&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;Елена&nbsp;Григорьевна&nbsp;Макарова<br>|<br>|&nbsp;&nbsp;Глоток Шираза<br>&nbsp;-------<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Елена Григорьевна Макарова<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глоток Шираза<br></h3><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;© Макарова Е., 2020<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;© Макарова М., илл., обложка, 2020<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;© Дизайн-макет ООО «АрсисБукс», 2020<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;© Издательство ООО «АрсисБукс», 2020<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глоток Шираза<br></h3><img border=0 src="i_001.jpg">&nbsp;//--&nbsp;Монолог прототипа&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я не писатель, и речь идет о чужом произведении. Читать – обожаю, и в этом вы скоро убедитесь, писать – ненавижу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нет-нет, я не страдаю дисграфией. Но своих слов, припечатанных к бумаге, побаиваюсь. Говорить безопасно. Сказал – забыл.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Включаю камеру.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Видите, вот письмо из Берлина, из-за которого я пускаюсь во все тяжкие. В начале письма спрашивается, та ли это Елизавета Годунова, которая проводит вебинары по телесно ориентированной психотерапии?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Да, это я!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Если да, посылка попадет в верные руки. Я сравнил вас с фотографией 1985 года; по-моему, это вы. Если нет, верните наложенным платежом».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не верну. Но и в письмо встревать не буду. Перевожу тупо с листа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Минул год с кончины моей жены, вашей бывшей подруги Тани. Когда мы встретились, Таня мечтала о писательстве. К сожалению, мечта ее не осуществилась. После рождения дочери у нее обнаружили рак, и с тех пор мы жили от операции до операции: химия, облучение, восстановление, стабильный период – и все снова.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Она бережно хранила все бумаги, привезенные из России, но незадолго до конца устроила ревизию и выкинула практически все. Я носил мешки на помойку. Таня рассудила так: в семье уже никто не владеет русским, я так вообще знаю слов десять, не больше. Одну папку Таня велела сохранить и передать лично вам. Но где вас искать? Этого и она не знала. Если вы – это вы, прошу о содействии. Помогите Таниной рукописи увидеть свет. Да возликует она на небесах! С уважением, Хуго Герц».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Повторяю для тугоухих – да, это я. Это – моя рука, видите? В ней – изящный бокал. Плеснуть и вам винца? Австралийский «Шираз»! За нас с Таней, за бурную молодость эпохи застоя!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Перехожу на аудио.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эх, лучше бы я не читала Танин роман… Там я – вздорная красотка с лебединой шеей и красным шарфом… Тут – тоже вздорная, но шея – в мелких морщинах, под глазами – мешки, губы-улитки сплющились под каблуком времени. Умею я образно выражаться. Но только вслух.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тани не было ни в моей жизни, ни в моей памяти более тридцати лет, то есть во мне она умерла давно. И при этом жила в Берлине. Судя по письму господина Герца, она умерла в любви. Это утешает. А я умру в любви к самой себе. Тоже неплохо, кстати.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не знаю, стоит ли предлагать роман, действие которого происходит в восьмидесятые годы прошлого столетия… Но что-то же надо делать, когда текст есть, а автора – нет. То есть он есть. Но мертвый. Фу, какая гадость. Что я несу? Короче, обратилась в первую попавшуюся компанию «Print on demand». Оторвали с руками. Плати – и лети! Им дорога память, а не литература. Они воскрешают из забвения друзей и родственников почивших. Они на страже экологии, они берегут лес, они не переводят его на макулатуру, печатают по запросу. Ляля-ля, три рубля. Мы с Таней проходим по всем статьям. Запрашивайте, господа! Это возместит мне, заказчику, дополнительные расходы по набору рукописи и переводу аудио– и видеофайлов в цифру. Ау, бывшая родина, может, кто-то там наткнется на сию книжонку да и прочтет ее подшофэ?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я не тоскую. Ни по московским сугробам, ни по девственной белизне полей. Знаете, по чему я тоскую? Не вообще, а именно сейчас? По белому пушистому полушубку времен застойной молодости. Белый полушубок, красный шарф… В этой одежде я у Тани гуляю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Сиднее снега нет. Климат умеренный, воздух чистый. Но катаклизмы происходят. Пока что природного свойства. Шторма, наводнения… А однажды, когда град булыжниками с неба валился, объявили национальную катастрофу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Молодость я откуролесила. Зато теперь не пью, не курю, никаких связей на стороне. Никаких вообще. Воспоминания о театре интимных действий выводят из зоны комфорта. Сплю исключительно на спине. Держу осанку. Регулярно посещаю косметичку. Print on demand, вы мужчина или женщина? Если женщина, вы и без меня знаете, что кожа – это наша визитка. Информационный портал. Конверт с запечатанным в нем письмом…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Секундочку, глоток «Шираза». Слог у Тани недурен. В молодости ей удавались пьесы. Голые диалоги… Поверх – белый полушубок и красный шарф.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Зацикливаюсь. А каково бы вам было, print on demand, читать книгу, где вы во всем узнаете себя, а все, что происходит вокруг, – сплошная выдумка? Из-за этого романа руки оглохли. Не слышат тела. По методу мадам Розен мы с пациентом – одно неразрывное целое. Во время сеанса, разумеется. Так вот, связь оборвалась. Мадам Розен прокляла меня с того света. Если он есть. А если нет, она не видит, как я, в прошлом подающая надежды режиссерша, проваливаю спектакль, как я тычусь в чужое тело, да все мимо. Психофизический зажим… То, от чего я избавляю своих пациентов на массажном столе. А меня-то кто на него положит? Чьи руки-щупальца будут двигаться по моему телу, под чьими пальцами моя диафрагма наполнится воздухом и я задышу полной грудью?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Впрочем, все это вы можете узнать из моих вебинаров… Не беспокойтесь, у меня большая клиентура, я в рекламе не нуждаюсь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Порой пациенты такое мелют… Вроде как я сейчас. У меня этих тайн человеческих целая картотека… Как у профессора в Танином романе. Только он гениев коллекционировал, а я больных. Гении ко мне тоже ходят – в облике простых смертных. Там болит, тут болит. Болезнь не там, где боль. Болит колено, проблема в шейном отделе. А на самом деле – в перенесенном унижении. В каком-то смысле я и есть режиссер… Но не театра. Чужих жизней.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вино хорошее, кстати. Еще полбокала.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Давайте я покажу вам свою квартиру!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Включаю камеру.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это салон. У вас его называют гостиной. Что мне в нем нравится, так это стекло на всю стену. И выход – прямо на лужайку. Но мы туда не пойдем. Лень переобуваться. В хорошую погоду виден океан, там, вдали. Я хотела жить на побережье; кстати, Таня подметила мою тягу к морю, и, хотя действие романа происходит в Москве, она в угоду мне сочинила сцену с каким-то писателем в Прибалтике, где я никогда не была, а уж с писателями сроду не якшалась. Нудный народец. Даже этот, который влюбился в меня, никакого интереса не представляет. Ни как человек, ни как персонаж.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Короче, местная братия отговорила меня селиться на берегу. Штормы, ураганы… Это не та страсть, за которую деньги в печку швыряют. Пусть океан будет вдалеке. Как перспектива на будущее. Вот мой любимый журнальный столик! Мне нравится, что он стеклянный, – это гармонирует с большим окном, лужайкой и океаном вдалеке. Люблю покой. В молодости я от него бежала. А сейчас обожаю валяться вот на этом диванчике, смотреть в окно, медитировать. Видите, какой славный, толстенький, мягонький… как медведь. Кстати, Таня мне и любовника приписала с медвежьими повадками. Она там много на меня навешала – и аборты, и эротические связи на почве любви к литературе, и преследования гэбистов, и заботу о старом профессоре, и слепую подругу… Too much! Внешность – моя, одежда – моя, походка – моя… Жизнь – не моя. Да и тут бабушка надвое сказала.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Настоящее перекраивает прошлое. Не сами факты, отношение к ним. Проходит любовь, и объект ее покрывается плесенью. Встреть я сейчас не этих, конечно, которых Таня обрисовала в романе, а реальных бывших возлюбленных, ни одна жилка бы на лице не дрогнула. А вот старый профессор, которого Таня в меня влюбила, в моем вкусе. Читала и сама себе завидовала.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все же о себе той я тоскую. А если бы не получила посылку от Герца? Не знаю. Получила же. Я не из тех, кто подсчитывает возможное число непогибших при отмене бомбардировки. Есть у меня такой пациент, статистик на пенсии. Его волнует, сколько бы выжило людей, не случись воздушной атаки Дрездена. На полном серьезе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Обычно я кладу пациентов на живот, а этого – на спину. Сначала касаюсь диафрагмы подушечками пальцев, потом всей пятерней подлезаю под ребра и медленно отвожу ладони к бокам. Надавливаю-отпускаю, надавливаю-отпускаю, ускоряя ритм, пока тело не охватит дрожь. Контуженное при бомбардировке, оно начинает всхлипывать, и я обхватываю его за бока, сжимаю и разжимаю руки все быстрей и быстрей, и тело получает роздых. Легкие, как мехи аккордеона, сжимаются и расправляются под моими ладонями. К концу сеанса я встаю у его головы, подхватываю с тыльной стороны за шею, тяну, и сморчок расплывается в улыбке. Уходит счастливый. А назавтра – опять в архив, подсчитывать убытки. Контуженый! Что это, больная совесть бомбардировщика или страдания жертвы? Пока непонятно. Но он еще у меня разговорится. Если я приведу себя в порядок после встречи с собой, молодой и подающей надежды… Лечебный эффект напрямую связан с состоянием моего тела. В напряге ничего делать нельзя. Сдвинула прием на неделю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это рабочий кабинет. Голые стены, стул, вешалка. Ничего лишнего. И в центре – моя царица – массажная кровать! Простая штука, а творит чудеса. Стою около нее на задних лапках.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Серая я мышь, даже не летучая. Долой метафоры! У меня высокие ноги и обувь тридцать девятого размера.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это спальня. Жесткая кровать, тонкий матрац, подушка с начинкой из гречки. Остальное – в русском стиле. Всевозможные штучки-дрючки, ну и конечно – книги. Куда без них? Мировая классика – кубометры уничтоженного леса… Таня точно подметила – я была фанатом переводной литературы. Там у нее я зачитываюсь Гессе, обожаю Фолкнера и норвежца Тарье Весоса. Вот, пожалуйста, серенький потрепанный Весос… Из русских – «Чевенгур» с «Котлованом», где-то должен быть Хармс…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все, хватит с вас, завершаем экскурсию. Глоток «Шираза» – и стоп камера.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На примечания я убила уйму времени. Поймете, когда прослушаете аудиофайлы. Хотя кому нужен мой голос из-за кулис? Да, все это, что я сейчас говорю, поставьте перед романом. Чтобы было ясно. Что ясно? Ну, например, что стрижка в романе моя. Что-то было у Тани про мой лоб… Неважно. Лбом меня природа не обделила. В Рязани я прятала его под челкой, тогда это было модно, а в Москве одна девушка из общежития консерватории, куда я наведывалась, влюбленная в скрипача – у Тани про это ни слова, – взглянула на меня и говорит: ты ж Годунова, а выглядишь как бобик! Взяла ножницы, механическую бритву, чик-чик, вжик-вжик – и сделала из меня ту Лизу. Из романа. Или повести? К сожалению, господин Герц прислал рукопись без титульной страницы. Кстати, ведь она Татьяна Герц! А первым живым иностранцем, которого мы с Таней увидели, был немец. Томас из ГДР. Такой себе никакой. Но Таня чуть в него не влюбилась… И пожалуйста, вышла за немца.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Где-то там у нее я обрушиваюсь на провинциальный дух Рязани… Не знаю… Если я и не любила Рязань, то только из-за родителей. Отец – алкоголик, мать – партийная сволочь, прости меня, Господи, если Ты есть и слышишь меня. У Тани семья была серая, как Томас из ГДР, и фамилия – Серая! Только что до меня доехало, представляете? Татьяна Серая или Татьяна Герц? А если перевести – Сердечная! Нет, это перебор. Хотя сердечной она была… В отличие от меня. И круглой отличницей. В московский пединститут прошла без экзаменов, одно собеседование – и все. А я два года пороги Щукинки обивала. С горя поступила в институт культуры на Левобережной. Глухомань, да корочка – режиссер самодеятельных коллективов. Зачем самодеятельности режиссер с дипломом? Таня как-то попыталась это обыграть, но тут ей не хватило ни знаний, ни воображения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Боярыня Годунова, завязывай с австралийским вином! У Тани, правда, я чего только не пью, даже водку из «Березки». А здесь легкое, с симпатичной этикеткой. Примитивное искусство аборигенов. Австралийцы высокие, но на массажную кровать по длине проходят. Пока дошкандыбаешь от пятки до головы – сеанс заканчивается. Шучу, конечно. Хотела сказать, что страна вытянутая и люди такие же. Израиль, например, вытянутый, но маленький, и люди там в среднем ниже австралийцев. Я начинала с Израиля. Фиктивный брак – я ж Годунова! И в Тель-Авив. Чего-то я все о себе да о себе… Ни слова о литературе. Как print on demand. Но мне простительно, я – прототип, лицо пристрастное.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поначалу брак был вполне даже настоящим, а в Израиле муж объелся груш: или принимай гиюр, или ты мне не жена. Процедура сама по себе простая. Курсы по иудаизму, зачет в раввинате, ритуальное омовение – и под хупу, то есть под венец. У православных – венец, у иудеев – хупа. Не путать. Процедура процедурой, а дальше что? Парик, юбка до пят, вечное пузо, куча детишек… Тут меня как ветром сдуло. Сначала в Прагу, оттуда – в Торонто, каким образом, лучше не спрашивать, а то интервью затянется надолго, – потом сюда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Сидней я попала не сразу. Полгода просвистела у Евлампия на пасеке. С этим психом-старообрядцем, с этой вершиной благообразия я познакомилась в самолете. Привез он меня в деревню оглядеться да одуматься. Вы когда-нибудь видели одежду пчеловода? Комбинезон из плотной ткани, длинный рукав, высокий ворот, на лице сетка, на руках перчатки. И вот таким привидением шастала я по пасеке с шести утра. Со всех сторон предохранялась, а все равно жила как ужаленная.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Танином романе все по мне сохнут. И этот, старый перечник, туда же. Он, правда, в роман не попал, но образ его мог бы очень даже украсить произведение. Ходит за мной по полю в скафандре, облизывается под сеткой и руки распускает. Познакомившись со мной, то есть с моим прототипом, любой, даже самый безмозглый поймет, что Евлампию не поздоровилось. Я – девушка с норовом. Мягко стелю, да больно брыкаюсь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А все же не будь этой посылки, вспомнила бы я когда-нибудь Таню? Она уж точно не была центральной фигурой в моей жизни. А кто был? Да никто. Это Тане и удалось передать. Смогу ли я описать автора? Маленькая, глазастенькая… И все? Нет не все. Мне она подарила свои глаза – светло-карие, с крапинками вроде меленьких веснушек, с темной радужной оболочкой. Лучшее, что в ней было, она приписала мне. В Рязани она ходила за мной хвостом, в Москве помогала с детдомовскими и с дурдомовскими. Два или три даже месяца я ночевала у нее в общежитии. Деваться было некуда. Комната – на троих. Мы с Таней спали в одной постели, валетом. Не подумайте чего. Потом я съехала на Новослободскую. Нет, до этого был скрипач, но из его общежития пришлых гоняли. Рейды нравственности. Застукают, и вон из консерватории. Очень строго.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таня что-то сочиняла. Однажды показала мне пьесу. Про гуру-манипулятора. Неплохая пародия на тренинги, где людей разбирают на винтики, а собрать не могут. Я решила поставить ее с ребятами из дурдома, но меня оттуда выперли. «Вылеченных» и выписанных я потом собрала в клубе. Но и оттуда выперли.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В последний раз я видела Таню на репетиции. В восемьдесят шестом она уехала в Гомель по распределению, весной случился Чернобыль, и она оказалась в зоне радиации. Может, этот роман она писала, тоскуя обо мне? Ей удалось узреть то, что я сама в себе не видела. А что и в ком я видела? Даже то, что Таня была в меня влюблена, я поняла лишь читая рукопись. В перестройку ее отхватили бы с руками и ногами. Но она ее не издала. Испугалась? Чего? Не чего, а кого. Меня. Она ведь и имени моего не изменила. Елизавета Годунова, к доске! И Таня замирала… Годунова! Звучало как заклинание. Она срисовала меня один к одному, а тех, с кем я провожу время, слепила из совершенно не знакомых мне людей. Профессиональный писатель сделал бы ровно наоборот. Откуда мне знать, как поступил бы профессиональный писатель? Я с такими незнакома. Но об этом я уже, кажется, говорила. Все, бутылка пуста.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нет, не все. Самое главное не сказала. У романа нет названия. Print on demand возложил эту миссию на меня. Я и так крутила, и так вертела. «Особый блеск глаз» – диагноз. «Архивы перестройки» – фу! «Начало конца перестройки» – лажа. «1985 год» с подзаголовком «Календарь событий» – глава из учебника КПСС. «Работа над ошибками»? Тут и моя роль отмечена – навожу марафет на прошлое. Нет, с такими заглавиями, пусть и при секси-обложке, книгу никто не купит. Пусть будет просто – РОМАН. Неходовое название, но может проканать. Это и жанр, и имя, и любовь – все что угодно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Была у меня подленькая мыслишка – вернуть РОМАН господину Герцу, мол, вовсе я не та Годунова. И спала бы себе рукопись вечным сном. В Берлине? Да где угодно! Хоть на небесах. Вот из-за этих небес я и сдалась. Только не подумайте, что я верю в загробное ликование. Чушь это. Точка.&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Этого я не произносила. Print on demand счел паузу за слово.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Паузы-то бесплатны, а за слова деньги дерут.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Татьяна Герц<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Роман<br></h3><img border=0 src="i_002.jpg">&nbsp;//--&nbsp;Инквизиция – не вечный двигатель&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чье это? Выцепить имя из больших желтых страниц, поддеть ногтем… Журнал «Польша» … Ежи Лец! Одержав победу над беспамятством, профессор расправляет грудь, роняет взгляд на отвисшую от орденского ряда планку: найти иголку, пришить планку. И метки к белью. В прачечной ему был выдан белый матерчатый кругляш с номерками; где он? Обычно вся мелочевка собирается в миске на кухонном столе: чтобы не рыться, профессор вываливает содержимое на клеенку – пипетки, спичечные коробки, запонки, цилиндрики с валидолом, старый грейпфрут с окостеневшей кожурой, сморщенные яблоки в коричневых пятнах, засохший кусок сыра…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Он купил шампанское, чтобы она приехала. Он купил торт, чтобы она приехала. Упакованный намертво торт обледенел. Острием ножа профессору удается подцепить днище и извлечь коробку из морозильника. Пусть оттаивает на столе. А если она не придет?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не забыть про «Легкое дыхание», – но узел не вяжется, нужен новый носовой платок. Зачем ей инсценировать именно этот рассказ? В ответ – одни туманности: пространство, скученность, прозрачность, призрачность…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В тот вечер она была сама не своя и даже поддалась его уговорам прилечь в спальне. Плюхнулась на кровать в полушубке и сапогах и провалилась в сон. Она занимается самоуничтожением. Об этом необходимо сказать в первую очередь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Может, она видит себя в главной героине, этой, по сути дела, пустышке, как ее там… Где Бунин? Он проводил Лизу до метро, вернулся, достал с полки бордового цвета том… Когда это было? Торт куплен на прошлой неделе, значит, прошло всего несколько дней, и книга должна быть где-то на поверхности. Скорее всего, в кабинете.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бумажная пыль вызывает приступ кашля – рукописи плодятся с неумолимой быстротой, размножаются почкованием. Некогда просторный кабинет превращен в бункер, в каталожных ящиках прячутся гении всех времен и народов. На полу разложены досье гениев в алфавитном порядке, проходы между ними ежедневно сужаются, чертовски сложно лавировать между островками паркета и не подцепить тапкой Нильса Бора или Бетховена. Разумеется, в книгу гении не залягут в алфавитном порядке. Они будут отсортированы по ряду признаков, коими, а вовсе не средой обитания, обусловлены биосоциальные факторы повышенной умственной активности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Благоприятных условий, при прочих равных, гениям никто не создавал, подавляющее большинство гениев – вопрекисты, стреножить их может только смерть. Применимо ли к гению определение «несостоявшийся»?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бунина на столе нет. На месте, специально расчищенном для работы, лежит явно не относящаяся к делу страница. Что он тут нашкрябал?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Имейте в виду, что Вы, о несчастная, жертва старческой бессонницы, из-за которой я не мог заснуть всю ночь – и в результате совершенно неспособен сосредоточиться, выискиваю предлоги, чтобы увильнуть от работы, отсюда это письмо к Вам».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Предлог найден, имя потеряно… Если бы не картотека, куда приходится ежечасно совать нос, можно было бы работать в спальне, где не одолевает кашель. Вместо стола использовать кованый сундук, оседлал и вперед. Профессор уселся на стул, обхватил ногами сундучьи бока. Нет, писать в такой позе невозможно. Пришлось спешиться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На кухню Бунин вряд ли мог угодить: свет слабый, по вечерам читать невозможно. А торшер приказал долго жить. Кажется, и торт туда же… Профессор снял с него взмокшую потемневшую крышку. Торт цел – бубочки безе в лепестках шоколада хранят девственную свежесть, – а она обманщица. Впрочем, она не обещала прийти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но если придет… непременно и сразу же рассказать ей: «Тридцать второй год, философское общество, арест». Платок превращен в виноградную гроздь – узелок на узелке, а что в каком – не вспомнить. Гора узлов, курганы не проговоренных историй.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бунин вместе с пропавшим именем обнаружился в постели. Стоило прикоснуться к бордовому тому, в ушах зазвенело – Ольга Мещерская! Как он мог забыть?! И почему, действительно, ему стискивает горло при десятом и при двадцатом прочтении «Легкого дыхания»?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Профессор запрокинул голову, забросил в рот горсть пилюль. Снотворные, сердечные, почечные, шут знает, чего только не прописывает добрый доктор в надежде на то, что он будет спать ночью, вовремя мочиться и не мерцать. Запив все это мелкое безобразие водой, профессор зажег конфорку и поставил на нее чайник.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А что, если перенести настольную лампу из кабинета в кухню?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Время революционных преобразований подошло к концу. Свет есть. Свистит чайник. После спаленного дотла эмалированного брат подарил ему «Philips» со свистулькой. Практично.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Записав про стискивание в горле от «Легкого дыхания», профессор решил подкрепиться. Хлеб с маслом и сладкий чай. Два хлеба с маслом! На сейчас и про запас. Недосягаемая мечта голодных лет.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Так вот, прежде всего мне физиологически-эндокринно понятны оба романа Мещерской. Она не то что глупа, но умственно незрела, ей нравится ее будущий соблазнитель по пустяковым признакам. Он возбуждает ее, а перестав быть девушкой, она перестраивается, она женщина, которой нужно удовлетворение, и она находит его с нелепым офицериком, может, потому, что у него квартира с отдельным входом или другими, столь же вескими преимуществами. Конечно, она его при этом и ненавидит и презирает, за что и платится жизнью. Все банально. Так в чем же магия очарования? Почему маленький рассказ нестерпим»?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кстати, зачем ему заначка, если он волен слопать оба бутерброда разом? Не гнуться, не пресмыкаться… Слова гувернера из «Выпрямила»… Кстати, чудесный рассказ Успенского. Задрипанный, полузамученный гувернер вместе со своими учениками едет во Францию, попадает в Лувр, видит Венеру… Медицейскую? Да, именно Медицейскую! И тут, при виде такой красоты, задрипыша осеняет: нельзя гнуться, пресмыкаться, ползать, изворачиваться, есть правда!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Мещерская своей красотой, легким дыханием могла и должна была радовать, чаровать и выпрямлять массу людей, ну, почтальона, который привез ей письмо, приказчика, который продавал ей пуговицы в магазине… И все это ушло в никуда. Жалеешь даже не ее, а тех, кто мог бы все это увидеть, и не увидел, не увидит.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это ощущение мне знакомо по собственному профессиональному опыту ассенизатора: строишь, строишь плотины против потоков дерьма, а они, эти потоки, прорываются через все плотины, сметают все на своем пути, сбивают с ног…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но вот увидел Вас – и ожил, все-таки есть, есть ради чего жить! Берегите себя. Если бы Вы знали, что значит для меня Ваше существование, Вы бы не ходили, а летали».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;За столь изящное признание положен третий бутерброд. Профессор плеснул кипятку в чашку, запил еду, приписал дежурное «целую ручки», задумался, и, дабы снизить градус, добавил: «Хватит с Вас».<br>
&nbsp;//--&nbsp;Она просыпается от удара молотка по грецкому ореху&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;У окна в больничном халате женщина тихо грызет семечки. Из уха в ухо с оглушительным звоном проносится трамвай. Проезжает сквозь нее, останавливается у остановки «Операционная». Буквы все еще упорно собираются в «опера» и «ционная», змея-синусоида. «Уйти отсюда немедленно», – это она думает. Нет, слова звучат, они обращены к мужчине в зеленой униформе. Озеленитель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Уйдешь, девочка, насильно здесь никого не держат.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Слова звучат громко, эхом отзываются в животе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вот так вот, да? – Она с трудом подымается с кровати. Подбородок вздернут, мышцы шеи натянуты. – Вот так вот, да?! – Низкий грудной голос. В нем обида и презрение, словно он, Фред, виноват в том, что произошло. Бабская манера – хорохориться. Любая скажет, что не по своей воле пришла, вынудили.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Значит, в театре служишь? – он ведет ее под руку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Халат распахнут. Глубокий вырез розовой сорочки (тесемки завязаны на плечах бантом – это он запомнил – девочка с бантиками) обнажает худые ключицы, тонкую кожу с выступающими дугами ребер. Руки развернуты и согнуты в локтях, как перебитые крылья.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я не служу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ну, работаешь. Самочувствие-то как?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– От-лич-ное, – с упором на средний слог, – из уха в ухо трамвай едет, молоток по грецким орехам бемс-бемс.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Переборщили с наркозом, пройдет. Но кайф-то словила?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Словила. – Она закрывает глаза, длинные черные ресницы отбрасывают стрельчатые тени.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кастелянша выдала все по описи. Джинсы, свитер, полушубок белый, искусственный мех, шапка белая, искусственный мех, сапоги серые.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Она одевается в холодном подвале. Деревянная планка с крючками как в школьном гардеробе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Зеркало тут у вас есть?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Дома будешь в зеркала глядеть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Под шубами и пальто – ниша для обуви и пакетов с одеждой. Так было в школе, в Рязани. Периферия, провинция, пе-ре-фе-ре, пы-ры-вы-ры. Запах провинции удушающ, ее тошнит, но не может она вот так вот предстать перед новым покровителем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В уборной тоже нет зеркала. Бак для грязных пеленок. Запах мочи и крови.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Если бы Вы знали, что значит для меня Ваше существование, Вы бы не ходили, а летали». Вот она и летает.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Куда едем?&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза смотрит в зеркальце. Оно не отвечает, но отражает, и Лиза недовольна отражением.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вспомнила анекдот.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты уже пыталась рассказать мне анекдот, – Фред включает зажигание, рулит, оглядываясь на больничные ворота.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Про доктора Ватсона?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет, про умеете ли вы играть на фортепьяно. Я спросил, можешь ли ты встать с каталки, но ты упорно пыталась рассказать про фортепьяно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И все мы такие умильненькие, когда нас вывозят в коридор?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А что с Ватсоном?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– То же, что и с фортепьяно.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза изучает Фреда. Скорее всего, недавно развелся. Берет взятки. Платит алименты на детей. Не через суд, привозит на дом в конце месяца вдвое больше положенного. У детей – английский, музыка, теннис, за все платит он. За право быть свободным, благодетельствовать тем, кто содержит в себе притягательную таинственность, недостающую в будничной жизни. Любит развлечения, финскую баню, кое-что читал. Сентиментален, пылок, в противовес грубой, но нужной, чего уж поделаешь, профессии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так куда же мы едем?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Все равно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;У него густые усы. Ровно подстриженные. Глаза карие, блестящие – глаза честного урки, живущего па кодексу урочьей чести, мясистый нос, густые каштановые волосы, которые он не прячет под шапку. Несмотря на мороз.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты где-то живешь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В данный момент нигде. Могу дать адрес, по которому прописаны мои вещи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза достает из сумки конверт, протягивает Фреду.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Годуновой Елизавете Владимировне. Главпочтамт. До востребования».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Цыплячий почерк дедушки любимого… Так что, на главпочтамт?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет, к дедушке любимому.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Москва заметена, заметелена, и эту непроглядную белизну взрезает желтый свет фар.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В принципе я живу один.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Знаю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Откуда, интересно?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Есть такая штука, именуется индукцией.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Смеркается. Шуршит снег, спихиваемый снегоочистителями с лобового стекла. Чик-вжик. Трудно собраться, трудно принять решение, тем более, когда уже принято и приведено в исполнение главное. Не столь уж важно, где провести эту ночь – у гинеколога или генетика. То и другое на «г».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как вы считаете, у меня легкое дыхание? – она с ним подчеркнуто на «вы».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Влажное и теплое.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Значит, профессор ошибся.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лизе холодно. Она обхватывает себя руками, крест-накрест.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фред включает печку. Она гудит. Громко.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Профессор – это И. Л. Якобсон?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А вот это уже дедукция!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза забирает у Фреда конверт. Кого бы ей порадовать своим дыханием, почтальона или продавца пуговиц? Генетику с этикой связать проще, чем с эстетикой. В ее случае связь неутешительна. Мать – агрессивная психопатка, отец – алкоголик. Бабушки и дедушки – жертвы репрессий, отсюда мать с отцом – альянс детдома; отсюда Лиза – совершенство эстетики и безобразие этики. И не лучше было бы ее матери сделать то, что Лиза сделала сегодня утром?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Где-то здесь, – Лиза смотрит в окно, – да, вот тот дом на противоположной стороне.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Разворачиваться? – Фред притормаживает, отжимается от руля, смотрит в зеркальце на Лизу. Она молчит, словно вопрос обращен не к ней. Минуя разворот, он едет прямо.&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>На самом деле после того аборта я отлеживалась у Тани в общежитии. Мне было так плохо… Драли по живому. Анестезия – для блатных. А я – по направлению из поликлиники: ни блата, ни денег.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ладно, страдания прототипа к делу не относятся.<br>
<br><img border=0 src="i_003.jpg">&nbsp;//--&nbsp;Февраль – кривые дороги…&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Илья, ты хоть на улицу выходишь? – брат отряхивает снег с бобровой шапки. – Щетка есть у тебя, одежная? А коврик куда подевался? Натопчу ведь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не дождавшись ответа ни на один вопрос, Владимир достает из портфеля салфетку, тщательно обтирает ботинки, вешает полушубок на гвоздь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что это у тебя с обоями? Новогодние гирлянды? Как-то не по сезону, Илюша.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Надо бы присобачить эти махры обратно», – думает профессор, глядя на брата, приглаживающего волосы перед зеркалом. В его движениях есть основательная неспешность, чего Илья лишен напрочь. Унаследуй он эти качества от матери, не валялись бы рукописи по всему дому, не стоял бы он сейчас перед братом в мятом пиджаке с оторванной орденской планкой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Куда прикажете, профессор? На кухню, вестимо… А это что за Гималаи на столе?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Метки дали новые в прачечной. Собирался пришивать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Давай вместе!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Давно кубарем с лестницы не летел? Ты же знаешь, что я не выношу обслугу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Профессор сгреб белье в охапку, отнес в спальню.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А я выношу! Вытри, пожалуйста, стол. И стул, на который я сейчас сяду. Где заявленный в меню винегрет?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Перед тобой! Свекла, картошка, морковь, все вареное, соленые огурцы и репчатый лук по заказу. Откусываем от всего подряд, заливаем масло в рот, посыпаем солью… Не нравится?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Профессор убрал тарелку с овощами в холодильник, достал торт. Пора его прикончить.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вот это да! Прежде у тебя торты&#769; не водились.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не торты&#769;, а т&#243;рты, это, во-первых, а во-вторых – у меня бывают люди, из Риги вот один приезжал, как его… Вот маразм! Кстати, презабавная история. Звонит телефон…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это чайник…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Чайник свистит сейчас, а телефон звонил тогда. Так вот, какой-то мужской голос с явным акцентом сообщил мне, что у них летом отдыхала некая Лиза…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Профессор умолкает на полуслове. Кажется, он запродал бы все на свете, лишь бы она сидела на месте брата и ела торт, специально для нее купленный.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я обожаю ее, – профессор вонзает нож в кремовую мякоть, – обожаю! Еще раз повторить?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты чего раскричался, Илюша? Вон, шикарный торт раскромсал… Помнишь, как ты мыл руки во Дворце съездов? Мылил их апельсиновой коркой, а потом вытер о галстук академика, приняв его за полотенце?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я никогда не принимал академика за полотенце. Хотя о некоторых вполне можно не только руки, но и ноги вытирать. И при чем тут академик? Я говорил про человека из Риги, как там его?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Позволишь заварить чай?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не дождавшись ответа, Владимир берется за дело. Обдает заварной чайник кипятком, всыпает в него две чайные ложки чая с горочкой, заливает водой, укутывает в полотенце. Человек с закрепленными навыками.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так вот, я ему говорю: у меня три комнаты, я живу один, чистые простыни в избытке. Приезжайте и потолкуем. По телефону я скверно слышу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Уши продуй. Я свои продул, вот такущие пробки вылетели.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хорошо. Приезжает аккуратный латыш лет шестидесяти… И что оказывается – у них летом снимала дачу Лиза. При ней же гостил и лагерный друг латыша, как там его, ну ладно; и лагерный друг говорит: единственный человек, перед которым я бы и сейчас упал на колени, – это профессор Якобсон. Но его, говорит, наверняка нет в живых. Он и тогда уже был стариком. Каков подлец, а? Я был стариком?! Хорошо. Этот пункт проедем…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Профессор умолкает, пытаясь вспомнить, как она появилась. Кажется, она сама позвонила… Да. И все время переспрашивала, он ли это. Он же решил, что она приезжая и ей негде ночевать, велел бросить к чертям собачьим телефон и ехать сюда: место есть, чистое белье в избытке. Она приехала. Убедилась воочию, что он жив, и сообщила его адрес латышу. Тогда он оконфузился – переварил курицу. Кости плавали отдельно от мяса. Не угощать же таким безобразием… К тому же она спешила домой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так что дальше с этим латышом, который к тебе приезжал?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ничего. Бухнулся мне в ноги у порога и говорит… Нет, сейчас лопнешь со смеху… Что в первый и последний раз в жизни видел там, в лагере, человека с чувством собственного достоинства. И этот человек – ваш покорный слуга!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Он прав.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Архинеправ! У меня есть достоинства, они отмечены степенью и определенным вкладом в науку. Но я – человек, размозженный временем, человек с перебитым хребтом. Всем нам – еврейцам в первую очередь – понадобятся столетия, чтоб вновь обрести человеческое достоинство. Мы трусливы и зависимы. Иначе как бы ты пробился в собкоры «Известий»? С тех пор как посадили отца и следом за ним меня, ты спрятался под псевдонимом. Ипатьев Владимир Львович! Мог бы и отчество сменить заодно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мне уйти? – Владимир достает из нагрудного кармана валидол, кладет под язык таблетку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сиди. Такова наша участь – сидеть… В домике с подполом из трупов. Вместо обоев – кровавые бордюрчики, в потолке крюки для мудрых самоубийц. Ты ведь любишь малиновое варенье, и я люблю. Помнишь, запах из кухни? Кухарка варила, а мы с тобой вокруг вились, пенку по очереди слизывали. Помнишь, сначала варился сахарный сироп, и, когда кристаллики растворялись, засыпались ягоды. Итак, вскипятили, сняли пену. Миллион пузыриков долой. Постояло, забродило. Перекипятили. Снимаем пену. Еще один миллион пузыриков. И так далее. Такой вот прекрасный, но и омерзительный процесс. Вольготно тому, кто варит. А тем, кого варят? Мне-то повезло. От меня хоть зернышко осталось. В малиновом сиропе!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Илья, нынешние перемены тебе только на руку. Все бросятся искать выход из тупика, а ты его уже нашел.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– С чего ты это взял?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Из твоего реферата. Ты считаешь, что по пяти признакам можно выделить гениев с малолетства, создать им оптимальные условия для развития – и глядишь, мы получим мозг нации, повысим ее потенциал. Так или нет?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В устах брата идея как-то оболванилась. Неужто он убил столько времени на плакатную пустяковину?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Кстати, в «Правде» от 13 февраля требуют упразднения распределителей! Ты вообще где живешь? В каталожных ящиках или в нашей новой реальности? По телевизору мосты наводят, министры потеют под лампой, а народ им – правду-матку, а они сидят, носы щиплют, крыть-то нечем!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Владимир Ипатьев, ты плохой шахматист – не умеешь просчитывать ходы. Тебе не довелось играть с урками в шахматы, и на том спасибо. А мне довелось. Вслепую. Не видя ни доски, ни фигур. Я диктовал ходы, лежа на нарах носом к стенке. Выиграешь – почет, проиграешь – каюк. Неужели ты не понимаешь, что руины невозможно усовершенствовать, или, как ты говоришь, перестроить. Из них повылезут перевертыши, гомункулы, нелюдь. Комсомольцы превратятся в бизнесменов, партийцы – в олигархов.<br>
<br><img border=0 src="i_004.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Брат не согласен. Трясет ногой, похлопывает ладонью по ляжке, заводится.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ударим по торту?<br>
&nbsp;//--&nbsp;Звонит будильник&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза зажимает уши ладонями. Слабое ночное бра в форме лилии освещает двуспальную кровать, арабскую, с обильным декором, на которой Лиза – одна. Из ванной доносится шум электробритвы. Почему все так громко? Лиза проводит рукой перед лицом – стирает с воображаемого стекла отпечатки вчерашнего дня, – такой у нее способ, личная терапия; проснувшись, не задаваться вопросом, где она и что ее сюда привело. «Сегодня» нанесет иной узор на чистое, вытертое тряпкой стекло. &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Клево!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сорочка пахнет «вчера». Лиза развязывает банты-бретельки, переступает через упавшую на пол сорочку. Клетчатая рубаха Фреда пахнет п&#243;том, но не больницей, можно позаимствовать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вот трюмо, а это она, Лиза, трехстворчатая стиральная доска на ходулях. Как ни преломляйся, вид не ахти. Надо было перед сном принять душ, но ее свалило после роскошного ужина и красного вина. Фред пить не советовал, но бутылку за знакомство откупорил.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И часто ты так знакомишься с женщинами?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Случается.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Спешным взглядом утреннего мужчины он оглядывает Лизу, сидящую в кресле в его ковбойке (взяла без спроса), но видит ее ту, в операционной: проваленный живот, выступающий кучерявый лобок. Не выбрит, значит, блатная анестезиолога, даром, что ли, столько вкатил, еле добудились.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По пути в комнату Фред снимает халат, демонстрируя Лизе волосатую спину, сильные ноги с резко выделяющимися икрами, чуть кривоватые. Медведь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стол на кухне сервирован на две персоны. Кофе, бутерброды с розовой ветчиной. За окном спичечные коробки микрорайона; горизонтальные просматриваются целиком, вертикальные уходят во мглу верхушками. В коробках горит свет, народ собирается на службу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это какой этаж, двенадцатый?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пятнадцатый. – Фред ест, поглядывая на часы. – Если у тебя действительно туго с жильем, оставайся. Буду после четырех, если не пропорю кому-нибудь матку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тайны творческой лаборатории держи при себе, никого в них не посвящай. Это – дурной тон. А кофе я не буду.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фред выпивает вторую чашку, вытирает густые усы розовой финской салфеткой, стучит пальцем по крышке циферблата, мол, решай быстро.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Извини, дорогой, ухожу. Посуду вымыть не успела. В ванной гора грязных пеленок, бутылочки для молочной кухни в авоське у двери, маленький сопел ночью, ты скрути фитильки и прочисти сначала одну ноздрю, потом другую, поочередно, ни в коем случае обе сразу, а то попадет инфекция в евстахиеву трубу, малышам надо беречь ушки, у-шень-ки!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Прекрати! – Фред багровеет. Видно, как перекатываются желваки у скул. Злится он натурально, ничего не скажешь. – И трахайся поаккуратней.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза влетает в рукава полушубка белого, искусственный мех, обвивает шею красным шарфом; дунув раз-другой на белый мех шапки, она на цыпочках, чтобы ковра не испачкать, входит в комнату, надевает шапку перед трюмо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фред достает из нагрудного кармана визитку, но, подумав, кладет ее на место, отрывает лист от календаря, записывает на нем номера телефонов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вот, рабочий и домашний. Будет нужно, звони, – говорит он по возможности небрежно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А не нужно – не звони.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подбородок вздернут. Красная сумочка под мышкой&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>, пакет с больничным тряпьем – в руке. Белая нимфа с красным шарфом готова на выход. Надо же так обернуть шарф вокруг шеи, чтобы горло оставалось открытым.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Эту сумочку я выцыганила у Тани.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Надень перчатки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Будет холодно – надену.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ненормальная! Хоть бы день отлежалась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Заживем вместе? Вчера еще не чистил я тебя, а нынче так печально расставанье…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза ввинчивает пальцы в узкие перчаточные канальца, чмокает Фреда в щеку. Так целуют голубые медузы на Черном море. Моментальный ожог – и вперед.<br>
<br><img border=0 src="i_005.jpg">&nbsp;//--&nbsp;«Ветреница Вы моя, свет Елизавета!»&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Только что меня покинул брат. После его визитов учреждается недельная бессонница на почве угрызений совести. Сколько раз обещался говорить с ним о погоде и варенье, словом, о предметах нейтральных. На погоду мы не влияем, равно как и на историческое прошлое, а воспоминания о варенье услаждают душу. Вместо этого – разнузданный нападанс с моей стороны. И вялая защита – с его. Но не стану занимать Вас распрями стариков и, пользуясь вынужденной бессонницей, развлеку рассказом о человеке с чувством собственного достоинства. Не подумайте только, что речь пойдет о Вашем покорном слуге.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1946 году волею судеб я оказался на Эльбе. В чине лейтенанта медицинской службы. Врач-эпидемиолог, вполне еще видный собой (не верьте Вашему этому латышу, что я был стар, впрочем, старым он меня нашел в 1952 году, шестью годами позже, но пес с ним). Так вот, там тогда собралась самая разношерстная компания. Об этом – при встрече.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я должен был следить за эпидемическим состоянием победивших войск, кстати, тогда никаких эпидемий не было, эпидемия брюшного тифа вспыхнула в Германии годом позже, косило тысячами, но к данной истории это не относится. Значит, была вечеринка. Царил дух победы и искреннего веселья. Свободные нравы итальянок и француженок, но в пределах допустимого. Меня, лейтенанта, не обходили вниманием – приглашали танцевать, но я ссылался на ранение. Действительно, я был ранен в ногу, но давно, и мог бы не манкировать. Однако Вам-то я признаюсь, я не умел танцевать и робел перед дамами (в этом смысле). Видите ли, светик, на воле я был настолько поглощен наукой, сутками просиживал в лаборатории, и остальная, иная жизнь проходила мимо. В перерывах, как Вам известно, я баловался принудительным физическим трудом и воевал. Но не буду отклоняться. Что до женщин, они мне, вероятно, нравились, как цветы, к цветам влекло – простите старческую пошлость, – но работа была и останется (профессор задумался и тщательно вымарал „и останется“) моей главной возлюбленной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хорошо. Поехали дальше. Я стою, вокруг кружатся дамы с кавалерами, дамы в роскошных платьях, кавалеры – в форме, зрелище притягательное, но быстро надоедающее.<br>
<br><img border=0 src="i_006.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мое внимание привлекает мужчина, невысокий, плечистый.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Он стоит у колонны, не танцует, просто стоит и смотрит. Я не могу понять, чем привлекает к себе этот человек, но я неотрывно гляжу на него. Он стоит спокойно, вольно, скрестив руки на груди. Потом мы познакомились. Он оказался простым английским матросом. И вдруг я понял, что заставляло меня не отрываясь глядеть в его сторону. Я впервые увидел человека с чувством собственного достоинства. Возможно, это трудно сформулировать, я и сейчас не могу понять, почему при взгляде на него в ушах зазвенело: вот человек с чувством собственного достоинства. Надеюсь, Вы с Вашей проницательностью и душевной тонкостью объясните старому чурбану, в чем дело. Но это – при встрече. И напомните про Эльбу, про судьбу некоторых из тех, кто в тот вечер кружился в танце. Целую Ваши пальчики. Бумага все стерпит. Ваш И. Л.».<br>
&nbsp;//--&nbsp;Лист календаря на ладони&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Утро, еще ничем не перепачканное, небесно-голубое, морозное, заставлено высокими коробками. Где-то за ними – пятиэтажка профессора. Как он там, апостол науки? Вернулась ли на место карточка Лизы Мейтнер? Умненькая, дотошная еврейская девушка, та, что обнаружила механизм расщепления какого-то там урана, то есть, по сути дела, секрет термоядерной реакции, покинула каталожный ящик. Это невозможно! От помощи в поисках термоядерной Лизы профессор отказался наотрез. Нет! Он не пользуется услугами частных сыщиков и в кабинет никого не допускает. «Видимо, у Лиз есть общее свойство – пропадать из виду», – добавил он, пытаясь смягчить резкость.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза бьет сапогом о сапог. Холодно. И надо ехать на «Новослободскую», пока он на работе, – все на работе, все – при деле, каждый в своей ячейке: один вещает с кафедры о проблемах современного кинематографа, другой – в крови операционной… белая шуба, красный шарф… взять чемодан, свезти к профессору.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Есть ли хоть кто-нибудь, кроме нее, кто бы смог когда-нибудь потом, после, воспроизвести рассказы профессора, его манеру начинать с середины, минуя пролог и зачин, его поиски забытых имен по каталожным ящикам… Потом, потом, все потом. В «потом» смысл ее сегодняшних блужданий. Потом у нее будет свой угол там, где петух не кричит, и корова не мычит, откуда – не вырваться…<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;От «Новослободской» до дому – несколько минут ходу. Лиза сворачивает под арку. Одна арка, вторая, третья – и вот угловой подъезд. Старый дом, старый тесный лифт-кряхтун, деревянная необитая дверь. Лиза всовывает ключ в замочную скважину, из-за двери напротив доносится Нюрин писклявый голосок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тетя Лиза, это вы?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Откройте меня, тут Колька обделался, а мама в магазин ушла…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мама сейчас вернется. И придешь. Я тебя буду ждать. Ясно?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все как было. Все на своих местах. Запертая Нюрка, чахлая орхидея, подаренная ей в первый день знакомства и увядшая через неделю, машинка с грязными клавишами, чашка с недопитым чаем… Лиза разматывает шарф перед зеркалом и тут же рывком навинчивает его вокруг шеи; что ей тут делать, больничное тряпье стирать? Зачем она его сюда притащила? Чемодан на месте. Но как она донесет его со всеми вещами? Взять необходимое – и вперед. На плечиках – дареные платья, закордонный люкс, на такую роскошь никакой зарплаты бы не хватило. Как она могла сдать себя в эту камеру хранения на целых полгода? Неужели за одно только право хранить свою одежду в чужом шкафу? Да где тут разобраться, что к чему и почему, а выглядеть она должна всегда от-лич-но, отлич-но. Лиза снимает с вешалки мужскую рубаху, прикладывает к себе – голубой ей к лицу, да ей все к лицу, черт подери! Лечь бы под одеяло и уснуть. Вот бы он обрадовался, увидев в постели свою кукулю, свою любимую Crazy Girl…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Можно к вам?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нюрка. Белобрысенькая, маленькая, под глазами – сине; типичный продукт городской среды.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Заходи. Сейчас заведем твою кукушку. – Лиза переводит часовую стрелку на «три». – Смотри, да не проворонь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ку-ку, ку-ку, ку-ку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тетя Лиза, а почему нет вороньих часов? Они бы каркали… Вот в одной книжке сказано, что вороненок взлетел, потому что стал смелым, а я, тетя Лиза, ничего не боюсь, но почему-то не летаю…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Почему да почему! Вот были бы почемучкины часы…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тогда в час дня получилось бы одно почему, а утром и вечером много почему…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сообразительная ты, Нюрка! Ставлю тебе двенадцать «ку-ку».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нюрка смотрит в клюв кукушонку, считает вслух.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Еще!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Последний раз.<br>
<br><img border=0 src="i_007.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Почему последний раз?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Потому что мне пора на работу. – Лиза возвращает стрелку на место, достает из ящика стола блокнот и фломастер. – Дарю!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рисуй старательно и передавай маме привет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мешок с больничным тряпьем летит в мусорный ящик. Театральный жест. Перепуганные голуби взмывают ввысь. А это уже кино.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рука утыкается во что-то холодное.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Профессор открывает глаза, рывком снимает трубку с телефона. Никого. Послышалось во сне? Похоже, он ополоумел. Спит с телефоном. Две подушки в ряд: на одной – его голова (профессор ощупывает потную лысину), на другой – красный аппарат, немой помидор. Опять звонок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У телефона.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Илья Львович! Я тут оказалась рядом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Можете прийти сейчас, немедленно?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что-нибудь купить по пути?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Слушайте, вам нет названия в нашем могучем русском языке! Я спущу вас с лестницы, мне дорога каждая ваша минута… Вас ждет торт! И я – у двери. Форма одежды – парадная. Парад победивших войск!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;От метро до дома – одна троллейбусная остановка или пеших десять минут, но кто сказал, что она звонит с «Юго-Западной»? Она же и сказала: «Я тут рядом».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отутюжить рубашку? Нет уж, увольте! Не хватало на радостях выдать стенокардический приступ. Надо успокоиться. Таблетку валидола под язык. Лучше нитроглицерин, не воняет и быстро всасывается.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сердце утихло, он одет, пиджак действительно следует выкинуть на помойку, еще эта планка (профессор возвращает ее на место), но стоит убрать руку с груди – планка встает перпендикулярно к ряду, образуя «т», эмблему такси. На рубахе нет двух верхних пуговиц, да и остальные – обломыши из прачечной. Галстук!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Профессор поддевает ножом створку шкафа, ключ куда-то задевался несколько лет назад. Всякий раз, закрывая шкаф, он забывает, что его нельзя резко запахивать, нужно оставлять зазор, в конце концов его можно держать открытым. На дверце с внутренней стороны висят рядком галстуки. Но он не умеет их завязывать. Это было делом его жены. Встав на цыпочки, она затягивала узел на его шее, но галстук все равно съезжал набок, как язык у собаки. Профессор проводит рукой по длинным языкам, ищет тот, что на резинке, находит, просовывает в нее большую голову, смотрит в зеркало. Дать объявление в «Вечерку»: «Срочно нужен Мефистофель». Он декламирует «Фауста», сначала тихо, потом все громче и громче, – интересно, где споткнется сегодня? Вот уже миновала беседа Мефистофеля со студентом, вскипел дважды чайник, кое-как приведен в порядок торт, а Фауста все нет. Или Гамлета все нет? Германна, Германна все нет, вот кого! Видимо, он что-то не так понял, когда волнуешься, слышишь только себя. Чертов телефон молчит. Пошла за сигаретами? Надо было сказать ей, что киоск на нашей стороне закрыли, он теперь на другой стороне, через подземный переход.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Ну что, словила кайф?&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза стоит, упершись спиной о телефонную будку. Кружится голова, что-то невидимое, пустотелое, да нет, вообще бестелесное, мечется между ярчайшими вогнутыми сферами, похожими на мягкие спинки разноцветных диванов. Немыслимая яркость. Неужели так долго действует наркоз? Где календарный листок с номером телефона? Нет, он ей не нужен. А телефон профессора она знает наизусть. Зря уехала из дому. Нет, зря ушла от Фреда, это первое «зря». Нечего было выпендриваться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А вот и помощь подоспела. Тетка с сырым лицом, мясной фарш с дырами-глазницами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Дыхни-ка! Вроде не пьяная… Вставай, пока в милицию не забрали! Или в «03» звонить? Стой ты, не вались! – тетка вцепилась в рукав. – С нами, бабами, чего только не станет… Одну мою знакомую хахаль послал на х… Знаешь за что? За сиськи накладные! Как представлю эти сиськи в два этажа… Прям не могу от смеха… Развеселила? Тогда вставай. Звони своему ха-ха-ха-ха-лю…<br>
<br><img border=0 src="i_008.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тетенька завела в телефонную будку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Две копейки провалились в щель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У телефона. А вы где?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Илья Львович, простите, не могу дойти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что? Где вы?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У телефона.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хорошо, вы у телефона, я у телефона.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;У какого телефона, черт вас дери?! Назовите место, громко и отчетливо.<br>
<br><img border=0 src="i_009.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У телефона-автомата. В метро, на выходе с вашей стороны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Стойте, где стояли. Где стоите. Иду.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стоять, где стояла, она может. А вот предстать перед профессором в таком виде – это позор. Венера Советская, пойманная с поличным.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Годунова Елизавета Владимировна&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Год рождения – 1956-й. Беременность третья, все – прерванные. Профессия – режиссер. Инфекционным гепатитом не болела. Болела всем, чем болеют в детстве: корью, коклюшем, скарлатиной, ангинами и ОРЗ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В медицинской карте – адрес и номер телефона на «Новослободской», там, где, как она выразилась, прописаны ее вещи. Там прописаны вещи, здесь – запах. Необычные духи. Явно не наши. Позвонить ее вещам?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фред крутит телефонный диск – палец в ноль, – и вверх до упора, до цифры девять. В десяти цифрах – все телефонные номера на свете, знать бы порядок набора…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я вас мучительно слушаю, – отвечает приятный бархатистый голос. – Фред молчит. И на той стороне молчат. Но недолго, голос взрывается: – Лиза! Если это ты, перестань валять дурака. Ну скажи же что-нибудь, crazy girl! Где ты, я тебя сейчас подберу…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отбой. Фред смотрит из кухонного окна во двор. Интересно, чего он после аборта ее не подобрал? Перепоручил мне? Или это не от него вовсе?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как врач он несет ответственность. Не все шло гладко. Но ночь-то прошла без эксцессов. Спала себе, натянув одеяло на голову. Интересная манера. Может, она вдыхает и выдыхает кислород? Новая форма газообмена?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Метель утихла. Можно прокатиться. А если позвонит?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Звонит! Но не она.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Фреденыш, тут у нас лаборантка, такая хорошая…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мам, давай без историй. Направление из консультации, кровь на РВ, мазок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У нее все на руках. Такая хорошая, честная девушка…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как фамилия?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Липшиц, не Лившиц, а Липшиц. «П» в середине.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пусть подойдет. Послезавтра, в десять утра. Я спущусь в приемное.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Только не забудь. Ты ее сразу узнаешь: наша, красивая такая девушка…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Женюсь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лифт подымается вверх. Она? Нет, остановился на четырнадцатом. Какой там был адрес на конверте? Проспект Вернадского, 74. Или 84? Наищешься. Фред садится в машину, включает обогреватель. Снег на лобовом стекле превращается в жижу, вжик-вжик, дворники – и дорога как на ладони, только вот куда по ней ехать? Липшиц-Влипшиц! Красивая честная девушка. Эти красивые честные девушки взбираются на его кресло как на эшафот. Ох да ах, года не пройдет, и снова-здорово. Чего не предохраняются? Боятся без работы его оставить? Почему он согласился выписать Лизу «по собственному желанию»? Сам настрочил за нее заявление на имя главврача…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Какое заявление на имя главврача?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кого эти дуры сами виноватые волнуют?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вычистили – и вперед. В случае осложнений – обращайтесь в консультацию по месту жительства. Больничную карту на руки не дают. Хотя Фред мог бы взять.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– К аэровокзалу подбросишь? – Голова мужика в собачьей шапке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я занят.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Подбрось, плачу в два конца.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да хоть в три! – Фред отъезжает, перестраивается в левый ряд, к развороту.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Одиночество человека в большом городе – избитая тема. Почему во всех фильмах показывают одиночество человека, хорошего и доброго? Почему не покажут одиночество плохого, злого человека в большом городе? И откуда они набирают всех этих безусловно хороших и добрых, наводняют ими книги и фильмы, когда кругом, куда ни сунься, – одно дерьмо? И эта фиглярша туда же! В армию бы ее! Там бы ей показали кино. Лежать, жидяра, – и сапогом по кумполу! Пикнешь – схлопочешь по новой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фред въезжает во двор, ставит машину, заходит в лифт. Да, он злой. И руки у него в крови. Лучше его не трогать. Но зеркало в лифте нашептывает другое: смазлив, чертяка! Карие глаза с поволокой, усики-щеточки над полными чувственными губами… Зеркальная блицтерапия. «Жив, здоров, какой тебе еще шентявы надо», – говорила бабка, шамкая беззубым ртом. В ее рту «шентява» и родилась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Смысл этого слова ясен без словаря: штука, которую желаешь сверх всего. Что-то вроде Лизы.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Колокольня в лесах&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как-то мы с подружкой и ее четырехлетним братом Генькой взобрались на разрушенную колокольню. Представляете, внутри нее – деревянная лестница зигзагом, а на вершине – доски поперек. И вот стоим, любуемся зелеными далями, потрясающая картина: изумрудно-зеленое поле, лес на горизонте нарисован одним взмахом кисти, без отрыва от неба. И вдруг – Геньки нет, одни пальцы. Сам он там, представляете себе, а пальцы здесь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Профессор слушает Лизу и кромсает грейпфрут. Из-под рук, похожих на потрескавшуюся почву безводной пустыни, сочится капсульная мякоть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я ползу по доске, так, чтобы его не вспугнуть, подруге показываю, мол, тсс. Подползаю, быстро распрямляюсь, перегибаюсь через толстенную кладку, хватаю Геньку, тяну на себя. Подруга ничего не соображает; чувствую, не вытянуть мальчика. Наконец до подруги дошло, и мы, бабка за репку, вытащили Геньку. Тот орет в голос – живот поцарапал. Еще бы, голым пузом по каменной кладке. Тогда-то я и поняла, что такое пауза. Когда ты собираешься вся и ползешь в зудящей тишине. Неверное движение – и ребенка нет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ничего не понятно. Что за история? &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Она никогда ничего о себе не рассказывала, и вот – пожалуйте разгадывать шарады. О каких-то паузах она и днем говорила, в забытье. Нелады с «Легким дыханием»?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Эту историю я хорошо помню, и Геньку, висящего над пропастью… Ребенок с нулевым порогом страха. Глаз да глаз за ним. Он нам отравлял все прогулки. Видимо, Таня пыталась найти переход к тираде о паузе, но ничего не вышло, и профессор не понял, и читатель вряд ли поймет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Распатронил для вас, прошу не уклоняться, – профессор пододвигает к Лизе блюдце с раскромсанным фруктом. От одного вида мутит.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я вас перебила. Вы говорили о Достоевском.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Взгляд профессора упирается в Лизин профиль. Слова застывают в гортани. Когда она смотрит на него… Глаза, обычно сияющие (особый блеск глаз он отметил еще в первую встречу или во вторую, не суть дела, но отметил сразу) потускнели. Что она таит? Он оторвался от жизни и уже не способен понять новое поколение таких вот начитанных умных женщин, невероятно, невероятно обаятельных. Какие она ставит спектакли, какие сейчас вообще ставятся спектакли, сколько у нее детей в самом деле и что это за муж, который смог довести такую женщину до состояния крайнего отчаяния. Видимо, еще тот прохиндей!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Достоевский – Колумб материков человеческого зла.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;…И тонкая, плавная, гибкая линия шеи. От затылка до основания головы волосы выстрижены лесенкой, а оттуда волной набегают на лоб, нависают над глазами густой курчавой пеной, так что ни черта не разобрать, какой там лоб. &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Повторяю для тугоухих: большой!<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да, так вот, на заре века он предвещал, что все эти крысы из подполья вылезут из своих нор и станут править человечеством.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А вас не удивляет, что этот, как вы считаете, психически больной автор, эпилептик, от лица тогдашней России подписал сегодняшней смертный приговор?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Почему вы все время апеллируете ко мне как к логической инстанции? Между прочим, вы совершенно идиотически произвели меня в трезвого рационалиста, совершенно вопреки действительности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза курит. Не следовало бы, но кто он ей, чтоб запрещать. Профессор придвигается к ней вместе со стулом: какая гладкая щека, над верхней, капризно вывернутой губой – розовая родинка. Он все ближе, ближе…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Манкируете? – профессор пододвигает к Лизе блюдце с ярко-желтым фруктом. Опять эти цвета…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Чем, интересно? – вопрос из дешевой мелодрамы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Грейпфрутом. – Профессор поддевает пальцем маленький кусочек, рука застывает у рта. – Мелочен папаша был невероятно. Есть письмо. Запрашивает жену – любимую! – о серебряных чайных ложках: то ли их шесть, считая одну поломанную, то ли шесть без нее? И это – владелец пятисот душ! А сверхаккуратность, мелочность, занудство, заглядывание дочкам под диваны, не прячется ли там любовник! Папаша – стопроцентный бидистиллированный эпилептоид.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сок стекает с пальцев. Стол то теряет, то обретает очертания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А как бы вы отнеслись к потомкам, которые стали бы рыться в вашей генеалогии?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Если это послужит науке, готов запродаться с потрохами. С вашего позволения, справка для невежд: большинство эпилептиков, припадочных, травматических или генетических – вовсе не эпилептоиды. Будет время, суньте свой носик в мою главу об эпилепсии. А теперь вам следует лечь, а вашему покорному слуге – умолкнуть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мне пора.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я замучил вас Достоевским!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет, просто меня ждут… дома.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Телефон к вашим услугам. Кстати, простите маразм, кто ваш муж?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Врач. Гинеколог.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Акушер?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вот как… А я, знаете, отдал бы все кудри со своей лысой головы, – профессор заводит отсутствующие волосы ото лба к затылку, – чтобы у меня был сын или дочь, словом, кто-нибудь из мелких. В подходящем для отцовства возрасте было не до того.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лизу знобит. Неужели воспаление, и этот Фред – портач? Для того и говорил о кровопотере, перестраховывался. Хотя платила она не ему, а анестезиологу. Но у них касса общая.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Телефон к вашим услугам». Воспользуемся. Лиза достает календарный листок из кармана пальто, набирает номер.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я, наверное, поздно?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Поздно, но говори громче.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не могу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Говори, как можешь, в конце концов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я просто хотела тебя поблагодарить…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– С этим можно было бы повременить и до завтра.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты разрешил позвонить, если нужно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Стало быть – нужно?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да нет. Пожалуй, не нужно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ту-ту-ту-ту…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эх, выждать бы паузу, а затем сказать: «Фред, мне плохо, выручай». Пауза – это поворотное мгновение, перестраивающее зрителя и актера. Плохо сыграла.<br>
&nbsp;//--&nbsp;В спальне тусклый свет&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Профессор укладывает Лизу в постель. «Чевенгур».&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Там все равно было к кому прижаться, чьи губы, чей живот, лишь бы не околеть от счастья. Значит, заживем вместе, а?! Соединим генетику, этику и эстетику в нерасторжимое целое – явим пример миру.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>«Чевенгур» не в кассу. Кто там около кого греется? Мерзнут в одиночку. «К вечеру Саша лег на печку и не мог согреться – всю его теплоту из него выдули дорожные ветры». Главное в «Чевенгуре» – прислониться. «С ним, наверно, ничего не надо, к нему нужно лишь прислониться, и так же будет хорошо». Про околеть от счастья – супер! Лучше бы я не брала «Чевенгур» в руки. Читаю и не могу оторваться. И все кажется дребеденью, и Танин роман, и Гессе, и Фолкнер. Ну где им написать такое: «…мертвые невзрачны; хотя Захар Павлович знал одного человека, рыбака с озера Мутево, который многих расспрашивал о смерти и тосковал от своего любопытства; этот рыбак больше всего любил рыбу, не как пищу, а как особое существо, наверное, знающее тайну смерти. Он показывал глаза мертвых рыб Захару Павловичу и говорил: „Гляди – премудрость. Рыба между жизнью и смертью стоит, оттого она и немая и глядит без выражения; телок ведь и тот думает, а рыба нет – она все уже знает“. Созерцая озеро годами, рыбак думал все об одном и том же – об интересе смерти». Таня, прости! Теперь я понимаю, как трудно было тебе удерживаться от цитат. Тут и я еще без спросу влезла… Помнишь, мы с тобой читали «Чевенгур» под одеялом. С фонариком. Чтоб соседки не застукали нас с «Посевом» в руках. Вражеское издание. Стукни они на нас, посев дал бы нежелательные всходы. И все-таки какой это был драйв – прятаться от всех и читать запрещенную литературу!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Легкое дыхание тяжелеет. Профессора обуревают неупорядоченные чувства, и, чтобы не дать им воли, он пересаживается на стул.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Человек по природе – тиран и садист. Допустим. А раз так, необходим внешний карающий закон, высший, бесспорный авторитет. Отсюда – «Легенда о Великом инквизиторе», которого, прощаясь, целует в губы Христос…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Профессор на цыпочках подкрадывается к спящей Лизе, склоняется над ней, касается губами ее потного лба. Осмелев, он целует ее в пунцовую щеку и, пристыженный, возвращается на место. Эстетика соблазняет этику, толкает на безобразный с точки зрения морали поступок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Писатель, конечно, волен изображать любые страсти-мордасти… Но кому Достоевский протягивал «Легенду»? Победоносцеву! Фамилия чудом выскочила сама. Победоносцеву! С торжественным заявлением: «Я написал вещь посильнее „Фауста“». Вот откуда слова корифея всех времен и народов, обращенные к отцу соцреализма. Попался как муха на липучку. Отравили бомбошками.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Достоевский и Солженицын – представители литературы зэка. Гении с лагерной философией, отсюда крайнее сгущение и политический максимализм. А вот с образом генерала Самсонова Солженицын справился на четыре с минусом. Самсонов тоже гений, между прочим. Сколько гениев породило человечество, а мир – тонет в дерьме… Мысли опять возвращаются к проклятой гениальности, механизмы которой он выявил, раскрыл, но для чего, для кого?!<br>
&nbsp;//--&nbsp;Лиза врезается в черные волны&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Море ледяное, обжигающе холодное, волны захлестывают ее с головой. Расталкивая ногами водоросли, она что есть духу несется к берегу. Там ее ждет мужчина – муж чинный, да чужой – с белым полотенцем в руках. Звонит колокол. Откуда он взялся на разрушенной колокольне? Но он звонит и звонит…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– По вашу душу! – Профессор подает ей трубку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза слушает, быстро отвечает.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хорошо. Через десять минут на троллейбусной остановке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Они стоят в прихожей. Лиза уже одета, крутит в руках шарф.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сегодняшний день я окантую и повешу вот сюда, – профессор указывает на стену с ободранными обоями. – Пообещайте беречь себя, и я бухнусь вам в ноги. Есть еще минутка?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Чтобы бухнуться?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– На глупые вопросы не отвечаю. Развяжем еще один узел, про тридцать второй год, это чрезвычайно важно, в том смысле, что никто не знает… Тридцать второй. Какой-то бородатый кретин выступает с докладом об имманентности времени пространству. На заседании так называемого философского общества. Бидистиллированная чушь! Посему ваш покорный слуга решил основательно подготовиться к следующему заседанию и дать отпор строго научный, без аш-два-о и эмоциональной дребедени. Но выступить не успел. Разоблачена антисоциалистическая группировка, членом которой, как выяснилось, ваш покорный слуга являлся! Без ответного доклада – на соляные копи. Восемь километров за зону на работы, норма выработки – сто двадцать процентов. Хорошо. Ста не выработать: орудия производства доисторические – лопата и кайло. Десять часов долбишь мерзлую землю вместе с цветом духовенства, профессорами и урками. И – в зону. По двадцать – тридцать человек каждый день оставалось в степи. Там-то и произошла одна история, которая натолкнула меня спустя тридцать лет на «Родословную альтруизма».&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>– Профессор смотрит на часы. – Все! Доставайте носовой платок, живо!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Прокололась, Танечка! Какой Илья Львович?! Это же Владимир Павлович Эфроимсон собственной персоной. Таня часто бывала у него в гостях, говорила о нем взахлеб, но меня с собой не звала. Мол, он плохо слышит, ему легче общаться тет-а-тет. Вот мы и общаемся тет-а-тет. Щедрая ты моя, с таким человеком свела! Лестно, да в краску кидает. А ведь я его видела. На показе фильма про Вавилова в Политехе. Помню, какую речь он закатил после просмотра. Про номенклатурную шпану, про КГБ, про то, что в нашей стране ничего не изменится, если ею будет править банда гангстеров. Увы. Я слежу за новостями, опять сажают, опять затыкают рты. В Австралии говори что хочешь, никому до тебя дела нет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А там – есть. Надеюсь, я не загублю публикацию… Print on demand, если что, уберите про гангстеров. Я боюсь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Живо» не выходит, сумка падает из рук, и профессор подхватывает ее на лету.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Верну за поцелуй.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза чмокает профессора в щеку. Чевенгур, теплофизика, получение и раздача тепла…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Узел про тридцать второй год завязали? – Профессор выходит вслед за Лизой, отворяет дверь в февральскую стужу, останавливается на крыльце. В луче света мерцают орденские планки, блестит лысина.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы же без пальто! Пожалуйста, вернитесь домой, – требует Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Бегите, – кивает профессор.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;От шоссе дом почти не виден. Подумав, Лиза возвращается на то место, откуда можно разглядеть угловой подъезд, и, убедившись, что никого нет, подходит к машине.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Накинь ремень&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>, – велит Фред. Лиза накидывает. Так они и едут, молча, по ночной заснеженной Москве.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Чего-то не помню, чтобы мы в те годы пристегивались! Водитель – и тот не пристегивался. Может, Таня это уже в Германии писала? Или там она вносила правки и заново перепечатывала? Вряд ли. В то время уже вовсю пользовались компьютерами. Может, у нее не было? Конечно, к роману это не относится, но чем дальше читаю, тем больше вопросов. Когда она уехала, как встретилась с Герцем-Сердцем? Что у нее за дочь? Бесцветная, как Томас из ГДР?<br>
&nbsp;//--&nbsp;Фред вытряхивает Лизу из джинсов, взваливает на плечи, относит в ванную, ставит под душ&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Позовешь, если что.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Черная ночь, белое полотенце… Разве что мужчина не тот. Зато можно стоять под цивильным душем. Достойный повод сменить место жительства, забыть общую ванную с проржавевшей насадкой, колкие струи воды, брызжущие во все стороны, липкую клеенку, которую надо заправлять внутрь облупленной лохани, чтобы не залить пол. Кто даст ей ключ от ее собственной квартиры? Войти, закрыться изнутри, никого не видеть. Фильм из детства. Кажется, он так и назывался – «Ключ». В нем была война, подлодки и Софи Лорен. Возлюбленный завещал Софи Лорен своему лучшему другу вместе с ключом от квартиры. Чтобы только она не осталась одна… Разумеется, друг втрескался в нее по уши, но Софи не могла ему отдаться. А он был красавцем, на вид куда интересней ее погибшего возлюбленного, и Лизе было жаль его, а не Софи Лорен. Влюбись уж в него, и будет у тебя и муж, и квартира, и дети, все как положено. Не вышло. И у нее не вышло.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В кино не взяли.&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Никогда не мечтала сниматься в кино, даже в детстве. И про этот фильм не слышала. Он появился у нас, то есть у вас, в 1961 году, дублированный. Но с каким же удовольствием я смотрела его сегодня! Сначала у Тани все правильно. Возлюбленный Стеллы погибает, его друг Дэвид переселяется к ней. «Ты же такая, Стелла, ты переходишь вместе с жильем». Они любят друг друга, а потом случается крушение и к Стелле приходит с ключом другой. От Дэвида. Та его выгоняет. А Дэвид, оказывается, остался в живых. Он возвращается к Стелле, она смотрит на него с ненавистью. И уезжает к себе домой, в Лондон. Поезд уходит, Дэвид бежит за ним, но догнать не может. Грустно. Мне свой ключ не то что передать, завещать некому. А ведь как я страдала от бездомья! Мать нашла в Москве какую-то тетку – седьмая вода на киселе, – и той уж так хотелось удочерить, уматерить и обуютить восходящую звезду театра, захомутать походами в аптеку и овощной магазин, связать ежевечерними докладами по телефону, где она, как прошла репетиция, обедала ли, как положено, или собираюсь нажить себе язву двенадцатиперстной кишки. Профсоюзная организация обещала жилье в новом тысячелетии. Пятнадцать лет – и готово. Ждем жилье, ждем нового Мессию. Христос – Будда – Магомет. Сливаются в экстазе этика, эстетика и генетика… Чего-то я разболталась. Да и лексикон – как из Таниного романа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рубашка пахнет новослободским шкафом. Попросить что-нибудь у Фреда? Нет, она запомнила его косой взгляд, когда, встав с постели, она накинула на себя его ковбойку. В конце концов запахи выветриваются.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Будь добр, принеси телефон, – просит Лиза, заползая под одеяло.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Спи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я – не твоя собственность. Благодетелю полагается быть деликатным.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Дикая баба, дикая; вместо того чтобы вылежаться, мотается с температурой по городу, лялякает с профессором, рубаху содрала с того типа на Новослободской, ей-то какой шентявы надо», – ворчит Фред, выискивая в аптечке градусник.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ну, что твой профессор?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– На месте, в подушкином переулке.&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>«Подушкин переулок» – выражение моей бабушки. Таня мне его подарила неспроста. Все хорошее, что во мне есть, если есть, конечно, – от бабушки. После ее смерти родители забрали меня к себе, с ними-то я точно умом сдвинулась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Антибиотик пила?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Утром пила. – Лежа на животе и продолжая что-то подчеркивать карандашом на машинописной странице, Лиза берет из рук Фреда градусник, ставит под мышку. – Вот что он говорит: «Там, где личность – обуза, где системе нужны одни лишь исполнители, – ни о какой стимуляции таланта&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>речи быть не может». Но ведь никакая система не заменит того, что может дать один человек другому…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Свой я точно профершпилила! Хотя могу взять, да и поставить что-нибудь этакое! Реализоваться по полной. Не обращайте внимания, это я гримасничаю перед зеркалом. Хотя вы этого не видите. А я вижу, должна же я видеть того, с кем разговариваю. Print on demand, я так и не поняла, вы мужчина или женщина?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Слушай, а ты читала «Раба» Зингера?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не свисти! Как зовут главную героиню?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сара-Ванда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты первый человек на свете… После этой книги мне хотелось бросить работу, пойти в синагогу, сделать обрезание, жениться на благочестивой еврейке и убраться в конце концов в Израиль. Однако книга попала в руки поздно – после Афгана народ плотно засел в отказе. Давай градусник!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Она не спрашивает, сколько у нее, словно температура не имеет к ней никакого отношения. Не то что его жена. Та пристально следила за ртутным столбиком, ей вообще нравилось все мерить.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– При такой низкой температуре требуется допинг. И тогда один человек другому дает… Помнишь, как он хочет эту Ванду, как обуздывает свою страсть, отправляет ее мыться в холодную воду, кажется, это называется «миква»…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Этот сценарий Лизе хорошо известен. Когда «нельзя, но хочется», возникают рассказы или о прежних романах, или о книгах с соответствующей тематикой. Напортачил, не вожделей! Лиза уплывает под одеяло, зарывается с головой. Там, в темноте, ее театр.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сегодня мы покажем вам «Открытый финал»&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>, пьеса такого-то, режиссура – такой-то; в спектакле заняты актеры такие-то… Влажные хлопки, гаснет свет. Кто придет на этот спектакль? В театре абсурда не нуждаются люди, живущие в атмосфере абсурда. А вот бездомному режиссеру нужен свой угол, пусть хоть в народном театре, не нужном народу, да там на двести посадочных мест ни одного лежачего…<br>
<br><img border=0 src="i_010.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Скучное название. Мне оно и тогда не нравилось, и сейчас не нравится. Изначально Танина пьеса называлась «Гуру Гурман», тоже не крем-брюле с клубникой…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда-то, впрочем, совсем недавно, этим летом, Лиза уверяла Виктора, что можно, все-таки можно оставаться свободным и в тюрьме. Да при чем тут тюрьма, когда в ночи светятся белые розы, шумит море, сияют звезды, а над крышей висит оранжевая луна?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но и над тюрьмой – звезды, и луна, и над концлагерем – небо. Небо – не признак свободы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;До обеда Виктор сочинял, а его муза собирала в лесу грибы и чернику. Грибы приходилось чистить. Пока он, вернее, герой его романа, рылся в архивах никому не известного провинциального философа, она срезала ножом скользкую кожицу с маслят, скоблила ножки оранжевых лисичек. Пока по обрывкам рукописей герой-архивариус составлял облик философа первых лет революции&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>, она мыла грибы в тазу, сливала бурую воду, вываливала раскромсанные шляпки и ножки на скворчащую сковородку. Жарево шипело, и, глядя на грибной ад, Виктор решил отпустить героя на свободу, отстраниться и наблюдать за тем, как тот тасует осколки чужих мыслей, реставрирует ушедший в небытие мир. В речи Виктора стали проскальзывать нотки его героя: „Правда сияет на стыках“, – сентенция доморощенного философа, – а то и полная банальщина: „Цель человека – сам человек“». Вымышленный герой взял верх над своим создателем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>То, что Таня устроила мне роман с писателем, – это еще полбеды. Вся беда в том, что она взяла конкретного писателя, не буду называть его имени, но я читала эту его книгу о провинциальном архивисте. Если автор жив и прочтет Танину книгу, ему сделается не по себе. Ладно, мне не по себе, но меня, кроме меня, никто не вычислит, а писателя могут узнать, он теперь знаменитый. Еще и до жены его слухи дойдут… Не знаю, как быть. Но я обязалась не трогать текст. Надеюсь, мои слова помогут писателю, который, клянусь, не имеет ко мне никакого отношения. Кстати, книгу его я читала еще в рукописи. Кто-то из моих артистов принес в клуб. Кажется, Мотя. Толстенная папка охристого цвета с черными завязками. Меня там удивило то, что персонаж получает автономию от автора и начинает менять его жизнь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Видимо, я поделилась с Таней своими впечатлениями, и вышел конфуз.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– О чем ты думаешь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я не веду прямых репортажей с места событий.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Жарко. Лиза снимает с себя рубаху, ложится на живот. Он ноет, как зуб.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты не находишь, что твой вид, ну, твое присутствие…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Во-первых, тебе посчастливилось лицезреть меня и в более захватывающей позе, и не только лицезреть… Со своими проблемами справляйся сам. Если никак, я переберусь на раскладушку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У меня нет раскладушки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза встает.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Куда ты?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пусть Виктор заберет ее отсюда. К телефону подходит жена. Она рада Лизе и не понимает, куда та исчезла, Лиза ссылается на обилие работы. Телефон параллельный, Лиза слышит в трубке дыхание писателя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что новенького, детка?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ничего. Прочла потрясающую повесть Гессе про художника Клингзора. Он справлял последнее лето своей жизни. Вожделел к цветам, горам и женщинам. Но что любопытно: этот художник в детстве играл с дворовыми детьми в «десять жизней». Они бегали друг за другом, и тот, кого осалили, терял жизнь. Каждое прикосновение отнимало ровно одну жизнь. Художник ловко уворачивался, его никто не мог догнать, и он уходил домой победителем – уносил все десять нерастраченных жизней домой. И вот, в последний год, он расстается со всеми десятью, каждый проигрыш – щемяще прекрасен, каждый подымает его ввысь. Гессе говорит, что этот период творчества Клингзора оценен искусствоведами как выдающийся. Спокойной ночи!&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Последнее дело для писателя – пользоваться чужими текстами в цитатах или пересказе. Но тут я Таню не виню. Таков характер главной героини. Или ее прототипа? Как-то все путается… Но точно помню, как я в Рязани зачитывала ей главы из «Игры в бисер».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А не закатишь ли ты и мне лекцию на сон грядущий? Могу записать на магнитофон.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза молчит. Не ныряет под одеяло, не укрывается с головой. Смотрит в потолок. Что она там видит? Почему не рассказала ему, Фреду, про «десять жизней»? Как понять женщину, не переспав с ней?<br>
&nbsp;//--&nbsp;Виктор еще не добрался до повести, о которой говорила Лиза&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Остановился на той, где убийца скрывается от погони и находит приют у сердобольной женщины. Он лежит с нею в постели и понимает, что между ними невозможна близость. Близость обессиливает, погружает на дно, а дно своей души убийце увидеть страшно. Кажется, именно об этом он размышлял, когда позвонила Лиза. Странная драматургия романа. Их знакомство началось с передачи «Книги перемен»&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>от кого-то кому-то. Как хорошо при ней работалось… Если можно назвать работой погруженность в иллюзорный мир пересечений, перекрестков, диалогов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Это-то зачем? Чтобы подчеркнуть философский склад характера? Насколько я помню, из рук в руки мы передавали только самиздат. Для непосвященных – это машинописная копия запрещенной литературы. Или тамиздат – книги вражеских изданий. Не ходила ли «Книга перемен» в самиздате? Все-таки китайская мистика, не Мао Цзэдун. Влезла в Интернет – действительно, русского издания в те годы еще не было. Или плохо искала… Во всяком случае спасибо, тебе, Таня! Я зачиталась. Шлю тебе слова Конфуция: «Если бы мне удалось продлить жизнь, то я отдал бы пятьдесят лет на изучение „Перемен“ и тогда бы смог не совершать ошибок». Эх, если бы вместо «Капитала» Ленин штудировал «Книгу перемен»… И сам бы пожил, и людям бы дал пожить.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ночи же были свободными, прозрачными, в них не было плотности возникающего под пером текста, напротив, долгие паузы, легкое дыхание Лизы, умещенной на узкой полоске односпальной кровати. Близость не опустошала его, как героя Гессе, напротив: Виктор вспомнил Лизино утреннее движение рукой по воображаемому стеклу. Она с радостной готовностью стирала вчерашний, а Виктору было жаль стертого дня, и он на лету останавливал ее руку. В нестертом углу чернело море, нагая Лиза, пробующая воду пяткой. Лиза и море просвечивали сквозь бурелом текста. Ее внезапный отъезд отмечен и в романе. Зимой Лиза прочла чистенькую, от машинистки, рукопись и поставила ей диагноз: асфиксия, недостаток кислорода, нарушение ритма дыхания в последней трети. «Но ведь и в таком захлебе есть своя правда», – утешила она. Зачем она уехала?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вечерами они ходили на концерты. В «Дзинтари» был открытый зал, и однажды на Брамсе в небе засияла радуга, она стояла над высокими соснами, увитыми плющом, над Брамсом, разбрызганным по небу, а потом начала таять, и, только напрягая зрение, можно было видеть островки желтого и розового свечения. Это был рай без бухгалтерии, без учета грехов. Лучшие страницы были написаны им в раю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Жена спала рядом. Виктор включил настольную лампу, раскрыл Гессе наугад и прочел: «Мы оба, ты и я, блуждаем в одном и том же лабиринте, в лабиринте наших чувств, которые в этом скверном мире потерпели убыток, и мы мстим за это, каждый по-своему, этому злому миру…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Милая стройная женщина, я безуспешно пытаюсь выразить свои мысли.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выраженные мысли всегда так мертвы! <…> Я глубоко и с благодарностью чувствую, как ты понимаешь меня, как что-то в тебе родственно мне. Как провести это по бухгалтерской книге жизни, суть ли наши чувства – любовь, похоть, благодарность, сочувствие, материнские они или детские, я этого не знаю…»&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Эту цитату я бы веником вымела! Про мертвые мысли писатель должен думать живыми словами. Своими, а не чужими. Руки чешутся переписать!<br>
&nbsp;//--&nbsp;Лиза стонет во сне&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фред убирает одеяло с головы, – из-под ресниц стекают слезы. Лицо – как рисунок по лекалу: параллельные дуги век, бровей, крыльев носа, полукружий губ – плачущая японская маска. Он похлопывает рукой по ее щеке – ноль реакции. Хлопает посильней, но еще не так, как когда пробуждают от наркоза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Прекрати, – Лиза смахивает слезы ладонью, – который час?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пять утра. Пора пить антибиотик.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза слизывает таблетки с ладони, запивает водой. А еще говорила, что не любит, когда ее кормят с рук. – Тебе что-то снилось…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не знаю, не подглядывал. Но ты стонала. Хочешь, я тебе сказку расскажу?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет, я не люблю сказок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ну, историю… Из своего детства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Давай! У меня от детства остался привкус во рту какой-то горькой травы, жуешь ее, а в горле горит.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Они лежат рядом, закутанные каждый в свое одеяло. Это и есть вкус его детства. Теплая постель, ночь, рядом – дыхание старшей сестры.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я ненавидел погремушки. Лежишь, и над тобой болтается дурацкий попугай, лупишь по нему кулаком, чтобы убрали, а родители умиляются: как хорошо играет ребенок…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И это все?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да. Больше ничего не помню.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тогда ты зря меня разбудил…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза дотрагивается до колючей щеки Фреда, тыльной стороной ладони проводит по его лбу, глазам с колкими ресницами. Ей жаль его, как жаль сейчас все, бессмысленно существующее и обреченное.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты когда-нибудь думала уехать отсюда? – Фред ловит ее ладонь, прижимает к шерстистой медвежьей груди.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Кто же об этом не думает? У меня был реальный шанс эмигрировать. Замужство. Дом в штате Нью-Йорк. В семьдесят первом все друзья свалили, поголовно, и я думала – уеду, меня здесь ничего не держит.&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>С родителями, вернее с матерью, отношения давно прерваны, отец ушел от нас, когда мне было два года, он алкоголик и живет где-то, кажется даже в Москве. Мать – социально больная, агрессивная психопатка. Занимает высокий партийный пост, пишет доносы. Короче, Третий рейх. Сознание деформируется не только у нацистов, заболевает вся нация. А в американца я была влюблена. Мы путешествовали по Финскому заливу, не помню, чтобы я с кем-то ощущала себя так свободно и так беспечно… Потом пошли письма, посылки, с каждым студентом или аспирантом. Они нас обожают. Русская душа… Каково такую женщину вывезти из «империи зла»! Этакий альтруизм-эгоизм.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Выходит, я мечтала об отъезде со школьной скамьи? От 1971 отнять 1956, сколько получится? Эх, Танечка, круглая отличница, и такой прокол. Первого в жизни иностранца мы с тобой где и когда видели? В Рязани, в десятом классе, в 1973 году. Одну бы циферку заменить… Ладно, нечего париться, print on demand, и тот не заметил.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А тебе не кажется, что люди везде одинаковы? – Фред боится пошевелиться, спугнуть движением Лизину руку, лежащую на его груди.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не кажется. Когда здоровый сходится с больным (а то, что мы все больны, не подлежит сомнению), здоровый заболевает. А больной – не выздоравливает. Но есть что-то другое…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И что же это? – Фред привлекает Лизу к себе, но она отстраняется, переплывает на свою половину.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Стив смотрит на экран&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чейз комментирует последние события в Союзе – речь генсека, растянутую на шесть часов. Объективность Чейза действует на нервы. «Что же действительно там происходит?» – думает Стив. Солнце бьет в стекла. Значит, у них ночь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Он опускает жалюзи, чтобы легче было вообразить ночь. Возвращаясь к креслу, он шлепанцами наступает па кнопку, и экран гаснет. Через четверть часа подъедет Дик, для него все готово: пакет, превышающий договоренный вес, и два письма. Последнее письмо от Лизы он получил в январе через своего студента. Оно и сейчас лежит в нагрудном кармане его домашней куртки. В этот раз она пощадила Стива, написала на машинке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Наступательная демагогия сменила оборонительную», – так коротко охарактеризована ситуация, над которой Чейз ломает голову. «Все протрезвели и обозлились. Магазин – помнишь, тот, на углу? – закрыт. Работает один на весь район. Прилавки пусты, зато на стене – высказывания Шекспира и Достоевского о вреде алкоголизма. В аптеке, что напротив, висит лозунг: «Победа коммунизма неизбежна». То есть лекарства не помогут. Тогда какой смысл лечиться, Степушка? Наш с тобой последний Питер – яркий свет на выходе из темной подворотни. Чтобы так остро ощутить эту яркость, надо долго жить во тьме. Степушка, пишу впопыхах. Твой аспирант (кстати, спасибо тебе за него, хотя он, как и все твои выученики, ни хрена не понимал и не понял) стоит над душой и торопит. К тому же – мутит. Все, впрочем, отражено в «Вестниках» твоего любимого Хармса. Замечательно, что ты едешь в Париж. Европа сближает».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стив пьет водку, разбавленную соком. Разумеется, она не Сольвейг, может, вышла замуж и ждет ребенка, от того и мутит?&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Интересно, с кого списан Стив? И вся эта Америка… Сидя в Гомеле, такое не выдумаешь. Да ладно! Антураж небогатый. Кнопку для поднятия жалюзи можно обнаружить в любом американском романе. Небось, такие кнопки и советские ворота раздвигали! Но Таня-то где эти ворота видела? Помню, меня пригласил в гости сынок дипломата. Я чуть не упала. На полках в открытую стоят запрещенные книги, «Архипелаг ГУЛАГ» в трех томах, не тот, маленький, светло-зелененький, на папиросной бумаге, – капитальное издание. Думаю, спрошу прямо в лоб, все-таки мы еще мало знакомы, ты не боишься? Что если я стукачка? Ну и что? Они там все про всех знают. От этих слов, небрежно брошенных, совсем уж не по себе стало. То есть все как один под колпаком? Не тогда ли они установили за мной слежку? ОНИ! Кто такие ОНИ? [Тут я раскричалась, и «они» вышли крупными].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дик сигналит. Одно нажатие кнопки, и сетчатый занавес подымается. Выдумки сына-архитектора. В добрые старые времена ему пришлось бы высунуть нос за порог, вдохнуть морозного воздуха, а с этой кнопкой можно и из дому не вылезать. Разве что в университет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сыновья – в Англии, малютка Нэнси в Найроби. Заведует рестораном, возится с черными, живет с расистом. Стив гостил у нее осенью. Фантастическая страна! И как же Лиза похожа на его малютку, что-то в них обеих такое, от чего замирает дыхание… Бравада, небрежно вздернутый подбородок. Впрочем, у всех есть что-то от кого-то.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Опасно посылать такого к Лизе, – думает Стив, глядя на синеглазого студента с розовыми щечками и херувимскими кудряшками. – Нет, все же он не в ее вкусе».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Дик, позвони Соне, она найдет Лизу и назначит вам время встречи в метро «Маяковская».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Там они встретились впервые. Стив тоже вез ей подарок от кого-то. Посылка ее не заинтересовала, а первый ее вопрос («Как там поживает Фолкнер?») поставил его в тупик. То ли не знает, что Фолкнер давно умер, то ли он для нее – вечно живое олицетворение Америки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Если бы Квентин не покончил с собой, он бы стал Джейсоном, надеюсь, вы прочли „Шум и ярость“ четыре раза?»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С него и раза хватило.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Значит, вы не следуете рекомендации автора! Фолкнер считал, что его роман надо читать четыре раза. Чтоб дошло».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Узнав, что Лиза причастна к театральной жизни, Стив спросил ее, стоит ли пойти на спектакли, названия которых он выписал. Что неинтересно – вычеркнуть. Она вычеркнула все.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Знаете, куда у нас ходить? – спросила Лиза, смеясь ему в лицо, – в очередь. Могу пригласить за бесплатно в очередь за туалетной бумагой, за мясом, за любым дефицитным товаром. Вот где Шекспир, а не помпезная клюква с дрессированными тараканами».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мистер Огден, я могу идти?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Попытайся убедить Лизу… Ей нельзя там оставаться. Адреса и телефоны в конверте.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Соню тоже вывозить, мистер Огден? Не проще ли создать там приемлемые условия существования? Нельзя нации разбредаться по миру! Ведь это утечка мозгов…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– За русские мозги не беспокойся. Главное, будь осторожен! Если Лиза пригласит тебя в очередь за туалетной бумагой, соглашайся.&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Может, Таня свалила раньше меня и успела помотаться по разным странам? Стала любовницей пожилого русиста, оценившего по достоинству ее литературный дар? Стоп, это роман, а не дневник, давай говорить по делу. Например, замечательно написан профессор… А мы вас в критики не звали! Все, молчу.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Особый блеск глаз – шестой фактор гениальности&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Боясь потопить догадку во сне, профессор включает настольную лампу, нащупывает под подушкой сброшюрованную рукопись. Она депонирована, всякий интересующийся может приобрести ее за 41 рубль.<br>
<br><img border=0 src="i_011.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Высокая способность к озарениям… Секрет этого таинства медицина объясняет повышенной функцией щитовидной железы и именует гипертиреозом. Гипертиреоз ускоряет все процессы в организме. Отсюда – быстрая реакция, повышенная догадливость, сообразительность. От Лизы веревочка вьется к гениальной тезке Мейтнер, далее – к Эйнштейну и к трижды проклятому Нильсу Бору; у этих, наряду с шестым фактором, есть и второй – величина головы, высоколобость. Хорошо. Но как выделить шестой фактор в роду Александра Македонского, у Макиавелли?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Профессор просматривает страницы с индексом гениев. Рукопись пополняется. Недавно включен Генерал Самсонов, несомненный гений. Были ли у него симптомы гипертиреоза? Блеск глаз, усиленное сердцебиение, затрудненное дыхание, повышенная температура… Ворох симптомов, вплоть до бесплодия. У Самсонова были дети, девочка и мальчик, у Лизы, к счастью, тоже есть, только непонятно кто. Ей необходимо исследоваться. Скорее всего, ее состояние объясняется не неудачей с постановкой «Легкого дыхания», не мужем-прохиндеем, а серьезным сбоем эндокринной системы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но как же хорошо, что она существует на свете! Эта змея подколодная, эта обезьяна проклятая поселилась где-то в области сердца. Безусловно, он для нее – анахронизм, жертва репрессий, она его идеализирует. Не понимает, что выжившие – не герои. Герои перемерли, перемерзли, лишились рассудка. Он подличал, может, и меньше иных, но был и остался трусом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Поскольку я внезапно пробудился, помучаю Вас беседой на бумаге. Учтите, вымоленный старым маразматиком поцелуй отрастил золотые шпоры на моих шлепанцах. А Ваши глаза, их особый блеск! Он отмечался у Эйнштейна, с которым я бился, но так и не нашел никакого биофактора. Эйнштейн же мог по пять часов думать так сосредоточенно, как другие физики могли только 8—10 минут. Прекрасно. А биофактора нет. Вы вывели меня на поразительную догадку. Ну почему Вы так поздно засияли на моем небосклоне? Кстати, лопни мои глаза, если я помню, при каких обстоятельствах это произошло. При встрече сообщите мне об этом наиподробнейшим образом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хорошо. А теперь экзерсисы из моей лабораторной кухни. Однажды у Тимофеева-Рессовского на Урале я сделал подряд четыре доклада. Решил ряд спорных проблем, но одна никак не давалась. И вот после доклада выступил один доктор наук, фармацевт, в три минуты изложил идею, простую, мне в голову не приходившую. Я и сейчас вижу, как он идет от доски, отхлопывая мел с пальцев. Я же собирался дня три – четыре поотдыхать, заслуженно побездельничать. Вечером столкнулся на дороге с Тимофеевым-Рессовским (был такой полубог). Он неожиданно сгреб меня и расцеловал. А я почувствовал, что у меня на ботинках отрастают золотые шпоры. На другой день я добрался до станции и со скандалом отстоял свое место в очереди на билет в Москву. Надо было любой ценой доработать подсказанную идею. И тут произошло событие, которое доказало, что озарение (один из механизмов гениальности) – фактор необходимый, но не решающий. При запрете на профессию пошли псу под хвост годы собачьего, изнурительного, совершенно опустошающего труда. Хватит с Вас. Ваш И. Л.»&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Неужели Таня сочинила эти письма? При всем моем респекте к автору – не верится. Но то, что такая знаменитость прониклась любовью к в общем-то серой личности… Танечка, прости! Лучше бы ты написала книгу для «ЖЗЛ». Ну зачем было выставлять историческое лицо в таком свете? Какой-то влюбленный олух… Именно из-за профессора, а вовсе не из-за меня, ты побоялась публиковать роман. Теперь нам с print on demand всыпят по первое число. Прям не знаю, что делать. Паника обуяла. С другой стороны, что может случиться? Ну пошумят… Скандал привлечет внимание, и тогда уж роман обязательно переведут на английский. Так что мы с Таней все делаем правильно. Да с чего я вообще взяла, что это профессорские письма? По-моему, у меня начинается паранойя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Профессор бодрствует, а 248 гениев спокойно себе спят в каталожных ящиках. Он будит их, заглядывает им в глаза, помечает крестиками тех, у кого они лучатся. Княжна, как ее там, в «Войне и мире», с лучистыми глазами… Нет. Продукт гениального ума не в кассу. Крестиков всего 19. Негусто.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«P. S. Кстати, о Вашем однофакторце Нильсе Боре. Когда его самолетом перебрасывали из Швеции в Англию, он едва не погиб, потеряв сознание: у него была такая большая голова (размеры Вашей головы мне так и не удалось определить – попеняйте на пышную растительность), что авиационный шлем покрывал лишь верхушку головы, не доходя до ушей. И когда самолет начал подыматься над Норвежским хребтом, Нильс Бор не услышал команду: „Включить кислород!“»<br>
&nbsp;//--&nbsp;Лиза отпирает ключиком дверцу бара&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чего тут только нет… Одних коньяков в упаковке и без штук двадцать, не меньше. Среди богатого арсенала дареного питья есть лишь одна початая бутылка. Водка «Столичная». Лиза отпивает из горлышка, заедает лимоном. Не скажешь, что «возможность богаче реальности», а «воображение – сильнее действительности». А кто это вообще сказал?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дорогой мой Степушка из села Степанчикова близ Нью-Йорка! Намедни сделала аборт, но в целом живу хорошо, чего и тебе желаю. Царь наш новый силен беседой, остер умом. Глотка у него большая, так что мы все в нее метнулись. И пока умещаемся там все, вместе с дружественными народами. Надеюсь, перекантуемся до двухтысячного, а там выйдем и поглядим, может, чего и переменилось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза осторожно укладывается на свою половину. Внутри все дребезжит, в такие моменты лучше всего представить себе что-то из прошлого, максимально ярко. Или из будущего?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Огромная ледяная арена Ливерпуля или Нью-Джерси. Она на сумасшедшей скорости ввинчивается в лед. Зал рукоплещет. Она же все глубже и глубже погружается в голубую толщу. В эти захватывающие минуты триумфа голова свободна от историко-литературных ассоциаций. Будь скорость поумеренней, был бы слышен хруст льда, проламывающегося под убогими и калеками (времена Ивана Грозного), – в нос ударил бы запах протухшей селедки, поверг бы в ужас вид обледенелых трупов… Но дух захватывает винтообразное движение, история развивается, но и свивается по спирали, вот она уже по пояс во льду, острия коньков пробуравили воронку, она все глубже, глубже. Стадион рукоплещет: установлен мировой рекорд по подледному ввинчиванию. К голубой скважине возносятся цветы и возлагаются венки от почитателей. Браво, Годунова, головокружительный успех!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Успех-то успех, но дрожи не унимает. Глоток водки? Лиза выбирается из постели. В гостиной светлей, чем в плотно зашторенной спальне, пятится ночь в окне под напором наступающего света.&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Прям так уж и видно, Танечка! А я, чтобы только не пропустить этот момент перехода, изнуряла себя бессонницей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выпьем за будущее! Чем бы его заесть? Зря лимон выбросила. Была шоколадка в шкафу… Ею и заедим судьбу, хотя она не слишком-то и спешит осуществиться. Но если не дать будущему стать, оно сразу превратится в прошлое… Тогда у него не будет настоящего… Мутные мысли. Интересно, исследовал ли профессор генофонд Годуновых? Вряд ли бы он причислил жестокого государя к гениям. Но Макиавелли-то причислил… Надо спросить. Если он спит, звонок его не разбудит.<br>
<br><img border=0 src="i_012.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У телефона, – раздается еле слышный голос.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вам плохо?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Амур вогнал стрелу под лопатку. Зверская боль. Из миски улетучились все лекарства…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вызывайте скорую. Еду. Оставьте дверь открытой.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Свет фар в лицо&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Грузовик. Резко тормозит.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– К «Юго-Западной» подбросите?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тот, кто сидит в кабине рядом с водителем, кивком показывает: давай залезай.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не спится, ночью-то? – Он приближает к Лизе свое лицо, в темноте оно кажется жутким. Рука притискивает Лизу к сиденью. Лиза забивается в угол, к дверце.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не дергайся, окно закрываю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза смотрит – окно и так закрыто.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И что же мы пили? Будем рассказывать или отвезем куда надо, там расскажешь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пьяная, я ж сказал. – Это водитель. – Трезвые по ночам не голосуют.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У меня человек заболел.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ишь, врач какая! – бурчит водитель в то время, как тот, что рядом, обнюхивает Лизу, тычется носом в щеку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Остановите, – просит Лиза, – я пешком дойду.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Куда ж ты так спешишь, птичка?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– К больному.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И где же?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– На «Юго-Западной».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты, значится, медик! Тогда объясни, что у вас в капельницу пускают такое, что наутро ангина проходит?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Физраствор.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А первый отдел у вас есть?&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>– Тяжелая лапа ложится на плечо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Для тех, кто не в теме, – это отдел кадров, фискальная контора.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Связана с КГБ. Да кто там не в теме? По-моему, она снова на повестке дня.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Все, хватит, остановите.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет уж, мы тебя доставим!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Остановите!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так что у вас в капельницу пускают?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Физраствор. Дистиллированную воду.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А сама-то тоже воды этой напилась, ха-ха-ха-ха! Так и шибает!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мне сюда, – Лиза высвобождает плечо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Было сюда, а станет туда, верно?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Шофер кивает.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сейчас же остановите! – кричит Лиза, завидев вдалеке светящуюся букву «М».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Прыгай! – тянется он к дверной ручке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ладно, так и быть, тормози. А то клиент заждался. И ноги протянул!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза спрыгивает с подножки, падает на колени. Черт! Так ей и надо, нечего голосовать в потемках.&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Я постоянно моталась по Окружной с Рублевки на Левобережную, на попутках быстрей, чем на автобусах и метро, в основном это были грузовики, легковушки брали за деньги, грузовики бесплатно, для компании. Со мной как-то все обходилось. Но я умею отбрить, а Таня – нет. Если то, что она пишет, приключилось с ней самой, могу вообразить, как она перетряслась.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Они уже здесь, в дверях&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Врачиха усталая, еле на ногах стоит, и сутулый санитар с ящиком.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Куда пройти?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза указывает на комнату профессора.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Где руки моют? Не пойду ж я к больному с немытыми руками!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пальто повесили, руки вымыли, даже полотенце чистое нашлось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Профессор тяжело дышит, лоб в испарине. Страшно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Врачиха садится на краешек кровати, парень взгромождает ящик на тот стул, где совсем недавно сидел профессор, глядел то на Лизу, то в окно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Девушка, я к вам обращаюсь, кем приходитесь дедуле?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Племянница.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– С ним проживаете?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет. Но навещаю часто.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пока профессора осматривают, Лиза узкими тропками пробирается к письменному столу. Успеет ли он закончить свой гениальный труд? Уберет ли бумаги с пола? Что-то он тут писал… «Учтите, вымоленный старым маразматиком поцелуй отрастил золотые шпоры на моих шлепанцах»… Письмо закончено, тут и постскриптум, и непреложное «Хватит с Вас»… Взять?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Девушка!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза возвращается в спальню.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Госпитализируем вашего дедулю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что с ним?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Старость. Склеротические явления. Стенокардия. Один живет?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Один.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вот видите!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А дома ничего нельзя сделать? Я подежурю. Понимаете, он видный ученый. Генетик…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Попытаемся.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Медбрат раскрывает чемоданчик. Значит, пытаются. Хрустят ампулы, свистит шприц, вбирающий лекарство.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Дедуля, повернись чуток, вот так, достаточно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Докторшин палец вместе с ваткой проваливается в дряблую ягодицу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ей-богу, эти партийцы старой закалки ничуть себя не щадят. А так вообще-то дедуля крепкий. – Докторша надавливает на грушу, столбик ртути прыгает по ступенькам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Госпитализируем. «Иди за носилками», – говорит она санитару.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У него должно быть направление в кардиоцентр. Он еще две недели тому назад должен был лечь, но заработался…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ищите.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чтобы что-то найти, нужно вызвать в себе ощущение точного знания. Так она находила и менее важные вещи: резиновую шапочку в шкафу у подруги&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>, ключ от квартиры в песке на пляже. Сосредоточиться предельно. Где-то около кровати. В тумбочке. Лиза выдвигает верхний ящик, забитый бумагами, нет, не надо перебирать, надо вытащить нужную бумагу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Это же Таня нашла резиновую шапочку в моем шкафу! Ей и впрямь удавалось вызывать в себе «ощущение точного знания». В этом смысле и в тексте поразительные находки. Она пыталась меня учить. С вещами не вышло. А с точками зажима – да. Считай, что я задним числом прошла курс повышения квалификации. Действуя на ощупь, мои руки попадают в точку. Попадали… до недавней поры.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вот, – Лиза, не глядя на то, что у нее в руке, передает докторше. – Эта?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Эта-то эта, да примут ли ночью?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Примут, его обязательно примут. – Лизу трясет, и докторша это видит.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Успокойтесь, – говорит докторша ласково, – поправится ваш дедуля. Профессор, – добавляет она, ознакомившись с направлением.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Скорая мягко трогает с места, мчится по той же дороге, где недавно Лиза ехала в грузовике. Темно. Лиза пытается вглядеться в лицо профессора; то ли ей кажется, то ли на самом деле профессор открыл глаза? Встречная машина окатила светом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лиза!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да. Вам сейчас лучше не разговаривать. Вам нельзя волноваться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мне?! Интересно, кто это мне может запретить волноваться, кто может заставить меня молчать? Кажется, я выпал в осадок. Кристаллизовался. Теперь я соль.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Илья Львович!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да, это я. И, между прочим, не производите меня в идиота. Провал у меня только с именами. Отбили память. Кстати, вы сообразили прихватить направление в кардиоцентр?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пять с плюсом по пятибалльной системе. В кармане пальто бумажник. Возьмите его, сейчас, чтобы я видел.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза находит бумажник.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Когда мы прибудем в роскошное заведение… – у профессора сохнет во рту, и он беспрерывно облизывает губы. – Кстати, Чазову были отпущены неограниченные средства на возведение лечебного монолита, но он явно перестарался, здание смахивает на крематорий, – так вот, оставьте меня в надежных руках медицины и отправляйтесь домой на такси. Деньги в вашем распоряжении. В конце концов, это неимоверное нахальство – звонить вам ночью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я сама вам позвонила!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ах, так! Значит – вам шесть по пятибалльной системе. Все, умолкаю. Ко мне не ездить. Оставьте телефон, по которому…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза достает из сумки лист календаря, кладет профессору на ладонь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Где телефон?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вот.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хорошо. – Профессор сжимает бумагу в кулаке. – Выцарапал номер. Хорошо…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Он засыпает, дышит мерно. Осторожно, чтобы не потревожить его сон, Лиза берет лист календаря с ладони, подносит его к свету, повторяет номер про себя. Трижды. Нет, так не запомнить. Нужно мнемоническое правило. Первые две цифры – ее возраст, следующие четыре – дата рождения, и последняя – пять, высший балл по пятибалльной системе.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Фред обнимает кокон одеяла&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рука проваливается в пуховую мякоть. Где Лиза?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На полу – голубая рубаха, в коридоре – мешок с вещами и сумка. На часах 6:32. Трусы, рулон ваты, тушь для ресниц – небогатое приданое… Фред запихивает все в мешок, вываливает вещи из красной сумки. Может, он ее обидел? Домогался во сне? Нитроглицерин, нитронг, коринфар… Больное сердце? Почему не указано в медицинской карте? Лежалые леденцы пахнут лекарствами. Дары старикана. У этих всегда наготове гостинец. А это что?! Водку из бара он точно не доставал. Фред смеется. Громко, раскатисто. Она алкоголичка! Оттого и наркоз так подействовал, оттого и скоблится – не рожать же уродов!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Телефонный звонок обрывает смех. Сейчас он ей выдаст!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Где же ты, моя лапочка, цыпа-дрипа-лимпомпоня?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Фред…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ищи дурака!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я скоро буду.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Дверь открыта.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Он стоит голый перед трюмо, корчит рожи, скалит зубы, сжимает кулаки – вот он, свирепый медведь, он лапами залезает во влагалище, выковыривает ублюдков.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лифт заработал, сейчас богиня вознесется на пятнадцатый этаж и увидит небо в алмазах. Он не любит, ох, не любит, когда его пользуют, чай в постель, подайте ручку и бумагу, я не веду репортаж с места событий, ишь ты, а сама наклюкалась на дармовщинку…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза вскрикивает, когда он сгребает ее в охапку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты очень темпераментный, – говорит она, когда Фред разжимает руки. – Даже слишком. – Она опускается в кресло, открывает сумку, что-то ищет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Только вот негоже чужие сумки потрошить.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А я – Джек-потрошитель! – Он снова накидывается на Лизу, она не реагирует, сидит притихшая, вялая.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Оделся бы, – Лиза закуривает, – холодно. Или это мне зябко? – передергивает она пушистыми плечами. – Прости, что разбудила, со сна ты действительно невменяем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это не со сна. – Фред никак не может попасть в рукава халата.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ну, тогда не знаю. – Лиза протягивает ему ногу, Фред стаскивает сначала один сапог, потом другой, тянется к пуговицам на полушубке, но Лиза отстраняет его руку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Погаси, пожалуйста, свет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Она ввинчивает в пепельницу недокуренную сигарету, снимает полушубок, джинсы, бредет к кровати, ложится поверх одеяла.<br>
<br><img border=0 src="i_013.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И где же ты была?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза молчит. Спит? Или притворяется?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фред подбирает с пола джинсы и толстый кошелек. Одни десятирублевки. Но сколько! Промышляет? А что, платят неплохо. На пару абортов хватит.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Голубая рубаха застегнута на все пуговицы, голова запрокинута, острый подбородок, как нос корабля, впалый живот с улиткой-пупком, припухший рот, на ноге – ссадина, напилась и свалилась? Как выудить из-под нее одеяло? Никак. Укрыть своим. Странная женщина. Уйдет и не вернется. Скажет: «Я не твоя собственность». Или ничего не скажет. Но она говорит:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сумасшедший грузовик! – И снова: – Сумасшедший грузовик! – Лиза убирает взмокшие волосы со лба, но скрученные пряди наползают снова. – Дождевые черви… Сумасшедший грузовик. Закатывают до обморочного состояния. Отребье общества… – Лиза переводит дух. – Солдат, только что демобилизованный, забитый, старый профессор в пиджаке с орденскими планками, пятидесятилетняя дама с молодым любовником, беременная женщина. Даме тесны брюки. Лопается молния. Старый профессор отдает ей орденскую планку. От тряски у беременной начинаются схватки. Дама мобилизует всех на помощь, она так поглощена спасением жизни беременной и ребенка, что упускает любовника. Тот прорывает головой брезент, выбрасывается из кузова, дама кричит: «Дует, закройте окно, вы простудите ребенка!» Все колотят кулаками в заднее стекло кабины, оно матовое, дама умоляет остановить, встает на колени, и ах – душераздирающий крик: булавка ордена впилась ей в пах. Солдатик принимает роды, писк новорожденного, и какой кошмар, боже… – Лиза ногтями впивается в ладонь Фреда, – …он выкидывает ребенка в брезентовую дыру. Грузовик едет дальше…&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Один в один мой сон из Таниного общежития. Мне там такие ужасы снились… Духота, узкая кровать, Танины ноги под носом. Иногда я пробуждалась от собственного крика и вываливала на бедную девочку все до мельчайшей булавки. Советский быт – это сказка. Австралийцы мне не верят. Их аргументы: при Брежневе не было безработицы, жилплощадь предоставляло государство, обучение и медицинская помощь были бесплатными. Лучше помалкивать в тряпочку.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фред прижимает Лизу к себе. Где бы она ни слонялась, где бы ее ни носило, она возвращается к нему. Значит, нуждается в его защите. Но как защитить ее от самой себя?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Может, мы с тобой попали в Тысячелетний рейх любви… Любовь по принуждению, для снятия стресса у трудящихся. Страдают лишь импотенты. Этих списать по профнепригодности. Остальных – разбить по парам. Подполье любви, маскировка. Днем все чинно занимают свои ячейки, приглупляются. Я рано научилась приглупляться…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А какую роль в любви ты предписываешь народам стран развитой демократии? Говорю тебе: пора валить отсюда!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И что ты там будешь делать, баб чистить импортных?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет, я буду стричь газоны… Там я готов заниматься чем угодно. Здесь я чужак. Что бы я ни делал – чистил баб или принимал у них роды. Но чтобы жениться на новой стране, надо развестись с этой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ну и разводись скорей!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Светает. Еще одна бессонная ночь позади.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как ты будешь работать?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Квалифицированно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза зарывается в одеяло, подтягивает к животу колени, собирается в комок. Зародыш, привязанный пуповиной к матке… Сидя в теплом нутре, ты не знаешь, что ждет тебя снаружи, каким окажется лицо твоей матери.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Тяжелогруз проезжает по сну, подминает под себя виденья&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Виктор встает, зажигает конфорку, ставит чайник.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На кухонном столе – яичная скорлупа, на синей клеенке – пятна желтка. Тихо. Все ушли в школу, оставив после себя клубы одеяльного дыма и несчетное количество тренировочных штанов, маек и кофт с вывернутыми рукавами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что было в раздавленном сне? Она! Дирижирует радугой, черные глаза поят черничным соком, белая грудь с кнопками-сосками перемигивается с созвездиями… Написать такую женщину – это как сплести паутину, склеивая волокна собственным соком. В лесу меж стволами натянута прозрачная вязь, солнце высвечивает совершенство узора – связывающего, стягивающего… Меж деревьями, людьми и предметами лишь видимая пустота; в лучах солнца, лучах любви она обретает неповторимый узор. Связь столь прочна, сколь и эфемерна. Текст предельно тонкий, он берет начало из центра, расходится по радиусам, прошивается по цилиндрическим кругам… Чтобы вызвать его к жизни, необходимо собраться, сосредоточиться, отправиться в манящее путешествие на берег моря, утаив романтику ночи и радугу над Брамсом до той секунды, когда уже невозможно не выговорить высоких сосен, увитых плющом. Развести всю эту красоту тревогой, реальной опасностью, преследованием, предчувствием катастрофы. Идет непрерывная слежка, преследователи сидят за твоей спиной в концерте, ходят по пятам, поселяются в доме напротив. Влюбленные наслаждаются благоуханием роз, а с них не спускают глаз. Тем временем в квартире главного героя идет обыск. Его жене намекают на обстоятельства, при которых он якобы занимается творчеством (он будет врачом-психиатром, пишущим пособие по психиатрии для диссидентов, там тоже масса всяких штук, но это – после), они отлавливают его с помощью любящей жены, делают это так ловко, что сам собою встает вопрос: какое преступление страшней – измена жене, инакомыслие? Влюбленные доживают последние дни, они чуют неладное, но молчат. Этакая паутина во тьме.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Лиза тут как тут. С добрым утром!&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как ты думаешь, почему Музиль не дописал третью часть «Человека без свойств»?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Потому что он умер.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет. Умер он десятилетие спустя. Прочти внимательно предисловие. По-моему, он всю дорогу оттягивал момент физического сближения Ульриха и Агаты, он подвел брата и сестру к вратам Тысячелетнего рейха любви и устранился. Иначе пришлось бы презреть тысячелетнюю мораль, пройти через кровосмесительный барьер и выйти на совершенно иной уровень близости.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лиза, ты откуда звонишь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Из леса. Паутина – прекрасный проводник звука.&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Слышишь: ку-ку, ку-ку, ку-ку? Да нет, это часы у нас в кухне. Бегу, чайник выкипает.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Виктор выключает газ под чайником; действительно вся вода выкипела.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Привязанные шнуром к телефонному аппарату, мы и представить себе не могли, что звонок из леса станет реальностью, а мировая Паутина – проводником не только голосов, но и всего на свете. Из этого можно заключить, что роман написан до начала девяностых.<br>
&nbsp;//--&nbsp;«Я чувствую и поступаю как человек, который не верит в жизнь и смотрит на каждый день как на последний»&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Под этими словами Клингзора она бы поставила свое имя&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>: Елизавета Годунова, дитя ХХ съезда, 1956 г. р. Временно отступил страх, бабушек-дедушек реабилитируют, под шумок можно завести ребенка, авось его ждет реабилитированное будущее. В такую вот февральскую ночь, когда сворачивает на весну, к ее матери явились волхвы с сообщением о нежданной беременности. Их уж точно не занимало, хочет ли ее мать одарить мир новым существом женского пола, которое будет скитаться по чужим домам, прибиваться к чужим мужчинам, терпеть их за право пользоваться ржавым душем…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Танечка, ты лентяйка. Для выражения столь банальной мысли никакой Гессе не нужен. Пожалуйста, подписывайся только под своими словами. Эх, не умерла бы ты, сели бы за рукопись вместе, сделали бы из нее конфетку. А то хожу по страницам с веником… Как смерть с косой. Прости.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хочет ли она, чтобы ее ребенок получил верное воспитание? Разумеется! Наберитесь терпения, бандероль в пути. Профессор обнаружил в Ленинке статью американской педагогши Бобкинс или Добкинс про девять опорных точек в воспитании и перевел ее специально для Лизы, как было означено в записке, прищепленной здоровенной скрепкой к толстой пачке. Тридцать страниц мертвечины. Единственное живое – почерк переводчика. Как он, великий ученый, смог переварить всю эту пошаговую галиматью? Видимо, его сбили с толку многочисленные рассказы Лизы о детях.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Написать «Архипелаг детей». Одни факты. Без комментариев. Каждая судьба – с красной строки. Коротко. До предела сжато. Например, так.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Истории&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;№ 1. Таня. Отчего эта милая, мягкая девушка рвала на себе волосы и расцарапывала ногтями свое тело?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мать Тани и ее сестра Люба работали коридорными в «Интуристе». Мать спилась, Таню взяла к себе Люба. Когда Таня подросла, Люба родила мальчика от черного. Таня его нянчила и, несмотря на бессонные ночи, продолжала отлично учиться. Как-то ночью у мальчика сильно заболел живот, и Люба вызвала скорую. Врачи отвезли в больницу, и он там умер. Через полтора года Люба снова родила, теперь от араба. Таня тогда заканчивала десятый класс и однажды спросонья уронила ребенка на пол. Он покричал и уснул. Таня до утра просидела у его кроватки, а когда Люба вернулась, рассказала ей, что произошло. «Если и этот помрет – виновата будешь ты», – ответила Люба. Таня порезала себе вены. Вместо золотой медали – психдиспансер.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;№ 2. Гриша. Усыновлен в пятилетнем возрасте. Пригрет новоиспеченными родителями-дипломатами. Взят за границу. В ГДР паршивец начертил свастику на каком-то документе. Гришу вернули в детдом. У доброй воспитательницы болит сердце за ребенка, и она идет на преступление: вызванивает родителей. Приезжает папаша с кульком конфет. Гриша берет кулек да как запустит ему в лоб. Папаша обиделся – и к директору. А он – примем меры. Воспитательницу уволим, Гришу подлечим в психдиспансере.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза рвет страницу, выкидывает бумажное крошево в форточку. Не умеет она писать!&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Правда! Чего не умею – того не умею. Раз уж я снова тут, выскажу свое фе по поводу снов. Залитературенный прием. Диалоги куда живей. Но в целом интересно. Честно говоря, такого я от Тани не ожидала. Хотя мое мнение нельзя считать объективным. Я – лицо заинтересованное, плачу из своего кармана.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Грязные снежинки растворились в воздухе. Высота манит. Она никогда не жила на пятнадцатом этаже. Прыг – и всмятку.&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Порой меня на это дело так и подмывало. Я представляла себе, как в воздухе у меня перехватит дыхание и еще до удара о землю остановится сердце. И боли при расплющивании я уже не почувствую. Умереть молодой и красивой… Ах! Тут одной моей пациентке, пережившей Освенцим, позвонили из Праги и спросили, помнит ли она лагерный гимн, который сочинил заключенный, не доживший до свободы. Конечно, помнит: и самого автора, и гимн. Красивый парень, очень жаль, что погиб. Но, если бы он увидел, на кого она стала похожа, он бы ее тоже пожалел. Старость – не пикник на обочине. Про пикник я, кажется, приврала, но гимн мне старушка спела. Кстати, если б не я, она давно бы сидела в инвалидной коляске. Хорошо, что я не спрыгнула с пятнадцатого этажа. Старушке повезло.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Завклубом – пятикопеечный дурак, от него разит водкой и луком&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пьянство на рабочем месте нынче приравнивается к преступлению, тут не спасет и медаль «За взятие Берлина».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Надо ставить, – протягивает он Лизе папку. Любопытный Ленин взирает с портрета, что же там такое? Прелюбопытнейшая пьеска…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Посмотрю после репетиции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Полистать-то можно! Присядьте.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза присаживается, открывает папку. «Хемингуэй из Чили».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хемингуэй, простите, американец.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Завклубом заволосател: и носище обросло и подбородок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Неважно. Он за коммунистов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Кто это сочинил?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ленинский прищур. Догадайтесь, мол.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза перелистывает страницы: Сальвадор Альенде, национально-освободительная война, Хемингуэй убивает тигра…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Здесь все отражено. Кроме самоубийства. Этого нам не надо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Наклеим на грудь актеру табличку «Хемингуэй». Декорация – карта Чили с красными флажками. Места странствий Хемингуэя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да! И приурочим к Победе. Или к Первомаю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из гримерки доносится пение. Это рыжий Мотя. Посмотреть бы на родителей, которые в наше время назвали сына Мотеле. И ничего. Живет себе. Играет в «Открытом финале» тупицу-писателя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Каждый человек должен хоть раз в жизни побывать на сцене. Лиза поднимает ручку рубильника. Поворотный круг плывет под ее ногами… Что-то такое она воображала себе когда-то: пустой театр, поворотный круг – она в центре, на всеобщем обозрении. Лиза перебежками-перебежками – к рубильнику. Стоп машина.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Двадцать человек в сборе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Народный театр конкурса не объявляет. Площадная труппа. Шекспир для бродячих актеров. Именно для них и написан «Сон в летнюю ночь». Когда-то артисты, не считая, разумеется, придворных, были площадными, уличными, зато теперь есть Всесоюзное театральное общество, куда самих придворных пускают строго по удостоверению. Самодеятельность подконтрольна, пьеса должна быть допущена к постановке соответствующей комиссией. Кому дело до Лизиной задумки – наделить каждого актера лечебной ролью? Она режиссер, а не психолог. В психдиспансере следили за репертуаром. Никакого Годо. Но ее и за Горького выставили. Ну не за Горького, конечно. За то, что она сунулась с просьбой снизить дозу аминазина тому же, кстати, Грише детдомовскому.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Государство обеспечивает сирот жилплощадью по достижении совершеннолетия. Но где взять столько жилплощади? Посему сирот провоцируют на какое-нибудь бесчинство – и в дурку. С заключением из психдиспансера их ждет дом инвалидов. Туда Гриша и угодит.&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Мурашки по коже… Неужели все так и было? А что сейчас? Я давно не в теме. Позвонила русской пациентке, она сравнительно недавно эмигрировала, неглупая женщина, вернее, скажем, неравнодушная, и она меня «утешила». Ничего не изменилось. Прислала ссылку на документальный интернет-канал artdok.media. Я зашла в рубрику «Дети». Ткнула на «Мама, я тебя убью». Посмотрела. Урыдалась вдрызг. Те же провокации, те же дурки, та же жестокость, то же бесправие… Но канал-то в открытом доступе! Значит, теперь от народа ничего не скрывают. А в СССР – скрывали. Помню, как в начале восьмидесятых я случайно набрела на Новослободской на «Дом ребенка» – услышала детский щебет за огромным забором. Мне удалось проникнуть внутрь, и то, что я там увидела… Малютки в ряд, орут, никто не обращает внимания. Один прямо захлебывался, санитарка его распеленала, а там кровавые пролежни. Наличие «Домов ребенка» тогда хранилось в тайне. Теперь все всем известно, а детей продолжают наказывать дуркой и травить психотропными средствами. Честно говоря, мне впервые стало совестно за то, что я уехала. Но ведь даже режиссер ничего не смогла сделать! Над детьми издевались и во время съемок. Персонал не прятался от камеры. Напротив, взывал к сочувствию. Директор детдома – подуставший инквизитор. Рядом с ним Танин завклубом выглядит фанерной карикатурой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Актеры – на поворотном круге. Поход на месте с закрытыми глазами. Гуру вращает круг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стоп! Привал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Где зеркало?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Людмила Петровна достает из рюкзака свой портрет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я хорошо выгляжу сегодня! – показывает всем свое «отражение» в зеркале.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хор: «Мы на пути к гармонизации личности».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Стоп. Почему вы улыбаетесь?! Вы серьезно глупы и тем милы Гуру Гурману. Он вас поймал, этот тиран со стажем и неуемными амбициями. Он с утра до вечера самосовершенствуется и требует того же от вас. Все должны быть как он. Стать им. Причем добровольно и с радостью!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Поняла, Елизавета Владимировна. Повторить?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– На втором прогоне. Пока продолжим.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Писатель достает из рюкзака книжку, свою, разумеется, читает громко: «Индивидуальность, человеческое достоинство, гармония природы и разума, верность собственному предназначению…»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Людмила Петровна: «Ах, какая мудрая, общественно значимая книга!»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Прекрасно! Ты очарована. Книгой? Нет, им самим. Член Союза писателей почтил вниманием наш захудалый клуб. Продолжай.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Людмила Петровна: «Позвольте поделиться сокровенным…»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Гуру Гурман: «От сердца сей порыв или расчет ума?»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Людмила Петровна: «От сердца. Мне на день рождения всем коллективом преподнесли атлас анатомических уродств. На каждой странице – по уродству».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Писатель: «Это же форменное издевательство!»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Гуру Гурман: «Почему же? Коллектив призвал вас к сознательному приятию любого изъяна. Мы несовершенны».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Людмила Петровна: «Но я-то не уродка…»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Гуру Гурман: «Вам повезло. А тем – из атласа – не повезло».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Писатель: «Людмила Петровна, на больных не обижаются».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Гуру Гурман: «Я не больной».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Писатель: «Что вы, вы наше здоровье! Это я Людмилу Петровну попытался утешить, да вышло неловко. Простите».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Читаете? – Завклубом взбирается на подмостки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Но не то, что нужно. Меня читайте! А ваш «Открытый финал» я лично закрываю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я уволена?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет. Я дал вам пьесу. За три месяца справитесь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пора переходить на пантомиму. Лиза уходит в гримерку, переодевается в красный эластичный костюм. Разминается, встает на мостик.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Завклубом тут как тут.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Аэробикой занимаетесь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хореографией. – Лиза распрямляется, подбоченивается.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы не имеете права подрабатывать аэробикой, мы за это предыдущую, с позволения сказать, режиссершу уволили.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза включает магнитофон на полную мощность. Мессиан, «Сотворение мира».&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Рыхлая сцена. На самом деле я бы тоже не смогла выразительно рассказать о репетициях. За каждым актером вился шлейф дурдомовских историй. Таня это знала, потому и попробовала написать за меня «Архипелаг детей», да не вышло. Пришлось все порвать и выкинуть в окно. Почему не вышло? Потому что картотека судеб была у меня в голове, а головы моей рядом с Таней не было. Где ж была моя голова? На длинной шее, вставленной в плечи. Красный шарф… Ой, чего-то не то несу. Просто обидно, что Таня запорола сцену. Попробую все же объяснить, в чем было дело. Танин «Открытый финал» я решила поставить по соображениям сугубо терапевтическим. Этим и руководствовалась при распределении ролей. О Тане – Людмиле Петровне – мы уже кое-что знаем (уронила ребенка, перерезала себе вены), о Моте – писателе – ничего, кроме того, что ему дали такое имя. На самом деле у Моти была шизофрения, он мнил себя великим философом и сочинял тарабарские трактаты. Ему нужно было сыграть в писателя. Про актера в роли Гуру Гурмана вообще ни слова. Как его звали? Тарзан? Нет, это прозвище. На самом деле это был здоровый битюг, который впадал в ярость на пустом месте и распускал руки. Кто-то не так посмотрел, не туда положил рюкзак. У него было несколько приводов за избиение прохожих на улице. Он сам выбрал себе роль властителя дум. Играл страстно. Интересно, где они все, что с ними стало?<br>
&nbsp;//--&nbsp;В голубой ванночке плавает Лизино лицо&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стив пинцетом поддевает фотографию за уголок, кладет ее на стекло лицом вниз. На этом снимке она, пожалуй, даже некрасива: грызет губы, щурит глаза. Принимает решение. Последний их вечер в Питере. У Лизы какое-то дело, о котором она ему не рассказывает. Нет у нее такой привычки – советоваться, делиться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В конце концов, ты вычеркнула все маршруты из моего турне. А сама хочешь куда-то идти без меня. Друзья так не поступают.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хорошо, едем вместе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сели в такси. Она закусила губу, сощурилась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Знаешь, кто ты? Мой друг эстонец из Тарту, филолог или социолог. Подумай, кого тебе проще изобразить.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Влюбленного осла.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это хобби. Рифмуется с Найроби… Рассказывай скорей про жарищу, красотищу и национальную кухню.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стив рассказывает, но Лиза его не слышит. Когда она слушает – не сводит глаз, а когда не слушает – смотрит в сторону и задает вопросы невпопад.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Обшарпанная пятиэтажка на окраине Ленинграда&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Голый мальчик лет четырех с истошным воплем вцепился Лизе в волосы, Лиза пригнулась, он запрыгнул ей на спину, впился в нее ногтями. Завидев кровь на своей ладони, он упал и забился в истерике.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Испугался, – объяснил Стиву мальчик постарше. – Сейчас присмиреет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лиза, прости, не успела его запереть, пойдем, рану обработаю. Привяжи его к стулу, – велела женщина мужу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отец отнес ребенка на кухню, но к стулу не привязал, сунул ему в рот бутылку с соской. На какое-то время тот действительно стих. Лиза играла в шахматы со старшим, Стив с матерью семейства сидели за столом, и та, без особого энтузиазма, повествовала о жизни: они с Лизой учились на театральном факультете, теперь она полы в поликлинике моет, а муж сторожит котельную. В разные смены. Такого ребенка ни на секунду не оставишь. В специнтернат сдать – угробят.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Услышав голос ребенка, она вскочила и побежала в кухню. Ее сменил муж. Пользуясь вновь наступившим затишьем, выпивали и закусывали. Стив слушал и кивал: вопросы могли бы выдать в нем иностранца.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Потом началось нечто невообразимое. Ребенок ворвался в комнату, сдернул со стола скатерть – пышные салаты с винегретами, рюмки с тарелками вмиг оказались на полу. Скинув с себя одежду, он выбросил ее в окно, плюхнулся в салаты и винегреты, чавкал и урчал, пока не началась рвота.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Простите, – сказала мать ребенка, – у него еще не развит глотательный рефлекс.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Гостиничный ресторан. Валютный&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кругом толстолистая зелень, мебель ампирная в зеленой обивке. Этакая заграница, где все как у людей – цветочки, листочки, фикусы, официанты в смокингах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Чтобы в специнтернате не было специального ухода, – сокрушается Стив. – Безумный херувим… Чем тут можно помочь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза кусает губы, молчит. Стив гладит ее по руке. Мол, ладно, все уже хорошо. И неожиданный вопрос – в лоб:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты читал «Птиц» Тарье Весоса?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет. Кто это?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Норвежский писатель. Роман про дурака. Но это не фолкнеровский Бенджи. Бенджи гибнет от отсутствия любви, а норвежского дурака любят все. Опекают, сочувствуют.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И он все равно гибнет? – Стив целует Лизину руку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Представь себе! Он работает перевозчиком в такой глуши, где перевозить с берега на берег некого. Единственный человек, которого он перевез, был лесорубом, и сестра дурака вышла за него замуж. Неотесанный мужик прекрасно с ним ладил. Но дурак ощущал себя помехой счастью. Он пробил дыру в лодке и утонул посреди реки. Человек одинок даже тогда, когда его любит весь мир. А когда его мир не любит, когда его целенаправленно сживают со свету?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты не можешь спасти всех. &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>– Это Стив говорит ей уже в номере.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>На самом деле мне удалось вытащить это семейство в Австралию. Лика действительно училась со мной в Институте культуры, она вышла замуж за Стаса-питерца, и у них действительно был такой Яшка. Я о них Тане рассказывала. Тутошние специалисты по аутизму с Яшкой справились. Через свою пациентку я вышла на профессора Бакера, и тот реально помог. Какое-то время я выступала в роли переводчика и много чего поняла. Родители боялись своего ребенка. Чувства вины, стыда и беспомощности блокировали родительскую любовь. Пришлось заново налаживать чувственные, тактильные связи. Лика со Стасом работали с психологом, а профессор Бакер занимался Яшкой. Агрессия ушла. Яшке уже за тридцать, он работает официантом. Есть такое кафе в Мельбурне, где посетителей обслуживают аутисты. Я там не была, но Лика говорит, что за два года он ни разу не сорвался и что одну леди он называет «миссис крокодил» – и та смеется. Видимо, работает где-то неподалеку и обедает у них. Яшка ее поджидает. Ему нравится ее смешить. А старший Миша стал профессиональным шахматистом. Но тут уж точно моей заслуги нет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза лежит на полу, на ковре.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я не преследую такой цели.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стив не успел спросить тогда, какую цель она преследует, потому что Лиза вдруг встала, обвила его руками, поцеловала в губы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это тебе за сочувствие, – Лиза перевела дух, – а это тебе за то, – Лиза снова приникла к нему, – что ты завтра окажешься дома, со своими розовыми и белыми магнолиями, а это тебе… не знаю, за что. И именно за это я тебя больше всего люблю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– За что же?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Скажу на вокзале.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Стив выливает в раковину проявитель и закрепитель&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Смотрит на себя в зеркало: старик.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В привокзальном кафе нельзя было курить, и Лиза грызла спичку. Стиву хотелось как-то успокоить ее, отвлечь. Он вдвое старше нее, он был на войне, он знает, что такое опасность, что такое угроза. В СССР нет войны, но чувство угрожающей опасности разлито в воздухе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза неосмотрительна! А он? Разве можно было водить ее в гостиницу, нашпигованную прослушками! И агентами в смокингах. В привокзальном кафе он вдруг начал озираться, вглядываться в людей за соседними столиками.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Заболеваешь? – Лиза бросила изломанную спичку в блюдце. – Имей в виду, паранойя не лечится. Вернешься домой – и на рыбалку. Восстанавливать нервную систему. Ты так красочно описывал дачу с озером… Въезжаешь на велосипеде в изумительную тишину. Варишь кофе и сокрушаешься: «Какой же я дурак, почему бы мне не жить здесь постоянно?» Выпив кофе, ты отправляешься с удочкой на озеро в полной готовности остаться там навсегда, а сам уже думаешь, зачем тебе эта рыба? За это время ты мог бы сделать то-то и то-то… Сматываешь удочки, катишь на дачу. Пересаживаешься в машину, возвращаешься домой. Неприкаянный ты, Степушка, за это и люблю.<br>
&nbsp;//--&nbsp;«Ты когда-нибудь ковырялся вязальной спицей в остановившихся стенных часах?&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я однажды это делал и увидел, как в часы вдруг вселился бес, и весь запас времени с треском полетел в тартарары, стрелки пустились взапуски по циферблату, они как сумасшедшие вращались со страшным шумом, престиссимо, а потом так же внезапно все кончилось, и часы испустили дух. Именно это происходит сейчас здесь, у нас: солнце и луна, обезумев, мчатся, словно их кто-то гонит по небу, дни летят, время убегает, словно через дыру в мешке…».&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Достают меня эти цитаты! Читатель уже наслышан о моей начитанности, о моем увлечении Гессе! Явный перебор.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Соня – камея, с глазами, впаянными во тьму, – слушает Лизино чтение. Когда они познакомились, она еще читала сквозь лупу.&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>У меня такой подруги не было. Скорее всего, Таня познакомилась с Соней в Гомеле. Ну не с Соней, конечно. Чем-то, видимо, она меня ей напоминала. Помощь старым и больным – в Танином характере, в себе я такой склонности не замечала. Да поди ж, прорезалась на склоне дней. Таня – ты провидец! Или ведьма. Раньше ты подчинялась мне, и я, надо сказать, вволю этим попользовалась. Теперь, когда тебя нет, все стало наоборот. Что значит, тебя нет? Ты же это пишешь. А я расслаиваюсь. На ту себя, на эту себя. Это лишает работоспособности. Учти, на одну пенсию я не проживу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это Гессе написал в сорок два года, когда расстался с женой и пустился во все тяжкие: пил, кутил, писал картины, сходился с разными женщинами. Вот слушай: «У нас умерло все, что было у нас хорошо и нам свойственно: наш прекрасный разум стал безумен, наши деньги – бумага, наши машины могут только стрелять и взрывать, наше искусство – это самоубийство. Мы гибнем, друзья!»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лиза, мы получили разрешение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Когда?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Неделю назад.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Какое счастье…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все, что бы она сейчас ни сказала, будет звучать фальшиво. Лучше принять душ. Как в пьесе: «Шесть контрастных душей – и я в состоянии контактировать».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза включает воду, садится на стиральную машину, смотрит в продолговатое заляпанное зеркало, прибитое к двери ванной. Круг ржавчины у сточной дыры, как солнце с пробоиной посередине. Вода снимает боль ожога, смывает тушь вместе со слезами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Может, ничего этого нет, и она до сих пор лежит на каталке, под наркозом? А если ковырнуть спицей в действующем механизме, не в остановившихся часах? Вытолкнуть любимую реальность в прошлое, стереть мочалкой, оставить будущему образ любви… Предмет ее – величина переменная, кого-то снесет волной, кого-то прибьет. Но она – не валун в море, к кому-то она должна возвращаться… Вот уже семь лет таким человеком была Соня. Что будет с этим прибежищем, с халатом вот этим цыплячьим, купленным ею в Риге на базаре в тот день, когда она сбежала от Виктора. «Лизуся, он желтый?» – спросила тогда Соня. Желтый! Проблески зрения летом еще были.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Знаешь, почему женщинам не дается эпический жанр? – Лиза запахивает халат, расчесывает мокрые волосы, сушит феном.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты уходишь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да. Вместе с тобой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Куда?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Секрет.<br>
<br><img border=0 src="i_014.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза надевает на Соню дубленку, застегивает шапку под подбородком. Они одного роста, одной комплекции, разве что Соня шире в груди, что не мешает им носить свитера по очереди. Джинсы и свитера – их униформа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Соня ухватывается за Лизину руку. Ступеньки или неровности почвы Лиза предупреждает замедлением шага, так что, когда они вместе, подъемы и спуски преодолеваются легко.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так что у нас с эпическим жанром?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ежемесячные перепады настроений. Да еще и внутри цикла делим на три: перед менструацией – депрессия, после – эйфория, посредине – равновесие. Наибольший шанс забеременеть. Природа заботится.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ничего, Лизуся, шансом на эпос воспользуется бесполая старость. Или ты все еще собираешься дописать роман за Музиля?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет, теперь за Кафку. «Замок» перспективней.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– По-моему, его уже дописала одна персона, женского пола, кстати.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Кто?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– История, моя дорогая.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;У метро «Молодежная» они садятся в автобус. Лиза занимает их любимое «тепленькое местечко» над полукружьем колеса, пропускает Соню к окну.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Почему бы тебе не воспользоваться предложением Стива? – Соня кладет голову на Лизино плечо. – Вот бы мы зажили!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кто бы тогда ездил к профессору? Нет, это, конечно, не аргумент. Везде найдется кто-то, кому ты можешь пригодиться. Лучше не думать об этом, когда Соня рядом, не справлять тризну преждевременно. Завещание, написанное дважды, – признак графомании.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Знаешь, в чем разница между графоманом и неграфоманом? Тот, кто пишет по четыре письма на дню любимой девушке, – настоящий писатель, а тот, кто пишет любимой девушке письма под копирку и вторые экземпляры отдает на хранение товарищу, – графоман.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Надеюсь, ты не будешь писать мне письма под копирку?&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Такое ощущение, будто это мы с Таней разговариваем… Похоже по тону. Вот хоть прибей меня к столбу гвоздями, не могу вспомнить, когда я ее в последний раз видела. Растворилась в одночасье, и как не было. А потом раз – и молотком по голове! С того света, можно сказать. Это – для красного словца. Тот свет для меня не существует.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Зато на этом свете Елизавета Годунова останется молодой и красивой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Благодаря Тане. Надеюсь, мои пациенты романов не сочиняют. Озабоченным здоровьем творческий угар не по плечу. Да и что бы я делала в их романах? Массаж контуженому бомбардировщику? Ха! Print on demand, как ты думаешь, мне удастся хоть частично покрыть расходы на болтовню или пора заткнуться?<br>
&nbsp;//--&nbsp;Тяжелобольное сердце дало жизнь этой постройке&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кардиоцентр приземлен, от главного корпуса ответвляются многочисленные сосуды.&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Ради спортивного интереса нагуглила кардиоцентр Чазова. Не соответствует описанию. Скорее всего, Таня там не бывала. Но это, конечно, придирки. Хотя лажа в мелочах приводит к недоверию в целом. Почему так хочется придираться? Зависть? Но уж точно не к Таниным литературным способностям. К себе той. Кстати, Таня точно заметила одну мою особенность. Я никогда ни с кем не говорила о чувствах. Прикрывалась цитатами из книг. Почему? А теперь вот разболталась. Ни к селу ни к городу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А не подскажете, где девятый корпус? – спрашивает Лиза дежурную.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В девятом корпусе у нас белые мыши и подопытные кролики. Может, девятое отделение? Тогда вдоль стены по стрелке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стрелка приводит в роскошный вестибюль с черными широченными креслами и цветочными горшками.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не желаете сдать верхнюю одежду? – вежливо предлагает гардеробщица.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Можно не сдавать? – спрашивает Соня.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Можно не сдавать, – отвечает гардеробщица, – проходите.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бесконечные стеклянные двери, входы и выходы, и, конечно, где вход – закрыто, где выход – открыто.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что-то грандиозное, – говорит Соня. – Где мы?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В больнице.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не может быть! Никакого запаха…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Такие нынче больницы. Запоминай. А то будешь там клеветать про больных в коридорах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тут не лежат в коридорах?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– По-моему, тут и больных нет, по крайней мере я еще ни одного не видела. Нет, одного вижу… Илья Львович! Шикарная пижама, черная в желтую крапинку, в руке пустой стакан с ложкой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я догадалась, что мы идем к нему… Спасибо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лопни мои глаза – Лиза! – Профессор целует ей руки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А это моя любимая Соня…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хорошо, что «любимая Соня» не видела, как сник профессор.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так… Пройдемте к лифту. Камера у меня одноместная, без подселения. В незапамятные времена в такой бы уместилось штук тридцать душ. Ваша подруга, прошу простить склероз…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Соня.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хорошо. Кто вы, что вы, это не допрос, ни в коем случае…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Камера» оказалась просторной. Профессор уселся в черное кресло с лепестками-подлокотниками, а им велел располагаться на кровати.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Плюхайтесь прямо с ногами! Кстати, тут сногсшибательный буфет. Импортный шоколад, прошу угощаться! Это Елизавете Владимировне, а это вам, – обращается он к Соне. Лиза ловко перехватывает плитку, вкладывает Соне в руку. – Сопротивление бесполезно! Ваша подруга – змея подколодная, мне стоит невероятных усилий всучить ей что-либо, а в вашем присутствии захапала обе плитки. Так вот, я произвел обследование этого дворца здоровья и, надо сказать, ошарашен. Чазов убил двух, нет, трех зайцев… Я треплюсь – и любуюсь… Не собой, разумеется. Черт бы вас подрал, ей-богу! Вы похожи на Эдварду…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сомнительный комплимент, – смеется Соня, стирая платком шоколад с губ, – ведь из-за нее Глан застрелил свою любимую собаку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Дорогуша, с Гланом я вас не сравнивал, известно, на что способен без памяти влюбленный мужчина. Вот женщина свою собаку никогда бы не принесла в жертву любви.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тут бы я с вами поспорила…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да я и сам с собой поспорил. Как подумаешь о лагерных гадюках… Кстати, Гамсун приветствовал фашизм. Правда, в преклонном возрасте. Старику, выжившему из ума, простительно. Гениальному писателю – нет. Этика не в ладах с эстетикой… Лиза, мне позарез нужен ящик с карточками, тот, что слева у письменного стола… раз уж я остался жить благодаря вам, да-да, вам! – не отворачивайтесь и не зажимайте рот ладонью! Ключ у соседки, позвоните ей, она привезет. Впрочем, я и сам с ней свяжусь. Нахально ищу предлог, чтоб вас захомутать. Между прочим, я звонил вам, но вы, обезьяна проклятая, дали неверный номер.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лиза столько про вас рассказывала…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ваша Лиза произвела меня в герои. Это архискверно. Я – посредственный человек и посредственный ученый. Кстати, не верьте, что Гражданскую войну выиграли большевики. Ее проиграли белые. Они избандитились, подняли всех против себя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В этой пижаме профессор похож на Арлекина. Костюм «День и Ночь». Черное небо – белые звезды.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Немедленно уничтожить шоколад! Мне запрещено сладкое. Кстати, замечательная была бы фамилия – Шоколадов! Но зачем она, когда есть вредоносный Мармеладов? Иностранки по Мармеладовым с ума сходят. Одна француженка из моей лаборатории, как там ее, Ду-Ду или Ми-Ми, втрескалась в юношу с грязными космами и немытой душой. Сладостной речью и нежным обхождением он выманил у нее деньги и скрылся. Скажите же что-нибудь! Я одичал и несу околесицу… Слушайте, сегодня я поймал на себе победительный взгляд нового императора. Здесь на каждом углу по цветному ящику. В столовой тоже. Я чуть поднос не выронил из-за этого телесвидания. Видели, как они голосуют с временными удостоверениями? Ни одного против, ни одного воздержавшегося. Мы и не заметим, как окажемся в теле кита. Помните Иону? Это не ново, и от этого тошнит, извините. Хорошо, – профессор потер колени руками, – давайте о другом. У нас дома была многотомная детская энциклопедия. Открой любую страницу – и получишь ответ на вопрос. Году в двадцать первом я потряс двух летчиков, нарисовав им схему автомобильного мотора, по памяти. Я до сих пор помню оттуда многие рисунки, вижу их как наяву. В пятьдесят шестом, выйдя на свободу, первое, что я приобрел, была детская энциклопедия. Кто-то из подписчиков уступил мне полный комплект. Я взвалил рюкзак, схватил такси и помчался домой, ужасно гордый редкостной удачей. Но это оказалась скука в желтом. В ней было много чего, но одного в ней не было – занимательности. А занимательность, скажу я вам, штука невероятно важная.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я любовался бы вами молча, но у меня, знаете, страх: вот перестану вас развлекать, и вы испаритесь. Молчать я буду в ваше отсутствие. Все-таки есть на свете неоспоримая красота, чему вы обе – ярчайшее свидетельство. Представьте – изнурительный поход по голой продувной степи… Лучше, конечно, этого не представлять… И тут ты подымаешь голову и видишь звезды величиной с гусиное яйцо. Душа наполняется надеждой: я окажусь на воле, перехитрю смерть. Понятно, время упущено. Активный возраст профершпилен. Когда мозг нации бредет по степи на пару с ослом, наука находит другого ученого, – не стоять же ей на месте. Из-за ослов! За мое, тогда еще не доказанное открытие уже получена нобелевка, сам же я, на грани полного истощения, иду, держась за осла, но смотрю вперед – нате вам, выкусите, не сдамся! Простите, я уклонился от «красоты»… Эти капельницы производят во рту мелиорацию. – Профессор откупоривает бутылку кока-колы. – Из того же буфета, кстати. Прихлопнем на троих? Хорошо. Теперь идите.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Профессор провожает их до лифта. Целует ручки. Двери закрываются.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты не можешь его оставить, – говорит Соня. – Я все поняла.<br>
&nbsp;//--&nbsp;К десяти часам Фред спускается в приемное отделение&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Липшиц, пройдемте!<br>
<br><img border=0 src="i_015.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Женщины переглядываются. Тишина. И тихий голосок: «Это я». Еще та красавица, глаза навыкате, губы дрожат.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пойдемте.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Очередь смотрит им вслед.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мочу не принесла? Плохо. Надо было собрать литр, моча беременных женщин… – Фред умолкает. В конце концов с блатной можно не спрашивать. Посиди здесь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фред заходит в операционную, предупреждает анестезиолога, чтобы Липшиц много не вкатывал. Тот кивает с затаенной усмешкой. Темная личность. С его подачи сестры стали ширяться. У Светы полный туман в очах, как она в вену попадает?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Липшиц, заходите, раздевайтесь, одежду сложите сюда, – говорит ей Света. – Будем ловить кайф? Не бойтесь, мы все через это прошли.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Для блатных заготовлена речь. На ком руки греем, с тем и ласковы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я передумала, – говорит Липшиц.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Женщина! – голос Светы леденеет. – Мы здесь не в игрушки играем. Видела, какая очередь, тебя первую взяли. Ложись. – Света подносит шприц к руке, Липшиц заводит руку за спину.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фред молчит. Его дело – чистить, а не заниматься психотерапией.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тогда уходите и не задерживайте врача, – говорит анестезиолог.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но она не уходит, зажмуривается, подставляет руку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вырубилась, – сообщает Света.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фред вставляет расширитель, раскрывает матку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Бред! – он стягивает перчатку с пальцев, швыряет в бак. – Средневековье! Давайте следующую.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Все, что ли? – не понимает Света.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ложный синдром! Идиотизм, – не унимается Фред, – кто ее смотрел? Голову оторвать этому врачу!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В конце рабочего дня Фред заходит в палату к Липшиц. Все уже проспались и гуляют по коридору, а эта лежит, хлопает глазами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У тебя ничего не было. Беременность не обнаружена.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Липшиц хватает Фреда за руку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы меня хотите успокоить, да? Вам Белла Григорьевна велела?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я говорю тебе это как врач, а не как сын Беллы Григорьевны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Липшиц лезет в тумбочку за конвертом, благо палата пуста.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я беру за работу. – Фред захлопывает дверцу тумбочки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы не представляете, как я вам благодарна! Это был такой ужасный, ужасный случай, понимаете, можно, я вам скажу, меня изнасиловал один тип…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И у меня прекратились месячные.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Когда ты была у врача?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я у него не была. Но я знаю, что, когда два месяца подряд не приходят месячные…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Липшиц, тип твой, может, и ужасный, но изнасиловал грамотно. Без последствий. А вообще-то научись сопротивляться! Не хочу не буду, а сама руку суешь под шприц. Так тебя всю жизнь будут насиловать.&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Точно!<br>
&nbsp;//--&nbsp;Фред объезжает памятник Дзержинскому&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поток машин медленно движется по зловещей площади. Почему, почему он должен жить в этом?! «Здесь все есть!» – вот первая фраза из первого письма сестры. Но ему не нужно, чтобы все было, ему нужно, чтобы этого – не было.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Синагога пуста. Сиденья орехового дерева, хоры – театр, покинутый публикой. В прошлом году в такое же примерно время он был здесь, думал поговорить с каким-нибудь старым евреем про развод. Про детей, которых он никогда по-настоящему не любил. Кажется, он вообще никого никогда не любил, разве что маму, когда был маленьким. А о чем ему сейчас говорить со старым евреем? Об отъезде? Чужак, желающий приобщиться… К чему? Танаха не читал, языка не знает. Все его познания в еврействе ограничиваются книжкой Зингера. Он родился во время Дела врачей и стал абортмахером.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В синагоге пусто, как во влагалище Липшиц. Ложная беременность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стук палки по полу. Все громче и громче. Явился старый еврей, уселся рядом, приветствуя Фреда наклоном царственной головы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я бы хотел спросить вас, – говорит Фред.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Меня? Тогда говорите громче.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фред молчит.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так что? Какой вопрос? Уезжать – не уезжать?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Жена есть?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Есть, – лжет Фред.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Дети?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Есть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Работа хорошая?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не устраивает?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Устраивает.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Старик смотрит в пол, словно ищет там ответа, почему работа плохая, но устраивает.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Субботу соблюдаете?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так соблюдайте. В Шабес – никакой работы. Будете соблюдать – Всевышний ответит на все ваши вопросы. Будьте здоровы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Соблюдать субботу – значит лишиться главного заработка, все блатные – по субботам, – размышляет Фред, выезжая на проклятую площадь. – На неделе тоже без них не обходится, но субботники стригут купоны. Отказаться, уйти с работы. И уехать». Он просил совета – и получил его. Он подаст на выезд – и выедет.<br>
&nbsp;//--&nbsp;В Музей музыкальных инструментов с рюкзаком нельзя&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я вам номерок на него дам, – ласково сказала старушка-гардеробщица (к нему, иностранцу, все относятся с исключительной доброжелательностью). – Не беспокойтесь, у нас все сохранно. И тепло.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дик замерз, однако рюкзак не сдаст. Мистер Огден велел передать посылку в руки. Но не гардеробщице. Дозвониться до Сони невозможно, надо ехать по адресу. А хочется домой, в Итаку. «Образ детей в русской литературе» дорого обойдется его здоровью. В общежитии жуткая вонь. Вьетнамцы и эфиопы жарят рыбу, запах кишки выворачивает. Отсутствие привычных продуктов вызывает запор и изжогу. Француз посоветовал купить очиститель воды и пить воду, пропущенную через фильтр. Какие-то иррациональные ценности приводят человека на территорию чужого мира, где эти ценности создавались, создаются и будут создаваться, несмотря на духоту и тесноту в вагоне метро.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В окнах мелькают огни домов, пустыри, освещенные гирляндами низких лампочек, новостройки. Дик впервые едет по наземной линии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;До знакомства со Стивом Огденом он и не собирался заниматься русистикой. Но стоило попасть на его лекцию, и выбор сделан.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Он влюбился в этого невысокого узкоплечего человека, расхаживающего по аудитории и думающего вслух. «Помните набоковское „Я промотал свою мечту“?» – говорит он, усаживаясь на подоконник и вонзая пальцы в седую гриву. Он никогда не стоит за кафедрой, не читает лекции с листа. Этот еврей, родившийся в Праге и воевавший в британской армии, ездит в университет на велосипеде. Клетчатая рубаха с короткими рукавами, серые расклешенные брюки… Он рассказывал, как в конце войны очутился у порога родного дома. Сидел на ступеньках, думал, что ему делать. Мог бы остаться в Праге. Да не смог. Промотанная мечта. Так он сказал.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Дверной глазок светится, значит, кто-то есть&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дверь открывает ослепительная красотка. Явно зрячая.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Дик Стюарт. Простите, я правильно попал? Я кое-что привез от мистера Огдена… Но не смог дозвониться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да, все правильно, проходите, не обращайте внимания на беспорядок. Мы сами только что вошли – проторчали полдня в институте Гельмгольца. Из-за выписки. Американские врачи должны знать, чем лечили Соню. Видели там веселых слепых итальянцев. Ходят, держась друг за друга, и этот паровоз въезжает во все кабинеты без очереди. Наши слепые до такого не додумаются. Однажды в «Березке» я видела группу французских инвалидов в колясках. Тоже вполне себе веселые. Стив утешил: иностранцы тоже болеют и умирают… Смешно!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Значит, вы и есть Лиза? – Дик вытаскивает пакет из рюкзака.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Появляется Соня, нащупывает табуретку, подсаживается к столу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Стив прислал подарки! Погодите, я уберу со стола. – Лизина рука с тряпкой замирает у локтя Дика. Тот убирает руку, и Лиза стряхивает в горсть хлебные крошки. Свет настольной лампы бьет в глаза, высвечивает крапинки в радужной оболочке. Глаза дикой кошки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А какая у вас тема? – интересуется Соня.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Детство. Образы детей в русской литературе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– О, мы большие специалисты по деткам, правда, Соня? У нас было счастливое детство, и потому мы такие свободные, раскованные, рожаем в год по ребенку и сдаем в интернат. По воскресеньям забираем, поэтому наши детки именуются «воскресниками». Есть мамы-бяки, сдали – и забыли, а у нас душа болит, по воскресеньям исключительно. Читали «Цемент» Гладкова?&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Советую вам написать по этой книге диссертацию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>По «Цементу» я сдавала экзамен в Библиотечном институте. Партийной бабе мешает собственная дочь – из-за нее она не в силах целиком отдаться революционному строительству. Убить? Зачем? Для этого есть детдом. Платонов, описывающий те же времена и катаклизмы, сострадает человеку. Гладков считает, что так ему и надо. Ради светлого будущего. Козел! Детдом – вот цементный завод в натуре! Хорошо, что меня быстро оттуда выперли. Я бы элементарно чокнулась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Спасибо, я запишу…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Дик, Лиза шутит!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вовсе и не шучу. Наша литература соцреалистическая и призвана отражать правду. Хотите, выдам государственную тайну, прямо здесь, на кухне? Про бомбы – в другой раз, а про детишек – пожалуйста. Коэффициент детского счастья. В одной Москве – двадцать один дом ребенка, по сто двадцать человек в каждом. Дети от нуля до трех. Примерно столько же детей «отказных», но больных, находятся в больницах. Где врачи добрые – там держат подольше. Десятки тысяч малюток сосут грудь кормилицы-совдепии. Но молоко ее отравлено, поэтому большую часть детишек отправляют в спецдома для умственно и физически недоразвитых. А теперь чайку!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза грохает чайник об стол.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У нас все детки поют и танцуют, как в Корее. Вернее, в Корее, как у нас. Из них складывают узоры и лозунги, а слава наших фигуристок по подледному ввинчиванию! Это национальный вид спорта, еще не получивший широкого распространения в странах капитала. Ввинчиваешься в лед, а там тебе и ледяное метро, и ледяная баня, и ледяной душ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лиза, угомонись!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ой, простите. У меня – недержание речи. Результат счастливого детства. Пройдя все этапы большого пути – ясли, детский сад, продленку и школу, – я разучилась мыслить, сознание стало вязким, как незрелая хурма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Будем лечить, – говорит Дик, вынимая из рюкзака лимонную водку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Где-то был сыр или уже съели? У отъезжантов хороший аппетит!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не съели. Он в фольге, на нижней полке. Во всяком случае, я его туда клала. И селедка там, и лук репчатый.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Все есть! А Стив трогательный. – Лиза режет лук, ловит слезы на язык. – Когда я уезжала из Питера, он положил мне в сумку авторучки с бирками: зеленую – писать про лес, синюю – про море и небо, коричневую – про землю. Мы дикари, мы любим ручки и жвачки. Нас легко ублажить. Дик, расскажите про себя… Что-нибудь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что? Ну, например, я пацифист. Сейчас у нас армия добровольная. А в конце шестидесятых годов все были военнообязанными. Мне заменили тюрьму отправкой в Таиланд. Там тогда было страшное время. Многие наши ребята женились на таиландских девушках. У молодоженов было преимущество на выезд. Оформляли в первую очередь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У нас фиктивные браки стоят дорого.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я бы много не запросил.&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Эх, если бы тогда в моей жизни действительно появился такой милый американец, я бы приняла его предложение. В Америке можно было бы попытать счастья в театре, там куда больше возможностей. Из Праги я бы тоже могла попасть в Америку… Но там я сломалась. Вот где был мой первый массажный кабинет. С сексуальными услугами. О чем я и понятия не имела, поступая на работу. Хотя можно было и задуматься. На кой черт этому Томашу понадобилась бы массажистка без опыта? Все, завязываю. Во всей той мерзости была одна польза: я стала понимать чужое тело. И так бы оно и шло, если бы в какой-то момент я не ощутила отвращение к собственному. Что же это был за момент? Неважно. Буду Годуновой из романа. Она бы такое рассказывать не стала. Короче, я улетела в Торонто. Там меня достала холодрыга. Дрожала по всем статьям. А в Сиднее тепло. Хороший город, ни секунды не жалею, что меня сюда занесло. Здесь я встретилась с прямой последовательницей Мэрион Розен, отучилась у нее и получила диплом специалиста по телесно ориентированной терапии. Это я, кажется, уже говорила в начале. Таня бы страшно огорчилась, узнав, что я изменила театру, она держала меня за великого режиссера. Хорошо, что мы расстались вовремя, иначе ей пришлось бы переписывать роман.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И не надо! А вот этот кухонный столик я возьму себе на память, – говорит Лиза. – Пропишу его в старом московском переулке под высоким весенним небом, обнесу забором, обтяну забор непроницаемой пленкой. Сама себя усажу в клетку.<br>
&nbsp;//--&nbsp;На сцене одинокий телефон-автомат&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Бутафорский ящик.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кажется, это голос Лизы. Пока он по просьбе Сони носился меж одинаковых пятиэтажных коробок, высматривая высокую девушку в белом полушубке, она была в телефонной будке, рядом с подъездом. Хорошо, что не пошел к метро.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Актриса снимает трубку и резко меняется в лице.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза говорит громко. Здесь вообще говорят на повышенных тонах, особенно когда выпьют. А она выпила.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет, это не Кокто. Актриса не летает по сцене, крутя в нервных пальцах телефонный шнур, – стоит прямо, цедит сквозь зубы: «Барон Тузенбах застрелился!»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кто-то застрелился… Дик не заметил, как Лиза исчезла из дому. Соня отправила его на розыски: «Она тяжело переживает будущую разлуку, никогда не знаешь, что вытворит»… Здесь все ходят в темной одежде и из всего создают драму. Надрывная любовь, разлуки, изнурительные прощания…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Титулованный тунеядец, олицетворение прошлого, он не был годен к перековке. Его самоубийство закономерно. Опять звонок. Застрелился Кириллов. Товарищи, в образе Кириллова Достоевский убивает ницшеанского сверхчеловека. Над этим самоубийством всем нам надо крепко призадуматься. Достоевский зря не кокал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что она рассказывает, кому? Дик вслушивается.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Меж тем звонки учащаются. Актриса перечисляет имена: Офелия, Нерон, Лукреций, Маяковский, Есенин, Цветаева, Чио-Чио-Сан – ах ты боже мой, с таким именем! Мы все умрем, товарищи, – актриса переступает красную черту, подходит к краю сцены и хватается за сердце. Красное пятно расплывается на белоснежной блузке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Похоже на репетицию моноспектакля. Хорошая идея, кстати. Не надо платить за зал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Голос актера из зрительного зала: «Друзья, просьба соблюдать тишину и спокойствие, Антонина Петровна погибла за правду. Почтим ее память молчанием».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза умолкает. Сейчас выйдет из будки и увидит его. Получается, что он подслушивает. И он действительно подслушивает. Это неприлично.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Занавес опускается и тотчас подымается.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Значит, еще не все.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Самоубийцы выходят на поклон. Антонина Петровна встает с пола, обводит рукой труппу (все аплодируют) и снова падает, сраженная очередной пулей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Теперь все, надо отойти в сторону, спрятаться. Но нет, продолжение следует.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Занавес поднимается. Под гром аплодисментов самоубийцы выходят на сцену и обступают бездыханную Антонину Петровну. Она встает и скромно кланяется.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пауза или конец? И тут Лиза как крикнет:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Доколе нас будут убивать, а мы на это – раскланиваться?!&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Выпьем, Годунова, за промотанную мечту. Чокаться не будем. За упокой души не чокаются. Да и не с кем. Сколько же я всего сочиняла, сколько спектаклей поставила в очереди за туалетной бумагой, в набитом вагоне метро, в психбольнице. Народный театр… Нет, инородный театр. Жил и умер. Во мне. Нет, я не Липшиц-Влипшиц. Я действительно была беременна театром? Его абортировала система. А может, это все-таки была ложная беременность? Был ли у меня талант? Был.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Даже профессор Якобсон, с которым я в действительности не была знакома, видел во мне признаки гениальности. Танечка, не придумывай больше за меня пьес. Даже таких глупых, как эта. Для персонажа сойдет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но хотелось бы другую. Какую? Сейчас придумаю. Представь себе десять человек – отборные характеры – собираются на вилле богатого хозяина на читку «Улисса». Это происходит регулярно, вот уже целый год, раз в две недели. Эта читка – завершающая. Они сидят за столом, а за ними меняется пейзаж, происходит все что угодно, это видит зритель, но не чтецы. Между ними тоже что-то происходит: за год успели возникнуть какие-то симпатии и антипатии, может, даже влюбленности, но к последней читке все опустошены, и все идет по накатанной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Неожиданно хозяин дома останавливается на полуслове. Наступает пауза. Он мертв. Но кто-то ведь должен дочитать последнее предложение до конца… Все молча переглядываются. Встают. Оказывается, за окном снежный буран. Машины, на которых они прибыли, вот-вот заметет, они застрянут тут, приедет скорая помощь, начнется суета, допросы. Неприятности в целом. Мертвому они уже не нужны, и уж явно смерть его никак не связана с читкой. Начинается суета, и тут все становятся героями «Улисса», каждый играет своего персонажа. И все, что было книжным, становится живым. Только Блума – Улисса нет. Он мертв. Надо еще подумать над финалом… Или другую сочинить? Нет, не сегодня. А что, если собрать пациентов и устроить театр? С терапевтическим эффектом? Ха-ха-ха! (Тут я долго и заливисто смеюсь, но print on demand передал это одним «ха-ха-ха».)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отойти или еще подождать?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– По-моему, смешная реприза…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Совсем другой голос, видимо, репетиция закончена, теперь фидбек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я тут, в театре. Репетирую «Хемингуэя из Чили». Спокойной ночи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Значит, Дик все правильно понял. Лиза работает по телефону.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Трах! Трубка с грохотом падает на рычаг. Дик вздрагивает и, вместо того чтобы отойти, открывает перед Лизой дверь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Дик, ты настоящий джентльмен! Если бы нашим нужно было срочно позвонить, они бы кулаками стучали от нетерпения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мне не нужно звонить. Меня Соня за тобой послала… Пойдем домой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И где же мой дом? – Лиза берет Дика под руку. – Давай лучше прогуляемся, подышим воздухом… И я спрошу тебя, сможешь ли ты хоть чем-то помочь Соне там…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мистер Огден просил помочь тебе здесь…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Смешной! – Лиза хохочет. – Ты не представляешь, сколько у нас было приключений! Мы были в Ленинграде, а у моего приятеля там была любовница, и ей нужно было делать аборт. Приятель попросил купить врачу сигареты с ментолом в «Березке». Мы купили, и я позвонила приятелю, чтобы он встретил нас в метро. Спасибо, не надо. У любовницы началась менструация. Стив говорит: «Вот это страна, два часа назад я не знал, что у тебя есть друг в Ленинграде, у которого есть любовница, которой нужно делать аборт, а теперь я радуюсь, что у нее началась менструация!»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Точно в духе мистера Огдена!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И еще одна ленинградская история. Мне нужно было срочно позвонить в Москву, а в гостинице был междугородний телефон-автомат. Швейцар не пустил меня: поздно. Тогда Стив дал ему на лапу, валюту, разумеется, и говорит: «Кол-гел». А, кол-гел, тогда проходите! Видишь, какой у нас, проституток, бонус! Только мы в родной своей стране имеем право звонить ночью по междугороднему телефону! Ну все, пока!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза чмокает Дика в щеку и скрывается в подъезде. Ничего не понятно, зато интересно. Он обязательно напишет мистеру Огдену про эпизод с репетицией. Загораются окна на первом этаже. Соня что-то с жаром доказывает Лизе, та слушает, стоя спиной к подруге, расстегивает рубашку, исчезает, снова возникает на дальней параллели, в глубине комнаты, так, что видно только лицо и руку; кажется, она расчесывает волосы. Нет, задергивает шторы. Театр закрывается.<br>
&nbsp;//--&nbsp;На груде серых вязаных шарфов спит зеленый телефон&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но скоро он проснется и заговорит. Жена звонит из учительской во время большой перемены. И тогда он спросит ее про кепку, которую ищет битый час. Жена знает все. Кепка, как она и сказала, завалилась под диван.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Он смотрит на себя в зеркало из-под козырька: писатель из плеяды сорокалетних, правдивый отражатель туманной действительности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Москва потекла. В воздухе – мутная взвесь снежных испарений. Когда-то они жили в большой коммунальной квартире в Лялином переулке, а теперь – на окраине, в Голубино. Голубые корпуса Голубина подобрались к окружной дороге, она гудит день и ночь, вода из-под колес брызжет. Звонки Лизы врываются в текст, сбивают с толку. Барон Тузенбах застрелился… спокойной ночи…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Летящая, с улыбкой-завитушкой, она уже собрана им из букв и знаков препинания, протянута линия меж «Бедной Лизой» и «Дворянским гнездом», а вот настоящую – не ухватить никак. Неприкаянная провинциалка? Из режиссеров он ее уволил. Произвел в лимитчицу, мечтающую пробиться в актрисы. Она сторожит котельную в Козихинском переулке и в гуле котлов – кинематографично – читает романы, примеряя на себя роль главной героини.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из-за поворота выезжает такси. Виктор голосует, хотя собирался в метро. Такси тормозит, обдает грязью единственные приличные брюки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Куда вам?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Никуда!<br>
<br><img border=0 src="i_016.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Псих, и не лечится! – Водитель вертит пальцем у виска.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Виктор молча стирает пятно с брючины, распрямляется. Раз так, в метро. Незачем сорить деньгами.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Дверной звонок не работает, все открыто&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;На столе недопитая водка из «Березки», вещи раскиданы, не воры ли тут орудуют?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Соня, – зовет Виктор, но из дальней комнаты к нему выходит Лиза в желтом халате.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не разувайся, – говорит она как-то безрадостно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я не вовремя?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Очень даже вовремя!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Виктор теребит в руках кепку, ищет, куда бы положить, чтобы не затерялась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза исчезает и через минуту появляется в платье: черный верх с глубоким треугольным вырезом до талии и белые ниспадающие гряды юбок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Представляешь, в этом одеянии Соня гуляла медовый месяц!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Одетта и Одиллия в одном лице!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Одиллия раздета! Они все оставляют, с собой берут два чемодана. Хочешь духи для жены? Смотри, миленький флакончик…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А где Соня?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Уехали с Левой за билетами, – говорит Лиза, подбирая с пола пожухшие конверты с видами Днепростроя и Красной площади, портретами стахановцев и прочих ударников, цветные корки удостоверений с фотографиями молодого Льва Марковича Залмана, женатого на молодой Софье Исааковне Гальпериной, – куда бы это положить… Не дом, а свалка. На платьях кастрюли, на брюках сковородки, кажется, вещи сошли с ума, провожая хозяев навсегда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На пороге – молодая женщина с девочкой в кругленьких очочках.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Здравствуйте, я Лида. Соня не предупредила вас? Смотри, доченька, какое на тете платье красивое…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы та Лида, которой нужен диван?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да. То есть мне нужен диван, но одна я его не унесу. А это можно? – женщина поднимает с пола фотографию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Конечно!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я у Софьи Исааковны в старших классах училась. Любимая учительница. Как вы думаете, ее там вылечат?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Надеюсь. Могу девочке бусики подарить…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не хочу, – говорит девочка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А вы здесь потом останетесь? – допытывается Лида.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да, вещи раздавать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тогда мы с мужем за диваном зайдем, хорошо? А пока не будем вас обременять, и так неловко.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я бы на твоем месте спятил, – говорит Виктор, когда Лида с дочкой уходят, – но зато какой материал!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Для бытописателя. До тебя приходил один, представился другом-отказником. Проверил сантехнику, обнаружил в кухне газовую колонку, ага! Гэбист стопроцентный. Видимо, будущий жилец. Отъезжантскую жилплощадь государство забирает себе. Кто первый на получение? А это была его жена как пить дать. С любовью к учительнице и девочкой для отвода глаз. Но с ролью не справилась. Кто приходит за диваном без носильщиков?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так запри дверь!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Найди ключ, запру с удовольствием. А пока чайник поставь, я сейчас.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза швыряет платье на пол, надевает халат, – выходит из ванной. Дни толкутся вперемешку, наступают друг другу на ноги. Вчерашний день не стирается со стекла.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Девочка моя… Может, поищем ключ? – Виктор привлекает ее к себе, и она обмякает в его объятьях.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Он не умеет искать. И она не умеет. Она умеет находить. Но не всегда. Сейчас не выйдет. Не хочется. Лиза садится напротив. Закуривает.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Они ждали разрешения шесть лет. Думаю, что и там ей уже никто не поможет. Но зато никто не посмеет вывести ее из вагона метро. Однажды я прождала ее на «Бауманской» два часа. Как потом выяснилось, мильтон велел ей предъявить паспорт, Соня долго рылась в сумке, а он подхватил ее под белы рученьки и куда-то повел, где ее продержали довольно долго и, когда до-тумкали наконец, что она слепая, запретили выходить из дому без собаки-поводыря.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Виктор слушает, а думает свое. Засветился. Влип. Здесь же все и прослушивается. Надо помалкивать. Если говорить, то только о нейтральном.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тебе бы побыть на природе, детка. Я спасаюсь лыжами. Выйду неподалеку, в березовую рощу, отведу душу. Сколько бы ты ни роптала на несовершенство мира, сколько бы ни ссылалась на абсурдную действительность, причины по-человечески просты: нет своей крыши над головой, нет, может быть, нормальной работы…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Слушай, ну до чего же тошно ощущать себя кремовой розой на их грандиозном торте. Взбитые сливки на крови, цукатики из костей, сахарная пудра из пепла. Наше будущее здесь – чума, наше будущее там – бесстрашный герой Лимонов в белых мокасинах, гуляющий по Нью-Йорку в поисках б…..! Черных и пышнотелых.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Жуткая мысль клешнями охватывает голову. Она провокатор. Неотразимая красотка, водка из «Березки», иностранные связи, эта якобы неприкаянность, звонки из автомата, совершенно бессвязный спич про убийства и раскланивания, и эти речи сейчас…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Детка, мне пора!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А разве ты не к Соне приехал?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да. Но ты ведь передашь ей привет?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Виктор быстрым шагом идет к метро. Главное, не озираться по сторонам, не навлекать подозрения. Роман переписать. Завербованная органами лимитчица. Советская Мата Хари. Рижское взморье… Чем она занималась, собирая чернику в лесу? Строчила депеши? Но зачем было им приставлять к нему стукачку? Он, конечно, общался с неугодными власти товарищами, но ни во что не был замешан и не публиковался за кордоном. Любой поступок Лизы теперь легко подшивается к делу. Слежка за опальным профессором в том числе. Что если жене предъявят фотографии интимного свойства? Но кто их мог застукать?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;О, это они умеют…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Гражданин… – Кулак упирается в спину. Виктора прошибает пот. – Уйдите с дороги!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мужик с тачкой. Виктор пропускает его вперед, и тот сломя голову несется к эскалатору.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Остросюжетная вещь, параноидальная эпоха… – Виктор опускает жетон в щель турникета, проходит не оборачиваясь. – Все на подозрении. Кроме главной героини. А в ней-то и вся соль.<br>
&nbsp;//--&nbsp;«Кстати, мне так и не удалось выведать у вас про детство&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Складывается впечатление архинеустроенности. Кажется, я говорил Вам, что Фрейд во многом не поднялся выше уровня знаний своей эпохи, потому 50 % его учения – бидистиллированый вздор. Но он гениален. И одно для нас решающе важно: впечатления и ценностные параметры детско-подросткового периода часто оказываются пожизненными. Все же вы прескверная лгунья! Приятный баритон велел мне не разыскивать Вас по номеру, который Вы мне так любезно предоставили. Обещание приехать в ближайшее время – „души прекрасные порывы“. Впрочем, мы не уговаривались, что считать ближайшим временем. Но это – лирический рассужданс. Вы намеренно не даете пищи пытливому уму. Так вот, я абсолютно убежден в том, что 98–99 % потенциальных талантов губят ясли, детские сады, школы с 40 учениками в классе и что это вредительство намеренное и целенаправленное. Помните, у Шекспира Юлий Цезарь говорит: „Вот у Кассия мрачный взгляд. Он слишком много думает. Такие люди опасны“. Понятно? Хорошо. Покойный Крушинский (о нем – при встрече, завяжите узелок) экспериментировал на животных. Его основной вывод: думать трудно. И если крысе, в&#243;рону, курице поставить задачу, требующую перестройки стереотипа, у нее (крысы) начинаются судороги, полная растерянность, истерика, бессмысленные метания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Считается, что человек с кроманьона сильно поумнел. Вздор! У него просто обогатился набор стереотипов. А нашему предку каменного века приходилось держать в голове в полной готовности уйму знаний и умений. Мы рождаемся и ищем для себя протоптанную дорожку и такую же – для своих детей, подчиняясь нигде не плакатированному принципу: „Экономь думать!“ Не крутите носом, к Вам это не относится. При всей Вашей взбалмошности (вот Вам, лопайте!) дети у Вас должны быть стопроцентными умниками. Я-то своих не завел и теперь готов рвать лысые кудри.&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Целую ручки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;P. S. Когда почтите присутствием, напомните: про совесть. Сообщу уникальные сведения».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>А как бы страдал этот ребенок врага народа… Понятно, что всякий живой организм налажен для воспроизводства, но сколько детей стало жертвами этой природной функции! Лично я попала в эту круговерть по мамашкиному недомыслию. Жалею ли я, что осталась одна? Нисколько. Вы скажете мне: у рожденного есть шанс осуществиться, это не эмбрион, выброшенный на помойку. Верно. Шанс был. Кстати, в Киото с группой терапевтов мы посетили кладбище абортированных детей, каменные божки с красными косынками на каменных головах… Семьи приходят сюда за утешением, просят прощения у нерожденных. Я попросила. На всякий пожарный.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Профессор надписывает конверт. Почему «до востребования»? Женщина и тайна – синонимы. Профессор берет с тумбочки стакан и ложку, прихватывает с собой последнюю десятку – вечером соседка привезет пенсию. Жизнь – невероятная роскошь, – думает профессор, – она щедра и расточительна, она дарит ему великолепных женщин и заботливых соседок». Тоска по Ленинке отчасти унята здешней библиотекой, очень приличной: свежие журналы, новинки медицинской литературы. Библиотека для сотрудников, – но его туда охотно пускают. Утро проходит бездарно: докучают лечебой… обходы, осмотры, процедуры; уже обед, а ничего еще не сделано.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сегодня утром галка лаяла по-собачьи, – сообщает соседка по столу, он и не заметил ее, когда ставил поднос на стол. У женщины плохо сработанный протез, говоря, она придерживает языком верхнюю челюсть. – Галку отгоняли от нашего корпуса ко второму, и она как залает! Потому что птиц кормить надо, а не отгонять.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Архиглупость! Отсутствие знаний толкает народ на сочинение мифов. Но вот интересно, верит ли она сама, что галка лаяла? Все эти шаманы, целители, знахари – обычные истерики, главное для них – заполучить площадку, стать центром внимания. Это дороже всяких денег, хотя деньгами они не брезгуют. Мистика процветает только благодаря слабости науки. Народ по природе сметлив, и утверждение «люди знают» – не лишено основательности. (Профессор оставляет борщ, принимается за котлеты.) Но вместо того чтобы научно обосновать верные наблюдения, они пускаются в бред. Известно, что у людей в критической ситуации обостряется интуиция, чутье. Пример с карциномой языка, когда больной после провальных попыток медикаментозного вмешательства купил в аптеке цинковую мазь и вылечился. Но это – не мистика: известно, что при данном заболевании из организма выводится цинк. А объявите этой мадам, что цинковая мазь спасает от всего, – она скупит аптеку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Профессор допивает компот, спускается в буфет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что это, простите, за «Знаки зодиака»?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сигареты. Берете?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Беру.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Полное безобразие – потрафлять дурной привычке, но раз она есть… Профессор шествует по коридору, под мышкой – «Знаки зодиака», в карманах – пепси-кола. Он вручает дежурной письмо вместе с рублем – за отправку – и, не дожидаясь очередного рассказа об очередном происшествии, возвращается к лифту – закинуть «зодиаков» с колой в тумбочку – и в библиотеку. Его журят за несоблюдение режима, но он привык к роли непослушного мальчика, она ему даже нравится, не столько, конечно, сама роль, сколько, как ни стыдно признаться, чужая забота. Кому-то есть до тебя дело, и не потому, что ты – профессор, а потому что человек, притом больной и старый. Изъеденный селедкой рот и шеи лошадиный поворот…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И за что этому Зингеру дали Нобеля? Певец нафталинного еврейства… Но и как Гейне он бы не поступил (профессор распихивает разноцветные ручки по карманам). Родившись в Москве, в обрусевшей семье, он никогда не отрекался от еврейства. В ком есть хоть капля еврейской крови – еврей. А если она придет в его отсутствие? Напишем дацзыбао, красной ручкой: «Ушел в библиотеку. Буду в 17:00. В тумбочку нос не совать. Верноподданнейший».<br>
&nbsp;//--&nbsp;Билеты на руках. Осталось распределить наследство&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Квартира на пару недель остается Лизе, будут приходить люди; Соня диктует, кому что отдать, Лиза записывает. В первой очереди – возвратившиеся из ссылки. Им все, кроме магнитофона; его – обществу слепых.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Все раздам, а сама заночую в кастрюле, укрывшись вышитой салфеткой. Люблю родное пепелище!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лиза!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Все, пишу, не отвлекаюсь. Это у меня от Бориса Годунова. А что если с бунтарским характером родиться в свободной стране, пройти все стадии – нигилизм, троцкизм, хиппи, панки – и в конце концов к чему-то прийти…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– К чему же?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Но ведь Печорин и Ульрих пришли к чему-то?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– За пределами текста, – улыбается Соня. – Потухшие глаза излучают внутренний свет. Что-то рембрандтовское. Покой и щемящая грусть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Дай мне, пожалуйста, книгу с камина, – просит Соня.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты лучше не сходи с места, пока Лева не вернется. А то навернешься… – Лиза вкладывает Соне в руки Библию для слепых.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Беги, ты и так из-за меня опаздываешь! А земля, моя дорогая, – читает руками Соня, – пока что «безвидна и пуста». Но это – день первый, незрячий.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Вечереет. Воздух дышит весной&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Разгуливают парочки с головами-кактусами – такая нынче форма протеста: обстричь волосы неровными прядями, взбить клок на затылке, вдеть в ухо серьгу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из церкви валит народ. Теперь Церковь не только разрешена, но и всячески приветствуется. Но повальное большинство занято пропитанием. Пустые магазины полны людей, ждут, а вдруг чего выкинут. Серость нужно кормить, если не едой, так молитвами, иначе она почернеет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Площадь революции». Бронзовые монстры с наганами и винтовками наготове, овчарки, напряженное ожидание команды «Ату его!». Такое же – и у толпы. Когда все больны одной болезнью – изоляторы не нужны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;От «Электрозаводской» – бегом, она опаздывает на целых сорок минут. На сцену можно попасть подземным путем, вдоль труб теплосети. Как назло кто-то вырубил свет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Годунова!» – слышит она голос завклубом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как он ее здесь застукал?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза ощупью находит ступеньки, подымается к той же двери, за ней – завклубом. Дышит перегаром в лицо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Зайдите в кабинет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Надолго?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как получится.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тогда я отменю репетицию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я и без вас ее отменил.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В кабинете двое. Рыхлый брюнет с седеющими усами, при галстуке – на месте завклубом. Моложавый, русый, расчесанный на косой пробор и похожий на отретушированного Есенина, стоит у окна. Брюнет стучит по циферблату.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Елизавета Владимировна, вы опоздали на сорок пять минут. Это – академический час.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я ведь вам тут не нужен? – спрашивает завклубом у брюнета и, получив отмашку, выходит.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Присаживайтесь, – отретушированный Есенин выдвигает стул, садится рядом с брюнетом, тот ни на какого поэта не похож, ну разве что на Демьяна Бедного. Оба как по команде предъявляют удостоверения. Ахмедов Александр Ибрагимович, Васюков Николай Николаевич.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Елизавета Владимировна, за опоздание на работу вас могут уволить по статье. Вы об этом знаете?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза кивает.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы знакомы со Стивеном Огденом?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза молчит. С ними нельзя говорить, в них нельзя видеть людей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Елизавета Владимировна, я обращаюсь к вам, – говорит Ахмедов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Николай Николаевич щелкает дипломатом, достает фотографии. Они со Стивом в Комарове. На станции. Купили два пирожка, один с рисом, другой – с мясом. Долго спорили, у кого какая начинка. Разломили – оба с яблоками. В валютном ресторане с фикусами. В привокзальном кафе. Лиза смотрит на фотографии, они – на Лизу. Сверлят темя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы продаетесь иностранцам. Вас покупают за валюту.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы попали в западню, – подхватывает русый. – Но у вас есть выход. Если нам удастся установить уровень взаимного доверия, вы поможете нам, а мы – вам. Поясню. Страна вступила в новый этап. Растет доверие к иностранным державам. Но кое-кто пользуется этим не по назначению. Понимаете? В свою очередь и мы пойдем вам навстречу. Решим проблему с жильем. И с местом в настоящем театре. Курите? – брюнет подвигает к Лизе пачку «Явы».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А вот тут вы курите, – брюнет тычет ручкой в фотографию. – К сожалению, сигарет из «Березки» мы вам предложить не можем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Она нервничает, а они это видят.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сигареты, шмотье из-за границы… (А на ней как раз Стивино платье, то, что на фотографии.) Красиво жить не запретишь. Но продавать идеалы за гроши… Насколько нам известно, ваш отец отбывает срок за спекуляцию. С такой фамилией! С вашей матерью мы в контакте. Она обеспокоена вашим образом жизни. О чем нам и сигнализирует. Вы ведь знаете, что в нашей стране проституция уголовно наказуема.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отец сидит, мать стучит. Такую завербовать легко.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– За честь надо бороться. Любыми способами. В этом месте мы к вашим услугам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Николай Николаевич вкладывает фотографии в конверт. Все? Или еще есть стопочка?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– На сегодня достаточно, – говорит он, закрывая дипломат.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Оба встают. Ахмедов надевает пиджак, вельветовый, застегивается на все пуговицы. Сидя, он выглядел высоким, а встал – ниже Николая Николаевича.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Все, откланиваемся. – А сами стоят как пни. – Телефончик для связи не желаете? Нет? Неважно, мы вас сами найдем.&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Неужели и ты попадалась им в руки? Вообще я ловлю себя на мерзком чувстве: словно бы я изначально не верю в то, что ты можешь… могла… написать что-то достойное. Откуда это высокомерие? Прости, больше не буду.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стукнула дверь. Бежать, пока не вернулись? Нет, лучше выждать. Руки потные, липкие. На часах четверть седьмого. Скрипит дверь. Лиза вздрагивает, собирается в комок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хемингуэй из Чили. Входит, садится на свое место, говорит, опустив голову:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы уволены. Заберите свои вещи из гримерки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Какие вещи?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза спускается в темный зал, проходит за сцену и замирает. В дверной щели свет. Засада! Расставили силки… Да ладно, не такая она важная птица…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза приоткрывает дверь. Таня! С окровавленным лицом. Лиза прижимает ее к себе, она дрожит и причитает:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Все, все, театра не будет… никогда…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Танечка, сейчас все будет, только умоемся… – Она подводит ее к умывальнику, наклоняет лицом к крану, зачерпывает воду в ладони, смывает кровь с одутловатых щек. Вот кто за все расплачивается! Как она ненавидит их! Господи, как она их ненавидит! А они всегда рядом – и когда разламываешь пирожок с законспирированной начинкой, и когда бежишь по ступенькам эскалатора, – и потому страх следует вынести за скобку общим множителем, а множитель обратить в ноль. Помноженное на ноль смысла не имеет. Но что будет с Таней? Снова по психушкам?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза вытирает Танино лицо своим шарфом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Честно? Вы честно не уйдете?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Зубы стучат, рот открыт не полностью, приступ еще не прошел. А если б она не вошла в гримерку? Заберите свои вещи! Знал ведь про Таню, мерзавец. Да он ее и довел, пока гулял тут.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза надевает на Таню пальто. Позвонить ее дурной тете Любе, чтобы встретила у метро? Но что сказать ей? Нет, надо довезти ее до дому. Кажется, ничего не забыли. Часы на стене! Это она принесла их сюда и повесила над зеркалом. Часы громко тикали, и это раздражало Мотю. Он снял стекло с циферблата и вставил спицу в часовой механизм. Она вклинилась между шестеренками, и время остановилось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Выкликал путем телепатических пассов. Профессор целует Лизу в щеку. – Между прочим, с завтрашнего дня учреждается карантин.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Намеревался сообщить вам об этом, но вы дали мне ложный номер.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Где подруга? – Шлет привет.&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Почему не сказать просто: «Подруга уехала»?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза ищет, где бы примоститься. В черном кресле книжный склад, на подоконнике – ворох бумаг, на тумбочке – все вперемешку. Разве что обои пока целы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мерзавцы осадили кресло ввиду отсутствия гостей… А на меня навесили датчик, каждый удар сердца фиксируется. Смешно. Сначала долго убивают, потом не дают умереть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза перенесла книги на подоконник, уселась в кресле. Профессор полулежит на кровати. На поднятом изголовье две подушки, на них покоится его голова. Так что они с Лизой вровень.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– С вашими мужьями я безнадежно запутался, – вздыхает он, почесывая лысину, – по-моему, вы водите меня за нос, что, впрочем, проделывают со стариками все хорошенькие женщины. – Профессор внимательно смотрит на Лизу. – Не нравитесь вы мне. Глаза не блестят, вид, понимаете, такой, словно вам, а не мне нужен Мефистофель. Вот что, вам не к лицу это платье.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза пожимает плечами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Если вы намерены молчать, говорить буду я. Или вот что, поменяемся местами, вы ложитесь…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Черт с вами, сидите. Откуда вы взяли это платье?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это подарок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В таком случае передайте ему, что я не разделяю его вкуса. Впрочем, есть темы более интересные. Например, совесть, эта дама с мягким знаком на конце. Надеюсь, вы знакомы с ней не только по произведениям столь любимого вами Достоевского. Мое отношение к Достоевскому вам известно, хотя в тот раз вы были не в форме, и, боюсь, я зря сорил словами. Напишу вам о Достоевском отдельно, хотя и не дамского это ума дело. Уел? Все же у вас чудовищно усталый вид, совершенно пустые, извините, глаза… Женщина, такая, как вы, не должна трудиться, она должна давать балы, блистать сапфирами и жемчугами, жить в свое удовольствие и всем вокруг дарить радость.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Давайте лучше про совесть, – перебивает Лиза профессора. Она больше не может слышать о том, как должна жить такая женщина.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Про совесть. Хорошо. Где-то, кажется, в Доме писателей, затеян был в аудитории человек на двести общий разговор обо всем на свете и ни о чем в частности. Я нацеливался смыться, мы же знаем, главное – вовремя смыться, и вдруг меня что-то заело, я взял слово и начал примерно так: некогда, в замкнутом коллективе, у меня был приятель, высококвалифицированный молодой отважный вор. Так как он, сами понимаете, орудовал в определенной сфере, то его часто спрашивали, есть ли у него совесть. На что он отвечал:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Совесть у меня есть, но я ею не пользуюсь». Раз столь авторитетный специалист подтвердил существование совести, я думаю, стоит рассмотреть, откуда она берется и куда девается. Что вы на это скажете?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вы, вы! Представьте, что вы бы оказались в той аудитории.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я бы там не оказалась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что подтверждает наличие совести у вас и отсутствие ее у вора, верно?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет, неверно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Аргументируйте. Что, не можете? Хорошо, дамам позволительно уклоняться. Поехали дальше. Засыпавшая публика пробудилась, к чему я и вас активно призываю. И меня понесло, ко всеобщему удовольствию, разве что не к председательскому. Куда понесло и занесло, вы знаете, если, конечно, не брешете, что знакомы с моей статьей про родословную альтруизма. Кстати, меня неоднократно поздравляли с тем, что я получил должную отповедь с самого высокого амвона, от предпоследнего генсека, как его там? «Доброта и храбрость определяется не генами, а воспитанием». Это – через тринадцать лет после выхода статьи, и почему предпоследний генсек оказался таким специалистом по генам, это другая история, не столько комическая, сколько дорогостоящая. Нет, вижу, к вам сегодня не пробиться. Это из-за платья. Где он взял этот бронированный жилет?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза встает, лучше уйти сейчас, пока не поздно… Но, взглянув на профессора, передумывает, садится рядом с ним на кровать. Зеленая, красная и синяя ручки торчат из нагрудного кармана пижамы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Какой смысл жить в этом истребительно-трудовом лагере? Я знаю, бестактно спрашивать об этом у вас…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Отвечать на глупые вопросы непозволительно. Это кодекс чести, – говорит профессор после долгой паузы. – В порядке исключения: я верю в прогресс и нравственное совершенствование человека.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тогда я верю вот в эту пуговицу на вашей пижаме, а вот в эту – не верю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В таком случае я сдаюсь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет, не сдавайтесь, прошу вас!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хорошо. Мы с вами – в тюрьме. То есть совсем нехорошо, простите. Но вот я вас вижу, могу прикоснуться пальцем к вашей руке или даже щеке. Нет, меня решительно не устраивает ваше настроение, – заявляет профессор. – Даже если вас обидел какой-нибудь прохвост… у вас есть дети, я бы отдал все кудри…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У меня нет детей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Профессор отстраняется от Лизы, смотрит на нее как бы издали.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У меня нет детей, у меня ничего нет. Кроме отличной наследственности: отец-алкоголик, мать-психопатка. Я – провинциальная неудачница, валютная шлюха…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лиза! – Профессор дотягивается рукой до ее плеча. – Вы не имеете никакого римского права порочить себя! Если бы вы знали, как вы прекрасны. – Он садится, свесив ноги с кровати, достает из пижамного кармана узловатый платок, стирает с Лизиных щек слезы. – «Скучная история»! Чехов гений. Но ваша зареванная мордуленция такая, понимаете, славная… Она способна растрогать… даже экспонат палеонтологического музея.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Профессор встает и, заложив руки за спину, ходит по палате. Туда-сюда, туда-сюда… Зачем она все это ему наговорила?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как-то одного довольно известного священника, тоже выкреста, спросили: «Если у человека все отнять – Священное Писание, Храм, сослать его на необитаемый остров, что у него останется?» И священник ответил, на мой взгляд, очень дельно: если у человека все отнять, одно у него все-таки останется – это совесть. Совесть – вот критерий. И то, что он наличествует, неоспоримо. Как то, что вы сейчас сидите на кровати, а я марширую по палате, которая на целых три квадратных метра больше камеры-одиночки. Утритесь. – Профессор запускает в Лизу узловатым платком.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза ловит.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Так что не будьте ящерицей и не откусывайте себе хвост. Пока мы сообща не распутаем все узлы, вам от меня не смыться. Понятно?! А это вам, чтобы больше не куксились.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Профессор подает Лизе стакан пепси-колы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пейте и слушайте. Мой приятель, дельный генетик, давно покойный, кстати, когда-то работал от Вавилова у Мичурина. И так как он был, повторяю, очень дельным, то Мичурину понравился. Как-то раз сидели они вдвоем на крыльце, глазели на сад, и Мичурин спросил: «Кто эту красоту создал?» – «Естественный отбор», – ответил приятель. А Мичурин ему: «Дурак ты, дурак! Какой естественный отбор! Бог – и никто больше». Тоже был непростой овощ наш Мичурин. Это мы сделали из него придурковатого любителя мутаций.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Илья Львович! В прошлом году вы как-то написали мне, что заплеваны и обесчещены…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Разнузданный самобичеванс! Неужели я такое писал?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да. Вот и я теперь заплевана… И обесчещена.&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Прямое попадание. Представляешь себе, что я ощутила? Не в романе, а тогда, в Праге, с тем мерзавцем… А что если наговорить вторую часть от себя? Про саморазрушение. Нет, это куча денег. Пока я буду вещать, все клиенты разбегутся. Невозможно заниматься телесной терапией и одновременно рассказывать о насилии, которому подвергалось мое собственное тело. И при чем тут я вообще? Уймитесь волнения, здрасьте! Трижды «ха-ха».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лиза, я старый, но не моралист. И мне не хочется множить знания… Когда у вас блестят глаза… Когда у вас блестят глаза… – профессор что-то ищет в бумагах. – Вот он, кардинал Люстиже. Прочтите вслух подчеркнутое, немедленно! Я хочу услышать это от вас.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Я хорошо знаю, что все, кто погиб тогда, не были героями. Но их несправедливо преследовали, и они стали образом невинности и права. Люди пытаются закрыть глаза на подлинные факты – концентрационные лагеря и т. д. И в этом проявляется не только их бессовестность, но также скрытое стремление отвергнуть саму идею невинности, нежелание взглянуть ей прямо в глаза. В этом мире невинность предана осмеянию…»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хорошо. Вы обратили внимание на последнюю фразу?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да. Но зачем жить в мире, где невинность предана осмеянию?&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Вот и я спрашиваю – зачем?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Опять глупость! Надеюсь, вы не забыли про кодекс чести. Кардинала Люстиже на вас нет! Отрадно, что архиепископ говорит о презумпции невиновности. Наши служители культа на такое бы не сподобились. Я видел, как два величественных священника, возложив руки на кресты, вещали по телемосту на Запад о нерушимости Русской церкви. Архиложь! Может ли быть уничтоженное нерушимым? На это даже мысль человеческая не способна. Нет, нужен огромный, великий ассенизатор, чтобы разобрать эти курганы дерьма! Подумайте, какие-то Хейердалы перетаскивают с места на место скульптуры, проверяют, могли ли древнейшие племена майя двигать свои монументы или все создавалось на одной территории? Эврика! Гиганты оказались транспортабельными! Читал об этом и думал: вот так и нашу культуру перетащили на тросах, экспортировали всю, за редкими исключениями. И теперь тамошний человек знает, что такое «Архипелаг ГУЛАГ», а тутошняя мадам сообщает, что галка утром лаяла по-собачьи! Спросите, зачем жить в мире, где галка лает по-собачьи?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза встает. Пора.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Завяжите узелок. «Мать», «Гитлер, Геринг». Денька через четыре эта компания будет ждать вас на Главпочтамте.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Профессор провожает Лизу до будки с милиционером – дальше нельзя, – осыпает Лизины руки поцелуями. В пределах зоны он свободен.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Датчик оттягивает карман. Боль, запертую в сердце на сто замков, им не замеришь. Погибшие друзья – молчание; изголодавшиеся пятидесятники, осужденные на смерть своими же братьями за кражу черствой пайки, – молчание. И что им, растерзанным, до звезд величиной с гусиное яйцо?<br>
&nbsp;//--&nbsp;Фред оброс, щеки в колючей щетине&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если они следят, то уже давно выследили и его, и его машину. Когда у них заканчивается рабочий день? Никогда. Снимки в кафе были сделаны в полночь, в тот момент, когда она говорила Стиву о паранойе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Поехали скорей!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Куда ты так спешишь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Домой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Там шаром покати. Давай поужинаем в «Пекине».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Принимаю молчание за согласие, – говорит Фред, обнимая Лизу за плечи. – Что-то случилось?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет. Просто устала.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Поспи. Разбужу, как доедем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А если они и Фреда припаяют? Может, все же не мать стукнула, а завклубом? Валютная проститутка! А что если это точечный заказ? Появился, скажем, некий дядька, которого надо расколоть с помощью женщины, они нашли фото его любовницы, подобрали похожую. Решили попробовать. Получили отпор. Наверняка она не одна в коллекции. Подумали, ладно, с этой не вышло, другая клюнет. Условия выгодные – квартира, работа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Приехали. «Мест нет»!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Все будет, – подмигивает ей Фред. – У меня тут знакомая певичка. – Он машет ей рукой. Люрекс, перламутровое лицо. Не из списка ли? – Сдаем одежду.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фред впервые видит Лизу нарядной. Бордовое платье без ворота с карманами на груди перетянуто в талии широким поясом; ноги – в сетчатых чулках.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ресторан пустой. Почему «мест нет»? Ее трясет, как в сумасшедшем грузовике.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Садись!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сяду. Но есть не хочу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А чего ты хочешь? Чего ты вообще хочешь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Домой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Хорошо, я отвезу тебя домой, к мужу и детям. Твой полоумный профессор обзвонился. Никак не мог поверить, что ты его надула. Зачем дразнить стариков?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Дай, пожалуйста, номерок. – Лиза встает.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Не дам. Я буду есть, а ты – жди. Вот так.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Официант с блокнотом склоняется у Лизиного плеча.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Дама соблюдает фигуру, – говорит Фред. А мне – антрекот с кровью, салат из свежих овощей и кофе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Оркестр играет, певичка переминается с ноги на ногу, сейчас запоет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А эту, в люрексе, ты тоже чистил?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лиза! – Фред сжимает в кулаке ее пальцы. – Я существо примитивное, но и у таких, как я, есть человеческое достоинство. Когда оно попирается, примитивное существо звереет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это мы уже наблюдали.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Тебе что-то нужно от меня? Зачем ты звонишь? Сказать «спокойной ночи»? На это есть телевизор. Восемь пятнадцать, первая программа. Нравится дразнить лопуха? Скажи прямо. Сформулируй.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сложно сформулировать. В ресторане. Когда ты голоден, а я сыта; когда у меня есть дом, а у тебя – нет; когда у меня есть работа, у тебя – нет; когда у меня есть деньги, у тебя – нет; когда… Фред, купи меня за трешку, сэкономленную на салате!&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Танечка, ну нельзя же так! Клянусь тебе, я согласилась на массажный кабинет с голодухи. Мой будущий работодатель, если можно его так назвать, пригласил меня в ресторан, я была такая голодная, что, как только принесли хлеб в плетеной корзиночке, я не удержалась и начала уплетать его за обе щеки. И он, зараза, это заметил. И всякий раз, когда я взбрыкивала, он припоминал мне эту плетеную корзиночку с хлебом. Мол, что бы я без него делала…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пошли! – Фред выводит Лизу из-за стола, она послушно следует за ним, но он ведет ее не к выходу, а к эстраде.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я не танцую под попсу!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фред не слышит. Он ведет ее, крепко прижав к себе, целует в загривок, смотрит в глаза; кажется, мгновение – и из них брызнут слезы. – Лиза, я люблю тебя, ты не представляешь себе, как я тебя люблю, – шепчет Фред, касаясь уха губами, – я караулил тебя у дома на Новослободской, в конце концов постучался в твою квартиру, но твой… друг, видимо, не знал, ни где ты, ни что с тобой, сказал, что за тобой уже приходил какой-то субъект… Похожий на меня.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза останавливается.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вот как! А когда ты был там?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– В пятницу. После синагоги.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты ходишь в синагогу?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет, я туда езжу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фред подзывает официанта и заказывает еще одну порцию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мне антрекот без крови, – говорит Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И бокал шампанского. Выпьешь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза пожимает плечами. Вот так точно она пожала плечами, когда он спросил ее в машине, куда везти, – и привез к себе.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Они раздеваются, не включая света&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Медвежья любовь, медвежьи ласки, требовательные и нежные, наполняют и опустошают разом. Она лежит в его руках, как в теплой шерстяной люльке. Он моет ее под душем, мылит тело мочалкой, вода струится по вновь слившимся телам. Он вытирает ее полотенцем, заворачивает в халат, укладывает в постель.&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Будь у меня писательский дар, я бы тут развернулась. Не знаю, каков Танин опыт в сексуальной жизни, но постельная сцена явно не ее форте. Кажется, что, когда она ее писала, у нее колотилось сердце и прыгало давление. Надо было ей Генри Миллера почитать. Кстати, героиню его романа зовут Таней. Но это не ты. Я сбиваюсь. Обращаюсь прямо к тебе. Хотя вначале соблюдала дистанцию. Но переговаривать не буду. Нет уже ни сил, ни времени.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Она лежит, уткнувшись лбом в его подмышку: надежное укрытие, здесь ее никто не найдет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Среди ночи она просыпается. Прислушивается. Нет, наверное, приснилось. Разбитый телефон валяется на полу. Он не мог звонить. Значит, в дверь? Лиза подходит к двери, прислушивается. Никого.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты завел будильник? – спрашивает Лиза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И не подумал. Ты опять куда-то спешишь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет. Просто показалось…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фред закутывает Лизу в свой свитер, сажает к себе на колени.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Помнишь, мы говорили про раба Зингера, и я тогда сказал, что эта книга…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– …заставила тебя осознать свое еврейство?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет, для этого существует армия. Пару ударов сапогом в морду – никакой Зингер не нужен. Помнишь, как раб полюбил Ванду? Так я тебя полюбил.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Но как рабу тебе бы следовало отправить меня сначала в микву…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Послушай, Лиза. Я собираюсь уезжать и уже кое-что предпринял в этом направлении. Я не уеду без тебя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тысячелетний рейх любви… Голова работает, как дозиметр, замеряя уровень радиации. Убежище, медвежье логово… Неправда, она влюблена в него, в матовый блеск прямо глядящих глаз, в его вспыльчивость и нежность…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Лиза, ты меня слышишь?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Чтобы подать вместе – нужно зарегистрироваться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И ты так вот серьезно решил на мне жениться? – Лиза улыбается, качает головой. – Ты сошел с ума. Получи вызов на себя и езжай.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я уже получил, на себя и на тебя. Пока отдельно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ну и оперативность! Как же ты заполнил мою анкету?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Анкету заполнить проще, чем найти тебя. Но я не давлю. У меня есть январский вызов от сестры, тогда ты еще не предполагалась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Используй январский. – Лиза обнимает Фреда за плечи, приникает животом к его спине, целует в пульсирующую вену на виске. – Все мы во власти собственных сюжетов…<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ты в метро опускаешь пятак,<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ну а двое идут по пятам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ты за водкой стоишь в гастроном —<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;А они сторожат за углом.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Такие вот стишки сочинил русский мальчик с французской фамилией Делоне.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И что же это за сюжет?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Он дважды сидел. За открытый протест властям – на Пушкинской площади – год условно; второй раз – уже на Красной площади – два с половиной года лагерей. По возрастающей. После отсидки – Париж, родина предков. Там он еще круче страдал. Французам было глубоко наплевать на все его речи об отсутствии свободы в СССР, у них-то свобода в воздухе разлита! Делоне стал пить и дебоширить. Умер в тридцать пять лет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты его знала?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да какая тебе разница? Я не о том говорю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А о чем?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– О том, что мы с тобой из разных стран, Фред. Это – не про пятый пункт. Это про совесть, у которой нет национальности. Тебя когда-нибудь волновало, что здесь происходит?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фред стоит над распростертой Лизой, руки в боки, насуплен, смешной!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ну ты, библейский герой, сядь возле меня и слушай! После катастрофы твой народ создал свою страну. Тысячелетиями вы бродили по свету и заимствовали культуру тех стран, в которых оседали. При этом оставаясь евреями. Генетически вы более мобильны. Вы способны прожить несколько жизней. В одной. Твой народ тяготеет к свободе, а мой – тяготится ею. Он любит рабство.&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Побили тебя в армии за еврея, и ты вон как распетушился…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Явный крен в юдофильство. Это я, конечно, загнула!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А тебя за Годунову никто не бил?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– За боярскую фамилию?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Бояре, а мы в гости к вам… – Фред хватает Лизу в охапку, целует в грудь, в щеки, в губы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Невозможно ее понять. Но можно любить, не понимая.<br>
&nbsp;//--&nbsp;«Недосягаемая Елизавета Владимировна!&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Со всем своим жидовским нахальством испросил у врача разрешение на прогулку в круглобольничном дворе. Бидистиллированной голубизны день, на проплешинах желтые цветочки; надеюсь, ясно, о каких цветах речь! Ваш покорный слуга ходит по периметру, как и положено профзеку, и посреди всего этого благолепия-великолепия думает – о чем, как Вы полагаете? О мутных Ваших излияниях. Ломает голову, отбрасывает гипотезу за гипотезой. И тут его пригвождает догадка: да ведь эта головоломка не стоит выеденного яйца! Если у Вас, как Вы признались после стольких месяцев вождения меня за нос, нет ни дома, ни семьи, какого черта не воспользоваться моим предложением? Места у меня предостаточно. В силу своего возраста (сей факт в восторг не приводит, понятно!) я не мужчина, а облако в штанах. Слопали? Едем дальше.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как-то Вы спросили меня, зачем я, предвидя последствия, разнес в пух и прах Лысенко? Помните, змея подколодная, что я ответил? Бессовестно цитирую себя: „Я страшный трус, но я не переношу неправды“. Вы – страшная трусиха. Это не гипотеза, а аксиома. И вертихвостка. Однако при прочих равных – в знаменателе правда. Если Вы двоечница, суньте нос в учебник по арифметике. Так вот, я тут подыхаю от обилия работы (башка не варит, хотя в больнице обычно работается хорошо, нет быта), а она – нос по ветру, и адью. Так ведут себя те, кто забыл про даму с мягким знаком на конце, кажется, о ней у нас уже шла речь. Забыли? Напомню при встрече.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Имейте в виду, я готов хоть сейчас (нет, не сейчас, а когда кончится карантин) предоставить Вам мою старческую грудь, чтобы Вы оросили ее слезами. Пока же можете истребить прорву чистых носовых платков, они в платяном шкафу, на верхней полке. Приказываю не стирать их вручную. Вернусь, отволоку в прачечную.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Омерзительно одно – реабилитация. Позорная участь – быть реабилитированным. Доказывать кредиторам, что ты не вор, не обманщик, не подлец, что в магазине были не те товары. Радуйтесь, что Вы не попали в мясорубку, что на Вас не наехал каток. И прекратите этот разнузданный самобичеванс.&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Не к лицу это Вам, послушайте сибирского волка, которому позарез нужна Ваша жизнь, пусть хоть одна ее осьмушечка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Облизываю Ваши ручки. Верноподданнейший.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;P. S. Что за номер телефона Вы мне подсунули? Кажется, я Вас об этом уже спрашивал, но то ли не расслышал, то ли не запомнил ответа. Не вздумайте приезжать, никаких банок с медом и прочей глупости!»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Вот за это спасибо, профессор! Постараюсь прийти в себя. Или выти из себя вон? Не знаю. Жаль, что вас не было в моей жизни. Читая, я все ждала момента, когда Таня осуществит «позорную миссию» моей реабилитации, ну хоть как-то намекнет на то, что я не только секси-вертихвостка, но личность, способная привлечь интерес профессора. Ждала, что ты, Танечка, подаришь мне нечто большее, чем цитаты из книг и чепуху про «Третий рейх любви». Ты меня ненавидишь? Прости. Все же одно доброе дело ты сделала: свела с великим человеком. Хотелось бы поговорить с ним не на страницах твоего романа. А ты ведь меня к нему приглашала! Почему я отказалась? Не помню. И вот теперь кусаю локти. Свои, разумеется.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я у тебя не состоялась. А у себя? Не знаю. Вряд ли в конце, а до него еще пара страниц, меня ждет преображение. И если я еще держусь, то только благодаря твоему профессору.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Солнечные лучи пробиваются из-за клеенчатой занавески&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Весна. Воскресенье. Ванна полна мыльной пены. Лиза собирает ее пальцами ног, ставит мелкопузырчатые оттиски на чистый бортик. Наверное, в ней истреблено чувство любви, любви к одному, единственному человеку, нормальной, естественной привязанности. Кого в этом винить? С отцом они виделись в последний раз лет пять тому назад. Красавец. Алкоголик. Сутенер. Небось насолил очередной пассии, и та его засадила. Он никого не любил. Любовь – как страх. Одно убивает другое.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Махнем за город? Заодно заберем вещи с Молодежной…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– У тебя каждая вещь имеет свой адрес?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да. И на каждой штамп: зэка номер такой-то.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фред ждет Лизу у старой пятиэтажки, где прописаны ее дырявые джинсы и серый свитер.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нельзя было отпускать ее одну. Но она настояла. Когда пялишься в одну точку – в крайний от угла подъезд, – время идет долго. А отвернешься – и проморгаешь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Фред! – Лиза за его спиной. Как она тут оказалась? – Какой же ты колючий! – Поцелуй медузы, моментальный ожог, и вперед. – Спрячь иголки, и заскочим на Электрозаводскую, очень тебя прошу!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А там у тебя что прописано?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мой клуб. При электроламповом заводе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Берем клуб? Целиком или по частям? – Фред дует в усы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Как получится…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И они едут, мысленно друг с другом разговаривая. Фред убеждает Лизу выйти за него замуж, уехать, родить ему ребенка, жить нормально, банально, просто. Любовь забивает поры, давит на барабанные перепонки, стучит в виски.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза думает, там ли завклубом, обычно он отдыхает по воскресеньям. Ознакомить ли Фреда с ее замыслом или положиться на ситуацию?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В клубе новый охранник. Лиза протягивает пропуск: молодой человек со мной. Из зала доносится шум. Воскресный драмкружок?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вот мой театр, Фред! Я не только трахаюсь и вожу старых профессоров за нос, не только мотаюсь по квартирам, где прописаны мои вещи… Я вытащила своих актеров из дурдома, научила их сценическому движению и артикулированной речи. Это был мой хлеб, Фред, сто рублей в месяц с вычетом за бездетность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Годунова!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– О, и завклубом здесь, пойдем-ка с ним поздороваемся. Фред, шепни ему на ухо, что ты из органов, прошу!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Эту роль я не репетировал. Но побить могу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Завклубом надвигается на Лизу, но Фред заслоняет ее, принимает стойку. Сейчас как врежет!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Давайте не сегодня, не переношу вида крови. – Лиза берет Фреда под руку. – Наш сотрудник навестит вас на неделе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мелкая месть. А приятно. Страх упакован в посылку, передан по назначению.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Покатый берег озера&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Зеленеющий пригорок в желтых одуванчиках из письма профессора. Он назвал ее трусихой… Справедливо, но обидно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза лежит, упершись головой в шерстистый живот. Над ней – небо, под ней – земля, нормальная система координат.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Знаешь, в старших классах я вела дневник. Записывала свои мнения о прочитанных книгах. Я прожила тысячу книжных судеб: от бедной Лизы – мое сочувствие тезке – до «Трех товарищей», где я, конечно, играла Пат, повелительницу мужчин; потом ее оттеснила Настасья Филипповна…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– И кого же ты сегодня сыграла?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Мстителя. В женском образе. Бравую шпионку Мату Хари… Ты был неотразим! Давид против Голиафа. В Израиле непременно смени имя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ледяное озеро. Водоросли обвивают ноги. Лиза плывет быстро в сторону островка, вылезает на сушу. Стоит голая, подставив лицо солнцу, машет руками.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Смотрите, доминошники, зрите, дворовые сплетницы! – кричит Лиза. Или просто говорит? Слышно, будто рядом. – Пенсионеры, персональные и рядовые, вкушайте ядовитую сладость искусства! Дышите благоуханным бельем из прачечной!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фред не умеет плавать. Была бы лодка…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сара-Ванда, давай сюда! Придатки застудишь!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза ныряет в воду, стрелой несется к берегу. Фред ловит ее, мокрую, на руки, закутывает в свитер. Солнце слепит, желание туманит; он раздевает плененную рабыню, лижет языком соски, вся любовь, которая есть в нем, толчками вливается в ее лоно, средоточие всего и вся.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нар-р-р-одный театр-р-р. Шекспир, др-др-др…<br>
&nbsp;//--&nbsp;– Елизавета Владимировна, на провод!&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Спроси кто.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Профессор.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ты уверен? – Кажется, ей снились Ахмедов с Николаем Николаевичем; кажется, они играли в карты на пустой сцене…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Что с ним?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– С ним-то ничего, а вот с тобой что? – Фред&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>передает Лизе трубку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Держалась как партизан, но все же скажу про Фреда. Это единственный всамделишный герой, помимо, разумеется, меня. Хорошо, что ты его переназвала. За этого «Фреда» я и вышла замуж. Чтобы уехать, избавиться от гэбэшной паранойи. То и другое удалось. Но не сразу. В Израиле мы оказались лишь в августе 1989 года. Там муж настолько вошел в образ зингеровского раба, что решил переименовать меня в Сару-Ванду. [Здесь я опять смеялась, но print on demand «ха-ха-ха» не поставил.]<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Стало быть, номер верный? Хорошо. Я не оторвал вас от плиты? Ничего не кипит и не убегает? Хорошо. Тогда примите валерьянку и выслушайте сводку новостей. Я врезался носом в дверь, и нос по сему случаю зело укрупнился. Так что продлеваю карантин. Вы меня слышите?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза чиркает спичкой о коробок, закуривает.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Сколько «Знаков зодиака» вы уже испепелили?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Пока что пали «Стрельцы». А голова-то цела?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Вполне. Череп у меня бронированный, за всю войну ни царапины, а вот что касается жидовского носа, то он и в прошлом подвергался нападениям со стороны неодушевленных предметов. Можно украсть у вас еще пять минут? Днем к автомату не пробиться, а сейчас все спят, и я великолепно расположился. Стою под козырьком как солдат. Если бы телефон изобрели во времена Достоевского, никакого «Подростка» бы не было. Стал бы парнишка носить на хвосте новости из дома в дом? Смогу ли я впредь обнаружить вас по этому номеру? Хорошо… Да, а по поводу вздора, который вы несли, вас ждет разнос на Главпочтамте.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Разнос получен, спасибо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Принят к сведению?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лиза гасит сигарету, залезает с головой под одеяло. Там ее театр. Профессор с опухшим носом и цветными колышками авторучек в нагрудном кармане… Зеленой – писать про лес; синей – про море и небо; коричневой – про землю; черной – про все остальное. Белой – про легкое дыхание. Белого на белом не видно.&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>И это все?! Опять этот Танин «Открытый финал». Недоговоренность, недосказанность… Стилистика семидесятых. В восьмидесятых пошла охота за плотно сбитой фабулой. Читателя уже не оставляли перед пустым корытом: думай, мол, что хочешь, была рыбка или сплыла, пока ты червя на крючок насаживал. Кажется, до меня дошло! Глянула, когда умер Эфроимсон. В июле 1989 года. А я уехала в августе. То есть Таня так вжилась в текст, что не выпустила меня из страны, пока был жив профессор. Эта арифметика имеет отношение не к роману, а к образу героини. Похвально, Годунова, ты не оставила профессора. Есть все-таки в тебе что-то хорошее. Так что точка поставлена вовремя. Пора назначать пациентов. То, что белого на белом не видно, – это земная правда. А как там, на небесах?<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отсидент на заре перестройки<br></h3><img border=0 src="i_017.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я сделал ошибку, взяв Эфроимсона доцентом кафедры дарвинизма и генетики. Его надо было взять в музей в качестве экспоната. Посадить в клетку и написать: «Человек неразумный, верящий в человеческую порядочность. Вымирающая ветвь. Тупик эволюции».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И. М. Поляков,<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;зав. кафедрой Харьковского биофака<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;От автора<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы познакомились с Владимиром Павловичем Эфроимсоном в 1983 году. В то время он «добивал» 600-стра-ничный том под названием «Биосоциальные факторы повышенной умственной активности». Всякий раз, прощаясь со мной, он просил «завязывать узелок на носовом платке», что означало напомнить ему про историю, припасенную к следующей встрече. В его записной книжке на каждой странице значилось имя Елена и два номера телефона – мой, и Елены Артемовны, секретаря и друга Владимира Павловича. На случай если в пути откажет сердце. «Чтобы знали, кому оно принадлежит!»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Бестии вы, женщины, – сказал он как-то, рассуждая о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс, которой я в ту пору была захвачена, – концлагерь, голод, – дети… и цветы! Детей не завел, в цветах ни черта не смыслю… А вы вот откопали богиню…»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Владимир Павлович жил поперек судьбы, вопреки системе. Он служил науке в ту пору, когда всякое зерно здравой мысли уничтожалось в зародыше, он никогда не играл со своей совестью в прятки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ни одну из нижеперечисленных книг Эфроимсон не увидел:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Генетика этики и эстетики. СПб.: Талисман, 1995; Гениальность и генетика. М.: Русский мир, 1998; Генетика гениальности. М.: Тайдекс Ко, 2002; Педагогическая генетика. М.: Тайдекс Ко, 2003; Генетика этики и эстетики. М.: Тайдекс Ко, 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Мне нужны, Ваша честь, <нрзб>, осьмушечка и шампанское, и я буду умирать… – говорил он незадолго до кончины. Какие-то слова звучали отчетливо, какие-то, увы, перешли в категорию <нрзб>. – Жены-мироносицы. История как его <нрзб> в 22 года… Я вижу, как кровь льет из каши то налево, то направо, то налево, то направо, то налево, то направо. Еще раз дайте Вашу лапу. Глупо, глупо, глупо. Называется остров Глупости. А потом начинается лава. <нрзб> Оказывается, что таких островов <нрзб>. Эгейское море».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А вообще-то Эфроимсон говорил громко и разборчиво:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Палачи, которые правили нашей страной, – не наказаны. И до тех пор, пока за собачью смерть Вавилова, за собачью смерть миллионов узников, за собачью смерть миллионов умерших от голода крестьян, сотен тысяч военнопленных, пока за эти смерти не упал ни один волос с головы ни одного из палачей – никто из нас не застрахован от повторения пройденного… Пока на смену партократии у руководства государства не встанут люди, отвечающие за каждый свой поступок, за каждое свое слово – наша страна будет страной рабов, страной, представляющей чудовищный урок всему миру… Я призываю вас – помните о том, что я сказал вам сегодня. Помните! Помните!»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако, на «острове Глупости» нынче в ходу бумажные салфетки, а не носовые платки, и никто не завязывает на них «узелки на память».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Чувствую, что после меня останется гора интересного, но неорганизованного барахла», – писал мне Владимир Павлович, отсылая очередную бандероль. Между страницами попадались карточки с цитатами из классиков: «Я видел и знаю, что люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на Земле. Я не хочу и не могу верить, чтобы зло было нормальным состоянием людей». Это мог бы написать и сам Владимир Павлович, но Достоевский, с которым тот находился в непрестанном внутреннем споре, опередил.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все это разноцветье вкупе с письмами Эфроимсона и его многостраничным отзывом на рукопись моей книги «В начале было детство» (название ругал), – никоим образом не может быть причислено к разряду «барахла». Да и Владимир Павлович так не думал, как все великие, он знал себе цену, и как все великие, сомневался в этом «знании».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Посылая Вам набор ксероксов, я тем самым уполномочиваю Вас представлять генетику на фронте педагогики от моего имени», – писал он мне 4 января 1988 года, за полгода до «лавы». Увы, мне не удалось выполнить эту его волю.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Переписка В. П. Эфроимсона с Е. Макаровой [1 - Оригиналы рукописей В. П. Эфроимсона ныне хранятся в США: Отдел редких книг и рукописей библиотеки им. Хесбурга. Университет Нотр-Дам (University of Notre Dame du Lac).]<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В. П. Эфроимсон – Е. Макаровой<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Февраль, 1985 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дорогая Елена, может быть надо извиниться сначала за это позднее, сверхпозднее письмо, а также и за обращение без отчества. Но случилось так, что отчество у меня нигде не записано, а книжку Вашу, из-за ужасно не понравившихся мне, удручающе некрасивых рисунков, я первый раз прочитал наспех, небрежно, в бессоном состоянии, после снотворных, и как-то не почувствовал ее. Вероятно, она так бы целиком проскочила мимо меня, но потом, случайно, оказавшись на ночь без книг, начал читать вторично, прочитал «Дядя Паша» и меня просто из-за угла мешком ударило. Вдруг прочувствовал неяркую, скрытую, даже замаскированную доброту и правдивость этой вещи. Эта поразительная, чисто женская наблюдательность и проницательность, штука скорее вторичная, но вот понимание, проникновение в совсем чужую душу, понимание своеобразной гордости старика своей нужности, эта его любовность к Яне (тоже как-то скульптурной), его трогательная нежность к ней, проклятый идиот Мирза, одиночество дяди Паши на Новый год, его ожидание, и так правдиво – Матвей в пансионате, изображающий Дядю Пашу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но ведь так оно и есть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я читал и радовался таланту каждой страницы, почти что каждого абзаца. Перелистнул, нарвался на «Травы из Одессы» и вспомнил, почему мне с первого раза очень не понравилось, может быть потому, что мне омерзела сразу эта «Сказка», идиотка, история со знахаркой, бред о летаргическом сне, глупости, скандалы, Люсик, Чарли, целительные травы, смерть деда – это произвело (да и после перечитывания «Дяди Паши» производит) мерзкое впечатление, м.б. потому, что у меня ассоциация с одной знакомой, у которой была мастопатия, специалист скомандовал – немедленно оперировать, а она пошла к какой-то гнусной, самоутверждающейся целительнице, и в результате – прооперировалась уже с метастазами, а теперь поразительно цепко борется за жизнь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я не буду перебирать рассказ за рассказом, да и это написал еле-еле, давно хотел, но не позволял себе оторваться от проклятой, удушающей монографии. Кончаю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Оргвывод: у Вас настоящий талант, и мне стыдно кончать этим банальным фактом, но что делать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я злобно поглядывал на банку с медом, которую Вы мне нахально подкинули, но недавно стал мед лопать, хоть это и антипедагогично. Не воображайте, что я снесу еще одну банку, если вздумаете навестить. Очень жалею, что при первой и единственной встрече толкового разговора не вышло.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;P.S. Сегодня ночью я перечитал, более внимательно (а не по гипотенузе, как приучился читать научные работы – круг моих интересов то бесконечно расширяющаяся, то до предела суживающаяся вселенная) Вашу повесть «Золотце» и был опять поражен, какой Вы Протей, – умеете переходить в душонку маленькой девочки, думать, видеть мир, как она.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Об этом пишу уверенно, потому что помню свое ранне-детское восприятие всяких событий, свое ранне-детское понимание, что что-то не так, ну а перейти от восприятия маленького мальчишки к восприятию девчонки не так уж трудно. (Пока не забыл, – в Новом Мире 1985, № 3 появился совершенно замечательный педагогический очерк, с удивительным вниканием в суть дела, с немногими общеобязательными клише, тонущими в разительно умных, правильных высказываниях. Конечно, запомнив очень верное содержание, я тут же забыл имя автора (имена я не помню с ноября 1949 г., по серьезным причинам – поражение центра памяти на имена). Но Вы легко найдете. Обязательно прочтите. Такой честный, блистающий ум, такую вещь, из которой, как из стихотворения, жаль вычеркнуть не строфу, не абзац, а хоть строчку, я многие годы не встречал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Обратно к баранам. Поражает доброе сочувствие, вживание, которое у Вас нашел, в частности, и в «Золотце». Запрещаю фыркать!!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Редкостное вживание есть, например, у Достоевского, но у него злобное, пакостное (могу так писать, потому что «архискверный Достоевский» и хамство Ермилова [2 - Ермилов В., Ф. М. Достоевский, 1956, изд-во: Художественная литература.] на мою психику не действовали), а Достоевского изучал и записал что-то 100–150 страниц машинописи о нем – это неожиданно совпало с Михайловским [3 - Николай Константинович Михайловский (1842–1904) – русский публицист, социолог и литературовед, критик, переводчик. Михайловский Н. К. Жестокий талант. (Полное собрание сочинений Ф. М. Достоевского. Тома II и III. СПб. (1882). Михайловский Н. К. Литературно-критические статьи. М., 1957. Html-версия – В. Есаулов, июнь 2007.], которого поглядел, когда все свое было отпечатано на машинке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но главное не в этом. Убежден (и есть подвал фактов, впрочем, не отечественных), что в человеке «душа» складывается именно в первые 4 года. Он станет порядочным или злым прежде всего из-за мамы, папа в N раз менее важен, Христа ради поглядите предисловие Л. Н. Толстого к чеховской «Душечке» (если до сих пор прохлопали).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;То, что Вы написали в «Золотце», не просто очень хорошо, очень-очень интересно, но может быть главное – до зарезу нужно по деловым (и, если хотите – деляческим соображениям).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лет 10–15 назад, на круглом столе в «Вопросах философии» один экономист, ничуть не смущаясь присутствием неизбранной публики, так и сказал: «Мы удачно провели щекинский и аналогичный эксперименты, можно из промышленности освободить 20 миллионов человек, но куда их девать?»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А 100 % доказано (за рубежом), что мать первые 4 года должна безотрывно находиться при ребенке. В немыслимом идеале надо было бы на ЭВМ подсчитать, во что обошлось бы пребывание матери при ребенке (оплачиваемое) 4 года, и во что обходится сверхалкоголизм и преступность. Конечно, экономика и проч., Вам, вероятно, до лампочки. Но как интересно Вы изнутри показали это «Золотце», а что это чертовски нужно, что в этом спасение, Вы, вероятно, даже не знаете.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ваши шедевры мне очень живо напомнили «Неделя как неделя» [4 - Наталья Владимировна Баранская (1908–2004). Неделя как неделя, 1969 г. «Новый мир» № 11.], прочитанную в журнале, и «Любку» [5 - Автор рассказа «Любка» – Дина Ильинична Рубина (род. 1953).] – в авторском чтении, до того, как ее изуродовали в печати.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я тогда, впервые, написал автору письмо (считаю это нахальством, но оказалось к месту). Письмо Вам – второе письмо писателям. Не обижайтесь, не сердитесь, читаю и пишу Вам наспех (иначе мне нельзя). В. Эфроимсон.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На полях: За «Переполненные дни» очень благодарен. Буду понемногу перечитывать в 3–4 захода.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Е. Макарова – В. П. Эфроимсону [6 - В. П. Эфроимсон, боясь затерять мои письма в «монбланах» бумаг, иногда отсылал их назад. Таким образом сохранилось три письма.]<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Май, 1985 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дорогой Владимир Павлович! Сразу хочу попросить прощения за бесконечные опечатки: машинка тутошняя со старым расположением шрифта. Так что как бы ни глядела в оба, а пальцы промахиваются. Я пишу Вам в саду, среди тюльпанов, ландышей и неперечислительного благолепия весны, плавно втекшей в лето. Вечером с Сережей и детьми [7 - Мой муж Сергей Макаров (1939–2016) и дети – Маня и Федя.] были на море и даже вошли в него по щиколотку. Вода хорошая, бодрит, особо после воздушного путешествия, которое прошло не слишком гладко. Самолет валял дурака, был слишком резок на поворотах, Маня всю дорогу порывалась изрыгнуть из себя завтрак. Мы прилетели в Ригу позже указанного времени, и муж сказал, что наш самолет был неисправен, и рейс на Москву этой машины отменен.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хорошо, что все позади, а нам суждено – другое. Наш сад полон улиток. Маня весь вечер промышляла, развела улиточное царство, и я вспомнила, как в ее возрасте гонялась за божьими коровками в Коктебеле. Их было полным-полно, а я их – искала. Так и Маня их ищет, хотя куда ни кинь взгляд – упрешься в улитку. Сказала это – и вижу розовый куст, по которому улитки совершают свое торжественное ползучее путешествие.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наверное, я пишу Вам ерунду. Но таким образом, описывая Вам нашу жизнь, я обживаюсь, осознаю себя в новом пространстве и в новом качестве – дачницы. Я взяла с собой рукопись двух романов, которые я сочинила в позапрошлом мае и нынешней весной. Взяла их, чтобы привести в окончательный порядок. Однако пышная природа так оглушила меня, опьянила сосново-морским воздухом, что я чувствую себя неспособной к работе. Впрочем, писание для меня не работа, а способ существования. Так что мои пошли на море, а я осталась дома, в саду, чтобы, говоря с Вами с помощью допотопной пишущей машинки, привести себя в порядок, заодно порассказать о здешней красе – ведь Вы не безразличны к природе, Вы ей посвятили жизнь. Вы ищете закономерности в ее жизни, истоки развития и изменения, а я – бездумный ощущатель ее наличия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сады утопают в цветущей сирени, стоят каштаны, устремив к небу высокие белые светильники, – трудно вообразить, что все это получилось само, без Творца, как Вы считаете. Впрочем, признаюсь, я всегда избегала знаний в области естественных наук (удивительное косноязычие возникает на природе!) Ботанику и зоологию я проходила в больнице, где учебы никакой не было. Анатомию и общую биологию – в специнтернате, где тоже мало чему учили. Так что отчасти списываю свое невежество [8 - С десяти до четырнадцати лет я жила в больнице и в интернате, то бишь не посещала «нормальную» школу, где образование было весьма спорадическим. Об этом – моя книга «Цаца Заморская», Самокат, М., 2019.] на обстоятельства. Федя же мой, напротив, очень интересуется естественными науками, так что просвещает меня. Сейчас он читает книгу Верзилина по ботанике и постоянно рассказывает про пальмы и кактусы. Меня же больше греет фраза Достоевского накануне казни: «Жизнь выше смысла и выше оправдания». Т. е. благодать – в радости земного существования. И эту благодать можно ощутить без причинно-следственного анализа. А поскольку я не способна к аналитическому мышлению (так мне кажется) и мало любопытна, то меня вполне устраивает то, что я вижу своими глазами и что я чувствую, видя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С моря дует ветер, шелестит листва кроны огромного дуба, что стоит в саду, на лужайке, доносятся крики из пионерлагерей, сбивая меня с толку, ибо благодать никак не соединяется в сознании со звуками горна и строевых команд.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кстати, письма, которые Вы мне написали, считая их почему-то дурацкими, помогают мне жить. В минуты растерянности и сомнений я перечитываю их. Как и Вы, я неспособна отдыхать. Дачная жизнь в ее первоначальном смысле тяготит меня. И вот уже придумываю, чем ее заполнить. Иначе готовка обедов и мытье посуды способно будет поглотить все время, а как дорог каждый день – Вам и без меня известно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Люди чаще всего живут будущим – когда-то они что-то такое сделают, придет час. Я же цепляюсь за каждую минуту и, говоря про себя «раз», прекрасно осознаю, что этот «раз» уже уплыл в прошлое.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пока я заполнила полторы страницы, солнце переместилось, подул ветер. Здесь на солнце жарко, а в тени – холодно. Приходится переставлять стол и кутаться в кофты. После московской плавной теплыни лихорадит. Лучше всего здесь (по приемнику) слышно Польшу, эфир заполнен шипящими песенками и «культуральными» новостями. Кстати, нам с Федей отказали в поездке в Прагу по приглашению. Постепенно соберется перечень стран, куда нас уже не пустили. Как-то я подумала, что уже можно составить список того, чего никогда не будет в моей жизни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кем я уже никогда не стану, где никогда не побываю. Наверное, такой список будет иметь гораздо больше наименований, чем список со знаком «плюс». Но зная, к чему не следует стремиться, можно усилить натиск на то, к чему следует стремиться. Хотя никакой список тут не поможет. Ограничения, введенные не по нашей воле, только злят. И ни к какой мудрости человека не приводят. Вот пока все, что я надумала в своем первом письме на даче. И оно – Вам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Будьте по возможности здоровы. Привет от Сережи и Феди. Ваша Лена Макарова.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В. П. Эфроимсон – Е. Макаровой<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Май, 1985 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дорогая Елена Григорьевна, никогда и никак не поймете, как меня порадовало и подняло Ваше письмо, написанное Вами безо всякой логической последовательности, просто для входа в норму и без задачи что-то конкретное сообщить; Вы еще не впряглись в работу, и отдались желанию пообщаться. Но то, что у Вас возникло желание пообщаться именно со мной, то, что Вы помните мои письма, меня подняло в моих собственных глазах именно тогда, когда у меня начисто, по швам опустились руки, потому что в который раз увидел себя заплеванным и обесчещенным. У меня на столе завал недоделанной работы, которую никак не могу кончить – вот-вот, а потом опять что-то надо доделывать. А на другом, огромном столе, куча материалов, каша, хаос – по эволюционной генетике этической и эстетической восприимчивости. Но после очередной пощечины буду рад, если хоть через несколько часов смогу сесть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И вот Ваше письмо из Латвии, ни о чем, а сразу согрело. Почему – дальше, а сейчас наплачусь Вам в жилетку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Месяц-два назад ко мне обратились корреспондентка из Советской России высказаться по поводу одной дурости, лет 10 гуляющей по журналам, типа снежного человека, летающих тарелок, кожного зрения Розы Кушелевой или разительной целительницы, которую нахально рекламировал (саморекламы ради) один прохвост. Якобы таланты рождаются преимущественно у пожилых отцов (вздор, ерундовский артефакт, но кочующий), а заодно написать о биофакторах гениальности. Я написал, корреспондентка переврала, ее шеф добавил, а главред вычеркнул главное, и вместо подписанного мной текста вышла холуйская муть (15.5.85), совершенно тошнотворная. Прочитав, я взбесился, и, чтобы не сотворить скандал, взял себя в руки и поехал в Ленку  [9 - Ленинская библиотека.], где весь день проработал. Потом написал яростный протест, съездил к своим друзьям, напечатали там мне на машинке, 20.5 пошел в редакцию Сов. России и под расписку сдал протест в отдел писем, на имя Главреда. При случае напомните мне показать Вам полный текст, с распиской из отдела писем о приеме, пока выпишу то, что в разрядку и подчеркнуто… в факте «грубого искажения сути дела … обнаружения 5 наследственных факторов потенциальной гениальности».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Заголовок интервью противоположен тому, что сказано в подписанном мной тексте… Требую, чтобы мне была дана возможность изложить мои истинные взгляды и подтверждающие их факты. <…> «Талантами рождаются».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> Словом, мне стали морочить голову обещаниями, вновь приезжала корреспондентка, и позавчера вечером мне позвонил инициатор интервью, некий Радов  [10 - Александр Радов (1940–2020) – журналист, продюсер документальных фильмов. В 2011 г. я предложила ему сделать фильм про Ф.П. Эфроимсона, на что он мне ответил: «Леночка! Один раз имел счастье быть в гостях у Эфроимсона и получил от него толстенную машинописную книгу о генетике гениальности. Старик, конечно же, достоин фильма, несмотря на отсутствие видеоматериалов». Однако из этой затеи ничего не вышло.], и попросил настойчиво на другое утро, пораньше, привезти ему текст, чтобы успеть поместить в полосу. Еле выговорил себе 2–3 часа резервного времени, вечером вдохновился, ночью написал толково, утром привез Радову в «Савраску» [11 - Газета «Советская Россия».], он прочитал текст, я ему часа два объяснял, до чего это важно, он оставил себе ксерокс, прочитал рецензии (я ему нарочно показал 2 отрицательных, стребуйте с меня, это интересно, забрал одну положительную), я зашел в буфет (как вкусно и дешево!), поехал в Ленку, но каждые 5 минут засыпал. Сегодня протрезвился: ведь Радов гнал меня сумасшедше, а о помещении в полосу речи и не было, когда я приехал. Будут еще тянуть, а я – ходи оплеванный.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ведь после года звонков меня принял на 30 мин. вице-президент АН Овчинников, я ему на пальцах рассказал, он обещал написать письмо в РИСО АН насчет издания рукописи (40 печ. листов), а его секретарша тянет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Была у меня и годичная волынка в АМН (где удалось скинуть с маршальского поста в генеральский одного мерзавца – не радуйтесь, не потому, что он мерзавец, а потому что зарвался по отношению к более высокому начальству): и нет сил на ближайшие 3–4 дня ехать туда, а надо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И вот среди всей этой блевотины – Ваше светлое письмо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Знаете ли, когда я подытоживал «Этику» [12 - В. П. Эфроимсон: Генетика этики и эстетики. СПб.: Талисман, 1995. – 288 с.], то пришел к выводу: счастье в том, чтобы быть нужным.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А какой-то греческий классик, Геродот, кажется, написал, что самое страшное несчастье для человека – знать очень многое и не иметь возможности что-либо сделать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так вот то, что Вы мне написали, – подтверждает, что я еще кому-то нужен.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> Лысенко вовсе не был малограмотным фанатиком, как все считают. Он был продувным фальсификатором, абсолютным циником, умницей, прекрасно знавшим, что почем, хорошим актером – вот еще одна тема для разговора, когда Вас сможет муж на машине прикатить из Химок на Юго-запад.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ну так снова о нужности. Я – все-таки никому персонально не нужен, а после оплеванности в Сов. России – тем более. А вот то, что я сделал с гениальностью, не только нужно, оно необходимо, всему миру, а всего больше – нашей несчастной стране.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вот, 20.5. возвращаясь из «Савраски», заехал в Зоомузей МГУ – рядом с ним МОИП – Моск. Общ-во живой Природы, где мне вручили Почетный диплом и президент МОИП, он же вице-президент АН, очень теплые слова мне говорил. В ответ я толканул 5-минутную речу: мол, 20 лет назад, из дальних странствий возвратясь и возобновив борьбу с Лысенко, я встретил решительную, мужественную поддержку со стороны В. Н. С [13 - Владимир Николаевич Сукачев (1880–1967) – геоботаник, академик АН СССР, президент МОИП с 1955 по 1967 г.]., Цалкина [14 - Вениамин Иосифович Цалкин (1903–1970) – советский зоолог и морфолог-систематик, доктор биологических наук.], у Вас (геолог Яншин [15 - Яншин Александр Леонидович (1911–1999) – геолог, академик РАН, вице-президент АН СССР.]), были опубликованы две убийственные статьи, МОИП имел неприятности (Яншин кивает: были, были), но что-то было достигнуто, и в Минсельхозе и в ВАСХНИЛ стали чесать затылки; пока все идет гладко, но смотрите – все безобразия, надувательства, провалы регистрируются, как бы не пришлось отвечать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но теперь я вновь нуждаюсь в поддержке МОИП. Случайно, подчеркиваю, случайно, меня многие здесь знают как человека ничуть не даровитого, но работягу, я сделал великое открытие – обнаружил существование 5 генетических факторов гениальности, 3 из которых можно использовать, чтобы поставить появление гениев на конвейер. Работая 15 лет, 15 лет встречаю отчаянное сопротивление при публикации сути дела, Вы, А <лександр> Л<еонидович>, были лично на моем докладе, суть дела себе представляете. Мне очень нужна помощь МОИП.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А<лександр> Л<еонидович> ответил: вся трудность в том, что гениальность – проблема не только биологическая, но и социальная (как будто я это не знаю).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вот я сижу у разбитого корыта, представляю себе, как в «Савраске» будут водить меня за нос с опубликованием, попробую один ход конем, а сейчас, отойдя от отчаяния (сколько их было), кажется, и именно из-за Вашего письма, примусь за дело.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вы цитируете Достоевского. У него есть верные слова «Мир спасет красота». Я к красоте природы невосприимчив, безнадежно туп, и, может быть, поэтому мне так радостно и завидую Вам, что Вы ее так чувствуете.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Одно категорическое требование к Вам: обязательно сохраните первоначальный текст своих двух романов, как бы Вам не пришлось их переделывать, подчиняясь внутреннему и внешнему редактору. Сберегите! Ой, как они понадобятся в натуральном виде.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мне очень хотелось бы сохранить Ваше письмо, чтобы временами им подкрепляться. Но оно утонет в моем безбрежном хаосе. Сберегите его (отсылаю Вам) и привезите, когда сможете. Ваш В. Эфроимсон.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В. П. Эфроимсон – Елене Макаровой<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Июнь, 1985 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я очень стыжусь того педагогично-наукообразного письма, которое Вам написал, но мне жаль уничтожить его, потому что хоть по-дурацки казенными, трафаретными словами там кое-что высказано. Не обижайтесь, я две недели провалялся в больнице, первый раз в жизни ничего в больнице не делая (в норме я там работал по 10–12 часов в день, благо никаких забот нет, телевизор для меня не существует, а тут я домаразмировался до игры в шахматы). Вышел я дней 10 назад, но нахожусь в предпредынфарктном состоянии, с соответствующей пустотой в голове, и даже временно ухудшенным зрением. Это не жалоба, а извинение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В этом, втором письме, хочу наконец нащупать то, что меня схватило за горло в Ваших рассказах и повестях. Кажется, набрел на более точное, пусть избитое выражение: «любовь к людям», мягкая, нежная, женственная, наблюдательная. Ведь дело в том, что Вы их всех любите, и дядю Пашу, и эту чертову Яну, у которой не нашлось времени черкнуть ему пару строк, чтобы старый дурень почувствовал себя нужным, и всех этих обормотов из Консы [16 - Консерватория (жарг.)], для которых Вы так ловко подсунули словарь словечек, которыми они щеголяют (Знаете ли Вы, что норманны, завоевав Англию, ввели там периодически сменяемый охотничий язык, чтобы всегда чем-то отличаться от еще сохранившихся витязей-саксов?), щеголяют, чтобы отличаться. Любите Вы и маму «Золотца» с ее беспутными поездками в Москву, и притом Вы вовсе не всеобъемлюще нейтральны, хватило же у Вас уменья несколькими строками припаять на место дядюшку «Золотца», который и с ней разговаривает интеллигентными штампами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Очень боюсь, что Вы, получив письмо, сорветесь и прибежите меня навещать, да еще с какой-нибудь банкой меда (та еще надежда). Не надо, у Вас своих дел полно, у меня тоже, надо во чтобы то ни стало успеть, успеть, успеть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А вам надо писать и писать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Десятки лет у нас слово «гуманизм» было ругательным. Наконец, его вывели из этого ранга, но оно осталось мертвым. Я его ни в жизни, ни в литературе не вижу (при встрече напомните мне, чтобы я рассказал Вам про «Звезду» Казакевича в некоторых аспектах).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вам надо писать, хоть в ящик, и быть готовой к тому, что изданное будут облаивать. Постарайтесь это заранее усвоить и минимально травмироваться. Очень может быть, что критик, который Вас будет разделывать, вовсе не верит в свою писанину, но знает, что «так надо». Есть ли у Вас еще что-нибудь кроме «Переполненные дни»? Если есть, дайте точную ссылку, но не присылайте, в моем борделе (Вы, кажется, не видели, в каком ералаше мои рукописи) все сразу затеряется, а так, по ссылке, я легко прочту в Ленке.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В. П. Эфроимсон – Е. Макаровой<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Июнь, 1985 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дорогая Елена Григорьевна, когда читал В/изданную книгу [17 - Написание «В/» вместо «Ваш», «Вами» и т. п. – индивидуальная особенность скорописи В. П. Эфроимсона.], меня в ней неприятно поразил один рассказ (более того, он вызвал у меня отвращение). Название, конечно, не помню, в нем речь шла о поисках знахаря, лечащего рак, и почти весь рассказ был посвящен описанию и препинающейся, заикающейся речи какой-то слабоумной. <…> И финал рассказа тоже нелеп. Больной отказывается принимать лекарство, потому что не может лекарство иметь отвратительный вкус. Ну, а хинин? Ведь прекрасно лечит! Но самое главное – весь рассказ посвящен слабоумной. Конечно, в окружении других, превосходных рассказов, эта дрянь терялась. Но когда я занялся оставленным мне, то есть «Танцуем с нами» [18 - Повесть называлась «Танцуйте с нами». По указанию цензуры она была изъята из уже набранной книги «Переполненные дни», Сов. писатель, М., 1982. В. П. Эфроимсон читал ее в рукописи.], я снова был неприятно поражен и решил прежде всего, что уродливые, бессмысленные фигуры на обложке этой книги, на обложке «Освободите слона» [19 - «Освободите слона», М.: Знание, 1985. Это моя первая книга о детях и творчестве, написанная на основе занятий лепкой с малышами в «Студии эстетического воспитания» при химкинской школе искусств.] и на обложке Вашей книги – это уже не случайность, а серьезная патология; я вспомнил Ваше детство в больнице, 8 подруг, из которых четверо умерло, то, что Вы и более здоровые, им много лет все читали, сообразил, как Вы должны были глубоко переживать их уродства (да и Ваше, хоть теперь ничего не заметно, наоборот, видится какая-то подтянутая стройность).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так вот, принялся читать «Танцуем с нами», поразился точности, почти магической, передачи жаргонной речи и мышления всех этих персонажей из «Селедочного пояса» (так звали в прошлом веке выходцев из него: черту оседлости + Галицию, Познань, Силезию), с их убогим мышлением, с «тем, к кому ушла моя мама», с этим подробнейшим, реалистичнейшим описанием смерти и похорон деда и его омерзительного логова и все-таки, дважды, «Хава Наги-ла» – «Танцуем вместе». Убожество, обывательщина, мещанство, нищета, серость, и «Танцуем вместе». Это подлинное еврейство, и я, зная, как все живое, энергичное, умное, с отвращением, всеми силами, вырывалось из всего этого, испытывал отвращение, омерзение, тоску, тяжесть. Ведь я из истории науки знаю, как выходцы из этого, нет, люди, вырвавшиеся из этого, сразу устремлялись со страшной, все побеждающей силой в какое-то дело, творчество. Когда Гейне крестился, он назвал крещение входным билетом в европейскую культуру.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бог меня миловал – я родился в Москве, черты оседлости не знал, хоть моя мать и две сестры отца были подлинно святыми, но эта узость мышления, мещанство мне прекрасно понятны (когда будете у меня, непременно заставьте найти кое-какие записи по поводу еврейства… И все-таки «Хава Нагила». В 1923 г. в Политехническом музее поэт И. Уткин читал ныне забытую «Повесть о рыжем Мотеле…», где полно еврейских оборотов:<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Умное, хорошее слово<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;сказал сапожник Илья:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мотеле, здесь ни при чем Иегова,<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;А при чем ты и я» [20 - Редкое, мудрое слово / Сказал сапожник Илья: / «Мотэле, тут ни при чем / Егова, / А при чем – ты / И я».]<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> Публика смеялась. А потом продолжал читать эту поэму артист Борисов [21 - Олег Иванович Борисов (1929–1994) – актер театра и кино, мастер художественного слова (чтец).]. И аудитория сошла с ума. Она хохотала до слез включительно, до изнеможения. Но Ваше «Танцуем вместе» навело на меня страшную тоску: 80 поколений страха, нищеты, местечковости, мещанства, и все-таки танцуем вместе, слепая, глухая, хромая тоже. Нет, этот двор чудес вовсе не случаен – это следствие Вашей детской больницы, которая Вас навсегда изуродовала.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Конечно, треп обо всем «воопче» и ни о чем в частности, на что ушел весь Ваш второй приход ко мне, вполне оправдан, закономерен, но пусть Ваш следующий приход будет тематичен, пусть обязательно будут «еврейцы», Достоевский, а там уж, что бог пошлет. И затем уедете вовремя на метро. Верю, что Вы можете себе позволить, но я-то не могу Вам позволить. Вы этот ужас раскрыли в последний момент, я не успел взбелениться, у меня, как говорят немцы, Lange Leitung, по-русски, «не скоро доходит», короче, очень, очень крепок умом, но только задним, Espit d’escalier, Treppenwitz по-немецки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Через сутки, отойдя, все же вспоминаю «Танцуем вместе» со страхом и отвращением. Главный цензор прав, и это пишу я, которому еле-еле удалось протащить в депонирование свой ксерокс. Я с искренним ужасом вспоминаю отдельные места Вашей рукописи. Конечно, «Танцуем вместе» звучит тем более гордо, но радостно ли? Мне книга, повторяю, кажется ужасной. У Фрейда – 50 % ерунды, соответственно тогдашнему уровню, но в одном он прав: детско-подростковые впечатления и установки крадутся за нами всю жизнь, и Ваше пребывание в больнице с ее ужасами надолго надело Вам на нос очки, от которых Вам трудно избавиться, если Вы не примете твердое решение: каждый раз вносить коррекцию. <…><br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Е. Макарова – В. П. Эфроимсону<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Осень, 1985 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дорогой Владимир Павлович! Пишу от руки – машинку отвезла в квартиру (напишу) отсюда неподалеку. В надежде туда выбираться к ночи, чтобы начать что-то думать. Так как почерк у меня очень скверный, то постараюсь быть краткой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сейчас раннее утро. Маня всю ночь кашляла, предыдущую ночь я тоже не спала – читала, думала, кое-что писала. Пока так – в никуда. А сегодня – полный рабочий день – с 10–00 до 19–30. С перерывом на обед, в который я обедаю – с бедой. С папой, который очень болен. Этот субботний дневной час – сберегаю для него. Хотя хотелось бы – развалиться в кресле и отдыхать под музыку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я говорила Вам вчера, что отвечу на письмо. Это нелегко…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вы пишете, что больница (в детстве) меня навсегда изуродовала. Это, опять же, с Вашей точки зрения, объективной. На самом деле больница для меня – счастье и спасение. В детстве мне посчастливилось пройти через разное, и это закалило мой дух, это раз и навсегда заставило меня ненавидеть ложь, фальшь, не делать гнусностей и научило терпимости, тому, чего в моей природе, по-моему, не было. Короче, больница – это была модель социума, в котором мы живем, моральная блокада, и я считаю, что, перенеся эту блокаду, радость становится полнее. Ты знаешь кое-чему цену и не тратишь жизнь на дешевку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но не мне учить Вас, простите. Вы великолепны именно своей страстной верой в разум, и в этом есть тоже что-то иррациональное, духовное, и как раз-таки Ваша духовность (Вы ее, скажем, называете этикой) и заставила Вас всю жизнь добровольно страдать за правду. Вы – не человек ситуативной нравственности, вот что главное, и это главное и дает нам возможность общения, понимания, любви, хотя взгляды на бытие у нас разные.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наверное, тематических бесед у нас не выйдет. Я первая не умею говорить (вслух) на тему. К сожалению, мое мышление (в быту) очень некультурно, я умею думать только когда пишу. Всякая вещь для меня – это выяснение истины, обнаружение ее. Поэтому, когда пишу, то не думаю о гипотетическом читателе, если я и думаю, т. е. адресуюсь к кому-то, то – к Богу, как это ни старомодно теперь звучит. Мне трудно облегчить форму, сделать ее общедоступной, когда на это нет оснований. Внутренних оснований. Но я – разная. И каждая вещь для меня – обнаружение нового.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я достаточно (как мне думается) свободна в письме и могу писать и так, и эдак, но это не фиглярство, а естественный ход. Таким, например, он стал для «Фазана» [22 - «Где живет фазан» – рукопись, которую я дала Владимиру Павловичу на прочтение и которую он разнес в пух и прах.], где я пыталась понять, может ли человек без кожи, живя в жизни, где все скребет по живому, где раны саднят от любви ко всему, существовать в пределах «черно-белого», «да и нет», т. е. обходиться без высшего абсолюта.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И эту живописную жизнь я написала, там нет ни одного случайного персонажа, и увидела, что жизнь такого человека, такое «Я» сваливает в машине с моста. Но человек этой жизни стерпеть ни в силах, а жизнь такого человека (голого) не терпит. Вот, если хотите, что было моей задачей, и она иначе, чем вышло, пока не решилась. Но есть время. Есть желание думать. Значит – все впереди.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На этом заканчиваю. Пора – к детям, на работу. Поцелуйте за меня торт в морозильнике, а я приеду и буду его есть. Ваша Лена.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Е. Макарова – В. П. Эфроимсону<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;11 января 1986 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дорогой Владимир Павлович! Уже час ночи, но я знаю, что Вы не спите. Мы недавно говорили с Вами по телефону. После чего я написала письмо Майе [23 - Майя Александровна Улановская (род. 1932) – переводчик, литератор, участник диссидентского движения, дочь Надежды Марковны и Александра Петровича Улановских, муж – Анатолий Александрович Якобсон (1935–1978), литератор, педагог литературы, правозащитник; сын – Александр Якобсон (род. 1959), историк, профессор Еврейского университета в Иерусалиме, публицист и политический деятель. https://www.sakharov-center. ru/asfcd/auth/?t=book&num=311], где истратила полторы страницы слов на разговор о Надежде Марковне [24 - Надежда Марковна Улановская (Н.М.) – наш общий с В.П. друг и моя учительница английского языка, умерла 5 января 1986 г.], именно «истратила», потому что не нашла ни одного точного. То ли сказался целый день работы с детьми, то ли то, что Майя мне человек все-таки не близкий, и потому, адресуясь к ней, слова увиливали от смысла, паясничали, подыскивались, а не лились изнутри. Но я надеюсь еще написать о Н.М., о ее доме, где не были в ходу устные рассказы, и сюжеты не проигрывались на манер Ираклия Андроникова. Прелесть-то состояла в том, что там было не реанимированное прошлое, а жизнь сегодняшняя, прошлое поясняющая. Прошлое не довлело, напротив, оно оттеснялось самой натурой Надежды Марковны, смотрящей вперед, а не оглядывающейся на собственную тень. Ваш рассказ о чувстве собственного достоинства возник, видимо, по ассоциации с мужем Надежды Марковны. Фолкнер всю жизнь писал о людях вот с этим самоощущением, и «Человек выстоит» – его слова при вручении ему Нобелевской премии. Наверное, существует банальное разделение человечества на «отдающее» и «берущее». Расточительность в жизни, отдача себя любому, кто спросит – это не самоистребление. Это – отзывчивость. Конечно, можно беречь себя для искусства, но «дающему» – прибавится вдвое». Это не идеалистическая муть – а чистая правда. Только тут есть тоже закон – страдая с другими, радуясь с другими, мы становимся – другими. Мы делаемся лучше. Кому нужна вся эта резиновая литература, слова о милосердии, если под ними – пустота, черная дыра. Только тогда искусство – когда за ним – живая обнаженная душа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;У меня в сумке записка от одной моей малышки, где она с тысячью ошибками просит меня когда-нибудь еще раз сыграть в «лес». Я спросила ее, а что это была за игра? Она ответила – там мы лепили лес и всяких животных. И вот, когда мне грустно, никак не найду минуты для «реализации», я смотрю в эту записку и думаю: «Раз есть человек на свете, который хочет сыграть со мной в «лес», значит – все в порядке. Напишу я еще один рассказ или нет – но в «лес» мы с ней сыграем. Может, написав мне эту записку, она забудет о просьбе, но для меня такая просьба – существенна. Возможно, из меня ничего и не выйдет толкового, – чтобы работать, необходим какой-то эгоизм, но зато я живу в соответствии со своими понятиями о жизни. И пока жизнь добра ко мне. Помню, когда я писала одну большую вещь и была страшно ею захвачена, мне позвонили, что умер один не очень уж и близкий мне человек, но хорошо ко мне относившийся. Нужно было ехать его хоронить. Это был жуткий день, жуткие похороны. Я была страшно взвинчена и быстро как-то напилась. Оказалась ночью в каком-то незнакомом доме, спящей на кухне. Встала. Подошла к окну. И картина, открывшаяся мне, была настолько невероятна, вернее, такой она мне предстала. На самом деле, что такого в крышах, которые слоятся, как пласты теста, но они не столько слоились, сколько сходились, съезжались, разъезжались в стороны, я пыталась сфокусироваться на одной какой-то детали, но мутное сознание при какой-то поразительной ясности заволакивало, заваливало сугробами. Это снежные пласты на крышах становились белей от минуты к минуте, и вдруг ночь как-то отступила, вышибла тьму с пейзажа, и все поглотила белизна. Утром я пошла на работу, и, отзанимавшись с детьми весь день, вернулась домой, и когда все уснули, села писать. Вот как раз в ту ночь я ощутила музыку вещи от начала и до конца, а услышала, вернее, прослушала весь этот снежный концерт в трех частях. Дальше осталось записывать. Надеюсь, Вы понимаете, что кроме долга перед добрым человеком и его близкими ничего не толкало меня на кладбище. А вот как сложилось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как-то мне надоело, что моя дочь все время чего-то хочет. Я спросила: «Маня, ну почему ты целый день все хочешь?» Она ответила: «Потому что я все люблю».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вот так и со мной – но не от всеядности, а просто «все люблю».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И потому так не люблю – терять, расставаться. Все отъезды были для меня камерой пыток. Я плакала над своей записной книжкой с вычеркнутыми телефонами. Когда не стало в Москве Надежды Марковны, я ловила себя на том, что интуитивно обхожу стороной улицу, где она жила. И как грустно, что нельзя побывать на ее могиле, нанять молельщика, перечислить ему имена тех, кто передает ей привет. Так я делаю, когда бываю на кладбище у своего деда. А ведь по сравнению с Вами, столь долго ее знавшим, я – вообще ничто.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Изучала английский, мечтая, чтобы поскорее кончился урок и можно было бы говорить со всеми старушками на родном языке. И вот, оказывается, как привязалась. Что ж, уже полная ночь. Пора спать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда Вы получите письмо, будет не ночь, а, надеюсь, прекрасное утро, солнечное и приветливое, и давление у Вас придет в норму, и все наладится. Хотя бы потому, что я так хочу. Всего доброго. Лена.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В. П. Эфроимсон – Е. Макаровой<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;15 февраля 1986 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дорогая Лена, получил Ваше письмо и тороплюсь отвечать, прежде всего потому, что вышло по-Вашему, давление у меня пришло в норму и впервые за 10 дней не болит голова. А вчера вечером сел за свои карточки (библиограф.), о них разговор особый, это записанные в Ленке [25 - Так всюду. Имеется в виду Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина (с 1992 г. – Российская государственная библиотека).] конспекты, обрастающие дома ассоциациями и нередко вырастающие в 1–1.5 страницы машинописи, все никак не могу свернуть сферу своих интересов до рамок, устанавливаемых жесткой необходимостью тематики: не помогает, хоть и чувствую, что после меня останется гора интересного, но неорганизованного барахла). В следующий приезд Вам придется ну хоть полчаса потратить на чтение машинописных материалов, по выбору, например, в первую очередь папку «Мать», «Гитлер, Геринг, Эйхман, Дитер Вислицени [26 - Нацистские преступники. Дитер Вислицени (1911–1948) – гауптштурмфюрер СС, сотрудник СД и гестапо, работал под руководством Эйхмана в центральном Имперском управлении по делам еврейской эмиграции. Причастен к уничтожению евреев в Венгрии, Словакии и Греции. Повешен.]», или любое, что подвернется. Совершенно не организовано во что-то целостное, хоть внутренняя связь мне ясна. Боюсь, боюсь сесть за организацию, наверняка окажется слишком много отходов в сторону, хотя самая идея, как этическая и эстетическая восприимчивость попали под действие естественного отбора, как это отразилось на человеческой психике и как отход от этики приводит в результате (очень нескоро) к разгрому, гибели и возвращению к условной норме в ходе истории, – все это правильно, но очень трудно доказуемо. Об одном малоизвестном инциденте: когда американцы освободили лагерь Бельзен-Бельцен [27 - В. П. имел в виду концлагерь Берген-Бельзен, который на самом деле освободила 15 апреля 1945 года 11-я дивизия Британских вооруженных сил.], командующий приказал под конвоем провести все население ближайшего города через лагерь. Провели. На другой день майору, коменданту города, доложили, что бюргермейстер и его жена повесились. Майор ударил кулаком по столу и крикнул: теперь я вижу, что для немцев не все потеряно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я написал Майке Улановской большое письмо о Н<адежде> М<арковне> и по поводу сына, имя которого забыл, как и имя ее мужа. Но как часто бывает, когда пишешь уже не по внутреннему влечению, а во исполнение долга, письмо получилось дохлым. Ведь нельзя ждать, когда на тебя «найдет»: откладывать нельзя, вот и получается мертво.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> Была такая не совсем хрестоматийная история. Жила-была в Вене молодая девушка, Лиза Мейтнер [28 - Лиза Мейтнер (1878–1968) – австрийский физик и радиохимик. В ее честь назван 109-й элемент таблицы Менделеева – мейтнерий.]. Ей страшно захотелось что-то сделать. Ее идеалом стала Мария Кюри-Склодовская – физик. А за душой у нее было только окончание женской школы, дававшей право преподавания франц<узского> и англ<ийского> языка. Она захотела сдать экзамен на аттестат зрелости за гимназию, экстерном. И стала заниматься. Как? Так, что домашние кричали ей: «Лиза, ты провалишься; ты уже второй раз проходишь через комнату, не занимаясь». Сдала. Затем стала вольнослушательницей заниматься на физмат<ематическом> факультете в Вене (один феминист контрабандой проводил ее с подругой в лабораторию). Отзанималась, решила сдать экзамен на диплом д-ра философии. Занималась. Сдавала экзамены, до самого конца не знала, как, покуда главный экзаменатор не спросил ее: «Как отнесется Ваш отец (адвокат, доктор права) к тому, что в семье имеется два доктора?» А вскоре покончил с собой Больцман [29 - Людвиг Больцман (1844–1906) – австрийский физик-теоретик, основатель статистической механики и молекулярно-кинетической теории. Член Австрийской академии наук (1895), член-кор. Петербургской академии наук (1899).], и в Вену приехал читать лекции Отто Хан [30 - Отто Хан (1879–1968) – немецкий химик, ученый-новатор в области радиохимии, открывший ядерную изомерию и расщепление урана. Получил Нобелевскую премию по химии за 1944 год.] из Берлина. Вскоре она поехала в Берлин, вначале работала бесплатно, потом стала что-то получать. С О. Ханом получилось так: он систематически подкладывал ей модные тогда книжки: «О конституциональном слабоумии женщин», «Об отсутствии у женщин морального чувства» и т. д. Она оказалась зубастой и перекрестила Хана (петух) в Хенхен (петушок). Зимой у него в саду физики играли в снежки. Впоследствии пять из этих любителей играть в снежки стали нобелевскими лауреатами. Когда пришел Гитлер, Лиза Мейтнер своевременно перебралась в Швецию, куда уже переправили Нильса Бора (напомните о нем, узнаете хоть о крупице моих творческих мук), туда же перебрался из Австрии ее племянник Отто Фриш (когда впаду в окончательный идиотизм, любовно переведу его книгу «То малое, что помню»). И вот, Лиза Мейтнер получает письмо от Отто Хана. Он, в Берлине, облучая уран-238, вдруг получил барий и никак не понимает, что произошло. Лиза Мейтнер пошла зимой на прогулку с Отто Фришем, села на спиленный ствол и стала соображать. Досоображалась до того, что атомные веса двух атомов бария почти равны атомному весу урана, а если немного не хватает, то это выделилась энергия, и немалая (mc2). Она рассказала Нильсу Бору, написала и О. Хану. Нильс Бор как раз поехал в США, где на Американской конференции физиков рассказал о делении ядра урана и сразу весь конферанс сорвал: физики помчались в свои норы разрабатывать открытие. Вскоре Эйнштейн отправил через блатные каналы письмо президенту Рузвельту, письмо через два месяца все-таки дошло, Рузвельт скомандовал и возник Манхэттенский проект. Трудностей была уйма, например, делился-то не уран-238, а его изотоп, уран-235, примешанный в ничтожных количествах, а изотоп никакой химией не отделить. На счастье, в Англии оказался физик Симон, тоже евреец (как Лиза Мейтнер и О. Фриш, тогда как Н. Бор – еврей по матери), который изобрел метод повторной газовой диффузии урана через микросита. Так как атом урана-235 чуть меньше, 2000 раз пропущенный через микросита уран оказывается достаточно обогащенным U-235. Но в Англии это уже нельзя было делать, устроили в США заводы на 150 000 рабочих, дело закончилось взрывом в Аламоэрто. Симон тоже был штучкой. В первую войну он был пару раз ранен и раз отравлен газами на Западном фронте и получил высший военный орден (немецкий). В Англии же он получил за разделение изотопов урана и прочие дела высший английский военный орден, став таким образом уникальным обладателем двух высших военных орденов, и Англии, и Германии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кстати, брат Нильса Бора – самый крупный математик Дании, сын Нильса, Ааге Борн – нобелист. Значит, есть даже генетика. А биофактора – никакого… (Напомните мне рассказать Вам о Льве Давидовиче Ландау, Эйнштейне и покойном физике Капице – сын его ведет на радио «Невероятное, возможное» [31 - Все-таки имеется в виду телевизионная передача С. П. Капицы «Очевидное – невероятное» (1973–2012).] (я ведь радио никогда не слушаю.) Покуда писал, каждый раз вместо имен проставлял точки, а через 5—10 строк вспоминал нужное имя. Это с 1949 года, о чем особый разговор). <…><br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В. П. Эфроимсон – Е. Макаровой<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Осень, 1986 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Елена Григорьевна, дорогая – это притяжательное, увы, непритязательное местоимение – случилось так, что я провел уж вовсе бессонную ночь, за неимением ничего иного дважды брал Ваших – мутных для меня «фазанов» [32 - Мой роман «Где сидит фазан» в рукописном виде.], а в промежутке прочитал «Освободите слона», которую сразу невзлюбил за идиотски уродливую (настаиваю) обложку, и с первого чтения не усек (о чем предупредил, моя нормальная скорость сто страниц в час, так что не взыщите), а после повести решил пару раз перечитать. Итак, один раз из этих двух минувшей ночью перечитал (так как обещанных детективов надо ждать три года) и хоть кое в чем разобрался – (предисловие Венгера [33 - Леонид Абрамович Венгер (1925–1992) – доктор психологических наук.] для меня, естественно, не указ).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дело в том, что я, при всем старческом и нестарческом маразме, хорошо еще помню свои детские впечатления, кроме того, с вышеупомянутой скоростью бездну читал и давно пришел к выводу, что среди бесчисленных, неисчислимых бед нашей страны значится и (мнимое) раскрепощение женщины, сиречь ее отделение от детей. Если бы Вы удосужились (какое счастье для Вас, что это не произойдет), то, читая мою бесконечно устаревшую «Иммуногенетику» (год написания 1961–1966, год издания 1971), увидели бы (а так примите на веру), что естественный отбор в очень большой мере был направлен на максимилизацию внутривидовой наследственной гетерогенности. Следовательно, все детишки психически изначально разные. Ежели к этому добавить, что милые замотанные родители никогда (в силу вышеупомянутого раскрепощения, эмансипации) на них не имеют времени, разве что стричь под одну гребенку, из чего все равно ничего не выходит, то, очевидно, они к Вам попадают не в меру обструганными, и все равно все совершенно разными. Со второго раза к В/детворе, разумеется, не успел приглядеться, но хоть немного пригляделся к родителям.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Прежде всего, хоть Вы это, вероятно, сами заметили, Ваши часы лепки для драгоценных мамаш и папаш – прежде всего и больше всего – час отдыха, когда можно посплетничать с другими мамашами, м.б. сбегать в ближайший магазин, возможность похвастаться перед дорогими подругами, что они обеспечили дитю эстетическое воспитание, слабая надежда на то, что вдруг пробудится какая-то неизвестно откуда выпрыгнувшая одаренность, и вместе с тем, сознание выполненного по отношению к потомству сверхдолга. Мне, конечно, помнится одесский учитель музыки [34 - Петр Соломонович Столярский (1871–1944). К нему водили и Семена Липкина, но великий педагог слуха у мальчика не обнаружил и заниматься с ним не стал.] (фамилию Вы знаете, а я ни за что не вспомню), к которому еврейские одесские мамаши гнали тысячами своих сопливых еврейчиков, он их всех пропускал через себя, немногих подлинно даровитых оставлял у себя и чертовски много с ними занимался, оставлял и бездарей (очень немногих) из богатеньких, чтобы драть с родителей шкуру (надо жить, с даровитых ничего не возьмешь), а потом, через пару десятков лет в Бельгии, на конкурсе королевы Елизаветы, все пять первых премий получили советские скрипачи, из которых только одна была не-еврейкой и не-одесситкой, это была Галина Баринова, дочь профессора Московской консерватории. Возможно, что по малолетству Вы эту историю не помните. Я понимаю, что Вы вовсе не хотите (а м.б. и не можете) проделывать предварительный screening, т. е. просеивающий отбор, в результате которого у Вас в окровавленных когтях оставались бы только дети с рано пробудившимся чувством формы, цвета, с творческим порывом в душонке. Вам нужно, может быть, не меньшее, взорвать в маленькой непонимаке стенку, глухую, непонимания, что в глине спрятан слон, в пластилине уйма других вещей. Собачий, воистину собачий, мученический труд. Но пока не о непонимаках маленьких (о них после третьей пробежки, а о драгоценных родителях (амнистирую их, с них все одно взятки гладки).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> Я абсолютно убежден в том, что 98–99 % потенциальных талантов губят ясли, детские сады, школы с 40 учениками в классе, что самое главное для социума (а не только для педагогики) вовремя не погасить детское любопытство, а раскалить его, вовремя подкладывая топливо. Но кажется, впадаю в банальность и общие места.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Займемся мамашами и бабушками. № 1 (стр. 7) мамаша, сплющивающая «слона» в лепешку. Какая великолепная мама на стр. 13, девочка Вадим [35 - Рассказ о том, что родители мечтали о девочке, но, родив мальчика, воспитывали его как девочку.] и монолог его мамы и то, что нежеланная девочка лепит Волка. Ведь девочка Вадим хорошо знает, что волки кусаются. Может быть, умная мама (каков ее монолог!) и папа сотворили продукт на всю жизнь, необратимо! Какая прелестная мама, какой прелестный отец, а ведь мама не чистокровная дубина, собирает гербарий, а папа как-то заработал на Жигули!!! Ваш вопрос об уровне взаимопонимания с родителями. Мне очень часто и очень давно кажется, что нас (и школьников, и студентов, и взрослых) нарочно затуркивают до полной невозможности думать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> И меньше всего мы думаем над своими детьми. <…><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;У Эдисона висел на стене плакат: «Человек способен на невероятные усилия только для того, чтобы избавить себя от необходимости немного подумать».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По ассоциации небольшой эпизод. Один девятилетний мальчуган начал задавать своему учителю вопросы. У того вскоре лопнуло терпение, он назвал мальчишку тупицей, тот разревелся и побежал домой жаловаться маме. Мама (учительница, кстати), знала, что ее сын вовсе не тупица, пошла к учителю и объяснилась с ним (выражаясь ныне принятыми терминами, на пятнадцать суток, или, если угоднее, сказала ему все, что она о нем думает), забрала сына из школы и оставила его учиться дома, как тому вздумается. Поскольку мне самому довелось преподавать в школе, все мои симпатии на стороне учителя: дело в том, что мальчишку звали Томас Алва Эдисон, и я прекрасно понимаю, что он легко мог вгрызться учителю в печенку, не хуже, чем ястреб скованному Прометею. Неясно для меня другое: стал ли бы вопрошающий негодник Т.А. Эдисоном с 1100 патентами, если бы остался учиться в школе. Пари держать не буду, но скорее всего Т.А.Э. очень быстро бы отупел и изленился. Считается, что способные ребята усваивают материал в 5—10 раз быстрее середняков.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Недавно в Брауншвейге открылась первая в ФРГ школа для «сверх-хитрых». Стоит их обучение бешеных денег, но они покрываются госстипендиями. Одна из учениц сказала: «Раньше, когда я училась в обычной школе, я думала, что чересчур тупа, оказывается, я была чересчур умной». Между прочим, когда Рейган прикончил в США проект «Мерит», общественность включилась, создала всеамериканскую ассоциацию выявления и помощи молодым талантам, с бюджетом худо-бедно 100 миллионов долларов, куда скупее, чем «Мерит», но все-таки кое-что.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> Вернулся чуть назад, просчитал строки. Монолог мамы Вадима – 10 строк, папа говорит всего 4 слова, да 5 строк перед этим. А как вылеплены исчерпывающе оба! А затем страничка «Любовь слепа», и я ловлю себя на том, что, будь у меня ребенок и имей я для него время (и того и другого никогда не было), я тоже постарался бы подойти к нему максимально рационалистично, т. е. идиотически. А впрочем, черт его знает. Был когда-то такой журнал «Сатирикон». И за невозможностью обыгрывать дела политические (Вы не поверите, но цензура существовала и тогда), Сатирикон занимался тещей. Во вторую очередь он занимался Папашей, который хватал всех знакомых за пуговицу и восторженно рассказывал, какой у него гениальный годовалый сынишка. Черт его знает, может быть, и со мной случилась бы такая напасть? А ведь все это штучки естественного отбора, который цепью приковывал к детенышу не только мать, но и отца.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> Впрочем, изыди Сатана! Я начинаю ударяться в свою «эволюционную генетику этики». Куда понесло и занесло, смотрите Новый Мир 1971, № 10, там же статья Астаурова [36 - Астауров Б. Л. Родословная альтруизма (этика с позиций эволюционной генетики человека). Новый мир, № 10, 1971. Борис Львович Астауров (1904–1974) – академик АН СССР, цитогенетик, эмбриолог-экспериментатор.]. Дальнейшие перипетии, в частности чрезвычайно успешный бой академика Н. П. Дубинина [37 - Про академика Н. П. Дубинина, предавшего в 1933 г. своего учителя, генетика Кольцова, см: http://lebed.com/2011/art5793.htm], или как мы его называем, Трофима Денисовича Дубинина, Николая Петровича Лысенко тож, будем смаковать, когда Вы удосужитесь ее прочитать и обратить внимание на тезис предпоследнего Генсека. «Доброта и храбрость определяются не генами, а воспитанием». Меня, кстати, неоднократно поздравляли с тем, что, мол, получил должную отповедь с самого высокого амвона через 13 лет после выхода статьи, а почему (вспомнил, Черненко) предпоследний Генсек оказался вдруг таким специалистом по генам, это – другая история, не столько комичная, сколько дорогостоящая.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> Как хорошо, просто рассказано об озарении. Думаешь годами и ничего…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подавитесь. Хватит с Вас.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В. П. Эфроимсон – Е. Макаровой<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Февраль, 1987 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дорогая, недосягаемая Елена Григорьевна! Уже с неделю у меня лежит Ваше до сих пор нераспечатанное письмо. Почему так? История своеобразная. Недель 6–7 назад я почувствовал, что маразм крепчает сверх меры. Котелок совершенно перестал варить. Я стал ездить в Ленку не ежедневно, а через день, там, сидя, отсыпался минут 20 над самой интересной статьей, исправно реферировал на свои карточки, прекрасно зная, что делаю совсем не то, что нужно. А нужно мне было организовывать материал по этике или писать статьи, заказы на которые вдруг на меня посыпались. Небольшие, на лист, но и то хорошо. Но писать я просто не мог. Реферативное мышление работало, конструктивное, творческое было парализовано или я просто боялся пустить его в ход – вдруг явно откажет. Но вот, пару недель назад, моему брату срочно понадобилось редкое лекарство, я поехал в поликлинику к своему врачу (не врачу, а ангелу), та, не глядя, выписала мне направление на ЭКГ, вернувшись с ЭКГ, занял очередь, а она меня вызвала вне очереди и заявила, что ЭКГ ухудшилась, надо ложиться немедленно в больницу. Я поторговался, через день предстояла встреча с Граниным [38 - Гранин Д. Зубр. Л., 1987. Повесть о знаменитом генетике Н. В. Тимофееве-Ресовском.], который поднаврал в «Зубре», но пришлось лечь, и я провалялся дней десять, прежде чем начал работать (очень хорошо работается в больнице, никакого быта). Узнав, что ЭКГ не в порядке, страшно обрадовался – дело не в мозгах, а в плохом их кровоснабжении, что исправимо. Действительно, недельку назад ко мне вернулась какая-то работоспособность и я перевел в рукописный вид груду карточек – конспектов, а сегодня, со всем жидовским нахальством попросил у врача разрешения гулять в симпатичном круглобольничном дворе. Обещала, если сегодняшняя ЭКГ окажется сносной, разрешить. Но прежде, чем раскрыть В/письмо, хочу сказать, что неделю маразма в больнице я довольно много читал и нарвался на купринский текст, который Вы могли проморгать. Посылаю Вам выписку, если Вы Куприна под рукой не имеете.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А.М. Куприн. ЖАНЕТА. Принцесса четырех улиц. (1933) (На обороте!)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«…Первичные детские впечатления входят в восприимчивые души младенцев и ребятишек с такой необычайной силой и с такой стихийной мощью, которые не имеют ничего равного в мировом здании. Каждый свет и цвет, каждый фальшивый и музыкальный звук, каждый оттенок человеческого голоса, каждый запах и каждое движение воздуха, каждый предмет, к которому сознательно или полусознательно прикасается будущий человек, каждое услышанное и сказанное слово, каждая мысль, слабо шевельнувшаяся в несовершенном еще человеческом мозгу, каждое подобие сна во сне, каждый атом пищи, проглоченной неумелым и жадным ртом, – все эти явления, образы и предметы идут на создание того могущественного здания, которому имя человек и перед которым все созданное людьми является жалким ничтожеством» <…> «Правы те мудрые учителя, которые советовали окружать рост младенца красотой и добром, рост дитяти – красотой и первичными знаниями, рост отрока – красотой и физическим развитием, рост юношей и дев – красотой и учением».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По тематическому долгу сел читать Набокова («Гоголь»), хотя Набокова вообще-то терпеть ненавижу. Я не смог дочитать «Лолиту», дочитал «Защиту Лужина» и все никак не мог понять, где это он мог найти такого хлюпкого шахматного чемпиона. Потом прочитал еще один роман, в котором обитатель берлинской гостиницы полуночлежного типа узнает, что его сосед, подполковник, ждет завтра утром из Москвы свою жену – бывшую и настоящую любовь персонажа. Он подпаивает подполковника, едет вместо него на вокзал, но, когда приходит поезд, удирает с платформы. Мотивации нет. Ломай себе голову и выбирай сам какую хочешь гипотезу. Мне такие незавершенки не нравятся. Я и не могу понять, почему человеку, которому понравилась «нимфетка» Лолита, нужно было жениться на ее ничем окромя неинтересной мамаши. <…><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Очень хотел бы специально засесть с Вами и обсудить проблему Достоевского, на которого здесь написал очередное обвинительное заключение. Почему вдруг вновь на этом коньке? Да потому что вспомнил, что проф. П. Б. Посвянский [39 - Павел Борисович Посвянский (1903–1976) – профессор, по словам В. П., «выгнанный из Ин-та Психиатрии» года за два до него самого.] (выгнанный из Ин-та Психиатрии за пару лет до меня) рассказывал мне, что лечил Мао в Москве от эпилепсии, а другая коллега, проф. Голодец [40 - Рахиль Григорьевна Голодец (1916–2003) – доктор медицинских наук, психиатр.], как-то сказала, что лечила от эпилепсии сына Мао. Достоевского я люто ненавижу, но ценю, как пророка и Колумба человечьей низости. Заверять Вас в том, что у меня иммунитет к ленинскому «архискверный», нужды нет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я прихожу в восторг от того, что Вы делаете с ребятишками в «Освободите слона». Сколько и каким детенышам Вы раскрыли глаза? Не помню, рассказывал ли Вам, что один физик, побывав в Дании, очень удивился, узнав, что доцент университета и учитель(ница) гимназии получают одинаковое жалование. Но датчанин объяснил ему: а как же иначе, ведь мы доверяем им самое драгоценное – наших детей. Что до меня, то Ваши «На крыше» [41 - «Лето на крыше», «Знание», M., 1987.] (если не переврал) меня просто подавили. Это же сколько внимания, сколько такта надо проявить, чтобы не покалечить ненароком какую-либо сторону душонки этих сморчков? <…><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сегодня ночью прочитал очередную пьесу Шатрова (говорят, лет 20 пролежавшую на полке) и выписал себе на листике условия Брестского мира. Очень прошу Вас внимательнейше прочитать речь Ленина на Финляндском вокзале и его апрельские тезисы, при этом раз десять прочитать в речи то место, где Ленин говорит о немецком пролетариате и Карле Либкнехте [42 - В «Апрельских тезисах» Ленин призывал к радикализации социалистической революции как ее конечной цели. То есть фактически провоцировал гражданскую войну. В Германии Карл Либкнехт призывал армию свергнуть правительство.]. Конечно, моя дряхлеющая башка забудет об этой просьбе, но Вы ее выполните и при встрече напомните. Сантаяна: «Народ, позабывший свою историю, вынужден будет пережить ее снова» [43 - «Народы, не знающие своей истории, обречены пережить ее снова» (Дж. Сантаяна).]. В этом же № 4 Нового Мира есть очень даже нахальный рассказ какого-то М. Кострова [44 - Марк Леонидович Костров (1929–2012) – писатель, публицист, путешественник.] «Поселенщина», не представляю себе, как можно было так лихо возбуждать нежелательные ассоциации. Впрочем, Вы и без меня наверняка сглотаете Новый Мир. <…><br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В. П. Эфроимсон – Е. Макаровой<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Июнь, 1987 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дорогая Елена Григорьевна, письмо приходится начинать с самых глубоких извинений, не просьбы, а просто мольбы о прощении. Произошло событие очень обидное для Вас, но вдесятеро более обидное для меня. Я получил Ваше письмо и по обыкновению отложил его, чтобы прочитать, когда разгружусь от повседневной мелочевки, смогу целиком влипнуть в чтение и тут же написать ответ. А дела у меня были совершенно неотложные: я перетаскивал горы своих рукописей в заветное место, на случай весьма вероятных новостей со стороны ССС: пусть сохранятся до лучших времен. Как выразился один композитор, кажется Пуччини: если бы ему предложили стать сразу прославленным, богатым и знатным, и чтобы его оперы везде играли, но после смерти все это забыли, либо продолжать быть безвестным, нищим, но, чтобы после смерти музыку бы его играли и ее бы любили, он, не колеблясь, выбрал бы второе. И вот, перегрузившись, таща сумки с рукописями, я сунул в карман Ваше нераспечатанное письмо, рассчитывая в тишине, спокойно, прочитать. Письмо нахально торчало у меня из кармана плаща, и, когда приехал на место, оказалось, что оно выпало где-то на улице, м.б. в такси, скорее на улице. Огорчение и озлобление на себя самого Вам трудно представить. Это старый прием: отложить и греться предстоящей радостью. Не очень обижайтесь. Все эти дни я просто сокрушался из-за своего недотепства, которое, кажется, становится совсем повседневным.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я настолько завален текучкой и настолько утратил силы, что вот к сегодняшнему дню успел прочитать 1/3 того, о чем все говорят, от чего все в восторге: «Дети Арбата». Я тоже в восторге, но вижу, что автор абсолютно ничего не понял в Сталине, да и не мог понять. Я-то понял только потому, что почти 70 лет занимаюсь историей и 6 1/2 лет заведовал блестяще работавшей (вопреки палкам в колеса) лабораторией генетики психических болезней. О Сталине довольно долго надо писать, чтобы получить верный анализ, от сей тематики воздерживаюсь. Но вот в одной из В/книг, которые мне очень помогли пережить состояние полной психической инвалидности, «A Princess in Berlin» [45 - Arthur R.G. Solmssen, A Princess in Berlin.], я нарвался на несколько строк, которые окончательно разорвали туманное место в истории. Вообще-то книга прекрасная, она необычайно ярко, четко показывает, как органично вырос и нацизм, и антисемитизм в Германии. Вот об этом-то я и хочу Вам написать, так как этого нет ни в «Гениальности» [46 - Эфроимсон В. П. Гениальность и генетика. М., 1998; Эфроимсон В. П. Генетика гениальности. М., 2002. Библиотека журнала «Экология и жизнь». Серия «Устройство мира».], ни в «Этике», точнее о том, как несколько строк разорвали для меня туман непроходимого вранья и поставили точки над i там, где я только что-то смутно подозревал: появилось отсутствующее звено. Так как это Plusquamperfectum для всего Вашенского поколения, придется писать подробно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Где-то у меня в отрывке, еще не вставленном в рукопись «Этики», описывалась эпопея генерала Самсонова [47 - Александр Васильевич Самсонов (1859–1914) – генерал от кавалерии, в начале Первой мировой войны командовал армией, потерпевшей поражение в Восточно-Прусской операции. Человек трагической судьбы, но вряд ли «величайший герой». По мнению историков, мужественный и опытный генерал не был, тем не менее, «одним из величайших полководцев 1-й мировой войны». Вина за разгром его армии лежит в значительной степени на командующем армиями Северо-Западного фронта генерале Я. Г. Жилинском, фактически руководившим всеми операциями. Но и Самсонов совершил немало ошибок. Не был Самсонов, покончивший с собой 17 (30). VIII. 1914, и «автором „Чуда на Марне“, как и „спасителем Парижа“. Переброска немецких дивизий на Восток была вызвана неудачным для немцев сражением с армией генерала Ренненкампфа при Гумбиннене. В тексте В. П. Эфроимсона присутствуют и другие неточности, касающиеся роли генерала К. М. Гофмана, оценки результатов знаменитого „брусиловского прорыва“ и т. д. Но эти фактические огрехи и субъективные оценки не имеют принципиального значения, поскольку лежат вне пределов профессиональных занятий автора.], по официальной истории простачка, который дал немцам возможность уничтожить целую армию при Мазурских озерах (в немецких версиях – при Танненберге, в честь отплаты за поражение Ордена Меченосцев, во времена Ягайло).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На самом деле А. А. Самсонов был величайшим героем, а возможно, одним из величайших полководцев 1-й мировой войны, «автором» «Чуда на Марне», спасителем Парижа. Размазывать это не буду, сможете прочитать в машинописи. Но немецкая сторона мне была не ясна, я понимал, что официальная история и тут сжульничала, но масштабы и детали мне были совершенно непонятны. Я знал, что Гинденбург [48 - Пауль фон Гинденбург (1847–1934) – немецкий военный и политический деятель, главнокомандующий на Восточном фронте против России в Первой мировой войне до 1916 г., начальник Генерального штаба (1916–1919), прусский генерал-фельдмаршал (2 ноября 1914). Рейхспрезидент Германии (1925–1934). Именно он назначил Адольфа Гитлера рейхсканцлером, президентским декретом поручив ему сформировать правительство.] на вопрос журналистов, кто же выиграл битву при Танненберге, Гинденбург или Людендорф [49 - Эрих Людендорф (1865–1937) – немецкий пехотный генерал, автор концепции «тотальной войны». С начала Первой мировой войны – начальник штаба у Гинденбурга, вместе с последним получил общенациональную известность после победы под Танненбергом; с августа 1916, – фактически руководил всеми операциями германской армии. После окончания войны близко сошелся с Гитлером, принимал участие в Пивном путче, но вскоре разочаровался в нацистах и перестал участвовать в политической жизни в 1933 г.], ответил: «Это я Вам в точности сказать не могу. Но зато могу точно сказать, что будь битва проиграна, то отвечать пришлось бы мне». В другом случае Гинденбург заявил, что, будь эта битва проиграна, в Германии не было бы более презренного, ненавистного имени, чем имя Гинденбург. В воспоминаниях Людендорфа по поводу событий этой битвы говорится: «Мы, наконец, преодолели свои сомнения» (перед самым началом они серьезно подумывали, не повернуть ли свои войска против Ренненкампфа, наступавшего с востока. Самсонов ворвался в Восточную Пруссию с юга). Но Людендорф не упоминает, как, почему, из-за кого они преодолели свои сомнения, вообще даже не упоминается имя подполковника Гофмана [50 - Макс Гофман (1869–1927) – немецкий генерал и дипломат, сыгравший видную роль в событиях Первой мировой войны.], который не только замыслил Канны для Самсонова, но и произвел все нужные для этого передвижения войск, и не без основания. А основания были: Гофман был военным атташе в войну макаков с кое-каками и в 1904 г. был свидетелем того, как огромные силы японцев при Вафангоу навалились на дивизию Самсонова, как из штаба армии слали приказы Ренненкампфу [51 - Павел Карлович Ренненкампф (1854–1918) – военный деятель конца XIX – начала XX в. Участник китайского похода русской армии, русско-японской войны и Первой мировой войны. Расстрелян большевиками.] идти на помощь Самсонову, как о том же просил Ренненкампфа его сосед, Самсонов, как Рен. не двигался, и Самсонов, проявив исключительную храбрость, вынужден был отступить.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Через год, когда Самсонов и Ренненкампф встретились на платформе Мукдена, Самсонов дал Ренненкампфу пощечину. Николай II запретил дуэль. На трусости Ренненкампфа и построил план Гофман, переубедил и Людендорфа, и Гинденбурга. А о нем ни тот, ни другой – ни слова. А вся слава досталась им. Впоследствии Гофман, не в чине фельдмаршала, ген. – полковника, ген. – лейтенанта, а всего лишь генерал-майора, командовал всем Восточным фронтом и заставил большевиков подписать Брестский мир. Так вот, в романе «Принцесса в Берлине» я случайно в тексте нарвался на: все в штабе знали, что прорыв под Горлицей, уничтоживший русскую армию на Восточном фронте как активную силу, спланировал и осуществил фон Зеект [52 - Ханс фон Зект (1866–1936) – командующий вооруженными силами Веймарской республики, в июне 1916 г. стал начальником штаба при австрийском императоре Карле I, а в декабре 1917 г. начальником штаба Турецкой армии. Вернулся в Германию в 1918-м. Аккуратный, пунктуальный, элегантный, он получил в армейских кругах прозвище «Сфинкс с моноклем».], хоть вся слава была приписана Гинденбургу (вранье, в 1916 г. русская армия вдребезги разбила австрийскую).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вы, конечно, вообразили, что я в результате (несомненного) маразма впал в детство, играю в солдатики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Никакого впадения в детство, хоть маразм крепчает. Мне просто раскрылась суть дела. И Гинденбург, и Людендорф, хорошие специалисты военные, были сволочами, хамами и тупицами (кстати, ни Гофман, ни фон Зеект нигде на них не жалуются). Когда выяснилось, 20 июля 1918 г., что война проиграна, и надо немцам уходить из Франции, они, отступая, в безнадежном состоянии, получили приказ уничтожить все-все уцелевшие или полууцелевшие дома, вырубить сады, виноградники. Шедшие за ними франц. войска видели это злобное, уже бессмысленное уничтожение, и отсюда вопль «Германия должна платить», отсюда Версаль с наложением на Германию немыслимой контрибуции в 200 миллиардов марок золотом (выплатили 15 миллиардов фунтов стерлингов, получив от США и Англии займов на 10 миллиардов фунтов, фунт – примерно 20 марок золотом); отсюда хаос 20-х годов, тем более что Гинденбург и Людендорф бросили от имени армии версию «Непобежденная в бою», а якобы социалистами, коммунистами и прочими жидами. Отсюда Гитлер и т. д., убийство еврея Вальтера Ратенау (дважды спасшего Германию), изгнание Фрица Хабера [53 - Фриц Габер (Хабер) (1868–1934) – немецкий химик, лауреат Нобелевской премии (1918) за вклад в осуществление синтеза аммиака (процесс Габера – Боша), необходимого для производства удобрений и взрывчатки. Габера называют «отцом химического оружия» за его труды в области разработки и применения хлора и других отравляющих газов во время Первой мировой войны.], тоже спасшего Германию, пустившего в ход ядовитые газы, отсюда приход Гинденбурга (при огромной, хоть косвенной помощи некого гения), затем Гитлера.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вот это замечание, 3 строки относительно того, что именно фон Зеект, а вовсе не Гинденбург спланировал и выиграл прорыв при Горлице, а Зеект, слава же досталась Гинденбургу – окончательно прояснила суть дела. Ведь по всеобщей версии – Гинденбург – воплощение немецкой порядочности, стойкости, надежности. А он – прохвост. Кстати, он позднее выгнал гениального организатора Рейхсвера, фон Зеекта, под ничтожным предлогом. Рейхсвер достался Гитлеру, со всем своим блестящим Генштабом и офицерством, отобранным по принципу наилучший, наиперспективнейший реже унтер, чаще офицер, постоянный или еще не утвержденный из 80 (была в 1918–1919 гг. безработица, демобилизованным некуда было деваться).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Допускаю вполне, что Вам это не особенно интересно. Но для меня это Софокл: «Суровыми путями ведет нас Богиня, сидящая у руля судьбы».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вещь, которую могу забыть и не передать. В разное время, из разных отрывков у меня создался внутренний облик Мао. Потом вдруг вспомнил, как в разное время два разных профессора психиатрии мне мимоходом сказали, один, что он лечил в Москве Мао от эпилепсии, другая – что лечила от эпилепсии сына Мао. При таком вертикальном наследовании это почти наверняка не просто эпилепсия, а комплекс эпилепсия-эпилептоидность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что такое эпилептоидность? Эпилептоид, если одним словом – сволочь. Кстати, в семье/роду Достоевского наследовали именно этот комплекс. О Достоевском Вам писал или говорил. Важно то, что историю очень сильно направляют личности у рычага.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Написав сей ученый труд, я опять вспомнил чеховского профессора (не из «Дяди Вани», дудки), а из р<ассказа> «Скучная история», к которому приходит развлекать его научными анекдотами его зануда-помощник.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ничего, в худшем случае передадите это письмо Е.А. [54 - Елена Артемовна Изюмова (Кешман), (1949–2020) – биолог, друг и секретарь В. П. Эфроимсона. Она посвятила ему много лет жизни. Разбирала его научные труды, выпустила первую обстоятельную статью о нем (Изюмова Е. Авторитет, а не авторитарность // Огонек. 1989. № 11), редактировала книги, изданные посмертно, и писала статьи к ним.], которая сейчас на Кольском полуострове, у мужа, в Дальних Зеленцах, она вплавит эту всю муру в «Этику».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Получил, наконец, справку из ВИНИТИ, что мой двухтомник по гениальности разошелся в 250 экз. Неплохо, если учесть, что экз. стоит 44 тугрика, и были еще распечатки на папиросной бумаге ценой 15–20 ре за экземпляр.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Читал в «Литгазете» от 3.6 статью – круглый стол «Экономика на перепутье» (прочитайте!) Ей-богу, не знают, как трех свиней накормить, в трех соснах заблудились. Меня, конечно, на такие «круглые столы» не приглашают. Впрочем, пару недель назад был такой круглый стол в Доме литераторов. Добился слова на 15 минут, наговорил себе на 20 лет (по котировке доперестроечной), но надо было бы говорить минут 40, ясно рассказать, не от имени диссидентов, а от имени отсидента, что ждет, если перестройку затормозят, что собой представлял И.В.С., чем США и Япония будут бить СССР, если перестройку не ускорить. Горжусь тем, что сказал твердо «Отечество в опасности». Надеюсь вскорости получить стенограмму своего выступления, хотя после стенографирования оно явно отредактировано. Я не думаю, чтобы Вы прочитали сами «Советскую Культуру» от 17.2.87 г., стр. 6. Интервью с Дудинцевым «Генетика совести»! Книга пользуется огромным успехом («Белые одежды»). А в интервью Дудинцев поминает добрым словом меня. <…><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дорогая Елена Григорьевна, я такую уйму всякой всячины смог Вам написать прежде всего потому, что после полутора месяцев дикой бессонницы начал приходить в себя. Очень, очень хочется, чтобы Вы меня искренне простили за идиотскую историю с письмом, рассказали бы, ежели вспомните, что было в нем, но вообще просто необходимо видеть Вас. <…> Ваш В. Эфроимсон.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В. П. Эфроимсон – Е. Макаровой<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;13 августа 1987 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дорогая, бесценная Елена Григорьевна! Вчера, не приходя в сознание, скончался наш общий драгоценный друг, Ася Великанова [55 - Ксения Михайловна (Ася) Великанова (1936–1987) – биолог, правозащитник.]. Писать или думать об этом трудно, важно то, что мы ее никогда не забудем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;За рубежом ее преимущественно облучали, после возвращения она почти ничего не говорила, почти все время дремала, без сознания. Когда вернетесь, вспомните мой телефон, логово, постараемся встретиться. Все, что Вы написали и напишете, для меня эмоционально и даже профессионально очень дорого и интересно. Но главное – повспоминать Асю. В. Эфр.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В. П. Эфроимсон – Е. Макаровой<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Август, 1987 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дорогая Елена Григорьевна, вся эта неделя (сегодня суббота) шла под знаком тягчайшей болезни Аси, ее смерти и сегодняшних похорон, на которых было множество народу и все проходило так любовно, восхищенно, что это хоть частично приглушает боль от этой страшной потери. На несколько дней пустили Таню [56 - Татьяна Михайловна Великанова (1932–2002) – одна из создательниц правозащитного движения в СССР, в 1979 г. арестована, в 1980 г. получила 4 года лишения свободы и 5 – ссылки. Освобождена из ссылки в 1987-м.], жесткую, твердую, обаятельную, почти совсем седую, но с поразительно тонким, интеллигентным лицом. Я лично остаюсь совсем один, только Вы, да Е. А. Изюмова, которая забралась в Дальние Зеленцы и оттуда еще ничего не написала. Жаловаться на нее в милицию и другие органы бесполезно, оправдают, т. к. долго не виделась с Вадимом, да и двое детей переходного возраста – хорошее юридическое оправдание. Сегодня получил В/письмо – 2 стр.<br>
<br><img border=0 src="i_018.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;машинописи, с извещением о приезде 24 августа, так что еще не сообразил, стоит ли рисковать писать Вам в Пумпури. Скорее, для верности, пошлю в Москву, хоть там Вам и вовсе не до моих писем будет. Странный журнал «Наука и религия» с подачи смещаемого бездной интриг, и <нрзб>, собственной нерешительностью директора ИОГен Созинова [57 - Алексей Алексеевич Созинов (1930–2018) – директор Института общей генетики АН СССР (1981–1987).] печатает идиотские отрывки из моей Гениальности [58 - Загадки гениальности, Наука и религия. 1987. № 8. С. 40–45; № 9. С. 10–12; № 10. С. 24–27; 1988. № 2. С. 39–42.]. Конечно, все в ублюдочной форме, изуродованной, но у меня мотают публикацию 18 (!) лет. Впрочем, ежели Вам еще не писал, то после отсылки экземпляров моего исчерпывающего доказательства уголовного характера примерно 20 основных новаторств Т.Д. Лысенко, после визита бесплодного к Зам. Генпрокурора СССР Салину [59 - Зам. генерального прокурора СССР, государственный советник юстиции I класса Д. Салин 4 июня 1956 года подал запрос о реабилитации О. Э. Мандельштама.] с этим же материалом, я осенью 1956 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;договорился о встрече с Дудинцевым. Данный товарищ подхватил меня на кольце «Б», у б-цы Склифосовского, отвез на своей машине в тихое место, основательно пролистал материалы, после чего возопил: «Вас мне Бог послал». Осенью 1957 г. машинописная версия романа «Белые одежды» была у него готова. На протяжении последующих 30 лет он пытался роман пробить, но безуспешно. Мы с ним встречались почти ежемесячно у меня дома (Ежели у тебя машина, то ездь ко мне, а если не хочешь, то уж не мне, безлошадному кустарю без мотора, топать к тебе, а потом подниматься вверх по своему крутому холму домой). В этих беседах мы усердно разбирали философию добра и зла, я отстаивал теорию, по которой добро должно расхаживать с топором за поясом и в железных рукавицах, Дудинцев же настаивал, что добро обязательно должно вооружаться хитрецой. Де факто прав был он, де юре – я!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как бы то ни было, когда он без моего надзора (снимаю с себя ответственность) насыщал свой роман детективщиной и хитрованством, ему все одно не давали печататься – 30 лет!! Конечно, честь и слава Дудинцеву, что роман вышел [60 - Дудинцев В. Белые одежды // Нева. 1987. № 1–2.]. Но при обсуждении дел в Доме Литераторов у площади Восстания, когда меня ни с того, ни с сего выбрали в президиум, и, неслыханное дело, даже предоставили слово, я, нуждаясь по какому-то поводу в живом свидетельстве Дудинцева, оглянулся и увидел, что его на трибуне нет. Позднее выяснилось, что ему стало дурно, и его с вечера его триумфа под руки вывели из зала для скорой помощи. Вот и пеняйте на чертовское перегромождение его романа всякими рассуждениями, и центральной фигурой – честный лысенковец, «Торквемада», который решает разобраться в сути дела и до нее доходит идиотскими путями, скрещивая тайком дрозофил, тогда как до истины госэкспертиза при желании добралась бы за 3 часа силами 2–3 медсестер (как – при встрече).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Директор ИОГена, Созинов, в каком-то интервью заявил, что лысенковщина еще не выкорчевана. А я берусь легко доказать, что теперь положение генетики куда хуже, чем при Лысенко. То же с великолепным своими гротесками и символиками – «Покаяние» [61 - Фильм Тенгиза Абуладзе «Покаяние» снят в 1984 г., в 1987-м вышел на экраны, Гран-при Каннского кинофестиваля (1987).]. – Извольте видеть, в каком-то провинциальном городке Грузии бесчинствует Сатана, синтез Гитлера, Муссолини, Берия и еще одного вождя, и спроваживает на тот свет машину лиц нежелательного происхождения, да взрывает какой-то храм. Давайте в Москве подзаймемся арифметикой и подсчитаем округленно истинное число потерь. Не беспокойтесь, подсчет-таки выдам. Что до романа Рыбакова «Дети Арбата», то тут я Вас готов четвертовать тупым ножиком, и «присяжные меня оправдают». Суть-то ведь вовсе не в том, что «Дети Арбата» чистая беллетристика и идет на уровне «Кортика». Сенсация в нем есть, и даже взрывчатая. Чихать надо на то, что автор оборвал повествование, когда дите Арбата в ссылке и готовится совершить явно антисоветское «действо»: подкормить беглеца; ведь беглеца-то непременно сцапают, его маршрут из него вымотают по километрам, про наличие поблизости приятеля тоже вызнают, а вот то, что «Дитя» беглеца не подкормило, «Дитя» нипочем не докажет. Значит, намотают новый срок и посерьезней, за конкретное дело, а не за стенгазетный юмор.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А знаете, как А. П. Улановский [62 - Александр Петрович Улановский (имя при рождении – Израиль Хайкелевич, кодовые имена – Ulrich, William Berman, Nathan Sherman; (1891–1971) – советский разведчик. http://1937god.info/node/63] бежал из ссылки, где был с Ко-бой (подробности насчет Кобы отдельно). Улановский бежал без денег на билет, и его контроль вытянул из-под нижней полки вагона поезда. Доставили к начстанции. Перед ним оборванный, беспаспортный, беспортошный мужичонка, с соответствующей тупой лексикой. Начстанции спрашивает билет, документы, тот на соответствующей речевой волне несет обычную чушь, начстанции распоряжается: заприте в такой-то комнате и вызовите жандарма. Улановский видит, что погорел все равно, затаскают по этапам, делает шаг вперед и говорит нач. станции нормальным языком: «Два слова наедине». Тот обалдело встряхивается и говорит своим контролерам: «Выйдите на минутку». Улановский говорит: «Вы можете отличиться. Я ссыльный такой-то, бежал из Туруханска». Начстанции мотает башкой и говорит: «Нет, я так отличаться не желаю. Вот в комнате, где вас сейчас запрут, окно не заперто. Как только контроль отойдет от двери – сразу в окно, немедленно, потому что жандарм подойдет быстро. Не смейте садиться на поезд здесь. Поймают. Пройдите пешком до следующей станции, садитесь там». Вызывает контролеров: «Отведите безбилетного мужичонка в такую-то комнату и пошлите за жандармом». Улановский, конечно, сразу сиганул в окно и легко удрал за границу (между прочим, из Парижа этот молодой и тогда идиот прислал на место ссылки милую открыточку: «Причитающися мне как ссыльному кормовые в сумме 3 р. 14 коп. в месяц прошу в дальнейшем отправлять по адресу: Paris, Rue Le la…». Впоследствии Улановский в начале войны вернулся в Россию, попался, был отослан в Туруханск по старому месту для до-сидки срока, и несомненно получил бы хорошо по ухам и за побег, и за нахальную открытку. Но его выручил очень уважаемый всеми туруханский же ссыльный, Яков Свердлов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Такие-то были архаичные времена, когда начстанции мог довериться оборванному ссыльному. Черт же угодил Якова Свердлова рано помереть от чахотки. Он-то Кобу знал!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Извините многословие: все кажется, что сдохну, никто ничего и знать не будет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С горя и с ужаса от Асиной болезни написал большую статью насчет воспитания и истории. Если 90 % выкинуть, то 10 % можно показать людям.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После долгого трепа, безотносительного к В/письму, любовно перечитываю его и отвечаю по пунктам. 1. Все же очень ругаю себя за вислоухую потерю В/письма. 2. По поводу «политического компота» – отдельно! 3. Ваше наблюдение по поводу детей писателей, которые – душевные сироты – необычайно ценное, важное наблюдение, заслуживающее очерка, рассказа, романа. Обязаны (!) дать публикацию, на которую можно было бы сослаться. Что их родители раскормлены на госхарчах, наблюдение не публикательное: а) не пропустят; б) обязательно сожрут, сживут со света, шею перегрызут, разоблачат, разотрут в порошок. Что Вы прожили двадцать дней в деревне по-царски, верю и радуюсь, как семи рассказам. То, что В/Сережа – золото, я и так с отчаянием увидел по его харе, или, поскольку Вы возлюбили Лескова, глотайте: «Поза рожи». Что современность таится не только в новострое, но и в крепостничестве – тоже дельное наблюдение. А то, что Вы «бледное отражение» отчима, мамы и папы – чушь, бредь, которую опровержением не удостаиваю. У Вас слишком много собственного, лично Вами замечаемого, не замеченного, не описанного другими. Заврались! Не учли, что я – великий книгопожиратель, чужое ловлю с ходу, как подметки режу. Вашу установку, альтернативу, помочь ли одному ребенку или о нем же написать статью, конечно, считаю вздорной. Снижусь до банальности: чеховское «на деревню дедушке» хлопнуло сразу по уйме рыл.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Перед В. Гроссманом преклоняюсь, хоть, вероятно, вовсе не за то, что Вы. Помните, у Сельвинского: «Написал Гроссман хороший роман, / Только не этот Гроссман, а Иван».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так вот, двустишие хорошее, а В. Гроссман – очень большой писатель. Даже «Они сражались за Родину» – вещь серьезная. Кстати (некстати): Вы обязаны взять меня за шиворот и вытряхнуть из меня все, что знаю о нацизме! Многое. Помните у Маяковского: «… обо всем, о чем не успел написать!»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Заключительный, трафаретный вопль: целую лапы!!<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В. П. Эфроимсон – Е. Макаровой<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Август, 1987<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дорогая Елена Григорьевна. Пишу вдогонку, что меня просто поразили стихи В/отчима [63 - Семен Израилевич Липкин (1911–2003) – поэт, прозаик, переводчик.]. Считайте меня примитивом, но я очень люблю хорошую, звонкую рифму (конечно, не розы-грезы, ласки-сказки-глазки), чеканный стих. А мне редко приходилось читать в журналах хорошие стихи, так редко, что я их многие годы просто пропускаю. Здесь произошло просто что-то вроде вполне контрольного эксперимента. Глаз случайно уперся в какую-то строфу, она автоматически, ну как вывеска на магазине, была прочитана, заинтересовала, понравилась, прочитал уже сознательно все стихотворение, понравилось, прочитал остальные восемь, понравилось, посмотрел имя автора… да где это имя я слышал, что-то знакомое. Вспомнил и сразу увидел, что Вы вовсе не зря ухаживали за своим отчимом, когда и без него хлопот полон рот. Затем стал читать и стихи какой-то Лиснянской. Тоже очень даже понравилось. Потом вспомнил, кто это, откуда фамилие мне показалось знакомой. Ну и чертова же семейка!!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Теперь понимаю, что работала и генетика, и социальная преемственность, только в результате их взаимодействия мог вырасти такой фрукт, как Вы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вероятно, мне было бы трудно обойтись без Вас, если бы на меня не напала бессонница + абсолютная неспособность работать. Причину я Вам объяснил: когда, ломая себя, режешь по живому мясу, а потом получается пшик, то ничего не может помочь. Такая штука произошла со мной второй раз в жизни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первый раз в 1937 г.: работал по 16–18 часов в сутки лихорадочными темпами, поражая выносливостью (Ташкент). До окончания сезона (а итоги подводятся 2–3—4 месяцами позже), мне выдали приказ об увольнении с работы за ее неэффективность на протяжении 1 &#189; месяцев и, когда я пошел жаловаться по инстанциям, дополнительно объявили врагом народа. Потом меня восстановили на работе (и я продолжал оставаться неарестованным врагом народа). И вот, после восстановления, начался кризис: я не мог работать (титул врага народа с меня сняли еще через год), а за четыре месяца 1937–1938 г. я написал монографию по генетике тутового шелкопряда. Ее защитил я в качестве докторской только в 1946 г. Экспертная комиссия признала ее выдающимся научным трудом, но диплом получил только в 1962 г.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> После полутора месяцев безделья, в которое меня вверг директор ИОГена, первоначально, прочитав мой ксерокс, предложивший его издать, а потом, когда кастрация была произведена, перетрусивший (надо его амнистировать, его все равно без боя снимают). Возможно, впрочем, что к В/приезду где-то жалкий огрызок выйдет, так страниц на 10, с обещанным продолжением [64 - Эфроимсон В. Загадки гениальности (начало статьи) // Наука и религия. 1987. № 8. С. 40–45.]. Меня очень радует то, что период острой немочи у меня, кажется, начал проходить. Я почти перестал ходить в Ленку, реферировать то, что уже не успею соединить в целостную концепцию, а раскладываю пасьянс из карточек и готовлю на машинку то, что уже заготовлено вчерне.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Е.А. уехала на Кольский полуостров к мужу, забрав с собой обоих своих детей. <…> Меня съедает черная зависть, но мне-то увязываться за ними не следовало: действительно, у меня начались приступы мерцательной аритмии, пришлось раз вызвать скорую, отчетливо представляю, сколько хлопот доставило бы это, если бы я увязался в Л-д или с Вами. Мефистофель все не реализуется, к чему Вы, презренная обманщица, относитесь преступно равнодушно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На меня произвела огромное впечатление реабилитация Маши, Гринева, Савельича, Мироновых, которую так искусно проделала Ольга Чайковская в Литгазете [65 - Развернутый вариант статьи см.: Чайковская О. «Гринев» // Новый мир. 1987. № 8.]. Она же написала блестящую статью об одном расследовании, когда пожилого профессора затаскали по тюрьмам. Мне, сверхопытному в следственных делах, и все-таки понимающему, что не попасться в похищении Собора Парижской Богоматери можно только полным отказом от дачи показаний, ее очерк чрезвычайно понравился. Ежели Вы не читали эти с-цы Литературки, придется прочитать, я лично замечаю, что «перестройка» очень быстро происходит именно в литературе, и боюсь, что это фиговый листок, изображающий «гласность» для Запада, тогда как всерьез ни гласности, ни перестройки не происходит и не произойдет. Очень подозрительным в этом отношении показалось мне назначение взамен ушедшего по старости крупнейшего ученого и порядочного Александрова серым и непорядочным… Х [66 - Очевидно, Гурий Иванович Марчук (1925–2013) – геофизик, президент Академии наук СССР (1986–1991).] (центр памяти на имена у меня не работает с 1949 г.). У меня постоянно останавливаются коллеги с севера, юга, востока (Новосибирска), и я преотлично знаю, что Х серый, тупой бюрократ и очковтиратель. Но его по приятельству сделали Председателем Госкомитета Науки и Техники взамен истинно государственного человека Кириллина [67 - Владимир Алексеевич Кириллин (1913–1999) – физик, занимался энергетикой, академик и вице-президент АН СССР (1963–1965), 1-й председатель Гос. комитета Совета Министров СССР по науке и технике (1965–1978).], а теперь, развалив работу в Госкомитете, он в АН начинает стремительно сколачивать свою мафию. Он поднял ввысь Н. П. Дубинина, Лысенко № 2, с той разницей, что в очковтирательствах Лысенко можно было разобраться на уровне таблицы умножений, а вот в Н. П. Дубинина только на уровне таблицы логарифмов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На Западе твердо уверовали в то, что Горбачев вовсе не комедиант и не пустозвон, что он понял абсолютную необходимость перестройки и ее старается провести, но очень, очень сомневаются, сможет ли он преодолеть свою Номенклатуру. Судя по кардинальной промашке с АН, видимо, нет, но хоть стало интересно читать журналы и газеты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дорогая Елена Григорьевна, то, что Вы пишете о детворе, об «освобождении слона» теперь нужно, как хлеб насущнейший, больше, чем хлеб. Акад<емию> Пед<агогических> Наук разругали где-то очень крепко и поделом, но вакуум, вакуум, еще раз и тысяча раз вакуум. Абсолютно необходимо продумать программу развития для малышей, детей, подростков. Мне заказали статью в «Знамени [68 - На что мы надеемся, Знамя, 1988 № 9. С. 191–207 (совм. с Е.А. Изюмовой).]» и даже объявили в числе будущих авторов, но я никак не выбираюсь из струи своих размышлений совсем в другом плане. Значит, Вам надо писать, писать и писать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Произойдет ли перестройка в педагогике по-настоящему, ведает один Аллах, за то, что забрали в Армию студентов после второго курса, придется ой-ой-ой как расплачиваться, и законы проклятущей социобиологии до верхов не дошли (фортели Н. П. Дубинина). Но тем более необходимо думать и писать в этом направлении.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Без счета целую Ваши лапы и надеюсь это осуществить де факто.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бросаю письмо, потому что нужно срочно подготовить к отправке машинистке то, чем Вас намерен чебурахнуть по кумполу по приезде.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ваш обожающий Вас, хоть и забытый, забитый В. Эфр.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;31 августа<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В. П. Эфроимсон – Е. Макаровой<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;14 июля 1988 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> Когда получил В<аше> письмо, просто застонал: мне-то сообщать нечего! А потом пошли галопом события. Я в свое время написал очередной вопль новому президенту АМН, он перекинул это вице-президенту [69 - Леонид Андреевич Ильин (род. 15 марта 1928 года) – советский и российский деятель медицинской науки, специалист по радиационной гигиене.], тот стребовал с меня доклад в его больнице, нахально обманул меня в квадрате (я стребовал 75 минут, в последний момент узнал, что апробируется диссертация одной симпатюти, поэтому – 40 мин., потом оказалось, что диапозитивы показывать нельзя), в общем, пришлось перестраиваться по ходу дела, укорачиваться и не рассказывать обо всем (см. выше).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Потом я узнал, что было заседание РНСО (РедСовет) АМН и что вице, как лев, сражался за мою книжку, затем оказалось, что рекомендовано в «Медицину» вообще. Тут я закипел (к счастью, успел остыть с белого накала до красного), примчался к вице, выслушал от него резолюцию «меньше слов, больше дела», зная, что он делал, что мог (20 лет я делал дело! и все без толку), вцепился в него, как два бульдога, вытряхнул из него согласие написать решительное письмо, подсунул ему в трех экземплярах (!), получив и зарегистрировав, позвонил в «Медицину», тамошнему и. о. директора: «С Вами говорит некий проф. Эфроимсон…» Какой там некий, когда Вас весь Союз знает! Я быстро сказал, что звание «некий» ему подтвержу документально, узнал, что он принимает, перебежал Солянку, схватил за шиворот таксиста, через 5 минут оказался в «Медицине», имел приятнейший разговор, и на меня свалилась забота подготовить приличный экз. на 20 листов [70 - В. П. Эфроимсон так и не увидел при жизни ни одну из книг, которые дописывал уже в полном изнеможении. Когда он уже был при смерти, Е. А. Изюмова придумала напечатать «фиктивный экземпляр», просто, чтобы показать ему, но издательство спешить не стало.]. Е.А., узнав, пришла в ужас. Я тоже, позвонил к директору, потребовал, чтобы меня зачислили немедленно на ставку – и оказалось, весь ультиматум зряшный. Оказывается, что я уже был до всякого ультиматума на ставке, и у меня, подсчитывавшего серебро на случай, если придется хватать таксу по сердешным делам, 250 тугриков лежат в сберкассе! Словом, Э. в своем репертуаре.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Да, произошел еще смешной инцидент. Когда я кувырком сбежал с лестницы в АМН [71 - Валентин Иванович Покровский (род. 1929 г.) – академик, эпидемиолог и инфекционист, организатор здравоохранения и медицинской науки.], случайно вперился глазами в некого, подымавшегося по лестнице вверх. Я остановился и вежливенько осведомился: простите, Ваше лицо мне знакомо, но мне половина восьмидесятого, не могу вспомнить, кто Вы? Он мне вежливенько отвечает: «А я президент АМН». Я: «Очень приятно». Протянул ему руку, друг другу пожали лапы, я покатился дальше и только после разговора в «Медицине» понял юмористику ситуации, – на ступеньках АМН, президент АМН представляется неизвестному.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вчера я весь день провел у ненагляднейшей Елены Свет Артемовны (каковая шлет Вам привет, ее дочка вчера уехала в Ленинград), и эта Е.А. целый день заставила меня диктовать прямо на пишмашинку все о себе, начиная с неанкетированных деталей моей родословной. Я два раза по полчасика отдыхал, а она занималась какими-то своими делами. Занятия сии кончились примерно в 22:30 ее полным измождением. Я, персонально, обалдел сверх обычной нормы, сел не на тот автобус и попал домой в 0:20 минут.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Балдею до сих пор, а через час ко мне заявится журналист по поводу С.С. Четверикова [72 - Сергей Сергеевич Четвериков (1880–1959) – генетик-эволюционист, сделавший первые шаги в направлении синтеза менделевской генетики и эволюционной теории Чарльза Дарвина.]. (В общем, эти сукины дети начали слетаться на генетику, как грифы на падаль.)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но на днях я получил удовольствие. Меня изловил в Ленке некий поляк, владеющий русским, стал меня потрошить. Но когда я его, по ходу пьесы, спросил, знает ли он, что в СССР появился Лысенко № 2, он, не спрашивая меня, назвал правильное имя, мне оставалось только кивнуть головой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ну, по-моему, я насплетничал Вам на 3 короба с хорошим гаком, могу закончить письмо: обожающий Вас на все возможности своих половина восьмидесятого, облизывающий Ваши лапы В. Эфр.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В. П. Эфроимсон – Е. Макаровой<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1 августа 1988 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Елена Григ.! Отчетливо представляю, каким чудовищным свином-хряком должен выглядеть в Ваших глазах, в особенности, ежели Вы не получили мое первое письмо, после которого вообще оторвался. Тому есть ряд причин, которые, несомненно, окажутся обманными (не привыкать стать), но в моих условиях весьма весомыми.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1. Некий журнал якобы решил публиковать мою Лысенкиаду [73 - Эфроимсон В. П. О Лысенко и лысенковщине // Вопросы истории естествознания и техники, 1989. № 1. С. 79–93; № 2. С. 132–147; № 3. С. 96—109; № 4. С. 100–111.] 1956 г., часть которой лежала в «Огоньке». Пришлось много дней туда хитроумно дозваниваться, потому что там, как во многих редакциях (что Вам лучше известно), существует милая манера не брать трубку. Затем поехать туда, затем передать в тот ж<урнал>, который якобы будет публиковать. Конечно, выглядит все несколько парадоксально: из всех выживших я пострадал больше всех и больше всех сделал, потому что хоть отделы Науки ЦК КПСС 1948 и 1955 г. получили ясное представление, что есть что. А вот 2 статьи 1956 г. произвели в провинции впечатление взрыва атомной бомбы. Ну, и т. д. и т. п., тем более что наши генералы от генетики решили разделить с ТДЛ [74 - Трофим Денисович Лысенко.] сферы влияния и с ним не цапаться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Значит, разъезды, звонки неотложные и т. п. Засим после серии подготовительных операций возникла надежда, что мою «Гениальность» издаст «Медицина» (дудки). Но пока что разъезды, лекция и сто других хлопот.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;(Чтобы не забыть: я, наконец, произвел генеральный сортаж и кое-как раскинул свой бедлам по папкам. Внутрипапочный бедлам сохраняется, но дело-то в том, что одна папка по истории Вам может-таки да пригодиться. В ней, в частности, имеется несколько строк Эйнштейна, которые по В/Н невежеству Вам могут быть неизвестны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Затем произошло нечто вовсе неожиданное (не знаю, в результате ли интриг Е.А. или потому что я наодалживал сотнягу у двух деятелей, и они поняли, что этой деньги им как своих ух не видать). Меня взяли и выдвинули на премию имени Вавилова, денежно символическую, но оченно даже почетную.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не было у бабы хлопот, купи баба порося: это надо было все свои труды представлять в трех экземплярах. А я забыл-позабыл, где какие были, мой главный труд – «Генетика шелкопряда» не опубликован, да и есть у меня только первый том. Но, на счастье, существует Е.А. Она взяла на себя дирижерство и сортировку, а я взял на себя часть техническую: ксерокопирование через Ленку всего, чего не хватает. Конечно, главные труды, Гениальность (1910 стр.), можно было представить только в депонированном варианте [75 - Биосоциальные факторы повышенной умственной активности. Кн. 1 и 2. Депонировано в ВИНИТИ, № 1161-деп., 440 стр. 1987 г. (Рукопись книги «Гениальность и генетика»).], а Этику [76 - Эфроимсон В. П. Генетика этики и эстетики. СПб., 1995.] оказалось вообще невозможно, поскольку она вообще не депонирована. При всем при том, возни хватало, например, за парой штук трудов пришлось ехать хоть в Кузьминки, и все равно в трех экз. все представить не удалось, не говоря уже о работах до-лысенковской эры. Конечно, если бы не властная дирижерская палочка зловредней-шей Е.А., я бы сдох на первой трети. Но и при сем, например, дня 4 назад я заказал 4 ксерокса в Ленке. Их сделали, но не успели вытащить и по порядку разложить в общей массе. Меня пустили в шкаф, и я там часок выбирал свое. За этот час я заработал трехсуточный приступ пылевой аллергии, захватившей носоглотку, пищевой и нижележащие тракты. Конечно, потом окажется, что очень многое так и не собрано. Но на декаду эта кампания заставила меня бегать, высунув язык, и я уверен, что понадобятся еще докомплекты и рецензии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что касается издания гениальности в «Медицине», то несмотря на четкую, срочную рекомендацию РИСО АМН (тоже вырвана не без горлохватства и горланства), то я уже знаю о существовании там примерно тридцатой рекомендации такой переделки, которая рукопись бы изгадила.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Будет некогда день, пожалуйте ко мне с микрофоном и запишите вкратце все варианты, которые мне предлагались разными т.т., которые на просмотр книги, взявшей у меня 20 лет остервенелой работы, тратили по 2,3 часа, а один фрукт даже не удосужился хоть перелистать (на чем и попался). Впрочем, ему-то дали по ухам, уличили, у меня в коллекции есть и один убийственный и один положительный его же отзыв, разделенные недельным сроком. Автор, в принципе не гангстер-профессионал, а почти законный член-кор. АН, автор нескольких книг, портрет на красной доске.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;У меня есть несколько голубых мечтаний:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) Посидеть в Георгиевском саду часок-другой, посмотреть на гуляющих и убедиться, что таковые да есть (во что не верится).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) Позагорать три раза по полчаса на солнышке в выходные дни (в будни слишком компрометирующе). Невыполнимо ни 1), ни 2).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Есть все-таки одна очень даже радостная новость. Ентот мешковатый Сережа (который сын Е.А., застегнутый на все пуговицы) сдал в свой матвуз математику на 4, причем 4 вместо пяти преимущественно за мазню. Затем нахал сдал литературное сочинение (кажется, про конфликт в какой-то пьесе Островского) на четверку и тем самым уже попал в первую тридцатку из сотни-120 абитуриентов. И наконец, вчера он экзаменовался по истории (в частности, по апрельским тезисам) и получил пятерку!! набрал 13 баллов при проходных 12 и подвергается издевательствам за то, что переборщил, перестарался. Ничего, терпит.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сегодня Е.А. с его помощью грузит три комплекта моих трудов в ИБР, неизвестно во что, в таксу, в грузовик (без прицепа или с прицепом). Говорят, что шансы на схапывание премии есть, и тогда я из паршивого еврейца, уже три раза уезжавшего в Израиль, превращусь в достойного представителя советской науки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дорогая Еленочка, у меня образовалась большая папка, которую (пропылесолив!) надо будет поглядеть. Ахнете, до чего интересно, и именно по тематике, смежной с Вашей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Без конца, без ограничения площади, целую Ваши лапы. Почему-то уверен, что мое первое письмо до Вас дошло.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ну до чего приятно было написать и отправить Вам, чуйствуя, что на тебе ряд срочных дел висит, но что ты хоть из-под одной глыбы выбрался и можешь перечитать В/письмо, порадоваться общности нашего миропонимания, тому, что и у Вас замысел вызревает, а не взрывается сразу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чтобы не забыть: дней 5 назад в Медицинской газете появилась большая статья о деле еврейских врачей-отравителей. Автор любезно прислал мне вырезку, а завтра, возможно, будет у меня с магнитофоном записывать соображения и воображения. Предупредил, чтобы лент было достаточно. Собственно, встреча должна была состояться сегодня уже, но я был так плох, так обчихался и обкашлялся после пыли книг Ленинской библиотеки, что не решился позвонить уславливаться на сегодняшний день.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На полях: P.S. Пожалуйста, выпишите пункты, по которым смогу дать информацию!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> Не удержался и сразу без самомалейшей выдержки, прочитал В/письмо от 21.07.88. Получено-таки мое письмо, я частично реабилитирован. <…><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;То, что В/работа стихийно развалилась на ряд совершенно разных текстов – совершенно естественно, важно только не свалиться под бременем массы материалов. Думаю, что все это вовсе не впустую, хоть издать будет трудно. Ходят слухи о восстановлении дипломатических отношений с Израилем, и появление огромной статьи о деле врачей в Медгазете – благоприятный симптом, но все еще ненадежный. Вам надо учитывать, что в Израиле издана очень обширная литература о Холокосте, в СССР вовсе неизвестная. Уверен, что дубляж будет только <нрзб>, а может быть и частный. Очень хочу, чтобы в СССР узнали наконец правду об Израиле. Это очень трудно, придется ломать стереотипы, но после близкого знакомства с Афганистаном, драки Иран – Ирак, компрометации Каддафи (о нем у нас тотально замолкли), догадаются почесать затылок. У нас с Вами должна состояться очень фактологичная беседа о зарождении арабского антисемитизма в 20–30 годах. Теперь-то у меня вовсе нет времени разбираться в своей папке, но увидите там прелюбопытные, малоизвестные вещи, например, о штурме деревни Дар-Хассан, а не о резне в ней. Боже, как бы мое логово не затянуло Вас побольше Терезина [77 - В то время я только начинала заниматься историей Терезина.]. Впрочем, покопавшись, вы сможете всю папку оттянуть к себе. Знают ли факты В/знакомые с 1-го Фрунзенского.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я думаю, что хуже, чем у Анны Франк и Корчака, у Вас не выйдет. Но посмотреть, что есть в Ленке, наверху, обязательно надо, думаю, Вы туда легко получите пропуск, тем более что 3/4 все равно переводится в открытый фонд.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ваша Prinzessa in Berlin открыла мне глаза на происхождение (архипростое) нацистского антисемитизма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что до армян, то помню, как году в 1924 истекал злобой, читая немецкий том о резне 1915 г., и как я несколько слов сказал в Эривани, на коньячном заводе, и как технолог-экскурсовод обнял и расцеловал меня. Ведь делается глупость за глупостью: конечно, НКАО надо присоединить к Армении. Но… не хочется обижать 60 миллионов мусульман СССР. Надо было присоединить в 1945 г. под шумок. Карс и Ардаган, исконно армянские земли, которые (не только армянские) в те времена разбрасывали направо и налево (Россия – тюрьма народов). Ну а то, что армяне превратились в могучую нацию, еще не поняли.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Какое-то детское непонимание проблемы: крымские татары полстолетия рвутся на родину, в Крым, а им отказывают: мол, демографические сдвиги, много русских, украинцев. Мы вам автономную республику не дадим, мы вам в Ср<едней> Азии создадим условия национального развития. Как будто Восточный Крым до сих пор не пустует, как будто трудно при современной технике пробурить артезианские колодцы, навзрывать скал для строительства домов, привезти из отстойников и др. мест землю с удобрениями, закупить скот и пустить татарву жить в своем родном Крыму, безо всяких особых вмешательств: школы они сами себе построят, типографии и т. д.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А им предлагают, сидите себе в Ср<едней> Азии и не рыпайтесь. Из Афганистана надо уходить как можно скорее, это народ мстительный, полтора миллиона погибших они нам не простят. Так уходят, оставляя Наджибуллу, шефа туземного КГБ, конечно, понимая, что более ненавистного человека в Афганистане не найти, он свой в доску, и авось да небось, кнутом и пряником, привлекая к себе какие-то племена, создадут ему видимость народной поддержки. Простите дряхлому старцу давние ассоциации, но в 1897 г. лейтенант У. Черчилль писал с Афганской границы корреспонденции в Лондон: афганцы соединяют коварство индейцев Сев. Америки со зверством зулусов и меткостью буров. Поскольку англичане трижды завоевывали Афганистан, и из трех армий назад вернулся один полуобмороженный доктор, то им лучше знать. Конечно, в Афганистане нет ни одной пары соседних племен, между которыми не было бы кровной мести, можно кое на что рассчитывать, но не очень. Однажды Лоуренс Аравийский узнал, что один из вождей, столпов его восстания, завел переговоры с турками и за определенную мзду обещал перейти на их сторону. Он бросился к соседу изменника и узнал от него, что действительно «столп» завел переговоры с турками, они высылают ему пару верблюдин с золотом, но сосед об этом предупрежден, верблюдов с золотом заберет, а столп восстания сообщит туркам, что, не получив обещанных денег, он к туркам присоединиться не может. Узнав, что речь идет об обычных арабских штуках, Лоуренс успокоился.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пора бы и нашим понять г.г. арабов и афганцев, перестать переводить людей и деньги.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Недавно выплыл каверзный вопрос: о существовании лагерей уничтожения на Западе узнали быстро (не позже 1941 г.). Примерно в это же время узнали и у нас. Были обращения мирового еврейского конгресса и других организаций. Технически осуществить бомбежку и расстрел СС-овских казарм и вышек, сбросить в лагеря тонны продуктов, сотни автоматов и т. д. было несложно, вполне осуществимо уже с 1942 г., легко с 1943 г., Бог велел в 1944 г. Можно было всерьез пригрозить репрессиями и частично осуществить их. Уже простые бомбежки подъездных путей и камер основательно затормозили бы конвейера смерти. Сигналов было предостаточно. Общий вывод: евреями и лагерями уничтожения просто никто не интересовался, хоть в них сидели французы, поляки, русские, бельгийцы и т. д. Для меня это совершенно загадочно. Я знаю, что в отношении Терезина была попытка торга: вы нам поставите 2(3?) тысячи трехосных грузовиков для использования на Восточном фронте, а мы вам выдадим Терезин (его обитателей). Конечно, затея была провокационная: англо-американцы своими трехосными грузовиками должны были испортить отношения с СССР и союзниками. Из сделки ничего не вышло, и обитателей Терезина уничтожили.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А вообще же лагеря уничтожения – позор не для немцев только, но и для всех воевавших стран. Пожалуйста, напомните рассказать Вам о том, как отбирались и воспитывались палачи для лагерей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Р.S. Елена Артемовна мои труды таки-да отвезла на место. Отдыхиваем.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В. П. Эфроимсон – Е. Макаровой<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Август, 1988 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;ДУРА. Дмитрий, Ульяна, Роман, Александр.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Видите ли – она безблагодатная. Ей, видите ли, становится скверно от того, что кто-то чем-то отвлечет. Видите ли, ночью крутятся какие-то «образы», а потом их стирает кухня, завтрак, обед, (ужин), да и детки крутятся, и муж еще, «да и злоба на стояние у плиты, и тонет главная идея о торжестве человеческого духа, теплящаяся где-то на дне сознания». Все это, в особенности сознание своей полной исчерпанности, тупости, бесплодия мной пережито уже сотни раз, и каждый раз чувство абсолютной уверенности, что все и навсегда закончено, прикончено, не вернется, остается прозябать. И прозябаешь, и прозябаешь, мрак, уныние, безделье или бездумная, механическая работа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А потом, через недели, месяц, проходит в пустоте нечеловеческая усталость, бессилие, и начинает что-то придумываться, все быстрее и быстрее. Между прочим, занимаясь биографиями, обнаружил, что догадка приходит не в ходе концентрированного труда, а из-за периода безделья.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чудесно, что Вы отослали в «Совпис» свою книгу (верстку), да еще на 458 стр. [78 - Отрытый финал. М., 1989.] А то, что теперь она кажется Вам малоинтересной – тоже понятно. Лично я никогда не мог перечитывать свои изданные книги. И великолепно разоблачает Вас то, что Вы очень соскучились по своей маленькой комнате. Если соскучились, то уже на полувзводе, отдохнуло, отдышалось то, что нужно. А со своей ребятней, хочешь не хочешь, побыть оченно даже надо, между прочим, уверен, что очень даже хочешь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А то, что работа кажется самой нужной и важной вещью в жизни, то для Вас это-таки так, и в этом Ваше свое специфическое счастье, хоть Вам будут дико завидовать, причем, конечно, вовсе не тому, что напишешь, как написано, а тому, что вот, сволочь, гадина и т. д. и т. п. издается.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А что Вас опять ждет сумасшедший дом с выставкой [79 - Выставка «Рисунки детей концлагеря Терезин» была открыта в ЦДХ на Крымской набережной 1 июня 1989 г., Эфроимсон тогда уже был тяжело болен.], с США и т. д., то на это есть наша старая формула зеков «Бог даст день, Бог даст пайку». Ну а если ДОМ «выходит из-под моей женской руки», то ведь ребятки-то уже подросли – валите все на них, уверяю, это им полезнее Вашей женской руки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А доказывать, что Фридл [80 - Фридл Дикер-Брандейс (1898, Вена – 1944, Освенцим), художник и педагог, героиня моего романа «Фридл», НЛО, 2012, переиздание НЛО, 2017.] Вы выдержите – уже не надо. Доказано.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что нужно нам сделать – это власть Господня,<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А что мы сделали, то с нами по сегодня.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;У меня над столом пришпилена фотография Майи Плисецкой и рафаэлевская Мадонна. Году в 1921 в Москву приехал Сандро Моисси. Он играл «Живой труп», говорил почти шепотом на немецком языке, я сидел на галерке и все понимал, а в огромном зале все замерши сидели. Я ясно вижу столик с ним и анархистом в круге света, а в кулисах начинает шнырять будущий шантажист. Все вижу ясно и ясно, что уже не успею забыть. Лет через 40 я видел Майю в Кармен-сюите. Она танцевала свой танец обреченности смерти. <…><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Из пророка, познавшего женщину, семьдесят семь дней не говорит Бог». Пожалуй, все же великое счастье, когда из тебя говорит Бог… Но… есть и другое счастье. Кажется, Вам дано другое счастье, а то, что из Вас говорит Бог, это тоже очевидно, во всяком случае, мне. В. Эфр.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В. П. Эфроимсон – Е. Макаровой<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сентябрь, 1988<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мой злополучный корреспондент-получатель, на свое горе, Вы снабдили меня пятеркой книг, которые дочитываю до конца… в больнице. Попал я вполне закономерно: был в ИО Генетики, приятно поговорил с директором: мне достаточно, мол, выкинуть рецептуру получения гениев, и он мой ксерокс издает (он читал, ему очень понравилось). Конечно, когда дело пойдет всерьез, я на-получаю уйму различных (и невыполнимых) ЦУ, но пока я и этим был очень доволен. Я вышел, немного подзадержался внизу, чтобы разыскать одного б. сотрудника моей б. лаборатории, и тут-то ко мне подошел вплотную один прохвост, и, хоть я с ним полгода назад крепко разругался и потом отчетливо дал понять, что руку ему впредь подавать не буду, настоятельно попросил, чтобы я своими глазами прочитал заявление в ЦК КПСС моей бывшей ученицы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это оказался какой-то бред, с обвинениями в сионизме тех, кого к сему ни по нации, ни по сотне других признаков пришить невозможно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На полях: Я ее не виню, она выдержала 20-летнюю всестороннюю травлю, от которой может и должен рехнуться любой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мне стало от этого омерзения (глупого, идиотского, голословного) плохо, но достало силы отмахнуться от демонстратора, который хотел пригнать мне такси и самому добраться до дому. Через день я лежал в Измайловской больнице с д<иагно>з<ом>, который мне не сообщали, но в целом, видимо, был микроинфаркт. Увиливания врачей ни к чему не привели, потому что обнаружил неспособность читать мелкий шрифт – верный признак ишемии мозга. И только через 5 дней я смог начинать дочитывать Вашего нобелиата Сингера [81 - Исаак Башевис-Зингер (1902–1991) – американский еврейский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе за 1978 год.], который с самого начала произвел на меня отвратительное впечатление: этот мелочный рассказ о деталях жизни еврейцев черты оседлости, «селедочного пояса» («Изъеденный селедкой рот и шеи лошадиный поворот» – Багрицкий), об этом полном погружении в хасидизм, талмудизм, абсолютно пустое, унизительней-шее переливание из пустого в порожнее, растирание воды в ступе, бессмысленные рассуждения, бессмысленно проведенные жизни, не сдобренные почти нигде шолом-алейхемским юмором, я переживал, как документацию унижения и ненужности, пустоты существования многомиллионного еврейского народа, его полупарази-тирования – пусть вынужденного. Я поражался, как могли за такие правдивые и фотографически точные описания дать Нобелевскую премию, разве за очень художественное изображение многовекового ничтожества своего народа. Я вспоминал о том, как Фейхтвангер написал своего «Еврея Зюсса», и как в гитлеровские времена был снят по этому роману фильм, подумал и о том, что, по рассказам Сингера, подоспей они вовремя, тоже можно было бы снять немало фильмов, хоть от меня не ускользнула гуманистичность и недемонстративное сочувствие автора к своим персонажам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Параллельно шел и другой род мыслей. Был такой крупнейший цитогенетик Дарлингтон [82 - Сирил Дин Дарлингтон (1903–1981) – английский ботаник и генетик из числа создателей цитогенетики, классик цитоэмбриологии растений, один из создателей синтетической теории эволюции. В 1947 г. совместно с Роном Фишером основал журнал «Heredity: An International Journal of Genetics», в котором Дарлингтон получил возможность публиковать свои статьи с неортодоксальными взглядами на наследственность.], который году в 1953 выпустил много и справедливо изруганную книжку «Facts of life».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Между прочим, Дарлингтон принимает, как данное, наследственное превосходство интеллекта евреев и находит ему объяснение: в 18–19 веках, в особенности с укреплением римско-католической церкви, все те люди (в Европе), у которых были сильные мыслительные, интеллектуальные интересы, уходили в монашество, в священничество и почти не оставляли потомства. Добавим и инквизицию. Этот негативный отбор вел к тому, что народы юга теряли цвет своего интеллекта, оскудевал этот юг и переставал лидерствовать. У евреев же, наоборот, каждый мужчина, занимавшийся умственной и духовной деятельностью, ну хоть тем же проклятым талмудизмом (талмудисту говорили: я втыкаю иголку в 235 страницу (или любую) и пронзаю иглой до… 784. В какое слово упрется игла?) – вот этот знаток так почитался, что каждый местечковый богач (какой он был богач, догадайтесь) считал честью для себя выдать за него замуж свою дочь и содержать всю эту семью. Поэтому той убыли интеллектуальных потенций, которые переживала Европа христианская, у евреев не было.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Критиковать и громить Дарлингтона на бумаге – дело пустое, с ним хорошо разделались сами англичане. <…> Но после того, как удалось выделить массу разных доминантных (передаваемых по вертикали) генов высокой уратности, МДП и т. д., одна из возражений против Дарлингтона отпадает. Что до повышенного интеллекта евреев, то, конечно, евреи неглупый народ (хоть ничего глупее глупого еврейца вообразить невозможно). М.б. Вам будет любопытно взглянуть на список евреев – нобелевских лауреатов – 90 человек (впрочем, из них 10 полуевреи). Это составляет 20 % от общего числа 450 – нобелистов на 1981 год (позднее картина та же, но мне лень копаться в картотеках), хоть среди культурных народов, многократно поставлявших лауреатов, эти жиды пархатые составляют 1 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И вот, когда профессионально занимаешься каждым из лауреатов индивидуально, то для евреев создается типичная картина: прадед, дед, преодолевая массу препятствий, смело, предприимчиво выбирается из Галиции, Польши, черты оседлости, наживает деньги (торговлей, ремеслом, чем попало). Дед или отец уже культурные люди (бабка, мама – тоже). Они абсолютно ничего не жалеют для дачи наивысшего образования детям, предоставляя им и выбор образа деятельности, и обеспеченность (хоть минимальную, а иногда и побольше), и вот эти-то, выращенные в условиях оптимума, поставляют лавины нобелистов и не достигших самых ярких высот. Я, генетик, считаю, что дело вовсе не в особой генетике, а в оптимизации условий развития. Освобождаются слоны. И это самое наиглавнейшее, плюс, конечно, традиционное уважение к интеллектуальным достижениям.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На этом пока кончаю с Сингером. На 3—4-й день, когда у меня восстановилось зрение, у соседа освободилась книга Стоуна «Происхождение» [83 - Стоун И. Происхождение. Роман-биография Чарльза Дарвина. М: Издательство политической литературы, 1985.]. Заметьте, черт побери, я уже раньше с интересом прочитал у Стоуна о Ван Гоге, о Микеланджело, о… и вцепился, благо работать все равно не мог (заметьте, № 3… – у меня давно закартотечен, описан, перепечатан на машинке, а вспомнить не могу, маразм крепчает!). Это книга о Ч. Дарвине, и я вцепился: Дарвин – подагрик (+МДП), его дед – Эразм, тоже, а вот отец, выдающийся врач, мне неведом. Глотаю… Ага, у папы ревматизм. А это уже «намек на тенденцию» при таком папаше и сынке. И вот, читая подряд, на N-ной странице нахожу – отец страдал подагрой. Хихихи (отец – замечательный врач и умница). Так как я был абсолютно неработоспособен, то я просто переписал важные страницы в записную книжку, а потом выберусь и сяду за выписку нужного. Боюсь, что придется вставить Дарвинов-Веджвудов в раздел династической гениальности. Но условия, условия!!! Фантастически благоприятные, + большое богатство, а вот кругом сплошные таланты, и в потомстве тоже. В общем, на день-два Ленки мне не хватит.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Перехожу к этому идиоту (бидистиллированному) Эрику Эриксону [84 - Эрик Хомбургер Эриксон (1902–1994) – психолог и психоаналитик.] «Детство и общество». Я увидел у него главу «Легенда о молодости Максима Горького» (Горький, Эдисон, Эйнштейн и еще пара десятков людей с хорошими биографиями для меня нерасшифрованы). И вот этот Эриксон строит всю главу с фрейдианскими рассуждениями на фильме (нашем) о детстве Горького.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кстати (или некстати) о Фрейде: он гений, разгадав, насколько сильно мельчайшие детские впечатления и ассоциации определяют последующую психику. Но сколько дури, и не только в силу обязательной, естественной для тех времен веры в наследование приобретенных признаков, но и во многом другом. Возьмите Эдипов комплекс, ненависть к отцу, секс по отношению к матери. Но ведь вся прелесть в том, что Эдип ни ухом ни рылом не ведал, что убивает своего отца!! Он не мог ревновать убитого к матери, потому что и матери не знал, и женился на ней, понятия не имея, что это его мать. Откуда же Эдипов комплекс и кто, когда, где его видел в жизни? Между прочим, у негров в США нередко и убийца, и убитый – родичи. Но это уж вовсе не от кровного родства (или неродства), а от вынужденных частых контактов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Несчастная! Какой чудовищный обвал совершенно ненужных сведений. Сдохнуть можно. Ничего, выживете; а мне-то что делать, если я все равно не могу еще работать, и книг до понедельника нет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я вчера неосторожно попросил у своего врача (вообще – редкостная прелесть, настоящий доктор, но в данном конкретном случае – сволочь) разрешения пойти в больничную библиотеку. А она запретила. Вы дойдете, а оттуда Вас на носилках могут принести!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вот и существуй! Ваш очень даже обожающий В. Эфр.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В. П. Эфроимсон<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;По ходу чтения книги «В начале было детство» [85 - В январе 1988 г. я принесла Владимиру Павловичу Эфроимсону рукопись книги «В начале было детство». Он читал ее в Кардиоцентре, едва начав оправляться после тяжелейшего сердечного приступа, повлекшего за собой отек легких. Разбирая каждую главку в отдельности (этот разбор опубликован в книге с одноименным названием), он попутно писал о своем. Именно эти «попутные» замечания и включены в данную публикацию.]<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ловлю себя на том, что пишу не о В/книге, а о всплывающих ассоциациях.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это не случайно. Они со мной уйдут туда, и никто ни черта не будет знать.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В. П. Эфроимсон – Е. Макаровой<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Январь, 1988 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Елена Григорьевна, О! Злосчастная!! Ежели бы Вы знали, какое горе Вы на себя замкнули, вняв моим мольбам и закинув рукопись! Ежели бы Вы знали, какую глупость Вы сморозили, заявив, что заедете ко мне записывать воспоминания!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вот я и строчу, а как только что-то вспоминаю по отдаленнейшим ассоциациям, типа «в огороде бузина, а в Киеве дядька», так и вписываю. Но, к счастью Вашему, я почти сразу начал эту персональную лирику обводить карандашом и стрелкой на полях всю болтовню неуместную выносить вон. Посему, Христа ради, эту обведенную карандашом бредь не читайте, а потом, когда надо будет, все, и к В/рукописи относящееся, и весь треп, привозите. Мне будет с ней легче магнитофонничать. Кстати, я все писал очень убористым, мелким, неразборчивым шрифтом, так что, вероятно, не стоит разбирать, я Вам все, к Вам относящееся, запросто продиктую на машинку, ежели Вам захочется и Вы, действительно, пулеметничаете так, как хвастанулись недавно. Но допустим, что у Вас не будет времени, тогда я Вам просто вслух прочитаю то, что о В/книге написал, но вот на то, что у меня отчеркнуто красным карандашом и изукрашено восклицательными знаками, и на мотивирующие окрестности обратите с ходу внимание. Это обязательно надо исправить. Думаю, что Вы, спокойно обдумав, сделаете это без скрежета зубовного. Редактор пропустил, читатели не пропустят и за одно место я (на 136 стр.) ругаюсь, а сколько будет дальше, Аллах Великий ведает.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как странно, на десятилетия протягивается детское восприятие: помню, как неведомо почему я, интернационалист, почему-то лет в 50 любил… болгар, появлявшихся в Ин<ститу>те Мечникова. Ни в чем это не проявлялось, кроме внутренней симпатии, вовсе неизвестного происхождения. Лет в 60 случайно догадался. Напомню вам, раз в сотый? Ну, в третий, кто мне считает! Я родился в будущем чекистском доме, Лубянка, 2, ну не знаете, площадь Дзержинского. А водили меня гулять малышом на Ильинский сквер, может быть, рыть туннели и ямы. А на этом сквере, на верхнем конце, стояла часовенка в память русских, павших в войне против турок (1877–1878). С барельефами, изображавшими, как русские солдаты спасают болгар от турецких аскеров. Вот откуда! И вот я вспомнил, как мои недогадливые родители купили мне красную феску (турецкого типа), и как я эту феску возненавидел.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как-то меня мой коллега (давно умерший, в ОРГАНЫ бежать незачем), абсолютный демократ, интеллигентнейший, потряс замечанием: «Праведники растут только в обеспеченных семьях». Я так обалдел от неожиданности, что даже не догадался переспросить, почему так?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И еще, совсем не к месту, ассоциация (если повторяюсь, простите, я ведь иногда разговариваю с Вами заочно, про себя, потом не могу сообразить, говорил ли Вам это в действительности или только в воображении). Один недавно умерший человек, отсидевший лет 20 за вредительство (в котором его уговаривал, как старого члена партии, по партийному долгу признаться сам Крыленко (наркомюст), потом, кстати, расстрелянный, участник Октябрьской революции (таковая произошла не в октябре 1917, а 5.1.1918, когда разогнали Учредилку, с чего фактически и началась Гражданская война – but this is another story), – рассказывал, как было дело в действительности, вдохновенно, сверкая глазами, голосом трибуна, а если на него нажать пальцем, то он бы рассыпался; когда он кончил, я его спросил: значит, Октябрьскую революцию устроили вовсе не рабочие и солдаты, а высшая интеллигенция? Он мне ответил: Ваш вывод неточен, не высшая интеллигенция вообще, а высшая еврейская интеллигенция! И добавил: посмотрите на первые 7 человек ЦК: Ленин, Каменев, Зиновьев, Свердлов, Троцкий, Сталин и (кто-то седьмой, кажется, Смирнов, не помню, роли особой не играл). Кажется, он не знал, что Ленин на &#188; еврей. Но и без того еврейское большинство обеспечено, а так, если вести счет «по кровности», то 4 &#188; еврейской крови против 2 &#190; нееврейской. Если повторился, Христа ради, простите и перечеркните к черту этот рассужданс.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Суть-то его в том, что все они были настоящие, идейные революционеры, очень образованные и частью гениальные (конечно, Зиновьев был никаким не гением, но был зато совершенно блестящим оратором; когда он и Ленин ушли в подполье (пломбированный вагон и т. д., то, как рассказывал…) Я вижу его ясно, знаю его процесс (частично), помню до мелочей, как спросил я его: а Вы не сердитесь на Крыленко, что он Вас уговорил «признаться», а потом дал Вам 20 (25?) лет? Он мне ответил: при чем здесь Крыленко? и горделиво: нам сроки проставил сам Сталин!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ловлю себя на том, что пишу не о В/книге, а о всплывающих ассоциациях. Это не случайно. Они со мной уйдут туда, и никто ни черта не будет знать. Кстати, мой собеседник угодил в процесс за то, что выполнял какое-то указание Микояна. Но тот его, конечно, не выручил.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А суть дела в том, что революцию сделали люди из интеллигентных, относительно состоятельных семей. Маркс был по всем линиям, этак с 1440 г. потомком раввинов (показывал родословную), Энгельс происходил из династии состоятельных фабрикантов-текстильщиков, соорудивших большой протяженности кварталы с домиками и садами, с огородиком для своих рабочих (это так и называлось Engelsbruch), Ленин унаследовал дворянство от отца, штатского «полковника», Сен-Симон был графом («вставайте, граф, Вас ждут великие дела»), Троцкий и Каменев происходили из состоятельных семей, отец Свердлова был владельцем типографии, хоть и маленькой, Л. Фейербах был сыном крупнейшего криминолога своего времени, сестра его чуть-чуть не вышла замуж за Паганини (который был близок очень и с Полиной Бонапарт). Словом, это были люди не только интеллигентнейшие, но и из состоятельных семей. Может быть, дело в том, что они не были с детства привязаны к деньгам? К повседневным заработкам?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В свое время было модно хвастать своим «низким происхождением». Идея проста: вот с каких низин я поднялся до такой высоты. Прочитайте… [86 - За хамство матери в присутствии детей; 2. За хамство учителю в присутствии учеников. Среди своих многочисленных подлостей числю: прекрасной преподавательнице чужой какой-то пьяноватый тип нахамил. Мне было лет 13, мог бы дать ему в морду, не дал. Скорблю через 66–67 лет.] «Моряк в седле» и увидите, как Джек Лондон наврал о себе в Мартине Идене. Бунин написал что-то весьма ироничное о Шаляпине, который хвастал тем, что отец его драл, как сидорову козу. А на фотографии отец Шаляпина в хорошей шубе (кротовой) и никакой не изверг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не злитесь на меня, что я пишу не только о В/книге, но и роюсь в условиях Вашего собственного развития в гуманистку проникновенную! Что делать, мы, жиды, народ любопытствующий до бестактности.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кстати, что такое русский интеллигент? Это пятилетний детеныш, который подходит к своей маме и спрашивает: «Мама, вот у меня и шуба, и галоши, и гувернантка (бонна), а вот Сережа весь в дырах мерзнет. Разве это справедливо?» А мама отвечает: «Знаешь, я уже давно жду, жду, когда ты меня об этом спросишь, и уже боялась, что ты все не спрашиваешь. Видишь ли, если все, что на тебе и на таких как ты снять и раздать, то кому-то достанутся одни носочки или один носок, или полперчатки. Пользы им не будет, а ты будешь не учиться, а болеть. Но вот когда вырастешь, станешь инженером, доктором, адвокатом, ты должен будешь помнить, что все бедные вокруг тебя вовсе не потому бедные, что злые или глупые, а потому, что у родителей их не было денег их одеть и дать образование. Ты должен будешь им помогать все время, сколько сможешь. Запомни это на всю жизнь!».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Почему пятилетний(ая)? Потому что до пяти лет он (она) сам(а) не мог догадаться, а лет в шесть он бы уже не запомнил на всю жизнь!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Брысь с ассоциациями. Но вот с благодарностью Вам не получается. Не могу не похрюкать от удовольствия. Как у вас умненько получилось с водой, с тактильным голодом. А ведь мы, взрослые, слепоглухонемые к тому, что нужно детям, без чего мир для них становится башней молчания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> Хапнул в ларьке красный карандаш, теперь буду злоупотреблять.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тема. Караул в том, что ежели детеныша почти сразу положить к матери, то он в «отказники» не попадает, даже у нас где-то в Лит-газете написали. Можно обойтись без низкопоклонства перед Западом, в данном случае перед хрянцузской акушеркой. 1 Ирвинг Стоун.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вообще, с медицинской точки зрения, детеныша кладут к матери через сутки. Надо хорошо полаяться матом детпсихологам и врачам, нельзя ли срок сократить до 12–15 часов, чтобы пораньше разбудить естественную любовь не матери к чаду, а чада к матери (задача: иммунитет к последующим пакостям).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кстати: ввел бы закон, карающий посадкой на кол:<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Понедельник 11:45. Не по рукописи. Только что смотрел мой лечащий врач, назначил обследование на пятницу, значит, вылетаю отсюда только через неделю, скорее даже 8–9 дней. Повторил, что очень сомневается, было ли у меня 2 инфаркта – никаких следов. Ишемическая болезнь есть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я спросил его нахально, стоит ли мне приниматься за новую работу, которая займет полностью 5 лет, незаконченной пропадет впустую. Он сказал твердо стоит, но: соблюдать режим, диету, принимать лекарства строго. Инфаркты-то у меня были, но очевидно, зажили как на собаке. Могу спокойно читать Вашу рукопись.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Мы получаем инфаркты от неприятностей на службе, а вовсе не от того, что на свете существует ничья девочка, отволакивающая игрушки в угол, как собака кость». Великолепно, тем более что Вы догадались не ставить восклицательный знак.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> Вы, конечно, знаете, как относился Ленин к Аппассионате. А вот то, что Бисмарк сказал: если бы я чаще слушал Аппассионату, то стал бы храбрейшим из храбрых (это из моей неудавшейся главы о происхождении эстетики под влиянием естественного отбора. Хорошо бы спихнуть ее на Вас).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вообще, читая, я наслаждаюсь почти беспрерывно. Если бы Вы знали, до чего нужна Ваша книга, Вы стали бы счастливейшей женщиной на земле. Но где Вам, длиннннноухой, понять.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;14:30. Отожрался и с нетерпением хватаюсь за рукопись. Через час пойду хватать одежду и впервые отправлюсь гулять на воздухе, сколько смогу. Задние-то конечности у меня совсем атрофированы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> Так Вы, обезьяна, таки знаете Фрейда, даже грызетесь с ним (роль секса он, конечно, преувеличил), а я Вас поучал. («Вот так штука, вот так штука, вздумал женщину учить», поет Фигаро: он объезжал ее долго кругами, уговаривая написать записку графу Альмавиве, а та, чуть смутившись, протянула ему уже готовую записку).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Думаю, что Вам ехать в Терезиенштадт [87 - В январе 1988 г. я впервые после 20 лет невыпуска за границу улетела в Чехословакию, чтобы исследовать историю детских рисунков из концлагеря Терезин и искать сведения о Фридл Дикер-Брандейс.] было очень полезно. Мне тоже нелегко было жить. Напомните рассказать про крюк, про «вольняшку» майора, которому я с невинным видом втирал в ухи, про суд зэков в 1935 году (конфликт между интеллектуалами и баптистами по поводу 200 г хлеба, и остракизма, про баптистов вообще, про хождение в город при 50°, о высоких мыслях при этом, при стыде, что остался жив…) <…><br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> Хочу оторваться совсем в сторону, и описать эпизод, прямого отношения к делу не имеющий. Когда-то, еще до Первой мировой войны, молоденькая фрейлейн Зегарник училась то ли в Вене, то ли в Цюрихе и ходила с приятелем в какое-то соседнее кафе. Они обратили внимание на одного кельнера, который ничего не записывал, но точнехонько выполнял все заказанное столиком (на 4х?) и молниеносно рассчитывался. Они попросили его принести им то же самое, что заказывали их ушедшие соседи. Он ответил: я совсем не помню их заказа, они расплатились и ушли. Зегарник эту особенность памяти помнить все, что нужно, и сразу забывать ненужное, изучила, и это явление вошло в мировую психологическую литературу под названием «синдрома Зегарник». (Ее мой директор выставил из института, кажется, еще до меня). Так вот, создается такое сомнение, альтернатива: то ли Вы помнили все, что Вам понадобится, то ли вспоминаете все, что нужно. Но синдром Зегарник (Зейгарник [88 - Блюма Вульфовна Зейгарник (1900–1988) – психолог, основательница советской патопсихологии.]?) у Вас определенно отсутствует.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Среди всех В/особенностей, которые на меня обрушила В/книга, я не назвал минимум две: это легкость, естественность переходов, своеобразное изящество перехода от темы к теме, хоть никак нельзя угадать, что будет дальше (я насчитал во время прогулки две, обе забыл, минут пять вспоминал (маразм) и насчитал целых четыре).<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> И на все находятся свои хитрости. Я «купил» свои классы с ходу вопросом «Пусть кто знает, назовет предмет скучнее немецкого языка», подымет руку. Ни один не поднял ни в одном из парных 5–8 классов (школа в Купянске неполная средняя). Так, ясно, что скучнее нет. Ну вот, предлагаю учиться интересно. Попробуем. Не пойдет – перейдем на учебник. Но, если хотите, чтобы был толк, придется подрабатывать дома. Три урока – запоминать слова и правила, дома повторять каждый раз. Четвертый урок – викторина. Раздам каждому на бумажке листик со словами. Вы, каждый, в верхнем углу пишете фамилию. Потом переводите слово за словом. Не помните слово – пропускаете. Ни минуты не терять. Кто листик заполнил, как мог, поднимает руку, я сразу беру прежний, даю новый. За каждое переведенное слово – очко. Результат по каждому – сразу после школьных занятий. Каждый пусть записывает свое число очков. Если не пойдет, буду учить по учебнику, так что слушайте и дома повторяйте.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пошло и хорошо в 7 классах из 8. А в одном классе нашлась умная, способная заводила, из очень культурной семьи, хорошо знавшая (без меня) немецкий язык, и она подружкам, «референтной группе» класса, быстренько переводила листики и раздавала. Я, по дурости, начал орать и все испортил. Надо было по душам поговорить с ней, чего, мол, подружек подводишь. Они ведь ничего знать из-за тебя не будут, немецкий в любой специальности нужен, они разъедутся, ты что, к каждой приезжать будешь, переводить за нее с немецкого. Не сажай их в лужу! А тебя я буду на каждом уроке сажать отдельно и давать отдельное задание, трудное, чтобы не скучала. Ну, кусок прозы с немецкого перевести, или с русского на немецкий, так что приходи со своим словарем. Но вот на эту-то беседу меня как-то не хватило. Сдавал кандидатский минимум в Харькове, диамат, истмат – вот уж и не помню, какие предметы сдавал. Ну вот, все пришло тогда, когда не нужно. Моя книга «Генетика тутового шелкопряда» была принята в печать за три недели до войны (защищал уже после войны), кандидатку защитил за 2 недели до войны. Ну, а что докторскую получил через четверть века после написания, Вам только напоминаю. Но я применил одну-две хитрости, а Вы на своих 4х-летних – неистощимы в проделках, скажу яснее – в проказах.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> Более полувека назад Н. К. Кольцов (он, затравленный мерзавцами, умер в 1940 г., его жена через сутки (приводила в порядок тело) покончила с собой. Теперь ИБР [89 - Институт биологии развития имени Н. К. Кольцова.], в котором работаю, носит его имя, мог бы носить имя Астаурова, но он пробил имя Н. К. Кольцова). Так вот, Кольцов мне сказал: «Вы, В. П., втискиваете в одну фразу то, что нужно сказать в четырех, и в одну статью то, что надо написать в четырех». От этого порока я и теперь не избавился.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> «Выставки детской скульптуры поражают своей серостью». «Несвоевременное обучение мастерству – серьезная угроза творчеству». Убийственно верно! Несвоевременное обучение грамматике окончательно угробливает изучение языков. О том, что губит изучение, освоение языков – могу прочитать лекцию, которую Вы запишете на магнитофоне [90 - Эфроимсон прищепил к этой странице записку: «Система домашнего обучения языкам, разработанная в ФРГ фирмой Sita, оказалась столь успешной, что фирма предложила испытывать 10 дней ее метод бесплатно дома и, если результат окажется неудовлетворительным, возвращать прибор фирме без всякой оплаты. Заказчик оплачивает стоимость прибора для основного обучения одному из языков (195 марок) только в случае успеха. Полный многоязычный набор стоит 600 марок. Как видно, обучать языкам можно и с выгодой для фирмы. Что знает о приборе Sita АПН СССР? Следовало бы поинтересоваться, что это за прибор, и выписать несколько штук в СССР».]. Наберите побольше дисков и не давайте мне мчаться скороговоркой!<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> Из того, что я Вам просто запретил обижать учителей, вовсе не следует, что я отрицаю калечение детей и подростков. Наоборот, я ужасаюсь тому, что происходит. Более того, можно на пальцах подсчитать чудовищный размах этого коверканья. Прошу Вас проследить за несколькими расчетами (часть из них есть в «Гениальности», в 440-страничном варианте, кое-что добавлено в <нрзб>-страничном, кое-что свежо, но мы как-нибудь размежуемся).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Расчет номер раз. Как генетик уверен, что все нации потенциально одинаково талантливы и бездарны. Как генетик знаю, что афиняне эры Перикла были не талантливее, даровитее других народов. Афинское гражданство давалось очень редко, Афины узурпировали многие права городов, возглавляемых ими, не давая привилегий, на чем и сломали шею. Перикл не мог узаконить свой брак с Аспазией и доставить своим сыновьям от нее афинское гражданство. Но за полтора поколения 60 000 афинян выдали десяток гениев мирового ранга, лень их перечислять. Итого частота потенциальных гениев 10: 60 000 = 1: 6000. Враки. До нас не дошли гении музыкальные, плохо дошли живописные, не требовались ни математики, ни астрономы, ни химики и т. д. и т. п. Требуйся они, частота потенциальных гениев была бы вроде 1:3 000. Другие времена расцветов не годятся, неизвестно из какого числа населения набирались гении Александрии, гении Августа (II века), гении Возрождения, елизаветинской Англии, расцвета русской литературы и поэзии, гении интеллигенции России начала века и т. д. и т. п. Человечество не вырождалось из-за якобы отсутствия естественного отбора. Человечество почти все время крутилось около стабильной численности полмиллиарда-миллиард, хотя потенциально (по частоте рождений) могло ушестеряться-усемеряться каждое поколение. Вымирание от инфекций, голода, войн и т. д. – не только случай, но и естественный отбор, который ослабел частично только столетие назад. За это время человечество поглупеть не успело. А много ли назовете гениев в СССР? А в мире? На чем они срываются, глушатся, гибнут? В дурацких семьях, где мать задергана, у нас – в яслях, детсадах, школах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> Из всех дарований легче и проще всего замечается музыкальное (и ценители, и инструмент всегда найдутся, не с Амати и Страдивари начинали). Но вот статистика: от матери музыкальный талант наследуется в 4–5 раз реже, чем от отца. А генов-то дите получает от матери столько же или чуть больше, чем от отца. Почему же так нахально извращаются законы генетики? Да потому что даже музыкальному таланту нужно, чтобы дорогу-то пробил Папаша-музыкант (за мам не обижайтесь – от них-то и наследуется и доброта, и порядочность). Есть уйма других расчетов, но подавитесь и этими.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наш социальный отбор – главное бедствие страны, главный тормоз перестройки. Кстати, подавляющее большинство людей не умеет, не может, не хочет гореть. Прогремел один (не помню фамилии) математик, изобретательно учивший математике на школьных уроках. Так он ушел в одно из ПедНИИ. Наполеон знал свою сверхчеловеческую работоспособность. Так он был фантастически честолюбив и имел огромный мозг. Но он никак не мог понять, что его маршалы и генералы не Наполеоны. Когда его маршала Ланна назвали героем, он свирепо рявкнул: «Гусар, который в 30 лет не убит и не изувечен, не гусар, а дерьмо». Он был убит в 32 года. Учителя – такие, какими их делали такие же учителя и социальный отбор, который закинул их в экологическую нишу преподавания искусства. Других нет. И не задирайтесь Вы с ними. И непосильно, и несправедливо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> Нет, не имеете Вы права насмехаться над неумельцами! Вам детишек жалко? Мне тоже и очень. Я знаю, что 99,99 % потенциальных гениев недоразвиваются, а из развившихся 99 % не реализуются. А что прикажете делать? Телеграфировал Горбачеву, дал крупный вексель. Горбачев спустил в АН, АН в отделение общей биологии. А секретарь-академик ООБ [91 - Секретарь отделения общей биологии, академик В.Е. Соколов.] – фрукт, зятек, которому в «его» Ин<ститу>те написали трехтомник, за который его произвели в академики, а секретарем выбрали, потому что никакой настоящий ученый на эту должность не пойдет. Он и его шпана создают комиссию. Комиссия выносит решение «за», но с такими оговорками, что никакое издательство не примет. Спрашиваю у члена комиссии – членкора, лауреата, знает меня 50 лет как работягу. Сам со смехом рассказал мне, как ему врач поставил диагноз «подагра» (а он характериологически типичный подагрик, по работе, по всему); он, к счастью, вновь избран президентом О<бщест>ва генетиков и селекционеров имени Вавилова, что сей странный сон значит?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А он отвечает: «При таком составе комиссии ничего лучшего добиться было невозможно». А дело планетарной важности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И при таких ндравах на высшем уровне Вы хотите, чтобы зауряд-преподаватель изобретал такие же штуки, как Вы??? Призванная, с искрой Божьей! Кстати, в принципе-то я с Вами согласен. Но! Один знакомый физик, проездом через Данию, случайно узнал, что преподаватель средней школы получает в месяц 1500 крон, на 50 крон (считая символически) меньше доцента / экстраординарного профессора Университета. Как, почему такая высокая зарплата у простого преподавателя гимназии? Ответ: «Но ведь мы им доверяем самое драгоценное для нас, наших детей!»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ничего дети никогда не осуществляют из того, что им предначертано. Могу это доказать на уровне таблицы умножения. Могу на Моцарте с его старшей сестрой Наннерль. Но эта тема для магнитофонной записи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если Вас злит, что я извожу столько бумаги и времени, то можете подавиться: я трачу время на наше общее дело. Вы можете то, что должен был бы сделать я, не будь я полной дубиной стоеросовой и в искусстве (кажется, никогда в жизни и не пытался что-либо слепить и ухитрился схватить переэкзаменовку по рисованию, единственный в школе). А главное, я (стоеросовая дубина)&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>х100 в общении с детьми (двойка = знак квадрата). Тот же окаянный Колька [92 - Николай Сергеевич Мюге, сын Аси Великановой, – биолог из Института биологии развития им. Н. К. Кольцова.], когда ему было лет 13, меня спросил: в чем смысл жизни. Я, как говорится, опупел совершенно, как Есенин, когда на него наорал Маяковский по поводу валенок, в которых тот пришел в салон (обязательно прочтите Мариенгофа А. «Роман без вранья»), примерно, как лампадное масло если бы заговорило.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Словом, тотально, радикально, кардинально сел в галошу. Не забудьте допросить под магнитофон: почему необходимы разные Энциклопедии родительских ответов на вопросы 3-летних, 5-лет-них, 6-летних и т. д. почемучек-мерзавцев.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;(Где-то в «Этике» у меня еще что-то об Эдисоне по этому поводу.) Закон: родитель, не давший толкового ответа на вопрос своего дитяти (будь он, дитятя, проклят), заслуживает постепенного сдирания кожи (сразу нельзя, быстро умрет, а надо, чтобы долго мучился).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А как он сможет сообразить? Пусть отвечает: «Я должен подумать, как тебе понятно ответить», а сам тайком глянет в энциклопедию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кстати: в Брокгаузе и Эфроне [93 - Имеется в виду «Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона» (не Эфрона).] есть термин «Беспамятная собака». Ежели не рассказывал, то знайте определение: «Собака, жадная до беспамятства». А термин-то – прозвище Эфрона – он вечно забывал заплатить обещанное. Вот его и обессмертили наборщики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;23:30. Хватит.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;<Январь 1988> Вторница 10:00<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> Вынужден продолжать орать в В/адрес. Вы что, вообразили, что преподавание языков поставлено лучше, чем лепка? Хуже, но об этом придется толкнуть целую речь в магнитофон, держу наготове, только меняйте ленты. А как преподается музыка? Не знаю, думаю, что тоже хуже. Ваше преимущество в том, что Вы влезаете в человеческую жизнь у таких малышей, которые еще доступны импрессингу, «лепке» в широчайшем смысле. Но об этом – трактат или лекция.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сократив лист, хватаюсь за лягушку. Читаю, все очень нравится, да так, что не о чем писать, разве вот что: вся жизнь Ганса Христиана Андерсена (кратко, потому что он мой пациент, морфин, о нем Вы могли прочитать в фолианте) – это история поисков, где гадкий утенок превратился в великолепного белого лебедя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выходил в палату, заглянул в телевизионную комнату и замер. Передача о Гумилеве, прочитано 2 его стихотворения. «Слово», «Заблудившийся трамвай», фото обложек его книг. С горечью убедился, что за 60 лет, что я провел с ним (я и жив благодаря ему, или хоть человеком остался), у меня в памяти подменились некоторые слова. Ну а что с ним сделали в Ленке, когда я числа 20.5.86, прочитав в Огоньке 17.5.86 о его реабилитации, послал в дирекцию и Музей книги просьбу о ксерокопировании его книг в 2х экз., об этом отдельно, на магнитофон.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ну Вы просто впадаете в слабоумие, говоря о «мелочном труде своем». Еще раз: импрессинг – это штука нередко пожизненная. Она определяет главное: буду ли я жить только для себя. Или и для других тоже. Я уверен, что в подавляющем большинстве людей заложено естественным отбором влечение к добру, и пришел я к этому выводу не по Кропоткину, по Дарвину и прочим источникам, а по своему личному огромному (не дай Бог никому) жизненному опыту. То, что Вы вышли на одну (не из столь многих) клавишу, которая мешает стать стервецами, ставит В/распроклятую книгу необычайно высоко, и я давным-давно строчу вовсе уже не из личного отношения к Вам, а из взбудораженной деловой заинтересованности.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> Я как-то сказал одной старой хорошей партийке, не ортодоксной, что Ленин («Материализм и эмпириокритицизм») по десять раз сокрушает то Богданова, то Базарова, то еще дюжину человек, и все одними и теми же аргументами, дюжину раз повторенными.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Она подумала и сказала: знаете, Ленин тогда очень нуждался в деньгах, а платили полистно. Ну вот, а миллионы зубрят, чтобы знать, в чем ошибки именно Базарова, Валентинова и прочих (имена же их Господи веси).<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> Невольно вспомнил одного ловца беглецов из лагерей. Целая тема, о том, как он попался, оказался со мной и как он мне вдохновенно рассказывал: «Обыкновенный меня почти не радует. Мне нравится, когда он чистенький, хорошо одетый, чтобы от него хорошо пахло». Его глаза сверкали, у маленького щуплого еврейчика.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А как он навзрыд расплакался, когда зашел его бывший начальник, зашел и он пожаловался – вот и лычки посоветовали снять. Какое-то время спустя (много месяцев) он стоял на контроле, взглянул на меня, я на него, и я, его консультант, даже не успел увидеть, с лычками он или нет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К этому же времени относится случай, стоящий магнитофонной записи. Я сидел (в связи с каким-то побегом) в компании десятка уголовников, каждый с каким-то мокрым делом. Я просто с умилением вспоминаю это время, это поразительное взаимное уважение и деликатность, с которой они друг к другу относились. Ведь в жизни, при почти каждом мимолетном соприкосновении, люди как-то соизмеряются и соображают, чем, в чем один выше другого. (Ох, стребуйте с меня рассказ о моей любимой (одной из…) книге, «Teh Ship» Forrester’а [94 - «Корабль» (1943), роман английского писателя С. С. Форестера (1899–1966).], о том, как к командиру легкого крейсера «примеривается» его секретарь).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Один из них, например, рассказывал, как он объяснялся со следователем: гр. следователь, вот они врут, что у меня винтовка была. Ну Вы ж меня знаете. Дался ли бы я, будь у меня винтовка?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так вот, среди нас появился страшно возбужденный молодой фрукт, который занимался церквями, потом занялся квартирами. «И вот на одной квартире пришлось одного пришить, да и отпечатки оставил. Ну, думаю, теперь вышка мне будет. Ну, я и дальше квартирами занимался, жил шикарно, не то, что на малинах, я и на курортах бывал. Работал в перчатках, но свидетелей я уж не оставлял!»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кто-то из «старожилов» камеры переспросил: значит, свидетелей не оставлял? Тон был несколько сдавленный, и наш новичок, выпускавший сгоряча слов 200 в минуту, что-то почуял, быстро оглядел, увидел каменные лица, понял, что его либо тут же прикончат, а то и растерзают, либо этой же ночью, посерел, кинулся в двери, стал ее отчаянно колошматить, так что надзиратель прибежал сразу, открыл дверь, бросился в нее, и больше мы его не видели.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Конечно, я ничего дословно не помню, но суть была такова. Среди компаньонов был и такой, помнится: он наворовал много денег, тысячи четыре, и пронес через все обыски в лагерь. Ну, как карманник, он во время обыска совал, например, всю пачку сто-и пятидесятирублевок надзирателю в карман и потом столь же незаметно вынимал. Ну, еще по веревочке за окно и т. д. и т. п. А был он наркоманом и в лагере все деньги отдал начальнику лагеря. Тот обещал доставать анашу, по 300 р. порция. Порций 7 или 10 получил, пришел за следующей, а начальник ему говорит: все. Да нет, там должно оставаться еще… «А мне-то что-то причитается или нет, думаешь». Тот ушел, потом, подумав, пришел снова: давай на разок и будем в расчете. Тот дал, этот, найдя топор, нанюхался и зарубил начальника. Но по отношению к парню, не оставлявшему свидетелей, лица были у всех каменные.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> «Выясняется» – любимая присказка моих подшефных подруг-студенток в 1931 г. в Тбилиси-Тифлисе, когда одна из них выводила другую на чистую воду. Та, что подлиннее, выставляла мне напоказ свои коленки, а когда я ее по глупости урезонивал, то она мне отвечала: «они смотрятся». Та, что была покороче, мне нравилась куда больше. Только что вспомнил ее фамилию «Чолокаева». Она была очень серьезной, умной, благородной. Ежели Вы думаете, что я ее когда-либо взял под руку, то ошибаетесь. Ни мне, ни ей такая возможность в голову не приходила. Она была племянницей знаменитого князя Чолокаева, белогвардейца, который в это время еще где-то отсиживался в горах со своим отрядом (о нем где-то упоминает Н. Тихонов) [95 - Н. Тихонов. Поэма «Дорога», 1925 г.]. Когда впоследствии думал, что с ней должно было произойти потом, у меня зубы начинали скрипеть от злости.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Для меня-то 1937 г. прошел благополучно, меня только выгнали вон «за полную безрезультатность работ за 1 &#189; года» и уничтожили весь подопытный материал. Командовал делом этим замдир Ин-та шелководства, за полгода до этого происшествия перешедший к нам в Ин-т с поста директора пивоваренного завода. Я газет не читал, о происходящем кругом ничего не знал, выходил только за ограду Ин-та, чтобы пообедать шагах в 100, в столовой. Был накануне крупных открытий (но вполне мог пройти и мимо). Я пошел в ОРГАНЫ, меня приняли 4 майора, я им дал копию приказа об увольнении и сказал примерно следующее: я работал 16–18 часов в сутки. Вот верстка моей с соавтором книги. Если Вы можете навести справки, Вам 16–18 часов подтвердят. Приказ – сплошная ерунда. Но у меня то-то и то-то в прошлом. Если это достаточное основание для разрушения большой работы, так и скажите. Уеду, куда и что буду делать дальше, не знаю. Они мне: «Нет, Ваше прошлое – есть прошлое, на этом основании увольнять нельзя, если считаете, что приказ неправилен, добивайтесь восстановления нормальным путем, через профсоюз и т. д.» А другой задал совсем дикий вопрос: не считаете ли, что вас могли выгнать из целей вредительских? Я ответил честно, этого не может быть, мое начальство, адм. и парт., просто понятия не имеет о том, насколько важно то, что я делаю. Ну, идите, добивайтесь, если правы. Я ушел. Один из майоров вышел в коридор за мной и следил, пока я не повернул на лестницу. Я пошел жаловаться по инстанциям, и еще через месяц на общем собрании ИТР меня объявили врагом народа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ну, сделаю пропуск, отметинка у меня есть доныне, приехал мой отец и мудро посоветовал: сделай всю генетику шелкопряда сам, без соавтора (оказывается, мой соавтор подал в Москве в издательство заявку о том, что впредь до выяснения ситуации в биологии, он считает выпуск книги несвоевременным). Впоследствии он, вместе с Исайкой Презентом [96 - Исаак (Исай) Израилевич Презент (1902–1969) – ученый и педагог, автор работ по марксистской методологии науки. С его именем ассоциируется история лысенковщины.] меня тотально выпроводил из науки на 8 лет. Этот мой былой соавтор был довольно грамотным, но очень уж серым ученым. Прошел мимо крупнейшего открытия, не заметив, не сообразив, но this is another story. Он, конечно, стал бы академиком, но просчитался. Когда немцы подходили к Кавказскому хребту, то он не эвакуировался со всей шелкостанцией (Пятигорский, не без усилия вспомнил, хоть фамилия моего племяша – Пятигорский), а остался. Когда немцев поперли, ему подали легковушку, он сказал громко: «Вот как надо относиться к ученым» и уехал. Уехал под Харьков, в Мерефянскую шелкостанцию. И дальше уехал с немцами. Умер где-то в Италии. А эвакуируйся он, то был бы наверняка академиком, входил бы в трофимовское соцветие. Знал немецкий язык. Не исключено, что придал бы лысенковской школе более европейский вид. Впрочем, у Лысенки были свои вполне грамотные генетики, членкор АН Нуждин [97 - Николай Иванович Нуждин (1904–1972) – биолог, генетик; член-корреспондент АН СССР.], проф. Х. Ф. Кушнер [98 - Х. Ф. Кушнер – с 1941 по 1976 зав. лабораторией сравнительной генетики в Институте генетики.], они вполне тянули на докторов, пусть серых.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я последовал отцовскому совету и вместо серой части своего былого соавтора написал в том же 1937 г. свою книгу, очень хорошую. Лысенке не удалось сорвать ее утверждение в ВАК, но в 1940 г., через две недели после ее утверждения высшей инстанцией, Пленумом ВАК, меня за «раболепство перед Западом», но с формулировкой «поступки, порочащие высокое звание преподавателя высшей школы», замминистра высшего образования А. В. Топчиев выгнал из Харьковского университета. Он же отказался выдать мне докторский диплом, как на этом настаивал инспектор Отдела науки ЦК КПСС, получившая от меня том с полным разбором и доказательствами мошенничества Лысенки и К°.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1949 году А. В. Топчиев [99 - Александр Васильевич Топчиев (1907–1962) – химик-органик, организатор науки, академик АН СССР (1949), главный ученый секретарь Президиума АН СССР (1949–1959), вице-президент АН СССР (1958–1962).] (я по харе его видел, что он знал о лысенковщине достаточно) за это поднят был на 3 ступени сразу. Стал из профессоров не членкором и не академиком просто, а главным ученым академиком-секретарем АН. В том, что он бандит, объективно доказуемо очень просто: возьмите (ну хоть в Ленке) его биографию стандартного типа. Быстренько найдете список трудов. Быстренько увидите, что как профессор, он публиковал по 1–2 работы в год, как замминистра по кадрам Мин. Высшего образования он стал публиковать по 30–40 работ в год, как Главучсекретарь АН – по 90—100 (на обеих должностях наукой своей вовсе некогда заниматься, но как директор Ин-та нефтехимии, он просто не выпускал ни одной институтской работы без своего соавторства). Тогда это еще не было принято, так что он здесь оказался новатором. Будете в Ленинграде, в Русском музее, посмотрите на его величавый портрет, а парой залов дальше «Заседание Академии Наук». У карты СССР стоит в несколько небрежной позе Т. Д. Лысенко, а ему внимательно внимает вся академия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Теперь еще две малоизвестных детали.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) В 1946 г. вышла книга Hudson & Richens (искать проще на Richens, Hudson – уйма в Ленке) New Genetics in the Soviet Union. Там резюме на 4 языках, в том числе и на русском. Не дословно, но по смыслу: Новое учение о наследственности, созданное Т. Лысенко и Й. Презентом, возникло в СССР в 1932 г. и стало господствующим в 1937 (?) или 1938 (??). Оно господствует и теперь, хотя и в меньшей мере. Это учение является сплавом диалектического материализма с учением Дарвина, Бербенка, Мичурина и Тимирязева: будете у меня, подарю Вам на память ксерокс этого текста. Он оглашен был Лысенко в 1947 г. и, конечно, был известен Сталину. Как международник и полупрофессионал-разведчик категорически заявляю, что это была одна из самых блестящих диверсий английской разведки. Прочитав такое, Сталин обязан был сообразить: я ищу перчатки, а они у меня за поясом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И еще несколько вещей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) Все манипуляции Лысенко и К° были настолько примитивны, что об этих жульничествах ОРГАНЫ не могли не знать. 2) А. Жданов, которого Вы прекрасно знаете по Анне Ахматовой, по Зощенко, по музыке, в 1948 г. знал все и выступил против Берии и ОРГАНОВ в этих вопросах. Он умер недели через 3 после вновь знаменитой сессии ВАСХНИЛ 1948 г. 3) Меня арестовали в мае 1949 по ст. 35 как тунеядца (я работал часов по 10–11, по договору в ВГБИЛ, составлял англо-русский биологический словарь) в Харькове, где я в 1947 г. защитил докторскую. На поезд меня привезли в наручниках, в поезде наручники сняли. Утром, проснувшись в купе, полузакрытом, я увидел, что молодой агент органов стоит у окна, спиной ко мне, а у него из-под подушки на верхней полке (я спал на нижней) торчит рукоятка пистолета (револьвера? не помню [100 - Лев Зиновьевич Копелев (1912–1997) – критик, переводчик, мемуарист, правозащитник, в 1945 г. арестован, в 1954-м освобожден, в 1956-м реабилитирован, в 1981-м лишен советского гражданства и жил в ФРГ.], да и не важно). Что я смерти не боюсь, органы знали, и я лежа соображал, то ли прострелить себе голову, воспользовавшись небрежностью этого молодчика, то ли, раз подкидывают, нельзя подыгрывать. Соображал я минут 5—10, потом конвойный юноша в штатском (другой сопровождающий спал в соседнем купе) повернулся, увидел, что я не сплю, подошел и сунул пистолет себе в карман. У меня нет никакой уверенности, что мне его подбрасывали нарочно, считаю только возможным. Суть в дальнейшем. Мне еле-еле наскребли 8 лет за клевету на Советскую Армию. Суть в том, как напечатано в одной тамиздатской книге, что я «защищал честь немецких женщин». Это не совсем так, я защищал честь Советской Армии [101 - Лев Евсеевич Тимен (1908–1973).] и будущее: написал докладную о происходящих эксцессах члену Военсовета 33-йАрмии, подал ее через прокурора 33-й Армии. Меня товарищи заверяли, что пойду под трибунал, но ничего другого я сделать не мог. Я просто и ясно видел все будущее, оно рассчитывалось как по таблице умножения (хоть вот Берлинской стены в 1944 г. я не предвидел, я предвидел только китайскую стену между СССР и Западом). Дело ограничилось тем, что начсанармии и его зам, 2 полковника, меня крыли, а я и отчаивался от всеобщего идиотизма, и радовался, что под трибунал не отдают.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я обратил внимание на то, что подполковник, который вел следствие, получил в это время орден Ленина; он был малограмотен, мне пришлось уговаривать его писать не Ташкен, а Ташкент (в трех местах). Мату не оберешься. Уговорил. Вообще-то писал чушь собачью, отговариваясь: все укажете при подписании статьи. Вранье, но я и понятия не имел, что можно требовать собственноручных записей. Все время ждал, что подойдут к тому, за что мне по понятиям 1949 г. надо было дать расстрел (ну, с заменой 25 годами):<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;за диверсионную деятельность против ТДЛ. За февраль 1945 г. по положению дел на 1949 г. мне следовало бы, пожалуй, ну не дать орден, так хоть по головке погладить.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кстати, с февраля по конец марта 1945 г. (примерно) я ходил в 33-й Армии идиотом. Таким меня держали почти все. Любопытно, что такую же вещь, как я, в феврале 1949 г. проделал один писатель, ныне «тамошний» (Вы наверняка знаете фамилию его, а я не помню. Маразм, пусть локальный, но вовсе не старческий). Меня перестали держать за идиота в 33-й Армии только после какой-то цепи событий, любопытных, but this is another story. Существенно то, что моего обвинительного тома против Лысенко как не бывало, и как я ни пытался рассказать, написать, так и не дали. В совокупности считаю вероятным, что пистолет мне, возможно, подбрасывали. И дали мне не диверсию, а клевету на Сов. Армию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Потом, попав в 1955 г. в ссылку, я стал добывать справки о том, что я действительно подавал заявление члену Военовета 33-й Армии, и тут произошло много любопытного, например, начсанарм Лялин, который меня крыл 40 минут, ничего не помнил; товарищ, с которым мы вдвоем сыграли в русскую рулетку, пойдя под горящий, взрывающийся артсклад (мне осколком пробило дырку и на-просто разбило очки), подробности не интересны, а в феврале чуть не силой мешал мне идти с заявлением, отказался подтвердить факт заявления письменно и как мне кажется (шел дождь, было темно), при этом плакал: у него семья, он полковник Генштаба и т. д.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Армейский эпидемиолог 33-й Армии, который меня на фронте, как щенка, тыкал в каждый промах, сразу мне написал подтверждение о заявлении, потом он меня отрекомендовал в Ин-т Мечникова как превосходного референта, а я по отношению к нему, больному, поступил сверхсвински, по занятости.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А я, когда решался вопрос о моем приеме в Ин-т Мечникова и шансы были fifty=fifty, заставил себя молчать о том, что в Проблемах Кибернетики 1961, № 5, 6, сразу идут 4 мои статьи, 10 печ. листов, из них 2 по иммунологии: скажу, разнесут по Москве, дойдет до лысенковцев, напишут донос, из №№ выкинут мои статьи (они и написали, но уже статьи вышли, а шеф кибернетики академик-адмирал Аксель Иванович Берг, в будущем мой великий покровитель, донос ксерокопировал, разослал 40 ученым, те прислали ответы по поводу доноса, кибернетик отослал ответы в Главлит и тем кончилось).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Меня, несмотря на умолчание, не выкладывание козырного туза, взяли в Ин-т Мечникова и.о. ст. научного (я бы к ним на коленках приполз бы через всю Москву, возьми они меня хоть лаборантом, но решил держать марку и выиграл 200 000 по трамвайному билету). А на другой день ко мне пришла аспирантка, выложила том с пространной статьей и сказала, что ей нужен перевод. Я догадался, что ее можно направить к завотделу, и сказал: я Вас отправлять не буду, давайте, я Вам буду переводить-рассказывать устно, а уж Вы записывайте, что Вам нужно. Ведь по нормам на перевод нужно 2–3 недели. Прочитал я ей 1 &#189; страницы, а она возьми и спроси: на каком языке эта статья. Я чуть не упал со стула (ну, попал в науку), но удержался и кротко сказал «немецкий».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;22:00. Ох, не записал, как секретарь парторганизации ездил к академику АМН Жукову-Навозникову [102 - Николай Николаевич Жуков-Вережников (1908–1981) – академик АМН СССР, микробиолог, иммунолог.], представлял медицину в ВАК, его характеристика (он, кстати, дворянин, отличался на Павловской сессии), как он ликвидировал вспышку чумы и на этом слетел с замминистров, по поводу чего проявлял явную скорбь и т. д. и т. п.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Между прочим, считаю, что жить можно, только интересуясь. Чем интересоваться, найдется всегда. Был человек, который очень приятно просидел в одиночке месяц. Он мысленно или прошептывая, вспоминал стихи, которые помнил. Успел не все прошептать. Я знал человека, который не захотел менять трудную, утомительную, черную работу, грузить тачку, отвозить и выкидывать в бетономешалку вместо того, чтобы обучиться более легкому малярному ремеслу. Он умел раздваиваться и не хотел отвлекаться от раздвоения на малярное дело, которое требовало внимания к себе. А тут он, отнюдь не умея, как межзвездный скиталец у Джека Лондона, абсолютно отрешаться от тела, ставил тело на автоматический труд, а в уме что-то соображал (между прочим, таки сообразил!).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> А кстати, соображаете ли Вы, что у нынешних учителей не было ни Луизы Вольдемаровны [103 - Луиза Вольдемаровна – немка-воспитательница из Баку, в ее детские группы водили мою маму, а потом и меня.], ни игры в лото на четырех языках, не было уроков ваяния и зодчества, не было, вероятно, и эквивалента Мары? Понимаете ли Вы, что мир, в котором утопили, как котят, 30 миллионов первенцев-девочек, где дохнут с голоду 250 миллионов африканцев, где после деколонизации и в Африке, и в Индии воцарилось одичание, единственное спасение реальное – это именно сверхранний отбор потенциальных гениев, предоставление им хоть на десяток одной «Вольдемаровны», незадерганной, получающей за воспитание своего потенциального гения до 4–5 лет полную зарплату, дача им не класса с одним учителем на 40 мерзавцев (а все дети – мерзавцы, почти такие же, какими мы с Вами были в их возрасте). Эпизод с домработницей («прислугой»), у которой был нарыв на щеке и которую я дразнил. Мне за это (было мне лет 5–6, м.б. меньше) крепко влетело (меня, впрочем, родители ни разу не ударили).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но помню хорошо, как у моей матери были потом красные глаза, как потом было совещание с отцом при закрытых дверях, как потом отец на меня изучающее поглядывал, потом новое совещание при закрытых дверях, мама вышла успокоенная (догадываюсь, что отец ей доказал, что я просто дурак). Моя мать была святой (на этом и рано сгорела). В войну она пошла в санитарки к раненым, делала все, раненые даже полюбили свою «жидовочку». Госпиталь был с аристократическими сестрами милосердия, они, конечно, санитарку презирали (но только меньшинство, среди аристократии за слова «Вы антисемит» можно было схлопотать пощечину, презирали только мещанистые, даже когда мама сдала на сестру. Презрение прекратилось, только когда выяснилось, что она жена того самого Эфроимсона [104 - Отец В.П. Эфроимсона – Павел Рувимович, сын раввина, окончивший юридический факультет Киевского университета и преуспевший в банковском деле. В. П. вспоминал его как человека «поразительной энергии, огромной пробивной силы, большого комбинаторного ума».]).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вся история эта имеет к В/книге самое наипрямое отношение.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;23:10. Приходится прерываться. А как жаль! Случилось, что я сегодня (вторница) почти не работал (без конца бегал к телефону, кажется, убедил дурня Новикова из «Комсомолки» поискать мое письмо, потом полчаса искал сначала где взять зимние вещи, &#190; часа гулял – нужно же бороться с атрофией задних конечностей, потом перепутал страницы прочитанные, потом приводил записи в порядок). Завтра начинаю с 152-й стр. «Смотрите внимательней». Я ли одолел половину В/окаянной книги или она одолела меня?<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;До чего интересно, но, кажется, вранье. Раушенбах: «Египтяне, стремившиеся передать объективную геометрию, не были ни наивными, ни неумелыми. Пространство с его извивами древнего египтянина вовсе не интересовало, не интересовало и древних греков, и живописцев Индии и Ирана [105 - Мнение Бориса Викторовича Раушенбаха (1915–2001), одного из основоположников отечественной космонавтики, занимавшегося также теорией перспективы в изобразительном искусстве, приводится по статье Ю. Алексеева «Двадцать тысяч степеней свободы»: «Пути в незнаемое: писатели рассказывают о науке». Вып. 20. М., 1986. С. 57.]». Враки, пойдите в Музей изячных искусств и посмотрите внимательно на Акрополь: там колонны великолепно создают перспективу, величие и величину, хоть на самом деле весь Акрополь – с хороший сарай.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Господи, да Вы же открыли один из великих законов биологии, «онтогенез повторяет филогенез», на человеческом языке это значит, что индивидуальное развитие повторяет эволюционное, например, у человечьего зародыша развиваются ненужные ему жаберные дужки, которые исчезают задолго до рождения. Так и детеныш повторяет быстренько историю искусства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кстати, «что важней, то и размером больше». Поглядите там же на всяких ассиро-вавилонских Ассурбанипалов: перед ними простые воины, туры и львы – крохотные, их львы – что котята.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Да, Вы возделываете свою собственную страну.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кстати, музыка Моцарта была трагичной не только в «Реквиеме», но и в веселой комедии «Cosi fan tutte». Об этом в книге дипломата (!) Чичерина. (У меня на Моцарта папка, без решения (стребуйте с меня Наннерль!))<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нет ни одного заурядного ребенка?! Звиняюсь, врете, не может этого быть! Природная склонность ко злу бывает, но редко. Опять врете. Будем лаяться.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ваше обращение с детьми-аутистами – просто великолепие, лет 7 назад это было бы психиатрическим открытием: детский аутизм был загадкой, может быть, и остался: с 1978 г. не слежу за литературой. Один жулик, который по моей оплошности стал доктором, даже открыл, что аутизм – рецессивный ген. У аутистов, кстати, родители обычно сверхинтеллигентные, у Вас – сверхделикатные. Вас бы свести с детским великим психиатром, Груней Ефимовной Сухаревой [106 - Груня Ефимовна Сухарева (1891–1981) – основоположник детской психиатрии в СССР. Известна первым в научной литературе описанием детского аутизма (1925).]. Поминал ее, но оставил пропуск, не мог вспомнить фамилию, хоть был хорошо, до доверительности, знаком, бывал и дома у нее, на Красносельской. Но после В/страницы 164 Вы обязаны (!) побывать у Марины Генриховны Блюминой [107 - Соавтор В. П. Эфроимсона по книге «Генетика олигофрений, психозов, эпилепсий», 1978.], все ей подробнейше рассказать, особенно про врача скорой помощи, который привез в бокс реанимации, где они кричали сутками напролет. Нет под рукой красного карандаша, много потерял времени, бегал сегодня по изотопным лабораториям. Конечно, тащите к Блюминой всю главу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И то, что их двойничество усугубляло их аутизм, очень интересно. Известно, что генетически идентичные однояйцевые близнецы медленнее развивают речь, чем неидентичные двуяйцевые. Объясняли тем, что у однояйцевых, более стиснутых, сильнее травмы беременности. Потом обнаружили, что у них общий язык, более общее взаимопонимание, меньше нужды во взрослых, отсюда и отставание, но в полной ли мере суть в этом. Вот и Вы влезли в генетику. Это все крайне важно. К Блюминой! Шагом марш! Адрес и телефон записал Вам где-то выше. Теперь, звонясь, в середине разговора с ней, назовите ее «гражданкой Блюминой» и сразу попросите фыркнуть. Тогда она сразу поймет, что Вы от меня, а не от очередной гадины.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А в целом глава и вообще великолепно. Хорошо, что я без власти. А то приказал бы всем детсадовским работничкам сдавать экзамен по Вашей книге. Уф, придется Вам тащить к Блюминой и «Наколдуй царство!». Раскрываются черт знает какие горизонты.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не забывайте, что я почти 60-летнего стажа менделист-морганист, и по ефтому, ежели я признаю среду, то это особо весомо. Так вот, все эти симулянты, симулянтки, истерики генетически почти не прощупываются. А почему пользуются доверием разные медицины, творцы разных чудес и т. п. и т. д? Да потому, что они совершенно бескорыстны. А бескорыстны они, потому что обожают всеобщее внимание – их хлебом не корми, а гляди на них с почтением и интересом. Вы же раскрыли суть их становления (не всю, некоторых идолизировали дома, они без идолопоклонства перед ними жить не могут).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кроме того, это интересно (допросите меня по поводу снежного человека и…), жаль, что их нет, с ними как-то было интереснее. И никакие марксизмы-ленинизмы с этим никогда ничего не поделают. Без толстовства здесь не обойтись (я подразумеваю конкретно «Плоды просвещения»).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ежели не наболтал уже, то допросите меня по поводу филиппинских босоногих врачей и их дивидендов, при бескорыстии.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Афоризм собственного доморощенного производства: «В науке важны не знания сами по себе, а те ассоциативные возможности, которые они открывают». Поэтому дети (почти все) вовсе не гениальны, они просто еще ничего не знают и не стеснены тем миллионом абсолютно реальных фактов из мира «этого не может быть, потому что этого быть не может», которыми мы совершенно бездумно руководствуемся во всех наших абсолютно бездумных, но правильных действиях.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда-то отец говорил обо мне, 5—6-летнем: «Володя ничего не видит, не слышит, не помнит, не знает, кроме того, что его интересует. Если бы его не интересовали всякие вещи, до которых ему нет и не должно быть дела, то он рос бы совершенным идиотиком».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Этот порок остался за мной на всю жизнь. Я почти не учился в школе (ходил в Ленку и непроизвольно запоминал сотни страниц исторической прозы, например, Моммсена, все сдавал на кое-как, родителям и преподавателям дела до этого не было, два раза прыгал через класс, третий запретил отец, в Университете все сдавал на тройки, потому что приходилось сдавать, а я как раз к этому времени заинтересовывался и читал после сдачи. Скучные предметы вовсе не знал, а сдавая анатомию человека, сморозил такую чушь, что она вошла в университетскую анекдотику (напомните мне рассказать Вам, как я месяцами откладывал написание о пересмотре дела, потому что захвачен был «джезказганской лихорадкой», которую так и не распутал, а потом за 30 лет даже не попробовал разузнать, в чем было дело).<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дорогая Елена Григорьевна, Вы очень добры и справедливы к детям.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Будьте справедливы к несчастным учителям. Прежде всего, в доброе старое время учитель гимназии или реального училища был уважаемым членом общества, даже высшего в губернии. В особо торжественные дни он обязан был не только являться в мундире, но и при шпаге. Что значит при шпаге? Николай I как-то при строе раскричался на одного офицера. Тот слушал, потом заявил: «Государь, не забывайте, я при шпаге». Николай I немедленно замолк.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Потом доискивался, не был ли связан этот офицер с декабристами. По несовершенству тогдашних органов такой связи не обнаружилось (ее и не было). Вероятно, Николаю I стало понятно, что офицер не угрожал лично ему, а только напоминал о своем дворянском достоинстве. (Характерно, что офицер этот ничем не пострадал.) Педагог при проклятом царизме был личностью, вернее, мог быть. Теперь он – универсальная затычка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Напомните мне о стихе Киплинга со строчкой “Spirit of the great Wollesley, Who is on that mountain top [108 - У Киплинга: «Spirit of great Lord Wolseley, who is on that mountain top?»]?”<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1. Нынешний учитель идет не по призванию, а потому, что никуда больше поступить не мог.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2. Для удобства милиции (которой именно второгодники поставляют хлопоты в детскую комнату) и для престижа дирекции РОКО и т. п. учитель лишен права ставить двойки, давать переэкзаменовки…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3. Из-за нищенской зарплаты учителю приходится совмещать. Вместо 18 часов в неделю 25–30—35. Готовиться к уроку некогда, да еще пиши план урока.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;4. У прежнего учителя был один начальник – директор гимназии. Теперь им начальствует уйма инстанций, в том числе родительский совет, где кажется родительницы все знают лучше учителя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;5. Учителем помыкают все.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;6. Учителем затыкают все дыры.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;6. Я мог вытворять все, что угодно, потому что город далек; от узловой станции, Купянска, надо ехать железной дорогой, а в Купянске пересадка до Харькова. Попробуй поэкспериментируй под глазом у РОНО, ГорОНО.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если Вы оставите обвинения против нынешних преподавателей в тексте, они законно обидятся. Хорошо ей, сидя в Москве (имея мужа-переводчика, присматривающего за детьми, имея мать-писательницу, отчима-писателя; играя в детстве в лото на четырех языках, да еще и прирабатывая писательницей), – все люди воображают, что издающиеся писатели гребут деньги лопатами, – читать нам мораль и давать ЦРУ. Психологически такой результат неизбежен среди учителей. Неизбежно, что и родители тут же повысят во много раз требования к преподавателям, до уровня постоянных скандалов. Протесты пойдут навалом. Если не успеют помешать выходу В/книги, то помешают выходам абсолютно необходимым следующим.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стребовать с меня, как я выступил в Ин<ститу>те изучения причин преступности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;У меня была рукопись «Педагогическая генетика [109 - Рукопись 1976 г. была опубликована лишь в 2003 г. «Педагогическая генетика. Родословная альтруизма, М.: Тайдекс Ко, 2003.]». После долгих мытарств я ее глубоко похоронил, но все 4 машинописных экземпляра у меня в моем бедламе нашли и выкрали. Часть написанного от руки текста нашлась, находится у Е.А. Загляните. Цель рукописи – доказать педагогам, что в каждом классе у них сидит по 40 разных индивидуев, каждый с особой генетикой, со своими прошлыми импрессингами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если бы я был генсеком № 1, то запретил бы на что-либо отвлекать учителя от преподавания, школьников – от занятий, учителям бы предложил сдавать экзамены по своему предмету, увеличил бы зряплату раза в 1&#189;, запретил бы совместительство, ввел бы частные группы для подготовки в ВУЗы, звание мастера присваивал бы после экзамена сдавшим хорошо и сумевшим рассказать, сделал бы его почетным и хорошо оплачиваемым. Списал бы в школы все подходящие, но устаревшие приборы (испорченные – подчинить, не до университетского ранга, а для школьного). <…><br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«У Кеши феноменальная память». Вот, кстати, замечательный факт: феноменальные способности, а считать не умеет. Дело в том, что отделы мозга функционально крайне дифференцированы. Прежде всего, участки, сохранные в одном полушарии, компенсируют неполноценность симметричного в другом полушарии (тут можно без конца рассказывать о «разгадке загадки» шизофрении). Но главное в том, что одни участки могут вырубаться целиком, а другие работать превосходно. Среди клинических олигофренов с частотой 1:1000 (м. б. и чаще, просто не докопались) встречаются превосходные вычислители, моделисты сложнейших машин, талантливейшие художники (одного из них прозвали Katzen-Rafael), они способны на «календарный счет» – какой день недели будет 18 мая 1997 г.; 2003 г., 7 сентября. Ответят правильно (правда, часть секрета раскрыта Азимовым, но все равно надо додуматься и прооперировать в голове с многими цифрами). Один такой клинический слабоумный прекрасно сработал в сберкассе за сломавшуюся вычислительную машину.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я вполне обоснованно ненавижу Достоевского, но многие пакости прощаю ему за «Мир спасет красота». Почему именно красота, об этом в «Эволюционной генетике», «Этике» и ее ублюдочной главке, которую хочу Вам показать, хоть Вы забрались гораздо глубже.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Светлячок». Психоз самообвинения в детской форме. Знаете ли, что проделывали маниакально-депрессивные (МДП) в период депрессий? Заявляются в полицию, заявляют, что убили Х, с подробностями. Их сажают пока под замок, отправляют агентов выяснять обстоятельства убийства, кое-что выясняют, но потом оказывается, что Х жив и понятия не имеет о том, что при таких-то обстоятельствах убит.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;У меня был хороший знакомый, периодически страдавший МДП. Первые приступы депрессии приводили его к выводу, что именно в нем, персонально, содержится все зло мира, и его абсолютно преданная мать еле предотвращала самоубийство. В последний приступ все зло мира оказалось сосредоточенным в Сталине (но вывод, не обоснованный логически, что вполне можно было сделать, а чисто эмоционально). ОРГАНЫ узнали, но так как всем была хорошо известна суть дела (если совсем уж нельзя было предупредить самоубийство, его сажали родные в психичку), то дело ограничилось ссылкой. В интервалах между приступами он блестяще руководил исследовательскими группами и семинарами, хоть экспериментатор был никудышный.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Знаменит он тем, что, когда Кольцов поручил ему изучить, не обладают ли рентгеновские лучи мутагенным действием, он работу завалил безрезультатно. Лет через пять Меллер [110 - В 1932 г. Эфроимсон сформулировал принцип равновесия между скоростью мутационного процесса и скоростью отбора в популяциях человека и на этой основе впервые предложил способ оценки частоты мутирования рецессивных сублетальных генов. Открытие было высоко оценено будущим нобелевским лауреатом, американским генетиком Германом Меллером (1890–1967), работавшим в те годы в СССР. В декабре 1932 г. Эфроимсон был арестован и осужден на три года лагерей в Горной Шории (Кемеровская область). Герман Джозеф Меллер пытался защитить Эфроимсона, что следует из его письма, написанного 16 мая 1934 г.: «Всем, кого это может касаться. Настоящим заявляю, что по моему твердому убеждению биологические работы Владимира Павловича Эфроимсона представляют высокую научную ценность. Несмотря на его молодость, результаты его исследований, которые он к настоящему времени опубликовал, представляются мне исключительными и свидетельствуют об уме большой проницательности и творческой силы. Кроме как с научной стороны я совсем не знаю Эфроимсона, но ежели бы другие соображения позволили, я хотел бы надеяться, что ему будет дана возможность продолжать вносить свой вклад в науку». Кешман Елена. «Ветвь человеческая». Набросок биографии (Библиотека Якова Кротова. Сайт. 1997).] открыл сильнейшее мутагенное действие рентгена, за что позднее стал нобелиатом (о Меллере, точнее о моих встречах с ним и о нем самом, о его работе «Ген как основа жизни», о том, как эту работу «замолчал» знаменитый Опарин, издававший свою теорию многомиллионными тиражами, можно рассказывать 3 дня на магнитофон, но не стоит: Plusquamperfectum).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> Как хорошо, что Вы вспомнили Марию Болконскую, мать Л. Н. Толстого, без которой его бы не было. И так подло с Вашей стороны, что Вы на стр. 256 написали все, что я хотел написать (ну, конечно, по-другому).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А не угодно ли Вам прочитать предисловие Л. Н. Толстого к чеховской «Душечке»? Я это цитирую в «Этике», но знать Вам полезно. Вашу концепцию добра это предисловие подкрепляет мощно.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Только что (11:45) глядели врачи. Утверждают, что у меня никаких инфарктов раньше и не было. Идиоты не понимают, что я прошел такой отбор на выживаемость, после которого их обычные критерии не годятся. Впрочем, мой поликлинический врач удивлялся моим реабилитационным способностям (речь идет не о юридических реабилитациях). 14:30. Сходил в четвертый раз на прогулку (первый раз до обеда), шлялся 50 минут и хоть очень внимательно смотрю на дорогу, ступаю только на хорошие места, два раза шлепнулся, с отлетом шапки на полметра. Не сообразил, что раз сияет солнце, то и снег на дороге становится скользким. Но работать некогда! Через полтора часа снова пойду на прогулку, а там ужин.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ну прямо некогда. После обеда попробовал позаниматься, но сморил сон (плохо спал ночь). Это значит, что читаю с интересом, но локти разъезжаются, один проваливается за край стола и просыпаешься через минуту. Собрал свое барахло и пошел спать (я приспособился работать в столовой, за столом, гораздо удобнее, чем в своей одиночной палате… <…><br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Папки с адресами и номерами телефонов уничтожили, когда упразднили студию в Химках». Какой вандализм, и ведь пакостный, чую по собственному опыту. Ведь как важно было бы проверить точность прогнозов, узнать судьбы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я знаю такие подлые штуки по собственному опыту. Пожалуйста:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Меня выгнали с волчьим паспортом с работы в 1937 г., 31 августа, за бесплодность работы и уничтожили подопытный материал. Не думайте, что предварительно был ученый совет с моим докладом, нет. За минуту до объявления приказа я считал себя и меня считали конкурентно лучшим работником института. Сезон шелководный кончался через месяц. Затем можно подводить итоги. Работал по 17–18 часов в день, удивляя своей выносливостью. В чем была идея внезапного увольнения? В Тифлисе арестовали (а потом и расстреляли) одного из трех крупнейших генетиков [111 - Николай Константинович Беляев (1899–1937) – биолог, в 1925–1929 гг. работал в Институте экспериментальной биологии, в 1929-м – в Среднеазиатском институте шелководства и шелковедения, в 1932—1937-м – зав. отделом генетики и селекции в Закавказском институте шелководства. В августе 1937-го арестован и 10 ноября расстрелян.]. Значит, можно угодить Лысенко, стерев еще одного.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К счастью, нашлись заступники, а то бы и не реабилитировали. Восстановили, но я был серьезно надломлен, хоть и написал, пребывая «врагом народа», докторскую диссертацию. 20 лет спустя член экспертной комиссии ВАК проф. Станков [112 - Сергей Сергеевич Станков (1892–1962) – ботаник, в 1948–1959 гг. зав. кафедрой геоботаники биологического факультета МГУ.], когда я был у него, бросил мне мимоходом: да, мы смотрели Вашу диссертацию. Это – диссертация. За нее не жалко и три докторских степени дать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Случай № 2 – для разговора на микрофон или просто для трепа. Суть в том, что я твердо предсказал провал всей селекции шелкопряда, с цифрами и теорией. Через 20 лет начглавшелка, конечно, понятия обо мне не имея, и моем предсказании в тексте диссертации печатно объявил о том, что селекция провалилась. Я аргументировал на экспертной комиссии фотокопией его статьи 1956 г. и цифрами моих опытов, да выводами 1937, 1938 гг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но еще веселее инцидент в нервной клинике 1-го меда. Там на полставки работала 1&#189; рабочих дня моя сотрудница с лаборанткой, над архивами историй нервных болезней. Истории болезней вели крупнейшие невропатологи еще 15–25 лет назад. Генетически их никто не глядел. Моей сотруднице всячески мешали. Потом ее с полставки (40 ре) сняли (задолго да начала борьбы с совместительством). Потом архив просто сожгли за ненадобностью. Если б я узнал о предстоящем сожжении, то бросился всей лабораторией сортировать истории болезни и все «генетические» просто перевез бы домой, завалив всю комнату. Ведь жили потомки больных. Архив был настоящим сокровищем. Но на кафедре (я там бесплатно прочел, кстати, курс медгенетики на 30–40 часов) хозяйничали две претенциозные бабы-неврологини. Им не нравилось, что рядом кипит работа. И они сожгли бесценный архив. (Потом они погорели: положили в отдельную палату какого-то крупного торгработника. Туда ящиками таскали вкуснятину, водку, вино, кажинный вечер приходили друзья и пировали. Так прошло около месяца, кто-то стукнул, и обе дамы полетели вон.) Мне от этого не легче. Мы бы объехали потомков, получилась бы великолепная работа, хоть на пару докторских, полдюжину кандидатских.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Непонятно откуда пришла катастрофа: «лепка детям не нужна».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ну, то, что «незаменимых нет», я-то знаю хорошо. Несколько раз слышал от директора «своего» Ин<ститу>та психиатрии. Любопытно: я иду рядом с завкадрами и говорю ему: разгром моей лаборатории обойдется стране в миллиард (теперь, оказывается, куда дороже). Он знает, что я не треплюсь (он, кстати, и подготовил мой вывод на пенсию, ставку зава отдали одному богатому прохвосту). Сей завкадрами, отставной полковник ОРГАНОВ, устроил к себе помощницей свою даму сердца, свою жену и дочь – гардеробщицей и уборщицей. Они приезжали в Ин<ститу>т получить зарплату. Выяснилось при какой-то ревизии. Отделался пустяками. На челе его низком ничего не отразилось. Если бы в хозяйстве ОРГАНОВ сдохла бы пара коров!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вместо лепки будет «ассоциативное и образное мышление». Представляю себе: прямо в духе тех книг, над которыми Вы так остроумно издевались.<br>
<br><img border=0 src="i_019.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ну, о главе «Отыщите меня», последней, ничего писать не буду.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это обвинительный акт, но вовсе не против Вашего завклубом, а против того социального отбора, который создал нашу НОМЕНКЛАТУРУ. И здесь уместен рассказ шофера моей покойной приятельницы, которую он подвозил. But this is another story. Ее надо наговорить в магнитофон. 0:03. Иду спать. Заключение уже написано.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В заключение<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В том, что В/книгу надо большим тиражом опубликовать, м.б. даже «Роман-газетой», у меня сомнения нет. Причем, прежде всего, для родителей, чтобы научить их бережнее обращаться с гнусными душонками их паршивых детишек, причем с самого начала. Когда какой-то царь пригласил одного знаменитого философа в воспитатели своему сыну, знаменитость спросила: сколько ему лет? «Три года». «Вы опоздали на три года». Конечно, такая книга – опасная взрывчатка под дело воспитания, под всю педагогику (что она эту взрывчатку, мину незамедлительного действия заслужила, у меня тоже сомнения нет). Но книга обосновывает опасную ходячую версию: «Нет ленивых детей, есть плохие преподаватели». И тут-то причина начинает меняться местами со следствием, сама становясь следствием и превращая следствие в причину. Вообще-то я пришел к выводу, и давно, что всякое следствие имеет много причиной и является причиной многих следствий. Удалите хоть одну из множества причин, изменится и следствие. И индивидуальное развитие, и ход истории гораздо более индетерминированы, чем это когда-либо признают многоуважаемые господа из Ин<ститу>та философии (Брррр…) или Ин-та Маркса, Энгельса, Ленина. Никакой мракобес этого никогда не признает: ему надо кушать хлеб… с маслом и икоркой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как говорится в древнем анекдоте, черт с ним, с хлебом, пусть будет хоть белым, черт с ней, с икрой, пусть будет хоть черной, причем требуется всего буханка хлеба, ну а икра и масло, черт с ними, будет хоть полвагона.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;У Такман Б. [113 - Барбара Вертхайм Такман (1912–1989) – американская писательница и историк.] я встретил такой рассужданс (термин мой, а не Ваш, если это не просто конвергенция, по которой две параллельные прямые часто сходятся): К. Маркс создал блестящую неопровержимую теорию, научно непоколебимую, всеми общепризнанную, «Железный закон заработной платы», по которому с развитием капитализма рабочие будут получать все меньше и меньше, только, чтобы только жить впроголодь. Поэтому революция вспыхнет в самой передовой капиталистической стране. В действительности же рабочие капстран стали жить все лучше и лучше, а революция вспыхнула в самой отсталой стране. Ленин («Развитие капитализма в России») немножко поправил Маркса, предсказав, собственно, на недостаточных основаниях, что именно в России возможен первый взрыв. Это было гениально. Но тот же Ленин (из другого источника) в самый канун Февральской революции предсказал, что наше поколение революции не увидит, и собрался было из Швейцарии уехать в США. Но вот когда Парвус и Гельфанд (а вовсе не какой-то мелкий швейцарский социал-демократ, впрочем, высвободивший Ленина из-под ареста в Австрии – на деле Ленина была сделана многозначительная пометка типа «может пригодиться» – связанный с германским Генштабом из-за поставки Германией разных дефицитов через нейтральную Данию), устроил Ленину (+30 соратников) проезд через Германию в Швецию, то и Ленин ошибся. Любопытный инцидент: перед самым отъездом в Россию Ленин позвонил в посольство США и попросил срочного приема. Аллен Даллес, остававшийся на конец дня единственным в посольстве и собиравшийся на партию тенниса с некой милой дамой, предложил обратиться завтра. Завтра будет поздно, заявил Ленин, и завтра он уже катил через Германию. А. Даллес постоянно на своих лекциях приводил этот случай в доказательство того, что разведчик никогда не должен из-за своих личных интересов пренебрегать возможностью получить какую-либо информацию (разговаривая с Лениным, Даллес думал: ну что интересного о России ему может сообщить какой-то русский эмигрант в Женеве). Но речь шла не только об информации. Установись контакт со швейцарским посольством США, это могло бы иметь непредсказуемые последствия (например, президент Вильсон вовсе не хотел, чтобы Франция тотально раздавила и удушила Германию, и если бы он знал, что с Лениным можно разговаривать, то Версаль мог бы не стать Версалем, США не ушли бы из Европы на 20 лет изоляции и т. д. и т. п. Типичный случай минимального начального отклонения. Но и сам Ленин, провозгласив на Финляндском вокзале «недалек тот час, когда немецкие рабочие, под руководством товарища Карла Либкнехта, повернут штыки против эксплуатирующих их капиталистов. Заря мировой революции уже встала» (цитата по памяти, наверняка что-то наврано!), повторив суть в Апрельских тезисах, в возгласе «Есть такая партия», тоже ошибся: революция в Германии произошла не через недалекий час, а более чем через полтора года, и не немецкий пролетарий ее начал, а матросы военного флота в Киле, когда увидели, что их заведомо зазря посылают на верную гибель. И не «мир без аннексий и контрибуций» получился, а отторжение от России огромных территорий, с тягчайшей гражданской войной напридачу. (Все никак не соберусь прочитать текст мирного договора в Бресте, выяснить, поддержали ли возврат в Австро-Венгрию чехи).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Индетерминировано невероятно много, и в судьбах народов, и в судьбах детей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Теперь о главном дефекте В/книги. Где-то Маяковский написал, что для воспитания детей и школьников нужна б&#243;льшая квалификация, чем для преподавания в вузе. (Безусловно вру, но Вы легко найдете у Маяковского, если не знаете давно сами.) Для того, чтобы проделывать то, что проделывали с детьми Вы, нужно очень многое чисто личное – я уж не говорю о той скачке с препятствиями со стороны завклубами, РОНО, МОНО, чиновников и дураков всех рангов. Главное в другом, в том, что ни один (впрочем, единицы-то найдутся, дураков хватит) преподаватель не сможет себя так посвятить делу, как Вы (да и за какие коврижки? да и с какой стати?) Где преподавательницы найдут Сергея Федоровича, присматривающего за двумя детьми и сочиняющего им сказки?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Надо все менять, не только платить воспитательницам больше, чем преподавателю вуза, надо перевоспитать родителей, надо перевоспитать все эти штабы преподавания с их укоренившейся за 70 лет психологией. Всего не перечислишь, например, надо иметь воспитательницу не на 30 детей, а на 7–8, от силы 10.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Впрочем, Вы сами в 100 раз лучше и полнее меня на 10—100 страницах распишете все, что надо. Кратко: нужна революция (и я, кстати, оглядывая наше общество и зная кое-что о революциях вообще, понимаю, что в СССР революция начнется с еврейских погромов, с сожжения библиотеки Ленина). Номенклатура своих привилегий не сдаст. Сегодня мне сообщили, что в АН в академики комиссия рекомендовала прохвоста Жученко [114 - Александр Александрович Жученко (1935–2013) – генетик, селекционер, доктор биологических наук, член-кор. АН СССР (1979), действительный член ВАСХНИЛ (1985).], в котором я по его «трудам» разобрался за 1 день. Президент Молдавской АН Жученко – арап и жулик, хам, эксплуататор. Много лет знаю, что он, чтобы блеснуть хоть временно, высокими урожаями в Молдавии, отравил молдавскую почву химудобрениями и инсектицидами, обезводил Молдавию мелиорацией [115 - Жученко А. А. Генетика томатов / МСХ МССР. Молд. НИИ орошаемого земледелия и овощеводства. – Кишинев: Штиинца, 1973.]. Его ненавидят в Молдавии, но поддерживает Дубинин, Лысенко № 2 и мафия высокого уровня. Если Жученко пройдет в академики, это не только позор для Академии, но и цепная реакция дальнейших подлостей. Его необходимо провалить… Рапопорт [116 - Иосиф Абрамович Рапопорт (1912–1990) – ученый-генетик, открывший химический мутагенез.] отпал, хоть ему воленс-ноленс дали недавно Ленинскую премию (кстати, прекрасно зная, что Вас скорее заклюют, чем как-то отметят за «Дети лепят…». Знаю и то, что Вам, кроме гонорара, дадут шиш, и м. б. даже волчий паспорт на издание следующей книги.)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В том, что будь у меня малейшее голосовальное право, пискнул бы за Ленинскую, можете не сомневаться, да Вы и не усомнитесь в направленности моего писка или визга.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но я всерьез опасаюсь за реакцию со стороны даже честных преподавателей. Им только еще Ваших пожеланий не хватало. А у нас забирают студентов до третьего курса в армию. Уверен, что из этих гении уже не получатся.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что при всем при том при этом Ваша книга необходима, как воздух, можете не сомневаться. Это не маниловщина, а предмет первой необходимости.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В. Эфроимсон<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я старательно перечислил всякие факторы внешние, которых не было у В/коллег, к которым Вы предъявили такие экстремальные требования. Но при этом упустил (косвенно об этом натрепано достаточно) самое главное – В/уникальную способность быстрой догадки, способность молниеносно сообразить, что надо делать, найти «наилучшие слова в наилучшем порядке», словом, совокупность наследственных особенностей, дарованных Вам от Бога, а так как бога нет, то только генетикой, вовсе необязательно вертикальной, от папы с мамой, а рецессивной, рекомбинационной. Этого и ряда других особенностей у других нет, и никакие Луизы Вольдемаровны здесь не помогут, а в них (конечно, не все перечислил) вся суть, и думаю, что и в «Ищите меня» тоже дело без генетики не обошлось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В. Эфр.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;P.S. Суньте сами в подходящее место, но не становитесь воображалой.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Е. Макарова – В. П. Эфроимсону<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Февраль, 1988<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дорогой Владимир Павлович! Пишу Вам сразу после нашего телефонного спича. Я многое исправила в книге, согласившись с Вами. Так что есть замечания, которые теперь неактуальны. Особенно придирчиво я проработала те места, где критиковались педагоги. Но, боюсь, что тон книги кое-где остался все же недемократичным. С тоном – сложнее всего. Все конкретные предложения по отдельным главам я приняла. Кроме двух-трех малозначительных, на мой взгляд.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Название не смогла пока придумать «взрывное», как Вы советовали.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Еще не смогла написать, что у меня было воспаление легких, и за время болезни распатронили всю мою работу. Пусть я выйду пассивным непротивленцем. Это так и есть. Я не спорила с завклубом. Просто ушла и все. Борясь с идиотизмом, есть опасность стать идиотом, так как язык этой борьбы с тупостью сам по себе туп. Моя работа – это моя работа. Не жалобы же писать на человека, который может выгнать с урока маленькую девочку, мать которой своевременно не уплатила деньги. Насколько мне известно, теперь эта студия в агонии. Осталось два педагога, и они уходят с Нового года. Методы завклубом такие традиционные, «нашенские», что смешно с ними сражаться. Она – князь, клуб – ее вотчина.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что хочу, то и ворочу. В таких условиях делать тонкую, ювелирную работу невозможно. Это и из текста явствует.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;О термине «рассуждансы». Я своровала. Каюсь! И не только этот термин. Могу сослаться, но выйдет комично, а? Если уж ссылаться на Вас, то по иному поводу. Если Вам жалко или Вы ревнуете – выкину…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По поводу учителей все же скажу: следуя такту, я убрала нападки (почти везде). Сейчас к тому же многое делается для облегчения их участи. Но они столь инертны в массе, что не хотят сами облегчать себе работу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А вот главу про воспитание в детском саду я не убрала. И не согласна с тем, что это фельетон. Учителям я еще могу простить. Но тем, кто спекулирует на детях, сидит в НИИ, не работает с детьми, а пишет книги о том, как надо с ними поступать – не прощаю. Это наш позор. Меня все десять лет инспектировали именно эти самые дамы, пишущие пособия…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это не мелкотемье. Мне пишут воспитательницы из детсадов, они не знают, как работать по таким «пособиям». А вот Ваше наказание – великолепное: авторам пособий за двойную зарплату провести занятия в духе своих руководств.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Спасибо Вам еще раз. Правда, благодаря Вам я многое переписала. И, думаю, еще не все, что нужно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вы так прекрасно пишете! Уже два часа ночи. Я отправляюсь в подушкин переулок, целую Вас. Лена.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В. П. Эфроимсон – Е. Макаровой<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Елена Григорьевна! Вместо грустных размышлений, отвлекитесь на пару-другую фактов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1. Посылая Вам набор ксероксов, я тем самым уполномочиваю Вас представлять генетику на фронте педагогики от моего имени.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2. На этом фронте могут быть сдвиги в любых направлениях, потому что номенклатура, как показала, в частности, история с Жученко, готова пойти ва-банк (кажется, голосование было не 25+225, а всего только 90+135-.)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3. Вам предстоит грызня за скорейший выход В/книги. Поэтому прошу Вас срочно составить какой-нибудь отзыв на 3–4—5 страниц на основе тех 60–70 страниц, которые на Вас обрушил. Безотлагательно. Маразм крепчает во мне и вокруг. <…><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ваш В. Эфр.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;P.S. Посылаю Вам заодно какие-то отрывки для нашей работы.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;1. Вы должны хоть парой абзацев объяснить, откуда взялся Ваш контингент детей. Насколько репрезентативен Ваш материал для детей вообще. Это крайне важно для оценки Ваших наблюдений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2. Вам надо хоть в паре абзацев рассказать, что Вы безуспешно предприняли для спасения своего дела, и как Вас спроваживали, кто, это очень важно. Не нужны имена, важны должности и их аргументы. В. Эфр. на обороте: 3. Укажите свою зарплату, и кто занял подвал после вас, куда девались Арам и Таня-художник. Где-то между листами Вашей книги затерялось несколько страничек моего текста. Найдутся. Кажется, стр. 41–45. Где замечал опечатки, ставил черточку на полях против строки и подчеркивал буквенную опечатку. Может быть, стоит эту правку перенести в основной экземпляр или он уже выправлен.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Для того чтобы понять наших детей, природу их мышления, способ самореализации через творчество, мы будем обращаться к детству знаменитых мира, к детству героев из нашей классики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дети изменились? Дети двадцатого века отличны ли от детей 18-го или, скажем, 15-го века?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чем отличались гении в детстве от своих никчемных сверстников? Да, отличались невероятной творческой активностью. Но проявлялась она у всех по-разному. Иногда это творческая активность детей («обезьян») при <нрзб> их родителей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Часто слышим: «У всех дети как дети, а мой (или моя)…»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А потом из таких вот странных, неуемных чертенят вырастают Джек Лондон или Свифт, а из того, кто сидел кульком на лавке, как велено, и не копал куличи, чтобы штаны не запачкать, вырастают потрясающие трутни. А ведь могли они этим и не быть, если бы не запреты с утра до ночи, если бы не угрозы, все как одна начинающиеся с «не». Нельзя, не трогай, не <нрзб>, не стой. Подавление воль активных ребят – самое страшное и наиболее распространенное отличие молодых родителей. Равно как и наоборот.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Можно ли помочь молодым людям обрести радостное спокойствие, безмятежность в общении со своим собственным ребенком? Если да, то моя задача будет выполнена.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Абсолютно надежная, проверенная на тупицах система евгеники, стандартизирует людей и облегчает заботу управления ими. А вдруг Вы сможете эту выписку куда-либо присобачить, например, к критике господствующей стрижки под одну гребенку?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Гип, гип, ура! Отыскалась моя Лысенковщина на 200 страниц и «Педагогическая генетика» страниц на 250–300. Будем гужеваться после В/возвращения из Пражской зимы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> Засыпание под музыку, вероятно, способствует развитию музыкальной памяти. Необходимо, чтобы родители ежевечернее расспрашивали ребенка обо всем, что он успел повидать за день. Возможно, что с какого-то возраста целесообразно приучать подростков вести свои картотеки на все увиденное и прочитанное, так как это способствует развитию того, что Эйнштейн называл своим главным преимуществом: умение вынюхивать важнейшее. Вероятно, все обучение дошколят следует вести на игровой основе, может быть даже, разжигая страсть к интеллектуальному первенству в своей компании. При этом вовремя сказанная похвала будет поощрять лучше, чем вовремя сказанное порицание.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> «Излучину реки [117 - «У изгиба реки» – книга В. С. Найпола (1932–2018), британского писателя индийского происхождения, выходца с Тринидада, лауреата Нобелевской премии по литературе (2001). Сережа очень любил Найпола и подарил его книгу Эфроимсону. Найпол в ту пору еще не был переведен на русский.]» прочел с огромным интересом, но чтение растянулось на месяц из-за Вашей проклятущей рукописи. Когда будет прислан мне экстракт для подписи отзыва [118 - «Экстракта» не получилось. И первое издание книги вышло без отзыва Эфроимсона. По словам Е. А. Изюмовой (Кешман), «рецензия Владимира Павловича – совсем не рецензия. Это размышления о „самом главном“ очень хорошего, очень умного, очень доброго, тонкого, талантливейшего человека, которого мы с вами потеряли. Мне кажется, что Владимир Павлович, будь он жив, обрадовался бы, увидев свое имя рядом с именем Лены Макаровой, чье творчество он очень высоко ценил».]? Я ведь теперь стал «кошер».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В. Эфр.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В. П. Эфроимсон. Послано бандеролью<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;1948. Сессия ВАСХНИЛ. Предлагают выступать. Я рвусь. Накидываются: сидел, происхождение, выгнан с волчьим паспортом, вы нам только испортите… Будет выступать Малиновский [119 - Александр Александрович Малиновский (1909–1996), ученый и философ, специалист в области биологии и генетики, теории и практики применения системного подхода, текстологии и кибернетики.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда семеро говорят – «ты пьян!» – иди спать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К тому времени мой текст – монография жульничества Лысенки лежит в ЦК. Ее читает Жданов-младший [120 - Юрий Андреевич Жданов (1919–2006) – химик, философ, с 1947 по 1952 г. зав. сектором науки отдела пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), сын А. А. Жданова.], и, думаю, папаша Андрюша.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Малиновский не выступает. Потому что не приходит на следующий день заседания. Имеет право. Страшно. Но тогда он должен был предупредить меня об этом. Я бы выступил. Даже не от храбрости. А потому что терять было нечего. Конечно, весь мой материал попал к Лысенко. Он говорил открыто: «Пишите на меня, пишите, все равно ко мне придет».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выкликивают его фамилию. Я с восторгом, невероятным восторгом, услышал слова академика Лысенко о том, что его Доклад одобрен ЦК. Лысенко и Презент [121 - Исаак (Исай) Израилевич Презент (1902–1969) – ученый и педагог, автор работ по марксистской методологии науки. В истории науки с именем И. И. Презента ассоциируется история лысенковщины.] очень ядовито улыбаются. Ненадолго.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы все знали, что вопрос решен наверху. Нам об этом говорили в открытую. И само назначение в ВАСХНИЛ одних сторонников Лысенко решено на высшем уровне.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Огромные успехи по подъему урожайности… Я лично считаю, будучи менделистом-морганистом‚ и им оставаясь, что ради подъема урожая можно выкинуть всю генетику. И это вызывает во мне высочайшую надежду. На протяжении этих лет уже многие убедились в том, как растет урожайность. Хочу представить себе на несколько секунд, что эти векселя не будут оплачены или будут оплачены в ничтожной мере. ЦК обязано за этим следить, приняв волевое решение. Если обещание не будет выполнено, то нам, генетикам, надо будет вернуть то, что мы потеряли за 15 лет травли. И за то, что мы пережили (претерпели) на сессии, товарищи Лысенко, Презент и их сторонники могут продолжать улыбаться».<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В родительском доме собиралась молодежь. Кадеты, эсеры. Один из эсеров говорил: «Я эсер левый, но не левый эсер».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дед – Модуль Абрамович Кроль. У него была засаленная записная книжка, где все дела по строительству 200 км железной дороги были записаны. Работало на него четверо: кассир, артельщик и двое… Дед говорил: «Я кладу себе прибавочную стоимость в размере 50 тыс. в год. А ваш аппарат на 200 человек съест прибавочную стоимость на 500 тыс.».<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;1958 г. Я сижу в предбаннике у ученого секретаря ВАК. В трех метрах от меня сидит за столом технический секретарь. Он раскрывает очередное письмо и произносит в пространство:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Опять анонимка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я спрашиваю:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А что вы с анонимками делаете: в уборную или просто сжигаете?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Да нет, они чаще всего подтверждаются.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я великолепно знаю всю антисоветскую агитацию немцев, а также кое-что слышал и от бендеровцев. Нo более убедительного антисоветского заявления не слышал. Абсолютно правы, но правду свою боятся писать.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Институт шелководства в Тбилиси (Тутисели).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Директор института Чхеидзе [122 - Шалва Юстинович Чхеидзе (1902—?) – с 1932 г. один из создателей шелководческой отрасли в Грузии, посвятил ей более 30 лет. Чхеидзе – древний имеретинский княжеский род, однако принадлежал ли к нему Ш. Ю. Чхеидзе, у нас сведений нет.] – старый большевик дореволюционной закваски. На 1,85 ростом, худощав, как щепка, седовлас, необычайно красив. Имел обыкновение так разоблачать Запад, что у всех слюнки текли.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как-то я ему что-то горячо доказывал, обращаясь к нему поминутно:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Товарищ князь!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда оглянулся, вижу, грузины‚ все четверо, сидят уткнувшись мордой в ладони и давятся от хохота.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Допрашивали меня следователи исключительно двухромбовые. С 33-го года все с двумя ромбами. А когда появился с одним ромбом, то даже как бы извинялся, что такой, недоромбленный. Он во время обысков подтибривал книжки. Любил Гумилева.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следователь с двумя ромбами все время уговаривал меня идти в Каноссу. (Каносса – Император Генрих IV очень успешно воевал с Папой, но в конце концов все-таки вынужден был смириться. Пришел в Каноссу. Три ночи стоял на коленях с веревкой на шее – каялся. (Микеланджело заявлял, что своим творчеством обязан происхождению от графов Каносских.)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Владимир Павлович, идите в Каноссу. И спрашивает, негодяй:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А вы знаете, что такое Каносса?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я беру лист бумаги и начинаю писать мелким почерком стих Гейне, по-немецки:<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сова изучала пандекты,<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;Каноническое право и глоссы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;И когда она приехала в Испанию,<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;Спросила, что такое Каносса…<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Он взял лист и говорит:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Здесь мелко написано…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Это по-немецки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Переведите…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я перевел. Он обозлился и обозвал меня сволочью. Кстати, тогда это было совсем не принято. Потом-то уже крыли и матом, а тогда даже не обзывали. Приговор – три года лагеря.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Меллер, будущий нобелит, работавший в те годы у Левита [123 - Соломон Григорьевич Левит (1894–1938) – основоположник советской медицинской генетики, создатель Медико-генетического института в Москве. Расстрелян 29 мая 1937 г.], заступился за меня, написал, что мои работы представляют высокую научную ценность, и просил, чтобы мне дали возможность продолжить исследования. В 46-м Меллер получит нобелевку за труды по мутагенезу. А я останусь в лагере  [124 - В. П. Эфроимсон: «Это была чудовищная жизнь. Мы страшно голодали. Проголодать слишком долго и слишком сильно было очень опасно, потому что после этого было бы очень трудно вырабатывать норму. Работа была очень тяжелая: прокладывалась дорога в Горную Шорию. Надо было срывать целые холмы земли и заваливать ею ущелья. Тачка, лопата… Зимой – аммонал, потому что глина смерзалась, взять ее можно было только ломом. Надо было вырабатывать норму, вернее 125 % нормы, чтобы получить 1100 г хлеба. 1100 г хлеба – это 1870 калорий. Приварок был ничтожный, может быть 600 калорий. А за день работы расходовалось 4,5–5 тысяч калорий. Была прямая зависимость между тем, сколько человек съест и сколько „сработает“, поэтому все силы уходили только на работу. Ничего, никаких человеческих чувств не оставалось. Самое унизительное в голоде это то, что он не дает ни о чем думать, кроме голода». (Интервью Е. А. Кешман с В. П. Эфроимсоном: Эфроимсон В. П. Гениальность и генетика. М., 1998. С. 473).].<br>
&nbsp;//--&nbsp;ОРГАНЫ&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Судьба буквально каждого человека в очень большой мере зависела от руководимого ОРГАНАМИ отдела кадров или завкадрами, в огромной мере определяло ход сельскохозяйственного, промышленного и научного развития СССР и стран Варшавского пакта. Деятельность ОРГАНОВ неплохо характеризует не только то, что они упорнее не хотели замечать чрезвычайно примитивные очковтирательства лысенковской мафии, но и то, что они последовательно устраняли с его пути наиболее опасных разоблачителей. Хорошо известна судьба Н. И. Вавилова. Но никто не обратил внимания на то, что в 1937 г. были уничтожены оба крупных генетика-партийца, И. И. Агол [125 - Израиль Иосифович Агол (1891–1937) – ученый-генетик, философ биологии. Арестован в Киеве в декабре 1936 г. по обвинению во вредительстве. В 1937 г. расстрелян.] и С. Г. Левит, что лишило руководство партии информации, которую оно могло бы получить от этих партийцев, прошедших прекрасную генетическую школу в США у самого Г. Дж. Меллера. Особенно губительным было уничтожение С. Г. Левита и закрытие руководимого им Медико-биологического (=Генетического) института. Ведь уже только показ генетически идентичных близнецов и пар только наполовину идентичных близнецов сразу припирал к стене любого партийного непонимаку самого высокого ранга в мощности влияния наследственных факторов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но ОРГАНЫ упорно ничего знать не хотели.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не следует думать, конечно, что только работой на ОРГАНЫ делалась стремительная карьера. Например, некий аспирант женился на дочери одного из членов Политбюро, Первого секретаря МК имярека. Сразу же руководитель этого аспиранта, ничем особенным не замечательный профессор, был вознесен на ответственный пост зампредседателя Всесоюзной Аттестационной Комиссии. Секретарь Томского обкома партии, другой имярек, вытащил наверх и дал возможность очень широко печататься одному математику, специализировавшемуся на математическом прогнозировании таких явлений, которые для математического прогнозирования явно не подходили. Когда имярек, уже на школьной скамье проявивший себя подлизой и карьеристом, взлетел совсем наверх, в члены Политбюро, то он выгнал одного из подлинно государственных деятелей Союза с занимаемого им высокого поста, назначил на этот пост своего протеже, который стал немедленно сколачивать свою мафию, а затем предложил Академии наук СССР выбрать его президентом АН СССР, что члены АН послушно и сделали, после чего сколачивание мафии стало двигаться уже гораздо более быстрыми темпами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Например, руководство АН после очень больших испытаний убедилось, наконец, что имеет в лице академика Н. П. Дубинина злостного очковтирателя и монополиста.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Д. Д. Федотов [126 - В 1967 г. Эфроимсон смог возглавить лабораторию генетики психических заболеваний в Московском институте психиатрии МЗ РСФСР, которым тогда руководил любимый им Дмитрий Дмитриевич Федотов (1908–1982). Однако проработал там недолго: «Федотова нагло сожрали, меня ушли на пенсию»… https://scisne.net/a-659]&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Для характеристики Д. Д. Федотова приведен следующий инцидент: он как-то под вечер зашел в кабинет заведующего одной из лабораторий, сказал, что проголодался, сел пить чай с бубликами. Зашел треп «за науку», и зав, без всякой задней мысли, рассказал об одной проблеме, стоящей и молящей о разрешении. Д. Д. Федотов дожевал бублик, допил чай, сказал заву: «Идемте». «Куда?» – удивился зав. «Как – куда?» – в свою очередь удивился Д.Д. «В бухгалтерию», – ответил Д. Д. тоже удивленно. Ничего не понимающий завлаб пошел за ним. Минут через 20 вопрос о финансировании экспедиции и даже о том, чтобы участников командировать не сразу на три месяца, а помесячно, чтобы они получили не грошовые, а заметные командировочные, был решен. Экспедиция состоялась, едва ли не первая такого рода в СССР, и одним из результатов ее, помимо пары стоящих диссертаций, было появление нового важного принципа, заслуживающего имени первооткрывателя, XYZ [127 - XYZ-анализ позволяет произвести классификацию ресурсов компании в зависимости от характера их потребления и точности прогнозирования изменений в их потребности в течение определенного временного цикла. https://ru.wikipedia.org/wiki/XYZ-%D0%B0%D0 % BD%D0%B0%D0%BB%D0%B8%D0%B7]. В лаборатории, организованной целиком по инициативе Д. Д., в 1971 г. раскрыли одну из важнейших загадок психиатрии с опережением Запада не менее чем на 15 лет, а может быть, и более, потому что на Западе ее до сих пор не раскрыли. Значение этого открытия было признано крупнейшим психиатром Европы, К. Леонгардом, но признание это пришло уже после ликвидации лаборатории. Ее сотрудник, XYZ, после долгой травли был, разумеется, растоптан. Но до ликвидации лаборатория всего за 6–7 лет существования выпустила несколько монографий и сборников, залатавших одну из крупнейших и ключевых брешей в советской науке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Да останется имя Д. Д. Федотова, крупного организатора науки, проявившего доблесть во время травли талантливейшего полководца …, и за это насмерть затравленного, не забытым в истории психиатрии. Как, надеемся, не будут забыты имена ее растлителей, А. В. Снежневского, Г. В. Морозова, М. Е. Вартаняна и В. М. Гиндилиса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Преемником Д. Д. Федотова стал один фрукт-вымогатель, занявшийся прежде всего и больше всего улучшением анкетного контингента Института, приведший в завкадры отставного полковника с хорошими отношениями с ОРГАНАМИ и райкомом. После развала дела Д. Д. Федотова обанкротившегося фрукта пристроили на другое доходное местечко.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это продолжение истории Д. Д. Федотова, заплеванного в журнале «Человек и закон». Присоединить к ранее посланному.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Академик АМН Н. Н. Жуков-Вережников [128 - Николай Николаевич Жуков-Вережников (1908–1981) – микробиолог, иммунолог, лысенковец.]&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сей академик, или, как его кулуарно тихо называли в АМН, «Жуков-Навозников», хорошо освещен в статьях В.А. Александрова «Трудные годы советской биологии» («Знание – сила», 1987, № 10, 72–80, № 12). Еще тише произносилось «Дураков-Майский жук-навозник». Дело в том, что верным сподвижником Н. Н. Жукова, кстати, дворянина, был Дураков, сменивший свою фамилию (случай полного соответствия формы содержанию) на фамилию Майский  [129 - Н. Н. Майский – постоянный соавтор Н. Н. Жукова-Вережникова.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако В. Я. Александров пропустил, как не входящие в его биологическую задачу, два серьезных аспекта деятельности Н. Н. Жукова-Вережникова.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1. Как специалист по особо опасным инфекциям, главным образом по чуме, да еще столь прогрессивной в 1946, 1950, 1952 гг. он был выдвинут на пост замминистра здравоохранения СССР по проблемам инфекций. Но затем произошел казус. Министерство получило извещение о вспышке чумы где-то в Средней Азии, и для ликвидации этой опасности туда был срочно отправлен Н. Н. Жуков-Вережников. Через какое-то время Министерство получило его телеграмму о ликвидации чумной вспышки и о его возвращении в Москву. Самолет, в котором он летел, задержался на каком-то аэродроме на пару дней, и он по приезде сделал на Коллегии Министерства доклад о оперативно проведенной им работе по ликвидации вспышки чумы. Но он не знал, что из-за задержки самолета его обогнала телеграмма, извещавшая, что произошла не чумная, а туляремийная вспышка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Соавтор [130 - Очевидно, сам В. П. Эфроимсон – аллегорический «соавтор», то есть записывающий свидетель происходящего.] в свое время чуть-чуть задирал нос, потому что году в 1943 первым доказал, что происшедшая в 49-й Армии вспышка гриппа – вовсе не гриппозная, как считалось, а туляремийная. Таким образом, с туляремией хорошо знаком и как эпидемиолог имеет представление и о чуме. Соавтор считает, что чума и туляремия столь схожи, что фельдшера и молодого врача нельзя дисквалифицировать за то, что они, может быть, перестраховываясь, спутают туляремию и чуму. Максимальное наказание, если они через 3–4 дня не разобрались – выговор. Однако, они столь различны, что врач эпидемиолог или врач-инфекционист, подавшие тревожный сигнал и через 3–4 дня не забившие отбой, так дешево отделаться не должны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но специалист-чумник, да еще академик АМН, специально командированный для ликвидации чумной вспышки, проведший в специальной командировке недели и не разобравшийся в деле, – заслуживает серьезного наказания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Заслуженный деятель, разгромивший идеологические представления в биологии и медицине, Н. Н. Жуков-Вережников отделался смещением с должности замминистра здравоохранения СССР.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Любопытно, что впоследствии Жуков-Вережников о своем пребывании замминистра вспоминал с грустью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;(Продолжение. Должно следовать Жуков-Навозников, председатель Проблемной комиссии по генетике человека.)<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Н.Н. Жуков-Вережников – председатель Проблемной комиссии по медицинской генетике – его блок с Н. П. Дубининым, торможение выхода книги К. Штерна [131 - Курт Штерн (1902–1981) – американский и германский зоолог и генетик.] и форсирование выпуска книги «…» [132 - Соколов Н.Н. Взаимодействие ядра и цитоплазмы при отдаленной гибридизации животных. – М.: Издательство АН СССР, 1959.] Соколова по «мичуринской» генетике человека.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После взрывов атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки очень остро встал вопрос о действии радиации на наследственность человека, следовательно, и о генетике человека в целом. Проканителив сколько можно лет‚ Минздрав СССР и АМН зашевелились. Но было ясно, что возрождение медицинской генетики и генетики человека может привести к разоблачению лысенковщины. Надо подчеркнуть, что медицинская генетика была разгромлена первой, и не случайно. Медицина и медики были неподвластны ни ВАСХНИЛ (в дальнейшем ВАЗГНИЛ)‚ медики – народ всепроникающий, и любой медик, знающий хоть основы медицинской генетики, мог бы в пять минут объяснить на самом высоком уровне и то‚ что Лысенко – шарлатан‚ что законы Менделя универсальны и что в этом можно убедиться за три часа судебно-экспертно в любом городе или деревне страны (см. ниже). При этом существовал Медико-биологический институт в Москве, который под руководством С. Г. Левита вывел СССР за 5 лет на первое место в мире по медицинской генетике.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Разгром был учинен просто. Этот институт, в котором на нескольких парах генетически идентичных и неидентичных близнецов удалось показать, какова власть генов, выпускал сборник статей крупнейших генетиков мира (Холдейна, Меллера и др.), в том числе – «Генетика против расизма». (Верстка этого сборника сохранилась, и соавтор держал ее в руках впоследствии. Но, как тогда легко было сделать, выходу сборника помешали, а затем комиссия обвинила Медико-биологический институт в отсутствии борьбы с расизмом. Медико-биологический институт был закрыт, его талантливейший директор С. Г. Левит был расстрелян в 1937 г., пятый том Трудов института не вышел (кажется, был рассыпан в наборе, м.б., не дошел до набора). С медико-генетикой было покончено в 1937 г., после 1945 г. ее надо было возрождать уж хотя бы для агитации против атомных бомб.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выход был найден. Была создана Проблемная комиссия по медицинской генетике под председательством Н. Н. Жукова-Вережникова, но без единого генетика. Была созвана конференция по медицинской генетике, при полном отсутствии медиков генетиков (еще доживших, на других специальностях). Но АМН конференция не удовлетворила. Там удивились отсутствию генетиков, во всяком случае, явно не «мичуринского» вероисповедания. Жукову-Вережникову пришлось ввести в свой проблемный совет хоть одного генетика, члена-корреспондента АН Н. П. Дубинина; однако Дубинину была предоставлена столь жалкая роль, притом подчиненная прохвосту, ненавистному ему Нуждину, что он взбесился.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Он собрал всех генетиков на совещание, и на нем прехитрый С. И. Алиханян [133 - Сос Исаакович Алиханян (1906–1985) – генетик, в 1931–1948 гг. работал в МГУ на кафедре генетики, участник дискуссий с лысенковцами в 1939 и 1948 гг. После августовской сессии ВАСХНИЛ был уволен, работал во ВНИИ пенициллина.] сказал умную вещь: «Как ученые мы, собравшиеся здесь, в десятки раз сильнее Жукова-Вережникова со всем, что он сможет собрать. Но мы все разрознены. Нам надо выработать общую линию поведения и крепко, непоколебимо ее держаться». Общая линия была выработана быстро и единогласно: с Жуко-вым-Вережниковым всякие контакты всем порвать и отправить делегацию к президенту АМН Блохину [134 - Николай Николаевич Блохин (1912–1993) – хирург-онколог, академик АН СССР и АМН СССР.] с просьбой: убрать долой Жукова-Вережникова с Майским [135 - Иван Михайлович Майский (1884–1975) – дипломат, историк и публицист.] из Проблемного совета и назначить приемлемого председателя с приличным составом комиссии. Поэтому участник совещания был потрясен, когда на другой же день ему позвонил Н. П. Дубинин и потребовал немедленной сдачи тезисов доклада на конференцию. Но ведь все единогласно решили с ним дела не иметь и требовать у АМН, чтобы его убрали? Нет, у меня был Майский, все улажено, в порядке, сдавайте срочно тезисы! Если решили сообща, значит, нужно и сообща отменять, я не штрейкбрехер. Н. П. Дубинин полчаса уламывал безрезультатно, но, замечательным образом совершенно взорвался, когда генетик помянул Тимофеева-Ресовского [136 - Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский (1900–1981) – биолог, генетик.] как необходимого участника. Он бросил трубку, генетик и Н. П. Дубинин много лет не здоровались; после похорон Бельговского [137 - Марк Леонидович Бельговский (1906–1959) – генетик, ученик Ю. А. Филипченко и Г. Д. Меллера.] стали обмениваться кивками, потом и это прекратили.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На полях: На предыдущей конференции по медицинской генетике в кулуарах к генетику М. Г. Цубиной подошел Васильев, дельная правая рука президента АМН Блохина, и спросил, кто такое, по ее мнению, Жуков-Вережников. М. Г. Цубина ответила односложно: «Прохвост». Васильев: «Вы жестоко ошибаетесь. 0н очень опасный уголовник». Мнения ученых, как видно‚ разошлись‚ но не абсолютно диаметрально. Важно другое: Блохин был в курсе дела.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так как академику Н. П. Дубинину следует посвятить целую разоблачительную книгу как Лысенко № 2, только европеизированного облика, вернемся к основному герою.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> В основе тактики Жукова-Вережникова лежала необходимость максимально затруднить врачам доступ к медицинской генетике, не дать понять им необходимость знания ее для медиков и отпихнуть ее подальше от медицинской практики. Возник любопытный триумвират ненавидящих друг друга‚ но преследующих по совершенно разным причинам эту же самую цель, и у них нашлось множество соучастников.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В качестве заведующего кафедрой медицинской генетики Жуков-Вережников подобрал себе группу совершенно невежественных в генетике вообще, и в медицинской генетике в особенности, которые обучали своих курсантов чему угодно, но не тому, что необходимо знать врачу-клиницисту о медицинской генетике. Получив справку о том, что они являются специалистами по медицинской генетике, они оставались полными невеждами в этой области.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как председатель Проблемной комиссии по медицинской генетике, Жуков-Вережников всячески продвигал через издательство «Медицина» совершенно невежественную книгу Соколова, с помощью директора издательства «Медицина» Маевского, обскуранта и антисемита сталинской формации, и всячески задерживал, вопреки постановлению Бюро отделения медико-биологических наук АМН и приказу Министерства здравоохранения СССР от 17.02.1961 издание действительно полноценных книг по генетике человека, в частности, К. Штерна «Основы генетики человека» («Неточно, по маразматической памяти»).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но в это же время, после 8-летних задержек, благодаря решительной поддержке академика-секретаря АМН В. В. Парина [138 - Василий Васильевич Парин (1903–1971) – физиолог, академик АН СССР.]‚ стали пробиваться полноценные книги, и издательство «Медицина» вынуждено было отдать книгу «…» Соколова на рецензию специалистам. Но хоть в книге Соколова было установлено фантастическое количество ошибок и рецензенты писали, что для раскрытия всех ошибок нужно писать рецензию на десятки страниц, «Медицина» эту книгу, пусть во вдвое сокращенном виде, но выпустила; притом в 10 000 экземпляров. К сожалению, при этом была удалена страница с благодарностью Н. Жукову-Вережникову. Книга, даже в этом сокращенном виде, предположительно выправленная, была совершенно раскритикована в журнале «??» и особенно важной тормозной роли не сыграла.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Институт медицинской генетики был создан с выводом группы лабораторий с Жуковым-Вережниковым во главе, но он сохранил за собой кафедру медицинской генетики в Институте усовершенствования врачей, а главное, надолго своротив медицинскую генетику с нужного пути развития, он поступил согласно рецепту Сухово-Кобылина в пьесе «Смерть Тарелкина». Напомним суть. Тарелкин, воспользовавшись смертью соседа, чтобы, завладев его документами, получить возможность шантажировать своего начальника‚ произносит речь с золотыми словами: «Умер Тарелкин! Умер великий деятель! Тарелкин всегда был впереди. Когда объявили прогресс, то Тарелкин взял знамя и пошел вперед. И уже Прогресс был сзади, а Тарелкин впереди».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На полях: «Все это очень приблизительно. Надо выписать из Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина» дословно [139 - «Итак, не стало Тарелкина!…Всегда и везде Тарелкин был впереди. <…> Когда несли знамя, то Тарелкин всегда шел перед знаменем; когда объявили прогресс, то он стал и пошел перед прогрессом – так, что уже Тарелкин был впереди, а прогресс сзади!»]» .<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И когда объявили ДНК, то Жуков-Вережников оказался впереди, а прогресс был сзади. Так, была затеяна помпезная возня с моделированием болезней человека на животных, которая ничего не принесла ни науке, ни теории; ни практике (спросить поточнее, что дал дубининский прохвост моделированием на животных).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Самое главное: Жуков-Вережников обвинил и вписал (в какой-то очень крупный план), что главной задачей медицинской генетики является исправление испорченной ДНК. С тех пор прошло добрых четверть века, но, конечно, ни у одного больного исправить испорченную ДНК не удалось, да и эта проблема не могла приблизить врачей к медицинской генетике, а вот исправлением последствий испорченной ДНК, ранней диагностикой этих последствий, медико-генетическим консультированием по поводу этих последствий сделано очень много за рубежом и очень мало в СССР.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но это уже будет в очерках о Дубинине и Бочкове, Николае Петровиче и Николае Павловиче, и о Бадаляне.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Письмо О. П. Морозу [140 - Олег Павлович Мороз (род. 1938) – писатель-документалист, публицист и прозаик, журналист.] по поводу его статьи&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глубокоуважаемый Олег Павлович!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пользуюсь тем, что 1. в неясный период сообщил Вам в самой категорической форме, что есть Жученко. 2. Имел возможность у себя дома познакомить Вас с горами материалов, собранных мной по Гениальности, и с практическими выводами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3. Посылаю Вам конспект данных по гениальности, опубликованный безо всяких практических выводов (от которых удирают, как черт от ладана).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хочу сообщить следующее: я внимательным глазом человека, в своем деле собаку съевшего, проглядел все книги Жученко и убедился твердо в том, что это все вовсе не им самим написано. Он, однако, имел возможность принимать на работу толковых, знающих языки людей, которые ему все и нареферировали о томатах; для людей, не имеющих навыка отличать труд референта от автора, выглядящий весьма солидно, такого же рода книги, вышедшие от его имени. Они написаны при его минимальном участии. Перед нами типичный случай использования служебного положения в личных карьерных целях.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что до его роли во временном, показушном формировании с/х Молдавии путем чрезмерного внесения минеральных удобрений, инсектицидов и обезвоживания мелиорации, то, полагаю, в «Лит-газете» материалов предостаточно, а если надо, то из Молдавии добавят.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Один из постоянных книгоглотателей Ленинской библиотеки, замечательно многосторонний человек, остановил меня и потребовал, чтобы я немедленно прочитал в № 4 «Огонька» прекрасную, спокойно убийственную статью некоего Мороза. Я это сделал, но в пламенный восторг от В/статьи не пришел, оценил ее не на 5+, а на 4, и тому приведу причины. У меня есть книга «Иммуногенетика» (1971), разумеется, очень устаревшая, но не в том смысле, что в ней много вранья, а в том, что если бы меня угрозой посадки на кол принудили бы к изданию ее в обновленном на 17 лет виде, то я бы не стал ничего вычеркивать – нечего, все остается верным.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но каждую страницу я бы разрезал в 3–4 местах и вкладывал бы в каждый разрез 2–3 страницы новинок. Поэтому считаю себя до сих пор в некоторой мере компетентным. (Каким образом иммунология стала личной вотчиной Р. В. Петрова, как он стал академиком, как выдается давно открытое и давно изготовленное за новинки, к делу не относится). Поэтому я с некоторым пониманием отнесся к книге Вам известного автора о математическом прогнозировании иммунных процессов и легко убедился, что с таким же успехом можно было бы математически прогнозировать развитие жизни на Сатурне, когда он охладится, или на альфе Центавра, когда на нее перенесутся зачатки с Земли. Имея абсолютно надежного специалиста по океанским делам, я запросил его мнение по поводу математического прогнозирования в этой области и получил уничтожающую оценку. То же и по третьей книге. Иными словами, перед нами серия наукоподобных, наукообразных пустышек. О чем Вам и сообщаю в обоснование снижения оценки В/статьи. Ежели Вам это снижение не нравится, рекомендую Вам собрать оценки настоящих математиков. Счел бы такую акцию с Вашей стороны весьма и весьма целесообразной. Заодно сообщаю, что неожиданно отыскался том моего труда 1955 г. по Лысенкистике, с которым я ходил 16.07.1955 г. к замгенпрокурора СССР Салину (копии позднее были посланы Н. С. Хрущеву и предсовмину Булганину). Отыскалась и рукопись моего труда (томика) «Педагогическая генетика», актуальность которого с годами только выросла.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Пятигорский, Елютин, Столетов&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Некий М. Г. Пятигорский [141 - Моисей Гдальевич Пятигорский (1898–1998). А. М. Пятигорский пишет: «Отца в июле 1941 г. срочно, не дав собраться, отправили на Урал, на самый крупный снарядный завод Советского Союза и, как потом американцы писали, один из самых крупных в мире. Знаменитый завод номер 63. Нижний Тагил. И я помню, как отец говорил: “Вот, сынок, я вернулся к своему истинному делу”. Он это обожал… Был советский выдвиженец. Технический чисто. Человек был слабого здоровья, всю жизнь мучился, эмигрировал. Потом из Израиля я его взял к себе в Англию, когда совсем стал он плохой. И подумайте: из-за слабого здоровья не дотянул семь месяцев до ста лет» (http://www.jewage.org/wiki/ru/Profile: P0662871008).] был главинжем какого-то громадного танкового завода в Свердловске. Парторг (или уполномоченный ЦК при заводе) приходил с утра к нему в кабинет, доставал из кобуры пистолет и объявлял: вот если ты мне к 12:00 не выдашь N-ное количество танков, то я тебя из этого вот пистолета в этом же кабинете застрелю. Пятигорский ему отвечал: к 12 часам сегодня ты получишь столько танков ровно, сколько выпустим. А застрелить меня ты не застрелишь, потому что, застрелив, ты через месяц начнешь получать танков поменьше. Ты это знаешь, так что можешь убрать свою пушку взад.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Через некоторое время у парторга ЦК произошел инфаркт. Через неделю примчался на завод его адъютант и сказал: начальнику нужен кислород, давайте баллон, я сейчас же отвезу ему в госпиталь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Главинж ответил адъютанту: у меня кислород технический, а ему нужен кислород чистый, аптечный. Адъютант уехал, через час вернулся. Начальник приказал передать дословно: «Скажи этому дураку Пятигорскому, что я верю его кислороду техническому больше, чем чистому аптечному. Пусть дает баллон и сразу».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Скетч?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На обороте: вычеркнуть как негодное для публикации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Его сын, Сашка, ныне Александр Моисеевич [142 - Александр Моисеевич Пятигорский (1929–2009) – философ, востоковед, индолог, буддолог, писатель, кандидат филологических наук. Один из основателей Тартуско-московской семиотической школы, автор текстовой модели коммуникации.], очень известный лингвист, был работягой, издал тамило-русский словарь, издал полдюжины книг, читал курс индийской философии в МГУ, но дальше мнс никак не двигался, так как был «подписантом». Он уехал с женой (№ 3), с сыном и дочерью + еще с одной дочерью, уже готовившейся, но еще не выпустившейся, в Англию. Прошло несколько лет, стал подрастать его старший сын (от жены № 2): ему никакого ходу не будет, до призыва в армию надо его отправить к отцу. М. Г. Пятигорский с женой и внуком уехали в Израиль, бросив дачу, уйму книг, множество друзей <…> Внук уехал в Англию, они остались в Иерусалиме. М. Г. был не только крупным инженером, изобретателем, профессором, но и великолепным знатоком живописи и музыки. (Я видел у него собственноручно сделанный красочный альбом Эрнста Неизвестного [143 - Эрнст Иосифович Неизвестный (1925–2016) – скульптор.], с которым М. Г. очень дружил). Как-то в Иерусалиме он разговорился с одним цадиком (это нечто вроде святого, родители Вам объяснят подробнее). Тот пригласил его к себе домой, беседа продолжалась часа три. Когда М. Г. решил, что пора и честь знать, поднялся уходить, цадик ему сказал: а теперь, добрый человек, благословите меня. М. Г. удивился: но ведь я же неверующий! Цадик ответил ему: это ничего не значит, благословите меня. М. Г. пришлось положить ему руки на плечи и произнести благословление на добрые дела… цадику.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На полях: Продолжение. Видимо, ранее отосланное по маразму без окончания!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;М. Г. Пятигорский работал доцентом Института стали, ректором (или вроде) был Елютин [144 - Вячеслав Петрович Елютин (1907–1993) – ученый-металлург, педагог, министр высшего образования СССР в 1954–1959 гг., министр высшего и среднего специального образования СССР в 1959–1985 гг. Член-корр. АН СССР (1962).]. Однажды они получили откуда-то сверху приказ: немедленно вылететь на какой-то завод. Он выпускал (дело древнее, вскорепослевоенное) контейнеры для аккумуляторов подводных лодок, а эти аккумуляторы быстро садились. Самолет летел вечером, М. Г. посоображал, пошел в Геологический музей, посмотрел образцы железной руды разных месторождений с их характеристиками, приехал с Елютиным на завод, посмотрел, еще раз подумал и посоветовал, откуда брать руду и что с ней делать. Елютин вскоре улетел обратно, срок командировки истек (месяц). Ему хотелось самому посмотреть результат, доконсультировать, если надо. Телеграфировал Елютину просьбу продлить командировку еще на две недели, тот не разрешил, М. Г. вылетел в Москву.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Прошло несколько лет. Встречается ему какой-то выпускник прошлопрошлодавний, расспросы, треп, он работает на том самом заводе, М. Г. говорит, что завод знает, был на нем. По какому делу? М. Г. рассказывает. Тот вылупил на него глаза: «Да они же, сволочи, за эту аккумуляторную сталь Сталинскую премию I степени получили!». М. Г. рассказал мне эту историю со смехом, без оттенка раздражения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, цадик не зря попросил у него благословения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На полях: Продолжение отрывка об Ин-те стали, о Елютине и Пятигорском.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;М. Г. Пятигорский дал своему начальству характеристику: Елютин – бандит, но с ним можно иметь дело, потому что он решает. А Столетов [145 - Всеволод Николаевич Столетов (1907–1989) – советский государственный деятель и ученый-биолог.] – не бандит, но с ним иметь дел нельзя, потому что он не решает. Впоследствии, когда Столетов заведовал кафедрой генетики МГУ, он определил свою тактику своим доцентам: «Никакое дело не следует решать сразу: оно должно вылежаться два года. Если оно стоящее, то за два года само пробьет себе дорогу, если не стоящее – само по себе заглохнет». К его чести надо сказать, что он отмежевался от Лысенко за много лет до того, как тот полетел вверх тормашками. Объяснение Столетова: как-то в доме отдыха он разговорился с каким-то крупным специалистом (далеким от биологии) и спросил его, что он думает о мичуринской биологии. Тот ответил: по существу ничего не знаю, но, если учение нуждается в постоянной поддержке партруководства, в нем что-то совсем неладно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сразу после Малой Октябрьской революции 15.X.1964 (Суслов обвинил Н. С. Хрущева в том, что он поддерживал проходимца Лысенко, но Суслов и 15.X.1964 – this is another story).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> Вернемся к министру Высшего образования Елютину. После реабилитации в 1956 г. некий специалист возбудил ходатайство о восстановлении докторской степени, в которой он был уже утвержден высшей инстанцией, Пленумом ВАК 7.1948 г., после двух положительных заключений экспертной комиссии ВАК (первое было отвергнуто Т. Д. Лысенко). Ходатайство было поддержано Президентом АН СССР Несмеяновым, академиками И. Е. Таммом, В. А. Энгельгардтом, И. Л. Кнунянцем; но после многолетних оттяжек от специалиста потребовали сдачи в ВАК его еще неопубликованных статей против Лысенко и К°, которые автор неосторожно перечислил в своем списке последиссертационных работ (хотя он пробыл 6 лет в лагерях, 3 года в ссылке и еще много лет простым библиографом). «Расстрига-доктор» пошел на прием к Елютину с чемоданом, в котором был том, разоблачающий полностью шарлатанства Лысенко, и с 17 неопубликованными статьями по тому же вопросу (две убийственных статьи «расстриги» были опубликованы). Расстрига предложил Елютину лично ознакомиться с любой из них, а лучше даже с несколькими. Елютин ответил, что он ни с томом, ни со статьями, ни с документирующими фотокопиями знакомиться не будет, а создаст комиссию для знакомства с ними. «Расстрига», конечно, мог заранее предвидеть примерный состав комиссии, которую составят Лысенко и представитель медицины в президиуме ВАК [146 - «Несмеянова за его работы по отношению к Лысенко прозвали Несмеевым. Но впоследствии, когда скатился круто вниз кто-то из бывших членов Политбюро, и стал бывать в профессорском зале Ленинской библиотеки, и разговорился с его бывшим подчиненным, прославленным комбатом фронта, И.А.Рапопортом. В беседах выяснилось, что в разговорах на высшем, единственно решающем уровне „Несмеев“ держался поразительно твердо, смело и принципиально, разоблачительно». В.П. Эфроимсон.].<br>
&nbsp;//--&nbsp;Влияние среды и воспитания&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отчего именно впечатления неуклюжего, еще переваливающегося с одной ноги на другую, оказываются подчас неискоренимыми, пожизненными формирователями ценностных критериев, этической, или антиэтической направленности, уровня последующей этической, эстетической, интеллектуальной восприимчивости или тупости?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дело в законах социобиологии, которую усердно, даже с самого высокого амвона объявляли и продолжают обвинять в лженаучности, дело в направленности той специфической формы естественного отбора, которой подвергалось человечество на протяжении миллионов лет существования. <…><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Несколько фигурально, символически можно образно утверждать, в частности, что гены «совести» и гены «интеллекта» являются преимущественно индуцируемыми.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда, чем, кем, как? Когда – прежде всего в самом детском и ран-неюношеском возрасте. Кем – прежде всего настоящими, умными, внимательными, тактичными родителями и учителями. Чем и кем? Стремлением окружающих развить чувства справедливости, долга, благородного честолюбия и трудолюбия, пониманием того, что каждый детеныш, ребенок, подросток есть особая личность, индивид, потенциально бездарнейшая в одних отношениях, серо-средненькая в других, талантливая и даже поразительно талантливая в немногих третьих. Как? Целенаправленными поисками и развитием тех потенциальных дарований, возможностей, которым в условиях современной воспитательной «нормы» суждено быстро угаснуть. Хорошо известно, что отец Моцарта был выдающимся скрипачом, рано заметившим гений сына и целиком посвятившим себя развитию сыновней гениальности. Но кто знает о старшей сестре Вольфганга Амадея, тоже вундеркинде, Наннерль, концертировавшей вместе с ним и целиком отдавшейся развитию музыкальных дарований брата?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кто знает, что это именно она научила брата писать ноты, еще до того, как он научился читать? Кто помнит, что четырехлетний Вольфганг, по неумелости погружая перо до дна чернильницы, принес отцу искляксанную запись своей первой пьесы, и отец, сквозь мазню прочитав ее, прослезился, увидев, что сын не только замечательный исполнитель (имея по возрасту крохотные ладошки, он верхнюю ноту брал… носом), но и композитор.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кто помнит, что, услышав игру двенадцатилетнего Бетховена, брат императора, архиепископ Бонна, распорядился, чтобы к мальчику приставили наилучшего учителя музыки, который найдется в Германии?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кто помнит, что умница Валентина Серова, консерваторка и композитор пяти опер, увидев, что у сына имеется талант живописца, отдала его «на воспитание» в Абрамцево, колыбель русского искусства?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кто знает, что гигантолобую Марию Кюри ее отец, преподаватель физики в гимназии, сделал своей лаборанткой, и что именно уменье обращаться с приборами доставило первые заработки?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кто знает и осознал, что для поразительно тонколицей Лизы Мейтнер рано стала идеалом Мария Кюри, что она, дочь из архи-культурнейшей семьи, имея диплом преподавательницы языков, за 2 года прошла весь курс «гимназических наук», сдала экстерном экзамен за гимназию и поступила в Венский университет в числе единичных студенток?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кто знает, что в конце ХIX и в ХХ веке установилось несколько традиций, например, накопивший отнюдь не благостными средствами архимультимиллионер в США под конец жизни раздавал почти все свое состояние на филантропические цели, – создание университетов, научно-исследовательских институтов, библиотек, музеев своего имени (Рокфеллер, Карнеджи, Гуггенхейм и др.)? Деньги, как показал император Веспасиан своему сыну Титу, не пахнут, и эти деньги очень сильно способствовали бурному развитию наук и искусств США. Они открыли дорогу сыновьям Д. Рокфеллера, Рузвельта и Кеннеди к высшим постам в США. Парижские Ротшильды специализировались на помощи Израилю, хотя эти субсидии ни в какое сравнение не шли с той тысячью миллиардов долларов, которые арабские страны, экспортеры нефти, выкачали из стран Запада (и Японии), взвинтив цены с 3,5 доллара за баррель до 35 долларов.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;По каким-то еще не распутанным причинам в редакции «заурядной» железнодорожной газеты «Гудок» собрались крупноголовый, гигантолобый Ю. К. Олеша, М. Булгаков, успевший получить в детстве, юности и молодости оптимальное образование, В. Катаев, не отставший в этом отношении от него, И. Ильф-Е. Петров, Славин, Бондарев, и возникла та надкритическая концентрация умов, та микроноосфера, в которой нуждается становление талантов. Изучение детско-подросткового периода последних четырех, изучение их взаимовлияния – дело будущих исследователей. На счастье этой шестерки, интеллект и образование ценились, а интеллигентность только позднее стала барьером.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наиболее обстоятельно документированы болезни Моцарта в книге О. Deutsch (1965), упоминающего о них в 50 местах, тогда как Dolchow с соавторами (1966) предаются разным догадкам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дойч (стр. 227) отмечает, что 23 августа 1784 г. Моцарт простудил почки и болел до середины сентября (стр. 288). Его лечил Баризани, вероятно, по поводу рецидива этого заболевания Моцарт впоследствии написал, что Баризани, умерший 3 сентября 1787 г., спас ему жизнь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;У Моцарта было три тяжелейших приступа почечной болезни, он умер от третьего в полном сознании. Наннерль первые годы концертировала вместе с ним, и вундеркиндами считались оба. Наннерль впоследствии вспоминала, что ее брат в детстве был очень красив, пока его не изуродовала оспа; потом от итальянского запора у него испортился цвет лица. Затем она вспомнила, как отчаянно фантазировал ее брат во время путешествий, воображая себя королем страны. У маленького Моцарта была привычка перед сном после того, как отец усадит его на кресло, петь песенку, а отец должен был ему вторить.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Лондоне, когда отец тяжело заболел и детям запретили трогать фортепиано, Моцарт, чтобы заняться чем-либо, сочинил свою Первую симфонию для всех инструментов оркестра, а Наннерль ее переписала. Когда он выздоравливал в Ольмюце от оспы, то научился у капеллана карточным фокусам, а у фехтовальщика – фехтованию.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кто может исключить, что титаническое творчество и долго-житие Леонардо да Винчи, да и Микеланджело, были частично обусловлены их воздержанием от сексуальной жизни? Кто знает, не руководствовались ли они библейской формулой: из пророка, познавшего женщину, семьдесят семь дней не говорит Бог?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кто может утверждать, что в основе могучей деятельности «тигра» Клемансо или Виктора Гюго не лежала их гиперсексуальность, свойственная многим великим творцам, в том числе и А. С. Пушкину, лишенному хрестоматийного глянца?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Банальным стало противопоставление гениального Наполеона гораздо менее яркому и талантливому Веллингтону [147 - Артур Уэлсли, 1-й герцог Веллингтон (1769–1852) – английский полководец, его главным военным достижением стала совместная с Г. Л. Блюхером победа над Наполеоном при Ватерлоо.]. Но мадемуазель Жорж во «Французской комедии» сказала слова, которые чопорные англичане не постеснялись привести в одной из биографий Веллингтона: «Спать с Наполеоном, покорителем мира! Но господин герцог был таким сильным мужчиной!»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Одна из временных подруг герцога Веллингтона, знаменитая куртизанка, запросила у него, сколько он заплатит ей, если она в своих мемуарах выпустит их отношения. Он ответил: «Публикуйте и убирайтесь к черту!»<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Человек еще неспособен ни оценить, ни найти пики своих возможностей, ни предвидеть те неизбежные перемены, в частности социальные, которые смогут вытащить его из петли повседневности. Он должен искать сам. И, конечно, он много выиграет, если ему в поисках помогут. Великолепные остроумные тесты, выработанные за три четверти века, помогут ему найти себя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Он должен всегда осознавать себя как продукт и как звено в эволюции, обошедшейся в неисчислимое количество рано погибших. Эта эволюция обошлась в огромное количество мук и смертей, и каждый человек не только аккумулятор прошлого, но вместе с тем родоначальник будущих потомств огромной, хоть и непредсказуемой ценности. Поэтому каждый человек, который кончает с собой или не оставляет потомства по всяким житейским соображениям, должен сознавать себя преступником, завершающим тупиком, обрывающим дело своих предков, творивших это дело миллионы лет. Он преступник перед своим не родившимся потомством.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Счастье человека в том, чтобы быть нужным, нужным не только себе, в данный момент, но бесконечно более нужным для появления его потомков.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Жил в Англии… Браунинг, никем и ничем не увековеченный, директор Английского Банка, то есть гений в своей области творчества. Его сын [148 - Роберт Браунинг (1812–1889) – английский поэт и драматург.] мог бы унаследовать его огромное влияние, занять высочайшие посты, прославляться и блистать, добиться знаменитости. Вместо этого, придя со скромной службы, он садился в своем кабинете кормить свое любопытство. Его пятилетний сын Роберт, зайдя к нему в кабинет, спросил, чем отец занят. Отец ему ответил: «Я читаю про осаду Трои». «А что такое осада и что такое Троя?» – спросил Роберт.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отец вместо нормального спроваживающего ответа, поставил в середине комнаты стул, посадил на него кошку, затем соорудил непроходимую баррикаду из столов и кресел, кликнул двух своих псов и натравил их на недоступную кошку. Он объяснил сыну, пусть вообразит, что кошка – это прекрасная Елена, баррикада – это Троя, а кидающиеся на баррикаду псы – это осада. Если громоздкость и канительность этого объяснения вызовут досаду или смех, то пусть знают, что сын, великий английский поэт Роберт Браунинг, запросто усаживался в машину пространства и времени, любое событие описывая с яркостью очевидца, происходи оно в России ХIX века или Италии XVI века, что поэт запросто переселялся в душу любого человека и видел мир его глазами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наглядные разъяснения отца не пропали.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Иногда возникает вопрос, что, собственно, заставляет ученого неудержимо стремиться к открытиям, а изобретателя – изобретать, да так, что Кречмер [149 - Эрнст Кречмер (1888–1964) – немецкий психиатр и психолог, создатель типологии типов строения тела и их связи с психическими болезнями, а также типов темпераментов.] разделил изобретателей на две категории: удачливых и неудачливых, причем последних считают параноиками независимо от сути дела, как, например, считали сумасшедшим (и довели-таки) предшественника Листера Игнатия Земмельвейса [150 - Игнац Филипп Земмельвейс (1818–1865) – венгерский врач-акушер, один из основоположников асептики.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И для изобретателей, и для ученых характерны энергия и упорство, уверенность в своих силах, стремление к одиночеству, невероятная концентрация мышления, умение видеть то, чего нет, но будет. Стремление принести добро людям, стремление к самоутверждению, к признанию.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Тираны: Гитлер и Сталин&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1987 г., к семидесятилетию Октябрьской революции, внешне могучий Советский Союз, со всеми своими сателлитами в Европе и Африке, пришел с таким безысходным кризисом, внутриполитическим, экономическим, внешнеполитическим, что возникает необходимость тщательно пересмотреть историю и выяснить подлинную историю страны, хотя бы для этого пришлось сбросить немало ложных кумиров и раскрыть много горьких истин.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Прежде всего, придется основательно разобраться в сути и результатах деятельности Сталина и его ОРГАНОВ, не упуская из вида несомненный факт популярности Сталина.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поликарпов В. («Огонек», 1987, № 26, 4–7), на стр. 6 приводит данные, полученные генерал-лейтенантом А. И. Тодорским [151 - Александр Иванович Тодорский (1894–1965).]. Сталинские репрессии выбили из пяти маршалов трех (А. И. Егоров, М. Н. Тухачевский, В. К. Блюхер), из пяти командармов 1-го ранга – трех; из десяти командармов 2-го ранга – всех; из 57 комкоров – 50; из 186 комдивов – 154; из 16 комиссаров первого и 2-го рангов – всех; из 28 корпусных комиссаров – 25; из 64 дивизионных комиссаров – 58; из 456 полковников – 401. Какое уничтожение! Но какие возможности повышения, какие возможности завоевать повышениями преданные лично себе кадры! Гитлер на все уговоры своего генштаба не начинать войны с Россией, пока не покончено с Англией, был прав: «Нет, нападать надо именно теперь, когда Красная Армия обезглавлена и еще не подросли новые кадры».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Действительно, за первые полгода немецкая армия, завоевав добрую половину Европейской России, потеряв 800 000 человек, нанесла Советской Армии восьмимиллионные потери. Спасла «пятая стихия», открытая Наполеоном в России – грязь, а затем вступил в дело «Генерал Мороз». Но, конечно, главную роль сыграл сам Гитлер: если при Сталине нельзя было жить, можно было только существовать, то Гитлер преждевременно показал, что при нем и существовать невозможно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;При том, упоенный победами, он осенью 1941 г. свернул промышленность, производившую оружие для сухопутных войн, и не обеспечил войска зимней одеждой, танки – морозостойким горючим и смазочным маслом; наконец, сообщения Р. Зорге о том, что Япония обязалась вступить в войну с Россией лишь после занятия немцами Москвы, позволило перебросить под Москву закаленные кадровые дивизии из Сибири и Дальнего Востока. В итоге под Москвой немцы потеряли обмороженными 200 000 человек. 1942 г. принес новые громадные успехи. Поднявшись на Мамаев курган в Сталинграде, де Голль сказал: «Какие молодцы!» Кто? «Конечно немцы. Суметь добраться сюда!» Но в тылах кишели партизаны, Гитлер не хотел верить, когда ему доносили, что на флангах сталинградского выступа стоит полтора миллиона советских войск, и что советская промышленность выпускает ежемесячно 1300 танков Т-34. Один изверг перещеголял другого в слепоте.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Один был слеп из-за грандиозных прошлых побед, другой был слеп из-за своей паранойи.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Правило популярности извергов мировой истории&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;На полях: Кажется, есть более краткий вариант. Не дублировать!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Против представления о том, что естественный отбор заложил в человечестве прочные биологические основы эмоций гуманности, справедливости, доброты и самоотверженности, можно и нужно выдвинуть ряд возражений, которые необходимо рассмотреть. Одним из самых весомых является факт необычайно стойкой, всенародной, прочной популярности самых жестоких извергов мировой истории. В качестве одного из примеров можно рассмотреть Нерона. Если к Нерону подойти с самой что ни есть элементарной, даже обывательской точки зрения, как к личности, то он был несомненным женоубийцей, матереубийцей, развратником и пьяницей. Как государственный деятель он был мотом и нулем, стихотворческой, актерской, постановочной деятельностью занимался больше, чем государственной, казну проматывал совершенно неудержимо, был без всякой на то необходимости зверски, садистически жесток (вспомним «факелы Нерона» – его пир, освещенный привязанными высоко к столбам, обмазанными горючими веществами и горящими христианами, постоянные гладиаторские игры на арене и т. д.). Вместе с тем, Нерон был несомненно популярен: после его смерти стали в некоторых провинциях, не только в Месопотамии, появляться лже-Нероны, спекулировавшие на его популярности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чрезвычайно популярен был и Аттила, вождь грабительской орды гуннов, сметавшей массы людей, уничтоживший целые немецкие народы или, в лучшем случае сгонявший их с мест и вовлекавший эти народы в кровопролитнейшие походы. В частности, он уничтожил все королевство бургундов. Создать он ничего не создал, но каким величественным, мудрым и даже кротким он выглядит в Саге о Нибелунгах! Мало того, на протяжении полутора тысячелетий в Венгрии охотно давали мальчикам имя Аттилы. Ни Чингисхан, ни Тамерлан ничего не создали. Оба возвысились сначала как главари удачливой шайки разбойников, затем как главари удачно разбойничавшего монгольского племени. Чингисхан определял наивысшее счастье следующим образом: победить врага, завладеть всем его имуществом, скакать на его конях, заставить плакать его жен и дочерей и спать на их белых животах. Он просто уничтожал побежденных, пока его не надоумили, что, ограбив, выгоднее облагать их тяжелой данью. Они ничего не создали, но умело сплотили вокруг себя монгольские степные народы и племена, заставили их прекратить междоусобицы, точнее, вечные схватки из-за пастбищ и водопоев. Оба они превосходно использовали то, что мальчишка-монгол раньше научался верховой езде, чем пешему хождению, что постоянные междоусобицы сделали из них необычайно метких стрелков из лука. Оба они привили им жесточайшую дисциплину и превосходно использовали то, что длинный лук англичан и арбалеты заставили западных рыцарей надевать очень тяжелую броню на себя и своих коней, превратиться в скачущие танки, впрочем, очень коротко-дистанционные. Степной навык очень долго оставаться в седле, вести за собой вторую лошадь и питаться куском сырого мяса, на пару часов подложенным под седло для размягчения, в сочетании с великолепной разработанной боевой тактикой принесли монголам постоянные победы в поле, а увод из Китая тяжелой китайской осадной артиллерии, которую тащили через огромные расстояния и подтаскивали к стенам городов массы пленников, делали легкой добычей укрепленные города и замки. Монголы размножались быстро, применяя животноводческую терминологию, браками «на себя». Они захватывали множество пленниц в свой гарем, и Марко Поло красочно описывает, как монгол важно разъезжал по городу в сопровождении тридцати сыновей от многих жен и наложниц. Но во спасение человечества этот грабительский вариант нес в себе зародыш самоуничтожения: и наследники Чингисхана, и наследники Тамерлана, вопреки увещаниям основателей монгольских империй, сразу начинали самую свирепую драку за наследство, и очень быстро власть кагана становилась номинальной, ханы начинали воевать друг с другом, и степные хищники убирались с мировой сцены, оставив после себя выжженные города, холмы черепов и наполненные черепами мечети. Но один из выдающихся советских писателей именуется Чингизом, это имя, как и имя Тимур, очень ходко у народов Средней Азии, одной из общих арен завоеваний обоих великих каганов, тогда как имелся Тимур Фрунзе, имеется тимуровское движение, свидетельство популярности и этого завоевателя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Самым популярным среди русских царей был, пожалуй, Иван Грозный. При узко-личностном, обывательском подходе, это прежде всего сыноубийца, муж семи венчанных жен, обладатель большого гарема красавиц, пьяница, распутник, в частности мужеложец, истребивший огромное количество своих подданных, заведший опричнину, растоптавший самый богатый город в России, почтительно называвшийся «Господин Великий Новгород», щит России с севера, северо-запада и запада. При захвате Новгорода было убито, преимущественно мучительно, около 60 000 его жителей. Было истреблено также множество жителей городов и сел по дороге от Москвы к Новгороду.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Иван Грозный официально считается покорителем Хазарского ханства. Но Казань была покорена тогда, когда Иван IV «царствовал, но не управлял»; правили же впоследствии замордованные Сильвестр и Адашев, войсками же командовал опытный полководец…? Впоследствии Иван Грозный, завидовавший его славе, приказал его повесить вниз головой, а под головой его стал сам зажигать костер. Мать полководца заставили смотреть на казнь сына, а затем сотне пушкарей приказали по очереди насиловать матрону. Труп ее отдали на растерзание собакам. После совершения этих достойных государственных мероприятий великий государь отправился пировать. Иван Грозный величественно царствовал, когда под Москвой неожиданно появились крымские татары. Царь Иван Грозный бежал с войском и опричниками на север, за леса и болота: татары не смогли взять Москву, но подожгли ее стрелами. Погибло в огне и дыму 200 000 человек, а затем крымчаки с огромной добычей беспрепятственно возвратились в Крым. Войны с Ливонией, Литвой и Польшей прошли, в общем, неудачно, страна была совершенно разорена. Однако огнестрельное оружие позволило казакам Ермака завоевать Западную Сибирь, без всякого ведома Ивана Грозного. Разорение, беззакония настолько разорили страну, такое количество горючего накопили в стране, что и двадцать лет мудрого правления Годунова не предотвратили Смутного времени [152 - Александр Борисович Горбатый-Шуйский – воевода, руководивший взятием Казани, ее первый наместник, в 1565 г. казнен вместе с сыном. Приводимые Эфроимсоном цифры жертв и подробности истязаний в Великом Новгороде и Москве носят мифический характер, но сами расправы Грозного были повсеместно зверскими.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но каким величием окружен Иван Грозный в сказаниях и легендах о нем, как он властен, мудр, значителен даже у Лермонтова в «Песне о купце Калашникове». Как изощрялись историки в его обелении, особенно в сталинские времена!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И тут мы подошли к ключевой загадке – поразительному факту чрезвычайной популярности Сталина. Обратим внимание на главенствующую фактологию: он, как это было общеизвестно в революционных кругах, был по основной революционной специальности организатором экспроприаций, крупных и очень кровавых. Самая знаменитая из них – тбилисская, когда было перебито и переранено более двух десятков стражников, жандармов и казаков. И нас должны изумлять вовсе не семь побегов Сталина из обычных ссылок, а его не-побег из ссылки в Туруханский край. Побеги из обычной ссылки были делом пустяковым. Ссыльный, отметившись, где положено, шел домой, если надо было забрать вещи, подходил к железнодорожной или пароходной кассе, брал билет и уезжал куда вздумается, добывал фальшивые документы или переправлялся с помощью контрабандистов за границу. Таким образом, сталинское хвастанье по поводу 7 побегов было пустозвонством. А вот побег из туруханской ссылки был возможен и Сталину просто необходим: ведь в любое время до сведения властей могло дойти то, что именно Сталин был организатором экспроприаций. За ним прислали бы в Туруханск строгий конвой, а там – суд и смертная казнь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поскольку для одного из будущих друзей автора, анархиста, главной трудностью при побеге из Туруханского края было безденежье, а Сталина, большевика, партия бы деньгами безусловно снабдила бы, то вопрос о его мирном житие в Туруханском крае представляется загадкой. Загадочно и другое обстоятельство: в конце 1916 г. царское правительство решило мобилизовать ссыльных на фронт. Туруханских ссыльных собрали и привезли под конвоем в тюрьму (Новониколаевск?), чтобы после сформирования маршевой роты отправить на фронт. И вот, из тюрьмы Сталин исчез. Революционеры подняли тревогу, обыскали все (с помощью уголовных), но Сталина не нашли. Он объявился через две недели, никаких объяснений исчезновению не дал. Высказывалось предположение, что он ездил в Петербург, отчитаться перед охранкой. Что исчезновение действительно имело место, ясно из того, что к одному из уцелевших туруханцев, А. П. Улановскому, после ХХ съезда партии приезжала группа расследователей ЦК, чтобы опросить его по поводу этого исчезновения. В свете общей характерологии Сталина его служба в охранке представляется незначительной мелочью. Вопрос, что же делать агенту среди кучки ссыльных, решается просто. Молчаливого подследственного могли специально заслать в ссылку, где у «своих» у него развязался бы язык. Такого типа случай описан (на каторге) писателем Козаковым [153 - Михаил Эммануилович Козаков (1897–1954) – прозаик и драматург. «Девять точек» (1929).] в романе «Девять точек».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Весь инцидент с туруханской ссылкой, от не-побега оттуда и исчезновения из тюрьмы, вставлен только для полноты, и все, до этого относящееся, как не окончательно проясненное следует оставить без внимания и обратиться к фактам достоверным. О том, как Сталин ловко одурачил Григория Зиновьева для вытеснения уступчивого Каменева с поста 1-го секретаря, рассказано в других источниках, но мало уделено внимания жесткому факту: в 1924 г. над телом Ленина Сталин клянется в верности заветам Ленина и одновременно припрятывает завещание Ленина, предостерегающего партию об опасности чрезмерной власти Сталина и его властолюбии. Более того, каждый, посмевший об этом завещании упомянуть, попадал на конвейер: ссылка, свобода, ссылка, лагерь. Сразу же был объявлен «Ленинский набор», прием в партию двухсот тысяч рабочих, что резко снижало вес тех партийцев, которые пришли по убеждению, прошли через Гражданскую войну, проявили себя на участке своей работы. Уничтожение всей оппозиции фактически дало Сталину еще гораздо большую власть, чем та, которой опасался Ленин. Затруднения при поспешной индустриализации Сталин решил путем сваливания на вредителей, судебными процессами (Шахтинское дело, «Промпартия» и т. д.), инсценированность которых была очевидна и вызывала только отвращение к правительству и партии, позволявшей себе такие дешевые приемы. Но, вероятно, основная масса народа в существование вредительства поверила, так что на короткой дистанции эффект удался.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Совершенно дикой, грандиозной преступной акцией была неожиданно проведенная коллективизация, конфискация имущества кулаков и их ссылка без зимней одежды за Урал и в Сибирь. Прежде всего, никаких кулаков, эксплуатировавших труд батраков, на селе уже не было, то, что «кулак» наживал, было делом трудолюбия его и его семьи. Известно, как отвечал правильно Сталин У. Черчиллю, – их было 10 миллионов, – и как он солгал: «большую их часть перебили крестьяне, которые их ненавидели». Имущество кулаков, скот и орудия должны были привлечь крестьян в колхозы, но фактически скот, и кулацкий, и крестьянский, частью был прирезан, частью передох от бескормицы. Затем, когда пришлось расплачиваться за технику для пятилеток, зерно повыкачивали из Украины, Кубани, Средней Азии так, что от голода погибло около 5 миллионов «колхозников». Уцелевшие разбредались кто куда. Пожалуй, любопытно то, что вся гонка с коллективизацией и индустриализацией была совершенно не нужной: Япония давно выставила из советского Приморья США, к тому же у Японии была куда более легкая добыча (Китай), что до соседей (финны, балтийцы, Польша, Румыния), то они вместе взятые имели армии вдвое-втрое меньше, чем СССР.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В свое время, когда на Наполеона совершили отчаянное покушение роялисты, он использовал это как повод для расправы, но не с ними, а с остатками монтаньяров, левых. Кто бы в действительности ни убивал Кирова, это убийство было использовано, как предлог для развертывания грандиозной волны террора против всего руководящего аппарата партии, правительства, промышленности, сельского хозяйства, армии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Конечно, 5 миллионов репрессированных, будь они расстреляны или просто лагерями превращены в «компостный перегной», позволяли улучшить должностями, постами, переездом из городишек в центр, жильем, зарплатой, чинами жизнь пары десятков миллионов мелкоты, которые за это должны были благодарить Сталина. Но все было обезглавлено, развитие экономики было задержано не менее, как на 3–5 лет, что до армии, то уничтожение 90 % высшего и 80 % старшего комсостава позволило Гитлеру отвечать своим генштабистам зимой 1940–1941, уговаривавшим его не начинать войны с Россией, пока не покончено с Англией: «Нет, нападать надо именно сейчас, когда Красная Армия обезглавлена и не подросли еще новые кадры». Что он рассуждал правильно, показывает неспособность СССР прийти на помощь дружественной Югославии весной 1941 г., потеря 8 000 000 человек убитыми, ранеными и пленными, потеря примерно 15 000 танков и 15 000 самолетов за первые полгода войны, потеря почти половины европейской части СССР, выход немецких войск к Ленинграду, предместьям Москвы, к Ростову, с потерей вдесятеро меньшего числа людей – расплата за уничтожение комсостава в 1936–1937 гг. в первую очередь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но надо установить и поразительную тупость внешней политики Сталина.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В силу ряда причин в Германии быстро стала набирать силу гитлеровская партия, но существовала и очень сильная социалистическая партия. Сталин ориентировал компартию целиком на борьбу с «социал-предателями», чем вызвал раскол рабочего движения Германии и переход значительной доли рабочих в лагерь наци. Тем не менее, именно благодаря расколу, на выборах в президенты победили правые, набрав 14 500 000 голосов за Гинденбурга, против 13 700 000 за социал-демократа, 2 500 000 за коммуниста. Конечно, государственное мышление требовало союза коммунистов с социалистами, сохранения миролюбивого Веймарского правительства, и уж вовсе не прихода к власти милитариста Гинденбурга.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Объяснить факт раскола Сталиным германского рабочего движения ошибкой нельзя, как нельзя объяснить просчетами все предыдущие ошибки. Должна быть реальная причина.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эту причину раскрыл нам академик, психиатр Бехтерев, поставив еще в 1928 г. Сталину диагноз «паранойя». Через два дня Бехтерев умер от отравления, а его семья была репрессирована – очень хороший способ помешать членам семьи проболтаться, если они от Бехтерева услышали диагноз. Паранойя, по определению, означает наличие сверхценной идеи, которой параноик готов принести в жертву все. Паранойя вовсе не мешает ни нормальному мышлению, ни работоспособности, она только заставляет «больного» рассматривать все происходящее с точки зрения своей сверхценной идеи и приносить ей в жертву все. Такой сверхценной идеей у Сталина было удовлетворение своего стремления к безграничному увеличению и расширению своей власти. Крестьянин, особенно «кулак», самостоятелен и независим – необходимо его подчинить или уничтожить, то, что при этом пойдет прахом все сельское хозяйство – неважно, и не надо давать себе труд увидеть это наперед. То, что в СССР многие, а на Западе все поймут, что вредительские процессы – инсценировки, придуманные для создания козла отпущения – интеллигенции, неважно, важно эту интеллигенцию поставить на колени.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;То, что будет истреблена уйма руководящих кадров, бесценная в стране с острой нехваткой этих кадров, неважно, на их места станут миллионы, лично мне, расчистившему им дорогу вверх, благодарные и к тому же покорные. То, что, раскалывая немецкое рабочее движение, вытаскиваю к власти Гинденбурга и Гитлера, неважно, ведь я оставляю только один выбор: идти со мной. То, что я, предъявляя Польше заведомо невыполнимые условия для вступления в антигитлеровский блок, тем самым срываю образование союза и отдаю Гитлеру Чехословакию, потому что Франция и Англия безоружны, неважно, все равно Гитлер не нападет на меня, потому что ему надо сначала сломить Францию и Англию, а когда он нападет на них, они на коленях попросят у меня помощи. То, что я растоптал маршалитет, генералитет и офицерство от майора и выше, хорошо натасканных и, вероятно, частью даровитых, неважно. Важно то, что незаменимых нет (конечно, кроме меня, обожаемого моими людьми, моими народами). То, что я, коммунист, вступая в союз с нацизмом, пачкаю навсегда коммунизм, неважно, пусть все знают, что я могу все и никто мне не указ, в следующий раз будут лучше слушаться. То, что мои, попавшие в окружения, в своем плену не виноваты, неважно, важно то, чтобы поменьше болталось тех, кто на меня зол за поражения и плен.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ах, так значит из лагерей вернулись те, кто посажен был в 1937 и не сдох, так надо их вновь посадить, чтобы не болтались, не болтали, не портили мне репутацию. Ах, так подросли дети тех, кто посажен был раньше. Посадить, сослать детей, а то будут на меня клеветать. Такова логика этого безусловно даровитого и очень работоспособного параноика, которую можно иллюстрировать множеством других примеров. Например, можно содрогнуться, узнав, что Р. Зорге в Японии казнили только в 1943 г. Почему содрогнуться? Да потому, что к 1943 г. флот и авиация Японии уже успели понести такие огромные потери, что Сталин мог просто потребовать от Японии освобождения Зорге. Но нужно ли, чтобы по миру, по СССР хаживал человек, который меня заранее предупредил, что Германия нападет именно 22 июня 1941 г. и я ему не поверил, а он спас мою страну, сообщив, что Япония не нападет на меня, пока немцы не возьмут Москву, и что я должен Москву любой ценой отстоять, но пока что могу снять и бросить под Москву все, что есть в Сибири и на Дальнем Востоке? Но можно и нужно еще сильнее содрогнуться, узнав, что Япония предложила Сталину обменять Зорге на каких-то пойманных в СССР японских шпионов, но Сталин заявил, что он никакого Зорге знать не знает.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но, в конечном счете, именно достоверное беспринципнейшее коварство Сталина, его способность на любое предательство и принесли ему конечную, абсолютную полноту власти над миром, великую победу, пусть пиррову, захват под свое подчинение половины Центральной Европы, почти бескровную победу над Японией, согласившейся на безусловную капитуляцию из-за атомных взрывов в Хиросиме и Нагасаки. (Заметим, кстати, что протесты против этого бесчеловечного применения атомного оружия, обошедшегося тысяч в 200 жизней, но уберегшего много миллионов жизней, начались в СССР примерно полутора годами позже, когда весь выигрыш СССР от этих взрывов был уже полностью инкассирован). Этот абзац настоятельно нуждается в разъяснении и фактическом обосновании, которые и будут приведены далее.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1944 г. он решился на действия, на которые ему западные державы ничем не смогли возразить: создал на освобожденной Советской Армией половине Польши свое, марионеточное правительство, а затем, когда в Варшаве началось восстание и немцев выгнали из города плохо вооруженные повстанцы, ориентировавшиеся на лондонское польское правительство в изгнании, Сталин не оказал повстанцам поддержки ни людьми, ни хоть оружием, хоть восставшую Варшаву отделяла от советских войск только река Висла. Более того, он не разрешил самолетам союзников оказать с воздуха помощь оружием Варшаве, когда те обратились с просьбой разрешить приземляться на советских аэродромах (самолетам не хватало дальности полета, чтобы, сбросив на парашютах оружие для варшавских повстанцев, суметь после этого вернуться на освобожденную территорию Франции). Конечно, нацисты быстро раскумекали, как обстоят дела, и предприняли расстрел Варшавы артиллерией и штурм ее, преимущественно подонками, навербованными среди народов СССР. Расстрел Варшавы и штурм ее, дом за домом, продолжался довольно долго и стоил жизни 800 000 варшавян [154 - По современным оценкам, цифра сильно завышена.]. Мало того, взятие Варшавы немцами лишило Советскую армию ценнейшего плацдарма на западном берегу Вислы, который один сковал бы сотню-другую тысяч немецких войск и позволил бы продолжать наступление советских войск, не оттягивая его еще на полгода. Далее, когда в июне 1944 г. союзники высадились и закрепились в Нормандии, а затем Паттон [155 - Джордж Смит Паттон, младший (1885–1945) – генерал американского штаба.] одним могучим рывком очистил всю северную Францию, включая Париж, от немцев, высадка на юге Франции почти сразу освободила без боя от немцев юг Франции, верховные нацисты и, главное, Генштаб Германской армии поняли, что пора сдаваться, хотя Сталину, очевидно, сдаваться было невозможно. Гиммлер захотел начать тайные переговоры с союзниками. Однако с Гиммлером, палачом, никто и разговаривать не захотел. Тогда командующий генерал СС… завел в Женеве переговоры с Алленом Даллесом, главой американской разведки в Европе. Генерал СС… успешно договорился о том, что сдает англо-американцам 29 немецких и 4 итальянских дивизии. Но (по фильму «17 мгновений весны», где суть дела почти не раскрыта) Сталин узнал о переговорах и категорически запретил их, хоть за капитуляцией в Италии последовала бы сразу капитуляция войск всего Западного фронта на линии Зигфрида и на Рейне. Сталин узнал об этих переговорах и потребовал их немедленного прекращения. Союзники сразу беспрекословно повиновались, хотя могли бы предложить Сталину прислать своего представителя для участия в переговорах. Генерал СС  [156 - Карл Фридрих Отто Вольф (1900–1984) – обергруппенфюрер СС и генерал войск СС.]… напрасно бродил у назначенного места встречи и вернулся обратно. Бои на итальянском и Западном фронте продолжались. Война удлинилась еще на полгода, но, кажется, никто не пожелал разъяснить, почему это союзники были столь послушны по отношению к сталинским окрикам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В советской прессе постоянно муссировали то, что в декабре 1944 г., когда немецкие войска неожиданно рванулись из Арденн, и углубились на сотню километров вглубь обороны союзников, Черчилль попросил Сталина ускорить наступление советских войск. О том, что генерал Дж. Паттон [157 - Джордж Смит Паттон-младший (1885–1945) – генерал американского штаба.] в три дня повернул свои 12 дивизий, прогрызавшие линию Зигфрида, с фронта на юго-восток, фронтом на север и атаковал с юга прорвавшуюся армию немцев, удержал Гасконь, ими почти окруженную, и тем поставил армии прорыва под угрозу окружения, советская пресса не сообщила. Не сообщила и о том, что в первый же бестуманный день авиация союзников, наконец, смогла взлететь и истребить все движущиеся немецкие колонны танков и грузовиков, далее и одиночно движущиеся машины. Не сообщила и о том, что Гитлер уже 4.1.1945 г. приказал вывести войска (вернее, их остатки) из зоны прорыва, тогда как советское наступление (от Вислы до Одера) началось только 12.1.1945 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И в дальнейшем союзники проявляли нежнейшую почтительность к Сталину. Так, танковая дивизия Симпсона [158 - Имеется в виду американская 9-я армия генерал-лейтенанта Уильяма Х. Симпсона (1888–1980).] в конце апреля, двигаясь к Берлину и не видя никакого противника, остановилась на ранее договоренной линии Эльба – Фульда, хоть могла беспрепятственно вкатиться в Берлин. Мы не намерены перечислять здесь многочисленные ошибки немецких и союзных войск. Пора приступить к объяснению низкопоклонства Англии, США, Франции, оно очень просто: США несли огромные потери на своем втором фронте в войне с Японией. Япония ввела неожиданное, грозное оружие, камикадзе, летчиков-самоубийц: к обоим крыльям крупного самолета подвешивались два маленьких, несущих каждый бомбу весом в тонну. Подойдя на дальность 100–150 км до цели, большой самолет отцеплял маленькие, одновременно переводя бомбы на боевой взвод, оба малых самолета мчались на цель и таранили ее. На последнем этапе войны таким образом серьезно пострадало или было потоплено около 170 кораблей США, причем камикадзе, конечно, выбирали добычу покрупней. В США, где сначала затею с камикадзе высмеивали, хоть и уставили палубы своих кораблей зенитками, впоследствии признали, что если бы камикадзе были бы пущены в дело пораньше, когда Япония еще располагала хорошими самолетами и летчиками, то военный флот США приближаться к берегам Японии не смог бы. Атомная бомба еще не была испробована, и никто не знал точно, чем ее испытания закончатся.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В этих условиях правительства США и Англии, Рузвельт и Черчилль, вынуждены были соглашаться с любыми требованиями Сталина. Они знали его тотальную беспринципность, коварство и злобность, понимали, что советский народ ни на какой протест неспособен и, следовательно, Сталин точно так же может заключить с Японией договор о дружбе и ненападении, может поставить еще больше горючего и припасов, чем он поставил после договора 1939 г. фашистской Германии, да еще самолеты в придачу. Япония станет неприступной и сохранит за собой Французский Индокитай, Голландскую Ост-Индию, тихоокеанские Острова. Сознание, что Сталин способен и на это, а советский народ промолчит, как в 1939 г., заставило уступить СССР при превращении Польши, Восточной Германии, Чехословакии, Венгрии, Румынии, Болгарии в сателлитов Москвы, отступать и от линий, достигнутых в Германии. И эта эра подчиненности кончилась только после капитуляции Японии. Кстати советская пресса не оповестила граждан СССР, что эту капитуляцию вынудили прежде всего атомные взрывы, не будь их, оккупация Маньчжурии и Северной Кореи обошлись бы не в 30 000 убитых и раненых в местных боях с японцами, а в добрый миллион-два новых потерь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ни в коем случае нельзя доверять дошедшим до нас легендам о государственной мудрости, благости, справедливости властительного мерзавца: надо всматриваться в его дела. Если изверг безгранично жесток, располагает армией, сокрушающей соседей, имеет армию щедро награждаемых доносчиков и палачей, то его поданные должны приложить все усилия, чтобы искренне, нелицемерно полюбить его и вдохнуть эти же чувства в своих родных и близких: лицемерие будет быстро разгадано и тогда всех ждет мучительная смерть, дыба, кол, колесование, сдирание кожи, костер, распятие, повешение вниз головой. Испанцы искренне возлюбили инквизицию, аутодафе, создали поговорку: «не будет второго Филиппа Второго». Народы Советского Союза искренне возлюбили Сталина, который обошелся стране в 55–65 миллионов жизней и привел его на грань экономического развала, на грань третьей мировой войны. Мало кто осознает, что и сама смерть Сталина была вызвана тем, что он понял в начале 1953 г., что зарвался, что все «свободные» нации мира готовы выступить против него, кто подлинно с оружием в руках, кто символически.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вся эта история разыгралась на протяжении одного-единственного десятилетия. Но «культ» продолжался 30 лет и сопровождался и негативным, и позитивным социальным отбором неслыханной интенсивности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А теперь наиглавнейший вопрос, почему все же были так любимы народами Нерон, Аттила, Чингисхан, Тимур, Иоанн Грозный, Иосиф Сталин и другие истребители? По очень простой причине: каждый подданный, если не хотел сам быть посаженным на кол со всей родней (сожженным, утратить всю кожу и т. д. и т. п.), должен был внушить себе и всем близким, своему роду и племени совершенно искреннюю пылкую любовь к владыке, у которого было предостаточно шпионов и доносчиков. Лицемерная, неискренняя любовь была совершенно недостаточной, никакое лицемерие и притворство не укрылось бы от разоблачения. Надо было именно восторгаться, неустанно, всем и вся, абсолютно искренне. Надо было всеми силами, аргументами разума, всех чувств возлюбить. А там, глядишь, и историки последующих времен расчувствуются.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, культ Сталина является вовсе не следствием недовольства последующими вождями, их тупостью, неумелостью, распущенностью номенклатуры, нагло проявившейся после ослабления вождей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Культ Сталина, «культ личности» (можно поражаться мягкости формулировки) порожден прежде всего тем абсолютным незнанием своей истории, своего прошлого, которое так характерно для советского общества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нельзя недооценивать ни систему социального отбора, создаваемого извергами мировой истории, ни их воспитательного примера, ни порождаемых ими идеалов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Здесь нельзя останавливаться на том, какой антигуманный переворот производили во всех этих трех направлениях изверги давних времен. Едва хватит места для рассмотрения сотворенного Величайшим Гением Всех Времен и Народов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1. Для любого подъема по социальной лестнице требовалось неустанное демонстрирование бесконечной преданности идеям Ленина – Сталина и их делу, построению социализма и коммунизма. Требовалось и абсолютное повиновение директивам, идущим сверху. А сверху непрерывным потоком шли указания, директивы, выполнение которых явно шло вразрез с элементарным чувством гуманности и человеческого достоинства. Человек, не желающий все это выполнять, не мог ни вступить в компартию, ни получить возможность реализовать свой творческий потенциал. Но зато человек, который «соответствовал», мог быстро подниматься вверх по социальной лестнице, проходя благополучно через все сита.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2. Пока был Сталин, вся созданная таким образом номенклатура воздерживалась от самообогащения, «хозяин» был в этом отношении очень строг, а осведомителей хватало. Но чем дольше «номенклатура» воздерживалась при Сталине от хищений, тем активнее она (конечно, не вся) занялась хапежом после его смерти. Но, конечно, хищение денег, дач, машин имело совершенно ничтожное значение по сравнению с развязавшимся диким карьеризмом. Дело в том, что занятие высокого поста сразу создавало большие возможности эксплуатации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Любопытно и очень просто просмотреть, как эта эксплуатация, по сути ее непосредственно попадавшая под те статьи Уголовного кодекса, в которых рассматривается использование служебного положения в личных корыстных целях, осуществлялась в науке. Например, академик или член-корреспондент АН мог прямо давать поручение подчиненному ему зауряд-профессору или заведующему лабораторией написать для него научную статью или даже целую книгу, которая затем публиковалась от имени академика или члена-корреспондента; истинный автор либо оказывался соавтором, либо просто получал благодарность в предисловии, но затем получал какие-то блага. Заведующий лабораторией или старший научный сотрудник становился соавтором экспериментальной работы. Можно было бы на множестве примеров продемонстрировать, как с повышением в должности научный работник начинал резко повышать свою продуктивность, становясь соавтором исследований все большего числа своих подчиненных. Повышение в должности, присвоение более высокой степени или звания (доктор наук, старший научный сотрудник) сразу повышало эксплуатационные возможности; высокая должность, степень, звание давало как бы власть над средствами производства; руководитель свободно мог урезать лабораторное оборудование, реактивы, техническую помощь, которой располагал подчиненный, мог не пропустить его статью или книгу в печать, прямо или намеком потребовать включения себя в соавторы и, продолжая эту тактику несколько лет, «вырасти» в ученого с очень длинным списком «своих» работ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Этот прием, в досталинские времена и даже в сталинские, считавшийся недостойным, стал затем применяться необычайно широко. Начало этой системе вымогательств было положено еще в середине тридцатых годов, когда в центральной печати появилось несколько статей, в которых указывалось на антипатриотичность публикации за границей научной статьи до того, как она была опубликована в советском журнале. Указывалось, что нужно сделать и русский язык международным языком науки. Все выглядело вполне чинно. Но на самом деле, при малочисленности советских журналов по любой специальности и при том, что в редколлегиях журналов оказывались часто вовсе не крупные ученые, а проворная молодежь, представлявшая интересы той или иной камарильи, реализационные возможности подлинно творческих ученых резко снизились. В прошлом он, проделав экспериментальную или теоретическую работу, создав любопытную гипотезу или теорию, самолично или с некоторой помощью коллеги, знающего иностранный язык, переводил работу на немецкий, английский или французский, просто по почте посылал статью в зарубежный журнал соответствующего профиля и знал, что работа попала в кругооборот материалов. Конечно, никому и в голову не пришло бы отсылать какой-то брак: этот брак был бы вскоре опровергнут каким-либо зарубежным специалистом. При новых порядках, отправляя в отечественный журнал, исследователь попадал в зависимость от той или иной мафии, имевшей своего представителя в редколлегии журнала. Статья направлялась специально «на зарез» рецензенту, и, пропутешествовав порядочное время «от Понтия к Пилату», отвергалась или теряла большую часть ценности из-за морального износа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чтобы этого не случилось, приходилось «садиться в <нрзб>» к какому-либо высокопоставленному деятелю и ставить его своим соавтором по книге или статье. В результате в науке распространилось убеждение, что надо любым путем прорваться на высокий пост, а там уж авторство научных трудов и книг придет само собой. Очень быстро в науке оказалось великое множество дутых ученых, которые были авторами нескольких книг и сотен научных публикаций, мало что делая, кроме заседательства в разных ученых советах и комиссиях. <…><br>
&nbsp;//--&nbsp;Председатель Мао&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Председатель Мао никак не относится к гениям как таковым, разве только к «злым гениям». Но он подлежит рассмотрению не только в силу ряда известных не многим обстоятельствам, о которых автор узнал совершенно случайно, но и в силу его безусловно огромной политической роли; он стал объединителем Китая, абсолютным властителем самой многочисленной нации в мире. Он предъявил Советскому правительству (Н. С. Хрущеву) требования, которые тот заведомо не мог выполнить, на десятилетия затеял вражду между Китаем и СССР, отколол от мирового коммунистического движения самую многочисленную компартию в мире (с 40 миллионами членов). Он предпринял «Большой скачок», «Культурную революцию» со всеми их последствиями, в частности, отбросившими Китай на десятилетия от нормального пути развития. Что очень важно, он ярко демонстрирует своим примером роль «человеческого фактора» в истории и конечный, пусть запоздалый крах «злого начала».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Автор был поражен, услышав в 1949 г. от бывшего военного атташе Японии в СССР, затем начальника штаба Квантунской армии Хатта-Каку слова, вырвавшиеся у него в горячке спора. Автор, считавший, что ему ввиду своей цели, надо быть очень осторожным, сказал: «Посмотрим на положение дел с позиций шахматиста-комментатора, которому запрещено проявлять симпатию к тому или другому участнику матча на первенство мира. Существовала СССР, отсталая, слабая страна, в которой большевики не проиграли Гражданскую войну только из-за ограниченности белого генералитета; потом возникла СССР, сильно индустриализированная. Потом именно она, больше всех, выиграла войну с фашистской Германией, очень сильной, владевшей больше чем половиной Европы. Теперь огромным Китаем владеет компартия Китая. Каков же, объективно, ход исторического процесса»? Хатта-Кака с еле-еле заметным раздражением (это эквивалентно европейскому запредельному бешенству) ответил: «Мы, японцы, имели дело и с Чан Кайши, и с китайскими коммунистами. Чан Кайши доставил нам много неприятностей и хлопот. От китайских коммунистов мы никаких неприятностей и хлопот не имели. Советский Союз от Чан Кайши никаких неприятностей не имел. От китайских коммунистов Советский Союз будет иметь очень много неприятностей и хлопот». Автор сник: и вот такой идиот был начальником штаба полуторамиллионной Квантунской армии!! (Кто из двух собеседников был идиотом, понятно).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1951 г. автор спросил у своего друга (побывавшего в Китае, где он, кстати, был начальником Рихарда Зорге. Рихард Зорге помог ему и его жене бежать из Китая), кто такой Мао Цзэдун? Очень выдержанный человек ответил с небывалой злобой: «Был великий полководец Чжу Де, а при нем комиссарил и интриговал такой мелкий мерзавец, Мао». <…><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Впрочем, он был очень высоколоб, может быть даже гигантолоб. Snow E. [159 - Эдгар Сноу (1905–1972) – американский журналист, известный своими книгами о Китае и дружественным отношением к компартии Китая.] в книге «Красная звезда над Китаем» упоминает, что было сказано в «цзянсийском провинциальном комитете КПК (Компартии Китая, В.Э.) 15.12.1930 г.: «Мао Цзэдун, как известно всем – весьма хитрый и коварный человек с чрезвычайно развитым индивидуализмом. Его голова забита тщеславными мыслями». Ф. Бурлацкий (1979, стр. 32) по поводу периода 1930–1931 г. пишет, что Мао «стремится осуществить свои мечты о том, чтобы стать императором в партии» и что Мао был очень талантлив в борьбе за власть. Мао с поразительным блеском говорил о войне и боготворил Цинь Шихуана. Этот был с 222–210 г. до н. э. основателем династии Цинь, который начал строительство Великой Китайской стены. Он живьем зарывал конфуцианцев в землю, приказал сжечь все конфуцианские книги. В 1973 г. Мао объявил его героем. <…><br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Hinton H.C. (1956) [160 - Teh Grain Tribute System of China 1845–1911, Cambrige, MA.] в главе «Мао – новый портрет пером его старого коллеги» приводит характеристику, по-видимому, объективную. Чанг Ко Тао в 1953 г. дает перечень сильных сторон Мао: ясный, быстрый, чувствительный интеллект, хорошее понимание китайских условий, знание военных дел, смелость и умелость в маневрах за власть. Чанг перечисляет и недостатки Мао: физическая слабость и плохое здоровье, нервность, бессонница, нерегулярные часы работы, прикуривание папиросы от папиросы, надменность, нехватка научных знаний, временами плохое настроение и ругня, плохие административные способности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Snow Е. (стр. 360) пишет, что и дом Мао, и мебель в нем чрезвычайно скромны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Позднее Snow Е. (стр. 362), беседуя с Мао в 1970 г., услышал от него самого признание, что Культурная Революция привела к полному хаосу. Но Мао не разрешил эту беседу публиковать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Киссинджер [161 - Генри Альфред Киссинджер (род. 1923) – американский государственный деятель.] писал о Мао, что не встречал никого, кроме, может быть, Шарля де Голля, который производил бы такое впечатление концентрированной воли. При этом Мао уже говорил и передвигался с трудом. Он говорил «максимами» (стр. 369). К концу 1972 г. Мао страдал особой формой сенильности и мог работать только несколько часов в день, тогда как работоспособность Чжоу Эньлая была фантастической.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Конечно, Чан Кайши, зять Сунь Ятсена, врача, основателя Гоминьдана, не смог объединить Китай. Каждый генерал на своей территории творил, что хотел. Он пригласил в Китай великого организатора Рейхсвера, генерал-полковника Г. фон Зеекта. Но и тот ничего сделать не мог. Генералы просто не выполняли его приказаний. Зеект вскоре отказался от поста и вернулся в Европу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что до Коммунистической армии, то она отправилась в великий, 11000-километровый поход на северо-запад, подальше не только от Чан Кайши, но и от японцев. Вышла в поход стотысячная армия под командованием Чжу Де. Армия прошла через провинции Гуандун, Хунань, Гуанси, Гуйчжоу, Юннань, Сикан, Сычуань, Ганьлун, Шэнси. Из этой армии к цели, к созданию коммунистических северных районов, из исходной сотни тысяч дошло только десять тысяч. Но армия по дороге все время пополнялась добровольцами, потому что разорение страны местными генералами, помещиками и ростовщиками было ужасным. Генералам легко было вербовать добровольцев. Они хоть были сыты. А в разведку их посылали без винтовок. Винтовки были более дефицитны, чем люди. Немудрено, что на коммунистов смотрели с надеждой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но положение резко изменилось, когда Япония капитулировала. Очень быстро в Маньчжурию вошли коммунистические войска, которым Советская армия передала все трофейное оружие, которое стоило куда больше, чем те 6 миллиардов долларов, которыми США пытались спасти Чан Кайши. Очень быстро коммунистические войска завладели всем Китаем, Чан Кайши с 200 000 войск отправился на о. Тайвань. Китай избавился разом от японцев, ростовщиков, помещиков, генералов, которые здесь перечисляются в случайной последовательности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда одного японского генерала спросили по-товарищески, что это за чумных блох готовили японцы против Китая, тот ответил: «Китайцев так много, что несколькими миллионами больше или меньше ничего не значит». Впрочем, и Мао заметил, что для мировой революции не жалко 300 миллионов китайцев. Что десятки миллионов для Мао ничего не значили, он стал доказывать быстро.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> В 1957 г. выплавка стали составляла 5,35 миллиона тонн. Было приказано поднять ее выплавку к 1962 г. до 80 миллионов. Было поднято к 1966 г. до 13 миллионов. 60 миллионов крестьян стали выплавлять сталь подворным способом, путем вырубки лесов на дрова. Добычу угля надлежало поднять со 130 миллионов тонн до 700, и она была поднята до 40 миллионов тонн. Выработку электроэнергии надлежало поднять с 119,3 миллиарда ватт до 240, вырабатывали 160. Поскольку воробьи поедали зерно на полях, приказано было воробьев уничтожить, но урожай, составлявший в 1957 г. 185 миллионов тонн, в 1960-м составил 160 миллионов тонн (воробьи уничтожали много вредителей). 15.08.1966 г. последовал приказ «Огонь по штабам», для чего было поднято 30 миллионов хунвейбинов и цзаофаней.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На полях: «В чем разница?».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Было осуждено более 2/3 делегатов, избранных на VIII съезд партии, была сослана в провинции, на сельскохозяйственные работы, в рудники большая часть интеллигенции, например, профессуры. Но «мавр сделал свое дело, мавр может уходить» – и 25 миллионов хунвейбинов по окончании своего дела было сослано в отдаленные районы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> Как сообщает «Штерн» (1984, № 48, 40–60), Мао своей революцией «устранил нищету, справедливо распределив бедность. Он на своих революционных знаменах написал «изменение природы человека». В конце исторического процесса должен был возникнуть постоянный бунтарь без буржуазных личных страстей, нержавеющий винтик. Пусть американцы высаживаются на Луне, зато мы создадим первого нового человека».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Нигде людей так не обожествляли, так не унижали и не эксплуатировали, как в столице Китая».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Конечно, заплыв по реке … [162 - Заплыв произошел в июле 1966 г. в Янцзы.] в … году должен был показать всему свету, что Мао здоров, крепок, на него можно положиться, как на каменную стену. Скоро наступили большие перемены. Как после героических лет революции 1789–1793 гг. спартанские идеалы сменились хищническими. …Лариводьер и Ланж с Бирра / Гнать их пора, давно пора… [163 - Из оперетты Ш. Лекока «Дочь мадам Анго».]<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так кем же был Мао в своей деятельности: прежде всего невероятно целеустремленным карьеристом, интриганом, бесспорно очень деятельным и умным властолюбивцем, не видевшим ничего, кроме своего идеала полновластья. Именно из-за своего властолюбия не понимавшего и не желавшего видеть то, что он видеть не хотел. То, что он, мономан, совершенно безразлично игнорировал какие-либо излишества, комфорт, удобства, совершенно очевидно, и в этом своем безразличии он чем-то напоминает и Гитлера, и Сталина. Все трое имели свои шкалы ценностей, не лишенные большого сходства. Каждый из них, при всем своеобразии, подкупал массы почти полным отсутствием личной жизни, своеобразным аскетизмом, воздержанием от всех излишеств. Если Наполеон мог сказать – «Что может значить для такого человека, как я, какой-нибудь миллион человеческих жизней», – то каждый из них, если бы был более болтлив, мог бы сказать: «Что может значить для такого человека, как я, какая-нибудь сотня миллионов человеческих жизней». Каждый из них был «человеком из подполья», Жигалевым, сбежавшим из произведений Достоевского, обретшим власть благодаря развитию техники. Но по сравнению с Наполеоном они, конечно, были выскочившими из помоек крысами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но если бы Гитлеру удалось побывать в Москве, Сталину в Париже (на поздравления с победой, с которыми к нему подошли главнокомандующие союзников в Потсдаме, Сталин ответил: «Александр I был в Париже»), Мао осуществил бы свой Великий скачок и Культурную революцию, и все нежелательные документы были бы уничтожены, – то каждого из них потомство чтило бы, как Наполеона. Их подвело незнакомство с тем сопроматом, который им необходимо было знать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Гибель дела всех троих – неплохая иллюстрация к проблеме конечного (но ох как отдаленного) их провала.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все они, конечно, по всем критериям были величайшими негодяями мировой истории. Если ориентироваться по количеству жертв их властолюбия, то, Ассурбанипал, Ассаргадон, Нерон, Аттила, Тамерлан, Чингисхан, Иоанн Грозный, – дети невинные по сравнению с любым из них.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но кем же был объективно Председатель Мао? В исследованиях, проведенных под руководством М. Г. Кантор [164 - Портнов, В. А. О генетике эпилептоидных черт характера и их связи с эпилепсией / В. А. Портнов, М. Г. Кантор // Генетика психических болезней. – М.: Медицина, 1970. – С. 125–134.] (М. Г. Кантор, Н. Г. Артоболевская [165 - В. П. Эфроимсон. Успехи генетики психологических особенностей. – Бюлл. МОИП. Отд. биол. Т. 75, № 4. С. 127–142 (совместно с Н. Г. Артоболевской и Р. Ф. Майрамян).], В. А. Портнов), обнаружилось, что «…эпилептоиды имеют целостную структуру, определяемую вязкой и насыщенной аффективностью, эмоциональной напряженностью, прямолинейной, ригидной стеничностью, конкретно-утилитарной направленностью, повышенной самооценкой, эгоцентризмом, конкретностью, мелочностью, взрывчатостью и застреванием на деталях. У них проявляется демонстративная вежливость, предупредительная слащавость; тенденция к морализированию, нетерпимость, уверенность в собственной правоте».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Между 208 неэпилептоидами, не имющими ни одного или, реже, имеющими 1–2—3 признака набора, и эпилептоидами, обладающими каждый 6–9 признаками набора, переходы отсутствовали» [166 - Эфроимсон В. П., Блюмина М. Г. «Генетика олигофрении, психозов, эпилепсий», 1978. С. 330–332.]. Это определение комплекса эпилепсия-эпилептоидность было сформулировано задолго до того, как автор случайно узнал об эпилепсии и у Мао, и у его сына. Отмечено было также, что комплекс наследуется доминантно, с варьирующим проявлением, а также что отдельные компоненты могут быть у вовсе неэпилептоидных личностей. Поясним, что повышенная аккуратность может порождаться дисциплинирующим воспитанием по немецкому типу; конкретность, внимание к «мелочам» были и у Пушкина, и у Ахматовой; слащавость, тенденция к морализированию свойственна сектантам; уверенность в собственной правоте свойственна сектантам всех мастей. Диагностично именно не наличие «1–2—3 особенностей», а именно комплекс их. Нетрудно заметить, что у Мао имелись не только 6–9 признаков, а полный набор их, причем в очень акцентированной форме.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> Все три деятеля были, таким образом, совершенно различны по «этиологии». Сталину в 1928 г. поставил диагноз «паранойя» великий русский психиатр Бехтерев, за что и был через 2 дня отравлен, а семья – репрессирована (чтобы никто из семьи, услышав от Бехтерева диагноз, не разболтал бы). Гитлер, одаренный фотографической памятью и даром слова, но оставшийся абсолютно неинтеллигентным, начитался в молодости идиотических бульварных брошюр о превосходстве германской расы, до конца руководствовался ими: «Германия станет мировой силой или перестанет существовать». Общим для них было то, что, не читая, может быть, подлинного Шопенгауэра, они руководствовались названием его книги: «Мир как воля и представление», до конца воображая, что реальный окружающий мир создается их волей и представлением о нем.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Нечаев&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Некий, юрист по образованию, активный банковский работник в период 1-й мировой войны ежевечерне получал новейшие известия по телефону из Петрограда. В связи с этим, а также в связи с общим либеральным настроением в квартире бывало много молодежи и людей постарше, самых различных политических взглядов, а среди них бродил, развесив уши, еврейский мальчуган, с повышенным интересом к событиям, с глазами, лезущими на лоб от любопытства, и с ушами, по этой же причине растянутыми от пола до потолка…<…>. Мальчуган, прочитав лет в 7–8 «Джунгли» Э. Синклера [167 - Энтон Синклер (1878–1968) – американский писатель, роман «Джунгли» («Teh Jungle», 1906).], стал (и остался) сложившимся социалистом. Может быть, поэтому у него лет на 70 засел в памяти ответ одного «кадета» («конституционного демократа»; и такие некогда водились) какому-то эсеру: «Модель Абрамович, свойственник нашего хозяина, имеет с полмиллиона денег. Вместо того, чтобы тихо стричь ежегодно купонов тысяч на 25 рублей, он строит участок дороги верст на 250 длиной и получает лишних 50 тысяч Вашей прибавочной стоимости. Вся бухгалтерия хранится у него в голове, да в перетертой записной книжке. Все управление постройки – его сын, инженер, да кассир, да артельщик и три десятника на сколько-то тысяч грабарей и рабочих. При социализме будет египетская пирамида, которая скушает не 50 тысяч, а целый миллион Вашей прибавочной стоимости, а ремонта Ваша железная дорога будет требовать чаще, чем капиталистическая». Конечно, кавычки поставлены не вполне законно, мальчишка вспомнил лишь общий смысл, когда услышал, что управленческий аппарат в СССР насчитывает 18 миллионов человек. По памяти, ответ одного «консерватора» революционеру в «Бесах» Достоевского: «Дай Вам власть, так Вы пушки на народ направите» [168 - Ставрогин говорит Шатову иное: «Связав меня преступлением, вы, конечно, думаете получить надо мною власть, ведь так?» Видимо, В. П. приписал Ставрогину слова про пушки по ассоциации с Бакуниным. Тот был готов «направить пушки на картинную галерею» в Дрездене; эту историю Достоевский слышал от Страхова.] (выверить цитату). А ведь «Бесы» построены на вполне реальном фактическом материале – на Нечаеве, на посылке им в Россию компрометирующих писем лицам, сочувствующим революции, дабы тех заарестовала жандармерия или охранка и тем подтолкнула на решительные действия. Возник грандиозный процесс.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нечаев, обманным путем забравшийся в доверенные лица Бакунина, выпустил свой «Катехизис революционера» [169 - «Катехизис революционера» был написан и отпечатан летом 1869 г. в Женеве в типографии Чернецкого.] (настолько гнусный, что он был перепечатан в «Правительственном вестнике», чтобы отпугнуть всех элементарно порядочных людей от революционеров).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Общественное мнение, возмущенное поведением Нечаева, заставило Нечаева вернуться в Россию для той революционной деятельности, ради которой он других сажал в тюрьмы. Он вернулся, поагитировал, а потом организовал убийство спорившего с ним студента Петровской академии Иванова, якобы агента охранки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Убийство было раскрыто, виновники отданы под суд, Нечаев сбежал в Швейцарию, правительство которой, однако, выдало Нечаева царскому правительству как уголовника-убийцу. Нечаева поместили в Алексеевский равелин, где он затеял новую провокацию для своего собственного возвеличения, явно обреченную на провал. Провал искалечил штук 50–60 человеческих жизней (туповатая охрана равелина, обманом втянутая Нечаевым в пособничество ему), Нечаева же посадили в такую камеру, где он вскоре должен был умереть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что генетически Нечаев происходит прямо от Герострата, несомненно. Но вот можно ли отнести к прямым потомкам Нечаева тех, кто требовал абсолютного подчинения членов партии ее руководителям, предстоит еще тщательно изучить и доказать. Представляется, что луч исторических исследований не должен обходить вопрос, почему за убийство немецкого посла в России, графа Мирбаха [170 - Убийство германского посла Вильгельма фон Мирбаха произошло 6 июля 1918 г. в Москве.], были сметены с лица земли эсеры, тогда как физический убийца графа Мирбаха, сотрудник ЧеКа Блюмкин, еще десять лет спустя процветал в генералах от чекизма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поражает, как близко ходит писатель Шатров в своих пьесах к краю бездны, поразительно, до чего охотно большевики первых лет революции вступают в дружественные контакты с уголовниками-бандитами. Представляется маловероятным, что Шатров не узнал задним числом то, что великолепно знали эсеры, вероятно, знали и вожди большевизма:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) что на границе с РСФСР у немцев оставались только тени дивизий, все штыки были сразу после Октябрьской революции, не дожидаясь Брестского мира, отправлены на Западный фронт;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) что вся ударная сила немецких войск была истрачена в блистательных, но не давших решающего успеха прорывах на Западном фронте;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3) что в России германское командование оставило так мало сил, что не смогло отправить почти ничего ради драгоценнейшей добычи: Черноморский и Балтийский флоты, артиллерийские заводы (Путиловский) под Петроградом;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;4) что всего через 2 недели после подавления 6.7.1918 г. мятежа левых эсеров в Москве немцы начали 20.7.1918 г. свое генеральное окончательное отступление из Франции из-под Парижа;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;5) что тремя месяцами позже Германское командование отдало немецкому флоту в Киле приказ о выходе флота в Северное море для прорыва кругом Англии и Ирландии в Атлантику. Последнему юнге флота было очевидно, что флот отправляют на верную, притом бессмысленную, гибель. Флот восстал;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;6) что в ярком противостоянии эсерки Марии Спиридоновой и Ленина 6.7.1918 г. [171 - Мария Александровна Спиридонова (1884–1941) – русская революционерка, одна из руководителей партии левых эсеров. 6 июля 1918 г. во время V Всероссийского съезда Советов, в числе других руководителей левых эсеров, была арестована и отправлена на гауптвахту в Кремль. Находясь под арестом, Спиридонова писала, что руководство ПЛСР допустило ряд серьезных тактических ошибок.] права была Спиридонова, а не Ленин, и оба не могли это не сознавать.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Ллойд Джордж и миссия лорда Милнера в России&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не следует думать, что идиотизмы свойственны только России и СССР. Просто автор лучше осведомлен о глупостях своей страны, чем о зарубежных. В порядке иллюстрации приведем пару инцидентов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) В начале августа 1914 г., когда внезапно разразилась Первая мировая война, в Средиземном море, кишевшем английскими и французскими военными кораблями, линкорами и крейсерами, оказались тяжелый крейсер «Гебен» и легкий крейсер «Бреслау». У них кончался уголь, и они вынуждены были зайти в итальянский порт, чтобы пополнить трюмы углем. Каждый шаг оттуда был известен, и они были обречены, потому что франко-английские эскадры были во много раз сильнее, а проход через Адриатическое море был наглухо закрыт и австрийский флот, линкоры «Viribus Unitis», «…» и «Теттeгоф» [172 - Речь идет о линкорах «Viribus Unitis», «Prinz Eugen» и «Tegetthoff».] были слишком слабы и носу не показывали из Полы. Немецкая эскадра бросилась к Дарданеллам, но в хвост эскадры вцепился легкий английский крейсер, открывавший огонь по «Бреслау» так, что «Гебен» несколько раз отворачивал, чтобы огнем носовых орудийных башен отогнать преследователя. Командир английского крейсера («Троубридж»?) непрерывно звал на помощь другие английские суда, но они не приходили. Немецкая эскадра добралась до Дарданелл и подняла турецкий флаг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Турция, получив эти два новейших быстроходных корабля, уже не опасаясь русского Черноморского флота, очень сильного, но тихоходного, присоединилась к центральным державам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Англия была потрясена, адмиралов английского Средиземноморского флота отдали под суд. Но суд был прекращен, потому что получил извещение от адмиралтейства (первым лордом был У. Черчилль), что адмиралы действовали по приказу адмиралтейства. (Позднее У. Черчиллю это припомнили при его отставке.)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На полях: Эпизод где-то описан Геннадием Фишем [173 - Геннадий Семенович Фиш (1903–1971) – писатель, переводчик, киносценарист.], на этот раз, кажется, не совравшим (!!). В сталинский период возрождения формулы «англичанка гадит». По Г. Фишу уточнить подробности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это был типичный случай «гистерезиса» – способности коллоидов сохранять особые свойства, приобретенные в определенных условиях, когда эти условия уже исчезли.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лорд Китченер [174 - Горацио Герберт Китченер (1850–1916) – британский военный деятель.] до конца своих дней больше всего опасался набега 200 000 конных сенусси [175 - Санусия, Сенусия, Сенусийя, – суфийский религиозно-политический орден.] на долину Нила, совершенно мифической угрозы его молодых лет. Черчилль в начале войны боялся того, что русские, захватив Босфор и Дарданеллы (мечта Николая I, Александра II и Милюкова), удовлетворив свои аппетиты, выйдут из войны. Умышленный пропуск немецкой эскадры стоил позднее Англии сотни тысяч человек, во время дарданелльской операции Черчилля, после которой его надолго прогнали. Ллойд Джордж [176 - Дэвид Ллойд Джордж (1863–1945) – британский политический деятель, последний премьер-министр Великобритании от Либеральной партии.] позднее добился его призыва к власти, указав, что Черчилль в оппозиции будет гораздо опаснее министерству, чем в качестве члена кабинета.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Другой пример глупости приводит в своих мемуарах Ллойд Джордж. В конце декабря 1916 г. – начале января 1917 г. английское правительство, опасаясь растущего в России недовольства огромными потерями на фронте и явной бездарностью правительства (в частности, чехардой министров), отправило в Россию миссию лорда Милнера [177 - Альфред Милнер (1854–1925) – британский государственный деятель и колониальный администратор. В последние годы жизни был одним из самых важных членов военного кабинета Дэвида Ллойд Джорджа.] для изучения дел на месте. Лорд Милнер, умный человек, но бюрократ, будучи в России, вращался только в официальных кругах и доложил, что революции в России не будет, во всяком случае, до конца войны. Но в миссии Милнера был молодой англичанин, знавший русский язык и имевший в Петрограде свойственника, русского. Тот повел англичанина на заводы, на нелегальные кружки, и Ллойд Джордж решительно заверил: в России следует ждать революции с недели на неделю. Февральская революция кого-кого, но Ллойд Джорджа не застала врасплох, который только заметил в своих мемуарах: «Вот вам цена официальных комиссий!»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;<…> Что идиотически может действовать и парламент, показывает провал обращения Ф. Рузвельта после заключения позорного акта о мире и дружбе сталинского СССР с гитлеровской Германией. Дальновидный Ф. Рузвельт, заявив, что 2-я мировая война начнется в течение ближайших немногих недель, потребовал от Конгресса субсидий на создание военно-авиационной промышленности, Конгресс отказал, и начавшаяся война потребовала от США миллионов жизней и невероятных затрат.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глупый бывает не только народ в целом, но, в частности, и его плутократическая аристократия: дочь американского мультимиллионера, ставшая ультрааристократкой Англии и создателем «кливденской клики», после заключения союза Англии и СССР сказала Черчиллю: «Если бы я была Вашей женой, то поднесла бы Вам чашечку отравленного кофе!» Черчилль молниеносно парировал: «Мадам, если бы я был Вашим мужем, то я бы эту чашечку выпил».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это вовсе не было «эспри д’эскалье», или «остроумие на лестнице», когда, спускаясь по лестнице после беседы, человек рассказывает не то, что он в действительности сказал, а то, что он сообразил часом-двумя позже.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Автор помнит, как, работая полуголым в саду, обратился к подходившей к нему остролицей Татьяне Михайловне Великановой, героине диссидентства: «Если Вы не будете обращать внимание на мое выдающееся брюхо, то будем знакомы». И в ту же секунду услышал: «Что Вы, я смотрю выше!» Автор в то время еще не облысел и втихаря гордился своим высоченным лбом, некогда самым высоким в библиотеке Ленина, и самым высоким в 1925 г. среди принятых на биофак МГУ. На химфаке у него был соперник, будущий академик и почтеннейший участник всех телевизионных передач, Соколов-Петрянов. Конечно, автор был не пожизненно, а навечно пленен.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Красавица, урожденная графиня Бенкендорф, по мужу графиня Закревская [178 - Мария (Мура) Игнатьевна Закревская-Бенкендорф-Будберг (1892–1974) – тройной агент ОГПУ, английской и германской разведок. В первом замужестве Бенкендорф, позднее – баронесса Будберг.], будущая подруга Локкарта [179 - Роберт Гамильтон Брюс Локкарт (1887–1970) – британский дипломат, тайный агент, журналист, писатель.], по совместительству сотрудник Берзина [180 - Ян Карлович Берзин (1889–1938) – один из создателей и руководитель советской военной разведки.], затем фиктивная эстонская баронесса, будущая придворная дама М. Горького на Капри (передавшая его секретный архив И. В. Сталину), затем жена Г. Уэллса [181 - Герберт Джордж Уэллс (1866–1946) – английский писатель и публицист.], имела обыкновение, разговаривая, забывать, что в мире существует кто-то и что-то, помимо собеседника. Хотел бы найти мужчину, способного устоять против этого приема.<br>
&nbsp;//--&nbsp;ЭЙНШТЕЙН. ЛАНДАУ. КАПИЦА. БЕРИЯ&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда Эйнштейн опубликовал свою теорию относительности, математики и физики ее первоначально встретили как «вещь в себе». Хочешь знай, не хочешь – не знай, это есть нечто «непроверябельное», выражаясь на жаргоне лабораторных физиков и математических крыс. Но в 1919 году физики отправили экспедиции в противоположные части света, из которых можно было наблюдать полное солнечное затмение. Вдруг оказалось, что, проходя мимо Луны, лучи Солнца действительно искривлялись под действием притяжения, как это предсказывала теория Эйнштейна, причем именно настолько, насколько это следовало по теории ожидать, с отклонением на 2 % от предсказания, что укладывалось в рамки ошибки астрономических наблюдений. Ученый мир оцепенел, и Эйнштейн оказался величайшим физиком-математиком мира.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Через десяток лет стало известно, что Эйнштейн создал какое-то новое открытие и будет его докладывать. Берлинские и приезжие физики, математики и прочие собрались, и Эйнштейн сделал доклад с вычислениями на доске. Когда он кончил, председательствующий спросил, имеются ли вопросы к господину академику Эйнштейну. Наступило почтительное молчание. Но оно было прервано: в задних рядах наверху поднялся какой-то человек и сказал: «Второе уравнение на доске не вытекает непосредственно из первого, необходимы допущения, которые не доказаны. Кроме того, в ходе вычислений на доске допущены две ошибки». Весь зал повернулся спиной к доске и уставился на нахала. Весь зал, но не Эйнштейн, который смотрел на доску. Минуты молчания. Затем Эйнштейн повернулся к залу и сказал: «Молодой человек там, наверху, совершенно прав. Вы можете забыть все, что я вам сегодня рассказывал». Этот молодой человек был Л. Д. Ландау [182 - Лев Давидович Ландау (1908–1968) – физик-теоретик, основатель научной школы, академик АН СССР (избран в 1946 г.). Лауреат Нобелевской премии по физике 1962 г.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Соавтор знает, что существуют биологические механизмы гениальности мышления, которые, однако, в огромном большинстве случаев не срабатывают из-за механизмов социальных. Поэтому замечает, что отец остролицего Л. Д. Ландау, крупный бакинский инженер, и его мать, врач, создали сыну идеальные условия развития [183 - Давид Львович Ландау (1866–1943) – инженер-нефтяник, ученый, автор научных трудов по нефтяной промышленности; Любовь Вениаминовна Гаркави-Ландау (1877–1941) – акушерка, автор статей по экспериментальной фармакологии.]. В частности, он сверхрано окончил школу и университет. По всему ученому миру прогремело: какой-то молодой наглец, какой-то Ландау осмелился опрокинуть теорию, с которой выступил сам великий Эйнштейн, и сам Эйнштейн признал, что этот сопляк прав.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Прошло еще много лет, и Ландау был арестован. Пошли письма зарубежных физиков с протестами против ареста ученого, который, кроме эйнштейновского инцидента, прославился рядом своих открытий. Писали величайшему гению всех времен и народов небезызвестные Нильс Бор, Эйнштейн и другие. Писали письма, тем более что от кого-то из освобожденных или, скорее, осужденных, стало известно, что Лев Давидович Ландау осуждается в шпионаже в пользу нацистской Германии, что было уж окончательно сапогами всмятку. Ландау просидел полтора года. Академик П. Л. Капица пошел к Молотову и заявил ему, что если Ландау не будет немедленно освобожден, то он, Капица, немедленно уйдет из института. Ландау был освобожден. Он сообщил, что еще полгода заключения он бы не протянул. Он дал и характеристику отваге Капицы, которую ныне никто моложе 50 лет не оценит.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;П. Л. Капица вообще позволял себе кое-что. Когда один активист произносил в Академии наук пламенную речь о необходимости исключения А. Д. Сахарова из Академии наук, он заявил и оговорку: «Правда, не было прецедентов…» И здесь раздался голос П. Л. Капицы: «Есть прецедент!». Оратор замер от неожиданной поддержки. Замер и зал: «Как, Капица за исключение?» Капица спокойно повторил: «Есть прецедент». Зал окончательно оцепенел. Выдержав паузу, Капица сообщил: «Геббельс исключил Эйнштейна из Берлинской академии наук». Автору неизвестно, реагировали ли господа академики свистками или бурей аплодисментов, продолжал ли оратор свою блестящую аргументацию или нет, но вопрос об исключении А. Д. Сахарова на голосование поставлен не был.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Капица однажды, году в 1978, пригласил соавтора к себе, чтобы расспросить о происхождении его идей, изложенных в его статье «Родословная альтруизма» («Новый мир», 1971, № 10). Автору было что рассказать. Он пришел к своим выводам о врожденности альтруистического начала вовсе не на основании аргументов, приводимых в статье, а на основе личного опыта о значении взаимовыручки для выживания в экстремальных условиях. Автору довелось много жить на нарах с простым народом, до войны и после войны, а также во время войны: владея немецким языком как русским, он очень часто бывал на переднем крае, во время наступлений был при опергруппе штадива, и он находился с самыми передовыми частями во время прорывов. За это время он постоянно убеждался в том, что «простонародье», прекрасно способное «ни за что» обидеть, «обложить», нахамить, насвинячить, прекрасно совмещает это с героической выдержкой и непоказушной самоотверженностью. Но автор совершил глупейшую бестактность, порожденную его расовой слабостью: любопытством. Он спросил, действительно ли Капица отказался работать над атомной бомбой (о чем тогда ходили только слухи). Он это подтвердил и добавил, что Сталин сказал Берии: «Я его уберу, но ты мне его не трогай», и добавил несколько любопытных деталей о том, как, когда он работал в своей «избе физических проблем», его посетило одно лицо и, не называя имени автора рукописи (он догадался, а потом и узнал, что это был Сталин), попросил написать свои соображения. Автор спросил также, что собой представлял Сталин. Капица ответил, что Сталин был безусловно выдающейся личностью. Были и другие детали (например, Капица принес собственноручное письмо Сталина ему, написанное в военные годы). Становилось поздновато, рассказывать суть уже было некогда, и таким образом беседа свелась к «интервью» вместо рассказа о том, чем именно интересовался Капица, и чему отчасти была посвящена одна из его более поздних публицистических статей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Обожаемая Елена свет Григорьевна, под влиянием стремительно развивающегося маразма (еле вспомнил фамилию Петра Леонидовича!) решил поскорее написать и отправить Вам один из истребованных очерков-статей о том, что, кажется, не совсем общеизвестно. Кое-что, может быть, подойдет. Продолжаю благодарить Вас за завозку рукописи и умоляю вписать как Вам вздумается не только то, что отмечено красным шариком, но и то, что Вы болели воспалением легких, когда достопочтенный завклубом явочным порядком разом уничтожил ваше детище. Иначе любой читатель проведет Вас по рубрике безвольной интеллигузии.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как-то один физик, главное, после падения Берии, обронил в присутствии автора: «Берия дельно руководил развитием атомной физики». Осел не усек, что у Берии по шарашкам и в местах похуже сидели уймы специалистов, за обещание оставить семью в покое, или другую вещь, требующую от Берии шевеления бровью или особой интонации голоса, написать ему архидельнейшие планы, инструкции, приказы, распоряжения. Конечно, никто из этих «консультантов» впоследствии ничего не сказал, не написал о выполнении им заданий начальства, которым мог быть в ином случае и младший лейтенант ОРГАНОВ.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Автору рассказал «настоящий» академик АМН (из-за изобилия псевдоакадемиков приходится добавлять определение «настоящий»), П. Ф. Зуродовский [184 - Видимо, В. П. ошибся в имени «настоящего» академика.], владетель Пастеровской медали, то, что ему рассказал маршал Жуков, с которым вместе они отдыхали в санатории. Во время заседания политбюро в Георгиевском зале Кремля все присутствующие были чрезвычайно почтительны с Берией. Выход из Георгиевского зала вел через небольшую комнату, где сидели офицеры из диверсионной школы Жукова. Когда Берия проходил через эту комнату, его молниеносно схватили, сунули кляп в рот, связали, закатали в ковер, вызвали коменданта Кремля, под пистолетным дулом приказали ему подать грузовую машину, а на приворотные посты дать приказ пропустить машину без досмотра содержимого и людей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Непроверенный рассказ одного майора: он был дежурным по Штабу Московского военного округа, когда получил приказ, самый приятный в его жизни: принять на строжайшую охрану Берию и в случае приближения войск ОРГАНОВ открыть огонь без предупреждения.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Совершенно непроверенное продолжение: Берия, когда его вели на расстрел, упал на колени и стал умолять сохранить ему жизнь.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Факт достоверный: автору с начала 1955 г. до начала 1956 г. довелось ведать малюсенькой клинической лабораторией при больнице. Однажды к нему пришел делать анализ крови статный красавец-старшина. Я взял безымянный палец руки, но как только попробовал приложить иглу Франка (бывшую тогда в ходу), настроенную на тонкую кожу, как он вырвал у меня руку. Снова взял палец, и он снова рванул руку, рванул и в третий раз. Я взял палец четвертый раз, заговорил чем-то зубы, кольнул, он рванул четвертый раз, но я ему сказал: «Все!» и начал брать кровь в разные полагающиеся трубки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда он вышел, я сказал своему помощнику:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Я почти всегда благополучно беру кровь с первого раза, редко-редко бывает, что пациент струсит, рванет раз палец до укола, а тут четыре раза рвал руку. А ведь такой редкостно высокий, стройный, красавец из красавцев, и ведь старшина, а четыре раза рвал руку от иглы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Помощник, знавший всех и вся, ответил мне:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– А он вовсе не старшина. Он – разжалованный в солдаты капитан, теперь выслужился до старшины. Он вел поезд с зеками где-то за Доном, когда немцы прорвали фронт. Он поезд с зеками сжег, за что и был разжалован.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что очень жестокие люди феноменально трусливы, автору известно по другому случаю. Его как-то долго шпыняли и дразнили два подполковника ОРГАНОВ, оскорбляли и так, и этак. Он сидел на стуле, а потом вдруг, по запоздалой реакции, вскочил со стула. Оба подполковника мгновенно, прямо молниеносно, разлетелись в противоположные углы комнаты. Автор сел на стул, подполковники вернулись на свои места, один из них сделал замечание:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Ваша порывистость Вас до добра не доведет.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Генетика. Естественный отбор&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;На что способен естественный отбор?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы не часто задумываемся над тем, что именно искусственный отбор окружил наш мозг крепчайшей почти сплошной оболочкой – черепом, а в самом недоступном месте мозга поместил гипофиз, продуцент вазопрессина, окситоцина, пролектина, фолликулостимулирующего гормона, управителя семенников с их тестостероном и яичников с прогестероном и эстрогеном, тимости-мулирующего гормона, управляющего щитовидкой с ее тироксином; адренокортикогормоном, управляющим надпочечниками с их батареей кортикостероидов и, наконец, гормоном роста. А над гипофизом расположился гипоталамус – собиратель внешних раздражителей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На полях: «Смесь».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В связи с этим упомянем об отвращении, которое во все времена люди испытывали к мышам и крысам, почти никогда не нападавшими на человека. Отвращение к ним едва ли специально воспитывается, оно скорее инстинктивно, и, разумеется, преодолимо. Резко контрастируя с той любовью, которой окружены котята, щенята, кошки, собаки, это отвращение может показаться чистейшим предрассудком. В действительности же и крысы, и мыши служили источником опаснейших инфекций, прежде всего чумной и сальмонеллезной; немалую опасность представляла обессиливающая на пару месяцев туляремия. Поэтому на протяжении всей истории человечества, вероятно, шел непрерывный отбор на усиление инстинктивной реакции отвращения к этим неопознанным, но постоянным источникам инфекции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Семьи, роды, племена, у которых это отвращение не развивалось, вымирали тысячи и сотни поколений существенно чаще тех, у которых оно развивалось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это же относится к отвращению, которое люди испытывают к змеям.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Человек испытывает острейшее отвращение к собственным испражнениям, к их запаху, виду, но довольно равнодушно относится к кизяку. Но человеческие испражнения для человека очень опасны – это глистные и бактериальные инфекции, а вот коровьи, собачьи и прочие – не содержат ни микробов, ни глистов, опасных для человека.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Никто не учит маленьких детей бояться темноты, а они боятся. Тех, кто не боялся, десятки тысячелетий усиленно истребляли хищники.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Возможно, что глубоко заложенные естественным отбором биологические основы эмоций и образа жизни сказываются на самых разнообразных видах поведения человека. В качестве одного из примеров можно рассмотреть эстетическую оценку поведения на свободе и проследить, нет ли и здесь какой-либо связи с направлением естественного отбора.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но если естественный отбор запретил примитивно живущим народам Севера всякую суетливость, вертлявость, непоседливость, то отсутствие этого естественного отбора привело к тому, что почти все эти народы совершенно неустойчивы к туберкулезу, принимающему у них галопирующую форму, к кори, к алкоголю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Общеизвестно, что и на человеческие расы распространяется закон Глогера [185 - Константин Глогер (1803–1863) – польский и немецкий орнитолог. Закон гласит, что виды животных, обитающих в холодных и влажных зонах, имеют более интенсивную пигментацию тела (чаще всего черную или темно-коричневую), чем обитатели теплых и сухих областей, что позволяет им аккумулировать достаточное количество тепла. Например, большая часть оперения пигментов, покровов тела морского льва (Otaria jubata) темной окраски. https://dic.academic.ru/dic.nsf/ecolog/3692/%D0%97%D0%90%D0%9A%D0%9E%D0%9D], по которому северные виды отличаются от своих южных «гомологов» более плотным туловищем и укороченными конечностями. Бросается в глаза длинноногость и длиннорукость негров по сравнению с белыми. Менее известно, что жители истоков Нила имеют почти двухметровый рост, необычайно длинные ноги и руки, словом, те особенности, которые облегчают теплоотдачу. Монгольский тип – плосколицесть с носом, упрятанным от холода в глубину.<br>
&nbsp;//--&nbsp;Исайя Берлин. «Русские мыслители»&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;(1978)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На полях: Berlin I. (1978) Цитировать не следует, надо изложить самостоятельно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;I. Berlin (1978) в своей книге «Русские мыслители» описывает феномен русской интеллигенции, которая стала самым крупным целостным русским вкладом в социальное изменение мира. Автор охватывает период с 1840 по 1880 г., уделяя большие главы Л. Н. Толстому, роялисту Жозефу де Местру, Герцену, Бакунину, зарождению русской интеллигенции под влиянием немецкого романтизма, гегельянства, Пушкина, Гоголя, Белинского, Герцена, народничества, Тургенева; и из этой книги можно почерпнуть много неожиданного или забытого. Так Герцен в письме Мадзини: «С тринадцати лет я служил одной идее, одному знамени в войне против всякого навязанного авторитета, против всякого рода лишения свободы, во имя абсолютной независимости индивида». Герцен считал (стр. 84–86), что природа не подчинена никакому плану, что история не следует никакому <нрзб>, что «никакой единый ключ, никакая формула принципиально неспособна решить проблемы индивидов и общего, что общие решения не являются решениями, что универсальные цели никогда не являются реальными. Что свобода – действительных индивидов в <нрзб> времени и места имеет абсолютную ценность, что минимальная площадь свободы действия является моральной необходимостью для всех людей, которую нельзя подавлять во имя абстракций или общих принципов, <…> будь то вечное спасение, или история, либо человечество, или прогресс, тем менее государство или церковь, или пролетариат – вечные имена, привлекаемые для оправдания актов отвратительной жестокости и деспотизма, магических формул, предназначенных удушить голоса человеческого чувства и совести».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По Герцену, массы редко желают свободы. <…> «Они безразличны к индивидуальной свободе, свободе слова: массы любят вместе. <…> Под равенством они понимают равенство перед угнетением» (стр. 98). Герцен не питал иллюзий: «Неужели вы не видите этих <…> новых варваров, идущих разрушать? <…> Как лава, они тяжело колышутся под поверхностью земли <…> Когда ударит час, Геркуланум и Помпеи будут стерты, добрые и злые, справедливые и неправые будут уничтожены одинаково». Не будет ни суда, ни места, а катаклизм, тотальная революция.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В ответ на бесклассовую идиллию в «Коммунистическом манифесте» Энгельса, Герцен пишет («С другого берега»): «Социализм будет проходить все свои фазы, покуда не достигнет своих собственных крайностей и абсурдностей. Затем опять из титанической груди взбунтующегося меньшинства раздастся вновь вопль отрицания. Вновь разразится смертельная схватка, в которой социализм займет место сегодняшнего консерватизма и будет разгромлен предстоящей революцией, еще нами не видимой». Стр. 100: «Социализм ни невозможен, ни неизбежен, и дело верящих в свободу – предупредить его вырождение в буржуазное филистерство или коммунистическое рабство. Жизнь ни хороша, ни плоха, люди есть то, чем они себя делают. Без социального смысла они станут орангутангами, без эгоизма – смиренными мартышками. Но нет неукротимых сил, заставляющих нас стать либо теми или другими; поэтому оправдывать подавление свободы сегодня, обещая свободу завтра, потому что это «объективно» гарантировано, значит пользоваться жестоким и подлым обманом под предлогом нужного дела». Стр. 101: «То, что мыслящие люди простили Аттиле, Комитету Общественного спасения и даже Петру I, они не простят нам; мы не слышали ни голоса свыше, призывающего нас выполнить предназначение, ни голоса, указывающего нам дорогу. Для нас существует лишь один голос, одна сила, сила разума и понимания. Отбрасывая их, мы становимся непризванными жрецами науки, ренегатами цивилизации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что касается Бакунина, то в своем письме царю он объявил, что больше всего ненавидел спокойную жизнь, что он всего страстнее желал любое, фанфаронское, неслыханно авантюрное, постоянное движение, действие, он задыхался в мирных условиях – тем самым, по И. Берлину, резюмируя содержание и качество своих сочинений. Бакунину прекрасно ответил Герцен в «Письмах старому товарищу».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Зарождение русской интеллигенции, «которому суждено было иметь всемирные социальные и политические следствия» (стр. 115), относится к периоду 1838–1848 гг., когда русскими умами стали владеть Белинский, Тургенев, Герцен, затем Толстой, Гончаров, Достоевский, и начало проникать в Россию учение Маркса. То, что именно интеллигенция, мыслители, общие идеи играют огромную роль, прекрасно поняли впоследствии нацисты, которые сразу позаботились об уничтожении интеллектуальных вождей в завоеванных странах, считая их самыми опасными личностями на их пути.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Заметим от себя лично, что, когда впоследствии Тургенев стал подвергаться самым оскорбительным нападкам слева, со стороны нигилистов (напомним то место из «Бесов», на вечере у либеральствующего губернатора, где самодовольный лектор (читай Тургенев) осмеивается толпой), все они позабыли, как Тургенев первым в России показал, всей читающей публике на удивление, что крестьяне – тоже люди. Именно Белинский создал социальную критику литературы, а интеллигенция в целом осознала себя как некий орден, посвятивший себя распространению особого отношения к жизни как к долгу перед народом. История России, от Петра I до Александра I Россия жила в феодальной тьме, с огромным неграмотным крестьянством, невежественным духовенством и давящей сверху бюрократией, с маленьким культурным классом, огромной пропастью отделенным от народа. Широкое знакомство с Западом (даже в Пруссии крестьянство было освобождено в 1808 г.) возбудило в этой образованной прослойке чувство вины перед народом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но зарождавшуюся в России интеллигенцию освободили не только идеи Французской революции, но и немецкая гегельянская философия. Как выразился Герцен, «мы большие доктринеры и рассуждатели. К этой немецкой способности мы добавляем наш собственный национальный <…> элемент, безжалостный, фанатично сухой. Мы даже слишком готовы срубать головы <…> Мы бесстрашно доходим до самого предела и переходим через него, всегда в ногу с диалектикой, только не в ногу с правдой». И. Берлин (оговаривая условность) разделяет два подхода к литературе и искусству, французский и русский. «Французы» считают своим долгом создавать наилучший предмет, картину или книгу; остальное несущественно. «Русские» считают своим долгом говорить правду, священную правду, романом, картиной или балетом, историческим трудом, и даже Л. Н. Толстого, например, упрекали за чрезмерное внимание к форме и стилю, не говоря уж об «эстете» Тургеневе. Историк Грановский, переводчик Кетчер и Герцен, съехавшись на даче в 1845 г., были убеждены в том, что являются чем-то вроде ордена рыцарей, братства воинов, и эта убежденность распространялась на всех единомышленников по всей стране (стр. 133). Общим выразителем был Белинский, «неистовый Виссарион» со сверкающими глазами, бешено работающий и сгоревший на работе: «русская литература – моя жизнь и кровь». Он веровал в существование истин абсолютных и доказуемых и с 1835 по 1848 г. выпустил уйму статей, в которых блистательно раскрывал в творчестве Пушкина, Лермонтова, Гоголя и других крупных писателей то, что ускользало от внимания читателя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это был уникальный факт господства литературы над жизнью и одного человека над всем сознанием и воображением огромной нации» (стр. 159). Сначала Белинский верил в просвещенный абсолютизм, в Запад, затем бросился в гегельянство с признанием реальности, и наконец провозгласил примат личности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Личность человека теперь для меня стоит над историей, над обществом, над человечеством», он отрекается от Гегеля, увлекается Фейербахом, Шиллером: «Начинаю любить человечество в стиле Марата: чтобы сделать счастливой малейшую долю его, думаю, что готов уничтожить остальных огнем и мечом». Он превозносит Робеспьеров и Сен-Жюстов. В 1847 г. он уничтожающим образом накинулся на Гоголя за его «Избранные места из переписки с друзьями». Духовным сыном Белинского стал Базаров. Но этот западник оставался глубоко привязанным к России.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пожалуй, величайшим умом эры становления русской интеллигенции был Герцен. Он утверждал тезис о могучей силе идеологических абстракций над человеческими жизнями. Но вместе с тем заявил, что любая попытка объяснить поведение человека любой абстракцией, или посвятить человеческие жизни абстракции, пусть самой благородной – справедливость, прогресс, цивилизация – всегда приводит в конце концов к мукам и человеческим жертвам, и что попытки ввести индивидов в рациональные схемы, привести к теоретическому идеалу, пусть по самым высоким мотивам, приведет в конце концов к страшному изуродованию людей, к политической вивисекции во все возрастающей мере. «Это приведет только к освобождению одних за счет порабощения других и к политической вивисекции во все большем масштабе». «Старая тирания будет заменена новой, иногда гораздо более уродливой – установлением рабства универсальным социализмом, например, вместо рабства универсальной Римской церкви» (стр. 193). Споря по этому поводу с Луи Бланом, Герцен высмеял его (стр. 194).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В своем политическом завещании Герцен утверждал, что нельзя принуждать одно поколение к роли средства для благополучия его отдаленных потомков, благополучия ни в коем случае не достоверного. «Далекая цель – надувательство и обман». Реальные цели должны быть ближе: «самое большее – заработок рабочего или радость от выполненной работы».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На вопрос о смысле жизни и культуры, которая может быть прервана моментально, Герцен дает примечательный ответ (стр. 196): «Люди обладают инстинктивной страстью сохранять все, что им нравится. Человек родился и поэтому хочет жить вечно. Человек влюбляется, хочет быть любимым и любимым всегда, как и в первый момент своего признания, <…> но жизнь <…> не дает гарантий. Жизнь не обеспечивает ни существование, ни радость, и вовсе не отвечает за их продолжение <…> Каждый исторический момент целен и прекрасен, сам себя содержит в себе, на свой лад. Каждый год имеет свою собственную весну, собственное лето, зиму и осень, свои собственные бури и ясную погоду. Каждый период нов, свеж, заполнен своими собственными надеждами, несет в себе свои собственные радости и горести. Настоящее принадлежит ему. Но люди недовольны этим, они обязательно хотят владеть и будущим…»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«…Мы морально свободны или мы колеса в машине? Я хотел бы думать о жизни и поэтому об истории, как о достигнутой цели, а не о средстве для чего-то <…> Если мы глядим только на конец процесса, то смысл всей жизни – смерть…».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все проходит, но то, что проходит, может иногда вознаградить человека за все его страдания… Так отвечает Герцен всем тем, кто, подобно Мадзини или социалистам его времени, призывал к нынешним жертвам и страданиям ради национальности, или человеческой цивилизации, или социализма, либо справедливости или человечества – если не в настоящем, то в будущем. Герцен это яростно отрицал. Смысл борьбы за свободу – это не свобода завтра, это свобода сегодня, свобода живых личностей с их собственными индивидуальными целями, целями, за которые они движутся и борются, может быть, умирают, цели, которые для них священны. Подавлять их свободу, их стремления, разрушать их цели ради какого-то нелепого счастья в будущем, которое нельзя гарантировать, о котором мы ничего не знаем, которое является результатом какого-то грандиозного метафизического построения, которое само стоит на песке, для которого нет логической, эмпирической или какой-либо другой рациональной гарантии – делать это, во-первых, вслепую, потому что будущее ненадежно; во-вторых, это преступно, потому что нарушает единственные моральные ценности, которые мы знаем; потому что оно растаптывает человеческие потребности во имя абстракций – свободы, счастья, справедливости, фантастических обобщений, мистических звуков, превращенных в идолы наборов слов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Почему ценна свобода? Потому что она цель в себе, потому что она то, что есть. Жертвовать ею – это просто человеческое жертвоприношение. Это последняя проповедь Герцена, и из нее он делает вывод, что одно из глубочайших современных несчастий – это погружение в абстракции вместо реальностей. Для Герцена одним из величайших грехов, который кто-либо может совершить – это перенести ответственность со своих собственных плеч на какой-то неопределенный будущий строй и во имя чего-то, что может никогда не произойти… (стр. 197–198).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стр. 198: «…массы безразличны к индивидуальной свободе и независимости, подозрительны к таланту. <…> Они хотят <…> чтобы правительство управляло в их пользу, а не <…> против них. Но управлять самим им не приходит в голову».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«…Коммунизм пронесется по миру ужасающей бурей, страшной, кровавой, несправедливой, быстрой». (Стр. 199): «Он страшится угнетателей, но страшится и освободителей. Он страшится их, потому что они светские наследники религиозных фанатиков веков веры; потому что каждый, имеющий готовую, сухую схему, смирительную рубашку, которую он хочет надеть на человечество как единственное возможное исцеление от всех людских бедствий, в конечном счете, вынужден будет создать положение, невыносимое для свободных людских существ, для людей его типа, которые хотят выразить себя, которые нуждаются в какой-то области для развития своих собственных возможностей, и притом готовы уважать оригинальность, спонтанность, естественное стремление к самовыражению со стороны и других людей».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Они хотят, не меняя стен тюрьмы, дать им новое применение, как если бы план для тюрьмы был бы пригоден для свободного существования». «Специалисты по тюремной архитектуре не могут строить дома для свободных людей. И кто скажет, что история показала ошибочность Герцена?» (И. Берлин, 1978).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стр. 201. Герцен «…объявляет, что одна из величайших опасностей нашего общества заключается в том, что личности будут одинаково укрощены и подчинены идеалистами во имя альтруизма, во имя мер, предназначенных осчастливить большинство». Новые освободители могут напомнить инквизиторов прошлого, гнавших стада невинных испанцев, голландцев, бельгийцев, французов, итальянцев на аутодафе, а «затем мирно возвращались домой со спокойной совестью, считая, что они выполнили свой долг, с запахом горелого человеческого мяса еще в ноздрях» и спали сном невинного после хорошо выполненной дневной работы. Эгоизм нельзя осудить без разграничений. Эгоизм – не грех. Моралисты храбро мечут в него молнии вместо того, чтобы на нем строить. То, с чем моралисты борются и что отрицают, это великая внутренняя цитадель человеческого достоинства <…> Это своеобразное сочетание идеализма и скептицизма проходит через все произведения Герцена».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стр. 207: «Самой постоянной целью Герцена является сохранение индивидуальной свободы».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стр. 209: «Из его произведений исходит сильная традиция освободительного гуманизма в русском социализме, побежденная только в октябре 1917 г. Его анализ сил, действовавших в его дни, индивидов, в которых они воплощались, моральных предпосылок их верований и слов и его собственных принципов, остается до нашего времени одним из самых проницательных, волнующих и морально мощных обвинений великих зол, созревших в наше собственное время».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стр. 299. «Нельзя остановить интеллект», – писал Герцен в своей последней блестящей статье, – «потому что у большинства отсутствует понимание, тогда как меньшинство им злоупотребляет <…> Дикие вопли – закрыть книги, изгнать науку и двинуться в какую-то бессмысленную разрушительную битву – это самый насильственный и вредный вид демагогии. За ним последует взрыв самых диких страстей… Нет! Великие революции не достигаются разнуздыванием низменных страстей! <…> Я не верю в серьезность людей, предпочитающих грубую силу и разрушение развитию и достижению соглашений. <…> Нужно открывать людям глаза, а не вырывать их».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что до Чехова, то он однажды сказал (стр. 303): «Дело писателя не давать решения, а лишь описывать положение так правдиво, так справедливо отнестись ко всем сторонам вопроса, чтобы читатель больше не мог избегать его». «Сомнения, поднятые Тургеневым, не улеглись, <…> с его времен дилемма обострилась и стала всемирной, всеобщей».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из всего рассказанного И. Берлиным о Герцене может создаться впечатление, что он был очень проницательным, осторожным либералом, постоянно готовым бороться на два фронта, видевшим главное счастье человечества в личной и индивидуальной свободе, оттесняющим экономические и политические неустройства на второй план. Без малого близкое впечатление может создаться о Тургеневе. В действительности же Тургенев в своих «Записках охотника» впервые, чисто художественными средствами, показал жизнь деревни, крестьян и крестьянок, впервые оповестил «общество», т. е. интеллигенцию, зажиточных горожан, дворянство, чиновничество, двор об их нуждах и нужде, сделал это без нажимов и компрометирующих преувеличений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Герцен же был совершенно неустрашимым бойцом, с более чем неподкупной совестью, устойчивым к любой демагогии, борющимся против любой несправедливости. Когда началось восстание в Польше, очень непопулярное в России (вспомним давнее «Клеветникам России» Пушкина), Герцен горячо, решительно встал за освобождение Польши. Ради борьбы за то, что он считал правым делом, он пошел на полную утрату популярности в России, на то, что его «Колокол», который раньше зачитывали до дыр, читал сам государь, «Колокол», упоминание в котором пугало любого чинушу и даже высоких персон, потерял<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На полях: Где-то затерялся конец.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На обороте: Может быть, эту-то рукопись, если только она Вам не в масть, надо будет вернуть мне. В. Эфр.<br>
&nbsp;//--&nbsp;1988. ИТОГИ&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Этот год пока проходил в попытках реализации, совершенно безрезультатных. Я несколько раз был в АМН, ссылался на Парина [186 - Василий Васильевич Парин (1903–1971) – физиолог, академик АН СССР.], на прохождение «Введение в медицинскую генетику». Но мне кулуарно ответили, что таких как Парин («Тамм [187 - Игорь Евгеньевич Тамм (1895–1971) – физик-теоретик, лауреат Нобелевской премии по физике.] медицины») нет и больше не будет. Разговаривал и с президентом, и с секретарем Президиума, с академиком-секретарем медико-биологического отделения, но никакого движения, кроме как вспять, не получилось. Вы знаете, какой я скупердяй на время, особенно рабочее, как мне трудно отрываться от работы: слишком много времени ушло впустую, надо лихорадочно работать, чтобы хоть что-то успеть сделать, и я уже считал, что 20 лет работы пропало зря. И ведь я с самого начала знал, что тащу на себе горб, и продолжаю таскать. Например, в дополнение и развитие я довел рукопись до тысячи страниц. Какого черта, если и так достаточно убедительно относительно пяти факторов. Но я пытался отыскать еще какой-либо, прочитывал, вернее, конспектировал (я почти никогда ничего не читаю, кроме как перед сном, но все мало-мальски стоящее с узкой точки зрения конспектирую). При этом, зная, что вот-вот свалюсь, только реферировал на карточках, без всякого развития. Действительно, когда у меня после пары инфарктов началась мерцательная аритмия, нашлись люди, которые решили, что меня надо обязательно поставить на ноги, и сопроводили меня в знаменитый Кардиоцентр. Там у меня на 3-й или 4-й день произошел приступ «мерцаловки», но я ходил, обвешанный мониторами, и мне выработали курс лечения, подобрали лекарства (главное, кордарон) и я стал там не только ходить по 1,5 часа на прогулку (чего не было десятилетия – конечно, если не считать фронт и другие обстоятельства, когда, впрочем, не гулял, а ходил по делу), и я там почти сразу занялся колодой своих карточек, штук 300–400, переводя их в развернутый текст; настрочил за месяц или 5–6 недель, что провел там, уйму, впрочем, преимущественно по проблеме эволюционной генетики этики («Родословной альтруизма»). У меня и без того лежат горы перепечатанного на машинке текста, и я очень сомневаюсь в том, что успею это привести в систему, пока все это обилие имеет форму клочков или лохмотьев. <…>&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br><br>
<br><img border=0 src="i_020.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Откупориваю Шираз. Включаю камеру. Смотрите, я снова в форме. Отдайте мне должное, я всю дорогу молчала, и вовсе не из меркантильности. Ну сколько там стоят мои буковки! Если у меня и есть претензии, то только к «Print on demand». Почему бы не поставить публикатора в известность? Мол, уважаемая Елизавета Годунова, книга вдвое увеличилась в объеме, объявился еще какой-то автор и изменил название книги…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Print on demand», вы молодцы! Вам дорога память, а не литература. Возвращать из забвенья – миссия великая. Заодно и меня утешили. Из-за Таниного романа я чуть не слетела с катушек. А Эфроимсон привел в чувство, помог раздышаться. И мне, и моим пациентам. Они расправили диафрагмы, они платят и дышат, дышат и платят. Сообща мы покроем расходы. Чего-то я разболталась…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Давайте лучше помянем Таню и Владимира Павловича. Пусть им там будет хорошо, хотя в там я не верю. А нам пусть будет хорошо здесь. Глоток Шираза – и психофизический зажим снят.<br>
<br><br><br>