Джаз сапожных гвоздей
Александр Дедов

   © Александр Дедов, 2016
   © Игорь Бычков, иллюстрации, 2016

   Редактор Василий Богородицкий
   Корректор Ольга Дедова

   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

   Красно-жёлтый ковёр опавшей листвы ровно стелился по мокрому асфальту. Полуголые деревья, предвещая скорый приход зимы, ссутулились под промозглым октябрьским ветром. Увядающая красота этой печальной поры могла придать величия чему угодно, но только не бесцветному, серому убожеству панельных многоэтажек, коих в округе высилось сотни и сотни. Одинаковый пейзаж типовых советских построек тянулся к самому горизонту, а эта прекрасная, ядовито-разноцветная листва смотрелась на фоне бетонной мощи городских скал абсолютно неуместно.
   Быстрая фигура курьера, замотанного в длинный плащ, уносилась в плотный туман дворов. Человек был уверен в правильности направления своего пути. Здешние места он знал хорошо, ибо в этих бетонных джунглях курьер имел неудовольствие провести большую часть сознательной жизни. Будто бы осознав всю безысходность своего положения, человечек сердито топнул в мелкую лужицу, разбрызгав отражение ботинка в разные стороны.
   Вот он – нужный дом, а в нём и нужный подъезд, осталось только попасть на нужный этаж в нужную квартиру. Курьер старался сделать всё как можно быстрее, резвость стала его инструментом: чем скорее удавалось доставить посылку, тем выше была вероятность получить щедрые чаевые, оставался и шанс порадоваться добрым словам получателя. Однако подобное в этом богом забытом месте случалось крайне редко. Этот город никогда не прощал доброты.
   Курьер зашёл в лифт и нажал кнопку нужного этажа, кабина захрустела ржавым тросом, шахта тревожно завыла. Двери распахнулись, и лифт лениво выплюнул своего пассажира на лестничную площадку: здесь царила полутьма – одна из люминесцентных ламп перегорела, оставив половину пролёта без света. Спустя мгновение глаза привыкли к мраку, удалось найти нужную квартиру.
   Перед глазами предстала дверь, обтянутая бордовой кожей. По-видимому, обивке было много лет: местами краситель выцвел и материал приобрёл нежный оттенок парного мяса, то тут, то там виднелись следы от порезов, кое-где отвалились заклёпки. Курьер надавил на кнопку звонка, за дверью раздался сдавленный звон, похожий на хрип умирающей свиньи. Нет ответа. Молодой человек с усердием повторил нажатие на кнопку, треск звонка даже сквозь закрытую дверь казался до омерзения ужасным.
   Наконец в дверном глазке заиграл свет.

   – Кто вы? – раздался раздражённый баритон с той стороны.
   – Служба доставки «Быстропочты», вам посылка.
   – Уходите, я ничего не заказывал. Это какая-то ошибка.
   – Ошибки быть не может, отправитель сказал, что вы можете не пускать гостей. Вот, в накладной написано ваши имя и отчество – Пётр Петрович, или всё-таки данные указаны неверно?

   Дверь со скрипом отворилась. В проёме появилось красивое узкое лицо с карими глазами, нежно подрагивающими в жёлтом свете лампочек накаливания.

   – Ну что ж, если отправитель действительно знает меня, значит вы можете войти.

   Курьер переступил через порог и украдкой посмотрел на получателя посылки: высокий, сухопарый человек с широкими плечами, чуть сутуловат, тёмно-русые волосы, длинные руки с тонкими пальцами и кожа аристократической белизны, лишённая всякого намёка на пигмент.

   – Сначала разберёмся с бумажками. Распишитесь, вот, держите ручку.

   Высокий человек участливо кивнул. Пошаркав чернилами по товарно-транспортной накладной, он протянул бумажку обратно курьеру, который тут же расстегнул большую спортивную сумку и достал из её недр средних размеров картонную коробку.

   – Ну, я пойду!?
   – Погодите, – долговязый мужчина ненадолго скрылся в комнате, после чего вновь появился в прихожей, держа в руках небольшой флакон. – Это туалетная вода для одного моего знакомого. Можно ваше запястье на секундочку?

   Хозяин квартиры несколько раз уверенно надавил большим пальцем на распылитель, ароматная жидкость тут же пропитала край вельветового рукава.

   – Вам нравится?

   Курьер втянул ноздрями пары парфюма и учуял нечто странное: на фоне свежего аромата, похожего на утренний лосьон после бритья, явно диссонировали едва уловимые нотки запаха крови. Впрочем, не придав данному факту никакого значения, курьер ответил:

   – Вроде бы приятный запах, но совершенно не в моём вкусе.
   – Хорошо, вы могли бы мне помочь с этой посылкой?
   – Извините, нет… много работы. Город немаленький, заказов много, людей как всегда не хватает…

   Пока курьер быстро и рассеяно тараторил, хозяин квартиры выпрямился. Неестественно заломив руки за спиной, он вперился тяжёлым стеклянным взглядом куда-то сквозь испуганного работника «Быстропочты», в пространство где-то позади маленького человечка.

   – Я заплачу, – выдержав гнетущую паузу, костистый великан достал из кармана трико пятитысячную купюру и когда маленький человечек неуверенно потянулся за ней пальцами, тут же одёрнул. – Это всё ваше, и после того как доставите – мой друг заплатит вам ещё половину сверх этой суммы. Ну что, берётесь?

   Курьер замялся. Он чувствовал, что происходит нечто потустороннее, трансцендентальное, что правильнее будет уйти – и катись они в бездну эти пять тысяч рублей. Но жадность взяла верх над инстинктом самосохранения.

   – Хорошо, куда везти?
   – Улица «Полигон» строение четыре.

   Адрес оказался смутно знакомым, курьер достал из кармана плаща дешёвый смартфон и вбил координаты в GPS-систему.

   – Да это же городская свалка! Самый её центр, а здесь (ткнул пальцем в небольшой прямоугольник на интерактивной карте) старый пункт сортировки утиля! В интернете написано, что новый – в километре на север.
   – Всё верно, конкретно в этом месте сейчас находится пункт приёма цветного лома. Видите ли, мой друг там работает. От него постоянно разит мусором, всё-таки свалка есть свалка. Жена друга, видите ли, сильно возмущается по поводу «профессиональных ароматов». Уж сколько парфюма он перепробовал! Ничто не способно одолеть стойкий смрад разложения. Он слёзно просил меня купить эту туалетную воду, говорит, что лишь она способна перебить любой запах.

   Курьер понюхал рукав плаща повторно:

   – Да, действительно, запах достаточно стойкий. Что ж, вашего друга можно понять. А почему он сам не может к вам зайти за туалетной водой?
   – Знаете молодой человек, – тон Петра Петровича из дружески-тёплого превратился в обжигающе-холодный, мужчина говорил медленно и вкрадчиво. – Это личное. Такими вопросами вы меня оскорбляете. Я предлагаю вам деньги, и я прекрасно знаю, что вам сейчас неудобно и везти нужно далеко, поэтому предлагаю столь щедрое вознаграждение за возникший форс-мажор. После проявлений столь дружеской щедрости вам хватает дерзости тратить моё драгоценное время бессмысленными расспросами?!

   Почувствовав в голосе брюнета силу и власть, курьер в оцепенении и покорности снял вязаную шапку, подставив под жёлтый свет лапочек накаливания свою светловолосую голову. Будто провинившийся школьник он скрестил руки перед собой, и, подняв своё почти детское, припухшее от холода лицо вверх, извиняющимся тоном произнёс:

   – Простите меня, да, пожалуй, вы правы.
   – Вот и отлично! – мгновенно подобрел великан. – Я на секундочку! Положу в коробку ещё кое-какой сюрприз для друга, и можно в дорогу.

   Курьеру вдруг стало жарко, жирные капли пота проступили на его лице.

   – Хорошо… – только и хватило сил ответить.

   Долговязая фигура вновь скрылась в полутьме комнаты, странный человек несколько минут чем-то шуршал и гремел картоном, после чего появился в прихожей с лицом довольным настолько, насколько это вообще возможно для столь мрачной личности. Подмышкой он держал небольшой картонный параллелепипед, перевязанный засаленным шпагатом.

   – Вот, – великан протянул коробку, и в его левой руке снова появилась оранжевая купюра. – А здесь награда за ваши труды.

   Курьер плавным движением выхватил протянутую купюру и тут же спрятал её в кармане плаща. Молодой человек произнёс что-то невнятное на прощание и поспешил удалиться, неуклюже спотыкаясь об обувь в прихожей. Оказавшись за дверью, курьер вздохнул с облечением, и, насвистывая себе под нос весёлую мелодию, двинулся вниз по лестнице. Благодаря столь щедрым «чаевым», дорога до городской свалки уже не казалась такой уж долгой и мучительной.
   Как только незваный гость удалился, рослый брюнет повертел в руках посылку, она оказалась достаточно тяжёлой, внутри что-то глухо билось об стенки. Мужчина аккуратно положил коробку на кровать и достал из ящика с инструментами, стоявшего тут же, острый канцелярский нож. Одно движение и клейкая упаковочная лента разделилась пополам. Из открытой коробки доносился запах клея и мокрого железа. Мужчина раскрыл картонные створки шире и достал наружу пару чудесных высоких ботинок. Дивная обувь! Такой он ещё не видел никогда. Умеренный бежевый оттенок придавал коже благородный облик, высокий язычок уходил немного вверх за линию шнуровки и был удивительно тонок, такая работа явно требовала большого мастерства. Покрой ботинок позволял носить их под любой вид одежды: зашнуруй и спрячь под штаниной – вполне сойдут за классическую обувь, заправь штанину внутрь и перехвати шнуровкой – вуаля, отличнейшие походно-туристические ботинки, с единственной особенностью – такая обувь выглядела куда изящнее, чем обычные берцы. Подобные ботинки выдали бы в своём хозяине большого эстета! Мужчина сел на кровать и попробовал обуться. Великолепно! Сорок шестой размер, будто бы кто снял мерку с огромной ступни, сделал выкройки и сшил воистину идеальные ботинки.
   На дне коробки лежал старый кассетный плеер с наушниками и кассета с полустёртой надписью «Луи Армстронг – избранное». Чуть поодаль – в правом углу, нашёлся сложенный вчетверо лист, запачканный чем-то бурым. По-видимому, это была кровь. Развернув бумагу, Пётр Петрович обнаружил текст, это была записка: «вставьте кассету в плеер, прослушайте запись и вам всё станет ясно» – говорил пляшущий, неровный рукописный шрифт.
   Изнемогая от нетерпения, костистый гигант поспешил исполнить требования, изложенные в записке. Вставив кассету в плеер и нажав кнопку «play», он внимательно вслушался в статичный треск, наложенный поверх едва различимой джазовой композиции. Однако спустя всего секунду сквозь шипящую какофонию проступил ровный и спокойный голос.

Часть первая
Шоршеткалок

   Здравствуй, мой дорогой кумир! Заранее приношу свои глубочайшие извинения. Мне совершенно не хотелось пугать тебя внезапностью посылки, но иначе никак нельзя. Я точно знаю, что ты открыл дверь, услышав имя «Пётр Петрович», но тебя привыкли называть совершенно по-другому. Твоя вторая шкура – Аркадий Валентинович, одна из сотен масок, что тебе, величайшему художнику и артисту, часто приходится надевать по зову образа жизни! Однако среди десятков других эта – любимая, потому что самая первая… Поверь, я желаю тебе только добра и процветания!
   Теперь, когда страх перед внезапностью понемногу отступает, позволь мне поведать свою историю!
   Как и любая страна третьего мира, мой родной город подвержен делению на касты: здесь есть свои князья, свои сюзерены, их вассалы и вассалы вассалов вперемежку с безродной чернью. Несмотря на то, что наступил двадцать первый век, здесь до сих пор царит социальное средневековье.
   Широкие улицы залиты огнями неона, кругом пестреют яркие рекламные вывески, люди броско и безвкусно одеты и все до того разные, что по-птичьи одинаковые… будто стая разноцветных тропических попугаев. Каждый считает своим долгом иметь модный телефон последней модели, взять дорогую машину в кредит или всю жизнь горбатиться на кубик из бетона с дыркой для света – это они называют жильём. Весь этот круговорот тошнотворной фальши суть есть одна лишь оболочка, практически у каждого из моих земляков в голове до сих пор царит двенадцатый век. Мне печально и одиноко от того, что я так и не смог найти себе места среди них. Я люблю их и ненавижу, я также хотел бы стать счастливым, но отчего-то не могу. Мне хотелось бы стать одним из них, но какая-то чёрная желчь внутри моей души не даёт просто жить и радоваться, не думать ни о чём… Всё моё тревожное существование является одним лишь мерзким противоречием.
   О кастах. Что касается меня, я – обувщик, представитель вымирающей профессии, сапожник – если говорить на старый манер. Мои родители делали обувь, родители моих родителей делали обувь, и я делаю обувь, ничего иного и не умею. Отец позаботился об ограничении всех возможных интересов. С шести лет и до позднего отрочества я вставал в пять утра и вместе с отцом шёл в мастерскую, где проводил за работой многие часы до самого захода солнца. Когда наступила школьная пора, однообразный быт немного трансформировался, но ровно на период обучения. Стоило сделать уроки, как над душой снова нависала рутина сапожных забот. Наука давалась мне легко, а те знания, что упорно отказывались подчиняться, удавалось добить многочасовой зубрёжкой.
   Не припомню такого случая, когда хоть раз бы по-настоящему захотелось прибежать в мастерскую, с упоением помогать своему родителю шить сапоги, клеить подошвы ботинок и ладить набойки на каблуках женских туфель. Я мог бы возразить, сбежать, раствориться в ярком убожестве родного города, но увы, я трус, пожалуй, это единственное, в чём спустя столько лет хватает храбрости признаться самому себе.
   Без преувеличения, главным спасением от надвигающегося безумия стал джаз. Отец не запрещал слушать музыку, и, скопив некоторую сумму карманных денег, я купил себе простенький кассетный плеер. Первенцем будущей коллекции джаза стал сборник лучших работ Луи Армстронга. О! Его я обожаю до сих пор и буду продолжать любить его даже в аду!
   Мажорные гаммы, бас-профундо, а иной раз и бархатный бас-баритон, в сочетании с виртуозной игрой на трубе, поднимали мне настроение. Работа спорилась, любое дело выходило в сотню раз лучше, чем случись оно без музыки. Отец это видел и относился к моему увлечению с притворной снисходительностью: ему было плевать на моё душевное состояние, главное – это возможность выжать из сына по максимуму.
   Я пытался освоить музыкальные инструменты, но для практики нужно было время, а его-то как раз и предательски не хватало. Мне хотелось пойти в музыкальную школу, научиться играть на трубе, также, как и чернокожий кумир (конечно, он не такой кумир как вы, Аркадий Валентинович). Когда папа узнал о моём намерении, у него случился настоящий припадок ярости. Любое проявление творчества он презирал, считал такую деятельность неполноценной, предназначенной для людей не могущих заработать на кусок хлеба честным трудом. Про трубу пришлось забыть навсегда. О моей неразделённой любви к музыке каждый день напоминала Элла Фицджеральд со своим меццо-сопрано на магнитной плёнке. Её скэт-вокал битым кирпичом, до крови, елозил по задворкам раненной души. Какая ирония: я купил новую кассету на деньги, подаренные отцом за помощь в шитье безвкусных ботинок с тупыми квадратными носами.
   В институт так и не удалось поступить: по воле родителей я всего себя посвятил работе. Музыка стала анальгетиком для моей больной души, опиумом для разбитых надежд. Пребывая в полнейшей апатии, я мог стерпеть всё что угодно, но ровно до тех пор, пока джаз ласкал барабанные перепонки.
   Когда мне исполнилось двадцать три, отец умер. Ему было сорок восемь лет: слишком рано для обычного человека, но удивительно много для хронического алкоголика. Его добил цирроз. Однако папе повезло: вместо того, чтобы месяцами мучиться в корчах, он ушёл из этого мира в одночасье. Просто взял, и отказался вставать в пять утра, чтобы по своему обыкновению пойти на работу. Только после вскрытия патологоанатом сообщил, что печень покойного папаши превратилась в распухшее гнойное месиво.
   А потом умерла мать, робкая домохозяйка, которая только и умела, что ухаживать за своим любимым! В последние дни перед смертью её мучила сильная бессонница. Местный психиатр выписывал ей снотворное по рецепту. Я тешил себя мыслью о том, что мама попросту не рассчитала дозу проклятых таблеток… Она ушла из жизни тихо, навстречу своему дражайшему сапожнику-алкашу. Не прошло и двух недель после погребения отца, а я был вынужден похоронить и мать.
   Немногочисленные родственники собрались вокруг двух чёрных курганов ещё рыхлой земли. Пришлось соврать, сказал всем, что у матери от горя отказало сердце. Дабы скрыть позор родного человека, не вижу ничего гнусного в такой маленькой лжи…
   Мою родительницу лениво отпел необъятно-толстый, лысеющий священник в своей тёмной, ветхой часовенке. Родные окружили гроб и с высокопарным видом молились, растерянно бегая пустыми глазами по многочисленным православным иконам. Я тоже молился в такт фальшивому тенору иерея: «господи помилуй, господи помииииилуй!». Да простит меня Бог за столь жестокий обман. Я не хотел…
   Я смотрел на долговязую, сухую фигуры матери, вытянувшуюся в узком деревянном гробу. Её лицо, в отличие от лика отца, не излучало спокойствия, напротив, сухие бескровные губы тревожно скривились, неподвижный лоб, казалось, нахмурился, тонкие пальцы длинных рук намертво сцепились, запястья крепко перетянули вериги. Весь облик её говорил о готовности в любой миг вскочить из гроба, сделать глубокий вздох и закричать: нет, я передумала, не хочу! Этот свет всё ещё не отпустил её душу, я это чувствовал.
   Так случилось, что одни поминки сменились другими. Родственники ещё не успели разъехаться. Казалось бы, такой шок – пережить две смерти близких людей за столь короткий промежуток времени, ан нет, до чего же сволочная человеческая природа! Когда умер отец – мамины родственники выказывали сдержанное равнодушие, однако стоило умереть матери, казалось, моя тётка и её мерзкий муж тихо радовались внезапному реваншу. Фальшивые тосты за упокой, фальшивая скорбь, фальшивые слова сочувствия в мой адрес. Я чувствовал, как дух матери ходит меж нами, ища свободное место за накрытым столом. Хотя, возможно, у меня тогда просто съехала крыша, с кем не бывает, верно?
   А потом я остался один… В огромной трёхкомнатной квартире-сталинке. У финнов есть поговорка: «Борьба за наследство превращает родных людей в кровных врагов». Что-то похожее пытались устроить мои тёти, дяди, двоюродные сестра и брат. Я был единственным сыном своих родителей, поэтому мне, как наследнику первой очереди, удалось отбить всю причитающуюся собственность без особых усилий. Так я стал владельцем трёхкомнатной квартиры в исторической части города, в наследство отошла и треклятая мастерская, которая теперь грозила стать единственным источником дохода.

//-- *** --//
   Спустя какое-то время после похорон родителей, пришло небольшое облегчение. Однако я по-прежнему утопал в море апатии и дисфории. Только джаз и книги не давали окончательно свихнуться.
   Мастерская приносила кое-какие деньги. Старые клиенты, которые годами работали с моим отцом, не давали умереть с голоду. Спустя многие десятилетия старики, скорее по инерции, нежели из-за прямой нужды, несли свою обувь на починку. Заработанной суммы едва хватало на оплату коммунальных счетов и на скромный набор продуктов первой необходимости. В какой-то момент в голову пришла мысль пустить квартирантов в две пустующие комнаты, однако я тут же выбросил эту идею из головы, ибо уж слишком сильно я привязался к привычной обстановке. Мне бы не составило труда перегрызть глотку кому угодно, вздумай он хоть как-нибудь изменить интерьер моей уютной квартиры-тюрьмы.
   Жизнь шла своим чередом, превратившись в усреднённый симулякр нормального человеческого существования. Депрессия и ипохондрия два моих вечных ангела—хранителя. Джаз и книги, джаз и книги, джаз и книги, о да! Клянусь голосом Рея Чарльза, я с головой ушёл в чтение.
   Со временем в районной библиотеке со мной перестали здороваться администраторы, ибо они и так знали, что я тихой мышкой проведу в читальном зале несколько часов, после чего возьму книги с собой. Я пристрастился к профессиональной литературе, которая, впрочем, мало чему могла научить человека, с шести лет занятого работой с обувью. В своих бессмысленных изысканиях я, совершенно неожиданно для себя нашёл новый термин – «чизмеградский шов» или «двойной крестовой». Ничего особенного в его техническом исполнении я для себя так и не открыл. Всего-навсего обычный крестовой шов, только не в два, а в четыре стежка. Но это название… Чизмеград… В нём таилась какая-то особая сила, запрятанная в седой глубине веков. Мне пришлось перерыть всю библиотеку в поисках хоть какой-нибудь, интересной информации. Кое-что о Чизмеграде удалось узнать из интернета. Слушайте, мой обожаемый кумир, постарайтесь не упустить ни единого словечка!
   Чизмеград – это город-госудрство, который находился не небольшом участке земли площадью в двадцать квадратных километров. Эдакая «Терра—инкогнита», расположенная на пересечении границ Сербии и Хорватии. Местное население разговаривало на удивительной смеси сербского, хорватского и венгерского языков. В течение двух веков ни одна из стран не хотела признавать эти земли своими: город вырос в неприветливых местах, кругом одни болота и редколесье. Люди считали, что здесь обитает нечистая сила и не совали своего носа.
   Если верить старым иллюстрациям, Чизмеград очаровывал чудесами деревянного зодчества: массивные терема с широкими крышами украшали резные фигуры волков, медведей, всевозможных птиц и сказочных существ. Город стоял за высоким частоколом, а весь периметр хорошо охранялся. Лично для меня удивительным явлением стала не сама противоречивая история этого южнославянского «полиса», а самобытность его жителей! Самыми почитаемыми ремеслами в Чизмеграде считались дела мастеров-сапожников и искусство палачей. Местные называли их «шоршеткалок», что с чизмеградского диалекта переводилось как «ткач судьбы». В теории шоршеткалок мог быть и палачом и сапожником одновременно, но этой привилегии за всю историю удостоился лишь основатель Чизмеграда – Енё Радищлош. К высшему сословию также принадлежали охотники и рыболовы, однако эта категория населения не имела права участвовать в делах государственной важности. Представителей всех остальных профессий именовали «скороэльё», что дословно переводится как «почти живые».
   Чизмеградцы верили, что именно обувь определяет судьбу и путь человека. Лесорубы носили тяжёлые кожаные сапоги, кузнецы обувались в огромные ботинки с железной оковкой, крестьянам полагались лапти, связанные из узких полосок воловьей кожи, воины гордились своими ботфортами с кольчужной перетяжкой. Сами сапожники шили себе какие угодно ботинки, справедливо полагая, что их обувь – это отражение мастерства и индивидуальности отдельного умельца. Палачи же имели право выбирать мастеров на своё усмотрение, а нанятый сапожник обязан был в точности исполнить детали заказа.
   Шоршеткалоки создали местные органы суда, они же защищали интересы граждан Чизмеграда от имени общины сапожников и палачей, которую называли «Старотонач та Шоршеткалэн». Члены общины выносили и обвинительные приговоры, а также определяли условия казни.
   Кража чьей-либо обуви считалась тяжким преступлением, сравнимым с жестоким убийством или государственной изменой. В качестве наказания преступника могли «разуть»: с виновного палач публично снимал обувь и выжигал ступни калёным железом. Человеку запрещалось обуваться до тех пор, пока раны на подошвах не заживут. По местным меркам это могло приравниваться к голодной смерти, так как разутый человек не имел права заниматься делом, приносящим ему хлеб. Раны босого бродяги, скитавшегося по улицам Чизмеграда и просившего милостыню, гнили, гноились и заживали очень нескоро. Инфекция и извечная сырость, приходящая с болот, довольно-таки быстро сводили «разутого» беднягу в могилу.
   Другой вид наказания – лишение права носить обувь. Оно было менее суровым, нежели выжигание ступней, ибо являлось обратимым – осуждённый всегда имел возможность выкупить обратно своё право носить обувь. Требовалось просто заплатить сумму, установленную общиной сапожников и палачей. Старотонач та Шоршеткалэн разрешали родственникам выкупать право носить ботинки за самих подсудимых, а также выносили решение по смене профессии, и если это решение было положительным, человеку в установленный срок выдавали новую обувь.
   Так и жил Чизмеград своей тихой, никому не известной жизнью, пока в тысяча восемьсот пятнадцатом году не развернулась вторая волна сербского восстания. Местное население не признавало себя ни венграми, ни хорватами, ни сербами. Отказ старейшины Чизмеграда, старого сапожника Дьёрдя Молоша, признать власть Милоша Обреновича закончился для города неминуемой гибелью. Сербы посчитали чизмеградцев пособниками турок и сожгли город дотла, втоптав пепел в землю. Сегодня о судьбе Чизмеграда можно узнать лишь из редких исторических трудов, да из старинных венгерских сказок.

   Я проникся идеей умения сшить человеку его собственный путь. Проникся до безумия! Но как, как сшить сапоги, чтобы они ожили и сами повели своего хозяина по дороге судьбы? Сколько бы я ни старался, сколько бы ни исхитрялся – ничего не выходило. Обувь получалась добротная: даже врождённая самокритика позволяла снисходительно относился к филигранности собственного труда. Но отнюдь: никакого волшебства, никакой предпосылки к выходу на большую дорогу жизни! Просто хорошая обувь и всё… Покупали её неохотно, приценивались, премерзко сощуривались, пытаясь найти хоть какой-нибудь изъян. Большинство покупателей недовольно воротили носами и уходили восвояси бросив напоследок «нет, дорого». Должно быть, потом уходили на рынок покупать дешёвый китайский ширпотреб. Я осуждаю подобный подход к приобретению вещей: эти люди, эти ужасные люди, вместо того, чтобы один раз потратиться на нормальные ботинки и носить их добрый десяток лет, будут каждый год, нет, каждый сезон покупать новую и новую дешёвую дрянь и в итоге никакой экономии. Какое безответственное расточительство! Но Бог им судья.
   Путём мучительных измышлений я выудил правду из задворков своего подсознания: если я не мог вдохнуть в обувь жизнь, значит, требовалось её у кого-нибудь отнять, вот только как осуществить сам процесс «перехода»? Озарение снизошло лишь после одного неприятного инцидента.

//-- *** --//
   В один из промозглых вечеров позднего лета пришлось задержаться в мастерской допоздна. Требовалось привести в порядок кое-какие инструменты, заточить ножи и шила, подготовить ремонтный материал к выходным, ибо перед праздником «дня города» клиентура моего отца привыкла дефилировать по центральной площади в отреставрированной обувке. Интересное дело – работать с сапогами и ботинками, которые старше тебя самого. Прохладный вечер так и грозил закончиться рутиной, пока в мастерскую нагло и бесцеремонно не ввалился этот тип… До сих пор помню запах перегара (так смердят только люди, часто пьющие дорогой алкоголь) и его лицо, наглое, самоуверенное лицо избалованного негодяя.

   – Привет, господин Башмак. – сквозь пелену пьяного угара его слова пробивались с трудом, язык заплетался, а тон был взвинченным, такой бывает у человека готового к драке. Я ничего ему не ответил.
   – Ты что осёл, оглох? Я, кажется, с тобой разговариваю.
   – Что вам нужно? Уходите, у меня много работы. – я старался быть вежливым, разговаривал с ним будто нянечка, успокаивающая буйного шизофреника.
   – Воооооот, – протянул незваный гость. – Теперь мы выяснили, что ты умеешь разговаривать.

   Я никогда не ношу очки на людях, чтение медленно добивало моё зрение и обычно я обхожусь контактными линзами. В этот раз пришлось перебороть свои минус пять диоптрий при помощи старых окуляров в роговой оправе. Я взглянул на буйного нарушителя спокойствия. Несомненно, я знал его, нет такого человека в нашем захолустье, которому этот тип был бы неизвестен. Столь неприятным образом в гости завалился Максим, сын состоятельного предпринимателя. В народе молодого мужчину называли «Мажор», стандартное прозвище для представителей «золотой молодёжи» в маленьких провинциальных городках. Однако этот тип был мажором уже слишком долго! На момент нашей с ним стычки ему перевалило за тридцать, он и сам был успешным бизнесменом – имел сеть дешёвых автомастерских и моек. Если верить слухам, Максим со всеми делами справлялся на «отлично» и уже мог дать фору своему престарелому папаше.

   – Уходите, иначе я буду вынужден вызвать полицию. – использовал я последний «мирный» козырь.
   – Полицию? Ха, щенок, ты реально думаешь, что она здесь что-то решает? Я здесь всё решаю! Я и мой отец. Интересно, почему я не знаю о тебе? Мы весь мелкий бизнес контролируем в городе, а тебя вижу в первый раз. Ааааа, погоди, можешь не отвечать. Ты сынуля того сапожника, что преставился не так давно. Вы вроде бы одни такие на всё это захолустье. Неудачники… Всю жизнь вдыхаете вонь чужих ног, ты наверное извращенец!?
   – Оставьте меня в покое.
   – Молчать! – лицо Максима побагровело. – Заткнись! В общем, слушай меня внимательно, говнюк. Или ты будешь ходить подо мной, или я уничтожу твою сраную мастерскую, сотру тебя в порошок, говно! Убью на хуй!

   Я думаю, дорогой Аркадий Валентинович, вы уже поняли, что этот «Мажор» представлял собой хрестоматийный пример конченого ублюдка.
   Он двинулся в мою сторону и занёс было руку для удара, но я удачно контратаковал, огрев его по голове деревянной обувной колодкой сорок четвёртого размера. Мажор крякнул что-то невнятное и громко рухнул на пол мастерской, зацепив рукавом пальто всякую мелочь на рабочем столе. Разнокалиберный хлам с задорным звоном посыпался на пол.

   О да, это был настоящий подарок судьбы!
   Затащить Максима в подвал было делом несложным. Пока он пребывал в бессознательном состоянии, я раздел его и усадил на табурет возле стены. Крепкая нагота Мажора буквально излучала здоровье и силу. Великолепно! Материал что надо! Потрясающая кожа: без шрамов, без прыщей и родимых пятен. Идеальное полотно. Слава Богу, мой отец позаботился о необходимой рабочей мелочи, в подвале мастерской всегда приветливо ждал практически неиссякаемый запас изоленты. Добротная, ещё советского производства, к слову, из неё получились прекрасные путы! Я связал Максима, усадил его, ещё бессознательного, на табурет, развёл колени в стороны и оба голенища примотал к ножкам табурета. По неопытности руки зафиксировал уж больно замысловато: разместил пленника прямо под трубой, его ладони тыльными сторонами соприкасались над стальным водосточным цилиндром, я мощно перемотал крепкие предплечья ниже и выше трубы таким образом, что запястья сложились в петлю. Максим провис под собственным весом: задние ножки табурета оторвались от бетонного пола и вес тела переместился вперёд. Приходилось работать наспех, импровизировать. Но это только лишь подзадоривало мою бушующую страсть сшить «живую» обувь.
   В полутьме подвала жадно сверкнула сталь, я достал из ящика скорняжный нож и тут же погрузил кончик скошенного клинка в правую голень Максима. Пленник пребывал в глубоком забытьи и совершенно не ощущал, что его свежуют заживо. Мне пришлось натаскать целую гору ветоши, чтобы не испортить кожу пятнами густой крови. Медленно, сантиметр за сантиметром я, будто художник кистью, вёл лезвие ножа вверх. Надрез – вытер сухой ветошью, надрез – снова вытер ветошью. Остриё уже оставило за собой багровую линию на середине внутренней стороны правого бедра, и Максим некстати начал приходить в себя. Рядом с ним уже успела образоваться небольшая горка окровавленных тряпок. Он застонал и начал легонечко крутиться из стороны в сторону, разминая затёкшие бока. Жертва слегка дёрнулась, вместе с ней дёрнулась и моя рука. Не успев среагировать, я вонзил нож в бедро по самую рукоять. Максим вскрикнул.

   – Ай, ты что делаешь?!

   Медленно приходя в сознание, молодой человек внимательно оглядел путы на руках, взглянул вниз и немного поёрзал голенищами, проверяя изоленту на прочность.

   – Ты что творишь, мразь, что ты делаешь, ты что псих? Чувак, отпусти меня, отпусти, и мы обо всём забудем, я тебе клянусь.

   Карие глаза Максима расширились от ужаса, в слабом свете полуживой лампочки накаливания его радужки и вовсе казались непроницаемо-чёрными. Я включил старый кассетный магнитофон: Луи Армстронг, самая середина песни «What a wonderful world». Я выкрутил громкость на максимум. Максимум джаза для Максима.
   О боги! Как этот мерзкий червяк орал, верещал просто как девка, которую команда потных регбистов зажала в раздевалке. Он извивался, сыпал на меня проклятиями, его рвало. Надо отдать должное: этот мужчина был крепок и телом, и духом, что в наше время встречается довольно редко. Что ж, я удивлён! Как это он не издох до самого конца потрошения? Он терял сознание, потом снова приходил в себя, его рвало прямо на меня, он плевался кровью, подступившей к глотке.
   Я не стал трогать лицо – слишком проблемный участок, трудный в обработке. По этой причине кожу головы пришлось сохранить. Спустя примерно час я держал в руках свежую человеческую шкуру. Меня всего трясло от возбуждения. Тело Максима пробирала мелкая дрожь, оголённые мышцы сокращались от болевого шока, моя жертва вот-вот должна была сгинуть с этого грешного света. Естественно я его добил, я же не какое-нибудь чудовище, верно? Однако пришлось приложить усилие: остро отточенное длинное шило с хрустом вошло в плоть под нижней челюстью, минуя сначала одну, а потом другу стенку черепа – удар пришёлся снизу вверх. Тело Максима расслабилось, он перестал хрипеть и дёргаться. Свой долг он выполнил – подарил мастерской великолепный по своему качеству материал!

//-- *** --//
   Теперь возникла прямая необходимость избавиться от трупа. Но как? Для начала следовало узнать, как же этот ублюдок добрался до моей мастерской? Уж точно не пешком и не на автобусе, такие люди слишком себя любят, чтобы «опуститься» до поездки на общественном транспорте. В это время автобусы и троллейбусы уже не ходили, а поездка столь злачной личности на маршрутном такси и вовсе трудновообразима. Я вытер кровь с рук остатками ветоши и поднялся наверх, вышел из мастерской. Точно! Вот он – новенький «Лэнд Крузер», припаркован прямо у тротуара. И дёрнул же чёрт этого придурка навестить меня в столь поздний час. Я одел обескровленное, освежёванное тело Максима в его же тряпки. Вытащил мертвеца наверх – в мастерскую. Прежде чем выйти, внимательно осмотрел улицу: уже двенадцатый час ночи – последний забулдыга давно отправился домой, под толстенький бочок своей жены. Нащупав в кармане пальто моего дорогого Мажора связку ключей, я нажал на кнопку пульта-брелока дистанционного управления сигнализацией. Система дважды взвизгнула, оповещая о возможности войти в салон автомобиля. Максим был довольно-таки лёгким: примерно шестьдесят килограмм против моего центнера. Я усадил тело на пассажирское сиденье, вставил ключ и повернул зажигание. Машина завелась с полуоборота. Я знал, куда стоило отправиться двум путникам в столь поздний час!
   Наш городок со всех сторон окружён лесом, а сам лес прорезают сотни дорог. Здесь часто случаются аварии, и на ещё одно ДТП вряд ли кто-нибудь обратит внимание. Я выехал за город, на плохо освещённое шоссе, наметил для себя нужную цель – ей стал древний, многовековой дуб, который каким-то чудом до сих пор никто не срубил. Машина сбавила скорость до шестидесяти километров в час. Далее последовала проверка ремней безопасности. Всё было готово к представлению!
   Ёщё немного, ещё совсем чуть-чуть… Капот машины достойно встретил удар с деревом: он смялся почти наполовину, но лобовое стекло осталось практически целым, лишь покрылось мелкой путиной трещин. Сработали подушки безопасности – для меня и холодеющего пассажира. Как только удалось выйти (по понятным причинам это получилось не сразу), я взял из-под сиденья заранее припасённый кусок ветоши, пересадил труп на место водителя и упер его головой в приборную панель – чтобы не упал.
   Пришлось немного повозиться, чтобы найти крышку бензобака, ибо до сего дня я не имел чести водить машину иностранного производства. Найдя, что искал, я окунул тряпку в бензобак, который к моему счастью оказался полон. Смоченный бензином с обоих концов, кусок ветоши легко скрутился в тонкую «колбаску». Получился своеобразный импровизированный фитиль. Прежде чем довести своё чёрное дело до логического завершения, я позаботился о деталях: осмотрел салон автомобиля на предмет своих утерянных вещей, усадил покойника поудобнее, закрыл за собой все двери и только потом поджёг импровизированный фитиль, уже торчавший из бензобака. Времени хватило отбежать примерно на пятьдесят метров, машина сначала вспыхнула спичкой, а потом рванула ором ночного зверя. В округе проснулись собаки и тревожно залаяли.
   Я решил добираться обратно пешком, хотя иного выбора быть попросту не могло: сумеречная фигура в ночи вызовет подозрения и у таксиста, и у частного бомбилы, и уж тем более у матёрого дальнобойщика. Примерно час пешего пути, до самой границы городских огней отовсюду слышалась истеричная собачья перекличка.
   В городе пришлось идти тёмными дворами, дабы не привлекать к себе внимания. Вернуться в мастерскую удалось лишь в половине третьего ночи. Я спустился в подвал, здесь смиренно ожидало своей участи настоящее сокровище: свежая, всё ещё тёплая человеческая шкура. На повторе до сих пор играла песня Армстронга.
   Я достал большую пластмассовую ванну, собрал необходимые химикаты и приготовил дубильный раствор. Когда желтоватая жидкость приняла необходимую консистенцию, я нежно уложил в неё своё сокровище. Прощай, Максим, теперь твой путь – мой путь. And I think to myself, what a wonderful world!

//-- *** --//
   Скажу по секрету: рецепт дубильного раствора нашей семье достался достаточно неприятным образом. Мой прадед, тоже сапожник, в сорок третьем году попал в плен к немцам. Его, как и многих советских солдат, отправили в концентрационный лагерь. В плену мой предок занимался тем же, чем и до отправки на фронт: шил сапоги и перчатки. Один старый унтер-офицер заведовал мастерской, где и трудился мой прадед. Пожилой немец видел настоящий талант в советском пленнике, во многом благодаря своему врождённому умению делать обувь мой предок не отправился в печь. Унтер-офицер научил прадеда смеси химикатов, которая позволяла избежать утомительных процедур обезжиривания и мездрения, едкий раствор расщеплял всё лишнее, оставляя только идеально-ровное, прочное и эластичное кожаное полотно. Сейчас ни в одной из хроник невозможно найти упоминание о Тиле Вайсманне, гаупттруппфюрере, который, держу пари, стал пионером массового производства обуви из человеческой кожи. Добрая четверть солдат Третьего рейха обулась в жуткие сапоги. Тиль Вайсманн мог обеспечить победу нацистов во Второй мировой войне, но он допустил фатальную ошибку: сапоги, в которые он обул армию Гитлера, были сделаны из кожи безвольных рабов, замученных детей, стариков и трусливых воинов со сломленной волей. Украсть такой путь у человека означало обречь владельца новой обуви на неминуемый провал. В итоге – мы имеем то, что имеем. А ведь у немцев были все шансы завоевать мир!
   Ровно пять дней кожа несчастного Мажора провела в растворе. После химического дубления она стала значительно прочнее, и в то же время сохранила свою эластичность. Позже полотно отправилось в дубильный барабан, который мой отец собрал из старой стиральной машины, купленной за бесценок в обанкротившейся прачечной. Всего несколько часов и сырьё было готово к работе.
   Я раскроил полотно и приступил к шитью. Тонкая, филигранная работа заняла ровно двадцать восемь часов. Я боялся сделать кривой шов или допустить хоть какую-нибудь асимметрию в мелочах. Мне пришлось лишить себя сна и пищи больше чем на сутки, чтобы в итоге получить великолепнейшие классические ботинки «оксфорды» насыщенного кремового цвета. Настоящее совершенство! Оба ботинка стали идеальным зеркальным отражением друг друга.
   Забавный факт: машина с трупом Максима сгорела всего в двадцати километрах от города, однако останки тела и обугленный остов джипа нашли лишь спустя три дня. Провели экспертизу, опознали личность – установили, что кровь пострадавшего на момент смерти имела высокое содержание алкоголя и стрессового гормона кортизола – так написали в новостях. Труп обгорел настолько, что судебно—медицинские эксперты не смогли установить факт потрошения заживо, во всяком случае, об этом никто нигде не упомянул. Это происшествие не стали разжёвывать, так, покрутили пару дней по телевизору ради приличия и забыли. Горевала только семья Мажора, остальные горожане, которым этот молодой заносчивый мужчина успел изрядно насолить, испытали облегчение. Вскоре о смерти молодого бизнесмена все забыли, город снова начал жить своей сонной, размеренной жизнью.
   Забыл упомянуть! У меня хватило времени завершить все запланированные дела. Преддверие дня города прошло изумительно: толпа отцовских завсегдатаев выстроилась в очередь, и спустя несколько часов, вестибюль моей мастерской заполнился двумя десятками пар обуви. Сказать по-честному я любил старые сапоги и ботинки: работая с такой обувью, я проявлял особую нежность, будто ухаживал за беспомощными стариками. Невероятное удовольствие! Я буквально чувствовал, как опыт, как сама история этих предметов просачивалась в мою душу сквозь кончики пальцев. Всю ночь я подшивал, подклеивал, ставил заплатки, менял кольца на шнуровке. Наутро все два десятка пар обуви был полностью отреставрированы. Мне неизвестно зачем все эти старики так бережно относились к своим сапогам, ботинкам и туфлям, они могли купить себе что-то недорогое и качественное, могли, в конце концов, заказать у меня новую обувку. Но нет, пожилые завсегдатаи из года в год продлевали жизнь своим верным «вестникам пути». Такое отношение к вещам вызывало у меня глубокое уважение. Заказчики остались довольны, все до единого. Они оставили щедрые «чаевые», это придало сил и желания жить. Я даже услышал то, чего уж никак не мог ожидать: старый военный, давний приятель моих родителей, сказал, что я управляюсь с кожей лучше чем покойный отец. Этот день оставил в моей душе множество позитивных эмоций, впервые за несколько лет.
   Завсегдатаи мастерской рассказали о моём успехе своим знакомым, а те своим. Сарафанное радио сработало, и всего через месяц перед дверями единственной мастерской в городе толпились не только старики, но и молодые люди, и девушки, женщины, мужчины и даже дети. Дела пошли в гору! Теперь денег хватало не только на скудный «набор для выживания», но и на кое-что ещё. Я приоделся, купил себе множество различных побрякушек. Великая удача: в интернете удалось найти крупного коллекционера, который согласился выслать по почте множество редких виниловых пластинок ограниченного тиража. Так ко мне попали аналоговые записи Фрэнка Синатры, Чарли Паркера и даже Джанго Рейнхардта! На старом блошином рынке я нашёл исправный электрофон, за совершенно смешные деньги он перешёл под мою опеку. Теперь в мастерской играла только живая музыка виниловых пластинок!
   Спустя несколько месяцев количество заказов выросло в три раза. Я не справлялся самостоятельно, пришлось взять помощника из опытных сапожников, старого глухонемого татарина, ровесника моего покойного отца. Звали его Ринат Шахматдинов, так было написано в паспорте. Я официально оформил его на работу и платил ему «белую» зарплату, пусть и небольшую. Мне нравился Ринат. Матёрый татарин оказался человеком исполнительным, не задавал много вопросов, а моя музыка ему никак не мешала, ибо слышать хоть что-либо он не мог в принципе. Вдвоём с Ринатом мы справлялись куда лучше. Лавина авральных заказов перестала нависать над мастерской.
   Вскоре Ринат начал самостоятельно справляться с мелкими заказами, оставляя для меня только самые серьёзные вопросы. Мои новые «оксфоды» делали своё дело: клиентская база расширялась, и уже вдвоём с Ринатом мы едва справлялись с поступающими заказами. Пришлось взять в помощники Сёмёна – одаренного паренька с мозаичной формой синдрома Дауна, который тоже любил джаз.

   Путь, который я отобрал у этого мерзкого Мажора, продолжал работать на меня! Исполнительный Ринат и талантливый Семён полностью освободили мне руки, я смог всего себя посвятить исключительно административной работе. Вы спросите: почему нанял на работу двух инвалидов? Скажу так: человек с каким-либо уродством всегда отчаянно стремится к прекрасному, либо желает сделать уродливым всё вокруг. Люди, которые работали на меня, стремились созидать. Имея дефекты физические, они буквально расцветали духовно, пытаясь компенсировать недостаток личной красоты упорством, жизнелюбием и стремлением к высшей точке профессионального мастерства.
   Спустя год наше трио обзавелось клиентами регионального масштаба, поступило множество заказов на ручной пошив обуви. Вспоминаю эти моменты со слезами на глазах! Пожалуй, это были самые счастливые дни моей жизни.
   Мы принимали заказы на кругленькие суммы, что позволило отложить некоторое количество денег, достаточное для того, чтобы организовать новую торговую точку. Небольшой магазинчик на улице Ленина я открыл благодаря новым знакомым из районной администрации – они заказывали у меня сапоги для походов. «šoršetkalok» – красовалась вывеска над крыльцом. Добро пожаловать в «Ткач судьбы», дамы и господа!

//-- *** --//
   Открытие магазина произвело настоящий фурор! Посмотреть на диковинную обувь ручной работы съехались воротилы местечкового бизнеса. Даже сам мэр удостоил своим вниманием столь крупное, по городским меркам, событие. Только в первый день работы касса наполнилась доброй сотней тысяч рублей.
   В моём Шоршеткалоке нашлась бы обувь для каждого, однако захаживали всё чаще люди богатые. Доброй традицией местной элиты стала покупка новой пары сапог или ботинок раз в несколько месяцев. Как правило, это были образчики нестареющего классического стиля, такой обувью можно было щегольнуть на закрытой светской вечеринке.
   В один прекрасный момент деньги перестали представлять собой острую проблему. Я больше в них не нуждался. Доход держался на стабильно-высоком уровне, хватило средств и для того, чтобы окружить себя роскошью и обеспечить достойную жизнь своей «мастерской уродов». Штат Шоршеткалока заметно вырос. Так уж сложилось – я брал на работу исключительно инвалидов и людей с различными физическими или психическими отклонениями. Большинство из них были людьми талантливыми, другие обладали исключительной исполнительностью, что также являлось весомым преимуществом. Здоровые люди не могут работать столь самозабвенно. В благодарность я обеспечил им сытое, безбедное существование. Они называли меня хозяином и были готовы пойти за мной куда угодно, до самого конца.
   Я прослыл меценатом. Общество инвалидов писало хвалебные письма сотнями, они приложили максимум усилий, чтобы отразить имя нового мецената в СМИ с положительной стороны. Сами того не ведая, они организовали для меня мощную PR—компанию. Однако слава «доброго самаритянина» – это совсем не то, к чему хотелось стремиться. До коликов, в самых корешках души, свербело от предвкушения власти и богатства, после всех испытаний, что выпали на долю несчастного сына сапожника, я считаю справедливым восход моей звезды! И она медленно уходила в зенит – кроваво-красная, обжигающая звезда смерти, имя которой Шоршеткалок!

Часть вторая
Рыболов

   Конечно, деньги отпирали множество закрытых дверей, однако я по-прежнему не мог позволить своему сумеречному таланту разгуляться в полную силу! Мастерская всё ещё отчаянно нуждалась в надёжном прикрытии со стороны представителей закона. И Шоршеткалок получил эту прикрытие!
   Одним поздним сентябрьским вечером, когда деревья за окном уже начали одеваться в шёлковые наряды сумрака, я по своему обыкновению протирал витрину. В магазин зашёл Олег Несторович Пугайло, шеф регионального управления полиции.
   Озадаченный визитом столь важного во всех отношениях гостя, я сразу же оторвался от своего малоинтересного занятия. Кажется, очень крупная рыба сама напрашивается на крючок.

   – Здравствуйте, мои дорогие, здравствуйте мои хорошие! – Пугайло оказался на удивление душевным человеком, хотя и лишённым некоторой доли чувства такта.
   – Приветствую вас в магазине Шошеткалок, Олег Несторович! Вы ищите что-то конкретное?
   – Да, – Пугайло почесал лысый затылок. – Я хочу купить сапоги для рыбалки, но понимаете… не такие как у всех. Я ведь шеф полиции, как-никак. Хотелось бы приобрести что-нибудь «статусное», чтобы обозначить себя как рыбака, но при этом не выглядеть выпендрёжником. Я ведь человек серьёзный, как-никак. Мне этот «голубой гламур» совершенно ни к чему.

   В моей голове созрела блестящая идея.

   – Вы действительно настолько сильно любите рыбалку, Олег Несторович?
   – Спрашиваете! Я бы и мать так не любил, как рыбалку, не подари она мне жизнь. Выходные или отпуск – я еду в пойму или на озеро. Надо ведь отдохнуть, как-никак.
   – Конечно! Отдых необходим людям вашей профессии. Однако, увы, у меня нет той обуви, что вы ищите. Могу предложить прекрасные туристические ботинки из воловьей кожи, но они лишь некоторые время помогут вашим ногам оставаться сухими, в реке в таких долго не простоишь. Но не спишите отчаиваться! В моих силах создать сапоги, в которых вы не только будете комфортно себя чувствовать, стоя по колено в воде, они помогут иметь улов, о котором прежде не доводилось и мечтать! Интересует такое предложение?
   – Что-то уж больно ваши речи похожи на сказку. Я взрослый человек, как-никак, на такую галимую рекламу не поведусь.
   – Сказка говорите? В нашем мире нет никаких сказок, есть лишь реальность и степень сложности её воплощения. И потом, вы же не в первый раз сюда приходите. Вам известно, кто мои клиенты и сколько счастливых ног мне удалось обуть? Репутация Шоршеткалока говорит сама за себя.
   – Звучит, конечно, заманчиво. Но где гарантия того, что сапоги из вашего магазина действительно помогут мне стать рыбаком «номер один» в нашей области?
   – Олег Несторович, если наши сапоги «не сработают» – я верну вам деньги. Даже с процентами. Хочу сказать, что сумма выйдет ощутимая, поэтому мне нет смысла заманивать вас глупой рекламой. Вы же шеф полиции, вас уж точно не провести. – мне пришлось выдавить из себя весёлый, заговорщический тон.
   – Да, действительно. Что ж, как мне сделать заказ?
   – Всё очень просто. Мы сейчас пойдём в подсобное помещение – я сниму замеры с ваших ног, мы заключаем клиентский договор и вы оставите аванс, который перекроет некоторые издержки производства. Через две недели сапоги будут готовы.
   – Всего две недели? Меня устраивает. Впереди ещё целая осень, как-никак!
   – Однако есть одно «но».
   – Что именно?
   – Понимаете, для того чтобы сшить идеальные сапоги я буду вынужден немного выйти за черту закона. Поэтому хотелось бы заручиться вашей поддержкой.
   – Да… – Пугайло снова почесал лысый затылок. – Противоречивое предложение… Но вы мне отчего-то нравитесь. Хорошо, я прикрою вас в случае надобности, но ровно до тех пор, пока вы будете шить мне сапоги. И если ваша «волшебная» обувь не сработает – придётся отвечать перед законом по всей строгости. Я надеюсь, вы понимаете, о чём идёт речь, взрослый разговор как-никак.
   – Конечно. Со всей полнотой ответственности. Пройдёмте в подсобное помещение – пора снять замеры.

//-- *** --//
   Олег Несторович Пугайло был человеком исполинского роста и плотного богатырского телосложения. Выше колена объём его бедра составлял целых восемьдесят сантиметров! Огромная, мускулистая ляжка, обволоченная толстым слоем подкожного жира. Нет, чтобы сшить сапоги для такого здоровяка – мало выпотрошить одного тощего рыбака, требовалась «дичь» покрупнее, и я уже знал, что мне следует сделать.
   На дворе стояла тёплая осень. Прекрасная погода баловала изобилием ясных деньков. Рыбаки проводили на берегах местных рек и озёр круглые сутки, неделями напролёт. По негласной традиции русской рыбалки, чем больше удавалось поймать, тем крепче требовалось выпить. Доноров будущего материала было не так уж сложно обнаружить. Оседлав свои старые жигули «семёрку», я отправился на охоту. Мне вызвался помогать верный глухонемой татарин Ринат и послушный умственно-отсталый Семён. В течение трёх дней мы нашли трёх подходящих кандидатов на «донорство» кожи: первым оказался загорелый толстяк, уснувший с полным ведром карасей на берегу озера. Он даже не проснулся, когда мы погрузили его, жирного и скользкого, в салон тонированной «семёрки». Ну и смрад стоял в салоне, скажу я вам! Запах застоялого человеческого сала вперемежку с вонью тухлой рыбы, незабываемое амбре!
   Второй жертвой стал долговязый и сухопарый, но крепкий мужчина средних лет. Он мирно посапывал под раскидистым тополем в пойме, завалившись спать рядом с сетью полной рыбы. По всей видимости, мы имели честь изловить самого настоящего браконьера! Этого матёрого рыболова не удалось застать врасплох: стоило лишь прикоснуться к его ногам, как он весь встрепенулся и начал орать благим матом. Ну что ж, мы были готовы к приключениям подобного рода! Семён метко ударил разводным «газовым» ключом в висок браконьера: сталь со звонким свистом рассекла воздух и прилетела точно в голову несчастного мужчины. Кровь брызнула алым всполохом, браконьер подавился собственным криком и провалился в глубокое забытье. Этого супчика пришлось связать и засунуть в рот кляп, ибо всё его естество говорило об огромной физической силе. Даже с коленями, крепко примотанными к груди скотчем, мужчина едва влезал в багажник моей легковушки. По дороге до мастерской мы с ребятами наслаждались саксофонной игрой Чарли Паркера: я пытался подпевать «скэтом», Семён громко смеялся и хлопал в ладоши, Ринат предпочёл с задумчивым видом лицезреть пейзаж за окном.
   На третий день нам удалось найти последнего рыбака. Его мы обнаружили пьяным на берегу реки в доброй сотне километров от города. Это был среднего роста мужчина со светлыми волосами, загорелый как курица-гриль! С ним пришлось повозиться! Этот гад никак не хотел бросать свой улов: в эмалированном десятилитровом ведре кверху хвостами плавали полтора десятка мелких окуней. Вы знаете, мой дорогой Аркадий Валентинович, на самом деле мне противно насилие. Хотели по-хорошему увезти этого паренька и разделать его без мучений. Но он сам напросился! Сначала он толкнул Рината с неожиданной силой и тот плюхнулся задом прямиком в воду. Я хотел наброситься на грубияна, но он отправил меня в нокдаун правым боковым точно в подбородок. Семён занёс было над головой карающий разводной ключ, но и тут случилась удачная контратака: молодой рыбак с силой пнул моего верного помощника в живот и, оседлав его сверху, принялся лупить по лицу наотмашь. Умственно-отсталый юноша пытался увернуться, после каждого пропущенного удара он почему-то громко смеялся и пускал газы.
   Полежав на речном песке добрые полминуты, я неуверенно поднялся на ноги. Семёну уже помогал Ринат – весь мокрый. Все трое нелепо барахтались по песчаному пляжу. Последнее слово в этом представлении осталось за мной: я расшнуровал свой правый ботинок «оксфорд» и дождался момента, пока ребята не повернут рыбака ко мне спиной. Затем я накинул толстый кожаный шнурок на шею паренька и крепко стянул концы импровизированной удавки. Моя жертва захрипела и начала дёргаться из стороны в сторону, будто рыба, выброшенная на берег. Сёмён и Ринат вовремя ретировались и прижали рыбака к земле – каждый своей стороны. Примерно через минуту светловолосый юноша перестал дёргаться и рыть пальцами песок. Он умер. Механическая асфиксия – верный спутник предприимчивого шоршеткалока.

//-- *** --//
   Как вы уже поняли, Аркадий Валентинович, случился форс-мажор! Мы не предвидели такого исхода событий, поэтому должны были срочно отвезти тело удавленного рыбака в мастерскую, пока его плоть не начала разлагаться!
   Всё это время двое пленных рыболовов, вонючий толстяк и здоровенный браконьер, находились в подвале, скованные надёжными путами. Дело в том, что на рыбацкие сапоги с отворотами нужно много кожи (вспомните размеры Пугайло), а для того, чтобы весь материал имел одинаковую консистенцию, его необходимо поместить в дубильный раствор одновременно, ибо это очень условный процесс – чуть передержал или недодержал кожу, и она становится либо более грубой, либо более эластичной. Такого я бы никогда в жизни не допустил! Изувеченное после драки лицо Семёна обагрила ужасная маска запекшейся крови, вслед за ним в подвал спустился Ринат – мокрый как мышь, троицу замыкал я – с фиолетовым синяком под левой скулой. Семён, как самый крупный и сильный из нас, нёс мёртвое тело, повернув его спиной к себе и засунув руки подмышки, мы с Ринатом, как более хилые, помогали нести труп, держа его за ноги.
   Без всяких лишних церемоний мы подвесили мёртвого рыбака на трубу под потолком: я просунул по мясницкому крюку между ахилловым сухожилием и пяткой правой и левой ноги. Один из подсобных рабочих, дежуривших сегодня в подвале, пододвинул под висящее вниз головой тело большой эмалированный таз. Помощник страдал детским церебральным параличом, простое задание вызвало у него некоторые трудности, таз два раза выскальзывал из его неловких пальцев и падал с грохотом на бетонный пол. Как бы то ни было, он старался изо всех сил и, несомненно, заслуживал похвалы.
   Из ящика с инструментами я достал свой старый, верный скорняжный нож, который перешёл в наследство ещё от деда. Первым делом я избавился от пропахшей рыбой одежды. Пара надрезов и зловонные штаны с засаленной рубахой упали в таз. Пришёл черёд и бренному телу скинуть свои драгоценные органические покровы!
   Двое других пленников (к их же несчастью) оставались живы. Их приковали к длинной трубе прямо напротив моего «мясницкого пункта». Они могли наблюдать за каждым этапом свежевания человеческой туши. Такая отрада – лицезреть первородное скорняжное мастерство! Но они не оценили оказанной чести, хоть и с кляпами во ртах, мерзавцы пытались орать. Они смотрели друг другу в глаза, будто бы вопрошая: «Брат, неужто это всё взаправду, брат, что делать, брат?»
   Что делать, что делать? Стать рыбацкими сапогами главы регионального управления МВД. Рыбаками вы были хорошими, а обувью будете ещё лучшей…
   Когда мой маленький острый нож погрузился в кожу левой ноги мёртвеца, парочка пленников так и обмерла. Их прокопченный загар сменился мертвенной бледностью. В воздухе повис тяжёлый запах страха. Секундная растерянность на их лицах сменилась буйством. Они принялись греметь цепями наручников об трубу, громко топали и брякали своими кандалами. Нужно было воспользоваться старой доброй, беззвучной изоляционной лентой, но я как фанат своего дела, позаботился о расширении инструментария. Знали бы вы, как легко в нашей стране достать наручники и кандалы! Не верите? Зайдите в любой магазин «для взрослых» с вульгарной неоновой вывеской, там можно разжиться даже вполне аутентичной формой полицейского или сотрудника пожарной охраны.

   – Сергей! – я подозвал своего согбенного помощника, страдающего ДЦП.
   – Дддд—да, хозяин, я – сс-само в-внимание. Чем мм-могу быть полезным?
   – Включи, пожалуйста, что-нибудь из нашей джазовой коллекции.
   – Что вв—вы хотели бы услышать?
   – Ставь Армстронга! Не будем нарушать традицию.

   I see skies of blue, and clouds of white: какое удовольствие слышать в тысячный раз эти слова, извергаемые динамиками мощных колонок. Бряканье и звяканье ржавых цепей сменилось божественной музыкой. Так работать куда приятней!
   Мой нож, будто кисть каллиграфа, оставил жирную багровую линию посередине живота мёртвого рыболова. Я резко надавил на рукоятку инструмента, брюшная полость несчастного разверзлась и наружу полезли кишки. Кислая вонь повисла в спёртом подвальном воздухе. Я уже привык к подобным запахам, а вот моим пленникам явно было не по себе: их тела сгибались, повинуясь рвотному рефлексу, однако плотный кляп не давал рвоте вырваться наружу. Не сумев выдержать омерзительного зрелища, толстяк потерял сознание, а долговязый браконьер пребывал в какой-то смеренной отрешённости. К тому моменту я уже заканчивал снимать кожу с драчливого (в недалёком прошлом) рыбака.

   – Семён, готовь дубильный раствор!
   – Слушаюсь! – отозвался помощник.

   Парень уже стёр кровь со своего кошмарного, широкого как коровий зад, лица. Из пыльного угла он одним движением вытащил пластмассовую ванную. В темноте послышались звуки журчащей воды – Семён приступил к приготовлению раствора. Эхо плещущейся жидкости немного приободрило моих живых пленников, если это конечно можно назвать бодростью.
   С драчливым рыбаком было покончено – на крюках висела освежёванная, идеально—выпотрошенная тушка. Я решил начать следующий этап подготовки материала с толстяка – чисто рациональный ход, на него требовалось потратить больше времени и сил.
   Я вытер лезвие ножа о грязную штанину. Если с драчуном приходилось работать по-быстрому, то для разделки этих двух у меня было предостаточно времени.
   Звучал бархатный вокал Луи Армстронга, я поправил на плече лямку своего рабочего фартука: i said hello, Dolly, well, hello, Dolly It’s so nice to have you back where you belong!
   Не знаю, как это ему удалось, но вонючий рыбак завизжал как свинья. Звук вибрировал в его огромном животе, сальная мощь боков дребезжала волнами. Глаза толстяка наполнились ужасом и отчаянием. И чем полнее становился его страх, тем скорее опорожнялись его кишечник и мочевой пузырь. Жирная скотина обделалась…

   – Бог ты мой! Какой же ты трусишка! Семён, помой-ка этого засранца.
   – Будет сделано, босс.

   Чтобы ускорить процесс подготовки материала, я решил помочь своему протеже. Одним ловким взмахом острый нож разрезал одежду на толстяке, рыбак остался совсем голым. В тяжёлом подвальном воздухе запахло свежим дерьмом. Долговязого пленника вывернуло, из-под матерчатого кляпа вспенилась рвота.

   – Семён, давай.

   Мой верный помощник, будто заправский пожарный, окатил голого рыбака из шланга, по жирам пленника пробежала мелка дрожь, вода крупными каплями падала на бетонный пол. В ожидании смерти тучный мужчина громко дышал, его глаза бешено вращались под сомкнутыми веками, он мычал и стонал, по одутловатым щекам текли крупные, что виноградины, слёзы. Во взгляде застыла последняя мольба, мольба и надежда на прощение. В растерянных зелёных глазах пленника читалось раскаяние, так преступники смотрят на своих палачей в свой последний миг. Вот только этот человек не преступал черту закона, я лишь нуждался в его коже, в полотне для своей тонкой работы. Мы встретились взглядами: лёд моих серых глаз против весенней зелени, застывшей в его радужках. Пленник весь скрючился, ссутулился, боялся, но не мог оторвать от меня глаз, как пухлый маленький кролик не мог бы отвести взора от чарующего гипноза змеиных очей.
   Я дождался, пока Семён окончательно не вычистит зад толстяка. Умственно-отсталый парнишка кивнул мне из-за спины пленника, я кивнул ему в ответ. Мой верный помощник взял хороший размах всё тем же разводным гаечным ключом: удар пришёлся точно в висок. Толстяк глухо вскрикнул и обмяк. Голова его безвольно повисла, опустившись на мягкую подушку из двух подбородков.
   Однако жёсткая анестезия не до конца избавила истязуемого от мучений: Сергей попытался подставить таз под ноги бессознательного рыбака. Однако стоило неловкому протеже уронить таз, как рыбак начал приходить в чувства. Тучный человек запрокинул голову назад и едва слышно застонал. Гаечный ключ Семёна не заставил себя долго ждать: жертва повторно отправилась в нокаут. Последнее пробуждение нашего доблестного донора органических покровов состоялось уже с перерезанным горлом: мой нож прошёлся по обнажённой шее, оставив за собой багровую полосу, кожа, будто варёная, плавно разошлась в стороны, обнажив желтоватый слой жира. Из разверзшейся раны хлынул алый фонтан и растёкся по животу толстяка. Ринат, стоявший с ветошью наизготовку, принялся вытирать густую юшку. Толстяк всхрапнул и буквально выпрыгнул из своего вязкого обморока. Придя в ужас от вида собственной крови, он пытался кричать, но с кляпом и перерезанным горлом выходило лишь какое-то приглушённое бульканье. Рыбак зыркал на нас остекленевшими от страха глазами.

   – Бэлелелеле, блыблбылллыыы. – вырывалось из перерезанной глотки.

   Семён решил сделать контрольный удар, чтобы избавить рыбака от мучений окончательно. Парнишка достал из тёмного угла мастерской старый топор, тронутый следами ржавчины. Замах-удар: лезвие оказалось слишком тупым, чтобы отрубить голову одним уверенным движением. Голова всё ещё держалась на толстом лоскуте кожи и мяса, откинутая назад, она позволял наблюдать оголённые сосуды и трахею, из чудовищной раны толчками вырывалась кровь, но рыбак всё ещё дышал… До чего же живучая тварь! На мгновение мне даже стало жаль этого человека, но потом я отбросил все сантименты прочь: в конце концов, этот мужчина растрачивал свою жизнь на пьянство и гедонизм, об этом говорили стойкий запах перегара и его плотное телосложение. Бессмысленно жил, так хоть умри с достоинством и после смерти принеси пользу другому человеку! Он бы меня явно не понял, за это его и не виню.
   Как и предполагалось, с этим человеком-горой пришлось повозиться: кожа отходила с трудом, липкий жир надёжно стягивал покровы и не давал подлезть лезвием в нужное место. Брюхо вспороть с первого раза не удалось – мешал всё тот же проклятый жир, пятнадцать сантиметров чистых калорий! Это же надо…
   Стоило выпотрошить тучного человека, как дубильный раствор уже был готов. Оставалось только разделаться со здоровяком браконьером. Меня восхитило мужество этого человека! Кажется, он осознал всю безвыходность своего положения и не ломал комедию. Здоровяк, высоченный детина под два метра ростом, он не стал устраивать последний танец, греметь цепями и пытаться вымолить прощение, он просто покорно опустил голову и что-то бормотал сквозь кляп, кажется молился. Семён на этот раз вложил всю силу в удар и прицелился под нужным углом: топор приглушённо чавкнул, мгновенно переломав шейные позвонки. Бедолага умер как настоящий мужчина – с сухими штанами.
   Свежевать его тушу оказалось большим удовольствием: крепкие, сухие мышцы легко отпускали кожу, ни грамма жира, а значит, работу я завершил всего за несколько минут. Уже отправляя шкуры в дубильный раствор, в глаза бросилась лаконичная надпись на коже левого ребра ладони – «За СКВО». Значит, служил на северном Кавказе? Что ж, браконьер, это во многом объясняет твою выдержку. Честь, достоинство, храбрость – это похвально, но татуировку всё равно придётся вырезать!

//-- *** --//
   Начало дела было положено. Правда одна проблема оставалась нерешённой: что делать с огромным количеством человеческого мяса? Что ж, врождённый перфекционизм никогда не позволял мне оставлять подобные дилеммы нерешёнными.

   – Сергей!
   – Да, хозяин!
   – Строительный шредер ещё жив?
   – Жжжив, хозяин. Надо немного смазать р—рабочую часть. А так – как новенький!
   – Отлично. Вы с Семёном сначала хорошенько промоете чёртову машину, смажете, а потом нужно перемолоть мясо в фарш. Сделайте всё как можно тщательнее, мясную массу следует пропустить через шредер, так, чтобы не осталось твёрдых кусочков, ясно?
   – Да, шеф, – отозвался Семён. – Сделаем в лучшем виде.
   – Приступайте! Мы с Ринатом пока съездим в магазин, купим лука, риса, специй и томатной пасты.
   – Ннн—не понял, хозяин, заа—чем нам это всё? – Сергей вперил в меня свой тяжёлый, непонимающий взгляд.
   – Приготовим тефтели! Намечается грандиозное пиршество, к столу пригласим всех желающих!

//-- *** --//
   Да, мы действительно решили накормить человечиной добрую часть маргинальных слоёв нашего города. Возвратившись в мастерскую, мы разгрузили багажник моей «семерки», доверху набитый различной снедью. Помимо вышеназванных лука, риса, специй и томатной пасты, я купил два мешка картошки – на гарнир к основному блюду. Однако невозможно за один заход приготовить огромное количество еды на моей печке «буржуйке», которая в зимнее время ещё и исполняла функции обогревателя. Пришлось сделать второй рейс, но на этот раз за мощной электрической плитой и духовым шкафом. Где второй рейс, там и третий – за большим двухдверным четырёхкамерным холодильником. Надо заметить: инструментарий моей подземной «живодёрни» в двести пятьдесят квадратных метров заметно вырос и это не могло не радовать. Теперь в мастерской появилась полноценная кухня!
   Сказано-сделано, сто восемьдесят килограмм тефтелей из человечины и немереное количество картофельного пюре ждали своего звёздного часа. Осталось организовать комфортные условия для проведения грандиозного торжества. По части своих подвигов перед изувеченными и обиженными людьми, я отличился пред государством. Я брал на себя проблемы социальных служб, взамен они платили мне ценными трудовыми кадрами, давали полезную информацию и помогали заводить нужные связи. Одной из таких ценных знакомых оказалась Валентина Эдиншвайгер, главный редактор пресс-службы регионального отдела управления социальной защиты населения. Будучи поволжской немкой по происхождению, эта женщина являлась очень ответственным и пунктуальным человеком. Судя по голосу, она была рада моему звонку.

   – Здравствуйте! Как я рада вас, наконец, услышать! Давненько вы нам не звонили. Как ваши дела?
   – Отлично, Валентина. Однако если вы сумеете мне помочь, дела станут ещё лучше.
   – И чем я могу помочь столь благородному человеку?
   – Мои знакомые фермеры в благодарность за помощь привезли мне огромное количество свежих продуктов! Я и мои помощники с…с ограниченными возможностями… в общем мы приготовили тефтелей и картофельного пюре на огромное количество людей! Наш магазин хотел бы организовать благотворительный обед.
   – Какая замечательная идея! И когда вы планируете всё провести?
   – Я думаю, послезавтра, в субботу, в первой половине дня. Однако я без вас беспомощен как маленький щеночек!
   – Ооой, ну не прибедняйтесь! Прямо-таки щеночек? – в голосе Валентины слышались нескрываемые нотки кокетства. Не иначе эта женщина флиртовала со мной.
   – Да-да, меленький. Тяф! А если говорить серьёзно, то мне хотелось бы, чтобы вы подключили свои каналы, дабы огромное количество еды – целых сто восемьдесят килограмм свиных тефтелей и море картофельного пюре, попало в желудки нуждающихся.
   – Звучит здорово! Я думаю, что смогу найти такое количество гостей к столу. Будьте уверены: в этот же вечер заметка о вашем празднике для обездоленных будет на первой полосе всех региональных газет. Кстати, с нашей стороны что-нибудь требуется? Быть может, понадобится одноразовая посуда или столовые приборы, чай, кофе?
   – Нет, Валечка, не беспокойтесь. Всё за счёт заведения.
   Видимо мой умилённый и нарочито-ласковый тон застал девушку врасплох. Она ненадолго замолчала, в трубке раздавался статичный треск, я почему-то представил, что это трещит румянец щёк Валентины.
   – Я согласна! У вас будет обед! Какой должен быть контингент?
   – Бомжи, алкоголики, брошенные старики из домов престарелых. Кто угодно. Хочется сделать приятно людям, в чьих жизнях так не хватает спонтанного, безвозмездного добра.
   – Какой же вы всё-таки молодец!
   – Фройляйн Эдиншвайгер, перестаньте меня баловать комплиментами. – Я постарался выдавить из себя шутливо—строгий тон.
   – Ну уж нет, голубчик, уж кто-кто, а вы точно этого заслуживаете!

//-- *** --//
   Валентина не обманула. Благотворительный обед действительно состоялся. Чтобы разместить полторы сотни человек, пришлось вынести из торгового зала «Шоршеткалока» все стеллажи с обувью, убрать кассовый аппарат со стойкой. Работники социальной службы где-то откапали пять огромных деревянных столов, которые привезли на грузовом такси. А потом пришли они – неумытые, одетые в какое-то истлевшее тряпьё, воняющие застоялыми помоями, люди с пустыми, как у скота, глазами. Я едва сдерживался, чтобы не задрожать от омерзения. Они, кряхтя, уселись вокруг столов. По магазину вместе со смрадом тел, немытых долгие месяцы, разливалась их вальяжная, неторопливая беседа.
   Семён и Ринат заботливо расставили перед гостями одноразовые стаканчики – каждому выдали по комплекту пластиковых столовых приборов. Из подсобки в торговый зал вышли двое: широченный кавказец Умар – безногий инвалид первой «Чеченской» (в прошлом году я купил ему дорогие немецкие протезы), над ним возвышался гигант Андрей, бедняга страдал акромегалией. Оба они являлись первоклассными продавцами, разнорабочими и охранниками одновременно.
   Титаны Шоршеткалока держали на весу огромную кастрюлю тефтелей в томатном соусе. Верх посуды заволокли клубы дыма – пищу только что разогрели после длительного пребывания в холодильной камере. Умар и Андрей аккуратно опустили кастрюлю между столов. Гиганты снова скрылись в подсобке, и через мгновение рядом с тефтелями появились две полные фляги картофельного пюре. Сёмён и Ринат с усердием принялись формировать порции и передавать их гостям. Когда последняя тефтеля и ложка пюре оказались на своей тарелке, бездомные принялись за трапезу.

   – Если кто захочет выпить горяченького – в дальнем углу стоит кулер, а в тумбочке рядом вы можете найти чай, кофе и сахар. – пробасил Андрей.

   Разношёрстная компания принялась чавкать, хрустеть, жевать, пускать слюни и громко шамкать беззубыми ртами.

   – Господи, до чего же вкусные тефтели, – вскрикнул помятого вида мужчина, одетый в пыльный костюм свободного покроя. – В жизни не ел ничего более потрясающего! Правда немного отдаёт рыбой.
   – Мы рады, что вы находите угощение приятным. – я всегда стараюсь быть вежливым, даже с бродягами.
   – Нет, я серьёзно! Я знаю, о чём говорю. До кризиса я был шеф-поваром в ресторане русской кухни. Что это за мясо, свинина?
   – Да, это свинина.
   – Чёрт подери, это самая вкусная свинина, которую я когда-либо пробовал!

//-- *** --//
   Что произошло? Сто пятьдесят разношёрстных неприкасаемых съели сто тридцать килограмм человечины, перемешанной с пятьюдесятью килограммами риса и специями. Не знаю почему, но я получил ужасное удовольствие от всей это каннибальской вакханалии. Когда маргиналы принялись за чаёк, довольно отрыгивая, мой экстаз достиг наивысшей точки. Я чувствовал, как горят щёки, как мелкая, кусачая дрожь пробирает каждую клеточку тела.
   Видимо моё лицо, залившееся краской, несколько смутило фройляйн Эдиншвайгер. Она подошла ко мне сзади и тихонечко взяла за руку.

   – Не волнуйтесь, всё прошло просто отлично! Глядите на их довольные лица – они радуются!
   – Спасибо за вашу поддержку. – я крепче сжал ладонь Валентины.
   – Вы настоящий герой! Я вами горжусь! – щедрый поцелуй фройляйн остался следами губной помады на моей небритой щеке.

   После пышной трапезы, работники Шоршеткалока погрузили столы в подъехавший КАМАЗ с крытой фурой, Валентина помогла прибраться в магазине, а потом мы поехали ко мне. Это произошло как-то само собой, девушка напросилась в гости под предлогом обсуждения якобы важных дел. Обманула. Стоило переступить порог, как между мной и Валентиной возникло какое-то магнетическое притяжение, моё тело желало отведать все тайны и прелести этой замечательной женщины. До сего момента я прежде никогда не испытывал сексуального влечения, и считал эту мою гормональную сдержанность чем-то самим собой разумеющимся. На этот раз я сдался. Голубоглазая, светловолосая женщина с длинной, до пояса, косой, манила меня своей северной грацией, её стройные ноги не знали конца, пышные груди налились жаром и я впился в них своими нецелованными губами. Валентина отвечала на каждую мою ласку, буквально осыпала моё тело тысячами поцелуев. Соитие было долгим, чего уж никак нельзя было ожидать. Я удовлетворил свою фройляйн не менее шести раз, после чего она, как довольная кошка, уснула, положив свою светлую головку на мою волосатую грудь. Всё произошло настолько естественно, что я даже не сразу осознал факт потери целомудрия. Прощай девственность!

//-- *** --//
   Я смотрел на своё отражение в зеркале напротив кровати: долговязый и узкоплечий, с широким задом, редкими светлыми волосёнками, одутловатым щекастым лицом и круглой головой на тонкой шее, с серыми глазами бесцветного «рыбьего» оттенка. Что могла во мне найти такая прекрасная женщина как Валентина? Она была чуть старше: мне двадцать шесть, ей тридцать два. Очевидно, что столь незначительная разница в возрасте не могла довести до отчаяния и страха перед грядущим одиночеством такую красавицу. Объективность – моё второе имя. Я может быть и не совсем уродец, но и до крепкого середнячка не дотягивал. Совершенно невозможно поверить в то, что я вообще могу понравиться хоть кому-либо. Зачем ей нужен широкозадый сын провинциального сапожника? Деньги? Исключено! Она оказывала мне знаки внимания ещё до того, как я сколотил состояние. Совсем уж не хотелось думать, что это настоящая, искренняя любовь. Она старше, я младше – здесь имеет место быть «Эдипов комплекс», Валентина чувствовала мою потребность в материнской заботе, а я откликался на позывы её инстинктов – вот и всё. Это казалось логичным, вера в убедительность собственных доводов окрепла, незваным гостем пространство больной души заняло самоубеждение: наши отношения представляют собой нечто нездоровое. Эти мысли немного успокоили и я провалился в глубокий сон без сновидений. Так в моёй трёхкомнатной квартире-тюрьме появилась хозяйка.

//-- *** --//
   Утро разбудило запахом кофе и звуком шкворчащей яичницы. Как давно мне никто не готовил завтрак… Я накинул халат и вышел на кухню. На лице Валентины уже красовался свежий утренний макияж. Она чмокнула меня в щёку и жестом предложила сесть.
   Господи, я плохой человек! За что мне всё это? Зачем ты послал мне ангела?

   – Кушай, дорогой. Я думаю, ты давно не завтракал как следует!
   – Ты совершенно права! – я как-то упустил тот момент, когда мы перешли на «ты», но сейчас это уже ничего не значило.

   После завтрака я отвёз Валентину на работу, и только потом вернулся в мастерскую, где уже ждала своего превращения готовая кожа. Раствор съел весь жир и иные органические излишки, осталось лишь несколько часов подержать материал в дубильном барабане. Пока полотно доспевало в недрах эрзац-дубильной машины, я решил перенести выкройки из своих мыслей на материальный носитель – целлофановую плёнку. Спустя час на прозрачной поверхности целлофана появился узор из выкроек.
   Пять часов вращения в дубильной машине пролетели одним мигом, я вытащил материал на свет: матовая, безупречно-гладкая кожа. Разложив шкуры так, чтобы они лежали друг к другу как можно ближе, я накинул сверху целлофан с чертежами выкроек и на глаз прикинул его к полотну: плёнка легла идеально, осталось достать свой верный скорняжный нож и приступить к выделке. Будто двигая смычком невидимой виолончели, я движение за движением раскроил все три шкуры. Особенно весело шла работа под бодрый барабанный ритм Лаци Олаха. Мой помощник Сергей бог весть откуда достал аналоговою кассету с записями старого джазового барабанщика, к цифровой музыке я так и не привык.
   Пришло время ладить выкройки на колодках, потом настал черёд двухигольной швейной машинки. Лоскуты кожи рыбаков намертво перехватывала шёлковая нить, фиксируя в вечности судьбы трёх людей, компилируя их в новый, более удачливый путь. По заказу Пугайло я не стал делать обувь излишне вычурной, ограничился лишь декоративной прострочкой, едва заметной на коже двух громадных рыбацких сапог. Кончив с работой основной, я прошёлся оверлоком по отворотам сапог, нужно перехватить материал толстой нитью по краям – чтобы кожа не растрепались и не превратились в противную бахрому спустя пару сезонов рыбалки.
   Дав отдохнуть своим измождённым рукам, я закурил, чего не делал уже очень давно. Вообще я не особо жаловал сигареты или сигары, а вот подымить трубкой я обожал, в особенности, если дело касалось важной и ответственной работы – когда приходилось волноваться.
   Пришёл черёд примерить сапоги. Мои ноги явно уступали в объемах ляжкам Пугайло: обе пролетели со свистом – каждая в свой сапог. Идеально! Несмотря на несовпадение в габаритах, я ощутил весь комфорт свежесшитой обуви. В таких сапогах не просто моглось, в них действительно ХОТЕЛОСЬ рыбачить.
   Мой звонок Пугайло состоялся следующим вечером. Шеф полиции не имел срочных дел и с радостью согласился приехать за сапогами.

//-- *** --//
   – Господь всемогущий, – Пугайло довольно перетаптывался на месте. – Будто бы в них и ходил всю жизнь. А какая кожа! Гладкая, как шёлк. Может и есть какие помарки в работе – я их не вижу. Ну а должен ли? Вы же мастер, как-никак. Сколько с меня?
   – Изначально я планировал спросить с вас двести пятьдесят тысяч. Однако в процессе работы мы не встретили никаких проблем с законом, поэтому скидка за отсутствие форс-мажора пятьдесят тысяч. Итого вы должны мне двести тысяч рублей.
   – Фух, – Пугайло почесал обвисший загривок. – Признаться, я думал обновка обойдётся мне несколько дешевле. Сто пятьдесят тысяч… Большие деньги, как-никак.
   – Да, но это не простые сапоги! С обувью от Шоршеткалока простая рыбная ловля превратится в увлекательнейшее, а главное продуктивное занятие. Гарантирую, у вас будет такой улов, какого прежде иметь не приходилось. Без всяких грязных штучек вроде динамита, тротиловых шашек и ручных гранат. Только вы, водоём и удочка. В этом и заключается весь спортивный интерес рыбалки, не так ли?
   – Рубите саму суть, правду-матку, так сказать. Ладно! Не буду жлобить. Двести тысяч? Кредиткой можно расплатиться?
   – Само собой! Пройдёмте к кассовому столу. Покупая в Шоршеткалоке, вы помогаете инвалидам. Пять процентов с каждой покупки отчисляются во всероссийский благотворительный фонд, восемьдесят процентов персонала магазина составляют инвалиды и люди с ограниченными возможностями.
   – Это я вижу, – шеф полиции проследил за взглядом Семёна, который сидел напротив витринного стекла: пухлый розовощёкий паренёк с довольной ухмылкой наблюдал за манёврами воробьёв. – Благородным делом заняты. Я вот что спросить хотел! Какие такие проблемы у вас возникнуть могли? Может помочь чем?
   – Скажу прямо – пришлось украсть некоторое количество… животных. Но мы всё сделали тихо, вряд ли кто-то хватится.
   – Тьфу ты, животные! Вот если бы завалили кого, тогда да! Тут всё серьёзно, как-никак. Или разбойное нападение. А пары баранов или бычков вряд ли кто-то хватится. Сейчас вон – медведи на зиму жир нагуливать начинают, могут и задрать невнимательную скотину – сожрать, ему же потом всю зиму спать, как-никак!
   – Тоже верно.
   – Угодили вы мне! Нравятся сапоги. Понадобится какая обувь ещё – заскочу не раздумывая! – Пугайло крепко, до хруста в запястье, сжал мою ладонь на прощание.

//-- *** --//
   Не прошло и трёх дней, как шеф полиции позвонил мне. Он явно перебрал со спиртным и пребывал в каком-то развинченном благодушии.

   – Алло, алло! Мастер, это вы?
   – Да! – отвечаю.
   – Вы себе и представить не можете, какие это сапоги! Ах, какие это сапоги! Чёрт подери, я всего три часа как выехал на пойму – уже два ведра карасей. Десять минут назад вытянул огромного сома, пять восемьсот. Жирный!
   – Я рад за вас. Искренне…
   – Дорогой мой человек, – в голосе Пугайло отчётливо различалась приторная смесь благодарности и счастья. – Если какие ко мне вопросы будут, если какие неровности и шероховатости в работе, может обидит вас кто или обделит – обращайтесь! Разберусь, я ведь шеф полиции, как-никак. Вы подарили мне настоящее счастье. Ах, знали бы какое это счастье!

   Потом кто-то громко позвал сентиментального полицейского пить водку. Связь оборвалась.
   Отлично шеф, первая удочка заброшена. Наступило время поймать рыбку покрупнее!

Часть третья
Охотник

   Улов не заставил себя долго ждать…
   В ноябре снова позвонил Пугайло. Разговор начался с дифирамб в мой адрес. В сотый раз выразив восхищение, шеф перешёл к делу:

   – Короче говоря, рыбачим мы здесь с прокурором, а он говорит – хорошие у тебя сапоги! Я ему отвечаю, мол, благородное дело совершил, купил у нашего городского мецената – в Шоршеткалоке! А он мне возьми да и скажи – вот бы и мне сапоги с отворотами, да не такие как у тебя – под самую жопу, – на этом низеньком бранном словечке шеф раскатисто рассмеялся. – А для охоты, чтобы по снегу было удобно ходить, не скрипели чтобы. Ну, я возьми да расскажи, что, мол если закажешь в Шоршеткалоке, то и зайцы из кустов на тебя сами выпрыгивать будут. Прокурор-то наш поверил, а как он мог не поверить? Я уже целый мешок рыбы наловил удочкой, а он всего пару карасей вытянуть успел.

   Я слушал этот ужасный монолог и всё сильнее поражался коррумпированности нашего государства. Южный говорок с зычными «гэ», премерзкая манера проглатывать согласные и произношение слогов нараспев выдавали в Пугайло человека деревенского. И как это я раньше не заметил? Наверняка на эту должность его попросту «посадили», а сам он – рудимент девяностых, динозавр бандитских времён, обросший погонами. Хотя, кто бы говорил! Моя беспорочность мною же и придумана, а сам я тот ещё коррупционер.

   – В общем, я за вас поручился, – булькал пьяный Пугайло. – Сказал, что вы запросто сможете сшить сапоги, мастер же, как-никак.
   – Это хорошо, Олег Несторович, очень хорошо. Но мою цену вы знаете. Обойдутся недёшево, для охоты в особенности. Возможно, снова понадобится прикрытие.
   – Конечно, знаю. Если что – мы вас прикроем, вдвоём. А уж что касается денег – прокурор щедрый человек.
   – В таком случае договорились. Срок такой же – две недели. Если прокурор приедет ко мне завтра утром, я сниму мерки и считайте что отсчёт пошёл. Этим вечером я не могу, у меня семейные дела.
   – Мы сейчас на реке. Завтра с утра тоже не получится – с больной головой утром ехать, как-никак, не очень улыбается. Как насчёт послезавтра?
   – Идёт!

   Этим вечером по плану намечался поход в кино с фройляйн Эдиншвайгер, моей фройляйн. Однако перед встречей мне пришлось заскочить в слесарную мастерскую – сделать копии нескольких ключей, поэтому я опоздал… ненавижу опаздывать. Валентина ждала у дверей торгового центра. Одета она была не по погоде: лёгкая шляпка «котелок», синее платье с рюшами, поверх плеч накинута тонкая кожаная куртка. Будто маленький мокрый котёнок она сжалась под зонтом в ожидании своего шоршеткалока. Постоянная работа за компьютером сделала её близорукой, она стояла и щурилась, пытаясь разглядеть в толпе знакомую фигуру. Различив в полутьме мой нескладный абрис, Валинтина приветственно затрясла ладошкой. Её лицо озаряло счастье, такое тёплое для неё, но совершенно непонятное для меня.
   Я не привык к прикосновениям. Несмотря на уже состоявшуюся интимную близость, мне едва хватило сил, чтобы не вздрогнуть от прикосновения влажных губ фройляйн, а уж для ответного поцелуя пришлось приложить немало усилий. А ведь мы уже около двух месяцев встречались!
   Тем памятным вечером после благотворительного обеда с «тефтелями», наши тела встретили спонтанную страсть, я дал волю гормонам, которые успешно удавалось сдерживать все эти годы. Конечно, я не отдавал отчёта своим поступкам. А теперь… Когда начинаю думать о закостенелом страхе перед женщинами – просто сгораю от стыда.
   Ах, Аркадий Валентинович, мой уважаемый кумир, я всегда знал, что женщины имеют специфические вкусы в кинематографе, однако моя пассия почему-то решила, что я по достоинству оценю штампованную американскую комедию. Фройляйн купила два билета на последний ряд. Два часа она как одержимая тряслась от хохота, я же искренне пытался вникнуть в сюжет, но его, увы, уловить так и не смог. Валя то и дело поворачивала голову в мою сторону – проверить, смешно ли мне. Приходилось наигранно хихикать. Сеанс американской похабщины меня сильно измотал, хотелось поскорее оказаться дома. Это желание совпало с мыслями Валентины. Такси за пятнадцать минут домчало нас до нужного пункта.
   А потом я её трахал… Назвать любовью это нельзя, ибо я вошёл в неё грубо, без предварительных ласк, это доставило ей неописуемое удовольствие. Валентина приходила в дикий восторг от каждого движения. На кухне, в прихожей, в ванной и где положено – на кровати. Сил едва хватало чтобы поддерживать темп отбойного молотка, но и сбавлять скорость решительно не хотелось. Налитые, хлебные груди фройляйн бешено тряслись, она кричала как портовая чайка, раз за разом, раз за разом, раз за разом. Я хватал её розовые соски и жадно впивался в них, пытался всосать самую душу своей женщины. Несколько раз её гибкое тело скручивала судорога оргазма, она ненадолго умолкала, но через пару фрикций снова орала как бешеная. Спустя полтора часа изнурительного секса, я пролился тугой струёй на её упругие ягодицы. Потом мы разговаривали. Долго. Обсуждали философию Канта, психоанализ Фрейда, квантовую физику, скорняжное мастерство и, конечно же, джаз. Ах! Кажется, этим вечером я по-настоящему влюбился. Валентина, моя прекрасная Валентина, она тоже любила Эллу Фицджеральд. Какое это удивительное чувство – делить со своей половинкой не только постель, но и интересы. Мы легли спать уже далеко за полночь.
   Ближе к рассвету разбудил тревожный механический звон будильника. Вдарив по макушке горластому демону утра, я отправился на кухню, заварил себе кофе, спешно выпил его и отправился в Шоршеткалок. Перед выходом я оставил на столике в прихожей записку: «Можешь приходить в любое время, теперь мой дом – твой дом». Рядом с листком бумаги легла увесистая связка ключей от многочисленных замков просторной квартиры.

//-- *** --//
   Лужи на улице тронул первый морозец, холод сковал вездесущую грязь, и серые улицы моего родного города стали чуточку опрятнее. За что люблю свою провинцию: раннее утро – никаких пробок, никакой бешеной спешки, только размеренность и спокойствие. Для других, быть может, такая атмосфера хуже снотворного, однако настоящий шоршеткалок никуда не торопится. Никогда.
   В магазине привычно ждали утренняя тишина и заспанный Семён. Мой верный помощник не любил уходить домой, в родных пенатах он постоянно сталкивался с непониманием родителей. В двадцать семь лет Семён ощущал себя серьёзным человеком, пусть и не лишённым ребяческого нрава. Для пущей убедительности он отрастил густую окладистую бороду, однако его глуповатая курносая мордашка напоминала лицо развесёлого Санта-Клауса. Парнишка устал доказывать родителям свою мужественность и независимость, они видели в нём ребёнка, капризного и неисправимого. Я же видел в нём мужчину, самостоятельного, сильного, поэтому мне Семён доверял больше, чем родителям. Никто не был против того, что он иногда ночует на работе. Отец и мать пытались возмущаться, и это притом, что месячная зарплата сына была эквивалентна пенсии обоих «кормильцев» за полгода. Семён гневался. Он соврал родителям, сказав, что если их вмешательства не прекратятся, непременно появится нужда просить меня об оформлении над собой законной опеки. Хотя врал ли? Я не знаю. Хочу сказать, что Семён потрясающий человек! Редкий пациент с синдромом Дауна имеет коэффициент IQ выше пятидесяти. Моему протеже повезло, если подобное выражение вообще можно считать этичным. Хромосомный мозаицизм забрал у него лишь некоторую часть полноценной жизни, его показатель IQ составлял семьдесят восемь баллов. Я проверял лично – возил к психологу, узнать, к какой работе можно приспособить столь удивительного человека. Нижний предел коэффициента интеллектуального развития составляет семьдесят баллов, умственная отсталость начинается от шестидесяти девяти. Формально мой протеже имел хоть и заурядный, но всё же здоровый ум. Если не брать во внимание его внешние особенности, вроде коротких пухлых пальцев, плоского брахикранного черепа, вдавленной переносицы и глаз навыкате, он вполне походил на обычного человека. Густая борода хорошо скрывала многие признаки синдрома, с ней он чувствовал себя комфортнее, и это было делом принципа, ибо родители постоянно заставляли его сбривать всю растительность на лице. Семён отчаянно хотел повзрослеть хоть в чьих-то глазах. Пускай эта его взрослость будет напускной, но я всё-таки разрешил ему курить табак и отращивать бороду. Во внешности своего протеже, с его мощной бородищей каштанового цвета, в чёрном свитере крупной вязки, в трубке с вишнёвым табаком (курением он старался подражать мне) – во всём его облике я находил странное сходство с Эрнестом Хемингуэем, будь у последнего лишняя хромосома. Маленькие мужские радости делали Семёна счастливым, а вместе с ним был счастлив и я.

   – Семён, ты хоть проветривай после того как покуришь, или в туалет ходи.
   – Извините хозяин, не спалось чего-то.
   – Почему так?
   – Мёртвые люди снятся, – Семён громко хохотнул. – Вижу их глаза, крики их слышу, лица их из головы выбросить не могу.
   – Ты должен понимать для чего это делается.
   – Да-да. Я понимаю. «Соткать путь, чтобы человек мог нести его бремя с достоинством!» – я тоже читал эту книгу. Многое, конечно, не понял, но вещь занятная. Приятно ощущать себя частью всего этого, – Семён обвёл пальцем-сосиской пространство торгового зала. – Шоршеткалока. Вы ведь знаете, что я дурак лишь наполовину, верно?
   – Нет, Семён. Ты не дурак вообще. Просто бог тебя отметил, чтоб сразу узнать и встретить на небесах достойно. Да, он забрал немножечко ума, но взамен наградил множеством разных талантов. Думаешь, у тебя просто так руки из нужного места растут?
   – Спасибо, что верите в меня, хозяин. Знаете, я ведь ненавижу делать кому-то больно, но ещё сильнее ненавижу, когда больно делают мне. Без всякого повода, просто потому, что у меня на одну хромосому больше. Потрошить людей, плохих людей, не таких как вы, Умар, Ринат или Сергей, отдавать их «путь» тем, кто заслужил… Мне это нравится, я этому рад. Они ведь плохие люди, те, кто стал обувью, верно?
   – Не совсем так. Они либо плохие люди, либо пустышки. И если плохой человек может дать какой-никакой прок, то от пустышки только вред. Вот представь: идёшь ты по заснеженной улице, наступаешь на корку льда, а под ногой что-то хрустит. Ты оступаешься, ногу подворачиваешь, а всё потому, что во льду был пузырь воздуха. Пустышка. Вот и с людьми также.
   – А от плохих людей какая может быть польза?
   – Они убивают других плохих людей, либо убирают хороших, но на любого хорошего всегда найдётся ещё лучше.
   – Теперь понял. Хозяин!?
   – Что?
   – Просто хочу сказать, что я навсегда с вами, до конца.

   Уж сколько времени прошло, а я до сих пор помню этот разговор. Сижу сейчас, веду исповедь перед диктофоном, а у самого слёзы на глаза наворачиваются. После той памятной беседы Семён крепко обнял меня, так обнимают отца или брата, с особым чувством признательности и уважения.

   – Ладно тебе, крепыш. Рёбра сломаешь. Много заказов на сегодня?
   – Две пары зимних сапог с меховой подкладкой, пара туфлей «дерби» – тоже с подкладкой. Заказали из свежей свиной кожи, поэтому сегодня поедем с Андреем на ферму – выбирать. У него это дело хорошо выходит, да и свинью в сотню килограммов он одной рукой поднимает. Можно за раз три свиньи увезти – они легко в его «буханку» помещаются.
   – Андрею-то самому тяжело в другую машину влезть. Так что УАЗ для него хорош во всех отношениях, да и то арматура на водительском кресле варенная-переваренная под его рост.
   – Ха! И то верно. Переваренная! Ха!
   – Только кровью всё не забрызгайте! Сергею тяжело потом за вами убирать. Если что помогите ему.
   – Конечно, хозяин.
   – За продавцов тогда сегодня останутся близняшки.
   – Знаю, я им уже звонил.

   Близняшки. Как и все работники Шорешткалока, они были удивительными людьми. Девочки, как мы их называли между собой, уже разменяли седьмой десяток. Однояйцевые близнецы, они были естественным продолжением друг друга. Рыжеволосые, веснушчатые, солнечные женщины. Варваре повезло родиться здоровой, а вот её сестра Вера появилась на свет с недоразвитыми конечностями. Ноги, тонкие будто верёвочки, безвольно качались в стременах инвалидной коляски, руки сумели сохранить функциональность, но врождённая атрофия мышц не давала заниматься сколько-нибудь серьёзной работой. Однако маленькая Верочка имела врожденный талант: что касалось мелкой моторики рук – лепка, рисование, бисероплетение, всё это маленький ребёнок исполнял мастерски. Мускулы её были до того слабыми, что она не могла провернуть и одного раза колёса своей инвалидной коляски. Буквально с пяти лет за работу Вериного штурмана и водителя взялась сестра Варвара. Родители умерли, когда девочкам едва исполнилось восемнадцать. Разбились в аварии. Банальная смерть банальных людей. Но горе никогда не может знать, чья гибель была оригинальнее, оно никого не спрашивает и просто приходит. Этим годом Варя пошла работать на трикотажную фабрику. Зарплата старшей сестры и пенсия младшей позволяли жить более-менее сносно. Как и все покупали добротные советские вещи, как и все ездили по разным курортам Союза, как и все влюблялись. Вот только чувства никогда не были взаимными. Наш город жесток, очень жесток, наверное, он горчил желчью с момента заложения первого фундамента первого дома. Мужчины с района называли сестёр «полтора человека», на работе все знали, что с Варей связываться не стоит, ибо девушка была «так себе», а уж браться за опеку инвалида-колясочника никто не хотел. Так и жили они душа в душу, ненавидя весь свет. Вера шила красивые платья, тапочки, сорочки. Что-то удавалось продать, что-то уходило в собственный гардероб. Так бы и продолжалась их тихая и незамысловатая жизнь, если бы Варвару, пионера трикотажной фабрики «Заря», не попросили уйти на пенсию. Девяностые годы, полная неразбериха, часть «советского» рабочего стажа сгорела вместе с могучей страной под красным флагом, другую часть закрыли по «серой» зарплате. Вот и вышла пенсия копеечная. Две одинокие, брошенные женщины едва не сошли с ума от нищеты и постоянного недоедания. Вере всё время требовались дорогие лекарства, приходилось на чём-то экономить, и этим «чем-то» стали коммунальные платежи. Когда я нашёл сестёр, их едва не выселили из собственной квартиры. Удалось вовремя договориться с судебными приставами, уплатил долг в полтора миллиона рублей, поручился за них – взял на работу. Какая человеческая благодарность исходила от этих женщин! Всё что им было нужно – чуточка внимания и заботы. Всегда улыбчивые, приветливые, ласковые, они располагали к себе покупателей. Сообразительные – работу с кассовым аппаратом и складскими программами они освоили в считанные дни, несмотря на то, что до сего момента компьютер видели только по телевизору. Клиенты сами шли к таким продавцам, спасибо моей милой фройляйн Эдиншвайгер! Помогла отыскать два прекраснейших неогранённых алмаза!

   – А вот Андрей приехал! – радостно крикнул Семён.
   К воротам магазина подкатил «УАЗ-452» цвета хаки.

   Из открытой двери автомобиля показалась сначала левая, затем правая нога. Спустя несколько мгновений Андрей оказался на улице целиком. Подоспевшая Варвара подхватила его под руку и помогла распрямить больные колени. Андрей раскрыл задние двери фургона, вытащил две доски, которые стали импровизированным пандусом, и медленно, осторожно скатил коляску с Верой на асфальт.

   – Ладно, Семён. Ты за старшего сегодня. Ринат придёт, скажи, чтобы тоже помог со свиньями разделаться. Шить вместе будете?
   – Да. С Ринатом. У Андрея не получается шить, пальцы слишком большие.
   – Ладно, я побежал. Сегодня по делам Умара на весь день заберу. Какие проблемы будут – звоните сразу.
   – Лады, босс.

//-- *** --//
   Первым делом я набрал номер шефа полиции: абонент находится вне зоны действия сети. Набрал ещё раз: снова тоже гнусавое контральто. Если быть честным – я ожидал такого поворота событий. В России редкий рыбак уезжает за город без флакона «беленькой», к тому же Пугайло меня предупредил о своих грядущих приключениях. Что ж, видимо веселье пошло по непредвиденному сценарию, будем действовать по ситуации.
   Я решил позвонить Умару, звонок застал чеченца врасплох.

   – Алло, хозяин? Мне сейчас неудобно разговаривать, я в туалете! Кажется, отравился чем—то.
   – Я заскочу в аптеку по дороге к тебе, куплю активированного угля. Дело есть, срочное.
   – Понял, босс. Только, пожалуйста, бросьте трубку. Стыдно в такие моменты разговаривать.

   Умар жил за городской чертой. Редкий эконом, он смог всего за два года скопить на частный дом с приусадебным участком. Как и Семён, он часто оставался ночевать на работе, экономил на проезде, ел что придётся, одевался во что получится. Когда я его подобрал на улице, тощего, вонючего, прикованного к инвалидной коляске, он абсолютно ничем не напоминал сегодняшнего могучего вайнаха. Умар был измученным бродягой, озлобленным на весь мир, преисполненным жажды мести.
   Как и обещал, я заскочил в аптеку и взял несколько упаковок активированного угля. Даже с лёгкими алюминиевыми протезами вместо ног, Умар весил добрых сто двадцать килограмм, поэтому этого незамысловатого лекарства могло потребоваться много.
   Прибыв на место, я припарковался у ворот участка и нажал на клаксон. Из-за забора послышался истеричный, гулкий лай. Спустя полминуты в дверном проёме показалось рыжебородое лицо, а потом и весь Умар целиком.

   – Хозяин, – приветливо махал он ладонью-лопатой. – Заходи!

   Во дворе моему взору предстал новенький УАЗ «Хантер». Изумрудного цвета, с мощным «кенгурятником» и огромным арматурным багажником на крыше.

   – Удобнее ездить по деревенскому бездорожью. – оправдывающимся тоном сообщил Умар.

   Какое великолепное совпадение! Ты купил машину для бездорожья и скоро нам предстоит оправиться в лес… на охоту.

   – Держи, засеря. – протянул связку блистеров активированного угля.
   – Хозяин, ну зачем ты так… – Умар покраснел.

   Широченный чеченец жестом пригласил проследовать за ним. Мы переступили через порог и оказались в просторных сенях, оформленных в стиле «мужицкого минимализма»: деревянный пол, простенькие деревянные же стеллажи со всякой полезной мелочью, на полу невзрачный зелёный коврик, под высоким потолком болтается обшарпанная трёхрожковая люстра. Остальные комнаты огромного бревенчатого жилища также не отличались вычурностью убранства: традиционный интерьер русского дома, за тем небольшим исключением, что жил здесь самый настоящий чеченец.

   – Я ненадолго. – Умар скрылся за дверью туалета.

   Я проследовал в гостиную и уселся на широкий диван, обтянутый коричневым гобеленом. Подушку дивана покрывала солидная россыпь несвежих журналов «Вестник автолюбителя». На чайном столике стояла кружка недопитого кофе, на полу хлебные крошки. Тоскливые индикаторы холостой жизни. Ещё совсем недавно и я жил в похожих условиях – один на три комнаты.

   – Фух, вроде отпустило, – Умар вытер проступившие на лбу капли пота рукавом серого маскхалата с пятнистым камуфляжным узором. – Что за срочное дело? Я думал сегодня помочь в мастерской, потом в магазин на охрану.
   – Сегодня без тебя справятся. Тут такое дело, Умар. Ты ведь умеешь охотиться?
   – Что за вопросы? Если я чеченец, то обязательно должен быть убийцей?
   – Друг мой, не пори горячку. Так умеешь или нет? Вопрос вполне конкретный.
   – Знаете же, что умею. Бывало, ходили с дедушкой по горам, брали дикого козла. У старика была и целая отара овец, часто приходилось волков отстреливать. Хитрый зверь!
   – Значит, какой-никакой опыт имеется. А оружие есть?
   Я встретил глазами колючий, неприветливый взгляд.
   – Что всё это значит?
   – Умар, тебе не кажется, что ты задаёшь слишком много вопросов?
   – Пахнет мокрухой какой-то. – рыжие брови чеченца сошлись на могучей переносице.
   – Ты не далёк от истины. Однако это не какая-то банальщина.
   – Хозяин, я всё понимаю, ты много для меня сделал, но в тюрьму не хочу. Меня и так бывшие «коллеги» пытались найти и обезглавить за то, что я в две тысячи втором федеральным войскам слил место схрона боеприпасов в горах. Попаду в тюрьму – до свидания! Там наши люди имеют свои глаза и уши, посадят – не поминайте лихом! Считай что всё, нет больше Умара.
   – Я всё предусмотрел. Шеф полиции не так давно купил у нас сапоги для рыбалки. Теперь нужны сапоги для прокурора – охотничьи. Пугайло, сам того не зная, сделал нам такую рекламу, что прокурор готов полностью закрыть глаза на все наши бесчинства.
   – Так. Сапоги, это я понял. А причём тут мои навыки охотника? Я что-то не въезжаю.
   – Надо будет поохотиться, Умар. Незаконно поохотиться. Мы убиваем добычу – свежуем тушку, замачиваем шкуру в дубильном растворе, а потом шьём сапоги. В награду – приличные бабки и протекция самого прокурора области.
   – Ну раз так, тогда ладно. У меня есть «сайга», ну и патроны само собой. На кого охотиться будем?
   – На охотника.
   – Не понял!?
   – На человека, на охотника! У меня в багажнике по мешкам рассованы химикаты для дубильного раствора. В салоне сорокалитровая фляга с водой. Подстрелим охотника – свежуем на месте, шкуру во флягу, туда же химикаты, мешаем и на пять дней в тень. Дальше сам разберусь.
   – Эко ты завернул…
   – Я знаю, о чём ты подумал. Однако спешу тебя уверить. Для тебя это приключение станет приятным, – я протянул Умару планшет «Тошиба», на весь шестидюймовый дисплей растянулся сайт одного из охотничьих хозяйств нашего региона.– Погляди, кто там главный охотовед и администратор.
   – Доку Борзоев… Вот ведь ублюдок, – глаза чеченца наполнились дрожащими слезами ненависти. – Этот кусок говна предал меня, как собаку бросил подыхать…
   – У тебя появился шанс отомстить.
   – О да! Появился! Я отрежу ему башку, теперь уж точно своего не упущу…
   – Возьми с собой собаку на всякий случай.
   – Альфу? Думаю, не стоит. У неё течка. Волкособы ведут себя не особенно адекватно в такие дни.
   – Волкособ? Я думал это хаски. Но не суть. Течка? Это даже хорошо… Есть одна идейка. Пойдём, поможешь мне всю хрень перетащить в твой джип.

   Загрузка «Хантера» не заняла много времени. Прежде чем совершить поездку в лес, Умар постелил на заднем сиденье внедорожника старый плед.

   – Вот сдалась тебе эта собака! Весь салон кровью уделает.
   – Пригодится, увидишь.

   В ответ Умар лишь растерянно пожал плечами.

//-- *** --//
   Предстояло ехать добрых полторы сотни километров. Меж нами чувствовалось неприятное напряжение, мы оба молчали, за нашими спинами мерно дышала Альфа. Я решил начать диалог первым.

   – Слушай, Умар, а почему ты так хорошо разговариваешь по-русски? И намёка на акцент нет.
   – Я ведь коренной москвич, – улыбнулся чеченец. – В эти края меня нелёгкая занесла. Я не какой-то необразованный ваххабит. Родители интеллигенты: отец востоковед, окончил Институт стран Азии и Африки при МГУ, мать преподаватель русского языка и литературы – выпускница литературного института имени Шолохова. Обычнее советские граждане, с размытыми представлениями о национальности, религии, родословной. Отец часто мотался по командировкам в Монголию и Китай, мать допоздна задерживалась в школе. Я ведь до четырнадцати лет ни слова по-чеченски не знал, всё дед с бабкой из Грозного приезжали, пытались научить, оба когда-то пешком из Казахстана обратно на Кавказ вернулись. Рос почти что как сорняк, кое-как поступил геологический факультет того же МГУ – отец похлопотал. Всю жизнь мечтал горы увидеть, вот ведь нонсенс! Чеченец и о Кавказе только в книжках читал. До пятого курса был прилежным студентом, на пары все ходил, вовремя курсачи с рефератами сдавал.
   – Так как тебя кривая дорожка-то в террористы занесла?
   – Террористы… Не люблю это слово. Я предпочитаю называть себя свободолюбивым человеком! На пятом курсе была у меня преддипломная практика. Тему выбрал «Недра Кавказа». Выпросил у декана поездку в Чечню. Там всё и завертелось. Ты думаешь, почему дед так яро пытался мне привить любовь к родному языку, к исламской культуре? Он примкнул к местным радикалам, часто уходил в горы на несколько месяцев. Бабка его во всём поддерживала. Ждала месяцами напролёт своего возлюбленного Хусаина, милиции какую-то чушь про командировки несла. Дед был человек уважаемый, о нём не могли подумать плохого… Когда он узнал о моём желании приехать – обрадовался! Сам в Москву за мной примчался. Тряслись в плацкарте на боковушке, а он всё мне в глаза заглядывал, улыбался. «Молодец», – говорил, – «Вай, какой молодец!». Он так громко разговаривал и столь яростно жестикулировал, что как-то сразу становилось неловко. Глазами я искал лица наших попутчиков, чтобы в случае чего извиниться. А дед ничего не замечал. Всё нёс какую-то чушь про истинного бога, про неверных, про горы… Слушал я его в пол уха, да и понимал не так много, ведь говорили мы по-чеченски. Когда приехали в Грозный, какое-то уныние сковало… И где тот город с прекрасными улицами, залитыми солнцем и абрикосовым цветом? Обычная провинция, пускай и с вайнашским колоритом. Это сейчас в центре Грозного высятся небоскрёбы! А тогда городок мало чем выделялся на фоне других «житниц» Северного Кавказа. Ох и знатно же я обосрался тогда с этим дипломом. Поехал бы лучше на Урал или в Сибирь. Дёрнул шайтан!
   – Да уж… И добавить нечего.
   – Эх, хозяин! Мне тоже нечего… Дед плотно прессовал, как цыганка гипнотизирует вовремя подвернувшегося лоха, так он и у меня в мозгах копошился. В подробности вдаваться не буду… Сломался в общем, поверил в идею «кавказского халифата», со всякими арабами ручкался. В один прекрасный момент понял, что срать мне на этот диплом – воевать хочу! Такая каша в голове, что не приведи Аллах! Ходили по горам, стреляли «кяфиров» и «гяуров» срочной службы. Как-то зимой девяносто четвёртого шальная пуля ранила деда в живот. Долго умирал… Как воздушный шарик сдувался, уходил «в пол» от потери крови. Решил я тогда, что больше никого щадить не буду! До этого врал родителям про всякие конференции научные, про международные форумы, что сюда в институт перевёлся. Эх, наивный… Папа сразу просёк. Всё выспрашивал, что я здесь делаю да зачем. «Чего ты мне врёшь, сынок?» – говорил. А я давился словами – сказать нечего. Уж не помню при каких обстоятельствах я созрел позвонить в последний раз. Попросил у командира трубку спутникового телефона, набрал номер родителей. Сказал, что ушёл воевать, что неверным головы буду резать. Папа ответил, что нет у него больше сына, и не было никогда… Плакал тогда как баба, убежал в лес и ревел наперегонки с дождём. Потом схроны начали делать: всё, что удавалось отобрать у русских, всё, что смогли украсть или выменять – прятали в пещеры, а вход камнями заваливали. Одну такую нычку я лично делал. Не помню, сколько лет я по горам ходил, всё как зомби. Исхудал, бородой как шайтан зарос. Помню, как у русских оказался. Вечером, как раз перед Новым годом, кто-то из наших пацанов, кажется Ибрагим, выпросил у командира трубочку – маме в Чири-юрт позвонить. Ну, ротный разрешил, праздник же! Ибрагим что-то объяснял маме, кричал в трубку. Так совпало, что в этот момент русские обстреляли из миномёта колонну наших грузовиков с провиантом. Пришлось спешно собирать манатки и валить, кубарем, бешено, сквозь колючие кусты. Ибрагима тем же вечером расстреляли. Посчитали, что это он слил нашу позицию федеральным войскам. Я решил не вякать, хоть и краем уха слышал разговор несчастного пацана с мамой. Никаких координат, никакой информации, обычные разговоры о делах и здоровье.
   Через пару дней меня и ещё двоих здоровенных мордоворотов отправили «изучать местность». Я уже понял, что всё – хана. Один упёр ствол автомата в затылок, второй отобрал оружие. Подвели меня к краю обрыва и дали хорошего такого пинка. Испугались, твари, что я как и Ибрагим, слил что-нибудь русским. Борзоев, гнида, грёбаный параноик, вспомнил о моём звоночке маме с папой. Летел я недолго – всего полсекунды. Метров тридцать, может, была высота – отвесный склон. Приземлился прямо на ноги всем весом, а они у меня как у кузнечика – в обратную сторону коленками выгнулись, вывернулись мясом наружу. Думал подохну, ан нет… Не повезло. Даже волки не сожрали. Выжил, хоть и не так радостно: русские погранцы подобрали. Привезли к себе в лагерь и сразу под капельницу, конечности мои искалеченные отпилили, всё зашили, отмыли, загипсовали и обогрели, а потом только расспросы устроили. Такая у вас русских традиция, у бабы Яги что ли научились?
   – Да, – смеюсь. – Наверное, у неё.
   – Ну, я и всё выдал. Как на духу выложил. Думаю, что мстить до конца здоровье не позволит, так хоть запасы тварям подпорчу. Выдал координаты схрона. Русские всё растащили, до последнего патрона. Говорят же, что на войне все средства хороши. Меня отпустили… Идти некуда, домой в Москву мать с отцом не пустят. Здесь оставаться – свои замочат. В благодарность воинская часть собрала мне денег, хоть и копейки, да уже кое-что. Нашли старую инвалидную коляску – усадили меня в неё, так и ездил обрубком туда-сюда по их лагерю, пока меня один дембель с собой не забрал. На поезде привёз сюда, пристроил в ночлежку, а потом понеслась… Стыдно признаться, бомжевал… Бутылки пытался сдавать, милостыню выпрашивал. И так несколько лет… А потом пришёл ты. Теперь вот, обувь продаю, магазин охраняю, по хозяйству помогаю одному хорошему человеку.
   – Да брось ты, Умар! За добро добром.
   – А вот теперь и помогаешь мне должок старый отдать. Борзоев, гнида… Откуда ты узнал, что он раньше моим командиром был? Я ведь не рассказывал толком ничего.
   – Через ментов пробил. Пугайло похлопотал. Совместил приятное с полезным! Он сказал, что для своего друга прокурора хоть гуманоидов с Марса привезёт. За язык никто не тянул, вот и пришлось ему рассекретить некоторые сведения о бывших «свободолюбивых людях». Уж не знаю, каким чудом здесь оказался твой старый знакомый. Это же надо, какое совпадение: ты и твой бывший командир жили друг у дружки почти что под боком.
   – Э нет, хозяин. Таких совпадений не бывает! Сам Аллах послал мне шанс отомстить!

//-- *** --//
   Дорога уходила вниз под наклоном, узкую полосу асфальта с двух сторон обступили костистые бока вековых сосен. Тишина давила на барабанные перепонки, становилось не по себе.

   – У тебя цифровой плеер?
   – Да.
   – Жалко. У меня кассета с собой. Люблю слушать музыку в дороге, джаз!
   – Ну так давай радио включим!
   – А, включай, – я махнул рукой. – Лучше чем ничего…

   До охотничьего хозяйства осталось полтора километра пути. Я решил набрать нашего друга, дабы убедиться в его присутствии на рабочем месте.

   – Алло, Доку Ахмедович?
   – Да!
   – Я оставил на сегодня бронь с электронной почты, на весь день. Заказ ещё в силе?
   – Обижаешь, дорогой! Конечно в силе! Приезжайте скорей – лично вас встречу.
   – Мы уже подъезжаем.
   Умар заметно нервничал. Руки вцепились в баранку «Хантера», костяшки пальцев побелели. Глаза чеченца грозили вывалиться из орбит от нахлынувшего напряжения.
   – Эй, эй! Расслабься.
   – Нет… Не могу.

   Вот из-за крутого поворота показались одноэтажные деревянные дома с двускатными крышами. Типичная русская глубинка, за тем исключением, что дома уже давно покинули семьи, однако предприимчивые бизнесмены, жадные до халявы, предпочли не сносить угрюмые чёрные избы. Сделали ремонт, какие-то дома отвели под жильё для персонала, где-то держали хозяйственный инвентарь, поставили сараи, обжились в общем.
   На дорогу выскочил высокий сухопарый мужчина в маскхалате лесного камуфляжа. Он зазывно махнул нам рукой. Умар, стиснув зубы, припарковал джип у обочины.

   – Вай зараза! Точно он. Убью шакала!
   – Тихо, тихо. Рано ещё. Слушай, я тут один момент упустил. А вдруг он тебя узнает?
   – Не узнает. Когда мы виделись в последний раз, я весил вполовину меньше и был бородой заросший, как бомж на Казанском вокзале.
   Мы вышли из машины, сначала я, потом Умар. Борзоев подошёл ближе.
   – А вот и гости приехали, – в отличие от моего друга, этот чеченец говорил с ужасным акцентом. – Добро пожаловать на нашу делянку!
   – Здравствуйте, Доку! Места у вас здесь ничего, верно? – ткнул Умара локтем в бок.
   – Да. Воздух что надо!
   – Э-э-э салам, брат, – протянул Борзоев, обращаясь к Умару. – Кавказец?
   – Да!
   – Вижу что наш! Как звать?
   – Алибек. – соврал Умар.

   Я видел, как моему другу становится дурно от собственной лжи. Доку обратился к Умару на родном языке, между ними завязался короткий диалог. Борозоев рассмеялся и хлопнул меня по плечу.
   – Вай молодцы какие! Что ж ты сразу не сказал, что первый раз на охоте?! – протянул Борзоев, заглядывая мне прямо в глаза.

   – Да как-то неудобно…
   – Неудобно спать на потолке – одеяло падает!

   Отчего-то мне жутко захотелось придушить эту мразь. Он так гадко смеялся, что хотелось избить его до полусмерти и в самый мучительный момент агонии запихать ему в глотку охапку опавшей листвы. Тяжёлый взгляд Умара давал понять, что мой безногий друг пребывает в схожем расположении духа.

   – Ну, пойдёмте со мной, джигиты. Охотиться будем. – Борзоев поправил двуствольную «вертикалку» на плече.

   Глухой звериной тропой мы шли через лес. Я чувствовал, как нервы Умара начинают сдавать. Рослый бородач скрипел зубами, крепко сжимая в руках полуавтоматическую «сайгу».
   Мы старались двигаться бесшумно, чтобы не спугнуть случайную дичь, обещанную часом ранее. Чем дальше мы продвигались в чащобу, тем более сырым и тяжёлым становился воздух. Деревья росли всё плотнее, казалось, что задумчивый старый лес окружает нас, берёт в плотное кольцо, готовится навсегда взять в плен. Проводник же пребывал в невозмутимом спокойствии. Казалось он и не подозревает, что над ним готовятся учинить расправу. Борзоев был бодр, весел и удивительно доверчив. Мы вышли на зелёную опушку, окружённую стройными клёнами.

   – Тихо, – с губ Борзоева сорвался сиплый шепоток. – Смотрите!

   На краю опушки показался красивый, статный зверь: широкогрудый пятнистый олень осторожно нюхал воздух.

   – Видели, – Борзоев продолжал шептать. – Я лично возил зверей из Нальчика – их здесь уже седьмое поколение родилось. Давай, брат! Держи ружьё, здесь всего метров пятьдесят. В двустволке пулевые патроны. Прицелься хорошенько, я тебе помогу.

   Борзоев жестом указал мне лечь. Я послушался и покорно окунулся в прохладную траву.

   – Так, держи его на мушке, чуть ствол вверх подними, ага…

   «Хрясь» – Умар одним ударом приклада прижал голову старого боевика к земле. Рот Борзоева раскрылся в беззвучном крике, его сознание померкло, нижняя челюсть безвольно повисла, выпуская на свободу поток густой слюны. Глаза бывалого охотоведа закатились, он провалился в глубокий нокаут.
   Пятнистый олень по-прежнему стоял на краю опушки, но уже настороженно глядел в нашу сторону.

   – Ну что, хозяин, дай освежую урода?
   – Да-да, только джип подгони сюда, не заблудишься?
   – Обижаешь! После чеченских гор, я любой равнинный пейзаж с первого раза запоминаю! А эти ноги, – постучал кулаками по протезам. – Не знают усталости.
   – Ты давай болтай поменьше, горец. Я тебя здесь подожду, посторожу нашего друга.
   – Так вдруг очнётся раньше времени, а ты ведь стрелять не умеешь…
   – Да? – я поднял ружьё, навёл ствол на шевелящегося Борзоева и нажал на спусковой крючок, БУМ, голова разлетелась кровавыми ошмётками в разные стороны. – Я вроде такого не говорил?!
   Умар вздрогнул, в выражении его лица появилась едва уловимая тень:
   – Ладно, жди! Я постараюсь быстро.

   Я смотрел на край опушки, где секунду назад красовался величественный зверь. Он ушёл. Перед глазами зеленел лишь щербатый оскал смешанного леса.
   Через час послышался звук автомобильного двигателя, на опушку выкатил «Уазик».
   Я уже успел разделать нашего друга. Шкуру заботливо уложил на траву. Горка отдельных частей туши Борзоева лежала на его собственной одежде. Слава богу, хватило ума взять с собой старую, но всё ещё острую складную ножовку.
   Умар не выдержал. Его желудок оказался слаб для подобного зрелища: чеченец согнулся пополам и тугим потоком изрыгнул из себя весь сегодняшний завтрак.

   – Хватить блевать! Помоги-ка мне дружок.
   – Фух! Сейчас, приду в порядок.

   Умар вытер со лба проступивший пот и большой сосновой палкой, найденной тут же – на опушке, принялся мешать дубильный раствор в большой алюминиевой фляге. Резкий запах химикатов бил в ноздри. Я нежно погрузил шкуру в раствор и закрыл крышку фляги.
   Далее следовало избавиться от останков. На этот раз нам помогла Альфа – верная сука волкособ: Умар крепко зажал собаку между ног, задрав ей хвост, тем временем я тщательно тёр каждый кусок Борзоева о собачью вульву. На шматах обескровленного человечьего мяса оставались едва различимые следы тёмной собачьей крови. Течка была в самом разгаре, каждая моя махинация позволяла заметно испачкать расчленённые останки густыми менструальными выделениями.

   – Зачем тебе это? – спрашивал Умар.
   – Сейчас немного пройдёмся и раскидаем останки твоего командира по кустам. В наших лесах со времён Киевской Руси водятся волки, а может и ещё раньше… Что привлекает кобеля собаки сильнее запаха колбасы? Запах течной суки! Тут и думать нечего. Кобель или волк, разница не принципиальная, представители одного вида. А женские ароматы твоей гибридной псины уж точно помогут получить нужный эффект.
   – Ваша гениальность не знает границ, – мрачно подметил Умар. – Омерзительно, но умно.
   – Простая житейская логика, никакой магии.

   Сказано – сделано. Ещё полчаса прогулки и Борзоев навсегда остался в разных частях своего любимого леса. Окровавленную одежду облили соляркой и сожгли на опушке.
   Половину обратной дороги мы ехали молча. Умар был мрачен и сосредоточен. Волкособ Альфа развалилась на задних сиденьях и негромко похрапывала.

   – Хозяин, – начал Умар. – Я думал, что ты мне оставишь убить эту гниду. Мне так хотелось его живьём выпотрошить!

   Внезапное чувство вины обожгло внутренности кислым кипятком. Слепая ярость, безоглядное увлечение делом сделали меня чёрствым, я видел в убийстве Борзоева лишь яркий натюрморт собственной выгоды. Обижать друга совершенно не хотелось, но всё произошло слишком стремительно, невозможно отмотать всё назад и поступить по-другому.

   – О господи, Умар, прости меня, пожалуйста. Дурак, не подумал!
   – А я ведь последние десять лет только об этом и мечтал. Жил ожиданием мести! Сколько раз себе представлял, как я этому шакалу горло режу…
   – Умар, ну прости меня… Я не знал что это для тебя так важно.
   – Я-то тебя прощу, не могу не простить – жизнью обязан, крышей над головой… Но как мне с этим дальше жить? Чем пустоту эту заполнить?

   Дорогой мой Аркадий Валентинович! Если бы Вы знали, каким замечательным человеком был Умар! В его душе навсегда закрепилось то многое, что издревле определяло горцев прирождёнными воинами. Ему не были чуждыми романтичность, сострадание, доброта, все эти качества были связаны воедино крепкими узами мужественности и силы. А потом его не стало… Вечером после охоты мы распрощались перед дверями Шоршеткалока. Я свистнул Семёна, чтобы тот помог опустить флягу в подвал. Следующим утром Умар должен был приступить к работе, но в магазине его не оказалось, в телефоне слышались длинные тревожные гудки, но никто не поднимал трубку. В сердце закралось тухлое чувство страха.
   Будто ошпаренный, я выскочил из магазина. Ехал за город с ощущением мерзкого комка в груди, который медленно полз к горлу. Что-то случилось, определённо случилось… Я пару раз нарушил правила дорожного движения – выруливал на встречную полосу, пролетал на красный свет, пересекал две сплошные… Спешно припарковавшись у железных ворот, выкрашенных в зелёный цвет, выскочил из машины – надавил на дверной звонок. За воротами зычным лаем отозвалась Альфа. Звонок, ещё один и ещё – никто не открывает… В багажнике лежало ружьё Борзоева, а в нём ещё один нетронутый патрон. Я закинул оружие за спину, перемахнул через забор, приставил приклад к плечу и ринулся в приоткрытую дверь дома. Тишина… Никаких следов борьбы, едва уловимый запах крови не предвещал ничего хорошего. Я обошёл несколько комнат, а потом заглянул в спальню. Умар сидел на стуле, сжимая в руке верную «сайгу». Голова превратилась в кровавое решето: ствол карабина вышел сквозь огромную дыру в затылке, тело навалилось на оружие всем весом, уцелевшая нижняя челюсть и остатки нёба упёрлись в цевьё, не давая трупу упасть. На прикроватной тумбочке лежала записка:
   «В моей смерти прошу никого не винить! Сводя старые счёты, я убил Доку Борзоева. Настигнув цель кровной мести, не вижу смысла дальше жить. Умар.»
   Ах ты ж хитрый чеченец: заставил меня испытывать чувство вины за должок, который я помешал отдать, так ещё и всё взял на себя, совершил благородный поступок и ушёл из жизни, оставив меня в дураках. Ведь теперь я не смогу тебе ничем отплатить, пока твоя рыжая бородатая морда ухмыляется мне из пучин ада… Ничего Умар, ничего, встретимся! Предавай привет моей маме.
   Я стоял абсолютно растерянный и совершенно не знал, как лучше поступить. Однако решение довольно быстро нашлось само собой: Пугайло! Я набрал номер шефа, тот взял трубку практически мгновенно.

   – Какие люди! Чем обязан, мастер?
   – Олег Несторович, беда! Мой подчинённый покончил с собой.
   – Самоубийство? Вы уверены?
   – Да. Это определённо самоубийство. – мой голос дрожал. Вся спальня в мозгах. Тут ещё записка лежит.
   – Записка? Что в ней написано?
   – «В моей смерти прошу никого не винить! Сводя старые счёты, я убил Доку Борзоева. Настигнув цель кровной мести, не вижу смысла дальше жить. Умар.»
   – Умар? Это тот сраный недотеррорист что ли?
   – Чеченец…
   – Одни проблемы с этими кавказцами. Зачем вы вообще его на работу взяли? Опасно, как-никак.
   – Он хороший человек был, исполнительный… Я вообще ничего такого про него и подумать не мог.
   – Ну да… – Пугайло ненадолго замолчал. – Одно полезное дело сделал! Я этого Борзоева никак за яйца схватить не мог. Бывший террорист, а везде у него всё, понимаешь, схвачено! За спиной куча военных преступлений, однако ж по какой-то причине ФСБ его просто так не хотело отдавать. Творил что хотел! У него даже на ружьё лицензии не было, когда мои люди с ним крайний раз виделись, однако ж и тогда отмазался, гад! Молодец твой Умар, хорошее дело сделал, как-никак!
   Ружьё, ружьё… Надо было спрятать ружьё. Я отворил дверь и вышел во двор. Положил двустволку в багажник и накидал сверху всякого рабочего хлама. Пугайло всё говорил и говорил, с мозгодробящей монотонностью перечислял мне все злоключения проклятого Борзоева! Знал бы ты, шеф, в каких сапогах теперь будет ходить прокурор!
   …и тогда его взять не удалось! – тараторил Пугайло.
   – Я понял вас, Олег Несторович, но мне что делать-то теперь? Полицию вызвать?
   – Не надо никого вызывать! Главное – не трогайте ничего, разберёмся. Сейчас если левые следаки приедут, заколебут вас таскаться на допросы, затяните с заказом – прокурор обидится. Я сейчас всё организую. Приедут мои ребята и сделают всё как надо. Ждите! – Пугайло повесил трубку.

//-- *** --//
   Через четверть часа к воротам подкатил полицейский Форд. Из салона вышло пятеро: двое в форме с погонами прапорщиков и трое в штатском. Тот, что повыше, в чёрной водолазке и серых брюках, поспешил поздороваться со мной за руку.

   – Мастер?
   – Да…
   – Примите мои искренние соболезнования!
   – Спасибо.

   И всё… Больше никаких расспросов, никаких! Меня просто так отпустили восвояси. Через неделю уголовное дело будет закрыто, едва его примут к исполнению. Всё имущество Умара перейдёт через суд мне, так как иных наследников у него не имеется, с родителями (если они ещё живы) связаться не удалось, а я, согласно договору социального найма, являюсь его единственным близким человеком. Естественно прошло всё это не без помощи прокурора, но я никого ни о чём не просил…
   Спустя три дня после самоубийства Умара были похороны. Спустя три дня и в третий раз… Я снова отправлял в последний путь близкого человека. Жизнь моего друга была особенной, поэтому я помог ему уйти особенным образом: хоронили его на старом мусульманском кладбище, для церемонии я специально вызвал имама. Хоронили не совсем по канону – в деревянном гробу. Священник закрыл на этот факт глаза, но тщательно проследил за тем, чтобы голова покойника была повёрнута в нужную сторону. Поверх закрытой крышки гроба положили одежду Умара – его любимый маскхалат городского камуфляжа. Мы стояли позади имама, который читал молитву. Валентина, облачённая в закрытое чёрное платье, всё время пыталась прильнуть ко мне, я не был настроен на ласки – грубо одёргивал её рукой, однако вовремя опомнился и позволил себя обнять. Не так давно я также невнимательно относился к желаниям своего помощника, друга, а теперь… Потерю любимой женщины пережить не хватило бы сил. Каждый из пришедших бросил вслед гробу по горсти земли со словами «Все мы принадлежим Богу и возвращаемся к Нему». Когда яму засыпали доверху, привезли гранитный памятник. Имам распорядился, чтобы его передней частью повернули точно в сторону Мекки. Каждый из работников Шоршеткалока на прощение кинул по семь горстей земли на могильный холм (так потребовал имам). В этот день я распустил всех по домам, а сам отправился в мастерскую.
   Шкура Борзоева ждала меня в подвале, мирно покоясь на дне сорокалитровой алюминиевой фляги (в ней же не так давно подавали тефтели для бродяг). Для заключительного этапа дубления прошло достаточно времени – пора закидывать материал в барабан. Чёрная горечь пробежала по душе, стоило взять шкуру в руки, я вспомнил лицо Умара в день нашей последней встречи, эту глубокие карие глаза полные слёз… Как я мог быть таким невнимательным?

//-- *** --//
   Пять часов дубления пролетели одним мгновением. Я много курил. Верная трубка и вишнёвый табак смиренно ожидали своего звёздного часа в ящике верстака. Барабан эрзац-дубильной машины всхрапнул и остановился. Всё, хватит рефлексировать, пора делать выкройки. Как бы не было горько на душе, работа есть работа – кроме меня ей заняться некому. «Соткать путь, чтобы человек мог нести его бремя с достоинством!» – вот о чём я должен думать.
   Руки работали спорно. Выкройки левого и правого сапога вышли идеальными зеркальными копиями друг друга. Пожалуй, это будет самая аккуратная обувь из всех, что мне доводилось шить. В кармане рабочего фартука завибрировал мобильник, это была Валентина:

   – Ну и как поживает мой мастер?
   – Работаю, сегодня допоздна задержусь.
   – Ну вот, а я тебе твоих любимых тефтелей наготовила, свиных…
   – Ладно, можешь забрать меня из мастерской, на машине. Я сегодня слишком устал, чтобы самостоятельно садиться за руль.
   – Хорошо! Даю господину шоршеткалоку ещё пару часов. Чтобы к моему приезду ждал меня у ворот мастерской!
   – Да, Валь, постараюсь…
   – Вот и отличненько!

   Меня всегда поражал позитивный настрой, который буквально распирал эту женщину. Всего несколько часов назад она была на похоронах, и ей хватает сил готовить для меня и искренне смеяться в трубку… Милая фройляйн, ты лучшее, что могло случиться со мной в этой грешной жизни!
   Однако план Валентины провалился. Дошить сапоги мне удалось лишь через четыре часа. Держа на вытянутых руках готовые творения, я внезапно ощутил болезненный укол страха: уйдя в рабочий транс, я совершенно забыл снять мерки с ног прокурора. К своему стыду я не интересовался политической жизнью города, я не знал, как выглядит этот человек, какая у него комплекция, какая длина голени и ширина ступни. Я непростительно поспешил, а всему виной моя рассеянность. Конечно, Пугайло и прокурор косвенно виноваты – могли бы и позвонить, хотя они, скорее всего, не хотели тревожить звонками после похорон. Всё же основной груз ответственности лежит на мне. Надо было сначала прийти себя, а уж потом браться за работу. В конце концов, смерть подчинённого (и уж тем более смерть друга) вполне уважительная причина для переноса сроков заказа. Чтобы не опростоволоситься, из остатков кожи пришлось приладить на голенища стяжные ремни, сапоги от этого лишь выиграли в дизайне. Однако меня мог ждать вылет в трубу, ибо обувь я ладил на колодке стандартного сорок третьего размера. Это был большой риск, шанс провала был как никогда высок. Однако я не располагал ни временем, ни силами на поиск нового охотоведа для успешного «донорства». Ай, будь что будет! Если в этот раз постигнет неудача – так мне и надо! Это станет наказанием за смерть Умара.
   Валентина всё же осмелилась заехать за мной:

   – Кхе-кхе, ты что, курил? – Её светлая фигурка, казалось, разгоняла тьму по углам подземелья.
   – Да, вишнёвый табак. В особенно тяжёлые моменты иногда приятно немного подкоптить себе лёгкие.
   – Но это же вредно! Ты сознательно сокращаешь себе жизнь.
   – Я знаю. Но несколько минут абсолютного спокойствия этого стоят.
   – О боже, какая красота! – Валентина взяла в руки сапог. – Это те самые, над которыми ты сегодня весь день работаешь?
   – Да, это они…
   – Да уж, теперь я понимаю, почему ваши клиенты готовы такие бешеные деньги отдавать за обувь. Будешь много курить – свет увидит гораздо меньше подобных шедевров.
   В ответ на аргументацию спутницы жизни я лишь рассеянно пожал плечами.
   – Ладно, Валь, поехали домой. Тефтели, наверное, получились отменные!
   – Ещё и смеешь журить, негодяй! Полдня у плиты простояла, пока ты тут пылью дышишь.

//-- *** --//
   Банальность нашего совместного существования начала доставлять мазохистское удовольствие: ужин, состоящий из простой, но вкусной домашней еды, просмотр интересных фильмов, чтение любимых книг (а вкусы у нас с Валентиной совпадали), горячий секс без всяких акробатических излишеств. Раньше я презирал людей, которые всё это имеют, а теперь стал одним из них. За одним исключением: я – шоршеткалок! Кому-то могу проложить дорожку сквозь дремучие дебри жизни, а у кого-то могу и отнять путь, если он не осознаёт всю ответственность своего выбора. «Соткать путь, чтобы человек мог нести его бремя с достоинством!» – для этого и живу.
   Но я не был всемогущим. Я не мог остановить смерть, ибо нельзя сшить сапоги из того кто не имеет кожи. Костлявая старуха с косой неуязвима, она сама – путь.
   Мне очень не хотелось повторения трагедий. Каждый из работников Шоршеткалока был мне по-своему близок, каждого я по-своему любил. Перед сном я открыл текстовый файл на своём старом компьютере, в нём значились дни рождения каждого из сотрудников Шоршеткалока. Я бережно занёс все даты в календарь сотового телефона и поставил флажок напротив необходимых дней, так мобильник напомнит мне (аж в двенадцать ночи) кого я должен поздравить! Чтобы подстраховаться, я строго настрого приказал себе выучить все дни рождения наизусть. Сказать по-честному, процесс запоминания цифр не числился в списке моих особых умений.
   Между делом я вбил в поисковик имя нашего прокурора – посмотрел его фотографии: человек обычного телосложения, рост чуть выше среднего. Достаточно быстро нашлась интересная картинка: Пугайло, прокурор, главный судебный пристав области и глава регионального управления следственного комитета стояли на фоне нового кирпичного здания, за их спинами отчётливо вырисовывалась табличка с надписью «Центр профилактики правонарушений». Это заведение открыли примерно полтора года назад, а значит, сильных изменений в фигуре прокурора быть не должно. На фоне Пугайло он выглядел маленьким и хилым, однако если учесть габариты двухметрового шефа полиции, рост прокурора составлял приблизительно сто восемьдесят два сантиметра. Примерно с меня ростом… Что же, если и я дал осечку где-то ещё, то уже ничего нельзя исправить. Если расстрою местечковых воротил от мира исполнительной и законодательной власти – плакала моя вседозволенность. Я упорно пытался найти хоть одну фотокарточку, где удалось бы разглядеть ноги прокурора, но перерыв все две тысячи фотографий, выданных поисковиком, нужного изображения так и не нашёл. Оставалось надеяться только на удачу.
   Утром я набрал номер шефа полиции:

   – Алло, Олег Несторович? – изнутри живот будто ножом резали.
   – Ааа, мастер! Ну что, можно приезжать снимать мерки?
   – Да-да, можете приезжать. Сапоги уже готовы…
   – Готовы? Вот это новость! И как же вы это так, без измерений всяких? – голос Пугайло в этот момент показался квинтэссенцией удивления.
   – Профессиональное качество, мне не всегда нужно мерить стопу и голень сантиметром, достаточно увидеть по телевизору или на фотографии. – врал, врал как умел!
   – Хех, – смешок Пугайло прозвучал как нечто само собой разумеющееся. – Это да, мастерство не пропьёшь. Кстати. Борзоева этого нашли, но не целиком. Весь лес прочесали – увезли в лабораторию только клочки полуистлевшей одежды и череп обглоданный. Волки, бляди! Не иначе они. Умар ваш маньяком оказался, как-никак! У самого основания черепа судмедэксперты нашли отметины от ручной пилы. Это значит что Борзоева как свинью, прости Господи, разделали. Ну что же, ваш хачик во всём признался, виноватого нашли, а значит дело закрыто. И слава Богу! Хорошая такая монетка в копилку статистики раскрываемости.
   – Я бы попросил вас воздержаться от ксенофобских высказываний, Умар был прекрасным человеком.
   – Как угодно, – Пугайло раздражённо хрюкнул в трубку. – Вот только не советую я вам впредь брать на работу кавказцев. От них чего угодно можно ожидать.

   Мне едва хватило сил, чтобы сдержаться и не наорать на этого напыщенного индюка. Я мысленно представил, как свежую тучного полицейского, подвешенного к потолку на мясницких крюках. Много гладкой, тёплой кожи, мягкий жир и крепкие мышцы под ним, целое море крови… Стало значительно легче…

   – Хорошо, в полтретьего прокурор сможет?
   – Думаю да, для вас, мастер, время есть всегда, как-никак.

//-- *** --//
   В назначенное время у ворот моего магазина появился бронированный «Мерседес» с тонированными стёклами и проблесковыми маячками на крыше. Из машины вышли четверо: уже знакомый мне Пугайло, двое охранников, которые практически не уступали по габаритам шефу полиции, и прокурор собственной персоной. Человек, который сейчас осторожно подбирался к двери моего магазина, ничем не отличался от того, что я видел на фотографии в интернете. За полтора года прокурор совершенно не изменился, даже прическа осталась прежней. Я облегчённо вздохнул. Сзади на моё плечо опустилась пухлая ладошка, прерывистое дыхание донесло до ноздрей знакомый запах вишнёвого табака.

   – Хозян, волнуетесь?
   – Сёмён! – воскликнул я удивлённо. – Сегодня не твоя смена, когда ты в последний раз был дома?
   – Может быть месяц назад, не знаю… Я поругался с родителями. Отец назвал меня дураком, я хлопнул дверью и ушёл. Он мне звонил несколько раз, SMS-сообщений с дюжину написал. Но храбрости сюда приехать ему не хватает, родители вас боятся, думают, что вы их раздавите, в случае чего. А меня это ещё сильнее бесит. Я до хрипоты в голосе убеждаю их, какой вы на самом деле хороший человек!
   – Зря ты так, Семён, он всё-таки твой отец. Даже я его понять могу – хоть он обо мне и не лучшего мнения, а ты всё злишься. Вот у меня отца нет, как спичка вспыхнул и угас в один день, а я всё жалею, что так и не поговорил с ним на все темы, о которых с детства мечтал поговорить. Ты уж прости его!
   Семён крепко обнял меня:

   – Вот видите! Поболтали с вами и на душе легче! Я же говорю – хороший! Но и в этот раз правы оказались… Так уж и быть, останусь ночевать у мамы с папой на денёк-другой.
   – Вот и славно!

   Варвара, дежурившая сегодня в торговом зале, громко прочистила горло. Я глянул в её сторону: женщина жестом указывала мне на стеклянную дверь. Прокурор со своей свитой шествовал с видом горделивым настолько, что казалось он вот-вот лопнет от чувства собственной важности. Почётный квартет немного притормозил на лестнице в полуметре от двери, сквозь стекло я видел, как прокурор нервно поглаживает лацкан своего синего форменного кителя.

   – Добро пожаловать в Шоршеткалок! – с улыбкой произнесла Варвара, распахивая двери перед гостями.
   – Спасибо. – абсолютно серым и бесцветными голосом ответил прокурор. Пугайло подмигнул Вере, сидевшей за кассой, и поцеловал протянутую руку Варвары.
   Я обменялся рукопожатиями с гостями.
   – Разрешите представить: это прокурор области – Дмитрий Михайлович Сиреньев.
   – Спасибо, Олег Несторович, однако кто же не знает нашего прокурора? Стыдно не знать.

   Ни один мускул на лице Сиреньева не дрогнул, его каменная монолитность не выдавала никаких эмоций. Он постоял, уставившись в пол, покивал сам себе, будто ведя какой-то мысленный монолог, а потом внезапно обратился ко мне:

   – Так вы говорите, что сапоги уже готовы? – лицо прокурора было белым, будто бы из его тела откачали всю кровь.
   – Да, вы правы, обувь уже ждёт, так сказать, своего звёздного часа.
   – Что ж, это на самом деле очень странно. Признаться, если бы не пылкие дифирамбы Олега Несторвича в ваш адрес, и не мои личные наблюдения за возросшим рыбацким мастерством шефа, я бы подумал, что вы шарлатан. Ну не может никакой мастер просто взять и сшить сапоги, даже не взглянув на ноги клиента.

   В этот самый миг я понял, что с Сиреньевым будет тяжело. В какой-то момент мне захотелось сдаться и убежать из магазина куда-то далеко, однако, увидев на ногах прокурора дорогие лакированные туфли «дерби» сорок третьего размера, в душу закралась надежда.
   Мы зашли в подсобное помещение. Я чувствовал на своей спине пронизывающий рентген холодного прокурорского взгляда, видимо это какая-то профессиональная черта руководителей надзорных органов.

   – А вот и они! – я достал сапоги из домотканого мешка.

   По бескровному лицу прокурора пробежала искра, неизвестно какая эмоция возникла в сердце этого человека, но это точно не могло быть равнодушием. Пугайло стоял чуть поодаль. Глаза его блестели от восхищения.

   – Что ж, недурно. Позвольте примерить?
   – Конечно.

   Прокурор лёгким движением нырнул правой ногой в сапог, потом обул левый, затянул стяжные ремни на голенищах и немного потоптался на месте.

   – Удобно, – всё также бесцветно говорил Сиреньев. – Пожалуй, в таких сапогах можно проходить много часов подряд и ноги совершенно не устанут. Они… Они будто вторая кожа.
   – Я очень рад, Дмитрий Михайлович. Ваша похвала очень важна для меня.
   – Разве я вас похвалил?
   В ответ я лишь пожал плечами.
   – Хорошо, сколько с меня?
   – Вот счёт с реквизитами. – я протянул прокурору бумажку формата А4. Его правая бровь дёрнулась.
   – Дорговавто…
   – Изготовление этих сапог было сопряжено с большим риском. Чтобы сделать сапоги для охотника и самому пришлось поохотиться. Я мог лишиться жизни.
   – Не будем вдаваться в подробности, – Сиреньев оборвал мой монолог. – Уже достаточно того, что вы сказали. Сапоги действительно хорошо сидят на ногах, хотя никаких замеров вы не делали. Но откуда мне знать, что это именно мои? Может вы сделали их для кого-то, а теперь пытаетесь перепродать.
   – Вопрос уместный. Видите ли, весь розничный товар в нашем магазине дублируется в каталоге. Вот, – я протянул прокурору буклет. – Можете пролистать – похожих сапог вы не найдёте. Что касается пошива обуви на заказ: это удовольствие дорогое, каждый отдельный заказ фиксируется в торговой базе данных магазина, вы первый, кто у нас заказал именно охотничьи сапоги. Это также можно проверить.
   – Что вы, – впервые в голосе прокурора появились нотки растерянности. – Я поверю вам на слово.
   – Мне нет смысла вас обманывать. Как видите – сапоги подошли идеально, они действительно сшиты для вас.
   – Ну не так чтобы идеально, но я бы сказал очень хорошо. Ладно, в целом я доволен покупкой. У вас можно расплатиться карточкой?
   – Конечно.

   Обмен любезностями был недолгим. Оплатив свою покупку, прокурор спешил убраться восвояси, ссылаясь на срочные дела.

   – И всё же… Как вам удалось угадать с размером без необходимых замеров? – спросил напоследок Сиреньев.
   – Я следил за всеми вашими появлениями в новостях. В репортажах вас часто показывают в полный рост, поэтому мне не составило труда оценить метрику ступни и сопоставить необходимые пропорции.

   Моя ложь оказалась убедительной, прокурор не нашёл что ответить.

   – А я тебе говорю мастер! Ты достал со своим скепсисом, как-никак. – отозвался Пугайло.
   – Олег, сколько раз я тебе говорил: никакого панибратства на людях! – ответил прокурор, после чего вся четвёрка гостей скрылась за дверями Шоршеткалока.

//-- *** --//
   Сиреньев пропал до зимы. Я уж было решил, что на этот раз моё мастерство подвело и сапоги получились «обычными». Но прокурор позвонил: разгорячённый спиртным, он был непривычно откровенен, всё рассказывал о каких-то деталях охоты.

   – …и, когда я вышел на поляну, там стоит он – секач! Одним выстрелом уложил – между глаз. Я двадцать пять лет мечтал об этом. Спасибо, мастер. Примите мою искреннюю благодарность. – дифирамбы прокурора не были фальшивыми, я это чувствовал.
   Где-то невдалеке слышался сбивчивый бас Пугайло. Неразлучный дуэт… В таком захолустье как наше, столь тесная дружба двух мужчин может вызвать недвусмысленные догадки о нетрадиционной сексуальной ориентации. Впрочем, какая разница? Не самая ужасная девиация. Для местной полукриминальной челяди они всё равно будут «пидорасами», даже являясь закоренелыми натуралами. Такой вот феномен провинциальной ментальности.
   На этом всякие приключения временно закончились. Рутина растянулась в ленивую бесконечность. От жирной еды, которой меня буквально пичкала Валентина, я сильно растолстел и ситуация грозила растратами на полную замену гардероба.
   Однако в этом социальном штиле нашлись и положительные моменты: я решил жилищный вопрос некоторых своих подчинённых. Близняшкам Варе и Вере было тесно в двухкомнатной «хрущёвке», приходилось ютиться на съёмной квартире и гиганту Андрею. Сергей, который с рождения страдал ДЦП, был вынужден коротать своё существование в комнате коммуналки. Соседи алкаши отравляли ему и без того тяжёлую жизнь. Когда я предложил ребятам переехать в дом Умара, они с радостью согласились. За время работы в Шоршеткалоке они сумели крепко сдружиться, став настоящей семьёй.
   Я выделил немного денег, чтобы значительно расширить пространство осиротевшего дома. Пристройка вместила в себя ещё три спальни и два дополнительных санузла. Дом с просторным флигелем мог с лёгкостью принять весь персонал, но Ринат предпочёл и дальше жить в своей двухкомнатной квартире в центре города, а Семёна не отпускали родители. Андрей настоял на том, чтобы комнату для Семёна всё-таки предусмотрели, и теперь пухлощёкий толстячок мог оставаться ночевать в кругу друзей, а не спать в пыльной подсобке магазина.

//-- *** --//
   Новый год мы справляли все вместе, даже родители Семёна приехали отметить с нами праздник. Атмосфера волшебства и счастья буквально пронизывала воздух. Боль от утраты нашего друга потихонечку затухала, немногочисленные плохие воспоминания улетучились сами собой, а хорошие навевали приятную ностальгию. Под бой курантов и брызги шампанского мы проводили этот нелёгкий год со всеми его тяготами и лишениями. Не могу сказать, что именно в тот момент моё настроение что-то тянуло на дно, однако гнёт какой-то нарастающей тревоги не давал прочувствовать дух праздника до конца. Валентина, моя пышногрудая белокурая нянька, как всегда вовремя заметила сгущающийся мрак моего состояния и не отходила весь вечер ни на шаг.
   Какое-то странное противное чувство разрывало изнутри, казалось все суставы, кишки, каждую косточку тела кто-то медленно, будто опытный живодёр, выкручивал плоскогубцами. Из стороны в сторону, из стороны в сторону…
   Я любил проводить время со своими подчинёнными, мне нравилось общество моей фройляйн, но в этот раз хотелось сбежать. «С вами всё хорошо?» – спрашивали они. Эти невинные по своей сути вопросы раздражали, я едва сдерживался, чтобы не нагрубить.

   – Что такое? – Валентина отвела меня в сторону.
   – Не знаю, тревога какая-то. Валя, давай уедем домой, иначе я с ума сойду.
   – Ты что, издеваешься? Полбутылки водки выпил и собрался садиться за руль? Нет, ты и есть сумасшедший!
   – Да, да. Ты права. Давай вызовем такси.
   – Ну, раз уж ты так хочешь… Ладно. Ради приличия минут пятнадцать ещё потерпи и звони в диспетчерскую.
   – Хорошо, пятнадцать минут потерплю.

   Меня буквально колотило от напряжения. Спешно со всеми распрощавшись, мы выскочили в прихожую. Представшая пред глазами картина чуть не отправила меня в обморок: Альфа, чёртова собака, лежала посреди растерзанной кучи обуви и неторопливо дожёвывала мой ботинок. Псина подняла на меня свои добрые глаза и ласково вильнула хвостом. В воздухе запахло болью, почти осязаемой. Я вскрикнул и медленно попятился, в глазах темнело, сознание покидало тело. Падение продолжалось, будто в замедленной съёмке я видел, как кадры незамысловатой панорамы сменяют один другой: Альфа на полу, дверь на улицу позади неё, наличник двери, потолок, пыльная трёхрожковая люстра, вот уже виднеется вход в прихожую, лицо Андрея, темнота… Обморок всё-таки случился.
   Очнулся я лишь ближе к утру. Именно что очнулся, сном назвать это нельзя. Голова трещала по швам и гудела словно улей, казалось, что из ноздрей и ушей вот-вот наружу вырвутся пчёлы. Едва я открыл глаза, как перед моим лицом возник стакан с шипучей жидкостью.

   – Что это?
   – Аспирин и Алка-Зельтцер. Два в одном. Незамысловатая панацея от мелких болячек. – лицо Вали сияло. Она всегда рада помочь, всегда… Меня это иногда бесит до тошноты.
   – Что стряслось?
   – Собака сожрала твои ботинки и тебе стало плохо.
   – Господи ты Боже мой, оксфорды, – я схватился за голову. – Надо было в другой обуви приехать. Вот ведь напасть, что мне теперь делать?
   – Да что ты так нянчишься с этими туфлями? И зимой и летом в них. Что такого особенного в этих твоих «оксфордах».
   – Это первая моя большая работа. Мой первый опыт шоршеткалока!
   – Успокойся, дорогой. Ты же мастер, сошьёшь себе ещё.
   – Много ты понимаешь, женщина, – я махнул рукой. – Эти ботинки давно стали частью меня. Часть моего пути, они и есть сам путь. Без них – я простой сапожник, сын алкаша и тупой домохозяйки.
   – Дорогой… – Валентина попыталась заключить меня в объятия.
   – Не надо! Отстань. Мне нужно побыть одному.

   Все собравшиеся, в особенности родителя Семёна, уставились на меня в недоумении. Они не понимали, какая такая ценность была заключена в обыкновенных, по их мнению, мужских туфлях. Со стороны это выглядело нелепо: владелец крупного обувного магазина и элитной мастерской нервничает из-за одной пары порченых башмаков. В курсе всех дел были только Семён, Сергей, Андрей и Ринат. Близняшки, по причине плохого здоровья и преклонного возраста о тайной жизни Шоршеткалока ничего не знали, впрочем, Валентина и родители Семёна также пребывали в неведении. Ради их же блага…
   Моё тело будто бы облили холодным кипятком, не знаю, как ещё описать это состояние. Валентина так и стояла, готовая меня обнять. Её большие голубые глаза наполнились слезами, она едва сдерживала себя, чтобы не расплакаться. Мне не хотелось становиться очевидцем её позора, я был слишком зол и занят собственными переживаниями. Кожа Мажора теперь покоилась на дне собачьего желудка. Альфа сожрала путь, который мне помогал последние четыре года.
   В чём был одет, обутый в драные велюровые тапочки с эмблемой гостинцы «Вымпел», я прыгнул в салон верных жигулей. С ума сойти! Даже у моих подчинённых машины были лучше. Я давно мог купить себе автомобиль подороже, но после стольких авантюр, после всего, что мы пережили с моей «семёрочкой», пересесть на дорогую иномарку или джип было бы настоящим предательством!
   Я мчал как умалишённый. Машину заносило на поворотах, но я должен был сейчас же уехать в мастерскую, в мою уютную темницу, в моё убежище, в мой склеп золотых мыслей. Только запахи обувного клея, дерева и кожи могут успокоить по-настоящему.
   Сколько раз я обещал себе выкинуть эту чёртову трубку, однако дело было не в никотиновой зависимости, ей-то я как раз и не страдал, пять минут самоубийственного спокойствия – вот что важно! Пять минут абсолютной свободы мысли – вот что давал мне табак! Бриаровая чаша зажглась красноватым глазком в полутьме подвала мастерской. Привычный запах сырости разбавил приятный аромат вишнёвого табака. Я выпустил густое кольцо дыма, оно прожило всего мгновение, разбившись о трубы в бесформенное облачко. Нужно было что-то срочно решить. Как тогда – одному, не впутывая в сомнительную авантюру своих немногочисленных подчинённых, им и так приходилось жить во лжи. Но что именно я должен сделать? В прошлый раз я освежевал сыночка крупного предпринимателя. По этому пути я уже прошёл достаточно: магазин приносит доход, мастерская постоянно имеет заказы, связи растут и ширятся. Однако это была всего лишь короткая джазовая реприза, импровизация, репетиция перед становлением на путь великих поступков.

//-- *** --//
   Я вернулся домой далеко за полночь. Свет в квартире не горел, сапожки Валентины, которые я сшил ей в подарок на Новый год, небрежно стояли у порога. Только сейчас, когда кровь отошла от висков, сознание прояснилось и пришло понимание того, что случилось. Наверное, так сильно милую добрую фройляйн ещё никто не обижал. Стараясь делать всё как можно бесшумней, я скинул рваные тапочки и медленно направился в ванную. Старый рассохшийся паркет хрустел под ногами, видимо, ниндзя из меня никудышный. Оказавшись в нужном месте, я быстро и неуклюже разделся.
   Горячий душ тяжёлыми жирными каплями обдавал моё дряблое тело. Вместе с пониманием произошедших сегодня неприятностей пришёл и стыд. Вода была нестерпимо горячей, я пытался сварить позор в самом себе, вымыться, вычиститься от налипших на тело и душу грехов. Хотя кому я вру? Если бы душу можно было отмыть струёй воды, пусть и очень горячей, вряд ли люди толпами валили в церковь. Жаль, что не каждый храм Божий может похвастаться святостью, и не каждый священнослужитель может гарантировать истовость собственной веры.
   Я вошёл в спальню и увидел мою валькирию. Простоволосая, в ночной рубашке, она лежала на «своей» половине двуспальной кровати. Её левый бок выдавал слабое движение, едва слышный всхлип говорил о том, что она сдерживает слёзы. Присев на край матраца подле её ног, я положил руку ей на талию. Валентина вздрогнула и буквально утонула в собственном плаче. Казалось, что её слёзы вот-вот заполнят всю спальню.

   – Ну прости меня, – говорил я как можно мягче. – Эти оксфорды правда много для меня значили.
   – Ты обошёлся со мной очень грубо. Не представляешь, как тяжело было сдержать слёзы. Ускакал ото всех будто ошпаренный, заперся в своей темнице, а я стояла там и была готова умереть от стыда. Господи! Ну за что, скажи мне, за что я тебя такого люблю? Я хожу везде за тобой, всегда готовая броситься исполнять любую прихоть, вдребезги ради тебя готова разбиться! А ты ничего не замечаешь, всё ходишь вечно недовольный. Ты о своих проблемах думаешь, а теперь представь каково мне. Ты хоть раз подумал о том, что я чувствую, а? Шоршеткалок – вот что у тебя на первом месте, а я так – бесплатное приложение, поставщик рабочей силы, посредник. Эх ты!

   Ненадолго мы оба замолчали. Гнетущая тишина давила на барабанные перепонки.

   – Пожалуй, ты права, Валя. Да, я действительно повёл себя как конченый моральный урод. Урод тысячу раз…
   – И не поспоришь…
   – Это моя вина. Я никогда тебе не говорил о том, насколько я привязан к своей работе, насколько важны для меня эти ботинки. A capillo usque ad ungues – я предан своему делу. Ты права, всё это жутко несправедливо. Впредь я буду внимательнее к тебе.
   – Обещаешь? – слёзы на её лице почти что высохли, щёки зардели румянцем.
   – Я тебе клянусь! Просто много всего на меня свалилось, понимаешь? Административные обязанности, торговля, смерть друга… Я чуть не сломался.
   – Ну, так дай себе отдохнуть, возьми отпуск! Давай вырвемся из этого захолустья, увидим море, горы!
   – Боюсь я уже не смогу вырваться из своей сапожной сансары. Я в ней заперт. Стоит мне попытаться вылезти из этого колеса и оно на меня обрушится, похоронит под своими обломками. Действительно, отдохнуть бы не помешало, возможно, это время вскоре наступит. Но не сегодня, не в ближайшей перспективе. Мой настоящий отпуск – это время, которое я провожу дома с тобой.
   – Ну и чем я могу дополнить пламенную речь моего мастера? Твои слова иногда звучат настолько убедительно, что мне кажется – не ту профессию ты выбрал. Из тебя бы получился великолепный оратор. Не думал о политической карьере, например, стать депутатом? Народ бы сам к тебе шёл, репутация мецената и благодетеля очень неплохой козырь. Политики любят кормить народ обещаниями о заботе, а ты уже позаботился пусть и не о многих людях, но уж точно о тех, кто в этом отчаянно нуждался.
   – Депутат! Бог мой, Валентина, ты просто гений! – мой слюнявый поцелуй выстрелил в нежную щёчку любимой женщины.

   В качестве искупления своей вины, я был нежен с моей валькирией. Наше соитие продолжалось до первых лучиков рассвета, после чего мы оба провалились в свой заслуженный и крепкий сон.

//-- *** --//
   Утро я встретил перед компьютером. Валя ещё спала, и будить её совершенно не хотелось. Моя белокурая валькирия снова пришла на помощь! Великолепнейшая идея – депутат! Как же я сам не догадался. Сейчас же стоило отыскать молодого политика, настоящего волюнтариста, который вопреки всему выбился в люди. С него-то я и сдеру кожу! Я вставил наушники в гнездо музыкального центра и включил старую потёртую кассету, заиграл задорный джаз Джанго Рейнхардта. Мне нравилась виртуозная игра этого матёрого цыгана, мы с ним во многом были похожи: говорят, что однажды на спор он сыграл семнадцать мелодий подряд, едва стоило ему их услышать, абсолютный слух! Что-то похожее случилось и со мной в далёком, далёком детстве. Отец в течение двух дней сшил три пары обуви: классические мужские туфли, сандалии и мокасины. Мы не обменялись ни единым словом, были лишь указания: когда и какие инструменты нужно подать. На третий день папа потребовал воспроизвести всё увиденное. На изготовление трёх пар обуви у меня также ушло два дня, результат, конечно же, был далёк от идеала, но до той поры мне не приходилось вообще что-то делать самостоятельно, это были три моих первых опыта в пошиве обуви, удачных опыта надо сказать. Однако придирчивый родитель как всегда был суров, я не дождался от него похвалы. Дома я рассказал о своих успехах матери, она оказалась куда щедрее на тёплые слова. Однако порадоваться мне так и не удалось: этим же вечером отец избил меня, «чтобы не зазнавался». Он проявил слабость ущемлённого учителя, которого грозил легко обойти ученик.
   Браузер выдал главную страницу сайта областной думы, я нажал на вкладку «состав думы», далее перешёл по выпавшей вкладке «депутаты». Примерно полчаса пришлось потратить на изучение биографий. Один депутат явно выбивался в фавориты на «донорство»: Игорь Брониславович Бурцев, член партии «Рабочие левые», работал грузчиком, слесарем механосборочных работ и сталеваром, заочно окончил «Государственный кузнечно-машиностроительный техникум №24, после чего стал начальником смены на местном оборонном предприятии ЗАО «Бердыш», которое на тот момент осуществляло выпуск запасных частей к гусеничному и колёсному спецтранспорту, бронетранспортёрам и иной военной технике. В девяностые годы Бурцев становится полноправным владельцем вышеописанного предприятия, его завод получает государственную лицензию на изготовление огнестрельного оружия. В начале двухтысячных, пот эгидой «Бердыша» открывается несколько спортивных клубов, среди которых баскетбольная секция, секция вольной борьбы и региональная школа бокса. Параллельно Игорь Брониславович получает высшее гуманитарное образование и в две тысячи четвёртом году с красным дипломом оканчивает заочное отделение «Российского юридического университета им. Ф. Н. Плевако» по специальности «гражданское право и законотворчество». В две тысячи пятом году Бурцев, ещё беспартийный, пытается занять пост просветительского совета по делам молодёжи, но безуспешно. В две тысячи шестом году он снова пробуется на этот пост (который по каким-то причинам пустовал уже полтора года), но уже от партии «Рабочие левые», данная попытка оказалась успешной. Начиная с две тысячи тринадцатого года, Бурцев занимает пост в законодательном собрании области.
   Вот это эклектизм! Ай да Бурцев, ай да сукин сын! И работяга, и наверняка бывший бандит, и предприниматель, а нынче ещё и депутат. Настоящий талант! Заверните – беру. Однако человек с таким солидным послужным списком наверняка был «острожной птицей». Его, как Борзоева, просто так в лес не затащишь, этот приведёт с собой десяток быдловатых друзей, которые будут шумно пить водку и стрелять по бутылкам. Лишние свидетели, которые быстрее уберут меня. Что остаётся предпринять? Старая добрая коррупция! Человек, выживший в девяностые годы, привык решать все вопросы с глазу на глаз, без лишних ушей и утомительной бумажной волокиты. Такие люди и по сию пору работают по незамысловатой схеме: «условия-деньги-исполнение». При всей своей топорности, динозавры старой школы российского капитализма являются удивительно эффективными менеджерами. Мне необходимо лишь упомянуть деньги и возможность получать их в долгосрочной перспективе, и тогда Бурцев забудет обо всякой осторожности. Время опасных разборок на промышленных пустырях давно миновало, а серьёзный разговор за рюмкой водки теперь можно вести куда более расслаблено, нежели двадцать лет тому назад.
   Решено! Звоню Бурцеву, его рабочий номер я нашёл здесь же – на сайте областной думы. Признаться, простой звонок оказался не самой лёгкой задачей: характерные гудки то и дело говорили мне о том, что линия занята, иной раз трубка и вовсе издавала тишину, раз, наверное, на пятидесятый мне ответил раздражённый тенор:

   – Депутат Бурцев. Я вас слушаю.
   – Здравствуйте, Игорь Брониславович. Вас беспокоит владелец магазина-мастерской «Шоршеткалок», вам удобно разговаривать?
   – Ба! Сам мастер позвонил. Конечно, для вас время есть всегда. У вас что-то конкретное?
   – Признаться да, – прямота Бурцева несколько обескуражила. – Дело касается формирования паралимпийского резерва области.
   – А, инвалиды. Да, я наслышан о ваших успехах в работе с такими людьми. Что от меня требуется?
   – Ну как же. Вы видная фигура в спорте, секции «Бердыша» регулярно выпускают чемпионов. Думаю, вам есть что мне предложить. Я уж со своей стороны точно в долгу не останусь. Но, как вы понимаете, это не телефонный разговор. Нужно встретиться и обсудить детали.
   – Паралимпийцы говорите? Интересная тема, перспективная. Хорошо. Вас устроит встреча в четверг, скажем – вторая половина дня?
   – Вполне.
   – Отлично. Я вам предварительно позвоню – записывайте мой номер мобильного телефона.

   Что ж, на ловца и зверь… на ловца и зверь… Господин Бурцев, вы ещё не знаете, насколько важной может оказаться ваша помощь.
   Мало пригласить видного чиновника на многообещающую встречу, важно ещё и организовать достойное её завершение. Чтобы всё прошло гладко, необходимо расслабиться, в этом случае поможет «стрихнос ядоносный», малоизвестный ингредиент знаменитого яда кураре. Очень интересное зелье, скажу я вам, мой дорогой Аркадий Валентинович: это сильный миотоксичный яд, который поражает все мышцы тела, включая мышцы, отвечающие за дыхание. Смерть наступает от удушья, однако главная прелесть отравы заключается в том, что жертва всё время остаётся в сознании.
   У человека с деньгами руки всегда более свободны, можно обеспечить себе практически всё, главное, чтобы толщина кошелька могла это позволить! Мне не составило особого труда раздобыть этот яд кураре. У глухонемого Рината нашёлся знакомый провизор, который располагал определённым количеством отравительного зелья. Запас кураре предназначался для местных «пятизвёздочных» больниц, где чересчур боязливые клиенты наотрез отказывались от стандартной локальной анестезии.
   Коррупция, будь она неладна. Пожалуй, добрые две трети от общей доли финансовых отношений нашей необъятной страны строятся на взяточничестве и кумовстве. Но какая ирония: маленькая посылочка, полученная путём коррупции, поможет мне завладеть кожей большого коррупционера.
   Ринат прислал SMS, когда ценный груз (настоящая мечта отравителя) оказался у него в руках. Я сидел в салоне синего хэтчбэка марки «Лифан» на месте пассажира. Машина была припаркована прямо у ворот той самой клиники. Через полчаса на пороге показался Ринат и приветливо помахал мне непрозрачным пакетом. По всей видимости, кому-то из клиентов клиники придётся довольствоваться обычным наркозом.
   Тубокурарин, который является медицинским аналогом стрельного яда кураре, представляет собой бесцветный порошок. Яд, если верить немногочисленным свидетельствам выживших, не имеет вкуса и запаха, его можно легко подмешивать в еду и напитки, не вызывая подозрений. Стоит ли мне говорить вслух о том, что я задумал? Думаю, что нет.
   Бурцев оказался человеком слова, не обманул – позвонил в девять утра и уточнил время и место встречи. Со своей стороны я предложил обговорить детали сделки у меня в магазине – так будет надёжнее, гарантированно без лишних ушей. Не получив в ответ никаких возражений, я договорился на половину третьего.
   Уж ни военными ли были родители нашего Игоря Брониславовича? Сама пунктуальность, он прибыл минута в минуту. Как и многие «динозавры девяностых», Бурцев не пользовался услугами личного водителя, справедливо отказываясь доверять свою безопасность кому бы то ни было.
   Чёрный тонированный «Мерседес» представительского класса остановился на прилегающей парковке. Из салона вышел ничем не примечательный человек: среднего роста, в чёрном френче, светлые волосы коротко острижены. Его довольно приятное славянское лицо, увы, не имело запоминающихся черт. Бурцев напоминал положительного персонажа советских агитационных плакатов: такой несгибаемый товарищ с каменным лицом призывает плавить больше металла, меньше болтать или отказываться от алкоголя. Нацисты бы назвали его «общечеловек», и хоть я и не разделяю взгляды идеологов третьего рейха, это описание было наиболее ёмким.
   Сегодня мне помогал Андрей. Настоящий великан: рост два двадцать пять, вес двести килограмм. Акромегалия, редкое генетическое отклонение, сделало из моего подчинённого настоящего монстра. Огромные руки-лопаты, нижняя челюсть, словно ковш у экскаватора, безразмерные ступни ног и широченные плечи. Пожалуй, я не припомню случая, когда Андрей легко проходил сквозь двери или чувствовал себя уютно в замкнутом пространстве. Гротескная внешность диссонировала с характером: великан был добрым и флегматичным, в его ласковых глазах медового цвета навсегда застыла готовность откликнуться на любую просьбу нуждающегося. Он никогда никому не хамил, не выходил из себя и не повышал голос. Даже в самые острые моменты конфликтных ситуаций Андрей сохранял раздражающее спокойствие. Он обладал недюжинной силой – мог одной рукой поднять огромное бревно, часто двигал свой УАЗ «Буханку», если не удавалось ровно припарковаться. Его мощью можно было бы восхищаться, однако болезнь лишила его женского внимания, головные боли мешали спать, коленные суставы едва могли выдержать вес туловища, поэтому Андрей практически всегда передвигался на согнутых ногах. Причиной гигантизма стала опухоль гипофиза, её удалили оперативным путём, но Андрей остался таким навсегда… Вся его жизнь превратилась в одно сплошное ограничение.

   – К вам можно? – спросил Бурцев, оказавшись на пороге магазина.
   – Конечно. Кроме вас мы сегодня никого и не ждём.

   В это время в комнату вошёл Андрей. На согнутой в локте ручище он нёс уже накрытый стол, вид его был важным, как у официанта в дорогом ресторане, который таким же образом подносит готовое блюдо гостям. Бурцев, оглядев гиганта снизу-вверх, напряжённо сглотнул.

   – Это Андрей, мой помощник. Андрей – это Игорь Брониславович.
   Гигант с явным равнодушием посмотрел на Бурцева.
   – Очень приятно.
   – Взаимно.
   – Трюк со столом, – я вновь вернулся в разговор. – Его любимое развлечение. Мой протеже любит удивлять гостей. К слову, из него получился бы недурной тяжелоатлет.
   – Что ж, – ответил Бурцев, садясь за уже спущенный стол. – Удивить удалось. Вы же меня по конкретному делу позвали, верно?
   – Конечно! Да что же мы сидим? Андрей, налей-ка нам водочки, а то слова сами собой не хотят в предложения выстраиваться.

   Моя речь заметно приободрила гостя, он имел явное намерение выпить.

   – Я за рулём. – как-то вяло оправдывался Игорь Брониславович, взгляд его был прикован к прозрачному хрустальному графину.
   – Не переживайте, мы отвезём вас домой. Ну, или вызовем такси, как вам будет угодно. Наша парковка круглосуточно наблюдается камерами, здесь безопасно оставлять машину.
   – Пожалуй, я лучше вызвоню своего помощника, как мы с вами закончим. Он вписан в страховой полис на мою машину, ему можно.
   – На ваше усмотрение. Ну, за встречу?

   Наши рюмки громко звякнули.

   – Ну, – продолжил Бурцев, крякнув. – Из нашего телефонного разговора я понял, что вопрос конкретный – паралимпийский резерв, верно?
   – Да. Среди моих работников, а также среди их близких, с которыми имею удовольствие общаться, есть множество спортивных талантов. По мере своих возможностей я стараюсь их тренировать. Но мы с вами понимаем, что для достижения выдающихся результатов нужна по-настоящему грамотная тренерская работа. Этого я своим подопечным обеспечить не могу. Я ведь не спортсмен, и спортивных достижений не имею. Однако ваш фонд может нам помочь. А именно: предоставить материально-техническую базу, обеспечить допуск к найму специальных тренеров, в конце концов, у вас есть на это лицензия. Для осуществления моей цели у вас есть семьдесят процентов необходимых атрибутов, в одиночку мне придётся оббежать кучу различных инстанций, собрать миллион справок и окончательно испортить себе нервы.
   – Я понял, к чему вы клоните. Но… Я не знаю, тренировать здоровых спортсменов и инвалидов в одном комплексе!? Кощунство какое-то.
   – Время тренировок всегда можно согласовать. Большинство инвалидов получает пенсию, но сами они не работают. Им будет удобно в любое время. Да и потом, я имею связи в общественных организациях, могу привлечь инвестиции. «Бердыш» расширится, придут новые люди, возможно, удастся разглядеть и новые таланты.
   – Интересно. А что вы сейчас готовы предложить?
   – Андрей! Обнови.

   Гигант встал за спиной Бурцева и подлил в его рюмку ещё, мне досталась водка из другого графина, который покоился на скрытой под полотенцем полочке сервировочной тележки. Несмотря на свои исполинские габариты, Андрей совершал все манипуляции с алкоголем невероятно быстро.

   – Ну, – протянул я рюмку. – За интересные предложения.

   Хрусталь повторно звякнул, после чего посуда опустела. Я закусил огурчиком, Бурцев предпочёл мужественно поморщиться. Мой собеседник заметно расслабился.

   – Игорь Брониславович, вы человек прямой и я кривить душой тоже не буду. Моя цена такова – полтора миллиона рублей сейчас, и шестьдесят процентов от федеральных инвестиций в будущем.
   – Щедро. Надо бы обмозговать… Давайте ещё по одной!
   – Андрей!

   Мы с Игорем Брониславовичем повторили свой водочный ритуал. В третий раз Бурцев предпочёл закусить, потянувшись за кусочком сала.

   – Да, Мастер. Не перевелись на Руси ещё талантливые купцы. Чёрт бы вас подрал, я согласен!

   Мы пожали друг другу руки. Рукопожатие вышло вялым, в этот момент я понял, что мой собеседник стремительно слабеет. Яд начал действовать.

   – Ну что же, Игорь Брониславович. Если вы согласны, тогда предлагаю заехать ко мне в мастерскую. Там у меня деньги.
   – Ну-ну, мастер. – язык Бурцева заплетался. – Давайте ещё немножечко посидим, поговорим, а потом я позвоню своему помощнику, он приедет и отвезёт нас куда надо.
   – Как скажете.

   И мы сидели. Ещё примерно с час мой собеседник от мира пролетарской политики разглагольствовал на разные темы. Не обошлось без воспоминаний о лихих временах начала девяностых, без мрачных тостов за упокой товарищей, погибших в перестрелках. Мы выпили поровну, я сидел на стуле крепко, Бурцев же, под действием двух отрав (а алкоголь это всё-таки яд) растёкся по столу и всё больше напоминал медузу, выброшенную на берег.

   – Игорь Брониславович, деньги. Нам нужно ехать в мастерскую.
   – Да, да, да… Щас позвоню! – депутат достал мобильник из потайного кармана пиджака, снял блокировку и попытался было найти нужный номер.

   «Шлёп» – огромная ладонь-лопата приземлилась на голову с чудовищной силой. Будто китайский болванчик, пьяный Бурцев тряхнул головой из стороны в сторону, после чего крякнул и потерял сознание.

   – Нужно ехать быстрее, пока он в туалет не захотел. Доза маленькая, почки быстро выведут яд из организма. – я поторапливал своего помощника-исполина.
   – Да, хозяин.
   – Вот ещё, ты его вытащи, а я водку отравленную с собой возьму. Надо бы ему её всю в пасть влить, чтобы не орал потом.
   – С ядом в прозрачном графине.
   – Спасибо, Андрей.

   Мы вышли из магазина, после чего я запер дверь и включил сигнализацию. В руке болтался обозначенный прозрачный хрустальный графин, Андрей безо всяких усилий выволок бессознательное тело на улицу.

   – Здесь не на что смотреть, – кричал я немногочисленным прохожим. – Человеку плохо.

   Мы прыгнули в «буханку» Андрея. Машина завелась с полуоборота. Наш путь лежал через весь город – к мастерской. В дороге Бурцев начал приходить в себя, нельзя позволить жертве протрезветь – иначе план может рухнуть. Депутат застонал и попытался подняться на локтях, лёжа в просторном кузове «буханки». Ретировавшись, я налил полный стакан водки и силой заставил Бурцева выпить.

   – Давай, давай, Игорь Брониславович, пей-пей, голова перестанет болеть!

   Бурцев машинально сглотнул, осушил стакан и повалился на пол. Депутат быстро задышал, делал он это с заметным свистом, который был различим даже сквозь звук работающего двигателя. Это говорило о том, что у Бурцева начался отёк лёгких. Потом дыхание его стало ровным, тело расслабилось, взгляд устремился куда-то ввысь, сквозь крышу автомобиля. Выражение его лица было блаженным, будто бы вот прямо сейчас он понял смысл всего сущего, его душа уже сидит где-то на облаках и ведёт неторопливые беседы с Богом. Нет, друг мой, твой личный эсхатологический конец ещё не наступил.
   Бурцев описался, штаны его намокли в области паха, по салону разлилась зловонная урина. Плохо, плохо, плохо! Я одним движением залил остатки водки в глотку мокрого депутата, жидкость, не встретив мышечного сопротивления, под действием силы тяжести скатилась по пищеводу в желудок. Часть зелья попала в лёгкие, Бурцев прокашлялся. Крепкий гад! Дозы кураре хватило бы на троих, а этот тёртый калач – сопротивляется. Видимо, по молодости лет его уже пытались отравить.

   – Приехали, хозяин! – пробасил Андрей.
   – Отлично. Поможешь его спустить?
   – Без проблем.

//-- *** --//
   Андрей будто невесомую игрушку закинул бездыханное тело на своё могучее плечо. Ни один мускул депутата не дрогнул, яд взялся крепко. Бедный, бедный Бурцев. В нынешнем качестве он видит свет последний раз.
   Здравствуй прохладная сырость подвала, здравствуйте трубы! Сколько крови вам уже довелось повидать. Сегодняшний день вновь окропит вашу сумрачную святость множеством багровых капель! Люблю тебя, моя мастерская.
   Спустившись в спасительную прохладу, я рефлекторным движением включил виниловый проигрыватель. Из динамиков раздавался мелодичный баритон Билли Экстайна.
   Я не обладал чрезмерной жестокостью, но моё нетерпение и чувство незащищённости выпустили зверя на свободу. Аккуратного, расчётливого, но от этого не менее свирепого допельгангера.
   Марионеточно-вялого Бурцева было легко раздевать, сняв верхнюю одежду, я оставил его в одних лишь брюках. Трубы и бетон радовались новой жертве: руки депутата безвольно провисли под тяжестью тела, ноги, согнутые в коленях, будто ватные болтались в кандалах, прикованных к проушинам в бетонном полу.
   Старый, навечно острый и всегда готовый к работе, скорняжный нож пел в предвкушении крови! Одним движением, которое я позаимствовал из фильмов про самураев, я вскрыл Бурцеву живот. Его утроба чавкнула, и, будто огромный вертикальный рот, крепкое тулово разверзлось. Кишки бесформенной массой повисли над дорогими классическими брюками. Он всё ещё пребывал в сознании… Его голова упала на грудь, но глаза… Он смотрел на меня исподлобья, взгляд его источил недоумение, страх и ненависть. Однако моя жертва явно не паниковала: Бурцев встретил смерть мужественно, достойно для человека поколения девяностых. Во всём его облике читалась готовность встретить свою судьбу, будто бы он вот так, с распоротым животом и обездвиженный уже умирал сотню раз.
   Он искал мои глаза, я это понял, по растерянной злобе, застывшей в его горящем взоре. Последняя воля, он хотел умереть, взглянув в глаза своего убийцы. Этой прощальной мольбе невозможно было отказать.
   Я подошёл к выпотрошенному Бурцеву и, крепко схватив за волосы, откинул его голову так, чтобы он мог меня видеть. Наши глаза встретились, всего на полминуты, которые растянулись в вечность. Жадно, до последнего вялого удара отравленного сердца, он пытался мне что-то передать, но онемевшие мышцы рта не позволили проронить и мычания. Когда его голубые глаза приобрели матовый рыбий блеск, я понял – он умер.
   Какая-то непонятная сила окрыляла, придавая лёгкости, и я, будто безумный шляпник Кэрролла, с остервенением принялся за сдирание кожи.
   Позвонила Валентина:

   – Привет, родной! Ты в мастерской?
   – Да. У меня сегодня важная встреча, крупное дело наклёвывается.
   – Тебя сегодня не ждать?
   – Наверное, нет. Всё, не могу говорить… – я нажал на красную иконку «прервать звонок».

   Столь странное поведение могло вызвать подозрения, могло причинить боль моей возлюбленной фройляйн, но сейчас по-другому нельзя. Это дело жизни и смерти, провал которого ставит под удар само существование Шоршеткалока. А ведь это не только моя жизнь и цена наших с Валентиной отношений. Речь идёт о судьбах людей, которые доверились мне, находясь перед чертой, переступив которую назад дороги нет.
   Сдирать кожу было легко. Тубокурарин расслабил мышцы, под действием яда жир отделился от волокнистого мяса и приобрёл кашеобразную консистенцию. Весь процесс отнял у меня от силы пять минут.
   Осталось избавиться от освежёванного тела. Такая задача не была для меня в новинку. Однако всё-таки одна проблема осталась: машина Бурцева сиротливо томилась на парковке возле магазина. «Остаточный эффект» в виде одинокой техники я не предусмотрел, по этой причине пришлось импровизировать.
   Штаны Бурцева, истерзанные в клочья, покоились на дне алюминиевого таза. Целыми остались пиджак, рубашка и френч. Этими реквизитами я и воспользуюсь для своего маленького представления!

   – Андрей?
   – Я здесь, хозяин.
   – Запусти строительный шредер, надо перемолоть мясо как в прошлый раз.
   – Что, опять тефтели будем готовить?
   – Нет, будем содействовать местным рыбным хозяйствам, на радость Пугайло.
   – Не понял!?
   – Звони Семёну, пускай собирается. Сначала помоги нашему гостю превратиться в фарш, а потом вместе с Семёном поедете в круглосуточный магазин за рисом или какой-нибудь другой крупой. Сварите фарш вместе с кашей, а потом всё это варево выверните в одно из озёр. У нас их много – выбирайте любое.
   – Но как же? Ночь на дворе.
   – Андрей, пожалуйста, сделай что я прошу или иначе у всех нас будут большие проблемы. Можете взять удочки и порыбачить, использовать, так сказать, прикормку по назначению. Я попрошу Рината и Сергея подежурить сверхурочно, а вам с Семёном презентую выходные, идёт?

   Ещё до начала этой авантюры с Бурцевым я обещал себе, что на этот раз не буду впутывать подопечных. Дух противоречия крутил водоворотом в душе, однако одна мысль успокаивала: мы все повязаны, под угрозой уничтожения стоит наше общее дело, по этой причине нет ничего зазорного в том, что мне может понадобиться помощь. Без своего первенца, изящных туфлей «оксфордов», я был по-младенчески беспомощен.

   – Ух, рыбалка! Давно хотелось съездить.
   – Вот и славно. Я оставлю тебе ключи от мастерской, чтобы к моему возвращению всё было готово.
   – Я думаю, управимся, – слова гиганту давались с трудом. – Удачи вам.
   – Спасибо. Вот ещё, Андрей. Прежде чем за Семёном съездить, замочи шкуру в дубильном растворе.
   – Будет сделано.

//-- *** --//
   Я поднимался по лестнице в ночную тишь родного города. Звуки музыки становились всё более глухими. Когда я вышел на улицу, едва различимый голос Билли Экстайна напевал до боли знакомые слова песни «I Apologize»: if i told a lie, if i made you cry when i said goodbye, i’m sorry from the bottom of my heart, dear, i apologize! Прости меня, Игорь Брониславович, прости и прощай.
   Я прошёл пешком несколько кварталов, после чего вызвал такси. Жёлтый «Форд фокус» приехал через пять минут. За рулём сидел небритый мужчина лет пятидесяти.

   – Куда, шеф?
   – Подбрось до центра, по улице Ленина. За пару домов от обувного магазина высади.
   – Как скажешь, шеф. С тебя сто пятьдесят.
   – Держи. Сдачи не надо. – нашлись только двести рублей.

   Такси домчало меня до нужного места всего за пятнадцать минут. Время позднее – все немногочисленные пробки давно рассосались.
   Я зашёл в один из дворов-колодцев: в окружении стен тускло горел лишь один фонарь. Пот тёмным кусочком неба, окружённым крышами сталинских высоток, я затеял своё ночное перевоплощение. Из непрозрачного мусорного пакета появился чёрный классический пиджак Бурцева со значком партии «Рабочее левые» в петлице, следом вечернее небо увидел двубортный френч. Свой пиджак и куртку я запихнул в уже опустевший пакет. Надев вещи покойника, я размеренным шагом двинулся к парковке Шоршеткалока. Дул ветер, пришлось поднять воротник.
   Держась на почтительном расстоянии от внешних камер наблюдения, я нашарил в кармане френча ключи от машины. Палец надавил на кнопку пульта сигнализации, «Мерседес» взвизгнул и дважды моргнул фарами, приглашая сесть.
   «Усреднённая» серая внешность Бурцева и наше с ним сходство в антропометрии сыграло мне на руку: качество записи камер наблюдения оставляло желать лучшего, молчаливые объективы запечатлели, как мой помощник Андрей помогает пьяному Бурцеву залезть в салон УАЗа «буханки». Одежда на нём была та же, что и сейчас на мне, роста мы одинакового и оба коротко стрижены. С расстояния, на котором камера могла зафиксировать движение к парковке, не было возможности углядеть какую-то разницу. Я был Бурцевым.
   Вот, я, имитируя походку пьяницы-полуночника, достаю ключи, отключаю сигнализацию, открываю дверь дорогой иномарки, неуклюже плюхаюсь в салон, после чего неуверенно, будто самый настоящий нетрезвый водитель, покидаю прилегающую парковку. Случись вдруг такая напасть – вызовут меня на допрос, камера докажет: я и мой протеже увезли пьяного Игоря Брониславовича дальше «обмывать» состоявшуюся сделку, после чего, спустя несколько часов, Бурцев всё ещё нетрезвый возвращается на парковку и уезжает восвояси. Естественно, Андрей подтвердит мою версию событий. Идеальное алиби.
   Мерседес оказался отличной машиной. Широкие шины обеспечивали оптимальное сцепление с дорогой, лёгкая морось и мокрый асфальт не могли создать хоть каких-либо помех для немецкой «кареты» представительского класса. Необходимо было совершить какое-нибудь серьёзное правонарушение, чтобы дискредитировать Бурцева. Я ничего не придумал лучше, чем просто разбить машину, выехав на встречную полосу. Отпечатков пальцев я оставить не мог, ибо всю дорогу не снимал перчаток. Нужно просто найти «козла отпущения», разбить его машину и убежать. Главное не забыть пакет со своими вещами…
   На горизонте показались огни фар ближнего света. Вот он – мой шанс! Стоило расстоянию стать опасным для сближения – я вырулил из левой полосы на встречное направление. Серый «Лэнд ровер Дискавери» не успел затормозить. Мерседес на полной скорости влетел во внедорожник. Водитель джипа всё-таки успел надавить на педаль тормоза и машину начало уводить в занос. Удар отшвырнул «Лэнд ровер» на обочину, корма Мэрседеса круто развернулась и оба задних колеса также оказались на обочине. Сработала подушка безопасности. Тишина…

   – Эй, – кричал водитель джипа. – Вы живы?
   – Я-то жив, – после удара головой о рулевое колесо, пусть и смягчённого подушкой безопасности, голос пьяного человека было имитировать легче. – А вот тебе пизда, понял!
   – Эй, успокойся. Сейчас ментов вызовем. Ты походу пьяный.
   – Что сука, какие менты? – я крепко сжал пакет с вещами подмышкой.
   – Да постой ты, придурок. Ты не ранен случаем? – человек сделал шаг в мою сторону.
   – Пошёл на хуй, не лезь! Тебе пизда, понял? Тебе пизда! Бурцев просто так не сдаётся. – с этими словами я крепче сжал пакет и во весь опор кинулся бежать через корявые чёрные тени лесополосы.

   Ноги несли меня сквозь густые колючие кусты, мокрая земля расползалась под подошвами ботинок, то и дело встречались какие-то коряги и камни. Я спотыкался, но в последний момент траектория выравнивалась, и я снова мчался по ночному лесу.
   Голос водителя джипа слышался уже где-то далеко. Мужчина крикнул что-то про лишение водительских прав и про наряд полиции. Судя по всему, погоня за мной его не интересовала.
   Беспамятство, боевой экстаз, состояние аффекта (выбирайте любой понравившийся вариант) отпустили лишь тогда, когда сквозь лес показалась окраина города. На последних оборотах своего «второго дыхания» я забежал во двор. Отдышаться и надышаться всё никак не удавалось, увлечение трубочным табаком давало о себе знать.
   В окнах ночных хрущёвок свет не горел. Настало время переодеться: вещи Бурцева перекочевали обратно в пакет, я надел свой коричневый свитер, а поверх него лёгкую осеннюю куртку с капюшоном.
   Придя в себя, я набрал номер такси и сообщил адрес. Улица «Красного знамени дом двадцать четыре». В эти Богом забытые места жёлтый «Форд Фокус» полз двадцать пять минут, немыслимое время даже для поздней ночи, когда нет и намёка на пробки. На стоянке, видимо, чесались долго. Скорее всего решали – чья очередь ехать.
   На этот раз за рулём легковушки оказался тучный мужчина возрастом едва за тридцать. Обилие женских гормонов превратило его фигуру в подобие груши, широченный зад едва умещался на водительском кресле.

   – Куда едем?
   – На улицу Девятнадцатую партсъезда. Дальше покажу.
   – Сто пятьдесят рублей.
   – Да что ж вы, сговорились что ли? Держи, сдачи не надо.

   Снова двести рублей без сдачи и рафинированные пятнадцать минут поездки. Такой уж у нас город, со всех сторон одинаковый.
   Я попросил таксиста остановиться за полквартала от мастерской. Недолгая ночная прогулка и пред моими глазами предстала до боли знакомая дверь, выкрашенная обычной краской для металла. Я отворил замок, изнутри доносился запах варёного мяса и мерное бульканье воды: каша на рыбалку моим друзьям почти готова.
   Семён, свежий и совершенно не заспанный, по-турецки сидел возле газовой горелки, на которую гигант Андрей водрузил флягу с «прикормкой» из Бурцева.

   – Вторую довариваю. – оправдывающимся тоном сообщил гигант.

   В ответ я лишь одобряюще кивнул головой. Главное – зачем я приехал, это проверить состояние шкуры. Полотно в пластмассовой ванне покрылось мелкими пузырьками, жидкость приобрела розоватый оттенок. Всё правильно, Андрей сделал всё согласно рецептуре.

   – Ладно, ребята, отдыхайте. Завтра выхожу в магазин, надо успеть выспаться.
   – Спокойной ночи, хозяин! – радостно отозвался Семён.
   – Спасибо, дорогой!

//-- *** --//
   Сорок минут неторопливой ночной прогулки до дверей квартиры прошли практически незаметно. Я думал о чём-то приятном, мысли лились вязкой патокой, сменяясь приятными образами. Предвкушение работы окрыляло. Новая обувь, мой обновлённый путь, должна получиться великолепной! С этими ботинками Шоршеткалок взлетит к новым высотам, а это означало, что я мог обеспечить своим подчинённым новый уровень комфорта, а возможно, даже удастся расширить торговое пространство, нанять новых людей, обездоленных, отчаявшихся, потерявших свою дорогу жизни. Нет, я не должен, я обязан это сделать. В конце концов, кому в этом Богом забытом месте есть дело до людей, оставшихся позади занавеса игры в жизнь? Разве что только Валентине.
   Приятно помечтать, но гораздо приятнее воплощать мечты в жизнь, превращать их в цели, составлять из них что-то большее. «Соткать путь, чтобы человек мог нести его бремя с достоинством!» – вот что важно. Вот ради чего стоит встречать дни грядущие и не оплакивать дни ушедшие.
   Когда я пришёл домой, свет нигде не горел. В воздухе пахло свиными тефтелями, которые Валентина объявила моими любимыми. Ужин ждал на плите: целая сковорода мясных шариков и большая кастрюля макарон. Как можно тише, старясь не издавать ни звука, поужинал.
   Почистив зубы, и приняв освежающий душ, я прокрался в спальню, и, повесив халат на спинку стула, юркнул под одеяло. Валя не проснулась, лишь тихо посапывала, изредка цокая языком.
   Сон пришёл не сразу, мешали его приходу мысли, непослушный рой, который ульем гудел в голове. Впрочем, это «гудение» было приятным. В конце концов, усталость оказалась сильнее, и дрёма взяла своё. Я уснул, очень крепко, чего со мной не случалось уже достаточно давно.
   В эту ночь приснился кошмар: Умар, стоя на здоровых ногах из плоти и крови, машет мне рукой и улыбается, я что-то кричу в ответ и пытаюсь добежать до него. Чем быстрее я пытаюсь настичь своего друга, тем сильнее он от меня отдаляется. Я решаю прыгнуть: стоило мне оказаться в воздухе, как Умар тут же отрывал себе ногу ниже колена, вставил окровавленной стороной в рот, дёрнул за большой палец ступни и выстрелил. Мозги разлетаются алым облаком, чеченец роняет оторванную конечность, изуродованное месиво головы улыбается мне. Я просыпаюсь.
   Будильник, времени пять утра. Можно проваляться в постели ещё целый час, чем я и поспешил воспользоваться. Никакой ночной кошмар не должен омрачить мои светлые мысли в предвкушении великого будущего!

//-- *** --//
   Как и обещал, я подменил ребят на два дня, пока они рыбачили где-то за городом. Одно за одним, мой телефон заполнили MMS сообщения с фотографиями многочисленных окуней, сома, парочки жирных щук и множества другой рыбы, которую ребятам удалось выудить.
   Пока дубильный раствор уничтожал все излишки жира и мягких тканей на заготовленном полотне, я старался быть идеальным продавцом и хозяйственником. Вечера проводил с Валентиной: мы ходили в кино, ели мороженое в кафе, гуляли по исторической части города и в целом наслаждались жизнью. Чем меньше оставалось дней, часов, минут, мгновений до конца химического дубления, тем более радостные эмоции окружали меня и мою валькирию.
   Накануне предстоящей работы, я предупредил Валентину о том, что буду занят пошивом очень важной пары ботинок и не смогу отвлечься от своего дела. По всей видимости, пяти дней счастья моей богине вполне хватило для того, чтобы забыть все обиды. В конце концов подвал был чист, Сергёй отдраил его от крови, Валя могла приехать в любой момент и не застать меня за каким-нибудь занятием, о котором ей не следует знать. Всё будет выглядеть вполне естественно.
   Но мои опасения касательно внезапного визита любимой так и не подтвердились. Пять часов каруселей в дубильном барабане и ещё двадцать три часа кропотливой работы превратили шкуру депутата Бурцева в настоящее произведение искусства: изящные туфли-броги с изысканным узором из декоративной перфорации. Вторая попытка соткать себе путь оказалась куда удачнее: за время своих творческих изысканий я уже приноровился работать с человеческой кожей, изучил все нюансы в обработке данного материала, поэтому туфли получились куда более аккуратными. Я решил усилить декоративный эффект перфорации и придать более изящный вид своим новым туфлям при помощи специального лака: после того, как покрытие высохнет, кожа приобретёт приятный светло-коричневый оттенок, поверхность станет более водостойкой, туфли можно будет мять, гнуть и скручивать, но при этом материал выдержит гораздо большую степень износа.
   Целых две недели пришлось привыкать к обновке, пока ещё жёсткие туфли не разносились до нужной консистенции. «Соткать путь, чтобы человек мог нести его бремя с достоинством!» – скорняжно-сапожная магия сработала и в этот раз! Стоило новеньким туфлям-брогам перестать натирать мозоли на пятках, как на рабочий телефон магазина позвонили. Со мной пытался связаться некий Анатолий Звягинцев, генеральный директор фабрики Town-fashion Look. Его предприятия занимались выпуском кожаной фурнитуры и обуви.

   – Здравствуйте, это магазин Шоршеткалок?
   – Он самый, с кем имею честь вести беседу?
   – Меня зовут Андрей Звягинцев.
   – А, наши конкуренты, – я попытался выдавить из себя шутливый тон. – Что вам угодно?
   – Дело вполне конкретное. Я хочу стать чуточку богаче, вероятно, вы тоже не против обзавестись дополнительными средствами.
   – Как вам сказать, деньги это важно, но престиж ещё важнее. Вся обувь моего магазина пошита вручную. Я сам отбираю материалы и фурнитуру, а многие вещи шью на заказ.
   – Похвально, похвально. Но вы, насколько мне известно, даёте работу преимущественно инвалидам?
   – Да, это так. Совершенно не секрет.
   – Представьте, сколько человек вы ещё можете спасти, если позволите компании иметь дополнительную прибыль.
   – Вы проницательны. Но посудите сами: какой-то моветон размещать на одних и тех же стеллажах обувь ручной работы и продукцию сетевого бренда. Ни в коем случае не хочу вас обидеть.
   – Что вы, какие обиды. Я с вами согласен. Бренд действительно сетевой. Вот только есть один момент, который вас действительно заинтересует.
   – Я вас внимательно слушаю.
   – Не так давно, буквально пару месяцев назад, я выкупил старую обувную фабрику. Оборудование там хоть и устаревшее, но добротное – производства СССР и ГДР. Цеха законсервированы, все коммуникации подведены, но не задействованы. Теоретически, в «живое» состояние фабрику можно привести за месяц, запускай людей – начинай работу.
   – Это всё замечательно, а от меня что требуется?
   – Я предлагаю вам стать управляющим фабрики. Формально, материально-техническая база будет принадлежать Шоршеткалоку: вы можете самостоятельно набирать персонал, составлять технологические карты, модернизировать и саму технологию производства. Но по документам конкретно данное предприятие, а не вся ваша франшиза, будет принадлежать Town-fashion Look. Мои условия таковы: семьдесят процентов от прибыли фабрики вы оставляете себе и своим людям, а я могу использовать ваш лейбл в рекламе. Вроде бы всё справедливо.
   – Что ж, звучит весьма заманчиво. Дайте время всё обдумать. Позвоните мне через два дня, я поговорю со своими людьми.
   – Хорошо. Два дня, и ни минутой больше.

   Связь оборвалась. Будто истинный англичанин, Звягинцев предпочёл обойтись без прощаний. Новость была хорошей, по-настоящему хорошей впервые за долгое время! Не успел я обрадоваться до конца, как пришлось снова отвечать на телефонный звонок. На этот раз звонил Пугайло.

   – Мастер, день добрый!
   – Здравствуйте, Олег Несторович. Какими судьбами?
   – На этот раз ничего хорошего, человек пропал, как-никак.
   – Я к этому как-то причастен? – я сразу понял, о ком будет идти речь.
   – И да, и нет. В общем, пропал Игорь Бурцев. Причём пропал при странных обстоятельствах. Он стал виновником ДТП, покинул место аварии бегом через лес. Потерпевший говорит, что он был пьян. Мы его ищем уже неделю. Как сквозь землю провалился, гад. Согласно показаниям коллег Бурцева, вы были последним, кто видел его до инцидента.
   – Да, действительно. Мы с ним обсуждали детали сделки. Я хотел обустроить несколько секций параолимпийского резерва через его «Бердыш». Даже денег дал – полтора миллиона рублей. Выпили-закусили. Он напился в стельку, мы повезли его ко мне в мастерскую – показать, где мои люди работают. Там он протрезвел, посидел немного, чаю выпил. Ближе к вечеру вызвал такси – потом уехал. С утра прихожу на работу, а машины его уже нет. Вот, неделю звоню-звоню, а он пропал. Я уже начинаю переживать, не кинул ли он меня?
   – Эх, мастер-мастер. До чего же вы наивный человек! Полтора миллиона этому проходимцу? Он же бывший бандит, я сколько раз этого гада пытался посадить, да всё из рук падла выскальзывал. Как карась! Вы что, совсем никаких документов не подписывали, никаких договоров не составляли?
   – Нет, Олег Несторович, всю жизнь в этом городе живу – привык людям доверять. Думаю земляк, свой – не кинет.
   – Да куда там уж… Не кинет. Эта сволочь только вначале две тысячи первого одного только свинца с предприятия вывезла на восемь миллионов. Постоянно своих рабочих нагревал на зарплату, они у него месяцами без премий сидели, а вы ему вот так запросто – полтора миллиона! Эх, мастер. Ну что я могу сказать, без намёка на договор я вам деньги не обещаю вернуть, но если эта скотина мне попадётся! Ох, он у меня сядет, ох и сядет! Под шконарём весь срок проведёт, как-никак петушиный поступок – кровные у инвалидов выуживать, там ему и место. Хватило же совести ваши деньги взять…
   – Ваши слова ножом по сердцу, Олег Несторович…
   – Да я понимаю, мастер, дорогой! Но жизнь такая – никому доверять нельзя. Ладно! Что-нибудь сочиним. И машину же свою забрал с парковки, сволочь… Так бы можно было через судебных приставов вам её отписать задним числом, так ведь он её в хлам разбил! Стоит кусок металла на штрафстоянке, уже всё – неликвид.
   – Это да… Он как пропал, я решил пересмотреть записи с камер видеонаблюдения. Он уже пьяный за руль сел. Но от меня уезжал трезвый, конечно не сказать как стёклышко… Но трезвый. Где-то по дороге успел накидаться.
   – О! А это уже кое-что. Отягчающее обстоятельство сможем доказать, как-никак. Вы можете мне сбросить это видео на электронную почту?
   – Конечно, я как раз возле компьютера. Так, так. Минуточку. Всё, отправил.

   Ненадолго на той стороне трубки воцарилось молчание, прерываемое короткими щелчками клавиатуры. Пугайло громко цокнул языком, таким образом, снова вернувшись к разговору:

   – Твою мать, ну точно он. Его потерпевший в ДТП также описывал. Ублюдок, ох он у меня и сядет, ох сядет! Ладно, мастер, пока отбой. Как что выясню – сразу дам знать. До свидания!
   – До свидания, Олег Несторович!

   Ещё одна проблема обошла мой двор стороной. Что касалось предложения Звягинцева, естественно я уже заочно согласился, просто нужно было набить себе цену и не выглядеть дешёвой проституткой в глазах потенциального партнёра. С ума сойти, целая фабрика! В детстве мне нравились сказки Антеро Хаапалайнена про «цирк уродов»: на страницах яркой детской книжки необычные по своей природе люди развлекали гостей и были любимцами публики. Я находил это справедливым: трёхрукий жонглёр вызывал у детей неописуемый восторг, горбун-акробат заставлял людей пересмотреть свои взгляды на телесные увечья – стоило ему лишь закрутить сальто-мортале, мужчина «половинка» не имел нижней части туловища, но руки его были такими сильными, что он мог запросто догнать на них взрослого человека или с чудовищной лёгкостью сломать обидчику кость. Но обратная сторона морали Хаапалайнена такова: в обычной жизни герои сказки были презираемыми уродцами, которых «здоровые» члены общества милосердно похоронили заживо в своих «здоровых» фантазиях. Лишь господин Халонен, владелец цирка, видел в несчастных уродцах большой потенциал. В сказке он был единственным человеком без каких-либо увечий, выставленным в качестве положительного героя. Очевидно, что сейчас я чувствовал себя тем самым господином Халоненом, более того, я себя с ним отождествлял. Возможность заиметь собственную фабрику, куда я мог бы пристроить ещё больше обездоленных, несомненно, грела мою чёрную душу. Однако для воплощения столь смелой идеи в жизнь, требовалась широкомасштабная поддержка органов социальной защиты. Хвала Господу, такая «поддержка» каждую ночь засыпала в моих объятиях.
   Вечером у нас с Валентиной состоялся серьёзный разговор: по приблизительным подсчётам для работы фабрики требовалось около ста пятидесяти человек с учётом ИТР.

   – Тебе нужна целая рота рабочих рук. Это достаточно нелёгкая задача, ты должен понимать. – ответствовала Валентина.
   – Понимаю, но иного выхода не вижу. Ну не могу я просто так отказаться от этого предложения. Ты же бывала в гостях у моих подчиненных?
   – Конечно…
   – И как, плохо они живут?
   – Нет. Очень даже хорошо.
   – Представь, что полторы сотни человек могут жить точно также, если не лучше. Вместо того чтобы гнить в домах престарелых, тесных однокомнатных квартирах, всяких социальных и благотворительных учреждениях. Для многих своих родственников они стали обузой, а бедные люди, прикованные к инвалидным коляскам, страдающие от собственной бесполезности, чувствуют себя настоящим мусором. Это ты понимаешь? Не в деньгах дело… – хотя, кому я врал, и в деньгах тоже.
   – Да я понимаю, понимаю, чего ты завёлся? Я же не волшебница. Полторы сотни в нашем регионе может и не набраться – работоспособных. Насколько я понимаю, нужны будут именно рабочие руки?
   – Я думаю, что и «не совсем» рабочих тоже нужно взять. Показать гогочущей армии обывателей, что у всех равные возможности.
   – Но это же не рентабельно – их содержать.
   – Плевать на рентабельность.
   – Экономист из тебя так себе, а вот пропагандист… Прости Господи, Геббельс тебе бы позавидовал. Ладно, я что-нибудь придумаю. А как ты планируешь обучить такое количество людей?
   – Я думаю, будем поэтапно запускать производство, набирать людей группами. По первой в магазине буду дежурить я и близняшки. Семён, Ринат и Андрей отправятся на фабрику – обучать персонал. Они уже умеют работать на оверлоках, знают, как готовить раствор для химического дубления. В конце концов, рабочие будут шить по готовым выкройкам, ничего сложного. Мои ребята отсеют из всего персонала наиболее талантливых и поставят их начальствующим составом, мастера смены и старшие мастера – бог с ними, а вот начальников смены и начальников цехов нужно будет найти с высшим образованием.
   – Да уж, планы у тебя на уровне наполеоновских. Не боишься запутаться в деталях?
   – Если всю жизнь чего-то бояться, можно вообще из дома не выходить. Я думаю, у нас всё получится. «Соткать путь, чтобы человек мог нести его бремя с достоинством!» – вот что важно! Остальное вторично. Мы шьём обувь, мы дарим человеку его путь.
   – Иногда мне кажется, что ты настолько переполнен тайнами и мистикой, что разгадать все загадки не хватит и целой жизни.
   – Тут ты права, я и сам порой теряюсь в закоулках собственного разума.
   – Иди ко мне, моя мастер! Я тебя хочу.

   Страсть настигла нас на кухне. Одним движением я смахнул с обеденного стола все чашки, плошки и вазочку с конфетами. Посуда с задорным грохотом разбилась о кафельную плитку. Я усадил свою валькирию на столешницу и грубым движением сорвал с неё трусики, задрав халат. Валентина едва слышно застонала. Мой член затвердел: чуть тонкий у основания и расширяющийся к головке, он напоминал уменьшенную копию бейсбольной биты.
   – Ну же, – мурлыкала светловолосая валькирия, – Войди в меня.
   Зверь внутри меня проснулся неожиданно быстро. Я исполнил просьбу своей второй половинки и грубо всадил в неё свою эрегированную «биту» из плоти и крови. Она стонала, будто жертва, которую на живую препарируют, целыми клочками сдирают кожу, отрезают пальцы, делают на теле разрезы и запускают туда свои грязные пальцы, раз за разом, раз за разом… От собственных мыслей я возбудился ещё сильнее и ускорил темп. Валентина успела кончить три раза подряд, её тело трясло в экстазе и в момент наивысшего наслаждения я эякулировал. Наши оргазмы вошли в резонанс, я чувствовал, как мощными толчками лоно возлюбленной заполняет вязкая сперма.

   – Уфф! – проронила Валя, когда я аккуратно вытащил из неё член.

   Из её влагалища прямо на стол брызнуло густое семя.

   – Я всё уберу, – улыбаясь, говорила моя валькирия. – Занимайся своими делами.

   Мы оба пошли в ванную – подмыться, после чего я отправился на балкон, а Валя вернулась на кухню.
   Усевшись поудобнее, я набил чашу трубки вишнёвым табаком, сладковатый дым наполнил чубук, а потом и мои лёгкие. Я надавил на кнопку «play» старого кассетного плеера, в наушниках зазвучала до боли знакомая мелодия: «Go down Moses, way down in Egypt land, tell all pharaoes to let my people go»! Под Армстронга всегда легче думалось…

//-- *** --//
   Всех подробностей мне уже и не упомнить, произошло много всяких мелочей, поэтому говорить буду о главном! С фабрикой случилось всё как нельзя лучше: персонал набирали со всей области, а также из двух соседних регионов. Первоначальная цифра в сто пятьдесят человек несколько раздулась и на работу приняли сто восемьдесят. Набор персонала пережил четыре волны: в первой волне отбор кандидатов осуществлял я лично, а обучение проводили Семён, Ринат и Андрей. Надо сказать, именно в этот период был заложен крепкий костяк хозяйственников и наиболее квалифицированных рабочих. Набор второй волны проходил уже абсолютно автономно, без нашего участия. К третьей волне уже твёрдо определились с начальниками и руководителями звеньев, к концу четвёртой волны окончательно сформировались три рабочие смены.
   Производство работало исправно, как швейцарские часы. Мои редкие вылазки с проверками лишь подтверждали данный факт.
   Сто восемьдесят человек – огромный кадровый состав. Чтобы обеспечить всех людей корпоративным жильём, пришлось использовать свои старые связи: Пугайло пригнал шестьдесят электрифицированных «бытовок» с кроватями, холодильниками и полевыми кухнями. Это богатство досталось шефу полиции в наследство от незаконных строек нелегальных мигрантов. Каждый вагончик мог вместить в себя три человека. Не самые лучше условия, я бы даже сказал «спартанские», но несчастные люди, долгие годы остававшиеся совершенно бесполезными, были рады вновь вернуться в бурное русло реки жизни. Мы постарались расселять персонал как можно грамотнее, чтобы хотя бы один из троих жильцов мог передвигаться самостоятельно и помогать своим коллегам.
   Вскоре моё со Звягинцевым предприятие получило «подгон» от прокурора области: двадцать готовых деревянных домов в традиционном русском стиле. То были настоящие коттеджи круглогодичного проживания, собранные как конструктор из оцилиндрованного бревна. Каждый дом имел типовую планировку и внутренний объём в сто квадратных метров! Спасибо прокурору Сиреньеву: властям удалось нарыть тёмные подробности деятельности компании ИП «Кобозев». Этот самый Кобозев, хозяин предприятия, был замешан в незаконной эксплуатации лесных ресурсов области. Самого расхитителя леса посадили, а дома, построенные с использованием незаконно-добытых пиломатериалов, не стали выставлять на аукцион. Путём нехитрых манипуляций с документами, коттеджи перешли в собственность ООО «Шоршеткалок». Так как моя компания считалась чуть ли не благотворительной, никто из высших эшелонов власти не возражал. Половина моего персонала переехала в новые дома, по девять человек на особняк. К каждому дому подвели газ, вагончики оставались не газифицированными, однако никто не возражал. В новые комфортабельные коттеджи переехала первая «волна» в полном составе, а также половина второй волны. Остальные работники смиренно ждали своей очереди на переезд, Сиреньев обещал поспособствовать и сдержал слово. К концу ноября все три смены моих работяг переселились в полноценные дома.
   Мы планировали расширяться, к нам выстроилась очередь на работу, о нас писали газеты, нас показывали по новостям, нам посвящали целые радиопередачи. Однако меня больше интересовала работа и деньги, нежели публичный трёп и возможность засветить своё лицо на телевиденье или ещё где-нибудь. Этот удар взял на себя Звягинцев! Он охотно давал интервью и рассказывал журналистам о наших успехах. Стоит ли говорить, что мой «коллега» за кулисами большого телевиденья снискал славу трепача и выскочки, а я лишь утвердился в своём амплуа мецената и трудоголика. В прочем, если всех всё устраивало, нужно ли было что-то менять? Я думаю, нет.
   Вам, уважаемый Аркадий Валентинович, наверное, интересно – помогли ли мне мои новые туфли в карьере политика? Отвечаю – да! Мои подвиги перед обиженными и обездоленными не прошли бесследно. Меня заметили… Мне дали зелёный свет. Пугайло и Сиреньев рекомендовали меня в качестве уполномоченного по правам инвалидов и социально-незащищённых групп населения. Сам губернатор ходатайствовал о моём назначении на этот пост. И ведь назначили! В этот день я дал официальный выходной всему персоналу, и мы отмечали: шампанское, закуски, и самое главное джаз – всё вокруг дышало восторгом. Я возглавил региональное отделение осиротевшей партии «Рабочие левые», без Бурцева они превратились в кучку обозлённых политиканов, готовых перегрызть друг другу глотки. Появление на горизонте стол значимой фигуры, как генеральный директор ООО «Шоршеткалок», заставило их забыть о распрях, моё лидерство никто не осмеливался оспорить.
   Заказ на пошив «живой» обуви поступил лишь единожды: вице-премьер захотел себе высокие ботинки «казаки» для своих показательных поездок на мотоцикле. Пришлось выпотрошить парочку байкеров, чтобы удовлетворить аппетит столь крупной шишки. Жизнь налаживалась, дела шли в гору!

Часть четвёртая
Палач

   Через пять лет бренд «Шоршеткалок» стал сетевым. Ещё один магазин появился в родном регионе (всего их там стало два), один в Екатеринбурге, три в Москве и два в Санкт-Петербурге. Мы с Валентиной переехали в столицу, а вместе с нами перебрался и «первый состав» Шоршеткалока в лице близняшек, Сергея, Семёна и Андрея. Все они стали обеспеченными людьми, а Семён со своей мозаичной формой синдрома Дауна, сумел найти себя в лице первого в России умственно-отсталого члена совета директоров крупного холдинга. Главный магазин в Москве и прилегающая к нему мастерская находились под нашим непосредственным контролем.
   В какой-то момент деньги перестали быть для меня проблемой. Жизнь превратилась в размеренную и скучную рутину. Бессмысленные и долгие вечера часто заканчивались в ирландском пабе на метро «Новокузнецкая». С брезгливым безразличием я наблюдал пустые телепередачи с натянутым сюжетом, но особое омерзение у меня вызывала реклама: то и дело на экране плазменного телевизора возникали фотографии каждого из наших магазинов, показывали фабрику, коттеджный посёлок и инвалидов за работой. На фоне диктор тараторил какой-то малоинтересный текст, но потом возникало лицо Звягинцева крупным планом, его слащавый рот с белоснежно-белыми керамическими зубами вещал: «Покупая в Шоршеткалоке, вы спасаете жизнь инвалидам!». Я видел чёртова ублюдка раз в полгода, чтобы обсудить вопросы распределения прибыли и дальнейшие планы по развитию.
   «Соткать путь, чтобы человек мог нести его бремя с достоинством!» – не это его интересовало, только грёбаные деньги, грязные хрустящие бумажки. Что ж, возможно так оно и должно быть, без денег невозможно забраться столь высоко.
   Я допивал третий стакан «Гинесса», когда скучная передача завершалась вечерним выпуском новостей:
   Сегодня на территории Цемесской рощи было найдено тело известного в Новороссийске кинолога, Сергеева Виталия Константиновича. Смерть наступила в результате множественных укушенных ран в области груди и шеи. Тело нашёл местный житель сегодня, в двенадцать часов дня по московскому времени. По предварительным данным, имеет место спланированное убийство! Вольеры собачьего приюта, расположенного на улице «Лесная», всего в километре от места убийства, на момент обнаружения трупа были пусты. Согласно лабораторным исследованиям, на теле погибшего обнаружены следы собачьих менструальных выделений. Несчастного Сергеева загрызли собственные питомцы. Десятки опасных собак разбежались по территории рощи. По предварительной версии следствия, к убийству причастен Аркадий Валентинович Добрый, или «маньяк-кадровик», как его окрестили в народе. На счету Доброго уже три жестоких преступления, совершённых в разных городах Южного федерального округа. Правоохранительные органы обещают вознаграждение за поимку преступника, а также за сведения о его местонахождении. На сегодня это все новости! С вами были Антон Баграмян, Светлана Кунцева, специально для «Вечернего выпуска новостей».
   Чёрт подери! Я не знаю, что тогда со мной произошло, какой-то тумблер в мозгу щёлкнул. Завсегдатаи бара в полные лёгкие выказывали своё негодование по поводу случившегося, лишь я хранил внутри себя немое чувство восхищения. С ума сойти! Человек встретил смерть, нашёл конец пути в лоне собственной профессии. Как это прекрасно, поэтично и, в то же время, так жестоко.
   Впервые за долгое время жизнь во мне снова зашевелилась. Внезапно захотелось узнать больше об этих преступлениях, внимательнее изучить почерк художника по имени Аркадий Добрый. Придя домой, я засел за компьютер и вбил в строку поисковой системы: «маньяк-кадровик, убийства». Интернет выдал большую статью от некоего агентства ИА «ЮФО-paper».

   Первая кровь: убит некий Аркадий Добрый, учитель начальных классов. Что примечательно, его самого подозревали в убийствах и похищениях детей, а также в сексуальном надругательстве над малолетними мальчиками. Ублюдок имел какие-то связи в министерстве образования и тогда ещё в милиции (полицией они стали намного позже). Каждое заведённое уголовное дело либо не принимали к исполнению, либо попросту закрывали из-за отсутствия состава преступления. Так могло продолжаться до самой кончины этого, без сомнения, премерзкого человечишки, если бы не злой случай: в одно жаркое лето девяносто третьего года наш антигерой вызвался быть вожатым в детском лагере на Чёрном море. Получив необходимые справки через своих знакомых, Добрый заступил на вахту, видимо, решил снасильничать над очередным мальчиком! Но что-то пошло не так… Этот самый мальчик оказался не робкого десятка: осквернив юное тело несчастного ребёнка (как именно издание не уточняет), новоявленный вожатый было расслабился и решил по привычке пригрозить невинному созданию проблемами – скажи он хоть что-нибудь своим родителям. Не успел он и глазом моргнуть, как канцелярский нож, лежавший мгновение назад на столе, перекочевал в нетвёрдый детский кулачок. Пригрозить Аркадий Валентинович никому бы и не смог, ибо очередная жертва оказалась прожжённым жизнью детдомовцем. Парнишка не растерялся и полоснул острым лезвием по нежной холёной шейке вожатого. Когда на шум прибежали другие работники лагеря, мальчик орально насиловал окровавленное тело, которое всё ещё дёргалось в конвульсиях. Пацана отправили на медицинское освидетельствование, где и обнаружили факт изнасилования. Следом всплыла и вся подноготная заслуженного педагога России, учителя года и просто хорошего человека – Доброго Аркадия Валентиновича. Мальчика отправили в психушку, на том всё и затихло. Его дальнейшая судьба была неизвестна.
   Следующим жестоким дефиле безжалостного убийцы взорвались газеты Ростовской области, спустя долгих-предолгих шесть лет. Некоего Аркадия Валентиновича Доброго (!) подозревают в убийстве. Безжалостный кровожадный ублюдок до смерти закормил одного из местных пасечников мёдом, а потом вспорол ему живот. Пчёлы до неузнаваемости изуродовали тело.
   Юг России – злопамятное место: случай в детском лагере, имевший место быть целых шесть лет назад, всё ещё бродил из уст в уста, он стал страшной сказкой, городской легендой, которой пугали непослушных детей. Причём отрицательным персонажем выступал не заслуженный педагог России (все почему-то считали, что СМИ оклеветали уважаемого человека), а тот самый мальчик. «Вот убьёт тебя, а труп изнасилует»! – говорили родители своим бесноватым чадам. И тут на тебе! Новое громкое дело. Но почему снова Аркадий Валентинович? Его же убили!
   В этой же статье я прочитал, что выпускник детского дома, некий Семёнкин Пётр Петрович в двадцатилетнем возрасте при замене паспорта решил сменить имя, фамилию и отчество. Этот почти бессознательный, непонятный в своей мотивации поступок всколыхнул какие-то фибры старой памяти и в мальчишке снова проснулся убийца. Это было сродни «тёмному дару» у вампиров: стоило ребёнку убить и изнасиловать убийцу и педофила, как что-то навсегда изменилось в самом его естестве. Он уже никогда не сможет стать прежним!
   Молодой зверь затаился на целых четыре года, чтобы в две тысячи третьем снова явить миру свой кровавый шедевр: Снежана Скворцова – подающая надежды прима Воронежского государственного театра оперы и балета, была найдена мёртвой в одном из подвалов жилых домов по улице Волгоградская в районе Левобережный. Судебная экспертиза установила, что девушку оставили в пыльном подземелье уже мёртвой. Химический анализ крови и биопсия тканей показали, что жертва испытывала сильный стресс, уровень кортизола просто зашкаливал, при этом мышцы несчастной буквально сочились молочной кислотой – это свидетельствовало о чудовищном переутомлении. Локти и колени мёртвой балерины покрывали многочисленные ссадины, что могло говорить о частых падениях. Электрические ожоги встречались по всей верхней части туловища. Вырисовывалась такая картина: некто запирает в каком-то безымянном помещении несчастную девушку и заставляет её танцевать, исполнять пируэты и стоять на пальцах, она падает, злоумышленник бьёт свою жертву током (вероятно, использует для этих целей электрошокер) и вновь принуждает её к танцу. И так до самого конца, пока у пленницы не кончаются силы, и она падает ниц, прямо носом в пыль. Безжалостный похититель добивает девушку высоковольтным разрядом, сердце не выдерживает напряжения – она мертва! Занавес…
   При осмотре тела не находят следов изнасилования, которое было бы логичным при похищении и зверском убийстве красивой молоденькой девушки. Однако находят и кое-что другое, гораздо интереснее: на личных вещах убитой и на открытых участках её тела обнаружены отпечатки пальцев того самого Аркадия Валентиновича Доброго! Анализируя почерк старых убийств, следователи пришли к выводу, что изверг истязал девушку «по профессиональному признаку». С этого дня неуловимого господина Доброго величают не иначе как «маньяк-кадровик».
   При всём моём предвзятом отношении к журналистам, ИА «ЮФО-paper» выдало достаточно объективный материал, без лишней жути и смакования кровавых подробностей (я не буду называть телеканал, который именно таким образом накручивает себе рейтинги), всё чётко и по делу. Возможно, сам феномен «маньяка-кадровика» к тому располагает: зачем выдумывать лишние омерзительные детали, когда их и так предостаточно?
   Так или иначе, прошло десять лет и вот, сумеречная личность снова помогает людям найти конец своего пути… Кинолог, которого сожрали собаки, ах, какая ирония! Браво, браво и ещё тысячу раз браво! Менструальные выделения собак помогли несчастному Сергееву отойти на тот свет, надеюсь, он где-то рядышком с Борзоевым. Забавно, что в выборе «инструментов» наши идеи совпали, приятно думать о том, что и жертвы наши обитают в одной грязной яме, где-то далеко за границами мира живых.
   В то самое мгновение, когда последнее слово этой незатейливой статейки опустилось на дно подсознания, я внезапно понял, что мы с вами чем-то похожи. Сами посудите: я присвоил себе чужой путь, изначально путь Мажора, позже содрал кожу с Бурцева, а вы сами решили стать Аркадием Валентиновичем, влезть в шкуру своего обидчика.
   Вы уж простите, но я не мог не начать за вами следить. Хотя это и так очевидно. Как умалишённый всё ждал новых подробностей… Будто обленившаяся старуха, которой нечем больше заняться, я бежал к телевизору, переключал на канал новостей и всё ждал хотя бы весточки о новых подвигах неуловимого «кадровика». Сутки напролёт я мониторил новостные порталы, социальные сети, тематические форумы о серийных убийцах, всё без толку, болотное бульканье пустозвонных слухов да интернет-штиль.
   В мыслях я пытался уложить географию вашего творчества в какое-то подобие системы: сначала детский лагерь неподалёку от Сочи, следом севернее – Ростов, ещё дальше не северо-запад Воронеж, потом снова на юг в Новороссийск. Вы двигались по вытянутой эллипсоидной траектории, значит, следуя логике, следующий акт воплощения в жизнь высшего искусства должен был вновь произойти на юге. Вот только где именно?
   Ответ пришёл сам собой спустя полгода. В Ставрополе нашли расчленённое тело мясника. Кровавую находку обнаружили коллеги жертвы. Несчастного мужчину разделали в соответствии со всеми профессиональными изысками мясницкого кредо: выпотрошенная ополовиненная туша мерно раскачивалась на крюках, туда-сюда, туда-сюда, словно маятник. Тут же – рядышком, стоял таз с потрохами. Голове мясника, как и полагается, было уготовано пойти на холодец, ободранный костяной шар обнаружили нанизанным на отдельный крюк.
   Какой экстаз я испытал, право слово! Изысканнее, в художественном плане, была лишь ваша первая работа. Мясник стал мясом, красками для художника, частью великой композиции, которую замыслил настоящий мастер.
   Моей навязчивой идеей стала возможность сшить для вас обувь, настоящую, живую обувь, достойную лишь истинного художника-палача. Если вы слушаете эту запись, то моя цель осуществилась!
   Могу сказать, что выбранная задача была, пожалуй, одной из самых сложных в моей жизни. Вы словно лис петляли кругами, оставляли ложный след, а следы настоящие заметали хвостом. Наверняка у полиции не было шансов. Поймать такого человека – дело тонкое, а наши правоохранители привыкли действовать напролом, как в старые добрые времена – при Берии. Уверяю вас, я никому ничего не рассказал, это в моих интересах – обеспечить свободу творчества истинного художника и настоящего палача!
   Чтобы вас найти пришлось отвалить кругленькую сумму, целое состояние: найм лучших частных детективов Москвы выудил из казны Шоршеткалока семьсот тысяч евро. Чтобы оплатить услуги Арво Кристиана Эсколы – лучшего сыщика восточной Европы, пришлось потратить ещё два миллиона сто тысяч банковских единиц европейской валюты. Этот бойкий эстонец клялся, что за столь щедрые бабки готов самого дьявола из-под земли достать. Что ж, слова рыжего прибалта не были пустым звуком: я рассказал ему о своих догадках касательно вашего «кровавого кольца» на карте. Эскола воспринял эту информацию довольно серьёзно, в то время как два москвича – Александр Спиваков и Роман Жирков, на каждую мою догадку реагировали с плохо скрываемым снисхождением и чувством превосходства, будто бы я и сам был детективом, уличённом в дилетантстве. К слову, эти напыщенные индюки получили на двоих в три раза меньше, чем я заплатил эстонцу, да и работали они в три раза хуже, чем Арво. Слава богу, это был последний раз в моей жизни, когда я доверился отзывам в интернете.
   Следуя логике «кровавого кольца» вы должны были снова отправиться в один из городов в северном направлении. Жаль, что нельзя узнать сразу в какой именно. Две мои золотые ищейки во главе со старым рыжим бродягой отправились в разъезды по северу Южного федерального округа и югу Приволжского.
   Однако каково это, тихому тревожному лису прятаться от трёх цепных псов? Долгие месяцы, которым я уже потерял счёт, не давали надежд на наш с вами контакт. Я уже почти отчаялся вас найти, когда первая весточка всё-таки появилась: Эскола выкупил информацию у менеджера гостинцы «Медведица» в городе Михайловка. Как и предполагалось, лис двинулся из Ставрополя на север – в Волгоградскую область. Продажный гостиничный служащий рассказал, что вы всего дней пять как съехали. Наша задача упростилась, в конце концов, три опытных сыщика и хоть какая-то информация о местонахождении дарили робкую надежду на возможность сшить вам живую обувь.
   Эстонец позвонил мне сразу же, как только всё разузнал, мой дорогой Аркадий Валентинович. Я забронировал трёхместный люкс в отеле «Волгоград», взял такси до Шереметьево и уже вечером я, Семён и Андрей вылетели из Москвы навстречу городу-герою.
   В Аэропорту «Гумрак» уже ждал Жирков, которого Арво послал нас забрать. Ехали молча, мне совершенно не хотелось выдать своё возбуждённое состояние. Наверное, впервые после смерти Умара приходилось испытывать настоящее волнение, всё тело буквально трясло.

   – Приехали. – сказал Роман.

   Я сдержано отблагодарил детектива и, взяв чемодан, неторопливо направился к своему месту жительства на ближайшие несколько месяцев.
   В Волгограде стояла невероятная духота: несмотря на то, что на улицу опустилась глубокая ночь, воздух основательно перехватывал дыхание, а асфальт нагревал толстые подошвы ботинок. Однако сам отель мне пришёлся по нраву: мощное, величественное здание, построенное в лучших традициях позднего классицизма, подсвечивало множество уличных прожекторов. Весь облик отеля говорил об уюте и богатой истории, как самого здания, так и города вокруг. Наш номер располагался на четвёртом этаже, из окон виднелось здание «Нового экспериментального театра».
   Позвонила Валентина. Мы долго разговаривали о всякой чепухе, сквозь расстояние в тысячу километров звучали слова о любви, пусть с моей стороны всё больше фальшивые… Возможно, я и любил её, но любовь эта была больной, изломанной и перекрученной, как горбун из собора Нотр-Дам де Пари. Я больше не мог находиться в лоне этих безумных чувств, которые склеивали наши души воедино, но и без неё, моей возлюбленной валькирии, я тоже не мог. Две ипостаси единого эго – безумный мастер-шоршеткалок и ранимый влюблённый мужчина разрывали разум пополам.
   Стоило диалогу закончиться, как наступило облегчение, шоршеткалок снова взял верх. Перед сном я позволили себе выкурить трубочку вишнёвого табака, наслаждаясь ночными пейзажами города-героя. За стеной Семён и Андрей шумно распаковывали вещи и вели какой-то оживлённый спор. Эти двое могли создать для меня уют где угодно, хоть на Марсе. Мои верные помощники… Прошло чуть больше часа как мы приехали, а шумная возня помогла почувствовать себя как дома в чужом отеле чужого города. Завернувшись в полосатый шерстяной плед, я крепко уснул.

//-- *** --//
   Три месяца! Прошло ровно три месяца и никаких новостей. Город завоевала золотая осень, а нестерпимая адская жара так и не отступила. Я уже начал думать о том, что зря заплатил целое состояние этим охотничьим псам во главе с рыжей ищейкой из Эстонии. Но ребята старались, и это было видно. Они почти не спали и сильно исхудали. Эстонец говорил, что «объект» не мог просочиться через границу волгоградской области незамеченным, он это гарантировал, и у меня не было оснований для недоверия. Несколько десятков раскрытых дел без единого прокола выдавали в детективе Эскола настоящего демона своего дела. Бьюсь об заклад, он обманул самого Дьявола: пообещал хозяину преисподней свою бессмертную душу взамен на высочайший талант сыщика, и стоило властителю тьмы исполнить свою часть сделки, как Арво поднял шляпу, демонстрируя огненный цвет волос. Говорят, у рыжих нет души, глядя на то, как эстонец рвёт жилы в поисках легендарного «маньяка-кадровика», как самозабвенно лавирует меж тонких граней закона и морали, я понимал, что так оно и есть.
   Жирков, Эскола и Спиваков перетрясли всех продажных полицейских региона, опросили тысячи местных жителей, заплатили всем «дырявым» информаторам из прокуратуры и следственного комитета. Храни Бог коррупционеров! Кое-что всё-таки узнать удалось. Судя по немногочисленным показаниям свидетелей, человека, похожего на вас, видели в городе Волжском – прямо через мост, это всего двадцать один километр от Волгограда.
   Эскола заступил на вахту. Город-спутник Волгограда оказался на редкость тихим и скучным местом, любое убийство или иное крупное происшествие могло стать лакмусовой бумажкой, которая указала бы нам верное направление поисков.
   Круглые сутки мы стояли на стрёме. Мне нужен был единственный сигнал, хоть один маячок – узнать, где вы спрятались. Я весь истосковался по работе, ноздри требовали привычного запаха химикатов, руки хотели держать сталь и ощущать податливое расползание кожи под лезвием ножа.
   Я впал в какой-то полугипнотический транс, ощущал близость нашего неотвратимого единения. Лишь редкие звонки Валентины снова возвращали к жизни, мы ворковали, как два голубка на чердаке старого дома. Она любила меня, она жила мной – сквозь время и расстояние. Я понимал, что поступаю с ней подло: вот так запросто взял и уехал, оставил её одну в огромной московской квартире, можно сказать запер её на замок, а сам не сообщил, что вовсе не планирую возвращаться. Валентина была прекрасной женщиной, но увы, её лоно оказалось мёртвым. В детстве она любила велосипедные прогулки. Однажды Валя ехала с горки на своём «Урале», и, не справившись с управлением, упала с обрыва, напоровшись животом прямо на руль треклятого двухколёсного монстра. Её нашёл какой-то залётный водитель, он же и отвёз несчастную девочку в больницу. С той самой поры она была женщиной лишь номинально: от удара яичники оторвались от фаллопиевых труб, а сами фаллопиевы трубы превратились в труху. Пришедшие в негодность человеческие «запчасти» пришлось удалить, чтобы сохранить девочке жизнь. Врачи назначили курсы заместительной терапии, это позволило Валентине иметь нормальную женскую фигуру и в целом ощущать себя представительницей слабого пола.
   Таким образом, мечты о наследнике испарились как мираж. Я ненавижу детей, но оставить свой генетический след в книге жизни я всё же планировал. Облом… Аллес, не вышло! Но, в конце концов, не всё же может идти как по маслу, верно? Не всё может взять на себя магия живой обуви. Неотвратимая участь невозможности передать свои гены и стала одной из главных причин моего желания вас преследовать.
   Мой тревожный сомнамбулизм прервал звонок эстонца:

   – Хоссяин, кашшеца я наччол его! – Эскола всегда говорил с сильным акцентом когда волновался.
   – Ты уверен?
   – Поччти. Мои инфарматторы моккут тать и неточную информацию. Но есть мношестфо фактоф, которые укасывают на тоо, ччто Этто оон, – Эстонец перевёл дыхание, после чего продолжил разговор на правильном, кристально-чистом русском языке. – Один из местных полицейских крышует нелегальный арендный бизнес. В этом городе есть особая категория «гостей с юга», у них нет регистрации и вида на жительство, но недвижимость находится в их собственности. Вот один из таких «подопечных» несколько месяцев назад сдал квартиру некоему гражданину, который пожелал сохранить своё инкогнито. По описанию – один в один наш «кадровик». Я полдня просидел в машине возле дома по указанному адресу, никаких признаков жизни, в окнах квартиры не горит свет.
   – Спасибо Арво, это действительно хорошие новости.
   – Пока не за что, мастер. Я установлю слежку. Жирков со Спиваковым пускай остаются на подхвате, я должен уточнить все детали и быть уверенным. Работы на ближайшие дни много. Если мои догадки о нашей находке подтвердятся, я сразу же дам знать. До связи, мастер.
   – До связи, Арво.

//-- *** --//
   Как только над степью сгустилась ночь, эстонец приступил к работе. Свет в окнах квартиры на четвёртом этаже, где предположительно мы должны были найти вас, по-прежнему не горел.
   Использовав обычный ломик, Арво выбил замок из петли, запиравшей люк на крышу дома. Всего несколько шагов по шаткой скрипучей лестнице, и эстонец оказался наверху. Воздух был непривычно прохладным, по намокшему рубероиду крыши отбивала дроби невидимая морось кусачего дождя; мелкие капли прибили пыль, ночная свежесть города пахла озоном. Убедившись в собственной невидимости, Арво достал из чемоданчика камеру ночного видения: к небольшому устройству размером с куриное яйцо крепился длинный USB-шнур, который другим концом подсоединялся к ноутбуку. Эстонец медленно, рассчитывая каждое движение, начал спускать камеру. Когда объектив завис на уровне форточки четвёртого этажа, детектив запустил на компьютере программу-визуализатор. По экрану ноутбука сперва запрыгали помехи, но спустя пару мгновений изображение выровнялось, и перед глазами Арво предстала более-менее чёткая картинка: камера заглянула на кухню. Налицо были все признаки жизни: огромная кастрюля стояла на плите, электронные часы микроволновой печи исправно мигали, на столе лежала разделочная доска, покрытая хлебными крошками. Определённо, здесь кто-то жил.
   Пару часов эстонец держал ноутбук перед собой, заслоняя могучим северным телом монитор от мелких кусачих капель. Когда морось прекратилась, эстонец уж начал было подумывать об уходе, и в этот самый миг из застоявшейся тьмы этой таинственной квартиры выплыл сигаретный огонёк. Сначала стала различимой точка тлеющего табака, следом появились очертания самого курильщика: высокий широкоплечий человек сухопарой конституции, хищное узкое лицо и прямые тёмные волосы. Курильщик подошёл ближе к окну и одёрнул занавеску, Арво тут же среагировал и тихонько потянул на себя шнур камеры, половина объектива скрылась за рамой форточки. Фигура, немного постояв у окна, начала медленно удаляться обратно вглубь квартиры. Однако больше не было смысла вылавливать из тьмы абрис таинственного жильца, и так было ясно, что он – это вы! Это были вы, чёрт возьми! Мои ищейки взяли верный след.
   Сложив свой инвентарь в чемоданчик, озябший Арво поспешил добраться до своей машины. Он сделал это с максимальной осторожностью, старался не шуметь и не попадаться в зону обзора окон квартиры.
   Арво позвонил мне сразу же, его зубы стучали, сбивчивая речь снова приобрела певучий эстонский оттенок:
   – Мастер, ми наччли ифо! Этта точна он. У миння эсть саппись с каммиеры наплютения.
   – Господи, Арво, что ты разнервничался. Я едва тебя понимаю. Успокойся. – легко сказать, меня самого колотила крупнокалиберная дрожь.
   – Хорошо, – Арво сглотнул. – Что прикажете делать дальше?
   – Звони Жиркову и Спивакову. Установите круглосуточное наблюдение. Сейчас вы хотя бы по очереди можете спать.
   – А дальше что? Какова дальнейшая цель этой слежки?
   – Мои люди вам всё сообщат. Оставшуюся часть гонорара получите примерно через неделю.
   – Понял вас, мастер.
   – Прощай Арво. Ты хороший человек и настоящий профессионал.
   – Спасибо, мастер. Я ценю вашу похвалу. До свидания.

//-- *** --//
   Как и было сказано, трое легавых псов крепко сели вам на хвост. Они переодевались, меняли образы до неузнаваемости, их мимикрия оказалась такой эффективной, что любой хамелеон от зависти повесился бы на собственном языке. Но ведь по-другому и быть не могло, вы были слишком умны и осторожны. Слежка – пересменка, слежка – пересменка. Пять последних дней дежурства самых дорогих детективов восточной Европы не отличались головокружительным разнообразием. Однако сейчас такие примитивные задачи были полезнее всего: я не мог себе позволить вновь вас упустить, теперь, когда с меня лоскут за лоскутом сдирают кожу.
   Да, чёрт подери, тысячу раз да! Это то, о чём вы подумали. Вот почему мой голос на записи звучит столь сбивчиво. Андрей и Ринат накачали меня героином: не хотят, чтобы их хозяин подох раньше времени. Спасибо доблестным сыщикам за столь щедрый «подгон». Хотя, стоит признаться, достать эту дрянь в Волжском – дело нехитрое. В конце концов, двести километров на востоке региона занимает граница с Казахстаном. Наркотрафик здесь бешеный, дурь можно достать практически в любой подворотне.
   Ах чёрт, как больно… Вы уж извините, кожа головы, лица и шеи всё-таки останется при мне, во всяком случае пока я жив. «Соткать путь, чтобы человек мог нести его бремя с достоинством!» – высшая цель будет достигнута! Не даром в Чизмеграде палач и шоршеткалок не противопоставлялись друг другу, а лишь представляли собой две ипостаси единого сущего. Только вообразите, какой властью вы сможете обладать, надев ботинки из моей кожи! Создатель и разрушитель в одном лице! Господи, сколько крови вокруг… Ребята, промокните ватой, вытрете – под ногами лужа.
   Я завещаю всё вам, всё моё состояние, всю мою собственность, включая первый магазин и старую мастерскую, а также большую трёхкомнатную квартиру в моём родном городе. Теперь официально вы – будете мной. Просто наденьте ботинки и всё само собой образуется… Ах, чёрт! Сёмён, поставь ещё укол.
   Да… Так значительно легче. На моём теле почти не осталось кожи, мне, должно быть, жутко холодно, но я ни хрена не чувствую, чёртов героин превращает любые чувства в пар. Только кожа правой руки выше локтя, шея и лицо, всё… Я стою весь красный, оголённый кусок мяса. На чём остановился? А! Вы – это теперь я, а я – это вы. Вот почему мой рассказ такой подробный, этакая аудиопьеса со множеством действующих лиц. Вот только всех их озвучивает ваш покорный слуга. Вряд ли я кому-то ещё смог бы столь открыто и ясно изложить всю подноготной своей нелёгкой жизни. Ребята не в счёт, они свои, а вот вы нет, во всяком случае, до той поры, пока не обуетесь в замечательные ботинки, которые будут смиренно ждать своего часа. Эта запись поможет вам буквально с ногами завернуться в мою шкуру. Конечно, никто кроме меня не способен на высший пилотаж в скорняжном мастерстве и сапожном деле, но поверьте, мои помощники лучшие! Броги из Бурцева, пожалуй, отдам Семёну. Вы ведь не возражаете? Конечно же – нет!
   Вы наверняка думаете: каким же конченым кретином нужно быть, чтобы выследить опасного преступника, наблюдать за ним как за пауком в банке, а когда он расслабится и почувствует себя в безопасности – взять и принести ему ботинки из собственной кожи? Так-то оно так, вот только выбора у вас другого нет. Вас найдут, вас упрячут за решётку, а если не повезёт, то и в дурдоме могут закрыть навсегда. Там вы либо зачахните, как бойцовый кобель без драки, либо инъекции препаратов превратят вас в овощ, либо от тоски вы наложите на себя руки, либо вас уберут сокамерники или полицейские. Перспективы совсем уж безрадостные, верно? Можно выбросить эти ботинки, но вы этого не сделаете, я слишком хорошо вас знаю. Кажется, уже не одну тысячу жизней знаю… Рост, вес, тип телосложения, привычки, манеры – всю эту информацию я по крупицам собирал из разных источников. А теперь вы знаете достаточно много для того, чтобы стать мной. Добро пожаловать в новую вселенную, кроваво-яркий мир джаза сапожных гвоздей! Здесь вы будете счастливы.
   And I think to myself, what a wonderful world! Не поверите, первый раз слушаю Армстронга в цифровом звучании. Ну что поделать… Свою любимую кассету я использовал для записи обращения к вам, мой уважаемый кумир. Это символично, и это правильно.
   На внутренней стороне язычка правого ботинка вы найдёте кармашек, в нём записка с номерами телефонов Рината и Семёна. Напишите SMS на любой из них, просто наберите слова «я готов» и отправьте, они приедут за вами и увезут вас в Москву. Позаботьтесь о них, сохраните мою коллекцию джаза и постарайтесь удержать Валентину, она замечательная женщина. Не знаю, полюбит ли она вас, но я верю в возможность этой любви. Соврите, скажите что вы (я) на самом деле уехали на юг к пластическому хирургу – менять облик. Естественно, сначала она вам не поверит, но потом ботинки откроют тайну моего пути. Главное запомните: у неё розовая родинка на правой половой губе, в детстве мама называла её Рюшей (за любовь к платьям с рюшами), а Валин дед в тридцатилетнем возрасте сменил немецкое имя Ганс на русское Геннадий. Расскажите ей всё это и она вам поверит. Поверят и мои партнёры: Пугайло, Сиреньев, Звягинцев. Верные Шоршеткалоку люди приложат все усилия, чтобы ваше вживание в роль прошло как можно легче. Потом… а что потом? Вы станете богом, вершителем судеб, моя смерть не будет напрасной. Я привёл на землю настоящего, всемогущего бога-художника, разве можно о чём-то жалеть? Что до моей загробной жизни, так считайте, я убил себя – пусть и чужими руками. На том свете, в аду, меня ждёт мать и верный друг Умар, которому я прилично задолжал.
   Сёмён! Давай, вводи «финальный аккорд». Так гораздо лучше, хорошо, спасибо приятель…
   Прощайте, мой дорогой кумир, прощайте навсегда! Холод и боль разбегаются брызгами по голому мясу, моя плоть жаждет конца этой бесконечно агонии. Смертельный дурман унесёт меня в ад, я улечу вместе с мухами туда – во тьму. Они, крылатые странники, они и только они могут путешествовать между миром живых и миром мёртвых. Тьма… Я слышу джаз! Я вижу тьму! Она… Прекрасна…

Эпилог

   Ещё несколько секунд на второй половине кассеты сквозь статичный треск слышались тяжелые вздохи и чьи-то шаги. По всей видимости, помощники утащили куда-то кровоточащее, краснеющее голым мясом тело хозяина. Сердце бешено колотилось в груди, грозило переломать все рёбра.
   У Аркадия Валентиновича перехватило дыхание. Он присел на кровати, медленно вытащил наушники, выключил плеер и аккуратно сложил всё обратно в коробку. Он не мог поверить в реальность всего происходящего: ещё вчера искусный убийца, будто речной скат старался поглубже зарыться в дно, а сейчас он понимает, что всё это время за ним наблюдали. Но кто это делал!? Сам мастер-шоршеткалок! Аркадий Валентинович знал об этом человеке, многое слышал и даже хотел сделать его частью своей коллекции профессий, сшить сапоги из кожи сапожника… Но мастер оказался не так прост. Он всё предвидел и сам нашёл своего кумира.
   Тараканы внутри черепа били лапками по костяным стенкам, хаос мыслей бурлил и снова нырял в небытие. Аркадий Валентинович не знал что делать. Такой исход своей «карьеры художника» он предсказать не мог. Его выследили, его вычислили, о нём знают.
   Есть два пути: первый – это плюнуть на всё и попытаться уйти, заметая следы, второй – примерить на себя шкуру шортшеткалока и с широко раскрытыми глазами шагнуть в новую жизнь. В первом случае конец предрешён: рано или поздно полиция выйдет не его след и всё произойдёт так, как сказал мастер. Во втором случае есть риск попасться в ловушку: если Аркадий Валентинович доверится неизвестным людям – они могут его подставить, сдать полиции или убить. Но нужно ли это помощникам мастера? Вряд ли. Его нору обнаружили, а сам он, несмотря на все меры предосторожности, не смог учуять слежки.
   Аркадий Валентинович попытался унять дрожь и задышал ровнее, трясущимися пальцами он выудил из кармашка на язычке правого ботинка сложенную вчетверо записку. На клочке бумаги действительно были написаны два номера: одиннадцать цифр и имя Ринат, одиннадцать цифр и имя Семён. Захотелось курить. Аркадий Валентинович достал сигарету и щёлкнул кремнием зажигалки, горьковатый дым заполнил лёгкие. Если рассуждать трезво, что он теряет? Конец в любом случае неизбежен, а здесь хотя бы есть призрачный шанс на неуязвимость, на вседозволенность, на божественность… Глупо им не воспользоваться, нет, лучше нарваться на ловушку и умереть, чем всю жизнь жалеть о том, что не попробовал.
   Аркадий Валентинович улыбался, ноги ощущали приятное тепло, каким-то волшебным образом исходившее от его новой обуви. Трепещущие от влаги карие глаза отражали матовый свет мобильного телефона. На экране устройства в папке «отправленные» было открыто текстовое сообщение – «Я готов».

//-- *** --//
   – Виходи, пириехали, – говорил водитель маршрутного такси, изъясняясь на русском языке с сильным кавказским акцентом. – Далще тибе пищком ещё мэтров пятьсот тилёпать, а потом будищь на свалке.
   – Спасибо!

   Дождь немного утих, сквозь рваные кучевые облака нет-нет да мелькал усталый солнечный диск. Курьер сильнее замотался в плащ и во все ноги маршировал через лужи и грязь. Исполинский курган бурой земли возвышался над ровной пожелтевшей гладью степи. Сюда везли бытовой и строительный мусор со всего города и прилегающих посёлков. Сквозь прохладу и свежесть дождя пробивался кислый смрад разлагающейся органики, встречный ветер нёс со стороны свалки потоки отравленного воздуха. Курьер поморщился и зажал нос между указательным и средним пальцами левой руки. Что-то гремело в коробке, что-то тяжёлое и мягкое. На мгновение молодому человеку захотелось открыть посылку и взглянуть на её содержимое, но совесть и страх перед странным долговязым человеком не дали совершить этот бесчестный поступок.

   – Вуууууф! – за спиной курьера прозвучал низкий, сдавленный лай. Парень обернулся и увидел огромную лохматую дворнягу рыжего цвета.
   – Ва-ва-вау! – снова раздался лай, на этот раз увереннее.

   Псина держалась на почтительном расстоянии, но стоило повернуться спиной, и курьер буквально чувствовал, как животное сокращает дистанцию. Пришлось немножко прибавить шаг, чтобы оторваться от проклятой собаки. Но чем быстрее курьер шёл, тем скорее его нагоняла дворняга. Она ненадолго останавливалась, поднимала морду кверху и жадно втягивала ноздрями воздух. Поджав хвост, лохматая псина петляла за спиной курьера, пытаясь зайти то с левого, то с правого бока.

   – Уррррррр! – из-за мусорной кучи выскочил чёрный гладкошёрстный кобель.
   – Твою мать! – в голос выругался курьер. Он до жути боялся собак.

   Ему захотелось было повернуть назад – и будь она неладна эта посылка, однако тут же одёрнул себя мыслью о второй части выручки – целых две с половиной тысячи рублей, для этого города деньги немалые.
   Экран дешёвого смартфона показывал двести метров до объекта, парень прибавил шагу, прямо у него на пути, выскочив из-под картонной коробки, возникал мелкая пятнистая собачонка. Она залилась звонким лаем и тут же метнулась куда-то в сторону, за одну из вездесущих мусорных куч.
   Когда сердце вернулось на прежнее место из долгого путешествия в пятки, курьер оказался на месте. Конечным пунктом оказался обветшалый строительный вагончик с облупившейся тёмно-синей краской. Курьер постучал в покосившуюся деревянную дверь:

   – Здравствуйте! Вам посылка.

   Тишина… Если в вагончике и был кто-то, он всячески скрывал признаки своего присутствия.
   Курьер толкнул дверь и она легко поддалась. Пахнуло сыростью и смрадом застоявшейся гнили. Изнутри вагончик был завален каким-то хламом: перепачканная спецодежда, лопаты, вилы и другой инструмент. К окну был приставлен покосившийся стол на полусгнивших ножках.
   По спине пробежали мурашки. Курьер почувствовал неладное.

   – Эй! Здесь есть кто-нибудь?

   В ответ прозвучал лишь многоголосый собачий лай. Холодея всем телом, парень глянул в окно: целая стая – около пятнадцати разномастных шавок, жадно нюхали воздух и перетаптывались на месте.

   – К чёрту всё, – говорил курьер, набирая номер первого заказчика, того самого, который оплатил злосчастную доставку до квартиры с этим жутким сухощавым великаном. – Алло! Алло!?
   «Абонент не отвечает или временно недоступен» – протараторил мобильник.
   – Вууууф! Вуууф! – в вагончик ворвалась рыжая дворняга, та самая, увязавшаяся следом с самого начала пути.

   Собака совершила стремительный прыжок и одним ловким движением вырвала из рук курьера коробку с посылкой. Молодой человек в ужасе забился в угол ветхой постройки, смиренно наблюдая, как мохнатые твари одна за одной заполняют тесное пространство вагончика. Под тощим задом тревожно трещали старые доски. Крепкие челюсти разорвали картон, на деревянный пол вывалились свиные ножки и тут же исчезли в бездонных утробах.
   Следом из растерзанного картона вывалилась склянка с туалетной водой. Вопреки всем нормам собачьего поведения, парфюм вызвал у дворняг оживлённый интерес: они принялись облизывать флакон и, поскуливая, катать его своими влажными носами по вагончику. По всей видимости, их интересовала жидкость, заключена в стекло, они хотели её вылакать, полностью, всю, об их желании говорило остервенение, с которым они пытались вылизать это дьявольское зелье.
   На мгновение курьер подумал, что проклятые хвостатые твари, которых он всегда так сильно боялся, о нём уже и забыли. Паренёк попытался шевельнуться и шагнуть к окну, но рыжий пёс его опередил, преградив путь. Собака звонко гавкнула и прильнула к полу, готовясь к прыжку. Её глаза неотрывно следили за рукавом пальто, от которого исходил столь сладостный, столь желанный и возбуждающий аромат. Псина оттолкнулась от прогнивших досок своими сильными лапами и всеми зубами впилась в рукав пальто несчастного паренька. От страха курьер намочил штаны. Он понял, что живым отсюда уже не уйдёт, и мысленно попрощался с родителями, женой и дочкой.
   Запах мочи стал сигналом для остальных собак, как по команде они бросились на несчастного паренька, опрокинув его на спину. Пребывая в сознании, мальчишка чувствовал, как острые зубы смыкаются на шее, как слюнявые пасти рвут в клочья одежду, а затем терзают оголённые участки тела, отрывая целые куски. Всё тело пронзала острая кинжальная боль, кровь толчками вырывалась из многочисленных ран. Силы кончились, кровяное давление падало, а вместе с ним и сознание покидало тело.
   В считанные минуты голодные рты расправились со столь лёгкой добычей: одежду истрепали в дырявую ветошь, кишки, ещё тёплые, выели до самого позвоночника, лицо, руки и ноги обглодали полностью, не оставив и клочка мяса. Истерзанные, изуродованные человеческие кости остались лежать в вагончике, а бродячие псы, как ни в чём не бывало, разбрелись по свалке каждый по своим делам.
   Курьер доставил посылку. Курьер мёртв.

Джаз сапожных гвоздей Александр Дедов

Пролог

Часть первая Шоршеткалок

Часть вторая Рыболов