   Римская сага
   Том IV. Далёкие степи хунну
   Игорь Евтишенков

   Посвящается читателям

   Особая благодарность
   Космыниной Марине Константиновне
   Гусеву Сергею Борисовичу
   Дэвиду Харрису
   www.theromansaga.com

   © Игорь Евтишенков, 2016
   © Сергей Борисович Гусев, дизайн обложки, 2016

   Корректор Ирина Юрьевна Бралкова

   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

   Идея этой книги основывается на реальных исторических событиях, а также ряде исследований Дэвида Харриса и Х. Дабса, которые установили, что в I веке до н.э. на территории провинции Гуаньсу был построен город Лицзянь, что соответствует китайскому названию Рима. Такое же название встречается в списке городов, датированном 5 г. н. э. Этот город, предположительно, построили римские легионеры, которые попали в Китай после поражения армии Красса в 53 г. до н. э.

   Также сведения о пленных легионерах содержатся у Плутарха в биографии Красса, где он пишет, что парфяне отправили их в город Маргиану или Мерв. Из Мерва те попали к хунну, которые проживали на территории современного Казахстана и Туркменистана. Там легионеры принимали участие в строительстве столицы хунну на реке Талас, в 15 км от современного города Джамбул. В 36 г. до н. э. этот город был разрушен китайским генералом Таном, и римляне оказались в плену в Китае.

   Упоминание об этих людях есть и в «Истории ранней Хань» китайского историка Баня. В 1989 г. профессор Гуань Ицюань с исторического факультета Института национальностей, г. Ланьчжоу, представил новые карты, на которые нанёс ещё четыре города, основанных жителями Лицзяня. Согласно его топонимическим исследованиям, город Лицзянь был впоследствии переименован в Цзелу, что означает – «пленники, захваченные при штурме города».

//-- *** --//
   Мечты о возвращении в Рим, которые были так реальны в Парфии, стали казаться несбыточными, когда часть римлян вместе с Лацием продали предводителю хунну. Эти племена жили войнами и грабежами, но их новый шаньюй решил построить себе на реке Талас столицу, которая была бы похожа на город, а не на большое стойбище. Строительство приходится вести римлянам, и несколько лет они возводят в городе стены и дома, прерываясь на войны с врагами хунну, в которых они вынуждены участвовать, чтобы выжить. Лаций не может смириться с тем, что судьба уводит его всё дальше и дальше от родного Рима. Даже здесь он мечтает о побеге. Однако на этом пути его поджидают невероятные испытания и мистические совпадения, в которые он упрямо не хочет верить. Поддержка старых друзей помогает ему справиться с отчаянием и даже выучить новый язык, который необходим, чтобы общаться со странными рабами из империи Хань. Их хунну постоянно пригоняют для помощи на строительстве. За хорошую работу шаньюй хунну обещает дать Лацию свободу и отпустить на родину, однако на этот раз сделать это не получается уже не по его воле. Опасность приходит с той стороны, откуда её никто не ждал, и римляне во главе с Лацием снова вынуждены вступить в неравный бой с сильным и опасным противником.

Глава 1

   – Куда мы всё идём, Павел? Ты с ними чаще общаешься, песни поёшь. Спроси, сколько ещё? – в усталом голосе Атиллы сквозило раздражение. Дети болели, и Саэт не знала, что с ними делать. К тому же было мало воды, многие страдали от раздражений кожи и болей в животе.
   – Уже спрашивал, – вздохнул слепой певец. – Идём на восток. Ещё дней пятнадцать, говорят. Это тысяча… а, может, и больше миль. Не знаю, не знаю. Наверное, далеко. Сейчас войны нет, караванный путь свободен. Так что до следующих ид будем на месте.
   – Каком месте? Что это за место? Эти варвары кажутся мне хуже парфян.
   – Зовут себя они хунну или гунну, не понимаю пока. Язык каркающий. Хрипят да кашляют, нет, чтобы говорить нормально. У них много земли. Стада большие. Ходят с места на место, кормят своих коров и овец, лошадей очень любят. Хорошо стреляют из лука.
   – Это я видел. Они за лошадей Мурмилаку золотом платили, – согласился Атилла.
   – Там горы большие, а перед горами большие холмы и долины. На них скот пасётся.
   – Понял. Будем, как скот, пастись рядом с ними. Не думал, что жизнь так закончу.
   – Ничего, зато ржать и мычать научишься, – пошутил кто-то, но Атилле было не до смеха.
   – Ещё там есть другая земля, – продолжал Павел Домициан. – Они называют её Хань. Говорят, через горы надо перейти и там живут ханьцы. Их тоже очень много. Хунну и ханьцы воюют. Теперь, вот, хунну хотят построить большой лагерь, как город, чтобы у них была своя столица. Насмотрелись у Мурмилака.
   – Чтоб ты сдох! – непонятно кому пожелал Атилла и, сплюнув, отошёл в сторону.

   Дорога к новому месту оказалась трудной и долгой. Высокие горы северной Парфии сменились более унылыми холмистыми степями новой земли с унылыми сухими кустарниками на склонах, длинными каменистыми долинами, напоминавшими высохшие русла рек, и длиннокрылыми птицами, которые постоянно парили в вышине, выискивая добычу. Сопровождавшие римлян кочевники не били и не понукали их, следуя позади. Впереди ехали всего пять или шесть всадников. Это было странно, особенно для тех, кто ожидал от перемен только худшего. Ночи стали холоднее, а дни – ветренее. Многие простужались и болели. В городах римлянам удавалось выпросить или обменять какие-то продукты, и тогда голод немного отступал, а в пути приходилось есть только то, что давали всадники. В лучшем случае, это было мясо. Но, как ни странно, никто по пути не умер. Даже дети. Около десятка смельчаков пытались убежать, но за ними даже никто не погнался. Павел Домициан, который уже пытался разговаривать с кочевниками, сказал, что все беглецы погибли от голода и холода.
   Римляне и их семьи держались дружно и старались друг другу помогать. Только разговаривали редко. Чаще обменивались одним-двумя словами и замолкали. Все ждали. Ждали, куда приведут их Фортуна и эти невысокие всадники в кожаных халатах и кожаных штанах.
   Позади остались города Бактра, Мараканад, Кашгар, на которые Лаций совсем не обращал внимания и отрешённо слушал по вечерам рассказы слепого певца о том, каких людей там видели остальные и что слышали. Хотя, по большому счёту, все эти поселения располагались вдоль одной караванной дороги и были похожи друг на друга, как близнецы. Жизнь в них кипела вокруг расположенной в центре базарной площади. Все остальные постройки громоздились по кругу по мере удаления от центра. С годами дома напирали друг на друга, строились сбоку и сверху, оставляя свободными только одну-две дороги, которые вели к воротам и торговым рядам.
   Однажды они остановились на ночь на небольшой возвышенности, за которой виднелась длинная глубокая впадина. Она уходила вдаль и терялась среди многочисленных холмов, за которыми садилось солнце.
   – Ты видел больше, чем я, – со вздохом заметил Лаций. Слепой певец был рад услышать его голос, потому что раньше его друг молчал и лишь изредка отвечал да или нет. – Но убежать отсюда, похоже, нельзя. Я перебрал все варианты, но без лошадей и еды это невозможно. Ты что-нибудь чувствуешь, Павел?
   – Я чувствую себя птицей, летящей вместе с Аквилоном в небесах. Ветер дует мне в лицо, а я всё иду и иду…
   – А я ничего не чувствую, – покачал головой Лаций. – Хотя тоже иду.
   – Прости… но ты должен сейчас быть сильным. Многие смотрят на тебя. Вчера Саэт спрашивала, как ты. Атилла постоянно подходит, другие люди. Так нельзя. Ты можешь заболеть и умереть, потому что дух твой ослаб.
   – Да, да, я всё знаю. Но я не ослаб. Ты же видишь. Просто думаю, как далеко нас закинула Фортуна, если здесь нет даже растений и животных? – вздохнул он, откидываясь на спину и глядя на оранжевый диск солнца. – Смотри, даже варвары нас не охраняют. Можно рискнуть и убежать, как те несчастные… Просто спрячься за камень, и всё. Завтра вечером они будут уже далеко. И никто не будет тебя искать.
   – Но без еды ты умрёшь. Они дают нам еду, – осторожно заметил Павел, стараясь не оттолкнуть от себя друга, чтобы тот снова не замкнулся.
   – Да, ты прав! Они дают нам еду! – горько воскликнул Лаций. – У нас нет будущего. Дальше будет ещё хуже. Посмотри на всадников! У них только кожаные плащи и кожаные штаны. Нагрудники из кожи и несколько накладок из железа. Мечи с двух сторон острые, но ручка маленькая, лезвие короткое, ножны на поясе крепятся всего двумя ремешками. Что это за воины?
   – Ну, не скажи, – возразил слепой певец. – Я слышал, что у них хорошие луки. Смотри, сколько они охотятся. И всегда есть мясо.
   – Мясо есть, потому что они старых лошадей режут. Ты же не видишь, сколько они за собой гонят!
   – Не вижу, но слышу, – пробормотал Павел. – Ты прав… Но стрелять из луков они умеют. Как и парфяне. И даже лучше.
   – Но это всё равно не Рим!
   – Ну, ты даёшь! Лаций, я не ослышался? Ты сошёл с ума? Ты что, в Рим собрался? – искренне удивился слепой певец.
   – Да, – с грустью ответил Лаций. – Очень хочу в Рим. Ты знаешь, я как будто ослеп. Я не могу вспомнить Форум, храмы Весты и Юпитера – только слова, и всё. Что это такое? Почему я не вижу их перед глазами? Я ослеп? Боги дают знак? Только яркие краски, и сердце радостно стучит, когда думаю о Риме, но самого Рима не вижу, – с горячностью говорил он, а слепой друг, улыбаясь, кивал и слушал. – Что там сейчас происходит? Как Суббурская улица, порт, Палатин?
   – О-о!.. – мечтательно протянул Павел.
   – Вот видишь! Тебе тоже это близко.
   – Мне приятно, но не близко. Я не видел всё это своими глазами. Я видел Рим глазами друзей и врагов, которые каждую ночь обворовывали меня во сне…
   – Прости, я понимаю, – покачал головой Лаций.
   – Но это хорошо, что у тебя есть цель. Великая цель! Значит, ты не сдался на милость Фортуны.
   – Нет, не сдался. Цезарь всегда говорил, что судьба пленных не берёт. Но чем больше я ей противлюсь, тем дальше она меня уводит. Но ведь дальше идти просто некуда! А она всё гонит меня в пропасть. Как будто я сам своими руками отталкиваю себя от Рима!
   – Как ты сказал! – почмокал губами Павел Домициан, как бы пробуя на вкус слова друга. – Красиво. Ты знаешь, мне кажется, что сидеть на земле, тут, на краю пропасти, как ты сказал, лучше, чем лежать под Каррами. Мы живы. И это хорошо. По крайней мере, ты можешь надеяться на милость богов, а тысячи твоих товарищей – нет.
   – Ты со мной разговариваешь, как мать с ребёнком, – впервые за долгое время улыбнулся Лаций.
   – Нет. Просто не знаю, как тебе объяснить это… Ветер подхватывает большие и малые камни, несёт их вдаль. Иногда самые тяжёлые летят дальше всего.
   – Ты опять за своё? Я не камень…
   – Нет, просто я чувствую, что мы идём правильно. Впереди нет смерти. Есть какая-то тяжесть, но не смерть… Слушай, может, тебе надо найти женщину? Вот, смотри, Атилла не страдает, как ты. Или верного юного спутника?
   – Юношу? Ты шутишь? Нет… не хочу. А с женщинами пока душа не лежит. Тяжесть на душе. Рим ещё ближе кажется. А на самом деле, всё дальше… Как быть? Ты говоришь, женщины. Какие? Эти? Выучить язык варваров, чтобы забыть свой? У них же половины слов нет. Атилла сам говорил, что греческие и римские употребляет. И что мне с такой женщиной делать? Смотреть, как она будет рожать мне детей? Эх… Ты не видел Эмилии. Тогда бы ты всё понял, – с сожалением добавил он.
   – Это, случайно, не вторая дочь сенатора Мессалы Руфа от второго брака?
   – Откуда ты знаешь? – опешил Лаций, глядя, как Павел Домициан с самодовольной улыбкой смотрит своими белёсыми глазами куда-то вдаль.
   – Мне посчастливилось однажды петь в её доме. Я до сих пор помню запах розового масла, кардамона, миндаля и ещё чего-то божественного, как вино богов.
   – Ты когда-нибудь видел розы или цветы?
   – Нет, но я их нюхал и трогал ещё в детстве. Для меня этого было достаточно, чтобы запомнить на всю жизнь. В тот вечер Эмилия сделала мне божественный подарок. Она сказала, что мой голос очаровал её, и оставила с одной из своих рабынь на всю ночь. Я до сих пор помню её имя.
   – Не может быть! – искренне удивился Лаций. Он не думал, что в этой жизни осталось ещё что-то способное его удивить, но слепой друг сумел это сделать.
   – Её имя означает яркий огонь… Она была, как… настоящий огонь!
   – Только не говори, что её звали Аония, – осторожно сказал он.
   – Да, откуда ты знаешь? – наивно спросил Павел.
   – О, боги… – прошептал Лаций, подняв глаза к звёздному небу. – Всё в ваших руках. Но почему так беспощадно?..
   – Что ты там шепчешь? – продолжая улыбаться, переспросил слепой.
   – Прости. Я не хотел этого говорить, но её больше нет в живых. Её убил Клод Пульхер.
   – Клодий Красавчик? Неужели?.. Но за что? – на бледном лице Павла застыла скорбь.
   – Всё из-за моего медальона. Это долгая история. Она отказалась его отдавать. Он отрубил ей мечом голову.
   – Нет, этого не может быть… Это же Рим! Как он мог?
   – Мог. Там ещё и не такое может быть. Но его самого убил Тит Анний. Так что он получил по заслугам.
   Они ещё долго сидели, вспоминая прошлое, и Лаций впервые рассказал Павлу Домициану о своей любви к Эмилии и её поездке в Азию. А тот, в свою очередь, поведал ему о том, как ослеп в возрасте пяти лет и с тех пор скитался по всем провинциям Римской республики вместе с нищими артистами. Там он выучил много языков и песен. Однажды произошло чудо – он встретился со своим братом, и тот оставил его у себя, чтобы развлекать клиентов, которые приходили заказывать обувь. Так слепой певец оказался в Риме. На Суббурской улице.
   – Не сдавайся, друг мой. Вместе мы сильнее их. Как скала. Боги помогут нам, поверь мне, – увещевал его Павел Домициан.
   – Не знаю… Может, ты и прав. Но если бы они только дали мне знак, – с досадой ответил он.
   – Какой знак тебе нужен? Мы сидим на земле, рядом ничего нет, ни людей, ни птиц. Какой знак ты ждёшь? – в голосе слепого певца прозвучала ирония.
   – Обычно это знак неба, – ответил Лаций.
   – Хорошо, пусть будет знак неба. Смотри на небо и ты увидишь, как Парки грозят тебе своими острыми ножницами.
   – Лучше бы бросили их на землю, – недовольно буркнул он и вдруг, фыркнув, грубо выругался.
   – Что случилось? – встрепенулся Павел.
   – Мне послала знак какая-то птица, – с отвращением сказал Лаций, вытирая шею и плечо. – Фу, вонь какая! Прямо на плечо!
   – Друг мой, ты что, не видишь, что боги услышали тебя? Это же знак! Они говорят тебе, что слышат тебя!
   – Цэкус, ты совсем с ума сошёл? Не ори так! А то все подумают, что я тоже верю в птичий помёт.
   – Лаций, ты казался мне умным… Ты, что, хотел, чтобы тебе с неба упал серебряный сестерций? Или жареный баран? Это же самый настоящий знак! Просто так с неба ничего не падает. Даже птичий помёт! Не мне тебя учить. Ты же сам гадал по ауспициям…
   – Что вы не спите? Разорались там. Дайте поспать… – послышалось знакомое ворчание Атиллы. – Первый раз слышу, чтобы Лаций так много говорил.
   – А ты почему не спишь? – спросил, в свою очередь, Павел Домициан.
   – Саэт плохо. Она ничего не ест. Она беременная.
   Теперь Лаций тоже узнал эту новость, но он не заметил, что слепой певец воспринял её, как будто для него ничего нового в этом не было. Его зацепили слова Павла о знамениях, потому что боги часто посылали ему знаки во время походов просто так, без приношения жертвы и ночного слушания тишины. Может быть, это происходило потому, что в походах часто не было времени на долгие обряды… Неужели Домициан был прав? Неужели этот вонючий помёт был знаком?.. Слепой певец в это время обсуждал с Атиллой, как вести себя с беременными, но выглядело это глупо, их разговор был ни о чём, потому что они оба ничего в этом не понимали, и только вздыхали, сетуя на несправедливость жизни.
   Лаций, закутавшись в толстую шерстяную накидку, смотрел на небо и думал, что делать дальше. Наверное, Павел был прав: надо было не спорить с Фортуной и идти в другом направлении, делать всё так, как она предложит и не противостоять ей. Может, тогда у него получится вырваться отсюда быстрее? Сколько надо будет строить город этому дикому вождю кочевников? Этого никто не знал. А ведь так могла пройти вся жизнь…
   Голова чесалась, не переставая. Да и не только голова – давали знать постоянные спутники походов, вши. В Риме от них спасало шёлковое бельё, в шёлке они не жили. И ещё помогали брадобреи, которые умели вычёсывать их длинными гребешками. Но здесь… Лаций почесал бороду и впервые подумал, что было бы неплохо побрить лицо и голову. Атилла, услышав его просьбу, с удивлением покачал головой и повернулся на другой бок. Проснувшись с первыми лучами солнца, римляне с удивлением смотрели на высокого голубоглазого человека, который казался им знакомым, но его синеватая лысина и бритые впалые щёки мешали им признать в нём Лация. Кочевники тоже радовались его преображению: они смеялись, показывали на него друг другу плётками и даже бросили кусок рваной шкуры, которая оказалась старой шапкой. В отличие от парфян, никто не спросил его, откуда он взял нож или меч, чтобы так гладко побриться. Это только укрепило его в мысли о том, что новые кочевники ещё большие варвары, чем парфяне и новая жизнь будет намного тяжелее, чем прежняя. Полдня Лаций не надевал старую шапку, но когда начался мелкий, промозглый дождь, он с благодарностью натянул её на затылок и дал себе слово больше не хватать Парок за ножницы и не указывать Фортуне, куда его вести.
   Длинная вереница римлян и хунну растянулась на несколько миль. Они продолжали идти на восток, но теперь им больше не встречались ни города, ни люди, ни караваны, ни колодцы. С каждым днём становилось всё холодней. Постоянно дующий ветер, казалось, проникал под любую одежду, и даже возле костров грелась только та часть тела, которая была повёрнута к огню. По утрам часто шёл дождь, пальцы коченели и не слушались, и римляне старались использовать для защиты от дождя всё, что могли найти – от толстых кусков коры до остатков шкур тех животных, которых убивали для еды хунну. В один из таких дней произошло событие, которое изменило судьбу Лация и помогло выжить в нелёгких условиях общения с кочевниками.

Глава 2

   Унылое солнце, пройдя полпути, спряталось за тучи и больше не показывалось. Они остановились на привал возле лесистой горы, и Лаций заметил, что хунну сразу стали разбивать свои невысокие островерхие палатки с круглым низом. Это означало, что на сегодня переход закончен и до следующего утра они останутся здесь. Надо было срочно идти за ветками и дровами. Небо хмурилось, и скоро мог начаться холодный дождь. Дойдя до деревьев, Лаций оглянулся и убедился, что за ним никто не следит. Он быстро достал нож и стал срезать широкий лапник. На некоторых ветках были видны знакомые светло-зелёные побеги с мягкими маленькими иголочками. Они были очень похожи на те колючие ветки, которые показала ему тогда в парфянских горах старуха. Благодаря горьким отросткам римляне спасли свои зубы. Сейчас половина из них снова страдали зубной болью. От скудной пищи дёсны кровоточили и ныли днём и ночью. Но раньше эти колючие деревья у них на пути не попадались.
   Лаций попробовал зелёные веточки и скривился – знакомый горький привкус свёл зубы. Срывать кончики веток было легко, поэтому он позвал на помощь Атиллу и тех, кто таскал лапник. Скоро они набили рубашки так, что стали выглядеть, как толстые ленивые купцы на базаре. Лаций потянулся за одной из широких веток и не заметил, как наступил на острый сучок и пробил износившийся сапог. Стопу пронзила резкая боль. Теперь туда ещё будет заливаться вода из луж! Это было ужасно, и мысль о гниющей ране и замёрзших ногах оказалась болезненней, чем поцарапанная кожа. Вернувшись обратно, он снял сапог и расстроился ещё больше – старая подошва порвалась по всей длине и теперь с ней ничего нельзя было поделать. Сапог можно было выкинуть. Его недовольное сопенье услышал Павел Домициан. Узнав, в чём причина, слепой певец сказал, что его брат иногда крепил к дорогим кальцеям аристократов кедровые дощечки, чтобы они меньше стирались.
   – Я знаю, – раздражённо ответил Лаций. – Я сам носил сандалии гоплитов и гастатов. У них у всех деревянная подошва. Но как мне привязать кусок деревяшки к ноге? И где взять эту деревяшку? Я же не Марий… Это твой брат был сапожником, а не я! – он отбросил сапог в сторону и встал. – Надо найти кусок толстой шкуры. Иначе завтра вечером у меня не будет ноги.
   Павел Домициан в это время с отвращением выплюнул зелёный волокнистый жмых и вытер рот рукой.
   – Кожа есть только у варваров. Больше взять негде, – кисло добавил он и передёрнулся от горького вкуса слюны.
   – Хуже не будет. Пойду к ним, – решительно произнёс Лаций и, засунув в рот несколько мягких зелёных веточек, стал быстро спускаться вниз.
   – Ты сошёл сума? Тебя убьют! Лаций! Твой ум повредился. Это всё злые Фурии, я знаю… – но слова Павла Домициана были уже бесполезны. Лаций его не слышал. Он знал, что во время остановки кочевники обычно не очень внимательны и бросают лошадей рядом с повозками. Они всегда спешат установить свои островерхие палатки и только потом начинают разводить костры.
   Но пока римляне собирали ветки и хворост, на стоянке кочевников что-то изменилось. Лацию бросилось в глаза, что лошадей стало гораздо больше и многие из них отличались от однообразных приземистых лошадей сопровождавших их всадников. У всех были подстриженные гривы, и возле самых ушей в волосы были вплетены небольшие яркие украшения в виде ленточек. В хвостах блестели жёлтые ленты. Эти скакуны были длинноногие, и у них над копытами не росли волосы. Возле двух больших палаток суетилось много воинов: одни носили простые плащи и короткие накидки с кожаными панцирями, другие – с широкими накладками на плечах и железными нагрудниками, а затылок у них прикрывал высокий воротник кожаного плаща. На ногах у них были узкие штаны с высокими сапогами и круглыми накладками на коленях. Простые круглые шлемы напоминали старые шлемы гоплитов, которые защищали голову только сверху и выглядели, как перевёрнутые чашки. Шлемы были совсем гладкие и крепились только на одном кожаном ремешке под подбородком. Оружие тоже отличалось – у вновь прибывших были копья, в конце которых виднелись длинные широкие лезвия. Лаций сразу заметил все эти отличия и понял, что к ним кто-то приехал. Значит, кочевники не зря остановились у подножия этой горы.
   Из-за суеты и неразберихи, которые царила в лагере хунну, ему удалось спокойно пройти мимо нескольких остроконечных палаток. Неподалёку стояла повозка с мешками. Под колесом он заметил то, что искал – кусок рваной шкуры с обрезанными ремнями. Быстро подхватив его, Лаций развернулся и хотел уже вернуться обратно, но тут его заметил один из стражников. До большой палатки, предназначавшейся, видимо, для приезжих гостей, оставалось не более десяти шагов, и Лаций ещё раз отметил про себя, что охрана была организована плохо и его так долго никто не останавливал. Да и сейчас, он, видимо, просто случайно оказался на пути у одного из кочевников, иначе тот и не обратил бы на него внимания.
   – Аан, чи! Чи хааша явах? [1 - Эй, ты! Куда идёшь? (монг.)] – конец длинного лезвия угрожающе блеснул и остановился у груди. Лацию показалось, что этот язык не был похож на язык варваров. Но ответить он всё равно не мог.
   – Нога! Порвались кальцеи. Понимаешь? Смотри! – он приподнял голую стопу и показал ему кровь на пальцах. В этот момент шапка соскользнула у него с головы, и стражник вытаращил глаза, увидев его бритую голову. – Надо сделать из кожи. Вот, из этой, – Лаций показал пальцем на вторую ногу в сапоге, затем – на кусок кожи и снова ткнул в голую стопу. – Понимаешь?
   Кочевник уже пришёл в себя от такой неожиданной наглости странного раба. Видимо, ему раньше не приходилось сталкиваться с лысыми и бритыми белокожими людьми. Он что-то угрожающе прорычал и стукнул его плоским лезвием по плечу. Лаций успел уклониться, и удар пришёлся лишь по краю руки и слегка задел локоть.
   – Убери копьё! – громко произнёс он, чувствуя, что начинает злиться, но сдержаться не смог. Обычно в таких случаях жить любому рабу в лагере хунну оставалось недолго. И ему это было известно лучше, чем другим. Однако он ничего не мог с собой поделать. Судя по движениям стражника, тот собирался ударить его копьём в живот. Это уже было не предупреждение, а нападение. В висках застучало. Внутренний голос ещё пытался остановить его, спрашивая, зачем надо было дразнить глупого варвара и напрасно испытывать судьбу… Но Лаций опустил подбородок на грудь и спокойно ждал удар.
   Кочевник сделал шаг и выбросил руку вперёд. Длинное лезвие на конце древка метнулось к животу лысого раба. Но на том месте уже никого не было. Только пустота. Не почувствовав опоры, широкоплечее тело кочевника качнулось вперёд. Он не удержался на ногах и упал на землю, стукнув древком о землю. Непонимание на его лице сменилась злобой и яростью – грязный раб с голым лицом стоял совсем рядом и спокойно смотрел на него сверху вниз! Стражник попытался резким рывком вскочить на ноги, но не смог оторвать руки от земли и снова упал на колени. Теперь его лицо выражало растерянность. Он дёрнул древко на себя, но оно не пошевелилось. Через мгновение всё стало ясно – раб стоял на нём ногами и не давал оторвать от земли! Это был вызов!
   Лаций видел, что тяжёлый плащ мешал его противнику свободно передвигаться, поэтому он продолжал стоять на месте, даже когда тот додумался отпустить древко и рванулся к нему с мечом в руках. Злость не лучший помощник в бою, но ослеплённый яростью кочевник, видимо, этого не знал. Он пролетел мимо Лация с вытянутой вперёд рукой и остановился только через несколько шагов, увидев, что впереди никого нет. Развернувшись, он что-то выкрикнул и стал медленно приближаться к нему, по-прежнему держа меч в вытянутой руке. Лаций поднял копьё с остроконечным лезвием, перевернул его тупым концом вперёд и, сделав резкий выпад, ударил кочевника по руке. Меч выпал, варвар от неожиданности вскрикнул и схватился за кисть. В этот момент со стороны большой палатки раздался топот ног, и Лация сбили с ног. Ему были слышны крики и споры столпившихся над ним варваров, но колени на спине крепко прижимали его к земле и не давали встать. Вдруг все затихли и, казалось, даже перестали шевелиться – Лаций не слышал ни топота ног, ни слов. Все молчали. Когда его подняли, со стороны большой палатки подошли два невысоких коренастых воина в цветных халатах и штанах из ткани. Стражник, злобно вытаращив глаза и порываясь ткнуть его мечом, стал что-то говорить им, но один из подошедших поднял руку и тот вынужден был отойти назад. Фигура и лицо этого немолодого воина показались Лацию знакомыми, и он вспомнил, что видел его во дворце Мурмилака. Второй был намного моложе, но чем-то напоминал старшего товарища: такая же вытянутая вверх голова, похожая на луковицу, невысокий лоб и странные глаза с надломленными верхними веками. Волосы одинаково зачёсаны вверх, а у висков собраны назад, за уши. Только борода и усы были меньше и реже, чем у того, что шёл впереди. Они что-то спросили, но никто из стоявших вокруг кочевников не смог им ответить. Тогда они повернулись к Лацию и задали какой-то вопрос. Он ничего не понял. Старший подозвал слугу, кивнул назад, и тот поспешил ко второй палатке. Вскоре он вернулся в сопровождении щуплого невысокого человека без бороды, в длинном толстом халате, под которым угадывалась женская фигура. Лоб до самых бровей был прикрыт шапкой, узкие, вытянутые глаза и маленький нос без переносицы сильно отличались от кочевников, и вообще всё лицо было непохоже на их лица.
   – Ты понимаешь меня? – спросил женский голос. Она говорила по-гречески, но как-то странно, как ребёнок.
   – Да, – кивнул Лаций. Он заметил в узких щёлочках искорку любопытства и теперь уже точно был уверен, что перед ним женщина.
   – Ты кто?
   – Я – римлянин, а кто ты? Откуда ты? – не сдержался он.
   – Ты – луома рен [2 - Римлянин (кит.)], кажется, это ромэикос [3 - Римлянин (греч.)] на твоём языке. Так?
   – Да, так.
   – Римлянин… Это далеко. А вот это народ унос [4 - Хунну (греч.)], – она сделала жест рукой в сторону воинов. Теперь её лицо стало видно лучше, и Лаций смог увидеть широкие плоские скулы и маленький подбородок. Женщина была совсем юной. Она продолжила: – Я из Джонггуо [5 - Китай (кит.)]. Я не унос. Я – другой народ. Мы – джонггуо де [6 - Китайцы (кит.)]. Э-э… это Кина [7 - Китай (греч.)], я – кинезика [8 - Китаянка (греч.)].
   – Кинезика – это Серес? – переспросил он. – Да, да, знаю. Это та страна шёлка… – он не договорил, вспомнив разговоры Красса и Гая Кассия. Далёкий Серес… Он помнил, что эта страна находится за полной золота Индией, откуда в Рим шли караваны с шёлковыми тканями. Лаций с удивлением покачал головой, но их разговор перебил резкий гортанный голос пожилого воина. Судя по тому, как почтительно толпились за ним люди с оружием, этот варвар был здесь главным. Женщина что-то быстро ответила ему и поклонилась.
   – Это великий вождь унос Чжи Чжи. Он – шаньюй. Зачем ты здесь? Зачем ты сюда пришёл? – спросила она уже с совсем другой интонацией.
   – У меня порвались сапоги, – он показал на босую ногу и подождал, пока она переведёт. – Я пришёл попросить кусок старой шкуры. Сделать подошву. Без подошвы будут раны и нога будет гнить. Я умру. Ты понимаешь?
   Пожилой вождь что-то сказал недобрым голосом и дёрнул бородкой вверх.
   – А зачем ты ударил воина унос?
   – Я не бил его. Я взял кожу, а он кинулся на меня и хотел проткнуть этим копьём.
   – Вождь говорит, что ты – раб и не должен был приходить сюда. Ты хотел убить нашего воина, за это ты должен быть наказан, – ещё тише перевела она. Лаций с сожалением вздохнул.
   – Скажи ему, что если бы я хотел кого-то убить, то уже убил бы. Этот человек уже был бы мёртвым. А я просто выбил у него меч. Он даже меч держать не умеет! Тут вообще нет воинов. Скажи ему, что я стою возле большой палатки, где живёт важный человек. А караула, охраны вокруг нет. Только один этот стражник! – его несло, как сорвавшегося с привязи молодого жеребца, но накопившееся отчаяние не выдержало напряжения и теперь прорвалось наружу.
   Лаций показал на палатку и удручённо покачал головой. Когда тихий тонкий голос женщины затих, со всех сторон раздались громкие возгласы возмущения. Даже державшие его за руки воины, стали дёргать его из стороны в сторону и толкать. Но их снова прервал вождь.
   – Где твои верёвки? Почему у тебя нет верёвок на ногах? – перевела его слова маленькая женщина.
   – Э-э… – Лаций почесал бок, чувствуя, что маленькие кровопийцы в волосах снова набросились на его кожу. Он усмехнулся и медленно ответил: – Скажи ему, что все верёвки съели вши, псиэрэс [9 - Вши (греч.)]. Знаешь это слово?
   – Да, знаю, – кивнула она и перевела. Воины вокруг рассмеялись. Вождь тоже улыбнулся.
   – Ты кто? Что ты умеешь? Почему так говоришь?
   – Я – легат Лаций Корнелий Сципион Фиделий из армии Марка Красса, – гордо произнёс он. – Я умею воевать и строить, читать и писать. Дворец в Мерве, где он был, – Лаций кивнул в сторону крепкой фигуры предводителя, – придумал и построил я. Но я никого не хочу убивать. Так и скажи.
   – Да, я помню, что ты строил дворец. И я обещал тебе, что отблагодарю тебя, если построишь мне такой же. Но ты ударил воина хунну!
   – Что я могу сказать? Мне нужен только кусок этой кожи… и если есть, несколько деревянных дощечек, – пожав плечами, сказал Лаций, кивнув на лежавшую на земле кожу. Спорить было бесполезно, они не понимали его. Кочевники снова закричали, размахивая длинными копьями и тыча в его сторону. Лация стали дёргать из стороны в сторону, и из-под рубашки упали несколько мягких зелёных веточек, которые остались там после сбора лапника.
   – А зачем тебе дерево для обуви? – с трудом подбирая слова, спросила она.
   – Для подошвы. Кожа долго не выдержит. Камни везде тут. А дерево подольше может. Дерево на подошву, вот так, – он показал, что надо сделать. – Если дождя, конечно, не будет, то выдержит.
   В это время вождь что-то коротко приказал одному из державших Лация воинов, и тот, отпустив его, поднял с земли несколько зелёных веточек. Вождь покрутил их в руках и нахмурился.
   – А это что?
   – Это для зубов, – Лаций наклонился и тоже поднял одну из веточек. При этом нож, который всё это время находился у него под рубашкой на животе, чуть не выскользнул на землю. Он быстро выпрямился и положил веточку в рот. Затем пожевал её и скривился. – Она горькая. Но почему-то помогает. Зубы не выпадают. Боль проходит. Скажи ему, что мы узнали это в горах. С сатрапом из Мерва, Мурмилаком. Жевали в горах, когда нас один разбойник заманил в ловушку.
   Женщина перевела. Чжи Чжи попробовал веточку, как и Лаций, после чего тоже скривился и стал отплёвываться. Ему быстро принесли воды. Промыв рот, он сделал несколько глотков и сказал:
   – Ты заботишься о своих людях. Это хорошо. Ты много умеешь. Это тоже хорошо. Но ты раб. И ты поднял руку на воина хунну. Закон говорит, что он имеет право тебя наказать. Он убьёт тебя.
   – Подожди! А если он не убьёт меня? – перебил Лаций.
   Чжи Чжи нахмурился. До него дошёл смысл его слов, и он поднял вверх руку.
   – Если ты останешься жив… Я перед лицом своих воинов и своего сына, – он повернул голову в сторону молодого спутника, – обещаю тебе жизнь. И никто больше не посмеет напасть на тебя с оружием.
   Лаций чуть не спросил, почему тот не обещает ему свободу, но вовремя спохватился. Он оттолкнул от себя второго кочевника, который всё ещё держал его за руку и поднял с земли кусок кожи.
   – Скажи ему ещё раз, – обратился он к маленькой женщине с узкими глазами, – я не хочу никого убивать. Мне нужна только кожа.
   – Это не поможет, – одними губами ответила она. – Тебе придётся защищаться. Надо что-то делать, пока он не убьёт тебя. Мне жалко тебя… – она опустила голову, но её резко окликнул молодой сын Чжи Чжи. Он потребовал перевести эти слова. Услышав перевод, он рассмеялся и ответил:
   – Ты же говорил, что здесь нет воинов! Но все видят, что ты можешь только говорить. Ты вызываешь жалость у моей жены и боишься воинов, – он снова рассмеялся, и его поддержали остальные кочевники.
   – Всё равно повтори ему, что я не хочу никого убивать! – настойчиво попросил Лаций женщину и кивнул в сторону готовившегося напасть воина. Но тот только плюнул на землю и прорычал в ответ что-то непонятное.
   Бой длился недолго. Лаций понимал, что у него нет сил сопротивляться. Он не мог броситься на сильного кочевника и в борьбе отобрать у него меч. Оставалось только уходить от ударов и стараться сохранить силы. Да, у него был длинный нож, но достать его было равносильно самоубийству. Его сразу бы разорвали на части. Какое-то время варвар, который, как и все остальные хунну, был всадником, пытался достать его острым концом меча, но Лаций не давал ему приблизиться и сбивал с толку короткими шагами из стороны в сторону. Устав делать выпады в пустоту, кочевник схватил меч двумя руками и стал рубить им наотмашь. Но он уже устал. К тому же, большой плащ и накладки на плечах не позволяли ему делать это быстро. С каждым ударом он поднимал меч всё медленнее и медленнее, пока совсем не устал. Тяжело дыша, он стоял и с ненавистью смотрел на целого и невредимого раба. В этот момент можно было подойти к нему и спокойно убить одним ударом в шею. Варвар не успел бы даже пошевелиться. Но опять же, для этого нужен был нож.
   Отдышавшись и чувствуя поддержку своих соплеменников, неудачливый вояка снова ринулся вперёд. Однако он не успел приблизиться к Лацию, как что-то накрыло ему голову. Кочевник споткнулся и остановился. Кто-то дёрнул за меч и вырвал его из рук. Схватившись за голову, варвар почувствовал, что на голове висит кусок старой кожи. Он скинул её и заорал диким голосом – меча нигде не было видно, а наглый раб стоял в стороне и дерзко улыбался. Меч лежал на земле. Раб забрал у него меч и выбросил! Это было невыносимо! Кочевник готов был разорвать его голыми руками. Он кинулся на Лация, но ноги почему-то совсем не слушались, и руки не поднимались, как раньше, быстро и сильно. Теперь уже никто не кричал и не подбадривал его. Лица товарищей вокруг были хмурыми и суровыми. Отчаявшись убить обидчика, кочевник кинулся к ближайшему воину и выхватил у него лук. Его товарищи заволновались, но резкий оклик Чжи Чжи заставил их замолчать. Закон был суров – воин может наказать раба так, как он хочет. И тут произошло неожиданное.
   Увидев, что обезумевший хунну хватает у стоявших в толпе лук и стрелы, Лаций понял, что не сможет уклониться от стрелы, как от меча. Он инстинктивно сделал несколько шагов назад, поздно поняв, что надо было, наоборот, идти вперёд и нападать на противника, пока тот не натянул тетиву. Движение назад было ошибкой. Его остановили и с силой толкнули в спину несколько рук. Лаций споткнулся и упал на землю. Это спасло ему жизнь. Первая стрела оторвалась от дребезжащей тетивы как раз в тот момент, когда он падал вниз. Она пролетела у него над головой и попала в живот стоявшему сзади воину. Тот ещё радостно улыбался и не успел опустить руки после того, как толкнул Лация навстречу стреле, и на его лице сияло животное удовольствие охотника, загнавшего жертву в западню. Но вот стрела вонзилась ему в живот, и раздался крик боли и ужаса. Все сразу же кинулись в разные стороны. Вторая стрела вонзилась в землю рядом с плечом, когда Лаций только приподнял голову. Ему было видно, как кочевник натягивает третью стрелу, и сердце подсказывало, что на этот раз он не промахнётся. Лаций успел встать на колено. В правой руке он уже держал тонкое чёрное лезвие. Никто не успел заметить короткий взмах руки и полёт ножа, потому что все смотрели, как кочевник прижал стрелу к тетиве и стал натягивать её назад. Но в самый последний момент лук в его руках вздрогнул, он сам замер и, не выпуская его из рук, почему-то медленно опустился на землю. По толпе пробежал шёпот изумления. Опешившие воины несколько мгновений не могли пошевелиться. Они не понимали, что произошло, и со страхом смотрели на неподвижное тело своего товарища, у которого из груди торчала узкая чёрная рукоятка.
   Через несколько мгновений они пришли в себя и бросились к телу. Но их товарищ был уже мёртв. Хунну окружили Лация и смотрели на него с неподдельным ужасом и ненавистью. Чжи Чжи медленно подошёл к нему и остановился. Лаций не отвёл взгляд.
   – Ты живой. Он погиб…
   – Я говорил тебе… я не хочу его убивать, – хриплым от волнения голоса произнёс Лаций. Он чувствовал, что сейчас всё зависело только от решения этого невысокого человека с угрюмым взглядом.
   – Его похоронят по нашим обычаям. Я обещал тебе жизнь. Иди к своим людям. Тебя никто не тронет!
   – Прости, могу я тебя спросить ещё? – чувствуя, что другого момента может не представиться, спросил Лаций.
   – Что ты хочешь? – нахмурился вождь.
   – Можно я возьму кожу для сапога?
   Чжи Чжи так громко расхохотался, что все с удивлением посмотрели в его сторону, не зная, что делать – убить раба или простить.
   – Бери, сколько тебе надо!
   – Скажи, куда нас ведут? И зачем?
   – Глупый человек, ты со своими людьми должен будешь построить мне дворец и город! – гордо произнёс вождь, подёргивая рыжей бородой.
   – А что будет потом?
   – Потом?.. – переспросил кочевник и задумался. – Потом вы все там будете жить.
   – Мы построим тебе самый лучший город, – громко произнёс Лаций. – Скажи, но ты отпустишь нас потом?
   – Ха-ха-ха! – рассмеялся вождь хунну. – В наших степях самая прекрасная жизнь. Только здесь есть свобода и сила! – он перестал улыбаться и добавил: – Если ты сам захочешь уйти, тебя никто не будет держать! Но не забудь, что ты должен построить мне настоящий дворец! – шаньюй повернулся и что-то громко сказал своим воинам. Те расступились и освободили Лацию дорогу. Оставаться дальше с этими непредсказуемыми людьми было опасно, и он поспешил уйти обратно. А нож так и остался в теле кочевника.

Глава 3

   Лация встретили с радостными улыбками, горящими глазами, но молча. Римляне уже были научены горьким опытом и предпочитали не выражать свои чувства слишком громко. Атилла первым бросился навстречу, отбросив в сторону большую ветку. С ней он собирался бежать на помощь своему другу. Он крепко обнял Лация и удивился его усталому внешнему виду, хотя у того на теле не было ни одной царапины.
   – Ногу веткой пробил. Не хотели давать мне кожу для сандалий, – усмехнулся он, наконец. Но все вокруг продолжали задавать вопросы, и ему пришлось рассказать что произошло на самом деле. Саэт сидела рядом, прикрыв лицо рукой, и слушала, не поднимая глаз. Но Лаций, в отличие от Павла Домициана, всегда старался говорить только о самом главном и очень коротко. И хотя ему всегда было приятно внимание друзей, но он не любил, как слепой певец, приукрашивать события, чтобы его слушали подольше.
   Когда друзья и товарищи разошлись, Павел подошёл к нему и, найдя на ощупь его руку, крепко сжал её своими ладонями.
   – Я благодарю богов, что ты остался жив, – волнуясь, сказал он. – Ты не представляешь, как я волновался… Но Марс тебя не покинул. Он услышал мои слова. Я сложу о тебе песню!..
   – Благодарю тебя, Цэкус, но лучше не надо, – похлопал его по плечу Лаций с улыбкой, чувствуя, что постепенно приходит в себя. – Ты, как родная мать. Всех окружаешь своей заботой. Тебя только кто побережёт?
   – Ты и побережёшь! – назидательно заметил слепой певец. – А скажи, нож там остался? – осторожно спросил он.
   – Ты шутишь? Конечно. Ты что, думаешь, мне предложили его забрать с собой? – искренне удивился Лаций.
   – Нет, ну вдруг…
   – Ты что! Я до сих пор не верю, что они меня отпустили живым и… с этим куском кожи. А ты о ноже спрашиваешь!
   – Хороший был нож, – как бы не слыша его, пробормотал слепой. – Острый…
   – Ты где спишь? – решил сменить тему Лаций. Тело снова зачесалось – оставшиеся в одежде вши к вечеру кусались почему-то больнее. – Надо ещё огонь разжечь.
   Но оказалось, что всё уже давно было готово – лапник уложен вокруг огня, а у скалы сложена куча веток и палок, чтобы подкидывать ночью. Лацию не спалось, и он долго сидел у огня, поворачиваясь к нему то одним боком, то другим. Боги лишили его последней защиты – ножа. Но оставили жизнь. Это был явный знак. Знак свыше. Только что он означал? На что указывали боги? Этого он не понимал и, отламывая края веток, тупо бросал их в костер. Зелёные иголки трещали и дымились, не поддаваясь огню, но потом занимались ярким пламенем и хорошо горели. Лаций отломил ветку побольше и бросил в середину костра. Над ней поднялся столб белого дыма. Неожиданно налетевший порыв ветра прижал густое белое облако к земле и накрыл им спящие тела. Лаций закашлялся. Из глаз потекли слезы. Дым был едким и горьким, как те мягкие зелёные отростки, которые они жевали, чтобы спасти зубы. Пришлось встать на ноги, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Вокруг было тихо. Даже на стоянке кочевников внизу. Спать не хотелось, хотя солнце уже коснулось края горизонта. Почти все римляне вокруг спали, измученные тяжелыми переходами. Однако Лаций не мог заснуть не только из-за волнения, но еще из-за вшей. Сегодня они обозлились на него и кусались сильнее обычного. По всему телу. Как будто мстили за что-то. «Может быть, этот едкий дым их задушит?» – подумал он. Павел Домициан, с которым он обычно советовался, уже спал, рядом с ним лежали Саэт и Атилла. Бросать одежду в огонь было глупо. Держать над костром – невозможно. Лаций бросил в костёр новую ветку. Широкий густой лапник накрыл пламя, и сквозь него стал просачиваться едкий дым. Его вдруг осенило, он быстро надел шапку на палку и положил на дымящиеся ветки. Белый дым окутал его с ног до головы, заставив на время отойти от костра. Когда огонь стал лизать края веток, грозя перекинуться на старую кожу, он схватил палку и сбросил шапку на землю. Из неё шёл дым, как будто она тоже горела. Подождав немного, Лаций поднял старую кожу и поднёс к глазам. Вытертая во многих местах шкура была хорошо освещена. Он вывернул её и долго присматривался. Но вшей нигде не было видно. Радостно хмыкнув, он подошёл к Атилле и растолкал его, несмотря на то, что тот упорно сопротивлялся.
   – Дай поспать! Мы устали, – не открывая глаз, тот старался показать на Саэт, намекая, что не хочет будить её. Но Лаций не обращал на это внимания.
   – Помоги мне! Давай, быстрей! Потом падай и спи, сколько хочешь, – тихо, но твёрдо требовал он, теребя друга за плечо. – Давай, давай. Что ты стал таким ленивым!
   Кода Атилла узнал, что Лацию надо сплести несколько небольших корзин, он опешил.
   – Ты куда собрался с ними? Здесь нет ни оливок, ни яблок, ни слив… Я хочу спать… Да что случилось? – на широком небритом лице друга отразилось искреннее недоумение.
   – Хочу согреть одежду дымом, – не отрываясь от кучи хвороста, из которого он вытаскивал тонкие длинные ветки, ответил Лаций. – Давай, бери. Не надо настоящую корзину. Сделай с большими дырками. Лишь бы из неё ничего не выпало. Я не знаю, как их плести. Помоги! Что стоишь, как Геркулес на охоте?
   Вскоре первая корзина была готова. Ветки в некоторых местах треснули, но не сломались. Лаций сбросил с себя длинную рубаху и штаны, завернувшись в старый кусок ткани, который когда-то был плащом.
   – А как ты их между ног уберёшь? На костёр верхом сядешь? – с усмешкой спросил Атилла. Он видел, как Лаций задумался и недовольно нахмурился.
   – Ты раньше не мог сказать? – недовольно буркнул он и стал чесать под мышками.
   – Вот-вот, и там тоже, – добавил Кроний. – Надо сок лимона или глину, чтобы прилепить туда. Они застрянут и смоешь потом.
   – Ты шутишь? Где мне взять глину? – возмутился Лаций. – Не могу терпеть! Это звери какие-то!
   – Тогда резать, – со знающим видом заключил Атилла и улыбнулся, потому что на лице друга отразились все эмоции, которые он в этот момент переживал.
   – Что резать? – лёгкое облачко пара вырвалось у него изо рта и сразу же растаяло.
   – Волосы, что ещё! – хитро улыбаясь, ответил он и бросил ему вторую корзину. – Слушай, но они же всё равно потом от других к тебе перепрыгнут. Зачем всё это?
   – Не перепрыгнут. Ты тоже сейчас всё снимешь и туда положишь!
   – Нет, только не это, мне холодно! Я не хочу. Мне и так спокойно. Меня они почти не кусают.
   Но спорить с Лацием было бесполезно. И вскоре одежда Атиллы вместе с высокими сапогами перекочевала во вторую корзину. Горячий дым действительно помог избавиться от проклятых тварей в одежде, но Атилла оказался прав – на следующий день они невообразимым образом снова появились в их одежде, хотя Лаций старался ни к кому не приближаться. Но он не сдавался. Поэтому две корзины кочевали за ним с места на место, и каждый вечер наполнялись серыми тряпками, которые он, несмотря на усмешки товарищей и их жён, держал над дымным костром, изгоняя назойливых вшей. Павел Домициан поддерживал его, но даже он не мог объяснить, почему во время ужасных переходов в пустыне у них на коже не было этих тварей.
   – Может, они холод любят? – задумчиво изрёк он. – Или тебя?
   – Нет, они обиделись, что он голову побрил, – с трудом сдерживая смех, добавил Атилла, и Лацию ничего не оставалось, как терпеть их насмешки и продолжать каждый вечер загружать корзины своей одеждой снова и снова. По крайней мере, ночью он спал спокойно, и только наступившие холода заставляли его иногда просыпаться и жаться ближе к огню.

Глава 4

   Через три дня вождь хунну и его сын покинули стоянку. Павел Домициан узнал, что они ускакали на запад. А римлянам по-прежнему надо было идти на восток. Через десять дней вереница растянувшихся на несколько миль людей и повозок вышла к широкой и бурной реке. Впереди были видны острые крыши странных круглых палаток разной высоты. Сопровождавшие их всадники встрепенулись, стали улыбаться и что-то кричать, указывая в ту сторону. Даже Лаций слышал, как они повторяли слово «хурээ». Так хунну называли свои кочевья.
   Это место располагалось вдали от широких дорог, торговых путей и даже приграничных городов других народов. Римлян оставили на большой площадке между рекой и палатками. Павел Домициан, который любил всё узнавать первым, сразу же стал искать человека, который рассказал бы ему об этом месте. Для этого ему нужен был поводырь. Почти все римляне уже ушли к реке, поэтому рядом никого, кроме Лация, не оказалось. Да и тот замешкался, помогая Атилле и Саэт. Он нехотя согласился уделить слепому другу немного времени. Взобравшись на груду камней, он стал громко рассказывать, что видит, чтобы стоявший внизу Павел Домициан хорошо слышал его слова и не переспрашивал:
   – Много палаток. Сверху идёт дым. У них там костры внутри. Все палатки тёмные. Нет… вон вижу светлую в середине. Большую. А дальше ещё одна. Наверное, она даже больше, чем первая. Воинов не вижу. Люди простые ходят между палатками. Странно. Кажется, там олени. Много оленей. Но они далеко. Здесь, около палаток, верблюды и, наверное, ослы. Да, ослы, точно. А вот та, большая палатка, похоже, стоит на повозках. Что ещё ты хочешь знать?
   Павел Домициан стал расспрашивать, какого цвета дым, чувствует ли Лаций запахи, которые оттуда доносятся, есть ли там дети, какой формы палатки, из чего они сделаны, что носят люди и ещё много всего, что потом можно было рассказать вечером другим товарищам.
   Первую ночь они так и провели под открытым небом, причём им даже не дали развести костры, и сердца римлян снова наполнились страхом. Однако утром оказалось, что о них просто забыли. Сопровождавшие всадники были так рады возвращению в свои родные «шатры-гэры», что всю ночь праздновали возвращение. Римляне к ним не приближались, боясь непредсказуемого поведения. Дикие варвары были очень жестокими и казались им ещё хуже парфян. Однако утром всё изменилось. Как позже выяснилось, великий вождь хунну Чжи Чжи ускакал со своим сыном к правителю соседних земель, которые назывались Кангюй, а вместо себя оставил одного из помощников. Но тот тоже забыл о римлянах и прислал своего слугу только через день. Среди женщин кто-то понимал язык кочевников, и они перевели, что слуга ищет большого раба по имени Лацца. Все сразу догадались, что это был Лаций. Когда его нашли, важный кочевник в халате уже проявлял признаки нетерпения.
   – Великий кутлуг Ногусэ передаёт тебе слова своего господина лули-князя Тай Сина. Он говорит, что великий шаньюй Чжи Чжи Суань сказал, чтобы лули-князь Тай Син показал вам место для жизни. И теперь великий кутлуг Ногусэ говорит тебе, что вы должны жить здесь.
   – Стой, я совсем ничего не понимаю, – замотал головой Лаций. – Павел, ты хоть что-нибудь понял? – он повернул голову в сторону замершего в неподвижной позе друга, но тот поджал губы и отрицательно покачал головой. – А ты? – обратился он к стоявшему с другой стороны Атилле. Но тот тоже с недоумением пожал плечами. Кочевник заметил, что его не понимают, и заорал на женщину, которая от страха присела на корточки и закрыла голову руками. Все вокруг заволновались и отошли немного назад. – Подожди! – протянул руку Лаций. – Дай мне спросить её. Всего несколько слов…
   Женщина испуганным голосом перевела его слова. Варвар одёрнул зелёный халат, на котором были заметны потёртости и дыры, и что-то недовольно пробурчал.
   – Он сказал, чтобы ты спрашивал, – прошептала с мольбой в голосе женщина.
   – Ты скажи мне, кто эти все князья? Что они говорят? Ты сама понимаешь? – спокойно произнёс Лаций.
   – Не совсем, – ответила она.
   – Ладно, скажи, кто такой этот шаньюй? Или его спроси, – вздохнул Лаций.
   – Шаньюй – это у них значит величайший, – не спрашивая знатного хунну, протараторила женщина. – Тот, кто правит ими всеми.
   – А-а, наверное, тот, с рыжей бородой и бешеными глазами. Я, кажется, его помню.
   – Это самый главный царь у них, – добавила тихо женщина. Лаций улыбнулся и кивнул головой.
   – Хорошо. Я понял, что шаньюй Чжи Чжи величайший. Дальше кто идёт? Кто у них просто великий?
   Она уже немного пришла в себя и спросила кочевника.. Тот стал объяснять:
   – Шаньюй – главный. Дальше идут старшие в своём роду. Это род Си, Лань, Сиббу и Хуань. За ними – мудрые князья, лули-князья, великие полководцы, главные управляющие и великие начальники. Им подчиняются левые старшие вожди, которым подчиняются правые младшие вожди, которые потом приказывают кутлугам. Кутлуги – это важные люди.
   – Понятно, что ничего не понятно! Всё одинаково… как везде, – пробурчал Лаций. – Все главные и никого рядом нет… А ты кто?.. Ты к каким великим принадлежишь?
   – Я – великий кутлуг Ногусэ, мой господин – лули-князь Тай Син.
   – Подожди, – перебил его Лаций. – Это я уже слышал. Твои великие князья очень добры, что прислали тебя сюда. Но скажи, что они просили передать? Где нам жить?
   – Вам надо здесь жить. Прямо здесь, на нашей земле, – коротко ответил кочевник. Лаций даже опешил от такого ответа. Он стал задавать вопросы, стараясь выяснить, как им есть, пить, как добраться до леса, есть ли кожаные мешки для воды, но кутлуг в зелёном халате упрямо твердил, что шаньюй Чжи Чжи уехал в столицу Битяль, а там живёт би [10 - Хан, правитель (тюрк.)] Соэтжай Карын из рода Уын, который уже давно правит народом Кангюя, который попросил великого вождя хунну Чжи Чжи взять в жёны его дочь. Поэтому там будет свадьба.
   – Но нам что делать? У Чжи Чжи свадьба, а нам как жить? – не выдержал стоявший рядом Атилла.
   – Не говори ему эти слова! – попросил Лаций женщину. – Пусть дальше рассказывает. Скажи, что мы очень удивлены и рады его слышать.
   – У меня тоже голова кругом идёт. Так много у них этих царей и правителей… – добавил Павел Домициан. Лаций ничего не ответил, понимая, что надо дослушать до конца. Прошло довольно много времени, когда напыщенный кутлуг, наконец, перешёл к римлянам и уставшие слушатели давно опустились на землю.
   – Всех рабов раздадут нашим людям. Это люди лули-князя Тай Сина. Это его хурээ, – кочевник показал на кочевье. – Тут живёт племя Сюйбу. Здесь все люди племени великого Чжи Чжи. Они заберут вас в свои гэры. Там вы будете работать до возвращения великого шаньюя.
   – Что? Что он говорит? – заволновались римляне, не расслышав его слов из-за мгновенно поднявшегося шума.
   – Тише! – Лацию пришлось встать, чтобы они его увидели. Особенно долго не могли успокоиться женщины. Но они тоже вскоре замолчали, увидев, что он ждёт только их. – Уже легче. Всех людей разберут по этим палаткам. Понятно? Тут живёт одно племя. У него есть свой вождь. В его племени мы будем жить до возвращения их главного царя. Короче, будем жить у этих варваров.
   Дальше кочевник рассказал, что племя Сюйбу будет стоять здесь до весны. Это означало, что Чжи Чжи вернётся, скорей всего, только к весне. Что будет дальше, мелкий чиновник не знал. Лацию он приказал следовать за ним к большой палатке, в которой ему было приказано жить. После долгих расспросов и уговоров кочевник согласился взять туда Атиллу и беременную Саэт. Павла Домициана он брать наотрез отказался, даже не став слушать, как тот поёт. В палатке Тай Сина кутлуг сообщил Лацию, что надо готовиться к постройке дворца и его господин приказал давать римлянам всё, что они для этого попросят. Но пока просить ничего не пришлось, кроме еды и воды. Остальное всё равно пришлось бы начинать весной.
   Так началась новая жизнь римлян в далёкой полупустынной стране. Им пришлось помогать кочевникам во всём: они следили за стадами, выделывали кожи, доили оленей, ловили рыбу, строили загоны, коптили мясо и даже охотились. Трудно было всем, поэтому разницы в отношениях почти не было. Если бы кто-то из римлян не работал, он бы просто умер от голода. Но точно так же умер бы любой хунну. Здесь Лацию впервые пришлось есть сырую рыбу и мясо, когда в горах их застала снежная буря; здесь же он попробовал странный напиток из молока кобылиц, который слегка кружил голову и вызывал лёгкую усталость.
   К весне он даже выучил все слова, которые употребляли слуги в большой палатке Тай Сина, и постепенно научился общаться с ними на их несложном языке. Они все ютились у самого выхода, но Саэт и Атилла не жаловались. Вторая, женская половина, была для всех под запретом, даже для мужчин хунну. Там жили женщины лули-князя и именно оттуда они могли бросаться разными вещами в мужчин во время ссор. Это иногда забавляло Лация и Атиллу, но не Саэт. Та вынуждена была работать и следить за маленьким ребёнком. Но ей уже начинал мешать большой живот. Атилла старался помогать, однако его весь день не было рядом, поэтому Саэт уставала так, что падала вечером на шкуры и сразу же засыпала. Они почти не общались, хотя все спали рядом, и это было самое тяжёлое время их жизни с хунну.
   Иногда к ним приходил Павел Домициан. Особенно часто это происходило в зимние холодные дни, когда ветры дули по несколько дней подряд и выйти наружу было невозможно. Именно тогда его пение и беззащитность привлекли внимание женщин лули-князя и они уговорили слуг переселить слепого певца к ним в палатку, чтобы тот ублажал их своим голосом. Так они снова оказались все вместе. Во время работы мужчины хунну работали вместе с римлянами, но иногда давали им тяжёлую работу, когда надо было таскать камни или деревья из предгорий. Лация расстраивало, что он никак не мог научиться ездить верхом так же легко и умело, как хунну. Те всё время смеялись над ним, когда видели, как он пытается повторять их движения на лошади. Атилла сказал, что всё равно ничего не получится, потому что это не лошади, а большие ослы. Для Лация, как он считал, нужна была более высокая лошадь. Как у сатрапа Мурмилака – длинноногая и стройная, а не приземистая и патлатая, как у большинства хунну. Так говорил Атилла. Но стройные лошади были только у шаньюя и его знати, поэтому Лацию даже мечтать об этом не стоило. Но он не сдавался и старался ездить на лошадях при каждом удобном случае. К счастью, такие случаи предоставлялись очень часто, потому что следить за стадами можно было только верхом.
   Охотились хунну не так часто, как парфяне, делая это, в основном, перед большими праздниками. На охоту они всегда брали с собой тех римлян, которые умели стрелять из лука или владеть копьём. Хотя по владению луком с хунну никто не мог сравниться. Они стреляли с лошадей, как парфяне, но настолько точно, что вызывали у Лация неподдельное восхищение. Но всему было своё объяснение. Их дети начинали ездить на лошадях уже через год после того, как начинали ходить. Взрослые с радостью им помогали, и к пяти-шести годам малыши уже сами держались на спине, вцепившись в гриву маленькими ручонками и радостно разъезжая по становищу.
   Но самая большая сложность, с которой столкнулись римляне в быту, было отсутствие воды и сливных клоак. В Ктесифоне, Мерве и других городах Парфии вдоль всех улиц были выдолблены узкие, в две ладони желоба, в которые горожане сливали отходы и испражнялись. Это напоминало Рим и было позаимствовано у греков. Лаций это сразу понял. В пути между городами никаких стоков и клоак не было. Однако хунну всегда отгоняли лошадей и скот на несколько десятков шагов от стоянки, и именно возле животных они приказывали рабам вырывать небольшие ямы, куда справляли нужду и сбрасывали отходы. В Риме были большие горшки и чаши для внутренних туалетов, но они были только у богатых граждан. Простые люди обычно ходили под забор, где проходили городские сливные клоаки, или в специальные места возле театров и площадей, где для этого делались отдельные площадки с каменными широкими ступенями. Садясь на них, они справляли нужду и после этого шли дальше или возвращались на представление. Здесь же всё было совсем по-другому. Те гэры, которые разбрасывали отходы вокруг себя, вынуждены были часто перемещаться в другие места, но для хунну это было нормально. Как и ездить каждый день за водой. Поэтому когда римляне через два месяца проложили от верхнего порога реки несколько десятков разбитых пополам стволов, те сначала даже не поняли, зачем это надо. Только дети всё время радостно бегали вокруг и играли корой и щепками. Они прятались за стволами, кидали друг в друга куски земли и мелкие камни и постоянно кричали. Римляне терпеливо выгребали из выдолбленных стволов траву и камни, и продолжали соединять их между собой. Наконец, однажды вечером по становищу разнёсся слух, что река течёт прямо на гэры. Почти все хунну выбежали из своих жилищ и увидели, что возле крайних гэров действительно течёт вода. Она стекала в большую яму, из которой по вырытой дорожке убегала обратно в реку, только чуть ниже, у самого брода. Лаций попытался точно также сделать и со сливными ямами, но у него ничего не получилось, потому что хунну и их животные ходили, где хотели, и постоянно разрушали сделанные в земле стоки. К тому же близилась зима, которая должна была заморозить их сооружения. Прижилось только одно нововведение – это деревянные вёдра, в которые вечером или ночью выбрасывали мелкие отходы, а также справляли нужду женщины и дети. Вёдра выносили за гэр, в большую бочку с двумя палками. А когда она наполнялась, римляне относили её к порогам и выливали в реку. Но Лаций с Атиллой решили, что как только начнут строить город, то сразу сделают в нём клоаки и хранилища для воды.
   На такой большой стоянке, как здесь, всё было разделено между родственниками, которые старались держаться вместе. Так как хунну постоянно кочевали, то большая часть стад угонялась на юг. Те, кто оставались, занимались летом земледелием, а зимой питались тем, что запасли зимой и пригнанным скотом. Причём, большие стада были только у знати, у простых воинов и оседлых кочевников было по одному—два быка, несколько лошадей и около десятка свиней и овец.
   Первая зима была долгой и тяжёлой, и единственной радостью для Лация было то, что в их палатке-гэре было целых два больших котла, один из которых ему удавалось время от времени использовать для кипячения воды, чтобы помыться. Кочевники смеялись над его причудами, называя римлян «нуцгэн хунну», голые люди, потому что те брились и мылись. Однажды Лацию удалось даже найти старый скребок для шкур, в который была вставлена полоска из железа. Это было невероятная удача, и он несколько дней прятал его ото всех, наблюдая за кочевниками. Убедившись, что никто не ищет пропажу, он достал его и отдал Атилле, чтобы тот наточил полоску. После этого они смогли снова спокойно бриться. Но с наступлением суровых холодов и ветров пришлось забыть о бритье, потому что борода защищала от морозов и ветра.
   В начале весны, с появлением на земле первых проталин и зелёных травинок, Саэт родила мальчика. Ей помогали женщины из Мерва и одна повитуха хунну. Несмотря на то, что Лаций считал их ещё большими варварами, чем парфян, он был вынужден признать, что общаться с ними было проще и легче. Если кто-то нуждался в помощи, они сразу же делали то, что надо, а если не могли, то просто отходили в сторону.
   Атилла был рад рождению сына. Он попросил Лация помочь ему принести жертву богам согласно законам Рима и получить их благословение, чтобы ребёнок рос сильным и здоровым. Он решил назвать его Зеноном. Лацию пришлось провести всю ночь в ожидании знаков на небе, но весенние ночи были ужаснее зимних из-за промозглых леденящих порывов ветра, и он вернулся в палатку ещё до полуночи, сказав, что видел благоприятные знаки на небе – там в полной тишине промелькнули несколько звёзд. Они долго падали вниз, и это был хороший знак. По правде говоря, Лаций так сильно замёрз, что уже не помнил, видел ли эти звёзды или это были замёрзшие слёзы у него на ресницах. Но в душе он нашёл оправдание своему поступку – от такого сильного и храброго воина не мог родиться слабый и болезненный ребёнок. Поэтому он искренне поздравил друга и лёг спать с чувством выполненного долга. По словам хунну, скоро солнце должно было стать горячим, но пока приходилось греться у костров под шкурами, внутри гэров. И Лаций постепенно стал привыкать к жизни в большой палатке лули-князя, который так долго отсутствовал вместе со своим шаньюем.

Глава 5

   Через месяц после рождения сына Атиллы в становище вернулся Чжи Чжи с огромным количеством знати. Дочь правителя соседнего государства вышла замуж за шаньюя хунну, и теперь с ней приехало много кочевников и слуг. Вернулся в свой большой гэр и лули-князь Тай Син. Это был невысокого роста мужчина с суровым лицом. Казалось, что он никогда не улыбается. Залёгшие вдоль носа две глубокие складки только усиливали это впечатление. Разговаривая, он произносил слова резко и отрывисто, как будто рубил мечом воздух, и при этом всегда хмурился. Увидев римских рабов у входа в гэр, он нахмурился, но прошёл внутрь, ничего не сказав. Для него они не отличались от шкур на земле и палок под войлоком. Лули-князь несколько дней спал и ел, не глядя в их сторону. Казалось, даже крик маленьких детей не мог вывести его из себя, и Саэт, которая поначалу пыталась выносить детей наружу, чтобы не навлечь его гнев, была поражена, когда одна из служанок передала его слова: «Не надо выходить, дети заболеют холодом». Слуга Тай Сина, тот «великий кутлуг» Ногусэ, который первым встретил римлян в этом становище, сразу же превратился в другого человека: он стал ходить на носочках, чаще сгибаться в спине, слушался только своего господина и незамедлительно выполнял его короткие приказы.
   Через две недели после возвращения его отправили за Лацием к реке. Римляне в это время доставали из запруды рыбу. Атилла придумал заманивать её туда ночью остатками еды, а утром опускать решётку и не давать уплыть обратно. Когда кутлуг появился на берегу и с важным видом приказал Лацию следовать за ним, Атилла спросил его, зачем это надо. Но тот даже не удостоил его взглядом. Это выглядело необычно, а в простой, наполненной тяжёлым трудом жизни римлян любое неожиданное событие сначала удивляло, а потом вызывало беспокойство. Все понимали, что после этого должны были наступить какие-то перемены. И они наступили.
   Оказалось, что за Лацием послал не Тай Син, а сам шаньюй Чжи Чжи. Но такой высокий и знатный человек, как лули-князь, не мог себе позволить лично поехать за рабом на речку, даже несмотря на то, что это приказал сделать его вождь. Оказавшись в огромном гэре самого главного хунну, Лаций удивился, что внутри было пусто и тихо. По кругу горели четыре костра, над которыми висели полукруглые медные крышки. Они не давали вылетавшим из огня искрам подниматься вверх. В гэре лули-князя таких крышек не было. Лацию бросились в глаза большие куски плотной скатанной шерсти белого цвета, которую хунну называли эсгий [11 - Войлок (монг.)]. Она была только в гэрах знати. В середине, между четырьмя кострами, сидел в ярко-синем шёлковом халате шаньюй. За ним стоял его сын, Угэдэ Суань. Подойдя ближе, Лаций заметил в глубине ту узкоглазую невысокую девушку, с которой разговаривал во время одной из остановок по пути сюда, когда убил напавшего на него стражника. Без приветствия и лишних слов Чжи Чжи сразу сообщил ему, что надо будет сделать. Видимо, он ещё не знал, что Лаций уже неплохо изучил язык хунну, поэтому его слова, как и раньше, переводила жена сына.
   – Ты работал на реке. Но теперь надо делать другую работу. Ты будешь строить мне большой хурээ. Такой, как у Мурмилака, – Чжи Чжи говорил кратко и спокойно.
   – Такой же дворец? – не поняв, переспросил Лаций. Его удивление оказалось настолько искренним, что тот усмехнулся и стал объяснять. Хунну нужен был город. Большой город со стенами. И ещё дворец. Большой и красивый.
   – Здесь, на этом месте? И как же всё это построить? Здесь нет камня… – настроение у Лация сразу испортилось. Он понимал, что вождь кочевников хочет невозможного.
   – Сделай пока из дерева! У тебя есть тысяча твоих людей! – резко произнёс тот. – Этого мало? – нахмурился он, увидев, как Лаций сокрушённо покачал головой. – Эй, Тай Син! – громко позвал он. Лули-князь сразу же встрепенулся и шагнул вперёд. Его слуги остались стоять у входа. – Сколько у тебя людей? Здесь, в становище. Сколько?
   Так начался долгий разговор, который несколько раз осторожно пытались перебить своими просьбами князья и другая знать, но Чжи Чжи резко их обрывал и отправлял ждать. В этот момент для него не было ничего важнее постройки города, и он хотел до конца понять, что надо сделать, чтобы этот римлянин смог его построить. В этом он был похож на Мурмилака, только решения принимал быстрее и не любил ждать.
   Эта черта сразу бросилась Лацию в глаза, и потом он часто убеждался в том, что умение сосредоточиться на самом главном не раз приводило этого решительного и храброго предводителя хунну к победе. Через некоторое время Чжи Чжи позвал своего сына и ещё нескольких князей, потому что те вопросы, которые задавал Лаций, требовали их помощи. Так рядом с ними появился писарь с табличкой и пергаментом, что немало удивило его, потому что за полгода в поселении никто ничего не писал. Чуть позже принесли стол и большой деревянный поднос с песком. Лацию дали палочку и приказали нарисовать город. Выглядывавший сбоку писарь старался перерисовать его наброски на пергамент в мельчайших подробностях. Оказалось, что Чжи Чжи понимает все слова Лация. Шаньюй даже несколько раз поправлял его, упрощая рисунки. Потом писарь сел рисовать большую картинку на широкой выделанной шкуре, а шаньюй стал считать вместе с Лацием, сколько инструментов необходимо будет привезти для постройки стен и домов. Когда они закончили, он замолчал и, поджав губы, уставился вперёд неподвижным взглядом. Все ждали.
   – У нас ничего нет! – наконец, с горечью произнёс он, хлопнув себя по колену. – Ну, что, Угэдэ, – со вздохом добавил он, повернувшись к сыну, – придётся ехать к твоему ненавистному дяде.
   – Куда? – переспросил тот, не поняв отца.
   – К Хуханье, – сказал вождь хунну и улыбнулся. Все вокруг сразу заволновались. Лаций видел, как знатные кочевники с удивлением переглядывались, пожимали плечами, а самые смелые что-то шептали друг другу. Было видно, что это имя не вызывает у них радости.
   – Но ведь он же продался Юань Ди! – не сдержался молодой Угэдэ Суань. – За рис и бобы, за еду! Он стал рабом императора ханьцев!
   – Не совсем, – усмехнулся шаньюй. – Он хочет перехитрить нас. Вот и всё. Если долго сидеть на берегу реки, то можно дождаться, когда мимо тебя проплывёт труп твоего врага. Он думает, что я умру раньше, чем он, пока ханьцы будут присылать ему еду из-за большой стены. А потом он снова захочет стать повелителем всех народов.
   – Прости, но ты можешь попасть в засаду. Твой брат не простит тебе обиду. Его сыну не дали ханьскую жену, как твоему, – осторожно заметил Тай Син. Но Чжи Чжи поднял вверх руку, и все замолчали.
   Лаций был благодарен судьбе, что в пылу спора кочевники забыли о нём и о маленькой хрупкой женщине, которая теперь стояла рядом с ним и писарем, рисующем на новой шкуре будущий город. Она тихо переводила Лацию всё, о чём они говорили, и, благодаря этому, он начинал понимать, что Чжи Чжи был не только храбрым и решительным воином, но и очень проницательным вождём.
   – Мой брат выбрал еду и спокойствие. У него был договор со старым императором Сюань Ди. Но тот умер. Теперь в империи Хань правит его сын Юань Ди. Он не станет нападать на нас в первый год своей власти. Даже если его подговорят евнухи. Пока он старается понять, кто сильнее – я или мой брат. А чтобы император не сразу понял, мы поедем к моему брату сами. Пошлём с дарами тебя, Тай Син, отвезёшь ему шкуры и золото из Кангюя. А взамен попросим у него лопаты и другие странные палки, которые нужны нашим рабам, чтобы построить город.
   – А если он не даст? – спросил кто-то из знати.
   – Попросим у ханьцев. Скажем, что будем выращивать рис, как они, – рассмеялся Чжи Чжи. – И возьмём с собой несколько туда рабов. Этого тоже! – он кивнул в сторону Лация. – Пусть выберут всё, что им нужно. Он будет отвечать за выбор. Берегите его, понятно?!
   – Да, – закивали головами приближённые.
   – А когда новый император узнает, что мы будем строить столицу, он задумается. И пошлёт к нам послов. Вот увидишь! – он снова хлопнул себя по коленям и радостно рассмеялся.
   Так Лаций стал снова главным строителем, а Атилла, по его просьбе, – первым помощником. Но вначале им и ещё двум десяткам римлян пришлось отправиться на запад, вокруг длинной вереницы огромных гор, которые, казалось, подпирали небосвод и были выше самого неба. Вместе с хунну они двигались к границам страны шёлка, где им предстояло выбрать строительный инструмент.

Глава 6

   На дорогу ушёл целый месяц. И когда длинная вереница всадников с повозками и скотом спустилась с горной дороги на равнинную местность, там уже была поздняя весна. Всё вокруг цвело, и деревья благоухали невероятными запахами. Продвигаясь вдоль широкой реки, которую местные жители называли то «жёлтой рекой», то «горе сыновей хана» [12 - Река Хуан-Хэ], они добрались до того места, где располагалась вторая часть племён хунну под предводительством Хуханье, брата Чжи Чжи. Лаций был удивлён количеством островерхих палаток-гэров, заполонивших весь берег на расстоянии целой мили от реки. При этом они тянулись вдоль неё не меньше десяти миль. Гэры стояли плотными рядами, и между ними не было свободного места. Такое количество кочевников он никогда не видел. Везде было всё одно и то же: грязные накидки из эсгия, шкуры убитых оленей, любопытные взгляды детей и застывшие рядом матери с напряжёнными лицами. Ещё – большие стада оленей и лошадей. И только радостная природа скрашивала убогий быт этих кочевников, живших на северной границе с империей Хань.
   Хуханье узнал о приезде брата незадолго до его появления, потому что тот решил не посылать никого вперёд и нанёс ему неожиданный визит. Сначала Чжи Чжи встретили несколько представителей знати, потом – какие-то воины и только после этого появился сам Хуханье, в ярко-красном халате и синих штанах. На его лице застыли растерянность и испуг. Это был толстый и неповоротливый человек с обвислыми щеками и опущенными вниз уголками губ. Все сразу заметили, что он не ждал гостей и теперь не знал, как их принимать, хотя его и предупреждали. Видимо, Хуханье не ожидал, что его брат доедет так быстро. Вокруг него стояли несколько воинов, через спины которых он и разговаривал с Чжи Чжи. Но тот вёл себя спокойно, как будто не замечал разделявшей их преграды из тел стражников, и всё время улыбался. Через какое-то время они прошли внутрь большого белого гэра, и, по лицам всадников Лаций понял, всё было нормально.
   Как и предполагал Чжи Чжи, его брат не дал ему никаких инструментов, потому что не собирался заниматься земледелием и жил только за счёт получаемых с ханьской стороны продуктов и мяса своих лошадей и оленей. Прошла неделя, и в кочевье хунну приехал гонец от губернатора соседней провинции по имени Сяо. Чжи Чжи оказался прав – в империи Хань были озабочены его появлением и не знали, чего ждать дальше. Вскоре ханьский посол покинул становище Хуханье с большими дарами для губернатора, а через неделю снова вернулся, чтобы передать приглашение приехать в столицу провинции. Но хитрый Чжи Чжи отправил туда только своего сына с его молодой женой-ханькой. Он знал, что встреча шаньюя хунну с губернатором одной из провинций выглядела бы неравноценно. А вот для его сына, Угэдэ Суня, это был хороший опыт. К тому же, жена сына была знатной ханькой, её сестра была замужем за губернатором соседней провинции. Это был известный род. Они могли задержаться там на полмесяца и пообщаться. А сын должен был сделать так, чтобы римляне успели выбрать за это время необходимый инструмент. Но получилось всё не так быстро и просто, как хотелось.
   Перед тем, как добраться до столицы провинции, хунну пришлось проехать невероятное сооружение, которое произвело на Лация такое же впечатление, какое Рим, наверное, произвёл бы на любого хунну. Это была высокая и широкая стена, которая тянулась по горам от одного края земли до другого и, казалось, не имела ни конца, ни начала. На одной из стоянок ему удалось узнать у жены молодого сына Чжи Чжи кое-какие подробности. Случилось это так: Лаций подошёл к Угэдэ Суаню и спросил, знает ли тот, как эти маленькие люди смогли построить эту стену. Тот позвал жену. Здесь, у костра Лаций впервые узнал, как её зовут, – Чоу Ли. Юная ханька рассказала ему, что эту стену построил великий император Цинь Шихуанди. Приблизительно за двести лет до этого он объединил все провинции и построил её, чтобы защититься от постоянно нападавших с севера кочевников. Строили стену сто лет, особенно тяжело было возводить на каждом холме или горе промежуточные башни, так как под ними должны были находиться конюшни для гарнизонов. Сверху по стене постоянно ездили три всадника. Они следили за вражеской стороной. Если там появлялись кочевники, то на башне сразу поджигали заранее приготовленный хворост и отправляли гонцов с этим известием в ближайший город. Лацию было интересно, сколько людей строили эту стену. Но когда Чоу Ли назвала цифру, он подумал, что она ошиблась.
   – Пентакосиэс хильядэс [13 - Пятьсот тысяч (греч.)], – утвердительно кивнула Чоу, повторив цифру ещё раз.
   – И откуда же их столько взяли? – с удивлением спросил он. Чоу Ли рассказала, что это были люди, которые попали в рабство за долги и провинности.
   – Тогда какая же у них армия? – не сдержался Лаций. Когда она начала рассказывать, что в каждой провинции существует своя армия в сто тысяч человек, он с недоверием покачал головой. – А сколько же провинций? И какая армия у главного царя?
   – У императора армия может быть в десять или двадцать раз больше, чем в одной провинции, – добавила она. Угэдэ сидел рядом с Чоу и изредка задавал короткие вопросы. Ему было интересно, чему удивляется этот странный раб. Получая ответ, он каждый раз улыбался, кивал несколько раз головой, потом закидывал её назад и произносил странный звук, похожий на долгое «а-а-а…», как будто его это совсем не удивляло, а Лаций для него ничем не отличался от ребёнка, которого можно было понять и простить.
   Когда через два дня пятьсот всадников хунну прибыли в небольшую столицу северной провинции, люди губернатора сразу постарались занять их развлечениями и охотой. Увидев город издалека, Лаций подошёл к Атилле и стал обсуждать с ним стены и рвы. Они казались ему слишком маленькими и неприспособленными для защиты. Вокруг города раскинулись огромные поля, наполовину залитые водой. На поверхности торчали еле заметные кончики зелёных ростков. На пути им то и дело попадались полуголые люди с палками, похожими на лопаты и тяпки. Всё говорило о том, что в городе были кузницы и железо. А остальное уже было вопросом времени.
   Но первых три дня прошли впустую, потому что сына Чжи Чжи нигде не было видно. Когда на четвёртый день Лаций случайно столкнулся с ним возле дома губернатора и спросил, когда можно будет посмотреть инструмент, тот с удивлением спросил:
   – Зачем торопиться? Перед отъездом всё найдём.
   Лацию стало понятно, что если они вернутся ни с чем, Чжи Чжи заставит римлян рыть землю, строить стены и дома вручную. Поэтому он провёл полдня у конюшни, делая вид, что следит за лошадьми, наливая и выливая воду из длинных корыт, пока не увидел у дверей дома Чоу Ли. Она вышла встречать мужа, но тот задержался у ворот. Лаций поднял руку и помахал, стараясь привлечь её внимание. Она заметила его и удивлённо подняла брови. Но потом быстро пришла в себя и приказала служанке подвести его к входу. Лаций рассказал ей о разговоре с её мужем, но она только улыбнулась в ответ. Результат превзошёл все ожидания. Лаций не знал, что в этот вечер из соседней провинции приехала её сестра со своим мужем губернатором. Этого чиновника звали Бао Ши, и он был в близких отношениях с главным министром империи. Провинция, где он служил императору, считалась главной на центральной равнине, и поэтому его все боялись и уважали. На следующий день римлянам показали склады с тяпками и кольями, но они не подходили для строительства. Нужно было покупать или делать новые лопаты, кирки и другие инструменты. Тогда им разрешили пойти к ремесленникам, и там уже всё пошло по-другому. Однако вместо двух недель они пробыли в переполненном маленькими людьми городе почти месяц. Всадники хунну и молодой Угэдэ Суань, казалось, этого не замечали. Они радовались, как дети, что могут показать ханьцам своё умение стрелять на скаку и охотиться, в то время как те только удивлённо кивали головами и хвалили их. Почти каждый день в доме губернатора проходили вечерние пиры, куда приезжали различные важные люди в ярких, цветных халатах. Лаций видел их повозки и носилки, расшитые разными цветами, но даже не догадывался, что половина из побывавших в гостях у губернатора людей были из тайной канцелярии самого императора. Все они пытались выведать у сына Чжи Чжи истинные намерения его отца, но хитрый шаньюй знал, кого посылал к ним. До этого его сын провёл при дворе императора пять лет вместе с сыном Хуханье. В итоге, ему предложили взять в жёны одну из дочерей главного цензора, третьего человека во внутреннем дворе императора. Это говорило об уважении и страхе перед его отцом, шаньюем Чжи Чжи, а сыну Хуханье такого внимания не оказали.
   Но когда год назад старый император умер, Чжи Чжи приказал сыну срочно вернуться. Теперь новому императору, чтобы получить подтверждение о мире с хунну, надо было самому сделать первый шаг. И чтобы подготовиться к нему, его двор старался узнать у сына Чжи Чжи, о чём думает его отец. Однако всё было тщетно. Кроме красивых историй о будущей столице на реке Талас молодой Угэдэ ничего не рассказывал. Это расстраивало приближённых императора и заставляло посылать туда новых, более изощрённых и опытных цензоров. Самый последний из них приехал за несколько дней до отъезда. Это было вечером, и его Лаций запомнил лучше других. Все остальные были безликие и одинаковые: в разноцветных халатах, с зализанными волосами и короткими деревянными палочками на затылке, они все смотрели себе под ноги и, не поднимая головы, спешили пройти в дом губернатора, не обращая внимания на приветствия встречавших их местных чиновников. Римляне обычно находились в это время внутри складов. Но Лаций часто выходил наружу, чтобы понаблюдать за странными маленькими людьми, которые, даже выпрямившись во весь рост, не доставали ему до плеча. Однако последний гость отличался от них. Он был на голову выше остальных и держался намного увереннее. Первое, что бросалось в глаза – это отсутствие живота. Второе – взгляд. На худом, тёмном лице со впалыми щеками его глаза казались слишком большими, потому что они не прятались в узких щелочках, как у других. Он внимательно осматривал всех, пока шёл по ковровой дорожке к ступеням, где его, подобострастно улыбаясь, ждал сам губернатор. Походка этого человека была упругой и твёрдой, чувствовалось, что он ещё не стар и полон сил. Не доходя несколько шагов до ступеней, он вдруг заметил стоявшего вдалеке Лация и остановился. Сопровождавшие его слуги чуть не упёрлись ему в спину и стали с удивлением оглядываться по сторонам, стараясь понять, что же привлекло внимание их господина. Но им, как и несчастному губернатору, не было видно Лация, который стоял в проёме ворот, прислонившись к одной из створок. Его видел только этот странный гость. Потом Атилла сказал, что его привлекло, наверное, бритое лицо Лация и нежелание согнуться пополам, как все остальные.
   Как бы там ни было, незнакомец не стал выяснять, кто находится в дальнем углу двора и, к огромному облегчению слуг и губернатора, направился внутрь. На следующий день он покинул дом гостеприимного губернатора, так ничего и не узнав. Это его сильно расстроило, потому что он привык, что если его собеседник что-то не говорит, то это значит, что он что-то скрывает. А если человек не хочет что-то говорить, то это обязательно надо узнать. Допустить, что молодой сын Чжи Чжи ничего не скрывает, а просто ничего не знает, этот странный гость не мог. Все вокруг что-то недоговаривали, и он это точно знал. Поэтому неудача с Угэдэ Суанем сильно задела его самолюбие. Ведь даже жена этого юного кочевника, Чоу Ли, ничего не смогла ему рассказать. Она ничего не знала. Это было неслыханно! Покидая дом губернатора, важный чиновник даже не попрощался с хозяином и его женой, пройдя мимо них, как мимо каменных статуй. Он в задумчивости смотрел перед собой неподвижным взглядом и перебирал в уме, что ещё можно было бы сделать, чтобы заставить молодого хунну рассказать все свои секреты. Дойдя до носилок, гость внезапно остановился и его взгляд приобрёл осмысленное выражение. Он вдруг почувствовал, что ответ где-то рядом, совсем близко, может быть даже за спиной, и это чувство заставило его обернуться. В нескольких шагах позади стояли обескураженные слуги, за их спинами виднелись бегающие глаза испуганных местных чиновников, которые стояли вдоль посыпанной мелким белым камнем дороги, а у самого дома с каменными лицами застыли губернатор и его жена. Они не понимали его поведения и не знали, что ждать от такого опасного посетителя. Но и на этот раз никто из них не увидел странных белокожих рабов, сидевших на перевёрнутом корыте у дальнего склада в глубине двора. Один из них стоял, опираясь на странную лопату с большим широким концом, и внимательно смотрел на гостя. Это был тот самый светлокожий бритый человек, которого он видел накануне вечером. Уголки губ на нервном, худом лице важного чиновника дрогнули и слегка поднялись вверх, застыв в самодовольной улыбке. Кое-что ему стало ясно. Хотя бы то, что маленький змеёныш хунну не лгал и его отец действительно собирался что-то строить. Через несколько мгновений тёмно-синий халат и высокий узел волос скрылись в носилках, и у Лация в памяти остался только жёсткий, беспощадный взгляд, который говорил об этом человеке лучше всяких слов. Тогда он ещё не знал, что это был брат самой императрицы – Ван Ман.
   Когда настало время уезжать, три десятка повозок были доверху набиты инструментом. Атилле с несколькими помощниками даже удалось сделать несколько десятков топоров. Однако никто, включая самого Угэдэ, не знал, как оплатить работу, и, как потом стало известно, эту проблему снова решила Чоу Ли. Она пообещала, что все расходы оплатит слуга императора Хуханье. Удивлённые и растерянные чиновники во главе с губернатором провинции вынуждены были согласиться. Молодой Угэдэ подписал какую-то бумагу с перечисленными инструментами и их стоимостью, после чего кочевников проводили до ворот города и губернатор Сяо сразу же направил гонцов в столицу. Поступок Чоу Ли, долг Хуханье, визиты инспекторов двора и приезд самого Ван Мана – всё это невероятно беспокоило его, потому что за всем этим чувствовалось внимание самого императора. С одной стороны, во внутреннем дворе уже знали о визите хунну. Но с другой стороны, его ранг чиновника обязывал отчитаться об этом перед императором лично. Но сделать это правильно было не так легко. Губернатор Сяо никогда не видел так много «дворцовых крыс» у себя в доме, и его разум кричал от страха. Поэтому он, в конце концов, отчаялся, взял бумагу и постарался описать всё, как было, после чего отправил письмо в столицу в запечатанном конверте [14 - В запечатанном конверте отправлялись только письма особой срочности, которые сразу же доставлялись императору. Остальные письма должны были отправляться в открытых конвертах. Если же письмо не соответствовало статусу, отправитель получал 80 или 100 ударов палками.].

Глава 7

   Чжи Чжи встретил сына сразу за стеной. Его люди уже свернули свои небольшие гэры и теперь быстро присоединились к небольшому отряду Угэдэ Суаня. Лаций заметил, что кочевников стало больше. Теперь среди них было много рыжеволосых всадников в длинных шапках. По бокам головные уборы были надрезаны и, когда кочевники надевали их на голову, в этих местах из шапок торчали уши. Атилла обозвал новых воинов «глухими лисицами», и всю дорогу с недоверием и опаской следил за их поведением. Это племя хунну принадлежало другому роду. Оказалось, что его князь решил присоединиться к Чжи Чжи, чтобы пойти с ним в поход за добычей. Рыжеволосые воины были агрессивнее кочевников из племени Сюйбу, и между ними несколько раз возникали споры и драки. Атиллу всё время поражало, как они ловко едят мясо, впиваясь в большие куски зубами, а потом отрезая его у самых губ быстрым резким движением ножа. Он пробовал несколько раз повторить это, но только поцарапал щёки и губы, после чего вообще решил есть только руками. Хунну всегда со смехом наблюдали за тем, как он мучится, стараясь повторить их движения, и всегда забирали нож, который перед этим специально давали ему для того, чтобы посмеяться.
   – Варвары, что скажешь! – вздыхал он. – Но вот нож бы мне такой не помешал. Острый очень…
   Однако ножи им по-прежнему не давали. Самым острым режущим предметом у римлян были скребки для выделывания кожи. И Лаций понимал, почему хунну после охоты всегда спешили забрать у них луки и копья, а затем тщательно их пересчитывали – делать оружие было трудно и долго, поэтому оно ценилось на вес золота.
   Однажды вечером, во время одного из споров у костра, рыжеволосые набросились на кочевника Сюйбу, и один из них ударил его ножом. Тот умер, так и не успев наказать обидчика. Здесь римляне впервые увидели, как кочевники наказывают за преступления. Всех, кто участвовал в нападении на погибшего, поставили на колени. Перед ними вышел их вождь, такой же невысокий, как и Чжи Чжи, только с большим животом и длинными рыжими волосами. Он сказал несколько слов, затем помолчал и громко выкрикнул приказ. Каждому привязали к плечам палку, как будто собирались распять, и уложили лицом на землю. Два человека садились сверху на палку, чтобы шея и плечи были прижаты к земле, а двое других, схватив за ноги, прижимали пятки к затылку, пока не ломался позвоночник. Такая участь постигла всех виновных. Тела оттащили в сторону и бросили недалеко от стоянки. После этого от костров послышались призывы к еде, и все, как ни в чём не бывало, поспешили к дымящимся и аппетитно пахнущим тушам оленей.

   В становище племени Сюйбу их встретили с радостью, но Лаций заметил, что во взглядах, которые бросали мужчины и женщины в сторону рыжеволосых всадников, была видна настороженность. Римляне тоже радовались возвращению своих товарищей, потому что те привезли топоры и лопаты. Это были самые ценные после ножа вещи. Три месяца они, не покладая рук, строили длинные деревянные дома, в которых можно было спокойно пережить зиму. Чжи Чжи согласился на это, потому что потом эти постройки можно было бы использовать как склады. Правда, он не понимал, зачем внутри нужны были большие камни, которыми эти странные гололицые люди обкладывали места для костров, и ещё зачем они соорудили большую постройку у реки, где всегда было сыро и холодно. Но когда Лаций объяснил ему, что они будут там мыться, шаньюй рассмеялся и стал тыкать ему в грудь плёткой, называя речной крысой. Все князья и кутлуги тоже стали смеяться. И даже знать со стороны новой жены Чжи Чжи пренебрежительно посмеивалась, кривя губы и плюясь на землю. Но Лаций не обижался. Главное, что хунну не мешали им работать, как парфяне. Атилла нашёл несколько плоских камней, которые они с радостью притащили и укрепили над ямами для костров. Когда камни разогревались, их можно было поливать водой, а внизу ставить ведра и корыта, в которые она стекала уже тёплой.
   Наступившая осень принесла с собой промозглые утренние холода и дожди. Римляне прятались от них в своих больших длинных домах, мечтая, что скоро смогут опробовать свои рукотворные термы. Лаций тоже с нетерпением ждал этого момента, уже устав бриться и жарить одежду над костром за стойбищем. Однако его мечтам не суждено было сбыться.

Глава 8

   В то время, когда хунну во главе с Чжи Чжи возвращались в своё кочевье на реке Талас, в столице империи Хань, городе Чанъань, происходила встреча великого императора Юань Ди со своим главным министром. Они обсуждали последнее сообщение от губернатора Сяо из северной провинции, которое доставили во дворец в запечатанном конверте.
   Империя Хань, спустя десятилетие после гибели Красса, переживала не лучшие свои времена. Несмотря на наличие большой стены на севере страны, её границы всё равно оставались уязвимы, и удержать кочевников от нападения император и его «внутренний двор» могли только при помощи мирных договоров с многочисленными врагами, одновременно поощряя между ними постоянную междоусобную войну. С вождём хунну Хуханье удалось подписать самый удачный договор – за еду они жили под стеной и не нападали на края империи. Вторым опасным племенем были усуни. С их вождём, гуньмо [15 - Гуньмо – «великий правитель» племени усуней.], удалось договориться о борьбе с непокорными племенами хунну, и при прежнем императоре им был нанесён серьёзный урон. Тем не менее, самый опасный враг империи Хань был внутри неё. Чиновники тайно скупали земли и повышали налоги, а поддерживавшие их во «внутреннем дворе» министры постоянно боролись за власть и влияние на императора, чтобы обеспечить себе и своим подданным наибольшую выгоду. В такой обстановке пришедший к власти молодой император Юань Ди вынужден был постоянно находиться в напряжении и перед принятием каждого решения взвешивать все за и против, с учётом интересов противоборствующих сторон своего «внутреннего двора».
   – Твой раб считает, что в этом письме губернатор Сяо «пририсовывает змее ноги», – не поднимая головы, произнёс главный министр после приветствия.
   – Несчастный сильно испугался, это понятно… но в его словах нет ничего страшного, – устало произнёс император и встал, чтобы пройтись. С утра шёл сильный дождь, и спина снова начала ныть, как и год назад, когда ему почти целый день пришлось сидеть неподвижно на похоронах отца. К тому же теперь всё чаще давали знать о себе больные колени. Однажды в детстве ему пришлось простоять на холодном камне почти всю ночь, и после этого боли не прекращались. Теперь, когда приходилось долго сидеть без движения, колени начинали ныть, и он медленно выпрямлял их под широким халатом, стараясь, чтобы пронзительная боль не заставила случайно закричать. Сейчас, после нескольких шагов стало легче. Он остановился возле трона и вернулся мыслями к разговору. – Губернатор Сяо живёт слишком близко с хунну и не видит, что происходит вокруг. Он, как «лягушка на дне колодца», – каждая капля кажется ему водопадом. Но он хорошо знает в этом колодце каждый камень.
   – Хуашан [16 - Хуашан – «Ваше величество». Обращение к императору (кит.)] хочет, чтобы несчастного Сяо наказали? – склонившись в поклоне, спросил главный министр, не поняв его мысли.
   – Зачем, Цзинь Чан?.. – скривился император. – Не надо наказывать этого послушного чиновника. Он сделал всё правильно. Просто твой последний инспектор напугал его больше всех. Он так и пишет, что боится его.
   – Прости, твой раб не сказал тебе ещё одну важную вещь – это был Ван Ман. Он очень умный человек, – осторожно подбирая слова, произнёс главный министр Цзинь Чан. – Он достойный брат жены нашего чжуцзы [17 - Чжуцзы – «государь». Обращение к императору (кит.)].
   – Да, да, я это знаю, но лучше расскажи, что он узнал, иначе облака лести могут заслонить от нас горизонт правды. Так что он говорит?
   – Ван Ман сказал, что молодой сын шаньюя Чжи Чжи прибыл с новыми белокожими рабами. Они собрали много лопат, палок, топоров и других инструментов… ещё несколько десятков мулов. Потом увезли всё это для постройки новой столицы хунну.
   – Ты думаешь, это правда?
   – Правду знает только Сын неба, твой раб может только догадываться, – снова уклончиво главный министр Цзинь Чан.
   – Может, Чжи Чжи задумал напасть на нас?
   – Это будет сложно сделать, Премудрый Правитель. Его брат Хуханье предупредил бы нас заранее. Наши лазутчики уже давно живут в его лагере. И люди за стеной тоже ничего не доносили.
   – Но зачем ему новая столица? У хунну никогда не было столиц, – поднял вверх брови император.
   – Чжи Чжи женился на дочери правителя Кангюя. Наверное, он хочет показать всем, что он важнее всех остальных хунну.
   – Тогда для нас это большая угроза, – нахмурился Юань Ди, и полы его жёлтого халата прошелестели перед лицом главного министра, как крылья птицы. Тот почувствовал на лице лёгкое прикосновение воздуха и, на всякий случай, наклонился ещё ниже, прислушиваясь к доносившимся сверху словам. – Если хунну и Кангюй объединились, то они стали теперь, как «высокие горы и бегущая вода» [18 - Близкие друзья (кит.).], а это плохо. Хм-м… а мы до сих пор ничего не знаем о Кангюе.
   – Да, Владыка Неба. Но напасть на империю Хань они не смогут. До нашей стены далеко, и количество воинов у верного тебе Хуханье за стеной в десять раз больше, чем у Чжи Чжи. Они все твои подданные. С Хуханье у нас мир. И чтобы дойти до нас, Чжи Чжи придётся столкнуться со своим братом.
   – Думаешь, Хуханье будет защищать нас от своего брата?
   – Твой раб в этом уверен. Без наших запасов еды он не протянет и неделю.
   – Зачем же тогда ему строить столицу? – задумчиво спросил император. – Мой отец говорил, что этот Чжи Чжи «прикрывает нож улыбкой» [19 - Держит нож за пазухой (кит.).]. Может быть, он «стучит по траве, чтобы испугать змею» [20 - Найти врага, который может прятаться неподалёку (кит.).]?
   – Твой ум велик, правитель! Такое вполне может быть: он приехал, чтобы испугать своего брата и заодно найти тех, кто с ним не согласен. Также он приехал за инструментами, но хотел узнать, что происходит у нас, за стеной. Но твой раб всё-таки осмелится добавить, что Чжи Чжи ещё хочет показать правителю Кангюя и остальным хунну, что у него есть свой город, своя столица, что он – властелин мира, как раньше, хотя это не так, – быстро произнёс последние слова главный министр.
   – Хм-м… Ты мыслишь правильно. Но тогда нам лучше всего было бы применить сейчас «стратегму двух берегов» – послать ему в вдогонку армию, чтобы ударить в спину и разбить на месте, пока он один.
   – Это очень правильное и сильное решение, которое мог принять только великий император…
   – Но что? Говори! Я же чувствую, что ты что-то хочешь добавить, – с нетерпением махнул рукой Юань Ди.
   – Люди в стране сейчас слишком недовольны налогами. Хотя везде было объявлено об одной тридцатой доли на урожай с земли, чиновники всё равно берут половину, как налог. И люди в пяти провинциях начинают жаловаться. Собрать людей в армию сейчас будет сложно, чжуцзы. Невозможного нет, конечно, но время будет упущено.
   – Да, ты прав. Вчера доложили о бунте на юге. Налоги на соль там стали очень большими. Надо заново провести экзамены среди чиновников и наказать тех, кто ворует и обманывает.
   – Это слова настоящего императора! – с восхищением произнёс главный министр. – А в это время можно было бы послать к Чжи Чжи посла. Он на месте увидел бы, что строит этот хунну и зачем ему это надо… а также предложил бы ему торговлю. Надо «поменять щиты и топоры на нефрит и шелка» [21 - Отвлечь внимание и задобрить (кит.).]…
   – Прекрасно! – с улыбкой произнёс император. – Пусть это усыпит его бдительность!
   – Это очень мудрая мысль, Владыка Неба. Ты, как всегда, прав. Если начать войну с хунну, они перекроют нам торговый путь в Парфию и дальние страны Азии. Многие купцы пострадают. Сейчас наши люди торгуют с Хуханье и некоторыми племенами Чжи Чжи. За кусок обыкновенного шёлка нам отдают скот и шкуры стоимостью в несколько золотых монет. К нам идут мулы, ослы, верблюды и лошади самых разных пород. Не говоря уже о стадах волов. Мы меняем меха соболей, сурков, лисиц, барсуков, цветные ковры, яшму, драгоценные камни и даже кораллы. Всё это пополняет казну императора, товары текут широкой рекой, как великая река Хуанхэ. Это значит, что запасы наших врагов уменьшаются. И в нужный момент им будет тяжелей сражаться, чем нам.
   – Ты умён, Цзинь Чан. Ты всё это придумал сам?
   – Нет, твоему рабу помогают министры Чжоу и Чжан Мжн. Они знают много языков.
   – И кого же ты предлагаешь послать к шаньюю Чжи Чжи?
   – Благодарю, что ты позволил рабу высказать своё мнение. Твоему рабу кажется, что для этого подойдёт только брат императрицы Ван Ман. От его острого взгляда не укроется ни один человек. Он сразу всё поймёт и оценит.
   – Ван Ман?.. Ну, что ж, он очень верный слуга. Надо подумать. Пока можешь идти. Собери завтра всех министров.
   – Раб благодарит тебя, чжуцзы, Посланник Неба и хранитель империи! – пятясь, главный министр покинул небольшую комнату, чуть не столкнувшись с главным евнухом Ши Сянем, который ждал у выхода своей очереди и тоже хотел что-то сообщить императору. Главный министр увидел в его руках маленький веер и понял, что евнуха прислала жена императора. Он опустил взгляд и, стараясь изобразить на лице приветливое выражение, коротко кивнул своему «заклятому другу», отправившему в народ [22 - За казнокрадство и обман чиновников «разжаловали» вместе с семьями в простые люди, лишали всего имущества и отправляли в дальние провинции для возделывания новых земель. При этом евнухов, обвинённых в казнокрадстве, казнили в тот же день.] немало его друзей. Выйдя из дверей, главный министр поспешил покинуть «внутренний двор», чтобы поскорее обсудить состоявшийся разговор со своими единомышленниками конфуцианцами [23 - При дворе в то время были две партии – конфуцианцев, которые выступали за установление контроля над чиновниками через систему жёстких экзаменов и которых поддерживал император, и партия двора, которая апеллировала к семейной традиции ханьских императоров.].
   Увидев на лице вошедшего евнуха настороженное выражение, император Юань Ди усмехнулся. Хорошо, что у того в руках был веер. Значит, его прислала заботливая императрица Ю Ван.
   – Тысячелетний властелин, – тонким голосом произнёс Ши Сянь, три раза коснувшись лбом пола. Дерево в этом месте было отполировано до яркого блеска десятками тысяч прикосновений, и, благодаря этому, каждый, кто преклонял колени перед императором, оказывался в небольшом блестящем круге, как на циновке. Не разгибаясь, главный евнух подобострастно продолжил: – великая императрица Ю Ван просит Сына Неба навестить её.
   – Не знаешь, зачем? – спросил он, хотя прекрасно знал, что хитрый евнух всё равно не ответит.
   – Мысли посланных небом правителей не известны твоему рабу, – осторожно ответил тот, и император с усмешкой покачал головой.
   – Да, уж. Только мысли главного министра и цензора ты почему-то узнаёшь раньше других.
   – Хуашан, прости раба! Твой раб последним слышит то, что все говорят во «внутреннем дворце», до него последнего доходят слова тех, кто держит эти мысли в голове. Они просто летают в воздухе. Если ты прикажешь, твой раб зальёт свои уши воском!
   – Потом. Не сейчас, – махнул рукой Юань Ди, думая совсем о другом.
   – В городе говорят, что все чиновники боятся новых экзаменов по пяти канонам.
   – Не надо об этом! Я устал! Все говорят об одном и том же, – лицо императора скривилось в досадной гримасе. – Ладно, иди! Передай императрице, что я сейчас приду, – он отвернулся и подошёл к небольшому столу, на котором лежал доклад губернатора Сяо. Под ним виднелись ещё несколько донесений министров и других чиновников. Обычно их читал главный секретарь дворца, но сегодня пришлось всё отложить из-за разговора с главным министром. Юань Ди всё время думал о том, что отцу было намного тяжелей и успокаивал себя этой мыслью. Тот неожиданно стал императором в семнадцать лет. И был к этому совсем не готов. Но рядом с ним всегда были верные и преданные люди – простой тюремщик Би и евнух Чжан Хэ. Тюремщик Би спас отца от смерти, когда тому был всего год, а евнух Чжан Хэ воспитал и научил всему, что должен знать настоящий император.
   Юань Ди вздохнул. Воспоминания были грустными и радовали его больше, чем мысли о судьбе империи. Ему было уже двадцать шесть, прошёл год после смерти отца, а он никак не мог привыкнуть к новой жизни во дворце и тяготился её ритуалами.
   В раскрытые двери зала виднелся коридор. Там сквозь высокие окна лился на стены яркий солнечный свет. Здесь, в зале для приёмов, они были слишком высоко, поэтому свет рассеивался и не казался таким ярким, как там. Дождь за окном неожиданно закончился, и у него сразу поднялось настроение. Вечер можно будет провести с любимыми наложницами Фу и Фэн… А пока его тянуло к свету. Поэтому император некоторое время стоял у окна, наслаждаясь приятным теплом и красотой садов внутреннего двора. Когда он ушёл, два стражника встали с коленей и снова заняли свои места у дверей. Лежавший за дверями на полу раб-уборщик почувствовал их движение и тоже осторожно встал. Затем прошёл в зал и затушил все светильники. Дым тонкими струйками стал подниматься к потолку, извиваясь в лучах солнца, как пронзённый копьём дракон. В это время другие драконы, золотые, медленно покачивались на жёлтом халате императора, приближаясь к женской половине дворца.

   Императрица Ю Ван считалась очень красивой девушкой не только в своём богатом роду. Она ещё в детстве привлекала взгляды мужчин, посещавших дом её отца, которые сравнивали её с девушками других родов и приходили к выводу, что Ю Ван всё равно лучше всех. Именно за это её и выбрали в жёны самому Посланнику Неба. Однако помимо красоты, она обладала исключительным умом и проницательностью, которые вместе с образованностью сделали её незаменимым советником и другом. И хотя она чувствовала, что император любил её не так страстно, как своих наложниц Фу и Фэн, в постели он всё равно проводил с ней больше времени, чем с ними. Но Юань Ди был этому рад. Потому что наложницы не любили слушать его тревоги и волнения, требуя только развлечений, а жена, наоборот, терпеливо выслушивала, жалея его, чем постепенно снимала внутреннее напряжение, в котором его слабая и добрая душа не могла долго находиться. А те блестящие советы, которые она давала ему под конец беседы, приводили императора в такой восторг, что он с радостью поддавался её нежным ласкам и никогда не жалел о проведённом вместе времени. Она была его самым преданным другом, с которым приятно было поговорить и отвлечься от проблем… два-три раза в неделю.
   На этот раз Ю Ван тоже не обманула его ожидания и предложила сначала отправить посла к Хуханье, а потом к Чжи Чжи. Если два брата почему-то встретились, значит, они уже готовы были терпеть друг друга. А для империи Хань это было опасно. К тому же, никто так и не узнал, зачем Чжи Чжи понадобилось такое количество строительного инструмента. О его новых рабах из Парфии ходили самые странные слухи. Поэтому новый посол должен был сначала узнать всё у преданного Хуханье, а потом у его брата Чжи Чи. Для того, чтобы усыпить бдительность хитрого Хуханье, она предложила подарить ему пять самых красивых девушек империи. Это был знак уважения и признания заслуг. А его заносчивому брату посол должен был предложить самые выгодные условия торговли. Цену за скот, шкуры и шерсть она предлагала увеличить вдвое, чтобы у Чжи Чжи сложилось впечатление о желании императора задобрить его. Что, на самом деле, было недалеко от истины, потому что им надо было выиграть время. Пока посол будет посещать оба лагеря хунну и отвлекать их внимание, императору надо будет отправить послов к усуням и сообщить им о том, что Чжи Чжи готовится на них напасть. Больше ничего обещать им не надо. Это племя и так всегда было готово воевать с хунну за территории между большой пустыней и горами на севере. Им тоже негде было пасти свои стада. Если усуни смогут напасть на хунну и победить Чжи Чжи, то потом на эти земли можно будет вернуть его брата, Хуханье, удалив этих многочисленных и опасных кочевников подальше от Великой Стены.
   Император был приятно удивлён таким совпадением взглядов своей жены и главного министра. Он с радостью согласился отправить её брата Ван Мана к хунну в качестве посла и решил, что в этот вечер больше не будет думать о проблемах за границами его империи.

   Однако поездка брата императрицы к двум вождям племён хунну оказалась не такой спокойной и безмятежной, как она предполагала. Эти действия привели совсем не к тем результатам, которые они ожидали, и ещё больше осложнили положение внутри императорского двора, заставив самого императора Юань Ди сосредоточиться на скрытой борьбе за его влияние внутри страны. Что, впрочем, ему не всегда удавалось.

Глава 9

   Очередной день закончился для Лация так же спокойно, как и все предыдущие. Тихое дуновение ветра со стороны холмистой равнины, за которой, по словам хунну, располагалась большая пустыня, было уже не таким тёплым, как раньше. Дни становились прохладнее, хотя ночью ещё можно было спать под открытым небом и не кутаться в шкуры, но наступление осени чувствовалось во всём: хунну пригоняли свои стада поближе к стоянке, женщины валяли шерсть и делали из неё войлок, укладывая вторым и третьим слоем поверх шестов; невысокие травы в степи и предгорьях пожелтели и перестали пахнуть разными ароматами цветов; рыбы в поймах стало меньше, и солнце садилось теперь за вторую вершину горы, а не за первую, как летом, и, к тому же, быстрее.
   В этот день римляне, как всегда, устало вернулись к палаткам-гэрам своих хозяев. Атиллу встречали Саэт и крики малышей, а Лация – Павел Домициан, который научился валять шерсть и этим всё лето отрабатывал своё проживание в жилище лули-князя. Услышав шум у входа, он, кряхтя, вышел им навстречу и стал расспрашивать, как прошёл день. Но рассказывать было нечего, и они быстро замолчали, каждый устало думая о своём.
   – Может, пойдём посидим на камне? – неожиданно предложил Павел Домициан. – Внутри так душно. А у меня есть лепёшка. Саэт дала днём. Я не успел съесть, – соврал он, и Лаций сразу догадался, что слепой певец хочет поговорить. Ему редко доставалось много пищи, и он уже давно не ел вдоволь. Только вечером друзья делились с ним своей едой и ещё на праздники приносили куски мяса. Но это было редко.
   Выйдя из гэра, они молча сидели на широком тёплом камне, вытянув ноги и жуя сухой хлеб.
   – Строить ещё долго, – наконец, произнёс Лаций. – На наши склады уйдут месяца два. До зимы, может, и успеем. На стены, ров и заграждения – год, не меньше. Потом надо будет дом для Чжи Чжи делать. Много работы… – он устало откинулся спиной назад и зажмурился. Тепло медленно проходило сквозь длинную шерстяную рубашку и приятно нежило кожу.
   – Я понимаю, – вздохнул Павел Домициан. – Но ты же не об этом думаешь, – он замолчал, глядя вдаль своими белёсыми глазами.
   – Не об этом.
   – Вот видишь! И я – тоже. Прости, что в Парфии не поддержал тебя. Но здесь я умираю. Больше не хочу тут оставаться! Не хочу! – неожиданно с искренней болью в голосе произнёс Павел. – Я здесь за год всего два раза пел. Всего два раза! Скоро совсем вши заедят, и дым горло прожжёт. Не могу, когда они свои костры внутри разжигают. Горло першит, нос забивает… Умру я тут… – еле слышно закончил он.
   – Мы давно не приносили дары нашим богам, – не зная, как утешить друга, ответил Лаций.
   – Боги забыли нас!
   – Не знаю… Как отсюда вырваться? Лошадей нет. Дороги мы не знаем. А без лошадей и проводника никуда не уедем. Я только строю с утра до вечера. И тоже терплю. Ведь даже если лошади будут, куда мы поскачем?
   – Куда угодно, – с отчаянием произнёс слепой певец. – Лишь бы вырваться отсюда. Не поверишь, я готов на всё… я себя чувствую, как связанный.
   – Поверю, почему не поверю? Сам такой.
   – И ещё у меня стали болеть зубы. Саэт приносила раньше какую-то траву и варила по вечерам. А сейчас её к волам отправили. Я с детьми сижу, ты видел, на верёвке их держу, чтобы не отползали. И никаких трав теперь нет.
   – Потерпи немного, – сочувственно произнёс Лаций. – Завтра Атиллу отправим за травами и ветками. Ещё служанок Тай Сина спрошу. Они ко мне хорошо относятся. Может, что-то подскажут. Потерпи, прошу тебя. Не знаю, почему, но сердце подсказывает мне, что скоро всё изменится, – он старался вложить в эти слова как можно больше теплоты и искренности, чтобы Павел Домициан поверил ему, но сам Лаций не верил ни единому своему слову. Нет, он не отчаялся, но надежда в его душе по-прежнему оставалась запертой внутри толстых стен безысходности, которые с каждым днём становились всё неприступнее. – Пой для детей, может, это поможет?
   Они снова замолчали. Со стороны лагеря слышался обычный шум: хунну ели, пили и кричали, обсуждая одну единственную тему – свои стада. С разных сторон доносились хлопающие, ухающие и скрипящие звуки, что-то шлёпало, трещало и падало – шум в большом кочевье обычно затихал не сразу после захода солнца, а когда сытые мужчины, наконец, добирались до женской половины и бросали остаток сил на продолжение рода. Эти звуки были уже другими и нередко сопровождались ссорами. Обычно это происходило, когда муж выбирал не жену, а рабыню. В тёплые ночи хунну занимались любовными играми не только внутри жилищ, но и снаружи, прямо под открытым небом, возле гэров или чуть дальше, рядом со своими стадами. Лаций много раз ловил на себе любопытные взгляды рабынь Тай Сина, но даже молодость их лиц и страсть в глазах не вызывали в нём приятного желания женского тела. Почти все женщины хунну были низкорослые и ширококостные. У них были крепкие плечи и бёдра, а талия полностью отсутствовала. Короткие и мускулистые ноги ничем не отличались от мужских, а руки – тёмные и иногда даже волосатые, с сухими, мозолистыми ладонями и широкими, натруженными костяшками пальцев – не вызывали никакого желания. Но неприятней всего были тоненькие, в юности похожие на пух, усики над верхней губой, которые со временем превращались в редкие усы. Расцветая к двенадцати – четырнадцати годам, девушки хунну сразу же выходили замуж за тех мужчин, которых заранее выбрали для них родители, и уже через два-три года превращались в единообразных безликих существ, которые наравне с волами и мулами таскали грузы, быстро старея и умирая от многочисленных неизвестных болезней.
   Лаций вздохнул и закрыл глаза. Тепло камня приятно грело спину, голод ненадолго отступил, и ему хотелось ещё немного побыть в этом странном состоянии нежного одиночества. Вдали слышались крики выходящих на охоту ночных животных и шуршанье травы. Издалека донеслись тихие равномерные удары, как будто кто-то стучал палкой по земле. Лаций не обратил на это внимания, но Павел Домициан неожиданно привстал и позвал его:
   – Ты слышишь? – тревожно спросил слепой певец.
   – Что? – нахмурился он, но оторвал от камня только голову, повернувшись в его сторону.
   – Ты слышишь стук копыт?
   – Копыт? – переспросил Лаций и прислушался. – Ты думаешь, это лошади? – наконец, сказал он через некоторое время.
   – Конечно, лошади! Кто-то скачет. Сюда. Надо быть осторожным. Это могут быть плохие люди.
   – Кажется, их немного… – пробормотал Лаций.
   – Да, ты прав, – взволнованно согласился Павел Домициан. – Думаю, не больше десятка.
   – Ночью они не нападают. Так что это не враги. Скорей всего, свои, из этого племени. Другие обычно не рискуют. Ночью здесь никто не воюет.
   – Ты говоришь уверенно. Но я всё равно боюсь, – вздохнул слепой певец. – Пойдём лучше к гэрам. Там спокойней.
   – Отсюда будет лучше видно. Луна светит ярко. Всё видно. Скоро они покажутся у реки. Так что мы первые всё увидим.
   – Это ты всё увидишь, – недовольно произнёс Павел. – А я только услышу.
   – Я тебе всё расскажу. Только сиди тихо. И молчи. Смотри, вон они! – взволнованным шёпотом добавил он, увидев у реки десяток силуэтов всадников на лошадях.
   – Куда смотри? Это ты говори! – возмущённо прошептал Павел. – Ну же! Говори, говори, – схватив его за руку, попросил слепой певец. Но Лаций вынужден был какое-то время молчать, потому что говорить было не о чем – всадники переходили реку вброд, и на фоне отблесков в воде он видел пока только какие-то неясные очертания. Ему удалось сосчитать их. Всадников было двенадцать. Когда они поднялись на берег, от камня их отделяло не более двадцати шагов. Но даже на таком расстоянии Лацию не удалось ничего увидеть. Когда они проехали, он с сожалением прошептал:
   – Кажется, у них острые шапки с разрезами для ушей, как у рыжих варваров.
   – И всё? А почему не было слышно звона мечей и ножей? Ты слышал, как тяжело храпели лошади? Долго скакали… Они большие или маленькие?..
   – Хм-м, ты слышишь лучше, чем я вижу, – вынужден был признаться Лаций. – Зачем спрашиваешь, если я не могу ответить? Пошли в лагерь. Здесь уже становится холодно.
   – Пойдём. Помнишь, Саэт говорила, что вчера один буйвол подвернул ногу? Может, его убили и сегодня будет мясо… – с надеждой произнёс Павел Домициан.
   – Ну, и что? Нам всё равно достанется только запах, – раздражённо пробурчал Лаций, чувствуя, как голод снова скручивает пустой желудок. Однако спокойно поесть и поспать ему так и не пришлось.
   Ещё на подходе к гэру Тай Сина он увидел, что у входа толпится много хунну. По интонации и некоторым словам стало ясно, что они говорили о всадниках у реки. Сам Тай Син стоял у коня и что-то говорил склонившемуся в поклоне слуге. Это был кутлуг Ногусэ.
   – Кажется, они собираются куда-то уезжать, – негромко произнёс Павел Домициан.
   – Почему? – спросил Лаций.
   – Главный Тай Син говорит, чтобы позвали его сына и приготовили свежих лошадей. Это неспроста.
   Внутри гэра никто ничего не знал. Саэт не успела ещё поговорить со служанками и жёнами лули-князя, а Атилла тоже ничего толком не мог объяснить. Он только разводил руками в стороны и повторял одно и то же:
   – Как муравьи прибежали сюда… как муравьи. Бегают, бегают все… как муравьи…
   Долгое время ничего не менялось, хунну входили и выходили из гэра, громко спрашивали друг друга о своих стадах, здоровье лошадей и оленей, о том, сколько волов болеет и у кого есть новые верблюды, но за всем этим чувствовались внутреннее напряжение и ожидание чего-то неизвестного. Вскоре к гэру подъехал молодой Модэ Син, сын лули-князя. Сам Тай Син приехал чуть позже, и сразу всё стало ясно. Слуги стали собирать вещи хозяина, готовить лошадей, выносить походный войлок, а Лацию приказали пройти к лули-князю, на его половину. Услужливый кутлуг Ногусэ отодвинул перед ним шкуру, служившую стеной, и с кислой улыбкой кивнул в сторону видневшегося в глубине небольшого костра. Лаций осторожно зашёл, не зная, чего ожидать, но бояться, как оказалось, было нечего. Прискакавшие ночью всадники были посланы Хуханье, чтобы известить своего брата о том, что к нему направляется посол императора Юань Ди. Однако среди прискакавших были несколько человек из других племён кочевников, которые сообщили Чжи Чжи, что перед этим ещё один посол был послан к самому Хуханье и сейчас находится у него в кочевье. Этот посол задержался у его брата, и вместо него отправили другого. Чжи Чжи решил послать Тай Сина с сыном, чтобы оказать достойное внимание послу императора. При этом он приказал ему взять с собой двадцать белых рабов-римлян, чтобы удивить чиновника империи Хань. Для этого их надо было срочно побрить и одеть в светлые одежды. Правителю хунну хотелось, чтобы римляне резко выделялись на фоне его тёмных всадников. Чжи Чжи помнил, какое впечатление произвели на него в Парфии бритые головы и лица белокожих рабов. Так как он сам любил производить впечатление на окружающих, то решил использовать римлян для этого ещё раз. Среди отобранных на скорую руку двадцати человек оказался и несчастный Павел Домициан, который не сопротивлялся и только изредка крутил головой из стороны в сторону, прислушиваясь к разговорам кочевников. К утру всё было готово, и сто всадников хунну вместе с двадцатью рабами выдвинулись на восток, навстречу послу императора Юань Ди.
   Сам Чжи Чжи остался на стоянке, в хурээ. Он хотел побольше узнать у приехавших кочевников о своём брате Хуханье. То, что он услышал, неприятно удивило его и даже рассердило. Оказалось, что к нему ехал «простой» посол. Это был молодой сын какого-то губернатора. А у Хуханье в это время гостил сам брат императрицы, который привёз ему подарок от императора – пять самых красивых девушек империи Хань! Это был намёк на здоровое продолжение рода и единение с народом империи. Значит, брата-предателя ценили выше, чем его! Но когда Чжи Чжи об этом узнал, Тай Син со своими людьми был уже далеко. Поэтому вождь хунну решил дождаться их возвращения и уже на месте принять решение, как ответить ханьскому императору.
   Шаньюй не знал, что брат императрицы, оказавшись в становище Хуханье у стен Великой Стены, столкнулся с непредвиденными трудностями. Он сразу заметил, что хунну здесь стало значительно больше, чем полагали во «внутреннем дворе» императора. Ему повсюду попадались дети и подростки – в гэрах, между ними, рядом со стадами, на лошадях и у реки. Их было очень много! Хунну становились опасны, потому что жили только за счёт помощи империи Хань и многие из князей и вождей стали роптать. Сначала с ним тайно договорился о встрече один вождь, потом – другой. И всех волновали одни и те же вопросы: отношение императора к Хуханье. Этот народ определённо не мог жить в мире и мечтал о войне и захватнических набегах. Но для того, чтобы разобраться с внутренними противоречиями в этом лагере хунну, брату императрицы надо было время. Поэтому он и отправил императору срочный доклад с просьбой выслать Чжи Чжи второго посла. Таким образом он решил важную государственную задачу и чудом избежал больших неприятностей, которые ему сулила встреча с шаньюем Чжи Чжи.

Глава 10

   Лаций кутался в большую широкую накидку, которая постоянно сползала с него и не давала согреться. Каждый раз, когда приходилось заново оборачивать её вокруг плеч и затыкать под руки, он вынужден был поворачиваться к ветру спиной. Щёки горели от царапин и раздражения, но больше всего страдала бритая голова. Тёплая шапка оказалась маленькой и постоянно падала на землю, и по всему телу сразу же пробегали мурашки. В такие моменты казалось, что кожа на голове покрывается ледяной коркой, и он спешил побыстрее натянуть затвердевший кусок шкуры на затылок, чтобы не простудиться. У Павла Домициана, наоборот, шапка оказалась больше, чем голова, и он шёл, не поправляя её, как странное безголовое существо, держась за одну единственную повозку, в которой лежали вещи Тай Сина и войлок для его походного гэра.
   К вечеру они остановились у небольшого холма, свернув с дороги немного в сторону. Рядом начинались заросли редкого кустарника и невысоких деревьев. Огонь хунну везли с собой в нескольких больших корзинах. За ним постоянно следили, чтобы он не потух. Поэтому костры развели сразу. Но больше римлянам ничем не помогли. Надеяться оставалось только на себя. Всё, что они взяли с собой, должно было помочь им пережить холодную ночь. Лаций несколько раз пытался прилечь поближе к огню, но не мог заснуть, потому что холод проникал под одежду и накидку со всех сторон. Хунну везли с собой скатанные войлочные подстилки, на которых ложились спать по пять-шесть человек. Но у римлян их не было. Лаций попытался принести несколько камней, но они были слишком маленькими и быстро остывали, когда он вынимал их из костра.
   – Не могу больше сидеть. Совсем замёрзну, – стуча зубами, пожаловался ему Павел Домициан, когда он, отчаявшись согреться, решил присесть рядом.
   – Давай попробуем по очереди спать у костра, – вздохнул Лаций. Он ещё раз с удивлением обвёл глазами остальных товарищей, которые спали сидя, прижавшись друг к другу спинами. Он усадил Павла на ветки сухого кустарника, а сам сел рядом. – Спи, я пока буду смотреть за огнём! – сказал он и обречённо вздохнул. Надо было попросить у Саэт или слуг что-нибудь потеплее, но он не успел. Теперь оставалось следить за тем, чтобы костёр не погас, пока будет спать Павел Домициан. Будить его он не собирался. Какая от слепого помощь? Лаций в душе наделся, что к утру ему тоже удастся немного поспать, и он действительно заснул перед рассветом, прислонившись спиной к спине Павла. Но сон был недолгим. Хунну проснулись и, быстро собрав гэр Тай Сина, продолжили движение на восток.
   Когда они, наконец, встретили императорского посла, сопровождавших его всадников и несколько десятков хунну из других племён, голова у Лация была тяжёлой и тело еле слушалось, не желая двигаться ни вперёд, ни назад. Он даже не стал рассматривать новых людей, а просто повалился на землю и заснул, пока Тай Син, соблюдая традиции вежливости, общался с послом императора. Но этот привал тоже был недолгим, и, когда беседа закончилась, римлян подняли с земли и быстро расставили с двух сторон повозки, чтобы удивить и произвести впечатление на посла. Тот действительно несколько раз с любопытством выглядывал из-под войлочной накидки и, видимо, действительно был удивлён их внешним видом. Лаций заметил только молодое широкое лицо с надломленными бровями и узкими щелочками век, под которыми тревожно бегали маленькие чёрные глаза. Этот странный человек смотрел на них, плотно сжав губы, и поэтому казалось, что у него совсем нет рта. Оттопыренные уши только усиливали впечатление нелепости, которое производил трясущийся на затылке узел волос в позолоченной коробочке, проткнутой короткой палочкой. Судя по коже и живому взгляду, посол был молодым человеком, но вскоре дорога стала круче и Лаций перестал наблюдать за носилками, стараясь удержаться на ногах и не споткнуться о камни. Позади римлян ехал сын Тай Сина. Он был доволен произведённым на посла впечатлением. Его более мудрый и опытный отец ехал сзади, и его лицо, наоборот, оставалось непроницаемо спокойным и суровым, как будто его ничего не волновало.
   Вторую ночь римляне и хунну тоже провели у костров, но на этот раз Лаций решился на отчаянный поступок. Он дождался, когда все заснут, и после этого прокрался к лошадям. Там он забрался на одну из них, и, обхватив удивлённое животное за шею, постарался заснуть. Сон его, однако, прерывался несколько раз, потому что, расслабляясь, его большое тело рано или поздно сползало на землю. Но к утру он всё равно чувствовал себя намного лучше, чем остальные римляне, многие из которых, судя по хриплым голосам и кашлю, всё-таки простудились. Обратный путь к стойбищу продолжался под нудный скрип колёс и негромкий топот копыт. Небо было серым и хмурым, как будто богам не нравилось то, что происходило на земле. Эта мысль пришла Лацию в голову, когда из-за поворота вдруг неожиданно показалась река. Хунну радостно закричали, показывая вдаль, где должно было находиться стойбище, но императорские всадники и посол ничего не ответили. Они проехали вперёд, а несколько десятков хунну вместе с молодым сыном Модэ Сином поскакали на высокий крутой берег, с которого хорошо была видна холмистая местность на противоположной стороне.
   Дорога постепенно приблизилась к реке, и до поворота, где вокруг торчащих из воды камней пенились буруны холодной чёрной воды, оставалось проехать не более пятисот шагов. Дальше она уходила в сторону и вела прямо к броду, до которого было ещё три тысячи шагов. Лаций устало плёлся почти в самом конце колонны, тупо уставившись на стремительно несущийся чёрный поток. Немигающим взглядом он смотрел, как вода на полном ходу врезается в камни, крутится перед ними, образуя небольшие водовороты, пенится и брызжет в разные стороны, чтобы потом белой струёй спокойно продолжить свой путь за спиной грозных каменных воинов. Неожиданно сзади раздался чей-то крик. Голос был тихим, потому что ветер дул в лицо, и звук относило назад. Лаций обернулся и посмотрел вдаль. Там, куда поскакали хунну с молодым Модэ Сином, явно что-то было не так. Он видел, как некоторые всадники крутились на лошадях на месте, другие соскочили на землю и стояли у самого края, кто-то махал руками и кричал в их сторону, но на таком расстоянии ничего не было слышно.
   – Эй! – позвал Лаций одного из хунну. – Там кричат! – он ткнул рукой назад. Сначала всадник ничего не понял, но потом стукнул лошадь пятками и поскакал вперёд, к лули-князю. Вся процессия сразу же остановилась, и хунну поскакали к обрыву. То, что они увидели, заставило их сердца похолодеть от ужаса. Вскоре это увидели и римляне. Внизу, в ледяной воде барахтались несколько человек и лошадей. Один из несчастных сумел схватиться за гриву и теперь отчаянно старался направить лошадь к отвесным скалам у берега. Но всё было тщетно. Животное двигалось вперёд по течению, которое несло её прямо на камни. Оказавшиеся в воде люди беспомощно махали руками и тоже ничего не могли сделать. Сначала один, захлебнувшись, ушёл под воду, затем другой, третий и так почти все, кроме одного, который продолжал держаться за гриву и не сдавался. Лаций видел, что четверо оставшихся лошадей неминуемо погибнут, затянутые в водоворот под камнями. Но этот последний мог бы ещё выжить, если бы отпустил гриву… В том месте, куда его несло течение, камни были более покатые и без острых краёв.
   Стоявшие перед ним хунну что-то кричали друг другу, но Лаций их не слышал. Он с непонятным внутренним удивлением наблюдал за собой, как будто боги вдруг разделили его на две части и теперь одна половина тела, способная думать, наблюдала за другой, не думающей, со стороны и не понимала, что происходит. Он сбросил свою толстую накидку, стянул через голову длинную рубашку и быстро стащил сапоги с тёплым мехом, которые ещё полгода назад достались ему от умершего хозяина соседнего гэра. Вместе с рубашкой на землю упал и медальон на тонком кожаном ремешке. Но времени поднимать его уже не было. Через несколько мгновений Лаций стоял у самого края обрыва. Когда он прыгнул вниз, над его головой раздался полный отчаяния и горя крик старого лули-князя:
   – Мо-о-дэ-э-э! – он звал своего сына, надеясь на чудо и понимая, что чуда не будет и тот скоро погибнет прямо у него на глазах, а он ничего не сможет с этим поделать. Последней головой над водой была голова его сына…
   Резкий холод сжал тело Лация, и ему показалось, что он не сможет даже пошевелиться, не то что плыть в этой воде. Ощущение было такое, как будто в кожу на спине и затылке впились огромные острые шипы и живот вжался до самого позвоночника, выдавливая из груди воздух. Его передёрнуло, и пробежавшая по телу дрожь заставила выпрямить скрючившиеся руки и ноги. Надо было срочно двигаться. И он сделал первый гребок, затем второй, третий, пока не почувствовал, что выплыл на поверхность и может дышать.
   Когда над водой показалась отливающая синевой, блестящая лысина белокожего раба, Тай Син почувствовал, как его сердце остановилось и в груди перехватило дыхание. Он сделал шаг вперёд и коснулся носком сапога одежды Лация. Колени предательски дрожали, и он решил не шевелиться, чтобы не упасть на землю от слабости. Заметив кожаный ремешок, он поднял его с земли, посмотрел на медальон и крепко сжал в руке. Лули-князь смотрел вперёд и ждал. Никто не знал, что в душе он поклялся принести богам самую большую жертву, если они помогут этому рабу спасти его сына. Римлянин подплыл к лошади и стал отрывать пальцы его сына от гривы. Этот странный раб что-то кричал, но Модэ не шевелился и не хотел отпускать лошадь. Потом бедное животное, не выдержав висевших на ней двух людей, мотнуло головой в последний раз и погрузилось под воду. Вместе с ним исчезли и две других головы – его сына и раба-римлянина. Однако лошадь вскоре вынырнула, и её понесло дальше на камни, а людей видно не было. На берегу все замолчали. Какое-то время никто не шевелился. Тай Син выдохнул и опустил плеть. Все смотрели только на него. Казалось, что лицо старого лули-князя превратилось в камень. И вдруг густые брови взметнулись вверх, глаза вспыхнули, и из горла раздался дикий крик. Все хунну вздрогнули от неожиданности и повернулись в ту сторону, куда показывала плётка лули-князя. У крайнего камня в воде были видны две головы – одна с чёрными волосами, а другая – сине-серая и без волос. Это были раб и его сын! До них было совсем близко. В воду сразу же полетели длинные верёвки с петлями. Когда тела вытащили на берег, юный Модэ Син был без сознания. Казалось, он не дышал. Но голый раб сложил его пополам, положил на колено и стал давить руками на спину. При помощи других своих товарищей он вернул ему жизнь. Оба выплывших так сильно дрожали, что их дрожь передалась даже помогавшим им людям. Те тоже жались и кутались в накидки. Старый Тай Син с трудом сдерживался, чтобы не кинуться к рабу и не обнять его вместе с сыном. Но он смотрел на дрожащего римлянина и видел только знак на его плече – такой же, как на круглом медальоне. Тот никак не мог натянуть на себя длинную рубашку, стучал зубами и что-то говорил другим рабам, но его никто не понимал. Лули-князь подошёл к нему и молча протянул медальон. Мудрость взяла своё, он сдержался и никак не проявил свои чувства. А затем хриплым, срывающимся голосом приказал замотать обоих в шерстяные верблюжьи накидки и уложить в повозку под куски войлока. Когда вся процессия добралась до хурээ, Лаций и сын лули-князя спали, не зная, что происходит вокруг. Тем временем, Тай Син приказал своему слуге сделать на куске шкуры такой же рисунок, какой был на плече у римлянина и нанести его на плечо сына. Но ни Лаций, ни Модэ этого уже не слышали. Как не слышали они и радостного пения слепого Павла Домициана, который так вдохновился поступком своего друга, что стал сочинять и петь песни о нём прямо на ходу. Всадники улыбались, видя его восторг, и не прерывали. Единственным человеком, которому не уделили внимания в этой ситуации и который частично лишился необходимого уважения в результате непредвиденного события, был посол императора. Он ждал, что ему расскажут обо всём отдельно и окажут знаки внимания в связи с тем, что они вынуждены были остановиться в пути. Но никто этого не сделал. Поэтому настроение у посла стало постепенно портиться. Зато хорошим оно было у встречавших эту процессию римлян. Они издалека услышали голос своего певца, и, когда всадники переправились вброд возле недостроенных деревянных терм, все, кто мог, уже стояли вдоль берега, пересказывая друг другу слова новой песни Павла Домициана.
   Возле становища были видны многочисленные костры. В ноздри ударил запах жареного мяса, и хунну сразу прибавили ход. Тай Син понял, что к приезду посла стали готовиться заранее и, скорей всего, сегодня вечером будет большой праздник. Всадники промчались прямо в центр кочевья мимо рабов-римлян и целой толпы детей, где лули-князь, не слезая с коня, приказал перенести Лация и своего сына в тёплый гэр, обтереть горячим жиром и снова закутать в шерстяные одеяла. Сам он отправился вслед за послом к поджидавшему их шаньюю Чжи Чжи.

Глава 11

   Нежное, обволакивающее тепло приятно ласкало кожу. Всё вокруг казалось мягким и уютным, как тёплый пух. Рядом проплывали длинные тени, за ними шли люди, они говорили с ним на непонятном языке и исчезали. Но Лаций не собирался рассматривать этих странных посетителей снов. Он наслаждался. Ему давно не было так хорошо. Давно…
   Это слово, как птица, впорхнуло в голову, взмахнуло крыльями в памяти и замерло, превратившись в камень, – огромный и тяжёлый, – который вдруг с грохотом рухнул вниз, в закоулки души, подняв вверх из глубины забвения старые воспоминания и реальность. Тепло и нега грубой ткани не пропали, но всё тело сжалось и сон как рукой сняло. Он медленно отодвинул с глаз край накидки и прищурился. Это был гэр. Большой. Рядом горел костёр. Возле него сидела женщина. Похоже, очень старая. Она заслоняла собой пламя, поэтому он не видел, что она делает. Рядом с ним высилась гора накидок из верблюжьей шерсти. Под ними кто-то тяжело дышал. И тут к Лацию вернулись воспоминания. Он сжался в комок и передёрнулся, ощутив всем телом холод чёрной воды, поджал ноги к груди и попытался закрыть глаза. Но прежнего удовольствия уже не было. Глаза больше не закрывались, и он решил встать. Старуха, услышав позади себя шум, обернулась и покачала головой. Он не понимал, что это значило, но она махнула рукой, как бы толкая его в грудь, и Лаций сел обратно. Тем временем женщина принесла котелок с чашками и налила в них жидкость из котла. В ноздри ударил запах мясного бульона. Лаций невольно расплылся в улыбке.
   – На! Держи! – просипела старуха беззубым ртом. Он поднёс чашку к губам и с огромным удовольствием сделал несколько маленьких глотков, стараясь перед этим остужать кипяток между языком и нёбом, как делали это хунну. Бульон во рту булькал и урчал, а потом медленно опускался в горло. Вкус был невероятный. В этот момент рядом зашевелилась гора одеял, и оттуда показалась взлохмаченная голова Модэ Сина. Он долго тёр кулаками свои узкие глаза, думая, что сидящий рядом с ним раб с чашкой бульона в руке – это либо продолжение сна, либо что-то ещё более страшное. Увидев старую женщину, он прекратил давить себе на глаза и замер.
   – Фазира? – тихо спросил он.
   – Да, мой малыш, – с искренней нежностью произнесла старуха. Это была его кормилица и служанка. Радостно растянув рот в беззубой улыбке, она подала ему вторую чашку, и Модэ с жадностью стал пить бульон, обжигая губы и тихо ругаясь на горячую жидкость.
   – Почему у меня так болит плечо? – с удивлением спросил он и посмотрел на руку. Там были видны следы тонких порезов – три круга соединялись краями, как у раба, который сидел рядом. – Кто это сделал? – недовольно спросил он.
   – Твой отец приказал, – тихо ответила женщина.
   – Зачем? – спросил он, но его вопрос остался без ответа.
   – Ты пей, пей. Но не торопись, у меня ещё много тут, – повторяла ему раз за разом кормилица, снисходительно улыбаясь. Выпив две чашки, молодой хунну откинулся на войлок и посмотрел на Лация.
   – Это был ты? – коротко спросил он.
   – Да, – кивнул Лаций.
   – Моя лошадь погибла?
   – Да.
   – Но ты мог её вытащить?
   – Нет.
   – Хм-м… Тогда зачем ты вытащил меня? Зачем? – с искренним непониманием спросил Модэ, для которого жизнь его лошади была так же ценна, как и его собственная.
   – Ты хочешь вернуться за ней обратно? – подумав, ответил вопросом на вопрос Лаций, потому что сам не знал, зачем спас сына Тай Сина.
   – Нет! – резко мотнул головой молодой хунну. – Ты бил меня по рукам! И тащил за волосы! – он схватился за голову и вскрикнул. – Мне больно! Он дёргал меня за волосы! – крикнул он кормилице, прижимая волосы к голове ладонями. Его рот перекосился от боли, и в глазах вспыхнуло искреннее возмущение. Старуха махнула рукой и отвернулась, как бы говоря, что не хочет его слушать, и когда молодой хунну хотел что-то добавить, шкура на входе резко отлетела в сторону и внутрь вошёл его отец. Тай Сину было достаточно одного взгляда на сына и раба, чтобы всё понять. Лаций тоже заметил, как в глазах старого лули-князя промелькнуло отеческое выражение заботы и радости, но это длилось всего мгновение, но потом его взгляд снова стал жёстким и непроницаемым, как и раньше.
   – Я дала им только жидкий навар, – произнесла служанка, увидев во взгляде господина вопрос.
   – Хорошо, – кивнул тот и сел на невысокий стул, сделанный из ствола широкого ствола. Сверху он был оббит войлоком и выцветшей тканью. – Ты! – кивнул он Лацию, и тот провёл языком по нёбу, чувствуя, что после бульона хочет пить. Но сейчас надо было выслушать лули-князя. Хунну были непредсказуемыми в своих поступках, и он не раз имел возможность убедиться в их необоснованной жестокости, как, впрочем, и в необузданной щедрости и неограниченной расточительности в моменты радости и побед.
   – Да? – осторожно спросил Лаций.
   – Ты спас моего сына. Он жив.
   – Да, – снова повторил он.
   – Ты можешь взять своего друга, его женщину и слепого певца. У тебя будет свой гэр. Там, за гэром кутлуга Ногусэ. Тебе покажут. Эти двое, муж и жена, будут твоими слугами. А ты будешь служить мне и шаньюю. Понял?
   – А слепой певец? – поинтересовался Лаций.
   – Слепой? Можешь его выгнать или отдать другим рабам. Хотя… он хорошо пел, – смягчился лули-князь. – Делай, что хочешь. Это мешок костей. Он никому не нужен.
   – Э-э… – не веря своим ушам, протянул он, собираясь с мыслями и чувствуя, что по всему телу пробежала волна приятного тепла и слабости.
   – Что? Ты хочешь что-то ещё? – по-своему истолковал его звук Тай Син. И Лаций почувствовав это, решился попросить то, о чём мечтал уже больше года.
   – Благодарю тебя, мудрый вождь, – с благодарностью произнёс он. – Можно мне ещё попросить нож? Любой нож… Понимаешь… без ножа очень трудно, – с мольбой в голосе добавил он, поражаясь в душе, как унизительно и жалко ведёт себя перед варваром и как его голос сам подстраивается под нужное поведение, пренебрегая гордостью и уважением, которые сопротивлялись этому предательству в глубине души.
   – Нож? – с удивлением переспросил старый князь и даже выпрямился в спине. Он хорошо помнил, как этот раб бросил нож в нападавшего кочевника и убил его.
   – Нож?.. – тихо повторил за ним молодой Модэ.
   – Да, – со вздохом кивнул Лаций. – Надо брить голову и лицо. Надо резать шкуры и ремни. Много делать надо, – на какое-то время в гэре воцарилось молчание, и даже старая кормилица не шевелилась, стоя у костра и с интересом ожидая решения своего хозяина. Наконец, тот поднял взгляд и коротко произнёс:
   – Сайн [24 - Сайн – хорошо (монг.).]!
   – Отец, он же раб! – воскликнул сын.
   – Да, – кивнул Тай Син и подошёл к кормилице. – Позови повитуху и гадалку. Пусть они отгонят от него злых духов, – он кивнул в сторону сына. – Скажи, что упал в реку. Пусть хорошо просят богов и очистят его, – после этого он ещё раз посмотрел на сына и вышел.
   – Зачем он это сказал? Неужели он даст ему нож? – обратился Модэ к кормилице. Та, как всегда, пожевала беззубым ртом и с улыбкой ответила:
   – Он спас тебя, а не убил. Зачем ему делать тебе плохо? Отдохни, малыш. Ты устал, – услышав эти слова, молодой хунну нахмурился и отвернулся от Лация. Но тот даже не обратил на это внимания. Он чувствовал себя выспавшимся и, благодаря жирному навару, даже немного сытым. Внутрь зашёл один из слуг Тай Сина и протянул ему обрывок старого шерстяного одеяла. Лаций взял свёрток и почувствовал в руках приятную тяжесть. В тряпку был замотан нож в кожаном чехле. Он вытащил его и от удивления выпрямился. Затем быстро бросил взгляд на Модэ и старую кормилицу. Сын Тай Сина сделал вид, что не смотрит в его сторону, хотя сидел боком и мог видеть, что происходит рядом. А кормилица вообще стояла спиной и продолжала помешивать еду в котле. Лаций медленно выдохнул и провёл рукой по чёрному длинному лезвию – это был тот самый нож, которым он убил воина хунну во время перехода из Мерва. Лезвие было острым. Значит, им никто не пользовался. Он прижал нож к груди и радостно улыбнулся. Но осторожность взяла своё, и Лаций поспешил спрятать драгоценный подарок под рубашку, чтобы потом прикрепить петли для крепления на поясе.
   – Благодарю тебя, – еле слышно пробормотал он, мысленно обращаясь к старому князю. Теперь ему не терпелось поделиться радостной новостью с Павлом и Атиллой. Лаций даже мечтать не мог о такой благосклонности со стороны старого хунну, и его распирало от внезапно нахлынувшей детской радости. К тому же, ни Атилла, ни Саэт ещё не знали, что они смогут жить в собственном гэре. Надо было их обрадовать.
   К его огромному удивлению, никто из его товарищей не обрадовался этой новости. Лаций стоял перед ними и растерянно переводил взгляд с одного на другого, не понимая, почему они не смотрят на него и вздыхают. Атилла первым прервал странное молчание.
   – Понимаешь, тут всегда много слуг. Готовят они. И всегда у них есть мясо. У этого старика большие стада. Его племя богатое. Так что еды тут много… – с кислым выражением лица протянул он. – А там как? Сами будем готовить? Саэт одна не сможет всё делать. К тому же, двое маленьких детей. И как эту палатку ставить? Кто будет за ней следить? – печально закончил Кроний, и ему в тон сразу же добавил Павел Домициан:
   – Боги посылают нам испытание, а не награду. Так мне кажется. Я вижу только тёмные цвета. Нет ничего светлого. Мне становится холодно от мысли о новом гэре, как ты сказал. Тут, насколько я знаю, шесть костров. Шкуры на полу застланы под края войлока. Мех на них ещё не вытерся. Тепло. А там у нас будет один костёр. Он будет быстро прогорать. И кто за ним будет всё время следить, когда вас с Атиллой не будет?
   – Не слушай их, – неожиданно с болью в голосе произнесла Саэт, и Лаций почувствовал, что она очень волнуется и почему-то пытается его поддержать. – Мы как-нибудь выживем. Только вот зима скоро придёт. Уже холодно. Надо просто побольше запасти дров и навоза… и что-то придумать с костром. Под утро он будет прогорать. Если бы кто-то из наших был рядом, но они все далеко. Я попробую поговорить с Фазирой, старой служанкой, может, она что-то подскажет. И мясо тоже можно будет у неё брать. Она часто мне отдаёт кости. И молоко для малышей приносит. Ты же знаешь.
   – Да, да, конечно, – растерянно пробормотал Лаций, ещё не в силах смириться с тем, что для его друзей приспособленный быт и удобство жизни в большом гэре оказались важней, чем своё маленькое независимое жилище. Ему было больно признать, что его мечта и радость не нашли понимания в их сердцах, но, с другой стороны, он понимал, что они были по-своему правы.
   – Слушай, может, пойти и попросить у этого старика ещё пару слуг? – неожиданно предложил Атилла, не в силах смотреть на расстроенного друга.
   – Что? – не поняв, переспросил тот. – Слуг? Ты что, с ума сошёл? Лучше сразу выкопай себе могилу за рекой, – с горечью произнёс Лаций.
   – Ну, я как лучше хотел. Может, он такой добрый, что ты его сына спас… и за это что-то ещё даст?
   – Нет, не получится, – Лаций задумчиво смотрел на тёмный войлок и думал, что делать дальше.
   – Прости, мы не хотели тебя обидеть, – негромко произнесла Саэт, но это было скорее признание того, что они были не на его стороне и им было очень жаль покидать этот большой и тёплый гэр. Лацию стало душно и захотелось глотнуть свежего воздуха.
   – Пойду, пройдусь, – выдавил он из себя и провёл рукой по вспотевшему лбу. Внутри действительно было жарко – старая кормилица позаботилась о том, чтобы сын её господина отлежался в тепле.
   – Может, мне пойти с тобой? – осторожно предложил Атилла, но Саэт схватила его за руку и дёрнула назад. Старый друг пожал плечами и остался сидеть на месте.
   Холодный осенний ветер к вечеру стих, и теперь на стойбище было тихо. Струйки дыма, расширяясь, поднимались над островерхими жилищами хунну в тёмное небо, и в свете полной луны напоминали длинные хвосты лошадей. Позади гэра возились несколько слуг Тай Сина вместе с кутлугом Ногусэ. Судя по его недовольному голосу, льстивого слугу заставили делать что-то очень неприятное. Лаций присмотрелся и от удивления замер – они крепили высокие длинные палки для нового жилища. Это было неожиданно… неожиданно быстро. Тай Син не любил ждать и привык, чтобы его приказы выполнялись немедленно. Поэтому ленивому и хитрому Ногусэ в этот вечер не повезло – ему пришлось делать гэр для раба.
   Не желая попадаться ему на глаза, Лаций осторожно обошёл это место с другой стороны и направился к реке. Там он сел на длинную большую ступеньку недостроенных терм и, прислонившись спиной к брёвнам, поднял взгляд на звёзды. Где-то там боги решали его судьбу, и он мысленно просил их о помощи, потому что чувствовал в душе неясность и смутную тревогу. Все его товарищи по несчастью уже давно обзавелись семьями и детьми, все стали как-то приспосабливаться к жизни в этой дикой стране, и только он один не стремился привязать себя к ней узами семьи и быта. Прошло уже много времени, но боги ничего не посылали ему. Ни одного знамения или намёка. Хотя он просил их об этом почти каждый день. И теперь, сидя на влажном бревне, он снова обращался к ним с просьбой о помощи, моля их хоть как-то изменить его существование среди дикарей, которые жили вместе со своими бесчисленными стадами коней, волов, оленей и верблюдов, размножаясь так же быстро, как эти животные, и по характеру ничем не отличаясь от них.

   В это время в огромном гэре верховного вождя хунну происходили совсем другие события. Посол, несмотря на предупреждения и подробные инструкции брата императрицы, не смог сдержать своё недовольство по поводу того, что воины Тай Сина уделили ему мало внимания во время перехода, и высказал это Чжи Чжи сразу после традиционного приветствия. Удивлённый вождь хунну, ещё не знавший, что произошло с сыном лули-князя, сразу же позвал Тай Сина и стал с искренним интересом расспрашивать о происшествии. Это вызвало у молодого и неопытного посланника императора ещё большее раздражение, о чём он не преминул напомнить шаньюю, перебив старого князя. Чжи Чжи сдержался и, изобразив на лице доброжелательную улыбку, ответил:
   – Разве спасение сына нашего верного воина и известного главы рода не прекрасное событие для твоего приезда к нам? Спасённая жизнь – хороший знак. Поэтому нам надо это отпраздновать. Тебе и твоим людям надо немного отдохнуть. Я приглашаю тебя отведать с нами вечером самое вкусное мясо и рыбу, которые только есть в нашем хурээ. Нам никто не будет мешать, потому что все набьют себе рты и будут молчать, – рассмеялся Чжи Чжи и развёл руки в стороны, как бы приглашая посла согласиться с его предложением. Тот вспыхнул, возмущённый таким бесцеремонным обращением и откровенным игнорированием его важности. В это время сзади к нему приблизился один из советников и что-то коротко сказал на своём языке. Посол поджал губы и набрал в грудь воздух. Затем медленно выдохнул и встал.
   – Мы благодарим тебя за оказанную честь, – произнёс он с плохо скрываемым раздражением, но Чжи Чжи снова сделал вид, что не заметил это. Только в маленьких, колючих глазах застыла неприкрытая ненависть, которую усиливала ноющая головная боль.
   Как только посол и его люди вышли, слуги засуетились, убирая перегородки и шкуры. Вождь хунну повернулся к своему старому другу:
   – Тай Син, мне нужна здесь Чоу Ли, эта умная девчонка. Жаль, сына нет… Моя молодая жена захотела привезти новых слуг и евнухов. Пришлось отправить его в Кангюй, – прищурился он. Лули-князь с пониманием наклонил голову. Верный Тай Син, хоть и хотел быстрее вернуться к своему сыну, вынужден был остаться в гэре своего вождя. Но он мог быть спокоен, кормилица хорошо ухаживала за его Модэ Сином. Она любила его не меньше, чем отец.

   Чоу Ли уже знала, что из столицы Чанъань приехал молодой посол. Это было неожиданно, и её сердце сжалось от неприятного предчувствия. Жизнь в диком племени постоянно кочующих хунну была для неё тяжела, она скучала по большим городам империи Хань, но терпела, потому что от мира с этим народом зависела жизнь её отца и судьба многих людей, как объяснила ей императрица. Юной Чоу Ли пришлось забыть о многих радостях жизни, которые сопровождали её в юности в доме отца, и она старалась изо всех сил найти хоть что-то радостное и весёлое в скачках и стрельбе из лука, которыми решила здесь заняться, пользуясь властью своего молодого мужа. Но прибытие посла не вызвало в её душе радости, хотя она и пыталась убедить себя в том, что тот прибыл с хорошими вестями. А когда слуги шаньюя передали ей приказ прийти в главный гэр, сердце слегка укололо и в горле перехватило дыхание.
   Чжи Чжи встретил её без улыбки и, окинув пристальным взглядом, кивнул на шкуру рядом со своим небольшим деревянным креслом. Знакомые гривы львов на ножках кресла улыбнулись ей приветливой улыбкой далёкой родины. Это кресло передал шаньюю старый император, когда она уезжала с мужем из столицы Чанъань в неизвестную и далёкую степь.
   – Приехал посол. От императора, – коротко произнёс шаньюй. Его слова вернули Чоу из мира воспоминаний в большое жилище вождя. – Мне надо знать, зачем. Иди к его гэру! Будешь слушать, что он там говорит. Будешь носить войлок. Только голову прикрой, – он повернулся к старому князю: – Тай Син, пусть её замотают, чтобы лица не было видно, – тот с пониманием нахмурил брови и кивнул. – Всё, что услышишь, расскажешь мне. Люди Тай Сина будут всё время рядом. Ясно?
   – Да, великий господин, – поклонилась она.
   – Я всё понял, – как всегда коротко ответил лули-князь.
   Когда они вышли, шаньюй позвал своего писаря и устало посмотрел ему в глаза.
   – Пойди туда с сыном. Пусть водит волов, коней и верблюдов мимо гэра, как в прошлый раз. Помнишь? – писарь быстро закивал головой. – Сам стой рядом. Не ходи. Всё слушай. Смотри только, чтобы эта девчонка тебя не заметила! Тихо всё делайте. Молча. Не говорите, чтобы не догадалась, что ты понимаешь их язык.
   – Я всё сделаю, как ты сказал, – закивал головой писарь. Чжи Чжи откинулся назад и махнул рукой. Солнце приближалось к горизонту. В большом белом гэре уже всё было готово для праздника. Сам шаньюй находился в дальней части, отгороженной несколькими раскладными ширмами, которые его сын привёз из империи Хань. Они оказались удобнее длинных и тяжёлых шкур, и, к тому же, легко передвигались. Хотя потом он всё равно приказал обтянуть их шкурами, чтобы выглядели привычнее. Прикрыв глаза, Чжи Чжи хотел немного отдохнуть, чтобы собраться с силами перед непростым разговором с послом. Но отдохнуть ему не дали. Рядом тихо зашуршали чьи-то шаги. Это был слуга. Он привёл жену сына. Чжи Чжи удивился, но успел вернуть лицу спокойное выражение до того, как Чоу Ли успела войти и поклониться. Чуть позади неё стоял Тай Син.
   – Так быстро? – спросил он, увидев её. – Что случилось?
   – Посол Сяо Ю хочет покинуть твой лагерь, – поклонившись, произнесла девушка.
   – Что? – встрепенулся он. – Ты сказала «покинуть»? Почему?
   – Он очень рассержен, – сдержанно ответила она. – Молодой посол недоволен приёмом, который оказал ему лули-князь Тай Син. Он хочет уехать, потому что не смог передать тебе слова императора. Это для него оскорбление.
   – Ха! – вырвалось у Чжи Чжи, и его глаза радостно заблестели. – И когда он уезжает?
   – С ним спорит его советник. Он из «внутреннего двора» императора. Он говорит, что надо больше узнать о твоих планах. Ещё надо обязательно передать тебе слова императора. Затем он хочет проехать по всему хурээ и посчитать воинов. Также он хочет узнать больше о рабах из Мерва.
   – Ах, вот оно что!.. – глаза шаньюя сузились, и он на мгновенье замолчал. Потом уже более спокойно добавил, обращаясь к Тай Сину: – Приведи того римлянина, который спас твоего сына.
   – Хорошо, – кивнул лули-князь.
   – Он сейчас может говорить?
   – Да.
   – Хорошо. Пусть сидит у гэра, пока не позовут. Сам иди к послу и скажи, что я жду его… с радостью и нетерпением. С уважением! Не дай им там поссориться. Приведи сюда. Это всё, – и он махнул рукой, давая понять, что они могут идти.
   На отдых уже не оставалось времени, и Чжи Чжи с раздражением почувствовал, что накопившаяся за последние дни усталость скапливается в затылке и давит, грозя превратиться в ноющую боль. Это было некстати, но он ничего не мог поделать. Мысль о том, что головная боль сделает его резким и несдержанным, вызвала ещё большее раздражение. Он накричал на слугу, который принёс тёплую воду, встал, заскрипел зубами и снова сел. Тёплая вода быстро остывала и не согревала затылок. Наоборот, становилось только хуже. Ему стало противно. Он передёрнулся и отбросил в сторону кусок мокрой ткани. Окончательно расстроившись, Чжи Чжи рухнул на шкуры и обхватил голову руками. Иногда это помогало. Но в этот момент пришёл один из верховных князей и сообщил, что посол императора покинул свой гэр и вместе с Тай Сином направляется сюда. За дорогим халатом «главноуправляющего» виднелась сутулая фигура писаря и его сына. Они с нетерпением переминались с ноги на ногу. Чжи Чжи отпустил князя и подозвал их поближе. Когда писарь рассказал, что ему удалось подслушать у жилища посла, лицо вождя хунну стало темнее тучи. Он с трудом встал и, опёршись руками на спинку кресла, долго молчал. Боль усилилась и теперь охватила уже весь затылок и левую часть головы. Ему не хотелось разговаривать с послом. Но выхода не было. Испуганные писарь и его сын быстро отошли в сторону и склонились в поклоне, пропуская его к выходу. Громкие выкрики и приветствия у входа говорили о том, что посол прибыл. Чжи Чжи отпустил слугу и без сил рухнул в кресло. Пора было начинать праздник.

Глава 12

   Услышав своё имя, Лаций сначала даже не пошевелился. «Лаций… Лаций…» – повторил он несколько раз про себя. Шёпот в это время приблизился, и теперь он уже звучал более громко.
   – Лаций, ты здесь? Ты слышишь? – где-то совсем рядом раздался знакомый голос.
   – Саэт, это ты? – с удивлением спросил он, приподняв голову и уставившись в темноту.
   – Да! Хвала богам, я нашла тебя… Пошли быстрей!
   – Что такое?
   – Тебя ищет этот тупой мул Ногусэ. И с ним ещё несколько человек с оружием. Он сразу послал Атиллу к римлянам у реки, а я решила пойти сюда.
   – Зачем? Кому я нужен? – Лаций ничего не мог понять. Ему не хотелось вставать и уходить с этого места, но, видимо, за ним послал сам лули-князь, раз подняли такой шум. А тот сейчас был в большом гэре самого Чжи Чжи. Скорей всего, они хотят расспросить его о том случае на реке… Хотят снова послушать, как всё это произошло. Он с грустью вздохнул, вспомнив, как в Риме после возвращения с Сицилии от него постоянно требовали пересказывать историю про пиратов. Похоже, здесь всё было точно так же. Задумавшись, он забыл о том, что хотел спросить Саэт, откуда она узнала, что он здесь. При этом её волнение не удивляло его, потому что он успел привыкнуть к тому, что она всегда переживала за них с Атиллой вместе.
   Напыщенный вид кутлуга Ногусэ, высоко поднятый подбородок, надутые щёки и сдвинутые на переносице брови – всё это только подтверждало догадку, что его ждут в большом гэре шаньюя.
   – Что случилось? – спросил он на всякий случай напыщенного слугу.
   – Великий шаньюй приказал привести тебя к гэру и ждать. Там всё узнаешь! – серьёзно сообщил он и кивнул сопровождавшему его воину с факелом: – Пошли!
   Возле огромного гэра Чжи Чжи Лаций просидел не очень долго. Вокруг постоянно сновали слуги, было шумно и, казалось, что ничего необычного не происходит. Однако, когда за ним вдруг выбежал растрёпанный Ногусэ, было видно, что он сильно перепуган. Дрожащим голосом он позвал Лация внутрь.
   – Быстрей, быстрей! – пытался поторопить его кутлуг, переминаясь с ноги на ногу и теребя край халата дрожащими пальцами.
   – Ты чего? – только успел спросить он.
   – Ой, иди. Иди! Шаньюй… ох… какой сейчас… Ох, быстрей, – бормотал Ногусэ, закатывая глаза вверх. В свете факела его лицо с чёрной бородкой, тёмной кожей и закатившимися белками глаз было похоже на лица умиравших в пустыне римлян, и эти воспоминания неприятно кольнули Лация в сердце.
   – Иду, иду, – пробурчал он и сам шагнул вслед за стражником, ещё раз удивившись тому, что Ногусэ остался сзади.
   Внутри гэра было много людей. По кругу сидели «мудрые князья, лули-князя, великие полководцы, главноуправляющие и великие начальники» – вся верхушка знати хунну, для которой едва хватило места в этом немаленьком жилище шаньюя. Пахло жареным мясом и кислым тухлым жиром. Краем глаза Лаций заметил, что кто-то ещё жевал кусок мяса, но большинство уже перестали есть. Сам Чжи Чжи сидел на нескольких шкурах в дальнем конце и, судя по выражению лица, был невероятно возбуждён. Его глаза сверкали, а ноздри раздувались, как у жеребца после быстрого бега.
   – Вот, смотри, это наш раб! Он один из тех, кто умеет строить стены. Ты, кажется, хотел узнать, что он может делать?! – воскликнул он, обращаясь к кому-то слева и указывая на Лация. Послышалась непонятная речь, и, присмотревшись, Лаций увидел, что неподалёку от него сидит тот самый маленький человек с оттопыренными ушами и щелочками вместо глаз, чьи носилки они сопровождали у реки. Это был посол империи Хань. Но теперь у него было совсем другое выражение лица. Сидевший позади старик с таким же домиком из волос на голове, наклонился к послу и что-то сказал. По всеобщему молчанию Лаций понял, что разговор был не из приятных. Внутри всё сжалось от ощущения опасности, и тут Чжи Чжи вскочил и закричал ещё громче, обращаясь к Лацию: – Скажи нам, раб из Мерва, ты можешь строить высокие стены?
   – Да, – коротко ответил он.
   – А ломать ты тоже умеешь? – с хитрым выражением на лице спросил шаньюй.
   – Да, – снова кивнул он.
   – Скажи, ты помнишь ту стену на востоке? За которой живут эти ханьцы? Помнишь?
   – Да, помню, – чуть подождав, подтвердил Лаций, поняв, что Чжи Чжи имеет ввиду длинную огромную стену, которую они проезжали с его сыном, когда ездили за инструментами.
   – Твои люди могли бы сломать её? – снова, с какой-то непонятной издёвкой спросил шаньюй.
   – Да. Она не очень крепкая. Просто высокая. Но зачем? – пожал плечами Лаций. – Это долго и трудно. Гораздо легче обойти. Говорят, она не такая длинная и кончается у большой реки. Я так слышал. Это было бы легче, – Лаций решил подыграть Чжи Чжи, почувствовав, что тот специально провоцирует посла. Или уже спровоцировал. Но сейчас это уже было неважно. Важно было не навлечь на себя беду, приближение которой чувствовалось во всём. После благосклонного отношения Тай Сина надо было быть осторожным.
   – Вот видишь, мудрый и хитрый посол такого же хитрого императора! – издевательским тоном произнёс шаньюй, снисходительно подняв брови и покачав головой. – Даже рабы у нас знают, как сломать или обойти вашу великую стену. А ещё они умеют плавать. И могут переплыть даже жёлтую реку. Представь, что будет, если они научат наших воинов плавать! Всех! Тогда твоему императору не надо будет посылать рис моему продажному брату. Я уничтожу его сам, а вместе с ним и всех его ленивых воинов. Они уже забыли, как сидеть на лошади! – после этих слов многие хунну засмеялись, но Лаций заметил, что старик за спиной посла продолжал что-то говорить, наклонившись к плечу, и их лица были напряжены. Чжи Чжи, тем временем, распалялся всё больше: – Ты предложил мне продавать вам лошадей и мулов. Зачем? Неужели их нельзя было взять у моего брата? Ведь у него их в десять раз больше! Скажи, а почему император подарил ему пять самых красивых женщин империи Хань? Почему не мне?
   – Хватит! – раздался вдруг резкий и визгливый голос. Лаций увидел, как посол вскочил на ноги и оттолкнул от себя старого советника, который пытался удержать его за рукав халата. – Не надо мне переводить! Я и так всё понимаю! – на его лице читалось презрение ко всем окружающим, и Чжи Чжи это тоже заметил. Глаза шаньюя сузились, и в зрачках застыла чёрная ночь. Но молодой посол этого не видел. Он весь кипел от возмущения, и Лаций в душе оценил его храбрость, с сожалением признав, что это было глупо. Точно так же юный Публий Красс бросился вдогонку за предателем Абгаром, но не рассчитал силы и погиб.
   Старый китаец в отчаянии поднял трясущиеся руки вверх и стал, дёргая его за полы халата, умолять о чём-то, однако тот со свойственной молодости горячностью оттолкнул его и продолжил: – Я – посол императора. И он не потерпит такого оскорбления! Ты оскорбил посла, и я требую, чтобы ты извинился! Никто не смеет так говорить об императоре и народе империи Хань!
   – Да? – с наигранным удивлением спросил Чжи Чжи. – И что же мне будет за это? Великий император пошлёт на меня стадо ленивых мулов во главе с моим братом Хуханье? – все рассмеялись, и посол от унижения и ярости сжал кулаки. – Или твой император настолько храбр, что посмеет высунуться из-за своей стены и прийти сюда со своим войском?
   – Ты не смеешь так говорить об императоре! – гордо воскликнул посол. – И он докажет тебе это, когда узнает об этом оскорблении!
   – Может, сообщим ему об этом сразу? Как ты думаешь, сколько времени будет лететь к нему голубь? – неожиданно спросил Чжи Чжи уже совсем другим голосом, и теперь от издёвки в нём не осталось и следа, только холодная, леденящая душу угроза. Вся знать хунну замерла, не понимая, к чему клонит их вождь, но чувствуя по его голосу, что сейчас произойдёт что-то страшное. – Или ты думаешь, что я не знаю?.. Да?.. – медленно растягивая слова, спросил шаньюй. – Зачем ты привёз сюда клетку с голубями? Ты хотел, чтобы жена моего сына посылала письма твоему императору? Чтобы она следила за мной? – он ткнул в сторону Чоу Ли, которая сидела в полутьме у стены, и все повернули головы в её сторону. Лаций тоже посмотрел туда и удивился, что раньше её не заметил. Значит, Чжи Чжи специально оставил её здесь. – Ты этого хотел?! – гневно воскликнул шаньюй и махнул рукой. Слуга вынес из темноты клетку с мёртвыми голубями. Со свёрнутыми шеями, птицы мёртвой кучкой лежали на дне клетки. – Или, может, ты сам хочешь стать голубем и полететь к своему императору, как птица? – скривился он, но скорее от боли, которая разрывала голову, чем от насмешки. Посол опешил и не знал, что ответить. Он был явно не готов к такому повороту и резко дёрнулся сначала в сторону девушки, потом к своему советнику, но потом понял тщетность своих порывов и остановился. Лаций находился всего в пяти-шести шагах от него и видел, как тот, не выдержав напряжения, схватился за кинжал на поясе.
   – Я убью тебя! – крикнул он и кинулся на шаньюя. Но за спиной Чжи Чжи раздался отрывистый приказ Тай Сина и перед юношей сразу выросли три стражника. Они сбили его с ног и ждали дальнейшей команды. Чжи Чжи кивнул. Посла подняли и поставили перед ним на колени. Его седовласый советник в этот момент стучал лбом о землю и умоляюще протягивал руки в сторону шаньюя.
   – Тебе повезло, – снисходительно произнёс вождь хунну и угрюмо посмотрел на молодого ханьца. – Твой император сможет увидеть твою голову. Но тело останется здесь! – резко выкрикнул он, и от этих слов посол вздрогнул и дёрнулся назад. Однако его держали крепкие руки. Шаньюй махнул рукой, и старый Тай Син, поняв его приказ, повернулся к несчастному. Стражники наклонили голову посла вниз, и лули-князь резким движением перерезал горло, после чего поднял окровавленный нож и что-то прорычал. Хунну радостно закричали, подняв вверх руки. Один из стражников достал меч и двумя ударами отрубил голову от тела. Достав нож, он проколол оба уха и протянул в отверстия кожаный ремешок. После чего, держа за него, передал голову Тай Сину. Тот, в свою очередь, поклонился Чжи Чжи и положил её у ног шаньюя. Лаций хорошо запомнил смятый домик и сломанную палочку для волос, которые были видны с того места, где он сидел.
   – Засунь в мешок с мёдом и отправь императору! – приказал Чжи Чжи одному из слуг. – Нет, лучше отвези к Хуханье. Пусть тот сам передаст её императору. Он же его раб! – лицо вождя хунну скривилось в злой гримасе, и остальные князья и приближённые радостно поддержали своего предводителя. – Сделай мне из него трон! – Чжи Чжи показал рукой на обезглавленное тело посла и посмотрел в сторону причитавшего старого советника. – Заткните ему рот! – с ненавистью крикнул он, чувствуя, что стенания старика приводят его в бешенство.
   Что творилось дальше, Лаций долго потом вспоминал, сравнивая варварскую жестокость кочевников с дикими нравами северных галлов, которые тоже не жалели послов и пленных, обращаясь с ними с необыкновенной жестокостью. Тело ханьского посла сложили пополам, привязали к нему доску и накрыли сверху шкурой. Поверх шкуры положили кусок жёлтого шёлка. Чжи Чжи сел сверху и стал молча наблюдать за дальнейшей расправой. Всех воинов из свиты посла схватили и раздели догола. В гэр притащили даже тех, кто остался у шестов с лошадьми. Затем надрезали им сухожилья на руках и ногах, чтобы они не могли шевелиться, и стали наносить мелкие порезы по всему телу, пока на коже не осталось живого места. Но это было только начало. После этого слуги принесли солёную верблюжью мочу и вылили им на раны. Несчастные орали от нестерпимой боли, но не могли ничего сделать. Их разложили по кругу и накрыли шкурами. После этого хунну сели на них сверху и продолжили пир, наслаждаясь стонами обречённых ханьцев. И только Лаций продолжал по-прежнему сидеть без движения, не замечая, что его постепенно оттеснили к самому выходу. В этот момент он мог бы встать и спокойно уйти, и никто не обратил бы на это внимания, как вдруг Чжи Чжи встрепенулся:
   – Эй, вы забыли про самый сладкий подарок императору! – он посмотрел в угол гэра, где, забившись под войлок стены, прятался ещё один человек. Когда его вытащили на середину, все увидели, что это была Чоу Ли, жена его сына. – Разве может змея жить вместе с орлами? – хищно раздувая ноздри спросил он. Лаций с жалостью смотрел на девушку. Та стояла, опустив голову и прижав руки к груди. Она дрожала от страха, но старалась держаться. Рядом с Чжи Чжи стоял Тай Син. Его лицо, в отличие от шаньюя, было непроницаемо. И Лаций подумал, что тот, наверное, убьёт её сейчас так же спокойно, как убил перед этим посла. – Ты хотела меня обмануть! Ты хотела отсылать письма императору! – закричал шаньюй, вытаращив глаза.
   – Нет, нет, нет! – неожиданно громко ответила ему Чоу Ли. – Я ничего не знала! Я была с тобой. Ты же всё знаешь. Я была с твоими людьми. Я услышала их слова и узнала, что ты сказал. Я пришла к тебе. Я не говорила с ними! Я была здесь, – Чоу Ли кричала, но она не возмущалась и не умоляла. В её голосе звучало отчаяние, но не обречённость. И, как ни странно, на Чжи Чжи это подействовало.
   – Ха! – громко выкрикнул он. – Ты хочешь жить! Ты не хочешь умирать, как этот жалкий посол! Да… ты хочешь жить. Если ты умрёшь, твой император ничего не потеряет и не приобретёт. А вот если ты… Тай Син! – неожиданно обратился он к своему верному лули-князю, и в его глазах промелькнула искра радости и удовольствия. – Ты говорил, что твой сын умер на дне реки, в холодной воде, а потом его вернул к жизни этот раб из Мерва. Это так?
   – Да, так, – согласился тот. – Вон он, стоит у входа! – несколько десятков человек повернули головы к Лацию. Тот от неожиданности встал и попятился назад, но его сразу подхватили под руки и подвели к шаньюю.
   – Это хороший раб, – задумчиво прищурившись, протянул Чжи Чжи. – Как ты думаешь, можем ли мы наградить его так, как не смог бы наградить даже сам император?
   – Как? – с недоумением спросил старый князь.
   – Эта женщина – дочь знатных родителей. Так?
   – Да.
   – Пусть она станет его рабыней и наложницей! Он достоин такой награды. Её смерть не принесёт нам пользы и радости. Как ты думаешь, а?
   – Всё в твоих руках, – нахмурившись, ответил старый лули-князь.
   – Я дарю её этому лысому рабу. Мой сын не обидится, что его бывшая жена стала наложницей твоего раба. Как ты думаешь?
   – Наверное, – пробормотал Тай Син, стараясь не выдать своих чувств. Было видно, что ему легче убить девушку, чем придумывать такие хитрые варианты мести, но он не смел перечить шаньюю.
   – Не хмурься! – улыбнулся Чжи Чжи. – Представь, что будет, когда император и её родители узнают об этом? Что она не погибла, а стала наложницей у раба хунну?
   – О-о! – прокатился по гэру вдох удивления. Все хунну оценили хитрость своего вождя и обрадовано стали приветствовать его. – Он проглотит свои уши и казнит министров!
   – Ты мой вождь, – спокойно ответил Тай Син, – и я согласен с тобой. Это сильно обидит императора Хань.
   – Пусть каждое племя выделит этому рабу по десять лошадей, мулов, ослов, оленей и верблюдов! – громким голосом произнёс Чжи Чжи, приняв окончательное решение. Он выпрямился, но в этот момент к его ногам упала Чоу Ли и стала кричать:
   – Убей меня! Убей! Только не это! Убей! Я ненавижу тебя. Я готова сделать всё, что угодно, но только не отдавай меня этому рабу! Убей меня, или я убью себя сама! – она хваталась за шерсть на шкуре под его ногами, умоляла и причитала, стараясь вырваться из рук стражников, которые никак не могли оттащить её от этого места.
   – Видишь, – повернулся шаньюй к Тай Сину, – значит, я прав! – ему было приятно видеть унижение узкоглазой девушки. Неистовство Чоу Ли и её нежелание быть женой раба только укрепили Чжи Чжи во мнении, что лучшего оскорбления для императора придумать было нельзя.
   – Да, живая она будет причинять им вреда больше, чем мёртвая, – согласился лули-князь.
   Праздник продолжился, а девушку вместе с Лацием отвели обратно в гэр Тай Сина, где уже все, кроме Саэт, знали о происшедшем. Нелепо открыв рот и разведя руки в стороны, она встретила их в своём углу, так и не закончив укутывать двух сыновей.
   – Что случилось? – тихо спросила она, испуганно глядя на Лация. Тот вздохнул, и в это время в гэр принесли вещи Чоу Ли. Рабыни молча положили их рядом с неподвижно сидевшей девушкой и, поклонившись ей, вышли. Саэт совсем растерялась. – Что такое? – прошептала она, теряясь в догадках. – Ты можешь сказать, что…
   – Э-э… – протянул Лаций, чувствуя, что совсем не хочет говорить и как от внезапно навалившейся усталости слипаются веки. – Она будет жить с нами.
   – Как это? – не поняла Саэт.
   – У нас будет своё стадо. Как только доделают новый гэр, переедем туда. Нам дадут по десять голов от каждого племени. А она… будет помогать за ними следить, – постарался коротко объяснить он, но такое объяснение вызвало у жены Атиллы ещё большее недоумение, и она надолго замерла в своём углу, продолжая тупо смотреть на спящих детей и прикидывая в голове, что могло произойти. Но ничего подходящего на ум ей не приходило. Поговорить со служанками она тоже не могла – все уже спали. Когда у неё, наконец, возник вопрос, задавать его уже было некому – Лаций спал крепким сном, а бывшая жена Угэдэ Суаня не шевелилась, как будто замёрзла. Саэт толкнула её в плечо, но та не пошевелилась. Чувствуя, как от полога тянет холодом, она накрыла скрутившуюся калачиком Чоу Ли своей старой шкурой, а сама забралась под шкуру Атиллы. Тот должен был вернуться с пастбища только через день или два. Слепой певец в этот вечер остался, наверное, в другом гэре. Петь было не для кого, поэтому он допоздна засиживался с другими римлянами, особенно с их детьми, которые с радостью слушали его бесконечные рассказы про подвиги богов и героев. Поэтому Саэт пришлось пребывать в неведении до самого утра. О том, чтобы заснуть, не могло быть и речи.

Глава 13

   Наступившее утро, к сожалению, оказалось для Саэт не таким радостным, как она думала. Старая служанка в гэре Тай Сина быстро объяснила ей, что теперь у неё появился ещё один лишний рот, который она должна будет кормить теперь сама. За то время, пока они жили здесь, так сложилось, что на Саэт лежало всё нехитрое хозяйство и обслуживание той части гэра, где ютились римляне и она с детьми. Лаций рано утром ушёл вместе с Ногусэ доделывать новый гэр. Издалека доносились голоса слуг и раздражённый голос кутлуга, который был крайне недоволен странным приказом своего господина. Саэт поправила сложенное вдвое одеяло из верблюжьей шерсти и подоткнула его под бока своих малышей. Они крепко спали и во сне одинаково морщили нос и чмокали. В который раз она присматривалась к ним и видела, что, несмотря на тёмную кожу и одинаковые волосы, их лица всё больше и больше начинали отличаться друг от друга. Она вздохнула и, переборов смущение и растерянность, вызванные словами старой кормилицы, подошла к Чоу Ли. Та неподвижно лежала под её шкурой.
   – Вставай, что ли! – буркнула Саэт. Мысль о том, что эта маленькая хрупкая женщина будет теперь наложницей Лация, вызвала у неё неожиданный укол ревности. Она понимала, что злиться на новую рабыню было глупо, но ничего не могла с собой поделать. – Эй, ты! – она стянула шкуру и потрясла Чоу за плечо. – Пора идти за водой. Вставай! – крикнула она ей в самое ухо, но девушка даже не пошевелилась. Тогда Саэт взяла кожаный мешок и вылила ей на голову остатки воды. Чоу Ли от неожиданности вскрикнула и сразу же вскочила на колени. Вытирая лицо и фыркая, она с ужасом хлопала глазами и смотрела на Саэт.
   – Хорошо, – раздался сбоку снисходительный голос кормилицы Фазиры. – Так с ней и надо. Иначе не будет работать, – Чоу Ли перевела взгляд на Фазиру, хотела что-то сказать, но вместо этого только поджала губы и снова повернулась к Саэт.
   – Ну, что смотришь? – спросила та. – Вот, пусто. Видишь, воды нет, – она потрясла мешком перед носом Чоу и встала. – Пошли! Потом фыркать будешь.
   Под внимательным взглядом старой служанки хунну они вышли и направились к реке. Саэт пыталась несколько раз начать разговор и расспросить о том, что произошло накануне в гэре шаньюя, но Чоу по-прежнему хранила молчание и смотрела себе под ноги. Они набрали воду и вернулись обратно. Пора было кормить детей. Глупая девчонка от еды отказалась, но Саэт и не настаивала – детям больше достанется. Однако после этого надо было идти за глиной и сухим навозом. И как Чоу ни сопротивлялась, ей пришлось подчиниться. Плётка в руках Фазиры помогла ей быстрее слов, и она последовала за Саэт, взяв верёвки и потирая на ходу плечо и спину. Ей хотелось отомстить всем этим ужасным варварам и рабам, но разум подсказывал, что единственное, что она смогла бы сделать, это поджечь несколько гэров. А потом её всё равно бы поймали. И смерть в этом случае показалась бы ей самым лёгким спасением. Пыток и издевательств хунну она бы не выдержала. От воспоминаний о стонах раненых, на которых сидели князья прошлым вечером, у неё начинали дрожать колени и в животе всё сжималось в плотный комок, сгибая тело пополам и доводя до потери сознания.
   – Что останавливаешься? – кричала Саэт в такие моменты и дёргала её за плечо. Это приводило Чоу в себя, и, сделав несколько глубоких вдохов холодного воздуха, она могла двигаться дальше. Но сухой навоз раздражал её ещё больше, вызывая приступы бешенства и рвоты, с которыми она не могла справиться. Донося связку до гэра, Чоу бросала её, плевалась, плакала и злилась. Саэт пришлось даже стукнуть её по спине несколько раз, чтобы заставить снова идти к стаду, но к вечеру Чоу так обессилела от работы и переживаний, что стала серьёзно подумывать о самоубийстве. К сожалению, у неё не было яда или ножа, чтобы убить себя. Единственное, что оставалось, это пойти к реке и утопиться.
   Несколько дней она не могла остаться одна, чтобы осуществить свой замысел. Ей приходилось работать с утра до ночи. Падая вечером в изнеможении на шкуру у войлочной стены, она обещала себе, что пойдёт и утопится уже на следующий день, но наступало новое утро и на её плечи сваливалась новая работа, потому что хунну готовились к зиме и все работали, не покладая рук. Новый гэр для Лация был уже давно готов, но переселиться туда они смогли только через десять дней. Всё это время хунну перегоняли стада и готовили новые стойбища для животных.
   Лаций тоже смог отдохнуть только после того, как все стада перегнали ближе к реке. Теперь забот у него прибавилось. С одной стороны он стал слугой Тай Сина, а с другой – у него появились свои рабы и своё стадо, что делало его равным слугам лули-князя, и несносный Ногусэ теперь не мог им командовать, как раньше.
   В день переезда в новый гэр они собрались, наконец, вечером все вместе, и даже недовольный Атилла шутил по поводу того, что Лаций стал знаменитым сенатором в племени хунну. После того, как он рассказал им, что произошло с послом в гэре Чжи Чжи, все долго молчали. Лаций решил сменить тему.
   – Завтра у них будет праздник. Все стада загнаны. Так что мы тоже немного отдохнём. Я хочу сходить на берег, посмотреть, как там строятся термы, – сказал он. Впервые в его голосе звучала радость. – Ты пойдёшь? – спросил он Атиллу.
   – Конечно! Может, даже помыться удастся, – почёсывая бок, ответил тот.
   – Ну, если попросишь Саэт разжечь костёр рано утром, то к вечеру можно будет попробовать. Камни там есть, крыша, вроде бы, целая. Только вода не набрана. Придётся деревянные желоба пока проложить. Весной ведь делали, а?
   – Да, так, – согласился Кроний. – До вечера проложим. Солнышко моё, Саэтик, ты нам костёрчик разожжёшь там? А? – с лаской обратился он к жене.
   – Да? А кто за Зеноном посмотрит? Он что-то кашляет. И Марк уже сам ходит. Вдруг куда-то уйдёт. Что, с собой их брать? – с нескрываемым раздражением ответила она. Атилла с удивлением поднял брови и посмотрел на Лация. Тот тоже удивился и пододвинулся ближе к Саэт.
   – Ну, может, Павел за ними присмотрит? Мы его привяжем верёвкой, – осторожно предложил он и сразу же получил в ответ такую бурю эмоций, что, опешив, откинулся назад и замер.
   – Что? Слепой? Да ты в своём уме? Или у тебя голова в холодной воде замёрзла? Что ты такое говоришь? Доверить ему маленьких детей! Хватит, уже пару раз пробовала! Чуть не лишилась их! Потом ни его, ни детей не найдёшь. Что вам так не терпится? Подождать не можете? Вон, бери свою эту, наложницу, и пусть она за костром следит, – закончила Саэт, недовольно отвернувшись от них. Атилла с недоумением пожал плечами, а Лаций задумчиво потёр лоб.
   – Да… Кстати, Чоу, давай поговорим… – пробормотал он, думая, что сейчас надо перевести разговор на другую тему, пока Саэт не остынет. Что-то с ней было не так, но что именно, он не понимал. Он даже не догадывался, что такая вспышка раздражения была связана именно с его новой рабыней. Поэтому когда он обратился к девушке, жена Атиллы закусила губу, чтобы не сказать ничего лишнего. Она понимала, что её чувства могут случайно выплеснуться наружу и от этого будет только хуже и ей, и Лацию, и несчастному Атилле, который не знал, как себя вести и поэтому старался глупо шутить. Даже Павел Домициан, к удивлению всех, сидел в дальнем конце и молча вытягивал вперёд то руки, то ноги, греясь у костра. Поэтому, когда Лаций отвёл Чоу Ли в глубь гэра, слепому певцу пришлось привстать и переползти ближе к выходу.
   – Что случилось? – тихо спросил Лаций, когда все сделали вид, что заняты своими делами, хотя напряжённо прислушивались к их разговору. Он придвинулся к ней ещё ближе, чтобы их не было слышно, но девушка неправильно его поняла и резко отстранилась назад.
   – Не надо, – сквозь зубы процедила она, и её глаза превратились в щелочки.
   – Что не надо? – теряя терпение сурово спросил Лаций.
   – Не приближайся ко мне! Я умру, но…
   – Слушай! – резко выдохнул он ей в самое ухо, с силой схватив за шею и притянув к себе как можно ближе. До него дошло, что Чоу испугалась близости, но общение с хунну и напряжение последних дней давали о себе знать – Лаций стал грубее и проще. Маленькие сильные руки упирались ему в грудь, но это было похоже на сопротивление травинки упавшему бревну. – Ночью ты мне не нужна. Понятно? – он почувствовал, как давление в грудь ослабло и в двух маленьких раскосых глазах застыло изумление. – Ты слышишь? – снова прошептал он ей в ухо. – Ты для меня не женщина!
   – Нет? – одними губами прошептала Чоу, чувствуя, как от обиды кольнуло сердце. Она ненавидела этого уродливого варвара, но в душе считала, что нравится мужчинам. Поэтому его слова сильно задели её.
   – Вот это уже хорошо, – не отпуская рук, с облегчением добавил Лаций, по-прежнему не повышая голоса. – Что тут случилось? Почему она такая злая? – спросил он, указав взглядом на Саэт.
   – Не знаю, – прошептала девушка. – Она всё время такая. Каждый день кричит на меня и ругается. Как будто я у неё мужа украла.
   – Хм-м… – Лаций был озадачен. Он не привык слышать о Саэт такие слова. – Может быть, может быть… – пробормотал он, думая, что Атилла вряд ли позарился бы на такое тщедушное тело и некрасивое лицо. Наконец, ему надоело думать над её «глупыми» словами и он сказал: – Не надо ни с кем спорить! Ты будешь жить с нами и во всём помогать Саэт. Поняла?
   – Да.
   – Я с тобой детей рожать не буду. Тоже поняла?
   – Э-э… Да! – ещё раз согласилась Чоу. Она хотела сначала сказать, что скорее умрёт, чем будет его, но решила, что сейчас эти слова будут лишними.
   – Если кто спросит, говори, что мы спим ночью вдвоём. Причём, каждую ночь. Говори, что я тебя бью и заставляю работать. Всем так и говори.
   – Всем? Но зачем?.. – удивилась девушка.
   – Чтобы выжить. Иначе тебя убьют. Тебе должно быть плохо. Сейчас хунну будут за тобой следить с утра до вечера. Все будут. Пока не надоест. А надоест им только тогда, когда ты будешь жаловаться и плакать. Это тебе понятно?
   – Кажется, понятно. Но зачем всем моя смерть?
   – О, боги! – взмолился Лаций. – Что ты за человек? Не спрашивай ничего лишнего и только отвечай. Мне нужно, чтобы в нашем гэре был порядок. Для этого не надо ни с кем ссориться. Особенно с Саэт. А там, у реки, у стада, в поле, говори, что к тебе относятся как к хромой лошади. Сможешь?
   – Смогу. Но зачем тебе я? Зачем я должна так делать? Почему ты не убьёшь меня?
   – Ох, не дали тебе боги ума, – в голосе Лация послышалось искреннее сочувствие, и он только покачал головой. – Кто будет следить за нашим стадом? Атилла? Слепой певец? Я?
   – Да, ты. Ведь ты теперь почти хунну, – с естественной простотой ответила Чоу.
   – Я бы с удовольствием, но… – хмыкнул он, – но мне надо построить для Чжи Чжи город. Большой город. А помочь мне в этом может только Атилла. Понимаешь?
   – Да.
   – Остаётся один слепой певец. Если я поставлю его охранять стадо, завтра у нас не будет ни его, ни стада. А для тебя это стадо означает мясо, молоко, шкуры. Думаю, что Саэт объяснила бы тебе это более доходчиво и быстрее… Понимаешь, теперь нам никто не будет давать еду просто так? У нас есть стадо, и мы должны за ним следить. И делать это будешь ты.
   – Но я не смогу это сделать одна! Я – слабая.
   – Тебе будет помогать Саэт. И другие… Я буду присылать своих людей. Но отвечать за всех лошадей и волов будешь ты! Ты умеешь считать и писать, я это точно знаю. Поэтому ты и только ты. Поняла?
   – Хорошо, – после некоторого молчания согласилась Чоу Ли. Ещё совсем недавно она собиралась пойти на реку и утопиться, но теперь в её жизни появлялась надежда. Если ей удастся отправить письмо сестре и император отправит сюда свои войска, она сможет перед их приходом убежать в лес и спастись. Правда, ради этого придётся выдержать немало издевательств и унижений. Но ей не надо будет спать с рабом и рожать от него детей, как хотел Чжи Чжи. А это уже было спасением.
   – …ты меня слышишь? – донёсся до неё шёпот Лация.
   – Что?
   – Постарайся найти общий язык с Саэт, говорю тебе. Ты что, оглохла? Если будешь ей помогать, она постепенно изменится. И тогда тебе будет легче.
   – Да, я поняла, – так же тихо ответила она и вздохнула. Теперь почти всё было ясно. Оставалось ждать удобного случая и быть внимательной. Но это Чоу Ли умела.
   Когда Лаций и Атилла, съев похлёбку с лепёшками, забрались под шкуры и заснули, она взяла котёл, чтобы вынести его из гэра.
   – Оставь! – резко приказала Саэт. – Там на дне ещё осталось. Я доем, – она какое-то время недовольно возилась у входа, затягивая кожаные ремешки до самого низа, чтобы не задувало, а потом подошла и села рядом с ней. – Что он тебе сказал? – без лишних объяснений прямо спросила она. Чоу вздрогнула от неожиданности, и женское чутьё подсказало ей, как вести себя дальше. Она не стала изображать недоумение и, вздохнув, ответила:
   – Сказал, что ему не нравится моё худое тело, – это было правдой, но немного приукрашенной. В её голосе прозвучала настоящая обида. Но ещё больше её задевало то, что страшный белокожий раб действительно считал её уродливой. А ведь раньше все говорили, что она красивая… По крайней мере, так говорили в столице и при дворе, и она успела к этому привыкнуть. Поэтому Чоу не надо было играть обиду. Это чувство было настоящим. – Ещё сказал, что детей не надо. Что я маленькая и у меня тёмная кожа. Он сказал, что я для него не женщина.
   – Да?! – так радостно воскликнула Саэт, что Чоу теперь уже не надо было притворяться.
   – Да. Ему не нравится маленькая грудь… и узкие бёдра. И ещё он сказал, что у меня некрасивое лицо, – с трудом выдавила она из себя, зато результат превзошёл все её ожидания: Саэт обняла её за плечи и стала успокаивать. При этом в её голосе теперь звучала искренняя радость.
   – Это хорошо, хорошо. Ведь не все могут нравиться таким странным людям. Правильно? Ты не расстраивайся. Пусть он так сказал, это же не так. Ты хорошая. Добрая. Ну, не повезло тебе. Зато живая осталась. И детей рожать от него не будешь. Тоже меньше забот.
   – Но он сказал, чтобы я всем говорила, что у нас каждую ночь…
   – Ну, ты и говори! Говори! Конечно, что тут такого? Не рассказывай ему, что мы с тобой говорили. Я тоже никому не скажу. Буду молчать. А другим, всем, так и говори, что каждую ночь мучит тебя.
   – И бьёт.
   – Бьёт? Хм-м… Это вряд ли. Но раз Лаций сказал, тогда это тоже говори. Лишним не будет. Пусть все так и думают. Но сама не бойся. Он добрый. Тебе ничего не будет.
   – Добрый? – возмутилась Чоу Ли. – Он сказал, что я буду отвечать за всё стадо. И если что-то случится, то… – войдя в роль, она не успела придумать, чем ещё мог угрожать ей Лаций, и на мгновение замолчала.
   – Дура! Лучше, чтобы ничего не случилось… Со стадом, я говорю. Не надо, чтобы плохо стаду было, – ответила за неё Саэт, и по угрюмым ноткам в её голосе Чоу поняла, что здесь взывать к жалости не стоит. Хватит того, что она угадала слабое место этой странной женщины в отношениях с Лацием. Этого было достаточно, чтобы обеспечить себе спокойную жизнь до тех пор, пока не придут войска императора… пока они не придут… Чоу задумалась и не заметила, как Саэт, продолжая разговаривать с ней, сама всё убрала. Потом она уложила её рядом с Павлом Домицианом и дала ещё одну тёплую шерстяную накидку.
   – Спасибо, – прошептала, засыпая Чоу.
   – Спи! Завтра надо будет новые загоны ставить с утра. Спи… – Саэт ещё долго разговаривала сама с собой, чувствуя необходимость выговориться или поделиться своей радостью. У Лация не будет наложницы – это прекрасно! В этот момент она не думала о том, что это не может продолжаться вечно. Её радовала сиюминутная удача, и, повинуясь древним инстинктам, Саэт защищала то, что было ей близко, хотя понимала, что не имеет на это никакого права. Но сейчас её душа хотела петь и танцевать, и она, понизив голос, тихо напевала песни своей матери, ходя по гэру, пока, в конце концов, не села возле детей и не стала гладить их по головам, улыбаясь своему внутреннему счастью.

Глава 14

   На следующий день хунну ускакали в степь, в сторону Холодной Пустыни, как они называли далекие земли на севере, и там устроили скачки и соревнования по стрельбе из лука. Однако у оставшихся в становище римлян был свой праздник. Узнав, что Лаций собирается проложить водосток в почти достроенные термы, они собрались у реки. Атилла жалел, что им не удалось поставить каменные плиты в колодцах, потому что это было надёжнее, чем дерево, но сейчас всем не терпелось посмотреть, будет ли вода поступать в большие деревянные колодцы с верхней стороны терм. Сами термы находились за порогами, поэтому между ними и колодцами был большой перепад. Вода из реки должна была стекать по узким желобам прямо в колодцы, а из них – в термы, где либо попадала в глиняные ямы в земле, либо растекалась по горячим камням, которые нагревались от костров с другой стороны. Лаций хотел дополнительно построить подвалы с печами с другой стороны здания, чтобы греть воздух под полом, но на такую сложную работу не было пока времени и они с Атиллой решили отложить это до следующего лета.
   У костров в это утро остались одни женщины. И хотя Чоу было приказано следить за огнём, на самом деле, она могла вообще не присутствовать там, и просто сидеть в стороне – вместо неё было кому поддерживать огонь. Однако она наравне со всеми носила дрова и сдвигала угли палками. Жёны римлян смотрели на неё с подозрением и опаской. Но она была так рада своей новой надежде, что не обращала на это внимания. Ей даже пришло в голову отгородить камнями костры с той стороны, где стояли женщины, чтобы пламя больше попадало на камни в стене терм. Лаций оценил её решение и даже похвалил, чем вызвал очередную волну недовольства со стороны других женщин. Теперь им ещё надо было таскать камни с берега из-за этой странной наложницы, которая по статусу была ниже их. Но к этому моменту пришла Саэт, которая стала так активно помогать Чоу и относилась к ней с таким добродушием, что остальным пришлось невольно смириться и продолжить молча носить булыжники. К тому же, мужчины тоже подхватили эту идею, и вскоре вокруг огня появилась невысокая линия камней. Внутри деревянной постройки горели другие костры, накрытые длинными плоскими камнями для нагрева воды. Когда они раскалились, Лаций приказал поливать их водой. Большое помещение сразу наполнилось паром, и вокруг ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки. Люди различали друг друга по голосам, улыбались и даже шутили. У всех было радостное настроение. К вечеру, несмотря на холодный ветер и обнаруженные недостатки в конструкции стен, помещение внутри достаточно прогрелось, и всем удалось помыться в горячей воде. Конечно, это ощущение было не сравнить с дрожанием на ветру по вечерам, когда Атилла поливал его из ковша то слишком горячей, то холодной водой. Сейчас всё было по-другому: много влажного пара, тёплый воздух, почти горячая вода под ногами и настоящий кипяток в двух котлах посередине. С термами это здание не имело ничего общего, как, впрочем, и сама процедура помывки. Люди поливали друг друга деревянными ковшами, шлёпали ногами по мокрому полу, садились на край небольшой глиняной ямы и опускали ноги в тёплую воду, которую пока не получалось всё время поддерживать горячей, хотя тонкие струйки постоянно стекали туда по нагретым камням в стене. Но само событие так впечатлило римлян, что они преисполнились внутренней гордости, как будто совершили подвиг, и теперь готовы были совершить следующий, но его пока не предвиделось. Женщины, среди которых большинство были парфянки и сирийки, так и остались стоять снаружи, не последовав за мужьями, хотя те их долго уговаривали. Страх перед неизвестным помещением, в котором почти ничего не было видно и повсюду было полно воды, был сильнее желания помыться.
   Так закончился этот первый «свободный» день, когда, благодаря случайному стечению обстоятельств, римлянам удалось воплотить в жизнь свою давнюю мечту. Недоволен был один Лаций. Хотя он и улыбался, слушая приветствия и шутки, но при этом видел, что большую часть здания надо было переделывать, а пол выкладывать плоскими плитами или глиной, чтобы надёжнее защитить помещение внутри. Однако времени на это сейчас не было. Для него это означало повторение неприятных вечерних процедур с Атиллой или Саэт за гэром, на холодном ветру, но другого выхода не было. Обтираться мокрой шерстяной тряпкой, как это делали Саэт или остальные парфянские жёны римлян, он не хотел – это было неприятно и чистоты после этого он не чувствовал. К тому же, запах от тела в этот момент исходил такой, что находиться рядом с обтиравшимся человеком было невозможно. Но сами воины хунну вообще не мылись. И если их женщины делали это хотя бы несколько раз в месяц, то мужчины даже попадание в воду расценивали как недобрый знак.
   Лаций удивлялся произошедшим в поведении Саэт переменам. Она не только перестала ворчать на Чоу, но и помогала ей всем, чем могла. К тому же, она стала улыбаться, и он даже несколько раз ловил на себе её весёлый, хитрый взгляд. Такой она была тогда, в Мерве, когда только познакомилась с Атиллой. Здесь же Саэт всё время старалась смотреть в сторону, даже когда разговаривала, постоянно сидела рядом с детьми или носила их за спиной. С тех пор, как Марк стал сам ходить, ей стало немного легче, но она всё равно оставалась замкнутой и только иногда жаловалась мужу на трудности своей судьбы. Но это было редко, в основном, когда рядом не было ни Лация, ни Павла Домициана. А теперь её как будто подменили. Но все были только рады этим переменам.
   Хунну вернулись из Холодной Пустыни через два дня. Дней пять они ещё продолжали праздник в стойбище, пока с востока не прискакал тайный гонец. Это был воин одного из вождей, которые не хотели больше подчиняться Хуханье и ждали, когда Чжи Чжи объявит поход против других народов. Всадник скакал долго, он был весь в грязи и даже не мог идти, но его сразу же провели к шаньюю. Как выяснилось, гонец привёз новости из самой империи Хань. «Внутренний двор» императора возмутило убийство посла, а брат императрицы, который чудом не оказался на его месте, призывал немедленно отправить армию для восстановления справедливости. Однако император пока не принял никакого решения, потому что денег на сбор армии не было. Тогда министры осторожно предложили Хуханье «распространить свою власть» до границ Кангюя, то есть напасть на Чжи Чжи. Но Хуханье оказался хитрее и сумел найти причину отказаться от этой почётной обязанности. Императору оставалось только подкупить другие племена, и вскоре стало известно, что к усуням отправился очередной посол с тайным поручением. Это снова был Ван Ман, брат императрицы, и было ясно, что он постарается уговорить это племя тайно напасть на хунну.
   Сам Чжи Чжи встретил эту новость спокойно, понимая, что сейчас добраться до реки Талас не сможет ни одна армия. Наступала зима, и все кочевники давно увели свои стада на запад. Еды на пути от Великой Стены империи Хань до реки не было. Дни стояли солнечные, хотя уже начинались холодные дожди, но во время работы приходилось даже раздеваться – настолько жарко было в рубашках на солнце. Однако по вечерам прохлада становилась нестерпимой, и ночью дул сильный ветер. Чжи Чжи ничего не ответил гонцу дружеских племён, и тот пока оставался становище. Шаньюй вынашивал планы нападения на северные провинции империи Хань и хотел для этого обойти Великую Стену на дальнем западе, где она заканчивалась у поворота реки Хуанхэ. Но там теперь везде жили люди его брата, которых расселил там хитрый император Юань Ди. Поэтому Чжи Чжи пока не знал, что предпринять. Все варианты были плохими. Особенно в это время года. И тут неожиданно пришла новость, которая изменила его планы и заставила предпринять поход против другого врага.
   – Великий правитель, гонец прискакал, – прервал его мысли осторожный голос одного из слуг. – Из Кангюя.
   Чжи Чжи нахмурился, пытаясь сосредоточиться на его словах и, когда понял, что тот сказал, сразу же приказал привести посыльного.
   В шатёр, перекатываясь на кривых ногах, вошёл один из всадников соседнего рыжего племени. Он неуклюже опустился на одно колено, потом на другое, коснулся лбом ладоней и замер. Островерхая шапка с вырезами для ушей сползла с затылка, как отрубленная голова, и теперь лежала чуть впереди. Чжи Чжи вспомнил ханьского посла и поморщился.
   – Ну? – с нетерпением спросил он.
   – Твой сын, молодой и сильный Угэдэ Суань, возвращается из Кангюя, – хрипло произнёс гонец и закашлялся. Чжи Чжи обратил внимание, что рыжий всадник даже кашлял не так, как остальные хунну в его кочевье. Этот кашель был больше похож на лай лисицы, а не человеческий голос.
   – Дай воды! – приказал он угодливо ждущему у входа слуге. Тот уже держал в руках ковш.
   – Благодарю тебя, – еле слышно произнёс гонец, выпив воду.
   – Говори, говори! – Чжи Чжи уже начинал терять терпение, но кричать не хотел. От этого снова могла разболеться голова.
   – Угэдэ Суань велел передать, что с ним едут все слуги твоей жены. Ещё едут пятьдесят князей хана Кангюя. Хан приказал им быть в твоём хурээ. С ними едут двести слуг и сто наложниц.
   – Хм-м… Это всё?
   – Нет. Ещё едет один человек. Его имя Годзю.
   – А-а, старик Годзю! – воскликнул Чжи Чжи и задумался. Значит, хан Соэтжай Карын, этот старый хитрый лис, решил передать ему что-то лично. Не через сына. Что же старый хан Кангюя мог узнать такого интересного в своей далёкой столице Битяль? Что там у них происходит? Может, императорские послы проникли и туда? Перед ним снова появилось уставшее лицо всадника. – Что-то ещё? – с надеждой спросил он.
   – Э-э… – осторожно протянул гонец.
   – Говори!
   – Твой сын, молодой и сильный Угэдэ Суань… он немного нервничает.
   – Да? – искренне удивился Чжи Чжи. Он насторожился, потому что продолжал думать о старом Годзю и не хотел бы, чтобы плохое настроение сына было связано именно с этим. – И почему же он нервничает? – с усмешкой спросил он. – Раз это даже ты заметил, то об этом знают даже степные верблюды. Так?
   – Да, великий покоритель народов, – не зная, как воспримет новость шаньюй, осторожно произнёс гонец. Но Чжи Чжи молчал, ожидая его слов, и всадник продолжил: – Твой сын узнал о смерти ханьского посла.
   – И?..
   – Ещё он узнал, что его жена жива…
   – А-а! Вот оно что! Теперь понятно, – с облегчением вздохнул Чжи Чжи. – Значит, он знает, что она теперь наложница моего раба, так?
   – Да, господин, – гонец снова склонился в поклоне и осторожно подобрал шапку.
   – Всё, всё, иди! Мне всё ясно, – махнул рукой шаньюй и устало улыбнулся. Сын поартачится и успокоится. Оставалось дождаться старого проводника Годзю и узнать, какую новость передал через него хитрый хан Кангюя. Утро выдалось хорошим, поэтому они вскоре должны были добраться до реки. До этого Чжи Чжи хотел поговорить с лули-князем Тай Сином по поводу бывшей жены сына. Люди князя должны были наблюдать за ней и всё сообщать. Пока ничего необычного не происходило: она терпела новую жизнь, нового господина, работала, ела и спала вместе со всеми в одном гэре и, кажется, даже стала следить за стадом, что было необычно для женщин её положения. Они не умели сидеть на лошади, а эта научилась, ещё когда была женой его сына. Всё это радовало Чжи Чжи, и особенно то, что, по слухам, белокожий раб из Мерва тоже её недолюбливал, бил и кричал. Значит, как наложница она тоже была плохая. Это было приятной новостью для сердца шаньюя, потому что рано или поздно об этом узнают и при дворе императора. Пусть чувствуют своё унижение через неё. Этого он и добивался.
   Молодой Угэдэ Суань вернулся ещё до захода солнца. Он очень спешил, и его конь был покрыт пеной. Остальные всадники и повозки плелись далеко позади, растянувшись длинной вереницей по дороге вдоль реки.
   – Отец, зачем ты это сделал?! – с порога закричал он. Разгорячённое лицо, блестящие глаза, раздувающиеся ноздри, широкая грудь, в которой билось возмущённое сердце – всё это приятно радовало глаз Чжи Чжи, когда он смотрел на своего сына. Однако сейчас надо было его успокоить.
   – Ты не устал? Твоя лошадь выглядит плохо. Ты её почти загнал, – продолжая улыбаться, произнёс он.
   – Отец, зачем ты отдал её рабу? – юноша сжал кулаки и топнул ногой.
   – Это очень хороший раб.
   – Но он – раб. А у раба не может быть наложницы.
   – Почему? Их полно вокруг.
   – Но это унижает наш род!
   – Послушай меня спокойно, если сможешь, сынок, – покачал головой Чжи Чжи, и его лицо стало серьёзным. – Наш род ничего не может унизить, кроме плена или предательства. Никто из твоих предков не предавал хунну и никто не сдавался в плен врагу. Ты – хунну! И у тебя может быть жён больше, чем оленей в стаде твоего отца. Что ты нашёл в этой маленькой девчонке?
   – Она родит ребёнка рабу.
   – И что?.. Радуйся, что она не родила ребёнка тебе. Тогда тебе пришлось бы убить его собственными руками. Ты смог бы? Что молчишь? У тебя случилось что-то страшное? Ты потерял своё стадо? Твои буйволицы перестали давать приплод и молоко? У тебя стало меньше воинов? Ну, скажи!
   – Отец… Это унижение.
   – Да. Но для кого? Подумай! Разве это унижение для сильного и молодого воина хунну? Ты не раб. Ты сидишь на коне и видишь степь впереди. За тобой идут воины! – Чжи Чжи посмотрел на сына, но тот явно не хотел его слушать. Юность кипела в нём, как когда-то у его предков. Поэтому шаньюй решил напомнить сыну о других людях: – Ладно, раз ты не хочешь слушать меня, вспомни, как поступали наши предки. Великий Тусана Модэ, который объединил всех хунну, тоже терял жён. Он отдал врагам своего лучшего коня и самую красивую жену. Но он не отдал им землю. Почему? Потому что он сказал: «Конь дорог мне, но у меня всегда может быть другой конь. Стада наши безграничны. Жена у меня красивая, но у меня может быть другая жена, если будет, кому её вырастить. Но если мы отдадим землю, то нашим стадам негде будет пастись, и у нас не будет жён и детей. Без земли у нас не будет ничего». Ты понимаешь, о чём я тебе говорю, Угэдэ? – назидательно спросил Чжи Чжи сына.
   – Да, понимаю, – насупленно ответил тот, глядя себе под ноги. Вдруг позади него раздался чей-то хриплый голос:
   – Прости, великий властелин народов, что перебиваю тебя, но, я слышал, что совсем недавно твой сын потерял в пути прекрасного коня, как и великий Тусана Модэ. Может, это знак великих побед в будущем?
   – Годзю, это ты?! – удивлённо воскликнул Чжи Чжи и сделал знак, чтобы старого проводника пропустили в гэр. Два «мудрых князя», стоявших возле внутренней стены, подошли к стражникам и провели внутрь высокого худого кочевника. Чжи Чжи давно знал этого странного хунну. Его племя присоединилось к ним давным-давно, когда он ещё не был шаньюем. Годзю происходил из известного рода, но позже отказался от своего места и стал простым кочевником без стада и семьи, что очень удивляло всех, кто его знал, потому что выжить в степи без стада было невозможно. Чжи Чжи один из немногих знал причину: почти тридцать лет назад вся семья Годзю попала в плен к усуням. Ханьская принцесса Лю Дзею, которая тогда правила племенем усуней, сама убила его жену и родителей, потому что те не сказали, куда они спрятали детей. Годзю в это время был в становище шаньюя хунну и ничем не мог помочь своей семье. Но кроме него об этом никто больше не помнил, потому что в степи быстро забывают о смерти, считая, что память о погибших уносит ветер вместе с пылью и сухими растениями. Чжи Чжи вспомнил это и добавил: – Давно тебя не видел. Но лучше бы ты заметил, что о коне мой сын не сказал ни слова. А о жене плачет, как маленький ребёнок.
   После этого он отправил его к своей молодой жене Огуши, чтобы тот помог ей встретить своих родственников из Кангюя. Молодой Угэдэ ненавидел весёлую жену своего отца, и для него такой приказ был худшим наказанием.
   – Итак, что просил передать мне Соэтжай Карын? – без условностей сразу спросил Чжи Чжи. Годзю внимательно посмотрел на него, и его лицо тоже перестало изображать наигранную заботу.
   – Император Юань Ди ведёт двойную игру. Он отправил своего человека к усуням. Они собираются напасть на тебя. Соэтжай Карын предлагает объединиться и напасть на них вместе, пока они ещё не объединились с другими племенами. Он хочет напасть даже на их города со стенами.
   – Хм-м… – Чжи Чжи напряжённо думал о том, нет ли в этом предложении хана Кангюя какой-либо уловки. Но в последний раз тот был слишком щедр, они привели из Кангюя много больших верблюдов и породистых лошадей. К тому же, Соэтжай отдал за него любимую дочь Огуши. – Ему нужна моя помощь… – произнёс он, как бы раздумывая.
   – Да, нужна, – подтвердил Годзю. – Он боится, что твои враги сначала нападут на него.
   – Поэтому он и передал эти слова через тебя?
   – Да. Твоего сына могли схватить по дороге. Или он мог попасть в засаду.
   – Но не попал.
   – Не попал. Я старался помочь ему. Мне не хотелось добираться сюда пешком, – улыбнувшись одними уголками губ, добавил старый кочевник.
   – Я тебя понял. Надо опередить врагов. Ты поможешь нам дойти до Кангюя.
   – Ты уже принял решение?! Но то невозможно. Скоро начнутся снежные бури!
   – Тебя укроют шкурами и будут поить тёплым молоком кобылиц. А пока отдыхай! – усмехнулся Чжи Чжи. Годзю вышел. «Позовите Тай Сина!» донеслись до него слова шаньюя, и старик понял, что тот действительно решил готовиться к походу прямо сейчас. Годзю ничего не мог с этим поделать, и его сердце сжалось от неприятного предчувствия. Но спорить или обсуждать решения Чжи Чжи было опасно. Можно было остаться без головы в одно мгновение. Теперь надо было подумать о том, как приготовиться к тем тяготам и невзгодам, которые сулил им этот тяжёлый переход.

Глава 15

   Когда в гэре появился суровый лули-князь, Чжи Чжи сразу же рассказал ему о предложении хана Кангюя.
   – Я во всём согласен с тобой, но как мы будем нападать на города? Мы же воюем в степи, – сказал Тай Син.
   – Мы – да! – радостно воскликнул Чжи Чжи. – Но ты позабыл о рабах из Мерва! Стареешь… – с притворным огорчением покачал головой он и улыбнулся. – Пусть приведут сюда этого большого раба, который жил в твоём гэре! Как его зовут?
   – Лаций, – подсказал старый лули-князь.
   – Эй, быстро приведите сюда Лация! – крикнул он слугам, и те поспешили выполнить приказ.

   Лация нашли нескоро. Он был в дальнем конце стойбища, где собрались те, кто ещё чтил римских богов и приносил им хоть какие-то жертвы. Был период Брумалий – праздника в честь Диониса, когда в Риме обычно одевались в странные одежды, устраивали маскарады в масках и веселились. Здесь было не до веселья, но те, кто собрался, приносили жертвы Дионису, слушали песни Павла Домициана, пели и танцевали вокруг костров.
   Когда у крайних костров появились несколько всадников и два кутлуга, празднование прекратилось. Никто не знал, зачем забирали Лация на этот раз, поэтому вскоре праздник закончился и все постепенно разошлись по гэрам.

   – Ты говорил, что можешь разрушить большую стену. Как? – сразу крикнул ему Чжи Чжи, уставший ждать своих слуг.
   – Очень просто. Она сделана из камней, глины и деревьев. Их очень много, но пробить можно, – подтвердил он.
   – А такие стены, как в Мерве, сможешь пробить? – прищурил глаза вождь хунну.
   – В Мерве? – Лаций опешил. Неужели они собираются напасть на Мерв? Он задумчиво покачал головой и ответил: – Вряд ли. Очень долго. Нет, не получится. Ворота можно пробить. А стены – нет. Там камень, не получится… по-другому надо.
   – Как по-другому? – сразу же спросил шаньюй.
   – Надо делать насыпи и с них атаковать или забрасывать город камнями.
   – Но ты мог бы это сделать?
   – В Мерве?
   – Нет, в других городах, поменьше, но со стенами, – Чжи Чжи не спускал с него взгляда.
   – Надо много людей и большие деревья. И время.
   – Это у тебя будет. Не волнуйся. Собери всех, кто знает, что делать! Скажи кутлугам, что тебе надо для этого – палки твои, брёвна, что там ещё?
   – Э-э… А когда надо быть готовыми? – стараясь не выдать волнения, спросил Лаций. Шаньюй нахмурился.
   – Три дня, – наконец ответил он. – Что-то ещё?
   – Три дня?! – вырвалось у Лация, но он сразу опустил взгляд и добавил тихим голосом: – Прости, что спрашиваю, но ты берёшь нас в поход как воинов. Это так?
   – Да, получается, что так, – согласился Чжи Чжи, и у него на лице отразилось удивление. Шаньюй видел, как изменился взгляд Лация, когда он сказал ему о походе, и теперь хотел понять, что ещё хочет от него этот странный раб.
   – Тогда мы должны будем себя защищать в бою или от случайных нападений. Правильно?
   – Да, должны, – снова согласился Чжи Чжи.
   – И ты дашь нам оружие? – с такой искренней надеждой спросил Лаций, что даже Тай Син улыбнулся.
   – Оружие? – переспросил предводитель хунну и посмотрел на лули-князя. Тот пожал плечами и поджал губы. Он не хотел ничего говорить, чтобы тот потом не обвинил его в помощи рабам. Чжи Чжи часто так поступал, когда у него что-то не получалось. – Оружие… – пробормотал он. – А что ты с ним сделаешь? Ты же не держал меч уже сколько лет? Так?
   – Да, ты прав, – вздохнул Лаций, соглашаясь с ним, – лет семь или восемь. Но лучше умереть в бою с мечом в руках, чем ждать, пока тебя зарежут, как барана, на праздник.
   – Ты хорошо говоришь. Правильно. Как настоящий воин. Я тебе верю. Ты спас его сына, – Чжи Чжи кивнул в сторону Тай Сина. – Ты получишь меч и щит. Иди, собирай своих людей. У тебя три дня. Помни об этом!
   – Благодарю тебя, великий вождь! – с искренней благодарностью произнёс Лаций и ещё раз удивился, насколько жизнь изменила его, заставив благодарить даже варваров. В Риме он и представить себе такое не мог… Но здесь была другая жизнь.
   Подождав, когда светлокожий раб покинет гэр, Чжи Чжи снова повернулся к Тай Сину.
   – Ты ему веришь? – резко спросил он.
   – Да, – так же коротко ответил лули-князь.
   – У меня был разговор с сыном. Ты слышал?
   – Он умный воин, – уклончиво ответил мудрый Тай Син.
   – Я оставлю его здесь. Будет управлять хурээ и следить за моим братом Хуханье. А что с твоим сыном? Ты не хочешь оставить его здесь, с моим Угэдэ? – Чжи Чжи немного успокоился и говорил теперь уже тихим голосом.
   – Эх, – вздохнул старый князь, и в его глазах впервые появилась грусть. – Я бы оставил, но он уже давно рвётся в бой. Куда угодно и где угодно. Остаться здесь будет для него наказанием. Как и для твоего. А два наказанных юноши… это, сам знаешь. Это, как мы в молодости.
   – Ты прав. Но если с нами что-то случится в пустыне, здесь должен остаться наследник шаньюя. Если я погибну… Ты понимаешь? Для юноши – это наказание, для будущего вождя хунну – испытание и опыт. Я отправлю его к Большой Стене, пусть встретится с верными мне племенами. Мы подождём их в конце долины, у самого края великой пустыни. Кстати, – Чжи Чжи поднял руку, остановив вставшего Тай Сина, который уже собирался поклониться и покинуть гэр. – Пусть твой раб возьмёт с собой новую наложницу. – Она нужна нам живой, чтобы раздражать императора Юань Ди. Если Чоу Ли останется здесь, то мой сын найдёт способ, как от неё избавиться.
   – Хм, это точно, – ещё раз удивившись его прозорливости, согласился старый князь.
   Однако Чжи Чжи никому не сказал, что помимо двух племён из кочевья Хуханье его сын ещё должен был взять в плен и привести в кочевье тысячу ханьских крестьян. Этим он хотел добиться двух целей: испугать императора Юань Ди, заставив думать, что хунну собираются напасть на него следующей весной, и попробовать расселить крестьян вдоль реки Талас, чтобы те научили остальных рабов хунну выращивать рис, бобы, чечевицу, чеснок и другие продукты. До него, как ни странно, никто этого не делал, хотя остальные рабы в становище постоянно занимались скотоводством и возделыванием земли. Но таких урожаев, как у жителей империи Хань, у них не было. Каждой весной голод неизбежно настигал племена хунну, и много людей умирало не только от голода, но и от болезней. Как умный правитель, он видел спасение в постоянном источнике еды, которую, по его мнению, должны были обеспечить ханьские рабы.

Глава 16

   Лаций зашёл в гэр и сел рядом с костром. Саэт внимательно посмотрела на него и поняла, что он сосредоточен и думает о своём. Она молча подошла и села рядом. В котле закипала вода. Она собиралась готовить похлёбку к их вечернему возвращению, но еды пока не было.
   – Ты один? А где Атилла? – осторожно спросила она.
   – У реки, – с кислым выражением на лице ответил Лаций.
   – Что-то случилось? – с замиранием сердца спросила Саэт. Он глубоко вздохнул и покачал головой.
   – Нет. Всё нормально. А где дети?
   – С этой ушли, с Чоу. Марк на мулах катается. А Зенон с Павлом песни поёт. Они похожи друг на друга.
   – Да, что старый, что малый – одно и то же.
   – Ты прав… – Саэт неловко улыбнулась и, не выдержав, взяла его за локоть. – Что случилось? Скажи! Я же вижу.
   – Я уезжаю, – тихо произнёс Лаций. Он рассказал ей о Чжи Чжи и его приказе.
   – Ты возьмёшь Атиллу с собой? – спросила она.
   – Нет, – из огня выпал кусочек дымящейся ветки, и он затолкал его обратно носком сапога. – Я думал о нём. Но если мы оба отсюда уедем, то закончить стену никто не сможет. И дома для римлян тоже… кто будет строить? Он нужен здесь. К тому же, тебе будет лучше, если он будет рядом. Двое детей… без отца хунны могут продать их кому-нибудь, ты же знаешь.
   – Да… – Саэт с благодарностью прижалась щекой к плечу и тихо заплакала. Какое-то время они сидели молча. Потом она заметила, что вода в котле уже стала сильно кипеть и встала. – Ты можешь ехать спокойно, – добавила она. – Я посмотрю за Чоу. Её никто не тронет.
   – Тай Син сказал, что она поедет с нами.
   – С вами?! – Саэт он удивления даже рот открыла.
   – Думаю, он не хочет оставлять её здесь из-за сына. Тот убьёт её.
   – Это точно… – согласилась она и задумчиво уставилась в темноту гэра. – Но ведь она такая маленькая и слабая. Она там умрёт. Там холодно, – с жалостью произнесла она. – Скоро выпадет снег…
   – Не знаю. Я не думал об этом, – устало ответил Лаций, думая о другом. – Надо собрать человек двести или даже больше. Где их взять? Кто пойдёт? Все уже стали не те. Ну, ладно. Это я так… Надо подумать. Пойду к реке. Надо всё равно кого-то выбирать. Что ждать? Тут ничего не высидишь. Пусть готовятся. Дай тёплую шапку!
   Как он и предполагал, отобрать людей для похода в Кангюй оказалось совсем непросто. Из почти тысячи человек большая часть была уже неспособна передвигаться на такие расстояния ни пешком, ни верхом, не говоря уже о том, чтобы нести с собой оружие и снаряжение. Но выбора не было. За два дня Лацию удалось отобрать двести пятьдесят человек, половина из которых согласились на это с большой неохотой. По глазам товарищей он видел, что они очень недовольны предстоящим походом. Многим пришлось объяснять по несколько раз, что выхода нет ни у них, ни у их семей. Люди уже настолько привыкли к своей оседлой жизни, что буквально вросли в это кочевье корнями своих семейных связей. Тем не менее, через десять дней, а не через три, как приказал шаньюй, римляне более или менее были готовы тронуться в путь. Но хунну их не торопили. Лаций всё это время занимался проверкой одежды, верёвок, запасов еды, палаток и глиняных корзин для переноски огня, стараясь думать за всех своих людей, предугадать трудности и приготовиться к ним заранее. К счастью, кутлуги Тай Сина помогали молча и привозили всё, что он просил.
   Чоу Ли восприняла известие о походе с внешним спокойствием, но в душе у неё всё сжалось, потому что для неё этот переход означал верную смерть. Но, с другой стороны, она была благодарна судьбе. Ведь в этом случае у неё оставалась надежда. Если бы она осталась в становище, то надеяться было бы не на что. Угэдэ Суань нашёл бы способ тихо и незаметно избавиться от неё во время отсутствия отца и Лация. За три дня Чоу успела сделать несколько накидок из верблюжьей шерсти, широкий тёплый пояс на спину, как учил Лаций, и ещё одну пару сапог из грубой невыделанной кожи. Это было почти всё, что она могла взять с собой. Ещё был мешок, в котором надо было нести еду. За неё это никто не стал бы делать. Но она взяла с собой кое-что ещё. Это была сухая трава и два камня с реки, которые она положила в маленький мешочек и спрятала под запасными сапогами.
   Наконец, наступил последний день. К вечеру Лаций и Атилла устали и сразу заснули, но к ней сон никак не шёл. На душе было неспокойно. По стойбищу ходили хунну и их жёны, казалось, что никто не спит и все только и ждут команды выступать. Чоу несколько раз вставала и выходила из гэра. К их жилищу несколько раз кто-то подходил, но, сколько она ни всматривалась в темноту, так ничего и не увидела. С первыми лучами солнца все быстро собрались и стали стягиваться к дальней части становища. Оттуда всадники, стада и повозки потянулись на север, к Холодной Пустыне. Атилла стоял у гэра вместе с Павлом Домицианом и с трудом сдерживал слёзы. Саэт молчала весь предыдущий день и всю ночь. Кроний чувствовал себя предателем, но все эти дни Лаций его даже слушать не хотел и был неумолим – здесь должен был остаться один из них.
   – Мы будем вас ждать, – заплакала Саэт, когда все обнялись и Лаций бросил на них последний взгляд.
   – Не надо так. Что ты? Всё хорошо. Не хорони нас! У нас теперь есть тёплые пояса, одежда, еда, даже оружие будет. Следи за Атиллой. Он у тебя, как ребёнок, – попытался пошутить он.
   – Да, да, конечно, – не в силах сдерживать слёзы, кивала головой Саэт. Атилла молчал, поджав губы.
   – Береги термы! И мойся чаще! – бросил ему напоследок Лаций и повернулся к остальным. – Ладно, хватит, пошли! Как будто похороны тут. Всё будет нормально. Береги детей, – сказал он Саэт, – и следите за деревьями, чтобы сухие были. Нарубите побольше, когда будет мороз, – это снова относилось к Атилле.
   – Да, я знаю, – только и смог ответить старый друг.
   Чоу медленно поплелась за Лацием, чувствуя, что в голове всё кружится.
   – Ночью спать надо было! – недовольно бросил он на ходу.
   – А ты что, следил за мной? – с удивлением спросила она.
   – Нет, просто ты мне на ноги наступала, когда выходила, – недовольно пробурчал он, и Чоу поняла, что Лаций тоже не спал. Значит, она была права, и они оба предчувствовали опасность.
   – Ты думаешь, он приходил? – случайно спросила она, думая о своём бывшем муже. Лаций посмотрел на неё, скривился и сначала хотел промолчать, но потом ответил:
   – Нет. Скорей всего, присылал кого-то. Шаги были другие, – на этом разговор закончился, и они долго молчали, тупо передвигаясь вслед за всадниками хунну, останавливаясь там, где останавливались те, и разводили костры из тлеющих угольков так же, как и кочевники.
   Через десять-двенадцать дней хунну вышли к руслу высохшей реки и провели там ещё десять дней в ожидании сына Чжи Чжи. Молодой Угэдэ Суань не подвёл. Он привёл не два, а три племени. Их было около пяти тысяч. Благодаря этим воинам он смог захватить в плен у Жёлтой Реки много крестьян, потому что Хуханье поставил эти племена защищать Большую Стену. Но до стоянки на реке Талас из полутора тысяч дошли чуть меньше тысячи – остальные замёрзли в пути. Молодой Угэдэ Суань так торопился, что не подумал об их одежде. Как, впрочем, не подумал он и о еде для пяти тысяч всадников. До встречи с Чжи Чжи у них было, что есть, но из-за спешки они не взяли с собой свои стада и повозки с едой. Лаций заметил, что прибывших было в три раза меньше, чем тех, кто вышел вместе с шаньюем. По его подсчётам, получалось, что всего у хунну было около двадцати тысяч воинов. Он не знал, большая ли это сила в этих местах, потому что легенды рассказывали об армиях в несколько сотен тысяч всадников, но Лаций всё ещё считал, что это хвастливое преувеличение.
   Чжи Чжи приказал сыну вернуться в хурээ на реке Талас. Тот сначала возмутился и отказался подчиняться. Следить за ханьскими рабами и постройкой стен города он считал для себя неслыханным унижением. К тому же молодой хунну увидел среди рабов Чоу Ли. Он подскакал к ней, но его лошадь схватил за уздцы тот лысый белый раб, которому отдал её отец. Раб посмел коснуться его коня! Это было оскорблением! Чжи Чжи не стал обсуждать поступок Лация и хмуро приказал Тай Сину помочь сыну найти дорогу обратно. По голосу отца Угэдэ Суань понял, что на этот раз было лучше подчиниться. Лаций стоял в конце длинной колонны и смотрел, как удаляются чёрные фигурки всадников, и белое безмолвие выпавшего ночью снега снова окутывает всё вокруг.
   На одной из стоянок обнаружилось, что стада отстали от всадников и заночевали в нескольких милях позади них. Лаций сказал постоянно мёрзнущему и уже не такому гордому и чванливому кутлугу Ногусэ, что надо дождаться буйволов и лошадей, иначе люди останутся без еды. Тот забыл передать это Тай Сину, и через пару дней, когда ежедневный рацион римлян уменьшился до нескольких кусков твёрдых лепёшек и куска мёрзлого мяса размером с ладонь, он сам пошёл к лули-князю. Тот выслушал Лация и молча отпустил. Ночью он обсуждал с Чжи Чжи и Годзю дальнейший план, и они сильно удивились, когда он рассказал им о стадах.
   – Разве они не идут позади нас? – спросил шаньюй.
   – Я не могу это точно сказать, – ответил Тай Син.
   – Завтра надо отправить гонцов назад, по нашим следам, – предложил Годзю. – До Мёртвого Города уже недалеко. Но без еды мы вряд ли туда дойдём.
   – Сколько туда идти? – нервно дёргая край халата, спросил шаньюй.
   – Десять дней на лошадях, – хмуро произнёс старый кочевник.
   – Тогда завтра ты отправишь десять всадников за стадами. Ждать будем день, – сказал Чжи Чжи, обращаясь к Тай Сину. Тот кивнул головой. Разговор был окончен.
   Однако после того, как десять всадников отправились искать стада, ясная утренняя погода быстро сменилась тёмными серыми тучами, из которых повалил снег. К вечеру половина небольших гэров была засыпана до самого верха, и только узкие струйки дыма говорили о том, что там, внутри, есть кто-то живой. Ещё одна ночь прошла без перемен, но утром стало ясно, что войско хунну столкнулось с серьёзными проблемами. Накануне вечером многие воины легли спать вокруг костров, а утром их уже нельзя было оторвать от земли – они умерли от холода и вмёрзли в землю. Также пострадали и лошади – у них были отморожены ноги. Некоторые просто падали и не вставали. Их хунну сразу убивали и разрезали на части, чтобы спустить кровь и забрать с собой мясо.
   Днём в гэре шаньюя собрались почти все главные князья и вожди. На их шапках и длинных кожаных плащах блестела вода – снаружи продолжал идти снег, и никто не знал, когда он кончится. Тай Син доложил, что посланные за стадами десять гонцов так и не вернулись. Все напряжённо ждали решения шаньюя.
   – Дальше оставаться здесь нельзя, – прервал молчание Чжи Чжи. – Нас засыплет тут с головой. Годзю, ты говорил, что до Мёртвого Города десять дней пути. Так? – обратился он к сидевшему у самого входа старому проводнику.
   – Да, – кивнул тот. – Но только на лошадях.
   – Тогда оставляем здесь все повозки и завтра утром выступаем вперёд! – решительно произнёс он.
   – А что делать с рабами? – спросил Тай Син.
   – С какими? А-а… Пусть возвращаются назад и ищут скот. До начала долины они смогут добраться сами. Отправь с ними сто всадников из рыжих хуртов, – Чжи Чжи кивнул в сторону рыжеволосого вождя в шапке с вырезами для ушей. Тот насупился, но спорить не стал.
   – А с теми, что из Мерва?
   – Хм-м, они нам нужны. Пусть возьмут лошадей из повозок. Им должно хватить. Что ещё?
   – Снег замёл все следы. Лучше переждать эту снежную бурю здесь, – посоветовал Годзю.
   – Нет, – резко отрезал шаньюй. – Ждать – это смерть. Вернуться – тоже смерть. Будем идти вперёд. Скажи, что тебе надо, и я дам тебе это. Люди, повозки, верблюды, что?
   – Солнце и чистое небо, – еле слышно произнёс Годзю, чтобы его никто не услышал.
   – Тогда завтра утром выступаем!
   Все разошлись, а Тай Сину пришлось посылать за слугами, чтобы те помогли римлянам найти оставшиеся телеги и освободить из них лошадей.
   Лаций узнал об этом одним из первых, и сразу же понял, что всё очень плохо. Чоу рассказала ему, что Чжи Чжи, наверное, хочет как можно быстрее добраться до Мёртвого Города и там переждать снежную бурю. Но никто точно не знал, где он находится. Особенно теперь. Вскоре возле костра собралось несколько десятков римлян. Они взволнованно обсуждали, как им ехать на лошадях. Большинство вообще никогда не сидели верхом, поэтому задача была не из лёгких.
   – Если бы мы умели летать, – сказал кто-то с сожалением.
   – Птицы в такую погоду не летают, – с раздражением заметил Лаций. – Будь проклят этот снег! Но если останемся здесь, то примёрзнем к земле.
   – А так примёрзнем к лошадям. Какая разница? – ответил кто-то другой.
   – Какая разница?.. – резко повернулся Лаций, собираясь поспорить, но тут он представил себе примёрзших к лошадям людей и ему в голову пришла мысль, как помочь неопытным товарищам. – Подожди, знаешь, что? Ну-ка иди сюда! – он схватил за рукав одного из тех, кто с ним спорил, и потащил его к ближайшей лошади. – Залазь, залазь! Давай, вот так! – кряхтел он, помогая перепуганному человеку взобраться на невысокую лохматую лошадь. – Сиди спокойно! Эй, подержите его! – попросил он других. Несколько человек сразу подошли и стали придерживать всадника за ноги, пока Лаций привязывал к его ногам верёвку. Пропустив её под брюхом лошади, он привязал всадника потуже. – Ну, как? Попробуй! – радостно сказал он, довольный своей работой. Римлянин дёрнулся несколько раз вперёд, но лошадь не двинулась с места.
   – Стукни пятками в бока! – крикнул кто-то из толпы. После этого лошадь тронулась и не спеша сделала несколько шагов. Лаций понял свою ошибку и перевязал верёвку. Теперь она крепилась к коленям, и пятки были свободны – всадник мог легко управлять лошадью. При этом он чувствовал, что сидит на лошади более уверенно, чем без верёвки. Лаций стукнул животное по крупу, и оно, испугавшись, рванулось с места вперёд. Наездник еле удержался, вцепившись в гриву и уздечку. Но не упал! И это было самое главное. Римляне одобрительно загудели, увидев, что тот не упал и неуклюже трясётся на спине лошади. Остальные, кто умел ездить, стали давать советы. Через некоторое время привязанный всадник уже мог ехать без тряски, гася движения ногами. Лаций посадил второго и связал их верёвками между собой. Теперь такие пары могли спокойно передвигаться вперёд, не опасаясь, что лошадь понесёт или остановится. Всегда было, кому помочь.
   – Слава богам и Марсу! – Лаций с удовлетворением отряхнул снег с рук и помог уставшим наездникам спуститься с лошади. – По такому снегу всё равно быстро скакать не будем, – заметил он. – Главное, чтобы лошадь не упала. А так, ничего, справимся, – он вернулся к костру и протянул руки к пламени. Хунну научили их вырывать в земле ямы, и в них разводить костёр, чтобы ветер не задувал пламя. Во время дождя или снегопада они натягивали небольшую шкуру перед костром с ветреной стороны. С одной стороны она крепилась к земле, а с другой, возле костра, – к двум палкам, образуя крышу, и ветер, дуя на неё, огибал пламя сверху.
   – Ты заботишься о своих людях. Ты – хороший вождь своего народа, – услышал он голос Чоу. Сколько раз он уже слышал такие слова и всегда удивлялся им.
   – Я не вождь. У нас нет вождей. В нашей стране всем правит народ Рима, – с грустью ответил он.
   – Народ? Разве народ может править? – с искренним удивлением спросила девушка.
   – Да. Почему ты удивляешься?
   – Но как народ может править, если он должен работать? – продолжала недоумевать Чоу. Это был первый день, когда она заговорила с ним так открыто и свободно, и Лаций долго рассказывал ей о далёком Риме, его людях и обычаях. Чоу внимательно слушала, изредка переспрашивая незнакомые слова и сравнивая его родину со своей. У них было мало общего, и это пугало её и привлекало одновременно. Они проговорили до поздней ночи, не замечая, что у соседнего костра не спит и слушает их старый кочевник в высокой шапке и толстом плаще из толстых шкур буйволов. Он лишь изредка хмурился, стараясь понять смысл некоторых незнакомых слов и фраз. Это был Годзю, проводник, которому было интересно, почему никто из белокожих рабов не замёрз прошлой ночью. К тому же, ему не спалось из-за тревожного предчувствия надвигающейся беды. Беседа Лация и Чоу отвлекла его от тяжёлых размышлений, и он не заметил, как заснул. Остаток ночи старик проспал глубоким сном, как будто вокруг был не снег, а большой тёплый гэр с несколькими кострами и вкусной похлёбкой в котле. Его несколько раз толкали в плечо, проверяя, жив ли он, и заставляли перелечь ближе к костру. Утром Годзю понял, что эти рабы не замерзали, потому что спали по очереди: несколько человек постоянно следили за кострами и время от времени обходили спящих, чего не было у хунну. У тех костры часто затухали ещё задолго до наступления утра, а воины спали не спина к спине, как здесь, а вразброс у костра или возле своих лошадей.

Глава 17

   Второе утро оказалось таким же безрадостным и хмурым, как и первое. Снег шёл не переставая. Только теперь замёрзших кочевников не пытались поднять с земли или отнести в сторону – их просто оставляли на месте. Живые быстро поднимались, брали с собой мешки с едой и садились на лошадей. Лаций еле успевал помогать своим товарищам привязывать ноги и видел, что те кочевники, которые должны были их сопровождать, уже давно сидели верхом. Они нервно кружились вокруг неуклюжих и медленных римлян, но всё обошлось без ударов и наказаний. Видимо, приказ Чжи Чжи не только удивил, но и напугал простых воинов и они предпочитали не трогать странных рабов, чтобы не нарваться на гнев шаньюя.
   То, что было дальше, Лаций помнил с трудом. И если бы не Чоу Ли, то вообще вряд ли когда-нибудь вспомнил. Несколько дней они ехали в сплошной снежной пелене под завывания леденящего ветра. Ноги и руки постоянно мёрзли. Хунну стучали руками по плечам, и Лаций передал всем своим товарищам, чтобы те делали точно так же. После таких постукиваний кисти и пальцы начинали разрываться от колючей боли, а потом гореть, как будто их полили кипятком. С ногами было хуже. Они тоже мёрзли, но постукивания не помогали. Единственным выходом было спускаться с лошади и бежать рядом. Это спасало, но ненадолго. В конце первого дня пути почти все, кто был привязан к лошадям верёвками, отказались от них и шли рядом. Всё равно лошади шли не быстрее их.
   В тот вечер, когда у них кончилась еда, Лаций впервые почувствовал в душе леденящий ужас приближающейся смерти. У хунну тоже ничего не было. Тогда Чжи Чжи приказал резать вторых лошадей, которые были залогом спасения кочевников в самых сложных ситуациях. Обычно на вторую лошадь пересаживались, чтобы дать отдых первой. Но сейчас было не до отдыха. Вторых лошадей должно было хватить надолго, но Лаций начал сомневаться, что они знают, куда идут. Прошло уже два раза по десять дней, а они всё ещё брели между невысокими холмами, которые были похожи друг на друга, как близнецы, и никто не знал, когда этой муке наступит конец.
   Очередное утро оказалось неожиданно тихим и ослепительно ярким. Все вскакивали и не могли понять, что происходит. Снегопад прошёл, и на небе светило солнце. Снег искрился и слепил глаза. Люди щурились и прикрывали лица рукавами. У многих начали болеть глаза. Они не могли смотреть на снег и кричали. Но Чжи Чжи это не волновало. Он был упрямым и своенравным вождём. Все остальные уже давно повернули бы назад, но только не он. Ему надо было идти только вперёд. Старик Годзю тоже обрадовался солнцу, потому что теперь мог осмотреться и определить, куда идти дальше. Но к середине дня погода снова резко изменилась: вдоль земли подул лёгкий ветер, над холмами стали подниматься невысокие вихри и облака мелкой снежной пыли. Ветер можно было бы не замечать, если бы не внезапно опустившийся на землю сильный холод. Все с удивлением почувствовали, что он стал сковывать всё тело, а не только руки и ноги. Теперь уже и кочевники то и дело соскакивали с лошадей и шли рядом, пытаясь согреться. Но это помогало ненадолго. К вечеру стало ещё холодней, и Лаций с удивлением заметил, что горькая слюна, которую он попытался сплюнуть, пожевав веточку с колючками, упала на рукав и сразу же превратилась в лёд. Он стукнул по твёрдой белой ледышке пальцем и удручённо покачал головой.
   К вечеру они дошли до какого-то поворота, который вызвал у проводника Годзю радостную улыбку. Издалека Лаций видел, как тот что-то показывал Чжи Чжи и сопровождавшим его вождям. Позже выяснилось, что это был поворот к Мёртвому Городу. Там можно было спрятаться от снега. В спокойную погоду, говорил проводник, до города можно было дойти за день. А от него до Кангюя было всего несколько дней пути, но, опять же, по другой погоде. Однако Чжи Чжи знал, что за городом жили враждебные племена сиюй. У них были стада скота и вода. Недовольные разговоры за спиной шаньюя стихли. Раньше даже римляне слышали, как хунну жаловались на то, что не надо было идти на встречу с теми, кто пришёл от Хуханье. Из-за них они сделали большой крюк и попали в снежную бурю. Но теперь те, кто выжили, уже думали совершенно о другом.
   До захода солнца оставалось совсем недолго, и хунну стали спешно ставить гэры для вождей. Лаций обескуражено оглядывался, не зная, что делать. Дров для костра не было, укрытий – тоже. Вокруг была белая пустыня, и, судя по удлиняющимся теням, скоро здесь нельзя было бы найти даже свою шапку, если бы она случайно упала с головы в снег.
   – О, боги! – взмолился он. – Что мне делать? Не дайте нам замёрзнуть здесь… – на лицах окружавших его римлян было написано отчаяние. Они уже много дней подряд видели, как утром хунну уводили за собой десятки лошадей тех, кто ночью заснул на холодной земле и умер. Но они пока держались. Теперь эта участь ожидала их.
   – У нас на севере, когда идёт снег, люди строят дома в снегу, – раздался сзади слабый голос Чоу. – Давай построим дом из снега, – предложила она.
   – Как? – растерянно спросил Лаций. Его начинало трясти – холод проникал под одежду и не давал согреться, даже несмотря на плотно обмотанную на пояснице шкуру. Другим было не легче. От отчаяния внутри проснулась злоба. – Из чего ты сделаешь стены и крышу? Нет, это глупость! – выкрикнул он.
   – Придумай что-нибудь, – попросил кто-то из отчаянно трясущихся товарищей. – Ты же можешь! Боги тебя любят.
   – Лаций, придумай, – стали повторять другие.
   – Что я придумаю?.. – резко крикнул он, понимая, что ничего не может придумать в этой безвыходной ситуации, но лица людей были полны мольбы и он предпочёл замолчать. Лучше умирать молча…
   – О, боги, не дайте мне умереть в этом холоде! – взмолился кто-то совсем рядом. – Никто не похоронит меня в земле. Нас занесёт снегом.
   – Смотри, варвары закапывают свои палатки в снег, – подсказал кто-то сбоку.
   – Ну, и что? Нам, что, тоже в снег закапываться? – раздражённо спросил другой.
   – Лаций, – Чоу коснулась его руки и медленно опустилась на снег. Брови у неё были все белые от намёрзшего снега, кожа стала полупрозрачной, как старый пергамент, глаз совсем исчезли и, судя по всему, у неё не было сил не только двигаться, но даже говорить. – Здесь холмы, – она сделала слабое движение в сторону снежных возвышенностей с двух сторон от них. – Надо найти глубокий снег и сделать норы… – Чоу приоткрыла глаза, и он увидел в них глубокую тоску и невероятную силу. Он не понимал, что заставляло жизнь теплиться в этом тщедушном женском теле, когда среди хунну умирали более приспособленные и сильные мужчины. – Глубокий снег. Надо найти глубокий снег. Копать. Внутри можно будет спать… – повторила она и совсем обессилела, но Лаций уже понял, что надо было делать, и с досадой подумал, что это было так просто. Когда-то Варгонт рассказывал ему, что у них охотники закапывались в снег в горах, когда охотились на тигров и барсов. Как он мог забыть! Он всегда учил других не поддаваться панике, а сам чуть не стал жертвой собственной глупости.
   Первые норы у них не получились. Снег был сухим и лёгким. Дыры выходили широкими и, осыпаясь, превращались в ямы. После долгих поисков удалось найти глубокие места, где снег был уже слежавшимся и плотным. Там ходы получились поуже, но, главное, они не обваливались. Поэтому внизу можно было их расширить и сделать небольшую пещеру, в которой помещались несколько человек. Проход загораживали шкурами. Другие шкуры стелили под себя, чтобы не замёрзнуть. Лаций заметил, что внутри быстро становилось тепло и начинала кружиться голова. Он убрал одну шкуру, и сразу стало легче дышать. Но вместе с этим внутрь проник холод. Пришлось подстраивать её так, чтобы сверху осталось небольшое отверстие.
   – Жаль, что нельзя разжечь костёр, – пробормотал кто-то в темноте. – Сразу бы согрелись.
   – И спали бы в воде, – ответил Лаций. Он прилёг рядом с Чоу, которая уже давно спала, и впервые за всё это время прижал к себе. Он с напряжением ждал, что холод начнёт проникать снизу или сверху, и тогда придётся всю ночь ворочаться, чтобы не замёрзнуть. Но телу было на удивление тепло. Устав от напряжённого ожидания, он вскоре сам погрузился в сон. Но сны были тревожные, и Лаций несколько раз просыпался, не в силах расслабиться. Однако все вокруг спали, ветер свистел где-то вдалеке, и от земли не веяло могильным холодом, как раньше. Уже ближе к утру он подумал, что надо затащить в такую снежную пещеру лошадь и спать вокруг неё, греясь теплом её тела. Эти мысли превратились в очередной сон, и он больше не просыпался до самого рассвета.
   Крики хунну заставили всех выбраться из своих пещер. Сильный ветер прошёл, но вместо него снова пошёл снег. Чжи Чжи приказал собираться, и кочевники объезжали места ночной стоянки, криком проверяя, кто ещё остался жив, а у кого уже можно было забирать лошадь. Лаций видел, что ряды кочевников значительно поредели. Римляне, согласно старой привычке, держались восьмёрками. Но среди них пока не было таких потерь. Многие кашляли, но умер всего один человек.
   – Гэй, гэй! – хунну криками подбадривали себя и лошадей. – Один день! Давай, давай! – они оставили много пустых мешков и шкур. Лаций тупо смотрел на это опухшими глазами и не испытывал никаких чувств. Он видел, как Чоу, с трудом наклоняясь, вытащила из-под нескольких трупов шерстяные накидки и стала негнущимися пальцами скручивать их в мешок. Наконец, они тоже тронулись вслед за кочевниками. Многие засыпали прямо на лошадях и иногда падали в снег. Дорога была невероятно долгой и, наверное, показалась бы изматывающей, если бы у них остались силы, которые можно было терять. Пережив страшную ночь, которая могла стать последней в их жизни, все находились в полуобморочном состоянии, и даже выносливые хунну хмуро ехали верхом, не переговариваясь и не шевелясь. Со стороны они напоминали набитые сеном мешки. Лаций заметил, что они тоже спали верхом, но почему-то никогда не падали.
   К вечеру настойчивость Чжи Чжи была вознаграждена: они вышли к широкой долине, которая была продолжением русла реки, и с правой стороны вдалеке показались высокие постройки, похожие на дома. Лаций сначала не поверил своим глазам. Кто всё это сделал? Но ответ он узнал позже. Пока обрадованные хунну скакали по склону, стремясь побыстрее добраться до убежища, римляне остановились и с тупым удивлением рассматривали остатки невероятного города, стены и колонны которого были выбиты прямо в вертикальных скалах и тянулись до самого горизонта. Небольшие отверстия располагались рядом с высокими провалами, обрамлёнными орнаментами цветов и резных фигурок, за которыми были видны узкие входы с полуколоннами, напоминавшие храмы. От русла реки к городу вели несколько лестниц. Было похоже, что в этом месте когда-то была пристань. Но реки не было. Что-то потянуло Лация в ту сторону.
   – Куда ты едешь? – спросил его кто-то из товарищей. – Нам надо вверх!
   – Там, кажется, ступени, – хриплым голосом ответил он и показал вдаль. – Хочу вспомнить, как это было в Риме. Поднимайтесь. Заведите лошадей внутрь пещер и сразу же начинайте искать дрова. Любые ветки, щепки, всё!
   – Ты шутишь? Где тут можно найти дрова? Здесь, что, лес растёт? – уныло спросил кто-то.
   – Не знаю. Наверное, нет, – согласился он. – Но осмотритесь. Вдруг что-то есть. Иначе придётся спать на лошадях.
   Основная часть римлян стала подниматься вверх, и за Лацием последовала только его восьмёрка. Чоу ехала рядом, лёжа на шее лошади. Когда они приблизились к ступеням, он увидел, что под ними лежат большие каменные плиты. Кое-где были видны опоры. Значит, он был прав – здесь была пристань. Забравшись на ступени, он заметил, что Чоу осталась внизу.
   – Поднимайся! – крикнул он.
   – Иди сюда! – донеслось в ответ. В голосе девушки прозвучала радость. Это заставило его остановиться. Лаций на мгновение замер от удивления, а потом, ничего не говоря, стал спускаться вниз.
   – Ты куда? – спросил один из товарищей.
   – Она что-то нашла, – ответил он. – Поднимайтесь, сейчас догоню.
   Чоу стояла возле одной из плит бывшей пристани.
   – Помоги! – попросила она. Лаций наклонился и увидел, что из-под плиты торчит кусок промёрзшей доски. Он несколько раз моргнул от удивления и нахмурился.
   – Дерево? – вырвалось у него.
   – Да. Наверное, тут есть ещё, – обрадовано ответила Чоу.
   – Откуда оно здесь? – пробормотал он, дёргая кусок древесины из стороны в сторону. Остаток доски на удивление легко поддался его напору. Было заметно, что внизу он был в песке. Став на колени, Лаций стал разгребать руками снег. Большие варежки то и дело падали, но он снова надевал их и продолжал поиски. – Конечно! Тут везде песок! – догадался, наконец, он. – Деревья в песке. Смотри, можно насобирать ещё.
   – Я знаю. Отец говорил, что ещё Сыма Цянь [25 - Сыма Цянь – китайский историк, II век до н.э.] писал об этом городе. Здесь никогда не бывает дождей. Летом всегда жарко. Зимой – холод. Всегда дует ветер. Он сдувает весь снег. Смотри, его мало.
   – Да, вижу. Надо взять это бревно с собой. У хунну должен быть огонь. Наш весь потух ещё несколько дней назад, – он подхватил кусок дерева и стал подниматься к ступеням. – Да, смотри, на камне нет снега. Сдувает, – заметил он. – Слушай, а что ещё твой отец говорил про этот город? Хунну называют его Мёртвый Город?
   – Да. Здесь умирают люди.
   – Умирают или умирали? – не понял Лаций.
   – Давно… здесь было много травы и лесов… Люди жили очень хорошо… – переводя дыхание, рассказывала Чоу. – Было много стад и животных… Здесь было много торговли… много кораблей…
   – Вижу, – кряхтя, произнёс Лаций. Бревно было тяжёлым, а ступеньки всё никак не кончались.
   – Много караванов… ходило вдоль реки… А потом боги наказали людей… и река высохла… Караваны пошли другой дорогой… Торговли не было… кораблей не было… Люди стали уходить… Император запретил уходить… Стал казнить людей… Потом убил всех жрецов… в храмах… И боги покарали его… за это… страшной болезнью… Уэньи [26 - Уэньи – чума (кит.).]… не знаю, как это сказать… Она плохая…
   – Болезни хорошими не бывают, – взобравшись на последнюю ступеньку и сбросив с плеча бревно, выдохнул Лаций. Перед ними была длинная череда зияющих чёрных дыр, больших и маленьких. – Ты сказала, что сейчас умирают. Как так? Здесь кто-то живёт?
   – Нет. Иногда люди сюда заходят. Но живыми уходят те, кто не спит в пещерах.
   – Хм-м… Почему? Там кто-то живёт?
   – Не знаю. Может, проклятие богов убивает их.
   – Может… – Лаций снова взвалил ствол на плечо и, подождав, пока в глазах перестанут мелькать звёздочки, сказал: – Пошли, надо отправить людей вниз за дровами. Там много ещё. Может, хватит для костров. Я очень хочу пожарить мясо. Очень!
   Чоу ничего не ответила и устало поплелась вслед за ним. Его товарищи, узнав о дереве, сразу отправились к руслу реки. Скоро должно было стемнеть, и тогда искать древесину на дне высохшего русла было бы бесполезно. Лаций пошёл к хунну, чтобы попросить корзинку с огнём. К его удивлению, огня у них не оказалось. Он тоже потух во время последнего перехода – в течение нескольких дней его просто нечем было поддерживать. Найдя кутлуга Ногусэ, он рассказал ему, что они нашли куски деревьев, но тот только печально пожал плечами. Слуга Тай Сина превратился в худого, измождённого старика, скорее похожего на живого мертвеца, чем на человека. Однако он всё равно доложил своему господину о просьбе Лация. Но тот тоже не мог ничем помочь. Лаций стоял возле колонны у узкого высокого проёма и смотрел вдаль. Часть хунну почему-то не заходили внутрь и пытались как-то устроиться снаружи, прячась за обломки плит и огромные камни, выпавшие из верхних частей стены. Он вспомнил о рассказе Чоу и вздохнул.
   – Ты что-то ищешь, белый раб? – раздался сзади на удивление твёрдый голос кочевника. Лаций обернулся и увидел проводника Годзю.
   – Да, ищу, – вздохнул он. – Мне нужен огонь. Мы нашли деревья. Там, внизу, – кивнул он в сторону высохшего русла реки.
   – Огня нет, – коротко ответил проводник.
   – Да, знаю. А почему они не заходят внутрь? – спросил он о стоявших вдоль стены кочевниках.
   – Внутри смерть, – по-прежнему кратко сказал Годзю.
   – Но здесь ветер. Они могут умереть от ветра. Это происходит быстро.
   – Я знаю, – медленно и трагично произнёс старик. Потом повернул голову к Лацию и спросил: – Белые рабы не боятся заходить внутрь? Там тоже холодно.
   – Мы заведём туда лошадей, – дрожащими губами произнёс Лаций. – И положим их на пол. Сами будем спать сверху. Уже делали. Так будет тепло, – он с трудом говорил, чувствуя, что начинает трястись. Согревшееся во время подъёма бревна тело стало остывать, и теперь он не мог остановить охватившую его дрожь. – Я пойду. Холодно, – бросил он и поспешил к своим товарищам. Он не видел, что старый проводник задумчиво посмотрел ему вслед и направился к Чжи Чжи. Тот выслушал его и сказал:
   – Я не могу приказать своим воинам спать на лошадях. Никто никогда так не делал. Они ни за что не зайдут внутрь, ты же знаешь.
   – Тогда они умрут. Там ветер. Твои слова имеют силу. Прикажи, и тебя послушают. Иначе завтра у тебя не будет войска, – осмелился произнести Годзю, хотя понимал, что такой тон с шаньюем был опасен. Но Чжи Чжи задумался.
   – Ладно, скажу. Иди! Я устал.
   Несмотря на приказ шаньюя, в пещеры осмелились зайти только воины тех племён, которые прибыли из становища Хуханье. Почти все кочевники из стойбища Чжи Чжи не сделали это.
   Когда Лаций вернулся к пещере, где расположилась его восьмёрка, было уже темно. Он специально выбрал это место, потому что здесь было много комнат, которые уходили далеко вглубь горы. Самая последняя была больше других, и её стены имели много одинаковых углублений. Посередине дальней стены прямо из пола возвышалась площадка высотой в два локтя. По бокам виднелись ступеньки. Сюда явно поднимались. Похоже, на возвышении стоял трон. Повсюду слышался только недовольный храп лошадей, сопенье римлян, тихие, короткие слова, и вдруг посреди этой возни раздался резкий звонкий звук, как будто кто-то разбил глиняный горшок. Этот звук прозвучал особенно громко из-за эха, которое увеличило его силу в пустой комнате. Через мгновение удар повторился. Затем ещё раз. В полной тишине он звучал так отчётливо, как будто кто-то стучал камнем по камню.
   – Эй! – позвал Лаций. Но вместо ответа услышал только громкий вздох удивления. Это его товарищи увидели то, что скрывала от него спина Чоу Ли. Когда в темноте внезапно вспыхнул слабый огонёк, ему стало понятно, что стук исходил именно из этого места. Маленькая тень повернулась, и он увидел улыбающееся лицо Чоу. Позади неё, прямо на каменном полу, с треском горели несколько пучков сухой травы, которую она взяла с собой из становища.
   – Как ты это сделала? – изумлённо прошептал Лаций. Она протянула ему два гладких камешка размером с ладошку. Он покрутил их в руках и стукнул друг о друга. От них отлетела искра. В восхищении Лаций обнял Чоу и снова удивился её проницательности. Всё было просто, но никто из них об этом не вспомнил.
   – Быстрей! – рванулась Чоу из его объятий. – Сейчас потухнет! – она присела на корточки и достала из мешка ещё один пучок травы. Потом быстро сложила сверху заранее приготовленные мелкие щепки, и вскоре посреди комнаты горел большой костёр. Головешки быстро разобрали и разнесли по другим пещерам. Повсюду царило приятное оживление. Люди шутили, и Лация это радовало. Вскоре принесли свежее мясо и стали жарить его прямо посреди комнаты. Он обратил внимание, что дым не скапливался в помещении, а куда-то уходил. Значит, здесь были отверстия для воздуха.
   – Эй, смотрите, я буду вашим царём! – раздалось из глубины комнаты. Все обернулись в ту сторону и увидели весёлого Лукро [27 - Лукро – обжора (римск.).], который никогда не мог наесться досыта, за что и получил своё прозвище. Как его звали на самом деле, никто уже не помнил. – Давайте, быстрее жарьте конину! Я очень голоден! Мне надо целую ногу! – он царственно протянул руку, как бы повелевая своим подчинённым выполнять его приказ, и все расхохотались.
   – Смотри, не замёрзни там, на своём троне, – крикнул кто-то из его товарищей. Лаций заметил, что Лукро действительно сидел на высоком камне. Его ноги свешивались вниз и не доставали до постамента, а спинка этого огромного каменного трона тянулась до самого потолка. «Может быть, здесь действительно когда-то сидел какой-то царь, – подумал Лаций. – И у его ног стояли слуги и придворные. А он правил ими с этого места. Они почитали его и это место. Но вот царя нет, и его трону больше никто не кланяется. Его сила исчезла. Странно, зачем тогда цари воздвигают себе дворцы и сидят на троне? Чтобы потом пришёл такой Лукро и посмеялся над ними?»
   Лаций стоял и задумчиво смотрел на дурачившегося товарища из своей восьмёрки. Хунну не строили дворцов, и Чжи Чжи сидел в своём гэре на стуле, который ему подарили в империи Хань. Красс мог купить себе власть за деньги. Его армия была куплена на золото. А Чжи Чжи ничего не платил своим воинам. И они всё равно выбирали его шаньюем. Хотя… он тоже захотел построить себе дворец. Как у Мурмилака. И обязательно с троном. Лаций улыбнулся. Всё повторяется.
   – Эй, ты не замёрз, великий легат? – наигранно обратился к нему Лукро, прервав его раздумья. – Ты тоже можешь поклониться моей власти и называть меня теперь императором.
   – Правда? – усмехнулся Лаций. – Тогда заставь своих подданных оторваться от куска мяса и прийти к тебе на поклон! Кто-нибудь согласен? – обратился он к своим товарищам. Те рассмеялись и радостно загудели. Кто-то бросил в Лукро найденную на полу старую кость, кто-то – небольшой камень и, в итоге, несостоявшийся правитель, посрамлённый и голодный, вынужден был спуститься со своего трона и присоединиться к друзьям, отчаянно глотавшим слюну вокруг первого костра, на котором уже начинало шипеть мясо. В других углах тоже начали разжигать костры, чтобы пожарить мёрзлую конину, и вскоре умопомрачительный запах заполнил все внутренние комнаты и стал вырываться наружу.
   Хунну не видели дыма из-за колонн, которые скрывали дальнюю часть стены, где расположились римляне. И только когда ветер донёс до них запах жареной конины и когда даже у спавших кочевников рот начал наполняться слюной, а ноздри стали жадно хватать воздух, заставляя руки и ноги поднимать закоченевшее тело, только тогда они поняли, что у рабов есть огонь и они жарят мясо.
   Когда в гэр Чжи Чжи, поставленный внутри большого храма, принесли огонь, тот от неожиданности даже отпрянул назад. Однако тепло огня было настоящим, оно обжигало и в этом не было ничего страшного. Ужасные боги прошлого были здесь ни причём. Однако для римлян это обернулось тем, что хунну погнали их искать дрова для шаньюя и его приближённых. Однако сами хунну не спешили им помогать. Для себя они собирали ровно столько, чтобы хватило развести костёр и пожарить мясо. О том, чтобы поддерживать огонь всю ночь и греться вокруг него, они даже не думали. И не собирались заходить в проклятые пещеры. Пока римляне таскали куски деревьев наверх, Чоу нашла в дальних пещерах много веток и даже наломанных стволов. Кто-то специально спрятал их там. Значит, здесь всё-таки останавливались какие-то люди. И не раз. Глядя на высокие кучи длинных щепок и стволов, Лаций благодарил в душе богов и неизвестных странников за эту случайную помощь. После того, как хунну стали готовить конину, римляне перетаскали часть дров в свои пещеры. При этом они нашли целые лабиринты с комнатами внутри скалы. Лаций приказал всем своим людям перейти туда из одиночных маленьких пещер, чтобы спрятаться от ветра. Проёмы дверей они попытались заткнуть шкурами, но до конца это сделать не получилось, так как они были слишком большими, а палок, чтобы подпереть их, у них не было. Единственное, до чего они додумались, это загнать внутрь лошадей и уложить их на каменный пол. Несмотря на приятный огонь, греться всё равно пришлось от их больших тел.

Глава 18

   Утро наступило незаметно. Никто не кричал, не звал, не суетился, как раньше. Римляне просыпались сами и выходили наружу. Лаций с трудом выбрался из-под нескольких шкур, под которыми ему хотелось остаться навсегда, и, дрожа, подошёл к костру. Рядом сидел невыспавшийся Лукро. Сейчас была его очередь следить за огнём. Он тупо смотрел на вяло тлевшие угли и изредка подбрасывал сверху дрова. Даже здесь, в дальней комнате, было слышно, как завывает снаружи ветер. Вчера не было времени, чтобы осмотреться. Темнота наступила быстро, и люди торопились разжечь костры, чтобы спрятаться от пронизывающего ветра. Сегодня солнечный свет уже проникал почти во все внутренние помещения. Были видны стены, потолки и даже неровные полы с углублениями у выходов. Лаций прошёлся по лабиринту и осмотрелся. Все комнаты были пусты. На стенах кое-где виднелись остатки ярких рисунков и даже выбитые картины людей и животных. Похоже, первые жители этого места возделывали землю. В больших длинных нишах вдоль стен зияла пустота. Раньше в них ставили статуи или чаши. На полах валялся только мусор, похожий на замёрзшую грязь или загрубевшие куски старых шкур. Он заметил, что в углах виднелись маленькие чёрные угольки давно потухших костров. Значит, в этих местах бывали люди. И не раз. Они останавливались в этом месте только для ночлега и отдыха. Никаких других следов пребывания, кроме углей костров и мелких камней, здесь не было.
   Когда Лаций, закутавшись в шерстяную накидку, всё-таки вышел наружу, его взгляду открылась ужасная картина: впереди, на выщербленных плитах, с которых ветер сдул почти весь снег, виднелись тела хунну. Рядом с ними, неуклюже задрав вверх окоченевшие ноги, лежали их лошади. Он не мог поверить своим глазам. Их было очень много. Неужели они все остались снаружи? Неужели замёрзли? Лаций вздрогнул от ужаса и холода одновременно. Безмолвное молчание было страшнее всяких слов. Из соседних пещер вышли другие римляне. Они тоже смотрели в их сторону. Лаций понял, что в путь они тронутся нескоро. Приказав жарить на кострах мясо, он поплёлся в сторону огромных колонн. Повсюду виднелись небольшие холмики тел, которые не подавали признаков жизни. Ему пришло в голову, что так бездарно не погибали даже воины Красса под Каррами. Но эта мысль быстро ускользнула, потому что, столкнувшись в проходе с хмурым Тай Сином, Лаций понял, что всё намного хуже, чем он мог себе представить. Старый лули-князь шёл собирать оставшихся в живых. То, что он делал это с одним слугой, говорило о серьёзных потерях. От двадцати тысяч к утру в живых осталось чуть больше пяти. Но это было ещё не всё…
   Кочевники совещались до конца дня. В конце концов, они приняли решение остаться в Мёртвом Городе ещё на одну ночь. Но теперь все спрятались внутри пещер. К тому же, они точно так же уложили своих лошадей, как римляне, и, благодаря этому, дожили до следующего утра.
   Раннее солнце казалось мутным из-за сильного ветра. Он дул, не переставая, и постоянно гнал вдоль земли лёгкую позёмку. Лаций почти не спал, потому что всю ночь они жарили конину, стараясь запастись жареным мясом впрок. Он не верил в то, что до Кангюя осталось совсем немного. Если так, тогда почему они не выступили сразу? Зачем целый день провели здесь? Холод и голод влияли на людей очень сильно, превращая их всех в жалких существ. Сейчас он уже не жалел, что у них не было оружия. Чжи Чжи обещал дать его в столице Битяль. Но где она, эта столица?
   Хунну собрались очень быстро. На этот раз, правда, они не кричали на римлян и молча наблюдали, как те выводят лошадей с перекинутыми через спину небольшими мешками.
   – Что там? – спросил Тай Син, увидев Лация.
   – Мясо, – безразлично ответил тот.
   – Зря взял. Мы скоро будем в Кангюе.
   – Тогда выбросим, – так же спокойно ответил Лаций, щурясь от колючего ветра. Он натянул шапку потуже и добавил: – Ну, вдруг не совсем скоро, тогда пригодится.
   Ветер крепчал, и лицо начинало превращаться в застывшую маску. А впереди был ещё целый день пути. Он покачал головой вслед удалявшемуся лули-князю и заметил, что рядом с ним нет кутлуга Ногусэ. Лаций оглянулся на длинную стену с чёрными глазницами пещер. Видимо, тот остался в Мёртвом Городе навсегда.
   К середине дня на снежных холмах стали проглядывать ветки редких кустов. Ещё через какое-то время появились редкие деревья. Но в это время снова пошёл снег, и всё сразу накрыло серой пеленой. Хунну несколько раз уходили в сторону, потом возвращались, однако три группы всадников, посланные вперёд, так и не вернулись. Надо было остановиться, но упрямый Чжи Чжи приказал идти дальше. Годзю сказал, что надо всё время держаться края кустарников и зарослей, которые в такую погоду были совсем незаметны. Поэтому им приходилось постоянно проверять их руками. Римляне какое-то время держались вместе, но потом растянулись. Из-за снега они спешились и шли рядом с лошадьми. Они передвигались восьмёрками, привязавшись верёвками друг к другу. Лаций плёлся в конце, и ничего бы не произошло, если бы те, кто шёл впереди, не остановились. Он отвязался от своих людей и поспешил вперёд, если это, конечно, можно было назвать словом «поспешил». Снег доходил ему до колен, твёрдой дороги под ногами не было, поэтому все движения были очень медленными. Когда он добрался до первой восьмёрки, оказалось, что они потеряли след. Никто не знал, куда идти дальше. Выхода не было – надо было остановиться. Но интуиция подсказывала Лацию, что хунну не могли уйти далеко. Можно было рискнуть и попробовать догнать их. Он взял лошадь, но в этот момент его кто-то окликнул.
   – Ты? Что ты здесь делаешь? – удивился он, увидев позади себя Чоу.
   – Я пойду с тобой. У меня есть верёвка, – решительно сказала она.
   – Останься! Я могу не вернуться, – хмуро произнёс он.
   – Я знаю. Но тогда мне здесь тоже не выжить. Какая разница? – в её голосе звучало отчаяние, и ему стало жаль эту сильную духом девушку.
   – Ладно. Бери лошадь. И привяжись верёвкой!
   Ехать пришлось недолго. Лаций пытался считать шаги, но сбился. Когда они уткнулись в хвост последней лошади хунну, позади, по его расчётам, осталось не больше полумили. Хунну стояли на месте. Это были всадники лули-князя Тай Сина. Шаньюй Чжи Чжи и проводник Годзю ушли с большей частью кочевников вперёд. При этом рыжеволосых отправили по боковой дороге. Это посоветовал сделать Годзю, чтобы они случайно не запутались и не стали ходить по кругу.
   Лаций узнал, что перед людьми Тай Сина впереди никого не было, и они остались одни. Поняв, что они потеряли след, старый князь приказал всем остановиться, а сам с небольшой группой всадников отправился на поиски Чжи Чжи. Сына он послал в ту сторону, где, по его мнению, должны были находиться рыжеволосые. Лаций очень обрадовался, услышав это от одного из кутлугов, и попросил дать ему как можно больше верёвок. Забросив их на лошадь, он размотал один моток и стал искать, к чему прикрепить конец. Но при таком снегопаде трудно было найти что-то подходящее. Там, где, казалось, должны были находиться кустарники, теперь был уже глубокий снег. Зато возле сбившихся в кучу кочевников лежала мёртвая лошадь. Она умерла совсем недавно и ещё не успела окоченеть. Он привязал конец верёвки к задней ноге и отправился к оставшимся позади товарищам. Чоу Ли шла рядом. Когда верёвка заканчивалась, он привязывал следующую. Так они двигались до тех пор, пока не кончились все верёвки. Но до римлян, по его оценке, было ещё столько же. Лаций связал оставшейся верёвкой передние и задние ноги своей лошади и толкнул её в бок. Животное упало и несколько раз дёрнулось, пытаясь встать.
   – Ничего, полежи. Скоро вернёмся, – пообещал он.
   Пройдя ещё шагов триста, он стал озираться и чаще останавливаться. Вдруг нога зацепилась за что-то твёрдое, и он чуть не упал. Наклонившись, Лаций увидел, что это один из мешков с замёрзшим мясом.
   – Что там? – донёсся еле слышный голос Чоу.
   – Мешок, – с досадой произнёс он и бросил его в снег. Потом подумал и поднял. Вокруг никого не было. Он подошёл к девушке. – Кажется, они ушли. Не понимаю, зачем, но ушли. Здесь никого нет.
   – Куда? И как? – она была удивлена, как и он. Но теперь в её голосе был слышен испуг. – Надо быстрее возвращаться назад, – настойчиво сказала она.
   – Да, идём!
   Однако пройти назад триста шагов оказалось не так просто. В конце концов, они наткнулись на верёвку, и только потом поняли, что до этого кружили вокруг. Стреноженная лошадь лежала шагах в пятидесяти сзади. Пока Лаций добрался до неё, развязал и привёл обратно к сидевшей на снегу Чоу, прошло ещё какое-то время. Снег сыпался так, как будто боги решили обрушить на их головы всё, что у них было на небесах. Когда они, наконец, подошли к стоянке хунну, Лаций отвязал верёвку, но, к своему удивлению, не увидел хвостов и грив лошадей. Вокруг уже начинало темнеть, и ему показалось, что он просто плохо видит. Но Чоу тоже ничего не видела. Они стали кричать и услышали в ответ чей-то слабый голос. Бросившись на звук, Лаций через несколько шагов столкнулся лицом к лицу с одним из слуг Тай Сина. Сам лули-князь шёл позади него. Они нашли Чжи Чжи и вернулись за остальными воинами, но тех здесь уже не было. В этот момент они ещё не знали, что сын Тай Сина вышел на ту же дорогу, с которой ушёл, и вместо рыжеволосых нашёл римлян. Он забрал их с собой и решил вернуться к отцу. Однако в снегу они немного отклонились в сторону и прошли мимо лули-князя. Тем не менее, молодому Модэ Сину всё-таки повезло: он случайно наткнулся на людей шаньюя. Там же были и рыжеволосые. И только старого князя с ними не было. И найти его в такой снегопад было невозможно даже с тысячей всадников.
   Оказавшись в трудной ситуации, Тай Син молчал, не спеша принять решение. Он заблудился, римлянин и его рабыня – тоже. В это время к Лацию подошла Чоу и тихо сказала:
   – Уговори его никуда не ходить. Если не знаешь, что делать, лучше ничего не делать. Так будет лучше. Когда снег пройдёт, нас найдут.
   – Думаешь, мы не найдём дорогу сами?
   – Мы попали в «сеть, раскинутую от небес до земли».
   – Что? Какая сеть? – Лаций уже с трудом понимал, что она говорит. – Ладно, попробую поговорить с ним…
   Но лули-князь думал по-другому. Он знал, что снежные бури в этих местах могут длиться десятками дней – он даже показал Лацию обе руки с растопыренными пальцами, как бы подтверждая свои слова. Затем спрятал руки в большие варежки и замолчал. При таком снегопаде их за один день могло завалить с головой, не говоря уже о нескольких днях. Поэтому он принял решение двигаться в том направлении, где, как ему казалось, должен был находиться шаньюй.
   – Идём, – тихо, но решительно произнёс он и первым тронулся вперёд.
   Они шли очень долго, пока не стали падать. Вставали, при этом, они всё медленнее, не в силах собраться с силами.
   – Стой! – прохрипел Лаций, когда верёвка, связывавшая его с Чоу Ли, натянулась. Девушка упала и лежала без движения. – Стой! – крикнул он ещё раз идущему впереди слуге, но тот даже не повернулся. До Тай Сина было далеко. Можно было не успеть вернуться за Чоу. Снег залеплял глаза и на вдохе попадал в рот. Но было уже не так холодно, как в Мёртвом Городе. Уставший рассудок говорил о том, что надо обрезать верёвку и спешить за двумя уходившими кочевниками, но Лаций никак не мог на это решиться. Со стороны Чоу напоминала небольшое бревно, которое, покачиваясь, двигалось вслед на ним на привязи, потому что была замотана в несколько шкур. Но теперь она лежала на снегу и не шевелилась.
   – Я не могу идти, – раздалось из-под шапки, когда Лаций наклонился вниз. Чоу дышала. Он засунул руку под шкуру. Там было тепло. Значит, всё было ещё не так плохо.
   – Надо идти. Они уйдут без нас, – сказал он.
   – Я не могу. Мои ноги… Я не могу. Я падаю, – голос у неё был слабый и тихий, казалось, что она вот-вот перестанет дышать. Сняв с себя верёвку, он размотал шкуру и закрепил её по-другому. Потом примотал две длинных верёвки, перекинул концы через плечи и обмотал вокруг пояса. Первые шаги показались на удивление лёгкими. Шкура скользила гладкой стороной по снегу. Там, где была шапка Чоу, уже виднелась куча снега. Но это было меньшее из зол в такой ситуации. Лаций засунул руки под верёвку на плечах и продолжил свой путь. Ему казалось, что он видит оставленные в снегу следы – неглубокую колею, по бокам которой торчали небольшие бугорки снега. Хунну и их лошади совсем недавно прошли здесь, и надо было успеть догнать их, пока следы совсем не засыпало снегом.
   Снег, снег, снег… Ему казалось, что он должен быть белым, но здесь он почему-то был серым, как будто его посыпали пылью. Где же в Риме можно было взять столько пыли? Даже на Суббурской улице и на пристани нельзя было столько найти. Может, эту пыль привезли из другого места? Кто? Может, это Теренций Юлиан? Он же ездил в Рим… О, боги, нет! Теренций умер. Умер. Его убили. За что?.. Трудно вспомнить… Приезжал Мессала Руф… Но было жарко. С ним была Эмилия. Они попали с ней в пыльную бурю. Пыльную бурю… Ей было страшно. Но почему она молчит сейчас? Она испугалась? Потеряла сознание? Да, она молчит. Ей страшно. Он несёт её в город. Скоро они вернутся, и она не будет бояться… Лаций… Да, я Лаций… Нет, это чей-то голос. Это Эмилия! Она зовёт его!
   – Лаций… – уже более громко донеслось сзади. Кто-то дёрнул его за плечо. Голова с трудом повернулась, и взгляд остановился на верёвке. Она дёргалась. – Лаций! – отчётливо услышал он тонкий голос из-под кучи снега. Всё вокруг было серым и сумрачным. Снег перестал идти. Следов хунну видно не было. Он чувствовал своё дыхание, но не мог понять, что с ним происходит. Сознание с трудом возвращалось к нему, и, обведя взглядом унылую долину, Лаций окончательно вспомнил, где находится. – Ты слышишь? – отчаянно позвал его кто-то из-под снега.
   – Да, – ответил он и подошёл ближе. Чоу… это была она. Он вспомнил её.
   – Развяжи меня. Скоро будет ночь. Надо остановиться. Надо выкопать нору. Иначе мы умрём, – волновалась она. Теперь её голос был полон сил. Наверное, она пришла в себя, пока он тащил её по снегу. Освободившись, она села на колени и взволнованно произнесла: – Снег закончился. Скоро будет очень холодно. Очень! Холоднее, чем в Мёртвом Городе. Надо спрятаться. Ой, смотри! – она встрепенулась и показала куда-то вдаль. Лаций обернулся и увидел засыпанную снегом фигуру. Потом ещё и ещё.
   – Что это?
   – Лес! Это лес! – Чоу вскочила на ноги и снова упала на колени. – Ой, я не могу стоять. У меня слабые ноги.
   – Идём, идём. Надо идти, – до Лация, наконец, дошло, что чёрные пятна были засыпанные снегом деревья. До них было совсем недалеко, и это было их спасение. Скатав шкуру, они медленно поплелись в ту сторону.
   Вырыть нору под ветвями не получилось – там было мало снега. Пришлось искать другое место. Когда они нашли небольшой овраг, уже стемнело. Небо было на удивление ясным и звёздным. Луна казалась маленькой, но её света хватало на то, чтобы освещать бескрайние снежные просторы и спасительный лес.
   – Найди немного веток. Они должны быть там, – попросила Чоу.
   – Зачем? У тебя есть огонь? – с удивлением спросил Лаций.
   – Да. Найди, – кивнула она. – Только не отходи далеко.
   У него не было сил, чтобы спорить или удивляться. Чоу стала раскапывать снег руками, а он направился к ближайшему дереву. Когда он вернулся назад с ветками, стало ясно, что затащить их в вырытую нору не получится. Они углубили яму и вытоптали небольшое место для костра. Чоу достала свои два камня и стала высекать искру. Лаций стал уплотнять стены. Чувств не было. Только усталость и холод. За спиной слышались резкие отрывистые удары – это Чоу пыталась разжечь огонь, оторвав от шкуры небольшой кусок с мехом. Довольно долго у неё ничего не получалось, и Лаций уже хотел попробовать сам, но боги смилостивились и одна из искр, попав на пух под шерстью, занялась огнём. Потухнуть ей Чоу уже не дала. Вскоре они сидели у костра, протянув к нему руки и ноги, и молчали. Очень хотелось пить и есть. Но вокруг был только снег. Лаций взял его и поднёс ко рту.
   – Нет! – резко воскликнула Чоу. От неожиданности он замер и не успел засунуть его в рот. – Не ешь снег! Нельзя! Снег попадёт в живот и заморозит тебя.
   – Снег? Заморозит меня? – не понял Лаций.
   – Да, ты будешь кашлять, станешь горячим и умрёшь. Нельзя!
   – А что можно? – растерянно спросил он. – Я хочу пить, – совсем как ребёнок, добавил он и посмотрел на Чоу.
   – Надо делать воду. Бери снег в руки и держи, пока не растает. Потом будешь языком лизать.
   – Как это? Руки лизать?
   – Да. Языком немножко. Только воду.
   – Руки замёрзнут так держать, – недовольно пробурчал Лаций.
   – Нет, не замёрзнут, – радостно покачала головой девушка. – Держи ближе к огню. Тепло будет. Немножко воды выпьешь, потом ещё, ещё. Или к животу прижми. Понимаешь? – она показала ему, как надо держать в ладошках воду, и Лаций был вынужден последовать её совету. Один раз она уже спасла ему жизнь, и что-то подсказывало, что надо послушаться её совета и на этот раз.
   Ночью они спали урывками, ворочаясь и разговаривая во сне. Следить за костром не получалось, однако, как только он становился слабее, холод сразу будил их и они подбрасывали новые дрова. Под утро Лацию пришлось вставать и идти за новыми ветками. Это было невыносимо трудно. Ноги с трудом передвигались по мягкому снегу, руки и спина ныли, глаза вообще не открывались, и несколько раз он ловил себя на том, что засыпает прямо на ходу. Но инстинкт жизни заставлял его двигаться. О том, что было потом, память сохранила лишь короткие, как вспышки света, воспоминания. День, яркое солнце и дикий холод. Вечер, ветер, позёмка, задувающая костёр и дрова… Потом снова надо было идти за дровами. Он нашёл много старых толстых веток. Некоторые были очень тяжёлые. Он таскал их, пока не стало темнеть. Затем они с Чоу опять пили воду из ладошек и грели замёрзшие руки у огня. Так наступила вторая ночь.
   Утро никак не приходило, хотя Лаций ждал его сквозь сон, надеясь, что солнце вот-вот разбудит их своими лучами. Он несколько раз просыпался, приоткрывал глаза, видел, что костёр горит, и снова проваливался в тревожную дремоту. Когда сквозь туманные очертания вдруг послышалось ржание лошади, он подумал, что это сон. Приоткрыв глаза, Лаций увидел, что костёр по-прежнему горит. Почему он горит, если никто не подбрасывает дрова? Этот вопрос растаял бы вместе с вопросом о лошади, который он задал себе мгновение назад, но тут его схватили за плечо и стали трясти.
   – Лаций, слышишь? Проснись! – донеслось откуда-то издалека. Он с трудом вырвался из плена тяжёлого сна и повернул голову. Шапка сползла назад, и голове сразу стало холодно. Мелкие мурашки пробежали по затылку и забрались под толстую шерстяную накидку. Тёмное пятно перед глазами приобрело реальные очертания. Стало видно лицо и руки человека, который его звал.
   – Что случилось? – поняв, наконец, что это Чоу, с досадой спросил он.
   – Ты слышал? – с дрожью в голосе спросила она. – Лошадь! Это была лошадь!
   – Лошадь? – тупо переспросил он, вспомнив, что ему снилось ржание, и в этот момент вдали снова раздалось лошадиное ржание. – Да… Это лошадь! – Лаций приподнялся, и тело мгновенно отозвалось тянущей болью и слабостью. – Ох… как же тяжело, – пробормотал он, встав на колени. Голова тянула вниз, как камень, всё вокруг качалось, и когда он попытался встать на ноги, перед глазами поплыли тёмные круги. Воздух по-прежнему был очень морозным, и ему пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы прийти в себя. В голове появилась ясность, но сил это не прибавило.
   – Возьми, – услышал он тихий голос Чоу Ли и с удивлением увидел, что она протягивает ему что-то, похожее на короткие корявые сучки. Он смотрел, не понимая, что она хочет. Мысли, казалось, замёрзли в голове, как кончики пальцев, которые он забыл спрятать в большие варежки. Лаций поднял взгляд на девушку, и Чоу тихо сказала: – Съешь! Это мясо. Тебе будет лучше.
   – Мясо… – пробормотал он. – Мясо? Откуда оно у тебя? – он с жадностью засунул в рот твёрдые, как камень, кусочки драгоценной еды.
   – Я взяла с собой. Из мешка. Когда не могла больше нести.
   – Подожди, – нахмурился он, проглотив невероятно вкусную смесь жирной конины и собственной слюны, – а тебе?
   – Нет, нет! Тебе нужны силы, – с улыбкой ответила Чоу. – Ты пойдёшь и приведёшь коня. Тогда мы сможем идти долго. И потом сможем его убить. И у нас будет ещё мясо.
   – Да? Хм-м… – он боролся с очередным кусочком размером с пол-ладони, пытаясь пережевать твёрдые волокна. – Ты умная. Ты так долго прятала его… Почему ты раньше не дала его мне?
   – Не время. Могло быть хуже.
   – Всё, я готов съесть ещё столько же. Я проглочу и даже жевать не буду. У тебя ещё есть?
   – Да, но лучше оставить. Вдруг ты не поймаешь коня… – она печально отвела взгляд в сторону.
   – О, боги, лучше об этом не думать, – он поднял глаза к небу и попросил: – Диана [28 - Диана – богиня охоты (римск.).], помоги мне, пожалуйста! Я никогда тебя не просил об этом. Прости. Я принесу тебе жертву и дары, когда выберусь из этого снега. Помоги мне…
   Триста шагов, которые Лацию пришлось пройти до поворота, показались ему самым длинным расстоянием, которое он когда-либо преодолевал в своей жизни. Лаций волновался, тяжело дышал и часто останавливался. Глубокий снег не давал идти быстро. Но, самое главное, он ещё раз услышал ржание лошади и теперь знал, где её искать. Звук доносился из-за поворота. Невдалеке от того места, где они с Чоу остановились, линия леса изгибалась, и животное, похоже, находилось как раз там, за невысокими снежными холмами. Когда он вышел на засыпанную снегом полукруглую поляну, то сразу увидел её. Лошадь стояла в дальнем конце и явно нервничала. Она фыркала, переминалась с ноги на ногу и дёргала головой, как будто чего-то боялась, но не могла ускакать из-за связанных ног. Всё стало ясно, когда он подошёл ближе. Ускакать ей не давали поводья. Они вмёрзли в снег. Наклонившись, Лаций увидел, что там лежит человек. Кожаный ремешок был намотан на руку. Лошадь оказалась привязана к всаднику и не могла отойти. Под снегом были видны высокие сапоги и расшитая шапка. Лаций вздрогнул – этот узор был хорошо знаком. Он перевернул тело и увидел Тай Сина. Снег покрывал его полностью, только там, где не было волос, он медленно таял и превращался в капельки воды. Значит, старый хунну был жив! Но почему один и рядом с лошадью? Всё это было странно. Лаций осмотрелся. Солнце уже поднялось высоко и стало слепить глаза. Он не мог без боли смотреть на него. Лули-князь был крепким кочевником, и Лаций удивился, что он смог поднять его и взвалить на спину лошади. Теперь надо было довезти его обратно до костра.
   Лошадь всю дорогу вела себя нервно. Она храпела, неожиданно останавливалась, мотала головой из стороны в сторону и даже пятилась назад. Лаций помнил, что так вели себя лошади римских всадников в пустыне, когда чувствовали опасность. Но здесь не было ни змей, ни скорпионов, ни шакалов… Он с трудом дошёл до костра и, не разматывая уздечки, упал рядом с испуганной Чоу.
   – Кто это? – спросила она.
   – Тай Син, – хрипло ответил Лаций, сбрасывая накидку, чтобы немного остыть. Ему пришлось отпустить уздечку, и лошадь оказалась свободна. Она опустила голову и покорно ждала, пока Чоу отвязывала лежащего на спине человека. Верёвки упали на снег, и она, не удержав бесчувственное тело старого князя, повалилась вместе с ним в снег. Тай Син придавил её сверху. Лаций, всё ещё тяжело дыша, подошёл и помог ей выбраться. Вместе они оттащили князя к костру, и Чоу набрала в ладони снег, чтобы растопить немного воды.
   – Где он был? – спросила она. Лаций рассказал, как нашёл коня и старого хунну за поворотом. – Они были совсем рядом, – задумчиво произнесла Чоу. – Надо вернуться и посмотреть. Там могло что-то остаться. Он не мог быть один, – она повернулась и посмотрела на него с надеждой и просьбой. С ладошек уже начала капать вода, и Чоу быстро поднесла их к губам старика. Лаций помог приоткрыть ему рот. Какое-то время у них ничего не получалось. Вдруг Тай Син закашлялся и с ужасом открыл глаза.
   – А-га-га-а-а-а! – вырвалось у него из горла. Никто не ожидал такого громкого крика, и Лаций с Чоу от неожиданности даже откинулись назад. Чоу зацепилась пятками за ветку и упала на спину. Но дальше произошло самое страшное – лошадь, испугавшись голоса человека, вздрогнула и рванулась назад. Когда Лаций вскочил, чтобы схватить её за поводья, было уже поздно: животное испугалось ещё больше и помчалось обратно, в ту сторону, откуда они только что пришли. Не успев сделать несколько шагов, Лаций споткнулся и со всего размаху упал лицом в снег. От отчаяния он закричал. Это только подстегнуло животное, которое быстро скрылось за поворотом, после чего наступила полная тишина. Снег искрился на солнце, переливаясь яркими искрами, но радости от этого не было. Вернувшись к костру, он прочитал в глазах Чоу ужас и обречённость.
   – Вставай! – резко приказал он. Она испуганно попятилась назад, не понимая, что он хочет сделать. – Надо пойти посмотреть, что там осталось, – кивнул он в сторону поворота. – Сейчас светло. Надо спешить. Там может быть мясо.
   – Я попробую, – пробормотала Чоу и встала. Она уже могла держаться на ногах, хотя ещё чувствовала слабость во всём теле.
   – Нет… – вдруг раздался за спиной хриплый голос. Это был Тай Син. Они медленно повернулись. Старый князь лежал неподвижно, глядя в их сторону. – Там нет мяса, – добавил он. Лаций опустился рядом с ним и услышал страшную историю, от которой ему стало не по себе.

Глава 19

   Когда хунну дошли до леса, то сразу решили остановиться, чтобы отдохнуть и согреться. Между деревьями было меньше снега, и ветер под них не задувал. Тай Син сразу послал пять человек вперёд, вдоль линии леса. Старый князь опасался враждебных племён динлинов. В обратную сторону тоже отправились пять человек. Они должны были найти Лация. Назад вернулись только двое, хотя белого раба с китаянкой им найти не удалось. Сразу после их возвращения перестал идти снег, и стало очень холодно. У хунну была одна глиняная корзина с огнём. Они разожгли костры прямо под ветками, пожарили мясо и легли спать. А потом случилось то, чего они совсем не ожидали. К утру снег на ветках растаял и обрушился прямо на спящих людей. Все сначала испугались, но когда выбрались из-под снега и поняли, что живы, обрадовались. И не заметили самое главное – огонь погас! Но было уже поздно. Поздно спасать огонь. Все костры потухли. Они разгребали снег руками, но огня нигде не было. Корзина тоже оказалась под снегом. Была середина ночи. Холод проникал под одежду и не давал заснуть. Никто не хотел больше прятаться под ветвями деревьев. Кочевники пытались вырыть норы, как это делали римские рабы. Тай Син приказал обложить войлоком место под большим деревом, где совсем не было снега. Там высилась гора сухих иголок и мелких веток. На них было теплее лежать, чем на снегу. Возможно, это его и спасло. Когда все успокоились, он долго не мог заснуть и думал, почему не вернулись те, кто ушел вперёд. Неужели они наткнулись на врагов? Войлок казался жёстким, как сухая земля, и потрескивание веток почему-то сильно раздражало. Ему показалось, что ветер стал свистеть немного по-другому: как-то прерывисто и резко, как будто выл. И эти завывания становились всё сильнее и отчётливее. Лошади стали дёргаться и ржать – громко и дико. Это было странно. Тай Син встал и неожиданно увидел за деревом жёлтые точки. До них было не больше десяти шагов. Он сразу всё понял. Это были лесные звери! Страшные лесные волки! Большие и голодные, с острыми зубами и вонючей пастью. В юности ему удалось убить одного из них. И он до сих пор помнил страшные блестящие глаза, которые смотрели на него, как живые. Скорей всего, волки пришли на запах мяса. Их было много. Тай Син успел забраться на первую ветку, когда они кинулись на спящих людей и лошадей. Но лошади, в отличие от людей, были чуть дальше. Несчастные животные стали рвать поводья. Многие были привязаны к мешкам и ногам своих хозяев. Наверное, запах жареного мяса возле разрытых костров оказался сильнее, и поначалу волки кинулись лишь на лежащих людей. Те кричали, пытались бежать и защищаться. Но было темно и… страшно. Когда наступило утро, всё было закончено. Со своей ветки он видел только несколько частей поляны, но ни людей, ни лошадей нигде не было. Звери полдня ходили внизу, он слышал клацанье их зубов и злобное рычанье. Серые тени были везде: между деревьев, на поляне и в снежном поле. Ближе к вечеру они ушли. Тай Син не хотел слазить с дерева, однако вдали послышались знакомые голоса. Это вернулись те пять всадников, которых он посылал вперёд. Оказалось, они заблудились и ночевали в снегу. Они не могли поверить в то, что произошло, но когда обошли поляну, то в ужасе стали умолять его уехать отсюда как можно скорее. Из пятидесяти человек, которые оставались с лули-князем всего день назад, теперь в живых осталось не больше десяти. Остальные либо убежали в поле, либо ускакали в неизвестном направлении, либо просто были загрызены волками в лесу. Хунну хотели уехать, но Тай Син знал, что это делать нельзя. Однако воины смотрели на него такими обезумевшими от страха глазами, что он отпустил их. Наступал вечер, ехать ночью по глубокому снегу было опасно, тем более, на них снова могли напасть волки. Они оставили ему одну лошадь. Всю ночь он провёл под спасительной веткой, то залезая на неё, то слезая. Заснуть на ней было невозможно. Волки не вернулись, и утром он решил ехать вслед за своими людьми. Но через несколько шагов лошадь неожиданно рванулась вперёд и взбрыкнула. Может, она почувствовала запах волков или её испугало что-то другое, он не знал. Она сбросила его, и Тай Син больно ударился спиной. Потом его нашёл белый раб. Вот и всё…
   Выслушав этот рассказ, Лаций отвёл Чоу в сторону и сказал, что надо зайти в это место. Вместе с Тай Сином. Им нужна была вода, и ещё там могли остаться вещи кочевников. Была середина дня, и это можно было сделать не торопясь. Девушка согласилась, и они вместе оттащили лули-князя обратно в его лагерь. Тот молчал и лежал с закрытыми глазами.
   Под деревьями они нашли много шкур и мешков, луки со стрелами и даже несколько ножей. Чоу чудом заметила глиняную корзину для огня, но котелков видно не было. Тогда Лаций решил поискать их под останками разодранных тел, которые, в основном, представляли собой почти обглоданные кости и замёрзшие внутренности кочевников. Но под ними тоже ничего не было. Тай Син сказал, что они вешали котлы на ветки. И, действительно, на одной из веток оказался небольшой котелок со льдом. Чоу сразу же поставила его на огонь, и они пошли осматривать трупы лошадей. Но трупов не был – только кости и обрывки шерсти возле копыт. Волки не оставили ничего. Обойдя стоянку ещё раз, они откопали несколько мешков, но те были разорваны. Все запасы жареной конины, которую кочевники везли с собой, исчезли.
   – Стая была большая, – удручённо покачал головой Лаций. – Надо разжечь несколько костров по кругу. Давай, начинай. Я пойду таскать ветки, – он показал Чоу, где разжечь огонь, а сам стал собирать из потухших костров обгоревшие поленья. Когда головешки закончились, Лаций принялся носить из леса сухие ветки. Вечер они снова провели в тишине. Но теперь у них была горячая вода. В ней они попытались сварить кое-какие обрезки лошадиных жил и костей. На вкус никто не обращал внимания. Тай Син пил вместе с ними горячую воду с редкими каплями жира и молчал. Потом Чоу растопила снег и сделала в шкуре небольшие ямки, залив в них воду. На молчаливый вопрос Лация она ответила:
   – Когда идёшь, можно держать в руке. Вода будет таять. Капли будешь слизывать.
   – Почему бы лёд в рот не положить? – спросил он.
   – Нельзя. Холод внутрь попадёт. Умрёшь, – напомнила она.
   Ночь прошла тихо, как будто волки исчезли или, увидев большой огонь, не решились подойти. Утром Тай Син немного пришёл в себя и сказал, что пойдёт сам. Они передвигались с долгими перерывами до самого вечера, но потом силы покинули всех. Лаций сказал Чоу, что надо съесть то мясо, которое у неё осталось. Она молча достала из небольшого мешка один кусочек размером с ладошку и протянула ему.
   – Ты должен быть сильным. Ешь! – сказала она. Лаций чуть не выхватил его, с трудом подавив в себе животное желание.
   – Разожги костёр, – хриплым голосом произнёс он. – Сварим в воде. Будет больше пользы.
   – Ты хочешь дать ему тоже? – тихо спросила Чоу, кивнув в сторону лежавшего с закрытыми глазами старого хунну.
   – Да, – коротко кивнул Лаций и проглотил комок в горле. От запаха мяса в глазах снова поплыли тёмные круги.
   Котелок наполнили снегом до самого верха. Он таял мучительно долго. Вода закипала ещё дольше. Когда маленький кусочек мяса перекочевал в булькающую воду, Лаций от нетерпения даже зарычал. Наконец, вода остыла, они выпили всё, что там было, разделив крошечный кусочек на три части. Тай Син жевал молча, глядя тусклым взглядом в темноту. Чоу время от времени бросала на него раздражённые взгляды, но он делал вид, что не замечает их. Лаций почувствовал, что начинает засыпать, и поспешил притащить ещё несколько веток. Делать несколько костров уже не было сил. Они отгородились большими ветками и легли поближе к огню. Когда посреди ночи раздались знакомые завывающие звуки, все трое проснулись и прижались друг к другу. Волки ходили совсем рядом, несколько раз светящиеся точки были видны в проходе, который вёл к костру, но подойти ближе они не решались. До утра никто больше не сомкнул глаз. Как только встало солнце, они сразу покинули стоянку и продолжили свой путь вдоль леса. Волки больше не показывались, но напряжение не пропадало. Они шли молча. Первые слова прозвучали, когда после очередной остановки не смог встать Тай Син.
   – Всё, – тихо произнёс он. – Ноги не идут. Не могу.
   – Мы не сможем его нести, – с мольбой в голосе прошептала Чоу, увидев, как Лаций снимает с себя большую шкуру.
   – Я знаю, – уставившись неподвижным взглядом под ноги, ответил он. – Если я его брошу, мы умрём. Это точно.
   – Как? Почему? – не понимала она.
   – Не знаю. Боги говорят мне, что его нельзя бросать.
   – Как они говорят? Где твои боги? Мы все умрём… умрём… – тихо шептала Чоу, опустившись на снег и уронив голову на руки. Лаций молча продолжал делать своё дело. Он подложил верёвку под шкуру, уложил старого хунну сверху и завернул края. Затем обмотал верёвку вокруг пояса.
   – Пошли, – коротко бросил он и сделал первый шаг. Тело князя показалось ему невероятно тяжёлым, как будто он тащил мраморную статую, но он ещё мог терпеть.
   До вечера они прошли не больше пяти тысяч шагов. Когда солнце стало опускаться к горизонту, Лаций остановился и отпустил верёвку. Перед глазами поплыли ряды засыпанных снегом деревьев, под которыми уже мелькали яркие искры. Он опустился на колени и несколько раз моргнул, зная, что белые звёздочки должны скоро пройти, но они слились вместе и стали подниматься в небо тоненькой белой линией. Лаций моргнул ещё раз и достал кусок льда. Сильно хотелось пить. Наверное, в глазах всё плыло из-за жажды. Он стал слизывать с ладони капли холодной воды и даже несколько раз лизнул ледышку, хотя Чоу и говорила, что этого делать нельзя. Оранжевый диск солнца впереди уже коснулся края земли, а слева от него по-прежнему вились тонкой ленточкой белые звёздочки. Они были совсем прозрачные, и чем дольше он на них смотрел, тем быстрее они растворялись в сумраке. Однако полоска на небе не исчезала. Угасающее сознание цеплялось за эту ниточку над краем леса, стараясь что-то ему подсказать, но он ничего не понимал. В голове крутилась одна и та же мысль: «Надо идти за дровами…» Однако руки и ноги не шевелились, а глаза сами предательски закрывались, увлекая его в далёкий сон.
   – Чоу, надо идти, – пробормотал он. – Дрова нужны. Костёр… – ему представился тёплый огонь, горячая вода и большое количество еды. В животе всё сжалось и болело. Но он всё равно пытался заставить себя встать, чтобы принести дрова. Иначе они замёрзнут. Костёр – это тепло… это жизнь. Перед глазами снова заплясали языки огня, над которыми поднималась вверх тонкая струйка дыма. При этом она не исчезала и висела в воздухе, как будто перед ним действительно горел костёр. Лаций потёр лоб и глаза мокрой холодной ладонью. Но струйка не исчезала. – Эй! – тихо позвал он. – Слышишь? Эй, Чоу! – он повернулся к девушке, но та лежала без сил рядом с замотанным в шкуру Тай Сином. – Ты видишь? – сипло спросил он.
   – Что? – она приподняла голову, но не смогла удержать её и снова откинулась на снег.
   – Посмотри, посмотри! Там дым! – пробормотал он, но Чоу его услышала и с трудом заставила себя оторваться от земли.
   – Где? – она повернула голову туда, куда он показывал, и замерла. Её лицо вытянулось. Она тоже несколько раз провела рукой по глазам. – Да, там что-то есть. Это что? Я вижу что-то в небе. Над лесом.
   – Это дым. Дым! Там люди. Надо идти! – он стоял рядом с ней, ожидая, что Чоу воспрянет духом так же, как и он, и с лёгкостью побежит за ним.
   – Я… не могу, – виновато улыбаясь, произнесла она. – Я… не встану. Прости, – маленькое лицо скривилось, как будто готово было заплакать, но у неё даже на это не было сил. – Иди… один… если там люди… вернись за мной… за нами, – она откинулась назад и закрыла глаза. Тащить её на себе он уже не мог. Лаций развязал старого князя, чтобы тому было легче дышать и показал на дым. Тот покачал головой и сказал:
   – Иди, – тихо выдохнул он из себя одно только одно слово и закрыл глаза.
   Лаций понимал, что правильнее было бы переждать ночь и отправиться в ту сторону утром. Но без еды и огня они до утра не доживут. К тому же, волки могут почуять их слабость и нападут. Но самое главное – это дым. Он мог исчезнуть. А вместе с ним и те, кто разжёг костёр. Они могли уйти утром в другую сторону, и тогда их уже не найти. Надо было идти сейчас.
   Придавший силы восторг быстро прошёл. Силы таяли, как лёд на ладони. Лаций уже несколько раз падал и не вставал, чувствуя, что надо немного отдохнуть. Ему даже пришлось сбросить толстую длинную накидку. Она стала казаться тяжёлой. Поднявшийся ветер продувал две рубашки насквозь, и теперь единственным спасением было только движение. И он шёл. Падал, вставал и шёл дальше. Когда силы, казалось, совсем покинули его, он заставил себя встать на колени и пополз вперёд на четвереньках. Руки в больших варежках уже совсем окоченели, впрочем, как и ноги. Но в это время ему почему-то стало легче, как будто боги вдохнули в него последнюю каплю жизни, и он смог подняться. Дыма уже давно не было видно, над головой сияли звёзды, но Лаций продолжал упорно двигаться навстречу неизвестности. Ему не хотелось замёрзнуть и не дойти. Боги не могли бросить его в этой снежной пустыне. Не могли… Он цеплялся взглядом за чёрную кромку леса, яркие звёзды и длинные тени деревьев, стараясь не упасть. Его шатало из стороны в сторону, и если бы он закрыл глаза, то это был бы конец. Поэтому, остановившись в очередной раз передохнуть, он не стал опускаться на снег, а упёрся руками в колени и опустил голову вниз. В ушах зазвенело. Он мотнул головой, но звон не прошёл. Нет, это был не звон. В скрипящем морозном воздухе раздавался знакомый ужасный вой. Он перемежался с другими звуками, более низкими и хриплыми, которые становились всё ближе и ближе. Неужели он так разгневал богов, что они решили отдать его волкам на растерзание? Животные приближались, и его лицо перекосила горькая улыбка сожаления. Что ж, он не гладиатор и здесь не римский театр, однако боги с радостью будут смотреть сверху, как голодные волки будут рвать его на части, как он в своё время смотрел на это с Крассом и Кассием в Риме.
   Он выпрямился, готовясь нанести удар. Впереди замелькали неясные тени – длинные и быстрые, они стали раскачивать небо и землю. От этого мелькания в голове всё закружилось и поплыло, земля под ногами закачалась, и Лаций медленно завалился на бок с зажатым в руке ножом.

Глава 20

   Боги что-то говорили на своём непонятном языке, но он их не видел. Потом они стали шевелить его… и качать… Голоса гудели где-то совсем рядом, почему-то было ужасно жарко, всё тело потело, и, казалось, что пот капал даже из ушей. Рядом что-то булькало и гудело. Как в кузнице Вулкана. Наверное, тот звал его на праздник Карменты [29 - Кармента – богиня волшебных заклинаний и песен (римск.).]. Горячий воздух… откуда?. Почему так жарко? Глаза с трудом открываются, но ничего не видно. Нос не дышит, губы пересохли… Во рту ничего нет. Наверное, никто не положил ему в рот последний триент [30 - Триент – мелкая монета в Риме. Её клали в рот покойному для оплаты Харону за перевоз через реку мёртвых.], и теперь Харон не хочет пропускать его дальше? Харон ждёт свою донацию [31 - Донация – плата Харону за перевоз (римск.).]… И что-то говорит… Странный голос… Он поёт? Разве Харон умеет петь? Или это ещё надгробные речи? Вряд ли. Но почему так жарко? Кажется, сзади кто-то жмётся к нему… обнимает. Кто это? Надо пошевелиться… Руки и ноги слушаются с трудом, пальцы распухли и горят, как будто их засунули в огонь.
   – Эх, – вырывается из груди слабый вздох с хрипом. Над ухом раздаётся радостный женский голос. Всего несколько слов. – Кармента? – тихо спрашивает Лаций. Но ответа нет. Он чувствует, как обнимавшие его руки разжимаются и кто-то поднимает его вверх. Наверное, боги несут его на облаках к себе. Нет, не облака, а река. Звук воды… Вода?.. Да, вода… Спина касается чего-то тёплого. Наверное, всё тело уже в воде. Это Стикс. Тёплый Стикс. Скоро он поплывёт по нему к Орку… Голова упёрлась в твёрдый борт лодки. Почему нет Харона? Его нигде не видно… Что-то сжимает голову с двух сторон. И снова этот низкий гудящий звук. Может, голос Вулкана? Разве Вулкан поёт и созывает мёртвых? Он же кузнец… Постепенно всё стихает, и наступает тишина. Звуки исчезают. Чувств нет. Кажется, что у этой реки нет конца. Здесь так тихо…
   Переход в мир иной закончился громким детским плачем. Женский голос стал успокаивать ребёнка, вдали послышались голоса, треск костра, и в ноздри ударил кислый запах еды. Лица касалась мягкая шкура. Под спиной тоже было тепло. Первая мысль, которая пришла ему в голову, была о еде. Лаций сделал глубокий вдох и задержал воздух внутри, чтобы насладиться запахом костра. На огне готовили какую-то еду. Не мясную. Но даже запах дыма был с приятным привкусом тепла. Однако в царстве мёртвых нет костров и там не должно пахнуть едой… Это заставило его открыть глаза и попытаться встать. Глаза открылись, но встать не получилось. В сумраке маленькой комнаты он смог разглядеть только костёр и сидящих вокруг него людей. Руки и ноги шевелились, но с трудом. Раздался женский голос, и к нему сразу подошли несколько человек. Он с трудом различал их лица, только тёмные пятна с глазами. Они были очень похожи на хунну: такие же длинные плащи-накидки из шкур, большие меховые шапки, широкие сапоги и перчатки на поясе. Незнакомцы были преклонного возраста – все сутулые, они опирались на палки и шли, покачиваясь из стороны в сторону. Один из них что-то сказал, но его язык был Лацию непонятен. Когда он, наконец, заговорил на языке хунну, Лаций закивал головой и ответил:
   – Да, да, я слышу тебя. Я жив?
   – Ох, ты жив, – почему-то с придыханием ответил мужчина. – Ты хунну?
   – Нет, я не хунну. Где я? Кто ты? – дальше у Лация уже не хватило сил продолжить, и он, тяжело задышав, опустил голову на шкуру.
   – Ох, я Тогаран, старейшина. Ох, ты жив. Ох, твои люди тоже живы. Ох, теперь надо поесть, – с этими словами говоривший повернулся и позвал кого-то из темноты. К Лацию подошла женщина с небольшой миской. Она была, наверное, ниже Чоу, потому что стоявшие рядом старики были выше её на полголовы. Однако её отличали крепкие плечи, большие ладони с торчащими костяшками натруженных пальцев, маленькая голова с широкими скулами, без признаков шеи, почти незаметный рот и длинные грязные волосы, разбросанные по плечам и спине до самого пояса – в этом она была очень похожа на женщину хунну. Возраст, как у всех кочевников, определить было невозможно. Женщина подложила ему под голову круглое полено толщиной в две ладони. Потом поднесла чашку к губам и стала медленно поить, следя за тем, чтобы он не делал большие глотки.
   – Ох, ты пей мало. Ох, не спеши, – донеслось у неё из-за спины.
   После выпитого горячего отвара Лацию стало лучше. Старики, которых теперь было видно намного лучше, приблизились к нему, и тот, который назвал себя Тогараном, снова заохал:
   – Ох, мы нашли тебя в снегу. Ох, тебя послали наши боги. Ох, возьми свой талисман, – мужчина протянул ему кожаный ремешок. Дальше этот седовласый старик с палкой поведал ему, что их женщины нашли этот талисман у него на груди. А потом увидели такой же знак на плече. У них в племени есть человек, который общается с богами. Он сказал, что это знак сильного бога. Но не отсюда. Поэтому они хотели бы знать, зачем такой сильный человек привёл сюда ханьскую женщину и большого человека хунну. Лаций уже понял, что к нему относятся, как главному, и решил пока не отвечать на этот вопрос. Он сам стал расспрашивать старейшин об их племени. Оказалось, что подозрения Тай Сина были не напрасны. Это было одно из осёдлых племён динлинов. Но они не воевали с Чжи Чжи и только слышали о войне с соседними племенами несколько лет назад. Тогда они просто не попались ему на пути. Шаньюй разбил и прогнал со своих земель их северных собратьев. Это было хорошим знаком для Лация. Дальше Тогаран рассказал ему, что они ещё день назад поймали странную лошадь хунну, которая, как обезумевшая, скакала со стороны леса. Они выпустили собак, но никого не нашли. А вечером те сами стали лаять, и они пошли посмотреть, не волки ли это испугали лошадь. Рядом с деревней они наткнулись на него. Но собаки не остановились и побежали дальше. Так они нашли ханьку и старого хунну. Их всех отнесли в тёплый дом. Там женщины племени раздели их и долго отогревали своими телами, поливая тёплой водой. Они берегли его талисман и не касались плеча. Поэтому он мог быть спокоен – его богов никто не беспокоил. Его одежду и вещи они сохранили и принесли сюда.
   Лаций чувствовал, старейшины относятся к нему с уважением. Теперь надо было найти возможность передать Чоу и Тай Сину, чтобы они молчали и просто слушались его, пока динлины считают его главным. Однако Тогаран не получил ответ на свой главный вопрос и снова задал его в самом конце.
   – Ох, зачем ты привёл сюда этих людей? – он замолчал, и на какое-то время воцарилась тишина. Лаций чувствовал, что надо что-то придумать. Иначе эти люди заподозрят неладное. Молчание становилось напряжённым. Наконец, он вспомнил о камнях Чоу и решил попробовать использовать их.
   – Меня привёл сюда голос богов. Они сказали, что здесь есть люди. Люди помогут. Но нам надо идти дальше. В Кангюй. Мы идём туда. Там нас ждут. Там мы будем приносить жертву богу огня. Ты сказал, что здесь наши вещи. Там есть мешок. Дай мне! – один из стариков передал его Тогарану, а тот протянул Лацию. Всё ещё чувствуя слабость во всём теле, он с трудом сел, засунул руку в мешок и достал оттуда два округлых камня. Затем попросил дать ему немного сухой травы или кусок шерсти. Травы не оказалось, зато шкур было предостаточно. Он распушил мех с края и стал высекать искру. Старейшины, как завороженные, смотрели на его руки. Когда одна из искр подожгла мягкую опушку под длинной шерстью и над шкурой поднялась струйка дыма, они все вместе издали вздох изумления и закачали головами. К счастью для Лация, этого оказалось достаточно, чтобы убедить их в искренности его слов. Когда ему вечером удалось увидеть Чоу и Тай Сина, те на удивление быстро всё поняли и согласились с его предложением молчать. Только старый князь несколько раз переспрашивал его о том, как их отогрели, кто были эти женщины и где это происходило. Было видно, что поливание горячей водой и согревание телом произвели на него сильное впечатление, и впервые за долгое время Лаций заметил на его лице искреннее удивление.
   Через неделю все трое уже могли ходить. И хотя в еде динлинов мясо было редкостью, их пища всё равно быстро восстанавливала силы. Особенно удивляли Лация их настои из пучков горьких трав, развешанных буквально в каждом доме во всех углах. Эти неприятные напитки поначалу казались ему едкими и отвратительными. Но выхода не было, и он пил их вместе со всеми, давясь и передёргиваясь после каждого глотка.
   Самым тяжёлым было есть сырую рыбу с запахом тины. Тай Син и Чоу спокойно съедали всё, что им давали, но у Лация этот запах часто вызывал отвращение. Динлины приносили замороженную рыбу в дом и уже внутри ждали, пока она растает, чтобы сварить или съесть сырой. Часто её просто рубили на куски и раздавали всем присутствующим. В приземистых строениях этих варваров всегда царил полумрак. Пользуясь этим, Лаций ел только мясо, а чешую и кишки вместе с головой незаметно бросал под стол, где их с удовольствием сразу же съедали щенки тех псов, которые нашли его в снегу.
   Через два дня к нему подошёл старейшина Тогаран и, охая, сказал, что его люди могут отвезти их к столице Кангюя. Расспрашивать о других путях и дорогах из этой местности Лаций не решился. Надо было сохранить их уважение и не вызвать подозрение. Поэтому он поблагодарил старейшину и сказал, что попросит своих богов помочь динлинам пережить зиму. При этом он достал свой талисман и покачал им перед лицом Тогарана. Это произвело сильное впечатление, и старик стал что-то бормотать на своём языке, постоянно кивая головой.
   Путь до города Битяль, столицы Кангюя, проходил сначала вдоль леса, потом – вдоль большого замёрзшего озера и в конце – по ровной холмистой долине, с одной стороны которой постоянно были видны высокие горы. По пути им несколько раз попадались какие-то поселения и даже города, но динлины обходили их, стараясь остаться незамеченными. Они вели себя очень осторожно и было видно, что здесь они уже не чувствуют себя в безопасности, как в лесу.
   Деревянные стены столицы Кангюя показались только на пятый день пути и выглядели как чёрная полоса на горизонте. Динлины сказали, что через пятьсот шагов начнётся спуск к замёрзшей реке Жаксарт. Город стоит на одном из её берегов. По льду они смогут добраться до него к вечеру. Сказав это, сын старейшины Тогарана, который сопровождал их до этого места, спрыгнул с коня и подошёл к Лацию. Он что-то сказал и поклонился. Чувствуя неловкость момента, Лаций тоже спустился с лошади. Чоу с удивлением смотрела на молодого динлина, а Тай Син отвернулся, сделав вид, что его больше интересуют стены города. Лаций обнял юношу, тот вздрогнул от неожиданности, и в его глазах промелькнул испуг. Однако по улыбке и благодарному выражению странного белого человека он понял, что ему желают добра. Лаций поднял руку в прощальном жесте и забрался на лошадь. Динлины, возбуждённо переговариваясь, отправились назад. Молодой сын старейшины был счастлив и несколько раз обернулся. На его лице читались гордость и благоговейный трепет.
   Когда Лаций сел верхом, Чоу и Тай Син уже были далеко впереди. Вскоре они остановились, чтобы слезть с лошадей. Спуск был крутым. Он догнал их и стал спускаться по следам вниз. До самого города никто не произнёс ни слова. Лаций не знал, как теперь разговаривать с Тай Сином. Ему не хотелось начинать разговор первым, чтобы это не выглядело подобострастно. Чоу после того, как они покинули поселение динлинов, вообще предпочитала отмалчиваться и на все вопросы отвечала либо «да», либо «нет». К тому же, сейчас её спрашивать было не о чем. Так они ехали до самого заката, думая каждый о своём. Как и говорили кочевники, стены города показались перед ними, когда диск солнца коснулся горизонта. Но в городе их приближение заметили задолго до этого, и теперь навстречу трём одиноким всадникам скакали два десятка хунну, которые сразу узнали своего лули-князя.
   Встреча оказалась радостной только для Тай Сина и его воинов. Среди прискакавших был его сын, Модэ Син. Он радостно улыбался и сиял, как медная монета, двигаясь рядом с лошадью отца. Старик то и дело бросал на него снисходительный взгляд, как бы говоря, что не стоило волноваться, всё нормально и по-другому просто не могло быть. Что с ним могло случиться? Наверное, ничего…
   На Лация и Чоу внимания никто не обращал. Как будто они так и должны были плестись позади всех, ожидая, когда их позовут ликующие хунну. Те радостно кричали и по очереди вырывались вперёд, чтобы выразить свою радость и восторг своему господину. У ворот их ждал Чжи Чжи, который, как оказалось, всего неделю назад пришёл сюда вместе с остатками своих воинов. Лаций слышал, как он радостно поприветствовал своего старого друга, они обнялись, и Тай Син стал что-то негромко ему говорить. Чжи Чжи сначала хмурился, а потом с удивлением поднял брови вверх и повернулся в сторону Лация.
   – Эй, позовите его сюда! – приказал он слугам. Те подвели Лация к шаньюю. – Твои люди получат оружие. Ты – тоже. Завтра ты должен сказать, что надо для стен. Мы будем осаждать города. Ты будешь ломать ворота и стены, – это было самой большой похвалой Чжи Чжи. Долго хвалить или благодарить он не умел. И не считал это необходимым.
   Чуть позже Лаций узнал, что из двадцати тысяч хунну до столицы Кангюя добрались всего три тысячи. А из римлян – двести тридцать. Почти все. Среди своих его встречали, как героя. Он напрасно уговаривал товарищей не рассказывать небылицы и не придумывать разные истории, но это было выше их сил. Всем хотелось сделать его героем. Римляне восторгались им и радовались, сравнивая его с Энеем, и даже хунну смотрели на него с почтением.
   В столице Кангюя им пришлось заняться подготовкой к штурму городов, на которые вскоре должны были напасть хунну. Несмотря на свою малочисленность, те представляли собой серьёзную силу в этом месте, потому что сами кангюйцы не смогли в это время года собрать больше тысячи всадников. Все остальные их силы были разбросаны на большой территории государства. Многие племена были заняты перегоном стад и поиском пастбищ на юге. А в немногочисленных городах проживали, в основном, торговцы и ремесленники, от которых, как от воинов, не было никакой пользы. Зато они могли помочь в подготовке таранов, катапульт и башен для осады городов усуней и других враждебных племён. Римлянам сделали оружие, причём, Лаций проследил за тем, чтобы мечи и щиты были похожи на римские. Ему даже удалось сделать себе шлем. Он не был лучше, чем тот, который он носил в армии Красса, но это была серьёзная защита. Однако самой ценой вещью стали нагрудные панцири. Их в Битяле могли сделать всего несколько мастеров, поэтому цена на них была очень большая. Чжи Чжи был не против, потому что платил за это не он, а правитель Кангюя. Тот был вынужден согласиться на эти расходы, потому что в его положении было не до споров. После их возвращения шаньюй стал требовать, чтобы Лаций присутствовал на охоте вместе с другими слугами, но тот отказывался, ссылаясь на занятость и неопытность мастеров Кангюя. Чжи Чжи делал вид, что хмурится, но в душе был рад, что ему попался такой умелый и настойчивый раб. Так постепенно наступила весна.
   В один прекрасный день Тай Син вызвал к себе Лация и коротко рассказал, что тот должен делать. Приближалось время похода. Хунну собирались первыми напасть на своих старых врагов, усуней, и уничтожить их города. Римлянам в помощь выделялась тысяча рабов-кангюйцев, которые ничем от них не отличались и должны были просто помогать в обозе и выполнять его приказы при осаде. Сам Лаций отвечал за весь обоз вместе с несколькими старыми воинами хунну. Также вместе с обозом должен был перемещаться проводник Годзю. О том, зачем и почему надо было уничтожить племя усуней, Тай Син не сказал. Своим слугам он приказал пускать к нему Лация в любое время дня и ночи. До выхода из столицы оставалось совсем немного времени.

Глава 21

   Вскоре тёплые ветры высушили землю, и было решено двинуться в путь. Тысяча кангюйцев сопровождала осадные катапульты и два тарана, которые везли римляне. Остальные кочевники двигались по степи беспорядочно и свободно, пока позволяла местность. Лация уже не удивляли их небрежность и отсутствие осторожности. В этих местах жили и воевали одним днём. Завтра могло не наступить никогда, поэтому кочевники не заботились о своей безопасности заранее.
   Осада первого небольшого города прошла быстро и на удивление скучно. Осаждённые не выдержали ударов катапульт и оскорблений хунну, которые, не стесняясь, вызывали их на поединки, закидывая в город мешки с испражнениями. Усуни выскочили из городских ворот и погнались за большой группой хунну, которые стали заманивать их в засаду. К вечеру в живых от них никого не осталось. Жители города поняли, что проиграли, и решили сдаться. Они попросили Чжи Чжи о пощаде. Но тот был неумолим. Город был разграблен и разрушен. Победителям досталось много лошадей и копья, которые Лаций попросил Тай Сина взять с собой. Обоз увеличился, и тысяча рабов-кангюйцев были теперь очень кстати. Они помогали тащить повозки со снаряжением, катапультами и тараном вместе с римлянами.
   Разрушать остальные маленькие города Чжи Чжи не стал. Ему нужна была столица усуней, город Чигучэн. Столица оказалась довольно большим городом, и взять её даже с десятью тысячами всадников было бы трудно. Когда тараны и катапульты добрались до места, хунну успели уже несколько раз столкнуться с конницей усуней, которые считали, что бояться им пока нечего, и спокойно открывали городские ворота, чтобы выпустить оттуда своих самых горячих всадников. Однако все эти стычки, как оказалось, заканчивались для усуней плачевно, из чего они почему-то не делали никаких выводов. Чжи Чжи был мастером ведения боевых действий на открытой местности, и хунну расстреливали нападавших усуней ещё до того, как те успевали к ним приблизиться. Единицы, которые всё-таки успевали догнать хунну, попадали в засады и гибли.
   После уничтожения первого города Тай Син подарил Лацию прекрасного жеребца тёмно-коричневого цвета. Он сказал, что его зовут Лионг. И теперь Лаций везде разъезжал на этом красавце, вызывая зависть у хунну, ценивших лошадей даже больше, чем галлы. Но ему было неприятно, что Чжи Чжи часто напоминал ему об этом коне, как будто завидовал. Тай Син на его вопрос, не стоит ли вернуть Лионга верховному вождю, покровительственно улыбнулся и покачал головой.
   – Шаньюй – самый главный хунну. Он не примет подарок от раба. Так нельзя. Он видел твоего коня. Он разрешил его подарить тебе. Не волнуйся.
   Лаций решил поменьше попадаться на глаза Чжи Чжи и занялся постройкой небольшого защитного лагеря вокруг катапульт. Он часто задавал себе вопрос, стоило ли соглашаться идти воевать с Чжи Чжи? Но каждый раз его сомнения разбивались об однозначный вывод – отказ означал смерть. И даже, несмотря на всю его ценность, Чжи Чжи ни на мгновение не задумался бы, что делать, если бы услышал его отказ. В душе Лаций оправдывал себя тем, что своим согласием спас жизнь многим товарищам, которые бы могли в таком случае зря погибнуть вместе с ним. К тому же, переход через северную пустыню тоже мог бы закончиться для них плачевно, если бы они пошли без него. В конце концов, Лаций принял для себя внутреннее решение, что основной задачей в этом походе для него будет сохранение жизней своих товарищей. Они чудом выжили во время зимнего перехода и теперь не должны были погибнуть здесь, когда у них уже было оружие и возможность защищаться. Для этого надо было думать о дисциплине и постоянной охране лагеря. Так он мог обеспечить и свою безопасность, чтобы когда-нибудь, когда боги предоставят удобную возможность, покинуть этот дикий край и вернуться в Рим. Но об этом он предпочитал пока никому не говорить. Собрав одним вечером всех своих товарищей, он объяснил им, почему их жизнь должна стать более трудной и создание лагеря, как и его охрана, должны будут стать нормой, как и в старые добрые времена, когда они служили в римской армии. К его удивлению, никто из двух сотен человек не возмутился и не стал спорить.
   По пути к хунну прибывали разные племена, которые, заслышав о планах Чжи Чжи после разгрома усуней идти на империю Хань, тоже захотели принять участие в этом походе. Даже из столицы Кангюя прибыла тысяча всадников с молодым племянником хана. Его звали Дожу. Он был юным и дерзким, самоуверенным до возмущения, и никто не предупредил его, что с белыми рабами сталкиваться не надо. Особенно с Лацием. Поэтому увидев того на роскошном гнедом жеребце, Дожу подъехал и потребовал поменять Лионга на своего коня. Естественно, он получил отказ. Молодой вельможа приказал своим слугам забрать коня силой, но те получили по рукам плоской стороной меча и были вынуждены отбежать назад. Дожу возмутился и решил убить непослушного раба. Он выхватил из-за спины лук и потянулся за стрелой, когда услышал крик Лация:
   – Стой! Я не желаю тебе смерти! Убери лук и стрелы! – он стоял рядом со своим конём, шагах в десяти, и, казалось, ничем не мог угрожать с такого расстояния. Но он смел приказывать самому племяннику хана! Это было неслыханной наглостью. Кровь ударила в голову юному кочевнику, и он с яростью выпустил в Лация первую стрелу. Однако его волнение передалось лошади, та во время выстрела нервно переступила с ноги на ногу, да и сам Дожу весь дрожал от негодования, поэтому стрела пролетела мимо. Лаций, конечно, рисковал, стоя на месте, потому что расстояние было очень близким. Но он не мог напасть первым. Кангюец потянулся в колчан за второй стрелой, разозлённый промахом.
   – Я тебя предупреждал! – с этими словами Лаций сделал резкий шаг вперёд и взмахнул рукой. Никто ничего не успел заметить. Все увидели только, как раненный в шею конь кочевника дёрнулся в сторону и, издав короткий крик, завалился на бок. Дожу не успел соскочить с него и покатился по земле, сломав под собой лук. Когда он попытался встать, над ним уже стоял Лаций. – Я не желаю тебе смерти, – ещё раз повторил он, вытирая тонкий чёрный нож о ногу. – Если тебе нужна моя лошадь, спроси Тай Сина. Её подарил мне Чжи Чжи.
   После этих слов он развернулся и отошёл к Лионгу. Взбешённому племяннику хана пришлось проглотить обиду и затаиться до первого удобного случая, чтобы отомстить ему исподтишка. И такой случай скоро представился.
   Во время осады столицы Чжи Чжи часто уводил своих воинов от стен города, стараясь выманить усуней, чтобы потом расстрелять из луков, как это уже было не раз в других местах. Но здесь ничего не получалось. Однажды кто-то сообщил хунну, что усуням на помощь идут несколько племён. Шаньюй поднял ранним утром всех своих воинов и ускакал, чтобы устроить засаду. Возле столицы осталась только тысяча всадников молодого Дожу и рабы, которые таскали к катапультам камни и стволы деревьев. В этот момент на них и напали усуни. Они специально послали перебежчиков к Чжи Чжи, чтобы обмануть его и разрушить катапульты. Им бы это точно удалось, потому что Дожу умышленно развернул своих всадников и ускакал в степь, чтобы не столкнуться с появившимся из города врагом. Тысяча рабов и полторы сотни римлян остались лицом к лицу с вооружённым противником. Однако у римлян, в отличие от кангюйцев было оружие. Лаций приказал всегда и везде носить его с собой и не оставлять в лагере. Теперь оно очень пригодилось. Однако несчастным кангюйским рабам не повезло. Большая часть из них находились в этот момент в низине, где они сопровождали повозки с камнями. А римляне рубили деревья у подножия гор. Усуни убили больше половины рабов прямо возле повозок. Остальные успели вернуться к скалам и спрятаться вместе с римлянами в узком ущелье, которое заканчивалось обрывом. Однако усуни допустили ошибку. Они думали, что смогут быстро расправиться с рабами, а потом вернутся и разрушат катапульты. Но в узком ущелье им пришлось спешиться и нападать на римлян в пешем строю. Лаций построил своих людей так, что они перегородили щитами проход и могли спокойно отражать любые атаки в этом узком месте. К тому же, за ними стояли десятки метальщиков, которые при каждой атаке усуней бросали в них камни. В результате первых десяти попыток около трёхсот нападавших было убито и больше полусотни ранено. Но самое главное – они потратили на бой слишком много времени. В это время Дожу доскакал до ждавшего в засаде Чжи Чжи и рассказал ему о нападении усуней. Все хунну устремились назад, и первым в ущелье ворвался сын лули-князя Модэ Син. Почти все всадники врага, которые покинули город, были уничтожены, и катапульты остались целыми.
   Лаций считал, что Дожу предал их, но хунну думали по-другому. Юный чиновник сказал Чжи Чжи, что собирался заманить усуней в засаду, и шаньюй ему поверил. Тай Син, выслушав возмущённые слова Лация, долго смотрел на него, а потом сказал:
   – Иди, принеси жертву своим богам за спасение, – было ясно, что он не хотел говорить об этом, и позже Лаций понял, что ещё легко отделался. Если бы его возмущения услышал Чжи Чжи, ему могло бы не поздоровиться. В своём лагере он встретил Годзю, который сразу всё понял и объяснил ему:
   – Рабы принадлежат хунну. Рабы погибнут, будут новые рабы. Погибнет Доджу, всё будет по-другому. Скоро большой поход против империи Хань. Шаньюю нужны воины. Ему не нужны рабы…
   Лаций ничего не ответил, только вздохнул. Старый проводник был прав. А молодой Доджу по-прежнему ездил на охоту с Чжи Чжи и пировал в его гэре. Лаций лишний раз убедился в непредсказуемости поведения хунну и решил быть ещё более острожным. Он чувствовал, что дерзкий племянник хана не успокоится и будет ждать другого удобного случая, чтобы убить его.
   Осада столицы продолжалась, но уже было ясно, что город скоро сдастся. Римляне продолжали таскать камни для катапульт, обстреливать стены и однажды Лаций чуть не сбил конём вышедшего из-за скалы Годзю. Тот выглядел очень печальным.
   – Что ты здесь делаешь? – спросил он.
   – Я?.. Стою, – ответил грустно тот. – Стою там, где больше никого нет.
   – Странно ты говоришь. Ты здесь раньше был?
   – Да, был, – старик покачал головой. Он поддел палкой какой-то камень и присел. Лаций медленно приблизился.
   – Что там? – спросил он.
   – Кости, – коротко ответил старик и вздохнул. Лаций удивился. Он никогда не видел, чтобы тот был таким расстроенным.
   – Скоро наступит вечер. Лучше отсюда уйти. Садись ко мне на спину, – предложил он. – Я отнесу тебя.
   – Вечер уже давно наступил, – как-то странно произнёс Годзю. – Только его никто не видит.
   – Что ты хочешь сказать? – не понимая, спросил он.
   – Когда-то здесь был хурээ. Большое становище. Здесь было много людей, – глухо произнёс Годзю, всё ещё стоя спиной к Лацию и задумчиво глядя на землю. Лаций присмотрелся. Камень, который старик оттолкнул посохом, оказался черепом. Лионг дёрнулся под ним и несколько раз стукнул копытом о землю. Ему тоже что-то не понравилось.
   – Кажется, ты знаешь, кто это был?
   – Да, знаю, – ещё раз вздохнул старик. Он пошевелил череп концом палки и покачал головой. – Задолго до Чжи Чжи, когда у хунну был другой шаньюй, здесь стояло племя суаней. Это было моё племя. Из предгорья пришли усуни. Много всадников. Очень много… – старик задумался, видимо, погрузившись в свои воспоминания. Лаций спросил его:
   – Ты был здесь?
   – Да, – ответил тот. – Нет, нет… Не был… Здесь была моя семья. Мой брат, великий воин, командовал ими тогда. Он пытался остановить их. Но усуней было так много, что они шли по трупам своих людей. Они перекатывались через них, как волна на реке. Их привела ханьская принцесса Лю Цзею. Она командовала ими. И приказала не останавливаться. Брат сделал всё, что мог, но они перевалили даже через камни, которыми наши люди завалили проход… там, наверху… – старик показал на ущелье, где совсем недавно был Лаций и опять замолчал, видимо что-то вспоминая.
   – И что же случилось? – спросил он.
   – Ничего… В живых никого не осталось. Усуни добили всех раненых и пришли к кочевью. Их было совсем немного, но у брата уже не было воинов.
   – И как же ты выжил? – поинтересовался Лаций.
   – Я был в другом месте. На совете старейшин. Мы хотели присоединиться к ним.
   – А твоя семья?
   – Они все были здесь.
   – Они погибли? – спросил Лаций. Старик кивнул головой. – У тебя были дети?
   – Да. Двое. Лю Цзею специально пришла сюда. Она узнала, что мы хотим объединиться с хунну и пришла за мной. Она сильно разозлилась, когда не нашла меня. Брат просил её не убивать детей и женщин. Он готов был отдать ей всё, что у него было. Но ей были нужны я и моя семья. А он не сказал, как меня найти. И не выдал мою семью. Тогда она стала убивать всех подряд. Думала, что кто-то покажет ей на мою жену и детей. Но люди молчали. Так она всех и убила… – старик опустил голову на грудь, не в силах сдержать дрожь в голосе. Лаций поджал губы и промолчал. Он сразу же вспомнил Красса, согласившегося на переговоры с Суреной, но не стал рассказывать об этом Годзю. Тому хватало своего горя.
   – Да, так бывает, – через какое-то время со вздохом произнёс он. – Поэтому мы учим наших солдат никогда не сдаваться.
   – Конечно, – покачал головой старик. – Ты прав. Но тогда в живых остались только женщины и дети.
   – А ты?
   – Я?.. Я вернулся сюда и нашёл тела своих родных. Но у меня хватило сил только перенести их к скале и обложить камнями, – он опустил голову и замолчал.
   – Это что… они?.. – только сейчас Лаций заметил, что везде были видны присыпанные пылью и землёй кости людей, а полукруглые куски земли очень сильно напоминали черепа. Он кивнул на них. Проводник ничего не ответил, только сильнее согнулся и наклонился вперёд. – Она не поймала тебя? – осторожно спросил Лаций.
   – Нет. Я сам пришёл к ним. Через два дня.
   – Сам? Но зачем? – он был заинтригован.
   – Я хотел отомстить…
   – Отомстить? А до этого? Ты был здесь два дня? Один?
   – Нет. Я был не здесь, а там, на том берегу… – старик кивнул в сторону реки. – Собирал траву. Вдоль реки.
   – Ты собирал траву? – удивился Лаций. – Зачем? Принести жертву богам?
   – Нет. Я собирал хор евс [32 - Хор евс – ядовитая трава (монг.).], она не везде растёт.
   – Ядовитая трава?.. Ты хотел их отравить?
   – Да, хотел. Но не всех. Только Лю Цзею. Всех я не смог бы. Они были на том берегу реки. У них был большой хурээ. Вечером я убил воина у реки и надел его одежду. Потом дождался ночи, спрятался за его лошадью и прошёл в хурээ. Но белый гэр хорошо охраняли. Там везде спали стражники. У меня ничего не получилось. Я прождал до утра, но не смог подойти к гэру и мешкам с водой.
   – Ты ушёл?
   – Да.
   Лаций задумчиво смотрел в пыль под копытами своего коня, и в голове у него проплывали картины этой расправы. Он не переживал и не сочувствовал этому старому кочевнику, и даже привыкшая к осторожности интуиция не заставляла его сейчас задуматься о том, почему тот вдруг решил рассказать ему об этой истории. В жизни людей бывают разные ситуации, и, порой, неразделённая боль, которая хранится в душе долгие годы, становится невыносимым бременем, если не поделиться ею с кем-нибудь другим. Наверное, Годзю просто некому было больше рассказать об этом, и Лаций это почувствовал.
   Старик ещё некоторое время стоял, покачиваясь, как старый куст без листьев, а потом, ничего не говоря, повернулся и медленно побрёл в направлении лагеря. Лаций очнулся от нарисованной воображением картины и поскакал к катапультам, чтобы проверить стены и ров.
   В этот вечер он впервые заметил жителей города. Те уже не прятались и открыто смотрели на странный забор прямо перед своими воротами. Значит, усуни осмелели, и теперь оставалось только ждать, когда они решатся напасть на этот маленький незащищённый лагерь. Лаций понимал это и решил заняться оружием и подготовкой. Он хотел возобновить отработку приёмов со своими воинами. Первые попытки они сделали ещё в столице Кангюя, когда им делали снаряжение. Теперь у всех уже были щиты, мечи и шлемы. Надо было вспоминать, как сражаться в строю, иначе первое нападение врага на лагерь могло оказаться для них последним. Прошло уже почти тринадцать лет после того, как они в последний раз держали в руках мечи и щиты. Лаций сам с удивлением смотрел на свои руки, когда делал знакомые движения и чувствовал неуверенность и вялость. Тело слушалось с трудом. Единственное, что у него получалось ещё лучше, чем раньше, это метание ножей. Но этому было объяснение – он бросал нож везде и всегда, когда было свободное время, чтобы отвлечься от неприятностей или просто скоротать время. Как ни странно, это занятие успокаивало его и отвлекало от тяжёлых мыслей о жизни с варварами. Но меч пока слушался с трудом. Щит, не такой круглый, как у кочевников, а длинный и тяжёлый, тоже больше мешал, чем помогал. А новый шлем вообще казался лишним – в нём было очень жарко. Но внутреннее чутьё подсказывало Лацию, что он не зря принял это решение. Видимо, боги решили помочь ему и укрепили в сердце эту уверенность. Но и остальные товарищи тоже чувствовали, что им это может пригодиться. Поэтому они, обливаясь потом и падая от усталости, вспоминали передвижение строем и перестроения по команде, а потом отрабатывали удары по толстым стволам деревьев, которые они вкопали здесь же, рядом с катапультами.
   Кангюйцы поначалу изумлённо смотрели на кричащих рабов хунну, которые хором повторяли команды стоявших по бокам двух человек. Белые рабы то разбегались, то собирались вместе, затем двигались то в одну, то в другую сторону. Прижавшись плечом к плечу, они по команде поднимали щиты над головой и сдвигались вперёд, прячась под ними, как под крышей гэра. Всё это было немного странно для жителей Кангюя, которые хоть и вели осёдлый образ жизни, но в повседневной жизни были связаны с лошадьми больше, чем римляне. Однако уже на третий день им стало скучно и они больше не обращали на них внимания. Только старый Годзю внимательно наблюдал за этими упражнениями, и на его лице была написана искренняя заинтересованность.
   Через два дня стены столицы были разрушены. Но Чжи Чжи не спешил вести в проломы своих воинов. Он надеялся, что сломленные защитники сами сдадутся в плен. Те, видимо, уже знали о судьбе предыдущего города и готовились защищаться до последнего. На четвёртый день римляне, уставшие от непосильной работы, увидели, как хунну стали свозить к провалам большие ветки деревьев и поджигать их прямо там. Лаций, услышав об этом, вышел к валу лагеря и увидел, что хитрый шаньюй решил использовать ветер, который с утра дул в сторону города. К полудню количество костров увеличилось настолько, что они уже горели одной сплошной линией вдоль трёх развалов в городской стене. Теперь хунну подбрасывали туда свежие ветки, которые не горели, но выделяли слишком много едкого дыма. Постепенно весь город окутало серым облаком. В тот момент, когда его защитники поняли замысел Чжи Чжи, было уже поздно. Они попытались выбежать и разбросать костры, но смельчаков сразили точные стрелы поджидавших их хунну. Наконец, прозвучал сигнал, и всадники устремились в сторону города. Катапульты перестали бросать камни, а стволы, которые предполагалось использовать как тараны для ворот, остались лежать за рвом. Так хунну относились к работе своих белых рабов, не думая, как извлечь из неё максимальную пользу. Им было достаточно разрушить стены. О воротах они уже не думали. Теперь оставалось только скакать вперёд и грабить город. Так воевали все кочевники.
   Несмотря на отчаянное сопротивление внутри города, силы оказались неравными. В столице почти не осталось воинов. Никто не ожидал нападения Чжи Чжи ранней весной, хотя императорский посол предупредил их о его непредсказуемости. Но племена усуней были разбросаны на большой территории и сейчас были заняты поиском первой травы для своих стад. Это и было причиной слабого сопротивления их столицы. Через три дня после падения города Чжи Чжи собрал всех воинов и двинулся дальше. Лаций остался без помощи кангюйцев, большая часть которых была убита во время нападения усуней, и теперь не знал, как везти дальше разобранные катапульты. Но вождь хунну неожиданно приказал всё оставить и следовать за ними. Несмотря на повозки с награбленным добром, хунну передвигались очень быстро. Все римляне теперь тоже были верхом, поэтому они старались не отставать от основных сил, хотя многим пришлось сидеть на лошадях впервые в жизни.
   В течение последующих трёх месяцев Чжи Чжи разбил почти все большие племена усуней. Он везде применял одну и ту же тактику – внезапность и скорость. Его воины всегда действовали одинаково – заманивали разгорячённых противников в западню. Римлян он использовал теперь совсем для других целей. Они охраняли стоянку хунну во время ночных переходов, строили защитные сооружения, если приходилось останавливаться где-то на несколько дней, обеспечивали воду и несли караульную службу. Лаций был поначалу удивлён таким решением шаньюя, но потом решил, что это даже удобнее для поддержания дисциплины и продолжения тренировок с оружием. Он предполагал, что рано или поздно вождь хунну решит бросить их в бой с пешим противником, и хотел, чтобы его люди как можно быстрее вспомнили необходимые для этого навыки и команды. Однажды Модэ Син привёз ему небольшой серебряный рожок, который, судя по форме, был греческим и использовался на праздниках Диониса. Он был украшен виноградными лозами и звучал слишком звонко. Но Лаций был рад и этому. Как оказалось, у Лукро-прожоры был друг Менел, который умел обращаться с такими рожками, и вскоре они стали вместе разучивать по вечерам все основные сигналы. Военные упражнения теперь стали обычным делом, и римляне уже выполняли их так же чётко и слаженно, как и раньше.
   Однако за время своих стремительных походов Чжи Чжи так ни разу и не использовал их в бою. Причина заключалась в том, что все племена в этом районе были кочевые и воевали исключительно верхом. Так продолжалось до тех пор, пока хунну не столкнулись с племенами давань, сиюй и жокян. Последние находились под защитой империи Хань и платили дань императору. Поэтому Чжи Чжи с особым удовольствием вторгся на их территорию. Однако после того как испуганные усуни, собрав свои стада, разбежались в разные стороны, все вокруг поняли, что рано или поздно им всё равно придётся столкнуться с безумными хунну. Поэтому племена сиюй и жокян сумели договориться с Чжи Чжи о том, что будут теперь платить дань ему, а не императору Юань Ди. Более того, из этих двух племён ушли более десяти тысяч всадников, которые хотели вместе с хунну участвовать в походе на империю Хань. Чжи Чжи везде говорил об этом, стараясь показать, что покорение империи – это лишь вопрос времени. Во время многочисленных стычек и сражений оставалось много оружия, и Лаций снова попросил Тай Сина разрешить им собирать его, потому что, порой, там попадались мечи и ножи из очень прочного железа. Но главной его целью были всё-таки копья, а не мечи. Он хорошо усвоил урок, преподнесённый усунями в узком ущелье. Если бы у римлян тогда были копья, то они не потеряли бы ни одного человека. К тому же, теперь у хунну было много повозок, и копья можно было хранить там. Тай Син сначала не понял, зачем ему нужны копья, к тому же, длинные и короткие. Но, услышав объяснение Лация, согласился. Старый князь не считал копьё серьёзным оружием, потому что, как всякий кочевник, верил только в лук и стрелы.

Глава 22

   Когда все враждебные племена были покорены, Чжи Чжи решил вернуться в столицу Кангюя, чтобы обсудить с ханом Соэтжаном Карыном совместный поход на империю Хань. Из всех племён Кангюй мог дать больше всего воинов, и шаньюй на это очень рассчитывал. Однако по пути на север им неожиданно попались несколько непокорённых племён даваней. Они оказали жестокое сопротивление и не хотели сдаваться. Это взбесило Чжи Чжи, и он приказал уничтожить их всех до одного. Однако теперь его войско было не таким быстрым и подвижным, как раньше. В него входило около двадцати тысяч человек, и все они подчинялись разным вождям. Поэтому преследование затянулось, и на одном из перевалов у реки Окс хунну упустили врагов из виду.
   Так получилось, что вожди этого племени решили применить против хунну их же приём и заманили Чжи Чжи в ловушку, сделав на небольшой равнине ложный лагерь с кострами, лошадьми и немногочисленными всадниками. Издалека лагерь был похож на настоящую большую стоянку кочевников. Оставив рабов и обоз позади, Чжи Чжи решил приблизиться к врагу, чтобы неожиданно напасть утром. Он не знал, что давани уже давно разбились на две части и обошли его сзади. Однако караульные и разведчики Лация, высланные им для проверки местности, обнаружили прятавшихся в лесу и ущелье врагов. Он сразу же сообщил об этом шаньюю. Его снова поразили решительность и мудрость этого храброго вождя хунну. Тот приказал немедленно поднять всех воинов и выдвинуться вперёд до захода солнца. Только вперёд! Так они могли проскочить пустой лагерь врага и неожиданно напасть на него перед самым закатом. Однако обоз так быстро передвигаться не мог, и римлянам пришлось остаться.
   Хунну ушли, и Лаций приказал переместить повозки на то место, где была хитрая стоянка даваней. От неё уже почти ничего не осталось – хунну растоптали её копытами лошадей. Но там было больше места и можно было держать оборону в случае нападения. Вечером они окружили лагерь сплошной линией костров, чтобы испугать лошадей. Лацию не хотелось, чтобы враги неожиданно подкрались ночью. Но получилось всё совсем по-другому. Давани, не выдержав удара хунну, обратились в бегство и выскочили к тому холму, на котором ещё утром были их враги. Им не оставалось ничего другого, как скатиться вниз, к своему бывшему лагерю, перед которым теперь стояла стена огня. Они решили прорваться сквозь неё, но их встретили копья и дротики римлян, которые бросали их через огонь. Вскоре перед кострами образовалась гора из тел лошадей и их всадников. Подоспевшие хунну завершили разгром даваней. Причём Лаций заметил, что надменного Дожу в первых рядах не было. Он прискакал со своими кангюйцами, когда уже всё было закончено. На этот раз Лаций ничего не сказал, но он видел, как злобно посмотрел на него молодой всадник, когда проезжал мимо стоявших в боевом порядке римлян. Было видно, что он понял его мысли и даже что-то злобно прошипел сквозь зубы, увидев пренебрежительную ухмылку, которую Лаций не стал сдерживать в такой ситуации. Доджу ускакал, а римляне разошлись ставить гэры и поддерживать костры. Лаций решил остаться с товарищами и больше не жаловался Тай Сину на дерзкого юнца. К тому же, ему надо было заняться восстановлением периметра лагеря, назначить караульных и выставить охрану.
   На следующий день хунну неспешно покинули разгромленный лагерь даваней, оставив римлян собирать повозки и оружие. С кангюйскими рабами их было не больше пятисот человек, поэтому сборы затянулись до самого вечера. Уже на закате, когда покрытые пылью старые повозки были готовы, а лошади запряжены, к Лацию подошёл Лукро.
   – Думаешь, сейчас выйти? – как-то странно спросил он. В его голосе не было привычной шутливой интонации, с которой, он, казалось, никогда не расставался.
   – Наверное, нет. Сам видишь, скоро ночь. А что такое?
   – Да так, ничего. Может, я и ошибаюсь, но я уже три раза видел, как они разбирают и собирают свои повозки, – Лукро кивнул в сторону немногочисленных слуг хунну. Там было несколько кутлугов, которые ими командовали. Римлянами руководили два старых воина и Годзю. Их сейчас нигде не было видно.
   – Зачем они это делают? – Лаций скривился, как от зубной боли. Внутри что-то вздрогнуло, и обострённое чувство опасности сразу же проснулось и сжалось комком в груди. Не зря он не мог расслабиться целый день, предчувствуя какую-то опасность.
   – Думаю, время тянут.
   – Зачем? – снова спросил он.
   – Не знаю. Ты у нас главный. Подумай. Но лучше бы нам уйти отсюда, – задумчиво протянул Лукро.
   – Пошли посмотрим, – предложил Лаций, кивнув в сторону злосчастного холма, на который они за последние два дня забирались уже больше десяти раз. Поднявшись наверх, они осмотрелись. Лучи заходящего солнца разделили всё вокруг на две части – светлое и тёмное. Ничего странного они не заметили. Лагерь внизу мерцал огнями костров, там двигались тени людей, слышался тихий шум, но не более. Повозки стояли в дальнем конце, откуда они на следующее утро должны были отправиться в путь. Справа расположились слуги хунну, а слева – римляне и остатки рабов-кангюйцев. Лацию бросилось в глаза, что их костры расположены ровными рядами и не были разбросаны так произвольно, как костры с левой стороны. Но это ни о чём не говорило. Он поднял взгляд вверх и ещё раз осмотрелся. Где-то вдалеке справа бесшумно порхали птицы.
   – Что-то их совсем не видно, – раздался голос Лукро.
   – Кого? – не поняв, переспросил он.
   – Да этих кутлугов. Целый день гоняли своих людей, а теперь всё стихло, как будто спать повалились, – он смотрел на правую часть лагеря, но Лацию ничего не было видно.
   – Ладно, пошли! – он сделал первый шаг вперёд и случайно снова посмотрел в ту сторону, где видел птиц. Маленькие точки по-прежнему кружились на том же самом месте. – Подожди! Ну-ка позови ко мне Менела.
   – Зачем? Хочешь посадить его на этот холм караульным? – к Лукро вернулось чувство юмора.
   – Делай, как я сказал! И очень тихо. Чтобы никто ничего не услышал. Понял? – в голосе Лация прозвучала такая жёсткость, что Лукро предпочёл побыстрее спуститься вниз и найти уже спавшего римлянина. Когда тот забрался на холм, наступила ночь. Лаций приказал ему пройти за холмом вдоль оврага к тому месту, где он в прошлый раз обнаружил засаду. Менел сразу всё понял. Через некоторое время он вернулся с двумя товарищами, и они исчезли в том направлении, где Лаций видел птиц. В лагере большая часть римлян и кангюйцев уже спали. Слуг хунну вообще не было видно, как будто они растворились во тьме. Но, подойдя поближе, Лаций заметил, что они действительно лежат вокруг костров, укрывшись одеждой и накидками.
   – Не спится? – раздался за спиной чей-то знакомый голос. Он обернулся и увидел Годзю. Старик медленно подошёл и стал рядом. – Все уже спят. Устали, – тихо произнёс он.
   – Да, устали, – в тон ему повторил Лаций.
   – Ты где сегодня будешь спать? – неожиданно спросил проводник. В его голосе не было ни любопытства, ни хитрости, как будто он произнёс это просто так.
   – На земле, – уклончиво ответил Лаций, не отрывая взгляда от его лица. – А почему ты спрашиваешь?
   – Скалы близко. Камень… Земля здесь ночью холодная. Может, лучше на повозке поспишь? – как бы невзначай снова спросил Годзю, но это прозвучало как предложение. Лаций молчал, думая, как ответить.
   – Птицы там летают, – тихо произнёс он, кивнув в сторону скалистых очертаний вдалеке. Лицо старика не изменилось, хотя блики костра бегали по нему резкими тенями, отчего казалось, что он постоянно улыбается.
   – Вот и я о том же, – покачал головой Годзю. – Земля холодная. Даже птицам на ветках спать холодно, – он повернулся и пристальным взглядом посмотрел ему в лицо. В полутьме трудно было увидеть выражение его глаз, но по интонации и мягкой настойчивости Лаций понял, что тот намекает на угрозу.
   – Да, ты прав. Пойду погреюсь и лягу на повозку, – тихо ответил он и направился к ближайшему костру римлян. Вскоре вернулся Менел со своими людьми. Все трое тяжело дышали. Лаций встретил их у подножия холма. Отдышавшись, они рассказали, что там, где в тот раз были давани, теперь снова стоят какие-то лошади. Не так много, но голов тридцать они насчитали. Лаций задумался. Если Годзю что-то знал и предупреждал его, то, значит, ночью на них могли напасть. Старик хотел спасти его. Но не всех. Медлить было нельзя. Позвав Лукро, Лаций приказал обойти все восьмёрки и тихо разбудить людей. Потом он отправил старшего по караулу собрать всех караульных с периметра и отвести к холму. Единственное место, где они все могли спрятаться, были небольшие заросли по обе стороны подножия, и Лукро с Менелом передавали приказ Лация начинать перемещение в ту сторону, взяв с собой только мечи. Лаций ещё какое-то время ходил между костров, а потом отошёл в тень и присоединился к остальным. Привыкшие соблюдать дисциплину, римляне быстро выполняли команды. Отправив Лукро на другую сторону холма, он приказал ничего не делать без его приказа. Менел с рожком стоял рядом, все остальные ждали сигнала к действию.
   Прошло довольно много времени, и некоторые римляне стали засыпать прямо на земле, прислонившись к веткам или камням. Но Лаций не мог уснуть, несмотря на накопившуюся усталость. Голова гудела, как река на порогах, и в ушах слышался стук сердца. Никто так и не услышал приближения неизвестных врагов. И только когда в воздухе раздался резкий свист стрел, Лаций понял, что те подкрались незаметно и находились в этот момент на вершине холма. Он сразу понял, что задумал враг. Крики несчастных рабов-кангюйцев, которые остались в лагере на половине римлян, говорили о том, что стреляли только туда. В левой части, где находились слуги хунну, всё было тихо. Лаций не знал, что предпринять. Атаковать лучников снизу было неудобно и опасно. Они могли перестрелять их ещё на подходе к вершине. Обойти холм по кустам было невозможно. Пока он колебался, держа руку на плече Менела, свист стрел прекратился и всё стихло. Только со стороны лагеря доносились громкие стоны раненых кангюйцев, но с вершины не было слышно ни звука. Выждав немного, Лаций отправил туда трёх человек. Они быстро вернулись и сказали, что там никого нет. Приказав всем оставаться на месте, он снова отправил Менела туда, где видел лошадей. Только когда тот вернулся и подтвердил, что там никого нет, Лаций приказал всем вернуться в лагерь и помочь раненым. Старшему караула снова пришлось выставлять посты, но многие всё равно не смогли сомкнуть глаз до самого рассвета. Лаций с Лукро подошли к кострам хунну и увидели, как на них испуганно смотрят десятки глаз. Они тоже не спали и теперь с ужасом смотрели на оставшихся в живых римлян. Навстречу Лацию выбежал один из кутлугов. Он что-то тихо приказал слугам, и те исчезли в темноте.
   – Куда спешишь? – пытаясь сдержать злость, спросил Лаций. Но его вопрос остался без ответа. Кутлуг счёл ниже своего достоинства разговаривать с рабом и растворился в темноте вслед за своими слугами.
   – Не спишь? – вдруг послышался голос Годзю. Старик вышел из темноты и подошёл к костру.
   – Земля холодная, – с напускным спокойствием произнёс Лаций.
   – Земля холодная?! – удивлённо воскликнул Лукро, истерично хихикнув. – Да ты что? Нас чуть не поубивали тут, а ты говоришь, земля холодная!
   – Потому и не спим, что холодная, – настойчиво повторил Лаций, а ничего не понимающий Лукро только крутил головой, переводя взгляд с него на Годзю и обратно.
   – Да, здесь ночи холодные, – покачал головой проводник. – Но до рассвета ещё можно поспать. Можно… Завтра будет жарко. Идти далеко…
   – Скажи, кто это был? – подойдя к нему почти вплотную, громким шёпотом спросил Лаций. – Ты же знаешь!
   – Даже птицы в воздухе сталкиваются. Не то, что люди, – уклончиво ответил тот.
   – Какие птицы?! Что ты хочешь сказать? – еле сдерживался он.
   – Один человек может не любить другого человека. Тогда он с ним сражается. А если не может сражаться, тогда он нанимает других… – тоже шёпотом произнёс Годзю. Лаций замер, тяжело дыша. До него, наконец, дошло.
   – Доджу… – процедил он сквозь зубы и опустил голову. – Понятно… – развернувшись, он прошёл мимо растерянного Лукро и направился к своим кострам.
   Утром он всё-таки заснул, но проспал недолго, потому что хунну, как ни в чём не бывало, разбудили их и приказали трогаться в путь. Кангюйцев осталось в живых не более сотни. Но никто не обращал на это внимания. Они, как затравленные звери, постоянно оглядывались по сторонам и боялись, что в дороге на них снова могут напасть. Но Лаций знал, что этого не будет. К тому же Годзю сказал, что до столицы Кангюя уже недалеко и чужих следов здесь нет.

Глава 23

   Возвращение в земли Кангюя прошло без особых событий. Нудные, пыльные дороги, сменяющиеся каменистыми перевалами, наконец, закончились, и хунну, как долго сдерживаемая в сосуде вода, вылились на плоскогорье возле истоков реки Окс. Дальше была земля «великого би Соэтжая Карына, правившего давно и надолго», как говорили сами кангюйцы. Здесь сразу повеяло горячим воздухом равнины, в небе появились птицы и Лаций впервые за долгие месяцы почувствовал прилив сил. Многие римляне тоже были рады теплу степей и предсказуемой местности. С ними остались только выжившие кангюйцы и несколько сотен слуг новой знати хунну, и они все вместе плелись по дороге вслед за ускакавшими вперёд хозяевами.
   Ближе к вечеру к Лацию подъехал Годзю и некоторое время ехал рядом молча.
   – Ты не захотел ехать с ними? – наконец, первым спросил Лаций.
   – Дорога до города Битяль простая. Отсюда все могут добраться, – старик явно не хотел обсуждать своё решение.
   – И сколько нам осталось?
   – Дня два… – задумчиво протянул Годзю и через некоторое время добавил: – Сегодня лучше остановиться на холме у реки, – он показал в сторону, где река делала поворот.
   – Зачем? – не понял Лаций. – Мы там в кучу собьёмся. И как костры разжигать? Там же нет ничего… Ты что-то увидел? – в конце концов, догадался он, заметив, что старый проводник напряжённо смотрит вперёд прищуренным взглядом.
   – Увидел? – переспросил Годзю. Он повернул голову к Лацию и посмотрел на него уже совсем другим, осмысленным взглядом. – Да, ты прав. Я увидел. Там кружатся орлы. Плохие орлы. И ещё… – он снова посмотрел в ту сторону, но Лаций, сколько ни всматривался, ничего не мог увидеть. Кочевник остановился и опять обратился к Лацию: – Давай лучше свернём к холму прямо сейчас.
   – Хм-м… – он хотел возразить, но спорить просто так было глупо. Годзю явно что-то знал, но не хотел с ним делиться. И хотя хунну относились к Лацию с уважением, он всё равно подчинялся Тай Сину, а, следовательно, и Годзю. – Хорошо. Давай загонять первые повозки! – он повернулся к ехавшему позади Менелу, и в вечерней тишине раздался звонкий сигнал рожка.
   Солнце ещё только коснулось края земли, а в небольшом лагере уже расставили повозки вокруг костров и выставили караульных. Люди устали и тихо сидели, ожидая, когда приготовится еда. В воздухе витал запах дыма, палёного волоса и трав. Лаций подошёл к старому проводнику, который сидел на краю одной из повозок и задумчиво смотрел в сторону заходящего солнца.
   – И что там видно?
   – Пыль, – коротко ответил старик.
   – Пыль? – удивился он и, прикрыв ладонью глаза, присмотрелся к горизонту. Но, как и раньше, ему ничего не удалось разглядеть.
   – Да, сюда кто-то скачет, – уже более уверенно произнёс Годзю. – Завтра утром будут здесь.
   – Может, выставить караульных дальше? Или не надо? – осторожно поинтересовался Лаций. Мнение опытного проводника было сейчас очень важным.
   – Лучше здесь поставить, – ответил тот. – Отсюда дальше видно.
   – Ладно, – кивнул Лаций. – Тогда разожжём внизу костры. Чтобы издалека были видны, – он приказал караульным внизу холма тоже развести огонь и выставил ещё восемь человек вокруг телег для наблюдения. Но люди, не видя угрозы, вели себя вяло, и было видно, что ночью они все могут заснуть. Пришлось позвать Менела и Лукро и договориться о ночных обходах. Кто-то один должен был постоянно бодрствовать.
   Уже после захода солнца Годзю снова подошёл к нему и сказал:
   – Не надо людей ставить. Никого не будет. Они остановились там. Земля молчит. Тихо тут, – он устало опустился рядом с Лацием, и ему налили похлёбки из котла.
   – Странный ты человек, – вздохнул Лаций. – Ну, а кто там, ты хоть знаешь?
   – Нет, – покачал головой Годзю. – Нет, – повторил он и продолжил есть.
   Ночь прошла спокойно, а утром, как и обещал проводник, вдали показались всадники. Но римляне и кангюйцы оставались на холме, несмотря на то, что солнце уже давно встало. Все понимали, что впереди происходит что-то странное, но что именно, не знали. Неизвестность порождала нелепые слухи, и многие уже посматривали на повозки с копьями и дротиками. Всё стало ясно, когда первые лошади неизвестных всадников подъехали к холму и стали подниматься вверх.
   – Это люди великого би Соэтжая Карына, – узнал их Годзю.
   – Местного сатрапа, что ли? – спросил Лаций.
   – Да. У них нагрудники с кругами. Видишь?
   – И что им тут надо?
   – Сейчас узнаем.
   Оказалось, что великий правитель Кангюя послал им навстречу своих воинов, чтобы те помогли отставшему обозу Чжи Чжи побыстрее добраться до столицы. При этом ни на один вопрос о Чжи Чжи и его воинах они не ответили. Прибывшие воины вели себя слишком высокомерно и перевернули все повозки. Как сказали потом рабы-кангюйцы, они искали там золото. Затем они приказали Годзю и Лацию оставаться на месте и никуда не двигаться. Всё это было очень странно, но когда они уехали, Лаций уже понял, что их обоз оказался в осаде. Он сразу же приказал копать ров и делать защитные заграждения.
   Рядом была река, поэтому воды было много. Но еда скоро закончилась, и пришлось есть одну рыбу. Через несколько дней люди перестали двигаться и лежали в тени кустарника или под повозками. Никто не знал, что делать. Неожиданно к Лацию подошёл Годзю и сказал, что надо отправить гонца к Чжи Чжи. Он считал, что надо выяснить, где тот находится и почему не приходит им на помощь. Удивлённый такой решительностью, Лаций согласился. Старый проводник привёл двух молодых слуг Тай Сина, один из которых чем-то был похож на него самого. Лаций заметил, что Годзю положил ему руку на плечо и что-то долго тихо объяснял. От римлян требовалось помочь этим двоим переплыть на другую сторону реки. Решили сделать это ближе к вечеру, когда солнце будет светить кангюйцам прямо в лицо. Гонцы уплыли. Двое римлян вернулись, и снова потянулись безрадостные дни ожидания.
   Прошла ещё одна неделя. Известий от Чжи Чжи не было. Очередным утром Лаций проснулся с тяжёлой головой, ощущая во всём теле усталость и вялость. Хотелось чего-нибудь съесть, но запах сырой и гниющей рыбы вызывал только отвращение. Буйволов и верблюдов не было. Он спустился к реке, надеясь, что вода поможет прийти в себя. Опустив голову в воду, он какое-то время слушал, как в ушах гулко стучит сердце, а потом, когда пузырьки воздуха перестали щекотать закрытые глаза, выпрямился и набрал воздух в грудь, собираясь снова опуститься вниз. В это время до его слуха донёсся журчащий звук. Повернув голову в сторону, он увидел стоявшего в десяти шагах Лукро. Звук шёл от него.
   – Что ты делаешь? – спросил Лаций, протирая глаза.
   – Радуюсь, – весело ответил тот. – Пьём мы много. Едим мало. Так что бегаем часто. Не удержишься…
   – А зачем сюда льёшь? – Лаций всё ещё стоял по колено в воде, с отвращением глядя на струю Лукро.
   – Чтоб им хуже было, – кивнул тот в сторону поворота реки. – Река туда течёт. Ты не волнуйся. На тебя не попадает. Всё туда сносит, – тому явно было весело.
   – Куда сносит? – тупо переспросил Лаций.
   – Туда, на варваров! Они же вниз по течению стоят. У них лагерь на дороге, у самой реки. Мы видели. Они там воду берут. Вот мы и решили им своей мочи добавить. Что, плохо? – он засмеялся.
   – Нет, не плохо, но я…
   – Плохо ты выглядишь. Отдохнул бы. Почему не спишь по ночам? Тебе от этого, что, легче, что ли? – Лукро закончил поливать реку и отошёл назад. Не дождавшись ответа от неподвижно стоявшего Лация, он с сожалением покачал головой и пошёл обратно, к своей восьмёрке. Лаций, стерев воду с бритой головы и лица, скупо улыбнулся. Голова ещё ныла, но слова боевого товарища заставили задуматься совсем о другом. Они невольно натолкнули его на мысль о воде, и теперь он спешил, чтобы поговорить об этом с Годзю. Старый проводник сидел всё у той же крайней повозки, глядя через торчащие палки защитных сооружений на дым костров за холмом.
   – Слушай, а если они нас не отпустят? Что тогда? Умрём? – спросил он старика.
   – Умрём, – безжизненно, одними губами ответил тот.
   – Плохо. А как убить их?
   – Никак.
   – А если попробовать твою траву? – хитро прищурившись, спросил Лаций и рассказал ему свой план. Проводник долго смотрел ему в глаза, потом о чём-то размышлял, но в итоге согласился.
   – Хорошо. Кто пойдёт со мной? Надо переплыть на тот берег реки, – через некоторое время ответил он.
   – Переплывём, не волнуйся!
   На этот раз римляне вынуждены были взять с собой много пустых мешков, чтобы наполнить их на той стороне травой. Двадцать четыре человека покинули лагерь вместе с проводником перед самым заходом солнца. На следующий день у них уже было достаточно травы и ягод, и они начали толочь их в котлах с водой. Работа длилась до глубокой ночи. Когда всё закончили, Годзю устало ополоснул руки и сказал, что можно переливать всё в кожаные мешки. Быстро закончив, они спустились к реке. Оттуда как раз вернулись очередные четыре наблюдателя. Они сообщили, что за день ничего не изменилось: лошади кангюйцев стояли у самой воды. Для них вырыли длинную канаву, вода затекала туда самотёком из реки, поэтому лошадей не надо было поить – они пили из неё сами, когда хотели. Для себя кочевники ходили за водой нерегулярно, поэтому их надо бы ждать. Главное, чтобы ночью светила луна.
   Римлянам повезло – луна этой ночью была размером с колесо повозки, поэтому всё было видно, как на ладони. Добравшись до поворота без происшествий, они осторожно подплыли к началу канавы и перегородили её кусками глины и земли. Лошади, почуяв чужой запах, стали нервно фыркать и даже несколько раз заржали. Лаций в который раз отметил про себя, насколько беспечными были кочевники в таких опасных ситуациях. Он сделал знак, чтобы развязали первый мешок. Но в этот момент со стороны стоянки послышались громкие голоса, и им пришлось спешно вернуться назад. Лежа в воде в двадцати шагах от того места, где стояли лошади, они видели, как из-за поворота показались четыре фигуры с пустыми мешками для воды. Отвязав лошадь, они подвели её к реке. Один кочевник остался держать её, а остальные, пыхтя и ругаясь, стали набирать воду в мешки. Лаций от расстройства чуть не выпрыгнул из воды.
   – Гермес [33 - Гермес считался у римлян также богом хитрости.], помоги мне хоть чем-то! – взмолился он, подняв глаза к небу. – Как нам пробраться в их лагерь незамеченными?
   – Вот бы сейчас залить им туда яду! Прямо в мешки! – раздался рядом голос Лукро. – Может, отвлечь их как-то? – еле слышно спросил он, но Лаций, который уже хотел оборвать его, заметил, как мимо плеча проплывает что-то, похожее на маленькое белое пёрышко птицы. Эта точечка двигалась очень быстро – течение здесь ускорялось и набирало силу. Перо не успело отплыть ещё на расстояние пяти шагов, а Лаций, поблагодарив всесильных богов за помощь, уже лихорадочно развязывал кожаные ремешки на мешке с ядовитой жидкостью. Шёпотом он приказал Лукро сделать то же самое. Вскоре все мешки, которые они взяли с собой, были пусты. Яд поплыл по воде в сторону кочевников, неторопливо набиравших воду для питья чуть ниже.
   Когда все шесть мешков были набраны, кангюйцы связали их по парам и потащили к лошади. Закинув ей на спину, они не спеша направились в лагерь. Лаций подождал ещё какое-то время и дал команду возвращаться обратно. Годзю, выслушав его радостный рассказ, только покачал головой.
   – Не хотел бы я, чтобы ты был мой враг, – честно признался он.
   – Я не враг. Я… – Лаций хотел сказать, что он друг, но осёкся. И хотя вокруг никого не было, долгий опыт общения с непредсказуемыми кочевниками подсказывал ему, что лучше этого не делать. – Я должен тебе помочь, – наконец, произнёс он, и старый проводник сделал вид, что не заметил его неловкости.
   – Ты настоящий воин. Я верю в тебя, – дрогнувшим голосом произнёс Годзю. Он хотел верить Лацию, потому что ему действительно была нужна его помощь. Один из тех гонцов, которых они отправили к Чжи Чжи, был для него очень близким человеком. А так как от них уже долго не было никаких известий, в его сердце поселилось недоброе предчувствие. И Годзю хотел избавиться от него как можно скорее. Этот сильный белый слуга Тай Сина, похоже, мог ему в этом помочь.
   Римляне ещё три ночи плавали к лошадям кангюйцев и подливали в канаву отравленную воду. А днём Лаций отправлял к повороту восемь человек, которые сидели в воде и ждали прихода очередных кангюйских водоносов из лагеря. Однако теперь они находились гораздо дальше, чем их товарищи в первую ночь и, завидев кочевников, сразу же начинали выливать отравленное зелье в реку. Лаций понимал, что в этом случае надо выливать как можно больше яда, потому что течение могло размыть его или вообще отнести в другую сторону. Для этого все, кто мог двигаться, собирали траву и перетирали её в котлах. Три дня все свободные люди в лагере занимались только этим. А на четвёртый произошло непредвиденное событие. Двое караульных, которых Лаций оставил у повозок следить сверху за дорогой, прибежали с выпученными глазами и стали кричать, что на них собираются напасть. Он поспешил к повозкам и, обойдя их, подошёл к заграждениям из веток и палок. Вдали, у самого начала дороги, были видны кочевники. Их было много. Большой неорганизованной толпой они выливались из-за поворота и, рассыпавшись по пологим склонам холма, двигались в их сторону. Но что-то в их движении было не так. Присмотревшись, Лаций понял – они были без лошадей.
   – Менел! – позвал он горниста. – Доставай рожок!
   – Уже здесь! – живо ответил тот. Но внезапно Лаций заулыбался и, повернувшись к насупленному горнисту, с облегчением произнёс:
   – Не надо. Отбой!

Глава 24

   Удивлённый Менел и вместе с ним остальные римляне внимательно повернулись в сторону приближавшегося врага. В руках у кангюйцев были мечи и щиты, значит, те готовились на них напасть… и вдруг Лукро воскликнул:
   – Клянусь Бахусом, они пьяные! Наше вино подействовало! – он подпрыгнул на месте от радости, и все римляне громко зашумели, заметив, что кочевники шли неуверенной походкой, качаясь из стороны в сторону, часто спотыкаясь и падая. Однако Лаций всё-таки решил собрать людей. Вскоре после сигнала за повозками выстроились две шеренги римлян.
   Когда кангюйцы добрались до ограждения, их внешний вид представлял собой жалкое зрелище. Большая часть их осталась лежать вдоль дороги. Те, кто стояли на ногах, опирались на копья и мечи, некоторые опускались на землю, чтобы передохнуть. Вытирая потные лица, они тяжело дышали, широко открыв рты, и часто роняли голову на грудь, как будто у них не было сил держать её прямо. Лаций погладил Лионга по гриве и поднял взгляд вверх. Солнце ярко светило посреди безоблачного неба. Воздух был горячим и от этого казался вязким и липким. Ветра не было. И поэтому запахи трав не доносились сюда ни с равнины, ни с противоположного берега реки. Стоявший рядом Годзю посмотрел на него и тяжело вздохнул. Совсем рядом толпились рабы-кангюйцы и слуги хунну. Судя по их испуганным лицам, ни те, ни другие не считали пришедших воинов своими освободителями.
   – Отдай лошадей… и я… пощажу вас… – послышался чей-то слабый голос. Лаций повернул голову и увидел воина с большим круглым щитом, на котором блестели железные накладки. Совсем недавно этот человек нагло проверял их повозки в поисках награбленного золота и серебра. Но теперь на его лице застыло выражение боли. В глазах ещё горела отчаянная злоба, но в уголках уже поселилась печальная усталость. Лацию она была хорошо знакома: обычно человек начинал погружаться в такое безразличие незадолго до смерти. Повернувшись к Годзю, он спросил:
   – Что бы ты сделал?
   Старик хмыкнул, как-то странно дёрнул головой и резко ответил:
   – Убил. Всех.
   – Хорошо, – покачал головой Лаций. – Я последую твоему мудрому совету, – он хотел добавить: «Не забудь потом сказать это Чжи Чжи», но сдержался. За рвом уже почти все кангюйцы стояли на коленях или лежали на земле.
   – Лошади… Ты… Ты убил наших лошадей! – из последних сил прохрипел их предводитель с дорогим щитом, вытянув руку в сторону Лация. Второй рукой он опирался на щит. Меч уже давно выпал у него из рук и лежал на земле. Лаций снова ничего не ответил, только покачал головой и повернулся к рабам-кангюйцам.
   – Это ваши соплеменники. Они говорят на вашем языке. Они предлагают вам отдать лошадей и тогда они всех нас простят. Вы согласны отдать им лошадей? – громко спросил он. Услышав его слова, рабы-кангюйцы заволновались, стали что-то кричать друг другу, пока вперёд не вышли два человека.
   – Они убьют нас, – произнёс один из них. – И тебя тоже. Всех убьют. Не давай им коней.
   Лаций улыбнулся и кивнул, давая понять, что услышал их слова. Выехав из-за повозок и подъехав к самому рву, он громко произнёс:
   – Твои соплеменники не хотят отдавать тебе коней! – после этих слов предводитель кангюйских воинов хотел что-то сказать, но вынужден был сначала несколько раз глубоко вдохнуть. Силы покидали его. Но он всё ещё держался.
   – Лошадь!.. Моя лошадь… – из последних сил прохрипел он, опускаясь на колени и качая головой из стороны в сторону, как последний листок на дереве поздней осенью.
   – Эту лошадь с разрешения шаньюя Чжи Чжи подарил мне лули-князь Тай Син, – произнёс Лаций и замолчал, видя, что этот человек его уже не слышит. Кое-где на склоне ещё шевелились пришедшие с ним воины: одни перекатывались с бока на бок, другие мотали головами, третьи судорожно хватали ртом воздух, разрывая на шее несуществующие верёвки. Всё было ясно – яд подействовал. Лаций повернул Лионга обратно и медленно подъехал к Годзю. Тот поднял на него вопросительный взгляд. – Я выполнил твой приказ, – как можно почтительней произнёс он и спрыгнул на землю.
   – Как ты его выполнил? – спросил, насупившись, старый проводник, и Лаций понял, что не зря постарался относиться к нему, как к главному наместнику хунну в этой ситуации. Тот не давал никакого приказа, просто посоветовал, но уже забыл об этом, потому что действительно в душе считал себя здесь главнее всех рабов. Интуиция в очередной раз помогла Лацию избежать неприятностей в будущем.
   – Ты приказал убить всех врагов, – спокойно ответил он.
   – Но ты их не убивал! – с удивлением воскликнул Годзю.
   – Правильно! Их всех убил ты, и мы благодарны тебе за твою мудрость! – неожиданно для старого кочевника ответил Лаций. – Это ты показал нам траву, ты помог её смешать, и ты приказал отравить врагов. А я только попросил своих людей помочь нам сделать это как можно быстрее. Смотри, они все мертвы, – он кивнул в сторону склона. – Ты же сам говорил, что иногда не надо хвататься за меч. Солнце без воды само может убить врага. Помнишь, ты рассказывал мне об этом во время осады столицы усуней? – он снова замолчал, глядя на Годзю взглядом человека полностью уверенного в своих словах. Было видно, что старик пребывает в замешательстве, потому что не помнил точно, что говорил так много дней назад, но сам разговор он помнил и это заставило его поверить Лацию. К тому же теперь победителем кангюйцев был он. Все это слышали. И все будут об этом говорить. Чжи Чжи не мог согласиться с блокадой их обоза. Значит, его обманули в столице. И теперь гибель кангюйцев была на пользу Чжи Чжи. Всё было сделано правильно…
   – Ты не просто храбрый, ты очень умный и хитрый, – не сдержал улыбку проводник и посмотрел сначала на десятки тел вдалеке, а потом – на небо. – Ты прав, какая разница, как они умерли? Об этом теперь будут знать только птицы.
   – Вряд ли, – покачал головой Лаций. – Даже птицы не будут. Если они склюют их тела, то тоже умрут.
   Выждав ещё какое-то время, он приказал всем людям в лагере взять повозки и снести тела кангюйцев в небольшой овраг. Работа заняла много времени, потому что пришлось вывозить также ещё тела отравленных лошадей. Когда всё было закончено, наступил закат. Выступать решили утром.

Глава 25

   На подходе к Битялю им встретилось несколько племён. От них Годзю узнал, что хан Кангюя и Чжи Чжи долго праздновали победу над усунями и сейчас всё время проводят во дворце. Старый кочевник ничего не отвечал на вопросы Лация, который был удивлён тем, что не увидел хунну возле стен столицы. Они остановились за городскими стенами, и слуги важных князей вместе с Годзю уехали в столицу. Вернулись они только под утро. И то не все. Но старый кочевник был вместе с ними. Правда, из него нельзя было вытянуть ни слова. Он сразу стал собирать свои вещи и явно не хотел ни с кем разговаривать. Наконец, Лацию удалось узнать у других слуг, что в этот раз Чжи Чжи поссорился с ханом Кангюя. Во дворце что-то произошло, потому что шаньюя и его знать заперли в одном из зданий, а все остальные хунну не могли им помочь, так как находились за городскими стенами. Эти же слуги рассказали Лацию, что всё произошло очень быстро – спор вспыхнул после того, как их пригласили в зал прямо в разгар пира. Годзю рассказал всем, что всадники хана искали золото и серебро в их повозках, а потом не разрешали им ехать, ожидая их смерти. Но вместо этого они чуть сами все не отравились. Хан, услышав эти слова, стал кричать и хотел убить старого проводника за ложь. Оказывается, среди погибших кангюйцев был его младший сын. Теперь он был мёртв. Старый правитель Кангюя не мог поверить, что целая тысяча всадников могла так глупо погибнуть в степи и ему некого было теперь в этом винить. Но опровергнуть слова Годзю было некому. Да и незачем. Оказалось, что два гонца всё-таки добрались до столицы несколько дней назад и рассказали обо всём Чжи Чжи. Это тоже происходило в присутствии хана Кангюя, который обвинил их тогда во лжи и сказал, что это враги хотят поссорить его с шаньюем. Тогда Чжи Чжи, желая угодить хану, приказал казнить гонцов на месте.
   Рассказывавшие это слуги, всё время бросали острожные взгляды в сторону Годзю. Они сказали, что старый проводник, услышав об этом, схватился за грудь и упал прямо посреди зала. Его унесли, а ссора продолжилась. Чжи Чжи сказал, что устал ждать решения хана по поводу похода в империю Хань. Шаньюя поддержал молодой племянник хана. Он тоже хотел пойти с хунну в надежде на большую добычу. Чжи Чжи кричал, что хан задержал его обоз и устраивал одну охоту за другой, чтобы отложить поход против империи. Потом он сказал, что хан всё время виляет, как старая лиса, которая уже не может охотиться и не даёт это делать другим. Лучше для Кангюя иметь такого решительного правителя, как молодой Дожу, чем такого, как старый Соэтжан Карын. После этого дело чуть не дошло до драки. Но стражники оттеснили немногочисленных хунну к выходу, и те вскоре поняли, что надо уходить. Однако выйти из дворца им не дали. Шаньюю с князьями и слугами пришлось закрыться в одной из комнат дворца. Их охраняли воины молодого Дожу, который теперь решил перейти на сторону Чжи Чжи. Из-за суеты и суматохи почти всем слугам удалось выбраться из дворца и убежать из города. Ещё они сказали Лацию, что его рабыня осталась в большом лагере хунну за городом. Её вместе с другими рабами вывезли туда в первый же день, чтобы работать и помогать другим слугам. Так он узнал, что Чоу была жива.

   Лаций какое-то время сидел неподвижно, глядя на пламя костра и думая, что делать. Совет Годзю очень помог бы в этой ситуации, но тот упорно не желал с ним разговаривать. Однако теперь всё изменилось, и он не мог себе позволить ждать. Проводник явно собирался покинуть их безо всяких объяснений. Подойдя к старику, который уже закончил навьючивать лошадь, он схватил его за плечо и повернул к себе.
   – Где стоят хунну? – резко спросил он. Годзю попытался вырваться, но сильная рука впилась в плечо и держала его очень крепко. – Скажи, где их лагерь? – спокойно, но настойчиво повторил Лаций.
   – Со стороны восхода солнца, там, – кивнул кочевник в сторону западных ворот города. – Отпусти! – чувствуя боль, дёрнулся он.
   – Ты нам нужен, – честно сказал Лаций. – Помоги нам! Проведи в город. Если мы не найдём шаньюя, нас всех убьют. Нам нужен Чжи Чжи.
   – И пусть убьют! – с неожиданной злостью прошипел Годзю. – И тебя, и Чжи Чжи, и всех остальных. Пусть убьют! – он отскочил назад и спрятался за лошадью.
   – Ты что? – опешил Лаций. – Я же не враг. Подожди! Что случилось?
   – Ты мне не враг, а Чжи Чжи – враг! – донеслось до него из-за мешков. – Скажет, и всех убьют. И тебя убьют, и меня убьют.
   – Ты, что, сошёл сума? Что случилось? – Лаций обошёл лошадь и попытался рассмотреть лицо проводника в бликах костров. – Мы не собираемся тебя убивать.
   – Он всех убивает. Всех. Он убил его. Он убил его!
   – Кого? Ты можешь хоть что-то объяснить? – Лаций схватил его за плечи и встряхнул. – Кто убил?
   Годзю устало посмотрел на него и рассказал, что одним из гонцов, которых они отправили в столицу, был его сын. Никто не знал, что много лет назад, после нападения усуней, у него выжили два маленьких сына. Одного из них он оставил в Кангюе, устроив жить в семье богатого купца. Он не хотел, чтобы тот вырос воином и погиб. Лаций выслушал эту историю и поспешил узнать, сколько стражников во дворце и где спрятался шаньюй. Старый проводник всё рассказал и, сев на лошадь, исчез во тьме. Как будто его и не было. Собрав сбежавших из дворца слуг, Лаций приказал двоим остаться с ним, а остальных отправил в лагерь. Они должны были привести остальных хунну на помощь своему шаньюю.
   Сами римляне, сев на лошадей, направились к городским воротам. Охранники не поверили, что вооружённые слуги едут к своему господину ночью. Однако ворота были открыты, и медлить было нельзя. Если бы стражники успели их закрыть, в город римляне уже не попали бы. Лаций приказал убить стражников, и дальше, до самого дворца им не встретился ни один пеший или конный кангюец. Однако у самого дворца стало ясно, что ворота им никто не откроет. Стражники смотрели сквозь решётчатые окна на непонятных людей и молча ждали, что те будут делать. Позвав двух проводников, Лаций спросил их, как они убежали оттуда. Перепуганные слуги даже не подумали, что надо было привести римлян не к главным воротам, а к тем боковым выходам, через которые они совсем недавно покинули дворец. Лаций решил обмануть стражников. Он послал Лукро и две восьмёрки со слугами в обход, а остальным приказал оставить лошадей и построиться перед воротами. Пока они строились, Лукро успел незаметно раствориться во тьме. Оставалось ждать, пока он проникнет во дворец и доберётся до ворот. В том, что они сумеют справиться с охраной, Лаций не сомневался. Беспечность всех племён и народов, которых он видел за последние десять лет, даже если они проживали в городах, говорила о том, что ночью дисциплина у них исчезает вместе с разумом, который погружается в сон до восхода солнца. Ждать пришлось долго. Видимо, безлунная ночь и отсутствие факелов помешали Лукро быстро найти ворота. Но, наконец, с другой стороны послышался шум, приглушённые крики, и затем всё стихло. Несколько мгновений ничего не было слышно, а потом раздался скрип ворот.
   – Передай всем! Двигаться восьмёрками! Друг за другом. В одиночку не драться! – приказал он ближним в строю, и его слова сразу передали дальше. Ровная колонна римлян быстрым шагом вошла внутрь и оказалась перед ступеньками большого здания. К счастью, вверху в чашах горел огонь. Было видно, как по стенам мечутся тени от языков пламени. Лаций махнул рукой. Римляне, соблюдая порядок, двинулись вперёд. Такие меры предосторожности оказались напрасными. Увидев вооружённых людей, внутренняя стража первого зала попыталась остановить их, но была сразу же смята. Остальные предпочли не оказывать сопротивление и разбежались. Римляне быстро добрались до того места, где, по словам слуг, должен был прятаться Чжи Чжи. Но шаньюй оказался хитрее, чем они думали. Понимая, что ему неоткуда ждать помощи, и не надеясь на своих слуг, он решил воспользоваться суматохой и захватить женскую часть дворца. Когда Лаций узнал об этом, он усмехнулся и в душе оценил поступок шаньюя. Однако, оказавшись у крепких деревянных дверей в дальней части дворца, римляне не сразу смогли достучаться до засевших внутри хунну. Даже племянник хана, прятавшийся там вместе со своими немногочисленными воинами, не поверил своим слугам, услышав их голоса. И только когда Лаций стал громко звать Чжи Чжи и кричать, чтобы его услышали все остальные хунну, те, наконец, ответили.
   Двери осторожно приоткрылись, и из них в отблеске факелов показались острые лезвия мечей. Лаций рассмеялся. Его товарищи – тоже. Напряжение спало. Они не потеряли ни одного человека и теперь радовались этому. Чжи Чжи долго смотрел на него, не веря своим глазам, потом повернулся к Тай Сину и сказал:
   – У тебя хороший раб. Надо наказать этого старого предателя! Давай найдём Соэтжая и убьём!
   – Ты прав, – как всегда, коротко ответил лули-князь. После этих слов где-то в глубине комнаты раздались всхлипывания и причитания. – А что делать с ними? – спросил Тай Син, кивнув в ту сторону. – Может, возьмём с собой?
   – Зачем нам женщины врага? Они всегда будут носить под одеждой нож и смотреть в другую сторону, – брезгливо ответил Чжи Чжи.
   – Убить? – лули-князь положил руку на нож.
   – Пусть это сделает Дожу. Эй, Дожу, слышишь! – он позвал молодого племянника хана. – Тебе нужны эти старые женщины твоего дяди?
   – Нет! – фыркнул тот. – Зачем они мне?
   – Молодец! Тогда убей их и иди за нами! Дядя всё равно их уже не простит, – довольно рассмеялся Чжи Чжи и шагнул к выходу. Молодой Доже замер на месте, но, заметив на себе пристальный взгляд Тай Сина, повернулся к своим воинам и дрогнувшим голосом отдал команду. Когда он догнал шаньюя и его князей, то идущий рядом Лаций заметил на его лице гримасу растерянности и стыда, как у ребёнка, впервые увидевшего, как убивают кур или зайцев, отрубая им головы на заднем дворе дома.
   Соэтжай Карын успел спрятаться в другой части дворца, и без помощи тарана или огня до него было не добраться. Но Чжи Чжи решил не поджигать дворец хана. Он отдал всё на откуп молодому Дожу, предложив тому самому стать единоличным правителем Кангюя. Убив дядю, Дожу должен был присоединиться к хунну в их походе против империи Хань. Так считал Чжи Чжи. Перед тем, как покинуть дворец, он крикнул старому хану сквозь дверь, что разрежет его дочь и слуг в становище хунну на мелкие кусочки и скормит рыбам. Шаньюй вышел и его знать последовала за ним. До ворот города он ехал на Лионге, которого ему почтительно подвёл Лаций. А после того, как перепуганная стража восточных ворот разбежалась и их сменили римляне, с другой стороны Чжи Чжи уже ждали две тысячи всадников во главе с сыном лули-князя Тай Сина. Они радостно приветствовали своего вождя, и дальше тот уже поехал на своём коне.
   В загородном лагере хунну все уже были на ногах. Рассвет только начинался, но вопросов о том, что делать, ни у кого не возникало. К полудню все гэры были собраны, повозки загружены и кочевники, сев на лошадей, направились на восток, к реке Талас. Переход оказался несложным. Конец лета был благоприятным временем года для быстрых передвижений. По пути произошло одно событие, которое удивило Лация, и касалось оно их зимнего перехода. Остановившись недалеко от Мёртвого Города, хунну простояли там два дня, пока в лагерь не вернулся Тай Син с сыном. Оказалось, он уговорил Чжи Чжи подождать его несколько дней, чтобы он смог съездить к тому месту, где на их стоянку напали волки. Когда лули-князь вернулся, его воины везли за собой на лошадях несколько женщин. Позже Лаций узнал, что это были женщины того племени, которое спасло их зимой от смерти. Тай Син не мог забыть, как они отогрели его своими телами, и ждал удобного момента, чтобы забрать их себе. Найдя племя, он сразу же потребовал у жителей отдать ему тех женщин, которые его спасли. Перепуганные старейшины решили, что будет лучше пожертвовать несколькими женщинами и не злить хунну. Так около десяти молодых девушек оказались в племени хунну. Но самое удивительное произошло потом. Привезя их в лагерь, Тай Син позвал к себе в гэр Лация и предложил ему выбрать несколько рабынь. Тот не ожидал такого подарка, и его нерешительность была воспринята лули-князем как согласие. Позже Модэ, его сын, сказал, что если бы Лаций отказался, девушек убили бы, так как их было много. Кормить их просто так хунну не собирались. Так «гарем» Лация неожиданно увеличился на трёх наложниц, с которыми он не знал что делать. Особенно, когда увидел, как на их появление прореагировала Чоу Ли, уже привыкшая к одиночеству во время этого странного похода. Между женщинами сразу установилась молчаливая вражда, которую сдерживали только суровые походные условия, где без помощи друг друга выжить было невозможно. Однако к концу перехода Чоу Ли оттаяла, заметив, что ни одна из трёх девушек племени давань не пользуется благосклонностью и вниманием Лация. И хотя она сама не была его наложницей, она чувствовала себя в этом маленьком «гареме» старшей женой, обязанной следить за порядком и обязанностями остальных «жён».

Глава 26

   В хурээ на реке Талас их встретили с радостью. Чжи Чжи, оказавшись в своём гэре, сразу же приказал схватить свою молодую кангюйскую жену, всех её слуг и гостей из кангюйской знати, которые жили с ней на стоянке. Их вывели к реке и убили на глазах у всего племени хунну. Потом разрубили тела на части и бросили в реку. Небольшие помосты, которые римляне соорудили для набора воды и стирки, были теперь залиты кровью. Бойня была долгой и беспощадной. Когда всё закончилось, шаньюй приказал начать праздник в честь его победы над усунями и предстоящего похода на империю Хань. Лацию приказали прийти к нему вместе с Атиллой. Пир был долгим и скучным, поэтому он успел рассказать соскучившемуся другу всё, что с ними произошло. Атилла только качал головой и иногда вставлял свои смешные замечания. Позже он тоже рассказал, что они построили дома для нормальной жизни, наметили стены и выкопали землю для кладки, только не знали, как её делать и чем крепить огромные валуны. Дворец шаньюя вообще ещё не начинали строить, потому что сын Чжи Чжи приказал ждать возвращения отца. Тот должен был сам решить, какой дворец ему нужен.
   На следующий день Лация позвали к Тай Сину, и тот передал приказ Чжи Чжи: пора было готовиться к походу на ханьцев. Для этого Лаций должен был собрать всех своих людей и начать учить их военному искусству. Шаньюя впечатлили действия римлян в Кангюе, и он решил, что такие воины могут пригодиться ему во время осады городов империи Хань. Римляне с неохотой восприняли приказ вождя хунну, но когда его подкрепили несколькими сотнями голов скота, дело пошло лучше. Вся проблема заключалась в том, что помимо упражнений и строительства они должны были как-то обеспечивать свои разросшиеся семьи едой. Но хитрый Чжи Чжи знал, как действовать в такой ситуации.
   До конца осени, к великому сожалению шаньюя, к нему присоединились лишь пять или шесть маленьких племён, общей численностью не более трёх тысяч всадников. Этого было недостаточно для того, чтобы идти войной против империи Хань. Наступила зима, и сообщение с другими племенами прервалось. Многие хунну в поисках еды для скота ушли в другие места. Самый главный источник слухов, – Павел Домициан, – с такой радостью встретивший Лация и своих товарищей, теперь говорил, что хунну будут ждать весны. Весной у них будет общее собрание, на которое соберутся все племена со всех земель. Раньше они собирались каждые три месяца, но после разногласий между Чжи Чжи и его братом хунны больше не собирались вместе. Теперь Чжи Чжи надо было переговорить со всеми племенами, чтобы понять, на кого он может надеяться. Неожиданно, прямо посреди зимы, из Кангюя прибыл небольшой отряд всадников, которые сообщили ему, что молодой Доже не решился убить своего дядю, но смог договориться с ним о совместном правлении. Дворцовые интриги не позволили трусливому кангюйцу стать главой государства, хотя он, скорее всего, и не смог бы им стать в силу своего слабого характера. Лаций это сразу понял, когда услышал эту новость. Но его удивило другое – Дожу был жив, и ему простили убийство гарема. Более того, он добился выделения небольшого отряда конницы в помощь хунну, хотя после того, как Чжи Чжи убил дочь хана, кангюйцы должны были рассматривать его как своего злейшего врага. Однако это не произошло. Видимо, многие тайные силы в тех краях противились этому, и племена, населявшие Кангюй, тоже хотели принять участие в нападении на богатую империю Хань. Это радовало Чжи Чжи. Поэтому он с нетерпением ждал наступления весны.
   Для римлян зима оказалась не такой тяжёлой, как предыдущие. Они хорошо обосновались в кочевом лагере. Половина из них уже переместилась на территорию будущего города, в построенные большие дома с каменными печками. У них появились запасы, а благодаря взаимопомощи и общему ведению хозяйства, они лучше справлялись с бытовыми проблемами и даже болезнями. В этом им очень помогала Чоу Ли, которая нашла среди живших за лагерем ханьских крестьян знахаря, лечившего травами. После возвращения из Кангюя она проводила там много времени, и Лаций был не против, потому что видел, что Саэт справляется с хозяйством и без неё. Теперь здесь помогали три новых рабыни, а помощь Чоу Ли в лечении была нужна и её детям, и многим другим римлянам.
   Так как зимой времени было много, римляне часто собирались вместе и слушали рассказы и песни Павла Домициана. Лаций заметил, что подросшие дети Атиллы следовали за слепым певцом по пятам, и тот даже пытался научить их петь. Марк и Зенон по поведению уже ничем не отличались от детей хунну и, к его удивлению, говорили на нескольких языках. Причём одним из них был странный язык жителей империи Хань.
   – Дети учатся быстро, – сокрушённо кивая головой, заметил как-то Павел Домициан, когда они присели отдохнуть возле дома. Он только что вернулся с ними из «ханьской деревни», как он называл место, где жили крестьяне, и у него изо рта шёл пар от быстрой ходьбы. Лаций тоже устал от перестройки терм на реке, которые за время его отсутствия почти совсем пришли в негодность, а забросить их он не мог. Он благодарил богов, что нашлись помощники, и скоро они должны были всё восстановить.
   – Эй, заходите внутрь! Простудитесь! – раздался сбоку голос Саэт. – Я вас вместе с детьми покормлю, – она улыбнулась доброй открытой улыбкой, и Лаций подумал, что в ней, пожалуй, ещё остались следы былой красоты, хотя жизнь в таких условиях быстро превращала в старух даже молодых девушек.
   – Сейчас, сейчас, – отмахнулся Павел Домициан и продолжил: – Ты знаешь, у этих маленьких крестьян очень интересно. Они так хорошо работают на земле. Атилла говорит, что они на песке выращивают рис и овощи. Но прошлой зимой у них много народу умерло. Почти половина. Те, кто выжил, построили дома, как у нас. Наши им помогали. За это они нам много еды давали. А как иначе? Без помощи не выживешь. Это хунну только могут жилы жевать с утра до ночи. У нас не получается, – он помедлил, потом хлопнул тёплыми варежками и воодушевлённо произнёс: – Ещё они петь умеют. Тонко-тонко! Ты представляешь?
   – Петь? – Лаций действительно удивился. Он не думал, что маленькие, узкоглазые крестьяне могут петь. Тем более, он ни разу не слышал, чтобы Чоу Ли когда-нибудь пела.
   – Ну, да. У них такие голоса! Я у них тоже кое-что выучил. Вот, послушай! – и слепой певец затянул тягучую монотонную песню, которая поначалу показалась Лацию нудной и неинтересной. Но Павел Домициан нащупал его плечо и, как бы прося не прерывать, продолжил петь. И действительно в этой долгой, непрерывной музыке была какая-то особенная притягательность, которую Лацию поначалу было трудно уловить из-за незнания языка.
   – Павел, Павел, ты опять поёшь! – послышались вдруг детские голоса и позади двух маленьких фигур раздался резкий голос Саэт, приказывающей им закрыть дверь. Дети исчезли.
   – Вот видишь, слышат меня. Кстати, эти ханьцы очень меня ценят, – гордо добавил Павел Домициан. – Слушают меня и хвалят.
   – А ты понимаешь, что они говорят? – с усмешкой спросил Лаций. – Может, они тебя ругают? Пришёл, мол, сюда, этот старый слепой и мешает.
   – Нет, что ты! Дети же всегда переводят. Но я тут начал потихоньку учить их слова. Это не трудно. Главное их внимательно слушать. Я уже могу кое-что объяснить…
   В этот момент их в очередной раз позвала Саэт, и Лаций поспешил в дом, потому что стал остывать и боялся заболеть. Этой зимой многие кашляли и болели. Внутри совсем не было окон, зато в этом полумраке было очень тепло и уютно. Светильник из камня стоял только возле печки. Пахло старой кожей и горячей едой. Марк и Зенон уже сидели на полу на шкуре и ждали их. Лаций в очередной раз заметил, что эти два весёлых сына Атиллы унаследовали от него характер и природную живость, но внешне были очень разными. Марк был более плотным и коренастым, с широким лицом, а Зенон, наоборот, худее и жилистее брата, и глаза у него, казалось, были в два раза больше, чем у Марка. Детей постоянно брили, чтобы они меньше страдали от вшей, поэтому благодаря своим лысым головам они были очень сильно похожи на детей ханьцев. Саэт погладила их по головам и поставила на стол большую чашку с едой.
   – Они тоже поют, – тихо шепнул ему Павел Домициан, когда братья, держась за руки, медленно подошли к столу.
   – Кто? Они? – удивлённо спросил Лаций.
   – Да. Странно?
   – Ну, да, как-то не верится. Ты тут гимнасий греческий прямо устроил, – усмехнулся он.
   – Э-эх, если бы! Но у них получается. Очень хорошо получается, – на лице Павла появилось такое трепетное и искреннее выражение, что Лаций невольно усмехнулся. – Не смейся! Это правда! Голоса такие чистые, такие ровные, как будто дети богов поют, – щемящим голосом произнёс слепой певец.
   – Хм, может, это Феб [34 - Феб – бог искусств, танца, песни и покровитель муз (римск.).] к Саэт в гости наведался, пока Атилла спал? – пошутил он, и Павел Домициан громко расхохотался, чем вызвал удивление у стоявшей в дальнем углу Саэт и радостные крики детей.
   – Ну-ка, пока мать не принесла хлеб, давайте споём ему песню Диониса! – обратился он к детям, подняв руку над столом и указывая ладонью прямо на их лица. Оба сорванца сразу же притихли, маленькие глаза перестали бегать, и они одинаково поджали губы, готовясь исполнить песню. Павел прокашлялся, и Лаций заметил, как в тёмных углах приподнялись на локтях несколько больных. Видимо, им это представление было хорошо знакомо и, судя по приветственному кряхтению, нравилось. Но то, что произошло потом, пробудило в нём такие приятные переживания, которых он не испытывал со времени приезда Эмилии в Азию.
   Павел затянул первые строчки гимна, прославляющие виноград и его живительный сок, а на третьей строчке к нему присоединился Марк. У него был невероятно сильный глубокий голос, который буквально придавил Лация к лавке. На четвёртой строчке вступил Зенон, и от чистого, высокого звука, который поднялся над голосами Павла и Марка, у Лация пробежали мурашки по коже. А потом на глаза навернулись слёзы, и он заплакал, с недоверием и растерянностью качая головой из стороны в сторону и причмокивая губами, как будто пробовал на вкус терпкое вино. Гимн закончился, а он ещё долго не мог прийти в себя, хотя уже успел стряхнуть с ресниц набежавшие слёзы радости.
   – Что, тоже проняло? – услышал он голос Атиллы, который зашёл в дом с последними словами.
   – Да уж… Это божественно! – снова покачал головой Лаций.
   – Я же говорил! – радостно закивал Павел Домициан. – Они так поют, так поют! Даже маленькие ханьцы их уважают. А с хунну бьются смертным боем. Внук мельника, этот маленький Ма Ли, с ними везде носится. За них заступается, когда дерутся. Он старше их, поэтому сильнее.
   – Так уж и дерутся? – с наигранным удивлением спросил Лаций, обращаясь к детям.
   – Да, да, вот вчера на Сую накинулись! Он у них хвост сурка стащил, – воскликнул Марк, и Зенон поддержал его. Они наперебой затараторили, рассказывая, как и почему произошла драка, но Саэт прикрикнула на них, дёрнула за плечи и заставила успокоиться.
   Дети были намного дружнее, чем взрослые. Однажды внук мельника спас Марка на реке. Того потащило течение. Ма Ли прыгнул и поддержал Марка на поверхности. Следом за ним в воду бросился Зенон и помог ханьцу вытащить брата на мелководье, где бедолага долго сидел, отплёвывая воду и громко кашляя. С тех пор они были неразлучны. А через полгода, когда заболел Ма Ли, старый ханьский знахарь сказал, что надо произвести обряд очищения. Для этого нужна была кровь такого же подростка, как и внук мельника. Никто из детей ханьцев и хунну не захотел помочь ему. И только Зенон, побледнев, шагнул вперёд, когда они с братом услышали слова лекаря. Саэт тоже испугалась, но Лаций и Чоу Ли успокоили её, сказав, что ничего страшного не будет. Когда знахарь окутал его дымом трав и сделал надрез на ладони, чтобы взять несколько капель крови, Зенон закрыл глаза и приготовился отдать за друга жизнь. Через некоторое время старик привёл его в себя и проводил к Саэт. Зенон с удивлением посмотрел на неё и спросил:
   – Мама, разве я не умер? – все заулыбались и стали его тормошить, хваля за смелость, но он ещё долго не мог поверить, думая, что мама, папа и друзья тоже перенеслись в мир мёртвых, чтобы поддержать его. Бедный малыш был уверен, что ему придётся расстаться с жизнью, чтобы спасти Ма Ли, и никто не объяснил ему, что этого не будет. К счастью, внук мельника выжил, и это только укрепило их дружбу.
   Лаций радостно потрепал детей Саэт по голове и подтолкнул к двери. Пора было идти кушать. Вскоре к ним присоединились три служанки Лация, которых он назвал Прима, Секунда и Терция [35 - Первая, вторая и третья.], причём по росту, чтобы не путаться. Ели все вместе. Не было только Чоу. Она, как всегда, была у кого-то из новых друзей в лагере ханьских крестьян. Лаций был не против, потому что эти люди часто ему помогали. После еды он вышел из дома на холодный воздух. За ним вышла Прима. Они сели рядом с домом.
   – Ты устал? – осторожно спросила она.
   – Нет, ты с чего это взяла? – удивился Лаций. Потом посмотрел на неё: широкое лицо, растянутое в стороны возле скул, глаза большие и даже немного красивые. Нос, как ни странно, прямой, как и у двух других её соплеменниц, Секунды и Терции. – Надень шапку, простудишься! – добавил он со вздохом, потому что почувствовал, что разговор будет снова об их совместной жизни.
   – Если не устал, то почему не зовёшь нас по ночам? – со слезами в голосе спросила Прима. – Мы плохие? Разве мы не работаем, как говорит нам Саэт? Ты сказал, и мы слушаемся. Но Саэт не твоя жена. А твоя жена спит с другими мужчинами.
   – Ты что, опять за своё? – недовольно пробубнил Лаций.
   – Чоу тебя не любит. Ты ей не нужен. Она из знатного рода. Её там все уважают, – она кивнула в сторону ханьских домов. – У неё там много мужчин. А у нас никого. Мы сильные и сможем родить тебе много детей. Дай нам счастье. Мы хотим родить тебе детей. Как нам жить без них? У нас не будет своих семей. Нас убьют и выбросят в реку. Дай нам родить тебе детей! – умоляющим голосом закончила она.
   – Я тебе уже говорил, что чуть позже попробуем… – начал было он, но Прима его перебила.
   – Ты всегда так говоришь, а когда в гэре Чжи Чжи бываешь, то всегда с несколькими женщинами остаёшься. Это все знают. Все рабыни хунну хвалятся, что знают твои сильные руки. Даже с этой ханькой Чоу ты проводишь больше времени, чем с нами. Она знает, какие у тебя сильные руки?
   – Перестань, Прима!
   – Она говорила, что ты тяжёлый. И сильный. Она, правда, знает, какой ты тяжёлый? Ты долго лежал на ней?
   – Прима, это другое! Она тащила меня по снегу! Это было тяжело! Ты же не тащила меня!
   – Я бы попробовала… – мечтательно протянула девушка, и её глаза подёрнулись дымкой тайного желания.
   – О, боги! – взмолился он. – Снова ты об одном и том же! Сколько можно! – он обхватил голову руками и тяжело вздохнул. Подаренные Тай Сином рабыни не нравились ему и не вызывали никакого желания, даже когда мылись в реке или у дома, стирали одежду и приходили обнажённые ночью. Не зная, что говорить дальше, Лаций замолчал. Девушка, увидев это, вскочила и убежала в дом. Пожав плечами, он с тяжёлым чувством пошёл следом. В дверях стоял удивлённый Атилла, которого она чуть не сбила с ног. Он поднял упавшую шапку и со смехом покачал головой:
   – Ну и быстрая! Что ты ей тут пообещал?
   – Да ничего. Всё женского счастья просит. А мне они поперёк горла стоят. Не могу их видеть. Как сравню…
   – Это ты зря. Если не нравятся, продай ханьцам. Им все нравятся. Как солнце сядет, так и кряхтят до утра.
   – Им в темноте не видно…
   – Ну, так и ты не смотри. Кто ж тебя заставляет? А так они хорошие, крепкие девчонки. Только вот грудь не видать. Но ничего. Ноги сильные, крепкие. Только тут широкие, – он показал на талию и бёдра. – У шаньюя тебе все подходят, а тут носом воротишь.
   – И ты о том же! У шаньюя рабыни из Кангюя. Посмотри, там ни одной местной нет. И ханек нет, – возмутился Лаций. – Это ты им рассказываешь о наложницах? Да?
   – Ты что! Пусть меня разорвут Фурии! Об этом всё становище говорит. До меня тоже потом только одни слухи доходят. А что, скоро там ещё у них праздник будет? Может, получше кого-нибудь найдём? – хитро прищурился Атилла, которому, в отличие от Лация, нравились молодые девушки хунну и рабыни, с которыми он заканчивал каждый праздник в шатре шаньюя или великого князя. Однако Лаций предпочёл перевести разговор на другую тему, потому что его больше волновал предстоящий поход в империю Хань.
   Вечером вернулась Чоу Ли и рассказала про одного старика, который знает, как построить на реке большую мельницу. Но ему нужна будет помощь. Лаций воодушевился, потому что знал о мечте Чжи Чжи сделать новый город похожим на другие больше города, а для этого обязательно нужна была большая мельница. Они стали обсуждать с Чоу, как её можно построить и где брать зерно, не замечая завистливых взглядов трёх рабынь, которые уже давно ждали своего господина в комнате. Когда Лаций, наконец, закончил разговор с Чоу и повернулся, чтобы встать, перед ним уже стояла Прима с небольшой чашкой в руках. Позади неё была видна Секунда с кожаным мешком, в котором хунну обычно хранили хмельной напиток из конского молока, заменявший им вино.
   – Это что? – глупо спросил он.
   – Хе-хе, – раздалось сзади весёлое кряхтенье Чоу. – Кажется, они приготовили для тебя напиток любви. Крепкой любви, – с издёвкой в голосе проговорила она. – Прости, я не хотела. Они хорошие. Любят тебя.
   – Ты что? Какой напиток любви? – ошарашено произнёс Лаций. До него, наконец, стало доходить, что происходит. – Зачем это?
   – Выпей, – искренне улыбаясь, попросила Прима. – Это поможет тебе, господин.
   Лаций резко повернулся к улыбавшейся Чоу.
   – Это ты им посоветовала? – раздражённо спросил он.
   – Я? Зачем? – удивилась она. – Меня здесь не было. Может, Саэт? Или другие женщины. Они сами это сделали. Меня здесь целый день не было. У наших только настойка из риса.
   – Настойка из риса? – со злостью прошипел он. – А почему улыбаешься? Ты тоже рабыня и тоже должна любить своего господина! – с раздражением произнёс он.
   – Ты прав, – уже совсем другим тоном ответила Чоу. – Но мне не надо пить настой, чтобы лечь в постель с мужчиной, – напряжённо ответила Чоу. – Ведь я тебе не нужна. Ты сам это говорил своему другу…
   – А ты подслушивала?
   – Нет, случайно услышала, – она помолчала и добавила: – Они много заплатили за эту флягу. Поверь мне. А если ты заставишь меня сейчас лечь с тобой, для них это будет самое большое оскорбление. Они меня потом убьют. Лучше не делай этого, – совсем тихо произнесла Чоу. Из-за перегородки, которая отделяла их от других, показалась заспанная Саэт. Она только что уложила детей и подошла к столу. Видимо, она всё слышала. Сев напротив Лация, она посмотрела ему прямо в глаза.
   – Ну, что, и ты будешь тоже меня уговаривать? – хмуро бросил Лаций.
   – Не надо спешить, – тихо произнесла она, и ему показалось, что ей больно было говорить эти слова. – Лучше продай их. Не мучай. Девчонки уже полгода здесь, а всё без мужчины. Отдай их хоть слепому Павлу, лишь бы не мучить. Изводятся ведь, – Саэт опустила голову, и Лаций скривил лицо.
   – Ладно, завтра отдам кому-нибудь.
   – Нет, лучше продай. Иначе их ценить не будут.
   – Хорошо, продам, – он недовольно махнул рукой. Всё это время девушки терпеливо ждали его у входа в комнату.
   – А сегодня придётся сделать так, как они просят, – с грустным выражением добавила Саэт. – Не спорь с ними. Чоу права – они могут сделать всё, что угодно. В их племени такие обычаи. А нам тут жить ещё долго.
   Лаций опешил от того, что у него впервые в жизни не осталось выбора. Из темноты послышался приглушенный голос Атиллы – он звал к себе Саэт. Она встала и, покачав головой, ушла. Лаций посмотрел на Чоу. Та покорно сидела напротив, опустив взгляд в пол.
   – Ничего, тебе мы тоже найдём мужчину! – погрозил он ей, понимая, что сейчас его угрозы для неё не страшны и от этого злясь ещё больше.
   – Ты мой хозяин, я твоя рабыня, – покорно произнесла Чоу. – Если я буду проводить время с другим мужчиной, то не смогу ходить к мельнику и приносить еду от моих людей. А на одной траве и рыбе дети Саэт долго не проживут. Зубы начнут выпадать. Но если ты хочешь, чтобы я обнимала ночью другого мужчину и следила за его телом, я сделаю, как ты скажешь…
   – Замолчи! – перебил её Лаций, видя, что Чоу говорит это, зная, что он так не сделает. – Я ещё доберусь до тебя! Обязательно! – пообещал он и направился в комнату.
   – Конечно, – прошептала она ему в спину. – Но сначала мы построим мельницу.
   – Не думай, что я ничего не слышал! – раздался громкий голос из комнаты. – Ты у меня эту мельницу надолго запомнишь! – крикнул он, и Чоу, зажав рот рукой, еле сдержалась, чтобы не рассмеяться. Она хотела добавить, что сначала надо построить мельницу, а потом уже грозиться, но решила не рисковать. Тем не менее, Чоу всю ночь не могла уснуть, слушая, как несчастный Лаций за стенкой исполняет свои обязанности. С другой стороны, в комнате Атиллы, тоже не спали. И хотя Кроний, полуобняв жену, довольно храпел, Саэт не могла сомкнуть глаз, представляя по тихим голосам и шорохам, что происходит за перегородкой.

Глава 27

   Ранняя весна и пришедшее с ней тепло принесли в становище кочевников не только радость от большого количества трав, но и немало волнений. Среди племён уже давно не было согласия. Поэтому хунну хотели решить, когда пойдут в большой поход и как им делить пастбища. Собрание проходило в низовьях реки, вдалеке от будущего города, уже окружённого каменной стеной с верхней деревянной частью, башнями и проходами для часовых. И хотя несколько вождей и князей приезжали посмотреть на строящиеся склады, дома и даже небольшой бассейн посреди будущего дворца Чжи Чжи, всех их больше волновало другое – насколько шаньюй силён и пойдут ли за ним другие племена с запада. Первым разочарованием был отказ Кангюя предоставить для похода своих воинов. Их пехотинцы были слабыми, но всадники могли бы оказать серьёзную поддержку хунну. Это расстроило Чжи Чжи.
   После этого оказалось, что из почти двадцати родов, которые жили у Большой Стены с его братом Хуханье и обещали присоединиться по первому зову, теперь только три изъявили желание воевать, да и то это были не самые многочисленные племена. Чжи Чжи понимал, что остальных подкупили, но сейчас, на общем собрании, он ничего не мог с этим поделать. Об этом надо было думать раньше. Поэтому он сильно нервничал, злился и часто кричал не только на своих слуг, но и на других вождей, обижая их и обвиняя в предательстве. Этого ему простить не могли. В итоге, собрание разошлось, оставив его шаньюем и не приняв других решений. Однако с тридцатью тысячами всадников думать о нападении на империю Хань было бессмысленно. Оставалось найти врага менее сильного, но тоже опасного, чтобы доказать остальным племенам, что он может побеждать и хунну по-прежнему являются властелинами мира, как и в былые времена.
   Все эти перемены коснулись и римлян. Несмотря на то, что они продолжали работать на строительстве города, им ещё приходилось отрабатывать воинские упражнения. Зимой это было делать особенно сложно, но Чжи Чжи ещё осенью приказал подготовить всех здоровых римлян. Теперь эти воины были ему очень нужны, потому что он собирался вернуться к предгорьям и уничтожить там все города тех племён, которые платили дань империи Хань. Лацию он приказал остаться на стоянке. Вместе с ним должны были остаться Атилла и самые лучшие строители. К такому решению шаньюй пришёл после его рассказа о мельнице и складах, которые они могли бы построить при помощи живущих с ними ханьцев. К тому же Атилла признался, что без Лация он не сможет построить дворец вождя, и это окончательно решило судьбу Лация на ближайшие несколько лет. Чжи Чжи приказал тому взять на строительство всех ханьцев. Из похода он пообещал привести ещё больше рабов, а пока двум сотням римлян надо было как-то найти общий язык с крошечными и слабыми крестьянами, с ужасом ожидавшими своей смерти к концу года, потому что теперь их поля оставались без присмотра.
   Никто из товарищей Лация не понимал, что после смерти ханьцев работать будет некому. К тому же, благодаря этим маленьким трудолюбивым людям, у хунну появились рис и бобы, сухие стебли каких-то растений, которые ели зимой. Атилла пожимал плечами, предлагая строить дома из дерева, а не камней, но как выращивать рис без ханьцев, он не знал. Павел Домициан только жевал свои губы и что-то невнятно говорил о помощи богов и необходимости принести жертву Марсу и Минерве. Даже Чоу Ли, которая хорошо знала и хунну, и своих сородичей, тяжело вздыхала и отводила взгляд в сторону, когда Лаций начинал разговор о предстоящих работах в городе.
   – Хоть садись на лошадь и скачи, куда глаза глядят, – в отчаянии произнёс он в конце одного из таких неприятных разговоров.
   – Далеко не ускачешь. Еды нет. Лошадей нет. Умрёшь. Даже до Великой Стены не доедешь один. Из Кангюя ещё можно было, а отсюда – нет, – глядя в пол, хмуро произнесла Чоу. – Поговори с Тай Сином, – неожиданно предложила она.
   – О чём? Как отсюда уехать? – хмыкнул Лаций.
   – Нет. За это убьёт сразу. Спроси, как нам быть. Умрут все. До конца года умрут. Даже женщины и дети. Не выдержат. Зимой и так много умерло.
   – Хорошо, – немного подумав, согласился он. Выхода не было. Старый лули-князь действительно мог что-нибудь подсказать.
   Лаций пришёл к нему уже ближе к вечеру, перед самым закатом. К счастью, Тай Син оказался не занят. Он приказал слугам пустить белого раба и выслушал его, задумчиво гладя бороду. Рядом сидел Модэ Син, который обычно в это время уже развлекался у себя в гэре со своими жёнами. Это говорило о том, что отец приказал ему остаться и послушать их разговор. Лаций видел, что старик пытается учить сына мудрости и вниманию, но тот пока больше думал о походах, войне и славе.
   – Если ханьцы будут строить дворец, то умрут к зиме. Правильно? – в конце концов, спросил лули-князь.
   – Да, – кивнул Лаций.
   – И дворец не построят?
   – Не построят.
   – Значит, шаньюй тебя не отпустит отсюда.
   – Не отпустит, – Лаций опустил взгляд и нахмурился.
   – А если ханьцы будут выращивать рис, бобы и заготавливать еду, то выживут к зиме. Так?
   – Так, выживут, – снова согласился он.
   – Но дворец не построят? – прищурился Тай Син.
   – Не построят… – осторожно кивнул он.
   – Зачем нам эти ханьцы?! Их, что, жалко? – раздражённо спросил Модэ Син, не понимая, почему отец так долго разговаривает с одним рабом о других рабах, которых можно было пригнать сюда в десять раз больше из других племён. Старик вздохнул и сокрушённо покачал головой. Однако отвечать сыну не стал.
   – Иди, – кивнул он Лацию. – Я поговорю с шаньюем. Я тебя понял, – на этом разговор закончился. Но на следующий день к римлянам прискакали кутлуги Чжи Чжи и забрали Лация в главный гэр. Там уже был Тай Син, по лицу которого, как всегда, трудно было догадаться, что следует ожидать. Но зато лицо Чжи Чжи ничего не скрывало. Его глаза радостно блестели, а улыбка говорила о том, что он был в прекрасном расположении духа. Остальная знать почтительно стояла чуть позади, перешёптываясь и рассматривая Лация, как будто никогда раньше не видела.
   – Ты честный и сильный воин. Почему пошёл к нему, а не ко мне? – сразу спросил Чжи Чжи, показывая на Тай Сина.
   – Э-э… – замялся Лаций, не зная, как правильно ответить. Тем не менее, говорить что-то надо было, потому что все смотрели только на него. – Поход важнее стен дворца. Не хотел отрывать тебя от мыслей о славе, – выдавил он из себя.
   – Хитрый! Очень хитрый! Ладно, я решил: будешь с ханьцами рис выращивать. Сделай запасов побольше. А все рабы, которых мы пригоним, потом будут таскать тебе камни. К концу года много рабов будет! – радостно заключил он и посмотрел на Лация, ожидая благодарности.
   – Но чем же их кормить? Если ты пригонишь рабов к концу года, куда нам их деть? И где взять еду? – искренне удивился он, надеясь, что, подумав о решении одной проблемы, Чжи Чжи предусмотрел и эту. Но он ошибся. Шаньюй любил решать проблемы быстро и сразу, а мысли о новых трудностях вызывали у него только раздражение.
   – Вот ты об этом и подумай! – сузив глаза, приказал он жёстким тоном. – Построй для них свои деревянные гэры, прикажи ханьцам вырастить риса в три раза больше, налови рыбы, построй свою мельницу, чтобы хлеб был. Ты же сам мне об этом говорил! Будешь отвечать за всех ханьцев и своих людей! – уже явно выражая недовольство, закончил он.
   – Но я не знаю их языка… – попытался воззвать к разуму Лаций.
   – Вот и выучи! У тебя же есть рабыня, – вспомнил он о Чоу Ли. – Заставь её учить тебя. И ещё здесь остаются триста твоих самых сильных людей. Пусть помогают тебе. Тебе той осенью передали больше трёхсот буйволов и двести лошадей. Сейчас отдадут ещё пятьсот. Разве этого мало? – Чжи Чжи был рад, что смог найти ответ и теперь спорить с ним было бесполезно. Лаций хотел возразить, что триста римлян – это слишком мало, а от лошадей и буйволов толку нет, потому что они не выращивают рис в воде.
   – Нам нужен будет рис для посадки, – склонив голову, тихо попросил он.
   – О-о! Это легко. Тай Син, пошли своего сына к олинам. Они обещали платить нам дань. Раз живут рядом с ханьцами, пусть заплатят рисом. Понятно?
   – Да, – кивнул лули-князь, не меняя выражения лица.
   Так закончился разговор Лация с Чжи Чжи. А вечером его позвал к себе Тай Син и сказал, что шутить с шаньюем не стоит. Его сын уже ускакал с тысячей всадников на юг, к олинам. Поэтому Лацию надо будет поторопиться с ханьцами. Старый лули-князь сказал, что им придётся подготовить запасов не в два раза больше, а в пять. Лаций сразу прикинул в уме, что им пригонят не меньше шести-семи тысяч рабов. Потом лули-князь напомнил про мельницу, потому что Чжи Чжи очень часто спрашивал про неё других князей и даже в Кангюе интересовался местными мельницами, которые мололи хлеб на жерновах при помощи ослов и мулов. Советов он дал много, но как их выполнить, не сказал. Под конец Тай Син только спросил, надо ли Лацию что-нибудь ещё. Подумав, тот попросил его привезти железо, если они будут в таких больших городах, как Битяль. Можно даже простые мечи и ножи. Лишь бы побольше. В душе Лаций мечтал сделать кузницу, чтобы ковать мечи и шлемы самим. Но для этого у них пока не было железа.
   Вернувшись к себе, он взял лошадь и поехал искать Чоу. Та, как всегда, была за стойбищем, в лагере ханьцев. Найти её было нетрудно. Она помогала что-то делать пожилому крестьянину. Рядом бегал маленький мальчик лет пяти-шести.
   – Да луома [36 - Да луома – большой римлянин (кит.).]! Да луома! – закричал он, тыча пальцем в сторону Лация. Старик прикрикнул на него, и ребёнок отбежал за хижину. Оттуда он продолжал наблюдать за Лацием и Чоу, которая сразу же поняла, что он искал именно её.
   – Что-то случилось? – напряжённо спросила она, оглянувшись на женщин у соседнего гэра, которые с любопытством уставились на приехавшего большого белого человека. Было видно, что ей не очень хотелось общаться с ним в их присутствии.
   – Это твои близкие? – как можно мягче спросил Лаций. – Шустрый малыш.
   – Да, – кивнула Чоу, нахмурившись и не поднимая взгляда. – Его родители умерли этой зимой. Это его дед. Вместе живут. Кстати, это он знает, как построить мельницу на реке. Надо куда-то ехать? – осторожно добавила она.
   – Нет, нет, не надо. Просто… надо кое о чём поговорить.
   – Здесь? – тихо произнесла Чоу, надеясь, что он откажется. Но Лаций уже спешился и стоял рядом с ней.
   – Хм, – он поджал губы, задумавшись. Почему Чоу так напряглась? Чего она боится? Он привязал повод Лионга к шесту и повернулся к ней. – Здесь, конечно, здесь. Какая разница, где? – Лаций оглянулся и, заметив лежащее неподалёку бревно, направился к нему.
   – Ты не против, мой господин, если я сяду рядом с тобой? – спросила она, услужливо согнувшись в поклоне.
   – Ладно, хватит притворяться послушной рабыней, – проворчал он. – Ты бы лучше такой нежной была тогда вечером, когда против меня этих трёх Фурий натравила.
   – Ну, зато им очень понравилось, – еле слышно съязвила Чоу.
   – В следующий раз я тебя…
   – Не спорю, не спорю, – еле сдерживая смех, ответила она и перевела разговор на другую тему: – Ты, кажется, хотел рассказать что-то важное?
   Лаций скривил лицо и спросил:
   – Долго учить твой язык? – по выражению лица Чоу ему стало понятно, что та ожидала чего угодно, только не этого. Она открыла рот, чтобы что-то спросить, потом закрыла, моргнула несколько раз, приложила руку к груди и снова заморгала, видимо, не зная, какой вопрос задать первым. – Ну? – вопросительно протянул Лаций.
   – Всё так плохо? – прошептала она. – Ты продашь меня другому хозяину? – в её глазах впервые заблестели слёзы.
   – О, Марс всемогущий! – воскликнул он, не в силах сдержать улыбку. – Ты не так меня поняла. Слушай… – и Лаций рассказал ей всё, что приказал ему сделать Чжи Чжи. После этого они какое-то время сидели молча. Чоу смотрела куда-то вдаль, и в её глазах застыло светлое небо этого дикого края. Лаций бросил на неё взгляд и решил подождать. Ему на глаза попалась застрявшая в невысокой траве стрекоза. Она была уже мёртвой. Какой-то жук тщетно пытался утащить её в сторону, упираясь лапами в землю, но у него ничего не получалось. Он оборвал у стрекозы все крылья, повернул её набок, но никак не мог протащить между травинок.
   – Надо много риса, – наконец, произнесла Чоу со вздохом. Её взгляд обрёл осмысленное выражение, и она повернулась к Лацию. Они долго обсуждали, что надо сделать, чтобы вырастить такое количество риса и заготовить другой еды, и всё время упирались в нехватку людей и воды. В конце концов, они решили, что надо обсудить это с другими римлянами и некоторыми ханьцами. Когда Лаций встал, чтобы сесть на коня и уехать, Чоу улыбнулась и произнесла весёлым голосом: – Когда будешь учиться говорить?
   – Ах, да! – Лаций стукнул себя по лбу. – Павел Домициан говорил, что он уже немного понимает их, – он кивнул в сторону низкорослых женщин, которые всё ещё продолжали бросать в их сторону любопытные взгляды. – Значит, это не так уж сложно.
   – Слепой певец очень способный. Он хороший ученик. Но ты тоже за год сможешь научиться. Немного научиться. Будешь здороваться.
   – За год?! – у него полезли глаза на лоб от этих слов. – Как за год? – Чоу заливисто рассмеялась, увидев выражение его лица, а он почувствовал, что начинает краснеть. – Ты шутишь?
   – Нет, нет. Просто это очень трудно. Но ты настойчивый. Ты сможешь.
   – Ты смеёшься надо мной! У меня нет года, чтобы здороваться! Поговори со стариком и приходи. Я найду Атиллу и поговорю с Павлом. Потом сразу начнём учить твой странный язык! – Лаций сказал всё это серьёзным тоном, но весёлые искорки в глазах Чоу не исчезли, и он остался недоволен её шуткой.
   Однако следующие несколько месяцев подтвердили правильность слов Чоу. Учить язык ханьцев оказалось невероятно трудно и делать это приходилось только по вечерам, когда она была свободна.
   Скоро Модэ Син неожиданно привёз рис, и оказалось, что его гораздо больше, чем полей у крестьян.
   – Я устал, – произнёс Атилла, садясь рядом с Лацием у небольшого помоста, куда приносили стволы для будущей мельницы. Пот капал у него с бровей на щёки, с кончика носа капельки то и дело шлёпались на голый волосатый живот, но он не обращал внимания на это и только тяжело дышал, опёршись затылком о камень.
   – Я тоже. Смотри, с тебя пот капает, как дождь с дерева.
   – Ничего страшного, река рядом, сейчас окунусь. Устал. Вон, смотри, малыши что придумали, – он кивнул в сторону брода, где у берега играли дети. Лаций увидел, что те вырыли в земле несколько ям и запускали туда воду, чтобы потом плескаться в них. – Там вода тёплая. Прогревается. Я тоже думал яму вырыть для себя. Пока работаешь, вода тёплая будет, – он посмотрел на Лация, который уже не слушал его. Вскочив, тот бросился к Лионгу и стал отвязывать его от бревна.
   – Сейчас приеду. Хвала Гермесу и Минерве, – прошептал он.
   – Что случилось? Лаций! Тебя что, муха какая-то укусила? – Атилла с недоумением смотрел на друга, который явно выглядел взволнованным.
   – Нет, не муха. Просто придумал, как воду на поля залить! – радостно крикнул он и ускакал. Так появились несколько больших прудов с другой стороны реки, где широкие поля располагались чуть ниже уровня реки. Для того, чтобы залить их водой из протекавшей рядом реки, надо было прокопать ров и наполнить водой первое верхнее поле. А с него она уже сама стекала на другие, как по ступенькам. Чоу Ли, услышав об этом, впервые обрадовалась и даже обняла его. Но потом сразу спохватилась и отошла назад, опустив взгляд. Маленькие крестьяне тоже по-доброму закивали головами, когда она рассказала им, что придумал этот большой белый человек, и уже через месяц на пяти полях был посажен рис.
   Когда стали строить склады, оказалось, что не хватает деревьев. Атилла подсказал, что легче будет на время сделать стены складов из шкур, натянув их на стволы. Работа вроде бы двигалась, но вот с изучением языка ханьцев у Лация дела обстояли плохо. Особенно его раздражало, что, выучив несколько фраз, которые ему говорила Чоу, он сталкивался с тем, что крестьяне его не понимали и растерянно пожимали плечами, как-то странно кивая головами. Девушка объясняла ему, что в тех местах, где жили эти люди, некоторые слова произносятся по-другому. Однако это ещё больше сбивало его с толку. Особенно сильно Лаций расстроился, когда узнал, что он, она и оно звучат у них одинаково – «та». Чоу попыталась объяснить ему, что в их языке есть такие слова, которые означают несколько предметов. Например, слово «ма» – это мама, трава, лошадь и ругать. А слово «гуай» – послушный, поворачивать и странный. Разум Лация отказывался понимать это так, как она объясняла. Павел Домициан, слушая его рассказы о неудачных попытках повторять слова и фразы, предложил попробовать учить язык с закрытыми глазами, потому что сам учил все языки именно так. Однако для Лация это оказалось невозможно, потому что он каждый день проводил много времени на рисовых полях и постройке складов. Приходилось всё время отрывать Чоу, которая тоже много помогала. Прошло три месяца, а он по-прежнему повторял только те выражения, которые удалось выучить вместе с крестьянами на поле или вечером с ней. Днём она тоже была занята в полях или на постройке двух мельниц, помогая старику и другим людям. Всё это время с ним рядом проводил тот самый мальчик, у которого зимой умерли родители. Его звали Ма Ли, и это имя Лаций выучил легко.
   В один из жарких летних дней к ним на реку прибежали мальчишки. Среди них были Марк и Зенон. Ма Ли стал с ними болтать, и Лаций спросил ребят, как они его понимают. Те пожали плечами и ответили, что всегда понимали ханьцев и никогда не учились, как он. Тогда Ма Ли подошёл к нему и сказал:
   – Ши йоуйонг [37 - Пошли купаться (кит).]!
   – Что? – не понял Лаций. Мальчик повторил, махнув рукой в сторону реки. – Ши йо йо? – переспросил он, чем вызвал у ребёнка приступ смеха. Потом тот сделал несколько движений и показал Лацию, как будет плавать в воде, повторив:
   – Ши йоуйонг!
   – Ага! Кажется, понял. Надо идти плавать. Ну-ка, повтори ещё раз! – попросил он. – Как там, по твоему? Цайсы [38 - Ещё раз (кит).]! Понимаешь? Цайсы!
   Ма Ли рассмеялся и повторил выражение. Лаций сделал несколько шагов и показал руками, что гребёт в воде. Мальчик довольно закивал головой и рассмеялся. На спуске Лаций ещё несколько раз повторил эту фразу, кривляясь как ребёнок. Но теперь Ма Ли уже не смеялся. Он каждый раз удивлённо останавливался и смотрел на него, как будто видел в первый раз.
   – Тинг хао [39 - Очень хорошо (кит).], – повторял он и радостно кивал головой.
   – Ну, это я уже знаю, – довольно бурчал Лаций, пока до него вдруг не дошло – когда говоришь, надо кривляться как можно сильней. И тогда будет получаться. – Ну-ка, скажи ещё что-нибудь! Шуо, шуо [40 - Скажи (кит).]!
   Ма Ли сказал новую фразу и подпрыгнул. Лаций тоже подпрыгнул и повторил, стараясь говорить так, как он. Ему показалось, что со стороны это должно было напоминать пение кастрированного евнуха, но, к его удивлению, Ма Ли даже не улыбнулся. Только довольно кивнул и что-то добавил. Затем он говорил ещё и ещё, а Лаций повторял за ним, чувствуя, что у него начинает першить в горле и даже несколько раз закашлялся. Но очередное «тинг хао» заставляло его повторять новые выражения, пока Марк с Зеноном и остальными друзьями не выбрались на берег и не подошли к ним. Им понравилось, как Лаций повторял слова Ма Ли, и они тоже подключились к этой игре, хотя для самого Лация это было похоже на пытку. Однако с этого дня он не расставался с мальчиком и стал заставлять его называть всё, что их окружало, тыча в предметы палкой или рукой. Дома он показывал, как ест и вопросительно поднимал брови. Ма Ли сразу же говорил: «во чшы», после чего эту фразу несколько раз повторял Лаций, делая движения рукой и жуя несуществующую пищу. Так постепенно он смог выучить намного больше, чем с Чоу, чем поразил её, когда смог поговорить с мельником и его внуком. С Чоу ему было теперь легче общаться, потому что по вечерам он переспрашивал её по несколько раз то, что не понял днём из слов маленького Ма Ли.
   К концу августа неожиданно для всех вернулся молодой хунну Модэ Син с двумя сотнями всадников. Они привели около пятисот рабов. Сын лули-князя был раздражён, потому что отец заставил его вернуться в становище и передать пленных кочевников римлянам. Из-за этого тщеславный юноша не мог участвовать в нападении на другое племя. Переночевав, Модэ Син сразу же отправился обратно, оставив римлян самих решать, как им кормить и устраивать новых людей. Поговорив с прибывшими при помощи некоторых стариков хунну, знавших их язык, Лаций понял, что это было оседлые люди с большого озера. Ему пришло в голову, что они могли знать, как ловить рыбу. Оказалось, что они знают не только это. В их племени умели хранить рыбу не только зимой, но и летом. Для этого нужна была соль. Хунну знали, где есть соль, которую очень любили олени, и уже через месяц в стойбище стали солить пойманную в реке рыбу. Только для хранения пришлось вырывать глубокие ямы. Там её подвешивали на палках высоко над дном, чтобы не достали звери. Ещё эти люди умели высушивать растущие по берегам рек и озёр толстые стебли разных трав, которые можно было есть зимой. Но самым приятным открытием стало то, что среди них были сборщики мёда. Когда Лацию впервые принесли небольшой мешок со странными блестящими подтёками по бокам, он с недоверием посмотрел внутрь и недовольно отмахнулся от нескольких назойливых мух, стремившихся сесть ему на руки. Но увидев желтоватую массу с сотами, ему сразу вспомнился Рим и пиры сенаторов, на которых под конец долгих обедов часто вместе с фруктами подавали это лакомство.
   – Это же мёд! – радостно воскликнул он и засунул туда палец. Облизав его, он почувствовал знакомый сладкий вкус и расплылся в счастливой улыбке. Хунну, хотя и знали о существовании мёда, никогда не собирали его и не меняли у ханьцев или других племён.
   – Фенгми? – спросил маленький Ма Ли, услышав, как Чоу перевела ему это слово. Было видно, что он не знал его, как, впрочем, и сам мёд, который дал ему попробовать Лаций.
   – Да, это фенгми. Теперь надо подумать, как его хранить, – продолжал улыбаться он. – Эй, старик, они знают, как его хранить?
   Старый хунну спросил пришедших из леса людей, и те ответили, что мёд можно хранить в чём угодно, лишь бы до него не добрались звери. Так к рыбе прибавились запасы мёда и некоторые лесные орехи, о которых вообще никто не знал, потому что кочевники их никогда не собирали. Всё это Лаций пытался разложить по разным складам и даже прибил к столбам большие доски, на которых найденным у реки камнем записывал количество запасов. Часто им в работе помогал своим пением Павел Домициан. Иногда к нему присоединялись дети, и он с радостью пел вместе с ними. Однажды Лаций увидел у него в руках комок красной глины, который певец с удовольствием мял между пальцами. Оказалось, что глину принесли дети по просьбе того самого старого ханьца, который строил мельницу. Павел как-то пожаловался ему, что у него слабеют руки, и мельник посоветовал мять пальцами глину. Но Лацию было важно другое. Он хотел при помощи неё сделать раствор для крепления камней, печей и многое другое. Приближалась осень, и он, помня печальный опыт прошлых деревянных терм, хотел теперь построить такие же, но поменьше и из камня. К тому же, чтобы там постоянно была вода. А для этого нужна была печь. Вскоре дети устали носить глину в руках и снова придумали себе развлечение. Они брали вёдра для воды и складывали глину в них. Потом сталкивали вёдра в реку и тащили их по воде, держа за верёвки. Так получалось намного быстрее.
   От Чжи Чжи и его воинов не было никаких известий. Но все вели себя спокойно, зная, что всё хорошо. Плохие новости обычно разносились в степи быстрее ветра. Поэтому хунну возделывали землю, пасли скот, а ханьцы выращивали рис и запасали еду. Так постепенно наступила осень.

Глава 28

   Вечернее солнце коснулось краем горизонта и, как желток, сжалось, готовясь разлиться огненным закатом по успокоившейся степи. Терпкие запахи постоянно цветущих трав доносились до становища, и их не могли перебить ни вонь скота, ни запах готовящейся пищи. Скоро должен был наступить праздник урожая, и Лаций хотел успеть подготовиться к нему, чтобы даже в таких условиях принести жертвы богам, бросить в воду колосья с зёрнами хлеба и провести гадания. Он сидел с Атиллой и Павлом на ступенях недостроенной бани и обсуждал, кто и что будет делать. На какое-то время яркая картина заката отвлекла их внимание, и все замолчали. Стало тихо, лишь из гэров в кочевье доносились еле слышные звуки. Край земли уже отрезал от солнца треть диска, когда Атилла вдруг привстал и посмотрел в сторону брода.
   – Что там? – лениво спросил Лаций.
   – Кажется, всадники… – пробормотал он. – Точно всадники. Но какие-то они странные. Не варвары. Порази меня Марс в глаза…
   – Скажи ещё, что это Помпей с Цезарем за нами приехали, – попытался пошутить Лаций. Но Атилла не ответил. Он вытянулся и даже привстал на носочки, чтобы лучше видеть из-за камня, и на лице у него застыло напряжённое ожидание. Заметив это, Лаций тоже поднялся и посмотрел в ту сторону. Всадники уже были близко, и что-то в их длинноногих лошадях показалось ему до боли знакомым.
   – Это… парфяне, – неожиданно произнёс он.
   – Ты прав. Похоже, это кони из Мерва, – добавил Павел Домициан. – Слышишь, как копыта стучат?
   – Вижу, вижу! – радостно воскликнул Атилла. – Вон Максим Прастина едет, а за ним сутулый Фолкус. Видишь? – он радостно замахал руками и побежал им навстречу.
   – Подожди!.. – попытался остановить его Лаций, привыкший в последнее время осторожно относиться ко всем событиям в жизни. Но было уже поздно. Атиллу заметили, и вскоре он уже стоял в окружении старых друзей. Их было всего четверо, остальные были знатные парфяне. Лаций с Павлом Домицианом выбрались из-за камней и не спеша пошли вслед за ними, когда вереница из двух десятков лошадей и нескольких повозок уже проехала мимо.
   Оказалось, что парфяне приехали к шаньюю Чжи Чжи с каким-то поручением от сатрапа Мурмилака. Суть сообщения римляне не знали. Все настолько были рады встрече, что до глубокой ночи просидели в самом большом доме, и даже Саэт по этому поводу согласилась зажечь в каменных плошках несколько светильников, которые сделал ей муж. Когда сыновья были ещё совсем маленькими, ей часто был нужен свет ночью, чтобы следить и убирать за ними, выносить из гэра, качать или просто обмывать в ведре, но ни в гэре Тай Сина, ни в новом доме светильников не было. К тому же Саэт так боялась огня, что даже сейчас, когда огонь был в печи, всё равно по нескольку раз в день проверяла, не выпала ли искра, не загорелась ли шкура, не начался ли пожар. Всё это началось после того, как несколько лет назад в кочевье сгорели сразу пять гэров вместе с женщинами и детьми. Мужчины в это время были далеко от дома – одни в походе с Чжи Чжи, другие пасли стада. Саэт тогда долго качала Зенона на руках, уйдя подальше от гэра, и поэтому первой заметила, что из-под входных войлочных накидок нескольких жилищ выходит дым. Сначала ей показалось, что это туман, но через какое-то время едкий запах не оставил никаких сомнений. Она кинулась назад и разбудила Атиллу. Но когда они с Лацием подбежали к гэрам, те прямо у них на глазах вспыхнули ярким пламенем. Позже Атилла говорил, что это Юпитер поразил их своими молниями, потому что не может гэр так быстро вспыхнуть, да ещё весь сразу. Никто так и не понял, почему женщины и дети остались внутри и не выбежали наружу. Ходили слухи, что их сначала убили, а потом подожгли гэры. Но что произошло на самом деле, никто так и не узнал. Именно поэтому Саэт с тех пор так панически боялась огня. Позже Атилла нашёл несколько плоских камней на реке и выдолбил в них углубления. Туда они наливали масло, которое удавалось выпросить у кормилицы Модэ Сина или у других прислужливых кутлугов, и клали кусочек верёвки, свитой из овечьей шерсти. Таких светильников Саэт почему-то не боялась. Но, переехав в свой гэр, а потом и в большой дом, всё равно старалась лишний раз их не зажигать. Но сейчас здесь было много людей, и Атилла её успокоил, что все будут следить за этими маленькими огоньками, чтобы те не упали и не подожгли пол. Если бы не промозглая погода и неприятная прохлада, которая опускалась по ночам на лагерь вместе с опускавшимся со стороны реки туманом, они с радостью развели бы костры на улице и посидели там.
   Максим Прастина обнял Лация с таким жаром, что у того перехватило дыхание. В глазах у него блестели слёзы радости, и, поджав губы, он несколько раз покачал головой, глядя на своего бывшего легата.
   – Лаций… ты…
   – Я, я! Садись уже! Что ты совсем, как Атилла после свадьбы, всё вздыхаешь и вздыхаешь, – пытаясь скрыть за нахмуренными бровями растроганные чувства, произнёс Лаций. Атилла услышал его слова и тоже стал шутить. За ним зашумели все остальные, и вскоре дом наполнил гул голосов, в котором нельзя было разобрать, что говорят уже в двух шагах от тебя. Народу набилось столько, что нечем было дышать. Но люди не уходили, даже наоборот, приходили те, кто узнал о приезде друзей позже, и теперь они пытались узнать последние новости у тех, кто стоял у дверей.
   В Мерве за это время почти ничего не изменилось. Мурмилак несколько раз уходил со своим войском в походы по приказу Орода и его сына Пакора. Лорнимэ родила сына, и город целый месяц праздновал это событие. В это время несколько римлян успели сбежать, но, похоже, никого это сильно не огорчило, потому что они могли погибнуть вместе с простыми людьми на улицах города. А тех умерло за время празднования не менее двухсот человек. Но это было обычным делом. Потом их всех нашли. От голода и холода никто из них не спасся. Дворец достроили, но только через два года, потому что война забрала много людей. Видимо, Мурмилаку было не до дворца. А сами римляне строили его очень медленно. О войне Максим рассказал немного. Он только слышал от заезжих купцов, которые в последние годы не очень спешили ездить в Мерв, что царевич Пакор с предателем Квинтом Лабиеном сумели захватить Сирию и Палестину, поэтому все купцы поспешили туда. Но через год Гай Кассий устроил засаду возле Антиохии и убил их. После этого Мурмилак вернулся в Мерв, и в Парфии стали происходить странные события, потому что в городе было неспокойно. Говорили, что Гай Кассий привлёк купцов низкими налогами, и те охотно торговали на его территории, покинув многие города Парфии. После разгрома Красса у него остался всего один легион, но Кассий быстро набрал ещё четыре и обучил их. Благодаря этому он отвоевал обратно Сирию и остальные земли Римской Республики. Но дальше Максим рассказал то, во что разум Лация отказывался верить. Он сказал, что Помпей и Цезарь поссорились, и Гай Кассий выступил на стороне Помпея. Помпея убили в Египте в спину на глазах жены его египетские союзники, и после этого Гай Кассий сдался Цезарю. Тот его простил и, как оказалось, зря. Гай Кассий за это устроил заговор против него вместе с любимчиком Цезаря Марком Юнием Брутом, с которым Лаций не раз встречался, поэтому представлял себе всё, что говорил Максим, в ярких красках и лицах. Брут и Кассий убили Юлия Цезаря в Риме. А этой весной, как говорили купцы, была большая битва в Азии, и они оба погибли то ли в Греции, то ли в Македонии. Лаций, не веря, переспрашивал Максима по несколько раз, закрывал глаза рукой, молчал, потом снова спрашивал, понимая, что за это время в Риме произошли невероятные события.
   – Гай Кассий, как же так… – глядя рассеянным взглядом в темноту, шептал он, слушая эти подробности.
   – Теперь понимаешь, почему эти варвары не берут пленных! – назидательно произнёс Максим. – Пленные всегда готовы ударить в спину. Как Гай Кассий. Цезарь всегда был слишком добрым к врагам.
   – Да, помню, как в Галлии он продал тридцать тысяч женщин и двадцать тысяч мужчин, но не стал их убивать.
   – Ты, наверное, забыл, что он продал их Марку Крассу. И не просто так. За хорошие деньги. Кстати, помнишь, что он с ними сделал перед тем, как продать?
   – Помню, – кинул Лаций, чувствуя, что воспоминания снова нахлынули на него, и он как будто оказался в прошлом, когда рядом были Варгонт и Ларнита… Он окинул взглядом контуры лиц сидевших вокруг товарищей и увидел, что те тоже с любопытством смотрят на него. Видимо, многие из них не знали, что тогда произошло. – Тогда, – хриплым голосом произнёс он, – мы взяли в плен очень много варваров. Больше пятидесяти тысяч. Цезарь не хотел убивать их. Но они могли снова восстать и взяться за оружие. Поэтому он приказал отрубить им на руках большие пальцы. Всем мужчинам и мальчикам, – Лаций упёрся локтями в стол и поднял вверх руки. Развернув ладони, он загнул большие пальцы и показал, что получилось. – Мы сделали это, и варвары благодарили нас. Они остались в живых. Но уже никогда не смогли бы взять в руки меч или лук.
   – Но зачем, скажи? – послышался голос вездесущего Лукро. – Так, без пальцев, ведь даже женщину за волосы не удержишь! И по нужде не сходишь, – добавил он под смех остальных римлян.
   – Цезарь думал о защите Римской Республики! – возмутился Лаций. – Тогда его волновали не женщины… – добавил он, но Лукро перевёл всё в шутку, немало повеселив своих товарищей:
   – Его интересовали больше мальчики. Это мы знаем. Любил Брута, а Брут ему за это нож под рёбра! Старик ждал от него другого удара и в другое место! – римляне громко смеялись, вспоминая старые рассказы о приключениях Цезаря с царём Вифинии Никомедом.
   – Может, ты и прав, – грустно усмехнулся Лаций. – Но в Галлии его волновало оружие. Мечи, стрелы, копья, щиты. Если у тебя нет больших пальцев на руках, ты не сможешь держать их в руках. Лет пятнадцать-двадцать у этих племён не будет детей, способных держать оружие. Понимаешь? – спросил он Лукро, но обращался ко всем сидевшим вокруг. Римляне с уважением закивали головами, не желая обидеть Лация, но в глазах у них светился весёлый огонёк простонародного глумления, которое не знает границ уважения и почёта.
   – Не тем мальчикам пальцы отрубил, – снова послышался голос Лукро. – Лучше бы Бруту всё отрубил. Тогда бы тот только рот открывал, чтобы его покормили! – снова под смех друзей добавил он.
   – Ну, тяпку и лопату они всё-таки держать могли, поэтому он их Крассу и продал, – сказал Максим.
   – Да, так и было… – подтвердил Лаций. Все замолчали, думая каждый о своём. – Слушай, сколько нам тогда было? Под Каррами… Крассу было за шестьдесят… Так, Павел?
   – Марку Лицинию Крассу было шестьдесят два года, – торжественным голосом произнёс слепой певец, который отличался отменной памятью. Он выглядел так, как будто выступал перед Сенатом. – Его сыну, Публию, было двадцать девять лет, всем легатам меньше тридцати, квестору Гаю Кассию тридцать три, Гаю Октавию, как и тебе, двадцать пять… Вот только Атилле, не помню, сколько…
   – Как и Гаю Кассию. Тридцать три. Мы в один год родились. Но потом нас по-разному кормили, – пробасил Кроний из-за спин друзей. Все снова рассмеялись.
   – Да, ты тоже из плебейской семьи, только твой отец консулом не был. На виноградниках консулов не выбирают! – вставил своё слово какой-то шутник, а Атилла под смех товарищей погрозил ему кулаком.
   – Столько времени прошло… Просто не верится…
   – Лет четырнадцать… или даже пятнадцать, – сразу же ответил Павел Домициан.
   – Но зачем приехали парфяне? – снова обратился к Максиму Лаций.
   – Я слышал, что царь Ород стал старым и после смерти сына совсем не может управлять страной, – доверительно сообщил тот. – Похоже, что Мурмилак чего-то боится.
   – Ну и что? Чего бояться Мурмилаку? Он же далеко от их столицы живёт.
   – Говорят, что Ород боится Мурмилака и его воинов. У Мурмилака самые сильные воины. Они не пашут и не веселятся, когда нет войны. А остальные собираются только, когда воюют. У царя Орода есть сын Фраат. Говорят, тоже очень странный. Всех боится, ни с кем не встречается. Когда у Мурмилака родился сын, они не приехали на праздник. У сестры Мурмилака тоже сын родился, и они опять не приехали. Хотя все остальные царьки их местные были. Неуважение получается… Так вот, говорят, царь Ород не любит его, и Мурмилак боится, что его попытаются убить. Ну, этот молодой Фраат захочет убить.
   – Правильно боится, – задумчиво произнёс Лаций, всё ещё размышляя о судьбах тех великих людей, с которыми был знаком. – А у Азаты тоже сын родился? – спросил он, когда до него дошёл смысл последних слов Максима.
   – Да, у неё от Панджара родился сын. Наверное, они зачали его перед самой смертью. Сразу после возвращения из того странного города, помнишь? Павел Домициан ещё тогда такую песню сочинил, я даже сейчас кое-что помню. «Если б Лация не было рядом с царицей, Боги быстро б её превратили в траву…»
   – Подожди… но они не могли родить ребёнка… – пробормотал задумчиво Лаций и посмотрел на Атиллу. Максим услышал эти слова и весело хмыкнул.
   – Почему не могли? – спросил он. – У них это быстро. По несколько раз в день. Тем более, они же тогда несколько месяцев не виделись.
   – Да, ты прав. Но ты помнишь, за что убили Икадиона? – спросил он.
   – Конечно. За то, что он убил Панджара в конюшне.
   – Это тебе кто сказал? – презрительно усмехнувшись, спросил из темноты Атилла.
   – Ну, все говорят. Я сам не видел. Но, вот, сестра Мурмилака говорила, – неожиданно смутившись, пробормотал тот.
   – О-о! Как ты близко стал к парфянским царям! – с насмешкой добавил Кроний. – Может, ты и с Азатой, того, а? Как Икадион?
   – Что?! – воскликнул Максим и резко повернулся в ту сторону, откуда был слышен голос Атиллы. Лаций заметил, что он как-то неприятно скривился, но не придал этому значения. – Икадион?.. С Икадионом?.. Как это? Она, что, с Икадионом была?
   – А как же! Как ты думаешь, за что его так? Она же сама ему кишки на голову намотала. Разве сестра царя со мной такое сделала бы? Нужен я ей! Подумай сам, зачем ей простой раб, а? Во-о-от! Видишь, задумался! Соблазнила она Икадиона, а он в неё по уши влюбился. Как мальчишка. И голову потерял. Много глупостей натворил, за что и поплатился. Ты, что, не знал, что он с ней тогда в конюшне был, а Панджар их поймал и хотел убить? – все от удивления загудели, потому что за все эти годы Лаций с Атиллой никому не рассказывали о том, что видели, и даже решили вообще больше никогда не вспоминать, но тут Кроний почему-то расчувствовался. Наверное, эмоции взяли верх и встреча с товарищами заставила забыть о разговоре с Лацием. Остальные римляне стали что-то кричать и спрашивать, но Лаций не дал ему продолжить.
   – Ладно, хватит! Не будем тревожить память о нашем добром товарище. Он мне спас жизнь. И не предал… хотя мог… в Брундизии, – он смотрел невидящим взглядом перед собой и видел не взволнованное лицо Максима Прастины, а Икадиона, Оливию и Клавдию. Воспоминания снова нахлынули с такой силой, что он не сразу расслышал голос Атиллы:
   – Слышь, Максим говорит, что Надир твой любимый умер. Ты слышишь?
   – Что? Какой любимый! Я его ненавидел лютой ненавистью! – воскликнул Лаций, вспомнив старшего распорядителя. – Кстати, а его сестра не вернулась? – с надеждой в голосе спросил он.
   – А у него была сестра? Я не помню даже. Я у него никогда не был. Это ты был. Хотя, жена Мурмилака, кажется, что-то говорила, – Максим нахмурился, и тени от бровей закрыли пол-лица. – Кажется, сестра Надира уехала в Харакс. Купцы оттуда приходили. Они её там видели. Говорят, сама караваны посылает в разные города. А Надир умер сразу после вашего ухода. Но его почему-то не сожгли, а отнесли за гору, на старое кладбище. Потом много всякого было. Когда родился сын, царица съездила в Александрию, там тоже что-то произошло. Слышал только, что дары больше в храм огня не возят.
   – Лорнимэ ездила в Александрию? – удивился Лаций. Но после удивления в груди зашевелилось неприятное подозрение.
   – Да, ездила. Много их было. Одной охраны пятьсот всадников. Я с ней не был. Я дворец строил.
   – А что тебе с ней быть? – снова с насмешкой произнёс Атилла. – Ты же её в конюшне не сможешь ублажить, как Азату! – толпа любила его грубые шутки, поэтому все сразу начали подсмеиваться над парфянами и их волосатыми любвеобильными женщинами.
   – Кстати, а ты ещё не нашёл себе жену? – попытался перевести разговор Лаций.
   – Нет, пока нет. Так, есть одна, но… так… – замялся Максим.
   – Вот, как и Лаций! У него одна ханьская рабыня и три ещё других варварки. Целый гарем под боком, а он нос воротит! – рассмеялся Кроний.
   – Да замолчи ты! – прикрикнул на него Лаций.
   – Твои оливки все срубили. Помнишь, сажал? Срубили, когда царица вернулась из Александрии. Как-то странно это всё. Наверное, что-то плохое ей жрецы там сказали. Вот тогда она и упомянула сестру Надира. Странный был человек. Очень странный. Ведь даже сестра родная бросила его! Но потом как-то затихло всё. Вот так и живём.
   – Понятно, – кивнул головой Лаций. Они допоздна вспоминали старых друзей и уже под утро договорились, что проведут праздник урожая вместе.

Глава 29

   Через несколько дней начался праздник в честь Конса [41 - Конс – бог уборки урожая (римск.).] и богини Анноны [42 - Аннона – богиня, охранявшая урожай и годовой запас хлеба (римск.).]. Всё это время Лаций был так потрясён услышанным, что мало обращал внимания на окружающих и на то, что происходило вокруг. Мысль, что в Риме теперь многое изменилось, пробудила в нём затаившуюся надежду на возвращение. Он всё время представлял себе, как вернётся и встретится с теми, кто его ещё помнил. И хотя убийство Клавдии Пизонис всё ещё было серьёзным препятствием на этом пути, Лаций надеялся, что, спустя столько времени и учитывая перемены, ему удастся доказать свою невиновность. В голове проносились картины объяснений и доказательств, оправданий и споров, и всё это подкреплялось внезапно проснувшейся надеждой.
   Римляне праздновали все свои праздники отдельно. На этот раз они на третий день пошли на первую мельницу, чтобы посмотреть, как идут дела у старого ханьца и Чоу, которая теперь проводила там почти всё время. Стены и крыша уже были готовы, внутри работали несколько человек. Чоу сказала, что вечером в поселении ханьцев тоже будет небольшой праздник, и их пригласили прийти. Римляне обычно никогда не звали чужестранцев на свои торжества и сами не стремились присутствовать на обрядах чужих племён. Но на этот раз Лаций согласился. Когда он, Атилла, Максим и ещё несколько человек, выйдя с мельницы, стояли на узком мостике, солнце светило особенно ярко и, отражаясь в воде, иногда ослепляло их бликами. Лаций прикрыл глаза ладонью. Остальные тоже прикрыли глаза, и он заметил, что у Максима Прастины на пальцах много колец. Они сверкали в лучах солнца и ослепляли.
   – Ты стал богатым человеком, – заметил Лаций, кивнув на камни.
   – Нет, это просто подарки… Так, сам знаешь, – замялся Максим, растопырив пальцы и улыбаясь странной улыбкой, как будто чувствовал себя виноватым и в то же время приятно польщённым.
   – Ладно, поехали! – крикнул Лаций, подходя к лошади. Чоу уже ушла в сторону ханьского поселения. Им оставалось последовать за ней. Только Атилла задержался и что-то обсуждал с Максимом на мостике. Тот смеялся над его шутками и что-то объяснял. Лаций махнул им рукой, и они помахали в ответ. – Мы к рисовым полям! – крикнул он ещё раз, и оба кивнули в ответ, подтверждая, что услышали его. Улыбка Максима показалась Лацию немного натянутой и обиженной, но он подумал, что это Атилла грубо пошутил в очередной раз, и сразу же забыл об этом. Ему ещё надо было объехать деревянные стоки на рисовых полях, а потом ехать к маленьким ханьцам на праздник.
   В небольшом поселении узкоглазых крестьян было шумно и весело. Звучали тягучие песни, в котлах кипела вода, вкусно пахло травами, которые ханьцы всегда добавляли в еду, и повсюду сновали дети. Причём, среди них было немало хунну. Чоу играла возле маленького дома мельника с Марком и Зеноном. Они кидали камешки в ямку и радовались, когда кто-то попадал. Лаций привёз Павла Домициана, которого встретили криками и приветствиями. Когда слепой сполз с коня, его сразу же увели петь, и вскоре до Лация донёсся его сильный грудной голос. Ханьские крестьяне напоминали ему маленьких детей: они громко приветствовали друг друга, как будто давно не виделись, притворялись и дурачились, хлопая по плечам и спине, кидали на голову песок и отворачивались, бегали по кругу, изображая хромых и слепых, а женщины танцевали причудливые танцы, прикрывая лицо круглыми островерхими шапками из стеблей камыша. Голос Павла Домициана затих. Чоу сказала, что начинают раздавать рис из котлов и надо подойти. Они нашли слепого певца и сели рядом. Павел был необычайно доволен и даже пытался говорить с окружавшими его людьми на их языке.
   – Зачем ты их по сто раз переспрашиваешь? – спросил Лаций.
   – Так у них одно слово все по-разному произносят, – сразу же ответил тот. – То «шия», то «чжиа». Вот даже спасибо и то по-разному произносят – то «шиэ ши», то «сиэ си». А мельник вообще говорит «сиэ ши». Как тут не переспрашивать?
   – У мельника просто зубов передних нет, вот и шипит неразборчиво, – объяснил Лаций, вгрызаясь в кусок жёсткого мяса. Он наколол его на свой старый чёрный нож и держал теперь с двух сторон руками. Однако у Павла Домициана не было ножа и он никак не мог взять свой кусок, потому что тот был ещё очень горячим. Бедняга перекладывал его с ладони в ладонь и, в конце концов, всё-таки положил на колени. Сквозь толстую ткань оно не обжигало кожу. Лаций заметил это и пожалел, что у него нет с собой второго ножа. Оглянувшись по сторонам, он заметил у костра поленья и ветки. Отломав ветку потоньше, он попробовал её на прочность и дал другу. Тот обрадовался, как ребёнок, и, наколов мясо, стал с удовольствием есть, обжигаясь и причмокивая.
   – Откуда ты знаешь, как есть палочками? – неожиданно спросила его Чоу Ли. Она сидела чуть позади и с удивлением смотрела на Павла Домициана.
   – Какими палочками? А-а, это… – не поняв сначала её вопрос, сказал Лаций. – Просто у него скоро украдут мясо, и останется тогда этот старый дурак без еды, – усмехнулся он.
   – Не останусь! – с трудом произнёс Павел. – Меня здесь всегда накормят.
   – Странно. Я думала, что ты знаешь.
   – А что тут знать? – поинтересовался Лаций. – Взял, да наколол мясо на палку!
   – Нет, я не об этом, – упрямо произнесла Чоу. – Еду берут палочками по-другому.
   – Еду берут руками, и как можно быстрее, – отшутился Лаций. – Покажи, как можно есть палочками!
   – Великий учёный Сыма Цянь писал, что отшельник Ю Е был очень голоден, когда варил мясо. Он долго не мог достать его из котла. Вода кипела и была горячая. Тогда Ю Е взял палку. Позже он стал всю еду накалывать на палку и так есть. Затем он решил придерживать мясо второй палкой, чтобы не обжигаться. Так было удобней кусать.
   – Как ты странно говоришь, всё никак привыкнуть не могу. Как ребёнка учишь! «Великий учёный»… – проворчал Лаций. – Ну, а что тут такого? – хмыкнул он. – Нормально это. Если нет меча или ножа, и палка подойдёт.
   – Да, но Ю Е потом научился держать две палочки одной рукой.
   – Да ну! Две палки одной рукой? Хм-м… – зубы Лация впились в толстую жилу, и ему пришлось немного повозиться, чтобы перегрызть её. – Даже хунну так не едят. Ты же видела, рукой и зубами держат, а ножом прямо у носа – вжик! И готово! Как только себе нос или губы не отрезают, не понимаю! – он покачал головой.
   – Это несложно. Но ты не дослушал. Сначала великий отшельник Ю Е держал палочки в двух руках. А когда он захотел попить воды, то ему пришлось взять их в одну руку, а чашку – в другую. Вот тогда ему и пришла в голову мысль есть двумя палочками в одной руке, чтобы не отпускать чашку.
   – Сказки какие-то… А ты так умеешь? – Лацию стало интересно.
   – Вот, смотри, – Чоу взяла две кривых ветки и зажала их между пальцами. Потом подняла кусок мяса и поднесла его ко рту. Но на этом чудеса не кончились. Она точно так же достала из небольшой чашки рис и отправила его себе в рот. Лаций перестал жевать и уставился на неё, не понимая, как она это делает.
   – Что там? – настороженно спросил Павел Домициан, почувствовав рядом с собой напряжённую тишину.
   – Она ест двумя ветками, – пробормотал Лаций.
   – Кто?
   – Чоу.
   – Ну и что?
   – Ты сам попробуй! Ах, да… Куда тебе! Ты же не видишь ничего. Сиди с одной палкой, ешь своё мясо! Слушай, – он повернулся к Чоу, – как ты это делаешь? Дай попробовать!
   – На! – она с улыбкой протянула ему палочки, и тут Лаций понял, что это совсем не так просто, как кажется. Вокруг сразу собралось много зрителей. Они все одобрительно кивали головами и улыбались, повторяя своё излюбленное «хао» [43 - Хорошо (кит.)], «тинг хао» [44 - Очень хорошо (кит.)], но это только злило его, потому что палочки выскальзывали из рук и даже помощь Чоу ни к чему не приводила – пальцы скрючивались и не разгибались, а кисти ныли, как будто он полдня рубил мечом тренировочный столб. Наконец, Лаций выдохнул и раздражённо покачал головой.
   – Глупость какая-то. Ничего не получается! А почему они все едят руками? – кивнул он в сторону веселившихся ханьцев. – Я никогда не видел, чтобы они ели палочками.
   – Простые люди всегда едят руками. Воины и знатные люди едят ножами. Чиновникам помогают слуги. Они разрезают еду и подают на подносах. Потом её берут руками. Хотя дома иногда чиновники берут ножи, – она засмеялась. – Так легче. Но наш род идёт от великого отшельника Ю Е, и мы едим двумя палочками. Только мы!
   – Ах, вот оно что! Так бы сразу и сказала! Это только в вашей семье так едят…
   – Да. Больше никто в империи Хань не ест так, как мы. Мясо достают одной палкой, но не едят. В нашем роду считается, что две палочки удваивают силу рук. Это очень сложно, и тебе не понять. Числа имеют большую силу над людьми. Две палочки и десять пальцев делают тебя в двадцать раз сильнее.
   – Как это? Что же, я могу камень в двадцать раз тяжелее поднять? – не понял Лаций.
   – Нет, не камень. Ты становишься сильнее умом и душой. Но я же говорю, ты это не поймёшь. Для этого надо время. Мой отец говорил, что есть палочками легче, чем носить с собой тяжёлый кинжал. К тому же, кинжал постоянно воняет. А палочками легко есть даже рис. Я тебе покажу.
   – Рис?..
   – Да. Но ты не спеши. Начни с мяса. Сначала пробуй одной палочкой проткнуть его, а второй прижимай сбоку. Тогда не упадёт, – посоветовала девушка, погладив его по плечу. Лаций сделал так, как она сказала, и кусок мяса впервые оказался в воздухе. Он сам радостно заулыбался, не говоря уже о крестьянах, которые сразу подняли вокруг такой крик, как будто он в одиночку победил стотысячную армию.
   – Кажется, у тебя получилось, – одобрительно произнёс Павел Домициан. – Слышишь, как кричат!
   – Ну, да. Но только наполовину. Одной палкой проткнул, а другой прижал. Зачем всё это? – Лаций вытер нож и, к огромной радости детворы, показал им, как надо бросать его в бревно. Каждый раз, когда лезвие с глухим ударом вонзалось в дерево, они с визгом подбегали к нему и пытались вытащить. Затем подходил Лаций и с улыбкой делал это сам.
   После еды ханьцы позвали всех слушать песни. Женщины танцевали, а мужчины пили горячий отвар горькой травы и рассказывали весёлые истории. Чоу переводила Лацию, хотя он поначалу и пытался сопротивляться, говоря, что всё понимает. Но, на самом деле, вообще ничего не понимал, потому что собравшиеся рассказывали старинные легенды и истории предков, употребляя совсем не те слова, которые он учил во время работы. В этот вечер ему больше всего запомнился рассказ мельника о двенадцати причинах, почему надо быть счастливым. Чоу помогала ему понять некоторые сложные фразы. В ответ, Павел Домициан рассказал ханьцам притчу о том, как царь спрашивал у крестьянина, что мягче всего на свете, что сильнее всего на свете, что дороже всего на свете и что слаще всего на свете. Он несколько раз обращался к Чоу, переспрашивая слова, но, в целом, его все понимали. Когда он с важностью изображал царя, ханьцы радостно показывали на него руками, а когда он с хитрой улыбкой отвечал на вопросы, притворяясь простым крестьянином, те одобрительно гудели и поддерживали его громкими криками. Лаций слышал подобные истории сотни раз, поэтому не прислушивался к рассказу слепого друга, пока тот не позвал его, обескуражено почёсывая лысеющую голову.
   – Слушай, мне кажется, что я не могу рассказать им, как надо шёпотом молиться богам. Это история про жадного толстяка и…
   – Да, знаю, знаю. Тогда помолчи, пусть лучше они расскажут что-нибудь, – предложил он, чтобы заново не слушать длинную сказку.
   – Никак не получается. Как же это сказать? – дальше Павел попытался произнести шёпотом несколько слов на ханьском языке, но у него ничего не получилось. Позвали Чоу. Но она тоже не смогла повторить слова Павла даже тихим голосом. Все удивлялись.
   – У нас не получается, – извиняющимся тоном, наконец, сообщила Чоу, когда даже старый мельник и его внук не смогли сделать то, что просил Павел.
   – Кажется, я понял. Они не умеют разговаривать шёпотом!.. – почему-то радостно воскликнул певец. – Они же всё время поют. У них голоса поющие. Вверх-вниз. Понимаешь? – он повернулся в его сторону, ожидая поддержки.
   – Поют? Ну и что? Расскажи им другую историю. У тебя их тысячи, – не придав значения догадке слепого певца, сыто пробормотал Лаций. В это время к ним подошла одна женщина и стала рассказывать историю про большое озеро, в котором давным-давно жили драконы. Они жили в больших островерхих домах из камня, и у них были знак самой главной силы на свете – силы трёх начал. И тут она нарисовала этот знак на земле. Лаций рассмеялся и достал свой медальон. На нём были точно такие же круги. Ему было весело, но крестьяне вдруг замолчали и расступились, глядя на него испуганными глазами. Чоу подошла и сказала, что они боятся его, потому что считают, что талисман даёт страшную силу. Пришлось долго им объяснять, что этот медальон ему подарили, но было видно, что ханьцы всё равно не верят, продолжая время от времени бросать в его сторону испуганные взгляды. Уже ближе к вечеру Лаций услышал историю о двух больших братьях, которых боги за их любовь друг к другу превратили в реки и эти реки выходят к Индии. Лаций даже вздрогнул, услышав эти слова. Он переспросил Чоу, и та сказала, что реки выходят к большой воде. По ней плавают корабли. Они возят в Индию шёлк и железо. Он стал спрашивать и выяснил, что корабли ханьских купцов ходили до самого края большой воды, до города у трёх рек, где жили Патия, Силарен и Бабилунрен. Это было место, где жили парфяне, греки и вавилоняне. Значит, где-то недалеко от провинции Сирия… Он стал расспрашивать Чоу о том, знает ли она таких купцов и сколько времени обычно занимает путь до этого места. Но она ничем не могла ему помочь, потому что слышала об этом только от своего отца и дяди ещё в империи Хань. Дядя был купцом и несколько раз был в тех краях, когда она была ещё маленькой и не помнила почти ничего из того, что он рассказывал. Наконец, вопросы иссякли, и Лаций задумался. В голове кружилось много мыслей, но самая главная была о том, что путь домой существовал не только через враждебную Парфию, но и через безопасное море вдоль побережья. Он не понимал, почему так сильно разволновался, узнав об этом. Наконец, устав бороться с воспоминаниями, он вынужден был признаться, что в последнее время часто стал думать о Риме. Эта мысль оказалась приятной, и он сразу же успокоился. Праздник подходил к концу, и пора было возвращаться домой. Солнце близилось к горизонту, и длинные тени напоминали людям о том, что скоро наступит темнота. Но перед тем как уйти, он подобрал две палочки, которыми ела Чоу Ли, и, обтерев их о песок, забрал с собой.

Глава 30

   К дому Лаций подъехал, когда уже было совсем темно. Он ехал медленно, никуда не торопясь, и, даже привязав Лионга к бревну, постоял немного, не спеша зайти внутрь. Дверь привычно скрипнула, доски под ногами подхватили этот звук и затихли, когда он подошёл к чашке с водой, чтобы умыться. Опустил руку, но умываться не стал. Просто протёр лицо мокрой рукой и, почувствовав щетину, подумал, что надо было бы побриться. За занавеской его, наверное, уже ждали Секунда и Терция. Прима забеременела и больше не приходила к нему по ночам. Маленький огонёк стоявшего на печке светильника был еле виден. Казалось, что он чадит, и из-за него было душно. Виноват, конечно, был не светильник. Спёртый воздух говорил о том, что большинство обитателей этого полу-склада, полу-дома уже вернулись домой и спали крепким сном. Но Лацию спать не хотелось. Ему хотелось снова и снова возвращаться мыслями к прошлому, которое, спустя столько лет, казалось приятным и хорошим. Мимо прожужжала большая муха. Звук оборвался в темноте, значит, она где-то села. Лаций развернулся и вышел наружу. Воздух здесь был прохладней и нежнее. Ночь выдалась на удивление тёплая, пахло горькими травами, и только сырая прохлада, которая обычно в этот час поднималась от реки к становищу, постепенно начинала пробираться под рубашку, заставляя плотнее кутаться в накидку.
   Лаций отошёл подальше и сел на бревно у дальнего угла дома. Здесь его никто не мог потревожить. В доме ещё долго будет душно. Дверь была открыта и внизу подбита колышком, чтобы не закрывалась. Обычно те, кто не мог заснуть, выходили наружу, чтобы немного остыть и продрогнуть. Потом легче было заснуть. Но сейчас никого не было. Ему вспомнились слова Чоу о реке и море, о кораблях, которые торговали с Индией, о золотое и жемчуге, который любили при дворе императора… Потом в памяти всплыли рассказы Максима, и Лация на долгое время захлестнули воспоминания о Риме и своих бывших товарищах. Короткие упоминания о сражениях Цезаря против Помпея и Кассия с Брутом против Антония, которым Максим Прастина не уделял серьёзного внимания, превращались в его голове в огромные битвы, воображение дорисовывало движущиеся легионы, звенящие звуки оружия, команды легатов и трели рожков, перестроения центурий и первые моменты боя: столкновение щитов и копий, крики, стоны и отчаянное сопротивление одних и других, которые для него всё равно были римлянами и которых он никак не мог отнести ни к своим, ни к чужим. Все эти события казались ему такими скоротечными и невероятными, что были похожи, скорее, на легенды о древних богах, чем на реальные события. Ведь он знал почти всех их участников! За что боги наказали его таким дальним изгнанием? Лаций ощущал себя поросшим мхом камнем, который вылетел из-под колеса повозки и откатился под большой колючий куст на обочине. И теперь он лежал здесь в забвении, не видя и не слыша, что происходит на главной дороге, где колёса истории продолжали перемалывать другие камни, большие и маленькие, позабыв о нём. Постепенно мысли успокоились, и Лаций вспомнил, что давно не видел приехавших из Мерва товарищей. Да и Чоу в конце праздника куда-то затерялась. Весь вечер маленькие ханьцы веселили его своими гримасами и весёлыми рассказами. Подросшие дети Атиллы вместе со своими сверстниками кидались в него маленькими камешками и, визжа, разбегались, когда он притворялся, что собирается их догнать. А где был Атилла? И Максим куда-то запропастился со своими друзьями. Всё это казалось странным…
   В небе было много звёзд, и луна ярко освещала скудные холмы вокруг реки. Неприятно заныл затылок – бревно сзади неудобно давило на шею. Сбоку послышались цокающие звуки. К дому подъехали несколько всадников. Лаций уже хотел встать, чтобы пойти навстречу, но что-то его остановило. Наверное, медленное движение лошадей. Они остановились чуть вдалеке, и какое-то время ничего не было слышно. Потом послышались тихие шаги, и к дому подошёл человек. Еле слышный звук копыт в этот момент переместился в сторону реки. Лошадей медленно вели в ту сторону. Походка незнакомца показалась ему знакомой, несмотря на то, что тот старался идти очень тихо и осторожно. Вот он поднялся по ступенькам, осторожно перешагнул порог и всё стихло. Лаций сидел неподвижно, не зная, что делать. Кто мог приехать к ним ночью на лошадях? Никто…
   В висках тревожно застучали молоточки тревоги. Он приподнялся и уже хотел сделать первый шаг, когда в доме раздался громкий шум, потом послышались несколько глухих ударов, чей-то стон, и через мгновение в дверях появилась тёмная фигура. Не спускаясь по ступеням, человек перепрыгнул их и побежал вперёд. У него за спиной раздался душераздирающий женский крик. Интуиция подсказала Лацию, что виноват в этом был выпрыгнувший из дверей странный незнакомец. Он рванулся вперёд и догнал его, когда тот уже успел сделать несколько шагов в сторону реки. Сбив его с ног, Лаций перевернул на спину и онемел. Это был Максим Прастина.
   – Ты?.. – вырвалось у него, и руки разжались, отпустив лежавшего снизу товарища. Со стороны дома раздались голоса римлян. Сбоку резко заскрипели камни, и Лаций успел только повернуть голову, чтобы увидеть надвигавшуюся на него тень… Удар пришёлся по плечу, и, вскрикнув от боли, он откатился в сторону. Но нападавший явно хотел добить его. Лаций поднял руки, но защититься от удара не удалось. Палка больно ударила по пальцам, и острый конец прошёлся по лицу, задев по касательной лоб, нос и щёку. В этот момент ему показалось, что это был меч. Резкая боль обожгла лицо. Зная, что враг где-то совсем рядом, он откатился в сторону, схватившись за лицо и чувствуя, что по рукам течёт кровь. Кто-то схватил его сзади за плечи и закричал в самое ухо:
   – Стой, стой! Это я, Сервус! Не дёргайся! – старый товарищ помог опуститься на землю и позвал кого-то на помощь. Лаций слышал, что совсем рядом продолжается борьба: люди рычали, кричали, били друг друга и охали от пропущенных ударов. Его отвели в дом, где усадили у входа и женщины стали промывать рану.
   – Юпитер всемогущий, благодарю тебя… – тихо прошептал он, когда его уложили, чтобы остановить кровь. Он благодарил богов за то, что удар не задел глаза. Оба глаза видели. Это было счастьем. Стоявшие рядом люди напряжённо молчали. В дальнем углу кто-то плакал. – Что случилось? – наконец, спросил он, вспомнив, что после прихода Максима Прастины в доме раздались крики.
   – Там… это… – попытался объяснить кто-то и замялся.
   – Что? – напряжённо переспросил он. Все молчали, потом какая-то женщина, всхлипывая, выдавила из себя:
   – Приму убили…
   – Приму?! Как? Она же беременная… – Лаций даже привстал, не веря своим ушам. В голове не укладывалось, почему её убили.
   – Она пришла к тебе, господин, – услышал он голос Секунды, которая пыталась сдерживаться, но то и дело срывалась на плач. – У неё весь вечер… сильно бился ребёнок в животе. Она хотела тебе показать. Хотела, чтобы ты потрогал его… Хотела родить тебе сына, господин… – Секунда, не выдержав, громко разрыдалась.
   – Приму… за что? – прошептал он, сдвинув брови, и вскрикнул от боли. Лицо как будто облили кипятком. Пока кто-то из женщин накладывал ему на лицо измельчённую сухую траву и замазывал её глиной, он скрипел зубами и лихорадочно думал о том, зачем Максиму Прастине было убивать его наложницу. И тут его осенило – Максим хотел убить его! Но зачем?
   – Всё, связали его! Сильный оказался. Это Бугуч, выродок хромого Ляпины. Он с Прастиной приезжал, – услышал он голос Сервуса, который вернулся вместе с другими римлянами в дом. – Куда его, Лаций? – голос был совсем рядом.
   – Тащи сюда, – хрипло приказал он, стараясь подняться. Лицо казалось раздувшимся, кожа горела, как от ожога, и пульсировала, как будто сердце билось внутри головы, а не в груди.
   – Ой, ой, держать надо, – засуетилась Секунда, стараясь поддержать глину на лице. – Подожди, обмотать надо, господин.
   – Давай быстрей! – стиснув зубы, сказал он, понимая, что придётся немного потерпеть. Иначе кровь могла хлынуть из раны ещё больше. Ему хотелось узнать у Бугуча, зачем они хотели его убить. Когда Секунда дрожащими руками затянула на затылке обрывки ткани, Сервус придвинул два светильника и к ним подтащили связанного полукровку. Лаций знал, что тот был в армии Красса вместе с отцом, старым хромым ветераном Ляпиной, который служил в обозе вместе с Марием. Но не более. Долгие расспросы не принесли никакого результата. Лаций заметил, что со стороны хунну не было слышно ни звука. Из их лагеря никто не приехал, хотя они точно слышали шум у реки. Также в доме не было Чоу. Он позвал Саэт и спросил, где Атилла. Она сказала, что, тот, наверное, опять остался у маленьких узкоглазых ханьцев. Те полюбили его за силу и жизнерадостный характер и часто кормили просто за то, что он показывал им разные трюки: переворачивал тяжёлые камни, поднимал брёвна, выдёргивал деревья с корнем и всячески развлекал их таким нехитрым способом. Но сегодня это выглядело подозрительно.
   – Я его там не видел, – начиная чувствовать нараставшее волнение, пробормотал Лаций. – Ну-ка, пошли за ним кого-нибудь! – приказал он невысокому Сервусу и снова повернулся к связанному Бугучу. Голова начинала ныть в местах между ушами и глазами. Пришлось сжать их ладонями. Он знал, что долго не продержится, и ему надо прилечь. Скорей всего, начиналась лихорадка. Главное, чтобы кровь не стала чёрной. Он чувствовал, что в голове всё начинает медленно кружиться. – Слушай… я мог бы тебя убить. Но обещаю простить. Если ты скажешь, зачем Максим убил мою рабыню, – обратился он к Бугучу, но вскоре понял, что всё тщетно. Тот не собирался говорить и только рычал, когда кто-то из римлян со злости пинал его ногой.
   Лаций из последних сил добрался до кровати и упал на доски, чувствуя, что тело напоминает мешок с костями. Ему казалось, что сверху давит тяжёлый камень, и выбраться из-под этой тяжести ему уже не суждено. После этого всё погрузилось во тьму.

Глава 31

   Через два дня он пришёл в себя, но вставать ещё не мог. Только открывал и закрывал глаза. Сидевший у дверей маленький хунну сразу же вскочил и побежал за дом. Голова была тяжёлой, лицо горело огнём, но Лаций чувствовал, что может думать и внутри боли нет. Значит, кровь чистая. Несколько женщин с детьми затихли, заметив, что он приподнял голову, и быстро опустили глаза. Это было странно. Тихо подошла Секунда. Ничего не говоря, она опустилась на колени и заплакала. Лаций вспомнил, что произошло, и скривил лицо. Кожу обожгло, как будто плеснули кипятком. Он кивнул в сторону пустого угла, где обычно спала Прима.
   – Похоронили?
   Девушка кивнула головой и сглотнула комок в горле.
   – Сегодня, – одними губами пробормотала она и ещё сильнее заплакала.
   – Где все?
   – Там, – она кивнула в сторону входа. Лаций чувствовал, что что-то не так. – Что случилось?
   – Атилла… – всхлипывая, сказала она.
   – Что Атилла?
   – Хоронят… Убили… Твой друг убил Атиллу. Атилла убил друга. Чоу убили, защищала Атиллу. Тай Син схватил твоего врага и резал его на части. Он громко кричал. Тай Син сам его убил.
   – Что?! – Лаций хотел вскочить, но сразу же упал назад. В голове всё смешалось. – Какой друг? Какой враг? Что ты говоришь? – он ничего не понимал, кроме того, что с Атиллой что-то произошло. Когда тошнота отступила и он смог глубоко вдохнуть, в сердце закрался ледяной холод ужаса. – Повтори ещё раз! – приказал он. – Только медленно! – эти слова не возымели никакого действия, и ему пришлось самому задавать плачущей рабыне вопросы, чтобы та отвечала «да» или «нет», и только тогда всё стало ясно – Атилла погиб. Лаций откинулся назад и закрыл глаза. За что боги посылали ему это испытание? Что он сделал не так? Ведь только два дня назад жизнь казалась такой спокойной и понятной. Зачем Максим Прастина принёс с собой столько горя? Зачем? И эти его рассказы о Парфии и Риме… Плакал, обнимался… Ответ на эти вопросы он пока не знал. Со слов Секунды стало ясно, что Атиллу нашли мёртвым на мельнице. Кто-то ударил его ножом в живот. Наверное, он там долго умирал. Его нашли лежащим возле двери. Он не смог выползти наружу. А рядом никого не было. Никого… Потом в реке нашли мёртвого друга Прастины. У него была рана на шее и порез на ноге. Неподалёку, на берегу нашли и Чоу. Она была без сознания, бледная, потеряла много крови, но рана была не страшная. В плечо. Её сразу забрали к себе ханьцы. После этого приехали хунну и увезли с собой связанного Бугуча. Они его пытали. Говорят, крики были слышны даже здесь… Больше Секунда не могла ничего добавить.
   Вскоре со строительства вернулись остальные римляне, но и они не сказали ничего нового. Только, что Атиллу похоронили утром. Саэт хотела броситься в костёр, но её удержали. Дети не плакали, но всё время стояли рядом с ней. И молчали, как дикие зверята. Сейчас они были в соседнем доме с другими женщинами. Саэт попросила оставить её одну. С ней остался только Павел Домициан. Это было всё, что знали низкорослый Сервус и сутулый Лукро. Римляне терялись в догадках, что произошло, потому что все люди Максима Прастины исчезли в ту же ночь. Слуги говорили, что они ещё накануне предупредили об этом сына Тай Сина и остальных кутлугов. Но на самом деле всё было не так.
   В лучах заходящего солнца небо казалось Лацию кроваво-чёрным. Он закрывал глаза, чтобы не видеть эти цвета, и вместо них видел перед собой Атиллу. Тот весело шутил, кривлялся и постоянно рассказывал истории обо всех своих женщинах. Затем радостно улыбался и хлопал его по плечу, а сердце ныло и стонало, как будто в него забили старый ржавый гвоздь. Теперь всё изменилось и перестало быть важным и интересным. Фортуна год за годом безжалостно отдавала Паркам приказ, и те резали нити судеб самых близких его друзей. Лаций чувствовал, что скоро останется в одиночестве.
   Через какое-то время солнце уже наполовину зашло за горизонт, и теперь ему стало казаться, что он погружается в царство мёртвых. С трудом заставив себя встать, Лаций попросил Лукро помочь ему добраться до соседнего дома. Надо было поговорить с Саэт. Когда они вышли из дома, со стороны лагеря хунну показались всадники на лошадях и десяток пеших слуг. Они приехали за ним. Их прислал лули-князь Тай Син. Лаций с трудом взобрался на коня и закачался из стороны в сторону. Голова гудела, и в теле была слабость. На глаза наворачивались слёзы, и он ехал, опустив голову на грудь, чтобы хунну не видели его лица.
   В большом гэре великого князя было многолюдно и шумно. Когда привели Лация, все замолчали. Его проводили к самым первым рядам и усадили прямо перед князем. Это означало, что тот по-прежнему его ценит и сейчас скажет что-то важное. Однако Тай Син мрачно молчал, а кутлуг, который говорил вместо него, постоянно бросал на Тай Сина испуганные взгляды, боясь сказать что-нибудь лишнее. Лаций услышал от него то же самое: Максим Прастина убил его друга, наложницу и ранил подаренную жену, Чоу Ли.
   – А что сказал Бугуч? – глядя стеклянным взглядом сквозь сидевшего перед ним князя, спросил он. Слуга испуганно посмотрел на Тай Сина, потом на Лация и со вздохом пробормотал:
   – Всё, что сказал этот подлый человек, тебе известно, – он опустил взгляд, и Лацию стало понятно, что, несмотря на предательство и подлость, Бугуч не сказал ни слова. Видимо, лули-князь не хотел отвечать на этот вопрос сам и поэтому его слова озвучивал этот придворный. Лаций с пониманием покачал головой – Тай Син не хотел терять лицо.
   – Они ускакали ночью? – зачем-то спросил он, даже не думая над смыслом своего вопроса.
   – Да, – после одобрительного кивка лули-князя, ответил кутлуг. – За ними послали сто всадников. Они должны догнать их. Великий лули-князь благосклонно разрешает тебе остаться в его гэре, – он вопросительно замолчал, ожидая благодарственного согласия в ответ, и Лацию пришлось ответить:
   – Благодарю тебя, лули-князь. Для меня большая честь быть здесь. Ты сделал для меня больше, чем я мог ожидать. Я благодарю тебя, но прошу разрешения остаться со своими людьми. Это только небольшая рана. Она должна быстро зажить, – он наклонил голову в знак почтения, и его слова были приняты. Церемония была соблюдена. Лация сопроводили обратно, и несколько дней его никто не беспокоил. Он снова слёг, чувствуя, что его начинает трясти, и почти целую неделю провёл в постели. За ним ухаживали две наложницы, Секунда и Терция, но только Саэт, которая через несколько дней пришла в себя и пришла разделить с ними своё горе, смогла понять, что в кровь попала грязь. Она сорвала коросту на ранах и вымыла из них гной горячей водой. Потом вычистила мёдом с воском и снова промыла водой. Из хвойных веток она выдавила несколько капель сока и смазала им края раны. После этого Лация перестало лихорадить, и через несколько дней он снова пришёл в себя.

Глава 32

   Сумрак внутри длинного барака говорил о том, что уже давно наступил день. Внутри было тихо. В воздухе не чувствовалось никаких незнакомых запахов. Голова кружилась, и Лацию потребовалось какое-то время, чтобы вспомнить, что произошло. Когда в памяти всплыли слова Секунды о гибели Атиллы, он застонал. На шум сразу же подбежала чья-то тень. Это была маленькая девочка. Наверное, чья-то дочь.
   – Где все?.. – тихо спросил он.
   – Работают, – звонким голосом ответила она. – Позвать?
   – Не надо, – Лаций попытался сесть, но голова закружилась, и он снова лёг на доски кровати. – Скажи, кто из взрослых есть?
   – Никого. Все ушли. Работы много, – прощебетала девочка. – Крышу в большом доме делают.
   – А сколько я… тут пролежал?
   – Два дня. А перед этим ещё, – она стояла, как будто ожидала приказаний.
   – Слушай, а ты видела Чоу Ли? Такую, маленькую, с узкими глазами… – начал объяснять он, но малышка перебила его, закивав головой:
   – Она у ханьцев, там, – девочка махнула рукой в сторону двери.
   – Жива?
   – Да, жива. Мы с ней в камешки играли. Она у мельника живёт.
   – У мельника? – он нахмурился, вспомнив, что Атиллу нашли мёртвым на мельнице. – Тут лошадь есть? – вставать было тяжело, лицо стянуло, как будто на нём высохла глина, но больше ничего не болело, и слабость должна была пройти. Он это знал точно.
   – Да, хунну оставили одну. Для тебя. Они папе сказали, чтобы ты приехал. А мне надо сейчас пойти к нему. Он сказал прийти, как ты встанешь.
   – Пошли сначала к Чоу. Проводишь меня к ней, а потом к отцу. Кто отец? – попросил он слабым голосом и встал, держась за стену.
   – Чёрный Пробус.
   – А, знаю, – закряхтел он, вспомнив старого воина, которого прозвали чёрным за то, что у него пол-лица было покрыто родимым пятном.
   – Ой, ты не упадёшь? – испугалась девочка, но, не дождавшись ответа, медленно направилась за ним к двери.
   Возле врытых в землю навесов и небольших гэров, которые ханьцы специально обкладывали землёй и мохом для сохранения тепла, не было видно ни одного взрослого. Воздух был тяжёлый, как перед грозой. Ничем не пахло, и от духоты голова у Лация разболелась ещё сильнее. Несколько детей, услышав мерный шаг лошади, выбежали из гэров и осторожно подошли к девочке. На него они посмотрели только мельком. Спросили её, куда идёт, и позвали играть. Но она довела его до места, где жил мельник, и после этого убежала к своему отцу. Большинство римлян сейчас были там, у реки, где близилась к концу постройка деревянного дворца шаньюя.
   Лаций осмотрелся. Ряд покрытых мхом крыш уходил вдаль, к реке. Было тихо. Он повернулся к входу. Сначала внутри ничего не было видно – здесь было так темно, что ему потребовалось какое-то время, чтобы привыкли глаза. В нос ударил запах трав вперемежку с кислым запахом старых шкур и протухшего жира, которым со временем пропитывались все жилища. Чоу лежала на небольшом возвышении, которое служило ей кроватью. Довольствуясь малым, эти маленькие трудолюбивые люди делали в углах большие ступени из земли, укрепляли их по бокам толстыми ветками, чтобы не осыпались, а сверху клали старые шкуры. На них они спали.
   – Ла… ций? – донеслось до него. Голос был Чоу, но она так странно, на свой манер произнесла его имя, что он удивился.
   – Да… Что случилось? Ты жива? Почему ты здесь, а не у нас? – Лаций засыпал её вопросами, но больше всего его волновало, что произошло с Атиллой. Чоу какое-то время молчала, а потом расплакалась.
   – Наверное, тебя убьют. И нас тоже, – еле слышно произнесла она.
   – Кто убьёт? – ему пришлось успокоить её, рассказав о встрече с лули-князем. Чоу слушала его внимательно, но потом с сожалением вздохнула и, поджав ноги под себя, повернулась на бок. Ему не было видно, как она скривилась от боли, но он понял это по затаившемуся дыханию. – Что случилось? Расскажи с самого начала! Что там было?
   Чоу помолчала и стала рассказывать. Она прибежала на мельницу вечером, когда праздник уже заканчивался, чтобы узнать, придёт ли к ним старый мельник. Но внутри никого не было. Она уже хотела уйти, когда услышала тихий стон. Зашла и увидела Атиллу. В дальнем углу. Он был связан. Ей стало страшно. Вокруг было много крови. Она развязала его и попыталась посадить. У Атиллы была рана в животе. Она ничего не могла сделать. Он еле дышал и не мог идти. Потом схватил за руку и сказал, что это всё сделал человек, который приехал из Парфии.
   – Максим Прастина, – прошептал Лаций.
   – Да, он назвал имя Максим.
   – Потом Атилла приказал бежать к тебе. Он говорил о каком-то кольце. У этого… Максима… было кольцо. Большой камень. Атилла спросил его об этом кольце. А Максим ударил его ножом в живот, – она снова замолчала, а потом спросила: – Кольцо – это женщина? – Лаций не видел её глаз, но чувствовал, что она пристально смотрит на него и ждёт. Он кивнул головой и со вздохом ответил:
   – Да.
   – Женщина… – со вздохом прошептала Чоу. – Важная женщина. Большое кольцо.
   – Он ещё что-то сказал? – перебил её Лаций. Ему не хотелось вспоминать прошлое. Чоу продолжила:
   – Атилла просил найти тебя. Я его поняла. Надо было бежать в деревню, к своим людям. Я открыла дверь, а там – человек. С длинным ножом. Он толкнул меня, и я упала. Зацепилась за дверь. Он не хотел убивать меня. Ударил и связал на полу. Было страшно. Руки были связаны. Не могла пошевелиться.
   – Я тебя понимаю, – с сочувствием покачал головой Лаций. – Ты не виновата. Хорошо, что он не убил тебя.
   – Он хотел. Только позже. Но Атилла не дал. Человек с мечом подошёл к нему и толкнул ногой. Несколько раз. Потом отошёл к двери и сел.
   – Сел? Охранять?
   – Да, наверное, охранять, – кивнула Чоу. – Я лежала. Он сидел боком. Как будто спал. Долго сидел. У меня руки заболели. А потом я их уже не чувствовала. Затем Атилла подполз сзади. Развязал меня. Он был весь в крови. И глаз у него был один чёрный. Круг такой, – она показала на лице пальцем. Лаций опустил голову, чувствуя, что на глаза наворачиваются слёзы и, хотя он понимал, что Чоу не может видеть этого в темноте, прикрыл лицо рукой. – Надо было бежать сразу. А я не побежала. Я хотела убить его. Схватила его нож, а он проснулся. Прыгнул на меня. Я упала и ударила его по ноге. Он отпустил меня. Я побежала к колесу, он – за мной. Сильный очень. Выбил нож и прижал меня к колесу. Внизу была вода. Я испугалась и закричала. Ты умеешь плавать. А я – нет. Я боюсь воды.
   – Понимаю…
   – Он ударил меня ножом, но попал в колесо, в дерево. Рядом с ухом. Потом замахнулся ещё раз, но не ударил. Я на самом краю стояла. Он так упал на меня, сверху, и всё, я не выдержала. Ноги стали подгибаться. Помню только лицо Атиллы. Он стоял у него за спиной. А потом мне на лицо полилась кровь, и я упала в воду. Римлянин тоже упал. Я думала, что он хочет схватить меня и утопить. Я кричала и дёргалась, но потом всё пропало. Вот, только тут пришла в себя.
   – Как же ты не утонула?
   – Не знаю. Тай Син тоже спросил об этом.
   – Он был здесь?
   – Нет, меня носили к нему.
   – Ты ему всё рассказала? – с напряжением спросил Лаций.
   – Да, кроме кольца. Я подумала, что ему не надо это знать.
   – Ты права, лучше не надо, – с облегчением ответил он. Они ещё проговорили какое-то время, и потом Лаций, чувствуя слабость, решил уйти.
   – Они вернутся и потребуют убить тебя. Важная женщина не простит тебе этого. Я чувствую, что это она приказала им убить тебя. Она тебя боится и ненавидит. Они не смогли выполнить приказ. Теперь их убьют, и придут другие. Это плохо. Я боюсь. Очень… «Небо опрокинулось и земля перевернулась» [45 - Произошли серьёзные перемены – китайская идиома.], – глядя мимо него куда-то вдаль, произнесла Чоу Ли.
   – Что, будет дождь? – не понял Лаций. Но она вместо ответа стала тихо, нараспев говорить:

   – Я не люблю короткую весну,
   Здесь не найти цветов и ветви ивы,
   В земле кочевников я вижу пустоту
   И лошадей взлохмаченные гривы.
   Обрушились вдруг небо и земля,
   И в жизни всё местами поменялось,
   И Северной звезды найти нельзя
   На юге, где душа моя осталась.
   Здесь всё чужое – люди, имена,
   За годом год молчишь, в душе страдая,
   И только жестам рук подчинена,
   Безмолвные приказы выполняя.

   – Это что? – пытаясь понять смысл, спросил он. – Ты часто говоришь загадками. Так ханьцы не говорят.
   – Да… Здесь никто не умеет говорить, – со слезами на глазах ответила Чоу. – У меня плохое предчувствие. Это здесь, – она показала на грудь. – Я боюсь. Слишком много плохого случилось в последнее время. Тебя могут убить. Меня – тоже.
   – Может быть… Посмотрим… Главное, что ты жива, – попытался успокоить её Лаций, чувствуя, что думает о том же самом. Он никак не мог понять, как Азата узнала о них. Или это была не Азата, а сама Лорнимэ? Тогда, в Мерве, Икадион не продал перстень и подарил его Азате. Значит, только она могла подарить его Максиму Прастине. Но зачем сестре сатрапа дарить такой дорогой перстень слуге? Получается, Азата приблизила к себе Максима Прастину и сделала его любовником, как Икадиона. Но почему она отправила его убить их с Атиллой? Неужели ей стало известно, что они были в тот день в конюшне, когда Икадион убил её мужа?
   Лаций чувствовал, что в его рассуждениях что-то не сходится, но он даже предположить не мог, что Максим Прастина был послан не Азатой, а Лорнимэ, которая, побывав в храме огня ещё раз и пожертвовав на его восстановление много золота, узнала все подробности той злосчастной ночи, когда на них напал Куги До. Услышав, что сына жреца убили, а большой белокожий раб остался жив, она поняла, что провела ночь не с сыном жреца. Она не могла догадаться, как кольцо попало к Азате, но сердце подсказало ей ответ, когда она в очередной раз размышляла над этим, вглядываясь в лицо своего новорожденного сына. Вскоре сомнений почти не осталось – вместо жреца был римский раб. Лорнимэ приблизила к себе Максима Прастину и вскружила ему голову, действуя так же, как Азата со своими любовниками. Однако Лорнимэ оказалась умней, пообещав ему должность начальника стражи, если он выполнит одно её поручение. Для этого она тайно заказала копию кольца, которое не снимала с руки сестра мужа, и передала его Максиму. Тот должен был показать его Лацию и узнать, как оно попало к Азате. Если бы Лаций признался, то его надо было убить. Максим, не думая, согласился. Он не подумал, что по приезде от него избавятся точно так же, и беспечно отправился к хунну. С Лацием он не мог остаться один на один из-за праздников – того всё время окружали десятки людей. Поэтому Максим решил прийти к нему ночью и поговорить в темноте. Однако сам Лаций так этого и не узнал. И верного друга, с которым он мог бы об этом поговорить, уже не было в живых. Атилла пожертвовал своей жизнью ради него.
   – Если убьют тебя, то убьют всех твоих рабынь. И меня. Не спеши умирать. Мне кажется, что ты думаешь о мести, – вернул его на землю голос Чоу Ли.
   – Нет, что ты! Я просто вспомнил прошлое. Тяжёлое прошлое… Мне надо принести жертву богам и вспомнить Атиллу.
   – Ты пойдёшь к своему камню? Но ведь твоего друга уже проводили. Ты сделаешь это ещё раз?
   – Да, так надо, – коротко ответил он, чтобы не объяснять ей, что просто хочет побыть один. Несмотря на всю благодарность, которую он испытывал к этой маленькой женщине из чужой и далёкой страны, сейчас ему не хотелось с ней говорить. Лаций пообещал в душе отблагодарить её позже, но сейчас надо было уйти.
   Однако остаться одному ему так и не дали.

Глава 33

   На следующий день, когда он собрался идти к погребальному камню, на котором в дни похорон приносились жертвы богам, его снова потребовал к себе лули-князь. Теперь в его шатре не было знати и кутлугов, поэтому разговор был коротким. Он приказал Лацию взять двадцать человек с оружием, собрать всё необходимое и выступать рано утром вместе с большим отрядом хунну на юг. Лаций ещё не до конца пришёл в себя, но отказаться не мог. Слишком резко говорил Тай Син, и слишком жёстко смотрели его глаза с набрякшими внизу мешками. Старик начинал сдавать, и это было заметно. Единственное, на что Лаций решился в этой ситуации, это попросить лошадей. Лули-князь только кивнул головой и махнул рукой. Лошадей его товарищам пообещали дать самых лучших. Теперь у него был всего один день, чтобы подобрать способных сидеть верхом людей и попытаться узнать, куда они едут.
   Однако его продолжало угнетать чувство вины перед Чоу Ли. Из-за него она могла погибнуть. Теперь она оставалась в хурээ одна, без поддержки. И за это время с ней могло произойти всё, что угодно. Один из товарищей спросил, будут ли они воевать, и Лаций честно ответил, что не знает ответа на этот вопрос. Он вдруг осознал, что может и не вернуться из этой странной поездки, хотя раньше никогда об этом не думал. Тем не менее, именно эта мысль заставила его совершить следующий поступок. Он знал, что Чоу Ли очень любит держать свои волосы в чистоте, и однажды сказала, что многое отдала бы за несколько мелких гребешков, которыми можно было не только причёсываться, но и закреплять волосы на голове. Ими она пользовалась в своём родном городе ещё до замужества. Лаций вспомнил, что именно такие гребешки, украшенные золотыми фигурками слонов, вместе с широкими щётками для вычёсывания ненавистных вшей, привёз своей жене один из слуг-кутлугов Тай Сина. Та совсем не обрадовалась такому подарку и, судя по словам Павла Домициана, который бывал в этом гэре, долго ругала мужа за то, что тот не привёз ей настоящего золота или блестящих блюд, в которые можно было видеть своё лицо. В то же время этому незадачливому мужу нравились два кинжала, которые подарил Лацию сначала Чжи Чжи за помощь во время похода в Кангюй. Недолго думая, Лаций отправился к этому кутлугу и предложил ему обменять набор гребешков и щёток на один из кинжалов. Однако кочевник оказался невероятно жадным и запросил оба. Лаций не хотел сдаваться и попросил в придачу бусы из разноцветных камней. После долгого спора сделка состоялась.
   Тем не менее Лаций не знал, что в это время схожие мысли одолевали другого близкого ему человека. Это была Саэт. Она не находила никого, на кого могла бы положиться после смерти Атиллы, и, несмотря на сомнения, постепенно склонялась к мысли, что судьба подталкивает её к Лацию. Незадолго до этого она провела несколько дней в молитвах и принесла богам жертвы в память о муже, собираясь после этого рассказать Лацию о том, что произошло много лет назад в храме, о Зеноне и вообще о своих чувствах. Будучи в душе очень суеверной, она всё-таки решила проверить знаки богов ещё раз и стала готовить Лацию подарок, чтобы увидеть, обрадуется он ему или нет. Если да, тогда всё хорошо и боги на её стороне. Если нет, то можно было вовремя остановиться и не совершить роковую ошибку. Однако в душе она всё равно лукавила, потому что в качестве подарка выбрала пояс с кожаными чехлами для двух новых кинжалов, которые Лацию подарил вождь хунну после возвращения из Кангюя. Он всё время сетовал на то, что нет времени сделать нормальный пояс, и привязывал их простыми кожаными ремешками. Такой подарок не мог ему не понравиться. За неделю до этого она тайком ночью вытащила кинжалы у него из-под накидки, обвела углём на коже и вернула обратно. Потом отнесла к соседу, который часто чинил их обувь и долго сидела, с радостью в сердце наблюдая, как тот вырезал ровные куски, крепил к ним деревянные полоски, в которые должны были упираться лезвия, и сшивал половинки тонким кожаным ремешком. За день до того, как Тай Син сообщил Лацию о неожиданном походе на юг, пояс был готов. Саэт расценила это как ещё один положительный знак и приготовилась к последнему испытанию.
   Зенон с Марком прибежали домой первыми. Схватив за руки Павла Домициана, они стали рассказывать ему, что Лаций срочно собирает тех, кто умеет ездить верхом для какого-то похода. Они тараторили, не умолкая, а она стояла у стены, прижав к груди пояс и чувствуя, как бешено колотится сердце.
   Лаций вернулся только ближе к вечеру, уставший и голодный. Он что-то говорил Секунде и Терции, Зенону и Марку, Павлу Домициану и ей, но она не слышала. Отойдя в дальний угол, Саэт делала вид, что слушает его, улыбаясь и дрожа всем телом. Когда она подошла к нему, все замолчали и уставились на неё, видя, что в руках у неё нет еды.
   – Что такое? Саэт, ты вся красного цвета, – подняв вверх бесцветные слепые глаза, радостно сказал Павел Домициан. В ожидании вкусной еды у него было приподнятое настроение.
   – Лаций, я уже давно хотела сделать тебе пояс… для ножей, – волнуясь и нервно улыбаясь, хриплым голосом произнесла она. – Ты всегда их привязываешь ремешками. А так будет удобнее, – она протянула ему пояс и с ужасом увидела, как безобразно сломался пополам его незаживший шрам и в больших красивых глазах отразилось глубокое страдание. Он смотрел на неё с таким отчаянием, что даже не зная, какие слова он скажет, Саэт поняла, что боги были против её поступка. Внутри всё сразу оборвалось, и перед глазами повисла тёмная пелена.
   – Я… у меня… ты знаешь, – сглатывая комок в горле, пытался оправдаться он, и Саэт подумала, что никогда ещё не видела его таким беспомощным. – Я привезу новые кинжалы, и этот пояс будет для них, – его лицо скривилось, шрам сложился теперь в нескольких местах и на щеке выступила капелька крови. Ей было тяжело смотреть на его страдания, но ещё страшней было признаться себе, что она ошиблась. Следующие слова Лация чуть не убили её, но она восприняла их мужественно, стараясь не выдать свои чувства: – Саэт, прости… Понимаешь, я поменял их на гребешки для Чоу Ли. Она пыталась спасти Атиллу. Тогда, на мельнице… И я хотел отблагодарить её. Я подарил ей… Она была рада… – чувствуя, что его слова причиняют ей боль, Лаций замолчал и в отчаянии опустил взгляд. Она так хотела его обрадовать! Он понимал это и чувствовал себя самым неблагодарным человеком в мире. Как он мог так поступить? Как мог столько времени не помогать ей? Она была его другом, а он так обидел её! Его мужское сердце не могло догадаться о той ужасной трагедии, которая разыгралась в её душе, и, тем более, он не мог себе даже представить, что его могло ожидать, если бы он не обменял эти кинжалы на гребешки. Однако для Саэт всё было ясно – боги не поддержали её и она не зря решила проверить их знамения таким образом. Теперь всё было кончено! Она сцепила зубы и дала себе слово больше никогда и ни при каких обстоятельствах не пытаться сблизиться с Лацием и хранить свою тайну внутри своей души до самой смерти.
   На следующий день она проснулась очень поздно и была очень удивлена, что её никто не разбудил. Но спросить было некого и, пока она возилась возле дома, забежал Лукро, которому что-то надо было спросить у Павла Домициана. Он рассказал о том, как проводили всадников и, увидев возле двери кожаный пояс, радостно воскликнул:
   – О, какой отличный пояс! Прямо для ножей, как у Лация! Я бы себе такой хотел. Тоже научился бы кидать, как он, и удобно как! – он бесцеремонно примерил его, покрутился из стороны в сторону, подёргал пустые ножны и со вздохом сожаления снял. – Ладно, пойду. Надо идти двери в доме шаньюя заканчивать. Знаешь, какие большие? О-о! – он многозначительно покачал головой.
   – Бери себе… – тихо произнесла Саэт.
   – Что? – не понял он.
   – Бери себе, раз понравился, – громко повторила она. Что-то в душе подсказывало, что лучше было отдать этот пояс Лукро, чем потом каждый раз наталкиваться на эту вещь взглядом и вспоминать о том, что произошло.
   – Не может быть! Да ты что! Это же не мне… – опешил тот.
   – Может, и тебе, кто знает, – как-то странно ответила Саэт и направилась к реке, оставив растерянного Лукро у входа в дом. Он пожал плечами, перекинул пояс через плечо и поспешил в другую сторону.

Глава 34

   В это время небольшой отряд хунну и римлян быстро удалялся от становища, оставляя за собой облака пыли. В пути Лаций узнал, куда и зачем они ехали. Оказалось, что Чжи Чжи отправил их с тайным поручением для недовольных племён Хуханье. Шаньюй узнал, что послы императора Юань Ди в очередной раз прислали его брату большие подарки. Вызвав к себе Тай Сина, Чжи Чжи громко возмущался, перечисляя тому весь список, который выучили и доставили ему тайные доброжелатели из того лагеря:
   – Головной убор, расшитый жемчугом, пояс с камнями, золотая печать, драгоценный меч, кинжал, лук с золотыми стрелами, десять алебард, колесницу, золотую сбрую, семьдесят восемь комплектов одежды, восемь тысяч кусков шелка, шесть тысяч цзиней [46 - около 1 500 кг] шелковой ваты, двадцать цзиней золота [47 - приблизительно 5 кг], двести тысяч монет, сто рабынь! Дорого стоит предательство! Я убью Хуханье! Я разрежу его на сто частей и скормлю птицам в степи!
   Но, оказалось, что помимо этого послы императора ещё предложили его брату также пойти против него войной. Убить и стать полновластным правителем хунну! За это они обещали платить ему тысячу цзиней золота в год, плюс двадцать тысяч кусков шёлка и двадцать тысяч цзиней шёлковой ваты.
   Чжи Чжи был взбешён. Он знал, что часть кочевников в лагере Хуханье были недовольны своим подчинением императорскому двору. Для этого он решил отправить к ним тайных послов, чтобы понять, перейдут ли они на его сторону, если он пойдёт в поход против империи Хань. Послами были сын шаньюя, Угэдэ Суань, мудрый Тай Син и его сын, Модэ Син. Сам Чжи Чжи, по словам лули-князя, отправился на запад, в сторону Парфии, в которой в это время происходили большие изменения. Лаций спросил, может ли Мурмилак послать к Чжи Чжи своих людей, чтобы тот выдал ему Лация и других римлян. Но на это старый князь ответил очень коротко:
   – Мурмилак не пошлёт. Его больше нет. Теперь там новый шаньюй, – в тот вечер их беседа на этом и закончилась. Больше Лацию ничего не удалось узнать. Но сама мысль о том, что ещё один человек, которого он знал, ушёл в царство мёртвых, наполнила его разум несвойственной раньше грустью. Через несколько дней, во время остановки на одном из перевалов, Модэ и Угэдэ нашли его в тени кустарника и попросили показать им, как надо кидать ножи. Молодым хунну очень хотелось научиться этому странному занятию. При этом Модэ Син задорно добавил:
   – Ты спишь? Неужели такой сильный воин устал? Покажи нам, как кидать ножи. Научи нас!
   – Здесь негде. У меня их нет. Я обменял их. Всё, нет. Видите, за поясом ничего нет. Ножи можно было покидать и в становище. Что сейчас этим заниматься, – недовольно пробурчал Лаций. Ходить за каждым улетевшим в траву или кусты ножом ему не хотелось. А именно так надо было вести себя с детьми высшей знати хунну, когда у тех что-то не получалось. Но на этот раз всё было по-другому. У большого дерева уже терпеливо ждали несколько слуг, а в большой шкуре лежали несколько десятков ножей.
   – А-а, видишь, мы это знали! У нас есть свои ножи. Ты ведь любые кидать умеешь. Но тебе не надо будет бегать. Я видел, как ты свою рабыню учил, – увидев на его лице удивление, заулыбался Модэ Син. – Будешь только стоять и помогать нам.
   Стоять и поправлять руку при каждом броске было несложно, поэтому Лаций согласился, и они приступили к броскам. Но как хунну ни старались, природная ловкость, великолепная езда на лошади и стрельба из лука здесь им не помогали. Ножи почти всё время летели мимо, кутлуги в испуге разбегались, потом подбирали лезвия и несли обратно, и лишь в конце у сына Чжи Чжи получилось попасть в дерево так, что лезвие вошло наполовину и слуги долго не могли потом его вынуть. Модэ расстроился, что его нож так ни разу и не попал в дерево. Однако от этого занятия была и другая польза. В разговоре с ними Лаций узнал, что это Чжи Чжи приказал им взять с собой римлян. Шаньюй хотел, чтобы те ещё раз посмотрели на стену и подумали, как её сломать. Значит, он их ценил. Это было приятно. И ещё Чжи Чжи хотел, чтобы римляне снова произвели впечатление на его брата, как это было в прошлый раз. В этой ситуации Лаций чувствовал себя, как дорогая игрушка, которую ценят только за то, что такой нет у других и этим можно похвастаться. Но пока его это устраивало. Дворец шаньюя уже был почти закончен, и следующим летом можно было бы напомнить ему об обещании отпустить римлян домой. Или хотя бы тех, кто хочет.
   По пути к северным границам империи Хань хунну должны были заехать к одному из племён, которое платило дань ханьскому императору, но в то же время предпочитало не ссориться с хунну. Тай Син должен был использовать этих людей, чтобы узнать о том, что творится за большой стеной империи Хань. Услышав об их приближении, вождь племени выехал к ним навстречу, и, по обычаям кочевников, они остановились друг напротив друга, разбив небольшие стоянки. После этого надо было поприветствовать друг друга. Перед стоянками разожгли два костра, вокруг которых расселись знатные воины. У хунну в середине, на небольшом кресле сидел старый лули-князь. По бокам стояли его сын и сын шаньюя. Напротив точно так же восседал вождь встречавшего их племени в окружении своей знати. Лаций стоял в стороне. От Тай Сина его отделяли десять-двенадцать шагов. Рядом выстроились двадцать римлян с большими щитами и копьями. Лули-князь тоже хотел произвести на вождя этого племени большое впечатление, как и Чжи Чжи на своего брата.
   После торжественного танца двух птиц, который исполнили по два воина с каждой стороны, наступил момент обмена чашами мира. Несколько слуг возились у костра, открывая мешок с кислым лошадиным молоком. Внимание окружающих было занято их неловкостью, но Лацию из-за их спин и голов ничего не было видно, и он перевёл взгляд на противоположную сторону. Там слуги местного вождя делали то же самое: один держал в руках чашу, другой – мешок, а третий – наклонял край, где было отверстие. Что-то показалось Лацию знакомым в последнем кочевнике, и он прищурил глаза, стараясь рассмотреть его получше. Когда тот поднял горлышко мешка вверх и выпрямился, Лацию стало видно его лицо. От неожиданности он вздрогнул. Это был Годзю, старый проводник Годзю! В груди у Лация зашевелилось неприятное предчувствие, и теперь он, не отрывая глаз, следил за каждым движением старика. Но тот отвернулся, загородив собой двух помощников, и какое-то время стоял неподвижно. Отсюда была видна только его согнутая спина. Потом Годзю повернулся боком и стал что-то засовывать за пазуху. Тонкое дребезжание в груди сменилось у Лация глухими ударами сердца. Что-то здесь было не так! Годзю всегда носил на груди какой-то мешочек, и теперь он это вспомнил. Кажется, там были какие-то травы. Но зачем он доставал их сейчас? Зачем они понадобились?
   Лаций присмотрелся и увидел, что старый проводник снова склонился над кубком и водил над ним рукой, как будто что-то искал. У Лация больше не осталось сомнений – так обычно смотрят в воду, когда пытаются выловить из неё попавший туда мусор. Он передал щит ближайшему воину и стал медленно приближаться к креслу лули-князя. Вдруг перед ним, как из-под земли, вырос его сын.
   – О, ты мне и нужен! Пошли, пусть посмотрят на тебя! Сними шапку! – радостно воскликнул Модэ Син и схватил его за локоть. Через мгновение они оба стояли перед его отцом, который всем своим видом напоминал собой сошедшее на землю божество – столько торжественности и важности было на его неподвижном лице. Услышав просьбу сына передать чашу послам, он лишь слегка опустил подбородок вниз, что должно было означать согласие. Модэ Син оттащил Лация чуть в сторону, чтобы освободить место тем, кто должен был прийти с противоположной стороны. Послы местного племени были ещё далеко и явно не торопились. В руках одного из них виднелась полная чаша. Другой поддерживал его под локоть, стараясь идти медленно и не уронить её. Лацию бросилось в глаза, как дрожали у них руки, хотя больше этого никто не видел.
   – Сейчас… они подойдут, и мы пойдём туда! – радостно произнёс молодой Модэ Син.
   – Слушай, там яд, – наклонив голову к нему, громко прошептал Лаций. Продолжая смотреть вперёд, он краем глаза увидел, как тот вздрогнул и замер.
   – Яд? – тихо прошептал юноша. Потом снова повторил: – Яд?.. Откуда ты знаешь? – в его голосе не было испуга, только искреннее удивление.
   – Да, яд. Я видел там Годзю. Он что-то положил в чашу.
   – Но отец… не знает, – скривив лицо, сказал молодой хунну. – Ты мог ошибиться. Это не может быть… Что делать? – Лацию было видно, что тот не доверяет ему, и в то же время боится, что его слова могут оказаться правдой. Жизнь кочевников была полна таких простых и неприхотливых случаев устранения друг друга, и этот юноша очень хорошо это знал.
   – Кто возьмёт у него чашу? – спросил Лаций.
   – Не знаю. Наверное, кутлуг.
   – А ты можешь взять?
   – Могу. Зачем? Чтобы вылить? Ты прав! Я так и сделаю! Я споткнусь и упаду. Это точно, я упаду, – с жаром произнёс молодой кочевник.
   – Подожди! – оборвал его Лаций. – Не спеши. Они что-то задумали. Так нельзя. Если ты упадёшь, они поймут, что мы их видели.
   – Да, поймут… Что делать? Говори быстрей, они уже близко! – нервничая, прошептал Модэ Син.
   – Мне можно взять твою чашу? Которую ты понесёшь туда? – Лаций кивнул в сторону напыщенного слуги у ног Тай Сина, который держал кубок с таким видом, как будто там был налит божественный эликсир вечной молодости, а от него самого зависела жизнь всех людей в мире.
   – Можно. Но зачем?
   – Скажи ему, чтобы отдал чашу мне. Быстрей! Поменяем, когда возьмём у них. Понял? Быстрей, быстрей!
   Юный кочевник оказался на удивление сообразительным. В мгновение ока он забрал у опешившего кутлуга чашу, сунул её в руки Лацию и, отодвинув ещё одного слугу, ожидавшего прихода послов, сам стал на его место. Лули-князь грозно нахмурился, но не успел ничего сказать. Сын вёл себя слишком дерзко, но образ всесильного и могучего хунну, в котором он пребывал, не позволил Тай Сину одёрнуть его. Всё произошло очень быстро, к тому же посланцев отделяли от хунну всего несколько шагов. Сделав последний шаг, они почти упёрлись в грудь Модэ Сину и тот, кто нёс чашу, поднял на него полный отчаяния взгляд. Было видно, что он испытывает облегчение от того, что на этом его трудная задача закончилась и он сделал всё так, как сказали. Но Лаций и Модэ знали, что волновался он совсем не из-за этого.
   – Благодарю тебя, – склонив голову в ответном поклоне, громко произнёс сын лули-князя. Когда он взял у посла напиток, тот с облегчением уронил руки вниз, как будто избавился от раскалённого камня. Поклонившись ещё раз, кочевник стал на одно колено и, не поднимая глаз, начала говорить слова приветствия. Второй стоял рядом и тоже смотрел в землю. Лаций медленно приблизился к Модэ Сину и почти прижался к нему плечом. Это было вопиющей наглостью, и за спиной послышался недовольный ропот кутлугов, но сейчас ему было не до этого. Пока оба посла смотрели в землю и лепетали заученные слова, они незаметно обменялись чашами. Лаций успел заметить, что на поверхности напитка, который передали эти два кочевника, были видны следы мелкой пыли, похожие на маленькие точки. Он провёл пальцем по краю и стёр несколько жёлтых пылинок. Теперь сомнений не было – Годзю точно добавил в напиток какую-то траву.
   – Иди, – тихо шепнул Лаций и опустился на одно колено, прижав чашу с отравой к груди. Ему показалось, что в этой ситуации стоять долго рядом с сыном лули-князя может быть опасно. Надо было быть ниже его.
   – Отец, великий вождь племени юнаней прислал тебе этот напиток, чтобы выразить свою признательность и уважение! – громко произнёс юноша, повернувшись к отцу. Тот напряжённо смотрел на него, чувствуя, что происходит что-то странное и Модэ ведёт себя не в соответствии с обычаем. Но сыну лули-князя не запрещалось брать чашу посла. Поэтому все молчали. Старый лули-князь встал и протянул руки вперёд. Модэ, склонив голову, стоял на одном колене и ждал. Отец взял чашу и поднял взгляд на юнаней. Там все тоже смотрели в его сторону и напряжённо ждали, что будет дальше. На их лицах читалось напряжение, но Тай Син знал, что нарушать обычай нельзя. Если он не выпьет чашу, это будет означать, что хунну пришли с войной. Лули-князь вздохнул и поднёс напиток к губам…
   В это время Лаций внимательно наблюдал за двумя послами юнаней. Тай Син сделал последний глоток, и всем окружающим на мгновение стал виден его острый кадык, покрытый редкими седыми волосами. Громко икнув, старый хунну опустил руки и перевернул чашу вверх дном. Оба кочевника тяжело задышали, и у молодого на лице проступил пот. Лаций скривил уголки губ и попросил в душе Меркурия, чтобы Модэ Син побыстрее вернулся назад. Когда тот подошёл, он с почтением вернул юноше чашу и шепнул, чтобы тот обнял её ладонями. Кочевники на той стороне не должны были видеть её очертания. Когда Модэ Син сделал первый шаг, Лаций встал и медленно пошёл рядом. На полпути он увидел, что впереди у юнаней стояли лучники. У него перехватило дыхание, и он пожалел, что не взял с собой хотя бы щит. Они шли по узкой тропинке, которая вилась между двух холмов. Судя по тому, что холмы уходили далеко вперёд, это был либо длинный овраг, либо русло давно высохшей реки. Если придётся здесь сражаться, то будет очень узко и тесно.
   Картины защиты и нападения промелькнули у него в голове за несколько мгновений, и когда Модэ Син приблизился к юнаням, Лаций понял, что быстро убежать у них не получится. Надежда была только на то, что яд подействует не сразу. То короткое время, которое потребовалось юному Модэ, чтобы передать чашу вождю юнаней, а тому – торжественно выпить, показалось ему вечностью. Когда крепкий, сильный мужчина с собранными на затылке волосами перевернул чашку вверх дном, у него в глазах промелькнуло удивление и растерянность. Он почувствовал, что накидка плотно прилипла к спине и по затылку течёт пот. Ему хотелось, чтобы молодой хунну побыстрее сказал слова благодарности и отправился обратно. Наконец, Модэ закончил речь и поклонился. Первые несколько шагов Лаций сделал спиной назад, постоянно наблюдая за напряжёнными лицами кочевников. Годзю нигде не было видно, но он чувствовал его незримое присутствие и понимал, что тот наверняка был где-то рядом. Когда Лаций уже собирался повернуться, чтобы присоединиться к сыну Тай Сина, голова вождя племени как-то неестественно завалилась на бок и он грузно осел на свой стул. Чаша выскользнула из рук и с тихим стуком упала под ноги. Никто бы не заметил этого, если бы рядом вдруг не появился Годзю, который кинулся к чаше и поднял её с земли. Поднеся её к глазам, он повернулся к вождю племени, но что было дальше, Лаций уже не видел.
   – Бежим! – выдохнул он, срываясь с места и дёргая опешившего Модэ за рукав. Тот замешкался, но, услышав крики, не стал оборачиваться и пустился бежать вслед за ним.
   Первые стрелы со стороны юнаней прилетели, когда римляне завершали построение перед стулом Тай Сина, так и не успевшего понять, что произошло.
   – Поднять щиты! Первая шеренга, на колено! – громко выкрикнул Лаций. – Вторая, поднять щиты!
   Стрелы тупо застучали сверху, и только теперь оцепеневшая знать хунну кинулась к своим лошадям. Лули-князь и несколько его слуг в мгновение ока оказались в одиночестве. Но их надёжно закрывали щиты римлян. Оседлав коней, хунну с криками вылетели вперёд, где им навстречу уже неслись всадники юнаней. Страшный удар с одной и другой стороны сопровождался хрустом костей, лошадиным ржанием и дикими криками раненых, которых без разбора топтали копыта обезумевших животных.
   – Дай команду отойти! – крикнул Лаций Модэ Сину, который остался рядом с ним и уже держал наготове лук с натянутой стрелой. – Расстреляйте их сзади! – он кивнул за спину, и Модэ сразу всё понял. Он стал громко кричать слугам и всадникам, и вскоре те хунну, которые ещё могли сидеть на лошадях, отошли назад. Оставшиеся впереди юнани кружились в узком овраге, выбираясь на склоны, где не было тел людей и лошадей. Вдали показалось около полусотни всадников – они спешили им на помощь. Лацию было видно, что юнани даже не смотрят вперёд, думая, что легко сметут двадцать пеших воинов с торчащими копьями. Но до римлян доскакали не больше десяти. Тугие луки хунну, не уступавшие по дальнобойности парфянским, выпустили такое количество стрел, что большая часть нападавших осталась лежать на подступах к неподвижным щитам римлян. Те, кого чудом минули стрелы, напоролись на выставленные из-за щитов копья и стали падать, поднимая в воздух столбы пыли. Теперь надо было действовать по-другому. Прозвучала ещё одна команда, и вторая шеренга римлян метнула вперёд короткие дротики. Теперь почти все юнани лежали на земле. Два чудом выживших всадника, увидев, что кроме них на этом странном поле боя никого больше нет, сразу же развернулись и поскакали обратно. Но через десять-пятнадцать шагов их настигли стрелы хунну. Так закончилась эта короткая, но ужасная для племени юнаней битва.
   Модэ Син радостно стукнул себя стрелой по ноге и крикнул Лацию:
   – Ты видел, как они бежали?! Мы не потеряли ни одного воина! Хунну никто никогда не победит!
   – Э-э… – протянул Лаций, кивнув головой в сторону небольшого стула, на котором по-прежнему неподвижно сидел Тай Син. За всё время, пока длился бой, лули-князь так и не сдвинулся с места.
   – О, отец! – с удивлением и растерянностью произнёс Модэ Син. – Ты… ты…
   Старый князь медленно поднялся и, как будто ничего не произошло, громко произнёс:
   – Хунну никто никогда не победит! – при этом выражение его лица не изменилось, и Лацию показалось, что он с такой же торжественностью и чувством собственного достоинства принял бы смерть, если бы они не успели вовремя защитить его от стрел недружелюбных кочевников.
   До конца дня хунну вспоминали коварство Годзю, скоротечный бой и собирали оружие врага. Потом было принято решение всё-таки идти к поселению юнаней, чтобы либо добить их, либо заставить признать силу хунну и заплатить за нападение золотом и лошадьми. Проезжая рядом с римлянами, Тай Син остановился и повернулся к Лацию:
   – Ты настоящий воин. Жалко, что ты не хунну.
   Больше он ничего не сказал, но этих слов было достаточно, чтобы понять, насколько он был ему благодарен.
   Племя юнаней поняло свою ошибку и на следующий день его старейшины сами встретили хунну перед своим поселением. Они стояли на коленях перед домами и просили о пощаде. Их знать согласилась на все условия Тай Сина, они отдали ему самых лучших лошадей, оружие и сообщили всё, что знали о ханьцах за стеной. У них оказались хорошие длинные мечи, которые Лаций попросил забрать с собой во что бы то ни стало. Сталь была прочной и долго не тупилась. Поэтому римлянам пришлось ещё забрать несколько телег и загрузить их оружием.
   После этого хунну уехали на встречу с Хуханье. Однако брат Чжи Чжи отказался встречаться с лули-князем, заявив, что это неуважение для него и что с убийцами послов великого императора он общаться не будет. Разгневанный Тай Син проклял всех его родственников до седьмого колена, однако вынужден был развернуться и уехать обратно ни с чем. Для него это было всего лишь оскорбление. Но для Чжи Чжи это означало, что его брат уже стал достаточно силён и мог теперь выступить против него, не боясь поражения. Шаньюй понимал, что за этим скрывалась открытая поддержка императорского двора и вместе они были очень опасны.
   Когда они вернулись в становище, Лаций узнал от слуг шаньюя, что в Парфии произошли большие изменения. Сатрап Ород, который убил великого Сурену, был отравлен своим сыном Фраатом. Ночью перед коронацией Фраат приказал убить двадцать девять родных и двоюродных братьев. А их жёны пополнили гарем молодого сатрапа. Многие сразу покончили с собой, но многие выжили.
   На следующее утро Лация вызвали к шаньюю.
   – Из Парфии за тобой никто не придёт, – сразу сообщил Чжи Чжи. – Но здесь мне нужны неприступная стена, неприступные дома и хорошая защита. Поэтому начинай готовить всех своих людей к защите. Тай Син выделит тебе пятьсот слуг, и ты будешь учить их держать щит и меч, как это делают твои люди. Ты понял? Мне нужны такие воины, как твои римляне.
   – Но у нас осталось не более пятисот человек. Всего пятьсот… – осторожно заметил Лаций. – И не все из них воины…
   – Собери всех, кто может держать оружие! – перебил его шаньюй. – До большого похода на империю Хань я хочу сделать здесь столицу. Поэтому бери этих людей, ставь их в караулы, обучай, и у нас будет не пятьсот, а тысяча человек.
   – Но на это надо несколько лет, – попытался в последний раз не согласиться он.
   – Два года у тебя точно есть. За два года они ничего не сделают. А мы пока накажем всех подлых предателей на нашей земле до самого Кангюя. Они не будут дышать нам в спину! Мы выжжем их пастбища и загоним за дальние горы на севере. Кстати, Кангюй хочет прислать нам в подкрепление своих всадников с юным Дожу. Помнишь его, Тай Син?
   – Помню, – нахмурившись, ответил лули-князь. – От него нет пользы. Трус, – коротко заметил он.
   – Ничего, не сердись! Да, тебе он не нравился. Но пускай поможет нам здесь. А ты, – он повернулся к Лацию, – не теряй времени зря.
   – Прости, великий шаньюй, – осторожно начал Лаций. – Мы построили город и твой дворец. Ты обещал отпустить тех, кто хочет…
   – Обещал, обещал, не спорю, – устало согласился Чжи Чжи, и его усы опустились вниз. – Но куда ты пойдёшь? В Парфии тебя разрежут на кусочки и повесят на воротах Селевкии. В империи Хань убьют ещё раньше, чем ты пересечёшь большую стену. Пока тебе место тут. Победим мы, победишь и ты. Проиграем… тогда все умрём.
   – Благодарю тебя за искренние слова, – сдерживая волнение в голосе, вздохнул Лаций. – Ты всегда говорил правду. Но ведь прошло уже столько времени…
   – Вот-вот, я и говорю: у тебя осталось всего два года. Готовь людей. Скоро мой сын приведёт много пленных ханьцев. Если надо, будешь убивать их. Руби их, как ветки. Понял? Наши люди должны уметь сражаться, как твои, – на этом разговор закончился, и у Лация теперь началась другая жизнь. Все хунну стали относиться к нему с ещё большим уважением. Благодаря приказу шаньюя, он смог освободить от работы многих римлян и забрал всех, кого можно, даже с дальних скотоводческих пастбищ, которые располагались за десять и двадцать миль от реки Талас. К нему присоединилось десятка три детей от смешанных браков римлян, которые за долгие годы жизни в Парфии и здесь уже выросли и стали крепкими юношами. Среди них были и совсем юные дети Атиллы, которым он не мог отказать в желании научиться держать в руках меч, как их отец.
   Новые пленные из северных провинций империи Хань оказались обыкновенными крестьянами, и убивать их вместо чучел, как предлагал Чжи Чжи, было глупо. Благодаря Чоу Ли римляне смогли использовать их на рисовых полях и улучшить поставки еды. К тому же, ханьцы хорошо делали чучела из сухой травы, которые потом учились рубить и колоть новые воины Лация. Это было лучше, чем просто убить людей, как предлагал Чжи Чжи. Обучая новых воинов, Лацию пришлось ещё больше сталкиваться с этими странными маленькими людьми с узкими глазами, которые напоминали ему глиняные фигурки, высохшие под солнцем на горячем ветру, и которые, казалось, не были способны ни на что, кроме выращивания риса. Теперь он уже мог общаться со многими из них без Чоу, которая тоже стала часто выполнять его поручения, руководя своими соплеменниками на дальних полях.
   Так началась подготовка нового пешего гарнизона крепости, и Лаций весь отдался этому занятию, чтобы как можно меньше думать о Риме.

Глава 35

   В это время в империи Хань, на расстоянии двух тысяч миль южнее новой столицы кочевников, происходили совсем другие события, которые, тем не менее, совсем скоро должны были повлиять на судьбу не только Лация, но и всего народа хунну. Молодой и очень способный командир спал в казарме после возвращения из дальнего гарнизона, когда его разбудил какой-то резкий звук.
   – Тан! Ты где, Тан?! – кричал на весь двор чей-то громкий голос. – Кто видел Тана?! Тан!..
   Сон был коротким и не очень приятным. Их начальник, генерал-губернатор Сяо, был в отъезде, смотры и походы были отменены, караулы на стене сменялись без проблем… Что ещё надо было этому старому глупцу?
   Тан всю ночь до рассвета провёл на заднем дворе с молодой служанкой губернатора, которую тот год назад купил на юге на очередной распродаже рабов. Она была невероятно любвеобильная, и после встреч с ней он всегда чувствовал себя усталым и разбитым. К тому же, перед этим он три дня провёл на лошади и не успел даже отдохнуть перед возвращением. Во сне ему снова снилась ненавистная красавица Йенг Ли. Он не мог выбросить её из головы уже целых два года. Она была причиной всех его бед и страданий, поэтому он мечтал о том, что однажды настанет такой день, когда он сможет отомстить ей сполна и за всё. – Тан! Вот ты где! – резкий визгливый голос прозвучал совсем рядом. – Вставай быстрей! К нам едет брат нашего господина с женой! Тебе сказали подготовить хорошую встречу! Собирай солдат! Быстрее!
   – Губернатор Бао Ши?! – сон как рукой сняло. Осталась только тяжесть в затылке. В полусумраке казармы тень писаря в длинном халате напоминала корявый ствол умершей от засухи сливы. Резко вскочив, Чэнь вынужден был снова опуститься на доски кровати. – Когда?.. – с трудом прохрипел он, скривившись от неприятной горечи во рту и внезапно нахлынувшей слабости.
   – Уже завтра. Так что поспеши! – кривая тень качнулась в сторону двери и исчезла. Тан обвёл взглядом пустое помещение и опустил голову на грудь. В голове снова всплыли события двухлетней давности…

   Чэнь Тан был способным и умным чиновником среднего ранга. Сдав экзамены с отличием и заслужив похвалу главного цензора, он получил должность счетовода на складах губернатора Бао Ши в центральной провинции империи Хань, где работал, не покладая рук, чтобы добиться повышения и почёта. Работал целых три года.
   В тот злополучный день, когда всё изменилось, он стоял у ворот огромного дома губернатора и старался успокоить дыхание, чтобы не выглядеть запыхавшимся. Тайная новость застала его на дальних складах, где он занимался подсчётом мешков с рисом и сухой чечевицей. Он проработал там два месяца, и за это время все местные чиновники стали бояться его из-за неподкупности, честности и преданности губернатору Бао Ши. Приятную новость о прибывших гостях принесла тогда доверенная служанка из его дома. Для Чэнь Тана этого было достаточно. Обычно так жена губернатора сообщала ему, что пока гости с её мужем будут предаваться развлечениям, у них будет время для очередной тайной встречи.
   Тан успел закончить всю работу до вечера, и ещё полдня ему потребовалось, чтобы вернуться, помыться, найти новую одежду и приготовиться к встрече. Чиновникам и главному сборщику податей в провинции он сказал, что должен срочно доложить губернатору о порче риса, чем невероятно напугал их, но, благодаря этому испугу, у них не возникли лишние вопросы.
   Женой губернатора Бао Ши была юная красавица Йенг Ли из знатного рода Ли, который имел родственные связи с женой самого императора. У её родителей было много детей, но со временем выжили только две сестры – Йенг и Чоу. Поговаривали, что после того, как старшая дочь, Чоу, по приказу прежнего императора вышла замуж за сына шаньюя Чжи Чжи, молодого Угэдэ Суаня, и уехала с ним в становище хунну, родители, чтобы улучшить своё денежное положение, выдали младшую, Йенг, замуж за осторожного и богатого Бао Ши. Губернатор центральной провинции был очень богат и прижимист, его ценили при дворе императора и в городах его земель собирали налогов больше, чем на половине других территорий империи. Йенг смирилась с решением родителей, хотя с самого детства была обещана брату будущей императрицы. Его звали Ван Ман. Их семьи были дальними родственниками и жили рядом. Но родители и дворцовые интриги не позволили им соединить свои судьбы. Новая жена Императора Поднебесной пообещала ей, что поможет их свадьбе с братом, если Йенг проведёт несколько лет в браке с губернатором Бао Ши, противником реформ при дворе императора, и будет сообщать ей обо всех его мыслях и встречах. Императрица Ю Ван хотела знать всё о своих врагах и поэтому старалась везде иметь своих людей. Помня о её обещании, юная Йенг Ли старалась вести себя как добросовестная жена и хорошая хозяйка большого дома. Однако этого нельзя было сказать о её муже, который совсем ничего не мог предложить ей взамен, кроме нежных слов, заискиваний, нелепой заботы и подобострастного преклонения. В душе он боялся Йенг, а когда видел завистливые взгляды других мужчин, то сильно ревновал и даже не верил, что ему в жёны досталась такая красавица, которой, по слухам, завидовала сама императрица. Никто не знал, что губернатор Бао Ши страдал от непонятного мужского недуга, и неспособность выполнить свой супружеский долг только усиливала его чувство вины перед супругой. Каждый раз, оставаясь наедине, он не успевал «донести до неё своё напряжённое счастье» и всегда расплёскивал его ещё до того, как успевал коснуться её тела. Бедняга прибегал к разным советам и слушал разный врачевателей, пил настои и пытался восстановить мужскую силу специальными упражнениями с девушками из дома Льи, которые из поколения в поколение передавали секреты долгого семейного счастья в постели, но всё было тщетно. Ему ничего не помогало – как только он видел обнажённую девушку или касался её в темноте, его тело отказывалось ему подчиняться и он мгновенно опустошал свой сосуд детородности.
   До последнего времени никто, кроме его жены, об этой проблеме не знал. Но год назад об этом случайно узнал молодой чиновник Чэнь Тан. Всё произошло благодаря осторожному намёку жены губернатора. Молодой счетовод нравился ей с самого первого дня своего пребывания в их доме. Однажды, во время отсутствия мужа, состоялась их первая тайная встреча. У Чэнь Тана хватило ума промолчать и сохранить эту новость в тайне. К тому же, за это ему стали платить гораздо больше, чем он мог себе представить. Помимо денег на новые одежды, он приобрёл любовь одной из самых красивых женщин империи, а вместе с этим и благосклонность ничего не подозревавшего губернатора, которому и злопыхатели, и доброжелатели в один голос докладывали о неподкупной верности его нового чиновника, надеясь, что тот заподозрит в нём шпиона императорского двора и выгонит. Однако сам Чэнь Тан так объяснял ему своё рвение:
   – Мой дальний родственник, которого вы хорошо знаете, попросил меня не опозорить его имя на этой трудной работе. Он сказал, что если я выдержу это испытание, он поможет мне получить должность более высокого ранга.
   Губернатор знал, что «дальним родственником» этого чиновника, по иронии судьбы, был брат императрицы. Слова молодого счетовода звучали правдоподобно, а намёк на будущую службу при дворе обещал и самому губернатору немало благ. Такого человека надо было ценить и беречь. Поэтому он поощрял Чэнь Тана ещё больше и постепенно стал прислушиваться к его советам, что было тому только на руку. Благосклонность губернатора и рвение в работе пугали и отталкивали от него нечистоплотных чиновников, ещё больше способствуя сохранению его тайны. И даже те, кто иногда видел Чэнь Тана разговаривающим с женой губернатора, никогда не видели его в женских комнатах и, тем более, никогда не замечали, чтобы он выходил оттуда один и в неподходящее для этого время.
   Сам Тан понимал, что уже давно попался бы, если бы не изобретательность Йенг. Она предложила ему использовать «ласточкино гнездо под носом у лисицы» и показала маленькое отверстие в полу в соседней комнате, которое прикрывалось веером и циновкой. В эту комнату вела дополнительная дверь, через которую служанки обычно заходили к госпоже ночью, не выходя в коридор. Послав сигнал о встрече, жена губернатора отсылала их в другую часть дома и, когда те уходили, бросала в отверстие несколько лепестков розы, которые заранее срывала возле дома. Чэнь Тан терпеливо ждал этого момента внизу. Иногда на это уходило полночи. Но зато потом его терпение вознаграждалось сполна.

   Новость о гостях обещала такое же счастье и на этот раз. Отдышавшись, он постучал в ворота и сразу же столкнулся с той служанкой, которая доставила ему волнующее известие о прибытии брата губернатора. Опустив глаза и согнув колени, она прошла мимо него, слегка присев в ответ на приветствие. Однако, когда он стал подниматься по ступеням, она не обернулась. Это удивило Чэнь Тана, потому что он уже давно заметил, что нравится ей и она часто украдкой смотрит на него, пряча свои чувства. Иногда губернатор со своей женой уезжали в столицу и отсутствовали по нескольку недель. В такие моменты он никогда не отказывал себе в удовольствии уединиться на дальних складах с какой-нибудь молодой рабыней или одной из служанок, ежедневно приходивших из деревни на работу в этот огромный дом. При этом он старался выбирать тех, кто вряд ли согласился бы требовать от него продолжения отношений, если бы он не захотел этого сам.
   Солнце ярко освещало разукрашенные носилки гостей во дворе, и ему сразу бросились в глаза слуги сборщика податей из того района, где он сейчас проводил проверку запасов. Чэнь Тан улыбнулся, вспомнив красивую дочь этого старого скряги. Её звали Ляо Лья. Во время их первой встречи за конюшней она долго мучила его, не давая прикоснуться к ней и в то же время не давая уйти. Он уже давно засматривался на неё. Ляо Лья была замужем больше трёх лет, но у неё не было детей. Чэнь Тану нравилось, что она очень открытая и жизнерадостная. При встрече она вела себя по-детски наивно и искренне и тоже несколько раз бросала в его стороны долгие взгляды, пока одним вечером это, наконец, не свершилось: стоя у стены полутёмного склада, она то притягивала его к себе, то, когда он уже готов был опрокинуть её на спину, отталкивала от себя, как сумасшедшая. Не давая уйти, она, в то же время, удерживала его, хотела и боялась, и когда Чэнь Тану это надоело, он просто грубо толкнул её и несколько раз ударил по щекам, чтобы не сопротивлялась. Из дикой кошки та сразу же превратилась в смирную антилопу, и только плакала от радости, зажимая рот ладонью, когда он был особенно настойчив. Позже Ляо Лья просила его никому об этом не говорить и любить её, потому что, как она говорила, ей трудно было бросить своего мужа из-за отца. Как часто он слышал такие слова!
   На этот раз в гости приехал двоюродный брат губернатора, холостяк Сяо. Бао Ши, как всегда, был очень рад Чэнь Тану, и того сразу же провели в дом. Долгие разговоры с двоюродным братом губернатора и его прислугой утомили молодого чиновника. Все постоянно спрашивали его совета по тем или иным вопросам, как будто сами не сдавали экзамены на должности соответствующего уровня. Однако приходилось терпеть. Он добился больших успехов в этой провинции, и о нём уже многие знали. Это уважение надо было ценить, поэтому Тан улыбался изо всех сил, стараясь в промежутках между вопросами поймать взгляд жены губернатора, сидевшей за ширмой с другими женщинами с наложницами прибывшего Сяо. Йенг сидела у самого края, и Чэнь Тан знал, что это было сделано специально. Она любила иногда бросать взгляд на мужчин, когда этого никто не видел, и по её взгляду он всегда мог понять, что она думает. В этот раз ему долго не удавалось встретиться с Йенг глазами, и это раздражало его, как мальчишку. Чэнь Тану казалось, что она играет с ним, специально не глядя в его сторону, однако большое количество гостей и постоянные беседы не позволили ему совершить ошибку, и он, наконец, дождался своего вознаграждения – большие чёрные глаза вспыхнули и замерли, остановившись на его лице. Ресницы плавно опустились вниз, и кончики губ тронула хорошо знакомая улыбка. Это был знак – «всё как обычно». Правда, ему показалось, что улыбка была немного холодной, но через какое-то время он уже забыл об этом и горел только одним желанием – дождаться окончания приёма и побыстрее спрятаться за углом дома, откуда можно было быстро добраться до небольшого отверстия в полу комнаты служанок.
   Однако за день до этого, когда он ещё находился на дальних складах, произошло событие, которое изменило его судьбу раз и навсегда. Это был как раз тот день, когда жена губернатора Йенг Ли узнала о приезде брата своего мужа и поспешила отправить служанку к нему на склад, надеясь, что в такой суете они точно смогут найти время для встречи. Однако к вечеру она узнала о своём тайном любовнике кое-что такое, что заставило её пожалеть о предстоящей встрече. Но отменить её она не успела.
   Всё произошло случайно. Гости, желающие поприветствовать двух братьев губернаторов, прибыли заранее с самого утра, и Йенг, как жена губернатора, вынуждена была почти всё время проводить с жёнами чиновников. Те с радостью ехали с мужьями в столицу провинции, пользуясь поводом, чтобы поделиться очередными сплетнями, а также засвидетельствовать своё почтение высоким гостям и её мужу. Проходя мимо старшего сборщика податей, Йенг обратила внимание на его дочь, грустную молодую девушку, которая стояла рядом с радостным отцом, и, как ей показалось, еле сдерживала слёзы. Чувствуя симпатию к этому юному созданию и ещё пребывая в предвкушении встречи с молодым счетоводом, она решила проявить благосклонность и внимание к ней. И, как оказалось, не зря. Они прошлись по узкой террасе вокруг дома и присели на одной из боковых галерей напротив сада. Спокойная обстановка и внимание важной женщины привели девушку в такое сильное волнение, что она не сдержалась и горько заплакала. Желая утешить её, Йенг стала расспрашивать о причинах её слёз, и та, не таясь, рассказала о том, что произошло между ней и молодым и красивым чиновником из столицы. Этим чиновником был Чэнь Тан. Но самое страшное Йенг услышала в конце.
   – Ты такая красивая и мудрая, госпожа, – вытирая слёзы, подняла на неё глаза девушка. – Я хочу попросить твоего совета.
   – Да, конечно, – мягко улыбнулась Йенг, чувствуя, что с трудом сохраняет улыбку на лице.
   – Я хочу, чтобы он стал моим мужем! – с горячностью произнесла та, как будто хотела исполнения этого желания немедленно. – Он пообещал, что будет любить меня, и я хочу просить отца, чтобы он разрешил мне расстаться с моим мужем. У нас с ним нет детей, хотя мы часто проводим время вместе. Он старается, но ничего не выходит. Наверное, он тоже согласится расстаться со мной, – она говорила с жаром и быстро, как бы стараясь убедить её в том, что всё так и есть. Йенг замерла и с ужасом представила себе, что будет, если эта девочка узнает о её связи с беспутным Чэнь Таном. Тысячи мыслей закружились в голове, рисуя одну картину хуже другой. Но дочь старшего сборщика податей сообщила ей ещё одну новость, от которой сердце Йенг сначала сжалось, а потом радостно забилось. Юная девушка была беременна. И беременна от Тана. Сначала Йенг захлестнули смешанные чувства зависти, ревности и злости, и дочь сборщика податей восприняла кривую улыбку на её лице как знак поддержки и сочувствия. Девушка расплакалась и, спрятав лицо в ладони, продолжала молить госпожу о помощи. Эти несколько мгновений оказались как нельзя кстати. Йенг взяла себя в руки и стала думать, как отомстить изменившему ей Тану. Вскоре в её голове возник план. Она успокоила несчастную и пообещала ей помочь. Но только при условии, что та будет хранить молчание и верность мужу, стараясь проводить с ним как можно больше времени. Изумлённое выражение лица и застывшие в испуганных глазах слёзы сказали ей, что глупышка ничего не поняла, но поверила в её помощь. Теперь надо было действовать. Главное было не спугнуть Тана, которому она хотела отомстить больше всего. Но опыт подсказывал ей, что с таким человеком надо вести себя осторожно.
   Оставшись одна, Йенг достала несколько монет с квадратными отверстиями посередине и разделила их на две части. Затем надела их на два тонких кожаных ремешка и вызвала двух служанок. Через некоторое время те отправились в город, где Чэнь Тан проводил проверку товаров.
   На следующий день, зная, что Тан уже находится в их доме, она старательно избегала встречаться с ним взглядом, чувствуя, что не может изобразить на лице привычную радость. Лишь в конце дня ей удалось совладать со своими эмоциями. По его глазам Йенг поняла, что Тан был уже близок к тому, чтобы подойти к ней и, не стесняясь приличий, наделать глупостей, но её взгляд, полный обещания и страсти, снял напряжение и избавил их от беды. Полночи она лежала, не зная, как преодолеть себя и бросить вниз лепестки розы. Те уже завяли и безжизненно лежали на веере, напоминая капли запёкшейся крови. Но выхода не было – план мести требовал небольшой жертвы, и она со вздохом сжала лепестки, готовясь бросить их вниз.

Глава 36

   Когда непроглядная тьма стала сменяться серым туманным рассветом, Чэнь, продрогнув и стуча зубами, решился в последний раз подползти к тому месту, где было отверстие. Он провёл рукой по земле и снова ничего не обнаружил. Разочарование сменилось злобой. Он не мог поверить, что Йенг забыла о нём. Она никогда ещё не обманывала его ожиданий. Рука сама потянулась вверх, и уже через мгновение циновка отлетела в сторону вместе с веером. Просунув голову и плечи в отверстие, он вздрогнул от неожиданности. Йенг сидела на полу на расстоянии вытянутой руки и молчала. Она медленно мяла в руке жухлые лепестки розы. Что-то в её взгляде и усталом наклоне головы показалось ему странным. Как будто она, как и все гости, слишком много ела и пила и теперь не могла пошевелиться от усталости и сытости. Но Чэнь знал, что это не так. И от этого его злоба и желание только усилились. Протиснувшись в отверстие по пояс, он схватил её за руки и притянул к себе. Йенг не сопротивлялась, но это безвольное согласие было хуже отказа. Он посмотрел ей в глаза, но она отвела взгляд в сторону. В дальней части дома раздался скрип полов и чьи-то шаркающие шаги. Они оба замерли от страха. Но вскоре всё стихло. Йенг испуганно прижала руки к груди, пытаясь вырваться, но это взволновало его ещё сильнее. Опустив подбородок на грудь, она отчаянно сопротивлялась. От резких движений её дыхание стало частым, маленькие ноздри затрепетали, как два мотылька, и горячее дыхание обожгло его лицо, проникнув в самое сердце и доведя до исступления. Где-то вдалеке снова послышались шаги. Чэнь резко дёрнул её за руки и показал взглядом, чтобы она спускалась вниз. При этом он откинул низ её длинной рубашки и схватил за щиколотки. Йенг молча последовала за ним, но, оказавшись на сырой земле, стала сопротивляться с новыми силами. Тан ничего не понимал. Он на мгновение опешил, не понимая, что с ней происходит. Раньше она первая набрасывалась на него, а теперь вела себя, как дочь сборщика налогов во время их первой встречи. Недолго думая, он ударил Йенг по лицу. Но не так сильно, как ту девушку. От неожиданности она вздрогнула и замерла. Он схватил её за горло и навалился сверху всем телом, жадно целуя щёки, глаза и губы. Йенг снова поразила его, ответив взаимностью, и даже укусила несколько раз в плечо и шею. В порыве чувств она с такой силой впивалась ногтями ему в руки и спину, что Чэнь не раз был готов ударить её ещё раз, но сдерживался, увлечённый безудержной страстью.
   Следующий день он провёл с губернатором Бао Ши, докладывая ему о результатах проверки и планах по сбору налогов. После этого снова пришлось провести целый вечер в разговорах с его двоюродным братом Сяо из северной провинции. Чэнь ждал сигнала от Йенг. Но та молчала. Ближе к полуночи он так расстроился, что позволил себе выпить рисовой настойки, которая сразу же свалила его с ног. Усталость и бессонница сделали своё дело. Он проспал, не раздеваясь, всю ночь и большую часть утра, пока его не разбудили хмурые слуги губернатора. Дальше всё происходило, как в страшном сне: его обвинили в краже запасов со складов, где он проводил проверку. При этом нашлись два свидетеля, которые видели, как он ночью вывозил оттуда мешки. Губернатор приказал арестовать Тана и отправил слуг для проверки в дальний город. Те действительно нашли пустой дом с лежащими на полу мешками с рисом, чечевицей, сухим луком и чесноком. Чэнь Тан был поражён этой подлостью, но она не лишила его самообладания. Он сразу же стал оправдываться и пытался доказать, что это всё было подстроено его недоброжелателями, которые боялись, что он уличит их в воровстве. Чэнь знал, что среди чиновников всегда правил негласный принцип «падающего – подтолкни», но когда через несколько дней губернатору доложили, что нашлись ещё несколько тайных хранилищ, куда молодой счетовод, якобы, свозил украденное добро уже с других складов губернатора, у Чэнь Тана началась истерика. Он кричал и бесновался, обзывая всех продажными крысами, а когда узнал, что старший сборщик податей привёз подробный отчёт о его «неправильных подсчётах», он вдруг «прозрел»: это всё подстроила Ляо Лья! Дочь-недотрога нажаловалась отцу, а тот, боясь огласки, решил избавиться от него таким способом. Но заявить об этом открыто означало подписать себе смертный приговор. Чэнь запутался и не знал, что делать. Он молчал и не отвечал на все вопросы судьи, который раньше был его самым лучшим другом. Теперь этот хитрец с двойным подбородком и головой-луковицей превратился в строгого блюстителя закона и со сладкой улыбкой старался подвести его к добровольному признанию. Чэнь был в отчаянии. Для него всё было ясно, но как переубедить губернатора, он не знал. И тем более он не мог прибегнуть к помощи Йенг.
   Чэнь Тан не знал, что приняв в тот день старшего сборщика податей, губернатор впервые за долгое время пришёл к жене ночью и лёг рядом, не раздеваясь. Он долго не мог заснуть, вздыхая и ворочаясь с боку на бок. Она была удивлена, но долго молчала. Не дождавшись объяснений мужа, Йенг сама начала разговор, осторожно задавая ему вопросы, на которые тот отвечал тихо и односложно – да или нет. Да, он не верил в предательство своего лучшего счетовода, но, с другой стороны, все чиновники вокруг воровали. И он это знал. Да, Чэнь Тан был хорошим человеком и верным слугой, и ему не нужны были эти мешки с рисом, но, опять же, с другой стороны, на него ополчились все остальные счетоводы и чиновники. А их было больше, и он это знал. Да, наказание было одно – Тана должны были продать в рабство, но он, как губернатор, не мог допустить, чтобы такого человека, тем более родственника самого брата императрицы, пусть и дальнего, продали первому встречному. А желающих купить такого счетовода найдётся предостаточно! И чем дольше Чэнь Тан будет находиться в тюрьме, тем больше будет желающих купить его сразу после суда…
   Губернатор Бао Ши ещё долго высказывал жене свои сомнения. Та терпеливо ждала, пока он выговорится и в их разговоре наступит пауза. Наконец, муж вздохнул последний раз и, повернувшись к ней лицом, тихо спросил:
   – Что же делать? Знаешь, я не думаю, что Чэнь Тан «забыл о милости и нарушил свой долг» [48 - Поступил неблагодарно (китайская идиома).], – он не видел в темноте ночи её лица, но чувствовал ровное, немного взволнованное дыхание и думал, что она переживает за него и тоже волнуется. Бао Ши было приятно ощущать её преданность, и он погладил жену по щеке. Та прижала его ладонь к лицу и тихо произнесла:
   – Ты умный и честный, мой господин. Тан не мог отплатить тебе чёрной неблагодарностью. Но даже если он невиновен, что делать с остальными?
   – Да… Что? – как зачарованный, повторил он.
   – Их много. Их не заменишь, – продолжала Йенг, вливая ему в уши те слова, которые он хотел слышать. – Защищая Тана, ты потеряешь всех остальных. И тогда они могут тайно пожаловаться твоим врагам при дворе императора. Зачем тебе это?
   – Да, да, ты права, – кивал он.
   – Но ты мудрый, мой господин, и ты можешь найти выход, как тигр всегда найдёт узкую тропу в скалах, чтобы обмануть свою жертву.
   – Выход? Но какой?..
   – Ты когда-то давно рассказывал, что можно заменить наказание службой в армии.
   – Да, можно. Но это должен попросить он сам, а не судья!..
   – А если он попросит, тогда ведь можно так сделать?
   – Конечно!
   – Можно найти мудрого и влиятельного человека, который подскажет судье провинцию и город, куда надо отправить Тана, чтобы это выглядело как наказание и он не погиб. А через несколько лет, после службы, он снова сможет вернуться к тебе и даже сдать новые экзамены. Ты сам так говорил. К тому же, его влиятельные родственники тоже останутся довольны таким решением. Их честь не пострадает.
   – Это правда! Как же я не подумал об этом! Но кто скажет ему об этом? Он всё время кричит, что невиновен и обвиняет во всём младших счетоводов и главного сборщика!
   – Не волнуйся, мой господин! Моя служанка Нийа носит ему еду. Она всё и расскажет. Кстати, надо не забыть тех людей, которые помогли тебе избавиться от такого опасного вора, как они говорят, – многозначительно добавила Йенг и губернатор, не поняв намёка, замер, пытаясь разглядеть в темноте выражение её лица. – Ты мудрый, – продолжила она, – значит, надо спрятать свои чувства и показать, что ты всем поверил. Поблагодари тех, кто жаловался тебе больше всех, и ты заставишь остальных верить в то, что ты справедливый и умеешь выслушать всех своих слуг и чиновников. Тогда они всегда будут жаловаться тебе друг на друга, стараясь выслужиться. Так ты будешь знать всё, – дальше она рассказала ему, как стоило бы отблагодарить верных слуг за их преданность. В эту ночь губернатор испытал такой душевный подъём, что впервые за несколько лет смог «донести своё счастье до нефритовой пещеры благоденствия». Он отчаянно пыхтел, радуясь проснувшимся в нём силам любви, не замечая при этом, что на лице его жены застыла неподвижная улыбка, а глаза закрыты, как будто она умерла. Йенг не беспокоилась, что он уличит её в неискренности. Она просто терпела, зная, что это всё очень быстро закончится.
   На следующий день старший сборщик налогов, который находился во время суда в столице, был вызван к губернатору, где, к своему изумлению, узнал, что с этого дня его назначают заместителем сборщика податей всей провинции, а мужа его дочери – начальником всех складов в его родном городе. От благодарности пожилой чиновник даже потерял дар речи и только стучал лбом по блестящему полу. Ещё губернатор выразил желание присутствовать в будущем на празднике в честь рождения ребёнка у его дочери, когда, это, конечно, произойдёт. Двое слуг подняли с пола опьяневшего от благодарности старика и поддерживали его под руки, пока он старался что-то сказать в ответ. В это время в другой комнате, в дальнем конце дома, Йенг второй раз встречалась с дочерью счастливого сборщика податей. Девушка безудержно рыдала, держась за живот и не в силах смириться с мыслью, что её ненаглядный Чэнь Тан действительно оказался вором и теперь его точно продадут в рабство. Однако она была вынуждена согласиться с женой губернатора, что заявлять о его отцовстве было сейчас опасно. Но если не он, то кто же? И тут до её замутнённого слезами и переживаниями рассудка дошло, что отцом ребёнка может быть её муж! Как же она раньше об этом не догадалась! Ведь он так об этом мечтал… Девушка поделилась своим откровением с Йенг, которая терпеливо выслушала её и даже смогла изобразить на лице искреннее восхищение такой сообразительностью. Глупышка медленно соображала, но это было даже лучше. Потому что она всё принимала за чистую монету. Сама Йенг была мыслями уже в другом месте. Там, где её ждала более сложная задача. Быстро распрощавшись с дочерью старшего сборщика налогов, она поспешила к себе, чтобы успеть до вечера объяснить преданной служанке Нийа, какие слова она должна передать Чэнь Тану в тюрьме. К тому же ей надо было придумать, как донести до неё главную мысль, потому что сказать всё открыто она не могла.
   К сожалению, глупость служанки превысила все её ожидания, и, как Йенг ни старалась, перепуганная девушка ничего не могла понять и запомнить. Раздражение госпожи пугало её, и она несла всякую чушь, путая слова и названия. Наконец, Йенг отчаялась и замолчала. Солнце уже садилось за горизонт, и в комнате постепенно становилось сумрачно и тускло. Скоро должны были зажечь светильники.
   – Госпожа, может, ты выберешь кого-то другого, а не меня? – осторожно произнесла служанка, боясь её гнева и, в то же время, искренне стараясь загладить свою вину хоть какой-нибудь помощью.
   – Но ведь в тюрьму ходишь ты одна! – нервно бросила в ответ Йенг.
   – Я могу отдать кому-нибудь свою одежду, – с радостью предложила девушка и вскочила на ноги. По застывшему на лице госпожи удивлению она поняла, что та не собирается на неё кричать. Через несколько мгновений перед Йенг лежали пояс и верхний халат служанки. С удовлетворением покачав головой, она отодвинула в сторону её одежду, потом задержалась взглядом на голове и сняла маленький бант и ленту, которыми Нийа завязывала свои волосы. Оставшись в одной длинной белой рубашке, с распущенными волосами, та невольно поёжилась и обняла себя за плечи.
   – Сиди в этой комнате! – приказала Йенг, отведя её в боковую комнату. – Никуда не выходи и жди меня. Поняла? – с этими словами она закрыла за ней дверь и, дождавшись прихода рабыни со светильником, стала тихо переодеваться.

   В этот вечер вместе с едой к Чэнь Тану пришло и спасение. Увидев перед собой Йенг, он перестал думать о еде и опустился на колени, чтобы обнять её за ноги. Но она решительно оттолкнула его, чем вызвала ещё большее удивление. Он выслушал слова Йенг, которая преподнесла их, как совет губернатора. Но вскоре Тан догадался, что старый плут, хоть и был хитрым чиновником, вряд ли стал бы думать о том, как избавить его от такого позора. Голос Йенг был спокойным и рассудительным, она говорила уверенно и правильно, как будто всё придумала сама. Она вела разговор скорее, как мужчина, а не женщина. И этим только укрепила его в мысли о том, что знала обо всём заранее, но не предупредила его. Додуматься до того, что она всё это и подстроила, он не смог. Злоба и отчаяние смешались в его голове, лишив рассудка, и Чэнь Тан высказал это ей в лицо. Он хотел задушить её прямо здесь, чтобы потом спокойно принять смерть. Но когда он схватил Йенг за плечи, её дрогнувшее тело вызвало в нём такой прилив чувств, что он остановился. Ощутив прикосновение её тела и чувствуя, как она дрожит, он криво усмехнулся и сказал на ухо:
   – Я отомщу тебе прямо сейчас…
   Йенг испугалась этих слов, потому что в первом его движении инстинктивно почувствовала угрозу своей жизни. Но потом она поняла, что он хочет от неё совсем другого. Страх смерти уступил место злобе и обиде – ведь она сама передала стражникам по одной монете и целый кувшин рисовой настойки, чтобы попасть сюда. Так что к этому моменту они должны были уже крепко спать, сжимая в потных, грязных ладонях своё неожиданное богатство. А она попалась, как птичка в клетку, в которую сама и залетела. Но страшнее было то, что этим вечером должны были начаться опасные дни, и она могла забеременеть точно так же, как глупая дочь старшего сборщика податей. Йенг сопротивлялась, как могла, царапая Тану лицо ногтями и кусаясь, как дикая кошка. Когда последние силы покинули её, он тоже упал рядом и долго приходил в себя перед тем, как овладеть ею.

   Служанка Нийа спала, когда её госпожа вернулась в свою комнату, и поэтому не видела, что та была в её халате. Утро только наступило, и в комнате уже можно было разглядеть углы и циновки. Йенг с отвращением сняла с себя перепачканный грязью халат и отбросила в сторону. Её душила злоба. Она ненавидела и глупую служанку, которая ничего не могла запомнить, и себя, потому что теперь надо было как-то избавиться от этой одежды и не привлечь внимания слуг. И ещё ей нужна была вода. Но для этого надо было снова выйти на улицу и пройти за дом… О, как она проклинала в этот момент Чэнь Тана!
   Тихо выскользнув из своей комнаты, она поклялась в душе, что обязательно отомстит ему за эту ночь. Уже днём, встретившись с мужем, она наивным и игривым тоном сообщила ему, что «несчастного воришку» Тана надо послать служить в северную провинцию, к его двоюродному брату, губернатору Сяо. Бао Ши удивился, потому что раньше она предлагала отправить молодого чиновника в столицу, в императорские войска, чем можно было заслужить дополнительную благосклонность его дальних родственников при дворе. Но Йенг и на этот раз нашла прекрасное объяснение – на севере двоюродный брат губернатора сможет присмотреть за строптивым молодым чиновником, а после окончания службы окажет ещё одну услугу – быстро отправит его обратно. Бао Ши был вынужден снова согласиться с доводами своей жены и приказал вызвать судью. Ни он, ни его жена в этот момент не знали, что это решение полностью изменит судьбу не только несчастного чиновника Чэнь Тана и двоюродного брата губернатора, но и многих других людей, как в самом Китае, так и за его пределами.

Глава 37

   Суд потом прошёл быстро. У Чэнь Тана хватило тогда мудрости и терпения сделать всё так, как сказала Йенг: он признал свою вину и попросил заменить ему наказание на службу в армии. И вот теперь уже целых два года служил здесь, на севере империи Хань, где сорок тысяч человек защищали часть стены Великого Императора [49 - Цинь Шихуанди]. Генерал-губернатор Сяо был больше занят интригами при дворе, чем жизнью провинции и, тем более, армии. Со временем, он с радостью стал всё больше и больше доверять молодому ссыльному чиновнику, который проявлял немалую энергию при выполнении своих обязанностей и пользовался уважением солдат. В итоге, Чэнь Тан постепенно стал командовать не только городским гарнизоном, но и всеми удалёнными подразделениями. Его знали и его слушались. Все знали, что он любит порядок и дисциплину, его не волновали деньги и роскошь. Гораздо больше удовольствия он получал от военных манёвров и женщин. Но в армии ни то, ни другое никогда не осуждалось.

   Флаги первых всадников, сопровождавших носилки губернаторов, появились над холмом ближе к вечеру. Чэнь Тан выстроил гарнизон у ворот города и наблюдал за приближением красных фигур к последнему повороту дороги. Когда около пятидесяти человек миновали это место, показались носилки. Чэнь насчитал пять. Все были обтянуты яркими шёлковыми тканями с жёлтыми и красными рисунками. Ткань трепетала на ветру, надуваясь пузырями и взлетая вверх, как крылья птицы. По внешнему виду всадников и медленному движению носильщиков было видно, что все они очень устали.
   Чэнь Тан хорошо помнил всё, что потом происходило. Два губернатора даже не поприветствовали его, сразу уединившись со слугами в отдельных комнатах огромного дома. Йенг он не видел. На следующий день Бао Ши и Сяо Ши принимали местных чиновников, слушали признания в верности и получали всевозможные подарки, которые, по обычаю, сопровождали длинные речи. На третий день губернатор Сяо сообщил ему, что гости желают посетить знаменитые сливовые сады за городом. Чэнь Тан понял, что его брат будет там с женой. Значит, там можно будет увидеть Йенг.
   Когда они приехали к садам, губернатор Сяо приказал ему сопровождать своего двоюродного брата, его жену и свиту. Это было невиданной удачей! Но посмотреть сады у Тана не получилось. Как только они оказались среди деревьев, губернатор Бао Ши сделал знак, и все вельможи сразу отстали на несколько шагов. От неожиданности Чэнь Тан замер и несколько раз оглянулся. Красивая, как никогда, Йенг Ли, в ярко-красном халате с жёлто-зелёными цветами на рукавах и спине, медленно плыла в окружении своих служанок в десяти шагах сбоку. Она даже не посмотрела в его сторону. Голос Бао Ши привёл Тана в себя.
   – Подойди поближе! Давай пройдёмся немного вдвоём. Я знаю, что ты держишь обиду на меня за прошлое. Но я бы хотел поговорить о твоём будущем… – после этих слов масляные глазки хитрого интригана впились в него, как колючки. Тан был уверен, что речь зайдёт о его работе после окончания службы, но губернатор удивил его ещё раз. Он сделал ему совсем другое предложение. И касалось оно более опасного дела. Бао Ши сказал, что мирных хунну за стеной стало слишком много. На них уходит слишком много риса и бобов, и скоро они могут сами напасть на империю Хань. Это опасно. В то же время шаньюй Чжи Чжи, убив посла императора, не мог пока напасть на империю, но он тоже стал опасен, потому что это было объявлением войны. Надо было столкнуть их между собой, чтобы ослабить и тех, и других. Чэнь Тан был согласен с этими словами. Бао Ши добавил, что «мирные» хунну Хуханье готовы были бы поддержать того ханьского военачальника, который решил бы наказать убийцу посла императора. Однако сам император был против войны с хунну.
   – Тогда кто же решится ослушаться самого императора? – хмыкнул Чэнь Тан. – Это же смерть. Лучше самому сразу прыгнуть со скалы вниз.
   – Не совсем, – осторожно произнёс Бао Ши и улыбнулся в ответ своей жене, которая изредка бросала на него внимательные взгляды, как будто слышала их беседу на расстоянии. – Если бы этот поход увенчался успехом, то император мог бы простить храброго полководца и даже наградить его… – многозначительно добавил губернатор.
   – И?.. – наконец, начал понимать Чэнь. – Ты хочешь, чтобы твой брат организовал этот поход? – спросил он.
   – Мой брат слаб и уже не так быстр, как раньше. Желание у него есть, да нет возможности, если ты понимаешь меня… – он выжидающе посмотрел на Тана, но тот молчал. – Однако у моего брата есть человек, который мог бы это сделать за него, – произнёс Бао Ши и, остановившись, пристально посмотрел Чэнь в глаза.
   – Это верная смерть… – тихо ответил тот. – Верная смерть. Никто не пойдёт на это. Кто этот человек?
   Бао Ши оглянулся и ещё раз улыбнулся жене.
   – Сама жена императора хочет убить Чжи Чжи, – негромко добавил он. – Ты будешь под надёжной защитой.
   – Я? Ты обо мне? Нет, я не смогу! Это же настоящая война!
   – Это может показаться тебе «сном жёлтого проса» [50 - Несбыточные мечты.], но это не так… – стараясь сохранить улыбку на лице, настойчиво произнёс Бао Ши. Он многозначительно улыбнулся и поднял вверх свои тонкие редкие брови, что должно было означать высшую степень доверия. – «Тысячи лошадей несутся галопом» [51 - Как бы ни менялась жизнь, нельзя думать, что она только хорошая или плохая, завтра всё может измениться.].
   Они молча прошли ещё несколько десятков шагов, пока Чэнь не прервал молчание:
   – Если у меня будет письмо от императрицы, я сделаю это. Пусть она напишет, что гарантирует мне жизнь!
   – Разве тебе не достаточно моих слов? Ты не веришь мне?.. – Бао Ши попытался изобразить на лице обиду. Но Чэнь Тан сразу же прервал его:
   – Нет, не верю! Ты уже один раз поверил не тем людям. Теперь из-за них я здесь. Поэтому, у императрицы тоже может оказаться «мёд на губах, а за пазухой нож» [52 - Своё на уме.]. Кто я для неё? Она забудет меня, как и ты. Мне нужна надёжная защита. Скажи, твой брат об этом знает? – неожиданно спросил он старого интригана. Тот поднял глаза вверх и еле слышно ответил:
   – Ему необязательно это знать. Поэтому сохрани эти слова в тайне. Для своего же собственного блага. Я сообщу тебе о письме через месяц. Жди, – на этом их разговор закончился, и Чэнь Тан был вынужден отстать на несколько шагов, чтобы уступить место притворно-восторженным слугам губернатора.

   Через два дня Бао Ши с женой покинули столицу провинции. Чэнь Тан так и не смог поговорить с Йенг. Он не знал, что после разговора с мужем она хотела встретиться с ним в тот же вечер, но потом передумала и решила не спешить, чтобы ещё раз всё обдумать. Муж после разговора был раздражённым и злым. Чэнь Тан оказался не таким простым, как он думал. Поначалу Бао Ши сгоряча даже предложил избавиться от него, так как не видел возможности получить письмо императрицы. Сам план по устранению Чжи Чжи предложил ему брат императрицы, Ван Ман, в мимолётной беседе во время их последней встречи в столице. Но он предупредил, чтобы никто и нигде ни в коем случае не упоминал их имён. Как можно было теперь просить о письме с подписью императрицы?! Йенг уговорила мужа подождать неделю. Тот не знал, что прошлой осенью она виделась с женой императора. Тогда Йенг в очередной раз рассказывала ей обо всех встречах мужа с влиятельными людьми императорского двора. Она попросила императрицу хоть как-то помочь освободить свою сестру из страшного плена хунну. Убежавшие от Чжи Чжи крестьяне рассказывали, что её сестра Чоу была продана в рабство ужасному варвару, который даже не был похож на человека, бил её и издевался каждый день, унижая и заставляя работать, как простую женщину. Йенг страдала, жалея сестру, и хотела вернуть её домой любым способом. Её встреча с императрицей совпала с донесениями с дальних границ империи о победах Чжи Чжи над несколькими приграничными племенами. Император был обеспокоен, но войны не хотел. Тогда его жена попросила Йенг найти какого-нибудь военачальника, который бы рискнул сам выступить на север против Чжи Чжи и убить его. Сердце Йенг радостно забилось, потому что теперь она могла надеяться на возвращение своей сестры. Оставалось только найти храброго военачальника… Поняв, что в плане императрицы нет исполнителя, Йенг рассказала ей о смелом молодом чиновнике, который, по слухам, хорошо проявил себя под руководством генерал-губернатора Сяо. Это был Чэнь Тан. Жена императора попросила сохранить их разговор в тайне. Её имя нельзя было произносить. После этого её брат встретился с Бао Ши и более конкретно объяснил ему, что надо сделать, не упоминая о встрече императрицы и Йенг Ли. Так Бао Ши и его жена оказались в гостях у губернатора Сяо.
   Однако теперь всё могло сорваться из-за непозволительного требования Чэнь Тана. Он хотел получить письмо, и Йенг несколько раз тоже была близка к тому, чтобы согласиться с мужем и убить его, однако в таком случае она подвела бы императрицу и потеряла свою сестру. Поэтому ей оставалось только думать и искать выход. Наконец, она сообщила мужу, что знает решение. Тот был безумно рад. План Йенг был на самом деле прост: им надо было самим написать это письмо и передать его дерзкому Чэнь Тану, потребовав выполнить одно условие – после прочтения сразу же вернуть письмо обратно, чтобы он не мог воспользоваться им в корыстных целях. Для того, чтобы всё выглядело правдоподобно, Йенг предлагала передать это письмо сама. Она была уверена, что с ней Чэнь Тан не стал бы спорить, как с её мужем, потому что именно его он считал виновным в своём несправедливом осуждении.
   Её расчёт оказался верным. Бао Ши с радостью согласился, ещё раз поразившись её сообразительности. Когда они через две недели снова приехали к его двоюродному брату, тот был приятно удивлён их визитом, но Бао Ши сразу объяснил ему причину – надо было тайно организовать встречу с племенами хунну и самим Хуханье, чтобы узнать о планах его неспокойного брата Чжи Чжи. Это была правда. Хоть и частично. Пугливый губернатор Сяо сразу же проникся важностью миссии и приказал молодому Чэнь Тану во всём помогать его гостям.
   Переговоры с Хуханье состоялись через две недели. Тот подтвердил своё желание участвовать в походе против своего грозного брата. На встрече теперь уже присутствовал и Чэнь Тан. Услышав, как Бао Ши пообещал Хуханье, что поход состоится в самом скором времени, он решил спросить губернатора, что это значит. Когда они подъезжали к небольшому городу, где их ждали губернатор Сяо и Йенг Ли со всеми придворными, Чэнь Тан открыто задал этот вопрос. Бао Ши улыбнулся и хитро ответил:
   – Давай вернёмся в город, и там ты всё узнаешь сам.
   Надо отдать должное Чэнь Тану, он оказался очень осторожным человеком и сразу же выслал своих воинов вперёд для проверки дороги и ещё несколько человек – для осмотра домов в городе. Но ничего подозрительного там не нашли. Тогда он подумал, что его хотят либо отравить, либо убить ночью во время сна. Каково же было его удивление, когда после сытного ужина Бао Ши предложил ему вспомнить «цвет лепестков сливы» в красивых садах его брата Сяо. Он намекал на разговор в саду. Чэнь внутренне напрягся и инстинктивно прижал руку к животу, где заранее спрятал небольшой нож.
   – Куда мы идём? – спросил он, увидев, что Бао Ши встал.
   – Ты – никуда. А я пока поговорю с братом о важных делах. Оставайся здесь, – он растянул на лице улыбку, в которой не было ни капли радости, и направился к сутулой фигуре Сяо. Все медленно вышли из комнаты. Чэнь Тан огляделся. Неужели его собирались убить в этой комнате? Тихий скрип у стены за ширмой заставил его вздрогнуть. Пальцы сжали нож, но он не стал доставать его, увидев, что в узком просвете двери стоит женщина с веером. Она показала жестом, чтобы он подошёл. Чэнь Тан оглянулся и осторожно зашёл за ширму. Ничто не предвещало опасность. Он хотел открыть створку двери и войти, но женская рука придержала её, оставив между ними лишь небольшой просвет.
   – Это ты? – с удивлением спросил он, узнав знакомый силуэт. – Но ведь…
   – Молчи, – прервала его Йенг. – Ты хотел видеть письмо? Вот оно! – в просвете показался свернутый пергамент. Чэнь протянул руку, но она отдёрнула свиток и добавила: – Я отдам его тебе при одном условии… – дальше Йенг рассказала ему о письме, о возврате и замолчала, ожидая ответа. Он согласился, и бамбуковый чехол оказался у него в руках. Чэнь прочитал его несколько раз, покрутил в руках, помолчал и вернул обратно. Ему стало ясно, что назад пути нет. Впереди была либо победа, либо смерть. Но это было лучше, чем следить за караулами на стене, а потом до конца жизни считать мешки с рисом на складах Бао Ши. Он вернул письмо Йенг, и та рассказала ему, как всё надо сделать. Губернатор Сяо уедет, и у него будет много времени, чтобы собрать войско. Её муж пригласит брата в столицу на целый месяц. К тому же, сюда приедет надёжный проводник из лагеря Чжи Чжи. Этот человек долго жил в лагере хунну и знает, как пройти к их новому городу быстрее всего. Он надёжный, потому что его сын служит у Бао Ши. Когда, казалось бы, всё было ясно, Чэнь неожиданно спросил:
   – Ты будешь сегодня ночью одна? Мне не хватает мятых лепестков розы, – после этого он отодвинул створку в сторону и решительно шагнул внутрь комнаты.
   Его наглость поразила Йенг, и она несколько мгновений молчала, не зная, что ответить.
   – Со мной теперь всегда спит муж… – медленно произнесла она. – Ты всё можешь испортить… – последние слова были сказаны с надеждой, что он всё поймёт и не станет настаивать, но Чэнь понял это по-своему: дрожь в её голосе взволновала его, кровь ударила в голову, и, увидев в глазах Йенг отчаянный блеск, он принял его за притворное сопротивление.
   – Он мог бы выпить много вина. Особенно сегодня. Уговори его! Ведь он будет рад, что я согласился, не так ли? – наклонившись к её голове, горячо прошептал он. Йенг резко отвернулась и отошла к дальней стене. Там был выход на террасу. Она лихорадочно думала, что делать. – Я два года мечтал о райской персиковой роще! Мне каждую ночь снился цветок сливы в нефритовой вазе! – доносился сзади полный страсти голос. Чэнь Тан становился опасным и мог испортить всё своей глупостью прямо здесь.
   – Не сейчас! Не подходи! Если он узнает… – её ноздри хищно раздувались от участившегося дыхания.
   – Я только повторяю твои слова. Ты говорила их мне столько раз, – Тан, сладко улыбаясь, медленно приближался к ней. – Ты сама научила меня красоте этих слов.

   В это время снедаемый любопытством Бао Ши не выдержал и решил вернуться в комнату. Он тихонько потянул на себя большую входную дверь и проскользнул внутрь, придерживая край рукой, чтобы не зацепиться за неё ногой или рукой. В душе он уже принял решение: если Чэнь Тан согласится, то не пожалеет. Если нет, то надо будет просто от него избавиться.
   За ширмой в это время царила полная тишина. Это было подозрительно. Осторожно приблизившись к неплотно сдвинутым створкам, на которых были искусно вырезаны разноцветные листья винограда, он несколько раз покачал головой из стороны в сторону, стараясь рассмотреть в щель, что происходит внутри. Но там было темно, и ему ничего не было видно, кроме приоткрытой двери. Бао Ши набрался смелости и сделал шаг вперёд. Затем жадно припал глазом к узкой щели между резными краями ширмы и замер. Дверь была наполовину открыта. В просвете виднелась фигура Чэнь Тана. Он не шевелился. Бао Ши почувствовал, как его спина медленно начинает покрываться потом, а в ушах нарастает гулкий шум.

   Йенг стояла у двери на террасу и понимала, что не может выйти туда, оставив Тана одного. Но он и сам бы не остался. В таком состоянии он мог броситься за ней, и тогда их могли увидеть слуги во дворе. В плотном сумраке комнаты почти ничего не было видно. Только редкие светло-серые круглые тени на деревянных стенах. Ткани на стенах не было. Она повернула голову и остановилась взглядом на тёмном пятне. Это был след от ладони – в этом месте слуги упирались в стену, чтобы открыть дверь. Окон здесь тоже не было. Единственным источником света была открытая створка двери позади Тана. Йенг закрыла глаза и постаралась успокоиться, но перед глазами стояло улыбающееся лицо с подёрнутыми поволокой глазами. Надо было что-то сказать ему, отвлечь, заставить отступить! Что-то искреннее… Но что? Оставалось только одно… Она повернулась и с мольбой в голосе произнесла:
   – Там моя сестра! Я прошу тебя, послушай меня! Чоу была замужем за сыном Чжи Чжи. Хунну продали её страшному варвару. Он издевается над ней. Ты знаешь, я бы ни за что не попросила тебя, если бы не она. Я не могу её спасти сама. Помоги! Прошу тебя!
   Чэнь Тан остановился. Было похоже, что Йенг не врала.
   – Ты хочешь, чтобы я спас твою сестру? – с усмешкой спросил он.
   – Да…
   – Тогда почему ты сопротивляешься? Это не слишком большая плата за её жизнь.
   – Нет, нет, так нельзя. Забудь всё! Считай, что я ничего не просила! – в голосе Йенг неожиданно прозвучала решительность. Она вдруг испугалась своей слабости и решила больше не упрашивать его.
   Это были последние слова, которые услышал Бао Ши, потому что Чэнь Тан резко рванулся вперёд и оказался рядом с Йенг, прижав её к стене. Он что-то говорил, но до Бао Ши долетали лишь отдельные звуки, которые сливались у него в ушах с гулкими ударами сердца, заставляя волноваться всё больше и больше. Он даже опустился на колени, продолжая опираться дрожащими руками на створки ширмы.
   – Что?! Забыть?! Забыть, как ты предала меня? Ты смеёшься? Забыть это? – сквозь зубы прошипел Тан. До Йенг оставалось не более полушага. Он видел её бледное лицо с горящими глазами, полуоткрытый рот и трепещущие лепестки ноздрей. Его сводили с ума эти дрожащие, знакомые губы, через которые прорывалось горячее дыхание! Если бы она знала, как ему не хватало здесь всего этого! Руки сами потянулись вперёд. Йенг, не шевелясь, смотрела ему в лицо, интуитивно чувствуя опасность. – Тебя не было две зимы, – его губы почти касались её щеки, дыхание стало горячим. – Целых две зимы! А зимы здесь очень холодные! И теперь ты хочешь, чтобы я забыл всё, что между нами было? – он чувствовал, что не может отойти от неё.
   – Да, хочу! – твёрдо ответила она, и в её глазах вспыхнул огонь внутреннего упорства.
   – Тогда я не буду ждать ночи, – прорычал он и встряхнул её за плечи, готовый повалить на пол. От резкого движения полы его халата разошлись в стороны, и оттуда выскользнул нож. Тихий металлический звон заставил Йенг вздрогнуть, но она продолжала смотреть ему в глаза. По лицу Тана расплылась самодовольная улыбка. Он поднял нож и поднёс к её лицу.
   – Может быть, сейчас?
   – Не делай этого, – с трудом произнесла она.
   – Не буду, – криво усмехнулся Чэнь. – Если ты будешь ждать меня ночью.
   – Я буду ждать тебя с победой, – неожиданно для себя самой произнесла она. – Убей Чжи Чжи, и тогда я буду с тобой навсегда.
   Чэнь Тан не ожидал этих слов. Он опустил руку, сжимавшую плечо Йенг, и посмотрел на нож. Их лица разделяло тёмное лезвие. Он коснулся остриём её щеки, затем – своей и проглотил образовавшийся в горле комок. В одно мгновение всё изменилось до неузнаваемости.
   – Ты будешь?.. А как же он?.. – слова застревали у него в горле, как песок, и воображение рисовало в голове невероятные картины будущей жизни.
   – Обещаю, поверь, – негромко повторила она, – только убей Чжи Чжи и верни мою сестру.
   Всего несколько мгновений назад он хотел причинить ей боль, мучить и бить её тело, наслаждаясь болью и страстью одновременно, но эта внезапно вспыхнувшая животная страсть теперь отступила назад. Ему хотелось ей верить. Йенг обещала ему больше, чем ночь страсти, и от этого не стоило отказываться.
   – Хорошо, я сделаю это! – решительно произнёс он. – Только не забудь о своём обещании! – он резко опустил нож вниз и быстро шагнул в сторону, не заметив, что острый конец разрезал ей манжет на халате и задел кисть. Раздался скрип двери, и Чэнь вышел на террасу. Йенг стояла, прижавшись спиной к стене, и молчала. На коже почувствовалось лёгкое жжение. Пальцам стало тепло. Она подняла руку и безучастно посмотрела на тонкий порез. Потом сползла по стене вниз и, сев на пол, уронила голову на колени.

   Всё это время Бао Ши стоял за ширмой, не в силах оторваться от узкой щели, в которую видел то спину Чэнь Тана, то бледное лицо жены. В какой-то момент он уже хотел рвануться вперёд, но его остановил звук упавшего ножа. Затем он увидел, как лезвие приблизилось к её шее. Лицо Йенг напоминало каменную маску с застывшими блестящими глазами. Внезапная слабость охватила тело Бао Ши, он затрясся мелкой дрожью, чувствуя, что не может сдвинуться с места. Его взгляд был прикован к лезвию ножа, а сердце отчаянно билось от непонятной восторженной радости. Внезапно возникший страх почему-то тоже был приятен, и он с ужасом почувствовал, что ему хочется боли и ещё, чтобы с Йенг произошло что-нибудь ужасное. Прямо сейчас. В области живота возникло невероятное напряжение. Что-то подобное он испытывал только в детстве, когда видел, как конюх бьёт в конюшне свою нерадивую жену, а потом насилует прямо на сене. Руки безвольно упали вниз, и Бао Ши медленно опустился на пол. Ему показалось, что Йенг повернула голову в его сторону. Неужели она видела его за этой проклятой ширмой, стоящим на коленях, дрожащим от страха и удовольствия, не в силах сдвинуться с места и помочь ей?! Чэнь Тан вдруг что-то прорычал, и вместе с этим звуком до Бао Ши донёсся тихий голос жены. Она сопротивлялась! Как это было приятно… Он упёрся лбом в створки ширмы и, не отрываясь, смотрел в щель. Перед глазами всё плыло, как водоворот в осенней реке, но он ничего уже не мог с собой поделать – руки с силой сжимали халат между ног, пытаясь сдержать волну нарастающего удовольствия. Тело вздрагивало в конвульсиях, и от слияния этих двух эмоций Бао Ши чуть не потерял сознание. К счастью для него, всё закончилось очень быстро и помутнение в глазах исчезло. Он снова увидел перед собой ширму и небольшую щель. Чувствуя, что надо срочно встать и уйти, чтобы сменить нижнюю одежду, он упёрся дрожащими руками в пол и с трудом поднялся на ноги. Затем, не удержавшись, в последний раз прильнул к щели. Чэнь Тана в комнате не было. Йенг неподвижно сидела у стены на полу, уронив голову на колени.
   Что он с ней сделал? Или не сделал? Однако сейчас лучше было уйти. Ноги стали ватными и не слушались. Бао Ши сел на лавку у стены и прижался спиной к стене. Когда он пришёл в себя, в комнате за ширмой уже никого не было. Йенг ушла в ту же дверь! Значит, она была жива! Он поспешил к себе и до самого вечера сидел в своей комнате, слушая игру придворных музыкантов. Брату он сказал, что плохо себя чувствует и хочет отдохнуть.
   Ночью, когда все разошлись по своим комнатам, он пришёл на женскую половину и прогнал служанок. Затем тихо зашёл в комнату Йенг. Они долго лежали, молча глядя в потолок. Он не знал, что сказать. Наконец, она решила начать первой, чувствуя, что муж, наверное, видел её вместе с Чэнь Таном.
   – Господин, ты был свидетелем моего позора… – её голос дрожал, как будто она вот-вот заплачет, хотя на самом деле Йенг просто с трудом пыталась задавить рвущуюся наружу обиду.
   – Да, – он вздохнул с горечью. – Мы оба заплатили слишком большую плату. Он мог убить тебя. Я видел нож…
   – Я тоже видела тебя. Но ничего не могла сделать.
   – Прости меня. Я должен был тебя спасти. Но тогда… тогда он мог бы… – Бао Ши боялся продолжить, чтобы не расплакаться от жалости к самому себе.
   Йенг не надо было лишних слов. Она знала, что произошло с её мужем. Теперь он хотел, чтобы она сама нашла всему этому оправдание.
   – Я попросила его спасти сестру, но он потребовал слишком много… – осторожно начала она, не зная, что он слышал.
   – Не вини себя. Он хотел забрать письмо и требовал… требовал деньги, да? – сказал Бао Ши то, что думал.
   – Да, – со вздохом облегчения ответила она. – Если бы я закричала, то тогда… всё, всё пропало бы. И ты тоже не мог закричать. Тебе тоже было плохо, но ты сильный, мой господин! Ты терпел и ничего не испортил, – она видела, как в порыве чувств Бао Ши закивал головой, повернулся на бок и сжался калачиком. – Мой господин, прости меня! Тебе было очень плохо. Я – причина твоей боли. Ты должен наказать меня.
   – Нет, нет, мне не было больно. Мне… мне… Нет. Я не могу тебя наказать. Я хочу наказать его!
   – Ты такой благородный, мой господин, – стараясь до конца играть роль покорной жены, произнесла Йенг. – Я буду с тобой всегда! Мы сделали это ради императрицы. Иначе её брат мог бы нас погубить. Мы не могли поступить иначе. Пусть Чэнь Тан убьёт подлого Чжи Чжи, а когда вернётся, мы придумаем, как от него избавиться. Ты придумаешь ему самую страшную муку, ты сделаешь так, чтобы он страдал больше, чем ты, чтобы его били и посыпали раны солью! – теперь она была уверена, что он не слышал её слов, и ей стало легче.
   – Я слабый… – скривив лицо, ответил Бао Ши. – Я уже слишком стар и слаб…
   – Нет, ты ещё сильный. Твой отец прожил восемьдесят лет. А тебе ещё нет и половины. Когда всё кончится, ты получишь новую должность при дворе императора. Ты успокоишься. И… – она на мгновение замолчала, размышляя над тем, стоит ли пускать в ход последний аргумент, и, наконец, решилась, – и тогда у нас будет ребёнок. У тебя будет сын. Такой же сильный, как и ты.
   Растроганный Бао Ши не мог ничего ответить. Он только благодарно кивал головой и прижимал колени к груди, думая уже совсем о другом. Слова жены о наказании Чэнь Тана вызвали у него приятные ощущения, и он снова вспомнил, как подсматривал в детстве за конюхом и его женой. Однако теперь ему хотелось подсматривать за своей женой и видеть, как ей делают больно. Если бы Йенг знала, к чему приведут её слова, то вряд ли бы произнесла их. Но было уже поздно.

Глава 38

   После отъезда Бао Ши и его жены прошло три недели, а губернатор Сяо и не думал никуда уезжать. Только приехал какой-то старый хунну, который сказал, что его зовут Годзю и он будет жить на окраине города. Чэнь Тан нервничал и всё чаще выезжал в гарнизоны у стены, чтобы не оставаться наедине с томительным ожиданием. Однажды он случайно сказал солдатам, что было бы неплохо наказать Чжи Чжи за убийство посла, и те сразу же поддержали его, предложив пойти в поход. Он ничего не ответил, думая, что воины успокоятся, а они, наоборот, восприняли его молчание как его согласие. Через три дня первые три тысячи прибыли из ближнего гарнизона и остановились под стенами города. Губернатор Сяо ничего не понимал. Через неделю, когда количество солдат перевалило за двадцать пять тысяч, его помощник Чэнь Тан вдруг объявил сбор всех командиров. Те прибыли в дом губернатора, где тот потребовал от молодого командира объяснений.
   – В провинции сорок тысяч воинов. Здесь уже стоят двадцать пять, – сурово произнёс Чэнь Тан не предвещающим ничего хорошего тоном. – Они готовы отомстить Чжи Чжи, который убил посла императора.
   Все офицеры одобрительно загудели, выкрикивая слова поддержки. Губернатор Сяо испуганно вжался в деревянное кресло. Однако у него ещё хватило сил и смелости потребовать от молодого командира отказаться от этой затеи.
   – Ты должен это прекратить, – сказал он. – Я запрещаю тебе говорить от имени губернатора!
   – Тогда губернатор должен сам выбрать, с кем он! – громко выкрикнул Чэнь Тан и выхватил меч. Сяо побледнел и не сказал больше ни слова. – Ты последуешь с нами и будешь подчиняться моим приказам, – грозно предупредил его Чэнь. – Либо следуй за нами, либо считай, что ты арестован, – резко закончил он, и губернатору не оставалось ничего другого, кроме как подчиниться новой силе. Воины сразу же выбрали Чэнь Тана генералом, и тот объявил начало похода через сутки. Губернатор Сяо остался жив и даже сохранил своё звание, но власти и влияния у него уже не было.
   По дороге к ним присоединились ещё пятнадцать тысяч солдат, и теперь у Тана было сорок тысяч человек. Они быстро забрали со складов вооружение и погрузили его на обозы. Через три дня эта армия уже стояла у ворот Великой Стены. Тан забыл сказать командирам о поддержке Хуханье, а когда вспомнил, решил благоразумно подождать, чтобы не ошибиться. Его осторожность оказалась не лишней. Гонцы три раза ездили к Хуханье, но тот ни разу так и не ответил на призыв Тана присоединиться. С одной стороны, это было неприятно, но с другой он точно знал, на что ему рассчитывать в случае столкновения с Чжи Чжи. Единственным недостатком было отсутствие всадников. Почти все сорок тысяч были пехотинцами и арбалетчиками. Но Тан был полон решимости добиться успеха даже без конницы.
   В пути ему серьёзно помогал старый проводник Годзю. На вопрос Тана, почему он это делает, тот рассказал, что когда-то у него был сын. Чжи Чжи убил его, и теперь он хочет ему отомстить. О втором сыне Годзю ничего не сказал, а Тан предусмотрительно промолчал. Однако в его надёжности они смогли убедиться, когда старый хунну несколько раз провёл их мимо мест, в которых из-за жары в этом году началась «чёрная смерть» – люди и животные умирали от страшной болезни и спастись от неё не мог никто. Если человек приближался к больному или умершему ближе, чем на десять шагов, он тоже заболевал. Один раз им даже пришлось задержаться на целые сутки, чтобы поджечь перед собой степь и холмы, через которые надо было добраться до удобной дороги в горах. Все воины держались бодро, никто не боялся и не болел. Только обоз двигался медленнее, чем хотелось, и Тан всё время подгонял его, стараясь подбадривать и даже выделять пехотинцев из разных отрядов для помощи. Так они дошли до самого большого хребта, за которым начиналась прямая дорога к реке и на которой стоял новый город шаньюя Чжи Чжи. От этого места до него было пять дней пути. Когда воины остановились на ночь у подножия, то высланные вперёд дозорные донесли, что видели вдалеке всадников. Те передвигались по склону небольшого предгорья и, судя по всему, наблюдали за их передвижением. Пока солнце не село, Тан вместе с проводником Годзю поспешил вперёд, чтобы увидеть этих людей. Сам Тан видел только очертания лошадей. Но Годзю сразу распознал их. Он сказал, что это всадники Кангюя. Они приехали к Чжи Чжи, чтобы сопровождать его в походе против империи Хань. Чэнь Тан расстроился – неожиданного нападения не получилось. Теперь о них узнают раньше, чем они пересекут этот хребет. Но всё произошло совсем не так.

Глава 39

   С утра в небе висели рваные белые облака, напоминавшие седую бороду Павла Домициана. С холмов дул тёплый ласковый ветер. Погода скоро должна была измениться. Слепой певец сидел в тени городской стены вместе с несколькими юношами. Они отдыхали после работы и тихо напевали незнакомые мелодии. В этот момент за рекой показались всадники. Лаций стоял у второго рва, где они только что закончили установку заграждений. Несколько рядов частокола выглядели внушительно и радовали глаз. Всё было сделано правильно. Узкоглазые крестьяне загалдели, тыча руками в сторону переправы, и все сразу повернулись в сторону реки.
   – Что там? – громко спросил Павел.
   – Отряд Угэдэ Суаня, – ответил один из сыновей Атиллы и приложил руку ко лбу. – Точно они! Спешат сюда, – добавил он.
   Лаций уже давно внимательно наблюдал за приближающимися всадниками. Ему бросилось в глаза, что они скакали, прижавшись к гривам лошадей. Значит, юный Зенон был прав – спешат. По привычке, он стал считать их по лошадям.
   – Эй, Марк, Зенон! – позвал он братьев. – Сколько их? Мне кажется, не больше сотни… – в его голосе прозвучала еле заметная тревога.
   – Меньше, – раздался голос Зенона. – Восемьдесят пять.
   – Вот ты врёшь! – кряхтя, возмутился Павел Домициан. – Как же ты так быстро посчитал?
   Но ему никто не ответил. Все знали, что отряд сына шаньюя насчитывал сто двадцать всадников. С ними поскакали ещё триста человек из Кангюя. Они должны были проверить состояние южной дороги вдоль хребта. По ней шаньюй собирался в следующем году выступить в поход против империи Хань.
   – Всем за стену! – приказал Лаций, и стоявший неподалёку мальчик с горном сразу протрубил команду. Где-то вдалеке, с другой стороны стены, команду передал другой рожок. За последние два года благодаря благосклонности шаньюя Лацию удалось создать несколько отрядов пехотинцев, сделать для них щиты, получить у лули-князя мечи и копья и ещё научить новых людей сражаться всем этим оружием. Утром они работали вместе с остальными рабами на постройке зданий, стен и городских рвов, а после полудня учились передвигаться в четырёх центуриях и драться на мечах. Это уже была настоящая боеспособная манипула, и он этим очень гордился. Остальная пара сотен человек оказались необучаемыми, и их пришлось отправить пасти стада.
   Но сейчас всё его внимание было приковано к возвращающимся всадникам. Они, не останавливаясь, проскакали мимо стражников у городских ворот и, когда Лаций добрался до стены, пыль там ещё не осела. Караульные чихали и отплёвывались, отойдя в сторону и прикрывая лица руками. Он поспешил к дому шаньюя, в котором тот жил с прошлой осени и был этим очень доволен.
   Лошади стояли, понуро опустив головы. Было видно, что они скакали очень долго. Вокруг суетились слуги, спеша принести воды и зерна, а сами всадники молча стояли рядом. Лация не впустили в дом Чжи Чжи. Однако он смог узнать у покрытых пылью воинов, что они видели ханьскую армию по ту сторону хребта. Он не успел подробно расспросить их об этом, потому что за ним прибежали два стражника. В дверях дома стоял молодой Модэ Син. Лицо застыло в напряжённой гримасе, но он пытался улыбаться, чтобы казаться храбрым. Всё это сразу бросилось Лацию в глаза, и он понял, что произошло что-то серьёзное.
   В большом доме шаньюя находилось около десяти человек: Тай Син, его сын, несколько князей со своими кутлугами, Чжи Чжи и его сын Угэдэ Суань, который выделялся из всех пыльной одеждой и грязным лицом. Шаньюй повернул голову в сторону Лация и спросил:
   – Что со рвами?
   – Сегодня всё закончили. Заграждения стоят. Вечером пустим воду.
   – Вовремя… – хмуро бросил шаньюй, и было непонятно, доволен он или нет. Вскоре Тай Син прервал молчание и предложил послать гонцов за помощью. Из последовавшего дальше разговора Лаций узнал, что, заметив армию по ту сторону хребта, Угэдэ Суань решил проследить за их движением. Хунну преследовали ханьскую армию три дня и поняли, что их ведёт опытный проводник. Враг шёл самой короткой дорогой. Всадники Кангюя предложили сыну Чжи Чжи напасть на заднюю часть с повозками, которая постоянно отставала от войска. Угэдэ Суань согласился. Они напали на обоз и отбили его, но к вечеру их догнали несколько отрядов с арбалетами и отогнали в лес. Половина кангюйцев погибла. У хунну в первой же атаке погибли тридцать человек. Ещё десять были тяжело ранены. Лаций понимал, что ошибка молодого хунну была в том, что он не отправил гонца к отцу сразу, когда увидел врага, и потратил много времени на обоз ханьцев. На вопрос Чжи Чжи, сколько он насчитал ханьцев, Угэдэ Суань мрачно ответил:
   – Восемь отрядов по пять тысяч в каждом. И ещё – повозки. Там тоже три тысячи человек.
   – Сорок тысяч и три?
   – Да, отец.
   – Где сейчас всадники Кангюя?
   – Ускакали.
   – Куда?
   – Не знаю. Я думал, сюда, – Угэдэ Суань отвечал, не поднимая головы.
   – Где сейчас ханьцы?
   – Должны быть на этой стороне хребта.
   Все замолчали. От хребта до города было не больше трёх дней пути. Чжи Чжи обвёл всех внимательным взглядом, и Лаций заметил, что его глаза превратились в две маленькие чёрные точки – верный признак закипающей злости. Но вместо крика, он спокойно приказал Тай Сину разослать гонцов всем военачальникам и князьям, чтобы те срочно собирали своих воинов, а Лацию – поставить на стенах своих пехотинцев и выслать на вышку у реки пять всадников. После этого Модэ Син должен был взять сто всадников и выдвинуться в сторону хребта. Туда вела одна единственная дорога, и, если ханьцев вёл опытный проводник, они должны были идти только по ней.
   Покинув дворец шаньюя, Лаций почувствовал давно забытое ощущение надвигающегося боя: люди двигались молча и быстро, команды звучали резко и отрывисто, никто не разговаривал, воины были собраны и на лицах читалось одинаковое выражение сосредоточенности и тревоги. К вечеру все приготовления были закончены. Но он никак не мог успокоиться, потому что защищать город от сорока тысяч пехотинцев сейчас было очень сложно и правильнее было бы уйти на север.
   Утром все военачальники снова собрались у шаньюя. Несмотря на то, что ночью прибыли ещё двести кангюйцев, больше подкрепления ждать было неоткуда. Лули-князь Тай Син доложил Чжи Чжи, что через день в город прибудут три тысячи воинов и ещё тысяча женщин с детьми. Плюс у них были четыреста пехотинцев Лация. Это всё. Один из князей предложил отступить, пока не поздно.
   – Куда? Куда отступать, скажи?! – неожиданно взорвался Чжи Чжи. – Где все твои стада?
   – Стоят в низовьях реки. Полдня пути отсюда, – пробормотал князь.
   – У остальных тоже там. А ты хочешь идти на север. Куда ты их погонишь? Даже если сегодня выйти, за три дня стада не отогнать. Да и куда гнать? Остатки усуней и даваней только и ждут нас в лесах! Они перебьют нас по ночам. Будут нападать из кустов. А их города мы все сожгли. Травы там сейчас нет. Конец лета. Скоро начнутся дожди. Без травы и запасов там смерть. До самого Кангюя нет ни одного места, где остановиться. Мы там всё выжгли.
   – Ну, можно пойти в Кангюй, – пробормотал расстроенный князь.
   – Догонят быстрей, – коротко ответил вместо шаньюя хмурый Тай Син. – С повозками и стадами будем плестись, как овцы. А без них – не дойдёшь.
   – Значит… остаёмся?.. – дрогнувшим от страха голосом спросил другой военачальник. Все нахмурились и замолчали. В воздухе повисло гнетущее молчание.
   – Да, остаёмся. Попробуем предложить им золото. Отдадим всё, что есть. Лишь бы ушли. Или… – он не договорил, но все и так поняли, что в противном случае останется только сражаться до конца.

Глава 40

   Чоу Ли сидела вместе с Саэт и её детьми у огня, готовя еду с какими-то пахучими травами. Лаций уже знал, что будет представлять собой эта жидкая каша из риса и кусочков жира, и поморщился. Но выбора не было. Надо было есть. Павел Домициан, как всегда, что-то рассказывал детям, а Чоу впервые за долгое время сидела, обняв колени, и ничего не делала.
   – Жиан ши джэн [53 - Будет война (кит.).]? – спросила она, бросив короткий взгляд на Павла Домициана, который один из всех вокруг мог её услышать.
   – Во бу джидао [54 - Не знаю (кит.).], – машинально ответил Лаций, но потом понял, что она спросила это неспроста. – Ни джидао ма [55 - Ты что-то знаешь (кит.).]? – насторожился он.
   – Ксюдоу джаньши. Йинггай тчи [56 - Много солдат. Надо уходить (кит.).], – таким же безразличным тоном произнесла Чоу, как будто рассказывала ему, что варится в котле. Лаций замер. Усталость как рукой сняло. Надо было что-то срочно ответить, чтобы не привлекать к себе внимания.
   – Вомэн лай танхуа ба [57 - Давай поговорим (кит.).], – тщательно произнося слова, сказал он. – Дан ксиан тшитан [58 - Но сначала поедим (кит.).].
   – Хао [59 - Хорошо (кит.).], – кивнула она и отвернулась, бормоча что-то себе под нос, как будто была недовольна приготовленной похлёбкой.
   Когда все наелись и разлеглись по местам, они вышли из дома и отошли к краю дома. Ночь была тёмная, луна спряталась за облаками и вокруг ничего не было видно.
   – Ты что-то знаешь? – в голосе Лация прозвучала тревога, но он и не пытался её скрывать.
   – Их много. Очень много. Здесь оставаться нельзя. Всех убьют. У них железные стрелы и нугонги [60 - Нугонг – арбалет (кит.).].
   – Да?.. – в памяти сразу всплыли старые воспоминания. Год назад после набега на одно южное племя сын Чжи Чжи привёз в кочевье арбалеты. Тогда хунну посмеялись над ними, потому что стрелять из них, сидя на лошади, было невозможно. Стрелы казались тяжёлыми и делать их было негде. Тем более, что натянуть тетиву можно было только двумя руками, сидя на земле. Лаций выпросил у Угэдэ тогда один арбалет и пробовал стрелять на мельнице. Его поразила пробивная сила железных стрел, но со временем стрелы растерялись, спуск сломался, а арбалет потерялся за ненадобностью. – Но откуда ты это знаешь? – спросил он.
   – Птичка принесла мне слова сестры, – улыбнулась она. Этот ответ удивил его, потому что до этого Чоу никогда не говорила, что у неё есть сестра.
   – Сестра? Но ты же…
   – Плохо будет. Поверь мне. Ты не сделал мне зла. Я помогу тебе, – она сложила руки на груди и поёжилась от ночной прохлады. Лаций прикинул в голове, что от дальнего холма за рекой до крепости полдня пути.
   – Ты хочешь мне помочь?
   – Да. Завтра они придут к тому холму.
   – У Чжи Чжи есть конница, есть крепость, защита. Кангюйцы будут отгонять их, – сам не веря в свои слова, зачем-то произнёс Лаций.
   – Кангюй – нет. Кангюй уйдёт. Они не помогут Чжи Чжи.
   – Откуда ты знаешь?
   – Знаю. Надо уходить. Поверь мне! Сегодня ночью. Завтра будет поздно, – в её голосе была такая уверенность, что Лаций сразу понял, что это правда. За те годы, которые они прожили рядом, между ними существовало негласное соглашение, что Лаций не пытается вести себя с ней как с рабыней и не будет принуждать к рождению детей, а она будет помогать ему в общении с ханьцами и хунну, которых знала намного лучше, чем он. При этом её поведение всегда было предупредительно вежливым и даже преднамеренно покорным. Поэтому все искренне считали, что Лаций действительно использует её как рабыню. Но сейчас перед ним стояла решительная и стойкая женщина, не уступающая по силе духа ему самому. Лаций был немного обескуражен, но опыт помог ему взять себя в руки.
   – Я не пойду, – покачал он головой, и Чоу поняла, что второй раз спрашивать не надо. Лаций вдруг почувствовал, что это будет его последнее сражение и он умрёт именно здесь, на краю земли, вдалеке от родного Рима. Эта мысль промелькнула в голове, не вызвав ни сожаления, ни радости. В душе царило странное безразличие. – Мне уже много лет. Я мечтал вернуться в Рим. Но, видимо, боги против моего возвращения…
   – Идём со мной. Я помогу тебе спастись. На юге есть море. Ты сможешь добраться до Индии.
   – Нет, не могу, – что-то в душе мешало ему даже представить себе такое спасение. – Если можешь, возьми с собой Саэт и детей. Может, они выживут.
   – Хорошо. Пусть со мной идёт слепой. Он говорит на нашем языке. Это им поможет.
   – Я поговорю с ним, – пообещал Лаций и замолчал. Мысли крутились вокруг приближающейся армии и защиты города. Он чувствовал, что известие об их приближении в одно мгновение изменило его, заставив превратиться в прежнего расчетливого и хладнокровного воина, думающего о сражении и враге, а не о жизни и смерти. – Кто это? Император? – спросил он уже совсем другим голосом.
   – Нет. Это его генерал. У императора много генералов.
   – Как его зовут?
   – Зачем тебе? – усмехнулась она. – Ты не знаешь его.
   – И всё же…
   – Его зовут Чэнь Тан. Он храбрый человек.
   – Не сомневаюсь… Чэнь Тан, Чэнь Тан, – повторил он несколько раз, стараясь запомнить это имя. – Сколько с ним воинов?
   – Сорок тысяч. Или сорок пять. Ещё не знаю.
   – А сколько у каждого генерала воинов?
   – Много. Обычно сто тысяч у каждого. Или сто пятьдесят.
   – Сколько? – опешив, переспросил он. – Сто пятьдесят тысяч? У каждого генерала? А сколько генералов?
   – У императора – тридцать или больше. По-разному.
   – Генералов… тридцать пять? Откуда их столько?
   – Империя Хань большая. Император всесилен. Когда все генералы ему подчиняются, он непобедим, – из этих слов было понятно, что внутри огромной империи, о размерах которой Лаций даже не подозревал, тоже идут междоусобные войны, но такое количество войск он не мог себе даже представить…
   – Это же… тридцать или сорок раз по сто тысяч [61 - Миллион у древних римлян произносился как «десять сотен тысяч» – deies centena milia (лат.).]…
   – Их больше, чем птиц в небе, – не без тщеславия заметила Чоу.
   – Тогда почему сейчас всего сорок тысяч? – ему показалось, что она специально преувеличивает.
   – Это молодой генерал. Он сам решил пойти против хунну, чтобы отомстить за смерть посла.
   – Значит, это не император идёт?
   – Нет, я же сказала. Но ему нужна победа, чтобы заслужить прощение императора.
   – Вот оно что… Значит, золото не поможет, – пробормотал Лаций.
   – Ты хотел его подкупить? – усмехнулась она. – Ему нужна голова Чжи Чжи. Только это спасёт его от смерти, – решительно добавила Чоу.
   – У них нет таранов, лошадей. Но есть короткие луки.
   – Они очень сильные, – бесхитростно ответила она. – Они стреляют дальше, чем стрелы хунну. И они убьют всех. Потому что их много, – она снова говорила гордо и даже с горячностью, и сердце Лация сжалось от воспоминаний о чёрном небе под Каррами.
   – Стрелы длинные?
   – Нет, короткие. Но они железные. Они пробивают трёх человек. Может пробить лошадь. Стену не пробьёт.
   – Да, я хорошо знаю… – Лаций вспомнил свой опыт с арбалетом и поспешил задать Чоу новые вопросы. Ему было понятно, что она говорит так открыто только потому, что уже не считает его живым. И этим надо было воспользоваться. Чоу охотно рассказывала, что знала, и вскоре ему была ясна вся картина. Они вернулись домой, Лаций разбудил Павла Домициана и Саэт, вывел их в предрассветный туман и отвёл от дома, чтобы никто не слышал их разговор. К его удивлению, они выслушали его спокойно и не стали возражать. Проводив их к рисовым заводям ханьских рабов вместе с детьми и Чоу, он вернулся в город.
   К утру, когда Чжи Чжи снова собрал всех военачальников, Лаций уже знал больше, чем все они вместе взятые, но решил не рассказывать об этом. В его душе снова жил воин, и, несмотря на численное превосходство врага, он хотел попробовать остановить его. И даже победить, если помогут боги. Свой тайный план он собирался рассказать Чжи Чжи, искренне надеясь, что слова Угэдэ Суаня и Чоу Ли о сорока тысячах воинов всё-таки были преувеличением.

Глава 41

   Солнце ещё только появилось над горизонтом, а в деревянном дворце шаньюя уже собрались все военачальники.
   – От Модэ Сина нет никаких вестей, – осторожно произнёс один из князей. – Оттуда идти четыре-пять дней. Значит…
   – Значит, он погиб, защищая нас! – глаза шаньюя вспыхнули, но вместе с яростью в них была заметна и боль.
   – Нет, он не мог погибнуть, – решительно возразил Лаций, и все с удивлением повернули головы в его сторону. – Если бы он принял бой, то послал бы к тебе гонца. Сразу. У него было много всадников, а у врага – нет. Ты бы уже всё знал.
   – Тогда что?
   – Тогда его могло задержать только что-то очень странное. И он пытается понять, что там происходит.
   – Да?.. И что же странного там может быть?
   – Не знаю. Боги молчат и не дают нам знаков, – с печалью в голосе произнёс Лаций. – Но если ты хочешь послать посла для переговоров, мы могли бы поехать с твоими людьми и помочь. Может быть, Модэ Син где-то близко и ему понадобится помощь. Если у нас будут лошади, то мы сможем ему помочь, – после этого Лаций рассказал о своём плане.
   – Сколько тебе надо лошадей? – сверля его взглядом, спросил шаньюй.
   – Два десятка, – быстро ответил он, жалея, что среди римлян осталось слишком мало тех, кто хорошо мог держаться на лошади.
   – Тай Син, дай ему хороших лошадей! Таких, как его Лионг, – всё так же хмуро приказал Чжи Чжи, и Лаций поспешил покинуть помещение, чтобы успеть обсудить свой план с товарищами. Пока отобранные двадцать воинов осматривали лошадей и проверяли оружие, он подозвал Лукро и приказал ему вывести десять повозок за первые ворота, которые выходили к реке. С самого утра все были заняты креплением дополнительных накладок на щиты. Римляне хорошо помнили парфянские стрелы, поэтому поняли слова Лация сразу. Больше уже ничего нельзя было успеть и оставалось только правильно расположить копья и подготовиться к осаде, если ханьцы откажутся вести переговоры о выкупе. Также с Лацием должен был поехать Менел. Он был опытным горнистом. У него был самый громкий рожок, который хунну когда-то привезли из Парфии, а Лаций выменял его у них на три воловьих шкуры.
   Римляне провели у ворот уже довольно много времени, и Лаций даже собирался ехать к дому шаньюя, чтобы осторожно узнать, не изменились ли у того планы, когда из-за поворота, наконец, показались десять всадников хунну во главе с кутлугом в ярко-зелёном халате. Теперь можно было ехать. Вместе они покинули стены города и, переехав узкий деревянный мост у брода, разделились на две части: посол с сопровождением поехал вперёд, а римляне отстали на пятьсот шагов. Какое-то время они ехали по одной единственной дороге, которая вела к видневшимся вдалеке горам, но Лацию всё время было неспокойно. Он чувствовал опасность и старался сделать всё, чтобы избежать внезапного нападения. Для этого по обе стороны дороги были отправлены ещё четыре всадника. Они следили за окрестностями с вершин холмов. Четверо отстали от них на двести шагов и ехали попарно, чтобы не допустить нападения сзади. Но это было уже излишне, и Менел даже несколько раз пошутил, упрекнув Лация в чрезмерной бдительности.
   – Ты так окружил себя охраной, как будто мы везём золотую статую Аполлона!
   – Ничего, так лучше, – не обращая внимания на насмешливый тон горниста, ответил он. – Мне эта тишина не очень нравится, – при этом Лаций снова поднялся на холм и внимательно всмотрелся вдаль, стараясь разглядеть там хоть какой-то намёк на опасность. Его ужасно раздражала невероятно медленная езда хунну. Но он ничего не мог с этим поделать. Они наверняка слушались своего кутлуга, который не хотел ехать быстро – иначе ханьцы увидели бы загнанных лошадей и подумали, что они очень спешили. Это унизило бы хунну в их глазах. Более того, они приказали Лацию следовать на значительном расстоянии сзади, чтобы не создавалось впечатление, что они чего-то боятся.
   Неожиданно ехавшая впереди двойка остановилась, и один из всадников поскакал назад. Подъехав к Лацию, он сказал, что хунну встретились с какими-то всадниками, похожими на отряд сына Чжи Чжи. Лаций приказал остановиться, а сам с Менелом поднялся на холм, чтобы посмотреть, что там происходит. Он видел, что кутлуг в зелёном халате разговаривает с каким-то воином, который, судя по жестам, был очень раздражён. Тот очень напоминал Модэ Сина. В этот момент его внимание привлекло какое-то движение сбоку. Лаций отвёл взгляд в сторону. Солнце хорошо освещало холмы и ровную часть дороги, где в тысяче шагов от места встречи кочевников появились люди в красно-бурых нагрудниках. С вершины их было хорошо видно, и вскоре они должны были приблизиться к тому месту, где ожесточённо спорили Модэ Син и кутлуг Чжи Чжи. Лаций видел, как отряд Модэ Сина разделился на две части и рассредоточился на вершинах холмов по обе стороны дороги. Всадники хунну старались передвигаться между кустарников и деревьев таким образом, чтобы их не было заметно снизу. Римляне пока стояли на месте, в двухстах шагах позади них. Лаций решил пока остаться на вершине холма, чтобы видеть, как поступят воины Модэ Сина и посланник шаньюя.
   Время тянулось ужасно медленно. Казалось, что прошли целые сутки, хотя солнце в небе почти не сдвинулось с места. Жара стояла такая же страшная, как и шестнадцать лет назад в пустыне под Каррами… Это сравнение показалось Лацию зловещим. Однако сердце стучало ровно, и в душе волнения не было. За холмом шли переговоры – посол пытался купить свободу за золото. Как всё это происходило в подробностях, он узнал гораздо позже, но когда хунну на холмах вдруг сорвались с места и рванулись по дороге назад, увлекая за собой кучи пыли и сухих кустарников, Лаций понял, что что-то пошло не так. Он бросил взгляд вдаль, туда, где впервые заметил движение вражеских войск. Они по-прежнему двигались вдоль холмов! Неужели их было так много? Однако теперь часть из них повернула и стала уходить в сторону, на старую дорогу по руслу давно высохшей маленькой реки. Так они могли выйти к реке Талас, ниже брода, прямо к рисовым полям, где можно было воспользоваться небольшим мостом и брёвнами. Если им это удастся, то к вечеру они смогут подойти к городу, но уже с другой стороны, откуда хунну их совсем не ждали. Было видно, что эту часть войска противника вёл очень опытный проводник.
   Хунну промчались по дороге мимо римлян, и Менел, заметив движение Лация, поднёс рожок к губам. Кочевники неслись обратно к реке, пригнувшись к гривам своих лохматых лошадей. С такой скоростью они могли добраться туда задолго до заката. Почти вся сотня проскакала в клубах пыли и скрылась вдали, а через какое-то время из-за поворота стали медленно появляться первые ряды ханьских воинов.
   – Разделиться! – прозвучал первый приказ Лация. – Подняться на склоны! – звонкие короткие переливы разрезали жаркую, тяжёлую тишину и, наверняка, были слышны даже за холмом, но, как оказалось, там на них не обратили никакого внимания. Рассматривать противника уже не было времени. Раз посланник в зелёном халате не вернулся, значит, план Чжи Чжи не удался, как и говорила Чоу Ли. – Труби отступление! – громко приказал Лаций и развернул коня. – Будем двигаться поверху! – он тронул Лионга и развернулся. С ним было всего восемь человек. Ещё двенадцать двигались по другому склону, и враг пока ничего о них не знал. Они могли легко ускакать от пешего противника благодаря лошадям. Но тут произошло непредвиденное.
   Проехав около двухсот шагов, Лаций заметил впереди красно-бурые фигуры. Перед этим он всё время оборачивался и следил за теми пехотинцами, которые шли по дороге, и не ожидал увидеть кого-то из них здесь. Ведь они только что были сзади! Неужели это были другие отряды? Так быстро? Получалось, что противник обогнул холмы с двух сторон и теперь римляне оказались на холме в окружении, между их отрядами. Дальше двигаться было опасно и неудобно – мешали кусты. Лаций решил вернуться на дорогу. Там внизу виднелся передовой отряд вражеских воинов с копьями, и на этих копьях были насажены чьи-то головы. Значит, посол шаньюя был мёртв. Римлянам оставалось проехать сотню шагов и они бы оказались на дороге, как внезапно из-за высокого кустарника появились несколько всадников. Они сидели на стройных лошадях с крепкими, широким ногами, которые у самых копыт были покрашены белым цветом. Гривы у лошадей были заплетены в косички и заканчивались вверху собранной в пучок чёлкой. Тёмно-коричневые нагрудники были видны теперь намного лучше. На них были прикреплены квадратные пластинки, и издалека они напоминали черепаху. У одного из всадников на груди был цветной рисунок, а на плечах – жёлтые накладки. Край халата у него был оторочен красной лентой, из-под него виднелись штаны ярко-голубого цвета, а не чёрного, как у остальных воинов. Лаций сразу понял, что это были разведчики или даже какие-то военачальники. Как только их лошади появились из-за кустов, он уже принял решение.
   – Держись рядом! – коротко бросил он Менелу, не сдерживая своего коня и продолжая двигаться на внезапно остановившихся ханьцев. Те замерли, и на их лицах отразилось искреннее удивление. Расстояние медленно сокращалось. До них оставалось не более десяти шагов. Надо было воспользоваться этой неожиданностью. – Ни хао! Же тьяо лу тонг дао хе бьян [62 - Здравствуй! Эта дорога ведёт к реке (кит.).], – произнёс Лаций, обращаясь к главному всаднику. Тот не ответил. Он повторил последнюю фразу, не меняя интонации.
   – Ты кто?! – раздалось в ответ.
   Лаций в душе поблагодарил богов за такой короткий вопрос. Больше всего он боялся, что его не поймут, но теперь видел, что Чоу Ли и старый мельник не зря хвалили его в последнее время.
   – Меня зовут Лаций. А тебя?
   – Цзи Юи.
   – Куда вы идёте, Цзи Юи?
   – К реке, – коротко ответил тот.
   – Цзи Юи, дорога идёт к реке. Там город, – Лаций кивнул головой в сторону поворота. Его слова повторяли только то, что говорил этот китаец, и смысла в них было никакого. Но они были понятны этому человеку, а это было самое главное. Чоу Ли говорила, что хороший собеседник всегда повторяет слова того, с кем разговаривает, если не хочет испортить беседу и не хочет показаться невежливым. – Река очень близко. Идите туда! – ещё раз повторил он и указал вниз, на дорогу, где их возвращения ждали пехотинцы.
   Цзи Юи сделал знак рукой, и его всадники последовали за ним. Через несколько шагов он замотал головой, как будто старался отогнать от себя назойливых мух, и резко повернул голову назад. Два странных всадника по-прежнему стояли на вершине холма и смотрели ему вслед. Тот, что говорил с ним, поднял руку и повторил:
   – Идите туда!
   Они медленно спустились по склону вниз. По дороге все воины постоянно оглядывались назад. Но белокожий большой всадник на красивом коне оставался на месте. Он держал руку вытянутой вперёд и не шевелился.
   Неясные сомнения ещё терзали Цзи Юи, но два белолицых всадника действительно существовали и тот, у которого был красный плащ, на самом деле говорил с ним. Откуда он был? Из какой провинции? Как его звали?.. Цзи Юи напрягся, стараясь припомнить его имя. Лао Цзи, Ла Ци, Ла Дзы… Память отказывалась точно воспроизвести это слово. Он медленно приблизился к ожидавшим его воинам и отдал команду:
   – Вперёд! Река близко. Там город, – в этот момент сзади кто-то спросил его:
   – Цзи Юи, кто это?
   – Это всадники на лошадях, – глупо ответил он, понимая, что не может ничего добавить. Спустившиеся с ним всадники дружно подтвердили его слова. Два странных человека на холме были непохожи на своих, и передние воины загомонили, с недоверием обсуждая невероятные слова Цзи Юи. Но с ним были десять человек, которые говорили то же самое. А два незнакомца до сих пор стояли на холме. Один держал поднятой руку, указывая на дорогу. Вдруг где-то вверху раздался громкий, пронзительный звук рожка, и все воины повернули голову в ту сторону, откуда он доносился. Там уже были видны клубы пыли и слышался стук копыт. Цзи Юи насчитал около десяти всадников.
   – Это хунну! – раздался из строя чей-то крик. Пехотинцы сразу заволновались, но уже другой голос поправил его:
   – Нет, это кангюйцы. Они позвали их на помощь!
   В строю продолжались споры, но Цзи Юи понял, что допустил какую-то ошибку и теперь надо было срочно её исправлять.
   – Вперёд! Мы должны догнать их! – крикнул он своим воинам. Всего их было около двадцати. Те сразу же рванулись вперёд. Арбалетчики и пехотинцы трусцой засеменили следом. Цзи Юи задержался, отдавая команды по перестроению. Это и спасло ему жизнь, потому что впереди их ждали копейщики Лукро. Лаций не сказал Чжи Чжи, что хочет остановить врага на узкой дороге, устроив там засаду. Он не верил, что ханьцев может быть так много, как сказала Чоу Ли, и решил, что сможет легко запереть на этой узкой дороге между холмами пять или десять тысяч человек. Центурия Лукро была переправлена через реку и расположилась в засаде в миле от берега, как раз там, где дорога петляла между крутыми каменистыми холмами, превращаясь в узкую, пыльную тропу.
   Проскакав мимо взволнованно выглядывавших товарищей, Лаций крикнул Менелу:
   – Труби атаку копьями!
   Раздался звук рожка, восемь человек проскакали первые ряды, и копейщики замерли за камнями, ожидая приближения врага. Лаций увидел своих людей, которые прискакали сюда раньше. Все с тревогой следили за ним. Но на его лице застыло выражение досады. Он понимал, что у него слишком мало воинов, чтобы остановить такое количество пехотинцев противника. Теперь надо было что-то срочно предпринять, чтобы выиграть время. Оставалось только загородить дорогу, а потом отступать. Лаций приказал всадникам подняться на вершины холмов, спешиться и приготовиться столкнуть оттуда камни. Все, какие были, большие и маленькие, лишь бы внизу их оказалось побольше.
   Первые десять преследователей даже не успели понять, что произошло. Стук копыт и горячее дыхание лошадей не дали им услышать команду Лукро и свист копий. Оставшиеся налетели на тела упавших товарищей и их лошадей. Часть из них тоже упала, а часть успела остановиться и разгорячённые лошади закружились на месте. Тех, кто остановился, настигла вторая волна копий, после чего из нападавших в живых остались только три всадника. Лаций разглядел знакомые жёлтые накладки на плечах одного из них. Это был Цзи Юи и два сопровождавших его воина. Они стояли, не шевелясь, и смотрели вперёд, где непонятные люди добивали в пыли их товарищей. Осторожность взяла верх над долгом, и Цзи Юи приказал повернуть обратно.
   Менел в это время протрубил в рожок, и вниз посыпались камни. Лукро не успел спросить Лация, что происходит, но, видя, как тот, сопя и надрываясь, толкает вместе с остальными огромные камни, понял, что дела обстоят плохо. Когда дорогу перегородили валуны, раздалась команда «отступление».
   – Бежим изо всех сил! – крикнул он и, обгоняя ещё не севших на лошадей всадников, вместе с пехотинцами понёсся обратно к реке. На повороте Лаций ещё раз оглянулся, и на душе стало немного спокойней – на разбор завала уйдёт немало времени, поэтому они должны успеть переправиться.
   Они обогнали пехотинцев Лукро и двигались в тридцати-сорока шагах впереди. Когда вдали блеснула полоса воды, у Лация радостно вздрогнуло сердце. Он первым вылетел к тому месту, от которого начинался спуск к броду и резко осадил лошадь. За ним сразу же остановились остальные. «О, боги, как же так?» – со стоном в душе пробормотал он и посмотрел на товарищей. На их лицах застыло одно и то же выражение – смесь растерянности и отчаяния. Весь берег внизу, насколько хватало глаз, был занят воинами в красно-коричневых панцирях. А на другой стороне одиноко стояли четыре центурии римлян в боевом порядке. Они казались каплей в море по сравнению с копошащейся массой бурых пехотинцев на этом берегу. От моста остались лишь несколько брёвен. Наверняка, это сделали свои, чтобы не дать врагу сходу переправиться на другой берег. Лаций заскрежетал зубами, вспомнив, что часть ханьской армии пошла ниже и скоро она может пересечь реку в другом месте!
   Времени на раздумье не было. Пока их не заметили внизу, надо было воспользоваться неожиданностью и напасть первыми. Тогда можно было рассчитывать на удачу. Дождавшись Лукро, он быстро объяснил, что делать. Удар надо было нанести прямо у разрушенного моста, где враг готовился создать новую переправу: ханьцы, оставив оружие, носили стволы и ветки, рубили и связывали их, делая плоты.
   Расчёт удался. Десятка два безоружных воинов сразу были смяты обрушившейся на них сверху конницей, остальные стали разбегаться, и лишь единицы попытались оказать сопротивление уже у самой воды. Обеспечивая прикрытие пехотинцам Лукро, Лаций вместе с Менелом отгонял ханьских воинов вдоль берега реки. Всё его внимание было сосредоточено на этом месте – он постоянно следил за спинами товарищей, которые, как ему казалось, еле передвигались в воде в направлении спасительного берега. Несколько воинов противника, попав в реку, так и не смогли оттуда выбраться. Они просто утонули. Значит, они не умели плавать. Это было важно. Ещё он обратил внимание, что в ближнем бою они всё время стараются нанести удар сверху и совсем не бьют в ноги и живот. Лукро, отходя последним, на глазах у него уложил вокруг себя четырёх человек ударами в пах. Почему-то те удары, которые иногда достигали римлян, не наносили рубленых ран, а напоминали, скорее, удары палкой… Но всё это лишь промелькнуло у него в голове, оставшись в памяти на потом. Враг уже пришёл в себя и готовился атаковать их совсем по-другому. Ровные ряды воинов с короткими арбалетами быстро строились на склоне за спинами тех, кто пытался нападать на всадников Лация.
   – Труби отход! – заорал он Менелу, нанося последний удар по голове замешкавшегося пехотинца. Звук горна ещё висел в воздухе, когда копыта их коней уже коснулись воды. В этот момент за спиной раздался короткий приказ на чужом языке, и десятки стрел рванулись в сторону реки. Лацию повезло: две вонзились в бок Лионга рядом с ногой, и он завалился вместе с ним в воду. Менел тоже лишился коня и стоял, ловя ртом воздух рядом. В руках у него был только щит.
   – Забрось на спину и беги! – крикнул Лаций, сбросив шлем и стараясь быстро развязать кожаные ремни нагрудного панциря. В тридцати шагах от него арбалетчики готовились произвести второй выстрел. Держа в зубах стрелу, они, сидя, натягивали ногами тугую тетиву своих коротких орудий. Менел отчаянно боролся с водой, когда арбалетчики встали и прицелились ему в спину. – Пригнись! – отчаянно махнув рукой, закричал ему Лаций. От резкого движения глина под ногами поплыла, и, не удержавшись, он упал в воду. Несколько стрел просвистело над головой. Две попали Менелу в щит на спине. Тот упал в воду и поплыл. Освободившись от нагрудника, Лаций с силой оттолкнулся от глины и нырнул. Он не видел растерянных лиц арбалетчиков и не слышал раздражённый крик их командира. Он приказал им зайти по колено в воду и стрелять наугад. Нарушив строй, толкаясь и крича друг на друга, они поспешили вперёд. Некоторые случайно нажимали на спуск, не добежав до воды. Стрелы вонзались им под ноги, летели в стороны и даже попадали в своих. Добежав до края воды, арбалетчики стали стрелять без команды и куда попало.
   Лаций этого не видел и не слышал. Под водой было тихо. Он отчаянно грёб руками, чувствуя, что скоро придётся вынырнуть и глотнуть воздух. Быстрый всплеск – и снова под воду. Только сердце отчаянно стучало в груди и сильно жгло в горле. Где-то далеко позади раздались крики отчаяния и злости, а впереди – напряжённая тишина ожидания. Он ещё несколько раз выныривал, чтобы сделать вдох, но стрелы уже не летели. На берегу его ждали два центуриона. И больше всего он был благодарен им за то, что все римляне стояли в строю, слушаясь их приказов. Из центурии Лукро тоже успели вернуться почти все.
   Римляне отступили к защитным заграждениям. Позади них были два рва, наполненные водой, а дальше – только стены города. Пока центурия Лукро проверяла оружие, Лаций отправился к Чжи Чжи. По дороге ему успели передать второй шлем, который он сделал с ханьским кузнецом на всякий случай. Шлем был с накладкой для защиты носа и боковыми пластинами на плечах и спине, как тот, в котором он был семнадцать лет назад под Каррами. Теперь Лаций был уверен, что сделал его не зря.
   В большом доме Чжи Чжи было много людей.
   – Ты боишься? – вместо приветствия сказал шаньюй. В его голосе чувствовалось нервное напряжение, которое он явно пытался скрыть за показной весёлостью. – Что, страшно?
   – Они убили твоего кутлуга, – ответил Лаций. Стоявшие вокруг князья и военачальники опустили взгляды.
   – Знаю, – грубо буркнул Чжи Чжи и отвернулся. – Модэ Син уже сказал. Значит, будем сражаться здесь. Это красные муравьи. Подлые, жалкие муравьи. Их привёл сюда Годзю. Предатель Годзю! Мой сын видел его! – срываясь на крик, продолжал он. – Хорошо, что мы не ушли. Эта ядовитая змея знает все дороги. Что ты хочешь мне сказать? – как бы вновь заметив Лация, спросил он.
   – Надо сделать щиты толще. И защиту. Их стрелы пробивают простые щиты.
   – Не надо. От стрел нас спрячут стены города, – шаньюй хлопнул рукой по брёвнам. – Надо не пустить их в город. Не пустить… Иди сейчас к своим людям! Защищай ворота. Там посмотрим.
   – Прости, что спрашиваю, но завтра они придут к другим воротам.
   – Пошли, посмотрим, – кивнул Чжи Чжи и направился к выходу. Все военачальники и князья отправились вслед за ним на стену. Повсюду кипела работа: люди на земле готовили котлы и приносили к ним воду, собирали стрелы и копья, расставляя их у бойниц и с тревогой смотрели вдаль, где у реки в это время показались первые отряды врага. – У тебя четыреста человек, – недовольно скривив лицо от каких-то своих внутренних мыслей, бросил Лацию шаньюй. – Разбей их на две части. Сегодня все здесь, а завтра – половину отправь туда, к другим воротам. Понял?
   – Да, понял, – опустив взгляд, ответил он. – Но…
   – Слушай меня! Тебя прикроют лучники. По сто человек на ворота. У моего сына самые лучшие стрелки. Возьмёшь двести человек. Угэдэ! – громко позвал Чжи Чжи. Сын повернулся у бойницы и кивнул отцу. – Двести лучших стрелков ему! Завтра утром должны быть готовы.
   – Шаньюй, если позволишь, я хочу тебя попросить об одном… – осторожно начал Лаций.
   – Говори, не тяни! Нет времени на твои длинные слова! – напряжение начинало прорываться сквозь маску показной небрежности.
   – У нас есть хорошие шлемы. Надень, когда начнётся бой. Твоя жизнь сейчас ценнее всех остальных.
   – Ты что, думаешь, они попадут мне в голову?! Ха! Это невозможно. Они стреляют далеко, но не так точно, как наши воины. Мои люди должны видеть, что я не боюсь врага!
   На этом их разговор закончился, и Лаций позже ещё раз попросил Тай Сина уговорить шаньюя надеть шлем. Но, как потом выяснилось, тот не прислушался и к его словам.

Глава 42

   Тихий шум у реки становился всё громче и громче. Это был постоянный, ровный звук, напоминавший движение колёс по пыльной дороге, когда все уже устали толкать повозку и она сама медленно катится вперёд, изредка поскрипывая на выбоинах и неровностях. Но сейчас этот звук напоминал движение тысячи повозок, и Лаций знал, что такой шум обычно бывает только при движении большого количества людей.
   Вдали отчётливо были видны горы. Они рваными краями вершин упирались в светлое небо, на котором не было видно ни единого облачка. Значит, до следующих ид ещё точно будет жарко. Он усмехнулся, подумав о «следующих идах». Наступят ли они? Четыре тысячи против сорока – сколько они смогут продержаться? Запасов в городе много, но нет ли среди хунну второго Годзю? Не откроет ли он ночью ворота? Не ударит ли кто-нибудь из испугавшихся князей в спину? У кочевников это могло произойти в любой момент. Однако даже если всё это считать глупостью, ему были видны другие недостатки обороны. Недавно отстроенный город был полностью деревянным. Если бы стены были из камня, можно было бы надеяться на долгую осаду, но деревянные… Увы, из камня сделать их было невозможно. Разве что за тысячу лет, как говорил старый мельник. Кстати, странно, что Чжи Чжи не приказал убить крестьян-ханьцев или хотя бы выставить перед заграждениями в качестве живого щита. Обычно хунну всегда избавлялись от рабов в первую очередь. Наверное, на этот раз они просто не успели это сделать. Слишком неожиданно всё произошло и слишком быстро.
   Вдали показались первые солдаты в бурых нагрудниках. Они действительно напоминали муравьёв. Над ними висело большое облако пыли, и Лацию показалось, что он чувствует горячее дыхание земли, когда в жару исчезают все остальные запахи и остаётся только один – запах поднятой в воздух пыли. Он сплюнул слюну, как будто пыль попала ему в рот. Двенадцать повозок внизу стояли в два ряда, образовывая воротами полукруг. Впереди торчали четыре ряда перекрещенных кольев. Сквозь них хорошо было видно, как медленно выползают на небольшую ровную площадку первые вражеские отряды. Через какое-то время они заполнили всё пространство перед заграждениями, и Лаций поймал себя на мысли, что не видит им конца ни слева, ни справа. А ведь это было не всё – скоро должны были подойти ещё те, кто пошёл по другой дороге. Пока сигналов с башен не было. Значит, основные силы были здесь и бой должен был начаться именно тут.
   Противник пошёл в атаку неожиданно быстро. Не перестраиваясь и не меняя боевых порядков, ханьцы выпустили вперёд десять рядов арбалетчиков, и те по команде стали обстреливать стоявшие за заграждениями центурии.
   – Закрыться щитами! – крикнул Лаций, и Менел протрубил сигнал «тескудо» [63 - Тескудо – построение центурии с поднятыми вверх щитами, когда со стороны она напоминает панцирь черепахи.]. Укреплённые щиты римлян выдержали первые удары металлических стрел, но несколько легионеров были ранены в ноги. – Отойти за повозки! – с досадой выкрикнул Лаций. Менел протрубил «отход».
   Первая шеренга арбалетчиков села на землю и стала натягивать тетиву ногами. В этот момент раздался выстрел второй шеренги, которая сразу после этого опустилась на землю за спинами воинов первой и стала тоже перезаряжать арбалеты. Третья, четвёртая, пятая – они стреляли без остановки, чётко выполняя приказы своих командиров.
   Лаций передал команду лучникам хунну: убрать командиров у арбалетчиков. Хунну выбежали вперёд и стали прицельно стрелять по воинам с жёлтыми накладками на плечах. Несколько стрел достигли своей цели, другие попали в простых воинов, но со стороны казалось, что тяжёлого урона они не нанесли. А вот очередной выстрел с противоположной стороны сразу сразил половину лучников хунну наповал. По рядам легионеров прошёл ропот удивления, когда они увидели, как стрелы пробивают по два тела сразу и после этого ещё вонзаются в повозки. Арбалетчики в этот момент организованно отошли назад шагов на двадцать, а оставшиеся в живых хунну спрятались за повозками. Они попытались достать врага оттуда, но их стрелы не долетали, падая за десять шагов до первой шеренги. У врага никаких проблем с дальностью полёта не было. Железные стрелы долетали до повозок, и вскоре их борта ощетинились, как дикобразы. Легионеры надёжно закрывались толстыми щитами, поэтому пока потерь не было. Наконец, противник, видимо, решил, что достаточно напугал их и приготовился перейти в наступление. Лаций понимал, что вражеских пехотинцев нельзя подпускать к заграждениям, но не спешил отдавать команду легионерам. Его пугали арбалетчики. И когда первые воины в бурых нагрудниках приблизились к острым кольям, он увидел, что те следуют у них за спиной. По команде пехотинцы приседали вниз, и арбалетчики выпускали стрелы в сторону повозок. Затем раздавалась ещё одна команда, и пехотинцы бросались вперёд, пытаясь прорваться сквозь заграждения из скреплённых крест-накрест кольев. В некоторых местах они клали сверху связанные стволы деревьев и перебегали по ним, как по плотам на реке. Лацию были видны их напряжённые лица, он почти физически чувствовал их страх и желание побыстрее выбраться из этих страшных переплетений стволов и кольев, но его больше волновали оставшиеся у них за спиной опасные арбалетчики. Пока ещё ханьцы не додумались разбирать заграждения вручную. Но Лаций знал, что это был лишь вопрос времени. Когда первые бурые нагрудники появились у задней части заграждений, он отдал команду:
   – Лучники – вперёд!
   Менел снова протрубил сигнал, его подхватили четыре других корницена и вскоре все пехотинцы, которые смогли преодолеть заграждения, были убиты стрелами хунну. После этого они расстреляли тех, кто ещё карабкался по деревянным настилам или пробирался между кольями.
   – Стрелять за ограждения! Стрелять дальше! – громко крикнул Лаций, и его команду передали по рядам. Хунну успели сделать ещё по три выстрела, и только после этого ханьцы отступили, оставив у частокола много убитых и раненых. Затем началась трудная и нудная война нервов: арбалетчики стреляли за повозки, стараясь попасть в хунну, а пехотинцы в это время пытались разобрать заграждения. Но частокол был сделан в четыре ряда, и разбирать его под прицельным огнём хунну они могли бы несколько недель. При этом те спокойно перебили бы половину вражеской армии. Видимо, там это поняли и приказали всем отойти назад. Лаций не заметил, как отдельные отряды попытались обойти стены города с двух сторон, но там обрывистые склоны не давали противнику незаметно подобраться вплотную и лучники хунну спокойно расстреливали их ещё на подходе. Тогда ханьцы решили поджечь деревянные заграждения перед воротами и стали обстреливать их горящими стрелами из луков. Они потеряли немало своих лучников, потому что те вынуждены были подойти ближе. Их луки были слабее арбалетов, поэтому они стреляли и отбегали назад. Хунну пользовались этим и убивали тех, кто был менее расторопен. Так длилось почти до самого вечера, пока из-за усилившегося пламени от горящего первого круга кольев не стало видно, что происходит по обе стороны. И тут противник снова предпринял попытку атаки. На горящие заграждения посыпались на связанные плоты, по которым вперёд сразу же устремились пехотинцы. Вместе с преимуществом ханьцы получили и недостаток – из-за дыма их арбалетчики не могли теперь видеть, куда стрелять.
   Легионерам такая атака была не страшна, но для многих из них это было первое настоящее сражение за последние пятнадцать лет. И римляне волновались. Однако строгая дисциплина и правильные команды центурионов, которые передавали горнисты, сразу же убедили их в своём преимуществе. В результате этой атаки у них погиб всего один человек. Остальные были целы и невредимы. Тела двух сотен нападавших образовали ещё один заградительный вал перед повозками. В это время солнце коснулось горизонта, и перед Лацием возникла новая проблема – остаться здесь на ночь или отойти за стены города. Из-за догоравших заграждений первой линии ничего не было видно. Пламя хоть и было небольшим, но слепило глаза и не давало возможности разглядеть, что делает противник с другой стороны. Он послал восемь человек вперёд, чтобы те попытались разглядеть сквозь огонь позиции неприятеля. Те быстро вернулись и сказали, что надо срочно отступать. Следом за этим на головы римлян и стоявших за ними хунну посыпались горящие стрелы. Стрелять в ответ не получалось – хунну ничего не видели и больше делали вид, что стреляют, пятясь назад. Идти в атаку римляне не могли. В слабом свете догорающих кольев они представляли собой отличные мишени для арбалетчиков.
   – «Отступление»! – приказал Лаций, и Менел устало протрубил сигнал. Римляне медленно стали отходить назад, сохраняя боевой порядок. Сверху продолжали падать тяжёлые стрелы, и им приходилось постоянно следить за щитами. Первый день обороны закончился. Но впереди была ещё ночь. И её Лаций опасался больше, чем дня.

Глава 43

   Чжи Чжи выслушал его и повернулся к Тай Сину.
   – Что скажешь?
   – Он говорит правильно, – выдержав сверлящий взгляд, ответил тот. – Надо попробовать. Ночь светлая. Луна большая. Это лучше, чем ждать.
   – Хорошо, я согласен. Наши лучники прикроют тебя и твоих людей, – кивнул он Лацию.
   Когда звёзды на небе прошли приблизительно половину своего пути, три центурии римлян уже были готовы. Всё это время Лаций следил за действиями неприятеля и огнями в его лагере. Ханьцы не отличались особой хитростью: их главнокомандующий расположился в центре, на небольшом холме у реки, там, где римляне много лет назад построили первые деревянные термы. Со стены хорошо были видны расположенные по кругу семь костров. В середине стоял большой шатёр. Дальше мелкими точками расходились костры охраны, ещё ниже – костры простых воинов. Караульные насчитали почти две тысячи огней. Значит, если Чоу Ли не врала и у костра сидели по десять человек, здесь сейчас была половина войска, целых двадцать тысяч! Лаций задумался.
   Тем временем под покровом темноты ханьцы продолжали разбирать заграждения у первого рва: под охраной арбалетчиков и лучников они разбирали и сжигали колья. В образовавшиеся проходы проносили стволы деревьев и землю и сразу же бросали их в первый ров. Ко второму рву им не давали приблизиться лучники хунну. Лаций понимал, что самое трудное начнётся утром, и поэтому предложил Чжи Чжи напасть на противника ночью, чтобы обезглавить вражескую армию. Всё случилось бы так, как он задумал, если бы ханьской армией управлял генерал-губернатор Сяо, а не молодой и амбициозный Чэнь Тан. Ему не сиделось на месте, и он решил ночью объехать стены города, чтобы осмотреться в спокойной обстановке. Вместо себя он оставил не менее самовлюблённого и талантливого сотника Цзи Юи, который был сыном важного чиновника при дворе императора.
   Дождавшись, когда луна подёрнется дымкой облаков, Лаций дал команду открыть ворота. Все воины заранее посыпали свою одежду золой. Лучники хунну шли впереди, а легионеры – сзади. Так они прошли шагов двести в направлении холма, пока сквозь рассеивающийся дым не стали видны первые костры вражеского лагеря. Караульных, на удивление, не было. Не дожидаясь, пока их заметят, Лаций дал команду стрелять. Римляне бегом устремились вперёд. Когда на головы спящих ханьцев посыпались тучи стрел, они стали в крике разбегаться в разные стороны. Первые три линии костров римляне преодолели без сопротивления. И лишь у последней дорогу им преградили около сотни ощетинившихся мечами воинов. Лаций был рад, что здесь не было арбалетчиков. Римляне организованно бросили вперёд дротики и сразу же врубились в расстроенные ряды противника. Совсем близко послышался голос человека, который руководил перестроением. Лаций принял его за главнокомандующего. Вместе с восьмёркой Лукро он пробился в тыл отчаянно сопротивлявшихся воинов противника. У них за спиной стояли десять высоких и сильных стражников. Они были одеты по-другому и сражались намного лучше тех, кто был впереди. За ними, с мечом в руках стоял сам главнокомандующий. Его воины сражались отчаянно, но прямолинейно – они стояли до конца, отмахиваясь длинными мечами направо и налево. Пока их генерал не остался один.
   – Брось меч! – коротко приказал Лаций, но тот не послушался и сделал шаг назад. Вся его охрана уже погибла, в двадцати шагах шёл бой, в котором, судя по крикам, побеждали римляне, и на помощь ему никто не спешил… Лаций понимал его отчаяние, но ждать времени не было. Он сделал шаг вперёд, но вдруг услышал знакомый голос:
   – Ла-Тцы, Ла-Тцы, это ты? – стоявший перед ним человек выставил вперёд меч и обращался явно к нему. Это был тот самый всадник, с которым он столкнулся днём на холме!
   – Твоё имя Цзи? – спросил Лаций.
   – Да! Я – Цзи Юи. А ты – Ла-Тцы. Ты обманул меня! Я убью тебя! – и он кинулся на него с диким криком. Лаций легко отбил удар и сбил его с ног.
   – Цзи Юи? – спросил он. – Нет, не может быть… – это был не генерал. – Чэнь Тан! Где Чэнь Тан?! – громко спросил он. Лежащий на земле китаец вытаращил глаза и замотал головой.
   – Его нет. Он ушёл.
   – Ушёл… ушёл… – неожиданно потеряв силы и решительность, обречённо повторил Лаций. Руки безвольно опустились, а в голове стучал один и тот же вопрос: «Как же так?.. Как же так?..» Неужели боги отвернулись от него? Он вдруг отчётливо понял, что судьба увела его в сторону от дороги удачи и теперь ему точно не удастся убить генерала этой армии.
   – Убей меня! – вдруг закричал Цзи Юи. – Убей! Или я убью тебя! Я запомню тебя и твой талисман на шее. Я убью тебя! – кричал он, извиваясь всем телом, чтобы отползти дальше. Лаций заправил кожаный ремешок с медальоном под нагрудник. В это время Лукро, заметив, что китаец тянется за мечом, с силой ударил его ногой по голове и поднял взгляд на Лация:
   – Он нам нужен? Или это не тот? – он, видимо, тоже понял, что всё пропало, и теперь ждал приказа. Лаций отрицательно покачал головой и уже хотел сказать, что надо возвращаться, как со всех сторон послышались отчаянные крики. Это кричали ханьцы, потому что подоспевшие арбалетчики стали стрелять в гущу боя, не разбираясь, где свои, а где – чужие. Началась паника.
   – Бежим! Все назад! – крикнул Лаций и рванулся вместе с Лукро обратно. Но назад вернулись не все. Было много раненых. Шестьдесят римлян остались лежать на поле боя. Страшные стрелы арбалетчиков сделали своё дело – на холме погибла почти целая центурия.

Глава 44

   Чжи Чжи молча выслушал его рассказ и со злостью выкрикнул:
   – Будем сражаться до последнего! Все! Когда взойдёт солнце, конница кангюйцев нападёт на них сбоку! А мы ударим прямо в лоб!
   Однако когда взошло солнце, все защитные сооружения перед воротами были уже разобраны, а первый ров полностью завален землёй и стволами деревьев. Рядом с ним были видны первые шеренги арбалетчиков. Неужели они тоже не спали? Лаций устало покачал головой – выйти из ворот теперь было невозможно. Когда кангюйцы стали выезжать из города, ему показалось, что это самоубийство и их сразу убьют. Но ханьцы дали им спокойно отъехать в сторону. Чжи Чжи был рад. Он приказал легионерам под прикрытием лучников атаковать арбалетчиков, а кангюйцам передали команду к нападению с фланга.
   Лаций знал, что шаньюй, не задумываясь, может послать римлян на верную гибель, поэтому ещё вечером приказал закатить оставшиеся повозки в город. Половина из них сгорела, но восемь или девять были ещё целые. Теперь они могли пригодиться. Толкая их впереди себя, римляне медленно вышли за ворота. На траве блестели холодные капли утренней росы. Она попадала на ноги и заставляла ёжиться от прохлады. Солнце только встало и ещё не успело раскалить землю. Было непривычно тихо: ни криков птиц, ни шума реки, ни голосов людей. Даже ветер затих, и всё замерло, как перед страшной грозой или ураганом. Сзади на стене послышались чьи-то голоса. Лаций обернулся, но ничего не увидел. Кангюйская конница вот-вот должна была нанести удар по пехотинцам противника, и тогда римлянам надо было просто поддержать их с этого края. До первой линии оставалось шагов пятьдесят, но конница не нападала. Кангюйские всадники кружились невдалеке, стараясь держатся на безопасном расстоянии, и, видимо, ожидали сигнала. Это было странно. Лаций заметил, что они сидели не так, как обычно сидят кочевники перед нападением: руки спокойно лежали на спинах лошадей, которые перешли на шаг, и со стороны казалось, что они вот-вот развернутся и уедут. В этот момент ему вспомнились слова Чоу Ли о том, что кангюйцы не будут воевать за Чжи Чжи.
   – Стой! – резко выкрикнул он. Менел протрубил короткий сигнал. Но было уже поздно. Со стороны врага тоже прозвучала команда, и воздух пронзил свист стрел. Половина попала в повозки, другая – в щиты. Попадая в края, они ломали их и ранили легионеров. Несколько человек упали. Второй выстрел оказался ещё страшнее. Римляне хотели поднять раненых, и щиты в нескольких местах разошлись. Смертоносные железные стрелы сразу же устремились в эти прорехи, и ещё около двух десятков рухнули, как подкошенные, на землю. Почти все они были ранены, но ждать было нельзя. – Отступаем! – выкрикнул Лаций. Оставив спасительные телеги на месте, легионеры, сохраняя строй и прикрываясь щитами, отошли к воротам. Ханьцы, наученные горьким опытом, не стали их преследовать и вместо этого продолжали стрелять из арбалетов.
   Когда за последним легионером захлопнулись ворота, никто не произнёс ни слова. Вокруг повисла тяжёлая тишина. Римляне стояли, опустив глаза в землю, и молчали. За стеной остались их раненые товарищи, которых они оставили умирать, и чувство вины угнетало их больше всего. Но это было ещё не всё. Оказалось, что кричали на стене не зря. Это кричал Чжи Чжи, который понял, что кангюйцы его предали. Он видел, как всадники покружились рядом с флангом ханьской армии и не спеша отправились в сторону реки.
   Лаций поднялся на стену и увидел, что пехотинцы начали первую атаку. Шаньюй стоял у одной из башен и отдавал приказы. Его сын протянул ему шлем, но Чжи Чжи схватил его и со злостью швырнул вниз со стены. Дальше всё смешалось в криках, шуме и суете, и Лацию пришлось заниматься на стене расстановкой легионеров рядом с лучниками хунну. Кто-то успел сказать ему, что ханьцам не удалось переправиться через реку, но их видели утром подходящими к основному лагерю. Значит, им точно помогал Годзю! Внизу уже были слышны крики командиров и звуки падающих настилов, которые пехотинцы бросали в ближний ров. Но в первой атаке дело до лестниц не дошло. На таком расстоянии хунну не давали врагу даже приставить их к стене. Тогда в бой вступили арбалетчики. Они стали обстреливать стены ужасными металлическими стрелами. Под их прикрытием пехоте несколько раз удавалось подняться наверх, но хунну быстро сбрасывали их вниз вместе с лестницами. Римляне два раза организовывали быстрые атаки на арбалетчиков. Уничтожив около сотни человек, они всё равно вынуждены были быстро вернуться обратно, так как противник быстро перестраивался и начинал расстреливать их вместе со своими пехотинцами, как это было прошлой ночью. В третий раз сделать то же самое не получилось. Построив арбалетчиков в десять рядов, ханьцы начали такой массированный обстрел башни и стены, что всем защитникам пришлось на какое-то время просто лечь вниз. Пехотинцы, тем временем, подтащили к воротам хворост и подожгли его. Клубы дыма окутали стены и мешали людям видеть. Теперь в дело вступили арбалетчики и лучники. Они подошли совсем близко и стали стрелять горящими стрелами через стену, надеясь поджечь в городе деревянные дома. Но жители тушили их раньше, чем те успевали загореться.
   Прошло уже полдня, а ханьцам никак не удавалось забраться на стены. Им оставалось ждать, когда сгорят ворота. Когда те прогорели настолько, что их можно было разломать, они применили таран и ворвались внутрь. Там их встретили женщины с ножами. Лаций видел таран и поспешил собрать тридцать римлян, однако они опоздали и всё было бы зря, если бы не женщины хунну. Они не только своими телами стали на пути врага, но и сумели нанести ему существенный урон. Около двадцати пехотинцев лежали без движения, остальные стояли в оцепенении, поражённые отчаянной яростью защитниц и не зная, что делать. В этот момент из-за спин женщин показались сомкнутые щиты римлян. Благодаря узкому пространству перед воротами им удалось оттеснить ханьцев к стене. Те не умели сражаться плечом к плечу и сначала просто со злостью бросались на щиты, не видя, что из-под них торчат опасные короткие мечи. Каждый такой выпад заканчивался десятками раненых и убитых, пока оставшиеся не поняли, что лучше отступить и не рваться глупо навстречу смерти. Римляне оттеснили противника к воротам, где бой на какое-то время возобновился, но бесполезная гибель снова отрезвила нападавших и они стали постепенно отходить назад, за ров. Пролом сразу же был заставлен несколькими сломанными повозками. Римлянам удалось поставить их друг на друга. Женщины носили воду и поливали их, чтобы дерево не загорелось от дымившихся углей и новых стрел.
   Лаций на ходу выхватил у одной из них мешок и припал к нему губами. От жары снова кружилась голова и слегка подташнивало. Надо было продержаться до темноты, а потом попытаться уговорить Чжи Чжи уйти через вторые ворота. Он тешил себя надеждой, что ханьцы, узнав о его побеге, отступят. Шаньюй стоял на стене и по-прежнему командовал обороной. Он рисковал жизнью, и Лаций подошёл, чтобы снова предложить ему шлем.
   – Возьми! – крикнул он, прячась за край бойницы. Чжи Чжи стоял во весь рост, не обращая внимания на свистевшие вокруг стрелы. Его узкая борода разделилась на две части и дрожала на ветру, как зацепившаяся за кустарник сухая трава. Он посмотрел на него с пренебрежением и уже открыл рот, чтобы что-то сказать, как в этот момент его островерхая шапка оторвалась от головы и улетела за стену вместе со стрелой. Чжи Чжи схватился за голову рукой и со злостью что-то крикнул в сторону наступавшего противника. Ещё одна стрела попала в край бойницы и отбила большую щепку, которая попала ему в щеку. Лаций опять протянул ему шлем, но шаньюй упрямо отвернулся в сторону. Сзади по стене что-то стукнуло, послышалось хриплое дыхание и прямо на Лация спрыгнул воин в красно-буром нагруднике. Он подвернул ногу и упал спиной на брёвна, но подняться так и не успел. Чжи Чжи добил его своим ножом. За эти несколько мгновений с двух сторон от него замертво упали два его личных охранника – стрелы попали им в грудь и голову. Лаций приподнялся над краем, чтобы увидеть, где стоит лестница. Прямо перед ним появилась голова в полукруглом тёмном шлеме. Узкие глаза нападавшего превратились в две тонкие щелочки, приплюснутые ноздри раздулись, как горло жабы, а широко открытый рот обнажал ряд неровных верхних зубов чёрного цвета. Лаций ждал, потому что тело пехотинца защищало его от стрел. Вот две руки с покрасневшими от крови ссадинами протянулись к верхним краям лестницы, короткие, перепачканные в земле пальцы вцепились в палки и над бойницей показался бурый нагрудник с широкими ремнями на плечах. Пехотинец перекинул ногу, стал на стену и начал выпрямляться, чтобы сделать последний рывок, но неожиданно вздрогнул и замер, с отчаянием и болью глядя на недосягаемого врага, который стоял перед ним всего в двух шагах. Его тело медленно стало наклоняться назад, снизу послышались крики ужаса, кто-то заорал: «Джин уо! Джуанджила!» [64 - Держись крепче!], но было поздно. Пехотинец со стрелой в спине рухнул вниз, увлекая за собой своих товарищей, и они, ломая ступеньки и цепляясь друг за друга, рухнули на землю.
   Отчаянная попытка подавить хунну количеством не удалась. Оставшиеся в живых откатились назад. Чжи Чжи приказал расправить запутавшееся знамя. На какое-то время в сражении наступил перерыв, и шаньюй радовался этому, как ребёнок. Его длинные волосы с проседью развевались на ветру не хуже его знамени, и он кричал, что уничтожит эту армию, а потом вырежет всю империю Хань, как это делали его славные предки. Лаций молча сидел у края бойницы и наблюдал за копошащимися вдалеке ханьцами. Их, к сожалению, было много. Под стеной всё было усеяно телами погибших и раненых. По привычке, он начал считать. Получалось, что там было около двух тысяч человек. Всего две тысячи! Он снял шлем и потёр переносицу. Боги берегли его. Вулкан сделал всё, чтобы умелые руки кузнеца выковали этот шлем правильно! Лаций в душе поблагодарил старика. Сегодня уже два раза удар приходился именно в накладку на носу. И если бы там не было защитной пластины, он уже давно был бы мёртв. Почесав шрам на лбу и щеке, он решил спуститься за водой. В мешках она давно кончилась. Выглянув из-за края стены, он осмотрел поле боя.
   – Лукро, иди сюда! – позвал он центуриона. – Что там? Это лестницы, или мне кажется?
   – О, боги, лестницы. Большие. Что они придумали? Там не только лестницы… – с растерянностью ответил друг.
   – Да, это большие арбалеты, – раздался за спиной голос Тай Сина. Лаций вздрогнул и обернулся. Старик был ранен в плечо и голову, и рядом с ним постоянно находились несколько кутлугов, однако он всё равно не спускался со стены.
   – Такие большие? – спросил Лаций.
   – Да. Их стрелы пробивают стены.
   – Шесть штук. Везут рядом. Там человек двадцать толкают. И ещё двадцать сзади. Все пешие. Мы можем напасть на них, когда подойдут поближе, – тихо рассуждал он, скорее разговаривая сам с собой, чем с лули-князем. Его мозг старался найти выход из этой ситуации.
   – Не успеешь, – покачал головой Тай Син. – Между ними идут стрелки. Видишь? У всех арбалеты. Не успеешь.
   Лаций и сам видел, что не успеет. Их расстреляют ещё на выходе из ворот. Но ведь как идут! Ничего не боятся! Уверены, что на них никто не нападёт. В этом было преимущество.
   – У тебя остались хорошие лучники? – спросил он лули-князя, который неподвижным взглядом наблюдал за приближавшимися большими арбалетами.
   – Что?.. Лучники? Да, у той башни. Спроси у Модэ, – пробормотал он.
   – Лукро, нужны двадцать стрелков. Надо будет далеко стрелять. И солома с огнём. Беги к его сыну и приведи сюда! Всех вниз! Двадцать лучников. Пусть сделают по десять стрел с соломой или кусочками тряпки. Будут стрелять горящими стрелами. Понял? И ещё посмотри внизу хотя бы две повозки! Найди их! – крикнул он уже вслед убегавшему товарищу.
   Ханьцы продолжали приближаться. Они толкали шесть больших арбалетов на колёсах, везя сзади на повозках огромные стрелы размером в два человеческих роста. Но страшней было другое – вслед за арбалетами они несли на плечах связанные лестницы. В одной связке было по шесть-семь лестниц. Лаций сразу понял, что оттолкнуть их будет не по силам даже десяти воинам, особенно, когда на них будут стоять люди. Связанные лестницы тяжелее. А с пехотинцами они станут неподъёмными. Он стал собирать легионеров и отправлять вниз. К его удивлению, на их место становились женщины с ножами и палками. У некоторых в руках были луки. Эти защитницы города были настроены решительно и не собирались сдаваться. Лаций подбежал к Чжи Чжи, который стоял, гордо подняв голову, как будто хотел реять над городом, как пятицветный флаг над одной из башен.
   – Шаньюй, мы подпустим их ближе и ударим! – крикнул он. Тот одобрительно кивнул головой. За ним точно так же кивнули головой перепуганные кутлуги. Они вынуждены были стоять рядом с шаньюем даже под градом стрел. Человек десять уже лежали мёртвые. Лаций попытался ещё раз уговорить его спрятаться или надеть шлем, но в этот момент снова начался обстрел из арбалетов и всё потонуло в шуме.
   – Пусть попадут, подлые шакалы! – кричал Чжи Чжи, расхаживая между бойницами у башни. – Они не умеют держать лук! Пусть подойдут ближе!
   К нему подбежали гонцы от других военачальников со стены, и он на время отвлёкся. Лаций подошёл к Тай Сину и попросил отвести Чжи Чжи от края стены. Старый лули-князь тоже понимал, что жизнь шаньюя была важнее всех их вместе взятых. Он подошёл к нему сзади, и в это мгновение Чжи Чжи, резко откинувшись головой назад, ударил его затылком в лицо. Старый князь наотмашь рухнул спиной на брёвна, а Чжи Чжи упал сверху, захлёбываясь в крови. Стрела попала ему прямо в нос. Он что-то кричал, открывая рот, но слов не было слышно, и из того места, где был рот, раздавались только булькающие звуки. Кровь на лице стала пузыриться и пеной стекать на брёвна. Лаций были ближе всех. Опустившись на колени, он увидел, что стрела сломала шаньюю нос и вошла в голову почти наполовину. Замершие от страха и неожиданности кутлуги только теперь опомнились и, упав на колени, стали просить Чжи Чжи не умирать. Но тот не слышал их криков, хотя шевелил руками и даже дёргал головой. Наконец, его переложили на кусок ткани и спустили по лестнице вниз. Тай Син последовал за ним во дворец шаньюя. Все боялись приближаться к раненому, а когда прибежал его сын, кутлуги забились в угол и перепугано молчали, не сводя взгляда с Чжи Чжи. Лацию обвёл их взглядом и решительно шагнул вперёд. Взявшись за стрелу, он вытянул её из головы и на мгновение замер. Стрела была длинной. Она должна была выйти с другой стороны черепа и, наверное, просто упёрлась в него. Жить Чжи Чжи оставалось недолго. Здесь уже делать было нечего.
   – Оставайтесь с ним! – крикнул Лаций на ходу и выскочил в дверь. У ворот его ждали усталые товарищи с хмурыми лицами.
   – Что-то они там орут про Чжи Чжи, – сказал один из центурионов.
   – Не знаю, – Лаций подошёл к перекрывавшим вход повозкам и припал глазами к просвету. До огромных арбалетов было не более пятидесяти шагов. Ему хорошо был слышен треск деревянных катушек, которые натягивали тетиву назад. Пешие арбалетчики по обе стороны продолжали стрелять по стенам, но они стояли вразброс, многие кричали и радовались. До Лация долетали лишь отдельные слова:
   – Чжи Чжи… та бей да сы! [65 - Его убили (кит.).]
   – Уомен шале та! [66 - Мы его убили (кит.)]
   Как они так быстро узнали? Радуются… Лаций стиснул зубы. Он понимал, что сдаваться нельзя. На стене сражались женщины и совсем неопытные дети. Но скоро и они погибнут. Слишком много ханьцев, слишком много! Что же делать?
   За стеной раздался грохот барабанов – это был сигнал наступления. Стену сотряс сильный удар, затем – ещё и ещё. Лаций отскочил назад. Верхняя повозка вдруг оторвалась от нижней и, перевернувшись, упала на землю. Она чуть не накрыла его, и это был знак богов – либо сейчас, либо никогда!
   – Лучники, вперёд! Стреляете по большим арбалетам! – закричал он. – Зажигайте стрелы!
   Хунну повезло: выпущенные по стенам огромные стрелы подняли пыль, которая на время скрыла их от вражеских арбалетчиков. Они успели выпустить в сторону больших колёс все свои стрелы и вернулись назад без потерь. Лаций ждал, когда стрелы разгорятся. Но ханьцы успели потушить огонь на всех арбалетах, кроме крайнего. Теперь его план был под угрозой. Однако на одном арбалете пламя разгорелось и быстро охватило сухое дерево. Ветер подхватил дым и понёс его в сторону наступавшего противника. Вскоре рваные клочья дыма окутали всё пространство перед стеной.
   – Хвала Аквилону! – воскликнул Лаций. – Боги с нами!
   Эти слова взбодрили отчаявшихся римлян. Теперь они видели, что враг не видит их. Двести сорок человек быстро обогнули горящие у ворот повозки и, разделившись на шесть групп, устремились к большим арбалетам. Лацию всё время казалось, что они не бегут, а идут, еле поднимая ноги. Однако, когда впереди показались огромные изогнутые дуги на колёсах, а рядом – фигуры маленьких воинов в коротких халатах и штанах, он понял, что им повезло. Сзади слышались отчаянные крики падавших с лестниц солдат – это хунну, снова выбежав через ворота, расстреливали в спину тех, кто карабкался по лестницам на стену.
   Римлянам удалось быстро расправиться с охранниками у арбалетов, они даже смогли перерубить тетивы и сломать широкие крючки, на которые скрипучие барабаны натягивали толстую тетиву. Менел протрубил команду сбора в центре, и все шесть групп снова превратились в три центурии. Потери были, на удивление, минимальные. И тут Лаций решил снова испытать судьбу – он задумал под прикрытием дыма прорваться к командующему армией, чтобы уничтожить его и выиграть время. Римляне развернулись спиной к городу и быстрым шагом двинулись вперёд. Едкий дым горевшего дерева стал постепенно рассеиваться, и, в конце концов, они вырвались на свободное пространство, где начинался подъём к холму. Там, по расчётам Лация, должен был находиться главнокомандующий противника.

Глава 45

   Последние клочья редкого дыма остались позади, и они оказались на небольшой возвышенности, с которой хорошо было видно все окрестности. Однако дальше идти было некуда. Последние шеренги ещё шли быстрым шагом, а первые уже остановились, как будто упёрлись в невидимую стену. Лаций сам сбавил шаг и вышел вперёд, обогнав первую шеренгу на несколько шагов. Он стоял один и смотрел на неожиданно выросшую перед ними преграду растерянным взглядом. Всё пространство до самого края холма было забито бурыми нагрудниками. Он бросил взгляд влево, туда, где дорога должна была уходить вниз, к реке. Там тоже не было свободного места – везде стояли маленькие воины с короткими мечами в руках. Справа виднелись арбалетчики. Они держали свои орудия на плечах и, к счастью, не были готовы к стрельбе. Но это был лишь вопрос времени… Они прекрасно могли стрелять и по своим, это римляне уже знали.
   В какое-то мгновение Лацию показалось, что это разлилось море и сейчас их накроет волной, из-под которой никто уже не сможет выплыть. Он мотнул головой и опустил подбородок на грудь. До ближайших пехотинцев в тёмно-красных нагрудниках было не более двадцати шагов. Если бы римляне врезались в них, то их окружили бы, как камень в воде, и всё кончилось бы очень быстро.
   – Перестроение! Щиты в два ряда по кругу! Отступаем по одной шеренге!
   Менел звонко протрубил команды два раза. Сзади и сбоку их повторили ещё два горниста. Легионеры пришли в движение, эхом прозвучали громкие команды центурионов и когда ханьцы опомнились, перед ними уже стояла неприступная стена: один длинный щит почти касался земли, а другой находился над ним. Больше ничего видно не было. И ещё эти щиты двигались! Они медленно отступали назад, потом складывались, перемещались и исчезали за другими щитами, которые были позади них. Это было похоже на представление, только очень грандиозное и непонятное. Какое-то время простые воины и их командиры с удивлением наблюдали за происходившим перед ними чудом.
   – Лаций! – раздался сбоку громкий голос Лукро. – Слушай, их как-то много. И все на одно лицо. У них, случайно, не одна общая мать? Я никогда не спешил к Плутону, ты знаешь, но тут… – он скривил лицо и покачал головой. Лаций не умел шутить в таких ситуациях и всегда завидовал Варгонту и Атилле, которые даже в самые трудные моменты не теряли чувство юмора. Но сейчас была не трудная, а безнадёжная ситуация, и то, что Лукро, весельчак и балагур, не смог закончить свою шутку, говорило об этом лучше всего. Лаций неожиданно вдруг ответил ему:
   – Я тоже не спешу к Плутону. Зато Прозерпина, говорят, у него очень страстная! Если увидишь первым, расскажи ей обо мне, хорошо?
   Лукро посмотрел на него удивлённым взглядом и криво усмехнулся. Однако враг, тем временем уже пришёл в себя и заметил, что расстояние между ними увеличивалось. Услышав смех и сочтя это за оскорбление, ханьские воины рванулись вперёд без команды. Первые из них налетели на щиты, как на стену, стуча по ним мечами, как палками. За ними подоспели другие воины, которые прижали своих товарищей к щитам римлян, как к стене, не давая возможности даже пошевелиться. Лаций передал команду: наносить удар по ногам. За щитами слышались резкие крики боли, нападавшие падали прямо под ноги напиравших на них товарищей один за другим, не давая возможности командирам понять, что происходит. Так продолжалось шагов пятьдесят, пока громкие приказы не остановили это беспорядочное самоуничтожение. Вперёд вышли арбалетчики и стали расстреливать щиты почти в упор. Римляне сомкнули ряды теснее и продолжили отступать к воротам. Однако противник быстро перестроился и окружил их. Потом у ханьцев появились большие длинные палки, похожие на тонкие брёвна. Они схватили их, как тараны, с двух сторон. Лаций насчитал по девять человек с каждой стороны. Раздалась громкая команда, и живые «тараны» побежали вперёд. Врезаясь в щиты римлян, они пробивали их и создавали, таким образом, бреши в первой и второй шеренгах. Пока легионеры расправлялись с несущими таран, те, кто бежал сзади, успевали прорваться вглубь и расширить эти бреши. Так началась самая тяжёлая битва за эти два дня. До ворот оставалось совсем немного, шагов пятьдесят. Отступая, римляне дошли уже до огромных арбалетов, которые совсем недавно так умело разрушили… а теперь сражались за каждый шаг назад. Но у стены тоже было много врагов. Там стояли широкие лестницы, и на них было полным-полно людей. Лаций не оглядывался. Он старался наносить только колющие удары, но от усталости у него начинали опускаться руки. Такого количества людей он ещё не видел. Спасением было то, что они не успели сжать римлян в плотное кольцо. Это давало римлянам возможность передвигаться внутри, меняя друг друга в передней шеренге. Постепенно они подошли к дальнему рву, забитому землёй и стволами деревьев. Надо было только перейти его, а там уже было рукой подать до створа ворот… Оглянувшись, Лаций увидел, что у стены по-прежнему идёт сражение. Хунну не удалось сбросить все лестницы, и они теперь были усеяны карабкающимися солдатами, которых внизу подгоняли командиры. Тела постоянно падали на землю, но за ними лезли новые воины. Это было совсем близко, в двадцати-тридцати шагах сзади. Римлян отделял от стены всего один ров. У Лация промелькнула мысль, что хунну на башнях надо было стрелять только по командирам внизу, а не по всем подряд. Внезапно возникшая тишина заставила его повернуться к первой шеренге своих воинов. Он вздрогнул, увидев, что перед ними снова образовалось свободное пространство, в которое быстро вбежали арбалетчики. Враг пришёл в себя, и теперь они снова были у него, как на ладони.
   – Сомкнуть щиты! Плотнее, плотнее! – закричал он, ища глазами Менела. Тот был ранен, но ещё держался на ногах. Звук рожка заставил римлян собраться, и они стали искать плечом друг друга, смыкая строй. На какое-то время все замерли – и с той, и с другой стороны. Арбалетчики ждали команды командиров, а римляне – центурионов. Те посматривали в сторону Лация, который что-то объяснял Лукро, показывая в сторону рва.
   И вдруг над всем этим раздался странный чистый звук, как будто кто-то спустил тетиву и заставил её звенеть в воздухе долго-долго. Отчасти это напоминало звук арфы, которую Лаций уже не слышал лет двадцать. Ханьцы замерли, а потом закричали, тыча мечами в направлении городской стены. Там ничего не было видно, кроме трёх новых лестниц, которые приставляли к стене суетливые пехотинцы.
   – Павел! Клянусь Юпитером, это Павел! – радостно закричал Менел, который был весь в крови и напоминал сейчас мясника с торговых рядов Суббура, а не опытного легионера. Его глаза засверкали радостным огнём, и он поднял над головой меч.
   – Павел?.. Откуда он там?.. – пробормотал обескуражено Лаций. Но его никто не услышал.
   – Это гимн в честь Квирина! Слышите? – Менел повернулся в одну сторону, в другую, как бы призывая всех присоединиться к его восторгу. Голос лился, набирая силу, и это было невероятно. Никто уже давно не слышал, чтобы слепой певец так громко пел. Римляне воспрянули духом, но в этот момент со стороны арбалетчиков прозвучала короткая команда, и первые стрелы ударили в щиты. Лаций толкнул Лукро в спину.
   – Иди! Выхода нет. Зацепись там. Держите строй. Дайте нам перейти! – две восьмёрки, прикрывшись щитами, стали осторожно перебираться через завалы рва, чтобы закрепиться у самой стены, рядом с воротами. Лаций впервые пожалел, что они выкопали такой широкий ров. Стрелы продолжали стучать по щитам, а над всем этим звучала песня. Он глубоко вдохнул в себя горячий воздух, как бы стараясь вместе с ним захватить часть божественного голоса Павла Домициана, но тот вдруг внезапно оборвался, как будто его прервала чья-то невидимая рука. Легионеры молча продолжали двигаться назад. Неприятное молчание нарушалось короткими командами ханьцев и ударами стрел, которые уже стали расщеплять щиты передней шеренги. Лаций чувствовал, что меч потяжелел. Он казался теперь тяжелее железного пилума. На другой стороне рва Лукро не смог выстроить защитную шеренгу и был вынужден вступить в бой пехотинцами в бурых нагрудниках и чёрных халатах.
   – Последняя шеренга, переходим через ров! – хрипло приказал Лаций. Менел протрубил команду и, опустив рожок, с сожалением добавил:
   – Нам бы сейчас песню, – подняв рожок, он набрал воздух и протянул несколько длинных нот из того гимна, который пел Павел Домициан. Легионеры уже не могли говорить, от трёх центурий остались полторы. Надо было спешить. И вдруг сверху снова полилась песня. Сначала голос дрожал и вибрировал, срываясь на верхних звуках, но потом набрал силу и стал таким громким и сильным, что не уступал ничем голосу Павла Домициана. Он был даже звонче и выше.

Глава 46

   Лаций не знал, что слепой певец не захотел той ночью оставить своих товарищей. Дойдя до стены, Павел сказал, что останется в городе. Марк и Зенон, услышав, что им угрожает опасность, тоже заявили, что останутся и будут помогать старшим. Саэт была в отчаянии. Она так настрадалась за последнее время, что не хотела оказаться в городе во время осады. Но дети решительно отказывались следовать за странной рабыней их любимого Лация. Саэт с грустью поблагодарила Чоу Ли и сказала, что будет с ними. Единственное, что ей удалось, так это уговорить детей и старого певца спрятаться до нападения в одном из домов, чтобы не подвести Лация. Когда началась осада, они долго не выходили, но потом пронёсся слух, что нападавшие ранили Чжи Чжи и римляне вышли за стены города, чтобы отбросить врага назад. Тогда Павел Домициан попросил братьев отвести его на стену. Он хотел поддержать своих старых друзей песней. Наверху было жарко и страшно: повсюду лежали тела убитых и раненых. Марк и Зенон видели, что вокруг сражаются не только мужчины, но и женщины. На пути к башне им несколько раз приходилось падать на брёвна, прячась от стрел. В один из таких моментов Зенон стал поднимать певца, чтобы продолжить путь, а Марк с ужасом застыл перед телами двух юношей своего возраста, в которых только что попали стрелы. Ему казалось, что они живы, но растекавшаяся кровь и застывшие взгляды говорили, что теперь между ними пропасть.
   – Что смотришь?! – услышал он над головой чей-то резкий голос. – Хватай быстрей! Давай, толкай!
   У убитых не было оружия. Только длинные палки. Такая же была в руках у женщины, которая позвала его на помощь. Марк схватил палку и упёрся в торчащий из-за стены край лестницы. Слева от него были ещё четыре женщины. Они что-то закричали и навалились на шесты изо всех сил. Лестница задрожала и стала медленно отходить от стены. Все радостно закричали. Марк тоже издал что-то похожее на крик радости, и в это мгновение стена вздрогнула и послышался страшный грохот. Тихо ойкнув, рядом с ним опустилась на настил та женщина, которая только что звала его на помощь. Она держалась руками за живот, и между пальцев у неё торчало чёрное оперение железной стрелы. Марку врезалась в память виноватая улыбка и нестерпимая боль в глазах, которые ещё мгновение назад были полны жизни, а теперь подёрнулись дымкой смерти и закатились вверх. Ему вдруг стало трудно дышать, к горлу подступили рыдания. Он вскочил и сквозь пелену накатившихся слёз увидел, как чуть дальше несколько хунну сражались с перепрыгнувшими через стену ханьцами. Возле самой башни стояли Зенон и Павел. Слепой певец набрал воздух и запел. Марк видел, как у того на горле вздулись вены, как потемнело лицо под седой бородой и задрожали вцепившиеся в плечо Зенона руки. Но голос Павла был настолько сильным и громким, что все на мгновение оцепенели. У Марка по спине побежали мурашки. Он не успел подняться с колен, когда в воздухе раздался свист страшных стрел. Новая волна смерти накрыла защитников стен, которые не успели спрятаться за выступами бойниц. Но вместе с ними на брёвна упали и три воина в чёрных халатах и бурых нагрудниках. Стрелы попали им в спину. Однако четвёртый остался жив. Перед ним никого не было, поэтому он повернулся к Павлу Домициану и хищно оскалился. Не выпуская из рук палки, Марк вскочил на ноги и со страшным криком рванулся вперёд. Он видел, как враг уже занёс меч, чтобы нанести смертельный удар, и из последних сил толкнул его в спину длинной палкой. Удар был не сильным, но этого оказалось достаточно, чтобы тот потерял равновесие и упал на Павла Домициана. Меч ударил слепого певца плашмя по голове, и старик, охнув, осел вниз. Песня прервалась. Не удержавшись на ногах, Марк тоже упал, но быстро поднялся, чтобы снова напасть на врага. Тот стоял спиной к нему, опёршись грудью на бойницу. В затылке у него торчал тонкий чёрный нож. Такой был только у Зенона. Брат стоял рядом, глядя на убитого им воина широко открытыми глазами. Марк бросился к нему и, схватив за плечи, заставил пригнуться.
   – Убьют… Стрелы… – смог выдавить он из себя, и в этот момент, как бы в подтверждение его слов, тело страшного воина вздрогнуло два раза и из спины показались два железных наконечника. Марк осторожно приподнялся и увидел внизу римлян. Они были совсем рядом! Маленькое светло-серое пятнышко в красно-чёрном море вражеских фигур. Ему показалось, что он даже разглядел красный гребень на одном из шлемов, а рядом – человека с полукруглым рогом. Значит, Лаций и Менел были ещё живы!
   – Я убил его, – тихо прошептал Зенон, всё ещё не в силах прийти в себя. Он не понимал, как смог ударить упавшего воина, и с ужасом смотрел на кровь на своих руках.
   – Они живы! – не слушая его, прокричал Марк. – Живы! Ты знаешь этот гимн. Ты же пел его с Павлом. Знаешь? – кричал он, тормоша брата за плечи.
   – Что?.. – тот поднял на него полный пустоты взгляд. – Да, знаю.
   – Пой! Пой, я тебе говорю! Они там, внизу! Они живы! – у Марка сорвался голос, он закашлялся, но взгляд Зенона уже обрёл привычное выражение, он приподнялся над телом убитого ханьца и посмотрел вниз.
   – Я их видел, – одними губами прошептал он. – Может, Павел жив?.. – с надеждой спросил он.
   – Э-э-э… – раздался тихий стон. – Я жив, дети мои. Ужасно болит голова. Я знал, что Юпитер накажет меня за этот гимн Квирину.
   – Ты можешь петь? – сипло спросил Марк.
   – Нет, не могу. Мне плохо, и всё кружится, – ответил слепой.
   – Вот видишь? Пой! – повернувшись к Зенону, приказал Марк. – Я слышал, как вы пели на мельнице. Ты лучше всех поёшь! – в его горящих глазах было столько настойчивости и решительности, что у младшего брата не было возможности возразить. Он крепко держал его за руку и хотел, чтобы он спел.
   – Пой своим голосом, – посоветовал Павел Домициан. – Не подстраивайся под меня. У тебя хрустальный голос. Божественный… – он замолчал и скривился, потрогав рану на голове. Зенон заплакал. Неужели он сможет так же спеть этот гимн? Половина слов были для него неизвестными, но он знал всё наизусть. Гимн всегда завораживал его своей первобытной силой и страшной тайной проклятия, заключённой в зловещих словах. Зенон несколько раз глубоко вдохнул, чтобы остановить слёзы. Затем уткнулся лбом в бревно и стиснул зубы. Он слышал звуки битвы снизу и знал, что где-то там сражаются самые близкие ему люди, которым он очень хотел помочь. Вытерев ладонями остатки слёз, Зенон глубоко вдохнул воздух и запел. С самого начала.
   – Тяни больше! Тяни голос! – успел вставить Павел, когда тот остановился, чтобы набрать воздух. Юноша прислонился к краю бойницы и запел с ещё большим воодушевлением, стараясь вложить в древний гимн всю свою душу.
   Никто внизу не видел этого. Все слышали только новый чистый голос, новый гимн, который звучал теперь совсем по-другому, взывая не только к тёмным силам зла с просьбой о помощи, но и к силам добра. Ханьцы у стены замерли, прислушиваясь к невероятному звуку человеческого голоса, потому что у них было врождённое ощущение мелодии, а римляне молчали, потому что у них просто не было сил и они были рады хоть на какое-то время опустить щиты и мечи. В этом голосе для них звучали последние слова всех погибших товарищей, и гимн Квирина призывал их биться до последнего, чтобы даже после их смерти враги из поколения в поколение передавали страшные рассказы об их непоколебимой стойкости, ярости и несгибаемом упорстве.
   – Кто это? – растерянно спросил Менел, устало упёршись руками в колени. – Клянусь, это голос Феба! Боги видят нас. Такой голос может быть только у бога.
   Звук нарастал и ширился, разносясь над их головами всё дальше и дальше. Лаций почувствовал, как у него по всему телу пробежали мурашки. Он встал, подобрал второй короткий меч и взглянул туда, откуда шёл голос.
   – Это Зенон, – бросил он, оглядываясь по сторонам, чтобы увидеть арбалетчиков. Но их со всех сторон окружала полоса красно-бурых нагрудников. Надо было воспользоваться этим моментом. Он хотел уже отдать команду к отступлению, но его перебил Менел:
   – Друзья, это сын Атиллы! Это – Зенон! – заорал он. – Боги видят нас! Они с нами! – и, поднеся горн к губам, он уже хотел протрубить что-то в ответ, но Лаций схватил его за плечо и с силой встряхнул.
   – Назад! Бегом! Передняя шеренга шагом. Все бегом через ров! Давай! – заорал он ему прямо в лицо, как будто перед ним был не близкий друг, а враг. Корницен вздрогнул от неожиданности, однако старая привычка взяла верх: брови сошлись на переносице, губы сжались, сердце радостно застучало в груди, и только в глазах продолжал светиться восторг. Он с такой силой протрубил команды, что их было слышно даже на дальних башнях стены.
   Лаций видел, что к противнику уже спешат свежие силы, видел их командиров, орущих «Куай дзин! [67 - Быстрее вперёд! (кит.)]», и понимал, что скоро те обрушатся на них с новыми силами. Рядом лежали несколько убитых пехотинцев и один стрелок. Его арбалет так и остался натянутым, стрела выпала и валялась рядом, ещё одна лежала рядом с головой – наверное, он держал её во рту, когда натягивал тетиву. За спиной виднелся колчан, полный стрел. Решение созрело мгновенно. Лаций вставил стрелу и приложил арбалет к плечу, как когда-то делал на мельнице. Затем спустил тетиву. Жёлтые погоны первого ханьского командира вздрогнули и опустились на землю вместе с телом. Второму стрела попала в руку. Третьему – в ногу. Лаций чувствовал, как от напряжения дрожат пальцы, и это передавалось плечам и всему телу. Последняя стрела попала в голову пехотинцу, который был рядом со своим командиром, и после этого всё смешалось. Выстрелить ещё раз ему не дали. Подбежавший Менел закрыл его своим телом и сбил с ног несколько человек, но потом его самого ранили в руку и его шлем потонул в море чёрных круглых голов узкоглазых воинов. Лаций закричал от отчаяния, но ничего не смог сделать. Он отбивался двумя короткими мечами, но видел, что силы были неравными. Сражение теперь напоминало больше толчею на базаре, чем реальный бой. Однако римляне в этой «толчее» падали на землю чаще, чем их враги, которые с удовольствием добивали их сверху.
   Спасительный ров был уже за спиной. Легионерам Лукро удалось закрепиться на той стороне. Оставалось перейти всем остальным. Не отворачиваясь от противника, римляне отступали по вздыбленной земле и брёвнам, падая и поднимаясь. Возле рва ханьцам наступать было тяжелее. Когда все, кто мог, перебрались на другую сторону, со стороны противника снова показались арбалетчики. Они явно хотели добить римлян до того, как те доберутся до ворот. Причём, они опять собирались расстрелять их вместе со своими пехотинцами, которые стояли у них на пути.
   – Щиты за спину! Бегом вперёд! Не останавливаться! – приказал Лаций. Он из последних сил держал в руках меч. В горле пересохло, и в глазах плыли чёрные круги. Этот рывок должен был стать последним. Он поднял глаза к небу и мысленно попросил богов о помощи. Ханьцы под стеной почему-то не стали нападать на них и просто расступились в разные стороны. Когда первые стрелы долетели до стены, там было всего несколько легионеров. Двоим стрелы попали в ноги, но их успели затащить внутрь и загородить вход повозками. Около двадцати воинов, которые преследовали их, остались лежать рядом с воротами, поражённые стрелами своих арбалетчиков в спину.
   Лаций жадно пил воду, прислонившись спиной к брёвнам, когда снаружи раздались громкие крики врага. Он прислушался.
   – Кан, кан!.. Ксиен!.. Хуо!.. Денгхуо! [68 - Смотри, смотри, дым, огонь, горит (кит.).] – доносилось оттуда. Он посмотрел в сторону дворца шаньюя. Над ним поднимался чёрно-серый дым. Этого не могло быть! Что там могло гореть? Стрелы туда долететь не могли… Он оставил раненого Лукро и тридцать человек у заваленного створа ворот. Судя по всему, нападавшие снова собирались поджечь завалы. Надо было носить воду и поставить хунну для стрельбы в просветы между повозками.
   Возле ступеней дворца никого не было, даже охраны. Лаций забежал внутрь. Там пахло дымом, но огня не было. По лицам кутлугов и слуг он догадался, что Чжи Чжи был в плохом состоянии. Было странно, что он вообще был ещё жив. Лаций стал спрашивать, откуда дым, но все пожимали плечами и испуганно оглядывались. Тай Син приказал двум стражникам пройти с ним по комнатам. Они быстро обошли все десять комнат, но в них огня не было. И тут Лация осенило:
   – В конюшню! Быстрей! – закричал он.
   В длинном невысоком помещении, которое было пристроено с обратной стороны дворца, было два входа – изнутри и снаружи. Внутренний оказался закрыт. Это говорило о том, что там кто-то был. Хунну быстро оббежали большой дом и ворвались внутрь. Они сразу заметили источник огня – горели сухая трава и зерно для лошадей. Именно оно и давало такой серо-чёрный дым. Хунну рванулись туда, а Лаций замер у выхода, чувствуя, что имеет дело с непростым врагом. Пока воины с шумом и криками разбрасывали траву, он осторожно шагнул в тень приоткрытой двери и замер. Через какое-то время в ближнем загоне раздался осторожный шорох, который он бы не услышал, если бы не ждал чего-то подобного. Маленькая тень рванулась к выходу, но он успел закрыть перед ней дверь. Послышался сильный удар и стон. Приоткрыв дверь, Лаций направил меч в сторону лежащего человека и толкнул его ногой. Каким же было его удивление, когда он увидел перед собой Чоу Ли! Как она оказалась здесь? Зачем хотела поджечь дворец? Подоспевшие хунну хотели убить её на месте, но он сказал, что сделает это сам чуть позже, когда закончится осада. Ведь она была его рабыней. Эти слова подействовали, и воины быстро связали её, после чего отнесли в соседнюю маленькую пристройку, где хранилась кожа для ремней и уздечек. Там Чоу бросили в угол. Лаций на мгновенье задержался. Подойдя, он молча разрезал ей верёвки на ногах. Иначе к вечеру она умерла бы от застоя крови. Выйдя, он закрыл дверь на засов и кивнул воинам. Те подпёрли обе двери бревнами. Расспрашивать Чоу о причинах её поступка сейчас не было времени, и он поспешил обратно.
   Осада стены в это время приостановилась. Было похоже, что у нападавших кончились лестницы. Зато их арбалетчики стреляли по любому движущемуся человеку. Казалось, они ковали стрелы на ходу… Большая проблема возникла у ворот. Там противнику удалось поджечь повозки и часть стены, и теперь пламя расширялось, охватывая стену всё выше и выше. Несколько раз женщины и дети пытались залить его водой, но она не достигала цели, пролетая мимо, зато арбалетчики попадали точно – на брёвнах уже лежало около десяти трупов.
   – Ну, что? Кажется, всё? – услышал он голос Лукро, который, увидев его обречённый взгляд, подошёл ближе. Створ ворот можно было больше не защищать. Там бушевало пламя. Ханьцы, видимо, тоже это поняли и ждали, когда всё прогорит. На стены никто не лез. Оттуда лишь изредка доносились глухие удары стрел – это арбалетчики охотились за оставшимися на стенах людьми.
   – Ещё нет. А что, спешишь к Прозерпине? – тупо уставившись в одну точку, ответил он.
   – Ха! Ты ещё шутишь! – довольно хмыкнул Лукро. – Значит, не всё так плохо.
   – Сколько нас осталось? – уже серьёзно спросил Лаций.
   – Сотни две.
   – А хунну?
   – Не знаю. Думаю, тысяча или полторы. В городе много женщин и детей.
   – Понял. Пошли к Тай Сину! Пусть уходят.
   Они устало поплелись к дворцу шаньюя. Чжи Чжи по-прежнему был без сознания. Рядом с ним стояла жена. Служанки держали на руках двух маленьких детей. Малыши безмятежно спали. Угэдэ Суань сидел рядом с Тай Сином, опустив голову. В руке у него был меч.
   Старый лули-князь выслушал Лация и угрюмо покачал головой. Он тоже понимал, что надо уходить через вторые ворота, но он не мог этого сделать. Тогда их везде ждали бы позор и бесчестие. Ни один род не принял бы их. А до Кангюя было далеко. Оставалось сражаться.
   Лукро в это время разговаривал с женщинами. Их было около пятисот. Но ни одна из них не захотела покинуть город. Все знали, что вторые ворота ведут в каменную пустыню и вокруг на расстоянии десяти дней пути нет ни одного кочевья или становища. Когда Лаций вышел из дворца, раненый друг печально покачал головой и сказал:
   – Они все будут драться. Не хотят уходить, – он неловко пожал плечами, как будто чувствовал себя виноватым.
   – Пошли! Женщины будут стоять за нами, – принял решение Лаций.
   Римляне расположились полукругом у ворот. Лучники хунну стояли по обе стороны, а позади них – женщины. Сверху начали падать прогоревшие балки, из-за стены раздавались радостные возгласы ханьцев.
   – Лаций, мы будем с тобой! – услышал он голос Зенона. Два брата стояли перед ним, готовые сражаться вместе со взрослыми. На них были старые нагрудники и простые полукруглые шлемы. Они были без щитов, зато держали в руках по два коротких меча. Лаций скривился, как от зубной боли. Потом подошёл к обломкам повозки и вытащил оттуда железную стрелу.
   – Вы мне в прыжке по пояс! Вояки… Смотрите! Видите стрелу? Она пробивает двух человек и лошадь. За раз! Так что можете сразу стать друг за другом и поставить за собой лошадь. Одним ударом вас всех и убьёт, – с раздражением объяснил он.
   – Лаций, – вдруг вступился Лукро, – их всё равно убьют. Перережут горло, как ягнятам. А так хоть по несколько ударов нанесут. Глядишь, и убьют парочку муравьёв, – он говорил серьёзно, и в его словах была доля правды.
   – Ты шутишь? Это же дети…
   – На стене тоже дети были, – возразил тот. Лаций плюнул и отвернулся. Ему хотелось добавить, что теперь надо будет не сражаться, а защищать двух молочных поросят, но времени на разговоры уже не осталось. Часть стены с грохотом обрушилась, взметнув вверх сноп искр и пыли. Пыль и пепел ещё не успели осесть, как с той стороны послышались звуки барабанов и голоса ханьских командиров:
   – Заа! Заа дингбуу! [69 - Бросай! Бросай сверху! (кит.).] – искры от падающих брёвен полетели в разные стороны. Было видно, что ханьцы бросают сверху деревянные щиты. Лаций снова удивился, как быстро они успели всё это сделать. Да, их было очень много, и они не хотели останавливаться. Их генерал спешил ворваться в город. И поэтому не жалел своих воинов.
   – Вансуи! Жуанфаа! [70 - Ура! Вперёд! (кит.).] – кричали со всех сторон маленькие человечки, которых сразу начали расстреливать оставшиеся в живых хунну. Но на место упавших десяти пехотинцев в створ ворот вливались двадцать новых. Падали двадцать, по их телам, падая и перекатываясь, проходили сорок…
   Первая атака была недолгой. Римлянам и хунну удалось отбить её и оттеснить врага за ворота. Но через какое-то время оттуда последовала вторая – более продуманная и опасная. Лаций видел, что тёмно-красные нагрудники разбегаются в разные стороны, их становится всё больше и больше, и хунну уже не успевают сдерживать их натиск. Сначала из пепельного облака, которое продолжало висеть над провалом в стене, полетели стрелы. Они заставили римлян сдвинуть щиты, но у хунну не было щитов и половина из них погибли. Сразу за этим последовала вторая атака. Ханьцы вбежали, держась за брёвна, как они это делали ещё днём, чтобы разбить строй римлян. Прикрываясь щитами, они неслись прямо на них. Пять ударов раскололи римский строй на части. Нападавшие были убиты, но вторая волна успела вклиниться в эти разрывы. Началась рукопашная схватка. Каждый отдельный римлянин был сильнее и опытнее одного ханьца, но тех было больше. Они теснили воинов Лация всё дальше и дальше, пока не дошли до площади. Здесь уже в схватку вступили женщины хунну, и со всех сторон стали раздаваться их дикие крики. Лаций старался следить за детьми Атиллы, но через какое-то время рядом остался только Зенон, а Марка вместе с Лукро оттеснили к дворцу. Он иногда пытался бросать взгляды в ту сторону, но не успевал ничего заметить, так как приходилось постоянно уклоняться от беспорядочно свистящих вокруг мечей. Кто-то бросился ему в ноги, сбил на землю, и он с трудом смог избавиться от цепкой хватки невысокого воина. Поднялся Лаций уже один, успев вынуть из тела противника свой меч и пытаясь найти взглядом Зенона. Но тут перед ним возникла знакомая фигура в ярко-красном нагруднике и с жёлтыми накладками на плечах.
   – Лаа Дзии! – протянул китаец, растянув губы в довольной улыбке, и его тонкая бородка с жидкими усами затряслась от смеха. Он ещё раз повторил: – Лаа Дзии! – и с неожиданной прытью бросился на Лация. Тому оставалось только отступать, отбивая быстрые и довольно умелые удары ханьского командира, пока тот не устал. Остановившись в двух шагах от него, он ткнул мечом в его сторону и произнёс: – Юуан ксинг бьяожии. [71 - Круглый знак (кит.).] Во жидао ни! [72 - Я узнал тебя (кит.).] Во яао шале ни! [73 - Я тебя убью (кит.).] – при этом он не сделал ни шага вперёд. Было видно, что ему надо отдышаться.
   – Цзи Юи, ва! [74 - Стой (кит.).] Жуа! [75 - Лови (кит.).] – крикнул в ответ Лаций и вытащил короткий нож. На лице воина отразились презрение и насмешка. Однако он не успел даже поднять руки, чтобы защититься или отойти в сторону, как лезвие, сверкнув на солнце, сделало один оборот и вошло ему прямо в глаз.
   – Лаций, помоги! – раздался сбоку голос Зенона, и возвращать свой нож у него уже не было времени. Он подоспел вовремя, когда два ханьских пехотинца прижали юношу к забору и любой удар мог оказаться для него последним. Лаций спас его. Зенон еле дышал. Он был совсем мал, и чудо, что его просто не затоптали ногами во время такого беспорядочного сражения.
   Бой длился ещё долго. В конце концов, их всех оттеснили за дворец, и Лаций удивился, что среди легионеров потери были не такие большие, как он ожидал. В строю было почти полторы сотни человек. Но силы были неравные. Вдруг ханьцы остановились. Они перестали нападать и замерли в пяти-шести шагах от римлян. Откуда-то издалека послышался сильный гул. Потом раздались крики, и вскоре все ханьские воины подхватили их, радостно поднимая в воздух мечи и потрясая ими в знак победы. Лаций понял, что во дворце всё кончилось печально. С той стороны показались десятка два всадников. Когда они приблизились, стало видно, что они держат за волосы отрубленные головы. Страшное молчание и ужас сковали римлян и хунну. Это были головы Чжи Чжи, его сына, жены, двух маленьких детей, Тай Сина, его сына и ещё нескольких князей.
   – Ваш шаньюй мёртв! – спокойно и громко произнёс один из всадников в ярко-жёлтом халате, красных штанах и красном нагруднике. Это явно был их главнокомандующий. Лаций внимательно смотрел на человека, которого прошлой ночью боги почему-то защитили от его меча, и понимал, что сейчас их либо всех убьют, либо… – Хотите жить, сдавайтесь! Нам нужен был только он! – пренебрежительно добавил генерал и, развернувшись, медленно направился к дальнему концу площади. Ряды пехотинцев разошлись в стороны и вперёд вышли арбалетчики.
   – Может… – раздался голос Лукро.
   – Убьют всех. Как детей, – процедил сквозь зубы Лаций, но не сдвинулся с места.
   – Лаций, мы сделали всё, что могли, – услышал он сбоку дрожащий голос Тиберия, старого друга Атиллы. У него был «орёл», символ их небольшого отряда.
   – Лукро, возьми орла, если остаёшься! – приказал Лаций. – Тиберий, это твой выбор. Все идите! Кто хочет, идите! – крикнул он и сжался в комок, чувствуя, что больше ничего не может сказать. С ним остались десять человек. Среди них были Зенон и Марк. Он почувствовал, как к горлу подступают слёзы. Впервые за много лет. Ему было жаль себя и этих двух юношей, которые ещё ничего не знали в своей жизни, кроме лошадей, волов, хунну и рассказов Павла Домициана. Прячась за щитом, он повернул голову к Лукро, моля богов, чтобы смерть нашла его сразу, без мучений и тяжёлых ран. – Ты знаешь, что делать, да? – спросил он, чувствуя, что у него перехватило дыхание. – Если меня ранят, добей сам!
   – Ты тоже! – коротко ответил старый друг.
   Но вместо свиста стрел раздались какие-то другие команды. Арбалетчики опустили оружие и отступили. Вперёд вышли люди в чёрных халатах и чёрных штанах, без нагрудников и мечей. В руках у них были большие мешки, которые чем-то напоминали сети, и Лаций слишком поздно понял, что будет дальше.
   Он рвался в разные стороны и отчаянно рубил наброшенные на него верёвки, но чем больше он дёргался, тем больше запутывался. Обессилев, он рухнул на землю и уже почти не дышал, когда на него навалились и стали бить палками, затем ловко вывернули руки и связали локти за спиной толстыми кожаными ремнями. В этот момент он уже ничего не видел и не слышал, ни о чём не думал и не жалел. Дышать становилось всё тяжелей, перед глазами стояла кровавая пелена, тело ныло от боли, во рту пересохло и, казалось, что смерть уже настолько близко, что стоит сделать только один шаг и… всё пройдёт.

Римская сага Том IV. Далёкие степи хунну Игорь Евтишенков