Артур Конан Дойл
12 лучших рассказов о Шерлоке Холмсе (по версии автора)

Пестрая лента

   Просматривая свои заметки о тех семидесяти случаях, по которым я в эти восемь лет изучал способ расследований моего друга – Шерлока Холмса, я нахожу между ними много трагических, несколько комических, большое количество просто странных, но ни одного заурядного или ничтожного. Из всех этих разнообразных дел, я не помню ни одного, которое носило бы такой мрачный характер, как дело, связанное с хорошо известной в провинции Суррей семьей Ройлот из замка Сток-Моран. Эти драматические события относятся еще к первому времени моей дружбы с Холмсом, до женитьбы вашего покорного слуги, когда мы оба жили в квартире на Бейкер-Стрит.
   В начале апреля 1883 года я, проснувшись как-то утром, увидел у своей кровати Шерлока Холмса, одетого в выходной костюм. Он вставал обыкновенно поздно, а на каминных часах было всего только четверть восьмого, и потому я взглянул на него с удивлением и некоторой досадой за нарушение моих привычек.
   – Очень жаль будить вас, Ватсон, – сказал он, – но в это утро всем пришлось рано встать. Сперва разбудили миссис Хадсон, она пришла ко мне, а я к вам. Какая-то барышня, говорят, приехала сюда в большом волнении. Она ждет в гостиной. А когда молодые барышни раз езжают по столице в этот час утра и будят людей, то следует предполагать, что им надо сообщить что-нибудь очень важное. Если же случай этот окажется интересным, вы, вероятно, пожелаете проследить его с самого начала. Потому-то я на всякий случай и пришел разбудить вас.
   – Вы правы, друг мой, я ни за что не упущу его.
   Я не знал большого удовольствия, как сопровождать Холмса в его расследованиях, поэтому поспешно оделся и через несколько минут был готов идти с ним в гостиную. У окна сидела дама, одетая в черное, с густой вуалью на лице. Она поднялась навстречу сыщику.
   – Здравствуйте, – весело сказал Холмс. – Я – Шерлок Холмс, а это мой близкий друг и товарищ, доктор Ватсон, в присутствии которого вы можете говорить так же свободно, как и наедине со мной. А хорошо, что мистрис Хадсон догадалась затопить камин. Пожалуйста, подвиньтесь поближе к нему, я велю принести чашку горячего кофе. Вижу, что вы дрожите от холода.
   – Я дрожу не от холода, – тихим голосом отвечала дама, пересаживаясь ближе к камину.
   – Отчего же?
   – От страха, мистер Холмс, от ужасного страха.
   С этими словами она подняла вуаль, и мы увидели, что она действительно находилась в самом жалком состоянии душевного волнения. Ей нельзя дать более тридцати лет, но волосы ее местами преждевременно поседели, а выражение лица было утомленное и страдальческое. Шерлок Холмс окинул ее своим быстрым, внимательным взглядом.
   – Не бойтесь, – сказал он, успокаивая ее. – Мы скоро разберем, в чем дело, и без сомнения все уладим. Вы, я вижу, приехали сегодня утром по железной дороге.
   – Откуда вы знаете?
   – Я вижу оставшуюся половинку возвратного билета в вашей перчатке. Вы, вероятно, выехали рано из дому… Пришлось долго ехать в кабриолете по тяжелой, грязной дороге до станции.
   Дама вздрогнула и с недоумением уставилась на него.
   – В этом нет ничего удивительного, – сказал он, улыбаясь. – Левый рукав вашей кофточки забрызган грязью, по крайней мере, в семи местах. Грязь эта еще совсем свежая. Я не знаю другого экипажа, который так брызгал бы грязью, как кабриолет, к тому же в нем приходится сидеть по левую сторону от кучера.
   – Каким бы путем вы это ни узнали, но все верно, – сказала она. – Я уехала из дома до шести часов, была на станции Летерхед в двадцать минут седьмого и приехала сюда первым поездом. Я пришла сказать вам, что не могу дольше так жить. Я непременно сойду с ума, если это будет продолжаться. Мне не к кому обратиться, – никого у меня нет, кроме одного человека, который любит меня всей душой, но в этом случае ничем помочь не может. Я слышала о вас, мистер Холмс, от мистрис Фэринтом, которой вы помогли в тяжелую минуту ее жизни. Она дала ваш адрес. О, прошу вас, не можете ли вы помочь мне, хотя бы только тем, что постараетесь осветить тот густой мрак неизвестности и тайны, который окружает меня? В настоящую минуту я не могу ничем наградить вас за услуги, но через месяц или два я буду замужем и смогу сама располагать доходами своего состояния, тогда вы увидите, что я умею быть благодарной.
   Холмс подошел к письменному столу, вынул из ящика маленькую записную книжку и внимательно стал перелистывать ее.
   – Фэринтом… Фэринтом… Ах да, помню! Дело с опаловой диадемой. Это, кажется, было еще до вас, Ватсон. Я могу только сказать, что буду очень рад посвятить себя вам с тем же вниманием, с каким я действовал в деле вашей приятельницы. Что касается награды, то я нахожу ее в своем призвании, но если вам угодно будет понести те расходы, которые мне, может быть, придется сделать по вашему делу, то вы можете уплатить их в любое время, когда вам будет удобно. Теперь же я попрошу вас сообщить все, что может дать нам понятие о вашем деле.
   – К сожалению, – отвечала посетительница, – весь ужас положения заключается в том, что я не знаю, чего боюсь. Подозрение мое возбуждают такие мелочи, что посторонний легко может счесть их совершенно ничтожными. Даже тот, к кому я прежде всех имею право обратиться за советом и помощью, смотрит на все, как на фантазии нервной женщины. Он не говорит этого, но я вижу по его взгляду и по ответам, которыми он старается успокоить меня. Я слышала, однако, мистер Холмс, что вы глубоко вникли и изучили разнообразные виды зла в человеческом сердце. Может быть, вы дадите мне совет, как избежать той опасности, которая окружает меня.
   – Я к вашим услугам.
   – Меня зовут Элен Стонер, и живу я со своим отчимом, последним потомком одного из древнейших саксонских родов – Ройлот, из замка Сток-Моран на западной границе провинции Суррей.
   Холмс кивнул головой.
   – Фамилия мне известна.
   – Семья эта в свое время была одной из самых богатых в Англии, и владения ее простирались за границы графства, в Беркшир на север и в Хэмпшир на запад. В прошлом столетии, однако, четыре владельца один за другим оказались очень расточительными и беспорядочными людьми, и разорение семьи, начатое ими, довершил игрок, владевший имением во времена регентства. Ничего не осталось от обширного владения, кроме нескольких акров земли и двухсотлетнего дома, который уже тоже заложен на кабальных условиях.
   Последний владелец имения прожил там свой век в печальном положении нищего дворянина. Единственный сын его, мой отчим, сознавая необходимость искать средства к существованию, и получив взаймы некоторую сумму денег от родственника, посвятил себя медицине и, окончив курс, отправился в Калькутту. Там, благодаря научным знаниям и силе воли, он приобрел обширную практику. Как-то раз, в припадке гнева, вызванного воровством, совершенным в его доме, он до смерти избил буфетчика-туземца и с трудом избежал смертного приговора. Пришлось долго просидеть в заключение, после чего он вернулся в Англию мрачным и разочарованным человеком.
   Во время своего пребывания в Индии доктор Ройлот женился на моей матери, миссис Стонер, молодой вдове генерал-майора Стонера, служившего в бенгальской артиллерии. Мы с сестрой Джулией двойняшки, нам было всего два года, когда мать наша вступила во второй брак. У нее было порядочное состояние, с которого она получала тысячу фунтов годового дохода. По завещанию она передала все в руки доктора Ройлота до тех пор, пока мы будем жить вместе с ним, с условием, чтобы он выплачивал нам известную сумму в год, если мы выйдем замуж. Вскоре после нашего возвращения в Англию, мать погибла во время железнодорожного крушения недалеко от Кру. Доктор Ройлот после этого отказался от всех попыток приобрести практику в Лондоне и уехал с нами жить в родовой дом Сток-Моран. Доход с капитала, оставленного матерью, удовлетворял все наши потребности, и, казалось, мы станем жить в счастье и довольстве.
   Около этого времени совершилась страшная перемена в характере нашего отчима. Вместо того, чтобы познакомиться и войти в сношения с соседями, которые от души обрадовались тому, что последний потомок семьи Ройлот из Сток-Морана поселился в своем имении, он заперся в своем доме и если изредка и выходил из него, то только для какой-нибудь свирепой ссоры с первым встречным. Необузданный нрав, доходящий почти до помешательства, передавался по наследству в мужском поколении этой семьи, а у отчима он, думаю, развился еще сильнее вследствие продолжительного пребывания в тропическом климате. Целый ряд самых унизительных ссор последовал за этим, две из которых кончились в полицейском участке. Теперь он сделался страшилищем всей деревни. Люди бегут при его появлении, тем более, что отчим обладает большой физической силой и совершенно теряет всякую власть над собой, когда рассердится. На прошлой неделе он перебросил деревенского кузнеца через перила моста в реку. Я отдала все деньги, какие могла собрать, и только тем мне удалось охранить его от нового публичного скандала. У доктора Ройлота совсем нет друзей, кроме кочующих цыган, им он то и дело позволяет располагаться табором на необработанных, поросших терновником полях своего имения. Сам ходит к ним в кибитки, проводит там целые дни, а иногда даже уходит с табором кочевать по целым неделям. Кроме того, он большой любитель разных индийских животных, которых иногда присылает ему один корреспондент из Индии. Так, например, в настоящую минуту у нас по полям и саду бегают на свободе пантера и павиан, которые наводят страх на жителей деревни почти наравне со своим господином.
   По тому, что я рассказала, вы можете представить, что нам с бедной сестрой жилось не очень-то весело. Никакая прислуга не хотела оставаться у нас в доме, и нам подолгу приходилось делать всю домашнюю работу. Сестре моей еще не тридцати лет, когда она умерла, а волосы ее уже начали седеть, так же, как теперь мои.
   – Разве ваша сестра скончалась?
   – Она умерла ровно два года тому назад. О ее смерти я и хотела поговорить с вами. Вы легко можете понять, что, живя такою жизнью, нам мало приходилось видеть людей нашего возраста и положения. У нас есть тетя, незамужняя сестра моей матери, мисс Онория Вестфэль, которая живет в Хэрроу. Изредка нам дозволялось навещать ее. Джулия ездила туда на Рождество два года тому назад, познакомилась с морским офицером и сделалась его невестой. Отчим узнал об этой помолвке, когда сестра вернулась домой, и не отказал ей в своем согласии. Только, за две недели до дня, назначенного для свадьбы, случилось то страшное событие, которое лишило меня единственного близкого человека.
   Шерлок Холмс все время сидел, прислонившись к спинке стула, закрыв глаза и оперев голову на подушку, теперь он с интересом взглянул на посетительницу.
   – Пожалуйста, будьте точны в подробностях, – сказал он.
   – Это не составит труда, потому что все мельчайшие обстоятельства этих страшных минут врезались в память. Дом, как я уже говорила, очень стар, и только в одном флигеле можно жить. Все спальни находятся в первом этаже этого флигеля, а гостиные в средней части здания. Из этих спален первая – комната доктора Ройлота, вторая – комната моей сестры, а крайняя – моя. Между ними нет сообщения, но все они выходят в один коридор. Достаточно подробно я говорю?
   – Вполне.
   – Окна всех трех комнат выходят на луг перед домом. В тот роковой вечер доктор Ройлот рано ушел к себе в спальню, но не ложился спать. Это сестра знала по сильному запаху его крепких индийских сигар, дым которых проникал в ее комнату. Она ушла из своей спальни и пришла ко мне, посидеть и поболтать о предстоящей свадьбе. В одиннадцать часов Джулия встала и хотела уйти, но остановилась у двери и оглянулась на меня.
   «Скажи мне, Элен, ты никогда не слышишь ночью какого-то особенного свиста?»
   «Никогда», – отвечала я.
   «Ведь не может быть, чтобы ты сама свистела во сне?»
   «Конечно, нет. А что?»
   «В последние две или три ночи я слышу негромкий, но ясный свист. Всегда около трех часов. У меня легкий сон, и это будит меня. Не могу сказать, откуда этот свист, из другой ли комнаты или с луга перед домом».
   «Нет, я ничего не слышала. Это, вероятно, цыгане свистят в поле».
   «Должно быть. Но если это во дворе, удивительно, что ты ничего не слышала».
   «Да, но я сплю крепче тебя».
   «Во всяком случае, это не имеет большого значения», – сказала сестра, улыбаясь.
   Выходя, она затворила дверь моей комнаты и через несколько минут я услышала, как она повернула ключ в замке своей двери.
   – Вот как, – спросил Холмс. – Разве вы привыкли на ночь запираться на ключ?
   – Всегда.
   – А почему?
   – Ведь я говорила, что у доктора бегают на свободе пантера и павиан. Мы не могли быть спокойны, не заперев двери на ключ.
   – Хорошо. Пожалуйста, продолжайте.
   – Я не могла заснуть в ту ночь. Неопределенное предчувствие грозящего несчастия будоражило меня. Если помните, мы с сестрой были двойняшками, а вы знаете, как неуловима и тесна связь между двумя душами, так близко сродными между собой. Ночью разыгралась буря. Ветер гудел на дворе, а дождь хлестал и бил в окна. Вдруг среди шума бури раздался дикий крик испуганной женщины. Я узнала голос сестры. Вскочив с постели, я накинула платок и бросилась в коридор. В ту минуту, как я отворила дверь, мне показалось, что я услышала негромкий свист, тот самый, о котором говорила сестра, и с минуту после этого раздался звенящий звук как от упавшего металлического предмета. Выбежав в коридор, я услышала, как отворяется дверь комнаты моей сестры. При свете лампы в коридоре я увидела сестру, стоявшую в проеме двери. Джулия протянула вперед руки, как бы в поисках опоры, и вся шаталась, как пьяная. Я подбежала и подхватила ее обеими руками, но в ту же минуту ноги ее подкосились, и она упала на пол. На полу она стала биться, как от страшной боли, руки и ноги ее судорожно скорчились. Сперва я подумала, что она не узнала меня, но когда я нагнулась, Джулия вдруг вскрикнула таким голосом, какого я никогда не слышала: «О, Боже мой, Элен. Пестрая лента! Пестрая лента!» Она хотела еще что-то сказать и указала пальцем в направлении комнаты доктора, но судорога захватила ее дыхание. Я побежала по коридору и громко позвала отчима. Он выбежал в халате из своей спальни. Когда он подошел к сестре, та была уже без сознания. Отчим влил ей в горло водки и послал за деревенским врачом, но все усилия оказались тщетными: Джулия умерла, не вернувшись к сознанию. Такова была страшная кончина моей дорогой сестры.
   – Позвольте спросить, – прервал ее Холмс, – вы вполне уверены, что слышали свист и металлический звук. Можете присягнуть на этом?
   – Это было первое, что спросил судебный следователь! У меня в памяти осталось очень ясное впечатление этих звуков, но среди гула и рева бури я могла, конечно, и ошибаться.
   – Сестра ваша была одета?
   – Нет, она была в ночном белье. В правой руке нашли обгорелый кончик спички, а в левой коробок.
   – Это доказывает, что она успела засветить огонь и оглядеться кругом после испуганного крика. Это важно. К каким заключениям привело следствие?
   – Судебный следователь очень тщательно вник во все подробности, так как поведение доктора Ройлота без того уже возбуждало всеобщее внимание, но не мог найти ничего, что могло бы объяснить смерть моей сестры. Из моих показаний узнали, что дверь ее комнаты была заперта изнутри, а окно закрыто старинными ставнями, загороженными толстыми железными перекладинами, которые накрепко запираются каждый вечер. Стены были тщательно обысканы и оказались крепкими, никаких потайных дверей. То же было сделано и с полом, и с тем же результатом. Камин, правда, весьма просторен, но загорожен четырьмя крепкими железными прутами. Нет сомнения в том, что сестра моя была одна, когда ее настигла смерть. К тому же на теле не было ни малейшего следа насилия.
   – А что вы скажете о яде?
   – Доктора, осмотрев тело, не нашли никаких признаков отравы.
   – От чего же, вы думаете, умерла эта бедная девушка?
   – По-моему, она умерла от страха и нервного потрясения. Но что могло так испугать Джулию, я решительно не могу представить себе.
   – Цыгане гостили в то время в имении?
   – Да, они почти всегда живут там.
   – А как вы объясняете ее слова о ленте, – о пестрой ленте?
   – Иногда мне кажется, что это был просто бред. А иногда думаю, что они, может быть, относились к пестрому головному убору, который носят женщины в цыганском таборе.
   Холмс покачал головой, как будто неудовлетворенный этим объяснением.
   – Темное дело, – сказал он. – Пожалуйста, продолжайте ваш рассказ.
   – С тех пор прошло два года. Жизнь моя стала еще более одинока, чем прежде. Однако, месяц тому назад, один близкий друг, которого я давно уже знала, попросил моей руки. Его фамилия Армитэдж, Перси Армитэдж, второй сын мистера Армитэджа из Крен-Уотера, это недалеко от Рединга. Отчим дал согласие на этот брак, и свадьба наша назначена скоро. Дня два тому назад начали делать какие-то починки в стене западного флигеля нашего дома и проломили стену моей спальни, так что пришлось перебраться в ту комнату, где умерла сестра, и спать в той самой кровати, в которой она спала. Вообразите мой ужас, когда в прошлую ночь, лежа в постели и думая о страшной кончине Джулии, я вдруг услышала в тишине ночи тот же самый тихий свист, который был предвестником ее смерти. Я вскочила с постели и зажгла лампу, но в комнате никого не было. Я так сильно испугалась, что не стала ложиться опять, и, как только рассвело, вышла из дома, наняла кабриолет в гостинице "Корона" и поехала в Летерхед, на станцию, откуда и прибыла сюда, с намерением повидать вас и попросить вашего совета.
   – И правильно сделали, – сказал мой друг. – Все ли вы рассказали?
   – Да, все.
   – Мисс Ройлот, это неправда. Вы бережете своего отчима.
   – Что вы хотите сказать?
   Вместо ответа Холмс приподнял черное кружево рукава, которое отчасти закрывало руку, лежавшую на колене его посетительницы. Пять маленьких синеватых пятнышек, следы пальцев, ясно виднелись на белой кисти.
   – Он мучает вас, – сказал Холмс.
   Дама сильно покраснела и поспешно прикрыла руку.
   – Он вспыльчивый человек и, вероятно, сам не знает меру своей силе.
   Наступило долгое молчание; Холмс опустил подбородок на руки и уставился глазами в огонь камина.
   – Дело это очень темное, – сказал он, наконец. – Тут еще тысяча подробностей, которые мне непременно надо узнать прежде, чем решить, как действовать. Но, вместе с тем, нельзя терять времени. Если бы, например, мы приехали сегодня в Сток-Моран. можно было бы нам осмотреть комнаты без ведома вашего отчима?
   – Он говорил, что ему именно сегодня надо быть в городе по какому-то важному делу. Вероятно, до вечера он не вернется домой. В таком случае вам ничто не помешает. У нас теперь экономка в доме, но она стара и глупа, я легко могу удалить ее на время.
   – Отлично. Вы согласны на эту поездку, Ватсон?
   – Согласен.
   – Так, значит, мы оба приедем. А что вы сами намерены делать?
   – Мне надо справить еще кое-какие покупки в городе, но я вернусь домой с двенадцатичасовым поездом, чтобы быть там, когда вы приедете.
   – Вы можете ждать нас вскоре после вашего возвращения. У меня самого еще есть дело до тех пор. Не хотите ли позавтракать?
   – Нет, мне некогда. У меня уже теперь легче стало на сердце после того, как я сообщила вам свои опасения. Буду ждать вас с нетерпением.
   Она опустила густую черную вуаль на лицо и вышла из комнаты.
   – Что вы думаете обо всем этом, Ватсон? – спросил Шерлок Холмс, откидываясь на спинку кресла.
   – Дело это кажется мне темным и страшным.
   – Да, оно и темное, и страшное.
   – Однако если дама эта не ошибается, говоря, что пол и стены комнаты крепки и невредимы, и что ни в дверь, ни в окно, ни в камин нельзя проникнуть, то сестра ее и вправду была одна, когда ее постигла таинственная участь.
   – Чем же тогда объяснить ночной свист и странные слова умирающей девушки?
   – Не знаю.
   – Если сопоставить все эти указания: повторявшийся ночью свист, присутствие табора цыган, находившихся в близкой дружбе со старым доктором, принять во внимание, что для доктора очень выгодно помешать браку падчерицы, потом предсмертные слова девушки, относившиеся к каким-то лентам, и наконец металлический звук, который слышала мисс Элен Стонер и который вероятно произошел от одной из железных перекладин, загораживающих ставни… Все это наводит на мысль, что по таким уликам можно разъяснить эту тайну.
   – Но что же могли сделать с ней цыгане?
   – Не могу себе представить!
   – В этой теории я нахожу много противоречий, – заметил я.
   – И я тоже, – кивнул Холмс. – Для того-то мы и едем в Сток-Моран сегодня. Я хочу проверить эти противоречия. Но, черт возьми, что это такое?
   Восклицание моего друга было вызвано тем, что дверь наша вдруг с шумом распахнулась, и на пороге показался человек громадного роста. На нем была высокая шляпа, длинный черный сюртук и пара высоких штиблет, а в руке он держал охотничью плеть. Он был так высок ростом, что верх его шляпы задевал за перекладину двери, а ширина его плеч, казалось, заполняла все свободное место. Большое лицо, испещренное морщинами, загорелое, темно-желтое, изрытое следами злых страстей, оборачивалось то к одному, то к другому из нас, между тем как глубоко впалые глаза с желчными белками и высокий, изогнутый, тонкий нос придавали ему сходство со старой, свирепой хищной птицей.
   – Который из вас Холмс? – спросил появившийся господин.
   – Это моя фамилия, но вы имеете преимущество надо мной, – спокойно отвечал мой друг. – Вы знаете меня, но я не знаю, кто вы.
   – Я доктор Граймсби Ройлот из Сток-Морана.
   – Очень рад, доктор, – хладнокровно сказал Холмс. – Пожалуйста, присядьте.
   – Не собираюсь этого делать! Падчерица моя была здесь, я проследил ее. Что она вам рассказала?
   – Сегодня холодно на дворе, не правда ли? – проговорил Холмс.
   – Что она вам рассказала? – сердито закричал старик.
   – Однако я слыхал, что крокусы уже начинают расцветать, – продолжал Холмс все в том же тоне.
   – Ага! Не хотите отвечать? – воскликнул наш новый посетитель, делая шаг вперед и взмахивая плетью. – Я знаю вас, вы – негодяй! Я давно слышал про вас, вы – Холмс, сыщик.
   Друг мой улыбнулся.
   – Суете нос повсюду!
   Улыбка Холмса еще расширилась.
   – Вы – Холмс, доносчик Скотланд-Ярда.
   Холмс от души захохотал.
   – Разговор наш необыкновенно забавен, – проговорил он. – Пожалуйста, затворите дверь, когда будете уходить, из нее пренеприятно дует.
   – Я уйду только тогда, когда выскажу все, что мне надо. Не смейте мешаться в мои дела. Я знаю, что мисс Стонер была здесь: я проследил ее. Меня опасно раздражать. Вот, смотрите!
   Он поспешно подошел к камину, взял из него стальную кочергу и согнул ее в дугу своими большими смуглыми руками.
   – Смотрите, не попадитесь мне в руки! – проворчал он и, бросив согнутую кочергу на пол, вышел из комнаты.
   – Очень любезный господин, – проговорил Холмс, смеясь. – Я не так велик, как он, но если бы он подождал минутку еще, я показал бы ему, что и я не многим слабее его.
   Говоря это, он поднял кочергу и быстрым движением выпрямил ее.
   – Какая дерзость смешивать меня с полицейскими сыщиками! Это свидание, однако, придает еще больше интереса нашему делу. Надеюсь только, что наша маленькая барышня не поплатится за свою неосторожность… Теперь, Ватсон, мы позавтракаем, а потом я пойду в главную контору духовных завещаний, где надеюсь найти несколько указаний для этого дела.
   Было около часу, когда Шерлок Холмс вернулся домой. В руке он держал лист синей бумаги, весь исписанный заметками и цифрами.
   – Я видел завещание умершей жены доктора Ройлота, – сказал он. – Чтобы определить настоящее значение его, я должен был сделать расчет сумм в настоящую минуту, составляющих цену бумаг, которые представляют собой все ее состояние. Общая сумма дохода, когда она умерла, была приблизительно 1100 фунтов, теперь же, вследствие упадка цен на сельскохозяйственные продукты, она составляет не более 750 фунтов в год. Каждая из дочерей, вступив в брак, имеет право на 250 фунтов годового дохода. Очевидно, что если бы обе девушки вышли замуж, то на долю этого прелестного господина пришлась бы самая пустяшная сумма. Даже одна из них, выйдя замуж, нанесла бы ему значительный убыток. Как видите, расчеты не были простой тратой времени: они убедили меня в том, что доктор имеет самое решительное основание помешать браку падчерицы. Ну, а теперь, Ватсон, нам нечего мешкать, дело слишком серьезно, тем более что старик знает о нашем интересе к его делам. Если вы готовы, мы позовем извозчика и поедем на Вокзал. Кстати, захватите-ка револьвер… Он будет веским доводом в глазах человека, который завязывает узлом стальную кочергу. Револьвер и зубная щетка, – вот все, что нам нужно.
   На вокзале Ватерлоо нам удалось попасть на поезд. Приехав в Летерхед, мы на постоялом дворе у станции наняли коляску и поехали по дороге среди зеленых лугов Суррея. Спутник мой сидел, глубоко задумавшись, скрестив руки, надвинув шляпу на глаза и опустив голову на грудь. Вдруг он поднял голову и дотронулся до моего плеча, указывая вдаль.
   – Посмотрите! – сказал он.
   За лугами по отлогому холму подымался густой, заросший парк, сгущаясь кверху и образуя нечто вроде рощи. Между деревьями виднелись серые углы и верх остроконечной крыши старинного дома.
   – Это Сток-Моран? – спросил он.
   – Да, сударь, это дом доктора Граймсби Ройлота, – заметил возница, правивший лошадью.
   – Там делают перестройку, – сказал Холмс, – мы туда едем.
   – Вон там деревня, – продолжал кучер, указывая налево на маленькую кучу крыш, на некотором расстоянии, – но если вам надо в усадьбу, вам короче будет пройти пешком через вон тот забор и по тропинке. Туда, где барышня гуляет.
   – А эта барышня, вероятно, мисс Стонер, – заметил Холмс, заслоняя глаза от солнца. – Да, я думаю нам лучше дойти пешком.
   Мы вылезли, заплатили вознице, и коляска поехала назад в Летерхед.
   – Я на всякий случай, – проговорил Холмс, пока мы перелезали забор, – сказал этому человеку, что мы приехали сюда для перестройки, пусть думает, что мы архитекторы, или что-нибудь подобное. Меньше сплетничать будет… Здравствуйте, мисс Стонер. Вы видите, мы сдержали обещание.
   Дама, посетившая нас утром, с радостным лицом поспешила нам навстречу.
   – Я с таким нетерпением ждала вас, – воскликнула она, горячо пожимая нам руки. – Все устроилось отлично: доктор Ройлот уехал в город и, вероятно, не вернется до вечера.
   – Мы имели удовольствие познакомиться с доктором, – сказал Холмс, и в нескольких словах передал ей все, что случилось.
   Мисс Стонер побледнела так, что губы ее побелели.
   – Боже мой! Значит, он следил за мной. Он так хитер, что я никогда не знаю, что он может сделать. Что он скажет, когда вернется!
   – Ему следует быть осторожным, не то он может попасться в руки людям хитрее его самого. Вам надо запереться от него в своей комнате на весь вечер. Если отчим будет груб, мы отвезем вас к тетке в Хэрроу. Теперь же не надо терять времени, пожалуйста, покажите нам те комнаты, которые нам надо осмотреть.
   Дом был серый, каменный, поросший мхом. Он состояло из высокой средней части и двух флигелей, выстроенных с обеих сторон полукругом, напоминающим клешни краба. В одном из флигелей окна были разбиты и заколочены досками, а крыша частью провалилась и придавала всему зданию вид полного разорения. Средняя часть была в немного лучшем состоянии, а правый флигель, относительно новый, занимали жильцы. У крайнего угла виднелись леса, а стену дома проломили в нескольких местах, но рабочих не было видно во все время нашего осмотра. Холмс стал медленно прохаживаться по двору и с большим вниманием осматривал снаружи окна дома.
   – Это, должно быть, окно комнаты, где вы спали прежде, посередине окно вашей сестры, а это, ближе всех к средней части дома, вероятно, окно комнаты доктора Ройлота?
   – Да, совершенно верно. Но я теперь сплю в средней комнате.
   – По случаю перестройки, да. Впрочем, кажется, не было особенной надобности чинить эту стену?
   – Ни малейшей! Я думаю, что это только предлог, чтобы выселить меня из комнаты.
   – А, вот как… Это очень важно! На другой стороне в этом узком флигеле, – коридор, в который выходят все три комнаты. В нем, конечно, тоже есть окна?
   – Да, но очень узкие. В них никто пролезть не сможет.
   – Если вы обе запирали двери на ключ, то не было конечно и никакой возможности проникнуть к вам с той стороны. Теперь будьте так добры, войти в вашу комнату, запереть ставни изнутри и укрепить их железной перекладиной.
   Мисс Стонер исполнила его желание, и Холмс, тщательно осмотрев ставни, попробовал всевозможными способами взломать их, но это ему не удалось.
   Не было ни малейшей щели, в которую можно было бы просунуть нож. С помощью увеличительного стекла, он внимательно осмотрел их петли, сделанные из крепкого железа и глубоко вбитые в массивную стену.
   – Гм, – проговорил Холмс в некотором недоумении, потирая подбородок. – Теория моя, как я вижу, не состоятельна. В эти ставни, когда они загорожены перекладиной, никто пролезть не может. Увидим, что покажут нам комнаты внутри.
   Маленькая боковая дверь вела в выбеленный коридор, куда выходили двери трех спален. Холмс не счел нужным осматривать крайнюю комнату, и мы прямо вошли во вторую спальню, в которой теперь жила мисс Стонер, и где сестру ее постигла страшная участь. Это была уютная, старинная комнатка с низким потолком и большим камином. Комод из темного дерева стоял в одном углу, узкая кровать, покрытая стеганым одеялом, в другом, а туалетный стол на левой стороне окна. Эти предметы, вместе с двумя плетеными стульями, составляли всю меблировку комнаты. Середину пола покрывал простой ковер. Пол и деревянные панели на стенах были из темного поеденного червями дуба и так стары, что, казалось, их приколотили при самой первоначальной постройке дома. Холмс подвинул один из стульев в угол и, сев на него, молча стал осматриваться, водя глазами по стенам, потолку и полу, замечая все малейшие подробности.
   – Куда ведет этот звонок? – спросил он, наконец, указывая на толстый шнурок, висевший около самой кровати так, что кисть его лежала на подушке.
   – В комнату экономки.
   – Шнурок этот, как будто, новее остальных вещей в комнате?
   – Да, этот звонок недавно устроен здесь, года два или три тому назад.
   – Ваша сестра просила об этом?
   – Нет. Я никогда не слышала, чтобы она пользовалась им. Мы привыкли все делать сами.
   – Да, правда, казалось бы, даже жалко вешать сюда такой красивый шнурок. Извините, мне надо осмотреть пол.
   Он бросился на пол и с увеличительным стеклом в руке стал ползать взад и вперед, тщательно осматривая щели между половицами. Приподнявшись, он так же внимательно осмотрел деревянные панели на стенах. Наконец он подошел к кровати и, став около нее, начал оглядывать стену сверху вниз. В довершение он взял в руку шнурок и крепко дернул.
   – Да ведь это немой звонок, – удивился он.
   – Разве он не звонит?
   – Нет, к нему даже не приделано проволоки. Как интересно! Видите, шнурок висит просто на крючке под маленьким отверстием вентиляции у потолка.
   – Как глупо! Я никогда не замечала этого.
   – Очень странно! – пробормотал Холмс, снова дергая шнурок. – В этой комнате есть две-три несообразности. Так, например, к чему дурак-архитектор проделал вентиляцию в другую комнату, когда ему так же легко было сделать его в наружной стене?
   – Это тоже недавно сделано.
   – Должно быть, в одно время со звонком, – заметил Холмс.
   – Да, в то время отчим затеял несколько изменений в доме.
   – И, кажется, очень интересные изменения, – немые звонки и вентиляция, которая не пропускает свежего воздуха. Теперь, с вашего позволения, мисс Стонер, мы перейдем в соседнюю комнату.
   Спальня доктора Граймсби Ройлота была больше комнаты его падчерицы, но так же просто меблирована. Походная кровать, небольшая деревянная полка с книгами, большею частью научного содержания, кресло у кровати, простой деревянный стул у стены, круглый стол и большой железный шкаф. Холмс медленно прошелся по комнате, с особенным вниманием осматривая каждую вещь.
   – Что в этом шкафу? – спросил он, постучав пальцем в железную дверцу.
   – Деловые бумаги отчима.
   – Вы, значит, заглядывали в него?
   – Только раз, несколько лет тому назад, и помню, что он был полон бумаг.
   – Нет ли в нем, например, кошки?
   – Нет. Какая странная мысль!
   – А вы посмотрите сюда!
   Он снял со шкафа блюдечко с молоком.
   – Нет, у нас нет кошки, но здесь бегают пантера и павиан.
   – Да, конечно. Пантера – это большая кошка, хотя блюдечко с молоком вряд ли удовлетворило бы ее аппетит. Тут есть еще одно обстоятельство, которое мне хотелось бы прояснить.
   Он присел на корточки перед стулом и стал рассматривать сидение.
   – Все ясно, – сказал он, подымаясь и опуская увеличительное стекло в карман. – А это что? Вот интересная вещь!
   Предметом, бросившимся ему в глаза, была маленькая собачья плетка, висевшая на углу кровати. Плетка была свернута и завязана в петлю.
   – Что вы думаете об этом, Ватсон?
   – Совершенно обыкновенная плеть. Не знаю только, зачем она завязана?
   – Это не так-то обыкновенно, не правда ли? Ах да! Мы живем в злое время, и когда умный человек задумает преступление, оно оказывается хуже всех. Теперь я, кажется, все видел, мисс Стонер, и с вашего позволения мы выйдем на луг.
   Я никогда еще не видел моего друга таким серьезным и мрачным, как в эту минуту, когда мы покинули осмотренные им комнаты. Мы несколько раз прошлись по лугу взад и вперед, но ни мисс Стонер, ни я не прерывали его раздумья.
   Наконец он сам заговорил.
   – Теперь главное, мисс Стонер, чтобы вы с самой строгой точностью следовали моему совету.
   – Непременно.
   – Слишком серьезное дело. От этого зависит ваша жизнь.
   – Уверяю вас, что в точности выполню все.
   – Во-первых, мы с доктором Ватсоном должны провести ночь в вашей комнате.
   Мисс Стонер и я – оба с удивлением посмотрели на него.
   – Да, это необходимо. То, что виднеется там, постоялый двор, не так ли?
   – Да, это гостиница "Корона".
   – Хорошо. Оттуда видны ваши окна?
   – Конечно.
   – Когда отчим вернется домой, запретесь в своей комнате под предлогом головной боли. Как только вы услышите, что он пришел к себе спать, отворите ставни и отодвиньте задвижку у вашего окна. Поставьте лампу на подоконник в виде сигнала нам и, взяв с собой все, что может понадобиться, уходите в соседнюю комнату, которую занимали прежде. Я думаю, что, несмотря на начатую там перестройку, вы все-таки сможете провести там одну ночь?
   – О, да, легко могу.
   – Остальное будет уже в наших руках.
   – Что же вы намерены делать?
   – Мы проведем ночь в вашей комнате и постараемся узнать причину странного свиста, который так беспокоил вас.
   – Мне кажется, мистер Холмс, что вы уже составили ясное представление об этом деле, – сказала мисс Стонер, положив руку на рукав пальто моего друга.
   – Может быть.
   – Прошу вас, сжальтесь надо мной и скажите, что было причиной смерти Джулии?
   – Мне хотелось бы иметь более определенные улики, прежде чем сообщить вам это.
   – Скажите, по крайней мере, верно ли мое предположение, что она умерла просто от испуга?
   – Нет, не думаю. Теперь, мисс Стонер, мы должны покинуть вас. Если доктор Ройлот вернется домой и застанет нас, эта поездка окажется совершенно бесполезной. Прощайте, и не бойтесь. Если вы сделаете все, о чем я просил вас, – можете быть уверены, что мы скоро устраним всякую опасность, грозящую вам.
   Мы с Шерлоком Холмсом без затруднения наняли комнату в деревенской гостинице "Корона". Она находилась в верхнем этаже, из окна видны были ворота и обитаемый флигель дома Сток-Моран. Когда начало смеркаться, мы видели, как доктор Граймсби Ройлот проехал мимо гостиницы. Громадная фигура его казалась еще больше в сравнении с мальчиком, сидевшим рядом с ним и правившим лошадью. Мальчик замешкался, отворяя тяжелые железные ворота, и мы слышали сердитый голос доктора, бранившего его, и видели, как он гневно грозил ребенку кулаком. Коляска поехала дальше, и несколько минут спустя блеснул свет между деревьями, когда зажгли лампу в одной из гостиных дома.
   – Знаете что, Ватсон, – сказал Холмс, сидя рядом со мной в густевших сумерках комнаты. – Мне немножко совестно брать вас туда. Это не безопасно.
   – Но ведь я могу быть вам полезен. Нет никаких сомнений, я пойду с вами в этот странный дом. Но вы говорите об опасности… Значит, в этих комнатах вы увидели что-то такое, чего я не разглядел?
   – Нет, но мне кажется, что я сделал несколько выводов из того, что и вы видели вместе со мной.
   – Я ничего особенного не видел, кроме звоночного шнурка, и должен признаться, что не понимаю, зачем он повешен.
   – Вы видели также и вентиляцию.
   – Да, но я не вижу ничего необыкновенного в том, что сделано маленькое отверстие между двумя комнатами. Оно так мало, что даже крыса не пролезет в него.
   – Еще до приезда моего в Сток-Моран, я уже знал, что мы найдем вентиляцию в этой комнате.
   – Что вы, Холмс?
   – Да, знал. Помните, она рассказывала нам, что сестру ее беспокоил дым сигар доктора Ройлота? Это очевидно указывало на то, что было какое-то сообщение между обеими комнатами. Отверстие могло быть только очень небольшое, не то его непременно заметил бы при обыске следователь. Из этого я заключил, что это вентиляция.
   – Но что же в нем особенного?
   – Согласитесь, однако, что тут несколько странное сочетание обстоятельств. Делают вентиляцию, навешивают шнурок, – и девушка, спящая в кровати, внезапно умирает. Разве это не поражает вас?
   – Я никакой связи не вижу.
   – Вы не заметили ничего особенного в кровати?
   – Нет.
   – Она приделана к полу. Вы прежде когда-нибудь видели, чтобы кровати накрепко прибивали к полу? Кровать эту нельзя сдвинуть с места. Она всегда должна оставаться в одном положении относительно вентиляции и шнурка, который никогда не предназначалась для звонка.
   – Холмс, – вскрикнул я. – Теперь я начинаю смутно понимать, на что вы намекаете. Мы только что успеем предупредить самое хитрое и страшное преступление.
   – Да, и хитрое, и страшное. Когда доктор – злодей, он всегда бывает самым ужасным преступником. У него есть и смелость, и знание. Убийцы Пальмер и Причард были первоклассными учеными, а этот, кажется, еще замечательнее их. Нам с вами, Ватсон, надеюсь, удастся перехитрить его. Кто знает, какие ужасы предстоят нам в эту ночь! Выкурим по трубочке, в покое, и поговорим о чем-нибудь другом, – повеселее этого!
   Около девяти часов свет между деревьями исчез, и старинный дом погрузился во мрак. Медленно прошли еще два часа. Ровно в одиннадцать вдруг засветился яркий огонек в окне флигеля.
   – Вот наш сигнал, – вскрикнул Холмс, вскакивая со стула. – Он горит в среднем окне.
   Выходя, он сказал несколько слов хозяину гостиницы, объяснив, что мы отправляемся к знакомому и, может быть, проведем ночь у него. Минуту спустя мы спешили по направлению желтоватого света, горевшего в ночном мраке и указывавшего нам путь. Войти в сад было не трудно. В каменной ограде старого парка было много проломов. Пробираясь между деревьями, мы дошли до луга, перешли его и собирались уже влезть в открытое окно, как вдруг из группы лавровых кустов выскочило что-то, похожее на отвратительного кривляющегося ребенка. Существо это бросилось на траву, кувыркаясь и вопя, а потом неожиданно скрылось в темноте.
   – Боже мой! – прошептал я. – Вы видели?
   Холмс на мгновение тоже испугался. Пальцы его, как щипцы, стиснули мою руку. Потом тихонько засмеялся.
   – Вот приятное общество! – пробормотал он. – Это павиан.
   Я совсем забыл про своеобразных любимцев доктора. Здесь водилась и пантера, которая каждую минуту могла прыгнуть нам на плечи. Я, признаться, почувствовал некоторое облегчение, когда, по примеру Холмса, сняв башмаки, очутился в комнате. Спутник мой бесшумно закрыл ставни, переставил лампу на стол и огляделся в комнате. Все было совершенно в том же положении, как и днем. Подкравшись ко мне и согнув руку трубой, он шепнул мне в ухо так тихо, что я едва мог расслышать слова:
   – Малейший звук расстроит все.
   Я кивнул головой.
   – Нам надо потушить лампу, а то он увидит свет в вентиляцию.
   Я опять кивнул.
   – Не засыпайте, жизнь ваша зависит от этого. Приготовьте на всякий случай пистолет, может быть, он понадобится. Я сяду на кровать, а вы на этот стул.
   Я вынул револьвер и положил на угол стола.
   Холмс захватил с собой длинную тонкую трость, которую положил около себя на постель. Рядом он поставил коробочку спичек и огарок свечки. Потом он потушил лампу, и мы очутились в полной темноте.
   Забуду ли я когда-нибудь эти страшные часы бдения во мраке! В отдалении слышался звон церковных часов, отбивавших каждую четверть часа. Какими невыносимо долгими казались мне эти четверти часа! Пробило двенадцать, потом час, два и три, а мы все сидели и ждали, что будет.
   Вдруг в отверстии вентиляции блеснул свет и сейчас же исчез, но вслед за ним стал распространяться запах горевшего керосина и разогретого металла. Кто-то в соседней комнате, очевидно, зажег глухой фонарь. Я услышал тихий звук движения, и потом все опять затихло, только запах керосина все усиливался. С полчаса я просидел, напрягая слух. Тут вдруг послышался новый звук, очень тихое шипение, как будто тонкой струйки пара, равномерно выходившей из маленького котелка. В то самое мгновение, как раздался этот звук, Холмс вскочил с постели, поспешно зажег спичку и стал изо всех сил бить тростью по висевшему на стене звоночному шнурку.
   – Видите, Ватсон, – кричал он, – видите?
   Но я ничего не видел. В ту минуту, как Холмс зажег огонь, я услышал негромкий свист, но внезапный свет ослепил мои усталые глаза и отнял всякую возможность разглядеть то, на что друг мой набросился с такой яростью. Я видел только, что лицо его было смертельно бледно и выражало ужас и отвращение.
   Холмс перестал колотить по веревке и смотрел теперь вверх, на вентиляцию. Тут вдруг в ночной тишине раздался самый жуткий крик, который я когда-либо слышал. Он становился все громче и громче, в этом хриплом звуке слышались боль, ужас, гнев, соединенные вместе в один отчаянный человеческий вопль. Говорят, что в деревне и даже еще дальше, в доме пастора, крик этот разбудил спавших жителей. Мы как будто окаменели от ужаса, я смотрел на Холмса, а он на меня, пока последнее эхо этого звука не смолкло в ночной тишине.
   – Что это? – спросил я, задыхаясь.
   – Это значит, что все кончено, – отвечал Холмс. – Может быть, и к лучшему. Возьмите ваш пистолет, мы войдем в комнату доктора Ройлота.
   Он зажег лампу и повел меня по коридору. Постучавшись в дверь два раза и не получив ответа, Холмс повернул ручку и вошел. Я следовал за ним, держа в руке пистолет с взведенным курком.
   Нам представилось странное зрелище. На столе стоял полуоткрытый глухой фонарь, и яркий свет падал на железный шкаф, дверца которого была отворена. У стола, на деревянном стуле, сидел доктор Ройлот, одетый в длинный серый халат, из-под которого виднелись его голые ноги, всунутые в турецкие туфли без каблуков. На коленях лежала та самая короткая плетка, которую мы видели в его комнате днем. Подбородок доктора был поднят кверху, а неподвижный, ужасный взгляд широко раскрытых глаз устремлен в потолок. Вокруг его головы была обернута какая-то странная желтая лента, покрытая темными пятнами, и, казалось, плотно облегала ее. Когда мы вошли, Ройлот не обернулся.
   – Вот она лента! Пестрая лента! – прошептал Холмс.
   Я сделал шаг вперед. В ту же минуту странный головной убор зашевелился, и из-за волос доктора поднялась плоская, угловатая головка ядовитой змеи.
   – Это болотная гадюка! – воскликнул Холмс, – самая опасная змея Индии. Доктор умер через десять секунд после укуса. Вот как зло наказывает злодея, и как он падает в яму, вырытую для другого! Бросим это отвратительное существо в сейф, а потом отвезем мисс Стонер в безопасное место и уведомим местную полицию о том, что случилось.
   Говоря это, он быстрым движением схватил плетку с колен мертвеца, накинул петлю на голову змеи, стащил ее и, держа руку далеко от себя, кинул гадюку в железный шкаф, который тотчас же запер.
   Вот достоверные факты, касающиеся смерти доктора Граймсби Ройлота из Сток-Морана. Нет надобности удлинять этот, без того уже длинный, рассказ подробным описанием того, как мы сообщили грустное известие испуганной девушке, как отправили ее с утренним поездом к тетке в Хэрроу, и как полиция, после долгого и сложного следствия, пришла заключению, что доктора постигла смерть во время опасной игры с прирученной змеей.
   На следующий день, когда мы ехали домой, Шерлок Холмс добавил к этому делу все недостающие детали.
   – Сперва, – говорил он, – я составил совершенно ошибочное понятие об этом деле, что доказывает, мой дорогой Ватсон, как опасно выводить заключения из недостаточных улик. Присутствие цыган и слово "лента", которым бедная умершая девушка хотела, вероятно, объяснить то, что поразило Джулию, когда она зажгла спичку, навели меня на ложный след. В свое извинение я могу сказать, что немедленно отказался от своего предположения, когда стало ясно, что никакая опасность не могла грозить жильцу этой комнаты ни со стороны двери, ни со стороны окна. Внимание мое, как я уже говорил, привлекли вентиляция и звоночный шнурок, висевший у постели. Открытие, что это немой звонок и что кровать прикреплена к полу, сейчас же внушило мне подозрение, что веревка служила проводником для чего-то, что могло пролезть в вентиляцию и достать до постели. Тут я подумал о змее, и, приняв в соображение, что доктору присылали разных животных из Индии, я понял, что попал на настоящий след. Мысль употребить такой яд, который нельзя было бы открыть химическим опытом, могла прийти в голову умному, злому человеку, знающему восточные уловки. Быстрота, с которой действует такой яд, была с его точки зрения огромным преимуществом. Судебному следователю надо было бы иметь очень зоркие глаза, чтобы рассмотреть на теле умершей две темные точки – следы ядовитых зубов. Тут я вспомнил и свист. Ройлоту необходимо было вернуть назад змею, прежде чем утренний свет обнаружит ее в комнате жертвы. Доктор приучил гадюку, вероятно, с помощью молока, которое мы видели, возвращаться на его свист. Он выпускал змею в вентиляцию в тот час ночи, который казался наиболее удобным, уверенный, что она сползет вниз по веревке в постель. Конечно, гадюка могла укусить или не укусить девушку, предположим даже, в продолжение целой недели мисс Стонер избегала бы укуса, однако рано или поздно она непременно должна была умереть. Я пришел к этим заключениям еще прежде, чем вошел в комнату доктора. Осмотрев стул, я увидел, что Ройлот имел привычку становиться на него ногами, что, разумеется, было нужно, чтобы достать до вентиляции. Вид железного шкафа, блюдечка с молоком, петли на плетке окончательно рассеяли все сомнения. Металлический звук, который слышала мисс Стонер, очевидно, был причинен поспешно захлопнутой дверцей шкафа за ужасной жилицей его. Решив все это про себя, вы знаете, что я сделал, чтобы проверить свои предположения. Услышав шипение змеи, что без сомнения, слышали и вы, я сейчас же засветил огонь и напал на нее.
   – И этим заставили ее вернуться назад, в вентиляцию.
   – Да, и кроме того заставил напасть на ее господина в другой комнате. Несколько ударов трости достигли цели и раздражили гадюку, она напала на первого человека, которого увидела. Я, конечно, косвенно виноват в смерти доктора Граймсби Ройлота, но не могу сказать, что это сознание тяготит мою совесть.

Союз рыжих

   Это было прошлой осенью: я зашел к своему другу, мистеру Шерлоку Холмсу, и застал его за оживленным разговором с очень полным пожилым джентльменом с раскрасневшимся лицом и огненно-рыжими волосами. Извинившись за вторжение, я собирался уйти, но Холмс втащил меня в комнату и закрыл дверь.
   – Вы пришли в самое подходящее время, дорогой Ватсон, – искренне произнес он.
   – Я вижу, что вы заняты и не хотел мешать.
   – Да, я занят, очень занят.
   – Тогда я могу подождать в другой комнате.
   – Наоборот! – он повернулся к гостю. – Мистер Вилсон, этот джентльмен был моим напарником и помощником во многих успешных делах. Я уверен, что и в вашем деле он будет весьма полезен.
   Толстяк привстал и кивнул, изучая меня при этом своими маленькими, заплывшими жиром, глазами.
   – Располагайтесь на диване, – сказал Холмс. Сам он устроился в кресле поудобнее. – Я знаю, Ватсон, что вы разделяете мою любовь к загадкам и странностям, ко всему, что вносит разнообразие в ход привычных вещей повседневной жизни. Свою страсть вы проявили в литературных записках, за которые взялись с особым рвением. Но, прошу меня простить, в них вы частенько приукрашаете наши маленькие приключения.
   – Возможно, я слишком увлекаюсь, когда описываю ваши расследования, – пробормотал я.
   – А помните, на днях мы обсуждали дело мисс Мэри Сазерленд, и я заметил, что жизнь всегда интереснее литературы. Даже самое искрометное воображение писателя не способно сочинить настолько интересную историю, как… Да вот хотя бы история Джэбеза Вилсона. Честно скажу, за всю жизнь я не слышал ничего подобного. Мистер Вилсон, окажите любезность – расскажите все с самого начала. Не только потому, что мой друг, доктор Ватсон, не слышал вступительную часть, но и мне бы хотелось заново услышать некоторые детали из ваших уст. Ваша история настолько не похожа на все, что я привык выслушивать, что вызывает особый интерес. Факты, о которых вы поведали, поистине уникальны!
   Толстячок надулся от гордости, но не сказал ни слова. Он вытащил из внутреннего кармана пальто измятую газету, разложил ее на коленях и начал внимательно изучать колонку с объявлениями. Я с любопытством разглядывал этого человека, стараясь сделать выводы о роде его занятий по одежде или внешнему виду. Мой друг прочел бы незнакомца как открытую книгу, я же не слишком преуспел. Мистер Вилсон имел все признаки обычного заурядного британского торговца, тучного, напыщенного и медлительного. На нем были мешковатые клетчатые брюки, давно не чищенный черный сюртук, расстегнутый спереди. Из жилетного кармашка свисала тяжелая медная цепочка со странным брелоком в виде просверленной квадратной бляхи. На стуле рядом с ним лежали потрепанный цилиндр и выцветшее коричневое пальто с мятым бархатным воротником. Я вздохнул, признавая, что в этом человеке нет ничего примечательного, кроме копны волос, напоминающих пламя костра, и выражения крайнего огорчения и недовольства на его лице.
   Холмс заметил мою досаду и улыбнулся:
   – Вы правы, Ватсон. О нашем госте и сказать-то почти нечего. Помимо того, что мистер Вилсон когда-то занимался тяжелым физическим трудом, что он нюхает табак, что он масон, что он побывал в Китае и что в последнее время он много писал, я не могу сделать никаких выводов.
   Джэбез Вилсон выпрямился в кресле, придавив газету указательным пальцем, чтобы не соскользнула, и выпучил глаза от удивления:
   – Как же вы все это узнали, мистер Холмс? – воскликнул он. – Это так же верно, как Евангелие! Я действительно, в юности, работал плотником на корабле, но мало кому известно…
   – Ваши руки раскрыли мне этот секрет, – перебил Холмс. – Мускулы на правой руке развиты гораздо сильнее.
   – А насчет табака и масонства?
   – Не стану оскорблять ваш интеллект, рассказывая, как я узнал про табак. С масонством еще легче: вы, вопреки строгим правилам вашего ордена, носите символы циркуля и наугольника на булавке для галстука.
   – Ах, конечно, я забыл об этом. Но как вы поняли, что я много пишу?
   – На что еще может указывать ваша правая манжета? Она лоснится, в отличие от левой. Зато слева ваш рукав потерт в районе локтя, там, где вы кладете руку на стол.
   – Ну, а Китай? Я ведь и вправду там был!
   – Это подсказала рыбка, которую вы накололи на запястье. Трюк с окрашиванием чешуи в нежно-розовый цвет характерен для Китая.
   Я, знаете ли, провел большое исследование татуировок и даже написал монографию… Впрочем, и без рисунка на теле можно было догадаться. Достаточно было увидеть китайскую монету на цепочке ваших часов,
   – Ну и дела, – рассмеялся мистер Вилсон. – Когда вы объясняете, все кажется таким простым!
   – В этом я допустил ошибку, – усмехнулся Холмс.
   – Нет-нет, вы точно угадали.
   – Да, но не зря же древние римляне говорили: все необъяснимое кажется величественным! Возможно, я ошибаюсь, так подробно объясняя свои наблюдения. Моя репутация потерпит кораблекрушение, если я буду так откровенен с клиентами, – мой друг снова улыбнулся, он явно пребывал в отличном настроении. – Вы нашли нужное объявление, мистер Вилсон?
   – Вот оно, – ответил он, тыча толстым пальцем в помятый лист. – С этого все началось. Прочтите сами, сэр.
   Я взял у него газету и прочитал следующее:
   «К Союзу рыжих: по завещанию покойного Иезекии Хопкинса из Ливана, штат Пенсильвания, США, теперь открыта еще одна вакансия. Она дает члену Союза право на зарплату – четыре фунта в неделю исключительно за номинальные услуги. Приглашаются рыжеволосые мужчины, здоровые телом и духом, старше двадцати одного года. Вас ждут в понедельник, в одиннадцать часов, в конторе Союза, Папский двор, 7, Флит-стрит, Лондон. Спросить Дункана Росса».
   – Что, черт возьми, это означает? – пробормотал я, после того, как дважды прочитал необычное объявление.
   Холмс хихикал и ерзал в кресле, как обычно в приподнятом настроении.
   – Согласитесь, мой друг, это немного в стороне от проторенных дорог, не так ли? – сказал он. – А теперь, мистер Вилсон, приступайте к делу и расскажите нам все о себе, своем доме и о том, как это объявление повлияло на ваше состояние за прошедшие… Проверьте, Ватсон, когда напечатали объявление?
   – Так… Это «Монинг кроникл» от 27 апреля 1890 года. Выходит, два месяца назад.
   – Очень хорошо. Теперь вы, мистер Вилсон.
   – Так я же вам уже говорил, мистер Холмс, – Джэбез Вилсон нервным жестом вытер пот со лба. – У меня небольшой ломбард на площади Саксен-Кобург, недалеко от Сити. Крохотное дело, и в последние годы я с трудом свожу концы с концами. Раньше у меня было два помощника, но теперь я держу только одного. У меня и на этого олуха денег не хватает, но он готов трудиться за половину жалования, лишь бы научиться нашему делу.
   – Как зовут этого услужливого юношу? – уточнил Шерлок Холмс.
   – Винсент Сполдинг, и он не такой уж юный. Впрочем, его возраст определить трудно. Но более умелого помощника не найти, мистер Холмс. Уверен, что он мог бы найти работу получше и получать вдвое больше, чем я в состоянии ему дать. Но, в конце концов, если он доволен местом, а я доволен его сноровкой, зачем забивать Винсенту голову столь опасными идеями?
   – Действительно, зачем? – кивнул Холмс. – Кажется, вам повезло с сотрудником. Расторопный, бескорыстный… Пожалуй, он даже интереснее, чем пресловутое объявление.
   – О, у него тоже есть недостатки, – отмахнулся мистер Вилсон. – С недавних пор Винсент увлекся фотографией. Вечно щелкает своим аппаратом, а затем ныряет в подвал, как кролик в нору, чтобы проявить фотографии. Но в остальном он безупречный работник.
   – Полагаю, он живет в вашем доме?
   – Да, сэр. Он и четырнадцатилетняя девочка, которая готовит простые блюда и поддерживает чистоту – это все обитатели. Сам я вдовец, детей не нажил. Слава богу, есть крыша над головой и мелочь, чтобы платить по счетам. Я жил спокойно и тихо, но восемь недель назад Сполдинг заявился в контору с этой самой газетой в руке, и говорит:
   «Какая жалость, мистер Вилсон, что я не родился рыжеволосым».
   «Почему это?» – спрашиваю я.
   «Почему? Да сами взгляните. В Союзе рыжих открыли новую вакансию. Она стоит немалого состояния для любого человека, который ее получит. Я так понимаю, что вакансий больше, чем претендентов, и попечители в полном недоумении, что делать с деньгами. Если бы мои волосы изменили цвет, Я бы со всех ног поспешил на Флит-стрит»
   «С чего бы вдруг?» – спросил я. Видите ли, мистер Холмс, я стараюсь не выходить из дома без крайней необходимости. Мое дело не требует беготни по Лондону, а потому я мало что знаю о том, что происходит снаружи.
   «Вы никогда не слышали о Союзе рыжих?» – спросил он, выпучив глаза.
   «Никогда».
   «Удивительно! Ведь вы имеете полное право на одну из вакансий!»
   «А чего они стоят?» – спросил я.
   «О, всего пару сотен в год, но работа небольшая, и она не должна сильно мешать другим занятиям».
   Конечно, это заинтересовало меня, потому что дела мои шли из рук вон плохо, и такая куча денег спасла бы меня от разорения. Пара сотен фунтов, а?!
   «Расскажи мне все об этом Союзе», – потребовал я.
   «А чего тут рассказывать? Вы сами видите, – он протянул газету с объявлением, – что в Союзе открылась вакансия, и есть адрес, по которому вы должны подать заявку. Насколько мне известно, Союз этот был основан американским миллионером, который был большой чудак. Он оставил огромное состояние в руках попечителей с указанием тратить проценты на облегчение жизни всех желающих мужчин, с такими же волосами как у него. А он был огненно-рыжим».
   «Но в мире полно рыжеволосых, – сказал я. – Наверняка на каждую вакансию претендуют миллионы мужчин».
   «Не так много, как вы думаете, – ответил он. – Видите ли, пока в Союз приглашают только лондонцев. Этот американец сколотил свое состояние здесь, когда был молод, и потому решил отплатить добром старому городу. К тому же, в приоритете огненно-рыжие мужчины, вроде вас. Светло-соломенным или темно-каштановым бесполезно обивать пороги, их в Союз не примут. Но вы подходите идеально, мистер Вилсон. Но, возможно, и вправду не стоит тратить время на то, чтобы заработать всего пару сотен фунтов».
   Вы сами видите, джентльмены, что мои волосы очень густые и цвет их особо-яркий, поэтому я решил, что, если грядет некое соревнование, то у меня есть отличный шанс на победу. Винсент Сполдинг знал об этом Союзе достаточно, а потому мог оказаться полезным, поэтому я взял его с собой. Мы закрыли ставни ломбарда и отправились по адресу, указанному в объявлении. На Флит-стрит толпились сотни человек с волосами всех оттенков рыжего: оранжевые, как апельсины, красные, как кирпич, палевые, как ирландские сеттеры. Два потока людей двигались навстречу друг другу – те, что шли в Союз рыжих, лучились надеждой и предвкушением, а те, что возвращались обратно, уныло опускали головы. Увидев такую толпу претендентов я, признаться, оробел и хотел уже повернуть назад, но Сполдинг подталкивал меня и постоянно повторял, что нигде поблизости нет ни одного столь яркого костра, как у меня на макушке. В конце концов, он вселил в меня уверенность. Мы вклинились в строй претендентов и вскоре оказались в конторе.
   – Отменная история, – заметил Холмс, когда его клиент сделал паузу и освежил свою память понюшкой табака. – Прошу вас, продолжайте.
   – В конторе не было ничего, кроме пары деревянных стульев и столика для переговоров, за которым сидел невысокий мужчина с головой, пожалуй, даже краснее моей.
   «Это мистер Джэбез Вилсон, – представил меня помощник, – и он готов заполнить заявление на вакансию».
   «И он превосходно подходит! – воскликнул хозяин конторы. – Право, мистер Вилсон, не могу припомнить, чтобы я видел что-нибудь настолько прекрасное».
   Он сделал шаг назад, склонил голову набок и смотрел на мои волосы, пока я не покраснел от смущения. Затем он внезапно бросился вперед, сжал мою руку и тепло поздравил с успехом.
   «Я бы отдал вам эту должность без колебаний, – сказал он. – Однако я уверен, что вы извините меня за принятие очевидных мер предосторожности».
   С этими словами он схватил меня за волосы обеими руками и дергал, пока я не закричал от боли.
   «Простите, мистер Вилсон, – сказал он, отпуская меня. – Приходится, знаете ли, быть осторожными. Нас дважды обманули париками и один раз – краской… Но теперь я убежден, что все в порядке».
   Он подошел к окну и во весь голос прокричал, что кандидат на вакансию найден. Снизу донесся стон разочарования, и народ разошелся в разные стороны. Вскоре на Флит-стрит остались лишь две рыжие головы – моя и моего нанимателя.
   «Меня зовут, – сказал он, – мистер Дункан Росс, и я тоже получаю деньги из фонда, оставленного нашим благородным благодетелем. Вы женаты, мистер Вилсон? У вас есть семья?»
   Я ответил, что нет. Его лицо выразило глубокую печаль.
   «Боже мой!» – сказал он серьезно, – «Мне жаль слышать это, сэр. Союз рыжих, в первую очередь, заботится о появлении достойного потомства у его участников, и обеспечения их безбедной жизни. Мистер Хопкинс мечтал, чтобы число истинно-рыжих людей год от года увеличивалось… Очень жаль, сэр, но мы не можем отдать эту вакансию холостяку».
   Мое лицо вытянулось при этом, мистер Холмс, потому что я уже обрадовался и, чего греха таить, мысленно потратил все причитающееся мне жалование. Дункан Росс мерил шагами комнату, поглядывая то не меня, то за окно, где совсем недавно шевелилось море рыжих голов… Подумав несколько минут, он сказал:
   «Ладно, сделаем исключение. Поверьте, любому другому холостяку я немедля указал бы на дверь, но человеку с такой шевелюрой, как ваша, отказать невозможно… К тому же, кто знает… Возможно, заработанные у нас деньги, подвигнут вас к женитьбе и появлению наследников, не так ли? Решено, это место ваше. Когда вы сможете приступить к своим обязанностям?»
   «Даже не знаю… Видите ли, у меня уже есть дело», – сказал я.
   «Ой, не беспокойтесь об этом, мистер Вилсон! – сказал Винсент Сполдинг. – Я смогу позаботиться о ломбарде».
   «В какие часы мне требуется быть здесь?» – уточнил я у Росса.
   «С десяти до двух».
   Я тут же согласился. Видите ли, мистер Холмс, ломбард, в основном, загружен работой по вечерам, особенно в четверг и пятницу, накануне выплаты жалования. Так что по утрам я был относительно свободен и мог позволить себе заработать пару фунтов. Кроме того, я знал, что мой помощник – надежный человек, который позаботится обо всем, что бы ни случилось.
   «Это меня устроит, – сказал я. – Какое жалование вы мне положите?»
   «Четыре фунта в неделю» – ответил Росс.
   «А работа?»
   «Чисто номинальная».
   «Что вы имеете в виду?»
   «Вы должны быть в этой конторе или, по крайней мере, в здании, все время. Если уйдете, ты потеряете должность навсегда. Никакие оправдания не помогут, – ни болезнь, ни срочное дело, ни что-либо еще. Вы должны всегда быть на месте, иначе потеряете работу».
   «Но что же мне делать все это время? Я не могу сидеть просто так».
   «Не можете? Ну, тогда переписывайте «Британскую энциклопедию». Вот, возьмите первый том. Приносите собственные чернила, перья и промокательную бумагу, но мы предоставим этот стол и стул».
   «Ладно, – согласился я. – Когда прикажете приступать?»
   «Завтра, – сказал мистер Росс. – Вы готовы начать завтра?»
   «Конечно».
   «Тогда прощайте, мистер Джэбез Вилсон, и позвольте мне еще раз поздравить вас с тем важным положением, которое вам посчастливилось занять».
   Он выпроводил нас с помощником из комнаты, и мы пошли домой. Я был весьма доволен своей удачей и думал об этом весь день, но к вечеру возникли сомнения. А вдруг это дело окажется огромной мистификацией или мошенничеством? Хотя я не мог вообразить, какова цель у мошенников, просто мне совершенно не верилось, что кто-то может составить такое завещание или что кто-то заплатит четыре фунта в неделю за что-то настолько простое, как переписывание «Британской энциклопедии». Винсент Сполдинг делал все, что мог, чтобы подбодрить меня, но спать я лег в прескверном настроении. Однако утром я решил, что выполню условия Союза рыжих, купил на пенни склянку чернил, несколько гусиных перьев и семь листов бумаги, после чего отправился на Флит-стрит.
   К моему удивлению и радости, все было как можно лучше. Мистер Дункан Росс встретил меня с распростертыми объятиями. Он раскрыл том на букве А, и затем оставил меня, но время от времени заходил, чтобы убедиться, что со мной все в порядке. В два часа он пожелал мне доброго дня, похвалил меня за красивый почерк, и запер дверь конторы.
   Это продолжалось день за днем, мистер Холмс, и в субботу мистер Росс выдал мне четыре золотых соверена за недельную работу. То же самое было на следующей неделе, и то же самое на следующей неделе. Каждое утро я был там ровно в десять, а каждый день уходил в два. Постепенно мистер Дункан Росс стал приходить только один раз за утро, а затем, через некоторое время, и вовсе не приходил. Но я не отважился выйти из комнаты даже на мгновение. Вдруг мистер Росс неожиданно вернется и не застанет меня на месте? А работенка была такая хорошая и так мне подходила, что я не рискнул бы ее потерять.
   Так прошли восемь недель. Я переписывал статьи об Аббатах, об Арчерах и Артиллерии, об Архитектуре и Аттике, и уже надеялся, что скоро смогу добраться до буквы Б. Я почти заполнил полку исписанной бумагой, но внезапно все закончилось.
   – Закончилось? – встрепенулся Холмс.
   – Да, сэр. Аккурат, сегодня утром. Я пришел на работу, как обычно, в десять часов, но дверь была заперта, а к ней пришпилено объявление. Вот оно, вы можете прочитать сами.
   Мистер Вилсон протянул небольшой кусок белого картона с надписью: «Союз рыжих распался. 9 октября 1890 года».
   Мы с Шерлоком Холмсом изучали это краткое объявление и грустное лицо нашего гостя, но вскоре комическая сторона дела перевесила, и мы оба разразились хохотом.
   – Не вижу ничего смешного! – воскликнул наш клиент, вспыхивая до корней своей пылающей шевелюры. – Если вы не можете придумать ничего лучше, чем смеяться надо мной, то я поищу помощи где-нибудь еще.
   – Нет, нет, – Холмс толкнул его обратно в кресло. – Я бы не хотел отказываться от расследования вашего случая. Он очень необычный. Но есть в нем, извините за мои слова, что-то забавное… Расскажите, какие шаги вы предприняли, когда нашли эту карточку на двери?
   – Я был поражен, сэр. Я не знал, что делать. Я обошел соседние конторы, но никто из них, похоже, ничего не знал о мистере Россе. Наконец, я пошел к домовладельцу и спросил, может ли он рассказать мне, что сталось с Союзом рыжих. Он сказал, что никогда о таком не слышал.
   «Как же так? Они ведь арендовали у вас комнату под четвертым номером».
   «А, тот рыжий человек… Вы говорите, его фамилия Росс?»
   «Да»
   «Мне это джентльмен представился Уильямом Моррисом, – сказал он. – Он был адвокатом и снимал здесь временное пристанище, пока ремонтировали его новое помещение. Он съехал вчера».
   «Где его найти?»
   «Он оставил мне адрес, да. Дом 17 по Кинг-Эдуард-стрит. Это недалеко от собора Святого Павла».
   Я пришел по этому адресу, мистер Холмс, но обнаружил там фабрику искусственных коленных чашечек. Никто из ее работников никогда не слышал ни о мистере Уильяме Моррисе, ни о мистере Дункане Россе.
   – И что вы сделали дальше? – спросил Холмс.
   – Пошел домой. Спросил совета у своего помощника. Но Винсент ничем не мог мне помочь. Он высказал мысль, что возможно, объяснения пришлют мне по почте, но мне этого мало, мистер Холмс. Мне обидно потерять такое место без борьбы! Я слышал, что вы достаточно хороши, чтобы давать советы людям, которые в них нуждаются, поэтому сразу же поспешил к вам.
   – И вы поступили мудро, – сказал Холмс. – Этот случай чрезвычайно примечателен, и я буду счастлив изучить его. Судя по тому, что вы мне рассказали, здесь возможны более серьезные проблемы, чем может показаться на первый взгляд.
   – Более серьезные?! – возмутился мистер Джэбез Вилсон. – Вам мало того, что я потерял четыре фунта в неделю?!
   – Что касается вас лично, – заметил Холмс, – не вижу причин быть недовольным Союзом рыжих. Насколько я понимаю, благодаря этому Союзу вы уже стали богаче примерно на тридцать фунтов, не говоря уже об энциклопедических знаниях, которые вы получили по каждому предмету, записанному под буквой A. Вы ничего не потеряли из-за них.
   – Нет, сэр. Но я хочу узнать, кто они такие, и какова цель их дурацкой шутки. Это была довольно дорогая шутка, потому что она стоила им тридцать два фунта.
   – Мы постараемся прояснить для вас эти моменты. Но прежде позвольте пару вопросов, мистер Вилсон. Этот ваш помощник, Сполдинг… Это ведь он первым привлек ваше внимание к объявлению? Как долго он работал у вас на тот момент?
   – На тот момент? Пожалуй, около месяца.
   – Как вы его наняли?
   – Он пришел по объявлению.
   – И был единственным претендентом?
   – Нет, претендентов была целая дюжина.
   – Почему же вы выбрали именно Сполдинга?
   – Так я же объяснял в самом начале: он согласился работать за половину жалования.
   – И это было его единственное преимущество перед остальными.
   – Да, единственное. Но для меня существенное, ведь я уже говорил, что дела шли неважно…
   – Да, да, я помню, – перебил Холмс. – Что он за человек, этот Винсент Сполдинг?
   – Невысокий, крепкого телосложения, очень шустрый… Не замечал, чтобы он брился, хотя ему не меньше тридцати. А, вот еще что! У него на лбу белое пятно от кислоты.
   Холмс выпрямился в кресле, не скрывая сильного волнения.
   – Вы когда-нибудь замечали, что у Сполдинга проколоты уши?
   – Да, сэр. Он сказал мне, что когда был мальчишкой, уши ему проколол один бродячий цыган.
   – Этот человек все еще живет у вас? – спросил Холмс.
   – Да, сэр. Куда же он денется? Я вот только что оставил Винсента в ломбарде.
   – Он хорошо приглядывал за ломбардом в ваше отсутствие?
   – Не на что жаловаться, мистер Холмс. Но ведь я уже объяснял вам, что по утрам к нам почти никто не заходит, все больше вечером…
   – Достаточно, мистер Вилсон. Я должен поразмышлять и навести справки. Это займет день, от силы два. Сегодня суббота, а значит, к понедельнику мы сможем завершить расследование.
   – Ну, Ватсон, – спросил Холмс, когда наш посетитель попрощался и вышел из комнаты, – что вы обо всем этом думаете?
   – Вообще ничего не понимаю, – откровенно ответил я. – Это самое загадочное дело, с которым мы сталкивались. Ну, ведь не может же это быть шуткой, в самом деле…
   – Как правило, – заметил Холмс, – чем более странным кажется случай, тем менее загадочным он оказывается на поверку. И наоборот: банальные, невыразительные преступления – вот, что по-настоящему озадачивает. Подобрать ключ к их разгадке так же сложно, как найти в толпе человека с самыми заурядными чертами лица и без особых примет.
   – Что же вы собираетесь делать? – спросил я.
   – Курить, – ответил он. – Это дело можно разгадать за три трубки. Прошу вас не разговаривать со мной в течение часа.
   Он свернулся калачиком в кресле, подтянув тонкие колени к своему ястребиному носу, и сидел с закрытыми глазами, а его черная глиняная трубка торчала наружу, как клюв какой-то странной птицы. Спустя какое-то время я решил, что Холмс заснул, но внезапно он вскочил со стула и положил трубку на каминную полку.
   – Сарасате сегодня днем играет в Сент-Джеймс-холле, – сказал он, как бы невзначай. – Как вы думаете, Ватсон, ваши пациенты смогут прожить без вашего внимания несколько часов?
   – У меня нет неотложных дел. Да и практика моя, сказать по правде, не настолько увлекательна…
   – Тогда наденьте шляпу и немедленно отправляемся. Перекусим по дороге на концерт. Знаете, в программе много немецкой музыки, она мне больше по вкусу, чем итальянская или французская. Немецкие композиторы более глубокомысленны, не находите? А мне как раз нужно погрузиться в размышления.
   Мы проехали на метро до Олдерсгейт-стрит. Далее короткая прогулка привела нас к площади Саксен-Кобург, месту необычной истории, которую мы слушали утром. Это было убогое и обшарпанное местечко, где четыре ряда грязных двухэтажных кирпичных домов смыкались вокруг небольшого сквера. Лужайка заросла сорной травой и лишь несколько кустов выцветшего лавра продолжали бороться за место под солнцем. Три позолоченных шара и коричневая вывеска с белыми буквами «ДЖЭБЕЗ ВИЛСОН» на угловом доме обозначали место, где наш рыжий клиент вел свои дела. Шерлок Холмс остановился перед ломбардом, склонив голову набок, и внимательно все осмотрел. Затем он медленно прошел вдоль по улице, и снова вернулся к углу, пристально разглядывая дома. Наконец он вернулся к ломбарду и сильно ударил тростью по тротуару, два или три раза. Только после этого Холмс подошел к двери и постучал. Дверь тут же открыл привлекательный молодой человек, который предложил ему войти.
   – Нет, благодарю, – ответил Холмс, – я лишь хотел спросить вас, как пройти отсюда к Стрэнду.
   – На третьем перекрестке сверните направо, потом на четвертом – налево, – быстро ответил помощник и захлопнул дверь.
   – Умный парень, – заметил Холмс, когда мы уходили. – Он, по моему мнению, четвертый умнейший человек в Лондоне, и, судя по смелости и дерзости, претендует на звание третьего. Я кое-что знал о нем раньше.
   – Очевидно, – сказал я, – помощник мистера Вилсона имеет отношение к этой загадке с Союзом рыжих. Я уверен, что вы спросили, как пройти к Стрэнду, только для того, чтобы посмотреть на этого Сполдинга.
   – Не на него, – улыбнулся Холмс.
   – На что же тогда?
   – На его брюки.
   – И что же вы увидели?
   – То, что ожидал увидеть.
   – А почему вы стучали по тротуару?
   – Мой дорогой Ватсон, это время для наблюдений, а не для разговоров. Мы шпионы во вражеской стране. Мы уже кое-что знаем о площади Саксен-Кобург. Давайте теперь заглянем на другую сторону.
   Мы свернули за угол и увидели совсем другую картину. Точнее, эта сторона была роскошной картиной, а захудалая Саксен-Кобург лишь неприглядной изнанкой. Одна из главных улиц Лондона, соединяющая Сити с северо-западом, была забита дорогими экипажами, а по тротуарам спешили сотни богато одетых джентльменов. Я смотрел на магазины с позолоченными вывесками и никак не мог поверить, что всего в нескольких шагах отсюда на убогой площади растут чахлые сорняки.
   – Дайте-ка осмотреться, – пробормотал Холмс, стоя на углу. – Я хотел бы запомнить точный порядок домов. Изучать Лондон – мое увлечение, вы знаете. Итак, что мы видим. Табачная лавка Мортимера, за ней небольшой книжный магазин, потом Кобургское отделение городского и пригородного банка, далее вегетарианский ресторан и – что там? Ах да, «Кареты Макферлейна». Что ж, дорогой Ватсон, мы закончили нашу работу. Предлагаю съесть по сэндвичу, выпить по чашке кофе, а потом мы отправимся в страну скрипок, где ждут сладкие звуки и гармония, куда заказан вход рыжеволосым клиентам, досаждающим нам своими загадками.
   Мой друг был музыкантом-энтузиастом, не только очень способным исполнителем, но и незаурядным композитором. Весь вечер он просидел в партере, окутанный самым совершенным счастьем, размахивая длинными тонкими пальцами в такт музыке, в то время как его улыбающееся лицо и томные мечтательные глаза были так непохожи на глаза Холмса-сыщика, Холмса-охотника – безжалостного, остроумного, готового к схватке с преступниками в любое мгновение. В уникальном характере моего друга поочередно проявлялась двойственная природа, а его невероятная проницательность была, как я часто думал, реакцией на поэтическое и созерцательное настроение, которое иногда преобладало в нем. Колебания характера приводили Холмса от полной расслабленности к вспышкам бешеной энергии. Он никогда не был таким деятельным и опасным, как в дни беспросветного безделья, которые он коротал в своем кресле, среди скрипичных импровизаций и пачек свежих газет. За всем этим видимым спокойствием скрывались искрометный азарт и страстное желание погони за диким зверем, а блестящая способность рассуждать поднималась до невероятных высот. Я смотрел на Холмса, растворяющегося в музыке в Сент-Джеймс-холле, и понимал, что охота началась и тот, по чьему следу устремился сыщик, обречен проиграть.
   – Вы, несомненно, хотите пойти домой, доктор, – заметил он, когда мы вышли из зала.
   – Конечно. А вы разве нет? – удивился я.
   – У меня есть дела, которые займут несколько часов. Это дело на площади Саксен-Кобург сулит большие неприятности. Там готовится серьезное преступление. У меня есть все основания полагать, что мы успеем остановить злодея, но сегодня суббота т это несколько усложняет ситуацию. Думаю, позднее вечером мне понадобится ваша помощь. Скажем, часов в десять.
   – Хорошо, я буду на Бейкер-стрит в десять.
   – Прекрасно! Но дело нас ждет опасное, поэтому не забудьте зарядить свой армейский револьвер.
   Он махнул рукой, повернулся на каблуках и растворился в толпе прохожих.
   Никогда не считал себя глупее прочих, но в присутствии Холмса меня буквально угнетает ощущение собственной глупости. Я слышал то же, что и он, видел то же, что и он, и все же Холмс уже сообразил, что именно произошло и что произойдет дальше, в то время как для меня это дело было совершенно запутанным. По дороге домой в Кенсингтон я снова и снова вспоминал необычную историю рыжего переписчика «Британской энциклопедии» и наш визит на площадь Саксен-Кобург. Но даже представить не мог, что за экспедиция нас ждет и зачем мне вооружаться? Я получил намек от Холмса, что этот гладколицый помощник владельца ломбарда – человек опасный, но это не приблизило меня к разгадке ни на йоту.
   В четверть десятого я выехал из дома и направился через парк, а затем через Оксфорд-стрит на Бейкер-стрит. У дверей стояли два кэба, и когда я вошел в коридор, то услышал голоса. Войдя в гостиную, я обнаружил, что Холмс оживленно беседует с двумя мужчинами, в одном из которых я узнал Питера Джонса, полицейского агента. Другой был длинным, худым человеком с грустным лицом, в блестящей шляпе и угнетающе-респектабельном сюртуке.
   – Ха! Пора начинать вечеринку, – сказал Холмс, застегивая куртку и снимая с вешалки тяжелый охотничий хлыст. – Ватсон, вы знакомы с мистером Джонсом из Скотланд-Ярда? Позвольте представить вам мистера Мерривезера, который будет нашим спутником в сегодняшнем приключении.
   – Вот видите, доктор, мы снова охотимся вместе с Холмсом, – сказал Джонс снисходительно. – Он замечательный человек, но без старой ищейки эту погоню не осилит.
   – Главное, чтобы вы не гонялись за собственным хвостом, – мрачно заметил мистер Мерривезер.
   – Вы можете в значительной степени доверять мистеру Холмсу, сэр, – высокомерно сказал полицейский. – У него есть свои методы, в которых, на мой взгляд, слишком много фантазии. Но в нем есть задатки детектива. Иной раз, как, например, в деле о сокровищах Агры, Холмс доказывал свою правоту там, где полиция ошибалась
   – О, если вы так говорите, мистер Джонс, то все в порядке! – сказал незнакомец, с почтением. – Тем не менее, я признаюсь, что скучаю по карточному клубу. Это первый субботний вечер за двадцать семь лет, который я провожу не за зеленым сукном.
   – Я думаю, – сказал Шерлок Холмс, – что сегодня вы сыграете с самыми высокими ставками, чем когда-либо, и что игра эта будет более захватывающей, чем ваш привычный роббер. Для вас, мистер Мерривезер, ставка равняется тридцати тысячам фунтов, а ваша ставка, мистер Джонс, – человек, которого вы давно хотите упрятать за решетку.
   – Джон Клей, убийца, вор и фальшивомонетчик, – кивнул полицейский. – Не смотрите, что он молод, мистер Мерривезер, этот негодяй – один из самых коварных преступников. Его дед был герцогом, а сам он учился в Итоне и Оксфорде. Его мозг так же быстр и ловок, как и его пальцы. Мы встречаем следы Джона Клея то здесь, то там, но поймать его не сумели ни разу. Этот мерзавец постоянно меняет тактику. Сегодня провернет кражу со взломом в Шотландии, а на следующей неделе умыкнут деньги на строительство приюта в Корнуолле. Я гоняюсь за ним уже много лет, но никогда не видел его!
   – Я познакомлю вас сегодня же вечером, – пообещал Холмс. – У меня тоже была одна или две небольших встречи с мистером Джоном Клеем, и я согласен с вами, мистер Джонс: это очень изобретательный преступник. Нам пора ехать, господа. Вы двое берите первый кэб, а мы с Ватсоном последуем за вами.
   Шерлок Холмс не прибавил ни слова. Во время долгой поездки он насвистывал мелодии, которые слышал на концерте. Мы пробирались через бесконечный лабиринт лондонских улиц, пока не вышли на Фаррингдон-стрит.
   – Мы уже близко, – заметил мой друг. – Самое время объяснить вам кое-что. Мистер Мерривезер – директор банка и лично заинтересован в этом деле. Но для того, чтобы заинтересовать его, пришлось подключить Джонса. Впрочем, я рад, что он с нами. Он храбрый, как бульдог, хотя и абсолютный идиот в своей профессии… Ну, вот мы и на месте.
   Мы оказались на той же многолюдной улице, где были днем. Кэбы уехали, и мы, следуя указаниям мистера Мерривезера, прошли по узкому проходу и вошли в банк через боковую дверь, которую он открыл собственным ключом. Внутри был небольшой коридор, который заканчивался массивными железными створками. Директор банка открыл и их, после чего мы спустились в подвал по каменным ступеням извилистой лестницы. Мистер Мерривезер остановился, чтобы зажечь фонарь, а затем провел нас по пахнущему землей коридору к еще одной стальной двери, ведущей в огромное хранилище, сплошь заставленное массивными ящиками.
   – Сверху вы не очень уязвимы, – заметил Холмс, поднимая фонарь и осматривая каменную кладку.
   – Снизу тоже, – сказал мистер Мерривезер, ударяя палкой по плите на полу. – Боже мой, звук такой. Будто под ней – пустота, – воскликнул он удивленно.
   – Я должен попросить вас вести себя тихо, – строго сказал Холмс. – Иначе вы поставите под угрозу весь успех нашей экспедиции. Могу я попросить вас проявить доброту, чтобы сесть на один из этих ящиков и не мешать?
   Мистер Мерривезер сел на ящик с оскорбленным выражением лица, в то время как Холмс упал на колени и стал внимательно осматривать трещины между плитами пола, подсвечивая себе фонарем. Через несколько минут он снова вскочил на ноги.
   – У нас впереди, по крайней мере, час, – сказал он. – Едва ли грабители отважатся начинать, пока почтенный хозяин ломбарда не уснет. Тогда они поспешат сюда, потому что чем раньше они проникнут сюда, тем больше времени останется, чтобы скрыться и замести следы… Ватсон, вы несомненно догадались, что в настоящее время мы находимся в подвале городского отделения одного из главных лондонских банков. Мистер Мерривезер объяснит, что есть причины, по которым самые дерзкие преступники Лондона проявляют особый интерес к этому подвалу.
   – Все из-за французского золота, – прошептал директор. – Нас предупреждали, причем неоднократно, что его захотят украсть.
   – Французское золото? – удивился я.
   – Да. Полгода назад нам потребовалось укрепить свои фонды, и мы заняли для этой цели тридцать тысяч золотых наполеонов в Банке Франции. Пока их везли из Парижа, необходимость в средствах отпала, и мы даже не стали распаковывать золото. Ящик, на котором я сижу, содержит две тысячи наполеонов, уложенные столбиками между слоями свинцовой фольги. Наши запасы золота в настоящее время намного больше, чем обычно хранятся в одном отделении, поэтому я, как директор, был обеспокоен по этому поводу…
   – Это беспокойство вполне оправдано, – кивнул Холмс. – Я ожидаю, что в течение часа дело достигнет критической точки. А пока, мистер Мерривезер, мы должны завесить чем-нибудь этот фонарь.
   – И сидеть в темноте?
   – Боюсь, что так. Я принес колоду карт, чтобы вы чувствовали себя как в любимом карточном клубе. Но теперь вижу, что приготовления Джона Клея зашли слишком далеко, и нам нельзя рисковать. Если они заметят хотя бы слабый свет – сбегут, только мы их и видели. Нет, фонарь мы затемним. Хорошо бы выбрать укрытие для каждого из нас. Грабители – люди отчаянные, когда мы захлопнем ловушку, они будут биться насмерть. Ватсон, спрячьтесь за этим ящиком, а вы, мистер Джонс, встаньте здесь. Как только я освещу бандитов – хватайте их. Если они вооружены, стреляйте не раздумывая!
   Я положил револьвер с взведенным курком на верхнюю часть деревянного ящика, за которым прятался. Холмс затемнил фонарь и оставил нас в кромешном мраке. Запах нагретого металла дарил надежду, что свет все еще горит, готовый в любой момент осветить подземелье. Мои нервы были напряжены до предела, во внезапно наступившей тьме и в холодном сыром воздухе хранилища было что-то угнетающее.
   – У них есть только один путь для отступления, – прошептал Холмс, – обратно через дом на площадь Саксен-Кобург. Я надеюсь, вы сделали то, о чем я просил, мистер Джонс?
   – Да, инспектор и два констебля с пистолетами наготове дежурят у входной двери ломбарда.
   – Тогда мы заткнули все дыры. А теперь нам остается ждать.
   Время тянулось медленно. Прошел всего час с четвертью, но мне казалось, что ночь уже на исходе и скоро наступит рассвет. Мои ноги затекли и окоченели, так как я боялся сменить положение, зато мой слух обострился до предела. Я мог отличить глубокое и тяжелое дыхание инспектора Джонса от тонкого присвиста директора банка. Глаза привыкли к темноте, и со своего места я отчетливо видел кусок пола в середине хранилища. Внезапно, я уловил отблеск света.
   Сначала это была всего лишь мимолетная искра между плитами. Затем она стала удлиняться и превратилась в желтую линию, а потом, без какого-либо предупреждения или звука, плита приподнялась, словно крышка люка, и в проеме появилась рука – белая, почти женская, которая ощупала камни. Затем рука исчезла так же внезапно, как и появилась, и подвал погрузился в темноту, лишь зловещая искра отмечала щель между плитами.
   Однако пауза была кратковременной. С резким скрежетом одна из широких белых плит перевернулась набок, и оставила квадратную зияющую дыру, сквозь которую струился свет фонаря. Из проема показалось мальчишеское лицо, которое внимательно оглядывалось вокруг. Грабитель подтянулся на руках, вылез, упираясь коленом в край отверстия. Через мгновение он протянул руку вниз и потащил собой товарища, гибкого и маленького, как он сам, с бледным лицом и копной ярко-рыжих волос.
   – Порядок! – прошептал он. – Доставай мешки и зубила. Уж мы позабавимся… А, дьявольщина! Прыгай, Арчи, прыгай! Я не дамся им в руки!
   Шерлок Холмс выскочил из укрытия и схватил злоумышленника за шиворот. Другой нырнул в яму, и я услышал звук рвущейся ткани. Свет вспыхнул на стволе револьвера, но охотничий хлыст Холмса ударил по запястью грабителя, и оружие упало на каменный пол.
   – Бесполезно, Джон Клей, – спокойно сказал Холмс. – У вас нет шансов.
   – Ясно, – ответил молодой человек с величайшим хладнокровием. – Кажется, что с моим приятелем все в порядке, хотя я вижу, что вы арестовали лоскут от его пиджака.
   – У дверей ломбарда его ждут трое полицейских, – хмыкнул инспектор Джонс.
   – В самом деле? Ну, значит, его сцапают. Примите комплименты, хвалю!
   – А я могу похвалить вас, – ответил Холмс. – Идея с Союзом рыжих была оригинальной и эффективной.
   – Скоро ты снова увидишь своего приятеля, в тюремной камере, – Джонс подошел поближе с наручниками. – Протяни руки, мозгляк.
   – Прошу вас не трогать меня своими грязными руками, – заметил наш пленник, когда наручники лязгнули на его запястьях. – Вы, возможно, не знаете, но в моих жилах течет королевская кровь. Поэтому, обращаясь ко мне, всегда говорите «сэр» и «пожалуйста».
   – Хорошо, – хихикнул инспектор. – Пожалуйста, поднимитесь наверх, сэр! Там мы возьмем карету, достойную вашей светлости, чтобы поехать в полицейский участок?
   – Так-то лучше, – безмятежно сказал Джон Клей. Он широко поклонился нам троим, и тихо ушел под охраной Джонса.
   – Мистер Холмс, я не знаю, как банк может отблагодарить вас, – сказал мистер Мерривезер, когда мы следовали за ними из подвала. – Нет сомнений в том, что вы обнаружили и пресекли дерзкую попытку ограбления банка!
   – Я просто хотел свести счеты с мистером Джоном Клеем, – сказал Холмс. – Если хотите, то можете возместить небольшие расходы, которые я понес в связи с этим. Но главной наградой для меня является само расследование и занимательный рассказ о Союзе рыжих.
   – Единственная цель Союза рыжих, как я понял с самого начала, заключалась в том, чтобы каждый день выгонять из дома хозяина ломбарда, – пояснил Холмс чуть позже, когда мы сидели на Бейкер-стрит, попивая виски. – Идея с переписыванием «Британской энциклопедии», конечно, весьма бредовая, но мистер Вилсон – человек не великого ума. К тому же четыре фунта в неделю! Солидные деньги. Поэтому он клюнул на эту приманку. Джон Клей проявил оригинальную фантазию и добился своего. Что ему четыре фунта, если он собирался украсть тысячи?! А идею с Союзом рыжих, наверняка, подсказал цвет волос Арчи, подельника Клея. Именно этот пройдоха назвался Россом, дал объявление в газету и снял контору на подставное имя.
   – Вы сразу заподозрили нечистую игру, Холмс, – признал я. – Хотя у меня рассказ о Союзе рыжих вызвал только улыбку.
   – Я заподозрил нечистую игру, когда узнал, что расторопный малый трудится в ломбарде за половину жалования. А уж когда узнал, что хозяина дома спроваживают каждое утро… Здесь можно было бы предположить любовную интрижку, но в доме нет женщин. Дела в ломбарде идут ни шатко, ни валко – стало быть, там нечем поживиться. На какую же добычу нацелились преступники? Тут я вспомнил, что молодой помощник мистера Вилсона увлекается фотографией и часто запирается в погребе. Когда же, по описаниям, выяснилось, что это Джон Клей – один из самых хладнокровных преступников Лондона – все стало на свои места. Этот молодчик затеял подкоп! Но куда? Помните, я постучал перед ломбардом по мостовой? Таким образом, я хотел выяснить, куда ведет подкоп. Перед домом пустот не было, значит, остаются задворки. Мы вышли на улицу, я увидел вывеску банка, и головоломка была решена.
   – Но зачем вы стучались в ломбард, Холмс?
   – Когда спрашивал дорогу до Стрэнда?
   – Да! Вы ведь могли спугнуть преступника.
   – Нет, мой дорогой Ватсон. Я пару раз шел по следу Джона Клея, но мы не встречались. Он не знает меня, а я никогда не видел его лица. Да и в тот день смотрел не на лицо, а на брюки. Вы заметили, как грязны были его брюки? Грязны, протерты на коленях – этот негодяй копал землю, в том не было сомнения. Поэтому после концерта я направился в Скотланд-Ярд, к инспектору Джонсу, а он свел меня с директором банка. Дальнейшее вам известно.
   – Но как вы узнали, что они предпримут попытку ограбления именно сегодня?
   – Они распустили Союз рыжих. Это было признаком того, что их больше не заботит присутствие мистера Джэбеза Вилсона в доме. Другими словами, они завершили подкоп. Им было важно воспользоваться подземным ходом как можно скорее, иначе его могли обнаружить и перевезти золото в более надежное место. Суббота подошла бы им идеально. До понедельника в хранилище бы никто не зашел – зачем, ведь банк закрыт. А к понедельнику грабители уже успели бы уехать на континент и затеряться там навсегда.
   – Восхищаюсь вашей логикой, Холмс, – воскликнул я. – Впрочем, как всегда. Вы построили прочную цепь рассуждений, в которой нет слабых звеньев.
   – Это спасло меня от тоски, – ответил он, зевая. – Жаль, что ненадолго. Я уже чувствую, что она снова приближается. Вся жизнь тратится на то, чтобы вырваться из плена обыденности. Эти маленькие загадки помогают мне в этом.
   – А вы помогаете людям! – воскликнул я.
   Он пожал плечами.
   – Ну, может быть, и от меня есть какая-то польза, – скромно заметил он. – Человек – ничто, дело – все! Кажется, так писал Гюстав Флобер Жорж Санд?

Пляшущие человечки

   Холмс просидел в тишине много часов, склонившись над ретортой с химикатами, в которой он нагревал какую-то чудовищно-зловонную жидкость. Голова его была прижата к груди, и из кресла, в котором я читал газету, знаменитый сыщик казался нескладной птицей с тускло-серым оперением и черным хохолком на голове.
   – Итак, Ватсон, – внезапно сказал он, – вы уже не хотите инвестировать в ценные бумаги Южной Африки?
   Я вздрогнул от удивления. Несмотря на многолетнее общение с Холмсом, я все никак не привыкну к его любопытным способностям, и это внезапное вторжение в мои самые сокровенные мысли было необъяснимо.
   – Откуда вы это знаете? – воскликнул я.
   Он повернулся на стуле с дымящейся пробиркой в руке, и в глубоко посаженных глазах блеснули веселые искорки.
   – А теперь, Ватсон, признайтесь, что вы совершенно опешили, – усмехнулся он.
   – Совершенно.
   – Я должен заставить вас подписать документ об этом.
   – Что? Документ? Холмс, я никак не возьму в толк, что вы хотите сказать. И при чем тут какой-то документ?
   – Потому что через пять минут вы скажете, что все это до абсурда просто, – снова усмехнулся мой приятель.
   – Уверен, что ничего подобного не скажу, – пробурчал я, начиная обижаться.
   – Видите ли, мой дорогой Ватсон, – он поставил пробирку в штатив и начал читать лекцию с видом профессора, обращающегося к нерадивым студентам, – на самом деле нетрудно построить цепочку выводов, каждый из которых необычайно прост сам по себе. Если после этого отбросить все центральные выводы и представить своей аудитории только отправную точку и заключение, можно произвести поразительный, хотя, возможно, и призрачный, эффект. Итак, слушайте. Осмотрев канавку между указательным и большим пальцами вашей левой руки, я убедился, что вы отказались от мысли вложить свой небольшой капитал в золотые прииски.
   – Но… Я не вижу связи.
   – Разумеется, не видите. Но сейчас я покажу все недостающие звенья цепи, и вы убедитесь, что все мои выводы тесно связаны. Когда вы вернулись из клуба прошлой ночью, я заметил мел между пальцами вашей левой руки. Далее. Мелом вы пользуетесь, когда играете в бильярд, чтобы кий не слишком ерзал. Далее. Вы всегда играете в бильярд с Торстоном. Далее. Четыре недели назад вы сказали мне, что у Торстона есть опцион на некий южноафриканский прииск, срок действия которого истекает через месяц, и которой он предложил разделить с вами. Далее. Ваша чековая книжка заперта в моем бюро, а вы не просили ключ. Следовательно, вы не собираетесь вкладывать свои деньги в эту авантюру с золотыми рудниками.
   – Но… Ведь это до абсурда просто! – хмыкнул я.
   – Именно так! – подтвердил Холмс. – Любая загадка кажется пустячком, когда ее тебе объясняют. Но есть и необъяснимые. Посмотрите, Ватсон, что вы можете сказать об этом.
   Он бросил лист бумаги на стол и снова вернулся к химическому анализу.
   Я с изумлением смотрел на абсурдные иероглифы.
   – Да ведь это детский рисунок, Холмс! – произнес я, наконец. – Обычная шалость.
   – Вы так думаете?
   – Ну да, а что же еще это может быть? Какие-то пляшущие человечки…
   – Разгадать эту загадку меня попросил мистер Хилтон Кубит из поместья Райдинг-Торп в Норфолке. Он отправил письмо, а сам должен был последовать за ним на следующем поезде. Вы слышите, Ватсон? Звонят у дверей. Я очень удивлюсь, если это не мистер Кубит.
   На лестнице послышались тяжелые шаги, и мгновение спустя вошел высокий, румяный, чисто выбритый джентльмен, чьи ясные глаза и красные щеки доказывали, что живет он вдали от туманов Бейкер-стрит. Когда он вошел, казалось, что вместе с ним в комнату ворвалось дуновение свежего, бодрящего воздуха с восточного побережья. Пожав руки каждому из нас, посетитель собирался сесть, но тут его взгляд остановился на бумаге с любопытными рисунками, которые я только что изучил и оставил на столе.
   – Ну, мистер Холмс, что вы думаете об этом? – воскликнул мистер Кубит. – Все говорят, что вы любите загадки и всякого рода тайны, и не думаю, что вы сможете найти более причудливую головоломку, чем эта. Я отправил письмо заранее, чтобы у вас было время изучить иероглифы до моего приезда.
   – Безусловно, это довольно любопытная история, – сказал Холмс. – На первый взгляд надпись может показаться детской шуткой. Что мы видим? Ряд гротескных фигурок, танцующих по бумаге. Но вы придаете столь большое значение рисунку, что даже отправились в Лондон на утреннем поезде, а для этого пришлось проснуться ни свет ни заря. Почему?
   – Я не знаю, мистер Холмс. Этот рисунок напугал мою жену. Она не признается в этом, но я прочел смертельный ужас в ее глазах. Вот почему я хочу разобраться, что тут, черт возьми, происходит.
   Холмс поднял бумагу так, чтобы на нее падал солнечный свет. Это была страница, вырванная из записной книжки. Разметка была сделана карандашом: пятнадцать крохотных фигурок – палка, палка, огуречик. У всех человечков ноги выделывали замысловатые коленца, а руки торчали под разными углами, более того, трое из пятнадцати высоко поднимали флажки.
   Холмс некоторое время изучал рисунок, а затем, осторожно сложив бумагу, положил в карман.
   – Это обещает быть интересным и необычным делом, – сказал он. – Мистер Кубит, вы сообщили несколько подробностей в своем письме, но я буду очень признателен, если вы любезно повторите все это еще раз для меня и моего друга, доктора Ватсона.
   – Я не мастер говорить, – нахмурился наш посетитель, нервно сжимая и разжимая свои большие, сильные руки. – Но, пожалуй, начну с момента моего замужества в прошлом году. Хотя нет, прежде нужно уточнить, что, хотя я и не богатый человек, мои предки построили Райдинг-Торп пять веков назад, и в графстве Норфолк нет более известной семьи. В прошлом году я приехал в Лондон на юбилей. Поселился в пансионе на Рассел-сквер, потому что Паркер, викарий нашего прихода, как раз жил в нем. В первый же день я встретил молодую американку – ее фамилия Патрик, Элси Патрик. В каком-то смысле мы стали друзьями, но уже через неделю я был влюблен в нее так сильно, как вообще может быть влюблен человек. Мы тихо, без огласки, поженились в мэрии, и вернулись в Норфолк супружеской парой. Вы подумаете, мистер Холмс, что я поспешил? Да, со стороны может показаться безумием, что мужчина из древнего рода женился таким образом на девушке, о прошлом которой ему ничего не известно… Но если бы вы только видели Элси, о! Вы бы непременно поняли меня и не стали осуждать.
   – Я и не думал осуждать вас, мистер Кубит, – успокоил его Холмс. – Однако скажите, почему вы особо подчеркнули, что ничего не знаете о прошлом вашей супруги?
   – Потому что это правда. Я не знаю ровным счетом ничего. Как только я заговорил о свадьбе, Элси предупредила, что не потерпит расспросов о своей прошлой жизни. «Поверьте, дорогой Хилтон, я хочу забыть обо всем, что было прежде. Особенно о тех событиях, которые слишком больно вспоминать. Если вы согласитесь на это простое условие, я стану вашей женой. Вы приведете в свой дом женщину, которой не за что краснеть или испытывать. Но вам придется удовлетвориться моим честным словом и позволить мне хранить молчание обо всем, что произошло до дня нашей встречи. Если эти условия слишком тяжелы, то возвращайтесь в Норфолк, и оставьте меня навсегда». Мог ли я оставить ее? Конечно, нет! В Англии нет человека, который ценил бы честь своей семьи выше меня, но Элси… Она особенная, мистер Холмс. Я дал слово ни о чем не спрашивать. Мы поженились и жили счастливо целый год. Но потом появились эти каракули. Сначала мы увидели их на подоконнике, нарисованные мелом. Элси вздрогнула, но сразу стерла человечков и сказала: наверное, это проказы маленького конюха. Но вскоре я нашел на солнечных часах в саду вот эту записку, взглянув на которую моя жена побледнела и чуть не грохнулась в обморок! Я не рискнул отнести этот клочок бумаги в полицию, там надо мной просто посмеялись бы. Но вы сумеете во всем разобраться. Я не богатый человек, мистер Холмс, но если Элси угрожает опасность, я потрачу все до последнего медяка, чтобы защитить ее!
   Он вскочил на ноги, воодушевленный своими словами – истинный англичанин, простой, прямой и мягкий. Любовь к жене и безоговорочное доверие к ней отражались в его серьезных голубых глазах, читались в каждой черточке широкого миловидного лица. Холмс выслушал рассказ с величайшим вниманием, и некоторое время сидел в безмолвной задумчивости.
   – Не думаете ли вы, мистер Кубит, – сказал он, наконец, – что самый лучший план – это напрямую обратиться к жене, и попросить ее поделиться с вами своим секретом?
   Хилтон Кубит покачал массивной головой.
   – Обещание есть обещание, мистер Холмс. Я дал слово Элси, что не стану выпытывать у нее ничего о жизни до замужества. Если бы она захотела рассказать мне что-то, в связи с этими проклятыми рисунками, она бы это сделала. Но я вправе разобраться в этой истории теперь, когда пляшушие человечки мешают нашему счастью, поэтому и обратился к вам.
   – Мистер Кубит, полагаю, вы живете в тихой провинции, где чужаков не жалуют… В таких местах любое новое лицо не останется без пристального внимания, не так ли?
   – Да, мне бы сразу сообщили о незнакомцах, если те вздумают околачиваться поблизости. Но, видите ли, в десяти милях от поместья расположены большие озера, случается, что местные обитатели принимают жильцов – туристов, купальщиков или любителей рыбной ловли. Об этих приезжих я ничего не знаю, мистер Холмс.
   – Хм-м. В этих рисунках, несомненно, есть тайный смысл, понятный вашей жене, но ускользающий от нас. Та надпись, что вы прислали, слишком короткая. Расшифровать ее вряд ли получится. Жаль, что вы не скопировали ту, что была начертана мелом на подоконнике, – сыщик задумался на минуту, мы с Кубитом, затаив дыхание, ждали его решения. – Вот как мы поступим. Возвращайтесь в Райдинг-Торп и будьте настороже. Вскоре пляшущие человечки появятся снова, я в этом не сомневаюсь. Скопируйте надпись, не упустив ни единой детали, и пришлите мне. А заодно попросите соседей и тех фермеров с дальних озер, чтобы сообщали вам обо всех чужаках, которые появляются в округе. Такие рекомендации я могу дать вам на данный момент. Если ситуация изменится кардинальным образом, телеграфируйте и мы с доктором Ватсоном навестим ваше поместье.
   Хилтон Кубит крепко пожал нам руки на прощанье и поспешил на вокзал.
   Загадочная надпись захватила все мысли Холмса, в следующие две недели он задумчиво мерил шагами комнату, время от времени доставал из кармана листок с каракулями и подолгу смотрел на него. Со мной он эту тему не обсуждал, а я не привык торопить своего приятеля. Он непременно поделится разгадкой, как только сам ее обнаружит. Поэтому я просто читал газеты и ходил обедать в клуб. Однажды, когда я менял домашний сюртук на выходной, Холмс задержал меня.
   – Сегодня вам лучше остаться дома, Ватсон.
   – Почему?
   – Утром я получил телеграмму от Хилтона Кубита. Вы помните мистера Кубита и пляшущих человечков? Он собирался прибыть на вокзал в час двадцать, а потому может появиться здесь в любой момент. Из его телеграммы я понял, что появились новые надписи.
   – О, в таком случае я готов отказаться от обеда, – без тени улыбки сказал я, – давайте вместе подождем нашего норфолкского рыцаря.
   Ждать пришлось недолго, мистер Кубит приехал прямо с вокзала, на самом быстром кэбе. Он выглядел обеспокоенным и подавленным, а в глазах и морщинах на лбу читалась неимоверная усталость.
   – Господи, как же это действует мне на нервы, мистер Холмс, – сказал он, тяжело опускаясь в кресло. – Ужасно знать, что вы окружены невидимками, у которых есть зловещий замысел против вас. Но когда, вдобавок к этому, непонятные каракули буквально убивают вашу жену, тогда это становится невыносимым. Элси не спит по ночам, она высохла, как сорванная с дерева ветка и все время дрожит, от каждого звука дрожит!
   – Она что-нибудь рассказала вам?
   – Нет, мистер Холмс. Мне казалось, что были минуты, когда она хотела заговорить, но все же не смогла заставить себя сделать решительный шаг. Она говорила о моей старой семье, нашей репутации в графстве и гордости за нашу незапятнанную честь, и я всегда чувствовал, что Элси вот-вот добавит что-то важное, но она всегда умолкала на полуслове. Я пытался вызвать жену на откровенность, но сделал это до того неуклюже, что лишь смутил и еще больше напугал ее.
   – Но вы приехали в Лондон, а стало быть, узнали что-то новое?
   – Да, мистер Холмс. Я скопировал несколько свежих пляшущих человечков, которые вы должны изучить, – Кубит достал стопку бумаг из портфеля. – А еще, и это куда важнее, я видел того, кто их рисует!
   – Что? Вы видели человека, который их рисует? – удивился Холмс. – Почему же вы его не задержали?
   – Да, я видел его за работой! Но я расскажу все по порядку. Когда я вернулся после моего визита к вам, я предупредил слуг, чтобы докладывали мне о любых рисунках с пляшущими человечками. На следующее утро меня позвали к сараю с инструментами, который стоит рядом с лужайкой, на виду у окон спальни моей жены. На черной двери мелом были выведены семнадцать иероглифов. Я срисовал их на свежий номер газеты, вот смотрите.
   Он выложил на стол первый лист.
   – Превосходно! – сказал Холмс. – Просто превосходно!
   – Когда я сделал копию, то стер надпись. Но через два дня она появилась снова.
   – Эта же надпись? – уточнил я.
   – Нет, новая. Там гораздо меньше человечков. Вот она.
   Второй лист лег на стол поверх первого.
   Холмс радостно потер руки.
   – Улики быстро накапливаются. Это хорошо.
   – Три дня спустя слуги нашли бумагу с нацарапанным посланием, под камешком на солнечных часах. Вот оно. Человечки, как вы видите, точно такие же, как и в предыдущей копии. После этого я решил подстеречь злоумышленника, который пугает мою супругу. Так что я зарядил револьвер и сел в своем кабинете, окна которого выходят на лужайку и сад. До двух часов ночи я сидел у окна, окна давно погасли, все освещалось только лунным светом. Внезапно я услышал шаги у себя за спиной. Это была моя жена в халате. Элси умоляла меня лечь в постель. Я прямо сказал, что хочу посмотреть, кто именно устраивает эти нелепые штуки. Она ответила, что я не должен так переживать из-за бессмысленного розыгрыша.
   «Если тебя это так раздражает, Хилтон, мы могли бы поехать путешествовать. Только ты и я. Забудем об этой неприятной шутке, развеемся…» – сказала она.
   «Что? Быть изгнанным из собственного дома каким-то хулиганом?!» – возмутился я. – «Хочешь, чтобы вся округа смеялась над нами?»
   «Ладно, мы можем обсудить это и утром», – сказала она, – «иди спать».
   Когда она это говорила, голос дрогнул, и я заметил, что лицо Элси побледнело в лунном свете, а ее рука сжалась у меня на плече. Кто-то двигался в тени у сарая. Я увидел темную фигуру, ползущую к двери. Схватив пистолет, я бросился прочь из кабинета, но жена обвила меня руками и удерживала с необычайной силой. Я попытался отбросить ее, но она отчаянно прижималась ко мне и шептала: «Не надо! Не надо!». Наконец, я освободился и выбежал из дома, но к тому времени человек исчез. А на двери остались эти чертовы человечки. При свете фонаря, я скопировал их на эту бумагу.
   Еще один лист лег на стол, поверх остальных.
   – Других следов этого парня нигде не было, хотя я обошел все поместье. Утром я обнаружил, что незнакомец возвращался, потому что под это надписью он нацарапал еще семь картинок. Вот они, на отдельном листе.
   – Это самый свежий рисунок? – уточнил Холмс.
   – Да, я сделал его нынешним утром.
   – Скажите мне, – спросил Холмс и я увидел по его глазам, что он очень взволнован, – было ли это простым дополнением к первому посланию, или казалось отдельным?
   – Это написали на другой панели двери.
   – Превосходно! Это, безусловно, самое важное и это вселяет в меня надежду. А теперь, мистер Кубит, продолжайте, пожалуйста, ваш рассказ.
   – Мне больше нечего добавить, мистер Холмс, кроме того, что я был зол на свою жену за то, что она удерживала меня, не давая схватить крадущегося негодяя. Она сказала, что сильно испугалась, ведь этот человек мог убить меня. В тот момент мне пришло в голову, что, возможно, она действительно боялась за меня, поскольку знала, кто этот мужчина и на какую жестокость он способен. Я уже не сомневался, что она давно расшифровала его странные послания. Мистер Холмс, ее взгляд убедил меня, что она думала только о моей безопасности. Вот и вся история. Теперь дайте ваш совет, мистер Холмс, что мне следует делать? Лично я склоняюсь к тому, чтобы посадить полдюжины крепких слуг в кусты, и когда этот парень снова придет, отметелить его хорошенько, чтобы оставил нас в покое.
   – Боюсь, простые способы тут не помогут. Это слишком серьезный случай, – сказал Холмс. – Как долго вы планируете оставаться в Лондоне?
   – Я возвращаюсь сегодня же. Ни за что не оставлю жену одну на всю ночь. Она очень нервничает и умоляет меня вернуться.
   – Полагаю, вы правы. Но если вы решите задержаться, то я смог бы поехать с вами в Норфолк через день или два. Вы ведь оставите мне эти бумаги? Думаю, что сумею пролить свет на ваше дело.
   Шерлок Холмс сохранял свою спокойную профессиональную манеру поведения до тех пор, пока наш посетитель не откланялся, хотя мне, так хорошо знавшему его, было легко заметить, насколько сильно он взволнован. В тот момент, когда широкая спина Хилтона Кубита исчезла за дверью, мой товарищ бросился к столу, разложил перед собой все полоски бумаги с пляшущими человечками и погрузился в замысловатый и сложный расчет. В течение двух часов я наблюдал, как он покрывает лист за листом цифрами и буквами, настолько поглощенный своей работой, что, очевидно, забыл о моем присутствии. Иногда он насвистывал и пел во время работы, иногда был озадачен и долго сидел, нахмурив лоб и опустив глаза. Наконец он вскочил со стула с удовлетворенным криком и прошелся по комнате, потирая руки. Затем отправил телеграмму и сказал:
   – Если ответ будет таким, как я надеюсь, ваша коллекция, дорогой Ватсон, пополнится весьма интересным рассказом.
   Признаюсь, меня переполняло любопытство, но я знал, что Холмс любит раскрывать информацию в свое время и по-своему, поэтому ждал, пока он сочтет нужным довериться мне.
   Но ответ на телеграмму задерживался, и последовали два дня тревожного ожидания, в течение которых Холмс настораживал уши при каждом звонке в дверь. Вечером второго дня пришло письмо от Хилтона Кубита. В поместье все было тихо, за исключением того, что тем утром на пьедестале солнечных часов появилась длинная надпись. К письму прилагалась копия.
   Холмс на несколько минут склонился над бумагой, и вдруг вскочил на ноги с восклицанием удивления и ужаса. Его лицо побледнело.
   – Ватсон, это дело зашло слишком далеко! Есть ли поезд до Норт-Уолшема сегодня вечером?
   Я открыл железнодорожное расписание и убедился, что последний поезд только что ушел.
   – Тогда мы позавтракаем рано и успеем на самый первый завтра утром, – сказал Холмс. – Наше присутствие в поместье крайне необходимо. А! Вот и ожидаемая телеграмма. Минутку, миссис Хадсон, может быть ответ. Нет, ответа не будет. Это именно то, чего я ожидал. Но содержание телеграммы делает нашу поездку в Норфолк еще более важной. Мы должны предупредить Хилтона Кубита о грозящей опасности.
   В тот момент мне показалось, что Холмс излишне драматизирует. Все это дело о смешных каракулях виделось мне вздорным и несерьезным. Даже теперь, когда я пишу рассказ, мне вспоминаются эти сомнения и хочется подарить читателям более светлый финал, но, увы. На следующий день я проснулся с ощущением тревоги, а когда мы прибыли в Норт-Уолшем, на нас обрушился настоящий ужас.
   Едва мы сошли с поезда и упомянули название поместья, куда мы направлялись, начальник станции поспешил к нам.
   – Я полагаю, что вы детективы из Лондона? – взволнованно спросил он.
   По лицу Холмса промелькнуло раздражение.
   – Что заставляет вас так думать?
   – Потому что только что приехал инспектор Мартин из Норвича. Но, может быть, вы хирурги? Говорят, она не умерла. Возможно, вы еще успеете спасти ее – для виселицы.
   Лоб Холмса покрылся испариной.
   – Мы едем в усадьбу Райдинг-Торп, – сказал он, – но пока не знаем, что именно там произошло.
   – Ах, это ужасно! – воскликнул начальник станции. – Мистер Хилтон Кубит мертв. Жена застрелила его, а затем направила револьвер себе в висок – так говорят слуги. Сейчас ее жизнь на волоске. Боже, какое горе! Старейшая фамилия в графстве Норфолк, один из самых уважаемых родов и так внезапно оборвался…
   Холмс поспешил к экипажу и за долгую семимильную дорогу не произнес ни единого слова. Я редко видел его настолько подавленным. На протяжении всей поездки в поезде мой друг чувствовал себя неуютно, и я заметил, что он с тревожным вниманием переворачивал страницы утренних газет, но теперь, узнав о разыгравшейся трагедии, он откинулся на спинку сиденья, погруженный в мрачные размышления. Час спустя, когда фиолетовая кромка моря показалась за зеленым краем побережья Норфолка, возница указал хлыстом на два старых кирпичных фронтона и деревянные крыши, выступающие из рощи деревьев.
   – Вон там уже поместье Райдинг-Торп.
   Мы подъехали к входной двери с портиком, я осмотрелся вокруг и увидел рядом с теннисной лужайкой тот самый черный сарай и солнечные часы на пьедестале, о которых нам рассказывал хозяин поместья. Щеголеватый человек с быстрыми, настороженными глазами и вощеными усами только что сошел с двуколки. Он представился инспектором Мартином и был весьма удивлен, когда услышал имя моего товарища.
   – Мистер Холмс, преступление было совершено сегодня в три часа утра. Как вы могли услышать об этом в Лондоне и добраться до места, одновременно со мной?
   – Я не слышал об убийстве, – сокрушенно покачал головой Холмс. – Я предвидел его и спешил сюда, чтобы предотвратить преступление.
   – Тогда у вас, должно быть, более точные доказательства, чем у меня. Все, кого я успел опросить по пути сюда, отзываются о мистере и миссис Кубит как о любящей и сплоченной паре. Никто из тех, кто знал эту семью, не может поверить в произошедшее, не говоря уже о том, чтобы предвидеть такое заранее.
   – Я, напротив, не говорил ни с кем, кроме мистера Кубита. Но у меня есть свидетели. Пляшущие человечки.
   – Что? Вы бредите, мистер Холмс? При чем тут танцоры…
   – Я объясню вам это чуть позже, инспектор. Поскольку мне не удалось предотвратить убийство, теперь я хочу заняться расследованием, чтобы виновный понес заслуженное и справедливое наказание. Вы хотите объединить усилия или предпочтете, чтобы я действовал независимо?
   – Я горжусь, что мне выпала такая возможность – действовать вместе с вами, мистер Холмс, – серьезно сказал инспектор.
   – В таком случае давайте осмотрим место преступления без лишних задержек.
   Инспектор Мартин не стал чинить препятствий, напротив, позволил моему другу действовать по-своему, и довольствовался тем, что записывал все его ремарки. Местный хирург, пожилой седовласый мужчина, только что вышел из комнаты миссис Кубит и сообщил, что ее травмы весьма серьезны, но женщину еще можно спасти. Пуля прошла через переднюю часть мозга, но ранение не смертельно. Вероятно, пройдет немало времени, прежде чем хозяйка поместья придет в сознание.
   – Как думаете, это она застрелила мужа? – спросил инспектор.
   Хирург пожевал губы и произнес:
   – Я бы не решился высказать однозначное мнение. Все, что я могу утверждать – обе пули были выпущены с близкого расстояния. У мистера Хилтона Кубита прострелено сердце, у его жены – голова. При этом в комнате найден один револьвер с двумя пустыми гнездами. Стреляли дважды, но кто держал пистолет неизвестно. В равной степени можно предположить, что муж выстрелил в жену, а затем убил себя.
   – Вы передвигали труп? – неожиданно спросил Холмс.
   – Нет, его мы не трогали. Мы перенесли только миссис Кубит, не оставлять де раненую лежать на полу.
   – Как долго вы здесь пробыли, доктор?
   – Даже не знаю, который теперь час. Я здесь с четырех утра.
   – С вами кто-нибудь был?
   – Да, констебль.
   – И вы ничего не трогали? – допытывался Холмс.
   – Ни единого предмета.
   – Спасибо, вы действовали очень осмотрительно. Кто послал за вами?
   – Горничная, мисс Сондерс.
   – Это она подняла тревогу? – вклинился в разговор инспектор.
   – Она и миссис Кинг, кухарка.
   – Где они сейчас?
   – На кухне, скорее всего.
   – Идемте, нам крайне важно выслушать их показания.
   Старинный зал с дубовыми панелями и высокими окнами тут же превратили в допросную. Холмс сидел в кресле, его неумолимые глаза блестели на изможденном лице. Я прочел в них твердую цель посвятить, если понадобится, весь остаток жизни поискам преступника и не сдаваться до тех пор, пока клиент, которого мы не сумели спасти, не будет отомщен. Инспектор Мартин, седой хирург, я и флегматичный деревенский полицейский составили остальную часть команды дознавателей.
   Обе служанки рассказали, что их разбудил звук выстрела, за которым вскоре последовал и второй. Они спали в соседних комнатах, и миссис Кинг помчалась к мисс Сондерс. Вместе они спустились по лестнице. Дверь кабинета была открыта, а на столе горела свеча. Хозяин лежал в центре комнаты и был уже мертв. Его жена присела на корточки у окна, прислонившись затылком к стене. Она была тяжело ранена, лицо покраснело от крови. Хозяйка тяжело дышала, но не могла произнести ни слова. Коридор, как и комната, были полны дыма, в воздухе пахло порохом. Окно наверняка было заперто и заперто изнутри. Обе женщины были уверены в этом. Они сразу же послали за доктором и констеблем. Затем с помощью грума и конюха они перенесли раненую хозяйку в ее спальню. Миссис Кубет была одета в свое домашнее платье. Мистер Кубет, как вы сами видели, набросил халат поверх ночной рубашки. Служански в один голос утверждали, что между мужем и женой никогда не было ссор. Они, как и все в доме, в поместье и в целом графстве, считали их очень дружной парой.
   – Двери в доме были заперты изнутри? – спросил инспектор Мартин.
   – Да, на все засовы.
   – Никто не мог сбежать отсюда?
   – Нет, конечно.
   – А запах пороха вы почувствовали только в кабинете хозяина? – уточнил Холмс.
   – Да. То есть, нет, – поправилась горничная. – Я помню, что запах чувствовался сразу, как мы выбежали из своих комнат на верхнем этаже.
   – Запомните это, – кивнул мой друг инспектору. – Это важнейший факт всего расследования. А теперь давайте тщательно осмотрим кабинет мистера Кубита.
   Кабинет располагался в первом этаже. Небольшая комната, с трех сторон уставленная книжными полками. Письменный стол напротив окна, выходившего в сад. Здесь мы обнаружили труп несчастного помещика, растрепанная одежда показывала, что он внезапно пробудился ото сна и поспешил в кабинет. Пуля попала в грудь и осталась в его теле. Смерть, безусловно, была мгновенной и безболезненной. Ни на халате, ни на руках мы не нашли следов пороха. По словам хирурга, у миссис Кубит пятна были – на лице, но не на руках.
   – Отсутствие пороха ничего не значит, – заметил Холмс, – хотя его присутствие могло бы объяснить нам все. Но, знаете, если порох из плохо подогнанного патрона не высыплется, можно сделать много выстрелов, не оставив следов на руках. Полагаю, доктор, вы не нашли пулю, которая ранила леди?
   – Для этого потребуется очень серьезная операция, но я могу утверждать, что пуля застряла у нее в голове, – на этот раз хирург говорил более уверенно. – Смотрите, в револьвере еще четыре патрона. Два выстрела, и в итоге – две раны. Так что каждую пулю можно учесть.
   – Только на поверхностный взгляд, – сказал Холмс. – Но как вы объясните третью пулю? Ту, которая пробила оконную раму?
   Он внезапно повернулся, и указал длинным пальцем на круглое отверстие, примерно в дюйме над подоконником.
   – Клянусь Святым Георгием! – воскликнул инспектор. – Как вы нашли это?
   – Потому что я искал это.
   – Ничего себе! – удивленный хирург наклонился и осмотрел простреленную раму. – Вы, конечно, правы, сэр.
   – Был произведен третий выстрел, и, следовательно, при этом должен был присутствовать третий человек, – подытожил инспектор Мартин. – Но кто это мог быть, и как он сумел сбежать, если все двери в доме заперты изнутри, на засов?
   – Вы помните, когда горничная сказала, что, выйдя из комнаты, она сразу почувствовала запах пороха? Я еще назвал этот факт крайне важным.
   – Да, помню, но, признаюсь, не совсем понимаю.
   – Я предположил, что во время перестрелки окно и дверь кабинета были открыты. В противном случае, запах пороховой гари не разлетелся бы по дому так быстро. Для этого необходим сквозняк. Однако и дверь, и окно были открыты лишь на очень короткое время.
   – Как вы это докажете?
   – Посмотрите на свечу: она не заплыла воском.
   – Светлая голова! – прошептал хирург с восхищением. – Все подмечает!
   – Я уверился, что во время трагедии окно было открыто, и подумал, что в тот момент здесь присутствовал третий человек, который стоял снаружи. Любой выстрел, направленный в этого человека, мог попасть в оконную раму. Я посмотрел, и там, конечно же, был след от пули!
   – Но как у него получилось закрыть и запереть окно?
   – Нет, это было первым желанием женщины, когда за ее спиной неожиданно открылась дверь. А что мы видим тут, на столе?
   Возле письменного прибора стояла женская сумочка – аккуратная маленькая сумочка из крокодиловой кожи, с серебряными вставками. Холмс открыл ее и вытряхнул содержимое – пачку банкнот Банка Англии по пятьдесят фунтов, скрепленные индийской резинкой.
   – Здесь тысяча фунтов, – пересчитал он. – Сохраните эту улику, она сыграет важную роль на процессе по делу убийцы, – сказал Холмс, передавая сумку и деньги инспектору. – Теперь необходимо установить, в кого летела третья пуля, которая явно, судя по расколу дерева, была выпущена из комнаты. Я хотел бы снова увидеть кухарку… Вы сказали, миссис Кинг, что вас разбудил ГРОМКИЙ выстрел. Когда вы это сказали, вы имели в виду, что он показался вам громче второго?
   – Ну, сэр, я крепко спала, и первый выстрел разбудил меня, так что трудно судить. Но он действительно прозвучал очень громко.
   – Вы не думаете, что могло быть два выстрела, которые грянули одновременно?
   – Не могу сказать, сэр.
   – А я думаю, что именно так и произошло, – сказал Холмс. – Инспектор, нам больше нечего искать в этой комнате. Если вы любезно согласитесь прогуляться, то увидите, какие новые доказательства может предложить сад.
   Прямо под окном кабинета располагалась цветочная клумба. Когда мы подошли к ней, я не сдержал изумленного возгласа: цветы были растоптаны, а на мягкой земле остались отпечатки ботинок – большого размера, несомненно, мужских и с острыми носами. Холмс рылся среди травы и листьев, как ретривер в поисках раненой птицы. Наконец, он поднял с земли небольшой медный цилиндр.
   – А вот и третья гильза, – воскликнул он. – У револьвера был эжектор, который выбросил ее в момент выстрела, и оставил нам этот сувенир. Расследование близится к финалу.
   Лицо инспектора Мартина выражало глубокое изумление.
   – Но… Но… Кого вы подозреваете? – спросил он.
   – Я не могу сказать вам этого сейчас, пропустив большую часть моего лондонского расследования. Я все объясню по порядку, но позже. Просто поверьте, что мы на верном пути. Даже если миссис Кубит никогда не придет в сознание, мы все равно сможем восстановить события прошлой ночи и убедиться, что справедливость восторжествует. Прежде всего, я хочу знать, есть ли в окрестностях гостиница, известная как «Элридж»?
   Хирург пожал плечами. Расспросили слуг, но никто не слышал о такой гостинице. В конце концов, мальчик, помогающий на конюшне, вспомнил, что фермер с таким именем живет в нескольких милях отсюда, в направлении Ист-Рестона.
   – Это одинокая ферма? – оживился Холмс.
   – Да, сэр, она стоит далеко, на отшибе.
   – Может, они еще не слышали обо всем, что произошло здесь ночью?
   – Может, и нет, сэр.
   Холмс немного подумал, а затем на его лице, впервые за этот злосчастный день, появилась улыбка.
   – Седлай лошадь, – приказал он мальчишке. – Отвезешь письмо на ферму Элриджа.
   Он достал из кармана листы с пляшущими человечками. Разложив их перед собой, он несколько минут что-то старательно вырисовывал в записной книжке. Потом вырвал страничку, сложил пополам и вручил мальчику, с указанием передать лично в руки человеку, живущему у Элриджа, и не отвечать ни на какие вопросы. На внешней стороне записки беспорядочными буквами, очень непохожими на обычный четкий почерк Холмса, был надписан адрес: мистеру Эйбу Слэни, ферма Элридж, Ист-Рестон, Норфолк.
   – Вызывайте подкрепление, инспектор, – сказал Холмс. – Если мои расчеты верны, у вас скоро появится особо опасный заключенный, которого нужно отправить прямиком в окружную тюрьму. Мы с Ватсоном вернемся в Лондон на послеобеденном поезде. У меня там остался незаконченным один любопытный химический эксперимент, а в этом расследовании очень скоро будет поставлена точка.
   Юноша ускакал с запиской, а Шерлок Холмс собрал всех оставшихся слуг и дал им четкие инструкции: если какой-нибудь посетитель явится в поместье и начнет расспрашивать о здоровье миссис Кубит, не следует отвечать на вопросы. Но этого человека нужно немедленно проводить в гостиную.
   В этой гостиной мы с инспектором и расположились. Хирург ушел к своим пациентам, а Холмс предложил скоротать время и поделиться с нами интересными наблюдениями.
   – Даже если наш гонец будет нахлестывать лошадь, он не доставит записку быстрее, чем за полчаса. Допустим, адресат ее сразу прочитает, но путь от фермы до поместья займет, опять же, не меньше получаса. Таким образом, у нас есть как минимум час для того, чтобы раскрыть тайну пляшущих человечков, – сказал Холмс, придвигая стул к столу и раскладывая перед собой листы бумаги, на которые мистер Кубит копировал непонятные надписи. – Мой дорогой Ватсон, я позволил вашему любопытству так долго оставаться неудовлетворенным, но немедленно искуплю этот грех. Для вас же, инспектор, я предлагаю замечательное профессиональное исследование, скажем, нечто вроде обмена опытом.
   Холмс кратко пересказал обстоятельства, связанные с визитами мистера Кубита на Бейкер-стрит, после чего перешел к удивительным надписям.
   – Эти необычные рисунки могли бы вызвать у вас улыбку, инспектор, но именно они оказались предвестниками столь ужасной трагедии. Я достаточно хорошо знаком с разными формами секретных писем и сам являюсь автором монографии на эту тему, в которой проанализированы сто шестьдесят отдельных шифров. Но признаюсь, что этот меня поразил. Тот, кто изобрел систему, хотел изначально скрыть сам факт, что эти забавные человечки передают некое сообщение. Когда вы увидите подобные рисунки на стене или двери, вы решите, что это просто детская шалость, Вам в голову не придет мысль разгадать зашифрованное послание. Вы даже не сообразите, что это, собственно, послание.
   Но как только я понял, что имею дело с шифром, я стал применять правила, которыми мы руководствуемся во всех формах секретных писем. Первое послание, скопированное мистером Кубитом, было настолько коротким, что расшифровать его было невозможно. Но я сделал вывод, что один из человечков, который встречается чаще других, означает букву И. Самую популярную букву в английском языке. Из пятнадцати символов в первом сообщении четыре были одинаковыми, поэтому я обозначил их как И. Правда, я не сразу понял, почему в некоторых случаях человечек размахивал флажком, а в некоторых случаях – нет, но потом меня осенило: флажки использовались, чтобы разбить предложение на отдельные слова. Я принял это как гипотезу и вписал буквы И. Но дальше возникли трудности. Популярность всех остальных английских букв обозначена отнюдь не четко, и даже если посчитать, какие буквы чаще встречаются в любой газетной статье, это не поможет разгадать шифр. Было бы бесполезной задачей пробовать всевозможные комбинации букв, пока не появится смысл. Поэтому я ждал свежего материала. В свой второй приезд Хилтон Кубит дал мне еще два коротких предложения и одно сообщение, которое состояло – поскольку не было флажков – из одного слова. Слова из семи букв. Когда мне сообщили, что слово это было написано отдельно, на двери сарая, я догадался, что это ответ. Короткий и решительный. Учитывая, что в нем тоже была буква И, не составило труда вывести все слово: «никогда». Все обстоятельства указывали на то, что это ответ, написанный дамой. То есть миссис Кубит. Ее так сильно пугали пляшущие человечки, что нет никаких сомнений – она прекрасно знала этот шифр.
   А раз она ответила, значит, прежние сообщения были адресованы ей. Стало быть, в начале одной из зашифрованных надписей стояло ее имя. В третьей записке я нашел группу из четырех человечков и убедился, что имя «Элси» здесь отлично подходит. Так мне удалось прочесть послание: «Элси, приходи». На это сообщение леди и ответила: «Никогда».
   Теперь у меня было достаточно букв, чтобы атаковать первое сообщение еще раз, разделив его на слова и поставив точки для каждого символа, который все еще был неизвестен. Получилось, с изрядным допущением: «Я здесь. Эйб Слэни». Тут я опять позволил себе допущение – имя Эйб весьма популярно в Америке, как и фамилия Слэни, а миссис Кубет, как сообщил нам ее муж, была американской и скрывала свое прошлое. Эйб Слэни был частью этого прошлого, в чем у меня не осталось сомнений.
   После этого мне не составило труда прочесть вторую, по хронологии, записку. «Элси, я живу у Элриджа».
   Итак, эта переписка была затеяна американцем, давно знакомым с Элси, который настойчиво призывал ее. Но миссис Кубит любила мужа, это подчеркивают все, кто знал супружескую пару, и потому отвергла мистера Слэни. Такие выводы я сделал.
   Инспектор Мартин и я с величайшим интересом слушали отчет Холмса.
   – Но что же за тайна связывала американца Эйба Слэни и американку Элси Патрик – вы помните, Ватсон, такова ее девичья фамилия? Тайна эта была настолько страшной, что даже любимому мужу миссис Кубит не открылась. Не открылась и после того, как поняла, что ей грозит опасность. Я предположил, что, вероятнее всего, это связано с преступлением, и телеграфировал своему другу Уилсону Харгривзу из полицейского управления Нью-Йорка. У него обширная картотека, где хранятся данные обо всех заметных преступниках Америки. Нечто вроде моих досье на английских злодеев. Я спросил, известно ли ему имя Эйба Слэни. Вот его ответ, – Холмс достал из кармана смятую телеграмму и прочитал, – «Самый опасный головорез в Чикаго». В тот же вечер, когда я получил его ответ, Хилтон Кубит прислал последнее сообщение от Слэни. Я подставил известные мне буквы и прочел: «Элси, готовься к смерти». Негодяй перешел от убеждения к угрозам, а мои знания о чикагских бандитах подсказали, что Эйб Слэни не станет затягивать, и постарается сразу перейти от слов к делу. Нам не удалось выехать в Норфолк вечерним поездом, а утренний привез нас уже на место преступления, когда худшее уже произошло.
   – Мистер Холмс, для меня большая честь быть связанным с вами общим расследованием. Хотя признаюсь, мне далеко до ваших талантов, – сказал инспектор. – Однако вы меня извините, если я буду говорить откровенно. Вы блистательно распутываете загадки, но отвечаете только перед собой. Мне же придется отвечать перед своим начальством. Если этот Эйб Слэни, живущий у Элриджа, и вправду убийца, и если он сбежит, пока я сижу здесь и слушаю ваши рассуждения, то на мою голову свалятся все десять казней египетских. Пойдемте, скорее, и арестуем мерзавца!
   – Не нужно никуда идти, – Холмс поудобнее устроился в кресле. – Он сам появится с минуты на минуту.
   – Здесь? На месте преступления? – ахнул инспектор. – Но зачем ему приходить?
   – Потому что я написал это в записке.
   – Это невероятно, мистер Холмс! Вы думаете, он послушается?
   – Да, поскольку я знал, как оформить это письмо, – сказал Шерлок Холмс. – А вот и он.
   По дорожке, ведущей к дому, шагал высокий, красивый, смуглый парень, одетый в серый фланелевый костюм, в панамской шляпе, с щетинистой черной бородой и большим крючковатым носом. Размахивая тростью, он шагал уверенно, как будто это место принадлежало ему, и вскоре мы услышали громкий звон колокольчика у дверей.
   – Я думаю, джентльмены, – тихо сказал Холмс, – что нам лучше устроить засаду. Я встану за портьерой, а вы спрячьтесь за дверью. При встрече с таким типом необходимы все меры предосторожности. Приготовьте наручники, инспектор, они вам понадобятся.
   Мы молча считали секунды, которые сложились в минуту – одну из тех минут, которые невозможно забыть. Затем дверь открылась, и мужчина вошел. В одно мгновение Холмс выскочил из-за портьеры и приставил пистолет к его голове, а инспектор Мартин, подкравшись сзади, ловко надел наручники ему на запястья. Все это было проделано так быстро, что американец даже не успел сообразить, что его взяли в оборот. Он сверлил нас поочередно горящими черными глазами, но затем горько рассмеялся.
   – Что ж, на этот раз вы меня сцапали. Видимо, мне уже не отвертеться… Но я пришел сюда по просьбе миссис Кубит. Не говорите мне, что она с вами заодно. Я никогда не поверю, что она помогла устроить эту западню.
   – Миссис Кубит ранена и находится на пороге смерти, – сказал Холмс.
   Мужчина издал хриплый крик горя, который разнесся по всему дому.
   – Ты спятил! – яростно зарычал он. – Я стрелял в него, а не в нее. Кто мог обидеть маленькую Элси? Я угрожал ей, – да простит меня Бог! – но я бы не посмел сорвать даже волосок с ее красивой головки. Возьми свои слова обратно! Скажи, что она не пострадала!
   – Ее нашли с простреленной головой рядом с телом мужа, – констатировал инспектор.
   Американец с глубоким стоном рухнул на диван и закрыл лицо скованными руками. Минут пять он молчал. Затем поднялся и заговорил с холодным спокойствием отчаяния.
   – Мне нечего от вас скрывать, – презрительно сказал он. – Да, я застрелил ее мужа, но и он выстрелил в меня, так что это была дуэль, а не убийство. Но если вы думаете, что я мог причинить вред Элси, то вы не знаете ни меня, ни ее. Говорю вам, что ни один мужчина в этом мире не любил женщину так сильно, как я любил ее. Элси была обещана мне много лет назад. Англичанин встал между нами, и поплатился за это. Я имел полное право требовать то, что принадлежит мне!
   – Элси вырвалась из-под вашего влияния, когда сбежала из Америки, – строго сказал Холмс. – Она вышла замуж за благородного джентльмена в Англии и жила счастливо. Но вы преследовали миссис Кубит, требовали бросить мужа, которого она любила и уважала, чтобы сбежать с вами, с преступником, которого она боялась и ненавидела. Вы убили достойного человека и довели его жену до самоубийства. За это, мистер Эйб Слэни, вы ответите перед законом.
   – Если Элси умрет, меня не устрашат ни суд, ни казнь, – сказал американец.
   Он разжал одну руку и посмотрел на скомканную в ладони записку.
   – Послушайте, мистер! – воскликнул он с подозрением в глазах, – вы же просто пытаетесь меня напугать, да? Если Элси при смерти, как вы говорите, то кто написал эту записку?
   Он бросил листок на стол.
   – Я написал это, чтобы привести вас сюда, – ответил Холмс.
   – Вы написали? Ну, нет! Никто на земле, кроме нашей банды, не знал секрета пляшущих человечков. Хотите сказать, вы разгадали шифр?
   – То, что один человек скрывает, другой непременно откроет, – сказал Холмс. – Через несколько минут сюда прибудет тюремная карета. Но пока, мистер Слэни, у вас есть время, чтобы хоть немного возместить нанесенный вами вред. Известно ли вам, что миссис Кубит подозревали в убийстве собственного мужа, и что только мое присутствие здесь и мои знания спасли ее от обвинения? Меньшее, что вы должны сделать, – это сообщить представителям закона, что она никоим образом, прямо или косвенно, не несет ответственности за трагический конец мистера Кубита.
   – Я согласен, – ответил американец. – Я расскажу всю правду, чтобы спасти ее.
   – Мой долг – предупредить, что любые ваши показания могут быть использованы против вас, – заявил инспектор, вдохновленный кристальной честностью британского уголовного права.
   Слэни пожал плечами.
   – Я рискну, – сказал он. – Прежде всего, я хочу, чтобы вы поняли: я знаю Элси с детства. Нас было семеро в чикагской банде, а главарем был ее отец. Старый Патрик был умным человеком, это он изобрел шифр, который будет выглядеть как детские каракули, если только у вас случайно не окажется ключ к нему. Что ж, Элси научилась некоторым нашим секретам, но она не одобряла делишек отца. Скопила немного честных денег, ускользнула от нас и сбежала в Лондон. Она была помолвлена со мной и, я полагаю, вышла бы за меня замуж, если бы я нашел честную работенку. Но с бандитом Элси не хотела иметь ничего общего. Я искал ее долго, сначала в Америке, потом за океаном. Только после того, как моя невеста вышла замуж за этого англичанина, я смог узнать ее адрес и стал писать сообщения там, где Элси могла их прочитать – на подоконнике, на дверях сарая или на солнечных часах. Я уже месяц живу в этой глуши, да. Сначала Элси не отвечала мне, но потом написала «никогда» – и я не выдержал. Стал угрожать той, кого любил больше жизни…
   Тогда Элси тайком от мужа отправила мне письмо, умоляла уехать и все забыть. Я настаивал на разговоре с ней. Она решилась, позвала меня в три часа ночи, когда муж и слуги в поместье спят. Мы разговаривали через окно, и Элси предлагала кучу денег, чтобы откупиться от меня. Но я хотел только ее любви, а потому схватил за руку, чтобы украсть, унести ее силой. В этот момент в комнату ворвался ее муж с револьвером в руке. Элси упала на пол, а мы оказались лицом к лицу. Я тоже выхватил свой кольт. Он выстрелил и промахнулся. Я нажал на курок в ту же секунду, и англичанин упал. Я побежал через сад и услышал, как за мной закрылось окно. Это Божья правда, как она есть. И я больше не слышал об Элси, пока тот мальчишка не примчался с запиской, которая заставила меня прийти сюда и угодить в вашу ловушку.
   Пока американец говорил, подъехала тюремная карета. Внутри сидели двое полицейских в форме. Инспектор Мартин встал и тронул пленника за плечо.
   – Пора идти.
   – Могу я увидеть ее? – с мольбой прошептал Эйб Слэни. – Хотя бы на мгновение?
   – Нет, она не пришла в сознание. Да и ни к чему это, – инспектор подтолкнул арестованного в спину и повернулся к моему другу. – Мистер Холмс, если когда-нибудь у меня снова появится запутанное дело, я буду надеяться, что вы снова окажетесь рядом.
   Мы стояли у окна и смотрели, как уезжает карета. Когда она скрылась за поворотом, мой взгляд поймал клочок бумаги, который бандит бросил на стол. Это была записка, которой Холмс заманил его.
   – Посмотрим, сможете ли вы прочитать, это Ватсон, – сказал Холмс с улыбкой.
   Я попытался сопоставить буквы и картинки, но вскоре они стали расплываться перед глазами, и я сдался.
   – Если бы вы запомнили код, который я раскрыл, – сказал Холмс, – то обнаружили бы здесь три слова: «Приходи без промедления». Я был убежден, что это приглашение не вызовет подозрения, ведь американец не мог представить, что оно исходит от кого-либо, кроме Элси. Итак, мой дорогой Ватсон, мы закончили тем, что обратили пляшущих человечков – этих злодейских пособников, – во вполне приличных людей. А теперь, с чистой совестью, поспешим на станцию. Думаю, что мы успеем вернуться на Бейкер-стрит к обеду.
   Всего пара слов, вместо эпилога. Американец Эйб Слэни был приговорен к смертной казни, но его наказание заменили каторгой. Суд учел смягчающее обстоятельство, установив, что первым стрелял Хилтон Кубит. О миссис Кубит мне известно лишь то, что она полностью выздоровела и все еще остается вдовой, посвятив всю свою жизнь заботе о бедняках и управлению имуществом погибшего мужа.

Дьяволова нога

   Записывая некоторые любопытные переживания и интересные воспоминания, которые я связываю с моей долгой и близкой дружбой с мистером Холмсом, я постоянно сталкивался с трудностями, вызванными его отвращением к славе. Мрачный и циничный сыщик не нуждался в восторгах и аплодисментах, как многие из нас, и ничто не развлекало его больше в конце успешного расследования, чем передать факты какому-нибудь полицейскому инспектору, жаждавшему признания публики и повышения по службе. Именно такое отношение со стороны моего друга, а вовсе не недостаток интересного материала заставил меня в последние годы сократить количество рассказов, которые я печатаю в газетах. Мое участие в приключениях Шерлока Холмса всегда было привилегией, которая требовала осмотрительности и сдержанности.
   Поэтому с большим удивлением я получил телеграмму в прошлый вторник:
   «Мой дрогой Ватсон, а почему бы не рассказать всем об ужасах Корнуолла – самом странном деле, с которым нам приходилось сталкиваться?!»
   Не имею ни малейшего представления, какая деталь вызвала всплеск воспоминаний и подтолкнула его к идее опубликовать ту мрачную историю. Но я спешу, прежде чем прилетит телеграмма об отмене первоначального решения, найти в архиве записи, которые освежат все подробности дела, и порадовать читателей новым рассказом.
   Итак, весной 1897 года железное здоровье Холмса слегка пошатнулось из-за постоянной тяжелой работы и, чего греха таить, его пристрастия к некоторым злоупотреблениям. В конце марта доктор Мур с Харли-стрит, чье драматическое знакомство с Холмсом я когда-нибудь опишу в своих мемуарах, категорически запретил сыщику заниматься расследованиями и велел хорошенько отдохнуть. Я согласился с диагнозом коллеги, но Холмс абсолютно не интересовался состоянием своего здоровья, оттачивая свой гениальный ум, он наплевательски относился к своему изнуренному телу. Увещевания не действовали, и только угроза навсегда отстранить его от работы побудила моего друга сменить обстановку.
   Мы уехали в Корнуолл. Это было необычное место, которое идеально сочеталось с мрачным юмором Холмса. Из окон маленького беленого домика, который возвышался над травянистым мысом, мы смотрели вниз на зловещий полукруг Маунтс-Бей, эту смертельную ловушку для парусных судов, с ее черными скалами и рифами, которые облизывают вздымающиеся волны. Сотни моряков нашли здесь свой конец. Море здесь двуличное. С северным бризом оно спокойно и улыбчиво, оно заманивает уставшие и потрепанные корабли в уютный залив, где можно отдохнуть и поправить такелаж. Но внезапный порыв ветра приносит свирепый шторм с юго-запада, а дальше – волочащийся якорь, острые рифы и последняя битва с пенной стихией. Мудрые моряки держались подальше от этого злого места.
   Суша была такой же мрачной, как на море. Это край холмистых вересковых пустошей, одиноких и серовато-коричневых, с редкими церковными башнями, обозначающими место расположения какой-нибудь старинной деревни. В глубине болот до сих пор находили следы древнего народа, который давным-давно исчезли, оставив в качестве единственного свидетельства своего существования странные каменные памятники, курганы с осыпающимися склонами и земляные валы, символы древних сражений. Таинственная и зловещая атмосфера этого места привлекла воображение моего друга, и он проводил большую часть дня в долгих прогулках и уединенных размышлениях. Корнуоллский диалект также привлек его внимание, и он, насколько я помню, придумал идею, что это родственно халдейскому языку, а многие местные словечки сюда занесли финикийские торговцы оловом. Холмс получил партию книг по филологии, и собирался писать научную монографию, но внезапно, к моему сожалению и его восторгу, мы столкнулись с убийством, более загадочным, чем любое из тех преступлений, от которых мы сбежали из Лондона. Наша простая жизнь и мирный, здоровый распорядок были жестоко прерваны, и мы оказались в эпицентре череды событий, которые вызвали волнение не только в Корнуолле, но и на всем западе Англии. Многие из моих читателей могут вспомнить то, что газетчики называли «Корнуоллским ужасом», хотя лондонская пресса нещадно перевирала события.
   Я уже упоминал, что редкие колокольни отмечали окрестные деревни, ближайшей к нам была деревушка Трэдник-Воллас, где проживало всего двести фермеров, а домики сгрудились вокруг старинной, поросшей мхом церкви. Викарий, мистер Раундэй, был в некотором роде археологом, и поэтому Холмс познакомился с ним. Это был мужчина средних лет, дородный и приветливый. По его приглашению мы выпили чаю и познакомились с господином Мортимером Трегеннисом, который увеличил скудные ресурсы священника, сняв комнату в его большом, заброшенном доме. Викарий, будучи холостяком, был рад квартиранту, хотя у них совсем ничего общего – мистер Трегеннис худощавый, смуглый человек в очках, его сутулость производила впечатление физического уродства. Я помню, что во время нашего короткого визита мы сочли викария чересчур болтливым, а его квартирант был странно замкнутым, задумчивым человеком, постоянно отводящим глаза и явно погруженным в собственные раздумья.
   Спустя несколько дней эта парочка внезапно ворвалась в нашу маленькую гостиную, вскоре после завтрака, когда мы курили, готовясь к нашей ежедневной прогулке по болотам.
   – Мистер Холмс, – взволнованно сказал викарий, – ночью произошло нечто очень необычайное и трагическое. Это самое неслыханное дело, с которым я сталкивался. Хвала Господу, вы здесь, потому что сейчас во всей Англии не найдется другого человека, появлению которого я бы так радовался.
   Я смерил назойливого посетителя недружелюбным взглядом, но Холмс вынул трубку изо рта и встрепенулся, как старый пес, который услышал оклик охотника. Он указал рукой на диван, и наш взбудораженный посетитель со своим мрачным товарищем уселись рядом. Мистер Мортимер Трегеннис был более замкнутым, чем священник, но подергивание его тонких пальцев и блеск темных глаз показали, что они разделяют общие эмоции.
   – Кто расскажет? Я или вы? – спросил он викария.
   – Поскольку именно вы сделали открытие, каким бы оно ни было, а викарий получил сведения из вторых рук, говорить лучше вам, – подбодрил Холмс.
   Я взглянул на всклокоченного священника, наспех одетого, сидевшего рядом с тщательно выбритым, причесанным квартирантом в тщательно отглаженном костюме, и меня позабавило удивление, которое простое умозаключение Холмса вызвало на их лицах.
   Мистер Мортимер собрался с мыслями и заговорил:
   – Вчера вечером я играл в бридж со своими родными, но ночевать ушел к себе. Сегодня утром я наведался к ним и увидел ужасную картину. Два брата и сестра сидели за столом на тех же местах, карты все еще были разложены перед ними, а свечи сгорели дотла. Сестра откинулась назад, ее лицо напоминало мраморную статую, а братья – они сидели справа и слева от нее, – совершенно обезумели: они смеялись, кричали и пели. На их лицах застыли жуткие маски, как у джокеров из карточной колоды. Но больше всего поражал ужас, застывший в их глазах, чудовищная конвульсия ужаса, на которую было страшно смотреть.
   – В доме был кто-то еще? – спросил Холмс.
   – Только миссис Портер, старая кухарка и экономка, но она заявила, что спала крепко и ночью не слышала ни звука.
   – Ничего не украли?
   – На первый взгляд – ничего, все на своих местах, не сдвинуто и не нарушено, – подтвердил квартирант. – Но нет абсолютно никакого объяснения того ужаса, который до смерти напугал женщину и двух сильных мужчин. Вот вкратце ситуация, мистер Холмс, и если вы поможете нам прояснить ее…
   Я надеялся, что каким-то образом смогу уговорить моего товарища отказаться и вернуться к тихим прогулкам, которые были целью нашего путешествия, но один взгляд на его напряженное лицо и приподнятые брови, смял эту надежду, как грязный носовой платок.
   – Я займусь расследованием, – сказал Холмс. – Этот случай заинтересовал меня. Вы сами были там, мистер Раундэй?
   – Нет, мистер Холмс. Мистер Трегеннис разбудил меня, и мы сразу же поспешили к вам, чтобы посоветоваться, что делать дальше.
   – Далеко до дома, где произошла трагедия?
   – Он примерно в миле от берега.
   – Тогда мы пойдем туда вместе. Но прежде, я должен задать вам несколько вопросов, мистер Трегеннис.
   В отличие от священника, его квартирант старался сдерживать свои эмоции. Он сидел с бледным, осунувшимся лицом, его тревожный взгляд был устремлен на Холмса, а тонкие пальцы судорожно переплелись.
   – Спрашивайте о чем угодно, мистер Холмс, – пробормотал он. – Мне трудно говорить об этом, но я отвечу всю правду.
   – Расскажите мне о прошлой ночи.
   – Ну, мистер Холмс, я ужинал там. Потом мой старший брат Джордж предложил сыграть в бридж. Мы сели около девяти часов, а в четверть одиннадцатого я уже ушел, и оставил их всех за столом в приподнятом настроении.
   – Кто закрыл за вами?
   – Никто, я вышел сам и захлопнул дверь. Миссис Портер уже легла спать, а братья и сестра остались за столом. Окно комнаты, в которой они сидели, было закрыто, но шторы никто не задернул. У меня нет причин думать, что в доме побывал какой-то незнакомец. И все же братья обезумели от ужаса, а Бренда лежала мертвая от страха… Боюсь, я никогда не смогу выбросить из головы вид этой комнаты, до самого последнего вздоха.
   – Факты, которые вы заявляете, безусловно, весьма любопытны, – сказал Холмс. – Как я понимаю, у вас нет теории, которая могла бы хоть как-то их объяснить?
   – Проделки дьявола, мистер Холмс! – воскликнул викарий, а Мортимер Трегеннис добавил:
   – Зло не из этого мира. Нечистая сила проникла в комнату и погасила свет их разума. Разве человек способен содеять такое?
   – Я опасаюсь, – сказал Холмс, – что если это выходит за рамки человеческих возможностей, то и я, безусловно, не смогу ничем помочь. Однако мы должны исчерпать все естественные объяснения, прежде чем вернемся к вашей теории… Мистер Трегеннис, я полагаю, была причина, по которой вы отделились от семьи? Они жили вместе, а вы наняли отдельную комнату.
   – Это так, мистер Холмс, хотя с этим давно покончено. Наш отец был добытчиком олова в Рэд-Руте, рудник достался нам по наследству. Какое-то время мы продолжали семейное дело, но потом решили продать прииск и разделили прибыль, чтобы каждый мог жить безбедно. Не стану отрицать, у меня была обида по поводу дележки денег, и какое-то время она стояла между нами, но недавно мы помирились, и вновь стали лучшими друзьями.
   – Оглядываясь назад на тот вечер, который вы провели вместе… Возможно, вы вспомните какую-то деталь, способную пролить свет на трагедию? Хорошенько подумайте, мистер Трегеннис. Любая мелочь может помочь найти ключ к разгадке.
   – Нет, сэр, вообще ничего.
   – Ваши родные… Они были нервными людьми? Может, кто-то из них говорил о надвигающейся опасности?
   – Нет, сэр, ничего подобного.
   – То есть вам нечего добавить к своему рассказу о событиях прошлого вечера?
   Мортимер Трегеннис надолго задумался.
   – Мне приходит в голову одна вещь, – сказал он, наконец. – Когда мы играли в карты, я расположился спиной к окну, и мой брат Оуэн, сидевший напротив, часто посматривал в него. Вдруг он пристально уставился на что-то за моим плечом, я обернулся и тоже взглянул. За окном было темно, но я различил кусты на лужайке, на мгновение мне показалось, что там промелькнула тень. Я даже не могу сказать, был ли это человек или животное, но в тот момент подумал: там что-то есть. Когда я спросил Оуэна, на что он смотрит, брат отшутился и ответил: «Пустяки, показалось!» Это все, что я могу сказать.
   – Значит, когда вы уходили, ни у кого из вас не было предчувствия приближающегося зла?
   – Вовсе нет, сэр.
   – А зачем вы вернулись в дом родных утром?
   – Я рано встаю и обычно гуляю перед завтраком. Утром я только вышел из дома викария, как меня нагнала карета доктора. Он сказал, что старая миссис Портер прислала мальчика со срочным посланием. Я запрыгнул в карету, и мы помчались к дому. Мы добрались туда и заглянули в эту ужасную комнату. Свечи и поленья в камине давно догорели, братья сидели в темноте, пока не рассвело. Врач определил, что Бренда умерла не менее шести часов назад. Никаких следов насилия. Джордж и Оуэн пели отрывки из бульварных песен и несли какую-то тарабарщину. О, это было ужасно! Я с трудом выносил все это, а доктор побелел, как простыня и опустился на стул в полуобморочном состоянии.
   – Замечательно! Это самое замечательное! – сказал Холмс, вставая и надевая шляпу. – Думаю, нам лучше без дальнейших промедлений осмотреть место происшествия. Признаюсь, в моей практике редко попадаются столь необычные случаи.
   Мы шли по узкой и извилистой проселочной дороге и уже подходили к дому, где разыгралась трагедия, когда навстречу выехал экипаж. Мы посторонились, пропуская его, и когда карета проезжала мимо, я мельком увидел в закрытом окне ужасно искаженное, ухмыляющееся лицо. Жуткое видение через секунду исчезло. Но эти безумные глаза и скрежет зубов еще долго снились мне в ночных кошмарах.
   – Мои братья! – воскликнул Мортимер Трегеннис. – Их везут в Хелстон.
   Мы с ужасом смотрели вслед черной карете, а Шерлок Холмс уже шагал к зловещему дому, в котором эти несчастные встретили свою странную судьбу.
   Это было большое и светлое жилище, скорее вилла, чем коттедж, с огромным садом, который уже наполнился весенними цветами. В сад выходило то самое окно гостиной, откуда, по мнению Мортимера Трегенниса, должно было исходить дьявольское зло, которое в мгновение ока у било его сестру и свело с ума его братьев. Холмс медленно и задумчиво прошел между цветочными клумбами и по дорожке. Я помню, что он был настолько поглощен своими мыслями, что споткнулся о лейку, опрокинул ее и облил наши ноги. В доме нас встретила пожилая экономка миссис Портер, которая заботилась о нуждах семьи. Она с готовностью ответила на все вопросы Холмса. Ночью она ничего не слышала. Все ее наниматели в последнее время пребывали в прекрасном расположении духа, и она никогда не видела их более веселыми. Она упала в обморок от ужаса, войдя утром в комнату и увидев безумную компанию за столом. Когда чувства вернулись к миссис Портер, она распахнула окно, вдохнула свежего воздуха и докричалась до мальчишки из лавки в соседнем переулке, которого и послала за доктором. Почтенная дама не собиралась оставаться в проклятом доме и собиралась в тот же день присоединиться к своей семье в Сент-Ивс.
   Мы поднялись по лестнице и осмотрели тело мисс Бренды Трегеннис. Она была очень привлекательной девушкой, смуглое, четко очерченное лицо оставалось красивым даже после смерти, но на нем все еще сохранялись следы предсмертной конвульсии ужаса. Из ее спальни мы спустились обратно в гостиную, где произошла эта странная трагедия. Куча пепла лежала на каминной решетке. На столе стояли четыре выгоревших свечи, везде были разбросаны игральные карты. Все было так, как и накануне вечером, только стулья отодвинули к стенам. Холмс ходил легкими быстрыми шагами по комнате. Он сидел на разных местах, проверяя, какая часть сада была видна каждому участнику игры. Он внимательно осмотрел пол, потолок и камин, но ни разу я не видел того внезапного просветления в его глазах и поджатия губ, которые подсказали бы мне, что мелькнул проблеск света в этой кромешной тьме.
   – Зачем топили камин? – внезапно спросил он. – Вечера уже не такие холодные, а комната маленькая… Скажите, мистер Трегеннис, в какой момент зажгли огонь?
   – Сразу после моего приезда, – ответил Мортимер. – Я продрог и был рад погреться у камина. Что вы собираетесь делать дальше, мистер Холмс?
   Мой друг улыбнулся и положил руку мне на плечо.
   – Я думаю, Ватсон, что придется возобновить курс отравления табаком, который вы так часто и так справедливо осуждали, – сказал он. – Мне нужно хорошенько все обдумать. С вашего позволения, джентльмены, мы теперь вернемся в наш коттедж, поскольку здесь мы уже осмотрели все и вряд ли сумеем обнаружить новые улики. Я поделюсь своими выводами с вами и викарием, но позже. А пока желаю вам обоим всего доброго.
   Мы вернулись в свой коттедж, где Холмс несколько часов хранил напряженное молчание. Он сидел, свернувшись в кресле, изможденное и аскетичное лицо моего друга скрывало облако голубого табачного дыма. Его черные брови были опущены, лоб избороздили морщины, а глаза оставались пустыми и далекими. Наконец, он отложил трубку и вскочил на ноги.
   – Так не пойдет, Ватсон! – сказал он, посмеиваясь. – Давайте прогуляемся к черным скалам и будем искать кремневые наконечники для стрел. Мы скорее обнаружим их, чем ключи к разгадке. Мой мозг работает вхолостую, потому что улик недостаточно. Море, солнце и свежий воздух помогут сконцентрироваться.
   Когда мы вместе обходили скалы в заливе, Холмс вернулся к рассуждениям.
   – А теперь давайте спокойно разложим по полочкам то, что мы ДЕЙСТВИТЕЛЬНО знаем. Тогда при появлении новых фактов, нам останется заполнить пробелы. Во-первых, я полагаю, что не стоит всерьез обсуждать вторжение дьявола в дела людей. Это предположение я отверг сразу. Очевидно, что трое серьезно пострадали от некой сознательной или бессознательной человеческой деятельности. Во-вторых, мы должны установить время, когда произошла трагедия. Я уверен, что это случилось сразу после того, как Мортимер Трегеннис покинул комнату. Буквально в течение нескольких минут после этого. Карты все еще лежали на столе, хотя игра закончилась. Привычный час отхода ко сну уже прошел, однако Бренда, Джордж и Оуэн не изменили своего положения за столом, не отодвинули стулья… Нет, я повторяю, все произошло сразу после отъезда Мортимера, но не позднее одиннадцати часов вечера.
   Следующий очевидный шаг – проверить, насколько это возможно, все передвижения Мортимера Трегенниса после того, как он вышел из комнаты. Зная мои методы, вы, конечно, поняли, что я не случайно перевернул лейку с водой. Да, прием с виду неуклюжий, но эффективный. Я получил четкие отпечатки его ботинок на мокрой песчаной дорожке. Прошлая ночь также была влажной, как вы помните, и было совсем не трудно выделить след квартиранта среди других и проследить за его передвижениями. В тот вечер он быстро шагал к дому священника, никуда не сворачивая.
   Но если Мортимер Трегеннис покинул комнату, то кто же явился к его братьям и сестре? И как он проник в дом?
   – Но ведь в саду кто-то шастал, – напомнил я.
   – Это мы знаем лишь со слов одного свидетеля, – покачал головой Холмс, – и я, признаться, не склонен доверять этим словам.
   – Но почему?
   – Потому что они расходятся с фактами. Допустим, в саду действительно скрывался некто, желающий напугать людей в комнате. Для этого ему пришлось бы подойти вплотную и прижаться лицом к стеклу. Но той ночью шел дождь, а на клумбе под окном нет ни единого следа. Возможно ли такое? Разумеется, нет. Отсюда возникают новые вопросы, которые пока не удается даже четко сформулировать. Думаю, что среди ваших обширных архивов, Ватсон, вряд ли найдется дело, которое было бы столь же неясным. Так давайте отложим расследование до появления новых улик, и посвятим остаток дня поискам неолитического человека.
   Я часто отмечал способность моего друга к умственной отстраненности, но никогда не удивлялся этому больше, чем тем весенним утром в Корнуолле. В течение двух часов Холмс рассуждал о кельтах, наконечниках стрел и археологических раскопках так легко, как будто не было никакой зловещей тайны, ожидающей его решения. Уже под вечер мы вернулись в наш коттедж, где ждал посетитель, который вернул наши мысли к дьявольскому происшествию.
   Этот посетитель не нуждался в представлении. Человек огромного роста, со свирепыми глазами и ястребиным носом, был никем иным, как мистером Леоном Стэрндэйлом, знаменитым охотником на львов и исследователем Африки. Грива седых волос почти касалась потолка комнаты, а борода – золотая по краям и белая около губ, была вся в пятнах никотина от вечного курения сигар. Об этом отважном джентльмене часто писали газеты, как в Лондоне, так и в Корнуолле. Мы слышали о его присутствии в округе и несколько раз видели высокую фигуру на тропинках вересковой пустоши. Однако он никогда не раскланивался с нами или с кем-то другим, поскольку было хорошо известно, что именно любовь к уединению заставляла его проводить большую часть перерывов между поездками в Африку в маленьком бунгало на опушке пустынного леса в Бошэм-Эррианс. Здесь, среди своих книг и карт, он жил отшельником, заботясь о своих простых нуждах и мало обращая внимания на дела своих соседей. Поэтому для меня было неожиданностью услышать, как он нетерпеливо спрашивает Холмса:
   – Ну что, вы добились успехов в расследовании смерти Бренды Трегеннис? Местная полиция напоминает слепых котят, ваш непререкаемый авторитет убеждает меня, что если кто-то сумеет найти объяснение этого загадочного эпизода, то именно вы.
   – Почему вас так заинтересовало это расследование? – спросил Холмс
   – Ах, это… Знаете, во время пребывания здесь я очень хорошо узнал семью Трегеннисов. Более того, со стороны моей матери прихожусь им дальним родственником… Естественно, все, что произошло в их доме, повергло меня в шок. Я отправлялся в очередную экспедицию в Африку и уже добрался до Плимута, но сегодня утром узнал страшную новость и сразу же вернулся. Если вам пригодится помощь в расследовании, можете смело на меня рассчитывать!
   Холмс приподнял брови.
   – Вы упустили корабль из-за этой истории?
   – Я поплыву на следующем.
   – Боже мой! Вот это дружба!
   – Говорил же, они были родственниками.
   – Верно, говорили… А ваш багаж уплыл в Африку, на борту корабля?
   – Да. Но кое-что осталось в отеле.
   – Понятно, – кивнул Холмс. – Но, как вы узнали о трагедии? Это событие не успело бы попасть в утренние газеты Плимута.
   – Я получил телеграмму.
   – Могу я поинтересоваться, кто ее прислал?
   Тень пробежала по лицу охотника.
   – Вы слишком любознательны, мистер Холмс, – усилием воли мистер Стэрндэйл вернул себе самообладание. – Впрочем, я не стану скрывать, это мистер Раундэй прислал мне телеграмму.
   – Викарий? Интересно… Что ж, спасибо за откровенность, – улыбнулся Холмс. – Отплачу той же монетой, отвечая на ваш первоначальный вопрос. Признаюсь, я еще не прояснил все детали, связанные с гибелью Бренды Трегеннис. У меня есть версия, но обсуждать ее преждевременно.
   – Но вы можете сказать мне, кого подозреваете в этом преступлении?
   – Нет, пока я никому не готов сообщить эту информацию.
   – Значит, я зря потратил время, и мне не стоит задерживаться здесь, – рявкнул знаменитый охотник и ушел, не оглядываясь, в весьма дурном настроении. Спустя пять минут Холмс последовал за ним. Я не видел Шерлока до вечера, когда он вернулся медленным шагом с изможденным лицом. Сыщик взглянул на ожидающую его телеграмму и бросил бланк в камин.
   – Из отеля «Плимут», Ватсон, – пояснил он. – Я узнал название от викария и телеграфировал, чтобы убедиться, что рассказ доктора Леона Стэрндэйла правдив. Похоже, он действительно провел там прошлую ночь и отправил большую часть багажа в Африку. А потом сорвался в Трэдник-Воллас, чтобы следить за ходом расследования. Что вы думаете об этом, Ватсон?
   – Он глубоко заинтересован.
   – Глубоко заинтересован – да. Здесь чувствуется путеводная нить, которую мы еще не ухватили, но именно она проведет нас через всю эту путаницу. Не унывайте, Ватсон! Я уверен, что новые улики скоро попадут к нам в руки, и все трудности останутся позади.
   В тот момент я и представить не мог, что предсказание Холмса сбудутся так скоро, и каким жестоким и зловещим все будет казаться следующим утром. Я брился у окна, когда услышал топот копыт и увидел взмыленную лошадь, мчащуюся по дороге. Наш друг, викарий, спешился у ворот и побежал по садовой дорожке. Холмс был уже одет, и мы поспешили навстречу священнику.
   Тот был донельзя взволнован.
   – Мы одержимы дьяволом, мистер Холмс! Мой бедный приход! Сам сатана вырвался на волю, и мы преданы в его руки!
   Викарий приплясывал от волнения – это было настолько нелепо, что вызвало бы улыбку, если бы не его пепельно-серое лицо и испуганные глаза.
   – Что случилось? – спросил Холмс. – Говорите толком!
   – Мортимер Трегеннис скончался минувшей ночью, при тех же ужасных обстоятельствах, что и остальные члены его семьи.
   – Поспешим, Ватсон! – мой друг забыл про завтрак и намечавшуюся прогулку, всецело поглощенный новой загадкой. – Мистер Раундэй, ведите! Мы следуем за вами.
   Квартирант занимал две угловые комнаты в доме священника, которые находились одна над другой. В первом этаже располагалась гостиная, во втором – спальня. Окна выходили на лужайку для крокета. Мы приехали раньше врача и полиции, так что никто не помешал нам осматривать место трагедии. Сейчас я постараюсь в точности описать ту сцену, которую увидел тем туманным мартовским утром. Это оставило впечатление, которое невозможно стереть из моей памяти.
   Атмосфера в комнате была тяжелой и удручающей. Слуга, вошедший первым, распахнул окно, иначе мы просто не смогли бы дышать. Отчасти это могло быть связано с тем, что на столе в центре гостиной стояла горящая лампа. Рядом с ней сидел мертвец, откинувшись на спинку стула. Его тонкая борода топорщилась, его очки были задвинуты на лоб, а худое смуглое лицо повернулось к окну и исказилось той же гримасой ужаса, что и у остальных жертв неизвестного проклятия. Мистер Трегеннис был полностью одет, хотя, по всей видимости, одевался он в спешке. В спальне мы обнаружили разобранную постель, что подсказало Холмсу последовательность событий: Мортимер проснулся посреди ночи или был разбужен кем-то, после чего спустился в гостиную и там встретил свою смерть.
   Холмс внимательно осмотрел пол и стены спальни, а закончил тем, что распахнул окно. Ликующий возглас вырвался из его груди, сыщик схватил нечто мелкое, лежащее на карнизе, зажал в кулаке и бросился вон из дома. Следующие полчаса он ползал по лужайке, изучая каждый дюйм. Затем он вернулся в гостиную, азартно заглядывая во все углы, словно охотник, преследующий добычу. Сыщик осмотрел лампу, которая к тому моменту уже погасла, соскреб что-то с внутренней поверхности горелки, ссыпал в конверт и аккуратно спрятал в карман. Как только появилась официальная полиция, Холмс подозвал викария, и мы все трое вышли на лужайку.
   – Наконец-то в моем расследовании появились новые улики, – заметил он. – Я не могу остаться, чтобы обсуждать их с полицией, но буду чрезвычайно признателен, мистер Раундэй, если вы сообщите инспектору, что особое внимание я уделил окну спальни и лампе в гостиной. Если полиция захочет получить дополнительную информацию, я буду счастлив увидеть любого их представителя в нашем коттедже. А теперь нам с доктором Ватсоном нужно срочно уйти.
   Полиция к нам так и не заглянула. Возможно, местного инспектора возмущало вторжение сыщика-любителя, а может быть, он шел по иному следу, который обнаружил самостоятельно. Но факт остается фактом: в следующие пару дней нас никто не тревожил. Холмс много курил, размышляя о вновь открытых уликах. Он купил лампу – точную копию той, что горела в комнате Мортимера Трегенниса в утро трагедии. Залил то же масло, что и в доме священника, и несколько раз проводил эксперимент: заполнял резервуар и засекал время, чтобы узнать, на сколько часов горения хватает запаса масла.
   Другой эксперимент, который он проделал, носил более неприятный характер.
   – Вы помните, Ватсон, что все свидетели отмечали в своих показаниях гнетущую атмосферу? Врач, вошедший в дом Трегеннисов, вынужден был опуститься на стул, страдая от духоты. Экономка, миссис Паркер, потеряла сознание, едва войдя в комнату. А когда мы вошли в гостиную Мортимера, там было совершенно невозможно дышать, пока слуга не распахнул окно. Согласитесь, это вызывает подозрение. Далее, в обеих комнатах что-то горело. Картежники топили камин, несмотря на относительно теплый вечер. В гостиной у Мортимера горела лампа, хотя ее зажгли уже после того, как рассвело. Я выяснил это по уровню масла, оставшегося в резервуаре. Думаю, что можно со всей смелостью утверждать, что существует связь между тремя моментами – горением огня, душной атмосферой и, наконец, безумием или смертью этих несчастных людей.
   – Да, связь очевидна, – согласился я.
   – По крайней мере, мы можем принять это как рабочую гипотезу. Давайте предположим, что в каждом случае сжигалось что-то, что отравляло сам воздух в комнатах. Семье Трегеннисов это вещество подбросили в камин. Половина ядовитого дыма улетучилась в каминную трубу, поэтому погибла только женщина, а мужчины, чьи организмы покрепче, не умерли, хотя и сошли с ума.
   Мортимер вдыхал яд в гостиной с закрытым окном, и потому его шансы на спасение были минимальны. Связав все эти факты цепью рассуждений, я осмотрел лампу на столе у Мортимера, и обнаружил по краям горелки бахрому из коричневатого порошка, который не успел выгореть. Половину этого налета я взял и поместил вот в этот конверт.
   – Почему только половину, Холмс?
   – Остальное я оставил полицейскому инспектору, чтобы он получил равные шансы на раскрытие этого страшного преступления. Ну а теперь я хочу устроить эксперимент, который подтвердит или опровергнет мои выводы. Готовы ли вы принять в нем участие, Ватсон? Или как человек разумный, не станете рисковать?
   Я напомнил Холмсу, что во время наших приключений уже не раз подвергал свою жизнь опасности, и не собираюсь отступать теперь. Сыщик с воодушевлением пожал мою руку.
   – Я ждал именно такого ответа, старина! Давайте зажжем лампу, но прежде, чем бросить щепотку порошка, откроем окно. Мы должны находиться на равном расстоянии от лампы для чистоты эксперимента. Садитесь напротив меня, нет, чуть поближе. Так, теперь мы сможем наблюдать друг за другом, и если вы заметите симптомы отравления у меня или сами почувствуете недомогание, мы немедленно прекратим эти дьявольские опыты. Готовы? Отлично. Я беру порошок, вернее то, что от него осталось и высыпаю из конверта прямо в огонь горящей лампы. Все. Теперь остается только ждать.
   Почти сразу я почувствовал густой мускусный запах, одновременно приятный и вызывающий тошноту. С первого же вдоха мой мозг и мое воображение вышли из-под контроля. Густое черное облако закружилось перед моими глазами, и разум подсказал мне, что в этом облаке нечто смутно ужасное. Еще секунда, еще один вдох, и я уже не сомневался, что вокруг сгущается самое чудовищное и непостижимое зло, которое только существует во Вселенной. Я зажмурился от страха, но неясные силуэты кружились и плыли перед внутренним взором. Я чувствовал, что мои волосы встают дыбом, что язык во рту пересох, а кожа покрывается волдырями. Я попытался закричать и смутно осознал, что из моего горла вылетает лишь хриплое воронье карканье. Я распахнул глаза и, сквозь облако жути и отчаяния, увидел лицо Холмса – бледное, искаженной той же гримасой, что мы видели на лице прежних жертв ядовитого порошка. На мгновение ко мне вернулись здравомыслие и силы. Я выскочил из кресла, обнял Холмса за плечи, и мы вместе вывалились из окна на зеленую лужайку. Мы лежали бок о бок, шумно дыша, и чувствуя, как благодатный солнечный свет пробивается сквозь адское облако ужаса, которое едва не задушило нас.
   – Честное слово, Ватсон! – произнес Холмс дрожащим голосом. – Я должен принести вам и свою благодарность, и извинения. Это был неоправданный риск… Вы спасли наши жизни!
   Впрочем, мой приятель сразу же вернулся к той ироничной манере общения, которая всегда его отличала.
   – Было бы излишним сводить нас с ума, мой дорогой Ватсон. Непредвзятый наблюдатель определенно заявил бы, что мы были безумцами уже до того, как приступили к столь дикому эксперименту. Признаюсь, я никогда не предполагал, что эффект может быть таким внезапным и таким серьезным.
   Он бросился в дом и вскоре вернулся, держа горящую лампу на расстоянии вытянутой руки. Спустившись с крыльца, Холмс забросил чадящий светильник в заросли ежевики.
   – Не входите пока в комнату, пусть немного проветрится… Ну что же, Ватсон, вы согласны, что эти страшные убийства были совершены при помощи ядовитого порошка?
   – Никаких сомнений, Холмс!
   – Один сомнительный момент в этом деле все же остался. Давайте обсудим его в беседке, не сидеть же на траве, право слово. Кх-м! До сих пор першит в горле от этой мерзости… Так вот, в чем мои сомнения, Ватсон. В убийстве сестры и помешательстве братьев виновен мистер Мортимер. Это доказывает быстродействие яда и некоторые косвенные улики. Скажем, мы не знаем, насколько серьезной была ссора из-за дележа наследства, и насколько искренним было примирение. Хотя могу сказать, что квартирант нашего уважаемого викария с самого начала произвел на меня впечатление хитрого лиса – этот его острый нос, маленькие глазки… Помните, как он врал о некоем человеке, скрывавшемся в саду в роковую ночь? Мы с вами установили, что никто не мог приблизиться к окну настолько близко и не оставить следов. Следовательно, Мортимер просто хотел отправить нас по ложному пути, чтобы отвести подозрения от себя. Ведь если не он бросил в камин ядовитый порошок, то кто это сделал? Весь ужас начался сразу после его ухода. Об этом свидетельствуют карты на столе и то, что никто из родственников не успел выйти из-за стола. Ядовитое облако окутало их мгновенно, мы на себе ощутили это… Таким образом, можно утверждать, что все улики указывают на Мортимера Трегенниса как на убийцу. Но почему же тогда он стал жертвой второго преступления?
   – Возможно, это самоубийство, – предположил я. – Человек, на душе которого лежит столь тяжкий груз вины, вполне может раскаяться и свести счеты с жизнью.
   – У меня есть несколько возражений, но, к счастью, в Англии есть один человек, который знает об этом деле гораздо больше меня.
   Я услышал щелчок садовой калитки, и вскоре на дорожке появилась величественная фигура африканского исследователя и охотника на львов. Он с некоторым удивлением повернулся к деревянной беседке, в которой мы сидели.
   – Проходите сюда, мистер Стэрндэйл, – помахал рукой Холмс. – Мы не сможем принять вас в доме, хотя именно там и подобает принимать столь важного гостя. Но, после небольшого химического эксперимента, в нашей маленькой комнате нечем дышать.
   – Вы послали за мной, мистер Холмс, – ответил недовольный гость. – Я получил записку около часа назад, и поспешил сюда, хотя совершенно не понимаю, какой у вас ко мне интерес.
   – Мы очень скоро проясним это, – сказал Холмс. – Дело в том, что мы с моим другом Ватсоном внимательно изучаем эту историю, которую в газетах окрестили «Корнуоллским ужасом», и мы хотели бы задать вам несколько личных вопросов, и поверьте, об этом лучше говорить здесь, где нас никто не сможет подслушать.
   Мистер Стэрндэйл вынул сигару изо рта и строго посмотрел на Холмса.
   – Вот как, сэр? Вы хотите поговорить о том, что затрагивает меня лично? И о чем же?
   – Об убийстве Мортимера Трегенниса.
   В следующий миг я пожалел, что заряженный револьвер остался в комнате. Свирепое лицо Стэрндэйла налилось кровью, глаза засверкали, а вены выступили на лбу. Он прыгнул вперед, протягивая скрюченные пальцы к горлу Холмса, но затем остановился и вернулся к холодному, твердому спокойствию, которое, возможно, представляло куда большую опасность, чем недавняя вспышка бешенства.
   – Я так долго жил среди дикарей и вне закона, – сказал охотник на львов, – что теперь сам устанавливаю законы. Примите это во внимание, мистер Холмс! Но мне не хотелось бы покалечить вас.
   – У меня также нет желания причинить вам вред, – ответил Холмс. – Несомненно, самым ярким доказательством этого является то, что я послал за вами, а не за полицейским инспектором.
   Леон Стэрндэйл отступил на пару шагов, задыхаясь от страха, возможно, впервые в жизни. Его огромные кулаки сжимались и разжимались от волнения.
   – Что вы имеете в виду? – спросил он, наконец. – Если это блеф, то вы затеяли глупую игру. Давайте не будем ходить вокруг да около. Выкладывайте, что вы имеете в виду?
   – Я буду говорить с вами откровенно, – ответил Холмс, – и, надеюсь, вы тоже доверитесь мне. Дальнейшие действия полностью зависят от характера вашей защиты.
   – Моя защита? От чего же вы прикажете мне защищаться?
   – От обвинения в убийстве Мортимера Трегенниса.
   Стэрндэйл вытер лоб платком.
   – Вот какие методы вы используете, мистер Холмс… Неужели все ваши успехи зависят от умения блефовать?
   – Это вы блефуете. Я же в своих выводах опираюсь исключительно на подтвержденные факты. Вы спешно прибыли из Плимута, бросив на произвол судьбы весь свой багаж – ружья, одежду, деньги, рукописи и научные труды. Дело всей жизни. И для чего вы вернулись? Только чтобы спросить меня, кого я подозреваю в убийстве Бренды Трегеннис. Я отказался отвечать. Затем вы пошли к дому священника, но не стали заходить внутрь и даже не постучали в дверь. Подождали какое-то время и отправились в свое уединенное бунгало.
   – Откуда вы это знаете? – побледнел Стэрндэйл.
   – Я следил за вами.
   – Но я никого не видел.
   – Я умею быть незаметным, – сказал Холмс не без бахвальства. – Но послушайте, что было дальше. Вы провели беспокойную ночь в своем коттедже и придумали план действий, к осуществлению которого приступили за полчаса до рассвета. Вы набили карманы красноватым гравием из кучи у ваших ворот.
   Стэрндэйл вздрогнул и изумленно посмотрел на Холмса.
   – Затем вы быстро прошли милю до дома священника. На вас были, я могу заметить, те же ребристые теннисные туфли, которые и сейчас у вас на ногах. Вы не пошли через парадный вход, вы перепрыгнули боковую изгородь и оказались прямо под окнами квартиранта. Уже рассвело, но все в доме еще спали. Вы вытащили из кармана пригоршню гравия и бросили его в окно спальни Мортимера Трегенниса.
   Стэрндэйл вскочил на ноги.
   – Вы не можете этого знать! Вас там не было! – воскликнул он. – Если только вы не сам дьявол!
   Холмс улыбнулся, сочтя последнее за комплимент.
   – Не удивляйтесь, я обнаружил несколько камушков на подоконнике. В саду викария ничего подобного не было, а значит, вы принесли их с собой. Скорее всего, в ваших карманах и сейчас завалялись несколько… Но вернемся к тому самому утру. Вы бросали гравий дважды, а может быть, и трижды, прежде чем жилец подошел к окну. Вы поманили его рукой. Он поспешно оделся, спустился в свою гостиную, зажег лампу и открыл окно для беседы с вами. Через это окно вы и ворвались внутрь. Говорили вы не долго, вам нужно было отвлечь Мортимера всего на мгновение, чтобы подсыпать в лампу ядовитый порошок. Потом вы выпрыгнули из окна, закрыли створки, и стояли на лужайке снаружи. Судя по разбросанному пеплу, стояли долго, курили сигару и наблюдали за происходящим. Убедившись, что Трегеннис мертв, вы удалились тем же путем, каким пришли. Теперь, мистер Стэрндэйл, скажите несколько слов в свою защиту. Чем вы оправдаетесь? Каковы были мотивы ваших действий? Если станете увиливать, то заверяю вас, эти же вопросы вам в скором времени задаст инспектор полиции.
   Некоторое время Стэрндэйл сидел в раздумье, закрыв лицо руками. Затем он импульсивным жестом вынул из нагрудного кармана фотографию и швырнул ее на деревянный стол перед нами.
   – Вот почему я это сделал.
   Это был портрет очень красивой женщины. Холмс наклонился, чтобы рассмотреть поближе.
   – Бренда Трегеннис, – сказал он.
   – Да, Бренда Трегеннис, – повторил наш посетитель. – Я любил ее. Она любила меня. В этом секрет моего корнуоллского уединения, которым так восхищалась публика. Здесь я был счастлив рядом с той, которая была мне дорога. Я не мог жениться на Бренде, потому что у меня уже есть жена, которая сбежала много лет, но с которой, по прискорбным законам Англии, я не мог развестись. Многие годы Бренда ждала, что эта ситуация разрешится и мы сможем жить вместе, открыто и честно. И вот, когда надежда развестись по закону окончательно развеялась, мы решили сбежать. Я должен был уехать в Африку, а через месяц туда приехала бы Бренда. Там, на диком континенте я сам устанавливаю законы. Там мы жили бы долго и счастливо. Но в последний момент…
   Стэрндэйл схватился за горло под пестрой бородой, ужасные рыдания сотрясли его огромное тело. Затем он снова взял себя в руки и заговорил:
   – Викарий знал. Он был нашим другом и доверенным лицом. Он скажет вам, что Бренда была ангелом на земле, и что он благословил наш отъезд. Вот почему священник отправил мне телеграмму, и вот почему я вернулся. Когда я узнал о том, что любимая умерла, мне было плевать, что станет с моим багажом, с кораблем или со всей Африкой. Вот вам недостающий ключ к разгадке моих действий, мистер Холмс.
   – Продолжайте, – сказал мой друг.
   Стэрндэйл вынул из кармана бумажный пакет и положил его на стол. На красной этикетке было написано «Radix pedis diaboli». Он обратился ко мне:
   – Насколько я понимаю, вы доктор? Слышали когда-нибудь об этом препарате?
   – Корень дьяволовой ноги, – перевел я надпись с латыни. – Нет, я никогда о нем не слышал.
   – Никто в Европе не знает об этом зелье, – кивнул Стэрндэйл. – Оно не описано в справочниках по фармакологии или токсикологии. Один ботаник-миссионер обнаружил в Западной Африке растение, корень которого похож на ступню человека с козлиным копытом на конце. Отсюда и причудливое название. Знахари некоторых племен используют его для церемонии общения с духами, а вожди при помощи ядовитого дыма пытают своих врагов. Секрет приготовления зелья не раскрыли ни одному белому человеку. Только мне повезло, я спас жизнь шаману из страны Убанги и тот, в благодарность, подарил мне кисет, полный смертоносного порошка. Я привез его в Англию, наряду с остальными африканскими диковинками, и сложил на полках в своем бунгало.
   Я уже объяснил отношения, в которых стоял с семьей Трегеннис. Ради сестры я был дружен с братьями. Разумеется, я знал о семейной ссоре из-за денег, после которой Мортимер не общался с остальными. Это разбивало сердце Бренды, и я приложил все силы, чтобы уговорить его примириться с родными и вернуться под крышу семейного дома. Но этот коварный ублюдок задумал злодейство. Две недели назад он пришел ко мне, и стал расспрашивать про жестокость африканцев. Я рассказал ему об этом порошке и о том, как он стимулирует мозговые центры, которые управляют эмоцией страха, и как сходят с ума или умирают в жутких муках несчастные туземцы, которых подвергают испытаниям шаманы и вожди. Я также обмолвился, что европейская наука бессильна обнаружить следы такого яда. Вероятнее всего, в тот день он и отсыпал немного порошка, когда я вышел из комнаты. Я хорошо помню, как он засыпал меня вопросами о количестве яда и времени, которое требуется для отравления человека, но тогда я списал все это на чрезмерное любопытство. Мне не приходило в голову, что мерзавец уже составил план жестокой расправы над родными. Я понял это лишь тогда, когда меня догнала телеграмма викария в Плимуте. То есть, слишком поздно…
   Мортимер рассчитывал, что я уеду в Африку на долгие годы, и не смогу свидетельствовать против него. А он, устранив сестру и братьев, сможет распоряжаться наследством по собственному единоличному усмотрению. Если бы он подождал пару дней, пока корабль отплывет к далеким берегам, ему бы удалось провернуть это черное дело. Но я вернулся. Как только я узнал подробности жуткой трагедии, я понял, что Мортимер воспользовался моим порошком, довел до безумия братьев и убил Бренду – единственную, кого я любил и кто любил меня. Он совершил преступление и заслужил наказание. В тот момент, когда вы следили за мной, мистер Холмс, я стоял у дома священника и размышлял. Должен ли я обратиться к закону? Какие у меня есть доказательства? Я знал, что факты правдивы, но смогут ли полицейские, судьи, присяжные поверить в такую фантастическую историю? А если они не поверят, то негодяю все сойдет с рук? А если он, в свою очередь, обвинит в преступлении меня? Ведь именно я привез порошок из Африки и яд хранился в моем доме… Я убедил себя, что не стоит звать полицию. Но моя душа жаждала мести. Я решил, что убийца Бренды должен разделить ту судьбу, которую уготовил ей. Дальше все было так, как вы описали, мистер Холмс. Вы догадались обо всем. Я разбудил Мортимера, бросая камешки в окно. Я проник в его гостиную и подсыпал яд в лампу. Я ждал, пока он сдохнет, корчась и крича от ужаса. В сердце моем не было жалости и сострадания к человеку, который обрек на подобные муки женщину, которую я любил. Вот и все, джентльмены. Я в ваших руках. Зовите полицейских, я готов взойти на плаху.
   Некоторое время Холмс сидел молча.
   – Когда вы садились на корабль в Плимуте… Вы ведь не собирались возвращаться в Англию? – спросил он, наконец.
   – Нет, я хотел навсегда остаться в Африке. Моя работа там сделана только наполовину.
   – Тогда уезжайте, и закончите свою работу, – сказал Холмс.
   Стэрндэйл встал, серьезно поклонился и вышел из беседки.
   Холмс долго смотрел ему в след, а потом закурил трубку.
   – Надеюсь, этот дым убьет меня не так быстро, – усмехнулся он. – Не знаю, согласитесь ли вы со мной, Ватсон, но наше расследование было независимым от полиции, и я думаю, что мы не обязаны сообщать инспектору о его результатах. В конце концов, у них столько же улик, сколько было у нас, и они сами могут установить истину… Вы ведь не осудите мистера Стэрндэйла?
   – Конечно, нет, – ответил я.
   – Я никогда не любил. Но если бы я любил и если бы женщину, которую я любил, убили с такой изощренной жестокостью… Я мог бы поступить так же, как поступил наш беззаконный охотник на львов. Кто знает? Но теперь, мой дорогой Ватсон, мы можем выбросить этот вопрос из головы и с чистой совестью вернуться к изучению тех халдейских корней, которые, несомненно, можно проследить в корнуоллской ветви великого кельтского языка.

Скандал в Богемии

   Я только что женился и поэтому за последнее время редко виделся с моим другом Шерлоком Холмсом. Мое собственное счастье и домашние интересы всецело завладели мной, тогда как Шерлок Холмс по своей цыганской натуре не питал ни малейшей склонности к семейной жизни. Он продолжал жить в нашей старой квартире на Бейкер-стрит, был по-прежнему завален древними фолиантами, и по-прежнему приступы полнейшей апатии сменялись в нем вспышками энергии. Он все еще продолжал изучать преступления и, благодаря своим выдающимся способностям и необыкновенной наблюдательности, ему удавалось разгадывать такие преступления, которые полиция давным-давно уже причислила к разряду безнадежных. Время от времени до меня доносились смутные слухи: о его командировке в Одессу для раскрытия одного политического убийства, о его поездке в Триполи, и, наконец, о миссии, принятой им по поручению голландского двора, и выполненной с таким тактом и успехом. Словом, о деятельности моего старого друга я знал не более остальных подписчиков газет, читавших подробности о его похождениях.
   Однажды вечером – это было 20 марта 1888 года – я проходил по Бейкер-стрит. Я возвращался с консилиума, так как снова занялся врачебной практикой. Когда я подошел к столь знакомой двери, мною овладело страстное желание навестить Холмса, чтобы узнать, какому делу он в настоящее время посвящает свой необыкновенный талант. Его комнаты были ярко освещены, и я увидал тень высокой худощавой фигуры. Склонив голову и заложив за спину руки, он быстро шагал взад и вперед по своей комнате. Я слишком хорошо знал все его привычки, поэтому сразу понял, что Холмс снова что-то замышляет. Я постучал в дверь.
   Нельзя сказать, чтобы Холмс встретил меня приветливо, но все-таки я чувствовал, что он рад моему приходу. Он пяти слов не выговорил, радушно улыбаясь, усадил меня в кресло, протянул ящик с сигарами и кивнул на стоявший в углу шкафчик с ликерами. Затем он стал спиною к камину и начал меня разглядывать своим испытующим, пронизывающим взглядом.
   – Брак принес вам пользу, Ватсон, – заметил он. – Прибавилось семь с половиной фунтов весу, с тех пор, как мы виделись в последний раз.
   – Семь фунтов, – ответил я.
   – Неужели? А вы снова практикуете, как я вижу. Вы прежде не говорили о своем желании снова заняться практикой.
   – Откуда вы знаете?
   – Я это вижу. Я знаю также, что вы недавно гуляли на улице в непогоду, и что у вас, должно быть, неумелая и небрежная горничная.
   – Мой дорогой Холмс, – проговорил я, – перестаньте. Несколько столетий тому назад вас, наверное, сожгли бы за колдовство. Действительно, я в четверг попал под дождь и вернулся домой весь мокрый и в грязи, но откуда вы это узнали, я не могу понять, так как, вернувшись домой, я тотчас же переоделся. А прислуга моя, Мари, действительно из рук вон плоха, и жена уже рассчитала ее. Но скажите на милость, как вы все это узнали?
   Он ухмыльнулся и начал потирать свои узкие нервные руки.
   – Это элементарно, Ватсон! – ответил он. – Я вижу, что на коже вашего левого сапога находится несколько царапин, которые появились оттого, что с сапог счищали грязь без всякой осторожности. Отсюда я вывел оба заключения – о непогоде и о скверной прислуге. Ну, а что касается врачебной практики… От рукава вашего пальто пахнет йодоформом, на указательном пальце правой руки – черное пятно от ляписа, а боковой карман оттопыривается, там ведь у вас стетоскоп, верно? Я был бы дураком, если бы не опознал практикующего врача по этим приметам.
   Я расхохотался, слушая, с какой неопровержимой логикой он развивал свои умозаключения.
   – Когда я слушаю ваши логические выводы, все это кажется таким простым, – заметил я, – и все-таки каждое новое доказательство вашей проницательности меня поражает. А ведь я вижу всегда то же самое, что и вы. Почему же мне никогда не удается ничего разгадать?
   – Очень просто, – ответил он, закуривая папиросу и усаживаясь в кресло. – Вы видишь, но вы не понимаете, – вот в чем различие. Например, скажите мне, пожалуйста, вы часто видели ступени, ведущие из передней в эту комнату?
   – Да, очень часто.
   – А как часто?
   – Вероятно, несколько сот раз.
   – В таком случае, вы, конечно, можете сказать, сколько их всего?
   – Сколько ступеней? Не имею ни малейшего понятия.
   – Видите ли, и в данном случае вы видели, но не наблюдали. Что и требовалось доказать. Я знаю отлично, что эта лестница имеет семнадцать ступеней, и знаю, потому что не только видел, но и наблюдал. Кстати, я знаю, что вы интересуетесь моими уголовными приключениями, вы были даже так любезны, что напечатали два или три рассказа о них. Поэтому, я думаю, что вас это заинтересует.
   Он указал на лист толстой розовой почтовой бумаги, лежавший на письменном столе.
   – Это письмо пришло с последней почтой. Прочитайте его, пожалуйста.
   Письмо без подписи, на котором не было обозначено ни числа, ни адреса отправителя, гласило следующее:
   «К Вам сегодня вечером в три четверти восьмого явится господин, которому необходимо переговорить с Вами по весьма важному делу. Услуги, оказанные Вами недавно одному из царствующих европейских домов, доказывают, что Вам можно доверять самые сокровенные и важные тайны. Поэтому прошу Вас быть дома в указанное время и не сердиться, если Ваш гость будет в маске».
   – Тут кроется какая-то тайна, – заметил я. – Вы что-нибудь понимаете?
   – А что вы можете заключить из самого письма?
   Я тщательно исследовал почерк и бумагу.
   – По-видимому, автор этого письма довольно богатый человек, – заметил я, стараясь как можно вернее копировать метод моего друга. – Эта почтовая бумага недешево стоит.
   – Совершенно верно, – проговорил Холмс. – Но это не английская бумага. Подержите ее против света.
   Я последовал его совету и увидал, что на левой стороне листа были водяные инициалы «Е. К.», а на правой был отпечатан какой-то иностранный герб.
   – Слева инициалы фабриканта, – предположил я.
   – Хорошо, а справа?
   – Вероятно, фабричная марка. А чья именно – не знаю, – вздохнул я.
   – Благодаря моим геральдическим познаниям, могу с уверенностью сказать, что это герб Богемии, – ответил Холмс.
   – В таком случае, фабрикант, наверное, придворный поставщик, – заметил я.
   – Да, это так. Во всяком случае, автор этого письма – немец. Разве вам не бросилось в глаза странное построение первой фразы? Ни француз, ни русский не написал бы так. Только немец способен обращаются так неделикатно с глаголами. Ха-ха, мой дорогой Ватсон, что вы на это скажете? – глаза его азартно блестели. – Теперь остается узнать, что нужно этому таинственному немцу, который пишет письма на столь странной бумаге и является ко мне под маской. Если я не ошибаюсь, вот и он.
   Раздался топот копыт, и к дому подкатил экипаж. Затем послышался звонок.
   – Эге, да это, кажется, пара лошадей, – проговорил Холмс и выглянул в окно. – Совершенно верно, изящный экипаж, запряженный парой чудных коней ценой в полтораста гиней каждый. Ну, Ватсон, во всяком случае, можно много денег заработать.
   – Мне лучше уйти?
   – Я вас отсюда ни в коем случае не выпущу, доктор. Вы мне нужны. Да и, кроме того, дело, по-видимому, очень интересное. Не понимаю, зачем вы хотите уйти.
   – Но ваш клиент…
   – О нем не беспокойтесь. Быть может, ему тоже пригодится ваша помощь. Садитесь в кресло и наблюдайте за всем внимательно.
   На лестнице послышались тяжелые, размеренные шаги, а за ними последовал громкий стук в дверь.
   – Войдите! – проговорил Холмс.
   В комнату вошел господин шести футов ростом, сложением – настоящий Геркулес. Одет он был богато, но ни один англичанин не счел бы, что он одет изящно и со вкусом. Поверх пальто с барашковым воротником был наброшен плащ на ярко-красной подкладке, перехваченный у шеи брошью с крупным драгоценным камнем. Высокие сапоги также были оторочены мехом, и они дополняли впечатление экзотической роскоши. В руках у незнакомца была шляпа с широкими полями; он, видимо, при входе только что надел черную полумаску, скрывшую верхнюю часть лица. Толстая, немного выдающаяся вперед нижняя губа и длинный, прямой подбородок указывали на решительный характер, граничащий с упрямством.
   – Вы получили письмо? – спросил он звучным, резким голосом. – Я уведомил вас о моем визите, – он не знал, к кому обратиться, и поэтому взор его переходил от меня к Холмсу.
   – Пожалуйста, садитесь – проговорил Холмс. – Это мой друг и коллега, доктор Ватсон, который иногда из любезности помогает мне в сыскных делах. С кем имею честь?
   – Называйте меня графом фон Крамм, – проговорил незнакомец, произношение которого выдавало немца. – Я полагаю, что ваш друг – вполне честный и благородный человек, которому можно доверить деликатную тайну? В противном случае, я предпочел бы вести дело с вами наедине.
   Я тотчас же поднялся, чтобы выйти из комнаты, но Холмс схватил меня за руку и усадил на место.
   – Доктор Ватсон отсюда не уйдет, – объявил он с твердостью. – Он может и должен слышать то, что вы намерены мне сообщить.
   Граф пожал плечами.
   – В таком случае, я потребую, чтобы вы оба дали слово хранить молчание в течение двух лет. Через два года все это происшествие не будет иметь никакого значения. Я нисколько не преувеличиваю, если заявлю, что в настоящее время это дело может иметь историческое значение.
   – Я обязуюсь молчать, – проговорил Холмс.
   – И я тоже.
   – Простите, что я пришел в маске, – продолжал странный посетитель, – но таково желание высокопоставленного лица, по поручению которого я взял на себя ведение этого дела. Конечно, я назвался вымышленным именем.
   – Я это знаю, – сухо ответил Холмс.
   – Обстоятельства требуют величайшей осторожности. Нужно во что бы то ни стало избавить одну царствующую династию от скандала, который может ее серьезно скомпрометировать. Признаюсь откровенно, что речь идет о династии, царствующей в Богемии…
   Холмс откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
   – Это мне также известно, – пробормотал он.
   Пораженный этими словами, незнакомец с удивлением взглянул на небрежно сидевшего перед ним самого знаменитого и искусного сыщика Европы. Холмс медленно открыл глаза и бросил нетерпеливый взгляд на своего клиента.
   – Если вашему высочеству будет угодно рассказать мне все в подробностях, – заметил он, – я постараюсь дать надлежащий совет.
   Незнакомец вскочил с кресла и начал шагать взад и вперед по комнате. Затем он с жестом отчаяния сорвал маску с лица и бросил на пол.
   – Вы правы, – воскликнул он, – я князь! К чему это скрывать?
   – Действительно, к чему? – пробормотал Холмс. – Прежде чем ваше высочество сказали хоть слово, мне было известно, с кем я имею счастье вести дело.
   Наш странный посетитель снова сел и провел рукой по своему высокому белому лбу.
   – Но вы должны понять, что я не привык лично вести подобные дела! И все-таки в этом щекотливом деле я не мог довериться третьему лицу, так как тем самым всецело отдал бы себя в его руки. Я приехал инкогнито в Лондон в надежде получить от вас надлежащий совет.
   – В таком случае, я слушаю, ваше высочество, – проговорил Холмс, снова закрывая глаза.
   – Вот в чем дело. Пять лет тому назад я познакомился в Варшаве с известной авантюристкой Ирэн Адлер. Вам это имя, вероятно, не совсем незнакомо?
   – Ватсон, будьте так любезны, посмотрите в моем списке, – проговорил Холмс, не открывая глаз.
   Несколько лет тому назад он начал систематически записывать все то, что казалось ему важным, так что почти нельзя было найти человека, о котором у него не было бы каких-нибудь сведений. Папку с именем Ирэн Адлер я нашел между биографиями известного раввина и одного контр-адмирала, автора труда о морских рыбах.
   – Ну, посмотрим, – проговорил Холмс. – Хм! Родилась в Нью-Джерси в 1858 году. Альт, хм… «Ла Скала», хм… Примадонна Варшавской императорской оперы. Бросила сцену. Живет в Лондоне… Совершенно верно! Ваше высочество завязали знакомство с этой молодой особой и написали ей несколько компрометирующих писем, обратное получение которых в настоящее время было бы крайне желательно. Не так ли?
   – Совершенно верно. Но каким образом вы..?
   – Тайного брака нет?
   – Нет.
   – Никаких письменных обещаний жениться на Ирэн Адлер не существует?
   – Нет.
   – В таком случае, я не понимаю, ваше высочество. Если бы эта молодая особа воспользовалась для своих целей письмами, каким образом она могла бы доказать, что они исходят от вашего высочества?
   – Но почерк!
   – Подделан.
   – Моя почтовая бумага.
   – Украдена.
   – Моя печать.
   – Фальшивая.
   – Моя фотографическая карточка.
   – Куплена.
   – Но ведь мы сняты на ней вместе!
   – О-о, это плохо! Подобной неосторожности ваше высочество не должны были допустить.
   – Я тогда был еще очень молод и не занимал престола. Мне и теперь только тридцать лет.
   – Нужно во что бы то ни стало добыть карточку.
   – До сих пор все мои попытки были напрасны.
   – Вы предлагали деньги?
   – Она не идет на уступки.
   – В таком случае, эти письма нужно украсть.
   – Я уже пробовал это сделать, целых пять раз, и все напрасно. Два раза я велел обыскать ее квартиру. Один раз в дороге весь ее багаж был перерыт, и два раза ее саму обыскали.
   – И писем не нашли?
   – Ни одного.
   Холмс расхохотался.
   – История становится очень забавной.
   – Я ее забавной ничуть не нахожу! – с упреком заметил князь.
   – Все зависит от точки зрения, ваше высочество… Что Ирэн Адлер намерена сделать с этой фотографией?
   – Она хочет причинить мне неприятности.
   – Каким образом?
   – Я намереваюсь скоро вступить в брак с принцессой Клотильдой. Вам, конечно, известны строгие принципы, ее отца и всей их царственной династии. Сама принцесса – воплощенная чистота. Если на меня упадет хоть малейшее подозрение, даже тень подозрения, о нашем союзе можно будет забыть.
   – А Ирэн Адлер грозит послать им фотографию?
   – Да! Она так и сделает, я знаю. У нее железная воля. Она готова на все, чтобы помешать моему браку, решительно на все!
   – Вы уверены, что карточка еще у нее?
   – Уверен.
   – Откуда вам это известно?
   – Она дала клятву отослать ее в тот день, когда газеты сообщат о моей свадьбе. А это произойдет в будущий понедельник.
   – О, в таком случае, у нас еще целых три дня! – проговорил Холмс, видимо, очень обрадованный. – Вы остаетесь в Лондоне, ваше высочество?
   – Вы найдете меня в гостинице «Лангхэм» под именем графа фон Крамм.
   – Я извещу вас о результатах моего предприятия.
   – Умоляю, поторопитесь! Вы можете себе представить, как я волнуюсь?
   – Теперь остается только решить вопрос о гонораре.
   – Я вам даю карт-бланш. Я готов отдать за эту фотографию любой из моих замков!
   – А текущие расходы?
   Князь вынул бумажник и положил на стол.
   – Здесь триста фунтов золотом и семьсот кредитными билетами.
   Холмс нацарапал расписку на листике своей записной книжки и передал ее князю.
   – Адрес дамы?
   – Бриони-Лодж, Серпентин-Авеню, Сент-Джонс-Вуд.
   Холмс записал адрес.
   – Еще один вопрос. У нее карточка кабинетного размера?
   – Да.
   – Отлично. Спокойной ночи, ваше высочество. Я надеюсь, что скоро пришлю вам благоприятные известия… Спокойной ночи, Ватсон, – обратился он ко мне, когда княжеский экипаж отъехал от нашего дома. – Буду рад, если вы зайдете ко мне завтра в три часа дня. Мне будет приятно поболтать с вами об этом деле.
   Ровно в три часа я явился к Холмсу, но его еще не было дома. Хозяйка передала мне, что не было еще восьми часов утра, когда он вышел из дому. Я сел у камина с твердым намерением дождаться моего друга, во что бы то ни стало. Поручение, принятое на себя Холмсом достать фотографию меня крайне интересовало, и хотя вся эта история не имела того мрачного, ужасного характера, как описанные мною раньше преступления, тем не менее, она приобретала выдающийся интерес ввиду самой личности клиента. Вместе с тем, мне было крайне любопытно снова проследить ясную, разительную логику Холмса и мастерское умение распутывать самые запутанные обстоятельства. Я уже так привык к его постоянным удачам, что мне и в голову не приходила возможность неудачи.
   Около четырех часов в комнату вошел пьяный конюх с нечесаными волосами и бородой, его раскрасневшееся от вина лицо и засаленная одежда производили неприятное впечатление. Хотя я знал удивительное искусство Холмса переодеваться, тем не менее, я не сразу догадался, кто стоит передо мною. Он кивнул мне головой, исчез в спальне и явился пять минут спустя таким же элегантно одетым и безупречным джентльменом, как всегда. Заложив руки в карманы, он расселся перед камином и начал хохотать от всей души.
   – Это великолепно! – воскликнул он и продолжал снова хохотать, пока, наконец, у него не захватило дыхание.
   – Что случилось?
   – Нет, право, это слишком смешно. Вы ни за что не отгадаете, Ватсон, чем я сегодня занимался и чего добился.
   – Не имею понятия. Вы, наверное, знакомились с домом и привычками мисс Ирэн.
   – Совершенно верно, и мне пришлось увидеть много интересного. Я все расскажу по порядку. Итак, я вышел сегодня утром из дома, переодетый грумом. Знаете, между этими конюхами существует замечательная дружба. Они готовы друг другу во всем помочь. Я скоро нашел занимаемый ею дом. Двухэтажная вилла, в которой живет Ирэн Адлер – настоящая игрушка. Позади расположен сад, а фасадом своим она выходит прямо на улицу. На улицу же выходят окна большой, роскошно обставленной гостиной. Окна эти очень высоки, почти во всю вышину комнаты, и снабжены теми глупыми английскими оконными запорами, которые может отворить любой ребенок. Я начал бродить по улице и не ошибся в расчетах: в переулочке, примыкавшем к саду, находилась конюшня. Я помог конюху вычистить лошадей и заработал благодаря этому на кружку пива и получил самые точные сведения об Ирэн Адлер.
   – Ну, и что же?
   – О, оказывается, она вскружила головы всем мужчинам этого квартала. Она самая восхитительная женщина в мире. Все конюхи Серпентин-Авеню утверждают это в один голос. Она живет очень уединенно, поет в концертах, выезжает ежедневно в пять часов и возвращается в семь часов к обеду. Очень редко выезжает из дому в другое время. Ее часто навещает молодой человек необыкновенной красоты, по нескольку раз в день. И зовут его мистер Годфруа Нортон. Видите, как выгодно иметь знакомых кучеров! Они отвозили его домой, по крайней мере, раз двадцать, и поэтому дали мне о нем самые подробные сведения. Когда я узнал все, что мне было нужно, я начал тихо прогуливаться близ виллы и составлять план кампании.
   Очевидно, этот мистер Нортон играл не последнюю роль во всем этом деле. Он, как я узнал, юрист. Какие отношения существовали между ним и Ирэн Адлер? Ради чего посещал ее так часто? Кем была она для него – клиенткой, другом или возлюбленной? В первом случае, она, конечно, отдала мистеру Нортону на хранение карточку. В последнем – пожалуй, что нет. От решения этого вопроса зависело, где я должен был продолжать свои розыски: в вилле Адлер на квартире этого господина. Это было важное обстоятельство, и оно запутывало все дело. Боюсь, что эти подробности вам не интересны, но они необходимы для понимания истинного положения вещей.
   – Я слушаю очень внимательно, – ответил я.
   – Я еще не пришел к окончательному решению, как перед виллой остановился кэб, и из него выскочил чрезвычайно красивый господин с орлиным носом и большой бородой. Очевидно, тот самый, которого мне описали. Он, по-видимому, торопился, приказал кучеру ждать и прошел мимо отворившей ему дверь служанки, с видом человека, чувствующего себя дома.
   В ломе он пробыл около получаса, время от времени показывался у окна, и я видел, как, жестикулируя и возбужденно разговаривая, он ходил взад и вперед по комнате. Ирэн не было и следа. Вдруг он выскочил из виллы в сильнейшем возбуждении. Прежде чем сесть на извозчика, он посмотрел на часы. «Поезжайте во весь дух! – проговорил он. – Сначала к Гроссу и Ганкею, в Риджент-стрит, а затем в церковь святой Моники. Вы получите пол гинеи, если привезете меня туда в двадцать минут!»
   Они помчались, и я только что раздумывал, следовать ли мне за ними, как вдруг увидел, что по переулку едет нарядное маленькое ландо. Едва только кучер успел подъехать к подъезду и застегнуть пуговицы своей ливреи, как мисс Адлер быстро выскочила из подъезда и сама распахнула дверцы экипажа. «В церковь святой Моники, Джон! – крикнула она. – Получишь пол соверена, если будешь там через двадцать минут!» Я только мельком увидал ее, но этого было вполне достаточно, чтобы понять, что ради такой женщины мужчина способен на всякую глупость.
   Такого удобного случая я не должен был упускать, Ватсон. К счастью, вблизи показался извозчик, и, прежде чем он успел оглянуться, я уже сидел в экипаже. «Получите соверен, если довезете в церковь святой Моники в двадцать минут!» Было без двадцати пяти минут двенадцать, и я отлично понимал, что должно произойти.
   Мой извозчик ехал скоро, но все-таки меня опередили. Я расплатился с извозчиком и поспешно вошел в церковь. Кроме преследуемых мною и весьма смущенного священника, в церкви никого не было. Священник, видимо, убеждал их в чем-то, и все они стояли перед алтарем. Я вошел в боковой придел с видом случайного зеваки, зашедшего в церковь. К моему величайшему удивлению, все трое вдруг обратили внимание на меня, и Годфруа Нортон быстро подошел ко мне.
   «Слава Богу! – воскликнул он. – Вы можете оказать нам большую услугу. Идемте! Скорее, скорее!»
   «Куда идти?» – спросил я.
   «Идемте, идемте, остается еще три минуты!»
   Меня потащили к алтарю, и, прежде чем я успел понять, что происходит, уже стал давать ответы, которые мне подсказывали, и удостоверять вещи, о которых не имел ни малейшего понятия. Короче сказать, я стал свидетелем торжественного брака Ирэн Адлер с Годфруа Нортоном.
   Через несколько минут все было кончено. Справа меня благодарил господин, слева – дама, а священник выражал мне свое удовольствие. Я никогда не был в таком глупом положении, и вот теперь-то, вспомнив о нем, невольно и расхохотался. Очевидно, священник отказывался венчать без свидетелей. Если бы я там случайно не очутился, жениху пришлось бы брать свидетелей с улицы. Невеста подарила мне соверен, который я повешу на память к моей часовой цепочке.
   – Это совершенно неожиданный поворот, – проговорил я.
   – Да, моим планам грозила полная неудача. Молодая парочка собиралась, по-видимому, куда-то уезжать, и потому я должен был, со своей стороны, принять быстрые и энергические меры. Но на церковной паперти новоиспеченные супруги расстались: он направился в Темпл, она – к себе. "В пять часов поеду в парк", – сказала она на прощанье. Они разошлись в разные стороны, а я решил заняться делом.
   – Каким же?
   – Съесть холодный ростбиф и выпить стакан пива, – ответил он, позвонив в колокольчик. – До сих пор у меня не было времени думать о еде. А вечером я буду еще более занят. Впрочем, я хотел бы просить вашей помощи, доктор.
   – С удовольствием.
   – Я все расскажу, когда миссис Хадсон принесет ростбиф.
   – Простите, – проговорил он затем, с аппетитом набросившись на поданное блюдо. – Я должен все объяснить за едой, так как у меня очень мало свободного времени. Через два часа мы должны быть на театре военных действий, так как мадемуазель или, вернее, мадам Ирэн вернется в семь часов со своей прогулки. Я уже составил план наших действий. Но вот что: вы должны дать слово ни во что не вмешиваться.
   – Значит, я должен сохранить нейтралитет?
   – Да. Должно быть, дело дойдет до столкновения. Вы на это не обращайте внимания. Когда я попаду в дом, все успокоится. Через четыре или пять минут откроется окно гостиной. И вы должны стать подле этого открытого окна.
   – Хорошо.
   – Вы увидите меня с улицы, и не должны выпускать меня из виду.
   – Хорошо.
   – Как только я подниму руку, вы бросите в комнату предмет, который я дам, и одновременно с этим крикните: «Пожар!» Все запомнили?
   – Конечно.
   – В этом ничего опасного нет, – проговорил он и вынул из кармана длинный сигарообразный сверток. – Это обыкновенная самовоспламеняющаяся ракета. Этим ограничится вся ваша задача. Крикнув «Пожар!», вы спокойно пойдете вниз по улице, и минут через десять минут я вас, вероятно, догоню.
   – Итак, я должен сохранять нейтралитет, подойти к окну, наблюдать за вами, бросить это по вашему знаку в комнату, крикнуть: «Пожар!» и ждать на углу улицы.
   – Совершенно верно.
   – Вы вполне можете положиться на меня.
   – Отлично! Но теперь уже мне пора приготовиться к своей роли.
   Он направился в спальню и вернулся через несколько минут в образе скромного методистского проповедника. Широкая черная шляпа, широкие брюки, белый парик, умильная улыбка и благосклонный, любезный взор. Холмс изменил не только свой наряд. Его черты, его манеры, все его существо изменилось до неузнаваемости.
   Без десяти семь мы были на Серпентин-Авеню. Уже смеркалось, только что зажгли фонари. Мы прогуливались перед виллой в ожидании ее хозяйки. Вилла была совершенно такой, какой я ее представлял по рассказам Холмса, но окружающую местность я себе воображал гораздо более пустынной. На одном углу болтала группа портовых рабочих, невдалеке стоял точильщик со своим колесом, и два солдата любезничали с няней. Несколько хорошо одетых молодых людей гуляли с сигарами во рту.
   – Видишь ли, – заметил Холмс, – эта свадьба чрезвычайно упрощает дело. Теперь фотография является обоюдоострым оружием. Я не думаю, чтобы Ирэн хотела показать карточку мистеру Нортону, точно так же, как нашему клиенту было бы очень неприятно, если бы фотография попала в руки принцессы. Вопрос в том, где найти компрометирующий снимок.
   – Да, где?
   – Маловероятно, чтобы она ее всегда носила при себе. Кабинетная фотографическая карточка слишком велика, ее нелегко скрыть в дамском платье. Поэтому очевидно, что с собой Ирэн ее не носит.
   – Где же она?
   – Может быть, у ее банкира или нотариуса, но это предположение маловероятно. К чему передавать другому такую важную вещь? На себя-то она может положиться, но ведь нельзя предугадать, в силах ли воспротивиться ее доверенное лицо политическому влиянию. Кроме того, она намерена воспользоваться карточкой в ближайшие дни. Поэтому фотокарточка должна быть всегда под рукой. Поэтому она, наверное, хранится в квартире.
   – Но ведь у нее делали обыск. Дважды!
   – Они не умели искать.
   – А где вы намерены искать?
   – Я совсем не буду искать.
   – Как так?
   – Она сама покажет тайник.
   – Не думаю.
   – Посмотрим. Тс-с, экипаж подъезжает. Теперь следуйте в точности моим предписаниям.
   Маленькое, элегантное ландо, фонари которого были зажжены, подъехало к вилле. Едва оно успело остановиться, как подбежал один из прогуливающихся людей для того, чтобы открыть дверцу экипажа и получить за это на чай. Другой бросился с тем же намерением и столкнул соперника в сторону. Между ними произошел спор. Вмешались оба солдата и приняли сторону первого, тогда как точильщик заступился за второго. Дело дошло до форменной потасовки, и в одно мгновение вышедшая из экипажа дама оказалась среди дерущихся людей, пускавших в ход и палки, и кулаки. Холмс бросился в середину свалки защищать даму. Но он еще не успел добраться до Ирэн Адлер, как вскрикнул и упал с окровавленным лицом. Тотчас же все дерущиеся разбежались в разные стороны, и только тогда несколько человек, более прилично одетых, бывших дотоле безучастными зрителями неприятной сцены, бросились на помощь раненому. Ирэн Адлер вбежала в подъезд. На пороге остановилась, видимо, не зная, что делать.
   – Он тяжело ранен? – спросила она.
   – Он умер! – воскликнуло несколько человек.
   – Нет, он еще жив, – проговорил кто-то. – Но он умрет прежде, чем его успеют довезти в больницу.
   – Славный, отважный человек! – проговорила какая-то женщина. – Не вмешайся он, эти негодяи стащили бы с дамы и цепочку, и часы. Он еще двигается.
   – Здесь его нельзя оставить. Позвольте снести в ваш дом, сударыня?
   – Конечно, внесите его в гостиную. Там удобная софа. Пожалуйста, сюда!
   Медленно и торжественно внесли его в гостиную, мне все это было видно в окно. Я видел лежащего на софе Холмса, так как комната была освещена, а шторы не задернуты. Я чувствовал себя сильно смущенным тем, что принимаю участие в заговоре против этой прелестной женщины, ухаживающей за раненым с такой нежностью и грацией. И все-таки я теперь уже не мог отступить, поэтому постарался отогнать от себя укоры совести и вынул из пальто ракету. Я успокаивал себя тем, что ведь Ирэн Адлер не будет нанесено никакого вреда, и что мы только стремимся помешать ей нанести вред другим.
   Холмс приподнялся и сделал движение, как будто задыхается. Горничная бросилась открыть окно. В ту же самую минуту мой друг поднял руку. Я бросил в комнату ракету и крикнул во все горло: «Пожар!» В одну минуту у виллы собралась целая толпа народу. Густое облако дыма выбивалось из открытого окна. Передо мною мелькали тени бегущих взад и вперед людей, и я услыхал голос Холмса, уверявшего, что опасности никакой нет.
   Я выбрался из толпы, и не прождал на углу даже десяти минут, как явился Холмс, и мы двинулись в путь. Несколько минут он быстро и молча шел рядом.
   – Вы это сделали очень искусно, доктор, – заметил он. – Теперь все в порядке.
   – Вы, значит, достали фотографию?
   – Нет, но зато знаю, где она находится.
   – Каким образом вы это узнали?
   – Она сама же и указала.
   – Мне это совершенно не понятно.
   – Ну, я из этого не стану делать тайны, – проговорил Холмс со смехом. – Вся история проста до чрезвычайности. Вы, конечно, догадались, что на улице все было подстроено. Все участвующие лица были ангажированы на один вечер.
   – Я так и думал.
   – Когда разыгрался скандал, я держал на ладони кусок мокрой красной материи. Перед тем, как упасть на землю, я прижал его к лицу, и поэтому получилось впечатление, что у меня лицо разбито в кровь. Это старый фокус.
   – Я так и предполагал.
   – Меня внесли как раз в ту гостиную, на которую я обратил раньше все свое внимание. Она примыкает к спальне, и от меня, следовательно, ничего не могло укрыться. Меня положили на софу, я начал как бы задыхаться, горничная распахнула окно, и тогда начали действовать вы, Ватсон. Если женщина думает, что горит дом, она, несомненно, инстинктивно схватится за предмет, который ей дороже всего. Это вполне естественно, и я этим пользовался не раз для своих целей. Замужняя женщина хватает ребенка, незамужняя хватается за свои драгоценности. Я был уверен, что для нашей дамы самой драгоценной вещью является предмет, который я стремлюсь достать. Сцена пожара была проведена великолепно. Дым и крик могли бы потрясти даже стальные нервы. Поэтому я узнал все. Фотография помещается в нише, в потайном шкафчике, вделанном в стену. При первой тревоге она бросилась туда, и я увидал, что Ирэн держала в руках карточку. Когда я крикнул, что опасности никакой нет, она положила карточку обратно, но затем увидала ракету и бросилась из комнаты. После этого я ее уже не видал. Я колебался, не овладеть ли карточкой, но в эту минуту вошел кучер, и я решил повременить, так как малейшая оплошность могла испортить все дело.
   – А теперь что? – спросил я.
   – Собственно говоря, остается сделать пустяки. Завтра утром мы с князем нанесем ей визит. Если хотите, вы можете идти с нами. Нас попросят обождать в гостиной, и дело будет сделано. Может быть, его высочеству доставит особенное удовольствие взять эту карточку собственноручно.
   – В котором часу вы сделаете визит?
   – В восемь часов утра. Дама наша будет еще, конечно, спать, и мы будем хозяевами положения. Конечно, мы должны быть аккуратны, так как неизвестно, какие изменения произвел в ее жизни и привычках этот брак. Я тотчас же извещу князя.
   Разговаривая, мы дошли до Бейкер-стрит. Холмс стал искать в кармане ключ от входной двери, вдруг какой-то прохожий крикнул ему:
   – Спокойной ночи, мистер Холмс!
   Слова эти были, по-видимому, произнесены молодым человеком в широком пальто, быстро пробежавшим мимо нас.
   – Я где-то слышал этот голос, – проговорил Холмс. – Кто бы это мог быть, черт возьми?
   Я провел эту ночь у Холмса. На следующее утро мы только что принялись за завтрак, как вбежал князь.
   – Вы добились своего? – воскликнул он, хватая Холмса за плечи и с волнением ожидая ответа.
   – Пока нет.
   – Но надежда есть?
   – Конечно.
   – В таком случае, едемте! Я сгораю от нетерпения.
   – Я должен послать за извозчиком.
   – Мой экипаж у подъезда.
   – Тем лучше.
   Мы сели в экипаж и поехали.
   – Ирэн Адлер вышла замуж, – заметил Холмс.
   – Замуж? Когда же?
   – Вчера.
   – И за кого?
   – За английского адвоката, по имени Годфруа Нортон.
   – Правда? И что же, она любит его?
   – В интересах вашего высочества было бы желать этого.
   – Почему так?
   – Потому что это обезопасит ваше величество от дальнейших неприятностей. Если Ирэн Адлер любит своего мужа, она не любит ваше высочество, а если она не любит ваше высочество, к чему же ей нарушать ваш покой?
   – Верно. И все-таки… Ах, как бы я желал, чтобы она была мне равна по рождению! Какая была бы княгиня!
   Он задумался и молчал до конца поездки.
   Двери виллы были открыты настежь, на пороге стояла пожилая женщина, смотревшая с сардонической улыбкой, как мы выходили из экипажа.
   – Мистер Шерлок Холмс? – спросила она.
   Мой друг бросил на нее удивленный взгляд.
   – Да, я мистер Холмс.
   – Хозяйка предупредила о вашем приезде. Она уехала сегодня с утренним пятичасовым поездом на континент.
   – Что?! – Шерлок Холмс побледнел как полотно. – Вы хотите сказать, что она покинула Англию?
   – Навсегда.
   – А бумаги? – спросил хриплым голосом князь. – Значит, все пропало!
   – Мы должны удостовериться, – Холмс оттолкнул служанку и бросился в комнату.
   Мы с князем последовали за ним. Мебель в комнате стояла в беспорядке, открытые настежь шкафы указывали на поспешность отъезда. Холмс бросился к тайнику, открыл его и вытащил фотографическую карточку и письмо. На карточке была изображена Ирэн Адлер в вечернем туалете, а письмо было адресовано мистеру Шерлоку Холмсу.
   Мой друг разорвал конверт, и мы все трое одновременно прочли это письмо. Оно было написано накануне, около двенадцати часов ночи и гласило следующее:
   «Дорогой мистер Холмс, Вы бесподобно сыграли свою роль, и Вам вполне удалось овладеть моим доверием. До суматохи по поводу мнимого пожара я не имела ни малейшего подозрения. Но затем я поняла, что выдала себя, и задумалась о будущем. Несколько месяцев тому назад меня уже предостерегали и указывали на Вас как на единственного человека, к посредству которого прибегнет князь. Сначала мне было стыдно за недоверие к такому милому старому священнику. Но вы знаете, что я сама была актрисой и не раз прибегала к переодеванию. Поэтому я послала своего кучера Джона наблюдать за Вами, а сама отправилась наверх, переодеться. Я успела последовать за Вами до самого дома и убедилась, что мною интересуется знаменитый мистер Холмс. Я даже сделала неосторожность – пожелала Вам спокойной ночи, – и поспешила обратно к мужу.
   Мы с мужем сочли за лучшее спастись от такого опасного врага бегством. Поэтому завтра Вы найдете гнездышко пустым. Пусть ваш клиент успокоится насчет карточки: я люблю и любима человеком, гораздо более благородным, чем князь. Я предоставляю князю полную свободу действий и, несмотря на его тяжелую вину, не буду стоять поперек дороги. Я оставляю фотографическую карточку, обладание которой может быть желательно князю, и остаюсь навсегда преданная Вам,
   Ирэн Нортон, урожденная Адлер».
   – Какая женщина, нет, какая женщина! – воскликнул князь. – Не говорил ли я, как она быстро и решительно действует? Какая бы из нее вышла великолепная княгиня! Как жалко, что она не стоит на одной ступени со мной!
   – Судя по всему, что мне о ней известно, эта женщина смотрит на ситуацию с совершенно другой точки зрения, – ответил на это холодно Холмс.
   – Скажите, чем я могу вас вознаградить? Это кольцо…
   Он снял с пальца кольцо с изумрудом и протянул его Холмсу.
   – Ваше высочество обладает тем, что имеет для меня гораздо большую ценность.
   – Что же это?
   – Фотографическая карточка.
   Князь взглянул на Холмса с удивлением.
   – Карточка Ирэн?! В таком случае, возьмите ее, пожалуйста.
   – Очень благодарен, ваше высочество. Честь имею кланяться.
   Он сделал поклон и удалился, сделав вид, что не замечает протянутой ему князем руки.
   Таким образом, князю удалось счастливо избежать скандала, а самые остроумные планы Шерлока Холмса были разрушены благодаря хитрости женщины. Холмс всегда насмехался над хитроумием женщин, но с того времени я не слышал от него больше ни одного ироничного слова на этот счет.

Последнее дело Холмса

   С болью в сердце берусь я за перо, чтобы написать последние воспоминания о моем необыкновенно даровитом друге, мистере Шерлоке Холмсе. В бессвязных и, признаюсь, не всегда удачных очерках я пытался описать кое-что из пережитого вместе с ним, начиная с нашей первой случайной встречи и до того времени, когда своим вмешательством в дело о «Морском договоре» он несомненно предотвратил серьезные международные осложнения. Данным очерком я хочу закончить воспоминания и не прикасаться к событию, оставившему пустоту в моей жизни, все еще не заполненную в течение двух лет. Только недавние письма полковника Джеймса Мориарти, в которых он защищает память своего брата, заставляют меня изложить факты так, как они произошли на самом деле. Я один знаю всю правду и рад, что настало время, когда больше нет необходимости скрывать ее. Насколько мне известно, о смерти моего друга появилось только три отчета: в «Женевском журнале» 6 мая 1891 года, в сообщении Рейтера, помещенном в английских газетах 7 мая, и, наконец, в вышеупомянутых письмах. Причем первый и второй отчеты чрезвычайно кратки, а последний, как я сейчас докажу, совершенно извращает факты. Поэтому я обязан в первый раз сообщить о том, что произошло в действительности между профессором Мориарти и мистером Шерлоком Холмсом.
   Надо заметить, что, после моей женитьбы и увеличения частной практики, мои близкие отношения с Холмсом несколько изменились. Иногда он приходил за мной, желая иметь товарища в своих розысках, но случалось это все реже и реже, так что за 1890 год у меня записаны только три дела, в которых я принимал участие с ним. В продолжение зимы этого года и ранней весны 1891 года я знал из газет, что французское правительство пригласило Холмса по очень важному делу, и я получил от него две записки из Нарбонна и Нима, по которым заключил, что он, вероятно, долго пробудет во Франции. Поэтому я был удивлен, когда 24 апреля вечером он вошел в мой кабинет. Меня поразила его бледность и еще более усилившаяся худоба.
   – Да, я немного переутомился, – заметил он, отвечая, скорее, на мой взгляд, чем на мои слова. – За последнее время было много спешных дел. Вы не будете возражать, если я закрою ставни?
   Комната освещалась только лампой на столе, у которого я читал. Холмс подошел к окну и, захлопнув ставни, крепко запер их болтами.
   – Вы опасаетесь чего-то? – спросил я.
   – Да.
   – Чего же?
   – Неожиданного выстрела из ружья.
   – Что вы хотите сказать, мой милый Холмс?
   – Я думаю, что вы достаточно хорошо знаете меня, Ватсон, и не считаете меня нервным человеком. Но, по-моему, не признавать близкой опасности скорей глупость, чем храбрость. Дайте мне, пожалуйста, спичку.
   Он затянулся папиросой, словно находя в ней некоторое успокоение.
   – Прошу извинить за столь позднее посещение, – сказал он, – и, кроме того, разрешите мне уйти из вашего дома через забор сада.
   – Но в чем дело? – спросил я,
   Он протянул руку, и при свете лампы я увидел, что два сустава у него изранены и окровавлены.
   – Как видите, это не пустяки, – улыбаясь, проговорил он. – Из-за таких повреждений можно лишиться руки. Дома миссис Ватсон?
   – Нет, она гостит у знакомых.
   – В самом деле? Так вы одни? В таком случае мне проще будет предложить вам съездить со мной на неделю на континент.
   – Куда?
   – О, куда угодно! Мне все равно.
   Все это казалось странным. Не в характере Холмса предпринимать бесцельные прогулки, и к тому же его бледное, истощенное лицо говорило мне, что нервы его натянуты в высшей степени. Он заметил мой вопросительный взгляд и, сложив кончики пальцев, облокотившись на колени, объяснил мне положение дел.
   – Вы, вероятно, никогда не слышали о профессоре Мориарти?
   – Никогда.
   – Вот это-то и удивительно! – воскликнул Холмс. – Человек орудует в Лондоне, но никто не знает о нем. Это-то и позволяет ему побивать рекорды преступлений. Говорю совершенно серьезно, Ватсон, что, если бы мне удалось изловить его и избавить от него общество, я считал бы мою карьеру завершенной и готов бы был перейти к какому-нибудь спокойному занятию. Кстати, последние мои дела, где я оказал услуги шведскому королевскому дому и Французской республике, дают мне возможность жить тихой жизнью, согласно моим наклонностям, и сосредоточить все внимание на химических исследованиях. Но я не могу найти покоя при мысли, что человек, подобный профессору Мориарти, может беспрепятственно разгуливать по улицам Лондона.
   – Что же он сделал?
   – Жизнь его необычайна. Он человек хорошего происхождения, прекрасно образован и одарен от природы поразительными математическими способностями. Двадцати одного года он написал трактат, создавший ему европейскую известность. Благодаря чему получил кафедру в одном из наших небольших университетов. По-видимому, все сулило ему блестящую карьеру. Но у Мориарти дьявольские наследственные наклонности. В его жилах течет кровь преступника, и его необычайные умственные способности не только не ослабили их, но еще увеличили и сделали более опасными. Темные слухи пошли в университетском городе, и ему пришлось отказаться от кафедры и переселиться в Лондон, где он занялся подготовкой молодых людей к офицерскому экзамену. Вот все, что известно о нем в обществе, остальное открыто лично мною.
   Как вам известно, Ватсон, я прекрасно знаком с преступными сферами Лондона. Уже много лет я вижу, что за всяким злодеянием кроется какая-то сила, крупная организаторская сила, всегда идущая против Закона и защищающая преступника. Много раз, в самых разнообразных случаях – подлогах, грабежах, убийствах, – я чувствовал присутствие этой силы и подозревал ее участие во многих нераскрытых преступлениях, о которых не советовались со мной. Целыми годами я старался приподнять завесу, скрывавшую тайну, и, наконец, наступил момент, когда я нашел нить и проследил ее, и она привела меня, после тысячи причудливых изгибов, к экс-профессору Мориарти, знаменитому математику.
   Он – Наполеон в области преступлений, Ватсон. Он – организатор половины всех известных преступлений и почти всех, остающихся нераскрытыми в нашем городе. Он – гений, философ, мыслитель. У него первоклассный ум. Мориарти, как паук, сидит в центре своей паутины, а паутина расходится тысячами нитей, и он всегда чувствует содрогание каждой нити. Сам он немного делает. Только составляет планы. Но у него много агентов, и они превосходно организованы. Если надо совершить какое-нибудь преступление – скажем, выкрасть бумагу, ограбить дом, удалить с дороги человека, – стоит только сообщить профессору, и он все устроит. Агента могут поймать. В таком случае всегда есть деньги, чтобы взять его на поруки или пригласить защитника. Но центральная власть, руководящая агентами, никогда не попадается, даже не подозревается. Такова организация, о которой я узнал путем выводов, и направил всю энергию, чтобы обнаружить и сломить ее.
   Но профессор окружен такой стеной хитросплетений, что, несмотря на все мои усилия, казалось невозможным добыть какие-либо улики, чтобы отдать его под суд. Вы знаете мои силы, Ватсон, и вот через три месяца я сознался, что встретил, наконец, соперника, не уступавшего мне в умственном отношении. Восхищение его искусством заглушало во мне ужас перед его преступлениями. Наконец, он сделал промах – маленький, очень маленький промах, но его нельзя было скрыть: так я внимательно следил за ним. Я воспользовался случаем и опутал его сетью, которая скоро сомкнется. Через три дня, то есть в будущий понедельник, все будет кончено, и профессор с главными членами шайки будет в руках полиции. Начнется самый крупный криминальный процесс нашего века, разъяснится полсотни таинственных преступлений, и все члены шайки будут повешены, но стоит сделать один неловкий шаг, и они ускользнут даже в последнюю минуту.
   Если бы профессор Мориарти не был так ловок, дело кончилось бы отлично, но его провести трудно. Он знал каждый мой шаг против него. Скажу вам, друг мой, если бы написать подробный отчет нашей молчаливой борьбы, то описание составило бы одну из самых блестящих страниц истории сыска. Никогда еще я не подымался так высоко и никогда противник не наступал на меня так сильно, как в данном деле. Он наносил сильные удары, я еще более сильные. Сегодня утром были сделаны последние шаги, а через три дня все должно быть кончено. Я сидел у себя в комнате, думал, вдруг отворилась дверь. Передо мною стоял профессор Мориарти.
   Нервы у меня достаточно крепкие, Ватсон, но, признаюсь, я вздрогнул, увидев перед собой человека, который овладел моими мыслями. Наружность его хорошо знакома мне. Он очень высок и худ, у него выпуклый белый лоб, глубоко впавшие глаза. Выбритое, бледное, аскетическое лицо сохраняет еще в себе что-то профессорское. Спина сутулая от постоянных занятий, лицо выдается вперед и как-то неестественно покачивается из стороны в сторону, точно у пресмыкающегося. Он с любопытством смотрел на меня из-под своих тяжелых век.
   – У вас лоб менее развит, чем я думал, – наконец, проговорил он. – Это опасная привычка нащупывать в кармане халата заряженный револьвер.
   Дело в том, что при входе профессора я сразу сообразил, какая опасность угрожает мне. Единственное спасение для него – заставить меня замолчать навеки. В одно мгновение я переложил револьвер из ящика в карман и ощупывал его через халат. Когда он сказал, я вынул револьвер из кармана, взвел курок и положил на стол. Мориарти продолжал смотреть на меня, помаргивая и улыбаясь, и что-то в его взгляде было такое, что я радовался, нащупывая револьвер.
   – Вы, по-видимому, не знаете меня, – проговорил он.
   – Напротив, – ответил я, – кажется, вполне ясно знаю. Садитесь, пожалуйста, я могу уделить вам пять минут, если вы желаете сказать что-нибудь.
   – Все, о чем я хочу сказать, вы уже подумали, – ответил он.
   – Как, вероятно, и вы о моем ответе, – сказал я.
   – Итак, вы стоите на своем?
   – Непоколебимо.
   Он опустил руку в карман, а я взял револьвер со стола. Но Морирти вынул только записную книжку, в которой было записано несколько чисел.
   – Вы перешли мне дорогу 4 января, – сказал он. – Вы побеспокоили меня снова 23-го. В середине февраля серьезно помешали мне. В конце марта совершенно расстроили мои планы. А теперь, в конце апреля, из-за ваших преследований мне грозит лишение свободы. Положение становится невыносимым.
   – Вы желаете внести какое-нибудь предложение? – спросил я.
   – Бросьте все дело, мистер Холмс, – сказал он, покачивая головой из стороны в сторону, – поверьте, лучше бросить.
   – После понедельника, – ответил я.
   – Ну, ну! – сказал он. – Я уверен, что человек такого ума, как вы, должен знать, что существует только один исход дела. Вам надо бросить его. Для меня было одно удовольствие видеть, как вы возились с этим делом, и поэтому я совершенно искренно говорю, что буду очень огорчен, если мне придется прибегнуть к крайним мерам. Вы улыбаетесь, сэр, но уверяю вас, что говорю искренно.
   – Опасность – спутница моего ремесла, – заметил я.
   – Тут не опасность, а неминуемая гибель, – сказал он. – Вы преграждаете дорогу не одному человеку, а могучей организации, значение которой, при всем своем уме, не можете оценить. Вы должны сойти с дороги, мистер Холмс, или вас растопчут.
   – Боюсь, что удовольствие, доставляемое беседой с вами, заставляет меня пренебрегать важными делами, – сказал я, вставая с места.
   Он тоже встал и молча смотрел на меня, печально покачивая головой.
   – Ну, делать нечего, – наконец сказал он. – Очень жаль, но я сделал все, что мог. Я знаю весь ход вашей игры. Вам ничего не сделать до понедельника. Это поединок между вами и мной, мистер Холмс. Вы намерены посадить меня на скамью подсудимых, а я говорю вам, что никогда не буду сидеть на скамье подсудимых. Вы надеетесь одолеть меня, а я говорю вам, что никогда не удастся. Если вы достаточно умны для того, чтобы погубить меня, то будьте уверены, что и я, в свою очередь, могу погубить вас.
   – Вы наговорили мне много комплиментов, мистер Мориарти, – возразил я. – Позвольте мне ответить вам одним: если бы я был уверен, что исполнится ваше первое предположение, то, ради общественного блага, с радостью согласился бы на второе.
   – Могу обещать вам исполнение последнего, – с насмешкой проговорил он, затем повернулся ко мне своей сутулой спиной и вышел.
   Таково было мое странное свидание с профессором Мориарти. Сознаюсь, оно оставило во мне неприятное впечатление. Его мягкая, точная манера выражаться производит впечатление искренности, чего не бывает при простой угрозе. Конечно, вы скажете: «Отчего же не принять полицейских мер?» Но дело в том, что удар мне будет нанесен его агентами. У меня есть уверенность, что это так и будет.
   – На вас уже было произведено нападение?
   – Мой дорогой Ватсон, профессор Мориарти не дремлет. Около полудня я пошел по делу на Оксфорд-стрит и как только я завернул за угол, на меня налетел, как стрела, парный экипаж. Я отскочил на тротуар и спасся от опасности быть раздавленным насмерть. Экипаж мгновенно скрылся. После того я пошел по тротуару, и на улице Вир с крыши одного дома упал кирпич и разбился вдребезги у моих ног. Я позвал полицию, мы осмотрели крышу. Там были сложены инструменты для ремонта, и полицейские уверяли меня, что кирпич сбросило ветром. Я понимал, в чем дело, но не мог ничего доказать. Тогда я взял кэб и поехал на квартиру к брату, где и провел день. Сейчас по дороге к вам на меня напал какой-то негодяй с дубинкой. Я сбил его с ног, полиция забрала его, но могу с уверенностью сказать вам, что никогда не будет установлено связи между джентльменом, о передние зубы которого я разбил себе руку, и бывшим учителем математики, который, вероятно, решает задачи за десять миль отсюда. Теперь, Ватсон, вы, конечно, не удивляетесь, что по приходе к вам я, прежде всего, запер ставни и вынужден был просить у вас разрешения выйти от вас менее заметным ходом, чем парадная дверь.
   Да, часто я восхищался храбростью моего друга, но не так, как теперь, когда он спокойно рассказывал о происшествиях ужасного дня.
   – Вы ночуете у меня? – спросил я.
   – Нет, друг мой, я был бы опасным гостем. У меня уже составлены планы, и все будет прекрасно. Дело уже настолько подвинулось, что может идти и без моей помощи. Арест может быть произведен и без меня, хотя мое присутствие было бы необходимо для показаний. Очевидно, для меня лучше всего уехать на несколько дней, пока полиция не получит возможности действовать свободно. И мне было бы приятно, если бы вы поехали со мной на континент.
   – Ну, что ж, теперь практики немного, – ответил я, – а у меня есть сосед, который заменит меня. Охотно поеду с вами.
   – И можете отправиться завтра утром?
   – Да, если необходимо.
   – Тогда вот вам инструкция, мой дорогой Ватсон, и я прошу вас следовать ей точно, так как вы вместе со мной будете вести игру против самого умного мошенника и самого могущественного синдиката преступников в Европе. Слушайте. Вы отправите сегодня же свой багаж с доверенным лицом на вокзал Виктория. Утром пошлете лакея за экипажем, но скажите ему, чтобы он не брал ни первого, ни второго кэба из тех, которые встретит. Вы сядете в экипаж и поедете на Стрэнд к Лоутерскому пассажу, передав кучеру адрес на клочке бумаги и предупредив его, чтобы он не выбрасывал записку. Приготовьте заранее плату и около пассажа немедленно выскакивайте из кэба и пробегайте через пассаж так, чтобы в четверть десятого быть на другом выходе. За углом вас будет ожидать карета. На козлах будет сидеть человек в большом черном плаще с воротником, обшитым красным кантом. Он довезет вас до вокзала как раз к отходу континентального поезда.
   – Где я найду вас?
   – На вокзале. Нам оставлено второе купе первого класса.
   – Значит, мы встретимся в вагоне?
   – Да.
   Напрасно я уговаривал Холмса переночевать у меня. Ясно было, что он не хотел навлечь неприятности на приютивший его дом. Наскоро повторив инструкцию, он встал и вышел в сад, перелез через забор на улицу Мортимер, свистнул кэб и уехал.
   Утром я в точности выполнил указания Холмса. Извозчик был нанят со всеми предосторожностями, и после завтрака сейчас же поехал к Лоутерскому пассажу. Пробежав через пассаж, я нашел ожидавшую меня карету с сидевшим на козлах человеком большого роста в темном плаще. Как только я прыгнул в экипаж, он стегнул лошадь, и мы помчались к вокзалу. Выпустив меня, он повернул лошадей и быстро отъехал, даже не взглянув в мою сторону.
   До сих пор все шло хорошо. Мой багаж был уже на месте, и я без труда нашел указанное Холмсом купе, тем более, оно было единственное, на котором стояла надпись» занято». Меня беспокоило только то, что Холмса не было. До отхода поезда оставалось всего семь минут. Я искал тонкую фигуру моего друга среди путешественников и провожавших. Тщетно. Несколько минут я потратил на то, чтобы помочь почтенному итальянскому патеру, пытавшемуся объяснить носильщику на ломаном английском языке, что багаж его следует отправить через Париж. Затем, еще раз посмотрев вокруг, я вернулся в купе, где нашел престарелого итальянца. Носильщик усадил его ко мне, несмотря на надпись «занято». Бесполезно было объяснять патеру, что он не имеет права на место в купе, так как я знал по-итальянски еще менее, чем он по-английски. Поэтому я только пожал плечами и продолжал высматривать своего друга. Дрожь пробежала у меня по телу, когда я подумал, что с ним могло случиться какое-нибудь несчастье ночью. Кондуктор уже захлопнул дверцу купе, раздался свисток, как вдруг…
   – Вы даже не поздоровались со мной, Ватсон, – проговорил чей-то голос.
   Я обернулся в неописуемом удивлении. Старый патер повернулся ко мне лицом. На одно мгновенье морщины разгладились, нос отодвинулся от подбородка, нижняя губа подтянулась, рот перестал шамкать, промелькнул огонь в тусклых глазах, сгорбленная фигура выпрямилась. А потом все тело опять сгорбилось, и Холмс исчез так же быстро, как появился.
   – Боже мой! – воскликнул я. – Как вы поразили меня!
   – Надо быть осторожными, – шепнул Холмс. – У меня есть основание предполагать, что они напали на наш след. А! Вот и сам Мориарти!
   В это мгновенье поезд двинулся. Выглянув из окна, я заметил высокого человека, бешено расталкивавшего толпу и махавшего рукой, как бы желавшего остановить поезд. Но было поздно: поезд набирал ход, и мы уже отъехали от перрона.
   – Благодаря принятым предосторожностям нам все-таки удалось отделаться от него, – проговорил, смеясь, Холмс.
   Он встал и, сбросив рясу и шляпу, спрятал их в свой ручной мешок.
   – Видели вы утренние газеты, Ватсон?
   – Нет.
   – Значит, вам неизвестно, что случилось на Бейкер-стрит?
   – На Бейкер-стрит?
   – Ночью подожгли нашу квартиру, но большого ущерба не сделали.
   – Боже мой! Но ведь это невыносимо, Холмс.
   – Вероятно, они совершенно потеряли мой след после ареста парня с дубинкой. Иначе им и в голову не пришло бы, что я вернусь домой. Однако, они, очевидно, проследили вас, и потому-то Мориарти явился на станцию. Не сделали ли вы какого-нибудь промаха?
   – Я сделал все по вашему указанию.
   – Нашли карету?
   – Да, экипаж ожидал меня.
   – Узнали кучера?
   – Нет.
   – Это мой брат Майкрофт. В таких случаях хорошо иметь кого-нибудь своего, чтобы не брать в поверенные наемных людей. Но надо подумать, что нам делать с Мориарти.
   – Так как мы едем с экспрессом и сразу же попадем на пароход, то, мне кажется, мы отделались от него.
   – Вы, очевидно, не обратили внимания, мой дорогой Ватсон, когда я говорил, что по уму этот человек равен мне. Нельзя же допустить, чтобы я, преследуя кого-нибудь, растерялся от ничтожного препятствия. Почему вы думаете, что он растеряется?
   – Что же он сделает?
   – То, что сделал бы я.
   – А что бы вы сделали?
   – Заказал бы экстренный поезд.
   – Но ведь уже поздно.
   – Нисколько. Наш поезд останавливается в Кентербери, а до отхода парохода проходит, по крайней мере, четверть часа. Он догонит нас.
   – Можно подумать, что мы преступники. Прикажите арестовать его тотчас же по приезде.
   – Это значило бы погубить работу трех месяцев. Мы поймали бы крупную рыбу, а мелкая ушла бы из сети. А вот в понедельник мы поймаем всех. Нет, арест немыслим.
   – Что же нам делать?
   – Мы выйдем в Кентербери.
   – А потом?
   – Потом проедем по соединительной ветви в Нью-Хэвен, а оттуда в Дьеп. Мориарти опять сделает то же, что сделал бы я. Он проедет в Париж, увидит наш багаж и будет поджидать нас два дня в помещении для хранения багажа. А мы приобретем пару ковровых саквояжей, поощряя, таким образом, промышленность тех стран, по которым путешествуем, и спокойно проедем в Швейцарию.
   Я был слишком привычный путешественник, чтобы потеря багажа могла расстроить меня, но, признаться, мне было неприятно скрываться от человека, за которым числилось столько страшных преступлений. Однако было ясно, что Холмс понимал положение лучше, чем я. Поэтому мы вышли в Кентербери, где узнали, что поезд в Нью-Хэвен отходит только через час.
   Я смотрел печально вслед быстро исчезавшему поезду, уносившему мой багаж. Холмс дернул меня за рукав.
   – Видите! Уже! – сказал он.
   Вдали, в Кентских лесах, показалась тонкая струйка дыма. Минуту спустя, мы увидели мчавшийся паровоз с одним вагоном. Едва мы спрятались за грудой багажа, как он с шумом и грохотом пролетел мимо, обдав нас струей горячего пара.
   – Вот он проезжает мимо, – сказал Холмс вслед вагону, покачивавшемуся и подскакивавшему на рельсах. – Как видите, есть граница догадливости нашего приятеля. Нужна необыкновенная проницательность для того, чтобы вывести заключение, к которому пришел бы я и на основании которого я стал бы действовать.
   – А что бы он сделал, если бы ему удалось догнать нас?
   – Нет ни малейшего сомнения в том, что он попытался бы убить меня. Однако эту игру ведут двое. Теперь вопрос такой, позавтракать нам здесь раньше обыкновенного времени или поголодать, пока не доберемся до буфета в Нью-Хэвене.
   За ночь мы доехали до Брюсселя и пробыли там два дня, а на третий отправились в Страсбург. В понедельник утром Холмс телеграфировал лондонской полиции, и вечером, при возвращении в гостиницу, мы нашли ответ. Холмс разорвал телеграмму и с проклятием швырнул ее в камин.
   – Этого надо было ожидать! – со стоном проговорил он. – Он бежал.
   – Мориарти?
   – Поймали всю шайку, за исключением профессора. Он ускользнул. А ведь мне казалось, что я дал им в руки все необходимое. Я думаю, вам лучше вернуться в Англию, Ватсон.
   – Это почему?
   – Потому что теперь я опасный товарищ. Он проиграл дело своей жизни. Насколько я понимаю его характер, Мориарти употребит теперь всю свою энергию на то, чтобы отомстить мне. Он так сказал во время нашего короткого свидания, и я думаю, что он сдержит свою угрозу. Советую вам возвратиться к своему делу.
   Конечно, такой старый служака, как я, и в то же время старинный друг Холмса, не мог согласиться на подобную просьбу. Мы полчаса спорили в столовой гостиницы в Страсбурге, и в ту же ночь поехали дальше в Женеву. Целую неделю мы бродили по прекрасной долине Роны и затем через проход Жемми, еще покрытый глубоким снегом, пробрались в Интерлакен и Мейринген. Места были удивительно красивые: свежая весенняя зелень внизу давала яркий контраст девственной белизне снега вверху. Но было ясно, что Холмс ни на одно мгновение не забывал о тени, омрачившей его жизнь. В альпийских деревушках, в уединенных горных проходах, везде – по его взглядам, пристально бросаемым в лицо каждого прохожего, я чувствовал его уверенность, что где бы мы ни были, не избежать опасности, следовавшей за нами по пятам.
   Однажды, помню, мы проходили через Жемми и шли вдоль берега меланхолического озера Даубен. Вдруг с вершины горы оторвалась громадная каменная глыба и упала в озеро позади нас. Холмс бросился к горе, поднялся на нее и, вытянув шею, стал осматриваться. Напрасно уверял его проводник, что падение камней весной обычное явление в этой местности. Холмс ничего не сказал, но посмотрел на меня взглядом человека, который нашел подтверждение своих мыслей.
   Несмотря на постоянную бдительность, он никогда не бывал в подавленном состоянии. Наоборот, я не припомню, чтобы мне когда-нибудь приходилось видеть Холмса в таком веселом настроении. Он часто возвращался к разговору о том, что если бы узнал, что общество освободилось от профессора Мориарти, то с радостью закончил бы свою карьеру,
   – Мне кажется, я могу сказать, что недаром прожил жизнь, Ватсон, – говорил он. – Если бы моя деятельность прекратилась сегодня, я могу спокойно оглянуться назад. Из тысячи случаев, в которых я принимал участие, я не помню ни одного, где помогал бы неправой стороне. Ваши записки, Ватсон, закончатся в тот день, когда я увенчаю свою карьеру поимкой или уничтожением самого опасного и умного преступника в Европе.
   Остальное я расскажу в кратких, но точных словах. Неприятно вспоминать, но сознаю, что долг требует, чтобы я не пропустил ни малейшей подробности.
   Третьего мая мы достигли маленькой деревни Мейринген и остановились в гостинице «Английский двор», которую содержал тогда Петер Штейлер-старший. Хозяин был смышленый человек, отлично говоривший по-английски, так как он прослужил три года кельнером в Лондоне, в отеле «Гросвинар». По его совету 4 мая после полудня мы отправились на прогулку в горы, решив переночевать в деревушке Розенлау. Хозяин советовал нам непременно посмотреть водопад Рейхенбах, для чего надо было с половины пути повернуть немного в сторону.
   Да, это действительно страшное место. Поток, раздувшийся от таянья снегов, низвергается в страшную пропасть, из которой брызги подымаются вверх, словно дым от горящего дома. Сама пропасть находится между черными, как уголь, скалами. Образуется узкий колодезь, и вода кипит там, на неизмеримой глубине, и с силой выбрасывается вновь на зубчатые края горы. Кружится голова от несмолкаемого грохота и движения зеленой воды, непрерывно извергающейся в пропасть, а также и от густой завесы брызг, вечно волнующейся и поднимающейся кверху. Мы стояли у края, заглядывая в сверкающую воду, разбивающуюся далеко внизу о черные скалы, и прислушиваясь к диким звукам, вылетающим из бездны вместе с брызгами.
   Тропинка идет полукругом около водопада, и открывается полная картина его, но она сразу обрывается, и путешественнику приходится возвращаться по тому же пути. Мы уже были близки к цели, когда увидели молодого швейцарца, бегущего к нам навстречу с письмом. На конверте был адрес нашего отеля. Хозяина писал, что через несколько минут после того, как мы ушли, в отель приехала какая-то англичанка в последней стадии туберкулеза. Она провела зиму в Давосе, а теперь ехала к друзьям в Люцерн, но у нее пошла кровь горлом. Она умирает, и для нее было бы большим утешением видеть подле себя доктора англичанина. Добряк Штейлер прибавлял в конце, что счел бы мое согласие за большое одолжение, так как дама решительно отказалась принять местного доктора. Как отказать в просьбе соотечественнице, умирающей на чужбине! Но мне не хотелось оставить Холмса одного. Наконец, мы решили, что с ним останется молодой швейцарец в качестве проводника, а я вернусь в Мейринген. Мой друг намеревался пробыть еще некоторое время у водопада, а затем спуститься с горы к Розенлау, куда я тоже должен был прийти к вечеру. Спускаясь с горы, я видел, что Холмс стоит, прислонясь к горе, и, сложив руки, смотрит в поток. Больше мне было не суждено увидеть его.
   Когда я спустился с горы, то оглянулся еще раз. Водопада не было видно, но я разглядел дорожку, огибавшую склон горы. По ней быстро шел какой-то человек. Темная фигура его ясно обрисовывалась на зеленом фоне. Я его заметил, но скоро забыл о нем, занятый своим делом.
   Через час я дошел до отеля в Мейрингене. Старик Штейлер стоял на крыльце.
   – Ну что? Ей не хуже, надеюсь? – поспешно проговорил я.
   Недоумение выразилось на лице хозяина, и при первом содрогании его бровей сердце у меня замерло.
   – Вы не писали записки? – спросил я, вынимая письмо из кармана. – В отеле нет больной англичанки?
   – И не бывало, – ответил он. – Но на конверте адрес отеля! А! Вероятно, записку написал высокий англичанин, приехавший после того, как вы ушли. Он говорил…
   Но я уже не слушал объяснений хозяина. Содрогаясь от ужаса, бежал я вниз по деревенской улице к тропинке, с которой только что спустился. Бежать до водопада пришлось больше часа. Альпийская палка Холмса стояла по-прежнему у скалы, куда он поставил ее. Но самого Холмса не было, и я тщетно звал его. Ответом мне был только собственный голос, повторяемый эхом окружающих скал.
   При виде альпийской палки я похолодел, и чуть было не лишился сознания. Итак, Холмс не ушел в Розенлау. Он оставался на этой тропинке в три фута, по одну сторону которой высились отвесные скалы, а по другую – зияла бездонная пропасть, оставался до тех пор, пока не настиг его враг. Молодой швейцарец тоже исчез. Вероятно, он был подкуплен Мориарти и ушел, оставив соперников наедине друг с другом. Что же случилось потом? Кто мог сказать, что случилось?
   Минуты две я не мог собраться с силами, ужас ошеломил меня. Потом я вспомнил метод Холмса и попробовал применить его к разыгравшейся трагедии. Увы! Это было очень просто! Мы с ним дошли до конца тропинки, и альпийская палка указывала место нашей остановки. Темная почва всегда сырая от брызг, и на ней даже птица оставила бы следы. В конце тропинки были ясно видны два ряда следов человеческих ног, оба в противоположном направлении от меня. Обратных следов не было. На расстоянии нескольких ярдов от конца тропинки почва была вся вытоптана и превращена в грязь, а кусты терновника и папоротника, окаймлявшие пропасть, вырваны. Я лег ничком и стал глядеть вниз. Брызги летели вокруг меня. Стемнело, и я видел только блестящие от сырости черные скалы и далеко внизу сверкающие, разлетающиеся брызги воды. Я крикнул, но в ответ до моего слуха донесся все тот же дикий рев водопада.
   Однако мне все-таки удалось получить последний привет от моего товарища. Я уже говорил, что его альпийская палка осталась прислоненной к скале, которая выступала над тропинкой. На вершине скалы я заметил что-то блестящее и, подняв руку, достал серебряный портсигар, который он всегда носил с собой. Портсигар придавливал к земле маленький клочок бумаги. Развернув бумагу, я увидел три странички, вырванные из записной книжки Холмса и адресованные мне. Как на характерную особенность моего друга, могу указать, что выражения были так же точны, а почерк так же тверд и разборчив, как будто записка была написана в его кабинете.
   «Мой дорогой Ватсон! Пишу эти строки, благодаря любезности мистера Мориарти, который ждет окончательного решения возникших между нами вопросов. Он рассказал вкратце, как ускользнул от английской полиции и узнал о нашем местопребывании. Эти подробности только подтверждают мое мнение о его умственных способностях. Я рад, что буду иметь возможность освободить общество от дальнейшего пребывания Мориарти в его среде, хотя боюсь, что заплачу за это ценой, которая опечалит моих друзей и в особенности вас, дорогой Ватсон. Но я уже говорил вам, что моя карьера достигла наивысшего предела, и что для меня не могло быть иного конца. Для полноты признания скажу вам: я был убежден, что письмо из Мейрингена не что иное, как западня, и отпустил вас в уверенности, что произойдет нечто вроде случившегося теперь. Скажите следователю Патерсону, что бумаги, нужные для уличения шайки, хранятся в ящике «М», в синем конверте с надписью «Мориарти». Перед отъездом из Англии я сделал все распоряжения насчет моего имущества и передал их моему брату Майкрофту. Прошу вас передать мой поклон миссис Ватсон и верить в искреннюю преданность
   Вашего Шерлока Холмса».
   Все остальное легко передать в нескольких словах. Осмотр экспертов подтвердил, что борьба кончилась так, как она должна была кончиться, то есть, оба противника упали в пропасть, сжимая друг друга в смертельном захвате. Всякая попытка найти тела была признана совершенно безнадежной, и там, на дне страшного пенящегося водоворота нашли вечный покой опаснейший из преступников нашего времени и искуснейший из борцов с преступниками. Молодой швейцарец исчез, конечно, он был одним из многочисленных агентов, состоявших в распоряжении Мориарти. Что касается шайки преступников, то многие, вероятно, помнят записку, в которой Холмс подробно излагал ее организацию, и тот гнет, под которым ее держал умерший предводитель. Судебный процесс дал скудные сведения об этом ужасном человеке, и, если мне пришлось теперь подробно описать его жизнь, то это вызвано недобросовестными защитниками, которые старались обелить его память нападками на того, кого я всегда буду считать лучшим и умнейшим из всех известных мне людей.

Пустой дом

   Весною 1894 года весь Лондон был взволнован, а свет глубоко потрясен убийством молодого барона Рональда Адэра, погибшего при чрезвычайно странных обстоятельствах и совершенно непонятным образом. Публика была информирована об этом преступлении лишь в общих чертах, так как полицейское расследование не имело успеха и, кроме того, в интересах дальнейших поисков, детали этого необыкновенно трудного случая должны были храниться в тайне. И только теперь, спустя десять лет, я имею возможность дополнить недостающие звенья и познакомить читателя с окончательным результатом расследования. Хотя это было так давно, но и теперь я еще чувствую трепет, когда вспоминаю о страшном преступлении и его трагическом раскрытии. Вместе с тем меня снова охватывают радость и удивление, наполнившие мою душу, когда, наконец, кара постигла преступника. Пусть читатели, которые интересовались моими прежними рассказами о деятельности и характере одного замечательного человека, простят меня за то, что я тогда же не сообщил всего, что знаю об этом деле. Я не преминул бы это сделать, считая такие сообщения своим долгом. Но этому препятствовало обещание, данное мною тому самому человеку, и только около двух месяцев тому я получил разрешение огласить эту историю.
   Весьма понятно, что, благодаря тесной дружбе с Шерлоком Холмсом, я глубоко заинтересовался этим преступлением, и так как его уже не было, то сам тщательно изучил и исследовал вопросы, связанные с убийством Адэра. Для собственного успокоения я даже припомнил методы покойного друга, правда, с незначительным успехом. Прочитав результаты следствия по делу об убийстве Рональда Адэра, которое привело к обвинению «неизвестного» в преднамеренном убийстве, я больше чем когда-либо почувствовал, какую незаменимую утрату понесло общество в лице Шерлока Холмса. В этом загадочном деле было необходимо выяснить некоторые пункты, и старания полиции были бы направлены на истинный путь, благодаря его наблюдательности, ловкости и остроумию. Каждый день, обходя своих пациентов, я раздумывал над этим случаем, не приходя, однако, к удовлетворительному объяснению.
   Рискуя рассказать историю, которая уже некоторым известна, я все-таки напомню факты, которые выяснились на предварительном следствии.
   Рональд Адэр был вторым сыном графа Мэнтуса, бывшего в то время губернатором одной из австралийских колоний. Мать Рональда приехала из Австралии в Англию, чтобы сделать глазную операцию, и поселилась с сыном Рональдом и дочерью Гильдой в доме номер 427 на Парковой улице, в Лондоне. Молодой человек вращался в лучшем обществе, он не имел, насколько известно, врагов и особенных пороков. Он был помолвлен с мисс Эдит Вудлей из Карстэрса, но за несколько месяцев до его смерти брак расстроился по взаимному соглашению, и не было никаких указаний на то, что этим было глубоко задето чувство молодых людей. Во всем остальном жизнь Адэра протекала в небольшом аристократическом кружке, так как он был человек спокойного характера и не любил излишеств. А между тем этот безобидный молодой человек погиб в ночь на 30 марта 1894 года между десятью и одиннадцатью часами, погиб чрезвычайно странным и неожиданным образом.
   Рональд Адэр любил поиграть в карты, но никогда не играл по-крупному, чтобы проигрыш мог его огорчить. Он был членом карточных клубов – Бальзвинского и Кавендишского, а также кружка «Багатель», в котором, как было установлено в ходе дознания, играл в вист после ужина в роковой вечер. Днем он также там играл. По показаниям его партнеров – мистера Мюррея, сэра Джона Гарди и полковника Морана – они играли в вист, и игра закончилась почти вничью. Адэр мог проиграть не более пяти фунтов, что, ввиду его значительного состояния, никоим образом не могло его расстроить. Он играл почти ежедневно в том или другом клубе, но играл осторожно и обыкновенно уходил с выигрышем. Свидетельскими показаниями установлено, что за несколько недель до того он вместе с полковником Мораном выиграл за один вечер у Годфруа Милнера и лорда Бальмораля 420 фунтов. Вот все, что выяснило следствие.
   В вечер совершения преступления Адэр вернулся из клуба ровно в десять часов. Его мать и сестра были в гостях у родственницы. Служанка показала под присягой, что слышала, как он вошел в переднюю комнату второго этажа, где обыкновенно проводил время. Она затопила камин и, так как он дымил, то открыла окно. Из комнаты не доносилось ни единого звука. Когда в двадцать минут двенадцатого вернулась графиня с дочерью, она захотела пожелать сыну покойной ночи. Но дверь оказалась запертой изнутри, а на ее зов и крик никто не откликался. Она подняла тревогу, прибежали люди и взломали дверь. Несчастный молодой человек лежал на полу, возле стола. Его голова была размозжена револьверной пулей, но в комнате не оказалось никакого оружия. На столе лежали две десятифунтовые бумажки и семнадцать фунтов, десять шиллингов золотом и серебром; деньги были разложены в несколько столбиков. Подле них лежал лист бумаги, на котором были написаны имена некоторых клубных приятелей, под каждой фамилией были проставлены числа, из чего заключили, что молодой человек хотел перед смертью свести баланс проигрышей и выигрышей.
   Подробное расследование всех обстоятельств еще больше запутало это загадочное дело. Во-первых, нельзя было объяснить, почему молодой человек заперся изнутри. Правда, можно было предположить, что это сделал убийца, выпрыгнувший затем через окно. Но последнее находилось на высоте, по крайней мере, двадцати футов, а на клумбе с цветами под окном не было никаких следов; цветы и почва не были тронуты, не было также видно следов и на узкой тропинке между домом и улицей. Следовательно, молодой человек сам запер дверь. Но что же было причиной его смерти? Никто не мог вскарабкаться до окна или выпрыгнуть из него, не оставив следов. Если предположить, что убийца стрелял через окно, то это был поистине выдающийся случай, чтобы револьверная пуля была так метко направлена. Кроме того, Парковая улица – одна из самых оживленных, а в ста метрах от дома находится извозчичья биржа, но ни один человек не слышал выстрела. А между тем труп с огнестрельной раной был неопровержимым доказательством того, что выстрел был произведен и, судя по характеру раны, привел к моментальной смерти.
   Таковы обстоятельства убийства на Парковой улице, осложнившиеся еще тем, что не было никакого мотива для совершения преступления: Рональд Адэр, как я уже упомянул, не имел врагов, а из комнаты не похищены ценности или деньги.
   Много раз я обдумывал эти факты, стараясь найти объяснение, которое не противоречило бы ни одному из них и которое могло бы стать исходной точкой, что, по мнению моего бедного друга, должно быть первым условием дальнейшего расследования. Однако должен сознаться, мои попытки имели мало успеха.
   Однажды вечером я шел по Парковой улице и около шести часов очутился на углу Оксфорд-стрит. Перед домом, который я хотел осмотреть, стояла большая толпа зевак, глазевших на одно из окон дома. Стройный худощавый человек в синих очках, сильно смахивающий на переодетого сыщика, высказывал свое мнение по поводу случившегося, остальные слушали его, обступив со всех сторон. Я протиснулся ближе к оратору, но его выводы показались мне настолько нелепыми, что я тотчас же отошел разочарованный. При этом я толкнул пожилого человека, стоявшего позади меня, и несколько книг, бывших у него под мышкой, рассыпались по мостовой. Я быстро помог ему поднять их, но все-таки успел мельком прочитать странное заглавие одной из них: «Происхождение поклонения деревьям». Из этого я вывел заключение, что это какой-нибудь бедный библиофил, собирающий ради заработка или из любви к коллекционированию старые книги. Я пробормотал какое-то извинение, но книги, с которыми я, к несчастью, так неосторожно обошелся, представляли для их владельца огромную ценность, потому что он проворчал что-то себе под нос, презрительно повернувшись ко мне спиной, и я видел, как его сгорбленная фигура и седые бакенбарды исчезли в толпе.
   Мои наблюдения за домом номер 427 по Парковой улице мало способствовали разъяснению интересовавшей меня задачи. Дом был отделен от улицы низкой стеной с решеткой, высотой около пяти футов. Следовательно, легко можно было перелезть в сад, но окно было совершенно недоступно, так как около него не было ни водосточной трубы, ни чего-либо другого, что дало бы возможность самому искусному гимнасту взобраться наверх. Разочарованный больше прежнего, я повернул свои стопы обратно в Кенсингтон.
   Не прошло и пяти минут после моего возвращения, как в кабинет вошла служанка и доложила, что кто-то желает меня видеть. К моему удивлению, это был не кто иной, как тот самый удивительный библиофил. Его остроконечное, худощавое лицо было обрамлено седыми волосами; под мышкой он держал не меньше дюжины своих драгоценных томов.
   – Вы удивлены, сэр, что видите меня здесь? – сказал он странным, хриплым голосом.
   Я кивнул утвердительно головой.
   – Видите ли, – продолжал он, – когда я случайно, ковыляя за вами, заметил, что вы вошли в этот дом, то, как порядочный человек, сказал себе: «Ты сейчас же пойдешь к этому вежливому господину, скажешь ему, что если и был несколько груб, то без всякого злого умысла, и поблагодаришь его за любезность, с которой он поднял книги».
   – Вы придаете слишком большое значение таким пустякам, – отвечал я. – Позвольте спросить, откуда вы меня знаете?
   – Осмелюсь сказать, что я ваш сосед, моя маленькая книжная лавка находится на углу Церковной улицы, и вы окажете мне большую честь, если когда-нибудь посетите меня. У меня имеются книги: «Птицы Англии», «Священная война», другие произведения, из которых каждое представляет собой большую ценность. Пятью такими томами вы могли бы заполнить этот пробел на второй полке вашего книжного шкафа, а то она имеет некрасивый вид, не правда ли?
   Я оглянулся, чтобы посмотреть на полку. Когда я повернулся обратно, напротив меня у письменного стола стоял улыбающийся Шерлок Холмс. Я вскочил, вытаращив на него свои глаза, и, простояв так две-три секунды, в первый и, по-видимому, в последний раз в жизни лишился чувств. Я помню только, как какой-то туман застлал мои глаза, а когда очнулся, то почувствовал, что воротник у меня расстегнут, а на губах остался запах водки. Холмс стоял, нагнувшись над моим стулом, с фляжкой в руке.
   – Мой дорогой Ватсон, – прозвучал хорошо знакомый голос, – приношу тысячу извинений. Я не имел понятия, что вы стали таким нервным.
   – Холмс! – воскликнул я, схватив его за руку. – Неужели это и в самом деле вы? Возможно ли, что вы еще живы? Возможно ли, что вам удалось выбраться из той ужасной пропасти?
   – Погодите минутку, – сказал он. – Оправились ли вы уже настолько, чтобы выслушать меня? Я серьезно испугал вас своим неуместным драматическим появлением.
   – Я уже чувствую себя прекрасно, но, право, Холмс, я не верю своим глазам. Боже мой, я не могу себе представить, что вы, именно вы стоите в моем кабинете! – я снова схватил его за рукав и почувствовал худую, жилистую руку. – Да, правда, вы не дух, – сказал я. – Дорогой друг, я вне себя от радости, что снова вижу вас. Садитесь и рассказывайте, как вы выбрались из этой ужасной пропасти.
   Холмс сел напротив меня и с его обычным спокойным видом закурил сигару. Длинный сюртук букиниста оставался на нем, но белый парик, борода и книги лежали на столе. Он казался еще тоньше и проницательнее прежнего, но орлиное лицо имело такой бледный оттенок, как будто он недавно перенес продолжительную болезнь.
   – Я рад, что снова могу выпрямиться, как следует, – начал он. – Небольшое удовольствие для человека моего роста укоротить себя на целый фут, и оставаться в таком положении в течение нескольких часов. А теперь, друг мой, вы должны мне сказать, желаете ли быть сегодня моим помощником; нам предстоит трудная и опасная работа. Быть может лучше будет рассказать все после ее окончания.
   – Я сгораю от любопытства и хотел бы узнать сейчас же.
   – Так вы не пойдете со мной сегодня ночью?
   – Когда и куда вам угодно.
   – Право, вы такой же, каким и были. Мы еще успеем пообедать, прежде чем отправимся. Ну, а что касается пропасти, то выбраться из нее было не очень трудно, по той простой причине, что я там никогда и не был.
   – Вы там никогда не были?
   – Нет, Ватсон, никогда, хотя все, что вы прочли в моей записке – правда. Я и сам ничуть не сомневался, что для меня все кончено, когда передо мной появилась зловещая фигура профессора Мориарти. В его глазах я прочел непоколебимую решимость. Мы обменялись с ним несколькими словами, после чего я получил любезное разрешение написать коротенькую записку, которую вы затем нашли. Я положил ее вместе с портсигаром и палкой на узкую тропинку и пошел вперед, а Мориарти следовал за мной по пятам. Дойдя до конца крутой дорожки, я остановился в ожидании нападения. У него не было при себе оружия, потому он бросился и обхватил меня своими длинными руками. Он знал, что вопрос идет о жизни или смерти, и напряг все силы, чтобы отомстить мне. Мы очутились на краю пропасти. К счастью, я знаком с японской борьбой, которая уже не раз сослужила мне службу. Я вырвался из его объятий и толкнул его; Мориарти на секунду пошатнулся, хватаясь руками за воздух, но, несмотря на все усилия, не мог удержать равновесия и с ужасным криком полетел вниз. Я видел, как он по пути ударился о выступ скалы и шлепнулся в воду.
   Я с содроганием слушал Холмса, а он спокойно покуривал свою сигару.
   – Но, черт возьми! – воскликнул я. – Я сам своими глазами видел следы двух людей по направлению к пропасти и ни одного обратного.
   – Это случилось вот как. В тот момент, когда исчез профессор, для меня совершенно ясно вырисовалось мое собственное положение. Оно было не очень благоприятным. С одной стороны, я хорошо знал, что не один Мориарти поклялся меня уничтожить. Осталось еще, по крайней мере, три человека, жажда мести которых ни в коем случае не уменьшится после смерти их главаря. Все они были опасными противниками, и раньше или позже кто-нибудь из них, наверное, застукал бы меня. С другой стороны, я не сомневался, что они будут действовать более свободно и открыто, если весь мир будет считать меня мертвым. Когда затем представится удобный случай их обезвредить, я снова бы вынырнул и показал, что еще жив. Все это я успел сообразить раньше, чем профессор достиг дна Рейхенбахского водопада, – так быстро работал мой мозг.
   Я встал и осмотрел утес позади меня. В вашем поэтичном описании, которое я с большим интересом прочел несколько месяцев спустя, вы говорите, что этот утес совершенно гладкий. Это не совсем верно. Существовало несколько выступов, где слои отделяются друг от друга и на которые могла встать нога. Однако скала так высока, что мне казалось невозможным взобраться до ее вершины. Вернуться же по старой тропинке я не мог, так как оставил бы на ней свежие следы. Правда, я мог бы повернуть задом наперед свои сапоги, как это приходилось мне не раз делать в подобных случаях, но наличие трех пар различных следов легко могло бы возбудить подозрение. Поэтому я все-таки должен был решиться на акробатические упражнения. Это было невеселое занятие, мой дорогой Ватсон. Я, право, не обладаю пылким воображением, но даю вам слово, мне казалось, будто я слышу голос Мориарти, кричавшего из бездны. Подо мной ревел водопад. Малейший неверный шаг мог быть роковым. Не один раз, когда оторвавшиеся пучки травы оставались у меня в руках или нога скользила по влажным краям скалы, я считал себя погибшим. Однако мало-помалу я взбирался наверх и, наконец, достиг сравнительно обширной площадки, покрытой мхом, где я мог удобно укрыться. Там я растянулся на земле с комфортом, когда вы пришли исследовать подробности моей смерти.
   Сделав неопровержимые, но ошибочные выводы, вы вернулись в гостиницу, я же остался в своем укромном месте. Я воображал, что моим злоключениям наступил конец, но совершенно неожиданное обстоятельство убедило меня, что мне предстоят новые мытарства. Внезапно сверху скатился огромный камень, он пронесся над моей головой и с грохотом упал на дно пропасти. В первый момент я подумал, что это случайность, но в следующий уже понял, в чем дело. Взглянув наверх, я заметил лицо какого-то человека, и в ту же минуту второй камень попал как раз в мою площадку, подле моей головы. Назначение этих камней было для меня ясно: у Мориарти были сообщники, из коих один сторожил, в то время, когда профессор напал на меня. На некотором расстоянии, невидимый мной, он был свидетелем смерти своего друга и моего спасения. Он подождал, пока вы ушли, а затем взобрался на скалу, чтобы по возможности довершить то, что не удалось его главарю.
   Я не имел времени раздумывать над этим. Снова увидел злобное лицо, выглянувшее из-за уступа, и понял по его выражению, что вскоре последуют новые камни. Тогда я пополз обратно вниз по крутой скале. В хладнокровном состоянии я вряд ли решился бы на это путешествие, потому что оно было в тысячу раз труднее подъема. Но я не имел возможности думать об опасности, потому что, когда уже повис на краю бездны, мимо пролетел третий камень. На полпути я поскользнулся, но благодаря милостивой судьбе очутился на тропинке, весь изодранный и в крови. Я тотчас же вскочил на ноги и пустился бежать, прошел ночью через горы десять миль и через неделю очутился во Флоренции, в полной уверенности, что ни одна живая душа не знает, что со мной сталось.
   У меня был только один поверенный – брат Майкрофт. Тысячу извинений, дорогой Ватсон, но это было, безусловно, необходимо, чтобы меня считали покойником. А вы не написали бы такого убедительного отчета о моей трагической кончине, если бы сами не были убеждены в ней. Несколько раз в течение последних трех лет я собирался вам написать, но меня удерживало опасение, что ваша привязанность ко мне может ввести во искушение, вы сделаете какую-нибудь неосторожность и разоблачите мою тайну. По той же причине я и сегодня вечером отвернулся от вас, когда вы подняли книги, потому что малейшее выражение удивления или волнения на вашем лице обратило бы на меня внимание, а это могло бы иметь непоправимые последствия. Майкрофту я должен был довериться, чтобы получать необходимые денежные средства. Дела в Лондоне не приняли желаемого направления, потому что из шайки Мориарти оставались еще два члена, и как раз мои самые смертельные враги. Поэтому я два года путешествовал по Тибету, посетил Лхассу и провел несколько дней у Далай-ламы. Вы, вероятно, читали о произведших сенсацию исследованиях норвежца Сигерсона, но, конечно, не подозревали что это вести от вашего друга. Затем я проехал через Персию, завернул в Мекку и нанес короткий, но интересный визит калифу в Хартум. Описание моего пребывания у калифа было напечатано в журнале министерства иностранных дел. Вернувшись в Европу, я провел несколько месяцев на юге Франции, где работал в химической лаборатории над соединениями каменноугольной смолы. Закончив удовлетворительно эту работу и узнав, что в Лондоне остался только один из моих врагов, я решил вернуться, а таинственное преступление на Парковой улице ускорило мой приезд. Оно меня заинтересовало не только само по себе, но показалось благоприятным обстоятельством для приведения в исполнение моего плана. И вот я спешно приехал в Лондон, отправился на Бейкер-стрит, поверг миссис Хадсон в истерику и нашел, что Майкрофт сохранил мою комнату и вещи в том самом порядке, в каком я их оставил. Таким-то образом, мой милый Ватсон, я очутился сегодня в два часа дня в моем старом кресле, имея одно только желание – увидеть своего друга Ватсона в другом кресле, которое он так часто, в былые дни, украшал своей персоной.
   Такова была замечательная повесть, выслушанная мною в тот апрельский вечер, повесть, которую я считал бы чистейшим вымыслом, если бы не видел перед собой длинную худощавую фигуру и острое оживленное лицо, которое никогда в жизни не надеялся увидеть. Не знаю, каким путем Холмс узнал о моей печальной утрате, выказав свое сочувствие скорее обращением, чем словами.
   – Работа, это лучшее средство против горя и печали, – сказал он, – а у нас на сегодняшнюю ночь имеется такая работа, которая при счастливом исходе должна внушить человеку сознание, что он не напрасно жил на свете.
   Мои просьбы рассказать подробнее, в чем дело, были напрасны.
   – До наступления утра вы узнаете достаточно, – отвечал он. – Теперь же поговорим о трех последних годах. Это займет нас до половины десятого, когда придется отправиться в пустой дом и пережить интересное приключение.
   Мне живо вспомнилось доброе старое время, когда мы в назначенное время сидели с Холмсом в кэбе, с револьвером в кармане и трепетом ожидания в сердце. Холмс был серьезен и молчалив. При свете уличных фонарей я видел, как насупились его брови и сжались губы. Я не знал, за какой дичью мы собираемся охотиться в темной чаще преступного лондонского квартала, но по лицу этого выдающегося охотника я видел, что дело будет опасным, а мимолетная улыбка на его обыкновенно неподвижном мрачном лице не сулила ничего хорошего нашим врагам.
   Я думал, что мы поедем на Бейкер-стрит, но на углу Кавендишской площади Холмс приказал извозчику остановиться. Я заметил, как он огляделся вокруг, выходя из кэба, и затем осматривался на каждом углу, дабы удостовериться, что никто за нами не следит. Мы шли по темным улицам и переулкам. Холмс знал местность и уверенно вел меня через настоящий лабиринт конюшен, сараев, складов, о существовании которых я и не подозревал. Наконец, пройдя через узкий переулок, с двумя рядами древних зданий, мы очутились на Манчестерской улице. Здесь он быстро свернул в узенький проход, прошел через большие деревянные ворота в пустынный двор и отворил ключом заднюю дверь дома, находящегося в его конце. Мы вошли, и он снова запер дверь на ключ.
   Хотя было совершенно темно, однако, я тотчас же заметил, что дом необитаем. Пол скрипел, а мои руки, случайно прикоснувшиеся к стене, нащупали клочья рваных обоев. Холмс сжал своими холодными пальцами мою руку и повел меня по длинному коридору, пока я, наконец, не увидел тусклый свет окна над дверью. Тут он свернул направо, и мы вошли в большую пустую комнату. Там было совершенно темно, только в окно проникал слабый тусклый свет с улицы. Но фонарь был так далеко, а окно так запылено и грязно, что мы с трудом могли определить, где находимся. Мой спутник тихонько хлопнул меня по плечу и шепнул на ухо:
   – Знаете, где мы находимся, Ватсон?
   – Это, наверное, Бейкер-стрит, – отвечал я, всматриваясь через окно.
   – Конечно. Мы находимся в доме Комдэна, напротив нашей старой квартиры.
   – Но зачем мы здесь?
   – Отсюда такой великолепный вид на вон те живописные колонны. Подойдите, пожалуйста, поближе к окну, дорогой Ватсон, но только берегитесь, чтобы вас не заметили, и посмотрите на наше старое гнездо, место зарождения многих интересных приключений. Посмотрим, смогу ли я еще после трехлетней разлуки вас поразить.
   Я осторожно приблизился к окну и посмотрел на знакомое окно. Крик удивления вырвался из моей груди. Штора была спущена и комната ярко освещена. На занавеси был ясно виден силуэт тени человека на стуле. Можно было отчетливо различить широкие плечи и остроконечное лицо. Силуэт был точной копией Холмса. Я был до такой степени поражен, что протянул руку, чтобы убедиться, стоит ли он еще подле меня. Он трясся от сдерживаемого хохота.
   – Ну, каково?
   – Боже мой! – воскликнул я. – Это просто поразительно!
   – Надеюсь, что за время моего отсутствия, моя изобретательность не уменьшилась, – сказал он, и в его голосе слышалась радость и гордость художника при виде своего творения. – Похоже на меня, не правда ли?
   – Я готов был бы поклясться, что это вы.
   – Честь исполнения принадлежит Оскару Менье из Гренобля, который в два дня отлил эту фигуру. Установку и все прочее сделал я сам сегодня после обеда во время своего пребывания в нашей квартире.
   – Но для чего все это?
   – По весьма важной причине: я хочу, чтобы некоторые люди думали, что я сижу дома, в то время как в действительности я в другом месте.
   – Так вы думаете, что за комнатой следят?
   – Я знаю, что за нею следят.
   – Кто же?
   – Мои старые враги, Ватсон. Милое общество, председатель которого покоится в Рейхенбахском водопаде. Вы должны помнить, что им и только им одним известно, что я жив. Они предполагали, что раньше или позже я все-таки когда-нибудь вернусь в свою квартиру, и поэтому беспрерывно следили за ней и сегодня утром узнали о моем приезде.
   – Как вы это узнали?
   – Выглянул в окно и узнал их часового. Это человек по имени Паркер. Он органист и сам по себе безопасен, а потому меня мало интересует, но зато его хозяин, закадычный друг Мориарти, швырявший в меня камнями, самый хитрый и опасный преступник в Лондоне. Этот человек собирается сегодня ночью охотиться за мной и не подозревает, что мы сами охотимся за ним.
   Таким образом, я мало-помалу узнал, что предполагает сделать мой друг. Из этого уединенного места мы будем караулить караульных и преследовать преследователей. Черный силуэт напротив был приманкой, а мы были охотниками. Мы молча стояли в темноте и наблюдали за прохожими. Холмс не двигался с места и не шевелился, но он, без сомнения, был настороже и устремлял свой бдительный взгляд на всех проходящих по улице. Ночь была бурная и холодная, ветер резко свистал в подворотнях. Большинство прохожих были в пальто с поднятыми воротниками. Мне показалось, будто одна и та же фигура несколько раз проходила мимо дома, в особенности же обратили на себя мое внимание два человека, которые как бы укрылись от непогоды в подъезде дома, расположенного недалеко от нашего. Я указал на них своему другу, но он нетерпеливо отмахнулся и не отрывал глаз от улицы. Он несколько раз слегка барабанил пальцами по стеклу. Очевидно, это было признаком неудовольствия от того, что его предположения не вполне оправдываются. Когда улица постепенно опустела, он стал в волнении ходить взад и вперед по комнате. Я как раз собирался сказать ему что-то, когда мой взор случайно упал на противоположное окно, и я был поражен не менее прежнего.
   – Тень шевельнулась! – воскликнул я.
   И действительно, фигура была теперь обращена к нам не в профиль, а спиною.
   – Конечно, она повернулась, – отвечал Холмс. – Неужели, Ватсон, вы считаете меня таким простаком, чтобы я мог выставить неподвижную куклу, рассчитывая провести ею самых ловких преступников в Европе? Мы стоим здесь около двух часов, и за это время миссис Хадсон каждые четверть часа немного поворачивала фигуру, так что всего она проделала это восемь раз. Само собой разумеется, она подбирается к фигуре таким образом, что ее собственная тень не видна. Ага! – прошептал он, затаив дыхание.
   При тусклом свете я заметил, как он вытянул голову вперед и пришел в сильнейшее возбуждение. Однако на улице не было ни души. Те двое мужчин все еще, по-видимому, скрывались в подъезде, но я их уже не мог видеть. Все кругом было погружено в безмолвие и мрак, кроме освещенной шторы с темным силуэтом. Среди мертвой тишины я слышал порывистое дыхание Холмса. В следующий момент он потащил меня в темный угол комнаты и предостерегающе прижал палец к моим губам. Я чувствовал, как дрожат его пальцы. Никогда я не видел Холмса в таком возбужденном состоянии, а между тем на улице по-прежнему не было абсолютно ничего подозрительного.
   Но вдруг я услышал то, что его более тонкий слух различил еще раньше. До меня донесся слабый странный звук, который шел не со стороны улицы, а со двора того дома, где мы притаились. Кто-то отпер дверь и снова ее запер. Затем послышались тихие шаги, которых нельзя было бы уловить, если бы не эхо пустого дома. Холмс прижался к темной стене, и я последовал его примеру, вынув револьвер. В дверях показался неопределенный контур человека. Он остановился на секунду, затем, нагнувшись, прошел вперед. Темная фигура находилась в трех метрах от нас, и я уже направил на него револьвер, но вдруг сообразил, что вошедший и не подозревает о нашем присутствии. Он прошел совсем близко от нас, направился к окну и бесшумно открыл его приблизительно на пол фута. Свет с улицы, уже не затемненный грязным стеклом, упал теперь как раз на его лицо. Казалось, он был страшно взволнован. Его глаза сверкали, а черты лица были судорожно искажены. Это был уже не молодой человек, с тонким выдающимся носом, гладким лбом и большими с сильной проседью усами. Лицо его было худое, смуглое, с множеством морщин. В руках он держал какой-то предмет, похожий на палку, но когда он положил его на пол, послышался металлический звук. Затем он вытащил что-то из кармана пальто и долго с этим возился. Наконец раздался резкий звук, точно пружина попала на свое место, и закрылся замок. Продолжая стоять на коленях, незнакомец изо всех сил налег на рычаг или что-то в этом роде и затем снова раздался похожий на прежний, но более резкий звук. Наконец он поднялся, и я увидел в его руке нечто похожее на ружье, но с каким-то странным прикладом. Он сел на корточки, положил дуло на подоконник и прицелился. Мишень ярко выделялась на светлом фоне шторы. Один момент убийца оставался неподвижным, затаив дыхание и не моргнув глазом. Наконец, он спустил курок. Раздалось странное жужжание и характерный звук вылетевшей пули. В этот момент Холмс прыгнул, как кошка и повалил негодяя на пол лицом вниз. Но тот с нечеловеческой силой вырвался и схватил Холмса за горло. Тогда я ударил его рукояткой револьвера по голове, и опять повалил на пол, а Холмс в то же время дал резкий свисток. Тотчас же на мостовой послышался стук каблуков и через парадную дверь в комнату ворвались двое полицейских с агентом сыскной полиции.
   – Это вы, мистер Лестрейд? – спросил Холмс.
   – Я, мистер Холмс. Я сам взялся за эту работу. Хорошо, что вы снова вернулись в Лондон.
   – Думаю, что вы ничего не имеете против маленькой помощи. Три нераскрытых убийства за один год – это многовато, милейший Лестрейд. Но вы вели Мальсейское дело лучше обыкновенного… Я хочу сказать, вы прямо таки отлично его провели.
   Мы все поднялись на ноги. Пленник, порывисто дыша, стоял между двумя дюжими полицейскими, державшими его за руки. На улице уже остановилось несколько прохожих. Холмс закрыл окно и спустил штору. Лестрейд зажег две свечи, которые принес с собой, а полицейские открыли свои потайные фонари. Наконец-то я получил возможность хорошо рассмотреть нашу добычу.
   Я увидел мужественное, но очень злое лицо. У него был лоб философа и челюсть сластолюбца; человек этот был одарен большими способностями, как для добра, так и для зла. Дерзкие голубые глаза, с нависшими бровями, крючковатый нос и выпуклый лоб с глубокими морщинами указывали на врожденного преступника. Он не обращал ни на кого внимания, взор его был прикован к одному только Холмсу, с выражением ненависти и изумления.
   – Да, да, господин полковник, – сказал Холмс, поправляя свой воротник, – повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить. Кажется, я не имел удовольствия видеть вас с тех пор, когда вы удостоили меня своим вниманием у Рейхенбахского водопада.
   Полковник все еще не спускал с Холмса глаз, полных ненависти, и продолжал твердить одно и то же: «Дьявол, проклятый дьявол!»
   – Я еще не познакомил вас, – сказал мой друг. – Позвольте, господа, представить вам полковника Себастьяна Морана, бывшего офицера Индийской армии Ее Величества и лучшего стрелка, какой когда-либо существовал в британских войсках. Я, кажется, не ошибусь, полковник, если скажу, что при охоте на тигра у вас не было соперников.
   Взбешенный убийца не отвечал и все еще с удивлением смотрел на Холмса: в настоящую минуту он сам походил на тигра.
   – Собственно говоря, меня удивляет, – продолжал Холмс, – что такой старый охотник попался на мою простую приманку. Вы ведь должны были о ней знать. Разве вам не случалось лежать под деревом с козленком и ружьем и караулить тигра? И вот, этот пустой дом – мое дерево, а вы – мой тигр. Вы, вероятно, брали с собой запасные ружья на случай, если явятся несколько тигров, или, что вряд ли можно предположить, если вы промахнетесь? Вот это мои запасные ружья, – он указал на присутствующих. – Разве не прекрасная параллель?!
   Полковник Моран бросился на Холмса с рычанием дикого зверя, но полицейские оттащили его обратно. Страшно было смотреть на его лицо, до того оно было искажено яростью.
   – Признаюсь, правда, что вы преподнесли мне маленький сюрприз, – продолжал Холмс. – Я не рассчитывал, что и вы изберете для своей операции этот дом и это окно. Я думал, что вы будете действовать с улицы. Поэтому-то я и поставил там для караула моего друга Лестрейда с его людьми. Но, за исключением этой мелочи, все произошло так, как я и ожидал.
   Теперь полковник обратился к сыщику из Скотланд-Ярда.
   – У вас, быть может, имеется законная причина для моего ареста, – сказал он, – во всяком случае, я не имею желания выслушивать далее остроты этого господина. Я нахожусь во власти закона и могу требовать, чтобы все происходило так, как того закон требует.
   – Против этого нельзя ничего возразить, – ответил Лестрейд. – Вы хотите еще что-нибудь сказать, мистер Холмс, прежде чем мы уйдем?
   Холмс поднял с пола мощное духовое ружье и стал осматривать его механизм.
   – Удивительное и единственное в своем роде оружие, – сказал он, – стреляет без шума и вместе с тем обладает страшной силой. Я был лично знаком с Гердером, слепым немецким механиком, который сделал его по заказу покойного профессора Мориарти. О существовании этого ружья было уже давно мне известно, но я не имел случая подержать его в руках. Специально рекомендую его вашему вниманию, Лестрейд, равно как и пули к нему.
   – Можете быть уверены, мистер Холмс, мы хорошенько их рассмотрим, – обронил Лейстрейд, когда мы все двинулись к двери. – Что еще?
   – Я хотел еще спросить вас, какое вы намерены представить основание для ареста?
   – Какое? Ну, разумеется, покушение на убийство Шерлока Холмса.
   – Ах, нет, Лестрейд. Я не хотел бы, чтобы мое имя упоминалось в связи с этим делом. Вам, и только вам следует приписать заслугу замечательного ареста, который бы только что произвели. Да, мистер Лестрейд, поздравляю вас. Со свойственным вам счастливым сочетанием хитрости и отваги вы, наконец, поймали его.
   – Поймал его! Кого поймал, мистер Холмс?
   – Человека, которого до сих пор безуспешно искала вся полиция: человека, застрелившего барона Рональда Адэра из ружья через окно второго этажа в доме номер 427 по Парковой улице тридцатого числа прошлого месяца. Вот о каком преступлении идет речь, мистер Лестрейд. А теперь, мой дорогой Ватсон, мы позволим себе поболтать еще часок-другой в моем кабинете за хорошей сигарой.
   В нашей прежней квартире, благодаря попечению Майкрофта и заботливости миссис Хадсон, ровно ничего не изменилось. Правда, войдя в комнату, я был несколько удивлен непривычным порядком, хотя все стояло на своем месте. Вот химический угол с еловым столом, покрытым пятнами от кислот, вот полка с книгами и заметками, которые многие из наших сограждан охотно бы сожгли. Планы и картины, футляр со скрипкой, станок с трубками и даже персидская туфля с табаком, – все было на своем месте. В комнате была только одна новая вещь – замечательная фигура, сыгравшая столь важную роль в нашем ночном приключении. Это был восковой бюст моего друга, поразительно похожий на оригинал. Он стоял на столике, так искусно задрапированный старым халатом Холмса, что с улицы должна была быть полная иллюзия реальности. Когда мы вошли, к нам навстречу поспешила сияющая миссис Хадсон.
   – Надеюсь, вы приняли все меры предосторожности, миссис Хадсон? – спросил Холмс.
   – Я подползала к фигуре на коленях совершенно так как, вы мне приказали, мистер Холмс.
   – Отлично! Вы прекрасно исполнили свою роль. Заметили ли вы, куда полетела пуля?
   – Да. Боюсь, что она испортила прекрасный бюст; она прошла как раз через голову и ударилась о стену. Я подняла ее с ковра. Вот она!
   Холмс протянул мне пулю.
   – Настоящая револьверная пуля, как видите. Это гениальная выдумка, Ватсон, потому что никто не мог бы подумать, что такою пулей было заряжено ружье. Благодарю вас, миссис Хадсон, за ваше любезное содействие. А теперь, Ватсон, садитесь-ка на свой старый стул, я еще многое расскажу.
   Он снял свой длиннополый сюртук и в своем халате мышиного цвета снова превратился в прежнего Холмса.
   – Нервы старого охотника еще крепки и спокойны, – сказал он, смеясь и рассматривая пробитый череп своего бюста.
   – Как раз посредине через мозг. Он был лучшим стрелком в Индии, да и в Лондоне вряд ли найдется стрелок, равный ему. Вам неизвестно это имя?
   – Нет, я такого не слышал.
   – Это удивительно! Впрочем, если не ошибаюсь, вы раньше не слышали и имени профессора Мориарти, одного из гениальнейших людей девятнадцатого столетия. Дайте-ка мне, пожалуйста, биографический словарь.
   Холмс лениво перелистывал книгу, откинувшись на спинку кресла и выпуская огромные клубы дыма своей сигары.
   – Хорошенькая у меня коллекция имен на букву М, – сказал он, наконец. – Вот сам Мориарти, человек, о котором можно написать целую книгу, затем отравитель Морган, а тут Мерридью, оставивший по себе страшную память, и мой приятель, Мэтьюс, с которым связано приключение на Чаринг-Кросском вокзале, а вот, наконец, мистер Моран.
   Он передал мне книгу, и я прочел: «Моран Себастьян, полковник в отставке, бывший офицер первого саперного полка в Бенгалоре. Родился в Лондоне в 1840 году, сын Августа Морана, депутата и бывшего британского посла в Персии. Получил образование в Оксфордском университете и Итонской высшей школе. Принимал участие в походах в Джаваки и Афганистане, сражался при Чарасиаби, Шерпуре и Кабуле. Автор книг: «Охота на крупного зверя в Западных Гималаях», изд. 1881 г. и «Три месяца в лесах», изд. 1884 г. Адрес: Кондуит-стрит. Член клубов: англо-индийского, тэнкервильского и карточного клуба «Багатель».
   На полях заметка Холмса: «Второй из опаснейших людей Лондона».
   – Удивительно! – сказал я, возвращая книгу. – У него послужной список уважаемого офицера.
   – Совершенно верно, – заметил Холмс. – До известного периода времени он был вполне порядочным человеком. У него всегда были железные нервы. Еще и теперь рассказывают, как он в Индии вполз в логовище тигра, унесшего человека, и вырвал добычу из когтей. Существуют деревья, Ватсон, которые до известного момента развиваются вполне нормально и потом сразу меняются. То же самое случается и у людей. По моему мнению, в развитии каждого индивидуума отражается развитие всей цепи его предков, и внезапный поворот к добру или злу является результатом влияния предшествующих поколений. Личность повторяет в некотором смысле историю своего рода.
   – Это, как мне кажется, несколько фантастическая теория.
   – Ну, я не стану подробно распространяться о ней. Как бы то ни было, полковник Моран постепенно свернул с пути добродетели. Хотя дело и не дошло до открытого скандала, однако «климат Индии стал для него слишком вредным», и он не мог более там оставаться. И вот он приехал в Лондон, но и здесь недолго пользовался хорошей репутацией. Как раз в то время его способности оценил профессор Мориарти, у которого он долгое время был правой рукой. Мориарти щедро снабжал его деньгами и пускал его один или два раза в дело при особенно трудных случаях, с которыми обыкновенный преступник не мог бы справиться. Вы, может быть, еще помните смерть миссис Стюарт из Лайдера в 1887 году? Я твердо убежден, что Моран был главным участником этого преступления, хотя против него не было никаких улик. Когда шайка Мориарти была поймана, он опять-таки сумел ловко выпутаться из расставленной сети, и мы никак не могли привлечь его к суду. Вы помните еще, как я тогда, будучи в вашей квартире, закрывал ставни, опасаясь духового ружья? Вы, наверное, считали меня болезненно-взволнованным и чересчур мнительным. Но я отлично знал, что делаю, потому что мне было известно о существовании этого удивительного оружия, а также и то, что оно находится в руках одного из лучших стрелков. Когда мы отправились в Швейцарию, он последовал за нами вместе с Мориарти, и не кто иной, как он бомбардировал меня камнями у Рейхенбахского водопада.
   Вы, конечно, понимаете, что во время моего пребывания во Франции я внимательно следил за газетами, чтобы иметь возможность изловить его при каком-нибудь преступлении. Пока он находился на свободе, я ни одной минуты не мог быть спокойным за свою жизнь в Лондоне. Я не был бы спокоен ни днем, ни ночью и раньше или позже все-таки пал жертвой его мести. Что мне оставалось делать? Я не мог его застрелить, не рискуя сам очутиться на скамье подсудимых. Обращение в полицию было бы бесполезно, потому что она не имеет права возбуждать дела по простому подозрению частного лица. Итак, я был совершенно беспомощен. Поэтому я стал внимательно следить за уголовной хроникой, будучи убежден, что раньше шли позже все-таки изловлю его. И вот пришло известие об убийстве молодого Адэра. Наконец, мой час пробил! Разве на основании того, что я знал, не было ясно, что это дело рук Морана? Он играл с молодым человеком в карты, он последовал за ним из клуба домой и застрелил через открытое окно. Во всем этом для меня не было никакого сомнения. Одной пули было достаточно для того, чтобы его уличить. Я немедленно вернулся в Англию. Человек Морана увидел меня и, само собой разумеется, тотчас же дал ему знать о моем прибытии. Он должен был, безусловно, связать мой поспешный приезд с его преступлением, и это его страшно встревожило. Поэтому для меня было ясно, что он постарается немедленно устранить меня с пути и употребит для этого свое смертоносное оружие. Я оставил для него отличную мишень в окне, предупредил полицию и выбрал пост для наблюдения, который казался мне особенно для этого подходящим, правда, мне и в голову не приходило, что и он изберет его для осуществления преступления. Теперь, мой дорогой Ватсон, для вас, вероятно, все ясно?
   – Не совсем, – отвечал я, – вы не объяснили мне, почему он убил молодого Рональда Адэра.
   – Ах, да. Тут мы вступаем в область, где даже строго логичный человек рискует ошибиться. Каждый из нас может, на основании имеющихся фактов, составить свое собственное мнение об этом, причем одна гипотеза может оказаться столь же правильной, как и другая.
   – А вы уже имеете свое мнение?
   – Мне кажется, что найти мотив преступления вовсе не так трудно. Доказано, что Моран и Адэр выиграли немалую сумму, но Моран, без сомнения, играл нечисто – в этом я уже давно убедился. Я думаю, что в день убийства Адэр обнаружил обман и, по всей вероятности, откровенно заявил ему, что предложит исключить полковника из клуба, если тот не выйдет из него добровольно. Вряд ли можно предположить, чтобы такой молодой человек как Адэр захотел тотчас же устроить скандал и таким образом опозорить известного джентльмена гораздо старше его по возрасту. Мое предположение имеет все основания. Но исключение из клуба было бы для Морана, жившего шулерством, равносильно полному разорению. По этой-то причине он и убил Адэра как раз в то время, когда последний подсчитывал, сколько денег должен возвратить сам, дабы не воспользоваться нечистой игрой своего партнера. Он заперся на ключ, чтобы мать и сестра не застали его врасплох и не стали расспрашивать, что означают отдельные кучки денег и все эти имена. Ну, как, по-вашему, мое объяснение?
   – Не сомневаюсь, что оно весьма точно!
   – На следствии выяснится, прав я или нет. Впрочем, как бы там ни было, полковник Моран уж не будет более нас тревожить, знаменитое ружье системы Гердера украсит музей сыскного отделения, а мистер Шерлок Холмс снова сможет посвятить себя свободному и беспрепятственному изучению интересных проблем, которыми, право, так богата лондонская жизнь.

Второе Пятно

   Историей о красном шнурке я намеревался закончить ряд рассказов о подвигах моего друга Шерлока Холмса. Таково было мое намерение. Объяснялось оно не недостатком материала, – о недостатке не может быть и речи: у меня есть целая груда ненапечатанных еще дел, которые расследовал мой друг. Равным образом и читатели продолжают по-прежнему интересоваться подвигами знаменитого сыщика.
   Если я и собирался прекратить эпопею о Холмсе, то меня побуждала к этому совершенно другая причина. Дело в том, что сам Холмс не желает, чтобы я теперь знакомил публику с его деятельностью. Пока он занимался расследованием преступлений, ему было приятно видеть мои рассказы в печати. Теперь же он покинул Лондон и свое любимое дело, живет на собственной ферме в Сассексе. Он увлекся пчеловодством, и слава стала ему ненавистна. Он не раз предъявлял ко мне настоятельные требования, чтобы я прекратил публикации о его подвигах. И мне насилу удалось добиться у него разрешения напечатать предлагаемый теперь вниманию читателей рассказ.
   Холмс долго со мной не соглашался, но я напомнил его собственные слова. Он сказал, что позволит мне опубликовать эту историю только тогда, когда действующие лица, сойдут со сцены. Время настало. Кроме того, нужно закончить этой историей серию рассказов потому, что это выдающаяся история, имеющая международный характер. Хотя со времени описанного мною события и прошло уже много дней, но я все-таки должен быть тактичным. О многих подробностях я умалчиваю, по весьма понятным для читателя причинам.
   Случилось это – не скажу, в каком году, но осенью, во вторник. В нашей скромной квартире на Бейкер-стрит появились два господина, пользующихся европейской известностью. Один из этих господ имел суровую внешность. Нос у него был крючковатый, глаза орлиные, выражение глаз повелительное. Это был знаменитый лорд Беллингер, бывший дважды премьер-министром. Его спутник, брюнет с бритым лицом, изящный, красивый и еще довольно молодой, был тоже не последним человеком в Англии. Это был Трелони Хопп, министр иностранных дел. Хоппа считали восходящей звездой британской политики.
   Наши гости сели рядом на маленьком диванчике. По их измученным и беспокойным лицам было видно, что они пришли к нам по важному делу. Премьер-министр тонкими, нервными руками сжимал ручку зонтика из слоновой кости. Его худое, аскетическое лицо угрюмо глядело то на Холмса, то на меня. Министр иностранных дел одной рукой дергал себя за ус, а другой перебирал брелоки на часовой цепочке. Первым заговорил он.
   – Я обнаружил пропажу, мистер Холмс, сегодня в восемь часов и сейчас же уведомил об этом премьер-министра. И по его совету мы отправились к вам.
   – А в полицию вы сообщили?
   – О нет, сэр! – быстро и решительно воскликнул премьер-министр. – Полиции мы ничего не сообщали и, конечно, ничего не сообщим. Уведомить полицию, это значить предать дело огласке, а этого-то мы и хотим избежать.
   – Но почему же, сэр?..
   – Потому, что пропавший документ имеет громадное значение. Опубликование этого документа может легко привести – я так предполагаю, по крайней мере, – к серьезнейшим осложнениям международного характера. Я не преувеличу, если скажу, что от опубликования этого документа зависит дело европейского мира. Розыски должны вестись в величайшей тайне. А если тайна не может быть соблюдена, то лучше совсем не проводить расследования. Люди, похитившие это письмо, и похитили-то его за тем, чтобы объявить во всеуслышание его содержание.
   – Понимаю, – кивнул мой друг. – А теперь, мистер Хопп, вы меня чрезвычайно обяжете, если, по возможности, подробнее расскажете, при каких обстоятельствах исчез столь важный документ?
   – Сделать это нетрудно, мистер Холмс. Письмо – да, это было письмо от одного иностранного государя – было получено несколько дней тому назад. Это письмо настолько важно, что я не оставлял его на ночь в несгораемом сейфе в здании министерства, а увозил к себе домой в Уайтхолл-Террас. Ночью я хранил письмо в запертой шкатулке в своей спальне. Прошлой ночью письмо было еще там, в этом я уверен. Одеваясь к обеду, я нарочно отпер шкатулку и видел, что документ лежит там. Но на следующее утро письмо исчезло. Шкатулка стояла всю ночь на туалетном столе возле зеркала. Сплю я чутко, жена моя также спит чутко. Оба мы готовы принести присягнуть, что никто к нам в спальню не входил. И, однако, сэр, письмо пропало!
   – В котором часу вы обедали?
   – В половине восьмого.
   – А когда легли спать?
   – Жена моя уезжала в театр, я дожидался ее. Спать мы легли в половине одиннадцатого.
   – Таким образом, в течение четырех часов шкатулку никто не охранял?
   – Да, но только в спальню никому не позволяется входить, кроме горничной и моего камердинера. Оба надежные люди, служат у нас давно, и мы им доверяем. К тому же, они не могли знать, что в шкатулке хранится важный документ.
   – А кто вообще знал о существовании этого письма?
   – Решительно никто.
   – Но ваша жена-то, конечно, знала?
   – О нет, сэр! Я сказал жене про письмо только сегодня утром, после того как оно исчезло.
   Премьер-министр одобрительно кивнул головой.
   – Я давно знал, сэр, – сказал он, – что вы серьезно относитесь к вашим обязанностям. Вы совершенно правы: важные государственные тайны нельзя сообщать даже самым близким родственникам.
   Министр иностранных дел поклонился и сказал:
   – Я считаю, что заслужил эту похвалу. Жене я не говорил ни полслова.
   – Ну, а догадываться она могла о существовании письма?
   – Ни под каким видом, да и никто не мог догадываться, мистер Холмс.
   – Но кто же в Англии знал о существовании этого письма?
   – Вчера о письме было сообщено всем членам кабинета. Но ведь вы знаете, какой тайной окружены заседания кабинета министров. А вчера премьер-министр специально предупредил министров, что они должны сохранить эту тайну.
   Трелони Хопп старался говорить спокойно, но не выдержал, на лице его отразилось отчаяние, он схватился за голову и воскликнул:
   – Боже мой, Боже мой! И только подумать, что это письмо пропало!
   На один только момент обнаружился его характер: страстный, порывистый, чувствительный. Но он быстро овладел собой, на лице снова появилась прежняя аристократическая маска, и он мягким голосом продолжал:
   – Кроме членов кабинета, о существовании письма знают только двое или трое чиновников из департамента. Кроме этих лиц, никто в Англии не слышал о нем.
   – Ну, а за границей?
   – За границей, разумеется, никто о нем не знает, кроме того, кто его написал. Я уверен даже, что его министры… Я хотел сказать, что это письмо было отправлено неофициальным порядком.
   Холмс подумал немного и сказал:
   – Теперь, сэр, я желал бы знать, что это за документ, и почему его исчезновение может повести к таким важным последствиям?
   Министры быстро переглянулись; густые брови президента нахмурились.
   – Мистер Холмс, – сказал он, – конверт письма был длинный, узкий, светло-голубого цвета. На конверте печати из красного сургуча, на которых изображен лежащий лев. Адрес написан крупным, решительным почерком.
   – Эти подробности, – прервал Холмс, – несомненно, очень важны и существенны. Но я не о них спрашивал. Я желал бы знать содержание письма.
   – Это государственная тайна величайшей важности, и я, к сожалению, не могу ею поделиться с вами. Да это и не нужно. Мне сказали, что вы обладаете необычайными талантами в сыскном деле. Если это правда, то вы разыщете описываемый мною конверт с содержащимся внутри письмом. Правительство сумеет вас отблагодарить. Вы получите такое вознаграждение, какое вам будет угодно назначить.
   Шерлок Холмс, улыбаясь, встал.
   – Вы, господа, – сказал он, – принадлежите к числу самых занятых людей в стране. Но и я тоже не располагаю свободным временем. У меня очень много дел. Крайне сожалею, что не могу быть полезным в этом деле, продолжать разговор, по-моему, бесполезно.
   Премьер-министр вскочил с дивана. В его голубых глазах загорелся гневный огонек.
   – Я не привык, сэр… – начал было он, но сразу же овладел собою и снова сел на диван.
   С минуту, или более мы все сидели и молчали, а затем лорд Беллингер пожал плечами и произнес:
   – Что ж, мы должны подчиниться вашим условиям, мистер Холмс. Неблагоразумно, если мы будем требовать от вас помощи, а сами не станем доверяться вам.
   – Я согласен с вами, сэр, – сказал молодой министр.
   Лорд Беллингер продолжал:
   – Я надеюсь на вашу скромность, мистер Холмс, а также на вашу, доктор Ватсон. Я взываю, кроме того, к чувству вашего патриотизма. Знайте, что наше отечество подвергнется величайшим бедам, если вы разгласите эту тайну.
   – Можете нам вполне довериться, – сказал Шерлок Холмс.
   – Повторюсь: письмо это получено от одного иностранного государя, – сказал премьер-министр, – этому государю не понравились территориальные претензии, которые мы имеем в одной колонии. Он написал это письмо лично, под влиянием порыва, не посоветовавшись со своими министрами. Мы наводили справки, – министры ничего не знают. И написано письмо очень неудачно. Некоторые фразы имеют характер вызова. Если это письмо будет опубликовано, общественное мнение Англии взволнуется, страшно взволнуется, сэр… Едва ли я преувеличиваю, утверждая, что обнародование этого письма, может втянуть нас в очень неприятную войну.
   Холмс написал одно слово на листке бумаги и показал его лорду Беллингеру.
   – Да, письмо написал он. Письмо это, сэр, может аукнуться тратой миллионов фунтов и гибелью сотен тысяч людей. И вот это-то письмо и пропало столь загадочным образом.
   – Уведомили ли вы о пропаже автора письма?
   – Да, сэр, я послал шифрованную телеграмму.
   – Но, может быть, он сам хочет, чтобы это письмо было опубликовано.
   – О, нет! Мы имеем серьезные основания предполагать, что он раскаивается в своем поступке! Он видит сам, что поступил необдуманно. Как для него, так и для нас открытие тайны равно неприятно.
   – Но кому же в таком случае может понадобиться опубликование этого письма?
   – Здесь, мистер Холмс, мы переходим в область тонкостей международной политики. Взгляните на взаимные отношения держав, и вы без труда поймете мотив преступления. Европа похожа на вооруженный лагерь. Два союза равной силы стоят друг против друга. Великобритания поддерживает нейтралитет. Представьте себе, что Великобританию втянут в войну с одной из этих политических коалиций. Тем самым другая коалиция получит преимущество. Вы меня понимаете?
   – Понимаю очень хорошо. Противники автора письма похитили этот документ для того, чтобы поссорить его с Англией?
   – Совершенно верно.
   – И кому могло быть доставлено это письмо?
   – Конечно, правительству, в интересах которого действовал вор, в то время, как мы с вами тут разговариваем, письмо, наверное, несется на океанском пароходе по назначению.
   Трелони Хопп опустил голову и громко застонал. Премьер-министр положил руку ему на плечо.
   – Что делать, дорогой мой, с вами случилось несчастье! Осуждать вас никто не будет. Вы приняли все меры предосторожности… Итак, мистер Холмс, я сообщил вам все факты. Что вы нам посоветуете?
   Холмс печально покачал головой.
   – Вы сказали, сэр, что война неизбежна, если это письмо будет опубликовано?
   – Да, я так думаю.
   – В таком случае, готовьтесь к войне, сэр.
   – О, ваши слова очень жестоки, мистер Холмс!
   – Это говорю не я, это говорят факты, сэр. Немыслимо предполагать, чтобы письмо было похищено после половины одиннадцатого вечера, в то время как мистер Трелони Хопп уже находился в спальне. Стало быть, письмо было похищено вчера между половиной седьмого и половиной одиннадцатого, ближе к половине седьмого. Похититель отлично знал, где лежит письмо, и постарался захватить его как можно скорее. Где этот документ может находиться теперь? У похитителя? Конечно, нет! Похититель немедленно передал письмо тем, кому оно потребовалось. Как же мы можем овладеть этим письмом? Никак. Оно вне нашего влияния.
   Премьер-министр встал с дивана.
   – Ваша логика неумолима, мистер Холмс. Теперь я и сам вижу, что дело потеряно, – сказал он.
   – Предположим, – продолжал Холмс, – что письмо было похищено лакеем или горничной.
   – Но они оба старые и испытанные слуги.
   – Из вашего рассказа я понял, что спальня ваша находится во втором этаже. Пробраться с улицы в нее невозможно. Стало быть, вор проник в нее изнутри. Письмо взял кто-нибудь из домашних. Теперь спрашивается, кому отдал вор похищенное письмо? Разумеется, какому-нибудь международному шпиону. Эту компанию я знаю. Главных шпионов в Лондоне трое. С них я начну свои розыски. Если кто-нибудь из этих господ отсутствует в городе, то мы будем знать, куда отправилось письмо.
   – Но, позвольте, с какой стати шпион исчезнет? – воскликнул Трелони Хопп, – он просто снесет письмо в посольство, здесь же в Лондоне, а затем вернется домой.
   – Не думаю. Шпионы работают самостоятельно, и с посольствами у них всегда натянутые отношения.
   Премьер-министр кивнул головой в знак согласия.
   – Вы правы, мистер Холмс. Конечно, вор должен собственноручно отвезти драгоценный документ по назначению. Вы придумали прекраснейший план действий. Нам, Хопп, пора ехать. Положим, несчастие очень велико, но из-за него нельзя забывать о других обязанностях. Надеюсь, мистер Холмс, вы уведомите нас немедленно, если вам удастся узнать что-нибудь важное.
   И государственные деятели, важно раскланявшись, удалились.
   Холмс закурил трубку и погрузился в глубокую задумчивость. Я развернул утреннюю газету и погрузился в чтение. Все газеты только и говорили, что о сенсационном преступлении, совершенном накануне ночью.
   Холмс вдруг издал громкое восклицание и, вскочив с кресла, положил трубку на камин.
   – Положение отчаянное, но не безнадежное! – сказал он. – Только бы выяснить личность похитителя, а что касается самого письма, то есть все основания предполагать, что его еще не успели передать, кому следует. В конце концов, когда имеешь дело с этим народом, все упирается в деньги, а у меня в распоряжении британское казначейство. Если письмо можно купить, я его куплю… Даже в том случае, если бы для этого придется увеличить на пенс подоходный налог. Может быть, шпион и держит письмо при себе потому, что ожидает покупателей. Но у кого может находиться это письмо? В Лондоне имеются только три человека, способные на такое смелое предприятие. Это – Оберштейн, Ларотье и Эдуард Лукас. Я повидаю их всех.
   Я заглянул в газету и спросил:
   – Эдуард Лукас, который живет на Годольфинской улице?
   – Да.
   – Ну, так вы его не увидите.
   – Почему не увижу?
   – Вчера ночью он был убит в собственной квартире.
   Мой приятель так часто меня изумлял за время нашего с ним знакомства, что я искренне порадовался, увидев, как сильно изумило его мое сообщение. Он застыл в полном недоумении, а затем вырвал у меня из рук газету.
   Холмс быстро пробежал отчет, который я перед этим читал.
   «Убийство в Вестминстере.
   Вчера ночью, на Годольфинской улице, в доме № 16, совершено таинственное убийство. Преступление совершено в старинном, выстроенном более ста лет тому назад доме, на тихой улице между рекой и аббатством, совсем рядом со зданием парламента. Небольшое аристократическое здание это было нанято несколько лет тому назад мистером Эдуардом Лукасом, имя, которого хорошо известно в обществе Лондона. Мистер Лукас был очаровательным в обхождении человеком; кроме того, он был известен как любитель пения и обладал чудным тенором. Мистеру Лукасу было 34 года, он не был женат. Прислуга его состояла из немолодой домоправительницы, миссис Прингл и лакея Миттора. Первая уходила из квартиры рано и ночевала в верхнем этаже дома. Лакей же был в роковую ночь в Хаммерсмите, в гостях у приятеля. С десяти часов вечера мистер Лукас оставался в доме один. Что именно произошло в это время – пока не выяснено, но в четверть двенадцатого полицейский констебль Херст, проходя по Годольфинской улице, увидел, что входная дверь дома № 16 отворена настежь. Он позвонил, но ответа не получил. Констебль, видя, что передняя освещена, вошел в коридорчик и снова позвонил. Ответа опять не последовало. Тогда он отворил дверь и вошел. В комнате господствовал полный беспорядок, мебель оказалась сдвинутой в кучу, а один из стульев был опрокинут посредине помещения. Около стула, сжимая в руке его ножку, лежал несчастный хозяин квартиры. Мистер Эдуард Лукас был поражен ножом или кинжалом прямо в сердце и умер, надо полагать, мгновенно. Позднее выяснилось, что Лукаса ударили изогнутым индийским кинжалом, украшавшим вместе с другим старинным оружием стены комнаты. Кинжал найден лежащим на полу и в крови. Насколько можно полагать, убийство совершено не с целью грабежа, в комнате было много ценных вещей, и все они остались нетронутыми. Мистера Эдуарда Лукаса знали и любили многие, и известие о его несчастной смерти будет встречено людьми с искренним сожалением».
   – Что вы скажете по этому поводу, Ватсон? – спросил Холмс после долгой паузы.
   – Удивительное совпадение.
   – Совпадение! Да ведь это – один из трех людей во всем Лондоне, которые могли похитить письмо. И этот человек умирает насильственной смертью как раз в тот вечер, когда произошла драма. О, нет, все данные говорят о том, что это – не совпадение. Вы меня не убедите в противном. Дорогой Ватсон, эти два события находятся в тесной связи, и мы должны обнаружить эту связь.
   – Но полиция наверняка все уже выяснила.
   – Вовсе нет. Полиция знает только то, что произошло на Годольфинской улице. Того же, что случилось в Уайтхолл-Террас, полиция не знает и знать не может. Только мы знаем об обоих событиях, и только мы, стало быть, можем проследить ту связь, которая между ними существует. Мистера Лукаса я, конечно, должен подозревать сильнее, чем двух других. Он жил в Вестминстере, на Годольфинской улице, а оттуда всего два шага до Уайтхолл-Террас. Другие два – Оберштейн и Ларотье – живут на другом конце Вест-Энда. Лукасу было легче завязать сношения с прислугой министра иностранных дел и добыть нужные сведения. Имейте в виду, Ватсон, что совпадение обоих событий по времени означает очень многое. Слышите? Звонят в дверь. Кто бы это мог быть?
   Вошла миссис Хадсон и подала визитную карточку. Холмс взглянул на клочок бумаги, поднял брови, передал карточку мне и сказал:
   – Попросите леди Тильду Трелони Хопп пожаловать сюда.
   Через мгновение наше скромное жилище, уже осчастливленное прежде высокими посетителями, было осчастливлено во второй раз. На пороге комнаты появилась самая красивая женщина во всем Лондоне. Мне и прежде приходилось слышать о необычайной красоте младшей дочери герцога Бельминстера, но ни одно описание не могло сравниться с действительностью. Мне приходилось видеть портреты этой женщины, но они не давали надлежащего представления об этой грации, об этом неподражаемом очаровании. Но в это осеннее утро нас поразила не красота нашей посетительницы. Лицо леди Тильды было бледно и взволнованно, глаза блистали, но это был лихорадочный блеск. Чувственные губы были крепко сжаты. Очевидно, красавица сдерживала себя из последних сил.
   Во взоре ее метался ужас.
   – Мой муж был здесь, мистер Холмс?
   – Да, сударыня, был.
   – Мистер Холмс, умоляю вас, не говорите ему о том, что я была здесь.
   Холмс холодно поклонился и знаком руки попросил гостью сесть.
   – Вы ставите меня, миледи, в очень щекотливое положение. Прошу вас, сядьте и объясните, чем могу служить. Но, к сожалению, никаких обещаний наперед я не могу вам дать.
   Леди Тильда прошла через комнату и села спиной к окну. Это была женщина царственной внешности – высокая, грациозная, женственная.
   – Мистер Холмс, – заговорила леди Тильда, – я буду с вами откровенна. Я надеюсь, что и вы мне отплатите тем же. Между мной и мужем господствует полное взаимное доверие. Единственно, что он скрывает от меня, это политика. Тут он вечно молчит и скрывает. Но вчера я узнала, что у нас в доме случилось печальное событие. Пропала какая-то бумага, но какая? Дело касается политики, и поэтому муж отказался объяснить мне это. А мне это необходимо, понимаете ли, необходимо знать. Кроме политиков только вы один знаете, в чем тут дело. Я вас умоляю, мистер Холмс, объяснить мне, что случилось, и к каким последствиям может привести пропажа этого проклятого письма. Скажите мне все, мистер Холмс, я действую в интересах моего мужа. Если бы он только мог это понять, он сказал бы мне все сам. Что это за бумага?
   – Сударыня, вы требуете от меня невозможного.
   Женщина глубоко вздохнула и закрыла лицо руками.
   – Уверяю вас, сударыня, что вы требуете невозможного. Ваш муж не находит нужным посвящать вас в эту тайну, как же могу это сделать я, его поверенный? Вы даже и требовать от меня такой откровенности не имеете права. Спрашивайте у вашего мужа.
   – Я его спрашивала и пришла к вам сделать последнюю попытку. Я, к сожалению, не могу говорить определенно, мистер Холмс, но вы мне сделали бы большое одолжение, если бы ответили на один вопрос.
   – На какой вопрос, сударыня?
   – Скажите, может ли от пропажи этого письма пострадать политическая карьера моего мужа?
   – Да, сударыня, если эта история не будет улажена, то могут произойти весьма прискорбные последствия.
   – Ах! – воскликнула леди Тильда и с трудом перевела дух. У нее был такой вид, точно она разрешила, наконец, долго мучившее ее сомнение. – Еще один вопрос, мистер Холмс. Узнав о пропаже, мой муж позволил себе одно неосторожное восклицание. Я поняла, что потеря этого письма может привести к неприятным последствиям для всей страны.
   – Что же, если он вам это сказал, то и я могу подтвердить, что это правда.
   – В чем же могут заключаться эти неприятные последствия?
   – На этот вопрос, сударыня, я опять-таки не могу ответить.
   – Ну, в таком случае я более не буду вас беспокоить. Я на вас не сержусь, мистер Холмс, я понимаю, что вы не могли быть со мною откровенным. Но будьте справедливы и ко мне, не осуждайте меня за то, что я неравнодушна к неприятностям мужа. Еще раз прошу вас не говорить ему о том, что я у вас была.
   Она остановилась на пороге и еще раз оглянулась на нас. Опять я увидел красивое, взволнованное лицо, испуганные глаза и крепко сжатые губы.
   Затем она исчезла.
   Холмс слушал, как по лестнице шуршали, удаляясь, шелковые юбки, а затем, когда наружная дверь захлопнулась, он улыбнулся и, обращаясь ко мне, сказал:
   – Ну, Ватсон, прекрасный пол – это по вашему ведомству. Зачем объявилась эта прекрасная леди? Что ей было нужно?
   – Ведь она же вам сказала о цели своего визита. То, что она беспокоится о делах мужа, это вполне естественно.
   – Хм… А что вы скажете, Ватсон, о ее внешнем виде? Вы заметили, как она себя держала? Она с величайшим трудом сдерживала волнение. А как она вопросы-то задавала! Какая настойчивость! А ведь эта дама принадлежит к касте, которая умеет скрывать свои чувства.
   – Да, она была очень взволнована.
   – Заметьте, леди Тильда сразу заявила, что действует в интересах своего мужа. Заявление это было сделано замечательно серьезным тоном. Что она хотела сказать этим? А вы заметили ее маневр? Она нарочно села спиной к окну. Она не хотела, чтобы я следил за выражением ее лица.
   – Да ведь она же села на единственное свободное кресло, стоявшее в комнате, – попробовал возразить я.
   – И, однако, – продолжал Холмс, – мотивы, которыми руководствуются женщины, остаются по большей части необъяснимы. Вспомните-ка ту женщину в Марготе. Я заподозрил ее потому, что она волновалась. Что же потом оказалось? Все волнение проистекало от того, что она забыла напудрить себе нос. И вот извольте строить теории на такой зыбкой почве, как женская душа. Иногда, какой-нибудь пустяковый поступок женщины указывает на серьезнейшие вещи, в то время как их горе и плач ровно ничего не означают. Женщина способна плакать о том, что потеряла какую-нибудь шпильку или булавку. До свидания, Ватсон.
   – Как? Вы уже уходите?
   – Да, я хочу провести утро на Годольфинской улице с нашими друзьями из Скотланд-Ярда. Очевидно, решение задачи надо искать в квартире Эдуарда Лукаса, хотя я теперь и не понимаю, что это все может означать. Ошибочно строить теории, не имея в руках фактов. А вы побудьте здесь на страже, дорогой Ватсон. Может быть, появятся посетители. Завтракать, вероятно, будем вместе.
//-- * * * --//
   Весь этот день и два последующих Холмс был очень молчалив. Его недоброжелатели сказали бы, что он находится в кислом настроении. Он все время только и делал, что приходил и уходил. Сидя дома, он беспрестанно курил, играл на скрипке и погружался в задумчивость. Питался сандвичами и на мои вопросы не отвечал. Мне было совершенно очевидно, что дела идут неладно. О расследовании он ничего не говорил, и я только из газет узнал, что полиция арестовала лакея Лукаса, Джона Миттона, но затем его освободили. Коронер признал факт преступления, но убийца так и оставался неизвестным. Мотивы преступления также не были установлены. Комната, в которой имело место убийство, была переполнена ценными вещами, но ни одна из них не была украдена. Бумаги покойного также остались нетронутыми. Полиция тщательно исследовала эти бумаги и выяснила, что покойный очень усердно занимался международной политикой и собирал всевозможные политические сплетни и слухи. Он оказался также замечательным лингвистом и вел огромную переписку с политическими деятелями разных стран. Но в ящиках его письменного стола не было найдено ничего сенсационного.
   Покойный Эдуард Лукас был знаком со многими женщинами. У него были и интриги, но все – крайне беспорядочные и поверхностные. Друзей среди женщин у него не было, не было и прочной привязанности. Полиция установила, что поведение покойного в целом было безупречно. За что же его убили?
   Эту тайну разгадать пока не удалось.
   Полиция арестовала лакея Джона Миттона, скорее, от отчаяния. Надо же было что-нибудь предпринять. Но обвинить этого человека было невозможно. В ночь преступления он был у своего приятеля в Хаммерсмите. Алиби крепкое. Правда, Миттон уехал из Хаммерсмита рано, настолько рано, что мог добраться в Вестминстер прежде, чем совершилось убийство, но арестованный слуга объяснил эту сторону дела. Во-первых, он прошел часть пути пешком Вечер был прекрасный, захотелось прогуляться. В Вестминстер лакей прибыл в полночь и был поражен неожиданной трагедией. Миттон любил своего хозяина. У него в чемодане нашли несколько бритв, принадлежавших Лукасу, но оказалось, что эти бритвы он получил от хозяина в подарок. Это показание подтвердила экономка.
   Миттон служил у Лукаса три года, но Лукас, уезжая в Европу, никогда не брал его с собой. Иногда Лукас жил во Франции по три месяца, а лакей всегда оставался в Лондоне и охранял квартиру на Годольфинской улице.
   Что касается экономки, то она в ночь убийства никакого шума не слышала. Если у хозяина был кто-нибудь, то, значит, его впустил сам хозяин. Вообще, насколько можно было судить по газетным отчетам, преступление в течение первых трех дней оставалось неоткрытым. Холмс, может быть, знал больше полиции, но хранил свои знания при себе.
   На четвертый день в газетах появилась длинная телеграмма из Парижа, объяснявшая тайну.
   «Парижская полиция сделала важное открытие, – писала «Дэйли телеграф». – Это открытие поднимает покрывало, окутывавшее доселе трагическую судьбу мистера Эдуарда Лукаса, погибшего насильственной смертью в понедельник на Годольфинской улице в Вестминстере. Наши читатели помнят, что покойный джентльмен был найден заколотым в своем кабинете и что подозрение пало на слугу, которому, однако, удалось доказать свое алиби. Вчера в парижскую полицию явилась прислуга дамы, живущей на небольшой вилле, на улице Аустерлиц и заявила, что эта дама, известная под именем г-жи Анри Фурнэ, сошла с ума. Медицинское исследование показало, что г-жа Анри Фурнэ больна опасной формой мании. Эта особа во вторник вернулась из поездки в Лондон, и существуют подозрения, что она замешана в дело в Вестминстере. Из сличения фотографических карточек выяснилось, что господин Анри Фурнэ и мистер Эдуард Лукас – одно и то же лицо, и что покойный вел две жизни в Париже и Лондоне. Г-жа Фурнэ, по происхождению креолка, имеет крайне раздражительный характер и легко возбуждается. В прошлом она страдала припадками ревности, доводившей ее до неистовства. Предполагают, что в припадке ревности и совершено преступление, взволновавшее весь Лондон. До сих пор не выяснено, что делала г-жа Фурнэ в понедельник, но уже известно, что женщина, очень похожая на нее, обращала на себя всеобщее внимание в этот день на вокзале Чаринг-Кросс. Было это во вторник утром, и публика с любопытством следила за эксцентричным поведением незнакомки. Можно предполагать, что, совершив преступление в припадке внезапного безумия, женщина устрашилась того, что сделала, и сошла с ума. Теперь она совершенно не помнит того, что было, и даже забыла свое прошлое. Врачи не надеются на ее выздоровление. Есть также данные, что женщина, похожая на госпожу Фурнэ, стояла в понедельник вечером на Годольфинской улице, около квартиры мистера Эдуарда Лукаса».
   Холмс завтракал, а я читал ему вслух газетную статью. Окончив чтение, я спросил:
   – Что скажете по этому поводу, Холмс?
   Холмс встал из-за стола и стал шагать взад и вперед по комнате.
   – Дорогой Ватсон, – сказал он, – вы терпеливый человек. В течение трех дней я вам ничего не говорил, и знаете почему? Нечего было говорить. Сообщения из Парижа тоже ничего не проясняют.
   – Но дело об убийстве Лукаса выяснено окончательно
   – Убийство – только эпизод, пустячный эпизод в сравнении с нашей главной задачей. Ведь мы должны, Ватсон, найти письмо и спасти Европу от войны. За эти три дня случилось только одно важное событие, и это важное событие заключается в том, что за эти три дня ровно ничего не случилось. Я получаю от правительства извещения почти ежечасно, и из этих извещений видно, что повсюду в Европе, тишь и гладь, – этого спокойствия не было бы, если бы письмо дошло по назначению. Спрашивается, где же письмо? У кого оно? Почему его прячут? Эти вопросы стучат в моей голове, точно молотки. Неужели же, смерть Лукаса и исчезновение письма, – лишь совпадение? Получил ли он это письмо? Если получил, то почему оно не нашлось в его бумагах? Неужели его унесла сумасшедшая жена? Но если так, то письмо находится в Париже. Как я стану искать там это письмо? Ведь это же сразу возбудит подозрительность парижской полиции!! Это такое дело, Ватсон, в котором все – против нас, и, однако, надо продолжать. Тут ведь приходится спасать целую страну, даже больше – всю Европу! Если я доведу это дело до благополучного конца, то смогу считать свою карьеру блестяще законченной. Да, это будет мое последнее дело.
   Вошла миссис Хадсон и подала Холмсу записку.
   – Вот так раз! Лестрейд нашел что-то интересное. Надевайте шляпу, Ватсон, мы отправимся в Вестминстер вместе.
   Место, где произошло преступление, я увидел в первый раз. Это был высокий, грязный, с узкими окнами дом, построенный казенно и солидно. Типичный дом XVIII столетия. Из одного окна на нас глядела физиономия любезно улыбающегося бульдога. Это был Лестрейд. Дверь нам отворил высокого роста констебль, а инспектор нас радушно встретил в передней. Мы вошли в комнату, где было совершено преступление. Следов происшествия не оставалось теперь никаких, только на ковре виднелось безобразное, неправильных очертаний пятно.
   Ковер этот был не велик и покрывал только середину паркетного пола. Паркет был чудный, старинный и состоял из отполированных четырехугольников. Над камином висела коллекция оружия. Отсюда-то и был взят кинжал, послуживший орудием преступления.
   Против окна стоял великолепный письменный стол. Вся обстановка, – картины, ковры, обои, – свидетельствовала об изящном вкусе, пожалуй, даже об изнеженности покойного владельца.
   – Читали статью в газете? – спросил Лестрейд.
   Холмс утвердительно кивнул головой.
   – Наши французские собратья попали в самую точку, – сказал Лестрейд, – все именно так и произошло, как они говорят. Жена явилась неожиданно, а иначе он бы ее не впустил. Это был осторожный человек. Ну, вот он и впустил ее, нельзя же ведь человека на улице держать. Она объявила, что выследила его, наконец, стала упрекать, ну, слово за слово, а затем она схватила кинжал и готово дело. Положим, женушка его ухлопала не сразу. Все стулья оказались сбитыми в одну кучу, а один стул мистер Лукас держал за ножку, очевидно, отмахивался им… Да мистер Холмс, теперь мне это дело до такой степени ясно, будто я сам здесь присутствовал и был свидетелем преступления.
   Холмс поднял брови.
   – Зачем же вы послали за мной?
   – О, это совсем другое дело. Это – пустячок, которым вы так интересуетесь. Ну, прямо вздор, безделица, можно сказать! К главному факту это никакого отношения не имеет.
   – В чем же дело?
   – Видите ли, после того, как было совершено преступление, все вещи в этой комнате сохранились в таком же порядке, в каком были найдены. Тут ничего не трогали, все оставалось на своих местах. Полицейские дежурили здесь и ночью, и днем. Тело похоронили сегодня утром, после того, как следствие было объявлено законченным. Мы и решили по этому случаю покопаться хорошенько в этой комнате. Видите этот ковер? Он не прибит к полу. Мы подняли этот ковер и нашли…
   – Ну? И что же вы нашли?
   Лицо у Холмса сделалось тревожным.
   – Вы сто лет будете думать и не угадаете, что мы нашли, – сказал Лестрейд. – Видите ли, на ковре кровавое пятно. Крови ведь много было здесь, и она должна просочиться насквозь. Не правда ли?
   – Конечно.
   – Ну, и как же вы удивитесь, если я вам скажу, что под пятном пол совершенно чистый. Никаких следов крови там нет.
   – Как это так, пол чистый? Может ли это быть?
   – Да, верно, этого быть не может, но факт остается фактом. Пол чистый.
   Инспектор приподнял кончик ковра, и мы убедились в правоте его слов.
   – Поглядите-ка, кромка ковра вся замазана. Следы крови должны были остаться на полу.
   Видя изумление Холмса, Лестрейд захихикал. Ему было приятно, что он изумил знаменитого сыщика.
   – Ну-с, а теперь я вам объясню этот феномен. На полу есть кровавое пятно, но совсем не под пятном на ковре. Взгляните-ка!
   Он приподнял ковер с другой стороны, и, действительно, на белом квадрате пола мы увидали большое красное пятно.
   – Что вы на это скажете, мистер Холмс?
   – Что же, это очень просто. Пятно на полу находилось под пятном на ковре, но потом ковер перевернули. Коврик не велик и это легко сделать.
   – Официальная полиция, мистер Холмс, не нуждается в таких объяснениях. Мы и сами знаем, что ковер был перевернут. Это ясно, ибо пятна на полу и ковре не совпадают. Я вас спрашиваю, кто поднимал ковер и зачем?
   Холмс был сух и непроницаем, но для меня было ясно, что он с трудом сдерживает сильное волнение.
   – Скажите, Лестрейд, все ли время констебль дежурил в этой комнате? – спросил он.
   – Да, он никуда не отлучался.
   – Послушайтесь моего совета. Исследуйте это дело хорошенько, но только не допрашивайте констебля при нас. Если вы исповедуете его наедине, он скорее признается. Спросите, как он посмел пускать сюда посторонних и оставлять их здесь без присмотра. Вы не спрашивайте его, признает ли он себя виновным, а говорите с ним так, будто его виновность уже доказана. Скажите ему, что вы знаете о том, что в этой комнате кто-то побывал. Скажите, что он может заслужить прощение только в том случае, если чистосердечно во всем покается. Делайте то, что я говорю.
   – Клянусь святым Георгием, я выдавлю из него все, что он знает! – воскликнул Лестрейд и бросился вон из комнаты, а через минуту до нас донеслись звуки его громкого голоса.
   – Живее, Ватсон, живее! – воскликнул Холмс в каком-то неистовстве.
   В этом возгласе обнаружилась вся демоническая энергия этого человека, – энергия, искусно прикрытая видом рассеянной небрежности. Он сорвал ковер и, став на колени, начал лихорадочно ощупывать квадраты пола. Один из квадратиков отскочил вверх, как крышка шкатулки. Под ним оказалось небольшое углубление. Холмс запустил туда руку, а затем зарычал от злобы и обиды.
   В углублении ничего не было.
   – Живее, Ватсон, кладите ковер на место!
   Мы успели закрыть крышку и постелить ковер. Голос Лестрейда послышался в коридоре. В момент его появления Холмс стоял, небрежно прислонясь к камину, спокойный и скучающий, едва сдерживая одолевавшую его зевоту.
   – Простите, что я вас задержал, мистер Холмс. Я и сам вижу, что вам это дело до смерти надоело. Вы правы, негодяй во всем признался. Пойдите-ка сюда, Макферсон. Расскажите этим джентльменам о вашем, не заслуживающем никакого извинения, поведении.
   Высокий констебль, красный как рак и с выражением искреннего раскаяния на лице, вошел в комнату.
   – Уверяю вас, сэр, что у меня худого и на уме не было. Вчера вечером сюда зашла молодая особа, она сказала, что ошиблась домом. Ну, я с ней малость поговорил. Знаете, все один и один сидишь – скука возьмет.
   – И что же случилось дальше?
   – Ну, она интересовалась этим делом – в газетах про убийство прочитала. Это очень важная дама была, сэр, так говорила хорошо и складно, я и думал поэтому, что ничего худого не выйдет, если я пущу ее в комнату поглядеть. Вошла она в комнату, увидала кровь на ковре и хлопнулась в обморок. Лежит точно мертвая. Я бросился в кухню за водой, стал ее поить – бесполезно, тогда я сбегал на угол, в таверну «Тисовое дерево», за водкой, но покуда я бегал, барыня пришла в себя и ушла из дому. Ей, наверное, было стыдно за свою слабость, и она боялась мне в лицо взглянуть.
   – А в каком виде был ковер после ее ухода?
   – Маленько поизмят, сэр. Она ведь прямо на него упала, а ковер-то гвоздями к полу не прибит. Ковер поизмялся, и я его расправил.
   – Это вам урок, констебль Макферсон! – с достоинством произнес Лестрейд. – Теперь вы видите, что меня нельзя обмануть. Я только взглянул на ковер и сразу увидел, что кто-то здесь побывал. Счастье для вас, Макферсон, что все здесь благополучно и что эта дама ничего важного не унесла, а то бы я показал вам, где раки зимуют… Мне жаль, мистер Холмс, что я побеспокоил вас по такому пустяковому делу. Я думал, что это вас заинтересует.
   – Да, это интересно. А скажите-ка мне, Макферсон, эта дама была здесь один раз?
   – Точно так сэр, один раз.
   – А кто она такая?
   – Но знаю ее фамилию, сэр. Говорила, что занимается перепиской и ищет рабочих по объявлению. Ошиблась номером и забрела сюда. Очень красивая дама, сэр!
   – Высокая?
   – Точно так, сэр, рослая дама. И очень красивая. Пришла да и говорит: «Констебль, дайте мне взглянуть на комнату». И просила она меня так умильно, и отказать ей я не смог, подумал, что греха тут не будет.
   – А как она была одета?
   – Просто, сэр. В длинном плаще до самых пят.
   – В котором часу она приходила?
   – В сумерках, сэр. Когда я бежал назад с водкой, начали зажигать фонари.
   – Очень хорошо, – сказал Холмс, – идемте, Ватсон, нам предстоит важное дело.
   Мы двинулись в путь. Лестрейд остался в комнате, а кающийся констебль бросился отворять нам дверь. На пороге Холмс приостановился, вынул что-то из кармана и показал полицейскому.
   Тот ахнул.
   – Боже мой!
   Холмс приложил палец к губам, спрятал обратно в карман изумившую полицейского вещь – и мы вышли на улицу.
   – Великолепно! – воскликнул он. – Идите скорее, Ватсон. Занавес поднят, и начался последний акт пьесы. Можете быть спокойны, войны в Европе не случится. Блестящая карьера высокочтимого сэра Трелони Хоппа не пострадает, неосторожный государь не понесет наказания за свою неосторожность, нашему премьер-министру не придется столкнуться с международными осложнениями… Теперь от нас требуется такт и ловкость, чтобы история, грозившая бедой всему миру, кончилась пустяками.
   Я был преисполнен в эту минуту восхищением перед талантами моего друга.
   – Вы разрешили задачу?! – воскликнул я.
   – Ну, это едва ли, Ватсон. В деле есть моменты, оставшиеся невыясненными. Но мы знаем так много, что должны будем винить самих себя, если не узнаем остального. Теперь же мы должны идти прямо в Уайтхолл-Террас.
   Через несколько минуть мы были в резиденции министра иностранных дел. Шерлок Холмс попросил доложить о нашем приходе леди Тильде. Нас ввели в изящно убранную приемную.
   Лицо леди Тильды покраснело от негодования.
   – Мистер Холмс! – воскликнула она. – Это недостойно! Нехорошо с вашей стороны! Я ведь просила сохранить мой визит в секрете. Не желаю, чтобы муж узнал о том, что я вмешиваюсь в его дела. И, однако, вы меня компрометируете. Вы пришли сюда, и теперь все будут знать, что у нас с вами есть какие-то дела.
   – Извините, сударыня, но я должен был прийти. Мне поручили вернуть важное письмо, я потому и явился сюда. Прошу вас, сударыня, отдать письмо.
   Леди Тильда вскочила с места. Румянец, игравший на ее лице, исчез. Она стала бледна, как смерть, зашаталась, и мне показалось, что она упадет в обморок. Но леди сделала усилие над собой.
   – Вы меня оскорбляете, мистер Холмс! – на ее лице попеременно отражались то негодование, то изумление.
   – Нет, сударыня, этот тон бесполезен. Отдайте письмо.
   Леди Тильда бросилась к колокольчику.
   – Дворецкий вас проводит.
   – Если вы позвоните, я не смогу, несмотря на мое искреннее желание, покончить с делом без скандала. Отдайте письмо. Если вы доверитесь мне, то все уладится, но если захотите идти против меня, вам же хуже.
   Леди Тильда стояла перед нами гордая, величественная. Она пристально глядела на Холмса, стараясь прочитать его мысли.
   – Вы стараетесь меня запугать, это некрасиво, мистер Холмс. Вы приходите сюда для того, чтобы оскорбить женщину. Вы что-то такое узнали. Что же это, скажите?
   – Пожалуйста, сядьте, сударыня. Если вы упадете в обморок, вы можете ушибиться, я не стану говорить, пока вы не сядете. Вот, теперь вы сели, благодарю.
   – Мистер Холмс, я даю вам пять минут.
   – Леди Тильда, мне довольно одной минуты. Я знаю о вашем посещении Эдуарда Лукаса и о том, что вы отдали ему это письмо. Я знаю также, что вы хитростью проникли на квартиру убитого вчера вечером, и достали обратно письмо из-под пола, закрытого ковром.
   Помертвелая от страха, едва переводя дух, женщина глядела на моего приятеля.
   – Вы с ума сошли, мистер Холмс, вы просто с ума сошли! – воскликнула она, наконец.
   Холмс вынул из кармана ту небольшую вещицу, которую он показывал полицейскому: это была фотографическая карточка леди Тильды.
   – Я нарочно захватил это с собою, – сказал он, – и оказался прав: констебль узнал ваше лицо.
   Леди Тильда тяжко вздохнула. Ее голова откинулась назад, на спинку кресла.
   – Не волнуйтесь, миледи. Дело может быть исправлено. Письмо у вас, а я вовсе не хочу доставлять вам неприятности. Я должен вернуть письмо вашему мужу – на этом моя миссия кончается. Послушайтесь моего совета и будьте со мною откровенны. В этом ваше спасение.
   Но храбрость молодой женщины была изумительна. Даже теперь она не хотела признать себя побежденной.
   – Я вам повторяю, мистер Холмс, что вы заблуждаетесь, – отрезала она.
   Холмс встал и прошелся по комнате.
   – Мне жаль, леди Тильда. Я сделал для вас все, что мог, но вижу теперь, что трудился напрасно.
   Он позвонил в колокольчик. Вошел дворецкий.
   – Мистер Трелони Хопп у себя?
   – Он будет дома в четверть первого, сэр, – ответил дворецкий.
   Холмс взглянул на часы.
   – Еще четверть часа, – сказал он. – Ну, что же, мы подождем.
   Едва затворилась дверь за дворецким, как леди Тильда уже стояла на коленях перед Холмсом. Ее хорошенькое личико намокло от слез.
   – О, пощадите меня, мистер Холмс! Пощадите меня! – молила она в отчаянии. – Ради всего святого, не говорите мужу! Я его так люблю! Это разобьет его благородное сердце.
   Холмс поднял леди Тильду и усадил в кресло.
   – Я рад, сударыня, что вы образумились. Времени теперь терять нельзя уже, где письмо?
   Она бросилась к столу, отперла ящик и вынула оттуда длинный синеватый конверт.
   – Вот оно, мистер Холмс! О, я была бы счастлива, если бы никогда не видела этого письма!
   – Мы должны его вернуть, – произнес Холмс, – но как это сделать? Живее, живее, надо что-нибудь придумать! Где шкатулка?
   – В спальне мужа.
   – Скорее, сударыня, несите шкатулку сюда.
   Мгновение спустя, леди Тильда снова была с нами. Она принесла чистенький ларчик красного дерева.
   – У вас есть дубликат ключа? Ну, конечно, есть! Отоприте шкатулку.
   Леди Тильда вынула из кармана маленький ключик. Шкатулка была набита письмами доверху, Холмс засунул синий конверт в самый низ, затем шкатулка была снова заперта и водворена в спальню.
   – Теперь мы готовы, – сказал Холмс, – у нас остается еще десять минуть. Я, леди Тильда, беру на себя слишком многое, чтобы выгородить вас. Отплатите мне за это полной откровенностью. Скажите, что означает это странное дело?
   – О, мистер Холмс, я расскажу вам все, – воскликнула леди Тильда, – уверяю, что я согласилась бы скорей позволить отрубить себе правую руку, чем причинить горе моему мужу. Я уверена, что во всем Лондоне нет другой такой любящей жены, и, однако, я знаю, что он ни за что не простил бы меня, если бы узнал… Как я себя вела… Как я была вынуждена себя вести в этой несчастной истории. Муж – человек безупречно честный и ни за что не простит тому, кто согрешил в деле чести. Помогите мне, мистер Холмс, – все поставлено на карту – и счастье, и жизнь.
   – Скорее, сударыня, время идет!
   – Когда я была еще не замужем, я написала одно письмо, нескромное, глупое письмо. В этом письме не было ничего дурного, но мой муж, я знаю, непременно взглянул бы на него иными глазами и счел бы меня преступницей. Наше взаимное доверие было бы погублено навсегда. Это письмо было написано давно, несколько лет тому назад. Я считала эту историю поконченной, и вдруг этот господин, Лукас, заявляет, что мое письмо у него, и что он намерен передать его моему мужу. Я умоляла пощадить меня. Он сказал, что отдаст мне это письмо, если я принесу голубой конверт, хранящийся в шкатулке моего мужа. Как он узнал об этом письме – не знаю, мне кажется, что у него в министерстве были свои шпионы. При этом Лукас меня уверил, что от этого мужу никакого вреда не будет. Поставьте себя в мое положение, мистер Холмс! Что я должна была делать?
   – Рассказать обо всем мужу.
   – Я не смела, мистер Холмс! Беды мне грозили отовсюду. Откажись я от предложения Лукаса, и мое счастье погибло бы безвозвратно. А исполнить его требование – значить обмануть мужа. Я предпочла второе, потому, что не понимаю ничего в политике. Я не понимала, что мои поступки могут привести к серьезным последствиям. И вот я сняла восковой слепок с замка. Лукас мне доставил дубликат ключа. Я отперла шкатулку, достала письмо и отнесла его к Лукасу, на Годольфинскую улицу.
   – И что же там произошло, миледи?
   – Я, как было условлено, постучала в дверь. Лукас отворил сам. Я вошла в кабинет, но оставила дверь передней отворенной, так как боялась остаться с ним наедине. Я хорошо помню, что около двери, когда я входила в дом, стояла какая-то женщина. Дело мы окончили очень скоро. Он получил от меня синий конверт и отдал мне письмо. В эту минуту в дверях раздался шум. Лукас быстро поднял ковер, спрятал в тайник под полом письмо и снова закрыл паркет ковром. А затем произошло нечто ужасное! Я помню темное, безумное лицо, женский голос. Она закричала по-французски: «О, я ждала не напрасно! Наконец то, я застала тебя с любовницей!»
   Последовала дикая борьба. Он держал в руках стул, у нее в кулаке сверкал нож. Я бросилась в ужасе вон и убежала домой. Только на следующий день из газет узнала об убийстве. Всю ночь я чувствовала себя счастливой. Мое письмо вернулось ко мне. Я не знала еще, что ожидает меня в будущем. Только утром я поняла, что избавилась от одной беды, но накликала на себя другую. Мой муж, узнав о пропаже письма, пришел в страшное отчаяние, и я почувствовала себя глубоко несчастной. Мне хотелось упасть перед ним на колени и рассказать о том, что я сделала. Но ведь признаться в этом грехе я не могла, не признавшись в том… в прошлом. И я пошла к вам, чтобы вы мне растолковали, что такое я сделала, как велик мой грех. И когда я поняла, в чем дело, я решила, во что бы то ни стало, добыть обратно это письмо. Я решила, что письмо осталось там, куда спрятал его Лукас. Ведь он успел сделать это прежде, чем в комнату вошла эта ужасная женщина. Но как проникнуть в комнату? Два дня я подстерегала на улице удобного случая, но дверь дома не отворялась. Вчера вечером я сделала последнюю попытку. Вы знаете, что я предприняла, и что мой план оказался удачным. Я принесла письмо домой, и хотела его уничтожить, я не видела возможности вернуть его мужу без соответствующей исповеди. Боже мой! Я слышу его шаги!
   Министр иностранных дел, взволнованный, вбежал в комнату.
   – Что, мистер Холмс, есть новости?! – воскликнул он.
   – Да, мы достигли определенного прогресса в расследовании.
   – О, благодарение Богу! Сегодня у меня завтракает премьер-министр! Знаете, у этого человека стальные нервы, но мне хорошо известно, что он все эти дни не спал ни минуты. Джекобс, – обратился он к слуге, – попросите господина премьер-министра пожаловать сюда. Что касается вас, моя дорогая, то вам эти политические дела едва ли интересны. Мы придем к вам через несколько минут в столовую.
   Премьер-министр был сдержан, но по блеску его глаз и по нервному подергиванию костлявых рук я видел, что он взволнован не меньше своего младшего товарища.
   – Насколько я понял, вы пришли что-то сообщить нам, мистер Холмс?
   – Мои новости имеют отрицательный характер, – ответил Холмс. – Я наводил справки повсюду и теперь убежден вполне, что опасаться вам нечего.
   – Но этого мало, мистер Холмс. Мы живем на вулкане. Нам нужно что-либо более определенное.
   – О, я надеюсь найти это письмо! Я затем и пришел сюда. Чем больше я думаю над этим делом, тем больше убеждаюсь в том, что письмо не выходило из этого дома.
   – Мистер Холмс!
   – Чего же вы удивляетесь? Если бы это было не так, то письмо данным давно было бы обнародовано.
   – Но с какой же стати вор стал бы скрывать письмо в этом же доме?
   – Я убежден в том, что и вора-то никакого не было. Письмо никто не похищал.
   – В таком случае как же оно исчезло из шкатулки?
   – Я убежден, что оно из шкатулки ни исчезало.
   – Мистер Холмс, вы неудачно выбрали предмет для шуток! – воскликнул Трелони Холл. – Я же сказал, что в шкатулке письма нет.
   – Но ведь вы со вторника в шкатулку так и не заглядывали?
   – Нет, да это и ни к чему.
   – Ну, значит, во вторник вы просто не заметили письмо.
   – То, что вы говорите, невозможно.
   – Такие истории случаются. Уверен, в шкатулке много бумаг. Это письмо как-нибудь завалилось между ними.
   – Но письмо было на самом верху.
   – Мало ли что! Шкатулку могли встряхнуть, и письма перепутались.
   – Уверяю, что я тщательнейшим образом пересмотрел все письма.
   – Этот спор легко решить, – произнес премьер-министр, – велите принести шкатулку.
   Министр иностранных дел позвонил.
   – Джекобс, принесите шкатулку! Простите меня, мистер Холмс, я все еще считаю эту вашу выходку неудачной шуткой, но что же делать… Благодарю вас, Джекобс, поставьте шкатулку на стол. Ключ у меня всегда на часовой цепочке. Вот те бумаги, видите ли вы? Вот письмо от лорда Мерроу, вот доклад сэра Чарльза Гарди. Это вот меморандум из Белграда, вот записка о русско-германском торговом договоре, это – письмо из Мадрида, письмо от лорда Флауэрса… А это… Боже мой! Что же это такое?! Лорд Беллингер! Лорд Беллингер!..
   Премьер-министр вырвал у него из рук письмо.
   – Да, это оно! Письмо не тронуто. Хопп, поздравляю вас!
   – Спасибо! Спасибо! О, какая тяжесть свалилась у меня с души! Но это прямо поразительно. Мистер Холмс, вы волшебник! Как вы узнали, что письмо находится здесь?
   – Я знал, что письмо не может находиться в другом месте.
   – Глазам не верю!
   И министр иностранных дел выбежал из комнаты, восклицая:
   – Где моя жена? Я должен сказать ей, что все благополучно. Тильда! Тильда!
   Премьер-министр поглядел на Холмса. Его глаза блестели.
   – Ну, сэр, этому я ни за что не поверю, – пробормотал он. – Скажите, как письмо попало обратно в шкатулку?
   Холмс, улыбаясь, уклонился от проницательного взгляда.
   – У нас, сэр, тоже есть свои дипломатические тайны, – сказал Шерлок Холмс и, взяв шляпу, удалился из комнаты.
   А я последовал за ним.

Пять косточек апельсина

   Просматривая свои записки о делах Шерлока Холмса между 1882 и 1890 годами, я встречаю массу странных и интересных расследований. Решить, какие из них стоит выбрать для публикации, а какие лучше пока скрыть от любопытной публики – вот, поистине, тяжелейшая задача. Некоторые запутанные случаи уже получили широкую огласку, благодаря вездесущим газетчикам, которые, как обычно, переврали факты. Иные загадки были разгаданы лишь по случайному стечению обстоятельств, а потому могут нанести ущерб репутации моего друга, который прослыл, и не без оснований, сыщиком, выстраивающим безупречную систему логических доказательств, прежде, чем разоблачить преступника. Впрочем, в моем архиве немало и таких дел, которые показывают абсолютное превосходство Холмса над полицейскими следователями, не способными сделать правильные выводы из ими же обнаруженных улик. То, о котором я поведаю вам сегодня, как раз относится к числу последних.
   Летом 87-го года у нас была целая серия приключений, записи о которых я храню. Здесь можно вспомнить дело Общества нищенствующих любителей, которые создали тайный клуб в подвале мебельного склада или историю о крушении британской шхуны «Софи Андерсон», или, наконец, отравление Кэмбервэлла. В последнем случае, как вы помните, Шерлок Холмс изучил часы мертвеца и доказал, что они были заведены двумя часами ранее, и, следовательно, покойный ушел спать в течение этого времени – этот факт имел огромное значение для прояснения дела. Все это происходило летом, осень же началась спокойно. До равноденствия не случилось ровным счетом ничего интересного, а потом зарядили дожди. В последние дни сентября разбушевался настоящий шторм. С самого утра завывал ветер, и ливень стучал в окна, так что даже здесь, в самом сердце Лондона, – этой огромной крепости, построенной руками человека, – мы были вынуждены скрываться от непогоды. С наступлением вечера шторм усилился. Шерлок Холмс угрюмо сидел у камина, просматривая свою картотеку преступников, в то время как я погрузился в книгу с прекрасными морскими историями Кларка Рассела. Вой шторма извне, казалось, сливался с бурей, о которой я читал, и шум дождя напоминал плеск морских волн. Моя жена в ту пору гостила у своей матери, поэтому в течение нескольких дней я снова жил в своей прежней квартире.
   Неожиданно раздался звонок.
   – Кто может заявиться в ненастный вечер? – удивленно спросил я Холмса. – Может быть, кто-то из ваших друзей?
   – У меня нет друзей, дорогой Ватсон. Кроме вас, разумеется, – усмехнулся он. – А вы и так уже здесь, так что предположение ваше можно считать ошибочным.
   – Тогда, возможно, это клиент.
   – Если так, то дело у него серьезное. Из-за какого-нибудь пустяка человек не выйдет из дома в столь поздний час, да еще и в такую ужасную погоду. Но я полагаю, что это, скорее всего, одна из приятельниц миссис Хадсон, нашей домовладелицы.
   Однако и это предположение оказалось ошибочным. В коридоре послышались шаги, а потом в нашу дверь постучали. Холмс протянул длинную руку, повернул лампу от себя, чтобы осветить свободное кресло, и только потом сказал:
   – Войдите!
   На пороге появился молодой мужчина, ему было около двадцати двух лет, ухоженный и элегантно одетый. Мокрый зонт, который он держал в руке, и длинный блестящий плащ подтвердили, что на улице бушует буря, но бледное лицо посетителя не было связано с непогодой. Он был охвачен беспокойством и тревогой.
   – Приношу свои извинения, господа, – сказал он, поднося к глазам золотое пенсне. – Боюсь, я принес в вашу уютную комнату частицу шторма и дождя.
   – Повесьте пальто и зонтик поближе к камину, они быстро просохнут, – посоветовал Холмс, внимательно разглядывая молодого человека. – Вы прибыли с юго-запада?
   – Да, из Хоршэма. Но как вы узнали?
   – Эта смесь глины и мела, которую я вижу на ваших ботинках, весьма своеобразна. Но это не важно. С чем пожаловали к нам, на Бейкер-стрит?
   – Я пришел за советом.
   – Совет – это легко.
   – И за помощью!
   – А вот это уже не всегда так просто.
   – Я слышал о вас, мистер Холмс, от майора Пэндегаста. Вы спасли его во время скандала в тэнкервильском клубе.
   – Припоминаю… Его несправедливо обвинили в мошенничестве с картами.
   – Да! И майор сказал, что вы можете решить все, что угодно.
   – Это слишком лестная характеристика, чтобы быть правдой.
   – Но ведь вы никогда не проигрывали!
   – Меня побеждали четыре раза – трижды мужчины и один раз женщина.
   – Но что это по сравнению с количеством ваших успехов?
   – Да, можно сказать, что в целом я добился успеха.
   – Тогда вы сможете помочь мне, не сомневаюсь! – воскликнул молодой человек.
   – Давайте попробуем, – улыбнулся Холмс. – Подвигайте кресло к огню и расскажите о вашем деле.
   – Дело у меня необычное… Я знаю, что с другими к вам не приходят, мистер Холмс, и все же сомневаюсь, что вы когда-либо слышали о более загадочной и необъяснимой цепи событий, чем те, которые произошли в моей семье.
   – Вы заинтриговали меня, – сказал Холмс. – Прошу, расскажите мне и доктору Ватсону основные факты с самого начала. Впоследствии я спрошу вас о деталях, которые покажутся мне наиболее важными. Пока же обещаю не перебивать.
   Молодой человек подвинул кресло и взгромоздил промокшие ноги на каминную решетку.
   – Меня зовут Джон Опеншоу, – начал он. – Но мои собственные дела, насколько я понимаю, не имеют ничего общего с этим кошмаром. Неприятности достались мне по наследству, поэтому, чтобы предоставить все известные мне факты, придется вернуться на несколько десятков лет назад. У моего деда было два сына – мой отец Джозеф и мой дядя Элиас. У отца была небольшая фабрика в Ковентри, которую он расширил после изобретения велосипеда. Отец запатентовал шины «Опеншоу», которые были прочнее всех прочих. Этот бизнес имел такой успех, что отец смог продать его и уйти на пенсию, обладая при этом значительным капиталом.
   Дядя Элиас в юности уехал в Америку, в поисках лучшей жизни, и, в конце концов, разбогател. Стал плантатором во Флориде. Во времена войны Севера и Юга он храбро сражался и дослужился до чина полковника. Когда генерал Ли капитулировал, мой дядя возвратился на плантацию, где прожил еще три года. Но потом дела пошли хуже некуда, рабов освободили, земля перестала приносить доход и в 69-м или 70-м, не помню точно, дядя вернулся в Европу и купил поместье неподалеку от Хоршэма. Был он человеком нервным и очень жестоким, с соседями старался не общаться, а если приходилось, то все обычно заканчивалось перебранкой или даже потасовкой. Сомневаюсь, что дядя Элиас когда-нибудь появлялся в городе. У него был сад и два или три поля возле дома, там он мог прогуливаться или заниматься физическими упражнениями. Хотя, какие прогулки?! Он редко выходил из своей комнаты. Иной раз запирался на неделю и никого не хотел видеть. Пил бренди и очень много курил, и не впускал никого, даже родного брата. Только ко мне, своему единственному племяннику, он испытывал некое подобие светлых чувств. Я часто и подолгу гостил в его поместье. Дядя любил играть со мной в шашки, когда был трезв, а когда напивался до бесчувствия, то мне приходилось улаживать дела с прислугой или торговцами. Я чувствовал себя полным хозяином в его доме. Знал, где хранятся ключи от всех дверей, мог ходить куда угодно и делать, что вздумается. Лишь бы не тревожить дядю, когда он запирался в своей комнате. Единственное место, куда дядя запрещал заходить даже мне, не говоря уже об остальных, была каморка на чердаке, под самой крышей. Когда я был мальчишкой, любопытство часто подталкивало меня заглянуть в эту запретную комнату через замочную скважину. Но всякий раз я видел лишь полдюжины старых сундуков и свертков, собранных в дальнем углу.
   Четыре года назад дядя получил странное письмо с заграничной маркой. Это было удивительное событие, поскольку на моей памяти он никогда не получал писем. Все его счета оплачивались заранее, а друзей у него попросту не было. Дворецкий торжественно принес письмо на подносе, когда мы садились за обеденный стол.
   – Из Индии! – воскликнул дядя, взяв конверт в руки. – Штемпель Пондишерри! Что это может быть?
   Он поспешно разорвал письмо и на скатерть высыпались несколько сушеных апельсиновых косточек. Я засмеялся, глядя как дядя пересчитывает их пальцем, но потом поднял глаза и увидел его лицо. Смех тут же застрял у меня в горле, настолько дядино лицо было ужасно. Его губа отвисла, глаза налились кровью, а кожа стала серой, как оконная замазка. Он впился взглядом в конверт, который все еще держал в дрожащей руке и закричал:
   – Боже мой… Боже мой, старые грехи настигли меня!
   – Что это, дядя? – испуганно спросил я.
   – Смерть, – прошептал он и, встав из-за стола, удалился в свою комнату, оставив меня трепещущим от ужаса. Я поднял конверт и увидел три буквы «К», нацарапанные красными чернилами на внутренней стороне клапана, прямо над резинкой. Внутри не было ничего, кроме тех самых сушеных косточек. Я пересчитал, их оказалось ровно пять. Чего же так испугался дядя Элиас?
   Я отправился к нему, чтобы задать этот вопрос, и встретил дядю на лестнице. В одной руке он держал заржавленный ключ от тайной каморки на чердаке. В другой – небольшой латунный ящик, похожий на кассу.
   – Они могут делать, что угодно, но я все равно их переиграю! О да, я поставлю им мат, – бормотал он. – А, вы здесь, Джон? Очень кстати. Немедленно пошлите в Хоршэм, за адвокатом, и скажите горничной, чтобы в моей комнате тотчас же разожгли камин.
   Я сделал, как он приказал. Вскоре приехал адвокат, и меня пригласили в дядину комнату. Огонь в камине горел ярко, а на решетке была масса черного пушистого пепла, какой возникает при сжигании бумаги. Латунная коробка стояла рядом – открытая и пустая. Когда я взглянул на коробку, я сразу заметил, что на крышке выбито тройное «К», в точности как на конверте.
   – Я хочу, чтобы ты, Джон, засвидетельствовал мою волю, – сказал дядя. – Я оставляю свое имение, со всеми его преимуществами и недостатками, моему брату, твоему отцу. Впоследствии оно, без сомнения, перейдет к тебе. Если тебе в нем будет уютно, наслаждайся жизнью. Если оно станет тебя в тягость, мой мальчик, то оставь поместье своему заклятому врагу. Мне жаль оставлять тебе столь обоюдоострое наследство, но я не могу предугадать дальнейший ход событий. Пожалуйста, подпишите бумагу, в том месте, где указывает адвокат, и покончим с этим.
   Я поставил свою подпись, адвокат увез завещание. Этот случай напугал меня, но более всего пугало то, что, сколько бы я ни размышлял над этой историей, мне не удалось найти ни одного разумного объяснения. Смутное предчувствие беды не оставляло меня довольно долго, но любая тревога притупляется с течением времени. Шли дни, недели, но ничто ужасного не происходило. Разве что дядя стал запираться в своей комнате все чаще. Иногда, после пары бутылок, он выбегал в сад в пьяном бреду и, размахивая револьвером, кричал:
   – Я не боюсь! Слышите? Никого не боюсь! Ни человеку, ни самому сатане, не позволю прирезать меня, как овцу!
   Когда эти горячечные припадки заканчивались, дядя в панике бежал обратно в дом, запирал входную дверь и прислонялся к ней спиной, как человек, совершенно обессиливший от ужаса. В такие моменты я видел его лицо, даже в холодный день, покрытое испариной. Чтобы приблизить финал, мистер Холмс, и не злоупотреблять вашим терпением, скажу, что дядя устраивал пьяные безумства все чаще и, после одной такой выходки, не вернулся в дом. Я вооружил слуг и мы отправились на поиски. Дядя лежал лицом вниз в маленьком пруду в тенистой части сада. Не было никаких признаков насилия, а глубина воды здесь была всего два фута, так что присяжные, учитывая дядину вспыльчивость и эксцентричность, вынесли вердикт «самоубийство». Но я, неоднократно видевший, как дядя Элиас вздрагивает от самой мысли о смерти, не мог поверить в это. Вскоре мой отец, в соответствии с завещанием, вступил во владение имением. Также ему достались 14 000 фунтов, которые лежали на счету в банке.
   – Подождите, – вмешался Холмс. – Я обещал не перебивать, но теперь, пожалуй, соглашусь, что ваш случай является одним из самых замечательных, которые я когда-либо слышал. Позвольте мне узнать дату получения вашим дядей письма и дату его предполагаемого самоубийства.
   – Письмо пришло 10 марта 1883 года. Дядя умер через семь недель, в ночь на 2 мая.
   – Я так и думал. Пожалуйста, продолжайте.
   – Когда мой отец переехал в поместье, он, по моей просьбе, первым делом открыл дверь каморки на чердаке, в которую прежде людям ход был заказан. Мы тщательно осмотрели все сундуки, но нашли лишь латунный ящик, чье содержимое было уничтожено дядей. К внутренней стороне была приклеена бумажная этикетка с повторением троекратного «K» и надписью «Письма, меморандумы, квитанции и реестр». В остальном же на чердаке не было ничего важного, кроме огромного количества разбросанных бумаг и записных книжек, касающихся жизни моего дяди в Америке. Некоторые из них относились к военному времени и свидетельствовали, что полковник Опеншоу достойно выполнял свой долг и заслужил репутацию храбреца. Другие относились к послевоенному периоду, когда в южных штатах затеяли переустройство победители-северяне. По-видимому, дядя был озабочен политикой и являлся одним из лидеров оппозиции.
   Итак, мой отец переехал жить в Хоршэм в 84-м году, и мы жили спокойно до января 85-го. На четвертый день после Нового года я услышал, как мой отец вскрикнул от удивления, распечатав конверт, пришедший с утренней почтой. Он вытряхнул на ладонь пять сушеных апельсиновых косточек и смотрел на них с затаенным страхом. Отец всегда смеялся над моими рассказами, которые он называл не иначе, как «Бредовые байки про полковника», но сейчас он выглядел напуганным и озадаченным одновременно.
   – Что, черт возьми, это значит, Джон? – пробормотал он.
   Мое сердце застыло, превращаясь в кусок свинца.
   – Проверь, там есть буквы «ККК»? – сказал я.
   Отец заглянул внутрь конверта.
   – Так оно и есть, – воскликнул он. – Вот те самые буквы. Но что это написано над ними?
   – «Положите бумаги на солнечные часы», – прочитал я, заглядывая через его плечо.
   – Какие бумаги? Какие солнечные часы? – недоумевал отец.
   – Солнечные часы в саду. Других нет, – сказал я, – но бумаги были уничтожены дядей.
   – Глупости! – сказал отец, собирая остатки мужества. – Мы живем в цивилизованной стране, и нам не нужны подобные дурачества. Откуда пришло письмо?
   – Из Данди, – ответил я, взглянув на штемпель.
   – Нелепый розыгрыш… И что мне, прикажешь, делать с солнечными часами и бумагами, которых нет?
   – Ты должен сообщить обо всем полиции.
   – Чтобы надо мной посмеялись? Ну, уж нет.
   – Тогда позволь мне сделать это! – умолял я.
   – Нет, я запрещаю, – отрезал отец.
   Он не хотел поднимать шум из-за того, что считал ерундой. Спорить было бесполезно, более упрямого человека мир не знал. Однако тревога поселилась в моей душе. Я предложил отцу уехать из поместья, хотя бы ненадолго, чтобы избежать опасности, а тут и повод подвернулся – пришло письмо от его старого друга, майора Фрибоди, командующего фортом в Портстауне. Отец согласился и отправился в дорогу на третий день, после получения апельсиновых косточек. Вскоре пришла телеграмма от майора. Он сообщил, что отец упал в меловой карьер, которых много в тех местах, его нашли без чувств, с разбитой головой. По версии следователя, он ехал в сумерках по незнакомой местности, а поскольку меловой карьер не был огорожен должным образом, суд присяжных вынес вердикт «несчастный случай». Не было ни следов насилия, ни следов, ни грабежей, ни сообщений о том, что на дорогах видели посторонних. И все же я был уверен, что вокруг отца был сплетен гнусный заговор.
   Таким зловещим образом я получил свое наследство, мистер Холмс. Вы спросите, почему я не избавился от него? Потому что был твердо убежден в том, что все проблемы каким-то образом связаны с прошлым моего дяди, и что опасность будет угрожать мне в любом доме, а не только в поместье Опеншоу. Мой отец погиб в январе 1985 года, с тех пор прошло два года и восемь месяцев. Все это время я счастливо жил в Хоршэме, и уже начал надеяться, что проклятие рассеялось, а злой рок больше не довлеет над нашей семьей. Однако я успокоился слишком рано. Вчера утром я получил зловещее письмо.
   Молодой человек вынул из жилетного кармана мятый конверт и, повернувшись к столу, вытряхнул пять засохших косточек апельсина.
   – Вот этот конверт, – продолжил он. – Штемпель – Лондон, восточный округ. Внутри те самые слова, которые были в послании, полученном отцом: три буквы «K», а затем «Положите бумаги на солнечные часы».
   – Что вы предприняли? – спросил Холмс.
   – Ничего.
   – Совсем ничего?
   – Сказать по правде, – он уткнулся лицом в свои тонкие белые руки, – я чувствую себя беспомощным. Я чувствую себя одним из тех бедных кроликов, к которым ползет змея – извивается, оплетая кольцами непреодолимого, неумолимого зла, а я не в силах пошевелиться и оказать сопротивление. К чему сопротивляться? От этого зла не смогут уберечь никакие предвидения и никакие меры предосторожности.
   – Так, так, так! – воскликнул Шерлок Холмс. – Нельзя предаваться отчаянию. Вы должны действовать, иначе погибнете.
   – Я обратился в полицию, но они выслушали мой рассказ с улыбкой. Я убежден, что у инспектора сложилось мнение, что все письма – розыгрыш, и гибель моих родственников на самом деле была случайностью, как заявили присяжные. А мне никакие опасности не угрожают.
   Холмс потряс в воздухе сжатыми кулаками.
   – Невероятная глупость! – воскликнул он.
   – Однако они назначили полицейского, который должен караулить у меня в доме.
   – Он пришел с вами сегодня вечером?
   – Нет. Его приказ заключался в том, чтобы оставаться в доме.
   Холмс снова возмущенно взмахнул руками.
   – Почему же вы сразу не пришли ко мне?
   – Я только сегодня поговорил с майором Пэндегастом о своих проблемах, и он посоветовал приехать к вам.
   – Мы упустили два дня! Два дня с тех пор, как пришло письмо. Мы должны были начать действовать вчера. Полагаю, у вас нет других доказательств, кроме того, что вы нам предоставили? Никаких наводящих на размышления деталей, которые могли бы помочь в расследовании?
   – Есть одна вещь, – Джон Опеншоу порылся в кармане пальто и, вытащив обесцвеченную синюю бумагу, разложил ее на столе. – В тот день, когда мой дядя сжег бумаги, я заметил, что маленькие несгоревшие поля, лежавшие среди пепла, были именно этого цвета. Этот лист – единственный из всех! – я подобрал на полу его комнаты, и склонен думать, что это может быть одна из бумаг, которая вылетела из стопки других, подобных, и, таким образом, избежала уничтожения. Помимо упоминания апельсиновых косточек, я не вижу, чем эта бумага помогла бы нам… Думаю, что это страница из личного дневника. Несомненно, это почерк моего дяди Элиаса.
   Холмс передвинул лампу, и мы оба склонились над листом бумаги, по неровному краю которого можно установить, что он, действительно, был вырван из записной книжки. Наверху написано: «Март 1869 года», а под ним следующие загадочные надписи:
   «4-е. Пришел Хадсон. Все по-старому.
   7-е. Посланы косточки Макколи, Парамору и Джону Суэйну из Сент-Огастина.
   9-е. Макколи смылся.
   10-е. Джон Суэйн смылся.
   12-е. Навестили Парамора. Все окей!»
   – Спасибо! – сказал Холмс, складывая бумагу и возвращая ее нашему посетителю. – А теперь вы ни в коем случае не должны терять ни секунды. У нас нет времени даже для того, чтобы обсудить то, что вы мне сказали. Вы должны немедленно вернуться домой и действовать.
   – Что я должен сделать?
   – У вас остался единственный шанс спастись. Вы должны положить этот лист бумаги, который вы нам показали, в тот самый латунный ящик. Сверху положите записку, в которой сообщите, что ваш дядя сжег все прочие документы, и что это единственный клочок, который уцелел. Сделав это, вы должны немедленно поставить латунную коробку на солнечные часы. Понимаете?
   – Да, мистер Холмс.
   – Не думайте сейчас о мести или о чем-то подобном. Впоследствии, мы сумеем добиться этого с помощью закона. Но нам еще только предстоит сплести сеть, тогда как их сеть уже готова. Первое, что нужно сделать, – это избавиться от насущной опасности, которая угрожает вам. Второе – раскрыть тайну и наказать виновных в гибели ваших родных.
   – Благодарю вас, – сказал молодой человек, вставая с кресла и натягивая пальто. – Вы дали мне надежду. Я обязательно сделаю все, как вы советуете, мистер Холмс.
   – Не теряйте ни мгновения. И будьте начеку, потому что – в этом нет никаких сомнений, – вам угрожает реальная и неминуемая опасность. Каким поездом вы вернетесь?
   – Ночным, с вокзала Ватерлоо.
   – Поспешите. У вас есть при себе оружие для самообороны?
   – Да, револьвер.
   – Это хорошо. Завтра я приступлю к вашему делу.
   – Значит, увидимся в Хоршэме, мистер Холмс?
   – Нет, нет, ваш секрет находится в Лондоне. Здесь я и буду искать его.
   – Тогда я навещу вас через день или два, сообщу новости о коробке и бумагах.
   Он пожал нам руку и попрощался. За окном все еще кричал ветер, и дождь плескался и стучал по окнам. Эта странная, дикая история, казалось, пришла из безумной стихии, обрушилась на нас, как водоросль во время шторма, – и теперь снова была поглощена ураганом.
   Некоторое время Шерлок Холмс сидел в тишине, наклонив голову вперед и устремив глаза на мерцание огня. Затем он закурил трубку и, откинувшись на спинку стула, смотрел, как синие кольца дыма гнались друг за другом до самого потолка.
   – Думаю, Ватсон, – заметил он, наконец, – что из всех наших приключений у нас не было ничего более фантастического, чем это.
   – За исключением, может быть, «Знака четырех».
   – Ну, да. За исключением, может быть, этого. И все же Джону Опеншоу, как мне кажется, грозят куда большие опасности.
   – Но есть ли у вас, – спросил я, – определенное представление об этих опасностях?
   – Не может быть никаких сомнений относительно их природы, – ответил он.
   – Тогда кто этот «KKK» и почему он преследует эту несчастную семью?
   Шерлок Холмс закрыл глаза и уперся локтями в подлокотники кресла, скрестив кончики пальцев.
   – Настоящий логик должен уметь по одному факту вывести не только всю цепочку событий, которые к нему привели, но и все результаты, которые должны были бы следовать из него. Как Кювье мог правильно описать целое животное, созерцая лишь одну-единственную кость. Но, чтобы довести искусство размышлений до его высшей ступени, необходимо, чтобы логик был способен использовать все факты, которые ему известны. Однако, возможно ли, чтобы человек обладал всей полнотой знаний, которые могут быть полезны ему в каждом конкретном рассуждении? Помните, Ватсон, в первые дни нашей дружбы, вы очень точно определили пределы моих знаний.
   – Да, – смеясь, ответил я. – Это был особенный аттестат. Если я правильно помню, по философии, астрономии и политике вы получили ноль. Ботаника – хм-м… с переменным успехом. Геология – уверенные знания в отношении грязевых пятен из любого региона в пределах пятидесяти миль от Лондона. Эксцентричная химия. Бессистемная анатомия. Уникальные сведения о преступлениях и преступниках. Скрипач, боксер, фехтовальщик, юрист… Думаю, это были основные моменты моего анализа.
   – Что ж, – ухмыльнулся Холмс, – я повторю сейчас то, что сказал тогда. Человек не должен захламлять свой маленький чердак лишними знаниями. В наш век на каждом шагу можно найти библиотеку, книжный магазин или гору справочников, откуда можно почерпнуть любую информацию. Для особого случая, который был представлен нам сегодня вечером, нам, безусловно, нужно задействовать дополнительные ресурсы. Передайте мне, пожалуйста, Американскую энциклопедию, которая стоит на полке рядом с вами. Том на букву «К». Спасибо. Теперь давайте рассмотрим ситуацию и посмотрим, что из нее можно вывести. Во-первых, мы можем начать с уверенного предположения, что у полковника Опеншоу были очень веские причины для отъезда из Америки. Мужчины в его возрасте не меняют всех своих привычек, вряд ли добровольно предпочтут очаровательному климату Флориды одинокую жизнь английского провинциального городка. Стремление к уединению в Англии наводит на мысль, что мистер Элиас Опеншоу боялся кого-то или чего-то. Мы можем принять в качестве рабочей гипотезы, что именно этот страх изгнал его из Америки. Вы заметили штемпели зловещих писем, которые присылали полковнику и его родным?
   – Первое пришло из Индии, кажется из Пондишерри, второе – из Шотландии, а третье – из Лондона.
   – Из Восточного Лондона. Какой вывод вы делаете, мой дорогой Ватсон?
   – Все это морские порты. Тот, кто отправлял эти письма, – скорее всего, моряк.
   – Отлично. У нас уже есть ключ к разгадке. Не может быть никаких сомнений в том, что автор писем находился на борту корабля. А теперь давайте рассмотрим еще один момент. В случае с Пондишерри между угрозой и ее осуществлением прошли недели, в после письма из Данди – всего три или четыре дня. О чем это говорит?
   – Не имею понятия.
   – Судно, на котором находится убийца или убийцы, является парусным кораблем. Похоже, что они всегда посылают апельсиновые косточки, как предупреждение, непосредственно перед тем, как сняться с якоря. Вы видите, как быстро последовало действие, когда письмо пришло из Данди. Если бы убийца плыл из Пондишерри на пароходе, он прибыл бы почти одновременно со своим письмом. Но прошло семь недель. Я сразу понял, что эти семь недель сложились из разницы между скоростью пакетбота, который привез зловещее письмо, и парусника, доставившего отправителя.
   – Вы правы, Холмс.
   – Теперь вы понимаете, что молодому Опеншоу грозит ежеминутная опасность? Из Лондона до Хоршэма добраться не трудно, поезда ходят каждые три часа. Поэтому действовать надо быстро.
   – Но что означать это безжалостное преследование несчастного семейства? – недоумевал я.
   – Документы, которыми располагал полковник Опеншоу, очевидно, имеют жизненно-важное значение для человека на парусном судне. Хотя, я уверен, что там целая группа людей, и все они весьма находчивые и решительные. Один человек не сумел бы устроить два убийства таким образом, чтобы ввести присяжных в заблуждение. Таким образом, вы видите, Ватсон, «KKK» перестает быть инициалами человека и становится знаком целого общества, которое намерено вернуть свои документы любой ценой, потому и терроризирует семью Опеншоу.
   – Но что это за общество?
   – Разве вы никогда, – сказал Шерлок Холмс, наклонившись вперед и понизив голос, – никогда не слышали о Ку-клукс-клане?
   – Никогда.
   Холмс перевернул несколько листов Американской энциклопедии.
   – Вот, – сказал он. – Название «Ку-клукс-клан» происходит от звука, с которым передергивают затвор винтовки. Это тайное общество создали в южных американских штатах после гражданской войны, отделения появились в Луизиане, Джорджии, обеих Каролинах и Флориды. Во главе Ку-клукс-клана стояли бывшие офицеры армии Юга. Они использовали жестокие средства для влияния на политиков, не разделявших их взгляды, для запугивания темнокожих избирателей, не останавливаясь даже перед убийствами. Намеченным жертвам накануне присылали предупреждение, в некоторых штатах это были листья дуба, в других – семена дыни или косточки апельсина. Получивший предупреждение должен был публично отречься от политических взглядов, либо уехать как можно дальше. Того, кто игнорировал предупреждение, вскоре находили мертвым, причем чаще всего это было обставлено как несчастный случай. Ку-клукс-клан хорошо организован, а планы общества настолько продуманы, что вряд ли найдется хотя бы один зарегистрированный случай, когда кому-либо удалось безнаказанно противостоять ему или когда бы за любое из этих убийств наказали кого-то из членов общества. В течение многих лет организация процветала, несмотря на усилия правительства Соединенных Штатов, и лучших слоев общества на Юге. В 1869 году движение внезапно прекратило свою деятельность, хотя с тех пор случались редкие вспышки активности… Заметьте, Ватсон, – сказал Холмс, откладывая книгу, – что внезапный распад общества совпал с исчезновением их архива и бегством Опеншоу из Америки. Не знаю, что тут было причиной, а что следствием. Но понятно, почему Ку-клукс-клан хочет вернуть бумаги. А может быть, этим занимаются несколько шантажистов, ведь в том латунном ящике наверняка хранилось немало компрометирующих сведений о первых людях на Юге…
   – И вы делаете этот вывод по одной странице, которая не сгорела в камине полковника?
   – Да, ведь там упоминались даты и три человека, которым послали предупреждение в виде косточек апельсина. Не помню их фамилий, назовем просто – А, Б и В. Далее, судя по записям, A и Б смылись, то есть покинули страну, а В остался и его навестили, что, уверен, имело зловещие последствия для В. Поэтому молодой Опеншоу должен сделать то, что я ему сказал. Возможно, удастся убедить тайную организацию, что никакой опасности разоблачения больше нет. Сегодня больше ничего сделать нельзя, так что передайте мне скрипку, дорогой Ватсон, и давайте попробуем забыть хоть на полчаса эту ужасную погоду и еще более жуткие поступки наших собратьев.
   К утру буря утихла, и солнце приглушенно светило сквозь тусклую пелену, нависшую над большим городом. Когда я спустился, Шерлок Холмс уже завтракал.
   – Извините, Ватсон, что я вас не дождался, – сказал он. – Я предвижу, что впереди у меня будет очень напряженный день, связанный с расследованием дела молодого Опеншоу.
   – Какие шаги вы предпримете? – спросил я.
   – Это будет во многом зависеть от первых результатов моего расследования. В конце концов, мне, возможно, придется поехать в Хоршэм.
   – Вы не поедете туда сразу?
   – Нет, я начну с Сити, – он позвонил в колокольчик. – Сейчас миссис Хадсон принесет вам кофе и что-нибудь перекусить.
   В ожидании завтрака, я открыл утренний выпуск газеты и прочел заголовок, от которого по спине пробежал холодок.
   – Холмс, – воскликнул я, – вы опоздали!
   – Ах! – сказал он, отодвигая свою чашку, – я боялся этого.
   Шерлок говорил спокойно, но я видел, что он был глубоко тронут новостью.
   – «Трагедия у моста Ватерлоо», – прочитал я. – «Прошлой ночью около десяти часов полицейский констебль Кук из подразделения H, дежуривший возле моста Ватерлоо, услышал крик о помощи и всплеск воды. Однако ночь была очень темной и бурной, так что, несмотря на помощь нескольких прохожих, провести спасательную операцию было совершенно невозможно. Однако с помощью речной полиции тело, в конечном итоге, обнаружили. Погибшим оказался молодой джентльмен, которого, как следует из конверта, найденного в его кармане, звали Джон Опеншоу, и чья резиденция находится недалеко от Хоршэма. Предполагается, что он, возможно, торопился на последний поезд, уходящий от вокзала Ватерлоо, и что в спешке, в кромешной тьме, он сбился с пути и перешагнул через край одной из небольших пристаней для речных пароходов. На теле не было следов насилия, и не может быть никаких сомнений в том, что покойный стал жертвой досадного несчастного случая, который должен привлечь внимание властей к состоянию прибрежных причалов».
   Несколько минут мы сидели молча. Холмс был подавлен и потрясен, прежде я никогда не видел своего друга таким мрачным.
   – Это задевает мою гордость, Ватсон, – сказал он, наконец. – Это, без сомнения, мелкое чувство, но оно задевает мою гордость. Теперь это становится моим личным делом, и, если Бог пошлет мне здоровье, я приложу руку к поимке этой банды. Молодой Опеншоу пришел ко мне за помощью, а я отослал его на смерть!
   Холмс вскочил со стула и расхаживал по комнате в неконтролируемом возбуждении, на его желто-пергаментных щеках проступил румянец, а пальцы рук сжимались и разжимались в нервическом припадке.
   – Они, должно быть, хитрые дьяволы, – воскликнул Холмс. – Как они сумели заманить Опеншоу? Набережная находится чуть в стороне от дороги на вокзал. Мост, несомненно, был слишком переполнен даже в такую ночь, а их целью было убийство без свидетелей… Что ж, Ватсон, посмотрим, кто выиграет в итоге. Я ухожу.
   – В полицию?
   – Нет. Когда я сплету паутину, полиция сможет переловить всех мух, но не раньше.
   Весь день я был занят пациентами, и появился на Бейкер-стрит лишь поздно вечером. Шерлок Холмс еще не вернулся. Было почти десять часов, когда он вошел, бледный и измученный. Он подошел к буфету и, отломив кусок хлеба, жадно съел его, запив водой.
   – Простите, Ватсон, я ничего не ел с завтрака.
   – Совсем ничего?
   – Ни кусочка. У меня не было времени подумать об этом.
   – Вы сумели распутать этот жуткий клубок?
   – Да. Они у меня в руках. Молодой Опеншоу недолго останется неотмщенным. Давайте, Ватсон, поставим на этих дьяволов их собственное клеймо.
   – Что вы имеете в виду?
   Он достал из шкафа апельсин и, разломив его на части, выдавил косточки. Выбрал пять штук, засунул в конверт. На внутренней стороне клапана он написал «ШХ за ДО». Затем запечатал его и адресовал «Капитану Джеймсу Кэлхауну, барк «Одинокая звезда», Саванна, Джорджия».
   – Письмо вручат убийце, когда его парусник войдет в американский порт, – сказал Холмс, посмеиваясь. – Уверен, это подарит ему бессонную ночь. Капитан сочтет это таким же верным предвестником своей судьбы, как и все прочие жертвы Ку-клукс-клана.
   – А кто этот капитан Кэлхаун?
   – Лидер банды. Я доберусь и до остальных, но он будет арестован первым.
   – Как вы его отследили?
   Холмс вынул из кармана большой лист бумаги, весь исписанный датами и именами.
   – Я провел весь день, – сказал он, – просматривая регистры Ллойда и архивы торговых кампаний, отслеживая каждое судно, которое заходило в Пондишерри в январе и феврале 1983 года. Под описание подходили тридцать шесть кораблей. Один из них, "Одинокая звезда", сразу привлек мое внимание, поскольку, хотя сообщалось, что он покинул Лондон, это название принадлежит одному из американских штатов.
   – Я думаю, Техасу.
   – Это не так важно, хотя Техас как раз на юге. Я просмотрел записи из Данди, и когда я обнаружил, что «Одинокая звезда» заходила в порт в январе 1985 года, мои подозрения превратились в несомненную уверенность. Затем я поинтересовался, какие суда находятся в настоящее время в лондонском порту.
   – И?
   – «Одинокая звезда» прибыла на прошлой неделе. Я спустился к Альберт-докам и обнаружил, что сегодня утром ранним приливом ее унесло вниз по реке. Парусник отправился домой, в Саванну. Я телеграфировал в Грейвсэнд и узнал, что судно прошло совсем недавно, и поскольку ветер восточный, я не сомневаюсь, что она сейчас миновала Гудвинз и приближается к острову Уайт.
   – И что вы будете делать?
   – О, Кэлхаун и двое его подельников, как я узнал, единственные американцы на корабле. Остальные – финны и немцы. Я также знаю, что все трое не были на корабле вчера вечером. Мне подтвердили это докеры, который загружали груз в трюм «Одинокой звезды». К тому времени, когда их парусник достигнет Саванны, почтовый пароход уже доставит письмо с апельсиновыми косточками, а телеграмма сообщит полиции Саванны, что эти трое джентльменов разыскиваются в Лондоне по обвинению в убийстве. Поверьте, скоро мы услышим об аресте этих негодяев.
   Однако даже в самых лучших планах, которые придумывают лучшие люди, всегда бывает изъян. Убийцы Джона Опеншоу так и не получили апельсиновые косточки, которые показали бы им, что некто, столь же хитрый и решительный, идет по их следу. В том году штормы в Атлантике разгулялись нешуточные. Мы долго ждали новостей об «Одинокой звезде» из Саванны, но никаких сообщений не было. Лишь полгода спустя мы узнали, что где-то в океане капитан пакетбота заметил разбитую корму барка, раскачивающуюся на волнах, и записал в судовой журнал буквы «ОЗ», высеченные на ней. Думаю, это все, что мы когда-либо узнаем о судьбе «Одинокой звезды» и ее экипажа.

Случай в интернате

   Нам с Холмсом приходилось быть свидетелями многих ярких драм, но ничего подобного первому появлению у нас доктора Гекстабля я не припомню. Появление этого почтенного джентльмена, носившего титул члена академии и доктора филологии, было внезапно и поразительно. У этого господина было столько разных званий и отличий, что они не могли уместиться на одной визитной карточке.
   Он вошел в нашу приемную на Бейкер-стрит важный, торжественный, недоступный. Он олицетворял чувство собственного достоинства и солидность. Но что из этого вышло? Едва затворив за собой дверь, он зашатался, судорожно ухватился за край стола и вдруг шлепнулся на пол. Мы с удивлением и испугом созерцали это зрелище. Почтенный человек лежал недвижимый, без сознания, на медвежьей шкуре около камина.
   На наших глазах потерпело крушение судно весьма и весьма большого калибра, оно, конечно, стало жертвой какой-нибудь ужасной бури, которые то и дело бушуют в жизненном море. Холмс и я бросились к упавшему в обморок. Мы подложили ему подушку под голову и влили в рот несколько капель водки. Мясистое белое лицо нашего посетителя носило следы изнурения и беспокойства, мешки под глазами приобрели, – очевидно, после многих бессонных ночей, – свинцовый цвет, губы были страдальчески сжаты, а подбородок покрывала трехдневная щетина. Воротничок рубашки носил следы пребывания в железнодорожном вагоне, волосы были растрепаны и спутаны. Перед нами находился человек, на которого обрушилась лавина неприятностей.
   – Что это значит, Ватсон? – спросил Холмс.
   – Полное истощение, – ответил я, – истощение это является результатом голода и усталости.
   Я пощупал пульс, который бился еле заметно.
   Холмс запустил руку в карман нашего посетителя и произнес:
   – Обратный билет из Маклтона. Это на севере Англии. Теперь еще двенадцати нет. Он выехал спозаранку.
   Закрытые ресницы начали дрожать и, наконец, пара серых блуждающих глаз устремилась на меня. Еще минута и наш гость встал на ноги. Лицо его покраснело от стыда.
   – Простите меня, мистер Холмс, – сказал он, – я немного переутомился. Не могли бы вы дать мне стакан молока и кусок хлеба? Мне надо немного подкрепиться. Я приехал лично, мистер Холмс, чтобы удостовериться в том, что вы поедете со мною. Я боялся ограничиться телеграммой. Дело очень-очень важно и мне хотелось вас лично в этом убедить.
   – Когда вы совсем оправитесь…
   – О, я теперь чувствую себя отлично. Я даже не могу понять, как это я поддался обмороку. Я прошу вас, мистер Холмс, отправиться со мной в Маклтон следующим поездом.
   Холмс отрицательно покачал головой.
   – Мой товарищ, доктор Ватсон, может засвидетельствовать, что у нас в настоящую минуту пропасть дел. Вы, наверное, слышали о деле с документами Ферзера? Кроме того, я думаю, вам, как и всем, известна история убийства в Абердине. Я веду оба расследования, и только очень важное дело может заставить меня уехать из Лондона.
   – Важное дело! – воскликнул наш гость, поднимая вверх руки, – неужели же вы ничего не слыхали о похищении единственного сына лорда Холдернесса?
   – Как? Что! Это какой лорд? Бывший министр?
   – Ну да! Мы старались, чтобы эта история не проникла в печать, но из этого ничего не вышло. Вчера в «Глобусе» была заметка об этом деле. Я думал, вы уже прочитали…
   Холмс протянул свою длинную, тонкую руку к книжной полке и достал книгу, на корешке которой значилась литера «Х».
   – «Холдернесс, – прочитал он, – герцог, шестой в роду, барон Вевергей, граф Каретон»… Боже мой, кажется, титулам конца не будет! «Состоит с 1900 года лордом-лейтенантом Галланшира, женился на Эдите, дочери сэра Чарльза Эплдора в 1888 году. Наследник и единственный сын – лорд Сэлтэйр. Недвижимость – около двухсот пятидесяти тысяч акров. Минеральные копи в Ланкашире и Уэльсе. Адрес… Так, это не существенно. Лорд адмиралтейства с 1872 года. Министр внутренних дел с…» Довольно и этого, мы имеем дело с одним из знаменитейших людей Англии.
   – Да это знаменитейший и богатейший, может быть, во всей Англии, – подтвердил доктор Гекстабль. – Мне приходилось слышать о том, мистер Холмс, что вы любите искусство для искусства и что часто производите расследования бесплатно. Но его светлость богатый человек. Он уже объявил, что уплатит пять тысяч фунтов тому человеку, который укажет, где находится его сын. Тысяча же фунтов обещана тому, кто назовет имя похитителя или похитителей.
   – Это царская награда! – произнес Холмс. – Я полагаю, дорогой Ватсон, что нам придется отправиться на север Англии. А вы, доктор Гекстабль, расскажите, что такое у вас случилось и каким образом это случилось. Мне хотелось бы знать, какое отношение к этому делу имеет директор Приорской школы близ Маклтона, и почему он приехал ко мне только три дня спустя после события… Не удивляйтесь! Состояние вашего подбородка говорит, что похищение мальчика имело место три дня тому назад… Расскажите мне все, чтобы я знал, как помочь?
   Наш гость успел выпить стакан молока и съесть два-три бисквита. Глаза его стали яркими и выразительными, на щеках появился румянец.
   – Я должен вам сообщить, господа, – начал он, – что Приорская приготовительная школа основана мною. Я состою в ней директором. У меня есть ученая репутация. Может быть, вы слышали о «Комментариях к Горацию» Гекстабля? Это мой скромный труд. Могу сказать без хвастовства, что моя школа считается самой лучшей, самой аристократической школой во всей Англии. Лорд Леверсток, граф Блэкуотер, сэр Казкарт Сомс оказали мне величайшую честь, доверив своих сыновей. Достигла же, так сказать, своего зенита Приорская школа три недели тому назад, когда герцог Холдернесс прислал ко мне своего личного секретаря, господина Джемса Вильдера. Этот последний уведомил меня, что скоро в мою школу прибудет единственный сын герцога, десятилетний лорд Сэлтэйр. Боже мой! Думал ли я, что это событие будет началом величайших бедствий?!
   Мальчик прибыл к нам 1 мая. В этот день у нас начинается летний учебный сезон. Это – очаровательный ребенок. К нашим школьным порядкам он привык очень скоро. Я должен вам сказать… Я говорю это без боязни совершить нескромность, уж если говорить все… Ну, да, так вот я должен вам сказать, что мальчику дома жилось нелегко. Все знают, что герцог не особенно счастлив в семейной жизни. У него были с супругой какие-то неприятности, окончившиеся тем, что супруги разъехались. Герцогиня живет в настоящее время на юге Франции. Случилось это недавно, и мальчик находится всецело на стороне матери, которую очень любит. После отъезда ее из Холдернесса, он сильно заскучал, это-то и послужило поводом к тому, что его отдали ко мне в школу. Герцог думал, что общение со сверстниками развлечет его сына. И, действительно, в две недели мальчик совершенно освоился с нашими порядками и был весел.
   В последний раз я его видел вечером 18 мая, то есть вечером в прошлый понедельник. Спальня его находилась во втором этаже, а в смежной комнате спят еще два мальчика. Эти двое решительно ничего не слышали, так что очевидно, что молодой лорд Сэлтэйр, тайно покидая школу, не проходил через их комнату. Зато в его комнате оказалось отворенным окно, а под ним как раз растет старый тис, по которому можно спуститься на землю. Следов, впрочем, мы под окном возле дерева не нашли, но это ничего не значит. По всем признакам, мальчик ушел через окно.
   Отсутствие его было замечено во вторник, в семь часов утра. Постель оказалась несмятой. Очевидно, мальчик совсем не ложился спать. Перед уходом он оделся в форменную пару, надев черную куртку испанского образца и темно-серые брюки. По всем признакам, в его комнату ночью никто не входил, – следов борьбы или насилия заметно не было. Если бы мальчик закричал или заплакал, то, наверно, разбудил бы Кацитера, старшего ученика, который спит в соседней комнате. Но Кацитер никаких криков не слышал.
   Узнав об исчезновении лорда Сэлтэйра, я немедленно созвал всю школу – не только учеников, но и учителей, и прислугу. Все были подняты на ноги. Вот тут-то и оказалось, что лорд Сэлтэйр бежал не один: вместе с ним исчез учитель немецкого языка, Гейдеггер. Комната этого Гейдеггера находится во втором этаже, но в противоположном конце здания, хотя окна выходят туда же, куда и окна спальни лорда Сэлтэйра. Постель Гейдеггера оказалась смятой. Ушел Гейдеггер полуодетый. Его крахмальная рубашка и носки валялись на полу. Было также очевидно, что он вылез в окно, и спустился по дереву, растущему под этим окном. Следы его ног были явственно видны на лужайке. Гейдеггер имел велосипед, хранившийся в сарайчике, близ этой лужайки. Велосипед исчез вместе с ним.
   Гейдеггер служил у меня уже два года, поступил он в школу с лучшими рекомендациями. Это был молчаливый, сухой человек, его недолюбливали и учителя, и ученики. Мы пустились на поиски, но беглецы исчезли бесследно. Сегодня четверг, сэр, а мы знаем об этой истории ровно столько, сколько знали во вторник. Сперва мы, разумеется, отправились в Холдернесс. Замок отстоит от школы в нескольких милях. Я предположил, что мальчик соскучился по отцу и убежал домой. Но, увы, там лорда Сэлтэйра не было. Герцог страшно взволновался. Ну, а что касается меня… вы сами видите, до чего я дошел. Нервы мои расшатаны в конец. Я вас умоляю, мистер Холмс, займитесь, как следует, этим делом. Поверьте, оно достойно вашего внимания.
   Шерлок Холмс слушал рассказ несчастного педагога с напряженным вниманием. Брови были нахмурены, на лбу появились морщины. Было совершенно очевидно, что дело его заинтересовало, и что он без всяких просьб готов им заняться. Выслушав доктора Гекстабля, он вынул записную книжку, набросал несколько строк и произнес довольно-таки сурово:
   – Напрасно, сэр, вы не приехали раньше. Вы опоздали и ставите меня в затруднительное положение. Я неприятно удивлен. Лужайка и тис, растущий под окном Гейдеггера, так и остались необследованными.
   – Я не виноват, мистер Холмс. Его светлость хотел избежать огласки. Он боится, что его семейные неприятности станут достоянием публики.
   – Однако! Официальное следствие уже было?
   – Да, но это следствие не привело ни к чему. С самого начала полиции стало известно, что с соседней железнодорожной станции отбыли на раннем поезде молодой человек и мальчик. Этих путников и проследили вплоть до Ливерпуля, но вчера вечером мы получили известие, что здесь вышла ошибка. Это совсем другие люди, никакого касательства к нашему делу не имеющие. Я прямо в отчаяние пришел, получив это известие, и поспешил к вам.
   – И, конечно, – сказал Холмс, – идя по ложному следу, полиция местного расследования не предпринимала?
   – Никакого. Инспектор ничего в этом направлении не делал.
   – Три дня псу под хвост… Знаете, сэр, это дело попало в очень плохие руки.
   – Сознаюсь, и я того же мнения.
   – Но все-таки, по моему мнению, эту задачу решить можно. Я с удовольствием ею займусь. Скажите мне, пожалуйста, могли ли существовать какие-нибудь особенные отношения между мальчиком и этим немцем?
   – По моему мнению, никаких.
   – Сэлтэйр учился в его классе?
   – Нет, я полагаю, что мальчик никогда даже с ним и не разговаривал.
   – Все это очень странно. А у мальчика тоже был велосипед?..
   – Нет.
   – А скольких велосипедов вы не досчитались? Одного или двух?
   – Одного.
   – Вы уверены?
   – Да, мы все проверили.
   – Ну, а как вы думаете насчет такого объяснения дела: ночью немец сел на свой велосипед и, взяв мальчика на руки, уехал.
   – Я думаю, что это невозможно.
   – Так как же вы в таком случае смотрите на это дело?
   – Я думаю, что велосипед был взят для отвода глаз. Он, наверное, спрятан где-нибудь, поблизости от школы. Гейдеггер и мальчик ушли, конечно, пешком.
   – Очень хорошо, но не думаете ли вы, что такая уловка неудачна? Ведь, в сарайчике стоял не один велосипед.
   – О, нет, там их много.
   – Вот то-то и есть. Если бы Гейдеггеру хотелось вселить в других уверенность в том, что он и мальчик уехали на велосипедах, он взял бы и спрятал не один, а два велосипеда.
   – Да, пожалуй, вы правы.
   – Конечно, я прав. Ваша теория «отвода глаз» не годится. Велосипед нам послужит отправной точкой в нашем расследовании. В конце концов, велосипед вовсе не такая вещь, которую было бы легко скрыть или уничтожить… Я задам еще один вопрос: скажите, приходил кто-нибудь к мальчику в тот день, когда он исчез?
   – Нет, никто не приходил.
   – Но, может быть, он получил письмо?
   – Да, одно письмо на его имя было.
   – От кого?
   – От отца.
   – Вы вскрываете письма, получаемые учениками?
   – Нет.
   – Откуда же вы знаете, что это письмо было от отца?
   – На конверте был герб, и затем адрес был написан рукой герцога. У него оригинальный почерк. Впрочем, и сам герцог помнит о том, что посылал сыну письмо.
   – А прежде ваш питомец письма получал?
   – В последние несколько дней – ни одного.
   – А из Франции писем на его имя не приходило?
   – Никогда.
   – Смысл моих вопросов вам, конечно, понятен. Мальчик или был уведен насильно, или же ушел из школы по своей воле. Допустим, что верно второе. Но он слишком юн, чтобы решиться на такой шаг самостоятельно. На него, наверное, было оказано давление. Так как никто его не посещал, то, стало быть, это давление было произведено посредством письма. Мне надо попытаться узнать, кто был корреспондентом юного лорда Сэлтэйра.
   – К сожалению, не могу сказать на этот счет ничего определенного. Насколько мне известно, его единственным корреспондентом был его родной отец.
   – Да и отец написал ему письмо как раз в тот день, когда он исчез. Каковы отношения между отцом и сыном? Хорошие?
   – Едва ли его светлость относится к кому-нибудь мягко. Он весь погружен в политику и недоступен обычным чувствам и ощущениям. Но к мальчику он относился хорошо… по-своему, хорошо.
   – Но мальчик-то любит более мать, чем отца?
   – Да.
   – Он говорил с вами на эту тему?
   – Нет.
   – Стало быть, вам герцог об этом говорил?
   – Герцог! Господи! Ну, конечно, нет.
   – Так почему вы так уверены в этом?
   – Я, изволите ли видеть, имел несколько разговоров, – конфиденциальных, конечно, – с личным секретарем его светлости, господином Джемсом Вильдером. Он-то мне и сказал о чувствах лорда Сэлтэйра.
   – Теперь понимаю. Кстати, я хотел спросить вас насчет этого письма герцога. Оно было вами найдено в комнате мальчика после его исчезновения?
   – Нет, он взял письмо с собой… Знаете, мистер Холмс, не пора ли нам ехать на вокзал?
   – Я закажу четырехместный экипаж. Через четверть часа мы к вашим услугам. Если будете телеграфировать, мистер Гекстабль, то устройте так, чтобы все в вашем околотке думали, будто следствие ведется в Ливерпуле или еще где-нибудь. А я пока что на свободе поищу истины по соседству с вашей школой. Надеюсь, что след еще не остыл, две старые ищейки сумеют его взять.
//-- * * * --//
   Вечером того же дня мы уже вдыхали холодный живительный воздух английского севера. Было совсем темно, когда мы прибыли в знаменитый интернат доктора Гекстабля. В передней на столике лежала визитная карточка, слуга, нас встретивший, шепнул что-то доктору. Гекстабль взволновался и сказал:
   – Герцог здесь. Он вместе с мистером Вильдером ожидает меня в кабинете. Пожалуйте, джентльмены, я вас познакомлю с герцогом.
   Герцог оказался совсем не похож на свои портреты, которые мне приходилось встречать в иллюстрированных журналах. Высокий, видный мужчина и одет безукоризненно. Лицо у его светлости было худое и истощенное, особенно сильно выделялся длинный и производивший комическое впечатление нос. Цвет лица был мертвенно бледный, и эта бледность составляла сильный контраст с длинной, постепенно сужающейся книзу бородой ярко-рыжего цвета. Борода же закрывала почти весь белый жилет, на котором сверкала золотая цепочка.
   Герцог стоял на коврике у камина, важный, величественный и его неподвижное, словно каменное изваяние, лицо было устремлено на нас. Рядом с ним стоял молодой человек, это и был личный секретарь герцога, мистер Вильдер. Он был мал ростом, а светло-голубые глаза его все время бегали по сторонам.
   Секретарь и начал разговор.
   – Я был сегодня утром у вас, доктор Гекстабль. Узнав, что вы едете в Лондон, чтобы пригласить мистера Шерлока Холмса взяться за это дело, я поспешил к вам, чтобы сказать, что это излишне. Его светлость крайне удивился, узнав об этом. Я удивляюсь, доктор Гекетабль, что вы решились на это, не посоветовавшись предварительно с его светлостью.
   – Видите ли, узнав, что полиция ничего не открыла… – начал растерявшийся доктор.
   – Его светлость не придерживается такого взгляда на полицию.
   – Но, так или иначе, мистер Вильдер…
   – Вам должно быть известно, доктор Гекетабль, что его светлость всячески старается избежать огласки и скандала. Чем меньше лиц будут посвящены в это дело, тем лучше…
   Доктор совсем упал духом.
   – Во всяком случае, мою ошибку легко исправить, – сказал он, – мистер Шерлок Холмс может вернуться в Лондон с утренним поездом.
   – Едва ли это возможно, любезный доктор, – произнес Холмс необычайно кротким голосом, – этот северный воздух живителен и действует на меня хорошо. Я решил, во что бы ни стало, провести несколько дней в этих местах. Где я буду жить все это время – зависит от вас. Я поселюсь у вас или же найму номер в деревенской гостинице.
   Несчастный Гекстабль, попав в столь затруднительное положение, молчал и, видимо, колебался. Из этого затруднения он был выведен рыжебородым герцогом, низкий, громкий голос которого зазвучал наподобие обеденного гонга.
   – Я согласен с мистером Вильдером, – заявил герцог, – вы поступили бы очень хорошо, если бы, прежде чем приглашать мистера Холмса, посоветовались со мною. Но теперь мистер Холмс посвящен в тайну, и с нашей стороны было бы неблагоразумно отказываться от его содействия. Вам незачем ехать в гостиницу, мистер Холмс, мой дом в Холдернессе к вашим услугам.
   – Благодарю, ваша светлость, но мне удобнее производить расследование здесь, на месте происшествия.
   – Как вам угодно, мистер Холмс. Я и мистер Вильдер охотно сообщим все, что вас может интересовать.
   – Непременно воспользуюсь вашим предложением и повидаю вас в замке, – ответил Холмс, – а теперь я хотел бы спросить вас, сэр, что думаете лично вы об исчезновении сына. Имеете ли вы какие-либо подозрения?
   – Нет, я ничего не понимаю в этом деле.
   – Простите, что затрагиваю тяжелый для вас вопрос, но мне это необходимо знать для дела. Может быть, в исчезновении мальчика замешана герцогиня?
   Герцог сделал паузу, а затем ответил:
   – Не думаю.
   Холмс продолжал:
   – Можно предположить, что ребенка похитили для того, чтобы взять выкуп. Не получали ли вы в эти дни анонимных писем с требованием денег?
   – Нет.
   – Еще один вопрос, ваша светлость. Вы писали сыну в тот самый день, когда он исчез?
   – Нет, я писал ему накануне.
   – Совершенно верно, но он получил ваше письмо на другой день?
   – Да.
   – Не было ли в вашем письме чего-нибудь такого, что могло заставить мальчика покинуть школу?
   – Разумеется, ничего подобного в моем письме не могло быть.
   – Вы сами опустили это письмо в почтовый ящик?
   Вильдер резко вмешался в разговор:
   – Его светлость не имеет обыкновения носить письма в почтовый ящик. Это письмо вместе с прочей корреспонденцией было оставлено его светлостью на письменном столе в кабинете, и в почтовый ящик опустил его я.
   – Вы уверены, что опустили в почтовый ящик письмо, написанное герцогом и адресованное лорду Сэлтэйру?
   – Да, я уверен.
   – А сколько писем в тот день написал герцог?
   – Двадцать или тридцать, – ответил герцог, – я веду обширную корреспонденцию, но мне кажется, что это обстоятельство не относится к делу.
   – Я придерживаюсь иного взгляда, – ответил Холмс.
   Герцог, не обращая внимания на его слова, продолжал:
   – Что касается меня, я советовал полиции обратить внимание на юг Франции. Как я уже сказал, я не верю, чтобы герцогиня могла быть замешана в этом ужасном деле, но мальчик отличался упрямством и легко может статься, что он при содействии этого немца бежал к матери. А теперь, доктор Гекстабль, я поеду в Холдернесс.
   Холмсу хотелось задать еще несколько вопросов, но решительный вид герцога показывал, что все дальнейшие попытки в этом направлении будут бесполезны. Разговор о семейных делах с незнакомцем шокировал аристократа.
   Когда герцог и его секретарь уехали, Холмс с присущей ему стремительностью начал расследование. Прежде всего, он тщательно изучил комнату пропавшего мальчика. Никаких улик Холмс не нашел, но убедился, что мальчик мог уйти только через окно. Изучение комнаты исчезнувшего немца и его вещей не принесло результата, только на зеленой траве двора были видны следы ног учителя, да еще, спускаясь по дереву, он сломал несколько веток.
   Шерлок Холмс ушел из школы и вернулся только после одиннадцати. Он принес с собой добытую откуда-то карту местности и, разостлав ее на кровати, стал старательно рассматривать.
   – Дело это меня очень заинтересовало, Ватсон, – произнес он, – в нем есть характерные пункты. Пока что, я нахожу нужным изучить получше географию местности: это может пригодиться. Взгляните-ка на эту карту. Видите темный квадрат? Это – Приорская школа. А вот эта линия обозначает большую дорогу. Видите, линия тянется мимо школы от востока к западу. Почти на протяжении мили от школы нет ни одного поворота в сторону. Если учитель и мальчик ушли из школы по дороге, они должны были идти именно по этой дороге.
   – Совершенно верно.
   – По странной и счастливой случайности мы можем восстановить, что происходило на этой дороге в ночь, когда произошло событие. Вот в этом пункте, – видите точку? – между двенадцатью и шестью, – дежурил деревенский констебль. Полицейский пост находится как раз на перекрестке, к востоку от школы. С этим констеблем я говорил и он ручается, что мальчик с учителем мимо не проходили. Полицейский, по-видимому, парень надежный, и на его слова можно положиться. Таким образом, восточная часть большой дороги нас не должна интересовать. Перейдем к западу. В этом направлении есть гостиница «Красный Бык». Хозяйка этого заведения была больна и в ночь, когда исчез мальчик, посылала за доктором в Меклтон. Доктор был на практике и прибыл только утром. Прислуга гостиницы по этому случаю не спала всю ночь, и то один, то другой выходил поглядеть, не едет ли доктор. Дорога была под постоянным наблюдением, и все люди гостиницы заявляют, что никто ночью по дороге не проходил. Вот видите! Если показания прислуги гостиницы верны, мы можем предположить, что беглецы не воспользовались большой дорогой.
   – Но, ведь, они ехали на велосипедах?!
   – О велосипедах речь впереди, но из того обстоятельства, что беглецы не воспользовались большой дорогой, явствует, что они шли или к северу, или к югу от школы. Южное направление мы можем тоже отбросить, так как местность с той стороны занята пашнями. Остается, стало быть, север. Я уже исследовал эту местность – это степь, Ватсон, голая степь. Пройдя шесть миль по этой пустыне, мы достигнем Холдернесскаго замка. Степь пересечена тропинками, и при лунном свете велосипедист тут мог отлично проехать.
   В дверь постучали, и в комнату вошел доктор Гекстабль. Он быль взволнован и сжимал в руках детскую шапочку.
   – Наконец-то мы напали на след нашего бедного мальчика! – воскликнул он и начал рассказывать.
   Из его слов выяснилось, что шапочка принадлежала пропавшему лорду Сэлтэйру. Найдена она была в цыганском таборе, который ночевал в день исчезновения ребенка около школы. Полиция сумела проследить цыган, ушедших во вторник, произвела в таборе обыск и нашла шапочку. Цыгане были немедленно арестованы.
   На другой день Холмс разбудил меня, как только стало рассветать.
   – А я уже оглядел лужайку и сарайчик, в котором хранятся велосипеды, – сказал он, – а потом побродил по степи. Какао готово, Ватсон, пейте его поскорее: у нас сегодня будет много работы.
   Началась наша работа неудачно. Пройдя несколько миль по степи, мы достигли болота, которое отделяло Холдернесс от школы. Если мальчик бежал домой, он непременно должен был пройти этой дорогой. Но как мы ни искали следов, наши поиски оставались безуспешными. Лицо Холмса становилось все более мрачным.
   – Неудача номер один! – произнес он, – глядите, вот там есть другое болото, а между ними узкая полоска земли. Эге-ге-ге! Это что такое?
   Мы стояли на маленькой тропинке, посреди которой виднелся след велосипеда.
   – Ура! Наконец-то! – воскликнул я.
   Холмс озабоченно покачал головой.
   – Велосипед-то велосипед, – сказал он, – только не наш. Я изучал следы велосипедных шин и могу различить сорок две системы. Это след от шины Дэнлоп, а у Гейдеггера на велосипеде шины Пальмера.
   – Ну, в таком случае это след мальчика.
   – Очень может быть, но мы не знаем, ехал ли он на велосипеде.
   И Холмс двинулся вперед по тропинке. Я последовал за ним. Мы подошли к перелеску, где следы кончились. Холмс сел на камень и задумался. Я успел выкурить две папиросы, прежде чем он пошевелился.
   – Пожалуй, пожалуй… – произнес он, наконец. – Весьма может случиться, что господин этот настолько хитер, что переменил на своем велосипеде шины. Если так, то это совсем не ординарный преступник и мне приятно иметь с ним дело. Однако вопрос о шинах мы пока оставим и вернемся назад, к болоту. Там у нас кое-что еще не исследовано.
   Мы опять принялись изучать степь, и наша настойчивость увенчалась блестящим успехом.
   Шедший по топкой тропинке Холмс вдруг остановился и даже ахнул от удовольствия. Перед нами ясно вырисовывался след велосипедной шины. Это и была искомая шина Пальмера.
   – Видите, Ватсон, мои предположения оказались совершенно правильными. Но нам придется еще долго идти. Будьте любезны, посторонитесь. А теперь пойдем по этим следам. Боюсь, что они не поведут нас особенно далеко.
   Следы то исчезали, то снова появлялись. Холмс рассуждал на ходу:
   – Заметьте, вот здесь велосипедист рутил педали быстрее, в этом не может быть никакого сомнения. Оба колеса ясно видны, а это что означает? Означает то, что велосипедист наклонился всей своей тяжестью вперед. Он налегал изо всех сил… А здесь он упал, право, упал!
   И действительно, земля кругом была истоптана коровьими копытами, и следы велосипеда на расстоянии нескольких ярдов исчезали. Затем след от шины Пальмера появился вновь. Вдруг Холмс остановился и поднял сломанную ветку цветущего дрока. Я взглянул на эту ветку и пришел в ужас. Желтые цветы были покрыты красными пятнами. Кровь виднелась повсюду на тропинке и в кустах.
   – Скверно, совсем скверно! – произнес Холмс. – Отойдите, Ватсон. Что я могу прочесть здесь, на земле? Ну да, он был ранен, упал, встал, вскочил на велосипед и двинулся вперед. Впрочем, нет, не двинулся, следов дальше нет. Может быть, здесь проходило стадо, и его забодал бык? Невозможно! Но почему же здесь нет человеческих следов? Двигайтесь вперед, Ватсон, наверное, он где-нибудь здесь, недалеко.
   Нам недолго пришлось искать. В кустах мелькнуло что-то, и мы через несколько минут вытащили на тропинку велосипед с шинами Пальмера. Одна педаль была согнута, а вся рукоятка забрызгана кровью. Обойдя кусты кругом, мы нашли несчастного велосипедиста. Точнее, его труп. Гейдеггер был высокий, бородатый мужчина, в очках, одно стекло в которых было выбито. Он погиб от ужасного удара в голову. Лежал учитель полуодетый, в туфлях на босу ногу и в сорочке, которая виднелась из-под пиджака. Несомненно, перед нами был немец из интерната. Холмс внимательно осмотрел тело, а затем сел и опустил голову на руки.
   – Затруднительное это дело, Ватсон, – сказал он. – Нам нужно продолжать расследование, потому что мы пока еще видели мало, но тут надо идти в полицию и заявлять о находке трупа.
   – Позвольте я схожу!
   – Вы мне нужны здесь. Вот что мы сделаем: видите, вон там, вдалеке, крестьянин режет прутья? Волоките-ка его сюда, мы пошлем его за полицейскими.
   Я исполнил поручение. Крестьянин страшно перепугался, увидев труп. Холмс набросал записку и отправил гонца к доктору Гекстаблю.
   – Ну, а теперь, Ватсон, – сказал он, – нам нужно крепко подумать. Из всего, что нам удалось узнать, явствует, что мальчик убежал из школы по доброй воле. Это почти достоверно. Что же касается этого несчастного немца, то по его костюму можно угадать истину. Случайно проснувшись, он из окна своей спальни увидал бегство мальчика, захотел его изловить и вернуть обратно, сел на велосипед, пустился вдогонку и погиб во время преследования.
   – Скорее всего, так и было, – согласился я.
   – Прекрасно! Но обратите внимание на следующее обстоятельство: взрослому человеку для того, чтобы догнать ребенка, не нужно велосипеда. Он бы мог его догнать и пешком. Но немец не побежал пешком, а отправился на велосипеде. Что же из этого явствует? Поверьте, дорогой Ватсон, мальчик бежал из школы также не пешком.
   – На чем же? На велосипеде?
   – Погодите. Гейдеггер был убит в пяти милях от школы. И погиб он, заметьте, не от пули, а от ужасного удара, который могла нанести только очень сильная рука. Отсюда прямое заключение, что у мальчика в его бегстве был товарищ. И бежали они очень быстро. Настолько быстро, что даже опытному велосипедисту пришлось сделать пять миль прежде, чем он их нагнал… Ну-с, а теперь разглядите хорошенько следы на тропинке. Что вы здесь видите? Коровьи следы – и ничего более. Кто же мог убить Гейдеггера? Человеческих следов здесь нет.
   – Холмс, это что-то невозможное! – воскликнул я.
   – Восхитительно! – ответил он. – Прекрасное замечание! Действительно, в мои рассуждения вкралась какая-то ошибка, но какая? Разве я рассуждал неправильно?
   – А может быть, он разбил себе череп при падении с велосипеда?
   – Это в болоте-то, Ватсон?
   – В таком случае, я ничего не понимаю.
   – Не волнуйтесь, друг мой, мы разрешали задачки и потруднее. Во всяком случае, улик у нас много, и нам остается только обдумать их, как следует. Шину Пальмера мы с вами исчерпали до конца. Теперь пойдем, проследим шину Дэнлопа.
   Мы пошли по следам, но скоро они исчезли. Определенного вывода сделать было нельзя. Могло случиться, что человек, ехавший на велосипеде с шинами Дэнлопа, отправился в Холдернесс, величественные башни которого виднелись в левой стороне. Но кто знает? Неизвестный мог поворотить в небольшую деревушку, которая находилась в настоящий момент как раз против нас, на большой Честерфильской дороге.
   Туда мы и направились и скоро очутились около грязного трактирчика. Холмс вдруг захромал и схватился за меня, чтобы не упасть. С величайшим трудом он при моей помощи доковылял до двери трактира, у которой стоял и курил трубку коренастый и черноволосый пожилой человек.
   – Как вы поживаете, мистер Рейбен Гэйс? – обратился к нему Холмс.
   – Кто вы такой и откуда знаете, как меня зовут? – спросил крестьянин, подозрительно оглядывая моего приятеля.
   – Ваше имя значится на вывеске – вот она, прямо над головой! Хозяина легко узнать. Скажите, нет ли у вас при гостинице коляски?
   – Нет.
   – Но я не могу идти.
   – Тогда ползите.
   Вообще, господин Рейбен Гэйс оказался далеко не любезным человеком, но Холмс точно не замечал его дерзостей.
   – Я в отвратительном положении, – заявил мой друг – я не знаю, как мне выбраться отсюда.
   – Я тоже не знаю, – сказал насмешливо трактирщик.
   – Но у меня есть важное дело. Если вы одолжите мне велосипед, я заплачу соверен.
   Трактирщик насторожился.
   – Да вам куда ехать-то? – спросил он.
   – В Холдернесс.
   Гэйс иронически окинул наши запыленные костюмы и выпачканные грязью сапоги и заметил:
   – Надо полагать, что вы оба – приятели герцога.
   Холмс добродушно рассмеялся.
   – Да, да, он будет рад нас видеть.
   – А почему?
   – Мы везем добрые вести о его сыне.
   От моего внимания не укрылось, что Гэйс взволновался.
   – Как? Вы напали на след?
   – Да, мальчик оказывается в Ливерпуле. Не сегодня-завтра его найдут.
   На небритом лице трактирщика снова что-то пробежало, и манеры его изменились: он стал добрым и вежливым.
   – Видите ли, – сказал он, – я не особенно уважаю герцога, он меня сильно обидел. Я был в замке старшим кучером, и он меня рассчитал из-за сплетен. Лакей на меня насплетничал… Но это все пустяки! Я рад, что молодой барин нашелся, и помогу вам добраться до замка.
   – Спасибо, – ответил Холмс, – но сперва дайте нам поесть, а затем дайте велосипед.
   – У меня нет велосипеда.
   Холмс протянул трактирщику соверен.
   – Не за что брать: велосипеда у меня нет, но я дам вам пару лошадей, и вы доедете до Холдернесса.
   – Ну, ладно, мы потолкуем потом, после обеда, – сказал Холмс.
   Мы остались одни в вымощенной каменными плитами кухне, окна которой выходили на двор. Хромота у Холмса мгновенно прошла. Немного утолив свой голод, он встал, подошел к окну и стал глядеть во двор. Смеркалось. На дворе было грязно, в дальнем его конце была устроена кузница, около которой возился неопрятный работник. Холмс долго и задумчиво смотрел на двор, потом снова уселся… Вдруг лицо его просветлело.
   – Право, Ватсон, я, кажется, разгадал эту историю! – воскликнул он. – Ну, конечно, разгадал… Ватсон, ведь вы помните, что там, на болоте мы видели коровьи следы?
   – Конечно, помню.
   – А где мы видели эти следы?
   – Да повсюду. Следы были и на болоте, и на тропинке, и на том месте, где был нами найден труп Гейдеггера.
   – Совершенно верно, а теперь скажите, Ватсон, видели ли мы на болоте коров?
   – Нет.
   – Вот в этом-то и заключается странность. Коровьих следов много, а коровы нет ни одной. И затем помните, какие это были следы?
   Холмс начал поспешно лепить фигурки из хлеба и приговаривал:
   – Иногда они имели вот такую форму, а иногда такую, а случалось, что коровий след представлял из себя что-то подобное… Да, это я хорошо помню, очень хорошо… Ну, да это мы проверим, а теперь я могу сказать, что был большим ослом, не замечая всего этого.
   – Чего? Какое вы заключение сделали?
   – Заключение таково, что коровы, следы которых мы видели, очень странные коровы. Они умеют бегать рысью и галопировать не хуже лошадей. Эта штука придумана была, конечно, не деревенским трактирщиком. А теперь, Ватсон, выйдем на двор и посмотрим, нет ли там чего интересного. Нам в этом благом деле никто не помешает.
   И действительно, парень, работавший в кузнице, не обращал на нас внимания. В старом стойле стояли две грязные лошади. Холмс взял лошадь за заднюю ногу и поглядел на копыто. То, что он увидел, заставило его громко расхохотаться.
   – Так и есть, старые подковы, но подкованы заново. Гвозди новые! Дело это классическое. Ну, а теперь пойдем в кузницу.
   Парень по-прежнему не обращал на нас никакого внимания, но появился хозяин гостиницы. Нахмурив брови, он угрожающе приближался к нам, сжимая в руке здоровенную палку. Я в душе порадовался тому, что у меня есть в кармане заряженный револьвер.
   – Ах вы, проклятые шпионы! Что вы тут делаете? – закричал Гэйс вне себя от злости.
   – Ну, чего вы горячитесь, мистер Гэйс? – холодно заметил Холмс. – Можно подумать, что вы совершили какое-то преступление и скрываетесь.
   Трактирщик сделал усилие, овладел собой и натянуто улыбнулся;
   – Я никого и ничего не боюсь, худого я не делаю, – сказал он, – пожалуй, обшаривайте мою кузницу, что же, я ничего не имею против… Только вот что я вам скажу, господин хороший: я терпеть не могу, чтобы чужаки совали нос в мои дела… Платите-ка поскорее за угощение да убирайтесь подобру-поздорову.
   – Очень хорошо, господин Гэйс, мы уйдем, мы не хотим вам вредить, я вот только на ваших лошадок поглядел, – плохие это лошадки. Я думаю, мистер Гэйс, что, в конце концов, будет лучше, если я уйду пешком. Ведь замок недалеко.
   – Не дальше двух миль. Вот дорога влево идет.
   И, насупившись еще более, трактирщик нас выпроводил. Когда мы скрылись от глаз следящего за нами Гейса, Холмс остановился.
   – Уходить далеко не следует, – сказал он.
   – По моему мнению, – заметил я, – этот Рейбен Гэйс что-то знает. Такого отъявленного негодяя я вижу впервые.
   – Да, его гостиница – интересное местечко. Надо будет заглянуть туда еще раз, только сделать это незаметно.
   Поднимаясь вверх по каменистой дороге, по обеим сторонам которой возвышались громадные валуны, мы увидели, что со стороны Холдернесса прямо на нас мчится велосипедист. Мы едва успели спрятаться. Велосипедист промчался мимо. Это был личный секретарь герцога, Джемс Вильдер. Но, Боже мой, какое было у него лицо! Оно было искажено гримасой ужаса.
   – Эге, да это секретарь герцога! – воскликнул Холмс. – Идемте, Ватсон, понаблюдаем, куда это он так торопится.
   Вскарабкавшись еще выше по скале, мы достигли пункта, с которого была видна гостиница. Велосипед Вильдера был прислонен к стене дома. В окнах никакого движения не замечалось.
   Между тем сумерки все сгущались и, наконец, все погрузилось во тьму. И вот тогда-то ворота гостиницы отворились, показались фонари экипажа, послышался стук копыт, и лошади бешено помчались по направлению к Честерфильду.
   – Что вы об этом скажете, Ватсон? – спросил Холмс.
   – Похоже на бегство.
   – В экипаже уехал только один человек – и этот человек не Джемс Вильдер. Глядите-ка, Вильдер стоит в дверях.
   В красном кружке света стоял секретарь герцога, всматриваясь в темноту: очевидно, он кого-то ждал. Затем на дороге, ведущей в гостиницу, появилась какая-то тень, дверь в гостиницу захлопнулась, и все снова погрузилось во мрак.
   Через пять минут в окне второго этажа вспыхнул свет.
   – Странные дела творятся в этом трактирчике, – заметил Холмс. – Хотелось бы мне знать, что Джемс Вильдер делает по ночам в подобной берлоге. Что за человек к нему пришел… Надо рискнуть, Ватсон.
   Соблюдая осторожность, мы подкрались к трактиру. Велосипед стоял у дверей. Холмс чиркнул спичкой и тихо засмеялся, увидев шину Дэнлопа.
   Окно над нами было по-прежнему освещено.
   – Надо заглянуть туда, Ватсон. Я стану вам на плечи и увижу все, что нужно, – сказал Холмс.
   Он вскарабкался на мои плечи, заглянул в окно, но тотчас же слез на землю.
   – Довольно, – произнес он равнодушно, – теперь мы знаем все. Вернемся в школу.
   На следующий день утром, часов в одиннадцать, мы отправились в Холдернесс. Нас встретил вежливый, но страшно бледный Джемс Вильдер. Первоначально он не хотел докладывать о нас, но Холмс был настойчив, и через полчаса мы увидели герцога. Кивнув нам головой, хозяин замка уселся на стул.
   – Ну, мистер Холмс, я слушаю.
   Холмс молчал и упорно глядел на Джемса Вильдера. Тот еще более побледнел и сказал:
   – Если угодно вашей светлости, я уйду,
   – Да, пожалуй, вам лучше уйти, – сказал герцог, и, когда Вильдер вышел, он обратил вопросительный взгляд к нам.
   – Правда ли, ваша светлость, – задумчиво начал Холмс, – что вы обещали заплатить пять тысяч фунтов тому, кто отыщет вашего сына, и тысячу фунтов тому, кто укажет вам человека, держащего мальчика в плену?
   – Совершенно верно.
   – Я все это открыл. Согласитесь ли вы уплатить мне эти деньги?
   – Разумеется! – с нетерпением воскликнул герцог. – Если это правда, то вам не придется жаловаться на мою скупость.
   Холмс потер руки, притворяясь, что ему ужасно хочется получить деньги.
   – Так потрудитесь написать чек, – сказал он. – Этак-то будет вернее.
   – Вы, кажется, шутите, мистер Холмс, – сухо ответил герцог. – И ваши шутки мне не по нраву.
   – Я вовсе не шучу, я говорю совершенно серьезно. Я знаю, где находится ваш сын, и знаю, кто его похитил.
   – Где же мой сын? – взволнованно спросил герцог.
   – Он находится, – начал Холмс, – или, вернее, находился в два часа ночи в двух милях от замка, в трактире Рейбена Гэйса.
   Герцог, приподнявшийся было с места, снова грузно упал в кресло.
   – И кого же вы обвиняете в похищении? – спросил он.
   Шерлок Холмс быстро подошел к герцогу, тронул его за плечо и произнес:
   – Я обвиняю вас! А теперь, ваша светлость, потрудитесь выписать чек.
   Никогда я не забуду того, что произошло в эту минуту с герцогом. Он вскочил, замахал отчаянно руками, как человек, падающий в пропасть. Затем, овладев собою, он опустился на кресло и склонил голову на грудь.
   – Что же вы знаете? – спросил он, наконец, не глядя на Холмса.
   – Я видел вас там минувшей ночью.
   – А кроме вас и вашего друга, никто об этом не знает?
   – Пока никто.
   Герцог взял перо и открыл чековую книжку.
   – Если вы и ваш друг не болтливы, – сказал он, – я напишу чек на двенадцать тысяч фунтов. Я дам лишних шесть тысяч под условием, что вы будете молчать обо всем, что знаете.
   Холмс улыбнулся и покачал головой.
   – Так не подойдет, ваша светлость. Вы забываете об убийстве учителя Гейдеггера.
   – Джемс не виноват в этом убийстве, он его не совершал. Убийцей был негодяй, с которым он имел несчастье связаться. Нельзя же обвинять человека в убийстве, которого он не был даже свидетелем и которое приводит его в ужас. Как только он узнал о смерти учителя, тотчас же пришел ко мне и во всем признался. Ах, мистер Холмс, я должен с вами посоветоваться! Скажите, как мне избежать этого ужасного скандала?
   – С удовольствием дам вам совет, – ответил Холмс, – если только вы будете вполне откровенны со мною. Вы, кажется, сейчас говорили о мистере Джемсе Вильдере? Это про него вы хотите сказать, что он не виновен в убийстве?
   – Да, про него. Убийца сбежал.
   Холмс сдержанно улыбнулся.
   – Вы, по-видимому, мало меня знаете, ваша светлость, – сказал он. – От меня не так-то легко убежать. Рейбен Гэйс арестован в Честерфильде по моему приказу вчера вечером. О его аресте я уже уведомлен телеграммой.
   Герцог откинулся на спинку кресла и с удивлением поглядел на моего друга.
   – Вы меня шокировали, мистер Холмс!.. Рейбен Гэйс арестован! Ну, что же! Я очень рад этому, при условии, если Джемс не пострадает.
   – Вы говорите о вашем секретаре?
   – Нет, сэр, я говорю о моем сыне.
   Теперь пришла очередь удивляться Шерлоку Холмсу.
   – Признаюсь, – сказал он, – что это обстоятельство не было мне известно.
   – Я от вас ничего не скрою. Быть откровенным мне теперь приходится поневоле, – вздохнул герцог. – В молодости у меня была связь. Я хотел жениться на этой особе, но она воспротивилась, не желая портить мою карьеру. Будь она жива, я бы никогда не женился, но она умерла, оставив на моем попечении Джемса.
   Конечно, я не мог признать Джемса своим сыном официально, но я сделал для него все, что мог. Он получил прекраснейшее образование, а потом я сделал его личным секретарем. Джемсу удалось, однако, проникнуть в тайну своего рождения, и, по правде сказать, он стал злоупотреблять этим знанием. Угрожая скандалом, он добивался всего. Если хотите знать правду, виновником моей ссоры с женой был именно Джемс. Моего маленькаого сына, законного наследника, он ненавидел. Я понимал опасность положения и все-таки не решился удалить Джемса. Но для того, чтобы охранить Артура от покушений, я определил его в школу доктора Гекстабля.
   Для того чтобы похитить мальчика, Джемс воспользовался услугами Гэйса. Дело было так. Еще днем Джемс вызвал Артура в лес и сказал, что приехала его мать. Артур обрадовался, тогда Джемс велел ему прийти в лес ровно в полночь и что он найдет человека, который свезет его в степь, где будто бы его ожидает герцогиня. Так все и вышло, но вчера вечером я узнал, что Гэйса, увозившего мальчика, кто-то преследовал. Гэйс ударил преследователя по голове палкой, и этот человек умер. Гэйс привез Артура в свой кабак и поместил его в комнате на верхнем этаже, под наблюдение своей жены. Это добрая женщина, но она всецело под влиянием своего негодяя-мужа.
   В таком положении было дело, мистер Холмс, когда я увидел вас вчера вечером. Но я знал обо всем этом ровно столько же, сколько вы. Вы меня спросите, зачем Джемс все это проделал? Мне кажется, что определенных мотивов у него не было. Им руководило слепое чувство ненависти. Впрочем, он, кажется, воображал, будто я после этого объявлю его законным наследником.
   Все планы Джемса вы перевернули вверх дном, когда нашли труп Гейдеггера. Узнав об этом, Джемс пришел в ужас и признался мне во всем. Он упросил меня молчать в течение трех дней, чтобы дать возможность спастись Гэйсу. Я согласился на его мольбы, – я, вообще говоря, не могу ни в чем отказывать Джемсу, – и он немедленно помчался на велосипеде к своему сообщнику, чтобы предупредить о грозящей опасности. Я дождался ночи и поспешил туда же – увидать своего дорогого Артура. Вот и все, что я знаю, мистер Холмс, я был вполне откровенен, надеюсь, и вы мне выскажете откровенно свое мнение.
   – Я буду откровенен, – ответил Холмс, – ваша светлость, вы поставили себя в щекотливое положение. Вы не сообщили в полицию о преступлении и содействовали побегу убийцы. Это противозаконно. Деньги на побег были взяты Джемсом Вильдером из вашего кошелька, не правда ли?
   – Да, – ответил герцог.
   – Ну, вот видите, а потом вы странно относитесь к своему младшему сыну. Зачем вы теперь-то оставили его в этом гадком притоне? Что вы скажете, если Джемс Вильдер нарушит обещание и опять его увезет куда-нибудь? Разве можно верить обещаниям таких людей, как Джемс Вильдер? Нет, ваша светлость, вы поступили неосторожно.
   Герцог Холдернесс, не привыкший слушать выговоры, сидел красный, как рак, но молчал. Холмс продолжал.
   – Я вам помогу, но вы должны меня слушаться. Потрудитесь позвонить.
   На звонок герцога вошел лакей, которому Холмс сказал:
   – Я могу сообщить радостную весть. Ваш молодой господин найден. В настоящую минуту он находится в трактире Гэйса. Герцог приказал заложить коляску и привезти Артура сюда.
   Когда лакей вышел, Холмс сказал:
   – Вот как мы уладим это дело. Прежде всего, я вам обещаю не разглашать того, что знаю. За Гэйса, которого ждет виселица, я ручаться не могу. Уговаривайтесь с ним сами… Пообещайте помочь его семье и, думаю, он сохранит тайну… Ну, а насчет Джемса Вильдера, я думаю, что его придется удалить из замка.
   – Это уже сделано, – сказал герцог, – Джемс уезжает в Австралию.
   – Вот и прекрасно, и, стало быть, герцогиня вернется к своему сыну.
   – Да, я уже написал герцогине, она приедет в Холдернесс.
   Холмс встал:
   – Значит, дело улажено. Я хотел бы только выяснить еще одно маленькое обстоятельство. Известно ли вам, что Гэйс подковал лошадей подковами, оставлявшими коровьи следы? Кто научил его этому? Джемс Вильдер?
   На лице герцога отразилось удивление. С минуту он молчал, а потом встал и повел нас в смежную комнату, представлявшую маленький музей. В стеклянном ящике, в углу, лежали старинные подковы.
   – Эти подковы были найдены во время земляных работ во рву около замка. Самые обыкновенные подковы, но книзу они подбиты толстым слоем железа для того, чтобы сбивать с толку преследователей. Я предполагаю, что это изобретение принадлежит моим предкам, баронам Холдернесс. В средние века дворяне не брезговали грабежом.
   Холмс открыл стеклянную крышку ящика и стал рассматривать подковы. Скоро он обнаружил на них едва заметные следы свежей грязи.
   – Благодарю вас, – сказал он, закрывая крышку ящика, – это вторая замечательная вещь, которую мне посчастливилось увидеть в ваших краях.
   – Какая же первая? – спросил герцог.
   Холмс вместо ответа показал герцогу чек, затем старательно сложил его, спрятал в бумажник и произнес:
   – Я – человек небогатый, ваша светлость.
   И Холмс спрятал бумажник с чеком в карман.

Обряд дома Мейсгрэйвов

   В характере Шерлока Холмса меня всегда поражала одна странность: самый методический человек во всем, что касалось умственных занятий, аккуратный и даже, до известной степени, изысканный в одежде, он был одним из тех безалаберных людей, которые способны свести с ума любого, кто живет в одной квартире с ними. Я сам не могу считать себя безупречным в этом отношении, так как служба в Афганистане развила мою природную склонность к бродячей жизни сильнее, чем приличествует медику. Но все-таки у моей неаккуратности есть границы, и когда я вижу, что человек держит сигары в корзине для углей, табак – в носке персидской туфли, а письма, на которые не дано еще ответа, прикалывает ножом в самую середину деревянной обшивки камина, то начинаю считать себя добродетельным человеком. Я, например, всегда думал, что стрельба из пистолета – занятие, которому следует предаваться на открытом воздухе, а Холмс, когда на него находит странное расположение духа, сидит себе, бывало, в кресле и стреляет в стену, что, конечно, не служит ни украшению комнаты, ни очищению ее атмосферы. Наши комнаты всегда бывали полны разными вещественными доказательствами, которые часто попадали в совсем неподходящие места и оказывались то в масленке, то там, где их еще менее можно было ожидать. Но самый мой тяжелый крест составляли бумаги Холмса. Он терпеть не мог уничтожать документы, особенно имевшие отношение к делам, в которых он принимал участие, а между тем разобрать их у него хватало энергии только раз в год, а иногда и в два. Как я уже упоминал в моих заметках, за вспышками бешеной энергии, во время которых он занимался делами, принесшими ему известность, наступала реакция, когда Холмс лежал целыми днями на диване, погруженный в чтение или игру на скрипке, и, поднимаясь только для того, чтобы перейти к обеденному столу. Таким образом, бумаги копились месяц за месяцем, и во всех углах комнаты пылились связки рукописей, которых нельзя было ни сжечь, ни убрать без их владельца.
   В один зимний вечер, когда мы сидели у камина и Холмс только что кончил вписывать краткие заметки в свою записную книгу, я решился предложить ему употребить следующие два часа на приведение нашей комнаты в пристойный вид. Холмс не мог отрицать справедливости этой просьбы, а потому отправился с печальным лицом в свою спальню, и вскоре вышел оттуда, волоча за собой большой жестяной ящик. Он поставил его посреди комнаты и, тяжело опустившись на стул, открыл крышку. Я увидел, что ящик наполнен до трети пачками бумаг, перевязанных красными тесьмами.
   – Много тут дел, Ватсон, – проговорил он, глядя на меня лукавым взглядом. – Я думаю, если бы вы знали, что лежит у меня в этом ящике, то попросили бы меня вынуть отсюда некоторые бумаги, вместо того, чтоб укладывать новые.
   – Это, вероятно, заметки о ваших ранних расследованиях, – предположил я. – Хотелось бы познакомиться с ними.
   – Да, мой дорогой Ватсон, все это дела, совершенные до появления возвеличившего меня биографа.
   Нежным, ласковым движением он вынимал одну связку за другою.
   – Здесь не только успехи, Ватсон, – сказал он, – но есть и хорошенькие задачки. Вот воспоминания о Чарльтонском убийстве, о деле виноторговца Вамбери, о приключениях русской старухи, о странном деле алюминиевого костыля, полный отчет о кривоногом Риколетти и его ужасной жене. А вот, – ага! – это, действительно, нечто выдающееся.
   Он опустил руку на самое дно ящика и вытащил маленький деревянный ларчик с выдвигающейся крышкой, вроде тех, в которых держат детские игрушки. Оттуда он вынул клочок смятой бумаги, старинный медный ключ, деревянный колышек с привязанным к нему клубком веревок и три ржавых металлических кружка.
   – Ну-с, какого вы мнения насчет этого? – спросил он, улыбаясь выражению моего лица.
   – Любопытная коллекция.
   – Очень любопытная, а связанная с ними история и того любопытнее.
   – Так у этих реликвий есть своя история?
   – Они сами история.
   – Что вы хотите сказать?
   Шерлок Холмс вынул все вещи, одну за другой, и разложил на столе. Потом он сел на стул и окинул их довольным взглядом.
   – Вот все, что осталось у меня, как воспоминание о «Мейсгрэйвском обряде», – сказал он.
   Я не раз слышал, как он упоминал об этом деле, но не знал его подробностей.
   – Буду искренне счастлив узнать подробности, – признался я.
   – И оставить весь этот хлам неубранным? – злорадно проговорил Холмс. – А где же ваша хваленая аккуратность, Ватсон? Впрочем, я буду рад, если вы внесете этот случай в ваши записки; в нем есть некоторые факты, делающие это дело единственным в уголовной хронике не только нашей, но, я думаю, и всякой другой страны. Коллекция достигнутых мною пустячных успехов не будет полной без отчета об этом деле.
   Вы, может быть, помните, как дело «Глории Скотт» и мой разговор с несчастным человеком, судьбу которого я рассказал вам, впервые обратили мое внимание на профессию, ставшую делом моей жизни. Вы видите меня теперь, когда имя Шерлока Холмса приобрело широкую известность и когда общество и официальная власть признают меня высшей инстанцией в сомнительных случаях. Даже тогда, когда вы только что познакомились со мной и описали одно из моих дел под названием «Этюд в багровых тонах», у меня уже была большая, хотя не особенно прибыльная, практика. Поэтому вы и представить себе не можете, как мне было трудно пробиться в жизни.
   Когда я приехал в Лондон, то поселился на улице Монтэгю, как раз у Британского музея. Тут я жил несколько лет, наполняя свои многочисленные часы досуга изучением тех отраслей науки, которые могли понадобиться в моем увлечении. По временам подвертывались дела, главным образом, по рекомендации товарищей-студентов, так как в последние годы моего пребывания в университете там много говорили о моем методе. Одно из этих дел как раз было о «Мейсгрэйвском обряде», которому я обязан первым шагом к моему теперешнему положению, благодаря возбужденному им интересу и важным последствиям.
   Реджинальд Мейсгрэйв воспитывался в том же колледже, и мы были шапочно знакомы. Товарищи не особенно любили его, считая гордецом, хотя мне лично всегда казалось, что гордость эта напускная и за ней скрываются робость и неуверенность в своих силах. Человек аристократической наружности – тонкий, прямой нос, большие глаза, небрежные и, вместе с тем, изящные манеры… Он был отпрыском одной из древнейших фамилий королевства, хотя и по младшей ветви, отделившейся от северных Мейсгрэйвов в шестнадцатом столетии и поселившейся в восточном Сассексе, где замок Херлстон является, быть может, древнейшим из всех обитаемых жилищ графства. На молодом человеке лежал отпечаток его родины, и всякий раз, что я глядел на его бледное, умное лицо, на его осанку и гордо вскинутую голову, перед моими глазами вставали потемневшие своды, решетчатые окна и иные особенности феодального жилища. Иногда мы разговаривали друг с другом, и я помню, что Реджинальд выказывал живейший интерес к моему способу исследований и выводов.
   Четыре года я не видел его, как вдруг однажды утром Мейсгрэйв вошел в мою комнату на улице Монтэгю. Он мало изменился, одет был по моде – как всегда франтовато, – и сохранил спокойные, изящные манеры, которыми отличался прежде.
   – Как поживаете, Мейсгрэйв? – спросил я, обменявшись с ним дружеским рукопожатием.
   – Вы, вероятно, слышали о смерти моего бедного отца, – сказал он. – Он умер около двух лет тому назад. С тех пор мне пришлось взять на себя управление херлстонским замком, а так как я вместе с тем депутат от своего округа, то хлопот у меня много. Вы же, Холмс, как я слышал, стали применять на практике те способности, которые так удивляли всех в былое время.
   – Да, я пустил мой метод в дело.
   – Очень приятно слышать это, так как ваш совет драгоценен для меня в настоящее время. У нас в Херлстоне случились очень странные вещи, а полиции не удалось ничего выяснить.
   Можете себе представить, с каким интересом я слушал его, Ватсон. Наконец-то передо мной был тот случай, которого я тщетно ожидал в продолжение долгих месяцев бездействия. В глубине души я был уверен, что могу добиться успеха там, где других постигла неудача. Теперь мне представился случай испытать себя.
   – Сообщите мне, пожалуйста, все подробности! – воскликнул я.
   Реджинальд Мейсгрэйв сел против меня и закурил папиросу.
   – Надо сказать, – начал он, – что хотя я и холост, но мне приходится держать в Херлстоне значительное количество прислуги, так как это – старинное поместье, требующее присмотра. Кроме того, во время охоты на фазанов у меня обыкновенно гостят знакомые, так что нельзя обойтись малым числом прислуги. Всего у меня восемь служанок, повар, дворецкий, два лакея и мальчик. Для сада и для конюшен, понятно, есть отдельные слуги.
   Из прислуги дольше всех в доме жил Брентон, дворецкий. В молодости он был учителем, но остался без места, и отец взял его к себе. Это человек очень энергичный, сильного характера и вскоре сделался незаменимым в нашем доме. Он был высок, красив собой, с высоким лбом, и, хотя служил у нас двадцать лет, теперь ему не более сорока. Удивительно, что при подобной наружности и выдающихся способностях – он говорит на нескольких языках и играет чуть ли не на всех инструментах, удивительно, говорю я, что он так долго довольствовался занимаемым положением. Впрочем, я думаю, что ему жилось спокойно, и у него не хватало энергии для каких-либо перемен. Херлстонского дворецкого помнят все, кто гостил у нас.
   Но у этого совершенства был, однако, существенный недостаток. Брентон – донжуан, и вы, конечно, можете себе представить, что такому человеку было не трудно разыгрывать эту роль в тихом деревенском уголке.
   Пока Брентон был женат, все шло хорошо, но после смерти супруги он пустился во все тяжкие. Несколько месяцев тому назад мы надеялись было, что он остепенится, так как дворецкий сделал предложение Рэчел Хоуэльс, нашей второй горничной. Но вскоре Брентон бросил ее и стал ухаживать за Джэнет Треджелис, дочерью главного ловчего. Рэчел, – очень хорошая девушка, но вспыльчивая и впечатлительная, как истая уроженка Уэльса, – захворала острым воспалением мозга и теперь бродит по дому, или, по крайней мере, бродила до вчерашнего дня, как черноглазая тень той девушки, какой была прежде.
   Это – первая наша драма в Херлстоне, но вторая заставила нас забыть о ней. Этой второй драме предшествовало позорное изгнание дворецкого Брентона. Вот как это случилось. Я уже говорил, что он был умным человеком. Ум и погубил его, возбудив ненасытное любопытство относительно вещей, совершенно не касавшихся Брентона. Я ничего не подозревал, пока неожиданный случай не открыл мне глаза. Однажды ночью на прошлой неделе – именно в четверг – я никак не мог заснуть, выпив, по глупости, после обеда чашку крепкого черного кофе. Проворочавшись до двух часов ночи и потеряв всякую надежду уснуть, я встал и зажег свечу, намереваясь продолжить чтение романа, который начал днем. Книга осталась в бильярдной, а потому я надел халат и отправился за ней. Чтобы попасть в бильярдную, мне надо было спуститься с лестницы и затем пройти через коридор, который ведет в библиотеку и комнату, где хранится оружие. Можете представить мое изумление, когда, заглянув в коридор, я увидел свет, исходивший из отворенной двери библиотеки. Я сам погасил там лампу и запер дверь, когда пошел спать. Естественно, первой мыслью было, что в дом забрались воры. Коридоры Херлстона в изобилии украшены всякого рода старинным оружием. Я схватил первую попавшую секиру, поставил свечу позади себя, пробрался на цыпочках по коридору и заглянул в открытую дверь.
   Дворецкий Брентон сидел в кресле, держа на коленях какую-то бумагу, похожую на карту или план. Он склонился над ней, очевидно, в глубоком раздумье. Я остолбенел от изумления и молча наблюдал за ним, стоя в темноте. При слабом свете маленького огарка, стоявшего на краю стола, я разглядел, что Брентон вдруг встал с кресла, подошел к бюро, стоявшему в стороне, отпер его и выдвинул один из ящиков. Вынул какую-то бумагу, затем, вернувшись на место, положил ее на стол и стал разглядывать с величайшим вниманием. Негодование охватило меня при виде невозмутимого спокойствия, с которым он рассматривал наши фамильные документы. Я невольно сделал шаг вперед. Брентон поднял голову и увидел меня. Он вскочил на ноги с мертвенно-бледным лицом и сунул за пазуху похожую на карту бумагу, которую так внимательно изучал.
   – Так вот как вы оправдываете доверие, которое мы оказывали все эти годы? – возмутился я. – Завтра вы оставите службу.
   Он поклонился с видом совершенно уничтоженного человека и, молча, проскользнул мимо меня. Огарок остался на столе, и при его свете я взглянул на бумагу, которую Брентон вынул из бюро. К моему изумлению, это оказалось вовсе не важным документом, а копией вопросов и ответов для нелепого старинного обычая, называющегося «Мейсгрэйвским обрядом». Это – вид особой церемонии, в течение многих веков совершаемой каждым Мейсгрэйвом при достижении совершеннолетия. Этот обряд имеет символическое значение и может быть интересен разве только для археолога, как наши гербы и девизы. Практической же пользы из него не извлечь.
   – Мы лучше после поговорим об этой бумаге, – заметил я.
   – Если вы считаете это необходимым, – несколько колеблясь, ответил Мейсгрэйв. – Итак, продолжу свои показания. Я запер бюро ключом, оставленным Брентоном, и только повернулся, чтоб выйти из комнаты, как с изумлением заметил, что дворецкий вернулся и стоял передо мной.
   – Мистер Мейсгрэйв, сэр! – вскрикнул он хриплым, взволнованным голосом. – Я не могу перенести бесчестия. Я всегда был горд не по положению, и бесчестие убьет меня. Кровь моя падет на вашу голову, сэр, если вы доведете меня до отчаяния. Если вы не можете оставить меня у себя после того, что случилось, то, ради Бога, дайте мне месяц сроку, и я сделаю вид, что ухожу по своей доброй воле. Это я могу перенести, мистер Мейсгрэйв, но мне не перенести, если вы выгоните меня из дома на глазах всех, кого я так хорошо знаю.
   – Вы не заслуживаете снисхождения, Брентон, – ответил я. – Ваше поведение в высшей степени неблаговидно, но так как вы долго служили в нашей семье, я не хочу порочить вас публично. Однако месяц – слишком долгий срок. Уезжайте через неделю, под каким угодно предлогом.
   – Через неделю, сэр? – закричал он в отчаянии. – Хоть две недели… дайте мне, по крайней мере, две недели…
   – Неделю! – повторил я. – И то это еще слишком снисходительно.
   Он медленно вышел из комнаты, понурив голову, а я загасил свечу и вернулся к себе в комнату.
   В продолжение двух дней после этого случая Брентон исполнял свои обязанности особенно тщательно. Я не намекал на прошедшее и с любопытством ожидал, как ему удастся скрыть свой позор, Но на третье утро он не пришел ко мне, как обычно, за приказаниями на день. Выходя из столовой, я случайно встретил горничную Рэчел Хоуэльс. Я говорил вам, она только что оправилась от болезни и теперь была так страшно бледна и худа, что я побранил ее, за излишнее рвение.
   – Вам следовало бы лежать в постели, – сказал я, – за работу же приметесь, когда выздоровеете.
   Она взглянула на меня с таким странным выражением, что у меня в голове мелькнула мысль, не сошла ли она с ума.
   – Я уже достаточно окрепла, мистер Мейсгрэйв, – сказала она.
   – Посмотрим, что скажет доктор, – ответил я. – Теперь же оставьте всякую работу и когда пойдете вниз, скажите Брентону, что мне нужно его видеть.
   – Дворецкий пропал, – сказала она.
   – Пропал! Как пропал?
   – Пропал. Никто не видел его. В комнате его нет. О! Он уехал… уехал…
   Она прислонилась к стене и разразилась громкими криками и резким хохотом. Испуганный этим внезапным истерическим припадком, я бросился к звонку, чтобы позвать кого-нибудь на помощь. Девушку, продолжавшую рыдать и хохотать, отнесли в ее комнату, а я справился о Брентоне. Не осталось ни малейшего сомнения, что он исчез. Постель дворецкого оказалась не тронутой; никто его не видел после того, как Брентон ушел вечером к себе. Трудно было догадаться, как он сумел выйти из дома, так как все окна и двери утром были найдены запертыми. Платье, часы и даже деньги Брентона оказались в комнате, не доставало только черного костюма, который он обыкновенно носил. Не было также туфель, но сапоги оказались налицо. Куда же дворецкий мог уйти ночью и что с ним сталось?
   Конечно, мы обыскали весь дом с чердака до подвала. Дом, как я уже говорил, представляет собою целый лабиринт, особенно первоначальная постройка, в которой, собственно, теперь никто не живет. Мы обыскали каждую комнату, каждую каморку и не нашли и следа пропавшего. Мне казалось невероятным, чтобы он мог уйти, оставив все имущество. Я призвал местную полицию, но из этого ничего не вышло. Накануне ночью шел дождь, мы осмотрели лужайку и аллеи вокруг дома, но понапрасну. Таково было положение дел, когда новое обстоятельство совершенно отвлекло наше внимание от первоначальной тайны.
   Два дня Рэчел Хоуэльс была так больна, что пришлось на ночь приставить к ней сиделку. Она то лежала в забытьи, то впадала в истерику. На третью ночь после исчезновения Брентона сиделка, видя, что больная заснула спокойно, сама задремала в кресле. Когда она проснулась рано утром, то увидела, что кровать пуста, окно открыто, а больной и след простыл. Меня тотчас же разбудили. Я взял с собой двух лакеев и отправился искать пропавшую девушку. Не трудно было определить направление, по которому она пошла. Под окном ясно виднелись следы, которые шли через лужайку к пруду, где они исчезали у песчаной дорожки. Пруд в этом месте имеет 8 футов глубины, и вы можете себе представить, что мы почувствовали, когда увидели, что след несчастной девушки вел прямо к воде.
   Мы сейчас же вооружились баграми и принялись за поиски тела, но ничего не нашли. Но зато вытащили совершенно неожиданный предмет. Холщовый мешок с кучей заржавленного, потерявшего цвет металла и тусклыми кусочками стекла. Эта странная находка – все, что нам удалось выловить из озера, и, несмотря на все поиски и расспросы, мы так ничего и не знаем о судьбе Рэчел Хоуэльс и Ричарда Брентона. Полиция не в силах их найти, и я приехал к вам. Холмс, вы – последняя надежда.
   Можете себе представить, Ватсон, с каким интересом я выслушал это необычайное стечение обстоятельств, как я пытался сопоставить их и найти общую связь. Исчез дворецкий. Исчезла горничная. Девушка любила дворецкого, но потом имела причину возненавидеть его. Она уроженка Уэльса – страстная, необузданная. Известно, что немедленно после исчезновения Брентона она была в страшно возбужденном состоянии. Она бросила в пруд мешок с какими-то странными предметами. Все это факторы, которые следовало принять во внимание, но они не объясняли сути дела. Где исходная точка этой цепи событий? Запутанный клубок лежал передо мной.
   – Мне нужно взглянуть на бумаги, которые так заинтересовали вашего дворецкого, что он рискнул потерять место, – сказал я.
   – В сущности, этот семейный обряд – большая нелепость, – ответил Мейсгрэйв. – Интересен он только благодаря своему старинному происхождению. Копия ответов и вопросов у меня с собой, так что можете взглянуть, если желаете.
   Он протянул вот эту самую бумагу, которую я держу в руках в настоящую минуту. Вот ряд странных вопросов, на которые должен был давать такие же странные ответы каждый из Мейсгрэйвов при достижении совершеннолетия. Я прочту вам и вопросы, и ответы:
   «– Чье оно было?
   – Того, кого уже нет.
   – Чье оно будет?
   – Того, кто придет следом.
   – В каком месяце это случилось?
   – В шестом, считая с первого.
   – Где было солнце?
   – Над макушкой дуба.
   – Где лежала тень?
   – Под вязом.
   – Сколько отмерить шагов?
   – К северу десять и десять. К западу пять и пять. К югу два и два. К востоку один и один, а потом вниз.
   – Что мы должны отдать за это?
   – Все, что наше.
   – Почему мы должны отдать это?
   – Потому что это наш долг!»
   – На оригинале нет числа, но, судя по орфографии, он относится к середине семнадцатого столетия, – заметил Мейсгрэйв. – Боюсь, что этот документ мало поможет вам в раскрытии тайны.
   – Зато он представляет собою другую тайну, и еще более интересную, чем первая, – сказал я. – Может быть, раскрытие одной из них повлечет за собой раскрытие другой. Извините меня, Мейсгрэйв, но должен сказать, что ваш дворецкий кажется мне очень умным человеком и более проницательным, чем десять поколений его господ.
   – Я не понимаю вас, – ответил Мейсгрэйв. – Бумага, по моему мнению, не имеет никакого практического значения.
   – А по-моему, она имеет огромное значение, и мне кажется, что Брентон тоже так думал. Вероятно, дворецкий видел документ раньше той ночи, когда вы поймали его.
   – Очень возможно. Мы не делали тайны из обряда.
   – Насколько я понимаю, в ту ночь он просто хотел освежить документ в памяти. Вы говорили, что у него в руках была карта или план, который дворецкий сличал с рукописью и который спрятал в карман при вашем появлении.
   – Это верно. Но какое ему дело до нашего старинного обряда и что может означать вся эта галиматья?
   – Мне кажется, что нам не трудно будет узнать это, – сказал я. – Если позволите, мы отправимся с первым поездом в Сассекс, и на месте поближе познакомимся с этим делом.
   Под вечер мы приехали в Херлстон. Может быть, вам приходилось видеть изображение знаменитого старинного здания или читать описания его, а потому я ограничусь только упоминанием, что оно имеет форму буквы «Г», причем более длинная линия представляет собой новую часть постройки, а короткая – древнюю, из которой развилось все остальное. Над низкой входной дверью в центре старого здания на камне высечено «1607», но знатоки, судя по характеру деревянной и каменной отделки, считают, что дом построен гораздо раньше этого времени. Поразительно толстые стены и крошечные окна этой части здания побудили его обитателей выстроить в прошлом столетии новое крыло, а старый дом служит теперь кладовой и погребом, и то только в случае необходимости. Великолепный парк из вековых деревьев окружает все здание, а пруд, о котором упоминал Реджинальд, лежит в конце аллеи, ярдах в двухстах от дома.
   У меня, Ватсон, уже не было сомнения в том, что в этом деле была только одна тайна, а не три. Я был убежден, что если бы мне только удалось понять значение «Мейсгрэйвского обряда», то в руках у меня оказалась бы путеводная нить, которая привела бы к открытию истины о дворецком Брентоне и горничной Хоуэльс. Поэтому я решил приложить все свои старания к тому, чтоб узнать, почему Брентон стремился изучить старинную формулу. Очевидно, потому, что заметил то, что ускользнуло от внимания многих поколений помещиков, и что обещало ему какие-то личные выгоды. Что же это было и как повлияло на его судьбу?
   При чтении обряда мне стало ясно, что измерения относятся к какому-то месту, упоминаемому в документе, и если бы нам удалось найти это место, мы напали бы на след тайны, которую предки Мейсгрэйвов нашли нужным облечь в такую необычную форму. Для начала стоило обратить внимание на дуб и вяз. Что касается дуба, то найти его было очень легко. Прямо перед домом, по левую сторону дороги, ведущей к подъезду, стоял исполинский патриарх – одно из самых великолепных деревьев, какие мне когда-либо доводилось видеть.
   – Существовал этот дуб во время составления вашего обряда? – спросил я, когда мы проезжали мимо.
   – Он стоял здесь во время завоевания Англии норманнами, – ответил Мейсгрэйв. – Он имеет 23 фута в обхвате.
   Итак, одно из моих предположений оказывалось верным.
   – Есть у вас старые вязы? – спросил я.
   – Вот там стоял очень старый вяз, но десять лет тому назад его разбило молнией, и мы спилили ствол.
   – Вы можете найти место, где стояло это дерево?
   – О, да.
   – Других вязов нет?
   – Старых нет, но много молодых.
   – Мне бы хотелось видеть место, где рос тот вяз.
   Мы приехали в шарабане, и Реджинальд тотчас же, не заходя в дом, повел меня на лужайку, где прежде стоял вяз – почти на половине пути между дубом и домом. Мои исследования, по-видимому, шли успешно.
   – Я полагаю, невозможно определить высоту этого вяза? – спросил я.
   – Могу сразу ответить на этот вопрос. Его высота составляла ровно 64 фута.
   – Откуда вы знаете? – с удивлением спросил я.
   – Когда мой старый учитель давал мне, бывало, задачу по тригонометрии, то она всегда касалась измерения вершин. Мальчиком я измерил каждое дерево и каждое строение в нашем поместье.
   Представляете, какая неожиданная удача! У меня оказалось куда больше данных, чем я мог ожидать за столь короткое время.
   – Скажите, пожалуйста, – спросил я, – ваш дворецкий не предлагал вам никогда подобнаго вопроса?
   Реджинальд Мейсгрэйв с изумлением взглянул на меня.
   – Теперь, когда вы сказали об этом, я действительно припоминаю, что Брентон спрашивал меня несколько месяцев тому назад о высоте вяза. Они с грумом поспорили, так сказал этот негодяй…
   Можете себе представить, Ватсон, как приятно мне было слышать эти слова. Ведь таким образом подтверждалось, что я на верном пути. Я взглянул на солнце. Оно стояло низко на небе, и я рассчитал, что менее чем через час оно зависнет как раз над вершиной старого дуба. Тогда исполнится одно из условий, упомянутых в обряде. Далее следовало определить, куда падет конец тени от вяза, когда солнце будет над макушкой дуба.
   – Но как увидеть эту тень, Холмс, когда вяза уже не существовало? – перебил я моего друга.
   – Я знал только одно: если Брентон сумел сделать это, то смогу и я. К тому же это было вовсе не так трудно. Я пошел с Мейсгрэйвом в его кабинет и сделал колышек из дерева, к которому привязал длинную веревку с узлом на каждом ярде. Затем я взял удочку в шесть футов и пошел со своим клиентом к тому месту, где прежде стоял вяз. Солнце как раз освещало вершину дуба. Я воткнул колышек в землю, наметил направление тени и измерил ее. Она оказалась длиною в 9 футов. Потом я сделал несложное вычисление. Если удочка в шесть футов отбрасывает тень в 9 футов, то дерево в 64 фута высотой даст тень в 96 футов. А направление обеих теней, разумеется, будет одинаковым. Я отмерил расстояние и дошел почти к стене дома, где воткнул в землю свой колышек. Можете представить мой восторг, Ватсон, когда в двух дюймах от этого места я увидел в земле небольшое углубление. Я понял, что это отметка, сделанная Брентоном при его измерениях, и что, следовательно, я иду по следам дворецкого.
   Я начал отсчитывать шаги от этой точки, определив предварительно стороны света с помощью компаса. Десять и десять шагов на север, сделанные каждой ногой, пришлись параллельно стене дома. Тут я опять отметил колышком точку, на которой остановился. Затем я тщательно отмерил пять и пять шагов к западу, два и два к югу и очутился прямо у порога старого дома. Один и один шаг к востоку означали, что мне следовало пройти по выложенному плитами коридору – и я стоял на месте, указанном обрядом.
   Никогда в жизни не приходилось мне испытывать такого сильного разочарования, Ватсон. Казалось, что в мои вычисления вкралась серьезная ошибка. Лучи заходящего солнца падали прямо в коридор, и я ясно видел, что старые, вытоптанные камни, которыми они был вымощен, плотно спаяны цементом и не сдвигались с места уже много лет. Брентон не дотрагивался до них. Я постучал по полу, но звук везде был одинаковым, и нигде не было заметно ни трещины, ни пробоины. К счастью Мейсгрэйв, который понял смысл моих поступков и волновался не менее меня, вынул рукопись, чтобы проверить мои вычисления.
   – Вниз! – закричал он. – Вы пропустили «а потом вниз»!
   Я думал, что эти слова означали, что нам придется рыть землю, но теперь увидел, что ошибся в своих предположениях.
   – Там есть подвал? – крикнул я.
   – Да, такой же старый, как и дом. Сюда, через эту дверь.
   Мы спустились по витой каменной лестнице, и мой проводник, чиркнув спичку, зажег большой фонарь, стоявший на бочонке в углу. В ту же минуту мы убедились, что попали в нужное место и что кто-то побывал тут раньше нас.
   Подвал служил складом для дров, но поленья, прежде покрывавшие весь пол, теперь были сложены по сторонам так, что посредине образовался свободный проход. В этом проходе лежала большая тяжелая плита с заржавленным железным кольцом, к которому был привязан толстый шерстяной шарф.
   – Это шарф Брентона! – вскрикнул Мейсгрэйв. – Готов поклясться в этом. Но что делал тут этот негодяй?
   По моему предложению вызвали двух полицейских, в их присутствии, я попытался поднять плиту, ухватившись за шарф. Я лишь слегка приподнял ее, только с помощью одного из констеблей мне удалось сдвинуть плиту в сторону. Перед нами зияла глубокая черная яма. Мы все смотрели в нее. Мейсгрэйв стал на колени и опустил фонарь.
   Перед нами открылось темное помещение около семи футов в глубину и футов четырех в ширину. У одной стены стоял низкий деревянный сундук, окованный медью, с поднятой крышкой, в которой торчал ключ старинной формы. Снаружи ящик был покрыт толстым слоем пыли, а сырость и черви проели дерево, на котором виднелись плесень и мелкие грибы. Несколько металлических кружков, по-видимому, старинных монет – вот таких, какие вы видите у меня в руке – валялось на дне сундука, а больше там ничего не было.
   Но в это время мы совершенно забыли и думать о сундуке, потому, что увидели кое-что более важное рядом с ним. То была фигура человека, одетого в черный костюм, сидевшего на корточках, положив голову на край сундука и охватив его обеими руками. От такой позы вся кровь прилила ему к голове, и никто не мог узнать черты этого искаженного, посиневшего лица, но когда мы приподняли тело, то мистер Мейсгрэйв по росту, одежде и волосам признал в нем своего бывшего дворецкого. Брентон умер уже несколько дней назад, но на теле не было заметно ни раны, ни какого-либо повреждения, которые указали бы причину страшной смерти. Тело вынесли из погреба, а мы снова остались перед загадкой, почти такой же ужасной, как та, с которой ко мне обратился Реджинальд Мейсгрэйв.
   Признаюсь, Ватсон, я начал сомневаться в успехе моих розысков. Я думал, что разрешу загадку, как только найду место, указанное в обряде. Но вот я стоял на этом месте, но был так же далек от решения, как и прежде. Правда, я пролил свет на судьбу Брентона, но теперь следовало установить, каким образом эта судьба постигла его и какую роль играла во всей этой истории исчезнувшая служанка. Я присел на бочонок в углу и стал обдумывать все, что случилось.
   Вы знаете мой метод, Ватсон: в подобных случаях я ставлю себя на место данного человека и пробую представить, как бы я действовал на его месте. В данном случае дело облегчалось тем, что Брентон был, без сомнения, человек недюжинного ума, Он понял, что в обряде речь идет о какой-то драгоценности. Он нашел место. Он увидел, что плита, закрывающая вход в подвал, слишком тяжела для того, чтобы ее удалось сдвинуть одному человеку. Что же ему оставалось делать? Он не мог получить помощи от посторонних. Даже в том случае, если бы дворецкому удалось найти кого-нибудь, кто согласился бы помочь и кому можно вполне довериться, всегда угрожала опасность попасться, когда Брентону пришлось бы впустить своего сообщника. Лучше было найти помощника в доме. Но кого? К кому мог он обратиться? Только к Рэчел. Эта девушка любила его. Мужчине всегда трудно представить себе, что он окончательно лишился любви женщины, как бы дурно он ни поступил с ней. Вероятно, Брентон снова полюбезничал с мисс Хоуэлс, чтобы помириться, а затем сделать ее своей сообщницей. Они, должно быть, вместе пришли ночью в погреб и совместными силами подняли плиту. До этой минуты их действия так ясно представлялись мне, как будто я сам при том присутствовал.
   Однако поднять плиту было делом трудным для двух лиц, из которых, к тому же, одна была женщина. Нелегко это было и для нас – дюжего сассекского полицейского и меня. Что же они могли выдумать, чтобы помочь себе? Вероятно, то же, что сделал бы я сам. Я встал и внимательно осмотрел разбросанные по полу поленья и почти сразу убедился в точности моего предположения. На одном полене, длиной около 3 футов, явственно виднелась выемка, а несколько других были сплющены с боков, как будто сжатые какою-то тяжестью. Очевидно, приподняв плиту, они стали совать одно полено за другим, пока не образовалось отверстие настолько большое, что человеку удалось пролезть в него. Тогда они положили одно полено вдоль отверстия; этим и объясняется выемка на его нижнем конце, так как плита придавливала его своей тяжестью к противоположному краю щели.
   Очевидно, в яму спустился только один человек, и именно Брентон. Девушка должна была ожидать наверху. Брентон отпер сундук и, надо полагать, передал найденные им вещи сообщнице, так как в сундуке вещей не оказалось. А потом? Что случилось потом?
   Вспыхнула ли ярким огнем жажда мести, тлевшая в душе страстной кельтской женщины, когда она увидела в своей власти человека, причинившего ей столько зла… Может быть, куда больше, чем подозревали окружающие. Случайно ли подались поленья, и плита закрыла вход в подвал, который стал могилой Брентона? Или резким движением руки она отбросила опору, и плита рухнула на прежнее место? Как бы то ни было, мне казалось, что я вижу лицо женщины, судорожно сжимающей найденное сокровище и в безумном ужасе бегущей по винтовой лестнице, между тем как в ее ушах раздавались глухие крики и яростные удары в плиту заживо погребенного неверного любовника.
   Итак, вот тайна ее бледности, ее нервного состояния и истерического хохота на следующее утро. Но что же было в сундуке? Куда она подевала вещи? Вероятно, то были обломки металла и стекла, вытащенные из озера Реджинальдом. Рэчел бросила их при первом удобном случае, чтобы скрыть последние следы своего преступления.
   Минут двадцать я просидел, не двигаясь, обдумывая происшедшее. Мейсгрэйв, весь бледный, продолжал стоять на прежнем месте, раскачивая фонарь и смотря вниз, в яму.
   – Это монеты Карла Первого, – сказал он, взяв несколько кругляшек, оставшихся в сундуке. – Видите, мы верно определили время учреждения обряда.
   – Может быть, мы найдем еще что-нибудь, оставшееся от Карла Первого, – предположил я.
   Внезапно мне показалось, что я понял значение двух первых вопросов обряда.
   – Дайте мне взглянуть на вещи в мешке, который вытащили из пруда.
   Мы пошли в кабинет, и Реджинальд разложил передо мной обломки. Я понял, почему хозяин замка не придал им никакого значения: металл был почти черный, а камни тусклые и бесцветные. Я потер один из них о рукав, и он засверкал у меня на ладони, словно искра. Одна из металлических вещей имела вид двойного кольца, но сильно поломанного, так, что оно потеряло свою первоначальную форму.
   – Вам не мешает припомнить, что королевская партия существовала в Англии и после смерти короля, а когда его приверженцам пришлось, наконец, бежать из страны, они, вероятно, спрятали куда-нибудь многие из своих драгоценностей, намереваясь вернуться за ними в более мирные времена.
   – Мой предок, сэр Ральф Мейсгрэйв, был ярым приверженцем Карла Второго и сопровождал короля во всех скитаниях, – сказал Реджинальд.
   – Ну, это обстоятельство доставляет последнее, недостающее нам звено, – ответил я. – Должен поздравить вас со вступлением в обладание – хотя и очень трагическим образом – реликвии, имеющей большую ценность, но еще большее историческое значение.
   – Что же это такое? – задыхаясь от изумления, проговорил он.
   – Древняя корона английских королей.
   – Корона?
   – Именно. Обратите внимание на слова обряда. «Чье оно было?»– «Того, кого уже нет». Это после казни Карла Первого. «Чье оно будет?» – «Того, кто придет следом». Это говорилось о Карле Втором, чье восшествие на престол предвиделось заранее. По-моему, не может быть сомнения в том, что это изломанная, потерявшая всякую форму диадема украшала некогда головы Стюартов.
   – А как она попала в пруд?
   – Это вопрос, для ответа на который потребуется время…
   Я изложил ему длинную цепь предположений и доказательств, развитую мной в подвале. Уже стемнело и луна засияла на небе, прежде чем я окончил свой рассказ.
   – Как же случилось, что Карл Второй не получил своей короны, когда вернулся? – спросил Мейсгрэйв, собирая обломки обратно в холщовый мешок.
   – Это вопрос, ответа на который мы, вероятно, никогда не получим. Предположу, что ваш предок, знавший тайну, умер, не успев объяснить своему потомку значение оставленного им документа. С того времени и до сих пор бумага эта переходила от отца к сыну, пока, наконец, не попал в руки человека, сумевшего понять тайну и потерявшего жизнь при попытке добыть спрятанное сокровище.
   Вот история «Мейсгрэйвского обряда», Ватсон. Корона и до сих пор в Херлстоне, хотя владельцам пришлось иметь дело с судом и уплатить значительную сумму денег для того, чтобы оставить ее у себя. Я уверен, что, если вы упомянете мое имя, вам покажут эту корону. Об исчезнувшей девушке никто ничего не слышал. Вероятно, она бежала из Англии и унесла воспоминания о своем преступлении в далекие края.

Рейгетские помещики

   Прошло немало времени, прежде чем здоровье моего друга, мистера Шерлока Холмса, вполне поправилось после его напряженной деятельности весной 1887 года. Вопрос о нидерландской компании на Суматре и колоссальных планах барона Мопертюи еще слишком жив в памяти публики и слишком тесно связан с политическими и финансовыми вопросами, поэтому я не рискну касаться его в своих записках. Однако, вследствие этой деятельности, возникла странная и сложная задача, разрешение которой серьезно подорвало здоровье моего друга.
   В моих заметках упоминается, что 14 апреля я получил телеграмму из Лиона, извещавшую меня, что Холмс лежит больной в гостинице Дюлон. Спустя сутки я уже стоял у его постели и с облегчением убедился, что симптомы болезни не представляли ничего опасного. Однако и железное сложение Холмса не выдержало напряженного состояния, в котором он находился во время следствия, продолжавшегося два месяца. Он работал не менее пятнадцати часов в сутки, а иногда, как он признался мне, и по пять суток кряду, без отдыха. Блистательный исход дела не мог предотвратить реакции, последовавшей за крайним напряжением сил, и в то время, когда имя его гремело по всей Европе, а комната, в которой он лежал, была завалена поздравительными телеграммами, я нашел Шерлока в полном упадке. Даже осознание того, что он добился успеха в деле, с которым не могла справиться полиция трех государств, и перехитрил самого искусного мошенника Европы, не могло вывести моего друга из нервной прострации.
   Через три дня мы вернулись на Бейкер-стрит, но ясно было, что Холмсу нужна перемена места и климата, да и мне мысль провести недельку-другую в деревне казалась весьма привлекательной. Мой старинный приятель, полковник Хэйтер, которого я лечил в Афганистане, жил теперь близ Рейгета в Суррее и не раз приглашал меня погостить. В последний раз он писал, что был бы рад, если бы знаменитый детектив приехал со мной. Пришлось пустить в ход разные дипломатические уловки, но когда Холмс узнал, что мой приятель – холостяк, и что гостям его предоставляется полная свобода, он согласился принять приглашение, и через неделю после нашего возвращения из Лиона мы уже сидели под гостеприимной кровлей полковника. Хэйтер был славный старый солдат, много повидавший на своем веку, и, как я и ожидал, у них с Холмсом нашлись общие темы для беседы.
   Вечером в день нашего приезда мы все сидели в кабинете полковника, стены которого были украшены оружием. Холмс полулежал на диване, а Хэйтер и я пересматривали небольшой запас пистолетов и кинжалов.
   – Между прочим, – вдруг сказал полковник, – вам лучше взять к себе наверх что-нибудь из этого арсенала, на случай тревоги.
   – Тревоги? – переспросил я.
   – Да, недавно у нас был переполох. В прошлый понедельник напали на дом одного из моих соседей, Эктона. Кража ни велика, но воров еще не удалось поймать.
   – А следов никаких? – заинтересовался Холмс.
   – Никаких. Но дело это пустяшное, одно из мелких преступлений, обычных в нашей местности. Слишком ничтожных для того, чтобы привлекать к расследованию вас, мистер Холмс, после знаменитого международного дела.
   Холмс сделал знак рукою, как бы отстраняя комплимент.
   – Были в деле какие-нибудь интересные подробности?
   – Кажется, нет. Воры обшарили библиотеку, но получили очень мало за свой труд. Все там перевернуто вверх дном, шкафы открыты и обшарены, а исчезли только один разрозненный том Гомера, два подсвечника накладного серебра, пресс-папье из слоновой кости, маленький дубовый термометр и пучок веревки.
   – Что за странный подбор вещей! – воскликнул я.
   – О, воры, очевидно, схватили, что попалось под руку, – отмахнулся полковник.
   Холмс проворчал что-то себе под нос.
   – Местная полиция должна бы заняться этим, – сказал он. – Ведь очевидно, что…
   Но я погрозил пальцем.
   – Вы здесь для отдыха, мой дорогой друг. Ради Бога, не выдумывайте себе новой работы, когда у вас нервы так издерганы.
   Холмс с видом комичной покорности взглянул на полковника, и разговор перешел на менее опасные темы.
   Однако судьба решила, чтобы вся моя профессиональная осторожность пропала даром, потому что на следующее утро дело явилось перед нами в таком виде, что его нельзя было игнорировать, и наше посещение деревни приняло совершенно неожиданный оборот. Мы сидели за завтраком, когда в столовую вдруг вбежал дворецкий с совершенно растерянным видом.
   – Вы слышали новость, сэр? – задыхаясь, проговорил он. – Слышали, что случилось у Каннингэмов, сэр?
   – Воровство? – воскликнул полковник, не донеся до рта чашку с кофе.
   – Убийство!
   Полковник свистнул.
   – Черт возьми! – проговорил он. – Кто же убит? Сам мировой или его сын?
   – Ни тот, ни другой, сэр. Убит Вильям, кучер. В самое сердце…
   – Кто же убил его?
   – Разбойник, сэр. Выскочил, как стрела, и след простыл. Он только что влез в окно кладовой, как Вильям бросился на него и поплатился жизнью, спасая имущество своего господина.
   – Когда это произошло?
   – Вчера ночью, сэр, около полуночи.
   – А! Ну, так мы сейчас же отправимся туда, – сказал полковник, хладнокровно принимаясь опять за завтрак. – Скверная история, – прибавил он, когда дворецкий вышел из комнаты, – старик Каннингэм – один из самых выдающихся наших помещиков, весьма порядочный человек. Это убийство расстроит его, потому что кучер жил в имении много лет и был хорошим слугой. Очевидно, это те же негодяи, которые забрались в Эктон.
   – И украли ту странную коллекцию? – задумчиво сказал Холмс.
   – Вот именно.
   – Гм! Может быть, дело окажется совершенно простым, но на первый взгляд оно все же любопытно, не правда ли? Шайка воров, действующая в известной местности, догадалась бы разнообразить свои похождения и не нападать в течение нескольких дней на два дома в одном округе. Когда вчера вечером вы заговорили о предосторожностях, я помню, мне пришла в голову мысль, что едва ли какой-либо вор или воры обратят внимание на эту местность Англии в ближайшее время. Оказывается, однако, что мне следует еще многому поучиться.
   – Я думаю, это какой-нибудь местный профессионал, – сказал полковник. – В таком случае он, естественно, выбрал поместья Эктона и Каннингэма, как самые большие.
   – И богатые?
   – Должны бы быть самыми богатыми, но они долгие годы вели судебную тяжбу друг с другом, которая, как я полагаю, высосала соки из обоих. У старого Эктона есть какое-то право на половину имения Каннингэма, и адвокаты ухватились за это дело обеими руками.
   – Если это местный негодяй, то поймать его не трудно, – зевая, проговорил Холмс. – Хорошо, хорошо, Ватсон, не смотрите так строго. Я не стану вмешиваться в это дело.
   – Инспектор Форрестер, сэр, – проговорил дворецкий, отворяя двери.
   В комнату вошел франтоватый молодой человек с умным лицом.
   – Здравствуйте, полковник, – сказал он. – Извините, что помешал, но мы слышали, что у вас гостит мистер Шерлок Холмс с Бейкер-стрит.
   Полковник указал на моего друга. Инспектор поклонился.
   – Мы думали, что, может быть, вы согласитесь пойти с нами, мистер Холмс.
   – Судьба, положительно, против вас, Ватсон, – со смехом сказал мой приятель. – Мы только что говорили об этом деле, инспектор. Может быть, вы сообщите нам подробности.
   По тому, как он откинулся на спинку кресла, я увидел, что все мои врачебные советы и дружеские увещания будут напрасны.
   – В деле Эктона у нас не было никаких данных. В этом же их очень много, и нет сомнения, что в обоих случаях участвовала одна и та же личность. Человека этого видели.
   – А!
   – Да, сэр. Но он убежал с быстротой лани, после того, как выстрелил в бедного Вильяма Кирвана. Мистер Каннингэм видел его из окна спальни, а мистер Алек Каннингэм – с черного хода. Тревога поднялась в три четверти двенадцатаго. Мистер Каннингэм только лег в постель, а мистер Алек, уже в халате, курил трубку. Они оба слышали, как кучер Вильям звал на помощь, и мистер Алек бросился вниз, узнать, что случилось. Дверь черного хода была отперта, и внизу лестницы он увидел двух человек, борющихся друг с другом. Один из них выстрелил, другой упал, убийца бросился в сад и перескочил через забор. Мистер Каннингэм, выглянув из окна спальни, видел, как он добежал до дороги, но затем потерял его из виду. Мистер Алек нагнулся, чтобы посмотреть, нельзя ли помочь умирающему, а негодяй тем временем убежал. Мы знаем только, что это человек среднего роста, одетый в темную одежду, усердно разыскиваем его и надеемся скоро найти, так как он здесь чужой.
   – Этот Вильям… Успел он сказать что-нибудь перед смертью?
   – Ни слова. Он жил в сторожке с матерью, и так как был очень преданный малый, то мы думаем, что он пришел в дом взглянуть, все ли там в порядке. Понятно, что происшествие в поместье Эктона заставило всех быть настороже. Разбойник, должно быть, только что взломал дверь – замок оказался сломанным, когда Вильям бросился на него.
   – Не сказал ли Вильям чего-нибудь матери, когда уходил из дома?
   – Она стара и глуха, и мы ничего не можем добиться от матери. Она чуть с ума не сошла от постигшего ее удара, да и прежде, кажется, не отличалась сообразительностью. Но у нас в руках есть одна замечательная вещь. Взгляните, пожалуйста, на это!
   Он вынул клочок бумаги из записной книги и разложил его на коленях.
   – Вот что найдено в руке убитого. По-видимому, это клочок, оторванный от целого листа бумаги. Заметьте, что обозначенное тут время как раз совпадает с тем, когда убили беднягу Вильяма. Вы видите, что или убийца вырвал остальной лист, или, наоборот, Вильям вырвал этот клочок из рук убийцы. Сообщение, как будто, о свидании.
   Холмс взял клочок бумаги, на котором можно было прочесть:
   «…в три четверти двенадцатого…
   …узнаете кое-что…
   …может быть…»
   – Если признать это за назначение свидания, – продолжал инспектор, – то можно предположить, что Вильям Кирван, хотя и пользовался репутацией честного человека, состоял в заговоре с вором. Он мог встретиться с ним, помочь взломать дверь, а затем между ними случилась ссора.
   – Это чрезвычайно интересный отрывок, – сказал Холмс, рассматривая бумагу с большим вниманием. – Дело-то оказывается гораздо сложнее, чем я думал, – прибавил он, опуская голову на руки. Инспектор улыбался впечатлению, произведенному этим делом на знаменитого лондонского специалиста.
   – Ваше последнее предположение о возможности соглашения между вором и кучером и о том, что этот клочок представляет собой отрывок письма одного из них, остроумно и не лишено логики, – заговорил, наконец, Холмс. – Но эта записка открывает…
   Он снова опустил голову на руки и сидел несколько минут, погруженный в глубокое раздумье. Когда он поднял голову, я с изумлением увидел, что румянец играл у него на щеках, а глаза блестели, как до болезни. Он вскочил на ноги с прежней энергией.
   – Знаете что! – сказал он. – Мне бы хотелось хорошенько и спокойно заняться подробностями этого дела. В нем есть что-то чрезвычайно привлекательное. Если позволите, полковник, я оставлю вас с моим другом Ватсоном и пройдусь с инспектором, чтобы проверить правдоподобность фантазии, пришедшей мне в голову. Вернусь через полчаса.
   Прошло полтора часа, прежде чем инспектор вернулся один.
   – Мистер Холмс расхаживает по полю взад и вперед, – ошеломленно сказал он. – И приглашает нас всех отправиться в дом.
   – К мистеру Каннингэму?
   – Да, сэр.
   – Зачем?
   Инспектор пожал плечами.
   – Право, не знаю, сэр. Между нами, мне кажется, что мистер Холмс еще не вполне оправился от болезни. Он держит себя как-то странно и очень возбужден.
   – Мне кажется, вы напрасно тревожитесь, – сказал я. – Я всегда убеждался, что в его сумасшествии есть известный метод.
   – Или, наоборот, в его методе сказывается сумасшествие, – пробормотал инспектор. – Но он горит желанием отправиться туда, а потому, если вы готовы, полковник, идемте.
   Холмс расхаживал взад и вперед по полю, опустив голову и засунув руки в карманы брюк.
   – Дело становится все интереснее, – проговорил он. – Ватсон, наша поездка в деревню удалась как нельзя лучше. Я провел чудесное утро.
   – Вы были на месте преступления? – спросил полковник.
   – Да, мы с инспектором сделали маленькую рекогносцировку.
   – И успешно?
   – Да, мы видели несколько интересных вещей. Расскажу вам по дороге. Прежде всего, мы видели тело несчастного. Он, действительно, как и говорили, умер от выстрела из револьвера.
   – А разве вы сомневались в этом?
   – Ну, во всяком случае, следовало удостовериться. Потом мы поговорили с мистером Каннингэмом и его сыном, которые точно указали нам место, где убийца перескочил через забор. Это было чрезвычайно интересно.
   – Конечно.
   – Потом мы заглянули к матери бедного малого, но ничего от нее не узнали, так как она очень стара и слаба.
   – И каков результат ваших исследований?
   – Этот случай особенный. Может быть, наше посещение несколько прояснит его. Мы с инспектором, кажется, сходимся во мнении, что клочок бумаги, зажатый в руке убитого и указывающий час его смерти, весьма важный документ.
   – Он должен служить исходной точкой, мистер Холмс.
   – Он и служит ей. Автор этой записки заставил Вильяма Кирвана встать в поздний час. Но где же лист, от которого оторван этот клочок?
   – Я тщательно осмотрел все кругом, надеясь найти его, – сказал инспектор.
   – Он был вырван из руки убитого. Кому было так нужно овладеть им? Тому, кого могла уличить эта записка. Что же он сделал с ней? Вероятнее всего, сунул в карман, не заметив, что клочок остался в руке убитого. Если бы нам удалось добыть остальную часть листка, то, очевидно, мы сделали бы большой шаг к открытию тайны.
   – Да, но как нам добраться до кармана преступника, не поймав его самого?
   – Да, да, об этом стоит подумать. Затем еще один момент. Записка была прислана Вильяму. Автор принес ее не сам, иначе он мог бы передать все на словах. Кто же принес записку? Или ее прислали по почте?
   – Я навел справки, – сказал инспектор. – Вильям получил вчера после полудня письмо по почте. Конверт он уничтожил.
   – Превосходно! – сказал Холмс, похлопывая инспектора по спине. – Вы видели почтальона. Право, приятно работать с вами. Ну, вот и сторожка. Если вы пройдете со мною, полковник, я покажу вам место преступления.
   Мы прошли мимо хорошенького коттеджа, где жил покойный, и, по аллее, окаймленной дубами, дошли до красивого старинного дома эпохи королевы Анны. Над входной дверью стоял год битвы при Мальплаке. Холмс и инспектор повели нас кругом до черного входа, отделенного садом от забора, идущего вдоль дороги. У двери в кухню стоял констебль.
   – Откройте дверь, – сказал Холмс. – Ну-с, вот на этой лестнице стоял молодой мистер Каннингэм и видел, как двое боролись как раз на том месте, где мы стоим теперь. Старик Каннингэм стоял у второго окна налево и видел, как убийца убежал в кусты. Видел это и сын. Оба они сходятся насчет куста. Тогда мистер Алек выбежал и стал на колени возле раненого. Земля, как вы видите, очень тверда, и тут нет следов, которые могли бы помочь нам.
   В эту минуту из-за угла дома на дорожку сада вышли двое. Пожилой человек, с крупными, резкими чертами лица, с тяжелым взглядом, и блестящий молодой человек, чье смеющееся лицо и щегольская одежда составляли странный контраст с приведшим нас сюда делом.
   – Все еще возитесь с ним? – сказал он Холмсу. – Я думал, что вы, лондонцы, сразу схватываете суть дела. Оказывается, не так-то скоро.
   – Ах, дайте нам немножко времени, – добродушно заметил Холмс.
   – Да, время понадобится вам, – сказал молодой Алек Каннингэм. – По-моему, в этом деле нет никаких зацепок.
   – Есть только одна, – ответил инспектор. – Мы думали, что если бы удалось найти… Боже мой! Что с вами, мистер Холмс?
   Лицо моего друга вдруг приняло ужасное выражение. Глаза его закатились, черты исказились. С подавленным стоном он упал ничком на землю. Испуганные внезапностью и силой припадка, мы отнесли его в кухню. Несколько минут Холмс лежал в большом кресле, откинувшись на спинку и тяжело дыша. Наконец, он встал и со сконфуженным видом принялся извиняться, что перепугал нас.
   – Ватсон может вам подтвердить, что я только что оправился после серьезной болезни, – объяснил он. – Я подвержен этим внезапным нервным припадкам.
   – Не отвезти ли вас домой в шарабане? – спросил старик Каннингэм.
   – Так как я уже здесь, то мне хотелось бы удостовериться в одном моменте. Это очень легко сделать.
   – А именно?
   – Видите ли, мне кажется, весьма возможно предположить, что бедняга Вильям пришел не до, а после того, как вор забрался в дом. Вы не сомневаетесь, что хотя замок и был взломан, но убийца не входил в дверь.
   – Мне кажется, это – очевидно, – серьезно ответил мистер Каннингэм. – Ведь мой сын Алек еще не ложился спать и, конечно, слышал бы, если бы кто-нибудь ходил внизу.
   – Где он сидел?
   – Я курил у себя в уборной.
   – Где окно уборной?
   – Последнее слева, рядом с окном комнаты отца.
   – Конечно, у вас обоих еще горели лампы?
   – Без сомнения.
   – Странно, – улыбаясь, проговорил Холмс. – Ну, разве не удивительно, что вор – да к тому еще опытный вор – решается ворваться в дом, когда видит по освещенным окнам, что в нем не спят еще как минимум двое?
   – Должно быть, человек смелый.
   – Если бы дело не было странное, нам не пришлось бы просить вас расследовать его, – сказал Алек Каннингэм. – Что же касается вашего предположения, что вор обокрал дом прежде, чем его накрыл Вильям, то я считаю это вполне нелепым. Разве мы не заметили бы беспорядка в доме и не хватились бы похищенных вещей?
   – Это зависит от того, какие вещи пропали, – сказал Холмс. – Вы должны помнить, что мы имеем дело с необычным вором. Например, что он унес у Эктона?.. Пучок веревок, пресс-папье и еще какие-то пустяки.
   – Мы вполне отдаемся в ваше распоряжение, мистер Холмс, – сказал старик Каннингэм. – Все, что укажете вы или инспектор, будет исполнено.
   – Во-первых, – сказал Холмс, – мне бы хотелось, чтобы вы предложили награду лично от себя – когда еще полиция определит сумму! – а эти вещи нужно делать как можно скорее. Я набросал заявление; может быть, вы согласитесь подписать его. Я думаю, пятидесяти фунтов будет достаточно.
   – Я охотно дал бы и пятьсот, – сказал Каннингэм, взяв из рук Холмса лист бумаги и карандаш. – Но здесь есть неточность, – прибавил он, взглянув на объявление.
   – Я писал второпях…
   – Видите ли, вы пишите: «Так как в среду, около трех четвертей первого, была сделана попытка…». На самом же деле было три четверти двенадцатого.
   Мне было досадно за сделанную ошибку, поскольку я знал, как это будет неприятно Холмсу. Он отличался точностью в передаче фактов, но только что перенесенная им болезнь, очевидно, потрясла его, и этой маленькой случайности было для меня достаточно, чтобы видеть, что он еще не вполне поправился. Он сам сконфузился на минуту, инспектор поднял брови, а Алек Каннингэм громко захохотал. Но старый джентльмен исправил ошибку и отдал Холмсу бумагу.
   – Пошлите ее напечатать как можно скорее, – сказал он. – Мне кажется, это превосходная идея.
   Холмс аккуратно положил объявление в записную книжку.
   – А теперь, – сказал он, – право, хорошо бы нам всем пройтись по дому и убедиться, не утащил ли чего-нибудь этот полоумный грабитель.
   Прежде чем войти в дом, Холмс осмотрел взломанную дверь. Очевидно, было всунуто долото или крепкий нож, чтобы выдвинуть замок обратно.
   – У вас, стало быть, нет засова? – спросил он.
   – Мы не думали, что это нужно.
   – Вы не держите собаки?
   – Держим, но она на привязи по другую сторону дома.
   – Когда прислуга ложится спать?
   – Около десяти.
   – Вероятно, и Вильям ложится в то же время?
   – Да.
   – Странно, что он не спал именно в эту ночь. Теперь я был бы очень рад, если бы вы были так добры и проводили нас по дому, мистер Каннингэм.
   Коридор, вымощенный плитами, с выходящими в него кухнями, привел к деревянной лестнице, поднимавшейся на верхний этаж. Он выходил и на противоположную площадку, с которой начиналась другая, более нарядная лестница, ведшая в парадную переднюю. На эту площадку выходили двери гостиной и нескольких спален, в том числе спальни мистера Каннингэма и его сына. Холмс шел медленно, внимательно приглядываясь к архитектуре дома. По выражению его лица я догадался, что он напал на горячий след, но никак не мог себе представить, куда этот след приведет.
   – Любезный сэр, – сказал мистер Каннингэм с некоторым нетерпением, – право же, все это совершенно бесполезно. Моя комната там, где оканчивается лестница, а за ней идет комната сына. Предоставляю вам судить, мог ли вор забраться сюда, не потревожив нас.
   – Кажется, придется вернуться и искать новый след, – заметил сын с довольно злобной улыбкой.
   – Попрошу вас потерпеть еще немного. Вот, например, мне хотелось бы знать, как далеко можно видеть из окон спален. Это, насколько я понял, спальня вашего сына, – прибавил он, отворяя дверь, – а это уборная, где Алек сидел и курил, когда началась тревога. Куда выходит ее окно?
   Он прошел через спальню, отворил дверь и окинул взглядом следующую комнату.
   – Надеюсь, вы довольны теперь? – спросил мистер Каннингэм с досадой в голосе.
   – Благодарю вас, я видел все, что нужно.
   – Тогда, если это действительно необходимо, мы можем пройти в мою комнату.
   – Если вас это не затруднит.
   Мировой судья пожал плечами и провел нас в свою комнату, очень просто убранную. В то время как мы подходили к окну, Холмс отстал от остальных так, что он и я шли последними в нашей группе. В ногах у кровати стоял маленький столик, а на нем тарелка с апельсинами и графин с водой. В ту минуту, как мы подошли к нему, Холмс, к несказанному моему изумлению, нагнулся вперед и преспокойно опрокинул столик. Графин разлетелся вдребезги, а фрукты раскатились во все стороны.
   – Ах, Ватсон, что вы наделали? – хладнокровно произнес Холмс. – Вы испортили такой чудесный ковер!
   Я нагнулся в смущении и стал подбирать фрукты, понимая, что мой товарищ по какой-то известной только ему причине желал, чтобы я взял вину на себя. Другие последовали моему примеру и поставили столик на ножки.
   – Постойте! – крикнул инспектор. – Куда же он подевался?
   Холмс исчез.
   – По-моему, он просто спятил, – сказал Алек Каннингэм. – Отец, пойдем, посмотрим, куда мог направиться этот чудак.
   Они выбежали из комнаты. Инспектор, полковник и я в недоумении переглядывались между собой.
   – Честное слово, я склонен разделить мнение мистера Алека, – сказал инспектор. – Может, это следствие болезни, но мне кажется, что…
   Его речь прервал внезапный возглас: «На помощь! На помощь! Убивают!» С ужасом я узнал голос моего друга и выбежал на площадку. Крики, перешедшие в хриплый стон, доносились из комнаты, в которую мы заходили раньше. Я влетел сначала в нее, а потом в смежную уборную. Оба Каннингэма навалились на лежавшего на полу Холмса. Младший схватил его за горло обеими руками, а старший, казалось, старался вывихнуть ему кисть руки. В одно мгновение мы трое оторвали их от Холмса, и он с трудом поднялся на ноги, весь бледный и сильно измученный.
   – Арестуйте этих людей, инспектор! – задыхаясь, проговорил он.
   – По обвинению в чем?
   – В убийстве кучера Вильяма Кирвана.
   Инспектор оглядывался вокруг в полном недоумении.
   – О, мистер Холмс! – наконец, проговорил он, – я уверен, что вы вовсе не…
   – Замолчите и взгляните на их лица! – отрывисто сказал Холмс.
   Никогда в жизни не приходилось мне видеть на человеческом лице более явного выражения сознания вины. Старик казался совершенно пораженным; его лицо с резко очерченными чертами приняло угрюмое выражение. Сын же, напротив, утратил все свое изящество, ярость опасного дикого зверя засверкала в его темных глазах и исказила красивое лицо. Инспектор молча подошел к двери и свистнул в свисток. На зов явились два констебля.
   – Не могу поступить иначе, мистер Каннингэм, – сказал он. – Надеюсь, что все это окажется нелепым недоразумением. А! Это что! Бросьте.
   Он взмахнул рукой, и на пол упал револьвер, который выхватил молодой Каннингэм, собираясь застрелиться.
   – Сохраните эту вещь, – сказал Холмс, поспешно наступая на револьвер, – он пригодится вам при следствии. Но вот то, что я искал.
   Он протянул инспектору маленький кусок смятой бумаги.
   – Остальная записка? – спросил инспектор.
   – Именно так.
   – Где же она была?
   – Там, где и следовало ожидать. Я объясню вам все. Мне кажется, полковник, что вы с Ватсоном можете теперь вернуться домой. Я же приду к вам самое большее, через час. Мне и инспектору нужно поговорить с арестованными.
   Шерлок Холмс сдержал свое слово и через час уже входил в курительную комнату полковника в сопровождении пожилого господина невысокого роста, которого представили мне как мистера Эктона, в доме которого произошел первый грабеж.
   – Я желал, чтобы мистер Эктон присутствовал при моем объяснении этого дельца, – сказал Холмс, – так как ему вполне естественно интересоваться подробностями. Боюсь, любезный полковник, что вы от души жалеете, что приняли в свой дом такого буревестника, как я.
   – Напротив, – горячо ответил полковник, – мне посчастливилось изучить ваш метод расследований в действии. Сознаюсь, что результаты превзошли все мои ожидания. Но я так и не понимаю, какие у вас были улики для того, чтобы выяснить это дело.
   – Боюсь, что мое объяснение может разочаровать вас, но у меня привычка никогда не скрывать своего метода ни от моего друга Ватсона, ни от других людей интересующихся им. Прежде всего, так как я несколько потерпел от встряски, заданной мне в уборной, я намереваюсь подкрепиться глоточком вашей водки, полковник. Я так утомился за последнее время.
   – Надеюсь, у вас не было больше нервных припадков?
   Шерлок Холмс от души расхохотался.
   – В свое время дойдет и до этого, – сказал он. – Я расскажу все по порядку и покажу вам, как дошел до каждого из моих выводов. Пожалуйста, останавливайте меня, если что-либо покажется вам неясным.
   В искусстве сыска чрезвычайно важно уметь отличить в массе фактов случайные от существенных. Иначе энергия и внимание рассеиваются вместо того, чтобы сосредоточиться, как это необходимо. В данном случае, с первой минуты у меня не было сомнения, что ключ ко всему происшествию следует искать в клочке бумаги, вынутом из руки мертвеца.
   Прежде чем идти дальше, я хотел бы обратить внимание на то обстоятельство, что если бы рассказ Алека Каннингэма был верен и нападавший, застрелив Вильяма Кирвана, убежал моментально, то, очевидно, не он вырвал бумагу из рук убитого. А если это сделал не он, то сделал сам Алек Каннингэм, потому что к тому времени, как спустился старик, на месте происшествия было уже несколько слуг. Вроде бы просто, но инспектор не обратил внимания на эту сторону дела, потому что точкой его отправления была невозможность участия местных помещиков в подобного рода преступлениях. Ну, а у меня нет никаких предрассудков, я всегда послушно иду по всякому следу и, таким образом, в самой первой стадии следствия я уже стал подозрительно поглядывать на роль, сыгранную мистером Алеком Каннингэмом.
   Я очень тщательно изучил уголок оторванной бумаги, переданный мне инспектором. Сразу стало ясно, что он составляет часть весьма важного документа. Вот он. Не бросается ли вам в глаза что-либо особенное?
   – Почерк очень неровный, – сказал полковник.
   – Не в этом дело, – улыбнулся Шерлок Холмс. – Нет ни малейшего сомнения в том, что записка писана двумя лицами по очереди. Обратите внимание на букву «Т», написанную твердым почерком и с черточкой над буквой в словах «узнаете», «придете» и сравните ее с той же буквой в слове «четверть», написанном более слабым почерком. Достаточно весьма поверхностного анализа, чтобы убедиться, что слова «узнаете», «может быть» написаны более твердой рукой, а «что» – более слабой.
   – Клянусь Юпитером, теперь это ясно, как день! – воскликнул полковник.
   – Очевидно, задумано было скверное дело, и один из соучастников, не доверяя другому, решил, чтобы все делалось сообща. Руководителем был, конечно, тот, кто написал слова: «говорите» и «узнаете».
   – Из чего вы заключаете это?
   – Это можно вывести из сравнения почерков. Но есть и другие, более важные основания. Если вы станете внимательно рассматривать этот клочок, то придете к заключению, что человек с более твердым почерком первый писал слова, оставляя пустые места, которые должен был заполнять другой. Оставленные промежутки между словами были, иногда, слишком малы и второму пришлось писать, нарочно, сжато, чтобы вставить свои слова. Человек, написавший свои слова первым, без сомнения, и задумал все дело.
   – Превосходно! – вскрикнул мистер Эктон.
   – Теперь мы переходим к весьма существенному моменту, – сказал Холмс. – Может быть, вам неизвестно, что определение возраста человека по его почерку доведено экспертами до значительной точности. В нормальных случаях можно почти стопроцентно определить возраст данного человека. Я говорю в «нормальных», потому что болезнь и физическая слабость придают почерку характер старости, хотя бы больной и был молодой человек. В данном случае, смотря на смелую, твердую руку одного и несколько неуверенный, хотя еще четкий почерк другого, мы можем сказать, что один – молодой человек, а второй – пожилой, хотя еще не дряхлый.
   – Превосходно! – повторил мистер Эктон.
   – Но далее есть еще один момент, более тонкий и интересный. В обоих почерках есть что-то общее, свойственное, очевидно, лицам, состоящим в кровном родстве. Вам это может быть более заметно в отдельных буквах, мне же это ясно по многим мелким чертам. Я не сомневаюсь, что в этой записке выразилась семейная манера письма. Конечно, я сообщаю вам только главные результаты моих исследований. Остальное интересно только для экспертов. Как бы то ни было, все способствовало подтверждению моего впечатления, что эта записка написана Каннингэмами – отцом и сыном.
   Дойдя до этого заключения, я, конечно, постарался вникнуть в подробности преступления и посмотреть, куда они меня поведут. Я пошел с инспектором к дому и осмотрел все, что можно было видеть там. Как я убедился, рана умершему была нанесена из револьвера на расстоянии четырех ярдов с небольшим. Платье не почернело от пороха. Очевидно, что Алек Каннингэм солгал, что выстрел последовал во время борьбы кучера с вором. Затем и отец, и сын сходились в указанного места, где убийца выскочил на дорогу. Но тут как раз открывается низина с сырым дном. Так как в низине не оказалось никаких следов, то я пришел к убеждению, что Каннингэмы не только опять солгали, но что в деле вовсе и не было никакого постороннего лица.
   Оставалось отыскать мотивы этого странного преступления. Для этого я, прежде всего, попытался найти причину странной кражи в доме мистера Эктона. Из нескольких слов полковника я понял, что между вами, мистер Эктон, и Каннингэмами шел судебный процесс. Мне тотчас же пришло в голову, что они вломились в вашу библиотеку с намерением добыть документы, которые могли бы повлиять на исход дела.
   – Совершенно верно, – сказал Эктон, – не может быть ни малейшего сомнения в их намерениях. У меня неопровержимые права на половину их имения, и если бы им удалось найти одну бумагу – к счастью, она хранится в несгораемом шкафу моего поверенного – они, наверно, выиграли бы процесс.
   – Ну, вот видите! – кивнул Холмс Это была смелая, отчаянная попытка, в которой я вижу влияние молодого Алека. Не найдя ничего, они попытались отвести от себя подозрение, придав нападению вид обычного грабежа, для чего унесли первые попавшиеся вещи. Это было достаточно ясно, но все же многое оставалось темным для меня. Главное было добыть недостающую часть записки. Я был уверен, что Алек вырвал ее из руки убитого, и подозревал, что он спрятал ее в рукав халата. Куда иначе он мог девать ее? Единственный вопрос состоял в том, не избавился ли он от улики. Стоило употребить все усилия, чтоб удостовериться в этом, и потому мы все отправились в дом.
   Каннингэмы подошли к нам, как вероятно вы помните, когда мы стояли у кухонной двери. Само собой разумеется, очень важно было не напоминать им о существовании записки, иначе они сейчас же уничтожили бы ее. Инспектор только собирался сообщить им, какую важность мы придаем этому документу, как со мной сделался припадок, и разговор принял другое направление.
   – Боже мой! – со смехом сказал полковник. – Неужели вы хотите сказать, что мы потратили наше сочувствие на притворную болезнь?
   – С профессиональной точки зрения, это было проделано изумительно, – сказал я, с удивлением глядя на человека, постоянно поражающего меня новыми проявлениями своей изобретательности.
   – Это искусство часто бывает полезно, – заметил Холмс. – Оправившись, я прибегнул к уловке и заставил старика Каннингэма написать слова «три четверти двенадцатого», чтобы иметь возможность сличить их со словами на записке.
   – А я даже не догадался, что вы притворяетесь! – воскликнул я.
   – Я видел, Ватсон, как вас огорчила моя рассеянность, – смеясь, сказал Холмс. – Мне было жаль, что приходится огорчать вас. Мы все пошли наверх. Увидав во время осмотра уборной, что халат висит за дверью, я опрокинул столик, чтоб отвлечь их внимание, и шмыгнул обратно в уборную, чтоб осмотреть карманы. Но только я нашел (как и ожидал) записку в одном из карманов, как на меня набросились оба Каннингэма и, наверно, убили бы меня, если бы вы не подоспели вовремя. Я и теперь еще чувствую, как молодой Каннингэм сжимает мое горло, а старик чуть не вывихнул мне руку, стараясь вырвать бумагу. Они, как видите, догадались, что я понял все, и внезапный переход от полной безопасности к полному отчаянию заставил их совершенно потерять голову.
   У меня со стариком Каннингэмом был короткий разговор о мотиве преступлении. С ним можно разговаривать, но сын его – сущий демон, готовый застрелиться или застрелить кого угодно, если бы у него в руках очутился револьвер. Когда старик Каннингэм увидел, что улики против него так вески, он потерял мужество и сознался во всем. Оказывается, Вильям тайком проследил за своими хозяевами в ночь нападения на дом мистера Эктона и, получив таким образом власть над ними, пытался шантажировать их. Но мистер Алек слишком опасный человек для того, чтоб с ним можно было вести подобного рода игру. С его стороны было исключительно гениальной выдумкой воспользоваться недавними грабежами в здешней местности для того, чтоб отделаться от человека, которого он боялся. Вильяма заманили в ловушку и застрелили. Будь записка у них в руках, и обрати они больше внимания на некоторые подробности, весьма возможно, что подозрение никогда бы не пало на них.
   – А записка? – спросил я.
   Холмс сложил два обрывка бумаги:
   «Если вы придете в три четверти двенадцатого к калитке, вы узнаете кое-что, что может очень удивить и может быть очень полезно вам, а также Энни Моррисон. Только никому не говорите об этом!»
   – Я ожидал найти что-нибудь в этом роде, – сказал он. – Конечно, мы не знаем, кто такая Энни Моррисон и какие отношения связывали ее с Алеком Каннингэмом и Вильямом Кирваном. Результат, однако, показывает, что барышня эта была небезразлична кучеру, а потому западня была устроена очень искусно… Ну что же, мой дорогой Ватсон, я полагаю, что наш отдых в деревне увенчался полным успехом, и завтра я вернусь на Бейкер-стрит с новыми силами.

Артур Конан Дойл 12 лучших рассказов о Шерлоке Холмсе (по версии автора)