   Принцип неопределённости
   роман
   Андрей Марковский

Часть первая

Истинный червь – не тот, что в яблоке, а тот, что ест тебя.
Народная мудрость

1

   Природа не играет по нашим правилам и не сверяет время с нашими часами. Эти слова Кирилл услышал от кого-то очень давно, но много лет так часто их повторял, что считал своими. Вот и сегодня, ещё окончательно не проснувшись и не раскрыв глаз, он сквозь мутную дрёму в очередной раз вновь убедился в их справедливости: начало дня не предвещало ничего хорошего. За окном слышался монотонный шум дождя, который вместе с городской пылью смывал обещанный дочери зоопарк. Он шуршал успокаивающе, этот шорох дождя, он будто шептал: не спеши, торопиться некуда.

   Кириллу опять сегодня приснился молодой и весёлый друг Витя, который вновь повторял давно известные, очень простые и понятные слова: «Может спасти только любовь. Запомни, Кира. Только тебе нужна не просто любовь, а любовь девушки особенной, черноглазой цыганки». Говорил негромко, говорил своим неподражаемым прокуренным голосом и спокойно смотрел сквозь заросли длинных слегка волнистых белых волос, как болонка, но взгляд его тёмных глаз пробивался сквозь эту чащу и даже во сне будоражил, жёг насквозь. Кирилл что-то ему отвечал, невпопад возражал и спорил, в этих снах они подолгу разговаривали, казалось – всю ночь. Почему-то всегда в полной тишине, хотя в этом сне они сидят на берегу бурной речки, и видно, как вода с силой налетает на камни, как она взбивается в белые пенистые барашки, которые на перепадах высоты сливаются в большие пенные стада; ниже по течению водяные стада бесшумно сбегаются друг с другом и превращаются в кучевые облака из кипящей ледяной воды, потихоньку растворяясь в небесной синеве ниже по течению. И кроны сосен, под которыми они сидят, совершенно беззвучно колышет ветром. А больше никого и ничего нет. Будто больше вообще ничего не существует – только они вдвоём и эта речка, и эти сосны в бескрайней пустоте пространства. После такого сна Кирилл всегда просыпался уставшим, вымотанным.

   В последнее время будоражащий его сон повторялся отчего-то всё чаще и чаще. Это казалось странным: Кира не забыл своего рано ушедшего друга, нет. Напротив, регулярно вспоминал о нём все прошедшие девятнадцать лет. Он помнил их последний разговор на берегу Вуоксы, однако раньше сны с Витькиным участием ему не снились ни разу.

   Ему приходилось слышать что-то о повторяющихся снах, что-то не особенно хорошее, оттого он всякий раз старался отогнать от себя остатки сна, как туман, как наваждение. Хотя какой-то формальный повод для игры разума спящего человека должен существовать, это Кирилл понимал. Тем более – повтор, уж слишком крепкая «зацепка» бессознательного, переплетение придуманного мозгом, нереального, с когда-то действительно произошедшим.

   Получалось, что этот сон – крепко застрявшие в дальних уголках мозга осколки старого, очень старого разговора, который хотелось забыть, но теперь отчего-то регулярно напоминавшим о себе, причём в какой-то сильно запутанной и искажённой форме: в те, давно прошедшие времена, они с Витькой ни о каких цыганках не говорили. А в этих снах друг всегда повторял о любви странной цыганки, которая Кириллу чем-то поможет, – сам при этом улыбался снисходительно и сочувствующе, будто понимая сложность исполнения собственного совета: «Ты встретишь черноглазую девушку. Помоги ей, Кира. Она поможет тебе, а ты спасёшь её». Больше к моменту пробуждения ничего не запоминалось, в памяти почему-то оставались именно эти слова о цыганке, которые хотелось побыстрее отогнать от реальной жизни, смахнуть ладонью, чтобы не зудели, словно надоедливый комар.

   Что касается любви к непонятной черноглазке – во времена «после Тани» он не помышлял о сколь-либо серьёзных отношениях с другой женщиной, будь она хоть с серыми, хоть с карими глазами, и тем более цыганкой. Он не любил цыган вообще и цыганок в частности; в его молодости настырные развязные цыганки приставали на улицах почему-то именно к нему, безошибочно выделяя из толпы людей. Они приставали и доставали его до тех пор, пока Кира не научился отбиваться от них несколькими простыми грубыми словами.
   Упрощая, для себя он решил, что таким сном его мозг реагирует на плохое самочувствие и усталость. Однажды нечто отдалённо похожее с ним уже происходило, когда после потери жены Кира много дней подряд видел её во сне. Но тогда это хотя бы объяснялось сильной болью утраты и тем, насколько они с женой были близки; а ещё тем, как он привык, что Таня всегда с ним рядом. Напротив: Витька пропал уже много лет назад, и даже в самый острый момент, когда наконец пришло ощущение этой безвозвратной потери – именно окончательной и безвозвратной, – Кириллу он не снился; эти сны начались сравнительно недавно, меньше года назад, повторяясь теперь всё чаще. Хорошо хоть, что при всей своей повторяемости они не давали повода для большой тревоги – гораздо сильнее его беспокоило собственное нездоровье.

   Он разлепил веки и часто-часто заморгал, стараясь побыстрей разогнать остатки сновидения, потом несколько раз крепко, с напряжением, зажмурился, растёр лицо ладонями и повернул голову к окну. Так и есть, ему не показалось и не послышалось: за сплошной пеленой забрызганного дождевыми каплями стекла едва виднелась недавно выстроенная из желтого кирпича коробка дома напротив, рекламируемого застройщиком как элитного. Кирпичная кладка сейчас вся была в тёмных водяных намоклостях и соляных потёках, зияла пустыми оконными глазницами, отчего дом не походил не только на что-нибудь элитное, но даже на простое человеческое жильё, – скорее на полуразрушенную варварами защитную башню какого-то древнего города.

   Да, с погодой сегодня определённо не повезло. В Питере реже, чем в других местах, можно надеяться на природу, здесь она непредсказуемо ставит свои невидимые ограничители, отгораживаясь ими от желаний людей. Пётр Великий выбрал тактически выгодное, географически удобное для своих амбициозных планов место; много народа полегло здесь за триста лет в старании поднять, выстроить и сохранить красивейший город. А природа продолжает равнодушно смотреть на изменившийся ландшафт и не меняет своей давней привычки обильно поливать водой всё вокруг. Растущие на песчаной почве хвойники очень любят этот водяной туман и растут густо, во много ярусов. Не всем одинаково достаётся света, зато всем хватает влаги. Старшие сосны, едва дотянувшись до солнца, при сильном ветре рушатся вниз: их подточенные водой корни не могут удержать тяжёлого ствола в бедной почве. Их место занимают подростки, которые спустя тридцать лет повторят судьбу предыдущего поколения. А из мха и плотной кружевной травы уже гурьбой растут младшие: маленькие елочки и меленькие, хилые пока сосёнки и лиственницы. Болот в лесах и янтаря на побережье здесь всегда будет в достатке.

   Сегодня после пробуждения голова у Кирилла снова оказалась тяжёлой и неподъёмной: это с ним случалось теперь всё чаще, и самое обидное, что тяжесть охватывала именно с самого утра. Вопреки обыкновенной для подавляющего большинства соплеменников причине, дело вовсе не заключалось во вчерашнем лишнем алкоголе – как бы он обрадовался такому простому объяснению! – и вчера, и уже много недель подряд он полностью исключал алкоголь из своего меню.

   Странный сон тоже вряд ли виноват: он снился не настолько регулярно, насколько регулярно охватывали его приступы плохого самочувствия. Гораздо проще и правильнее объяснить всё рабочей усталостью; казалось, что именно она в последние месяцы не просто накладывалась на приступы непонятной болезни, что отзывалась утром в субботу неизмеримой тяжестью и нежеланием вставать с постели, – а была их первопричиной. Плохо, что в последние месяцы уже не только в субботу с воскресеньем. Теперь разве что начало недели оказывалось относительно лёгким, притом лёгким весьма относительно в сравнении с её окончанием, но никак не с тем, как бывало раньше, в не такие уж давние времена: полгода-год назад.

   Никогда прежде Кирилл Дергачёв не смог бы вообразить, что в середине пятого десятка физически начнёт ощущать себя почти пенсионером: его отец в этом возрасте марафон бегал! Он потянулся в постели, тело тоже казалось налитым свинцом, тяжёлым, таким, как в детстве по воскресеньям, когда брат Лёшка по команде матери снимал постельное бельё для стирки, а Кирюшкину кровать использовал в качестве временного склада. Лёшка наваливал на него, почти всегда ещё спящего, собранные со всех кроватей одеяла и подушки, целую кучу. Потом застилал постели остро пахнущими свежестью простынями и начинал постепенно забирать и одевать в наволочки одну за другой подушки, по одному брать одеяла, становилось всё легче и легче. К этому моменту Кира конечно просыпался, и когда напоследок брат неизменно сдёргивал и его одеяло, тело приобретало обычную лёгкость, становилось почти невесомым, могло пружинкой соскочить с места и надавать братцу подушкой – но Лёшка, младший на всю свою жизнь, запросто бился с ним на равных. Сейчас всё не так. Наоборот: будто наваленная куча ежедневно увеличивалась, так она давила и прижимала к кровати. Чтобы встать, требовалось преодолеть сопротивление этих невидимых много-килограммовых гирь.

   Выходные давно не приносили Кире ни радости, ни облегчения. Большинство людей, работающих по обычному графику «5 через 2», к выходному относятся с той ребячьей радостью школьника, предвкушающего, что наконец-то не надо ранним утром тащиться в школу и не делать постылых домашних заданий, а можно заняться чем захочешь, чем-то приятным, каким-то развлечением без особого напряжения и противных ежедневных обязательств. Люди привыкают к жизни «2 через 5», стараются как-нибудь побыстрее отбыть тяжёлые, скучные рабочие дни, зато уж два выходных дня пожить «по-настоящему», не обыденно, а как-то «по-особенному». Эти взрослые дети вывели из собственной жизни нехитрую формулу работы и отдыха, отдыха и работы, ощущая полноту жизни только по субботам и воскресеньям, потому странно, что при этом удивляются её краткости.

   Кирилл дни считать умел, и потому всегда сильно жалел потерянные на бесцельное дуракаваляние минуты. Он представлял это так: то, что он должен сделать сам, за него никто никогда не сделает. Потому вынужденно работал по выходным, лишь теперь – по крайней необходимости, понемногу, будучи не совсем здоровым. В выходные принадлежащие ему павильоны «Персональная электроника» работали в будничном режиме, с одиннадцати до девяти вечера, лишь в воскресенье слегка подсокращённом, до восьми; а сам он издавна привык лично находиться поближе к месту действия.

   Правда, сейчас он не крутился так, как бывало прежде, больше пятнадцати лет назад, с двумя-тремя выходными в месяц, когда его немудрёный бизнес только начинался. Тогда надо было развиваться, исхитряться выкручивать наличные, решать вечные проблемы с администрацией, налоговой, пожарными, торговой инспекцией, бандитами, строиться, пытаться выжить в резко усиливающейся конкуренции, переживать бесконечные кризисы, бессчётное число изменений законов и правил работы, извечно воевать с воровством и безответственностью. Но даже сейчас Кирилл почему-то не мог оставить без личного контроля свою довольно неплохо стандартизованную торговлю. Он по-хорошему завидовал людям, сумевшим выстроить работу таким образом, чтобы дела шли как бы автоматически, а вот у него не получалось. Он сам назначил себе такой сквозной график, привык к нему, когда это давало микроскопическое преимущество перед конкурентами, такими же маленькими продавцами всего подряд, мелочей и аксессуаров для любой карманной техники: работать не тогда, когда работают все, а тогда, когда большинство отдыхает. Но, похоже, застарелая битва за конкурентное превосходство принесла ему теперь немаленькие проблемы личного здоровья.

   Этот его рабочий график родился в своё время как-то естественно, из простых логических рассуждений. Покупатели – пользователи современных технических штучек и гаджетов, не корпорации, а совсем обычные люди. Вся персональная техника, все эти электронные вещицы предназначены именно для единоличников, которых жизнь разбросала во все стороны, не церемонясь, а они пытаются с её помощью стать хотя бы немного ближе друг к другу, защититься с её помощью от опасного окружающего пространства или развлечься внутри созданного человечеством виртуального мира. Все эти люди в основном тоже где-то работают, причём работают в то самое время, когда работают магазины и сервисные точки. И отдыхают вместе со всеми. Однако именно для них выпускаются новинки, именно им нужна техническая помощь, ремонт, прошивки, настройка, проводочки, карты памяти, зарядники, какие-то чехлы и «украшайки». Далеко не каждый может убежать «на минуточку» с рабочего места.

   Когда Кирилл это понял, он сместил рабочий график и львиную долю выручки начал получать вечерами и по субботам. Приятным бонусом для него стало то, что многим его молодым сотрудникам такой график понравился, видимо они любили повеселиться допоздна, им не хотелось начинать работу как всем, в девять-десять утра. К тому же удалось обмануть утренние и вечерние «пробки» на дорогах и толчею в транспорте. В минусы графика попало уменьшение времени на общение с семьёй: вечерами доводилось возвращаться домой очень поздно.

   Воскресная работа в последние годы оказывалась большей частью «работой в ноль», Кирилл уже несколько лет хотел от неё отказаться, но честно и до конца следовал собственному рекламному слогану: «Мы работаем, когда вам это удобно». Слоган он придумал сам, очень гордился этим, как и всем остальным: ведь он всё это выстроил сам, сам сделал эти павильончики (старательно избегая названия «ларёк»), не желая связываться с арендой площадей в торговых центрах вперемешку с тряпками, обувью и неизбежными конкурентами.

   Павильоны принадлежали ему, они свои, личные; и сейчас именно это позволяло выживать, когда всё торговое пространство вокруг заняли сетевые ритейлеры, работающие чуть ли не круглосуточно. Правда, когда-то собственных торговых точек у него было четыре, теперь остались только две, зато в проходных местах, и они вполне сносно оправдывали своё существование. А вот от ставших нерентабельными пришлось скрепя сердце отказаться – бороться с превосходящими силами федеральных сетей оказалось чересчур накладным. Вместо них осталась пара платёжных терминалов, которые за вычетом всех расходов, аренды места, электричества, интернета, отчислений в казну и «откатов» приносили стабильную маленькую прибыль, к тому же никогда не требовали его экстренного вмешательства. Кирилл за это свойство нежно любил свои автоматы и мечтал перевести когда-нибудь весь свой бизнес на автоматическую торговлю. Останавливала его только стоимость самих автоматов: паршивые китайские стоили намного дешевле корейских и японских, зато усилий на обслуживание требовали непропорциональных, сводя на нет все преимущества. Так что эта задумка пока не могла осуществиться; и хотя он по привычке продолжал следить за рынком, новинками и предложениями, – отложил эту мечту, как и многие другие свои мечты, на далёкое «потом». Всему виной нездоровье, объяснял он себе, только нездоровье.

   Кириллу стало очень обидно, когда природа вдруг, без всякого предупреждения, грубо вмешалась в его жизнь. Примерно год назад у него начались показавшиеся поначалу небольшими проблемы со здоровьем, и тяжесть с тех пор окончательно уже никогда не отпускала, постепенно становясь всё большей. К концу недели теперь всегда накапливалась сильная усталость, накапливалась так, как наливается вода в бак без слива; голова делалась настолько тяжела, что ею было трудно не то чтобы крутить по сторонам, но и просто держать прямо, она норовила свеситься в какую-то одну сторону и упасть на плечо – хотелось подпереть её рукой. Но и эта ручная подпорка не приносила облегчения, потому что в таком положении гул в голове преобразовывался в какой-то моторчик, который начинал въедливо шуметь: «вж-ж, вж-ж-ж» в такт сердцебиению.

   Вдобавок тяжесть, которой наливалась голова, была какой-то пустой, никчёмной, неземной. Она задавливала все мысли и чувства, словно хотела вытеснить собою всё пространство, освободить место для себя и занять его навсегда. Плохим оказалось также и то, что ещё сравнительно недавно, несколько месяцев назад, почти полностью освободиться от этой тяжести удавалось, отоспавшись и отлежавшись, к вечеру воскресенья. Но в последнее время отдых в выходные не спасал, и Кирилл ехал в понедельник на работу неотдохнувшим, тяжесть и внутренний скрипучий моторчик начинали проявлять себя уже в среду вечером или с самого утра в четверг.

   С мечтой смыть весь прилепившийся к нему тяжкий груз Кирилл поднялся и поплёлся в ванную. Там, чередуя струи горячей и прохладной воды, он понемногу пришёл в себя. Скоблить бритвой лицо не стал: его небритые щёки сегодня никого не должны раздражать – по выходным он не общался непосредственно с покупателями (в глубине души тлела надежда вообще не ездить сегодня на работу). К тому же не хотелось в очередной раз смотреть в зеркало на своё лицо, так неприятно постарел он за последние годы. Притом что ещё совсем недавно, глядя в своё отражение, он с удовольствием отмечал, что для сорока-с-небольшим смотрится замечательно, почти как тридцатилетний. Курчавые тёмно-коричневые волосы над стройным пропорциональным лицом, правильной формы прямой нос с минимальной курносинкой, и рот с немного пухлыми губами, мозаичные тёмно-серые с коричневыми вставками глаза в окружении густых длинных ресниц, – всё это вместе хоть и принадлежало мужчине, но какие-то линии выглядели слегка по-женски, нежно, видимо оттого он всегда, с самого раннего юношества, пользовался успехом у девушек.

   На лбу, над левой бровью, белел старый круглый шрам – из-под колеса грузовика давным-давно, в детстве, прилетел камушек. Хорошо, что не в глаз и не очень большой. Джоанна Роулинг слишком поздно придумала своего Гарри Поттера, а то он представлялся бы девушкам «младшим братом знаменитого волшебника». Приятным бонусом к его внешности получился природный контраст по-южному смуглой кожи со светлыми, по-детски яркими белками глаз и такими же белыми зубами, которые он показывал, одаряя улыбкой. Жаль, что привычка улыбаться осталась, а обаяние её затерялось куда-то вместе с белизной зубов. Кожа лица как-то съёжилась, а кудри волос почти распрямились, сделав причёску лишь слегка волнистой. Лишь голос нисколько не пострадал от времени и болезни – остался звонким, как в молодости.

   Есть не хотелось, но надо приготовить завтрак, тем более когда дело вовсе не в себе: необходимо кормить сына. Прошлёпал на кухню. Поставил варить кашу из хлопьев, достал мёд и сыр. Включил чайник, но передумал и сварил себе кофе в кофе-машине. После чашечки кофе стало ещё чуточку полегче, в голове просветлилось.

   – Привет, па! – на кухню зашёл сын, уже одетый в спортивный костюм крепкий почти семнадцатилетний парнишка.
   – Доброе утро, Вань. Ты уже собрался?
   – У меня же утренняя тренировка сегодня, – сын прыгал в высоту, и последний год прибавил в результатах, когда прилично подрос и возмужал.
   – Помню. Я просто думал, что чуть попозже. Кашу вот сварил. Если хочешь, изюма добавь. Горячий бутерброд с сыром сделать? Или тебе чего-нибудь мясного?
   – Не надо, я сам. Какие планы, кроме работы? Дождь на улице, обратил внимание?
   – Конечно. Зоопарк накрылся. Может, съездим на обед куда-нибудь, Машу заберём у бабушки?
   – Не получится. У меня после обеда в школе дела. Ребята будут репетировать, мы с Тёмкой обещали помочь с техникой.
   – Ну да, все играют, а Ринго на маракасах.
   – Что?
   – Ничего, просто вдруг вспомнилось. Это из байки про Битлов. Когда продюсеру не понравилась игра Ринго, вместо него на первой записи стучал студийный барабанщик. А Ринго вручили маракасы. Для него это было неприятное потрясение, он всегда был хорошим ударником.
   – Битлз сейчас никто не слушает.
   – Я слушаю. Что сейчас вообще можно слушать? Блатняк и попсу, что везде на ТВ и радио? Нет, не могу категорически.
   – Да ты что! Это для работяг гоняют, ещё ментам нравится и военным – чего они другое могут слушать? Если хочешь, я тебе что-нибудь наше вечером включу.
   – Давай. Интересно, что вы там с ребятами играете. Год назад ты каких-то панков-металлистов слушал, забой ужасный, драйва нет, а текста не слышно. Ещё раньше какая-то занудная электронщина была. Ногами дрыгать всю ночь где-нибудь в клубе – сойдёт, а слушать такое…
   – Что ты вспоминаешь? Я же тогда маленький был!
   – Ну да, теперь стал совсем большой, это правда, – улыбнулся Кира. – Ваня не понял иронии: за последнее время семнадцатилетний сын вытянулся выше Кирилла, который и самого себя не считал маленьким, имея метр восемьдесят два роста.
   – Ты будешь играть когда-нибудь на чём-то более серьёзном, чем перкуссия?
   – У меня не очень выходит, ты же знаешь. Не хочешь помочь.
   – Какой из меня учитель! Я гитару в руки лет десять не брал.
   – Чего ты врёшь! Ты у дяди Лёши играл на прошлый Новый год. И на клавишах иногда.
   – У дяди Лёши мы дурачились, частушки придумывали, помнишь? А клавиши – совсем другое дело. Детская любовь не ржавеет. Притом на синтезаторе гораздо легче: ритм включил и пальцами шевели – вот музыка сама и выходит.
   – Ага, сама! У меня вот не выходит, а у тебя выходит. И на гитаре ты долго играл, хоть давно это было, нельзя же всё забыть.
   – Можно. Когда захочешь, всё можно забыть. … Ну ладно, уговорил. Не знаю как, но давай попробуем. Настоящий, профессиональный учитель намного лучше, но раз ты хочешь самоучкой, дерзай.
   – Ура! Сегодня вечером после репетиции, ладно?
   – Ладно. Иди уже, опоздаешь.

   Ушёл сын, выключился холодильник, в квартире стало совсем тихо, только слышно, как откуда-то издалека доносятся городские шумы. Кирилл встал и открыл окно. Прохладный мокрый утренний июльский ветерок зашевелил жалюзи на окне, вместе с ним в кухню с монотонным ропотом дождя ворвались шумы и запахи огромного города. Отмытая дождём, ярко зеленела трава, с высоты двенадцатого этажа были видны яркие пятна цветов: это энтузиасты, не надеясь на чью-либо помощь, создали клумбы своими силами.

   Кирилл когда-то давно, после переезда в этот дом, тоже поучаствовал в озеленении, посадил несколько деревьев и кустов; из всех посадок выжила лишь одна берёзка, ровесница сына Вани: когда он сажал её, им было примерно одинаково лет, около трёх. Правда, в отличие от сына, она выросла хилой и низкорослой, ей мешала городская среда. «Хотя бы такая, и то ладно», – подумал Кирилл, привычно бросив на неё взгляд. Он сел за стол, посидел немного, дыша влажным воздухом с лёгким привкусом выхлопных газов, и понял, что надо выпить ещё чашку кофе. И что-то действительно нужно решать с выходными. Надо позвонить дочке, вдруг экспромтом что-то придумается?

   Маша постоянно жила у бабушки, матери рано умершей жены Кирилла. Получилось это как бы само собой: ухаживать за маленькой, тогда полуторогодовалой девочкой, в отсутствии мамы и вечно занятом работой папе казалось естественной помощью старшего поколения. Однако как-то само собой вышло, что бабушка, оставаясь бабушкой для своей внучки, фактически стала её мамой, Киру отстранили от хлопот воспитания и трудов заботы. Папа видел дочь изредка, по выходным, почти так же, как это бывает с детьми разведённых родителей, с той лишь разницей, что он на своей тёще никогда не женился.

   Противнее всего оказалось то подспудное незаметное противодействие, какое бывшая тёща оказывала в борьбе за права на девочку, что теперь, в насаждаемой пропагандой псевдо-противодействии «всего мира» против России, не казалось ему таким уж невозможным. Если сто миллионов взрослых россиян можно элементарно подделанной телевизионной картинкой и сфальсифицированными фактами убедить в мифическом «фашистском» заговоре, что тогда говорить о воздействии взрослого человека на ребёнка. Тем более – педагога с тридцатилетним стажем на маленькую несамостоятельную девочку, совсем недавно перешедшую в третий класс. В итоге Кирилл почти смирился со всем этим.

   – Алло, Машечка. Привет, малышка! Давай я за тобой приеду, сходим куда-нибудь. В кино или пообедать поедем, Ваню возьмём с собой, если захочет, – слегка слукавил он. – Ну раз с погодой не повезло и все звери промокли, зачем нам с ними мокнуть?
   – Я не хочу, папа.
   – Почему? Ты и так у бабушки всегда.
   – Ну и что? Мы к Валентине Федоровне пойдём, к ней сегодня Веру привезут, я с ней поиграю. Я её целую неделю не видела.
   – А с папой ты не хочешь увидеться?
   – Хочу. Потом. Ты завтра приезжай. Бабушка мой любимый пирог испечёт.
   – Ладно. Дай трубку бабушке, – попросил он дочь. – Зинаида Матвеевна, я вас столько раз просил! Девочке девять лет, а она уже тридцать пять кило весит, ну какие пироги! Неужели я вам мало денег даю на здоровую пищу? Ей надо правильно питаться, и физкультурой заниматься, в секцию какую-нибудь спортивную ходить. В конце концов, просто по улице бегать – лето на дворе! Для чего вы её откармливаете? Конфеты с пирогами здоровья не добавляют. Сколько раз предлагал на дачу поехать – вы говорите, будто холодно там. Всегда, даже летом!
   – Вы, Кирилл, как будто в другом мире живёте! Вы говорите – бегать. Вы смотрели, какая за окном погода? И вообще. Как в наше время можно отпустить девочку гулять на улицу, когда везде одни маньяки! А на даче вашей кроме сквозняков и комаров ничего хорошего нет.
   – В который раз вас прошу: бросьте верить всему, рассказывают из ящика. Себя накручиваете, и девочка станет всего на свете бояться. Нет на улице никаких маньяков, выйдите, оглядитесь и присмотритесь внимательно. Пять миллионов простых нормальных людей вокруг. Конечно, один-два идиота в любом, даже идеальном пространстве найдётся, и у нас они где-то ходят, поэтому контролировать нужно, не без этого. Но если ребёнок всю жизнь просидит в квартире – вовсе ничему не научится.
   – Вы забыли, что Мария ходит в школу. Всему, чему надо, её научат там, – холодно, как цитатой из формуляра, ответила тёща.
   – Вот вечно с вами так, Зинаида Матвеевна! Какая школа научит жизни! И потом, это ведь моя дочь, а не ваша. Что вы её заперли в своей пенсионерской обыденности! Дайте ребёнку возможность другой опыт получить. Я могу её к себе домой забрать, хотя бы на время.
   – Я помню, чья она дочь, – холодно парировала тёща. – Ещё я очень хорошо помню маму моей собственной внучки. А вот вы, похоже, забыли. И дома вас не бывает, вечно вы на работе. Что, ребёнок должен в одиночестве страдать? Кто её будет кормить и водить в школу – вы?
   – Зря вы так, Зинаида Матвеевна. Мы с вами хоть и не родня, но всё же родственники, причём близкие, ближе только дети. Зачем вы …, – он попытался найти какое-нибудь лёгкое слово, но не смог. – Зачем так больно бьёте, Танечка при чём тут? И в школу летом Маша не ходит.
   – Вы тоже, Кирилл, хороши, – немного смягчила тон тёща. – Вот я кручусь одна с внучкой, хотя мне уже не тридцать лет. Помру, как муж мой, что станете делать? Скажете тогда: вот тёща была жива, выручала, а теперь некому.
   – Так можно про любого сказать. Хоть про меня.
   – Про вас? Да вы молодой ещё какой! Как вы можете понять нас, стариков!

   «Старухе» тёще недавно исполнилось шестьдесят три, и о состоянии Киры она, понятное дело, не догадывалась, он никогда на эту тему с ней не говорил. Поэтому ничего другого, как прекратить бесполезный разговор, не оставалось. С тёщей контакта издавна не получилось, с самого начала. Двадцать лет назад, когда Кира начал серьёзно ухаживать за Таней, её мать Зинаида Матвеевна служила большим начальником, целым районным руководителем образования, и потенциального зятя в Кирилле видеть не желала: приезжий из далёкой периферии, без кола – без двора, без работы («разве можно считать работой кривляние с гитарой на танцульках?» – её слова). Дочь, как она считала, была достойна гораздо большего, стабильности, положения, достатка, она не должна горбатиться за кусок хлеба, красивая ленинградская девочка, она будет опорой семьи и достойной матерью внуков.

   Кира с Таней любили друг друга, но пожениться не могли целых два года: Таня уважала желание родителей. Это так называлось – родителей, хотя отец Тани, рабочий Кировского завода, Киру понимал, и за спиной будущей тёщи у них сложились очень хорошие отношения. В угоду своей жене он даже попытался устроить Кирилла, молодого тогда инженера, к себе на завод, подключил знакомых, но с оплатой труда в далёкие времена начала девяностых было туговато, работы по специальности на машзаводе радиоинженеру не нашлось, потому Кира придумал свой собственный мелкий бизнес – продажу разных радиодеталей и прочих причиндалов. Торговал оргтехникой, разнообразной компьютерной шелухой и запчастями, потом наступило время сотовой связи и телефонов, на этом он успел немного развиться, построил павильоны.

   Однако извечная его привычка осторожничать не позволила большего: сотовый бум он упустил, проморгал резкое развитие сетевых торговцев, потом не стал рисковать с платёжными терминалами (тогда слишком много разных подозрительных жучков крутилось вокруг наличных денег), теперь возможности его мелкорозничной торговли подходили к логическому концу. Сказать, что он расстроился этому обстоятельству – будет неправдой, скорей он просто занял обычную для себя выжидающую позицию: что будет – то пусть будет. В конце концов, даже если бы он захотел чего-то затеять, здоровья на бурную деятельность осталось не так много.

2

   Какое-то время спустя Кирилл очнулся и обнаружил, что всё так же сидит с телефонной трубкой за столом в кухне, он будто спал сидя, не закрывая глаз. Шум дождя за окном поутих, мелкие капли оставляли редкие отметины на лужах. Подумалось сквозь дрёму: надо шевелиться, хоть чуть-чуть разогнать кровь. Уборку что ли сделать – окинул он взглядом запущенное пространство кухни, заляпанные пальцами панели шкафов, забрызганный жиром кафель возле плиты, сбившаяся к плинтусам клубками пыль, – но вместо этого заполнил посудой и включил посудомойку. «Пойду-ка я лучше в магазин прокачусь, всё равно нужно закупаться на следующую неделю. Ванька уже почти взрослый, нормально справляется с домашним хозяйством, хлеб-молоко и прочую мелочь покупает сам, когда надо. А вот глобально – надо бы запастись. Пока езжу, с работы обязательно кто-нибудь позвонит, уж привыкли, чуть что – сразу мне. Приучил, сам приучил», – предательски промелькнула давно известная ему истина.

   Он нацепил на себя свою дежурную одежду – джинсы и рубашку навыпуск, – в которой ходил практически ежедневно, не обращая внимания на праздники и выходные, спустился во двор, сел в машину и запустил двигатель. Он стоял с полной тележкой в очереди около кассы, когда сбоку в него с грохотом въехала другая тележка с продуктами.
   – Здорово, Кей-Кей! – кто-то окликнул его давно забытым студенческим прозвищем.

   Оказалось, столкновение устроил его старинный друг Саша, которого иначе, как Шуркой, не звали. Шурка – его самый первый институтский знакомый, ставший близким другом. Притом он вообще был первым коренным питерским, с кем Кирилл познакомился на первом же вступительном экзамене, – они оказались соседями на сочинении и проверяли писанину друг друга на ошибки. Потом вместе учились, вместе ездили на картошку, однажды в стройотряд. Когда завертелась музыка, их институтский ансамбль, Шура стал самым ярым поклонником и биографом, знал все варианты песен, хранил все записи. Иногда мотался с ребятами по концертам в разные города. Они обнялись, искренне обрадовавшись друг другу. Шурка от избытка чувств норовил ещё и поцеловать Киру, что в глазах окружающих должно было выглядеть вопиющим, запрещённым Госдумой гейством.

   – Шурка, привет, лысый чёрт! Когда мы с тобой последний раз виделись, весной? Ты как? Переделал все свои дела?
   – Всё нормально. Обошлось. Дочке свадьбу в июне отгуляли. Ты же не соизволил явиться, так я тебе напоминаю. – Шура женился рано, ещё студентом, так что дочери его было уже… Кирилл, к своему стыду, точно не помнил, какого именно она возраста.
   – Ну не укоряй лишний раз, я никак не мог! Прости гада! Сколько ей уже?
   – Двадцать три. С половиной.
   – Совсем взрослая деваха. А зятёк тебе как, ничего хоть парень?
   – Да вроде ничего, разберутся. Он постарше, так что мозги кое-какие уже есть, а понтов лишних нет, что хорошо. Слушай, на ходу не поговоришь, к тому же за тобой должок со свадьбы. Какие у тебя сегодня планы?
   – Ничего особенного. Работа – это как всегда. Ещё обещал младшей зоопарк, но погода сам видишь какая.
   – К чёрту работу по выходным! Давай метнёмся ко мне, продукты Лильке оставлю, машину брошу – и на твоей к тебе. Не против?
   – Давай, – не совсем искренне согласился с предложением друга Кирилл. Шуркино предложение явно означало совместную выпивку, а выпивать не хотелось. Но и отказаться показалось ему неприличным.
   – Закуски у нас полно, две телеги. Сейчас я быстро сбегаю и бутылку возьму, пока ты в очереди стоишь. Нашей. Какую? Ноль-семь?
   – Нет, бери поллитровку. Мне – сто грамм, остальное тебе. Я чего-то неважно себя чувствую.
   – Ну так вот, как раз полечишься.
   – Универсальное лекарство сегодня не поможет, поломка не та.
   – Замётано. Может, тогда клей прихватить или паяльник?
   – Зачем клей?
   – Тебя починим заодно. Что у тебя сломалось?

   Смех во все времена действовал исцеляюще, Кира немедленно приободрился. Машин по случаю субботы сегодня на дорогах мало и пробки не возникали, через полчаса друзья уже входили в квартиру Кирилла на Васильевском острове.

   – Шура, ты проходи лучше сразу на кухню, а то у меня в квартире бардак. Видимо, приближаюсь к такому возрасту, когда не ты находишь место вещам, а когда они сами находят себе место. Я сейчас руки сполосну и быстро покрошу, чего мы на закусь накупили.
   – Женщину тебе надо, она быстро порядок наведёт. Они это умеют – сроду ничего не найдёшь после их уборки, – засмеялся Шурка. – Ты не суетись, сегодня спешить некуда. Как ты думаешь, водку в морозильник засунуть или просто в холодильник положить?
   – Давай в морозилку.
   – Сначала по чуточке нальём, для аппетита.
   – Тёплая же, противная!
   – Я гляжу, у тебя «Кола» в холодильнике стоит, давай первую по-молодежному разбавим, а? И похолоднее станет. Ну, за встречу! … Фу ты… Порядочная гадость получается! Что, сейчас так и пьют?
   – Пьют, Шура. Мучаются и пьют. Пьют и мучаются. Всё подряд пьют. Не только тёплую водку без закуски. Страна такая.
   – В наше время, помнишь, когда «Пепси» удавалось купить, мы ею запивали, но никогда не смешивали, – вспомнил студенчество Шурка. – Мы тогда были просвещённые, даже в советском кино показывали, что нельзя портвейн с водкой мешать. «А он говорит: коктейль-коктейль», – друг повторил фразу из старого кино, попытавшись сымитировать голос артиста Леонова.
   – Молодёжь сейчас и вискарь, и коньяк с колой мешают, типа «по-американски». И новомодного пива ты наверняка не пил никогда в жизни, по триста-четыреста рублей за бутылку.
   – Это что за пиво такое? Дороже водки? С коноплёй, что ли? Чего можно в пиво для кайфа насовать за такие деньги?
   – Без конопли. Обычное пиво. Или не совсем обычное, делается вручную, этакое ремесленничество. Вообще-то про пиво нужен отдельный разговор, длинный. И не со мной, я сам в этом не очень-то разбираюсь. Кстати, даже не знаю, надо ли нам в этом разбираться. Во всём ведь не разберёшься? Вот вино, к примеру, тоже есть всякое, коллекционное вообще невообразимых денег стоит. Я как-то один раз бутылку такого вина вот этими руками держал, – протянул он к Шурке, словно для доказательства, свои ладони. – И даже попробовать дали: французское «Барон Ротшильд» за шесть с чем-то тысяч. Но ни черта не понял.
   – Шесть тысяч – это разве дорого? Я сегодня в магазине какой-то коньяк за полтинник с чем-то видел.
   – Ты не понял, Шура. Шесть тысяч евро бутылка. Евро! Мне когда сказали – я как раз в руках её в тот момент держал, – так боялся выронить, аж испариной прошибло. А винцо так себе, кислятина, как в старые времена грузинское «Эрети». Пахнет правда получше, ароматное.
   – Евро? Ёперный театр! Развели против Америки истерику, а у самих дома в Америке, счета в Америке. Машины с дигателем от самосвала и дома размером с нашу среднюю школу. Только у американцев бизнес главней всего, работа. А у нас горбатиться вовсе не надо, само всё с неба падает, то есть из бюджета. Зато они, блин, русские! У них особенная гордость и патриотизм. В стране всё отлично, можно винцо в четверть мульта за бутылку попивать. Тебе где такое винцо дали поносить? Ты что, с дочкой олигарха познакомился?
   – Не, это был вполне рядовой саммит. Газовики, нефтяники, в общем, обычные миллионеры. Не этого я полёта птичка. «Я всего лишь ограбил нищего, чтобы воспользоваться его медяками», – процитировал Кирилл слова американского классика, вспомнил, как нелегально оказался на этом газпромовском сборище, улыбнулся, и не стал рассказывать другу подробностей. – Туда я вообще-то случайно попал с одним знакомым. Давай тащи лучше нашу бутылку из холодильника, поди остыла уже.

   Друзья звякнули «за здоровье» рюмками с не успевшей остыть водкой, которая оттого сильно отдавала ординарным спиртом. Выпив, Шурик поморщился, быстро отправил в рот огурчик с куском мяса, и, не закончив жевать, попытался развить свою незаконченную мысль, подняв руку с убедительно указующим пальцем.
   – Вот в наше время…
   – Ладно, не начинай, – перебил его Кирилл. – Не то мне покажется, что мы с тобой уже невесть какие старики, будем сейчас ворчать, как всё плохо, какая нехорошая молодежь и всё такое прочее. «Не то что в наше время» … Родители, помню, именно так нам говорили. А мы – ничего, выросли как-то, и нормальные вроде. С виду… И страна не очень-то обращает внимание на правителей своих, как-то живёт им вопреки.
   – Это конечно, – с лёгкостью согласился Шурка. Однако продолжил то, о чём хотел сказать, и разошёлся. – Наши буржуи всё себе устроили, как им выгодно. Вообще всё! Сейчас власть денег. Всех купили, и ментов, и судей, и политиков. Но ведь не только это! В наше время девчонки с тринадцати лет не курили. И не пили всякую дрянь, и не трахались. Дети ещё, а чего уже вытворяют! В этом кто виноват, разве мы?
   – Это дуры курят. Дуры спят с кем попало. Дураки пьют и травятся. Твоя дочка не курит, образование получила, замуж вышла. Зять твой не алкаш. Им ведь не правители помогали? Я так подозреваю – дочке своей ты помог и Лилька. Родители твоего зятька тоже, судя по всему, нормальные люди. … А насчёт выпивки. Мы когда с тобой познакомились, тебе восемнадцать было, мне на полгода меньше, спиртное только с двух до семи продавали, да ещё в давке горбачёвского «полусухого закона». И всё равно мы в общаге за знакомство вовсе не чай пили, а портвейн; как сейчас помню, сразу после вручения студенческих, в самом конце августа. Начало новой жизни! Первый курс, вольница!
   – Совсем недавно ведь было, если вдуматься, – погрустнел Шурка. – Портвейн тот я хорошо помню – гамыра страшная, «Три семёрки», сейчас такую дрянь в бутылки не льют, а советские вожди народ травили – и ничего.
   – Вот-вот. Правители, они всегда одинаковые.
   – Да. Все наши правители были козлами. Во все времена. Некуда бедному крестьянину податься. Красные пришли – грабят, белые пришли – ещё хуже грабят.
   – Их не переделать, – поддакнул Кира и решил резко сменить тему. – Зато я хорошо помню, как ты меня потом в гости пригласил, не забыл?
   – Конечно. Но это намного позже, и приглашал не совсем я – мамка. Я ей про тебя частенько рассказывал, а когда попытался изобразить, как ты клёво Элвиса пародировал, она и говорит: зови своего друга на ужин, познакомь. Она выступать к тому времени бросила и в музучилище преподавала, помнишь?
   – Помню. Она мне сказала, что я не туда пошёл учиться, – покивал головой Кира. – Да, точно. Это уже в октябре, вечером, довольно прохладно было. Впервые в жизни самостоятельный поход в гости, без родителей, сам по себе. Тортик «Сказка», помню, купил. За рупь-двадцать. Кстати, к твоим словам о спаивании несовершеннолетних: чем тогда твоя мама нас за ужином поила?
   – Мать всегда любила коньяк.
   – Вот именно! Я коньяк первый раз в жизни тогда попробовал, и цветную капусту с шампиньонами, и мясо в кляре. У нас дома таких блюд сроду не бывало. После в троллейбус сел и чёрте куда поехал, ещё не знал города. Еле-еле общагу нашёл.
   – Ты тогда на неё произвёл впечатление. Вроде провинциал, а такой вежливый, начитанный. И когда на пианино ей сбацал и спел что-то битловское, она окончательно растаяла. Она же всё время пыталась тебя перевербовать. И сейчас про тебя спрашивает, что ты и где.
   – Не, не битловское. Я ей Imagine спел, помню, – поправил Кирилл друга. – Так хорошо помню, будто вчера было. А на самом деле – очень давно. Четверть века прошло. И сейчас тебе про меня ей ответить особо нечего.
   – Ну почему? – не согласился Шурка. – Нормально, говорю. Чего ещё? У тебя же всё нормально? Жаль, что мы с тобой редко встречаемся, почти всегда случайно, как сегодня. Даже созваниваемся редко. Жизнь сейчас пошла странная какая-то, сами себе придумываем суету и заботы – с друзьями поговорить некогда… – Он замолчал, задумался и повторил. – Правда, всё нормально? Что ей сказать? Она обязательно спросит. Она мне поначалу все уши прожужжала, что ты зря в инженеры пошел. Потом, что зря петь бросил.
   – Кто теперь знает, что правильно или неправильно? – грустно сказал Кира. – Я всегда всем честно говорил, что в институт из-за армии пошёл. Жуть как не хотелось в армию, два года псу под хвост. Если бы тогда знать, сколько всего под хвост – может, попробовал бы чего другого. Хотя… ты вспомни нас тогдашних, политбюро наше замшелое и Союз нерушимый. Какое музучилище? По деревням с концертами ездить всю жизнь – такая рисовалась перспектива? Откуда было знать, как всё повернётся? И вообще, как бы мы с тобой тогда познакомились, а? С Лёнькой, Серёгой, Витькой, со всеми остальными?
   – С Витькой – да. Его не хватает. Он бы нам быстро всё объяснил. Как всегда, без него нам самим ни с чем не разобраться.
   Выпили ещё по чуть-чуть «за прошлое», закусили. Кирилл пожевал задумчиво и продолжил брошенную другом мысль:
   – Вот играть мы зря бросили, тут твоя мать права. Хорошее было занятие, весёлое. Как послушаешь, что теперешние вытворяют! Я мало какую современную музыку могу слушать, иностранцев предпочитаю, что-нибудь из старого. Общие знакомые сказали, БГ хороший альбом сейчас записывает. Он у нас был в авторитете, Витка его обожал. Только чтобы поменьше политики – сейчас мешает политика, все сейчас с ума посходили, помешались на пропаганде из ящика. Америку ругают, Европу, Украину – вообще не знаю, за что – сами на них напали. Люди разделились, музыканты разделились, пересрались все – красоты это не добавляет ни в жизнь, ни в музыку.
   – Точно. Я тоже старьё больше люблю слушать, иногда вспоминаю и ставлю ваши песни, с плёнки перегнал в цифру, аудиоредактором немного помудрил, звучит в целом неплохо, мне нравится. А слова Витёк писал всё лучше и лучше. Последние особенно. Не такие заумные, как поначалу, – проще и понятнее.
   – Да, у него стало что-то получаться, хоть и непростые стихи – простое он писать не умел, но душевное в них что-то появилось. Но всё равно: неплохих песен пару-тройку вышло, а остальные ни в какие ворота не лезли. Надо было быть жутким авантюристом, чтобы представить, что проберёмся куда-то вверх списка, потому я решил бросить. Ты помнишь, мы Цоя перепевали, Башлачёва, «Аквариум»: своего материала не хватало. На корпоративах хорошо с таким трек-листом, а выше вряд ли куда залезешь.
   – С ума сойти, а я и не знал! Всё надеялся, вот вас вот-вот на «Музыкальный ринг» пригласят или во «Взгляд», – заметно расстроился Шурик, эмоции у него всегда прорисовывались на подвижном лице. – Но я всегда говорил: зря вы сдались. Ты посмотри, что сейчас творится, один блатняк везде, ни уму – ни сердцу, как дед мой говаривал. Какое общество – такая музыка. Когда сам президент «по фене» на всю страну вещает, шушера разная из своей помойки радостно вылезает. Профессионалов вроде бы до черта научили, техника нынешняя – просто чудо по сравнению со старыми временами, а Битлы по-прежнему лучше звучат, душевнее, на простое «моно» записанные. Потому что смысла теперь нет никакого.
   – Ну как же! Множество смыслов: «мои колени замёрзли и что-то важное между». Это ещё не самая большая глупость.
   – Ладно тебе, ты слишком критичен. Или мы чего-то уже не понимаем, старые стали. Она пытается, искра в ней есть. Правда, к её божьей искре желательно бы иметь такой умище, как у БГ того же, или Шевчука с Макаром, а вот это большая редкость.

   Оба задумались, замолчали, будто вспоминали свою тогдашнюю жизнь. Кириллу после нескольких чарок выпитого стало немного лучше. Ничего не болит, в голове моторчик не жужжит, в боку не колет – не стреляет. Жаль, что это ненадолго. Конечно, если постоянно выпивать – всегда будет казаться хорошо. Этим полстраны занимается: чуть поплохело – «на стакан» сел, похорошело – ещё добавил. Утром похмелился – опять стало тепло и светло. То есть главное – искусственно поддерживать уровень алкоголя в крови, а уж алкоголь подстегнёт гормон счастья или вовсе его заменит, однако это уже будет неважно: выпил – весел, свободен и как будто здоров, и больше ничего не требуется, кроме добавки. А если заболит чего-то – опять-таки зальёшь водкой и ничего не почувствуешь. Жалко, что в таком состоянии жизни тоже не чувствуешь нисколько, вся она скрывается от тебя, как город за пеленой дождя.

   – Давай-ка мы с тобой, дорогой мой, жизнь переписывать не будем: как есть, так и есть, другой всё равно не будет, – опомнился он и предложил старому другу новый тост. – Мы с тобой не для этого встретились, чтоб слёзы лить, как две постаревшие манекенщицы. Давай лучше выпьем за нас! За дочку твою, за их счастье. За внуков твоих будущих!
   – И за твоих. У нас всё хорошо, а им пусть будет лучше. Или хотя бы не хуже, а то не дай бог придумает наш подполковник сдуру ещё одну войнушку с кем-нибудь из соседей.
   – Ну их …, – крепко ругнулся Кира. – Решил на это внимания не обращать, как на тайфун. Всё равно ничего не сделаешь. Грешным делом, думал, больше не увижу такого на своём веку, а вот надо же!
   – Чёрт с ними, – согласился Шура. – Сегодня такой хороший денёк, хоть у тебя про них не говорить. Я вообще очень рад, что тебя встретил, приятно наши молодые годы вспомнить, «ансамблю вашу», как Витёк выражался. Любо-дорого было на вас смотреть, такая у вас дружная команда была! Жалко, одна нелепость – и всё.
   – Знаешь, не было единства в самом конце. Разброд начинался давно, и каждый был уже сам по себе. – признался Кирилл. Он машинально налил себе сока в стакан и отхлебнул. Задумался, вспоминая. Очнувшись, налил в Шуркин стакан тоже. – Да, и никакой особой дружбы тогда уже не было, если не считать нас с Витькой. У Серого – семья, дочь подрастает, а постоянной работы нет, заработков соответственно тоже. Алекс-маленький, наоборот, нашу группу давно перерос, он очень хороший музыкант, единственный профессионал был среди всех нас, потому музыкой до сих пор на жизнь зарабатывает. Даже Витёк изменился, странным каким-то стал в последнее время, незадолго до исчезновения. У меня как раз тем летом страсть к Танечке вспыхнула, и мне будущие родственнички ультиматумы начали выдвигать, тёща в основном. Так что планы у всех были разные. Помирать надумал «Папаша Дорсет», просто решиться никак не мог.
   – Во как! Странно. Нам всем со стороны казалось, что вы не-разлей-вода, – удивился Шурка. – Вообще-то я думал, что вы из-за Витьки развалились. И не один я – все так думали. Вся история с ним от начала до конца загадочная. Вот я, если честно, так и не понял, что у вас тогда за студенческий финт вышел с этой базой отдыха, на пороги вы с чего вдруг попёрлись?
   – Это Витёк предложил, и мы согласились. А на природу поехали, потому что типа романтика! Старый русский способ – пьянка, братание и любовь до гроба, если получится морду друг другу не набить. Но на самом деле каждый знал, для чего и зачем мы туда едем – договориться о распаде. Не хотели себе сознаваться, однако это так и было. Потому что зрело давно. Нам надо было спокойно поговорить, а серьёзно никому в Питере разговаривать не хотелось. И где в городе поговоришь?
   – Ну вот ты скажи мне сейчас, только честно, – рассмеялся Шурка. – О чём можно серьёзно поговорить за водкой с шашлыками на природе?
   – Понятно… это понятно. Но поговорили. Собственно, именно за водкой очень быстро договорились. Подробностей я не помню, но что-то про аппаратуру – кому продать. Ещё сыграть нужно было, заранее договаривались. Нам, если помнишь, тогда Олег помогал, как его? Кулешов или Карташов, наш типа менеджер.
   – Да-да, помню. Карташов, – подтвердил Шура.
   – Вот он договорился на гастроли по Сибири и Уралу, там ещё несколько других команд было, неплохих. Этакий сборный чёс. Деньги даже по тем временам предполагались не очень большие, но деваться некуда – заранее соглашались. Хотя никому, понятное дело, уже ничего не хотелось. Алекс о своём о чём-то задумался. Серый совсем отказывался, он в то время работу искал по специальности, инженером, и вроде нашёл. А мне Танечку не хотелось оставлять на два месяца, сам понимаешь. Витька в тот вечер тихий был и спокойный, всё уговаривал нас посидеть ещё немного около костра.
   – Не очень у вас в итоге получилось. Это я в смысле самого Витьки – чертовщина какая-то, так ведь и не нашли его.
   – Ага. Ботинки только остались и трубка в камнях на берегу …, – задумчиво и отстранённо подтвердил Кира.
   – А тогда вы просто напились, что ли? И друг друга потеряли? Как Витёк умудрился пропасть, я никак не понимаю? Двадцать лет уже не понимаю. Ленинградская область, Вуокса, пороги – это ведь не тайга! Там всегда летом полно народу, туристы всякие шляются, байдарочники плавают. Ладно, ты не знаешь. Вот если бы он не пропал, что дальше?
   – Девятнадцать, Шура. Девятнадцать лет назад это было. А насчёт того, что могло измениться – чёрт его знает? И могло ли вообще? Если ты об этом. … С Алексом понятно, Серый так и так инженером стал. Вот мы с Витькой – не знаю. Витёк утащил меня на берег, к порогам, мы там с ним разговаривали с глазу на глаз.
   – О чём? Или вспоминать не хочешь?
   – Слушай, не хочу я бередить. Не хочу про это… Так долго тогда об этом все вокруг говорили, что я постарался вычеркнуть из памяти.
   – Ну чего сейчас-то! Мне ты никогда не рассказывал. Мне можно. Помнишь, как в кино про Штирлица: «В наше время никому верить нельзя. Мне – можно». Тем более – столько лет прошло! Никому не навредишь.
   – Ладно…, – возникла пауза, Кира задумался о том, прежнем. Уж кому-кому, а Шурке и правда можно рассказывать всё, что угодно. – …Он мне советовать стал. Всякое разное. Только спустя какое-то время я начал понимать, что разговор у нас был как будто прощальный. В тот момент я не понял, а позже – как стукнуло меня: он со мной говорил, будто в последний раз, несколько раз повторял и настаивал. Будто знал, что не увидимся больше. Но тогда выпили мы, реакция у меня была совсем другая. Неприятно сейчас вспоминать. Мы с Витькой столько лет друзья – а тогда поцапались.
   – Чего вдруг? У вас сроду даже мысли были одинаковые, как у близнецов.
   – Да-а, – задумчиво протянул Кира. – Всегда, но как-то не тем вечером. Раньше – да. Независимо от того, как Витёк постоянно чудил, что-то новое придумывал. То йогой займётся, то накурится чего-нибудь, то Брахмапутры какой-нибудь начитается.
   – Бхагават Гиты, – подсказал Шура.
   – Вроде того. То бухает по-чёрному, то на кислоту какую-то сядет. Сомневаюсь, что ЛСД можно было достать, другая была какая-то дрянь. Хотя с него станется. Ну, в общем, что бы это ни было, сознание эта штука ему расширяла о-го-го! Помнишь, какие он заковыристые стихи выдавал?
   – Я подозревал, что он не просто бухает. У него часто глаза были чёрные. Весь глаз – один зрачок. И смотрит насквозь, как будто тебя нет, аж страшно становилось. И что дальше?
   – Он вдруг после нашей весенней поездки на фестиваль в столицу всё бросил – и квасить, и кислоту жрать, и травку курить. Сигареты только смолял по-прежнему. Мы после этого два раза ездили по Волге и здесь по области, это последние наши поездки оказались, – он прямо стал образцом порядка и поведения. Мы иной раз пиво пьем, а он сидит рядом, молчит и курит. Вот тогда он «девочку на асфальте» написал и «открытую дверь».
   – Но вы же не по поводу его личного сухого закона поцапались? Это вообще было бы смешно.
   – Нет, конечно. Тогда на берегу Вуоксы Витька мне сказал, что увидел своё будущее. И моё. И что он вообще всё в жизни понял, во всём вдруг разобрался. Я его обсмеял, конечно. Сказал, чтобы он поменьше водки хавал, чтоб не чудилось всякое.
   – А он что?
   – Говорит – всё правда, не вру. Сказал, будто узнал кое-что про себя, потому дрянь всякую жрать бросил. Честно, говорит, всё у меня определилось. Сегодня в последний раз, дескать, водку с вами пью. Ещё что-то индуистское или буддистское, я не разбираюсь в этом, но о том же, про уровень сознания и энергию космоса. Если бы я мог тогда предположить, что он про себя говорит: «в последний раз»! Как будто не просто совпало, будто он действительно знал, – мне всегда было страшно об этом даже подумать. Ломай голову, как хочешь, всё равно никогда правды не узнать.
   – И чего тогда было цапаться? С чего? Витька всегда оригинальничал. Ну и в тот раз – опять. Неужели ты не привык за много лет?
   – Конечно привык. Но он тогда ещё кое-что взялся прогнозировать. И угадал же, чёрт! Сколько раз я об этом думал! Ну не мог он тогда про это знать!
   – Про что?
   – Про Таню, что её не станет, про её раннюю смерть. Как он предвидел? Всё равно, сказал, эта любовь с Таней у вас не затянется, не подходите вы друг другу. Не выдержит, дескать, она. Другие женщины у тебя будут. Потому что иначе ты не сможешь. Я его послал, конечно. Я сильно был в Таню влюблён, просто до одури. Ты знаешь, как это бывает. А тут Витёк со своими дурацкими прогнозами.
   – Понятно. Вы же пьяные были.
   – Да это не просто по пьяни. Он дальше не остановился. Сказал: тебе надо найти балканскую девушку черноглазую, ты её узнаешь, она своеобразно красивая девушка, такие нечасто встречаются. Она поможет тебе оставаться молодым и здоровым. Вы друг другу нужны, вы друг друга спасёте. У Тани, говорит, на тебя сил не хватит, потому что она не такая, как ты, блондинка к тому же, про энергию опять что-то говорил, я не дослушал. Молодые мы были, я думал примитивно, однобоко. Вот мне тогда по пьяни моча в голову ударила: блондинка – это ругательство, типа Таня – глупая, издевается дружок надо мною.
   – И что?
   – Психанул я. Сначала послал по-матерному, а Витька будто не слышит, стоит, грустно смотрит на меня и молчит. Толкнул я его, пьяный дурак. На кой-то хер напились, вот меня и заклинило.
   – Так ты его сильно…? – ужаснулся Шурка, выпучив глаза.
   – Да нет, конечно. Ну, то есть толкнул-то сильно. Он упал, головой о корень ударился, но нестрашно, простая шишка. Крови было – чуть. Пьяные не бьются, ты ведь знаешь. Я ему компресс сделал, носовой платок намочил в речке. Мы с ним надолго не могли поссориться, мы ж были как братья. Он сказал – нормально всё, не беспокойся, типа эта мелочь ни на что не повлияет. Точно помню: крови почти не было, платок едва замарался.
   – На что не повлияет?
   – Не знаю, не понял я. Не догадался тогда переспросить.
   – И что дальше?
   – Посидели на берегу, договорили. Он сказал – как хочешь, а всё сбудется. Завёл мудрёное своё: хочешь, говорит, вместе с тобой выйдем на верхний уровень сознания, типа добьёмся просветления, сам всё увидишь. … О-о-ох! Ещё какую-то похожую бодягу нёс, я точно не запомнил, и ментам ничего этого не рассказывал, чтобы не решили, будто у нас с перепою крыша поехала. Так мы с Витькой и договорили, уже тихо, по-дружески, как всегда. Он мне несколько раз сказал: ты, говорит, от музыки не отказывайся. Работай, несмотря ни на что, песни пиши, репетируй, оттачивай, пой – у тебя получается. И про девушку не забывай, не пропусти её… На его слова о девушке после нашей стычки я, само собой, тогда внимания не обратил, а про репетиции подумал: чего репетировать – мы только что всё по сто раз сыграли, когда по области катались. Завязать решили только что. Но видишь, как сложилось? Как в воду глядел, чёрт патлатый. Тани уж скоро семь лет как на свете нету.
   – Слушай, он босиком тогда был или ещё в ботинках? – вдруг спросил Шура, глядя куда-то в окно.
   – Не помню, я не смотрел, не обратил внимание. Сам кое-как был одет. Тогда тепло было плюс водка. Не помню.
   – Э-э, как-то плохо он своё будущее увидел, – с жалостью в голосе сказал Шурка. – Не верю, что он сам себя хотел. … Всё-таки сделали с ним что-то, не знаю только – кто, для чего и куда тело дели. Ладно, это дело тёмное, как было тёмное, так и осталось. Предположим, с Танькой он угадал, прости-прости. А красотка эта черноглазая где? Черногорская или как там её назвать, девушка балканская? Без которой тебе не жить? Сколько уж лет прошло!
   – Да, давно. Девятнадцать лет и один месяц. Только какая может быть девушка-красавица, Шура! У меня просто женщины уже поди целый год не было.
   – Иди ты!
   – Честно. Неинтересно стало с ними. Разрядку даёт, физиология, то-сё, но скучно без чувства. Это в молодости лёгкого увлечения и симпатии хватало, а с Таней я к другому привык. Не привлекала меня ни одна другая девушка по-настоящему, потому возня какая-то получалась смешная, а не секс. Не знаю, как им, а мне без любви противно. К тому же дела, постоянно некогда, «не до сук», как Витёк говаривал, – а вот теперь ещё и здоровье отчего-то заканчивается, ослабел я. Вряд ли это какой женщине понравится. Глядишь, возьму и сдохну прямо рядом с ней. Вот будет прикол! Напишут потом в криминальной хронике: «мелкий предприниматель умер после непродолжительной и несерьёзной болезни в объятиях неизвестной любовницы». Поэтому другие у меня сейчас цели – стараюсь крутиться, чтобы детям хоть маленький запас оставить на будущее.
   – Ладно тебе, ты чего? – возмутился Шура. – Приболел – полечись, чего впустую стонать. Сдай ларьки свои в аренду и отдохни, сразу полегчает. Ещё лучше – продай, раз надоело. А сам музыкой займись.
   – С полгода уже думаю о продаже, тяжело стало работать. Это можно решить, оно и решится когда-нибудь… Но чего не изменить и чего по-настоящему жаль: того что было не вернуть, ничего не вернуть. Вспомню – так всё нелепо получилось! Вышло, будто Витя во всём виноват, сам пропал – и я без него потерялся. А ведь это я его последним видел, мог от берега увести, одного не оставлять, или просто вместе с ним там остаться медитировать. Можно было на базу возвращаться, чего ради торчать вечером у воды, хотя светло, конечно, июнь – белые ночи. Короче, множество вариантов. А так. … После, как закончили менты нас таскать, у меня и в мыслях не было попробовать продолжать петь, вообще музыкой заниматься. Опустошение какое-то накатило. Тем более, морально был готов закончить, не нравилось мне то, что мы делали. Показалось, будто не хватает нам намного больше, чем этим, кого мы с тобой только что критиковали. К тому же без Витьки! Чем-то ситуация оказалась похожа на школьный ансамбль: тогда я услышал, как профессионалы играют и показалось мне, что сам никогда так не сумею, вот и бросил. Самому нравилось, но ведь бросил. Дурацкая натура!
   – Чего ты? В школе не знаю как, а в институте вы классно играли, здорово у вас получалось! И с каждым годом всё лучше. Потом – не все же могут быть первыми, первое место – оно одно, а за первым куча пространства, тысячи вторых мест.
   – Это логично, наверное. Но логика – не то, что мне могло в то время помочь. Скорее наоборот.

   Кира замолк и призадумался. Себя он считал человеком довольно смелым, но где-то глубоко внутри было зарыто что-то, заложенное в него вечно неуверенной в себе матерью, нечто мешающее, заставляющее сомневаться и перестраховываться от возможных трудностей. Возможно именно это воспитанное в семье качество в конечном итоге не позволяло ему двигаться дальше, наплевав на обстоятельства. Наверное, это не боязнь, и это не назовёшь робостью. Но что это? Вслух он сказал Шурке немного другое:

   – Я ведь с детства такой дурной, мне обязательно требовалось какое-то совершенство, причём я сам обычно не до конца понимал, каким оно должно быть, это совершенство. Поэтому в детстве от расстройства ревел, когда что-то не получалось, а как повзрослел – стал бросать начатое из какого-то дурацкого принципа. Типа если не выходит, как хочу – тогда вообще никак не надо.
   – Какое, блин, совершенство, Кира! В мире вообще нет совершенства. Пел ты очень неплохо, у тебя голос красивый. До сих пор записи слушаю с удовольствием.
   – Спасибо, Шура, но всё равно. … Ещё я придумал себе отмазку, что без Витьки, без его текстов непонятно что петь, какие песни? Ты ведь знаешь, наши лучшие – все на его слова. Каждый пробовал писать, но одна ерунда выходила. Наверное потому поначалу, в институтском ещё ансамбле, я считался главным песенником. Помнишь «Практикантку»? Это моё сочинение.
   – «Практика-а-антка, девочка-соседка. Не пытайся ты нас физике на-аучить», – фальшиво попытался пропеть мотив Шура. – Конечно помню. Весёлая песня, ваш ранний хит, из самых первых. Хорошей записи только не осталось, жаль. Аппаратура была совсем дерьмовецкая.
   – Точно! Ты всё помнишь, летописец наш нештатный, – засмеялся Кира, привстал, потянулся через стол и шутливо чмокнул друга в лысину. – У меня правда была соседка-студентка, приходила к нам в класс на педпрактику, только про любовь к ней я приврал. Я вообще бросил стишки пописывать, как только у Витьки это стало получаться. Несерьёзным собственное творчество показалось, примитивным. Бросил, у меня всегда так. Только представлю, что хорошо не выйдет, сдаюсь тут же.
   – Петь вообще-то можно любые песни. Свои – всегда лучше, если хорошие. Но это редко кому удаётся, чаще других перепевают. Даже Битлы поначалу чужой материал исполняли. – Шура задумался ненадолго и продолжил. – Это тебя потеря Витьки тогда сломала, я заметил. Все заметили, что ты без него совсем ничего не мог. Вы все в тину ушли, будто не было вас никогда. Даже виртуоз Алекс пропал, растворился. Может, ты надеялся, что позовёт кто-нибудь? В другую команду, например, – знакомых у вас было полно в питерской музыкальной тусовке.
   – Нет, я тогда ни о чём подобном задумываться не хотел. Даже не помню, чтоб звали. Хоть нравилась мне раньше наша жизнь, весёлая и кочевая, с поклонницами и попойками, но я хотел остановиться, что-то другое начать. Потому что группе нашей я для себя заранее вердикт вынес, задолго до этого вечера: мы вечно на пятых ролях, знали нас только в Питере, мы всегда с большим трудом с московскими клубами договаривались, уж не говоря о концертах. Тут Таня появилась в моей жизни, и я подумал – это судьба, новый шанс. Всё стало в жизни по-другому, начиналось что-то необычное, ранее неизведанное. Нужно было тёще доказывать, что я не в валенках из своей деревни в культурную столицу припёрся, дело своё придумал, поначалу мало-мальское. Не нужно стало никуда дёргаться, носиться сломя голову, усилители и кофры с гитарами таскать; не ночевать в общагах на чужих кроватях и бог знает с кем просыпаться, а дома, с любимой девушкой. Алкоголь только по праздникам. Потом тёща соизволила, наконец, меня в их знатную семью принять, поженились мы с Танечкой, Ваня родился со всеми вытекающими заботами и радостями, масса работы, на которой многое стало получаться, к тому же деньги это приносило по тем временам немалые. На контрасте с музыкальной нервотрёпкой это давало гораздо больше удовлетворения, чем вся наша музыка. Хотя музыку я всю жизнь любил, а торговлю – никогда, ничего в ней интересного нет, кроме денег.

   В прихожей послышался шум. Незаметно, за разговорами, тянулся день, и часы докрутили стрелки до четырёх часов. Вернулся сын, уже после тренировки и репетиции.

   – Всё бухаете? – войдя, вместо «здравствуйте» сказал он.
   – Что ты такой грубый, Вань? – попытался Кирилл смягчить для друга слова сына. – Ты что, дядю Сашу не узнал?
   – Узнал. Здрассьте. Я думал, ты серьёзно захотел мне помочь, а у тебя всё то же самое – или работа или вот выпивка, занят вечно. Ну и не надо мне тогда ничего. Сам разберусь как-нибудь.
   – Да подожди ты, Ваня! Я же не отказался! Просто случайно встретились со старым другом, мы почти полгода не виделись, – принялся оправдываться Кирилл. – Знаешь прекрасно, я давно не пью. Сегодня только маленькое исключение.
   – Что хочешь, то и делай, мне-то что! – сын, уходя, хлопнул дверью своей комнаты.
   – Вань! Слышь, чего скажу! Ты бы поел для начала. А потом разберёмся с гитарой!
   – Отстань, ничего не хочу, – послышалось из-за двери.

   Кирилл с досадой подумал про себя: нехорошо получилось, обещал ведь. С другой стороны, как можно было Шурку отшить, если полгода не виделись, хорошо посидели-поговорили. Теперь особо не с кем так душевно пообщаться, мало старых, настоящих друзей осталось.

   – Такой возраст, – извиняюще сказал Кира, пытаясь смягчить резкие слова сына. – Личность у него формируется, говорят. Я в его годы такой же был. Музыкалку назло родителям бросил. Они во многом правы были, наверное, хоть и достали меня к тому времени эти пьесы Шуберта и хоровое пение, никак это у меня в башке вместе с «Пинк Флойд» и рок-н-роллом не умещалось. Патлы отрастил до четвёртого позвонка. В школьной группе играл, в десятом классе уже, получалось ли что-то – не помню, но весело было точно. И её бросил: гордым прикинулся в свои шестнадцать. Ребята ещё одного паренька взяли, гитариста, он действительно неплохо играл, но со мной не посоветовались, вот я и сделал вид, будто страшно обиделся, всех послал. Хотя это был только повод, я тебе говорил уже – сам хотел бросить. Да чёрт с ним, чего теперь вспоминать. … Поступать в Ленинград поехал, хоть с моими тройками в аттестате мало надежд было. Но поступил назло всем вражьим голосам.
   – Из приезжих в нашей группе только вы с Лёнькой. Умудрились пробиться. Вы с ним потом оказались активнее многих местных. Дискотеки ваши первые – вот когда было по-настоящему клёво!
   – Да, – рассмеялся Кира. – Ты тоже помнишь наше начало? Статуса никакого, то есть можно делать что хочешь, пой-играй что хочешь, вот мы и отрывались. Сколько хороших танцулек отыграли! Помнишь, Лёнька на нашу панковскую пародию пугачёвской песенки «Всё могут короли» слайд Горбачёва в проектор засунул? Потаскали нас тогда по инстанциям! Чуть из института не выперли, гады. Кураж, правда, у коммуняк в то время был уже не тот, perestroika! Конфликт рассосался потихоньку сам собой. А после? Кто же тогда мог представить, что наш Вечный и Нерушимый в три дня рассыплется!
   – Тебе-то грех жаловаться. Ты вовремя сообразил с бизнесом своим.
   – Ну, не такой уж я хороший певец, и предприниматель из меня невеликий вышел; подумаешь, немного денег на мобильном буме заработал, а теперь что осталось? Квартира эта и пара павильонов с разными фитюльками. Когда-то вполне неплохо шло дело, а теперь баланс копейка в копейку, конкурентов уйма, каждый день только и думаешь, как не угореть. Есть задумка в торговые автоматы уйти, надоела эта мышиная возня, эта бесполезная борьба с гигантами. Всё надоело.
   – Слушай! Может, попробуете воссоединиться? Reunion «Папаша Дорсет», чем чёрт не шутит! Понятно, что без Витьки будет немного не то, но вы втроём живы-здоровы! Из молодёжи вас никто не помнит-не знает, покажешь им класс, Кей-Кей! Как известно, новое – хорошо забытое старое. Если не для них – тогда для тех, которым около пятидесяти, у кого ностальгия! Тем более песни ваши сохранились. Неужто тяжело барабанщика найти? Название группы, кстати, очень подходящее сейчас к нашему возрасту! – он засмеялся громко, искренне и заразительно. Кира посмеялся вместе с ним, но почувствовал какую-то грусть.
   – Самое смешное, и Ванька то же самое говорит. Ну чего вы папа, говорит, сдулись? Неужели интересней на работу ходить каждый день? Ты уже лет пять в нормальном отпуске не был, кроме Москвы никуда не ездишь. Из телевизора и радио такой тупой музыкой грузят, что вы в компанию к прославленным ветеранам смогли бы затесаться.
   – Видишь, даже пацан – и тот понимает! – воодушевлённо поддержал Шурка.
   – Ну да… Я с Володькой Шахриным в прошлом году в «Олимпийском» встретился, он тоже смешно сказал: чего не играете? Вот я думаю: «Папаша» давным-давно помер, а он так говорит, будто мы вчера разбежались. Я может и рад бы, только время-то упущено, эти девятнадцать лет. Мне когда-то два года на армию жаль было терять, а девятнадцать – каково? Тот Кей-Кей давно забыт. Как говорится, я сейчас «никто и звать меня никак».
   Конец их посиделок скомкался, когда Ваня появился всё же на кухне, чтобы перекусить. Тут Шура внезапно вспомнил о каких-то мифических делах, резко засобирался, и, невзирая на уговоры Кирилл ещё немного посидеть за чаем или кофе, ушёл. Тусклый день решил закончиться так же тускло, как начался.

3

   Воскресенье началось ещё хуже субботы. Мало того, что не отлежался накануне, так ещё и алкоголь: досталось его Кириллу немного, но здоровья он не прибавил, напротив – забрал то остававшееся немногое, предпоследнее. К тяжести в голове добавилась тупая боль в грудине, как будто прямо в солнечном сплетении. Отлежаться не вышло, кофе не помог, напротив, боль хоть и не увеличивалась, но почему-то стала расширяться от середины груди вверх и вниз, заныло в боку, стало больно вздохнуть полной грудью.

   Помучившись, Кира позвонил приятелю-врачу. Это их приятельство началось давно, скоро будет девять лет, почти сразу после Таниных родов дочки, беременность у неё протекала тяжело, а после рождения Маши Таня расквасилась вдвое быстрей. Всё то время, пока болела, мучилась и умирала жена, они с Андреем тесно общались, он отчего-то отнёсся к своему очередному больному не так, как другие врачи. Может быть из интереса, оттого, что случай оказался редким: заболевание не могли точно диагностировать, потом на это непонимание первопричины наложился иммунный дефицит, не ВИЧ, а резкое снижение иммунной активности организма на фоне неизвестной болезни, она так и угасла непонятно от чего, истончалась и потухла, как свечка.

   Интерес у доктора Андрея Николаевича к больной постепенно трансформировался в близкое знакомство с мужем этой самой больной, то есть с Кириллом. Кира, настрадавшийся от отечественной медицины за время неизвестного заболевания Тани, был очень рад редким человеческим отношениям с врачом, с которым хотя бы можно на нормальном языке обсудить, что пробовать делать дальше. К сожалению, Танечку спасти не удалось, но отношения с доктором сохранились, Кира иногда звонил Андрею с просьбой подсказать, чем лечить сына от гриппа, Андрею иногда была нужна техническая помощь, или просто хотелось обсудить нечто не обсуждаемое в их врачебных кругах. Прежде, когда у Киры ещё было здоровье и настроение, они изредка встречались просто так, чтобы испить пива и поболтать о том, о сём.

   Выслушав по телефону жалобы, Андрей ответил вполне в тренде современной российской медицины: острую боль лечить бесполезно, вот когда превратится в хроническую – тогда обращайся. Посоветовал выпить рюмку коньяка.
   – По-хорошему надо бы тебе полное обследование провести, давно на слабость жалуешься, – сказал он. – На что-то очень страшное, типа рака, по симптомам и поведению твоему не похоже, однако ты и так затянул лишнего, дальше уж некуда. Полный спектр я тебе не обещаю, но можно попробовать денег твоих сэкономить. У нас можно начать бесплатно с простейшего: первые анализы, флюорография, контрастный рентген желудка, УЗИ, ФГС, показать нашим специалистам, посоветоваться. Проведём тебя через приёмный покой, как амбулаторного больного, страховку не забудь. По своему опыту знаешь, если что-то непонятное, надо большую кучу мнений собирать, чем больше – тем лучше.

   В конце разговора добавил: если что, прямо сегодня приезжай, я как раз сегодня дежурю, до шести буду здесь. Спокойно, начальства никого нет. Заодно и поговорим, давно не виделись.

   Кира помучился ещё пару часов, позвонил своим на работу, обрадовав, что сегодня вряд ли появится. Решил ехать в больничку. Когда-то следовало решиться, и сейчас случайность или судьба подталкивали его резким пинком в правильном направлении. В каком-то тумане, не запомнив последовательности кабинетов, куда его заводили, машинально здороваясь с находящимися там людьми в белых халатах, автоматически выполняя их команды, механически укладываясь на кушетки, подставляя себя их рукам и неопознанным приборам, он в сопровождении товарища-врача прошёл назначенное им первичное обследование. Последним пунктом программы оказалось глотание противной на вкус белой жидкости, контрастной для рентгеновского излучения, с фотографированием её внутри тела.
   Некоторое время спустя, после неспешного ожидания и разговора в кабинете заведующего отделением, с его хозяином Сергеем Вениаминовичем, пришёл Андрей и принёс кучу бумажек с результатами – на «цифру» и современные способы передачи и хранения данных отечественные больницы перейти не удосужились. Два врача бубнили между собой на непонятном языке, тыкали пальцем в бумаги, что-то показывая друг другу, глядели на снимок, на котором то ли видели нечто особенное, то ли, наоборот, ничего не могли разглядеть, и поэтому спорили.

   Кира понял – помочь им ничем не сможет; показав жестом руки в сторону коридора, сказал: «Я отойду ненадолго, ладно? Пока вы разбираетесь». Андрей лишь проговорил: «Давай, мы скоро. Туалет в конце коридора». Вопреки заявленному поводу, в туалет ему нисколько не хотелось, и Кира просто прошёлся вдоль дверей, читая вывески. Тем более это не общее место, где могут ходить все больные, – здесь располагались кабинеты врачей, ординаторская, на одной двери висела вывеска «заведующий кафедрой, профессор», на другой, металлической, «старшая сестра».

   Он прошёлся до входа в отделение, развернулся и прогулялся около окон в обратную сторону, обратив внимание, что цветы и растения в горшках на подоконниках не выглядят излишне здоровыми – на них тоже неблагоприятно действовала больничная атмосфера. Кира ещё раз развернулся в тупике около двери с табличкой «процедурная сестра» и направился назад к кабинету заведующего. Удивительно, но все утренние симптомы пропали, глубоко вздохнуть сейчас не больно, в боку не кололо, только голова оставалась такой же ватной, но это вполне привычно в последнее время. Подойдя, он услышал через приоткрытую дверь.
   – Мне кажется, неплохо попробовать. Не поможет, но и по крайней мере вреда не будет. Хотя, может, не стоит пока, как думаешь? – спросил Андрей.
   – Мы даже до конца не понимаем, что у него. Тогда для чего, просто так? Сами себе усложняем – и, на секундочку! – путаем картину, ты первый начнёшь задавать глупые вопросы. Лучше пока оставить как есть, посмотреть динамику.
   – Но что-то надо рекомендовать? Что ты предлагаешь?
   – Во-первых, закончить обследование, – твёрдо проговорил Сергей Вениаминович. – Анализы повторить. Пусть кровь сдаст в платную лабораторию, напиши ему, максимально полный анализ. Обязательно МРТ. Гастроэнтерологу показать, она что-нибудь скажет, анализы расширенные тоже могут потребоваться, какие – пускай Валентина сама решает. А сегодня – как есть. Пока ничего конкретно, только симптоматическое. Ношпу пусть примет пару таблеток и антигистаминное, и главное – излучаем оптимизм. Часто это лучше лекарств помогает.
   – То есть разводим руками бодро и с улыбкой? – кислым тоном проговорил Андрей.
   – Сам знаешь, что так лучше, чем сказать: не знаем – не понимаем, извини, брат, помрёшь от неизученной наукой болезни, – повторил коллега.

   Кирилл тихонько отошёл от двери и приблизился к кабинету вновь, но уже громко шаркая. Войдя, он не удержался и спросил озабоченных специалистов:
   – Ну что? Жить буду?
   – Ещё как будешь, – подхватил шутку Сергей Вениаминович. – Пока не умрёшь.
   – Что вы тут нашушукались, нашли у меня чего-нибудь?
   – Мы обсудили перспективы лечения. Ничего смертельного пока не обнаружилось, – немного натужно засмеялся Андрей. – Как говорит мой автомеханик – на скорость и безопасность не влияет, а хороший стук наружу вылезет. Так что потихоньку ползай, пока мы все вместе дальше будем разбираться, искать причину твоего «стука».
   Ему написали, какие анализы сдать, какому специалисту показаться, отдельно Сергей рекомендовал побольше витаминов: дозу обычных комплексных плюс аскорбинку и ещё настойку женьшеня. «Обязательно и регулярно, аскорбинку можно ударными дозами. Женьшень – прекрасное, незаслуженно подзабытое средство. Только внимательно и осторожно, соблюдая дозировку».
   На том медицинская часть закончилась, время незаметно подтягивалось к пяти часам, а с ним к скорому окончанию у врачей рабочего дня и дежурства. Напоследок Кира с Андреем выпили кофе из автомата в вестибюле, кофе оказался на удивление неплох. Кирилл с уважением оглядел автомат и даже записал себе его марку, хотя кофейный бизнес его не интересовал, – так, для будущего, из интереса и для личного развития. Хотя какое предстоит ему будущее, сказать никто не мог, в том числе светила местной медицины.

4

   Когда возникает неопределённость, хорошо съесть чего-нибудь вкусненькое. Но аппетита у Киры не было никакого. Многим помогает хлебнуть пивка, прямо из горлышка, по-русски, с вяленой или солёной рыбой, картофельными чипсами со вкусом «чего изволите, у нас любая химия есть». Пить пиво и вообще любой алкоголь Кириллу сегодня не хотелось. Заниматься обычными, обязательными рабочими делами – тоже.

   Он ехал к Ушаковскому мосту, как будто домой, машинально управляя своим «Ниссаном», мысли были заняты не рулёжкой, а поиском хоть какой-нибудь определённости. Однако никакая не отыскивалась. Режим неопределённости не даёт строить дальних планов, он мешает работать, под его влиянием не хочется ничего затевать, не хочется говорить комплименты женщинами, не хочется ничего покупать, не хочется смотреть кино, даже хорошее.

   Может ли помочь книжка? – думал он. Стоит попробовать, однако чтение требуется какое-то подходящее, только какое? Художественное? Довлатов, Ерофеев, Пелевин? Быков, может быть? Нет, не подойдёт так же, как раньше часто выручавший «Золотой телёнок». Булгаков с его извращённой мистикой «Мастера и Маргариты» или «Идиот» Достоевского будут, пожалуй, чересчур. Тогда нон-фикшн? «Как уцелеть среди акул», – прикладное бизнес-чтение при всей полезности теперь может оказаться совершенно ни к чему, некуда его станет применять. «Возраст счастья» – категорически не то, поскольку этот самый возраст может не наступить. Остаются мемуары и воспоминания. Или фантастика. Что-то мемуарно-фантастическое дома обязательно найдётся, подумал Кира, Стругацкие и Чудаков.

   Вдруг он между своих раздумий понял, что совершенно неожиданно для себя повернул не к дому; руки сами вывернули руль вправо, машина свернула на Приморский проспект и поехала в Лахту. Когда он припарковал машину около Лахтинского кладбища, понял – его подсознание сейчас выдало лучшее из всех решений. Кира приехал поговорить с женой. Её отец, Павел Сергеевич, тоже лежит рядом, и здесь же его мать, Танина бабушка-блокадница, чудом спасшаяся страшной зимой 1942 года и дожившая против желаний всех правителей – убийц своих и чужих народов – почти до конца семидесятых. Хорошая, добрая, спокойная и всё понимающая компания, которая поможет разобраться с неопределённостью.

   Погода сегодня вполне соответствовала беззвучной беседе. Солнце привычным для здешних мест способом пряталось за толстым слоем облаков, ветер с Финского залива галантно доставлял лёгкую влажность с запахом моря – застоявшейся солёной воды и омываемых этой водой старых камней, мокрого бетона и быстро ржавеющего в морской воде железа. Если соберётся дождь, он нарушит эту гармонию: дождь предполагает меланхолическое настроение, тоску и слёзы, но тоски сегодня не было, тоска и неопределённость посещали Кирилла, строго соблюдая очерёдность; вместе они неплохо уживались разве что у юных Ромео с Джульеттой.

   Кирилл прошёл по центральной аллее почти до конца, там, в самом углу шестого участка было место покоя близких ему людей, если не учитывать факт, что с Таниной бабушкой он не успел познакомиться лично и знал о её незаметных окружающим подвигах только из многочисленных рассказов родственников. Кладбище в это время совершенно пустынно, конечно, если иметь в виду живых, а не его население. Только одна женщина в платке и сильно осунувшимся лицом встретилась ему по пути. Она стояла возле закрытой оградки, будто не решаясь войти внутрь.

   Сегодня сработало давно подмеченное правило: Кирилл давно заметил, что лучше всего получается, когда событие происходит спонтанно, после случайных встреч, внезапно пришедших в голову идей, когда вдруг, именно в одну секунду, возникает необходимость что-то сказать, с кем-то поделиться, у кого-то спросить, посоветоваться, поплакаться; когда сборы быстры и не берётся ничего лишнего, когда электричка отходит через сорок минут, а времени на дорогу до вокзала – тридцать, когда бросаешь все запланированные и недоделанные дела ради общения с нужным хорошим человеком. Примерно такой получилась у него встреча с Шуркой; эта встреча стала спусковым крючком для воспоминаний, новых мыслей и размышлений о грядущем. И сегодня его спонтанное решение заехать на погост виделось ему самому совершенно правильным. В самом деле, ему нужно многое осмыслить, привести к общему, единому знаменателю.

   В спонтанности плохо только то, что он пришёл на кладбище с пустыми руками, не в русских традициях: ни цветов, ни конфет, даже корочки хлеба, чтобы покрошить птицам, у него с собой не оказалось. Хотя Кирилл неверующий, традиций он не обижал – нисколько не трудно им следовать. Он вообще-то не очень понимал обязательности строго следовать традициям в определённых ритуалом местах: например, в церкви или здесь, на кладбище. Ему совершенно не виделось в этом смысла, ничто не мешало отдать дань памяти ушедшим в любом другом месте и в любое время, причём каким угодно способом, иногда вполне достаточно этих людей просто помнить. Иначе традиционный способ ведёт к давно сложившейся русской привычке распития крупных доз алкоголя, что будет отличать вечер памяти от прочих ординарных пьянок лишь отсутствием необходимости всё время чокаться. Впрочем, звенеть стеклом и хрусталём начинают после первых двух стопок. Всё остальное тоже повторяется точь-в-точь: веселье с анекдотами, безудержное обжорство и непременно возникающие в любом пьяном разнородном обществе конфликты пониманий и интересов, изредка доходящие до мордобоя.

   Он присел возле трёх холмиков и мысленно, беззвучно разговаривал с женой, иногда что-то мог вставить Павел Сергеевич, но редко, он вообще-то и при жизни был не очень разговорчив. Кирилл часто бывал здесь и говорил с родственниками. Он не сошёл с ума и совсем не пытался вообразить, что эти «беседы» происходят хоть сколь-нибудь всерьёз. Просто ему нетрудно представить, что могла бы сказать ему Таня, и какую реплику мог вставить тесть. Безусловно, приезжать для этого на кладбище вовсе не обязательно, он точно так же мог «разговаривать» с другом Витькой, у которого вовсе не было могилы. Но само это место действовало необыкновенно расслабляюще, оттого слова на ум приходили немного другие, чем дома или в Летнем саду, где Кира обыкновенно «беседовал» с женой – она всегда любила это место – или при любой другой умиротворяющей тишине природы, где-нибудь на побережье с видом на Балтику, а то и просто на даче.

   Ситуация со здоровьем сейчас оставалась неопределённой, притом что именно здоровье определяло почти всё. Но и без этого было о чём подумать. О том, чтобы завязать с торговлей, Кирилл впервые задумался примерно полгода назад, сейчас реально начал искать покупателей на свои павильоны, выставил их на продажу; тем же занимался его знакомый юрист. Ситуация для продажи не самая подходящая, если учитывать внутреннюю экономическую ситуацию на внешнем политическом фоне, а с другой стороны – кто знает, когда она станет более подходящей? К тому же решение им принято окончательное, чего же тогда ждать? Оставалось понять, что делать с вырученными деньгами: начать что-то новое, тот же вендинг, или, выйдя в кэш, плюнуть на всё, заняться здоровьем и детьми.

   Когда он остался один, то есть один с детьми без жены, его и без того невеликий интерес к отдыху стал пропадать, пока не заглох совсем. Постепенно пропали все посторонние занятия, кроме работы и домашних дел. Пока Ваня учился в младших классах, присутствовала кое-какая обязательная часть, вроде проверки домашних заданий. Со временем закончились и они – сын рос самостоятельным парнем, что не могло не радовать. На школьные собрания родителей в последние года три Кира сходил лишь однажды.
   Вообще его интерес к жизни сильно угас, и от уныния спасали только ежедневные заботы, обязательные, как восход солнца. Накормить сына, отвезти или отправить в школу, придумать что-то для него на обед, если он не хотел ехать к бабушке или она не могла приехать к ним домой. Потом вечер с тем же набором, немного разговоров о неинтересных Кире околошкольных новостях, и далее по кругу. Спасение оставалось в работе.

   Так продолжалось, пока был жив тесть, а когда его не стало, тёща вся ушла в заботу о внучке, Ваня подрос, и две половинки некогда близкого семейства разошлись так далеко, насколько этого захотела Зинаида Матвеевна. Теперь Кирилл уже ничего исправить не мог. Ваня почти взрослый, Маша подросла, но оставалась в глазах тёщи маленьким ребёнком, потому оставалась опекаема до степени «кормить с ложечки», противной Кириллу по самой сути. Маша относилась к папе, как к Деду Морозу, который обязан привозить подарки, больше ей от него ничего не требовалось.

   Потому он проводил время на работе, максимально старался занять себя там. С Таней они куда-то выбирались – она любила театр и живопись, они вместе ходили в гости, чаще к её подругам и знакомым, реже – к друзьям Кирилла. То есть существовала и другая, параллельная работе жизнь. Сейчас ничего этого не осталось, одна только работа, работа и работа. Немногочисленные друзья никуда не делись, но общение с ними свелось к минимуму или к случайностям вроде вчерашней встречи в супермаркете. Он настолько привык к такому жизненному режиму, что совсем не понимал, чем занять себя дома. Его не трогали сериалы, ему вообще не были интересны новости формата центральных каналов телевидения, он не любил футбол и вообще любой спорт. Весь его отдых теперь заключался в том, чтобы полулёжа расслабить уставшее за день тело, посмотреть в планшете новости из Сети и полистать какую-нибудь книжку, на серьёзное чтение которой сил обычно не оставалось.

   Может, действительно стоит заняться воскрешением «Папаши»? Но тогда надо в первую очередь планировать поездку в Москву и встречаться с Алексом, узнавать его мнение, без него нечего и связываться. Если он согласится, то находить людей, способных поддержать, то есть продюсера – не вкладывать же собственные деньги! Хотя это интересный бизнес-вопрос: смотря сколько потребуется, и сможет ли «отбиться» вложение. Как и когда могут покрыться затраты? Надо как-то прикидывать, это похоже на некий бизнес-план, действие знакомое, только в незнакомой области. Притом в план необходимо включить «возвращение в музыку», придётся брать уроки – не столько вокала, хотя и это не помешает, сколько игры на фортепиано и гитаре. Тут экзерсисами с сыном не отделаешься. Опять же, при любом раскладе затевать всё что угодно лучше, когда нет оглядки на здоровье, то есть перво-наперво придётся отдыхать и лечиться, может быть поехать куда-то. Если с собственным организмом удастся договориться – это будет хорошо для начала. Именно для начала. А там посмотрим.

   Родственники, как всегда, во всём с ним согласились, и это Киру подбодрило. Он двинулся назад к машине. Женщина, встретившаяся ему по дороге, всё так же стояла, как замороженная, прицепившись к прутьям решётки ограждения вокруг красивого памятника из белого мрамора. Кирилл заметил, что от судорожного усилия, с каким она держится за железо, у неё побелела кожа на костяшках пальцев. Он внутренне напрягся, как у него всегда случалось, если он наблюдал ситуацию, требующую вмешательства.

   Кира со своим провинциальным полу-деревенским воспитанием не мог оставаться безучастным, если видел, что кому-то нужна помощь. Не обязательно спасти жизнь – в экстренных ситуациях героев хватает, в нашей стране они не редкость, героизм у наших людей в генах. Но вот помочь справиться с неожиданными внезапными обстоятельствами или, например, просто сдать свою кровь – с этим дела обстоят намного хуже. Все хотят спасти жизнь, а не предотвратить смерть. До переезда в Ленинград Кира часто слышал мифы о якобы каких-то особенных, очень воспитанных и отзывчивых его жителях, однако, живя здесь почти тридцать лет, не замечал в петербуржцах какого-то активного стремления предложить помощь.

   Что говорить: он особой воспитанности и вежливости в последние годы не замечал, не считая совсем небольшого количества людей старше шестидесяти. Быдловатая советская власть легко перемолола весь двухсотлетний запас традиций, последующие двадцать лет усиленной миграции довершили дело. Много, очень много разных людей собралось в Питере; жители старой волны, возможно, были когда-то давным-давно такими, малую часть приезжих перевоспитала окружающая красота, но абсолютное большинство ничем не интересовалось, не хотели обращать внимание ни на что, кроме самих себя. То, что эта часть – малая, Кириллу стало понятно ещё в студенчестве, когда на внезапно упавшую, споткнувшуюся о поребрик старушку, разбившую в кровь пол-лица, абсолютное большинство не обратило ни малейшего внимания, остановился лишь он сам и две сердобольные женщины, да ещё мужик на «Волге», что вызвался отвезти старушку в травмпункт. Остальные шли мимо, большинство не повернуло головы даже из простого любопытства.
   Вот и сейчас Кирилл притормозил: вид женщины, готовой превратиться в камень, внушал опасения, и он на всякий случай решил узнать, не нужно ли ей содействие. По своему опыту он помнил, что свежие сердечные раны заживают долго и очень болезненно.

   – Сударыня, вам нехорошо? – воспользовался он старорежимной формой обращения к дамам, редко где сохранившимся. – Я могу вам помочь?
   – Ужасно, когда совсем не с кем поговорить, – с трудом оторвав взгляд от памятника, ответила женщина. Она повернула к нему лицо, Кира увидел бледное, но вполне миловидное лицо женщины средних лет, причём весьма затруднительно точно определить – каких именно. На лице нет косметики, выпуклый лоб, щёки слегка впалые, тёмные глаза в кружеве морщинок, но слёз не видно, она не плакала. На ней однотонное глухое закрытое платье какого-то немного солдатского покроя, волосы убраны в платок не по погоде, хотя сегодня в северной столице довольно тепло. Когда Кира увидел на шее цепочку, он догадался, что это не золотое украшение, а крестик; женщина верующая, так объяснилось и одеяние.
   – Но вы разговариваете, – не согласился Кирилл. Он понял: физически женщина в порядке, у неё тяжёлые нравственные страдания, однако он не психолог и вряд ли чем сможет помочь. – Я тоже прихожу, говорю, советуюсь. Поговорить с близкими можно, даже если их нет рядом. Они сказать не могут, зато понять – всегда поймут.
   – Если сам знаешь, тогда поймут. Но в том всё дело – я не знаю. Я совсем не знаю, как правильно, и что делать. Я не знаю, что говорить детям, – женщина отвечала вполне адекватно, она «была в себе», то есть помощь ей действительно не требовалась.
   – Я говорю, как есть. Сын меня понимает, кажется, – сказал Кира.
   – Со своими можно договориться. Но у меня их почти сто пятьдесят, все разные. Им всем дома что-то говорят, обычно то же самое, что в телевизоре. Но у них свои глаза есть, свои уши, они сами видят и слышат. Я говорю – не укради, не убий, а они видят и слышат другое. Они уже знают: можно делать так, как тебе выгодно, а не так, как говорится в святом писании.
   – Учить – трудная работа в наше время. Но не расстраивайтесь. Всё это временно. Мы все тут временно. Включая тех, кто сами себе кажутся царями. Опомниться не успеют, как их в ящик заколотят. Время безжалостно, но оно же и милостиво. Не сейчас, так через сто лет обязательно станет лучше, просто мы этого не увидим. А если даже не лучше – тогда просто какое-то другое, тоже неплохо для разнообразия. Жаль, если не увидим, так что ж…, – утешил её Кира и грустно добавил. – Зато у нас всегда найдётся о чём-то более важном пожалеть.
   – Вы надеетесь, что всё к лучшему. Вы говорите: сто лет. Но многие из здесь лежащих тоже мечтали о будущем. Они тоже думали, через сто лет станет лучше. Время прошло, и вот мы здесь, в их мечте. Они хотели этого? Время играет с людьми, как хочет. … И смеётся над нами.
   – Да, но не над всеми. Некоторые, вероятно, не подозревали, как им сказочно повезло остаться в том времени. Нам с вами кажется, что этих людей нет очень давно, собственно, так и есть по человеческим меркам. – Он повёл рукой вокруг, как будто призывая их в свидетели. – Но вы посмотрите вот на этот памятник, тут выбит год смерти – 1912-й. Этот человек наверняка мечтал увидеть светлое будущее, а в результате что? Ему ужасно повезло! Он не увидел германской войны, его не убили большевики в семнадцатом, не расстреляли за что-нибудь белые или бандиты в восемнадцатом, он не голодал в двадцатых, не кричал на партсобраниях тридцатых: «Убить, как бешеных собак!», его ночью не арестовывало НКВД, он не попал в оккупацию, его не повесили немцы в сорок первом, он не попал в советский лагерь как проживавший на оккупированной врагом территории. Это везучий человек! Он родился в 1874-м и прожил недолгую, но по-своему счастливую жизнь, ему не досталось почти никаких пертурбаций, – он сказал любимое Витькино слово «пертурбация» и сам вздрогнул от неожиданности, он никогда не говорил его и почти не слышал в публичном пространстве. – Больше досталось гранитному памятнику, старому, облупленному, он весь в следах прошедшего времени, в сколах от попавших в него пуль. Удивительно, как его не утащили какие-нибудь местные на фундамент. Этому человеку, так же как этому граниту, нет никакого дела до наших переживаний, мечтаний и страданий. Ему нет дела, что существуют люди, которым хочется повторить почти весь тот ужас, что за прошедший век не один раз случался. С другой стороны, кому-то в будущем наше время может показаться золотым веком. Смотря что будет.
   – Должно стать лучше, иначе не знаю, во что мы превратимся. А для моего мужа время теперь не играет никакой роли. Это мы, живые, всё время оглядываемся на часы.
   – Вот видите! Вы сами всё прекрасно поняли. Времени безразлично. Это наши условности. Поэтому нельзя бояться того, что происходит. Сейчас нужно просто делать то, что вы можете делать. Нам не дано исправить мир, но сделать его понятнее для самого себя вполне возможно. Вы говорите, у вас сто пятьдесят учеников. Вам повезло, у вас есть хотя бы один из ста пятидесяти шансов. Многим и такого не достаётся. Так что не переживайте, вы счастливей других.
   – Спасибо вам. Вы добрый человек. Храни вас бог.
   – И вам спасибо. Только я неверующий. Приходится самому о себе заботиться, не надеясь на помощь свыше. Судьба человека зависит от него самого, а не от богов.
   – Что же может поддержать в наше время, если не вера?
   – Любовь, – не задумываясь, сказал Кира. Улыбнувшись, добавил. – И случайный человек. … Многие люди говорили, что мир может спасти только любовь. А я добавлю: не к богам, какими бы хорошими они не казались, а людей между собой, друг к другу.
   – Когда вокруг столько ненависти, откуда взяться любви? Всегда может любить только бог, – не согласилась она.
   – Это вопрос вкуса, – попытался шутливо закончить возникшую ненужную тему Кирилл. – И веры. Каждый волен верить в то, во что хочет. Только не надо заставлять верить в одно и то же. Вы верите в бога. Может быть, это вам помогает, не буду спорить. Я верю в науку. И вам не стоит спорить о том, как это помогает мне.
   – Какая в науке любовь? – горестно покачала головой женщина. – Вот бог всех любит.
   – Знаете ли, настоящая любовь – это когда вас не просят постоянно говорить «прости меня», как правильно сказал один умница. А вы, верующие, только этим и занимаетесь. Вы сами себя убеждаете в любви к вашим богам, а это не любовь. Это иллюзия.
   – Мы просим прощения за грехи.
   – Что-то мне подсказывает, что у вашего бога было гораздо больше времени, чем у нас с вами. Но ничего хорошего у него почему-то всё равно не вышло. Так что не просите у него прощения – он ещё больший неудачник, чем мы. С его вечностью в запасе он мог бы лучше расстараться. Займитесь лучше детишками, будет гораздо больше пользы.
   Женщина не ответила, и Кира понял, что пора уходить. Разговоры о верованиях бесполезны: все остаются при своих мнениях, она ещё пожалеет меня, овцу заблудшую, подумал он.
   – Простите великодушно, что оторвал вас от ваших размышлений. Прощайте.

5

   Вернувшись домой после долгих приключений воскресенья, которое вместо законного отдыха получилось прокатать по врачам (жаль, что к тому же довольно бессмысленно), после попытки обрести душевное спокойствие в виртуальной беседе с родными, Кира помирился с сыном.

   Вчерашняя случайная встреча с Шуркой и сломанные планы Вани на вечер, строго говоря, не были таким уж великим поводом для обиды сына на отца: видимо, он просто настроился именно на такое развитие событий. Оттого и разочарование оказалось слишком сильным. У Кирилла такое в жизни не раз бывало: несоответствие ожиданий (во многом придуманных, нарисованных воображением заранее) с сухой реальностью. Он помнил своё разочарование от первого урока в музыкальной школе, когда вместо обучения волшебству игры на пианино ему пришлось целый час повторять название нот и угадывать их название вслепую, на слух, отвернувшись от учителя, чтобы не видеть клавиатуру.
   В последующие годы разочарований начнёт становиться всё больше и больше, особенно когда его учительница превратилась из простого учителя музыки в директора музыкальной школы: она во время уроков оказывалась вечно занята бесчисленными бумагами, отвлекаясь лишь на краткие замечания или указание начать что-то сначала или повторить.

   Это учение тем казалось ему несправедливым, что он до музыкальной школы уже играл лёгкие пьесы, хотя у него не было никакого учителя, кроме доброй аккомпаниаторши в детском саду, и тогда ещё не было своего инструмента. Но возможность играть простую музыку выпадала почти ежедневно: днём в детсаду, и ещё одно пианино стояло у бабушки на работе (бабушка служила ночным вахтёром в горкоме комсомола), в холле второго этажа.

   Особенно нравились Кире бабушкины суточные дежурства по выходным: комсомольцы отдыхали, а уборщицы делали всю свою работу днём, – пианино оказывалось в его полном распоряжении (жаль, что ночь пропадала бессмысленно: приходившие за ним вечером мать или отец со скандалом, насильно отрывали его от чудесных, гладких, отзывающихся глубоким звуком белых и чёрных клавиш). Музыка, которую удавалось извлечь из весьма расстроенного инструмента, нравилась ему гораздо больше бесконечных повторов музыкальных предложений «до-ре-ми-фа-соль-фа-ми-ре-до», с точкой в конце из аккорда «до-мажор», и дальше много раз то же самое, начиная с «ре», «соль», … с диезами, бемолями и трезвучиями.

   Позже, когда родители разорились на подержанное чёрное фортепиано с уникально-редким названием «Мелодия», он развлекался, играя гаммы «вразбег», начиная не с одной ноты, как требовалось, а с разных: например, правой с «фа», а левой – с «си», устраивая порой невообразимую какофонию. Тренировать пальцы это развлечение помогало хорошо, а вот урокам в «музыкалке» под присмотром занятой своими делами директрисы – мало, и потому с каждым годом эта учёба ему нравилась всё меньше.

   Так же добивали предельно формализованные уроки сольфеджио. По-видимому, сказывалась провинциальность школы: много лет спустя Кира с удивлением узнал от клавишника их группы Алекса, что на сольфеджио ребята учились основам композиции. Их учитель обожал джаз, и возможностей для творчества в московской музыкальной школе было несравненно больше – в классе для занятий, кроме рояля, у них лежала куча разных инструментов, и клавишных, и струнных, и духовых, которые можно было свободно брать. Кроме обшарпанного пианино в своём классе сольфеджио Кира помнил лишь барабаны, старую помятую трубу и тромбон, но даже этим малым «посторонним» ученики на уроках не пользовались, кроме камертона и своего голоса. Ещё махали руками и топали в такт. Занятия большей частью оказывались теоретическими, не в пример рассказам Алекса, который о своём учителе рассказывал с восхищением, вспоминал и играл какие-то специально сочинённые им для обучения детей пьесы.

   На контрасте, светлым пятном нескольких лет учёбы в музыкальной школе, Кире казались уроки пения, и ещё участие в хоре. Правда, повзрослев, пение пионерских маршей ему наскучило, как раньше наскучили бесконечно нудные другие уроки. «Эх, хорошо стране полезным быть! Красный галстук с гордостью носить, да, носить!» – маленький Кира пел «доносить», до каких-то пор не понимая, зачем пионеру нужно на всех доносить. Многим позже он вспоминал об этом со смехом, и Витёк вместе с ним смеялся эротическому подтексту пионерского марша: «Будь готов, всегда готов. Будь готов ты и ночью и днём…».

   Бросив музыкальную школу, Кира взялся за гитару, самоучкой научился более-менее использовать её для аккомпанемента голосу, но никогда не мог похвалиться хорошей техникой игры, поэтому в институтском ансамбле сел поначалу за знакомые клавиши – то была смешная, примитивная «Ионика» с корявым, не слишком красивым «прямоугольным» звуком. Когда в ансамбле появился настоящий клавишник – Алекс, Кириллу достался бас: петь, играя на бас-гитаре, у него получилось, эти два занятия друг другу не мешали.

   Ваня, обида которого на самом деле прошла ещё вчера, с радостью принял предложение отца поиграть на гитаре. Назвать это процесс полноценным обучением Кира при всём Ванином стремлении не мог: он не считал себя настоящим учителем, он не учитель, он только укажет более-менее правильное направление. Хорошо, что электрогитара (хорошая копия знаменитой «Гибсон Лес Пол») у него осталась с давних времён, а вот кубика-усилителя для неё дома нет – некому и некогда было играть, гитара осталась просто сувениром от старых времён, как память, что хранится в шкатулке вместе с древними письмами. Но для первого урока вполне достаточно и её: струны целы, да и сама гитара не столь плоха: когда-то он отдал за неё часть достояния страны, купив за приватизационные чеки.

   Кира с Ваней вместе посмотрели несколько обучающих роликов на YouTube, после чего Кира показал сыну самые основы: как настроить, какие основные ноты на открытом ладу; гамму, то есть как сыграть ноты последовательно, и принцип построения аккордов. Кирилл всё время оглядывался на собственный негативный опыт обучения в «музыкалке», стараясь как можно меньше теоретизировать и говорить банальности, напирая на упорство, чувство гармонии, музыкального строя и ритм. Он знал главное: у Вани есть слух и чувство ритма, потому понимал, что участие его в процессе обучения вряд ли станет в дальнейшем нужным сыну, если он по-настоящему загорится тем, что в давние времена зацепило его самого.

   Правда, у Кирилла это случилось намного раньше, в пяти-шестилетнем возрасте. Волшебное таинство получения звука, неведомое колдовство, истекающее из твоих пальцев, которое позволяет превратить их движение в звуковые волны, а резонанс звуковых колебаний может вызывать несравнимый ни с чем восторг. Много позже Кира понял, что эффект создания музыки можно сравнивать с эффектом любого созидания, поэтому в музыке так много от восторга любви, от восхищения первого прикосновения к почти прозрачной коже только что родившегося ребёнка, ликования от красиво написанных стихов, торжества от результата отлично сделанной работы…

   Мало существует на свете способов вызывать чувство отделения души от тела и полёта её над планетой – музыка, которую ты делаешь сам, одно из самых доступных. Ведь невозможно заниматься любовью целый день, а музыкой – можно. Нельзя вечно восхищаться красотой природы в любом, даже самом красивом месте планеты – это красота лишь немного переменчива от рассвета до заката, от дождя до урагана, от расцвета весны до заката осени, от снега до летней солнечной яркости. Музыка, какую ты играешь, может быть самой разной, соответствовать настроению, но музыкой можно настроение менять, она бывает грустной, а может стать весёлой. Она может нравиться всем, может не нравиться никому, но от этого не становится хуже лично для тебя – это твоя музыка. Она – твоя Галатея.

   Когда у Вани с непривычки устали подушечки пальцев – мягкие, неприспособленные к зажиманию металлических струн, Кира с улыбкой заметил: будешь тренироваться постоянно, пальцы затвердеют, у тебя там образуется толстая кожа, как у носорога, тогда станет легче. В разговоре плавно перешли на музыку вообще, и Ваня вспомнил про обещание показать, что получается у их школьного ансамбля.

   Ребята играли какую-то жуткую помесь электронного транса и диджеевского хауса, на фоне которого пытались что-то петь по-английски. Где на фоне повторяющихся электронных сэмплов и ритма драм-машины можно вставить хотя бы кусочек своей, уникальной мелодики – Кирилл не очень понимал, ему оставалось лишь надеяться, что времена увлечения сыном этого приземлённого до уровня танцев с бубном стиля уйдут в прошлое, как прежний интерес к трэшу и готик-металлу. То, что гитара нужна прежде всего для музыки, он почему-то не сомневался. Конечно, можно с её помощью через разнообразные приставки получить почти любой звук, воющий или ревущий, и сидя в лодке грести, если нет вёсел, тоже ею возможно, – однако это второстепенное, запасное использование гитары. Двуручная пила гораздо чаще нужна, чтобы пилить дерево, а уникальный мяукающий звук с её помощью получают крайне редко.

   – Вань, ты мне скажи: отчего вы на английском поёте? – он намеренно причислил сына к числу лиц, сотворивших эту музыку, Ваня всё же участвует в составе, пусть пока чисто технически.
   – А на каком петь, на русском что ли? – фыркнул в ответ Ваня. – Как можно под такой ритм на другом языке, кроме английского?
   – Я рад, что у тебя хорошая школа и с английским всё в порядке. Но вы ведь тут живёте пока? Почему не на родном?
   – Да ну, отстой. Я вообще не слушаю русских песен.
   – Понятно, ты не хочешь вникать в смысл. А без смысла нет песни, ты её не слышишь. Я в своё время тоже много иностранного слушал, все наши слушали, я до сих пор слушаю, потому что хороших наших песен мало. Поначалу мы тоже много английского пели, чужого. Но когда начали свои песни писать, писали на родном. Не нашлось среди нас таких людей, кто на чужом языке смог бы написать, как на своём.
   – У нас Вовчик пишет, у него нормально выходит.
   – Это вам нормально, а для английского уха наверняка полная хрень. Ты знаешь сам, как сложно говорить на чужом языке, прозу тяжело написать, а тут стихи! Ты попробуй на родном хотя бы одно четверостишие написать, чтобы самому смешно не стало. Не банальность, а хотя бы простую мысль.
   – Кому это надо?
   – Тому, кто хочет услышать что-то для себя новое. Без текста есть только музыка, ритм и вокал, который просто исполняет роль ещё одного инструмента. Ты слышишь не песню, а музыкальную композицию «тро-ло-ло». Значит, ты сам у себя отбираешь большую часть, потому что песня – это не просто музыка, это музыка со смыслом.
   – А ты о чём писал? Ты писал когда-то стихи?
   – Да, но перестал, когда понял, что ерунда выходит. У нас был поэт, мы музыку сочиняли на его стихи. … Что-что? – Ваня спросил о чём-то, но Кира задумался, он вспомнил Витьку, и вопроса не услышал.
   – Я помню, когда я был маленький, вы с мамой слушали твои песни, – повторил Ваня. – Дай, я что-нибудь послушаю, интересно.
   – Не на чем слушать, на старых кассетах всё записано – где взять магнитолу в наше время? Дядя Саша обещал сделать копию, он оцифровал. Даст диск – послушаем.
   – А сыграть и спеть слабо? Ты же пел когда-то!
   – Не сейчас. Я забыл. Мне нужно время, чтобы вспомнить.

   Хорошо, если бы Ваня слушал разную, всякую другую музыку. Кирилл сейчас был далёк от мечты приучить сына к своему любимому рок-н-роллу или мелодичному року, уж не говоря про Битлов или Цеппелинов – хотя бы просто для понимания разнообразия музыкальных стилей. Кира в своё время сам слушал всё подряд, даже нисколько не уважаемые им нью-вэйв и трэш-металл – всё равно надо быть в курсе, если делаешь вид, будто сам музыкант. Принципиально не слушал только рэп – речетативное бубнение под некий музыкальный фон, отчего-то тоже называемое музыкой. Классики он в музыкальной школе наслушался довольно, и мало что легло на сердце, разве что фортепианные сонаты Бетховена и Шопена.

   Оперу он не любил совсем – слишком много пафоса и к тому же полное несоответствие формы содержанию: партии Джульетты или Кармен исполняли до отвращения толстые взрослые тётки, причём видеть их во время пения совершенно не обязательно: он слышал это по звуку их трубного голоса. Дома при виде лысого и пузатого Ромео на экране он обычно начинал дико хохотать и кататься от хохота по дивану. Таня его понимала. К счастью для истинных меломанов и его самого, смотреть оперу ему доводилось только по телевизору. В отличие от оперных певцов ребята из Моторхед или Джудас Прист не прикидывались невинными юными пацанчиками, да и Шевчук с Макаревичем всегда вели себя более чем достойно, что особенно ярко и остро проявилось в нынешние сложные времена странного правления социалистов-капиталистов и ведомой ими партизанской войны с соседними странами.

   Вспомнилась Маша, проведать которую за эти выходные не получилось. Кира не хотел себе признаваться, что ехать общаться с дочкой ему не хотелось из-за тёщи. Для своей дочки Кирилл ничего бы не пожалел, но уж раз так вышло, что всем заведовала тёща, оставалось только помогать деньгами. Раньше он пробовал разные формы помощи, помнится, некоторое время после смерти жены и переезда Маши к бабушке с дедушкой заезжал к ним каждый день, привозил продукты, старался провести с Машей хотя бы час, хотя делал этот благородный жест за счёт сына, уже считавшегося взрослым. Ване тогда было десять, и хотя ему помогала нанятая Кириллом нянечка, очень хорошая и добрая женщина-пенсионерка Людмила Михайловна, всё равно сравнивать её с родным человеком вряд ли было возможно. Временно переехать домой к Кириллу, чтобы помогать также и внуку, тёща отказалась.

   Кира ждал, когда Маша немного подрастёт, окрепнет, и вернётся домой, к брату с отцом, но случилось очередное несчастье: тесть внезапно схватился за сердце и почти мгновенно умер – он за свою жизнь много наработался, обеспечивая семью, лез из кожи вон, особенно ему трудно пришлось в переходные времена от Советов к приватизированной России. Рабочему-гегемону при советской власти жилось легче, и доходы такая работа приносила соответственно всем его орденам и производственному плану выпуска тракторов (не сданные в металлолом до сих пор трудятся на теперешних фермеров). Начальные девяностые, кроме капитализма, гиперинфляции и отсутствию товаров, породили кризис неплатежей, бартер, мало работы и низкие доходы. Иногда тесть приносил домой вместо зарплаты мешки с крупой или сахаром, иногда им предлагали взять заработанное запчастями для техники, иногда бартерные товары оказывались причудливы настолько, что сложно было представить себе логику менявшихся. Семья жила тогда на доходы тёщи, небольшого районного начальника с такой же зарплатой, а самым выгодным приобретением обменной экономики тех лет вышла японская видеодвойка: телевизор и видеомагнитофон Panasonic.

   Тёща Зинаида Матвеевна, выйдя на заслуженный отдых, всю себя посвятила единственной внучке, оставшейся без матери; это стало её жизненной целью, а после смерти мужа эта цель превратилась в единственную насущную необходимость. К величайшему сожалению Киры, второй насущной необходимостью, единственным окном в жизнь у тёщи было окно искусственное – телевизор, и к этому занятию она легко и вполне успешно приучила Машу. Телевизоры у неё дома были примерно тем же, что и одежда у модницы, – расходным материалом, замена старого на новый происходила не потому что износился старый, а потому что прошло время и появлялась какая-то особенная новая модель.

   Жаль, что некому было разогнать эту маленькую компанию, жаль рано ушедшего тестя, которому не дала пожить нелепая смерть любимой дочки – Павел Сергеевич очень переживал, Кирилл это заметил. Да что тут замечать! Когда он сам только-только начал отходить от этой страшной для себя потери, он увидел гораздо большие страдания тестя, скрыть их тот и не пытался; ему замена дочери внучкой никак не помогла – он пережил дочь меньше чем на год.

   Тёща вообще редко когда просила Кирилла о чём-то, только если вопрос заключался в технической, инженерной помощи, поэтому он удивился, когда она вдруг в понедельник вечером позвонила и попросила приехать: «Мы тут с Машенькой без вас не справимся никак».
   Он постарался вырваться быстрее. К его глубокому разочарованию, причиной послужила необходимость установить, настроить и научить пользоваться очередным новым телевизором, как теперь стало модным, размером в полстены. Кира не стал ругаться, хотя знал, что на тёщину пенсию купить такого богатства у неё ни за что бы не получилось. Значит, это его деньги. Деньги, предназначенные для дочки, для её развития, здоровья, правильного питания, беззаботного детства, эти не самые маленькие деньги оказались припрятаны с целью потратить на нелепый инструмент оболванивания мозга и убийства времени. Невысказанные эмоции были отражены у него на лице, поэтому Зинаида Матвеевна бросилась в атаку. Атака, как известно, лучшая из защит.

   – Сейчас из-за этих американцев всё дорожает, товары импортные, вот я и решила, чтоб деньги не пропали, наш-то телевизор уже старый, – объяснила она. По её тону выходило, будто она и есть единственная разумная спасительница всего состояния.
   – Это вам по первому каналу подсказали или по НТВ?
   – Нет, по телевизору такого не скажут, они наоборот говорят, что всё будет хорошо, как прежде. Правильно, нечего народ пугать, – с жаром соглашалась с телевизионщиками тёща.
   – Но вы же им не поверили? Отчего же валюту тогда не купили? Если не умеете сами – меня попросили бы.
   – Этих долларов скоро совсем не будет, в Госдуме сказали, – уверенно заявила она.
   – Ну, если в Думе! – тоскливо улыбнулся Кира. – А эти умники не доложили вам, когда рубля не будет?
   – Да вы что, Кирилл! Президент всё предусмотрел. У них там всё рассчитано, европейская экономика разрушится без нашего газа и нефти, а мы расширяем программу импортозамещения, – рубила она пропагандистскими лозунгами.
   – Ну-ну, – сморщился Кира. – Питайтесь отечественной химией, если иноземные колбасы и сыр вам нехороши.
   – Да мы на картошке с капустой проживём, обойдёмся без заграничных товаров, мы привычные! Зато Крым наш!
   – Так, всё, хватит с меня этого Намкрыша, – он поморщился от набивших оскомину слов. – Нужен вам этот Крым так же, как берег турецкий! Вам телевизор нужен, круглосуточно открытые в задний проход каналы номер один, номер два и номер четыре, и к ним ещё штук пятьдесят таких же. Чем вас Тошиба не устраивала? Работает прекрасно, ей ещё пяти лет нету, по-моему. Ничем не хуже этой Соньки.
   – Но ведь тот старый уже телевизор, не дай бог сломается.
   – Хорошо, если бы все телевизоры в стране сломались, вы бы хоть на небо глядели иногда. И вокруг себя. Слишком легко вам живётся с суфлёрами из телеящика.
   – Мы сами всё отлично понимаем, – возразила тёща. – К тому же я хотела старый в спальню поставить, чтобы Машеньке не мешать, когда она спать ложится. Вы перенесёте? Я люблю засыпать под телевизор.
   – Везёт вам, Зинаида Матвеевна. Вам с вашими привычками и под бомбёжкой будет хорошо спать.
   – Как вы можете такое говорить! Какая бомбёжка?
   – А какая бывает бомбёжка? Артиллерийская или миномётная, как в Украине. Бывает ещё авиационная. Если радиоактивный пепел случится, как ваши пропагандисты в ящике обещают – все заснём очень легко и надолго.
   – Вечно вы всё перевернёте, Кирилл!
   – Я не переворачиваю. Я экстраполирую. Знаком вам такой термин? Почему-то вы думаете, что лично вас это не коснётся, когда ваш любимый президент решит повоевать со всем миром. Ну да ладно, давайте включать монстра-уносителя вашего мозга. Теперь я наконец-то понял, почему знаменитый роман называется «Унесённые ветром». Просто в то время телевизоров ещё не было.

   Он прикрутил к телевизионной панели стенной крепёж, без проблем прикрепил кронштейн к стене. Повезло, что тёща живёт в старом «сталинском» доме на Московском проспекте, здесь стены не такие, как в современных бетонных муравейниках, в которых без перфоратора никак не обойдёшься; в доме Кирилла по мере заселения война с бетоном шла почти непрерывно года два, теперь, к счастью, канонада возобновляется только при смене жильцов, и то не очень надолго.

   Краткий курс пользования пультом нового телевизора тёща совместила с ритуалом питья чая, однако чаем она называла процедуру одновременного употребления вприкуску с ним колбасы, плюшек, печенья и конфет. Кира с грустью посмотрел, как дочка увлечённо поедает сладости и понял: очень скорое достижение ею сорока килограммов собственного веса станет простым промежуточным рекордом, проходной величиной на её жизненном пути.

   Он старался ничего не говорить, не хотелось сегодня распалять нервы и в очередной раз бесполезно портить отношения. Жаль, что самой тёще этого никогда не понять. Иногда Кирилл удивлялся, как женщина, вырастившая собственную дочь, столько лет проработав в образовании, начиная с учителя, которая была завучем и директором школы, и только последние лет десять работала в районном управлении, то есть рядовым чиновником, – как она умудрилась при всём этом настолько не понимать в воспитании детей. Точнее, по-своему она понимала, но её понимание казалось ему ущербным, сводящимся к написанным, закреплённым должностными инструкциями нелепым правилам, устаревшим задолго до их появления в руководящей бумаге.

   В этом была её огромная разница с собственной дочкой, по-настоящему интересовавшейся воспитанием детей и родительско-детскими отношениями. Таня прекрасно закончила пед-университет, но продолжала учиться, ходила на семинары, читала литературу и могла бы стать хорошим специалистом, но её мать отчего-то считала, что дочь работать не должна. К чему тогда все учения и мучения? Кирилл не понимал подобной бессмысленности, потому что понять такие установки можно было в прошлом веке, ещё лучше – в позапрошлом. И то только в том случае, если их семья владела бы имением в отдалённой губернии, человек пять ребятишек и соответственную необходимость дать им образование без отрыва от помещичьего быта. Но тёща происхождением состояла из крестьян, до сих пор хвалила старые советские нормы и законы, и не погнушалась присоединиться к временам и нравам нынешнего совково-имперского правления. Поэтому Кира не понимал, откуда в бывшем советском человеке с невытравленным, неистребимым в душе «совком» вдруг брались «барские» мысли. Неужели сказывался период маленького, но безраздельного властного командования над директорами школ и детсадов района?

   Становясь чиновником, люди вообще-то быстро меняются, как правило, в худшую сторону. Правда, в первую очередь стать чиновником от всего сердца стремятся именно те, кому меняться не нужно, они, собственно, оттого и стремятся властвовать. Ошибки их работы почти незаметны, делятся за счёт всех на всех поровну и не становятся такими катастрофичными, как ошибка, совершённая в небольшом бизнесе. Во всяком случае, человеку с чиновничьим характером руководить бизнесом можно, только если это не собственный бизнес. Президенты госкорпораций это вполне убедительно доказали.

   – Маш, может, ты бабе Зине расскажешь, как пультом пользоваться? Это намного проще, чем iPad, – попросил он. Хотя дочка не отличалась особым стремлением к технике, но использование любых гаджетов у детей теперь воспитывается с момента зачатия, и начинает получаться, когда ребёнок научится осмысленно двигать хотя бы одним пальцем.
   – Нет, ты сам покажи, а то она будет всё время меня просить, – не согласилась дочка, разворачивая ещё одну конфету.
   – Она так и так будет просить. Ты же умнее бабушки? – ему захотелось прибавить Маше уверенности. – А когда будет просить, ты не показывай, пусть сама учится.
   – Куда мне уже учиться? В моём возрасте? Каждый день что-то новое придумывают, всё время что ли учиться? – возмутилась тёща.
   – Как вы хотели, конечно постоянно надо учиться. Вы знаете, мама моя все дни рождения и телефоны на память помнит, и знаете почему. Потому что учит. И каждую неделю новое стихотворение учит. Хоть она вас старше на шесть лет, но по-другому никак, – Кирилл обрубил единственный постоянный тёщин аргумент о возрасте (у мамы совсем скоро семидесятилетний юбилей).
   – У меня другой склад ума, – упрямо не согласилась тёща. У вашей мамы профессия не как моя, мне имена сотни детей каждый год надо было запоминать, а ещё родителей, учителей, руководителей, на всё и всех памяти не хватит. У меня ум устал.
   – Да, профессия экономиста способствует запоминанию цифр, я не против. Но стихи! – рассмеялся Кира, вдруг живо представив себе картину усталости тёщиного ума. Ум присел на пенёк отдохнуть, а Зинаида Матвеевна пошла дальше. – Вы просто не хотите себе признаться, что вам так проще. Вам по телевизору сказали, вам этого довольно. А на работе раньше инструкцию сверху спустили – исполняйте. Опять думать не надо, очень удобно.
   – Конечно, вам намного легче. Вы сам себе начальник. Что придумали, то сделали, никто не командует. Что хочу – ворочу, за сколько захочу – продам. Обрадовались, стране тяжело, а вы все цены повышаете, нажиться хотите на народе, – не удержалась тёща от нападок в лице Кирилла на всех торговцев сразу. Ему не хотелось объяснять, насколько она не представляет себе механизмов ценообразования. Ещё бесполезней рассказывать причины будто бы внезапно возникших у страны экономических проблем, хотя начались они с накопления властями ошибок, а прочно и надолго закрепились свежими бедами – присоединением под бравурные лозунги никому не нужных территорий.
   – Знаете, Зинаида Матвеевна, вы неправы. Сам не люблю торговое дело, много лет этим маюсь. И обидно мне, что не могу взять и задрать цены, как хочу. Миллиард заработать на вас, беззащитных покупателях, и бросить побыстрей это противное занятие. Я ведь до сих пор жалею, что не остался музыкантом. Да-да, жалею! Вы первая всегда убеждали бросить. Вам казалось, что музыкой мы мало зарабатываем, вообще почти не зарабатываем. Конечно, вы тогда целым районным управлением образования командовали, куда нам было до вас! И я поддался этому всеобщему дурацкому ажиотажу, жажде наживы, богатства, с которым, как тогда вам и многим другим казалось, всё изменится. Прибавится счастья, как же! От этого бизнеса какое к чёрту счастье! Деньги ещё никому в этом мире счастья не принесли, другими банкнотами оно измеряется.
   – Вы сейчас наговорите, Кирилл, будто я во всём виновата.
   – Нет, я сам виноват, – возразил ей Кирилл. Его задевали вечные тёщины придирки, и почему-то сейчас, совсем невовремя, они вспомнились. – Слишком быстро я забыл, как был счастлив студентом, когда стипендию получал сорок рублей в месяц, изредка с ребятами что-то на танцах подрабатывали, иногда нам натурой платили – давали наборы продовольственные с колбасой, майонезом и сгущёнкой. Курицу копченую иногда давали или рыбу, их вкус до сих пор помню, вкуснее всех теперешних деликатесов. Вкус портвейна советского помню. Вот тогда я был счастлив. Я занимался любимым делом, и мне никто никогда не говорил, что я никчёмный и бестолковый идиот.
   – Да кто вам говорил такое! – возмущённо вскинулась тёща. – Танечка вас всегда поддерживала и защищала, бедная моя девочка.
   – Я и вправду стал дураком, когда перестал песни петь и пошел искать удачи в торговле, купи-продай, в деньгах этих проклятых, – неожиданно для самого себя спокойным тоном продолжил Кира. Он как будто воочию увидел давнее, своё и Танино время из их недолгой совместной жизни. – А ведь они нам с Танечкой никогда не были особенно нужны, деньги. Вы её неправильно воспитали, в смысле не по-своему. Ей никакое богатство было не нужно, она была скромная, семейная, мамой ей нравилось быть. Как она с Ванькой маленьким чудесно занималась! Ваня поэтому и учится хорошо, и музыкой занимается, и в спорте у него есть достижения. Надеюсь, он себе правильную профессию выберет и будет успешней в жизни, чем я. А вы что делаете с Машей? Школа, телевизор и компьютерные игры. Никуда не пускаете. Ещё пару лет покормите – девочке в школу станет стыдно ходить, дразнить её будут, комплексы всякие у неё разовьются. Когда вырастет и девушкой станет, сколько она потеряет из-за вашей дурацкой заботы, которую вы называете любовью!
   – Как вы можете! – зашлась гневом тёща, но сегодня ему отчего-то стало всё равно, что она скажет или подумает.
   – Зачем ей эти пятёрки по арифметике и русскому, если вы собственной дочери работать не разрешали. Таня у вас с отличием педагогический закончила, и ради чего? Чтобы детей своих учить, для этого? Тане повезло, у неё хотя бы десять счастливых лет жизни было, а с Машей вы что делаете? – он не смог остановиться даже когда тёща отправила Машу в свою комнату, а ему сделала страшные глаза. – Вы не подумайте, я всё очень хорошо помню, забыть не получается. Квартирку нашу маленькую, семью нашу – с Ваней уже настоящая получилась семья – ни машины тебе, ни дачи, никаких лишних забот и расходов. И самое главное: любовь, вот с ней в сумме выходило счастье. И она была жива, Танюша.
   Денег никогда у вас не просили, своих хватало. Конечно, спасибо, помогли вы с квартирой, так я ведь в долг у вас брал, а не насовсем. Питались, само собой, не так, как сейчас. Тогда всё как-то по-простому, вы лучше меня это должны помнить, мне это было неважно, поэтому наверное я не помню. Помню только какие-то маленькие радости: сделает Танечка салат, всегда у неё получалась вкуснотища. До сих пор люблю оливье, сейчас делаем с Ваней обязательно под Новый год, тридцать первого декабря, в Танину память.
   Венгерский зелёный горошек «Глобус» каким вкусным тогда казался! Сейчас в магазинах всего полно, даже после санкций этих дурацких, и горошка разного навалом – а уже не надо, не хочется почему-то. Напиться – и то не хочется, хотя на каждом углу продают и денег полно, чтобы купить. А вот не хочется! Не в водке счастье, это всем известно, и тем более не в деньгах.
   Если бы Таня была жива, не знаю, было бы сейчас у нас полное счастье. Потому что понятие это слишком большое, объёмное, как целый мир, словами его не расскажешь. Это можно только чувствовать, есть оно или нет. А почувствовать можно, только когда рядом человек любимый, когда сам здоров и дети в порядке, и родня благополучна, и в доме всё хорошо, и в стране, и не убивают никого рядом, и перспектива в жизни есть, пусть маленькая, другим непонятная, пусть для кого-то глупая, но есть, и она – своя! Вот если соберётся всё это вместе, из маленьких кусочков склеится, тогда и будет счастье. Вовсе не в пирогах ваших слишком вкусных и не в пятёрках, которые Маша вам из школы приносит.
   – Не ожидала такого от вас, – лицо Зинаиды Матвеевны покрылось красными пятнами, она дышала громко и часто; так делают пловцы, когда готовятся глубоко нырнуть. – Всю жизнь старались с Павлом Сергеевичем, царствие ему небесное, помогали вам. Внучку столько лет одна на своём горбу тяну!
   – А мне удивительно, что вы после всего обязательно найдёте, в чём меня упрекнуть. Дочку у меня отняли – и всё равно я виноват. Деньги, мной заработанные, в телевизоре этом новом, моя квартира немаленькая детям останется, железяка на колёсах во дворе стоит, дом в лесу пылью зарос – некому туда ездить. И не надо всё это никому – ни мне, ни тем более вам. Вы меня всё время Танечкой попрекаете, будто я её не уберёг. Так говорите, будто это я один хотел дочку. Как будто она не хотела, и вы о внучке никогда не говорили, этакий я злодей-узурпатор. Как будто я жену после этого сволочного роддома два года не спасал, и знаете прекрасно, что если бы мог – всё отдал бы, чтобы назад её вернуть. Знаете, что я только ради детей живу и работаю, а вместо этого подговариваете дочь против меня. Пускай она меня редко видит, со мной и с вами всё давно ясно, но ведь Маша с родным братом уже месяца три не виделась! Зачем всё это, почему, для чего, что это за месть такая с вашей стороны? Вы мне не можете простить, что дочка умерла раньше вас? Так я больше вашего себе этого простить не могу!

   Он ушел, не хлопая дверью и не попрощавшись с дочкой. На душе было муторно не только от плохого разговора – слова давно просились наружу и хорошо, что случайно вырвались. Напротив, после высказанного немного полегчало, хоть ничего не изменилось и измениться никак не могло. Это своеобразный аналог слёз: можно держать в себе, копить и страдать, но со слезами вся дрянь вытекает изнутри гораздо быстрей.…
   А тёща – что тёща? Она придумала себе простое, единственно для себя правильное объяснение, она держит Кирилла за прежнего провинциала, который свалился им, «коренным ленинградцам», на голову, именно от него все их несчастья. Элементарно, как вера в Аллаха. Даже со сватами практически не разговаривает. Поздоровается по телефону – и трубку Маше суёт: «Поговори с бабушкой и дедушкой».

   С родителями Кирилла хорошо общался покойный тесть, Павел Сергеевич. Он не выставлял себя ни коренным (родители его появились в Ленинграде после проведённой Сталиным «кировской» чистки партхозактива), ни особенно образованным (рабочий с незаконченным высшим). Кира даже подозревал, что тесть специально бросил институт, чтобы остаться пролетарием – тем в советские времена полагались разные преференции и льготы, да и платили гораздо больше инженеров; хитрый, понимающий и практичный был мужик. «Людей теряют только раз». Его тоже жаль, как жаль Таню, как жаль друга Витьку. Вдруг он понял, что жизнь и здоровье тёщи ему совершенно не интересны, и осознание этого факта не прибавило ни капли доброты в его опустошённую душу.

6

   Дни тянулись по-прежнему, лето прибывало, белые ночи убывали, нашествие корюшки в Неву давно закончилось. Зелень кустов и деревьев сделалась из яркой изумрудно-зелёной, словно светящейся изнутри, просто зелёной и грязной, будто нарисованной плохими акриловыми красками. Хвойники выпустили весной на каждом кончике своих веток молодые почки-побеги с бледно-зелёными мягкими иголками, и пару месяцев простояли пушистые и нарядные. Сейчас новые иголки огрубели, потемнели и слились своим малахитовым цветом со старыми взрослыми ветками.

   Буйство красок перешло к цветам, у них до самой осени будет время похвастаться людям своей расцветкой. Не всем людям это надо, да и не рассчитано на всех. Имеющий глаза – увидит. Простые слова не о зрении, а о желании видеть. Так же, как имеющий уши – услышит. Сколько хорошей музыки сочинили люди, на любой вкус. Но кому-то нужна не музыка, а ритм, кому-то слова про пахана и урку. Люди привыкли слышать музыку в качестве фона. Когда работают – ритм, под который можно подстроиться, он помогает шевелить лопатой и закручивать гайки. Когда отдыхают – в качестве суррогата веселья, примерно такого, как звук хлопушки с конфетти или взрывное разноцветье новогодних фейерверков.

   Особый интерес у Кирилла вызывали люди, включающие музыку очень громко без особой на то нужды. Естественно, Кира к такой категории никак не относил любителей вникнуть в тонкости звучания металлического рока, рок-н-ролла и джаза; или жестокую необходимость обеспечить музыкальным ритмом большую толпу, например, свадебные торжества, рядовую пьянку в день рождения или бесшабашную молодёжную вечеринку. Но долго не мог понять тех, кто «заряжает на всю катушку», когда в этом нет вообще никакого смысла, кроме дешёвых понтов. Не понимал дребезжания железа старенького ВАЗа под грохотание мощного сабвуфера, выдававшего в итоге наполовину ритм, наполовину – ужасные звуковые искажения.

   Не понимал любителей включить погромче и уйти подальше, ну никак не понимал – ради чего? Несколько позже догадался: эти люди настолько бедны внутри себя, что им приходится гордиться чужим так, словно это их собственное. Именно поэтому включают громче, они всем нам показывают: вот я какой, вот как я умею, вот она какая у меня громкая музыка! Притом что музыка как искусство их интересует не очень, они её не понимают, мало в ней разбираются, руководствуясь в выборе модой, популярностью, известностью, просто тем, как она совпадает с собственным внутренним ритмом.

   Иначе чем объяснить пристрастие некоторых к иноязычному рэпу, который сам по себе – просто рифмованный текст, а музыкальный ритм присутствует параллельно, как камертон, чтобы чтец с этого ритма не сбивался. Однако отечественные современные дикари слушают музыку как призыв тотемных барабанов из прошлого, это требование генома их далёких пра-пра-пра-родителей.

   Кирилл шёл от метро вдоль Выборгского шоссе к улице Композиторов, к дому, в котором жил старый музыкальный товарищ Серёга. Эта северная часть Санкт-Петербурга нисколько не походила на обласканный любовью многих старый центр города Петра и всех последующих царей, при которых Питер являлся столицей огромной империи. Здесь, в новом районе, высились мириады многоэтажек вперемешку с магазинами, школами и торговыми центрами, как в любом городе современной России, все одинаково бетонные, одинаково безликие, утилитарно-одинаковые по своей сути. Здесь, на севере города, чуть просторней, чуть шире дороги, чуть ближе Финляндия. Если работать недалеко и не стремиться к старине, к музеям, выставкам и театрам, всю жизнь можно прожить в Петербурге так, будто живёшь в Красноярске или Перми. С той лишь разницей, что намного проще, чем жителям материковой части страны, выехать за границу. Хотя приграничную Лаппеенранту, ласково называемую петербуржцами «Лапой», заграничным городом считать трудно – это большой город-магазин, точнее маленький городок – как один огромный магазин, вся разница с Россией состоит в ассортименте и качестве товаров, и необходимости расплачиваться за него не рублями, а евриками.

   Серёге, которого иначе чем Серым в годы рок-н-рольной молодости не звали, Кира позвонил сам. Бывают такие моменты, когда хочется рубануть все узлы сразу. Новые. Старые. Все накопившиеся в кладовке памяти спутанные моточки, причудливо перепутанные друг с дружкой. Похоже на то, когда ты в поисках чего-то срочно нужного достаёшь из дальнего угла кладовки забытую коробку из-под обуви.
   А в ней зачем-то хранятся выцветшие неудачные фотографии, не удостоившиеся попадания в альбом, открытки и письма от людей, с которыми ты давно не встречался и почти забыл, клочки ткани с пришитыми к ним запасными пуговицами от изношенных тобой много лет назад курток и костюмов, сувенирные ручки с высохшей пастой, пожелтевшая вырезка из городской газеты с заметкой о тебе. Всё это можно, не разбирая, целиком отнести в мусорный бак, но ты садишься и перебираешь, каждый предмет что-то значит для тебя, в каждом есть какая-то твоя частичка, твоя «резервная память», часть твоего «облачного хранилища».

   Эти ничего сейчас не стоящие предметы ты скрупулёзно перебираешь, ты только что спешил, был очень занят, у тебя не было лишней минутки, но ты сидишь час, второй, неспешно разглядывая мутные лица на фото, читаешь поздравления к дню рождения двадцатилетней давности, щёлкаешь ручкой с надписью «Гостиница Турист». Ей ничего нельзя было написать уже пятнадцать лет назад, когда она была новой, эта ручка. Но ты её не выбросил, чтобы в дополнение к памяти о чудесных неделях в этой гостинице осталось маленькое материальное свидетельство. И перепутанные мотки ниток ты не выбросишь, просто отрежешь спутанное и, аккуратно всё упаковав, положишь обратно в коробку, а коробку в кладовку, чтобы через много лет снова наткнуться и вновь освежить приятные воспоминания. Ты не хранишь в этом тёмном углу, в старой коробке из-под обуви, воспоминаний неприятных.

   Серый откликнулся на предложение встретиться с той радостью, что свойственна когда-то давным-давно близко знакомым людям, по каким-то не от них зависящим обстоятельствам не пересекающимися друг с другом. Что поделать? Так сложилась жизнь, повернулась другим своим боком. Планеты ведь тоже разбегаются.

   Серый, игравший на ритм-гитаре в «Папаше Дорсет» больше шести лет, не стал для Киры близким другом, они были просто хорошие приятели. Скорей всего, помешал Серёгин характер: он был всегда и весь слишком бодрый, очень подвижный, из-за этого часто оказывался чересчур резким, грубоватым на язык, не ощущающим грани, когда и с кем так себя вести можно, а с кем и когда – нежелательно. Из-за него часто случались всякие неурядицы, он в простейших ситуациях неожиданно мог взорваться, как водородная бомба, стать в позу, грубо послать «по матушке» или засветить кулаком. Он всегда был таким, но Кира умел находить с ним общий язык. Вообще-то Серёга славился своей надёжностью, в отличие от лучшего друга Витьки, который мог забухать в самое неподходящее время.

   Однажды им пришлось сыграть часть концерта как акустику, в две гитары, мелодихорн и бубен, пока Люся пыталась расшевелить в матину пьяного Витьку. Никто ничего не заподозрил, лишь какая-то выпившая весёлая компания всё время кричала с дальних рядов: «Хорош! Давай «Перекрёсток железных дорог!», начинали петь «Практикантку» и хором топать в ритм, но их удалось общими усилиями, без участия ментов успокоить, а ко второй половине Витёк очнулся и доиграли отлично, в том числе «на бис» Башлачёвский «перекрёсток».

   Видимо, потому он и удержался, хотя после некоторых особо неприятных ситуаций ребята несколько раз пытались его уволить, особенно Алекс, но Кира ни разу не согласился. Хотя одна ночь на лавочках под открытым небом ему тоже очень хорошо запомнилась: Серый вместо извинений о почти суточном опоздании в гостиницу стал по своему обыкновению «качать права», и дежурная выставила их на улицу «до решения администратора», рабочий день которого начинался в восемь утра. Хорошо, что тогда накатило относительно тёплое лето, у Витьки в заначке оказался коньяк, сигарет тоже было в достатке, душевно проговорили почти до самого утра и даже немного подремали на жёстких досках скамеек.

   В память о той чудесной ночи Кирилл купил сегодня бутылочку хорошего коньяка. Приехал к Серому домой, как договорились. Серый оказался «в духе», и с порога начал привычно кричать (это он так разговаривал):
   – Кей-Кей! Чертила! Как я рад, что ты объявился! Снизошёл до нас, грешных!
   – Ладно, не ори так. Чего ты всегда кричишь? Сколько тебя знаю, ты всегда на меня орёшь.
   – Не обольщайся, ты не уникален. Я на всех кричу. У меня такой громкий командный голос развился. Ничего не поделаешь: характер с рождения дурацкий, а воспитать и поправить в детстве некому было: мамашка одна, и та всегда на работе. Теперь уж поздно. Жена и дети привыкли, на работе не мешает. Больше того скажу, на производстве это сейчас помогает, обматеришь кого-нибудь – и процесс пошёл, а то ноют вечно: «Некому работать, Сергей Иваныч, некому работать. Тьфу!»
   – Ну, ты со мной как-нибудь постарайся. Мы вроде взрослые уже люди, можно как-то себя контролировать. А то у меня прям в ушах зазвенело. Сделай скидку на мою болезненность, и так в голове шумит.
   – Ладно, ради тебя постараюсь. Раньше я много делал, чтобы расти над собой, и у меня кое-что начинало получаться, – потише и поспокойней сказал он. – А потом надоело – зачем, думаю? Родной стране наплевать, какие у него граждане, родному предприятию – тоже. Я ведь бюджет не разворовываю и на демонстрации против жуликов и воров не хожу. Всё остальное можно. Поработал, принёс родине прирост ВВП, вернулся в стойло – и стой в нём, и в этом стойле вякай, что хочешь. Не публично. За это будет тебе почёт и уважение. И пенсия в старости, которую за день пропить можно. Но это их не касается. Хочешь на пенсии лучше жить – сам копи. Так что контролировать себя мне не требуется, меня и так море бездельников контролирует. А я поору хотя бы всласть, раз ничего другого нельзя… но сегодня для тебя постараюсь. Мы с тобой давно не виделись, хоть повспоминаем, поговорим о старом, о былом. О новом не поговоришь – обсуждать такое вредно для здоровья. Проходи, не стесняйся, мы одни дома. Детки шляются где-то, и жена ушла, позже придёт, ещё увидишь её.
   – Да, я потому тебе и позвонил, что ностальгия замучила, – сказал Кира. Они прошли в большую комнату, стол оказался накрыт: и пара салатов, и мясная нарезка, маринованные грибочки со свежим зелёным лучком, ваза с фруктами. Серый усадил Кирилла, пододвинул ему тарелку и рюмки. Кира откупорил принесённый коньяк. – Давай выпьем чуть-чуть за нас, за встречу, в память наших молодых лет.
   – А чего ты так немного себе льёшь? Сегодня можно, выходной. Не стесняйся, если что. У меня навалом всякого дарёного пойла скопилась, пить некогда. Рюмки две в субботу и в воскресенье за обедом, вот и вся пьянка. Разве только на даче после бани стакан-другой самогона. Оксана, спасибо ей, всё правильно поняла, приготовила пожрать и с подружкой пошла куда-то, в кино или по магазинам шляться, даже не знаю. У неё там горячее ещё в духовке стоит, мясо какое-то. Так что ты налегай.
   – Серый, ты себе наливай, сколько хочешь, а я плохо переношу выпивку в последнее время, выпью вот грамм сто коньяка, хватит мне. Давай, за нас – за вас, чин-чин, как говорят итальянцы.
   – Ну, хозяин-барин, – Серый с видимым удовольствием залпом проглотил коньяк и закусил грибочком. Старик Реми Мартен и не предполагал, что солнечный напиток пятнадцатилетней выдержки в России будут пить залпом и закусывать луком, солёными огурцами и колбасой. Впрочем, американцы Кока-Колой разбавляют, так что различия наши с ними весьма условны. – А ты чего хандришь?
   – Сам не знаю. Медицина не знает, чего уж! Давай не будем о грустном. – Кирилл взялся рукой за предплечье Сергея, ему захотелось стать как-то физически ближе к человеку, с которым он провёл в очень тесном общении почти шесть лет своей жизни. Мышцы Серого на ощупь оказались дряблыми. – Рад тебя видеть, старик. Я тут с Шуркой случайно встретился, тоже посидели, выпили немного, поговорили о наших старых днях, вот поэтому я решил тебя найти-увидеть. Алекс в Москве, будет оказия – тоже повидаю. Витьку не увидим, так что давай просто помянем индуса нашего волосатого. – Они выпили не чокаясь, Кира из пригубленной рюмки, Серый налил себе вторую и опять махнул залпом. – Шурка до меня докопался, подробности последнего нашего вечера пришлось вспоминать, хотя не хотелось мне, если честно. Но спустя девятнадцать лет оказалось не так страшно, всё плохое проходит, забывается, а хорошее лучше помнится. Вот у тебя что осталось в памяти от нашего похода на пороги?
   – Я мало что помню, крепко тогда выпил. Разговоров вообще поэтому никаких не помню. Мы смеялись, дурачились – вот это помню. Настроение у меня в тот день не задалось, я тогда усёк: финиш моему музицированию, и налёг на водку. Шашлыки помню. Ещё что? Помню, Витёк тебя водил на берег разговаривать, тет-а-тет. Вот ты получился тот последний, до которого всегда докапываются. Поэтому тебя в чём-то подозревали. Чего ты с ним на берегу делал? О чём вы тайно бакланили?
   – Личное, в основном. Наговорил он мне тогда лишку.
   – Что, обычные Витьковские разборки типа «дураки вы все, ничего в жизни не понимаете»?
   – Этого не было. Такие разговоры он раньше заводил, когда сильно накачивался дурью всякой. Но к тому времени он бросил кислотой баловаться, на порогах мы только водку пили, так что до крайностей не дошло, совсем другие между нами случились разговоры. Я про себя не помню, чтоб сильно напился. Выпил по кайфу, до состояния восторга. Витёк, как мне показалось, вообще больше прикидывался пьяным. Он ведь к тому времени долго ничего не пил – ты знаешь, в наши последние поездки он капли в рот не брал. Я даже начал подозревать у него болезнь какую-нибудь страшную, напрямую его спросил, а он мне ответил: «Нет, Кирюха, это у меня новое просветление», – хотя знал, зараза, что я не люблю, когда меня Кирюхой называют. Значит, нарочно сказал. Для чего – чёрт его знает! Загадочный стал в последние свои дни.
   – Но я-то напился, помню! Земля качалась и болел наутро, аж башка раскалывалась.
   – Может быть, я не заметил. Тебе самому лучше знать. По-разному все выпили, ты, Алекс и я с Витькой. Но я помню, что у нас с ним на берегу разговоры шли вполне разумные.
   – Да ладно! Откуда у вас разум взялся после водки? Я видел издалека, ментам не стал ничего говорить. Напились все, хоть ты говоришь: по-разному. Витёк, как всегда самый умный, выговаривал тебе что-то, ты его толкнул, он упал. Спьяну вы наверно не заметили, он сильно мог удариться. Ты назад ушел к костру, а Витька на берегу остался, сидел и курил. Не знаю, правда, есть ли тут связь с его исчезновением.
   – Чего ты навыдумывал себе, Серый! Не было тогда у Витьки никакого повреждения, шишка только. Компресс сделали их моего платка и нормально, спокойно потолковали. Вот то, что я его одного на берегу оставил – тут я виноват, не сообразил,… с другой стороны – все взрослые люди, не впервой на природе, выпивали тоже не первый раз в жизни. Кто же знал!
   – Никто ничего никогда, – речитативом сказал Серый. – Обычное дело. Как в кино – и концы в воду. Помнишь, как мы надеялись, что он просто забурился куда-то по пьяни, протрезвеет – выйдет. Всё прочесали, водолазы воду потом излазили, Ладогу только невозможно всю проверить. Исчез, но раствориться ведь не мог! Хотя допускаю: плохо ему могло стать отчего-то, мог отключиться или сознание потерять, поток там нестрашный, но достаточно бурный, чтоб тело унесло, а всё-таки так, чтобы вообще бесследно! Не специально же он это подстроил? Помнишь, как в анекдоте: «Бросился в ледяную воду понтоны крепить и пропал. Искали – не нашли. Улицу его именем назвали. Сейчас он официантом в Лондоне, жалеет страшно». Ха-ха-ха, – громко засмеялся он. Выпив, ему стало тяжелей сдерживать себя, он начал говорить громче, резко размахивал руками, угрожая снести посуду со стола.
   – Да, примерно. Это из Жванецкого. Жаль только, что Витёк ни в Лондоне, вообще нигде не объявился. И правду мы, похоже, никогда не узнаем. А тебе он отдельно что-то говорил?
   – Конечно говорил, это же Витька, а не Лёнька наш молчун. Бросай, говорит, это музицирование, из тебя отличный инженер получится. И прав оказался, инженерю уже двадцатый год. Мне тогда тяжелей всех вас жилось, женился я первым, сын маленький совсем, а доходы копеечные. Правда, Витёк тоже был женат, но у него-то какая семья – смех, одно название, и детей нет. Это после его смерти Людка быстренько замуж выскочила, двоих родила так мгновенно, будто плевать хотела на биологические сроки. Да, кстати! – вспомнил он. – Я её видел совсем недавно; она у нас на заводе в отделе внешних связей работает.
   – Знаю, встречал её весной. Давным-давно не виделись, а тут вдруг столкнулись. Всё одно к одному. Помню, я ещё удивился, что дочка не Витькина, но дьявольски похожа: светленькая, а глаза тёмные, и профиль прямо-таки его. Мистика какая-то.
   – Ты просто мужа её не видел. Она себе нашла на Витьку похожего. Кстати, она спрашивала о тебе, я ей телефон твой дал – ничего?
   – Конечно, какие проблемы. Пускай звонит.
   – Так вот, тогда надо было деньги зарабатывать, жить как-то надо было. На инженера я зря что ли учился? Мне это дело нравилось всегда, я бы гитару за рабочий инструмент только тогда начал считать, если музыкой можно было прожить. А концертами нашими разве удавалось на семейную жизнь заработать? Хрен там!
   – Если бы перетерпеть ещё год-два. Если б Витёк жив остался, тогда может и смогли. Голодом мы ведь не сидели, было просто тяжело. Хотя это всё «если бы да кабы». Я сам к тому моменту устал от неопределённости.
   – Тем более без выпивки и веселья наши последние поездки стали походить на вахту где-то на дальнем Севере. Ну да ладно, всё непросто. Я вот знаю, что Алекс-маленький на Витьку залупался, уйти он хотел несколько раз, а уйти не мог: Витя ему по-простому объяснял, и Алекс верил отчего-то. Странно, что Витька и тут прав оказался. Алекс в Москве по клубам и кабакам играет сейчас с кем попало, ничего он без «Папаши Дорсет» из себя не представляет, ну музыкант, ну хороший, техничный – что их, мало? А у нас он уникум был, звезда, хотя всегда на втором плане, однако ж не зря мы его Джон-Полом между собой называли, он на клавишника Led Zeppelin тогда сильно смахивал, к тому же играл на всём подряд, где струны или клавиши есть. Мне иногда казалось – ему на доску проволоку натяни, и он запросто «боже царя храни» без фальши сыграет с первого раза.
   – Все хотели завязать с «Папашей». Знаю, Алекс давно порывался уйти. Не знаю только, куда его звали.
   – К Никольскому в ансамбль. Да это, в общем, без разницы. Мы ж договорились разбегаться, а на мелочи разные я внимания уже не обращал – стало всё равно, потому и накидался до невменяемости. Впрочем, тебе тоже давно было на всё наплевать, я заметил. Тебе на шею всегда девки охапками висли, ты концерт отпел – и с какой-нибудь из них уехал. А мы чаще всего вместе оставались после концерта, посидеть, поговорить. Вот и в последние месяцы, хоть сухой закон объявили, я пиво потихоньку посасывал – никто не был против. Тогда разговоры хорошие были обо всём: о музыке, о жизни, интересные разговоры. Но иногда на Витьку находило, даже на трезвого, всю душу мне вынимал, зараза. Начинал учить, как правильно то, правильно сё.
   – Как правильно что?
   – Да всё! Жить, пить, думать, о будущем часто начинал витийствовать – какое оно будет, да чё делать. Доставал своими буддистскими штучками. Сокровенность знаний, слова всякие умные на санскрите, вся эта муть голубая.
   – Ну почему муть? У индусов много разных древних знаний…
   – Да я не про это. Просто вспомни – где Витёк и где мы? Что, помогло ему это?
   – Не знаю. Судьба. Это, мне кажется, не связано.
   – Ладно. Не связано – так не связано. Вечно ничего ни с чем не связано, давай лучше выпьем ещё, – Серый схватился за бутылку и налил в обе рюмки до краёв. Быстро влил в себя коньяк и продолжил. – Но тогда, если ты не замечал, Витёк с Алексом постоянно цапались. Алекс лучше всех нас играл, всё время что-то хотел, претендовал на что-то. Вообще-то имел право: без его синтезатора, аккордеона, дудки этой с клавишами, как её называют, забыл – в наших песнях музыки не услышишь. Но ты всегда главный, в свете прожектора, а мы как бы за компанию. Вот он и злился, причём странно, что не на тебя, а больше на Витьку. Наверно оттого что Витёк тебя защищал всегда.
   – Интересно. Я и не знал. Делили что-то у меня за спиной. Не легче было «в лоб» сказать? И делить-то нечего. Подумаешь, великая группа, широко известная в узких кругах студенческой молодёжи!
   – Ты, как обычно, ничего не заметил, всегда витал с девицами в облаках. У них нарастало постепенно, но серьёзные стычки случались в последние полгода. Хотя и раньше припомню их крупные тёрки, но именно в конце наших поездок они с Алексом начали цапаться. Разве что в последней пьянке на порогах между ними всё спокойно обошлось, будто они заранее договорились.
   – Весёленькое дело, по-другому не скажешь. Такие подробности узнаю через столько лет.
   – Плюнь. Ничего не вернуть – и не надо. Всё прошло. Как там говорил любезный друг наш Сашка Пушкин? «Что пройдёт – то будет мило». Я вот иногда вспоминаю, как мы ваучеры сраные продавали, чтоб усилок голосовой купить. Смешно, а вспомнить приятно!
   – Ещё бы! Это не забудешь. Чубайсовские бумажки поменяли на бэ-ушный усилитель. Ещё два ваучера я сам продал, чтоб гитару купить, так она у меня осталась, дома висит. Неплохая японская копия «Гибсона». А тёщины чеки все пропали, сожрал их какой-то жулик вместе с липовым инвестфондом. Вот и думаю: лучше было на те тёщины ваучеры микрофоны «шуровские» прикупить или примочки гитарные. Вечно у нас проблемы были со звуком.
   – Теперь без разницы, одинаково всё пропало. Микрофоны так же продали бы, прожили или пропили, как чеки приватизационные. Приятные воспоминания остались – больше ничего. Песенки эти Витькины мудрёные. «Что жизнь коротка, несложно понять, потери свои подсчитать мы сумеем. Гораздо труднее в конце умирать, когда точно знаем: начало – важнее».
   – Ого, ты тоже старьё помнишь! Это из его последних.
   – Забыть не удаётся, потому что не изменилось ничего в нашей жизни. И в этой славной стране тоже. Я ведь уехать хотел, совсем, – так меня всё достало. Но мои наотрез отказались. Приходится терпеть, хотя жизнь коротка, а потери уже бессчётные. И ясно-понятно, что раньше надо было суетиться. То бишь по Витькиному – в начале.
   – Да, я его стихи вспоминаю иногда. А сейчас откуда-то песенка наша ранняя про инопланетян вспомнилась. Я её на какой-то неинтересной лекции начал писать, на репетиции закончил. Она даже потом в институте была популярна, помнишь? Ты тогда с нами только начал играть, это курсе на четвёртом. Лёнька стучал на ударных, я на клавишах, мы с Оксанкой твоей, тогда ещё даже не твоей – на два голоса пели, а Витёк на варгане дребезжал и в дудочку свистел какую-то индийскую. Какая-то у нас была тогда дикая подделка на помесь «Машины времени» и «Пикника», этакие рок-н-рольные частушки.
   – Напой, я не помню, – предложил Серый.
   Он и гитару предложил, гитара стояла тут же, за диваном, однако Кира слишком давно не брал инструмент в руки. Потому спел самый первый из своих рок-н-роллов, просто подстукивая себе ритм вилкой по тарелке. «…Им пиво вроде серной кислоты, а кислота им словно пиво, и вместо водки пьют воды. И килька там у них, как диво, но чёрной завались икры!» Серёга текст старой песенки давно подзабыл, невпопад открывал рот, но руками стучал по коленкам в такт, в его глазах разгорелся огонёк, от алкоголя или тёплых чувств раскраснелись щёки, и даже ставшие редкими волосы растопырились, как от сильного электрического разряда.
   – О-о! – когда прозвучали последние строчки, Серый расхохотался и с размаху больно приложил Кириллу ладонью по плечу, как будто рука, отбивавшая такт, не смогла остановиться. – Мы тогда были круче, чем «Сплин»! А я, видишь, почти всё забыл. Только мне показалось, что конец какой-то не такой, там мы тебе что-то все вместе подпевали: «А как хотелось бы мне, братцы, попить пивка с одним из них»!
   – А-а, точно, я тоже забыл! «Нам говорят, что во вселенной мы одни», потом ещё какая-то строчка, уже сам не помню, Шурку надо спросить. И в конце – «как хотелось бы мне, братцы, попить пивка с одним из них», – засмеялся вместе с ним Кира.
   – Хорошее было время – студенчество, – затосковал Серёга, и его понесло в воспоминания. – Самое лучшее, что могу в жизни вспомнить. Как семья, только без секса; общее житьё, наверное поэтому всё ещё более открыто и откровенно. Даже наше знакомство, такого вообще в нашем возрасте представить невозможно. Я ведь просто услышал, как вы с Шурой последний альбом Квинов обсуждаете, и остановился возразить чему-то или поддакнуть, я ведь не с вашего потока, просто по коридору шёл с одной лекции на другую.
   – Помню. Ты остановился с возгласом: «О! Квин!», – засмеялся Кира.
   – А в результате никуда не дошёл, с вами всю пару протрепался. Оказался в тот вечер у вас на репетиции, с Оксанкой познакомился. Судьба! Недавно перебирал старые фотки, приятно вспомнить. Ты и я с гитарами, усилки на фоне, Витя за ударными, маленький наш виртуоз Алекс с клавишами своими как всегда в обнимку. Смотрел, себя не узнавал, ей богу… Тоненький, волосатый. Ты кудрявый, как Боб Дилан, Витёк усатый-бородатый-патлатый хиппи, всегда серьёзный Алекс. Крутая у нас была команда!
   – У меня в последнее время часто случается вспоминать те времена, – согласился Кира с приятелем, и тут опять нахлынуло, грусть последних дней, и с этой грустью он, кивая головой, словно китайский болванчик, сказал. – Но Витьку отчего-то гораздо чаще вспоминаю. Не хватает мне его. И так обидно за ту ночь на Лосевских порогах! Всё бы отдал, только бы вернуться в тот день, вмешаться, поправить, переменить. Досадно до слёз.
   – Да уж, наши доблестные менты сделали вид, что ищут, и дело закрыли. Потаскали нас, особенно тебя. Меня в осведомители пытались заодно вербануть. Такие в середине девяностых дела были, – менты даже не с бандитами, они между собой не могли разобраться, а тут нелепый случай на речке. Утонул как будто – и вся песня. Жаль, что могилы не осталось.
   – Ладно, что было – то быльём поросло. Мы с тобой сейчас в этом не разберёмся, раз тогда по свежим следам никто не смог. И не надо разбираться, не ради разборок я к тебе приехал. – Кирилл решил сменить грустную тему. – Что мы всё о старом! Ты-то как? По жизни? Мы с тобой лет шесть-семь не виделись, не меньше?
   – Я точно тоже не помню, разве на поминках твоей Тани? Много лет незаметно пролетело. Давай помянем девчонку, хорошая была, незлобивая, – он быстро налил коньяк и так же быстро опрокинул рюмку в себя.
   – И как у тебя? Работа, семья? – пригубил Кира свою рюмку.
   – В семье можно сказать – неплохо, если бы мои не бортанули меня с переездом. А я уж всё разузнал, по полочкам разложил. Не очень сложно оказалось в Канаду уехать. Здесь, правда, работы тоже полно. Пока нефть есть, пока её качают, мы нужны. Я начальник отдела разработки, датчики всякие делаем, и проблема только в одном: молодёжи нет нормальной, в смысле технарей. Никто не хочет быть инженером в наше время! Лучше – шоу бизнес! Или банкирами или неведомыми менеджерами, как сынок мой, «менеджер по продаже» – дерьмо, не работа. Но я не жалуюсь, мне не на что жаловаться. Зарплату платят, если честно сказать – невеликую, но хорошую. Моя Оксанка иногда что-нибудь ляпнет, да не по злобе, а просто наслушается говна всякого по телевизору. Или, бывает, – ты же знаешь женщин – загорится ей какую-нибудь тряпку особенную купить, а особенные они все особенно дорогие. Так я ей на это сразу: «Купи, не жмоться. В Турцию мне неохота, в Монреаль – тебе. Раз мы тут живём, дети в порядке, машину недавно поменяли и баньку на даче достраиваю – чего нам ещё надо? Только здоровье». – Без особого оптимизма рассказал Серый, но долго грустить он не умел, оживился моментально. – Да ты её увидишь сегодня, надеюсь, они с подружкой долго не загуляются.
   – Ты прав. Про здоровье. Мне бы успеть детей поднять, а потом наплевать.
   – Ладно тебе! Что ты так сразу за упокой! Что, кризис среднего возраста? Наливай! Нам же ещё пятидесяти нету! Самая жизнь. Дети подросли, время внуков ещё не пришло, какое-то время их точно не будет. Живи – радуйся. Чего ты расквасился? Жениться тебе надо, вот что! Жена тебя быстро причешет. На курорт свозит, в Сочи или Карловы Вары. Чего морщишься?
   – Нет, мне жена не нужна. Я Ваньке обещал.
   – Сыну? Это правильно, конечно. Для него любая баба после матери будет посторонней, он мать слишком хорошо помнит. А, с другой стороны, сколько ему, семнадцать? Взрослый, должен понимать, скоро сам начнёт по девочкам бегать, наверно бегает уже вовсю, ты просто не знаешь. А Машке как без женщины? Ну не мать – ладно, но ты ведь не обо всём с ней можешь поговорить, ей ведь женский опыт нужен?
   – Да у неё тёща вместо матери. Ей, пожалуй, отца больше не хватает, хотя ни она сама, ни тёща этого не понимают. Девочка об этом имеет право не догадываться, а тёща просто по-сволочному зомбирует дочку – она умом никогда не отличалась, а теперь совсем скурвилась. Боюсь, уже безвозвратно испортила девчонку. Иной раз думаю даже, крамольно думаю, но по-другому не получается: зачем мне дочь, лучше бы Таня моя была жива.

7

   Тянулись нескончаемые рабочие будни. Следуя рекомендациям врачей, Кирилл съездил в лабораторию и сдал максимально расширенные анализы. Получил на электронную почту результаты и распечатал длинные портянки с цифрами. Для успокоения сравнил их с контрольной шкалой – почти все показатели попали в середину диапазона, лишь несколько оказались близки к пограничным. Симулянт, подумал он о себе. Вот только никакие усиленные дозы витаминов не помогали, их действие никак не ощущалось. Тяжесть в теле, в мышцах, шум и гудение в голове и страшная слабость к концу дня – все симптомы остались, его хворь смеялась над хорошими анализами.

   Ваня закончил сезонные тренировки, выступил на первенстве города, и в отсутствии корифеев, уехавших со сборной на чемпионат Европы, занял второе место. «Прыгнул выше головы», – сказал он, имея в виду не свой рост, а личный рекорд – собственный рост он перепрыгивал давно, стабильно и намного. Школа закрылась на косметический ремонт, ансамблю репетировать стало негде, наступала пора безделья, но, к счастью, спортшкола придумала выход: выезд в спортивный лагерь в Сочи, летний восстановительный сбор к следующему сезону. Кира с радостью оплатил невеликий взнос, чуть больше цены авиабилетов туда-обратно. Ваня собрался чуть ли не в тот же день, и с нетерпением принялся отсчитывать дни, до отъезда оставалось почти неделя.

   Хорошо, что сын поедет на юг – хоть немного погреется и поплавает, кожа его получит порцию витамина D и промоется солёной водой: вторая половина лета в Питере в этом году не задалась, почти каждый день дожди, прохладно, и солнце появляется из-за туч только по одному ему известному расписанию, не совпадающему с расписанием людей. Кирилл обратил внимание: только он выйдет на улицу, только что сиявшее в окно светило моментально прячется от него за облаками; и даже если тут же не начинается дождь, всё равно становится муторно и противно, почти так же муторно, как внутри него. Зелень без солнечного света блекнет, асфальт темнеет, краски лета расплываются, будто наглядно демонстрируя всем населяющим эту землю – лето заканчивается, грядёт осень, пора сумерек, серого, тусклого короткого дня, слякоти, резкого ветра с Финского залива, мокрых дорог и влажной одежды.

   Появился реальный клиент на покупку павильонов – его нашёл юрист Антон. Для сделки понадобится целая куча бумаг, дополнительная нагрузка смертельно уставшему организму. Большую часть подготовки услужливо взял на себя Антон. Кира подумал: стоит ли заранее предупреждать своих сотрудников, сложившийся молодёжный коллектив, о готовящейся сделке, и понял – обязательно надо, неприлично объявить людям о внезапном сокращении.
   Во-первых, неизвестно, как захочет использовать магазинчики новый хозяин. Захочет – снесёт всё бульдозером и разобьёт цветник. А что? Вдруг он ценитель прекрасного? Или устроит пункты быстрой заправки: принтеров – тонером, или приезжих – хот-догами. Так что предупредить о грядущем закрытии придётся совсем скоро. Жаль, особенно жаль некоторых способных. Хотя им как раз полегче: эти найдут себе работу. Во-вторых, закрытие торговли станет для всех продавцов стимулом, на финальных распродажах можно неплохо заработать. Остатки товара возможно пристроить по разным знакомым торговцам – на реализацию, однако это хлопотно и долго, легче продать за полцены, зато сразу получить деньги. Внезапно он подумал ещё и о третьей причине: хороших работников можно рекомендовать новому хозяину, неясно, кто и что выигрывает в этом случае, но ведь не тяжело это сделать?

   В одном из павильонов у него оборудован небольшой кабинет, буквально три квадратных метра – стул и стол с компьютером перед окном, стол как всегда завален кучей бумаг: накладных, отчётов, сейчас к ним добавились личные карточки сотрудников – их тоже следовало просмотреть. Но ничего делать не хотелось, наступила полная апатия, как будто мозг независимо от него осознал бессмысленность продолжения здесь какой-либо деятельности, затрату сил признал неразумной и отказался работать.
   Кира сидел и смотрел через окно на оживлённую улицу. Он начал выхватывать взглядом девушек, одетых не как все или ведущих себя необычно – оказалось, что это часто совпадает. Он смотрел за девушкой, которая явно кого-то ждала. Эта совсем молоденькая темноволосая девчонка лет семнадцати нарядилась очень модно, но по-видимому для неё не слишком привычно: на её плотные бёдра натянута микро-юбка, способная прикрыть только трусики, и футболка, тоже слишком явно выказывающая всё её недоразвитое до конца богатство. Девушка, беспокойно озираясь по сторонам, так же беспокойно одёргивала юбчонку и постоянно поправляла футболку.

   Кира смотрел и думал: зачем она устроила себе такую пытку? Неужели тому, с кем она сейчас встретится, интересна девушка, голова которой занята параноидальными мыслями о своей одежде, которая всё время двигается, как чесоточная, бесконечно поправляя и поправляя нисколько не сбившийся клочок материи на попе? Или вот та светловолосая девушка в обтягивающих джинсах и блестящей блузке, которая идёт на туфлях с каблуками высотой сантиметров двадцать так, будто движется по качающемуся узкому мостику, не разгибая коленок и расставив руки для лучшего равновесия. Она реально думает, что это очень красиво? Этакая походка краба, выброшенного штормом далеко на сушу. Мимо неё деловито пробегали парни и девушки в кроссовка, туфлях, мокасинах, шлёпках, её обогнал даже один сильно подвыпивший парень в шортах и сланцах, пока этот крабик на полусогнутых пытался пересечь мостовую. Интересно, подумал Кира, если девушка идёт к метро, как она будет выглядеть возле Петроградской на брусчатке, а потом входить на эскалатор?

   Тем временем к одёргивающей юбчонку девушке пришёл тот, кого она ожидала: мальчишка вроде сына Вани, только помельче и слегка лопоухий. Парень явно «не загонялся» насчёт одежды: в его джинсах и клетчатой рубахе с шотландской клеткой с одинаковым успехом можно пойти в школу или копать придорожную канаву, хотя бейсболку-олимпийку с патриотичной надписью «Russia» парнишка мог натянуть специально к встрече с девушкой. Гордо процокала на шпильках длинноногая худая некрасивая манекенщица, мамаша протащила ревущего малыша, потом напротив окна остановилась парочка и принялась нагло целоваться взасос. Кирилл успел просмотреть несколько карточек сотрудников, а они всё целовались, Кирилл просмотрел ещё несколько – парочка исчезла, напротив окна стоял мужичок и неотрывно лакал из горла пластиковой «соски» пиво, лицо его отражало всю напряжённость и ответственность момента. Победив жажду, мужичок исчез, освободив перспективу, и Кира вновь увидел темноволосую девочку, одёргивающую несуществующую складку – у этой юбки не может быть складок, им просто не из чего образоваться.

   Сидя так, в какой-то прострации, он вспомнил довольно старую историю. Кирилл не родился великим предпринимателем, не учился торговому делу, он учился на инженера и не его вина, что в инженерах у страны кончилась нужда. Он учился «по ходу пьесы», как говорил дед, старался узнать и вникнуть, но все долгие годы его стремление вникнуть во всё, всё учесть и всё знать не спасало от потерь. Временами случались разные «косяки» в расчётах с покупателями, бывали проблемы с поставщиками, случались недостачи, чаще всего мелкие, как весь его бизнес. Но как-то одна сотрудница сама помогла вычислить свою напарницу на системной краже.

   Кирилл очень не любил прямое воровство, ладно ещё промахи, разгильдяйство, но залезть в карман не только ему – своим же товарищам, ведь котёл-то общий, общая ответственность, и потери делятся равно на всех, если не найти виновника. Но вот – нашли, поймали на факте. Таня, помнится, и раньше ругала его, что он чересчур мягкотел и добр, прощает всех и всё, даже тупо воровавших сотовые телефоны и пойманных на краже продавцов не выгонял с позором, а пытался вычесть ущерб из их заработка и выплатить разницу. В тот раз ситуация оказалась тяжелее, точные потери неизвестны, ущерб можно вычислить только после полной инвентаризации, а это «убъёт» весь день, потери от закрытия торговли могли оказаться намного выше, тем более – ну что взять с приезжей девчонки-продавца? Забрать её телефон? Бандитские методы «постановки на счётчик» он никогда не практиковал.

   В тот раз Кирилл не стал разбираться с точной суммой убытка, лишь приготовил несколько тысяч для окончательного расчёта. Напоследок решил поговорить с девушкой-виновницей: вечно он пытался всё понять и досконально разобраться. Разве во всём можно досконально разобраться? Но по-другому у него не получалось, внутри неприятно мешало что-то, это лишнее требовалось извлечь и удалить, не то оно цеплялось острыми углами слишком навязчиво. Всегда хотелось сгладить.

   – Мне нечем заплатить за квартиру, выгонят, опять искать, мытариться с переездом. Мы задержали второй месяц. Простите, я отработаю, – поначалу вполне дежурно оправдывалась девица. Работала она и правда неплохо, разбиралась в технике, её показатели часто бывали выше, чем у других, но как же кража?
   – Я по работе про тебя всё знаю, Динара. Ты приезжая, работаешь у нас почти год, схватываешь быстро, с покупателями умеешь разговаривать. Зарплата твоя выше, чем у многих твоих напарников, как может на квартиру не хватать? Ты что, хоромы снимаешь? Или кредитов сдуру набрала?
   – Нет, мы «однёрку» снимаем в Шушарах, час ехать в один конец. В кредит только телевизор и стиралку. Просто мой парень сейчас не работает, нам трудно.
   – Пьёт?
   – Нет, его сократили, а найти пока ничего не может.
   – В чём он специалист?
   – Он в гостинице электриком работал. Из-за регистрации выперли, в смысле – нету регистрации.
   – Сейчас времена мутные, надо за любую работу хвататься. Пусть попроще что-то найдёт. На стройку куда-нибудь пусть попробует, если не по специальности – тогда хотя б разнорабочим возьмут.
   – Он не хочет, говорит – я не таджик, чтобы мусор убирать.
   – Гордый значит. А за твой счёт жить гордости хватает? Не женаты? Выгони.
   – Я не могу, мне с ним нравится. Пожалуйста, не увольняйте меня. Я отработаю, я на всё готова.
   – На всё? Ладно. Тогда раздевайся, – ему вдруг стало интересно, на что именно «всё» готова современная девушка.
   – Зачем? – спросила она, но до неё дошло тут же. Она зверски улыбнулась, подошла к столу, взяла приготовленные для неё деньги и развернулась к выходу. – Идите вы, Кирилл Константинович. Все вы одинаковые.
   – Стой, – приказал ей в спину Кира. – Первый тест ты прошла, деньги положи на место. Второй этап сложней – как будешь с ребятами договариваться? Я даю тебе последний шанс, самый последний, до первого же любого косяка. Любого, не обязательно финансового. Следить и проверять буду лично. Если что – не пожалею, отдам на растерзание, вообще без ничего останешься.

   В результате они договорились о сумме и сроке три месяца, Динара работала за двоих, носилась по салону, как гепард. С её помощью он узнал, как можно тырить товар при передаче смен, а изменения в учёте, которые она предложила, уменьшили потери и вполне компенсировали всё, что она могла «прибрать для себя» раньше. Динара оказалась хваткой и неглупой, немного позже Кирилл сделал её старшей своей смены (бригады работали через день), и у неё ещё оставался потенциал роста. Она сильно зауважала Киру после всего этого. Динара сейчас входила в число тех, кого жалко. Что поделать, «мы думаем, что жизнь дана нам для веселья, но вообще-то жизнь – грустная штука», – так частенько говорил друг Витька.

8

   Кирилл отдал приятелю-врачу все бумаги с анализами лично в руки. Проще было отправить по Е-мэйл, но как не использовать удобный повод для встречи, тем более в бумажном виде легче показывать другим докторам. Кира как-то подарил приятелю для рабочего компьютера оказавшийся лишним LCD монитор, узнав, что тот пользуется устаревшим кинескопным «ящиком», и во время перестановки ужаснулся древности больничных компьютеров и качеству работы сетевой базы данных, – по сути, врачи пользовались локальной больничной сетью для общения друг с другом по электронной почте и устаревшему icq. Что же тогда творится в глубинке, если в Петербурге так поставлено дело, страшно представить! В двадцать первом веке больные носят с собой бумажную историю болезни, и на приём к врачу или процедуру записываются за месяц вперёд, но почему-то серьёзная аппаратура работает четыре или пять часов в день, хотя дорогую технику надо бы использовать круглосуточно. Что, впрочем, делают все частные клиники, эти ценят собственные деньги.

   Андрей при нём внимательно изучил цифры в принесённых анализах, они вместе зашли к заведующему Сергею Вениаминовичу, где доктора ещё раз рассматривали бумаги вместе. Пока они разговаривали, Кирилл опять разглядывал убогую обстановку кабинета: письменный стол советского ещё производства из прессованных опилок, обклеенных шершавым дубовым шпоном, обколотым и зашарканным не одним поколением врачей, за ним сидевших. Стулья, кроме одного сравнительно нового офисного, чёрного на колёсиках, были разнокалиберными – напоминание о прошлом; один вполне крепкий «венский», а два других – расшатанные, с порванной обивкой разного цвета, прямые и неудобные, как перевёрнутая вверх ножкой буква «Ч». На подоконнике простенький электрочайник синего пластика – Кира знал: кипячёная вода из таких «китайцев» очень долго «отдаёт» химическим привкусом пластмассы, а когда перестанет – корпус начинает подтекать и затем рассыпается в крошки. Главным предметом обстановки являлся шкаф со стеклянными дверцами, часть набора или «горки», некогда украшавшей кабинет главврача, а теперь растащенной по частям в разные места больницы.

   Похоже, сегодня доктора опять ничего не находили. Странная болезнь была неуловима, не поддавалась анализам и рентгенам, и как будто бегала от исследователей: нарастала и появлялась всякий раз немного не там, куда он указывал в прошлый раз. Кирилл чувствовал, что врачи начали подозревать его в симуляции, и только плохое самочувствие, отсутствие смысла ломать комедию, а также и то, что за все исследования он готов был платить – и большей частью платил – звонкой монетой из своего кармана, заставляло ему верить. В самом деле, не будет ведь человек просить найти болезнь, если ему не нужен даже бюллетень, разве только в приступе неизученной пока наукой фобии.

   – Как у тебя сон, жалоб нет? – неожиданно спросил его Андрей.
   – Не на что жаловаться, сплю как слон. Отрубаюсь и сплю часов семь подряд, не просыпаясь. Раньше даже сны редко снились, теперь вот отчего-то начали, к счастью, не каждую ночь. А что?
   – Есть такой известный феномен: если человеку не давать спать, он неизбежно умрёт. Мучается, правда, перед этим, вес теряет, галлюцинации у него начинаются, зрение ухудшается. Но никаких заметных изменений органов физиологически не происходит – просто не выводятся токсины из мозга. Потому и спрашиваю. Может, у тебя сон проверить? Хоть никаких внешних проявлений у тебя нет. Вдруг феномен у тебя какой-то со сном?
   – Сон про не-сон. Не-сон про сон, – засмеялся Кира. – Нет, дружище, это вряд ли.
   – Ладно, мы по МРТ заметим, если в мозге патология.
   – Хорошо, – согласился Кира и тут же ругнулся. – Тьфу ты, чёрт, чего я говорю? Чего же в этом хорошего! Наслушался тут вас, начал думать как врач: «Больной перед смертью сильно потел? Это хорошо». Только в мозгу мне патологий не хватало для полного счастья!
   Андрей направил его продолжать поиск на УЗИ, «для начала». МРТ Кира решил сделать у частников, благо доктора ему подсказали, где трудятся их хорошие знакомые «с репутацией».

   Врачиха на УЗИ оказалась полной, с кудрявыми крашеными черными волосами, с вполне различимыми тёмными усиками, с гоголевским носом и колкими глазами, в которых отражался не интерес к посетителю, а какие-то мудрёные проблемы. Автоматически произнося слова с приглашением раздеться до пояса и лечь на кушетку, она, сосредоточенно глядя на облака за окном, думала о чём-то своём. Кирилл с опаской прилёг на холодный с клеёнчатым покрытием лежак, крепко сжимая в руке принесённое с собой полотенце.

   Врачиха намазала ему живот гелем и принялась возить по нему указку-датчик ультразвукового аппарата. Свой озабоченный взгляд она перенесла из заоблачных далей на экран аппарата. Выражение лица её изменилось, она уже видела не цветные облака за окном, а серые тучи на мониторе. Кира не видел монитора, а если бы и видел, не понял бы всё равно ничего – это заграничные доктора рассказывают больным их болезни, наши создают из чужих болячек собственные тайны. Зато он видел лицо врачихи. И так хмурое, оно прямо на глазах темнело. Он отнёс мрачную физиономию на свой счет.

   – Что вы принимаете? Кто у вас лечащий?
   – Не знаю. Хотя, наверное, Мурзаев. Но пока ничего системного, я только исследования прохожу, – ответил Кирилл. А про себя подумал: дела мои, по-видимому, впрямь плохи.
   – Когда вам диагноз поставили?
   – Диагноз мне пока не ставили. А то, что есть… там в карточке написано. – Он начал думать, что лечиться уже поздно. Да-а. Плохи твои дела, браток.

   Врачиха нахмурилась ещё больше. Кира с нарастающим ужасом смотрел на её лицо. Хотя совсем недавно, ещё утром, подумал, что уж скорее бы нашли причину его болячек, а то лечишься неизвестно от чего. Так и помрёшь в неизвестности. Но то было утром, в таких мыслях была немалая доля шутки. А сейчас? Ему скажут приговор, и его жизнь станет другой. Где-то справа в груди остро заныло, потом кольнуло в печени и стал нарастать в голове знакомый уже шум механизма или насоса: «вж-ж, вж-ж-ж», и вена на виске запульсировала в такт этому насосу.

   – Но я у вас ничего не вижу! – заявила вдруг кудрявая врачиха.
   – Да??
   – Да. Всё вполне в норме. Печень немного увеличена. Но это у всех вас, мужиков – пьёте много. Изжоги не бывает?
   – Н-н-н-нет.

   Врачиха в этот момент ломала голову над тем, где срочно занять пятнадцать тысяч для погашения просроченного уже больше двух недель кредита на автомобиль. «Дура, дура, так мне и надо! … Кому нужны были эти понты с Тойотой? … Мишке! … Вот и брал бы на себя! … А сейчас ему, видите ли, машина не нравится! А мне она нужна была, что ли? В сад на нашей „Ниве“ в сто раз удобнее было ездить, ни за какие кочки не цеплялась, а если и задевала где – всё не так жалко. А на этой „Корове“ ни в лес не съездить, ни картошку в гараж перевезти… Отберут, как пить дать отберут. Плакали наши сто тысяч… Ну и пусть отберут! Будет знать, козёл, как всех подряд медсестёр без разбору лапать».

   – Что вы лежите, больной? – рисуя какие-то каракули в карточку, спросила врачиха. – Вставайте, вытирайтесь, одевайтесь. Будьте здоровы.
   – Спасибо, и вам не хворать, – вместо прощания сказал он.
   Кира кое-как вытер полотенцем гель, нацепил на себя рубашку, вышел в коридор и присел на ветхий, видевший тысячи задов топчан, рядом с высоким худым стариком лет семидесяти.

9

   Кирилл присел около кабинета не потому, что устал – он решал, что делать дальше: пойти к Андрею, поговорить, рассказать результат исследования, или попросить назначить ещё что-нибудь. Альтернатива была одна: собраться с силами и ехать домой.
   – Ты, я гляжу, одинокий, – неожиданно спросил у него старик-сосед по топчану.
   – Почему вы так решили? Никогда не любил носить кольцо.
   – Мужчины вообще с кольцами редко ходят. Мне и так видно. Никакое кольцо не поможет скрыть, что человек одинок – он будущего не видит, у него в глазах всё написано.
   – Вдовец, да. Угадали. Жена давно умерла.
   – А у тебя, парень, что болит? – немного настырно, но мягко и ненавязчиво поинтересовался старик. – Серьёзное что-то нашли?
   – Да чёрт его знает. … Ватность какая-то, пустота. Главное – совсем сил нет, и никто из врачей ничего понять не может. Давление нормальное, сердечко будто бы стучит, почки-печень и прочий ливер. А у вас какой интерес? Время скоротать в очереди – так я не из этого круга, мне ещё шевелиться надо, ехать пора, дел разных полно.
   – Нет, ты не обижайся, молодой человек. Я ничего конкретно не жду, я тут человека одного дожидаюсь. Может статься – тебя. Показалось мне, что не торопишься, вот я и надумал поговорить. Посиди, отдохни, побалуй старика разговором, пять минут ничего не решают, в пробках дольше простоишь.
   Когда он начал говорить, Кира действительно задвигался, хотел уйти, но после такой простой по форме просьбы остался сидеть рядом. Мимо проходили люди, у каждого была какая-то своя болезнь, маленькая неприятность или большая беда – неизвестно, но у всех одинаково озабоченные лица и хмурый взгляд. Старик-собеседник, в отличие от них, излучал доброжелательность и улыбался. Говор его казался не местным, вид – интеллигентным, а спешить Кириллу сейчас действительно совершенно некуда. Незнакомец распознал его согласие задержаться и неспешно продолжил:
   – И что болезнь твоя, жить тебе не даёт? Что врачи говорят?
   – Сосудистое что-то подозревают. Но ничего не нашли, а у меня в голове между тем знаете как? Чтоб понятнее. Принцип гироскопа знаком? Ну ладно, тогда проще – волчок. В общем, головой резко крутнёшь, а внутри как будто продолжает крутиться, и медленно-медленно затухает, останавливаясь. Ещё гудит и шумит, как несмазанный подшипник.
   – Понятно, – вдруг странно оживился старик, внимательнее приглядываясь к Кириллу. – Эта болезнь мне знакомая, правильно я тебя почуял. Было у меня такое. Скажи сразу, ты отчего без женщины маешься, не найдёшь себе какую подругу? Парень ты видный, неужто не нравишься им? Или они все для тебя плохие?
   – Что-то вы не о том. При чём тут женщины? Лучше скажите, как вылечились, если вправду похожая была болячка.
   – Я как раз тебе и говорю: в жизни всё при чём. Не бывает, чтоб без одного другое было. У тебя так же. Что всё-таки с женщинами не получилось?
   – Не искал я себе другой женщины после жены. Так, были какие-то подружки, но всё пустое. Любил я её, понятно? – зло ответил Кира.

   Теперь уж он твёрдо хотел уйти: будут тут первые попавшиеся старики в душу лезть! Но старик остановил. Мягко, но неожиданно крепко и настойчиво рукой придержал.
   – Знаешь, молодой человек, ты послушай, что я тебе хочу рассказать. Жизнь – она ведь как воронка. Вот ты сказал, будто у тебя что-то крутится в голове, так вот это она и есть. Водоворот это – жизнь вытекает. Видал когда-нибудь в ванной у себя? Вытащишь пробку из полной ванны – потихоньку сперва течёт, кажется, что потихоньку, потому что жизненных сил много и водоворот пока не образовался; много сил и времени бесполезно истекает, потом поток разгоняется, образуется сначала небольшая воронка, потом разрастается, поток в ней становится бурным, пенистым, шумным – это силы расходуются без оглядки. Под конец воронка начнёт захлёбываться, силу и скорость свою теряет, но течение пока не ослабевает. Только уже в самом конце, когда сил не осталось – слабенькая струйка течёт, ручеёк, который не может завихрить, закружить, истекает потихоньку всё тоньше и тоньше, экономя силы, потом совсем по капле – и всё, вытек весь.
   – К чему вы это говорите? Мои шумы в голове, воронка там откуда или вихрь?
   – А вот ты подумай. Крутилось вокруг тебя всё до этого, правда? А потом вдруг перестало. Куда ей деться, воронке, вихрю твоему жизненному? Она внутри тебя, она из тебя течёт. А пробка, заслонка, или пускай будет дверца – открыта, вот потому жизнь из тебя истекает, как кровь, как вода, не чувствуешь разве? Нет у тебя, милый мой, никакой традиционной медицинской болезни, а есть твоя собственная энергия, которая у тебя внутри кончается. Выход такой: найти тебе её надо и добавить, тогда тебе сразу полегчает.
   – Не легче дырку заткнуть? Жена моя, помнится, говорила: «надставить сверху легче, чем прибавить снизу». И наши медики – они как раз на затыкании дырок специализируются. Они редко когда что прибавляют, чаще лишнее отрезают.
   – Тут не одно и то же, медики здесь ни при чём. Твоя дверь – это не просто дверь, эту дверь закрытой держать не получится, надо открытой, иначе жизнь внутри тебя замрёт: энергии, ей ведь течь надо. Не настежь распахнуть, чтоб слишком быстро не утекла, а слегонца приоткрыть. Если совсем закрыть – можно стать как некоторые ребятки, слыхал про аутистов? Которые внутри себя все мысли, всю жизнь свою держат, неужто это хорошо? Понимаешь, о чём я? Много истекает – плохо, расход. Не течёт – опять плохо. Однако гораздо важнее теперь для тебя энергия, давно ты её не видел, оттого истощаешься. Человек, когда долго не ест, с ним что бывает?
   – Человек из еды энергию берёт, человек – создание биологическое. Эту энергию мы расходуем, вовсе не наоборот; напрямую из солнечной или электрической энергии питания организма не получается. Или вы нечто йоговское имеете в виду? Друг о чём-то таком рассказывал, смутно помню, про умение энергию сохранять, даже пополнять её, заряжаться. От Солнца, от полей Земли, всякую такую фигню говорил. А по-вашему выходит, будто женщина может сил добавить. Нет, с ними так не получается, напротив, расход один.
   – Мужицкий вихрь часто бесполезный бывает, только шум-гам от него, суета бесполезная, животная. Йога, про которую говоришь, тоже хороша для здоровья. Однако я не про всех теперь говорю, не всех это касается, далеко не всех. Немногим дано вихрь этот подхватить.
   – Какие, отец, немногие? О чём вы? Какие другие?
   – Какие? Я из таких. Вижу, что ты, скорей всего, тоже. Немного нас, особенных, однако ж есть.
   – Сверхчеловеки что ли? Вы тоже сверхчеловек? Нет сил смеяться, а то посмеялся бы. Не помешало бы сейчас подзарядиться, вот только подходящей розетки здесь нет. Пойду дома поищу, – снова собрался Кира уходить, утомительным для него получался этот разговор ни о чём.
   – Отчего же, ты посмейся. Смех и улыбка – лучшее для нас лекарство. Однако раз уж повезло мне тебя встретить, а тебе – меня, прислушайся и задержись, не убегай. Я не говорю: сверхчеловек, я говорю – особенный. Ты всё же ответь мне: почему ты не ищешь подругу себе? Для себя другую половинку силы своей. У индусов это «шакти» называется, на языке хинди, у них это слово гораздо шире наших «силы» и «энергии».
   – Вот чёрт! Везёт мне по жизни на буддистов-индуистов. «Харе Кришна», – Кира сложил руки ладонями и поднёс их к груди. – А насчёт вашего вопроса… Была у меня моя половинка, да вся вышла. При полном попустительстве нашей замечательной медицины, кстати. Мы с женой очень друг другу подходили, всё у нас было хорошо, если б не её болезнь. Боюсь, что вторую такую мне не найти, да я и не ищу, банально это как-то. И возраст уже не тот.
   – Возраст у него, ха! Другой раз такой ерунды мне не говори. Тебе поди лет пятьдесят?
   – Не угадали. Скоро сорок шесть.
   – Тем более я прав. В сорок пять тебе лет тридцать на вид должно быть, а то и меньше. А что насчёт второй такой же, так этого точно не выйдет. Всё течёт, всё меняется, ещё Гераклит говорил. Женщины – они вообще все очень разные, повторов среди них не случается, можешь мне на слово поверить, я человек опытный. Но здесь вопрос в другом: тебе не просто женщина нужна, тебе особенная нужна.
   – И она тоже особенная, как я? Ой-ёй-ёй! – притворно воскликнул Кира. – И какая такая у неё особенность? Красивая? Кудрявая? Толстая или худая? Богатая или из подворотни? Уж выкладывайте сразу приметы, или фотокарточку давайте.
   – Внешности её я знать не могу, могу лишь предположить – тёмненькая она скорей всего будет и черноглазая. А вот понять, что она какая-то особенная, для тебя единственная, ты по фотокарточке никогда не сумеешь. Только сам, только когда поцелуешь, когда… в общем, энергию её почуешь, но это бесполезно рассказывать, это у каждого по-своему, на практике выясняется.
   – Вот вы куда клоните! Конечно, ведь в постели вся любовь, больше её нигде не бывает, – засмеялся Кирилл, и тут ему пришла мысль, как срезать старика, наверняка не разбирающегося в науке. – Что ж вы теорию исключаете, отчего для вас одна только практика важна? Как насчёт теории относительности, а? Эйнштейн что, по вселенной полетал со скоростью света, чтобы формулы вывести?
   – И он делал опыты, в голове своей гениальной только додумывал. Ты можешь по одной сгоревшей спичке большой пожар описать, Эйнштейн всего лишь был в тысячу раз умней тебя. И Резерфорд внутрь атома не забирался. И Шрёдингер атомных кошек в коробке не разводил. Тесла… с Николой посложнее, хоть никаких особых чудес тут нет – просто он сам из особенных, вот и вся разгадка. Но ты за себя не беспокойся, твоего ума хватит, чтобы понять свою настоящую половину. Только хлебнёшь чудо-энергии её колдовской – тут же всё поймёшь. Примагнитит она тебя.
   – Опять надежда только на чудо! – Дед оказался непростым орешком, фамилии откуда-то знал не очень распространённые. – Откуда только берутся эти байки про удивительную черноглазую женщину с электропитанием! Сами придумываете, фантастики насмотрелись или подсказал кто-то? Предсказатели, блин, доморощенные. Один раз уже не сбылось, и второй, надо же, опять тот же трёп. А ещё говорят, будто снаряды в одну воронку дважды не попадают. Вы, отец, случайно не чернокнижник?
   – А кто ещё тебе говорил? Не жена ведь, нет? – проигнорировав издевательские слова, заинтересованно спросил старик.
   – Угадали, не жена. Друг говорил. Разного много наговорил, и вот эту глупость тоже сказал на прощанье.
   – Повторишь, что говорил, не побоишься?
   – Нечего бояться. Много лет прошло. Сказал, что не моя жена мне нужна для жизни, а черноглазая девушка. Обязательно балканская. Цыганка. Хотя нет, про цыганку это я сам после придумал. Мне друг говорил, что, дескать, только с ней всё у меня будет хорошо, а не с женой. Обиделся я тогда на него: мы ведь с девушкой моей почти женаты были, просто формально ещё не расписались.
   – А-а-а! – долго потянул восклицание незнакомец. – Вот оно что! Понятно теперь, отчего ты на меня как на болтуна глядишь. Другу своему не поверил, а ведь он тебе друг, а не случайный знакомый. Близкий друг, правда? И ещё думаю: друг твой, скорее всего, был такой же, как ты да я. Зря ты его не послушал, жива осталась бы супруга.
   – Странный вы, прямо как тёща моя незабвенная, тоже меня виноватым в смерти дочки считает, – вконец испортилось настроение у Кирилла от таких разговоров. – Витька тоже был странный. Мне что, надо было любимую женщину бросить и объявление дать в газету: «Ищу черноглазку родом из бывшей Югославии для долгой счастливой жизни»? В наше время многие так и делают, для этого придумана куча разный программ, приложений, сервисов, социальные сети. Только не для поиска настоящей любви это делается, если вы не знаете.
   – Нет, – покачал головой старик. – Объявление – глупость несусветная, как можно любовь найти по объявлению? Но одно слово правильное: «ищу». Искать надо. Редко кому колдунья со своею любовью сама встречается. Любимые встречаются, жёны, подруги, любовницы, случайные женщины вереницами попадаются, а вот колдунью свою надо находить. Потому что редкие они. Как и мы. Я ведь сказал уже тебе: у меня всё так же было, и жёны, и женщины разные, и болезнь. Да только я не сдался, в отличие от тебя, искал и нашёл.
   – Да что нашёл? Ведьму, которая вылечила? Что за шарлатанство! – уже не сдерживаясь, откровенно засмеялся Кирилл.

   Он понял, наконец, что старый хрыч просто-напросто или из обыкновенных городских сумасшедших, или ординарный мошенник с липовыми «заговорами» и «приворотным зельем». Психически больные в каждом районе есть, да не по одному, и мошенников, пожалуй, не меньше. Купил он Киру своим порядочным видом, своими закамуфлированными разговорами, похожими на серьёзные философские и околонаучные, заинтриговал недомолвками, некими намёками смутил, тайным знанием прихвастнул. А Кира обманываться рад, да ещё друга своего лучшего сюда зачем-то приплёл.

   Любой больной человек, ищущий избавления от недуга, легко подпадает под влияние чудотворцев и шарлатанов, лишь бы они выглядели серьёзно и внушали уважение. Потому так много больных, сирых и убогих в церкви, поэтому множество людей попадают под влияние разных «целителей», «избавителей» – простых жуликов, наживающихся на их несчастье, болезни и горе. Поэтому он и сказал, что никого специально тут не ждёт, а кого-то дожидается. «Может статься – тебя», именно так он сказал. Ну уж нет! Кирилл ему на крючок не попадётся, у него был близкий друг с продвинутым, иногда расширенным до седьмого неба и девятого облака сознанием, Витя и не такое ему рассказывал. С той лишь разницей, что никогда не пытался обмануть, запутать, даже просто в свою веру вовлечь. Потому что Витька не был жуликом. Слова друга и этого старика в чём-то совпали – всего лишь совпали! – только поэтому Кира за него зацепился, а старик и доволен. Но ничего, сейчас всё закончится. Он умеет от прилипчивых уличных цыганок-попрошаек избавляться, а уж от странного полусумасшедшего деда…

   – Зря смеёшься, – между тем уверенно продолжал вещать старик, гнуть свою линию. – Не ведьму, во-первых. Ведьма – это совсем другое существо, у неё энергия ядовитая бывает, вредная, хотя колдунья может ведьмой стать, но об этом сейчас говорить не стоит. А во-вторых, когда колдунью свою найдёшь, сам всё поймёшь сразу. Прям в ту же минуту. Потому что болезнь твоя не физическая и не душевная, а генетическая, клеточная, квантовая, – внезапно закончил свою тираду дед.

   Закончил совсем не такими словами, какие ожидал услышать от него Кира, потому он помотал головой в недоумении и сказал не то, что приготовился сказать:
   – Ого! Как ты сказал, квантовая болезнь? Ты что, дед, физик? – Кирилл перешёл на «ты», эта часть включенной внутри него «программы избавления от приставал» начала работать. Обращаясь на «вы», никакого мошенника восвояси не отправишь.
   – Физик, – неожиданно легко согласился старик, нисколько не обидевшись на фамильярность. – И химик. Ещё философ. Ты, когда поближе свою особенность узнаешь, тоже захочешь с разными науками познакомиться. Кстати, неплохо бы теперь имя твоё узнать. На будущее пригодится. Меня кличут Михаил Павлович, но последние уж не помню сколько лет все зовут просто Палычем.
   – Кирилл. Отчество и фамилия ни к чему. Можно Кира, другие сокращения не люблю. Только не знаю, какое такое у нас с вами будущее.
   – Давай-ка, Кирилл, выйдем на солнышко, там договорим. Солнышко, его любить надо, мы вместе с ним дети одной вселенной, только её энергия да сила любви нас тут держат, – витиевато высказался старик и легко поднялся с топчана. Он, судя по всему, вообще очень любил туманно выражаться. – А вот наше с тобой будущее – это не то, что обязательно будет, а то, что через некоторое время вполне может произойти.

   Они прошли к выходу. Кирилл пропустил старика вперёд, и сейчас, идя сзади, отметил, что одежда у Палыча старенькая, как он сам, но ладная и добротная, хорошо сидящая на его худощавой, однако не тощей фигуре. Он шёл перед ним прямо, не сутулясь, и ногами не шаркал при ходьбе. На ногах его он неожиданно для себя заметил кроссовки для спортивной ходьбы Nike, и ветровку этой фирмы Палыч нёс на полусогнутой руке. Они вышли на улицу, даже здесь пахло поликлиникой. Чтобы больные не рассиживались, скамеек рядом никто не предусматривал, и Михаил Павлович резонно предложил пройтись. Шагал он бодро.

   – Ты замечал, Кирилл, что в наших поликлиниках никто никогда не улыбается? А ведь улыбка – это маленькая частичка любви. Я имею в виду не только пациентов, но и врачей, и сестёр, и тем более регистратуру. Хотелось бы, болея, не видеть этих мрачных лиц. В больницах наших иногда улыбаются молодые врачи. Они ещё не привыкли, не огрубели к чужой боли и страданиям. Они иногда пытаются даже сострадать. Жаль, это у них быстро пройдёт.
   – В наших больницах сострадать больным обстановка не располагает, – согласился с ним Кира. Однако интереснее ему было совсем другое. – Так ещё раз: что вы сказали про причину моей болезни? Квантовая, говорите?
   – Э-э, дорогой Кирилл, ещё раз повторю: первопричину болезни своей ты сам поймёшь, когда излечишься, потому что и болезнь, и причина её одновременно внутри тебя находятся. Цель и средство в одном. Тут другое важно. Подробности.
   – Какие? Отчего-что-как началось? Типа анамнез?
   – Нет, это всё я тебе легко могу рассказать безо всяких подсказок. Да ты уж рассказал, просто сам ещё не понял. Ты мне лучше про друга скажи: друг твой многое знал, непонятно говорил, темноволосый был и черноглазый?
   – Насчёт внешности не угадали: был у Виктора интересный контраст: волосы почти белые, а глаза пронзительные, тёмно-коричневые. А уж непонятностей наговорил столько, двадцать лет прошло, до сих пор разобраться не могу. Только не пойму я, что за интерес к давно умершему незнакомому человеку?
   – Блондин, говоришь. Альбинос то есть. Что ж, всяко случается, – негромко пробормотал Палыч и спросил. – Не приходилось мне раньше альбиносов среди наших встречать. Но вот ты говоришь – умершему, друг твой погиб или что с ним приключилось?
   – Пропал на речке. Считается, что погиб. Утонул как будто.
   – Во как! Всё совпадает! – встрепенулся старик. – Видал кто-нибудь?
   – Нет, никого рядом не оказалось. Поэтому официально он пропал без вести. Хотя говорили про несчастный случай, и преступление подозревали.
   – Так-так-так. А перед этим явно что-то случилось, – взволновался Палыч и живо поинтересовался. – Но тебе неизвестное.
   – Похоже, вы действительно маг. Больше моего знаете.
   – Нет, не больше. Я просто знаю, как такое бывает: узнает человек про себя что-то такое, с чем тяжело ему дальше жить, перенести этого не может. Вот в этот момент с людьми всякое случается. Кто сбегает, кто тонет, а кто пропадает. Однако твой друг не только про себя узнал. Ещё о других, о тебе, например. Похоже, настолько сильное потрясение у него случилось, и такое огромное желание всё исправить, что не выдержал он и ушёл. Его тайну нам теперь не узнать.
   – Да о чём вы? Нет человека, нет никакой тайны, кроме той, в каком месте памяти его поклониться.
   – Потому что могилы у него нет? Тогда могилы быть не должно, если я всё правильно понимаю. Он не умер. Он ушёл, вернулся. Что ж, это его выбор.
   – Загадками говорите, Михал Палыч. Умер и ушёл – синонимы. Как и куда можно посмертно возвращаться?
   – Это после, – как-то особенно мягко и ласково сказал старик. – Тут другое важно: кроме слов о черноглазой красавице он тебе ничего больше не говорил? То, чего по твоему разумению он знать не мог. Или совет какой дельный дал, каким ты воспользовался?
   – Мало ли что он наговорил! Он много чего наговорил, и не одному мне. Но никто не может знать будущего ни для себя, ни о других; никакой пророк этого не знает и знать не может, – резко и горячо возразил старику Кира.

   Они остановились под раскидистым клёном, это явно одно из тех деревьев, что посажены здесь давно, ещё до революции. Здесь, под его могучей кровлей, надёжно и спокойно, и солнце не слепит глаз: Кирилл оставил свои солнцезащитные очки в машине; старик Палыч, правда, легко обходился без них, совсем не щурился. Кирилл разошёлся – слишком остра оказалась взъерошенная встречами последних дней давняя драма.

   – Болтают разное о прорицателях, о той же Ванге, весь расчёт на эмоции. В наши молодые годы дружок мой много чем увлекался, всякими экзистенциональными теориями. Вы угадали, он действительно разные предсказания сделал, и кое-что совпало. Хотя я был тогда сильно молодой и очень глупый, но понимал: его слова глобально ничего не значат в моей жизни, это просто слова, как пожелание. Мы много чего друг другу желаем, когда с праздником поздравляем или в день рождения. Много ли сбывается? Это ведь просто такой ритуал. У моего друга ритуал чересчур необычный получился, потому что он вскоре после этого пропал, волей-неволей задумаешься о мистике и о какой-то тайне, – Кира перевёл дух и продолжил спокойнее. – Когда я постарше стал, кое-что начал понимать, в жизни понемногу начал разбираться, но тогда тем более о словах друга не вспоминал, потому что всё было хорошо, и ничего совпадающего с его предсказаниями близко не проглядывалось. Мы с женой молоды были, счастливы и живы-здоровы, хотя она начала немного прибаливать. В ту пору родители были ещё относительно молодые, работали вовсю! Вот теперь я зрелый человек, перенёс потери, вижу бег времени – мать-отец состарились, сам я постарел и понимаю свою конечность; болею, поэтому понимаю – мало осталось, однако надеюсь на медицину, в науку верю, как привык. Поэтому в слова: «встретишь черноглазую девушку, её любовь тебя вылечит», как друг мне сказал, а вы сейчас почти те же слова повторяете, – не верил и не поверю. Что это за вера такая, как в бога? Просто верь – и всё, никаких объяснений! Я – человек, в богов неверующий, агностик; это вам для справки. А вы мне теперь говорите, будто друг мой что-то такое узнал и не вынес? Куда он ушёл? Сбежал? Вернулся куда-то? Никогда, ни за что! Я его знал лучше брата, знаю, как он хотел в жизни всё перепробовать, всё! Больше, чем нужно, лишнего перепробовал, но от этого не сбегают. И самоубийством жизнь не кончают. Да и потом – куда? Он счастливый был в моём понимании человек, почти счастливый, и я счастлив был тогда, как и он, в компании с общими нашими друзьями. Так что у меня нет повода начинать верить в вашу тёмную историю, дорогой мой доктор Фауст.
   – Никому и ни во что просто так верить не надо, – миролюбиво согласился Палыч. – Потому всего лишь предлагаю проверить. А для этого женщина нужна, для начала практически любая.
   – Вы, я не пойму, сводником что ли работаете? Я несколько раз вам уже сказал, что – непонятно? Я вашими женщинами не интересуюсь! Мы почти десять лет с женой были счастливы. И никаких потусторонних сил при этом не присутствовало. И свечку никто не держал! У меня дети очень хорошие, мальчик и девочка, – разгорячился Кира, довёл его старик своими разговорами.
   – Знаю-знаю, успокойся, – согласился Палыч, Киру по плечу мягко похлопал, руки обратно в замочек сложил и продолжил. – Я всё это знаю, сам проходил. Мы не станем, пожалуй, сегодня во все подробности вникать. После, немного после. Однако поверь: я тебя не убеждаю, просто говорю, что женщина – это не прихоть, как бывает в случае некоторых развязных самцов с избытком половых гормонов, это вопрос твоей жизни. Повторяю: опускать руки – сколько лет ты вдовствуешь? – не стоило. Друг твой истинную правду тебе открыл, и ты, если успеешь найти свою колдунью, поверишь, что не сказка это. Вот я человек сильно пожилой, а потому лучше тебя ощущаю близость конца. Но я не по гадалкам хожу, и не по целителям. И по поликлиникам не для того хожу, чтобы медициной нашей лечиться.
   – Тогда для чего? Занятие себе придумали – таких, как я, находить и небылицы им рассказывать? Или вы «развлечение для мужчин» так неформатно предлагаете? Очень креативно, нечего сказать.
   – Нет, дорогой Кирилл, не во мне дело, а в тебе. Недавно я сюда, в Петроград, приехал. Совсем по другим делам, но почувствовал сразу, понял, что тебя встречу: чувствуем мы, умеем почуять. Удивляться не стоит, что даже мне, особенному, твоё ослабшее поле именно в поликлинике и больнице оказалось проще распознать – тут как раз такое место, где легче всего отличить среди остальных больных … – на этих словах он замялся, но продолжил с прежним убеждением, – больного друга, из жизненного круговорота выпавшего, энергию потерявшего, оттого ослабшего. Не подозревающего о своей особенности и не знающего, что традиционная медицина помочь никак не сможет. Так вот, Кирилл, повторяю. Болезнь твоя врождённая. Лекарства у меня для тебя нет, кроме слов, которые тебе кажутся неубедительными. Но ничего, время у тебя ещё много, и у меня поменьше, но пока есть. Постараюсь тебе помочь. А ты поищи свою растерявшуюся силу, друг мой. Только любовью можно твою болезнь вылечить. Врождённое наше лекарство, между прочим. Ищи свою любовь, ищи и найди. Однако не буду тебя больше отвлекать сегодня. Увидимся мы ещё с тобой. А сегодня у меня другие дела есть.
   – А любовью какой можно лечиться, всякой? Продажной тоже? – Отчего-то развеселился от последних слов старика Кира. – Или временной?
   – Ты пробуй – сам всё узнаешь.
   – Что пробовать, шлюху купить? – откровенно засмеялся он над словами старика.
   – Не знаю. Всё пробуй, – неопределённо отмахнулся Михаил Павлович и двинулся прочь.
   – Я на машине, – крикнул ему вслед Кира. – Подвезти, может?
   – Не надо, – донеслось в ответ. – Ходьба полезней. В особенности по солнышку. Мне ещё в детский сад надо заглянуть.

   Кира вернулся к поликлинике, сел в машину и подумал: всё-таки сумасшедший он или сводник? Нет, на психа и сутенёра всё же не очень похож. Скорей юродствует понемногу, но ум в нём чувствуется, видимо кем-то был когда-то очень давно. Слова говорит странные. … Квантовая природа болезни. Особенный, шакти-сила и энергия. Врождённое лекарство. Цель и средство в одном. Надо было телефон хоть попросить у этого старика. Или свой дать, мало ли что. А то говорит – увидимся. Где он меня найдёт?

   Он поехал на работу, а в голове звучали слова странного нового знакомого, только теперь почему-то он говорил их весёлым голосом старого друга Витьки: «Настоящая, тебе поможет настоящая черноглазка. Вылечит своей любовью».

10

   Медицина на помощь не приходила, а вот встреча и разговор со странным старичком подействовал на Кирилла своеобразно. Кира заметил за собой, что он начал внимательно вглядываться в лица окружающих его девушек и женщин, пристально смотрел им в глаза. Что он мог в них разглядеть – непонятно, однако эффект получался вполне предсказуемый: большинство девушек взгляд отводили, некоторые хмурились и фыркали. Некоторые тайком оглядывали себя – нет ли каких нарушений в одежде. Но какие-то из девушек открыто, с удовольствием смотрели встречно, улыбались, причём иногда как будто явно ожидали какого-нибудь продолжения. Вдруг вспомнилась старая песня. Романсов Кира никогда не любил и не пел, но вот привязалось, как привязываются иногда лёгкие, раньше часто слышанные мелодии. Он пробовал перебить чем-то более для себя приятным, напевая Битловскую «Michelle», но как только переставал контролировать мелодию и задумывался о другом, тут же возникало из ниоткуда: «Очи черные, очи страстные…».

   Сегодня он отдал машину на ТО и передвигался, как все нормальные люди – на метро и пешком, это давно забытое ощущение гущи людей вокруг неожиданно привело его к мысли, что жизнь продолжается, несмотря ни на что. Старик внушил ему что-то, странными и необычными словами сказал нечто; но не слова оказались главными, а сам этот странный Михаил Павлович, седой, поджарый, улыбчивый и жизнелюбивый. Даже скорее – жизнеутверждающий. Его слова о женщинах иначе толковать нельзя.

   Странным сегодня казалось и другое ощущение: его противный моторчик, или затухающий вихрь внутри организма как-то затих на время, стало как будто чуть полегче. Или его просто невозможно расслышать в шуме поезда метро и гаме окружающей толпы. Человеку после окончания болезни многое видится по-другому, и Кира, хотя и не выздоровел – ему лишь слегка полегчало, – начал замечать не только красивые глаза некоторых женщин, но и окружающий мир.

   Оказывается, лето в самом разгаре, люди вокруг загоревшие, весёлые, а вот он со своим кругом обыденных проблем и неурядицами в организме почти всё это лето пропустил. Не получилось даже в зоопарк с дочкой сходить, не получилось выбраться на природу, хотя бы на дачу. Да, кстати о даче. Надо бы съездить, взять с собой Ваню, каких-нибудь его друзей, мяса купить, шашлыки сделать, то-сё, с соседями поговорить, местные новости узнать. С этой мыслью, добавившей ему интереса к жизни, Кирилл вышел из метро и двинулся к своему дому на Кораблестроителей. Он успел достать телефон – хотел позвонить сыну и поделиться возникшей хорошей идеей выезда на природу, как вдруг на углу Наличной улицы увидел свою сотрудницу Динару, ту самую, что он сначала спас от увольнения, а после она превратилась в его опору в одном из салонов.

   Динара сегодня выходная, и выходной ей на пользу, судя по всему, не шёл. Около кафе она ругалась с симпатичным, но сильно нетрезвым парнем. Другой парень курил рядом и что-то иногда пытался вставить, но парочка на него внимания не обращала. Динара ругалась, судя по всему, со своим молодым человеком, именно тем, про кого говорила: не пьёт, но гордый. Проверить его гордость сейчас не представлялось возможным, за исключением того упорства, с которым он отговаривался от своей подруги. Зато другая характеристика сейчас видна как на ладони: пьян он прилично, видимо с самого утра занят этим важнейшим делом.

   Кира подошёл поближе и услышал, как девушка громко ему сказала: «Если сейчас со мной не пойдёшь – вообще можешь не приходить», а его приятель пьяно и уныло повторял: «Вадик, ну пошли, ну не хочет она с нами», – и держал его за руку, чтобы девушка не попыталась утащить дружка силой. Но тут Динара зло сказала Вадику «пошёл ты», отбила его руку, которой он пытался её удержать, повернулась и быстро зашагала прочь. Краткий миг на лице у Вадика прорисовывалось желание пойти за ней, остановить, вернуть, но желание быстро прошло, поддержанное приятелем; они развернулись и с пьяной ухмылкой двинулись назад в кафе, к друзьям, пиву и веселью.

   Динара почему-то не пошла к станции «Приморская», ведь это конечная линии метро, а двинулась в противоположную сторону по Новосмоленской набережной к побережью залива, как раз в сторону дома Кирилла. Он шёл сзади, как будто сопровождая её. Далеко не всем девушкам теперь везёт с парнями, а ведь она уже совсем не девчонка, – думал он. Он знал, что ей к тридцати, что не замужем, что у неё в Питере никого нет. Знал, что она учится заочно, что она далеко не глупая девушка, умница с карьерными амбициями. Он всё про неё знал, кроме подробностей личной жизни, хотя только что стал невольным свидетелем, как её парень променял свою симпатию на пьяную компанию друзей, только симпатия ли у него? Может быть, это ему просто удобно – жить с молодой красивой девушкой, жить за её счёт, пользуясь её чувствами к себе. Есть ли у Динары чувства к Вадику, он не знал, сама она говорила: «мне с ним нравится», – как это перевести с молодёжного на нормальный человеческий язык?

   Динара воплощала в себе своеобразную красоту смешения кровей Востока и средней полосы. Кира точно не знал, кто из её родителей какой национальности – это нисколько не важно, важно лишь, что именно эта замысловатая смесь восточного со славянским придавала её облику необычную привлекательность. Пускай не такую, с какой выигрывают конкурсы красоты, но изюминку, за которую зацепляется мужской взгляд: неславянской плавности линии лица, чуть другая геометрия губ, щёк и носа, своеобразный разрез глаз.

   Внешняя привлекательность важна всем женщинам, в любом возрасте, но особенно значима она для девушек, перешагнувших порог беззаботной юности. Молодые девушки редко когда бывают совсем несимпатичны, всё же основа их привлекательности – свежесть и молодость, как у неполностью раскрывшегося бутона цветка. У многих с взрослением юная красота исчезает, если её не поддерживать, лёгкие линии оплывают, глаза теряют блеск, а у простушек к тому же приобретают незамысловатое и даже вульгарное выражение. Чтобы заинтересовать парня, молоденькой девушке достаточно быть симпатичной, а молодой девушке или женщине для этого уже требуются усилия: если ей нечего сказать и она не умеет представить себя – можно вызвать у мужчины лишь однобокий интерес, если не сказать грубее: разовый.

   Кирилл шёл за девушкой без каких-либо намерений: ему было просто по дороге, ведь он шёл домой. Динара, напротив, как будто не знала куда идти: все красоты настоящего, старого Санкт-Петербурга остались за спиной, ближе к Стрелке и Бирже. Вероятно, она никогда прежде здесь не бывала. Или шла вперёд просто так, в попытке стряхнуть с себя неприятные впечатления, или захотела дойти до набережной, увидеть море, то есть Финский залив. Кириллу не хотелось, чтобы её постигло разочарование: почти всё побережье сейчас отгорожено бетонным забором из-за строительства Василеостровской части Западного Скоростного Диаметра. Потому, поразмыслив, решил не скрываться, как школьник; прибавив скорости, он быстро догнал девушку.

   – Привет, Динара! – весело поздоровался он, и решил не упоминать увиденную им сценку у кафе «Алёша». – Вижу – ты гуляешь, не мог тебя не узнать. Ты сегодня выходная, решила воспользоваться погодой и подышать?
   – Здравствуйте, Кирилл Константинович, – не моргнув глазом, ответила на приветствие Динара. Стойкая девушка, с характером. – Вы как тут очутились? Живёте рядом?
   – Да, мне за ту вторую высотку зайти – и я дома. Решила на море посмотреть?
   – Прогуливаюсь, – неопределённо согласилась она.
   – Имей в виду, до открытого места не дойти. Огорожено всё, дорогу строят.
   – Жаль, – Динара ответила без эмоций сожаления. – А что тут ещё посмотреть?
   – Вон там – морской порт, там вода близко, но шагать туда – неблизко, – махнул Кирилл влево в сторону. – Пошли, лучше я тебя кофе угощу. С пирожными, тут хорошее есть местечко, уютное.
   – Только без пирожных, ладно?
   – Худеешь, что ли? Отчего все сейчас худеют, интересно? Ладно, пойдём, – Кира привёл Динару в маленькое кафе, здесь не давали пива, зато очень вкусно пахло свежемолотым кофе разных сортов, они сливались ароматами в одно густое, плотное облако. – Помнишь, я экспериментировал с ароматическими автоматами? Чтобы покупателей привлечь? Это у меня отсюда, из этой сказочной кофейни.
   – Тогда оказалось, что запахом кофе и свежего хлеба мы привлекали тех, кто голоден, – улыбнулась Динара. – Вовсе не тех, кто нам нужен.
   – Да, это не подошло. Тебе какой кофе? Я выпью по-венски, вообще люблю со взбитыми сливками. Капучино у них тоже хорош, только выбирай, с чем. Терпеть не могу с корицей.
   – Мне без корицы. Лучше просто латте. Тоже люблю молоко. Ещё больше, чем кофе.

   Они молча посидели в ожидании, пока принесут заказанный кофе. Кира смотрел ей в лицо, в её серьёзные восточные глаза, тёмные, с чуть вразлёт, кокетливо вздёрнутыми внешними уголками. Тёмно-каштановые недлинные, едва закрывающие уши волосы, ямочки на щеках, заметные только когда она улыбается, почти прямые линии бровей, надчёркивающие глаза сверху, абсолютный минимум косметики, только глаза подведены и ресницы накрашены. То, что она стройная, он заметил ещё на работе, но сегодня, тёплым летним днём, хорошо видно, какая она мускулистая и загорелая – на смуглую кожу загар ложится легко. Сейчас можно хорошо разглядеть пульсирующую вену на длинной шее, серебряную цепочку, вероятно с кулоном, а может и крестиком, прячущимся где-то глубоко под футболкой, руки с короткими пальчиками, и яркие китайские часы на тоненьком смуглом запястье. Какие они разные, женщины.

   Кира хоть и не заказывал к кофе ничего дополнительно, ему, как постоянному клиенту, принесли тирамису. Предупредительно, с двумя ложечками.
   – Ненадолго можно забыть о похудении. Давай пополам, хорошо? – предложил Динаре Кирилл, пододвигая блюдечко с пирожным на середину столика.
   – Почему вы не женитесь? – внезапно спросила его девушка, отпив сразу половину своего бокала. У неё крутились совсем другие мысли в голове, свои. Все сотрудники, конечно, знали его положение, этого не утаишь, да и ни к чему было утаивать.
   – Никто не соглашается, – он решил отделаться улыбкой. Какой смысл рассказывать правду?
   – Шутите. Многие бы согласились. Я бы согласилась. Всё как всегда. Хорошим мужчинам ничего не надо, а козлы не нужны нам.
   – Неужели среди твоих ровесников не осталось нормальных парней?
   – Не знаю. Те, что мне встречаются, или женаты, или чаще всего им не хочется серьёзных отношений.
   – Неужто сплошь раздолбаи или пьянь?
   – Не обязательно. Дураков, лентяев и бездельников везде полно, синячат в наше время многие, но далеко не все. Остальные, у кого голова на плечах есть, делают вид, будто ищут что-то особенное. А на самом деле или подальше свалить хотят, или так жить, чтобы не заморачиваться, свободно и легко. Легко ведь жить легче? – спросила она.
   – Легко – легче, а тяжело – тяжелее, – засмеялся он. – А весело – веселее. Не обижайся, у тебя очаровательно получилось. Можно продолжать в том же духе.
   – Да, – нисколько не обиделась Динара. – Скучнее жить – скучно. Грустно жить грустнее. По скотски жить, … – она замялась, не нашла как продолжить. Закончила полным упадком. – В общем, с козлами жить – по волчьи выть.
   – Динара, у тебя всё получится, – захотелось утешить её Кире. – Ты молодая, красивая девушка. Закончишь учиться, найдёшь работу получше, чем у меня, и встретишь кого-нибудь обязательно. Ещё Эпикур говорил: благо легко достижимо, а зло легко переносимо. Всё устроится, вот увидишь. Мне бы твои годы!
   – … Кирилл Константинович! Поцелуйте меня, пожалуйста, – неожиданно тихо сказала она, после паузы, не поднимая глаз от бокала своего латте. Кира поперхнулся кусочком пирожного.
   – Динара… что с тобой вдруг случилось?
   – Что вам, трудно? Поцелуйте. Мне надо. Обязательно надо с кем-нибудь переспать. Я не могу с первым встречным, а с вами я давно знакома. Жены у вас нет, вы никому не измените, даже если у вас есть девушка. Она не узнает. Вы хороший. Вы меня выручили, я благодаря вам в Питере осталась. И вот вы продадите павильоны, и я вас никогда не увижу. Давайте сегодня?
   – Я… не знаю. Согласись, это… Это слишком неожиданно. А как же твой Вадим? Ты какие-то полгода назад была ради него готова на всё. Почти на всё.
   – Тогда я его любила, не знала, что он подонок. А откуда вы знаете, что он Вадим? А-а! Сегодня, – догадалась она. – Тем лучше. Вы сами видели. Я с ним порвала. Всё, – произнесла она с таким отчаянием в голосе, что Кира не выдержал и взял её за руку, в венах бешеными толчками неслась кровь, казалось, что шум этого потока должен быть слышен в тишине кафетерия.
   Динара подняла на него глаза; всё то, что она вывалила сейчас на него, она говорила, не поднимая головы, прятала взгляд в своём бокале с остатками кофе. Кирилл испугался увиденного: её только что спокойные серьёзные серые глаза вдруг превратились в почти сплошной тёмный зрачок, так бывало у друга Витьки, когда он наедался каких-то таблеток с «кислотой», и не выдержал, взял её лицо в свои руки, коротко и мягко поцеловал в губы, почувствовав вкус молока на губах. После этого короткого поцелуя перемена в девушке случилась как по волшебству. Она резко встала, крепко взяла его за руку и почти скомандовала:
   – Пошли к тебе.

   Ах, странный старик Михал Палыч! Сложно прогнозировать, что мог сказать девушке Кира Дергачёв, доведись случиться такой встрече и такому предложению всего неделю назад, несмотря на молодость и привлекательность девушки, предложившей интим настолько прямолинейно, «в лоб». Сегодня, нагруженный удивительными предсказаниями и загадочными словами, он не смог отказать Динаре. Хотя надо честно признать, она нисколько не походила ни на цыганку, ни на выходца с далёких Балкан, пусть глаза её оказались тёмно-серыми, а с расширенными зрачками почти чёрными. Она и в постели была страстной и жаркой, как южанка, хотя с Кирилловым здоровьем долгой любви не получилось, зато ни малейших претензий высказано не было. Интересная молодёжь подросла, подумал Кира, инициативная. Она и в аптеку зашла сама, резонно не положившись на наличие у начальника соответствующих защитных средств. Она сделала отличный кофе, пока он без сил валялся на кровати. Она искренне сказала ему спасибо и поцеловала так же мягко, как он её недавно в кафе. И по-честному очень быстро ушла, не дожидаясь прихода Вани, так же искренне предложив встретиться когда-нибудь ещё. Чудесное поколение мы воспитали себе на замену, подумал он.

   Немного отлежавшись, он обнаружил, что предсказание старика действовало: против обыкновения противный внутренний моторчик жужжал еле-еле, чуть заметно, и, с учётом потраченных на любовь сил, Кира чувствовал себя весьма неплохо. Пожалуй лучше, чем вчера. А ведь сегодня четверг, к четвергу все его силы обычно заканчивались. Пока совершенно неясно: действовало ли неизвестное лекарство, скрывающееся в женщинах, или получилось случайное совпадение, а может сработало простое самовнушение, основанное на результатах вчерашнего разговора. То есть эксперимент следовало продолжить только ради чистоты самого эксперимента. Тем более, он Динаре теперь отчасти должен: в пору студенческой юности девушкам он очень нравился не только в смысле смазливой физиономии.

11

   Назавтра, в пятницу, он встал с постели немногим легче, чем обычно. Всё-таки женщина – никакое не лекарство, обманул старик, – подумал Кира. Отпился кофе, как мог взбодрился, – на сегодня у него запланирована куча дел. Нужны некоторые документы на павильон, для продажи, сегодня как раз приёмный день в администрации Петроградского района. Ещё после обеда ему обещали отдать с обслуживания машину, надо ехать к дилеру, потом на работу, а там Динара. Интересно, как они будут общаться после вчерашнего?

   С отделом потребительского рынка удалось расквитаться легко, они к вопросам принадлежности и собственности отношения не имели, а вот с отделом землепользования могло сложиться не так просто, Кирилл издалека увидел большое скопление людей около заветной двери. Но тут ему пришлось сильно удивиться: навстречу ему по коридору своей лёгкой походкой в знакомой уже ветровке «Nike» шёл недавний знакомый, шаман, прорицатель или сумасшедший Палыч.
   – Как вы тут очутились, Михаил Палыч? Именно в этом коридоре?
   – Здравствуйте, молодой человек. Жизнь – это и есть коридор, – по-своему витиевато приветствовал его старик. – Этакий коридор с движущимся эскалатором. Какие в Пулково раньше были, помнишь? Люди становятся на него и едут, торопливые ещё идут по нему, спешащие – бегут. Но некоторые рядом идут, просто пешком, медленно. Однако всех этот коридор в одно место приводит, и тех, кто медленно идёт, и тех, кто едет, и тех, кто бежит. Только в разное время.
   – Любите вы, Михал Палыч, красивые сравнения. Самый настоящий физик-лирик. А всё-таки, как вы тут оказались, неужели опять случайно, как в поликлинике?
   – Нет. Конечно нет. И в больнице не случайно, хотя там я тебя ещё не знал, только чувствовал. У меня радар такой: один раз засёк – и всё, не пропадёшь теперь.
   – И какова дальность вашего радара? Если я уеду в Америку, засечёте? – засмеялся Кира. Он не понимал, потешается старик или что-то секретно-шаманское в его словах всё-таки есть.
   – Насчёт Америки не знаю, врать не стану. Потому приходится и другие способы пользовать. – Палыч хитро усмехнулся, достал из кармана ветровки листочек и показал. Это была копия обложки медицинской карточки, которую Кириллу завели перед началом обследований.
   – Послушайте! – удивился он. – Не легче телефонами обменяться, что за шпионские методы? Впрочем, постойте, тут не может быть написано, что я сегодня собирался в администрацию. Откуда вы узнали, интересно?
   – Говорю же: почувствовал, – кратко ответил Палыч. – На это я ещё способен, хотя силы уж не те. Однако пока могу.
   – Опять загадками говорите. Тогда другой вопрос: для чего я вам? Зачем вы меня находите и рассказываете ваши красивые притчи?
   – Вот это вопрос непростой. Ожидал я его. Должен был ты задать его когда-то. Быстро у тебя получилось, значит, всерьёз ты думал и додумал. Ответ у меня будет простой и непростой одновременно. Ты все свои дела здесь сделал?
   – Нет, надо подписать в сто восьмом, а после печать в канцелярии поставить. Тогда будет всё, но вряд ли это быстро получится.
   – Дай-ка мне бумаги, зайду я в этот сто восьмой. А то времени жалко.
   – Кто же вас пустит, Михал Палыч! Тем более – тут лично. Или по доверенности нотариально заверенной.
   – Дай-ка, – настойчиво сказал Палыч и вынул из руки Кирилла папку с бумагами. – Они сами знают, где подписать? Или показать надо – так ты мне покажи.
   Кирилл заторможено посмотрел со стороны, как ловкий дед, взяв папку и намеренно сгорбившись, не встречая ни малейшего сопротивления ожидающих своей очереди посетителей, спокойно прошёл в кабинет, и через две или три, максимум пять минут так же, тихо прикрыв за собой дверь, вышел и распрямился.
   – В канцелярию сам зайди, это на втором этаже. Я к выходу пойду, подышу пока воздухом.
   Девушка из канцелярии без проблем пропечатала синими оттисками гербовой печати все нужные листы, Кирилл вышел на улицу и не увидел старого колдуна Палыча. Подумал: что это за хрень, он что, привидение? Сам он рассчитывал успеть с документами хотя бы до обеда, сейчас начало двенадцати – и уже свободен. Непонятно. Встряхнул головой, пытаясь вытрясти из неё всё загадочное и необъяснимое, но пока торчал на крыльце, как лунатик, не зная, что предпринять дальше, через дорогу к нему перешёл Михал Палыч, держа в каждой руке мороженое на палочке.
   – Я подумал: раз сегодня тепло, можно побаловаться, – он протянул Кириллу круглый брикет, завёрнутый в фольгу. – Ты любишь эскимо? Сейчас столько разного делают, а я по старинке люблю эскимо. «Ленинградское» за двадцать две копейки, помнишь? Что встал столбом? Пойдём, тут парк есть маленький рядом, сядем, поговорим.
   Они, медленно прогуливаясь и облизывая мороженое, как первоклашки, героически закончившие свой первый учебный день и вознаградившие себя за стойкость, дошли до Александровского лицейского сада.
   – Итак, дорогой Кирилл, всё очень просто и сложно на самом деле: я твой родственник. Не прямой, не родня, однако же не сильно дальний родственник. Это простая часть ответа. Сложную я тебе начал рассказывать, да не очень-то поверил ты мне. По-хорошему, понять я тебя могу. Не самое простое это знание.
   – Давайте разберёмся с простой частью. Для начала. Родственник с какой линии? Мне родня вся знакома, так что придётся в этом разбираться, хочешь – не хочешь.
   – Узнаешь. Я тебе всю историю свою расскажу, долгая это история. Пока поверь, что я не просто так тебе вздумал помогать. Я не сумасшедший, не сводник, не провокатор и не жулик. Какие ты ещё мне эпитеты понапридумывал в нашу первую встречу?
   – Разве не ясно, на что тот наш разговор мог походить? На беседу психа с параноиком, или украинца с русским, когда каждый на своём языке говорит – слова похожие, а смысл ускользает.
   – Хорошо. Тогда издалека начну. Без теории, одну практику, то есть жизнь. – Они дошли до сквера и присели на свободную скамейку. – Ты человек образованный, поэтому тебе и сложно, и просто будет поверить во всё, что я тебе сейчас скажу. Я происхождением из очень простой семьи, в войну отец мой, сапожник, ушёл воевать и погиб от рук германцев. Мать из крестьян. Всё, что она смогла, так это в хаосе революционном послевоенном нас с сестрой не потерять.
   – Это какая революция? Откуда вы родом, Михал Палыч?
   – Оттуда же, откуда твой прадед – с Белоруссии я, из-под Гомеля. А революция на нас на всех одна пришлась: октябрьская. Мы только тогда её не заметили, у нас в ту пору фронт рядом стоял. То наши наступают, то немцы – прифронтовая полоса.
   – Постойте, вам сколько лет тогда было?
   – Шестнадцать. Я почти ровесник века.
   – Так вам, выходит, далеко за сто? – не поверил Кира, с самой первой встречи он полагал, что Палычу около семидесяти. – Вы мастак на выдумки гораздо больший, чем я предполагал!
   – Да, выглядит не очень правдоподобно, однако это тоже правда, дорогой мой соплеменник Кирилл. Фотографии – те немногие, что сохранились – я тебе после дам полюбопытствовать. Плохие карточки, мало что видно, не то что сейчас: нажал на кнопку – весь мир глядит. Однако с твоим родным прадедом и женой моей первой, которая была его младшей сестрой, качественная карточка есть, дореволюционная, на Троицкую ярмарку они вместе с родителями ездили в Гомель, там снимались. Вот в двадцатые годы никаких фотографов у нас и близко не было, в тридцатые немного получше стало, какие-то фотокарточки сохранилось, поглядишь на своих родственников. Похоже, ты и не предполагал об этой ветке твоей родни.

   И продолжил неспешно рассказывать, так же неспешно облизывая исчезающую с палочки порцию мороженого:
   – Времена тогда очень тяжёлые настали, ты только представь: война, потом большевики, босяцкая власть, снова война – германцы накатили, с ними петлюровцы. Красные потом всех их погнали, да всех заодно гнали и убивали без разбору. Гражданская, бандиты, поляки, белые, зелёные – всё плохо, куда ни кидайся, конец везде одинаковый.
   Сбежали мы с матерью в город, в Гомеле хотя бы постоянный гарнизон красных стоял, спокойней немного. Сестра моя старшая замуж вышла за красногвардейца, сынок у них родился, а я в мастерские на работу там устроился. Всех противившихся новой власти красные к двадцать первому году перестреляли, тут и мир настал худо-бедно. Работал я хорошо, двинули меня власти новый пролетарский завод строить – «Сельмаш», и производство на нём запускать – сеялки да плуга делать. Но я тебе не трудовую биографию рассказываю, а то, в чём мы с тобой похожие.
   Году в тридцатом понял я, что не всё во мне так, как у всех других. Девки меня любили, да и я их не чуждался. Много девок было у меня, никогда не считал – сколько. Вот к тридцати своим годкам начал я чувствовать что-то, гляжу на себя в зеркало и вижу: какой был парень двадцатилетний, такой и остаюсь. Думал, от деда мне здоровье досталось, крепок он у нас был, почти до ста лет дожил, не смог я тогда лучшего объяснения придумать.
   Без особого упоминания времени не обойтись, однако. Ты знаешь, что за весёлые настали времена, середина тридцатых. В партию я вступил, начальником транспортного цеха работал, жениться надумал – нельзя одному, подозрительно, да и детей пора заводить, по-людски чтобы. Нельзя мотыльком порхать, да и девушка хорошая мне подвернулась, очень красивая. Вот тогда, впрямь как теперь у тебя, катавасия со мной приключилась: она болеть стала, а я принялся стареть, и за довоенные годы догнал возраст свой, и перегнал, прямо-таки следуя заветам партии и правительства «догоним и перегоним!» Перед самой войной, к сорока годкам приближаясь, я в зеркале уж не сорокалетнего себя, а намного старше видел мужчину. Волосы у меня полезли пучками, зубы зашатались, морщины такие – как будто мне плугом нашего гомсельмашевского производства всё лицо перепахали. Кстати, волчок твой у меня внутри, в голове кружился не переставая. Вот почему полагаю, что время в запасе у тебя есть: ты на здоровье жаловался, однако говорил, будто временами он в тебе кружится. И выглядишь не так, чтоб уж совсем плохо.
   Мне, по правде сказать, моё нездоровье в ту войну жизнь спасло. Здоровья для войны не хватило, на фронт меня не взяли, не только нужность на производстве пригодилась.
   Сбежали мы с семьёй в эвакуацию, еле успели. Ты в курсе, что наша доблестная Красная Армия на седьмой день войны Минск сдала, а через три месяца немцы могли и Ленинград так же легко взять, сходу, просто не захотел Гитлер с таким большим городом связываться? Так вот, я тебе скажу – бардак в те первые военные недели бушевал неописуемый, до сих пор не очень понимаю, как мне удалось в последний эшелон со станками запрыгнуть и меж бомбёжек уехать. Семью я на двое суток раньше отправил, в первом составе с оборудованием. А я чуть от поезда не отстал, сил не было. Тут надо признаться: женщина мне одна помогла хорошая, чего уж… буквально на себе втащила в теплушку.
   Вот тогда, в эшелоне том эвакуационном я впервые догадался. Еды у нас почти не было, а ведь сила во мне прибывать начала. Почувствовал я прилив энергии ниоткуда, когда у нас с женщиной, меня спасшей, вагонная любовь приключилась. Уж не знаю, что она во мне нашла, может просто забыть хотела о страшном, что позади нас в Белоруссии осталось? Никто ничего в те дни не знал о близких своих, она не могла знать и я тоже не знал, где семья моя. Или тоже была она из нашего племени особенных? Не смог ничего про неё после узнать – пропала, как в воду канула. Но не показалось мне это подозрительным: война, многие пропадали.
   Так вот, за почти месяц, что ехали мы с той женщиной в одном вагоне, оправился я, как на курорте побывал, силы откуда-то взялись.

   Приехали в Курган, небольшой городок за Уралом. Кое-как устроились, станки распаковали, производство мин и снарядов наладили. Но начал уж я к тому времени догадываться о причине болезни своей странной, не стал забирать силы жизненные у жены – ей самой было мало. Принялся я от разных женщин «заправляться», много женщин тогда было вокруг, почти все одинокие. Не скажу, что мне так уж легко было себя оправдать: в этакую лихую для народа годину любовью развлекаться, но к тому времени понял я потерю сил своих через недостаток энергии, понял, откуда болезнь взялась моя предвоенная. Поэтому с радостью ощущал возвращение сил, когда брал её потихоньку от девушек и женщин. Я старался по-честному, героем-любовником заделался, чтобы не у одной всё забрать, а у многих – понемножку, чтоб им самим полегче было. Жена как-то догадалась, что эти мои измены не для развлечения: ей самой легче стало без моего энергетического вампирства, несмотря на войну и голод выздоравливать начала после семи лет жизни нашей совместной. Если бы не оставил я её, так же как твоя погибла бы.
   – Ну, вы прямо Казанова какой-то! – с некоторой иронией оценил невероятный рассказ Кирилл.
   – При чём здесь Казанова, скажи? К чему эти штампы глупые? Тот был простой обманщик, писака, чужие истории за свои выдавший, – возмутился Палыч. – Второй раз с тобой говорю, и ты опять как мальчишка себя ведёшь. Всему тебе надо красочный ярлык прилепить, будто со знакомым ярлыком тебе понятней что-то станет. Не торопись, сам можешь узнать, какие мы особенные, тогда смешки твои кончатся. Как черпнёшь силы да здоровья, разом смеяться перестанешь, над собой станешь смеяться, каков ты дурак был… Вот я однажды, уже сильно после войны, встретил такую, что не смог с ней расстаться. И она не смогла. Она и есть моя колдунья. Мы потихоньку состарились вместе. Повезло нам друг дружку встретить.
   – Как перенесли такую перемену? После стольких женщин – много лет всё одна и одна.
   – О таком чуде жалеть нельзя! Это дураком надо быть, чтоб жалеть. Это счастье великое, найти свою правильную половину, мало нас, особенных, мудрено друг дружку встретить. Ты ляпнул давеча: в газету объявление подать, или в теперешний интернет, – осрамишься на весь свет, и больше ничего. И по чужим постелям скакать всю жизнь невелико счастье. Многие скачут, обычно как раз те, у кого нет нашего чудесного свойства. Быстро истрёпываются, быстро старятся, и жалеют, что состарились, жалеют, что не могут больше скакать. Даже если ничего, кроме обрывков удовольствия, в памяти не остаётся. Так что, дорогой мой Кирилл, я думаю – ты из нашего рода, ты такой же, как я. Потому вся болезнь твоя исключительно изнутри исходит, и только женщиной может быть остановлена. А излечена – только любовью, только черноглазой девушкой, только той, которая, может, и не единственная на свете, но очень редкая. Потому говорю: ищи, времени не теряй.
   – Уж правда, что-то ты придумывать горазд, Палыч. Не обижайся, дорогой мой дальний родственник, но твой рассказ о девах и черпании у них силы и молодости мне какую-то старую сказку напоминают: живая и мёртвая вода, царевна-лягушка, ведьма и Баба Яга. Но не верю я в сказки, материалист проклятый. Так научили. Паспорт твой где, покажи, дорогой мой Кощей Бессмертный! Там написано, что ты в начале прошлого века родился? В книгу рекордов Гиннесса ты записан? Ты ведь старейший из живущих на планете мужчин!
   – Документы в послевоенное время я себе сделал. Непросто, но и не так сложно это оказалось, несмотря на полный контроль НКВД – там ведь тоже женщины работали. Жена моя с ребятишками в сорок шестом домой вернулась, в Гомель, там родня кое-какая выжила, места привычные, родина, не то что Зауралье и Сибирь – сплошные чалдоны да переселенцы со ссыльными. Я с ними года до шестидесятого отношения поддерживал, после перестал, только с сыном до самой его смерти переписывался изредка. Брата своего моя жена на родине не нашла. В войну погиб он вместе с женой. А сына их немцы забрали, в Германии он жил, на авиазаводе работал, только в сорок шестом вернулся, да не домой, а в лагерь фильтрационный. Увиделись они только в 55-м, вскорости он умер, дед твой, не выдержал организм бесконечных страданий. Мне про это сын сообщил. Я в Зауралье оставался некоторое время, потом паспорт себе новый выправил и в Сибирь уехал, следы заметать, оттуда после смерти Сталина ближе к столице переехал – женщин там больше.
   – В Москве встретил свою жену-колдунью?
   – Нет, здесь. В Ленинграде. В общем, и не в самом Ленинграде, а в пригороде тут недалеко, в Пушкине. В парке познакомились. Бывал там?
   – Много раз с детьми ездил. В Пушкин, Павловск, Гатчину – везде парки красивые.
   – Вот в этой осенней красоте мы повстречались, и поняли сразу, что нужны друг дружке. Раз поцеловались – и поняли. Один только поцелуй! Пятьдесят семь лет почти прошло. Там у нас на берегу пруда дерево наше отмеченное, там мы друг про друга всё поняли. Раньше ездили туда каждый год, благодарили то дерево, теперь тоже напоследок хотели, да пока что-то не получается. Хворает жена моя.
   – Писателем тебе надо было стать, Михал Палыч. Здорово у тебя выходит, интересно. Правда, не очень убедительно. Не уговорил ты меня.
   – Я и не хотел тебя уговаривать. Зачем? Мне это ничего не даст, никакого удовольствия напоследок. Я не ищу выгоды, поскольку её нет, и в этой жизни уж никакой не будет. Просто хочу тебе помочь по-родственному. Моё время заканчивается, и жалеть мне не о чем, кроме как о тебе, непутёвом. Дай бог, чтоб тебе любовь такая выпала. Потому что по-всякому это важней всего на свете. Не удовольствие, а любовь. Я столько удовольствий имел года с двадцатого примерно до пятьдесят седьмого, а вспомнить за эти почти сорок лет нечего, кроме семьи моей тогдашней. О войне помню, жену с ребятишками помню, трудности помню, самогон однажды под одеялом с любовницей пили – помню! Ночь, самогон вонючий из горлышка в темноте, мужа её храп пьяный помню, а саму её – забыл. Рассказывал как-то одному пенсионеру, конечно без подробностей, не как тебе, – так он слюной весь истёк, хрыч старый. Всё переспрашивал: правда каждый день новая баба? Не мог поверить. Ни о чём больше не спрашивал, всё про девок просил рассказать. Самец, нечего больше сказать, не понял, что для меня женщина не удовольствие, а жизненно важное лекарство. Вот ты мужик достойный, наш. Я тебя сразу узнал. Родню – её без микроскопа видно. Потому тебя просто девки не интересуют, тебе любовь подавай. Ты знаешь, как быстро проходит физическое удовольствие, примерно как голод. Наелся – и сыт, и ничего тебе больше не надо. Никакими деликатесами не соблазнить. Но это как лекарство: пресно может быть или неприятно, а для здоровья нужно.

   Палыч встал со скамейки, огляделся вокруг, поднял глаза к небу, улыбнулся чуть пробивающемуся сквозь облака солнцу и сказал:
   – Ладно, ты переваривай пока всё, что я тебе наговорил. Ты поймёшь; быстрее поймёшь, чем я думаю, ты парень неглупый. Увидимся ещё.
   – Конечно, Палыч! Мне с тобой хорошо, ты у меня как проповедник, только специальный. Для неверующих. Сказочник Перро. Только можно без твоего колдовства обойдёмся? Я заметил, что незаметно на «ты» с тобой перешёл, по-родственному. Это ничего? Телефон свой скажи, пожалуйста, я запишу.
   – Телефон? Запиши, – он достал из кармана ветровки простейшую древнюю «Нокию», нажал кнопки, и у Кирилла знакомой мелодией запел в барсетке его смартфон. – Слишком поздно только не звони, мы с супругой люди пожилые. Да, кстати! Отца своего спроси, помнит ли он фамилию Зиневич – это бабки твоей фамилия девичья. Спроси, что он о матери своей помнит, что она ему про отца рассказывала, о предках. Что-то ведь должно было в её памяти остаться, хоть рано всей твоей родне помереть довелось. Моей, впрочем, тоже. Многие люди после себя, как трава, ничего не оставляют, но бабушка твоя хоть о чём-то сыну вскользь рассказывала, не могла же она рыбой молчать. С кем ещё тайной поделиться, как не с сыном. Так что пока, правнучатый мой племянничек, не хворай. И про женщину не забывай, ищи.
   – Подожди, Палыч, постой! Ещё один вопрос. Интересно, почему ты всё время говоришь о балканской женщине, и Витька, помнится, тоже говорил: балканская черноглазая девушка. Почему так важны именно Балканы? Получается, что мы должны иметь общих предков оттуда? Если мы с тобой родственники, тогда в нашей родне из тех краёв кто-то был? Кто, удалось что-то узнать? Мне это гораздо интересней.
   – Разговор это длинный. Догадок много, но некому подсказать, как оно есть на самом деле. Сможешь – разберись. Я только предполагаю, что это балканское наследие, я очень мало таких людей знал, как мы, однако все очень похожи на выходцев с юго-востока Европы: смуглые славяне, кудрявые и темноглазые – ты сам такой. Ещё я думал чисто логически: редкие мы, оттого вряд ли люди с такой удивительной особенностью могли появиться в разных частях света, значит, все мы откуда-то из одного места, почему бы не с Балкан? Это – не знание, это логика и предположение. Хотя друг твой, видишь, тоже так говорил, ещё одно совпадение. Один мой старый знакомый точно знал своих предков, сам вырос на побережье Адриатики… Хотя, знаешь… строго говоря, исходя из той же логики, больше Индия бы подошла: вся их древняя философия разными подозрительно похожими сведениями полна. Цыгане хорошо подходят: при их образе жизни легче всего скрывать, кто ты есть на самом деле. Какие в таборе документы? Женщин у цыганского барона в достатке, колдунья своя может быть рядом – живи хоть триста лет, никто, кроме своих, не узнает. Но может быть и по-другому: цыгане сами родом из Индии, их племена когда-то давным-давно переместились из тех краёв через средний и ближний Восток к Турции, Балканы там рядышком. Вероятно, особенные цыгане могли и дальше пойти, и в Европе имеются, и в Америке, просто нам ни о чём таком не известно. Как ты понимаешь, в газетах об этом не напишут. А что насчёт нашей родни, так разве знаем мы нашу родословную? Не принято это у босяков. Я и то смог лишь до деда добраться, и получилось – будто все простые крестьяне с западной Руси. Однако я только до середины девятнадцатого века докопался, а раньше что творилось? Что было до того и откуда кто взялся – мне неведомо. Сколько всяких войн в ту пору происходило, сколько людишек перемешивалось в этой человеческой каше, уж я по своему опыту могу себе представить – сам беженец во вторую мировую. Кто с войсками Суворова в Россию приехал, кого пленным привезли, а девушку красивую да черноокую могли за любовь её сладкую прихватить, вот оттуда наши предки пошли. Вот и все мои мысли на этот счёт. Можешь считать красивой сказкой, мне сказки нравятся, в отличие от тебя. К тому же как хорошо звучит: «балканская красавица»! У меня жена такая. Пора мне, моя красавица меня заждалась. До встречи.

   Кирилл вырос в маленьком лётном городке Энгельс на Волге, на другом берегу – Саратов. Конечно знал, что родители не местные. Правда, мать тоже с Волги, но севернее, из Ульяновской области, а отец всю жизнь считал, что он родом с Украины. Бабка привезла его в Саратов после войны, она чудом сама выжила в оккупации и чудом сохранила сына. В детстве отец хорошо понимал по-немецки, он и по-украински говорил лучше, чем бабка. Кира не стал откладывать, сразу вызвал родителей по Скайпу, расспросил отца. Разумеется, про белорусскую родню никаких подробностей отец не вспомнил.
   – Боялись, – сказал он. – Совсем о родне не вспоминали. Знаешь, какие времена были. Перед войной гэбня зверствовала, за колосок десять лет лагерей давали. Как ни больно говорить, а немцы не обижали. Я хоть и маленький был, однако помню. Потому что деревня наша стояла на равнине, некуда было партизанам спрятаться, не было рядом партизан. Больше двух лет тихо было и спокойно, глубокий тыл. Тот немецкий офицер, что у нас в доме жил, без меня обедать не садился, говорил: «Где мой Кайзер?».
   – Почему кайзер? – никогда раньше не слышал Кира таких подробностей.
   – Константин – великий римский император, немцы римлян уважали. Император по-немецки кайзер.
   – А бабушка тебе что-нибудь рассказывала? Фамилию её знаешь?
   – Да, мамину девичью фамилию знаю, выдавила из себя, на мои расспросы сказала. Только ничего мне это не дало, не там я искал. Мы из Житомира в Саратов приехали, в Житомире я пытался узнавать, найти каких-то родственников с фамилией Зиневич. Теперь понятно, почему не нашёл. На принудительные работы отца моего угнали, говоришь? Тогда всего на свете боялись, наверное потому мать молчала. Помню, в фазанке учился, когда письмо пришло из Белоруссии. Съездила тогда мать к родне, недели через две вернулась и больше никуда до самой смерти не сдвигалась. Про отца моего, твоего деда, никогда не вспоминала. Говорила: погиб. О родне белорусской тоже никаких подробностей не рассказывала, я только однажды брата видел двоюродного, проездом был у нас, но и он точно так же затерялся куда-то со временем. В каком году, говоришь, дед твой из ГУЛага вернулся, в 55-м? Похоже, по времени очень похоже, мне как раз шестнадцать лет исполнилось. Почему она не захотела нас друг другу показать? Это для меня большая загадка.
   – Сам говоришь – боялись. Вбили в людей страх и покорность. Так глубоко вбили, что не выковырять. Казалось бы, за двадцать лет в России должно было новое поколение вырасти, свободное – нет, не вышло. Иногда мне кажется, страх этот генетически передаётся, иначе не объяснить, почему наши люди такие червяки.
   – Двадцать лет мало, сынок. Сколько веков над россиянами измывались? Столетиями! Коммунисты и чекисты просто продолжили традицию. Кровавей, беспощадней и бессмысленней, чем раньше, однако ничего нового не изобрели.
   – Слушай, – слова отца навели Кирилла на неожиданную мысль. – Бабушка не говорила, сколько у нас в тех краях родственников? Упоминала, может? В Беларуси у твоего отца брат был. У бабушки – сестра и брат. Ещё их двоюродные и прочие.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Война! Твоего отца в Германию угнали. Мать с тобой на Украину отчего-то подалась к дальней родне или к хорошим знакомым – с чего вдруг? У вас среди белорусов полно родственников, пусть неблизких, было где остановиться.
   – Предположим. И что?
   – А вот что! Немцы три года там стояли, а людям надо как-то жить, скорее – выживать, детей кормить и самим кормиться. Кто-то из нашей родни явно немцам служил, по принуждению или за харчи, но советская власть не разбиралась – ей всё равно. Территорию оставили врагу, а ты или подыхай, или в партизаны иди. Никого не волнует твоя хата и детишек пять душ по лавкам. Должен сдохнуть по наказу славной родины. Уж молчу, что кто-то искренне мог помогать выявлять разных «комиссаров и уполномоченных» – я бы вполне такой поступок понял. Выдать тех, кто совсем недавно у тебя дом и скот отнимал, родных в тюрьмы сажал и к стенке ставил – я сам бы смог, какие высокие слова не говори про Родину и долг. Может оттого мать с тобой сбежала и все наши родственники затаились после возвращения советской власти, в молчанку с МГБ играли? Такое может быть?
   – Всё может быть. Теперь достоверно не узнаешь. Хотя… ты попробуй найти, это интересно. Хоть Ваня с Машей будут знать свою родословную.
   – Надо попробовать. Одно противно: чтобы узнать что-то, надо наследникам кровавой конторы кланяться – все архивы у них. До сих пор скрывают, гады, сколько людей ни за грош положили.

   Выходило так, что опросом родни ни близких, ни дальних родственников с Балкан не определялось. Зато Кира вспомнил про Витьку, который как-то упоминал, что его прадед болгарин, а ведь это как раз те края. Там все живут рядом и мало чем друг от друга отличаются. У него и фамилия вполне болгарская – Веселин, но Витёк шутливо объяснял её происхождение ошибкой паспортистки, сэкономившей чернила на диакритическом знаке при смене дедом паспорта: на две маленькие точки над второй буквой «е».
   – Она не хотела, чтобы мы были по фамилии весёлыми, – говорил он. – Приходится «по жизни» компенсировать.
   – Гребцом она захотела его сделать, – шутил Кира в ответ.
   – Ага. Рабом на галерах.
   Откуда он взял этого раба за пятнадцать лет до прихода «настоящего», оставалось только догадываться. Хотя, может, просто случайно совпало.

12

   Всё одно к одному: почти в эту же минуту позвонила Людмила, жена Виктора в ту давнюю пору. У меня, сказала она, есть одно старинное обязательство, давно надо было встретиться, чувствую за собой вину. Кирилл сразу согласился, хотя пора ехать на работу, оставалась куча незавершённых перед продажей павильонов дел. Хорошо – близко, хоть и не совсем по дороге.
   – Какая вина, Люся, о чём ты? – поздоровавшись и приобнявшись, Кира назвал её привычно, по-старому.
   Люда посмотрела на него пристально, будто изучая:
   – Много лет прошло. Ты тоже постарел. Все мы постарели. Только Витя навсегда остался молодым. Не очень-то у нас были отношения в последние месяцы, но знаешь, время из памяти всё плохое затёрло, осталось только хорошее. Молодость, студенчество, посиделки ваши с гитарами, концерты, даже Витины эксперименты с дрянью всякой, как он говорил – духовные практики – и то запомнились как что-то хорошее, хоть не всегда хорошо заканчивались.
   Она достала из сумочки тщательно завёрнутый в бумагу небольшой пакет и передала Кириллу.
   – Что это?
   – Это тетрадка со стихами, с последними его стихами. Я себе копию сделала. Извини, – виновато сказала она, – надо было тебе сразу отдать, но это почти единственное, что у меня от него осталось. Если бы вы продолжили играть – я бы ещё тогда отдала. А так подумала – зачем вам? Эти его последние слова, для меня были как разговор, как возможность с ним пообщаться. Хотя мне с самого начала стало понятно – не со мной у него этот разговор, но хотелось себя уговорить.
   – Тогда что изменилось? С чего вдруг передумала?
   – Помнишь, мы встретились случайно на строительном рынке прошлым летом? Через столько лет! Я тогда с дочкой была, помнишь? – повторила она. Помню-помню, покивал Кира. – Живём как будто в одном городе, за столько лет не пересекались никогда. Вот после той встречи накатило на меня что-то, вспомнила я наши старые времена, дружбу вашу с Витей, ваши песни, ёкнуло во мне что-то, резануло. Взяла тетрадку, перечитала. Дай, думаю, отдам, может хоть так память о Вите будет жива, в песнях?
   – Но мы не играем теперь. Вернее, с тех пор и не играем.
   – Я знаю, но всё же. Вдруг из всего этого хоть одна песня получится. Стихи хорошие, душевные, вот и будет память. В крайнем случае, отдай кому-то из знакомых музыкантов. Знаю, глупая идея, никому до Витиных стихов дела нет, но ты возьми. Мало ли. Вдруг? – повторила она, и в голосе её была надежда. – Я чувствую, что в них есть смысл, пускай это не песни, это просто наброски, многие даже незаконченные. Но что-то в них есть. Человека надо поставить на краешек, на грань, чтобы он написал что-то такое про себя и про мир. Всё это неспроста.
   – По-твоему, он был на грани? Я не замечал, мне казалось – наоборот, что он заново пытался начать жить.
   – Очень может быть. Но, по крайней мере, он чаще бывал к краешку ближе, чем все мы. Не знаю, отчего во мне это ощущение, но я так чувствовала. Хоть незадолго до конца он действительно сильно переменился.
   – Когда он кислоту всякую употреблял, действительно по краю ходил, я сам не раз говорил ему это. Но кончилось всё вообще по-другому, неожиданно, для всех неожиданно. Может, ему правда лучше было травку курить, живой бы остался? Так что я сам всё это теперь часто вспоминаю. Последние дни с ним, его исчезновение, а в особенности странное поведение перед этим. Ты тоже не знаешь, отчего он вдруг?
   – Бросил? Нет, он не говорил. Просто перестал пить – и всё.
   – Вот видишь, ничего мы не знаем. И нам сегодня нелегко судить, насколько он прав был или неправ. Вити давно нет, а мы по-прежнему ни черта ничего не поняли.
   – Вот ты попробуй, разберись. Может, тебе стихи помогут. Я не смогла. Ты знаешь, многие считали его стихи необычными, но эти, последние, сильно отличаются от того, что он для ваших песен писал. Они не гениальные – наоборот, очень простые и добрые, в них любовь слышно, она прямо чувствуется. Может, он влюбился перед своим концом? Хотя не похоже, я бы знала. Я же про всех его девок случайных и то почти всегда узнавала, иногда он сам мне рассказывал, когда мы ругались. Очень он был взрывной, ты знаешь, но я понимала, что за этими своими бурными эмоциями, даже взрывами он просто скрывал что-то другое, свои переживания.
   – Что ему скрывать? Мне всегда казалось – Витёк открыт, как нищий индус, всё в нём всегда на виду, даже слишком. Уж про девчонок случайных жене рассказывать – это как раз в его духе! Чего стоят одни его всегдашние попытки всех поголовно вразумить, рассказать что-то, поучить жизни! Я навсегда запомнил его слова, он нам повторял чуть не каждый день: «надо меняться, иначе ты просто бессмысленно тратишь время». Уж он-то менялся не то чтобы ежедневно – ежечасно. Разве что в последние дни замкнулся.
   – Он очень переживал, что у нас детей нет, он всё время думал, что виноват.
   – Разве? Я думал, что он не хочет детей. И с чего он на себя-то валил? Он ведь не мог знать тогда, что у тебя дети будут?
   – Мы проверялись, нам говорили, будто у обоих всё хорошо, но не получалось почему-то.
   – Ну, тогда это вполне в его духе, – согласился Кира. – Он мог вбить себе в голову что угодно.
   – Вот я подумала: люди стали очень злые в последние годы, значит, добрые слова должно услышать больше людей. Но читать стихи сейчас никто не станет, а если вдруг получится хорошая песня – услышат. Может, поймут, разберутся? – с надеждой спросила она, не ожидая от Кирилла ответа.
   – Не знаю, как можно помочь разобраться в чьей-то чужой жизни. Хочешь честно? Я в последние месяцы отчего-то чаще стал вспоминать ту нашу жизнь, наш с Витькой последний вечер на порогах. Может быть, это с моим самочувствием связано, с пониманием, что не навсегда всё вот это, – он развёл руками, как будто хотел обхватить всё окружающее. – Но я в этом не разобрался, и никто до конца не сможет разобраться, а ты говоришь…
   – Главное – ты помнишь. И не можешь забыть даже спустя много лет. Это для тебя важно, вот почему.
   – Конечно, важно. И ещё потому что жалко. Выпили мы тогда может быть лишку, но ведь не из-за этого всё случилось, я уверен! Мы вообще отдохнуть поехали, расслабиться. Договорились после концертов не пить, как это прежде обычно бывало, с поклонниками и типа поклонницами. Месяца три продержались. Всех тогда сильно удивило, что Витька оказался зачинщиком: дескать, пьянки мешают, надо больше работать, надо больше работать, как мантру твердил. Так это убедительно говорил, что мы поддержали, а прежде он ведь всегда сам был первый любитель бухнуть, сама прекрасно помнишь. Прямо во время выступления из горла по нескольку бутылок пива выпивал, говорил: жажду хорошо утоляет. Понимаю, на ударных стучать – работа непростая, физически тяжелее, чем на гитаре, но он же обычно после этого концертного пива ещё неизвестно сколько всего мог выпить, причём подряд и без разбору. И «колёса». И понюхать ещё чего-то или покурить. Для него, если помнишь, вообще не было никакой разницы: работа – не работа, концерт – не концерт, захотел – бухнул. А тут вдруг такая перемена! Я тогда этому лишь удивился, а задумался почему-то только сейчас. И так и сяк думал-думал – всё равно ничего не придумал. Так это на него было не похоже! Закрою глаза – его привычный облик вспоминаю: всего подряд накидавшегося, в позе лотоса с варганом. Сидит и дрынькает что-то заунывное, а потом стихи свои на клочке бумаги рисует, чаще всего что-то непонятное.
   – Он ко мне стал как-то в последние месяцы по-другому относиться, – качнула головой Люся. – Понимающе как-то, что ли. Между нами ничего как будто не изменилось, он просто спокойным стал, каким-то умиротворённым. Жалел меня как-то по-своему. Не очень-то он был способен на жалость, а тогда я почувствовала.
   – Для меня это тоже загадка. Вдобавок сделался сам в себе, почти замкнулся, молчал всё время. Это Витька-то! Этот джинн из бутылки, подвижный как ртуть, этот наш ураган-барабан!

   Кирилл простился с Люсей, вернулся к машине, сел за руль. Развернул пакет и открыл тетрадку наугад. Он сразу наткнулся среди множества зачёркнутых строк и бесформенных пятен, выведенных ручкой, на стих без названия и почти без помарок. С Витькой так чаще всего бывало, когда он творил: водил ручкой по бумаге, писал разные слова, причём почему-то на одном месте, буквы накладывались друг на друга, создавая кашу, месиво, муравейник из своих закорючек. Потом вдруг эти «раздумья руки» заканчивались, и он записывал практически готовые строки рядом, на чистом месте. Этого знакомого почерка Кирилл давно не видел – знаменитые Витькины каракули, напоминающие санскрит. Эту вязь далеко не каждый смог бы понять, однако Кира в давние времена прочёл таких немало.

   В часы уныния могло мне показаться
   Что не увидимся мы больше никогда,
   Но я придумал: буду вместе с солнцем
   Хоть каждый день смотреть тебе в глаза.

   У солнца я сосед, и мы друзья с ним.
   Собою мы друг друга дополняем:
   Звезда лучами света землю заливает,
   А я невидим. Она молчит, а я пою.

   Все лучшие слова, что не успел сказать я,
   Пусть громкой песней небосклон заполнят.
   Ты улыбнёшься, мой узнаешь голос
   И встретишь общий с солнцем наш восход.

   Ты не грусти. Ты на рассвете оглянись
   На неба краешек, что занимается зарёю,
   Там буду я, и каждый новый день
   Я новой встречи буду ждать с тобою.

   Кирилла пробило до слёз. В последнее время все и вся, будто сговорившись, напоминали ему о старом друге, о самом близком, навсегда оставшимся молодым друге, который в ту пору значил для него больше любого родственника. За прошедшие со дня его исчезновения девятнадцать лет Кира предпринял столько усилий, чтобы загнать воспоминания подальше, в самую дальнюю комнату своего мозга, закрыть и крепче запереть дверь, вырывал появлявшиеся первые ростки этих пробивавшихся, несмотря на все запоры, воспоминаний. Но корни их оставались там же, и теперь вновь бурно проросли, стоило лишь позволить чуть-чуть приоткрыться заколоченной двери.

   В детстве ему плакалось легко, повзрослев, он научился себя контролировать, и дал волю слезам только однажды, когда прощался с Таней. Сейчас он не стал сдерживать накопившиеся и нашедшие выхода эмоции последних дней, встреч и воспоминаний, глаза налились влагой, и на листы тетрадки с последними Витькиными стихами упало несколько тяжёлых, крупных солёных капель.

   Он сидел за рулём, не запуская двигателя, просто смотрел на размытую его слезами дорогу с суетливыми автомобилями, на спешащих куда-то будто под дождём людей, слышал монотонные городские шумы, временами нарушающиеся резкими гудками или звуком сирены, детским криком или давящим сверху гулом взлетевшего из Пулково самолёта. Он видел нагромождение одинаковых жилых высотных домов, застывших бетонных прямоугольников, обступивших приземистые кубы торгово-развлекательных центров, чья стеклянная грудь вразнобой утыкана аляповатым разноцветием разнокалиберных вывесок и баннеров. Всё вокруг опутано пучками проводов, небрежно протянутых, как казалось, безо всякой системы и без всякой надобности вдоль и поперёк улиц, между крышами домов и над тротуарами, по которым без муравьиной упорядоченности хаотично двигались загруженные своими проблемами люди.

   Он просидел так довольно долго. Хорошо, что детская способность плакать ушла в прошлое за компанию с ушедшими годами, иначе он намочил бы своими слезами бумажные листы стихов. Нескольких капель оказалось довольно, чтобы вымыть изнутри накопленный негатив, оставив нетронутым всё остальное. Мысли Кирилла текли плавно, от Витиных стихов к его улыбке, его светлым длинным спутанным волосам, он вспоминал его привычку курить сигарету в три-четыре длинные затяжки. Он никогда не забудет их совместные выпивки, он помнит не какое-то простое ординарное вино или дорогой коньяк, советское недоброженое пиво или невесть откуда взятую палёную водку, а разговоры, которыми весь этот алкоголь разбавлялся. Этих полуночных полупьяных разговоров ему тоже не хватало все девятнадцать лет.

   Почему-то именно сейчас вспомнилось, как Витёк рассказывал о попытке гэбэшников завербовать его, видимо, он показался им «лёгким материалом», этакий лохматый разгильдяй, быстро становящийся своим в любой компании, его никто бы не заподозрил в способности «стучать», а поэтому сведения, по меркам кэгэбистов, мог добыть полезные. Витя со смехом рассказывал, и Кира смеялся вместе с ним, потому что они оба искренне не понимали необходимости следить и слушать разговоры простых студентов, кроме нужды заработать себе отчётную «галочку», создать видимость активной работы, выслужиться, и в итоге уйти на «заслуженный отдых» с пенсией выше средней зарплаты по стране. Ещё Кирилл вспомнил, что так и не рассказал Виктору, что пару лет спустя его тоже вербовали, только уже вяло и лениво – на закате СССР все, даже страшные некогда кагэбэшники, работали спустя рукава.

   Он сам не знал, почему не стал ему об этом говорить, может, опасался подозрений, под которые мог попасть любой из их общих друзей. Недалёкий гэбэшник тогда строго спросил его:
   – Кирилл Константинович! Органам стало известно, что вы в кругу своих знакомых распространяете гнусные измышления, будто бы у КГБ всюду есть информаторы, по-вашему – стукачи. Откуда у вас такие сведения?
   – Простите, товарищ старший лейтенант. Вы сами-то поняли, что спросили?
   – Я вас спрашиваю…, – вновь начал он, но осёкся. Кира тогда не смог сдержаться, рассмеялся, несмотря на щекотливость ситуации. Но разве он виноват, что старлея не научили правильно ставить вопросы?

   В те времена, как рассказывал ему другой старый друг Вова, гебисты сами с отвращением занимались своими обязанностями, знакомый кагэбэшник приглашал Вовчика просто попьянствовать за государственный счёт в специальной квартире, предназначенной для встреч с «агентами». Никакие секреты в студенческих разговорах его не интересовали, за оплаченной секретным ведомством водкой они говорили на темы, сильно отвлечённые от поиска «мыслепреступников» страны Советов, – больше о радиотехнике, которой увлекались оба: профессиональный радист Вова и капитан-гэбист, радиолюбитель в душе. Фамилию этого капитана Кирилл знал, многими годами позже тот же Вовка показал ему на вывеску «КРИКУН» над одним из магазинов радиосвязи, где можно было купить радиостанцию на любой вкус и диапазон. «Это мой старый приятель – бывший чекист – забросил свои грёбаные секретные дела, торговлю открыл, фамилия у него вполне подходящая для радиосвязи, и бизнес неплохо попёр. В родную контору и ментам рации продавать гораздо полезней и выгодней занятие, чем водку пить по тайным хатам, и бумажки ненужные плодить. Имей в виду: если тебе понадобится радиосвязь, могу через него грандиозную скидку устроить».

   А тот, давнишний гэбист-старлей, после невразумительного начала беседы затеял разговор как бы по теме, но как будто ни о чём, и Кирилл сразу догадался: именно так вербуют, доверительными словами, стремлением показать, будто они близкие, «свои». Но он очень плохо относился к НКВД-шникам и любым наследникам этой конторы: волжский прадед сгинул в лагерях, простой крестьянин, всей виной которого было нежелание вести единственную свою корову в колхоз. Тогда он не знал о ещё одном родственнике, жизнь которого сгубили последовательно две людоедские системы двадцатого века: гитлеровский нацизм и сталинский коммунизм. Сегодня про родного деда со стороны отца ему рассказал Палыч.

   – Свобода – явление нашему человеку чуждое. Он не будет знать, что с ней делать и как её использовать на своё благо, – перейдя на «ты», успокаивающе вещал тогда кагэбэшник в цивильном костюме, принадлежность которого к офицерству содержалось лишь в предъявленном им удостоверении. – Как извлечь выгоду в колонне таких же, как он сам, это он худо-бедно знает. А неровен час, вдруг отпустили его на все четыре стороны, что тогда ему делать? Иди куда хочешь, делай что хочешь? А он не знает точно, чего хочет! Если даже знает – то боится своих желаний. Инициативу надо проявлять, думать надо, соображать! Зачем это ему? Проще, когда за тебя всё решат и подумают, а тебе только надо выполнить.
   – И зарплату получить.
   – Да. Получить за труд вознаграждение. И благодарность общества.
   – Самое главное – думать не надо. Зачем думать? – подыграл ему Кира. – Когда думаешь, мысли всякие неправильные в голову лезут. А если ещё уши и глаза есть – недостатки всякие попадаются, гнусности и мерзости. А если ещё уметь читать, совсем ужасно. Мало ли что писаки разные понапишут!
   – Правильно понимаешь, Кирилл. Зачем такому человеку свобода?
   – Свободным больше всего хочет быть человек образованный и эрудированный. А люмпену действительно никакая свобода не нужна, – Кире надоела игра в вербовку. – Помните, как наши крестьяне испугались отмены крепостного права? А с другой стороны океана в это самое время американские поселенцы воевали против рабства. Вот кто всего сам добился, потому всегда будет отстаивать свою свободу.
   – Да какая там у них свобода! Ты что, видел? Вражеские голоса слушаешь, так они всё врут. У них там безработица, кризис, инфляция вечная. Посмотри репортажи по телевизору: бездомные в коробках из-под телевизоров на улице спят!
   – Это правда. Коробок у них там больше, чем у нас телевизоров. И машин намного больше, и небоскрёбы они как-то умудрились со своими инфляциями и безработицей построить.
   – А Гагарин? Мы первые в космосе!
   – Великое достижение. Но они, сволочи, шесть раз на Луну слетали. Только я не спорю, вы не поймите неправильно. Социальное государство – это передовой путь, Швеция, например. Наверняка ещё где-нибудь есть – не знаю, нигде не бывал. Не пускают отчего-то.
   – М-да, Швеция. СССР ты не считаешь социальным государством, – неловкое молчание прервалось шуршанием бумаги. Капитан пошарил в папке с документами на своём столе, нашёл и продолжил вкрадчиво. – Кстати, Кирилл, у меня к тебе есть серьёзный разговор. Я тебя прекрасно понимаю, ты человек молодой, тебе хочется чего-то нового. «Мы ждём перемен» и всё такое прочее. Я тоже считаю, что в стране назрели реформы, но дружеский совет – ты не высовывайся пока, а то у тебя могут быть неприятности. Не наделай глупостей. Скоро придут другие времена, тогда всё станет по-другому. Вот, только подпиши документ о неразглашении.
   – Неразглашении чего?
   – Всего, о чём мы говорили. И в будущем будем говорить.
   – То есть мне нельзя будет разглашать, что я с офицером КГБ говорил о свободе?
   – Ничего ты не понял, – с сожалением отодвинул бумагу гэбист.
   – Не расстраивайтесь, всё я понял. И вы поняли, что я понял. Поняли, что я на друзей из близкого круга стучать не буду, и из дальнего – тоже. Тем более вам на данный момент это не требуется: кто-то ведь уже стучит. Заметьте: это – не вопрос. Так что оставим ваши игры до того времени, какое наступит. А там видно будет.
   Сейчас он вспомнил тот дурацкий разговор и ему опять стало смешно и грустно одновременно: нынешние сотрудники по сути той же самой конторы, прикинувшись обновлёнными и цивилизованными, радеющими за интересы России, опять втянули всю страну в авантюру, которая непонятно чем в итоге закончится. А ведь они сами вновь выйдут сухими из любой воды, – подумал Кира. Развалят страну, перебьют кучу невинного народа, но снова всплывут начальниками, советниками, представителями, дипломатами, руководителями чего угодно. Просто потому что непотопляемые они, как жук-водорез. По любому жидкому дерьму пробегут, как по суше…

13

   Он добрался до своего микрокабинета только к шести часам, попал в начинающуюся пробку. На работе всё бурлило, все напоследок работали отлично, пытаясь заработать себе «выходное пособие»: Кира махнул с барского плеча десять процентов вознаграждения с каждой продажи. Динара тоже порхала по салону, как мотылёк, вся в суете продаж, ничем не проявляла их особых отношений. Лишь пару часов спустя принесла на подпись накладную для оптового клиента и спросила как бы между делом: «Ты ко мне завтра приедешь?», – Кира улыбнулся ей и кивнул утвердительно. Он подписал и шлёпнул печать на бумагу, по которой Динара отгружала разного товара на сто сорок пять тысяч и сказал: «Объяви всем, что оптовые клиенты тоже учитываются в личный бонус. Это твой клиент или общий?». «Мой», – улыбнулась она неожиданно упавшим с неба дополнительным премиальным. «Молодец. Воюй дальше. Отмечайте только на накладных, чей клиент. Завтра во сколько? Утром?». «Какой ты нетерпеливый», – тихо сказала она, но тут же добавила. – «Приезжай когда захочешь, я теперь всегда дома одна». – «Тогда давай просто поедем вместе после девяти», – и Динара согласно закачала головой.

   Пока они закрыли и сдали под охрану павильон, пока заехали в магазин, пока доехали до бетонного леса многоэтажек на южной окраине Питера, где Динара снимала квартиру, близилось одиннадцать, так что правильно Кирилл предупредил по телефону сына: возвращаться домой посреди ночи не имело никакого смысла, он остался у неё.

   Утром Кира проснулся рано от забытого ощущения телесной лёгкости, что было удивительно: наступила суббота, его самый тяжёлый день последних нескольких месяцев. В приступе внезапно нахлынувших чувств он обнял и нежно поцеловал девушку, но она почти не двигалась: или ещё спала, или устала после смеси напряжённой работы и бурного, вполне удавшегося Кириллу секса (тут ему неожиданно пришла в голову фраза Бонда: «смешивать, но не взбалтывать», отчего-то стало смешно). Он не стал будить и мешать её отдыху. Оделся и тихо сказал вслух:

   – Ты хорошая девушка, Динара. Жаль, что я такой старый. Тебе надо мужа, а не любовника.
   Нацарапал на бумажке: «Звони, если придумаешь чего-нибудь. Пока», тихонько собрался и ушёл, защёлкнув дверь. Конструкция китайской жестяной двери позволила гостю покинуть квартиру и закрыть дверь на замок снаружи, не потревожив хозяйку.

   Раннее субботнее утро задалось: почти чистое от облачности небо серо-голубого цвета начинало подсвечивать поднимающееся над горизонтом солнце, и на востоке цвет неба бледнел от его яркости, выбеливаясь до полной прозрачности, а в окнах, обращённых на запад, отражалась яркая синева. По дорогам неспешно ехали поливальные машины, оставляя после себя мокрые полосы асфальта и радугу, осыпающуюся на мостовую мелкими капельками воды.

   В субботу петербуржцы долго спят по утрам, затем они не спеша завтракают и после завтрака ещё долго собираются куда-нибудь пойти или поехать. Поэтому субботнее утро лучше всего подходит для бытовых занятий и поездок – город и магазины практически пусты. Кира решил этим воспользоваться, заехал в гипермаркет и закупил продуктов. Когда он приехал домой, Ваня только встал, шумел водой в душе. Во вторник днём у него самолёт в Сочи, сын ждёт этого события с заметным нетерпением, осталось всего три дня.

   Кира подумал, насколько несправедливо устроены внутренние часы человека. То время, когда требовалось ждать, – к примеру, две недели до получения груза с новым товаром, или месяц до рождения дочки, или последние часы до прихода нового года – этого всего приходится дожидаться с нетерпением, напряжением; эти часы, дни и месяцы кажутся далёкими, как противоположный берег Балтики. А уже прошедшие месяцы и даже годы казались промелькнувшим мигом, незамеченным, не отмеченным, ничем не запомнившимся, и это так и есть, только фото в компьютере, в «контакте» и «фейсбуке» напоминают о безнадежно ушедшем времени. Отчего такая несправедливость?

   Он под аккомпанемент своих мыслей приготовил царский завтрак, омлет-фритатту по-итальянски: в ход пошла и свежая ветчина, и залежавшиеся в холодильнике сосиски, он обжарил всё с помидорами, добавил зелень, залил яйцом и сверху натёр сыру погуще. Ваня появился на кухне с влажными волосами, привлечённый вкусным запахом еды.

   – Привет, – поздоровался сын, с некоторой подозрительностью глядя на отца. – Чего это ты сегодня так рано?
   – Салют! – весело ответил Кира любимым приветствием друга Витьки. – Сегодня чувствую себя получше, видно поэтому не хочу валяться в постели. Садись завтракать.
   – Тебя там не оставили валяться? Там, где ты ночевал? – обжигаясь фритаттой, поинтересовался Ваня.
   – Не торопись, что ты набросился, как крокодил, пусть подостынет немного, – выстроил паузу из слов Кира, а потом ответил ему. – Там, где я ночевал, я сам не остался, потому что там мне нечего делать, а не только оттого, что не хотелось валяться. Ты чего напрягся? Давно один дома не оставался?
   – Мне-то что? Твоё дело. Даже хорошо, что домой не водишь.
   – Вань, она просто знакомая девушка. И больше ничего.
   – Девушка? Молодая, что ли?
   – Ну чего ты привязался? Просто хорошая знакомая. Молодая, если тебе так интересно. Хотя это с какой стороны посмотреть. Тебе она показалась бы старухой, по себе знаю. Когда я в институте учился, нам старшекурсницы казались жутко старыми, девушки всего-то года на три старше нас.
   – Ладно, мне всё равно. Хоть квартира у неё своя, и ладно, – пробурчал сын.
   – Вот и договорились. Витамины пей вместе со мной. Врачи говорят, в наше время все жители больших городов, особенно если они занимаются спортом, в особенности – прыжками в высоту, постоянно должны принимать витамины, не только зимой и весной. А если хотят научиться играть на гитаре, тогда тем более. Возьми с собой в Сочи упаковку. Только не забывай пить.
   – Ладно, – улыбнулся Ваня и обратил внимание, как отец с некоторым отвращением выпил женьшень. – А эта настойка у тебя от чего?
   – Точно от какой-нибудь гадости. Не может ведь она от чего-нибудь хорошего быть, правда? – подмигнул ему Кирилл.
   Весь день, не запланированный никакими делами, маячил впереди. На работу Кира ехать не собирался, наконец-то надоела ему работа. Смотреть телевизор он не любил. Провести день дома, сидя на диване с планшетом, или в бесцельных разговорах с тёщей и Машей – не хотелось. Подумал и решил позвонить Палычу.
   – Девушка тебе попалась с хорошей любовью, слышу. Поправил здоровье? – сразу заявил ему Михал Палыч.
   – Откуда ты всё знаешь дорогой дедушка, ума не приложу, – весело ответил Кира. – Меня бы научил сокровенному знанию, что ли. Например, откуда у тебя мой сотовый, его в медкарте нет, я вспомнил. Научи по-родственному. Или слабо?
   – Сокровенному тебя учить пока рано, не дорос. До конца не поверил. Завтра проснёшься с болезнью своей в голове, забудешь свои шутки-прибаутки. Снова подумаешь: брешет родственник.
   – Послушай, Палыч. Можно сегодня с тобой ещё поговорить?
   – О чём?
   – Обо всяком, не обязательно про эту шакти-силу, или женскую любовь, ты много всего такого наговорил, чего я недопонял или успел забыть. Мне больше про жизнь интересно, а ещё – откуда друг многое знал, чего знать не мог. Угадать ему было сложно. Вот об этом много вопросов.
   – Поговорить можно. Отчего не поговорить. Пока время у меня есть. Только торопиться теперь надо, боюсь, маловато осталось.
   – Как – маловато? Ты ведь у нас бессмертный почти, как я понял. Или сломался вечный механизм? Вечное тоже ломается? Или на меня намекаешь?
   – Всё смеёшься. Ладно, не обижаюсь я на тебя, молодого и глупого. Катюша, половинка моя, силу теряет. После всего, что я тебе, неразумному внуку, уже рассказал, что это означает?
   – Умирает? – расстроился за старика Кира. – Сочувствую.
   – До конца ты ещё не понял, – в его голосе проскользнуло разочарование. – О нас, о таких как мы, говорят: любили друг друга и умерли в один день. Она соберётся уходить – и мне пора настанет. Мы только вместе жить можем, потому и уйдём вместе. Двигатель у нас общий, и только для двоих вечный. Мы для этого с ней в Петербург приехали. Но тут я тебя почуял, помочь захотелось по-родственному. Повезло тебе, хотя сам ты этого ещё не понял.
   – Понял я, понял, – рассмеялся Кирилл. – Волшебства твоего не переварил, а вот то, что ты меня нашёл – я сейчас с огромной радостью понимаю. Потому что с тобой интересно. Давненько мне так интересно не было.

   Кирилл пригласил старика в небольшое уютное, давно облюбованное кафе недалеко от одного из своих павильонов, на Петроградке. Он тут частенько обедал. Еда почти домашняя, цены невысокие, обстановка тихая, можно посидеть-поговорить не спеша, никто не помешает. От предложения заехать за ним Палыч отказался, сказал: недалеко мне, сам доберусь.

   Палыч долго изучал меню, выбирал еду тщательно, заказывая, приставал к официантке с вопросами. Он и ел так же вдумчиво, медленно, с какой-то осторожностью. Казалось, что он не хочет причинить вреда еде в тарелке. Ложку он тоже как будто боялся обидеть, настолько аккуратно с ней обращался. И вилкой пользовался, как ложкой – осторожно, будто боялся укусить, слизывая с неё еду сбоку. Глядя на него, Кира не мог себе представить человека, о котором он сам рассказывал: ведь Палыч говорил о себе как об энергетическом вампире, питавшемся силами девушек и женщин. Эти два разных образа настолько не пересекались между собой, что Кирилл в очередной раз засомневался: старик хороший рассказчик, плюс к тому дальний родственник, но вот его вера в чудеса не привлекала, несмотря на собственную глубокую убеждённость.
   Сам Кира, хотя не очень давно и весьма плотно позавтракал, с удовольствием употреблял фирменную местную солянку, и ещё его поджидал жареный бок ягнёнка с печёной картошкой и артишоками. Хорошая еда как бы предполагала такую же «вкусную» беседу с интересным человеком, Палыч в их прошлые встречи намекнул на множество разных непонятных пока явлений и загадочных событий.

   – Расскажи мне, Палыч, откуда это? Избранность, про которую ты рассказываешь, если она есть. Предположим, я поверил, но откуда она взялась? Какая у тебя миссия?
   – Нет никакой избранности. Если бы мы были кем-то для чего-то избраны, мы бы не были простыми людьми. Не оставались такими всю свою жизнь и не уходили такими же дальше. Вот ты – средний, хоть далеко не глупый мужчина, но всё-таки не гений. Я – тем более, я простой рабочий, упорством пробившийся в маленькие начальники, к тому же мне повезло, время было особенное. Большевики. Война. Выкосило многих умников, вот я и пригодился. Жена моя обыкновенный библиотекарь. Других, что доводилось мне встречать, я тоже не назвал бы выдающимися, разве только одна парочка, про них после тебе расскажу. Я думаю: если избранный – значит для какой-то миссии, так? Но не вижу я в себе никакой избранности, никакой особой миссии, никакого специального предназначения. Потому называю нас не избранными, не посвящёнными, а просто особенными. Правда, про тебя не знаю, может и предначертано тебе что-то.
   – Только, чур, не Голгофа, – шутливо отмахнулся Кирилл. – Но тогда что это? Мутация?
   – Вероятнее всего. Возможно, мы наследники каких-то древних родов, обладавших особыми свойствами и способностями получать чужую энергию. Могло же так случиться, что этот особенный ген постепенно мутировал до нынешнего, того, который есть у нас с тобой, поэтому теперь энергию мы можем получить только от противоположного пола, причём только в любви. Я думал над этим, долго думал. Ответа нет, когда-нибудь наши потомки – должны же быть у нас любопытные потомки – дождутся прогресса науки и раскроют, откуда в нас взялось это чудо.
   – А что если это нечто космическое, неземное?
   – Вечно вас, молодёжь, тянет на каких-то инопланетян. Ради чего они вам сдались? Нет, я думаю, нет никаких инопланетян. Хотя, … если вдруг, …что это лично для тебя меняет?
   – Ну, мне это было бы важно. Для науки, возможно, тоже.
   – Ты говоришь сейчас как идиот. Много мне их попадалось за мою жизнь, с революции ещё. Теперь тоже множество таких откуда-то повылазило. Как будто знание о том, что ты потомок инопланетянина, враз может вылечить тебя от ущербности мозга! Займись собой сам, чего ты на чудесные инопланетные гены надеешься? К тому же неведомо, чудесные ли они на самом деле. И вообще: это не счёт в банке, с какой стати на него уповать, как на миллионное наследство? Ей-богу смешно. Я вот простой рабочий, а книг разных прочёл, в себе разбираясь, тонны. Философию и эзотерику, физику, химию и биологию, попытался всё понять. Эта особенность – не то же самое, как в лотерею выиграть; случайности тут никакой нету, кроме случайности получения странных генов и закономерного приобретения в прямой связи с этим неких особых свойств. Потому я говорю: особенные мы. Особенные! Ты не волшебник, не маг, не джинн Абдурахман ибн Хаттаб, ты простой человек, у которого в какой-то хромосоме затесался необычайный, содержащий в себе удивительные признаки особый ген. Всё!
   – Тогда я вообще мало что понимаю. Случайный наследственный признак, непонятно откуда, неизвестно, как мог появиться и для чего закрепиться. Рудимент, оставшийся от древних амазонок. Ладно, этого ты не знаешь. Тогда проще вопрос. Для тебя проще, потому что мне, куда взгляд не кинь – везде тёмный лес. Откуда друг мой Витя узнал кое-что из будущего, если узнал, а не угадал?
   – Конечно не угадал. Увидел, вспомнил, – уверенно заявил старик.
   – Что вспомнил? И где мог увидеть?
   – Вспомнил во время медитаций и занятий духовной практикой. Он этим увлекался, да ведь? Ничего ему угадывать не пришлось. Сосредоточился, вспомнил, что с ним было. Не всё-всё, как в одном глупом кино, но зато самое важное. Всё редко кому дано видеть. Вангу ты сам вчера упоминал, она как раз из таких, уникум. Ты говоришь, близки вы были с другом твоим, как братья. Именно близкие как раз первыми видятся и первыми помнятся.
   – Да чего ты темнишь, дед? Как можно вспомнить то, чего ещё не было? Он что, был ясновидящий? Я же тебе говорил про моё отношение к таким прогнозам.
   – Сам спросил: откуда друг твой знал? Если повезёт – ты не только друга своего особенного, как я, ты и жена моя, ещё других увидишь, и ещё много удивительного узнаешь. Я самоучка, потому у меня красиво и просто не получится тебе всё объяснить. То, что пространство и время искривлённые, хоть это тебе известно, учёный ты человек?

   Кирилл кивнул утвердительно, хотя не очень понимал, при чём тут искривление какого-то далёкого пространства – в нашем мире всё даже излишне прямолинейно.

   – Тогда ещё раз про твой вопрос. Особенный, если конечно он готов увидеть и хочет увидеть, может вперёд заглянуть, а хорошо подготовленный – довольно далеко. Даже простым, неподготовленным людям осколки достаются. У тебя наверняка случался эффект фантомной памяти, ещё его dИjЮ vu называют. Когда тебе казалось, будто что-то очень похожее уже однажды в твоей жизни было, прям-таки до мелочей совпадающее. Иногда ты угадывал, что дальше произойдёт: сын уронит кусок торта, раздастся звонок в дверь; в момент созерцания заката и полного душевного спокойствия приходила внезапная необъяснимая тревога, и ты знал заранее, что случится завтра, причём точно знал, хотя тебе никто не рассказывал и по радио не объявляли. Многие знакомы с дежавю, это кажется людям забавным, нелепым, случайным совпадением, чем угодно. Но никто не предполагает, что в этот момент они просто догнали собственную, настоящую жизнь. Это не воспоминания, это наступило их реальное будущее. Воспоминание об этом ты раньше получил, а событие только-только наступило.
   – Откуда получил? Кто мне его из будущего прислал, если меня там ещё не было?
   – На самом деле всё просто. Вселенная подвижна, случайно могут совпасть какие-то процессы, каждый из них ничтожен и нисколько не влияет на общее мироустройство, но конкретно для тебя суммирующий эффект всех этих мелких факторов приводит к перескоку квантов информации из одного витка кривой времени – в другой. Ты узнаёшь о будущем, но неподготовленный этой информацией воспользоваться не может до той самой поры, пока не наступит момент события. Люди не осознают, что это настоящие обрывки их реальности, что это не воспоминания о чём-то похожем. Они пытаются предположить, что подобное когда-то с ними происходило и просто-напросто забылось, а теперь вот отчего-то внезапно вспомнилось. И сильно ошибаются! Ровно наоборот ошибаются: на самом деле это не воспоминания из прошлого, это знания о будущем! Люди догоняют во времени тот момент своей жизни, когда это произойдёт.
   – Дежавю у меня бывало, у жены бывало, у многих бывает. Что это означает, даже с учётом искривления времени? Любой может «заглянуть за поворот»?
   – Информация случайно может достаться любому человеку. Это проявление принципа неопределённости. Но повторяю: намеренно её сможет увидеть только подготовленный; оценить и проанализировать сможет только подготовленный. Очистить сознание от шелухи, отрешиться от мира, для этого нужна медитация. Однако только такой гений, как Ванга, умела видеть далеко вперёд по спирали времени, на несколько витков и несколько поколений.
   – Хорошо, дежавю, фантомная память о будущем – это круто! Хотя по-прежнему непонятно. Но ты мне ещё сказал, будто друг мой ушёл. Ты на что намекал: он сам себя?
   – Что ты, боже упаси! Особенные не умирают в общепринятом смысле, мы или уходим, или возвращаемся. То есть для окружающих, конечно, мы умираем, потому что в этом месте времени нас больше не будет. Думаю, что с другом твоим я не ошибся. Он не ушёл, конечно – неопытный, молодой совсем, вряд ли готов был уйти. Он вернулся.
   – Вот тебе раз! Ещё понятней стало. Говори, пожалуйста, яснее.
   – Яснее сложно. Но если упростить – назад он вернулся, к своему началу. Он ведь не простой смертный был, а особенный. Что увидел он во время своих медитаций, какой картины будущего не выдержал – этого мне неизвестно. Видимо, что-то нехорошее про себя, и ещё про тебя, раз он тебя предостерёг, а сам решил попробовать исправить, причём сразу. Мог бы и потерпеть сколько-то, по-хорошему если. Мудрости набраться и знаний. С молодыми часто так бывает: торопятся куда-то, будто спешкой можно проблему разрешить. Не понимают, что гораздо правильнее не спеша во всём разбираться.
   – Стоп-стоп-стоп! – запротестовал Кира. – Не дури мне голову. Она у меня давно задуренная, говорил мой деда Коля. Ты мне тысячу и одну ночь рассказываешь, только в сказке намного понятней. Как можно исправить то, что уже произошло? Он что, бог?
   – Ладно. Попробую ещё раз почти сначала. Высшая мудрость особенного – понять конец своего витка, ты можешь для упрощения это понимать как невозможность дальнейшего развития, как окончание своего биологического существования. У множества людей закат разума наступает быстрее физического конца, тело продолжает существовать, есть, пить, говорить, делать вид мыслящего и разумного. У нас – наоборот. Особенный понимает, что начался закат тела, обычно чувствуют разделение тела и разума, я с недостатком энергии начинаю это чувствовать, моя Катя меня больше не подпитывает. Тело без разума – плохо, но разум без тела ещё хуже. Это тебе не «вечное сияние чистого разума», это катастрофа. Кванты твоего разума разлетятся по вселенной, рассеются космическим ветром – и всё, больше тебя не будет. Никакого. Потому особенный, почувствовав конец витка, уходит.
   – Memento mori? В море? – глупо пошутил Кира. Умные слова катастрофически кончались.
   – Уходит в ту точку времени, куда захочет уйти. Конечно, если он достаточно для этого мудр, об этом поговорим после. Так вот: если особенный накопит достаточно энергии, то разум его возвратится назад, в любую задуманную им точку его временной петли, туда, откуда он сможет лучше, глубже, правильнее развиваться. То есть продолжить с того момента, исправляя в основном свои собственные ошибки, лишь иногда, косвенно, – чужие. А если молод и энергию копить не научился – тогда возвращается. В самое своё начало возвращается. Он начнёт свою жизнь вновь, «с нуля», практически с самого начала.
   – …То есть как?… начать заново?
   – Да, заново начинают те особенные, кто мудрости не постиг, кто не готов к уходу в определённую точку. Когда энергии на возврат хватает, а мудрости недостаточно, то есть его шакти разбалансирована. Когда нет ничего – ничего не останется, если ты ещё не понял. Самые крохи. Лишь самое важное. Вот именно поэтому я считаю, что друг твой, скорей всего, не ушёл, а вернулся. Видеть далеко вперёд он научился – значит, знал, как правильно уйти. Но вряд ли он научился переходить, куда захочет – значит, его уделом было возвратиться туда, куда колесница доставит. А она доставляет в начало.
   – … Колесница?
   – Колесница – это не повозка, это я для себя придумал такое условное название. Это сила, что перемещает кванты с информацией нашего разума по спирали времени. Достаточно мудрости управлять этой силой – вернёшься куда захочешь. Мало – попадёшь туда, куда доставит, в самое начало своего существа.

   Палыч продолжал говорить, не обращая внимания на растерянность Кирилла. А у Киры все слова почему-то разом кончились. Он сидел над картошкой с ягнёнком, будто не понимая, как его едят, но на самом деле мысли витали далеко от всего этого: от этого ранее настолько обычного, почти родного места, мысли умчались куда-то от этого стола и от этой кафешки, вдаль от этого знакомого города и привычной ему планеты. Дед заметил его выпадение из реальности:
   – … Ну так что? Ты мясо будешь своё доедать, остыло совсем. Попросить подогреть, я сейчас официанта позову.
   – Нет-нет, спасибо, – слегка очнулся Кирилл. Услышанное хотелось расширить, повторить, чтобы лучше понять. Мыслей хватило только на лёгкий сарказм, их оказалось недостаточно даже для неверия. – Лихо ты завернул: то есть возможна вторая попытка?
   – Точно не знаю, – задумался Палыч, и Кириллу сразу стало немного легче: все услышанные сегодня чудеса мешали ему, не вписывались в привычную картину мира. Однако Палыч, подумав, завершил несколько неожиданно. – Скорей всего, и третья возможна, и четвёртая, и десятая – точно не знаю.
   – Откуда же ты это знаешь? – обалдело спросил Кира.
   – Встречал, – коротко ответил старик. – Наших встречал. Повезёт – и ты встретишь, интересные они люди, мне многое эти встречи дали. Тебе надо готовиться. У тебя точно должна быть вторая попытка. И третья, и даже десятая, быть может. Только придётся поработать. Многому научиться.
   – Ни фига себе, – ему хотелось ещё о чём-то спросить, о чём-то важном, но вместо этого он ляпнул очередную глупость. – Тогда выходит: все главные богачи – этакие перемещенцы по оси времени? Ты, как попадёшь в весну девяносто восьмого, накупи долларов подешевле, осенью страшно разбогатеешь.
   – Да уж, ничего другого от человека из торговли не услышишь. Зачем нужны деньги? Про себя вспомни. Жену с их помощью спасти – так ведь деньгами не спасёшь. Песни петь ты прекрасно мог без денег. Женщин любить можешь без денег. Еда вкусная и путешествия далёкие тебе молодости и здоровья не принесут. Половинку твою недостающую, колдунью твою деньги не интересуют, ей так же, как и тебе, любовь нужна. Только любовь. Да и никакое это не перемещение на машине времени – это перенос квантов информации по стволу времени, с одного витка на другой. Очень немногих квантов. Для полного переноса нужно слишком много энергии, не знаю даже, где столько можно взять.
   – Стоп-стоп-стоп! – поднял вверх руки и взмолился Кирилл, сейчас лучше ничего не придумалось. Мозгу требовалась разгрузка, пауза. – Подожди пока про кванты. Всё, хватит на сегодня. Загрузил ты мою коробочку с верхом. Мне сейчас очень важно осознать: друг мой с нами и лично со мной попрощался, потому что знал, что уходит? Или возвращается? Но не сказал, чтобы мы его не приняли за психа?
   – Конечно. Он как будто пропал. Сам обставил всё таким образом, будто исчез. Этот способ наши чаще всего используют, чтобы людей не напрягать. Мы с Катюшей тоже как-нибудь пропадём.
   – Всё! – остановил деда движением руки Кирилл, как будто физически оттолкнул новые сложные для себя знания. – Давай в другой раз продолжим, а? Мы ведь с тобой ещё встретимся? Расскажешь как-нибудь попроще и поподробнее? Мне надо всё надо «переварить», внутри себя покопаться. Вдруг я чего-нибудь важное вспомню из прошлой жизни?
   Кира вдруг подумал: ему было бы намного легче, если бы он верил в бога. В любого. Во всех божественных притчах практически обязательно присутствует реинкарнация и высшая сила. С такой «подготовкой» и верой в чудеса ему явно легче оказалось бы воспринять новое, до такой степени новое знание.

   – Конечно встретимся, и довольно скоро, – улыбнулся дед Палыч. – И в этой жизни, да теперь и в другой наверняка. А сегодня давай ещё об одном. Я хотел было «на потом» отложить, и так мы с тобой долгонько болтали, да думаю – ладно, короткий простой тест напоследок. Раззадорил ты меня рассказом про дефолт девяносто восьмого. Этому вопросу меня один человек научил очень давно, мне понравилось. Для общего понимания, кто ты такой есть на белом свете. Раньше, правда, были немного другие условия, теперь валюта иностранная в моде и цифры стали большие, но суть от этого не меняется. Итак, предположим, тебе дают ежедневно десять тысяч долларов.
   – Что взамен?
   – Ничего. Рассказываешь, куда тратишь.
   – Надо тратить?
   – Можно делать всё, что угодно. Хочешь – копи, хочешь – трать, хочешь – дари, хочешь – в дело вкладывай, и так далее. Просто мне рассказывай.
   – Это твоя очередная сказка? – задачка показалась намного легче, привычнее, и торговый мозг Киры вдруг очнулся. Теперь, после тяжеловатых для понимания новых знаний, хотелось расслабиться, шутить и веселиться. Хоть бы и задачки решать.
   – Нет, это типа как игра в «Монополию», – принял его тон старик. – Только игрок один – ты.
   – А в чём прикол?
   – Нет никакого прикола. Тьфу, что за слово такое придумали никчёмное, ничего не означает.
   – Или всё сразу, – засмеялся Кирилл. От простых и понятных слов ему стало намного легче.
   – Объясняю ещё раз. Тест – это для моего понимания. Вообще о существовании разных тестов знаешь? Только этот намного проще. Просто расскажешь, что ты предполагал бы сделать с деньгами, и всё. Дальше не твоя забота, дальше я сам разберусь.
   – Сколько дней рассказывать? Или можно сразу?
   – Пожалуйста. Хоть за сто лет. Только чтобы я понял, куда ты каждый день станешь полученные доллары девать.
   – Отлично. Записывай. Ежедневно мне на карточку сотню, остальное перечислять по списку. Списка у меня сейчас нет. Сегодня можно на адрес «Сахаровского центра», завтра Лёхе Навальному, ещё можно фонду «Династия», потом расскажу про остальных.
   – Отчего сотню себе?
   – Жить. Хотя знаешь, с сотней я, пожалуй, погорячился. Куда мне три тысячи баксов в месяц, только пузо наедать. У меня и своих денег скоро будет полно. Может полтинника за глаза хватит? Хотя, … Ване и Маше по пятьдесят – как раз сотня выйдет. С учётом моего неизвестного состояния здоровья. А мои личные сбережения тогда останутся на чёрный день. И что дальше? Какой у тебя интерес, Палыч? Наверное надо было оставить сколько-то для цыганки-колдуньи? На её поиск, обхаживание, то-сё. Так, что ли?
   – В общем, интереса к твоим валютным достижениям у меня больше никакого нет – отмахнулся Палыч. – С тобой всё ясно. Ты хоть и торгаш, но бессребреник ещё больший, чем я, даже на исследования не оставляешь, но это как раз истекает из твоего образа мыслей, тут всё логично: в исследованиях ты ничего не смыслишь. Деньги в любви ещё никому не помогли, самая бесполезная вещь для любви – деньги. Не помню, кто сказал: деньги нужны только затем, чтобы не замечать их отсутствия.
   – Стругацкие. Мысль для идеальных условий правильная. Но у нас Россия, дед. Сам знаешь, сегодня тихо, а завтра наступит лихо, из танков начнут стрелять. А то ещё хуже. Болезнь. Не дай бог – редкая. Лекарства мы сами делать не умеем, лечение дорогое. Не всем ведь может женщина помочь, вообще пока не знаю – помогает ли твоё особенное лекарство. Однако я рад, что мы встретились с тобой, любопытный ты человек. С тобой почти как с моим старым другом Витькой интересно разговаривать. Кстати, раз о деньгах разговор зашёл. Твоей супруге Катерине помощь не нужна материальная, на лекарства хотя бы? А то у меня скоро много денег лишних образуется, вкладывать пока некуда.
   – Нет, дорогой внучек, спасибо. Лекарства от исчерпания космической энергии человек ещё не придумал. Вообще человечеству неизвестно про эту силу, да и я не знаю, какое средство нужно для поддержки этой силы. Просто-напросто закрылся канал, и всё.
   – Какой канал? Энергетический?
   – Давай-ка мы с тобой это на другой раз оставим. Есть ещё время. Ты пока практикой займись. Cherchez la femme, правильно сказали французы, хоть и по другому поводу. Хотя… кто знает, где, какой и у кого случился повод…

14

   Динара позвонила в воскресенье с работы. Начала с рабочего вопроса, но Кира догадался, что это только повод. Он думал, что девушка спросит, когда они опять встретятся, но не угадал.
   – Ты хороший парень, Кирилл. Добрый и не жадный. С тобой спокойно. Только извини меня, мы больше не встретимся. Я Вадика простила, он мне обещал не пить. Я его всё-таки люблю, потому дала ему последний шанс, как ты мне когда-то. Ты скоро фирму продашь, и мы никогда не увидимся, может быть. Не обижайся, мне правда было с тобой хорошо.
   – Я понимаю. Тебе замуж надо, детей надо рожать, а из меня какой муж и отец, сам еле живой. Спасибо, что приголубила. Представить себе не можешь, как много ты для меня сделала, когда попросила поцеловать. Ты хорошая девочка, если нужна будет какая-то помощь, звони, не стесняйся. А Вадику своему спуску не давай, не такой он сильный, как ты. Придётся тебе его держать крепко.
   – С этим я справлюсь. Работу надо найти нам обоим, в ипотеку влезть, дальше разберёмся.
   – Да, ты разберёшься, я уверен, – тут ему внезапно захотелось проверить рассказы деда. – Скажи, а вчера как ты себя чувствовала?
   – У тебя тоже было? Непонятная слабость. Что за вирус такой? Я к вечеру только отлежалась, на ночь выпила аспирина, сегодня уже ничего, можно жить.
   – Да, прицепилась какая-то дрянь. Пройдёт. Выздоравливай. Пока, увидимся ещё, окончательно не прощаюсь.

   Вот тебе и раз! Всё сходилось. Пока не окончательно, но разорванные концы неожиданно связывались в одну целую нить. Так ведь и поверишь родственнику. Родственник он или нет, неважно, как раз это сложней всего проверить. Но вдруг проявилось второе неявное совпадение, подтверждение его словам. Из-за этого точно надо эксперимент дальше продолжить. Неужели Палыч прав?

   Только-только перевалило за полдень, а заняться снова оказалось нечем. Обязательно надо что-нибудь придумать, когда всё продам и избавлюсь от своего ежедневного добровольного рабства, не то помереть можно не от болезней, а от тоски. А если здоровье не поправится? – спросил он себя и сам себя одёрнул. Как оно может не поправиться, если любовь помогает? Но: какая же это любовь? Он не испытывал к Динаре никаких чувств, это был просто секс, немного симпатии, немного сочувствия, немного не знаю чего ещё – какой-то жалости, интереса, любопытства. Однако к чёрту! Это неважно, если девичья энергия поможет ему вылечиться от дурацкой болезни. Врождённой, как сказал Палыч, болезни. Наука о такой не знает, известны всего несколько человек в мире с похожей, и с его стороны будет глупо не проверить: есть у него эта болезнь или всё-таки у него что-то простое, человеческое. Обыкновенное орфанное генетическое заболевание. Например, редкая болезнь раннего старения организма, на весь мир двести человек болеет. Ё-моё! – воскликнул он про себя, – им просто такие, как Палыч, вовремя не попались, подсказать оказалось некому! А так – спасли бы их? Может – спасли. А может нет. Никто достоверно ничего не знает, сам Палыч не знает, одни догадки у него, – закончил он внутренний спор себя с собой.

   Сидеть дома было невыносимо, и Кира решил поехать на то место, где они расстались с Витей. Девятнадцать лет и почти два месяца назад. В конце концов, у человека нет могилы, а пороги – последнее место, где они общались. Погода подходящая, посидеть на том самом месте, вспомнить, поговорить (по своему обыкновению пообщаться за двоих, за себя и за ушедшего).

   Кириллу не хотелось связываться с машиной и дорогой, хотя путь не очень дальней, – не то самочувствие и настроение. До Финляндского вокзала на метро рукой подать, минут сорок пять до Лосево на электричке, от станции до места за полчаса-час пешочком можно добраться. Как говорит тот же Палыч: ходьба по солнышку полезна, плюс свежий загородный воздух. С собой решил ничего не брать, воду можно купить по дороге, еда ни к чему. В последний момент засунул в карман спички.

   На Вуоксе оказалось ветрено и оттого прохладнее, чем в городе. Места, знакомые по событиям девятнадцатилетней давности, казались и похожими, и непохожими: многое здесь переменилось. Зелени поубавилось, на берегах выросли какие-то строения, личные владения или частные турбазы, гостиницы или базы отдыха – теперь не поймёшь: кто-то строит лично для себя хоромы по три тысячи квадратных метров, кому-то хватает избушки с двумя-тремя комнатками. Как правило, в избушках владелец появляется чаще и людей с собой привозит больше, а дворцы стоят пустыми большую часть времени. «Ничего», – как-то говорила ему коммунистически воспитанная тёща, – «когда наши вернутся, под санатории пригодятся». «Ага», – вторил ей Кира, – «Если не дай бог вернутся ваши, то сойдёт под детские колонии для беспризорников».

   Он добрёл до того места, где они сидели в последний раз с Витькой. Камни, возле которых он говорил Кириллу о черноглазой красавице, так и лежали на берегу в том же беспорядочном нагромождении – ни вода, ни люди не изменили их положения. Вода так же шумела, протекая мимо, так же творила белые пенистые барашки, точно так же уносила их прочь, растворяя ниже по течению собственной свинцово-голубой безучастностью. Вода равнодушно пробегала тут тысячи лет, у неё не было никакого особого дела, задания, миссии, она просто текла, подчиняясь законам природы; текла откуда-то, где её накапливалось больше, чем могла удержать земля, она подчинялась закону тяготения и устремлялась сверху вниз. Ладога собирала в себя все эти ручьи и реки, делясь лишней водой с Невой, Нева трудилась одна за всех, унося излишки в море.

   Люди воспроизвели природную модель среди себя, вдруг подумалось Кириллу: океаны собирают всю воду мира, из океана питаются водой все и вся, этот природный круговорот воды возможно представить в виде достающихся всем поровну распределённых благ в виде влаги или дождика; затем мелкий торговец водой копит её в ручьи, оптовый – собирает в реки, озёра образуют капиталисты, а моря – олигархи. «В моей иерархии Байкал – крупнейший из олигархов, Гейтс, Слим и Ортега вместе», – улыбнулся он своим странным мыслям привыкшего всё считать предпринимателя. Только, как обычно, копия у человека вышла хуже оригинала. Природа ничего не делит, она просто раздаёт всем поровну, и нет в ней таких, кто смог бы захватить себе больше, чем ему нужно для жизни. Нет баобаба, в одиночку занявшего саванну, нет кита, единолично захватившего море, нет такого тигра, не пускающего никого в джунгли. Зато есть человек, не удовлетворённый собой, и для этого ему нужно иметь больше, намного больше, чем другим. Самое смешное, что сильнее всего выделиться и одновременно отгородиться требуется человеку, который сам, как правило, ничего не создаёт. Это не Эдисон или Уотсон, не Тойода и не Маск, не Толстой и не Джобс.

   Как можно изменить безумный человеческий мир? Спасение мира через любовь? Он это много раз слышал от верующих монахов и церковных проповедников. Ещё от Битлов слышал. И от друга Витьки. Но ничего не выйдет. Кому-то нужна любовь и мир, а кому-то – просто мир. Весь мир, им любви маловато, им всё подавай. Они со своей эрзац-любовью не представляют, как управиться. Они точно так же не знают, что делать с миром, но, как говорится, на всякий случай, «чтоб было». Чтобы было именно у них, им от этого почему-то становится легче.

   Кира посмотрел на воду, осмотрелся вокруг и поймал себя на том, что бессознательно ищет глазами следы присутствия здесь друга. Как будто он мог увидеть последний окурок его сигареты или варган, с которым Витёк почти не расставался, только в последний вечер не брал с собой. В тот последний вечер Кира видел у него индийскую трубку чёрного дерева, похожую на маленький сапожный молоточек, Витька использовал её не для табака, он заправлял её и дымил какими-то травами, не исключено, что своими шаманскими галлюциногенами. Медитировал, «открывал сознание». Увидел он что-то в будущем о себе и друзьях?

   Палыч утверждает, будто увидел нечто и испугался. Или не испугался? Как он сказал: не выдержал? Что Витёк мог не выдержать, неужели его, испытавшего на себе почти всё, могло сломить нечто, привидевшееся в этих сеансах медитации? Что это могло быть? У Кирилла не имелось никаких версий: те немногие доставшиеся им с другом годы совместной жизни – пять институтских и четыре после – не несли в себе никакой тайны и не могли дать ответа. Что-то в будущем? Но будущее нельзя просто так увидеть, его может разглядеть только мудрый, сказал Палыч. Вот как! Если он прав, этот сказочник, тогда получается, будто Витька у нас не просто особенный, он мудрый. Тогда, возможно, Витя увидел что-то о нас двоих, что-то наше общее, совместное? Что плохого он мог увидеть про нас там?

   Чёрт! Вот ведь лезет всякое в голову, причём без всяких медитаций, очищений, освобождений и посвящений! – с некоторой досадой подумал про себя Кирилл. – Наслушаешься проповедей, как убогая старушка. Хоть проповеди не классические церковные, но ведь всяких сайентологов исключать никак нельзя. Короче говоря, попал под влияние, зацепили. Плохо болеть, здоровым он в такое ни за что бы не вляпался. Единственное, что действительно хорошо, этакий побочный продукт всех интересных, но слишком околонаучных разговоров и намёков на чудо – возвращение подзабытого чувства жизни, ощущения женщины, каких-то обыкновенных удовольствий, казалось бы давно растворившихся в прошлом, – всего того, без чего нельзя считать жизнь полноценной.

   Он прошёл вглубь леса. Лес за эти годы сильно поредел, но здесь всё равно намного тише, ветра почти нет, только сосны качают верхушками. Нашёл место их костра, что оказалось немудрено: здесь и до них сиживали, и с тех пор часто бывали многие компании, кострище казалось свежим, вчерашним. Оставшиеся неиспользованными обломки веток валялись тут же, Кира сложил их «домиком» посреди старых углей и зажёг.

   Он прилёг рядом и глядел на разгоравшийся огонёк, пытаясь представить себе компанию из четырёх парней, сидевших и лежавших около костра: себя, Витю, Алекса и Серого, ту, давнюю компанию молодых людей, некогда составлявших музыкальную группу под странным именем «Папаша Дорсет». И ему казалось, будто он уже слышит смех и разговоры, чувствует запах шашлыка и сигаретный дым, обсуждает с ними что-то, споря и не соглашаясь, говорит о чём-то с Витькой. А Витька вдруг повторяет ему совершенно серьёзно: «Запомни, Кира. Нас всех может спасти только любовь. Тебе нужна настоящая цыганка. Помоги этой девушке, спаси её». Он хочет возмутиться, возразить, ответить ему, что это неправда, что этого не было, это из сна! Из его странного повторяющегося сна, но почему-то не может ничего сказать.

   …Он очнулся у потухшего костра, першило в горле. Тяжести в теле вновь прибавилось, сильнее обычного болела голова, но неизвестно, отчего: это может быть продолжением болезни, а может просто надышался угара. С усилием приподнялся, сел и посмотрел на небо. Солнце уже клонилось к закату, часа три провалялся вне времени и этого мира. Подошёл к воде, здесь дышалось легко, влажный воздух хоть на хлеб намазывай, таким он показался опьяняюще вкусным и плотным от влаги, как пудинг. Ветер на берегу стих. Глянул на время: уже седьмой час. Удивительно жарко для всегда пасмурных и прохладных прибалтийских мест. Очень хотелось пить.
   Кира побрёл на станцию, шёл долго, несколько раз присаживался прямо в траву отдохнуть. Станционный торговый киоск показался ему странным и непривычным, он как будто попал сюда из другого времени: здесь продавали вперемешку и воду, и газеты, и пиво, и сигареты. Народу рядом почти никого; несмотря на воскресный вечер, лишь пара похожих на сына Ваню подростков пили пиво неподалёку. Он поднял голову и прочёл название, кривовато выписанное на козырьке: «Хорошие новости». Да, подумал, написать «Плохие новости» и продавать водку – не отобьешься от клиентов. Газеты здесь продавались позавчерашние. На этом полустанке газет не читали. Здесь были нужней пиво и сигареты. Он купил бутылку минералки и отправился на платформу: скоро придёт электричка.

Часть вторая

   Вся наша жизнь – стихи.
   Кому – поэма, а кому
   Лишь капля строк.
   Иль горстка слов.
   А может – букв.
Алексей Дресвянников

1

   Безрассудное транжирство сил не прошло даром: в понедельник моторчик внутри него опять возобновил свою старую песню «вж-вжик» в такт сердцебиению. А к утру вторника его назойливые попытки уже напоминали старый двигатель, который никак не могут завести. Это были бесконечные серии пуска, когда стартер вхолостую крутится «вж-вж-вж-вж-вж-вжик», и так с небольшими перерывами. А мотор никак не может запуститься. Когда сядет аккумулятор – всё, конец. Кирилл это совершенно ясно себе представил, любой автомобилист бы на его месте догадался, для этого вовсе не нужно быть врачом.

   Он набрал Андрею не для того, чтобы пожаловаться или спросить, что делать, – просто для того, чтобы рассказать об этом и услышать успокаивающие слова. Всё же Андрей не просто врач, он врач давно знакомый, на него можно положиться как на товарища, почти друга. Андрей в очередной раз успокоил: «Ничего опасного, критического для здоровья нет, никакие анализы, исследования и осмотры ничего страшного в твоём организме не обнаружили. Тебе надо просто хорошо отдохнуть. И наблюдаться, разумеется. Приезжай». Кира мягко отказался: уже несколько недель он бесполезно тратил время и деньги на все эти обследования, а врачи, как выяснилось, до сих пор не разобрались, что за беда в него такая вселилась, и глаза их делались от этого неопределённо-туманными.

   Точно про всё знал только Палыч, но его объяснение происходящего внушали Кириллу сомнения, несмотря на некоторые подозрительные совпадения. Опять же: единственный случай облегчения, случившийся после бурной ночи с Динарой, никак нельзя принять за подтверждение его шаманской антинаучной теории. Как раз наоборот: необычайному подъёму душевных сил поспособствовал случившийся бурный эмоциональный всплеск. Закончился этот всплеск – и ответ организма на него тоже благополучно затих.

   Ваня уехал в спортивный лагерь, Кира, преодолевая своё бессилие, помог ему собраться и увёз в Пулково. Через три часа сын прислал эсэмэской привет из Сочи, и Кирилл ощутил, насколько он стал совсем один. Если раньше он бывал один очень часто, то теперь оказался в абсолютном одиночестве. Он подумал: как всё же отличаются женщины от мужчин! Женщина, освободившись от всего суетного и ежедневного, непременно занялась бы собой с удвоенной или утроенной силой. Мужчина с призрачным будущим, или такой, которого в будущем вообще ничего хорошего не ждёт, опускает поводья, даёт жизни плестись так, как она сама того захочет, и не способен предпринять ничего решительного. Совсем не какую-то глобальную перемену, не дорогу сменить, а хоть что-то малое: починить повозку, покормить скакуна, перековать его хотя б, или упряжь заменить. Женщина при отсутствии внимания со стороны может направить усилия внутрь, как бы откладывая «на будущее» представление себя окружающим. Мужчина в таких случаях замыкается и запихивает эмоции и проблемы куда подальше, «на потом». Как правило, это заканчивается выпивкой, дающей ощутить ложный прилив сил, помогающей забыть собственную ненужность, получая вместе с алкоголем иллюзию о прежнем сильном, ловком и нужном себе – для самого себя. Элементарный самообман.

   Об этом они с Таней как-то говорили, она довольно понятно объяснила, и Кира с ней согласился; он вообще-то соглашался с ней во многом, но в особенности в том, что касалось женщин. Хотя в молодости девушки к нему стремились, как пчёлки к душистому нектару, Кира их не очень-то хорошо понимал. Ему ту пору всё казалось намного проще. Вообще в молодости за любое дело берёшься, не задумываясь о сложностях, какие непременно встретятся по дороге к цели. Ты просто-напросто их не знаешь, да и не желаешь знать об этих сложностях. Потому многие глобальные дела часто начинались людьми молодыми.
   Когда-то давно Кира заметил, как Таня, начав выздоравливать после долгой противно-сопливой простуды, первым делом взялась за макияж, и посмеялся над этим:
   – Зачем тебе, если ты не собираешься выходить из дома? А я тебя всю неделю видел без боевой раскраски, ничего ты косметикой не докажешь, напрасны твои труды и старания, ты мне нравишься в любом виде. Зря только время и краску тратишь.
   – Вот в этом у нас с вами, мужиками, и состоит главная разница, – невозмутимо возразила она, продолжая наносить тени. – Женщина, когда выздоравливает, первым делом начинает уборку делать. В том числе самой себя.
   – Когда женщина делает уборку, это может означать всё что угодно, – не согласился с ней Кира. – Ну хотя бы порядка ей захотелось, или обстановку хочет изменить. Или гостей ждёт.
   – Нет, ты не прав. Когда женщина хочет сильно чего-то изменить, она причёску меняет, одежду, в экстремальных случаях – мужа. Если женщина делает уборку – значит болела и выздоровела. Или освободилась от больших дел, ну, это часто похоже на болезнь.
   – А мужчина, по-твоему, что делает, когда выздоравливает?
   – Выпьет! Вас, пока вы болеете, на выпивку не тянет.
   – Согласен, это похоже на правду. А если он не пьёт?
   – Тогда футбол будет смотреть.
   – Все больные телевизор смотрят. Ни на что другое сил нет. Вот я, когда болею, даже читать не могу.
   – Телек – это одно, а футбол и выпивка – совсем другое. Запомни: больной мужчина не интересуется алкоголем, женщинами и футболом.
   – Так-так-так! Значит, если я не пью, футболом не увлекаюсь, и с женщиной давно «не того» – я болен? Очень просто, всё прояснилось – я заболел. Лечи меня срочно!
   – Глупый! Если у тебя давно «не того» – значит, у тебя жена болела, понял?
   – А-а-а, вот оно что! Понятно-понятно, теперь понятно. Давай макияж делай быстрее.

   С памятной встречи с Серым Кирилл выпивать не мог, на это ему было жалко жизненных сил. Единственное по-настоящему важное дело, которое настоятельно требовало применения его усилий – завершение операции продажи павильонов. Хорошо, что в нынешних условиях неопределённости, ползучей российской интервенции в Украину, иностранных санкций и падающего рубля нашлись люди, готовые дать хорошую цену за его бизнес, почти десять миллионов.

   Разговор шёл о продаже бизнеса, однако никто, в том числе сам Кирилл, не обманывал себя: покупателю не была нужна его торговля, и даже сами павильоны, главная ценность – места, ими занимаемые. В своё время его знакомый юрист Антон настойчиво уговаривал оформить аренду городской земли, этих микроскопических кусков по тридцать квадратных метров, по самому длинному и запутанному варианту. Теперь именно эти двадцатипятилетние договоры с мэрией, к которым при всём желании властей невозможно было подкопаться, а вовсе не модульные стеклянно-пластиковые домики с вывеской «Персональная электроника», принесут Кириллу ощутимые деньги.

   Он нехотя поел, запил еду двумя чашками крепкого кофе, который ему пока ещё помогал взбодриться, и позвонил Антону. Когда они познакомились лет десять тому назад, его юрист был совсем мальчишкой, однако Кириллу он сразу понравился отсутствием стремления заработать на клиенте денег, невзирая на результат, – раньше Кире не везло и такие попадались постоянно. Наоборот, именно Антон порекомендовал изначально пойти по сложному варианту, и не попросил по окончании почти годовой процедуры никаких лишних, сверх предварительной договорённости, денег. Кирилл и дальше пользовался его услугами, отношения выработались доверительные, почти товарищеские. Может быть, они смогли бы подружиться, если бы не приличная разница в возрасте. Этой сделкой Антон за свой долгий непорочный труд будет справедливо вознаграждён хорошими комиссионными.

   Антон, разумеется, уже подготовил договор, скомплектовал все необходимые бумаги с ворохом копий, справок, распоряжений и постановлений, и, поскольку речь шла пока не о самой сделке, а о предварительном договоре, его обсуждении, сказал, что клиент очень просил приехать к нему часика в четыре прямо домой. Он живёт за городом, и встречаться в Питере ему почему-то неудобно, может быть просто некогда, зато он со всеми возможными и невозможными извинениями готов принять Кирилла Константиновича у себя в коттеджном посёлке где-то около Зеленогорска.
   – Туда ехать часа полтора, плюс-минус, если без пробок. За вами заехать часика через два? – спросил всегда предупредительный Антон.
   – Нет, я сам доберусь. Найду. Навигатор есть. Если потеряюсь, позвоню. Просто у меня есть встречное предложение: мне не хотелось бы присутствовать на процедуре от начала до конца, всё равно ничего в этом не понимаю, – отговорился он простым нежеланием участия во всех формальностях, хотя на самом деле он боялся, что может не хватить сил. Не хотелось выглядеть перед покупателем загнанной лошадью. – Вы будете обсуждать юридические тонкости, в этом я вам полностью доверяю. Так что подъеду вечером и подпишу всё что надо, уже готовое, хорошо?
   – Хорошо, Кирилл Константинович, печать не забудьте, пожалуйста. Я вам позвоню, если что-то изменится.

   Антон не позвонил, планы не поменялись, и Кира выехал вечером, незадолго до начала пробок, ехал спокойно, не торопясь, и всё равно прибыл немного рано, вскоре после семи, – юристы ещё что-то обсуждали. Хозяин, круглолицый располневший армянин лет пятидесяти с широкой улыбкой, лоснящимися щеками и глубоко прорвавшей оборону залысиной, всё время попытался Кирилла чем-нибудь угостить, но есть ничего не хотелось, от алкоголя удалось отказаться веской причиной «за рулём», а вот кофе у него оказался хорош. Кира с перерывами выпил несколько чашек, а под эспрессо по-итальянски, со стаканчиком холодной минеральной воды, радушный хозяин уговорил попробовать «совсем настоящий шароц, здесь вы такого не найдёте, это мне тётя прислала». Шароц оказался знакомой грузинской чурчхелой, только по-армянски, и кофе с вкусным десертом вприкуску ещё немного поддержал его.

   В итоге юристам удалось всё согласовать только после девяти, Кирилл ужасно устал и чувствовал полную внутреннюю опустошённость, его даже не грела мысль о возможном скором освобождении от собственного бизнес-рабства с получением солидной суммы в качестве вознаграждения за многолетний труд. Подписав все бумаги, он опять отказался от помощи Антона «поехать тандемом», постарался побыстрее откланяться и двинулся домой с единственным желанием упасть на кровать и не вставать с неё до понедельника.
   Он долго выбирался из посёлка, поехал из Зеленогорска через Репино, там не разобрался, разогнался лишнего и прозевал поворот на ЗСД, повернув на съезд к Сестрорецку. Надо бы разворачиваться и ехать обратно – по скоростной платной дороге можно выиграть минут пятнадцать – но это простое действие показалось ему таким же немыслимым, как доказательство бесконечности вселенной, поэтому он продолжил ехать в направлении Приморского проспекта вдоль монотонно тянущейся лесополосы, отделяющей шоссе от побережья.

   Время тянулось к одиннадцати, летнее солнце заходило, наступали сумерки. Пешеходов не было видно, да и вряд ли найдётся какой-то желающий прогуляться в это время вдоль трассы пешком: обочина – не лучшее место для прогулок, к тому же свежесть воздуха рядом с шоссе весьма сомнительна. Дорога, напротив, несмотря на позднее время, совсем не была пустынна, навстречу один за другим проносились автомобили, путая последние мысли светом своих фар.

   Раздражающе загорелась лампочка топлива. Доехать до дома бензина хватит, ещё и останется, но в наступающих сумерках эта жёлтое пятно на табло подействовало на него, как сигнал светофора. Кирилл заметил впереди Лукойловскую заправку и завернул к ней. Ждать, пока нальётся полный бак, тоже не было сил, он налил на пятьсот рублей, расплатился, медленно выехал назад на Приморское шоссе, и тут заметил невдалеке, на обочине, одинокий силуэт маленькой девушки или женщины в сером плаще.

   Она стояла не на остановке рядом с заправочным комплексом, а чуть дальше, как-то в стороне от неё, и даже издалека казалось какой-то растерянной. Кирилл начал было набирать скорость, хотел проехать мимо, однако внутренний голос с интонацией Палыча сказал ему строго: «шерше ля фамм», – и он не смог его перебороть. Уже притормаживая, заметил, что девушка очень неуверенно стоит на своих красных туфлях с высоченными каблуками. Остановившись рядом, он опустил стекло пассажирской двери, хотел спросить: «потерялись?», но фраза сама сорвалась с языка.

   – Бедная девушка, как вы ходите на таких каблуках?
   – Я не хожу, я стою, – с вызовом ответила незнакомка. Стояла она нетвёрдо, но ответила более чем уверенно.
   – Зачем себя так мучать, если на них даже ходить невозможно? Может, ехать легче? Подвезти?
   – Я никогда не сажусь в машины к незнакомцам, – гордо отказалась она.
   – Согласен с вами, на шоссе вам в одиночестве намного спокойней. Все насильники и убийцы давно спят. Или мимо проезжают. В крайнем случае убежите от них в своих спортивных туфельках. Тогда я поехал? – Девушка наклонилась к открытому окну и пристально вгляделась в Кирилла. Кира увидел узкое лицо, обрамлённое бронзово-рыжими волосами, в её голубых глазах не было ничего необычного, в этих далёких, взволнованных и беспокойных глазах, одна лишь беззащитность, и тогда он просто ещё раз переспросил. – Так подвезти? Куда вам?
   – А вам?
   – Мне – домой.
   – Дом в Питере?
   – Да, на Васильевском.
   – Раз такое совпадение, давайте, – после недолгого раздумья неожиданно согласилась она, открыла дверь и забралась на пассажирское сиденье радом. Пока она устраивалась, Кира почувствовал сложный аромат из смеси очень хороших духов и дорогого алкоголя.
   – Немного поздновато выбрались прогуляться? – сыронизировал он, выруливая назад на асфальт.
   – Нет. Просто ждала такси.
   – Оказывается, я украл работу у таксиста?
   – Ничего. Пусть вовремя приезжают.
   – Заблудился что ли?
   – Всё равно. Теперь уже всё равно. Слишком поздно, – вдруг сказала она с непонятной грустинкой в голосе. Тембр голоса у неё какой-то мягкий и приятный, отметил про себя Кира.
   – Да, – согласился он. – Уже двенадцатый час. Где в такой глуши устраивают вечеринки, а потом бросают девушек на произвол судьбы? Позвоните, предупредите такси, чтобы не искали. И родным, чтоб не беспокоились. Хотите, скажу номер моей машины? – девушка неопределённо покачала головой, но покорно извлекла золотистый айфон из сумочки, набитой, как положено у женщин, под завязку. «Алло? Это я. Не надо машины. Отбой». И – тоже очень лаконично: «Да, мама, хорошо… Что-что Паша? … Понятно… Я уже еду. Да, в Питер. … Да, договорились. Ну чего поздно – так получилось. Нет. Не-ет, говорю же! Не по телефону. Всё, пока».
   – Вам тоже на Васильевский? – решил уточнить маршрут Кирилл.
   – Да. Можете остановить машину? Ненадолго.
   – Зачем? Вам надо выйти?
   – Да. Мне надо, – неопределённо ответила она.

   Он вновь остановился на обочине, ожидая, что девушке понадобилось куда-то на природу по естественным надобностям, и успел подумать: «как она на этаких каблучищах пойдёт в лес?» Но девушка и не собиралась выходить, вместо этого повернулась к нему и принялась пристально разглядывать его в упор, будто изучая. Немигающий взгляд её голубых глаз захватил Кирилла, он оцепенел, как кролик перед удавом, ему сделалось не по себе; внутри откуда-то из глубины всплыл горячий уголёк, обжёг грудь и начал двигаться выше, к внезапно пересохшему горлу; ему вдруг стало трудно дышать.

   Чтобы как-то скрыть свою неловкость, он только-только приоткрыл рот, глотнул воздуха и хотел спросить у девушки её имя, как она вдруг резко привстала, потянулась к нему и поцеловала прямо в его приоткрытые губы, поцеловала коротко, но ощутимо: поцелуй оставил у него на губах привкус коньяка и лёгкий, очень фруктовый аромат парфюма.

   «Кензо», – почему-то подумалось ему, – похоже на запах «Кензо», откуда из глубины всплыло это название? Он никогда не был знатоком парфюмерии и никогда не дарил её жене, даже крем или шампунь не покупал – боялся ошибиться. Таня всегда покупала себе косметику сама. Почему сейчас вдруг всплыла эта марка, а не какой-нибудь «Ланком» или «Шанель», он объяснить никогда бы не смог.

   – Впервые за всю неделю так повезло. Попался заботливый вежливый мужчина, не отказавший девушке в необходимом. Мне сразу стало намного легче, – она, как ни в чём ни бывало, устроилась обратно на сиденье. Обалдевший Кира какое-то время не мог сообразить, что делать, но она подсказала. – Поехали. Или понравилось? Ещё поцеловать? Я могу. Только надо учитывать последствия.
   Кирилл отрицательно мотнул головой. Поцелуй оказался каким-то необычным по ощущениям, он недавно целовал Динару, и с ней было совсем не так, но объяснить себе, чем именно, не получалось. Совсем другой поцелуй. У Динары в поцелуе свежий ветер и запах травы, а у девушки-пассажирки – как глоток крепкого кофе с коньяком. Впрочем, запаха коньяка и в воздухе салона ощущалось предостаточно.

   Всю дорогу молчали. Девушка – неизвестно отчего, а Кирилл оказался ошеломлён, он лишь пытался сконцентрироваться на шоссе, чтоб не свалиться ненароком в кювет: усталость его не оставила, а эмоции добавились. Стоит лишь на секунду отвлечься – и легко можно прилететь кому-нибудь «в лоб» или улететь под откос. Лишь однажды их молчание прервалось звонком её телефона, она долго слушала позвонившего, затем коротко что-то ответила по-английски, что-то нейтральное, насколько Кира понимал язык, что-то вроде «не стоит вашего беспокойства», и попрощалась.

   Совсем стемнело, когда они так же молча въехали в город, освещённый дорожными фонарями и огнями рекламы. Его машина неслась по Каменноостровскому проспекту мимо горящих «зелёным» или мигающих «жёлтым» светофоров, здесь Кира наконец решился спросить: «Куда едем?», – вопрос имел смысл, чтобы заранее сообразить, как проложить маршрут, в какую сторону и где следует сворачивать.

   – Так на Васильевский же? – мило улыбнувшись, ответила она.
   – А куда на Васильевском?
   – Где ты живёшь? Туда и едем. У тебя ведь жены нет?
   – Нет.
   – Я правильно угадала! Правда нет?
   – Правда. Совсем никого.
   – Сегодня удивительный день! Вот повезло! У вежливого и доброго мужчины никого нет! Тогда это буду я, поехали быстрей, – она даже не попыталась спросить, согласен ли он, она предполагала его заведомое согласие «по умолчанию».

   Он с трудом нашёл место и припарковался довольно далеко от своего парадного, помог ей выбраться из машины, крепко придерживая за талию – сама она шла плохо, непонятно в чём тут дело: в её опьянении или неудобных шпильках. Она страстно поцеловала Кирилла ещё раз в лифте, и с некоторым сожалением оторвалась, когда двери растворились на двенадцатом этаже. Зато в квартире повела себя, как дома, моментально вычислила, где ванная и отправилась туда прямо в плаще, на ходу в коридоре лишь сбросив свои красные туфли на ужасных каблуках.

   Дезориентированный Кира понимал, к чему ведёт такое развитие событий, однако не представлял, что именно ему следует делать дальше, он заранее отдал всю полноту инициативы неизвестной. Поэтому достал бутылку вина, давным-давно затесавшегося невесть откуда в его непьющем мире, переставил с подоконника на стол вазу с фруктами и включил кофе-машину – с его пересохшим горлом не справлялась простая вода. Он успел налить себе кофе, но выпить не успел: он едва сделал один глоток, когда девушка вышла из ванной и, шлёпая босыми ногами, прошла к нему на кухню. На ней было только тёмно-красное шёлковое очень короткое платье, рукава и плечи которого сделаны из какого-то полупрозрачного материала, как тюль.

   Не вдаваясь в лишние разговоры и расспросы, она просто подошла вплотную к Кириллу, без своих туфель она стала сильно ниже его. Обхватив Киру за талию, запрокинула голову и впилась в его губы своими. На этот раз поцелуй оказался намного длиннее, чем в машине и лифте. За ним последовали ещё и ещё, после каждого он ощущал прилив сил, не просто прилив мужских сил, а такой, как будто его накачивали энергией, как сдутую шину – компрессором. Он уже не ощущал времени, не понимал, сколько его прошло с начала, с этого необычного любовного начала, от только чувствовал под своими руками упругое девичье тело, он успел понять, что под платьем нет никакого белья, он гладил рукой по её шёлковым, таким же мягким, как платье, волосам, но не предпринимал ничего, кроме ответов на её поцелуи, пока наконец она сама не спросила, с натугой от него оторвавшись: «Может быть, нам станет гораздо легче целоваться где-то в твоей комнате?»

   Когда они оба выдохлись, Кира мельком глянул на часы и не понял цифр: часы показывали пять-тридцать. Он попытался представить себе, что эти цифры означают – полшестого утра или какую-то ошибку, но окончательно ни к какому решению не пришёл: оба варианта представлялись нереальными. До этого он помнил только дорогу около Сестрорецка, заправку, рядом девушку в плаще и красных туфлях на обочине, и светлячки цифр на панели приборов -11:11PM. Шесть часов провала после этих единичек – это слишком, во внезапный отказ часов, которые сейчас показывали 5:31АМ, тоже не верилось. Тогда – что это?

   – Тебя как зовут, нежный зверь? – спросила девушка мягким голоском, в котором, как прежде, слышалось что-то очаровывающе-непонятное.
   – Кирилл, – ответил он. – А тебя?
   – Ольга.
   – Класс. Мне на Оль всегда везло, – машинально процитировал он слова из песни Чижа, и сам тут же смутился. – Ты только не подумай ничего, это из песни.
   – Сколько времени? – спросила она. Или слышала Чижа, или судьба всех остальных Оль её нисколько не взволновала.
   – Не знаю. Часы показывают 5:32. Но не похоже на правду.
   – Почему не похоже?
   – Когда мы приехали, было около двенадцати. Я никогда в жизни не занимался сексом пять часов подряд.
   – Я тоже. Не знаю, что со мной случилось, но это было потрясающе. Тебе не понравилось?
   – Ты мне понравилась даже без этого удивительного марафона.
   Ольга потянулась к нему, легко чмокнула в щёку, и вдруг резко встала. Она не нашла, где включить свет и стала шарить в полумраке наощупь, искать что-то на полу, нашла и сразу принялась натягивать это на себя. То оказалось её красное платье.

   – Куда ты заторопилась, Оля? До утра осталось поспать всего пару часов.
   – Извини, мне надо.
   – Постой, ты чего? Давай хоть кофе попьём? Что за спешка? – Кира вскочил тоже и, как был, голый побежал на кухню включать машину.
   – Не надо, Кирилл, спасибо. Я поеду, мне правда надо, – девушка вышла на кухню уже полностью одетой, и выбирала что-то в своём телефоне. Выглядела она удивительно свежо для бессонной ночи. Нашла, нажала. – Будьте добры машину. Да, сейчас, текущее время. Какой у тебя адрес, Кирилл? Поеду в гостиницу «Азимут». Да, на Фонтанке. Спасибо.
   – Подожди, Оля. Ты меня хочешь бросить после всего? Давай я тебя отвезу.
   – Не надо, мне так удобнее.
   – Может, тогда хоть телефон свой дашь?
   – Дурачок! Конечно дам. Называй свой, я наберу, – он продиктовал, его смартфон тут же зазвонил где-то далеко. Она улыбнулась. – Вот они и познакомились. Только ты эсэмэски пиши, мне сегодня будет неудобно разговаривать, я работаю.

   Только сейчас Кирилл понял, что такого очаровывающего было в Олином голосе: она почти неуловимо картавила, и это очень смягчённое «Р» придавало её речи специфический шарм, как акцент издалека приехавшей соотечественницы, всю жизнь прожившей за границей.

   – А когда …? – начал он.
   – Сегодня, – не дала ему закончить вопрос девушка. – Конечно, сегодня увидимся, если ты не занят. Вечером заедешь за мной?
   Она кратко чмокнула его в губы, тихо сказала по-немецки Iсh liebe dich, уверенно цокая, вышла в коридор, он проследил, как она села в лифт, прикрыл входную дверь квартиры и только теперь заметил, что так и не успел одеться. Он провожал полностью экипированную Ольгу, успевшую надеть свой серый плащ и красные туфли на жутких каблуках, абсолютно голым! Это настолько развеселило его, что он засмеялся громко, не обращая внимание на очень раннее время, с удивлением чувствуя, что ничего у него не болит, и противный ежедневный моторчик не делает своё обычное «вж-вжи-вжик»; чувствовал, что совершенно не хочет спать, несмотря на сумасшедшую ночь, что испытывает какой-то необыкновенный прилив сил и ощущает странную нежность.

   И тогда он громко, вслух произнёс: О-ля. Звук её имени очаровывал, и Кирилл повторил его несколько раз, меняя тон, как бы подбирая подходящий к облику нежной решительной девушки. Не останавливаясь, Кира пошёл в ванную и там, полощась под струями прохладной воды, напевал себе под нос: «О-ля, их либе, О-ля-ля». Сквозь эту глупую песенку почти без слов прорывался Михал Палыч и Витя с их странными советами, но песенка всё заглушала, потому что пелась не словами и не голосом, а откуда-то из глубины, из души. Вытираясь после душа, он сказал громко сразу всем, ни к кому конкретно не обращаясь – сегодня утром ему не хотелось молчать, хотелось говорить громко: «К чёрту ваших черноглазых цыганок, братцы. Мне понравилась бронзововолосая голубоглазка Оля. Вот так. И не спорьте со мной, это бесполезно».

2

   Кирилл с трудом дождался времени, показавшегося ему приличным: одиннадцати часов, и набрал смс-ку: «Оленёнок, доброе утро! Звони, как освободишься», получил в ответ лаконичное «ОК», собрался и привычно поехал на работу, куда совсем не собирался ещё вчера вечером, а сегодня вдруг обнаружил в себе это рабочее рвение. Он остановился перед входом и с лёгким сожалением оглядел то, во что было вложено больше пятнадцати лет его жизни. На всех стёклах изнутри висели свежие огромные плакаты «Окончательная распродажа – 50%», «К любому аксессуару второй на ваш выбор – в подарок», «Аккумуляторы за треть цены». Со вчерашнего вечера для всего этого начался обратный отсчёт, пути назад нет. Кончается старое, начнётся что-то новое. Примерно так же было девятнадцать лет назад, наступил конец «Дорсета», и сейчас конец «персональной электроники» обязательно превратится в какое-то неизвестное начало. Интересно, что это будет, – подумал он.

   Кирилл вошёл, поздоровался со своими и прошёл к себе в закуток. Хорошо, что Динара сегодня выходная, не придётся отвлекаться. Дела, как всегда, нашлись. Их только придумай, и они тебя не отпустят. Вчера он решил, что надо определиться с прощальными подарками сотрудникам; всем, в особенности старожилам, хотелось подарить что-нибудь особенное на память, не дешёвку и не деньги, чтобы задержалось в памяти подольше. Ещё надо принять решение, что из остатков товара взять себе для разных подарков, как говорится, «на всякий случай», какой товар отобрать и предложить для реализации знакомым и приятелям, а всё остальное продать просто кучей, как сэконд-хэнд.

   Он увлёкся раскладыванием на компьютере товаров в разные виртуальные кучки, никакая усталость или болезнь ему сегодня не мешали. Захотелось позвонить Палычу и спросить: голубоглазая девушка, ни капли не похожая ни на колдунью, ни на балканскую цыганку, тоже может дать ему больше сил, чем любые лекарства? И ещё: не опасно ему быть с такой хрупкой девушкой? Ему, носителю генома скрытой и страшной любовной силы? – он засмеялся тихонько над такой ерундой. Хотелось смеяться во весь голос, но за тоненькой перегородкой продолжался рабочий день: говорили покупатели, суетились продавцы.

   Потом мысли уступали место совсем другим размышлениям, и он начал задумываться о ночном происшествии и худенькой страстной девушке с большими голубыми глазами. То были сладкие воспоминания, но примешивалось что-то необъяснимое, какая-то тайна, и Кира начинал раскладывать мысли почти так же, как раскладывал по группам товар: кто эта девушка Оля, откуда она и кем может быть? Появилась тяжёлые мысль насчёт профессионалок своего дела – слишком вольно, очень раскованно и привычно она повела себя с мужчиной.

   С другой стороны, девушка казалась такой искренней, и если она так умеет играть чувства, тогда она не простая шалава, а гениальная актриса. Но опять перевешивала лёгкость, с какой молодая красивая девушка завалилась в постель к буквально только что встреченному зрелому мужчине. И ещё: зачем профессионалке такие приключения, неужели ей не хватает этого «по работе»? И опять же – зачем приличной девушке возить с собой пачку презервативов? У Киры их уже много лет не водилось, возникла надобность – купил, а в запасе никогда не держал, и с собой тем более не таскал. Когда Динара неделю назад соблазнила Кирилла, она как-то догадалась об этом, сама купила для их мимолётной случайной связи. Сейчас молодёжь другая, просвещённая, сейчас у них всё иначе, не так, как раньше. Шурка именно это имел в виду, и насчёт подобного возмущался во время последней встречи. Может, эта привычка для молодой девушки вполне естественна? Конкретно: в наше время и для её возраста. Какой, кстати, у неё возраст? Двадцать? Двадцать пять? Никакие его вопросы не находили разумного, и главное единственного ответа.

   Когда он наконец-то отобрал кое-какой товар для себя, распечатал этот список и распорядился собрать, упаковать в одну коробку для погрузки в машину, раздался звонок. Тут все заботы дружно отбежали на второй или двадцатый план: это звонила Она.

   Кирилл запрыгнул в машину и помчался за ней – Оля ждала на Невском у Гостиного Двора. К сожалению, опутанный своими эмоциями, как Лаокоон с сыновьями – змеёй, Кира совсем упустил из виду незначительное «автомобильное обстоятельство»: останавливаться на Невском нельзя, можно только на примыкающих улицах, и то должно очень сильно повезти со свободным местом для парковки. Пришлось именно так и сделать: Михайловская как всегда оказалась забита битком, в два ряда, а на Садовой он смог криво приткнуться в маленький просвет между двумя огромными внедорожниками и, как обычно в таких случаях, у него возникло чувство быстротекущего времени, заставлявшее резво суетиться, поторопиться, чтобы как можно скорее уехать из этакого неудобья.

   Он набрал её номер, она ответила почти мгновенно, но по извечному закону, известному на родине «закону подлости», а на западе прославившемуся как «закон Мура», Ольга ждала его на противоположной стороне «Гостинки», там, где из метро есть другой выход. Кирилл, к своему удивлению, не стал долго размышлять, выскочил, нажал кнопку брелка, закрыл машину и быстро пошёл вдоль Невского к другому углу Гостиного Двора. Он даже не заметил, что ещё вчера такое поведение было для него совершенно немыслимо: он явно начал бы ездить по кругу в поисках какого-то постоянного, более удобного места. Сам всегда ругался на таких вот торопыг и разгильдяев, бросающих машины с выпирающим на проезжую часть багажником, сужающим проезд, уж не говоря о проблемах выезда с парковки огромного «Линкольна Навигатор», перед носом которого он криво воткнул свой «Ниссан». Кирилл хоть и шёл быстро, но нисколько не запыхался, здоровье его не подводило, напротив, он был весь в волнующем предвкушении встречи с таинственной, пока неоткрытой, почти незнакомой чудесной девушкой.
   Погода сегодня сделала свой небольшой подарок жителям северной столицы; светило солнце – не очень грело и не давало большой теплоты, но закалённые питерские женщины моментально облачились в летние мини-платья, шорты, невесомые топики и яркие футболки, отчего город стал выглядеть чуть более южным. Ольга шла ему навстречу, сегодня она была без плаща, на ней сине-голубое платье, на ногах какие-то голубые «лодочки» без кошмарных шпилек – вообще без каблука, солнцезащитные очки, а бронзовые волосы не распущены, а по-деловому собраны в пучок. Приближаясь, Кира в сегодняшнем ярком свете увидел, какая она загорелая и стройная, как она хороша и как юна. Такая может понравиться многим мужчинам, если, конечно, он не какой-нибудь извращенец или гей.

   А что она нашла во мне? Почему именно я? – подумал он. – Мне уже довольно много лет, я не богатый «папик», это можно понять по мне сразу. Обыкновенный «Кашкай», рядовая квартира-трёшка в современной высотке, простая одежда. Нет, это отпадает. Внешняя привлекательность… ну да, когда-то правда была, девчонки вешались в молодости гроздьями, но ведь с тех пор прошло уже очень много лет. Плюс болезнь с истекающей из неё слабостью. Хотя болезнь сегодня опять затаилась, никак себя не проявляла, будто закончилась в одночасье. К тому же на слабость его ночное безумство никак свалить не удастся, вот уж сам от себя не ожидал такого!

   Он не успел разобраться в этом вопросе, он просто шёл навстречу этой милой девушке и улыбался. Он давно так не улыбался. Когда их траектории пересеклись, он сказал «привет!», взял её руки в свои и, продолжая глупо улыбаться, молча смотрел ей в лицо. Она тоже сказала «привет», глаз за тёмными стёклами очков не видно, но её ладошки в его руках не были отстранённы или холодны, они ласкались, как будто целовались с ладонями Кирилла.

   – Не знаю, Оля, можно ли мне тебя сейчас поцеловать, – после недолгой паузы сказал он.
   – А кто мешает? Тебе нужно чьё-то разрешение? – серьёзно ответила она.
   – Нет, но я почему-то тебя немного боюсь. Ты вчера была такая… непредсказуемая. Вдруг сегодня что-то изменилось?
   – Какой ты глупый, Кирюша, – она внезапно назвала его так, как называла только мать и бездетная тётка, любившая его, пожалуй, даже больше матери.

   И Кирилл, больше не раздумывая, привлёк Ольгу к себе и обнял, прижал к себе плотно, как будто пытаясь слиться с ней в одно целое. Ему оказалось совершенно наплевать на огромное число людей вокруг, на их мнение; на то, что он, зрелый мужчина с пробивающейся на висках сединой, публично и откровенно показывает свои чувства к девушке намного моложе его, и пускай все смотрят и завидуют – те, кто на это способен, или осуждают – те, кто захочет осудить.

   – Куда поедем? – спросил он её, с сожалением оторвавшись.
   – Прокати меня немного по центру, я очень давно здесь не была, хочется посмотреть, что изменилось.
   – А потом? Может, заедем куда-нибудь и поедим что-нибудь?
   – Не говори мне о еде, я не хочу.
   – Странно. Я вчера сказал бы точно так же, но сегодня мне почему-то хочется плотно перекусить.
   – Ничего странного. Ты потратил много энергии, – улыбнулась Ольга.
   – Нет, не в этом дело, даже наоборот, – смутился Кира. – Ты меня зарядила, как батарейку. Но поесть мне хочется не только оттого, что я очень голоден, а потому что хочу подольше побыть рядом с тобой, поговорить. Я ведь не знаю твоих планов. Я вообще ничего о тебе не знаю, кроме имени. О-ля, – нараспев повторил он.
   – Меня очень давно не называли по имени, тем более так ласково. У тебя такой голос красивый, – девушка прижала голову к его груди. – Всегда Ольга! – или ещё хуже – Olga. Если хочешь, поедем в ресторан, хотя мне не нравится там разговаривать, в ресторанах слишком казённая атмосфера.
   – Есть и душевные рестораны. Но я ничего не имею против, если ты не хочешь. Давай покатаемся, а после, продолжая кататься, плавно поедем ко мне. Я приготовлю что-нибудь, вот и будет у нас ресторан. Я обещаю тебе личного повара и персонального официанта.
   – Ты умеешь готовить? – она подняла с его груди свою маленькую головку и посмотрела чёрными очками ему в глаза. – Люблю, когда мужчина готовит. Мой папа хорошо готовил.
   – Я давно научился, уже почти семь лет мы с сыном живём вдвоём. Но – всё потом, поехали отсюда, я не хочу тебя слушать посреди улицы.

   Они вернулись к оставленной Кириллом почти поперёк Садовой улицы машине. И картина предстала перед ними хуже некуда: вокруг запертого машиной Киры «Линкольна» бегал крепкий мужик, пытаясь оценить возможность выбраться из плена. Он размахивал руками, бормотал ругательства, и скорее всего не в первый раз пинал по колесу грязный «Кашкай» Кирилла, а потому издалека казался похожим на злого волшебника, вызывающего дух хозяина автомобиля. Когда они подошли ближе и Кирилл выключил вопящую сигнализацию, мужик моментально переключился на него. Его трясло от злости, и если бы он был сейчас в вытянутых на коленках трениках и майке-«алкоголичке», а не в хорошем костюме с белой рубашкой и дорогим галстуком, его легко можно было принять за перепившего алкаша, возмущённого лаем тойтерьера соседки. Различие с рядовым алкашом, правда, бросались в глаза из-за спортивной, накачанной фигуры мужика; понятно, что это не владелец машины, а водитель и заодно наверняка охранник.

   – Ты что, в натуре, совсем …? Сука, я тебя сейчас… твою мать, – почти непрерывно матерился мужик, он непонятно от чего весь вспотел, от бегания вокруг машин или от своего крика.
   Кирилл не хотел ввязываться и отвечать что-то, хотел просто побыстрее уехать, и потому попробовал усадить Ольгу, открыл правую дверь, но крепыш не желал остановиться и с силой захлопнул её обратно.

   – Вам что нужно, мужчина? – вдруг вмешалась Оля неожиданно твёрдым голосом. На фоне этого крепыша она выглядела совсем тростинкой, маленькой былинкой рядом с кряжистым деревом.
   – А ты, б…, не лезь. Успеешь отсосать, – оттолкнул её мужик.

   Что произошло бы дальше, предсказать невозможно. У Ольги напряглось лицо, она вся напряглась, а Кирилл драться не любил и не умел, но когда какой-то чмырь обижает его девушку! Сегодня он был готов на всё, даже если его убили за это. Но произошло неожиданное: дверь «Навигатора» открылась, и оттуда выглянул ещё один господин в отличном костюме, тоже хорошо накачанный. Ситуация осложнялась, с двумя охранниками невозможно справиться даже ценой собственной жизни.

   Но этот второй не присоединился к первому, лишь сказал с различимым акцентом: «Ехать, Алексей», – и с улыбкой добавил для кого-то внутри машины: «Keine Zeit zu…", что-то длинно по-немецки. Кирилл со школьной скамьи очень плохо переносил немецкий. Учительница Ольга Петровна из его провинциальной школы, по иронии судьбы Олина тёзка, и учителем была совсем никудышным, и нервы имела настолько расшатанные, что при малейшем поводе начинала орать, бросаться учебником и стучать линейкой по голове провинившегося ученика. Её очки в этом порыве частенько сваливались с трясущегося носа и падали, – хорошо, если на парту. Поэтому одно стекло её очков частенько бывало разбитым, а дужки перевязаны проволочкой, оттого они выглядели инвалидом афганской войны. Немецкий Кира не просто не знал, он его ненавидел.

   Но из маленькой тоненькой девушки Оли эта фраза вдруг сделала разъярённую львицу. Она начала говорить по-немецки громко и отчётливо, постепенно распаляясь, стала помогать себе руками, горячо жестикулируя; она подошла вплотную к прекрасно одетому господину, так неудачно высунувшемуся из машины, а он под её словами съёживался, уменьшался, физически становился меньше и незаметнее, лицо его побледнело. Кира не смог бы себе даже представить, чем всё это может кончиться, а закончилось неожиданно тихо и просто. Откуда-то из глубины машины, видимо, последовала команда, не требовавшая повторения, охранник крикнул водителю: «Ехать срочно», – и подтвердил команду, махнув рукой на место за рулём, – вот и всё. Крепыш быстренько ретировался в «Навигатор», Кирилл вновь открыл пассажирскую дверь и усадил Ольгу.

   Когда он обежал машину и сам сел за руль, девушка смеялась, смеялась громко и весело. Она попыталась что-то сказать Кире, но он не мог отвлечься – был занят, пятясь задним ходом, выезжая на Садовую улицу.
   – Чувствую острую необходимость тебя поцеловать, – и она попыталась его обнять прямо за рулём.
   – Ты что творишь, Оля, подожди, сейчас мы в них ещё и въедем! Вот это будет полный абзац. Подожди, я где-нибудь остановлюсь, – с трудом уговорил её Кира, которого трясло неизвестно от чего – от прикосновений этой необычной девушки или от недавнего происшествия. – Ты пока лучше расскажи, чего ты им наговорила. Охранник аж побелел.
   – А! Этот пидор, что из машины вылез, сказал: старик снял молодую шлюху, про всё забыл, не мешай ему, нам не стоит терять на них время. Вот я ему за это выдала! Он вряд ли часто слышит такие слова у себя дома. Я обматерила их самыми изощрёнными, самыми гнусными немецкими ругательствами. У меня дед немец, его отец – мой прадед – был шахтёром в Руре, он с семьёй от фашистов сбежал, как он думал – в хорошую страну, страну победившего социализма. На Донбассе уголёк копал, выбился в стахановцы, его за это сослали в Караганду, он и там геройствовал в шахте, поэтому когда война началась, его уже по-настоящему посадили, как немца и врага народа, в Магадан упекли. Выжил всё-таки. Не помню я его, хотя он долго прожил, меня успел увидеть. Дед при мне власть ругал всеми этими словечками. Мне лет пять-шесть было тогда. Не знал старый, что девочка лингвистически талантливая и всё запомнит. Мне как лингвисту вообще повезло с семьёй: бабка из Сербии, бывший президент Милошевич из их рода, какой-то очень дальний родственник.
   – Так ты переводчица? В Питере по делам?
   – Да, перевожу. Итальянцы тут. И немцы, – почему-то нахмурила брови Ольга.

   Кира понял это по-своему, остановил машину прямо посреди улицы, развернулся к ней, взял её лицо в свои ладони и поцеловал мягко и нежно, будто извиняясь за беды, которые причинили их семье все правительства мира. Ольга терпела этот нежный поцелуй недолго, её чайник закипал удивительно быстро, и через минуту она целовала Кирилла так страстно, как будто они не виделись целый год. А ведь со времени их расставания прошло лишь двенадцать часов. Сзади уже сигналил ещё один нетерпеливый, требуя освободить проезд.
   – Ты клёвый, Кирюшка. Поехали сразу к тебе, ну их, эти питерские красоты. Ты за мной обещал поухаживать. Я тебе тоже кое-что обещаю.

   Дома она наконец сняла свои чёрные, почти непроницаемые для света очки, и Кирилл сразу заметил перемену.
   – Ты вместе с гардеробом поменяла цвет глаз?
   – Вчера одевала линзы. Сейчас легко всех обмануть, в том числе себя. Мне мои глаза не нравятся.
   – Ну почему? У тебя такие красивые глаза, красивей я ни у кого не видел. Дай рассмотреть поближе, – он придвинулся ближе к её лицу и посмотрел: глаза оказались не просто коричневыми, а почти чёрными, Оля твёрдо и серьёзно смотрела на него пронзительным, пронизывающим взглядом тёмно-коричневых глаз. У него похолодело внутри. – Кто ты говоришь у тебя с Балкан?
   – У меня глаза чересчур тёмные, мамины, сербское бабкино наследство. А мне больше нравятся голубые. Голубой – самый красивый цвет, как у папы.
   – Красивые глаза у того, кто смотрит на тебя с нежностью, слова Коко Шанель, – возразил ей Кира, преодолевая трепет. Опять действовали Палычевские разговоры. – Тебе, наверное, просто больше нравится без очков.
   – Угадал. Надоели эти очки!
   – Тебя они не портят. Но без очков удобнее. Ты не пробовала узнать, как коррекцию сделать? Сейчас это легко, говорят.
   – Узнавала. Подруги делали, после лазера Настя две недели на стенку лезла. И то у неё всего минус три было.
   – У тебя сколько?
   – Много. Почти шесть.
   – Ну и что, давай узнаем, как поправить, я буду с тобой, мы будем вместе, я буду тебя оберегать. Я могу даже страдать вместо тебя.
   – Давай, – почему-то неохотно согласилась Ольга. Кира не любил откладывать важные дела в дальний ящик, поэтому сразу записал себе в ежедневник телефона: «глазная клиника». Больше они ни на что не отвлекались, разве что перекусить наскоро приготовленными Кириллом сэндвичами и на кофе, много-много кофе в перерывах.
   – Тебе сколько лет, Олечка? – спросил её Кира уже поздно вечером, когда они сидели за столом на кухне, пытаясь поесть что-нибудь, но это не очень получалось, потому что Оля сидела у него на коленях, и кому-то из двоих непременно хотелось целоваться, а поцелуи всегда затягивались. Еде в эти короткие промежутки «между» доставалось слишком мало времени.
   – Что, испугался, что я несовершеннолетняя? В тюрягу не хочешь попасть за соблазнение малолетки? – вдруг резко сменила тон и захохотала она. У неё эти переходы почему-то получались очень легко: от нежности к грубости, от кротости к ярости.
   – Да ты что! Ты не похожа на школьницу. Ну правда. Насколько ты малолетка, сознавайся! – Кира подхватил её игривый тон.
   – Двадцать трри, – ответила она, волшебно програссировав «р», но тут же поправилась, – двадцать шесть, чего я говорю!
   – Ты забыла, сколько тебе лет? – улыбнулся он.
   – Нет, это так, привычка. Я обычно незнакомым Женей представляюсь, а из-за того что выгляжу молодо, возраст уменьшаю, чтоб дурацких вопросов не задавали. Но тебе почему-то сразу сказала настоящее имя. Наверно, потому же, почему мне захотелось тебя поцеловать – я тебя сразу разглядела, ты надёжный. А тебе? – этот вопрос о возрасте Кирилла она задала без особого интереса.
   – Ты скорее на двадцать выглядишь, вот это странно. А вот мне скоро сорок шесть.
   – Не ври, не может быть! Тебе лет сорок, больше не дашь.
   – Правда. Почти правда. Мне сорок пять, сорок шесть будет через два месяца.
   – Почему ты совсем один?
   – Сын уехал со своей спортивной командой в Сочи, он совсем взрослый, ему семнадцать, а дочка живёт с бывшей тёщей.
   – Развёлся? Но ты по глазам скорей одинокий мужчина, чем разведённый. Я тебя сразу разглядела. По твоим чудным серым глазам.
   – Так и есть. Жена давно умерла, я одинокий свободный мужчина, – грустно улыбнулся Кира.
   – Бедненький, – понарошку захныкала, пожалела его Ольга, обхватив за шею. – Но ты прости, мой одинокий мужчина, мне надо бежать. У меня в гостинице клиенты иностранные и шеф строгий.
   – Очень жалко. Я так хотел тебе колыбельную спеть, обнять и не отпускать.
   – Будет ещё возможность. Я тебя не брошу, и ты меня, пожалуйста, не бросай, ладно? – как в прошлый раз быстро собираясь, попросила Оля, и мимоходом сообщила. – Я в тебя влюбилась.
   – Похоже, что я – тоже. Не забудь меня. Сколько ты ещё здесь? Вот ведь я какой глупый, даже не спросил, откуда ты приехала?
   – Из столицы, глаза бы мои её не видели. Я тут до конца недели, билеты у нас с шефом на вечерний Сапсан в пятницу, но…
   – Ты останешься на выходные! – догадался и перебил её Кирилл, радостно хлопнув в ладони.
   – Да, милый. Отвези меня в отель, только у входа не останавливайся: вечно у шефа глаза не в ту сторону смотрят!

   Кира возвращался домой, и всю дорогу в голове у него крутилась одна фраза, как заевшая пластинка: «Влюбилась, похоже. Похоже – я тоже». Зайдя в квартиру, он громко сказал самому себе: «Надо же. Влюбился на старости лет, как пацан. Удивительно и странно, но как хорошо!»

3

   Шеф строгий и следит за ней. Она любовница своего шефа? – подумалось вдруг. Но сколько же должно быть в маленькой женщине страсти и сил, если это так! Как-то не складывается. Вообще-то некий крутой шеф, при нём переводчица, какие-то итальянцы – тут скорей всего бизнес, а не развлекательная поездка. Что-то им всем в Питере надо. Спрошу её завтра. Возможны какие-то другие заморочки, тогда всё равно узнаю, конечно, если захочет рассказать.

   Удивительное дело, – думал Кира, – совсем недавно я собирался умирать. Причём не столько по причине неизвестной болезни, сколько от ощущения собственной ненужности. Я стал никому не нужен, в первую очередь самому себе. Или мне так казалось, однако казалось как-то очень по-настоящему. А теперь я беспокоюсь о девушке, с которой не был даже знаком позавчера. Теперь мне многое стало интересно, не исключая новостей о проклятой войне с соседями. Я разглядываю людей, я смотрю на небо! И причина всего этого – в отчаянной девушке без комплексов, в которую я, похоже, реально влюбился. Как всё оказалось просто!

   Она совсем другая, нисколько не похожа на Таню, не такая красивая, если применять к ней какие-то «стандарты красоты». Зато она вообще мало на кого похожа, у неё очень своеобразная внешность. Однако если бы раньше увидел её в толпе других молоденьких девушек – смог бы выделить именно из-за необычности, не более. Она не красавица в общеупотребительном, распространённом смысле, и уж тем более не вписывается в некие «стандарты» женской красоты. Что же в ней такого особенного, чем она так легко меня взяла, не сексом ведь? Никогда не замечал за собой особой половой распущенности и повышенной сексуальности. Ну да, в молодости было, сколько-то было разных девчонок. Тогда это было интересно, познавательно. «Спортом» называл это занятие староста их группы Игорь, казавшийся в те дни сильно взрослым, опытным и всё в жизни испытавшим. Игорь успел послужить в армии, успел поработать, всегда был «почти женат»: постоянно жил с какой-нибудь девушкой, правда, официально не регистрировался. Сейчас Игорь женат то ли третий, то ли уже в четвёртый раз, Кира и сейчас точно не знал – официален ли его нынешний брак.

   И всё же Оля. Оля-Оля. Какая загадочная девушка! Сколько необычного в её облике, столько же в их отношениях. Сколько ещё ему нужно о ней узнать! Особенно интересны сербские родственники, её вскользь упомянутая бабушка. Как относиться к её балканскому происхождению? Бабушка могла оказаться цыганкой? Вряд ли: Оля сказала – Милошевич из их рода, а уж Слободан внешне нисколько не походил на цыгана, Кира прекрасно помнил его облик, слишком часто показывали президента Сербии по ТВ и печатали в газетах двадцать лет назад, когда на Балканах гремела война. Война, опять война! Тогда воевали, и сейчас в Украине творится чёрт знает что! Вечный круг совпадений. Кира не поленился, залез в интернет и вычитал: род Милошевичей из Черногории, хотя сам он родился в Сербии. Ничего эти сведения не проясняли. Веским аргументом правоты Палыча служило разве что самочувствие: здоровье так прибавилось за последние сутки, будто Кира вернулся по кривой времени лет на десять назад. Потому главный вопрос, который он боялся себе задать, заключался именно в здоровье: эта страстная девушка, которая не просто обаяла его с одного поцелуя, но и вдохнула в него силы – неужели она та самая колдунья, о которой говорил старик?

   Он торопливо схватился за телефон. Дед поможет прояснить. Долго не отвечал на вызов и Кира успел подумать: не случилось ли чего? Но – нет, в трубке наконец услышал знакомый совсем не старческий звонкий голос Палыча.
   – Кирилл, это ты? Извини, я тут на детской площадке, весело и шумно, не услышал. Погоди, сейчас отойду недалёко, а то не расслышу. … Что, новенькое что-то?
   – Да, дед, встретил девчонку, совсем молоденькую. С ней две странности: заряжаюсь, как батарейка и ничего не болит, сил уйма откуда-то взялось.
   – Поздравляю, не ожидал, что тебе так быстро повезёт. Черноглазка?
   – Да. Хотя не цыганка и волосы не тёмные, похоже крашеные. Ты скажи, ты про неё мне говорил?
   – Вот какой глупый внук мне достался! Я ж тебе тридцать три раза уже сказал: ты сам поймёшь. Откуда я могу знать? Если заряжает, если глаза у ней и у тебя горят, а любовь у вас обоих как взрыв, как торнадо; такая, что после неё ты думаешь: теперь не жаль умереть, всё лучшее, что могло в жизни случиться, случилось. Если всё так, как я говорю – тогда это она. Можешь не сомневаться.
   – Спасибо, Палыч. Спасибо, родной. Я тебе после позвоню, сейчас не до того. Не обидишься?
   – Давай поправляйся, внучок, – рассмеялся дед. – Увидимся.

   Вот так начнёшь верить в предсказания. И Витькины слова сейчас кажутся абсолютной правдой. Ольга и впрямь как маленькая колдунья, и черноглазая, и смелая, и резкая – как она этих хомячков-крепышей отшила, они ссохлись от одних её слов! И Палыч тоже прав: стоило влюбиться – болезнь куда-то делась, прошла, будто не было её никогда. Маленькая колдунья заряжает его, как мощная солнечная станция – разряженный аккумулятор. Палыч и сейчас с первых моих слов подтвердил, а я ему, дурак, раньше не верил. Ведь он именно так он и предрекал: поцелуешь, говорил, и всё сразу поймёшь. Жаль, у Витьки не спросить, что он имел в виду, будто я ей должен в чём-то помочь. Ах да, ну конечно! Палыч тоже говорил: вы нужны друг другу, она тебе, а ты – ей.

   Он снова вспомнил ночь вторника: ведь от первого же домашнего поцелуя его силы и здоровье начали прибывать, Кира вспомнил свои ощущения тех минут. Он потому тогда не хотел торопить событий, наслаждался этим давно забытым ощущением возвращающихся сил. Он отчасти немного боялся, что в постели будет по-другому: вдруг куда-нибудь уйдёт эта свежесть, пропадёт этот восторг, ведь всё это походило на первые детские самостоятельные шаги, на первый аккорд, на первый в жизни глоток шампанского, на первый полёт на самолёте. Этот длинный, чрезвычайно растянутый во времени поцелуй стал замедленным кадром его первого в жизни короткого, неуклюжего поцелуя со школьной красавицей Леной Неволиной. Вот это всё вместе, собранное в сильнейший эмоциональный импульс, возникло у него в один момент с маленькой черноглазой худенькой девушкой, и Кира восстал, как птица Феникс.
   Она наверняка тоже питалась его таинственной энергией: если Кирилл не ожидал от себя получившегося ночного сумасшествия, то как выдержала такой любовный марафон миниатюрная девушка, только если она так же, как он, не заряжалась от него его любовной энергией?

   Кира мог думать только о девушке Оле. Ничто другое его не интересовало. Сейчас оказалось благом, что Ваня уехал в Сочи, а Маша на попечении бабушки – он не смог бы уделить им хоть каплю внимания и заботы. Все его мысли заняла Оля. Правда, из-за того, что случилось неделей раньше, с тёщей ему общаться не хотелось вовсе. Конечно, бесполезно оправдываться, да и ни к чему, потому что это долго копилось, накопилось и прорвалось. Конечно, он был неправ, не стоило так резко с ней. Но всё же именно Зинаида Матвеевна навсегда виновата в их незадавшихся отношениях; в тот день она не особенно старалась вывести его из себя, просто набралась некая критическая масса, как в ядре урана – вот и произошёл взрыв.

   Но к чёрту тёщу! Всех и вся – к чёрту! Ни о чём другом, ни о каких делах не хотелось думать, только о Ней. Может, у меня не влюблённость, а самая настоящая любовь? – думал он. Любовь, о какой я не мог даже мечтать – не то чтобы думать – последние лет пять. Мне всегда казалось, что любовь гораздо более широкое понятие, чем самые близкие отношения мужчины и женщины. У меня была самая настоящая любовь с Танечкой, необъяснимая никакими словами любовь. Что не придумывай для объяснения любви – ничего не получится. Поскольку любовь – это чувство, все чувства тяжело описать словами, любыми самыми-самыми красивыми словами, и сложнее всего любовь – невидимое, зато совершенно явственно ощущаемое особенное счастье.

   Это как маленькой обломок хрупкой плоской льдинки, что весной плывёт по течению. Льдинка вся скрыта под водой, она вообще почти не видна, она лишь чуть сильнее, чем вода, отражает солнце своей верхней гранью. Скрытая в воде льдинка – прозрачная, как сама вода – это уязвимая основа наших чувств, их надо оберегать, они могут легко растаять. А увидеть счастье, как и льдинку в воде, почти невозможно, можно только остро почувствовать в то короткое мгновение, когда удаётся среди бурного весеннего потока разглядеть её призрачный блеск.

   Но главное проявление настоящей, истинной любви – когда её не хватает. Её мало даже в тот момент, когда ты рядом с любимой женщиной, – всегда хочется ещё большего. И тем более её не хватает, когда она далеко. В это время любовь страдает, она оголяет нервы, она портит кровь, она не даёт спать, есть, жить – ей нужна ответная любовь, только вместе, сливаясь, две любви гасят нервные всплески друг друга.

   Похоже, такое чувство зарождалось у него теперь: Кира не мог и нескольких минут прожить без того, чтобы не думать об Оле. Пытаясь полностью занять мозг чем-то другим, другими размышлениями, он ловил себя на том, что в любые мысли о делах, о сыне, дочке, музыке, природе, погоде проникала она, Оля. Она становилась вездесущей, влилась в него и вытеснить её не получалось. Да и не хотелось – зачем вытеснять? От этих мыслей после долгих лет бессмысленного одиночества не хотелось избавляться, такими они оказались сладостно-приятными.

   Настоящая любовь не может быть рациональна – ей такой и положено быть. Эта нерациональность мешает думать о любом другом, кроме любви; она становится разрушителем всего постороннего, далёкого от себя. Кира совсем забыл о предстоящей сделке, он недоумённо выслушал по телефону Антона; юрист добросовестно исполнял все возложенные на него функции. Во вторник всё завершится, со второго раза понял он. Хорошо, что Антон в курсе его болезни – он наверняка подумал, что виной заторможенности Кирилла именно болезнь. Откуда ему знать, что всё ровно наоборот? Прежней натренированности на дела Кире хватило лишь на то, чтобы записать в ежедневник телефона: «МРЭО вторник 14:00», – и тут же забыть о такой несущественной мелочи, как десять миллионов, неизбежно сопутствующих этой записи.

   Он думал о девушке. В какое сравнение с Этой Девушкой можно было поставить несчастные миллионы! Никакие миллиарды не смогли бы вырвать его из мира грёз: лишь стоило закрыть глаза, как его накрывала волна её тепла, пальцы ощущали её мягкую кожу, в воздухе появлялся её аромат, её волосы щекотали его лицо, уши как наяву слышали её голос, его губы помнили её страстные поцелуи, а его язык не мог забыть нежную встречу с её маленьким подвижным язычком.

   Сейчас он не представлял себе, что было бы с ним, если бы он промчался мимо. Мимо Неё! Хотя тогда ему всего лишь показалось, что девушка терпит бедствие, и ей просто нужна помощь. Но ведь ещё при этом – голос Палыча: «ищи женщину». Спасибо, Палыч! Что бы я делал сейчас без тебя, без твоего показавшегося поначалу таким глупым совета! Я ведь не мог и представить, что девушка меня через десять минут знакомства поцелует.
   Причём и знакомства как такового не было, мы с ней познакомились только под утро, после сумасшедшей ночи любви. Она как-то моментально меня разгадала. Может именно потому, что она особенная? Сейчас Кирилл понимал, что единственный раз в жизни, почти случайно, совершил такой поступок, последствий которого ему не будет жалко никогда. И ему становилось страшно представить, что Ольги могло не оказаться на этом шоссе, в этом диком почти безлюдном месте около заправки, практически ночью. Она могла минутой раньше уехать на такси, если бы таксист-гастарбайтер не заблудился в хитросплетениях пригорода Петербурга. Самого Кирилла могло там не быть, он совершенно случайно этим вечером поехал за город подписать бумаги.

   Жутко теперь представить, как одна из этих миллиардных вероятностей могла не совпасть: минутка задержки, не потерявшийся таксист, не кончающийся бензин, не её растерянный, потерянный вид, не голос Палыча изнутри. Ведь он теперь просто умирал бы без неё, это правда. Чистая правда. Он почти умер, а теперь почти так, как прежде, здоров, и ни о чём больше не может думать, кроме как о ней. Больше ничего – только она, Оля.

   Но как же вообще возможна любовь с первого взгляда? Особенно если учесть его, мягко говоря, не самый юный возраст и поистрепавшиеся, подвяленные за годы вынужденного одиночества чувства? Правда: он где-то читал, что любви с первого взгляда не может быть, это чувство слишком серьёзное и требует постепенности. С первого взгляда может появиться только симпатия, влечение. Любовь приходит позже симпатии. Но тогда получается: любви без симпатии не может быть, потому, как ни крути, всё-таки выходит с первого взгляда!
   Она околдовала его с первого взгляда, а влюбился он после второго, после её нежности и ласк. Но такого он никогда не слышал: любовь со второго взгляда! Вот и выходит: первый, он самый главный взгляд. Не было бы первого – не случилось второго, третьего и остальных будущих тысяч взглядов. Так у него было с Таней, так получилось с Олей. У кого-то, может, по-другому, а вот у него – так. И очень хорошо, что так. Очень-очень хорошо.

4

   Назавтра случился четверг, Оля извиняющимся воркующим голоском сказала: никак сегодня не могу, итальянцы с немцами завтра днём уезжают, так что сегодня очень много работы на совместном фуршете. Говорить будут все, а переводить ей одной. «Бедная девочка! Ты только не пей много. Тяжело будет», – посоветовал Кира, вспомнив о вечере вторника. «Я завязала. Больше не пью, честно. Я тебя целую, Кирюшка-кудряшка моя. Love you. Мур», – промурлыкала она в трубку, и Кирилл снова остался один.

   Но нет худа без добра, он поговорил по Скайпу с сыном, позвонил дочке, о существовании которой забыл на целых три дня, и взялся за полезное дело, записанное в календарь его телефона. Погуглив запрос «глазная клиника коррекция зрения спб», получил миллион ответов. Выбрав несколько, сравнил предложения, оборудование и цены. Получилось в рублях немало, в долларах терпимо, а если говорить о здоровье – то очень немного.

   Вывод для себя сделал: без предварительного обследования всё равно не обойтись, это стоит недорого, делается быстро, а потому решил, что обратиться лучше к специалистам «с именем», то есть в центр имени Фёдорова. Спросил по смс Олю, освободится ли она завтра во второй половине дня, Оля быстро ответила ДА! Кирилл заполнил предварительную форму записи на приём, фамилии Ольгиной он естественно не знал, потому записал её под своей. Получилось прикольно: Дергачёва Ольга без отчества, дату рождения поставил свою – 25 октября, а год 1988-й, несколько раз на пальцах отмеряв назад двадцать шесть лет – она сказала, что ей двадцать шесть, так что восемьдесят седьмой уже не подходил. Дело сделано, их ждали завтра в 15:00.
   Пятница попыталась тянуться, но Кирилл ей не дал: занялся чистотой, навёл блеск во всей квартире, поменял бельё, полотенца, съездил в «Ленту» и сделал грандиозный закуп. Его ждали выходные с чудесной девушкой, и тратить время на хозяйственные заботы не хотелось.

   Около часа раздался звонок, её звонок, Кира в нетерпении схватил трубку и услышал голос – Оля красиво и мелодично говорила ему что-то по-итальянски. Они ни черта не понял, кроме своего имени и слова «прекрасно», – с иностранными языками у него было плохо: «Sei cosЛ bello, mio bello uomo. Ti amo, Kiryusha», – а потом она засмеялась и крикнула в трубку, – Свободна! Я свободна! Все уехали!».
   Она немного огорчилась, когда он уложил в машину её чемодан, а живительное действие первого поцелуя быстро прошло, потому что Кира ей сказал про глазную клинику. Но всё равно было заметно, как она рада его видеть. Кирилл вёл машину одной рукой, вторую отдав на обожание девушке. Благо машина позволяла, Кира так и говорил друзьям про современные машины с автоматической коробкой, усилителем руля и остальными помогающими водителю системами: «Сейчас делают машины для инвалидов, на них может ездить любой одноногий и однорукий, даже по телефону можно трепаться, не отрывая последней руки от руля». Вот глаза лучше иметь оба, хотя однажды ему на дачу привозили стройматериалы, и водитель той «Газели» был одноглазый и гордый. Или наоборот: гордый, но одноглазый. Правда, в деле слепых поездок вскоре ожидается прорыв: беспилотные автомобили. Очень нужная вещь для России, где каждый третий водитель так и норовит выпить за рулём.

   В офтальмологической клинике их, разумеется, ждали. За деньги даже в России легко могут и подождать, и догонять. Дали заполнить договор, Ольге пришлось достать паспорт, и он узнал и её фамилию – Орлова, и её отчество – Евгеньевна, и её день рождения – в мае, как у брата. В кабинете она находилась недолго и вскоре вышла с огромными чёрными зрачками.
   – Я не вижу ни черта, – сказала она, крепко прижимаясь к нему. – Сколько раз в жизни мне капали эту дрянь, ненавижу!
   – А ты не смотри, не надо. Зато я твои прелестные глазки сейчас вижу отлично, разгляжу твои чудные нефтяные заливы.
   – Тьфу, не надо про нефть, – почему-то поморщилась она, и Кира провёл пальцем по её лбу, разглаживая морщины. За этим занятием их застала прежняя миловидная женщина в голубом халате и пригласила обратно в кабинет.
   – Папа может пройти, этот разговор вас также касается. – Оля резко сжала ему руку и улыбнулась, Кириллу пришлось сознаться.
   – Я не папа. К сожалению, папы нет, я уполномоченный от семьи. Но всё равно спасибо за «дочку». – Доктор разглядывала Олины глаза через причудливый современный аппарат, быстро и красочно описывая увиденную картину: глазное дно в порядке, линзы вредны, повреждают роговицу, роговицу требуется подлечить до операции. Шесть с половиной диоптрий многовато для лазерной коррекции, но почти все скорректируется, останется совсем немножко, гораздо меньше «единички». Операция займёт два часа, но три дня будет тяжело – глаза надо поберечь, после этого месяц надо капать лекарства, это ещё дополнительные расходы, они довольно дорогие.
   – Это нисколько не страшно, у меня всю жизнь минус один, – проигнорировав стоимость капель, сказал Кира. – И мне это нисколько не мешает. Это даже машину водить не мешает, я чудесно всё вижу.

   Они вышли из клиники, крепко держась друг за друга, почти как в первый вечер, вечер их знакомства: лекарство ещё действовало, и с расширенными зрачками Оля почти ничего, кроме размытого белого света, не видела. Когда они уселись в машину, Оля, прикинувшись слепой, ощупала всё вокруг себя, конечно же «нащупала» Кирилла, привлекла его к себе и впилась губами. После поцелуя ласково сказала: «Поехали уже, папочка, дочка хочет баиньки», – и они вместе громко рассмеялись.

   В этот вечер он узнал про Ольгу не всё, но многое. Узнал, что она была замужем, что муж был старше её на шестнадцать лет, прожили они почти три года, что он был идиот, она в него поначалу влюбилась, но вообще-то не любила, просто хотела детей. С ребёнком ничего не вышло, и когда он поднял на неё руку – прогнала.
   – Ещё и уходить не хотел, баран.
   – Жалко, что я не знал тогда о тебе, – приговаривал Кира, поглаживая её бронзовые с рыжими блёстками, будто янтарём украшенные волосы.
   – Мне тоже, – сказала она печально, и ему показалось, что слова прозвучали искренне.
   – Он был Паша?
   – Ты чё? Паша – это брат. Идиота звали Дима. Вообще это давно было, три года назад, – она так сказала про эти три года, что стало понятно: срок для неё и правда огромный, а Кирилл попытался вспомнить что-то примечательное, особенное за пролетевшие в несколько дней три года, и не смог. Зато ему не давал покоя один очень важный вопрос:
   – Как ты меня поняла, там, в машине? Ты сказала, что увидела. Это возможно за одну минуту?
   – Я многих могу понять, я вижу. Тебя почти сразу разглядела, когда в окно твоей машины заглянула. Но поняла только после поцелуя.
   – Обалденный был поцелуй! Я от него тогда очумел. Но всё же – как ты разгадала, что я – это я, что я тот, кто тебе нужен?
   – Меня бабушка ведьмой называла, подруги считают ведьмой. Я умею угадывать. Что не скажу – часто сбывается. Стараюсь много не говорить. А не то ещё наговоришь на третью мировую! – засмеялась она.
   – Ведьма? Может, колдунья?
   – А что, разве есть разница? Давай я для них буду ведьма, а для тебя наколдую что-нибудь. Всегда думала, что это одно и то же, ведунья-колдунья-чародейка. Только никакая я не ведьма, просто иногда совпадает. И людей чувствую, это правда.
   – Хорошо. А как тогда ты поняла про меня?
   – Дурачок! Я голос твой услышала волшебный, какой-то знакомый, родной. Глаза твои увидела и кудри чудные – и всё, пропала девочка. Хотел меня один козёл в тот вечер напоить и трахнуть, я его послала и уехала. А у тебя в глазах написано, что ты не хочешь никого обижать, у тебя там солнце. Можно, я тебя солнышко буду называть?
   – Зови, как хочешь. Хоть пирогом, только в печь не суй, – радостно улыбнулся он в ответ. – Тогда, если я солнце, ты будешь мой зайчик, солнечный зайчик. У тебя волосы подходящие для зайчиков.
   – Ладно. Sunny-bunny.
   – Это что, солнечный зайчик? Прелестный санни-банни-Оля. Всегда будешь моим янтарным зайчиком.

   Кира лежал рядом с Олей и тихонько массировал круговыми движениями её позвоночник, нежно, но твёрдо выписывая «восьмёрки» пальцами вокруг позвонков, начиная от нижних в соблазнительной впадине поясницы, вверх до шеи, к третьему позвонку. Когда он случайно попадал в какие-то только девушке известные особенные точки, она впадала в микро-кому, прекращала говорить и лишь вздыхала кротко. Кира прошёл этот славный путь трижды, и решил продолжить массаж на всей спине, для этого пришлось пошевелиться и встать.
   – Ты куда? – забеспокоилась Ольга и попыталась остановить его. – Ложись, мне так приятно рядом с тобой.
   – Я никуда не ухожу, – наклонился к её голове Кира и поцеловал её за ухом. Он уселся над ней на коленях. – Я не могу от тебя отойти. Мне начинает казаться, что если мы останемся вместе в постели, то забудем о еде и умрём от голода. С тобой я не могу ни о чём другом думать. Только ты, только я. Только мы. Весь мир сжимается до размера моей спальни. Мне ничего больше не нужно, когда ты рядом.

   Ольга муркнула что-то нечленораздельное в ответ. Кирилл начал массаж, она поначалу расслабилась и примолкла, но чуть позже замурлыкала почти как кошка, которой нравятся почёсывания и ласки. У бабушки Киры была когда-то такая ласковая кошечка Муся, отзывчивая, быстро заводившая свой мурлыкающий моторчик.
   Сначала он легонько водил руками вверх-вниз по нежной смуглой коже девушки, но постепенно разошёлся: он умел делать массаж спины, когда-то давно его научила мать. Подростком он регулярно делал массаж отцу (тот с детства имел проблемы с позвоночником), только сам тогда был щуплым и маленьким, поэтому отец просил действовать сильнее, резче, иногда даже предлагал просто потоптаться по спине ногами. Сейчас Кира, наоборот, старался умерить силу, чтобы не оставить на почти детской Олиной коже синяков. Она стоически терпела – или не терпела? – лежала молча, лишь иногда постанывая то ли от удовольствия, то ли от боли.

   – Как ты, маленькая? Я тебя не замучил? – он прилёг на неё, прикрыв её, как одеялом, своим большим телом. Кожа от массажа нагрелась, стала заметно горячей, Кира прижался к спине ухом и услышал, как ровно стучит её сердце.
   – Боже, как хорошо! Ты необыкновенно ласковый! Я никогда никого не знала такого ласкового, как ты. Только папа у меня был ласковый, но совсем по-другому. Ты на него похож – не внешне, просто он тоже хорошо умел готовить, от тоже был добрый и ласковый, я его сильно любила.
   – Что с ним случилось? – как можно нейтральнее спросил Кира, понимая, что глагол «любила» в прошедшем времени просто так не говорят.
   – Он умер, когда мне было восемь лет.
   – Бедная моя девочка!

   Кирилл принялся целовать её спину, плотно покрывая поцелуями каждый сантиметр. Через какую-нибудь тысячу чмоков он бы опустился достаточно низко, ниже мягких округлых подушечек, предназначенных для сидения. Но Ольга долго грустить не умела – стала вырываться из зажатого лежачего положения на животе, вёртко разворачиваясь на сто восемьдесят градусов. Немного для вида поборовшись, Кира уступил, и они вновь слились, сначала в долгом поцелуе, а потом…

   Потом они вновь лежали рядом, обессиленные, хотя Кира не мог сравнить это упоительное мышечное бессилие с недавним полным упадком организма: накачка неведомой энергией продолжалась, тело наливалось прежней силой, противный моторчик в голове замолк и не пробовал включаться. Напротив, ум сделался ясным, а сознание – чистым. Ольга захватила его руку и играла с пальцами, лаская их по одному и все вместе, целовала его ладонь и прижимала к груди, в которой под тонкой смуглой девичьей кожей упруго стучало её сердечко, сейчас намного чаще, чем полчаса назад.

   Кирилл лежал и думал: что же ему теперь делать? Не сейчас, сиюминутно, а вообще? Предложить Оле выйти за него замуж? Но сначала нужно договориться с сыном: Ваня не должен быть против, но всё же… Тем более у них с Ольгой такая приличная разница в возрасте – ведь не расскажешь всем встречным-поперечным про их странную избранность и про то, насколько они нужны друг другу. Оля похожа на студентку-мледшекурсницу, а он так сильно постарел за последние годы, что разница наверняка чересчур заметна, недаром его в глазной клинике обозвали «папой». Не хотелось записываться в извращенцы. С другой стороны – плевать на все эти мнения и суждения! Пусть думают что хотят, ему теперь совершенно всё равно: главное, он влюблён и любим – это намного важнее. Хотя… всё равно нужно спросить сына. И дочку, хотя уж Маше точно должно быть всё равно – у неё бабушка в роли мамы, Но всё ж… Только не надо торопиться, время теперь есть. Должно быть.

   – Вот, кстати, – заговорила Оля, отдышавшись. – Ты умный, помоги мне с подружкой разобраться. Её тут замуж сразу двое позвали. Одному сорок восемь, другому двадцать девять. Молодой – наш, а тот, что постарше – иностранец. Ни одного она не любит. Кого выбирать? Ответ «никого» – не подойдет. Нужен брак, там и там дивиденды от брака.
   – Ну привеееет! Фигня это всё – дивиденды, – возмутился такой нелепой, по его мнению, постановкой задачи Кира. – Если муж с дивидендами нажрётся после свадьбы крысиного яду, ещё куда ни шло. Ведь без любви – тоска зелёная: ему нежности захочется, а её тошнить будет, вот и все удовольствия от «дивидендов». Изнасилование какое-то, а не совместная жизнь.
   – Ты прав: без любви в браке – полный привет, говорю, как умудренная семейной жизнью бывшая жена.
   – Вообще как-то подозрительно: ты на себя не намекаешь случайно, зайчик? – вдруг пришла ему в голову чрезвычайная мысль. Часто именно так и спрашивают, якобы от лица неведомой подружки, а на самом деле имеют в виду себя.
   – Ты – идиот, и прости, что я так говорю, – резко вскочила и взорвалась Ольга. – Я тебе, дураку, сказала, что я тебя люблю? – Кира утвердительно и виновато мотнул головой. – Вот и молчи тогда… У меня от тебя крыша слетела, а ты мне приписываешь тут всякое. Ты больше не надумывай себе ничего, а то меня удар хватит. Даже если я опять замуж выйду, хоть за кого, – все равно разведусь, у меня бзик какой-то разводиться, а ещё сбегать со свадебной церемонии.
   – И такое было? – всё ещё виновато улыбаясь, спросил Кира.
   – Да. Мы тогда с Наташкой нажрались и не пришли на регистрацию. Поэтому мой троюродный брат меня терпеть не может.
   – Это была его свадьба с тобой?
   – Да, должны были пожениться, меня все отговаривали. Родственник типа, то да сё. А я хотела ребёнка. Мне что, надо было с первым встречным шпилиться, чтобы забеременеть?
   – И как сейчас родственник? Это не Паша случаем?
   – Ну чё ты прикопался к Паше! Паша – мой брат, не родной, brother-in-law, он сын маминого мужа. Тот брат – Виталя, и он до сих пор дуется, тварь. А сам, когда второй раз подавали заявление, тоже меня опрокинул. Ха-ха-ха!
   – Почему?
   – А я ему не дала! Кто-то встречается, кто-то мимоходом чпокается, а я хотела обязательно с мужем ребёнка завести. Я Витале просто так не хотела давать, и не дала, так что пошел он на хер, козёл, – и засмеялась как всегда громко и заразительно.
   – А со мной как же?
   – С тобой совсем другое дело. Тебя я люблю. А вот если ты меня бросишь, я тебя убью.
   – Да. Ты говорила уже. Убей. Получится как в «Империи страсти».
   – Это кино?
   – Кино, японское. Там гейша залюбила до смерти своего хозяина.
   – Фу! Не говори о смерти. Расскажи лучше о своих детках.
   – Ладно…, – согласился Кира, хотя подробности Олиной жизни ему казались гораздо интересней. – Ваня уже почти взрослый, но мы с ним как два подростка общаемся, причём не самые близкие, просто как добрые знакомые. Надеюсь, у него заканчивается переходный возраст, а когда в следующем году он кончит школу – начнётся другая жизнь, в которой места для меня останется ещё меньше. Короче говоря, хороший парень. Я тебя с ним обязательно познакомлю, только ты его не соврати, пожалуйста.
   – Дурак, – небольно стукнула его кулачком по груди Оля.
   – Маша маленькая ещё, ей девять. Я её упустил, она под влияние тёщи попала, и ничего с этим сделать сейчас нельзя. Женщине легче с маленьким ребёнком отношения наладить. Хотя без отца, как говорят, девочке плохо, любящий мужчина у маленькой женщины должен быть с детства, чтобы вышла правильная женщина, вот такая, как ты – у тебя был правильный папа. Честно сказать, я сам виноват, упустил, работал тогда бесконечно. Всё хотелось как лучше, денег побольше заработать. А оказалось – всё пустое, моим близким материального благополучия не надо, мне тоже. Я к большому достатку так и не добрался, и вообще с детства привык по-простому. Даже за границу не очень люблю ездить. Так, купить что-нибудь, чего у нас не продают. На места красивые и других людей посмотреть, не таких, как наши. Или со старыми друзьями за компанию. Вот как раз в прошлом году по Прибалтике проехался. Там ребята выступали знакомые, «Чайф» – не слышала таких? Прокатился с ними, Литву, Латвию, Эстонию посмотрел, – всё побережье красивейшее, замки старинные. Раньше только в Риге и Таллине бывал мельком.
   – A жена?
   – Я тебе завтра фото покажу. Её и себя. Ты удивишься, какой я был в твоём возрасте. Девчонкам нравилось.
   – Жопа противная. Ненавижу! – она стукнула его по груди ладошкой. Её оценки оказывались противоположны, будто от любви до ненависти в самом деле был лишь один маленький шажок.

   Она засопела, подложив под щёку ладошку Кирилла вместо подушки, он заснуть не мог и продолжал думать о своих детях то, о чём совсем не обязательно было рассказывать посторонней для них девушке, любовнице:

   «Я знаю: сам виноват, что у меня нет близких отношений с детьми. Хочется оправдаться тем, что я не знал, как правильно их воспитывать и как вести себя, когда остался один на один с ними, а теперь – тем более не знаю. Хорошо хоть, что я для Вани остался отцом, во многих вопросах авторитетом, хоть и не таким, как прежде. У нас нет особой доверительности в отношениях, он не терпит никаких проявлений заботы и любви с моей стороны, они как-то мешают его независимости и самостоятельности. В этом он похож на меня самого в семнадцать лет.

   Я тоже очень хотел вырваться из-под родительской опеки, хотел всё сам. Во многом это был миф, я это сейчас отчётливо понимаю, он когда-нибудь тоже это поймёт, ну и пусть поймёт сам, не стану влезать, только хуже сделаю. Надеюсь, он оценит в будущем мою жертву: он не хотел, чтобы я женился, не хотел мачехи, посторонней женщины, и напрямую просил меня. Правда, недавно я упомянул об этом, а он, оказывается, уже не помнит. Наступит время, скажет: что ты не женился, па? Вполне может такое быть.

   Я всё понимаю, я прекрасно знаю: всё в нашей жизни происходит из-за того, что у нас нет возможности сравнивать. Если бы человек мог, ругая собственную жизнь, ненадолго поменяться ею с кем-то и увидеть, почувствовать на собственной чужой шкуре, как бывает по-другому – ему было бы намного легче понять и оправдать свои поступки и поступки других людей. Мы всегда исходим из идеала, причём такого, какой придумали себе сами, нарисовали собственным опытом, взяли из книжек, из сказок, из кино, вообразили, как это может быть. Мы руководствуемся собственными лучшими мгновениями жизни в качестве примера, как следует вести себя всегда. Но если молодая жена станет всю жизнь исходить из лучших дней первого, «медового» месяца – ей придётся очень туго. Если я в качестве ориентира выберу самые лучшие минуты своей молодости, то, надеясь на эту эйфорию, загнусь от одной картинки текущего, этой страшной современности под моими ногами.
   Вот и Ваня: молодой он ещё, но судить уже может, а дальше ему станет делать это всё легче и легче. У него есть собственная картина мира, сильно отличная от моей, и с этой точки он попытается оценить всё, что сделал я. И скажет, правильно это или неправильно с его точки зрения; сомневаюсь, что наши оценки совпадут. Я уже вряд ли сильно изменюсь, и вряд ли изменится моя оценка всего, что я пытался делать, а у него ещё многое впереди, так что нам будет что обсудить и о чём поспорить.
   Маша подрастёт и тоже вполне сможет мне предъявить претензии, я даже надеюсь на то, что предъявит. Потому что если останется довольна всем – значит, бабушке удалось слепить из неё юную пенсионерку. Сейчас ничего не могу сделать, но лет через пять-шесть, когда она станет девушкой, постараюсь ей помочь. Знаю, что поздновато, знаю, что это плохо, но сейчас ничего не могу поделать – не станешь её у тёщи отнимать силой! Смешно, она тоже будет иметь право спустя время сказать: а чего ты не женился, папа? Обязательно скажет, и ещё станет считать, что это я виновен во всех её возможных бедах. Что ж, отчасти это будет правдой».

   Утром, уже привычно после бурных ночей с Олей, Кира чувствовал себя бодрым и заряженным энергией по самые брови. Она стояла у окна, возилась со своим айфоном, что-то читала и писала в ответ. Она почти всё своё свободное время жила в Сети. Завершив на время своё интернет-общение, она обернулась и сказала:
   – Всё складывается не очень, зато костюмчик у меня клёвый, – миниатюрная девушка утонула в его рубашке, наброшенной на голое тело вместо халата. Танины халаты где-то лежат, не поднялась у Кирилла рука их выбросить, как не поднялась предложить её халат другой женщине.
   – Дарю! – махнув рукой, сказал он, чувствуя себя властителем всего вокруг. Всего, кроме маленькой худенькой темноволосой и черноглазой девушки.

5

   Вечером Оля уехала. Кира проводил её на ночную «Стрелу», поцеловал на прощанье, поглядел, как из окошка двинувшегося поезда маленькая девушка в очках покачала ему рукой на прощанье, он махнул в ответ, улыбнувшись. Но это была грустная улыбка, за двое суток непрерывного общения, насыщения любовью и энергией, которую эта любовь приносила, он успел привыкнуть к ней так, как будто они были знакомы несколько лет. Хотя Кира по-прежнему знал про Ольгу немного подробностей – со дня их знакомства прошло лишь пять дней.

   У него неожиданно защемило сердце, и он не сдержался, позвонил ей в понедельник по телефону, хотя договорились днём общаться только сообщениями через Скайп – Оле на работе неудобно разговаривать, не принято это в их фирме.
   – Здравствуй, милый мой зайчик. Я уже скучаю.
   – Я тоже, но дел полно. Шеф злой ходит, как собака, на всех матерится, так что мне некогда о тебе мечтать.
   – Тебе легче, я тут совсем один. Сейчас съезжу по делам на пару часов – и буду страдать.
   – Ты не страдай, пожалуйста. А то я тоже начну. Подай мне пример.
   – Я постараюсь.
   Я сегодня утром засмотрелся на твою фотку и так размечтался, чуть монитор лбом не разбил. И лоб заодно. Но живое изображение намного лучше цифрового. Мечтаю тебя скорее увидеть.
   – Хорошо что лбом! А то в мечтаниях своих ещё что-нибудь себе разбил… Ты такой хороший… Скоро увидишь свою красавицу. Я приеду в пятницу. Сама.
   – Ура! Не стану считать минуты, не стану. Не буду считать, что осталось всего только семь тысяч минут.
   – Всё, пока. Я работаю. Звони мне вечером по Скайпу. Я те волем, – скороговоркой немного непонятно сказала она на прощанье, но Кира догадался, что это значит «я тебя люблю» на каком-то балканском языке, может быть сербском, а может черногорском.

   Во вторник к полудню Кирилл чувствовал себя превосходно, как в двадцать лет. Он одел свой единственный хороший костюм со светлой рубашкой, не стал обременять себя галстуком, впрыгнул в бежевые мокасины и заказал такси. Сегодня ему не хотелось рулить в толчее других автомобилей, сегодня можно расслабиться. Завершалась его торговая эпопея, в два часа в МФЦ он подпишет договор, покупатель перечислит на счёт деньги, останется лишь попрощаться с бывшими сотрудниками и вывезти остатки товара. Но это уже стало неважным, как будто чьё-то чужое, а не касающееся самого себя дело. Сегодня важна только его подпись и печать. Все документы юристы проверили, так что процедура не затянется. Потому Кира оделся по-праздничному, он захотел почувствовать, какова она – свобода.

   Процедура подписания договора-купчей заняла каких-то тридцать минут, ещё столько же они обсудили последние дела с Антоном у него в машине – вот всё и закончилось. Оставалось занять себя чем-то целых три с половиной дня. Он добрался до своего бывшего, ставшего теперь чужим павильона и увидел, что его последние указания добросовестно выполнены: остатки товара вывезли, а стеллажи и мебель он договорился оставить здесь новому хозяину. Ребята ждали его, Кира вручил им конверты с их последней зарплатой и прощальные подарки. Пожелал успехов и пригласил на прощальный банкет. Эта мысль не экономить напоследок на добрых отношениях пришла ему сегодня утром на волне новых чувств; легко и быстро удалось договориться с ближайшим кафе о корпоративе на двадцать персон.

   Кириллу не хотелось выпивать – совершенно не для выпивки у него сегодня складывалось настроение. Он расплатился с администратором, ещё раз сказал прощальные слова и оставил свой бывший коллектив. Вот и это ушло в прошлое, чтобы уступить чему-то новому в настоящем, – с оттенком лёгкой грусти подумал он. Окончательно завершился этот цикл. Как сложится следующий, новый? Кира уже выходил из заведения, когда его догнала Динара.

   – Кирилл Константинович, спасибо вам за всё, – немного запыхавшись, сказала она. Интересно, подумал Кира, она это чисто по-человечески, или в конверт заглянула? Выходной бонус Динары оказался весьма приличным, он ещё и округлил его в большую сторону. Но всё-таки она оказалась единственной, кто пришёл попрощаться лично.
   – Динара, милая добрая девочка, зачем ты так со мной? Можно ведь просто Кирилл, – по-доброму улыбнулся он ей в ответ. – Я оставляю в силе своё предложение: если тебе что-то понадобится, ты звони, чем смогу – помогу. Знакомых много, могу узнать о работе, тебе надо?
   – Нет, я уже нашла. В эмтээсе. Прорвёмся. Вадик тоже устроился, спасибо.
   – Это тебе спасибо, хорошая. Ты напомнила мне, что я ещё жив и что я мужчина. Удачи вам обоим, – он приобнял её не так, как это делают близкие люди, но всё же ему хотелось как-то выразить свои особые к ней чувства, и он поцеловал в щёку, в её пухленькую смуглую щёку. Как недавно они были близки! А теперь кажется, будто это случилось в прошлой жизни. – Пока. Город у нас общий, так что увидимся как-нибудь.
   – Обязательно увидимся, – в глазах девушки блеснула слеза, ей искренне было жаль расставаться. Кира резко отодвинулся, махнул на прощание рукой и пошёл прочь.
   – Иди, повеселись напоследок со старыми знакомыми! Не грусти, не надо. Всё ещё будет! И у тебя всё получится! – крикнул он на ходу. Динара стояла на пороге кафе и смотрела ему вслед.

   Деньги от сделки поступили в этот же день, о чём его холодно-профессионально известило сообщение интернет-банка. Назавтра Кирилл придумал и осуществил операцию по их сохранению: перевёл почти всё в доллары, получилось двести пятьдесят тысяч, хорошая подушка безопасности. С такой поддержкой можно заняться, чем хочешь. Хоть бизнесом, хоть чем-нибудь интересным для души.
   Но лучше для души. Сейчас его настроение взлетело под стать откуда-то взявшимся силам и здоровью, потому хотелось петь, играть, творить, веселиться, любить, радоваться – все эти действия никак не подходили к торговле, производству и вообще любому нетворческому, рутинному делу. Кира схватился за гитару – нет, плохо получается: отвыкли пальцы. Включил синтезатор, подобрал ритм, наиграл и спел для себя последнюю Витькину песню «открытая дверь», – ему сделалось от музыки хорошо, почти как в детстве. Да! – внезапно вспомнил он, – надо деду позвонить!

   – Здравствуй, Палыч, здравствуй дорогой мой дед! Как ты, как у вас с супругой здоровье? Ты уж теперь, в мои новые времена, меня не бросай, пожалуйста, ты мне очень нужен. Кто, кроме тебя, мне расскажет, что мне ждать от будущего и что делать дальше!
   – А что делать? Делать ничего не надо, кроме того, что уже делаешь, – усмехнулся в ответ старик. – Всё, что теперь тебе с твоей колдуньей нужно, это быть вместе, оставаться всегда вдвоём, несмотря ни на какие обстоятельства. Вот и настанет у тебя с ней счастье. Уже настало, слышу и чувствую я. Не представляешь, какое у тебя поле стало заметное: теперь я тебя где хочешь найду – не потеряешься.
   – Я пока не могу с ней всё время быть, хоть бы и хотел: из Москвы она, у неё там дела, у меня – здесь. Но я обязательно что-нибудь придумаю
   – Придумай, внучек, придумай. Хотя тут думать особо нечего: вы оба это должны нутром чувствовать, безо всяких объяснений. Какие могут быть дела, если любовь? Как можно у любви перерыва попросить или отпуск взять?
   – Подожди, я вдруг вспомнил. Про любовь ты всё правильно говоришь, но я другое вспомнил. В твоих словах есть несообразность. Ты всё время говоришь про любовь, а ведь секс – это не любовь! Ты мне буквально предлагал развратом заняться, причём безоглядным, разнузданным.
   – Когда же это я тебе говорил, что секс – это любовь?
   – В нашу первую встречу, проститутку предлагал мне купить.
   – Эх, молодёжь, – горестно покачал головой Палыч. – Я тебе предлагал искать любовь, искать, а не сидеть на одном месте, жалуясь на жизнь и болезни. Никаких шлюх я тебе не предлагал, никакого разврата, это всё ты себе сам выдумал, ты ни одному слову моему тогда не поверил. Я не обиделся: вполне нормальная для тебя реакция.
   – Подожди, дед. Ты мне что тогда наговорил: любую, дескать, женщину найди себе. На первый раз любая подойдёт.
   – И сейчас не отказываюсь от своих слов. Любую – потому что найти настоящую любовь некоторым за всю жизнь не удаётся, обходятся подделками, суррогатами. Да, люди в блокаду суррогатным хлебом питались и выжили. Никто не поспорит, что настоящий хлеб и полноценная еда намного лучше, но когда настоящей любви нет, можно некоторое время эрзац-энергией обойтись. Уж не говорю о нас, мы не из тех, кто этим как животный занимается, мы любовники хорошие; про тебя не знаю, правда, а я всех своих женщин любил. Хотя бы один день – да любил. И девушка, которая с тобой добровольно, без принуждения захотела любовью заняться, не отвращение испытывает, а сколько-то чувств у неё к тебе есть. Пускай даже не к тебе, пускай она представит кого-то вместо тебя, артиста своего любимого или певца, или парнишку далёкого, недостижимого – эта её любовь тебя питает. К тому же любовь вовсе не аналог секса. Тут чувства гораздо важней. Именно поэтому я люблю на детские праздники ходить, музыку слушаю. Вот скажи мне, было у тебя когда-то такое хоть раз: когда слышишь музыку, а тебя мурашками по коже и сердце так колотится, как во время любовного экстаза не случалось, когда ты понимаешь, что прямо сейчас можешь умереть от счастья – и это будет прекрасным концом твоей жизни. Было такое?
   – Было, Палыч, конечно было. И не однажды. Иной раз, когда хорошо выступление складывалось, когда настроение было улётное: пел, а у самого по коже мурашки бежали, пальцы немели, становилось тяжело на гитаре играть. Но всё-таки. Ты много про это знаешь, рассказал бы мне. Может, я пойму хоть немного, откуда это во мне и что с этим делать.
   – Если хочешь – мне не жалко, я тебе то, что сам придумал, расскажу. Предупреждаю только: без претензий, потому как доказательств у меня нет. У меня нет лаборатории, нет адронного коллайдера, нет лучших мировых учёных в ассистентах. Ты знаешь, я самоучка, поэтому исхожу из философии, из логики. Это не совсем научно, однако что мне остаётся: сдаться на исследования? Заведомо зная, что меня начнут изучать с одной-единственной целью дать возможность сильным стать сильнее, подарить возможность продления жизни тем, кто сможет заплатить побольше?
   – Это ничего, дед. Я сам логику уважаю. Вот у Аристотеля не было телескопов, однако он понял, что Земля круглая и что она движется, задолго до Джордано Бруно. Ему хватило здравого смысла и взгляда на Луну, которая превращалась в месяц. Чисто логически он сообразил, что такую тень может отбросить только круглое на круглом.
   – Да? Этого я не знал. Совсем про другое думал. Из моих логических размышлений у меня настоящая, научная мечта родилась. Ты не смейся, но есть у меня такая мысль: как бы по-настоящему изучить нашу с тобой генетическую особенность, да всем людям её привить. Понимаешь, о чём я? Совсем скоро это можно будет сделать легко. Я про возможность изменить людей.
   – Как это, изменить? Апгрейд сделать?
   – Я слов таких не знаю. Мне просто кажется, что привить людям любовь, изменить их на генетическом уровне – это единственный реальный шанс сохранения человечества. Себя научились любить, некоторые любят себя сверх всякой меры. А вот любовь к чужой жизни трудно воспитать, потому наш особый ген нужно внедрять всем поголовно, генетическую прививку в детстве делать, как от оспы.
   – И что ты надеешься из этого получить? Новый тип людей?
   – Нет, тип людей менять не надо. Ты меня только что спрашивал про разных женщин, как от них получалось заряжаться, если никакой любви у них к тебе не было. Вот это и есть главный вопрос: значит, какой-то рудимент, какое-то остаточное явление есть в каждом, если я в весёлых местах могу немного подзарядиться. На детских площадках гуляю, в театры хожу, в кино, на концерты, раз моя болезная Катюша мне помочь почти ничем не может, напротив, это я ей помогаю. И вот я заметил, что Жванецкий энергетически намного сильнее Петросяна, что «Операция Ы» лучше «Блондина в чёрном ботинке», вообще хорошие мелодрамы лучше комедий; в цирке бываю, а больше всего меня однажды Слава Полунин зарядил. Походил, кажется, покривлялся, а для меня это как сеанс любви с женщиной получился, на два дня энергии хватило. Как сделать, чтобы люди улыбались, искренне улыбались, не так, как в телевизоре президенты. Сам попробуй, приди туда, где все радуются и улыбаются, ты почувствуешь. И многие это чувствуют, не зря ходят смеяться.

   Озадачил Палыч своими мыслями и предположениями, но Кира находился в состоянии такой глубочайшей влюблённости, что все рассказы и советы деда быстро забыл, всего его занимала чудесная девушка-колдунья Оля, полностью, до краёв. Даже надолго отвлечься от сладких грёз о ней Кириллу никак не удавалось. Похоже, он тоже стал ей чрезвычайно важен и болезненно нужен, вообще-то именно она первой честно призналась, что влюбилась в него.

   Хорошо, что сейчас есть множество видов связи, и коммуникации на любой вкус. Они писали друг другу смс, сообщения по whatsup, «в контакте», правда, Кира больше предпочитал разговорный жанр, Скайп или просто телефон. Потому что печатать буквы не было для него привычным занятием. Порой он удивлялся, насколько быстро он получает от Ольги ответ, хотя знал, что она пишет одним пальцем на маленькой виртуальной клавиатуре своего золотистого айфона. Он тщательно подбирал нужные буковки большими клавишами своего ноутбука, но всегда сильно отставал от неё в скорости печатания.

   Как изменились времена! Его учили в школе писать на бумаге, его учителя ругались на шариковые ручки, говорили, что они портят почерк. Сам он, поступив в институт, понял их слова, когда отец отдал ему свою заслуженную чернильную авторучку «Паркер», в которую по старинке нужно было, свинтив колпачок, накачать из бутылочки чернил. Зато как легко потом писалось ею на лекциях! Рука практически не уставала даже к четвёртой паре. Конспекты к любой дисциплине представляли из себя толстую 96-листовую тетрадь в мелкую клетку, к концу семестра она оказывалась исписана формулами и текстом от корки до корки. Писать несколько таких тетрадей ежедневно шариком было истинной мукой. А сейчас дети с детства почти ничего не пишут, зато навык порхания пальцев над qwerty-клавиатурой отрабатывается с пелёнок. Кира вспомнил, как видел мальчика лет шести-семи, пришедшего с мамой в МФЦ, запись на очередь в нужное окошко – по талону, который требуется выписать на автомате самостоятельно. Мальчик посмотрел, как мучается его мама и сказал: давай я! Он напечатал фамилию-имя-отчество в секунды, нажал кнопку и торжественно вручил ей распечатанный талончик.

   Наверняка для развития виртуальных видов деятельности, интернет-бизнеса или чего-то информационного получаемые с раннего детства навыки станут очень полезны. Однако сложно представить, что вся эта электронщина, весь набор сокращённых команд и готового, подсказанного текста, может гармонично развивать привыкший мыслить аналогово, представлениями и образами, человеческий мозг. Пессимисты-футурологи предрекают в ближайшем будущем царство искусственного интеллекта. Похоже, можно ошибиться только в сроках: мир машин может наступить гораздо раньше обещанного ими сорок пятого года.

   Такие «умные» мысли приходили в голову, когда Кириллу удавалось отвлечься, но только звякало оповещение о приходе очередного сообщения от далёкой девушки Оли, он про всё забывал и принимался немедленно строчить ответ.

   «а я тебя люблю. я тебя так жду, так жду! поскорее бы выходные! тогда я буду лохматить твои чудесные кудри… так сильно тебя хочу! ничего в своей жизни так не ждала, как тебя! очень тебя люблю!:^) sunny-bunny с любящим сердцем, в котором только ты, ты, ты! твоя Златка».

   «привет, моя маленькая ласковая колдунья с чёрными глазками и золотой шкуркой. жду выходных, как старый зэк. вечером в пятницу ворота откроют и я выйду на волю;) а пока спокойной ночи. твой Слободан»

   «мать она увидела твоё лицо, и у неё были такие глаза странные %)) я твои фотки повесила себе везде, целый иконостас сделала на стену. прости глупую девчонку».

   «прощаю! скажи что я твой новый начальник. я буду пользоваться своим служебным положением. целую бесконечно».

   «ах ты тиран :) но такой ласковый! я самая счастливая идиотка на свете! потому что один кудрявый клюнул на маленькую глупую девочку, а она и рада; -) целую тебя, чуууудо!!! пожалуйста, скажи мне, что все будет хорошо».

   «милая Оля, всё когда-то у нас с тобой будет. всё всегда и везде. ты будешь всегда чудо как хороша. и всё будет прекрасно. обещай, что мы сами постараемся всё сделать для этого :)»

   На это сообщение она не ответила. Наверное, заснула.

6

   Раньше дни его были заполнены до отказа, теперь он ждал выходных, чтобы увидеть девушку. Новый расклад оказался для него непривычным и странным: он впустую, в нервных ожиданиях проводил все дни недели, у других людей считавшимися рабочими. Лишь два выходных оказывались плотно наполнены, хотя наполнены не работой, делами или заботами: эти два дня он не расставался с девушкой, они занимались любовью, разговаривали, перекусывали, снова занимались любовью, иногда выбирались куда-нибудь в кино или в магазин, Ольга любила шопинг. Кира не очень-то хорошо переносил шум и суету торговых центров, хотя ради неё был готов терпеть что угодно. К счастью, она не изводила его обязательным присутствием при выборе одежды и примерках, он сидел в сторонке, наблюдая за процессом издалека.

   Ещё ему мешал телевизор. Кирилл не привык к тому, что телевизор всегда оказывался включен в режиме нон-стоп, лишь перед сном кнопка отключения наконец нажималась. Девушке не мешал звуковой и мелькающий картинками фон, громкость устанавливалась чуть выше минимума, и чтобы услышать какую-то новость, нужно было сильно напрячься. Хотя Кира не замечал, чтобы новости были ей нужны. Это у неё какая-то привычка современных людей: кто-то всегда должен бубнить рядом, смысл неважен, важно только то, что ты как будто находишься в компании. Поэтому первое, что она делала, оказываясь в любом помещении, искала пульт и нажимала кнопку включения. «Неподходящий» канал быстро менялся на любой, какой она считала для себя подходящим, уменьшала звук, – и забывала о существовании картинки до выключения телевизора перед сном.

   Все выходные он проводил только с Ольгой. Она приезжала в Питер. Он рвался в Москву. Чтобы не стесняться самому и не давать повода для осуждения и разговоров сыну, приходилось снимать номер в гостинице, Кира снимал в разных, предпочитая выбирать из множества предложений номер с хорошим видом из окна. Он давно привык к Петербургу, этот город стал для него родным, он полюбил его и хотел, чтобы Оля тоже потихоньку привыкала: Кира уверовал в то, что они навсегда вместе, и когда объединят свои жизни в одну, эта их жизнь потечёт обязательно в Питере, всё же у него тут дети, оставлять которых ему не хотелось.

   Сейчас, после завершения сделки по освобождению от своих павильонов, он не только немножко разбогател, но стал практически свободен. К началу учебного года Ваня вернулся из Сочи загорелый, за две недели сильно повзрослевший. Начался его последний год, выпускной класс. В будние дни заботы Кирилла теперь ограничивались домашними хлопотами и музыкальными экзерсисами.

   Про Ольгу он Ване пока ничего не рассказывал, и потому сын был уверен, что папа по выходным остаётся ночевать на квартире безвестной молодой девушки. Заблуждение его началось с той памятной ночи, проведённой Кирой у Динары, и Кира не стал разубеждать его, решив немного подождать, приучить парня к мысли о возможном появлении в их доме женщины. Он потихоньку и, как ему казалось, ненавязчиво рассказывал Ване об отношениях с Ольгой, повторяя, что она молода, но очень близка ему во всём. Он вставлял в разговор как бы ненароком фразы: «ей тоже нравится, как я готовлю» или «представляешь, она четыре языка знает».

   Когда заняться оказывалось уже совершенно нечем, он гуглил интернет на тему старой бизнес-идеи торговых автоматов. Оказалось, рынок Питера, казавшийся ему прежде забитым до отказа, по японским меркам почти пуст: поголовное большинство автоматов предлагали кофе, воду и мелкую кондитерку, в то время как японцы пытались автоматически продавать абсолютно всё съедобное и несъедобное. Поле оказалось непаханым, но Кира неожиданно для себя вдруг порадовался войне и санкциям, поскольку уплывающий вниз курс национальной валюты не предполагал начала никаких новых проектов. Хорошо, что он догадался обменять почти все свои рубли на валюту и теперь отсиживался с долларами. Ежедневное отслеживание курса валют слишком весёлым занятием назвать было невозможно, зато он чувствовал себя совершенно спокойно в отличие от многих старых знакомых торговцев: некоторые ему откровенно завидовали, считая, что Кирилл своевременно «выскочил» из бизнеса по чьей-то наводке.

   Тем временем политическая ситуация и финансовое положение как будто предлагали не ввязываться ни во что более серьёзное, чем ни к чему не обязывающие музыкальные мечты. Настроение после неожиданной встречи и такой сильно охватившей его влюблённости к черноокой девушке всё больше сопутствовало лирическому настроению. Кира с удовольствием брался за гитару: пальцы не забыли ни струн, ни клавиш, ни аккордов, в памяти всплыли все много раз перепетые им песни, и теперь он целыми днями разминал закостеневшие пальцы, по-честному играя много раз подряд надоевшие когда-то в детстве гаммы и специальные упражнения для растяжки.

   Всё время, проведённое с Олей, Кира насыщался не только любовью и энергией, которую эта любовь ему приносила, – он радовался возможностью вести простые разговоры. Разговаривать обо всём подряд и в то же время почти ни о чём он отвык давно, не с кем ему было разговаривать. А тем более с человеком другого поколения: Ольга моложе его почти на двадцать лет, в разговорах с ней содержалось много такого, сведения о чём можно раздобыть, лишь погрузившись очень глубоко в Интернет, и то почти всё это скрыто в личной переписке, ограничено «кругом друзей» и настройками приватности.

   Кирилл, например, знал, что молодёжь мечтает «свалить» из страны, но почему-то считал это уделом продвинутых, богатых или умных. Оказалось, для девушек со времён «железного занавеса СССР» самым простым, а потому самым популярным оставался вариант выхода замуж за иностранца. Притом критерий выбора жениха остался практически неизменным, о высоких чувствах или глубокой симпатии речь не шла вообще: главное – место жительства жениха, ещё желателен его высокий достаток.

   Таким способом у Ольги уехало за рубеж аж две подруги, во Францию и Германию, а самая близкая после года общения с американцем засобиралась на пляжи Флориды. Растранжиривание генофонда продолжалось, и теперь многократно ускоренными темпами. Разница в том, что раньше, в советские времена, так уезжали по преимуществу умные девушки, а теперь в основном симпатичные. Для умниц сейчас есть куча других способов, а ум красавицы (если даже он присутствует) вряд ли интересен престарелым иностранным женихам, им важнее несколько другие качества и способности.

   Та ближайшая подружка, что нашла себе богатого американца, оказалось той самой, для которой Оля недавно просила совета: за кого ей выходить замуж. Но ничьи советы оказались не востребованы: заграница победила с разгромным счётом. Ещё не видя фотографии этого «жениха», Кира услышал описание его от Оли в уже привычных по отношению ко многим мужчинам матерных выражениях и грубых прилагательных. «Вообще полный урод и пидор», – приблизительно так возможно перевести на общедоступный русский характеристику, данную ей «жениху», представленному как Билл, хотя тот не являлся коренным американцем – у мексиканца, получившего гражданство не так давно, имелось данное ему при рождении имя, ни капли непохожее на Уильяма, из которого происходит сокращённо-фамильярный американский Билл.

   Подруга, которую она назвала Настей, также не относилась к девушкам, слишком ограниченным в своих желаниях, и не обладала чересчур тяжёлым характером по отношению к любым мужчинам с деньгами. Проще сказать, она хоть и не являлась проституткой в общеупотребительном смысле этого слова, но деньги за свои эскортные и постельные услуги с разных мужчин брала с удовольствием. Поскольку никаких общих знакомых у Киры с Олей не было – они ни с кем не встречались – Настя стала ему почти знакомой, хотя традиционного, живого знакомства не предполагалось ввиду ужасного характера её слишком ревнивого американского жениха. Тот буквально беспрерывно контролировал её по видеосвязи, видимо подозревал что-то в характере и прошлом своей невесты. Небезосновательно вообще-то.

   – Она что, нимфоманка? – спросил Кира, которому было интересно, как из симпатичных девушек приличного происхождения и с высшим образованием получаются шлюхи. – У неё патологическая тяга к мужчинам?
   – Я тоже её спрашивала, а она мне говорит: «Мне просто надо, чтобы мне всунули». Удовольствия при этом как будто никакого не получает. Зачем тогда – не знаю. Она сама не знает.
   – По-моему, именно это и называется «нимфоманка». Она этим просто так занимается, из спортивного интереса, или ради денег?
   – Какие деньги! В России постелью не заработаешь. Настя года два хату снимала, мужики её содержали, деньги платили за красоту девичью, и что, денег мешок, думаешь, нарубила? Хер там! Грудь себе сделала и губы, это то, что осталось. Остальное всё улетело – маникюр, парикмахерская, спа, солярий, эпиляция, косметика, шмотки. Её мужикам надо было, чтоб их красавица сопровождала! И пошпилиться ещё, конечно. Настя красивая, она мужикам нравится.
   – Что же она себе помоложе и покрасивее не нашла?
   – Ты чё? Таких в Америке не найти. Там краса русская только старым лысым пидорам нужна!
   – Обязательно пидорам? Им поди мальчики нужней. «Масики».
   – А ты думал, ему Настя только по женским делам нужна? Он её…, – и она это изобразила, стукнув по сжатой в кулак левой руке ладонью правой, потом кулак развернула на 180 градусов и хлопнула ещё раз – оба раза получились громкие «чмоки». Ольга радостно рассмеялась, ей всегда нравились резкие переходы; нахохотавшись, она уткнулась Кириллу подмышку и принялась щекотать языком. – Щекотно? Сознавайся!
   – Нет! – Кира напряг мышцы и прикинулся, будто окаменел, а когда она попыталась шалить язычком ниже, резко ожил и заковал её в свои объятья. Девушка была настолько миниатюрна, что вполне могла бы посоперничать размерами с девочкой немногим старше его дочки Маши. В объятьях Кирилла, не самого крупного, хоть и рослого мужчины, её можно принять за большого ребёнка. Собственно, такой она и была, при всех её знаниях нескольких языков, цепкой памяти и резвом уме называть её слишком развитой и слишком умной он бы вряд ли решился. Он не давал ей вырваться, пока она не стала кусать ему грудь своими маленькими, но острыми молодыми зубками.

   Вечером она долго общалась по Скайпу, сначала с кем-то говорила по-немецки, извинившись: «дела», – немецкий Кирилл не знал, потому не понял вообще ничего. А вот второй разговор оказался как раз с Настей, и по постоянно повторяющимся возгласам Ольги: «да ты чё!», «вот козёл!», «пошли его на хер» и более крепким словцам Кира понял: новости неприятные.
   – Что там случилось у твоей Анастейши? Это же она тебе сейчас жаловалась? – он назвал Олину подругу на американский манер.
   – Ага. Я прям расстроилась. Билл вообще в маразм впал, докапывается до каждого её слова, сам себе противоречит, ее в во всех смертных грехах обвиняет. Целыми днями связывается с ней по Скайпу, требует, чтобы показывала ему, кто с ней рядом. А она тоже хороша! Трусы сняла и показала ему кое-что крупным планом! Вот сука какая! Он разорался. Короче, друг друга стоят. Я же ведьма, я сказала ей месяц назад – не бывать вашей свадьбе. Сбудется, как думаешь?
   – Я говорил про крысиный яд, помнишь? Вот это точно сбудется! – хохотнул Кирилл, он постепенно привыкал к стилю разговора подруги. – Правда, теперь неясно, кто кому подсыплет. С чего на этот раз буча началась?
   – Билл рассказал ей, будто купил платье свадебное в подарок, и устроил истерику, когда она спросила, что за платье. Говорит, зачем спрашиваешь, ты ж сама говорила, не дари ничего. Где логика? Зачем тогда говорить? Что он, совсем не понимает – девушке интересно, в каком она платье будет на собственной свадьбе? Сделал бы сюрприз, идиот.
   – Может, он подозревает, что надоел и что она может поискать себе другого?
   – Да куда там! Я её переспросила. Нет – она раба своих желаний!
   – Какое у неё сокровенное желание?
   – Она хочет в Америку! Будет терпеть придурка старого и лысого ради толстожопии американской. Он скоро опять хочет прилететь, запарил уже.
   – Жениться, наконец? Или снова секс-туризм?
   – Да он выродок. То говорил, чтобы она приезжала, обещал денег прислать на билет, а сейчас сказал – сам приеду, типа в Москве будем жениться. Пусть уже Настя быстрее валит и никогда не возвращается. Женщина, которая сама себя не уважает, от других уважения не заслуживает. Билл тоже хорош! Даже не попробовал в ней разобраться, пожить с ней, не узнал её толком. Просто приезжал и шпилил. А это, простите, чё за любовь! Тьфу!
   – Ну и ладно, ну и пускай. Поматросит и бросит. Может кому-то другому Настино богатство когда-нибудь понадобится по-настоящему.
   – Вот именно, хоть бы её – ну хоть кто-то! – полюбил за просто так. А не за письки-сиськи, – и она рассмеялась как всегда громко, заразительно, как от весёлой, а вовсе не пошлой шутки.

7

   Прошло довольно много дней с последней встречи с дедом. Созваниваться получалось, но продолжить серьёзные разговоры о квантовой неопределённости, искривлении времени и пространства, о возможности перемещаться назад по стволу времени у Кирилла не хватало решимости. То, что он услышал от Палыча, больше походило на фантастику, или даже не фантастику, а фантазию: научного объяснения всему рассказанному не существовало.

   С другой стороны, не верить деду у Киры не было никаких оснований: то, что он сам чувствовал во время встреч с Ольгой, служило самым ярким доказательством. Дело даже не в здоровье, которого откуда-то взялось – хоть отбавляй, а в необычных ощущениях, возникавших во время их встреч. Переполняющее его чувство неведомой энергии, освежающее мысли и приносящее силу, возникало в момент любого, самого лёгкого контакта с девушкой, от простого прикосновения и поцелуя – совершенно необязательно от физических, любовных отношений. Стоило лишь ей поднести руку к его груди – тело как будто пронизывал поток невидимых частиц, или неких токов высокой частоты, или вызывал магнитную бурю – так ярко ощущалась сила и энергия шакти. С ней происходило то же самое: они оба как будто взрывались изнутри от одного только приближения друг к другу. Что уж говорить о любви, в которой оба были ненасытны.

   Спрашивать у Палыча дальнейшие подробности Кириллу было немного страшновато, но интерес пересилил. Он пригласил деда к себе – дома намного спокойней, чем в любом общественном месте, дома хотя бы удастся не потерять связь с реальностью.
   – Ты сказал, что колесница доставит по оси времени туда, куда ты своей силой попасть захочешь? Если умеешь, – начал Кира с «простого» вопроса. – Тот, кто умеет управлять, может задать точное время и место? Тогда скажи: с Сашкой Пушкиным можно познакомиться?
   – Нет. Природа не может нарушать причинность. Нельзя родиться, а потом увидеть своё рождение. Во времена Пушкина ты смог бы увидеть рождение своего пра-пра-прадеда. Потому всегда и везде, в любых системах отсчёта и для всех явлений следствие не может предшествовать причине. То есть ты можешь вернуться в момент не раньше своего рождения.
   – Постой-ка, а тогда твоя колесница может вывезти тебя по кривой времени в будущее?
   – Нет. Будущего нет. Будущее вообще – существует, но тебя там нет. А если его вместе с тобой нет, значит оно для тебя не существует. Очень просто.
   – Да-а-а, потрясающе понятно объяснил. То, что есть – то есть. То, чего нет – нет, – обескуражено посмотрел на старика Кира. – Почему, если оно есть, я не могу там быть?
   – Это принцип причинности другим концом. Ты в другом времени закончил своё существование, как же ты позже своего времени очутишься? Скажу тебе понятней – желаешь увидеть наследников, которые ещё не родились? Что это за чертовщина такая? В этом опять твоё детство и недоразвитость: что ты там собрался делать, в будущем? Кто тебя там ждёт? Кому ты там нужен! Сам знаешь: в не столь отдалённом времени может наступить царство машин, где люди займут полагающуюся им нишу натурального биологического исполнителя с очень чувствительными, сильно подвижными и гибкими манипуляторами. Возможно, люди ещё пригодятся как биологические машины – в качестве носителя искусственного сверх-интеллекта, чтоб ему на Гугломашине себя не возить, а ножками по планете шагать. Просто-напросто тела людей машинам в будущем пригодятся. Ты этого захотел? – Сказал Палыч строго. – Нам о другом надо бы подумать. Задача гораздо важнее, гораздо. Что я тебе про передачу наших генов рассказывал? Чтобы всем без исключения любовь привить! На генетическом уровне привить – вот тогда и войны кончатся, и все несчастья человеческие. И машинная эра хоть и наступит, но последствия её наверняка будут не такими ужасающими для людей, как предполагается.
   – Ладно, ты на меня не обижайся. Я молод ещё и глуп, мне долго энергии недоставало, – по-доброму рассмеялся Кира.

   Картина яснее не становилось, зато становилась интересней. Однако ещё интересней ему казалась не всеобщая любовь, а другое: своё, личное будущее. Или прошлое? Очень всё запутано. Надо разбираться дальше.

   – Скажи мне, а в том начале как будет? Уйдя туда, ты будешь помнить всё, что было в этой жизни?
   – Какую-то, самую важную информацию, можно сохранить, перенести, если энергии для этого хватит. Шпаргалку о своей жизни не напишешь и в тайное место не положишь, чтобы после свериться. Только информация может переместиться по стволу времени. Ты на инженера выучился, знаешь: если электроны не направлять, они движутся хаотично. Чтобы заставить лампочку светиться – много усилий требуется приложить. Так и тут, разве что другая энергия нужна, к тому же очень много её надо – чем более направленно информации передаётся, тем больше энергетических затрат. У нас с Катей невелик запас энергии, вся надежда на мудрость и знания. Правда, мы лишь хотим пораньше встретиться, вот и все наши мечты. К тому же до нашей встречи была война, лихолетье – к чёрту! Встретимся и поедем куда-нибудь в Сибирь, подальше от всех правителей. Там вместе будем вспоминать…
   – Что, если не вспомните?
   – Тогда заново всё. Главное – я Катю не забуду, никак не должен. А она – меня.
   – Чего мне всё же непонятно, откуда ты это всё знаешь, дорогой мой дедушка? – вновь с некоторым недоверием глянул на него Кира. – Если тебе самому ещё не доводилось попробовать второй раз? Только рассказам наших соплеменников веришь?
   – А как иначе, если никто больше не знает? Кто, кроме них, расскажет? Что насчёт меня, да и тебя: может, мы в той жизни глупые были, не догадались – ну вот как ты до встречи со мной. И похожих на себя не довелось встретить. Вытекла бы из тебя сила – и конец. Самое большее, на что можешь при таком раскладе рассчитывать – что мамка тебя в положенное время родит. Кванты информационные разлетелись по вселенной кто куда. Точно ничего не вспомнишь, мозг неразвитый, младенческий, чистенький. Всё с нуля. Сам ведь предполагал, что могло такое быть не раз.
   – Всё-таки, – настоял Кира. – Ведь ты настолько уверенно заявляешь, как будто сам видел и сам пробовал.
   – Несколько наших с тобой общих дальних родственников подробно мне рассказывали. Я, в отличие от тебя, людям верю. Незачем им врать. И ещё кое-какие подтверждения имеются. После об этом.
   – Ну и ладно, ну и пускай. Я пока всё равно не очень понимаю природного механизма всего этого, – он недоуменно развёл руками, будто призывая в свидетели весь мир вокруг. – Мне вдобавок это каким-то глупым представляется. Закольцованное лентой Мёбиуса бессмертие. Это интересно лишь сумасшедшим: разве повтор не надоест? Всё одно и то же, как день сурка. К тому же почему-то обидно, что нельзя в другую эпоху… если вообще всё это возможно. … Постой! А физическая оболочка куда девается, то есть тело?
   – Ты, наверное, догадываешься, что сам я этого никогда не видел, – совершенно серьёзно, без тени улыбки сказал Палыч. – Но мой старшенький, который биолог в Америке, он это изучал. Важнее, конечно, выделить тот фрагмент ДНК, который делает нас особенными. Я тебе уж не раз говорил о нашей с ним мечте: людей менять. Однако момент ухода важен, как момент квантовой передачи информации. Вот он что мне про это рассказывал: биологически никакой разницы у особенных с остальными людьми нет, тот же автолиз. Только этот процесс самопоглощения у нас проистекает очень быстро. Не мгновенно, но в тысячи раз быстрее. Лишь кванты твоей памяти моментально перескакивают по стволу времени. И только малая их часть доберётся: много энергии надо, чтобы эти кванты преодолели неопределённость.
   – То есть – пшик – и засыпалось тело в прах? Отчего бы это?
   – Это ещё одна загадка, не раскрытая пока. В человеческом теле живет гигантское количество бактерий, триллионы микроорганизмов многих тысяч разных видов. Этот микромир учёные исследуют, находят какие-то связи с состоянием здоровья и с болезнями. Многое чего обнаружили, даже, говорят, аутизм и депрессия от бактерий зависят. Но почти ничего не известно о том, что происходит с ними после смерти человека. Видимо у нас какой-то свой набор этих бактерий. А может и одной особой колонии малюток достаточно, чтобы в несколько минут распылить эту плоть по вселенной. – Палыч попробовал защипнуть пальцами складку кожи на руке. При его спортивной худощавости сделать это ему оказалось непросто.
   Кира снова засомневался: он не мог принять, казалось, уже почти осознанного им факта, что деду сто тринадцать лет, настолько хорошо тот выглядел.

   – Так-так-так, – вдруг вспомнилась ему знакомая до оскомины история. – Значит, сын божий в тридцать три года энергии накопил довольно, чтобы свалить от несправедливости? Одна плащаница от него осталась?
   – Не знаю. Много в той истории нестыковок, переврали за тысячи лет. Вполне может статься – наш родственник. Подозрительно разнятся евангелия от разных авторов: менялся парень на каждом своём новом витке. Сколько авторов – столько разночтений.
   – Ладно, давай не будем оскорблять чувств верующих, у них самих это лучше выходит… Всё же мне интересно: какой смысл крутиться вновь и вновь? Даже второй раз. А если может быть третий, четвёртый и так далее? На кой чёрт это надо? Особенно в сотый раз!
   – Ни на какой, никому, и никакого глубинного смысла в этом нет. Устроит тебя такой ответ? Так же, как в другом вопросе: какой смысл существования кита, муравья или нашей человеческой расы? Какой смысл существования планеты, галактики, вселенной? Нет и не может быть никакого умысла, никто этого не придумывал, никто это не устроил, никакой цели нет. У природы есть бесконечное время для нескончаемых экспериментов. Она так развивается. Или развлекается. Или в одном из бесчисленных экспериментов возникла бессчётно малая ошибка, которую за какое-то конечное время природа исправит, если это действительно ошибка. А может это не ошибка, а естественный ход эволюции? Слышал, что бывает параллельная эволюция? Но пока будем считать – ошибка, и пока она сохраняется, она есть в тебе и во мне. Она просто есть. Прими как данность. Хотя… вот тебе инопланетяне нравятся. Представь, будто неведомый нам экспериментатор специально ввёл эту погрешность, чтобы поглядеть – что будет? Может, он не одну ошибку ввёл, откуда мы можем знать? В нашем случае эксперимент вполне интересный: что станет с маленькой козявкой, если ей дать возможность исправить свою ничтожную жизнь? Может ли что-то вместе с ней измениться, поможет ли это ещё кому-то? Хотел бы ты над собой подобный эксперимент провести?
   – Ты сейчас договоришься до того, какие мы мелкие подопытные кролики, и за нами мега-межгалактические учёные наблюдают, опыты свои ставят примерно так, как земные учёные на бактериях, – отчего-то сделалось грустно Кириллу.
   – Если под единым мозгом подразумевать всю вселенную, пожалуй, так оно и есть. Чистая наука. Кому-нибудь когда-нибудь где-нибудь сгодится в необозримой перспективе… и вообще, ты ведь хотел быть продуктом инопланетного разума. Хотел? Получай! – рассмеялся дед.
   – Да-а-а, – протянул Кирилл.
   – Ну как, ответил я сегодня на твои вопросы, внучек? – с хитрой ухмылкой спросил дед.
   – Даже не знаю, что тебе сказать. Все рассказы твои для меня по-прежнему так необычны… я до конца не свыкся, хоть начинаю привыкать. Понемногу. Однако привыкший к другим координатам разум до сих пор отказывается верить. … В чём ты меня точно уел – в учении. Оказывается, я знаю на порядок меньше тебя, хотя ты самоучка, а у меня будто бы высшее образование. Ты не просто философ, ты ещё биолог, историк… А я что знал – и то подзабыл с этой проклятой торговлей. Кое-что сейчас с твоей помощью понял, из бесед наших. За одно это тебе большое спасибо. Вообще-то мы раньше с женой моей Таней много про всякое говорили, спорили, обсуждали – она педагогом была, хоть не особо практикующим, но многое понимала правильно. Она как-то раз говорила: у ребёнка потребность познания колоссальная, он всё-всё хочет знать. Почему взрослые потребность в знаниях теряют? Почему, лишь стоит получить паспорт, у людей пропадает даже минимальная тяга к узнаванию нового? Как сделать, чтобы она не исчезала, чтобы интерес к жизни сохранялся? … Вот ты во мне интерес пробудил, ох, пробудил!

8

   Очередные выходные прошли с любимой девушкой дома: Ваня уехал на соревнования в столицу. К этой очередной встрече Кира подготовился со всей тщательностью, отобрал фотографии из своего прошлого, выбрал самые лучшие для показа. Совместных фото с Таней взял несколько штук, решив, что не надо показывать Оле всего своего прошлого счастья, если у него есть счастье настоящее, сегодняшнее. Зато выбрал побольше студенческих и концертных фото, где он впереди у микрофона, а ребята позади, в полутени, прибавил карточки с маленьким Ваней и ещё сколько-то – в разных исторических интерьерах за границей.
   – Зачем ты о себе говоришь, будто ты старый, – возмущённо сказала ему Ольга, разглядывая фотографии. – Ты почти не изменился. Вот на этой тебе сколько лет?
   – Здесь я моложе тебя, тогда мне было примерно двадцать три. Сейчас я для тебя стараюсь, я хочу рядом с тобой быть молоденьким, с такой юной красавицей, – польстил он девушке. – Я только рядом с тобой молодею. Когда мы расстаёмся – опять старею. Давай не будем расставаться.
   – Посмотрим, – неопределённо ответила она. – А эта, концертная?
   – Сейчас прикину. Это с нашего последнего тура, перед самым распадом, в девяносто шестом. Значит, мне двадцать шесть. С половиной. Тут я твой ровесник.
   – Что потом? Почему вы перестали?
   – Просто разбежались. Барабанщик у нас погиб. Таскали всех долго, подозревали чего-то, и после не появилось настроения продолжить. Честно сказать, до того уже не было никакого настроения. Мне давно надоело, не получалось, как хотелось, вот и бросил.
   – Как ваша команда называлась? «Кирюшины братья»?
   – Почти угадала. В институте поначалу вообще никак, когда я на втором курсе в него влился, это называлось «ансамбль приборостроительного факультета», мы на танцах играли. Потом кто-то предложил «Компания Кей Кей», но из-за того, что сокращение выглядело слишком вызывающе: ККК, почти Ку-клукс-клан, друг Витька быстро придумал другое сокращение «Три-Ко».
   – Трико – это смешно, – улыбнулась Оля. – А отчего Кей-Кей?
   – Меня друзья называли Кей-Кей – модное по тем временам англиканство, по буквам имени-отчества: Кирилл Константинович. Ты не помнишь, тогда даже вывески на магазинах писали латиницей: «Limonoff» или «Smirnoff». А компания со мной – ясно кто, остальные ребята. Нам хотелось назваться позвучнее, хоть как-то выделиться. Тогда все хотели казаться круче, чем на самом деле, и московская «Бригада С», и питерская «Демимур». В общем, когда у нас пошли дела какие-никакие, я предложил название «Папаша Дорсет», это из «Вождя краснокожих», кино такое есть смешное, не смотрела? Я с самого сначала, ещё в институте предлагал называться «Папаша Дорсет и дрянные мальчишки», это по моде на названия групп из пятидесятых: «Джон Леннон и серебряные жуки», «Рори Шторм и ураганы». Я тогда был двинутый на Битлз и музыке той эпохи, а другие ребята – нет, потому они не захотели так длинно и смешно назваться. Но когда нам понадобилось звучное имя для выступлений, для афиш и рекламы – вот тогда согласились. Так мы превратились в «Папашу Дорсет» и до самого конца оставались «Папашей». С концертами немного поездили, поклонники у нас преданные появились, человек двадцать, – рассмеялся он. – Когда у нашего гитариста сын родился, мы по приколу выступили несколько раз как «Папаши». Чуток не дотянули, чтобы к известности пробиться, кто-то считает, что из-за друга погибшего мы распались, но на самом деле сами виноваты.
   – Я тогда очень маленькая была, не могла вас услышать. У тебя есть записи? Или сам спой что-нибудь.
   – Давай я лучше про тебя спою. Goldenhair, ты знаешь – это значит «златовласка». Её очень давно Сид Баррет пел, но мы немного по-своему придумали, другую мелодию. Нам надо было, чтобы танцевали, мы же в основном на танцах зарабатывали.
   Кира взял гитару и спел. Сыграл и спел, как мог сейчас, после долгого перерыва, но ему понравился результат: уже не Баррет, но ведь, чёрт возьми, Дергачёв! Неплохо получилось, всё-таки не зря он без конца репетирует, восстанавливает старые умения.
   – Красивые стихи, – задумчиво сказала Ольга.
   – Это Джойс. Парнишка был большим романтиком задолго до того, как написал свой знаменитый «Улисс».

   Кира максимально оттягивал момент представления Оле творчества «Дорсета», потому что это представлялось ему весьма рискованным. У Ольги в жизни всё было только чёрным или белым, она не понимала или не желала разбираться в полутонах. Десять минут кино, – если ей не нравилось, она фыркала, говорила своё излюбленное fuck и дальше не смотрела. Плохую песню называла говном или показывала безымянный палец в американском духе. Зато когда Кира на прошлой неделе напел ей песню из творчества ELO «Ticket to the Moon» («Билет на Луну», в институте их ансамбль отыграл множество тогдашних западных хитов), – Оля тут же скачала оригинал откуда-то из интернета и мурлыкала его себе под нос.

   Её выбор невозможно было предугадать, ей часто нравилась откровенная минутная попса, а на старую или современную «классику» её не тянуло. Правда, к удовольствию Кирилла, ей в основном не нравилась российская эстрада, все эти новомодные «лепсы», а над везде широко звучащим приблатнённым «шансоном» она откровенно смеялась, называла отстоем, вновь предъявляя средний палец. Всё же пришлось решиться: Кира спел ей нейтральную «Практикантку», которую написал чуть ли не в школе, слова и музыку для неё поправляли позже всем коллективом. Пальцам ещё не вернулась прежняя гибкость, но он всё-таки справился, хорошо, что голос за прошедшие годы пострадал несильно. Немного помогал скрадывать огрехи синтезатор, на котором Кира задавал ритм и ударные.

   Пока он пел, Оля смотрела на него пристально, серьёзно, с большим интересом, который показался Кириллу интересом к нему лично. Мужчины очень любят, когда становятся центром всего. Центром для окружающих. Для любимой женщины. Некоторые хотели бы стать Центром Вселенной. К его счастью, она не обозвала песенку говном, но Кира вдруг сам понял, что песенка действительно так себе, время её давно прошло, это песня одного дня, незамысловатая с её простым ритмом и музыкой в четыре аккорда. «Не надо меня физике учить, научи меня любить», – глуповато, потому только для танцев и годилась. Закономерно забылась песенка.

   – Такая короткая? – лишь почему-то спросила она.
   – Там ещё было пару куплетов, просто я их точно не помню. А что?
   – Что-то очень знакомое, я как будто слышала её раньше, – задумчиво сказала она.
   – Ну не знаю, откуда. Нас по радио почти не крутили, пластинок мы не выпускали, для себя только записывали. Гораздо позже пара песен пробилась на радио, и то ненадолго. Вообще-то, мы поначалу играли очень простой рок-н-ролл, потом друг мой начал писать витиеватые философские задумчивые стихи, он творчеством Гребенщикова увлекался, мы соответствующую сложную музыку пытались играть. В самом начале 90-х это вполне подходило к ощущению окружающего хаоса. А последние песни стали немного проще, тексты он написал понятнее, и наша музыка изменилась; мне это гораздо больше нравилось, я всегда любил красивую мелодику, я любил Пинк Флойд и Битлов, да и в музыкалке приучили. Вот, например, «Девочка на асфальте», слова Витькины, музыка Алекса-маленького, – Кира усердно её репетировал, потому получилось сыграть и спеть почти так же хорошо, как девятнадцать лет назад:

   Под ногами прохожих, девочка в ярком платье
   строит домик для куклы своей на асфальте.
   Разложит железки, кусочки бетона,
   сад из пластика сделает рядом, цветы из картона.
   Не построит она хрустального замка —
   не знает девчонка другого мира,
   Она просто видит, как взрослые рядом
   играют в такие нелепые игры.

   Мир кажется ей до обидного странным,
   нечестной игрой, каким-то обманом.
   Тают в воздухе грёзы клочками тумана.
   Исчезают, как мелочь сквозь дырку кармана.

   Кирилл пел и поглядывал на неё, следил за реакцией: Оля сейчас оказалась в роли важного, самого главного оценщика его творчества, его умений, всей его прошлой жизни. Он увидел, как она вздрогнула с первых слов песни и смотрела на то, как он поёт, испуганно-расширяющимися глазами, которые превращались в огромные чёрные пятна.

     Она станет взрослой и к жизни привыкнет
     в пластмассовой роскоши клетки бетонной.
     Где праздник вчерашний похмельем настигнет,
     а чудо любви – просто ритм монотонный.

     Где счастья минуты – осколок рекламный,
     картинка цветная воскресной программы.
     Мечты бьются в клетке испуганной птицей.
     И нет никого, в кого стоит влюбиться

     Ей видеть хотелось всегда небо – синим.
     Не копоть и грязь, а пёстрые краски.
     Но привыкла девчонка к тому, что видит,
     а видит вокруг лишь бетон и пластик.

     Мир кажется ей до обидного странным,
     нечестной игрой, каким-то обманом…

   Он пел и видел, как нарастает волна её беспокойства, он физически почувствовал эту нарастающую цунами волну возбуждения, поэтому, не закончив, дёрнулся и рукой прижал струны, аккорд жалобно затих под его ладонью.

   – Что, совсем плохо?
   – Я в детстве эту песню часто слышала! Мать говорила, что её отец написал!
   – Нет, она ошиблась. Стихи написал мой друг Витя Веселин.
   – Это он и есть, он мой отец, – заявила она строго, но тут же, воодушевившись, весело продолжила. – Я записи в детстве слушала, эту песню и ещё другие! Я слушала, как ты поёшь!
   – Я, ну да… конечно… я… мы… в одной группе… погоди, – Кира опешил от пронзившей его мысли, жаром обдало всё тело, но он не хотел, чтобы эта мысль оказалась правдой, и он уцепился за спасительную соломинку. – Ты ведь Орлова! И Евгеньевна по паспорту? Я видел в клинике твой паспорт!
   – Фамилия материна. Евгеньевна – по отчиму, мать меня записала на дядю Женю. Должна быть Викторовна. Но мой папа – дядя Женя, он с нами жил, и я всегда думала, что он мой отец. Он был добрый, готовил вкусно, мама его любила, вот только умер рано. Когда мне шесть исполнилось, отец к матери вдруг заявился, тогда она мне про него сказала. Вот суки, – резко и грубо выругалась она, – устроили ребёнку, выродки. Я ревела и бесилась, несколько дней ничего не хотела, никого к себе не подпускала. У меня на почве стресса панические атаки развились, до сих пор маюсь. Никак не могу избавиться.

   Кирилл как будто застыл, его заморозили и бросили с глыбой льда в бездонное море. Он не мог оттуда выплыть. Сказать, что он оказался этим известием сражён – всё равно что описать, что сделалось со случайно оказавшимся на рельсах гвоздиком после проезда тяжёлого товарняка. Кирилл сейчас был этим гвоздём, его расплющили, он превратился в тонкую фольгу, в него можно эскимо заворачивать. Он был настолько раздавлен, что не мог даже последовательно думать. В голове не помещалась эта мысль, такая простая и такая огромная. Как же так? Ольга – Витькина дочь? Тут как будто включилась запись, какой-то посторонний источник звука, и он явственно услышал Виткин голос: «Встретишь черноглазую девушку, она тебя спасёт своей любовью, а ты поможешь ей». Гитара соскользнула с колен, и он едва удержал её за гриф левой рукой.

   Ведь он не мог всего знать! Или мог? Витька знал, что Кира встретит его дочь? Нет, это невозможно! Он бы мне сказал. Или не сказал? … Я бы всё равно тогда ему не поверил. Он мне говорил о девушке, просто о какой-то особенной девушке. Которая нужна мне, а ей для чего-то нужна моя помощь. Как бы Кира поступил тогда, если бы Витёк рассказал ему о дочери? Конечно, он смог её найти раньше, как-то помочь. Но вот смог бы он заниматься любовью с дочкой своего лучшего друга? Скорее всего – нет, это скорее всего стало бы для него мощным препятствием. Это Витька, видимо, понимал, потому про дочь не рассказал.

   А что имел в виду Палыч? Узнал – и не выдержал. Витька что-то узнал про Олю? Он узнал о её существовании – ничего в этом страшного нет, хорошая девочка, ну не знал о ней, вдруг узнал – для него это оказалось шоком, конечно, но дальше что? Потом с ней что-то случилось? Он увидел в своих медитациях меня с ней? Само по себе это неслабое знание, однако ведь он мне говорил: «поможешь девушке», даже «спасёшь». То есть совсем не был против, что я буду с ней рядом. Но от чего её спасать? Она больна? Проблема со зрением не самая страшная болезнь. Или есть что-то ещё более страшное, какая-то тайна? Что-то неизвестное ей самой.

   С этим придётся разбираться. Кирилл в Ольгу влюблён и теперь оставить её не сможет, даже зная, что она Витькина дочь. Он ведь и раньше понимал, что Оля намного его моложе, однако не находил в этом ничего предосудительного. Тем более она ему практически жизнь спасла от странной генетической болезни недостатка любовной и жизненной энергии. В этой части Витькин прогноз оказался честным. Осталось разобраться, чем сам он может помочь ей, кроме ответного дара своей любовной силы.

   В прежние, старые времена, Кира думал об этой песне, что девочка в ней просто аллегория нашей потерянной правильной жизни. Что песня о нашем простом и незамысловатом, как кусок бетона, существовании, с много раз перепутанными местами понятиями – где правда, а где ложь; и потому жизни плоской и дурацкой. Мы всё время делаем что-то глупое и никчёмное; привыкаем не к чему-то важному, нужному, правильному и красивому, а к суррогату, замене, всякой ерунде. Люди привыкают, что можно творить с окружающим миром и с самим собой невообразимое чёрте-что!
   А Витька – явно или подсознательно – мог иметь в виду свою дочь, для которой самым близким в жизни человеком стал отчим, этот посторонний человек стал ей фактически отцом. Этот человек дал ребёнку самое важное: ощущение детства, а Витёк в это самое время занимался духовными практиками и искал смысл жизни. Вот эту несправедливость в последние месяцы Витя пытался осознать, мог пытаться это исправить: самой лучшей духовной практикой стала бы помощь ребёнку в постижении мира, в правильном его понимании. Но он был далеко, он был далёк ей, он был для неё никем, странным бородатым дядькой, которого девочке зачем-то представили папой, когда её настоящий, истинный папа был с самого рождения рядом с ней.

   Удивительным образом шок Кирилла от нового знания проходил быстро: его чувства к девушке не стали меньшими от того, что Ольга оказалась дочерью его старого друга, напротив – это ещё больше сблизило их. Возможно, сыграло свою роль время – Витьки очень давно нет, – а может, потому что саму Олю этот факт не смутил нисколько: просто за этот месяц они стали настолько близки, что никакие откровения не смогли бы изменить их отношения друг к другу.

   Кира, в своей «прежней жизни» относившийся к неравным по возрасту бракам весьма скептически, даже иронически, свою связь с годящейся ему в дочери Ольгой расценивал с позиции нового, «от деда Палыча», знания о себе и о ней: они особенные, им нужна необычная любовная энергия больше, чем всем остальным людям; если простые люди выживут без привлечения энергии друг друга, то Кирилл с Ольгой могут пропасть, умереть без неё. Для них это жизненно важно.
   Тем более прогноз Палыча подтверждался: кроме резко улучшившегося самочувствия Кирилл помолодел и внешне. По крайнее мере, в зеркало на него приветливо глядел улыбчивый мужчина лет сорока, не больше Помнится, как говорил Карлсон: «в самом расцвете сил». Откровенно говоря, видимую разницу в возрасте с Олей это не уменьшало: она, как и прежде, выглядела очень молодо, с учётом приобретаемой с его помощью энергии – не старше двадцати лет, ни при каких условиях невозможно было определить её истинный возраст, почти двадцать шесть с половиной.

   Он отложил гитару, придвинулся к Оле, обнял и сказал как можно нежнее:
   – Бедная моя девочка. Сколько тебе досталось! Но я тебя никогда не оставлю, я тебя защитю, … бр-р-р, то есть защищу, никому в обиду не дам, – но девушка, похоже, оказалась нисколько не взбудоражена странным хитросплетением судьбы и думала о чём-то своём.
   Вообще-то характер её был непредсказуем. Иногда она резко взрывалась, частенько у неё случались перепады настроения «из огня в прорубь», но она нередко оставалась спокойна, даже безучастна к самым животрепещущим, будоражившим всех окружающих событиям. Резко скачущий курс рубля и связанное с этим удорожание жизни её нисколько не волновало, к войне с соседями она была безразлична, как будто не случилось ни Крыма, ни международных санкций, ни истерической пропаганды на родном ТВ. И сейчас она так же совершенно спокойно перенесла взволнованность Киры:
   – Солнышко моё, вот как выяснилось чудо твоего волшебного голоса: я его с детства слышала, это с раннего детства мой самый любимый голос, – с обычным удовольствиям отнеслась она к его ласкам, потянулась поцеловаться, и стала удлинять и затягивать поцелуй, как показалось Кире, намеренно. А может ему просто показалось, потому что они вообще довольно быстро зажигались от взаимных ласк, особенно Ольга – вспыхивала через пару секунд, как спичка.
   – Бедная девочка, – успел пробормотать он, прежде чем опять все прочие звуки, кроме любовных, пропали, выключились. – Маленькая, ты теперь не одна на этом сером асфальте…

9

   Так же, как он теперь все выходные традиционно проводил с Ольгой, сложилась и традиция встреч и разговоров с дедом. Палыч с удовлетворением оглядывал внука, весь вид которого показывал, что со здоровьем у него теперь всё в порядке. Кириллу понравилось беседовать с Палычем о жизни. Он расспрашивал деда о старых событиях, просил вспомнить революционные годы, годы репрессий, знакомых людей, пострадавших в этой мясорубке. Не забывал расспросить о его концепции «особенных».

   – Что-то самых из основ расскажи мне, дед, – попросил он однажды. – Если пойму, конечно. Я человек с давнишним техническим образованием, хотя все мои знания устарели, кроме базовых. Я многое забыл, а уж про энергетические квантовые теории вообще никогда ничего не знал. Читал где-то, будто Эйнштейн говорил: «если не можешь объяснить свою теорию ребёнку, значит ты сам этого не понимаешь». Поэтому прошу тебя: рассказывай как-нибудь попроще, как для ребёнка. Тем более про эту энергию – про неё особенно ни хрена не понятно.
   – Хорошо, – важно усмехнулся Палыч. – Только про энергию я сам ничего не знаю, неизвестна мне её природа. Боюсь, вряд ли кому удастся её физически обнаружить и точно измерить.
   – Ну тогда расскажи, что сам знаешь. Я вообще ни сном – ни духом, а ты хоть до чего-то догадался.
   – Ладно. Только имей в виду: я тебе размышления свои перескажу, а уж правдивы они или нет – сам не уверен.
   – Сейчас можно: месяц назад я бы тебя и слушать не стал, – Кирилл нисколько в этом не сомневался. – Ты давай, просвещай внука, должен ведь я хоть что-то понять.
   – У-у! Этак придётся издалека начинать. Из глубины веков, так сказать, из древней философии. Так, как у меня мысли выстраивались по мере чтения трудов и накопления знаний. Мне, правда, больше тебя повезло: во-первых, я самостоятельно о своей особенности догадался. И к тому же помощники у меня быстро нашлись, помогали разбираться. Нашлись как раз оттого, что поле моё заметным стало, не пришлось им меня по больничкам искать.

   Кирилл мотнул головой, словно извиняясь, но дед не думал обижаться. Это у него старческое – поворчать себе в удовольствие. Хоть и особенный, а всё одно – старик.

   – Хотя тебя понять можно. Нелегко сознание перевернуть, непросто это давалось даже умнейшим людям. Чего говорить о тебе, с твоим классическим советским обучением: социалистический материализм, марксистско-ленинская философия и прочие лженауки, – откровенно засмеялся Палыч. – Что касается поля, так про него вообще ничего не объясню, это какое-то отдельное шестое чувство: или чуешь, или нет. Катя моя тоже никого из наших не чувствует, это по-видимому другая какая-то мутация.
   – Ладно, дорогой мой дед, говори и рассказывай то, как сам понимаешь. Я ведь жил-поживал, простой сам себе мужчина, а ты мне вдруг – бац: особенный. Так что только ты для меня главный и единственный академик, других всё равно нет.

   Кирилл подождал, пока Палыч готовится. Тот задумался, нарисовал взглядом какие-то невидимые формулы на потолке; покачал головой, отгоняя лишнее, пошевелил губами, словно выстраивая план лекции – похоже, перевести сокровенные знания на простой язык не так-то просто. Хотя корчить из себя колдуна, принимать необычный вид, перевоплощаться в мага дед не стал. Лишь глаза его, и без того тёмные, налились непроницаемым чёрным цветом. А лицо приобрело выражение человека, знающего нечто важное – такими бывают лица судей перед оглашением вердикта.
   По лицу судьи, оказывается, можно определить, какой приговор он зачитывает: заведомо липовый, неправомерный или заслуженный, – внезапно подумалось Кириллу. – Судья, читающий подготовленную для него «липу», понимает, что это «липа», и оттого прячет глаза, бубнит быстро и невнятно, стремится закончить собственное унижение побыстрее. Ведь это его унижение, а вовсе не тех, кто «рулит» процедурой по телефону. «Телефонного» лица никому не видно, а эти конкретные Коробченко или Данилкин – вот они. Не отмоются. У Палыча меж тем и так не обвислые плечи распрямились, взгляд стал острым и строгим: его вердикт должен быть точным и справедливым.

   – Люди догадывались, что существует какая-то высшая энергия, которая лежит в основе всего, а самые умные предполагали, что эта сила едина в устроении мира и одинакова для всех, – начал он.
   Начало немного походило на лекцию в научно-популярном обществе, заметил про себя Кира. Немного суховато и пафосно. Палыч тем временем продолжил:
   – Потому древние мудрецы разумно посчитали, что должна быть какая-то субстанция, которая включает в себя всё. Китайские назвали её «ци», индийские – «прана», европейцы – «пневма», все по-разному называли одно и то же. Древние предположили, будто весь мир вокруг существует благодаря трансформации энергии, а жизнь – это её движение. Чуешь, как близко? А ведь никаких синхрофазатронов и ядерных реакторов у них не было.
   – Греки, я помню, тоже понимали человека как вселенную в миниатюре. Как-то догадались, что составляющие одинаковые, – вставил Кира. – Я всегда поражался, откуда греки так много знали ещё до начала всех «больших» наук, две с половиной тысячи лет назад?
   – Ты Аристотеля вспоминал как-то. Хороший пример. Мудрый философ вполне может в любом сложнейшем вопросе разобраться, потому что главное здесь – свойство ума, а не наличие компьютера на столе… Так вот, если суммировать то, что человечеству уже в некотором роде было известно, мудрецы выделили три уровня этой энергии: универсальная субстанция вселенной, наполнитель человеческого тела и психический центр чувств. Эту троицу, даже не попытавшись разобраться в их природе, немного позже приватизировала религия. Ты наверняка должен знать элементарное, то, чего не знали древние. Как сейчас про это говорит наука?
   – Современные учёные имеют в виду свою «святую» троицу: водород-отец, сын-энергия ядра и гравитация-святой дух, – улыбнулся Кира.
   – А результат сложения всех этих трёх уровней древние назвали первовеществом.
   – Ну да, – поддакнул Кирилл, щурясь от радости, что, дед старается быть почти по-детски понятным. – Основа жизни на Земле – углерод. Первовещество то бишь.
   – Именно, – не обращая внимания на его эмоции, продолжил Палыч совершенно серьёзно и важно, словно настоящий академик. Хотя сидели они не в научном институте и не в университете, а дома у Киры, и недопитый травяной чай остывал в любимых Таниных кружках с рисунками Кандинского. – Углерод и есть первооснова, главный элемент строительства всего биологического, в том числе человеческого тела. … Так вот, мы знаем основу, основополагающие элемент и основополагающая энергия. Древние придумали в качестве основных элементов знакомые: воду, землю, ветер и огонь, хотя на самом деле это один и тот же водород в компании «святой троицы». Это продукты реакции, распада или преобразования энергий. И углерод как кирпичик – основа биологической жизни.
   – А как же «Пятый элемент»? – усмехнулся Кирилл. – Как же любовь? Правда, это в голливудской интерпретации, зато как романтично!
   – Последним, пятым элементом, Парацельс называл человека, про углерод он не знал, но чутьём своим правильно угадал основу жизни. А к любви мы придём, не беспокойся. Всему своё время… Теперь для наглядности мы воспользуемся китайской графической версией, она поизящней и повыразительней, – дед придвинул поближе к себе несколько листов бумаги, которые Кирилл приготовил заранее по его просьбе, вытащил из лотка принтера. – Как соединить разное – в единое, возможно ли? Насколько вообще антагонистичное – соединимо? И родилась у них красивая идея инь-ян, то есть идея взаимодействия крайних сил и получаемом в итоге едином целом. Энергетический баланс, симбиоз разных сил. Помнишь, как изображается ян и инь?
   – Помню, как не помнить. Художественно красивая фигура – две капли, образующие круг, дополняющие друг друга. Мужское и женское начало.
   – Да, светлое и тёмное, твёрдое и мягкое, взаимодействие всех крайних противоположностей: света и тьмы, дня и ночи, солнца и луны, неба и земли, огня и воды, положительного и отрицательного, – нарисовал знакомую всем фигуру Палыч. Старательно заштриховывая инь, он прикусил в своём старании кончик языка и стал похож на мальчишку с седыми волосами. – Наши предки предполагали взаимодополняемость, в этом пытались увидеть баланс природы и гармонию человеческих противоположностей.
   – У мужчины и женщины на самом деле полно противоположностей, любому идиоту это заметно. Потому в других частях света люди тоже к этому пришли. Вот, например, древняя свастика тоже о противоположности: закрученная по часовой стрелке – созидание, мужской знак. Против часовой – вихрь, энергия – это женский. Но в них нет объединения, напротив, они специально подчёркивают эту разницу.
   – Да-да, но для упрощения твоего понимания мне сейчас легче воспользоваться китайской моделью, – темпераментно отмахнулся от плохо зарекомендовавшей себя свастики Палыч. – На китайской модели легче увидеть, что на самом деле никакого единства противоположностей нет и быть не может! Они – противоположны, и лишь умозрительно дополняют друг друга. Можешь мне напомнить, что происходит при взаимодействии противоположных сил? Ну, как магниты разными полюсами.
   – Притягиваются? Объединяются? Частица и античастица… Аннигиляция?
   – Взаимное слияние со взрывом – это крайний случай. То есть для Вселенной это обычное состояние, оно ведёт к дальнейшему её развитию. У людей слияние противоположностей не ведёт к физическому уничтожению, а напротив – к стабильности. Как в атоме: положительное ядро и отрицательно заряженный электрон на орбите, энергетически связанные друг с другом без всякой верёвочки. Идеальный баланс. Но если эту связь нарушить – ты знаешь, что из этого получается: тот самый жуткий взрыв. Не только у атомов это случается, у людей гораздо чаще. И вот здесь мы приближаемся к самому главному нашему отличию от прочих землян. К нашей избранности, к нашему уродству, к нашей особенности приобретения силы и энергии шакти.
   – Но ты пропустил самое главное – откуда берётся эта энергия?
   – Про энергию я тебе говорил: формул у меня нет; как она получается, я тоже не знаю. Это симбиоз каких-то космических сил, которые известны людям с древних времён, но я не знаю никого, кто смог бы рассказать, откуда именно берутся эти силы. Предположения есть, мы с тобой ещё об этом как-нибудь поговорим. А сейчас пока о смысле, о нашей сути, чтобы ты начал понимать наше с тобой отличие от прочих простых людей. О том, что я тебе пытался втолковать при нашей первой встрече. Обыкновенному биологическому телу достаточно энергии пищи. Для нашего биологического тела пища тоже нужна. Но нашему физическому телу ещё необходимо подпитывать себя космической энергией. Нам обязательно нужно получить эту энергию просто чтобы выжить! Добыть любым доступным способом, хоть это несколько цинично звучит. Цинично, потому что это энергия, получаемая нами от наших любовных партнёров, мы забираем себе энергию самого чистого и целомудренного источника! При этом наши любовные партнёры не представляют себе, сколько своих сил отдают нам, и насколько эта связь для них опасна! Вот в чём главное наше несчастье: мы лишаем нашего неособенного партнёра энергии в любом случае, и это всё оттого, что у нашей силы огромная захватывающая мощность. Безопасны лишь связи с такими же, как мы, особенными.
   – То есть, ты хочешь сказать, что обыкновенные люди восполняют недостаток энергии пищей и водой, – и всё? А мы, кроме добычи пропитания из пищи, можем лишать других людей их энергии ради продолжения своего существования? Вплоть до убийства? Убийство ради продления жизни, фактически бессмертия?
   – Ты всегда стараешься слишком упростить, из-за этого опять что-то себе выдумал. Какое убийство и бессмертие? – возмутился дед, и необычно для себя сказал очень резко. – Главное здесь вот что: это не является нашей осознанной целью просто потому, что мы не управляем этим! Никак! Это всего лишь наше врождённое свойство, нам отчего-то требуется много энергии, такой у нас странный метаболизм. – … Он передохнул и продолжил намного спокойней, но с некоторым укором в голосе. – Нам энергия нужна для точно такой же простой жизни, какую ведут все люди. Это такое же питание для нас, как энергия пищи, дополнительное питание. Никаких других отличий нет!
   – Извини пожалуйста. Я не со зла, я просто хочу понять, разобраться, – покаянно произнёс Кирилл. – Но ведь, кроме этого отличия, ты ещё называл возможность исправить что-то в себе, то есть вернуться назад? Я это имел в виду, говоря про бессмертие.
   – Назад – да, к этому мы тоже ещё доберёмся. Значит, так: убийство ради собственной выгоды вовсе не является нашей сущностью. Повторяю: мы способствуем этому невольно, поскольку нам нужна для выживания не одна только энергия пищи, но также энергия, которую я, не являясь учёным, для себя назвал энергией любви. Просто исходя из того, что получаешь её от женщины, которую любишь. Получив энергию, мы закрепляемся на текущем витке временной оси. А без любви наша энергия – ци, прана или шакти, называй как нравится – быстро растрачивается, и мы возвращаемся в исходную точку, в начальную стадию существования своей материи.
   – Так всё-таки пятый элемент – любовь? – торжествующе воскликнул Кирилл. – Особенный ребёнок берёт любовь у матери, да? А мать где черпает любовную энергию, если она не особенная?
   – Этого я не знаю. Возможно, тратит саму себя. Самопожертвование вообще матерям свойственно. Из того, что я тебе сказал, тебе уже должно быть понятно, что любовной энергией я упрощённо назвал неизвестную нам силу – понятие физическое, биологическое, химическое, квантовое, симбиоз всего космического – к обыкновенно лирически понимаемой, широко распространённой, красивой человеческой любви никакого отношения не имеющей. Главное для твоего понимания другое: особенный обречён забрать себе энергию не особенного партнёра. Хочешь ты этого или нет – это произойдёт помимо твоей воли. И это произойдёт абсолютно незаметно для тебя и для неё, только позже она почувствует что-то: ослабеет. Но никогда не догадается, что виной всему – ты.
   – Я и сам не догадывался! Как было догадаться, тебя ж не было рядом! – развёл руками Кира.
   – Внимательней и наблюдательней надо быть в жизни, – не согласился с ним Палыч, хотя продолжил вовсе не осуждающе, а сочувственно. – Вот скажи, из совместной жизни со своей супругой что можешь вспомнить? Кроме известного мне факта безвременной кончины. Никто не понял, от чего она, молодая женщина, умерла?
   – Она болела после рождения Вани почти постоянно. Но все врачи относили это исключительно к трудной беременности, извечно плохой нашей воде, экологии, климате. Она ведь совсем молодая была, ей тридцати пяти не исполнилось.
   – А до того? Раньше? Вспоминай и рассказывай без стеснений.
   – Меня тёща всегда хулила, что я лучше выгляжу, а старше её дочки на три года. Придумала для себя так, будто не забочусь я о ней. Хотя я дачу специально для свежего воздуха построил, в любой свободный день туда из города стремились уехать. Если были лишние деньги – в Прибалтику выбирались или на юг её с Ваней отправлял, в Сочи, в дальнюю заграницу тогда очень дорого было ездить, почти как сейчас после девальвации. С юга она приезжала окрепшей, но вскоре вновь начинала болеть. Ни один врач не догадался, что это я её. Считалось: иммунодефицит… Не догадался я, что моя любовь тому виной, – с грустью сказал Кира.
   – Ты сейчас не кайся – ты не специально. Дружок попытался тебе сказать, предупредить, да неправильно он это сделал, у него самого, видимо, не сложилось цельной картины, так, обрывки. Да к тому же ты абсолютно не был готов к этому новому для себя знанию. Даже у меня спустя много лет не получалось тебя убедить, если бы не случайная встреча с твоей девушкой…
   – Друг мой Витька, значит, усвистал и сейчас школу заканчивает?
   – Ой! – махнул рукой Палыч. – Ты в это не вникай. В квантовой механике есть принцип неопределённости: ты можешь знать, где находится частица или куда она собирается, но не первое и второе одновременно. Пространство-время так искривлено, что нельзя точно сказать, где твой друг и как он там поживает. Как физики говорят: самое сложное – интерпретировать интерпретации, которые нуждаются в интерпретации. Когда очутишься на том самом витке, тогда и разберёшься. Если вспомнишь. Но встретиться вы можете.
   – А что если всё в жизни случится по-другому? В институт не поступлю, например. Или у Витьки что-то случится?
   – Мир существовал всегда, прошедшее время есть всегда, пространство и энергия вечны. Следовательно, мы тоже существовали всегда, и всегда будем существовать, просто всё будет чуточку не так. Не из-за того, что мир на другом витке другой – он такой же, с небольшими отличиями. Другое дело, что мы точь-в-точь не запомним его таким, какой он здесь, – Палыч ткнул пальцем в пол. – Потому легко привыкнем и там. Различия для нас будут несущественными.
   – Человек такая скотина – к чему угодно привыкнет, – согласился Кира. – Однако я привык к твёрдым координатам, к какой-то основе. А твоя теория эластичная, как желе. Всё подвижное, энергию везде можно добыть, пускай немного непривычным способом. Всё скручивается в спираль, пересекается, можно попасть из одной точки времени в другую и остаться почти самим собой. Можно меняться, в идеале – сколь угодно долго. Правда непонятно – ради чего? Витёк постоянно говорил: надо меняться. Ты говоришь: меняться ради себя, чтобы на крошку улучшить жизнь свою и своих близких. Но смысл? В чём смысл? Неужели только в неведомом эксперименте природы? Или в тех далёких экспериментаторах, которые сейчас разглядывают нашу галактику в свой квантовый микроскоп и видят нас, барахтающихся тут на травке, как инфузории? Они пишут свои докторские так же, как наши учёные, разглядывая муравьёв, пишут свои?
   – Может быть. Отчего же нет? Представь бесконечность – хотя бесконечность непредставима, но ты постарайся – и тогда сможешь представить себе бесчисленное множество разумов. Человек изучает атом, сто лет назад Резерфорд решил, что открыл его строение, но за прошедшее время учёные продвинулись далеко вглубь и поняли, что Резерфорд неправ. Нильс Бор и его последователи прошли намного глубже, следующие добрались до кварков, но не до конца! Почти каждый год учёные что-то добавляют в, казалось бы, устоявшуюся картину мира. А теперь сделаем фокус: перевернём эту картину наоборот и постараемся взглянуть на наш Млечный путь глазами космического великана: ведь это крохотный кусочек матери, состоящий из пыли и газа, звёзд-атомов, рядом крутятся планеты – протоны-электроны. Научные методы великанов тоже могут быть несовершенны, и потому у них не получится изучить нас до нашего последнего кванта. У них нет инструментов такой точности, чтобы измерить наше с тобой энергетическое состояние. Может быть, они вообще нас не видят и думают, что нас не существует так же, как для человечества недавно не существовали кварки? Так что пусть они занимаются своими диссертациями, нам нет до них никакого дела. Наше с тобой дело состоит всего лишь в осмыслении принципа нашего собственного существования.
   – Всего лишь? Палыч, скажи, что ты пошутил! Это «всего лишь» – тот самый вопрос, на который всё человечество не может найти ответа за свои пять тысяч более-менее осмысленных лет. Цель и принцип – два главных вопроса.
   – За цель я не берусь. Говорил уже тебе: цели может не быть. Есть жизнь – и всё, вот и вся цель. А вот практическая часть, то есть принцип, для меня гораздо важнее.
   – Без цели ты никуда не придёшь. Если нет назначенной цели, мы сами должны её себе назначить. Если есть начало-рождение и есть конец-смерть, – то, что между ними, не должно быть обычной животной целью жрать и размножаться. Что-то хотя бы в человеческом понимании, а?
   – Высший уровень нашего понимания цели – получение нового знания для развития. Только какого развития, в чём оно, развитие? В бессмысленной трате ресурсов на вооружение или на строительство храмов? В бесконечных попытках одних стать значимее других? Как эту значимость разделить? Ведь то, что значимо одному учёному, абсолютному большинству всех остальных людей совершенно не интересно. Максимум – они воспользуются результатами его открытий, и то своеобразно, чаще всего приземлено, примитивно, а то и во вред самим себе. Зато: что важно одному политику, огромному числу других возможно внушить. Это станет для них важным? Станет, поскольку они будут думать, будто сами до этого додумались. Поможет это человечеству? Нет. Потому что это не знание, это иллюзия, самообман. Примерно такой же, как религия. Пустота – это не отсутствие, это то, чего мы не видим. Поэтому важно заполнять пустоту знанием, а не домыслами. Всё определяет разум. Первовещество вселенной – вечно, и вечно сохраняется баланс энергии, но локальное равновесие нашей части вселенной зависит от наших усилий по уравновешиванию знания и невежества. В идеале лучше, чтобы знание перевешивало.
   – Во ты как сказал, Палыч! Ну голова! – восхитился Кира, стукнув рукой по столу. – Я в жизни не смог бы сформулировать ничего даже отдалённо похожего. Молодчина. Ты правда всё сам?
   – Человек может всё. Если хочет. Прекрасно знаешь, что человек в экстремальном положении может трижды выше головы прыгнуть и огромный вес поднять. А уж если целенаправленно… Если напрячься, искать и не бросать… Читать, учиться без передышки. Вместо футбола – физику, а вместо новостей – естествознание, вот и весь рецепт.
   – А вместо войны – любовь… – сказал Кирилл, переводя дух. – Я попытаюсь с самым полным напряжением своего ослабшего за годы предпринимательства разума осмыслить всё тобой сказанное. Переварю как-нибудь, осмыслю. Только ты ведь ещё не всё мне рассказал, дорогой мой мудрец?
   – Нет, куда там! Далеко не всё. Чем дальше, тем сложнее. Обещаю. Про принцип, про любовь и про неопределённость, – рассмеялся дед.
   – Ладно, я настроюсь. Кстати, я вот хотел с тобой посоветоваться насчёт Ольги. Не могу её убедить, что нам надо обязательно быть вместе. Как ты думаешь, ей надо сказать про особенность нашу? Напугает это её или ничего страшного?
   – Ты нас познакомь, – просто сказал Палыч. – Я почувствую. Да и объяснять мне будет полегче, правда?
   – Да-да, конечно. Я ей уже это сам предлагал, но она всегда неопределённо говорит на разные мои предложения, и на это тоже сказала: потом как-нибудь, сейчас не до знакомств с твоими родственниками. А что ты хотел в ней понять или разглядеть?
   – Пока не знаю, – на лице деда появилась какая-то озабоченность. – Но кое-какие соображения у меня есть, тебе пока не стану докладывать. Давай мы так сделаем: ты сам расскажи ей по-простому. Как-нибудь незатейливо, без всякой научности. Объясни: так и так. Дескать ты, как и я, особенная, нам много требуется энергии, мы её можем у других людей брать, но это плохо помогает. Лучше, когда два особенных человека, как мы с тобой, находятся рядом, вместе. Она должна ведь чувствовать твою энергию? Ты с ней уже сколько, два месяца?
   – Да, скоро будет два.
   – Расскажешь мне после, чего она тебе ответит.
   – Это лучше лично ей сказать, не надо по телефону?
   – Ох и внучек мне достался! Воспитывать тебя и воспитывать! Учить и учить! Конечно лично! Ты бы ещё телеграмму ей отправил!
   – А чё, прикольно. Как писали раньше телеграммы, помнишь? – заулыбался Кира, а дед поморщился, не любит он современные жаргонизмы. – «Ты особенная зпт как я тчк нам надо вместе тчк всегда вскл у нас общие кванты тчк целую».
   – Конечно, так она всё сразу поймёт. Какие такие у вас общие кранты, – тоже рассмеялся Палыч.

10

   – Знаешь, я никогда не была так счастлива. Даже когда плачу при расставании, я безумно счастлива. Я очень тебя люблю. Ты заменил мне всех: папу, маму, всех родных и неродных братьев. Ты – моя находка. Каменное сердце Снежной Королевы растаяло в августе на дороге около холодного моря под натиском твоего жаркого сердца.
   – Это ты – моя находка, – не согласился Кира. – Это я тебя нашёл, и мне до сих пор делается страшно, когда я думаю о заблудившемся таксисте и ещё миллиарде разных непредсказуемых случайностей, без которых наша встреча могла не состояться.
   – Спасибо тебе, мое сокровище, что не проехал мимо меня тогда, что оказался рядом. Спасибо за то, что ты такой милый и добрый всегда со мной. Знай, ты мне очень нужен. Я никогда и никого не любила в этой жизни – ни мужа, ни мать, только немного отчима. Я плохой ребенок, я любила только себя. А теперь я страдаю без тебя. Только мы расстанемся – и я в ту же минуту начинаю страдать. Но каждый день я благодарю небо за то, что у меня есть такое славное солнышко. Я всегда так жду встречи с тобой… Я тебя очень жду. И я дождусь нашего абсолютного счастья хоть через десять лет.
   – Зачем ждать так долго, мой маленький sunny-bunny, – гладя её по волосам, мягко сказал Кира. Они лежали расслабленно, прижавшись к друг другу, после очередной порции «зарядки» любовной энергией. Выпал удобный повод поговорить о их особенности. – Нам надо как можно скорее всё сделать для того, чтобы не расставаться.
   – … Я всегда буду тебя любить, всегда… если захочешь, брошу весь мир к твоим ногам, – продолжала шептать Ольга, как будто не слыша его слов.
   – Ты замечала, как нам становится хорошо вместе? – издалека начал Кирилл. – Это не просто так, ты раньше замечала, что это не просто так? Это наша с тобой особенность.
   – Да, – неожиданно для него легко согласилась Оля. – Я знаю. Я сперва сама почувствовала, а потом мать мне сказала. Это у нас родовое свойство. И мать, и бабка, и её родители – все были такие.
   – Вот как? И что они тебе рассказывали? – продолжая расслабленно поглаживать её волосы, спросил Кира. Его задача упрощалась: не так просто объяснять то, в чём сам плохо разбираешься.
   – Наверное, ты тоже из близких к нашему клану. Мы умеем из секса силу получать, обычные люди не умеют, а ты умеешь. Поэтому у нас с тобой так сильно…
   – Ну, может не совсем из секса, скорее это энергия любви, – поправил Кира. – Поэтому нам надо быть всегда вместе. Твоей бабушке сколько лет?
   – Не помню. Восемьдесят, кажется.
   – Она как, здорова? А маме?
   – Бабка бегает. Мать почти твоя ровесница, на два года старше. Ничё пока. Про бабку не знаю, а мать регулярно чпокается, она бодрая тётка.
   – Она не говорила тебе, почему у неё с твоим отцом не получилось?
   – Она дядю Женю любила.
   – После друга моего, когда они тебя, такую хорошую, сделали? – он провёл в подтверждение своих слов от её головы почти до пяток, сколько хватило длины руки, и обратно. Ольга зажмурилась от удовольствия и кротко вздохнула. – Или ты точно не знаешь?

   Повисла пауза. Она как будто не знала ответа, а Кира продолжал водить рукой от поясницы по левой стороне спины, от левого плеча к правому, затем вниз по правому боку до правого бедра, разворачивал руку и двигался в обратную сторону. Ольга вдруг прервала эту идиллию, резко повернулась и вульгарно заявила:
   – Знаю, она мне сказала. Позже сказала, когда я подросла. Она его трахнула, ей нужно было подзарядиться. Она отца нашла где-то в подворотне, бухого, но догадалась как-то, что он из наших. У неё мужиков вообще всегда была куча, а любила она только дядю Женю. Все остальные мужья, как все её мужики – только для подзарядки.
   – Твой дядя Женя умер, оттого что она его сильно любила, да? – девушка не ответила, зарылась лицом в подушку, и Кира понял, что она страдает. Может быть, даже плачет. Оля, похоже, действительно сильно любила своего отчима.

   Он потихоньку выбрался из плена её ослабевших рук, отправился в ванную и включил воду. Он специально купил к её приезду новую пенку для ванной: Оля любила поваляться в клубах пены, её маленькая тёмная головка виднелась между этими мыльными торосами, как голова тюленя во льдах северного моря. Кира подождал, пока наполнится ванна, тщательно вспенил ароматное мыло, произведя горы пены, проверил локтем температуру воды и отправился назад в спальню. Ольга лежала так же, ничком, скрывая лицо между подушек.

   Поднять её, маленькую и лёгкую, и отнести в ванную не составило ему труда. Он бережно опустил её в пенное облако, здесь она сразу ожила: вымазала ему грудь пеной, а когда он попытался вернуть эту пену обратно в ванну, нахлобучила огромный пенный ком прямо на его кудрявую макушку. Другого выхода не осталось: он влез к ней в это пенное море. Когда с последними ласками в сливное отверстие ушла и последняя пена, оба испытывали то же чувство, что испытывали обычно после бурной любви: мышечную расслабленность в контрасте с ощущением полноты жизни от распиравшей грудь полученной энергии.

   Вытирая её полотенцем, Кира спросил:
   – Ты говорила про панические атаки. Это нервное что-то, да? Наверное можно как-то лечить, в смысле психотерапевт нужен. Давай я спрошу у старого друга, у него жена врач, – Кира умолчал, что Серёгина жена работает в психушке. – Хотя я не замечал у тебя ничего такого, может прошло с возрастом?
   – Нет, это у меня с тобой нет атак, а когда я одна остаюсь, тогда наваливается. Я вообще одна не могу, поэтому с матерью живу, хоть у меня есть своя квартира, которую мне дядя Женя оставил, ты в ней был.
   – Давай я всегда буду рядом, а? Давай попробуем, как у нас вместе получится? Без твоих атак и с нашей любовью. Бросай работу и переезжай ко мне. Замутим какой-нибудь маленький бизнес вместе. У меня есть задумка, ты очень пригодишься для переговоров с иностранцами.
   – Нет, я не могу. Мне надо вообще-то с тобой серьёзно поговорить, но пока не знаю, как.
   – Вот и давай серьёзно поговорим. О нас с тобой. О том, что нам обязательно надо быть вместе. Я приготовлю что-нибудь поесть, какую-нибудь вкусняшку, как ты любишь, и поговорим.
   – Давай не сегодня? Я сегодня не могу, у меня сегодня не получится, не то настроение. Сегодня мне ничего не хочется, хочется только о тебе заботиться… мне хочется спать, держа тебя за руку. Я влюбилась в тебя, правда… это для меня такое непривычное чувство… а сейчас ты меня вытираешь, как папа вытирал, мягко и нежно. Я хотела бы сделать для тебя всё-
   всё-всё, что ты захочешь.
   – Мне хочется того же. Мне жаль расставаться с тобой по воскресеньям. Мне нравится встречать тебя в пятницу. Мне хочется встречать с тобой каждый новый день и целовать тебя перед сном под лучи уходящего солнца. … Видишь. Мы оба хотим одного, поэтому преступно не попробовать хотя бы месяц побыть вместе. Проверить.
   – Говорят, твой дом – это там, где тебе хорошо. … Мне хорошо с тобой. Когда ты звонишь, когда ты меня встречаешь, я так сильно улыбаюсь

   и мне так хочется тебя обнимать и целовать. Лучше тебя нет. Но у меня нет чувства, что у тебя дома – я дома, чувство такое, как в гостинице. Так и в дяди Жениной квартире – как в гостях.
   – Это всё решаемо. Я, правда, не знаю, что именно ты хочешь. Но можно что угодно придумать. Найти квартиру, дом, чердак, хижину, дворец – и жить там. Главное, чтобы получилась гармония. Мне всё равно, где жить, лишь бы с тобой. Я даже привык к тому, что ты Витькина дочь. Хотя мне было непросто, совсем непросто.
   – Мне жаль, что так получилось. Что я дочь твоего лучшего друга, хотя я нисколько в этом не виновата. Но лично мне наплевать, мне тоже хорошо с тобой… Мое солнышко, мы обязательно будем вместе, я клянусь, мы будем вместе!
   Она вновь не сказала ему ничего конкретного.

   За ужином, на который он приготовил специальным образом заранее замоченные кусочки утки с приготовленной на пару капустой брокколи, отвлекаясь от своих мыслей, Кирилл спросил о том, что им уже знакомо и привычно, это их хоть как-то связывало, не считая любви. Подружка Настя всё-таки вышла замуж – не обманул лысый пузатый мексиканец с новеньким паспортом США – и даже успела туда уехать.
   – Ой, Настюха идиотка такая! Теперь она мне пишет: Майями ей не то, климат не тот, слишком жарко. Люди не те, Билл дома торчит постоянно, надоел. Сказала бы лучше ему спасибо, что из дыры этой засранной русской вытащил, с панели, считай, снял. Вот она людская неблагодарность, – «неблягодарность», не удержался и вставил Кира. Ольге понравилось, она засмеялась и продолжила. – Домой она хочет, сумасшедшая. Пусть приедет, тут цены скачут каждый день, зарплаты упали. Спасибо бы сказала, что в климате таком прекрасном живет. В Москве каждый день смог, солнца месяцами не видно. – «Я бы смог. Каждый день», снова вставил Кира, Оля улыбнулась, но закончила свою мысль. – А она – здрасссьте! – соскучилась по родному говнецу. Дура, не понимает своего счастья.
   – Но жизнь состоит не только из хорошего климата и беззаботности, – попытался возразить ей Кира. – Если бы счастье этим измерялось, многие были счастливы, а вот, не выходит почему-то. Эскимосы вон куда забрались, почти на северный полюс, тоже счастья искали, южней нигде не нашли.
   – Дураки эти твои эскимосы, – безапелляционно заявила Ольга. – Счастье – это отсутствие несчастья. Какое несчастье может быть в Майами? Солнце, море, богатый муж, огромный дом. Живи и радуйся!
   – В жизни всегда чего-нибудь не хватает. Денег, красоты, любви, иногда даже грязи и ненависти не хватает. Нет абсолютного счастья. Это не совсем как в анекдоте, когда «счастье – это когда сначала долго бьют, а потом перестанут». Эпикур сказал точнее: «счастье – это неомраченное ничем удовольствие». Твоей Насте много чем солнечное Майами может омрачить жизнь. Нет друзей, нет интересного занятия, муж – сама говоришь – козёл. Вот и нет у неё счастья.
   – А у меня полутонов, к сожалению, нет. Либо да – либо нет, а когда наполовину – это нечестно. Это не жизнь: «да-нет», – только людей оскорблять и унижать.
   – С точки зрения логики это правильно, просто в жизни так не бывает, – с грустью сказал Кира. – Абсолютное счастье и абсолютное несчастье бывает только у сумасшедших.
   – Я всегда была двинутая! Ты что, не знал, солнышко моё кудрявое?
   – Это беременность не бывает наполовину, там строго двоично: да или нет. А вот сама жизнь сильнее раскрашена, в ней к двоичности добавляется «и», «или-не», никуда нам от этого не деться, – из Киры сейчас прорывался давно забытый инженер.

   При всей нелюбви к математике он очень уважал матлогику, её строгие законы двоичности и жёстких правил: «если – тогда», не имеющие двойного дна, оговорок и исключений. Положено при сложении двух «да» получить «да», и никаких других толкований быть не может. Но в цифровой технике ещё применяют другие законы и методы, изменяющие результат на противоположный – инверсия дополняет машинную логику. То, что Олина логика так же строга, как машинная, с одной стороны хорошо. С другой – может именно поэтому в мире людей ей живётся непросто: люди любят придумывать свои собственные законы, меняющие абсолютно все прежде установленные правила, и закономерно получают непредсказуемый итог.

11

   Через неделю он приехал к ней в Москву. В столице они гораздо чаще выбирались «на волю»: купить что-нибудь, ходили в кино, в любимые Олины рестораны – ему меньше приходилось готовить. Днём в субботу после долгой прогулки по огромному торговому молу, битком набитому вещами, косметикой и техникой, после тщательного сканирования вешалок и полок Ольга с разочарованием сказала: жаль, ничего нет. Она имела в виду – ничего интересного для неё, но прозвучала фраза смешно: совокупная стоимость всех товаров, от которых ломились магазины, явно приближалась к миллиарду нерусских денег.

   Погода, несмотря на поздний октябрь, выдалась неплохой, очень лёгкий мороз чуть ниже ноля, они прогулялись по центру столицы пешком, нагуливая аппетит: следовало отпраздновать недавно прошедший день рождения Киры, ему исполнилось сорок шесть. Ресторан выбрала Ольга: солидное заведение на первом этаже здания сталинских времён, фундаментальное, как танк, даже как батальон танков. Сходство усиливали мощные колонны в проёмах между окон, как будто все эти танки подняли свои пушки для праздничного салюта, или в попытке подстрелить какую-то крупную цель в небе.

   Несмотря на дневное время, народу в ресторане оказалось много, столы через один заняты, и администратор указал им на столик рядом с худосочной компанией молодых людей совершенно неопределённого возраста: совершенно равнозначно можно было дать юноше болезненного вида и двум крашеным девушкам от двадцати пяти до тридцати пяти лет. Девушки были настолько ярко раскрашены, будто стилисту оказалось некуда деть остатки краски для волос, лака для ногтей, макияжа из разных коллекций – настолько вразнобой они были размалёваны. Одежда соответствовала: что-то в духе концертных костюмов Леди Гага и Майкла Джексона одновременно. Эта компания выпивала, на столе у них расположился графинчик с водкой, а из закусок – лишь разнокалиберные салатики.

   Кира с Олей успели сделать заказ, и тут он увидел очень большого человека, ну просто очень-очень большого. Этот довольно молодой парень проплыл мимо, как сухогруз, с трудом присел на стул за соседний столик, где ему очень обрадовались, весело закричали девичьи голоса, и Кирилл услышал, как эта живая гора сказала:
   – Чего вы так мало закуски заказали?
   – Толик! – обрадованно и радостно вскричали на разные голоса девушки. – А чего тебе и сколько? Мы сейчас дозакажем.
   – Ну, вот этого салату можно побольше, – попробовав из одной тарелки, сказал сухогруз Толик.
   – Девушка, подойдите, – крикнули они, обращаясь к официантке. – Сколько будет стоить кило этого салата?
   – Этого? – она прикинула на бумажке. – Примерно тысячи две с половиной.
   – Девушка! Принесите, пожалуйста, кило салата и три ромштекса. Пусть Толик покушает немного. Он у нас проголодался, бедный.
   – Хлеба нужно? Водки сколько ещё принести? Литр? – дежурно, без капли иронии спросила официантка, она просто хотела записать себе в блокнотик сразу всё, весь заказ, чтобы лишний раз не бегать. Однако Толик почему-то именно на водке взорвался.
   – Что вы себе позволяете! Что за намёки? Где ваш менеджер? – девушки его еле успокоили, хотя болезненно худой подвыпивший приятель всё подзуживал и хотел непременно увидеть начальство.

   Самое смешное, что чуть позже они заказали и выпили сначала литр водки – тот самый, что сразу предлагала принести официантка, – а после добавили ещё сколько-то, и разговорились не на шутку. Для приличного заведения, к какому явно причислял себя этот ресторан, это уже было слишком. Хотя чего только не сделают люди из-за денег: администрация вмешиваться в поведение посетителей явно не торопилась.

   Только Кирилл подумал о том, чтобы попросить переместить их подальше от шумной компании – свободные столики имелись – как Оля вдруг взорвалась.
   – Ну хватит уже орать! Тут люди разговаривают! – громко сказала она, ни к кому конкретно за соседним столиком не обращаясь.
   – Чё за проблема, – понеслось в ответ хамство от одной из фиолетово крашеных соседок. – Тебе чего надо, ты, коза?
   – Я сказала – ВАМ – не надо орать! Хотите орать – валите на улицу, – подчёркнуто «на вы» негромко повторила Ольга, хотя тон её голоса дружелюбным назвать никак нельзя.
   – Слушай, ты! – с трудом повернулся на стуле толстый Толик. Стул под ним кряхтел от усердия. – Кончай тут командовать. Не нравится – сама катись отсюда (он применил непечатную форму округлого русского глагола).
   – Пойдём, пересядем, – Кира взял Ольгину руку, но она освободилась. Рука её была горячей, как кипяток, организм не жалел драгоценной энергии на гнев.
   – Ты что, пидор, думаешь, я таких слов не знаю? – злобно прошипела она толстому Толику. – Ещё раз повторяю: бегом валите отсюда, козлы, если не умеете себя вести в приличном месте. А то пожалеете.
   – Ах ты сучка! – Толик в возмущении стал вставать. Однако ему, как любому сухогрузу, требовалось очень много времени на совершение самого незначительного манёвра: большая масса слишком инерционна.
   Потому первыми соскочили две девки, фиолетовая и красно-оранжевая, с явным намерением вмешаться в словесный конфликт физически.

   Кира тоже встал и выдвинулся на линию между ними и своей девушкой: теперь явно придётся защищаться. Краем глаза он заметил, что администратор суетится и возможно уже зовёт подмогу, охранники теперь есть в любом заведении. Но пьяным девкам водка заменила мозг и думать им было нечем, они уже вышли на боевую позицию. Сухогруз Толик, который, выпив почти литр водки, к этому моменту превратился в танкер, осилил операцию подъёма своего груза и начал занимать позицию для атаки. Некоторое время ему для этого понадобится, – подумал Кира, и перехватил руки двух пьяных дур, они пытались прорвать его оборону и достать до Ольги. Он краем глаза увидел, как в зал вбегает пара крепких мужчин.

   В этот момент танкер Толик попытался начать буянить, он наконец вышел на ударную позицию, но замах его бревноподобной руки блокировали подоспевшие охранники заведения. Кира продолжал отбиваться от пьяных раскрашенных девок, это не составляло большого труда – они довольно субтильны, ненамного выше и крепче Ольги, просто четыре их руки блокировать вдвое хлопотнее. Сложнее пришлось двум охранникам: Толик наконец «включился» и включённый мог разметать не только двух мужчин, этому танкеру теперь любое море оказалось бы по колено, то есть по самый киль.

   Но закончилось всё неожиданно быстро. В зал бодро вошли два высоких парня, одинаковых до степени однояйцевости, как близнецы: одинаковые пальто, одинаковые причёски, одинаковые лица. Своими одинаковыми мощными руками они быстро произвели захват танкера и, не обращая внимания на его большую инерционность, легко развернули на выход. Краем глаза Кира заметил, что один из близнецов показал администратору какую-то «корочку», и конфликт оказался исчерпан. Ресторанные охранники помогли администратору получить расчёт от субтильной троицы за съеденное и выпитое Толиком, выдворили их, и спокойствие восстановилось.
   Кира так и не понял: откуда вдруг взялись странные парни, появившиеся точно в самый нужный момент конфликта? Причастна ли Оля к их появлению? Может, это случайность? Или ресторанщики кого-то успели вызвать на подмогу? Он решил: бог с ней, с этой тайной. Если Оля что-то знает – сама расскажет. И Оля захотела. Она неохотно, не глядя ему в глаза, рассказала. Но совсем не то, что Кира ожидал услышать.

   Оказывается, она давно оформляет документы – выходит замуж и уезжает за границу. Будущий муж – немец, старый и некрасивый, ему почти пятьдесят. У неё нет к нему никаких чувств, она просто хочет уехать из России. Он какой-то нефтяник, специалист по нефти, поэтому обычно работает на Ближнем Востоке, сейчас у него готовится контракт на работу где-то на Аравийском полуострове, она точно не знает где, ей придётся жить с ним в этой жаре. Кира встретил её в Сестрорецке после того, как она сбежала от этого немца, она долго была с ним в переписке по поводу замужества. Он дважды приезжал поближе знакомиться и она ему понравилась. В августе он приехал уже третий раз, они обо всём окончательно договорились, но тут он распустил руки, начал приставать, а она не захотела, послала его, убежала и вызвала такси. Тут подъехал Кирилл.

   Наступила такая тишина, что стало слышно, как хлопают его ресницы.
   – Ну не расстраивайся, моё кудрявое солнышко! – у самой Ольги в глазах блестели слёзы. – Я знаю, что это плохо. Но уверена, что ненадолго. Три года максимум. Мне нужны европейские документы. Я не могу жить в нашей Рашке.
   – Ты уверена – сможешь всё, что захочешь, – выдавил Кира. – А вот я что-то ни в чём не уверен. Время играет не на моей стороне. Вряд ли у меня получится чего-то дождаться. … Весело складывается моя жизнь. Всегда всё самое главное исчезает бесследно или проходит мимо. Сначала друг, потом семья. Сейчас ты. Я почти проехал. Ты сейчас почти ушла. И никогда я ничего не мог сделать.
   – Жизнь вообще несправедлива. Но не грусти! Я ж не умерла! Всего-то уеду! Это всяко лучше, чем с упырем типа моего первого мужа жить.
   – Или с упырём типа меня, – расширил он её список. – Вот кайф, мелочь какая: разъехаться по краям света! Солнце – на одном, тень – на другом, всего-то делов!
   – Я тебя люблю! Как дура. You cause heartache.
   – Нет. All because of you. Битлы, как всегда, оказались правы. Но это тебе не мешает.
   – Потому что я верю, что есть другой мир, лучший. Я буду ждать тебя там.
   – Да-да. Лучший мир. Когда-нибудь. Где-нибудь. Опять этот поповский обман. Не знаю даже, кем тебя обозвать после этого.

   Они заказали такси и поехали домой, в изученную за два месяца регулярных свиданий, почти родную квартиру Ольги на Электросиле. Теперь эта квартира показалась Кире чужой, незнакомой. Эта квартира тоже отстранилась от него, не желала его принимать. Он сел в кресло у окна. Из старой дырявой деревянной рамы поддувало холодным осенним ветром, но он не чувствовал холода, он ничего не чувствовал. Оля поняла его настроение и какое-то время не мешала, шуршала чем-то на кухне, звякала чашками. Кирилл раздумывал: что ему сейчас сделать, может, самое время уехать домой? Двинуть в Домодедово или Шереметьево, отыщется место на каком-нибудь ближайшем рейсе, в Питер самолёты летают часто.

   Но у девушки оказались свои планы, несколько отличные от его. Она принесла кофе, маленькую плоскую бутылочку коньяка и какие-то засахаренные орешки.
   – Солнышко моё, не обижайся на меня, – промурлыкала Ольга, присев ему на колени и обхватив его за шею. – Просто это случилось до нашего знакомства, до нашей влюблённости, но я тебя по-прежнему люблю. И верю, что всё будет хорошо. Давай выпьем за нас, только чуть-чуть. За большую любовь пьют мало, правда?
   – Я на тебя не обижаюсь. Ты совершеннолетняя и поступаешь так, как тебе кажется правильным. За любовь выпью, и за её скорую кончину тоже.
   – Не надо! – возмутилась она. – Не говори так! Любовь не лампочка, её нельзя включить или выключить, когда захочешь.
   – Ты уедешь, и она сама уйдёт, незаметно. И я уйду.
   – Нет! – крикнула она. – Я украду тебя, заберу с собой в черножопию.
   – Мне в черножопию нельзя, у меня попа белая.
   – Ахххаааа!!! – громко рассмеялась она его непритязательной шутке. Она явно хотела его развеселить, сменить вектор его настроения, поэтому начала льстить и подлизываться. – Я раньше не говорила, хотя ты прямо спрашивал, почему я в тебя влюбилась. У тебя улыбка, глаза, взгляд, голос твой волшебный, с детства знакомый… я с первого взгляда и первых слов про каблучки влюблена в тебя на веки вечные. Вот почему я сразу тебя поцеловала. Только не разбивай мне сердце. Я и так думаю о тебе постоянно… Надо же, оказывается, бывает такое, когда страсть совпадает с глубокими чувствами! Я раньше в это не верила. Думала сказки мать рассказывает про свою любовь с дядей Женей.
   – Бывает. У меня раньше один раз было, я думал, сейчас с тобой это чудо повторилось. Но, видимо, не судьба.
   – Как-то ты слишком серьёзно это воспринимаешь. Я всего-то выхожу замуж! Я тебе говорила: это у меня такой прикол, замуж выходить и разводиться.
   – Ты говорила, что всегда выходила замуж, чтобы попытаться родить. Тогда не получилось, может получиться сейчас. Finita la comedia.

   Ей не удалось вывести его из ступора, но удалось сделать всё, чтобы он не уехал сейчас и не пропал из её жизни в дальнейшем. Она смогла примирить его с мыслью, что её отъезд неизбежен, но глобально ничего не меняет. Кира слушал рассказы из её жизни, слышал все её аргументы и машинально соглашался: да, она поступила правильно, связавшись с немецким нефтяником; соглашался, что у него с Олей ещё ничего не закончилось, всё впереди. Он поддакивал ей, потому что она завладела его разумом. Она постаралась внушить ему свои мысли, чтобы он думал, будто эти мысли – его собственные: чувство вины за её семью, за неправильную здешнюю жизнь, за всю неправильную страну с его неправильным руководством и неправильными в большинстве своём гражданами.

   Она начала с сегодняшнего инцидента с быдлом из ресторана, продолжила рассказом про свою мать, которую ненавидит за то, что не уберегла папу, который значил для неё больше всего на свете. Она вспоминала своё потрясение от узнавания настоящего отца и виноватую улыбку человека, которого она называла папой, а он оказался «просто дядя Женя». Она жаловалась, что до сих пор не может находиться одна, а когда такое вынужденно случается – где-то в поездках или командировках – ей приходится напиваться до бесчувственного состояния, и это всё равно не помогает.
   Она материла отношение к ней матери, не интересовавшейся дочерью до четырнадцатилетнего возраста, жаловалась на всех её мужей, которые не только Оле, но и самой матери были чужими, но при этом хоть какого-то мнения дочки мать ни разу не спросила. Не спросила даже тогда, когда Оля стала почти взрослой и начала всё понимать. Она рассказывала про вереницы мужиков, всегда крутившихся рядом с матерью. Даже сейчас, зная, что ей просто была нужна их энергия, она не может ей всего этого простить.
   Рассказывала о подругах, которые уехали из страны. Все самые близкие уехали, остались родственники, с которыми не о чем поговорить. Им от неё нужны только её деньги, её квартира, её поддержка и помощь, – а сами они ни на что не способны. Рассказывала, как тяжело было учиться без поддержки на ИнЯзе симпатичной девушке, как к ней все приставали, включая старого козла завкафедрой. Многие девчонки не выдерживали, отдавались козлу за экзамен, а она пересдавала по три раза, и только когда познакомилась с правильными людьми, он перестал в её присутствии публично говорить: «Никуда ты не денешься, детка, вы все – мой гарем».

   О своём отце, старом друге Кирилла Витьке, без затей сказала, что ненавидит, хоть видела его всего пару раз в жизни и почти не помнит. «Ненавижу», – повторяла она так яростно, что становилось понятно – она не шутит. Вот так, загипнотизировав его, она постепенно перешла к ласкам, Кира не мог сопротивляться и сдался. Иначе и быть не могло: его чувства к девушке не изменились, а решительности всю жизнь не хватало. Потом: что мог изменить его демарш, если бы вдруг проснувшаяся гордость заставила его уйти? По крайней мере, передумывать, изменять планы и возвращать положение назад, к безмятежному счастью прошедших двух месяцев, Ольга явно бы не стала.

   – Ты в курсе, что твоя девчонка, то бишь я – старая, разведенная, бездетная карга? – как всегда, их разговоры продолжались в постели, когда они расслабленно продолжали ласкать друг друга после бурного взаимного энергетического взрыва. Ничего другого не хотелось. – Это мне мать такое сказала. Так что обязательно буду рожать, а потом мы с дочкой будем с тобой валандаться и ухаживать за тобой, пока не помру. От большой любви.
   – Может, не помирать? Зачем же помирать, если лучше помучаться. Помнишь, как говорил товарищ Сухов: «мёртвому, конечно, спокойней. Однако скучно». Лучше страдать.
   – Страдать ты будешь за язык свой без костей.
   – Страдать я буду не от языка. Он-то мне один раз конкретно помог правильный вопрос задать о туфлях с каблучками. Он не знал, что в этот момент судьба решила надо мной поиздеваться, и девчонка сначала пронзит мне сердце своими каблучками, а потом…
   – Потом ты влюбил в себя девчонку, потому что хороший.
   – Говоришь, я хороший. Не знаешь, о чём я думаю.
   – О чём ты думаешь?
   – Я сейчас думаю, как мне с тобой поступить. И боюсь себя: могу решиться на что-то ужасное. Хочется увезти тебя в тайгу, привязать к кедру и не отпускать. Ответь: мне удастся без этого обойтись? Может, ты передумаешь?
   – Я не знаю, как. Всё так далеко зашло.
   – У нас? Да! Очень далеко. В прежние, рыцарские времена, я обязан был жениться на тебе после первого поцелуя.
   – Жаль, сейчас не рыцарские времена. Но у меня зашло ещё дальше, совсем далеко. Этого так просто не объяснить. Я не хочу жить с арабами, в жаре. Но ещё больше не хочу в России, поэтому бросить всё не могу, да и западло это. После стольких лет и стольких хлопот. Может быть, позже? Ты дождёшься своего солнечного зайца, солнышко моё?
   – Я не знаю, каким буду через несколько лет – у меня осталось гораздо меньше времени, чем у тебя.
   – Да не гони! Мы умрем вместе молодыми и счастливыми.
   – Я стану старый.
   – Ты – чудо мое! Ты не старый и никогда не станешь старым! Ты из нашего клана!
   – Навряд ли мне это удастся в одиночку. Я смогу только вместе с тобой. Обычные люди с возрастом не молодеют, а умирают, сама знаешь. Без тебя я не справлюсь.
   – Короче, тогда я пошла плакать в ванну, а то тут под одеялом народу слишком до хера. Ты меня всего-то на девятнадцать лет старше. Представь меня в шестьдесят! Представь, какая я буду старая карга!
   – Никакой ты каргой не будешь!
   – Буду. Это мужчина – как коньяк, с возрастом всё лучше, а женщина увядает. Хочу молодой быть. Всегда.
   – Если мы будем вместе, ты всегда будешь молодая и красивая. Если ты мне поможешь, я обещаю помочь тебе, и ради этого дожить до ста лет и поглядеть, какая из тебя получится зрелая красотка.
   – Ты про чё вообще?!
   – Про то, что нам надо дожить вместе. Тебе от папы-мамы всё очень славное досталось, вот это – твоё настоящее богатство, а не деньги. Хватит и моих денег, пускай небольших, но хватит. На весь мир не хватит, а для счастья – выше неба. Пожалуйста, давай сбежим от всех, от твоего шефа, моей тёщи и немца! Я всё думаю, думаю, думаю… Обидно – никакого выхода не вижу. Потому что ты упорно стремишься повторить судьбу своей мамы, о которой только что вспоминала. Твоей маме не повезло полюбить твоего отца, моего друга Витю. И без этой любви она оказалась связана крепче любых верёвок необходимостью прыгать из одной постели в другую не по любви, а из необходимости восполнять энергию, без которой погибнет. И ты тоже можешь погибнуть… И я.
   – Да. Я могу погибнуть, – неожиданно согласилась Ольга, упорно глядя куда-то вверх, в угол потолка, словно стараясь увидеть там паука, поймавшего в свою сеть муху-цокотуху.

12

   В начале ноября, когда солнце пропало за низко висящими плотными тучами, день стал очень коротким – его вообще почти не стало. Похолодало. Ольга сообщила Кире, что едет с шефом по делам в Калининград. Опять какие-то иностранцы. Обещала заехать на обратном пути в Питер, если получится. Но не получилось.

   Пришлось общаться по Скайпу. Кириллу уже до смерти надоело такое эрзац-общение, но куда было деться? Хотя он теперь почти окончательно понял: Ольга не собирается отступать от своего плана, но надежда всё же не покидала его. Вдруг немец передумает? Вдруг не получится с документами, именно на проблемы с бумагами чаще всего жаловалась Ольга. Вдруг что-нибудь случится с немцем на работе? Несчастный случай или, на худой конец, революция, госпереворот у арабов с лёгкой перестрелкой всех посторонних. Возможно иностранное вмешательство. Нефть стремительно падает в цене, это невыгодно родной стране, плотно присосавшейся к нефтяной вышке. Президент, успокаивая народ, заявил: нефть скоро будет стоить сто долларов за бочку. Но откуда? Какие к этому приведут причины? Разве только если продать местной арабской оппозиции побольше оружия. Всегда можно придумать какую-нибудь оппозицию, даже если её фактически нет – в Луганске ведь удалось? И если удастся дестабилизировать ситуацию в главном нефтеносном районе мира, тогда по законам рынка главный товар этих мест неизбежно подорожает. Лучше всего было бы взорвать там очень большую бомбу, не зря по ящику ведут глупые и страшные разговоры про радиоактивный пепел. Тогда паника охватит всех нефтетрейдеров и нефтепотребителей – бочка чёрного золота может взлететь и до двухсот долларов. Такому исходу несказанно обрадовались бы все добытчики и продавцы нефти.

   О кровавой арабской революции мечтал и Кира. А пока смотрел со сжимающимся сердцем на милое, ставшее за несколько месяцев таким родным и близким лицо девушки на экране компьютера. Интернет в Калининградской гостинице был не очень хорош, изображение ломалось на квадратики, застывало, а голос – мягкий, нежный и неповторимый – пропадал, приходилось переспрашивать.
   – Привет, солнышко! Ну как ты там?
   – Привет, мой маленький лучик. Ты всё скачешь, никак не удаётся тебя поймать и зажать в ладошке или в лукошке, как делал советский клоун Олег Попов. Снаружи я – нормально. Внутри – очень тяжело. Потому что не получается справиться с моим старым чувством к тебе, хотя его придавили новые знания. – Кира приложил левую руку к сердцу, а правую вытянул в нацистском приветствии. – А ты?
   – Прикалываешься… Я справляюсь, чего делать еще-то. Хоть ты мне каждый день снишься!
   – Каждый день – это круто! Стоит ли уезжать, чтобы тебе всякие недостойные пацаны снились каждый день?
   – Любишь меня еще?
   – Ещё как! Тебе такого в Арабии не приснится. А мне такое чудится после трудной ночи с цветными снами!
   – Я рада. Знаешь, как это приятно слышать? – не очень весело улыбнулась она. И вдруг выдала. – Меня тут мать на учет по беременности хотела поставить. У меня задержка и поправилась на несколько килограммов.
   – Становись. Хорошее дело. Родишь наконец кого-нибудь. Вдруг от меня?
   – Меня, короче, растарабанило! По одежде как будто не поправилась, а по весам уже пятьдесят шесть кило, наверное, вода. Завтра буду себя истязать. Меня это выводит из себя.
   – Какая у тебя вода? Откуда? Может, у тебя всё же кто-то завёлся потихоньку внутри? Я помню, кое-кто мог поспособствовать, хоть мы были аккуратны, но всё же резинками давно не пользуемся.

   – Да не беременна я, – уверенно заявила Оля, но тут же добавила неопределённо. – Хотя всякое бывает. А ты бы как, обрадовался?
   – Я бы очень обрадовался! Просто даже не могу представить, как бы я обрадовался твоему ребёнку. Даже не своему.
   – Мне самой хотелось бы. Твоего. Но нету у меня ничего. Это истерическая беременность. Я к врачу ходила, УЗИ не врёт. Когда сказала матери, она аж разрыдалась, так хочет ребёнка. Я ей говорю: рожу, а ребёнка тебе отдам – отказывается. Зачем тогда ей?
   – Она не хочет, чтобы ты уезжала. И я не хочу. Ребёнок был бы лучшим способом заставить тебя остаться.
   – Запарила, ну её, – проигнорировала скользкую тему Ольга. – Надо купить ей игрушку со звуковым эффектом «рёв голодного больного мокрого младенца».
   – Жалко, – признался Кирилл. – Меня уж чуть было не раскатало от счастья. Как это было бы здорово! Не игрушка, а настоящий твой ребёнок. Но тебе надо родить от законного мужа. А я простой любовник.
   – Ну уж нет. Мне вообще пока не надо, промучаешься только в пустыне. Вообще не знаю, как они там рожают, в жаре этой… А ты не простой любовник, не гони. Эта маленькая девочка тебя, балбеса, очень любит… и она пошла ради своей любви на многое. … Знаешь, я не прошу слишком многого, подаришь мне маленькую девочку
   лет через пять

   – Через пять – чересчур. Давай вопрос с маленькой девочкой не откладывать. Когда приехать?
   – Приезжай ко мне в субботу, если можешь. Я постараюсь вытерпеть до субботы.
   – Ладно. Тогда лучше в пятницу.
   – Я в пятницу только ближе к ночи освобожусь.
   – Это ничего, я дождусь.
   – Тебе эта дрянная девчонка так нравится? – Она кокетливо пригладила чёлку, глядясь в своё изображение с веб-камеры компьютера, как в зеркальце.
   – Противная! Я круглые сутки только о тебе думаю! – Ольга радостно расхохоталась и так приблизила свои губы к объективу камеры, что у Кирилла её губы заняли почти весь экран. Он не смог удержаться и чмокнул тёплый пластик с этим изображением.

   Длинные дни «без неё» тянулись, но в конце концов проходили. А из-за того, что они были пустые, ничем особенным не наполненные, то и в памяти не оставались, как будто их не было вовсе. Когда-то Кириллу было жаль одного без толку прошедшего дня, и вот теперь он «убивал время» ради того, чтоб жить два выходных, два особых, праздничных для него дня.

   Он прилетел в столицу в пятницу дневным рейсом. Ключ от квартиры Оли у него появился давно, она выдала ему дубликат, когда он впервые приехал к ней в гости месяца полтора назад. Сейчас Кира развил кипучую деятельность: освободил от старого засохшего хлама холодильник, сходил и купил свежие продукты из тех, что признавала девушка. Очистил от пыли и запущенности квартиру: Ольга в ней не жила, время от времени тут появлялся Паша, которого Оля отчего-то называла братом, хотя это всего лишь сын последнего мужа мамы Ольги – никакой родственной связи между ними прослеживаться не могло.

   Кира запустил стиральную машину, перемыл посуду. Он ещё бы что-нибудь сделал, лишь бы время прошло быстрее, но больше делать было нечего – до вечера оставалось слишком много времени, а думать ни о чём другом, кроме как о любимой девушке, Кирилл не мог.
   В истории с заграничным мужем его смущало что-то, какая-то несуразность. Не до такой степени Ольга глупа, чтобы не понимать: её замужество рвёт все связи, рубит концы. Или она искренне считает, что получит через три-пять лет паспорт гражданки Евросоюза, и для неё всё волшебным образом изменится? Но что может измениться? И главное – что за это время произойдёт с человеком, которого она, по её уверениям, любит?
   Кира не находил ответов, он ничего не понимал. Жаль, что Оля не желала говорить на эту тему. Она придумала для себя какую-то удобную версию, и держалась за неё, как за спасательный трос. Жаль, что Кира не мог сколько-нибудь твёрдо поговорить, убедить, настоять. Он не умел убеждать, не умел уговаривать. Он привык, что события свершаются сами по себе, привык, что всё обычно происходит естественно, он никогда активно в них не вмешивался.

   – У-у, как стало холодно на улице! И дома прохладно. Не надо было мне раздеваться, – Ольга приехала очень поздно, уставшая, от её одежды пахло табачным дымом. Но ни на что не стала отвлекаться, даже на еду, сразу набросилась на Киру. – Одеяло стало какое-то маленькое. Обними меня скорее, а я тебя поцелую!
   – Это не одеяло уменьшилось, это народу под ним прибавилось, – не согласился Кира, но насчёт обниматься и всего остального нисколько не возражал. – Сейчас я тебя нагрею, маленькая. Тебе будет теплей. Потом станет жарко. Со временем. Скоро. Потерпи.
   – Ага. Сам в ледышку превратился без меня за десять дней, оттаивай теперь! В следующий раз я тебя встречу, стану отогревать ещё по дороге из аэропорта, чтоб не морозиться тут под одеялом, – прерываясь на поцелуи, бормотала Ольга.
   – Так ведь зима. Должно быть холодно. Если зимой сделается тепло, значит мы очутились в Австралии или Аравии. Там у них всегда лето. А в Австралии к тому же все ходят вниз головами.
   – Хочешь в Австралию? – проигнорировала она намёк на свою будущую аравийскую прописку.
   – Не, не хочу жить шиворот-навыворот. Мне тут привычнее. Когда летом лето, а зимой зима. Особенно хорошо зимой под одеялом. И ещё – когда не один под этим одеялом.
   – Я видела по телевизору – у них море, тепло, звери всякие интересные, птицы, кенгуру. А ещё эти, как их, на деревьях живут. Но не обезьяны. Мохнатые такие и ленивые.
   – Аборигены, что ли? – пошутил Кира.
   – Нет, не люди. Животное такое. На толстую обезьяну похоже, только без хвоста. Или на маленького медвежонка. Интересные такие, и мордочки у них смешные, как у хомяка.
   – Коала?
   – Точно, коала. Детей в сумке носит, как кенгуру.
   – Всё равно не хочу в Австралию. У них там жуки ядовитые, змеи и крокодилы. Лучше давай ты здесь станешь моей коалой, а я залезу к тебе в сумку. Ты меня будешь носить, а я питаться твоим молоком. Примерно вот так, – Кирилл нырнул с головой под одеяло, и припал губами к соску, целуя с причмокиванием, как младенец. – Я согласен жить в таком состоянии вечно.
   – А ты хотел бы вечно?
   – Ну не вечно, хотя бы просто до самой смерти.
   – Ну, хватит! Опять ты о смерти! Мысли материальны, все слова могут стать реальностью. Я тебе говорю: ты проживёшь сто лет. Я стану о тебе, стареньком, заботиться. Как ты сейчас обо мне.
   – Как бы мне хотелось, чтобы мысли были материальны! Я бы только и делал, что думал о …, – Кира не закончил.
   – О чём?
   – Не скажу. Ты обидишься.
   – Скажи. Не обижусь.
   – Обидишься, ну и пусть. Я бы думал, чтобы с рыжим Ральфом что-нибудь случилось.
   – Тьфу! Гад какой! Я тебя ненавижу!
   – Так я и знал. Мысли нематериальны. Или не все, а только избранные. Вот например хорошая и добрая мысль о любви очень скоро начнёт конкретно материализовываться.
   – Ух ты, какой! Ну тогда я сейчас наколдую! Чтобы у тебя материализовалось что-нибудь… какая-нибудь особенно добрая, а главное стойкая мысль. Ха-ха…
   Когда Ольга смеялась «от души», она делала это громко, никого и ничего не стесняясь, в любом месте и при любом стечении народа. Когда кто-нибудь пытался выразить возмущение – тотчас получал мощный отпор: Оля, ни секунды не задумываясь, посылала всех матом, лишь при Кирилле изредка делая маленькое исключение, говоря ей известные, а для остальных непонятные ругательства – на итальянском, немецком или английском языке. Удивительно: не понимая смысла, люди чувствовали знакомую интонацию, и экспрессия, с которой произносились незнакомые никому слова, убеждала – связываться не надо. Так она сбрасывала пар, снимала крышку с котла, такая она взрывная. Обычно Оля моментально успокаивалась и начинала задорно смеяться. Сейчас, когда они были вдвоём, она не особенно сдерживалась, эхо разносило по квартире громко сказанные не совсем приличные слова.

   Кирилл удивлялся себе, насколько ему безразлично, что его любимая девушка говорит, как поголовное большинство современной молодёжи. Ещё совсем недавно его коробило, когда при нём говорили матом. Он возмущался этим до такой степени, что однажды даже сцепился с молодым парнем, шедшим по улице с двумя совсем молоденькими девушками, лет шестнадцати-семнадцати. Этот парень или бахвалился перед девчушками, или не знал никаких других слов, кроме матерных, поэтому рассказывал им что-то на своём обезьяньем языке громко, на всю улицу, не стесняясь. Кира сделал ему замечание в довольно шутливой форме: «Ты им про любовь тоже такими словами говоришь, пацан?», и получил не одного, а сразу трёх противников. Мальчишка оказался сильно нетрезв, потому захотел сразу лезть на Киру с кулаками, девицы с трудом сдержали его, попутно обматерив Кирилла с использованием гораздо более изощрённых матерных конструкций.

   Вынести от Ольги грязные слова оказалось намного легче, чем от безвестных окружающих. Люди вообще-то очень быстро ко всему привыкают. И к плохому, и к хорошему. Один давнишний сосед Кирилла всю жизнь привык жить в доме с печкой, мыться в общественной бане и носить воду из колодца. А когда его переселили из дохлого барака в квартиру с удобствами, начал подбивать всех соседей подписать жалобу на то, что ночью у него в ванной «сушила холодная», то есть тот змеевик, который греется не от трубы отопления, а исключительно от протекающей горячей воды. У Киры никак не получалось ему объяснить, что горячей водой ночью никто не пользуется, оттого полотенцесушитель будет прохладным. Хочешь по ночам сушить на нём свои носки – лей горячую воду. Непонятно только, для чего такие хлопоты. Особенно ночью.
   Так или почти так получалось с непечатными словами. Терпеть от других Кирилл их мог, сам изредка пользовался исключительно в мужской компании, в кино и книгах старался не замечать, а от любимой девушки сносил удивительно легко, как данность. Как обыденность, без которой не будет всего остального.

   Он не мог не возвращаться в их разговорах к противному немцу, отнимающему у него чудесную девушку, последнюю любовь его жизни, а заодно к предстоящим переменам жизни Олиной. Оля тоже постоянно упоминала какие-то детали, в основном бюрократические. Оказывается, ей нужно пройти полное медобследование со сдачей множества всяких анализов. Государство Германия желало получить в свои ряды хорошего, крепкого и здорового гражданина.
   – Вот я тебе доверяю, потому что люблю. А вдруг ты носитель какого-нибудь вируса, хламиды какой-нибудь?
   – Скажи уж сразу ВИЧ! – возмутился Кирилл.
   – Не говори мне про ВИЧ! Я страшно боюсь этой гадости! Любой гадости боюсь, а этой больше всего. Но тебе я верю, я тебе сразу поверила, так что лучше не пугай меня.
   – Ты тоже мне не приписывай всякое. И не подсказывай. Не то я специально заражусь чем-нибудь и тебя заражу, чтобы ты не уехала. Будем больные, зато вместе.
   – Ну отчего ты гад такой сегодня? Зачем ты мне настроение портишь?
   – Это от расстройства. И вообще: это такая мелочь в сравнении с тем, что ты намереваешься устроить из своей жизни, а заодно и из моей.
   – Ничего я не собираюсь устраивать! – взорвалась она. – Так получилось. Так надо. И вообще: я же говорю тебе – это временно! Я тебя люблю, гадкого такого, жопу такую противную, руки крепкие нежные, улыбку вредную ласковую, голос ужасный восхитительный, я тебя всего-всего люблю! Зачем ты меня мучаешь?
   – Я – мучаю? – изумился Кира. В его сознании поступки и слова всегда раскладывались на разные чаши весов. Слова бывают разными, больными, обидными и страшными, но поступки всегда намного ужасней. – Хорошо, я больше не буду. Обещаю. До твоего отъезда больше ни единого плохого слова о немце и твоих с ним отношениях. Только если ты сама захочешь. Ладно?

   Оля, конечно, согласилась – какие у неё могли быть другие варианты? Она продолжила рассказывать то, что он уже знал. Как она устала жить в России, не стала по совету подруг регистрироваться на сайтах знакомств с иностранцами, действовала через знакомых иностранцев. Как отшила нескольких скользких претендентов удалённо, а волосатого хиппи-англичанина после первой же встречи «вживую». Как знакомый её шефа познакомил с этим Ральфом-нефтяником, и они понравились друг другу при личной встрече. Хотя, конечно, он показался ей староват и совсем некрасив, зато импозантен и обеспечен.

   Она говорила об этих вещах с жаром, так, как будто это что-то простое, обыденное. Говорила, как будто доказывала что-то ранее науке неизвестное. «Оля, хоть и работает переводчиком, но училась на педагога. Наверное, это свойство любого учителя», – подумал Кирилл. – «Привычка убеждённо говорить банальности. Хотя, вероятно, не любого, а только хорошего. Плохому всё равно, ему наплевать даже на очевидное. Хороший учитель хочет, чтобы ему верили, оттого старается, он сам себя убеждает в том, что прав».

13

   На Кирилла подействовало резкое улучшение здоровья при убедительной поддержке проповедей Палыча, и он поверил в свою исключительность, особенность. Хотя на желание встретиться с Олиной мамой повлияло множество факторов, кроме простого любопытства познакомиться ещё с кем-нибудь себе подобным. Ему по-прежнему хотелось больше знать про Ольгу. Ему интересны были подробности знакомства её матери и их отношений с главным своим другом, Витей. Ему очень хотелось разобраться в тех словах, которые Витька говорил ему про Олю на порогах: ты поможешь ей, ты её спасёшь. Вероятно, не взаимную помощь в получении некоей вселенской любовной энергии он имел в виду – впрочем, в этой энергии тоже оставалось много тёмного, непонятного. Может быть он имел в виду спасение от Ольгиного замужества? Или с ней что-то произошло чуть раньше, до их августовской встречи, или может произойти позже. Среди арабов? Там пока тихо, но нефтяные разборки могут начаться в любой момент, там может стать очень жарко хоть завтра. Или что-то другое, в других местах и при других обстоятельствах? Именно это он больше всего хотел бы понять.

   Ольге он сказал, что ему хочется узнать подробности встречи матери с её отцом. Оля не возражала («мне-то что?» – сказала она, – «хочешь, разговаривай»), дала телефон. Кира неожиданно легко договорился о встрече, видимо, Олиной маме эта встреча тоже была интересна и чем-то важна.
   Договорились в кофейне, на нейтральной территории – у неё дома, безусловно, не очень удобно. Кира почти сразу узнал среди сидящих за столиками женщин чёрно-колдовские Олины глаза: эти молодые, яркие глаза принадлежали худой темноволосой женщине среднего возраста. Она тоже узнала его сразу, потому познакомились на «ты».

   – Моё полное имя – Янина, но все зовут Яной, так привычнее, – объяснила она. – То, что ты Кирилл, я знаю, Оля все уши прожужжала. Я когда увидела ваше фото вместе, там Оля такая сияющая, никогда не видела её такой, и ты рядом, помолодел лет на десять. Ты всегда был красивый, сейчас хорошо выглядишь, я рада, что она в тебя влюбилась. Не стала ей говорить, что давно тебя знаю, больше двадцати лет. Хотя по фотографии не вспомнила бы твоё имя, но зато сразу вспомнила вашу группу, в девяностых была у вас на концерте, когда вы в Москве играли. Песни ваши в записи часто слушала. И Оле давала послушать.
   – Да, она говорила, – не стал вдаваться в подробности Кира, ему было интересно другое. – Я как раз хотел спросить: как ты с Витей познакомилась? Он ведь был моим самым близким другом, Оля не говорила тебе? С этого вашего знакомства много чего началось. Странного, непонятного, загадочного, хорошего – всякого.
   – Мы случайно познакомились, как вся наша случайная жизнь. Я не планировала ни с кем знакомиться, уже год замужем была за Женей, моим первым мужем. Детей, правда, у нас не случилось, но была влюблена, любима и вполне счастлива. Той осенью осталась одна: Женя поехал помогать родителям копать картошку, он деревенский, а я не стала с работы отпрашиваться, никогда не любила земляные работы. Вечером в субботу увидела светловолосого парня, парню явно было плохо, он стенку подпирал, буквально еле живой. Но не пьяный, с пьяным я не стала бы связываться. Я тогда про наркотики почти ничего не знала, как большинство советских людей, он и не похож был на наркомана, как их в иностранном кино показывали. Мне показалось, что ему просто отчего-то плохо, может с сердцем. Помогла ему до лавочки дойти, посидела с ним немного. Думала: попрошу кого-нибудь из прохожих скорую вызвать, но вечер, сумерки, в наших дворах в Марьиной роще безлюдно. Спросить не у кого, позвонить – только из автомата. Собственно, вот и всё знакомство. Он посидел немного, ему стало легче, и он ушёл.
   – Подожди, – растерянно спросил Кира. – Как всё?
   – Ну, в этот вечер. Он, когда оклемался, меня как-то разглядел и пригласил на другой день в гости к кому-то; просто так пригласил или из благодарности, я не знаю. Он в общем-то не настаивал, просто сказал: будут интересные люди. Сама не знаю, зачем я туда пришла. Там действительно были патлатые музыканты, девушки какие-то утончённые, должно быть манекенщицы, и много простых ребят, как я, битком набились, человек пятьдесят. Это концерт оказался, «квартирник». Музыканты эти известными потом стали, но сошли как-то быстро, то ли спились, то ли другое что – не знаю. И вот там после этого концерта Витя и ещё один парнишка, тоже с горящим взглядом, стихи читали. Витя, конечно, не лично мне их читал, он просто их читал при мне, но это подействовало на меня удивительно сильно – как будто мы одни, глаза в глаза, и стихи попали точно в моё настроение. Тогда я его поцеловала.
   – Поняла сразу?
   – Да. Не поняла, а почувствовала. Мать говорила мне, будто мы из такого рода, где у баб сексуальность повышенная. Типа «слаба на передок» – тёмная, откуда ей было знать? Про особенность свою догадываться стала уже после смерти Жени. С Витей мне просто было клёво, офигительно, потому и залетела: невозможно было остановиться, такой взлёт! И как почувствовала что-то, не стала тайно от мужа аборт делать, созналась. Он меня отговорил и восемь лет был таким папой для Оли, что словами не описать! Он вообще был хороший человек, очень хороший, только вот не наш, вычерпала я его своей любовью.
   – Не ты одна, не кори себя. Откуда нам было знать? Сколько ещё таких, как мы, не знают. Я сам не верил, пока Олю не встретил. А про неё ты когда поняла?
   – После её замужества. Или чуть позже, когда она кучу парней переменяла – уж прости, что я тебе это говорю, – а осталась юной девочкой. Ничего на неё не действовало, ни гуляния круглосуточные, ни выпивка тоже круглосуточная, ни мужиков череда её не истаскала, наоборот, он всех их пересилила-перелюбила, только тени от них остались, как от муженька её бывшего. Зрение вот только у неё сильно упало отчего-то, явно не от чтения.
   – Хотел я ей помочь с глазами, возил на консультирование в Фёдоровский центр, но на этом всё и закончилось. И наши отношения заканчиваются.
   – Уговори её остаться, может у тебя получится? Она тебя любит по-настоящему. Я у неё таких глаз никогда не видела. Ни о ком из своих бывших она мне не рассказывала так, как о тебе, с любовью в голосе. Не знаю, что она втемяшила себе про заграницу? Мне этот её немецко-арабский хмырь совсем не нравится, подозрительный он какой-то. Или меня с детства приучили ко всем немцам так относиться, как к фашистам? Жаль, что сейчас не прошлые времена, когда на выезд обязательно разрешение родителей требовалось. Я бы не дала, ни за что не подписала бы. И вот, теперь приходится со стороны смотреть, как девочка сама себе жизнь губит. Ужасно это.

   Яна принесла с собой показать старые семейные фото, детские фотографии Оли: смешная маленькая девочка в балетной пачке, в белом платьице с ранцем и букетом цветов в руке, среди морских волн на шее молодого мужчины, у него красивое, худое, даже слегка измождённое лицо, голубые глаза и волнистые длинные волосы, зачёсанные на затылок. Тот самый папа Женя, – догадался Кира. Оля в обнимку с пожилой женщиной, с волосами цвета вороньего крыла, иссиня-чёрными, хотя и с проседью. Те же пронзительные глаза, но овал лица несколько другой и нос с лёгкой крючковатостью. В облике бабушки многим больше признаков цыганских прародителей, чем у её дочери Яны и тем более внучки. Интересно было бы с ней поговорить: «тёмная» с Яниных слов бабушка могла знать очень многое.

   В пачке среди более поздних, видимо студенческих фотографий, попадались разные компании молодых людей, Ольга на них совсем не в центре кадра, а где-то сбоку или сзади; тут же затесалась старая поляроидная карточка Яны с ещё какой-то девушкой в компании с другом Витькой. Витя выглядит на этом фото точь-в-точь как при знакомстве с Кириллом на первом курсе института: белые волосы ещё коротки, бороды нет в помине, юношеское гладкое лицо и две точки глаз на фото, как будто нарисованные углем. В молодой Яне можно увидеть много Олиного – длинные тёмные волосы, тёмные большие глаза, стройность, худоба и тонкие черты лица. А ещё – знакомое выражение лица, строгое, с едва заметной поперечной морщинкой между тонких бровей. У Оли лицо становится другим, мягким и кротким, когда она с Кириллом, когда они любят друг друга.

   – Муж её вообще был урод, что она в нём нашла? – комментировала фотографии Яна. – Странно, что Оле всегда нравились взрослые мужчины, в этом тебе повезло. Может быть, это из-за отчима? Женя был для неё единственным родным человеком за всю жизнь. Женя к Оле относился, как к родной дочке, даже лучше. Не знаю, как можно относиться лучше, чем к родной, но у него получалось, такой он был добрый. Даже на меня не обиделся, что я ему дочь неизвестно от кого родила. А я не очень хорошая мать, мне в молодости было много чего надо, мне мужчина всегда был нужен, мужа не хватало, оттого я дёрганная была.
   – Витя долго не знал, что у него есть дочь. Зря ты ему не сообщила, может у вас сложилось бы. … Он как раз очень хотел ребёнка, я сам недавно узнал. Получается, он начал меняться, именно когда узнал про Олю, он очень хотел стать ей настоящим отцом. Не представляешь, сколько всего он изменил и как сам изменился. Он явно хотел для неё что-нибудь сделать, только не успел.
   – Да, не сообщила. У нас, в общем, и связи никакой не было. Мимолётный роман в Москве, и расстались. А потом, когда я увидела его на вашем концерте через семь лет, помню, ты хорошо тогда пел, я его дождалась после окончания и сказала. Сама не знаю – зачем? Думала, всё равно откажется, тестов по ДНК тогда не было, а он вдруг зажёгся: покажи дочку. Пристал, я поддалась. Зря, может быть. Не подумала, глупая, о девочке.
   Отчим был ей отцом, больше чем отцом, она другого не предполагала. А я ей правду – не дура ли? Зря, конечно. У Оли был шок, и когда Женя умер, она сникла, внутри потухла, а снаружи в колючку превратилась. Столько несчастий, вот она и получилась какая-то потерянная, запутавшаяся, у неё эти панические атаки начались, тревожность. Таблетки пила, антидепрессанты, чего в них хорошего, в этих таблетках? Плюс новые времена вседозволенности, денег и распущенности, когда ребёнка запутывали все, кто во что горазд. И она сама себя запутывала. Выпивка, компании всегда разные, парни, ну я про это тебе уж говорила.
   К третьему моему мужу ей четырнадцать исполнилось, ему поздно было привыкать, да Оля ему не особо оказалась нужна, у него свой взрослый сын есть, Паша. Оля к четырнадцати повзрослела, суровая стала, замкнутая. Ладно хоть с Пашкой они неплохо ладят. Я думала, у неё подростковые проблемы, повзрослеет – исправится, она после школы в восемнадцать лет поступила учиться, а в девятнадцать мужика привела, не просто привела, а замуж вышла. Где и зачем она его нашла – не знаю, по-моему, ему от неё только жильё было нужно, Женя квартиру ей свою завещал, ему от тётки досталась.
   Оля меня и спрашивать не стала, когда замуж выходила за этого скотину телемеханика, говорила только, что ребёнка хочет. Но ничего у них не получилось. Он хоть не бил её поначалу, и то ладно. А когда попробовал – она с ним быстро разобралась, друзей у неё к тому времени стало множество, в том числе среди каких-то непростых парней, да и среди ментов тоже. Выгнала, он ещё уходить не хотел, пригрозили посадить за побои, «нарисовали» справку экспертизы, вот и отстал. Недавно встретила его случайно – доходяга, а ведь он моложе тебя лет на пять!

   Возвращаясь к Ольге, в квартиру, которую ей оставил любимый папа Женя, Кирилл понял, что именно он хотел узнать от Яны больше всего, какую хотел получить от неё помощь. Не только ответ на загадку, чем он может помочь маленькой запутавшейся девушке Оле, о чём его девятнадцать лет назад просил Витька. Он хотел с помощью Яны понять: что ещё можно предпринять, что можно сделать для того, чтобы удержать Ольгу от плохо обдуманного, непонятного никому шага – нелепого стремления за границу, причём ценой не денег, не ума или настоящей любви, а с помощью расчётливого замужества.
   Конечно, это самый простой путь для девушки, но этот простой путь создаёт попутно так много сложностей, в ряду которых свои личные проблемы Кирилл видел где-то на предпоследнем месте.
   Жаль, что встреча ничем не помогла ему: Яна тоже не знала, что можно предпринять, чем остановить дочь, наоборот, все её надежды заключались в Кирилле.

   – Как тебе мамка? – целуя его при встрече, спросила Оля. Она явно готовилась к его приходу: была практически раздета, лишь набросила на голое тело свою любимую «пижаму» – клетчатую рубашку, которую ей однажды подарил Кирилл. – Ты хотел бы с ней пошпилиться? – и как будто весело и громко расхохоталась, но глаза оставались серьёзными, проверяющими.
   – Дурочка моя маленькая, какая же ты всё-таки дурочка! Ну что ты несёшь? – обнял её Кира, и так же, как в тот самый их первый раз, чувствовал под тканью рубашки обнажённое девичье тело, гладил рукой по её спине и шёлковым мягким волосам. Он за все проведённые с Ольгой часы и дни так и не смог разобраться, как внутри неё уживаются любовь, ласка и нежность вместе с грубостью, граничащей с пошлостью и вульгарностью.

14

   Кирилл решил на день задержаться в Москве: давно следовало поискать старого знакомого – бывшего клавишника «Папаши» Алекса, ведь он ещё до встречи с Олей планировал встретиться с ним и поговорить. Это было так давно! Давно? Сейчас почему-то кажется, что давно, а на самом деле – летом, всего каких-то три месяца назад. Просто это произошло до памятной встречи на Приморском шоссе, потому и кажется, что прошло очень много времени.
   Оля сказала, что вернётся с работы поздно – опять какие-то иностранцы приехали – поэтому Кира не собирался сегодня вечером торопиться и, если получится найти Лёшку-Алекса, поговорить с ним со всей серьёзностью. Раз задумал – надо принимать окончательное решение, несмотря на остальные обстоятельства.

   Алекса раньше частенько звали из-за небольшого роста Маленьким, или на английский манер, как Little Richard, Литтл-Алексом. Серый любил называть Джон-Полом не только из-за внешней схожести с бас-гитаристом Лед Зеппелин Джонсом, но и за мультиинструментальность: сыграть Алекс мог почти на чём угодно, хотя больше всего любил, разумеется, клавишные.

   Найти его поначалу казалось сложной задачей, однако музыкальный мир тесен, через знакомого администратора «Олимпийского» Кира вышел на позабытых широкой публикой, но превосходно развлекающих разношёрстную клубную публику музыкантов, и от них узнал, где поймать для встречи Алекса. Он пришёл в блюз-кафе пораньше в надежде, что старый музыкальный приятель не изменил с возрастом своих привычек. Так и оказалось: Алекс всегда тщательно готовился к работе даже в прежние, двадцатилетней давности, времена, с гораздо меньшим набором аппаратуры. Количество электроники возросло с тех пор аккурат раз в двадцать, а потому тем более нигде и ни в чём не должно было быть ни малейшего сбоя. Кирилл пришёл задолго до объявленных ему началом выступления восьми часов вечера и очень удивил Алекса своим появлением, которого увидел на привычном месте, рядом с синтезаторами.

   – Японский бог! Кей-Кей! Вот уж кого не ожидал! – удивление прорисовалось не только в голосе и глазах, в позе, движениях, но и в его причёске «ёжиком», которая выглядела тоже очень изумлённой.
   – Здорово, наш маленький виртуоз, – обнялся с ним Кира.

   У него со всеми участниками группы всегда складывались хорошие отношения, он никогда ни с кем не ссорился. Может быть оттого, что особенно нечего было делить: всё и всегда распределяли поровну, успехи с неудачами и доходы с убытками.
   – Я, как попаду в Москву, всегда думаю про себя: москвичи прикалываются, когда спрашивают, как мне в Питере живётся? Типа у нас климат плохой. Я не пойму: мне одному постоянно не везёт? Вечно я в Москве нарываюсь на дождь, смог, грязь и солнце, пеленой затянутое, как у нас поздней осенью.
   – Ха, – неопределённо махнул рукой Алекс, – это не погода дерьмо, а общая атмосфера мрачная и туманная. Ты какими судьбами в столице? По бизнесу или так? Я тебя лет пятнадцать не видел, не меньше.
   – Врёшь, меньше. Помнишь, мы весной на Deep Purple встречались в две тысячи шестом? – не согласился Кира.
   – А, точно. Ну, это почти не считается, это был Clearly quite absurd (Алекс воспользовался названием песни «явная несуразность» из альбома группы Deep Purple тех лет, Кирилл оценил тонкий музыкальный юмор). Мы с тобой тогда даже пива не попили, вместе стариков послушали, вот и вся встреча.
   – Извини, я на концерт-то случайно попал, вообще не до концертов было. У меня в том году жена умерла, летом. Я по медицинскому поводу приезжал, пока её в клинике оставил, сбежал послушать Гиллана, но дольше задержаться не было возможности, извини.
   – Это ты извини, брат. Я не знал, сочувствую, – немного сник Алекс. – Так сейчас ты чего в столицу? Прошвырнуться или по делам?
   – Не, всё! Отдыхаю я. Бизнес свой грандиозный продал, развлекаюсь теперь. Вот решил тебя повидать.
   – Молодец, правильно решил. Много бабоса нарубил на своём бизнесе?
   – Не очень. Потому что у меня среди самых незаметных был не слишком крупный бизнес. Но на оставшуюся жизнь может и хватит, если не шиковать, – предположил Кирилл. – Типа пенсия.
   – Ты сегодня хотя бы не убегай, послушай, как девчонка поёт, хорошая девочка, должна пробиться, если у самой терпения хватит. А после выступления поговорим спокойно, это после одиннадцати примерно. Есть у тебя сегодня время? Ещё у нас перерыв будет минут тридцать. Чем ты вообще думаешь заняться? Или правда решил пенсионером заделаться?
   – Нет, рановато как будто, заскучаю. Не привык я на диване телевизор смотреть. Хотел о музыке с тобой потолковать, о «Папашке» нашем вспомнить.
   – Неужто потянуло? Этот, я тебе скажу, эсквайр Эбенезер Дорсет не просто хороший папаша, он ещё и настоящий джентльмен. Забыть о себе не позволяет, – рассмеялся Алекс. – Давай, присаживайся вон за тот столик у стенки, это наш служебный, официантке скажи, что ты мой гость. Поешь-попей чего-нибудь. Я сейчас подготовиться должен, а потом обязательно всё обсудим. Обязательно.
   Кира давно не бывал ни на каких концертах. И хотя назвать полноценным «чистым» концертом сегодняшнее кафешное действо было невозможно, пухленькая, немного похожая на Адель девушка действительно пела очень хорошо, звонкий голос хорошо поставлен, диапазон для выбранного стиля хорошо подходил. Она спела несколько известных блюзовых вещей, из Стрейзанд и Вайнхаус, пару хорошо переработанных песен Creedence, и перед самым перерывом удивила интересной версией редкого для Motorhead «медляка» God was never on your side. Кира от души похлопал девушке, даже свистнул несколько раз, подбадривая. Не кончаются в России таланты, не все трясут на сцене длинными ляжками и выдающимися бюстами под мерзкую однообразную «фанеру». Объявили перерыв, торопливо прибежал Алекс. Кира потягивал уже второй «мохито», отказавшись от безалкогольного варианта: «мохито без рома всё равно что слепой судья на конкурсе красоты», – объяснил он официантке. Однако Алекс оказался кремень старой закваски: «мне ещё работать», – сказал он, потому пил только кофе и съел какой-то смешной дамский салатик.

   – Ты прямо как девушка, которая следит за фигурой, – рассмеялся Кирилл. – Не знаешь, кстати, отчего сейчас все бросились худеть? Откуда пошёл такой внезапный спрос на фигуры? Опять тлетворное влияние Запада?
   – Тебе хорошо, – ответил Алекс, тщательно пережёвывая лист зелёного салата. – Если не замечаешь, что ешь. А мне только расслабься – мигом в шарик превращаюсь, с моим-то ростом. Приходится бдить. Но коньяку я с тобой сегодня точно выпью, ещё часик поиграем, и посидим-поговорим.
   – Посидим-посидим. Сегодня я никуда не тороплюсь, домой завтра поеду. Тут знаешь какая история вышла: за последние месяцы столько раз нашу совместную жизнь пришлось вспомнить, творчество наше, Витьку нашего, вернее, его последние дни и особенно вечер, что именно поэтому я тебя решил найти. Хорошо что играешь до сих пор, а то где бы тебя пришлось искать, по каким офисам?
   – Молодец, что нашёл. Витьку я тоже часто вспоминаю. Жаль, не получилось завещание его исполнить. Получилось ведь, блин, что завещание. А мы просрали, забили на него. Не очень хорошо получилось, не по-честному, не по-нашему это вышло. Зря ты затеял торговлю свою. Хотя… не знаю, может тебе торговать больше понравилось, чем песни петь.
   – Сам не знаю, – честно сознался ему Кира. – Тогда казалось, что всё правильно. Вечно меня что-то не устраивало. Тёща будущая наезжала, вот я и сдался. Хотя про Витькино завещание… мне он тоже завещал, и я как будто выполнил. Частично, но выполнил. А ты про что именно?
   – Мы с Витькой несколько раз серьёзно говорили в последние месяцы, точнее, советовался он со мной, – задумчиво глядя немного снизу вверх в глаза Кириллу, медленно проговорил Алекс. – Только не уверен я, что надо об этом после стольких лет вспоминать.
   – Надо. Всё надо вспоминать. Я за этим приехал. Говорю же: именно в последнее время так складывается. Девятнадцать лет – тишина, и только в последние несколько месяцев всё разом вывалилось и навалилось. О чём вы тогда с Витькой? О делах или о жизни?
   – Не, Витьку в самом конце больше музыка интересовала. Ты ведь знаешь, нам про Серого всё давно стало предельно ясно: он и прежде плохо тянул, бывало, в ритм не попадал, орал всегда, как психованный, надоел нам. Мы хотели его выгнать, да ты возражал. А тут как будто хороший повод: группа самораспускалась, Серый собрался на завод идти работать, так что самое время было решать.
   – Чего решать? – удивился Кира. – Мы же собрались разбежаться, какие ещё решения? У каждого свои причины накопились. Ты к кому-то засобирался, я устал и торговлей надумал заняться, как раз жениться хотел. Странно, чего вы там с Витькой обсуждали. Он со мной вообще о другом говорил.
   – Жалел он тебя, тебе его идея не понравилось бы, ты слишком хороший, мягкий. Оксану еле выперли, хотя голос у неё никакой, нот не знала, ты для неё на магнитофон напевал специально, чтобы она свою партию могла выучить. Херня какая-то – не работа, а самодеятельность! Гитарист из Серого «так себе», он засобирался к станку, и скатертью дорога, однако уйти всё никак не решался. Обидно ему было, вишь ли, отчего-то. Вроде как один из отцов-основателей. Хотя никакой он не основатель, но оттого что раньше меня в группу пришёл, потому считал себя типа главнее. Витька в последнее время работал над улучшением звука, будто что-то чувствовал. Я уж молчу, как он наконец песенный стиль и темп в стихах нашёл, слова у него хорошие начали получаться. И про тебя он говорил: на вокале предлагал сосредоточиться, а на бас кого-нибудь найти… Он и нашёл сразу двух гитаристов, вместо Серого и вместо тебя, – вдруг выдал Алекс совершенно неожиданное для Кирилла.
   – Чудеса ты рассказываешь какие-то. На кой ляд, если мы о распаде договорились, деньги попилили, аппаратуру придумали, кому продать? Напились напоследок! – применил он самый последний, убийственный русский аргумент.
   – Витёк так и задумал. Мы с ним несколько раз это обсуждали, не в последний вечер, конечно. Я ж тебе говорю: это вышел хороший повод Серого тихо сплавить, а ребята из «Берега» готовы были присоединиться. Мы с ними вместе аппаратуру нашу выкупали, то есть долю Серому отдали бы, и всё. Помнишь Макса с его братишкой и Димона на ударных, группа «Берег»? Наши, питерские. Я тогда ещё Витьке сказал: вы с Димоном вдвоём станете на барабанах стучать?
   – Ошизеть, – пришёл в полное недоумение Кира. С Витькой они никогда ничего друг от друга не утаивали, а тут вдруг такие известия через девятнадцать лет! – Вы у меня за спиной чего-то порешали и считали, что мне надо просто поддакнуть? Я ведь совершенно серьёзно хотел бросить, надоело мне всё это. И ведь бросил! В ансамбль институтский я пришёл на клавишах поиграть ради развлечения. Вообще не собирался карьеру на музыке строить. Просто что-то немного начало получаться, вот мы и зависли.
   – А чего ты собирался? Мечтал жизнь торговле посвятить? Или диплом свой инженерный куда-то пристроить вместе с собой? Витёк, похоже, лучше тебя в твоей жизни разбирался. Он всё спланировал, и с тобой обещал поговорить. Он же с тобой говорил? Вы на пороги зачем вдвоём ходили, на воду поглазеть?
   – Поговорили. Витька тогда мне сказал: от музыки не отказывайся. Работай, несмотря ни на что, репетируй, пой, песни пиши – у тебя всё получится. Таким тоном говорил, будто решено всё, словно ждёт меня удача и успех. Я тогда не понял ничего. Он в тот день много непонятного, туманного наговорил. Про девушку неизвестную. Помочь как будто должен был ей. Недавно выяснилось – дочь свою имел в виду.
   – Дочь? У Витьки разве дети были?
   – Вот, оказалось, что дочь есть. Но так всё запутано – до сих пор разбираюсь. Мы с ним как раз больше о жизни говорили, а не о музыке. Потому мне странно всё это от тебя слышать.
   – Может, ты недопонял что-то? Или он тебе досказать не успел? Всё-таки загадочная с ним история вышла. … Но в главном он оказался прав, наш Витька. Хоть и не было у него никакого музыкального образования, но тебя он правильно просёк: у тебя тогда действительно неплохо получалось, голос хороший. Удивительно до сих пор звонкий. Не куришь?
   – Нет, как женился – бросил.
   – Молодец. Ноты помнишь? Память не подводит?
   – Думал – всё забыл, попробовал – оказывается, не всё. Помнят руки. … Слушай, раз уж мы так резко перешли… я как раз специально к тебе приехал, о возрождении «Папаши» поговорить, хотя бы на время. Развлечься хотя бы, и девушке моей показать. Сыграть, как умею.
   – Хорошая мысль тебе пришла, стоило ради этого с торговлей завязать. Ты посиди, послушай ещё концерт. Закончу – договорим. Понравилась Наташка?
   – Что? Ах, да, – не сразу сообразив, о ком идёт речь, сказал Кира. – Да-да, конечно, классный голос. Материал немного необычный. Для девушки необычный, но поёт хорошо.
   – Всё, жди, – перерыв заканчивался, на сцену возвращались музыканты, Алекс поднялся, мягко накрыл ладонь Киры своей и попросил. – Посиди, подумай, музыку послушай. Коньячку выпьем за Витю и за нас, – и убежал.

   Вторую часть концерта Кирилл слушал вполуха, настолько его сразили слова, сказанные Алексом. Хотя во второй части концерта ребята исполняли собственные композиции, стоило бы вслушаться повнимательней, но он не мог сосредоточиться на музыке. Вот как Витёк планировал!

   Оказывается, тогда друг Витька задумал удивительный финт, и сейчас его планы теперь казались Кире непонятными, странными. Совсем другой финал «Папаши Дорсета», не походящий на полный финиш. Возможно, как раз это было бы то самое дыхание новой жизни, новый воздух, новая струя в их музыку, которой «Папаше» не доставало до настоящего успеха. Ребят из «Берега» Кира помнил, в те годы они не раз выступали вместе, они должны были вместе ехать в ту последнюю длинную поездку по Уралу и Сибири. Братья до сих пор играют, не звёзды, конечно, но играют, несколько их песен в девяностые были крайне популярны.
   Вот что задумал Витька, вот о чём он говорил: продолжай, продолжай – твердил он. Но как он тогда говорил обо всём самом главном! О самом важном Витёк сказал такими намёками, что Кира до сих пор многого не может понять. Про музыку что-то стало проясняться, Алекса можно ещё попытать о подробностях. А главного о своей дочери – не сказал! Не сказал, что дочь (знал ли сам, говоря о неведомой темноглазой девушке?), не сказал, от чего её спасать (не от немца же нефтяника?), не сказал – как! И если предположить, что Кира бы всё равно не поверил любой, самой правдоподобной истории о девушке, то почему Витя не рассказал про операцию слияния двух групп? Хотя бы для того, чтобы понять, понравится ли другу и вокалисту такая идея?

   Второе отделение оказалось короче. Посетители блюз-кафе тепло проводили певицу, особенно старались какие-то её знакомые: сначала одарили её кучей цветов, а потом потащили к своему столику. Вернулся и Алекс.

   – Может, я зря тебе начал о возрождении «Папаши» толковать. Мне кажется, после того, что ты мне сказал, возрождение невозможно. Серый тебе явно не нужен.
   – В жопу Серого! – уверенно заявил Алекс, для убедительности изобразив руками неприличный жест. Мимо пробегала официантка, и чтобы она не приняла непристойность на свой счёт, ещё раз громко сказал. – Пошёл он, Серый, знаешь куда? А мысль у тебя правильная. Музыкантов хороших найти не проблема. Проблема с лицом, а вот лицо у «Дорсета» всегда было. Мастерства не хватало, упорства, песен хороших не хватало – это да. Но лицо было. Ты и я – вот оно, наше лицо. Голос и мелодия, а ритм-секция не самая большая проблема: наш «папаша» не AC/DC или Iron Maiden, нам другой ритм нужен и другие ударные.
   – И что ты думаешь, стоит связываться? Я-то, можно сказать, от безделья. Просто надо чем-то заняться, торговлей больше не могу, достала! А для тебя это ностальгия или что?
   – Как тебе объяснить? Ты знаешь, я всю жизнь ждал. Сначала ждал, когда подрасту. Потом ждал настоящей работы, настоящей любви, ждал какого-то прорыва, ждал изменений, сейчас жду, когда сын наконец вырастет, сейчас они навечно маленькие, инфантильные, неспособные ни к чему самостоятельному, потом ещё чего-то стану дожидаться. А там и дожидаться некогда станет – старость сама придёт. И, вспоминая все эти ожидания, я понимаю: один у меня был период в жизни, когда я ничего не ждал, когда жизнь была сейчас и сегодня, и ждать надо было только продолжения, то есть того, что будет завтра. Это я про те годы, когда мы играли вместе, особенно последние год-два, когда начало что-то получаться. Можешь считать это ностальгией по «Дорсету», но это не ностальгия. Это скорее тоска о несбывшемся. Совсем другая могла быть история, если бы мы Витьку послушали.
   – Ну как его, чёрта бородатого, можно было послушать! – возбуждённо сказал Кира. – Если он эту свою эпитафию так обставил, что мне до сих пор ни черта не понятно. До сих пор не понятно, как он пропал и – главное – если сам, то зачем? Почему именно в это время!?
   – Не злись ты на него. Это явно случайность, не мог он такого о себе предвидеть. Не хочу я сейчас о своих подозрениях говорить, давай лучше коньяку выпьем в его память. Хороший был парень, правильный, несмотря на все свои закидоны, – он махнул рукой, приглашая официантку, и быстро сделал ей заказ, дружески улыбнувшись и прибавив что-то весёлое, личное. Она хохотнула в ответ и убежала. Через минуту графинчик с напитком, холодное мясо с маслинами и тарелка с фруктами уже стояли на их столе.
   – То есть, ещё раз, – спросил Кирилл Алекса. – Витька нам с тобой организовал продолжение? Интересная картина внезапно для меня нарисовалась. Совсем не такая, как у меня в памяти на все прошедшие девятнадцать лет впечаталась. Серому он сказал в последний вечер, что у него с музыкой всё плохо получается, и надо ему в инженеры двигать. Благословил, можно сказать, на производство. Мне сказал – петь не бросай. А тебе – чтоб ты со мной остался в компании этих ребят из «Берега»? Но себя, выходит с твоих слов, он никак и нигде не видел, то есть как будто знал заранее, что не будет его! Что он тебе на твои слова насчёт барабанить вдвоём с Димоном?
   – Посмеялся, сказал – разделим как-нибудь, не ссы. Вообще, говорит, я лучше планированием будущего займусь.
   – Будущего??
   – Да. Так и сказал. Я понял, что он больше организацией станет заниматься, продюсированием, тексты для песен писать, логично, правда? Витёк в последние месяцы реально стал загадочным. Как бросил всякую дрянь пить, сильно другим стал. Но мне он таким деловым намного больше нравился, цель у него появилась, это было заметно. Давай за него звякнем, – Алекс поднял рюмку. – Как будто он с нами.
   – Он всегда со мной, с недавних пор ещё ближе, чем раньше, – согласился Кира и чокнулся за друга. – Я тут с одним дедом интересным познакомился. Так он, Витьку совсем не зная, с моих слов предположил, что он сам ушёл. Время и место специально выбрал и ушёл, – Кира не стал вдаваться в подробности значения слова «ушёл», Алекс вряд ли бы понял. – Раньше я ни за что не предположил бы такого, деду сразу так и сказал. Никогда бы в это не поверил, но всё очень странно, согласись. Я вспомнил, как в последний вечер он как будто прощался со мной, глядел грустно. У тебя осталось ощущение, как будто он наследство после себя оставлял.
   – Нет, всё равно не похоже, – не согласился Алекс. – Витёк отлично работал последние месяцы, целенаправленно. А слова – это слова. Не сказал про себя, так у нас это было не принято, с себя начинать. Разве что Серый всегда как пуп земли, но не о нём речь. Так что не верю. Наоборот, в нём жизнь появилась. Пить опять-таки бросил, и нас уговорил при нём не бухать. Я с радостью его поддержал, и ты тоже. Один Серый бухтел и бухал, его можно понять: женился, семья, дом, порядок. Где ещё побухать, как не в поездках? А мы ему облом устроили. Он и в тот вечер на порогах больше всех накачался. Раз у нас сегодня до таких разборок дошло, вот тебе моё личное мнение. Если бы я искал самого заинтересованного в Витькиной смерти – а я не сомневаюсь, что это смерть, больше ничего другого на ум не приходит – я бы только Серого подозревал.
   – Это, прости, тоже чушь какая-то! Какая ему выгода! К тому же распались мы фактически, то есть делить ему с нами уже нечего. Свою последнюю долю получил – и финиш.
   – Не скажи. Я про это и раньше думал: а что, если Серый узнал как-то о наших с Витькой планах, или догадался, мужик он не глупый, мог сопоставить факты. Или из «Берега» кто-то невзначай ляпнул – ребята не знали всех деталей операции объединения. Поэтому он мог Витьку по башке стукнуть от расстройства, а главное – из зависти. Витька в его глазах всегда был самый главный враг: сначала жену его из группы выгнал, потом не раз его самого хотел выпереть, стал инициатором прекращения пьянки, Витёк вообще все дела стал под себя прибирать, ты как обычно ничего не заметил. К тому же он мог узнать, что Витька – главный виновник нашего псевдо-распада и слияния с Максом и братками. Так что для Серого история в музыке заканчивалась и так – и так, по-любому. Ему дорога на завод, никаких других вариантов нет. У нас выбор был. Мы могли на эти последние гастроли ехать, могли не ехать. Могли продолжать – могли бросить. Если по Витькиному плану, то могли новую группу собрать, и легко бы собрали, и песни новые бы написали, ещё лучше, и добились бы чего-нибудь, наконец. Серый завистлив – ты не замечал? Ты никогда ничего не видел, тебе всегда всё было хорошо, ты и к нему хорошо относился, и спасал всегда. Поэтому к тебе он нормально относился. Он мог Витьке отомстить за всё сразу. Он мог так же меня замочить, если бы карты легли. Но они легли на Витю. Вообще поэты часто оказываются крайними. Кобзон и Цыганова никому не нужны, кроме политиков и хомячков с лавочниками. Высоцкий, Цой, Башлачёв, Леннон, Моррисон – не певцы, а поэты. Уж какие из них всех гитаристы – это вообще смешно! Смысл их песен гораздо важнее. Так и у Вити нашего получилось. Пусть случайно он в эту компанию великих попал, но попал, это уже история.
   – Это домыслы. Это всё твои домыслы, – упрямо не согласился Кира.
   – Да, это мои измышления. Доказать никто ничего бы не смог. Тела бедолаги на нашли. Орудие убийства не надо искать – камней там на порогах полно, но трупа нет – дела нет. Следов никаких, а свидетелей, то есть нас, можно одинаково всех подозревать, не только его.
   – Меня больше вас подозревали. Тем более я последний был, кто Витю живым видел.
   – Это ты им сам так сказал. Кто знает, кроме настоящего последнего?
   – Не знаю. Мне Серый говорил, что видел нашу с Витькой ссору. Ссора и правда была, маленькая, но была. Значит, не врёт, что видел.
   – Вот тебе первый звоночек. Такие накаты и отмазы только убийцам нужны. Лично я тебя не подозревал никогда и не стану: знаю, какие вы с Витькой были молочные братья. Ещё он тебе что сказал, кроме того, что тебя подозревает?
   – Больше ничего. Предположил, что Витька случайно мог сам, приступ какой-нибудь случился у него на берегу, вода рядом, мог сам туда упасть, и унесло. Он ведь правда там один оставался, помочь было некому, если что. Ботинки его опять же на берегу как-то оказались.
   – Погоди-погоди. Как он про это тебе рассказывал?
   – Сказал: «ты ушёл, а Витька один на берегу остался, сидел и курил».
   – Ну вот. Так и сознаются в убийствах. Как он увидел, что Витька один? Следил за вами! Ты ушёл – он подкрался, да вообще-то мог и не красться – и камнем. Тело в воду столкнул, а сам кругом к костру вернулся, типа отлить ходил. Все пьяные, никто ничего не заподозрил. Сам он прикинулся мертвецки пьяным. На всякий случай, для алиби. Идеально чистое убийство. Тело унесло, повезло Серому. Хотя, если б даже далеко не унесло – кто чего смог бы доказать?

   Кирилл не мог возражать: звучала эта версия логично. Хотя события того вечера с массивом разнообразных, не связанных между собой данных – рассказами Палыча, Люси, Серого, Алекса, со словами самого Витьки, даже со снами, раньше регулярно снившимися – в связанную цепочку не складывались. И эта несвязанность не позволяла верить в страшные, сказанные с большим убеждением слова.
   Не хотелось верить в эту реальную логичную историю, хотелось, чтобы правдой оказалась фантастическая теория Палыча. Что друг Витька, который почему-то не захотел поделиться с ним самым сокровенным, вместе поискать выход, вместо этого предпочёл уйти, чтобы попробовать начать свой круг сначала. Чтобы исправить то, что не получится исправить Кире. А может – сделать так, чтобы никому ничего исправлять бы не пришлось.

   – Кстати, Алекс, всегда хотел у тебя спросить: как ты вообще в нашем техническом вузе оказался? Диплом хоть получил?
   – Не-а, не получил. Выперли. На кой мне инженерный диплом? Я от армии немного побегал, а потом в 92-м году наступил всеобщий бардак. Папаша с вояками договорился, вот я и бросил на занятия ходить. С тех пор с музыкой, только она всегда была мне интересна. Ты скажи, когда в следующий раз в Москве будешь? Ребят приглашу нормальных, поиграем. Давай договоримся, какие песни выбрать, чтобы у меня пальцы вспомнили. А ты дома напой несколько раз, записей у тебя не осталось?
   – У меня нет, а вот Шурка сказал, будто перегнал всё в цифру, у него попрошу. Выберу – сообщу. Хотя из чего выбирать-то? Наших песен мало, а чужие мне петь не хочется. Пока не хочется.
   – Отлично. Договорились. Телефонами меняемся, ты заранее звонишь, я организую. Давай выпьем за наши творческие успехи. Не получится ничего, так хоть развлечёшься, ты ведь этого хотел? – у Маленького Алекса глаза светились, а ёжик непокорённых волос на голове торчал по-прежнему вертикально, но теперь не удивлённо, как в самом начале их встречи, а в полном восторге от происходящего.

15

   Шурка, толком не поздоровавшись, прямо на пороге квартиры торжественно вручил Кириллу флэшку.
   – Вот, держи. Здесь всё творчество «Папаши Дорсета», разложено в папочки по годам, разберёшься. Если файл с одним названием в папках разных годов, значит другой вариант и отличается от предыдущего, – Шура всегда отличался скрупулёзностью и тщательностью. Восстанавливать с его помощью конспекты недостающих лекций (пропущенных по неуважительным музыкальным причинам) всегда было одно удовольствие: всё полно, точно и написано красивым разборчивым почерком.
   – Здорово, Кирюхин, давно не виделись, – сегодня в гости к Кире Шура привёл с собой Лёньку. Конечно, с согласия Киры, и конечно Кира не обиделся на своё фамильярно произнесённое имя. Когда он повзрослел, ему перестали нравиться сокращённо-ласковые варианты произнесения имени Кирилл – все эти Кирюхи и Кирюшки казались ему какими-то пьяными, как прозвище подзаборного алкаша. Ребята издавна это знали и звали его со студенческих времён не оскорбляющими именами Кира или Кирилл, иногда сценическим Кей-Кей. Но сегодня можно всё.
   – Привет, ребята, привет, – обнялся с ним Кира.

   Встретиться после долгой разлуки с Лёней было обоюдно приятно: когда-то они не просто учились вместе, но и стояли у истоков «Папаши» в факультетском ансамбле. Лёня жёстко, твёрдо и никогда не уставая стучал в их группе на ударных, вот только делал он это совершенно прямолинейно, на любительском уровне, потому легко уступил место за установкой Витьке, когда выяснилось, что Витя барабанщик «от бога».
   Сегодня повод для встречи придумался простой: понадобились не только обещанные Шурой старые записи, записи – это само собой. Их можно было на современный манер отправить куда-нибудь на файлообменник или скачать через интернет-облако, но это ведь неинтересно. Гораздо интереснее поговорить, вместе их послушать, а ещё у Кирилла была «домашняя заготовка»: он готовился напеть друзьям несколько старых песен и узнать их мнение: как они оценят перемены в его голосе, как это звучит, вообще – как? Стоит ли задумываться о серьёзной работе или будет довольно развлечения, удовлетворения голода гложущего его змея по имени «ностальгия».

   – Что, чертила кудрявая? Потянуло всё-таки? – обрадованный Шура хотел знать подробности. – Как там наш Маленький Алекс в столице?
   – Потянуло. Да. Алекса встретил, договорились поджемовать для начала. Ребят в помощь он обещал найти. Хотя казалось мне, что я забыл почти всё, но, как говорится, руки-то помнят! Сейчас выпью маленькую и спою вам чего-нить. Если не возражаете.
   – Вот гад какой! – притворно возмутился Лёня. – Как возражать! Мы, можно сказать, специально для этого пришли, тебя послушать. Но для начала наливай. Где-то тут пакет – мы с Шурой по дороге купили маленько всякого разного на стол, давай я помогу открыть-нарезать-напилить.
   – Это Россия, старик! Я тебе в нашу прошлую встречу говорил, – закивал лысой головой Шура. – Здесь всё по кругу, всё всегда повторяется, потому песни вечно актуальны, и с вашими так же будет. Не боись, будет классно, вот увидишь. Давай за старика «Папашу Дорсета», за его успехи!
   – А когда первый концерт? – с набитым ртом спросил Лёнька.
   – Какой концерт, ты чего? Вообще ещё ничего нет, кроме желания.
   – Тогда наливай за желание, – поддержал Шура. – Желание главней. Нет желания – ни музыки не будет, ни работы, ни секса. Позовёшь на первое историческое воссоединительное выступление?
   – Просто придёшь – и всё, какое тебе ещё особое приглашение. Ты что – министр культуры? Только я не представляю, когда, где и что будет, и будет ли, но если что – сообщу. Собственно, воссоединением назвать трудно: мы с Алексом вдвоём, Серого он приглашать отказался, не забылись старые обиды, – Кира не собирался рассказывать подробностей своего разговора с Лёшкой-Алексом, незачем бередить ребятам старые зажившие раны. А собственные как-нибудь затянутся.

   Он долго готовился к своему первому с очень давней поры пусть камерному, но почти публичному выступлению. Отвык он от публики, даже такой близкой и сочувствующей. Стандартные ритмы и звуки синтезатора не могли заменить клавиш мастера Алекса, но в союзе со старой доброй гитарой и наконец купленным для неё новым «кубиком» -усилителем его голос прозвучал неплохо. Парни устроили ему почти овацию. Можно было подождать, пока закончится бутылка, и начать петь после этого, тогда восторгов явно оказалось бы ещё больше, но сегодняшним вечером Кира не ставил перед собой цели получить положительные эмоции со стороны: ему требовалось разобраться в своих собственных. Он хотел понять, как подействует на него самого музыка, вызовет ли она прежний привычный прилив воодушевления, охватит ли его эмоциональный подъём, появится ли желание продолжать.

   Итог его воодушевил, он спел друзьям четыре старых «Дорсетовских» песни и мог бы с удовольствием продолжить дальше, но выученный репертуар на этом закончился. Вернулись к столу. За неимением других тем (не станешь же всерьёз обсуждать рабочие проблемы Лёни или Шуры!) главной темой в стране навсегда оставалась политика, осложнённая теперь Крымом, санкциями и войной в соседней Украине. Горячую тему «чо там творят хохлы» Кириллу удалось тихо замять, за второй бутылкой перешли на обсуждение местных и внутренних проблем.

   – Вот я не понимаю: как они, суки такие, депутаты наши, в глаза детям своим смотрят? Или перезомбировали всю родню так, что тем наплевать? Ведь такое придумывают, сколько херни всякой, – возмущался Лёня. А ведь славился когда-то как молчун. Довели мужика.
   – Не понимаю, чему ты удивляешься, – спокойный Шура всегда пытался всех примирить. – Они «в тренде», сейчас так положено.
   – Какой в задницу тренд? Дерьмом стало выгодно быть? Это по-твоему нормально?
   – Ты не кипятись, Лёнь, – попробовал помочь Шурке Кира. – Дерьмом всегда было выгодней быть, с нашей-то «народной» властью. А сейчас им ещё тяжелей: обосрались они сначала с Крымом, а потом вляпались в войну с братским народом. Теперь не знают, как выбраться. Мне лично наплевать, чей он, этот Крым. Ты говоришь, тебе не наплевать. Будто прямо сразу там американцы бы появились с авианосцами и ракетами. Я сомневаюсь, но хрен знает, может ты прав, главное не в этом. Только заметил, как они под эту сурдинку кучу новых уголовных наказаний придумали, штрафов и ограничений. Лишь бы мы с Шуркой не возмущались и не дай бог оппозицию не поддержали. Власть им нужна – больше ничего. Для того они нас опять, как в советские времена, загоняют на кухню.
   – Ну уж, на кухню, – не согласился Лёня. – Сейчас загонишь! А интернет, газеты и телеканалы, разве такое в эсэсэре было?
   – Так это и есть кухня, – засмеялся Шурка. – Одна-две газеты и интернет, это и есть современная кухня для десятой части населения. Остальные первый канал смотрят, эти же самые и в эсэсэре смотрели. И верили в светлое коммунистическое будущее. И сейчас верят, только сами не знают, во что. Тупо верят – и всё!
   – В православно-воинствующий шовинизм. Но я сейчас не об этом, – подхватил Кира. – Я про остальные дурацкие законы. Скоро вообще ничего будет нельзя. На любой чих эти придурки тебе от двух до пяти лет легко дадут по рогам, чтобы не вякал!
   – Может, правильно дадут! – не согласился Лёня. – В девяностые воля вольная была, и чего творилось, не помнишь разве?
   – Помню, Лёнь, забыть не могу. Мы сейчас немного о другом. О том, что все эти законы под Лёху Навального пишут, а не для нас с тобой. Однако на своих местах сидят шестёрки, которые понимают по-своему, им законы не нужны, им лишь бы лишнего не допустить. Вот что хреново! – темпераментно возразил Кира. – Ты знаешь, я бизнесом немного занимался. И точно тебе скажу, что в девяностые и до середины двухтысячных легче было этим заниматься, чем последние пять-семь лет. Ничего просто так без отклика или, как говорят, без обратной связи не происходит. Люди видят, чувствуют, понимают. Каждый потихоньку тормозит, и незаметно вся страна тормозится. И затормозилась задолго до всяких Крымов и войн. Многие не желают связываться. Просто на всякий случай. Выжидают. А в засаде какое развитие?
   – Весь мир против нас. А ты говоришь, это местные мелкие шестёрки тормозят? Кто им даст? – не понял Лёня.
   – Про мир выдумка, конечно, интересная, но не новая, её ещё Геббельс использовал. По-моему, всё же дело в другом…
   – Да, – перебил его Шурка. – Дело в настроении «в верхах», которое самый мелкий чиновник лучше тебя чует, потому что он там, внутри сидит, среди таких же. – Шура кое-что знал из этой чиновничьей кухни, его жена Лиля работала клерком в районной управе.
   – Точно! – согласился Кира. – И ещё тривиально всех купили. Заткнули рты и заодно лишнюю инициативу высокими зарплатами и пенсиями для служивых и чинуш.
   – Да как всех-то можно!? – воскликнул Лёнька. Не верил он в такой простой и эффективный способ получения лояльности подчинённых.
   – Хорошо. Смотри. Притча тебе для примера Предположим, ты – Ваня-дурачок. А может и не дурачок – наоборот слишком умный. Сидишь ты у себя на даче. Или у тебя сад? Ну, без разницы. Сидишь довольный и весёлый: вечер, тепло, в речке искупался, с соседом самогонки выпил – лепота! Настроение – во! На большой палец. Тут вдруг вылезает из расщелины змея, или другой какой страшный гад – всё равно. Ты можешь её камнем стукнуть и замажешь дырку цементом – конец ей придёт. Не будет у неё выхода в ваш общий сад, в ваш спокойный счастливый и радостный мир.
   – Змея – это типа щука с желаниями?
   – Не-е, не угадал. Гораздо проще. Но змея, разумеется, тоже говорящая, как щука. Она тебя просит: не убивай, Ваня, не мешай мне, я тебе скажу, где лежит много золота, но только выпусти меня. Ты говоришь: нет, ты здесь только вреда наделаешь, ещё укусишь кого-нибудь. Она отвечает: я далеко не поползу, я только здесь. Пожалей, мне потомство надо под солнцем вырастить. А за это тебе одному много золота. Ты сможешь уехать куда захочешь, какое тебе дело до того, что мы тут всех перекусаем? Вот тебе простой выбор: взял бы ты её золото, зная, что кому-то от этого стало плохо?
   – Нет, это говно не по мне! – твёрдо заявил Лёня.
   – Поэтому ты в администрациях, прокуратурах, судах и прочих славных местах не работаешь. Но штука в том, что большинство согласится! Вот тебе простой ответ, почему у нас вечно такая дрянь – почти любой готов жить хорошо за чужой счёт. Это Ваня – обыкновенный современный журналист, депутат, прокурор или судья, который за большие деньги, квартиру, машину, дом в Сочи, замок в Испании и будущую огромную пенсию может отравить кого угодно, отправить сколько угодно людей в тюрьму на любой срок, любой людоедский закон принять. И заметь – всё это не заработанные блага, а полученные «за занимаемое место». Полученные за то, что он закрывает глаза, не обращает внимания на «мелочи» разные; на простые, но настоящие человеческие правила. За то, что исполняет чью-то команду. Понятно, отчего они все держатся за своё место и выполняют всё, что им велят? А ты говоришь – откуда в последнее время столько дряни навалилось.
   – Ну-у, не знаю, – потянул Лёня. Не поверил.

   Конечно, – с грустью подумал Кира, – когда изо дня в день, из года в год, без перерывов на праздники пропагандой капают на мозги, то людям, даже имеющим мозг, просто не хочется напрягаться – у них множество своих забот, дома и на работе; забот, на которые нужно тратить мысленные усилия. Они просто воспринимают поданную на блюдечке информацию как данность, как непреложный факт. Даже люди с мозгами, с образованием, со способностью мыслить, даже они не хотят вникать: сказано – значит так и есть. Трудно придётся стране, в очередной раз ей тяжко и больно будет выкарабкиваться. Если вообще выкарабкается.

   Допили, Лёня попрощался и убежал – сыну нужно помочь, какая-то сволочь до его микромастерской по ремонту авто докопалась. И не доходит до него, что помогать бы не понадобилось, будь наша страна хотя бы наполовину похожа на ближайших западных соседей, где такие вопросы решаются не с помощью отца при посредничестве неких влиятельных знакомых силовиков или бандитов, а решением местного градоначальства и рядовым полицейским действием. Кирилл включил чайник: сам он в любое время легко переносил кофе, а Шурка любил зелёный чай.
   – Помнишь, я рассказывал тебе о пользе старого знакомства: прокатился с «чайфами» по Прибалтике прошлой весной, маленький камерный тур у них там случился. Впервые за десять лет отдохнул немного, несколько вечеров хорошо поговорили, побережье посмотрел, красиво у них там, спокойно. Европа, нечего сказать. А под занавес – Калининград, он ведь рядом, и как будто всё такое же, всё одинаково, почти Рига или Таллинн. Когда туда приехали, показалось мне, будто в безвременье какое-то попал, не война, но ещё и не мир, чёрт знает что. Неужто мы какие-то другие люди, а, Шура? Думаю – нет, люди везде одинаковы. Просто у европейцев те самые двадцать процентов всё определяют за остальные восемьдесят. Я про тех, что из принципа Парето: восемьдесят процентов не значат ничего, это силы непродуктивные. Двадцать процентов людей делают восемьдесят процентов дел. Тот, один из пяти, кто в жизни разбирается, ведёт остальных за собой, как слепых котят, показывает, как сделать, чтобы всем лучше было. А у нас серость из большинства командует. И теми, кто сам серый, и теми, кто на что-то способен. Эта серость даже не командует, командовать она толком не умеет – мешает только. И надеяться, что из этой серости когда-то вылупится что-то светлое, не стоит, её нужно только смывать, дезинфицировать, как микроб.
   – Что теперь, полстраны продезинфицировать? Никого ведь не останется! И так вокруг одни приезжие.
   – Ты забыл? Я сам приезжий. Беда не в том: издалека или местный. Приезжие они, как правило, люди гораздо более активные, они делом занимаются. Надо так придумать, чтобы как можно меньше чиновников в контроле участвовало. Это худший вариант, когда все, всё и вся контролируют! А решение принимает один-единственный человек.
   – Так у нас не выйдет, – Шурка сделал из своего лица «мем грустного человечка». С его подвижным лицом хорошо получалось делать разные рожицы. Честно говоря, постоянный «смайлик» в его исполнении Кириллу понравился бы гораздо больше. – Вообще-то я понимаю – ты коррупцию имеешь в виду. Но не уверен, что с ней в принципе можно бороться. Китайцы своих расстреливают, но от этого меньше не воруют!
   – Согласен, Шура. Всё дело в технологиях. Мир сильно изменился за последние десять-двадцать лет. О технологической революции почти не говорят, настолько она плотно и активно происходит, уж какое сравнение с началом двадцатого века! Вай-фай везде, почти у каждого в кармане компьютер маленький, солнечная энергия, электромобили, слово «нано» скоро уже на этикетках с колбасой начнут писать. А управление осталось старым: чиновник-человечек со всеми его слабостями и соблазнами.
   – Хорошо. Что ты предлагаешь? – Шурка случайно сказал любимую фразу отца, тот её всегда говорит в случаях полной неопределённости и тумана.
   – Интернет-правительство. Максимальное использование возможностей современных коммуникаций. На западе, кстати, кое-где начинают, у них там не стоит задача всю жизнь властвовать и все богатства страны к себе в карман переложить.
   – Звучит красиво, но как реализовать? Кто-то всё равно должен определять правила? Как в торговом автомате, – Шура вспомнил рассказы Кирилла об автоматической торговле. – Автомат не ошибается, но программу ему пишет человек! Значит, автомат как бы точно отмеряет тебе литр бензина, а получаешь ты 0,99. Потому что его так люди настроили.
   – Правильно! Потому что проверяет кто? Тоже человек, которого легко заинтересовать. Как в моей притче про золото и змея. Ты этот автомат выведи в сеть на всеобщее обозрение – мигом перестанут недоливом заниматься!
   – Замечательно, – с недоверием продолжил Шура. – Это более-менее просто, хотя есть куча разных препятствий. Но сейчас не об этом. Вот тебе сложнее вариант, как с помощью интернета станешь строительство контролировать? Дорог тех же, к примеру, которых у нас в стране как не было, так и нет. Где в асфальте датчиков понаставить?
   – Зачем в асфальт датчики закатывать? – рассмеялся Кира. – Лучше жуликов и воров. Вот тебе пример контроля дорог. Создаётся сайт: дорожный эксперт точка ру. Любой без ограничений может зарегистрироваться экспертом, безусловно, с подтверждением квалификации. Робот-программа для проведения аудита качества случайным образом выбирает сколько-то – не знаю, сколько – предположим, десяток экспертов из разных концов страны, с ними заключается контракт, они едут в назначенное случайным образом место и проводят контроль качества строительства. Десять не знакомых между собой людей, и у каждого независимо друг от друга в контракте пунктик: получение премии в размере скольких-то процентов от суммы обнаруженных нарушений.
   – А подрядчику в контракт: конфискация имущества и закатывание в асфальт в случае воровства? – заржал Шура. – Идею твою понял. Чтобы эксперты не сговорились и чтобы заинтересованность была у каждого. Но мы тогда без строителей останемся! Всех в асфальт закатаем.
   – Нет, дружище, это обычное заблуждение. Предполагать, что все вокруг жулики. Но двадцать процентов – не такие, они будут работать не без косяков, зато честно.
   – Однако это недешёвое удовольствие, таких экспертов оплачивать.
   – Тоже заблуждение. Поначалу – может быть. Но если распустить все рос-строй-дорог-мостов-пром-надзоры, совершенно никчёмные бестолковые неэффективные организации – ещё и экономия гигантская выйдет. Притом никто не говорит, что обязательно каждый километр дорог проверять – это невозможно – нужно случайным образом контроль организовать. Каждый кирпич в строящемся доме тоже проверять не надо – пускай робот командует, какой и где. Главнее – неотвратимость, чтобы любого в случае чего можно было бетоном залить и в асфальт закатать (условно, конечно!), чтобы Бирн от Банкина, а Иванов от Тимченко не отличались. Госконтракты тоже робот пусть распределяет, и на госсерверах все белые и чёрные списки предпринимателей хранятся. Сразу ничего не сделается, понятно. Но лет через десять-двадцать привыкнет самый распоследний жулик, что не получится на халяву разбогатеть. Привыкнет, что работать надо не только на себя, но и на всех вокруг людей. Чтобы по мосту, который он построит, сто лет люди ездили без опаски. Чтобы из дома, им построенного, уходить не хотелось.
   – Чудная идиллия, – опять сложил губы и брови «домиком» Шурка. – Хотя кое-какой пример из жизни найти можно, просто они все из других отраслей. Гостиницы, рестораны, прочий мелкий сервис – все желают иметь хорошие интернет-отзывы от клиентов. ТрипАдвизор тот же. По-твоему, от мелких случайных экспертов.
   – Вот-вот! Понял суть? В мире живёт семь миллиардов экспертов разного уровня подготовки! Они, всей своей толпой, и есть настоящая практическая статистика, и реальное подтверждение справедливости закона больших чисел! Никогда один самый умный не сможет создать такое экспертное заключение, как десять тысяч разных, если это не анализ атомного реактора, конечно.
   Шурка ушёл. Ваня стал до такой степени взрослым, что тактично не стал мешать встрече старых друзей, сопряжённой с небольшой пьянкой, ушёл куда-то и придёт наверняка поздно. Может быть у него уже не одни музыкальные интересы, может и девушка есть. Всё идёт своим чередом. Внезапно тишину квартиры нарушил телефонный звонок. Давно Кире никто не звонил. Оказалось – Палыч, старый добрый дед.

   После краткого обмена приветствиями и несущественными новостями Палыч спросил:
   – Ты когда со своей подругой встретишься? Я тут подумал: ты с ней в мой тест про десять тысяч долларов в день сыграй. Что она тебе расскажет, интересно. Помнишь условия?
   – Да там нечего забывать.
   – Хорошо. Тогда не забудь её ответы. Подробней запиши или запомни. Мне перескажешь, – голос его был какой-то озабоченный, не такой, к какому Кира успел привыкнуть.

   Кира вспомнил старую американскую комедию, где герою надо было обязательно потратить большую сумму, чтобы претендовать на ещё большую в качестве наследства. Он задумался: что он лично мог бы сделать с такими деньгами, если непременной частью условия Палычевского теста было бы условие тратить на себя. Лично на себя. Не дарить, не угощать, не вкладывать? Он попытался мысленно представить, куда он потратит десять килодолларов в день – и ко второму месяцу окончательно запутался: не смог придумать, что делать с очередными тысячами. У него получалось не развлечение, не сказочная безоблачная жизнь, а мука и страдание. За сколько дней можно объехать весь мир? Как надо швыряться деньгами, чтобы к концу дня не оставалось ничего? Сколько всего можно съесть, выпить и купить? Если покупать, а подарить нельзя, – тогда эти товары придётся постоянно таскать с собой по всему миру, их будет становиться всё больше и больше. Часть денег начнёт доставаться носильщикам. Покупать только бриллианты? Тогда тратиться на их охрану. Это не жизнь, а рабство. Не желал бы Кирилл себе такого «счастья».

16

   В ближайшем разговоре с Ольгой Кирилл рассказал о планах восстановления старой группы. Он не стал ей говорить, что главной движущей силой этого решения стали два человека: её давно не существующий в этом мире биологический отец и она сама. Пожалуй, именно тогда, после встречи с ней, у Киры началась новая эпоха, открылось второе дыхание, захотелось вернуть молодость. Теперь он действовал скорее по инерции. Может быть, он надеялся на волшебство музыки? То, что не смог сделать для сохранения любимой он сам, что недоступно никаким богам – сможет сделать музыка?

   – Клёво! Я успею послушать, как вы выступаете?
   – Не знаю. Сыграть слаженно после долгого перерыва сложно. Репетиции нужны, много работы. А ты через месяц уже уедешь.
   – Не начинай. Мне самой тяжело, – остановила его девушка. – Тебе с твоим московским приятелем надо репетировать? Переезжай в Москву, мне легче будет последние дни перед моим отъездом с тобой быть, а не с Ральфом.
   – Я попробую. Надо Ваню к тёще пристроить, если согласится. Если Ваня согласится, – тихо пробормотал он. И опять не смог удержаться, сказал. – Я делаю это всё для тебя… Правда, я думал о веселье, а получится реквием.
   Ольга фыркнула – ей не хотелось говорить об этом, его расстраивать и расстраиваться самой. Кира оставил эту тему, ему надо было поиграть с Олей в денежный тест Палыча. Результат его разочаровал, и он не сдержался, вновь вернулся к теме, разрывавшей ему сердце.
   – Скоро Новый год. Если ты сама не можешь бросить немца, давай я тебе помогу – я его заморожу. Одену костюм Деда Мороза, подкараулю в подворотне и оболью ледяной водой, отомщу фашисту за генерала Карбышева. Ты будешь меня в тюрьме навещать, если посадят?
   На этот раз не выдержала она, выругалась и бросила трубку.

   Кира не совсем понял результатов дедовского теста про тысячи долларов, который он провёл с Ольгой. Виртуальные лёгкие деньги она так же легко тратила, не задумываясь откуда, зачем и для чего. То, что она наговорила про свои траты, привело Кирилла к пониманию, что десять тысяч долларов в день для неё совсем не большие деньги, хотя именно сейчас в России курс улетел на такие заоблачные высоты, что тяжело представить себе этакую гигантскую кучу денег рублями – целая гора. За месяц выйдет больше, чем лежит у Киры в резерве! Но эти четверть миллиона американских бумажек были трудовыми, ох какими трудовыми. Они не приходили сами по себе каждый день – это результат его пятнадцатилетнего ежедневного труда. Поэтому ему не дано было понять Олиных финансовых желаний.
   Дед Палыч выслушал рассказ про тестирование с интересом, но интерес в его глазах читался необычный, какой-то озабоченный.

   – Что скажешь, дорогой дед? – Кирилл на что-то надеялся, однако напрасно. Палыч его жалеть не стал.
   – Сам теперь понимаешь, отчего она решила ехать за границу. Без любви, с каким-то мужчиной не из наших, не особенным. Зато богатеньким. Всё совпадает. Её желание не работать, не думать о деньгах, чтобы они сами с неба падали. Но ничего хорошего из этой затеи не выйдет. Ты понимаешь теперь, после всех наших бесед?
   – Понимаю, – грустно согласился с дедом Кира. – Она убьёт своего мужа. Немца этого мне не жаль. Жаль, что она этого не понимает, сколько я не старался объяснить – не хочет слушать. Твердит только: всё будет хорошо, когда-то позже всё будет.
   – Вот-вот, – покивал Палыч. На его лице прорисовывалась нерешительность, однако он поделился своей догадкой с внуком. – Я боюсь, как бы она ведьмой не переродилась, это будет самое плохое. И для неё, и для тебя. Для всех будет плохо.
   – Она сама себя ведьмой называла поначалу, как мы познакомились. Говорила, будто её бабка так обзывала. Я убедил, что она моя колдунья, и мы об этом больше не вспоминали.
   – То-то и оно, – загрустил Палыч. – Значит, не один я подозреваю. Плохо. Попробуй всё-таки её уговорить. С тобой она останется колдуньей, в тебе много доброй энергии.
   – Я пробую. Всё время пробую, но не поддаётся, – развёл руками Кирилл.
   Они сидели молча, будто не знали, о чём ещё говорить, что обсуждать – настолько обоим всё было ясно. Кира опомнился первым, ему не хотелось продолжать перемешивать внутри себя и так постоянно кипящий суп всех скопившихся сомнений, непонимания и тревоги. Хотелось поднять крышку, перемешать и выпустить излишний пар.
   – Кстати, ты мне помоги с женской половинкой разобратья. Особенная женщина, как ты говоришь – колдунья, она сама энергетический вампир, она может лишить обыкновенного человека энергии. Но что происходит у них в контакте с нами? Я почему начал верить в твою теорию получения жизненных сил от любви: мы с Ольгой друг друга заряжаем, как две атомные батарейки! Факт: она меня, а я – её! Откуда может браться взаимная энергия? Это ведь нарушение закона сохранения энергии и вещества. Из ничего ничего не бывает, говорила моя бабушка. Да и ты тоже говорил, что мы берём энергию любви у женщины. Как быть с этим противоречием?
   – Никакого противоречия нет. Я тебе рассказывал об энергии, которая возникает из взаимной любви. И попытался тебе объяснить, что это именно та энергия, что есть везде во вселенной, это вовсе не энергия чувственных любовных отношений или секса. Я её так для себя назвал, для упрощения, помнишь? – сказал Палыч, широко размахнув руками.

   Внезапно он перестал походить на простого старика-пенсионера: растрёпанные седые волосы, крючковатый нос и поблёскивающие яркими чёрными зрачками глаза сделали его похожим большую мощную птицу.
   – Вот это равновесная система, – он вывел на бумаге круг, и в нём провёл извилистую линию, деля на знакомые фигуры инь и ян. Я не стану раскрашивать, только слегка подштрихую. Это обычный вариант, идеальный для природы и людей – примерно равный баланс. Но если ты очень силён, энергетически давишь вторую половину, – он увеличил площадь ян, оставив чуть-чуть инь, плотнее закрасив этот маленький кусочек. – Постепенно задавишь её, полностью займёшь всё пространство. Но для нас это тоже плохо – баланс нарушен, мы не получаем энергетическую подпитку извне, потребляем только собственную энергию – похоже на пищевое голодание. Чем заканчивается голодание, когда человек долго не ест? Истощением и смертью. Теперь рисуем твой вариант, ну и мой тоже, как у нас с Катюшей.

   Палыч не стал изображать привычный круг, он нарисовал рядом две белые, не соприкасающиеся капли, похожие на ян, а вместо точек изобразил сердечки. Он обвёл их по кругу лёгким пунктиром, лишь обозначающим круг. Закончив рисунок, он, как показалось Кире, полюбовался на своё творение, отодвинул от глаз подальше, прищурился и опять зубами прикусил кончик языка, как мальчишка.
   – Я самоучка, поэтому мне не формулы нравятся, а понятные простые схемы и слова. Вот Шредингер говорил о том, что для термодинамического равновесия живая система должны получать свободную энергию из окружающего мира, чтобы скомпенсировать рассеивание своей. Как ты понимаешь, для самосохранения нужно получать ровно столько, сколько потратишь. Это касается сбалансированных систем, но наша – необычна! У нас очень высоки энергетические затраты – не знаю, отчего; возможно из-за тех же генетических особенностей. А для развития нужно иметь ещё запас, хотя бы небольшой. И когда долго не получал подпитки – требуются излишки для компенсации, как тебе сейчас, ты долго терял накопленное. Вот представь себе такую идеальную систему, поддерживающую канал поступления неограниченного количества свободной энергии! Но система взаимозависимая, то есть зависимая от составляющих её частей. А самое главное: получающая любое нужное количество энергии независимо от собственных потерь! Это такая система, как у меня с Катей, у тебя с твоей девушкой – всегда позволяет получить из космоса больше, чем тратишь.
   – Но позволь! Как может получиться эта система, если наука говорит, что таких не существует? Выходит, ты предполагаешь кого-то из тех, кто может нарушать закон сохранения энергии! Что это за сверхсила? Ты отрицаешь бога, но, как моя бабушка, предполагаешь: «Бога нет, но какая-то сила – есть?»
   – Ничего подобного. Никакого нарушения законов природы я бы сюда не примешивал. Во вселенной царствует неопределённость бесконечного. Нашу с тобой любовную физику и химию на язык формул мне не перевести. Но мы с тобой из практики знаем и чувствуем больше, чем любой учёный нам сможет про это сказать. Вот, результат налицо, – показал Палыч на себя и довольно улыбнулся. Он поднял свой рисунок со стола и ткнул в него пальцем. – Представь себе магниты, у которых не строго разнополярные полюса, то есть они и притягиваются, и отталкиваются одновременно – баланс энергий идеален. В этом взаимодействии противоположностей есть возможность получения любого количества космической силы.
   – А как же… – начал было Кира, но задумался и решил уточнить. – То есть ты утверждаешь, что наша система не противоречит закону сохранения энергии, потому что где-то энергия пропорционально убывает? В каком-то неизвестном нам месте?
   – Именно! – воскликнул дед торжествующе. – Объединение женской и мужской энергии особенных создаёт уникальную систему. Как сохраняется космический баланс, нам с тобой неизвестно. Где, в какой чёрной дыре, берут энергию сливающиеся пары – никто не знает… Теория – недостающее звено в моей науке. Это я тебе с самой первой нашей встречи говорил. Я – практик.
   Кирилл задумался. Объяснение деда ничего не добавило и не убавило. И не решало главной проблемы. Он задумался, уставившись в какую-то дальнюю точку.
   – Непонятно что-то?
   – Нет-нет, ты всё хорошо объяснил. Я не об этом думаю. Как мне быть с Ольгой? Что делать? Мне кажется – я все аргументы использовал. Конечно, ещё и ещё буду пробовать. Но если не выйдет? Что тогда?
   – Если она не понимает, что вы только вдвоём можете – только она плюс ты, только ты плюс она – плохо всё может кончиться. Поодиночке вы из других станете энергию черпать, иначе сами пропадёте. Вот тут и есть самая засада: не получится спокойно жить, у постоянного партнёра такие энергетические вампиры, как мы, своей любовью быстро всю энергию вычерпывают. Что, к сожалению, уже однажды у тебя случилось. И подруга твоя из своего партнёра силы высосет моментально. Временных партнёров в строгом арабском мире искать – камнями побьют. У тебя выход один – другую колдунью искать, хотя с твоими правилами сложно это, почти невозможно. Чересчур ты эмоционален, дорогой внук.

   Кира расстался с дедом в расстроенных чувствах. Никакой перспективы ему не виделось, с Ольгиным упрямством справиться было не суждено, не такой он человек. И непохоже, что Оля отступится.

17

   Кира приехал к ней в Москву, оставалась последняя неделя – начался обратный отсчёт, как при старте корабля в космос. В далёкий, неизведанный, чёрный, пустынный, враждебный всему живому космос. Ваня не согласился переехать к тёще, однако дал себя уговорить бывать у них с сестрой ежедневно, однако с условием ночевать дома. Собственно, в его словах много логики: школа рядом, мотаться каждый день на метро со станции Парк Победы до Приморской, да ещё с пересадкой, да ещё утром в час пик не имело никакого смысла – вечером это делать гораздо легче.

   Кира сказал ему, что едет по музыкальным делам, но, похоже, сын стал совсем взрослым и вполне догадывался, о какой «музыке» идёт речь. Хотя полного обмана Кирилл не предполагал: он действительно хотел встретиться с Алексом и его друзьями – попробовать, как получится на следующем уровне. Следующем после домашнего музицирования и микротеста на друзьях. Настоящие музыканты не станут придумывать успокоительных или оправдательных слов.

   Вся эта последняя неделя была наполнена грустью: оба понимали, что короткий период счастья заканчивается. Заканчивается, как интересный кинофильм, как книга, которую жалко будет отложить, поставить на полку. Вполне предсказуемые финальные кадры этой картины шли на экране, и первые торопливые зрители уже двинулись к выходу, не желая толкаться среди всех остальных под звуки exit music и уплывающие снизу вверх титры. Зрители давно съели свой попкорн, выпили колу или пиво, и теперь спешили на свет, от выдуманной красивой истории к повседневной жизни.

   Горькие чувства всё больше заполняли Кирилла. Ольга старательно пыталась сбить его со звука тикающего в голове таймера на что-то для них общее, близкое и привычное, ставшее обыденным в последние четыре месяца. Не только на любовь. Она с такой же грустью прощалась со своей кошкой. Породистая кошка, русская голубая, в соответствием с собственным паспортом звалась так мудрёно, что Кира никогда не пытался запомнить её имя, сокращённо это звучало как Фося. Он, приезжая из Питера, в ожидании прихода её хозяйки чесал кошку за ухом и называл Фросей – ничего, кошке нравилось.
   В отличие от людей, кошка не заморачивалась на красивое имя и родословную до десятого колена, для неё были гораздо важнее уход и ласка, «не омрачённое ничем удовольствие». Кошка вряд ли заметила перемены в собственной жизни, если бы Ольга забрала её с собой к арабам. Новое шикарное жильё вызвало бы у неё кратковременный интерес исследователя нового места, оставления личных меток, а самым важным в жизни по-прежнему осталась хозяйка и её ласки. Животные в этом отличаются от людей – их не интересуют бриллианты и автомобили. У них счастливая жизнь.

   Человеческий разум толкает людей на поиск ярких впечатлений, искусственно созданных с помощью алкоголя и наркотиков – такими грешил друг Витька; или организованных специально с помощью путешествия, ближнего или дальнего – ради архитектуры, интересных мест и природных достопримечательностей. Кира в жизни пользовался всеми способами, ну разве что кроме сильных наркотиков (алкоголь ведь тоже наркотик), ещё он любил самый доступный вариант получения сильных эмоций – чтение, ныне редко кем используемый, а главный в наше время способ, телевизионный, не любил совсем.

   Сейчас он вдруг подумал: хорошо быть кошкой или собакой, любимым животным. У таких весь мир сжат до размера дома или квартиры, а любовь бесконечна и не требует обязательной ответности; довольно того, что любимый хозяин рядом, в крайнем случае можно обожать его издалека. Любимого хозяина можно тревожно ожидать, с долгим нарастающим беспокойством, зато потом от краткого почёсывания за ухом впасть в эйфорию, а от долгого лежания у него на коленях улететь в приятный транс.

   – Я хотела бы когда-нибудь, в следующей жизни, стать кошкой, – сказала Кириллу Оля, словно подслушав его мысли. – Я же ведьма, а по старым представлениям ведьма превращается в кошку. Кошек потому не любили в средние века. – Она гладила Фосю, которая мурлыкала у неё на руках и млела от внутреннего восторга.
   – Да, ты ведьма, – грустно согласился с ней Кира. – Расколдуй меня обратно.
   – Что, разонравилась?
   – Нет, я просто о другом думаю.
   – О чём?
   – Оказывается, не обязательно ехать в дальние страны за впечатлениями, – поделился он с Олей пришедшей ему мыслью. – Потому что они были рядом. Ты была рядом, ты стала моим самым ярким впечатлением. Это было удивительно. Мне сложно будет сравнивать эти четыре незабываемых месяца с множеством пустых, бесцветных лет – последние мои годы вообще недостойны никаких сравнений. Не знаю, будут ли у меня такие впечатления и чувства ещё когда-нибудь?
   – Будут, если мы друг друга не забудем. У нас ещё будет много лет и много впечатлений, обещаю.
   – Не обещай, это обещание сложно исполнить. А насчёт забыть: за тебя не скажу, но я никогда не забуду. Такое не забывается. Разве случится обстоятельство непреодолимой силы, от которого абсолютно все зависят.
   – Какое?
   – Опять расстроишься.
   – Пожааааалуйста.
   – Ну вдруг помру.
   – Ах, вот ты какой! Опять за своё? Противный! Ненавижу тебя!
   – Вот, так я и знал. Я-то при чём? Она сама придёт, не спросит. Щёлкнет тумблером – и всё.
   – Поклянись мне, что это будет не раньше, чем лет через пятьдесят. Обещай, чтоб мне совсем с катушек не слететь. Меня только эта мысль поддерживает… Чего ты об этом вообще думать начал?
   – Раньше не то чтобы не любил думать о смерти – вообще не думал: я фаталист. Думай – не думай, один чёрт судьба решает! Сейчас ты добилась своим упорством, планами своими, немцем своим, арабами, нефтью, пропади она пропадом. Злой рок России – нефть. Всегда пытался быть подальше от нефти, видимо подспудно чувствовал что-то, но вот настигла она меня там, где не ожидал.
   – Прекращай, ничего тебя не убьёт… тебе надо просто потерпеть. А мне радоваться, что хватает выдержки не выть белугой и хоронить себя заживо, надо жить дальше, раз я так решила. Так надо, понимаешь? Надо! Меня саму будущее пугает, надо пережить-перетерпеть года три… это тяжело, я знаю. Отмотать бы всё назад, я бы в восемнадцать начала детей рожать. Вот тогда точно ни с кем бы не связалась и никуда не стронулась. Сидела бы сейчас толстая с тремя детьми и ждала мужа-пьянчужку с работы, чтобы с ним пивка попить и пошпилиться. Ха-ха-ха!
   – Да ладно, – Кира не стал смеяться вместе с ней над очередной пошлой шуткой. – Ты справишься. Вот я человек слабый, не уверен – получится ли у меня? А ты сильная, надо только, чтобы ты осталась собой, вот и всё. И детей тебе заводить не поздно.
   – С мужем ничего не выйдет.
   – Почему так мрачно? Что, слишком стар? Очень стар? Ринго Старр – суперстар?
   – Он не старый, – не захотела понять шутку Оля. – Он вазоктомию сделал, операцию для бесплодия. У него есть две дочери, уже взрослые, старшая немного моложе меня. Это операция обратима, но никто не гарантирует, что после того, как назад всё пришить, дети могут получиться, тем более нормальные. Да и не хочу я от него детей!
   – Ничего, тогда найдёшь себе другого. Надолго Ральфа всё равно не хватит.
   – Мне другого не надо. Только тебя.
   – Захочешь жить – будут другие. Много других. И детки у тебя ещё будут.
   – Откуда? С кем?
   – Не знаю. Ты ведь не хочешь со мной?
   – С тобой – с радостью. Но не здесь и немного позже. Говорю же тебе, потерпи годика три. В эту страну я вряд ли вернусь. А тебя люблю. Одна надежда – вырвать тебя отсюда. Европаспорт получу и мы с тобой заживём где-нибудь в Европе!
   – Если даже это у тебя получится, только через лет пять-семь, не раньше. Я не дождусь. Вообще это всё неправильно. Никогда бы не подумал, что в моей жизни может случиться такой водевиль. Или мыльная опера. Я тебя люблю, ты говоришь – тоже, и я тебе зачем-то верю. Вопрос: на кой тебе всё-таки нужен этот немец и вся затея с заграницей? Будущий муж тебя явно не ради детей заводит.
   – А для чего?
   – Для того самого. А может чего похуже: вдруг он скрытый маньяк, садист или извращенец. Оставайся, а? Давай я всё продам, и мы уедем куда-нибудь, в любую спокойную страну. Кипр, Болгария, Черногория, можно на время выбираться в Турцию, Вьетнам, Таиланд – множество стран с облегчённым визовым режимом.
   – Детей своих ты куда денешь? Бросишь? Я на это никогда не пойду! – резко возразила Ольга. – Никогда не ломала чужие семьи, терпеть не могу, когда бабы так делают, для меня это неприемлемо. Дети – это святое, нельзя красть чужое счастье, это приносит только горе.
   – Ну почему сразу «бросишь»? Детям можно помогать, Маша – та вообще от меня далеко, я ей почти не нужен. Ване через полгода восемнадцать, он привык к самостоятельности, полжизни без матери, отец всегда на работе. Ваня легко справится, ему чуть денег подбрасывать – и всё. Обрадуется только свободе.
   – Не получится. Всё равно придётся бегать, выкарабкиваться, последний евро считать – не хочу, не могу. Надоело.

   После Кира много раз укорял себя: зачем он согласился познакомиться с будущим Олиным мужем? Понятно – ей хотелось поддержки, но ему-то ради чего были нужны эти мучения? И хотя он сбежал из кофейни настолько быстро, насколько позволял такт и понятия о порядочности, сейчас постоянно вспоминал о своём унижении: он там, в этом кафе, был проигравшим, лузером. Он улыбался, говорил что-то на своём совсем недоразвитом английском, немец говорил по-английски намного лучше, почти свободно; но из-за того, что английский язык для него неродной, Кира понимал его хорошо. Получился какой-то невнятный диалог с дурацкими с его стороны пожеланиями беречь «племянницу» Олю и успехов на новой работе, у немца был подписан контракт на сопровождение строительства какой-то нефтепереработки. Ольга позвонила почти сразу после того, как он распрощался, пожал вполне ещё крепкую немецкую руку и ушёл, сбежал, не мог смотреть на его довольную улыбку.

   – Ты где, в каких краях? – спросил он, хотя ему это было совершенно неинтересно. Но надо же было что-то спросить.
   – Ходим по магазинам, – ответила она среди шума и гама, обычного для большого скопления людей. – Я его одеваю на его же деньги, в твоем стиле. А то тошно смотреть: пятидесяти нет, а выглядит как дед мой. Ты ему, кстати, что такого наговорил, пока я за кофе ходила?
   – Ничего особенного. Надоело вспоминать английские слова, а мои познания в немецком ты представляешь. Хенде хох и всё такое прочее. Я ему строго сказал по-русски: пей, говорю, коньяк, Ральф, за здоровье девочки Оли, а не то будет тебе гитлер капут! Он по-русски ноль, но тут всё понял. Коньяк, Оля, капут – и выпил. Он почувствовал что-то, он на меня смотрел очень подозрительно.
   – Он вообще не пьёт, у него диабет! Вот как ты его напугал! Он заметил, зараза, что я дико расстроена. Вчера полвечера меня успокаивал. Говорил, вот бы меня так любили. Все он понимает, в душу не лезет, и на этом спасибо. Съязвил: может, мне еще кудри отрастить, как у твоего дяди? Я сказала, попробуй отрасти, только не вырастут. Никогда.
   – У него факт не вырастут, ему только волосы пересаживать. С груди – там должны быть курчавые. Интересно, у него грудь волосатая? Ещё парик на лысину можно нацепить, как Кобзону, – с отвращением сказал Кирилл. – Прикольно он будет выглядеть в кудрявом парике. Рыжий парик к его рыжей ощипанной бородёнке. Тогда реально будет клоун-клоуном, а то с виду фриц как фриц.
   – Ну его! Брюхо отрастил. Приехал, как колхозник, в рваной майке. Надо куртку ему тёплую купить, замёрз вчера – догадался приехать зимой в Россию в ветровке, умник! В четверг заявление подавать, в пятницу уедет в свой Мюнхен, а я уеду к тебе. Через неделю вернется и мне хана. Что будет потом – я просто боюсь думать.
   – Этого не бойся, всё когда-то бывает в первый раз.
   – Сволочь ты! Усну ему назло. Он страшный! Особенно в сравнении с тобой, солнышко.
   – Тогда он изнасилует твой труп
   .Тоже нехорошо, рано или поздно всё равно тебе придётся привыкать. Господи! Что я говорю! Это неправильно, чушь какая-то собачья то, что я несу! Но раз ты так решила, раз тебе не нравятся наши мужчины. Как это не прискорбно.
   В этот день она больше не звонила.

18

   Он знал, что это их последняя встреча, что это последний раз. Опустошение мешало ему любить, хотя ничего как будто не изменилось. Он был тот же Кирилл Дергачёв, влюблённый в ту же маленькую темноглазую девушку Олю, которая так же, как прежде, повторяла ему, что любит. Но перед глазами вместо милого лица Ольги всплывал облик загорелого немца с редкими рыжими волосами и модной щетинистой бородкой, и желание близости пропадало. Мешали её новые шикарные часы на запястье и кольцо с ярким камушком на безымянном пальце.
   – Что с тобой? Ты что, никогда ни с кем не расставался? – спросила она, почувствовав его настроение.
   – Последние двадцать лет – нет. Ты думаешь, это – главная причина моего расстройства? Не оказался бы в тебя влюблён – и мне было бы всё равно, куда ты уезжаешь и с кем? Может быть. А тебе самой – всё равно, да? В мужа теперь влюбишься?
   – Ты так говоришь, будто жалеешь, что мы встретились.
   – Нет, не жалею. Хотя… чёрт его знает, может и жалею! Я влюбился, чего сам от себя не ожидал, влюбился в девушку гораздо моложе себя – сам раньше смеялся над мужчинами, которые пытаются с юными красавицами начать жизнь сначала. Но у нас многое совпало. Слишком многое. Совсем не так, как обычно случается у старых миллионеров с актрисами, балеринами и моделями. Казалось бы – чего большего желать? Но нет – моя любовь уходит от меня к немецкому миллионеру, подтверждая все сложившиеся стереотипы. Ты сама часто повторяла, что я тебя обязательно забуду и разлюблю, а сама уезжаешь. Ты оставляешь меня тут, как будто между нами ничего не было. Вот и получается – лучше бы ничего не было, совсем ничего.

   Ольга молчала. У неё был такой вид, будто она сдерживается из последних сил, чтобы не расплакаться. Её тёмные глаза вновь превратились в огромные чёрные заливы.

   – Ты знаешь, что мы не совсем обыкновенные. Мы – другие. У нас есть только один способ выжить – быть вместе. Любой другой вариант приведёт каждого из нас к быстрому концу. Я умру без тебя, ты – без меня. Попутно ты убьёшь своего немца. Ты его убьёшь своей любовью.
   – Да, я знаю …, – выдавила она. Мне тобой особенно хорошо, это правда. Однако нельзя ведь всё измерять постелью! Если сексом всё оценивать, порнография получится, а не жизнь. Как у моей мамочки, которая мужей меняла вперемешку с разными мужиками. Фу! У неё только дядя Женя был хороший, остальные все козлы, включая нынешнего.
   – Ты сама себе противоречишь. Ты хочешь мифической тихой спокойной жизни, но сама знаешь, что это недостижимо. Ты это почувствуешь, потому что тебе самой будет недоставать энергии. Ты увидишь это в зеркале. Это усугубится другим климатом, другой едой и водой. Уж не говорю о чуждом окружении, непривычном мире и людях, этот мир составляющих. Ты начнёшь угасать, и ничего не сможешь с этим сделать. Выходит, ты променяла собственную жизнь на побрякушки, на красоту одежды, на вкусную еду и нескончаемые развлечения. Тебе не на кого будет обижаться, когда всё закончится. Потому что ты всё это проделаешь с собой сама.
   – Это не совсем так. Но я не могу тебе сказать всего… Поэтому прошу: дождись. Я мало о чём тебя просила, а теперь умоляю: потерпи три года. Я знаю – это много для нас, но ты постарайся.

   Они расстались не то чтобы холодно: вселенской энергии было глубоко плевать на человеческие желания и обстоятельства – простой поцелуй зажигал внутри огонь, и хотя огонь этот становился мерцающим, блёклым, его силы для поддержки двух особенных разъединяющихся сердец хватило с избытком.

   Кирилл вернулся домой, не заметив дороги до Шереметьево, самолёта и пути от Пулково до своей квартиры: всё это время в его голове крутилась бесконечная петля с записью: «она уезжает… она уезжает… она уезжает». Он не мог представить себя среди людей, желающих полностью оторвать себя от своего мира, если они не преступники, если им не от кого скрываться. При этом он знал, что таких довольно много, знал, что эти «граждане мира» чувствуют себя легко и свободно почти в любом месте планеты.
   Однако примерить их жизнь на себя ему было трудно, практически невозможно: он не понимал этого человеческого стремления быть везде и нигде, ему требовалась какая-то личная идентификация, чувство постоянной, а не временной принадлежности к определённому социуму, к группе людей. И дело вовсе не заключалось в его лингвистическом кретинизме: способность найти общий язык не ограничивается лишь самим языком, языковыми познаниями. Гораздо важнее близость мышления, родство мыслей. Как раз напротив: множество людей одного с ним языка и, как казалось прежде, одной ментальности, выпали из его круга вместе с криком «Крым наш!». И сейчас, после ухода из его жизни Ольги, он знал, что не сможет себя переделать. Поэтому впал в ступор, затормозился, как в анабиозе, время сжалось, а жизнь его заблудилась где-то среди этих расплющенных минут и часов.
   Назавтра наступило девятнадцатое декабря. Свадьба Оли с немцем. Собственно, не свадьба, а начало долгого юридического процесса обретения Германией нового гражданина и потери Кириллом последних призрачных надежд.

   Он стоял у окна и смотрел куда-то вдаль, на серые дома, серый снег, серые дороги, серые в серой дымке выхлопных газов автомобили, на идущих по тротуарам серых людей, которые с высоты окон его квартиры выглядели как высохшая колышущаяся трава, всё это походило на нечто искусственное, неживое. Как в фильме Феллини, когда тому не понравился на киноплёнке вид настоящего моря, и морские волны пришлось делать из больших полотнищ целлулоида, которые рабочие вразнобой качали с двух сторон.

   Так и сейчас – казалось, всё вокруг искусственное, ненастоящее; это нарисованная картинка, созданная каким-то мастером спецэффектов, это пластиковая жизнь. Хотелось, чтобы кино закончилось, чтобы из-за обрывков плёнки выглянуло солнце, а сильный ветер разметал декорации, раздул целлулоид, смёл с улиц серую жизнь с серыми людьми в серой снежной пыли, и яркий свет начал всё сначала, с самого начала. Тогда стихнет шум, прекратится бессмысленное бубнение и заиграет музыка, какая-то знакомая, красивая, добрая, одновременно и спокойная, и бодрая, от которой захочется жить дальше, захочется что-то особенное сделать, чьи-то горы свернуть, какие-то неопределённости разрешить.

   Но вместо этого на сером фоне серого дня в его голове почему-то звучал, не прекращаясь, свадебный марш. Не Мендельсон, а именно заграничный wedding march, свадебный марш из оперы Вагнера «Лоэнгрин», широко распространённый в западном мире.
   Кирилл не мог его прогнать, он пытался вспомнить какую-нибудь другую музыку, но все тщетно, – марш доминировал, он снова и снова возвращался, появляясь первыми торжественными звуками органа, а затем прирастая другими инструментами и громкостью целого симфонического оркестра. Он гремел в голове непрерывно, этот проклятый свадебный марш.
   Кирилл вспомнил: сегодня день рождения деда по линии матери, девятнадцатое декабря, он намного моложе Палыча, между тем его нет на свете уже больше тридцати лет. Мысли крутились вокруг цифры девятнадцать, зацепились за неё и не хотели уходить. Тут Кира вдруг осознал, почему: цифра девятнадцать оказалась цифрой магической. В свои девятнадцать он начал играть в факультетском ансамбле, девятнадцать лет получился музыкальный перерыв, девятнадцать лет – их разница в возрасте с Олей. Он глянул на календарь и нисколько не удивился: это как рок – они встретились с ней девятнадцатого августа, ровно четыре месяца назад. Вечером, в самом конце дня, но это было 19-е, забыть время встречи сложно: часы показывали одиннадцать минут двенадцатого, на табло горели четыре палочки 11:11. Целых четыре месяца. Всего четыре месяца. Почти всё это время у него была иллюзия счастья, иллюзия начала новой жизни. Много надежд смог внушить ему славный чудак, неожиданный родственник и нежданный друг Михал Палыч. И Кирилл с радостью откликнулся на это ожидание чуда.

   Ему захотелось, чтобы чудо любви было реальным, он жаждал этой новой жизни, он почуял стремление к переменам, он захотел их. Но всё кончилось почти так же внезапно, как началось. И теперь абсолютно непонятно, что делать дальше. Он свободен от всего: от работы с её вечными заботами, и от любимой девушки с их общим потенциалом черпания бесконечной энергии космоса. Затевать бизнес нет никакого смысла, бороться за любовь невозможно. Оставалось лишь одно средство, так он обычно поступал в неопределённых случаях всю свою жизнь: осталось расслабиться и чего-то ждать.

Часть третья

   Всё в жизни, как известно, движется по замкнутому кругу…
   Ну-ка, снимите дощечку с надписью «финиш»
   и поглядите, что там на обороте. Читайте: «Старт».
   Где висела, там и висит, – просто её перевернули,
   пока вы бегали по кругу.
О. Генри

1

   Чтобы попытаться не думать о ней, Кирилл старательно, днями напролёт сидел с гитарой и упражнял пальцы. Хотя правильнее сказать – он истязал инструменты. Когда руки уставали от струн, он пересаживался к синтезатору и играл гаммы, сначала простые, потом с диезами и бемолями «вразбег» с разных нот, как в детстве. Ему повезло, что на современных электронных клавишных можно уменьшить или совсем отключить громкость звучания – через несколько суток подобных упражнений на пианино «Мелодия» из его детства соседи просто убили бы его сообща. К тому же к общей какофонии, получавшейся от этих гамм, добавлялись грубые ошибки – пальцы не были столь же юны и гибки, как тридцать лет назад. Кира ошибался часто, поэтому из-под его пальцев выходил дичайший набор невообразимых звуков. Когда пальцы запутывались окончательно, он останавливался и начинал всё сначала. Правда, звуков он почти не слышал.

   Он забывал поесть, вспоминая о еде, только когда мелодия из пустого желудка становилась громче издаваемых им мерзких звуков. Играть осмысленные мелодии у него не было никакого желания: ему просто хотелось забить, утопить в пустых нотах все свои мысли. В этом безмыслии иногда спонтанно, как-то случайно появлялся Ваня; он что-то говорил, о чём-то спрашивал, завтракал, уходил, приходил, обедал, опять исчезал, как будто жизнь была составлена из обрывков разных кинолент, склеена как попало, тяп-ляп, без плавных переходов. Напротив, его собственные дни напоминали последнюю кольцевую дорожку пластинки Битлз «Оркестр клуба одиноких сердец сержанта Пеппера», на которой смех толпы и бессмысленная, повторяющаяся бесконечно фраза, повторяющаяся до тех пор, пока не снимешь пластинку с проигрывателя. Но выключить его пластинку было некому. Поэтому он сидел и играл гаммы.

   Так прошло несколько дней, может быть два, а может и пять, он не смотрел ни на часы, ни на календарь. Неожиданно позвонила Ольга. Из столицы. Слышать её голос для Кирилла было приятно и мучительно одновременно.

   – Я застряла тут ещё дней на десять, – своим мягким воркующим голоском сообщила она. – Паспорт надо переделывать. Я думала по российскому уехать и там менять, через посольство можно всё сделать. Тогда мы бы вместе улетели. Но, оказывается, не так всё просто у арабов – им справку о браке не предъявишь, пофиг им все справки. Я для них подозрительная молодая девка, незамужних они к себе не пускают. Видимо боятся, что я у них там разврат устрою, и от этого их благопристойное исламское общество разрушится в пыль. Я ведь по документам ещё не жена.
   – Сам он улетел в Абу-Даби? – механически спросил Кирилл.
   – Нет. Абу-Даби – это же Эмираты, а у него в Саудовской Аравии контракт. Жить будем в Джедде, это местный промышленный центр. Ральф улетел пока в Мюнхен, – какие-то у него там разборки с бывшей женой, уже оттуда двинет к арабам и встретит меня прямо в Джедде, когда всё решится с моим паспортом. Приезжай ко мне, я сейчас не могу из Москвы уехать. – Это предложение стало для Киры неимоверно сложным испытанием, но каким-то последним усилием воли он отказался.
   – Нет, я так не могу. У тебя молодой муж, он ничем не заслужил такого отношения к себе. Ты сама так решила, поэтому извини, я не поеду.
   – Ты чего, солнышко? Тебя это не касается!
   – Нет, я не умею быть исключением, – через силу сказал он. – Я всегда был такой, ещё в ту пору, когда был женат. Мне в любви хватало любви, «просто так» девчонки меня никогда не интересовали. Я двинутый, мне чувства подавай. Что, не знала за мной такого?
   – Ты что, твою мать, – вдруг выругалась она. – Так у нас же чувства! Я тебя люблю!
   – Я тоже. Но отношений с замужней женщиной у меня никогда не было. И теперь не будет, – уныло сказал Кира, а у самого сердце готово было выскочить из груди и проскакать по рельсам 650 километров до Москвы, лишь бы прикоснуться к той, ради кого были прожиты последние месяцы жизни. Она бросила трубку одновременно с какими-то ругательствами.

   В полной прострации он начал бродить по квартире, натыкаясь на мебель, не понимая, зачем он ходит и что ищет. Это хаотичное движение заканчивались, когда он присаживался в кресло или на диван, но вскоре вставал, вновь начинал бродить из угла в угол, пока не ложился в кровать, будто уже наступала ночь – он даже раздевался, как для сна. Но сна не было и не могло быть, он вставал с постели, одевался и вновь ходил, открывал шкафы, перебирал одежду и снова закрывал; он разглядывал картинки на стенах, будто видел их впервые – нет, пускай не впервые, но как будто в музее: знакомые картины, когда каждый новый взгляд приносит новое открытие.

   Наконец он в своих броуновских метаниях набрёл на холодильник, открыл его, изучая содержимое. Достал молоко, налил в стакан, откусил булку, запил – и тут внезапно понял, что молоко прокисло. Прокисло давно, оно даже не было кислым – оно было горьким от древности. Это его немного отрезвило. Кирилл достал большой мусорный пакет и смёл в него почти всё содержимое полок, оставляя лишь не распакованные упаковки и банки. Он оделся, взял кошелёк, подхватил пакет с мусором и потянулся к ручке входной двери. В этот момент раздался звонок в дверь. Дверь Кира открыл, пока звонок ещё не успел стихнуть. На пороге стояла Ольга.

   Нет нужды пытаться рассказывать, насколько быстро он сдался, потому что не о чем рассказать: он сдался сразу. Тут же, в коридоре, у полуоткрытой входной двери, как только она повторила свой четырёхмесячной давности трюк с поцелуем, острым и коротким, как морской кортик, мягким и опьяняющим, как все наркотики мира, вместе взятые. Пакет с мусором остался у двери, а холодильник – почти пустым. Им ничего не требовалось, кроме энергии любви, кроме энергии друг друга.

   – Зачем ты приехала? – спросил Кира, когда физические силы закончились, а внутренняя сила и энергия шакти переполнили его.
   – Глупый, – еле слышно прошептала она. – Ты мне нужен. Я тебя люблю.
   – Свежо предание, да не верится отчего-то, – ответил он. – Подозреваю, что ты меня просто используешь. У тебя теперь есть законный муж, ты ради него чего только не вытерпела – бюрократию нашу и не нашу, проверки разные, анализы и тесты медицинские. А для меня даже глаза свои чудесные не захотела поправить.
   – Глаза я потом сделаю. Там надёжнее, в смысле в Европе.
   – Ясно. И деньги не мои потратишь, а немецкие. Понятное дело: у нас тут Рашка-говняшка, как культурный министр нашего бескультурья однажды ляпнул. Ничего тут хорошего нет. Вот только я зачем-то тебе ещё нужен. Подозреваю – муж тебя не удовлетворил.
   – Ну его! Таблеток нажрался каких-то. Затрахал меня. Но так, как будто исполнял долг, делал трудную работу.
   – Вот ты и получила своё счастье. То, какого так добивалась. Бриллиант на пальце. Тряпки – попку прикрыть. У тебя будет дом, прислуга, автомобиль с личным шофёром, беззаботность, всё материальное будет. А вот насчёт остального я сильно сомневаюсь. И не ругайся на меня, я хоть не ведьма, как ты, но кое-что предсказывать тоже умею. Ничего хорошего из этой затеи не выйдет. Мы с тобой расстанемся, и больше никогда не увидимся. В этой жизни. Ты говорила когда-то: через сто лет. Да, это правильно. Или больше. Будем расти рядом, два тысячелетних баобаба, у нас будет достаточно времени, чтобы всё обсудить. Только сегодняшнего чуда уже не будет никогда.
   – Будет, Кирюша, точно будет. Я тебе обещала, и ещё раз повторяю: у нас всё будет. Повторяй со мной. Слова материальны; всё, чего сильно захочешь – сбудется.
   – У тебя может и будет. А у нас вместе – только в другой жизни.

   Он машинально, подчиняясь её воле, собрался и поехал вместе с ней в Москву. Ване написал записку – ничего, сын уже привык жить один. А ей нельзя надолго отлучаться: вдруг захотят проверить посольские? – напоследок нельзя допускать ошибок. Разум его противился поездке: он понимал, что ехать не надо, что после этого будет ещё тяжелее расставаться, но весь его остальной организм, весь Кирилл Дергачёв, составленный не только из остатков разума, но и из сердца, почек, печени, рук-ног, весть это фарш и ливер безропотно отдался девушке, которая командовала им, питалась им и сама кормила его, как тигра в клетке.

   – Ты меня не ругай. Я насмотрелась на мужей своих, дебилов, и всё поняла. Стала бы я искать мужа за границей! – вдруг заявила Ольга ему вечером, в такой знакомой и такой чужой теперь квартире её отчима.
   – Мужей? Каких мужей? Ты про одного говорила, твоя мать тоже жаловалась мне на бывшего твоего, Диму.
   – Ну проговорилась, ладно… Ещё один был, про него мать не знает. Мы месяца три жили вместе, пока не выяснилось, что он больной. Выгнала сразу, как только узнала, что он шизик. Я говорила тебе, что хотела ребёнка, я ради этого выходила замуж. Показалось, что Олег хороший, симпатичный, достоин стать отцом моего сына, и вдруг выяснилось: у него в родне полно шизиков! Что я в нём нашла – не знаю, без ума. И нищий как был, так и остался.
   – Шизофрения не обязательно наследуется. Он мог высохнуть от нерастраченной любви, я так же высохну после твоего отъезда. И вообще: не в зарплате счастье, сама знаешь.
   – Не скажи. У людей почему-то всегда было такое мнение обо мне, как будто у меня денег куры не клюют, но случалось – даже на метро не было, всё мужья сраные девали куда-то или у самой из рук разлеталось. Поэтому поняла: вся сила в деньгах. Пока они у тебя есть, ты кому-то нужен.
   – Это большое заблуждение. Нужно весьма конечное количество денег для независимости. Лишние только мешают.
   – Ни фига. Деньги лишними никогда не бывают.
   – Весёленькая тема перед расставанием, напоминает Малыша с Карлсоном: «Запомни, Карлсон, не в пирогах счастье!» -«Ты с ума сошёл, а в чём же ещё?»

   Всю оставшуюся до получения исправленного паспорта и отъезда неделю ничего необычного не происходило. Ольга днём «дежурила» в квартире матери, где её теоретически могли проверить сотрудники немецкого посольства. Кира ездил к Алексу, в маленький полуподвальчик, где они сначала вдвоём, а потом с другими музыкантами играли, вспоминая старые песни «Папаши» и переигрывали множество чужих, пытаясь нащупать подходящий возрождающейся группе формат. Неделя прошла быстро, Кира её и не заметил.

   Но момент истины должен был настать и настал. Они готовились сказать друг другу последние слова в аэропорту Шереметьево. Оба понимали, что это последние «живые» слова, сказанные в глаза. Правда, между ними оставалась та самая пропасть в понимании слова «последние»: Кирилл считал, что последние – значит «окончательные», а Ольга убедила себя, что они «крайние», то есть последние только в этот момент времени. Её Кира понимал, через силу мог понять: в её двадцать шесть многое кажется временным, жизнь впереди почти нескончаема, и лишь чуть-чуть омрачается разными «несущественными мелочами». Сказать то же самое о себе он не мог.

   – Каждый из нас станет одинок, а сейчас я вдруг понял, что вместе мы тоже были одиноки, – напоследок сказал Оле Кирилл. – Может быть, я в меньшей степени, я был ослеплён, влюблён, мне казалось, что счастье пришло и никуда уже не денется. А ты давным-давно обо всём знала, и даже если не врала мне про своё чувство ко мне, всё равно была одинока. Уже тогда. Просто не сознавалась себе в этом.
   – Не всегда бывает всё окончательно понятно. Даже во времени, – держа его за руку, сказала Ольга, как бы подводя свою черту под их общими днями. – Мне после всего есть что ценить и что ненавидеть. Мне нужен ты, любой ты. Помни об этом. А если уж ненавидеть свою страну, надо уезжать из нее. И ещё у меня есть уверенность, что я когда-нибудь две свои главные мечты объединю вместе, и вот тогда всё будет хорошо. Тогда, может быть, окончательно.
   – Ну да. Для осуществления одной мечты потребовалось избавиться от другой.
   – Я от тебя не избавляюсь. Это временно, почему ты не хочешь мне верить? А пока… Мне всегда хотелось заботы, мужья меня не любили, мать всегда ругалась, сколько на меня денег идет. Два образования получила, была лучшей ученицей, выучила четыре языка, работала на нескольких работах. Внешность моя вечно кого-то не устраивала, характер тоже. Знай: обо мне просто будут заботиться, меня для тебя сохранят. Как обо мне заботился когда-то давным-давно отчим: приходил с работы, а я грязная и нечесаная, в дырявых спортивных штанах, дома холодильник пустой и кот голодный орёт, а я ору на него, и он от страху под шкаф забился. Отчим меня мыл, кормил, успокаивал. Воспитал и для тебя сохранил. Поэтому все, чего мне надо сейчас от мужа – простой человеческой заботы. На время.
   – Он лучше меня будет заботиться? А ты жизнь будешь на беззаботность тратить. Эти самые три года, про которые всё время твердишь. Даже один год не стоит тратить впустую, а тут целых три или пять, или ещё больше. Это важные годы, других взамен не купишь и никто не подарит.
   – На что её тратить? На исполнение долга?
   – Лучше на любовь.
   Вообще у нас с тобой довольно странный разговор. Слепого с глухим. Оказывается, ты знаешь какую-то другую жизнь, не такую, какую знаю я. Оттого все мои беды. Очень жаль мне недопонятого, очень жаль. Так что прости меня за всё сразу, если что-то у тебя со мной было не так. Прости и прощай.
   – Уже прощаешься?
   – У меня ощущение, что мы никогда больше не увидимся.
   – Не вздумай даже! Убью! – серьёзно сказала она свою любимую угрозу.

   Ольга подарила ему на прощание полезный, по её словам, сувенир: липовую сим-карту на чужое имя.
   – Зарегистрируйся «В контакте» на этот номер. Я уже зарегилась как Витя Веселин из Гамбурга, найдёшь меня и пригласишь в друзья. А ты – женским именем, тебе какое больше нравится?
   – Оля.
   – Ольга не пойдёт, любое другое, – даже не улыбнувшись, приказала она.
   – Тогда я буду Таней Морозовой. Можно из Петербурга? Ну или пускай будет Саратов. – Морозова была девичьей фамилией его жены. Какое другое, кроме Тани и Оли, он мог придумать женское имя? – А для чего всё это?
   – Могут проверять, – опять без тени иронии ответила Ольга. – Про анонимайзеры слышал? Найди в интернете самый хороший, надёжный. Купи, установи, будешь пользоваться для переписки со мной «в контакте», только не забудь, пожалуйста. Я тебя очень прошу. Это очень важно, очень, – настойчиво повторила она. – По Скайпу будем иногда говорить, позывной Скайпа прежний. Ты не звони. Я сама тебя наберу.
   – Хорошо. А для Скайпа нужен анонимайзер?
   – Нет, для Скайпа не надо.
   – Понятно, – ответил Кира, хотя ничего не было понятным. Вообще ничего.
   Он тоже приготовил ей маленький сувенир на прощанье. Не золото и не медальон с фотографией. Он переписал для неё стихотворение её отца. Хотел просто сделать и отдать ксерокопию, но понял, что Ольга не поймёт витиеватый почерк Виктора, поэтому переписал его своей рукой на обратной стороне листа этой копии.

   – Я почему-то думаю, это он не абстрактно написал, кому-то неизвестному, не матери твоей, не своей жене, не мне. Это написано для тебя. Хотя… это мне могло так показаться, что написано для тебя – неважно. Возьми, может когда-нибудь пригодится? Когда никого из близких не будет рядом, вообще никого не будет, и меня не станет, как твоего отца, ты имей в виду: мы все будем там. И он махнул рукой на восток, где поднявшийся над горизонтом тусклый солнечный диск едва пробивался сквозь дымку морозного декабрьского тумана.

   «Ты не грусти, ты на рассвете оглянись
   На неба краешек, что занимается зарёю,
   Там буду я, и каждый новый день
   Я новой встречи буду ждать с тобою»

2

   Он не стал целовать её на прощание, не стал махать рукой, не дожидался окончания посадки – просто сказал: «пока», – развернулся и ушёл. До регистрации на рейс в Петербург оставалось больше двух часов, Кира пошёл в бар и купил себе кофе. Есть не хотелось.

   Он отошёл к самому дальнему столику, присел за него со своей чашечкой и достал смартфон – от нечего делать почитать новости, раз интернет бесплатный. Поглядеть в экран ему не дали, почти тут же рядом нарисовался мужчина «сильно за пятьдесят», по облику которого сразу можно определить, что он «не из простых»: слишком дорого одет, несоразмерно дорогие для исполняемой функции швейцарские часы, холёное лицо и руки. В одной руке он держал баснословной стоимости кожаный кейс – Кира никогда даже не пытался присматриваться к таким в магазинах, – в другой бокал с виски или коньяком. Судя по всему, тоже вряд ли ординарным, а по виду мужчины заметно, что бокал далеко не первый. Такие субъекты обычно входят в аэропорт через VIP-вход в бизнес-зал, их среди обычной шереметьевской разношёрстной публики не встретишь.

   – Вот что вы можете сказать о мужчине? – внезапно обратился он к Кириллу, едва приблизившись.
   – О котором? – не понял Кира. Лично его совсем недавно интересовала только женщина. Одна. Единственная.
   – Вы меня не поняли, уважаемый, – присел он рядом на соседнее кресло и смело отхлебнул от бокала. Напиток убыл почти наполовину. – Я имею в виду мужскую часть рода человеческого. Сейчас поясню. Мне интересен не сам по себе известный факт, что везде, при всех условиях и в любом обществе мужчины живут меньше женщин, а то, почему мужчина не хочет предпринимать никаких особых усилий для сохранения собственной жизни. В первую очередь, конечно же, в старости, хотя исключений множество, но сейчас о них не будем. Не будем про войны, подвиги, самоотдачу и спасение человечества, так сказать, в глобальном масштабе. Эти миллионы не совсем обыкновенных индивидуумов мужского пола я великодушно готов исключить по причине их некоторой необычности, не стану говорить – сумасшедшинки. Я хочу понять суть простого, рядового самца. В конце концов, статистика работает, исходя из нас, «средних».
   – И что вы вывели из среднего себя? – с некоторой долей иронии спросил его Кира, разглядывая костюм индивидуального кроя и заколку с бриллиантом на тёмно-фиолетовом галстуке. Вообще-то философ-собеседник попался ему очень вовремя, хорошо отвлекает от собственных невеселых мыслей.
   – Я утверждаю, что мужчина не хочет предпринимать никаких особых усилий для сохранения жизни, потому что этому соответствует и способствует краткость его биологического природного цикла отцовства. В этом состоит главная проблема! – уверенно заявил подвыпивший философ. Он почти рубил своими словами, как лозунгами.
   – Сунул-вынул и бежать? Знакомая теория, – фыркнул Кирилл.
   – Не опошляйте и не упрощайте. Я имею в виду самую суть проблемы, – в ответ возмутился шикарный мужчина. Ему явно хотелось выговориться, а Кирилл оказался в этом баре единственной подходящей персоной, кто мог сыграть роль слушателя. Остальные выпивали-закусывали с бросающейся в глаза спешкой. – Так вот, если взять человека не как социально приспособленное, а просто как животное, млекопитающее, – эта животность даёт максимум понимания жизненного поведения самца, и всю его разницу с самкой. Забота самца, – если не брать совсем уж недоразвитые виды, про которые вы только что упомянули, в которых самец исполняет лишь роль осеменителя, а прочие заботы его далее не волнуют никак, – заключается в помощи становлению молодых, в доведении их до стадии самостоятельных особей. И посмотрите, что происходит потом: эта молодёжь, вскормленная своими отцами, начинает конкурировать с ними за еду, самок и жизненное пространство! То есть старик продержится в стае только в случае сохранения физической формы. Именно это выработало природой в инстинктах и генетике самца понимание того, что он нужен только когда он силён, когда он приносит пользу. Стал хил и слаб – вышвырнут из стаи, выгонят из сообщества, сколько-то поскитается одиночкой, пока не сожрут. Собственно, воли к жизни к этому моменту уже не останется никакой – он морально сдался, и только грозный некогда вид и яростные инстинкты поддерживают его. Добавьте к этой схеме то, что все мы считаем главным отличием человека от обезьяны. Не труд, конечно, – боже упаси! – а мозг, речь и способность логически мыслить, передавая знания следующим поколениям. Что мы имеем? – тут он ненадолго задумался. – Да, что мы имеем? Мужчина, становясь отцом, помогает подрастающему поколению стать на ноги; замечу в скобках: животный аналог – охотиться и добывать пищу; учит жизненным навыкам, поддерживает даже просто физически, пусть не зубами и когтями, но чисто человеческими приёмчиками социализации. Договаривается со знакомыми, хитрит, интригует, вступает в сговор, даёт взятки – делает всё для своего потомства. Вот, наконец, наступает время, когда он не может сделать большего. Его дети выросли, стали самостоятельны, и что теперь делать старому волку? Хорошо, что он не волк – он может продолжать заниматься тем делом, какое у него есть, если у него есть силы для этого. И пока у него достаточно этих чисто физических сил, он вполне при деле, и всё у него хорошо. Некоторые достаточно умные человеческие самцы в этот период, период накопленных знаний и остаточных сил, могут принести обществу гораздо больше пользы, чем собственным детям, в опосредованных величинах, разумеется. Вот дальше начинается самое интересное. Силы кончаются, а инстинкт предписывает делать то, на что их уже нет.
   – Иногда всё же чудеса случаются. Правда, редко кому так везёт, – возразил Кирилл, имея в виду собственные четыре, а если совсем точно – два месяца абсолютно безоблачного счастья.
   – Ага! Вы это тоже заметили! В наши скорбные времена, когда у некоторых самцовых завелось довольно много денег, это стало возможным чаще видеть, нежели раньше, во времена социалистической одинаковости. Вы правы, часть сильно взрослых мужчин находят для себя молодую самку, чтобы попытаться повторить или продолжить главное своё предназначение, без которого они умирают. Они заводят детей с этими молодыми женщинами, они максимально молодятся, они пытаются играть ту же роль, какую однажды уже исполнили много лет назад. И попадают в ещё одну засаду: пытаясь вернуть назад своё прежнее положение, напротив, теряют силы. Для некоторых это кончается плачевно… Хотя, с чьей точки зрения плачевно? – задумавшись, сам у себя спросил он, и так же задумчиво, как воду, допил золотистый напиток из своего бокала. – Если иметь в виду всё то, что я до этого момента сказал, такие мужчины лишь добавили блеска в свой неизбежный финал! Они сделали его ярким, не говоря о несомненном исполнении природных функций. Они всё-таки не волки и не загрызли соперника, они просто нашли способ победить в борьбе за определённую женщину. Это человечество, уважаемый! Тут не зубы главнее, не красивый хвост и не самый громкий вой на луну. В этом мире всё-таки слишком большую роль играет размер лицевого счёта, а не то, про что обычно думают.
   – Не только деньги…, – попробовал было возразить Кирилл, но осёкся. Его собственный опыт этого не подтверждал.
   – Правильно, – не стал спорить собеседник. Его левая рука по-прежнему крепко держала кейс, но правая освободилось от бокала, дав возможность жестикулировать, и он этим воспользовался, протянув руку к Кириллу открытой ладонью вверх. Получился этакий указующе-просящий жест. – Иногда случаются исключения. Вообще-то разум гораздо важней, если иметь в виду рассматриваемого нами «среднего». Разум, раньше использовавшийся для благородных целей, пытается искать другое решение. Разумеется – не находит, потому что его нет, этого решения. Всё! Организм состарился, функции выполнены. Если это волк – дальнейшая его жизнь в лесу невозможна. Но в социальной человеческой среде легко продолжаема. Вы скажете, что у женщины то же самое? Нет – у женщины другие биологические предпосылки. Но давайте закончим сначала с нашими дорогими самцами – мы относимся к их числу, не правда ли? Итак: сил мало, главного смысла существования как физического тела – тоже. Ничего из заложенного природой не осталось. Не станем брать крайние случаи – великих учёных, писателей и вообще любых мыслителей, иногда даже политиков, – у тех есть возможности занять своё время и свой мозг. А что делать простому слесарю или инженеру? Застигнутый врасплох наступившей физической немощью, его организм просто сдаётся на милость природы, то есть как в случае волка или льва – растворяется в ней. Поэтому одинокий мужчина так безволен в старости и живёт меньше женщины: как жить без цели? Согласитесь: чтение книг или питие водки не очень похожи на истинные цели. К тому же книг в наше время почти не читают, осталась одна только водка.
   – В чём же разница с женщиной?
   – Вот, – удовлетворённо ткнул в него пальцем философ. – Теперь вернёмся к женщине. Самка в природе изначально приготовлена к долгим стараниям и заботам. Сначала она долго вынашивает дитя, оберегая его уже тогда, ещё не рождённого. После – кормит, обороняет и ухаживает за ним. Человеческое дитя растёт очень долго! Этот цикл всё равно конечен, разумеется, даже если у неё множественное потомство. Но, в отличие от самца, именно это длительное выхаживание даёт самке преимущество в дальнейшей жизни: она привыкает ждать, она может быть терпелива даже тогда, когда она становится старой, и когда у неё нет собственных детёнышей – могут быть чужие. Она просто ждёт, она училась это делать всю свою жизнь: ждать, когда можно завести ребёнка, ждать, когда плод сформируется внутри неё, ждать пока он растёт, ждать следующего, она ждёт, ждёт, ждёт. Она надеется чего-то дождаться. Мужчина от природы не умеет ждать, он нетерпелив. Вот вам и весь расклад. Женщина ждёт смерть, а мужчина её ищет.
   – Вы, уважаемый, в вашей теории многого не учитываете. А как же страсть к познанию? У мужчин она часто более выражена, учёных-мужчин всё же гораздо больше, чем женщин-учёных. Неужели с возрастом она ослабевает? Не верю.
   – Нет, отчего же? Именно эта страсть и толкает к поиску женщины. Но если искал, нашёл, но не может взять – тут мужчина опять-таки кончается.
   – И какой из этого всего может быть вывод? Что нужно делать мужчине в таких пиковых ситуациях? – Кирилл не ожидал какого-то откровения, однако подвыпившего философа вопрос поставил в тупик. Похоже, он сам себе много раз задавал этот вопрос, и не мог на него ответить.
   – Что делать, что делать…, – забормотал он и сник. – Что же, действительно, делать?
   – Вариантов всего два. Первый самый простой: плюнуть, – подсказал ему Кира. – Наплевать и забыть. Что ж даром мучиться? Второй сложнее: вы себя не переборете и не переделаете. Поезжайте к ней – и дело с концом!
   – Вы полагаете, надо ехать за ней? – растерянно поинтересовался человеческий самец, только что с жаром доказывавший, что конец неизбежен.
   – Конечно. Забудьте обо всём постороннем, если она готова и согласна, плюньте на мнения, на смешки, взгляды, бедность или достаток, выросших или будущих детей, даже если их не будет. Вы – одинокий волк, и вам нужно соответствовать. Иначе вы себе этого никогда не простите. Вперёд!
   – Но у нас почти тридцать лет разница! Вам не понять. – Кира усмехнулся. – И притом, как же её муж?
   – Бейтесь, боритесь – что же ещё? Если вы сейчас сдадитесь – получите лишнее доказательство ваших слов. Вы просто сдохнете, и ваш труп сожрут шакалы. Как раз тот самый муж, например. А возраст – что возраст? Вы лично разницу замечаете?
   – Нет. С ней – нет.
   – А она?
   – Она сказала, что я моложе её мужа, а ведь они почти ровесники!
   – Ну, тогда у вас есть лет десять в запасе. Активных лет. Может и больше, если повезёт. И ещё сколько-то после, совместное её взросление и ваше состаривание.
   – Целых десять? – не поверил философ. Он замер, подсчитывая что-то в уме, и вдруг вскочил. – Спасибо, друг! Ей будет только сорок с небольшим, она не пропадёт без меня, если со мной что-то вдруг… Постойте! А как же…? Впрочем, – отчаянно махнул он рукой, – это теперь всё равно.
   – Желаю успеха! – с грустной улыбкой сказал Кирилл. Он дал незнакомцу такой совет, каким не смог воспользоваться лично. Разве что у неведомого собеседника всё немного проще. И сам он, хоть и теоретик, но гораздо решительнее Киры. – Вы только имейте в виду: не пейте больше, вообще не пейте, не только сегодня. Пусть она увидит, как вы умеете меняться и быть сильным безо всего, без алкоголя, без дружеского окружения. Она это поймёт чисто по-женски, вы даже не поймёте – как. Станьте ей ближе, чем она может себе представить, и ваши шансы в результате ещё больше возрастут. Потому что вы правы: смысл теряется, он пропадает, если ждать мужчине некогда и нечего. Мы умеем только действовать.
   – Где тут билетные кассы, не знаете?
   – Нет, я не местный. Найдёте, – и случайно встреченный странный незнакомец, который, казалось, только что никуда не торопился, умчался со скоростью мальчишки. Попрощаться он забыл. Впрочем, он не здоровался.

3

   Музыка понятна сразу: нравится-не нравится, подходит она тебе или не подходит. Музыку понимают даже полные дебилы, по-своему, конечно, но как-то понимают. Книга в этом смысле намного тяжелее, её надо читать, в неё нужно вдумываться, с ней надо работать головой. А голова есть не у всех. Потому случилась победа телевизора, а скоро победит интернет-сми, хотя это не интерактивная газета, а всё тот же телевизор, в который создатели контента усиленно вносят иллюзию, будто ты можешь управлять чем-то, управлять содержанием. На самом деле вовсе не управлять, а просто менять одно содержимое другим, менять простым движением своих пальцев. Менять одно и то же содержание с разными фразами и картинками на по-другому написанные слова с другими картинками. Для того, чтобы среди этой кажущейся одинаковости найти истину, тоже нужен ум. Но у Киры мозг впал в анабиоз, просыпаясь лишь изредка, по известному только ему одному алгоритму, умом Кирилла и единственной движущей силой в жизни стал палец.
   После возвращения из столицы Кирилл лежал на диване, он не включал телевизор, зато елозил пальцем по экрану планшета, читая бесконечно повторяющиеся в разных вариациях одни и те же новости, которые переставали быть новостью после первого прочтения.

   А ведь они всё хранят, – внезапно его мозг очнулся. – Интернету тридцать лет, и кто-то хранит все данные, которые туда попадают. Даже то, что пользователь давно стёр, хранится где-нибудь в кэше и резерве дата-центров. Пройдёт ещё немного лет – ещё тридцать или чуть больше, – и они будут знать о большинстве живущих на планете людях всё. Вообще всё: все личные данные, все расходы, доходы и покупки, всех друзей и случайных знакомых, все наши интересы, все прочитанные статьи и просмотренные фильмы, все «лайки» в социальных сетях, любую мелочь они будут помнить лучше нас. Сейчас это используется людьми для направленной рекламы, а в будущем такие сведения станут великолепным подспорьем для глобального машинного разума, который захватит власть на планете. Но это лет через тридцать, так что поживём царями природы, пока для человечества не наступили весёлые времена.
   Мысль, что он не дождётся наступления царства машин, немного отвлекла его от ленивой и грустной праздности. Отвлекла ненадолго, потому что мозг тут же вновь на длительное время уснул.

   Ваня закончил учёбу, у него начались последние в его жизни зимние школьные каникулы. Кроме просмотра интернета и музыкальных упражнений с сыном, Кира после отъезда Ольги оказался почти всегда свободен. Брат Лёшка заранее настойчиво приглашал приехать на Новый год, а поскольку Кирилл выпал из семейного информационного круговорота из-за мыслей о маленькой черноглазой женщине, Ваня самостоятельно купил билеты на поезд задолго до поездки. Купил через тот же интернет, теперь им и об этом будет известно, прибавят ещё несколько байт информации в огромный массив данных про Ивана Дергачёва. Ваня купил два билета, потому что Маша, как и следовало ожидать, отказалась. Отказалась голосом тёщи, «именем и повелением её».
   Они поехали в Москву вдвоём; Кирилл впервые ехал «Сапсаном» – раньше ему было жаль времени на поезд, даже такой быстрый – так стремился он поскорее попасть в город, где жила любимая девушка. И вот – попробовал, когда некуда стало торопиться. Оказалось, чудо российской техники мало чем отличается от любого европейского экспресса, тривиального и привычного всем местным; привычного, как наша обшарпанная электричка. Притом что Кира никогда не был ни в Японии, ни в Китае, ни в Корее – о «восточных» высокоскоростных поездах друзья рассказывали с восторгом, с присвистом, словно пытаясь воспроизвести свист ветра, летящего мимо этих чудо-поездов со скоростью четыреста-пятьсот километров в час.
   Да, если построить такую магистраль, расстояние между Питером и Москвой можно покрыть за каких-то полтора часа, а между Москвой и Казанью – за два. Даже до Екатеринбурга легко было бы доехать, не укладываясь спать и не распаковывая дорожные сэндвичи. Удивительное отношение к дорогам в стране, занимающей восемь часовых поясов. Привычные к автобанам немцы в июне сорок первого, практически не встретив военного сопротивления, решили, что их продвижению мешают советские диверсанты, разрушившие все дороги страны. Они не поняли только одного: почему эти диверсанты не тронули мосты, которые гораздо легче уничтожить?

   В столице их встретил брат и отвёз к себе в Подмосковье. Не впервые Дергачёвы собрались расширенным семейным кругом отпраздновать окончание старого года и наступление нового вдалеке от больших городов, у брата на природе. На этот раз не хватало только родителей; раньше они тоже приезжали, а теперь стали тяжелы на подъём: возраст. Новый год – странноватый праздник, спору нет: слишком пьяный, слишком разнузданный, слишком длинный. Зато весёлый, всенародный и без примеси политики, за это все его любят. Даже Кира держался, стараясь веселиться вместе со всеми.

   Брат Лёшка оказался в деревне из-за странных извилин, улыбок и гримас судьбы. Он с детства увлекался биологией, потому закончил биофак, пытался заняться генетикой и селекцией на Западе – к окончанию его учёбы учёным в России, в первую очередь молодым, стало нечего делать, и уехать получилось легко. Уехать легко, да не просто оказалось закрепиться. Хозяин английской лаборатории, в которой Лёшка проработал год, был им доволен и с удовольствием бы оставил пытливого молодого русского генетика работать дальше, но Британия отказала в продлении рабочей визы. У них своя, ещё более заковыристая бюрократия, через эти шлюзы легко просачиваются палестинцы, индусы, арабы, африканцы из «дружественных» бывших британских колоний, и так же легко живут на новой родине, получая пособия: генетиков среди них почему-то не наблюдается; даже индусы-программисты, широко распространённые у себя на родине, в Европе попадаются редко.
   Так Лёшка снова попал на родину, он попытался поискать работу в другой стране, но везде почему-то оказались востребованы из-за рубежа не специалисты, а беженцы, то есть голодранцы. Обиженные на своей этнической родине, они становятся обиженными на новой: необходимой квалификации не имеют, работать мусорщиками не стремятся, а государственное пособие не позволяет жить так, как живут местные; то есть, в их понимании, их здесь снова ущемляют.

   Странно: почему-то финны или датчане работают в собственной стране дворниками, и содержат свои города в чистоте. А их соседи – шведы и норвежцы – привезли для этого разнокалиберную кучу южан, но ожидаемое всеобщее счастье так и не наступило. Наоборот, излишне возбудились психопаты типа Брейвика, и дальше вряд ли станет лучше. Швейцарская система местного самоуправления нравилась Кириллу гораздо больше: она чем-то напоминает старый всеобщий сход, новгородское вече – как люди решат, так и будет. Не единственный чиновник в закрытом на сейфовый замок кабинете за высокими крепостными стенами Кремля.

   В общем, помыкался Лёшка в родной стране, и пришлось бы ему идти работать на хлебный или молочный завод, заниматься неинтересной ежедневной рутиной, но повезло: несколько рисковых и продвинутых фермеров в стране ещё осталось, и на одного из них Лёша случайно вышел. Человек, стремящийся к новаторству в сельском хозяйстве, как оказалось, хорошо разбирается в профессионализме и человеческих качествах (вообще-то это представлялось Кириллу нормальным, разбираться не только в своём деле, но и в людях, которые это дело делают); так брат нашёл свою работу и призвание.

   Кира раньше уже не однажды видел этого современного агрокапиталиста: тот не гнушался присутствовать у подчинённых на разных праздниках, на днях рождения, вот и на прошлый Новый год он сидел с ними за одним столом. Ожидался и завтра, только попозже, буквально за час до курантов. А пока Кирилл с Ваней сделали традиционный новогодний салат – в Танину память, потом все вместе уселись лепить пельмени. Кира умел и иногда любил готовить. Когда нужно не просто набить организм протеинами и углеводами, а с целью доставить удовольствие близким, или просто приятным, хорошим людям. Совсем недавно он с радостью готовил что-то редкое и особенное для особенной девушки; теперь никакой радости не осталось, остался лишь этот памятный «оливье».

   Братец Лёшка попытался рассказать о своей работе и своих достижениях – Кира ничего не понял, он только хорошо видел горящие от возбуждения и восторга глаза брата и понимал: это у него такая любовь. Вот у них с Ольгой была одна, а у него – совсем другая, но это тоже любовь. Любовь к делу отличается от любви к женщине только отсутствием доброты и нежности, остальные чувства почти те же: тот же восторг, та же неумеренность, та же боль при расставании, то же чувство недостаточности.

   – Как ты, не наотдыхался ещё? – спросил брат, раскатывая кругляши теста для пельменей, лепить у него не получалось, пельмени выходили кривоватыми и разваливались при варке. – По телефону мне рассказывал, группу снова хотите собрать, не передумал?
   – Понемногу восстанавливаюсь, пальцы разминаю, играю с тёзкой твоим, Алексом. Что-нибудь да выйдет. А не выйдет – и чёрт с ним… Надо ещё успеть к родителям съездить, пока у Ваньки каникулы.
   – Давай, навести стариков, давно ты не у них не был.
   – Сам-то когда в последний раз дома бывал? – Кира действительно не знал этого.
   – А мне зачем? Они сами приезжали осенью, как раз на урожай.
   – Ладно. Тогда я тебя прощаю, – Кирилл шутливо перекрестил Лёшку пельменем. – Хотя… интересно, сколько ты уже лет в Энгельсе не был?
   – Как универ закончил, уехал из Саратова – как раз столько, скоро двадцать. Хотя нет, мы все приезжали к отцу на юбилей шесть лет назад. Чего ещё там делать, если бы не старики? Провинция…
   – Тут у тебя прям культурная столица! – Кириллу стало смешно. – Хоть бы к нам в Питер приехал, дочке показал красоту. Или Лариску с Наташкой отправь, чего они сидят с тобой, как две кулёмы деревенские, – отправь их по Невскому погулять. Может им удастся Машку вытащить от бабки, и то будет польза.
   – Ты чего, всё так же один? Не нашёл себе подругу, не надоело Таню вспоминать?
   – Нашёл, да опять потерял. Короче – не получилось.
   – Чего так? Ты сам, или она ушла?
   – Уехала девчонка. За границу. Здесь ей не нравится.
   – Девчонка? Зачем тебе молоденькая? Неправильно это, сам прекрасно знаешь.
   – Знаю. Но тут другое. Не объяснить по-простому. Да и ни к чему тебе.
   – Ладно… столько раз я это видел… Быстро пройдёт у тебя блажь, помяни моё слово. Встряхнёшься и пройдёт.
   – Не уверен. Сейчас я ни в чём не уверен.
   – Обстановка такая, – поддакнул Лёшка брату. – Сейчас у многих пессимизм, в экономике дела плохи, валюта какая дорогая – ужас! Но ничего, начнём импортозамещение, всё исправится. Это хорошее дело, давно пора было его затеять, тем более в сельском хозяйстве.
   – Как услышу это словечко дурацкое – импортозамещение, вспоминаю бабкино словцо «дуйнистой», – засмеялся от воспоминаний Кира. – Лет до семи был уверен, что это совершенно отдельное слово, типа «быстроход» или «бетономешалка». Пока отец не разочаровал – рассказал, что это просто деревенский диалект такой, скороговорка: «дуй, не стой», то есть иди, не мешай, не стой над душой. Так с импортозамещением – ничего не значащее искусственное словечко и работа под неживое слово затеивается дурная, натужная, похожая на очередной распил бабла.
   – Ну почему? – возмутился Лёшка. – Самим всё надо делать, правильно президент сказал.
   – Обрезали нам поставки иностранцы, вот он и сказал. Помирятся – тут же все импортозамещения позабудут, опять всё на Западе станем покупать. Помнишь другое бабкино любимое выражение: «надолго ли собаке блин?». Подумай: какое в наше время может быть замещение? Одни хорошо умеют одно, другие – другое, всемирная интеграция.
   – Это ведь не значит, что мы одним газом должны торговать?
   – Это значит, что мы не сможем всё сами сделать. В эсэсэре тоже пытались абсолютно всё «импортозаместить», разве вышло что-то? Что ты без европейской генной инженерии сделаешь? Сам мне рассказывал, одно время с ними вместе работал. Хорошие были люди, сейчас отчего-то испортились.
   – Конечно, санкции ввели!
   – Ну да. Они обиделись на нас за то, что мы взяли своё, свою Силезию с Богемией. А мы за это их продукты к себе не пускаем, тракторами их сыр давим.
   – Чё ты нас с Гитлером сравниваешь? Крым всегда был наш! А в Хохляндии фашисты развелись, русских убивают. Надо жахнуть по Киеву посильней, чтобы всё быстрей закончилось.
   – Да-да, – мягко согласился Кира. С патриотичным братом всё оказалось ясно, и залезать в дебри, спорить ради спора не стоило. Только отношения испортишь. – Так и есть. Значит, мы не фашисты, если хотим украинцев уничтожить. Но мне сейчас всё равно, даже хочется, чтобы наш полкан жахнул куда-нибудь ядерной боеголовкой.
   – Ты с ума сошёл! Они ответят – будет полный трындец всему!
   – Мне именно этого и хочется. Чтобы был всеобщий капец. Радиоактивный пепел. Надоело всё, ничего в душе не осталось, – весь его напускной оптимизм враз делся куда-то, лишь стоило вспомнить о недавней потере. Слишком свежая потеря, рана нисколько не затянулась, открытая рана, кровоточащая.
   – Ну-у-у! Сам жить не хочешь – это ещё ладно, хотя это дурь у тебя пройдёт, говорю тебе! – уверенно воскликнул Лёшка. – Но кроме тебя в этом мире полно разных людей! Твоих родных, между прочим, тоже.
   – Вот именно. В компании с вами мне было бы намного легче.
   – Братан! Ты чего-то мне не нравишься сегодня, – Лёшка придвинулся и заглянул Кире в глаза. – Ты чего? Новый год, новая жизнь. Стряхнёшь ты всё это с себя, и будешь нормально жить дальше. Просто жить дальше – это занятие для тебя вполне привычное. И сейчас ничего не переменилось, даже наоборот: теперь у тебя есть цель! Вам обязательно нужно восстановить «Папашу» и выступить вместе. И тогда ты сам увидишь, как всё изменится!
   – Нет, брат. Ничего уже глобально не изменится. Вообще ничего не может измениться, мне тут один умный человек рассказал, – вспомнил Кирилл слова Палыча. Между прочим, Палыч брату Лёхе такой же двоюродный прадед.
   – Что он тебе такого мог сказать, чего я не знаю? – С подозрением глядя на брата, спросил Лёшка. Он потёр зачесавшийся нос рукой в муке, и выглядел с белым носом довольно смешно, но смеяться Кириллу не хотелось.
   – Как раз то, в чём ты уверен: ты говоришь, будто можно всё изменить, а он мне доказал, что мир изменить нельзя.
   – Мир всегда меняется. Каждую минуту! – уверенно возразил Лёшка.
   – Обычная иллюзия. Если посмотреть на это со стороны, убедишься в обратном. Всё навсегда застыло, шевелится только биомасса. Человек назначил себя повелителем природы, а на самом деле такой же, как муравей. Разница только в том, что их на каждого из нас приходится десятки тонн, а количественно – в миллионы раз больше. И все изменения эфемерны. Вот смотри: видишь там на краю рощи деревья? Там среди них что-то наверняка происходит. Но мы этого издалека не видим. Только можем себе представить вот здесь, – Кира постучал себе по голове. – Пройдёт сто лет, и ничего в этой роще не переменится. Одни деревья умрут, другие почти такие же вырастут. Муравьи за это время пятьдесят раз сменятся. Сменится три или четыре поколения людей. Но глобально изменить нельзя ничего. Планета какая до нас была, такая после нас и останется.
   – А ты посмотри по-другому, – возразил брат. – Вот ветер – тебе кажется, что его нет. Это ты когда издалека смотришь, его не видно. Но ведь он есть! Он качает деревья, его даже отсюда видно по снежной позёмке, по старым листьям, которые он в воздух поднимает. Просто в поле он свободный, а там попал в капкан, застрял среди веток. Его будет хорошо видно, когда подойдёшь поближе – он колышет ветвями, шумит, красота! Так и наша жизнь. Издалека ни черта не видно. Ты подойди к жизни ближе… Для чего ты отбежал от неё так далеко? Вот я сижу рядом. Я настоящий. Жизнь тоже не киношная. Ну чего ты из-за бабы так расстроился, как пацан, ей-богу! Делом займись, вот тебе весь мой рецепт.
   – Да… наверное ты прав… даже наверняка прав, – Кирилл не стал вступать в полемику. Пусть брат думает, что убедил. – В виде премии расскажу тебе один прикол. Эта моя бывшая девушка – дочь нашего ударника Витьки, помнишь его?
   – Ишь ты! Это белобрысый такой и бородатый?
   – Ага. Чистая правда. Внебрачная дочь. Даже не внебрачная – когда она родилась, Витёк молодой был совсем, студент-второкурсник. И женат не был, сам о ней долго не знал. Когда узнал, тогда и куролесить бросил, и жизнь свою попытался изменить, но вот не вышло это у него.
   – Так вы из-за этого расстались? С девушкой этой, с его дочкой?
   – Нет, Лёш, это не помешало. Хоть я, само собой, обалдел от такого совпадения: среди миллионов женщин случайно встретить именно дочь лучшего друга! А насчёт расставания – замуж она вышла за иностранца.
   – У! Тогда тем более наплюй!
   – Не всё так просто. Я пока не разобрался. Одно понял: наша жизнь тому виной. Не хочет она здесь жить, на родине, это её желание я вполне принимаю. По телевизору можно что угодно рассказывать о духовности и особом русском пути, многие верят, – те, у кого в глазах телевизор. А внутрь каждому его не засунешь, многие видят собственными глазами, смотрят и анализируют. Те, кто умеет анализировать. Вот и она видит – её не обманешь, мозг у неё в папашу, она понятливая. Хотя не очень желает досконально разбираться – по-нашему, чисто по-русски. И ещё ей хочется жить легко, в богатстве, ни о чём не задумываясь. В этом второе наше чисто русское: вбили в голову, что хорошо в этой жизни только тому, у кого есть большие деньги. Вбивали-вбивали, старались – и вбили.
   – Неужто того, что ты заработал, мало?
   – Мало, Лёша, мало. Считанные мои деньги. Кому-то кажется – много, а ей считать не хочется. К тому же понимает она, что у меня дети, что я для них в основном старался.
   – Не будешь миллионы считать – не станешь миллиардером, старое правило.
   – Этого она не хочет понять. Или ещё какая-то есть причина, я не знаю. Ничего не знаю.

   Назавтра, в самый канун нового года, заявился Лёшкин начальник, собственник агробизнеса Равиль, крепкий, как берёзовый комель, рыжий татарин, тем не менее он зачем-то очень быстро набрался водкой и стал таким же кривым, как турецкий ятаган. Причина выяснилась довольно скоро: Равиль принялся привычно для большинства россиян жаловаться на «проклятых америкосов». Кирилл подумал было, что у него обычное «телевизионное помешательство», весьма распространённая ныне болезнь, но нет – причина оказалась гораздо прозаичней и сложней: он «попал» на лизинговые платежи в момент дикого роста курса. Хватило ума взять лизинг в валюте, тот ещё умник, – подумал про себя Кирилл, а вслух спросил:
   – Что, у тебя какая-то проблема с деньгами?
   – Нет, с деньгами сейчас проблем нет, рублей на счету полно, урожай в этом году хороший, – поделился Равиль. – Собственно лизинг я давно проплатил, ещё в конце ноября, хоть жалко было столько денег отдавать, в полтора раза больше против запланированного!
   – Чего тогда расстраиваться, если всё уже свершилось? – спросил Кирилл, а про себя добавил: какого чёрта тогда так напиваться?
   – В другом беда! Откаты за этот выгодный лизинг, будь они все прокляты, эти … – он крепко выругался при Лёшкиной жене Ларисе и детях. – Надо наличными, а со счёта я купить теперь не могу, следят за валютой. Я думал – успею обналичить, надеялся, что курс будет не такой конский. Всё ждал, что упадёт, Путин ведь обещал!
   – Ага, – покачал головой Кира, – они по вечерам с патриархом молятся. За курс. Потерпеть лет десять – намолят обязательно. Когда деньги-то надо было отдать? Взяточникам вашим, которых раз сто обещали побороть, и два-три десятка уже пересадили. Немного осталось, всего около миллиона, или сколько у нас госслужащих, я забыл? Ещё ментов миллион. Таможенников полмиллиона, кого ещё я запамятовал, всяких военных-судейских-прокурорских?
   – Мне, дураку, в ноябре бы… но я всё надеялся, что упадёт… У вас теперь радость – новый год, а у меня одновременно с боем курантов начнутся конкретные проблемы. С этими суками, – пьяно матюгнулся он. – Работать нормально теперь не дадут, гады.
   – Так сколько тебе надо? Я серьёзно. У меня деньги наличными, я их банку не доверил. Вернее, в банке, но в ячейке, не на счету. Доллары Северо-Американских соединённых штатов.
   – Правда? Круто! У тебя есть двести? Мне двести тысяч надо отдать. А сам ты чего, тебе разве не нужна валюта?
   – Двести найду. Самому мне пока не надо, ничего не придумал взамен своего бизнеса. Пускай будут рубли, какая мне разница? За границу не собираюсь, а в России рубли легче тратить.
   – Слушай! – загорелись у него глаза. – А почём продашь? Задорого можно и в банках поискать, только они сейчас чуть ли не по восемьдесят продают, гады.
   – Давай так. Сейчас официальный курс 72 с чем-то, забирай по курсу Центробанка. Ради всеобщей дружбы, а также благополучия фирмы родного брата.
   – Согласен! – резко сказал Равиль, будто боялся, что Кирилл передумает. – Давай рванём сразу после праздника? Числа третьего, не возражаешь?
   – Я-то не возражаю, мне пофиг. Вот банк, думаю, может возражать. Надо узнать, когда начнёт фунциклировать, тогда и поедем. Только ты имей в виду, у нас билеты на шестое из Москвы в Саратов.
   – О-кей, – радостно потирая руки, согласился Равиль, он даже протрезвел от этой радости. Мы всё успеем. – А тебя перевод банковский устроит, не наликом?
   – Мне какая разница, – мотнул головой Кира, ему и правда отчего-то было всё равно. – Пускай на счёте полежат. С рублями поди ничего не придумают? Не отменят, как думаешь?
   – Да ну! Чего с рублём сделается …, – неуверенно сказал Равиль, но тут же вновь воодушевился. – Я этих моих жуликов завтра, то есть сегодня с наступившим новым годом поздравлю и объясню ситуацию. Договорюсь, в общем, чтобы без проблем.
   – Договоришься. Чего там, не ты первый – не ты последний. И не единственный к тому же, без денег они точно не сидят.

   На свежем воздухе хорошо прошли несколько дней, пятого января с самого раннего утра Равиль помчал Киру на своём покоцанном подмосковным бездорожьем «Паджерике» в Петербург, где они завершили намеченную сделку.
   Кирилл получил в результате на четыре миллиона рублей больше, чем четыре с небольшим месяца назад выручил от продажи павильонов. Не минуты не работая – миллион в месяц. Круто! И ещё «хвостик» остался немалый – пятьдесят тысяч долларов. «Новыми», то есть вовсе не по августовскому, а по новому, январскому курсу. Такой вот бизнес, вашу мать, Родина-Россия, – грубо подумал он про себя.
   Хранить рубли наличными смысла не имело никакого, и он перевёл всё на депозит, проценты банк предлагал запредельные. Деньги должны не лежать, а работать. Пусть работают. Если не умеешь эксплуатировать своих рабов сам, значит это будут делать менее разборчивые люди.

4

   Новогодние каникулы пролетели удивительно быстро. Видимо, потому что дни оказались наполнены хоть чем-то ещё, кроме одинаковых новостей и однообразных страданий. Кирилл с сыном слетал в Саратов, навестил в Энгельсе родителей, послушал давно знакомые, часто слышанные истории, порылся в старых фотографиях – ему по-прежнему было интересно, откуда в предках и в нём самом какие-то балканские корни; ничего не нашёл, хотя дед на одной из старых фотографий оказался запечатлён в компании каких-то людей очень подозрительного вида, черноволосых и кудрявых явно не восточно-славянского типа. Мать предположила: это люди, скорей всего, случайные, однако подробностей про изображённых на фото людей не знала.

   Зато подозрительна оказалась дедова смерть: Кириллу об этом в ту пору не рассказывали, чтобы не травмировать мальчика. Ну – умер и умер, со всеми так. Все умирают. Со всеми да не со всеми: дед, оказывается, утонул. Нашли его быстро, однако тело было в таком плохом состоянии, что с похоронами пришлось поторопиться. Причину свалили на неизвестные водные бактерии, водоросли, на рыб – на что угодно, потому что медики объяснить ничего не смогли. В закрытом гробу хоронили, – рассказал отец, – он почти весь истлел за каких-то полдня. Даже не переодевали – почти не осталось плоти. В чём утонул, так и похоронили.

   «Ну вот», – понял Кира. – «Нашёлся предок. Вот она откуда во мне, эта особенность». И лошадей он любил не просто так. У всех во дворах «Москвичи» или «Уралы», а у деда – конь. Явно цыганские корни, хотя внешностью не похож нисколько, только кожа будто загорелая круглый год, волосы волнистые и глаза тёмно-карие. Дед в некоторых привычках был своеобразен: он любил куриные яйца всмятку, но ел их не как все, разбивая с тупого или острого конца, а снимал скорлупу сбоку – у него получалась этакая маленькая лоханка. Рыбу он солил до такой степени, что взять её в рот было невозможно, а мясо любил сырое: свежий фарш перчил и намазывал на хлеб, как масло.

   Однако ни мать, ни дядька Кирилла явно не были людьми со странной особенностью, видно, наследственный признак может передаваться тайно и необязательно напрямую. Про этот «ход шахматного коня» люди знают, замечали неоднократно: дети часто получаются похожи не на родителей, а на родных своих дедов-дядек-тёток. Наследование у родителей с их братьями-сёстрами одинаково прямое: все получили общие гены у дедов и бабок, но почему у детей часто случается этот странный перекос? Вот и сын Ваня, получивший от Тани множество её черт, включая русые прямые волосы, тем не менее неуловимо походил почему-то на Лёшку, сходства в них было больше, чем у Вани с Кириллом, как будто именно Лёшка являлся его отцом.

   Кира зарегистрировался «в контакте» Таней Морозовой из Челябинска, установил программу, скрывающую настоящий IP-адрес, поразмышлял: где может жить девушка родом с Урала? – и выбрал Болгарию. Девушка, приехавшая на родину болгарина Виктора Веселина, который вынужден работать в Гамбурге – это вполне естественная причина для их тесного общения, хотя он не понимал, ради чего нужна эта скрытность.

   Может быть проще (а для него к тому же морально легче) совсем не общаться? Или наоборот – общаться открыто и нагло, чтобы муж заподозрил её в измене и выгнал? Но это вряд ли сработает: взрослый неглупый мужчина вполне представляет себе ситуацию, он отчётливо понимает, что русская девушка вышла за него замуж не по любви. Значит, его всё устраивает. Его устраивает жена как сексуальная рабыня. Это справедливо, если учесть, в какой стране у него контракт. Работать в Саудовской Аравии придётся не один год, а при строгих мусульманских обычаях найти девушку для утех ох как непросто. В том, что Ольга нужна немцу исключительно для секса, Кирилл не сомневался.

   На обложку «своей» страницы «в контакте» он выбрал одну из любимых Таниных фотографий, здесь она своей красотой не похожа на киноактрису, как на некоторых «парадных» фото, – «просто» очень красивая молодая женщина с немного грустным взглядом. Нашёл Витю из Гамбурга, Ольга не искала или не захотела поставить фото-аватар своего отца (она всегда говорила про него: «ненавижу»), вместо весёлой Витькиной лохматой мордочки с внимательными умными чёрными глазами выставила какого-то бритоголового идиота с разинутой пастью. Он написал ей приглашение «в друзья».

   Ольга молчала до середины января, по-видимому весь свой «медовый месяц». Зима в Питере не удалась: погода как осенью – то мокрый снежок, то оттепель. Вернувшись от родителей со средней Волги, Ваня заметил, что дома намного теплее, вот тебе и северная столица! Природа, провоцируемая человечеством, потихоньку сходит с ума.

   Оля появилась в Скайпе в конце января, она написала сообщение и назначила время для разговора. У Киры сохранялись прежние сомнения: нужно ли ему общаться с девушкой, если бессмысленность этого общения изначально понятна. Разве что ради погашения какого-то неясно откуда взявшегося долга, как будто он должен это делать взамен чего-то другого, такого, чего не сделал или не смог сделать для неё раньше. Ещё ему казалось, что Оле нужна поддержка: уж слишком сильно изменилась её жизнь, в слишком далёкие места занесла судьба – в места, совершенно непохожие на всё привычное жителю средней полосы.
   Однако Ольга не стала жаловаться, а начала рассказывать о том, как хорошо устроилась. Все европейцы-немусульмане предпочитают жить не в самом городе, а в компаунде, то есть отдельной резервации, куда нет хода мутафа – религиозной полиции. Это целый городок, в котором есть всё для жизни, здесь можно нарушать строгие местные правила – как захочешь одеваться и даже праздновать с алкоголем. У Ральфа здесь большая красивая вилла, рядом бассейн, тут же полно всяких магазинов (предъявила новый шестой айфон), лишь мельком пожаловалась, что у Ральфа много работы и она собирается ему помогать.
   Необычные откровения о муже, тёплые слова о нём Кириллу было неприятно слышать. Он уж зарекался быть для Ольги психотерапевтом, но сейчас сидел и терпеливо слушал.
   – Как тебе строгие мусульманские правила? В парандже ещё не ходишь? – перевёл он разговор с неприятных ему слов о муже на правила жизни в мусульманской стране.
   – Да ты чё? Тут нет паранджи. Тут хиджаб и нибаб. Хиджаб – это просто платок, европейские женщины под их правила не подпадают, можно ходить без платка, – объяснила Ольга. – Нибаб – когда всё лицо закрыто, как шторка с амбразурой для глаз. А вот ибайю все бабы носят без исключения – без неё сразу в тюрьму. Надеваю, куда деваться, если приходится в город выбираться.
   – Кто такая эта почти нецензурная ибайя?
   – Это такое длинное черное платье-халат. Без него нигде нельзя показаться. Мне Ральф ещё в Москве купил, и я его прямо в самолёте нацепила, как только сели. Нельзя из самолёта выйти на священную арабскую землю без этой «маскировки».
   – Чёрное? Это чтоб теплее было? Или они любят отбивные по-арабски?
   – Жарко. Традиции, что поделать.
   – Ральф тебя не обижает?
   – Ральф демократ такой же, как ты. Сладкое только запрещает и не пьёт, у него диабет как-никак. Но мне особо не нужно сладкое. И к алкоголю у меня сейчас отношение отвратное, слава богу. Повезло, что я морду не пропила за столько лет возлияний.
   – Чего? Сколько-сколько твоих лет?
   – Не скажу.
   – Ну и не говори. Будто я не знаю, почему у тебя не получилось.
   – Не надо об этом, я тебя прошу. Серьёзно.
   – Как скажешь. Это слишком детское: если не говорить, значит не случится. Слова материальны – это оттуда же, родом из детства. Захотел конфету и думаешь о ней. Рано или поздно сбудется, обязательно сбудется. Захотел велосипед – опять сбудется. Пусть не сразу, так через год-два. С взрослыми такого почти не случается. С любовью – вообще никогда. Я тебя не искал, я о тебе не думал. И ты обо мне не думала. Всё это случайность. Миг, который промелькнул, больше его нет.
   – Жизнь переменчива, – уклончиво произнесла Ольга. – Да! Просьба напоследок: ты когда с Витей будешь общаться, привет обязательно от меня передавай.
   – Не знаю, когда …, – начал он.
   – Прямо сегодня передай. Ты у него часто бываешь, а сегодня днём будешь? Вот тогда и передавай, – прервала его Ольга. – Только не забудь, пожалуйста, обязательно. Ему будет приятно, я по нему скучаю, а связи у меня с ним нет.
   – Ладно, – согласился Кира. – Через пару часов буду, передам.

   Это было закамуфлированное, но весьма понятно сказанное прямое указание выйти на канал тайной связи. Кира, разумеется, догадался. Через полтора часа он включил свой старый комп, привезённый с работы – это на нём он установил анонимайзер, и с него планировал общаться с Ольгой, то есть как бы с Витей Веселиным.
   Он намеренно выделил отдельный компьютер для разговоров «в контакте», чтобы не забыть о необходимости скрываться под именем «Танечки из Болгарии». Уж раз Оля настоятельно просила не забывать про секретность, он решил устроить всё именно так, не хотелось доставлять ей лишних неприятностей – она сама себе их довольно наустраивала: придумала себе старого мужа в пустыне, да ещё под надзором религиозной полиции нравов.
   Ноутбук, используемый «для всего остального», оставался открытым, петербуржским. Скрывать себя от остальных – могущественных, всё помнящих поисковых машин и хранящих абсолютно всю информацию дата-центров он не собирался ввиду полной бесполезности этого. Он улыбнулся своим мыслям: всё равно ведь найдут, только добавят к его имени чёрную метку: «подозрительный, пытается утаить данные».

   «В контакте» не поговоришь, тут только записки. Такие же, какие Кире писали девочки в старших классах, и он писал им в ответ. Разве что те записочки были более невинными. Ольгино сообщение уже ждало его. Он ответил, она подхватила. Удивительным образом эта переписка нисколько не походила на только что состоявшийся разговор. В этом общении было что-то из недавнего прошлого, из их с Олей переписки Москва-Петербург:

   «привет, чудо»
   «привет привет»
   «очень жарко, сижу дома, прячусь от жары. ветер с песком»
   «я тоже сижу дома, прячусь от ветра и холода. у нас минус семнадцать, зато скоро весна»
   «ну да, недолго осталось. потерпи»
   «весну я дождусь, а вот остальное вряд ли»
   «терпи, осталось всего три года, уже меньше»
   «сомневаюсь. 3 года – не мой срок. так не бывает, ровно 3 года»
   «у меня бывает, ты мне верь. всё будет хорошо»
   «я не знаю, как может быть хорошо, когда ты в Аравии, а я в Питере»
   «не хочу я жить в арабии, но придется потерпеть какое то время. зато потом оторвусь с лихвой. покорим мы с тобой Европу. сначала я, потом с моей помощью ты»
   «как это?»
   «у меня есть план»
   «какой?»
   «тебе он не понравится, но ради меня придется терпеть, дядя»
   «я уже терплю. но не вытерплю долго, любимая моя племянница»
   «чё-то прижало сильно. я люблю тебя очень очень!!!»
   «круто, милый зайчик. стоило для этого уезжать за пять тысяч миль?»
   «надо, солнышко. всё, пока, я ещё тебе позвоню. время для связи ЗДЕСЬ буду тебе в скайпе на часах показывать, ладно?»
   «ладно»
   «целую тебя»

   Кира выключил комп и задумался. Его поразило несоответствие стилей разговора и переписки – будто бы с ним общались два разных человека. Хотя, если вдуматься, разница только в слишком явно высказанных любовных чувствах, – про мужа Ольга ничего подобного не говорила. Как она про него сказала? Заботливый, всё позволяет, оберегает, одаряет, угадывает желания, наблюдает… ага! Следит, вот почему она осторожна! Да-да: «носится за мной, наблюдает». Так что ничего особенного в её поведении нет. Естественно для «молодого супруга» следить за своей юной женой, он вполне представляет себе шлейф её прошлого. Непонятны только настойчивые слова – ждать три года. И постоянное упоминание Европы.

5

   Жаль, Палыч всё больше выпадал из круга общения: в свою очередь у него начались серьёзные проблемы недостатка энергии. Почему в жизни многое происходит так нечестно? Сейчас, когда у Кирилла столько времени, которое некуда девать, Палыч отдалился, не мог он надолго оставить свою колдунью Катю: она намного сильнее мужа ослабла этой зимой. Палыч старался поддержать её, как мог, хотя сам мог уже немногое. Всё же иногда Кира с ним встречался.

   – Скажи мне, дорогой мой дед, открой тайну. Зачем вы с Катей такое место для житья выбрали? Неужто из одного только уважения к тому дереву, что вас в Царскосельском парке познакомило? Питер всё ж слишком северный город, а тебе солнце нужно.
   – Нам, – строго поправил его Палыч. – Нам всем. И Кате, и тебе тоже. Однако мы Питер не выбирали. Я ведь говорил тебе: мы сюда приехали специально, чтобы уйти. Приехали полгода назад, с племянницей жильём поменялись – ей Москва в радость. Но тут я тебя почуял, искать принялся. Поле ослабшее было, потому я тебя не сразу встретил. Хотя мой расчёт оказался верным: в поликлинике тебя поискать. Помнишь, как ты меня в первую встречу чуть по матери не послал, такой был злой на непонятного старика?
   – Конечно помню, прости внука неразумного, – искренне извинился Кира. – То есть вы скрылись тут, в Питере? От всех знакомых и родни?
   – Да, только младшая дочка знает, и то не всё. Вообще-то жизнь не всегда складывается так, как хочешь. К тому же когда сам не знаешь, как лучше сложить. Ты меня всё время хвалил, дескать, умный я. Однако неизвестно, насколько я свою теорию правильно сложил. Неопределённость, что с ней сделаешь… Я же исследованиями смеха и света сравнительно недавно занялся, лет десять, может, назад. Раньше ничего такого не думал. Дошёл своей головой до понимания своей сущности, колдунью свою встретил, она меня – и зажили вместе. Счастливо зажили. Казалось бы – чего ещё желать? Ты прав, о важности солнышка не догадался, а то мы куда-нибудь на Кавказ бы уехали. Я думаю, много ещё непознанного.
   – Ну и ладно. Ты сам говорил: всё осознать невозможно. Вот другое скажи, если знаешь. Про друга я вспомнил: особенный уязвим так же, как любой обычный человек? Его можно убить, он может погибнуть на войне или, предположим, от болезни?
   – Разумеется. Мы ж не боги. Мы не можем спастись от биологической насильственной смерти. Я рассказывал тебе: только разум определяет переход, плюс энергия, нужная для этого. Сложно даже приблизительно представить себе, сколько наших особенных возвращается, осознавая переход, то есть сознательно. Весьма вероятно, что большинство начинает заново, с абсолютно чистого листа. Лично я знаю троих, кто особенностью своей воспользовался, ещё о двоих родственниках жена мне рассказала. Если считать всех, о ком знаю – десяток наберётся вместе с твоей девушкой.
   – Больше, – не согласился Кирилл. – Ещё её мать. И с бабушкой не до конца понятно. Ещё Витька. Дед мой со стороны матери – точно. Другие должны быть, я уверен.
   – Наверное. Вот только насчёт твоего друга: удалось ли ему вернуться – вопрос. У меня полной определённости нет, будем считать: пятьдесят на пятьдесят. О тебе, дорогой Кира, ничего сказать не могу. Я рассказал тебе довольно – ты как будто себя осознал, и важность накопления энергии понял, но я до конца не уверен: как у тебя сложится дальше, есть у меня на твой счёт некоторые сомнения. Ну да ладно. Однажды твой друг уже пробовал вмешаться в твою жизнь, у него ничего не вышло. Потому и я не стану. Ты сам определишь свою судьбу.
   – Один, сам? Без ансамбля? – снова постарался обратить всё в шутку Кира.
   – Кто может знать точно? Никто, – без большого оптимизма ответил дед, но тут же продолжил немного оживлённее. – Благоприятная вероятность в твоей жизни на другом витке может наступить, если у друга твоего хотя бы частично получился переход, и если у нас с Катюшей получится задуманное. Тогда мы тебе поможем. Поможем вспомнить. Ну а если не вспомнишь и брыкаться начнёшь, как здесь у тебя получалось, значит не судьба ошибки поправить. Тогда у девушки твоей вся надежда на отца, больше не на кого ей надеяться. Хотя она сама ничего не знает и ни на что не надеется. Она думает: вся её жизнь здесь, вот и гонится за золотым призраком, хочет всё успеть и всё в одной этой жизни распробовать.
   – Постой, ты до конца мне не ответил. Скажи, если особенный не сам уходит, а погибает. Если его вдруг убьют? Что тогда? Совсем пропадёт? – Кира сам не очень понимал, для чего ему это знать. Может, просто хотелось иметь цельную картину.
   – Тогда судьба его может измениться кардинально. Сложно это, неопределённо. До такой степени сложно, что мне неясно, что вообще с ним может произойти. Наверное, может в младенчестве умереть. От болезни странной, ещё неизученной. Может быть, совсем не родится.
   – Как это?
   – Ну, как бывает? Мать его умрёт раньше времени. Или выкидыш, аборт, случайность. Криминал. Что угодно. Не будет его на том витке и всех последующих, вот и всё!

   Кира никакого реального пути не видел, на что теперь ему нацелиться в текущей, застывшей, обыденной жизни. Единственное, что оставалось – договорённость с Алексом и попытка сыграть в старую, почти забытую игру. Когда-то он разуверился, что сможет успешно продолжать заниматься музыкой. И вот теперь, спустя почти двадцать лет, несмотря на поддержку друзей, энтузиазм Алекса и собственную старательность, Кирилл не мог окончательно убедить самого себя, что это то, чем ему следует заниматься. Сейчас это уже казалось ему ненужным, однако это было занятием для траты времени, которого внезапно случилось полным-полно: один за другим следовали пустые, ничем особенным не заполненные дни.
   Для деятельного человека отсутствие действия – фактически смерть, неважно, что она физически ещё не произошла. Потому что взамен остаются одинаковые, похожие друг на друга часы и минуты. В чём отличие этих серых минут от медленно текущей вечности? Ей нет до тебя никакого дела – и тебе до неё тоже. Вы слились, ты в вечности растворился, вы тихо течёте вместе.

   Полгода назад он воспрял, воспарил, восстал из пепла с Ольгой, на этом волнующем и будоражащем мысли энтузиазме он страстно захотел устроить собственный comeback. Это возвращение в музыку было затеяно ради неё, и лишь отчасти подогревалось старыми воспоминаниями и ностальгией.
   Но если – ничего? Встать утром, позавтракать. Обедать, ужинать, и между едой смотреть телевизор, а в перерывах между программами сходить в магазин. За продуктами и водкой. Что, разве водку пить веселее? Не хотелось ему такой жизни. Вообще не хотелось называть это жизнью. Понимая это, он занимался вокалом, он играл гаммы, он учил Ваню играть на гитаре и бренчал сам. Ничего другого просто не осталось.

   – Я по-настоящему боюсь, что у тебя ничего не получится запомнить, – покачивая своей седой головой, однажды сказал ему дед. – Слаб ты, и мысли свои от шелухи очистить не умеешь, а для перехода информации важно, чтобы концентрированная мысль была, без второстепенного. Восстановится только очень важная информация, только самая важная, без мусора и без пустоты.
   – Это я понял. На это похож компьютерный принцип архивации, сжатия изображения, музыкального или видеофайла – всё пустое отбрасывается, повторы суммируются, последовательности систематизируются. В итоге размер файла становится во много раз меньше.
   – Не знаю про компьютеры. Я тебе о твоём информационном поле говорю. Подготовленные люди могут медитацией сознание от мусора очистить, а большие мастера даже без сильных помогающих средств обходятся, одной силой разума справляются. Концентрируются – и всё. А у тебя может не получиться. Никак. Ты слаб, сил мало. Мудрости почти не накопил. Обидно ведь, если лишь какие-то обрывки дежавю будут всплывать. Не боишься, что ничего не выйдет?
   – Ну обидно, и что? Другой какой-то вариант у меня разве есть? Если можешь помочь – помоги. Если ты сможешь. Если я смогу. Что надо делать – говори.
   – Сказать могу, но одного желания маловато. Надо готовиться, надо учиться медитировать, освобождать голову от всего. Чтобы стала пустая, как пустая дорожная сумка. Тогда в неё можно перед уходом положить что-то самое важное, самое главное – только это сохранится.
   – Я пробовал – не могу отрешиться, лезут разные мысли. Привык думать всё время, извини.
   – Хорошо. Тогда простейшее: ты музыкантом был, тебе это понятно и несложно. Попробуй петь «Харе Кришна», сколько у тебя получится, без остановки – час, два, сколько сможешь. Раз пробуй, другой. Надо, чтобы во время пения у тебя никаких других мыслей, кроме Кришны, не осталось. Если получится, я тебе помогу, дам кое-что.
   – Ну вот, видишь, не всё так запущено, как жена моя говорила, – улыбнулся Кира старику. – Харе Кришна дружок мой распевал в общаге. Часами сидел, бубнил, иногда я ему вторил ради прикола. А потом он нашёл где-то поставщика «кислоты» и «травы», и заполнял очищенное сознание. Ох, чем заполнял!
   – Наркотики не помогают. С ума сходить, видимо, помогают. А для медитации – нет. Так что не надейся, наркоты я тебе не предложу. Только травки, поодиночке вполне безобидные травки. Но это поможет, только если отправишь свои дурные мысли прочь от себя.
   – Ладно-ладно, Палыч, не загоняйся, как теперь молодёжь говорит. Не любишь ты современный жаргон, извини, здесь по смыслу хорошо подошло, – развёл Кира руками. – А про друга Витю я всё думаю: отчего он так внезапно ушёл? Как ты думаешь, что его настолько сильно подтолкнуло? Ведь ничего страшного не произошло, насколько я понимаю. Нюансы с дочкой есть, проблемы у неё есть, наша с ней связь и то, что мне не удастся её переубедить – это он мог увидеть. Но зачем же всё так резко бросать? Не можешь ничего предположить? А то я весь ум сломал.
   – Не думаю, что мы до чего-то догадаемся, всех фактов не зная. Но сбегают обычно преступники, сам знаешь.
   – Какой из Витьки преступник?
   – Вот это как раз неизвестно. Ты знаешь, что он не преступник, потому что при тебе он не был преступником. А сам про себя он мог увидеть. Убил кого-нибудь намеренно или случайно. Возможно такое? Предположим, дочку свою спасал. Жениха её заграничного мог в сортир головой вниз спустить? Ведь всё что угодно возможно в нашей жизни, даже то, чего тебе никогда в голову не придёт. Иначе повода немедленно всё бросить и бежать не вижу, я тебе об этом уж говорил – слишком он молод, слишком мало попробовал, вообще не пробовал что-то изменить в этой жизни. Потому и выглядит так: сдался и сбежал. Но судя по твоим рассказам, неслабый он был человек. Значит, серьёзное что-то случилось.

6

   Так прошло два месяца. Кира потихоньку привыкал к старой жизни один на один с сыном, без растрачивания сил на женщину, но и без энергии, которую она ему давала. Теперь разве что прежних ежедневных торговых забот не хватало для восстановления прежнего status quo, их пришлось заменить музыкальными упражнениями. Он по совету Шуркиной матери нанял себе преподавателя вокала, это занимало вместе с дорогой три часа в день. Он разминал пальцы клавишами и струнами, это ещё четыре. Купить продукты и приготовить еду – ещё пара часов, в это время он слушал разную музыку, иногда насильно, ту, что никогда в обычной жизни не слушал – просто для расширения кругозора. Пройтись погулять и поразмыслить – час-полтора, то есть в сумме оставалась ещё куча невостребованного времени. Расходовать оставшееся на Машу с тёщей или пустое сидение в Интернете не хотелось, и он начал посещать спортзал: минут сорок тренажёров, полчаса велосипеда или беговой дорожки плюс бассейн. Такая нагрузка хороша любому человеку, если это простой человек, а не особенный, ускоренными темпами потребляющий внутреннюю энергию и слабеющий без внешней подпитки. Начала проявляться прежняя болезнь: слабость и волчок в голове со своим «вжи-вжик», спортзал пришлось бросить.

   Иногда звонила Ольга, продолжала рассказывать байки о своём чудесном муже.
   – На самом деле всё временно, – раздражённо сказал он ей во время такого сеанса связи. – Всё и всегда временно. Завтра, через год, через пять может стать по-другому. Но проблема и в этом, и не в этом. Станет по-другому – никакая это не беда. Беда в том, что ты сама станешь за это время другой, все станут другими, и я в том числе. Тебе ещё много удивительного предстоит узнать.
   – Не пугай меня. Я всегда верила в браки. И с моим характером это бы удалось с первого раза. Я всегда честно выходила замуж. Ральф – верный по природе человек, добрый, лояльный, терпеливый, не пустозвон. Мечтающий о тихой семье, о доброй и понимающей жене. Нет ничего в жизни важнее, чем семья. О такой семье я мечтала с детства. Я всё время пыталась своё счастье построить, но Диме я была нужна с жильем, красивый робот с приклеенной улыбкой. Олегу я нравилась как женщина…
   – А меня ты в какую ячейку памяти разместила, куда приколола булавочкой мою засохшую мумию? – прервал он её тираду.
   – Тебя я полюбила. Наши отношения меня сильно расклеили. Я себя возненавидела за то, что стала сомневаться в своём желании уехать из страны, где у меня никогда ничего не получалось. Я потеряла папу-Женю, мать меня не понимала, все мужья и мужики сволочи, куча свинской работы за копейки. Эти президенты, депутаты, продажные бизнесмены, войны, телевизор проклятый – ненавижу, не хочу больше ничего этого видеть.
   – В который раз любовь проиграла… Бедная Джульетта, упокойся с миром! – самому себе тихо сказал Кирилл, и Ольга его не услышала, продолжала говорить о муже.
   – Хорошим отношением к Ральфу можно хотя бы успокоить совесть. С ним легко жить. Он меня уважает, этого мне не хватало с детства. Считай меня клушей, но я мечтала быть домохозяйкой. Я сейчас изучаю арабский только ради Ральфа. Мне арабский не нужен, легко можно обойтись немецким и английским. Просто чтобы ему помочь.
   – Давай, помогай. Будет что вспомнить.
   – Будет. Всё будет хорошо, – повторила она, как заклинание.
   – Твоя несменяемая цель – беззаботная жизнь? Вот у меня сейчас именно такая жизнь, абсолютно беззаботная. И что я тебе скажу: мне не нравится эта беззаботность! Я тебе уже раньше говорил, что не помню не только многих месяцев и дней, я каких-то годов целиком не помню! Вот был какой-нибудь две тысячи десятый, он реально был. Седьмой – помню только потому что у меня жена тогда умерла. А десятый не помню. Не случилось в том году ничего, ни-че-го, – повторил он по слогам. – Поэтому получается – не было этого года, его будто у меня украли. Я как будто жил, ел, пил, говорил, работал, о чём-то беспокоился, тревожился, не соглашался, сомневался, спорил о чём-то, может быть даже радовался и веселился. Но я этого ничего не помню! Значит – ничего не было!
   – Так девяносто девять из ста может сказать! Это не означает, что мир остановился. – Ольга повторила тезис брата Лёшки, как будто присутствовала при их новогоднем споре.
   – Мне нет никакого дела до этих девяносто девяти! Я сам, лично я хочу жить так, чтобы получалось помнить о прошедшем времени так, как я помню прошлый год. Просто оттого что будущего остаётся всё меньше и меньше. Мне о будущем думать не приходится и не хочется. Я могу не дожить до этого будущего. Время не смотрит на наши часы, оно само придёт и разберётся. Жаль одного: как правило, для чего-то важного будет слишком поздно.
   – Я знаю, – внезапно согласилась она. – Всегда кажется, что самое страшно уже позади. Но надеяться на лучшее мне всё равно никто не запретит. Даже ты.

   Позвонил и поздравил с наступившим новым годом доктор Андрей, спросил: как здоровье? Хорошая у него вышла шутка, даже целых две: поздравить с Новым годом в преддверии мужского праздника, и вторая про здоровье. Что Кира мог ему на это ответить?
   Что ему требуется неведомая науке энергия шакти, без которой он теряет силы?
   Что он в отчаянии попробовал воспользоваться советом Палыча и через Сеть познакомился с женщиной, жаждавшей, по её мнению, того же, что и он, то есть тривиального животного секса?
   Что после этой мимолётной связи понял, насколько это непохоже на то, что ему требуется? Даже наоборот – никак не требуется, такие связи добавляют не сил, а отвращения к жизни.

   Поэтому ответил: хорошо, спасибо дружище. Всё в порядке. Лёгкие признаки болезни есть, но жить можно. Андрей посоветовал съездить на курорт, промыть внутренности нейтральной минеральной водичкой, погулять в горах, продышаться озоном, сделать курс массажа, в общем, делать простейшие физиологические процедуры, помогающие буквально всем. Да-да, хорошо, попробую. Тебя тоже с наступающим Новым годом, – ответно пошутил Кира, а про себя подумал: всем людям помогает, а вот мне, уродцу рода человеческого, не поможет.
   Андрей, словно почувствовав недоговорённость, какую-то тайну, предложил встретиться, будто бы отметить давно пришедший год. Если не хочешь у меня в больничке, давай по старинке, пивбар или кафе – на твой выбор, – предложил он. Ничего плохого во встрече со старым приятелем не виделось, и Кирилл согласился, хотя новогодние праздники давно прошли, скорее уж надо 23 февраля отмечать или наступающий 2016-й, хотя как раз это не принципиально: некоторые «наши люди» любой день отмечают, как последний в их жизни праздник.

   Всё время «после Ольги» он пробовал сторонние, альтернативные способы пополнения энергии, – те, которыми поделился с ним Палыч.
   Он интересно выглядел на детских спектаклях, одинокий взрослый мужчина среди родителей с детьми: Маша сходила с ним лишь однажды и от дальнейших походов отказалась, ей детские спектакли были неинтересны. Поэтому он ходил один, выглядело это слегка глуповато, но не с соседской же дочкой ему ходить по детским театрам! В цирке намного демократичней, и он даже попытался заделаться цирковым фанатом, однако ходить раз в неделю на одно и то же представление не казалось ему разумным.

   Оказалось, легче стать заядлым театралом, и он стал им, выискивая в программках театров комедии и мелодрамы. В театр он ходил не реже раза в неделю, а то случались и два похода, если отзывы о комедиях были смешными, или ему самому нравилось их воздействие на организм. Правда, сил всё это добавляло не очень много. Как понял для себя Кирилл – время, проведённое на театральной комедии, детской площадке или на мелодраме в кино, давало ровно столько энергии, сколько длился спектакль, сеанс или представление. Почти сразу после окончания начинал возмущаться и жужжать внутренний вихрь. Добавить значимое количество энергии шакти оказалось возможным только с женщиной.

   Накануне назначенной встречи с приятелем Андреем он вдруг вспомнил о коробке, в которую специально для таких случаев – для подарков – отложил разные электронные штучки. Залез в кладовку, достал и перебрал: вот, кажется, этот GPS-трекер вполне подойдёт как новогодний сувенир. Если самому доктору не понадобится – детям отдаст или передарит какому-нибудь знакомому туристу. Он открыл коробку и внутренне выругался: не догадался сразу скомплектовать флэш-памятью, вот дубина! Торговал этими гаджетами столько лет, и вот, эту тривиальную мелочь упустил.
   Тут же всплыли подробности этого упущения – во всём была виновата девушка, которую он встретил на шоссе накануне ночью. Не о потенциальных подарках думал Кирилл, собирая эту коробку, он был очарован, околдован бронзововолосой голубоглазкой и находился в предчувствии новой встречи. Вот и сейчас она моментально воспользовалась его воспоминаниями, его внутренним замешательством, и уже почти как наяву стояла перед глазами.
   Он сильно встряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения. Кира создал маленький воздушный вихрь своими длинными волосами: он перестал стричься по просьбе Ольги, и за полгода его патлы отросли до неприличной для обычной жизни длины, однако в музыкальной рок-н-рольной тусовке, куда он собирался возвращаться, вполне годились. Что ж, – подумал Кирилл, – придётся по дороге забежать и купить карту памяти в первом попавшемся салоне сотовой связи.

   Так он и сделал. Едва выйдя из метро, увидел белое куриное яйцо на красном фоне – вывеску одного из операторов «большой тройки». И первое, что он увидел, войдя внутрь, – знакомое лицо, тонкую смесь Востока и средней полосы России: оказалось, здесь работает старшим продавцом его добрая знакомая Динара.

   – Динара, милая девочка, ты как то самое ружьё из пьесы, – радостно улыбаясь, приветственно сказал ей Кира.
   – Какое ружьё? – не поняла она.
   – Ну, если в пьесе на стене висит ружьё, значит обязательно выстрелит. Раз ты на свете есть, значит, обязательно встретишься. Хотя наш Питер не самый маленький город.
   – Ты меня честно не искал? – недоверчиво спросила она. Непонятно, какой тайный смысл она вкладывала в этот вопрос: проверку произошедшей случайности или надежду на неслучайность?
   – Самому в это сложно поверить: просто зашёл в первый попавшийся салон, а тут ты, – улыбнулся Кирилл. – Угадал с одного раза. Приятно тебя видеть, честно. Как вы поживаете?
   – Мы? Никак. Я поживаю. Вадика опять выгнала, на этот раз окончательно. Красивый, но подонок. Не хочу. Всю жизнь не хочу маяться. Его не исправить. – Кира помнил, что Динара решительная и умная девушка. Вот вам, пожалуйста, ещё одно подтверждение.
   – И как ты теперь? – он не имел в виду ничего особенного, просто спросил, без задней мысли, но девушки определённого возраста понимают всё гораздо более однозначно.
   – Так и живу. Сама. Постоянного друга нет, да и непостоянного, в общем, тоже. Если честно… Скопила на первый взнос, тебе спасибо, совсем немного пришлось добавлять к моему «выходному пособию». Взяла квартиру в ипотеку. В Девяткино, там самые доступные, потому что далеко. Хотела на Дунайском студию купить, считала-считала, и так и этак – не выходит, побоялась не потянуть. Дорого, хоть и кризис.
   – Что ж ты не позвонила? Где тебе большая разница, мне раз плюнуть. Я бы тебе дал. Не подарил, а дал без процентов лет на десять, потянула бы.
   – Я думала, но… Ты хороший, я знаю. Добрый. Но так тоже нельзя. Разоришься на любовницах, – засмеялась она, а сама внимательно присматривалась к его реакции.
   – Не разорился бы, – в ответ улыбнулся ей Кира. – Нет у меня любовниц. Была одна случайная, только это не считается.
   – Тогда может быть… не случайно? … я не против. Как захочешь, без обязательств.

   От прилива тёплых чувств он неожиданно для самого себя вдруг обнял девушку и почувствовал, как она радостно затрепетала в его объятьях – так радуются возвращению хозяина собаки или кошки, они дрожат изнутри, в них всё клокочет от радости, и эта внутренняя дрожь может быть незаметна снаружи, но её легко почувствовать, когда крепко прижимаешь их к груди.

   Динара радовалась: она не могла предполагать, насколько опасной для неё может стать эта случайная-неслучайная любовная связь. А Кирилл обрадовался встрече с единственной оставшейся после расставания с Ольгой по-настоящему близкой ему женщиной. Но он торопился на встречу со старым знакомым, поэтому сегодня ничего не могло состояться, даже ничего целомудренного или мимолётно-романтического.

   Они поступили так, как поступают в таких случаях все без исключения люди: обменялись телефонами. Люди так и говорят: отлично, дружище! … или: какая встреча, дорогая! Второпях записывают в телефонной книге: «Дима школа» или «Света подружка Леры», и через пару недель, обнаружив среди контактов этого Диму, с трудом вспоминают, что Дима не приятель по школе, а отец одного из одноклассников сына. И Леру вообще видеть больше не хочется, как и её подружку, потому телефон Светы немедленно стирается.

   Динаре, правда, номер Киры с давних пор известен, она его сохранила. Свой новый Динара передала Кириллу звонком. Он тщательно записал, запомнил в телефон этот номер, начав с восклицательного знака, чтобы её имя оказалось выше других, выше первой буквы алфавита:»! Динара». Место выше всех, с тремя восклицательными знаками впереди, по-прежнему занимала Оля, но телефон её безмолвствовал – он давно выключен. Стереть его означало окончательно попрощаться, но к этому Кира до сих пор не был готов. Он купил карточку памяти, чмокнул Динару в пухленькую щёку, и они расстались, каждый со своими надеждами.

   Кирилл приятно поболтал с Андреем, действительно по-старому и совсем без внутреннего напряжения: Кира понимал, что доктор ему ничем не поможет, и не нагружал разговор медицинской темой; Андрей захотел встретиться очно, чтобы посмотреть в глаза пациенту. Посмотрел, убедился, что ничего особенно страшного по части его профессии во взгляде пациента не читается, и также не акцентировал разговор на медицине и здоровье. Поговорили о детях, о странном климате этой зимы, о машинах, о кризисе – кончится ли когда-нибудь?
   Все разговоры вышли вполне нейтральными, даже тема кризиса; а тему, которой недавно исполнился год – «прохохлов» – Кира тщательно оберегал, не давая возможности этому младенцу выплеснуться на волю вместе с употребляемым приятелями бельгийским бланшем.

   Несмотря на страстное желание Динары продолжить их интимные отношения (а может она мечтала и о чём-то большем?), Кира не сразу позвонил ей: теперь-то он знал, что девушке будет плохо от его любовного воздействия. Он мучительно переживал от раздвоенности сознания.
   С одной стороны, ему нужна энергия, и получить её он может только в любовной связи с женщиной, Динара в этом смысле близка ему, и он близок ей, так что её любовная сила весьма велика, это не вялая засохшая прана первой попавшейся сексуально озабоченной дамочки.
   С другой – Кира понимал неотвратимость отъёма им у хорошей девушки части нужной ей самой жизненной силы, она будет болеть после связи с ним, а лекарства для лечения подобной болезни не существует. Он понимал, что вместо страданий физических начнутся душевные – он не мог тихо и незаметно убивать Динару, довольно с него одной милой Танечки.

   Поразмышляв, он решился: придумал попробовать провести эксперимент, попытаться объединить разные виды энергий – вызвать возмущение в этом проклятом энергетическом поле, устроив синергию всех известных ему на этот момент сил – вдруг поможет?
   Он составил целую программу: тщательно выбрал свежую, по отзывам весьма слезливую любовную драму, купил балеты в кино. После этого экспериментальный обед в ресторане, где полная темнота – для двоих это очень эротично: не видеть, а только слышать и чувствовать партнёра. Неизвестно, как подействует, но Кира надеялся, что подействует хорошо. После обеда сходить на детский праздник, в котором якобы участвует племянница – как ещё объяснить девушке стремление к детскому смеху, если не близкий ребёнок среди выступающих?

   После всего этого можно ехать домой, и постараться быть максимально бережным, стараясь обойтись больше ласками, поменьше физической любви. Как бы устроить, чтобы любовь не затянулась? Люди покупают специальные таблетки для увеличения продолжительности любовной связи, а вот Кириллу неплохо было бы найти какую-нибудь «антивиагру», чтобы поменьше измучить Динару сексом.

   Его план сработал на все сто процентов, только почти все эти проценты достались ему. Динара с радостью провела с Кириллом весь целиком распланированный им день. Кино оказалось вполне интересным, в меру слезливым и недосказанным, но по ощущениям – с вполне счастливым концом.

   В ресторане, где абсолютная темнота, она никогда не была, и эта новая для неё эмоция тоже сыграла на руку, причём буквально: Динара всё время будто бы теряла вилку и натыкалась рукой на руку Киры – они оба зажигались от этого прикосновения.

   Детский праздник для неё был уже явно лишним, она тлела, но мужественно вытерпела до конца представления. В финале, состоявшемся в знакомой съёмной квартире в Колпино, Кирилл попробовал завершить намеченный план длинными, специально затянутыми ласками, но не получилось: девушка к этому моменту оказалась в предельной степени возбуждения, она сама была решительна и активна в постели. Ещё чуть-чуть, и Кира мог бы назвать её любовное поведение насилием. Да, она такая, Динара, смелая и решительная.

   – Ты знаешь, я тебя наверное люблю, – сказала она тихо, доверительно, когда всё наконец закончилось. – Необычно как-то люблю, как родственника, как брата, может быть… но люблю. Наверное, это три года работы влияют, я к тебе привыкла. Я тебе благодарна, ты мне помог. Ты мне не один раз помог. Поэтому, наверное. Вообще-то раньше я успела отвыкнуть, что бывают на свете такие люди, как ты, потому и воровала. Но ты хороший, я бы за тобой всю жизнь собачкой ходила, жаль, что тебе этого не нужно. Я не нужна, или вообще никто не нужен? Ты сам хоть знаешь?
   – Тут не так всё однозначно, – Кира имел в виду свою личную проблему, о которой не расскажешь женщине, даже замечательной. Даже такой, что только что призналась тебе в любви. – Ты очень хорошая, честно. Я бы мог с тобой, с тобой мне хорошо. Мог с тобой прожить, если бы сильно повезло – возможно довольно долго, лет пять. Мне самому жаль, что не получится. Не из-за тебя – из-за меня.
   – Ты что, не хочешь детей? Ну и не надо!
   – Нет, не угадала. Я не против детей, – он провёл рукой по её большой крепкой груди, к такой обязательно нужно приложить ребёнка, это не маленькие, почти незаметные Олины холмики. – Дело не в тебе и даже не в моём желании. Дело в моём здоровье. Не хочу обязывать собой никого, стать не опорой, а обузой. Тем более тебе. Ты очень славная. Я тебя тоже люблю как сестру. Как младшую сестрёнку. Так что у нас с тобой инцест, дорогая моя девочка.

   И он нежно, как только умел, целовал Динару в щёки, в глаза и в губы, везде. Девушка откликнулась, ответила ему, но его подлинная нежность дано закончилась, прошла, оказалась растрачена на другую, и Динара почувствовала, умные женщины как-то умеют это чувствовать. Приятно иметь дело с умными: она за остаток вечера ни в чём его не упрекнула и больше не возвращалась к этому разговору. Хотя наверняка догадалась, что это их последний вечер и последняя встреча.

   Она поняла только что, а Кирилл знал заранее: он приказал себе ещё до сегодняшней встречи, что встретится с девушкой один-единственный раз, что он больше не будет мешать Динаре жить. Нет у него лишних прав на чужую жизнь, это своё право он давно перерасходовал. Прощаясь, снова сказал ей то, что уже говорил полгода назад:
   – Тебе обязательно повезёт, ты будешь счастлива. У тебя всё ещё будет.

   За милой болтовнёй, как бы между прочим, он в этот день узнал, в каком банке Динара взяла кредит. Номер её ипотечного счёта выяснить оказалось проще простого – какая может быть банковская тайна, если приличный мужчина знает не только полные данные заёмщика (включая паспортные данные и адрес временного проживания), но и предлагает внести на этот самый счёт приличную пачку живых денег, остро не хватающих теперь почти любому банку. Кирилл внёс за Динару остаток стоимости её квартиры – на банкирском жаргоне это называется «тело кредита» – деньги по его личным меркам совсем небольшие, а девушке будет намного легче. Она умная девочка, и она всё поймёт. С процентами Динара справится сама, эти суммы невелики. Это не компенсация потери части её здоровья, – уговаривал он себя. – Это просто такая благотворительность.
   Хотя именно денежная суета помогла как-то немного унять совесть.

7

   Кирилл усиленно готовился к поездке в Москву. Там планировались последние плотные репетиции и первое выступление, Алекс договорился с большим арт-кафе и всё организовал. Последние дни перед отъездом Кира постоянно распевался дома, напевал песни, хотя для качественной тренировки лучше было бы иметь фонограмму-«минусовку», то есть инструментовки без вокала. Ещё он пел эти же песни из репертуара «Папаши» под чутким надзором преподавателя вокала, но рок и рок-н-ролл сложно исполнять под аккомпанемент фортепиано, да и группы не чувствуешь. Это чувство к Кире пока не вернулось, он надеялся, что последние намеченные репетиции в этом помогут.
   В столице поиграли хорошо, Кириллу понравилось. Алекс, правда, временами морщился, но это ничего, Алекс всегда был перфекционистом. Первое публичное выступление возрождённого «Папаши Дорсета» прошло спокойно и порадовало Киру отсутствием большого числа ошибок: так, мелкие косяки – со всеми случается. Конечно, надо ещё и ещё работать, нарабатывать класс, да и материал тоже. Своих песен мало, после долгого выбора из старых оставили только четыре последние на Витькины слова и две, начало которых придумал Кира, а до конца доводили сообща. Для комплекта взяли несколько чужих, хорошо всем известных песен, над которыми потрудился Алекс, придав каверам совершенно другое звучание.

   Публика проявила весьма умеренный интерес, хорошо хлопали только на Витькину «открытую дверь». Это было немного непривычно: в прежние времена слушатели всегда живо реагировали на песни, а фанаты (у «Дорсета» даже была своя группа особо преданных фанатов) веселились и бузили. Зато порадовал всегда суровый Маленький Алекс, сказав: для первого раза весьма неплохо, парни. Думал, будет намного хуже. Давайте дальше работать. И песни пишите, новые песни, – он все последние месяцы был заметно главнее всех, этакий менеджер или художественный руководитель. Ну и пусть. Не досталось парню этого прежде – пусть теперь поверховодит.

   Вечером в гостинице Кира вдруг подумал: действительно, отчего бы не попробовать написать песню? Например, о любви: за всю жизнь не написал ни одной настоящей песни про любовь! «Практикантка» не считается. Просто для Тани в прежние времена уже не успел ничего написать – музыкальная деятельность близилась к завершению, когда он её встретил. Оле тем более ничего не смог бы написать – за долгие годы забыл даже старое, какие к чертям новые сочинения! Но грусть осталась, и это грусть не только от потерь и расставания, это грусть – осколки его любви, старая грусть о Тане, а свежую боль добавила ему Ольга.

   И вот, оказывается, не так много нужно для грустной песни, лишь большое желание; стоит лишь захотеть, и слова сами выплёскиваются на бумагу и сами себе подбирают звуки. Ему понадобилось каких-то три часа, прямо как в юношестве, когда глупые стихи начинали лезть в голову, лишь стоило взять в руку ручку и задуматься. Он не Витька и тем более не БГ, у него и сейчас не получился шедевр, но для начала, для показа Алексу, а потом Ване и прочей публике вполне сойдёт.

   Кирилл вообще всегда, всю свою жизнь был исполнителен: было сказано – писать песни, и вот, он выполняет. Пусть другие попробуют так же или лучше – лично он не против.
   Чтобы переписать слова набело и подобрать на гитаре мелодию, подсказанную текстом, хватило ещё пары часов.

   Как в телевизор с выключенным звуком,
   смотрю в открытое на улицу окно.
   Я твой мираж в окошке вижу, словно
   показывают старое забытое кино.

   И в том кино всё тихо и печально,
   лишь дождик моросит случайный,
   напоминая вскользь, как миг земной
   прозрачной каплей исчезает незаметно.

   Не дождик на щеках твоих оставил капли,
   в слезинке каждой преломился свет.
   Пусть нам оставит дождик радугу на небе,
   и брызг цветных добавит в твой портрет.

   Ты сделай дождик так, чтоб я забыл
   всё, что у меня не получилось прежде.
   Тогда я позову пропавшую надежду,
   она вернёт мне веру, а потом любовь.

   Хочу я на стекле, как на экране
   движеньем пальцев увеличить день.
   Чтобы в стакане все остались бури
   и наши параллельные миры слились в один.

   Наутро с трудом дождался, когда настанет двенадцать – они договорились в это время встретиться в репетиционном подвальчике – и с гордостью предложил спеть новую песню. По лицу Алекса было заметно, что он весьма удивлён, сдержанно похвалил текст. Но мелодию Алекс забраковал почти сразу, на припеве про радугу.

   – Смотри, Кей-Кей, – сказал он. – Удивительное дело. Давно сидит во мне эта кода. Интересно, что она именно такого ритма, как твои стихи. Видимо не зря мы с тобой пять лет играли вместе. – И он наиграл протяжную мелодию, чем-то похожую и одновременно непохожую на мелодию старой шарманки, со звучанием электрооргана, как у Procol Harum или ранних Pink Floyd.

   Алекс засучил рукава, бросился подбирать нужный тембр для ритма, перепробовал разные, менял темп и солирующий звук, Кирилл подыгрывал ему на гитаре, потом подтянулись и активно включились остальные музыканты. Валера наиграл хороший бас, предложил басовый наигрыш перед припевом – всем понравилось. Ударные поначалу не шли, как-то звучало слишком тривиально, пока тот же Алекс не скомандовал Ринату играть только на басовых барабанах – это утяжелило грустную основную тему, гармония чётко прорисовалась.

   Они сыграли песню несколько раз, получалось удивительно слаженно, так, что можно записывать. Записали, Алекс дописал поверх дополнительную дорожку со звучащими далеко на фоне духовыми; Кира на готовую музыку спел – получилось сразу хорошо, с первого раза. Казалось бы – всё; неожиданная удача, начавшаяся вчера вечером в гостинице с первой строчки про открытое окно, завершилась меньше чем через сутки практически готовой песней.

   Но не таков Алекс. Ему пришла идея сделать эту песню в акустическом стиле с минимумом электроники, как будто ансамбль играет где-то в провинциальном клубе. Надо создать иллюзию, – сказал он, – чтобы казалось: кто угодно может это сыграть и спеть, – нам нужна народная песня. Наиграл тему на аккордеоне, Слава на слайд-гитаре, Валеру в записи заглушили вдвое, Ринат играл не палочками, а руками, почти гладил барабаны. Получилась очень мягкая грустная песня. Записали и эту версию. Кириллу больше нравилось звучание потяжелее, привычный ритм&блюз, то есть первый вариант, Алексу и Валере – второй. С этого начались небольшие разногласия.

   – Надо выложить в Инет, а какой из вариантов? – недавно Ринат сделал на YouTube канал «ПапашаДорсет», а Кира создал открытую группу в «Фэйсбуке» и «В контакте». В группу, кроме него самого, уже записалось целых два человека: Шурка и Лёнька.
   – Конечно, более коммерческий! – начал настаивать Алекс, – Только акустика! Нам надо побольше разной публики приваживать, чтобы привыкали к имени «Папаша Дорсет». Чем больше просмотров – тем больше шума.
   Кира не хотел соглашаться, но большинством голосов решили выложить акустическую версию.

   – Ну что ж, раз для начала …, – нехотя поддался он общим уговорам. Тогда неплохо бы сделать клип, без видео на видеоканале слушать музыку скучно.
   – Может мультяк сделать? Даже простой, компьютерный – и то будет интересней, – предложил Валера. – Снимать, как мы играем, не прикольно, тогда получится «как у всех».
   – Или психоделическое что-то, – вечно Алекса тянуло на британские шестидесятые. – В словах есть некая загадочность. Радуга в слезах, параллельные миры, девушка-мираж.
   – Нет, не надо, ты какой-то лишний смысл ищешь. Простая песня о потере любви. Тем более сами выбрали акустическую версию, – возразил Кира. – Надо проще, лучше старину: небольшой дом, вечер, дождь, луна сквозь облака, и парень не решается подойти к девушке, с которой он прежде расстался, а теперь вдруг понял, что ошибся.
   – Точно. А потом она исчезает! – подхватил Валера.
   – Да. И он видит её на Луне, – засмеялся Слава.
   – А что? Хоть в ступе с метлой. Каждая идея имеет право на жизнь. У меня есть рекламщики знакомые, могут нарисовать что угодно, – предложил Кира. – Надо только подкинуть им несколько идеек, а развить и прочую раскадровку – это они запросто сами справятся. Это каких-то денег будет стоить. Даже по знакомству. Я узнаю, сколько.
   – Само собой, – согласились все. – Только чтоб не слишком дорого.
   На том остановились.

   Кирилл возвращался домой триумфатором. Мало того, что старт состоялся и «Папаша» ожил, так ещё мимоходом, на старых эмоциях написал песню – значит, остался сухой порох и что-то ещё может быть, какое-то будущее впереди. Вместо ответа на стандартный вопрос Вани: как дела? – наиграл на гитаре и спел сыну свой «дождик», в лице сына ему казалась интересной реакция молодых.

   Тот неожиданно ответил:
   – Аранжировку сделать, с Димой Билайном посоревнуешься или как его там?
   – Придумал образец, тоже мне! Неужели так плохо?
   – Нет, почему же, ничего. Такая лёгкая попса.
   – По-твоему, это попса? – сильно удивился Кира. – Тогда вот это откуда? – он наиграл на синтезаторе проигрыш из Цеппелиновской «All of my love», один из самых красивых, как он считал, в рок-музыке.
   – Ну а что это может быть? – в свою очередь удивился сын. – Это красивая мелодичная попса.
   – Учиться тебе надо, Вань и кругозор расширять.

   Кириллу стало понятно очередное его отцовское упущение. Парень слушает исключительно то, что слушают близкие ему ребята. Кого из них сейчас может взволновать «Лестница в небо»? Жаль, что в музыкальной школе сыну учиться уже поздновато. Надо как-то по-другому развиваться, а то застрянет в модной ныне электронщине и не будет знать никакой другой музыки. А ведь её, хорошей музыки, так много – не переслушаешь!
   – Может, тебе какие-то поискать частные мастерские, клубы или студии? Надо обязательно с музыкой и стилями разобраться, а то путать рок с поп-музыкой неприлично в музыкальной среде. Осмеют, если где так ляпнешь, и не станут с тобой разговаривать. На гитаре под руководством хорошего учителя тоже легче вперёд двигаться. Давай поищем?
   – Я сам.
   – Ладно, самёнок. Сам – значит сам. Только не затягивай.

   Ваня не первый и не последний. Все подпадают в юности на какую-то текущую музыкальную моду, и то, что понравилось, часто остаётся на всю жизнь. Это нормально. Некоторые потом развиваются самостоятельно, расширяют познания, в том числе и круг музыкальных интересов. Но большинство «застревает», всю жизнь продолжают слушать Пугачёву и Антонова, Led Zeppelin и U-2, Земфиру и Леди Гагу.
   Отец Кирилла в детстве отчего-то «запал» на цыганские песни и слушал этот кабак до сих пор с большим удовольствием. Но преодолеть привычность, расширить детские узкие рамки можно, это Кира знал по себе, нужно только захотеть и постараться; напрячься, подумать, отчего так популярен Чайковский или Бетховен, Армстронг или King Crimson – и вслушаться.

   Это абсолютно то же свойство ума, которого многим недостаёт для общего развития, по-другому не может быть и с музыкой. Человек не желает напрягаться, чтобы понять книгу, он не хочет иногда понять даже своего близкого. Так зачем же делать усилие, чтобы слушать и понимать новую для него музыку? И спустя очень короткое время его мозг начнёт отказываться от новинок – он будет экономить энергию, это весьма разумное свойство биологического вида – не растрачивать драгоценную энергию понапрасну. Мозг надо заставлять работать так же, как заставляют суставы – сгибаться, ноги – ходить, а мускулатуру – трудиться. Если ничего этого не делать, ноги перестанут двигаться, а мозг – думать. Останется лишь набор сокращённых команд: «поднял-перенёс-бросил», «откупорил-налил-выпил», «включил-посмотрел-поверил», идеальный робот для бросания шихты и криков «Крымнаш»…

   Потому же люди выбирают самый короткий путь, ходят наискосок, по земле, протаптывая тропинки через грязь, хотя по чистому асфальту путь получится едва ли на десяток метров длиннее. И многим кажется, что проехать «по прямой через лес» короче, они не тратят сил даже на элементарный подсчёт: путь по хорошей дороге в объезд быстрее и притом экономнее, если не забывать о неизбежном ремонте подвески собственной машины после лесных кочек.
   Люди вообще в своём большинстве незрелы, неумны, склонны к дурным привычкам и поступками. Они по сути остаются животными, немного лучше развитыми животными. Животными, научившимися разговаривать словами. Многие из людей не способны думать по-настоящему, то есть мыслить логически. Животные тоже не умеют думать, но все умеют по-своему общаться между собой, даже птицы, только не словами, а криками и звуками. Дельфины говорят ультразвуком. Они развитые существа, но люди не считают их похожими на себя.

   Чем иначе, чем недостатком разума, можно объяснить стремление построить себе дом на том самом месте, откуда его уже не раз смывало наводнением? Зачем надо селиться под действующим вулканом? Ведь однажды трагедия уже произошла, пускай не с тобой, но всем точно известно, что трагедия была, и она была ужасна. Конечно, люди уверены, что с ними ничего подобного никогда не случится. «Не может быть», – говорят они. Извержения больше не будет, наводнение не произойдёт, траву на полях жгли «спокон веков», и обычно всё обходилось.
   Но надо же! Именно сейчас ветер отчего-то подхватил головёшку, забросил её в твой дом и сжёг дотла и дом, и сарай с курами, и всё поселение. Именно сейчас вдруг льют дожди и смирная много лет подряд, такая тихая и родная речушка, вдруг становится яростным потоком. Именно сейчас из вулкана вместо обычного лёгкого дымка внезапно начинает течь лава, летит пепел и камни. Однако вместо того, чтобы наконец принять единственно правильное решение, люди восстанавливают дом на прежнем месте и продолжают жечь сухую траву.

   Знакомые рекламщики не подвели: песня им понравилась и дизайнер Олег довольно быстро нарисовал примитивный по графике, но довольно прикольный клип. Главного героя, мечтательного деревенского парнишку, он рисовал, явно имея в виду Кирилла – кудрявого, большеглазого и неуверенного в себе. Девушка неуловимо смахивала на знаменитую Машу, только без медведя, не настолько карикатурную и постарше. Вечер, дождь, слёзы и радуга в слезах, Луна в облаках получились как надо, весьма романтично. Кирилл за работу дизайнера расплатился сам, он почувствовал, что за свою песню и свою идею надо расплачиваться. Как в таких случаях говорят: сказал А, говори Б. Это логично, тем более вышло недорого – частный заказ, деньги мимо кассы.

   Отправил в Москву ребятам через своё Гугловское облако, Валера прислал восторженный ответ, Ринат написал: нормально, Алекс – сойдёт для начала, Славка отмолчался. Разместили в Сети, все получили задание перепостить через друзей и вообще усиленно рекламировать. Но не вылезешь только на друзьях. Первые дни просмотров почти нет, потом счётчик зашевелился, счёт резко подрос, но в итоге застыл на цифре три с небольшим тысячи.

   Вряд ли сразу стоило ожидать дикого успеха – на одних друзьях далеко не уедешь, – но Кира всё равно расстроился. Ничего-ничего, – успокоил его по телефону Алекс, – это только начало. Для начала очень даже неплохо. Теперь надо развивать, всё время писать песни, записывать новые, выкладывать в сеть, и конечно играть, играть, выступать, первое время заработать не получится, наоборот, приплачивать надо менеджерам клубов, а если выходить на радио – это вообще серьёзные деньги.

   Алекс говорил правильные слова, но Кирилл опять не был уверен: может быть другой вариант прошёл бы лучше? Или надо было сделать стартовым клипом старую вещь, что-то из Витькиных, ту же «открытую дверь»? Или «начало» – она кажется актуальной, эта песня, написанная им в девяносто пятом, во времена почти такого же, как сейчас, разлома общества, дикого патриотического угара одних, и недоумения и растерянности других.

   Хотя разочарование его нарастало и оно основывалось на вполне, как ему казалось, логичном выводе: время ушло вперёд, убежало, вместе с переменами в жизни изменилась музыка и музыкальные пристрастия людей. Изменились даже слова, какими люди говорят и мыслят, потому двадцатилетней давности тексты сейчас не подходят, определённо не могут подойти. А Кира остался там, в девяностых, и никаких других слов он не напишет, он не умеет думать по-другому. Даже если сильно постарается, всегда будет писать устаревшие тексты: любовь не устаревает, но формы её выражения в двадцать первом веке чрезвычайно переменились.

   Что не делай, даже кажущееся в этот момент абсолютно правильным, всё равно найдётся что-то, что не понравится другим, кто-то обязательно скажет: нет, это не так, это не подходит. Люди вообще часто обманываются в своих ожиданиях ответной реакции, и Кирилл не исключение. Опять ему не хватало Витьки – именно он был в прежнем «Дорсете» цементирующей силой, несмотря на всю свою кажущуюся расхлябанность, на извечные пьянки и торчание на «кислоте». Он соединял всех, он ненавязчиво делал так, что его мнение (обычно совпадающее с мнением Киры) становилось общим.

   Видимо, именно это больше всего не нравилось Маленькому Алексу, который кроме аранжировки их совместных песен хотел большей музыкальной свободы. Сейчас эта его черта проявилось явно, сейчас он выступает в роли главного и хочет, чтобы всё было так, как понимает он. Возможно, он действительно лучший музыкант в их команде, он может чувствовать настроение и пробует угадывать желания публики, но это никак не означает, что остальные должны быть поддакивающими манекенами. Во всяком случае, Киру это вряд ли устроит. Раньше – может быть. Когда надо было зарабатывать. Сейчас ему деньги не очень-то нужны, он решил вернуться к музыке ради Ольги, Вани, да и для себя самого – тоже; этого страстно желали друзья, а ещё он захотел спеть, потому что так хотел друг Витя. Кирилл пытался с большим опозданием исполнить его завещание.

   Но, похоже, в одну реку нельзя войти дважды. Вся музыкальная суета последних дней, недель и месяцев вдруг показалась ему бестолковой, лишней, всё это однажды уже случилось, всё повторялось, как двадцать лет назад, когда бесславно заканчивался путь первого «Папаши Дорсета». Теперь – тем более. Всё утекло и всё переменилось. Музыка переменилась, никто из молодых не слушает Битлов и «Машину времени», «стариков» любят только те, кто постарел вместе с ними. Получается, Витька и здесь был прав: все главные дела надо начинать в молодости. Максимум надо успеть в молодости, потому что потом наступает зрелость, мудрость, появляются новые возможности, но ты никогда не сделаешь того, что мог бы сделать, когда был молод.

8

   – Как же так получилось? Я действительно выздоравливать начал, когда встретил Ольгу, но вот она уехала – и вновь я болею, быстрее заболел, чем когда-то, после Таниной смерти, а ведь я тогда много лет не то чтобы не влюблялся, у меня иногда и женщины подолгу не было.
   Удручающее ухудшение здоровья постоянно возвращало Кирилла в его разговорах с дорогим дедом к этой теме. Скорее ему хотелось какой-то поддержки от него, каких-то добрых, как всегда, советов. Просто успокаивающих слов. Привык он к Палычу за прошедшие месяцы.
   – О-о, дружок! Ты как все старики рассуждаешь: вот я молодой был, выпил стакан водки с перцем на ночь, и простуда прошла, – как всегда, дед начал издалека, чтобы его мысль внуку стала понятней. – Когда сил в организме много, одной таблетки аспирина может хватить от любой болезни вылечиться. Когда силы подточены, долго надо лечиться. Ты больше семи лет энергию растрачивал, почти весь запас истратил. Тебе столько же лечиться надо было, сколько ты бедствовал, а то и дольше. Год – интенсивно, потом можно помягче. И всю жизнь любовью подпитываться, пополнять силы, и подруге твоей так же помогать. Плюс профилактика, как я тебе говорил: смех, детские праздники, клоуны, кино, и всё такое прочее. Тогда долго проживёте, может больше чем мы.
   – А каков рекорд, не знаешь случайно? – Кирилл понимал, что в книге Гинесса таких сведений нет, однако дед прожил долгую жизнь и многое знал без всяких книг, где фиксируют человеческие достижения.
   – Я встречал одного из наших, вернее это он меня нашёл и встретил, ох какой был мудрый! Так вот ему, как он говорил, и не врал, судя по рассказам, почти двести лет исполнилось к пятьдесят восьмому году, – подтвердил его догадку старик. – Повезло им с его колдуньей молодыми встретиться, да сами, видать, не простые, а с огромной силищей – прям-таки энергетический вулкан! Любовь их во многие книги попала под разными именами да в разные эпохи. К тому же совпало: оба умные, потому переезжали постоянно с места на место, из страны в страну, чтоб не мозолить глаз. Люди завистливы, мигом заподозрили бы неладное, вот и приходилось им скрываться. Он мне рассказывал: разъезжались и встречались как будто случайно в другом городе, королевстве, княжестве, стране; разыгрывали любовь, что им вовсе не сложно, свадьбу играли, знакомства заводили, дела кой-какие вели, чтобы соответствовать. И так много-много раз. Не знаю даже, здесь они сейчас или ушли. Если ещё здесь, тогда ему уже двести пятьдесят стукнуло!
   – Погоди, Палыч. А дети? Что-то я всё время забываю спросить. Дети как наследуют признак родительский? Сколько детей у твоих тысячелетних знакомых?
   – Каких тысячелетних? Говорю же: двести.
   – Не беспокойся, не совсем уж тупой, понял. Это я условно. Для меня что двести, что тысяча – одинаково непостижимо. Так что насчёт детей?
   – Дети – оно конечно, много детей. Про него не знаю, только за себя могу сказать. Мои детки от первого брака оба померли, по нормальным человеческим меркам немало прожили, почти восемьдесят лет дочка и семьдесят четыре сын. С Катей у нас трое, однако только старший получил наше наследство. Он сейчас в Америке, исследованиями самого себя занимается, генетик. Кое-что докладывает мне из своих изысканий, а я тебе пересказывал. Младшая дочь уехала в Москву и стареет потихоньку, она обыкновенная. Старшая наша с Катей дочка уже померла, пятидесяти не исполнилось – рак. Насчёт знакомого моего – не знаю, кому из их детей какое наследство досталось. Не публичное это знание, в архивах не найдёшь. Меня самого как и в каких документах найдёшь, если я свою первую фамилию постарался забыть? Тот Владимир Иванович в городке Кургане умер или без вести пропал, нету его. Михаил Павлович Богоявленский 1937 года рождения перед тобой, живой пока в рамках текущего времени. В момент перехода на другую точку петли Михал Палыч исчезнет, а вернётся в лучшем случае Владимир Иванович, или Володя, или Вовка, а то вообще неизвестно кто – это как повезёт.

   Палыч замолчал, задумчиво глядя куда-то вдаль, видимо от этих вопросов нахлынули вспоминая. С его такой долгой и по-своему насыщенной жизнью много что можно вспомнить, и в большинстве своём это должны быть хорошие воспоминания. Особенно последние пятьдесят лет.
   Повезло ему с Катей, – подумал Кира, – не то что мне с Олей. Всем людям очень важно встретить родственную душу, того, с кем мысли одинаковы, с кем есть что-то объединяющее, общее дело или интересы. В том числе обычным людям. Но ведь у обычных выбор гораздо шире! Никто не знает, сколько особенных на свете, но одно понятно: значительно меньше, чем остальных, потому совпадения редки. Или мне так кажется из-за Ольги? Может это только мне одному не повезло?
   Нет, Витьке – тоже. Ему с Яной не повезло, а жена его Люся из обыкновенных, да к тому же напридумывала себе невесть что про собственного мужа. Хорошо хоть Витёк был из таких, кто способен сам во всём разобраться. Хотя что думать про Люсю! В обычном понимании у неё всё нормально. Не хорошо, не отлично, не плохо, а именно нормально. Дети есть, муж, скоро на пенсию, помидоры с огурцами будет в саду выращивать, за внуками следить. Счастливая старость. Остальное – воспоминания, которые иногда всплывают, будоражат, хочется думать о прошлом так, будто бы ты ни в чём не виноват, во всём виноваты другие. Обстановка и окружение помешали, потому что первый муж был мерзавец, алкаш и по девкам, видишь ли, ходил. Всё просто. Но Время и Вселенная безжалостно расставят всех и вся по своим местам. Исходя из общего для них принципа полезности абсолютно всех событий.

   – Ты говорил про возврат, – прервал размышления старика Кира и спросил шутливо. – Это как: молекулы свои для кого-то последующего тут бросил, а сам назад по петле двинулся и заново собрал себя там из других, подобных? Как робот-конструктор?
   – Возможно, так и есть. Ты не можешь вернуться таким, каким сейчас себя понимаешь, ты будешь биологически тем, кем был тогда, – без тени сомнения немедленно откликнулся Палыч.– Весь живой мир из одних элементов сделан, разница только вот тут, в голове, в квантах с информацией. Ты уже понял: вперёд – никак, никакого будущего без тебя не бывает, будущее – это ты сам, когда его с самого начала для себя создаёшь. Потому ход для нас только назад, но не дальше, чем самый начальный момент твоего биологического «Я».
   Ты раньше возмущался отчего-то, что это не лучший ход, типа «день сурка», однако один-единственный день сурка и целая жизнь сурка – очень даже различные вещи. Ты почему-то считаешь, что это потеря темпа – так говорят шахматисты, когда вместо хода вперёд топчутся фигурами на месте. Но это тебе кажется, что ты топчешься на месте, в одном и том же месте одного и того же мира, и потому считаешь, что мир тоже топчется.
   Ведь сам ты можешь развиваться, несмотря на повтор многих своих прежних ходов на новом витке, – это неизбежные повторы: твои родители, семья, школа, окружение, страна – они ведь не меняются. Другое что-то меняется, но тебе на твоём новом витке это не очень-то заметно – ты по определению не можешь помнить всё. Тебе всё равно: Брежнев там будет или Косыгин, Пугачёва или Царёва. Я тебе говорил: никакого изменения сути не последует: маразматик останется маразматиком, сволочь – сволочью, а талант – талантом. Потому обращать на всё это внимание не стоит: бессмысленная трата своего времени.
   Нужно меняться самому. Меняться вместе со спиралью времени, а она всегда вкручивается в пространство вперёд, только вперёд – в каком бы месте времени ты на неё ни вступил. Никаких квантовых скачков не случалось бы, если пространство было линейным. Но оно искривляется под действием множества космических и гравитационных сил, и ствол временной спирали искривляется так, что витки времени пересекаются, соприкасаются, близко проходят – я ведь не знаю точно, как кванты нашей памяти переходят и почему от себя к себе…
   Ещё ты спрашивал, есть ли смысл в возврате. Я тебе не раз говорил, но ещё добавлю: если представить, что кто-то задумал такой эксперимент с какой-то целью (в чём лично я сомневаюсь), то смысл возврата, опять по аналогии с шахматами, в изменениях: любители часто играют с возможностью «переходить» в случае неудачного хода. В шахматах перехаживают с целью сделать другой ход, получше, но получше получается далеко не всегда, зато всегда получается другой ход! Никто не перехаживает с целью повторить прежний! Вот и ты вернёшься, чтобы изменить то, что вспомнишь, что тебе показалось в этом времени неправильным. Но это не означает автоматически, что ты сделаешь правильный выбор! Ты сделаешь другой, но вовсе не обязательно правильный ход.
   – Отлично, – кивнул деду Кира. – Человек может изменить содержание, наполнение, течение только своей жизни. А как же энтропия и пространственно-временной континуум? Почему общее будущее невозможно изменить? Вот у Брэдбери: вернулся в прошлое, бабочку раздавил – и всё общество переменилось.
   – Чушь какая, никогда поэтому фантастику не читал, – откровенно заметил дед. – Человек потому не может изменить мир, что Вселенной наплевать на такую мелочь, как мальчик Кирюша – кто он такой для Вселенной, маленькая букашка? На каком бы витке ствола времени он не находился, что он может сделать, чтобы изменить течение времени во вселенной? Ей всё равно – она как танк, она очень большой, бесконечный танк, а букашка чересчур маленькая – конечный, невообразимо малый кварк. Во вселенной за мгновение происходит столько событий, что человек не может даже выразить их количество осознанным им самим числом; так зачем она станет обращать внимание на мельчайшие искажения букашкой своей судьбы?
   – Это тоже немного грустно. Я – букашка, которая пытается изменить свою жизнь, но изменить я смогу только то, до чего дотянусь сам. И всё? Остальное останется точно таким, как было?
   – Да. Всё навсегда предопределено: Македонский, Наполеон, и Сталин с Гитлером – всё. Хоть сколько раз возвращайся в одну и ту же точку на кривой времени – ничего изменить нельзя. Ты думаешь, если я вернусь и ликвидирую Сталина, что-нибудь изменится? Никогда, ни за что! Дело не в одной личности, а во всём человеческом обществе. Ничего не может определить один человек. Ничего не могут сделать даже миллионы. Может измениться имя царя, но не судьба человечества. Оно будет продолжать гробить себя и себя спасать. И если бы все миллиарды людей стали, как мы, особенными, и договорились изменить мир, у них всё равно ничего бы не вышло. Люди могут изменить себя, но не могут изменить вселенную, потому что любое изменение, предпринимаемое человечеством, не будет стоить одной бесконечно малой части мизинца Её Великолепной Бесконечности. Вот скажи мне честно и откровенно: неужели тебе мало одного себя?
   – Конечно хватит, дед, конечно. За глаза. Я бы и себя не очень-то надеялся изменить, нечто большее для этого нужно, чем простое понимание, что я – смогу. Стремление, терпение, настойчивость нужна какая-то другая. В меня не только генетически заложено всё, что есть, меня конкретно воспитывали. Родителей ведь я не переделаю? Общество социалистической уравниловки и большевистского сознания, идеи, мать их, коммунизма? Ты сам знаешь: люди до сих пор ностальгируют по прежним голодным временам, когда всё можно было только «достать» или в очереди «вырвать». Просто потому что все были одинаковые, одинаково серые, сирые и убогие. Мотоцикл удалось купить – и ты уже по сравнению с другими король, совсем другая самооценка! Сейчас палитра слишком широка, она в их убогих головах не помещается. Один себе дворец построил, другой на Хаммере ездит, у третьего свой магазин. А ведь раньше все в одном цехе работали, одинаковые снаряды выпускали или телогрейки.
   – На это не стоит обращать внимания. Весь смысл будет только в тебе, лично в тебе, исключительно в твоих усилиях, стараниях, целеустремлённости. И, напротив, в твоей лени, нежелании работать, учиться, что-то узнавать, что-то новое делать. Невозможно взять все накопленные знания с собой и вернуться с ними знаниями туда, обратно – нет! Это ведь не машина времени, это простой перенос малой толики твоей личной информации на другое место оси времени – согласись, огромная разница. Твоя задача – уравновешивать баланс знания и невежества в твоём личном мире, чтобы ничего катастрофического не произошло. Ведь произойти может, если невежество сильно перевесит.
   – А вдруг? Ты говоришь, можно многое запомнить, значит можно изменить. Таня останется жива, к примеру. И Витёк будет рядом со мной.
   – Если ты этого захочешь – да. Но попутные цепочки порвутся. Дочка твоя не родится, а вдруг она наследница твоих особенных генов? Про друга твоего не знаю: может, с его дочерью у тебя любовь не случится? Непросто всё это, непросто… Вообще-то попадаются описания сложных случаев, когда один человек вдруг прибегает и спасает другого, силком спасает, хотя трагедии ещё нет – она произойдёт через какое-то время, относительно долгое – неделя, иногда даже целый месяц проходит. Смеются над ним, но приходит срок – вдруг теракт, шторм, взрыв. Это эффект сохранённого знания, не то же самое, что дежавю. Это у особенного пробудились под воздействием стресса нейроны, куда сохранилась информация из жизни на другом витке, а точное время не запомнилось.
   – Постой-постой, а животные тоже могут возвращаться? Я сейчас вспомнил, сколько описано случаев спасения людей собаками и разными другими животными.
   – Нет, навряд ли. Собаки – развитые существа, но мыслительных нейронов у них нет. Скорее другое они что-то чувствуют: волны начавшегося землетрясения или шум воды, запах пожара. Нет, невозможно.

   Палыч и в этом наверняка прав, Кира верил ему безоговорочно. Что может измениться в этой жизни на другом витке? Люди не меняются. Им несколько десятков тысяч лет, а они по-прежнему остаются примерно такими же: сильные угнетают слабых, бессовестные побеждают честных, хитрые и умные обыгрывают простаков. Люди там будут как здесь… Они что-то могут делать немного по-другому, но по сути останутся теми же, с такими же страстями, переживаниями, пороками, и думать иначе не станут.

   Возможно, немного другим будет что-то простое, бытовое. Человек может неожиданно что-то изобрести, а новая техника и технологии окружающий его мир изменят неизбежно. Однако для большинства перемены станут косвенными, такое многократно случалось в истории: люди не покупают вместе с новым автомобилем новое отношение к жизни. Поэтому человек приколотит к своему бараку спутниковую тарелку, сортир с дыркой в полу утеплит пеноплексом, и соседа на пьянку будет звать не криком через забор, как прежде, а позвонит ему по сотовому телефону. Технологии меняй-не меняй, мысли и поступки человеческие они изменить не в силах. Не бытие определяет сознание, как говорили марксисты, а сознание – бытие.

9

   Оля продолжала более-менее регулярно общаться с Кирой по Скайпу, она продолжала хвалить мужа, рассказывала, как учит в дополнение к европейским языкам арабский, который оказался с её лингвистическими способностями не таким трудным, как ей показалось поначалу. Она показывала своих котов, вальяжно разгуливающих по мраморным полам огромной полупустой комнаты, отправляла ему фотографии, на которых она то резвится в водах Красного моря, то вместе с какими-то людьми европейского вида; ещё, разумеется, совместные фото с мужем, дома или на улицах, рядом с пальмами и магазинами. Разглядывая их, Кирилл видел, что Ольгино лицо не похоже на то, к какому он привык за недолгие дни их совместного счастья: она везде улыбается, но в глазах есть незаметная непосвящённому грусть и тоска.

   Он специально сравнил эти фото с теми из своего архива, где они запечатлены вместе – на них тёмные Олины глаза светятся, как выдержанный коньяк в хрустальном бокале. На арабских фото – лишь чёрная непроглядная темень без вариаций от места съёмки, на солнце или в помещении. Смотрел Кирилл на эти фотки, и сильно сомневался в счастливой жизни бывшей подруги: её глаза говорили об обратном лучше всяких слов.

   – Нам придется в Германию шлёпать, – сообщила она ему в начале марта. – Суд у него с бывшей женой, она с дочерью дом его хочет захапать. Люди и бабы везде одни и те же, особенно бывшие жены, вечно выгоду ищут!
   – Не знаю, я в такую ситуацию не попадал. Считается, что приличные мужики делятся с бывшими жёнами, а неприличные пытаются всё оставить себе. Я думаю, если попадаются одинаково приличные, – делят поровну, – сказал он своё мнение, и вдруг ему захотелось сказать про её мужа то, что не раз приходило в голову. – А твой без суда договориться не может, это странно. Захотел дерьма всякого о себе в суде наслушаться? Человек он известный, наверняка в газеты попадёт. И тебе достанется – ты молодая жена не из их краёв. Говнища навалят боже мой, это точно. Хорошо будет, если все гадости выдумают. Не то ведь он такой ласковый, любящий и пушистый – но вдруг отчего-то не жена от него ушла, он сам её бросил. Очень, видать, был любящий в своей прежней семье, раз мигом сбежал, когда ты ему попалась.
   – Не зли меня, он не виноват, чего ты про него придумываешь гадости разные? И с чего бы он жене всё должен оставить?
   – Ну, оставил бы тогда дочке любимой. И вообще я гадостей про него не говорю, просто предполагаю, что хорошие люди из семьи не уходят и с дочками не судятся.
   – Он близко к сердцу принимает, – ничего не ответила на его издёвку Оля. – Я по их меркам девочка несмышлёная, почти ровесница его дочери, к тому же акула в поиске выгоды, конкурент на наследство.
   – А что – нет? – усмехнулся Кира.
   – Нет!!! – вскрикнула она.
   – Ладно, не кричи. У меня по группе был старый приятель, он тоже всегда думал: чем громче скажешь, тем убедительнее звучит. Но это не так. Я тебе шёпотом говорил, что люблю, и ты верила. Одно время.
   – И сейчас верю. Но это ничего не меняет, – покачала она своей маленькой головкой с бронзовыми волосами.
   – Может Ральф вдобавок жадный? Давай я ему предложу за тебя выкуп, у меня есть деньги. Как думаешь, согласится?
   – Я не соглашусь. У своих детей отнимешь, – резко сказала она, и глаза у неё стали как у её отца Витьки, в те редкие моменты, когда он злился, – как будто нарисованные углем ярко-чёрные точки.
   – Оль, ты не злись, пожалуйста. Пускай они без тебя разбираются, сами. Хочешь ты мужу помочь или нет – им без разницы. Там у них вообще-то закон действует, это не Россия.
   – Я давно не злюсь, с чего ты взял? Чего мне злиться-то? Жизнь у меня такими золотыми красками играет – тебе показалось, что я злюсь. Никогда мне так спокойно не жилось. Ральф добрый, как сенбернар. Я ему уже сказала: пусть жена с дочкой заберут этот дом и угомонятся, ведь это все, чего им хочется – его дом и его деньги.
   – Ну вот и славно, – Кирилл никогда не любил конфликтов, а теперь ему совсем не хотелось устраивать никаких разборок. В такой двусмысленной ситуации это бесперспективно и притом глупо, – спорить об очевидном для него и бесспорно противоположном для неё. Спорить привязанными к разным концам очень длинного провода, глядя в монитор, а не в глаза. – Тебе легче живётся в хорошей компании арабов и арабок, чем тут?
   – Фу! Арабы мне точно ни к чему. Я с мужем живу, а на остальных мне чихать. Зачем они мне? Работать тут негде, да и нельзя тут женщинам работать. Если детей не будет, значит судьба моя такая, раз и в третьем браке не получится. Вот котов себе завела, они ласку ценят.
   – Я понял. Когда мы были с тобой рядом, нам действительно была нужна только любовь. Похоже сейчас на этот специфический товар нет спроса. Сейчас у тебя спрос на покой и безмятежность.

   И вскоре – продолжение, словно после мрачной и торжественной фуги Баха жизнерадостно и легкомысленно возрадовался Моцарт: не продолжение только что произошедшего разговора перепиской «в контакте», а будто другой разговор с совсем другим человеком:

   «привет. как там погода в пустыне?»
   «любимое солнышко моё! у нас такая жара, просто как летом, 30 в тени. мы встретимся с тобой там, где нет пустыни»
   «точно. там, откуда всходит солнце. в море. люди ко всему привыкают. привыкаю быть без тебя :( сегодня мне опять приснилось, что мы никогда не увидимся»
   «тебе неправильные сны снятся. мне приятно сны видеть, я живу двумя жизнями, та, что во сне, нравится мне гораздо больше. ты не бойся, я буду с тобой, солнце моё»
   «опять ты за своё. говорю же – не выйдет. у меня не выйдет, я не выдержу»
   «я тебя.. хочу… сильно-сильно… это плохо?»
   «плохо. тебе плохо. и мне плохо. что ты наделала, мой милый зайчик!»
   «ты хотел бы оказаться рядом?»
   «у меня одна мечта – прикоснуться»
   «и у меня»
   «мечты совпадают. как воплотить в реальность?»
   «терпи. пока не выйдет. ты меня и вправду так любишь?»
   «так? не знаю как именно. просто люблю»
   «одна ма-а-а-ленькая просьба, береги себя. и постарайся, чтобы всё осталось»
   «что именно?»
   «твои чувства»
   «этого не пропьёшь и не потеряешь. я их с собой заберу. когда буду уходить насовсем»
   «прекращай это! убью! у меня вчера 70/40 было давление. вес упал и тошнит постоянно»
   «что, муж развязался?»
   «нет, это из-за жары. ничего у него не выйдет»
   «слава аллаху. хоть он отомстил за меня»
   «твой зайчик поплыл, у меня прилив нежности. ты самый лучший!!!»

   В последнее время ему не спалось. Он думал и не мог найти отгадку тайне двух разных Оль. Помнится, он говорил доктору Андрею, будто всегда спит очень хорошо, он и правда прежде не имел со сном никаких затруднений, даже когда сильно недомогал. Но это всё было до её отъезда. И вот теперь вдруг бессонница. Единственное средство, которое помогало заснуть в любых условиях – чтение – и то не помогало. Он читал долго, часов до трёх ночи, и всё равно, выключив свет, не проваливался в сон от усталости. Он лежал, заваленный своими тяжёлыми мыслями, с налившимся тяжестью телом, к рассвету добавлялся противный моторчик со своим «вж-вж-вж». Толку от чтения почти не было, кроме явного отвлечения от собственных мыслей, поэтому Кирилл читать продолжал. Однажды вечером он почти наугад выбрал Чехова, читанный-перечитанный сборник самых известных рассказов. Он читал «Дуэль» и вдруг начал понимать, что читает почти мысли Ольги:

   «Она вообразила, как, прощаясь с Лаевским, крепко обнимет его, поцелует и поклянется, что будет любить его всю, всю жизнь; а потом, живя в глуши, среди чужих людей, она будет каждый день думать о том, что где-то у неё есть друг, любимый человек, чистый, благородный и возвышенный, который хранит о ней чистое воспоминание».

   Она именно так представляла себе свою виртуальную связь с ним! Он думала, что общением с Кирой сможет как-то компенсировать отсутствие любви в её новой семье, с этим её рыжим немцем. Нет, похоже ничего у неё из этого не выйдет. Не может быть виртуальной любви рядом с настоящим аналоговым, живым мужем.
   Он долго мучился, итогом своих мучений написал ей изложение всех мыслей.

   «Я подумал: я слишком старомоден. Даже письма пишу, хоть не на бумаге, но почти как в старые времена – письмо. Захотелось собрать все свои мысли в одном месте.
   Подумал о нашей последней беседе через Скайп – добавить, казалось бы, больше нечего, да и чего повторяться. Я видимо стал издалека выглядеть этаким не верящим в добро и счастье. Это не так: всю свою жизнь я только в это и верил – не в коммунизм ведь было верить или русский империализм, как сейчас в святую Русь, восстающую с колен. Просто жил и просто радовался, когда выпадала возможность порадоваться. В счастье и добро я верю, но с некоторых пор с оговоркой. Смотреть даже на добро надо с разных сторон – с одной стороны оно может казаться добром, а с другого бока глянешь – там ужас и кошмар. Только абсолютное добро со всех сторон одинаково. Не может добро начинаться с обмана, лжи и тем более с преступления. Нельзя украсть деньги и потратить их на благотворительность. Нельзя убить одного человека, чтобы спасти другого его органами. Как говорил Вацлав Гавел: теория меньшего зла не исключает, что оно остаётся злом, хоть и маленьким.
   Счастье – ещё более неуловимая категория, чем любовь. И счастливым может стать любое событие, какое ты сама таким определишь. Если необычайно повезёт и выпадет счастье одновременно для двоих – это чудо, и мы с тобой вдвоём знали, что счастливы, в те короткие совместные мгновения, часы, дни – но мы это точно знали. Или я один это знал? Да, очень трудно сделать счастливыми много людей одновременно – они никогда не договорятся, что для кого есть истинное счастье.
   Твоя попытка внушить себе, что всё хорошее, о чём ты думаешь, обязательно будет хорошим на деле – попытка создать очередную иллюзию. Пусть тебе помогут розовые очки, которые ты упорно напяливаешь на себя, но мы оба знаем: всё намного сложнее, не правда ли?
   А сейчас я про себя думаю: зачем мне это всё? Зачем твои слова читать и писать тебе ответ? Ты всё решила, тебе достаток и красивые цацки оказались дороже любви. Выходит – я ошибся. Это моя и только моя ошибка. Я принял за настоящую любовь что-то другое, потому что не могло такого со мной случиться, чтобы я принял тебя за девушку, которой дороже спокойствие и куча денег, которые не съесть, не выпить, не потратить, если не иметь того, для кого и ради чего всё это. Сверкай, если золото тебе дороже настоящих чувств. А мне любые богатства кажутся смешными, потому что воспоминания о том времени, когда ты была рядом со мной, для меня гораздо дороже любых бриллиантов.
   Что насчёт меня. Ты меня не поняла или я сказал тебе не очень чётко. Я знаю, со мной это всю жизнь, я не умел и видимо никогда не научусь говорить всё так, как я думаю, всё, что я считаю лучшим и правильным. Никогда не умел сказать всю правду в глаза, не хватало решительности. Не знаю, насколько бы мне с тобой помогла решительность, если бы даже она вдруг у меня возникла. Моей решительности хватило сказать тебе, что люблю, и мне показалось, что больше ничего не нужно. Но я и в этом ошибся. Вся моя беда состоит лишь в том, что я увидел в глазах маленькой растерявшейся девушки искреннее чувство, вернее – то, что я принял за искреннее чувство, увидел в её глазах желание стать какой-то другой, она сама не знала – какой, но другой. Не развязной девчонкой без тормозов, без чистых чувств и понимания самой себя, а девушкой, у которой есть к другому человеку искренняя, горячая, непридуманная любовь, и желание идти с этой любовью вместе туда, куда судьба покажет. Но жаль, это оказалось моей иллюзией, я сам всё это придумал – ты уже готовилась уезжать.
   Больше всего жаль, что наша встреча случилось немного поздно. Очень жаль. Правда, о некоторых маленьких кусочках памяти мне жалеть не приходится. Я помню, как ты спала у меня на руках. Надеюсь, останется воспоминание, настолько сильное и приятное, чтобы я вспомнил его в другой жизни. Не момент, где заработать кучу бабла. Хорошо бы, если воспоминания о нас остались у тебя тоже. Может это даст нам ещё один шанс, когда-нибудь потом. Ты всё время повторяешь магическую для тебя цифру три года, но я боюсь, это будет намного дольше. Пусть почти всё сотрётся в памяти, вся жизнь, хорошо бы осталось лишь то немногое важное, главное. Но ты там должна остаться, сонная в моих ладошках. Я уверен».

   Письмо получилось очень большим, и Кира отправил его, для надёжности разбив на три части. Как три составные части марксизма, – вспомнилось ему советская чушь, вбитая в голову институтскими преподавателями. Полезная информация забылась, а вот ерунда всякая помнится. Есть ещё одна троица – Святая, недоступная для понимания никому, даже верующему человеку. И основа мироздания – вселенская троица: водород, энергия ядра и гравитация. Он добавил к этим, таким разным троицам, свою маленькую, частную человеческую троицу, но от этого лично для него не менее значимую.

   Кира прошёл на кухню и остановился в раздумье: зачем он сюда пришёл? Ах, да! Хотел попить чего-нибудь, ну пусть тогда будет кофе – кофе раньше всегда помогал ему взбодриться. Он принялся искать турку, забыв о существовании кофе-машины, нашёл её в глубине шкафа с кастрюлями и сковородками, достал кофе и сахар, включил плиту и сварил напиток. Аккуратно, стараясь не лить на столешницу, подставил ситечко и над мойкой перелил его в чашку.
   Повинуясь старой привычке, сразу сполоснул турку, промыл ситечко, заодно вымыл и чашку. Расставив всё по местам – чашку в сушилку, а турку в шкаф, он вытер руки полотенцем и подумал: зачем-то я пришёл на кухню, не посуду же помыть? Мозг ненадолго отключился от занимавших его мыслей неразрешимой ситуации, включился в сиюминутность, и Кирилл осознал, зачем он на кухне, и что только что сделал: вылил свежесваренный кофе. Этот проблеск не добавил ему ни капли оптимизма, пожалуй, наоборот – он почувствовал абсолютную опустошённость, нежелание ничего, совсем ничего.

   Он не думал даже о девушке, о которой ему недавно было так приятно думать. Пустота захватила его, и это была не просто пустота – это был вакуум, совершенно безжизненное межзвёздное пространство, где нет ничего, ни грана космической пыли, ни энергии, сюда не долетает свет ни от одной звезды. Это пространство около чёрной дыры, которое захватило всё – и мысли, и чувства, и переживания, и материю, она забирала последнюю его силу и энергию. Не осталось ни одного кванта света, ни одного нейрона памяти, и никакой надежды.

10

   Оказывается, много всего на Витьку одновременно навалилось, не только увиденные им сведения из собственного невесёлого будущего… Ну что с ней сделаешь, если глупа. Пусть не глупая, пусть не дурочка, но какая-то она всегда была однобокая, всё принимала только так, как видели её глаза, как она эту картинку понимала для себя. И чаще всего из увиденной чёрно-белой картинки она выбирала самые мрачные, тёмные тона… А ведь она его до сих пор любит, раз так страдает. Загадочная душа женщины.
   Так подумал Кира, после того как буквально выпроводил за порог собственной квартиры Люсю, бывшую Витькину жену. Она пришла в один из вечеров без предупреждения, просто позвонила в дверь, просочившись в парадное с кем-то из жильцов, потому что в домофон никто не звонил. Звонок в дверь – редкое в наши дни явление, и Кира подумал, что это принесли какую-то важную бумажку из управляющей компании или стучатся очередные ходоки, рекламисты какой-нибудь секты адвенчуристов-пофигистов Судного дня. Можно было не страгиваться с дивана и не отвлекаться от просмотра свежего клипа AC/DC на YouTube. Но поплёлся в прихожую и открыл дверь, а там – вот неожиданность! – Люся.

   – Ты прости меня, пожалуйста, два раза прости, – прямо с порога принялась она причитать. Глаза у неё явно были «не на месте», как будто она рыдает не первый день.
   – Люся, чего ты говоришь? Чего прощать?
   – Я перед тобой дважды виновата. После нашей встречи никак не могу успокоиться. Помнишь, я рассказывала, что у нас с Витей не могло получиться с детьми? – она оттолкнула его руку, когда он захотел сопроводить её в гостиную. Они так и остались стоять в прихожей. – Так вот однажды получилось, но у меня начался страшный токсикоз, врачи меня напугали, может лишнего наговорили, вот я и сделала аборт. Хотела от него утаить, но как такое утаишь, когда вся серая после больницы и в пятнах. Витя сильно расстроился, никак он не мог этого понять: «по медицинским показаниям». Сказал он тогда мне, что из-за проклятых «медицинских показаний» бегает по девкам, но не от того, что меня не любит, а наоборот: будто бы мне помогает. Так мне это стало обидно, что я ему сказала, что не его это был ребёнок, потому и на аборт пошла.
   – Люся, ну зачем ты с ним так обошлась! Вы же любили друг друга. Что до девушек, так ему правда надо было бывать с девушками, причём необязательно в постель тащить. Я тебе сейчас не смогу всё объяснить, сложно это очень. Ты просто поверь: не врал он тебе, правду говорил.
   – Я догадывалась, что не всё так просто. Не стал бы он бахвалиться, он был не такой. Я его сама довела. Никогда он мне раньше про девок не рассказывал, только после моего аборта. Но ты представь, каково жене от мужа гадости про любовниц выслушивать!
   – Ну ладно, чего теперь… всё уж… давно его нету, некому обижаться.
   – Нет, это не всё. Я так на него обиделась, … сказала, что это был твой… от тебя…
   – Господи, Люся! Что ты наделала! Зачем? – воскликнул Кирилл в изумлении.
   – Сама не знаю. Может, потому что я у тебя один раз ночевала, все об этом знали.
   – Ну и что? Ночевала – не значит трахались! – крикнул Кира. – Ты нажралась тогда вместе с ним, вы вместе у меня ночевали. Только он быстро отходил, ему понадобилось добавить, он ушёл, а ты осталась. Но между нами ничего не было, ничего не могло быть!
   – Я знаю. Наверное в тот момент хотела больнее ударить. Глупая, да. А ты думаешь, легко было слушать про то, как он по мифическим «медицинским показаниям» ко всем подряд девчонкам цеплялся! – разрыдалась Люся.
   – Ладно. Чёрт с тобой. Сказала и сказала. Сейчас уже всё равно. Не пойму я вас, женщин. Чёрт знает что вытворяете. Сами любите, и сами же всякую херню творите. Со своей же собственной жизнью. При этом не знаете, зачем и для чего? Насчёт Витьки, так чтоб ты знала: ему действительно надо было много женской любви, как и мне. Я был верным мужем. Что с моей женой случилось, ты, надеюсь, помнишь. Вот потому Витька не хотел такой же судьбы для тебя. В итоге его давно нет, а ты жива. И дальше живи, как можешь.
   После этого короткого разговора Кирилл довольно грубо вытолкал Люсю из квартиры и резко захлопнул за ней дверь. Конечно, не только женщины вытворяют из своей жизни чёрт знает что, все хороши! Мужчины, когда отвлекутся от пива и телевизора, тоже могут устроить побоище с разгромным для себя счётом.

   Раздосадованный, он не мог дальше сидеть дома и слушать музыку. Он вышел на улицу, сел в машину, запустил двигатель и поехал не куда-то конкретно, а просто куда глаза глядят. Поворачивал по зелёным стрелкам, останавливался на красный, случайно оказался рядом с тёщиным домом и проехал дальше, мимо него, до самого конца Московского проспекта, мимо задуманного Сталиным нового центра Ленинграда с гигантской площадью и пафосным параллелепипедом несостоявшегося Дома Советов, мимо стелы защитникам Ленинграда, выехал на КАД, с него повернул на Таллинское шоссе.

   Зачем он поехал туда, он сам не знал, он просто держал руль и смотрел на дорогу. Спустя некоторое время однообразное гудение мотора надоело, вот только слушать музыкальное радио сейчас категорически не хотелось. Бывает, музыка помогает поднять настроение, включиться в рабочий ритм, или напротив – отвлечься и расслабиться. Но сейчас не хотелось ничего. Кира выбрал волну экономического бизнес-радио, он раньше часто, почти ежедневно слушал тут новости – здесь всегда меньше проклятой политики и больше новостей «по делу». Иногда косвенно связанные с его мелким бизнесом известия помогали ему понять, на что ориентироваться в жизни и торговле.

   – " …не стану спорить с Чубайсом: это действительно важно. Однако основа всего – энергия! – отрывисто произнёс незнакомый голос. Кира вздрогнул от этого ранее простого и привычного слова, теперь имеющего для него второе, глубинное значение. – Не стоит забывать, что любая новая техника или технология упирается в энергоресурсы. А здесь мы катастрофически отстаём.
   – Наши слушатели могут не понять вас, – вмешался в реплику гостя узнаваемый голос ведущего журналиста. – Россия недавно вышла на первое место в мире по добыче нефти. В общепринятом понимании это и есть те самые энергоресурсы, о которых вы говорите.
   – Да, но я говорю о грядущей новой эре, о новых технологиях! – сегодняшний радио-гость заметно горяч и экспансивен. Чувствовалось, что тема для него животрепещущая, важная, она его и разгорячила. – Надо думать о возобновляемых и экологически чистых источниках энергии. У нас в России возможно развитие любых альтернативных видов энергетики: ветровой, приливной, термической, даже солнечной в южных областях. Однако для будущего развития нам гораздо важнее создание индустрии, связанной с получением более универсальной энергии – водорода, и производством топливных водородных элементов.
   – Вы считаете, что возобновляемые виды энергии для России мало актуальны?
   – Правильнее сказать: они менее эффективны. С учётом факта, который вы уже озвучили – у нас много углеводородов, именно это может дать нам преимущество. Водород производится не из воды или воздуха, а из углеводородного сырья: нефти и газа. Водородное топливо гораздо продуктивнее, чем электричество, которое тяжело хранить, тяжело передавать на большие расстояния. Не зря большинство мировых машиностроительных фирм мира сейчас заняты разработкой водородных двигателей.
   – Да, я напомню слушателям, что по дорогам мира уже ездят на водороде мелкосерийные Тойоты и Хонды, и не будем забывать о буме электромобилестроения, – вмешался в эту тираду ведущий, ему явно хотелось проявить осведомлённость.
   – Что легковые автомобили! Невозможно все эти Теслы и Тойоты сравнивать с действующими образцами тягачей и тем более судов на водородном ходу! Представьте себе автопоезд, везущий 40 тонн, о каких электромоторах может идти речь – он вместо груза будет возить только собственные аккумуляторы.
   – Заметьте, дорогие радиослушатели! – темпераментно подхватил ведущий. – Интересная картина складывается. Значит, все нынешние нефтяные державы могут, лишь изменив технологии, плавно перейти в статус производителей водорода и остаться ведущими энергодержавами?
   – Вы правы, только далеко не все смогут войти в этот привилегированный водородный клуб. Нам надо торопиться, мы технологически отстаём от остальных.
   – Уже есть конкретные примеры?
   – Конечно есть! – воскликнул неведомый гость. – В Саудовской Аравии началось строительство огромного завода по производству водорода даже не из нефти, а из попутного нефтяного газа, того самого, который мы по-прежнему сжигаем просто так, даром! В Сибири на месторождениях горят факелы, показывая всему миру наше расточительство, они сжигают не только тысячи тонн потенциального водорода ежедневно, а будущее наших детей!
   – Хорошо, давайте теперь от эмоций перейдём конкретике, от проблемы к её решению. Что необходимо сделать, какие шаги должно предпринять наше правительство? Кто может помочь? Вы учёный, что ваш институт делает для этого?
   – Замечательный вопрос! К сожалению, кроме трудностей с инвестициями, мы упираемся в недостаток технологий переработки: производство водорода очень затратно энергетически. Немецкими и британскими учёными разработаны новые катализаторы, не требующие огромного количества электроэнергии, однако иностранные фирмы оберегают свои секреты, к тому же в условиях действующих санкций мы не можем не только купить эти технологии, но и привлечь иностранных учёных к работе в совместном предприятии, в чём все безусловно заинте…»

   Кира выключил радио. Трудности инвестиций его совершенно не трогали. А вот совпадения – резанувшая ухо «энергия», «будущее», завод саудитов, немцы и англичане, владеющие секретами – всё это почему-то страстно желало сложиться в одну кучку, но он не понимал – почему? Как-то нутром, периферическим умом он чувствовал, что «при чём-то» может оказаться теперешний немец-муж его бывшей подруги Ольги, и его важный контракт на строительство какого-то новейшего завода в Джедде.

   Вполне понятно, почему раньше Кириллу не приходило в голову посмотреть в Сети: кто таков есть новый Олин муженёк. Противный рыжий фриц, богатый нефтяник – больше ему не хотелось ничего знать. Но сейчас, после услышанных по радио слов, пробудивших «внутреннее чутьё», ему пришла в голову мысль поискать подробную информацию о Ральфе. Фамилия ему известна: Ольга показывала свой новый загранпаспорт, она теперь Olga Bernhardt. Бернхард или Бернгардт, сейчас мы поищем и найдём тебя, Ральф, если ты не фантом…

   Ему раньше часто приходилось самостоятельно искать и анализировать разную информацию: у него никогда не было лишних денег, чтобы заказать экономическую аналитику специальным агентствам и экспертам. Насколько достоверными получались его аналитические материалы, сказать трудно, оценивать их качество на стороне он никогда не пытался, ему было довольно того, что он сам для себя понимал по итогам собственной работы. Раз уж у него получилось не разориться и довести свой маленький бизнес до логического конца – до продажи, – значит, он ошибался не очень часто.

   Какой бы помойкой не называли Интернет, всё-таки ничего хоть капельку приближенного к нему по возможностям накопать информацию в принципе не существует. По-старинке для этого пришлось бы перерыть кучу литературы и горы подшивок газет и журналов в библиотеках. Сейчас умелому человеку для активного поиска требуется лишь подключенный к Сети компьютер. Для такой работы очень полезно, что ничего за всю историю существования всемирной сети не потерялось и никогда не потеряется.

   Те, кто хает интернет, как правило, относятся к двум категориям людей: либо такие, кто не умеет искать нужное и проанализировать найденное, или их полная противоположность – кто понимает вредность свободных, неподцензурных никому слов. Первые никому не интересны, а вторые вполне осознают: свободное распространение информации может подрывать их власть и влияние, поэтому сейчас в России находится так много желающих максимально затруднить возможность высказаться одним умным людям, и ограничить доступ к этим высказываниям – другим.
   Почему до них при этом не доходит элементарная по своей сути мысль? Ограничительные меры бесполезны, потому что те, кому эта информация интересна и те, кто способен её найти, – это, как правило, одни и те же люди. Остальных, других, оберегать от «вредных» слов не требуется: им не нужны эти слова, они не станут их искать и читать, они с радостью послушают бодро-патриотический бред про радиоактивный пепел по ежедневному телевизору. В самом деле: ведь правда – это не всегда то, что скрывается, а скорее то, чего люди не желают искать и находить. Кира всегда любил искать правду самостоятельно, и поэтому же любил учёных: вот кому не откажешь в упорстве поиска истины.

   Про мужа Ольги, оказывается, даже в Википедии есть статья, в немецкой и английской версиях, настолько он известный специалист. А уж публикаций в научных и научно-популярных изданиях на разных языках – уйма. Ещё Кира нашёл его лекцию на TED, но, к огромному сожалению, в очередной раз убедился в собственной неполноценности: к этой лекции перевода на русский не было. Пришлось довольствоваться статьями и прямым, туповатым машинным переводом. Немного спасало знание им основных правил английского – разговорным он владел, пусть и не очень уверенно, однако перевести машинный «перевод» на нормальный русский смог, да и в Интернете всегда есть в качестве помощников масса других англо-русских переводческих сайтов и отличных словарей.

   О строительстве завода в Джедде нашлось только то, что будут использоваться новейшие технологии, которые уже привели к революционным изменениям на рынке. И всё! Куда и кому планируется поставка водорода в предполагаемых немалых объёмах – не сообщалось, однако в одном из блогов, посвящённых легендарной ныне личности, Илону Маску, вскользь упоминалось о его желании инвестировать в строительство завода топливных водородных элементов.
   Маск, которого иначе чем «современным Стивом Джобсом и Томасом Эдисоном одновременно» не называют, кроме интересного электромобиля «Тесла» успешно занимается космической программой, также его компания строит крупнейший в мире завод по производству мощных аккумуляторов. Человек, революционно относящийся к любому делу, которое его зажигает, который постоянно твердит о желании покончить с энергозависимостью Америки от ископаемых ресурсов, который хочет использовать новейшие виды энергии, не мог не заинтересоваться водородом. Тем более что водород, как выискал Кира в том же интернете, используют для гидроочистки топлива – авиакеросина, и ещё водород – главный компонент ракетного, реактивного топлива.
   Маск и его частная аэрокосмическая корпорация SpaceX, весьма успешно отправляющая спутники и грузовики в космос, с их амбициозными планами лететь колонизировать Марс, может нуждаться в большом количестве водорода для многих кораблей, а может и водородных элементов – кто знает, какие у них наработки в области ракетных двигателей? Никаких упоминаний о водороде на официальных страницах Ilon Mask, SpaceX, PowerToGo, SolarCity и Tesla, имеющих отношение к главному техническому экспериментатору XXI века, не было, и это как раз показалось Кириллу подозрительным, потому что косвенные сведения на страницах компаньонов и сотрудников принадлежащих ему корпораций попадались.

   Возможно, это нормально, – подумал Кира, – они не хотят преждевременно разогревать интерес. А ведь если бы передо мной сейчас стоял вопрос, куда вложить деньги, в какой рискованный проект, я бы поставил на водородные топливные элементы, если бы ими начал заниматься Маск. И вряд ли прогадал: упомянутое в радиопередаче Роснано за десять лет существования не получило ни копейки прибыли, только раздаёт государственные деньги на провальные проекты. За это время акции того же Apple выросли в три с лишним раза! И это не венчурный проект, не высокорисковый актив, это стабильная, давно существующая компания, производящая телефоны и компьютеры. Всего лишь телефоны! Всего лишь одна из сотен производящих треклятые телефоны компаний, пускай даже одна из передовых и крупнейших!

   Жидкий водород везде умеют делать, и наши тоже умеют – не просто так мы уверенно летаем в космос, но у нас он почему-то получается в разы дороже. Водород – это ведь не айфон, он не имеет права быть намного дороже, это всего лишь первый из Великой троицы, основоположник любого вещества. Если сделать очень хороший бензин, но втрое дороже того, что продают на любой бензоколонке – разоришься, его никто не станет покупать только из-за его чудесных высокоэнергетичных и сильно экологичных свойств.
   Люди сейчас, во время последнего, собственными руками созданного российского кризиса, даже колбасу покупают не мясную, а с запахом мяса, единственно из-за низкой цены: лучше быть сытым сейчас, и умереть от последствий потребления всякой нафаршированной в колбасу производителем дряни чуть позже. Это веселей и легче, чем сдыхать от голода, радуясь, что не ешь вредную для организма пищу, когда на полезную и безопасную просто нет средств. Так же и с водородом: цена производства должна быть конкурентной, не говоря о полном отсутствии упоминаний об отечественных водородных двигателях и водородных топливных ячейках. Видимо, потому что их просто нет. Совсем нет. В этом мы опять отстали на десятилетия.

   Опять нужно догонять, и вновь догонять будем ценой здоровья и многих жизней не одного поколения. И, как обычно, не догоним, поэтому свалим собственные неудачи и элементарную глупость на пресловутый заговор всего мира против нас, таких добрых и хороших: злая рожа, кривая ухмылка и ясно читаемое в глазах недоверие ко всем вокруг и неверие всему на свете. В левой руке бутылка из-под водки, правая – в кармане с зажатой фигой, на поясе граната, а на плече обрез. Или Калашников – это по рангу и доходам.
   Когда-то главным криком россиян было «ура»! Потом – «наливай»! А в последнее время эти два крика слились в один длинный протяжный вой, у одних – восторженный, у других – тревожный. Сдвинулась нация, по фазе сдвинулась. Пусть не сама, пусть помогли сдвинуть особо умелые крикуны, но двинулась. Полстраны с горящими от перепоя глазами ходят справить естественные надобности по морозу и стуже в покосившуюся вонючую будку с вырезанной в полу дыркой, но при этом не забывают считать себя самыми правильными и прогрессивными людьми на планете.

   Невесёлые размышления прервал звонок телефона. Неизвестный московский номер. Оказалось – Яна, Олина мама.
   – Кирилл, привет. Удобно разговаривать? – Голос тревожный. Чего это она вдруг?
   – Вполне. Привет, Яна. Диван мягкий, голова пустая, но замороченная. Что случилось? Что-то с Олей?
   – Я сама знаю: я плохая мать. Но я чувствую что-то.
   – Что именно – что-то? – не понял Кира.
   – Не знаю. Но мы довольно часто – через день-два – с Олей по Скайпу разговариваем, на словах всё как будто хорошо, но это неуловимое, материнское: что-то не так. Бьёт он её или мучает, или что другое – но ей плохо. Ты с ней говоришь?
   – Говорю, но редко. Не хочется мне особенно-то с ней общаться, сама понимаешь. Возможно – ей тоже, она сама нечасто звонит. Иногда напишет сообщение: будь на связи после одиннадцати, видимо когда мужа дома нет, тогда разговариваем. Но слушать о том, как он о ней заботится, а она его почти любит – сама понимаешь…
   – Понимаю. Мы с ними вечерами общаемся, и с ним тоже говорим, Оля переводит. С виду всё хорошо, красиво и шоколадно. Не знаю, что я чувствую, вероятно это мои реликтовые материнские инстинкты подсказывают, я не разобралась.
   – Даже если разберёшься – чего это меняет?
   – Ну как! Что, если ей там плохо?
   – И что ты сделаешь? Ну или, допустим, я? Или все мы вместе?
   – Не знаю. Но что-то надо будет делать?
   – Ничего, Яна, мы с тобой не сделаем. Оля пока гражданка России, но уже замужем за гражданином из Евросоюза, а живёт среди аравийских песков. Никто ничего не сможет сделать, даже если её там начнут палками бить за оскорбление мусульман.
   – Как? Консульство наше там есть! Даже посольство, она ведь россиянка! Кто ещё может помочь за границей?
   – Ага. Ещё армия у нас есть и спецназ. Но это теоретически. А практически они нужны только территорию отжать или оппозицию дубинками поколотить. Ещё у нас теперь есть закон об оскорблении чувств верующих. Одни вечно оскорблённые всегда поймут других навечно обиженных. Короче – много чего есть. Надежды только нет. Она сама в эту мышеловку полезла за сыром, не на кого обижаться. Кот ей жирный попался, прожорливый.
   – Ну вот! Я думала, ты её любишь, поможешь в случае чего.
   – Да. Мне, к моему сожалению, забыть Олю не получается. Но я готов помочь, только не знаю, нужна ли ей моя помощь. Ты сначала с этим разберись. Если что-то конкретное узнаешь – звони, я на связи. Смогу – помогу, хотя я не спецназ и не консул.
   Яна буркнула что-то неразборчиво в трубку на прощание.

11

   Весна обогнала зиму на крутом вираже и наступила слишком рано. Уже в конце февраля тёплый балтийский ветер пригнал оттепель, и к началу марта на открытых солнцу местах зазеленела трава, к середине марта растаял последний снег, даже в защищенных тенью дальних северных углах питерских дворов. Ускоренными темпами распускалась природа, не жалея на красочный макияж средств.

   В начале апреля расцвели цветы, какие в прежние времена начинали цвести по заданию партии большевиков к международному дню солидарности трудящихся, теперь, в отсутствии солидарности, переименованном в праздник весны и труда. Нынешние власти, больше не уповая на международную солидарность, имеют в виду индивидуальный капиталистический подвиг в личных хозяйствах, для того и медаль героя труда решили восстановить. Скоро начнут награждать ею руководителей убыточных госмонополий и знатных фермеров. Для первых это будет подслащённая пилюля, относящая владельца к классу «великих руководителей», а для вторых – отложенная во времени материальная стимуляция, повышенная пенсия по старости.
   Цветы, оставшись без надзора коммунистического режима, начали расцветать когда попало. Теперь вся их надежда на другую великую партию, которая повернёт вспять реки и найдёт место, где трудящимся приложить совокупность усилий труда и отдыха. Хорошо бы не в ГУЛаге, – подумал Кира. – Вообще-то интересно, отчего у нас все партии и руководители «при власти» обязательно – великие?

   Так он размышлял, совершая моцион свежим весенним утром, вдыхая пахнущий морем воздух и подставляя лицо первым лучам утреннего солнца. Это как-то связано с величиной страны или с мелкостью правителей? Он пытался вспомнить каких-нибудь «великих» из других стран, и, кроме Хомейни, корейского семейства Кимов и прочих угочавесов, смог вспомнить только Нельсона Манделу. Но тот стал великим намного раньше, ещё до своего президентства, прославившись сначала как великий террорист, а после как стойкий каторжник, этакий аналог большевика Камо. Достойных примеров в нормальном, цивилизованном мире не наблюдалось. Наоборот, некоторые американские президенты становились «великими» лишь спустя много лет после собственной смерти. Что ж, осталось дожить и убедиться в величии нынешних наших правителей, когда они выйдут «в тираж».

   Он шёл в банк – деньги требовали его заботы и ухода. Не пыль с них тряпочкой смахнуть, а решить, что делать дальше со своими накоплениями: подошёл срок окончания депозита. В своих раздумьях по дороге в банк Кира решил вернуть все деньги в американскую валюту. Как говорится: доллар – он и в Африке доллар. Курс родной валюты приподнялся и стабилизировался, но сказать уверенно, что рубль – везде рубль, никто не может, даже сверх-оптимистичные патриоты. Рубль заклинаниями правительства укрепился на рубеже одной розово-рыжей российской бумажки за самую крупную американскую, цветом традиционно зелёненькую. Похоже, именно о таком равновесии твердило правительство всю зиму, и вот мечта оказалась достигнута. Скажи Кириллу кто-нибудь год назад, что пятьдесят рублей за доллар – справедливая равновесная цена, он бы сильно удивился. А если бы убедили и он поверил, – постарался бы ускорить продажу своего немудрёного бизнеса.

   После конвертации пересчитал, и второй раз в этом году финансово изумился: он, не работая ни минуты больше полугода, получил почти пятьдесят тысяч долларов к своим честно отработанным за двадцать лет двумстам пятидесяти. И это с учётом подарка Динаре. Вот жизнь! – подумал Кира, – ещё пару лет и стану валютным миллионером. Ничего не производя, не выгадывая прибыль, не шевеля мизинцем. А ведь так и сидят некоторые. Ничего делать не надо, надо только точно знать момент. У меня вышло случайно, кто-то занимается этим профессионально, владея инсайдом, информацией оттуда. И это тоже называется работой. Работой по перераспределению общедоступных денежных масс в массу денег в собственном кармане.

   Заботы вроде этой простейшей банковской операции выпадали ему теперь крайне редко. Он даже на гитаре забросил играть, только немного с Ваней, когда тот просил какой-то помощи. Алекс регулярно звонил из Москвы и спрашивал, когда же Кирилл подъедет, чтобы продолжать работу? Он предлагал ему совсем переехать в столицу для упрощения коммуникации, и Кира обещал ему подумать, пока отговорившись важностью выпускного класса сына, но на самом деле никуда ехать ему не хотелось. Да и здоровье уже ничего не позволяло. Несмотря на безделье и экономию сил лежанием на диване, энергия истекала из него широким потоком, а вихрь в голове настойчиво твердил «вж-вжж-вжжик».

   А что если я зря расслабился? – вдруг пронзила его простая по своей сути мысль, – то есть сдался слишком рано? Он вспомнил собственный совет странному мужчине-философу в аэропорту Шереметьево: надо бороться, иначе проигравшего сожрут шакалы. Слова деда Палыча подействовали на него слишком успокаивающе. Он и так всю свою жизнь плыл по течению, то выжидая одно, то пропуская другое, то махал рукой на третье. Даже не зная тогда о возможной для него попытке исправления собственных жизненных ошибок. И теперь, после всех рассказов деда, почему-то окончательно успокоился. Но если у него нет второго шанса!? Что тогда?

   Со своей единственной жизнью все поступают по-разному. Кто-то всю жизнь дремлет, а кто-то торопится. Торопится что-то сделать в меру своих сил и таланта, простого упорства, наконец. Такие люди всегда были двигателем цивилизации, потому что основная масса ест, пьёт и плодится. И на них бессмысленно обижаться: они не виноваты в том, что им не досталось разума, или хотя бы упорства, нужного для обучения. Вся суть только в знаниях, больше ни в чём, Кирилл был в этом убеждён. Что сделаешь с человеком, которому «не досталось»? Ругаться и наказывать бессмысленно – это сродни обиде на корову, которая вышла на середину шоссе и мешает проезду машин: она не поймёт раздражённых сигналов и ругани – объяснить ситуацию ей нельзя. Так и людей, которым не достало ума, бессмысленно ругать, можно обучением постараться их социализировать, приблизить к пониманию общих правил поведения. Всё же ума в любом человеке гораздо больше, чем у коровы, если их хорошо учить – поймут. Беда только в том: кто учит и кому нужно обучение?
   И вот сейчас, в одно мгновение Кирилл вдруг понял: ему плохо без Ольги, он без неё просто умирает, причём это может случиться довольно скоро. А значит – у него есть только один шанс, один-единственный выход: надо любой ценой её вернуть. Если не получится, тогда уже точно ничего не поделаешь, придётся завершать этот жизненный цикл. Или – как все, или уповая на чудеса и особенные гены.

   Чтобы его решимость не пропала, чтобы он сам не уговорил себя ещё немного подождать, потерпеть, как в его жизни не раз случалось, он написал ей и попросил найти время для срочного разговора.

   – Я не хочу об этом знать, – прервал в самом начале её обычные рассказы о том, как ей хорошо живётся. – Что бы там у вас не происходило, я не хочу этого знать. Мне приятно тебя слышать, я очень радуюсь, когда тебя слышу. Но о твоём муже я ничего не хочу ни слышать, ни знать. И о ваших отношениях тоже.
   – …, – она вздохнула тяжело, он не услышал, но увидел. Глаза её были, как всегда, грустные, хотя она пыталась ему улыбаться.
   – Как бы ни было трудно, возможно мне будет легче совсем ничего о тебе не знать и не говорить с тобой. Всё равно ничего не изменить, ты сама так захотела. Мне просто не хотелось бы и дальше делать тебе и себе больно. Тебе не будет легче, если мы перестанем говорить с тобой по Скайпу, вообще общаться? Мне тяжело тебя видеть и читать твои письма.
   – Ты хочешь меня бросить? – вскрикнула она. – Не бросай меня, пожалуйста! Не бросай! Это нечестно. Ты обещал!
   – Послушай, милая Оля. Если мы будем таким образом рвать друг другу нервы, у кого-нибудь не выдержит сердце. Это будет совсем неправильно. Поэтому надо прекращать. Конечно, будет тяжело, плохо, нам обоим будет тяжело какое-то время. Но перетерпеть – и придёт облегчение. Мы с тобой разговариваем, находясь на разных планетах. И эти планеты не приближаются. Мне страшно думать, что я тебя никогда больше не увижу. Саму тебя не увижу, живьём, а не фотки на арабском песке или картинку по Скайпу. Но ещё страшнее для меня то, что я к тебе никогда больше не прикоснусь. Я не почувствую твой запах, я не смогу заглянуть тебе в глаза. В твои чудные глазки балканской цыганки, а не в изображение на мониторе. Ты знаешь, когда ты была рядом, ты сводила меня с ума. Я был сам не свой, я был тупой, как луганский ополченец, но ты говорила, что тебе нравится, как я рядом с тобою глупею. А сейчас я могу потерять рассудок просто из-за того, что не могу тебя потрогать. Я схожу с ума по-настоящему. Поэтому прошу тебя: давай остановимся. Я буду продолжать любить тебя, и ты можешь любить меня параллельно с твоим мужем, если хочешь, но мы не станем больше разговаривать. Безумие уляжется, и мы сможем хотя бы жить дальше. Ты привыкнешь к своему рыжему, а я привыкну, что тебя нет и не может быть рядом.
   – … Она не отвечала, только смотрела на экран своими увеличившимися до полной черноты, безумными зрачками, как будто ей снова накапали в глаза специальное лекарство.
   – Есть другое решение. – Кира понял, что подготовительная часть прошла успешно. Главное, он окончательно убедился, что Оля не врёт про свою любовь к нему. Наоборот, она всегда присочиняла о своих чувствах к мужу, для того и были все её рассказы о нескончаемой заботе и ласке.
   – Какое? – коротко, и как показалось Кириллу, с надеждой спросила Оля.
   – Я приеду за тобой и мы сбежим, вернёмся домой, будем вместе.
   – Ты забыл? Я замужем.
   – Я тебя украду. Потом ты разведёшься, у тебя на это бзик – забыла? Признаешься ему потом в своей болезни, он поймёт, он ведь догадывался о «дяде». Там тебе развестись действительно трудно. В России будет намного проще, просто займёт какое-то время.
   – То есть всё здесь бросить?
   – Да. Это единственный выход. У тебя не может быть двух мужчин, только один. Это у твоего мужа, если он живёт по законам шариата, ты можешь стать третьей женой. А двух мужей не бывает даже у арабок. У тебя не получится любить меня и жить общей с мужем жизнью. Тебе придётся выбирать, прямо сейчас или немного позже, но тебе в любом случае придётся выбрать между нами, между ним и мной – нельзя всю оставшуюся жизнь проболтаться где-то посередине! Я уже больше не могу даже слышать о том, какой Ральф хороший и как он о тебе заботится. Это реалити-шоу не на мой вкус. Поэтому мой ультиматум – он или я. Всё! Конечно, у меня намного меньше возможностей, если говорить про деньги, хотя когда я перестал работать, их почему-то стало больше. Я не смогу дать тебе всё то благополучие, какое тебе сейчас даёт твой муж. Зато мы любим друг друга, ты хочешь родить ребёнка, я согласен. Я обещаю всё сделать для тебя и нашего ребёнка. Тебе надо только решиться.
   – Это непросто, – после небольшой паузы ответила ему Оля. – Чтобы выехать из Саудовской Аравии, требуется виза на выезд. Я могу получить визу только с разрешения своего мужа. Это правило одинаково для всех. Даже если что-то, не дай бог, случится в России, а визы нет, то улететь не удастся. Я заложница у этой страны.
   – Если твоя мать попросит Ральфа для чего-нибудь, отпустит?
   – Не знаю. Может, всё же не надо, а? У меня муж, я тут с ним…
   – Как скажешь, – твёрдо сказал Кира. – Тогда не звони мне больше. Незачем.

   Ольга не ответила. Только, будто спохватившись, торопливо поднесла к камере часы и показала на цифру три ухоженным ногтем указательного пальца. Кирилл понял: это время связи.

   «милое моё солнышко! я не знаю что из этого выйдет. но попробуй, свяжись с матерью. пусть придумает что-нибудь»
   «я свяжусь. она придумает. пусть только попробует не придумать»
   «я знаю, она говорила мне о своих тревогах за меня. я не стала ральфу этого переводить»
   «как ты там держишься?»
   «тяжело. но я выдержу. может мы выдержим хотя бы год?»
   «нет. у меня не получится. сейчас или никогда»
   «плохо. везде меня обложили. даже ты не хочешь понять»
   «не знаю что надо понимать»
   «я люблю тебя. только это. и что я прошу тебя подождать»
   «я не хочу ждать именно потому что у меня нет времени ждать»
   «хорошо. ты попробуй. не знаю что получится из этого. странные предчувствия»
   «у меня тоже странные. но появилась надежда. я верю, всё получится. потому что любовь не лошадь, но она нас вывезет»
   «ладно. пока»
   Она не сказала «нет»! Напротив, он получил указание связаться с Яной и сделать запрос для Оли на выезд, чтобы она смогла получить визу – будь прокляты страны, в которых женщины не являются людьми! Потому что если бы она отказалась, – тогда он сделал бы то, на что раньше никогда бы мог решиться. Но теперь, когда всё, абсолютно всё поставлено на карту, он бы точно это сделал. Уничтожил все контакты, сменил аккаунт Скайпа, удалил профили в сецсетях, даже сменил бы номер телефона! Вот на что был готов Кирилл Дергачёв первый раз в жизни: на окончательное решение. Он понимал: здесь не может остаться размытости или двоякости. Требовалось решение в стиле математической логики, абсолютно «цифровое» решение: «да плюс нет равно нет», «нет плюс да равно нет», лишь совпадение двух «да» означает «да».

   Адреналин прибавил сил, и Кира наплевал на противные «вжики» в голове. Он немедленно связался с Яной, которая без лишних слов легко всё поняла. Наверняка она сделает, что нужно. Дальше следует выработать план. Значит, когда виза у Оли будет в кармане, кража жены у мужа не понадобится: она просто сядет в самолёт, и если даже Ральф захочет её сопровождать, это ничего не изменит, кроме дальнейшего упрощения процедуры. Кирилл объяснит ему, что они с Ольгой не могут друг без друга и попросит развод. Если Ральф заерепенится – что ж, тогда Оля просто остаётся, а он улетает. В России у него нет никаких прав на неё. Уж по крайней мере Россия – пока не совсем Аравия.

   Один день он выдержал неплохо. Откуда-то вдруг появилось желание играть на гитаре и петь. Пока сын был в школе, Кира перепевал все уже ранее неплохо распетые песни, включая последнюю, «дождик». Звонок телефона прозвучал резко и неожиданно, «номер не определён» – чьи это ещё сюрпризы? «Кирилл Константинович? – никакого здравствуйте, – нам нужно с вами поговорить насчёт Орловой». «Какой Орловой?» – начал он и тут же осёкся: сейчас Оля носит фамилию Бернгардт, но совсем недавно он знал её именно под фамилией гордой сильной птицы. – «Зачем вам? Вы кто?». «Выходите во двор», – вопросы Кирилла голос проигнорировал, – «увидите серебристый микроавтобус «Мерседес Спринтер, вас ждут».

   Недалеко от парадного действительно стоял «Мерседес» с наглухо тонированными окнами. Кирилла встретил неопределённого возраста крепкий молодой мужчина в сером костюме, весьма похожий на тех двоих, давних ресторанных личности, что спасли Ольгу и Киру от нападения толстяка с раскрашенными девицами. Представляться он не стал, просто отодвинул дверь, пропустил Киру в салон, следом зашёл сам и задвинул дверь обратно. Замок мягко клацнул, солнечный свет погас, внутри царил полумрак, пахло куревом. Присядьте, – жестом указал мужчина на кресло и сам сел напротив.

   – Кто вы?
   – Это неважно, Кирилл Константинович, – твёрдо сказал мужчина в сером костюме. – Меня зовут Виталий Михайлович. Мы пригласили вас поговорить о том, что вам не следует сейчас мешать работе Орловой в Саудовской Аравии.
   – Кто такие мы? С чего вы взяли… вы следите за мной? В чём вообще дело?
   – У меня нет полномочий рассказывать вам подробности. Просто повторяю: сейчас никакие контакты с ней вам настоятельно не рекомендованы.
   – Вы что, из полиции нравов? Я должен спрашивать у вас, с кем мне общаться и на какие темы?
   – Можете считать так. Более того, вам скажут, когда будет можно говорить и даже поехать для встречи.
   – Отлично, ребята. Может, вы объясните, что там делает Ольга?
   – Нет. Максимум, что я могу вам сказать – она там работает.
   – Работает в ваших интересах?
   – Нет. В интересах государства.
   – То есть вы хотите сказать, ей и мне государство опять указывает, что делать и где находиться? В вашем лице? Вы, надо понимать, тоже государственный человек? Вам самому не надоела эта свистопляска? Когда вы наконец успокоитесь и дадите людям делать то, что важно лично для них? Гораздо больше будет толку.
   – Никаких комментариев. Вы отказываетесь от общения с ней, но остаётесь на связи с нами. Пока мы вас только предупреждаем: без фокусов и разной самодеятельности. Вот вам номер для связи, – мужчина протянул Кириллу почти пустую визитку: Виталий Михайлович, без фамилии, и номер 731—21—41. Всё, – жёстко закончил он. – Кстати, это делается и в ваших интересах. Потом вам всё объяснят. До свидания.

   Процедура высадки повторилась в обратном порядке: мужчина в костюме открыл дверь, вышел и выпустил Кирилла, затем мужчина вошёл обратно, дверь за ним прокатилась по направляющим, клацнул замок, дизель мягко и настойчиво затарахтел – и автобус уехал, оставив запах вонючей солярки и недоумевающего Кирилла на тротуаре. Просьба отказа от общения прозвучала достаточно серьёзно и убедительно, чтобы он понял: этот разговор похож на что угодно, кроме шутки.

   Странно. Кирилл сам не хотел поначалу разговаривать с Ольгой – ему просто-напросто было тяжело морально. И вот теперь некие «государственные люди» запрещают ему это! Откуда они знают? Ни он сам, ни, скорее всего, Оля не рассказывали им об этом. Значит они прослушивают их разговоры! Для чего? Вот кого опасалась Оля, когда просила его завести «левый» позывной «в контакте»! И для этого анонимайзер, хотя, если контролируют плотно, то легко вычислят, что данные «из Болгарии» идут через его домашний IP-адрес. Почему же она не предупредила? Он мог бы использовать для этого общения друзей и знакомых. И какие интересы государства может представлять среди арабов совершенно гражданский человек, девушка, вышедшая замуж за немецкого специалиста. Стоп! Вот оно что: важный специалист! Она следит за ним, это для чего-то нужно нашим нефтяникам. Эти сволочи её купили. Если всё так, ему тем более нужно постараться. Придётся им придумать другой способ слежки за нефтяными специалистами.

   После того, как все эти мысли начали складываться в связную картину, многое из недосказанного начало становиться понятным, поэтому ещё сильнее захотелось вытащить Ольгу оттуда. Может быть, именно это имел в виду друг Витька, когда говорил двадцать лет назад: «ты её спасёшь»?

   Он собрался с силами и поехал в Москву, стараясь не оглядываться назад – пусть они думают, что рыба у них на крючке. Алекс очень обрадовался его приезду, и Кира с ребятами честно поработал три дня. Сыграли всё уже неплохо сыгранное, попробовали петь песню, написанную Валерой, – немного не то, какие-то Мумми Троли, а не Папаша Дорсет.

   Вечером третьего дня, соблюдая осторожность, попросил Валеру со своего телефона набрать телефон Яны и назначил ей встречу на Манежной. Он не стал рассказывать ей о своих подозрениях, – она сама себе неплохо нарисовала картину каких-то неведомых бед дочери. Яна придумает, как вызвать Ольгу. Внезапно ему пришло в голову, что менее подозрительно вызывать её не в Москву. Может вы вместе поедете куда-то подлечиться? – спросил он, – к примеру, в Карловы Вары? Что-нибудь типа бабушку сопроводить. Если что – денег я дам, можно копию путёвки ей отправить, пусть мужу покажет.

12

   Яна придумала. Вернее, придумывать ей не пришлось: не было бы счастья, да несчастье помогло – врачи сказали, что Олиной бабушке, которой недавно исполнилось всего-то восемьдесят три года (смешной возраст, если она и вправду особенная), остались считанные месяцы или даже недели. Кирилл не стал уточнять: знает ли бабушка или Яна, что дожидаться момента физической кончины не стоит – не факт, что их клан знает про это скрытое дополнение к своей явно заметной особенности – «слабости на передок». Пытливый Палыч им мог в жизни не попасться. Так что Ольгин приезд домой неизбежен, просто точное время этого события неизвестно: в таких делах главный у руля – Случай.

   Опять оставалось ждать. В Скайп Кира не показывал носа, но решил проверить, как действует тайная связь, он давненько за всеми хлопотами и тревожными мыслями не включал компьютер. В Танином контакте его прочтения ожидали сразу несколько сообщений. Неожиданных. Как всё общение последних месяцев – почти диаметрально противоположные слова. Кроме заверений в любви.

   Первое: «свет мой солнышко как ты решился предложить это мне я тебя очень сильно люблю жду встречи мать звонила сказала сделает вызов Ральфу пока не говорила я еще сомневаюсь но как вспомню тебя то понимаю все к черту увижу тебя и растаю пропади все пропадом ничего мне не надо только ты». И дюжина цифр, её местный номер телефона.

   Второе: «солнышко придётся потерпеть. мне пока никак нельзя отлучиться. очень важно. ты потом поймёшь. я тебя люблю. и прошу тебя. подождать. ну немножко потерпи. я буду с тобой. я клянусь!!! но сейчас не могу. целую»

   Третье: «мать прислала бумагу про бабку. но твой заяц тут застрял. прости, по-другому нельзя. с тобой свяжутся, ты поймёшь. ты умный и самый лучший. жди меня, я вернусь мы будем вместе. а пока ничего не будет. ничего не предпринимай, чтобы не сделать хуже. просто жди. люблю целую обнимаю»

   Очень неприятная неожиданность. Сначала Кирилл не знал, что делать: в нём боролись желания стереть к чёрту все пароли и доступы, выбросить компьютер в окно, удалить профили и контакты. Но с другой стороны! Он любит и умирает без любви! Друг Витька просил спасти дочь! И ещё эти козлы со своими рекомендациями! Государевы, чёрт бы их всех побрал, люди! Одной из этих причин уже достаточно, чтобы зубами выгрызть девушку из арабско-немецкого плена, а все вместе они давали огромный импульс, толчок к действиям. Сидеть на месте Кирилл больше не мог – ему требовалось увидеть Ольгу и узнать всё лично от неё, глядя ей в глаза.

   Три дня он усиленно делал вид, будто его ничего не интересует в жизни. Отчасти это было правдой. Кроме того, что он купил билет на поезд в Минск. Затем, усиленно создавая впечатление, что он с гитарой в кофре просто едет отдельно от остальной группы куда-то на гастроли, попросил друзей проводить его. Шурка и Лёнька только рады – дорогая их сердцу группа едет выступать за границу! В Минске, поселившись в гостинице и оставив в номере гитару, Кирилл уже с предосторожностями отправился на автовокзал и выехал «Евролайном» в Таллинн. Не может быть, чтобы ради такой букашки, как он, контролировали абсолютно все пограничные переходы. Но всё прокатило, никаких задержек, его личность белорусских и эстонских пограничников не интересовала. Из Таллина он вылетел в Стамбул. Вся эта карусель вышла несколько дороже прямого билета из Питера и на двое суток дольше, но это можно перетерпеть ради дела. Большого дела.

   Ему повезло: в самолёте из Стамбула он встретил земляка. Парень представился Володей, он летел в Джедду к тётке. В отличие от хитрого зигзага, устроенного Кириллом ради избавления от возможного наблюдения, Володя целенаправленно экономил деньги: из-за границы лететь в Саудовскую Аравию через Стамбул чуть ли не в полтора раза дешевле прямого билета из Санкт-Петербурга. Его тётку угораздило выйти замуж за саудита, к тому же не аборигена, а гражданина Йемена. Какое-то время помыкались у него на родине – там вечная заваруха, сунниты не поделят что-то с шиитами, да плюс какие-то сложные ответвления каждой ветви религии Магомета. Удалось найти работу в Аравии, переехали и вот уже лет десять живут хорошо.

   – Тётку не отличить, – хохотнул он, – вылитая арабка, по-ихнему шпарит лучше местных, как-никак с высшим образованием!
   – Вот я никак не пойму: им так легче живётся, что ли? Чего они упёрлись в свой ислам с этим диким фанатизмом? – спросил его Кирилл. – Женщинам работать не дают. Машину не дают водить. Сегрегация не по расовому, а по гендерному признаку. Кино запретили, фотографировать нельзя, вообще никаких шоу, с посторонним даже поговорить нельзя.
   – Не знаю. Шайтан ведь не дремлет, он только и ждет, как бы искусить. Похоже, шейхам и муллам так рулить проще, вот они и мутят. Вообще-то одну книгу всегда легче читать, чем много разных! И лишних мыслей в ней, единственной, не написано.
   – Чего они тогда аллаха поделить они между собой не могут? Он у суннитов, шиитов и прочих салафитов-ваххабитов вроде общий?
   – Да это у всех так. Христиане разве не разбежались на все четыре стороны?
   – Даже на двадцать четыре, – согласился с Володей Кира. – Тридцать три одного и того же Христа у разных сект. То ли дело – римляне! Вот у них всё было классно: хочешь – Зевс, хочешь – Аполлон, а ещё лучше Венера.
   – Венера точно лучше всех, – засмеялся Володя.

   Они вместе летели из Стамбула в Джедду. Ещё Володя подсказал ему хорошую недорогую гостиницу, чуть дальше от моря, зато меньше шума от порта. На такси опять же сэкономили, платили пополам.
   Он позвонил ей в пол-одиннадцатого: по Скайпу он с Ольгой обычно разговаривал в одиннадцать или чуть позже, из чего сделал вывод, что Ральфа в это время дома не бывает. Она не стала разговаривать с ним по телефону, лишь назвала адрес. Он добрался до компаунда меньше чем через час.

   Встреть её Кира на улице – мог не узнать: Ольга, обожавшая легкомысленность и разноцветие в одежде, сегодня была в длинном однотонном голубом платье ниже колена, волосы собраны каким-то блестящим украшением с камнями. Камни, возможно, не самые простые. Тёмные очки закрывают треть лица, косметика отсутствует напрочь, зато в ушах, на пальцах и на запястьях сияют украшения.

   – Милый Кирюшка. Солнце моё. – сказала Ольга совершенно ровным тоном. Звучало немного дико. – Жопа такая. Зачем ты приехал, ты можешь всё испортить!
   – Я не смог удержаться. Это последняя попытка что-то сделать для тебя.
   – Я же тебе писала. Просила, – продолжала она, пока они двигались по направлению к какому-то большому зданию типа торгового центра. – Тут нет религиозной полиции, зато полно глаз, поэтому я тебе просто показываю окрестности, в магазинах смотри товары, может что-то купишь по-мелочи для отвода глаз. Когда говоришь, улыбайся и постарайся без эмоций. Мы знакомы, случайно встретились.
   – Хотел услышать лично от тебя. Так что же ты решила? Останешься здесь? Имей в виду, если ты остаёшься тут хотя бы на месяц, то это, считай, навсегда, – натянуто улыбаясь, сообщил ей Кира.
   – У нас мало времени. Сейчас мы займёмся шопингом и я тебе всё объясню, – Кирилл хотел возмутиться: какой шопинг, он разве для этого приехал? Но Ольга нахмурила брови, хотя продолжала улыбаться.

   Если бы он мог предполагать, что закончится этим, разумеется, никогда не стал сюда прилетать. Он предполагал, что он воздействует на неё своим появлением и они договорятся о дате отъезда, хотя бы примерной. И что весь этот магазинный антураж и конспирация только для того, чтобы ничего не смогли заподозрить никакие общие с её мужем знакомые. Но получился не меньший удар, чем полгода назад, в московском ресторане, когда она огорошила его своим замужеством и грядущим уездом из России.

   – Наш последний разговор по Скайпу был ошибкой. Так поступать было нельзя, – строго сказала она Кириллу, сняв очки, и он увидел, насколько её глаза похожи на те, прежние Олины глаза, когда они были вместе осенью прошлого года. – Это открытый канал, контролируется всеми, и нашими, и чужими. Ты меня чуть не уговорил. Я подумала, что ты прав, захотела всё бросить и уехать с тобой. Я тебя по-настоящему люблю. Мне без тебя тяжело. Но меня предупредили, это действительно очень важно и очень опасно. Для меня.
   – Кто тебя контролирует, муж? Я этого боялся. Боялся, что тебе попадётся какой-нибудь монстр.
   – Нет. Ты не понял, – она говорила тихо, ровно и как будто отстранённо, показывала рукой на какую-то витрину, будто предлагая рассмотреть товары, она даже держалась от него немного поодаль, чтобы случайно не прикоснуться, но глаза её продолжали светиться, как в прежние времена, Кирилл это видел. На фото с мужем он никогда не видел у неё таких глаз. – Я тебе не могла сказать даже через наш тайный канал Витя-Таня. Я тебе написала «не приезжай», ты не захотел понять… я тебя понимаю… сама бы тебя сейчас схватила и не отпускала, но не могу. Держусь через силу.
   – Что здесь с тобой происходит, милый мой зайчик? – беспокойство за Ольгу охватило Кирилла, он хотел обнять её, как прежде, и чтобы после этого всё стало так же, как прежде. Но её отстранённость не предполагала даже малейшего контакта.
   – Я решила закончить то, для чего всё это затеяла.
   – Для чего?!?
   – Свадьба – это не любовь и не желание жить в песках с немцем. Это прикрытие операции похищения технологий, у меня важная роль, мне надо его отвлечь. Для этого я влюбляла в себя, встречалась, договаривалась, учила арабский, всё ради этого.
   – Разведка? Или чья-то частная инициатива под крышей гэбэшников??? – Кирилл делал вид, что улыбается, но улыбка выходила зверской.
   – Я не знаю. Мне всё равно. Я сделаю то, что нужно. Они сделают то, что обещали. У нас сделка.
   – Ну какая может быть сделка с этими!! – хоть убей, не получалось у него сохранить спокойствие. Кира взрывался изнутри, будто его скрипучий мотор заклинило и он разлетелся на мелкие кусочки.
   – Не привлекай внимание, Кирюша. Улыбайся. Им нужны эти чёртовы секреты, а потом я сразу уеду, скроюсь в Европе. Я вряд ли вернусь в Россию, даже в случае полного успеха. И тебя с собой в Европу увезу.
   – Ты не поедешь домой, ты хочешь в Европу. Но это будешь определять не ты. Куда скажут – туда и поедешь. Как миленькая. Ты у них на крючке. Сейчас у тебя единственный шанс соскочить с этого крючка. Слезть с него, пока ты ничего не сделала, тогда они не смогут тебе ничего сделать.
   – Нет. Уже не получится. Я уеду отсюда и тебя заберу. Куда ты хочешь? Я поеду с тобой в любую точку планеты! Хочешь в Австралию?
   – Ты хочешь быть со мной, но не хочешь всё бросить и вернуться на родину. Но я не хочу и не буду скитаться по планете под колпаком какого-то Мюллера, мне это противно. А ты себе даже не представляешь, что это за люди. Они тебя обязательно обманут. Разжуют и бросят. Они всегда, во все времена так делали. Они не меняются. Если только ты им ещё для чего-то не пригодишься.
   – Нет, – твёрдо сказала она. – Мы договорились. Всё определено. Я давно на них работаю. Ты пока уезжай, сегодня же улетай.
   – Боже мой! – шёпотом вскричал Кира. – Ничего не выйдет. Ничего! Если даже у тебя всё получится, ты будешь у них на крючке всю жизнь. А я не хочу быть ни у кого на крючке, кроме тебя. Но теперь и это невозможно. Ты сама когда-то говорила – у меня дети. Ты правильно говорила. Пока я жив, я их не брошу, а потом… что ж… Тебе заплатят за секреты, если не обманут. Или ты можешь залюбить до смерти своего немца, получишь его наследство, будешь богатой вдовой, отличное прикрытие для шпионки… Но на меня не надейся. Я умер. Пока только для тебя, чуть позже это наверняка случится по-настоящему. А на этих я никогда не работал и работать не буду. У меня не так много принципов, но вот этот – железный. И я думаю, что мы никогда больше не встретимся. Даже если у тебя всё получится, как задумала, ты так и так останешься ни с чем. Даже хуже: останешься со своей секретной службой и деньгами, но как раз это и означает – ни с чем. Быть может, тебе повезёт, и ты встретишь человека, который вытащит тебя из этого дерьма. Но в любом случае это буду уже не я, у меня нет для этого ни возможностей, ни сил. У меня не остаётся времени. Так что прощай, – прошипел он и ушёл не оглядываясь, он почти бежал. Ольга не попыталась его остановить. И на этот раз ему показалось, что он попрощался окончательно.

13

   После возвращения в Питер единственным человеком, с кем он мог поделиться своим горем, оставался дед Палыч, ему он должен был рассказать о предательстве Ольги. Предательство любви в угоду денег, хотя понимал, что не может судить её окончательно, не зная всех жизненных обстоятельств, не зная того, как она попала на крючок к этим, лишь точно теперь зная, что не смог её ни уговорить, ни спасти. Именно об этом просил его друг. Просил спасти дочь, но вот Кирилл не справился – плохой из него спасатель. Он не смог спасти жену, самого себя, теперь вот не мог спасти Ольгу.

   – Приезжай ко мне, – сказал дед и назвал адрес. – Вовремя ты появился. С женой познакомлю. Какая-никакая, а всё же будет тебе зацепка лишняя в памяти. Специально тебя напоследок с Катей знакомлю, так лучше запоминается. Какой «последок» дед имеет в виду, Кира переспрашивать по телефону не стал – не догадался, своих бед полна голова.

   Дед действительно жил совсем недалеко от одного из бывших павильонов «персональная электроника», жил в квартире племянницы, расположенной в старом особняке на Большой Пушкарской улице: на Петроградской стороне до революции построили много особняков, любили это место государевы люди, а богатые горожане строили здесь доходные дома.

   Но квартирка оказалась небольшой и не очень уютной из-за высоты потолков: комнаты при советской власти нарезали из больших залов «по-живому», не обращая внимания на камины, лепнину и прочую ненужную пролетариату красоту, а заодно наплевали на удобство пользования и пропорциональность, применяя лишь один главный принцип: одно окно – одна комната. Поэтому парадным залам и гостиным не повезло больше других: в них оказывалось слишком много окон, и оттого их нарезали на маленькие узкие пеналы, у которых подчас ширина оказывалась уже высоты. Вот и в этой квартире были такие комнаты, шириной три метра, а высотой потолков – четыре, будто перевёрнутые, как если бы голова у Кирилла свернулась набок. Хотя узкое и высоченное окно – размером почти во всю внешнюю стену – доказывало: нет, всё правильно, тебе не показалось, это стиль новой власти, большевицкий соцреализм.

   Дед познакомил Кирилла со своей женой, миниатюрной, немного высохшей старушкой лет около восьмидесяти. Когда-то рассказывал Палыч – ей было около сорока, когда они познакомились под памятным деревом в Пушкине. То есть ей сейчас примерно 97, совсем неплохо выглядит для такого недетского возраста, хотя дед с его ста тринадцатью смотрелся, пожалуй, получше и поимпозантней, хоть и не многим моложе супруги, тоже лет на семьдесят пять – восемьдесят.

   – Давно подозревал, что она ведьма. Колдунья, переродившаяся в ведьму, – грустно сказал Палыч. – Не повезло тебе, мальчик мой.
   – А в чём разница между ведьмой и колдуньей? – непонятно зачем захотел узнать Кира. Сейчас в этом знании не было никакого практического смысла. Старая дурацкая привычка всё понять – по-другому у него не получалось всю жизнь.
   – Самое главное – в её вредной силе. Не зря ведьм в старину называли нечистой силой, потому что сила у неё такая же, как у колдуньи, даже больше, но помыслы не чисты. Дар у колдуньи, как ты догадался, в основном любовный, и ведьму тоже влечет любовь – ей тоже нужна энергия, даже больше, чем колдунье, потому что она тратит её не только на себя и своего мужчину, ей энергия нужна на другие дела, с любовью совсем не связанные. Ведьма любит деньги, богатство, украшения, красивые вещи, красивую жизнь, ей нужно особенно много мужчин. Ей нужно их поклонение, обожание, признание её качеств, не только любовных или женских – ещё и деловых. Она стремится всегда быть лучшей, она умна, успешна, но ей этого мало, она стремится стать самой-самой: самой известной или, как сейчас говорит молодёжь, «крутой». Часто ведьма становится из-за этого стервой – не все стервы обязательно ведьмы, но самые активные ведьмы обязательно стервы. Вот так, дорогой мой. Потому давно я её подозревал, задолго до того я догадался, как ты мне рассказал о её желании уехать. Мало было у меня надежд уже тогда.
   – Почему? Я тебе кажется ничего особенного про Олю не рассказывал. Какие-то мелочи.
   – По мелочам иногда лучше понятно. Во-первых, она отказалась встретиться с родственником, то есть со мной. Это раз. Колдунья сдержанна, спокойна и уравновешена, вот как Катюша моя. Ведьма – импульсивна, необузданна и своенравна, как раз твоя Ольга. Это два. Мой денежный тест – три. То, что она не хотела быть постоянно с тобой – мало ей было одного тебя – это четыре. Её стремление сделать карьеру – пять. Продолжать?
   – Понятно, дед. Уже понятно. Тем более её собственная бабка ведьмой называла. Но Ольга перевела всё в шутку, дескать, она думала, что ведьма и колдунья – одно и то же.
   – Конечно, ведьма и колдунья во многом одинаковы, они только силой отличаются, просто ведьма будет воевать за своё, порвёт на куски любого, кто попробует отнять то, что ей дорого, – продолжал Палыч.
   Кира вспомнил ту огромную энергию, которая заключалась в словах Ольги, она действительно как будто била ими, швырялась словами, как камнями, и все расступались, не желая связываться.
   – Колдунья вполне может вести весьма скромную незаметную жизнь ради своего мужчины, лишь немногие родственники могут быть посвящены в её особенность и мощную тайную силу. Колдунье не нужны деньги, она ценит не золото, а спокойную и долгую семейную жизнь, мужу своему всю жизнь помогает. Они взаимно получают силу и энергию шакти – им двоим больше ничего не нужно, потому что оба знают: космическую энергию не купишь, а недостаток её никакими лекарствами не вылечишь. Ведьма похожа на колдунью и тоже обладает большой силой. Но ведьма растрачивает свою энергию яростно обычно не задумываясь о последствиях – может ответить, как говорится, «не сходя с места». Колдунья не станет тратить драгоценную энергию на месть, она тщательно сберегает свою силу, чтобы не тратить лишнего впустую. Ведь месть – это пустое. Так же, как деньги. Богатства и власть нужны людям, которые живут только раз. Нам, особенным, это не нужно – все люди знают, что в другой мир ничего материального с собой взять нельзя, а мы кроме этого знаем, что можно взять только память. Наши знания – самое дорогое наше наследие.

   Катя слушала весь их разговор спокойно, не вставляя ни слова, но когда Палыч закончил, она тихо и совершенно серьёзно сказала:
   – Ты её запомнишь, Кирилл, не сможешь её забыть. Ты спаси её, помоги не попасть в лапы этих чёрных людей, это от их чёрной энергии они заразилась и стала ведьмой. Помоги ей остаться колдуньей. Твоей колдуньей. Ты поможешь ей – она поможет тебе, – точь-в-точь повторила она слова друга Витьки.
   – Я постараюсь, – пообещал её Кира. – только я в себе не очень уверен. В памяти своей. Медитировать так, как дед предложил, с помощью Харе Кришна, у меня начало получаться. Когда несколько часов поёшь, мысли пропадают куда-то, голова очищается, как будто пустая становится – ничего в ней нет. Но прекратишь петь, и через пять минут снова всё помнишь, и главное – гадости разные в голову лезут, хоть и стараюсь вспоминать только хорошее.
   – Не просто это, я так тебе и говорил. Этим надо было раньше начинать заниматься, шаманы с детства тренируются в транс входить.
   – Транс? При чём здесь транс? Мне казалось, транс это что-то другое.
   – Транс – изменённое состояние сознания, он по-разному достигается; бывает сложный, наведённый, этого только самые большие мастера достигают. Вроде Вольфа Мессинга, хотя о шаманах многое известно, попадались ещё какие мастера! Медитация – это тоже изменение сознания, только самогипнозом. Или с помощью специальных трав.
   – У тебя есть такие, дед? Помоги, если есть, а то я ведь неизвестно куда улечу. Хотя мне, собственно, теперь без разницы. Может и лучше бы в кого-нибудь другого переродиться. Вот брат мой – счастливый человек. Живёт себе в Подмосковье на чистом воздухе, любимым делом занимается, никаких дурацких проблем выбора никогда не испытывал, не то что я. Это я мечусь всю жизнь, сначала в музыке искал совершенства, потом в семье, в бизнесе, опять в музыке. Нигде ничего не добился, жену потерял, музыкой только сам себя зря раззадорил. Даже торговлей не наработал столько денег, чтобы ведьму рядом с собой удержать, – грустно улыбнулся он. – Ничего у меня не вышло. Везде проиграл.
   – Слабый ты, опасно шаманскими травами тебя пользовать – сильные они, для них подготовленный ум нужен. А ты знания и мудрости не набрал, вместо этого у тебя в голове бардак и разочарование лучше всего помнятся, как будто ничего другого в твоей жизни не было. Ты пробуй сконцентрироваться на хорошем.
   – Всё равно нужно очиститься сначала, ты сам говорил. А у меня не выходит – вечно лезут дурные мысли, отключить их надо. Похоже, друг Витька тоже такой был, как я, потому и курил траву всякую постоянно. И перед уходом курил – трубка у него была особенная, индийская, в тот последний его с нами вечер.
   – Хорошо, – сказал Палыч после небольшой паузы. – Выбора у меня, пожалуй, нет, потому что времени тоже нет. Мы с Катюшей возвращаемся. Нет больше сил, последней энергии дай бог на правильный переход хватит. Пораньше мы собирались, да вот тебя я нашёл, внук наш дорогой. Ну да ничего, мы справимся, правда, Катюша?
   – Мы справимся, милый, – широко улыбнулась маленькая пожилая женщина.

   Дед легко поднялся из-за стола и ушёл в другую комнату. Кира застыл от очередного для него тяжёлого известия – отчего неприятностям и бедам удаётся собираться в одну кучу в короткий отрезок времени? Вот теперь и дед уходит. … Появился Палыч не сразу, хотя довольно быстро. Он нёс в руках два пакета: в правой – большой, а маленький пакет левой рукой прижимал к груди, как драгоценность.

   – Вот тут простые травы, – положил он перед Кирой большой пакет. – Для медитации нужно немного. Людям подготовленным достаточно малой дозы, то есть покурить. У тебя вряд ли получится – ты лучше по-шамански делай, в костёр на угли, не жадничай, но и много не клади, жменьку, – показал он сжатый кулак. – Для транса доза выше, но и риск больше. Так что лучше не перебарщивать.
   – Что за травы? – спросил Кирилл, не мог отделаться от своего навязчивого желания знать подробности.
   – Женьшень, багульник, красный мухомор, немного коры осиновой, кедровые зародыши и медвежий корень, – пояснил Палыч. – Эти травы, особенно мухомор дальневосточный, не просто сильную индивидуальную галлюцинацию дают. С нужным настроем и концентрацией увидишь межвременье, то место, где никого постоянно нет, но те, кто тебе нужен, – все там могут появиться, их шаманы научились не просто слушать, но и разговаривать с ними… А вот это… это только когда будешь готов… Это уносит сознание. В прямом смысле уносит. Дураки-наркоманы пользуются подобным для того, чтобы свой ум терять, а нам это надо, чтобы помочь перенести знания в другое место, в другое время. Ты поосторожней с этим, только в крайний день это тебе понадобится.

   Маленький пакет Кира со всей тщательностью и почтением осторожно уложил в карман куртки, а для большого – набора трансовых трав – Катя выдала ему пакет из супермаркета, и Кирилл улыбнулся несоответствию формы и содержания: в легкомысленном разовом пластиковом мешке лежала его будущая жизнь или смерть.

   Они посидели ещё немного молча – момент оказался тяжёлым, почти как поминки, только при «живых покойниках». Палыч всё смотрел на Кирилла с сомнением, он по-прежнему волновался за его будущее (за будущее в прошлом – или за прошлое в будущем?), Катя по-прежнему молчала, едва улыбаясь. Кира думал: ну вот и всё, я остаюсь совсем один. Вокруг куча народу, многомиллионный город, дети, родственники и друзья, а я остаюсь один, – настолько привык он за последний год к своему удивительному деду.

   – А вы как? …, – сейчас не любопытство и даже не проклятая доскональность заставила Киру задать этот вопрос, а желание понять, как дед с его женой смогут тихо обставить свой уход, чтобы не осталось никаких явных следов.
   – Всё просто. Видишь – камин этой квартире достался дореволюционный? Действующий. Через пару дней в нём останется лишь две маленькие горстки праха. Одна знакомая наша придёт после, почистит, мы договорились. Письмо об уходе из жизни от якобы невыносимых болезней на столе оставим. Одежду заранее выбросим. Пропадём с Катюшей без вести.
   – Дочка ваша как же… и племянница? Они знают?
   – Нет, зачем смущать умы близких. Они хорошие, но обычные женщины. Дочку мы долго готовили, в смысле: будто бы болеем давно, она всё правильно поймёт.
   – Она у нас добрая, заботливая, – вмешалась в разговор Катя, мягко улыбнулась. – Всё хотела к себе нас перевезти, чтобы ухаживать. Только мы отказались и сюда приехали, в Петербург, к месту нашей с Мишей встречи.

   Наконец пришла пора попрощаться: пора уходить. Кириллу – домой, а им – куда забросит неведомая колесница. Нельзя больше им затягивать.

   – Вот чего я тебе уже не смогу рассказать ни сложными, ни простыми словами: это такое знание, которое не переходит в опыт, – лукаво улыбаясь, сказал ему дед, обнимая на прощанье. – Даже у особенных – не хочется этого помнить, момент ухода. Но ты не бойся. Когда мы живы – смерти нет, нечего бояться. Когда мы здесь умрём, жизни не будет и некому станет бояться. А новая – всё равно начнётся, какая бы она там не оказалась. Что бы там ни было, стоять перед открытой дверью глупо, раз уж открыл – пора уходить. Нечего бояться, правы древние философы.
   – Увидимся в прошлой жизни, – Катя легонько чмокнула Киру в обе щеки.

   Странное ощущение возникло у Кирилла. Ощущение, когда узнаёшь, что человека не стало. Что его больше никогда не будет. Что ты вообще никогда не скажешь ему «привет», ты не выпьешь с ним чаю, не обсудишь с ним то, что всегда обсуждал; ты привык к таким разговорам, ты узнавал много для себя нового. Ты не соглашался, ты не верил, ты спорил и возмущался, ты удивлялся и сомневался. Ты радовался, ты ожидал ещё чего-то, и вот теперь их не будет, этих встреч и этих разговоров. Никаких не будет.
   Кирилл остался почти совсем один. Конечно, рядом был Ваня, совсем недалеко – Маша с обожаемой тёщей, институтские друзья, товарищи и знакомые по бизнесу, где-то в Девяткино жила Динара, в Москве – братишка Алёшка и маленький Алекс другими ребятами. Ещё немного дальше – родители и тётка. Но ощущение было такое, как в пустыне: душный, безвкусный воздух и горячий ветер, изматывающий сознание – хотелось глоток ледяной воды и прохладной свежести морского бриза.

   Постоянно чудится, будто звонит телефон, но это лишь кажется, это фантомные звонки. Раньше он ждал звонков от девушки и хватался за трубку при любом похожем на звонок звуке. Теперь его мозг придумывал эти звонки сам, даже без участия всяких посторонних шумов, – так хотел Кирилл услышать голос Ольги или Палыча. Он впал в какую-то прострацию, не замечал, что ест и что делает, как робот, у которого работает основная программа, а все вспомогательные отключены; или им сделали такой неудачный апдейт, после которого накопленные прежде данные пропали бесследно. Или программы робота подверглись нападению неизвестного вируса, который испортил все связи между центральным процессором и контроллерами в периферийных органах – без команд центра они не знали, что делать, и каждый делал что-то своё, не обращая внимание на остальных. В итоге этих неосознанных действий у всего организма не получалось ничего более-менее общего, осмысленного.
   Всё в соответствии с наукой: замкнутые системы, согласно второму принципу термодинамики, всегда меняются в сторону возрастания беспорядка, то есть возрастания энтропии, – всплыло откуда-то объяснение происходящему в центральном процессоре Киры. – Моя система стала слишком замкнута, потому и беспорядок возрастает лавинообразно. Негде взять энергию, чтобы уменьшить энтропию.

   Да, энергии ему взять было неоткуда. Он давно растранжирил последние остатки шакти, которая оставалась от их последних с Ольгой любовных взаимообменов, и жил на каких-то резервах. Его мозг, принудительно отключенный от остального организма, существовал отдельно, он наплевал на периферию и лишь перемалывал мысли. Все мысли были старые, все были об одном и том же: в чём он ошибся с Ольгой и почему не смог ничего сделать? Мог ли он вообще что-то сделать? Теперь Кира знал о ней почти всё, – ему казалось, что он понимает всю её, с учётом последних уточнений дорогого деда о ведьминой её сущности.
   Может, ему показалось? Почудилась любовь, новая жизнь, где-то вдали возникла красивая картина, перспектива и оазис? Показалось после безумных первых дней и недель, нескольких недель. Всех нечастых свиданий в Москве у неё, или в Питере у него, – их может быть, в сумме наберётся всего дней двадцать, когда они были вместе. Это было редчайшее колдовское слияние, дававшее им обоим гигантскую энергию и чувства полёта. Сейчас растаявшая любовь омрачалось ощущением утраты, потери не только энергии; сейчас ему казалось, что вся жизнь заканчивается. Мираж, это был просто мираж. Ничего больше не будет.

   Наверное, он ещё сколько-то физически проживёт, протянет. Но ничего в его жизни стоящего, интересного, нового больше никогда не будет. Он не осознавал этого до конца тогда, давно, когда умерла жена Таня. Тогда, к счастью, оказалось слишком много забот, отвлекавших от этой мысли: сын ещё маленький, он очень страдал от потери матери, а дочь была совсем крошка, не понимающее ничего дитя. В те времена у него хоть какая-то подмена нашлась – забота о детях и работа, много работы: он как раз строил свои павильоны. Дело может помочь, оно увлекает, оно занимает мысли, не даёт зациклиться на чём-то одном.
   Сейчас, после расставания с красивой и грубой, одновременно нежной и колючей, слишком современной и временами иррациональной, обманутой неведомыми государственными людьми девушкой Кирилл понял: всё совершенно точно закончилось. Закончилось окончательно и бесповоротно. Он понял, что не сможет сохранить в памяти её образ так, как сохранил образ Тани – образ, который всегда у него перед глазами; с Таней он мог говорить, когда захочет, он мог ощущать её присутствие. А с Ольгой – не может. Он помнит её как изображение, как фотографию, а не движения её губ, не живые, постоянно меняющиеся глаза, не её лицо, подвижное от глубокой печали до громкого веселья, от искреннего счастья до глубокой отрешённости.

   И почти не осталось в памяти никаких разговоров, никаких важных общих мыслей или идей, они не говорили с ней ни о чём серьёзном, всегда только сиюминутные, совершенно неважные новости. Важными можно считать только разговоры о прошлом, об их жизни до их случайной встречи.
   Не осталось почти никаких слов, но не из-за того, что они с Ольгой не так долго были вместе, как когда-то с женой, а потому что их, как теперь стало окончательно ясно, ничего не связывало, кроме объединяющей их энергии.
   Именно их жаркие любовные встречи запомнились лучше всего. В памяти возникали именно ощущения, а не слова. Ощущение простых прикосновений: провести по руке, погладить по волосам, обнять, поцеловать, вздрагивая от острой волны появляющейся из ниоткуда энергии. Он может представить себе её, стоящую у окна в наброшенной на голое тело его рубашке, какое-то смутное возникающее в памяти видение, – но это всё не то, абсолютно не то. Эта всплывающая картинка – совсем не то, что нужно помнить. Ему запомнилось ощущение близости: тепло, нежность и восторг, но разве это – всё, что должно остаться?
   Почему-то сейчас Кириллу казалось: кроме её запаха, её улыбки и колдовских тёмных глаз нужно запомнить хоть какие-то слова, её высказанные личные мысли, не услышанные ею по телевизору и не пересказанные глупости неведомых «важных государевых людей». Таких слов немного, но это как раз, пожалуй, то единственное, что нужно и важно помнить. В недолгих их разговорах «по душам» и взгляде глаза-в-глаза он видел беззащитность, а иногда обиду и злость.

   Сейчас, думая об этом, Кирилл понимал Ольгу лучше, чем про неё рассказал дед Палыч: она – не чистая ведьма, в ней колдунья боролась с ведьмой – оттого её резкие переходы настроения, перепады в словах и неожиданные взрывы. Когда она была с ним, она старалась быть его колдуньей, или он своей мягкостью, нежностью и добротой помогал сглаживать её ведьминские черты. Может быть, если бы он всегда был с нею рядом, он смог побороть, победить в ней ведьму? Но нет – поздно, их встреча случилась слишком поздно. Ольга уже попала под влияние серых и чёрных, и уже не могла вернуться на путь светлой и чистой колдовской энергии любви.

14

   Откуда-то весной на питерских улицах появились цыганки. Они всегда появляются внезапно и внезапно уходят, хотя предпочитают тёплое время года, видимо, сказывается их индийское происхождение. Они как перелётные птицы, которые выбирают места, где есть чем поживиться. Цыганки прежде всегда приставали к Кириллу, с раннего юношества. Теперь он знал, отчего -чуяли своего. Но тогда он научился резко и грубо от них отстраняться, и те больше не привязывались, не спрашивали ни о чём и не пытались сблизиться. Принимали его грубость как нечто само собой разумеющееся. Приставать заново начинали только новенькие, другие, и ему вновь приходилось отбиваться.

   Кирилл встретил старую цыганку недалеко от площади Восстания, видимо она из тех, кто предпочитает крутиться и зарабатывать возле крупных вокзалов – пафосный фасад Московского как раз выходит на площадь. Эта цыганка не оказалась исключением, тут же прилепилась, но немного не так, как делали молодые – она не только раскусила его сразу, но и объявила ему это:
   – Пшала, я тебя чую: ты нашей крови. Из какого племени, знаешь?
   – Нет. Дед был откуда-то, да рано ушёл.
   – Помер? – пристально глядя на Киру, спросила цыганка. Вопрос явно был задан «с подвохом».
   – Нет. Ушёл, говорю же. Потонул будто.
   – Понятно, брат. Хочешь узнать – куда ушёл? Ручку позолоти, дай ловэ, – у Кирилла в кармане оставалась лишь мелочь, но он вспомнил о долларовых бумажках в обложке паспорта. Он часто носил с собой довольно крупные суммы, крупные по старым музыкальным временам, он так привык: частенько случались какие-то непредвиденные расходы. В той, старой музыкальной жизни, многие доходы и расходы случались непредвиденно. Он постарался отделить один банкнот незаметно для цыганки, но она сказала:
   – Не бойся, я тебя не заколдую. Свой ты, своих мы не трогаем. Дай, сколько дашь. Сам-то, видать, не умеешь родных чувствовать, мало в тебе цыганской крови?
   – Не умею, врать не буду. Мало мне силы от предков досталось, слабые они у меня, – согласился Кира, протягивая зелёный бумажный полтинник. – Что, ваши все чуют? Ко мне с детства цыганки приставали, но говорили не так, как ты. Просто приставали, оттого я от них убегал, не хотел слушать.
   – Все наши могут своего почуять, даже если он гаджо. К тебе молодые девушки приставали, да? Ты, касатик, им для другого был нужен, – расхохоталась она. – Не догадывался?
   – Гаджо – это я?
   – Ты, пшала, кто ещё. Гаджо – свой, только без нашего цыганского духа. Пойдём к нашим женщинам. Сейчас у тебя с силой плохо, пойдём, подкрепишься. Им это тоже полезно.
   – Нет, спасибо. Не вашего я племени гаджо, не умею по-вашему.
   – Так в этом уметь ничего не надо, – снова рассмеялась цыганка. Не поняла она его. – Они сами всё сделают. И денег твоих не попросят. То, что у тебя внутри, гораздо дороже.
   – Не знаю. Может быть, потом. Ты мне лучше сейчас расскажи, что увидишь, – попросил её Кира. – Про деда. Про друга. Про девушку. И вообще.

   И старая цыганка рассказала. Но зря просил – ничего особенного она Кириллу не сказала. С дедом твоим всё хорошо, сказала, и с братом твоим беловолосым порядок, так что ты к ним вернёшься, ещё будет у тебя своё время, много времени. А вот сейчас твоей жизни я что-то не вижу, – держа на весу его руку и заглядывая ему в глаза, сказала она. – И девушка твоя, пшала, очень далеко, за океаном. Одни чёрные люди вокруг. Был бы ты простой клиент, наврала бы я тебе о ней что-нибудь. Но тебе врать не буду: неважные дела, боюсь, не дождёшься ты её из-за океана.
   – Из-за моря, может быть?
   – Море – это лужа. Океан – это океан. Далеко, еле вижу. Ты силу теряешь, брат, нехорошо это. Потому плохо вижу я тебя. Пойдём к нам, подлечишься, после ещё погляжу.
   – Ты мне лучше скажи: ты сама была уже там, куда дед мой и друг вернулись?
   – Э, касатик! Я давно уж то здесь, то там. А ты что же, не помнишь совсем ничего? Плохое тебе что-то попало в другом мире. Плохое люди не помнят, не хотят помнить. Только ромалы всё помнят, ничего не забывают – ни хорошего, ни плохого.
   – Может и попало, досталось что-то нехорошее. Не знаю, не помню… Погоди! Как ты сказала – то здесь, то там? Как такое может быть?
   – Как же по-другому? Всё связано. Случайно можно там оказаться, случайно – здесь. А вот как – не спрашивай меня, не знаю я. Как-то наш Большой Рома говорил: мы народ кочевой, куда волна отнесёт, там и будем дальше жить.
   – Волна? Может колесница?
   – Колесница – это повозка, на которой мы тут и там ездим. А между мирами волна переносит, и больше не пытай, больше я не знаю ничего. Дай мне ещё одну твою красивую бумажку, и пойдём к нашим, полечишься.
   – Большой Рома у вас в таборе? Познакомишь?
   – Э, пшала, чего захотел! Рома – он приходит, когда сам захочет. Никто не знает, где он сейчас – здесь или на другой волне.
   – Сама сколько раз его видела?
   – Здесь – несколько раз. В другое время тоже видела, но мы там молодые были. Ой, горячие! – она мечтательно прихватила нижней губой верхнюю и закачала головой.

   Она всё же уговорила Кирилла отправился с ней в табор – умеют они уговаривать, да и Кира не очень-то сопротивлялся, мало сил осталось на сопротивление. Табор тоже оказался весьма современным: никаких тебе лошадей, никаких повозок-колесниц, только весьма приличные дома-автомобили, французские Рено и итальянские Фиаты. Помнится, в давние времена Кира мечтал взять такой в аренду и проехать с Таней по Европе. Проехать не теми туристическими маршрутами, по которым возят всех, а обыкновенными сельскими дорогами и деревенскими улочками. Эта его редкая мечта умерла вместе с женой, после Тани он ездил только в близкие прибалтийские страны, никогда не посещал курортов, не ездил напиться всего того, что бесплатно включено в турецких отелях, и не отдыхал на модных островах Китая, Камбоджи или Вьетнама.

   Внутри цыгане переоборудовали передвижные дома для одной европейской семьи в дома для семей своих, то есть убрали всё, по их мнению, лишнее: из стандартного убранства осталась кровать над кабиной – её, судя по всему, отвели для младших детей, – и кухонный столик с раковиной. Из туалета устроили шкаф для вещей, а остальное пространство отдано лежанке – довольно вместительная вышла лежанка, не меньше, чем бывали в прежние времена в цыганских кибитках на конной тяге.

   Девушек оказалось целых три, никогда в жизни Кира не занимался любовью больше чем с одной женщиной. Девушки проявили пылкость, были подвижны и горячи, но эта их горячность не вызвала у Киры никаких чувств, вообще никаких, кроме лёгкого интереса поначалу и полного отвращения в конце. Закончилась эта странная «групповуха» также довольно странно: девушки-цыганки как будто дозировано отдавали ему свою энергию: он хорошо чувствовал себя только будучи с ними – моторчик внутри него на это время замолчал, а почти сразу после расставания возобновил своё «вж-вжик». К тому же он недосчитался последних зелёных бумажек: цыганки оказались традиционно маркантильны.
   И старая цыганка больше ничего не увидела. Или не захотела сказать. Странный они всё-таки народ, брат-брат, а сами обирают. Хорошо, что деньги у него не последние, а то ведь они и последнее не брезгуют забрать. Не зря он никогда не любил цыганок.

   Вечером Кирилл традиционно возлежал на диване, лениво ковыряя двумя пальцами по экрану планшета. Хороших новостей не было. Плохих – тоже. Если только отнести к плохим новостям очередное ненавязчивое падение рубля, на сей раз небольшое, всего каких-то десять процентов. Имей миллион – и за десять дней можешь стать на сто тысяч долларов богаче. Всего-то. При средней зарплате по стране меньше пятитисот зелёненьких в месяц. Хорошие времена для спекулянтов. Но спекулировать валютой Кирилл не собирался – ему вспомнилось ещё одно любимое Витькино изречение: это не товары дорожают, это деньги дешевеют. Ни товары, ни подешевевшие деньги его сейчас не интересовали нисколько.

   Зато он наткнулся в интернете на статью о параллельных вселенных. Зацепился взглядом за рекламный баннер этой статьи: «Открытие французского математика! Миры не расщепляются и не сливаются, а взаимодействуют друг с другом», – и, разумеется, моментально открыл ссылку. Он несколько раз перечёл эту статью. В этот момент катастрофически не хватало Палыча. Вот старику было бы интересно! – подумал он.
   В статье рассказывалось, как математик Пуарье представил свой, оригинальный расчёт самого непонятного, тёмного места в теории квантовой механики. Кира квантовый мир даже с вдумчивой помощью деда Палыча никак не понял, – это довольно странное царство: кванты могут быть в двух местах одновременно или перемещаться быстрее света, чего как будто не допускает теория относительности. Да что Кира – сам великий Эйнштейн говорил, что ему было бы привычнее понимать, что квант находится в определённом месте, даже если его не видно, как иногда не видно Луну на небе.

   Палыч одной лишь философской мудростью своей предположил то, чего знать никак не мог; то, что Пуарье смог сейчас вписать в строгие математические рамки: квантовые частицы ничего не нарушают, они так взаимодействуют, поскольку находятся близко друг к другу, они могут перескочить на искривлениях, они так переносят информацию! Слова цыганки подтверждались: «то здесь – то там», – говорила она.

   Похоже, наука приближается к отгадке тайны особенных. Скоро сын Палыча в Америке расшифрует геном, математик-француз рассчитал траектории квантов, физики разберутся, куда они якобы исчезают, то есть куда переносят информацию. Может, даже мечта деда когда-нибудь осуществится? Привить всем людям любовь, даже тем, кто не может стать особенным – пускай хотя бы не воюют друг с другом. «Make love – Not war!», – не самый плохой лозунг придумали для себя хиппи. Может быть когда-нибудь воцарит мир хиппи, а не технологическая сингулярность и царство машин?

   Как-то вдруг, безо всяких предварительных договорённостей, позвал проветриться старый друг Лёнька: «пообщаться в одном интересном месте». Как понял Кира, тайным замыслом встречи в клубе, где рулит его старший брат, у Лёньки было знакомство брата с Кириллом, чтобы помочь договориться о выступлении «Папаши Дорсета». Не знал Лёня, что музыкальные планы Киры уже исчерпались. Он даже перед Алексом с ребятами повинился: дескать, болею сильно, потому мне с вами физически тяжело работать. Если выздоровлю, тогда продолжим. А пока нет сил. Даже по телефону было слышно, как у Алекса сник непокорный ёжик волос на голове. Потому и Лёнькин брат, узнав эти невесёлые новости, посидел немного ради приличия с ними за столом, и сбежал заниматься своими делами.

   Но пообщаться – пообщались. Если сравнивать со старыми временами – комнату общаги, вермишель с колбасой и вонючий портвейн – так просто отлично. Клуб ранним вечером был ещё тих, не гремел музыкой и не мешал ярким светом (хотя светопреставлением бабка Кирилла называла вообще любой шум, не только световой или музыкальный, но и звуковой вроде громкой ссоры соседей).

   Лёня притащил на эту встречу знакомого по давним временам медика, правда, давно бывшего. Как медика Кирилл его знал во времена студенческой молодости, у того ещё кликуха была в их молодёжной среде: «охотник за головами» – Роман учился на психиатра (хедхантеров в советские времена не существовало в принципе). Долго проработать по специальности Ромке не довелось, и вот уже лет десять он пробавлялся коммерцией, простым купи-продай, хоть и в чуть более благородной отрасли – в фармацевтике.
   Роман многое знал из современных нравов большого бизнеса, переплетённого с большой политикой и крупными министерскими чиновниками, но слушать сегодня некогда интересные для него новости из проправительственных кругов Кириллу не хотелось. Вообще больше никогда не хотелось об этом слышать. Политику, тем более внешнюю, договорились не трогать заранее – у всех разные, и как часто случается, единственно правильные мнения на сей счёт. Из футбола Кира мог говорить только о давно минувшем: Пеле, Гарринча, Стрельцов, Яшин, – он читал про них книжки в детстве. Извечный мужской разговор «о бабах» не поддерживал – его эта тема теперь не зажигала. Потому меж анекдотов и баек из текущей жизни пришли к старому – студенческую жизнь сложно забыть, это самые яркие воспоминания для тех, кто не просто «пересидел» институт: проспал лекции на последнем ряду, «косил» от колхозов и стройотрядов, не устраивал дискотек, не встречал вместе с группой каждый новый год и никогда не жил в общежитии.

   Меж тем клуб потихоньку наполнялся людьми. Выключили фоновую музыку, и голоса людей стало слышно громче, оживлённее, как будто наступало утро, а не вечер; как будто люди пробуждались, начали говорить друг с другом, рассказывать сны и расспрашивать о планах на предстоящий день.
   На сцену поднялась пухленькая женщина средних лет, уселась за рояль и начала негромко играть, лишь чуть приглушая гомон говорящих за столиками людей. Она играла разные пьесы, многие Кире были знакомы, некоторые доводилось играть самому. Ромка с Лёнькой ушли курить, а Кира, чтобы не скучать за столом одному, подошёл ближе к пианистке – та как раз начала играть попурри из необычной смеси Битлов, Аббы, Роллингов, Элтона Джона, добавляя к ним то ли Бетховена с Прокофьевым, то ли фрагменты из классиков, использованные Блэкмором и Эмерсоном в своих творениях. Кира подошёл и облокотился на рояль, он даже сделал извиняющее-вопросительный жест: можно? Женщина-пианистка мотнула головой: дескать – как хотите, вы мне не мешаете.

   Когда она закончила пассажами из Листа и Уэйкмана, он вернулся к парням, которые уже начали строить разные дикие догадки относительно длительности его примерзания к месту возле рояля. Без лишних слов он кратко пояснил, придумал версию «на ходу»: встретил старую знакомую. По музыке. Переход на музыку оказался кстати, вспомнили и выпили за Витьку – учившийся в медицинском Роман тоже знал его хорошо, постоянно тусовался на танцах в их политехнической общаге, социально-близкие девушки-медички его отчего-то не привлекали.
   Невозможно было не вернуться к истории с его таинственным исчезновением. Кира умолчал, что он теперь весьма близко к правде представляет себе, что произошло, но для его приятелей тайна оставалась нераскрытой. Хотя, как выяснилось, не всем.
   – Жалко Витьку, – без грусти сказал Ромка. Его знакомство с Витькой было «шапочным», так, выпивали иногда вместе. – Посидеть, выпить с ним всегда было о чём. Умный парень, только перебрал разного. Слишком перебрал, оттого так у него вышло…
   – Что вышло? Ты думаешь, он сам? – с деланным любопытством спросил Кирилл.
   – Ну, не знаю. Сам или не сам, скорее всего, просто нелепая случайность, – уверенно заявил Ромка. Лёнька слушал и в разговор не ввязывался, в его представлениях, выбор был не такой большой: убийство или трагедия.
   – Но менты нас таскали, подозревали, что мы его по пьяни …, – подлил своего маслица в огонёк Кира.
   – Менты – они и есть менты. У них работа такая, любой ценой не преступление раскрыть, а виновного найти, – не стал возражать Роман. – А если его нет, этого виновного, и быть не может, что тогда? Нет у них такого порядка, чтобы разложить по полочкам и дать правдоподобное заключение о том, что могло произойти. Собственно, и экспертов у них таких нет. Вот я человек вам всем близкий, всю ситуацию хорошо прокачал, потому могу с уверенностью судить.
   – И чего наш эксперт может сказать? Чего ты насудил? – с интересом спросил Лёнька.
   – Во-первых, нужен комплексный криминалистический подход, как я понимаю. Расставить версии по приоритету. Сделать раскладку личности пропавшего. И всё станет ясно.
   – И что тебе стало ясно?
   – Я, зная Витьку, никогда не верил в версию убийства. Вариантов немного: ссора, месть, грабёж и случайная гибель от третьих лиц. Вы точно не ссорились – это вам ни на какой ляд было не нужно, вы давно друг друга знали, близкие друзья, столько лет вместе. Месть – за что Витьке мстить? Неужто муж какой-нибудь трахнутой им девчонки попёрся бы за вами в лес ради этого? Ни за что! Он и убивать бы не стал – максимум морду набил, ведь не один Витёк виноват, если девка сама отдалась, без насилия. Третья версия – грабёж. Но кому нужно грабить Витьку, да ещё с убийством? У него в тот вечер, судя по всем рассказам, и взять-то нечего было. Значит ограбление тоже исключается. Остаётся случайное убийство со стороны каким-то посторонним. Типа шла мимо бухая в жопу компания, не понравился им отчего-то лохматый хиппи – и они его убили. Тут интересны два момента: Витёк, значит, как баран дал им себя зарезать, молча и не сопротивляясь. Притом ни капли крови не нашли, как я знаю. Никто ничего не слышал, хотя вы в каких-то ста метрах от берега были в лесу; это не город, в ста метрах даже шум воды хорошо слышен. И второй: какой бухой идиот, случайно убив, будет прятать труп, маскировать убийство так, чтобы за двадцать лет ничего не всплыло? И после страшного преступления тело тщательно спрятать, а вот ботинки – не догадаться. Хотя это страшно «логично» для бухой, ничего не соображающей компании убийц: ботинки забрать, чтобы подумали, будто убитый сам куда-то ушёл. Ребята – так не бывает, со всей ответственностью вам заявляю как бывший психиатр. Так – не бывает.
   – Если тихо кто-то подкрался, дубиной по голове – а тело в воду? – предположил Лёнька. Кирилл молча слушал без возражений: Роман в своей логике был совершенно убедителен.
   – Вот тут ты начинаешь совершать обычные ментовские ошибки: какая бухая компания будет тихо красться так, чтобы Витька – Витька с его ритмичным слухом! – не услышал. Получается, что подкрасться может либо человек подготовленный, либо кто-то из своих подошёл, своему не надо прятаться. Значит, это тоже отпадает, – уверенно заявил Роман, и Кира мысленно с ним согласился. Да, отпадает, не верил он в злодейство Серого.
   – Вдруг он секрет какой-нибудь страшный узнал? – на слове «страшный» Лёнька выпучил глаза.
   – Какой? Государственный? Если он секрет узнал, его убивать не надо – надо его взять и помучить в подвалах ГБ, узнать, не успел ли кому рассказать, передать. Ну, это не совсем моя тема. Тем более из разряда один шанс на миллион. Какие к чёрту секреты? Как из простой «бочки» такие звуки извлекать, каких некоторые драм-машины до сих пор не научились? Или как из хорея сделать ямб?
   – Да. Четырёхстопный, – засмеялся Кирилл. – И что у тебя вышло в итоге твоих размышлений?
   – Обычное дело, думаю. Обычное для огромного числа всех тех, кто сильно химией увлекается. Витька ведь из таких? … Был, – добавил он после паузы. – Думаю, просто перебрал он травы своей и кислоты, да ещё водки добавил. Водка – она скрадывает. Знаешь, сколько наркоманы водки могут выпить – жуть! Короче, вывод напрашивается один – несчастный случай.

   Кира вдруг ясно представил себе медитирующего Витю на большом камне у самого берега Вуоксы, – тот любил стоять на одной ноге, вторую приставив ступнёй к бедру с внутренней стороны – индуистская «поза дерева». Кира всегда удивлялся: как можно в этой позе стоять почти бесконечно, как можно не упасть, сколько требуется концентрации! Вот почему ботинки остались на берегу – Витьке они уже были не нужны: он знал, что это последняя в его жизни медитация. В этой жизни последняя.
   – Да, – сказал он парням. – У него в тот вечер трубка была с собой.
   – Трубка? – спросил Лёня. – Никогда не видел, чтобы он курил трубку. Я у него всегда сигареты стрелял.
   – Не, это не такая трубка, как у Шерлока Холмса, а индийская.
   – Индийская? На молоток похожа? – спросил Ромка.
   – Да, небольшой такой молоточек, – согласился Кира.
   – В таких смеси разные курят, вовсе не табак. Классная штука для выноса мозга. Витька постарался всё сделать для того, чтобы побыстрее свалить из этого мира, – сделал свой окончательный вывод Роман, и Кирилл удивился прозорливости бывшего рядового психиатра, даже не мэтра, который не зная ничего, никаких тонкостей и особенностей, так легко угадал почти всю правду о том, что произошло в тот вечер.
   – Даааа, – протянул Лёня. – Почему-то не везёт самым умным.
   – Да ни фига! – тут же возразил Ромка. – Про умных и талантливых просто всем становится известно. Ты не видал, сколько рядовых идиотов на этом палится! Сколько безвестных наркош на сверхдозу попадают. Сколько их по психушкам сидит, кислотой двинутых, ты просто этого не знаешь, потому что по ящику не показывают.
   – Страшная штука, – согласился Лёня. – Зря он, конечно. И никак не могу себе этого объяснить: зачем? Зачем ему был нужен этот допинг, он и так был самый среди нас умный, я его считал почти гением. Может, он был больше чем гений, он видел дальше других, понимал глубже. Мы, дураки, смеялись над ним, думали что это у него пьяные бредни. Сейчас всё, о чём он говорил – всё совпадает, прямо в мелочах! Как можно было угадать жестокого президента с ментовскими привычками? Как? Как можно угадать, что Россия снова станет почти СССР, со всей его властной дебильностью, с депутатами, которых никто не выбирает, с губернаторами-секретарями обкомов, которых назначают. Как это у него получалось? Или как раз оттого, что он знал всё заранее, тяжело жилось ему с этими знаниями, слишком невесело, вот он и добавлял. Чтобы забыть?

   Сегодня отчего-то у всех получалось угадывать совершенно правильно Витькины мысли и действия в тот последний его вечер.

15

   Кирилл не общался с Ольгой по Скайпу и не обменивался сообщениями с ней «В контакте». Он попрощался с ней навсегда, хотя иногда вдруг щемило сердце, налетали особенно острые воспоминания – справиться с ними было выше его сил. В этот момент он почти был готов смалодушничать, включить компьютер, войти в свой аккаунт, написать любимой девушке самые тёплые поддерживающие слова – ведь ей там тоже очень тяжело. Тем более девушка стала бывшей возлюбленной, но он продолжал её любить так, как это делают люди, оказавшиеся далеко-далеко вдали или страдающие безответной любовью. Разве что чувство его немного притупилось, возможно, так воздействовала болезнь, это она давила на все его чувства без исключения, и самое воздушное из всех – любовь – оказалось самой пострадавшей.
   Остались лишь приятные воспоминания – и боль. Такое вот странное сочетание. Хотя: приятность и боль соседствуют чаще, чем удовольствие с блаженством – они устают друг от друга, а вот боль извечная спутница удовольствий или блаженства.

   Он не следил за новостями, хотя неизвестно, попала ли настолько мелкая новость на информационные ленты, разве что в качестве новости, как нашу великую страну в очередной раз обижает сговорившийся кровавый, империалистический, потерявший все нравственные ориентиры остальной мир.

   Ему позвонил безвестный и безликий Виталий Михайлович, серое лицо из их серого мира, какое они сами считают белым, но стороны выглядящий непроницаемо-чёрным. Всё та же разница в точке взгляда, откуда мы на это смотрим. Наблюдатель, находящийся в чёрной дыре, видит поглощённый бесконечной гравитацией свет и энергию, ему, вероятно, там светло, даже слишком. Но мы, смотрящие на чёрную дыру со стороны, можем увидеть лишь абсолютную черноту. Это наш взгляд на чёрный мир, сильно отличный от представлений чёрного мира о самом себе.

   Серый человек Виталий Михайлович из чёрного мира не смог бы удивить Кирилла никакими известиями, разве только если бы назвал точную дату конца света. К прочим известиям, даже самым плохим, Кира был давно готов.
   Виталий Михайлович попросил о встрече и разговоре – Кире было всё равно, не хотелось только никуда двигаться, поэтому он предложил подъехать к нему домой. Этот гэбэшник – или кто может быть ещё? – был где-то рядом, может он сидел в своём Мерседесе с тонированными наглухо окнами возле парадного, потому что звонок в домофон раздался вскоре.

   – Эта встреча – моя личная инициатива, – сказал он. – Потому прошу вас удержаться от огласки. Не только в моих, но и в ваших интересах.
   Кирилл безмолвно кивнул, соглашаясь, ему давно было всё равно.
   – Нашу группу в Аравии взяли. Сожалею, среди арестованных ваша подруга Ольга.

   Кирилл будто ждал чего-то подобного, потому не очень удивился. Он промолчал, а гость понял его молчание по-своему, как шок.
   – Вы не волнуйтесь, наши посольские выясняют подробности. Но пока ничего не известно. То, что прошло по официальным каналам, почти повторяет прессу.
   – Я не интересуюсь новостями, – грустно сказал Кира. – Поэтому не знаю вообще ничего. Так что, если вас не останавливают какие-то инструкции вашей конторы, рассказывайте всё, что знаете сами. То, что сочтёте возможным рассказать.

   Странно, но вопреки своей укоренившейся привычке вечно пытаться узнавать ненужные подробности, сейчас он не очень-то хотел их знать. Может быть потому что это уже совсем ничего не меняло, вообще ничего. Всё, что нужно и можно было изменить, он попробовал – все усилия пошли прахом, ничего не получилось, и он смирился с этим. Теперь подробности нужны только из простого человеческого любопытства.

   – Мы не предполагали, что нам так повезёт, – доверительно поделился с ним Виталий Михайлович. – Нам повезло, что в неё влюбился практически главный специалист по синтезу водорода.
   – Да, вы её многим предлагали, подсовывали, я догадался. Но вот клюнул только один. Молодцы ребята, – с грустным сарказмом сказал Кира. – Интересно, если бы клюнул не один – вы бы выбирали по многим параметрам, под кого подстелить? Взяли глупую девчонку в оборот.
   – Прекратите. Она знала, на что идёт. У неё было условие: после окончания задания уход в спящее состояние минимум на десять лет, полная консервация и натурализация на Западе. Вы, между прочим, были одним из пунктов этого плана, при хорошем раскладе вы с ней вновь могли встретиться через два, максимум три года.
   – Спасибо, добрые люди. Вы умные, вы всё расписали, всё предусмотрели. За всех, за всю страну. Нам осталось только выполнять ваши планы. Почему же она тогда засыпалась, если у вас всё было предусмотрено?
   – Это недоступная информация. Любой из группы мог допустить ошибку.
   – Да. Она тоже ошиблась. Ошиблась, когда дала себя завербовать. Всё остальное было уже предрешено. С её матерью вы сами свяжетесь?
   – Думаю, ей должны были донести официальную точку зрения МИДа, то есть то, что это провокация, а на самом деле ничего подобного невозможно. Про наши добрые отношения со странами ОПЕК и Саудовской Аравией как главным её членом. – сказал Виталий Михайлович. – Моя просьба не распространять всё, о чём я вам сейчас рассказал, относится и к матери Ольги. В остальном, конечно, никаких ограничений. Общайтесь, поддержите её.
   – Чем? – развёл руками Кирилл. – Как можно поддержать в этом? Хотя она догадывалась. Ничего не знала, но догадалась по глазам дочери и её поведению. Мать может чувствовать своим шестым, седьмым и всеми остальными чувствами. Это как раз ваши люди могли бы её поддержать, если красиво нагнали чего-нибудь о чрезвычайной важности, полезности, патриотизме и самоотдаче для родной страны. Но вы ведь традиционно станете всё скрывать даже перед родными. Могли бы вы что-нибудь сказать, где и как она сейчас, насколько ей там трудно, как её сейчас раскручивают, покупают, склоняют и так далее? И рассказать матери, что она стойко переносит, хотя нет, этого не надо. Лучше, – что у неё всё хорошо, дипломаты круглосуточно сидят рядом и не дают обидеть. Правда, в это чудо нелегко поверить, но мать может и поверит.
   – Что возможно – делается, не сомневайтесь. Насчёт того, что допустимо рассказывать – это не я решаю, да и не помогают такие знания.
   – Почему же вы так хреново готовите агентов? Разучились? Сначала в Америке провал, потом в Британии, теперь в Азии. Так орденов не заработаешь
   – Легенда Ольги была безупречна. Дважды разведённая, скачущая по любовникам симпатичная девушка, кроме знания языков нигде и ни в чём не замечена, переводчик в серьёзной технической фирме с иностранным участием, мечтающая уехать из России. Ваша с ней любовная связь пригодилась, мы пару раз замечали внешнее наблюдение за вами. Но вы чист, как новогодний снег, ваша биография и поведение кристальны, это сыграло нам на руку. Не обижайтесь, о ваших чувствах нам известно, потому я решил лично вам всё рассказать, обычно так не делается – только родственникам, – пояснил Виталий Михайлович доверительно.

   Кирилл не знал: верить ему или нет? Этот серый человек ничем не отличается от остальных серых. Он может выполнять приказ начальства, а представит дело таким образом, как будто он чуть ли не предатель интересов собственного ведомства. Служба у них такая, что поделаешь. Каждый выбирает себе занятие по душе: кто-то творит, лечит и учит, а кто-то хитрит и обманывает. Кто-то работает, а кто-то служит. Между тем серый служака продолжал:
   – Ваш визит в Джедду был лишним. Вас ведь предупреждали, но вы проигнорировали все предупреждения. Ничего страшного как будто не произошло, мы подстраховались, но точнее сказать нельзя – агент всегда может расслабиться после таких личностных сбоев, она же не профессионал.
   – Меня и дома проверяли? Вы и они? Или только вы?
   – Это неизвестно. Но, скорее всего, они тоже могли. Для нас такой ход был бы полезен. И ваше с Ольгой общение по Скайпу первоначально было превосходно. Они играла растущее чувство к мужу отлично. Потом вы постарались всё испортить, но даже ваше спонтанное, эмоциональное предложение побега от мужа мы повернули в свою пользу – она не уехала, то есть окончательно перешла на его сторону, доказала свою лояльность.
   – Ну а дальше? Что будет дальше?
   – Дальше всё как обычно. Долго и нудно. Хорошо, если их экстрадируют в страну – владелицу секретов. В Германию или Англию. Это для наших лучше, потому что аравийские тюрьмы, я вам скажу… Конечно, будут судить, но это процесс небыстрый. Если не удастся договориться и обменять до суда. Хотя это сомнительно, потому что они будут пытаться понять: это промышленный шпионаж или военный. И будут вычислять, что нам уже стало известно, искать то, что они безвозвратно потеряли. Это долго. Так что с обменом вряд ли скоро получится, иногда это занимает несколько лет.
   – А как же наша американская группа? Во главе с липовым аргентинцем и этой рыжей, как её?
   – Им всем повезло, включая Чапмен – америкосам не удалось доказать нанесение существенного ущерба США. Поэтому они сами хотели избежать судебных процессов, в ходе которых в прессу могло попасть что-нибудь секретное о технологиях сбора и передачи информации. Нашли компромисс: быстрая депортация в обмен на признание. Как раз американцы и британцы хотели заполучить наших учёных, – вы должны были слышать их фамилии: Сутягин и прочие. Но тогда ещё один немаловажный фактор: Сам был заинтересован, было его прямое указание. Сейчас не знаю, как будет. Тем более группа Ольги не самая важная, могут быть задачи приоритетнее, мне об этом неизвестно.
   – Но у вас ведь есть ещё куча наших учёных, которых посадили за липовый шпионаж! – возмутился Кирилл. – Ведь понятно: ни за что посадили мужиков, вот их обменяйте! Никакими секретами они не владеют; вам, судя по всему, от них никакого проку. После такого проявления «искренней любви родины» я бы тоже не захотел на вас работать, лучше тротуары мести или котлы топить. Для чего они по зонам сидят? Пускай лучше продолжают развивать науку. Не нашу, так общечеловеческую.
   – Вы не лезьте куда не надо. Там сложная игра, это другие операции, не судите о чём не знаете.
   – Операции у них, сука, вашу мать … – грязно выругался Кира, сам от себя не ожидал такого. – Вместо того, чтобы дать людям нормально работать, чтобы мы сами всё выдумали, ведь мы можем всё сами! Всё! Сами! Чтобы вам не приходилось красть никаких секретов, чтобы вам не задание спионерить чего-нибудь власть давала, а сохранить те, что есть. Сейчас – то малое, что пока ещё есть! А потом – не мешать! Просто не мешать. Хотя это для вас непросто, вы же не можете не мешать.
   – Ладно, не надо истерик. Это всё не вашего ума дело. Каждый делает что может, что умеет. Умеешь петь – пой, и нехер тут выступать бесплатно…, – Кирилл своими словами вывел серого человека из себя.
   – Сначала вы ссоритесь со всем миром, а потом из-за безвыходности начинаете воровать технологии, – уже не мог остановиться Кирилл. – Вы для этого затеяли войну в Донецке? Чтобы вывезти оттуда оборудование и специалистов, которые умеют что-то такое, чего не умеем мы? Тогда давайте будем воевать со всеми, кто умеет делать что-то лучше нас!
   – Всё, если что-то новое будет известно… и если разрешат известить, я вас найду.

   Серый человек прервал разговор и быстро ушёл, оставив Киру размышлять обо всём в одиночестве.

   Похоже, даже эти не знали о левом аккаунте и переписке «в контакте», – подумал Кира. – Насчёт тех – неизвестно. Может, она здесь сгорела? Но мы ни о чём таком, ни о чём постороннем там не говорили. Только личное, только мои жалобы на жизнь без неё, только наши любовные страдания. Оля не поддерживала никаких переписок на посторонние темы, лишь говорила, что учит арабский для помощи мужу и то, что мне надо потерпеть три года. Видимо тоже боялась, что подсмотрят-подслушают. На чём же она тогда попалась? Может, перехватили в евро-компаунде Джедды, когда она сообщила мне о своей работе на разведку? Невероятно сложно, должно быть нечто попроще, какой-то простой прокол.

   Чёрт! Ещё этот Володя, добрый хороший парень. Как я не догадался? Слишком вовремя мне «случайно» попался славный земляк, который про всё знает, и гостиницу он подсказал, и жучка мог подсунуть По крайней мере, они тогда точно узнали, что мне известно: Оля рассказала про свою миссию. Нет, этих чёрных, эту сволочную махину государственных секретных служб не победить. Здесь не победить. Их можно только обмануть, не дав им возможности завербовать бедную и всеми брошенную, забытую на асфальте девочку. Таких они вербовать умеют. Это её отца им заполучить не удалось, потому что он при всей внешней расхлябанности был очень сконцентрирован, к тому же редкий умница – сам кого хочешь мог перевербовать.

   Но почему же она всё-таки не сказала мне раньше? Побоялась, что я её чем-то выдам? Но она уже узнала меня достаточно хорошо: она должна была понимать, что я на это не способен. Конечно, я мог раскрыть её как-то косвенно, не подумав, однако мной эти не интересовались, я вообще показался им отработанным материалом: бывший музыкант, бывший предприниматель, бывший любовник – зачем я им? Ну, разговаривает она со мной изредка по Скайпу – ностальгия у девушки, у нас обоих тоска, ведь это логично? А Ольга поступила точь-в-точь как её биологический отец Витёк: самого важного не сказала, даже больше: Витька хотя бы упомянул, а она даже не намекнула. Прямо заявила: выхожу замуж и уезжаю. Остальное – даже не намёками, а эфемерными обещаниями: мы обязательно будем вместе, ты только потерпи. Как было к этому относиться?

   Как можно было относиться ко всем этим разговорам о чудесном заботливом муже? К тому, что ей никогда в жизни не было так спокойно и хорошо. Конечно, я заметил, что глаза у неё не такие, как были полгода назад, но мало ли что! Может, он её любовью своей замучил – она говорила о каких-то таблетках.
   Кстати, а почему она до сих пор не вычерпала его энергию? Неужели он особенный, как мы? Или это химия из таблеток так действовала? Что за таблетки, теперь не узнать. Неужто эти чёртовые иностранцы давно всё знают о космической любовной энергии и используют её в своих целях? Или научились как-то блокировать? Куча вопросов, некому ответить. Эх, чёрт, нету Палыча! Единственный, кто мог бы помочь, хоть что-то бы подсказал, он так много знает… Да-а, только неизвестно, сколько он знает сейчас, в эту самую минуту на другом витке или волне спирали времени. Может и ничего не помнить, лишь бы он Катю свою вспомнил – и то хватит ему счастья.

   Спустя неделю вновь позвонил Виталий Михайлович – он подъехал, чтобы передать письмо. Письмо оказалось коротеньким, нечем было оправдаться перед Кирой маленькой глупой девочке. Оправдаться перед тем, кто искренне предлагал ей совсем другую жизнь, предлагал выход из почти безнадёжной ситуации, но ей тогда показалось, что она сможет сделать всё так, как захочет, и вот после, в каком-то призрачном «потом», для неё наступит окончательное счастье.
   Но счастье нельзя откладывать «на потом», это слишком эфемерная, лёгкая, скоропортящаяся субстанция. Её не положишь в морозильник и не запрёшь «на будущее» в сейф. Её нужно питать, её нужно регулярно поливать, как цветок, её нужно оберегать от всего постороннего, тем более – от серости и черноты. Счастью нужен прямой солнечный свет. Но вот теперь вместо света – серый лист бумаги с чёрным текстом.

   «Милый мой солнышко Кирюша, прости.
   Я говорила тебе, что мы будем вместе через три года, но теперь непонятно когда. Мне могут присудить неизвестно сколько лет за шпионаж. По европейским – пять, а про арабов я ничего не знаю, может побьют камнями. Как ты был прав, мой самый умный и самый любимый человек!
   Как бы я хотела обнять и поцеловать тебя!
   Дождись меня, я тебя умоляю. Я тебя прошу. Только дождись.
   Твой sunny-bunny O.»

   – Я не думаю, что нужно передавать через кучу рук моё ничего не значащее ответное послание, – сказал Кирилл серому человеку Виталию Михайловичу. – Потому, через кого будет оказия, пусть передадут ей, что я постараюсь. Она поймёт. Разве что здоровье вот подводит… хотя… о здоровье, пожалуй, ничего говорить не надо. Сказать просто, что я жду. И всё.

   Через неделю обширные новости об аресте в аравийских песках нашей шпионской группы попали-таки в прессу. Возможно, наши власти таким образом пытались создать для граждан очередную картинку подтверждения их теории общемирового заговора, а может ровно наоборот – пытались создать благостную для Запада картину открытости, дескать, с каждым может случиться, давайте будем договариваться. В зарубежных изданиях очередной шпионский скандал освещался намного шире, и это тоже можно легко понять: нашлось очередное подтверждение недружественных намерений русских, хотя всем ясно – промшпионаж в любые времена не имел национальной окраски, все и всегда пытались спереть всё у всех.

   Тем не менее, статьи были подробными, разогревающими страсти и интерес читателей, они были нашпигованы разнообразными техническими подробностями. Никаких невидимых чернил или обмена одинаковыми чемоданами в общественных местах – продвинутые русские не применяли устаревших шпионских штучек. Агенты использовали беспроводную связь, шифрованные микродиски и карты памяти, отправляли текстовые сообщения через Instagram, закодированные в изображениях и видеофайлах. Скрывать текстовые сообщения в безобидных с виду файлах фотографий помогало специальное программное обеспечение, в качестве разработчика подозревали известную всем лабораторию Касперского. Но несмотря на все технические ухищрения, раскрыть группу удалось из-за безалаберности шпионов – пароли они хранили записанными, видимо, боялись забыть, а передачи кодированных сообщений сопровождались посторонними разговорами, по которым удалось определить адресат.

   Читая все эти подробности, Кирилл вдруг понял, что Ольга всё время их знакомства довольно целенаправленно работала над своим имиджем распутной девчонки, которая со временем остепенится и будет верна одному лишь мужу. Она даже в первую их ночь сказала «я тебя люблю» по-немецки, предполагая, что её слушают. Для тех она последовательно создавала образ шалавы, будущей безопасной секс-рабыни носителя важных секретов, не связанной ни с кем девушки, которой всего-то хочется вырваться из страны и жить красиво и богато. Что ж, шалава в качестве секс-игрушки много лучше, чем обыкновенная законная, к тому же возрастная жена: переменившая много мужчин девушка гораздо опытнее в своём «основном ремесле», у неё весьма обширные познания на сей счёт.

   Вполне естественно: чем может быть опасна разбитная девчонка для важного специалиста, если она никакого другого опыта не имеет? Немцу она понравилась, а как она могла не понравиться, такая молодая, оригинальная, своеобразная симпатичная девушка, с огромным сексуальным опытом, к тому же свободно говорящая на нескольких языках? Всё равно тем пришлось её прокачивать по всем параметрам, и что же они увидели? Девица прыгает из одной постели в другую, собирается выйти замуж, а сама крутит любовь с бывшим музыкантом намного старше её, почти ровесником мужа. Стороннему наблюдателю вполне могло показаться, что она специально нашла себе такого зрелого мужчину, чтобы привыкнуть, отрепетировать будущие любовные отношения с мужем, у которого примерно тот же возраст.

   Она перемешала в своём внутреннем мире этих двух мужчин, она пробовала, как будет выглядеть Кирилл с бородкой, как у будущего мужа – специально попросила отрастить. Он тогда не догадался – зачем, но быстро сбрил: слишком непривычны для него оказались эти колючки. Она покупала одежду и одевала мужа так, как привык одеваться Кирилл. Они не учли только одного. В их картину слишком вольно ведущей себя с Кириллом девушки не попали её чудные глаза, в которых светилась любовь, этого нельзя услышать никакими самыми чуткими микрофонами и заметить самыми современными камерами.

   Так что наши сделали постановку довольно точно. Оставалось собственно провернуть кражу секретов, но что там пошло не так, кто ошибся, – станет возможным узнать только намного позже, если вообще это будет известно когда-нибудь. Как обычно, чёрные спрячут все свои секреты подальше от публики; они там прячут не столько свои удачи, сколько провалы: об удачах спустя время становится известно чаще. Чёрные используют серую массу в своих целях, они, как планктоном, кормят им кита своего тщеславия, а когда многоцветие увеличивается и корма становится мало, чёрные могут прибегнуть к любым ухищрениям, чтобы серого стало больше, чтобы серый задавил любой другой цвет.

   Стругацкие говорили: когда вокруг торжествует серость, к власти всегда приходят чёрные. У нас они давно пришли и властвуют, но в отличие от книжного Арканара не высовываются. России досталась следующая, зловещая порода чёрных, которые плодят серость и делают всё для её неограниченного торжества. Серость искусственно размножают, чёрные стремятся раскрасить всё окружающее пространство серым, они не оставляют ни малейшей надежды разноцветию. Эта серость под охраной и руководством чёрных борется с радужными флагами геев – заодно запрещая любое инакомыслие; она заменяет серым синий цвет неба – а ракеты в серости не летают; она заполняет зелень агрокультуры непахаными просторами – поля зарастают борщевиком и сорняками; красный цвет передовой медицины загораживают серые лица неизлечимых больных; серость приходит вместо науки, вытесняя её золотым одеянием риз церковников.

16

   Меж тем проблема недостатка энергии сказывалась всё сильней. Неизвестно, что тому виной: скопившийся за много лет её дефицит, или к физическому упадку сил прибавились душевные страдания, но Кирилл чувствовал себя намного хуже, чем год назад. Противный внутренний вихрь высасывал из него последние остатки сил, к гудению в голове добавился скрип и стук ржавых подшипников, теперь шум внутри головы не утихал почти никогда, и к привычному вжи-вжик» добавился противный «скрр-щ». Даже на пение мантр Кришне и Раме не было сил.

   Кирилл вдруг отчётливо понял, что страх физической болезни и смерти, присущий абсолютному большинству живущих на планете землян, совершенно не касается его, человека с неправильным, особенным набором генов. Его и раньше в большей степени страшила не сама смерть, а вероятная физическая беспомощность тела при прежнем работающем сознании. Правильно говорил дед Палыч: «особенный понимает, что начался закат тела, он чувствует разделение тела и разума; поняв завершение своего существования на текущем витке, особенный уходит».

   Кира понимал, что надо возвращаться – уйти туда, куда хочется, вряд ли для него возможно. Его волновала разве что собственная неподготовленность: он может не справится, он не умеет освобождать сознание, он не знает, как правильно это делать. Он вообще не представляет, как это будет? Это похоже на смерть, или на рассказы побывавших в коме о светлой дороге в никуда? «Гораздо труднее в конце умирать, хотя знаем точно: начало – важнее», – вот и Витька тоже сомневался, а знал ведь намного больше его.

   Однако всё это лишь детали, несущественные детали. На самом деле важно другое. На самом деле важно то, что жизнь его фактически закончилась, когда он всё потерял, всё разом. Пропал смысл его жизни. Он потерял любимую девушку. Любимую некогда жену он потерял ещё раньше, и вот сейчас, после полугода бурной влюблённости в Ольгу, та любовь представлялась ему будто из далёкой другой жизни. У него нет привычного прежде дела – у него нет вообще никакого. Дочь он потерял давно и навсегда, кажется, сто лет назад, будто её вообще не было. Маша только считалась его дочерью, а на самом деле постепенно стала чужой, пускай не без помощи тёщи, но и он несомненно в чём-то ошибся: не знал, как себя с ней вести, как это делать без Тани.
   Его попытка вернуться к музыке смехотворна, он растерял свои музыкальные стремления давным-давно, ещё двадцать лет назад. Когда-то в детстве ему казалось, что музыка – его призвание, он любил её сначала слушать, потом учился и пытался играть сам, что-то получалось, но внезапно и эта часть его жизни прервалась с помощью набора случайностей. Последующая попытка вернуть музыку оказалась иллюзорна. Нельзя вернуть то, чего не получилось по-настоящему обрести.

   Видимо ему не досталось в характере какой-то неизвестной, тайной движущей силы – именно она заставляет идти напролом и стремиться к победе. Эта сила – не свойство ума: есть множество людей, не очень одарённых от природы, однако у их получилось вырваться из назначенных им природой узких рамок с помощью упорства, терпения, настырности, своеобразной наглости. Этой силы, что не прибавляет ума, но толкает изнутри и заставляет работать против воли разума, не хватило Кириллу в жизни.

   «В плюсе» оставался один только сын Ваня.

   И потому со всех сторон выходило, что он фактический банкрот; при достаточных для обеспеченной старости деньгах, при живых родителях и здоровых детях он почувствовал свою жизнь законченной, потому что в ней не хватало чего-то главного, чего-то такого, что отличало бы его, теперешнего Кирилла Дергачёва, от маленького мальчика Кирюши, когда у того ещё не существовало вообще никакой личности.

   Теперь он постоянно размышлял: а что дальше? Если всё продолжается, как есть, – болезнь станет только нарастать, и в конечном итоге приведёт к неспособности двигаться. Он вспоминал себя, подростка, в то время, когда уже не было дедушки, а бабка сначала прихварывала, а позже выяснилось, что у неё рак. Она умирала от рака, стала беспомощной, и родители перевезли её из частного дома, где она прожила почти тридцать лет поначалу с дедом, а после него одна, к себе в городскую квартиру.

   Кире досталось ухаживать за ней после школы, пока родители на работе; помнилось это отчего-то очень остро. Он помнил, как раздражался от казавшихся нелепыми просьб бабушки. Он помнил, как не понимал смысла в казавшихся ему неуместными постоянных просьбах о том, как и что нужно для неё сделать – поправить, изменить, чтобы стало чуть-чуть удобнее, капельку легче; подложить тряпочку, перевернуть подушку, подоткнуть одеяло. Обижался на постоянные указания, на её жалобы; потом, уходя в свою комнату, расстраивался из-за собственных дурацких обид, понимая, как это глупо. Глупо, потому что бесполезно обижаться на явный проигрыш, на игру в одни ворота: в одной колонке навсегда застыл ноль, а счёт всегда будет увеличивается только в другой.

   Он обижался на себя, понимая, что бабка просит о несбыточном не со зла, не специально. Ей правда очень плохо, оттого она пытается любыми, даже нелепыми и нелогичными действиями добиться, чтобы стало хоть чуточку легче. Иногда ей казалось, что вот именно так – лучше, но через минуту так тоже становилось невозможно, и надо было пробовать как-то по-другому: ведь, в самом деле, не может же такого быть, чтобы не стало лучше как-нибудь по-другому? Сама она к тому времени уже не понимала, что всё бесполезно, у неё была четвёртая стадия, за пару месяцев до её конца.
   Он вспоминал, что ему становилось стыдно за себя, но он ничего не мог с собой поделать, когда бабушка в очередной раз спрашивала, когда обед, спрашивала не потому что проголодалась – есть она уже давно ничего не хотела, а для того, чтобы выпить с едой таблетки. И получался замкнутый круг: пить таблетки, чтобы жить; жить для того, чтобы пить таблетки. А когда таблетки перестали помогать, стали нужны уколы, и каждый раз всё большая доза. Но, чуть приходя в сознание, она противилась этим уколам и говорила о том, что столько наркотиков очень вредно, можно стать наркоманом. Такая вот глупость. Умирать от неизлечимой болезни и при этом бояться стать наркоманкой. Правда, её возражения продолжалось недолго, потому что боль возвращалась, и единственным спасением оставался тот же наркотик.

   Кира неожиданно понял: решительное стремление к неопределённости гораздо правильней, чем застывшее сидение на одном месте в ожидании чего-то, какого-то чуда. Потому что чего можно дождаться? Только полного исчерпания энергии, но тогда он не сможет помочь в новой жизни никому: ни другу, ни жене, ни оболваненной чёрными людьми Ольге.

   Значит, надо действовать. Он не знал, что нужно делать, чтобы воспоминания остались, передались, перескочили от себя к себе, от теперешнего себя к тому, другому себе, – вдруг это действительно возможно на другом витке спирали времени и пространства? Не зная, как помочь квантам с нужной информацией попасть туда, где они будут так нужны, он бесконечно вспоминал, раз за разом прокручивал в памяти главные события своей жизни; собирал и склеивал их в большое полотно, в длинный тягучий видеоряд. В этот фильм должны попасть только самые памятные моменты, но тут Кира вдруг понял, что всю его жизнь не удастся запомнить совсем не по причине недостатка памяти или энергии, а потому что настоящих, важных, значимых событий за его жизнь произошло не так уж много.

   Детство с родителями, с иногда жарким летом и изредка очень холодными зимами не имеет принципиального значения – это беззаботное весёлое время, оно не оставило после себя никакой существенной информации. Кроме самой главной: мама, папа, брат, бабушка, дедушка и ещё кошка, кошку он запомнил сильней, чем многих людей. Всё? Событий, требующих запоминания, вообще почти не было – какие-то незначительные мелочи, оставившие после себя память только из-за сопровождающих их сильных эмоций.

   Дедушкин конь, которого он запрягал чаще всего в телегу, главный рабочий механизм, и лишь иногда пристёгивал к коляске, маленькой лёгкой плетёной коляске на резиновых колёсах – чтобы съездить в соседнее село к знакомым или покатать внуков. Конь радовался такому развлечению не меньше Киры с Лёшкой и мчал, казалось, очень быстро, почти взмывая в воздух. И ещё его, этого коня, имя которого давно забылось, можно было гладить, мыть и расчёсывать ему гриву. Когда Кира давал коню морковку, тот брал её своими большими губами с мальчишеской ладошки аккуратно, ласково, и щурил глазом, будто подмигивая: дескать, всё понимаю, ты не бойся, я не трону твою ладонь зубами.

   Подростком Кира больше всего запомнил не школу, хотя там, казалось, протекала значительная часть жизни. Из школы почему-то лучше всего запомнились какие-то нелепые обиды: незаслуженные двойки и тройки.
   Посторонних, отдельных от школы воспоминаний оказалось гораздо больше: мальчишеская дружба с деланием бомбочек из спичечных головок, хоккей зимой во дворе, велосипедные путешествия летом, бабушкин дом с поросёнком, кроликами, курами и большим огородом. Бесконечные песчаные отмели Волги, плотва, подлещики и щучки, пойманные на удочку и насаженные на кукан, сделанный из ветки ивняка. И ещё – редкая для мальчишеской рыбалки удача – скользкий линь, толстенький, коричнево-золотистый, и чехонь – узкая, поджарая и серебристая, как клинок.

   Из школьных лет запомнились замечательные учителя, Тамара Фёдоровна по литературе и Лидия Никифоровна по физике. Хорош был и статен отставной майор Михаил Васильевич, преподаватель начальной военной подготовки, он рассказывал мальчишкам не столько о военной технике, сколько о жизни. Хотя последовательность сборки-разборки автомата Калашникова зачем-то тоже запомнилась, как и поражающие факторы ядерного взрыва. Пустая, никчёмная информация, мусор. Плохие учителя тоже зачем-то помнились, иногда, пожалуй, даже лучше хороших. Приснопамятная «немка» Ольга Петровна и историчка-истеричка Виктория Станиславовна, отчего-то всегда явно занижавшая Кириллу Дергачёву оценки. Может за то, что именно он первым догадался сократить труднопроизносимое имя-отчество и назвал её Викосанисавава – так её вскоре стали звать все ученики.

   Запомнилась музыкальная школа, обшарпанное чёрное пианино «Мелодия» дома, первая гитара, на которую он сам прицепил звукосниматель, чтобы стало возможным играть через усилитель. Звукосниматель, купленный в центральном универмаге за сумасшедшую «советскую» цену восемь рублей, Кира тоже очень хорошо запомнил, как и цену струн для электрогитары – непостижимые для подростка двадцать, копить пришлось полгода, и недостающую «трёшку» выдала из своей заначки бабушка, когда он красочно ей описал, для чего гитаре новые струны. Помнил активное увлечение западной музыкой, помнил свой эйфорический восторг от случайно в первый раз услышанных Битлов, казалось бы, к восьмидесятым прочно забытых и раздавленных панками, диско и «новой волной».

   Помнил школьную группу с примитивными песенками, которые они играли на танцах в девятом и десятом классе, за всё время раз пять-шесть, не больше. Ещё из школы запомнились выпускные экзамены, не нынешние «крестики в нужной клеточке», а настоящие, с билетами и учительской комиссией. С комиссией даже Викосанисаве не удалось влепить Кириллу по истории и обществоведению любимый ею «трояк»; он учился хорошо и экзамены сдавал хоть и трудно, но уверенно, и только нелюбимая математика принесла тройку. Всё это мусор? – да, но этот мусор приятный, такой же приятный, как старая ничего не значащая фотокарточка, где ты изображён молодым, весёлым и здоровым – ничего особенного, а выбросить жалко.

   Ещё в перечень воспоминаний можно включить поцелуй с классной красавицей Леной на выпускном вечере, после этого они даже несколько раз встречались и, как теперь понимал Кира, она ожидала от него какого-то продолжения. Но это он понимал теперь, а тогда ему было не до любви: он готовился поступать в институт, к тому же не в университет на другом берегу Волги, Саратовский, куда поступало большинство одноклассников, – он решился ехать в Ленинград, и он уехал, и ему повезло, он поступил и никогда больше не видел Лену. Но это событие вряд ли можно отнести к жизненно-важным памяткам или ошибкам.

   Начиная с первых дней института, даже с первых дней вступительных экзаменов, ему запомнилось почти всё. И не хотелось забывать, настолько эти годы оказались заполнены яркими людьми и событиями. Их первый ансамбль помнился ярко, хотя это яркое кино снято на старую плёнку, пересмотреть его можно с огромным удовольствием, примерно как «Вождя краснокожих», смешную чёрно-белую картину, далёкую и почти фантастическую. Ему почему-то виделось то время именно в таком виде, как поцарапанная старая киноплёнка, и он спрашивал себя: почему? Видимо, его мозгу было более чем достаточно такой информации – от монохромной картинки смысл и важность произошедшего не уменьшались, а цвет мог добавить лишние краски, такие, каких в ту пору ещё не было. Краски появились чуть позже, а тогда даже своих девушек, довольно в ту пору многочисленных, он не помнил не только по имени, но даже толком не помнил их лиц. Хотя с некоторыми он бывал знаком подолгу, иногда пару месяцев.

   Яркой и красочной картина воспоминаний становилась к окончанию ВУЗа и музыкальному подъёму «Папаши Дорсета»: ощущение внутреннего полёта в те дни, совпавшее с давно ожидаемыми переменами в стране: они закончили учёбу в 92-м. И, казалось, всем не до музыки, но именно то время сейчас помнилось, как первое «золотое». Это было время, когда они не задумывались о коммерции, об извлечении из музыки дохода – они просто играли и получали удовольствие от своего творчества. Зарабатывали только на еду, а насчёт жилья Кира договорился с комендантшей и жил в своей же общаге, незаконно занимая место какого-то студента – помог начавшийся всеобщий бардак.

   Второй действительно золотой период, – это, конечно, Танечка. Этого полёта счастья мимо разума забыть невозможно, это впечаталось в память навсегда. А вот времена и события начиная с появления на свет Маши хотелось забыть, вычеркнуть. Они и вычеркнулись, раз он сам так хотел этого, помнились лишь какие-то обрывки, вроде детских воспоминаний. Кусочки, из которых не склеить приличный видеофильм даже для домашнего просмотра.

   И теперь, конечно, главное из последних – Ольга. Как попытаться запомнить если не всё, то хотя бы её адрес, адрес её матери, не забыть, что с ней может случиться, куда её будут завлекать незапоминающиеся люди в серых костюмах и чёрных пальто с одинаковыми безликими выражениями лица. Как запомнить, чтобы не суметь забыть!? Потому что теперь стало окончательно понятно, что именно увидел в её будущем Витька и что он имел в виду, когда настаивал: «Ты ей должен помочь, ты её спасёшь». Спасу, Витя, обязательно спасу, если ты сам не сможешь – ты ведь только из-за этого сам решил вернуться раньше времени? Задолго до того, как это можно было попытаться сделать во времени этом, текущем. Почему, кстати, он не попробовал это сделать самостоятельно, если уже точно знал? Что-то случилось бы с ним самим? Кирилл вдруг резко и отчётливо понял: Витя сбежал, потому что он не стал бы преступником, как предположил Палыч, это его «убрали» бы чёрные, а этот исход, как говорил дед, лишал Витьку возможности вернуться и попробовать всё исправить – у него просто могло не быть этого второго шанса, новой жизни на другом витке времени.

   Он не мог рисковать, потому исчез так внезапно, оставив друзей в растерянности, а будущих убийц ни с чем. Хотя сами они могли ещё не знать, что они будут убийцами. Витька всегда был резок и не терпел фальши, обмана. Он сам мог не выдержать мерзостей «исполнителей из конторы», мог попытаться сделать из-за дочери и ради неё что-то ужасное, переступить грань, а когда догадался, просчитал бесполезность и бессмысленность жёстких, крайних действий – ушёл. Лучше исправлять ошибки в самом начале, когда они ещё не сделаны. Если моя догадка верна, ты молодец, Витька! Ты всегда был умницей, ты всё правильно сделал, и мы с тобой ещё увидимся, и всё вспомним вместе. Всё важное. Всё, что нужно сделать иначе, что нужно сделать правильно.

   Кира пытался представить себе, что ещё нужно предпринять (в новой, во второй раз? – нет, скорее не второй, а сызнова проживаемой жизни), если ему удастся этот непостижимый финт победы над временем и пространством. Сделать ли так, чтобы милая Таня, его самая большая в жизни любовь, осталась жива? Не связывать свою жизнь с ней? Или оставить её после рождения Вани? Но тогда выйдет так, что, сохраняя эту одну жизнь, он отнимет жизнь сразу у нескольких людей: у Маши, у себя самого, и у Танюши, если разобраться, тоже. Ведь они здесь, в их первой, настоящей жизни, были счастливы. Счастливы пускай недолго, меньше десяти лет, но зато это было настоящее, не придуманное и не украденное ни у кого счастье.

   В конце концов, разве время имеет значение? Вот у него, возможно, будет скоро много времени, целая новая жизнь, и что? Не факт, что там он сможет стать счастливее, чем здесь. Что плохого в том, что Таня (если остальные условия сохранятся) будет с ним эти десять лет? Это всё равно по-прежнему будет их одно – на двоих – счастье, которое ничем не испортить, не сломать, и нечем заменить. События, люди, политики эти проклятые, все революции на свете не имеют абсолютно никакого значения для маленького, но истинного личного счастья двух людей. Пускай даже это короткое мгновенье, но из тех, о которых помнят до самой смерти. И если его, даже самого-самого малого, нет, – то нет и смысла самой жизни.

   Конечно, было бы здорово, если их счастье продлилось бы ещё на пять или десять лет, но теперь он знает твёрдо: это вряд ли возможно, он не способен скакать по любовницам ради жизненной энергии, и при этом любить жену. Так что в будущем (или прошлом?) ему предстоит очень трудный выбор. Хорошо бы, чтоб вот именно эти кванты информации стёрлись, пропали, оставив его в неведении. Тогда всё произойдёт само собой, так, как уже произошло однажды.
   Тут он вдруг подумал: это удивительный парадокс. Особенный может прожить свою жизнь второй, третий и, возможно, в тысячный раз, но если с ним рядом его дорогие, любимые им люди – они тоже проживут свою жизнь ту же тысячу раз! Просто не будут осознавать этого! По-своему так даже лучше: ему придётся что-то менять, исправлять; заботиться, чтобы ничего плохого не происходило, а обычные люди просто будут жить своей жизнью, как живут всегда и во все времена все люди. Пусть у них это будет просто повтор, некое зацикленное повторение одного и того же. Кира сам раньше часто пользовался кнопкой «repeat play», когда хотелось повторно насладиться превосходной музыкой. Иногда ему казалось, что повторно музыка звучит ещё лучше, что в ней появляются новые, незамеченные прежде краски, нюансы и оттенки. Так что у них с Таней впереди много ярких дней.

   А как же Оля? Как быть с ней? Может быть, ему попробовать найти её в тот момент, когда он остался один, прийти к той Оле, которую ещё не окрутили, не оболванили проклятые серые? Конечно, она тогда была очень-очень молода, но в этом есть её и его шанс: окружить заботой, лаской, добротой и любовью, постараться сделать всё для того, чтобы деньги не оказались в её жизни главным приоритетом. Да, надо попытаться перехватить её в этот момент, изменить всю её нелепую жизнь. Не это ли спасение имел в виду Витя, её отец? Кира до сих пор в этом окончательно не разобрался.

17

   Все его перемыслия и ежедневные, изо дня в день, размышлизмы, не помогали понять, что делать. Он по-прежнему не представлял себе, что требуется делать дальше. Он понимал только, что затягивать окончательное решение нельзя: никак нельзя, чтобы с ним случилось нечто похожее на финал бабкиной жизни, никак невозможно допустить, чтобы это случилось с ним самим.

   Он помнил рассказы Палыча (ах, как ему сейчас не хватало Палыча!), что особенный может уйти, когда поймёт, что сила разума остаётся без поддержки энергии тела. Правильно знают индусы: шакти, сложная жизненная смесь силы и энергии, именно она – ядро полноценной жизни. Старик говорил, будто бы нас, особенных, отличает от людей даже не разум – разумных людей множество, и многие обычные люди гораздо мудрей нас. Нас от них отличает не сам по себе разум, а именно то, что мы в отличие от обычных людей можем сделать выбор, и это не будет стыдный выбор, это вовсе не белый флаг капитуляции, не унизительное решение проигравшего, сдающегося на милость победителя. Истинно разумный человек имеет право решить, стоит ли продолжать жить сейчас, есть ли цель у продолжения. Не лучше ли попробовать начать сначала? Пускай даже страшит неопределённость: «Как страшно рубить с плеча и как страшно бывает начать всё сначала» – пел Лёша Романов.

   Разумеется, риск есть: Кирилл не подготовлен и не знает, как правильно. Он вообще почти ничего не знает кроме того, что нужно попытаться сконцентрировать энергию на тех знаниях, что будут важны, пригодятся потом. Но если вдруг получится «заказать» то, что обязательно нужно сохранить – это окажутся только Таня, только музыка, только Витька и Ольга. Всё, больше ничего не надо, с него будет довольно одного этого. Получается, что важна любовь, как всегда оказались правы Битлы: всё, что нам нужно – любовь. Всё остальное может оказаться каким угодно: война, политика, деньги, весь мир ничего не значит. Пусть все остальные ссорятся, завоёвывают, богатеют или заменяют жизнь впечатлениями – лично ему нужна музыка и любовь. Безусловно: кому-то нужна наука, брату Лёшке – биология, писателю – литература; вероятно, кто-то не может обойтись без металлургии или политики, без спорта или выращивания картошки. Но вторым компонентом всё равно будет любовь. Не война, не кровь и грязь являются человеческими потребностями, а любовь, без неё людей не бывает, без неё получаются лишь маньяки и людоеды.

   Он не был до конца уверен, действительно ли он вернётся в свою собственную жизнь, или его атомы в результате растворятся в бесконечном космосе, но это его не пугало и не останавливало – какая теперь разница? – всё равно конец. У него есть единственное сокровище: прощальный подарок деда Палыча – набор для медитаций и очищения. Волшебные травы. Шаманский порошок, про воздействие которого Палыч сказал весьма неопределённо: порошок выведет его в безвременье, и дальше всё будет зависеть от него самого, от его силы разума. Порошок может не подействовать или оказаться для него ядом.

   Хотя это тоже не очень важно, ведь Кира раньше не рассчитывал на свою особенность, он узнал об этом своём свойстве со слов старика менее года назад. А до этого на что он мог рассчитывать? На долгую жизнь – нет, иллюзии к тому моменту заканчивались. На чудо – тоже нет, он не верил в чудеса. Он знал, что конец – это переход в другое состояние, и поэтому никогда не боялся смерти. Сейчас единственное, за кого он боялся – нет, скорее беспокоился – за детей, больше всего за Ваню. Жаль и Машу, но всё же есть надежда, что она успеет подрасти, пока жива бабушка. И есть надежда на её брата, который уже сейчас достаточно взрослый и самостоятельный, он ей и в будущем поможет в случае чего.

   Вот что именно делать, он не знал. Он постоянно думал над этим, не представляя себе, что дальше. Биологическая сущность противилась, пресловутый инстинкт самосохранения мешал, оттягивал, нашёптывал: «нельзя сдаваться раньше времени». … Но какого другого времени дожидаться? Кто знает, наступит ли оно? Кира помнил, как перед самой смертью бабка поразила его сказанными последними словами: «Ах, ну когда же я наконец выздоровлю?» Её мозг настолько мучительно противился наступающему концу, что сам создавал для себя иллюзию, несбыточную мечту. Но это у простых людей, а он не простой, он не такой, как все, он особенный. По крайней мере, по сравнению со всеми остальными у него есть надежда.

   Он понимал, что нельзя сделать так, чтобы смерть выглядела самоубийством, ни к чему родным такой тяжкий груз. Витька, бородатый чёрт, поднаторевший в искусстве освобождения разума от посторонней шелухи, свой последний вечер тоже обставил хоть куда: никто ни о чём не догадывался целых двадцать лет. Даже сейчас немногие знают, какой финт провернул Витька на порогах, закамуфлировав свой уход рядовой пьянкой и исчезновением то ли в лесу, то ли в воде. Он вдруг подумал: а зачем выдумывать нечто особенное? Зачем ради имитации какого-то несчастного случая забираться в горы, тонуть или гореть? Дачу жалко, а где ещё пожар устроишь? Если чужой дом спалить вместе с собой – это как раз весьма начнёт смахивать на криминал или самоубийство. Нужно просто исчезнуть.

   Кирилл вспомнил, как в детстве спросил однажды у бабушки: «А где Муся»? И бабушка ответила: «Старая стала Муся, пошла в лес помирать». У него, тогда семи– или восьмилетнего мальчика, не возникло от этих слов никакого противоречия. Ушла – значит так надо, значит так должно быть всегда и у всех. Значит, кошки умирают, уходя в неизвестность, не причиняя своим хозяевам никакого беспокойства и горя. Не мяукала, не жаловалась на жизнь, прощаясь; напротив, она вовсе не прощалась, ушла, чтобы все подумали, будто бы она ещё вернётся, а на самом деле уже не вернулась никогда.

   Кира вспомнил, как он видел Мусю в последний раз. Тогда он не знал, что этот раз – последний. Только после бабушкиных слов что-то стало вспоминаться, какие-то детали. Он вспомнил, как приехал, вышел из автобуса и уже подходил к её дому, и тут увидел, как старая Муська сидит в глубине двора, и, как он теперь понимал, с печалью оглядывает всё в последний раз. Увидев его, мудрая кошка не стала ждать приветствий и ласк, тяжелых для неё; поднявшись, медленно пошла в огород. Кира вспомнил, что, вопреки обыкновению, хвост её не стоял торчком, а висел, как плеть, а ещё – что напоследок она обернулась и на ходу глянула на него, это был её брошенный напоследок короткий прощальный взгляд. Она повернула за угол дома и ушла. Насовсем.

   Вот и решение. Надо просто уйти. Если получится исчезнуть – хорошо, тогда он растворится, как Витька. Случиться умереть – что ж, значит, такова судьба. Если не получится ничего? Тогда должны остаться силы, чтобы вернуться, чтобы закончить жизнь, так как это происходит у всех людей.

   Кирилл не стал затягивать надолго, раз решение принято. Откуда-то из последнего резерва взялись силы большие, чем недавно требовались на тупое лежание дома. Он передал Антону кое-какие распоряжения – автоматы он продать не успеет, это можно сделать позже, а пока кое-какую небольшую наличность они стабильно генерируют, Ване деньги пригодятся. Сын – мальчишка толковый, справится, уже имеет достаточный опыт самостоятельной жизни. Ему он сказал, что едет сначала в Москву по делам, а потом поедет на юг лечиться. Тёще с Машей Кирилл соврал, что уедет надолго по делам, их ничего не взволновало, они очень давно жили слишком отдельно от него. Заверил завещание, деньги со счетов обналичил, приличную часть вместе с запиской оставил дома в сейфе, сын найдёт; немного отдал тёще, а основную часть валюты пристроил на инвестиционный счёт знакомому брокеру, под имя доверителя: Иван Кириллович Дергачёв.

   – Какую выберем стратегию? – спросил его брокер, старый институтский приятель Сашка Кудрявцев.
   – Сильно рисковать не имеет смысла. Мне надо сохранить. Значит риск умеренный, – ответил Кира. Он мало понимал и плохо разбирался в акциях и видах торговли ими, называемой «игрой», но знал, что это будет надёжнее, чем тупо положить деньги в банк. – Насчёт времени – думаю, лет на пять, к окончанию Ваней института. И Машка девушкой станет. Да, давай рассчитывать на пять лет. Можно ведь, если что случись, сдёрнуть часть или даже всё?
   – Конечно, легко. Просто необязательно выгодно будет на тот момент. Значит так вырисовывается: у тебя валюта, и хотя наши акции сейчас почти на дне, я бы не стал с ними связываться, хорошие перспективы на ближайшие годы не рисуются. Раз у тебя такой приличный срок, давай выведем за бугор и что-нибудь высокотехнологичное возьмём первого и второго эшелонов, и к ним добавим немного порисковей, некоторые могут круто попереть вверх, китайцы есть интересные.
   – Саня, я тебе доверяю. Потому к тебе пришёл. У меня одна прямая просьба: ты только в нефть не вкладывай, ну её к такой матери. Лучше в электричество и водород.

   Он поступал по-кошачьи, не затевая долгих прощаний, понимал, что ему самому это будет очень тяжело, даже тяжелее, чем детям. Ванька большой, без двух месяцев, то есть без десяти минут совершеннолетний, а Маша со временем поймёт, может быть… Поговорил с родителями, им тоже наврал, что едет подлечиться. Родителям будет труднее всего, но ничего не поделаешь, никому ничего рассказать нельзя. Ничего. Тем более правду…

   Сам себе назначил день: двадцать второе мая, пятница. Почти ничего с собой не взял, поехал на электричке. Ни с кем не заговаривал. Всё, что было с собой, положил в чёрную хозяйственную сумку – дачник-дачником. Вышел на следующей от дачи платформе. Хотел просто зайти поглубже в лес – лет тут знатный, прибалтийский, густой, хвойный, многоярусный. Как назло, закапал дождь, поначалу тихонько, потом начал усиливаться. Как всегда невовремя. Самому ему эта влага была безразлична, но как разводить костёр под дождём? Пришлось идти до дачи. Шёл долго, с остановками и передышками, шёл очень тяжело. Воздуха не хватало, переполненная гулкой пустотой голова норовила упасть вбок, а въедливый внутренний моторчик безостановочно гудел «вжж-скрр-щ-вжжик…».

   Через час вышел к своему участку со стороны леса, никого из соседей вблизи не увидел, есть надежда, что и его никто не заметил, всё-таки весна и не выходной, некому тут сегодня бродить. В доме прохладно и тихо не по-городскому. Часы стоят, требуют замены батарейки, холодильник выключен – почти мёртвая тишина. Дождь стучит по металлической крыше. Когда посильнее – кажется, будто кто-то марширует на черепице, как целый взвод скворцов; мелкий дождик превращается в шёпот, он будто говорит разными голосами, преимущественно женскими, словно слышишь издалека говор толпы людей.
   Чтобы согреться и просушиться, развёл небольшой огонь в камине из самых сухих берёзовых полешков, серединок без коры, чтобы не было много дыма, и сел возле него, глядя на огонь. Пока огонь в камине разгорался, пощипал взятую с собой булку и выпил немного коньяку, совсем немного, больше почему-то совсем не хотелось. Когда дрова прогорели, Кира задвинул вьюшку и бросил на угли немного Палычевой очищающей сознание травы, запахло сложным горьковатым и пряно-сладким дымом. Он сел на пол рядом и попытался сконцентрироваться на именах: Таня, Витя, Оля – с каждым именем возникли их образы, почти живые лица и фигуры, видеть их всех вместе было странновато, но он отогнал всё лишнее и продолжал думать только о них, смотреть на них, на их милые, самые дорогие лица на свете. Таня, Витя, Оля.

   Через пару часов он очнулся. Дождь наконец стих, и сквозь разрывы облаков даже показалось весеннее солнце. Кирилл закрыл дачу на ключ и засунул его в сарае под дрова, в известное «для своих» место, Ваня после найдёт. Если не догадается – невелика беда, дома есть дубликат. Зашёл в лес и долго, как ему показалось, шёл вглубь, но уйти сильно далеко сил не осталось, впрочем, в этом не было большой нужды.

   Он остановился возле попавшегося по дороге небольшого ручья, вода в нём оказалась чистой и холодной. Напился этой водицы и решил расположиться рядом, около поваленной когда-то ветром сосны, у её вывороченного из земли корневища. Лёгкий тёплый ветерок разносил ароматы распускающихся листьев. Увидел, как все сосны вокруг, растопырив свои ветки, на концах каждой выпустили несколько новых почек, и почему-то одна всегда оказывалась намного длинней других, оттого выглядело это так, будто с каждой ветки ему показывают любимый Олей неприличный американский жест. Кира развёл небольшой костёр возле этой стены корней и земли – место оказалось подветренное, опустился на песок рядом. Костёр, сложенный из сушняка, прогорал быстро: вспыхнув поначалу ярким пламенем, теперь горел ровно и спокойно, успокаивающе потрескивая смолой.

   Неизвестность всё же немного страшила: что же будет дальше? Он оттягивал этот последний момент, хотел посидеть ещё, подумать о своей жизни, продлить её для чего-то ещё на несколько минут. Несмотря на поздний час, очень светло: начинаются белые ночи. Посмотрел на время в телефоне – почти десять вечера, в этот день никто ему не звонил и не написал. Полная пустота. Вся жизнь превратилась в одно большое пустое место. Кира увидел, что тут практически нет сигнала – одни чёрточки-прочерки в том месте экрана, где обычно столбиками торчат указатели уровня. Но значок оператора светился, телефон из последних сил цеплялся за сеть, как цепляются за жизнь безнадёжно больные люди. Кира подумал: сегодня всё равно некому звонить, телефон надо выбросить подальше или закопать. Или ладно, пускай останется с одеждой – телефон с собой не возьмёшь – кто-нибудь после подберёт, кому-нибудь он ещё послужит.

   Кирилл не был до конца уверен в том, куда направляется. Может быть, это обыкновенная смерть? Конец. Что же, теперь уже всё равно. Поздно, слишком поздно что-то пытаться менять. Напротив, надежда на Палыча согревала его, Палыч ни разу за время их знакомства не обманул – всё, что он говорил, сбылось. Значит, есть надежда, что будет так, как он рассказывал. Есть будущее. То есть прошлое, из которого можно будет попытаться создать новое, правильное будущее. Такое, в котором всем его близким людям будет легче жить, им всем станет лучше. Может быть, и самому Кириллу тоже.

   Кира отбросил в сторону ненужный больше кусок пластика с упакованным внутри набором умных микросхем. Мысли растворялись, тело его налилось привычной по вечерам неподъёмной тяжестью, и он испугался, что не сможет, не успеет, не решится, что у него не хватит сил, тогда быстро достал маленький пакет, полученный им от Палыча, как теперь казалось, давным-давно, развернул. В пакете оказался бумажный свёрток, маленькая точная копия того, в который завёрнуты очищающие сознание травы для медитаций. На пакете было написано твёрдым почерком деда: «внутрь!». Дескать, не перепутай, Кутузов. Кира осторожно развернул свёрток. То, что надо было съесть или выпить, оказалось каким-то перемолотым порошком: трава розово-бежевого цвета, мелкая и сухая. Чтобы проглотить её, понадобилось запить водой, коньяком и снова водой – она никак не хотела проглатываться.

   Он достал из сумки большой пакет, предназначенный для очищения сознания, в нём ещё оставалось довольно много разных трав, высушенных целиком, целыми длинными плетьми. Он решительно бросил весь этот веник в прогоревший костёр, в котором тлели ярко-бордовые угли, решительно сел рядом, поджал ноги, и уставился вдаль, найдя высокую удалённую точку: верхушку давно засохшей лиственницы. Вновь знакомо потянуло сладковато-хмельным дымом, окружающие предметы постепенно начали исчезать в тумане. Уходила молодая трава, растворялись сосны и ёлки, белым стало небо, и лишь яркое пятно солнца пробивалось сквозь этот густой туман. Что начало действовать первым, проглоченное снадобье или эта просветляющая мозг трава, он не понял, только почувствовал, будто тело его становится лёгким и хочет подняться вместе с дымом от костра вверх, к верхушкам сосен, а может и выше.

   Вдруг звякнул телефон, неуверенно, какие-то доли секунды. Как прошёл звонок – сигнала ведь почти нет? Откуда смог пробиться этот еле заметный посланник из завершающейся жизни? Кира напрягся, с трудом потянулся и взял телефон с намерением отключить его, чтобы его больше не могли отвлечь от созерцания и медитации. На экране светились цифры какого-то знакомого номера, этот абонент ему раньше звонил, но напрягаться и вспоминать не хотелось: сейчас вся мусорная информация будет только мешать очищению памяти.

   Он откинулся, прислонился спиной к земле с корневищем упавшей сосны, вытянул ноги к дымящемуся костру и сидел в прострации, глядя на экран с надписью «пропущенный вызов, 22:12» и думал: кому и зачем понадобилось звонить именно в этот момент? Он не успел ни додумать, ни догадаться. Трубка завибрировала в его руках, звякнул сигнал приёма смс. Читать совсем не хотелось – это лишь отвлекало и вело к ненужной трате энергии, но глаза опередили, увидели на экране: «получено разрешение на свидание. на двоих. мать и вы».

   И вот теперь, – подумалось Кириллу, – этот телефон, это человеческое изобретение, этот кусок пластика, выступает посредником между людьми. Он умеет быть хорошим, приносящим добрые вести и соединяющим близких людей. А может быть яростным и злобным, наглым и навязчивым, подхалимом и цербером, он умеет быть разным, он подстраивается под человека, который держит его в руках. Этот телефон принёс Кире столько счастливых минут, когда передавал для него сладостный голос любимой женщины. И этот же телефон сейчас пытается командовать им через людей в чёрном. В современном мире телефон занял то место, какое раньше принадлежало сокровенным мыслям. Сейчас он и есть эта мысль: как он скажет, так и надо поступать. Конечно, с ним легче не соглашаться, гораздо тяжелее противиться или соглашаться с тем человеком, от кого он передаёт эти слова. Глаза в глаза сложнее сказать: «я тебя люблю» или «я тебя ненавижу».

   Странно, но эта смс-ка заставила его думать совсем не о том, к чему призывала, он не думал об Ольге и нужной ей помощи, он больше не мог ей ничем помочь. Жаль, – думал он вместо этого, – жаль, что всё так быстро закончилось. Не столько жаль самой по себе жизни – неверно жалеть обо всём без разбора. Хорошего было много, намного больше хорошего. Просто что-то не получилось, чего-то он не смог, где-то ему не повезло, что-то важное он упустил или не осознал важности; где и что именно – он не мог знать, поэтому не смог предвидеть и изменить. Не мог сделать чего-то самого важного, может быть, самого главного. Вот именно этого было ему жаль. Жаль того, чего не удалось изменить…

   Кира размяк, как мороженое на жаре, у него уже не доставало сил отбросить телефон, он как будто окаменел. Тут вновь прозвучал сигнал, и на экране появилась другая смс-ка: «если надо поможем с документами будьте готовы ко вторнику». Заныло в груди, боль отдалась в сердце, эта фантомная боль давней сердечной утраты; закружилась голова, навалилась ещё большая мышечная слабость, рука его дрогнула и ладонь распрямилась. Телефон выпал из руки на землю, и Кирилл сам повалился следом.

   Он упал боком, неудобно, но из последних сил сконцентрировался и одним резким движением выпрямил скрюченные ноги, подтянул их к животу и так лежал, в позе эмбриона, ощущая себя бесформенной кучей тряпья. Все его органы как будто давно разделились, стали самостоятельны, и сейчас просто случайно оказались рядом, в одном месте. Сил не осталось никаких, абсолютная всепоглощающая слабость завладела им. Он мог только смотреть, его жизни хватало теперь только на это – и он смотрел.

   Телефон лежал недалеко от его глаз, экраном вверх, чуть наискосок, и некоторое время продолжал показывать последние сообщения, Кира успел их прочитать дважды, ещё раз подумал: «слишком поздно». Через несколько секунд подсветка экрана погасла и Кириллу показалось, что в этом чёрном зеркале быстрым калейдоскопом отразилась, промчалась вся его жизнь, всё, что в ней было важного. Одновременно с этим потухшим светом экрана из него как будто вытекли последние силы, и он постарался сделать вдох поглубже, понимая, что это может оказаться его самый последний вздох.

   Он неотрывно продолжал смотреть на потухший чёрный экран телефона, этот экран всё увеличивался и увеличивался, пока не занял своей чернотой всё пространство вокруг. В нём, как в снятом только что кино, он увидел себя. Как он заходит в знакомый дом, похожий на его дачу, возле камина в кресле сидит друг Витька и курит свою индийскую трубочку, похожую на молоточек. Витёк весело говорит ему излюбленное приветствие: салют! Кирилла поначалу удивляет, как Витёк тут очутился, его ведь нет уже скоро двадцать лет, но Кира оглядывается и понимает, что дача не совсем дача: сейчас она выросла и превратилась в очень большой дом, здесь много пространства, и в каждой стене по белой двери. Витёк говорит ему: не бойся, Кирюхин, это как в жизни – куда не пойдёшь, везде коридоры и двери, а за дверями всегда что-то неизвестное, ты иди, смотри и выбирай. Кира обходит всю комнату – она большая, как танцевальный зал, и пустая, только камин с креслом, на котором сидит Витька. Подходит и заглядывает за одну дверь, там ещё одна похожая комната и в ней тоже Витя, уже не на кресле, а на полу в позе лотоса, глаза закрыты, он медитирует. За другой дверью ещё одна, за ней ещё и ещё, как в двух зеркалах, висящих напротив друг друга, бесконечный ряд дверей. Открывает эти двери одну за одной, и везде видит Таню: в одной комнате она читает книгу, в другой весело смеётся и рассказывает о чём-то, но не ему, а кому-то невидимому. За третьей дверью опять похожая комната с камином и здесь молодой Витя, таким его Кира видел разве что на фотографиях: ему лет шестнадцать, его почти белые волосы совсем короткие, подбородок гладкий, а глаза не налиты чернотой, они просто тёмные, с золотыми огоньками, он радостно улыбается и говорит ему: помни восемьдесят седьмой год и не забудь про нашу «семьсот пятую». Кирилл заглядывает за ещё одну дверь: здесь Витёк взрослый, бородатый, лохматый, он с огромной самокруткой, курит какую-то траву, от каждой затяжки конец самокрутки вспыхивает пламенем, а Витька, выдыхая, задувает его дымом зеленоватого оттенка. Рядом спиной ко входу сидит черноволосая маленькая женщина, лица её не видно, как непонятен её возраст, но Кирилл узнал её – это Ольга… Ещё одна комната, здесь друг полулежит на циновке, одетый в какую-то белую робу или грубую рубашку до колен. Он говорит что-то тихо и размеренно, таким его Кира никогда не видел. Он присматривается и замечает морщины, седину в бороде и прямой, твёрдый взгляд. Этот старый Витя прерывает своё бормотание и говорит с хрипотцой: не бойся, справишься. Всё будет хорошо, ты только старайся помнить. Только помнить. Найди черноглазую черноволосую девчонку, Кира. Вам надо помочь друг другу. Кирилл хочет уйти, вернуться к молодому весёлому Витьке, но ноги не идут, его вдруг отрывает от пола, он поднимается в воздух. Он облетает вокруг лежащего на циновке постаревшего друга, Витя неподвижен в центре, только продолжает повторять что-то монотонное, похожее на мантру, говорит почти неслышно, а стены вокруг него кружатся, раскручиваясь всё быстрей, как карусель. Всё быстрее и быстрее, превращаясь в мелькающие горизонтальные полосы, которые постепенно начинают изгибаться и снизу тянутся к Витькиным ногам, и он сам начинает кружиться в этой получившейся воронке, погружаться куда-то в пол. И тут же оказывается, что это не пол комнаты, это завихрение воды, она шумит и плещется, как река Вуокса о камни порогов, и постепенно засасывает всё вглубь – и стены, и пол, и старого друга Витю. Кира продолжает смотреть как будто со стороны, кружась над всем этим сверху. У Вити очень спокойное лицо, он не замечает, как его засасывает эта турбулентность. Кирилл кружится вокруг, кричит, не слыша своего голоса, и друг Витя его тоже не слышит, а вихрь закручивается всё быстрее, сильней и сильней, и уже не видно ни лица, ни одежды, только мелькающее белое пятно. Тут воронка внезапно схлопывается, и ничего не остаётся, кроме глянцевой черноты невиданно увеличившегося экрана телефона, заполнившего всё вокруг, превратившегося в бескрайний космос, и одной-единственной двери в том месте, куда закрутила всё пространство гигантская воронка. Эту белую дверь в полной черноте лишь слегка подсвечивают бледно-красным остатки остывающих углей костровища.

   Кира невидящими глазами смотрел на единственное светлое пятно в окружающей черноте, а тело его будто таяло от тепла, как лёд, превращаясь в пушинку, которую уносит невесомый воздух в распахнутую настежь дверь. Голова сильно кружилась, но уже безо всяких гнусных звуков скрипучего подшипника, и теперь ему было абсолютно всё равно, отчего – от дыма, или оттого что последние капли его жизненной силы истекали и удалялись в пространство пучками квантов и фотонов, смешиваясь с космическим ветром.

   Телефон тихо звякнул, приняв ещё одно сообщение, и на экране появились слова: «для получения инструкций позвоните по этому номеру». Но этого Кирилл уже не увидел.

Часть четвёртая, незаконченная

   Для того чтобы прочитать книгу,её нужно сначала написать.
Прохожий

   Молодая беременная женщина крутилась около газовой плиты на кухне, держа крышку в левой руке, а правой помешивая в большой кастрюле деревянной ложкой. Из кастрюли валил пар, вкусно пахло свежими щами. Через распахнутую форточку лёгкий тёплый ветерок заносил ароматы распускающихся листьев и расцветающей природы. Из вывернутой на минимальную громкость радиоточки отдалённо слышались звуки какого-то пионерского марша. Женщина сотворила в супе маленький водоворот, а затем ловко отхватила от него сверху немного жидкости, подула, чтоб не было слишком горячо, и попробовала.
   – Люблю весну, – сказала она весело, обращаясь к другой женщине, очень похожей на неё, только выглядевшей постарше, – Красиво! И щи такие вкусные получаются с молодой крапивой и зеленью! Как там ваши успехи? Сынуля, ты как?
   – Доедает. Кирюша, хочешь ещё кашки? – ласково спросила сестра женщины у сидящего рядом на высоком самодельном стульчике розовощёкого кудрявого мальчугана лет двух с половиной, с очень большими, на пол-лица, серыми с темными мозаичным узором глазами и маленьким, едва курносым носиком. Мальчик не удостоил её ответа, старательно борясь с последней кашей, не желавшей собираться в ложку. Внезапно он понял, что больше не хочет есть, оставил ложку и обеими ручонками решительно отодвинул от себя тарелку. Женщина попробовала ему помочь, ложку подхватила, однако мальчик оттолкнул и её руку, подумал недолго и важно сказал:
   – Немедленно дайте мне молока. А не то я начинаю реветь.
   – Ух, Кирюша! – подхватила его на руки старшая женщина и пересадила себе на колени. – Дай в глазик поцелую. Один глазик золотой, другой бриллиантовый. Сейчас налью Кирюше молочка.
   – Зачем ты его балуешь, Люда, – притворно пожурила её беременная сестра, улыбаясь. – Мальчик большой уже на руках сидеть, пускай сам бегает… скоро отец придёт с огорода, укроп подрос, интересно, как думаешь?
   – Наверняка, – уверенно ответила Людмила, наливая из литровой стеклянной бутылки молоко в стакан. Мальчик в нетерпении вытянул вперёд пухлые ручки и шевелил пальчиками, как будто делая стакану приглашающие движения. – Уж на щи точно хватит, и бутуна с черемшой нарвёт. Ты слышала, Валь, как он про нового соседа рассказывал? Интересный, говорит, мужчина.
   – Какой такой сосед? – не очень-то интересуясь, спросила мама Кирюши. Она почмокала губами, задумчиво глядя в ложку со щами. – Не пойму что-то, надо ли ещё подсолить? Кажется недосолено, отец опять ругаться будет. Попробуй ты.
   – Новый матери с отцом сосед. Который у вдовы Прокофьича дом купил. Я его видела мельком: он вроде отца нашего, похож на отставного военного, подтянутый такой. Хотя молод как будто для военного пенсионера – всего-то лет сорока, жена намного моложе. Отец его по отчеству как-то называл, Петрович что ли – не помню. – Она взяла у сестры ложку, зачерпнула, подула и попробовала, задумалась на секунду и сказала своё мнение. – Мне кажется нормально, ещё чуть-чуть – и пересолишь. Ты лучше ему в тарелку заранее немного подсыпь, раз отец привык в этой своей Маньчжурии к пересоленому… Ещё он говорил: сосед – умнющий человек. Яблони обещал помочь правильно привить.
   – Это хорошо, когда добрые соседи. Значит, и мы с Кирюшей познакомимся. Допил молочко? Пойдём, родной, на сончас. Когда проснёшься, уже деда придёт с огорода, на плечах тебя покатает. На улицу сходим погуляем. Потом папа вернётся с работы. А сейчас пойдём, сыночек, пойдём. Пришло твоё время.

2014—2015, Санкт-Петербург – Челябинск

Принцип неопределённости роман Андрей Марковский

Часть первая

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

Часть вторая

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

Часть третья

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

Часть четвёртая, незаконченная

Принцип неопределённости
роман
Андрей Марковский