Нади Луч
Ленни Голд в поисках самого себя. Агни. Книга 2

Мюнхен, лето 1923

   – Мы зайдем в Мюнхен?
   В который раз спросил Ленни у учителя.
   – Можно было бы переночевать у нас дома.
   Тот откликался коротко:
   – Посмотрим.
   Но на подходе к городу, ответил более пространно:
   – Мне вообще-то не хотелось бы заходить туда. Слишком опасно. Ракшасов и захваченных ими людьми все больше. Они становятся более агрессивными, вымещая на всех и вся свои разочарования по поводу несостоявшегося господства над миром после окончания войны.
   Ленни умолчал, что уж ему-то ракшасы не опасны. Почему-то. Он так и не рассказал ни учителю, ни Каа, где он достал шкатулку, как он ее открыл, с большим усилием, однако, сдерживаясь от желания поделиться своим приключением в мире демонов. Особенно, как становился женщиной, животным и восьмируким великаном. Вот бы посмеялись! Не сказал, что он знаком со своим человеческим прошлым в буквальном смысле до мельчайших подробностей. Слишком уж похоже на сказку, хотя кто-кто, а Каа знает, что в подземном мире возможно все.
   В Мюнхен они-таки зашли. Походили по магазинам, чтобы прикупить одежду Ленни, подросшему за год на целую голову и выглядевшему, как беспризорный мальчишка. Кепка еле держалась на макушке. И если рукава можно было закатить, то застегнуть пуговицы на ширинке не удавалось. Поэтому приходилось носить рубаху выправленной, чтобы скрыть ремень на расстегнутых штанах, а те к тому же были короче сантиметров на 20. Впору были только легкие, кожаные, самодельные сандалии на прочной подошве, сделанные учителем, хорошо просчитанное расположение ремешков не мешало ступням дышать, но и не позволяло елозить. Кожаными были и рюкзаки, наплечные и поясные сумки.
   Ленни оказался весьма непритязательным к одежде. И пока он не видел себя в зеркале, его устраивало все, но едва взглянув на свое отражение в зеркальных витринах, просто покатился со смеху.
   Бумажных купюр у них не было, да и откуда им взяться в лесу, поэтому расплачивались золотыми побрякушками. Никто и не отказывался, даже радовались – бумажные деньги обесценивались чуть ли не каждый день. А золото всегда было и есть золото.
   Учитель предложил постричься, а то рыжие кучерявые лохмы уже спадали на плечи, и их приходилось убирать в хвост или заплетать в смешную косичку. Но Ленни отказался, мол, у него самого длинные волосы, а Каа они не мешают даже распущенные.
   Ленни больше не настаивал зайти к ним, но, наверное, так хотел побывать в своем доме, что учитель молча согласился, позволив вести себя.
   Как сияло лицо Ленни, когда он чуть ли не бежал по знакомой улице. Как забилось его сердце и участилось дыхание, когда он увидел свой дом. С каким нетерпением он взбегал по лестнице наверх. И каково же было его разочарование, когда ключ, припрятанный под вазоном в подъезде, не подошел к замку, а на его нетерпеливый стук дверь открыли совсем незнакомые люди. Как оказалось, они уже больше года снимают эту квартиру, вещи предыдущих хозяев, то есть мамы и его, выставлены на распродажу, а то, что не продалось, все еще стоит в лавке хозяйки дома на первом этаже.
   Некогда хозяева, зажиточные оседлые немецкие цыгане-синти, содержали магазинчик и мастерскую музыкальных инструментов. В просторном помещении с высоким потолком музыканты-профессионалы и любители могли найти все, что было в ходу у европейских музыкантов, от клавесина до губной гармошки, разве что органа не доставало. Хозяин, человек с идеальным слухом, приятным голосом и своеобразной манерой исполнения, как у большинства поющих цыган, был ярым собирателем и скупщиком старинных и просто старых инструментов, которые восстанавливал, чинил и перепродавал. Он любил свою работу, работа любила его, дело процветало. Сдавать квартиры дома внаем предпочитали нецыганам, чтобы меньше было хлопот и проблем с властями. Но после его смерти магазин музыкальных инструментов превратился в лавку старьевщика, загроможденную мебелью и заваленную вещами.
   С наступлением тяжелой военной поры, а затем времени послевоенной разрухи и инфляции, хозяйка начала принимать плату за жилье вещами, которые потом продавала. Она днями напролет смахивала пыль, складывала и перекладывала барахло, переворошенные покупателями, как правило, бедняками и изредка богачами, ищущими прикупить какую-нибудь ценную вещь задешево, и никогда не упускала случай поторговаться.
   – Во всем этом есть один большой-пребольшой плюс, – спускаясь вниз по лестнице, учитель успокаивающе положил руку на плечо мальчика, – вибрации дваждырожденного разошлись по всему городу. Еще неизвестно, как это отразится на людях, которые приобрели вещи твоей матери. Не исключено, что когда-нибудь их энергетика кого-то и спасет.
   – Мы можем зайти в лавку?
   – Спрашиваешь. Пойдем скорей.
   Хозяйка была на месте. Ее национальность выдавала только смуглая кожа, черные, как смоль, глаза, белоснежные зубы. Во всем остальном это была вполне европейская леди, ни манерами, ни говором не отличающаяся от немок.
   Она радостно приветствовала Ленни, посочувствовала ему, узнав о смерти матери, предложила забрать все их вещи, что остались непроданными: книги, картины, иконы, экзотические статуэтки. На них вообще сейчас не было спроса – всех интересовало только выживание. Она пожаловалась на постоянную головную боль, нерадивых жильцов, которые не платят вовремя за квартиры из-за безработицы, дороговизну жизни, повышение цен в 180 раз, страх выходить по вечерам на улицу, как плохо ей стало жить без мужа-кормильца, мастера на все руки.
   Ленни и учитель тактично сделали вид, что внимательно слушают монолог одинокой женщины, которой казалось, что ее внимательно слушают и сочувствуют, иногда вежливо поддакивали нескончаемому потоку ее суесловия обо всем и ни о чем.
   Под звуки ее голоса Ленни с трепетом рассматривал и перебирал то, что осталось от его уютного, счастливого детского мирка, стараясь прикоснуться ко всему, имеющее отношение к матери. Все вещи излучали мягкий свет и были приятны на ощупь.
   Он надолго задержался возле фотоальбомов, понимая, что все ему не унести, отобрал несколько фотографий с молодой мамой, отцом, которого запомнил во время откровения чудо-зеркала. Взял миниатюру, написанную мамой маслом, и сандалового, вкусно пахнущего слоноголового карапуза с четырьмя руками.
   И тут зазвенел колокольчик. В проеме приоткрытой входной двери показалась голова 15-летнего парнишки, выглядящего гораздо старше своего возраста. Он бегло осмотрел лавку оценивающим взглядом голубых глаз, и на его лице заиграла обаятельная улыбка во весь рот. Он быстро сообразил, что здесь есть что купить задешево, и это заставило юнца появиться в лавке полностью.
   Высокий, широкоплечий блондин, уже брившийся, с уже сформировавшимся низким мужским голосом, с уже целованными полными губами, сильными, но нежными руками с чувствительными длинными пальцами музыканта или художника, уже любителя женщин. Он тянул за собой упирающуюся красивую 17-летнюю девушку.
   – Оскар, не надо, – не совсем уверенно, одними губами шептала она. Но он был выше, крупнее, сильнее, настойчивее, и ее упирания ни к чему не привели.
   – Смотри, сколько здесь всего… разного. Выбери себе все, что тебе понравится.
   В глазах девушки вспыхнул огонек, какой обычно появляется у женщин, которые попадают в магазин, где они могут позволить купить себе все, что хотят. И она с азартом принялась рыться в распродаваемых вещах. Оскар тоже начал обходить лавку с противоположной стороны.
   – Ищете что-нибудь конкретное? – Замолчавшая было хозяйка подала голос.
   – Нет. Маленький подарок для моей девушки. Она выберет его сама.
   – Как скажете. Не буду мешать. Спрашивайте, если что-то приглянется.
   – Да-да, обязательно.
   Девушка явно предпочитала украшения, низко наклонившись над витриной с небрежно разложенными на черном бархате почерневшими серебряными браслетами, серьгами и кольцами.
   – Со мной иногда рассчитываются побрякушками, – пояснила хозяйка, выставляя на витрину плоские коробки с украшениями, – поройся, может, что и выберешь.
   Оскар же остановился возле картин и статуэток матери Ленни. Мельком взглянул на мальчика, игриво подмигнул ему и снова стал их разглядывать, несомненно, заинтересованный.
   – Сколько стоит эта картина?
   – Все по пять триллионов марок.
   – Хм, тогда…
   Он взял в руки небольшую, умещающуюся в ладони взрослого человека посеребренную менору с мелким чеканным рисунком на каждой из семи ветвей и звездой Давида у основания. От нее исходил еле заметный белый свет. Разглядывал ее долго и пристально.
   – Тогда… – Попыталась подытожить хозяйка.
   – Я не знаю, что это такое, но мне нравится. Это что-то необычное.
   Сделал движение, как будто что-то взвешивал, прислушиваясь к ощущениям. Учитель не выдержал:
   – Это еврейский подсвечник менора, символизирующий…
   – Еврейский?
   – Еврейский, дорогой, еврейский, – вклинилась хозяйка.
   – Знаю, что они – умные пройдохи.
   – Я бы не стал принимать за чистую монету оценку, данную им антисемитами. Скорее, они – мудрый народ с тысячелетней историей.
   – Что символизирует?
   – Древо жизни.
   Колокольчик опять звякнул, ударившись об открываемую дверь. В проеме появился мужчина в форменном костюме шофера с озабоченным лицом:
   – Господин Шиндлер, ваш отец ждет вас.
   – Скажи ему, мы будем минут через десять.
   – На улице жарко, машина нагревается.
   – Встаньте в тень на противоположной стороне. Я куплю своей девушке подарок, и мы поедем.
   – Ну, что тут у вас?
   Дверь снова резко и широко распахнулась, колокольчик быстро задергался, заливаясь долгой звенящей в ушах трелью. В помещение лавки уверенно шагнул господин очень респектабельного вида, такой же высокий, плотный, широкоплечий, как Оскар, но на его лице застыло выражение непреходящего недовольства. Оно нахлынуло на всех присутствующих и окатило с ног до головы, невольно заставив сжаться, не подействовав только на сына.
   – Пап, посмотри, что я тут нарыл. Весьма интересные картины по очень невысокой цене. Тут даже есть открытки твоего Гитлера с его автографом. Может пригодиться тебе в карьерном росте. Или когда-нибудь продашь их на аукционе.
   Лицо отца Оскара немного смягчилось. Он, явно заинтересованный, подошел к стене, где были вывешены картины и на стойке возле навалены кучей альбомы с самодельными открытками и миниатюрами, которые выставлялись на продажу подрабатывающими рисованием студентами или художниками-любителями.
   – Да уж, у тебя нюх на все, на чем можно заработать. Хорошо, выбери, что нравится, но не задерживайся долго, – вытащил из нагрудного кармана дорогого пиджака бумажник, отсчитал с десяток банкнот, – на то, что останется, купишь своей девушке мороженое. Не задерживайся.
   И он вышел вместе с шофером, который услужливо придержал ему дверь.
   – Так что она символизирует? – Опять повернулся Оскар к учителю.
   – Древо жизни внутри каждого из нас. Чашечки с огнем – качества человека, которые помогают ему достичь бога.
   Он указал на первую:
   – Чистота.
   Провел пальцем над последующими, пропустил ту, что была посередине, продолжил перечислять:
   – Абсолютные знания, щедрость, любовь во всех ее проявлениях, дипломатичность, прощение, но самое главное это, – показал на чашечку в центре, – если пробудится это, синтез всех качеств, то человек получает связь с богом без церквей, священников, покаяний и отпущения грехов.
   Над головой Оскара появилась белая рука, которая быстрыми чуткими пальцами стала нащупывать точку опоры на его лице.
   – Ничего не понял, не запомнил, но красиво. Значит ли, что эта штучка своего рода оберег?
   – Своего рода.
   Рука ухватилась за нос, как за опору, появилась вторая рука. Оскар почесал нос и скривился так, как будто собирался чихнуть. Обе руки начали шарить по голове в поисках того, за что б уцепиться, нащупали уши. Оскар двумя руками закинул назад сползшую на лоб челку, немного подержал ладони на ушах. Белые руки удобно ухватились за уши, подтянулись, и вот появилась голова озорного ангела-мальчишки, которого уже больше ничего не останавливало от появления на свет. Он выкарабкался полностью, но не спрыгнул на землю, а уселся на плечи своего подопечного, свесил ноги на грудь и удобно обхватил голову обеими руками, щелчком расправил за плечами маленькие крылышки и только после этого огляделся.
   Увидев собратьев, расплылся в лукавой улыбке, вместо поклона подмигнул каждому как старым знакомым, одному левым глазом, второму – правым. Но с Оскара не слез.
   – Отлично, берем своего рода оберег, – Оскар повел плечами, как будто пиджак стал ему давить в подмышках. Он отобрал пару картин матери и взял все открытки Гитлера, над которыми вилась черная дымка. Положил их на прилавок, сверху поставил менору. Черная дымка мгновенно возмущенно поколебалась из стороны в сторону и набросилась на белый свет меноры.
   – Эмилия, ты определилась? – Парень подошел к девушке, примеряющей украшения, глядя в старинное зеркало.
   – Да, я хотела бы это, это и это, – Она показала на пару браслетов и длинные серьги.
   – Отлично. Цепочку не хочешь?
   – Ну…
   Хозяйка в это время считала количество открыток. Оскар быстро глянул на нее через плечо и незаметным движением зажал цепочку между длинными пальцами. Глаза девушки распахнулись от удивления, зрачки расширились от прихлынувшего адреналина. Он подмигнул ей успокаивающе.
   – Нет, только это, – наконец она сообразила подыграть ему.
   – Хорошо, бери то, что выбрала и иди в машину, я расплачусь и приду.
   Ангел-озорник был не в восторге, постучал кулаком по голове Оскара, как стучат в дверь, сложил руки на груди и развернулся назад, свесив ноги ему на спину. Он так и не спрыгнул с Оскара, всю дорогу к машине проделывая акробатические трюки на плечах и голове подопечного. Но как только появились чернорубашечники с черными ангелами, тотчас же исчез в нем.
   Ленни и учитель стояли возле окна лавки и наблюдали за Оскаром и его ангелом, вполголоса переговариваясь.
   – Тааак. Оскар Шиндлер. Не знаю, не знаю. Вороватый, азартный, праздный гуляка и бабник, которого возбуждает и пьянит смесь власти и опасности. Но… Пути господни неисповедимы. Ты видел, как влияют вещи, принадлежащие дваждырожденным?
   – На всех?
   – Скорее всего, только на тех, кто готов. На хозяйку и его девушку это никак не подействовало.
   – Но она выбрала мамины украшения.
   – Будем надеяться, в свое время их свет проявит себя.
   Под руками Ленни на подоконнике лежала гитара с ленточкой на грифе, на которой играла мама. Он провел пальцами по запыленному инструменту, оставляя полоски, легонько тронул струны. Они расстроенно пожаловались на то, как долго их не ласкали руки музыканта.
   Мальчик вопросительно посмотрел на хозяйку.
   – Забирай, дорогой, забирай, чего уж там. Пианино не предлагаю, не унесете, даже если захотите. А гитару бери.
   Ленни не умел даже правильно держать гитару, но сердце заныло от воспоминаний того, как играла мать, не по-мужски сильно и жестко, а по-женски, нежно и мягко, как на арфе.
   Он закинул инструмент за плечи и сразу понял: это все, надо идти. И сюда он больше не придет, даже если судьба занесет еще раз в Мюнхен.
   – Я довольна знакомством с вашим семейством. Радостные, светлые люди, никогда не ссорились и не ругались. Вовремя платили за квартиру. Дай бог вам всего только хорошего.
   – Всего доброго и вам, – попрощался Ленни со смешанным чувством грусти и благодарности.
   Теперь он никуда не спешил.
   Они пешком добрались до окраины города с приземистыми кирпичными строениями с узкими, давно не крашенными окнами и дверями, а то и без них. Домами для бедных рабочих и нищего сброда. Улица, хоть и узкая, с редкими чахлыми деревцами, покрыта брусчаткой. Лавок и магазинов было немного, но все они отличались чистыми стеклами витрин, возле них стояли ведра для мусора, скамейки и большие кадки с вечнозелеными растениями.
   Неожиданно раздался свист. И из подворотен и заборов начала выскакивать, выползать и сбегаться черноголовая, черноглазая, чумазая детвора.
   – Дяденька, дяденька, дай копеечку.
   Ленни и учителя окружила ватага босоногих грязных цыганчат-оборванцев. Они громко, дружно наперебой вопили, прыгали вокруг, тянули к ним ручонки.
   Опять раздался свист. Дети перестали попрошайничать и перестроились в полукруг возле потенциальных зрителей. У одного в руках появился слишком большой для ребенка бубен, у другого бубен среднего размера с колокольцами, третий выскочил вперед и начал приседать, выкидывая коленца под выбиваемый ритм. У девочек на пальцах появились маленькие металлические диски. Две из них, одна совсем малышка, другая намного постарше, встали за пляшущим мальчуганом и начали трясти плечами и махать широкими юбчонками. Остальные хлопали, свистели и горланили «ой-на-на». И все это слаженно, непосредственно и жизнерадостно, как у детей.
   Только одна маленькая пятилетняя девочка с длинными кудряшками робко дергала Ленни за палец, заглядывая ему в глаза снизу вверх:
   – Дай погадаю, господин хороший.
   Учитель с улыбкой достал пачку огромных бумажных купюр с триллионными обозначениями, которые они обменяли на старинное золотое кольцо. Германия переживала времена тяжелейшей инфляции. На пять триллионов можно было купить лишь буханку хлеба.
   – Бегите, купите себе чего-нибудь поесть.
   Самый старший степенно поблагодарил, взял деньги. И только тогда ватага ребятни радостно завопила и со всех ног бросилась в сторону ближайших магазинов. Все, кроме девочки. Она по-прежнему дергала Ленни за палец, просяще глядя на него своими огромными бездонно-черными глазищами. И Ленни не смог устоять. Он перевернул руку ладонью вверх.
   Девочка несказанно обрадовалась. В одно мгновенье на ее лице промелькнуло множество эмоций: радость, что согласились, озабоченность, сможет ли, потуги вспомнить то, чему ее учили. Маленьким указательным пальчиком она провела вдоль ладони:
   – Это линия жизни. Ты будешь жить долго, аж до сюда. Это – линия ума. Ух ты. А ты умный. Линия здоровья – ну, ты и здоровый, смотри, линия длинная, гладкая, без разрывов. Линия любви… Жена будет, любовь, все такое… У тебя будет один… два… один… то ли один, то ли два ребенка. Тебя ждут много испытаний, путешествий, опасностей.
   Она крутила руку в разные стороны и после каждого предложения заглядывала в глаза, ища подтверждения, что ее внимательно слушают и запоминают. Ленни, и правда, слушал внимательно, заинтересованно следя за пальцем маленькой гадалки.
   – Ты это по полоскам определяешь? Это же просто складки кожи.
   – Какие такие складки кожи, это линии судьбы, – ее глаза еще больше увеличились от того, что он не понимает таких простых вещей, – они как слова в книге, берешь в руки и читаешь, только перелистывать не надо.
   Она переливчато засмеялась:
   – Смешная была бы книга.
   Потом серьезно добавила:
   – Это меня бабушка Агнес научила. Знаешь, какая она… мама говорит, что таких гадалок даже среди цыган мало. Хочешь, отведу к ней? Она уж наверняка скажет. Но ты ручку-то позолоти, так надо.
   Ленни достал монетку. Лицо девочки разочарованно вытянулось.
   – Ты же сказала позолотить. Бери. Она золотая.
   Девчушка снова вспыхнула радостью. Она взяла монету, но не с жадностью, а с достоинством как заслуженную награду.
   – Где вы будете ночевать?
   – А почему ты спросила?
   – Ну… – она внимательно оглядела его с ног до головы, – вещички у тебя совсем новые, вот-вот как купили. Но вы вместе идете издалека. – Ее изучающий взгляд остановился на учителе:
   – Обувь и брюки у него снизу в пыли. Вы устали. Плечи опустились, потому что сумки тяжелые. А в этой части города нет гостиниц. Люди какие-то мелкие и жадные. Уже смеркается. Они-то вас точно ночевать не пустят, никто из них ночью не открывает, стучи-не стучи. Здесь, конечно, есть заброшенные дома, где можно перекантоваться, если никто, конечно, не вызовет полицию, но… вы добрые, пойдем к нам, вас точно накормят, возле костра спать уложат. У цыган есть неписаный закон: незнакомцев привечать, не накормивши не отпускать, в стужу согреть, в жару воды дать напиться. Иначе тебе счастья не будет, тебя не накормят, не обогреют, прогонят и добрая судьба стороной обойдет. Ну, и чивани Агнес точно скажет, сколько у тебя детей будет, а то я запуталась совсем.
   Ленни и учитель переглянулись, обменялись улыбками, молча согласились друг с другом, что это лучший вариант ночевки, и дали себя вести.
   – Ну что ж, пойдем, раз зовешь, – Ленни потрепал девочку по головке и добавил: – А ты будешь хорошей гадалкой.
   – А то! Чивани мне тоже так все время и говорит. Она меня всему учит. Она самая добрая, самая умная и самая старая в таборе. Ее все слушаются. Только от нее табаком ужасно воняет. Она курит и курит, курит и курит. Как это во сне еще не дымит своей трубкой.
   Девчушка вприпрыжку бежала рядом, ведя Ленни за палец. Она была счастлива и с детской непосредственностью выбалтывала подробности таборной жизни так понравившимся ей людям.
   – Пошли скорей. Солнце зашло, темнеть будет быстро. Женщинам и детям нельзя гулять, когда темно, нужно приходить в табор засветло. А то высекут. Если кто задерживается, сразу все мужчины собираются искать и не возвращаются, пока не найдут. Секут нещадно, но не до крови, конечно, а так, чтобы научить чувствовать время и не заставлять никого переживать. Мы же успеваем, да?! – Она вдруг забеспокоилась и заторопилась еще больше.
   – Да, дорогая, да. Мы тебя в обиду не дадим. А где все остальные?
   Из-за поворота выскочила гомонящая стайка цыганчат, пронеслась мимо них и скрылась далеко впереди в поднятой босыми ногами пыли, размахивая купленными буханками хлеба.
   Они вышли на самый край города, за которым виднелись просторы ухоженных полей и заснеженные Альпы.
   Уже давно двухэтажные кирпичные дома сменились одноэтажными, а те деревянными хибарами. Как раз возле них и располагался табор – несколько деревянных фургонов – домов на колесах. С распахнутыми дверями над приставной лестницей, окнами со ставнями со всех сторон, окрашенными яркой синей, голубой, зеленой, желтой краской. Не свежей, но и не облезшей.
   Девочка выдернула пальчик, бросилась со всех ног вперед с восторженным воплем:
   – Мама, мама, смотри, что у меня есть. Это они мне дали. Пусть у нас переночуют, а?!
   У костра возле одной из кибиток возились с приготовлением пищи несколько цыганок. Над огнем был выставлен большой котел на треноге, видно, в нем готовилась еда на всех обитателей табора.
   Женщины были одеты в одежду немецких крестьянок. Белые блузы из грубого полотна с широкими рукавами заправлены в длинные и широкие, до середины икр темно-коричневые юбки, поверх них черные фартуки, на головах платки, завязанные сзади. Все босые, с пыльными ногами. Недалеко копошились полуодетые беззаботные малыши.
   На крик девочки обернулись все. Ленни и учитель учтиво поздоровались и встали в стороне.
   Молодая женщина вскочила с ножом в одной руке и куском сала в другой. Ее лицо было столь же эмоционально, как у дочери. Радость от встречи с ребенком, ожидание увидеть, что же она принесла, легкая обеспокоенность при виде нецыган в таборе в такой час. Волны эмоций захлестывали ее и выплескивались на лицо, быстро сменяя друг друга.
   Дочь подбежала к ней, обняла за колени, повертела перед ее носом монеткой, что вызвало у матери новую волну: удивление, восторг, жадность. А девочка уже вырвалась из ее объятий и бросилась к Ленни, схватила его за палец и потащила к другому, дальнему костру. Возле него, казалось, была наброшена большая куча яркого тряпья, из-под которой вилась тонкая струйка дыма, медленно поднимающаяся вверх спиралями в безветренном, стоячем, еще горячем воздухе. А над ней возвышался огромный белый ангел. Его внимание было сосредоточено на вновь прибывших.
   – Чивани Агнес, чивани Агнес, – зазвенел в воздухе восторженный голосок девочки.
   Приближаясь к самому колоритному пятну в таборе, Ленни различил в нем пытливые, пронзительные, черные глаза.
   Старая женщина сидела неподвижно, обхватив руками колени и уткнувшись в них лицом, но заслышав голос, по всей видимости, своей любимицы, подняла глаза, исподлобья бесцеремонно и с нескрываемым интересом рассматривала гостей. И именно к ней девочка нетерпеливо и настойчиво тянула Ленни, без конца дергая его руку. Ангелы всех троих уже радушно приветствовали друг друга.
   Цыганка подняла голову и добродушно заулыбалась, от чего по всему лицу побежали лучики морщинок. Но даже несмотря на очень морщинистую кожу, было видно, как красива она была в молодости и как красива она сейчас, в старости, своей светящейся мудростью. Язык не повернулся бы назвать ее старухой. На первый взгляд ей было за семьдесят, но выглядела она так, как будто возраст ее вовсе не тяготит, и у нее отменное здоровье.
   Она сидела перед ярко пылающим большим костром, хотя дров в нем было совсем немного. За ней стоял фургон, который по сравнению с остальными являлся просто предметом декоративного искусства, настоящий дворец на колесах.
   Длиной три метра и шириной два, с округлой крышей, весь покрытый искусной золоченой резьбой, окрашенный яркими красной, зеленой и желтой краской. Над входной резной дверью с крыши свисал кованый фонарь, а от порога спускалась тоже резная съемная лестница. Два застекленных окна, снаружи прикрываемые узорчатыми ставнями, изнутри завешены кружевной занавеской. На платформе между колесами располагались громоздкие ящики, курятник с курами, шумно устраивающимися на ночь, какие-то коробки и тюки подвешены на крюках под ней. Распряженный, упитанный и холеный конь пасся рядом.
   Ее одежда была такая же яркая, как и ее жилище и, можно было бы сказать, вызывающе яркая, по сравнению с одеждой всех женщин табора. Желтая блуза с мелкими голубыми цветами контрастировала с большими желтыми цветами на голубой, длинной, широкой юбке. Короткий салатовый плиссированный фартук гармонично сочетался с листьями на блузе и юбке. Синий пояс сочетался с синим шелковым платком на голове, который был повязан так, как ни у кого в таборе. Из-под платка виднелись длинные, толстые, седые косы с вплетенными в них нитями с мелкими серебряными монетами, на лоб выбивались волнистые пряди. И множество золотых украшений ярко сияли на смуглой коже: мониста, браслеты на руках и ногах, серьги. На шее висели тяжелые бусы из янтаря разного возраста, старого матового и молодого прозрачного. Но колец было всего два, оба на больших пальцах. Одно из них на правой руке привлекало внимание массивностью крупного прозрачно-желтого необработанного янтаря, внутри которого был заточен муравей и маленькие пузырьки вокруг него. От игры света пламени казалось, что насекомое плывет в янтарной смоле и никак не выплывет.
   Возле этой цыганки было чисто, уютно и по-родственному надежно. Хотя она и курила, дым из длинной, тонкой, отполированной пальцами трубки из вереска был ароматным и не отпугивал целую свору собак, устроившихся возле ее ног. Справа от нее лежала длинная палка, украшенная резным орнаментом по обе стороны от полированной центральной части, заканчивающаяся металлическими набалдашниками в виде голов лошадей с янтарными глазами, шеи которых обвиты кожаным шнуром с кристаллами янтаря.
   – Чивани Агнес, чивани Агнес, смотри, какого я тебе Лоло привела, правильно я ему все сказала? Я только точно не знаю, у него будет один ребенок или два. Посмотри, а? – И она бесцеремонно сунула ладонь Ленни в ее ладони.
   Ленни ощутил себя в материнских руках, окунувшись в исходящую из них прохладу. За внешностью старухи с темным от загара морщинистым лицом, с щуплым телом, скрывалась женская мудрость и открытое любящее сердце.
   Когда она заговорила, то голос оказался низким и прокуренным, но манера говорить была мягкой и дружелюбной.
   – Ну да, ну да, – закивала головой старая цыганка, разглядывая раскрытую ладонь. – Второй может быть, а может и не быть, но один будет точно.
   – Жить будет долго, умный, здоровый, у него там на роду написано много путешествий, испытаний… Да? Да? – Тараторила девчушка, заглядывая в глаза чивани, для верности рукой поворачивая ее лицо к себе, с нетерпением ожидая подтверждения и одобрения.
   – Все верно, дорогая, все верно. Только ты должна смотреть не только на руки, но и на лицо, глаза, одежду.
   – Да, да, я видела, что он давно идет пешком. Одежда ни богатая, ни бедная.
   – Значит…
   – Живет в достатке, не в роскоши, но и не нищебродствует, и ему достаточно того, что он имеет.
   – И…
   – Сумка тяжелая, но он не сгибается. Тренированный.
   – На руки смотри. Кожа…
   – Загорелая, много времени проводит на свежем воздухе.
   – Вены…
   – Большие, занимается либо трудом, либо спортом.
   – Мозоли…
   – Есть, но не от плуга или лопаты, значит спортсмен.
   – Какой?
   Девочка задумалась:
   – Штаны новые. Не видно. Но они идут вместе. Посмотрим на спутника.
   Ее внимание переключилось на Мартина:
   – Значит… Не лошадник, точно. Штаны изнутри не потерты.
   Она опять уставилась на Ленни.
   – Не тяжеловес – мышцы не очень-то, плечи широкие – хорошо плавает. Ноги не видно, но шел быстро, не запыхался, наверное, хорошо бегает…
   Цыганка неожиданно схватила и резко бросила полено среднего размера как раз между учителем и Ленни. Они оба, не задумываясь, одновременно его поймали, посмотрели друг на друга, Ленни весело засмеялся.
   – Ага, я поняла. Борьба. Какая-то. Ишь как вцепился-то. Прыткий, да? Смеется по пустякам. Значит, веселый.
   – Ногти…
   – Ага. Подстриженные. Опрятный мальчик.
   – Пальцы…
   – Длинные – творческая натура, большие суставы – философ, а что это?
   Ленни, смеясь, попытался выдернуть руку:
   – Ну вы даете. По косточкам разобрали.
   – Постой, постой, а? – Девчушка просяще заглянула в глаза Ленни, обернулась на чивани, – а где ты детей увидела?
   – А посмотри вот сюда, видишь? Одна длинная линия – один ребенок будет точно, вторая короткая, значит, второй ребенок может быть, а может и не быть. Зависит от… – снизу вверх посмотрела в зеленые глаза подопытного пришельца, – я думаю, от его женщины. Любовь будет до гроба…
   – Где, где?..
   – В глаза смотри. Любить он уже умеет.
   – Волосы…
   – Меченый солнцем…
   – Ну, я бы сказала огнем.
   – Притягивает золото. Я ж говорю Лоло. Будет богатый.
   – Уши… – Чуть растрепанные волнистые волосы не закрывали длинные, чуть заостренные сверху уши.
   На этот раз девочка озадаченно пожала плечиками.
   – Сверхчувствительный, с хорошо развитой интуицией, с повадками крупного хищника.
   – Кошки тебя любят или боятся?
   – Ну… Особо не обращал внимания. Скорее среднее: долго наблюдают, медленно подходят, смешно нюхают, не давая себя погладить, а потом бегают следом, иногда по несколько особей, как будто я пахну валерьяной. Мама говорила, что они от нее дуреют.
   Вспоминая, как за ним, еще карапузом, бегали мяукающие кошки, громко засмеялся, запрокинув голову.
   Чивани заглянула в рот. Белые, ровные зубы, свежий запах, но… чуть удлиненные клыки.
   – А ты часто злишься? – Спросила, когда он отсмеялся.
   – А зачем? Все прекрасно.
   – А если не соглашаются с тобой?
   – Я слишком мало знаю, чтоб настаивать на своем мнении.
   – Хороший мальчик, – она глянула на учителя, перевела взгляд на маленькую гадалочку.
   – Ты заслужила свою монетку, дорогая. Беги к маме, а то она никак не дождется подержать твой золотой. Беги, беги, ты умничка, – слегка похлопала ее по спине, когда девочка в порыве детского счастья обняла ее.
   – А они могут переночевать в таборе?
   Цыганка только поднесла сложенные в пучок пальцы ко лбу и отвела руку с широким приглашающим жестом, предлагая располагаться возле своего костра.
   – Всем можно. Цыганский закон. Но это особенные гости. Милости прошу вас к моему шалашу, люди земли.
   Не успели они усесться возле, как в табор шумной гомонящей волной влились цыгане-мужчины. Одетые в яркие рубашки с широкими рукавами, вышитые жилетки, вельветовые штаны в крупный рубчик, заправленные в высокие сапоги, подпоясанные кушаками, в тонких войлочных шляпах. Все как на подбор коренастые, длинноволосые, с короткими бородками и усиками. Они вели под уздцы несколько откормленных, холеных, разно породистых лошадей с поклажей.
   Один молоденький красивый цыганенок лет 16, единственный, кто ехал верхом, задорно свистел. За ним виднелся белый ангел, стоящий на спине лошади и держащийся за плечи паренька, совсем подросток, с веселым улыбчивым лицом, длинными развевающимися на ветру волосами и огромными крыльями. Он махал ими так сильно в такт свиста своего подопечного, что прохладу почувствовали все дети, которые тотчас же сорвались со своих мест и помчались к нему с криками:
   – Рукели приехал, Рукели приехал.
   Мужчины громко переговаривались, шутили с женами, смеялись, отдавали сумки с продуктами, распрягали лошадей, отпускали их в поле. Женщины рассказывали им таборные новости, показывая пальцами на Ленни и учителя, расположившихся возле костра старейшей женщины в таборе.
   А Рукели тем временем соскочил с коня и начал подбрасывать вверх всех малышей по очереди. Те верещали от восторга и удовольствия, заливались смехом и с нетерпением, в толкотне, ожидали свой черед взлететь в воздух и заорать от упоения полетом и объятий сильных, хватких рук всеобщего любимца.
   – Да, Иоганн приехал… – проговорила цыганка ласково, – этот мальчик еще прославит цыган, помяните мое слово.
   Ангел Иоганна-Рукели уже летел к чивани и ангелам-хранителям гостей табора. Облетел их со всех сторон, озорно коснувшись крыльями каждого, и приземлился возле ангела чивани, по-боксерски игриво побил того в мощную грудь маленькими кулачками. Тот улыбнулся и занес сжатую в кулак руку. Но ангел паренька ловко увильнул, и удар пришелся по воздуху.
   – Ему бы научить Рукели не отклоняться, а держать удар. В жизни все пригодится.
   К ним уже несся и сам Иоганн, невысокий, поджарый, мускулистый, еще под впечатлением от встречи с детьми.
   – Чивани Агнес, – он поклонился старой цыганке с глубоким уважением, потом с большим достоинством слегка наклонил голову в сторону Ленни и учителя, пытливо и некоторым ожиданием заглянув в глаза одному и другому.
   – Что, дорогой?
   – Они?.. – Он указал глазами на чужаков, однако, не почувствовал никакой опасности со стороны гостей и тотчас расслабился.
   – Ты правильно чувствуешь, – чивани одобрительно улыбнулась, – все хорошо. Они будут со мной.
   Он чуть мотнул головой, расплылся в широкой белозубой улыбке, засветившейся на загорелом лице, подмигнул Ленни и, шутливо по-боксерски помахав кулаками перед ним, представился:
   – Иоганн. Но можешь звать меня как все, Рукели.
   Тот мгновенно скинул сумку и принял стойку:
   – Леонард, можешь звать меня как все, Ленни.
   – Ну, нет. Теперь ты Лоло. Золотой.
   – Лоло – это золотой?
   – Ну, вообще-то рыжий. Но у нас рыжий все равно, что золотой, потому что свет солнца и золото к себе притягивает. Это правда? Притягиваешь?
   – Да, могу. Хочешь, покажу. Хоть сейчас.
   – Имя у тебя что надо, Леонард значит «сильный, как лев». К внешности очень подходит – волосы у тебя что грива льва. Но Лоло лучше.
   – А ты мне покажешь, как это ты так руками машешь?
   – Ну, давай, – Рукели встал наизготовку, забыв о разнице в возрасте, весе и росте.
   – Мальчики, мальчики, чуть-чуть подальше, а то сейчас пылищу подымите.
   Ленни и Иоганн засмеялись и, весело переговариваясь, как старые знакомые, а не как только что познакомившиеся люди, отошли за фургон, на траву, уже пряно пахнущую в ожидании ночной прохлады. Быстро разулись и встали друг перед другом в стойке. За ними с радостным лаем умчались все собаки. Их ангелы кружили рядом.
   Старая цыганка и учитель переглянулись в предвкушение развлечения. Она пыхнула трубкой, постучала рукой возле себя:
   – Садись, Раполо, садись, дорогой.
   – Раполо?
   – Да-да. Серебряный.
   – Но я не весь седой.
   – Не весь, но пряди на темных волосах смотрятся, как серебряные.
   – Ты больше серебряная, чем я.
   – Нет. Я Агнес, огненная. А ты – серебряный. И не спорь. Бесполезно.
   Учитель хохотнул, скинул сумку, уселся рядом. Не отрывая глаз от мальчиков, она спросила:
   – Где ты его такого нашел?
   – Уж не знаю, я его или он меня нашел, или мы друг к другу притянулись. Это все равно, что сейчас ответить на вопрос: ты нас нашла или мы тебя?
   Цыганка довольно усмехнулась.
   – Ты прав, дорогой, ты прав. Он, видать, хороший ученик.
   – Так и есть, хороший не то слово, только он сам еще не знает, насколько он хорош.
   И они замолчали, наблюдая, как летает Иоганн от приемов Ленни, и как Ленни не может боксировать, как Иоганн, пропуская один удар за другим. Их ангелы тоже учили друг друга приемам нападения и обороны.
   – Кто этот мальчик? – Спросили одновременно учитель и чивани. Посмеялись. Цыганка заговорила первой:
   – Иоганн Тролльман. У нас его зовут Рукели, немцы называют Цыганом. Совсем мальчик, а боксирует так, что любой взрослый, цыган и нецыган, может позавидовать. Не один и завидует вместо того, чтобы учиться у него. Сильный, выносливый боец. Сейчас наступают такие времена, когда нужно уметь постоять за себя и не только за себя, но и за любимых, за нацию, за свободу. А как насчет Лоло?
   – Ленни Голд. Я нашел его в Черном лесу, оставил у себя, потому что отец неизвестно где, а мать погибла за несколько часов до того, как я его нашел. Ему понадобилось год, чтобы стать человеком земли. Можно сказать, уникум.
   Быстро стемнело. Ленни и Иоганн, запыхавшиеся, мокрые и предовольные собой разбежались каждый к своему костру.
   Еда была готова, и весь табор собрался возле общего стола, огромной скатерти, расстеленной прямо на земле и уставленной блюдами с незамысловатой походной снедью, ароматы от которой, перемешиваясь с запахом костра, стояли в воздухе, вызывая желание есть.
   От цыган отделилось несколько ребятишек с мисками в руках. Они поставили их перед чивани и загляделись на чужаков, рассматривая их с любопытством маленьких детей, не пропуская ни одну деталь.
   – Спасибо, дорогие, спасибо. Идите уже, кушайте.
   Вспомнив о еде, те бросились наперегонки к своим.
   Кувшин с кислым лошадиным молоком, глубокая миска с кашей, пахнущая костром, молодая картошка в мундире, помидоры, зеленый лук, сало, нарезанное толстыми кусками, наломанный черный хлеб, соль в тряпице. Простая еда, но как все это пахло!
   – Чем богаты, тем и рады! Угощайтесь и отдыхайте с дороги.
   Ленни с жадностью набросился на еду. Учитель, улыбаясь, тоже принялся за угощение.
   – Бабушка, а почему вы… – с набитым ртом попытался спросить Ленни.
   – Чивани Агнес, дорогой, можно даже просто чивани и просто на «ты».
   – Почему ты от них так отличаешься?
   – Немецким цыганам-синти нельзя кочевать, поэтому они ведут оседлый образ жизни и зарабатывают ремеслами, мужчины даже в армии служат, железные кресты за подвиги получают. А я что? Я – перекати-поле. Сегодня здесь, завтра – там. С моим умением гадать у меня нет проблем ни на одной границе, ни с одним чиновником, которому вдруг приспичит моими бумажками пошуршать или звон моих монет послушать. Я стара, но всегда сыта, всегда в тепле, всегда при деньгах. Люди сами ко мне приходят, потому что слух о моих способностях летит быстрей моего коня.
   – Научишь меня?
   – Хочешь быть всегда сытым и нужным?
   – Да нет. Интересно же. Вон та девчушка, она так бойко это делает, а ей всего-то пять лет.
   – И у тебя получится. В этом уж я нисколько не сомневаюсь. Но я бы начала не с этого.
   Цыгане шумно кушали, шутили и смеялись, а потом долго все вместе сидели и лежали возле большого костра, куда они без конца подкидывали дрова, вели беседу, в которой участвовали все. Потом кто-то затянул песню глубоким грудным баритоном, ее подхватил тенор, вплелись женские голоса. Заиграла гитара. Затем вторая. А после все пустились в пляс вокруг огнища, настукивая в бубен и пальчиковые тамбурины. Танцевали и пели долго, с чувством, от души выплескивая в уже более прохладный воздух свои разочарования и усталость от бесконечных тягот жизни, где нет места надеждам на улучшение.
   Но еще долго после того, как все устроились на ночлег по фургонам, один цыган с низким голосом под виртуозный аккомпанемент гитары тосковал в ночной тишине по своей еще не найденной любимой, изливая горесть звездам таким же далеким, как и не воплощенная любовь. Наконец, ушел и он.
   Звонкая летняя ночь полнилась цвириканьем сверчков и трелями соловьев.
   Поев, Ленни и учитель умостились возле костра. Осталась и чивани, задумчиво пыхтящая трубкой.
   Глядя на Лоло, она задала себе вопрос: кто он? Не получив ответа от самой себя, не удовлетворенная тем, что уже узнала пару часов назад, она задала вопрос огню, бросив в него пучок душистых трав, от которых дым стал сладким.
   Всмотрелась в пламя костра и увидела брата короля одной из древнейшей цивилизации. В то время как монарх приносил огню кровавые животные и человеческие жертвоприношения, прося еще побед, еще богатств, еще больше славы и всеобщего поклонения себе, его брат, молча и искренне, предавал огню свои похоть, гнев, жадность, страхи, зависть и непрощение. Она видела его коленопреклоненного и молящегося о смирении и сострадании везде, где бы тот ни молился, где бы ни возжигался им огонь. Она видела, как бог огня с громким потрескиванием съедал его невидимые глазу жертвоприношения, как при этом плавились, коптили и трещали свечи, как испускали искры фитили лампад, как поднималось высоко в небо пламя хавана – он получал удовольствие от принесенной жертвы. Что может больше удовлетворить бога, чем смирение и отдача на его милость? Больше вопросов пока у нее не было.
   – У тебя хороший ученик, – подала голос чивани, Мартин согласно кивнул головой.
   Вдруг из пламени поднялся длинный язычок, но не опал, как все остальные, а медленно устремился к чивани, поласкался об ее руку, не обжигая, обернулся вокруг нее, а потом потянулся к Ленни, облетел и его, создав огненную траекторию восьмерки, и только после этого вернулся в костер.
   Мартин не хотел спать, хотя устал. В очередной раз он понял, что может смотреть на огонь бесконечно. Но сейчас ощущения были особенными. А после того, как он увидел, что огонь соединил цыганку и Ленни, предчувствие чего-то очень важного усилилось многократно.
   После продолжительной тишины чивани заговорила вновь:
   – Он – человек земли, но огонь говорит, что он готов стать и человеком огня. Ты отпустил бы его?
   – Я не против, но решать ему.
   Чивани пристально посмотрела на мальчика.
   Черное небо пульсировало низкими звездами. Теплая безветренная ночь была полна покоя и своей относительной тишиной, не прерываемой шумами, создаваемыми людьми. Воздух казался густым от аромата цветов и трав. Все это вместе убаюкивало Ленни, который свернулся калачиком и засыпал, глядя на пламя. А оно, словно чувствуя его предсонное состояние, не танцевало, а двигалось плавно. Он не слушал, о чем говорят чивани и учитель, не видел огненную восьмерку, но случайно глянув на цыганку сонными глазами и увидев, как она на него смотрит, почувствовал, что сон мгновенно испарился.
   Чивани поворошила веточкой огонь, тот сразу ответил, выпустив тысячи искр, тотчас же улетевших в небо, брызнул ярким золотом, залив светом все вокруг.
   – Цыгане – кочевники. И чувствительность к тонкому миру у них в крови, объяснить ничего не могут, и зачем, спрашивается, объяснять, надо бояться и придерживаться примет. У них много суеверий, предрассудков, знамений, предзнаменований, а то и запретов, в основе которых лежит вера в духов. Духов предков, земли, огня, воды, воздуха. Не просишь их благословения – получай шишки, веришь – кланяйся и все образуется как нельзя лучше. Духи земли, ну, ты знаешь, дружелюбны и всегда готовы помочь.
   Мартин не удержался и вставил комментарий:
   – Ну, они очень разные, в каждой местности свои. Где ласковые, как шелковая трава, где суровые, как колючки. Но все добрые, это да, если с ними говорить и не замышлять зло земле.
   Чивани продолжила:
   – Духи воды – очень зависят от настроения, могут помочь, а могут и навредить. Духи воздуха – независимы и изменчивы в своих решениях. Духи огня – жесткие и бескомпромиссные. А вы, я смотрю, хорошо ладите не только с духами земли, но и с самой землей.
   Мартин с улыбкой согласно кивнул.
   Ленни даже привстал:
   – Я люблю землю. Люблю Бхуми. Она как мать, заботливая, внимательная, любящая. Она… такая… – вся трава вокруг потянулась к нему и начала ласкаться об него, в его руки прыгнула мышь-полевка, над ним закружились светлячки, цикады застрекотали еще громче, как будто специально для него.
   – И слов не надо. Вижу, вижу.
   Ленни открыл глаза, закрывшиеся от блаженства:
   – А ты, чивани, человек какой стихии?
   – Я – человек огня.
   – Ух ты!
   – Не могу сказать, что я повелеваю огнем. Нет. Скорее, он благосклонен ко мне, разрешая с собой играться. А ты, хочешь познать огонь, дорогой?
   Ленни радостно закивал:
   – А можно?
   – Сейчас и поглядим.
   Она встала, впервые за несколько часов знакомства, и оказалась маленькой, худой, верткой женщиной. Несмотря на возраст, она держалась прямо, двигалась быстро, не то, что большинство стариков-ровесников. Длинная с оборками юбка доходила до лодыжек и не скрывала маленькие ножки. Несколько нижних юбок из тонкого материала придавали пышность бедрам. Широкий пояс подчеркивал талию.
   Она бойко дошла до фургона и ненадолго скрылась в нем, вышла, неся что-то в руках. Некоторое время усаживалась возле костра, потом затихла и пробормотала молитву, призывающую духа огня.
   – Попросите и вы его милости.
   Ленни и Мартин чуть не открыли рот, когда увидели нисходящее с ночного неба зарево. Луч света тянулся за сгустком огня, который был подобен горящему в атмосфере метеору. Он приближался к земле с огромной скоростью.
   Чивани бросила в огонь одно за другим маленький засушенный букетик полевых цветов, который при сжигании испустил насыщенный сладкий аромат, горсть зерен, вылила из маленьких сосудов топленое масло и цветочный мед, плеснула из кувшина кислого лошадиного молока.
   С каждым новым подношением огонь поднимался все выше и выше, становился все ярче, и когда было отдана последняя жертва, столп света сверху молнией соединился с костром, вызвав сильнейший всполох пламени. Оно мощно взметнулось вверх. В нем отчетливо можно было видеть мужской силуэт.
   И в широко раскрытых глазах Ленни отразилась пляска бога огня. Он танцевал, завораживая красотой и силой огненной стихии, а дрова и угли трещали в определенном ритме то быстро, то медленно. Не выходя из кострища и не прерывая своего танца, трехголовое, шестирукое божество облизывало тремя огненными языками душу каждого сидящего перед ним человека. Все чужеродное, мертвое и болезнетворное в них сгорело внутри него, и превратившись в черный пепел, осыпалось с тихим или громким потрескиванием на землю.
   Все трое не отрываясь, смотрели на пляску космического связного. Бог огня явно благоволил к Ленни, уделив ему внимание больше, чем остальным.
   Но вот божество остановилось. Затихла перкуссионная мелодия, создаваемая трением его стоп о поверхность горящих дров и тлеющих углей, под которую он танцевал.
   – Я доволен вниманием посвященных. Просите все, что хотите.
   Он обратил взгляд всех трех лиц к Мартину.
   – Смею ли я надеяться на твою помощь на моем пути земли?
   – Молись мне да будешь услышан мной.
   – А ты? – Повернулся он к старой цыганке.
   – Я слишком стара. Я устала от людей. Возьми меня с собой.
   – Нет. Ты еще не исполнила своей последней миссии. Ты одна из немногих сейчас, владеющих силой призывать огонь и управлять им. Передай это искусство новому ученику, а потом я сам перенесу тебя в неземную обитель.
   Чивани замерла от восторга:
   – В неземную? Неужели я?..
   – Не думай об этом, а то все будет с точностью наоборот.
   На этот раз цыганка замерла от разочарования.
   – Я же сказал, не думай об этом, а то все будет с точностью наоборот. Ну-у, а ты? – Прямо перед собой Ленни увидел лицо пылающего, обжигающего, плавящего бога. Слушая желания Мартина и чивани, которые, наверняка, много думали о чем-то подобном раньше, он не успел сообразить, чего бы сам хотел. Но, что бы ему хотелось больше всего?.. Прошло больше года со дня смерти матери, но Ленни еще никак не мог смириться с тем, что ее нет с ним. И он выпалил:
   – Я хотел бы хотя бы еще разок, очень-очень хотел бы увидеть свою маму.
   – Я знаю ее. Ее спонтанный погребальный костер был огромный и жаркий, ее душа невесома, а мир ее обитания высоко. – Один огненный язык лизнул его голову, как бы погладив, приподнял подбородок, при этом, не опалив ни одного волоска и не вызывая ожогов: – Это не в моей компетенции, но я передам твою просьбу тому, кто может ее выполнить.
   И с силой оттолкнувшись от земли, чем вызвал всполох искр и поток жара в лицо, он ринулся ввысь и быстро исчез в звездном небе, став одной из звезд. Пламя опало и принялось, тихонько потрескивая, облизывать синими язычками распадающиеся на угли дрова, время от времени салютуя рассыпающимися в разные стороны и быстро гаснущими в ночи огоньками. Тишина заполнила их души.
   – Отдыхайте, завтра, вернее, уже сегодня вставать чуть свет.
   Ленни заснул мгновенно, как только его голова коснулась земли, без сновидений, но с улыбкой.
   Но к Мартину сон не шел. Он понял, что здесь и сейчас разошлись пути его и Ленни. Минул год. Год! Всего один год! А они уже должны прощаться! Этот мальчик принес ему так много радости и так многому научил. А хорошим ли он был учителем для того, кто только вспоминал то, что уже когда-то знал?
   Воспоминания всколыхнулись и быстрой рекой пронеслись в голове, оставив за собой налет легкой грусти.
   – Не печалься, дорогой. Ты же знаешь, он – не первый и не последний.
   Далекий женский голос вклинился в прошлое, становясь громче, вернул в настоящее. Это говорила чивани:
   – Ты еще молод. Не то, что я. И у меня еще не было учеников, видать не готова была до сего дня. Даже умирать собралась. Вспомни себя и своего учителя. Когда он понял, что ты готов уйти, удерживал ли он тебя?
   Мартин грустно улыбнулся и отрицательно качнул головой.
   – Моим учителем была сама земля. Но я не думаю, что она стала бы держать меня силой.
   – Вот и я говорю, всему свое время. Ты же знаешь. Сегодня, здесь и сейчас настал и мой час. И оказывается, я не умру, пока не передам ученику все свои знания.
   Мартин покивал в знак согласия. Чивани продолжила, видя, что он не сопротивляется:
   – Я понимаю, хорошего ученика всегда жаль отпускать. Не знаю наверняка, конечно, но я так думаю. Уже не грустишь?
   Мартин светло улыбнулся, он принял расставание и уже смирился с его неизбежностью.
   – Вернешься назад, откуда пришли?
   – Нет. Всегда мечтал попутешествовать, а он эту мечту начал осуществлять. Наше пристанище было в Черном лесу. Но он где-то отыскал магический манускрипт древнего ракшаса и умудрился его открыть. Чудом спасся. После этого чувство опасности подсказало, что нужно убираться из Германии куда подальше и мне в том числе. И наши ангелы поторапливали.
   Чивани глянула на безмятежно спящего Ленни.
   – Бесполезно. Если демоны захотят найти – найдут, но попытаться, конечно, можно. Значит, мы должны уехать из страны?
   – Да, и насколько возможно скорей.
   – А ты куда направишься?
   – Хочу увидеть и поклониться великому учителю, когда она подрастет. Так что сначала на юг, потом, куда ветер занесет, а после в Индию.
   – Великий учитель – женщина? Насколько великий?
   – Маттрейя.
   – Три матери в одном лице. Я чувствовала. Даже сон приснился в конце марта этого года про беременную индианку и тигра-людоеда, который лизал ей стопы. Знала, что сон не для меня, но не рискнула облечь чувства в слова.
   Она подняла голову к небу, укладывая полученную информацию.
   – Жаль, что я стара, а то бы я с ним на этом тарантасе сразу же двинулась в Индию, но не знаю, доеду ли, увижу ли. Пока не выполню свою миссию не умру, понятное дело, и сколько времени мне отведено, никто, а я так точно, не знаю. Когда выдвигаешься?
   – Со светом.
   – А как же он?
   – Попрощаюсь и пойду.
   – Тогда отдыхай.
   Чивани пошла спать в свой фургон, легко взобравшись по крутой приставной лестнице. А Мартин так и не сомкнул глаз до рассвета, только вздремнул чуток.
   Все трое пробудились засветло и одновременно. Умылись, молча попили травяной, мгновенно взбодривший, чай. И лишь после этого Мартин, обращаясь к Ленни, заговорил тихо, но с силой:
   – Я ухожу. Чивани Агнес позаботится о тебе и научит владеть огнем. Земля круглая, верю, что встретимся. Может и не раз.
   Ленни, шокированный фразой «Я ухожу», впал в ступор и не мог ни шевелиться, ни говорить, осталась только способность моргать широко раскрытыми глазами и дышать. Наконец, он сбросил оторопь и кинулся опрометью к другу и наставнику, выдохнул из себя голос:
   – Не уходи!
   Слезы душили его:
   – Учитель! Брат! Мартин! Не оставляй меня!
   Он крепко-крепко вжался в него, просяще заглянул в глаза, полные не вылившихся слез:
   – Что я буду без тебя делать?
   – Как это что? – Встряла в их прощание чивани: – Уж я найду, чем тебя занять. Ты уже не маленький, не слабенький, не глупенький. Научись отпускать и смиряться. Раполо, иди. Твое паломничество уже началось.
   – Мне некуда спешить, даже некуда идти, но такое чувство, что должен идти и даже спешить.
   – Дай-ка руку.
   Она внимательно рассмотрела ладони обеих рук, отпустила, улыбнулась, собрав возле глаз-солнц лучики-морщинки.
   – У тебя еще будут ученики. Один, без никаких сомнений. Но, что точно могу сказать, твоя судьба уже поджидает тебя. И чем быстрее будешь идти, тем быстрее ее встретишь.
   Мартин встал, крепко обнял Ленни, поклонился цыганке, приложив руку к сердцу таким же манером, как сделал и его ангел, прощаясь со всеми, и пошел, не оглядываясь, по проселочной дороге.
   Так Ленни и чивани остались одни.
   Ленни сидел у костра, сжавшись в комочек и спрятав голову в колени.
   – Не плачь, дорогой.
   Чивани укрыла мальчика шерстяным пледом, присела рядом и ласково погладила по голове. Ленни почувствовал, как вся его грусть-печаль вместе со слезами и комком в горле растворились от этого прикосновения.
   – Давай-ка я тебе кое-что покажу. Уверена, что понравится.
   Птицы только-только начинали подавать голоса. На гладкой поверхности листьев и камней появилось прохладное покрывало из опавшей росы. Свежий ветерок сносил надоедливо пищащих комаров.
   Чивани и Ленни удобно устроились лицом в сторону восходящего солнца, закутавшись в теплые пледы, и сидели тихо, затаив дыхание. Их ангелы, стоя за спинами, тоже замерли в ожидании. Им всегда нравилось наблюдать, как люди в их попытках вырваться за пределы возможностей физического тела совершают величайшие духовные подвиги.
   Свет едва зарождался в темном облачном небе. Кто-кто, а птицы уж точно знали, что он грядет, даже если его еще не видно, и приветствовали его уже громким, дружным и радостным щебетом.
   Ленни сидел неподвижно и молча, неотрывно глядя в направлении начинающего светлеть горизонта в ожидании чуда.
   Восходящее красное солнце медленно заливало небо нежно-розовым светом. Тучи, гонимые ветром, то и дело закрывали его, но оно непоколебимо и властно пробивалось сквозь них, изрешечивая их красными лучами. Оно, одинокое и недоступное из-за слепящего света и испепеляющего жара, наслаждалось собой, своим могуществом, игрой с тучами.
   – Вы мешаете, – промолвила чивани и, повторяя жест своего ангела, провела рукой в направлении туч, как бы устраняя их с солнечного лика. Те вроде бы растерялись: подчиняться своей природе, ветру или дваждырожденной душе? Решение, подсказанное ветром, оказалось простым и красивым: они расположились так, чтобы не мешать солнцу смотреть на землю и, обтекая его снизу и сверху, образовали в плотной массе отверстие сходное с глазом с оранжевой радужкой и красным подобием зрачка.
   – Это огонь небесный.
   Казалось, глаз смотрит точно на них, внимательно, не отрываясь, ожидая последующих действий.
   – Хотя он находится на огромном расстоянии от Земли, он дает свет и тепло, благодаря которым на ней возможна жизнь.
   Она протянула руки к солнцу в немой мольбе. Раскрытые ладони закрылись в кулаки. Тучи из нежно-серых быстро стали угрожающе черно-серыми, свинцовой тяжестью придавили влажный воздух.
   Загрохотали первые раскаты грома, а потом как будто заиграл свою партию небесный оркестр барабанов. Он рокотал, бил страстно и пугающе, даже устрашающе. Однако, в одновременном исполнении десяток партитур в разных тональностях и темпах чуткое музыкальное ухо услышало бы прекрасную грозную мелодию.
   В грозовом небе засверкало множество молний. Своими бледными фиолетово-голубыми всполохами они освещали клубящееся месиво туч, испаряли из воздуха воду, насыщали озоном атмосферу, облегчали дыхание.
   – Это огонь между небом и землей, – услышал Ленни голос чивани сквозь громы и молнии.
   Протянутые к небу руки цыганки согнулись в локтях и легли на грудь. Ленни глянул на нее и увидел, что ее глаза закрыты, губы плотно сжаты, лицо сосредоточено в каком-то неимоверном усилии. Но вот вдруг она резко выпрямила руки с раскрытыми ладонями и направила их в землю. Яркий одинокий луч отделился от солнца, сверкнул мощнейшей молнией с оглушающим раскатом грома и ударил прямо перед ними, заставил вспыхнуть огнем полевую траву, подсушенную жарой. Огонь мгновенно оббежал вокруг них кольцом, не задевая их, но воспламеняя все кругом.
   Цыгане в таборе, проснувшись от грохота, увидели огонь, всполошились. Дети кричали от страха, женщины голосили от отчаяния. Мужчины, выскочив из фургонов, второпях собирали пожитки, закидывая их беспорядочно внутрь. На скорую руку запрягали коней и спешно покидали пожарище, направляясь к городу. Огонь преследовал их, но не трогал.
   Собаки метались внутри кольца из стороны в сторону, прыгали, выли, жались к колесам и к людям.
   Чивани внимательно следила взглядом за передвижением огня, где, подгоняя, где, останавливая, потом принудила стать тише, опуская руки, ладонями вниз, все ниже и ниже. Как дирижер собирает пальцы вместе, заставляя умолкнуть музыку, так и она сделала заключающий жест, потушив беспрекословно подчиняющийся ей огонь, как бы вобрав его в свои пригоршни.
   – Это огонь на земле.
   Они стояли в кругу, незатронутым пожаром, а вне него от близлежащих домов до первой лесопосадки лежала выгоревшая земля. Собаки мгновенно успокоились и устроились вокруг них.
   Она поднесла к груди сложенные вместе ладони и поклонилась солнцу. Его око, казалось, улыбаясь, снисходительно позволило закрыть себя тучами. Стало так темно, что начинающийся день был похож на поздний вечер и, наконец, на землю обрушилась вода.
   Ленни сидел, омытый теплой водой, хлещущей с неба, потрясенный до глубины души феерическим зрелищем огненной стихии.
   Чивани и сама впервые осознала, какой силой она владеет. Думала, пожимая плечами, владею и все. А сейчас, когда пришло время передать свои знания, сама была ошеломлена. Навстречу дождевым потокам из нее выплескивались потоки радости, благодарности и смирения.
   Летний дождь прошел быстро не потому, что он летний, а потому, что его работа была выполнена, земля под пожарищем остужена, и наверх, к свету, сразу же заторопились ростки полевых трав.
   Все, что было одето на цыганке и мальчике, промокло до последней нитки, облепило тела, мешало двигаться.
   – А это огонь, – чивани указала на свою парующую одежду и пар изо рта – огонь в людях. Он живой. Он разумный. Он делает нас теплокровными. Воспламеняется температурой, когда надо сжечь чужеродные энергии, разгорается сильней, когда надо перенести холод, переварить съеденную пищу, распаляется, когда мы чрезмерно много думаем и особенно, когда гневаемся, спадает, когда мы спим. Сжигает, когда мы страстно чего-то хотим. И покидает тело, когда умираем.
   Подняла руку над головой Ленни и подставила ладонь его золотой богине:
   – И золотая богиня в нас тоже из огня. Она – единственная во Вселенной сила, которая не подчиняется законам гравитации. Она, как и огонь, устанавливает связь между творением и творцом. Огонь – дан всем людям, и золотая богиня есть у каждого, только вот пробуждается она только у избранных. Избранных ею. Она сама определяет, готов человек для этой связи или нет. Ей ведомы наши прошлые жизни, заслуги и грехи. Когда она поднимается, она сжигает все временное и чужеродное, оставляя саму суть человека, его идеальное воплощение. Таким, каким изначально задумал и создал его бог. Она описывается в Святых писаниях, как языки пламени, которые не обжигают, как древо огня, переносящее на седьмое небо, как неопалимая купина.
   Ее лицо, озаренное внутренним светом, помолодело, хриплый от курения голос стал звонким:
   – И вдохновение. Это тоже огонь. Он возжигается при соприкосновении двух источников: золотой богини изнутри и всевышнего огня, снисходящего сверху. Он раздувается из искры желания, личных способностей и готовности слышать голос тишины. Искренняя жажда творить во благо, воплощенная в жизнь любящим сердцем, восприимчивым умом и чуткими руками, рождают божественный результат – нетленные, непреходящие, грандиозные произведения искусства. Ими восхищаются, им поклоняются, их бережно хранят.
   Чивани заглянула Ленни в глаза, улыбнулась всеми морщинками.
   – Будет время, посещай музеи, памятники культуры и дай себе услышать музыку творящего огня, исходящую из них.
   Она помолчала немного и продолжила:
   – Огонь дает пищу для мозга, сжигая жир. Чем больше мы думаем, тем больше жирового топлива требуется мозгу. Поэтому, управляя внутренним огнем, можно научиться думать или не думать. Это удобно – думать или не думать по своему собственному желанию. А вот повелевать огнем во всех его внешних проявлениях можно только тогда, когда научишься управлять внутренним огнем. Хотя золотая богиня не подчиняется никаким законам, кроме своих собственных. Не подвластная законам времени, она вне прошлого, настоящего и будущего. И просто наблюдает с высоты своего величия за нашими потугами найти ее в себе. Она не подчиняется никому, кроме…
   – Кроме?
   – …творца, который ее создал. Только он может пробудить, поднять и заставить танцевать всех золотых богинь во всех своих творениях индивидуально и массово. И поверь, когда-нибудь этот танец исполнится и будет кульминацией величайшего творчества.
   – Ты видела его? Творца?
   – Ее? Нет.
   – Она? Почему ты говоришь о творце в женском роде?
   – Кто может быть более великим творцом, чем мать?.. К ней можно стремиться, можно прожить не одну жизнь в неутомимых, но бесплодных поисках, можно молиться и истязать ум и тело. Но только она решает, дозволить ли узреть себя.
   – Тогда… я видел ее.
   – Ты? Видел? Ее?
   – Ну да, ее. В наговском хранилище.
   – Где-где?
   – Ну, мы были у нагов…
   – Подожди, подожди. Кто такие наги?
   – Ну…
   Ленни только собрался с мыслями, но чивани остановила собственное любопытство:
   – Потом обязательно расскажешь. А сейчас помолчим.
   Она поднесла указательный палец к губам. Наступила тишина, долгое и мгновенное состояние реальности. Она вливалась в голову, раздвигала мысли и заполняла благодатью, покоем и радостью.
   Солнце окончательно и бесповоротно заняло свое место на небесном престоле, сияя гордо и величественно. Его приказу жить подчинялось все живое. Растения тянулись к нему своими листьями. Отдаваясь ласковым лучам, они благодарно рождали живительный кислород. Цветы, наполняя воздух зовущим благоуханием, привлекали к себе мириады насекомых, спешащих насладиться их доступной сладостью и быстро увядающей красотой. Над ними возвышалось сразу три радуги.
   Лица дваждырожденных людей светились застывшей полуулыбкой, их блаженству не было границ. Их золотые богини тоже стремились к солнцу.
   Опять стало жарко. Одежда давно на них высохла. Довольно посмеиваясь, чивани легонько толкнула локтем Ленни под бок, выведя из состояния тишины и окуная в мир:
   – Вот так сказка становится былью, суеверие – непреложным фактом, а невероятное – очевидным.
   Затем она неспешно поднялась, убрала уже высохшие пледы в фургон, закрыла дверь, подняла лестницу, накормила кур, заперла и их, сильно подергав висячий замок, запрягла коня.
   – Ты доволен?
   – Да, но я не успел поблагодарить твоих сородичей за гостеприимство.
   – Оставь здесь гитару, – чивани показала на не опаленную огнем землю, где они стояли, – хороший инструмент у цыган завсегда в почете. Вернутся, заберут, примут благодарность.
   Жестом она направила собак, жавшихся к ее ногам, к человеческому жилью:
   – Ну же, бегите туда.
   Они завертелись вокруг ее ног, поскуливая, поджав хвосты и умоляюще заглядывая ей в глаза, и никак не могли решить, остаться рядом с ней или бежать в сторону города.
   – Ну! Я кому сказала? Вперед! Туда, – чивани громко хлопнула в ладоши, а затем и даже притопнула от нетерпения.
   Все собаки, сначала нерешительно оглядываясь, с обиженным тявканьем и подвыванием, а потом быстро с нарастающей радостью от предстоящей встречи с обитателями табора, помчались к близлежащим домам, где гомонили цыгане.
   Чивани усмехнулась, уселась на козлы сама, жестом пригласила своего новоиспеченного ученика сесть рядом и направила фургон по дороге в сторону австро-венгерской границы.
   A потом начались будни.
   Обычно они спали возле костра, а в ненастье в фургоне, который чивани называла вардо.
   Фургон английских цыган-трэвелерс был однокомнатным домом, внутри столь же богато отделанный, как и снаружи. Везде так любимые цыганами всех стран резьба, позолота, статуэтки, шкатулки, кружева, тесьма, бахрома. Слева от двери печь для обогрева и приготовления пищи с трубой, выходящей на крышу, место для дров и полки для кастрюль. Напротив двери двухъярусная кровать с перинами, толстыми шерстяными одеялами, сшитыми шкурами, большими пуховыми подушками и яркими лоскутными покрывалами. У ее изголовья кованые светильники с диковинными абажурами. И на полу, и на стене, где приютилась кровать, пушистые теплые ковры. С одной длинной стороны фургона резной сундук, а над ним откидной стол и полки с яркой расписной деревянной посудой. С другой – стена с полками от пола до потолка, заставленные коробками и банками всяких размеров, из-под крышек которых едва чуялись самые разнообразные запахи, от тонких и изысканных до грубых и резких. С узорчатого потолка свисали пучки сухих, полузасушенных и свежих трав. Возле стола стоял стул с резной спинкой похожий на трон. Под ним поместился даже маленький пуфик для ног с вязаной накидкой, который выдвигался по надобности. Личные вещи и одежда хранились в ящике похожем на комод с выдвижными полками, который отлично вписался под кровать. Этот дом делал человек с ярко выраженными инженерно-изобретательскими наклонностями. На каких-то шести квадратных метрах все было расположено компактно и удобно, со своеобразной красотой. Есть все, что нужно, и ничего лишнего. Чисто, уютно, свежо. Все запахи смешивались в один насыщенный, пряный, успокаивающий аромат.
   Это было богатое, комфортное, мобильное жилище человека, которому вся эта роскошь на колесах вовсе не важна. Но она была, потому что старая цыганка очень любила все красивое. Ленни вписался в это жилище легко и непринужденно, как будто оно всегда было его домом, а чивани всегда была его бабушкой. Он спал на втором ярусе кровати, убирал, стирал, готовил наравне с ней. Научился делать всю тяжелую мужскую работу по ремонту, уходу за конем.
   Ехали они неспешно и все время беседовали на самые разные темы: ночью, лежа возле костра и глядя то в звездное небо, то на огонь, днем, сидя вместе на удобных козлах. Чивани управляла конем мастерски. Тот слушал ее беспрекословно, любил ее ласковые руки, а когда она ему что-то нашептывала на ухо, тихо ржал, как будто понимал, что та говорит.
   – Хотя цыганские обычаи запрещают взрослой женщине приближаться к лошади и прикасаться к кнуту, атрибуту накопления мужской силы, благодаря моему отцу, вожаку табора, лошаднику каких мало, втайне от всех я стала опытной наездницей, научилась разбираться в лошадях, их характерах, ухаживать за ними и лечить. И бичом владею не хуже наших мужчин.
   Она довольно засмеялась.
   – Кнут не только знак лошадника и взрослого мужчины, но и оружие. Да… Им можно не только погонять коней, ловко щелкать, но и бить кнутовищем, как дубинкой.
   Она показала Ленни свой кнут, но в руки не дала. Хлыст был сплетен из кожаных ремешков, а деревянное кнутовище, украшенное замысловатой, не очень глубокой геометрической резьбой, чтобы она не натирала кожу, имело форму, которая удобно укладывалась в ладонь. Он даже на вид был довольно увесистым. Чивани охотно объяснила, что в его утолщенный конец влит свинец на случай защиты от нападения.
   – Сородичи меня осуждают за мой стиль жизни, но на этом все и заканчивается. Я лучшая ворожка, травница и целительница среди них, поэтому им приходится смиряться с тем, кто я есть, если хотят получить мою помощь, – поцокала языком: – Ох уж эти люди.
   Как гадалка она имела дело с большим количеством народу, оттачивая на клиентах свое мастерство владения невидимым оружием. Она-то была великолепным психологом, чутко улавливающим все движения души по лицу и телу, но как дваждырожденная, она могла чувствовать их проблемы. Ее руки говорили неслышимым, но явным чувственным образом. Золотая богиня была проводником этой информации. Проникая через руки клиента, она считывала состояние его энергетического тела и посылала сигналы на определенные кончики пальцев чивани, а той приходилось лишь их растолковывать. А это она умела делать мастерски. Прикасаясь к людям, желающим знать свое прошлое, ее золотая богиня реагировала на их прошлые проблемы. Если речь шла о будущем, она могла чувствовать их будущие трудности. Чивани говорила с людьми без ангелов безапелляционно, не допуская возражений, но ее внимательно слушали, подчиняясь авторитетности лет и суждений.
   Где бы она ни появлялась, все уважали ее уверенную силу и доброту, почитали как мудрейшую из всех, кого знали. Но и боялись. Особенно люди, обладающие экстрасенсорными способностями. Уж кто-кто, а она прекрасно видела источник их сверхчувствительности – мертвые энергии, берущие нужные сведения из подсознания или надсознания. Узнав свое будущее у таких предсказателей, люди сами становились носителями и переносчиками мертвых энергий, которые обязывали их делать то, что им предсказано. Одни одержимые заражали одержимостью других. А потому с такими у чивани разговор был короткий и очень жесткий.
   Чивани являлась, что называется, врачевателем от бога, опытной повитухой, у которой не умер ни один ребенок, и все дети вырастали умными, здоровыми, чувствительными к красоте, наделенными артистическими талантами. Но она категорически отказывалась со слезами на глазах и болью в сердце помогать рожать тем, у кого должен был родиться демонический ребенок. Она таких за версту чуяла.
   Когда она прикасалась к больным людям, те выздоравливали – невидимый огонь на ее руках сжигал болезни ее пациентов. Она никогда не брала денег в благодарность за исцеление. С толком объясняла людям, озадаченным этим обстоятельством, что они с таким же успехом могли бы заплатить за воздух, которым дышат, земле, что их кормит, воде, дающей им жизнь. Но с удовольствием принимала благодарность продуктами, делясь ими со всем табором, где в данное время пребывала.
   Вдали от человеческого жилья и людей, в поле, в лесу, в горах, чивани шаг за шагом учила Ленни владеть огнем.
   Она могла взять горящий предмет голыми руками и не обжигаться. А Ленни, который из любопытства трогал все, что держала она, вечно ходил с ожогами разной степени.
   Могла сотворить огонь на ладони и заставить его исчезнуть, как опытный иллюзионист, но огонь при этом не был иллюзией.
   Могла явить огонь и жонглировать им, проделывая немыслимо трудные трюки.
   Могла создавать огненные фигуры, рисуя рукой в воздухе, возжигая их просто для развлечения, однако, предпочитала рисовать мадонну.
   Когда она, думая, что ее никто не видит, искала решение проблемы, создавала маленький клубок огня, держала его за тонкую горящую нить и механически поигрывала им, подбрасывая и ловя, манипулируя им и управляя взглядом, заставляя его повторять движения ее глаз изображать мысли или застывать неподвижно в воздухе в унисон ее безмыслию. Когда же на вопрос был получен ответ или решена очередная задача, недвижимо висящий сгусток огня с безвольно повисшей нитью вспыхивал и полностью сгорал сказочно красивым маленьким фейерверком, образ которого зависел от принятого решения. Она говорила, что это помогает ей сжигать лишние мысли.
   Чивани была непревзойденным мастером ведения боя всеми предметами, которые ее окружали, могла воспламенять их и тушить, в зависимости от ситуации. Владела этим искусством в совершенстве, как палкой и кнутом.
   Она могла сидя, даже не привстав, без видимого напряжения отбиться от нападения Лоло. Только так она теперь и звала Ленни.
   – Чивани, как это у тебя получается?
   – Внимание, сынок, внимание. Все зависит от внимания.
   Ее хранитель, могучий и стремительный боец, был намного сильнее ангела Ленни. И чтобы как-то выровняться в силах, тому приходилось бесконечно тренироваться.
   Чивани была довольна своим Лоло. Она уже ничему давно не удивлялась, но мальчик ее поражал тем, как быстро и легко у него все получалось.
   Она позволяла Ленни делать с огнем все, что он захочет. Иногда направляя его, иногда предостерегая, всегда отвечая на вопросы так, чтобы он мог ответить на них сам.
   – А как дух огня может быть в стольких местах одновременно?
   – Задай этот вопрос ему сам.
   – Ты уверена, что он ответит?
   – Мне ответил.
   – Когда он мне ответит?
   Чивани загадочно улыбнулась.
   – Я понял. Когда буду готов.
   Вскоре Ленни мог делать так, чтобы огонь не обжигал, помогал и вел, применяя на практике как некогда усвоенный урок, преподанный ему Каа перед походом на гору Маттерхорн, так и новые знания.
   Теперь он без труда мог поднять температуру тела так, что попавшие в него вирусы и микробы, сгорали во внутреннем огне, но при этом он сам не сварился бы в своем собственном соку. Мог понизить температуру тела до 20 градусов, чтобы безболезненно перенести холод, впадая в спячку, как некоторые животные.
   Чивани учила его концентрировать свое внимание так, что он мог думать или не думать, находясь в этом состоянии безмысленного осознания столько времени, сколько необходимо, чтобы получить информацию, которую он способен вместить и осознать. С чувством, с толком, с расстановкой акцентов она поясняла, что знания, полученные таким образом неоспоримы и непреходящи, они были, есть и будут. И только они – абсолютная истина, так как лишены ментальных рассуждений, типа «быть или не быть», эмоциональных привязанностей, типа «почему я?» и непонимания причинно-следственной связи, типа, «за что?».
   Однажды она бросила сырую ветку в огонь. Зеленые листья, еще полные жизни, казалось, заплакали от обиды, закричали от боли, сжались от нестерпимого жара и скрутились от ожогов, почерневшие и уже безжизненные испустили черные пахучие струйки дыма. Чивани указала на них и сказала:
   – Внимание, как дым, только что был здесь, а вот его уже нет. Видишь, он концентрируется у источника горения и рассеивается тем больше, чем он дальше, и принимает причудливые формы, подчиняясь прихотям уже другой стихии. А уж ветер, незримый, непоседливый, изменчивый, но всегда присутствующий, гонит воздушные потоки так, как ему заблагорассудится, играясь ли, развлекаясь ли, наслаждаясь ли своей властью. И внимание также рассеивается, отвлекается на мелочи, на несущественные детали, на посторонние вещи, на видимые и невидимые факторы. А оно должно быть подобно не дыму, но огню, куда направишь, там сейчас же эффект: свет, тепло, отражение нападения.
   Подняв указательный палец, она добавила:
   – А для такого результата внимание должно быть всегда сконцентрировано внутри, а не шляться снаружи. Читаешь ли книги, общаешься ли с людьми, стал ли свидетелем какого-то события – внимание внутри. Только так можно отыскать и ощутить суть происходящего. Внешние же факторы рассчитаны на эмоции и разум: эмоции мешают думать, а разум может дать неправильную оценку. Внутреннее же внимание открывает дорогу шестому чувству. А когда интуиция вступает в свои права, то находится единственно правильное решение. Если внимание чистое – информация будет в высшей степени верна.
   Ленни и чивани ехали по пыльной, хорошо укатанной дороге, наслаждаясь своим маленьким сообществом и видами природы. По обе стороны белели, желтели, голубели благоухающие ухоженные поля, зеленели сочным разнотравьем луга. Холмы, покрытые лесом, и перелески между полями манили прохладой и птичьими непрекращающимися концертами. Они проезжали мимо полуразрушенных средневековых феодальных замков, колоритных деревушек, которые будто вымерли от жары до вечерней прохлады. И ни разу не остановились рассмотреть поближе все это благолепие немецкой земли, облагороженной упорным трудом крестьян.
   Было достаточно времени для бесед и расспросов. Как правило, начинал Ленни:
   – Тебе нравится твоя жизнь?
   – Да, я ни о чем не жалею. У меня есть все, что необходимо. Мне ничего не надо. Я получила ответы на все вопросы, которые задавала. И получу, если задам еще.
   – И что больше ничего-ничегошеньки не хочешь еще в своей жизни?
   – Долгой, наполненной страстями и чудесами? – Чивани задумалась: – Пожалуй… я бы хотела познать огонь Земли, дающий ей жизнь, смещающий не то что горы, целые материки, пульсирующий в ее жилах, творящий красоту в ее недрах.
   – Просто поэзия!
   – Огонь обязывает. Кстати, я не только поэт, я еще и рисую. Как-нибудь покажу на привале. Это забавляет, расслабляет, помогает убежать от мыслей.
   – Мы едем куда-то в определенное место?
   – Нет, – пыхнула трубкой чивани, выдохнув при этом клубы дыма.
   – Просто так?
   – Да, – опять дым окутал ее лицо и соскользнул назад, – расслабься и наслаждайся. Благо немецкие дороги позволяют.
   – А почему ты так много куришь? – Задал вопрос Ленни, который хотел спросить об этом с момента знакомства, да все то неудобно было, то некогда.
   – Теперь это моя работа. Сначала так сказал мой ангел. Я курю с тех пор, как он появился. Потом после посещения в Индии Сай Бабы из Ширди эта моя привычка получила объяснение. А после Агни сказал, чтобы я продолжала его труд столько, сколько смогу. Великий был учитель.
   – А почему великий учитель был?
   – Посчитал, что сделал свою работу и почил. Он курил, чтобы люди не курили.
   – Как это?
   – Как-как? Не знаю, как. Знаю, что надо.
   – Но как такое вообще возможно, курить, чтобы люди не курили?
   – Опять? Ты же знаешь, кому задавать вопросы. Я просто делаю свое дело. Уж и забыла, когда мне это не нравилось.
   – Но это вредит тебе!
   – Зато не вредит людям, которые еще не пристрастились к курению и не стали рабами табака. Из-за курильщиков бедное полезное растение, предназначенное убивать кровососущих насекомых, выпало из эволюции, и мстит им, медленно отравляя. А еще говорят, что растения неживые и не имеют разум!

Браунау

   Указатель на дороге сообщил, что они въезжают в Браунауам-Инн, маленький городок на границе между Германией и Австрией. Ветерок с его стороны окатил их лица струей влажной свежести, знаменуя приближение воды, и растворился в звенящем зное. Как оказалось, кордоном между двумя странами служила неширокая, но глубокая река, текущая размеренно и безмятежно между затененными деревьями берегами.
   Оставив фургон на окраине под присмотром фермера, задобренного щедрой платой, они вошли в прелестный, неплохо сохранившийся средневековый городок с узкими улочками.
   Колокола пробили полдень. Солнце неподвижно застыло в безоблачном небе. Было жарко, душно, пыльно, сонно.
   Чивани и Ленни, не спеша, шли по закоулкам околицы к центру города, который вроде как застыл в липком мареве летней жарищи, где любое, мало-мальское движение казалось противоестественным. Все жители попрятались за толстые стены домов в ожидании хоть малейшей прохлады. Только немногочисленные смельчаки забились в тень уличных кафе и почти неподвижно потягивали из бокалов ледяное пиво. Поэтому неожиданное появление на городской площади, по периметру которой выстроились в плотный ряд нарядные домики местной знати, колоритной, обращающей на себя внимание компании, вызвало заметное оживление. Все взгляды сосредоточились только на них, на старой цыганке в яркой одежде и зеленоглазом, рыжеволосом юнце.
   А они шли наугад, куда вели ноги, изредка лениво переговариваясь или делая короткие замечания, их хранители следовали за ними чуть поодаль.
   Чивани и Ленни пересекли площадь и пошли по узкой улочке. По обеим сторонам мощеной дороги стояли аккуратные двухэтажные домики зажиточных бюргеров с колоннами и лепниной, свежеокрашенные разноцветной пастелью. По цвету домов можно было определить повседневное занятие их владельцев: желтый – хозяин гостиницы, зеленый – содержатель харчевни, синий – пекарь, красный – мясник.
   Когда они проходили мимо желтой, трехэтажной дешевой гостиницы, ангелы неожиданно приблизились к ним вплотную и даже накрыли крыльями. От вида здания у Ленни вдруг сжалось сердце и перехватило дыхание, он даже остановился. Так тело мальчика отреагировало на присутствие зла, которое он уже встречал, и чье имя Адольф Гитлер.
   – Ты что-то чувствуешь?
   Остановилась и чивани.
   – Зло. Здесь родилось зло.
   – Чувствительный мальчик, – пробормотала та, кто думала, что еще рано говорить об этом с 11-летним учеником.
   – Как ты это чувствуешь?
   – Я вижу. Вон из тех окон прямо льется черный туман. Он змеями опутал каждого, кого мы встречали. Он делает их безвольными и ведомыми. Хозяин этих излучений настолько силен, что люди не могут сопротивляться ему даже в его физическое отсутствие. А ты не видишь?
   – Нет. Я чувствую зло по-другому, чем ты. Когда рядом опасность, огонь во мне растекается по всему телу, золотая богиня активизируется, распаляется, даже искрится. Однажды я гадала одному пареньку. С виду вообще нельзя было бы сказать, что у ничем внешне непривлекательного заморыша, мог быть такой сильный хранитель. Я чуть не сгорела от любопытства и пристала к нему. Так вот, прямо на моих глазах из него появился второй черный ангел. И по ощущениям этот дом – место его рождения. Я никогда не любила Браунау из-за того, что здесь чуть ли не каждый житель занимается спиритизмом или магией и, возможно, из-за этого тут не счесть мертвых духов.
   Ленни пригляделся. И вправду, они были везде, но к ним не приближались, оглядывались, интересовались, но даже не пытались подступить.
   Дальше дорога вывела их к главной достопримечательности захолустного городка – собору в стиле барокко, с высокой башней с часами и колоколами, звонящими каждый час.
   На его паперти сбились кучкой немногочисленные нищие, рассчитывающие получить деньги у отмаливающих свои грехи более имущих грешников. От их вида и запаха начинало тошнить, и душу заполняла не жалость, а отвращение и подспудное желание не видеть их протянутые трясущиеся, но требовательные руки, и не слышать многоголосый хор фальшиво-жалобного нытья.
   Странную, по невысказанному мнению, пару неместных прохожих они пропустили мимо себя молча, проводили внимательным взглядом затекших, воспаленных глаз. Было отмечено, что эта парочка хотя и бедна, но не до крайней нужды, не голодна и абсолютно здорова. Цыган они никогда не трогали, зная, что одно из их основных занятий – профессиональное попрошайничество, и боясь их проклятий на свою уже и так проклятую жизнь. А сила и уверенность, сквозящие в лице и походке мальчика, заставляли опускать глаза, избегать прямого взгляда.
   Чивани мельком глянула на нищих и прокомментировала:
   – Хотя мои соплеменники и не брезгуют попрошайничать, могу с абсолютной уверенностью сказать, что милостыня плодит нищенство, убивает чувство собственного достоинства и желание работать. Нужно давать деньги только тем, кто хочет выкарабкаться из ямы безнадеги, и кому действительно это поможет. Хотя… лишь бог знает, кто выберется.
   Они прошли уже было мимо ступеней храма, когда от толпы отделился один жалкий, хромой, вонючий нищий, возраст которого не определялся из-за корки грязи на коже, споро заковылял к ним на палках, приспособленных под костыли.
   – Такие сами на милостыню живут, – хрипло заметил кто-то из попрошаек, вызвав понимающие ухмылки. Толпа ожила в ожидании потехи.
   Но нищий догнал чивани и крепко уцепился за руку с янтарным перстнем и что-то мычал, исказив и так безобразное лицо.
   – Ты думаешь, она тебе этот перстенек отстегнет? – Толпа уже забыла о роли несчастных оборванцев, благо в такую жару ни один сердобольный прихожанин не мог стать свидетелем их болезненного веселья и начала потешаться вовсю.
   Нищий приложился к руке лбом, пришамкивая, загундел просительно и слезно:
   – Мать, прости меня, грешного, прости ты меня глупого, ради бога, мать.
   «Что? Мама?! Она его мать?!» – Вихрем пронеслись вопросы в голове Ленни. А толпа изгалялась в остроумии:
   – Похоже, он ей в любви признается.
   – Ты что это перепутал цыганчу с Девой Марией?!
   – Ха-ха-ха, с Марией Магдалиной до прихода Спасителя.
   – Ох, и хороша… цыганская душа.
   Толпа оборванцев уже истерично гоготала, хрюкала и ржала, плюясь и скаля беззубые, зловонные рты. Нечасто им выпадал случай поиздеваться над кем-то, всегда было с точностью наоборот. Забыв на пару мгновений боль, чесотку, обиды, словоблудием они завистливо мстили за себя и свою немощь, за паскудное существование отбросов общества.
   Чивани начала раздраженно выдергивать кисть из цепких рук. Толпа уже улюлюкала.
   – Она тебе отказывает? Проси настойчивей!
   Нищему, чтобы встать на колени пришлось отбросить палки. Он не устоял на одной ноге, неловко плюхнулся на землю, пополз на карачках за не останавливающейся цыганкой, хватая ее за пышные юбки.
   – Мать, прости, прошу тебя, не уходи, не простив меня. Скажи же хоть что-нибудь.
   Чивани молча пыталась вырвать свои юбки из его не таких уж и бессильных рук. В ее лице слились воедино гнев, боль и решительность. Нищий уже не полз, а волочился по земле, не отпуская юбок, забавляя недоброжелательных насмешливых наблюдателей.
   – О, какой он пылкий любовничек, оказывается.
   Чивани отчаялась освободиться от прилипалы и поспешно, с выражением брезгливости сбросила с себя верхнюю юбку, оставив ее в руках нищего, а сама в нижних юбках решительным шагом двинулась вперед.
   Толпа разразилась новым припадком смеха с грязными комментариями.
   – Гляньте-ка! Какова баловница-то!
   – Сними и мне юбочку, браток!
   – Ой, розовенькая!
   Ленни растерялся, помогать или не помогать чивани. Но почему ничего не делал ее ангел? Он стоял поодаль и наблюдал. И мальчик тоже решил не вмешиваться. Нищий зарылся лицом в юбку, судорожно хрипло рыдая.
   – Мама… прости-и-и.
   Чивани остановилась, медленно повернулась, сурово, но со слезами на глазах, смотрела недолго на копошащегося, как червяк, сына и тихо, однако, уверенная, что он ее слышит, сказала:
   – Да простила я тебя, простила. Давно. И забыла. Но осознаешь ли ты сам, что ты хотел сделать? – Она с трудом сняла перстень с муравьем с большого пальца, бросила ему в лицо, резко повернулась и быстро двинулась прочь, уже не видя, как алчно блеснули глаза блудного сына, уже не слыша, как смолкли улюлюканье и дикий хохот, пораженной завистью толпы.
   Ее ангел не пошел за ней, а остался и внимательно наблюдал исподлобья за действиями нищего. А тот встал на скомканную юбку двумя ногами без каких-либо признаков хромоты, расправил узкие плечи, держа перстень обеими руками, алчно глядя на него. Потом вытер об юбку ноги и презрительно сплюнул на нее. Надел на мизинец перстень и, не подобрав костыли, даже не хромая, зашагал прочь от храма. Только тогда ангел двинулся за подопечной.
   С паперти сползла какая-то старуха, подобрала юбку и засунула ее себе в котомку, по привычке благодарственно приговаривая: «Благослови тебя господь, благослови тебя господь».
   Ангел Ленни легонько тронул мальчика за плечо, и тот бросился вдогонку за флюидами душевной муки. Он быстро отыскал по ним чивани, которая ушла довольно далеко размашистым шагом задумавшегося о прошлом человека, долго не решался ни подойти, ни окликнуть, ни заговорить.
   Найдя отдаленное местечко в тени деревьев маленького сквера, она уселась, закрыла глаза и позволила себе утонуть в море эмоций. Боль колыхалась в ней волнами, не периодичными приливами и отливами. То затапливала с головой и не давала дышать, пронося перед внутренним взором быстро сменяющиеся картинки насилия, избиения, родов, горя, отчаяния и стыда, то отступала, давая заполнить тело звенящей пустотой и облегчающей, расслабляющей тишиной. Понадобилось много времени, чтобы боль полностью растворилась, и она открыла глаза.
   Чивани глянула на Ленни, молча сидящего рядом уже несколько часов и успевшего подремать, потрепала его по голове:
   – Насколько я еще, оказывается, человек.
   – За что ты так с ним?
   – Ну, это длинная история. Рассказывать долго.
   – Ты, наверное, никогда никому ничего не говорила о себе?!
   – Да, это так. И начинать не хотелось бы. Но тебе кое-что расскажу. Ты должен знать некоторые моменты. Но воспринимай это не как некие сведения обо мне, а как… ну… сам потом разберешься.
   Последовало длительное молчание, как будто в голове старой женщины шел отсев того, что можно говорить ребенку, а чего нельзя. Она порылась в нагрудной кожаной, расшитой бисером сумочке, которую всегда носила на себе, достала выцветшую потрепанную фотографию, посмотрела на нее, усмехнулась, протянула мальчику. Тот взял, глянул и оторопел:
   – Кто это? – Ответа не последовало. – Какая красивая и… сильная, – провел большим пальцем по лицу, будто прикосновение помогло бы ему получить ответ.
   – Это ты?!
   Чивани сначала потерла морщинистый лоб рукой, потом белый след на пальце, с которого многие годы не снималось кольцо.
   – Да, это я. Не знаю, почему я до сих пор не выкинула эту ненужную бумажку. Такой я когда-то была.
   И полился ее неторопливый рассказ. Как будто она говорила сама себе, описывая картинку, стоящую у нее перед глазами.
   – Я из рода румынских цыган. Мой отец до своей женитьбы был неуправляемым дебоширом и забиякой. Красивым, сильным, ловким, любившим свободу больше жизни. Спадающие на плечи, волнистые волосы делали его похожим на льва среди людей. За кажущейся медлительностью и показной степенностью скрывалась сила, недюжинный ум и нерастраченная страсть. Но любовь все расставила на свои места, заставила повзрослеть, остепениться, взяться за ум. Если раньше он был умным и сообразительным, то после свадьбы, не без помощи жены, он стал мудрым и проницательным. Юнец быстро превратился в опытного эксперта по части лошадей, с которым советовались и цыгане, и нецыгане. Благодаря ему наш табор стал поставщиком лошадей в армию, и даже дворяне искали у нас красивых горячих коней. С ним в таборе надолго воцарились зажиточность и сытость. Вскоре он стал вожаком. Непривычно молодым. Но все были довольны. Он хорошо владел румынским языком, без ругани, оскорблений и драк мог отстоять интересы табора у властей. Был справедливым и здравомыслящим. Он был настоящим хранителем древних цыганских законов, а не законодателем, и тем более, не тираном. Все мелкие ссоры и разногласия между своими решал беспристрастно и честно. Постепенно его авторитет укрепился и стал абсолютным, но был, скорее, духовным, а не мелким, корыстным, основанным на страхе и безоговорочном послушании соплеменников.
   Моя мать, жгучая красавица, была первой травницей и целительницей на всю округу. К ней приходили за помощью со всех окрестных сел и городишек. Обучение меня этому искусству она начала, как только я произнесла первые фразы. Она водила меня по лесам и полям, где мы собирали травы, называла их, рассказывала о них. Первые два года я запоминала названия растений и их лечебные свойства, а затем она учила меня готовить мази, снадобья, смеси, припарки, порошки, настойки. Видя мой интерес к врачеванию, начала обучать исцелению руками. Но никогда не говорила, даже не упоминала о заклятиях и заговорах, использовала только молитвы Святому Духу. Всегда. Она умерла рано. Я, маленький ребенок, очень страдала, когда ее не стало. А как изводился мой отец! Он так больше и не женился и даже не смотрел на женщин, хотя они заглядывались на него. И воспитывал меня сам.
   А я… Я была всеобщей любимицей, красива, своенравна, горда и в отца свободолюбива. И я еще не знала, насколько сильна. Многие мужчины хотели бы… – она остановилась, искоса глянула на внимательно слушающего мальчика, подыскивая подходящие для невинного уха слова, – завоевать мое сердце. Много было соблазнов и искушений деньгами, властью и страстью. Но законы табора для меня были превыше всего. Один из них: девушка должна блюсти невинность для будущего мужа. Не верь сказкам, что цыганки распутны. Знай, по их законам девушка должна выйти замуж девственницей, а после свадьбы быть верной мужу до своей или его смерти. Иначе – позорное изгнание и жизнь проклятого изгоя.
   Я знала, что выйду замуж только по любви, что никакие посулы, клятвы не заставят меня продаться, поступившись гордостью и убеждениями, что моя сила в невинности, и не хотела терять ее ради прихотей тела. Я желала очень красивых супружеских отношений: пылкой страсти, лебединой верности, смерти в глубокой старости в один день с любимым. Романтическая чушь, конечно. Но все же красивая чушь.
   Я полюбила. Была любима. Мы собирались пожениться, и даже был назначен день свадьбы. Но… Все было бы хорошо, если бы не мой язык и ущемленное самолюбие сынков местных богатеев, которым я всегда отказывала в благосклонности, высмеивая их похотливое отношение к молоденьким девушкам из низов, и которым я напророчила насильственную смерть и проклятие до седьмого колена. Сама же их и прокляла. Теперь-то я уже знаю силу своего проклятия: они сами и их род будут бессильны в любви, и все умрут рано и болезненно.
   За несколько дней до свадьбы я как всегда гадала в центре города. И в очередной раз они пристали ко мне со своими скабрезными предложениями, опять оскорбились моим отказом и насмешками. Но в этот раз они были сильно пьяны, так распалены похотливым желанием, что жаждали развлеченья немедленно. Для них я была только красивой, экзотичной и строптивой куклой. Их было трое. И это все вместе взятое придало им решимости. Эта троица схватила меня, несмотря на упорное сопротивление, жестоко избила, зверски, будем называть вещи своими именами, изнасиловала. С меня сняли все украшения, монеты, вплетенные в волосы, срезали ножом. Девушкам-цыганкам не принято одевать монисту, это признак замужних женщин. Но невесты носят одну золотую монету, как кольцо при обручении у нецыган. Монета висела у меня на шее на кожаном шнурке. Так они чуть не задушили меня, пытаясь сорвать ее. Но когда очередь дошла до этого кольца… – чивани опять потерла белое пятно на пальце, хмыкнула, вспоминая.
   – Уж не знаю, что заставило меня открыть глаза, но я четко увидела на шее наклонившегося надо мной молодчика и скручивающего перстень с большого пальца, белые руки, обхватившие его шею сзади и душившие его. Он задыхался от возбуждения садиста, лицо стало багровым. Мне было больно, но так интересно, что я не удержалась и сказала, еле выдавливая из себя звуки:
   – О, гляди-ка, тебя задушат, – руки сжались сильнее, – завтра.
   Он испуганно отшатнулся от меня, забыв о том, что делал и зачем. Тут же его оттолкнул напарник, понявший, что кольцо может достаться ему, склонился надо мной вместо него. Я забыла о боли, уязвленном достоинстве, меня захлестнула волна, как бы это сказать, радости что ли, от того, что я вижу тонкий мир, о котором так много говорят цыгане, чувствуют его, но не видят. Белые руки показали мне жест, обозначающий перерезание горла.
   – А тебе, дружок, перережут горло, – я уже глумилась: – Не скажу точно, когда… – рука указала на мою монету, подарок жениха, выглядывающую из кармана жилетки, – а эту монету… засунут в рот, чтоб подавился. Ну, а дальше ты знаешь, я уже говорила тебе не так давно, проклятие, насильственные смерти всех, кто относится к твоему роду.
   Я хрипло засмеялась, не могла остановиться. И он, забыв о кольце, ударил меня в лицо кулаком, чтобы заткнуть, вскочил на ноги, но я не удержалась и уже от себя добавила:
   – Ой-ой-ой, скажу, когда, завтра и жди.
   Увидев ненависть и страх, бледностью разлившиеся по его лицу, я засмеялась, нет, захохотала, булькая кровью в разбитом рту. Мне было больно везде, от пальцев ног до макушки головы, я захлебывалась кровью, но смеялась. О кольце забыли окончательно, но били долго, озверев от страха будущего возмездия и сиюминутной безнаказанности, тупо забыв, что я женщина. Но мне уже не было больно. Когда перестали бить, я все слышала, но ничего не чувствовала. Когда тащили за волосы, как тюк, когда связывали веревкой и волокли на ней, привязав к лошади, я открыла глаза и долго смотрела на звездное небо, в голове в такт движению билось только два слова «Матерь божья, Матерь божья». Меня словно укутало белым прозрачным покрывалом, и я перестала бояться смерти.
   Меня выволокли за город в чистое поле, там и бросили, кровавое месиво из плоти и тряпок. Я долго лежала, глядя в небо. Не могла ни пошевелиться, ни стонать, ни дышать, пока белая пелена не закрыла мне глаза, и я не потеряла сознание.
   – Чивани, прости меня за вопрос…
   – Да спрашивай, чего уж там, сегодня день вопросов и ответов.
   – А почему тебя… – замялся.
   – Изнасиловали?
   – Ты же могла сопротивляться.
   – Видать в одной из прошлых жизней я не в меру жестоко, хотя какая мера может быть у жестокости, обошлась с теми тремя. Порой, задаваясь этим вопросом, я не раз восхваляла бога за то, что я не знаю, что я творила там, в своем прошлом. Но интересно было бы знать, за что дарован мне хранитель такой силы. Это да.
   Она помолчала и продолжила.
   – Меня нашли, подобрали и выходили какие-то сердобольные крестьяне. Их привела ко мне, как потом они рассказали, их коза. Всегда смирная и послушная, она вырвалась, умчалась в поле и встала надо мной. Разыскав ее, обнаружили и меня. Но как оказалось потом, это было не самое худшее.
   Когда я выздоровела и достаточно окрепла, мне сказали, что моего табора, стоявшего на постое возле города, больше нет. Все мужчины табора отправили женщин и детей в бега, и во главе с вожаком или задушили, или перерезали глотки всем завсегдатаям кабака, где собирались сынки тамошних толстосумов, мстя за оскверненную невинность дочери, поруганную честь невесты прямо перед свадьбой и свою оскорбленную гордость. За это гнев горожан пал на весь табор. Оставшихся людей перебили, кибитки сожгли, хороших коней забрали, остальных отстреляли и оставили гнить в поле, убитых цыган закопали в одной общей могиле. Мой отец и жених полегли в той потасовке.
   Как только оказалось, что я беременна, жалость хозяев ко мне закончилась, и они настояли, чтобы я ушла.
   Я не хотела этого проклятого ребенка. Но не пошла против воли бога. Ибо всегда верила, он знает, что для меня лучше.
   – Этот перстень, – чивани вытянула руку, поставив ее перед глазами, темную от загара, со светлой полоской от кольца на большом пальце. Длиннопалая, с большими суставами ладонь легла на красный диск заходящего солнца, – стал моей единственной ценностью. Он был подарком отца матери в день их свадьбы. Мать же отдала его мне незадолго до своей смерти, и я носила его, не снимая, с самого детства, сначала на цепочке, потом на пальце.
   Помолчав, продолжила. Было видно, что ей нужно выговориться.
   – У меня родился сын. Роды были внезапные, продолжительные и мучительные, я потеряла много крови и чуть не умерла. Рожала сама, никто не хотел прикасаться к нечистой. Теперь-то я знаю, почему я не отдала концы.
   Хотя у меня никогда язык не поворачивался сказать своему ребенку: «Лучше б ты не рождался», но думала я подобным образом не один раз. Я не решилась взять на свою душу грех убить его, когда он был внутри меня, хотя могла, и потом не хватило духу подкинуть кому-то, как это повсеместно практиковалось бедным людом.
   Этот ребенок с самого рождения причинял мне множество даже не хлопот, а проблем. Он сам был сплошной проблемой: без конца чем-то болеющий, всегда ноющий, всегда голодный. Он был невыносимо капризным, истеричным и трусливым. А позже стал несносным лгуном, отличался от сверстников болезненными вороватостью и азартностью, безудержной склонностью к спиртным напиткам и сквернословию. Его рот открывался, только если он собирался сказать какую-то гадость. И он его не закрывал даже когда спал.
   Все, что зарабатывалось мной, с самого детства уносилось, менялось, продавалось, проигрывалось и пропивалось. Я терпеливо и смиренно сносила все его выкрутасы, отец научил меня принимать судьбу безоговорочно. Мы все это время жили попрошайничеством и гаданием, впроголодь, в грязи, в совершенно несносных условиях. Спали в развалинах старых городских домов, полных клопов и крыс. Нас преследовали, за нами следили, держали в постоянном страхе быть запертыми в каталажку, быть оскорбленными и избитыми, не говорю уже про голод и холод.
   Я подурнела и постарела от выпавших на мою долю злосчастий. И ко всему прочему, он начал зариться на мое кольцо с янтарем. То ли его науськивали собутыльники, то ли это была его заветная мечта иметь это кольцо, ему всегда нравился муравей внутри камня. Он часто и подолгу засматривался на него, пытался снять и примерить на себя. Но перстень я никогда не снимала. И ни продавать, ни отдавать его кому бы то ни было не собиралась. Я так устала от его выходок, истерик, вони, перегара, злословия, что начала было подумывать о том, чтобы, наконец-то, расстаться с ним. Ему уже исполнилось 14 лет, по цыганским меркам достаточно взрослый человек для самостоятельного существования. Иногда среди нашего брата в этом возрасте даже женятся. Он был уже законченным пропойцей, с болезненной манией к воровству, готовым на все, чтобы получить вожделенное пойло.
   Однажды я проснулась оттого, что задыхалась во сне. Открыв глаза, я увидела сына, склонившегося надо мной, пьяного, как всегда, шатающегося, от него невыносимо разило перегаром и вонью давно немытого тела. Одной рукой он зажал мне рот, а другой с топором, замахивался для удара. Я не успела испугаться, только взметнулась мысль: «Матерь божья!» И вдруг я услышала звук, похожий на то, как будто огромная птица встряхивала крыльями, я даже почувствовала прохладу от этого мановения. Рука с топором не опустилась, а так и застыла в воздухе, хотя было видно, что он силится доделать задуманное. От недоумения и усилий он начал трезветь. Я видела по его тупым, налитым кровью глазам, что он уже даже осознает ситуацию. «Что у трезвого на уме, то у пьяного на…» Хотелось бы сказать «на языке», но когда видишь, как тебя пытаются убить и при этом действуют не языком, то…
   Я не боялась, я чувствовала, что под защитой. Чьей? Я не знала, чьей, но, глядя на замахнувшуюся руку, я вдруг начала различать еще одну, удерживающую удар. Она выходила из моей груди, но боли я не чувствовала, и она была точно не моей. Это была мощная мужская рука по сравнению с худой ручонкой хлипкого болезненного подростка. Сын даже убрал ладонь с моего рта и силился опустить топор двумя руками, удивленно и уже со страхом глядя, то на меня, то на свое орудие так желаемого убийства. Мне даже стало интересно, чем дело закончится. Я лежала и смотрела на него снизу вверх, на все его неловкие угловатые движения, всегда вызывающие у меня чувство отвращения, и даже начала потешаться.
   – Ты так хочешь мое кольцо, что ради него готов убить меня?
   – Хочу! – Последовала судорожная попытка опустить топор, но он не поддавался, застыв в воздухе.
   – На! – Я медленно вытянула руку к его лицу и сложила пальцы в фигу. Белая рука на рукояти топора повторила мое резкое движение вперед, и сын получил в лоб тупым концом топорища. Он без сознания, с окровавленным лицом, отлетел в сторону. Из рассеченного лба хлестала кровь. Я поняла. То, что я начинаю видеть – мой хранитель. Он – это я, я – это он. Я мгновенно осознала, что со мной ничего не случится, пока он со мной, и приняла это так быстро, как будто так было всегда. Мне ничего не нужно было делать, только отпустить выродка-сына восвояси, вычеркнуть его из своей жизни. И все. Не знаю, что меня дернуло за язык, но я спокойно сказала, поднимаясь с убогого лежбища и одергивая скомканную одежду:
   – Будь ты проклят, как и твой папаша-подонок, кем бы он ни был, – бело-прозрачная рука легла на мой рот, предостерегая меня от дальнейших словоизлияний, о которых я могла бы пожалеть в будущем. Я ощутила, что все то, что тяготило меня все эти годы и то, что я так терпеливо и смиренно складывала в подсознании, выплеснулось на этого шелудивого щенка. Я всегда чувствовала его не сыном, а так, побочным продуктом своего тела. Мои эмоции захлестнули его, обволокли и влились в него, он даже задохнулся и судорожно задергался в своем бессознании в этой волне. Я видела, как на него накинулось со всех сторон нечто призрачно-черное и сделало его ауру такой же черной. Отныне он влачил еще и материнское проклятие. Я не особо хотела его проклинать, но, наверное, через эти слова на него выплеснулись все мои чувства, копившиеся пятнадцать жалких, как мне тогда казалось, лет.
   Потом, конечно, я многое поняла, осознала, простила. Но в тот момент я получила облегчение оттого, что хоть на что-то, тогда я не воспринимала его за человека, только за жалкое человеческое подобие, я выплеснула часть своей боли. С тех пор и по сей день я его не видела. Я вообще удивлена, что он еще до сих пор жив. Теперь-то я знаю, насколько я была потенциально сильна, и мое проклятие должно было его убить в этой жизни и искалечить все последующие. Наверное, он жив только потому, что я его простила.
   – А твое кольцо?
   – Кто знает, может, не будь его, я бы никогда, по крайней мере, в этой жизни, не встретилась бы со своим ангелом.
   – Почему ты его отдала?
   – Он все равно его продаст, поменяет на деньги, и, кто знает, может оно попадет в нужные руки.
   И она продолжала:
   – Я не просто умирала. Я почти умерла. И знаешь, что меня вернуло к жизни?
   – Что?
   – Можешь верить, можешь, нет, Матерь божья и огонь.
   Крестьяне, которые меня подобрали, не имели денег ни на городского врача, ни на деревенского знахаря. Приглашать цыганского целителя после погрома боялись. Они просто оставили мое тело в покое. Положили на свежее пахучее сено и обложили целебными травами со всех сторон, обтирали холодной водой, снимая жар, пытались поить козьим молоком, вливая в зажатые губы по капле. Но самое главное, они поставили в изголовье маленькую старую иконку божьей матери и множество свечей вокруг меня. Не знаю, кто их надоумил сделать так, но это сработало.
   Огонь согревал мое холодное тело. А изможденная душа то рвалась выйти, то не решалась оставить меня окончательно. Она наполовину вышла из тела, наполовину была во мне. Я не могла ни пошевелиться, ни открыть глаза, ни тем более говорить. Но все слышала и чувствовала, и что самое интересное, видела себя со стороны. И потому мне открылось то, что глазами увидеть нельзя.
   Меня окружали мертвые души моих встретившихся родителей, жениха и цыган из табора. Но они не заходили за пределы круга из свечей и лампад. Они говорили со мной, рассказывали, как им хорошо и легко, звали к себе, время от времени пытались вытащить меня из меня. Но каждый раз огонь в свечах подымался выше, становился более жарким, и они выскакивали из круга.
   Моя душа не знала, на что решиться. То ли оставить это бренное тело и распрощаться с жизнью, то ли расстаться с любимыми, но мертвыми родными до неизвестно, когда наступящей смерти. Что-то держало меня в теле и не давало умереть. В таком состоянии прошло несколько дней. Без сна и без бодрствования. Между двумя мирами. Без боли и страданий израненного тела, но с терзаниями оскверненной души.
   Я почти не дышала, пульс не прощупывался. Узнавали, что я жива, только с помощью зеркала. Но в моей голове не переставало пульсировать в такт сердцебиению все те же слова: «Матерь божья, Матерь божья…»
   В один из таких дней моя душа увидела, как огонь свечей и лампад начал втягиваться в иконку у изголовья, то ли недорисованную, то ли облезшую от старости.
   А потом… потом оттуда появилась женщина, сияющая таким светом, что затмила свет свечей, но при этом не обжигающая. От нее веяло не жаром, а прохладой.
   Она откинула покрывало, которым прикрыли мое тело, и легко прикасаясь к коже, провела рукой от ног до головы, вбирая в себя боль переломанных ребер, разорванных органов, ран на теле. Коснулась моих пересохших, потрескавшихся губ, и я словно воды напилась. Притронулась ко лбу и поглотила пальцами всю злость, обиду, горесть и боль непрощения, наполнила голову ясностью и покоем безмыслия. Положила руку на голову моей души и с легким нажимом вернула ее обратно в тело.
   Когда душа, успокоенная и очищенная, вошла в меня полностью, я в первый раз за время бессознательного состояния глубоко и безболезненно вздохнула, широко открыла глаза, боясь, что больше не увижу ту, которую чувствовала, как мать.
   И она не исчезла. Она стояла недалеко от меня, и я видела, как она обратила свой взор на души вокруг. Почти все они склонились перед ней на колени. О, и я бы это сделала, если бы могла. Они по одному входили в центр огненного круга, подходили к ней и припадали лбами к ее стопам. Она клала руку им на голову, и они исчезали радостно благодарные в эйфории от лицезрения бога-матери.
   Но были и такие, кто отказывался ей поклониться. Они становились черными, злыми духами и исчезали, боясь быть растворенными в благодати.
   Потом она подняла меня, усадив на некое подобие постели, но не дала встать. Протянула руку к одной свече, и огонек поплыл к ней, потом это повторилось со второй, третьей, со всеми. Так она собрала свет со всех свечей и лампад в один большой огненный шар, повернулась ко мне и вложила его мне в руки.
   Я успела испугаться, но он не обжег меня, и мое внимание опять сосредоточилось на той, кого я называла Матерью божьей. Она, чуть улыбаясь, погладила меня по голове и вошла в иконку, заставив ее сиять даже после исчезновения.
   А шар поластился о мои руки как ласковый котенок, на нем проявилось лицо. Изо рта вырывались по очереди три пламенных язычка, облизывая весело свои улыбающиеся губы и мои руки. Один из них показал на себя, и я услышала:
   – Агни.
   Второй вытянулся в мою сторону:
   – Агнес. Агни. Агнес. Можешь звать меня, когда захочешь. Ты получила на это благословение. А теперь брось меня.
   Что я и сделала. Сначала вверх. Он вернулся ко мне в руки. Я кинула вниз, он поскакал, как мяч, рассыпая искры. Запрыгнул на свечу у самого образа и перебросился на остальные свечи, вновь разжигая их, становясь все меньше и меньше, пока не исчез совсем, запылав на последней.
   Вслед за этим я резко пошла на поправку. Но первое, что я сделала, как только смогла шевелить руками, так это дорисовала икону, на которую молилась. Стиль, конечно же, был чисто цыганский, но золото, наверное, в этой иконе было самое верное. Потом я всегда чувствовала от нее жар Агни и прохладу Святого Духа.
   Я начала есть, пить, пыталась говорить и даже вставать. Каждый раз, засыпая, я просила огонь прийти ко мне, и он всегда отзывался то теплом во мне, то более ярким светом. Так я начала учиться управлять огнем. А способность видеть души умерших людей во мне осталась. Но я научилась их видеть не все время, а по своему желанию. Они не могут входить в меня и управлять мной, как делают это с обыкновенными людьми и медиумами. Сейчас они всегда знают, что я их вижу, иногда боятся, иногда даже внимания не обращают, иногда, как будто ждут моего появления для того, чтобы просто раствориться и начать новую жизнь в новом физическом теле, а не в том, где уже есть своя душа. Быть Агнес, а не Эсминой, так меня звали до, в прямом смысле, второго рождения, оказалось гораздо интересней.
   Я стала свободной, сильной и неуязвимой, сразу почувствовала себя моложе, наверное, и выглядеть стала получше, а в обращении с людьми вольна на язык и часто очень цинична. Хотя вот сквернословить я так и не научилась. Пыталась пару раз, но ангел мне рот закрывал, благодаря ему я с тех пор ни одного матерного слова и не произнесла, в отличие от своих товарок, легких на ругательства. Ему в угоду и себе на пользу приходилось заменять их… как бы это сказать… другими выражениями. Из-за острого словца меня стали сперва опасаться, потом бояться. А затем я начала замечать, что все, что говорю, сбывается. Даже мелочи. Пришлось заняться укрощением своего строптивого языка. Мой ангел опять мне помог. Так я научилась останавливать не только слова, но и мысли.
   Чтобы заработать денег, мне нужно было быть знающей, смелой и находчивой. Я должна была уметь за себя постоять. Хранитель научил орудовать ножом и драться палкой. Из простой ветки, она стала моей настоящей боевой подругой. Не раз и не два меня выручала. Я дорожу ею как вещью, которая приносит мне удачу.
   Я ушла в другую страну, где никто из сородичей не знал моей истории. Меня взял замуж цыган-вдовец. Один раз услышал, как я гадаю, потом увидел, что все сбылось с точностью до деталей, стал бояться. Любил меня. Но боялся больше, чем любил. Начал осторожничать. От этого заболел и тихо умер. И я ничего не могла сделать, я ж врачую тело, а не душу.
   После него меня не раз сватали. Для цыган я была как медом помазана, да и не только для цыган, хотя мне было уже далеко за 30. Я осталась одна, потому что мой ангел каждый раз мне показывал, что это не тот мужчина, который мне нужен.
   Я обходила всю Европу, где сама, где с приютившим меня табором. Больше не попрошайничала, а гадала, лечила да роды принимала. Брошенных детей и сирот, а таких всегда было много, отдавала бездетным цыганкам, зная, что о них позаботятся. А сама детей больше не хотела, хотя они меня любят.
   Потом, дело было в Англии, один богатый цыган на радостях, что я вылечила его семью, от всего сердца подарил мне кибитку, вардо, со всем ее содержимым, которую сделал и оборудовал своими руками. С тех пор я кочую в ней, присоединяясь то к одному табору, то к другому. С конями поначалу была проблема. Но благодаря тому, что отец научил их лечить, исчезла и она. Мне их дарили, отдавали за бесценок, я их подбирала брошенными, выхаживала, продавала, появились деньги, появились клиенты, появилась известность среди цыган. Хотя женщин-лошадников среди цыган отродясь не было.
   Меня узнавали, привечали, советовались и… больше не сватались. Так я поняла, что состарилась.
   Для цыган возраст важнее, чем пол или статус. Он – кладезь житейского, профессионального и личного опыта, сокровищница накопленных за долгую жизнь знаний, чаша, хранящая древние традиции и культуру. Да… для них я стала такой.
   Затем перестали предпринимать что-либо без моего согласия. Мое молчание истолковывалось как недовольство, хотя я просто молчала. Все мои понятные и непонятные слова и действия считались выражением моей премудрости. Это не радует меня, как некоторых властолюбивых и ревнивых цыганских ведьм, но забавляет. Позволяю иной раз потешиться над глупостью.
   А потом, в одночасье, я поняла, что мне нужен кто-то, кто слушал бы меня не как старейшину-мудрейшину, а как учителя огня. И вот… когда я почти устала от ожидания и даже попросила Агни перенести меня в мир мертвых, появился ты. Нежданно-негаданно. Не прошло и более 70 лет.
   Было такое впечатление, что она впервые рассказывает о себе человеку, а не огню.
   – Спасибо, Лоло, уважил, выслушал, не мешал. Не знаю, стало ли мне легче на душе, но голове, определенно, легче. Особенно, если учесть, что говорю об этом в первый и, скорее всего, в последний раз.
   Они помолчали.
   – Ну, ты понял, зачем я тебе все это поведала?
   – Ну… чтобы простить и забыть, чтобы… душу излить, чтобы…
   – Вообще-то, – чивани вытерла уголки глаз одной рукой, – я хотела бы, чтобы ты не пропустил мимо своего внимания два важных момента: внебрачных детей и проклятие, особенно материнское. Заметь, я не хотела бы сказать, что внебрачные дети – это проклятие, – чивани искоса глянула на мальчика, – скорее испытание. Они несут груз грязи нечистых отношений своих родителей. Мало того, что они отрабатывают свои грехи, они до двенадцати лет отрабатывают грехи еще и тех двоих, кто стали причиной их рождения. Справедливо это или нет, не нам судить, но в любом случае вся вина ложится на мать. Сейчас я не говорю про изнасилование. Невинность – величайший оберег. Она – энергетический щит, как до брака, так и после. Она никогда не утрачивается, никуда не девается и не исчезает, она умирает вместе с человеком. Но ее можно оскорбить, замутнить, забросать грязью так, что очищаться придется в течение многих жизней. И то… не факт, что не будет последствий.
   – А как же старые девы?
   Голос чивани изменился. Как будто и не было болезненной исповеди, появился деловой тон.
   – О, это уже больше относится ко второму вопросу – проклятию. Оно, по сути, – одержимость, передаваемая из поколения в поколение. На сколько поколений – зависит от силы того, кто проклинал. Безбрачие, бездетность, нескладывающиеся семейные отношения, пожизненная болезненность – это все последствия проклятия. Проклятый человек независимо от пола, национальности, вероисповедания и социального статуса должен отработать его сначала эмоциональными страданиями и физической болью, а потом и здоровьем, благополучием, даже жизнью. За счет чего? После слов проклятия на него накидывается несколько злых мертвых духов или сущностей, и висят на нем, как паразиты, всю его жизнь, висят на нем после смерти, висят на нем все последующие жизни. Они мешают ему, вторгаясь в его энергетику, внушая малодостойные мысли, направляя на бесчестные поступки, подпитываясь эмоциями боли. Причем, чем больнее, тем лучше для них. Проклятие и непрощение идут рука об руку.
   – И когда это заканчивается?
   – Когда человек начинает осознавать, что с ним что-то не так и нужно что-то менять. И начинает хотеть реализовать свое желание. Но самое главное, когда он начинает прощать, прощать искренне и осознанно. Он должен простить, чтобы проклятие, в конце концов, его полностью не разрушило. Когда мы прощаем всем все и себя в том числе, то информация передается на рассмотрение в высшую инстанцию.
   – А по-другому никак?
   – Проклятие должно быть отработано, так срабатывает закон равновесия. Оно никогда не насылается просто так. Разве что низкими в духовном плане людьми, наделенными мистическими способностями. А еще проклятие можно снять, вернее, оно снимется легко и безболезненно, если человек посвятит свою жизнь служению богородице, отдастся на ее волю, растворится в ее любви, а вместе с ним и его кармическое наследие.
   – Ты так часто говоришь о материнской любви, что я все острее начинаю ощущать, насколько людям ее не хватает.
   – О, это так просто. И так сложно для человеческого ума. Чтоб растворится в безграничной, бездонной, всеобъемлющей, бессловесной любви, надо подняться выше своего ума, разорвать границы условностей и ячества и позволить любви течь. Но это уже высшие материи, вернее, это выше всех материй. А там нет слов и определений. Там только любовь.
   Последовала длинная пауза, наполненная глубоким смыслом. Но чивани прервала ее:
   – Ну ладно, уже поздно, – она с громким хлопком стукнула ладонями по своим коленям, потерла их. – Пора возвращаться.
   Решительно поднялась. После захода солнца темнело быстро. В приютившем их скверике начали выводить первые трели, прочищая свои горлышки, соловьи, озвучивая наступающую темноту:
   – Отлично, теперь не будет видно, что я в исподнем. Как ты насчет перекусить? А вот у меня, как назло, с собой только золото, что на мне. Я думала, мы быстро обернемся. Но не вышло…
   – Это не проблема.
   – Отсутствие денег для тебя не проблема?
   – Нет. И никогда не будет.
   – И почему же?
   – Потому что ты забыла, что я и земля, как ты и огонь, в союзе.
   – И что это значит?
   – Это значит, что у меня всегда есть или деньги, или то, что можно обменять на деньги.
   – Как это?
   – Вот так.
   Ленни опустился на колени, положил ладони на горячую землю, закрыл глаза и начал молиться. Попросил простить его за дерзкое желание показать своему новому наставнику, как для него отсутствие денег не является проблемой.
   Бхуми, казалось, вздохнула, слегка шевельнулась. Даже чивани услышала и немножко всполошилась. По поверхности земли пробежала легчайшая дрожь. Трава зашевелилась с тихим шелестом, как от прикосновения невидимых рук. Волна пошла прямо из-под их ног и разлилась в разные стороны.
   Чивани ойкнула и вскочила на ближайшую скамейку, не отрывая, впрочем, изумленного взгляда от того, что она видела.
   Через пару мгновений волна вернулась назад и высыпала перед Ленни все, что нашлось в сквере из потерянного жителями городка во время прогулок: несколько грязных бумажных купюр старого образца, мелкие монетки, золотое кольцо и серебряную сережку. И опять перед глазами ничего необычного. Только посвежевшая, заметно выросшая трава продолжала ластиться о колени Ленни, как кошка.
   Он не смог удержаться от смеха, глядя на чивани.
   – Лоло, – строго начала было она, осознавая, что над ней смеется малец. Но быстро поняла, что и вправду выглядит смешно: на скамейке, задрав оставшиеся юбки, ошарашенная, с широко распахнутыми глазами и открытым ртом, забыв о привычном ей положении дел, что это она должна удивлять. Поэтому не продолжила, хихикнула, опустила и поправила юбки.
   – Вот так, – Ленни собрал деньги, подобрал кольцо и сережку, засунул их в карман, – пойдем есть?
   – А то.
   Но через мгновенье вторая волна высыпала к их ногам пригоршню ягод.
   – Это нам на перекус, я так понимаю.
   А третья – венок из ночных фиалок, невзрачных, но благоухающих.
   – А это тебе, чтоб твое прошлое растворилось и не мешало тебе.
   Чивани спрыгнула со скамейки на землю. Встала рядом с Ленни на колени. Трава немного отпрянула. Но цыганка надела на голову венок, вдохнув аромат летней ночи, положила ладони на землю, закрыла глаза и произнесла от самого сердца:
   – Спасибо, мать.
   Земля опять вздохнула, и трава вокруг прильнула к ним. Все цветы повернули к ним свои головки, мелко-мелко закивали.
   – Какая нега! Какая сладость! Какой покой!
   Ленни увидел, как лицо старой женщины, только совсем недавно искаженное душевной болью и омраченное горестными воспоминаниями, озарилось счастливой улыбкой и прямо на глазах молодеет. Чивани пришла в себя от неизведанного ранее восторга только тогда, когда мальчик подергал ее за рукав и невинно задал вопрос:
   – Идем?
   Весь город можно было бы обойти неспешным шагом за час. А у них на это потребовался целый день. День, посвященный чивани Агнес.
   Они купили в ближайшей таверне провизию и вернулись к фургону. По ходу чивани настояла:
   – Чтоб было все по-честному, расскажи теперь о себе.
   – Да что мне о себе рассказывать, мне 11 лет всего-то. Вот мама была у меня классная, и она бы о себе, наверное, такого бы понарассказывала, – у Ленни блеснули слезы в глазах при воспоминании о матери. А потом последовала история о его счастливом детстве в Мюнхене, их частых путешествиях, доме, полном творчества и веселья, о столкновении с Адольфом, о прерванном счастье и бегстве из города из-за него, гибели матери, встрече с учителем земли. Но как только он заговорил о Каа, Нейше, Васуки, подземных мирах, чивани встрепенулась:
   – А вот об этом очень-очень подробно, но после того, как поедим.
   После сытного ужина Ленни начал рассказывать о встрече с нагами, но не заметил, как заснул.
   – Ничего, спи, Лоло, спи, дорогой. Я потом все равно у тебя все повыспрашиваю.
   Они переночевали, и с утра двинулись в Австрию, переправившись по мосту через по-летнему ленивую, разморенную жарким летом реку.
   На этот раз чивани огласила цель поездки. Ею был Зальцбург, родина великого Моцарта.

Зальцбург

   Зальцбург оказался небольшим, но очень красивым городком, разделенным рекой на две части – старый и новый город. О его красоте и значимости несколько сот лет заботился не один правитель-архиепископ.
   Но чивани хотела не столько продемонстрировать достопримечательности, сколько прямо-таки жаждала окунуть своего ученика в свет обожаемого ею Моцарта, а после этого показать менее приятное: связь между алкоголем и одержимостью.
   – Запомни, дорогой, чтобы внимание было чистым, твоя печень должна быть здоровой. Употребляй в еду только свежие и качественные продукты. Избегай всего, что избыточно: слишком жирного, слишком крепкого, слишком острого, слишком соленого, слишком сладкого, слишком кислого. А самое главное, Лоло, ты ни в коем случае не должен есть гнилое и пить гнилое. А потому след исключить из употребления алкоголь и напрочь забыть о его существовании. Хотя спирт, сам по себе, очень и очень дельное открытие.
   Она показала на столпы белого света над двумя местами города:
   – Сначала посмотрим, где жил и творил Моцарт, а потом я покажу тебе, как средство для очищения поверхностей и обеззараживания превратилось в инструмент одержимости, не без вмешательства демонических сил, я думаю.
   Они начали неспешную экскурсию со старого города на левом берегу реки у подножия горы и немедленно погрузились в очарование старины. Сразу же за мостом начались узкие средневековые улочки, ведущие к маленьким уютным площадям с фонтанами, статуями, римскими мозаиками, клумбами, где на ярко-зеленой траве цветы росли не стихийно, как в природе, а в определенном человеком порядке, высаженные так, что создавали сложный орнамент. Под вывесками с давней историей ютились фамильные магазинчики, лавки и мастерские. Несколько стародавних, до сих пор действующих церквей перекликались мелодичным звоном колоколов.
   Чивани затянула Ленни в одну из них. Они устроились на задней скамье, насладились неповторимым светлым, словно воздушным интерьером и отсутствием прихожан, послушали, как кто-то невидимый репетировал «Реквием» Моцарта на великолепном органе, декорированным фигурами музицирующих ангелов. Играли непрофессионально, то быстро, то медленно, вроде как вчитываясь в ноты, все время запинаясь на одном и том же месте. Но как только Ленни и чивани направили на него свое внимание, мелодия выровнялась, плавно перетекла через труднодоступное место и полилась дальше свободно и без затруднений. Чивани закрыла глаза:
   – Да… этот реквием… не воплощение скорби, любви и веры, как некоторые любят комментировать. Это прощание с телом, которое одновременно так любило простые человеческие радости и наслаждалось божественными, которое так болело из-за недопонятости и пренебрежения, которое так страдало от погружения в грязь и несчастья, и которое сопротивлялось скоротечности жизни, проявляя непреходящее. Это прощание с эмоциями, которые веселили, и которые давали возможность услышать людям хотя бы слабый всплеск божественного. Это прощание с разумом, который смог так просто втиснуть в маленькие значки на нотной бумаге божественные мелодии, который мог управлять пальцами так, что эти мелодии освобождались и звучали не только для него, но для всех, кто желал их слушать и впитывать, который радовался сам и через музыку давал радость другим.
   Чивани, кивнув на скульптуры ангелов, сказала:
   – Наверное, они подыгрывали Моцарту, когда никто не видел.
   Они послушали реквием еще пару раз, с улыбкой отметили, что исполнение стало намного лучше, и решили двигаться дальше.
   Фасады чудесно сохранившихся трехэтажных, слепленных между собой домов времен средневековья казались очень узкими, но на самом деле такими не были, так как продолжались вглубь, образуя внутренние обустроенные пространства для зимних садов, мастерских и лавок. Каждый дворик был маленьким произведением искусства с колоннами, балюстрадами, перголами, арками, цветами в аркадах, каждый со своей неповторимой атмосферой.
   Им не понадобилось спрашивать у местных жителей дорогу к дому Моцарта.
   Струящийся белый свет вокруг дома призывно манил их к себе. Когда подошли ближе, Ленни даже почудилось, что в свете звучала какая-то легкая, солнечная мелодия. Но когда он окунулся в свет, музыка заполнила каждую его клеточку. Ленни даже перестал дышать, боясь спугнуть ее.
   – Это Моцарт создал такую атмосферу, или он изначально жил в ней? Если он жил в свете, в постоянном окружении музыки, он не мог не творить ее. Ему требовалось только записывать ее. А если это он создал такую ауру, то какой же силой он обладал? И вообще, был ли он человеком?
   – Да… для посвящения ничего делать не нужно, кроме как отказаться от своего эго и условностей.
   Они поднялись по узкой крутой лестнице. Дверь в квартиру, из которой сделали бесплатный городской музей выдающемуся земляку, была открыта. И если до нее была некая подготовка, то сразу за порогом начиналось глубинное погружение в ауру творчества.
   Все в семье Моцарта были музыкантами, композиторами и певцами разной степени одаренности. Их посещали друзья музыканты, профессионалы и аматоры, любители музыки, покровители талантов. Здесь всегда сочиняли, музицировали, импровизировали. Эта атмосфера оказалась многократно сильней воздействия аур людей, живших здесь до создания музея, и праздных посетителей после начала его работы.
   Затаив дыхание, чивани и Ленни прошли скромную кухоньку. Обошли комнаты с невысокими потолками, с непритязательной обстановкой. Главное место в каждой комнате занимали музыкальные инструменты.
   – Ни один предмет здесь не принадлежал самому Моцарту, кроме нот и писем, – произнес Ленни.
   – Откуда ты знаешь?
   – А ты разве не видишь?
   – Нет, а ты видишь?
   – Ты забыла, что я человек земли, ведь все вещи, которыми мы пользуемся, сделаны из минералов, растений и животных. У них у всех изначально разный цвет, свет и интенсивность излучения энергетического поля. Они немного меняются, когда человек обрабатывает их. И изменяются сильно, если сделаны дваждырожденным. Тогда предмет начинает еще и светиться. Конечно, звучит странно – свет в свете. Как бы тебе объяснить? Это как красный свет вдруг становится освещенным изнутри. Он остается красным, но… становится более яркий и насыщенный.
   – Забавно. Вообще-то те, кто видит ауру вещей, одержимы мертвыми духами. Но ты…
   – Хочешь, научу? Мне земля показала.
   – Как?
   – Ну…
   Перед глазами мелькнуло воспоминание. Как он, десятилетний мальчик, по заданию учителя сидел и силился что-то увидеть. Он то выпучивал глаза, то смотрел на все через ресницы, то одним глазом, то другим. И вдруг ласковые руки Бхуми закрыли ему глаза. А когда она их убрала, он начал видеть свет от всего, что его окружало.
   – Ты видишь всегда?
   – Нет, когда захочу или в опасной ситуации, или в абсолютной темноте.
   – Полезное умение, однако. Учи.
   – Сейчас. Если Бхуми позволит.
   Ленни обратился к ней за разрешением дать увидеть чивани ее энергетические излучения.
   – Она велела закрыть тебе глаза.
   – Ты мне закроешь или я сама?
   – Сама.
   Чивани с готовностью узнать что-то совсем новое для себя, закрыла глаза, почувствовала легчайшее прикосновение к своему лицу, будто паутинка, несомая ветром, щекотно скользнула по коже, вызвав желание почесаться.
   – Можешь открыть глаза.
   – Матерь божья! Как это возможно?
   Все вещи в комнате излучали свет, свойственный только своей природе. У предметов из камня один цвет, из растений – другой, из животных – третий. Разные породы и виды отличались лишь оттенками и интенсивностью цвета. Но ни одна не светилась.
   Они снова обошли все комнаты. Белый свет изливался только от стопки нот и писем, написанных рукой самого Моцарта и сентиментально перевязанных им красной ленточкой.
   – Как удобно. Вот было бы хорошо всегда видеть и цвет, и свет, и духов стихий…
   – И мертвых духов, и демонов…
   – Теперь я всегда смогу видеть свет предметов или это только на один раз?
   – Пока я с тобой. Так сказала Бхуми.
   – Ага. Ну ладно. Надеюсь, я еще долго буду получать удовольствие от твоего общества.
   – А я от твоего.
   Они поулыбались, довольные друг другом.
   – Кстати, на другом берегу есть еще одна квартира Моцарта, где он жил несколько лет, пока не переселился в Вену. Пойдем?
   – Конечно! Мне нравится находиться в его музыкальной ауре.
   В новый город они решили идти пешком, а не нанимать извозчика. По дороге наслаждались архитектурой, чистотой, погодой, общением. Чивани жадно расспрашивала о стихии земли, о способностях, которыми та наделяла своих почитателей.
   В доме Моцарта в новом городе комнаты были намного просторнее, светлее и, казалось, прозрачнее, чем в доме, где он родился. И тут главенствовали музыкальные инструменты как предметы, способные передать божественное через музыкальный гений. И тут ничего не касалась рука Моцарта, ничего не было освящено его прикосновением. Только незавершенная копия портрета едва заметно светилась.
   – Что-то есть в этом портрете взаправдашнего. Да? Чуть-чуть.
   Чивани была очень довольна тем, что видит. Она крутила головой во все стороны, разглядывая предметы глазами с новоприобретенным видением. То раскрывала их широко, то прищуривалась, глядя сквозь ресницы, и предовольно улыбалась. Изредка слышалось:
   – Дааа, что сказать? Уважил, так уважил!
   А Ленни блаженствовал, купаясь в атмосфере святости, растворяясь в мелодии любви, от которой каждая его клеточка вибрировала ответной любовью.
   – Как можно не любить Моцарта? Ведь он сам свет! Даже сейчас, спустя более ста лет, здесь все насыщено его светом. Смотри, здесь написано его рукой: «Чем уродливее жизнь вокруг, тем прекраснее должна быть музыка». Опять и опять я думаю, кем должен быть человек, чтоб его творение пережило его?
   Наконец, чивани откликнулась все с той же улыбкой:
   – Не богом, точно. Но… связующим звеном между людьми и богом. Между людьми, которым не дано слышать бога, и богом, которому хочется быть услышанным. Я думаю, что такие личности как Моцарт не могут умереть насильственной смертью, только разве, если сами не решат, что хватит с них этой жизни, где никто не хочет их слушать, вернее, слышать, только если полностью пресытятся глупостью людей, или если не найдут хотя бы одного достойного ученика.
   – Но у него хотел учиться Бетховен, насколько я помню.
   – Он был дваждырожденным. И Моцарт, наверняка, это знал, потому и не стал его учить, а только дал направление.
   Чивани перевела разговор, пальцем указав на клавесин, потом на скрипку, спросила:
   – Ты играешь?
   Ленни отрицательно качнул головой.
   – Нет. Мама пыталась меня научить, но я был слишком не музыкальным. Лишь названия нот и знаю.
   – Поешь?
   – Только в душе.
   Они бы еще долго оставались в благословенном месте. Но день начинал клониться к вечеру, а у них было намечена еще одна цель, осуществление которой для чивани было определенно важно.
   Как только они вышли из дома, чивани бросила Ленни:
   – Ты купи нам в том кафе фирменные конфеты Моцарт-кюгель, а я схожу за фруктами, пока торговцы еще не начали собираться, – и она направилась в направлении рынка.
   Ленни остался один на площади. Широко улыбаясь, он крутил во все стороны головой и, прищурившись от солнца, рассматривал все с ненасытным любопытством.
   Недалеко от него расположилась на земле гигантская шахматная доска с огромными шахматными фигурами. Возле нее стояли жители города, игроки и болельщики, углубившись в перипетии турнира. Рядом на лавочках тоже играли в шахматы, задумчиво склоняясь над досками, и не обращали ни малейшего внимания, ни на жару, ни на снующих мимо людей, ни на стаи воркующих голубей, безбоязненно расхаживающих под ногами.
   Недалеко от площади – пекарня. Она до сих пор работала от старинной, шумной водяной мельницы, над которой возвышалась статуя святого покровителя пекарей. Оттуда веяло ароматом свежеиспеченных булочек с корицей.
   За пекарней виднелся небольшой рынок, где продавались цветы, сувениры, мед, продукты, туда отправилась чивани, издалека маяча яркой цыганской одеждой.
   Везде было чисто, чинно, благонравно и провинциально флегматично.
   Ленни почувствовал, как аппетитный запах булочек разбудил желание их попробовать, но направился к кафе, на которое указала чивани.
   Из открытой двери заведения мощным потоком вырывались запахи ароматного кофе, шоколада, орехов, марципана, захватывали и не отпускали, пока разохотившийся посетитель чего-нибудь не попробует.
   Как только Ленни ступил на порог, ангел Ленни тотчас же укрыл подопечного крыльями. Через мгновение мальчик понял, почему. Войдя с жары в затененное кафе, он сразу же попал под пристальное внимание красивого молодого человека с тонкими чертами лица. До его прихода тот весело флиртовал с симпатичной, очень стройной девушкой, раскрасневшейся от мужского неравнодушия, одетой в цветастый сарафан на тонких бретельках. Но юноша внезапно потерял к ней всякий интерес, полностью забыв о ее присутствии, только что волнующем его.
   Он прямо вонзил взгляд голубых глаз в Ленни, изучающе рассматривая лицо, руки, каждую деталь одежды. Мальчик же чувствовал себя от этого разглядывания одновременно крайне неуютно, но и очень заинтересованно. Радостные впечатления от так замечательно проведенного дня вдруг испарились, а в области солнечного сплетения сразу же появилось чувство опасности.
   Но задание, которое надо было выполнить, обязывало к действиям. Ленни осмотрел зал, увидел цель своего прихода – сверкающую витрину со сладостями, и направился к ней, боковым зрением ловя легкое движение поворота головы внезапно появившегося пристального наблюдателя. Тот неотрывно проводил его взглядом до стойки с продавцом.
   Девушка, заметив полное отсутствие интереса к своей особе и слишком явную заинтересованность совсем юным симпатичным парнишкой, разочарованно что-то прошептала, презрительно скривив ярко накрашенные губы, и тихонько отошла в сторону.
   Молодой человек этого даже не заметил, не спуская глаз с Ленни, который уже покупал, заказанные чивани конфеты. Потом он стремительно встал из-за столика и решительно двинулся к мальчику, небрежно положил руку на витрину, облокотившись на нее.
   – Мы где-то встречались? – Голубые, прозрачные глаза с расширенными зрачками скользили по лицу Ленни, рассматривая каждую черточку уже вблизи. Мягкая легкая рука с длинными пальцами легла поверх руки Ленни, протянутой забрать сдачу. Сжала неожиданно сильно, не давая ни пошевелить, ни убрать. Ленни почувствовал, как сила, чем-то похожая на силу Адольфа Гитлера, однако, гораздо слабее, пытается атаковать его. Но он повернул голову, глянул снизу вверх, скользнул по лицу внимательным взглядом, не упускающим ни одну мелочь, ответил на вопрос неожиданно для себя холодным тоном:
   – Нет, я бы помнил.
   – Наши семьи знакомы?
   – Нет.
   Рот незнакомца открылся для очередного вопроса.
   – Нет.
   Глаза незнакомца сузились, в них прочитался еще вопрос.
   – Нет.
   – Но… братишка, откуда-то я тебя знаю, однако.
   И оба напряглись при слове «братишка». Нечаянно слетевшее с губ слово вызвало у обоих какой-то неясный, но ощутимый резонанс. Ленни одновременно и знал этого человека, и не знал. Возможно, то же самое было и у незнакомца. Что-то могущественное мешало мальчику вырвать руку из мягких тисков. Он почувствовал на лице легкий ветерок, шевельнувший волосы, глянул за плечо незнакомца, чтобы посмотреть, что вызвало этот внезапный порыв. И увидел черного ангела, сидящего за столиком, за которым только что сидел этот юноша, с таким же тонким, ироничным и жестоким лицом. Он насмешливо помахал Ленни кончиком крыла. Молодой человек мельком глянул назад и снова впился гипнотическим взглядом в мальчика.
   – Ты его видишь?
   Ленни прекрасно знал, о чем идет речь, но притворился, что не понял.
   – Кого?
   Ему сопротивлялись?! Ноздри молодого человека затрепетали, напряженная улыбка сделала лицо притворной видимостью добродушия. Он резко обернулся назад и снова уставился на Ленни. За его спиной сидели в одинаковых позах, с одинаковым выражением лица уже два ангела.
   – Кто ты?
   – Простите, вы должны представиться первым.
   Говоря «вы» почти своему сверстнику, старшему на каких-то несколько лет, Ленни хотел отдалить от себя человека с черным ангелом, имеющего способность дублироваться.
   – Йозеф. Но если тебе вдруг захотелось официальности, то господин Менгеле. Ну, а твое имя?.. – Голос звучал вкрадчиво и одновременно настойчиво.
   – Йозеф, – отвергнутая девушка легла на витрину между ним и Ленни лицом к молодому человеку, облизнула острым язычком ярко-красные губы, – неужели я, – она провела указательным пальчиком по шее, груди, сняла лямку сарафана и полу оголила упругую грудь, – нравлюсь тебе меньше, чем этот мальчишка?
   Она глянула через плечо на Ленни, кокетливо смерила его взглядом, высчитывая шансы.
   – Он милый, конечно, спору нет, но… как же я?
   Опять повернулась к Йозефу.
   – Анита, – Йозеф сглотнул слюну, – я поговорю с тобой позже.
   – Да? А вот тот дядечка поговорит со мной сейчас.
   Она оттолкнулась от витрины, медленно расстегнула пуговицы сарафана и оголила грудь полностью, исподлобья глядя на отвергнувшего ее ухажера. Резко отвернулась от него и пошла, виляя бедрами, к уже хмельному завсегдатаю, на которого указала. Тот смотрел на нее с явным вожделением.
   Ленни стыдливо прикрыл глаза и не глянул бы на нее, но… на ее голой спине показались два прорезающихся черных крыла, без перьев, будто ощипанные и потому жалкие, с сомнительной способностью летать. А вслед за ними появилась спиной очень красивая ангел-хранительница с соблазнительными формами, высокой грудью, узкой талией, широкими бедрами, голая под короткой, свободной и прозрачной туникой. Увидев ангела Ленни, она сначала испугалась и прикрылась, но потом кокетливо улыбнулась, засунув указательный палец в рот, как маленькая девочка. Затем перевела взгляд на ангела Йозефа и вместо приветствия начала танцевать перед ним непристойно искусительный танец. Анита, медленно спуская вниз сарафан, делала то же самое перед мужчиной, которого выбрала для маленькой мести.
   – Анита Бербер! Как тебе не стыдно!
   Еле слышно сквозь сжатые зубы прошипел Йозеф.
   – А что? Тебе же не стыдно предпочитать мне маленьких мальчиков. А налей-ка мне бокальчик.
   Неожиданный собутыльник мгновенно наполнил бокал трясущейся от возбуждения рукой. Она залпом опрокинула в себя вино, хмельно засмеялась. Пожилой хозяин выскочил из-за стойки, возмущенно желая выпроводить из кафе распоясавшуюся девицу. Но увидев блудливый, манящий взгляд и молодую грудь ближе, застыл на месте, только безмолвно, как рыба на воздухе, открывая и закрывая рот.
   Анита звонко и довольно засмеялась, запрокинув голову, подставляя мужским взглядам длинную шею, и явно этим наслаждаясь.
   – Могу показать еще и…
   Чивани вихрем ворвалась в полутемное кафе, увидела все, бросила пакеты с фруктами на прилавок, отвернула голову Ленни в другую сторону, с неожиданной для парня с магнетическим взглядом громкостью встряла между вкрадчивым допросом и раздеванием:
   – Позолоти ручку, молодой-интересный, и узнаешь свое прошлое и будущее.
   Парень с явной неохотой и внезапным приступом раздражительности перевел взгляд на объект, издающий человеческие звуки, отвлекающий его.
   – Ты, грязная свинья, – тонкие губы от закипевшей внутри злости еле раскрывались, издавая шепот, похожий на шипение, – да как ты смеешь?
   Убийственным, как ему казалось, взглядом он смерил ее с ног до головы, под конец поднял взгляд на лицо и застыл. Слова застряли за сомкнувшимися зубами. Ее могучий белый ангел навис над ними.
   – Ну так… молодой-интересный?
   Выражая нетерпение и понуждая к ответу, она с силой вырвала из ослабевшей хватки руку Ленни, но сама его кисть не отпустила. Черных ангелов за столом стало трое, но они ничего не собирались предпринимать, только с любопытством ожидали реакцию подопечного. Ангел Йозефа правильно оценил противника и рассчитал ситуацию: он проиграл бы, даже если бы его стало в десять раз больше.
   Йозеф уже спокойно и с саркастической заинтересованностью произнес:
   – Прошлое, пожалуйста, раз на то пошло.
   – А позолотить?
   – Отпустишь руку, позолочу.
   Он одной рукой быстро достал дорогой кошелек, туго набитый деньгами, и бросил крупную купюру на витрину. Сверху положил ладонь.
   – Деньги твои, если удивишь.
   – Ты познал свет, хотя у тебя демоническая природа. Ты обрел такие знания, которые демонам обычно не открываются. Ты всегда был умнее, сильнее, способнее и удачливее своих собратьев. У тебя был шанс выбрать между добром и злом, но ты предпочел зло.
   – Как-то слишком туманно и неопределенно о прошлом? Может с будущим будет поконкретней?
   – Доктор-убийца.
   – О, это идея, надо будет поразмыслить на досуге.
   – Да-да, поразмысли. Хотелось бы сказать, что тебя повесят, но ты утонешь.
   И не глядя больше в его сузившиеся глаза, отбросив его ладонь, как будто она жгла руку, выхватила купюру, собрала пакеты, схватила Ленни под руку и чуть ли не силой потащила его прочь из кафе.
   – А кто этот пацан? – Успел задать последний вопрос Йозеф.
   – Ты правильно чувствуешь, – бросила она через плечо уже на выходе. И через пару минут они оказались вне его поля зрения.
   Ленни отдал конфеты чивани.
   – Кто он?
   – Ты сам знаешь кто.
   – Но я не знаю. Я первый раз его вижу. Но такое ощущение, что не первый. Я не знаю, кто он и знаю. Как такое может быть?
   – Это зов крови. Я так понимаю: он в прошлой жизни был твоим либо очень близким родственником, либо хорошим другом, либо заклятым врагом. Что ты чувствовал, когда он держал тебя за руку?
   – Я не чувствовал к нему ненависти, это точно.
   – Значит, не враги.
   – Я чувствовал определенную близость, внутреннюю радость, как будто я его потерял, долго искал и вот нашел. Но не поделился бы с ним сокровенным.
   – Не друзья.
   Глаза Ленни глядели вперед, но ничего не видели из-за того, что он вспоминал ощущения.
   – И когда он назвал меня братом, это было так… как будто он и был братом. Я хорошо чувствовал, что он тоже удивился своим ощущениям.
   – Молодец. Теперь ты знаешь, что у тебя был брат в одной из прошлых жизней.
   – А почему мне нельзя с ним пообщаться?
   – Он опасен. Сам видел. И сейчас он гораздо сильнее тебя. Его магические способности и потусторонние знания пока что скрыты от него самого. Но совсем в недалеком будущем они раскроются ему. И подозреваю, он воспользуется полученными познаниями не во благо.
   Немного помолчали.
   – Как ты думаешь, почему он не видел твоего ангела?
   – Нет?
   – А моего видел и явно испугался?
   – Ну…
   – Потому что это его первый опыт такого видения в этой жизни. Он не верит даже в то, что и его ангел существует. Он думает, что сходит с ума. Но его способность «размножать» хранителя в зависимости от степени гнева, говорит о потенциальной силе. Сейчас он очень молод и едва начал изучать медицину. Но он будет великолепным врачом, гениальным диагностиком, к сожалению, его природа даст о себе знать, как только он увидит первую кровь. Он еще натворит дел, поверь. Его будут бояться даже среди своих.
   – Но ты говорила, что у него есть шанс.
   – Да, есть. Но если он встретится с… великим убийцей – чивани усмехнулась, – то шанс не будет использован.
   – Откуда ты знаешь Гитлера?
   – Гитлера? – Фамилия с трудом укладывалась в ее голове. – Имя не знаю, но имела честь погадать ему однажды. Он тогда совсем молоденьким был. Бегал за каждой красивой девушкой. Как этот в кафе сейчас.
   – Мне кажется, что если бы мы пообщались подольше, то…
   – Ты думаешь, он смог бы перешагнуть через свою брезгливость, высокомерие, садистские наклонности и жажду власти?
   – Я хотел бы дать ему тот самый шанс, о котором ты только что сказала.
   – Хорошо.
   Доброе лицо стало непроницаемым, как морщинистая маска, не отражало даже доброту.
   – Я подожду тебя… – Она оглянулась в поисках свободного места на скамейках в тени, – там. Что ты будешь делать?
   – Просто поговорю, – Ленни пожал плечами.
   – Пока он не видит твоего ангела – это тебе на руку, будет думать, что ты не такой, как он, и поэтому будет расслаблен. Но твоего ангела видит его хранитель, а уж он будет делать все, чтобы защитить подопечного от тебя и твоего влияния.
   Йозеф чувствовал себя ни довольным, ни недовольным. Скорее озадаченным. Он проводил глазами цыганку, которая-таки зацепила его, и рыжего пацана, который притягивал к себе странным образом. Перевел тяжелый взгляд на Аниту. Она, второй раз отвергнутая, обиженная его невниманием, надув губки застегивала пуговицы на сарафане, локтем отпихивая льнущего к ней пьяного мужика. Хозяин вернулся за стойку и занялся своими делами, но взгляд от нее не отводил. Йозеф усмехнулся.
   – Что ты делаешь вечером? – Обратился он к Аните, медленно переводя взгляд с ее губ на шею и грудь, острый кончик языка облизнул тонкие губы. Она вскочила и бросилась к нему, кокетливо поправляя волосы, опять заулыбалась сверкающей зазывной улыбкой.
   – Для тебя всегда найду время.
   – Тогда до вечера.
   Он оттолкнулся от витрины, на которую до сих пор опирался, и вышел быстрым шагом, уже не видя, как Анита радостно захлопала в ладоши. Выйдя из полутемного кафе на освещенную вечерним солнцем площадь, зацепился взглядом за яркое пятно цыганского наряда и рыжую голову. Опять усмехнулся и, засунув руки в карманы широких брюк, направился к дому недалеко отсюда.
   Да, он все-таки был под впечатлением от встречи с цыганкой и тем странным парнишкой, который так ему и не представился. Его всегдашняя бесшабашность покрылась дымкой задумчивости.
   Придя домой, он сразу же поднялся в свою комнату на втором этаже. Уселся за стол, облокотился на локти и думал, думал, думал, время от времени оглядываясь на ангела.
   Его хранитель вальяжно развалился в кресле, чуть съехав со спинки, вытянув ноги, скрестив руки на груди и опустив глаза. Но как только Йозеф поворачивался к нему, он поднимал глаза, ожидающе глядел на него исподлобья, тонкие губы расплывались в лукавой усмешке.
   Йозеф, наконец, что-то надумал, осмелел и резко повернулся к ангелу лицом, глядя на него в упор. Теперь все было иначе. Ангел увидел решимость протеже разрешить раз и навсегда вопрос его, ангела, присутствия. Ободряющим кивком головы и приглашающим жестом дал понять, что готов к взаимодействию. Впервые Йозеф не испугался, а удивленно и настороженно принял его как данное и начал экспериментировать. Он встал и решительно пошел к нему.
   Ангел соскочил с кресла. Высокий, тонкий, гибкий и обворожительно красивый, на пару голов выше. Шагнул навстречу и застыл, пытливо глядя на подопечного. Тот приблизился и первое, что сделал, попробовал к нему прикоснуться. Палец скользнул в пустоту, но, когда он отдернул руку, брешь в черном дымчатом теле мгновенно затянулась. Йозеф приготовился сунуть в ангела руку, но, когда поднес ее вплотную, того рядом уже не оказалось. Он был за спиной и, наклонив голову, ждал.
   – Я понял, ты не любишь прикосновений. Я тоже.
   Но когда обернулся и увидел ангела, быстро и смело воткнул в него руку. Но та наткнулась на непроницаемую для нее преграду. Треснули костяшки, и Йозеф запрыгал, тряся рукой от боли:
   – Как ты это делаешь?
   На лице ангела появилась ироничная улыбка.
   – Нет, сначала объясни, кто ты?
   И это был приказ, стерший улыбку, и Йозеф, глядящий ему в глаза, получил безмолвный ответ, который потряс его.
   – Хватит. На сегодня хватит с меня. Ты можешь сделать так, чтобы я тебя не видел? Нет? Я сам научусь не видеть тебя, когда захочу. Угу. И скоро так привыкну к твоему присутствию, что оно будет мне необходимо всегда. Я правильно тебя понял?
   Ангел усмехнулся одним уголком рта.
   – Правильно.
   Йозеф пригладил рукой красивые волнистые волосы.
   – А ты можешь танцевать? Можешь. Научи. Сейчас. Скоро у меня бал.
   Приказной тон ему казался естественным. Таким образом он говорил со всеми в семье, кроме матери. Она была настолько властной женщиной, что не подчиниться ей было подобно медленному, изощренно болезненному самоубийству. Каждый член семьи, единожды испытав это на собственной шкуре, решил, что лучше подчиняться ее требованиям с первого раза.
   Он подошел к Йозефу, усмехнувшись, взял его руку и положил ее на свою талию. Испытующе заглянул в глаза подопечному, и тот окунулся в омут видений. Он увидел круговорот лиц, битв, магических ритуалов. И когда очнулся, то твердо знал, что тот, кто перед ним стоит, не враг, но верный помощник, без которого его жизнь будет в опасности.
   – Прости, – командного тона как не бывало, – и начнем.
   Ангел повел уверенно, и Йозеф без напряжения вошел в ритм движений вальса, будучи от природы музыкальным и легко обучаемым.
   Увлеченный танцем, Йозеф не услышал скрип ступеней и не позволил напрягшемуся ангелу отвлечься. Кто-то поднимался к нему. Дверь рывком распахнулась, и гневный вопрос с порога: «Что тут происходит?» повис в воздухе. Побледневшая от гнева мать увидела вспотевшего, но довольного сына, вальсирующего в объятиях черного ангела. Йозеф резко остановился, с испугом повернулся к матери, потом успокоился, с трудом восстанавливая дыхание, как можно небрежнее ответил:
   – Не твое дело.
   – Ч…ч…чтооо? – Глаза матери сузились, губы сжались в щель, исказив красивое лицо в уродливую маску. За ее спиной взметнулись и затрепетали два черных крыла. Черная ангел-хранительница взвилась над ней, и они синхронно ринулись к сыну. Одновременно с молниеносным размахом отвесили Йозефу звонкую увесистую оплеуху, такую сильную, что юноша отлетел к стене, ударившись о нее всем телом. Он не удержался на ногах и рухнул на пол, но тут же вскочил.
   Мать с ангелом ринулась к стене, намереваясь продолжить выбивать неожиданное неповиновение. Но его ангел устремился к хранительнице и остановил, занесенную для удара руку. Одновременно Йозеф схватил руку матери и, глядя на нее исподлобья, не только удержал удар, но и заставил ее вскрикнуть от боли. Она, тяжело дыша от гнева, заглянула в глаза сына, посмотрела на свою руку в его руке, оглянулась на ангелов, усмехнулась и неожиданно ударила его другой рукой под дых. Йозеф скрючился, а она еще добавила удар коленом в наклоненное лицо. Из носа сына хлынула кровь, но мать только хищно облизнулась, еще раз оглянулась и на мгновенье застыла от удивления, увидев двух хранителей своего непослушного чада, которые держали ее вырывающуюся хранительницу за крылья. Этого мига оказалось достаточно, чтобы тут же упасть на колени от удара, который нанес ей сын. Вскочивший Йозеф схватил ее сзади за шею, готовый свернуть ее, и капая кровью из разбитого носа ей на волосы, прошипел:
   – Еще раз тронешь – убью.
   Оба тяжело дышали.
   – Ладно, ладно. Уже верю. Отпускай. Поигрались и будет.
   Она коротко засмеялась:
   – Было весело.
   Йозеф медленно разжал хватку.
   – И ее отпусти.
   Хранители отпустили ангела матери и встали позади него по обе стороны, готовые к атаке и защите. Мать и ее ангел приводили себя в порядок перед выходом из комнаты, движения были синхронными, и было непонятно, кто кого муштровал.
   – Ну, что? – Мать, наконец, подняла на сына вопрошающие глаза. – Партнеры или соперники?
   – Будущее покажет.
   Он подошел к окну задернуть штору и увидел рыжего мальчика из кафе, который стоял внизу через дорогу и смотрел точно на его окно, как будто давно знал, где он живет. Ленни радостно замахал ему рукой, как только увидел.
   Удивленный и странно обрадованный Йозеф медленно поднял руку и помахал в ответ.
   – Знаешь этого пацана?
   Мать, бесшумно подойдя к окну и стоя рядом с сыном, смотрела на Ленни.
   – Познакомился с ним сегодня в кафе возле дома Моцарта. Не беспокойся. Если, конечно, это чувство тебе известно. Мне он интересен только как объект для изучения.
   – Меня беспокоит только то, что сильнее меня. А он может быть сильней, хоть еще и ребенок.
   – С чего ты взяла?
   – Ты разве не видишь его ангела? – Она впервые говорила с сыном как с равным.
   – Ангела? У него его нет.
   – Есть. И он белый. Сильный, тренированный хранитель.
   – Почему я его не вижу?
   – Еще все впереди.
   – Пригласим?
   – А что?.. Почему бы и нет? Зови. Развлечемся. Пойду, приведу себя в порядок.
   Как никогда в жизни она ласково потрепала сына по щеке, заговорщицки подмигнула, резко ударила кончиками пальцев по тому месту, которое только что ласкала, и пошла к двери походкой дикой кошки, грациозной и одновременно в любой момент готовой к прыжку.
   Йозеф опять повернулся к окну, поманив пальцем, пригласил Ленни войти. Тот расплылся широкой белозубой улыбкой, как будто улыбался самому близкому и дорогому человеку и бросился к входной двери.
   Снизу раздался звонок, шаги прислуги, звук открывающейся и закрывающейся двери, детский голос, шаги гостя, направляющегося в гостиную.
   Йозеф посмотрел на своего ангела, в существование которого уже верил, которого уже не боялся и кому уже полностью доверял, заговорщицки подмигнул ему. Затем умылся, причесал волосы. Не спеша и насвистывая «Турецкий марш», сменил запачканную кровью рубашку.
   Горничная провела Ленни в богато убранную, со вкусом обставленную гостиную с камином на полстены. Перед ним стояли диван, по бокам два кресла, между ними журнальный столик с огромным букетом цветов. Там никого еще не было. Он устроился на диване, с удовольствием погрузившись в роскошные, обитые бархатом подушки. Наслаждался приятной мягкостью и абсолютно не знал, как сказать незнакомцу, что они братья. Его ангел в предчувствие недоброго встал за ним лицом к двери.
   Вскоре спустился Йозеф и уселся в одно из кресел. Чуть позже в комнату вплыла мать Йозефа, но не села, а встала за сыном, положив холеные руки ему на плечи. Ангел Йозефа встал справа. Но тут появилась черная хранительница матери и встала слева. Оба ангела одинаково сложили руки на груди и насмешливо усмехались.
   – Так как тебя зовут?
   – Леонард Голд.
   Йозеф и его мать переглянулись и едко заулыбались.
   – Зачем ты пришел? – Наконец произнес Йозеф.
   Ленни помолчал, глядя то на мать, на присутствие которой он не рассчитывал, то на Йозефа, медленно сказал:
   – Ты… мой брат.
   – Что-то я в этом сильно сомневаюсь, – тихо и саркастично произнесла мать, вдруг заинтересовавшись состоянием своего идеального маникюра, повторив жест хранительницы, которая демонстративно надела на руки кастеты с четырьмя длинными, острыми, изогнутыми, как когти, лезвиями и начала их рассматривать, поигрывая пальцами.
   – Не в этой жизни, конечно, – чуть улыбнувшись, пылко продолжил Ленни. Он не боялся противоборства с двумя противниками, которые явно предпочитали словесные баталии спортзалу. Но чувствовал, что надо что-то сделать, чтобы убедить Йозефа захотеть стать лучше. Некоторое время он пристально рассматривал его ангела и вдруг его озарило.
   – Можно твоего ангела? – Все четверо чуть рты не открыли от удивления.
   – Прости, что?
   – Да-да. Ты все правильно понял. Можно твоего ангела?
   Йозеф все еще в недоумении легким движением руки, лежащей на подлокотнике, позволил своему ангелу отделиться от себя. Тот встал между ними. Ленни жестом попросил своего ангела подойти к ангелу Йозефа. Что он и сделал медленно и настороженно. Хранитель Йозефа был спокоен, но в боевой готовности.
   – Подойди ближе.
   Белый ангел шагнул на шаг ближе.
   – Еще ближе. Ближе. Еще.
   Пока ангелы не встали друг перед другом буквально нос к носу. Они были одного роста, одного телосложения.
   – Раскройте крылья.
   И крылья оказались одного размера.
   – Достаньте оружие.
   Тут ангелы отпрянули назад. Но, остановившись на некотором расстоянии, достали… одинаковые мечи.
   – Они еще кое-что не померяли, – пробормотала мать Йозефа.
   – А так твой ангел может?
   Черный ангел раздвоился и бросился на хранителя Ленни. Тот ловко отбивался от двоих.
   – А так?
   Ангел расстроился, потом появился четвертый, все насели на одного белого и закружили по комнате черно-белым шаром. Хранительница ничего не предпринимала, только посмеивалась.
   – Пойдем со мной? У тебя еще есть шанс спастись. Мне так чивани сказала.
   – С ним? А как же учеба, карьера, я? – Мать потрепала волосы Йозефу.
   – Мам, его учитель сегодня сказала мне, что у меня будет прозвище Доктор-убийца.
   – Да? Моя ж ты умничка, – она поцеловала его в макушку головы, – и кто его учитель?
   – Так, одна цыганка…
   Оба замолчали, но было видно, что едва сдерживают смех. Не сдержали. Громко и насмешливо захохотали.
   – Цыганка!..
   – Еврей!..
   Мать отсмеялась, успокоилась, вытирая глаза, пошла к дивану, села справа от Ленни, закинула нога на ногу, откинувшись на спинку, раскинула по сторонам тонкие руки, незримо увеличив “свое” пространство. При этом Ленни отчетливо ощутил властность и агрессивность. Одной рукой она коснулась волос Ленни, покрутила пальцами прядку из хвоста на затылке.
   – Наивный…
   Но тут схватила весь хвост и сильно потянула, запрокидывая голову Ленни назад.
   – Или глупый?
   Повернулась к нему всем корпусом, острым ногтем указательного пальца второй руки повела от подбородка к вороту рубашки. Йозеф с ироничным любопытством наблюдал за ними со своего кресла.
   Люди были так увлечены словесной перепалкой, что не замечали, что делают ангелы. Ангелов Йозефа стало уже пятеро, но намного прозрачнее, чем, когда он был один. Они все нападали на ангела Ленни. Тот отбивался изо всех сил, умело, маневренно, но их было пятеро!
   Они все вместе схватили его, завалили на пол, каждый держал по руке, ноге и голову. Хранительница матери довольно захохотала. Как раз в то время, когда ее подопечная, смеясь, шла к дивану, она направлялась к белому плененному ангелу.
   Только теперь Ленни понял, что он в западне. И ангел ему не поможет, и может, даже он сам погибнет. Он впервые почувствовал сильнейшую связь со своим хранителем. В голове промелькнула сцена гибели матери. Наверное, так же погиб ее ангел.
   Ангел матери Йозефа встала над поверженным противником так, что он оказался у нее между ногами, села ему на живот, поиграла пальцами, наклонилась и повторила движение матери Йозефа, только более болезненно. Ленни с запрокинутой головой чувствовал не легкое прикосновение острого ногтя, а удушье и режущую боль на шее, груди, опускающуюся все ниже. А там…
   Ленни правой рукой выхватил алмазный нож из ножен так молниеносно, что сам успел удивиться, и приставил его к шее матери Йозефа. Все черные ангелы одновременно повернули к нему головы.
   – Пусть они отпустят его.
   Пять ангелов соединились в одного, и он сразу же отошел к Йозефу. Хранительница нехотя встала с коленей и с легким взмахом крыльев перенеслась к своей подопечной. Ангел Ленни мгновенно вскочил и бросился к нему.
   – Ну, хорошо, хорошо. Ты не наивный и тем более не глупый. Просто еще очень-очень-очень маленький.
   Она отвела указательным пальцем руку с ножом от своего горла, кивнула на нож:
   – Наверное, было бы больно.
   – Нет, он настолько острый, что вы бы ничего не почувствовали, – сказал Ленни, с доверчивой готовностью убирая нож в ножны.
   – Красивый ножичек. Черный алмаз такая редкость, а о его размере вообще молчу.
   – Это не алмаз черный, а ваша душа.
   – Ц-ц-ц, манюня расхрабрился. А мне вот интересно, – она положила руку на шею, указательным пальцем проводя по тому месту, где только что было острие, и повернулась к сыну, – а ты бы пошел с ним? Ты бы стал таким, как он?
   До этого вопроса Йозеф сидел, запрокинув нога на ногу, облокотившись на подлокотник и положив подбородок на руку, и внимательно наблюдал за двойным противоборством ангелов и родительницы со странным мальцом.
   – Я подумаю. У меня еще есть время.
   Но тут он рывком встал и неожиданно резко произнес, глядя на Ленни:
   – А вот твое время вышло.
   Ленни вскочил с дивана. Порывисто протянул руку для рукопожатия. Йозеф помедлил, но руку пожал. Ощутил силу, светлую радость и любовь, которой всегда был обделен. В порыве захлестнувшего его ощущения братства, неожиданно сам для себя, обнял мальчика. Ангел Ленни протянул руку хранителю Йозефа, тот нехотя пожал руку, но обниматься не стал.
   – Хотелось бы пообщаться с тобой.
   – Дорогой! – Мать привлекла к себе внимание нарочито громким голосом, вклиниваясь в объятия сына, который никогда никого не обнимал, и незнакомого рыжего пацана. В ее планы не входило общение ЕЕ детей с представителями неарийского происхождения, рабами по умолчанию:
   – Ты забыл, мы завтра едем в Мюнхен?
   Холодный тон, ожидающий взгляд, высоко поднятая тонкая бровь, раздувающиеся от едва сдерживаемого гнева ноздри требовали немедленного решения.
   – Тогда все. Бывай. – Йозеф похлопал Ленни по плечу: – Мюнхен моя мечта.
   – Прощай… брат.
   Ленни коротко поклонился матери Йозефа, которая облегченно вздохнула и позволила себе насмешливую торжествующую улыбку, и быстро пошел на выход.
   – Съешь конфетку, дорогой, – ласково заворковала чивани на лавочке. – Или знаешь что, Лоло, пойдем-ка покушаем. Целый день ничего не ели. Все некогда и некогда. Пошли-пошли, надо поесть.
   И потащила его в ближайший ресторанчик.
   – Надо покушать, отдохнуть, выговориться, – слышались ее утешающие слова как-то издалека. Ее прикосновения, голос, участие, еда, прохлада вскоре успокоили Ленни, и он настолько пришел в порядок, что начал задавать вопросы:
   – А такое возможно, чтобы черный ангел стал белым?
   – Для бога ничего нет невозможного. Если белый легко может стать черным, то возможен процесс и наоборот.
   – Святые могут стать демонами?
   – Легко. История не раз подтверждала это.
   – Если Йозеф мой брат… Если он может делить своего ангела… Я видел, в конце встречи их было пятеро. То… – Чивани глядела на него в ожидании.
   – … и я могу так делать? – Наконец, Ленни закончил логическую цепочку вопросом.
   – Чего не знаю, того не знаю. Но думаю, чтобы это произошло, ты должен любить в два, три, четыре раза больше.
   – Как такое возможно? Я думал, что любовь абсолютна. Либо она есть, либо ее нет.
   Чивани усмехнулась:
   – Наверное, ты прав. Но тогда остается проверить это только опытным путем.
   Они помолчали.
   – А ты знаешь, та девица…
   – Слышать ничего про нее не хочу!
   – Ну…
   – Что еще?
   – Я смотрел на нее, но не видел бесстыдную наготу, а видел сестру, отчаявшуюся найти любовь, – задумался на какое-то время, утвердительно покачал головой, – таки сестру.
   – Ну ты… даешь. Шли ощутить вибрации Моцарта, а повстречали две родственные души. Уж не знаю, повезло ли тебе, если учесть, что они демоны. Не ходи к ней, дорогой, помяни мое слово, ничего хорошего из этого не выйдет. Ну, ладно, – она похлопала мальчика по спине, видя, что он уже совсем успокоился и даже заулыбался, – пойдем, глянем на цель нашего посещения. Ты еще помнишь, зачем мы здесь?
   Ленни, будучи под впечатлением встречи с Йозефом Менгеле, напрочь забыл об этом. И вспомнил только после определенного напряжения:
   – Ах да, – хлопнул себя по лбу, – внимание, здоровая печень, спирт, одержимость.
   Чивани довольно улыбнулась, собрав возле глаз многочисленные милейшие лучики-морщинки.
   Незаметно для глаза день перетек в сумерки, а зной с неба в душное тепло, исходящее из-под ног. Земля, казалось, с облегчением выдыхала из себя жар, накопленный за день, стараясь быстрее остыть. Деревья с запыленными листьями вяло шелестели от почти незаметного дуновения все еще горячего ветра.
   Чивани и Ленни шли недолго. Следующая же узкая улочка, на которую они вышли, была вся сплошь из ресторанов, бистро, пивных баров и кафешек для народа попроще, спешащего промочить горло после тяжелого или не очень, трудового дня. Кабаки были полны, все столики и барные стойки заняты завсегдатаями. Стоячий воздух был перенасыщен спиртными испарениями, смешанными с запахом пота и табачным дымом. Он колебался только тогда, когда кто-нибудь резко двигался, но сразу же возвращался в исходное положение.
   Они заходили в одно питейное заведение за другим, где окна и двери были нараспашку, но духота стояла несносная. И везде их встречала одинаковая картина: люди мгновенно реагировали на их появление. Быстро выяснилось, почему. Когда они появлялись на пороге, вместе с ними в зал врывалась струя свежего воздуха. Подвыпившие завсегдатаи поворачивали к ним головы, смотрели на них какое-то мгновение, застыв в непонятном для них самих ожидании, не отдавая себе отчета в такой реакции. Но вот Ленни ясно видел, как на них чутко реагировали мертвые духи, которые сидели внутри любителей горячительных напитков. Духи быстро отмечали себе, что те, кто мог бы их изгнать, их не трогали и даже не собирались этого делать, успокаивались и, уже не обращая на странную непьющую парочку с белыми ангелами, продолжали наслаждаться тем, что было им недоступно вне физического тела.
   – Посмотри, куда приходит бутылка, оттуда убегает богатство. Эти люди просто обречены на бедность и убогую жизнь. Но они убивают радость жизни не только у себя, но и у своих родных и близких, лишают их достойного и безопасного существования.
   В одном из пивных баров чивани решила задержаться подольше. Чтобы понаблюдать, они даже присели за чудом свободный столик, крайне удивив хозяина отказом от спиртного и просьбой подать что-нибудь безалкогольное. И в этом заведении, как и во всех остальных, печально сновали от одной бутылки к другой несколько отчаявшихся мертвых духов пьяниц. Страдая от неосуществимого желания выпить, они только ожидающе заглядывали всем в рот, провожая жаждущим взглядом каждый глоток вожделенной для них жидкости. Но тела всех выпивох были уже заняты. Ни один из духов, обосновавшихся в теле, не желал бы освободить его по собственной воле даже на время. Они понукали и жадно дергали своих слабовольных содержателей, заставляя их вливать в себя несметное количество алкоголя.
   Один завсегдатай был уже настолько пьян, что упал со стула, потянув за собой скатерть с бутылками, стаканами и бокалами. Комнату заполнили звуки бьющегося стекла и непристойные ругательства собутыльников и хозяина. На полу образовалась большая лужа смеси дешевого вина и пива. Все духи слетелись и склонились над ней, пытаясь хоть как-то ослабить неутолимую жажду. Они толкались, как глупые щенки, жадно лизали ее, но не имея физического тела, не могли удовлетворить себя ни на йоту.
   Один дух стал трясти упавшего пьяницу, вытягивая захмелевшего, но сопротивляющегося духа, который был похож на рака-отшельника в раковине. Выпивоха медленно размахивал руками и что-то невнятно бормотал еле шевелящимся языком, пытаясь отогнать не такое уж и привидевшееся видение. Дух внутри него отчаянно сопротивлялся насильственному выселению. Но его вытащили, отбросили и в момент обосновались в теле бывшего хозяина. Тот мгновенно протрезвел и начал жадно вылизывать разлитое по полу пойло, довольно похрюкивая, не обращая внимания на улюлюканье, пьяные комментарии собутыльников и битые стекла.
   Тут в зал ввалилась компания студентов, решивших отметить наступление долгожданных летних каникул. Они шумно уселись за барной стойкой, наперебой выкрикивая заказы, напрягая внешне невозмутимого бармена чересчур громкими, возбужденными голосами. Замелькали рюмки, бокалы, кружки, бутылки с яркими этикетками, высокая пивная пена, блюдца с закусками, салфетки. Вокруг каждого из новоприбывших образовалась толпа духов даже из других заведений, с нетерпением ожидающих время полного опьянения.
   Начали студенты с воодушевлением, бодро выкрикивали здравницы, на ходу придумывая остроумные или глумливые тосты, громко хохотали, с размаху грохая пустой посудой о стойку. Короткое затишье, во время которого все пили, перешло в бурное обсуждение трудностей прошедших экзаменов, занудства придирчивых преподавателей, курьезных случаев на сессии.
   Толпа духов заволновалась: надо было быть наготове.
   После пары тостов начали сыпаться скабрезные анекдоты. Духи уже навалились на студентов, дерясь между собой за право первенства войти в потенциальную жертву. Кто успел заскочить в свежее, крепкое тело, устраивался поудобней и алчно тянулся к бутылке или требовал добавки пива. А молодые люди, не зная, что происходит, размахивали руками, дико хохотали и вливали в себя очередные порции спиртного.
   Духи, не успевшие захватить живое тело, которое ублажало бы их желание много пить, и которым бы они управляли в своих интересах, в отчаянии метались по залу и уносились прочь на поиск других злачных мест и очередных, склонных к алкоголизму, людей.
   Чивани посмотрела на Ленни:
   – Вот так это и происходит. Склонность очень быстро перетекает в пристрастие, а та в страсть. Неконтролируемая зависимость обусловлена одержимостью, и от нее невозможно избавиться, не убрав из себя духа. Но беда не приходит одна. Пьющий человек становится бессердечным и быстро теряет способность любить. Именно поэтому совершается так много преступлений на почве алкогольного опьянения. Поступками пьяных людей управляют их подселенцы, вытесняя из их сознания законы человеческого общежития.
   Один дух постоял у входа, а потом робко приблизился к столику, за которым сидели чивани и Ленни.
   – Чего тебе? – Цыганка пристально смотрела на него.
   Тот медленно встал перед ними на колени, умоляюще протянул к ним дрожащие ладони, сложенные вместе.
   – Не у нас проси прощения, у Духа Святого. Да, можешь здесь и сейчас.
   Руки духа нерешительно, но уже без дрожания простерлись вверх. Повеяло свежим насыщенно сладким ароматом роз, и он начал постепенно исчезать, как будто его слизывал язык невидимого существа.
   Все духи в потных разгоряченных алкоголем телах опять одновременно повернули головы в их сторону. В зале на мгновение воцарилась тишина, нарушаемая только тиканьем настенных часов и храпом заснувшего под столом пьянчужки. Но странное и необъяснимое состояние невидимого чуда быстро рассеялось, и обычный шум питейного заведения снова возобновился.
   Чивани приподняла голову, с наслаждением вдыхая улетучивающийся запах:
   – Видать, мы зашли сюда именно для этого. М-да, алкоголь, действительно, убивает, Лоло. Так что не наделай глупостей, не убей себя, когда станешь взрослым. И помни, что для того, чтобы расслабиться, есть… – она выжидательно глянула на Ленни, приподняв брови, в ожидании ответа.
   – Эээ…
   – Баня, например, массаж, прогулка под луной, рисование, сочинительство стихов, слушание музыки. Чтобы повеселиться есть…
   – Остроумные шутки.
   – Веселые друзья, встречи с приятными знакомыми, песни и танцульки, приключения запланированные и неожиданные, наблюдение за людьми, в конце концов. Чтобы найти общий язык, есть…
   – Общие интересы.
   – Общие ценности, общая проблема или общий враг. Ну и, на худой конец, интересная книга, хорошая погода, да и просто приподнятое настроение. Улыбнись искренне, и человек растает прямо у тебя на глазах. И не нужно бухла для храбрости. И на будущее, которое уже не за горами, чтобы сблизиться с женщиной, тоже не надо пить, достаточно нелицемерных комплиментов, приятных подарков, искренней нежности. А сейчас пойдем. Время позднее, пора и на покой.
   Они вышли, облегченно дыша свежим, успевшим остыть воздухом и зашагали прочь от места, где так легко стать одержимым.
   – Если люди хотят духовности, но духовными не становятся, то проблема и в алкоголе тоже.
   В конце улочки маячил силуэт шатающегося, то и дело спотыкающегося, человека, за которым тянулся шлейф перегара. Вдруг он остановился, держась за стену, схватился за сердце, медленно осел на колени, захрипел и рухнул на землю лицом вниз. Из окна второго этажа кто-то выплеснул, не глядя, ведро воды, окатив ею упавшего мужчину. Стекшая с него вода образовала под лицом небольшую лужицу, теперь мужчина начал задыхаться не только от сердечного приступа.
   Ленни было бросился помогать, но чивани удержала его от этого, схватив за рукав. Они увидели, как из тела быстро выскочил мертвый дух и бросился назад в кабак. Только когда он исчез в дверях заведения, чивани отпустила руку мальчика.
   – Сейчас.
   Они вместе вытащили несчастного полу-утопленника из лужицы, где он почти что уже захлебнулся, откачали, но привести в чувство не смогли. Из кармана достали размокшие бумажки, высмотрели какой-то растекшийся адрес, и, выяснив у редких, тоже шатающихся, прохожих, что это далеко, потащили его к стоянке экипажей, волоча ногами по пыльной мостовой.
   Ленни было тяжело. Он старался, как только мог, облегчить ношу напарнице. Но насколько ему стало легче, когда он, случайно глянув на спину, повисшего на их руках человека, увидел бессильно повисшие, как будто мокрые, белые крылья. Переглянулся с чивани, обменялся с ней улыбкой.
   По дороге им навстречу шла быстрым шагом милая, прилично одетая, но растрепанная и явно отчаявшаяся женщина, которая заглядывала всем мужчинам в лицо, вызывая у них в ответ похотливое любопытство. Но завидев Ленни и чивани, едва волочивших нечаянный тяжелый груз, она почему-то без колебаний бросилась к ним. Подняла голову мужчины обеими руками, быстро вытерла воду, стекающую грязными струйками с волос. Молча обцеловала все лицо, умывая слезами. Без слов взвалила его на свое плечо и потащила. Остановилась, обернулась, бросила с американским акцентом:
   – Спасибо. Вам воздастся.
   – И тебе, дорогая. Ты была терпелива, и сейчас ты дождалась того, что так долго ждала.
   Женщина поправила сползающее тело, внимательно всматриваясь прищуренными близорукими глазами, в лица мальчика и старухи-цыганки, оглядывая их с ног до головы, и неожиданно для себя спросила:
   – Может, зайдете к нам?
   – Нет, незачем. Твой муж уже свободен. И он будет источником света, несущим через музыку радость. Как хоть его имя?
   – Яков Гершович.
   – Это от рождения. А сейчас?
   – Джордж. Джордж Гершвин.
   – Я бы посоветовала вам немедленно ехать в Штаты, там для вас уже готовы раскрыть все двери и сердца.
   Глаза женщины распахнулись и засверкали уже не от слез горя, а от слез нежданного счастья:
   – Как мы можем отблагодарить вас?
   – Я люблю негритянскую музыку.
   – А мой любимый цвет – голубой, – поспешил вставить мальчик в унисон с чивани.
   – Я… передам, разумеется, Джорджу… – Озадаченно протянула женщина. – Мы пойдем…
   – Да, конечно. Теперь он уже не твой груз, – сказала чивани и похлопала мужчину по спине. Крылья шевельнулись. Перышки встали дыбом, как у нахохлившейся от холода птицы, из спины начала подниматься голова, потом показались плечи, освободились руки.
   Ангелы чивани и Ленни хотели помочь, но новоявленный ангел решительно отказался. Наконец, он встал рядом с подопечным, расправил крылья как у фламинго. От него исходили мощные волны радости, наполняющие душу ритмами африканских мелодий, запахами джунглей после сезона дождей, тонкой свежестью эдельвейсов на склонах Килиманджаро, жаром раскаленных песков Сахары. Благодарно поклонившись всем по очереди и помахав на прощанье рукой, он подхватил своего подопечного. Женщина при этом удивленно вскрикнула, безвольное тело стало почти невесомым, хотя все так же, казалось, висело на ней всей своей тяжестью.
   – Всего доброго, дорогой, только доброго, – чивани озвучила вслух мысли Ленни, все четверо махали руками, довольно улыбаясь и провожая взглядом отъезжающий экипаж, из которого по обеим сторонам виднелись машущие им крылья.
   Тишина захватила разум и тело и унесла прочь переживания этого дня. Не хотелось думать, анализировать, сортировать увиденное и услышанное, хотелось только тишины.
   Ленни также рано вставал, делал растяжки, пробежки, силовые упражнения. После зарядки обязательно омывался водой из любого ее источника: ручья, реки, колодца, колонки. Плескался шумно и с удовольствием, всегда с радостной улыбкой на лице, чувствуя, как с потом смывается энергетическая грязь и по телу разливается свежесть.
   Каждый раз по возможности, и когда поблизости не было посторонних глаз, он учился у чивани тому, чего не умел. Она мастерски владела палкой, кнутом и ножом.
   В схватках с ней он проигрывал в технике, но был равен ей в ловкости, маневренности и сообразительности. Уроки Каа не прошли даром.
   Было забавно наблюдать поединок старой, с виду немощной женщины и хрупкого 11-летнего мальчика. Но еще более интересным было противоборье двух ангелов. Хранитель Ленни очень уступал собрату во всем, и в силе, и в опыте ведения боя, но быстро учился.
   Каждый раз чивани и Ленни усталые, но довольные, посмеиваясь, садились рядом и наблюдали продолжающуюся учебную дуэль своих хранителей. Ее, мощного, спокойного, уверенного в себе и его, гибкого, ловкого, неуемного.
   Как-то они собрались ночевать в кукурузном поле. Яркий фургон маячил среди высоких сочно-зеленых стеблей с молочно-сладкими початками.
   – Сегодня я покажу тебе еще кое-что, – сказала чивани. – Ты уже знаешь что-нибудь о семи смертных грехах?
   – Теоретически, да. Но я не только никогда их не совершал и не соблазнялся ими, даже никогда с ними не сталкивался.
   – Ты растешь. Как все дети слишком быстро. И я нисколько в этом не сомневаюсь, все они встретятся на твоем жизненном пути в открытом виде или замаскированными под добродетель.
   Она помолчала.
   – Наше физическое тело состоит из пяти элементов природы, – с силой продолжала она, заметив, что мальчик собирается что-то сказать или спросить, – из земли, огня, воды, воздуха и эфира. Скелет, мышцы и все твердые части тела происходят от земли.
   Все наше тело – сплошная таблица Менделеева. Он дваждырожденный, кстати. Лично с ним не встречалась, но слышала, что могучего ума был человек. Все циркулирующие в организме жидкости – из элемента воды. Тепло тела, способность переваривать пищу и убивать инородные энергии дает огонь. Ты это уже хорошо знаешь. Все процессы движения в теле оживляются жизненной силой воздуха. Чувствительность пяти органов чувств, их способность воспринимать физический мир, взаимодействовать друг с другом и с ним, даются эфиром. Каждое качество, будь то добродетель или порок, соответствует своей стихии.
   – Я когда-нибудь…
   Последовал быстрый жест, заставивший Ленни замолчать.
   – Похоть хоронит в своих недрах. Жадность топит в своих глубинах. Страхи и привязанности захватывают и уносят в круговерть смерчей. От зависти задыхаешься, как в вакууме космического пространства. Эго ослепляет. Условности погружают в абсолютную темноту. А гнев… сжигает в пламени.
   Она встала напротив Ленни, отошла немного подальше, чтобы ее было хорошо видно.
   – Вот так выглядит человек, объятый гневом. Человеческий глаз этого не видит, но поверь, это точно происходит.
   Из низа ее живота вырвалась струйка огня. Плотоядно облизнула горящим язычком весь живот и вдруг жадно охватила пламенем верхнюю часть туловища. Пламя скрюченными руками с длинными пальцами потянулось вверх, хищно сжало горло, не давая вздохнуть. Затем огненные руки стиснули с двух сторон голову, медленно погружаясь вовнутрь через кости черепа, обхватили полушария мозга и начали сдавливать и их. А когда они сжались полностью в кулаки, из них вырвалось пламя во все ближайшие отверстия: ноздри яростно раздувались от частого дыхания, рот исказился злобным оскалом, глаза выпучились, белки налились кровью, зрачки расширились, вспыхнули огнем, и из них полетели искры. Змееподобные струйки зловещего красного пламени потянулись к Ленни, пытаясь приблизиться к его глазам и проникнуть сквозь них вовнутрь.
   Через мгновение фигура чивани была объята пламенем с ног до головы. Огонь в ней бушевал яростно и импульсивно. Гнев клокотал, бурлил и как лава выплескивался во все стороны раскаленными потоками, выжигая траву и даже землю под ногами.
   – Гнев – наихудший из пороков, он полностью лишает благоразумия, рассудка, самоконтроля, – сквозь ее зубы вырвался яростный голос. – Полностью. Начисто. Сжигается все. Но хуже него, – короткое движение руками и бушующее, казалось, неукротимое пламя, потихоньку втянулось во внутрь, сосредоточилось в области печени и мозга, превратив их в огненные, медленно кипящие шары, – затаенный гнев, он передает одержимость через глаза и убийственный яд через рот. Такой гнев очень агрессивен, хитер, едок и опасен. Он разрушает еле-еле заметно, иссушает сердце, испаряет любовь, испепеляет покой и миролюбие внутри многих сотен, тысяч, а то и миллионов людей. Исподволь, крадучись, маневрируя, он завладевает их умами и вырывается на свободу маниакальностью, а то и взрывами гражданских войн, терроризмом.
   Еще одно движение, и перед ними стояла все та же старая цыганка с мудрым, проницательным взглядом черных, бездонных глаз, с добрым, морщинистым лицом, с полуулыбкой на губах. И спокойным, будничным голосом она произнесла:
   – Это сейчас и начало происходить с Германией.
   Тишина. Осмысление увиденного и услышанного. Недолгая, однако, тишина.
   – А гнев божий?! Бог же гневается на людей?
   – Бог-отец терпелив, сострадателен, милосерден. Он веками, из жизни в жизнь, дает шанс людям исправить содеянное ими. Но когда и его терпению приходит конец, и когда он начинает гневаться, нет пощады никому, кроме тех, кто отмечен золотой богиней. Землетрясения, цунами, наводнения, тайфуны, смерчи, метеоритные дожди, засуха, голод, неизлечимые болезни и повальное вымирание людей – как еще можно более эффективно очистить землю от энергетической грязи? Так гибнут целые цивилизации. Но когда гневается бог-мать, гибнут Вселенные.
   – Но как же обуздать гнев хотя бы в себе, я не говорю уже в других?
   – Любовью, Лоло. Только любовью. Все гневливые, агрессивные и раздражительные люди, на самом деле, очень несчастные и обделенные любовью. Только она может останавливать войны и даже растворять их в самом зародыше.
   – Почему же тогда человеческая история – это история бесконечных войн?
   – А кто и когда говорил о любви? Или может вообще думал? Просто хватали оружие ослепленные гневом и начинали размахивать руками. И не в воздухе. Кто кого. И победивший всегда проигрывал, выжженный злобой и гневом, опустошенный и бесплодный. Ты должен управлять собой так, чтобы не давать воли ни малейшей раздражительности или недовольству. А если будешь любить, так это и вовсе просто.
   Чивани хлопнула в ладоши:
   – Так, хватит с меня нравоучений.
   Она сходила в вардо, принесла оттуда резную коробку. Взяла свою палку, с которой никогда не расставалась. Открутила лошадиные головы. Достала из коробки длинный наконечник, прикрутила к палке. Получилось копье. Взялась за центр, взвесила на руке. Оно было идеально сбалансировано.
   – Агни благословил меня этим оружием.
   – Как?
   – Молния ударила в дуб посреди поля. Он весь сгорел, кроме этой ветки.
   Ленни взял копье и почувствовал, как сила вливается в руку, только от одного прикосновения к нему.
   – Каково, а?
   – Да… Можно метнуть?
   – Можно. Но сначала не мешало бы потренироваться. Кстати, взял бы украдкой…
   У Ленни округлились глаза от обвинения в предполагаемом воровстве.
   – Да, я к примеру говорю, к примеру. Хотела сказать, не дала б его сама, оно бы тебя не послушалось.
   Она оглянулась в поисках мишени. Указала в сторону группы деревьев посреди поля.
   – Что ты видишь?
   – Деревья.
   – И?..
   Ленни понял, что вопрос с подвохом и собрался с мыслями, как это бывало с Каа, когда нельзя было расслабиться ни на мгновенье. Еще раз осмотрел островок зелени, сосредоточил внимание на каждом дереве, включил особое зрение.
   – Я вижу листья, слышу их шелест.
   – И?..
   Ленни сфокусировался в поисках пока невидимой цели.
   – Птица!
   – И?..
   – Что-то еще?
   – Ты не убьешь ее с такого расстояния, пока…
   – Я понял.
   Внимание уже искало мишень на ничего не подозревающем бедолаге-фазане, дремавшем на нижней ветке одного из деревьев. Тут что-то насторожило птицу. Он открыл глаза, быстро закрутил головой в разные стороны, прислушиваясь к ощущению опасности.
   – Глаз!
   – Теперь…
   Слов больше не понадобилось. Ленни, не отрывая взгляда от глаза фазана, поднял копье так, как будто делал это много раз. Коротко замахнулся и направил его так, словно оно было продолжением тела, в сторону ничего не подозревающей жертвы. И правил им до тех пор, пока оно не попало той прямо в голову.
   – Я не поняла. Ты что владеешь копьем?
   – Нет. Первый раз в руки взял.
   – Мне показалось, что тебе не впервой.
   – Нет же. Пойду, принесу нам ужин.
   – Да уж сходи, сходи. Хорошее внимание – залог хорошего ужина. А я пока приготовлю все остальное.
   Но Ленни не пошел, а полетел по полю за добычей, ликуя от еще не схлынувшего азарта и удачной охоты.
   – Копье не забудь.
   – Куда теперь едем?
   – В Вену, дорогой, в Вену. Быть в Австро-Венгрии и не побывать в ее столице? Не скажу, что грешно, но точно стало бы большой погрешностью.

Вена

   Антицыганские законы Австро-Венгрии издавна запрещали цыганам кочевать. Поэтому чивани, хотя и была уверена, что с ними ничего не случиться, решила все-таки не рисковать и не нарываться на неприятности с полицией и недовольство многочисленных расистов, пересекла столицу на своей яркой, привлекающей внимание повозке ночью.
   Хорошо освещенный фонарями город светился бессчетными белыми всполохами, указывающими на то, как любили Вену дваждырожденные. Но они густо перемежались с черными. Но белого света было все-таки намного больше.
   – Здесь правила великая королева Мария-Терезия – святая мать святого ребенка. Острый ум матери, сила духа, целеустремленность и безграничное чувство прекрасного подняли империю на высоту, никогда не виданную ни до, ни после. К голосу Австро-Венгрии во времена «золотой эпохи» прислушивались, от него зависели. Дочь же, которую выдали замуж за французского короля, была совсем другой. Мягкая, хрупкая, добрая, само олицетворение нежности и утонченности. Ее должна была окружать красота, достойная богини. Это природа богини красоты. Она и была богиней красоты и богатства. Не казни ее чернь, науськанная демонами в человеческих телах, она сделала бы и Францию, место своего пребывания, красивой и процветающей. Но… у демонов на сей счет всегда свои планы. И заметь, второй раз во Франции казнят божественную личность. Сначала Жанну Д’Арк, а потом и Марию-Антуанетту.
   У Ленни странно екнуло сердце, когда он услышал эти имена, но прерывать чивани не хотел.
   – Здесь всегда покровительствовали музыке. Сначала ради моды и престижа. Потом ради самой музыки. Только вот Моцарт умер без службы при дворе, куда стремился из-за желания быть ближе к королеве, без должного сочувствия, почти в нужде, так как тратил больше, чем зарабатывал, и, живя настоящим, не умел копить на черный день. Для него такового не было в принципе. И похоронен в общей могиле, как безвестный, никому не нужный нищий. Зато, какие деньги он принес музыкантам и кондитерам после смерти своими творениями и именем.
   – А почему так?
   – Почти все великие творцы жили без денег и умирали без денег. Их творчество обогатило только их посмертных обладателей. И все потому, что были окружены демонами, которые делали все, чтобы их свет не распространялся. И они же продвигали своих, чтобы увести человечество от прекрасного и окунуть его в грязь, от которой трудно отмыться.
   – Но почему так?
   – Наверное, чтобы творить, нужно быть голодным и жаждущим, вечно неудовлетворенным собой, нужно уметь создавать новое, не думая о деньгах и славе.
   – Но таких, как Моцарт, всегда живущих в благодати, мало.
   – Да. Это абсолютно разные вещи: человек, достигший бога, и бог, рожденный человеком.
   Чивани оставила вардо на постой на выезде из города. Утром заставила Ленни привести себя в порядок с особой тщательностью, и повела мальчика в центр, чтобы показать, почему тот стал для всей Европы символом музыки, балов и вальсов.
   И правда, было что посмотреть.
   Вена была похожа одновременно на хорошо вымуштрованного бравого гусара, неукоснительно исполняющего приказы и предписания, нетерпеливо спешащего на свидание к любящей вальсировать миловидной девушке на выданье. И на саксонскую красотку, внешне холодную и неприступную, а внутри игривую и чувственную, обожающей играть судьбами, имеющую страсть к новой музыке, танцам, шикарной одежде и помпезной архитектуре. И даже мусор выходящую выносить при полном макияже и в бальном платье.
   Вена оказалась городом, где царили величие и роскошь старины, а тяжеловесность средневековья, воздушность готики и строгость линий эпохи Ренессанса прекрасно уживались с вычурностью барокко, фантазийностью модерна и бесшабашностью эклектики.
   Здесь величественные храмы, роскошные резиденции августейших особ и вельмож, театры, оперные залы, широкие площади и проспекты, многочисленные музеи с богатейшими коллекциями, изысканные парковые ансамбли были ничем иным, как проводниками красоты.
   Здесь сюзереном правила музыка, а великие музыканты-вассалы служили ей.
   Здесь бал был драгоценной жемчужницей, а вальс его бесценной сияющей жемчужиной.
   Здесь ежедневно задавали ритм всему дню изумительный кофе, яблочный штрудель и сочный шницель.
   Здесь вся атмосфера была пропитана невинным озорством, благопристойной легкомысленностью, невозможностью долго грустить и, тем более, предаваться безнадежному унынию.
   Чивани и Ленни потратили несколько дней на неспешный осмотр достопримечательностей гламурной столицы. Ради этого чивани даже переоделась в простое платье австрийских крестьянок, не привлекающее внимание, оставила только палку, на которую делала вид, что опиралась, и трубку.
   Ярким калейдоскопом замелькали незабываемые по красоте места.
   Королевский дворец Шенбрунн с его роскошью и великолепием, зоопарком с экзотическими животными, оранжереей с невиданными в этих широтах растениями, аллеями с безукоризненно стрижеными деревьями, чудесным парком с благоухающими цветочными клумбами. Розарии и туннель из роз были просто великолепны, хотя большая часть сортов роз уже немного начала опадать.
   Но самое главное, свет, везде был свет. Мягкий белый свет струился повсюду, где ступали ноги двух божественных королев. И ничто не могло затмить вибрации нежной женственности.
   Художественно-исторический музей с его шедеврами знаменитых корифеев искусства, великих творцов, святых душ: Рафаэля, Караваджо, Дюрера, Рубенса, Рембрандта, Тициана. И тут свет. Много белого света, в котором их ангелы купались, буквально растворяясь в своей стихии.
   Венский оперный театр, где они послушали моцартовскую «Волшебную флейту», своеобразную аллегорию про искателя в поисках истины. История с глубоким смыслом, прекрасная музыка, замечательные голоса, вдохновленные артисты, профессиональные музыканты, мощный свет, несущий музыку вверх, к своему создателю.
   В один из таких насыщенных дней произошла встреча, которая задала совершенно новое направление их путешествию.
   Был час между завтраком и обедом.
   В самом центре Вены, на островке благоденствия и великолепия, окруженном тенистым бульваром, где даже после распада империи, жили аристократическая элита, состоятельные буржуа и культурная богема, чивани повернулась к Ленни и указала на красивое серое здание в классическом стиле между ратушей и университетом, как раз напротив городского театра. На его первом этаже уже несколько десятков лет располагался респектабельный кафе-ресторан. Столики на открытом воздухе ко времени их прихода еще пустовали. Она сказала:
   – Принеси-ка ты мне оттуда кусочек торта. Там дороговато, конечно, но зато таких вкуснейших пирожных “Моцарт торте” больше нигде в Вене, да, пожалуй, и во всей Австрии не готовят. Смешно, конечно, есть сладости с именем Моцарта, но хотя, может, имя и делает их такими необыкновенно вкусными. А знаешь что, пожалуй, купи мне пару кусочков. И себе выбери что приглянется. Сама бы пошла, но мне в подобные заведения вход закрыт. Я покурю тут в тенечке. Может, кому-то погадать вздумается. Ну, иди, иди, уже жду.
   Ленни с удовольствием отправился выполнять просьбу, так захотелось полакомиться разрекламированным десертом. А чивани знала толк и в сладком! Воспользовавшись отсутствием прохожих, сделал кувырок через голову назад, перепрыгнул скамейку, пробежался по стене и, немного запыхавшись, влетел в кафе.
   И сразу же окунулся в атмосферу прошлого века, в ауру элегантности, некоторой чопорности и консерватизма. Очень вкусно пахло выпечкой, шоколадом, свежемолотым кофе и пряностями. Легкий сквознячок пытался смешивать запахи, но был уж слишком невесом и не настойчив для этого.
   Ленни мельком оглядел полупустое помещение и уставился на длинную витрину, в которой были выставлены свежайшие, красивейшие и аппетитнейшие на вид торты, пирожные и булочки. Сразу же потекли слюнки. Но… его ангел положил руку ему на правое плечо, заставив обратить внимание на себя, а не на сладости.
   Ленни мгновенно отреагировал, посмотрев вправо. Ангел коротким жестом руки указал в дальний угол кафе. Там, в самом уединенном месте этого заведения, откуда можно было наблюдать и за площадью перед театром, и за всем залом, не будучи замеченным, сидели двое мужчин весьма представительного вида.
   Один был импозантный, самоуверенный, пожилой господин с лицом, на котором читались черствость, нетерпимость и похотливость, с седыми волосами, ухоженной бородкой, холеными руками, в очень дорогом костюме.
   Вторым был моложавый, крепко сбитый, широкоплечий мужчина средних лет. Крупная голова, седеющие коротко стриженные волосы, высокий лоб, глаза с веселинкой, окруженные веером морщинок в уголках, густые усы над смешливым ртом, всегда готовым расплыться в улыбке и посмеяться. Очки в тонкой оправе на носу с едва заметной горбинкой. И тоже в дорогом костюме.
   Оба с горящими глазами, оживленной мимикой и жестами, но, не повышая голоса, о чем-то эмоционально спорили. Так говорят коллеги и единомышленники, когда обсуждают занятную тему, рассуждают по ходу беседы, высказывают мнение, абсолютно не боясь критики, уверенные в своем превосходстве. Иногда слышались реплики дискуссии. Низкий, хрипловатый голос говорил с напором, не приемлющим сопротивление:
   – Религия – универсальный одержимый невроз, иллюзия, основанная на страхе и предрассудках.
   В ответ приятный баритон страстно утверждал:
   – Религии – это системы психотерапии, а Господь – целитель, он лечит и физическую болезнь, и душевный недуг.
   Но не на них указывал хранитель, а на двух ангелов, белого и черного, дерущихся между собой под потолком. Это были равные по силе и боевым умениям воины, со стороны их бой выглядел как мирный спортивный спарринг, хотя они летали по всему кафе, создавая в душном пространстве заведения тот самый легкий бриз, перемешивающий изысканные ароматы дорогих ингредиентов.
   Оба внезапно остановились и одновременно глянули на Ленни.
   Черный ангел вывернулся из рук белого, отлетел к своему подопечному, задев крылом его голову, встал за спиной. Тот инстинктивно провел ладонью по волосам, приглаживая и без того безупречную прическу.
   Белый хранитель с любопытством спустился к ангелу Ленни. Они поприветствовали друг друга, как это делали римляне, пожав руки по локоть.
   Ангел Ленни указал на подопечного, который смотрел на нового ангела, широко улыбаясь, из чего тот понял, что его видят, и поклонился ему. Ленни озорно подмигнул в ответ.
   – Ты веришь в духов, демонов, дьявола?
   Опять донеслось от дальнего столика.
   – Да я с ними по несколько раз в день имею дело, причем у каждого своя история и миссия.
   – И что религия? Способствует их изгнанию?
   – «Отче наш» хорошо, но лучше молитва Святому Духу.
   – Излечивает от одержимости?
   – Только если молиться с верой.
   – Значит это игра в «верю-не верю». Не смеши меня.
   Видно, глянув на часы, он продолжил:
   – Ну, хорошо, мой друг. Мне пора в университет, а еще не терпится покурить. Счет, будьте добры.
   Пожилой мужчина поднял руку с незажженной сигарой, которую собирался закурить сразу же на выходе.
   – Рассчитайся с герром Фрейдом, – приказал хозяин официанту. Тот бросился исполнять поручение и за чаевыми. Пожилой господин отсчитал деньги, поднявшись, раскланялся с молодым коллегой.
   – Еще увидимся сегодня в университете на заседании совета.
   – Да, Зигмунд, я там обязательно буду.
   – И… – пожилой поднял указательный палец вверх, – не все люди любви достойны.
   – Позволь с этим не согласиться.
   Его собеседник привстал для рукопожатия. Они пожали друг другу руки и разошлись. Оба чувствовали легкое раздражение от двустороннего несогласия и неудовлетворенность от незаконченной дискуссии, у которой, наверняка, будет продолжение.
   Черный ангел, проходя мимо белого хранителя молодого собеседника, стоявшего возле ангела Ленни, толкнул того плечом и презрительно сплюнул, но на большее не решился, из-за явного превосходства сил не в свою пользу. А выйдя из кафе, увидел еще и ангела чивани, несомненно, более сильного и более опытного.
   Чивани пристально смотрела на того, кого назвали Зигмундом Фрейдом. Он приближался к ней, с удовольствием затягиваясь дымом сигары.
   – Погадать, господин хороший? – Вскинулась она со своего места и опрометью бросилась к нему.
   – Знаем мы вас, – и прошел было мимо.
   – А зря, мог бы узнать, что уже смертельно болен, – тот замедлил шаг и чуть повернул голову, – будешь ужасно страдать, но проживешь еще долго, покуда не закончишь свою миссию.
   Фрейд медленно повернулся:
   – Миссию, говоришь? – Усмехнулся: – И какую же?
   – Опорочить, опошлить, очернить и втоптать в грязь все чистые отношения, изгадить все общечеловеческие ценности и заставить людей не совершенствоваться, а деградировать.
   – Однако! Ты это серьезно?
   – Вполне, – она твердо смотрела ему в глаза снизу вверх.
   – Тогда в бой, – ангелы напряглись, готовясь ринуться в атаку друг на друга, – фигурально выражаясь, конечно же.
   Хранители расслабились, а Фрейд рассмеялся внезапно охрипшим голосом, на губах появилась красная слюна. Он, не спеша, достал платок, вытер рот, посмотрел на ткань со следами крови:
   – Потороплюсь, работы много, а времени мало. Сколько ты сказала мне осталось?
   – Думаю, лет 16 непрекращающейся боли. А твой черный ангел будет этому способствовать.
   – Ангел? Черный? – Он оглянулся по сторонам. Рот с сигарой скривился в ироничной усмешке: – Слишком мало времени, надо спешить, может, успею.
   Он развернулся и пошел, выпустив за собой густое облако сигарного дыма. Но опять резко повернулся и, глядя исподлобья на цыганку насмешливыми глазами, спросил:
   – Хочешь, я поставлю тебе диагноз? А то и несколько. Бесплатно. Что является исключительным исключением в моей практике.
   Черный ангел наклонился к уху Фрейда и что-то стал ему нашептывать, бросая ехидные взгляды то на чивани, то на ее ангела. И Фрейд разразился тирадой из трудно понимаемых медицинских терминов:
   – Деменция параноидного типа, старческий маразм, органический психосиндром, не достигающий степени тяжести психотического состояния. Таков мой диагноз, грязная, вонючая старуха.
   – Насчет вонючей и старухи не поспоришь. Что есть, то есть. Старость, как говорится, не радость. Табак, сам знаешь, не цветочками пахнет. Но насчет грязной, извини, не могу согласиться.
   Фрейд только сейчас пристально взглянул на нее, оценивая простой, но чистый наряд цыганки.
   – А вот ты – сам грязный и полмира испачкаешь. И ко всему прочему, скрытый садист, наслаждающийся страданиями своих пациентов, слишком трусливый, чтобы проявить себя, не таясь. Но прожженный и бездушный циник, чем и заслужил рак гортани.
   Ангел чивани сделал ложный выпад в сторону хранителя Фрейда, и тот трусовато спрятался за спину подопечного. Фрейд глубоко затянулся, в упор, не моргая, уставился на навязчивую, по его мнению, цыганку, выпустил дым ей в лицо, стараясь, чтобы он долетел до нее. Это непременно получилось бы, но он закашлялся. И теперь платок был весь в крови. Он медленно отвернулся от вынужденной собеседницы, роясь в карманах двумя руками одновременно. Хрипло посмеиваясь, он бросил через плечо серебряную монетку со словами:
   – Заслужила.
   Чивани нагнулась, чтобы поднять ее, но на ней стояла нога черного ангела. Она распрямилась, положила руку на свою палку, которая сейчас была заткнута за пояс. Тот злорадно улыбался, глядя ей прямо в глаза, потом резко крутанулся и вихрем догнал своего подопечного, неспешно шествующего в сторону университета. А монетка, поднятая на ребро потоком завихрившегося воздуха, покатилась к краю тротуара и свалилась бы в решетку дождевого стока, если бы не малыш, проходящий мимо.
   Чивани не стала бежать за монеткой, спокойно наблюдая за траекторией ее движения к стоку и за тем, как ее схватил бедный мальчуган. Подмигнула ему:
   – Бери, бери, тебе нужней.
   Тот счастливый сразу же побежал в кафе, купить хоть что-нибудь сладкого.
   Тем временем молодой коллега Фрейда допивал чашку знаменитого шокочино, ложкой выбирал взбитые сливки и доедал остатки пирожного, все время поглядывая на Ленни. Их ангелы, стоя возле мальчика, общались, пока он делал заказ, сглатывая слюну, пока наблюдал за процессом обертывания в фирменные салфетки и упаковывания в фирменные коробки.
   – А кто тот господин? – Не утерпел и спросил Ленни у хозяина, указав на сидящего в углу мужчину.
   – О, это герр Юнг, а тот, что уже вышел, герр Фрейд, – приглушив голос и утеряв от этого заискивающую почтительность, ответил хозяин, – оба знаменитые новомодные псих…
   – Психи?
   – Ну, эти… врачеватели души, как их там… анализируют, что ли, душу.
   – Душа – психо, знать – логия.
   – Ах, да. Психологи. Откуда ты только это знаешь? Если даже я запомнить не могу?
   Ленни взял коробку и, не задумываясь, что будет говорить с незнакомым взрослым мужчиной, пошел к столику Юнга.
   Тот внимательно рассматривал приближающегося рыжеволосого мальчика: здорового, сытого, чистого, жизнерадостного крепыша.
   Их взгляды встретились и уже больше не отводились. Оба радостно улыбались, как будто знали друг друга много лет.
   – Ленни Голд. А вы…
   – Карл Юнг, – тот протянул руку и по-мужски, без ссылок на детский возраст, пожал крепкую ладошку Ленни, – у меня такое чувство, что я тебя знаю. У меня хорошая память на лица, и я точно знаю, что мы еще не встречались. Как такое может быть?
   Ленни только пожал плечами, еще не зная, как растолковывать другим людям, что они из одного лагеря.
   – Я знаю, кто может объяснить. Мой учитель. Она ждет меня на улице с этими пироженками.
   – Кто она?
   – Цыганка. Много курит. Поэтому сюда и не зашла.
   – Чему учит?
   – Всему, что знает. Она отлично разбирается в людях, прекрасно гадает. А как видит прошлое и предсказывает будущее!
   – Познакомишь меня с ней? Меня это все интересует с профессиональной точки зрения.
   – Запросто.
   Ленни подождал, пока Карл закончит трапезу и расплатится. Из кафе они вышли вместе. Мальчик улыбался, не скрывая своей радости. Подвел Карла к чивани, невозмутимо попыхивающей трубкой уже за столиком у входа. Как будто и не было словесной стычки с эгоистичным господином.
   – Чивани Агнес, смотри, кого я привел. Ему интересны гадания, предсказания…
   Но она смотрела на нового знакомого так, как смотрят на старого приятеля:
   – Тебе не след водиться с тем господином.
   – Э?..
   – Ну, тем, с сигарой.
   – А, с тем, с сигарой… – Юнг пристальнее вгляделся в старое, морщинистое лицо и черные непроницаемые глаза, взгляд которых, однако, пронизывал насквозь. – Да, я чувствую, что наши дорожки расходятся, причем в абсолютно противоположные стороны. Так что, в ближайшее будущее это и случится.
   – Я видела твои книги в книжном магазине, тут за углом.
   – Видела? – Коротко хохотнул Юнг.
   – Да, хорошие, светлые книжки, не то, что те, которые написал тот…
   – С сигарой. Я понял.
   – Побольше бы людей их прочитало! Тогда в их головах было бы больше порядка. Но, к сожалению, этого не будет, по крайней мере, в ближайшее время.
   – Чтения или порядка?
   – Ни того, ни другого. Ты пишешь правильно, но слишком сложно для них. Твои книги предназначены для интеллектуалов, а твой оппонент…
   – С сигарой.
   – …рассчитывает на сексуально неудовлетворенную публику. Среди подобной проще найти поддержку. И он более удачлив. Опять-таки, к великому сожалению. Он запустит мерзкую машину разрушения невинности, и ее не остановить, пока она не покалечит множество искателей истины. Но ты не отчаивайся, что не будешь столь успешным, известным, популярным при жизни. Работай. Главное, ты идешь в правильном направлении. Придет время, ты будешь светочем, в прямом смысле, в… чем ты там занимаешься?
   – Аналитической психологией.
   – О, ну, конечно. Да, в ней, в знаниях о душе. Только будь осторожен. Защищайся. Он тебе поможет.
   Она ткнула палкой за плечо Юнга.
   – Кто?
   Тот обернулся, но никого не увидел. Чивани фыркнула:
   – Он.
   Глядя в пустоту для психолога, но в упор уставившись на его ангела, она сурово сказала:
   – Ну, ты понял, храни его, не дай ему стать одержимым. И жене его не дай на него влиять. А ты, поменьше с духами якшайся. Они тебе могут не только взаправдашнее поведать. Ладно. Иди уже. Хотя можешь и ручку позолотить.
   Юнг вынул банкноту.
   – О, душеспаситель еще и щедрый. Наемся сладкого сегодня от пуза.
   – Наисладкого, – поднял шляпу, прощаясь.
   – А тебе удачи и всего только светлого. Хотя с твоей работой это не может быть всегда.
   И довольные друг другом они разошлись было в разные стороны.
   – И… – чивани остановила Юнга уже шагнувшего в направлении университета. Он с улыбкой обернулся. – Когда следующий спиритический сеанс?
   Психолог пробормотал вроде как про себя:
   – И почему я не удивляюсь? – И уже громко добавил: – Завтра.
   – Мы придем?
   – Да, конечно, я представлю вас как своих друзей.
   – И где?
   Он назвал адрес.
   Чивани подняла указательный палец:
   – Мы придем.
   – Хорошо, хорошо. Договорились. Буду ждать. Не опоздайте. Потом никого до конца сеанса не пускают.
   – Да, дорогой. Придем, не опоздаем, будем вести себя, как твои друзья.
   Юнг заулыбался еще шире в предвкушение забавной встречи, махнул рукой на прощание и зашагал восвояси.
   А чивани жадно втянула в себя ароматы, вылетающие из открытой двери, и с сожалением вздохнула:
   – Эх… люблю кофе, люблю шоколад, но они плохо влияют на печень, источник внимания. Приходится ограничивать себя в выборе напитков и лакомств. Лучше чай. Травяной. Или цикорий. Или еще лучше ройбуш. Бодрят без последствий. И шоколад можно заменить какой-нибудь карамелью. Вкусовая палитра не та, конечно, но привыкнуть легко.
   Побродив по городу, усладив глаза красотами европейской столицы, еще совсем недавно задававшей моду всему миру и еще не успевшую от этого отвыкнуть, насытившись не только аппетитно выглядящими, но и, действительно, вкусными сладостями из кафе, Ленни и чивани вернулись к вардо.
   Ленни, удовлетворенный и усталый, насобирал сухих ветвей, свалил их в кучу для будущего костра, улегся на землю животом вниз, раскинув руки, и блаженно отдался в ласковые объятия Бхуми, растворившись в неге полной отдачи.
   – Как ты это делаешь?
   Ленни с лицом, светящимся предовольной улыбкой, с трудом открыл глаз.
   – Ложись, – сказал так, что чивани даже не подумалось сопротивляться. Она легла на живот, раскинула руки, повернула голову к Ленни в ожидании указаний.
   – Расслабься, ты слишком напряжена.
   Она вздохнула, про себя признав, что это правда.
   – Закрой глаза. Помолись земле и отдайся на ее милость.
   После молитвы чивани почувствовала, как что-то ушло в землю, даже дышать стало легче.
   – А теперь окунись в ее любовь и плыви.
   Глаз Ленни закрылся. Чивани расплылась в улыбке, почувствовав себя маленькой беззаботной девочкой, собирающей с матерью лечебные травы в поле, когда не имеет значение смысл или результат, а важен только процесс. И радость бытия ради бытия. Она расслабилась полностью и сразу почувствовала пульс земли в своем теле, наполняющим ее такой мягкой, женской, материнской радостью, какую не давала мужская энергия огня. Почва шевельнулась под ней, и она почувствовала легчайшее прикосновение к своему лицу и нежный цветочный аромат. Чивани быстро открыла глаза и увидела возле себя растение.
   – Земля, воистину, ты – мать.
   Она с благодарностью поцеловала благоухающий цветок, приподняла голову и посмотрела на солнце, приближающееся к горизонту и уже ставшее красным.
   – Расслабься и наслаждайся, – пробормотала сама себе и заснула.
   Рано утром, бодрая, хорошо выспавшаяся и помолодевшая чивани растормошила Ленни. Первое, что он произнес, был вопрос, откуда цветок, что у нее за ухом? Объяснил, что такой вид можно найти только высоко в горах. Чивани расплылась широкой белозубой улыбкой:
   – Бхуми одарила.
   – Ооо, – Ленни радостно засветился.
   Пока чивани готовила завтрак, он по своему обыкновению делал зарядку и обливался. А она наблюдала за вытянувшимся и окрепшим за лето мальчиком. Их ангелы отрабатывали приемы в воздухе.
   После завтрака и мытья посуды чивани деловито спросила, как учитель на уроке:
   – Ты же помнишь, куда мы идем сегодня вечером?
   Ленни согласно кивнул головой, дескать, помнит.
   – Тогда давай-ка проясним, так что же такое душа.

Спиритический сеанс

   – Давай с самого начала. А первым делом надо понять, что жизнь – это только стадия гусеницы, умирание – стадия кокона для бабочки-души. Как проживешь жизнь, так и будешь летать после смерти, или не летать, или ползать, или корячиться в муках. Умирать легко и не страшно. Это такое облегчение перестать зависеть от боли тела и страданий разума.
   – Откуда ты знаешь?
   – Я уже умирала, если ты помнишь.
   Замолчала, пожевала губами, пыхнула трубкой.
   – Представь себе бабочку, которая несет на лапках…
   – Ты объясняешь мне, как маленькому ребенку.
   – Хочешь по-взрослому?
   Ленни только пожал плечами.
   – Хорошо. Давай по-взрослому. Что такое, по-твоему, душа?
   – Ну, исходя из того, что я видел… человек без тела.
   – Это понятно.
   – Без пола и возраста. Хотя они все еще угадываются по размеру тела и той одежде, в которой был человек во время последней смерти.
   – Тааак.
   – Разного цвета, разной плотности, разного поведения.
   – Да-да. Все так. Но что такое душа? Что значат выражения: великодушие, душевное равновесие, душа нараспашку, родственная душа, душа болит, душа поет, излить душу, греть душу, наплевать в душу, отдать богу душу, продать душу дьяволу? Все это не про то, что ты имел в виду. Это про то, что внутри тебя, меня, каждого человека.
   – Тогда…
   Ленни задумался ненадолго, насупив брови:
   – Тогда не знаю. Расскажи.
   – У каждого человека есть сгустки энергий…
   – Каа говорил мне.
   – …они похожи на цветы с разным количеством лепестков. Каждому присущи свои качества. Семь цветов – семь уровней сознания…
   – А! Учитель земли говорил мне об уровнях, но я тогда не понял, что это и про людей.
   – …Они крутятся так быстро, что кажется, что это колеса только с ободом и центральной точкой оси. Своим движением они создают поле вокруг человека. Поэтому вокруг каждого из нас есть семь аур разного цвета. Так вот. Эти сгустки, колеса, лотосы, от названия суть не меняется, аура, которая появляется от их движения, каналы прошлого-будущего и золотая богиня или Кундалини, создают то, что мы называем душой. Она входит в зародыш, когда физическое тело более или менее сформировано, где-то в два-три месяца, и тогда это уже не просто зародыш, а человек.
   – А ты видишь лотосы?
   – Да, все, что касается огня, я вижу. Хочешь, покажу себя?
   – Конечно, хочу!
   Ленни даже подпрыгнул от восторга и от возможности увидеть феерическое зрелище. Он не ошибся. Чивани села, умостилась поудобней, закрыла глаза. И вдруг через ее тело в одежде он четко увидел три нити вдоль всего позвоночника, на которые были как бы нанизаны быстро вращающиеся сгустки света всех цветов радуги. Чивани довольно заулыбалась, увидев открытый рот и широко распахнутые глаза своего ученика.
   – Могу замедлить.
   Засветилась голубым светом левая ниточка.
   – Могу убыстрить.
   Вспыхнула желтым правая нить, и сгустки света закрутились быстрее.
   Чивани задышала так быстро, как во время пробежки.
   – Первую снизу могу вынести за пределы тела.
   Красный нижний шар отделился, она взяла его в руки и, нежно погладив, поместила на место.
   – Но золотая богиня поднимается только по центру. Он есть у всех, но начинает работать по своему духовному предназначению только у дваждырожденных, как мы.
   Крестец засветился золотом, и оттуда начали подниматься по спирали тонкие ниточки. Много, одна за другой, нанизывая сгустки на себя, как разноцветную гирлянду, раскручивая сплетенные или спутавшиеся лепестки, заставляя их светиться ярче. Они поднимались над головой и устремлялись высоко в небо. Вокруг чивани сияли семь аур разных цветов, но, когда ее золотая богиня поднялась полностью, умостившись на лотосе на макушке головы, они все стали одним белым, светящимся, пульсирующим целым.
   – Ничего не напоминает?
   – Нимб вокруг святых на иконах.
   У Ленни захватило дыхание от мысли:
   – И у меня так?
   – А то.
   – А ты видишь это и у других тоже?
   – Могу. Но мне не интересно. У каждого человека своя жизнь, свои испытания, свое предназначение. Я знаю, что не должна вмешиваться в этот сокровенный процесс. Могу намекнуть, подсказать, но ничего исправлять нельзя. Один раз от жалости попробовала. Агни явился, пригрозил уйти и не возвращаться до следующей жизни. Пришлось выбирать. А потом до меня дошло, что каждый человек – кузнец счастья или несчастья, но своего, а никак не чужого.
   – А я смогу так проявлять свою энергетику?
   – Отчего ж нет? Только надо тренироваться. Кстати…
   Чивани снова стала собой, встала, исчезла в вардо, вышла оттуда с большим альбомом.
   – Смотри. Где бы я ни была, а я изъездила всю Европу и Азию, я находила картинки с изображением души. И, как ты видишь, они одинаковы во все времена у всех народов, у всех религий. Особенно много таких изображений в Индии. Там знают об этом с самого рождения, но почему-то упорно думают, что иметь йогу – удел избранных. Здесь не все, конечно, но для меня они – весомое доказательство того, что об этом знаю не только я. И не только ты.
   Ленни листал страницу за страницей и видел одну и ту же, запечатленную на бумаге душу. Семь цветков, нити их соединяющие и треугольник у основания, нимбы вокруг головы или тела.
   – А душа и дух одно и то же?
   – Ну что ты. Совсем разные, ммм, понятия, совсем разные энергии. Душа – женская энергия, дух – мужская. Только дух дает возможность жить душе в теле.
   Человек начинает жить только тогда, когда дух входит в сформировавшуюся душу. Нет духа, нет дыхания, нет жизни.
   – Значит, когда человек умирает…
   – Первым выходит дух. За этим следует физическая смерть. Затем душа. И в зависимости от того, какую она жизнь прожила, будучи человеком, на такой уровень обитания и поднимется или опустится.
   – А животные?
   – И животные, и растения имеют душу. Тоже умирают, тоже ждут часа своего рождения, эволюционируют, могут стать людьми, могут стать демонами. Но люди из них, правду сказать, не всегда достойные. Первую жизнь все-таки живут. Просто человекоподобные животные. Знаешь, что есть люди с хвостом, шестью сосками, волосатые, как собаки? Отож и оно. Есть очень красивые… особи. Но поведение у них как у животных: не умеют сдерживать свой темперамент и желания, пренебрегают гигиеной, им нравится выставлять тело напоказ и заниматься любовью на людях. Это все признаки первой человеческой жизни. Потом, конечно, полегче будет. Когда научаться правилам социального поведения. Через несколько жизней.
   Они помолчали.
   – Зачем я тебе это рассказываю?
   – Мы сегодня идем на какой-то спиритический сеанс.
   – О, – подняла указательный палец, – «спирит» – значит «дух». Покажу тебе мертвые души, для простоты будем называть их духами, хотя теоретически это души. И еще. Святой, когда разговаривает с богом, никогда не трясется. Трясутся только при одержимости одним или несколькими духами. Правильное, однако, слово «одержимость». Мертвая энергия захватывает тело и держится в нем, подавляет живой дух и пытается проявлять себя через человека всеми доступными ей способами: через мысли, слова, несвойственные ранее поступки. Так-то. А сейчас сиди и учись, как защищать себя огнем от всего мертвого. Они боятся огня, как черт ладана. Делай вот так.
   Она показала, как окутывать себя тонким слоем горящего пламени и уселась рисовать. Только буркнула почти про себя:
   – Душа просит.
   О да. Чивани замечательно рисовала в примитивном стиле, прекрасным своей наивностью и чистотой, душевностью и мягким светом. Рисовала всем, чем придется: песком, листьями, кофе, палкой на земле, на воде, в воздухе, огнем. Чаще всего Мать-богородицу. И всегда у нее был огненный нимб.
   Они-таки опоздали. Чивани сделала это намеренно. Медленно собиралась, не торопясь ела, неспешно шла, специально не взяла экипаж, хотя деньги были.
   Юнг немного нервничал. Они издалека видели, как он то стоял, то прохаживался по широким ступеням массивной лестницы помпезного парадного входа в здание, фасад которого своими колоннами, изобилием скульптур и лепнины создавал иллюзию богатства. Но когда психолог увидел их, и его ангел положил свои руки ему на плечи, он успокоился, смирился и не стал ничего говорить.
   Ленни радостно замахал рукой в знак приветствия, чивани только жадно затянулась дымом, пыхнула трубкой несколько раз, потушила ее, вытряхнула остатки табака, постучав о перила, и засунула ее за пояс. Посмотрела снизу вверх:
   – Веди. А ты, – она глянула за спину Юнга, выставила указательный палец и назидательно дала указание: – Укрой его сейчас, а то некого будет хранить.
   Юнг удивленно обернулся в одну сторону, в другую в поисках того, кому это было сказано.
   – Не беспокойся, дорогой, еще увидишь.
   – Мы опаздываем. Там сейчас уже начались приготовления, – поторопил их Юнг.
   – Вот и славненько, вот и славненько. Устрой нас так, чтобы мы всех видели, но никому не мешали и не привлекали внимания.
   И Юнг повел их через широкий, высокий, светлый коридор в стиле барокко, насыщенный атмосферой снобизма хозяев дома, для которых показная роскошь была необходимым атрибутом богатства. В интерьере преобладали пурпур, позолота и дорогие поделочные камни. У стен пристроилось множество статуй и экзотических растений. На полу ковровая дорожка с высоким ворсом приглушала звуки шагов. Статуэтки, шкатулки и резные безделушки украшали столики, между которыми зазывали присесть и насладиться красотой обитые бархатом диванчики, хотя вычурная и обильно декорированная мебель была больше похожа на украшения, чем на предметы домашнего обихода. Высокие арочные окна занавешены тяжелыми бархатными, в тон диванов, портьерами с бахромой, способными сохранить темноту даже в самый яркий солнечный день. Стены были оклеены шелковыми обоями и плотно увешаны картинами в деревянных резных и литых металлических рамах с замысловатыми канделябрами между ними.
   Если так роскошен был коридор, то что тогда ожидало их в комнате для приема гостей, да еще с такой специфической целью визита?
   Перед самой дверью чивани остановилась сама и остановила всех, обратилась к Юнгу:
   – Наклонись-ка, у тебя что-то в волосах…
   Юнг безоговорочно склонил голову. Чивани сильно помассировала ему кожу на темечке, потом легким движением подправила растрепанные волосы на макушке.
   – Ну вот.
   Юнг медленно поднял голову, глаза открыты, но ничего не видят. Чивани, довольно улыбаясь, пощелкала перед его носом пальцами.
   – Что… что ты сделала со мной?
   – Ну… приоткрыла дверь самую малость, чтобы ты вышел в мир через дверь, а не смотрел на него через окно. А теперь посмотри на меня, – пощелкала пальцами опять, – смотри на меня. Покуда ты держишь внимание на темечке, ничего не случится. Как только ты его потеряешь на своем излюбленном времяпровождении, в тебя может впрыгнуть кто угодно. Ты понял?
   – Не совсем.
   – Внимание на темени, сказала. Это твоя защита и спасение. Что бы ни случилось. Можешь читать молитву Святому Духу, если станет совсем страшно. Если вспомнишь, конечно.
   – Ты это о чем? Мне всегда казалось, что подобные сеансы просто весело. Непонятно, необъяснимо, но нервощипательно.
   – Я о том, что ты сегодня увидишь то, что так долго пытался увидеть. Смотри, не подведи себя. Где ты должен держать внимание?
   Юнг медленно, как смирившийся ученик и как его собственные пациенты, показал на макушку головы.
   – Хорошо. А теперь, посмотри вокруг. Что ты видишь?
   Юнг с трудом оторвал взгляд от бездонной черноты глаз чивани и поднял его чуть выше. И выше, и выше.
   Над ней возвышался белый ангел-исполин, невозмутимо глядящий ему прямо в глаза сверху вниз. В глазах Юнга быстро растаяли испуг и изумление, на их место умостилось неутомимые любопытство исследователя и искателя истины.
   Он глубоко вздохнул и повернулся к Ленни. Возле него тоже стоял ангел.
   Пониже и помоложе.
   – И у меня есть?
   Указательным пальцем показал вверх и через плечо с надеждой, что ангел есть и у него и, боясь узнать, что хранителя нет.
   По тому, что Ленни весело засмеялся, понял, что есть, и резко обернулся. Его ангел стоял сразу за ним, старик с длинной бородой и крыльями зимородка. Юнг, забыв обо всем и обо вся, тотчас же приступил к обследованию. Обошел хранителя вокруг, осматривая со всех сторон, попытался потрогать, погладил крылья. Его лицо становилось все азартнее.
   – Он всегда был со мной?
   – Думаю, да.
   – Никогда бы не подумал, что у меня есть ангел-хранитель. Я, конечно, что-то чувствовал, но, чтобы вот так, воочию лицезреть…
   – Да, это он хранил, хранит и будет хранить тебя на твоей нелегкой стезе, но при условии…
   – Да-да, я помню, внимание здесь, – как твердо выученный урок выпалил Юнг и положил ладонь на темя и крепко-крепко потер кожу головы.
   – Я теперь всегда буду его видеть?
   – Зависит от твоего желания.
   – Тогда всегда.
   – Он будет помогать тебе, вести, защищать, главное, чтобы ты его слушал. Все остальное с опытом.
   Детский восторг выплескивался и растекался по-взрослому, отмеченному жизнью и годами лицу, озаряя каждую морщинку.
   – Какая невообразимая удача, что вы мне встретились. Теперь, надеюсь, будет намного легче в моих изысканиях.
   – Мы опоздали критически?
   – Ах да. Ну, конечно. Я уж и забыл. Но без меня не начнут. По крайней мере, мне так обещали. Пойдемте.
   Он повернулся к двери и широко распахнул ее.
   Как и предполагалось, помещение было еще роскошнее, чем коридор, хотя и освещалось только свечами. И они сразу же погрузились в ауру таинственности. Это был зал, окрашенный в красный цвет, высокий потолок которого подпирали черные колонны с золочеными капителями. Золото было везде: на шикарных резных рамах картин, на статуях со всего света в рост человека, стоящих на черных полуколоннах, на лепнине потолка, на древних мистических символах и канделябрах с толстыми свечами на стенах, на огромной хрустальной люстре над столом в центре зала, на спинках и ножках стульев вокруг него.
   Слева от двери располагалось сооружение похожее на алтарь. Четыре колонны, где крепились фигуры золотых ангелов, несли черную арку с солнцем, в лучах которого опять-таки виднелись какие-то символы. Простенок между колоннами и стол с изогнутыми резными ножками отделаны черным мрамором. На стене висел огромный золотой крест с распятым золотым Христом. На столе лежала раскрытая толстая книга.
   Справа длинный узкий диван с черной бархатной обивкой, по обеим сторонам которого стояли столики с безделушками и хрустальными графинами с водой и вином. А чуть дальше высокие, раскидистые деревца с большими листьями в вазонах под золото.
   Через круглые окна под самым потолком уже не проникал свет, часы где-то за стенами дома отбили десять вечера, время наступившей летней темноты. Все звуки, просачивающиеся через стекла, сразу же тонули в пушистом персидском ковре.
   Комната была наполнена густым сладко-цветочным дымом восточных благовоний и тихой однообразной мелодией музыкальной шкатулки. Аромат и музыка волнами обволакивали всех присутствующих, расслабляя и настраивая на нечто мистическое.
   – Сразу захотелось курить, – не удержалась и буркнула чивани.
   Едва только они вошли в комнату, все обернулись к ним с нескрываемым раздражением, как к опоздавшим, которые заставили себя ждать.
   За столом сидели пять человек, все в черном. Трое из них были ничем не примечательны, а вот двое других заслуживали внимания.
   Лицом к двери сидела немолодая красивая женщина с высоко уложенной прической, с огромными, карими и неулыбчивыми глазами, по ощущениям большая и неприступная, как скала, хотя была маленькой и хрупкой. За ней стояла черная скалоподобная хранительница, которая при появлении сразу трех белых ангелов напряглась, заставив подопечную схватиться за виски, но сама не сдвинулась с места.
   Рядом с этой женщиной сидел седеющий мужчина среднего роста и некрупной комплекции с маленьким, юрким, как стриж, белым ангелом за спиной. Весь облик подопечного: голубые глаза, с пронзительным и одновременно мягким взглядом, бородка клинышком, руки, не привыкшие к тяжелой работе, выдавали философствующего аристократа. Он глянул на вошедших с нескрываемым любопытством и дружелюбно улыбнулся.
   Пожилой мужчина, явно хозяин особняка и главный за столом, огромный, чернобородый, с пронизывающим, «мефистофельским» взглядом, медленно и пристально осмотрел всех вошедших. Он сознательно поддерживал имидж посвященного во многие тайны, и это был лучший способ продемонстрировать всем и каждому свое особое положение среди людей, жаждущих мистики. Был ли он таким? И мог ли?
   – Он видит?.. – Чуть слышно спросил Юнг.
   – Нет, но явно чувствует. Будь с ним настороже.
   – А те, с ангелами?
   – Нет. Посади нас и иди.
   Юнг проводил Ленни и чивани к дивану и пошел к столу, на котором лежали таблица с алфавитом, цифрами и словами «да»-«нет», тетрадь, перьевые ручки, стояла чернильница.
   – Простите за опоздание.
   – Ты зря привел посторонних.
   – Нам они никак не помешают. А их присутствие важно для моей работы.
   – Они не в черном.
   – Это не обязательно, если не принимать непосредственное участие.
   Председатель своеобразного собрания был недоволен и не скрывал этого. Но ему пришлось смириться. Он считал известного психолога хорошим проводником и гарантом безупречного проведения сеанса. Поэтому он с трудом подавил в себе раздражительность и начал:
   – Чтобы сеанс прошел без проблем, познакомьтесь. Карл Юнг, известный психоаналитик, – хозяин указал на еще не севшего Юнга. Тот вежливо поклонился. Дальше последовал короткий жест в сторону мужчины с белым ангелом, на лице которого читались легко уживающиеся романтичность и возвышенность чувств, аналитичный ум и прагматизм.
   – Николай Рерих, русский археолог, писатель, художник, философ.
   Тот широко улыбнулся, привстав, пожал Юнгу руку. Рукопожатие было мягким, скорее нежным. Его ангел, молоденький, худенький паренек с длинными гладкими волосами, радостно протянул руку ангелу Карла для приветствия. Хранитель Ленни хотел было тоже пожать тому руку, но ангел чивани остановил его. Пришлось довольствоваться салютом издалека.
   – Елена Рерих. Жена Николая. Убежденная теософ и муза мужа.
   Ее ангел, зрелая, квадратная, тяжеловесная, словно обтянутая черной блестящей кожей, с короткими крыльями, предостерегающе положила руку на ее плечо. Другой рукой она держала плеть с несколькими ремнями, на концах которых были закреплены лезвия, и нервно ею постукивала по колену. И цепь, идущую к ошейнику на шее ангела Николая.
   Ее миловидная подопечная протянула холеную руку для знакомства, но сдавалось, что скала соизволила снизойти к ничтожному человечку. Ее улыбка была только намеком на улыбку, но рукопожатие оказалось крепким и властным, как у мужчины, привыкшего повелевать. Пронзительный взгляд ее глаз прошелся по лицу Юнга, сделал рентгеновский снимок и ускользнул, как и ладонь. Она еще раз коротко глянула как бы сквозь него и сказала тихим низким голосом:
   – У вас за спиной… голубой шар…
   – Это хорошо или плохо?
   Ее ангел сжала ей плечо. Та резко повела этим же плечом, болезненно сморщилась:
   – Плохо. Вам надо от него избавиться.
   Хранительница довольно улыбнулась и подмигнула, пристально глядя на ангела Юнга. Председатель прервал их:
   – Об этом после. С остальными ты знаком.
   Юнг решительно отодвинул стул, сел, правой рукой поправил волосы, немного задержался на темечке.
   – Мне что-то нехорошо, – Елена положила ладонь на лоб. Напряжение ее ангела, которая оказалась в окружении четырех белых противников, все-таки передалось подопечной.
   – Выпей воды, дорогая.
   Николай соскочил, сходил за водой к дивану, где устроились Ленни и чивани, по ходу улыбнувшись им, отнес стакан жене, нежно заглянул ей в глаза:
   – Масечка, может сегодня не нужно?
   – Нет, нужно, я чувствую, что сегодня произойдет нечто великое. – Она наклонилась к мужу, понизила голос до шепота и зашептала тому в ухо: – И камень на это утром указывал.
   Слышали все, но из вежливости сделали вид, что ничего не слышали. Ее ангел положила обе руки ей на плечи. Она резко выпрямилась:
   – Мне уже гораздо лучше. – Хотя лицо говорило обратное.
   – Тогда начнем? – С сомнением спросил муж.
   – Да, пожалуй. Можно приступать.
   – Да, да, – дружно изъявили готовность все остальные, подтверждая согласие кивками.
   Вышколенный слуга бесшумно двинулся вдоль стен, быстро потушил многочисленные свечи и вышел, тихо прикрыв за собой резные двери.
   Свет нескольких свечей остался только над столом на нижнем ярусе хрустальной люстры, освещая стол сверху. Из-за черного одеяния казалось, что белые лица с цветными отблесками от ее кристаллов, парят в воздухе.
   Каждый из присутствующих был хорошо знаком с правилами спиритических сеансов, такими модными во всей Европе последние лет тридцать. Поэтому следующее, что они сделали, так это положили руки на стол, потом взялись за руки, образовав замкнутый круг, склонили головы и закрыли глаза. Все кроме Юнга, которому теперь было интересно видеть все.
   Ангел Юнга положил руки своему подопечному на голову. Хранитель Николая удивился этому, но сделал так же, хотя обычно он просто укрывал крыльями. Черная хранительница в окружении четырех белых была мрачной и настороженной, но уже убедилась, что ее не тронут. Она убрала руки с плеч подопечной и выразительно поигралась плетью, показав, что готова к отражению атаки и не боится поражения. Но белые ангелы не проявляли к ней интерес, кроме ангела Николая. Он, заигрывая, улыбнулся ей и легко провел указательным пальцем по ее мускулистому плечу. Та дернула рукой так же раздраженно, как прогоняют надоедливую муху, но немного расслабилась.
   Юнг улыбнулся. Но ненадолго.
   Хозяин дома, он же медиум на сегодняшнем сеансе, нахмурил брови и низким грудным голосом произнес что-то на странном гортанном языке. Со всех сторон сквозь стены, потолок, пол начали просачиваться бестелесные души. Температура в комнате резко снизилась. Духи окружили людей за столом и встали вокруг них плотной стеной. Кроме двоих.
   Один отделился от общей массы и быстро подлетел к чивани, попытавшись раскрыть крылья ее ангела, которыми она была укрыта. Это был ее сын, нищий голодранец из Браунау.
   Чивани усмехнулась и прошептала одними губами:
   – Быстро ж ты, однако, управился. Что, перстенек поспособствовал?
   Дух сделал еще несколько безуспешных попыток завладеть матерью, с силой, которую придавала ему ненависть, он кидался на нее, оттягивал крылья ангела, пинался. Потом он оглянулся и ринулся назад к столу.
   Другой же, дух девочки, встал чуть в сторонке и смотрел то на Ленни, то на чивани, каким-то образом зная, что они его видят. Он не был заинтересован тем, что происходило за столом, но и не приближался к ним.
   Юнгу стало не до веселья. Он мельком глянул в сторону чивани, скрытую темнотой, плотной стеной духов и покровом крыльев своего ангела. Угадал ее наклон вперед, движение руки с вытянутым указательным пальцем, указывающим на макушку головы, выразительно поднятые вверх глаза для сопровождения этого жеста. Чуть улыбнувшись, сосредоточился на темени и начал наблюдать.
   Ленни не первый раз видел духов, но и он застыл, как чивани отметила боковым зрением, навострив уши. Будто это он сидел там, за столом, и по его телу разливалось странное тягучее ощущение, завораживающее и подчиняющее. У него мелькнула мысль-воспоминание о Каа в мире змей, гады, добровольно вползающие в пасть, и его танец. Понял, что кто-то, скорее всего медиум, воздействует на присутствующих гипнозом.
   «Внимание», – пронеслось в голове вторая мысль, и смела все остальные, установив тишину.
   – Дух Тимура, приди к нам и ответь на вопросы.
   Духи вокруг стола заколыхались, будто в смехе.
   – Он во плоти сейчас, я даже знаю, в чьей, – не вытерпел Ленни, наклоняясь к чивани и зашептав той на ухо. Она только быстро показала рукой, не отрывая взгляда от стола, на губы, на темя, на глаза и на стол быстрым выразительным жестом, мол, молчи, держи внимание, смотри.
   Дух сына чивани бесновался возле стола. Прыгал, взлетал, ползал. Рядом с ним радостно носился дух собаки, и все пыталась лизнуть его своим призрачным языком. Потом тому взбрело в голову плясать под столом, отчего тот заходил ходуном, подскакивал и летал в воздухе, а полы платьев участниц хлопали как крылья птицы.
   Все предметы на нем подпрыгивали и носились из стороны в сторону по столешнице. Чтобы они не упали, духи, стоявшие вокруг, подхватили их, из-за чего людям казалось, что они повисли в воздухе. Чернильница-таки опрокинулась, но черная жидкость полилась не на стол, а по руке одного из духов в сторону, перелилась на ногу другого, на палец третьего, четвертый подставил емкость под струю, и чернила стекли опять на свое место.
   – Тут Тимур?
   Духи наперебой схватились за указатель на дощечке, пытаясь вырвать ее друг у друга.
   При этом люди наблюдали, как стрелка дергается из стороны в сторону.
   Наконец, она оказалась у одного самого сильного, успокоилась и показала «нет».
   – Кто это?
   Стрелка запрыгала по буквам:
   – У-г-а-д-а-й.
   Пес не выдержал невнимания к себе и заскочил в медиума. Тот радостно залился лаем и задергал задом на стуле так, что, если бы у него был хвост, он бы им вилял, как собака, приветствующая своего хозяина.
   Сын чивани выскочил из-под стола, который тут же с грохотом обрушился на пол, вытащил пса за шкирку и, отшвырнув его в сторону, нырнул на его место. И медиум скороговоркой, захлебываясь слюной, заверещал визгливым голосом по-цыгански. По тому, как чивани закрыла уши, Ленни понял, что тот матерился.
   Духи заволновались. Один из них сунул руку в медиума и, вытащив брыкающегося наглеца, влез в него сам.
   Теперь не нужны были стол и доска. Начался собственно спиритический разгул праздношатающихся духов. Тот, кто вошел в медиума начал, рыдая, по-немецки рассказывать о том, как его разорвало на куски бомбой на последней войне, а ведь он так любил жизнь и жену.
   Потом духи договорились об очередности вхождения в человека, добровольно предоставившего им свое тело, и начали один за другим внедряться в него и говорить на тех языках, на которых они говорили в последней жизни.
   Маленькая девочка на испанском рассказала о том, как ее задавил экипаж на улице Мадрида. Но богатей, ехавший на нем, не был наказан, он откупился у ее родителей небольшими деньгами.
   Старик скрипучим голосом поведал на хинди о том, что его, больного и немощного, бросил умирать на улице единственный любимый сын.
   Потом японская девушка, сделавшая себе харакири, тихо всхлипывая, жаловалась, какая это была болезненная и никому не нужная смерть.
   Духи хотели выговориться, раз им это позволяли, и побывать в теле, которое они ненавидели за страдания, но которого жаждали за удовлетворяемые в нем маленькие удовольствия.
   Но вдруг что-то изменилось в атмосфере зала. Духи замерли. И даже тот, кто был в медиуме, вышел наполовину, остановив свое повествование на полуслове. Но увидев новоприбывших, нырнул обратно в тело.
   Люди напряглись в предчувствие чего-то еще более таинственного. Необъяснимый страх сковал всех тех сидящих за столом, кто не был защищен ангелами.
   Потом Ленни увидел, что на полу появились два светящихся серых пятна. Они расползались во все стороны, становились большими, осветили комнату, погруженную в темноту, темно-серым неоновым светом. Вслед за ним появились две огромные головы. Духи в паническом ужасе разлетелись в разные стороны, но не исчезли полностью, а, просочившись сквозь стены, оставили только лица, чтобы наблюдать.
   Фигуры медленно поднимались выше, как бы уплотняя собой и своей непроявленной силой все воздушное пространство зала. Это были мужчина и женщина огромного роста, но ограниченность высоты комнаты заставила их уменьшить себя до потолка. Красивые, стройные, мускулистые, похожие на атлантов, которых более привычно было бы видеть, как украшение домов, одетые в короткие, легкие хитоны, не скрывающие прекрасно сложенные тела.
   Белые ангелы, не раскрывая крыльев над своими подопечными, приготовились к бою. Каждый вытащил свое оружие. Ангел чивани – короткое копье с наконечниками на обоих концах, ангел Ленни – короткий меч, ангел Юнга – сеть и длинный нож, похожий на скальпель, только ангел Николая Рериха остался беззащитным. Вновь прибывшие одним взглядом отбросили ангелов Карла и Николая от стола и пригвоздили к стене. Ангелов Ленни и чивани они, казалось, не видели или специально игнорировали их присутствие.
   Черная же хранительница радостно улыбнулась и резко вскинула правую руку перед собой так, как приветствовали друг друга римские легионеры. Гиганты ответили также. Потом она с легким поклоном отступила назад, предоставляя тело Елены в их распоряжение. Они довольно кивнули и мгновенно влились в нее через голову, только серая светящаяся аура вокруг Елены колыхалась вокруг нее, овевая всех жаром, предупреждающим о присутствии потусторонней силы.
   Никто за столом, кроме Юнга, застывшего почти в той же позе, что и его хранитель на стене, только сидя, не видел происходящего, но все замерли в ужасе, лишь переводили глаза то на председателя, то на стол, то на жену Рериха. Все были не просто напуганы, всех трясло от страха. Но никто не мог ничего сделать, чтобы прекратить этот сеанс.
   Взгляд Елены стал стеклянным, отсутствующим и неподвижным, но она могла двигаться. Чужая энергия подавила ее волю, но желала проявиться через нее.
   Она неспешно пододвинула к себе тетрадь, открыв ее так, чтобы перед ней были две чистые страницы, откинула крышку чернильницы, взяла в обе руки по ручке, с достоинством обмакнула их в чернила и начала быстро писать двумя руками одновременно на обеих страницах в разных направлениях и разными почерками. Один почерк был крупный и размашистый, другой бисерный с завитушками. Закончила, перелистнула, дописала еще что-то. Потом остановилась. Широким росчерком расписалась на одной странице и застыла.
   Сначала из Елены вытекла женщина-гигант, при этом тело Елены немного размякло. Когда она полностью вышла, то что-то бросила на стол. Перед всеми материализовался кусок ткани, испачканный кровью с инициалами Е.И.Р. Он медленно упал прямо на руки Елены.
   Когда вышел мужчина Елена судорожно начала глотать воздух, как будто она не дышала все это время. Ее взгляд снова становился живым и осмысленным. Они попрощались с черным ангелом, опять вскинув руку, никак так и не отреагировав на присутствие хранителей Ленни и чивани. Перед своим уходом мужчина-атлант небрежно бросил на стол горсть золотых монет с чеканкой неизвестной человечеству цивилизации, которые зависли в воздухе. После этого точно нежданные гости медленно погрузились в пол в том же месте, откуда и появились, забрав с собой жар и чувство невидимой, необъяснимой, но явно ощутимой опасности.
   Белые ангелы расслабились, убрали оружие. Черная воительница, довольная и абсолютно уверенная, что с ней уже точно ничего не случится, спокойно стояла за спиной своей подопечной, насмешливо поглядывая на соперников, превосходящих ее по числу и стопроцентно по силе.
   На стол посыпались крупные материализовавшиеся из воздуха золотые монеты. Духи, влетели в комнату и стремительно бросились на деньги в попытке захватить их, но не смогли. Только устроили вихрь, от которого все предметы на столе летали и прыгали. Чернила залили всем костюмы и платья, острые перья ручек царапали лица и руки, тяжелые монеты больно бились, стрелка крутилась, как сумасшедшая, тетрадь шелестела переворачивающимися страницами, стол метался из стороны в сторону по ограниченной людьми траектории. Никого из духов больше не интересовали люди, только золото.
   Страх прошел, и председатель нашел в себе силы несмотря на то, что последний дух, который спрятался в нем при появлении гигантов, не вышел из него, оторвать руки от рук соседей и обессиленно прохрипеть, не открывая рта:
   – Хватит!
   Участники сеанса одновременно разъединили пальцы, и все мгновенно прекратилось. Духи больше ничего не могли сделать, и никак проявить себя. Поэтому они быстро покинули место сеанса, кроме двоих, что прицепились к тем, у кого не было ангела. Один уселся на шею, другой на голову. Стол грохнулся на пол, висящие в воздухе предметы с шумом попадали на него. Все одновременно поняли, что уже больше ничего не будет. На том все само собой и завершилось. Но каждый сидел, еще не осмеливаясь ни пошевелиться, ни заговорить, ошарашенный происшедшим.
   Чивани не выдержала и решила добавить от себя немного мистики, дунув в сторону свечей. Огонек запрыгал от фитиля к фитилю, разжигая их. Но для присутствующих свечи зажглись сами собой.
   В ярком свете черным островком посреди зала неподвижно сидели шесть фигур.
   Первой заговорила Елена. Она схватила кусок ткани и воскликнула быстро, с придыханием:
   – О, это мой носовой платок! У меня сегодня шла кровь из носа!
   А потом она легла на плечо мужу, блаженно закрыла глаза и зашептала:
   – Николаюшка! Какое счастье! Какая удача! Они говорили со мной! – Сделала ударение на слове «говорили». – Они говорили со мной! – Теперь ударение упало на «мной».
   Елена из застывшей скалы превратилась в песчаную бурю, ликующую, ослепляющую, сбивающую дыхание.
   – Кто, дорогая?
   – Учитель Мория. И другой. Они передавали привет из Шамбалы!
   – Что ты там написала, масечка?
   – Я? Я писала?
   – Да, здесь, – муж кивнул на тетрадь.
   Елена схватила ее, глянула на написанное, начала целовать ее, прижимать к груди, высоко поднимающуюся от волнения, всхлипнула, явив окружающим, как может плакать камень.
   – Прочтешь нам?
   – Нет. Это личное. Задание на всю жизнь. Николаюшка, дорогой, пошли, пошли, мне так много нужно тебе рассказать! Имя второго учителя я тоже записала!
   Она торопливо засобиралась, засовывая тетрадь в сумочку. Все встали для прощания. Чопорно откланялись. Елена почти повисла на руке мужа, горячо шепча тому в ухо:
   – Не могу удержаться, чтобы не сказать сейчас, что нам доверили! Дорогой, камень, что прислали нам в Париже – это Чинтамани. Чинтамани! Понимаешь?! У нас с тобой! Камень с Ориона! О! Я не могу, мне надо на свежий воздух!
   И выскочила из комнаты первой, уже на ходу бросив мужу, что подождет его на улице, видно, пытаясь прийти в себя после увиденного, услышанного и прочувствованного. За ней неспешно двинулись и все остальные, вместе с хозяином обсуждая сегодняшний сеанс.
   Николай Рерих задержался с Юнгом в коридоре, весело заговорил первым:
   – Интересуют «духи»? – Он коротко хохотнул, сделав двумя руками кавычки так, как делают американцы, когда говорят в переносном смысле. – Ну как, впечатлило «таинственное» столоверчение, «мистическое» парение предметов, «жуткое» чревовещание? Который раз вижу, который раз боюсь и веселюсь одновременно, и который раз не понимаю, зачем? Но моя жена верит и меня заставляет. На что только не пойдешь ради любимой женщины?!
   Ободренный улыбкой профессионального слушателя продолжил:
   – Кстати, очень было приятно познакомиться. Мне рекомендовали ваши книги по новой науке психологии. Интересное название – знания о душе. А я, знаете ли, мистик. Тоже интересуюсь душой, духом, запредельными телу способностями, но не с научной точки зрения. Объяснить не могу, но верю в прошлые жизни, верю в…
   – Простите, а почему же вы тогда не верите в это? – Юнг указал на дверь, от которой они уже порядком удалились.
   – Фокусы хозяина. Наслышан о нем, как о шарлатане. Но Елена твердо уверена, что у него уникальные мистические способности. Она видела над ним красные шары, из которого льются на всех красные лучи.
   – Мне почему-то кажется, что все, кто сегодня здесь присутствовал, в недолгом будущем будут моими пациентами.
   – Да бросьте. Невинное времяпровождение.
   – Я тоже так думал до сегодняшнего дня, но отныне я верю, что демоны существуют.
   – Правда?! – Но он быстро и с явным облегчением отвлекся от разговора, как только увидел выходящих из зала Ленни и чивани. Все четыре ангела радостно приветствовали друг друга, чего не могли сделать раньше.
   – Они с вами? Не представите? Мне кажется, что… – И Николай задохнулся в струе свежести, в которую окунулся и не захотел покидать, наслаждаясь минутами безмятежности и тишины с закрытыми глазами. Открыл глаза:
   – Так кто это?
   – Ленни Голд, чивани Агнес. Весьма любопытные экземпляры для изучения и для общения, конечно.
   – Ими надо наслаждаться, а вы хотите сделать их подопытными кроликами, – в голосе Николая появился укор, – цыгане всегда считались мистическим народом, способным…
   Подошедшая чивани вплелась в разговор.
   – Да, я могу гадать. Не побоюсь сказать, лучше всех моих сородичей. Хочешь знать, дорогой, будущее или прошлое?
   Она решительно взяла руку Николая, который привычно подчинился напору женской силы и поплыл по течению обстоятельств.
   – Да, она может делать это лучше, чем все те, кого я знал, – подтвердил Юнг.
   Чивани похлопала его по открытой ладони, заглянула снизу вверх в глаза:
   – Самое главное, тебе не повезло с женой.
   – Мне очень даже повезло с женой. Мы очень любим друг друга.
   – Определенно, тебе не повезло с женой, – с нажимом повторила чивани, – это она позволяет тебе любить себя и коварно использует тебя в своих целях. Ты выбрал нелегкий путь – любить…
   Глянула на Юнга. Тот понял, что она сейчас скажет «демона», и отрицательно покачал головой, сработала профессиональная этика.
   – …ее. Но ты люби ее. Любовь очищает.
   – Это все предсказание? – Николай опять хохотнул: – Любить то, что я уже давно люблю?
   – Могу добавить, если хочешь. Зимой вы-таки попадете туда, куда давно желали. Если быть точнее, в Индию.
   Глаза Николая округлились:
   – Продолжай. Это долгожданная новость.
   – Потратите много денег и сил. Будете искать какую-то Шамбалу и ее учителей.
   Нетерпеливое:
   – И…
   – И не найдете ни того, ни другого. Но общаться с ними твоя жена после нынешнего сеанса уже сможет. Даже без посредничества таких действий, как сегодня. Вы прославитесь. Оба. Она – своей Агни йогой, хотя к Агни это не будет иметь никакого отношения. Ты – своими картинами. У тебя будет тяжелая, но насыщенная событиями жизнь. Но ради бога, будь осторожен со своей женой. Она может увести тебя от истины, которую ты так упорно ищешь.
   – Опять…
   – Ради бога прошу, только ради бога, – снова с сильным нажимом, сделав ударение на фразе, желая показать, что он должен быть осторожен с женой не для себя, а для бога. И отпустила его руку.
   – Слова про мою любимую жену смущают, но твое прикосновение, – Николай второй рукой провел по ладони, которую только что держала чивани, – очищает.
   Все ангелы перекинулись взглядами и заулыбались.
   – Так готовиться к поездке в Индию, говоришь?
   – Готовиться.
   – Уверена?
   – Более чем.
   – Я не зря сюда пришел сегодня, не хотел, конечно, но жена настояла. Спасибо.
   Он посмотрел на Юнга.
   – Я обязательно почитаю ваши книги. Всего доброго. Пойду, сообщу жене, что наша мечта начинает сбываться.
   И быстро направился к выходу, оставив своих собеседников одних, сгорая от нетерпения сообщить жене важную для них новость. Чивани повернулась к Юнгу, ожидая эмоций.
   – О да. Я впечатлен. Так они на самом деле существуют!
   – Твоя работа напрямую связана с ними. И ты должен, – посмотрела на его ангела, – вы должны, оба, всегда быть настороже. Но это еще не все. Если позволишь, я покажу тебе еще кое-что. Завтра. Но нам надо бы подсобить.
   – С удовольствием и предвкушением.
   – Тогда помоги нам, – показала на себя и молчащего целый вечер Ленни, – попасть в ваш знаменитый жуткий дом для умалишенных. Нас туда без сопровождения врача не пустят. Там, в одном месте, можно будет увидеть уйму ярких примеров того, кто и чем одержим.
   – Удивлен. Но это вполне осуществимо. Я там практикую и консультирую время от времени. Завтра я перезвоню главному врачу и договорюсь. Утром вряд ли получится встретиться, работа в университете, но после обеда вполне. Часика в два устраивает?
   – Абсолютно, – ответила за двоих чивани. Глянула на полусонного Ленни и шутливо подергала его за ушко:
   – Устраивает же, устраивает?
   Тот только широко улыбнулся вместо ответа.
   – Так что? До завтра? Могу захватить вас где-то по дороге, и поедем туда вместе.
   – Идет.
   Они договорились о месте встречи, уселись в разные экипажи и разъехались в противоположные стороны.

Мир Ямы

   Здание психиатрической больницы, называемой Башней сумасшедших, в виде крепости с маленькими зарешеченными окнами даже на расстоянии выглядело устрашающим. Зловещая башня в течение нескольких столетий служила приютом для умалишенных, леденящим душу патологоанатомическим музеем с коллекцией заспиртованных ужасающих экспонатов, постоялым двором для медсестер и врачебной резиденцией. Строение имело пять этажей и два внутренних двора. На всех ярусах, объединенных кольцеобразным коридором, за массивными дверями скрывались одинаковые по размеру одиночные палаты-камеры, обитые матами, укомплектованные кроватями с ремнями для сдерживания особо буйных пациентов. Сверху, нависнув над перилами можно было видеть залы жуткого музея.
   На первом этаже располагался центральный Большой зал, предназначенный для нужд ученой братии и лечебный корпус.
   Еще издалека у Ленни появилось чувство опасности и захотелось спрятаться. Ангел мгновенно отреагировал, придвинулся вплотную, укрыл крыльями, создав вокруг него непроницаемый кокон. Тоже самое сделал ангел чивани.
   Юнг, радушно поздоровавшись с медсестрой за стойкой в приемной, коротко пояснил ей, что его попутчики с ним.
   – Она ищет свою внучку. Ее забрали сюда с улицы несколько дней назад.
   – Да-да, какую-то цыганку привозили. Вела себя странно. Сперва гадала по руке, а потом начала кусаться. Бросалась на всех подряд, рычала, рвала одежду зубами и пыталась цапнуть за любой открытый участок кожи. Ее еле усмирили шесть человек. Сейчас она на третьем этаже. Палата 312. Вас провести?
   – Нет. Я знаю дорогу.
   И он повел своих новых друзей к лестнице наверх через музей с отвратительными экспонатами уродов, мутантов и еще более тошнотворными образцами, поражающими воображение, запущенными стадиями всевозможных болезней, приведших к противоестественной аномалии и смерти. Вокруг сосудов с заспиртованными трупами вилось множество странных существ и мертвых духов, готовых заскочить в живых людей, едва они начнут терять самообладание. Но новые посетители не только не боялись, но и пугали их самих. Юнг, чивани и Ленни беспрепятственно поднялись на второй этаж.
   – Будет интереснее и поучительнее, если смотреть сначала просто глазами, как все люди, а потом зрением, видящим тонкий мир. У тебя получится?
   Обратилась чивани к Юнгу, тот лишь пожал плечами, отлично понимая, что привычные для него методы сейчас точно не сработают.
   – Тренируйся. Это тебе, как человеку, занимающемуся одержимостью, просто необходимо.
   Окруженные сонмом духов, безуспешно пытающихся пробиться через защиту ангельских крыльев, они пошли по коридору, где прогуливались небуйные больные.
   – Смотрите. В этом человеке сидит дух, который умер от страха.
   Маленький худой старичок, закрыв голову руками, пытался вжаться в стену, уменьшиться, а лучше исчезнуть. А дух, что сидел в нем, трясся от ужаса и силился по возможности стать невидимым в присутствии тех, кто смог его увидеть.
   Истощенный до костей, обтянутых кожей, высокий мужчина то мерно, то быстро стучался головой об стену.
   – В этом сидит дятел.
   – Такое возможно?
   – Запросто. Мертвые души животных тоже могут подсаживаться в людей и использовать их. Но их намного легче убирать. И они не возвращаются назад, в отличие от людских.
   Подросток, сгорбившись и, время от времени пугливо озираясь и жалобно поскуливая, убегал от них. Из его зада торчал хвост собачьей души, засунутый между ног, как у очень напуганных животных.
   – В этом собака, которую постоянно били.
   А дальше они начали заглядывать в окошко палат, одну за другой. В первой худой мужчина сидел неподвижно, широко расставив ноги и положив на колени ладони, растопырив локти в стороны, и странно шевелил губами. В нем находился некогда властный правитель весьма внушительных размеров. Он резко оглянулся на посторонних и заставил свое-чужое тело сделать жест, подразумевающий, что их ждет отсечение головы.
   В другой палате женщина бегала по камере, зажав уши. В нее наполовину зашел дух непризнанной певицы, который и пел, и кричал, и ныл, и плакал. И бедняга билась головой в мягкие стены, пытаясь хоть на секунду унять допекающий, доводящий до самоистязания, голос.
   В следующей палате здоровый мужик сидел, отвернувшись к стене, и как будто маленький ребенок копал лопаточкой песочек. В нем был маленький трехлетний мальчик, погибший за этим занятием и влетевший в первого попавшегося сочувствующего человека.
   Мужчина неимоверной толщины, чуть похудевший на скудных больничных харчах, болезненно страдающий от недоедания, стонал от желудочных спазмов. Вместе с ним мучился дух человека, умершего от голода и многие годы пытающийся утолить его, заставляя чужое тело без меры есть, есть и есть.
   Женщина с пергаментно сухой кожей металась на кровати, пристегнутая к ней ремнями. У нее было лицо, искаженное от бешенства, в выпученных глазах застыли страх и отчаяние, из перекошенного рта текли слюни, похожие на пену. При появлении лиц в окошке она заметалась из стороны в сторону, выворачиваясь и изгибаясь всем телом в безуспешных попытках освободиться. И если бы не путы и не закрытая дверь она бросилась бы на них, и, наверное, покусала бы. В ней металась лиса, сдохшая от бешенства.
   Сидящий на кровати молодой симпатичный паренек широко улыбнулся им, флиртуя, подмигнул, встал и с ужимками жрицы любви пошел к ним, виляя бедрами как женщина.
   – Женоподобные мужчины одержимы обиженными на мужчин женщинами.
   А в комнате рядом ходила походкой мужчины хрупкая женщина и начала бы приставать к чивани, невзирая на ее возраст, будь она на свободе.
   – В мужеподобных женщинах сидят и доминируют мужчины.
   Она помолчала. Ее рука потянулась к трубке, но только ласково погладила ее, оставив на месте. Глянула на Ленни, подумала немного говорить или не говорить при нем, но продолжила:
   – И вообще, все сексуальные извращения вызваны одержимостью. Кто-то от этого страдает, кому-то нравится. Но самое главное, чего не должно быть, так это смиренного принятия и потакания этому. Влияние одержимости распространяется очень быстро через глаза, через голос, через прикосновение. Захлестывает невинных, но слабых людей.
   Юнг прищурил глаз, соображая по аналогии:
   – Получается, что в нимфоманках сидят духи, одержимые сексом?
   Чивани кивнула в подтверждение.
   – В нарциссах – самовлюбленные эгоисты.
   На этот раз чивани только согласно приподняла брови.
   – В маньяках… – Он пытался найти подходящее слово. Но чивани не дала закончить:
   – А вот в них сидят, действительно, дьяволы.
   Ленни не удержался и вставил, уточняя:
   – Ракшасы. А кто такие нимфоманки, нарциссы? И что такое секс?
   Чивани переглянулась с Юнгом и не ответила. Ленни понял, что ответа не дождется и настаивать не стал. Узнает потом. Без них.
   В одной из палат несколько дюжих санитаров не могли сладить с маленькой девочкой, с пеной у рта, матерящейся грубым мужским голосом.
   – При эпилепсии во время припадков мертвый дух пытается доминировать над живым. Как и при так называемом раздвоении личности.
   Они переходили от палаты к палате, с этажа на этаж, наблюдая совершенно разные случаи одержимости. Пока не подошли к кабинетам и манипуляционным комнатам, где психиатры, которые, ничего не зная о душе и духах, силились исцелить одержимых пациентов. Но ни одна физиологическая процедура, таблетки, ванны, массажи, даже лоботомия и лечение током, не были в состоянии изгнать мертвых духов. Те лишь потешались над тщетностью всех этих попыток.
   – Да уж. Потенциально неизлечимо, – прокомментировал Юнг увиденное.
   – Это же все бесполезно. Они воздействуют только на тело, но дух-то остается там же, где и был. Разве они не понимают? – Проявил эмоции Ленни, указывая в сторону процедурных потуг.
   – Не видят, потому не понимают. Не знают, в чем причина, и по этой причине просто тратят время и деньги. А если и знают или чувствуют, то не знают, как изгнать то, что сидит в человеке. Самое эффективное на сегодняшнее время действо – экзорцизм. Но дваждырожденных священников, способных это делать – единицы из единиц среди своих собратьев. Кстати, в каждой религии есть такие люди, вымолившие у бога просветление и светом изгоняющие мертвое просто наложением рук. Например, Серафим Саровский.
   – И что, никак не спастись от одержимости?
   – Духи любят пугливых и предрасположенных к дурным привычкам людей. Такие самая легкая добыча для них. Значит?..
   – Значит, надо чтобы воспитание было правильным.
   – Для начала надо поменьше бывать в местах, где их много. Например?..
   – А, кладбища.
   – Угу, хочешь стать одержимым – иди на кладбище. Очень-очень хочешь стать одержимым – распивай там спиртное, спи на могиле. Не хочешь проблем с психикой – поменьше общайтесь с уже одержимыми. Вы же видели, они как мед пчел притягивают себе подобных.
   Юнг тяжело вздохнул:
   – Надо научиться не бояться.
   – Так, чтобы страха не было вообще, – добавил Ленни.
   – И?..
   – И… – Ленни задумчиво взлохматил волосы двумя руками, свел брови, прищурил глаза, силясь найти ответ.
   – Ты боишься? – Юнг спросил мальчика из чисто профессионального интереса.
   – Я? Нет.
   – Почему?
   – Ну, не знаю. Просто не боюсь. Пугаюсь только потом, когда все уже и так кончилось. И то ненадолго.
   – Ну и… – Поторопила их с ответом чивани.
   – А! Надо пробудить золотую богиню!
   – Правильно, а дальше она сама справится. В теле должен быть только один дух, живой, тот, что дает жизнь. Все остальное будет изгнано, очищено и просветленно. А мертвое направится к мертвому.
   – А что бывает с теми из них, кто выходит сам? Осознанно. – Задался вопросом Юнг.
   – Те быстро рождаются в своем новом теле.
   Ленни прервал допрос:
   – Мне здесь муторно. А вам?
   Чивани согласно закивала головой:
   – Еще бы. Мы же в концентрированном вместилище одержимых и тех, кто стал этому причиной.
   – Идем уже отсюда, а?
   – Да, пожалуй, что, пора.
   Чивани направилась к выходу, по пути повернулась к Юнгу:
   – Ну, ты понял, с чем имеешь дело?
   – О да. Прекрасно понял.
   – Ты не сможешь излечить таких, как эти. Но тех, у кого всякие там страхи, истерии и тому подобное, вполне. По крайней мере, они успокоятся и начнут сопротивляться тому, что внутри. Ты не должен потакать своему интересу к мертвым, а то можешь увлечься и запутаться. Мертвое все-таки есть мертвое. Веди его, – обратилась уже к ангелу, – не дай ему погрязнуть в мертвом. Где должно быть внимание?
   Юнг улыбнулся.
   – С кем должен быть осторожней?
   – Да-да.
   – Теперь уже сам знаешь почему. Ну, мы пошли. Не провожай нас, дорогу обратно мы найдем.
   – Знакомы три дня, а такое чувство, что целую вечность.
   – Вечность и знакомы. Только наши тела нас разъединили.
   – Я очень, очень рад, что…
   – Коллективное несознательное, – подсказала чивани, – ох, и веселенькое же названьице ты придумал для бога.
   Юнг засмеялся:
   – Рад, что бог соединил наши пути.
   Ленни добродушно позволил себе обнять этого душевного, веселого и чуткого человека. Тот ответил крепким искренним объятием.
   – Учись на отлично. У тебя славный учитель. Не то, что у меня.
   – Да ладно тебе, – раскрылась для объятий и расчувствовавшаяся чивани, уткнулась Юнгу головой в грудь, похлопала по спине.
   – Ох, и не люблю я прощаться с хорошим и светлым, – вытерла прослезившиеся глаза, – но у каждого из нас свой путь, который нужно пройти до конца, какой бы он ни был.
   – Вас подвезти?
   – Нет. Я так думаю, что у нас тут еще одно дельце образуется. Не будем тебя отрывать от твоего.
   – Ну, тогда…
   Все одновременно вскинули руки для прощания. Засмеялись и разошлись.
   На выходе чивани задержалась возле дежурной медсестры.
   – Как ты тут только работаешь, милочка? – Спросила она участливо.
   Сестра оглянулась на двери ординаторской и, понизив голос до шепота, сказала:
   – Ой, и не говорите. Единственная причина, по которой я здесь, хорошая плата. Тут не задерживаются ни врачи, ни медперсонал. Только деньги и удерживают, а то сбежала бы в первый же день.
   – Правильно сделаешь, если уйдешь отсюда. Дай руку.
   Она пристально вгляделась в линии на ладони:
   – В ближайшем будущем выйдешь замуж, дорогуша. Так что, бросай ты это место. И не раздумывай.
   Девушка вспыхнула от предсказания скорого замужества, заерзала на стуле в безудержном желании поделиться новостью хоть с кем-нибудь.
   Чивани и Ленни вышли и сразу окунулись в свежесть наступающего вечера. Пошли по тротуару. Чивани пробормотала то, что удержала в присутствии медсестры:
   – Умрет скоро, но умрет счастливая. А ведь молоденькая совсем.
   – Тебе жалко?
   – Жалей-не жалей. Не мы устанавливаем законы справедливости и равновесия, не нам их нарушать. Что она там наделала в прошлой жизни, знает только… – подняла указательный палец в небо. – Хотя, да, жалко! По-человечески, по-бабски. Иногда рыдать хочется, так жалко. Мозгами все понимаешь, а слезы сами по себе текут.
   Она вдруг резко повернулась назад:
   – Тебе чего?
   Ленни вздрогнул от неожиданности, подумав, что это она обратилась к нему так непривычно строго. Встал обескураженный. Но она смотрела не на него. Глянул в ту же сторону. Увидел дух, который тоже остановился, как вкопанный. И не уходил, и не подходил.
   – Это ты был там, на сеансе, и не решался подойти к нам?
   Дух чуть засветился, что смягчило чивани. Со стороны казалось, что она разговаривает с пустотой, странно и жутко, особенно, если учесть, откуда они только что вышли.
   – Уходи. Ходишь за нами уже два дня. Чего прицепился, спрашивается? Могу кое-что подсказать. Хочешь прощения, проси у Христа, у Святой Богородицы. Молись искренно. Не я должна молиться за упокой твоей души, ты сам. А теперь уходи.
   Но дух не только не ушел, но вихрем бросился к чивани и прицепился к ее ногам.
   – Ну что ты, милый? Я не Святой Дух, я – человек. Так-то ты и мне мешаешь, и себе.
   Она погладила дух по голове.
   – Отцепись от меня, дорогуша.
   Дух только сильнее сжал ногу.
   – Отцепись, сказала.
   Она подергала ногой. Но дух вцепился так, что оторвать было невозможно. Сначала он тащился по земле, распластавшись всем телом, потом собрался в комочек и повис на одной ноге чивани так, что она стала идти, подволакивая ногу. Пришлось достать из-за пояса палку и опираться на нее.
   – Ну что за напасть, а?
   Через какое-то время она пробурчала, как бы рассуждая вслух:
   – А может и кстати?!
   Резко остановилась:
   – А знаешь, что? Сослужи-ка нам службу. Возможно, и тебе это поможет. У нас тут с ним форсированное знакомство с твоим миром. Покажешь нам его?
   Дух от удивления даже ослабил хватку, глядя снизу вверх то на чивани, то на Ленни.
   – А что? – Повернулась цыганка к мальчику, – поедим, передохнем и сходим к нему в гости на кладбище. Как ты? Не против же? Где-где, а там мертвечины во всех смыслах хоть отбавляй. Да и мне интересно, может, новенькое что увижу.
   Она опять посмотрела на дух:
   – Отведешь?
   Тот радостно закивал.
   – Чивани, а ты изгоняешь духов? – Спросил Ленни.
   – Нет, Лоло. Я лечу болезни физического тела. Иногда, правда, попадаются слабые духи, так они уходят быстро и легко от одного моего присутствия, больше не возвращаются. Тогда все просто и с болезнью. Иногда золотая богиня клиента реагирует на мою, пробуждается, поднимается до определенного уровня, сжигая накопившийся негатив. И тут лечить легко. Но если я вижу, что дух сильный или, тем более, злой, я даже не связываюсь с ним. Не мое это дело. Тогда таким людям только два пути – в дурдом или к экзорцисту.
   Она зажгла трубку, с нескрываемым удовольствием, как вдохнула свежего воздуха, затянулась дымом, посмотрела себе под ноги.
   – Да отцепись же. Сказала же, что помогу, чем могу. Иди уже рядом, мне тяжело.
   Она опять повернулась к Ленни:
   – Что заметила недавно. Духи стали хитрить и маскироваться так, что людям сразу и не распознать паршивца, как прежде. Маньяки, убийцы и извращенцы стали внешне выглядеть, как и все, абсолютно нормальными и адекватными людьми. Но суть свою не утаишь. Да и время грядет интересное, когда будут разоблачаться все преступления, как бы тщательно они не скрывались. Как говорится, сколько ниточке не виться… Будет все выворачиваться наизнанку и судиться судом праведным. Так-то. Мне Матерь божья поведала однажды. Теперь и ты знай.
   Но дух повлек их не на кладбище, а к красивейшему храму Вены и, пожалуй, всей Австрии, собору Святого Стефана. Ведомые им, они зашли вовнутрь готического чуда.
   Красота и монументальность храма поражали глаза. Скульптуры, витражи, резьба, фигурная кладка, мозаика, картины, иконы, золотые оклады – каждая мелочь притягивала к себе внимание и требовала отдельного рассмотрения. Да и в целом собор тоже впечатлял очень и очень. Красиво. Очень красиво. Но не более. Сердце не плясало от радости и созерцания творческих всплесков человеческого ума. Оно полностью закрылось. На темечко головы как будто что-то давило. Появилось сильное желание покинуть этот очаг великолепия.
   Ленни, удивленный странными ощущениями, сначала взглянул на чивани, увидел ее окаменевшее лицо, которое появлялось у нее в моменты опасности, пустил в ход свое второе зрение.
   «Ах, вот оно что!» Вокруг них стояло, висело, вилось бесчисленное множество мертвых духов. Вот почему здесь нет радости, зябко и тошно.
   Духи были везде. Даже торжественное богослужение не отогнало их дальше алтаря, а один так вообще лежал на нем. Они спокойно, несуетливо витали по всему огромному пространству собора, наполненному густым запахом ладана. Только пугливо дрогнули, быстро отпрянули и сгрудились плотной массой у каких-то неприметных дверей, когда заиграла величественная мелодия Баха, восславляющая пречистую Деву. Но как только эта музыка затихла, они расслабились и снова заполнили все внутреннее пространство, казалось бы, божьего храма. Особенно они увивались за людьми, скорбящими по умершим и с большим чувством вины.
   На чивани и Ленни они не обращали особого внимания. Хотя некоторые из них сначала сосредоточено их рассматривали, а потом уцепились за их ноги и повисли на них гроздьями, подобно гирям, отчего те стали тяжелыми и негнущимися, а шаг замедлился.
   Чивани резко наклонилась к ним и голосом, каким отчитывают непослушных детей, отчеканила:
   – Так! К иконе Божьей Матери! И молить о прощении. Молитву Святому Духу читать 108 раз. Не меньше! Марш!
   И те, кто радостно и в ожидании чуда, кто, сжавшись, с опущенной головой, понесся или поплелся в указанную сторону выполнять приказ.
   Дух, приведший их сюда, дал им осмотреться, но долго не задерживаясь рядом, направился к той самой невзрачной двери, у которой толпились духи во время звучания музыки Баха.
   Он подвел их к ней, показал на потайное место, где были спрятаны от любопытных глаз несколько связок ключей, указал на нижнюю, в той на требуемый ключ, не давая им времени на излишнее раздумье, хотя Ленни и так уже знал, какой нужно использовать. А сам просочился сквозь дверь. Ленни уверенно прихватил все связки с ключами, предполагая, что могут пригодиться все.
   В первой же комнате они взяли по факелу, зажгли огонь и устремились за призрачным провожатым.
   Спустились чуть ниже и оказались в зале, где хоронили усопших австрийских императоров, членов их семей и епископов этой церкви. Здесь не было духов, и за ними никто не из мертвых сюда не вошел. Но как только Ленни и чивани вступили в помещение, из гробов и урн начали подниматься обеспокоенные людьми духи самих монарших особ. И они были недовольны. Ленни вдруг ощутил шевеление морозного воздуха вокруг себя и услышал в голове нечто вроде гневного шепота. Он напрягся, призывая огонь, почувствовал, как тот внутри него заполнил каждую клеточку. Мгновенно согрелся, отпугнув теплом цепкий холод. Чивани довольно улыбнулась.
   Шепот в голове перерос в ропот. Раздраженный, иногда срывающийся в гневливый визг бессилия. Царственные персоны протестовали против присутствия живых, растревоживших их покой, и гнали их прочь.
   Ленни легко повел плечом и тихонько прокомментировал:
   – Лучше сгореть, чем гнить.
   Духи громко завопили, неспособные прогнать пришельцев.
   Провожатый дух сжался, заткнул руками уши, пытаясь не обращать внимания на негодующие вопли, настаивал двигаться дальше. И они, не колеблясь ни мгновения, последовали за ним.
   Как только люди покинули усыпальницу, привязанные к аристократическим, но сгнившим телам духи, снова вернулись в гробы, собираясь никогда не покидать свои бренные, разложившиеся останки и полуистлевшую одежду, и восстать из мертвых в них же во время Страшного суда.
   Ленни и чивани спускались все ниже и ниже по узким коридорам, обложенным обожженным красным кирпичом, в окружении толп мертвых духов, которые едва расступались, давая пройти духам живым. В катакомбах под собором оказалось тепло и сухо, только странно пахло. Редкие факелы на стенах сильно коптили, но давали достаточно света. Время от времени вправо и влево от главного узкого коридора ответвлялись проходы. Они заканчивались огромными помещениями, которые были полностью заполнены аккуратно сложенными человеческими черепами и костями.
   Посреди одного пустого небольшого помещеньица с низким потолком виднелся зарешеченный колодец.
   «Чумная. Во время эпидемии чумы туда сбрасывали трупы», – пронеслось в голове.
   Оттуда раздавались тихие стоны, ропщущие на судьбу. С появлением живых людей они мгновенно умолкли. Стенания прекратились, но из ямы вывалились толпы духов. Все хотели видеть тех, кто осмелился потревожить место их обитания. Они вразнобой хныкали, брюзжали, бранились, тянули к ним свои руки, пытались потрогать, но тонкая огненная оболочка вокруг Ленни и чивани обжигала их и заставляла в панике отскакивать.
   – Понятно, почему в красивом корпусе собора нет вибраций радости и света, нет ощущения присутствия бога, хотя храм должен был бы быть намоленным за несколько сот лет. Он стоит на кладбище и наполнен мертвой энергией неправедных людей. Весь. От основания до потолков и самых потаенных мест.
   Произнес вполголоса Ленни. Чивани качнула головой в знак согласия.
   Дух провожатого настаивал на дальнейшем движении, увлекал их уже в еще более узкий и крутой проход. И первым исчез в нем, прежде показав, что надо лечь ногами вперед и сильно оттолкнуться, чтобы помчаться прямо вниз.
   По нему они попали в огромную пещеру под катакомбами, изрядно расцарапав спины о мелкие камушки. И сразу же очутились в плотном кольце многочисленных потревоженных духов.
   – Ими кто-то правит?
   – Я. Я. Я. Я… – Повторил каждый, и все вместе засмеялись, создавая колышущуюся массу, наполняя голову диким смехом, но пещера осталась погруженной в безмолвие, как и была до того.
   Внезапно толпа вздрогнула. И все как один повернулись в одну сторону и склонили головы. А потом начали растекаться клином, в центре которого оказался Ленни и чивани, давая дорогу свету, поднимающемуся из-под земли.
   Свет вышел полностью, начал сгущаться и формироваться в человеческую фигуру, пока, наконец, перед ними не предстал высокий, чернокожий, красивый мужчина в красных, длинных, свободных одеждах. Выразительное лицо притягивало взгляд и не отпускало. Его черты будто точеные, словно вырезанные искусным скульптором из черного мрамора, были как у человека, пытающегося быть бесстрастным, но на самом деле бывшим очень страстным. Кончик одной губы изогнулся в усмешку и едва заметно подрагивал. Чуткие ноздри трепетали, улавливая запахи не только тела, но и эмоций. Огромные черные глаза казались бездонными и слегка насмешливыми. Потом их стало три. И все три были разного цвета: правый – красный, левый – черный и вертикальный, чуть ниже середины лба – янтарно-желтый. Так явил он перед людьми свою не человеческую природу. Через мгновенье лицо опять стало прежним. Горящий взгляд, пронизывал насквозь и, казалось, был способен испепелить.
   Гладкие и блестящие волосы, собранные в хвост, спадали до икр. В заколку вставлены два пера, черное и белое.
   На нем было много золотых украшений, но они были не массивные, а изящные, и придавали ему не женственность, а царственность.
   За широкий золотой пояс была заткнута плетка с большим количеством кнутовищ из его же волос, с петлями на конце каждого.
   По бокам от него материализовались две огромные собаки, черная и белая. Обе с восемью глазами по окружности всей головы, зорко всматривающимися каждый в своем направлении. Их широкие раздувающиеся ноздри, шумно втягивали воздух. Острые уши, стоящие торчком, безостановочно прядали во все стороны. Они не были на поводке и свободно передвигались рядом с хозяином, в полной готовности броситься выполнять любой приказ. Но его руки, положенные на их головы, усмиряли их преданное рвение.
   За его спиной проявился и нетерпеливо бил копытом черный, длиннорогий, длинноногий буйвол с поджарым, мускулистым телом, с ухоженным и лоснящимся коротким мехом. По всему было видно, что он несравненный в беге и в бою, ни в чем не уступающий в скорости и маневренности лошадям. По крайней мере, земным.
   – Души во плоти в мире мертвых. Живые, чувствующие, видящие и слышащие мертвое. – Не спросил, а констатировал муж в красном. Когда он заговорил, зубы, как и белки глаз, оказались ослепительно белыми. Он приблизился к ним поближе. Обошел со всех сторон. Прикоснулся к ангелам, отчего те засветились. Взял дух провожатого, сжавшегося в дрожащий комочек, в свою ладонь и понес с собой. Встал перед Ленни и чивани на таком расстоянии, чтобы они хорошо его видели. Позволил духу стать человекоподобным. Легким жестом указал собакам на людей, отдав бессловесный приказ. Те бросились вперед, одна к Ленни, другая к чивани.
   Цыганка мгновенно вспыхнула огнем. Попыталась было защитить собой Ленни, но тот отскочил, быстрым движением вытащил алмазный нож и вскинул руку, прекрасно, однако, понимая, что это может не помочь против таких монстров.
   Собака резко остановилась возле него, аккуратно приблизила нос к ножу, вдохнула воздух и медленно, очень осторожно, вошла в острие и руку. Нависла над мальчиком, придвинулась прямо к лицу. Глубоко втянула запах чуткими трепещущими ноздрями, облизнула длинным мягким языком, завиляла хвостом и легла возле его ног. Ленни расслабился и позволил себе улыбнуться.
   – Ты считаешь?.. – Подал голос тот, кому она принадлежала.
   Собака сильно заколотила хвостом об землю.
   Чивани продолжала пылать огнем. Другой собаке он не приносил никакого вреда, но, наверное, мешал нюхать. Поэтому она бегала вокруг нее и нетерпеливо поскуливала.
   – Ты можешь перестать излучать, извергать, выделять огонь, ну, или, что ты там с ним делаешь? Моя собака не чувствует твоего запаха.
   Голос был таким глубоким, обволакивающим, и при этом настолько властным, что чивани немедленно погасила пламя. Псина обнюхала ее с головы до пят и тоже умостилась рядом с ней, стуча хвостом по ее ногам, отчего юбки колыхались, как от ветра.
   – Тааак. Что тут у нас?
   Посмотрел на чивани:
   – Человек огня.
   Затем он сконцентрировался на Ленни:
   – Человек земли и огня с… ножичком.
   Нож легко выскользнул из еще вытянутой руки Ленни, плавно перенесся по воздуху и остановился перед лицом обладателя завораживающего голоса.
   – Что за?.. – Чивани удивленно проводила нож глазами.
   Белый алмаз стал темно-красным, отбрасывая во все стороны темные сгустки света, похожие на кровь. Лицо женщины на рукояти излучало блаженство. Ее глаза были полуприкрыты, губы расплылись в полуулыбке. Она радостно сложила все руки над головой, приветствуя не человека, но божество. И он принялся пристально изучать его.
   – А нож-то с благословением Куберы.
   Он посмотрел на Ленни так, что тому показалось, что в него окунулись, не в тело, нет, а в то, что было его сутью под физической оболочкой.
   – Хм. Зачем вы здесь?
   Дух, приведший людей, виновато и очень-очень робко позволил себе притронуться к его пальцу, обращая внимание на себя.
   – Это ты привел их сюда?
   Раскаяние, боль самобичевания и одновременно храбрость, доведенная до уровня отчаяния, волнами перекатывались по телу духа.
   – Зачем?
   Чивани не выдержала и вступилась за бедолагу:
   – Я попросила. Хотела показать моему ученику мир мертвых.
   – Мой мир? Без моего разрешения? И что бы ты ему показала? Кладбище наверху или это?
   Он обвел рукой пещеру.
   – Ну… да… хотела продемонстрировать ему ад, и как опасно живым общаться с мертвым.
   Существо усмехнулось.
   – Ад? Он не здесь, – обвел рукой вокруг, – он здесь, – постучал указательными пальцами обеих рук по вискам. – По крайней мере, он здесь начинается. Настоящий ад находится не на земле. А тут разве ад? – Он обратился к духам, уже стоявшими плотным кольцом вокруг. Те подобострастно захихикали и отрицательно замотали головами.
   – Тут то, что некоторые называют лимбо или чистилищем.
   – Я, если честно, даже вообразить себе не могла, что мы так далеко зайдем в этот мир, что встретимся с… – чивани почтительно замолчала, давая возможность светящемуся существу представиться. Тот усмехнулся:
   – Над дипломатичностью надо еще потрудиться. Я – Яма, бог смерти и справедливости, правитель мира мертвых, хранитель южной стороны света. Моя работа – надзор за соблюдением жизни, предсказанной звездами, создание обстоятельств зарабатывания заслуг, ситуаций, выбора и отслеживание дальнейшего пути, причитающиеся болезни, наказания за нарушения космических законов и смерть. Смерть поделом, если быть точнее. И справедливый суд души после смерти ее физической оболочки. Человек свободен, хм, относительно свободен, в выборе траектории пути, но в конце жизни он должен прийти туда, куда указывала звездная карта.
   – Я думал этим занимается бог.
   – А я кто, по-твоему?
   Ленни сделал извиняющийся жест головой. Яма принял это извинения и смирение.
   – А вот вы кто?
   – Но ты же знаешь, кто мы.
   – Хочу услышать вашу версию. Это мое любимое развлечение – зная всю правду о душе, слышать ее рассказ о себе.
   – Но мы не души.
   – Кто сказал?
   – Мы не мертвые.
   – Сейчас, нет. Но вы души, что ни на есть, разве что облаченные в одежду тела, временную, надо сказать, и которую выбрала вам моя сестра, кстати говоря. А огонь – это весьма и весьма эффектно, – он подмигнул чивани. – От меня никоим образом не спасает, но от них, – показал на духов, – дай им только волю, вполне. А твой ножичек… более чем нож, мог бы навредить даже моим слугам. Оружие, данное богами, не может быть у обыкновенных людей. Его надо заслужить или получить в дар. Иначе смертному оно не подчиняется.
   Он отправил нож обратно к Ленни. Тот быстрым движением вставил его в ножны, а те засунул под рубашку. Чивани проследила за ним взглядом:
   – А мне ты его не показывал. Утаил.
   Яма прервал ее:
   – Ну, так ты?..
   – Леонард Голд. Ленни. Учился управлять стихией земли. Был в подземных мирах змей, якшей, нагов, ракшасов. Был в мире Бхуми, она сама показала мне его. Нож достался мне честно, я его выиграл. Теперь учусь владеть огнем. И… я видел смерть мамы.
   – Я тоже видел ее, – усмехнулся Яма, – знаю ее, как же. Достойная смерть. Во имя сохранения чести и чистоты.
   Он посмотрел на чивани. Та поняла, что ее очередь говорить:
   – Агнес. Гадалка, целительница, как ты правильно заметил, человек огня. Лично получила благословения от Агни.
   – Маловато информации вы о себе выдали. Самое что ни на есть главное в нескольких словах. Умрете, поспрашиваю подробней. Но ваше прошлое и настоящее вещает мне, что вы готовы познать и мой мир. В общих чертах, конечно. И, ясное дело, не в телесной оболочке. Если вы рискнете покинуть свое тело и стать духами, вернее было бы сказать, бхутами, то увидите то, что даже сейчас в моем присутствии не видите. Спрашиваю вас, как дваждырожденных, а не как простых смертных, пришедших в мой мир и оставшихся бы мертвыми. Безоговорочно, мертвыми.
   Ленни и чивани переглянулись и с горячечной готовностью закивали головами в предвкушении захватывающей экскурсии в сопровождении самого управляющего божества-властителя мира.
   – Вы оставите тела здесь на неопределенное время, но не умрете. Чтобы в них никто не вошел, очертите вокруг себя огненный круг, и Агни позаботится о вас без вас.
   Собаки нехотя покинули свое место возле их ног. Чивани тотчас же взялась устанавливать огненную защиту Ленни, но Яма остановил ее:
   – Он сам.
   Тогда она очертила круг из огня вокруг себя. И Ленни справился с этим легко. Стоя в середине, они в ожидании, без страха, с нескрываемым любопытством не смотрели, а взирали на Яму. Он усмехнулся и протянул обе руки в их направлении.
   Ленни ощутил, что его изнутри что-то обволакивает. Яма собрал пальцы в пучок. Мальчик глубоко вздохнул, закрыл глаза от чувства безысходности, неотвратимости и абсолютного бессилия.
   – Боишься смерти? – Услышал он в каждой своей клеточке.
   Ленни успел подумать: «Если она неизбежна, то, наверное, нет…»
   Он легко выдохнул и отметил, как он, настоящий, тот, кто заставлял мальчишеское тело жить, чувствовать, хотеть, вышел из своей оболочки вместе с выдыхаемым воздухом, и полетел из огненного круга за властным движением руки. К тому, кого люди назвали бы смертью.
   Он увидел душу чивани ярко-желтого цвета снаружи и белого внутри. Протянул вперед руки, покрутил их перед носом, посмотрел на себя сверху вниз, увидел себя красно-желто-белого. Всполохи этих цветов проникали друг в друга и рождали оранжевый, нежно-розовый, лимонный. Обе их души светились, чего не было ни у одного присутствующего бхута. Собаки завиляли хвостами, обнюхивая их.
   Ленни опустился возле Ямы и стал наблюдать, как тела рыжеволосого мальчика-крепыша и старой женщины падают, словно подкошенные, на землю. Толпы бхутов засуетились возле огненных оберегов.
   – Эти тела не для вас.
   Яма сделал руками пас так, что круги на земле стали огненными сферами, одна полусфера которой находилась над землей, другая под, и пробраться вовнутрь которых было невозможно ни с одной стороны.
   – А как же ангелы? – Спросил Ленни.
   Их хранители остались внутри защитной оболочки, прикрыв своими крыльями тела подопечных без души, готовые беречь их от любого посягательства извне.
   – Они могут пойти с вами, но не для того, чтобы защищать вас. В моем мире по моему приглашению – вы уже под моей охраной. А для того, чтобы вам было комфортней и спокойней.
   Ангелы раздвоились. Один из двоих стоял над телом, а второй, пройдя сквозь заградительный огонь, приблизился каждый к своему подопечному, но не остался рядом, как это было всегда, а сложив крылья, влился в душу, сконцентрировавшись в центре груди и став с ними одним целым.
   Яма слегка повернул голову к чивани и произнес насмешливо:
   – Могла бы ты показать такое?
   Вслед за широким жестом Ямы, Ленни оглядел то, что видел физическими глазами как пещеру. Теперь же перед ними их глазами открылся своеобразно красивый призрачный город, простирающийся далеко за пределы храма на поверхности, с дворцами, соборами, домами когда-то построенными и давно разрушенными, от которых осталась лишь энергетическая оболочка, и садами из растений, некогда существовавших на земле. Между бхутами бродили души разномастных вымерших животных, неведомых в современном мире, над ними вились птицы и насекомые. Атмосфера перестала быть тяжелой и удушающей, напоминающей, что они на кладбище, казалось, их окружает не воздух, а эфир.
   Яма снова обратил свое внимание на бхута, который сопровождал чивани и Ленни. Это была маленькая девочка.
   – Ты заслужила рождение в благополучной семье и счастливое детство. Взрослую же жизнь выберешь себе сама. Иди, твоя материальная оболочка уже ждет тебя.
   Он положил ей руку на голову. Ее энергетическое тело сконцентрировалось в плотный шар, а тот вытянулся в луч, который радостно устремился вверх. Глядя вслед этому всполоху света, Ленни увидел сквозь толщу земли, как лучик проник через темечко внутрь двухмесячного зародыша в околоплодных водах. Как внезапно тот открыл глазки и резко дернулся. Молодая мать погладила то место живота сверху, где только что толкнулся ребенок, и блаженно откинулась на подушки. Ее муж положил туда же и свою руку, нежно поцеловал жену. И они оба счастливые заснули, крепко обнявшись.
   Все бхуты одновременно испустили вздох счастья, облегчения и ожидания своей подобной участи. Яма оглядел толпу, возвышаясь над ней. Перед ним расступались, не боясь, но благоговея. Он, только по ему ведомым приметам, определил, кто еще должен воплотиться. Даже не прикасаясь к ним, он одним легким движением делал так, что они концентрировались в шары, а затем лучами летели к своему человеческому телу, где бы оно ни находилось на земле, и становились людьми.
   Закончив, он повернулся к душам Ленни и чивани, приблизил к ним свое трехглазое лицо. Каждый увидел в них себя в прошлом, настоящем и будущем одновременно. Яма показал на собак:
   – Они повезут вас, а то вы не будете успевать за мной, легко потеряетесь и не сможете вернуться в свои тела. И преждевременно попадете ко мне. Это одно из наказаний любопытных людишек, любящих путешествовать в астрале по тонким мирам, будучи ни умершими, ни живыми. И держитесь крепко, не то придется повторить все вышесказанное.
   Он вскочил на своего буйвола без седла, стремян и упряжи. Подождал, пока люди умостятся на собаках.
   Ленни все никак не мог привыкнуть к своему новому состоянию. Двигаться было несказанно легко, управлять тонким телом еще легче при помощи мысли. Не хотелось ни есть, ни пить, ни чесаться. Слух, зрение и обоняние обострились до предела. Он мог слышать даже мысли бхутов, не говоря о неслышимых человеческому уху звуках природы. В голове установилась та же легкость. Мысли были, но все какие-то мимолетные, они еще легче останавливались и позволяли оставаться просто наблюдателем. Но этим он собирался заняться позже. Гораздо позже. Сейчас же он готов был следовать за неведомым и настолько увлекательным, отдаваясь на милость самой смерти, что напрочь забыл обо всем, кроме желания знать.
   Огромные всевидящие глаза собак все время двигались, чуткие подвижные уши прядали во все стороны, улавливая только им слышимые и понятные звуки движения душ еще живых людей, но в любой момент могущих умереть, ноздри, чующие запах греха, трепетали. Бык нетерпеливо бил копытом и хлестал себя по бокам длинным хвостом.
   – Я покажу вам свой мир на Земле. Он находится ниже мира нагов. Глупые люди называют его адом, а провидцы знают как Ямалока, мир Ямы. Но мы поедем не по прямой. У меня есть свои обязанности во всех физически проявленных мирах, и я не должен ими пренебрегать. Мы и так несколько задержались, уж не знаю пока, кому на благо. Людям не дано видеть, как смерть собирает свой урожай. Но вам, немногим из смертных, избранных свыше, это позволено.
   Он посмотрел на чивани.
   – Ты должна ему, – он кивнул подбородком на Ленни, – благодаря ему ты здесь и едешь с нами, а не наоборот.
   – Как я могу его отблагодарить?
   Яма пожал плечами:
   – Что мне до ваших человеческих хитросплетенных драм? Просто, когда умрешь, вернешь ему этот долг. Готовы?
   И он без дальнейших слов ринулся вверх сквозь гранитные глыбы, на которых раскинулась Вена. Псы бросились за ним и пристроились по бокам.
   Но как сразу же оказалось, не только они сопровождали повелителя смерти и вселенской справедливости. Чуть выше над ними слева летела прекрасная белолицая женщина в красном платье и вуали. А справа чернокожий воин в черных одеждах, едва угадываемый на фоне ночного неба благодаря редким бликам золотых украшений в свете звезд и луны.
   Они вместе несколько раз стремительно облетели всю землю по спирали.
   Яма мастерски щелкал во все стороны плетью, на концах множества кнутовищ которой были петли. В них попадались души людей, умерших в больнице, дома, на работе, на поле боя.
   – Хм. Сегодня всем определенно повезло. Все умерли быстро и безболезненно, даже те, кто заслужил страдания и мученическую смерть.
   Пойманные бхуты неслись за ними сзади, обмотанные петлями. Кто-то пытался освободиться, недовольный безвременной, по его мнению, кончиной, кто-то блаженно улыбался, радуясь избавлению от бренного тела.
   После облета вокруг земли с головокружительной скоростью, они задержались на дольше только над Японией, на которую обрушилось сразу несколько природных катастроф: землетрясение, тайфун и цунами. Яма на буйволе с быстротой молнии крутился по сторонам и стремительно щелкал плетью. Дама в красном и воин в черном носились с ним рука об руку над местом бедствия, собирая отовсюду бхутов, висящих над своими погибшими телами. Их было десятки тысяч на воде и под водой, в воздухе, заваленные землей, но ни один не остался без внимания ловцов и сборщиков душ.
   Потом Яма притормозил буйвола, глянул везде и всюду, удовлетворенно кивнул, и все вместе ринулись к центру земли. Он и там щелкал кнутом, забирая подземных обитателей в свое царство мертвых.
   Вниз они летели еще быстрее. Хотя мчались через камень, воды, находящиеся в толще земли, пустоты, нефть, лаву.
   В любых скальных породах Ленни чувствовал, как его тонкое тело чуть сжималось, температура намного повышалась, и он проходил через твердое препятствие, как сквозь масло.
   В воде он становился более холодным и обтекаемым. «Как рыба!», – мелькнула мысль.
   В раскаленной лаве Ленни чувствовал удовольствие, будто попадал в свою стихию и за мгновенья успевал насладиться ощущением родства с ней.
   В антрацитовых слоях угля становилось удушающе тяжело. Это были деревья, сожженные божественным гневом вместе с душами людей и существ, складируемые пластами миллиарды лет существования земли, и которые уже никогда не будут воплощаться.
   Ни одна большая пустота земли не пустовала. В них жили, любили и умирали многочисленные подземные обитатели. О них современные люди знают только по книгам, авторы которых сумели проникнуть сюда в своих фантазиях.
   Эти состояния чередовались, мгновенно сменяя друг друга, и энергетическое тело как будто само знало, что делать и как себя вести.
   Ленни бы вырвало от головокружительного падения, если бы он был материализован. После такого полета вокруг земли и сквозь нее свое же физическое молодое, гибкое и послушное тело, оставшееся наверху, уже казалось ему громоздким, слишком привередливым и плохо управляемым.
   Они спустились в тронный зал огромного прекрасного дворца, ярко освещенного множеством негасимых свечей, лампад и факелов. А потом в один момент весь огонь в зале сначала неистово заплясал приветственный танец при их появлении, а затем собрался в один огненный образ, который приблизился. Чивани и Ленни, не задумываясь, пали ниц перед ним, смиренно и благодарственно протягивая к нему руки. Агни поднял голову чивани за подбородок, милостиво улыбнулся, потрепав за щеку, погладил склоненную голову Ленни и, ничего не сказав, рассыпался на скачущие огоньки, которые вернулись на свое место. Пламя весело, тепло и ярко заискрилось.
   – Агни, посредник между людьми и богами, приветствует вас, своих почитателей в моем мире.
   Яма незамедлительно уселся в свой величественный трон. Буйвол, отпущенный на свободу, сразу же умчался в одну из дверей. Грозные собаки, по-щенячьи поскуливая в ожидании ласки, умостились у его ног по обе стороны, но были настороже, крутя мордами, шумно вдыхая воздух, прядая ушами.
   По правую руку Ямы располагались пять кресел поменьше. Ловцы душ опустились в два из них. В двух других уже сидели две странные, но по-своему прекрасные женщины. Последнее было не занято.
   По левую руку Ямы стояло еще одно кресло, по красоте и царственности не уступающее его собственному, тоже пока пустующее. Чуть дальше высилось зеркало в рост Ямы в великолепном золотом окладе, на поверхности которого, как ни странно, ничего не отражалось. Ленни и чивани присели возле собак, а пойманные души были выстроены странными существами в длинную очередь за рекой, текущей вокруг дворца.
   Там, где у Ленни было сердце – пульсировал свет, вдоль спины – светился многонитевой вибрирующий столб, в голове колыхались ликование… и вопросы.
   – Вопросы? Как это по-человечески. Ну, хорошо. Сейчас можешь задать мне только один вопрос. Один! Сам видишь, много работы.
   – Это Страшный суд? – Вопрос, казалось, вырвался сам собой.
   – Страшный?
   Яма и его помощники снисходительно заулыбались.
   – Нет. Еще нет. На «страшном» суде председательствую не я. Кто-кто? Второй вопрос, однако. Но ты сам прекрасно знаешь, кто. Тот, кого вы называете триединым, а мы – Тримурти. И суд не страшный, а последний. Ну, а сейчас мне на работу. Хотя еще нет, пожалуй, погожу малость.
   Яма соскочил с трона и быстро направился к приближающейся к ним белокурой красавице.
   – Ями, дорогая.
   Встретившись друг с другом, они легко обнялись, слившись на мгновенье в единое целое, создав для глаз полный контраста восторг. В объятии чувствовалась невинная родственная близость, а перетекание братско-сестринских энергий видны были даже невооруженным взглядом.
   – Знакомьтесь, моя сестра-близнец.
   Она была абсолютной противоположностью брата: маленькая, хрупкая, белокожая блондинка с огромными голубыми глазами, похожая на нежнейшую китайскую фарфоровую куклу. Рядом с высоким, крупным, мускулистым, темнокожим, с черными гладкими волосами братом она была подобна тончайшему серебру новорожденного месяца, противостоящему на небе полновластному золоту блистательного солнца. Но схожесть лица была почти идентичной, отличаясь только женственностью.
   Она оторвалась от нежных рук брата и, мельком глянув на чивани, перевела взгляд на Ленни, задержала на нем, пристально разглядывая мальчика. Загадочно улыбнулась:
   – Ленни Голд здесь? Вот что и предположить не думала, так это то, что ты окажешься тут. И в таком возрасте. Хорош, хорош. Нечаянно лучше, чем ожидалось.
   Она направилась к нему. Положила руки на плечи, заглянула в глаза сверху вниз, заставив окунуться в бездонные омуты своих глаз, которые на мгновенье стали красным и черным, а на лбу открылся желто-янтарный третий.
   – Все вопросы, и вопросы, сплошные вопросы. Прекрасный ученик, не правда ли?
   Она повернулась всем телом к чивани, не убирая, однако, рук с плеч Ленни.
   Ее лицо снова приняло привычные человеческому восприятию очертания.
   – Э… да. Любой учитель был бы рад такому.
   – Покажешь мне то, чему научилась в этой жизни? – Она оставила мальчика и стремительно подошла к ней, с любопытством разглядывая пламенную душу чивани.
   – Без тела? Ну, не знаю.
   – Ты еще не поняла, что без тела ты сможешь еще больше?
   – О! Тогда не сомневайся во мне. Покажу все. А позволишь прикоснуться к еще неизведанному мной, распахну свою душу.
   Ями захлопала в ладоши:
   – Всему свое время, однако. Но я запомню и буду иметь в виду. В свое время, конечно же.
   – Итак, вопросы. Если мой брат слишком занят и чрезмерно нетерпелив, то я в твоем, простите, вашем, распоряжении. И надолго. Настолько, насколько вас хватит, чтобы впитывать, знания. Сейчас у вас нет мозга, но есть эго, дающее способность обучаться, и суперэго, сохраняющее информацию.
   Ями опять повернулась к Ленни.
   – Думаю, сначала надо вас познакомить с нашими верными помощниками, показать дворец, Ямапур, и наш мир, Ямалоку. Брат, можешь не ждать нас.
   – Ну, уж нет. После твоих слов о моем нетерпении, готов продемонстрировать смиренное ожидание. Без тебя все равно суд будет не полным и не окончательным.
   И Яма застыл, как изваяние, только один желтый глаз внимательно следил за всем происходящим, остальные же были устремлены в разные стороны.
   – Хотя… ты нашла с ними общий язык, Ями. Покажи им тут все, расскажи, – и исчез. Вслед за хозяином пропали и собаки, бросившись с места в карьер, громко и радостно лая.
   Ями улыбнулась и обратилась к гостям.
   – Уж поверьте. Живых людей, да еще по приглашению Ямы тут бывало считанные разы. Пророки, провидцы, святые – это, скажем, не совсем люди. Те были, вопросы задавали, как водится, на экскурсию по нашему миру хаживали. Небожители, опять-таки, не люди, спускаются, если есть проблемы, которые можно решить только с нами. Но люди… Если и попадали сюда, обычно, отсюда живыми назад не возвращались. Вы… редкое, нет, редчайшее исключение…
   Она замолчала, но в голове Ленни фраза закончилась:
   – Если выйдете.
   И продолжала вслух:
   – Начнем со знакомства с теми, кто у духовно неразвитых людей вызывает животный ужас, но кто прекрасен по своей сути. И если вникнуть в их своеобразную красоту, можно даже получать удовольствие от их созерцания.
   Она подвела их к чернокожему воину в черных одеяниях, такому черному, что не было видно границ между кожей и одеждой, только золотые украшения и белки глаз указывали, что это не черная дыра в пространстве.
   – Есть предположения, кто это?
   – Кала, – произнес Ленни первое, что пришло на ум.
   – Ты уже знаком с ним?
   Ленни в недоумении пожал плечом:
   – Кала на санскрите «черный», вот я и…
   – Да, это Кала. Вы зовете его Время. Великий властитель, которому с некоторых пор не подчиняются только боги. Живущие же под господством времени испытывают страдания от неудовлетворенных желаний, боли, старения и смерти. Смерти близких, ну, и своей, неумолимо приближающейся. Чтобы освободиться от мучений, надо перестать зависеть от времени. Стать калатита, выше времени. И только то.
   Кала встал с кресла, когда его представляли, возвысившись над всеми. У него было красивое, мудрое, но суровое лицо, словно каменное изваяние, вырезанное рукой великого мастера, пристальный взгляд безучастных глаз. Он смотрел на Ленни, а его правая рука согнулась и легла пальцами в направлении меча в ножнах с левой стороны.
   Ями замолчала, усмехнулась одним кончиком рта в ожидании маленького развлечения, слегка наклонила голову и испытующе, исподлобья наблюдала за Ленни улыбающимися глазами.
   В голове Ленни заметались мысли: «Что?.. Что это значит?.. Что он от меня хочет?.. Что будет, если я не угадаю?.. Умру?»
   Кала медленно стал белым. Его рука почти незаметно поползла к рукояти меча.
   «Я так мало прожил, так мало узнал…» Кала опять стал черным, но рука уже приблизилась к рукояти. Глаза Ленни расширились в догадке, но он, сильно рискуя, тоже решил поиграть. Он уже заговорил вслух, изучающе наблюдая за тем, чье имя Время.
   – Чивани была со мной очень добра, – Кала стал черный. – Что будет с ней после моей смерти? – Кала стал белый, а его рука легла на рукоять.
   – Я любил свою маму, – черный цвет разлился по телу Калы. Ладонь стиснула рукоять.
   – Буду любить всегда, – Кала побелел. Рука начала медленно вытаскивать меч.
   – И сейчас люблю, – Кала стал бледнеть, становясь прозрачным, рука застыла на месте.
   – Что там сказала Ями про время? – Кала посерел, когда Ленни чуть напрягся, вспоминая ее объяснения, стараясь не пропустить ни слова. «Чтобы освободиться от страданий, надо перестать зависеть от времени». Повторил четко и уверенно:
   – Я люблю свою маму, – прозрачность усилилась, движение руки остановилось, – ага, нужно быть в настоящем. Надо убрать мысли, все.
   Кала исчез из поля зрения, застыв неподвижно и оставшись прозрачным, удовлетворенно улыбнувшись. Будто и не улыбнулся вовсе, а просто воздух слегка дрогнул возле его губ.
   – Когда-то он был могущественнее богов. Кроме своего создателя, естественно. Все подчинялось ему, и все умирало. Нельзя остановить ни мгновения, разве что на фотографиях, его нельзя ни обмануть, ни вернуть прошлое, ни попасть в будущее, его нельзя растянуть, нельзя сжать, будучи в физическом теле. Можно только плыть по течению и научиться наслаждаться всеми состояниями. Подняться выше него, подняться выше прошлого, будущего и даже настоящего – вот единственная возможность приблизиться к высшим материям.
   Ями постояла немного, глядя на Калу, хотя сквозь него был виден его трон. Он уже сел, вытянул невидимые ноги, позволив людям тем самым пройти через себя и за один миг побывать в прошедшем, настоящем, будущем и при этом вне них.
   – Время ведь не зря уходит. Оно дается из жизни в жизнь для поисков самого себя. Себя должно искать все живое от минералов до людей, все, что имеет золотую богиню.
   – И демоны?
   – Им бы в первую очередь следовало бы этим заняться. Светлое есть во всем. Его надо найти, раскрыть, насладиться и не утратить, в каком бы аду ты не жил.
   Она шагнула в сторону дамы в красном. Та так и осталась в накинутой вуали, которая, однако, не скрывала ее прелестное доброе лицо. Оно лучилось сквозь полупрозрачную накидку. Белые изящные руки покоились на подлокотниках, как два крыла неведомой птицы. Черные, длинные, блестящие волосы каскадами ниспадали до пола и лежали там темными омутами.
   – Это Мритью. Люди зовут ее Смерть. На кого она взглянет без вуали – умирает, и душа покидает свое тело.
   Ленни застыл в созерцании бесстрастной красоты и безмятежного покоя, только прошептал, словно выдохнул:
   – Она прекрасна.
   Мальчик широко улыбнулся и прерывающимся голосом обратился непосредственно к Мритью. Слова сами выплескивались:
   – Ты не похожа на ходячие мощи с косой в черном развевающемся плаще, как у христиан. На костлявую, безобразную старуху, как у славян-язычников. На полуразложившуюся женщину, как у скандинавов. На чудовище, истекающее огнем, как у японцев. На окровавленного скелета в платье, как у мексиканцев или женщину с черепом вместо головы с ожерельем из человеческих глаз, как у индейцев.
   Он помолчал немного и продолжил:
   – Ты прекрасна. Я чувствую себя рядом с тобой умиротворенно и… радостно.
   Мритью пристально смотрела на мальчика из-под накидки. Ее рука медленно поднялась и откинула вуаль назад, подставляя лицо его восхищенному, ласкающему взгляду.
   – Она создана Творцом не для наказания, а для облегчения страданий, освобождения от боли, избавления от смятения ума. Наслаждайся, безнаказанно лицезрея саму смерть, пока ты вне тела, и получи ее благословение – веру без сомнений, она тебе еще не раз пригодится.
   Мритью все так же молча кивнула, слегка улыбнулась и накинула на лицо вуаль. Это был знак двигаться дальше.
   – Знакомьтесь, – Ями показала на хрупкую девушку с кукольным, словно нарисованным, лицом, огромными, широко поставленными глазами с душераздирающим взглядом, который, казалось, пронизывает все естество и видит душу насквозь, – Рога, та, кого вы, люди, называете Болезнь. В этом нежном, невинном теле вместилась вся боль человечества в виде мыслимых и немыслимых болезней и их сочетаний. Ее прикосновение, проявляющееся физической болью, – указание свыше о наличии духовных проблем, которые отражаются на теле. Поскольку оно – самая грубая, проявленная оболочка души.
   – Но она так молода и красива…
   – По-твоему, – произнесла Рога неожиданно низким голосом для такого внешне утонченного создания, – я должна быть, как люди, больной всеми недугами, которые я сама же и создала? – Она отобразила на себе весь цикл какой-то болезни пока не обратилась в быстро постаревшую и разбитую болью женщину. – Ты упускаешь из виду то, что я божественной природы.
   Рога снова стала цветущей и полной здоровья.
   – Я создаю болезни и их комбинации, вынашиваю их, как свое любимое детище, холю и лелею, наблюдая за развитием, но сама не болею. Я творю их, чтобы останавливать людей в их бессмысленной гонке по жизни и заставить задуматься – за что? Не бог должен ответить на этот вопрос, а они сами. Полученный ответ – единственный путь к самоизлечению, спасению и освобождению.
   – Ты так прекрасна! Почему тебя так боятся?
   – Боятся, потому что я вызываю боль, уродливость и немощь.
   – Но, если это заслуживается поведением?
   – Да, но поди докажи это.
   – И что, если быть дваждырожденным, болезней не будет?
   – Будет, только в другой степени. Достойная старость без слабоумия, болезни лишь те, что можешь потянуть, очищая через свое тело мир. Смерть – если миссия завершена, и только если сам захочешь. В определенном состоянии можно быть вне времени.
   – Как могут болеть столько людей одновременно разными болезнями?
   Она пожала плечами и начала вибрировать. От нее стали молниеносно отделяться множество ее полупрозрачных форм и разлетаться вовсе стороны. В их просвечивающихся телах неритмично пульсировали чакры с измененным цветом и переплетенными лепестками, черные пятна указывали на блоки, а пораженные органы светились темно-красным, коричневым и черным болезненным светом.
   – Как видишь, все просто.
   – Но как такая очаровательная женщина может делать больно?
   – А вот так!
   Рога легко соскочила со своего кресла, на котором сидела, облокотившись на одну руку, откуда внимательно наблюдала за людьми и говорила с Ленни. Стремительно приблизилась к изумленному мальчику и дотронулась ладонью до его груди. Но более тонкая форма ее руки проникла ему вовнутрь и сжала сердце, мгновенно ставшее сгустком боли.
   – Будет болеть, пока не отпустишь отсюда мать. Любить люби, но не жалей.
   Место, где должно было быть материальное сердце, пронзило острой тоскливой болью. Ленни застонал от слияния почти физической боли и эмоциональной муки.
   – Отпусти. Сейчас. А то я не отстану.
   Жесткий требовательный голос, диссонировал с нежной внешностью, болезненно резал ухо с обострившимся до предела слухом.
   Ями мягко положила свою руку на руку Роги, сжимающую сердце. Ленни казалось, если бы оно могло, то кровоточило бы.
   – Ну, ладно-ладно. Ты понял. Я всегда буду рядом.
   Она подняла вверх изящный указательный пальчик и назидательно погрозила им.
   – Я ухожу только тогда, когда во мне пропадает необходимость, – хитро улыбнулась, – иногда вместе с телом.
   И вновь оказалась на кресле, и снова зоркий, неотрывный взгляд устремился в самую суть мальчика.
   Ями шагнула дальше, в направлении предпоследнего кресла.
   В нем, как паучиха в паутине, сидела женщина. Ее платиновые блестящие волосы расходились во все стороны мириадами тончайших нитей, становясь невидимыми, но явно существующими. Ее лицо и тело быстро меняли состояние от цветущего и молодого к увядшему и дряхлому. И наоборот.
   – Прошу любить и жаловать – Джара. По-вашему, Старость.
   Ленни завороженно наблюдал за изменениями в ее внешности.
   – Этими нитями, ее волосами, как видите, она связана с каждым существом во вселенной. Ее молодость уходит к вновь родившимся и возвращается к ней, как только они начинают взрослеть и, соответственно, стареть.
   – Тогда как Смерть определяет, кому умереть?
   – Ты же видишь эти нити? У нее очень густые волосы. Каждая волосинка возникает при появлении на свет любого живого существа. Когда нить жизни истончается до предела – приходит время Мритью.
   – Ага, понятно. А внезапная смерть?
   – Нет внезапной смерти. Есть настигнутое возмездие, возмещение по счетам, искупление или освобождение ценой своей жизни. За все надо платить. Задаром ничего не бывает. Ни-че-го.
   Ями шагнула дальше:
   – Ну, и наконец…
   Она подошла к до сих пор пустому креслу, оперлась рукой на спинку. Игриво-торжественно, как на арене цирка или на сцене театра начала представление:
   – Только здесь! Только сейчас! Только для вас! Бесподобный творец хитросплетений судеб! Непревзойденный мастер интриг! В хорошем смысле, конечно. Лучший автор детективных историй во вселенной, которые воплощаются с точностью до мгновенья! Зрите! Вашему вниманию предстает Бхранти – богиня ошибок мудрых. Да, дорогая, предстаешь?
   И она погладила рукой воздух, но ладонь как будто легла на чью-то голову. От этого прикосновения на кресле проявилась женщина необыкновенной наружности. Кожа не то белая с черными пятнами, не то черная с белыми. Огромные зеленые глазищи-омуты, глядя в которые забываешь смотреть на все остальное, пристально рассматривали живые души. Ее брови разной высоты изогнуты арками, что придавало лицу игриво-лукавый вид. Рот все время был в движении, то усмехался, то улыбался, то сжимался в полоску. Гладкие блестящие волосы убраны в высокий хвост на макушке головы и спадали каскадом на узкие, покатые плечи. Ее пальцы на подлокотниках кресла не то нервно стучали, не то нежно их поглаживали.
   Она была закутана в переливающуюся черно-белую или бело-черную шаль. Игра на ткани черного и белого цветов не позволяла понять, какой из них был главенствующим. Из-за переливов и оптической иллюзии рисунка казалось, что накидка шевелится. Ее длинный конец небрежно валялся на полу прямо под ногами гостей.
   Та ее часть, что прилегала к телу, зеркально отражала пятна на коже. Те плавно переходили в мелкие абстрактные черные пятна на белом фоне, а те в крупные белые пятна на черном, затем пятна становились похожими на рисунок меха снежного барса, панды. После этого пятна перетекали в разводы, а те в полоски зебры, те в крупные ровные полосы, те в линии средней и мелкой толщины, которые заканчивались узкими секторами рулетки с одной стороны и широкими с другой. Те складывались в зигзаг с равномерным редким шагом, который быстро сужался и удлинялся, а через промежуток равномерная очередность коротких штрихов и одинаковых углов неожиданно превращались в нервно пляшущие пики всяких размеров. Те уложились в крупную решетку, та в свою очередь в решетку с мелкими ячейками и совсем малюсенькими. Следом в сетке начали появляться черные клетки, которые выстроились в переплетение рядов ячеек кроссворда, а те рассыпались на отдельные квадраты, став из мелких равными, крупными, и расположенными в правильном шахматном порядке пока все, наконец, не окончилось двумя клетками. И вдруг оказалось, что как раз на них и стояли Ленни и чивани, он на черной клетке, а она на белой. Но и их цвет постоянно менялся местами.
   Бхранти не то улыбнулась, не то злобно оскалилась, издала веселый смешок, а может недовольный рык, и дернула конец шали на себя. Ленни и чивани от резкого рывка повалились на пол. Было б чем удариться – ударились бы. Ленни не знал, как реагировать: смеяться или сдержаться в эмоциях перед ликом богини. Она лукаво прищурила глаз:
   – Вот видишь. Ошибаться встроено во все живое. И все, батенька, с одной единственной целью: учиться, учиться и еще раз учиться. Чему вы сейчас научились?
   – Не стоять на пути божественных замыслов.
   – Играть в шахматы с богиней – чревато неожиданной концовкой.
   Бхранти похлопала кончиками пальцев и исчезла.
   – Ну, и…
   Ленни глянул под ноги, и увидел себя опять стоящим на шахматном поле, только теперь он на белой клетке, а чивани – на черной. И снова они повалились кубарем от внезапного рывка ткани.
   Не засмеяться было невозможно, и он залился смехом.
   В голове Ленни промелькнули слова матери, когда он как-то потерял свою любимую игрушку. Успокаивая его, она сказала: «Жизнь – череда из черного и белого, из темного и светлого». А потом крепко обняла его и прошептала: «Раскрась ее!»
   – Твоя мать была мудрой женщиной.
   Под ногами мелькнуло семицветье радуги, ведущее к свету.
   – Кстати, Нарада, кого вы знали как Моцарта – самый большой шутник во всех мирах, частенько тут бывает, время от времени решая вмешаться в судьбы некоторых душ. Он очень любит общаться с Бхранти. Они всегда долго что-то заговорщицки обсуждают, хихикают, потом согласовывают решение с нами, а мы со звездами. Весьма интересно наблюдать, как фарс и трагедии человеческих жизней превращаются в трагикомедии. И какие выводы делают из этих хитросплетений люди.
   После этого Ями двинулась в противоположную сторону, подвела к прекрасному произведению искусства – серебряному зеркалу в золотом окладе, стоящему возле ее трона.
   – Это – зеркало кармы.
   – Карма?
   – Ну, да. Воздаяние. Убийца – будет убит, вор – обокраден, насильник – изнасилован, доброму – отплатят добром, долго терпящий – успокоится, дающий – обретет, любящий – будет любим.
   Ями говорила это, глядя в зеркало, в котором она не отражалась. Повернулась к Ленни и чивани:
   – Оно нужно не Яме. Вы сами видели его глаза. Его нельзя обмануть, нельзя подкупить, нельзя вызвать сожаление, жалость или воззвать к милосердию. Никто не спасется от его суда, ибо у него в соглядатаях и свидетелях – все стихии, которые проявлены в каждом существе. Его суд безжалостен и беспощаден, вердикт всеисчерпывающий, исполнение приговора не обсуждается и не подвергается сомнению. Его нельзя ублажить или умилостивить ни молитвами, ни жертвоприношениями. Поэтому это зеркало нужно только душе, которая в него заглядывает во время суда. Если ей позволят, конечно. И видит себя.
   Она легонько коснулась кончиками пальцев серебряной поверхности зеркала.
   Оно покрылось легкой рябью и снова застыло, отобразив небольшую, круглую, серую комнату, из которой вели две двери, черная и белая.
   – Если в отражении зеркала видна вся душа с ее чакрами, каналами, накопленными знаниями и опытом, то при прикосновении оно открывает лабиринт ее кармы. Она воочию видит, почему в этой жизни она имела такое тело, а не другое, почему у нее была эта семья, эта судьба, эта смерть. В черно-белом лабиринте она может рассмотреть свой жизненный путь с момента рождения, на каждом этапе жизни предоставленные, упущенные и использованные возможности, свой выбор, и куда это привело – в сторону добра или зла. Если белого больше, то душа в следующей жизни рождается в благополучии и благоденствии, если больше черного – отправляется в горячий или холодный ад, если черного и белого равное количество – остается на земле в виде бхута. В этом случае душе позволяется выбрать самой место пребывания: место смерти, место захоронения, тело другого человека или какое-то особое место, где она будет ждать нового воплощения. Одно из таких вы видели под Веной. Выбор опять-таки ведет к карме, которую нужно будет обязательно отрабатывать.
   Ями снова легко притронулась к поверхности зеркала:
   – В нем душа видит не только свою карму, но и карму семьи, рода, народа, страны, а то и всей планеты, отраженные в ее жизни. По желанию она может увидеть, что было в ее прошлых жизнях, что будет в следующей, миссию всех своих жизней. Но здесь выбирать она не вольна. Это моя задача. Я – та, от кого зависит земная судьба души.
   Она отвернулась от зеркала и в мгновение ока оказалась в центре зала, над которым легкой дымкой чернело небо, и ярко блестели низкие звезды. Ями подняла руку и сделала повелительный жест. Небосвод опустился, и звездный пояс зодиакальных созвездий сфокусировался вокруг нее.
   – Я подбираю гороскоп в соответствии с кармой. Также по звездам определяется место и время рождения. Я даю родителей. По моему опыту, если бы душам позволили выбирать родителей, то все выбирали бы только богатых, чтоб ничего не делать. И никто ничего бы не делал! А это нужно еще заслужить. Поэтому выбирать могут только те, кто осознает, чего ему недостает, и что надо достигнуть. Я же даю родственников, людей, от которых зависит судьба, обстоятельства жизни, события. Одновременно учитываю, как будет эта душа влиять на тех, с кем она встретится. Я даю ей имя, связываю долгом. А для пущего наущения брат карает за неисполнение предначертанного пути страданиями эмоциональными, умственными и физическими или всеми вместе.
   – И ты никогда не ошибаешься?
   – Я?.. Ошибаюсь?.. Я НЕ ошибаюсь, – Ями сделала такое сильное ударение на «не», что пламя во всех свечах испуганно затрепетало, как от резкого порыва ветра, почти погасло, погрузив зал в полумрак, – НИКОГДА.
   Огонь вновь вспыхнул, поднялся высоко, ярко осветил все вокруг, как бы подтверждая слова хозяйки этого мира. Ями коротким жестом отослала небо наверх и вернулась к зеркалу.
   – Если кому что суждено, так тому и быть.
   – А самоубийства? – Подала голос чивани.
   – Самоубийство – не решение проблем. Другое тело, другие родители, другое окружение, другие люди, другие учителя. Но те же проблемы, те же ситуации, те же страсти. До тех пор, пока все не выйдет на новый виток. Люди убивают себя, потому что не могут найти свое собственное значение.
   – А моя мать?.. – Еле выдавил из себя Ленни.
   – Это другое. Самоубийство ради сохранения своей невинности при угрозе физического насилия приравнивается к подвигу и маленькой личной заслуге. Всегда приятные исключения – дваждырожденные. Мои любимые души, хотя я должна быть бесстрастна ко всем. Вот они могут менять свою судьбу. Решительно перечеркнуть всю карму еще при жизни и начать жить с чистого листа. Но за их ошибки с них и спрос больше, и наказания сильней и больней. Это как падение с высоты – чем выше забрался, тем больнее падать. Вся жизнь просветленных – взбирание на гору, каждый их шаг ведет вверх и все более приближает их к богу. Простые люди, не ищущие в своих жизнях искры божьей, не желающие видеть во всем проявление божественности, проживают жизнь как все живое: спят, едят, трудятся, женятся, рожают детей, пытаются выжить и выглядеть прилично. Но на самом деле, они ходят, вернее, бродят в потемках у подножия до поры до времени невидимой горы, на вершине которой блистает их творец. Тот, чье дыхание дало им жизнь, чье присутствие выражается в них как любовь, и кого они должны найти, осознать и принять. Совершение хорошего поступка – шаг вверх, плохого – вниз. Но у большинства людей это становится топтанием на месте, и потому вопрос «Зачем я живу?» даже не всплывает.
   Ями задумалась на мгновение, положив кончики пальцев на губы, поиграла ими, как бы запрещая самой себе говорить то, что хочет с них сорваться.
   Решилась:
   – Так и быть. Открою маленький секрет. Есть вещи, которые не понимают даже боги.
   – Как такое может быть?
   – Мы тоже созданы по его образу и подобию, – она показала указательным пальчиком вверх, быстро крутнулась вокруг своей оси, сбрасывая этим движением задумчивое выражение лица.
   – А почему ты не отражаешься в зеркале?
   – Мне нечего отражать. Боги выше времени, выше прошлого, будущего и даже настоящего. Я чиста, как и все боги. Мы не попадаем под воздействие иллюзий, почти не попадаем, поэтому не совершаем ошибок, с которых начинается карма. Каждый из нас знает, что самое большое наказание для нас – родиться человеком и забыть о своем могуществе. Так что знай, те, кто низводит богов до уровня людей, приписывая им самые низкие человеческие качества, или во всеуслышание отрицает их существование – демоны или одержимы ими. Уж кто-кто, а те-то знают, что делают.
   – А можно мне посмотреть? – Спросил Ленни, дрожа от нетерпения.
   – Нет! Тебе еще нельзя, – пронзительный взгляд, строгий голос и резкий запретительный жест остановили двинувшегося было к зеркалу мальчика. Тот мгновенно отреагировал, застыв на месте, отлично понимая, что, если нельзя, значит нельзя. Но Ями тут же благосклонно посмотрела на чивани и спокойно сказала:
   – А тебе уже можно.
   Чивани понимающе усмехнулась и приблизилась к зеркалу, встала напротив.
   – Красавица! – Прокомментировала Ями.
   И правда. Если перед зеркалом стояла сияющая человекоподобная душа, то на серебре отразилась прекрасная молодая женщина. Чивани тронула поверхность и увидела в трехмерном лабиринте весь свой жизненный путь от рождения до момента, когда она прикоснулась к этому зеркалу.
   Ями хлопнула в ладоши, привлекая к себе внимание:
   – Ну, а теперь, я покажу вам дворец и наш мир. Потом присоединимся к моему брату. Надеюсь, он не откажет вам в удовольствии узреть его высочайший и справедливейший суд.
   Глядя одновременно на обоих, продолжила:
   – Прошу за мной.
   И, словно заскользила над поверхностью пола, так невесома и стремительна была ее походка. Даже подол легчайшего белоснежного платья едва поспевал за ней.
   Она повела их по дворцу из золота и серебра с вкраплением трех цветов: красного, черного и белого. Рубин, гранат, циркон и турмалин в золоте, алмазы, хрусталь и опал с гематитом в серебре. Полы из мрамора этих же цветов с витиеватым золотым рисунком, похожим на мехенди. Камень был теплым и приятным на глаз и на ощупь, словно молодая упругая кожа с росписью на теле.
   – Красный – любимый цвет моего брата, черный – Калы, белый – мой, – пояснила Ями.
   Архитектура дворца, по всей видимости, была прародительницей готики в мире людей. Здесь все устремлялось ввысь, к свету. И стрельчатые своды, и высокие, узкие окна и двери, и вытянутые вверх тонкие многоступенчатые колонны, и арки. Но… все упиралось в скальные породы твердых небес подземелья, самого углубленного в недрах планеты, за исключением мира Бхуми, располагающегося в центре.
   Но в любом случае архитектор был не только величайшим художником, но и одаренным математиком и инженером, сумевшим создать из тяжелого, казалось бы, неподъемного металла тонкие стрелоподобные арки, легчайшую замысловатую паутину нервюр, поддерживающих стрельчатые, многолучевые, многоуровневые своды. Они, словно обнаженные нервы, пронизывали потолки, вливались в арки, колонны, переплеты окон, создавали ажур причудливых кружев из звезд, цветов, павлиньих перьев и символов, вплетенных в их замысловатый узор. Везде тончайшее литье, благо металл не камень, не дерево и не кость, рельефное и скульптурное хитросплетение, от основания до самой высокой, конечной точки сводов.
   Казалось, что золото и серебро добровольно и безоговорочно отдались для обработки в руки искусных умельцев по замыслу талантливого зодчего. Там, на земной поверхности, отразились только отголоски этого великолепия.
   А витражи… они заменяли собой рисованные картины, они просто затмили их собой. Конструкции окон были устроены по принципу калейдоскопа с подсветкой внутри, поэтому цветные стеклышки складывались в замысловатые узоры, меняя свои очертания через небольшие промежутки времени. А так как стекол было несчетное количество, и они были разной формы и цвета, то самопроизвольное выкладывание стало гарантом того, что узор мог не повторяться многие тысячелетия.
   Ями прокомментировала:
   – Чуткие к красоте души, там, на поверхности, чувствовали в архитектуре и декоре готических соборов некое триединство. Но им не хватало чувствительности осознать, что это не есть единство ада, чистилища и рая, а союз и сотрудничество жизненных энергий трех матерей, проявляющихся в знаниях, творчестве и любви. Посредственные люди уловили только идею, что все бренно под луной, оно и верно, конечно. А вот демонические души расстарались усугубить ситуацию, изгнав из готики храмов дух поклонения матери. Понаставили там жутких химер, монстров, некогда обитающих на земле, стали хоронить внутри помещений священников-извращенцев, устроили под ними или рядом кладбища – рассадники одержимости. Кстати, древние люди и язычники сжигали своих мертвых, хоронить придумали христиане, вернее… ну, вы знаете кто, не буду повторяться, в личине истинно верующих.
   Все предметы обихода также были из золота и серебра, которые прекрасно сочетались в филигранной обработке, переплетались между собой, перетекали друг в друга, будто рожденные вместе из одного слитка, но пущенные чуткими пальцами мастеров в разные русла. Самоцветы служили только дополнением к самодостаточной роскоши благородных металлов.
   И везде был огонь. Много огня. Живого и благодатного, будто бы подмигивающего им, пока они обходили дворец. В центре каждого зала располагался очаг с пламенем, которое вырывалось из-под земли и имело один цвет из спектра радуги, от красного до фиолетового, что создавало в помещении неповторимое настроение.
   – Цвет огня зависит от газа.
   И везде был особенный запах благовоний.
   Всюду стояли зеркала, выставленные в мастерски исполненной инженерной конструкции. Белый, теплый желтый и холодный голубой, огонь отражался в них так, что внутри каждого зала было светло, как днем.
   Артистической душе Ленни и хотелось бы потрогать такую красоту руками, но он не решался, памятуя о том, как легко они проходили через твердые препятствия, и ему думалось, что все здесь больше для интерьера. Но не выдержал и прикоснулся к кубку тончайшей работы. Его рука не прошла сквозь, а уперлась в холодный металл. Сосуд упал от толчка. Ударившись о поверхность стола, он издал звенящий звук, похожий на звон колокольчика, который отозвался серебристым, долго звучащим эхом во всех помещениях дворца.
   Тот час же из воздуха возникли несколько огромных, мускулистых, темнокожих, четырехруких, нависших над ними воинов с ужасающей мимикой на лицах. Они пытались запугать ею потенциальных нарушителей заведенного тут порядка. У каждого в одной паре рук по лассо из волос Ямы, которое они ловко крутили над головой, наизготовку набросить петлю на того, кто нарушил тишину. Во второй паре – дубинки, готовые обрушиться на повинную, но неповинующуюся голову.
   Но легкий жест руки Ями заставил их поклониться и исчезнуть.
   – Да, дорогой, – отозвалась она на не озвученный вопрос. – Это верноподданные служители Ямы, ямадуты, контролируют мысли, речь и поступки умерших душ, их невозможно обмануть, поэтому здесь нельзя лгать. И да. В Ямалоке энергетические тела становятся несколько более плотными и не могут проходить через физические препятствия. Здесь все, как серебряная ловушка для демонов, злых мертвых бхутов да, впрочем, всех душ. Падающие предметы – сигнализация. Всяк сюда вошедший без соизволения на то хозяев – отсюда не выйдет. Но мы сами можем прекрасно пользоваться всеми предметами, которые здесь находятся. Для отлова незваных гостей в том числе.
   Ленни хотел было поднять кубок и поднести его к глазам, чтобы рассмотреть поближе. Но он оказался слишком тяжелый для тонкого тела. Поэтому пришлось нагнуться и восхититься работой мастера в невольном поклоне его мастерству.
   – Якши делали?
   – Они. Знаком? Уже?
   Ленни, весело улыбнувшись, мелко закивал головой.
   По залам дворца величаво прогуливались белые и черные павлины, время от времени они останавливались, раскрывали хвосты-веера, потом закрывали и двигались дальше.
   – А красные есть?
   – Нет, но это идея.
   – Похожи на живых. Или они живые?
   – Да, единственные, кто здесь при своем теле. Только от нехватки солнечного света, они утратили свой естественный окрас и приобрели наши любимые цвета. Прекрасные птицы, великолепные охотники на мелких мертвых тварей, пытающихся проникнуть сюда, замечательные и беспристрастные предсказатели любых изменений, могущих произойти здесь. Они предвестили и ваш приход. Один, вот тот, самый чувствительный, издал звук, похожий на клекот, и все особи начали передавать его по цепочке по всему дворцу, где бы ни находились. Птицы, что находятся здесь, так напитались серебром, что павлины, живущие на поверхности, после смерти перестали подвергаться гниению. Со временем они просто усыхают, будто забальзамированные. Ох, и люблю я их.
   Павлины, словно почувствовали, что им признаются в любви, и тихонько закурлыкали в ответ, раскрыв хвосты и распушив перья.
   Говоря это, Ями дошла до наружных массивных дверей, легко распахнула их, махнув головой, пригласила гостей идти следом, и они все вышли из дворца. Ленни немного напрягся, ожидая увидеть картины ада, такого, каким его описывают многочисленные книги смерти разных народов. Но нет. Этого не случилось.
   Они сразу же погрузились в сумеречный свет, который не давал тени. Казалось, что земные недолгие минуты переходного состояния между ночью и утром, вечером и ночью, стеклись сюда, плотно заполнили пространство от поверхности под ногами до свода и задержались здесь навсегда. Все было залито ровным, серым светом, до такой степени смягчающим, что казалось, ни один объект не имеет четкого контура и обязательно тоже должен быть мягким, если его потрогать. Все было обтекаемо и нечетко. Все ровно-мягко-серо с тысячами оттенков серого. Будто свет жил своей обособленной жизнью, а все остальное своей.
   – Откуда здесь свет?
   – Наши братья Ашвины, боги утренней и вечерней зари, расстарались для нас. Их милостью свет сумерек, когда солнца уже нет, а луны еще нет, стекает сюда по серебряным жилам, и, накапливаясь здесь тысячелетиями, дает нам возможность жить под землей с освещением.
   Свет слегка заколыхался, будто почувствовав, что говорят о нем.
   – А почему нет теней?
   – Тень отбрасывают только плотные тела, настолько плотные, что не пропускают яркий свет. А поскольку тут нет ни одного источника света, он везде равномерен. Ну, и здесь нет живых, в конце концов. Так что…
   Ленни обернулся, чтобы взглянуть на дворец снаружи и обомлел, чуть не раскрыв рот. Вот он как раз и не был безжизненным и уныло-серым.
   Тот собор, которым он любовался наверху, в Вене, ни в какое сравнение не шел с готикой здесь. Там было лишь слабое, многократно повторенное, раздробленное и почти затухающее эхо невиданной ранее, безмерно-величественной, но не подавляющей красоты. И это была не мрачная, мистически-зловещая, гнетущая готика, а жизнеутверждающая. Здесь! В мире смерти!
   Было затруднительно определить: пласты золота поднимались вверх и служили опорой, поддерживающей свод, или они спускались вниз и просто опирались в основание пещеры.
   Тяжелые, многотонные вертикальные слитки золота, (они-то и диктовали архитектуру дворца), плавно, почти незаметно переходили в легкое, будто невесомое, ажурное строение. Расплавленное серебро, некогда стекающее сверху, зодчий не пустил на самотек, а направил в нужное русло, обработал и обратил в изящное дополнение к золоту.
   Дворец был окутан слепяще-желтой, такой пронзительно-прозрачной аурой, что, казалось, контуры всех его выступов настолько остры, что можно порезаться, прикоснувшись к ним даже взглядом. Этот ореол и яркие многоцветные всполохи света от витражей падали на сады возле замка, игриво-прихотливо окрашивали искусный ландшафт каждые несколько мгновений, принуждали буйствовать сочные, яркие краски. Но уже на небольшом отдалении цвета меркли и постепенно становились пепельно-серыми.
   От дворца отходили золотые галереи, которые заканчивались ступенями, ведущими к реке.
   – Таких галерей четыре…
   – По сторонам света?
   – Да.
   – Южный портал раздваивается и ведет в ады подсознания и надсознания, северный – на землю, в той части брат принимает и судит души, восточный – в рай, западный – наверх, в чистилище. Или в мир Варуны. Или к реке. Это зависит от… некоторых причин. Галереи делят землю острова на четыре зоны. На каждой свой неповторимый растительный мирок. В южной – растения, которые когда-то росли в жарком, влажном, парниковом климате планеты. В восточной – флора умеренного пояса, в западной – хвойные и грибы, а в северной – лишь мхи и лишайники.
   – А мы сейчас?..
   – На южной стороне.
   Короткая, бархатная, по ощущениям похожая на ковер, трава, высокие диковинные растения и еще более редкостные, буквально, каких мир не видывал, цветы излучали слабый разноцветно-неоновый свет, компенсируя самим себе недостаток света, и слегка освещали пространство возле нежной дымчатой аурой со своим собственным почти неразличимым ароматом.
   Их запахи не смешивались из-за отсутствия ветра. Здесь не было ни даже малейшего намека на шевеление воздуха. Все замерло неподвижно или сонно, вроде как оцепенело. Не умерло, но и не жило, а если жило, то как-то совсем незаметно.
   Нос чутко улавливал все даже самые слабые цветочные ароматы, на каком бы отдалении они не находились, различал их, самопроизвольно разделял и выделял наиболее понравившийся, приглушая все остальные.
   Дворец стоял на небольшом возвышении, в самом центре чашеподобной полости. Он, как огромная колонна, подпирал собой свод далеко простирающейся, но не очень высокой пещеры. Отсюда великолепно открывалась ее широкая холмистая панорама. Волнообразные возвышенности со смягченными очертаниями величаво замерли в вечном покое. Они выглядели так, будто земля здесь когда-то была жидкой и медленно кипела, а потом неожиданно стала застывать от краев к середине, опускаясь все ниже и ниже, в конце концов образовав холмисто-ступенчатую внутреннюю поверхность чаши. А на дне как апогей землетворчества – то ли всплеск жидкого драгоценного металла, долетевший до верха, то ли обрушение сверху от своей собственной тяжести огромного массива золота.
   Свод пещеры был укутан плотной, словно застывшей свинцовой пеленой тумана. Казалось, это пасмурное, низкое, затянутое тучами небо, из которого вот-вот зарядит накрапывать моросящий дождик. Но начало все откладывалось и откладывалось, и он никак не начинался.
   Из отверстия под самым потолком по низинам между холмами стекала небольшая река с серой водой, отражающей серость окружения, и направлялась ко дворцу. Она омывала пологий берег вокруг него и исчезала где-то в недрах одной из возвышенности. Галереи делили ее на пороги, и ее цвет и прозрачность менялись в каждом водоразделе.
   – Куда ведет река?
   – В Гималаи, к истоку на поверхность.
   За рекой раскинулся ласкающий глаз мирный, словно бархатистый, из-за одинакового освещения бесцветный ландшафт. Он выглядел омертвелым в тусклом сумеречном свете. Подножия невысоких холмов с покатыми склонами скрывались в незыблемом мареве. Совсем не было видно, есть ли на них растительность.
   – Нет. Там нет растений. Это не почва, а мягкое, не до конца застывшее серебро. Этот металл отражает почти весь свет, который на него падает. Еще одна великолепная, остроумно изобретенная ловушка для бхутов, не желающих смиряться со своей участью и вынесенным приговором моего брата.
   Словно в доказательство ее слов по холмам понесся один бхут, за ним не спеша, на некотором отдалении летели два ямадута. Бхут убежал недалеко. Сначала, он проваливался по щиколотку, потом по колено, все медленнее и с большими усилиями выдирая ноги из мягкой трясины серебра. Затем увяз по пояс, стражи Ямалоки окружили его и бесстрастно наблюдали за бесплодными стараниями высвободиться. Но чем яростнее он выдирался, тем глубже погружался. Когда осталась одна только рука, хватающаяся пальцами за воздух, ямадуты раскрутили свои лассо, накинули на кисть, выдернули неподвижное тело на поверхность и потащили его, отяжелевшее от стекающего жидкого металла, к терпеливо ожидающему Яме.
   – Вот так каждый божий день. И кто сопротивляется-то? Все только демоны. А ведь прекрасно знают, чем дело закончится, а все равно всякий раз пытаются попытать счастье-судьбу.
   Здесь было жарко, насколько могла чувствовать душа. И движения тела ощущались замедленными. Все, кроме обитателей этого мира, двигались плавно и как бы с усилием, словно сквозь толщу воды.
   – Здесь гравитация действует на тонкие тела сильнее, чем на поверхности, потому что ближе к ядру, которое – корень и опора планеты. В нем заложена информационная матрица всех важнейших принципов жизни на земле. Самая основная – чистота.
   Она подняла указательный пальчик вверх, таким образом указывая на важность информации:
   – Поэтому в том месте не может быть ада. Чтобы кто ни говорил или ни писал.
   – Матрица от слова мать?
   – Умничка. Если бы там был ад, то нарушилось бы равновесие этой планеты.
   – Тогда, где он? Яма показывал на голову…
   Ями улыбнулась:
   – Правильно показывал. Там он начинается. Но ты не торопись. Твой нынешний гороскоп был сложен так, что ты в него еще попадешь. По своей воле. И с соизволения того, кто его охраняет.
   Она замолчала, и Ленни только сейчас обратил внимание на то, что показалось ему необыкновенным. Полное отсутствие звуков.
   Тишина была густая, обволакивающая, всепроникающая. Она поглощала все. Какие бы звуки не рождались землей, водой, растениями, они-то не были призрачными, тишь тут же набрасывалась на них и всасывала все, до последнего отголоска. Мгновенно и без остатка.
   Даже река не издавала звуков, словно это и не вода вовсе, а ртуть, тяжелая, тягучая и зыбкая, готовая разлететься на отдельные многочисленные шарики и мгновенно собраться опять в одно беззвучное, монолитное целое.
   Не чувствовалось ни запаха сырости, ни гнилостного зловония, ни трупного смрада. Нигде не виднелись горы обезображенных мертвецов, чудовищ, пытающих свои несчастные жертвы. Не слышалось воплей боли и страданий терзаемых душ. Вода реки чистая, манящая к себе вязкой свежестью. Без гноя, крови и нечистот.
   Ями засмеялась.
   Они спустились к реке.
   – Это Ямуна. Мои слезы.
   – Так много?
   У Ями чуть дрогнул кончик губы.
   – Греки называли ее Лета, река забвения. Правильно называли.
   Она вошла в воду.
   – Не…
   Резко вскинула руку в запрещающем жесте, вовремя остановив Ленни:
   – Не советую. Омовение в ней – процедура для уже мертвых. Души, вступающие в нее, сбрасывают с себя прошлое. А выйдя, предстают перед Ямой во всей своей духовной наготе. Хочешь попробовать? Вот и я считаю, что рановато. Еще живой.
   Вода и вправду была тяжеловесная, густая и стекала по Ями вниз медленно, как прозрачная смола. Словно слеза.
   – Всевышний сделал так, что слезы, когда-то пролитые мной, были собраны вместе и образовали реку. Выплаканное горе придало воде свойство успокаивать печаль, одолевать тоску, отгораживаться от прошлого, забываться в покое и смиренно плыть по течению жизни. Это там, на поверхности Земли. Здесь же вода другая, горькая, утяжеленная, неторопливая под своей ношей, но зато смывает воспоминания, в которых тяжесть грехов и тяготы забот, чувство стыда и вины, неосуществленные мечты и неудовлетворенные желания.
   Она окунула кисти рук в воду, поигралась ею, подбрасывая вверх и наблюдая, как капли в замедленном темпе не падали, а оседали вниз, образовывали на поверхности маленькие всплески и медленно, как болезненные раны, затягивались.
   – Вода в этом месте так насыщена серебром и заряжена электричеством, что грозит для физического тела мгновенной смертью от сильнейших ожогов, а для тонкого – моментальным бессилием. Переходя реку к Яме, душа все вспоминает. А когда она идет в обратную сторону, забывает свое земное существование, и, наконец-то, осознает смерть. И у нее появляется смирение. Даже у демонов. Но в западном крыле, там, где река уже вытекает отсюда – купаться уже можно. Вода там легкая, чистая и животворящая, приносящая облегчение, очищенная молитвами и благословениями. Можете искупаться. Это вам вроде как не к чему, но будет весело. Пойдемте сейчас туда, а потом к Яме.
   Она посмотрела в сторону дворца, взглядом, проникающим сквозь все материальные преграды.
   – Да, он будет ждать.
   Яма царственно восседал в простом, но удобном кресле с красной обивкой в церемониальном зале с черным полом, белыми стенами и красным потолком. Кроме кресел и зеркала мебели больше не было. В окружении своих верноподданных он вершил суд душ. Главными вопросами здесь были:
   – Сколько заповедей из десяти ты соблюдал неукоснительно? И скольких из оставшихся 98-ми придерживался?
   А дальше следовало требование рассказать о себе.
   Все происходило довольно быстро за очень редким исключением, когда душа или сопротивлялась, или встречался сложно-запутанный случай. Тогда при этом были задействованы все присутствующие божества и зеркало. Несколько душ ждало в стороне решения своей участи в ожидании Ями, женской творческой энергии Ямы.
   Когда все трое вошли в зал, правитель мира красноречивым жестом остановил очередной судьбоносный процесс. Сначала поднял указательный палец вверх. Все замерли в ожидании. А он благосклонно подождал приближения сестры и гостей.
   – Еще есть вопросы? – Поставил ударение на слове «есть», когда они подошли ближе.
   Ленни заулыбался.
   – Еще есть вопросы? – На этот раз ударение легло на слово «еще». – Даже после всех пояснений такого проводника, как Ями, остались вопросы?
   – Здесь нет пыток, описанных в книгах мертвых. Нет демонов, пытающих души…
   – Я – бог, – зазвенело в голове Ленни, и Яма на мгновенье приблизил к нему свое лицо так, что мальчик видел только три пылающих глаза, – и демоны не могут быть у меня в услужении по определению, – все опять встало как прежде, бесконечная очередь и бесстрастный вершитель непреложного закона. Затем Яма взмахом кисти руки приказал всех убрать. Ямадуты мгновенно очистили место правосудия.
   – Все муки ада, все книги мертвых, какие только существуют на земле, – бред, внушаемый демонами и злыми бхутами людям с крайне низким уровнем сознания со скрытыми или проявленными садистскими наклонностями. В их уме легко внедряется грязь, страх и непочтение к божественному, таких просто устрашать, подчинять и вести.
   Яма чуть подался вперед:
   – Все посредственные души остаются здесь. А вот злодеи отправляются в ад. Еще раз повторюсь: ад не на Земле. А там, – показал указательным пальцем вверх, – и он здесь, – постучал по виску. – Он начинается здесь и оканчивается там.
   Палец несколько раз показал то на голову, то в небо. Вроде как для того, чтобы лучше и на дольше запомнилось. Он откинулся на спинку кресла и продолжил:
   – У души нет материального тела, как она может чувствовать физическую боль? Поэтому ее нельзя убить, сжечь, утопить, заколоть, изрубить, вытащить из нее внутренности и так далее и тому подобное. Это все не имеет значения. Имеют значение только муки более тонкие, доведенные до крайнего обострения так, что от них никуда не деться, ни сбежать, ни скинуть, ни передать другому. Душу достаточно лишить того, чего она больше всего вожделеет. И это заставит ее мучиться и саму себя истязать душевными, – он опять поднял палец, чтобы акцентировать внимание на слове «душевными», – страданиями. И они будут длиться до тех пор, пока она сама не усмирит свое желание. О! Тогда самое время одевать ее в тело и посылать рождаться. Над душами издеваются только демоны в своих мирах для утехи врожденных кровожадных потребностей. Да ведьмы и колдуны, возомнившие, что им это сойдет с рук. Что еще?
   Ленни молча улыбнулся.
   – Ну, наконец-то в твоей голове тишина.
   Мальчик и чивани некоторое время наслаждались полным удовлетворением. Опять раздался голос Ямы:
   – Отпустил бы вас с миром, но никто не возвращается отсюда живым.
   Один глаз лукаво прищурился в ожидании реакции:
   – Но поскольку вы мои гости, и это я пригласил вас сюда…
   – Мы все забудем? – Не удержался Ленни от вопроса, который взволновал его, как только он возник, еще при знакомстве с божествами, сотрудничающими с верховным вершителем судеб. – Мы все забудем, когда вернемся? – Почти жалобно едва слышно опять повторил он, еще и еще раз перебирая в памяти то, что здесь узнал.
   – …вы можете попросить у меня все, что захотите.
   Под ногами Ленни проявился шлейф Бхранти. Он стоял одной ногой на белом поле, другой на черном. Мысли молниями заметались в голове, всполохами вспыхивали и гасли. Шлейф заколыхался, и черно-белые цвета клеток зарябили в глазах.
   – Я хотел бы… – Ленни пожал несколько раз плечами, – рассказать своим детям все, что узнал здесь.
   Яма усмехнулся:
   – Вот поэтому ты и вернешься живым. Что хочешь ты? – Он устремил свой взор на чивани, с интересом ожидая и от нее ответа, который вернет ее в тело, оставленное под венским собором. Та спокойно ответила:
   – Я стара, поэтому я готова, остаться здесь, принять твой суд и следующее рождение. Но я видела в зеркале, что мой путь еще не завершен. Ями выбрала для меня судьбу учителя огня Ленни, и я также готова вернуться в свое старческое изношенное тело и продолжить начатое. Так что решать тебе.
   – Решать мне, – категорически вмешалась Ями, обняв за плечи чивани. – Она пойдет с ним и доведет незавершенную миссию до конца.
   – Так тому и быть.
   Яма хлопнул ладонями:
   – И еще. Кое-что тебе в дар от меня. Подойди.
   Он протянул к Ленни руку, а когда тот приблизился, возложил ее ему на голову. Дух мальчика затрепетал в ожидании. И это было воистину царское благоволение:
   – Ты сможешь покидать физическое тело и возвращаться в него по своему желанию, когда тебе понадобится. И при этом помнить все. И ты не утратишь его, оно не будет никем захвачено и использовано. Но примени дар с умом и без корысти.
   Взглянул на чивани, протянул и к ней руку:
   – Ты не забудешь навыки владения огнем в своей следующей жизни, детали обсудим при встрече после твоей смерти.
   Душа чивани вспыхнула в ликовании и благодарности.
   И она, и Ленни признательно склонились в поклоне.
   – Ступайте. Ваше время пребывания здесь истекло. Ями, покажи им, как выйти отсюда, и возвращайся, дел немеряно.
   Опять перед Ямой появился поток душ, которые кто со смирением, кто со страхом ждали своего предопределения.
   В сопровождении Ями чивани и Ленни покинули чертог Ямапуры. Опять оказались на берегу Ямуны, в той части, где она возвращается на поверхность земли. Начали прощаться с Ями, принося искреннюю благодарность за проведенное здесь время, полученные знания, доброжелательность его правителей и за их благоволение к ним.
   Но неожиданно двери замка распахнулись и оттуда вылетел огненный шар.
   – Агни?
   Перед ними возникло лицо Агни. Его язык по очереди лизнул их темя, а когда вернулся в рот, то он преобразился в сидящего в позе лотоса трехголовое, бородатое божество. Из его голов исходили вибрации идей.
   – Брахма – творящая сущность бога-отца, Брахмана, – прокомментировала Ями.
   Но и этот образ незаметно для глаза перетек в облик величественной четырехрукой женщины, восседающей, закинув ногу на ногу, на пышущем огненными всполохами павлине с раскрытым хвостом. В одной руке она держала книгу, в другой лотос, третьей перебирала четки, а четвертая лежала на грифе многострунного инструмента. Она с полуулыбкой на губах пристально и благосклонно взирала на всех троих одновременно. И излучала мудрость, изящество и красоту.
   – Сарасвати…
   Ями приветственно склонила голову, а для чивани и Ленни пояснила:
   – Творящая ипостась бога-матери, облачающая идеи в материю.
   Ленни мгновенно вспомнил одну из трех матерей, созидающих явленные и неявленные миры. Ту, что играла на вине, создательницу и покровительницу творчества, ту, чья музыка и образы наполняли мироздание многообразием жизни. И его сложенные вместе руки сами поднялись над головой.
   Чивани застыла, разглядывая ту, кто использовала боготворящую энергию огня как свое оружие и средство созидания. Краем глаза увидев жест Ленни, и успев укорить себя в медлительности, повторила приветствие. И сразу почувствовала себя по-неземному счастливой, до краев души переполненной светлой радостью.
   Рука богини с книгой грациозно опустилась к ноге и несколько раз постучала по точеной, обтянутой тканью икре:
   – Подойди, – услышал внутри себя Ленни. И он тотчас же бросился вперед. Напрочь забыв, что перед ним богиня, и он может нарушить протокол, что движения в Ямалоке замедляются, и желания быстро двигаться недостаточно.
   С каждым шагом мать творчества увеличивалась в размере, так что, когда он приблизился к ней, перед его лицом оказался только ее третий палец правой стопы. Он немного шевельнулся, как бы подзывая к себе. Ленни припал к нему лбом.
   – Мать…
   По телу пробежала одна волна восторга, вторая, третья. Огненные спирали вырвались из темени и закружили над ним в танце, ласкаясь об ее стопы.
   – …на все воля твоя.
   И замер, утонув в созерцании красоты душ, с которыми ему придется столкнуться в течение своей жизни.
   – Благословляю тебя, сын мой, – услышал он чувственный и игривый как огонь голос, заполнивший всю душу благоговейным трепетом, – видением красоты во всем сущем.
   Палец слегка дрогнул. Ленни мгновенно отстранился.
   Божественная мать уменьшилась до размеров человеческих душ.
   – Агнес, в следующей жизни можешь выбрать себе другую стихию. Ями, покажи им место моего проявления на поверхности Земли.
   Она оглядела пещеру:
   – Здесь слишком темно и удручающе для божественного мира, – и она коснулась пальцами правой руки струн на вине.
   Неподвижный воздух Ямалоки завибрировал в ответ, заполнился насыщенными цветочными ароматами и звуками раги творения. И за этим последовало преобразование ландшафта. Бархатно-матовые серые холмы заколыхались и изменили свои очертания, заблестели серебряным блеском, будто омытые неким очищающим средством, наполнили все пространство пещеры ярким неоново-серым светом.
   Явленая одна из форм Маттрейи снова стала огненным шаром. В нем проявилось лицо Агни. Он опять лизнул, прощаясь, чивани и Ленни и полетел в замок, захлопнув за собой двери.
   Ями широко улыбалась.
   – М-да. Такого звезды никогда не показывают. Благословения Матери всегда спонтанны и всегда… – она блаженно закрыла глаза, – упоительны, даже для нас, богов. Не говоря уже о вас, людях. Ну что ж… Время…
   На мгновенье перед ними проявился Кала.
   – Яма был милостив к вам.
   – И ты… и все боги и богини…
   – Помните миф о лабиринте Минотавра?
   Чивани и Ленни согласно кивнули.
   – Ну, тогда вы сейчас поймете, что на самом деле есть нить Ариадны.
   Она взмахнула рукой и притянула к себе извивающиеся, послушные пряди золотой богини Ленни и смотала их в клубок. Игриво повертела им перед их лицами. Чивани и Ленни переглянулись, осененные догадкой: ариаднина нить – помощь золотой богини в лабиринте жизни.
   – Вот и все. Он будет вести вас в те места, которые хотела бы вам показать сама Сарасвати. Я не пойду с вами. Мои полномочия начинаются и заканчиваются здесь, поэтому помогать не буду, только наблюдать. Полагайтесь лишь на самих себя, свои знания и умения. Хотя, конечно, в теле было бы сподручней. Но ничего, вам это путешествие пойдет только на пользу.
   Она цыкнула языком:
   – Ццц, даже я не могу выразить словами, как вам повезло. Ну что, готовы? Тогда вперед, к новым впечатлениям. И да, Ленни, пока веришь своей золотой богине и следуешь за ней, проблем не будет. Будут испытания. И еще какие. Но она отлично знает, куда заводит и как оттуда выбираться. Агнес, уже жду. Не терпится разложить звездные карты и прикинуть твою следующую стихию.
   Чивани от предвкушения грядущей встречи счастливо засмеялась:
   – И мне уже захотелось.
   – Не так скоро, дорогая, не так скоро. Сама знаешь, у тебя еще Ленни на руках. Не говорю: «Всего доброго», говорю: «Познавайте себя» пока живете и пусть пребудет с вами неугасимое, животворное желание не погрязнуть в пороках проявленного мира.
   Она загадочно улыбнулась, бросила золотой моток и исчезла. Клубок покатился, оставляя за собой сияющую нить, и души чивани и Ленни понеслись за ним.

Африка – огненная земля

   Они летели не так в мир послесмертия, через толщи различных минералов и вод. Нить вела их сквозь пещеры и пустоты земли, связанные между собой лабиринтами щелей и разломов среди пород, а они неуклонно вели вверх и вдоль подземной Ямуны. Она была терпеливым проводником, не давая затеряться, но и нигде не задерживалась.
   Уже завиднелась извилистая трещина в земной тверди, через которую едва пробивался розовый свет не то рассвета, не то заката. В груди заколыхалось предчувствие прикосновения струи свежего воздуха.
   Но вдруг шар остановился, и чивани, и Ленни, не ожидая остановки, врезались во что-то твердое, через что они не могли пройти, как ни старались. Удивляясь все больше и больше, ведь до этого у них, не имеющих физических тел, не было никаких преград. Под ними журчала прохладная вода, которая куда-то вытекала, вокруг них слабо светился серым светом с еле заметной пульсацией гранит, над ними маячил выход в мир людей, но невидимое препятствие наружу стало непреодолимым. Шар и они заметались в поисках прохода, но в этом месте нигде не удавалось даже приблизиться к стене, не то, что прикоснуться или пройти сквозь нее. Послышался смешок Ями, а затем и ее голос:
   – А вы что думали, в мир мертвых так просто заходить и выходить?
   И приказ:
   – Пропусти их.
   То, во что они бились в безрезультатной попытке вырваться из-под земли, был ямадут, стоящий на страже двух миров, не впускающий живых и не выпускающий мертвых. Они ударялись об его невидимую мускулистую грудь, а он снисходительно на них поглядывал. Проявившись после приказа, страж склонил голову и отошел в сторону, давая возможность вырваться наверх.
   Ленни задержался на мгновенье:
   – Ями, еще раз спасибо.
   Воздух вокруг него наполнился теплотой, будто ему душевно улыбнулись.
   Он прикоснулся рукой к острым камням на изломе:
   – Бхуми, ты здесь даже вибрируешь по-другому.
   Земля слегка дрогнула в ответ. Мелкие камушки покатились вниз.
   Последний рывок, и они вырвались на поверхность в розовый предрассветный полумрак из расселины возле странного камня в форме слоновьей головы.
   Ленни восторженно закружился, безотчетно радуясь легкости, появившейся над землей. Тяжесть, что была вблизи ядра, бесследно исчезла. Он остановился и внимательно пригляделся к месту, в котором они очутились.
   Рядом разрушенный до фундамента храм, круглый в основании, с тремя уцелевшими колоннами и куском фронтона. На нем были высечены два слова «Познай себя». Вокруг святилища руины строений, разбросанные остатки мраморных колонн и кирпичей, обрушенных землетрясениями и военными действиями, развороченные вандалами и растасканные в разные стороны мародерами, оббитые и искромсанные, но все еще напоминающие о своей монументальности. Все утопает в зеленом, пестром от цветов ковре. Стройные кипарисы источали густо-пряный смолянистый запах, платаны, переплетясь друг с другом ветвями, бросали на землю плотную тень, вокруг развалин шелестели на ветру плоскими жесткими листьями древние маслины и лавры. Вниз в голубые дали уходили складки гор, покрытые оливковыми рощами.
   На фоне полного разрушения, не подлежащего восстановлению, им явилось видение храма и когда-то находившихся в нем священных предметов: прекрасная золотая статуя богини со змеей в руках, ухоженное лавровое дерево, вода, бьющая фонтаном из-под земли и наполняющая небольшой бассейн. И камень, который стоял тут миллионы лет. Вокруг него виднелась та самая узкая трещина, из которой поднимались, перемешиваясь, едва заметные глазу голубой и зеленый газы со сладковатым запахом. От камня исходили и парили в воздухе тонкие струи с изображением уже давно мертвого прошлого. Над ним возвышался высокий золотой треножник, на котором восседала красивая женщина. Ее белые крылья плавными взмахами заставляли призрачные образы подниматься, приближаться к лицу и удерживаться на одном месте, пока она в них пристально всматривалась. Последние, как заметил Ленни, были он и чивани, ведомые золотой нитью. Ангел разглядела это и обратила свое внимание на стоящие подле нее души.
   Она посмотрела на Ленни, потом на чивани, опять на Ленни. Он поспешил поклониться:
   – Пифия…
   Снова послышался шелестящий смешок Ями:
   – Сообразительный малый.
   Ангел ответила ему поклоном как равному:
   – Мальчик, который ищет себя.
   Посмотрела на чивани. Она и старая цыганка обменялись приветствием:
   – Дельфийский оракул.
   – Человек огня.
   – Что вы хотели бы прояснить о своем прошлом, о будущем?..
   – А как ты узнаешь о будущем, если у тебя информация только о прошлом?
   – Мальчик, у которого тысяча вопросов…
   Она замолчала на время, пока всматривалась в дымчатую струю. Ленни нетерпеливо ждал.
   – Ями иногда благоволит к некоторым просителям, как, например, к тебе.
   – И ты здесь одна все прошедшие тысячелетия?..
   – Да… это мое предназначение.
   – А почему ты еще тут? Уже много лет нет храма, людей, приношений.
   – Место священно и без всего этого. Иногда сюда приходят чувствительные души, время от времени направляемые рукой своей судьбы, и тогда я им открываю знания, которые могут им помочь.
   – А правда, что этот источник, – он указал на бассейн, – вдохновлял творческие натуры или просто жрецы распускали слухи и зарабатывали на них?
   – Эта вода хороша для всех, но вдохновляет только тех, кто открыт к дыханию творчества. Таким и воду пить не обязательно. Они просто улавливают и удерживают послания божественной воли.
   Она подождала немного, ожидая вопросов или просьб, но не дождалась:
   – Ну, хорошо. Раз вас не интересует ваше прошлое и, тем более, будущее, – пифия обратилась к чивани, – ты и сама можешь это узнать, добавлю лишь то, что ты как его учитель должна выложиться по полной: и только тогда ты умрешь удовлетворенной, а смерть будет легкой. Иначе – твой бог-покровитель не сможет осуществить то, что задумал.
   – Я стараюсь, стараюсь, – мелко-мелко закивала чивани.
   Пифия повернулась к Ленни:
   – А ты… в благословенной некогда огненной стране с красной землей, испепеленной солнцем, где драгоценные камни валяются под ногами и ждут своей огранки, будь мягким, впитывающим и податливым, как глина. Но в стране, где белые черные люди помимо воли стают дорогостоящими «оберегами», будь твердым и стойким, как алмаз, сильным, как лев, иначе внезапная смерть, которой не должно случиться, настигнет тебя. Это все. Держитесь курса, что задает нить Ариадны. А она знает, куда лететь.
   Ленни показал на клубок:
   – Но будет ли он нашим гидом, отвечающим на вопросы? Ну, таким, чтобы все объяснял.
   Пифия подняла указательный палец, намекая на тишину, уставилась в струи, объем которых многократно увеличился, и впитывала послание, опустила руку:
   – Мне разрешили сопровождать вас, но строго-настрого наказали ни во что не вовлекаться и не изменять вашу судьбу вмешательством.
   – Согласны, согласны, – опять закивала головой чивани. И Ленни вторил ей:
   – Урааа! Согласны, согласны, согласны, – выплясывая вокруг треножника. Клубок танцевал над ним, извергая из себя мириады искр.
   Пифия спрыгнула со стула, потянулась так, что тонкая ткань туники плотно обтянула стройное тело. Расправила крылья, неожиданно оказавшиеся длинными и широкими, как у орла, вьюнком взвилась высоко в небо и медленно спланировала обратно.
   – Ты очень похожа на наших ангелов-хранителей.
   – Я когда-то им была у одного индийского святого, великого предсказателя по звездам, основателя астрологии на человеческом уровне. Его пророчества сбываются до сих пор и будут еще осуществляться сотни лет. По собственной воле он рождался очень редко, поэтому Ями посчитала, что может использовать меня как своего проводника, трансформирующего ее послания в слова, понятные людям. Ну, по крайней мере, пока они готовы были слушать и выполнять волю богов.
   – Наши ангелы не говорят с нами.
   – Говорят, но человеческое ухо их не слышит. Это невозможно даже в таком состоянии, как вы сейчас. А то, что они говорят, многими принимается за интуицию.
   – Почему тогда мы слышим тебя?
   – Я – Пифия, говорящий ангел. Если бы меня не слышали, не было бы всего этого, – она обвела вокруг себя рукой.
   – А твои предсказания всегда верны?
   – Мои-то да. Сами видите, откуда я их беру. Я аккумулирую в себе энергии-послания Бхуми, Ями и Ямы. Земля по своим каналам связи собирает информацию со своего тела, Ями сверяется со звездами, Яма судит и посылает решение мне. Но вот женщины-жрицы, которых называли пифиями, очень редко бывали чувствительны ко мне. Они все обладали экстрасенсорными способностями, кто в большей степени, кто в меньшей. Но, к сожалению, почти все они были склонны к наркомании: жеванию растений, вызывающих видения, и вдыханию галлюциногенных газов, которые выходят из этой расселины. Они видели все, как наркоманы, но это и сообщали, а не ту информацию, что касалась конкретного человека. Тому из них, кто видел меня, ничего дополнительного не требовалось. Такие просто слушали и передавали. Но все-таки идеальными предсказателями были девственники. Потому что самая священная форма энергии – целомудрие. Мудрость земли соединялась в них с их собственной скрытой мудростью, что и давало цельную картину прошедших и грядущих событий. Чем раньше теряется девственность, тем раньше прекращается связь с личной божественной природой.
   Она немного помолчала.
   – Ну что, готовы?
   И не дожидаясь ответа, потому как прекрасно знала, что они готовы, она дунула на клубок. Тот мелко-мелко задрожал и ринулся вверх, в небо, где уже вовсю пекло полуденное солнце над древней, но вечно молодой Элладой.
   Они быстро взлетели на высоту птичьего полета и понеслись за путеводным клубком, который при дневном свете стал маленьким солнцем. Лететь было очень легко, совсем не так, как под землей, где каждый минерал имел свою плотность и отличался ощущениями даже для тонкого тела.
   Перенеслись в Египет. Опустились на верхушку пирамиды Хеопса.
   – Некогда это был храм, где избранные люди африканского континента могли получать свою инициацию, посвящение в знания о триедином боге, богах-творцах, хранителях и разрушителях, божествах стихий непосредственно от своей пробужденной золотой богини. Но с захоронением здесь фараона закрылась эта страничка духовной истории, и люди были вынуждены искать другие пути получения просветления. А вот, – пифия указала рукой на сфинкса, льва с полуразрушенным человеческим лицом, – яркий пример того, как люди потеряли связь с божественным, а демоны, воспользовавшись ситуацией, сделали все возможное, чтобы они утратили ее совсем.
   – Как это? Я думал, что это тот самый сфинкс из древнегреческих мифов.
   – В Египте-то? На несколько тысяч лет раньше и там, где пустыня, безлюдность и полное забвение о величайшей цивилизации? Нет, это должна была быть статуя человеку-льву Нарасимхе, а не Симханаре, льву-человеку. Именно здесь и именно так люди были наказаны за поклонение антибожественному.
   – Кто такой Нарасимха?
   – Подробности когда-нибудь узнаешь, когда будешь в Индии, но, если вкратце… то это божье создание, сотворенное, чтобы убить одного короля демонов, зарвавшегося в неуемном тщеславии. Тот своей величайшей аскезой заслужил благоволение богов и был одарен бессмертием. Причем его никто не мог убить: ни бог, ни демон, ни человек, ни зверь, ни птица. Его нельзя было убить ни одним видом оружия, ни на небе, ни на земле, ни дома, ни на улице, ни днем, ни ночью. Задачка, да? Для людей так точно.
   – И он был убит?..
   – Да. Ни богом, ни человеком, ни зверем, а существом, которое было и богом, и человеком, и зверем – человеком-львом, причем человеческим у него было тело, а голова льва, а не наоборот. Как? Он положил демона к себе на колени, чтобы он не был ни на земле, ни на небе…
   – А, я понял! Чтобы ни днем, ни ночью, значит, в сумерки. Где? Наверное, между улицей и домом. Это… – повертел головой в поисках решения, – что там у нас между улицей и домом?
   Присмотрелся к небольшой затененной галерее с колоннами, открытой с трех сторон, перед входом в пирамиду. Глаза расширились от догадки, блестя от восторга: именно здесь уже не дом, но еще не улица.
   – Портик!
   – Да. Нарасимха лишил его жизни между колоннами.
   – Как? Если никаким мыслимым оружием нельзя… Руками?
   – Почти. Когтями, если быть точнее.
   Ленни восхищенно залился смехом:
   – Идеальное решение! Как можно еще сомневаться во всемогуществе бога!
   – Покажу еще один образчик его всевластия.
   И они опять взмыли вверх, летя над раскаленными песчаными дюнами Сахары, под убийственно палящим солнцем.
   Остановились и зависли в воздухе над странно завораживающим местом. На них с земли смотрел огромный глаз.
   Посреди неохватного взглядом песчаного моря образовалась не засыпанная песком пустота в форме лепестка. Горная гряда, приподнятая над одной из сторон, препятствовала ветру заносить впадину, была похожа на надбровную дугу. Посреди образования – голубая неоднородная радужка, образованная из нескольких почти идеальных колец. Будто песок в одном и том же месте многократно растапливали до состояния жидкого стекла и давали остывать. Расплавляли и остужали, расплавляли и остужали. По краям радужной оболочки виднелись круги из обломков пород, образовавшихся в результате обвалов, осыпей и селевых потоков. Точь-в-точь человеческий глаз.
   – Эта местность называют Око пустыни. Называют те, кто видел ее с высоты. Коренные жители даже и не догадываются, что у них под ногами руины некогда процветающего государства могущественных демонов-дайтьев. Было время, когда они, как всегда, зарвались и вынудили великого бога Шиву исполнить то, чего они так боялись.
   У Ленни в голове промелькнули образы: медитирующий аскет на высочайшей вершине, над ним бездонное синее небо, под ним заснеженные горы, купающиеся в море облаков, цветущая плодородная земля, благоденствующие прекрасные города и их жители, живущие в роскоши, эксплуатирующие технологиями недра и людей далеко вокруг полисов, уничтожающие все окрест ради единственно своего блага. Гнев бога, который не хотел отрываться от созерцания, но которого заставили это сделать, был ужасен. Он открыл третий глаз, немедленно испепеливший все, по чему скользнул взгляд.
   – Он разрушил все до основания. Спасшиеся демоны, а их осталось немного, ушли под землю и там живут до сих пор.
   – Глаз положил.
   – Буквально.
   У Ленни в голове поставилась галочка. На нее пифия отреагировала словами:
   – Это опасно, если ты задумал посетить их мир. Они до сих пор насколько умны, настолько же коварны, насколько талантливы, настолько же могущественны в магии. Весь африканский континент до сих пор под их колдовским влиянием. Хотя они почти и не показываются на поверхности в своем истинном обличии.
   Чивани была под впечатлением, завороженно глядя вниз:
   – Не хотела бы я, чтобы на меня смотрели так, чтобы вместо меня остался такой след. Бррр. Мораль ясна: не стоит пытаться испытывать терпение бога.
   Когда они пролетали над красными землями Ганы, то увидели, что у многих ее чернокожих жителей за спинами стояли белые ангелы. Они радостно приветствовали пифию, чивани и Ленни. Иногда взлетали к ним и некоторое время летели рядом, а их подопечные поднимали головы и всматривались в небо, ничего не видели, но чувствовали присутствие светлой силы. И как бы тяжело им не было, вздыхали с облегчением.
   – Страна героев. Всегда являющая миру белых людей чернокожих умных, сильных, бесстрашных и выносливых воинов.
   Земля тут такая. Земля ганов, чувствительных к светлым энергиям земной стихии и извечно противостоящих демонической черной магии.
   Они летели прямиком к красному пятну пустыни Намиб с редкими стойкими к резким перепадам температур деревцами. Белое раскаленное солнце немилосердно палило огнем и так уже растрескавшуюся глинистую землю. Жар от нее волнами поднимался вверх и, соединяясь с нещадным зноем светила, создавал над центром выжженной бесплодной пустоши мелко дрожащую иллюзию, с еле слышно звенящей мелодией. Музыкой пустыни.
   У Ленни будто дыхание перехватило:
   – Что это?
   – Когда-то тут жила великая сури Сарасвати, богиня творчества, чьи благословения пролились на Африку, а через нее и на весь проявленный мир этой планеты. Здесь заканчивается одна из трех священных рек Земли, что берет свое начало где-то в центре Индии, соединяется с Гангой и Ямуной, течет под землей, несется в водах океана горячим потоком. Омывает Австралию, обтекает юг Африки и наполняет озеро пресной воды под этой почти безжизненной без спасительной влаги каменистой поверхностью.
   Души чивани и Ленни затрепетали от восторга.
   Перед их глазами предстало марево ярко-голубого озера. Его окружал густой лес с диковинными растениями и самыми разновидными животными, размерами от мыши до динозавра, которые мирно сосуществовали друг с другом.
   Но внимание привлекали не они, а грандиозный дворец в виде белого лотоса, плавающего по водной глади. Его лепестки могли раскрываться и закрываться, каждый раз создавая новые причудливые формы цветка. Столбы-тычинки служили опорой для многочисленных светильников в форме шаров разного диаметра и цвета.
   В центре – круглый зал с небольшими лепестками-нишами по его границе, в которых располагались мастерские. В них находились самые разнообразные инструменты и приспособления, мольберты с приготовленными холстами, аккуратными стопками лежали книги, рулоны с готовыми рисунками и набросками, планшеты с чертежами, прототипы и заготовки музыкальных инструментов, эскизы и образчики архитектурных сооружений. А также здесь были лаборатории и испытательные мини-полигоны со всеми принадлежностями, скульптурные заготовки животных, зарисовки растений, эволюционные схемы человека и модели человеческого тела, операционная с макетами органов.
   Все белое, лаконичное, максимально простое, как будто тут жил аскет, нуждающийся в минимуме вещей и всячески избегающий даже намека на роскошь.
   Посреди зала – небольшой бассейн с прозрачной водой, прекрасными, нежнейшими лотосами, золотыми рыбками и парой лебедей. Вокруг него разостланы оленьи шкуры, и аккуратной стопкой сложена постель аскета, твердый валик под шею и одеяло из груботканого холста.
   В аквариуме же плавало огромное ложе в виде павлина, явно непуританское. Сама постель – тело птицы, была круглой, небрежно прикрытая мягчайшими покрывалами с великолепной вышивкой шелком. Крылья, стеганые из разнообразных блестящих тканей, расшитые драгоценными камнями и золотыми нитями, немного приподнятые, служили удобными подушками, на которые можно было и облокотиться спиной, и положить ноги. Они легко меняли наклон, как будто чувствовали, что от них требуется в данный момент.
   Грудь, шея и голова павлина были сделаны из резного дерева тончайшей работы и служили прикроватным столиком для разных мелочей. На нем стояли фигурные свечи и хрустальный бокал, инкрустированный в золото, курились благовония, лежали книга и принадлежности для письма. Особое, легкодоступное место уделялось вине, до которой можно легко дотянуться.
   Но самым изумительным было изголовье ложа, имитирующее хвост павлина. Он мог складываться, опускаться и быть незаметным. Но мог подняться, распуститься и тогда… весь дворец преображался. В одно мгновение минималистично обустроенное жилище наполнялось великолепием многоцветья и немыслимой роскошью, произведениями высочайшего искусства, от которых перехватывало дыхание, прекрасной музыкой, настраивающей на творчество.
   Во всем четко усматривался дуализм – гармоничное взаимодополнение мужского и женского, умственного и эмоционального, идеалистичного и материального – идеи и ее физического воплощения. Даже музыка отражала это, сочетая мажорность и минорность в темпе, ритме, настроении.
   Ленни едва смог произнести:
   – Так было?
   – Так есть. Дворец до сих пор находится глубоко под землей. Ему позволено было остаться, но не быть захваченным, разграбленным или разрушенным, он имеет непробиваемую для зла защиту. А хозяева пребывают в своем тонком оригинале там, – пифия показала на небо. – Местные аборигены даже говорят, что временами из-под камней и песка льется дивная мелодия, которую можно услышать, когда засыпаешь навсегда. И она сопровождает душу в места, где обитают добрые духи предков. А если услышать ее не на пороге смерти, то это есть предвестие находки алмаза или золотого слитка как материального благословения богини за добрые дела.
   – Хотел бы я посмотреть на это чудо, если оно уцелело, – с готовностью встрепенулся Ленни.
   – Точно не сейчас.
   Мальчик мгновенно остыл.
   – Сарасвати создает для богов, но нити идей спускаются на землю и витают в воздухе, пока их не уловят и не проявят восприимчивые к тонкому миру личности. Африка – благословенная творчеством земля, и чернокожие люди всегда были его проводниками. Ты только вслушайся в их музыку и голоса с необычным для европейцев тембром. И услышишь жаркие саванны, непроходимые джунгли и раскаленные пески пустынь. Посмотри на их пластику и артистичность, силу и выносливость. И увидишь грацию диких кошек, мощь слонов и непредсказуемость крокодилов. А чего стоит их врожденная чувствительность к тонкому миру и вера в существование всесильных богов, которую белые люди так безуспешно пытаются из них вытравить.
   Пифия немного помолчала и продолжила:
   – Я чувствую эти нити. Я не человек. У меня нет тела, но… Они касаются и меня…
   И заговорила более торжественным голосом:
   – Чтобы человек был образом и подобием бога и стал богочеловеком, он должен был пройти все стадии эволюции от амебы до человека прямоходящего, от человека разумного до человека духовного. Концепции, заводящие в тупик, отбрасывались, принимались же только те, что вели к конечной цели: познать себя. Здесь – колыбель человечества. Каждый раз после мировых катастроф тут совершенствовались первые люди, отсюда, развиваясь, они переходил на другие земли, всякий раз все больше и больше походя на божественный идеал. И она…
   Голос пифии благоговейно затрепетал. Ленни глянул туда же, куда смотрела предсказательница. И увидел нити-струны, на которых играли божественную мелодию изящные руки.
   – …творческая энергия матери, напутствовала их отсюда.
   И добавила немного грустно:
   – И именно здесь, больше всего проявилась двойственность богатства и нищеты. Континент с богатейшими ресурсами почти во все времена своего существования беден и зависим. Территория неисчерпаемого творчества не проявляется в полную меру из-за нехватки воды, элементарной борьбы за выживание и угнетения демонами. Люди всегда предпочитают магию знаниям о чакрах и золотой богине, заложенными в мифах и легендах. Свободолюбивое коренное население, для которого свобода некогда была превыше богатств, валяющихся под ногами, все время пребывает в рабстве и нещадно эксплуатируется.
   Мелодия замерла. Ленни почувствовал легкий ветерок, наполненный нежным ароматом цветов. Сердце затрепетало в блаженстве. Но поток воздуха мягко понес их дальше.
   Из божественной прохлады в демоническую жару.
   Несомые ласковым ветерком они быстро пронеслись над каменистой красной пустыней, просторами травянистых лугов, горами, покрытыми хвойными лесами, над влажными, парящими джунглями, над зоной многотравья и редколесья. Вернулись обратно в Сахару. Вокруг, насколько видно глазу, только раскаленный до белизны, тихо шелестящий песок.
   – Когда-то здесь была саванна с полноводными озерами и реками, многообразным животным миром, и летние ветры несли с Атлантики плодородные дожди…
   Ветерок исчез, и они неожиданно остановились, зависнув на одном месте. Сразу же появились облака, которые каким-то странным образом стягивались со всех сторон в одну точку точно над ними. Легкие облачка быстро сгустились, стали серыми, потом свинцово-серыми тучами, опустились низко, будто от тяжести этого свинца. Оглушительно прогрохотал гром, сверкнула изящная молния и ударила в дюну, наполнив воздух неоново-фиолетовым светом, озоновой свежестью и запахом мокрой пыли. Вслед за этим на землю обрушился крупный прохладный дождь. Быстро вылился, как из ведра, опустошив тучи до капли и прекратился, оставив за собой легкую дымку, которая мгновенно испарилась под беспощадным солнцем.
   Клубок неожиданно резко начал падать вниз, прямо в песок, точно в то место, куда ударила молния. Чивани и Ленни удивленно переглянулись, но ни на йоту, не усомнившись в том, что нужно следовать туда же, и ринулись туда же. Пифия не спеша сделала несколько кругов над этим местом и отправилась за ними.
   Они прошли через рассыпчатый песок, более плотный, но пористый песчаник и рухнули в пустоту, за которой последовал нырок в воду. Заряд молнии и здесь наэлектризовал воздух и воду, разрядил темноту и засветил мириады светлячков на водной поверхности. Светящиеся точки качались на легкой волне, как в колыбели, и бликовали на потолок, создавая феерическое зрелище.
   Пораженные чивани и Ленни прекратили движение вниз сразу вслед за остановившимся клубком. А затем они медленно всплыли наверх и обнаружили себя в огромной полости, где плескалось подземное пресное море. И второй раз попали под дождь. Дождевая вода быстро просочилась через песок, проникла по проточенным ею же ходам в песчанике и теперь стекала с мелко-решетчатого свода огромной пещеры в безбрежное хранилище пресной воды. И это при том, что ее так не хватает наверху!
   Чивани и Ленни наперебой задались вопросами:
   – Боже! Как же нагрешили люди, что были так наказаны?! И что они должны сделать, чтобы вернуть все в равновесие?!
   Пифия кивнула под потолком:
   – Понимаю. Риторические вопросы.
   Но Ленни воскликнул:
   – Да нет же. Совсем нет. Что сделали люди, что вода просто взяла и исчезла, стала такой труднодоступной, хотя просто под ногами такое ее изобилие? Оскорбили божество воды?
   По водной поверхности пробежала легкая рябь, а ведь ветра в этом закрытом пространстве и не предполагалось. Ленни ловил рукой мелкие волны и наполнялся новым, неизведанным восторгом.
   – Ты живая?
   Волны опять радостно замельтешили и заплескались в сторону душ.
   – Чивани, ты видишь? Она вроде как отвечает.
   – Да, Лоло, вижу, она ласкается к тебе, будто узнает. Я думаю, что в один прекрасный день она сама ответит тебе на эти вопросы.
   Клубок затрепетал, привлекая к себе внимание, и когда все взглянули на него, нырнул под воду. Все бросились вслед. Сначала он погрузился до самого дна и долго двигался над ним, время от времени освещая затонувшие города с причудливыми строениями, огибал подводные горы или просто пролетал сквозь них, довел их до стены полости. На ней оказались несколько входов куда-то, но он направился только в один из них. Так все очутились в небольшом, но высоком и извилистом туннеле. Вода из основной пещеры впадала сюда, обрушивалась вниз шумным водопадом и затем текла подземной рекой, временами разветвляясь в стороны потоками разной силы.
   Клубок повел их над одной из них, явно поднимаясь.
   И вскоре они попали в какой-то неглубокий, настолько заиленный водоем, что вода в нем едва пропускала свет. Они миновали стадо плывущих бегемотов, пронеслись сквозь стайку небольших рыбешек и всплыли на поверхность какого-то озера, заросшего по берегам высоким тростником, звучно шелестящим на жарком ветру. Над травой возвышались кроны акаций и баобабов. На открытых песчаных пляжах без растительности и мелководье плотной розовой кричащей стеной разгуливали фламинго. Чуть в стороне над водой темнели головы громко фыркающих бегемотов. По всему озеру виднелись рыбацкие лодки, утыканные удочками.
   Недалеко от того места, где они вынырнули, оказалась утлая лодчонка окрестных рыбаков в бедной одежде. Один из них резко обернулся и стал пристально вглядываться в их сторону.
   – Негроидная раса очень чувствительна к тонкому миру.
   – Он нас видит?
   – Не думаю, но явно чувствует наше присутствие.
   Рыбак прикрикнул на своих подельников, чтобы те прекратили громко разговаривать и смеяться. И они все вместе уставились в пустоту.
   – Может они думают, что мы русалки или духи этого места?
   Ленни сказал и почувствовал, что в середине его живота вроде как екнуло при слове «русалки».
   Пифия загадочно улыбнулась, но ничего не ответила.
   – Что? Русалки существуют? Почему я их не вижу, если да?
   Ленни повертел головой, нырнул под воду. Там покрутился. Но никого не увидел.
   – Где же они?
   – Я бы сказала, но не…
   – Понятно, не должна.
   – Только одно могу добавить. Ты их еще увидишь. В свое время.
   – И оно пока что не наступило. Ну, лааадно. Куда дальше?
   Но клубок не спешил. Он медленно двинулся к отмели и там застыл на одном месте над его розовой гладью. Все безоговорочно последовали за ним.
   – Что это за озеро?
   – Чад. Тутошние жители называют его таинственным морем Сахары. Вода в нем живет по своим собственным законам, появляясь и исчезая, как и когда ей захочется. Уже многие столетия оно не имеет определенных границ, все время меняет свои размеры, очертания и глубину, пресное, хотя обычно пустынные озера в абсолютном большинстве соленые.
   – А почему таинственное?
   – Наверное, вы здесь, чтобы узнать это.
   Ждали недолго. Все произошло на розовом закате. Таком розовом, что небо, вода и фламинго слились в одно гомонящее целое. И когда запоздавшие лодки спешно выбирались из озера. Пара суденышек замешкалась, хотя рыбаки на них гребли изо всех сил к берегу, подбадривая себя испуганно-крикливыми голосами.
   Клубок мелко-мелко задрожал, как от сильного напряжения.
   Из воды плавно поднялось несколько пятиметровых черных человекоподобных фигур-теней.
   – Это дайтьи.
   Высокие, худощавые, но сильные, как бегуны на марафонские дистанции, с вытянутыми черепами и длинными лицами. Вода им была по колено. Никто из людей их не видел. Но прекрасно видели животные. Птицы всполошились, загалдели, в панике поднялись в воздух и полетели прочь от озера. Обезьяны дико заверещали на деревьях от ужаса, но мгновенно замолкли. Бегемоты и крокодилы шумно занырнули под воду. Стада пьющих антилоп, слонов и жирафов кинулись назад в саванну. Даже пришедшие на водопой хищники, так и не удовлетворив жажду, бросились наутек с вздыбленной от страха шерстью.
   Клубок заставил их погрузиться под воду, как только тени появились над ее поверхностью, позволив им чуть-чуть подняться, когда великаны отвернулись. И так они наблюдали, как те неспешно двинулись на юго-восток, вызывая своим движением странное для людей волнение воды. Одна из теней, идущая последней, специально наступила на замешкавшуюся лодчонку, хотя она ей никаким образом не мешала. Та пошла ко дну вместе с людьми. Потом наклонилась и щелкнула по другой, не успевшей пристать к берегу. Лодку далеко отбросило и перевернуло. Но этого оказалось недостаточно. Тень оглянулась на выплывших и барахтающихся рыбаков с первой лодки, одного притопила пальцем. И отпустила его только тогда, когда ведущий группу обернулся и сделал угрожающе-предупреждающее движение.
   Клубок выждал, пока огромные тени не отошли достаточно далеко, а затем медленно поднялся высоко вверх, и еще медленней двинулся за ними, ведя всех за собой так осторожно, как будто их могли услышать или увидеть.
   Лидер дайтьев вдруг остановился, чуть обернулся и через плечо глянул на них долгим взглядом прищуренных огромных глаз. У него был очень высокий лоб, изогнутые домиком брови, выдающийся вперед подбородок, длинный нос, нависающий над ртом, тонкие, изогнутые в усмешке губы. Лицо, а также манера двигаться выдавали умное, и не просто хитрое, а чрезвычайно коварное существо.
   Через мгновенье он посмотрел на своих. Коротко и резко взмахнул рукой, подав знак, и они бросились бежать, соблюдая, однако, все тот же порядок. Отталкиваясь от земли одной ногой, они поднимались в воздух и летели какое-то время, приземлялись на другую, не разбирая, куда наступают. Под их ногами рушились дома, валились деревья, погибали животные, с ужасом бросающиеся бежать, но не успевавшие спастись.
   Все это закончилось также быстро, как и началось. За несколько минут они достигли места назначения – поросшего зеленью гранитного холма на западе Уганды, тот был покрыт шахтами, уходящими перпендикулярно вниз. И исчезли в одной из них. Кроме предводителя.
   Он встал над колодцем, широко расставил ноги, скрестил руки на груди и начал изучающе рассматривать души людей и ангела. Его глаза мельком скользнули по пифии, задержались на чивани и, наконец, остановились на Ленни.
   Магнетический взгляд заставил Ленни сразу же почувствовать себя подопытным кроликом. Пойманным, притянутым неким невидимым лассо поближе, привязанным к операционному столу, расчленяемым на кусочки и пристально изучаемым неведомой сверхъестественной силой. Потом на лице исследователя появилась саркастическая улыбка, и существо подняло руку. Ленни отбросило назад, как от щелчка, оставив болевое ощущение на лбу. Тень прыгнула в колодец, но тут же над отверстием раскрылся белый защитный зонт, закрывающий шахту от вторжения чужаков. Такие же полусферы появились по всему холму, как белые пятна на шляпке огромного мухомора. Их было около пары сотен, и они располагались в каком-то определенном порядке, напоминающем сложную трехмерную схему. Из них струилась темная энергия такой интенсивности, что ею напитались все деревья и кусты вокруг. А земля… будто стонала от боли. Поблизости от этой местности никто из людей давно не жил, по всему судя, тамошнее население интуитивно ощущало присутствующую здесь невидимую опасность.
   Ленни еще чувствовал энергетический удар в голову, но природное любопытство оказалось сильнее боли. Он поднялся выше, настолько высоко, насколько позволяло его бестелесное состояние, чтобы увидеть весь холм. Сосредоточился на белых точках, пытаясь решить задачу, условие которой еще не было известно. Но подлетевший клубок встал перед глазами.
   Ленни попытался убрать его рукой, но не тут-то было. Их проводник не сдвинулся с места.
   – Ну, хорошо, я понял. Дай только запомню расположение шахт. А вдруг пригодится.
   Клубок отлетел чуть в сторону и, едва определил, что Ленни уложил в памяти схему, обхватил его ноги нитью и потянул южнее, за самое большое озеро Африки. В Танзанию. А Ленни и не сопротивлялся. Закинул руки за голову и блаженно улыбался, разглядывая сверху еще не спаленную жарой зеленую саванну. Устало бредущие многотысячные стада пугливых антилоп и зебр, прайды царственных львов, где львицы уже вернулись с охоты и отдыхали, семьи величественных слонов, готовящиеся спать, воинственных носорогов, нежно трущихся рогами, противных гиен, доедающих остатки пиршеств более крупных хищников.
   Темнело прямо на глазах, но в сумеречном серо-оранжевом свете было еще хорошо видно. Воздух стал заметно прохладней. Над одним из холмов, покрытым акациевым леском и колючим кустарником, они зависли. И сразу увидели две группы бегущих людей.
   В одной из них, убегающей, – черный мальчик-подросток в набедренной повязке и с кожаным поясом, на котором болтались ножны с короткими ножами, и двое маленьких белых детей. Одного, спящего младенца, он нес привязанного к груди, а другого, трехлетнего малыша, тянул за ручонку, уговаривая торопиться. Кроха устал, упирался и хныкал. Юнец его тормошил, теребил, пытался поднять на руки. Но маленький упрямец вырвался, освобожденный отбежал в противоположную сторону и довольный уселся под деревцо отдыхать, вытянул ножки и начал играться песочком. Мальчик в отчаянии застыл на месте, то ли бежать за непослушным несмышленышем, еще не понимающим, какая ему грозит опасность, то ли убегать и прятаться самому и спасти того, кого он нес на себе. Душевная борьба длилась считанные секунды, при абсолютной победе инстинкта самосохранения. И он бросился бежать быстрее уже без тормозящей обузы, предоставив мальца его собственной судьбе.
   Во второй, догоняющей, группе, со всех сторон окруженной плотной толпой бхутов, было трое взрослых, одетых как колдуны вуду. У двоих мужчин за спинами болтались приготовленные к наступлению темноты факелы. О бедра бились продолговатые барабаны, в которые они умудрялись стучать на ходу. Глубокие, рокочущие, таинственные и пугающие звуки трепетали и содрогались, взлетали и падали, предупреждали, устрашали, заставляли цепенеть от страха, распространяясь далеко в разные стороны в вечернем тихом сухом воздухе.
   Чивани легко коснулась Ленни, обращая его внимание на то, что во всех трех сидели демоны. Но если в мужчинах были уже знакомые Ленни ракшасы, то женщиной управляло существо, похожее на тех, кого они видели совсем недавно на озере. Это был худощавый, уступавший ракшасам в силе, но превосходивший их ростом и, явно, умом дайтья. Он погонял всех, как лошадей, жутким кнутом легко посылая и людей, и ракшасов, и толпу бхутов в нужном направлении, чутко улавливая в воздухе эманации страха. И все беспрекословно подчинялись.
   И по мере того, как они приближались к сидящему ребенку, тем больше возле них появлялось ракшасов. Они поднимались из-под земли и двигались за колдунами, заполнив всю атмосферу вокруг излучениями охотничьего азарта, в ожидания скорой добычи и все усиливающейся жаждой крови.
   Темнота уже полностью погрузила в себя саванну, только у горизонта еще догоняла оранжевую полоску света. Зажегся огонь на факелах.
   Колдуны выбежали к дереву с сидящим малышом. Тот смешно зажмурился от яркого факельного света, невинно заулыбался, радуясь, что его так быстро нашли взрослые, с которыми совсем не страшно. Женщина жестом остановила своих спутников, а сама приблизилась к нему, протянула руку, что-то ласково говоря, погладила по личику. Но тут она схватила его за кучерявые волосики, запрокинула головочку назад, и молниеносным движением другой руки с ножом, которую до сих пор держала за спиной, отрезала ее. Подняла над собой и окропила себя хлещущими из перерезанного горла струями крови, закружилась в дикой пляске охотника за человечиной. Двое других накинулись на безголовое тельце. Они быстро разрезали его на части, выпотрошили внутренности, уложили в сумки. Сделав свое дело, обмазали себя кровью полностью, с ног до головы.
   Ленни сначала замер, потрясенный увиденным, а потом вскрикнул и ринулся было вниз, не отдавая себе отчета, что он, без тела, будет делать с этими людьми. Но чивани успела его остановить.
   Колдунья, упоенно размазывающая по себе кровь, вдруг резко открыла глаза и медленно подняла голову к небу, ища то, что отвлекло ее от экстатического наслаждения кровавым действом. Всматриваясь в темноту, скользнула по ним взглядом, перевела глаза дальше, но потом медленно вернулась к ним, пристально вглядываясь точно туда, где они застыли. Также неспешно, будто боясь что-то вспугнуть, она опустила голову ребенка в сумку, переброшенную через плечо, посмотрела на собратьев по профессии и что-то тихо проговорила. Те закивали головами, вытянули шеи, будто принюхиваясь, и все трое, точно, как животные, ринулись за флюидами беглеца, ориентируясь на запах и не обращая внимания на сгущающуюся, совсем их не пугающую, темноту ночи.
   Ленни бросился за ними, невзирая на то, что клубок оплел его своими нитями и не пускал. Чивани и пифии ничего не оставалось делать, как лететь за ним.
   Колдуны вскоре настигли преследуемого.
   Бедный мальчик бежал недолго, после того как оставил малыша на растерзание. Он уткнулся в скалу, попытался вскарабкаться наверх, но каменная стена была слишком крутая, чтобы лезть по ней с тяжелой ношей, ребенок на груди мешал движению. И пока он перебрасывал младенца на спину, потерял время. Разбуженный грубыми толчками малютка, горько плакал и не мог успокоиться, прижатый в неудобной позе.
   Припертый к горе, окруженный со всех сторон, лишенный возможности спастись, мальчик бесстрашно попытался защищаться и защищать. Неожиданно он почувствовал прилив сил и отваги. Из его спины выправились большие белые крылья, а затем из него резким прыжком выпрыгнул и приземлился перед ним ангел-хранитель, тонкая, гибкая с ножами в обеих руках. Мальчик тоже выхватил ножи и начал размахивать ими, синхронно повторяя за ангелом, как будто видел его, быстро переводя взгляд с одного противника на другого, реагируя на каждое их телодвижение.
   Жрица вуду, отдала свой факел и встала перед ним, поигрывая окровавленным ножом. Ленни услышал ее низкий, глубокий голос:
   – Мой маленький большой герой. Если ты останешься жить… – Она говорила почти ласково.
   – Судя по вашему виду, я очень в этом сомневаюсь, – выкрикнул мальчик в ответ. – Не подходи! – И он еще решительнее замахал руками.
   – Я сохраню тебе жизнь, если ты сам отдашь мне белого ребеночка.
   – Я лучше умру!
   Ангел прикрыла крыльями его и малыша на спине.
   – Мне этого, ну, ооочень не хотелось бы. Мы могли бы прекрасно сотрудничать… – Она кинула быстрый взгляд на Ленни, который повис прямо над мальчиком.
   Всадник, управляющий колдуньей, веселился, однако, внимательно наблюдал за новорожденным, совсем неопытным ангелом.
   Дайтья выждал момент и двумя хлесткими ударами кнута обезвредил хранителя. Одним выбил из руки нож, а вторым резким рывком плети оторвал кисть.
   – Не подходи, сказал! – Отчаянно закричал мальчик.
   Но колдунья отреагировала мгновенно, в точности повторив второе движение дайтьи. Быстрый выпад, короткий, почти незаметный глазу взмах руки с ножом и левая кисть мальчика отлетела в сторону. Он вскрикнул от боли и бессильной ярости, но не закричал, хотя кровь из руки не капала, а бежала, окрашивая красным землю под ногами. От него зависели две жизни, и его внимание было полностью на колдунье.
   – Ууу, – она подняла отрубленную кисть и облизала кровь на гладком срезе, – рука маленького героя. Как жаль…
   Ленни больше не мог просто наблюдать за происходящим. Он бросил на ходу пифии:
   – Закрой мальчика собой, чтобы они его не видели, – и ринулся вниз, встав между детьми с ангелом и колдуньей. Она довольно улыбнулась.
   – А может, и нет.
   Она была очень красивой при свете факелов своей непередаваемой африканской красотой. Но это никак не мешало ей быть крайне жестокой колдуньей, непревзойденно владеющей африканской же магией, и управляться дайтьей, демоном высшей иерархии.
   – Отличный улов сегодня.
   Она глянула на одного своего напарника, на другого, подмигнула:
   – Два черных ребенка с душой белых людей, рука героя с бесстрашным сердцем, – она помахала кистью мальчика, сжимающую нож, и положила ее в сумку, – и добровольно явившаяся ко мне блуждающая душа еще живого человека, настолько сильного, что может управлять собой в бестелесном состоянии.
   Никто из магов уже не обращал больше внимания на мальчика, который истекал кровью. Но он вдруг стал видеть тонкую реальность, и забыв о боли, завороженно уставился на происходящее.
   Пифия слегка улыбнулась чивани:
   – Прости, не могу.
   Чивани вспомнила об ее обещании не вмешиваться в события настоящего, и сама спустилась к детям.
   – О, а вот и вторая душа. Тоже живая. И ребенок-то ко всему прочему стал видеть их. – Коротко прокомментировала колдунья и сразу вновь переключилась на Ленни, мгновенно почувствовав, что теперь именно он самый сильный ее соперник, именно с ним сейчас будет противоборство. С другими она разберется после него.
   Воспользовавшись этим, чивани смогла без помощи пифии беспрепятственно увести мальчика подальше в темноту. Он дал себя вести, но все оглядывался, не обращая внимания на кровоточащую рану. Он видел Ленни и несколько раз пытался вернуться и помочь ему, но чивани крепко держа его и новоявленного ангела, уводила их все дальше от опасного места.
   – Ты не один. Вспомни о ребенке, – шепнула мальчику в ухо летящая рядом пифия. Он не видел ее, но ее послание он получил и сразу же ускорил шаг.
   Чивани оглянулась в поисках знакомых ей трав для остановки кровотечения. Но ни одно растение Африки не походило на европейское.
   – Агни, помоги, пожалуйста.
   Недалеко от них вспыхнул огонек, указывая на нужное дерево с мясистыми листьями. Чивани радостно подлетела к нему, но вспомнила, что у нее нет тела, которое так сейчас пригодилось бы.
   – Идем туда, – она вернулась к мальчику и потянула его в нужном направлении. – Руку надо поднять, остановить кровотечение и перевязать, чтоб не занести инфекцию…
   Она указала на гибкие лозы, похожие на плющ на стволе дерева. Мальчик сорвал несколько. Орудуя одной рукой и ртом, быстро намотал их выше локтя. Это сразу же возымело эффект: кровь сочилась, но не лилась как раньше.
   – Теперь сорви лист с дерева, сними кожицу с одной стороны и приложи его мякотью на рану, крепко прижми и перебинтуй.
   Мальчик неукоснительно выполнил все указания, оторвал от набедренной повязки кусок ткани и обмотал обрубок руки. Рана быстро перестала кровоточить.
   – Возьми листья с собой. Через несколько часов сделаешь перевязку.
   Недалеко от них опять вспыхнул огонек.
   – Сорви эту травку. Пожуй пару минут и выплюни. По дороге нарви такую же и жуй несколько раз в день. А теперь беги…
   Она обратилась к его ангелу:
   – Береги его. У него очень мужественное сердце, но ему нужен хранитель. И, пожалуйста, учись защищаться сама.
   И она, едва касаясь, погладила руку с оторванной кистью. Первый раз она прикасалась к ангельскому существу. Своего она так не могла потрогать, будучи в физическом теле. Но теперь позволила себе удовлетворить любопытство. Притронулась и к лицу, и к крыльям. Кожа ангела была упругой, тело мускулистым, разве что еще не натренированным, перья мягкие, нежные. Этим своим прикосновением она окунулась в силу. Легонько оттолкнула от себя и пробурчала:
   – Ты отвлекаешь меня своей красотой. А надо бы действовать.
   Она повлекла его за собой высоко в небо. Там попросила клубок указать, куда бежать мальчику. Из него вырвалась тонкая огненная дорожка в направление запада.
   – Бегите в Гану. Люди там доброжелательные. Только остерегайтесь людей-леопардов. Сейчас ему это будет легче делать, он начал видеть ангелов.
   Они спустились вниз. Тоже самое она повторила и мальчику. Он улыбнулся в ответ, кивнул ей, прощаясь, помахал целой рукой и исчез в кустах под защитой крыльев ангела. Чивани помахала в ответ, поцокала восхищенно:
   – Но каков ангел-то!
   Но тут вспомнила: «Ленни!»
   Кинулась туда, где она его оставила. Но ее удержала пифия. Они зависли в воздухе, с высоты наблюдая за поединком Ленни и колдунов.
   Он был окружен и прижат к стене со всех сторон, не зная, что делать, то ли отчаиваться, то ли смеяться. Все они стояли на шахматной доске шлейфа Бхранти. У каждого был шанс выбирать. Но колдуны перебросили вперед барабаны и заколотили в них.
   А их предводительница запрокинула голову назад, произнесла заклинание. Под ней появилась черная клетка. Она быстро-быстро затопала по ней ногами, выбивая пятками четкий ритм, заулюлюкала и вытянула руки вперед, в сторону Ленни. Бхуты кинулись выполнять ее приказ, выворачивали камни разных размеров, поднимали их над собой, размахивались и кидали в Ленни. Видя, как в него летят камни, у мальчика молнией мелькнуло в голове: «Бхуми…», и густая трава поднялась вокруг него плотной стеной, остановила летящие булыжники своими стеблями и листьями и опала.
   Колдунья, ошарашенная, прошептала:
   – Человек земли!
   Но сделала еще одну попытку атаковать. Последовало очередное заклинание, и сверху на Ленни начала падать огромная каменная глыба. Но и она застыла на полпути, оплетенная толстыми лозами лиан.
   Колдунья закрыла глаза, глубоко вздохнула, задержала на несколько мгновений дыхание. Открыла глаза и выставила руки вперед раскрытыми ладонями. Из них и из глаз полетели в Ленни черные, вязкие комья, которые прилипали к нему и, расплываясь, пытались покрыть его собой полностью. Он напрягся: “Агни!” – призвал он. Внизу живота у него вспыхнул огонь, и оттуда вырвались навстречу тонкой атаке мириады огненных волосков с петельками на концах. Они не давали проникнуть субстанции вовнутрь, обхватывали, оплетали черные сгустки со всех сторон и сдавливали до тех пор, пока слизь не вспыхивала ярким пламенем, не сгорала и не отпадала блестящими, быстро гаснущими искрами к ногам Ленни.
   – Ну, надо же. Еще и человек огня!
   Колдунья разозлилась. Опять прозвучало заклинание. И Ленни начали окружать бхуты, которых она захватила за свою многолетнюю практику, поработила и заставила себе служить. Все они плотной толпой двинулись в сторону мальчика, пытаясь вылезти на него или влезть в его чакры. Только один из них не шелохнулся, оставшись стоять на месте. Колдунья прикрикнула на него, пытаясь сдвинуть с места, не помогло, а дальше не стала тратить на него внимание. Под ним появилось белое шахматное поле, и он стал становиться все прозрачней, пока не вздохнул с облегчением и не исчез совсем. Бхуты навалились на Ленни со всех сторон, облепили как мухи. У него мелькнули в голове слова, когда-то сказанные чивани: «Кто теряет терпение, теряет силу», улыбнулся и сразу почувствовал прилив энергии. Его золотая богиня оценила обстановку и вырвалась из него огненной змеей.
   – Ого, так ты еще и дваждырожденный!.. – Услышал он краем уха очередное замечание.
   Змея раскидала всех бхутов в разные стороны, начала давить их своими кольцами, рвать на куски до тех пор, пока горы из разорванных тонких тел не усеяли все пространство между противоборствующими. Части тел шевелились, находили друг друга, срастались, возвращая себе прежнюю форму, но больше не нападали, отказываясь подчиняться приказу.
   Колдунья забилась в бессильной ярости так, что следующее заклинание, которое она произнесла, было воплем разъяренного зверя. Все ракшасы, что были в колдунах и рядом с ними, и которые до этого момента только наблюдали, встрепенулись и двинулись на Ленни. И он, глядя на них, медленно надвигающихся на него, вдруг ощутил внутри себя некую силу, которая в нем до сих пор не проявлялась. Она наполняла его, и он чувствовал, что начинает гореть и увеличиваться в размерах, становясь больше трехметровых ракшасов-великанов. Они не дошли до него. Остановились недалеко, как вкопанные, с одинаковым выражением лиц – смеси страха, восторга и подобострастия, и упав на колени, больше не встали.
   Колдунья на мгновение опешила, но ярость и азарт охотника и игрока затмили разум окончательно.
   Неизведанная ранее сила разорвала оболочку души Ленни и вырвалась наружу как раз в тот момент, когда из колдуньи молнией метнулся к Ленни огромный леопард. После вспышки силы он опять стал собой. Но ракшасы бросились врассыпную. Колдуны, откинув барабаны, сначала замерли в ужасе, а потом упали на землю и, катаясь по ней, истерично заголосили о пощаде. Колдунья, глядя ему в глаза медленно опустилась на колени:
   – Симба…
   Так и застыла.
   Ленни, по своему обыкновению пожав несколько раз плечами, только и произнес:
   – Яма! Они твои.
   Раздался разрывающий воздух резкий свист. И всех бхутов и дайтью, захваченных в петли бича правосудия, утянуло вниз. На колдунов, яростно лая, набросились собаки Ямы и, вырвав из них души, утащили в мир смерти.
   Раздался тихий шелестящий голос:
   – А для тебя, душенька, особое приглашение.
   Перед стоящей на коленях женщиной с широко открытыми безумными глазами проявилась склоненная Мритью.
   – Ты увидишь меня. И мне тебя не жаль.
   Она откинула вуаль. Колдунья задрожала от страха, пытаясь пошевелить непослушным языком, чтобы произнести какие-то заклинания.
   – Ты призываешь для помощи мертвых? Что может быть мертвее меня? И я уже здесь…
   Она приблизила прекрасные лицо ко лбу колдуньи, окатив ее нежно благоухающим прохладным дыханием, заставляющим застыть в ожидании неминуемого конца. Последовало легкое прикосновение губ и слова, как дуновение:
   – Вот и все.
   Мритью исчезла. Колдунья глубоко вздохнула. Опрокинулась навзничь.
   Только глаза ее все еще смотрели вверх, наблюдая угасающим взором, как ее сопротивляющуюся душу бич Ямы пометал из стороны в сторону и утащил вниз. А потом медленно закрылись и они.
   Вокруг установилась тишина.
   Но ненадолго.
   Чивани подлетела к Ленни:
   – Что это было, Лоло? Что это было?!
   – О чем ты?
   Но между ними появился клубок, обвил чивани своими петлями и увлек в темное небо в сторону севера, оставив Ленни одного возле бездыханных тел африканских колдунов. Он удивленно вскинул голову вверх:
   – Пифия?..
   – Прости, Ленни. Я ничем не могла тебе помочь. Не я придумала правила этой игры.
   – Игры?
   – Ну, да… Было весело, волнительно, немного страшновато, но увлекательно и весьма познавательно. Ты разве не согласен?
   Ленни облегченно засмеялся.
   – Согласен, конечно. Быть игрушкой в руках знающего игрока возбуждающе радостно, но только когда выигрываешь. Но был бы рад еще больше, если бы вернулся в свое тело.
   – Ями велела передать, что первый раз ты должен сделать это сам.
   – А ты?.. Ты ведь могла бы дать мне хоть какие-то указания.
   – Нет, нет. Сам и только сам.
   – И даже не намекнешь?
   – Уу, – отрицательно покачала головой пифия, – я должна оставить тебя, как говорится, на произвол судьбы.
   – Эт точно, что произвол, никто ничего не знает, кроме Ями и звезд.
   Перед его глазами мелькнули черно-белые поля.
   – Да… уж. Конечно, конечно. Я – сын ошибок трудных.
   Он попытался ступить на белый квадрат, но не тут-то было. Эфемерная ткань шали заволновалась красивыми волнами, превращая квадратные поля в сектора быстро вращающейся рулетки. Ленни засмеялся, махнул на прощанье рукой:
   – Прощай, пифия. Я рад…
   Он шагнул в сектор рулетки, не успев договорить чему рад, запрыгал в ней беспомощным шариком. И полетел, как прыгающий по воде плоский камень. Там, где он приземлялся, оставлял после себя расходящиеся в стороны пульсирующие круги энергии. И россыпь золотого песка на берегу реки под ногами бегущего однорукого мальчика в саванне Танзании. И неожиданный дождь в каменистой пустыне Суданского плато. И бьющий из растрескавшейся от жары земли фонтан воды перед ошеломленными кочевниками Ливии. И мертвых акул вокруг спасшихся моряков в Средиземном море. И небывалый урожай на бескрайних пшеничных полях, оливковых плантациях и садах в итальянской южной провинции Апулии. И окончательно приземлился в пещере с мертвым городом под Веной, недалеко от огненных сфер, внутри которых лежали тела рыжеволосого мальчика и старой цыганки. И сразу понял, почему его настолько быстро вернули, что он даже не успел проявить способности в поисках своего тела.
   При свете вставленного между камнями факела над ними задумчиво стоял, заложив руки за спину и покачиваясь с носков на пятки маг, который был медиумом на спиритическом сеансе. Он не видел ни энергетическую защиту, ни толпу бхутов, вьющихся вокруг него, как не видел их на сеансе. Но не понимал, почему он не может приблизиться к неподвижно лежащим телам, хотя на вид они были беззащитны и даже бездыханны. Тут он, качнувшись, под определенным углом зрения зацепил взглядом ножны на груди мальчика, немного выскользнувшие из-под рубашки. Медиум заинтересовался рукоятью ножа настолько, что присел на корточки и принялся крутить головой, приноравливаясь рассмотреть ее с разных ракурсов. Попытался протянуть руку, наткнулся на невидимую преграду. Все бхуты замерли в ожидании. Ленни засмеялся от этой картины.
   – Ты чего смеешься?
   Голос чивани застал его врасплох, когда все его внимание было приковано к себе физическому.
   – Так весело же. Посмотри, он не только не видит защиту, он не видит и бхутов, общения с которыми так жаждет. Ко всему прочему он еще и жадный, смотри, как он смотрит на мой нож. Была бы хоть малейшая возможность забрал бы и не задумался бы ни на секунду, что мародерствует. А может и убил бы меня из-за него.
   – А мне покажешь его?
   – Конечно. Только немножко попозже. Ты знаешь, как нам вернуться в тело?
   – Я думала, мы просто войдем в себя. Но этот человек мешает.
   – Ты давно уже здесь?
   – Ненамного раньше тебя. И он уже был тут. Ума не приложу, как он на нас вышел. Может быть, он следил за нами? Ты не обращал внимания на что-нибудь странное, когда мы шли в собор, или, когда передвигались под ним?
   – Да вроде нет.
   – Однако… он-таки следил. Припоминаю, как он напряженно прислушивался к нашему с Карлом разговору. Старательно притворялся, что беседует с одним из участников, но слушал нас. И, наверное, шел за нами от Дома сумасшедших.
   – Что он делает?
   Маг начал ощупывать руками невидимую преграду, пробуя доискаться ее возможных границ. Бхуты заинтересованно наблюдали за ним, время от времени бурно обсуждая друг с другом его действия. Он обошел вокруг Ленни, покачал головой, соглашаясь сам с собой, что это сфера. И она отдельна от сферы старухи-цыганки. Он снова вернулся к мальчику. Нож-таки очень и очень притягивал. Его хотелось достать, во что бы ни стало. Он опять начал ощупывать сферу, только уже снизу, у самого пола. И о чудо! Чивани и Ленни удивленно переглянулись. Чуткая рука мага нащупала какую-то дыру в защите. Бхуты возликовали, этого было достаточно, чтобы проникнуть к телу и в него.
   – Поторопился, видать, ты, Лоло, мальчик мой золотой, – прокомментировала увиденное чивани. Ленни же выглядел абсолютно спокойным, ему был известен конец сего действа.
   Маг еле просунул руку в незащищенную область. Она находилась со стороны спины, и ему было крайне неудобно доставать нож с груди. Тогда он догадался нащупать шнурок на шее. Женщина на рукояти открыла глаза. Шнур подтянул нож, но рукоять уперлась мальчику в подбородок. С горящими от жадности глазами, маг с силой дернул за шнурок, от чего голова запрокинулась. Перебирая пальцами шнурок, он подтянул нож. С облегчением ухватился за ножны, снял шнур с шеи, и потащил к себе вожделенную добычу.
   Ленни толкнул чивани локтем, намекая на то, что сейчас может произойти нечто. И правда, началось.
   Маг положил ножны на пол, пальцем повернул к себе рукоятку. Ленни не выдержал и засмеялся, предугадывая его желание вытащить из них нож.
   Женщина на рукояти выждала момент, когда к ней прикоснется рука не хозяина и вцепилась в нее. Маг закричал от неожиданности, ужаса и боли. Вырвал кисть из сферы с откушенным куском плоти, замахал рукой, разбрызгивая кровь, обильно вытекающей из раны. Обмотал ее носовым платком. Немного успокоился, быстро сообразив, что нож сам не нападет, и пальцем развернул его ножнами к себе, схватил и потянул на себя. Пытаясь просунуть нож в отверстие, он высунул руку с ножнами. Но сам нож остался между двух пространств, алмазным трехгранным острием наружу и яростно жестикулирующей женщиной на рукояти внутри. Алмаз вспыхнул на мгновенье разноцветьем света, отражая огонь сферы, но сразу же стал матово-черным, мерцая темным, почти черным сиянием. Дальше протащить его не удалось бы, женщина на рукояти вцепилась в огненную оболочку, не давая чужаку ни взять нож, ни вновь засунуть вовнутрь руку.
   Маг с загоревшимися от алчности глазами, быстренько замотал кисть в клок ткани от разорванной рубашки и опять направил внимание на нож. Алмаз не давал ему ни секунды покоя.
   Один бхут попытался было опередить всех и ринулся головой в отверстие, но острие разрезало его вдоль на две половинки. Он свалился на пол, несколько раз дернулся в агонии и исчез. Все остальные сразу же отказались от попытки лезть в сферу и сосредоточились на человеке вне нее. У них уже была возможность проникнуть в него, когда он кричал от боли и страха, но они упустили ее, он слишком быстро пришел в себя. Ему было больно, но желание обладать редкостным предметом оказалось сильнее боли.
   Маг склонился над алмазным клинком, рассматривая его и такую небезопасную рукоять, соображая, как вытащить. Додумался намотать на кисть снятый пиджак, немного посидел, набираясь смелости, и, наконец, решился.
   Медленно обхватил острие рукой, сжал его и легко потянул на себя. И тут же завопил. На пол посыпались куски располосованной ткани и отрезанные пальцы.
   – Что я тебе говорил? – Услышала чивани довольный голос Ленни.
   Настало время бхутов. Через рану влетел один, через широко раскрытые глаза другой. Маг закрыл на мгновенье глаза, пытаясь осознать, что произошло. А когда открыл, не поверил тому, что увидел. Вошедшие бхуты дали ему возможность видеть тонкий мир, то, к чему он стремился все время, называя себя магом и мистиком, и для чего проделывал множество вроде бы магических ритуалов. А сейчас он реально видел огненную сферу, ангела над мальчиком, закрывшего подопечного крыльями. Повернулся в сторону старухи, и над ней была такая же защита, через которую не то, что он, никто не смог бы прорваться, и над ней тоже стоял грозный ангел. Увидел, каким образом застрял нож. Посмотрел наверх на вьющихся над ним бхутов, любопытных и жадных до развлечений, оглянулся вокруг. Но разглядывать город мертвых не стал, было не до того. Он тонко завыл от жути, пронзительной боли, безысходности, осознания, что остался без части своей плоти. Один из бхутов раздвинул толпу и ринулся в него, выкинув из тела предыдущих. Маг зашатался, перестал завывать, захохотал грубым голосом. Вдруг перед ним возник еще один бхут с руками в боки. Из мага высунулась рука и втянула его вовнутрь тела. Дородный мужчина залился женским истерическим смехом и принялся танцевать, кокетливо виляя задом и подмигивая. Но через мгновенье заухал густым басом и начал отбивать чечетку. Так и пошел куда-то в темноту, напевая похабные частушки то мужским, то женским голосом, сопровождаемый шлейфом из бхутов, которые его передразнивали и смеялись.
   Но большинство душ сосредоточилось над огненными сферами. И началась нешуточная битва за право обладать телами, что там находились. Сильные боролись с сильнейшими, пока на шум борьбы, который на материальном уровне угадывался только по легкому шороху и падению камней, не объявилось пара ракшасов.
   – А эти что здесь делают? – Озабоченно спросила чивани.
   Демоны быстренько раскидали в разные стороны бхутов и сразу же устроили потасовку между собой, деля еще не добытую добычу.
   Как вдруг в землю ударила ослепительно яркая молния, и синяя вспышка света озарила всю пещеру. Ее эпицентр оказался как раз между телами чивани и Ленни. Ударная волна от разрыва воздуха на несколько мгновений деформировала бхутов, заставила их зажать уши от неслышимого, но мучительного для них звука, далеко отбросила ракшасов. Температура пещеры резко повысилась и также резко снизилась. Многие бхуты в ужасе кинулись врассыпную, забились в каменные щели и с боязливым любопытством выглядывали оттуда, кто-то просто исчез, некоторые остались и, преклонив колени, уткнулись лбами в пол, не смея поднять голову. Ракшасы решили убраться восвояси, забыв, зачем они здесь были.
   Синий свет стал втягиваться обратно в источник и медленно сконцентрировался в красивейшую женщину. Она повернулась к застывшим от удивления душам чивани и Ленни и одним мановением своего указательного пальчика заставила астралы вернуться в физические тела.
   Как только их души вошли в свое вместилище, та часть ангелов-хранителей, что была в тонком теле, мгновенно соединились с той своей частью, что оставалась возле физического. Но они тут же покорно преклонили колени перед божественным созданием, не смея поднять лица. Она милостиво улыбнулась им и положила ладони на их склоненные головы, благословляя новыми силами и наделяя нужной информацией. Так они и застыли.
   Чивани осталась лежать, как во сне, только глубоко вздохнула, а Ленни очнулся, сел, почувствовал всю тяжесть материальной оболочки, онемевшие от долгого лежания в одной позе конечности, потянулся, широко зевнул и только тут заметил перед собой стройные ножки в изящных золотых браслетах и кольцах. Он поднял голову и застыл, пораженный женской красотой.
   – Кто ты?
   – Если я скажу, что я Мандодари, это о чем-нибудь скажет тебе?
   – Нет, – Ленни пожал плечами.
   – А жаль, нам было весело.
   На Ленни пахнуло неуловимо знакомым запахом, сладко защемило сердце. Он улыбнулся, как влюбленный, которому ответили взаимностью.
   Нежная рука взлохматила ему волосы. Вместо катакомб появилась большая, уютно обставленная комната, богато декорированная в восточном стиле. Женщина величаво прилегла на диван, утонув в атласных вышитых подушках. Царский наряд и множество золотых украшений не скрывали изящных форм.
   – Ты должен ублажить меня. Беседой. Итак, кто ты сейчас?
   – Что-то подсказывает мне, что ты знаешь обо мне гораздо больше, чем я сам.
   Ленни с удивлением почувствовал, что может говорить с ней в этом ее обличии настолько просто, насколько говорил бы с очень близким ему человеком.
   – Так-то так. А поговорить? Я же вижу, что ты не терял времени даром несмотря на то, что тебе сейчас едва ли 12 лет. Или уже есть 12?
   Ленни отрицательно покачал головой:
   – В ноябре.
   – А. Скорпион… последнее рождение. Твоя нынешняя внешность соответствует этому знаку. Так кто ты?
   – Ленни. Леонард Голд.
   – Таак. Золотой лев.
   – Человек земли…
   – Угу.
   – Сейчас учусь управлять огнем. У нее.
   – Она лучшая в данное время. Узнал что-нибудь, чего еще не знал?
   – Конечно, хотя иногда такое впечатление, что я это уже знаю.
   – Ну, еще бы. Так ее ты узнал, признал, как учителя, а меня нет? – Она капризно надула губки. – А я хочу, чтобы ты узнал меня. Как Мандодари не узнаешь. А так?
   Мгновение, и она – прекрасноликая воительница, созданная энергиями всех богов, чтобы сразить великого асура-чародея, пожелавшего быть убиенным только женщиной.
   Там, где должно было быть сердце, Ленни ощутил глубокую бездыханную пустоту с сильной пульсацией словно чужого сердца.
   – А так?
   Она обратилась в женщину, красивую, но ужасную из-за искаженного гневом лица, из-за выпученных глаз, растрепанных волос, языка, который все время облизывал губы, перепачканного кровью тела. На шее у нее висела гирлянда из голов демонов. Она воинственно и возбужденно пританцовывала на горе обезглавленных трупов.
   Ленни почувствовал бесконечное обожание, смесь устрашающего трепета и почтительного восторга.
   – А так?
   Горящая на костре инквизиции короткостриженная хрупкая девушка читала молитвы Святому Духу с блаженной улыбкой на лице.
   Сердце учащенно забилось, чуть ли не выпрыгивая из горла. Так перед битвой дерзкая отвага борется со страхом, затуманивающим разум, делающим тело ватным и непослушным. И она победила. Удары сердца стали медленнее, ум прояснился, рука потянулась к ножу на груди, и оно полностью успокоилось только от прикосновения к оружию.
   – А так?
   Она в очередной раз преобразилась, приняв облик той самой черной богини-воительницы в голубом одеянии, которая спасла его от поглощения демоном из магической библии Раваны.
   Ленни вспомнил, как его умирающее сердце забилось в надежде на спасение.
   – А так?
   Она обратилась в одну из трех творящих матерей, которых Ленни видел в библиотеке нагов.
   – О! – В озарении узнавания воскликнул он. – Кали!
   Последовала обратная метаморфоза: воительница, Жанна Д’Арк, Кали на поле боя с демонами, Дурга, Мандодари. Близкая, бархатная, желанная, к которой хотелось прикасаться и гладить, благоухающая и ослепительно красивая. Она смотрела на Ленни огромными, черными, блестящими глазами:
   – Вопросы. Всегда вопросы. Ну, ладно, давай, спрашивай.
   – Почему тебя, богиню, тысячи лет считают демоницей, принося тебе человеческие жертвы? И из всех твоих воплощений знают только ту, на трупах, забывая, что ты тогда убивала демонов, защищая праведность? Почему ты позволяешь так с собой обращаться?
   Она, сидя физически на диване, приблизила к нему лицо на тонком уровне, ласкаясь о щеку и обдавая нежным ароматным дыханием, шепнула в ухо:
   – Кто устанавливает правила?..
   Вернулась на место. Поманила его к себе пальцем, приглашая приблизиться и сесть у своих ног. Даже скинула ему подушку. Он с радостным ожиданием невероятной беседы умостился на полу, облокотился на диван рукой. Заглянул в ее бездонные глаза, глядя снизу вверх, как преданный, благодарный и обожающий хозяйку подданный, но при этом чувствуя себя абсолютно комфортно, а не униженно-подобострастно. Как будто делал так не один раз. Заговорил, нисколько не стесняясь:
   – В Африке, когда я противостоял трем колдунам, в какой-то момент, независимо от меня, из низа живота вырвались огненные нити с петлями на конце. Я не успел их хорошо разглядеть, было не до того. Но они спасли меня от магической атаки.
   – О да, мой мальчик. Ты всегда был силен в противостоянии магии. Она на тебя всегда действовала не так, как на других. А что касается того, что ты видел, то это была энергия чистых знаний, встроенная в каждого человека для его защиты. При необходимости она пробуждается, освобождается от бездействия и, улавливая своими петлями негативность, уничтожает ее, не позволяя проникнуть вовнутрь и начать разрушение. Человека, который не убил свою чистоту разного рода энергетической грязью, она защищает спонтанно, без предупреждения и молитв, он даже и не подозревает, что под охраной и покровительством, только удивляется, что так легко избежал опасности. Но в том, кто поддался соблазнам и постоянно потакает всяческим обольщающим легкодоступностью грешкам, эта энергия замораживается и уже не сопротивляется злу. То, как она проявилась у тебя, говорит о том, что с тобой все в порядке. Пока что в порядке.
   – Пока?.. Ты хочешь сказать, что я еще могу стать каким-нибудь…
   – Не хочу сказать, а уже сказала. Ты в человеческом теле, мой дорогой. Оно имеет способность непреодолимо желать, оно имеет отвлекающееся на мелочи внимание, оно неконтролируемо реагирует на все. И потом… как насчет поиграть? Ты же уже чуть-чуть знаешь кухню Ями.
   Ленни широко улыбнулся, вспомнив составление гороскопов и непредсказуемую Бхранти.
   Она шаловливо накрутила прядь волос на указательный пальчик:
   – А уж в мое время, когда мне дана полная свобода и возможность проявить всю мою буйную фантазию…
   Ее голос стал устрашающим:
   – …когда на земле рождаются замаскированные под людей демоны…
   С долей сожаления:
   – Когда рождаются святые, и они ради поиска своей чистоты купаются в грязи…
   Голос снизился до шепота:
   – Когда одержимость становится настолько частой и повсеместной, что я сама не могу убить демона, пока он в теле искателя истины так, чтобы не убить и человека.
   – Кто придумывает правила? – Не утерпел и вставил словцо, зачарованно слушающий ее Ленни. Кали усмехнулась, слегка наклонилась над мальчиком.
   – Так что ты должен держать ухо востро. Мне будет искренне жаль, если ты растеряешь или, того хуже, утратишь свои способности.
   – Подожди, а что было потом? Изнутри вырвалась… сила, такая неуправляемая и неподдающаяся контролю. Она и решила исход борьбы независимо от меня. Я увеличился в размере, вроде как рыкнул и опять стал самим собой.
   Кали загадочно улыбнулась:
   – Твоя природа такова, что…
   Она запнулась, недолго помолчала и продолжила:
   – Всему свое время. И сейчас точно не время об этом говорить.
   – А когда?
   – Кто может решить вместо Калы-Времени, что настал нужный момент?
   – Никто.
   Ленни расслабился.
   – Никто и ничто. Кроме того, кто его создал.
   Кали ласково потрепала его по голове, покрутила рукой уже длинный хвост из непослушных волос.
   – Бери свою спутницу, и езжайте в Россию. Если выедете сейчас, то успеете в Москву к январю.
   – Она спит? – Ленни кивнул на чивани.
   – О да. Полезно восстановить силы после такого экскурса в тонкий мир.
   – Но она же вспомнит, что видела?
   – Нет. Только тебе был дан дар помнить все после возвращения души в тело. Но если ты ей расскажешь, у нее будет впечатление, что она все это знает. Хотя с ее способностью видеть прошлое и прозревать будущее… может и вспомнит то, что уже записано ее золотой богиней.
   Она легко вздохнула:
   – Ну и последний вопрос…
   – Мы еще увидимся в этой жизни?
   – Только если узнаешь меня.
   И она растворилась, а за ней и королевские покои. Как будто ничего и не было. Лишь в неподвижном воздухе еще висел насыщенный аромат восточных благовоний.
   Ленни упал, потеряв равновесие, когда диван растворился и перестал быть опорой. Посмеялся над своей неловкостью. Поднялся не сразу. Лег на спину, закинул руки за голову. Улыбаясь во весь рот, вспомнил в мельчайших подробностях все, что приключилось с ними. Обрадовался, что ничего не забыл. Самым трудным оказалось определить, сколько времени на это ушло. Сутки или мгновение?
   Он повернул голову, посмотрел в сторону чивани. Она все еще спала, лежа без движений, но дышала ровно и гораздо громче. Вокруг нее не было ее энергетической защиты, но ее освещало мерцающее пламя факела, оставленного магом.
   Ленни прислушался. Где-то вдалеке раздавались то нытье и безутешные всхлипывания, то хихиканье, то вспышка хохота. Звуки разносились эхом по всей пещере и долго не затухали.
   Он приподнял голову, переключился на свое второе зрение. Довольный, увидел пустующий призрачный город, по которому бродили лишь животные, летали птицы и насекомые. Бхутов нигде не было видно. Они еще прятались в своих жилищах, боязливо выглядывая наружу и не решаясь выйти, пока опасная парочка здесь. Он сел, неспешно достал блокнот и карандаш, зарисовал озеро, расположение странных шахт, фигуру и лицо того, кто заставил его ощутить себя беспомощным кроликом. И только после этого вскочил на ноги. От резкого рывка вверх почувствовал легкое головокружение. Но, не останавливаясь, двинулся к чивани, чтобы разбудить ее.
   Он был в нескольких шагах от нее, когда она открыла глаза и лежа наблюдала за ним, силясь что-то вспомнить.
   – Чивани? Все в порядке?
   Она привстала, поправила блузку на груди, юбку, украшения.
   – В порядке. Только, видать, я все интересное проспала.
   Она застыла, сосредоточенно глядя снизу вверх куда-то мимо Ленни и напряженно восстанавливая в памяти пошаговый ход событий. Вспомнила Яму и нож.
   – И что это еще у тебя за нож такой? – Она ткнула пальцем в грудь Ленни, который уже подошел к ней совсем близко и нагнулся помочь ей встать.
   – Его лучше не трогать. Он никому кроме меня не дается. Я сам тебе его покажу, когда выберемся отсюда. И расскажу все, что ты забыла.
   – Как?.. Я все знала и забыла? О нет… а как это ты все помнишь?
   – Я все тебе расскажу. Давай только выйдем отсюда, – в животе заурчало, – поедим…
   – Хорошо, хорошо, я поняла, поняла я.
   Она подала руку и, почти не опираясь на нее, легко вскочила на ноги:
   – Давай выбираться отсюда. А что это за звуки?
   Она прислушалась:
   – Их раньше не было.
   – Помнишь медиума со спиритического сеанса?
   – Ну конечно, как можно забыть такого шарлатана? Это он?
   Ленни кивнул:
   – Предположительно следил за нами. Хотел украсть мой нож, но вместо него получил двойную одержимость. Расскажу и об этом.
   Они помолчали, прислушиваясь к быстрой смене трех голосов. Чивани проговорила с легким оттенком жалости в голосе:
   – Нужно бы забрать его отсюда. Лучше умереть в сумасшедшем доме, при свете и под надзором врачей, какими бы они ни были, чем быть похороненным здесь, в темноте и заживо.
   Они быстро отыскали непутевого преследователя, о целях которого никто уже не узнает. Он в страхе начал вжиматься в каменистую стену, когда его осветило пламя его же факела. Из руки без пальцев обильно капала кровь.
   Чивани оторвала от подола юбки полоску ткани, пожевала щепотку какой-то травы из мешочка на поясе, приложила кашицу к ранам и крепко перебинтовала.
   Маг сидел возле туннеля, из которого вырывались сильные струи свежего воздуха. Чивани и Ленни переглянулись и по обоюдному молчаливому согласию решили идти туда.
   Цыганка, ласково уговаривая, взяла мага за локоть, и мягко, но настойчиво потянула за собой. Тот вскинулся, хохотнул, но потом послушно засеменил за ней следом, с испуганным любопытством поглядывая то на нее, то на Ленни.
   – Вы что-то видите? – Не удержался и задал вопрос мальчик.
   Маг сделал загадочное лицо, сжал губы и утвердительно закивал.
   – Что?
   – Вы светитесь желтым. И свет от вас ярче света факела.
   Он снова закивал, но вспомнил про боль в руке, забыл обо всем, застонал, и начал укачивать ее, как маленького ребенка.
   Расчет был верен. Ориентируясь на сквозняк, они даже ни разу не заблудились, хотя от главного коридора уходило в стороны множество других, воздух в которых был застоявшимся и затхлым.
   Наконец, туннель уткнулся в лестницу с высокими ступенями, круто поднимающуюся спиралью вверх. Она закончилась небольшой пещеркой, вход в которую был оплетен растениями. Раздвинув стебли и выйдя из полумрака на свет, они очутились на опушке леса. Как потом оказалось, Венского. Того самого, вдохновляющего поэтов, композиторов и художников.
   Они быстро нашли тропу, что вывела их на дорогу, там наняли экипаж, который доставил их на стоянку вардо. А разбушевавшемуся новоиспеченному клиенту клиники для душевнобольных, желавшему еще прогуляться, вызвали скорую помощь. И отправили в смирительной рубашке по адресу, который хорошо запомнился после посещения незабываемого спиритического сеанса.
   – Рассказывай так, чтобы я прожила все еще раз. А то я никак не могу собрать воедино картинку из обрывков захватывающего сна.
   После плотного ужина перед большим костром, рассчитывая, что рассказ не закончится через пять минут, не попросила, а потребовала чивани.
   – Если бы это был сон, я бы, наверное, ничем бы тебе не помог. Но это был не сон.
   И Ленни постарался. Он не повествовал, он живописал словами. Чивани слушала молча, не моргая глядя в огонь. Обычно ее лицо, так живо реагирующее на интересную историю, сейчас было застывшим изваянием, будто она боялась лишним движением мышц спугнуть видение. А после того, как она один раз вставила пропущенную деталь, Ленни понял, она вспоминает, следуя за нитью его рассказа. И сделал все возможное, чтобы не пропустить ни одну мелочь. Он перебирал в памяти происшедшее, проговаривал вслух и наслаждался приключением.
   Когда он дошел до борьбы с колдуньей, она вроде как очнулась. Подняла на Ленни глаза, полные любопытства.
   – Дальше я хорошо помню. Но ты мне вот что поясни. Что произошло там? Ты творил прямо-таки чудеса. Сначала огненные нити из живота…
   Ленни рассказал то, что объяснила ему Кали.
   – Научишь меня так делать?
   – Я… и сам толком не умею, но мы можем попробовать вместе.
   – А потом…
   – А теперь ты расскажи мне, что было потом. Я просто чувствовал вырвавшуюся из меня силу, которую я никогда раньше не ощущал.
   – Помнишь, колдуньей управляло какое-то существо?
   – Да… странное такое, вроде бы человек, и как будто бы и не человек. И цвета он был не такого как бхуты. Пифия сказала, что это дайтья.
   – Так вот. Существо приняло вид леопарда…
   – Да…
   – …и набросилось на тебя.
   – …тогда-то из меня и вырвалась та сила…
   – Ты сначала просто наливался светом и увеличивался в размерах, а потом из тебя рванулся ему навстречу огромный лев. Но он был не только больше противника, быстрее в реакции, но и более умудренным тактически. Он увернулся от прямого нападения, на лету одной огромной лапой запрокинул голову леопарда назад, одним укусом в натянутую шею перегрыз горло, а второй лапой откинул обезглавленное тело, далеко в сторону. И все это в какую-то пару мгновений.
   – Лев? Колдуны упали передо мной на колени и в страхе шептали какое-то слово, которое относилось, явно, ко мне.
   Он вспомнил побледневшие от ужаса лица колдунов. Прислушался к шепоту их сухих губ:
   – Они говорили «симба».
   Чивани посмотрела на пламя, взмахнула рукой. И оно повторило рассказ чивани визуально.
   – Симба – это «лев» на одном из африканских наречий. Как твое полное имя?
   Ленни несказанно удивился. Последний раз его так называла мама несколько лет назад:
   – Леонард.
   – Лео – это «лев» на латинском языке. Возможно, лев, вырвавшийся из тебя – твой тотем.
   Она задумчиво пожевала губами:
   – Я думаю, так и есть. Леонард, говоришь? – Она отрешенно провела рукой по волосам, припоминая значение имени.
   – Люди с таким именем в восторге от изменений, любят приключения и азарт. Они очень динамичны, дальновидны, универсальны, умеют бороться и добиваться своего. В приоритете «сильнее, быстрее, лучше», поэтому конфликт с тем, кто заведомо сильнее – не пугает, а скорее наоборот – раззадоривает. Не приемлют недоговоренность и неопределенность. Ааа, вот один из источников бесконечных вопросов. Твоя мать осознанно или неосознанно зашифровала в имени поиск и способность преодолевать препятствия. Ну, а теперь время показать мне твой ножичек.
   Ленни рассмешила такая неприкрытая заинтересованность, он весело засмеялся. Не переставая посмеиваться, достал ножны из-под рубахи, снял шнур с шеи, протянул ерзающей от нетерпения чивани.
   – Давай же, давай.
   Вынул из ножен нож. Тот мгновенно вспыхнул светом и отбросил вокруг радужные искры.
   – Ооо… я хочу взять в руки этот шедевр.
   Женщина на рукояти открыла глаза, удивленно взглянула сначала на чивани, потом на Ленни. Он изумленно распахнул свои глазищи, быстро соображая, что бы это значило:
   – Если ты спрашиваешь разрешения, то я согласен.
   Тогда та благосклонно покачала головой, сложила пару рук на груди в приветствии, остальные протянула к ценителю прекрасного. Чивани нежно обхватила ее за талию и поднесла к глазам, чтобы лучше разглядеть это произведение боевого и оборонительного искусства. Женщина расслабленно позволила делать с собой все этим мягким и одновременно сильным рукам.
   Чивани рассмотрела рукоять и направила внимание на алмаз, который в свете пламени переливался всеми цветами радуги и тысячами их оттенков. Цыганка то подносила нож близко к глазам, то отодвигала подальше, наслаждаясь красотой камня и работой создателя. А Ленни получал удовольствие, наблюдая за ее непосредственностью и почти удовлетворенным любопытством, которое сопровождалось восхищенными восклицаниями. Наконец, она поцокала языком, покачала головой, и, вздохнув, протянула нож Ленни.
   – Знатная вещица. Почище всех моих кнутов, ножей и юбок.
   – Юбок? – Переспросил, засмеявшись, мальчик, засовывая нож в ножны, а тот под рубашку.
   – Да. В цыганском мирке женская юбка такое же оружие, как и нож. Предрассудок, конечно, но удобно. Если хочешь, чтобы к тебе не приставал цыган, который не нравится, то надо сказать что-нибудь непонятное, типа ты говоришь заклинание, и сделать выпад, взмахнув юбкой. И того, как ветром сдует. Цыганки могут использовать свои юбки как оружие и даже обратить в бегство здоровенных мужиков.
   Они посмеялись, помолчали.
   – Ты мне не все рассказал или мне это только кажется?
   Ленни сморщил брови, припоминая, что упустил. Вкратце пересказал встречу с Кали.
   – Я этого точно не помню.
   – Ты спала, отдыхая и набираясь сил. Напоследок она сказала, что мы должны зачем-то ехать в какую-то Москву. Если выедем сразу же, то почему-то к январю успеем к чему-то.
   – В Россию? В Москву? До января?
   Чивани напряженно всматривалась в огонь.
   – По-моему, я знаю, к кому и зачем. Мы должны встретиться с великим человеком. Одним из немногих, кого я встречала в своей жизни. Я познакомилась с этим русским и его другом в Швейцарии, если быть точнее, в Женеве в 1900 году. У его друга был один белый ангел, а он был окружен четырьмя. Я даже и не припомню, у кого еще было такое количество хранителей. Помнится, я нагадала ему великое будущее, вознесение до небес его имени, потом полная дискредитация и забвение, а затем осознание заслуг. Какие эмоциональные бури будут бушевать после его смерти! А сейчас он умирает, потому что истощил все свои человеческие силы. И да. Я хотела бы с ним попрощаться до того, как он умрет. И тебя свести с ним.
   – У него четыре ангела-хранителя?!
   – Да, и не такие, как у твоего “братца”, а четыре ангела с разными способностями и умением согласованно работать.
   – Я уже хочу с ним познакомиться.
   А чивани сразу же начала рассуждать и вычислять вслух, попыхивая трубкой, и глядя прищуренным глазом через струящийся дым на Ленни:
   – Спокойным ходом до России, ну, наверное, месяцев шесть и станет. Нас примут цыгане всех стран, через которые мы будем проезжать. Уж я об этом позабочусь. А теперь спать. А там в путь.

Россия. Москва. Горки

   Время до зимы не прошло – пробежало. Кочевание этому весьма способствовало.
   Они жили, ели, спали у цыган. Нигде долго не задерживаясь, разве что в местах силы, где вибрации земли разливали благодать, которую хотелось впитать как можно больше и сохранить как можно дольше.
   Везде их радушно встречали и с сожалением провожали, направляя в сторону России или кратчайшими, или красивейшими, или более вибрационными путями.
   Все знали о чивани Агнес по слухам. А если не знали, то проникались к ней почтительным уважением с первого же взгляда, шепотом обсуждая между собой ее необыкновенную силу, многие знания, житейские премудрости и духовную мудрость. Просили у нее совет, снадобья, предсказание. Она никому не отказывала, стараясь помочь, чем только могла.
   Ленни наблюдал за ней с тихим восторгом, учился ее методам врачевания, иногда вставлял замечания, с удивлением обнаруживая, что не забыл то, что узнал от учителя земли или Каа. Она в полной мере обладала философией прирожденного кочевника, и никакие невзгоды не могли поколебать ее неизменно ровную доброжелательность. Она учила, что свобода и вольный образ жизни – это не низменная вседозволенность, не анархические идеалы с обязательным отсутствием принудительной власти вообще и любого принуждения в частности, не индивидуализм с его «не дай бог тронешь меня, и я зачахну и умру», а что истинная свобода начинается только тогда, когда человек поднимается выше своего ума и эмоций и получает связь с всевышним источником.
   При опасностях и несправедливых оскорблениях она не предпочитала просто исчезать, не втягиваясь в конфликт, как это делали другие цыгане, она говорила. И говорила так, что усмиренные ее спокойным голосом, посрамленные едким словцом обидчики еще долго помнили старую гадалку и тряслись от страха, ожидая осуществления предсказаний.
   Австрийские синти, содержащие антикварные лавки в маленьких городишках отблагодарили ее золотыми безделушками и дорогим, пушистым ковром. Чивани тут же повесила его на стену, возле которой спала. А ловари, лошадники, подковали коня и подарили жеребенка.
   Мадьяры Венгрии, у кого бы они ни останавливались, были исключительно музыкальны. Не проходило ни дня без музицирования и импровизаций. В их присутствии музыка звучала всегда и везде: на концертах, на семейных торжествах, да и просто за столом от хорошего или плохого настроения.
   Урсары, поводыри медведей, с удовольствием раскрыли им секреты дрессировки своих питомцев и показали интересные трюки, от которых чивани и Ленни покатывались со смеху, а медведи и медвежата впервые в своей невольничьей жизни не страдали, а наслаждались игрой.
   Румынские кэлдэрары, прекрасные кузнецы, отремонтировали в их вардо все, что требовало умелых мужских рук, подарили чивани замечательные котелки, чугунки и сковородки разных размеров. А вот местность, откуда она сама родом и где провела юность, объехала сознательно.
   Словацкие лаеши, бродяги, грязные и нахальные, попытались давить на ее жалость, но строгая отповедь чивани «Не пей и иди работать» быстренько их отвадила. Но в лекарской помощи она никому не отказала, делая все бесплатно.
   Польские цыгане, чурари, плетущие сита и корзины, главным образом, были оседлыми, как и австрийские. К этому их принуждали жесткие антицыганские законы, грозящие большими штрафами. Гостей они принимали хлебосольно.
   И полицейские, кстати, вардо не трогали, как будто не видели. Хотя законы позволяли задерживать кочевников, обыскивать, взымать, вымогать или забирать насильно плату за законо-непослушание.
   В Белоруссии встретились лотвы, торгующие одеждой, скупающие и перепродающие поношенные вещи.
   Западноукраинские чокэнари и лингурары, вырезающие на продажу ложки, половники, корыта и другую кухонную утварь, подарили им смолянисто пахнущую свежеструганную деревянную посуду.
   К украинским сэрвам они попали на свадьбу. И были поражены, тем, как мало осталось у них цыганского, и как много стало славянского. А как те пели украинские народные песни! И как трепетала душа от свободолюбия и страстного нежелания быть рабом. Они словно не пели, а жадно дышали и не могли надышаться казацкой вольницей.
   Русские влахи жили бедно, но закон гостеприимства соблюдали в обязательном порядке.
   Чивани и Ленни везло. Они останавливались только у тех цыган, кто не крал, не ссорился, не дрался и не доставлял никому неприятности. Это всегда были хорошие и приличные люди, хотя с разной степенью достатка.
   – Среди нашего брата, есть всякие, как и среди нецыган. Кочевая жизнь приучает быть… как это… ну… тем… как его там… – порылась в памяти, вспоминая Вену и Юнга.
   – Ааа, я понял. Психологом.
   – О, точно. Не прочтешь по лицу, одежде, походке, останешься без денег, без еды, без спокойного сна.
   От неуместного любопытства и навязчивого внимания нецыган чивани избавлялась разными способами, всячески избегая откровенной грубости, которая настраивала бы против цыган в целом.
   – Если бы все были, как ты, у нас никогда бы не было проблем. Но, увы, расизм и предрассудки всегда делали мой народ изгоем. И как защитная реакция – наше нежелание пускать чужаков в свой мир. Мы этому прекрасно научились за тысячи лет гонений.
   Иногда чивани принимала участие в цыганском суде. В нем судьями всегда были только мужчины пожилого возраста, кому доверяли, и кто завоевал авторитет среди соплеменников, а к мнению женщины прибегали лишь тогда, когда требовалось независимое суждение умудренного опытом человека, какой и была чивани.
   – А судьи кто? Но приходится, чтобы не обращаться к продажному судейству нецыган. И так в каждой стране. Наш суд более объективен и справедлив.
   На Ленни, в цыганской среде Лоло, сначала всегда посматривали недоверчиво и настороженно, но видя, как с ним обращается чивани, самая уважаемая по возрасту, знаниям и опыту женщина, каким он был веселым и общительным, довольно сносно говорящим на цыганском наречии, быстро расслаблялись и начинали вести себя с ним, как со своим сородичем.
   – А ты и есть наш сородич по духу. Искатель, что ни на есть. Но не лучшего места или доли. А искатель духовного наставничества и ученичества.
   Поскольку цыгане воспитывали в своих сыновьях мужские качества защитников и добытчиков и способность постоять за себя, то Ленни не раз становился свидетелем, как старшие поощряли молодых на состязания, требующие силы, ловкости и стойкости. И цыганчата сразу же вызывали и его на поединок. Это были и кулачные бои, и борьба на поясах, и поднимание гирь или куска рельсы. А когда Ленни выигрывал, они уважительно пожимали ему руку, таким образом, принимая нецыгана в свой обособленный мир.
   – Ты сильный мальчик, нечего сказать. Но ты должен не просто выигрывать, нужно учить их тому, что можешь сам. Чтоб развивать в себе способность делиться знаниями, энергией, любовью, наконец. – Наставляла чивани.
   Их всегда хотели уважить. Им говорились приветливые речи, с ними велись беседы. Их с любопытством расспрашивали о других странах, обычаях, людях. Просили рассказать смешные и поучительные истории. Веселость и юмор чивани, ее легкость и жизнелюбие ценились также высоко, как и мудрость, умение врачевать, предсказывать и слушать. Ей могли поведать без опаски о радостях, горестях, приключениях, удачных сделках, о цыганах, с кем делили хлеб, кто был богат, справедлив и смел. Пытались угощать выпивкой, но чивани довольно резко отвечала отказом, а иногда и строго отчитывала за желание пить спиртное. Но от пахучей курительной смеси не отказывалась никогда.
   – Уважай и ты. Всех. Это проще, конечно, делать с теми, кто также относится к тебе. Но найди в себе силу уважать и тех, кто обделен любовью и вниманием, лишен ласки и обижен на жизнь. Не о демонах идет речь, ты же понимаешь. С ними надо только бороться.
   Она очень любила слушать пение сородичей, будь то вокальное или многоголосное, изредка подпевая неожиданно по-детски высоким голоском.
   – В фольклорном пении можно услышать вибрации земли той местности, проявленные в душе местного населения. У цыган нет своей страны Цыганляндии, как у всех остальных народов. Мы к этому и не стремимся. Так что просто слушай и наслаждайся.
   А как она млела от удовольствия, когда хозяева плясали. Как рукоплескала, когда мужчины выбивали чечетку, хлопали себя по бедрам и залихватски насвистывали. Как она лучилась радостью, когда танцевали девчонки. А когда те выбивались из сил, и им на смену выплывали девушки на выданье, в танце раскрывая свою красоту, характер и темперамент, так подергивала плечами в такт музыки, как будто еще мгновенье и ринется в пляс.
   – Как танцевала я раньше! Я упивалась завистью товарок и нецыганок. Нехорошее чувство… Но как я танцевала! До сих пор танцую во сне. И тебе советую. Очень полезно уметь держать ритм, двигаться и плыть по течению мелодии.
   Однажды в дороге чивани и Ленни еще издалека заметили столб черного дыма. Ангелы насторожились. Чивани попросила Агни не торопиться. На самом въезде в селение они увидели, что полыхал крайний дом. Возле него столпились все жители. Огонь горел ровно и не тушился.
   Все усилия погасить пожар не приносили результата. На любую попытку плеснуть воду огонь отвечал яростным всполохом в сторону того, кто лил. Поэтому никто уже ничего не делал, все просто стояли и сочувствующе смотрели то на бушующее пламя, то на коленопреклоненную молодую женщину, бьющуюся в рыданиях и заламывающую руки чуть ли не под самым пожарищем. Ее оставили одну со своим горем, отбросив тщетные попытки оттащить подальше.
   – Моя девочка, моя маленькая девочка! – То причитала, то кричала она.
   Все внутри дома уже полыхало. Крыша трещала, стреляла черным дымом, вспыхивала длинными языками пламени, рассыпала искры, и словно дышала, втягивая в себя прохладный воздух и выдыхая жар.
   Ленни и чивани спрыгнули с козел на землю в желании помочь.
   Перед глазами мальчика мгновенно промелькнула картина полыхающего пламени, в котором сгорела его мать, пробудилось воспоминание о своей беспомощности и беспредельном отчаянии. Ленни дернулся было в сторону дома, но чивани удержала его, положив руку на плечо. Но он решительно скинул удерживающую преграду и, неотрывно глядя на огонь, медленно двинулся в его сторону.
   – Лоло, – позвала чивани. И когда Ленни повернулся, увидела не мальчика, но воина. Она только молча протянула свою палку. Ленни взял ее, благодарно кивнул и уже бегом ринулся в огонь.
   Лицо чивани, словно древнее каменное изваяние, ничего не выражало, но глаза с отраженным в них пляшущим Агни, пристально наблюдали за учеником. Для нее это было неожиданным и не ею устроенным испытанием огнем, где он мог показать на практике все, чему научился.
   Когда Ленни вошел в область нестерпимого жара, еще не входя в дом, он поклонился, положив правую руку на сердце, произнес тихо, твердо и смиренно:
   – Да здравствует Агни, – языки пламени, жадно поглощающие дерево, мгновенно обернулись в его сторону, – мир тебе и привет от твоих учеников и последователей.
   Жар моментально спал. Огненное лицо отделилось от стены огня:
   – Я здесь по злой колдовской воле, но ты под моей защитой. – Вокруг мальчика образовался шар, вовнутрь которого не проникал жар и угарный газ. – Иди туда… – Огромный пламенный язык вытянулся в сторону двери впереди, а потом вернулся на место и стал вожделенно облизывать стену.
   Ленни двинулся в указанном направлении по образовавшемуся прохладному бездымному коридору, в котором можно было свободно дышать, толкнул створки двери осторожным движением. Они легко поддались и быстро распахнулись, открывая на его обозрение удивительную картину.
   В довольно просторной комнате с высоким потолком, залитой ярким светом, шел неравный поединок. Друг против друга стояли хрупкая, большеглазая, пятилетняя девочка и немощный, с растрепанными длинными седыми волосами старик, опирающийся на высокий посох.
   Между ними находилось единственное препятствие – обеденный стол. Он крутился и с огромной скоростью метался от старика к девочке, но отлетал от нее, натыкаясь на невидимую преграду, но вот он отскочил в очередной раз и перевернулся. Лицо старика исказилось такой злостью, что в буфете за его спиной открылись ящики, и из них вылетели все ножи и вилки. Они разом направились острием в сторону девочки. Но стол послужил ей щитом. И все орудия мирного быта, превращенные злой волей в орудия убийства, воткнулись в столешницу.
   Потом в девочку полетели тарелки, чашки, тяжелые напольные часы, горшки с цветами, табуреты, все, что было в комнате со стороны старика. Даже маленький, выпавший из своего гнезда и завалявшийся в пыли гвоздик. Даже буфет вступил в единоборство со столом, придавив его своей тяжестью, и вынуждая медленно отступать.
   Но это была картина на первый человеческий взгляд. Однако, Ленни видел и другую реальность: борьбу тонкого, кривоногого, с длинными руками, сильного и коварного черного ангела с короткими крыльями с сонмом маленьких ангелоподобных существ, окружавших девочку, и отчаянно защищающих свою подопечную. Их было так много, что издалека они походили на подвижное облачко, которое сновало туда-сюда, отбивая атаки хитроумного черного недруга.
   У черного ангела уже ничего не осталось под руками, все было пущено в ход, но без толку, лишь выпавшая из буфета коробочка с иглами валялась под ногами. И он наудачу кинул в бой маленькие стрелы. Но для ангелочков они оказались на самом деле смертоносными. Те, кто не успел увернуться, не успел поставить что-нибудь как щит, кто остался стоять перед девочкой, мужественно защищая ее, пронзались иглами и исчезали. Черный ангел удовлетворенно усмехнулся тонкими губами, нашлось наконец-то слабое место. Старик колдовской волей вынудил ангелочков разъединиться, летать отдельно и беспорядочно, не успевая отбиваться от смертоносных жал, которые носились из стороны в сторону. Ангелочки несли большие потери, хотя боролись очень мужественно изо всех своих силенок. Их подопечная становилась все более уязвимой.
   Хотя и старик, и девочка, и черный ангел, и ангелочки были сильно поглощены борьбой, но распахнувшаяся дверь и появившиеся на пороге мальчик и его белый ангел, привлекли внимание всех. Свежий поток воздуха ворвался в раскаленную комнату, охладил лицо девочки и дал ей веру на спасение. Несколько оставшихся в живых ангелочков в восторге рванулись к белому собрату и потянули к подопечной. Старик-ведьмак сначала ухмыльнулся, увидев безбородого юнца, но удивился спокойной внутренней силе, сосредоточенности и уверенности мальчика, оценил ангела-хранителя, возможно, более сильного, чем его.
   Старик стоял, опершись обеими руками на посох и положив на них голову, и сверлил Ленни тяжелым взглядом исподлобья: противник был хоть и юн, но крепок, под свободной одеждой угадывалось тренированное тело, а он…
   Он вдруг вспомнил, зачем он здесь, вскинул брови, перевел взгляд на девочку. Он же пришел сюда за этой способной девчушкой, чтобы сделать ее своей ученицей. Кто бы мог подумать, что она будет так отчаянно сопротивляться? Сейчас она наиболее беспомощна и беззащитна. Возле нее осталось всего лишь несколько крохотных хранителей, ничего не смыслящих в тактике боя. Они только и могли, что нежно ласкаться, гладить ее по растрепанной головке, успокаивать и ободрять, вытирать слезы, градом катившиеся из огромных глаз, и время от времени с опаской, ненавистью и полным бессилием поглядывать на него.
   Огонь охватил уже все стены комнаты, языки пламени почти задевали ее растрепанные волосы, но там, где она искала защиты, его не было. Девочка сидела, вжавшись всем своим дрожащим тельцем в угол и, не моргая, переводила взгляд то на старика, то на мальчика, выжидая, чем обернется для нее появление еще одного человека.
   Старый вещун пришел за ней, потому что умирал, не оставив после себя ученика. Колдовские знания, живя своей жизнью внутри него, терзали, заставляли искать, гнали из селения в селение в поисках преемника.
   Людей, подвластных злу, способных на зло, потенциально злых было множество. Они рано или поздно, и без его помощи и усилий станут пособниками зла. Но его задачей было найти и обратить во зло доброе начало, что особенно ценно. Перед его глазами промелькнули тысячи лиц загипнотизированных людей, за чьими спинами стояли пастырями черные ангелы.
   «И теперь!.. – Гнев захлестнул ум старика. – Когда я нашел ее!..» – Яростная волна гнева охватила всю его плоть, погрузила в глубины безрассудной, ослепляющей люти и выплеснулась через глаза.
   Он забыл, что у него старческое немощное тело, согбенное тяжестью лет, знаний, чужих бед и смертей, выпрямил спину, коротко дернул плечом, сбросив походный плащ-накидку. Поиграл посохом, перебрасывая его, не отрывая от пола, из руки в руку, покрутил в одной руке, потом в другой, как бы давая им вспомнить, что они когда-то могли вытворять с простой палкой, обращая ее в разящее оружие. Проделывал все это, не отрывая злобного взгляда от Ленни, и одновременно обдумывал тактику предстоящего противоборства.
   Ангелы тоже примерились друг к другу и начали медленно сходиться.
   Старик решил наступать первым и, уже не колеблясь, двинулся к Ленни. И тот, рассчитав, что ему не следует быть прижатым к стене, пошел навстречу.
   Стол был отброшен в сторону мановением руки колдуна с такой силой, что, ударившись о стену, разлетелся на мелкие острые кусочки. Мгновенье, и старик уже направил их на мальчика, но тот поднял руки, и как бы схватив в пригоршни огонь от горящих стен, бросил в летящие деревяшки. Они мгновенно вспыхнули пламенем, сожглись дотла и осыпались пеплом на пол.
   Черный ангел внезапно остановился и замер. Скрестив руки на груди, он ладонями обнял свои крылья, поглаживающим движением скользнул ими вниз. В его глазах отразилось боль утраты летать.
   – О, человек огня?! – Пробормотал старик. – На своем веку я знавал только одного такого. Это ее ангел опалил моему хранителю крылья, и тогда был бой за возможного претендента на мои знания. – Он скосил глаза на своего хранителя. – Нам с тобой будет худо, если он здесь не один. За то время, что мы не виделись, она, наверняка, поднаторела в мастерстве.
   Ведьмак закрыл глаза, собрал всю свою злую волю в кулак и выкрикнул, как каркнул:
   – А что ты скажешь на это?
   Он развел руки и прошептал заклинание на грубом гортанном языке, поднял руку и покрутил несколько раз вверху указательным пальцем.
   Стоявшие на улице люди увидели, как пламя на мгновение спало, притихло и, странное дело, черный, густой, клубящийся дым, валивший вверх от пожарища, вдруг закрутился воронкой и с огромной скоростью стал втягиваться вовнутрь.
   – Та-а-ак, – тихо произнесла чивани. – Здесь, оказывается, мой старый знакомец. Неугомонный, однако. Опять, наверное, взялся за свое. Ну, что ж, Лоло, держись.
   Но с места не тронулась. Ее ангел только сурово свел брови, не отрывая взгляда от огня.
   Дом уже весь был объят пламенем, яростным, не для знатоков беснующимся. Но чивани прекрасно знала, им теперь умело управляют.
   Дымная круговерть расширилась кверху, медленно, но заметно глазу расползаясь над селом. И появились восьмиглазые псы Ямы. Они уселись возле дома, пристально наблюдали, плотоядно рычали, скаля клыки, но не двигались с места, только нетерпеливо били хвостами.
   В образовавшуюся от заклинания энергетическую воронку, которая крутилась с такой скоростью, что казалась сплошной стеной, вместе с дымом втягивались не только блуждающие мертвые души со всех ближайших окрестностей, но и несчастные бхуты, лишенные свободы, вынужденные подчиняться воле некромантов, и злые бхуты, помогающие местным колдунам и ведьмам по своему собственному злому умыслу. И попадали между молотом и наковальней противоборства, между необходимостью подчиняться и возможностью освободиться. Но вместо того, чтобы помогать колдуну, как он рассчитывал, они уносились схваченные хлыстом Ямы в дыру в полу в центре комнаты, которая тоже открылась сразу же после заклятия. А появившиеся оттуда же несколько ямадутов дубинками и лассо не давали бхутам разбежаться.
   Старик хмыкнул, но не стал прерывать начатое.
   Ангелы, сцепившись в смертельной схватке, кружили вокруг людей в танце битвы, с ее особенным ритмом и мелодикой, то, взлетали под потолок, то сражались плечом к плечу со своими подопечными. Черный ангел бился палкой. Он оказался мастером в этом, используя ее и для защиты, и для нападения. Но время ученичества Ленни у чивани не прошло даром и для его ангела. Он тоже учился у хранителя цыганки и теперь владел приемам обороны и от палки.
   Черный ангел не мог летать, но мощными рывками отталкиваясь от земли, довольно долго держался в воздухе, балансируя короткими крыльями, мог ловко маневрировать и использовать свой недостаток для изматывания, озадаченного его хитрыми увертками противника. И еще умудрялся при этом орудовать палкой, которая с коротким и резким, яростным свистом рассекала горячий воздух.
   Но вот его палка сломана надвое, потом на непригодные обломки, а те мгновенно втянуты в воронку.
   Белый ангел умудрился схватить черного так, как никогда еще до этого боя не приходилось. Он прижал его грудь к своей груди, заломив обе руки за спину, зажав их в болезненные тиски так сильно, что лицо противника, и без того обезображенное злобой, исказилось еще и от боли. Мертвой хваткой удерживая их одной рукой, второй заломил голову назад, чтобы он не бился ею и не кусался. И так потащил все еще упорно сопротивляющегося, упирающегося, извивающегося, карябающего себе спину соперника к воронке в полу.
   Небольшие, обгорелые и не восстановившиеся за долгие годы, крылья судорожными рывками разрывали воздух, но встречали только предательскую черную карусель, от которой обламывались перья. Но чем ближе была воронка, тем меньше становилась амплитуда их движения. И, наконец, они окончательно замерли, плотно притиснутые к телу.
   У самой воронки ангел Ленни быстро убрал руки с шеи противника, поставил на пол, повернув лицом от себя и легко, очень легко, указательным пальцем подтолкнул. Тот замер, окунувшись в круговерть, заглянул в свою смерть. Увидел будущность, но не смирился, и все пытался и пытался что-то делать, чтобы спастись. Но крутящийся смерч опалил его лицо, а потом начал быстро втягивать его флюиды, пока окончательно не унес его всего в бездну.
   Ленни и старик одновременно с ангелами кружили вокруг воронки, мастерски орудуя палками. Огонь отступал при приближении мальчика и не вредил ему, но нападал на ведьмака, хотя тот двигался, стараясь не задевать горящие стены, опалял ему волосы, обжигал кожу, иссушал последние остатки влаги из тела.
   Некоторое время он бился, как молодой, но сразу после гибели хранителя выдохся.
   – А ты хорош, – наконец опустил руки обессиленный старик, заговорил хриплым, будто рассыпающимся голосом, – мне бы такого ученика, мы бы с тобой таких дел наворотили. Но видно не судьба мне найти достойного преемника в этой жизни. Не судьба.
   Он уже больше не нападал и не сопротивлялся, снова сгорбился, напряжение от усилия воли спало, все мышцы лица расслабились, морщины сразу углубились. Опять утомленно сложил руки на навершие посоха, положил на них голову, полузакрыл глаза потяжелевшими веками, бездумно глядя на круговерть, им же созданную.
   – Мритью, я отдаю на волю твою этого человека, – услышал он сквозь треск горящего дерева голос мальчика, и сразу же увидел через замедлившуюся круговерть прекрасную женщину в красном. Глаза старика под полуприкрытыми дряблыми веками неотрывно и обреченно наблюдали за собственной смертью. Как женщина подняла вытянутую руку на уровень своих глаз в его направлении, раскрыла ладонь и медленно стала собирать пальцы в пучок. Как он одновременно чувствовал себя и втягивающимся в эту прекрасную ручку, и стоящим, и все более слабеющим. Как удивлялся нежной силе и своему бессилию. Как вся его суть полностью уместилась в маленький кулачок. И как он полетел в черную глубину, а там был подхвачен двумя псами, которые радостно тянули его каждый в свою сторону. Как женщина в красном ринулась за ними.
   Взгляд колдуна потух, веки опустились, он вздохнул, и старческое тело свалилось замертво, шурша, как ворох опавших, ссохшихся, гнилых листьев. Палка еще несколько мгновений постояла, а потом медленно в огонь упала и она.
   Некоторые бхуты нет-нет, да и вырывались из воронки и пытались овладеть впавшей в отчаяние женщиной или кем-либо из свидетелей несчастья, особо эмоционально реагирующих на происшествие. Но ямадуты лассо, дубинками и хлыстами безжалостно загоняли их обратно. Со смертью ведьмака дымная воронка над домом сжалась и затянулась в отверстие в полу, а вслед за этим оно мгновенно захлопнулось, как будто его и не было.
   – Благодарю тебя, Агни, за поддержку, – Ленни склонил низко голову и приложил сложенные вместе ладони ко лбу. – Мы пойдем?
   Огненное лицо было благодушным и удовлетворенным.
   – О, да. Я доволен тобой. А ты прими благодарность освобожденных от рабства ведьмака душ. Поспешите, мне тут еще есть чем заняться.
   Он облизнулся.
   Ленни опять благодарно поклонился и повернулся к девочке.
   Врожденное благоразумие и ангелочки заставили ее сидеть в том же углу. Она уже давно и думать забыла про свой страх и беспомощность. Оставленная без внимания в пылу битвы и пожарища, она наблюдала за происходящим с любопытством ребенка, увидевшего новую забаву, но с профессиональным интересом новопосвященного. Ее крохотные ангелочки-хранители за время борьбы между взрослыми слились в одного. И он быстро подрос и стал размером с годовалого ребенка с умилительно пухленькими ручками, ножками, круглыми щечками, тонкими пушистыми длинными волосиками, который только-только научился ходить. Это была девочка. Она еще неуверенно держалась на лету, но уже отчаянно пыталась защитить подопечную от огня и дыма, туша пламя возле нее, крылышками отгоняя от лица горячий угарный воздух.
   – Дышать стало легче, – мило проговорила та, ради которой затеялась битва.
   Ленни удивился:
   – Прости, не знаю. Я вообще не понимаю, чем ты тут дышала, пока я дрался.
   Он быстро подошел к малютке, поднял на руки, прижал к себе, чтобы окончательно успокоить. И… растворился в запахе свежеомытых утренней росой только что распустившихся белых цветов, именно белых, со стойким нежным ароматом невинности.
   – Понятно, чем. Пойдем, милая, мы и так задержались здесь слишком долго.
   Его ангел подхватил крошку-ангелочка, которая тотчас же обняла его шею пухленькими ручонками, доверчиво и устало положила головочку тому на плечо, сонно поморгала глазками, даже не силясь не засыпать, закрыла их и мгновенно заснула. Ленни улыбнулся, глядя на нее, не смог не сказать:
   – Спи, малышка, ты сегодня держалась молодцом. Если ты такой боец сразу же после появления, то какой же ты станешь в будущем?
   И они двинулись на выход из горящего дома.
   Их встретил изумленный и восторженный вздох, а затем выдох облегчения, потому как никто уже не чаял увидеть никого живого. Все жители деревни бросились к ним, при этом радостно кричали, возбужденно размахивали руками, крепко обнимали, шумно поздравляли, восхищенно хвалили.
   Мать девочки ничего не слышала и не видела. Убитая горем, распластанная на земле, уткнувшись лицом в землю, обессиленная от выпавших ей на долю эмоций. Только кисти рук, казалось, жили своей жизнью, сжимаясь и разжимаясь.
   Толпа окружила ее, застыла в молчаливом соболезнующем ожидании, пропустила Ленни к безутешной женщине.
   Он присел на колени, нежно разжал ручки девочки, все еще инстинктивно цепляющейся за шею спасителя, опустил на землю. Она постояла несколько мгновений в нерешительности, судорожно ища решения дилеммы, глядя то на мать, то на Ленни. Потом одну ручонку вложила в ладонь мальчика, заставила ее сжать, а второй легко провела по голове матери.
   – Мамочка! – Позвала еле слышно.
   Пальцы женщины начали сжиматься и разжиматься сильнее и быстрее, потом она закрыла уши и глухо застонала, отгоняя, как ей казалось, послышавшийся голос дочери.
   – Мамочка, я здесь.
   Девочка уже гладила мать и по голове, и по плечам, и по спине. Потом вырвала вторую руку и попыталась поднять и повернуть голову матери к себе. Та мотала головой из стороны в сторону, пытаясь отогнать голос, но потом ее руки нащупали реальные маленькие ручонки. Она напряженно затихла, не поднимая лица, ощупью провела своими руками по рукам дочери, от запястий к плечам, и только тогда решилась поднять голову. Она уже выплакала все слезы, но сухие, надрывные, раздирающие грудь и горло рыдания, как и прежде душили ее.
   Вместо нее плакали односельчане, сострадая, сочувствуя, радуясь.
   Женщина поднялась на колени, рывком притянула дочь к себе, прижала к судорожно вздымающейся груди. Замолкла было, отодвинула от себя, осмотрела и ощупала с головы до ног, обнаружив, что на той нет ни царапины, ни ожога, опять прижала к себе и снова разразилась рыданиями, на этот раз от безмерной радости.
   Из дома донесся страшный треск разламывающихся балок, а затем они с оглушающим грохотом обрушились, взметнув в небо столб огня и дыма. Крыша переломилась и завалилась в середину. Стены, лишенные опоры, покачались из стороны в сторону, а потом аккуратно сложились вовнутрь, разбросав вокруг мириады искр. Огонь, однако, не перекинулся на близлежащие дома и строения, а только побежал тоненькой синей струйкой тем путем, каким шел ведьмак, выжигая его энергетический след.
   Ленни встал с колен и завороженно смотрел, как огромная огненная голова поднялась над пылающими руинами, весело поглядывая на людей, аппетитно пережевывала горящие остатки пиршества. Огненные руки обняли в пламенном объятии полыхающее строение с обеих сторон. Голова открыла огромный рот, откусила большой шмат и, удовлетворенно зажмурившись, начала жевать, все кроша внутри себя до состояния мелкой обгорелой пыли, время от времени довольно облизываясь. А когда уже ничего не осталось, поковырялась во рту, вытащила пальцами что-то, застрявшее между зубами, и щелчком отшвырнула раскаленный предмет. Тот полетел прямиком к ногам мальчика.
   Ленни нагнулся и поднял серебряную ложку. Она не расплавилась, не закоптилась, только слегка нагрелась. Он повернулся к счастливой матери и дочурке, которые никак не могли наобниматься. Протянул им ложку. Это было единственное, что осталось у них ценного после бедствия.
   Девчушка отстранилась от матери, оглянула себя в поисках того, чего бы подарить в благодарность своему спасителю. Из порванного платьица отщипнула ниточку и с очень глубокомысленным видом повязала ее на левое запястье Ленни.
   – Теперь мы брат и сестра. Не забудешь?! – Глядя на него снизу вверх невинно, но не по-детски серьезно спросила девочка.
   – Никогда не забуду, – Ленни присел, взял ее обе ручки и положил себе на щеки.
   – Разве тебя можно забыть? – Он отнял их от лица, поцеловал в ладошки по очереди. – Кем бы ты ни стала, где бы мы не встретились, я всегда узнаю тебя. Когда бы ты меня об этом не попросила, и как бы трудно мне не было, всегда буду защищать. Зови меня. Я услышу тебя и помогу.
   – А я тебе.
   – Ну, я пошел, малышка, – он поднялся, еще раз обнял девчушку, погладил по плечу ее мать.
   К ним подошла до сих пор стоявшая в стороне чивани. Она достала из поясной сумки небольшой кожаный мешочек, напоминающий кисет, протянула его женщине.
   – Вот, возьмите. Вам сейчас это необходимо. Здесь немного, но хватит на первое время, чтобы не голодать и не побираться.
   Женщина благодарно прижала нежданный дар к груди, отчаяние и боль будущего нищенства, сопутствующего погорельцам, попирающие чувство собственного достоинства, отступили.
   – Благодарствую, люди добрые. Если бы не вы… – сорванные от крика связки отказывалось издавать членораздельные звуки.
   – Это вам спасибо за такую чудесную дочь.
   Чивани взяла руку женщины, очистила ее от грязи, всмотрелась в ладонь. Потом заглянула в припухшие, покрасневшие от слез глаза. Провела рукой по поседевшему локону волос.
   – Иди на юг. Нигде не задерживайся. Там встретишь свою судьбу. Ее зовут Раполо. Узнаешь его по двум серебряным прядям на обоих висках. Передай ему привет от чивани. Не забудешь?
   Женщина то согласно, то отрицательно кивала головой, даже не пытаясь говорить.
   Ангелочек, все это время безмятежно спавшая на плече старшего товарища, очнулась после короткого, но живительного сна. Сонно, по-детски, потерла кулачками глазки, зевнула, потянулась, встряхнула крылышками и радостно завертелась на его руках из стороны в сторону, рассматривая все вокруг. Увидев девочку, уперлась ручонками в грудь ангела, отталкиваясь, забрыкалась ножками, таким образом, требуя опустить на землю, и тотчас бросилась к подопечной, начала обнимать ее, целовать, гладить по щекам, прижиматься к ней всем своим детским тельцем. Девочка засмеялась от внезапно нахлынувшей радости.
   Чивани улыбаясь, подождала спада бурных эмоций, обняла девочку. Кивком головы позвала Ленни указала на дорогу, мол, пора.
   Но ангелочек теперь уже прощалась с их ангелами и никак не могла с ними распрощаться.
   Сначала прильнула к ангелу мальчика, обнимая колени. Потом робко подошла к огромному суровому воину, в глазах которого угадывалась добродушная улыбка. Протянула ручонку для приветствия. Ее махонькая ладошка утонула в его большой ручище. Личико расплылось в лучезарной улыбке, и робости как не бывало. И тут ее подхватили сильные руки и подбросили высоко вверх. Нечто похожее на страх, было, мелькнуло на долю мгновения в ее глазенках, но тотчас же сменилось бурным восторгом, выплеснувшимся заливистым смехом, который слышался людям серебристым звоном колокольчика.
   Раз за разом она летела в воздух, радостно переливчато смеясь. При одном приземлении ангел широко расправил крылья, показывая, что нужно сделать так же. Она точно повторила движение.
   И… ах. Не упала стремительно вниз, а плавно паря, покачиваясь из стороны в сторону, как перышко, медленно спланировала на руки напарника.
   Ангел чивани указал на стоявшего немного поодаль ангела Ленни, указав, где ей приземлиться следующий раз. И легко подбросил ее так высоко, что она стала едва заметной точкой в розовеющем предзакатном небе, но при этом он сам пристально наблюдал, готовый при необходимости прийти на помощь.
   Ее тельце восторженно окунулось в вечернюю прохладу, омылось бодрящими воздушными потоками, и они повлекли его за собой. В них она быстро научилась балансировать, кружиться, расслабляться и плыть с ними заодно, заложив за голову руки. Потом вспомнила о заданном приземлении, и, перепрыгивая с прохладного потока на теплый, двигающихся в разных направлениях, уже красиво и правильно используя крылышки, спланировала к уху «аэродрома». С силой дунула и, заливаясь смехом, стрелой понеслась к своей подопечной. И опять начала весело резвиться у нее на руках, счастливо смеясь.
   – Нам пора, – повторила чивани.
   Она махнула на прощание новым знакомыми, заспешила к вардо. На ходу обернулась, глянула на женщину и, подняв указательный палец вверх, произнесла:
   – На юг. Пойдешь сейчас, успеешь вовремя.
   – У меня в соседней деревне живет брат. Если подвезете…
   – Да, да, едем, завезем, – засобирался Ленни, не принимая приглашений со стороны селян остаться, отужинать, переждать ночь. Они все уселись на козлы. Чивани хлестнула коня кнутом, и тот, мелко перебирая ногами, заспешил по пыльной дороге навстречу ночи. Завезли погорельцев к родственникам, а сами двинулись дальше. Перед отъездом чивани опять напомнила женщине с дочерью о предстоящем пути к судьбе.
   – Зачем ты посылаешь их на юг? – Спросил Ленни, когда они остались одни.
   – Она должна встретится там с Раполо…
   – С кем?
   – Твоим учителем земли, я назвала его Раполо – серебряный, теперь у него будет и жена, и ученица.
   – А если они не встретятся?
   – Встретятся. Уже все началось.
   Ленни, как всегда, задавал много вопросов, что, зачем, почему. Ему все было интересно и увлекательно. Каждая новая страна с ее неповторимыми обычаями и своеобразной культурой расширяли кругозор и делали более терпимым к непривычному укладу жизни. Задачей Ленни, которую он сам для себя поставил, было наблюдение, изучение и анализ людей, их быта, привычек, страхов, проблем, религий.
   Как чивани и обещала, она научила Ленни гадать по рукам, по лицу, по походке, делать психологические портреты по внешности и одежде. Они могли часами сидеть в сторонке от шумной толпы и, разглядывая людей, давать им характеристики. При этом, чем больше было народу, тем быстрее должна была быть реакция. А потом они, радостные и довольные друг другом, шли к вардо и там, не переставая говорить и смеяться, делали выводы, уходящие в глубины прошлых жизней тех, кого анализировали.
   Однажды они долго наблюдали за детьми, играющими на центральной площади какого-то провинциального городка. Шумели они жутко, перекрикивая друг друга тонкими, возбужденными, ломкими, переходящими в фальцет голосами. Ватага ребятни носилась туда и обратно, стремительно меняя направления, абсолютно не обращая внимания на замечания взрослых, до тех пор, пока не появился полицейский. Мгновенно все, как тараканы, бросились врассыпную и на площади установилась желаемые тишина и спокойствие.
   – Тебе хочется к своим сверстникам? Быть таким же ни о чем не думающем шалопаем?
   Ленни отрицательно покачал головой:
   – Иногда мне снится, как я играю с друзьями из соседнего дома в догонялки или монетки. Но нет. Скорее нет, чем да. Ммм, точно нет.
   Границы государств они переходили без проблем.
   Так как ни у кого из восточноевропейских цыган таких ярких и добротных кибиток отродясь не было, вардо чивани приходилось завешивать старой латаной палаткой, чтобы оно на пограничном посту не привлекало особого внимания, и чтобы у нечистых на руку пограничников не появилось желания сунуть туда нос. А то чивани осталась бы ни с чем. Поэтому все пограничные дела решали местные, получив весточку по цыганской почте и применяя всю свою врожденную смекалку: где, заплатив мзду, где тайком в местах, которые не так уж бдительно охранялись, где в плату за лечение, товар или гадание. Чивани только и оставалось, что попыхивать трубочкой, а Ленни весело посмеиваться.
   Они со всеми находили общий язык, язык жестов, доброжелательности и денег. В деньгах недостатка не было. Гадание и врачевание всегда щедро оплачивались продуктами и бесконечной благодарностью. Иногда и земля помогала им в этом, указывая на потерянный кошелек или драгоценности, которые можно было заложить и получить наличные.
   Ленни с удивлением обнаружил, что, несмотря на различия в языках и вероисповедании, люди страдают от одних и тех же болезней, радуются одним и тем же радостям и огорчаются одним и тем же печалям. Одинаково рождаются, стареют и, в конце концов, умирают.
   – Почему же они воюют между собой?
   – Ради денег и власти. Власти и денег. Или из-за того и другого вместе, – пыхнув трубкой, отвечала чивани.
   – Зачем так много денег? Для того, чтобы жить, нужно совсем немного. Нам ведь хватает то, что мы имеем?
   – Посвященным дается четыре благословения: здоровье, материальный достаток, любовь и освобождение. Простым людям, чтобы иметь здоровье и достаток нужно упорно и напряженно трудиться. Но деньги не могут предотвратить назначенную свыше смерть, они не могут приобрести ни оптом, ни в розницу искреннюю любовь, и, тем более, никакие богатства всех миров не купят благосклонность золотой богини, дающей освобождение. Нам достаточно тех денег, что мы имеем, но человеческому, вечно неудовлетворенному уму, всегда мало. Чем больше денег, тем больше желаний. А когда наступает пресыщенность всем, что имеется, хочется власти.
   – Странные они, эти люди.
   – Очень.
   – А тебе не хотелось власти?
   Чивани пожала плечами.
   – Она у меня есть. Только вот власть над собственными пороками – высшая власть. Обуздай в себе зло, и будешь повелевать всеми силами вселенной без принуждения и насилия.
   В Украине в середине ноября выпал первый снег. В вардо стало прохладно, но добротно сделанная кибитка, ковры, перины и печка спасали от холодов. Так же, как ежедневная зарядка, бег по снегу, силовые упражнения с чивани или ангелами. Никакие ветра-холода не были помехой на пути к намеченной цели.
   На территорию России они вступили в середине декабря. Месяц прошел незаметно. Из Бреста до Москвы добрались без приключений. К ним никто не приставал с расспросами, даже не принимали за иностранцев.
   Русские люди очень сильно отличались способом мышления от немцев, австрийцев, венгров, румынов, словаков, поляков и евреев. Умные, сообразительные и сильные духом они были слишком ленивы, чтобы быть очень умными, очень сообразительными и очень сильными. Природа наделила их большим творческим потенциалом, невинностью и чуткостью к красоте, но бедность, встроенная способность молча переносить все лишения и страдания, а также постоянное подавление извне их свободоизъявления не позволяли им проявлять эти качества в должной мере. Нищета и голод убивали их достоинство, но они всегда выживали, благодаря своим выносливости и воле, смелости и честности.
   Жизнь в занесенной снегом, холодной России и в ее столице Москве еле теплилась не только потому, что русские хотели жить, а потому, что русские должны были жить, чтобы спасти мир от грядущей очередной бесовской напасти.
   В замершей нетопленной Москве было уныло, безнадежно и грязно. Но чивани позволила Ленни насладиться видом Кремля и собором Василия Блаженного в сердце столицы, прокатилась по заснеженным центральным улицам, показав помпезные дворцы и златоглавые церкви, и договорившись с местными цыганами русска ромами, что вернется ночевать, отправилась за город.
   – Куда мы едем?
   – В Горки.
   – Зачем?
   – К Ленину.
   – А кто это?
   – Это тот, ради кого мы проделали весь этот путь в Россию.
   – Вы к кому? – Спросила пожилая и на вид очень уставшая женщина, открывшая дверь. За ее спиной стояла маленькая, ростом с подопечную, пухленькая белая хранительница. Ее взгляд сначала озабоченный и встревоженный при виде незнакомых людей, остановился на мгновенье над их головами и сразу же стал успокоенным и радостным. Этот настрой передался подопечной через легкое прикосновение к руке, и женщина молча отступила в сторону, давая им пройти в жарко натопленный дом. Им не надо было говорить, куда идти. Их подхватила и понесла мощная и светлая волна силы.
   Полутемная комната полнилась теплом и покоем. Она была освещена лишь настольной лампой, свет которой приглушался наброшенным на нее покрывалом. Пахло лекарствами и травяным чаем.
   На металлической кровати с твердым матрасом, укрытый по грудь тонким шерстяным пледом, лежал мужчина явно старше пятидесяти с бледным изможденным, с заросшим седеющей бородой лицом и лбом, переходящим в лысину до затылка. Он выглядел так, как будто бы молча страдал от невыносимой непрекращающейся головной боли. Припухшие глаза были закрыты. Брови сошлись в складке над переносицей. Губы плотно сжаты. Обе руки лежали поверх клетчатого пледа. Левая кисть, не переставая сжималась в кулак, а правая покоилась неподвижно, иссохшая, с бледной полупрозрачной, похожей на пергамент, кожей.
   Ленни понадобилось время, чтобы привыкнуть к полумраку после ярко освещенного коридора. Его глаза едва видели того, кому они нанесли визит. Но он без труда увидел его ангела-хранителя, воина света в одежде гладиатора. Он стоял возле кровати, скрестив руки на груди, и приветствовали вошедших в комнату людей и своих соратников кивком головы радушно, но с большим достоинством. Открыл глаза и повернул голову в их сторону и человек на кровати. Он молча поздоровался, подняв кисть левой руки, потом ею же пригласил подойти поближе. У изножья кровати стояли два стула. Он указал на них, мол, садитесь. И снова закрыл глаза.
   Они присели возле умирающего. Определенно вождя.
   Он был лидером во многих своих жизнях, оттачивая ораторское мастерство и способность убеждать представителей разных классов. Во всех жизнях он жаждал свободы от насилия и бездуховности.
   Как Спартак он исследовал, могут ли люди с рабской психологией дойти до победного конца обретенной свободы. Но Спартак был воином, а не учителем. И он оказался не готовым к нытью, бесконечным сомнениям, колебаниям, опасениям. Он был великолепным тактиком, бесстрашным воином, но не стратегом.
   А вот будучи Уильямом Уоллесом, возглавившем освободительное движение шотландцев против англичан, он стал еще и стратегом. Так как целью была не просто личная свобода, а свобода страны от тирании. О нем слагали легенды еще при жизни.
   Когда же он был Мартином Лютером, он только пытался вернуть христианство на его первоначальную стезю. Такую, какую ее видел сам Иисус: без выхолощенных догм далеких от реальности, без исступленного фанатизма, убивающего тихую и светлую радость от единения с божественным, без бессмысленного ритуализма, не приближающего к богу, а отдаляющего от него. Он отрабатывал религиозную революцию, полное очищение системы власти над умами при помощи веры в бога. Его реформы были беспрецедентны и уникальны по тем временам. Но чем они закончились сразу после его смерти?
   Чем сильнее становился Ленин, тем больше вырастало за его спиной ангелов.
   Сначала их было четыре. Но в борьбе с демонами они погибали, а подопечный слабел. Каждый день изобретательный, вероломный, злокозненный, но очень смелый и дерзкий, черный ангел Сталина и черные хранители некоторых приближенных «соратников» изощренно изводили его белых воинов. Те защищались, как истинные гладиаторы, не на жизнь, а на смерть на невидимой арене без благосклонных зрителей и поощрительных рукоплесканий. От их ранений и тело вождя революции становилось все более уязвимым.
   Сталин абсолютно точно знал, кто есть Ленин, и что он единственный человек, кто не только подготовит, но и преподнесет ему отвоеванную у монархии, защищенную от посягательств иностранных держав, богатую и свободную от церкви империю. Он сопротивлялся Ленину, но подчинялся, осознавая, что тот намного сильней, и придумал тактику постепенного изматывания, поочередно убивая его ангелов-хранителей.
   Каждый декрет и сколько-нибудь весомое решение стоило Ленину здоровья и колоссальной физической и умственной перенагрузки. Он буквально с боем на тонком уровне отвоевал мир России, землю крестьянам, заводы рабочим и сухой закон.
   Один ангел погиб во время покушения на него эсеров, прикрыв собою и направив отравленную пулю в другую сторону.
   В марте 22-го, когда Ленин решал проблемы окончательного и бесповоротного отделения церкви от государства и установления атеизма, он отсек канал связи между эгрегором православия и Россией и на него накинулся целый сонм черных ангелов, поддерживающих этот институт власти над умами. Это стоило жизни еще одного хранителя.
   Третий ушел в высшие сферы в сентябре того же года, когда Ленин выслал российскую интеллигенцию, цвет русской нации, за рубеж. Интеллектуальная элита России подчинилась, но очень сопротивлялись хранители «соратников».
   Ленин лежал с закрытыми глазами, он устал бороться с болью и полностью отдавался ей. Он не мог говорить, не мог двигаться. Вся его правая сторона была парализована от мыслительного перенапряжения и ранения. Чивани хотела было обратиться к Ленину, но единственный из оставшихся ангелов, который уже ничего не мог поделать, только что наблюдать, как медленно угасает жизнь в теле подопечного, отрицательно покачал головой, запрещая ей это делать. Так они какое-то время сидели молча, слушая дыхание больного и убаюкивающее тиканье ходиков.
   Кто-то постучал во входную дверь. Его впустили, послышались приглушенные голоса в коридоре. И прежде, чем посетитель вошел в комнату, в ней появилась прекрасная и сильная белый ангел. Сначала она быстро приблизилась к постели, встала на колени перед немощным Лениным и прикоснулась лбом к его слабой руке, потом подняла голову и кивком поприветствовала стоящего рядом хранителя. Затем встала, повернувшись к посетителям. Широко улыбнулась и дружески обнялась с ангелом чивани, поздоровалась с ангелом Ленни, положив ладонь на сердце, кивнула чивани. И только после этого подошла к мальчику, взяла его лицо в свои руки и стала внимательно разглядывать. Ленни охватила волна вдохновенного душевного и творческого подъема. Она улыбнулась, обменялась многозначительным взглядом с ангелами и легонько потрепала его по голове.
   Дверь в комнату открылась, и на пороге появился высокий, угловатый мужчина с густыми усами. Он проделал свой путь по той же траектории, что и его ангел. Сначала подошел к Ильичу, взял его за руку, легонько сжал, выражая одним пожатием всю свою преданность и невыразимое словами сочувствие.
   – Как ты?
   Ленин открыл глаза и слабо шевельнул левой стороной рта. Глубокая складка между бровями расправилась. Было видно, что боль отпустила его. Радость, которая не могла выплеснуться словами, светилась во взгляде. Он был счастлив. Впервые за долгое время его окружало столько посвященных. Он жил только потому, что считал, что он не до конца исполнил предназначение, силой воли, не отпуская последнего ангела. И тот помогал, как мог.
   Человек оглянулся, посмотрел на гостей. Довольно заулыбался, узнавая старую знакомую. Он взял маленькую ручку чивани своими двумя огромными ручищами и поцеловал ее. Он хорошо помнил ту их незабываемую игру в шахматы в Вене, когда она на каждый ход черными фигурами говорила ему, что было в его прошлом, а на каждый ход белых, что будет в будущем. Тогда он был искренне убежден, что гадание – это вымысел, хитроумный трюк для выуживания денег и скептически относился ко всяким гадателям и прорицателям. Она же заставила его думать иначе. Владимир Ильич тогда тоже повеселился. Уж он-то прекрасно видел ее ангела и знал, что такие, как она, точно знают, о чем говорят. Она же тогда посоветовала сходить им на выставки неоцененных тогда экспрессионистов. А уж долгая беседа об истинной красоте и вовсе была шагом вперед в его сознании.
   Потом он пожал руку Ленни. Представился густым баритоном:
   – Максим Горький.
   Взял возле письменного стола стул, принес к кровати и уселся рядом.
   А мальчику уже не терпелось выплеснуть накопившиеся вопросы, и он шепотом спросил у чивани:
   – Что сделал такого Ленин для России и для мира, чем он так велик, кроме того, конечно, что был вождем еще одной революции? – Все ангелы одновременно посмотрели на ребенка, который был так наивен, что задавал такие вопросы в присутствии того, кто мог бы и сам на них ответить. Глаза Ленина, чистые, глубокие, умные, проницательные глаза посвященного оживленно заблестели. Он посмотрел на ангелов, потом на Горького и взглядом разрешил тому говорить.
   – Никто этого не осознает, пожалуй, еще лет сто. Его миссией было подготовить почву для новой религии.
   – Еще одной религии?
   – Той, что станет мировой религией, единой для людей разных культур. Она объединит все старые, уже существующие в одну, отбросив ментальные концепции, эмоциональные условности, излишние ритуализм и фанатизм. Такая религия могла бы родиться, развиться и установиться только в той стране, где нет никакого вероучения вообще, то есть там, где в рамки закона возведен атеизм. Убедить атеиста, что бог есть, легче, чем убедить религиозного фанатика в том, что их бог и бог всех остальных религий – суть один и тот же бог, что все религии исходят из одного источника и воевать, соответственно, не за что.
   – А зачем было убивать священников? – К разговору присоединилась чивани. – Это событие широко обсуждалось в газетах всего мира.
   – Ну, во-первых. Они были контрреволюционны, потому как теряли свои статус, власть и доход. Большие деньги, кстати говоря. Во-вторых, в России очень сильна была власть и влияние на умы православной церкви. Если бы с ней все было бы в порядке, стал бы заниматься богоискательством такой человек, каким был Толстой, и стал бы избавлять от нее народ такой человек, как Ленин? А в-третьих, и это самое главное, если бы видели, кто за ними стоит, я думаю, вопрос даже не возник бы.
   – А как же Бердяев и иже с ним?
   – Интеллигенции, которую выслал Ленин, заметь, он отдавал должное, как цвету российской культуры. Но они все как один были ярыми, закоренелыми монархистами и фанатичными христианами. И очень сильно мешали своими высказываниями и оппортунистической позицией в осуществлении поставленной задачи. Он хотел создать мирное, свободное от эксплуатации и насилия, трезвое, нравственное государство со справедливыми законами и единой религией. Ленин разворошил российский ленивый муравейник до основания и заложил базис для великой духовной державы. Он не успел воплотить идею в жизнь, не дали… В эту эпоху всегда найдется тот, кому абсолютная власть, даже просто власть, не дает покоя.
   – Но почему русские? Почему Россия, а не какая-то другая страна должна была стать государством, которое сотрет границы между религиями?
   – Россия – это эго Земли, это «Я» планетарного масштаба. Но при этом она – единственная страна, которая, как, ни странно, способная сказать: «Мы». Когда это произойдет, религии объединятся. Сейчас очень мало русских осознают свою роль в истории и скромно несут на плечах неосознанную ответственность. Но придет время…
   Снова воцарилась тишина. Ленни восторженно смотрел на бледное изможденное болью лицо великого реформатора.
   – Мне кажется, что я знаю, что такое революция. Сейчас во мне вдруг поднялась волна такого восторга, воодушевления и бесстрашия, что кажется, я парю над…
   – …бесчисленными убитыми и полной разрухой, – Горький усмехнулся и покачал головой.
   – Я знаю, разрушать старое и отжившее, убивать неугодных и слабых легко. А восстанавливать и строить новое…
   – Причем, абсолютно новое, – закончила фразу чивани, – может только великий святой. При жизни они практически никогда не ценятся людьми. После их смерти люди начинают задаваться вопросами, типа «Кто он? Какое право он имел так говорить и так делать?», начинают искать ответы у его современников, которые тоже его не понимали. А в итоге, перед потомками возникает искаженный субъективными мнениями портрет человека, который существовал только ради этих самых потомков.
   Во входную дверь, прервав их беседу, опять постучали. На этот раз громко и очень настойчиво. Все ангелы мгновенно схватились за оружие, встали, плотно закрыв собой кровать. Люди насторожились, обернулись к двери и прислушались.
   В прихожей низкий голос с кавказским акцентом переплетался с тихим женским.
   – Сталин, – Горький посмотрел на Ленина, тот закрыл глаза. Чувствовалось, что он напрягся.
   В комнате, пару минут будто освещенной радостью, вдруг стало удушающее душно и еще темнее, чем прежде. Свет настольной лампы замигал, как от перепадов электрического напряжения.
   Сначала из коридора слышались только голоса и интонация, слов было не разобрать. Но чем больше кавказец настаивал на срочной, безотлагательной встрече, а сестра Ленина не пускала его под предлогом плохого самочувствия брата, тем сильнее накалялась обстановка. Словесная перепалка шла в прихожей, а шквал черных стрел сыпался в комнату в направление постели. Ангелы, бывшие настороже, их успешно отражали.
   Наступило затишье. Вроде как удивленное. Затем спор возобновился, голоса стали громче, настойчивей, а мужской раздражительней. Теперь черные стрелы лились непрерывным потоком. Если бы в комнату зашел какой-нибудь случайный человек, он увидел бы спокойно лежащего больного, двух взрослых и мальчика, сидевших у кровати, странно застывших в напряженных позах и уставившихся в стену. А на самом деле шел бой за жизнь посвященного.
   За тонкой перегородкой опять наступило безмолвие. И тут ворвался маленький, юркий, очень гибкий черный ангел с короткими и острыми, как у стрижа, крыльями. Он оббежал по стенам комнату и сверху, абсолютно не сомневаясь в успехе своих действий, обрушился с копьем на кровать. Но повис на мечах четырех ангелов. Видя под собой цель, осознав, что он не выполнил поставленную задачу, он дернулся из последних сил, но только нанизался на клинки по самую рукоять. Занесенная для удара рука медленно опустилась вниз. Ангелы посмотрели друг на друга и одновременно рванули мечи в разные стороны, искромсав нападающего на куски, которые осыпались на пол черными искрами. Ангелы облегченно вздохнули и повернулись к Ленину. Он с трудом поднял указательный палец, как бы предупреждая о чем-то.
   В прихожей царила напряженная тишина. Бедная женщина уже не имела сил сопротивляться амбициозному грузину, напористо, наступающему на нее с единственным желанием попасть в комнату соперника. В перепалке с ней он на мгновение забыл о главной цели. Он видел у ворот странную ярко разрисованную кибитку, в прихожей стояли три пары мокрой обуви, висели пальто, он догадался, что у того посетители. Но кто они и почему его не пускали туда? Внезапно остановившись, он поднял голову вверх и застыл, прислушиваясь к своим ощущениям. Потом опустил ее и его глаза, сверкающие гневом и удивлением, какое-то время наблюдали за круговоротом черной пыли у ног, которая через мгновение исчезла. Он медленно, очень медленно поднял мелко трясущуюся голову, и его лицо уже не было лицом человека.
   Слова застыли на губах отважной женщины, ее руки сами собой поднялись к лицу и закрыли ладонями рот, как бы заткнув назад рвущийся наружу крик ужаса. В ее глазах отразилось то, что трудно было бы назвать человеком. На нее смотрели огромные горящие глаза монстра, налитые кровью от бешенства. Он мгновенье был слит воедино со своим подопечным и неосторожно позволил себя увидеть. Но затем над человеческой головой, создавая впечатление двухголовости, появилась черная голова. Потом лицо Сталина обезобразили чрезвычайно напряженные потуги. Он не мог двигаться, не мог говорить, только выдавливал из себя глухой натужный стон, помогая явиться на свет черному ангелу.
   Наконец, над ним появились широкие плечи, мускулистые руки, огромные крылья. Они расправились и одним могучим взмахом помогли освободиться нижней части тела воина. Он распрямил плечи, положил руку на ножны, обнаружил, что меча там нет. Человек, которому он принадлежал, сейчас стоял на коленях, обессиленный от нечеловеческого напряжения. Ангел всунул в него руку по локоть, уперся в спину ногой и вытащил меч, длинный, широкий, обоюдоострый. Похлопал успокаивающе и одобрительно по плечу приходящего в себя кавказца, схватил ангела сестры за горло, обнюхал ее, отпихнул в сторону как не стоящего внимания и времени противника, резко развернувшись, отрубил у него крылья и исчез за стеной.
   Бесстрашный вояка, абсолютно не сомневающийся в своем превосходстве ворвался в спальню Ленина. Он был на несколько голов выше всех ангелов, но их было больше. Ему не без труда пришлось отражать удары четырех противников. Однако, он оказался очень хитрым. Сделав ложный выпад, он выбил оружие у хранителя Ленина, схватил его за волосы и с силой бросил наземь. А потом одним очень быстрым взмахом отрубил тому голову и тут же отбил атаку нападающих.
   Ленин застонал – не стало последнего хранителя.
   Черный ангел победно вскинул руку вверх, держа за волосы светящуюся голову, угрожающе и предупреждающе потряс ею и бросил к ногам соперников. Широкой поступью победителя, не боясь преследования или нападения со спины, исчез за стеной. Его миссия увенчалась успехом, и он не стал больше терять время и тратить силы на неопасных людей. У него были другие задачи.
   Послышались неторопливые, устало шаркающие шаги к направлению выхода, скрип несмазанных петель, нарочито громкий хлопок дверью, улюлюканье и грубый хохот соратников Сталина, удаляющийся шум мотора. Глубокая тишина заполнила дом и воцарилась в нем надолго. Лицо Ленина снова исказилось гримасой усиливающейся боли.
   Все молча отдали честь павшему хранителю и ушли в морозную темь. Потрясенный Ленни уже знал, что ничего нельзя поделать там, где посвященный перестал бороться за свою жизнь и прекратил цепляться за материальную оболочку.
   Чивани и Ленни уже не спешили. Они отдали дань великому святому и с легкой грустью ждали его физической кончины. Ленину осталось жить совсем немного. Его тело угасало очень быстро. Он не шевелился, не говорил, почти ничего не ел. Сил хватало только на улыбку. Он никого не узнавал, кроме тех, у кого за спинами стояли белые ангелы.
   Чивани поставила вардо во дворе дома, где жила ее знакомая, некогда зажиточная семья московских хоровых цыган. Большой двухэтажный дом с мезонином был одним из немногих уцелевших на узкой, кривой, грязной и немощеной улице. Но снег прикрыл собой грязь, сгладил ухабы, засыпал ямы, украсил белоснежным кружевом деревья, обелил обгоревшие стены, утопил в сугробах дворы и, на первый взгляд, вроде как выровнял улочку. Создал на фасаде дома затейливый зимний узор, умостившись на тончайших гранях облупливающейся и местами отстающей от стены краски. Многие дома по соседству пустовали, сгоревшие или полуразрушенные во время уличных беспорядков.
   Это семейство не так давно было весьма преуспевающим. Городской уклад жизни и общение с русской элитой научили их достойно держаться, красиво есть, пить, одеваться. Они усвоили и отшлифовали манеры поведения публики, перед которой выступали. А это были артисты, композиторы, художники, врачи, скульпторы, военная знать, обычно не ниже полковников. В отличие от большинства неграмотных цыган, их дети получили не только школьное образование, но и университетское.
   Но все резко изменилась в годы революции и гражданской войны. Прежде всего, потому, что из города, да и из страны, исчезла их традиционная клиентура – дворянство, богатое купечество и дореволюционная интеллигенция, а в большевистской прессе шла бескомпромиссная кампания по дискредитации романса. Среди московских певческих цыган, количество которых сократилось от голода, холода и тифа, свирепствовала безработица.
   Но муж хозяйки, побывавший на двух войнах и в немецком плену, вернувшись в 20-ом году для того, чтобы выжить, развил бурную деятельность. Пользуясь своим положением красногвардейца, знакомствами в армии, грамотностью и врожденной настойчивостью он выбивал семье пайки, ордера на дрова, керосин, мануфактуру. Устраивал концерты в воинских частях и клубах Москвы и Подмосковья. Как оказалось, простые рабочие и крестьяне тоже получали удовольствие от зажигательных, душевных цыганских песен и плясок.
   Чивани как ценитель прекрасного каждый вечер просила исполнить то, что цыгане никогда не пели ни в ресторанах, ни на эстраде, ни перед нецыганами – истинно таборные, народные песни в неповторимом русском стиле. И те каждый раз отжигали как в последний.
   Однажды к чивани подскочила мужеподобная женщина в галифе и кожанке, окутанная клубами дыма дешевых папирос, и накинулась на нее чуть ли не с пеной у рта, доказывая, что цыганские романсы, как пережиток буржуазного прошлого, потакающий слабостям деградирующей аристократии, слюнявой интеллигенции и продажного купечества, должны сгинуть в горниле мировой революции и возродиться, как птица-феникс, во всей красе народного творчества. Но старая цыганка, молча взяла ладонь мужчино-женщины в свои мягкие руки, пристально взглянула на линии, на лицо, с таким сожалеющим цыканьем покачала головой, что у той выпала папироса изо рта и больше из него не вырвалось ни словечка.
   Горький с немалой долей сарказма познакомил чивани и Ленни с новой литературной и художественной элитой России. Главным образом это были громогласные, склонные к истерии, крикуны, излагающие мысли с показной революционностью, нарочитым многословием пытаясь спрятать необразованность и безыдейность. А за якобы поиском новых форм скрывалось элементарная нехватка словарного запаса или простое неумение рисовать. Едкая еле сдерживаемая ирония окутывала его при встречах с новыми советскими редакторами и их преданными писаками, поливающими грязью все, что не рабоче-крестьянского происхождения.
   Но для всех талантливых людей у него всегда находилось время, деньги, темы для обсуждения. Акцентированная резкость, грубоватость манер, умение вставить соленое словцо в литературную речь выделяли его из общей массы. И его любили все. За глубокий талант, широкую натуру, всеохватывающий размах, оригинальность суждений, безмерную щедрость, грубоватую душевность.
   Он и раньше был гостеприимен. В его доме бывало собирались по 30-40 человек гостей, среди которых цвет интеллигенции царской России: Толстой, Чехов, Шаляпин, Андреев, Бунин, Репин, Станиславский. Двери его дома были открыты для всех и сейчас.
   Все, с кем он близко общался, имели белых ангелов. И когда собирался очередной совместный обед или ужин, в комнате было тесно и душно от большого количества людей, тепло от непритворной сердечности, но прохладно от вибраций. Их чакры мгновенно активизировались, начинали динамично работать на прием информации и генерирование идей.
   Ленни навсегда запомнились слова Горького: «Я за революцию, как за решение многих проблем неравенства всех видов между людьми. Но я категорически против насилия и смены одной тирании на другую. В свете революции дали о себе знать множество талантливых людей из рабоче-крестьянской среды, которые при монархии никоим образом не проявились бы. Но их творческая сила не нужна и даже опасна Сталину и его «красным» варварам. Боюсь, без Ленина культурный подъем ненадолго». Они-таки оказались пророческими.
   Январь 1924-го был таким холодным, каким не был уже давно. Перебои с водой не страшили, снега выпало много. Но с электричеством возникали постоянные проблемы, и топлива в городе не хватало. Цены на дрова и продукты взлетели непомерно высоко.
   Но даже в замерзающей, почти вымерзшей, нетопленной столице чивани и Ленни были подхвачены и заверчены вихрем многомыслия и торопливости, доходящей до суетливости. В Москве было невозможно жить вполоборота, только на полную мощь. Расправляй крылья, если они у тебя есть, наполняй ветром и несись в вихре повседневности на бешеной скорости. Здесь отказывают тормоза, нет места меланхолии и времени для нее. Постоянная круговерть мыслей захлестывает голову и вытесняет благодать тишины и покоя. Идея о том, что ты нечто единственное и неповторимое, навязывает себя, преследует и заполняет все пустоты сознания. Поэтому абсолютное большинство москвичей, с которым им приходилось иметь дело, было, как правило, эгоистичным, многодумным и тщеславным. А общая атмосфера самой Москвы подобна мозгу, напряженно думающему, беспрестанно планирующему, занятому самодовольным любованием и страдающему от неудовлетворенных амбиций.
   Однажды вечером в середине месяца чивани сказала:
   – Я устала от Москвы. Давай завтра поедем в Питер.
   – Мы не будем ждать…
   – Нет, слишком тяжело ощущать свое бессилие. Хотя… иной раз оно помогает выработать такие качества, как терпение и покорность.
   Они немного помолчали.
   – Зачем в Питер?
   – Чтобы ты почувствовал, чем мозг отличается от сердца.
   Горький с превеликим сожалением расставался с новыми друзьями. Он, как и Ленин, никогда не ошибался. Но в отличие от своего друга, который был большим дипломатом и лишнего ничего вслух не высказывал, он был прямолинеен, говорил, что думает в лоб и без обиняков. И никогда не мирился с человеческими слабостями, побуждая себя и всех вокруг себя бороться с темными сторонами личности, всегда ставил перед собой и остальными людьми высокие идеальные цели и понукал их достигать.
   Первой попрощалась с Ленни хранительница Горького. Она взяла лицо мальчика в свои руки, поцеловала в лоб, оставив на нем прохладный след. На мгновенье он увидел бурное море, надвигающуюся бурю и белого буревестника, парящего в грозовом небе. Она была вдохновителем писателя и придавала его произведениям одновременно хрупкую красоту и безмерную мощь. Но запомнил он больше человеческое, сильное, по-братски чистое прикосновение. С Ленни Горький попрощался, положив руки ему на плечи, заглянув в зеленые глаза и сказав:
   – Ты должен раскрыть себя, у тебя большой потенциал, – а потом, крепко обняв и прижав его к себе, щекоча ухо пушистыми усами, добавил:
   – Ты это сможешь. Я верю. Я знаю.
   Больше слов и не нужно было. Он похлопал мальчика по спине и отпустил, оставив у него ощущение так не хватающего отцовского тепла.
   Больше они не виделись.

Прощание с чивани

   На подъезде к Питеру у них обоих одновременно появилось чувство, что город не просто большой, а огромный. Не размерами – духом.
   Они остановились на постой на окраине, где обычно селились цыгане-ремесленники. С одной стороны лежал город, от которого замирало сердце, с другой – прозрачная березовая роща с легким дегтярным запахом.
   Чивани быстро приискала место для ночлега, на этот раз по ее прихоти подальше от всех. Она была как никогда неразговорчива и задумчива настолько, что казалась наэлектризованным комком нервов, заговоришь – получишь разряд. Поэтому они все время молчали. И когда собирали дрова, и когда готовили еду, и когда ели, и когда укладывались спать. Уставший, но довольный Ленни быстро заснул в вардо, оставив у костра застывшую, словно древнее изваяние, чивани. Она пристально, не мигая, смотрела на огонь и что-то неслышно бормотала.
   Она прощалась с этим миром, оставляя за собой добрый след и достойного наследника. Изношенное, утомленное трудами тело отказывалось делать что-либо еще.
   – Да… теперь уж точно пора.
   Ее ангел, глядя на нее, только слегка склонил голову, значит, и ему пришло время.
   Огонь горел всю ночь, хотя никто в костер не подложил больше ни одну веточку. И он ластился к старой женщине. То, как маленький котенок, и она ласкала его в ответ. То, как пес, смотрел на нее преданными глазами и просил поиграться с ним. Она кидала ему огненный мяч, а он приносил его назад. То, как рука, заботливо вытирал ей с заплаканного лица слезы и укутывал собой, чтоб она не замерзла под покровом беззвездной темени.
   Близился поздний рассвет. Морозное пасмурное утро долго и с трудом отвоевывало свои права у длинной, медленно тянущейся зимней ночи. Чивани все так же смотрела на пламя, и оно также оберегало ее от темноты и холода. Но вдруг что-то незаметно изменилось.
   Цыганка вздрогнула и подняла глаза.
   Напротив нее сидел Каа в облике человека. Чивани прищурилась, уверенная в безопасности под защитой крыльев ангела, хотя рука поползла к палке:
   – А ты еще кто такой?
   Каа весело смотрел на нее, на руку, положенную на палку, и ничего не говоря стал нагом, потом змеем, а затем медленно трансформировался в обратном порядке.
   – Матерь божья, – только и выдавила из себя чивани. Отвела крылья ангела. Стянула с себя одеяло из лоскутов и бросила его Каа.
   – Прикройся, смотреть стыдно.
   Сплюнула, отвернулась, подождала, пока Каа накинет на себя одеяло, как накидку, повернулась:
   – Хотя нет, сними. Красив, как бог. Дай натешиться моим глазам перед смертью красотой божественного творения, кем бы ты ни был. Только змеючкой не становись, ладно? А то хочется сразу что-нибудь сделать.
   – Что, например?
   – Ну… поджарить и съесть, а то и просто спалить. Вот так.
   Она коротко махнула рукой. Пламя из костра поднялось тонкой струйкой и обернулось вокруг шеи Каа, не опалив, однако, ни одного волоска.
   – Так кто ты?
   Каа коротко хохотнул, слегка дунул. Изо рта у него тоже вырвалась такая же тонкая струя огня, которая слилась с огненным ошейником и потекла к чивани, обогнула ее. И соединилась в середине между ними, образовав символ бесконечности.
   – Ну, надо же.
   – Чтоб найти тебя, когда понадобиться.
   – А раньше-то ты, где был? Я уж стара и немощна, помирать вот собралась. Чувствую уж дыхание смерти за спиной.
   – Кто сказал, что святость стареет?
   – Так-то так, свет не стареет, но тельце, увы, и еще раз, увы, не то. Хотя… я так не умела, будучи молодой.
   Она видоизменила восьмерку в огненный лотос, который поднялся на тонком стебле из костра и медленно заколыхался перед ними.
   – Я Каа, наг или змеечеловек, если тебе так будет проще.
   Он опять дунул, затяжно и с присвистом. Лотос превратился в бутон розы, который раскрылся, явив всю красоту распустившегося цветка, потом медленно роза завяла. Красный огонь стал коричневым. А затем ее лепестки один за другим опадали, и черными лодочками с красными мерцающими краями плавно опустились вниз и слились с пламенем костра.
   Одна такая лодочка, близко подлетевшая к ногам цыганки, была подхвачена ею и снова весело и ярко запылала. Чивани сделала из нее лодку с парусом и легким движением пальца направила к нагу.
   – Я исколесила всю Европу и Азию, видела и слышала столько всего красивого и безобразного, но о таких, как ты, не слыхивала.
   – Даже в сказках? Даже от Ленни?
   Каа сделал из лодочки птицу, летящую через молнии.
   – Разве что в сказках. Дааа, Ленни собирался мне рассказать про свое посещение подземных миров, да все некогда было, таким насыщенным оказалось наше короткое совместное путешествие. Так что… это моя остановка, на которой я схожу, Каа. Здесь и сейчас.
   Задумчивость перешла в такую щемящую тоску, что птица остановилась возле ее лица и начала терять перья, пока не стала ощипанным цыпленком, который смешно заковылял к ее новому собеседнику.
   – О чем ты жалеешь? Ты прожила такую содержательную жизнь, что ей мог бы позавидовать любой. Ты можешь гордиться спасением множества жизней, что многим людям задала правильное направление, с которого они не собьются.
   Ощипанное тельце цыпленка отрастило перья и павлиний хвост, который распустился, переливаясь всеми цветами радуги.
   – Ты обрела отменного ученика…
   – О да! Чего это я?! Я да нюни распустила?!
   Павлин стек в лужицу, но из нее поднялась мадонна.
   – Чивани Агнес… Кто имя тебе выбрал такое подходящее?
   – Агни и выбирал. Вернее, не выбирал, а поставил перед фактом: ты – Агнес, все остальное – пепел.
   – Любишь красивое?
   – Покажи мне того, кто не любит.
   – Да сплошь и рядом. Иные даже не замечают.
   – Тот, кто поклоняется огню, тот раскрывает в себе способности творить, умение за умением, доводя их до совершенства. Те, кто творят, не могут не любить красивое и не восхищаться им. Главное, не выдохнуться. Огонь может потухнуть, и вот уже и творческое выгорание.
   – Я хочу тебе кое-что показать.
   – Прям сейчас?
   – А почему бы нет?
   – Я вроде как умирать собралась.
   – Погодишь чуток. Как там Ленни?
   – Лоло? Ну…
   – Расскажешь по дороге.
   – А как же?..
   – Подождет.
   – А почему я тебя раньше не видела?
   – Знала бы куда смотреть, увидела б. За Ленни еще приглядывать надо. Садись.
   – А ты мне покажешь все, что видел Лоло? А то, я чувствую себя неловко, когда он знает больше меня. Это не то чтобы эго…
   Каа уже был рядом, взглянув на нее сверху вниз так, что слова у чивани вырвались сами:
   – Ну, ладно-ладно, эго. Большое. Хочу просто знать. Покажешь?
   – Садись уже.
   – Как? Прямо на тебя? На такого красивого, что дух захватывает?
   Не касаясь кожи, она ладонью провела над плечом нага.
   – Нееет. Я не могу. Еще, небось, и обнимать придется.
   Каа вернулся на свое место напротив нее.
   – Тогда никуда не едем.
   – Так сразу и не едем. Ладно-ладно, засмущал старушку. Куда садиться-то, за что держаться?
   Только села, умостилась, и они сразу же исчезли из виду, лишь эхом разнеслось над леском восторженное:
   – Ухууу.
   Этот крик и разбудил Ленни. Он высунулся из вардо с одним-единственным вопросом в глазах: «Что это было?». Сонно произнес:
   – Мне вроде как показался голос Каа.
   Спросил сам себя:
   – Уверен? Может мне приснилось? Не знаю-не знаю. Может быть, а может и не быть. Я бы хотел с ним повидаться. А где чивани? И ее ангел?
   Он в недоумении оглядывался, крутя взлохмаченной после сна головой в разные стороны, никого не обнаружил.
   Мгновенно проснулся. Проделал свои каждодневные упражнения, приготовил завтрак. Поел. Потом последовал обед. Ужин. Опять завтрак. А ее все не было и не было. Такое случилось первый раз за время их совместного проживания. И он решил ждать. Здесь. Отлучаясь только, чтобы добыть еды, воды и дров для костра.
   Через несколько дней чивани вернулась. Ночью. Умостилась удобненько у потухшего костра. Каа подбросил в него огромную охапку дров. Она легким движением руки зажгла огонь, который быстро разгорелся и зарезвился в сухом дереве. Потом довольно улыбнулась, оторвала взгляд от пламени и посмотрела на нага. Шутливо чмокнула губами, послав ему таким манером воздушный поцелуй. От них отделился огненный образ ее губ, ставший пульсирующим сердцем, и направился в сторону Каа. Тот широко улыбнулся, сверкнув белыми зубами, и протянул к нему раскрытую ладонь правой руки. Огненное сердце, яркая капелька невысказанной любви, остановилось в центре ладони, и он приложил его к своему сердцу.
   – Я найду тебя, когда родишься, и снова покажу свой мир.
   Чивани только подняла и опустила брови, все также довольно улыбаясь, мол, ловлю на слове. Решила-таки добавить словами, показавшиеся ей такими тяжеловесными и, вроде как, и ненужными:
   – Попробуй только не найти, такой фейерверк устрою, что мигом сыщешь.
   – Сказал, найду, значит, найду.
   – Уже жду.
   Оба тихонько засмеялись.
   – Не хочешь повидаться с Лоло?
   – Я навещал вас время от времени, наблюдал за ним, но решил не мешать тебе.
   – А ты бы нисколько не помешал бы. Я была бы рада познакомится с тобой не перед самой смертью.
   Каа легко улыбнулся и подмигнул:
   – Прощай.
   И исчез.
   Чивани еле заметно кивнула головой, даже будто и не кивнула, а просто так ей показалось. Руки и ноги налились неподъемной тяжестью и стали неподвижными. Только улыбка как была на лице, так и осталась. Ясная, добрейшая улыбка состарившейся мудрости, многократно повторенная лучиками морщинок.
   Когда Ленни проснулся и выглянул из вардо, она сидела у потухшего кострища, глядя на него, сквозь него бездумными глазами, на губах блуждала та же улыбка. Ее ангел стоял за ней. Над ними возвышались два ямадута и спокойно ждали, сложив руки на груди. Мритью медленно витала на небольшой высоте, создавая своим круговым движением красный ореол из платья. Пробуждающиеся птицы не перекликались между собой как всегда в этот час, деревья не поскрипывали от тяжести наваленного на ветви снега, воздух звенел от тишины, даже ветер, казалось, застыл в ожидании смерти дваждырожденного.
   – Чивани? – Подал голос озадаченный Ленни, протирая ладонями глаза, зевая и потягиваясь то в одну сторону, то в другую. – Ты вернулась?
   Та медленно подняла на него взгляд.
   – И да, Лоло, и нет. – Ее тело отказывалось повиноваться ей, и она стала заваливаться набок.
   – Чивани, – в отчаянии подскочил к ней мальчик, – что с тобой?
   Он примостился рядом, подставил плечо. Мритью опускалась все ниже и ниже. Восходящее солнце проникало сквозь ткань ее платья, и оно уже даже откидывало на землю возле них еле заметный красный отсвет.
   – Лоло, дорогой, я умираю, – последовал спокойный ответ, – вернее, умирает мое тело. Мритью уже здесь, и ты, будь добр, не смотри на нее, когда она поднимет вуаль. И да, я видела то, что видел ты. Каа показал мне свой мир.
   Она подмигнула.
   – Яма был настолько благосклонен ко мне, что отсрочил мою смерть на несколько сумасшедших дней.
   – Чивани! Не умирай, ты мне нужна.
   – Ты разве еще не понял, что смерти нет? Только круговорот энергий: одна переходит в другую, та – в третью. Для таких, как мы, физическая кончина – временная передышка. Отдохнул, получил задание, выбрал новые доспехи в виде тела, и снова в бой.
   – Но сейчас нет войны…
   – Видимой, нет. Но войны на земле – отражение войн в ее тонких слоях.
   – Я тоже буду биться?
   – Я в этом даже не сомневаюсь.
   – Когда?
   – Когда будешь готов. Или, когда будешь не готов. Все зависит от твоего предназначения.
   – А ты его знаешь?
   – Нет. Могла бы предсказать тебе будущее, но не буду. А предназначение… его никто никогда не знает до первого боя.
   Она замолчала. Передохнула. Втянула в себя мелкими судорожными вдохами воздух:
   – Не забудь сложить мой погребальный костер как следует.
   – Да, хорошо.
   – Что и говорить, ты знаешь. И еще: возьми себе эту палку и наконечники к ней, там, в вардо, – она указала на дар самого Агни, с которой до сих пор никогда не расставалась.
   – Придет время, она тебе пригодится. А не нужна будет, при следующей встрече отдашь. Возьми и это, – еле шевелящимися пальцами достала из сумочки на груди старую иконку Божьей матери, умещающуюся на ладони – та самая, из которой ко мне Мать вышла.
   Она погладила лик Богородицы указательным пальцем. Это была двухстворчатая икона из тонких деревянных пластин, вставленная в кожаный переплет, и закрывающаяся, как книжица. На коже вытеснена шестиконечная звезда.
   – Магендавид?
   – Да.
   – Но ты же не еврейка?..
   – Нет, конечно. Это универсальный символ стихии огня, который присутствует в душе каждого во второй чакре и имеет 6 лепестков. Треугольник, направленный вверх, мужская энергия чакры, треугольник, направленный вниз – женская.
   Она отдала ее Ленни.
   – Спасибо тебе, чивани Агнес.
   – И тебе. Мне было весело с тобой. Стремно, но весело. Конец моей жизни вышел таким, каким я и представить не могла, хотя, казалось бы, могла бы себе чего-то и нагадать. Подарок судьбы, если двумя словами.
   Ленни улыбнулся:
   – И для меня тоже.
   Чивани глянула на Мритью. Та опустилась совсем низко.
   – Все. Теперь я все сказала. Встретимся. Уж не знаю, как скоро. Но встретимся обязательно. А сейчас не смотри.
   Мритью встала за ней, откинула вуаль, показав прекраснейший лик с очень белой кожей, огромными печальными глазами и маленьким красным ротиком. Она наклонилась, чтобы поцеловать чивани в голову.
   – Я тебя узнаю? – В отчаянии выкрикнул Ленни, стараясь не открывать глаза.
   Морщинки на загорелом лице чивани слегка дрогнули. Мритью прикоснулась губами к макушке ее головы и мягко поцеловала.
   – Да уж будь добр, узнай, – только и успела она сказать, а потом ее ослабевшая рука соскользнула с щеки мальчика, вытирая выкатившуюся слезу.
   – Я буду ждать тебя.
   Ее глаза закрылись, она глубоко вздохнула и с выдохом из нее ушла жизнь, оставив на губах застывшую умиротворенную полуулыбку. И Мритью мгновенно исчезла, опустив вуаль.
   Ленни смотрел на лицо старой умершей женщины, а видел живую, никогда не умирающую мудрость. Он смотрел, и его сердце наполнялось и горем, и гордостью, что он знал ту, кого за всю ее жизнь познали только считанные единицы, и он входил в их число. Что он был учеником непревзойденного мастера огня, что она наполнила его душу живым теплом и светом, дала воздух его внутреннему огню, и сейчас он ярко пылает внутри него.
   Ее ангел приветственно махнул ему и его ангелу рукой и рассыпался на светящуюся пыль, тотчас же подхваченную и унесенную вдруг появившимся морозным утренним ветерком. В отдалении запели птицы, не уныло, но как-то и не радостно.
   Ленни взял руку чивани и приложился к ней лбом:
   – Боже, спасибо тебе за то, что ты дал мне такого учителя и… сестру.
   Он не плакал, хотя горло сжало от еле сдерживаемых рыданий, он растворялся в любви, исходящей от ее тела.
   А потом Ленни занес бездыханную чивани вовнутрь вардо, чтобы не замерзла на морозе и усадил на стул. К его удивлению, она оказалась совсем легонькой. Или он так вырос и окреп? А затем прибрал все в вардо. Выбил перины и ковры, обмел потолок от паутины, вытер пыль, вымыл окна и полы. И только после этого бережно перенес чивани на постель. Вдохнул исходящий от нее легкий, свежий запах ее любимой лакрицы. Сложил ей руки на груди. Нежно погладил загорелую морщинистую щеку. Не торопясь, выложил вокруг головы жертвоприношения для бога огня, стараясь ничего не забыть: очищенное сливочное масло, которое у них никогда не переводилось, кислое молоко, мед, сахар и засушенные цветы-бессмертники.
   Встал, долго смотрел на чивани. Его горло было сжато едва сдерживаемыми рыданиями, глаза все время наполнялись слезами, из носа текло, но он почему-то все сдерживался, считая себя большим и сильным. Из-за этих усилий быть мужчиной, он мог не попрощаться со своей любимой бабушкой так как велело ему сердце-е-е. Он бросился к ней на кровать, обхватил руками и расплакался, выплескивая со слезами свое детство.
   Рыдал долго, громко, взахлеб. Во всю мощь высмаркивался и снова рыдал. «Все равно никто не слыши-и-и-т». Рукава сорочки чивани были мокрыми от его слез, но он не замечал ничего, ему неважно было ничего, кроме того, что ее не будет с ним рядом. И он обнимал свою спутницу, прижимаясь к груди, сжимал ее руки в своих, целовал ее ладони. И плакал, плакал, плакал. Маленький мальчик, становившийся юношей.
   Потом он успокоился. Долго лежал неподвижно на ее груди, обхватив плечи руками, временами всхлипывая, уже без слез. Затем встал, вытер припухшие красные глаза, утер нос. Его рука вроде как сама собой поднялась и легла на сердце, на рот, на лоб, потом ей на сердце, на рот и на лоб.
   – Прощай.
   Он собрал свои вещи в заплечную сумку. Поцеловал и положил туда же иконку Божьей Матери, подаренную чивани. Оглянулся на стену с травами, отсыпал в мешочек некоторые из них, на какие указал ангел. На кухонном месте взял кружку, миску и ложку, забрал все, что было съестного. Отыскал наконечники для палки, мгновенье полюбовался ими, лаская пальцами, и отправил вслед за всеми пожитками. Взял в руки ее бич, взвесил его, задумался на мгновение брать с собой или оставить, краем глаза заметил одобрение ангела и уже без сомнений сунул в сумку и его. Нашел ее альбом с зарисовками души, поцеловал, приложил ко лбу, закрыв глаза, вспомнил, как старая мудрая цыганка показала его в первый раз, подивился, вроде это было совсем недавно, а ощущение такое, что давным-давно.
   Он судорожно вздохнул, чувствуя, что закончилась еще одна глава его жизни. Оглянулся на чивани и долго смотрел на нее, словно спящую и, казалось, позови, она проснется, как всегда, лукаво улыбнется, спрыгнет с кровати и засеменит бойким шажком готовить утренний травяной чай.
   Наступила зимняя тихая ночь. Бездонное небо наполнилось мириадами сияющих низких звезд. Полная луна как будто с любопытством наблюдала только за ними.
   Ленни вышел, бросил на землю сумку, развел большой костер. И занялся последними приготовлениями. Снял клетку с всполошившимися курами. Коня и подросшего жеребенка отвел подальше. Стараясь бездумно, но все же время от времени шмыгая носом, наносил дров и уложил погребальный костер вокруг их передвижного жилища. Облил керосином. Отошел чуть в сторону и застыл, в последний раз разглядывая вардо, которое было его домом на колесах в течение полутора лет. В очередной раз подивился добротности и красочности.
   Вздохнул, прочел молитву, призывая огонь, и отошел подальше от фургона.
   Деревянное вардо занялось мгновенно. Куры обеспокоенно закудахтали, кони тихонько заржали.
   А Ленни стоял и заворожено смотрел на пляску Агни на погребальном костре. За ним возвышались Яма и Ями. Ямадуты встали на одно колено, приглашая душу дваждырожденного выйти и последовать за ними. Прекрасная светящаяся душа чивани поднялась над пылающим пламенем.
   – Приветствую тебя в моем мире, Агнес, человек огня, готова в путь?
   Душа чивани кивнула. Агни остановился на мгновенье, обратясь к Яме:
   – Позволь мне завершить погребальный ритуал. А потом я приведу ее к тебе сам.
   Яма согласно кивнул головой:
   – Только ради тебя.
   Он подставил локоть Ями. Та взяла его под руку со словами, обращенные к чивани:
   – Я жду.
   И они исчезли вместе с ямадутами.
   Молодая, красивая душа цыганки Агнес, чивани ее уже никак нельзя было бы назвать, приблизилась к своему обожаемому божеству и начала отплясывать цыганский танец, да так залихватски, так темпераментно, как могла только человеческая душа, которой позволили лицезреть бога, кому она поклонялась всю жизнь. Он ухватил одной рукой за талию свою верную почитательницу крепким горячим объятием. Агнес успела обернуться на Ленни через плечо и подмигнуть. Несколько мгновений они кружились в вихре пляски, а потом сгинули под землю.
   – Вот и все, – грустно прошептал Ленни, смахнув набежавшую слезу. На его лице пылал отсвет пламени, рыжие волосы были тоже как маленький костерок у него на голове. Он не мог отвести затуманенный взгляд от того места, где исчезли Агни и Агнес.
   Вдруг оттуда вырвался столб пламени, из него появилась огненная рука и, выхватив душу мальчика, повлекла за собой. Ангел Ленни мигом встал над бездушным телом, укрыл его крыльями, так и застыл, готовый хранить подопечного от любых нападений.
   Душа Ленни заискрилась от радости. Он видел, он чувствовал, он жил в этой радости тонкого бытия. Агнес залилась смехом, увидев знакомую блаженную улыбку Ленни, снова готового к открытию новых горизонтов.
   – Я покажу вам свои владения на Земле, – услышал Ленни внутри себя, – узрите проявления меня во всех трех мирах.
   И они помчались вниз сквозь землю с такой скоростью, что не было некогда ни рассматривать что-либо вокруг себя, ни анализировать ощущения. Было время только на ожидание сказки наяву. И восторг. Пока не попали в жгучую, слепящую зону огня. Агни из концентрированного телесного образа, расплавившись, растворившись в самом себе, стал самим собой. И наслаждался собой. Своей силой, энергией и неповторимостью.
   – Мы в ядре планеты.
   Он уселся, вернее, растекся на троне, спинка которого представляла собой, естественно, языки пламени. Они трепетали, живописно меняли цвет, но держали изначальную форму. И что самое удивительное, сам трон представлял собой кольцо, одетое на самое широкое место мира Бхуми, облегал по сферической форме, которую ему задавала воздушная среда внутри, и границы не нарушал. Агни мог бы сесть на любую из его сторон. Или сидеть везде одновременно.
   Вокруг высились колонны, поддерживающие свод жидкого внутреннего ядра, располагаясь лучеобразно. По ним поступал свежий воздух с поверхности в нижерасположенный мир. Красивейшая филигрань из огня оплетала воздушные каналы. Магма внутри своих границ и между ними двигалась в каком-то определенном медленном ритме. Нагретая до предела у самого центра, она поднималась кверху, там остывала и возвращалась вниз, стекая необычными, замысловатыми, никогда неповторяющимися разводами.
   – Что вы чувствуете?
   Ленни и Агнес ответили мгновенно и одновременно:
   – Радость.
   Мальчик подумал еще немного, пытаясь разобраться в ощущениях, и добавил:
   – Только радость.
   Перед ними появился указательный палец:
   – О! Потому что это не геенна огненная, каким представляют ядро земли христиане и иже с ними. О какой радости может идти речь там, где наказывались бы души? Риторический вопрос, конечно же. Изначально Земля формировалась в Солнце, правы были те, кто считал Сурью главным правящим божеством. Потом она, отсоединенная из него, стала звездой, и я стал на ней правящей стихией. Но затем в свои права вступили стихии земли, воды, воздуха и эфира. Если бы не было бы меня здесь, в ядре, с температурой солнца, в единственном месте, где я мог не сдерживать свою силу, земля как стихия существовала бы, но только как безжизненная пустыня. И она не была бы такой, какой она есть сейчас: цветущей, плодовитой и населенной всевозможными живыми созданиями. Боги существуют везде, демоны могут приспособиться ко всему, но люди… Все стихии на этой планете настолько уравновешены, что лишь здесь и могла появиться жизнь и человеческая раса в том числе.
   Он обхватил их и понесся наверх.
   – Земля изначально была одним архиконтинентом на поверхности раскаленной магмы, окруженным со всех сторон огненным океаном, реагирующим на все изменения на солнце. Потом океан огня сменился океаном воды. Тогда, действительно, земля была одной плоскостью, как в представлении многих религий. Ее, конечно же, не держали на себе ни киты, ни черепахи, ни слоны. Изначально ее поддерживала Золотая богиня Земли, огненная, – он довольно улыбнулся, – змея. Она остудила ядро планеты, впитав в себя лишний жар, и, двигаясь по спирали, создала чакры и места силы на земной поверхности. Ее храм там, где сейчас находится Индия.
   И он понес их туда по одному из русел огненных, магматических рек лавы, медленно вытекающих из ядра по разным направлениям и поднимающихся к поверхности. Их движение было не хаотичным, и даже не случайным. Было ощущение, что все строго упорядочено и подконтрольно.
   – Мне подконтрольно.
   Поток раскаленной магмы привел их к золотому храму в форме трехгранной пирамиды, направленной острием вниз. Ее основанием был потолок равнобедренного треугольника, но это был не потолок, в привычном понимании этого слова, а черное бездонное небо с Млечным путем и мигающими звездами. Очертания Золотой богини, полуженщины-полузмеи, свернувшейся в несколько оборотов на пирамидальном пьедестале, в точности повторяли далекую звездную галактику. Ее радужная чешуя блестела и переливалась, освещенная изнутри, и отбрасывала на все вокруг цветные отблески. А некоторые из них отражали мерцающий свет звезд и созвездий. Золотой постамент стоял острием вниз, неизвестным образом удерживая равновесие. На нем и на стенах пирамиды прекрасной резьбой была запечатлена хроника создания вселенной, демонов, богов, земли, всех рас, включая человеческую, девятиэтапная история человечества и переход Земли в новое энергетическое состояние, и существование ее уже как Кундалини Солнечной системы, запустившей во вселенной новый эволюционный цикл.
   Ленни осенило: египетские пирамиды на поверхности земли – это отражение храма Кундалини Земли! «Только наверху они пятигранные, считая грань в основании», – он усомнился на мгновенье в своем предположении. И тут же мелькнула догадка: «5 – число стихий». Их предназначение – улавливать ее вибрации Золотой богини. Во времена, когда человечество было чутким к этим энергетическим излучениям, там избранные получали посвящение в сакральные знания. Такие пирамиды встроены и в каждого человека, как сакраментальная кость, и там живет и ждет своего часа отражение первозданной матери. Когда она шевелилась, на земле происходили вспышки духовной активности, когда она поднималась осматривать свои владения – шли эволюционные процессы, а когда она танцевала – наступал рассвет золотых эпох.
   Богиня была подобна неподвижной золотой статуе, невыносимо прекрасной, созерцание которой приводило в неописуемый духовный экстаз.
   На ее лице блуждала полуулыбка, глаза полузакрыты, погруженные в самосозерцание. Из головы исходил столб мощного света, закручивающийся в спираль. Под высоким потолком единый поток рассыпался на мириады тонких разноцветных нитей, уходящих во все стороны. По одним лишь изредка пробегали небольшие разряды тока, по другим ток тек непрерывным, мощным потоком, заставляя их подрагивать в напряжении и издавать мелодии, похожие на индийские раги.
   Ленни обратил внимание, что от нее к нему и к Агнес тоже протянуты ярко-желтые нити. А когда по ним пробежал разряд, он почувствовал, что его золотая богиня просыпается и приветствует ту, чьим отражением она была, и радостно поет внутри него «Риим, риим, риим». То же самое происходило и с Агнес. Они переглянулись и вместе запели вслух, то, что подсказывали им их индивидуальные духовные матери:
   – Риим, риим, риим…
   При этом богиня легко ударила несколько раз кончиком хвоста, как гремучая змея, издавая нечто подобное звуку гонга, задав ритм всем нитям, которые отозвались на звук светом и большим напряженным колебанием. Ее тело встрепенулось, и вверх полетел мощный столп энергии. Агни довольно улыбнулся:
   – Ну вот. Вскоре на земле родятся множество дваждырожденных. Работа по подготовке их душ уже началась.
   Глаза богини открылись полностью, и ее внимание сфокусировалось на душах в сопровождении Агни, сразу на двоих одновременно. Ленни услышал:
   – Ленни Голд…
   Ее глубокий голос заставил вибрировать каждый миллиметр души. Его золотая богиня вырвалась из него и потянулась к Золотой богине Земли, затанцевала вокруг нее, ласкаясь к матери.
   Женщина-змея на рукояти ножа на груди Ленни под Ленинградом, завибрировала и стала излучать такие же волны, только в уменьшенном варианте, освещая все вокруг себя на несколько метров. Ангел затрепетал от восторга, как и душа его подопечного.
   – Вижу, слышу, чувствую, знаю, веду и защищаю тебя. Но не дай своей природе взять вверх над собой, а то придется все начинать сначала, а времени почти не осталось. Люблю тебя, сынок.
   Ее лицо на мгновенье стало лицом Евы, физической матери, взгляд пронизывал его всего, ласково выжигая неблагоприятные последствия прошлых жизней:
   – Не подведи себя, меня и божественный замысел.
   Она перевела глаза на ликующую душу чивани:
   – Агнес. Рада буду видеть тебя во плоти. Это для тебя.
   По нити, направленной к Агнес, пробежал сильный разряд.
   – Ооо! – Только и проговорила та, захлебнувшись от эмоций. – Уже хочу родиться!
   – Вы уже знаете, что нужно произнести: «Риим», чтобы призвать меня. И я отзовусь. Всегда, везде и без замедления.
   Внимание богини вновь обратилось вовнутрь себя, ее глаза полузакрылись. Аудиенция была закончена. Ленни и Агнес поклонились, переполненные благодарностью.
   – Если позволишь, я покажу им чакры земли, – пламя Агни нежно перетекло к богине и вернулось назад. Получив благословение, он обхватил их и снова ринулся в путь. По одной из нитей красного цвета.
   И та привела их в пещеру, освещенную нежным кораллово-оранжевым светом. Всполохи света всех оттенков красного принимали форму четырехлепесткового лотоса. Они кружились в ритме едва слышной мелодии мудрости и невинности и тянулись вверх.
   Агни показал вверх:
   – Там Австралия.
   И потянул их в другую сторону по желтой нити. Погрузил в нежно-желтый пульсирующий свет.
   – Это Африка.
   Утянул дальше по зеленому каналу:
   – Европа.
   В голубой:
   – Америка.
   В белый:
   – Россия и Китай.
   – Каждая страна на каждом материке – чакра земли, правящая и контролирующая энергия, дарующая уникальную природу, своеобразную культуру, неповторимый колорит и особенный темперамент. Чакры есть у каждой страны, они есть в каждом населенном пункте страны.
   Ленни видел, что всю землю буквально пронизывали энергетические каналы, по которым бежали пульсирующие токи и делали Землю живой, дышащей и излучающей дыхание в космос.
   Агни счел, что он показал под землей все, и они вырвались на поверхность. На огромной скорости огненной кометой они помчались вверх. Вышли за пределы земной атмосферы настолько далеко, что круглая земля была видна полностью, но достаточно близко, чтобы видеть ее отчетливо. Прекратилась гонка по вертикали. Не стало никакого движения вообще. Огонь не растворился в вакууме бесконечного темно-синего космоса, лишенный воздуха. Агни только принял свою тонкую светящуюся плазменную форму, похожую на северное сияние и переливающуюся всеми цветами радуги.
   Ленни слегка шевельнулся и почувствовал, что движения в космосе очень сильно отличаются от подземных и даже наземных. Прилагать усилия нужно было еще меньше, чем на Земле. И вообще, он мог двигаться только с помощью мысли, плавно и очень быстро. Он покувыркался, наслаждаясь новыми возможностями себя, подумал, что, наверное, неплохо быть человеком… космоса, путешествовать к звездам, узнать, есть ли жизнь на других планетах. Но остановился, обратил внимание на душу чивани с развивающимися огненными волосами.
   – Чивани?
   – Да будет тебе называть меня бабушкой, зови просто Агнес. Хотя я уже вряд ли имею имя. Зови меня сестрой, что ли. Это ближе к истине. А сейчас…
   Она поднесла указательный палец к темени и постучала по нему, намекая на тишину и внимание:
   – …мы узнаем, зачем мы здесь.
   Агни, снисходительно наблюдавший за ними, подал голос:
   – Мне разрешили показать вам кое-что из того, что видят только боги, ангелы и некоторые из посвященных.
   Сердце Ленни учащенно запульсировало от радости и предвкушения.
   На этой стороне Земли была ночь, но по всей ее поверхности горели крошечные огоньки, от них поднимались вверх тоненькие светящиеся ниточки и сходились на груди Агни.
   – Это огни, которые люди зажигают во время молитвы, и я передаю их мольбы богу. Они все получают ответ, все без исключения. Но не все его слышат, чувствуют, распознают. Тот, кто распознал, утешается, кто нет, начинает сомневаться. Но это огонь свечей, ламп, костров.
   Нити от некоторых огней пронизывали Агни и тянулись дальше в космос, к невидимому мощному источнику всех мыслимых и немыслимых жизней.
   – А это что?
   – Это, – голос направил за собой их внимание на одну из них, более мощную струю света, извивающуюся спиралью, – и то, и вон там еще, это свет, исходящий от дваждырожденных душ. Их очень легко узнать и нельзя ни с чем спутать. Они могут отличаться друг от друга по мощи и по яркости, в зависимости от веры и самоотдачи. Бог любит всех, но за реализованными душами следит особенно пристально. Они каналы связи между его любовью и людьми, которые еще не реализовали свой потенциал любви. Посмотрим поближе?
   И они, устремившись вниз, приблизились к одному из человеческих каналов, и, придерживаясь его, спустились, чтобы посмотреть, от кого он исходит.
   Это был Ганди, которого все уже называли Махатмой, великим духом. Он сидел в тюрьме и при свете свечи писал свою автобиографию. Его рука в это время старательно выводила огрызком карандаша слова: «Сначала они тебя не замечают, потом смеются над тобой, затем борются с тобой». Его ангел-хранитель в приветствии радостно взвился навстречу им. Лицо подопечного расплылось в улыбке, и он добавил: «А потом ты побеждаешь».
   Не успел Ленни засмеяться, как они уже были возле тяжелобольного почти старика с молодыми горящими глазами. «Тагор», – пронеслось в голове. Он не спал, глядя, не моргая, на огонь лампады, и, как только они приблизились к нему и обнялись с его ангелом, он схватил перо и судорожно начал записывать песню, прославляющую бога.
   Когда к Киплингу влетели нежданные посетители, он писал письмо королю Георгу, с которым дружил уже много лет. И пока его ангел приветствовал дорогих гостей, откинулся на спинку стула, закинул руки за голову и заулыбался в густые усы. Он вспомнил обожаемую им Индию. Перед его глазами промелькнули картины первобытной природы, самобытной культуры, дом отца, наполненный творческой атмосферой, и прохладу, неизвестно откуда появляющуюся, даже в самые жаркие дни, когда он писал для своих детей «Книгу джунглей».
   Герман Гессе застыл, боясь спугнуть тишину, накатившую на него при их приближении, но его ангел, глядя на них, нашептывал ему слова Будды, сказанные Сиддхартхе: «Победи себя и выиграешь тысячи битв».
   Молоденький студент Лал Бахадур спал после напряженного дня и видел сон, навеянный крыльями своего ангела. Его свободная и независимая, богатая и процветающая Индия благословлена пришествием божественной материнской инкарнации.
   Святой Рамана Махариш на горе Амруначала вроде как ждал их, засветился радостью и помахал Ленни рукой, напутствуя: «Будь тем, кем ты есть».
   Наряду с огоньками и тонкими светящимися ниточками на поверхности планеты колыхались мощные столпы пульсирующего света.
   – Это вибрации святых мест Земли. Обязательно побывайте там в течение своих человеческих жизней.
   Агни увлек их вниз к этим светочам, и они полетели от одного к другому. От Каабы до Голгофы, от Улуру к Кайласу, от Стоунхенджа к египетским пирамидам, от Таджмахала к киевскому Крещатику. Каждый объект излучал свой собственный неповторимый свет.
   Улуру светилась кораллово-оранжевым, наполняя пустыню прохладной свежестью.
   Маттерхорн, гора Матери в швейцарских Альпах, сверху выглядящая огромной свастикой, клубилась темно-красным дымом, напомнив о поклонении на ее вершине и благословениях, полученных там.
   Голгофу окружали мириады белых светящихся нитей.
   Свет от египетских пирамид был желтым по цвету и таким же правильным и четким по форме, как сами пирамиды.
   Маленький городок Кабелла, в итальянских Альпах, на берегу горной речушки, искрился ярко-голубыми всполохами…
   Гора Олимп, хотя и самая высокая и славнозвестная в Греции, оказалась не самой вибрационной, а вот развалины греческого Дельфийского оракула лучились всеми оттенками зеленого.
   Храм Софии в Стамбуле, место преклонения перед непроявленным богом на протяжении тысячелетий, светился мягким белым светом.
   Какое это было великолепное феерическое зрелище тонкого огня!
   – От всего развития человечества остается только культура и искусство в традициях, сказаниях, песнях, скульптуре и зодчестве. Все остальное разрушается временем и людьми с их бесконечными войнами.
   – А этот нежный серебристый свет исходит от могилы Христа в Кашмире. Это – Кайлас, местопребывание непроявленных форм бога-отца и богини-матери. Это – Аруначала, это – Сапташрунга, это – Ом Парват, Анжери. Обратите внимание, что самая полная светом земля Индии.
   – И правда. Это потому, что Индия – земля Золотой богини?
   – Да. Чтобы пробудить ее, здесь поработало множество святых людей и божественных инкарнаций. Они отдавали свою силу земле. Придет время, священным пламенем будет объята вся планета. Люди станут подобны свечам, воспламеняемым от одного взгляда, от направленного на них внимания духовно реализованного человека. Их уже не спящий, а дремлющий, внутренний огонь будет вспыхивать, гореть и не гаснуть. Когда таких людей станет достаточное количество, тогда Земля выполнит предначертанную ей роль: будучи Золотой богиней Солнечной системы, она оживит, опалит своим огненным животворящим дыханием все спящие доныне планеты-лотосы. Вот почему именно на Земле есть жизнь, а люди – в данную эпоху высшие существа на ней.
   Но самый мощный столп света исходил откуда-то посреди Махараштры, индийского штата с красной землей.
   – А это? – Любопытству не было предела, но ответа не последовало.
   Лицо Агни лучилось благоговейной сладостью. Он застыл на месте, не сводя глаз с точки своего внимания, протянул руки в упоенном ожидании чуда и плавно поплыл к нему, увлекая за собой души своих поклонников.
   Недоумевающих Ленни и Агнес постепенно сносило к световому источнику, действующему так завораживающе, погружая их все глубже и глубже в абсолютную любовь и блаженную радость.
   Приблизившись и попав в область рассеянного света, но, не углубляясь в сам свет, они стали спускаться вдоль него. Не было ни стремительного полета, ни всеохватывающего желания знать. Это парение было едва заметным, но неуклонным приближением к любви, которая начала заполнять их, двигаясь от кончиков пальцев к сердцу, медленно, но настойчиво и мощно.
   От этого столпа отделялось несколько световых каналов, которые терялись в темноте земли. Светящаяся музыка любви пульсировала в них. Те, кто принимал эту любовь, наверняка, не спали, а вдохновенно творили, писали музыку, картины или стихи.
   Внизу слегка угадывались смутные силуэты. Ленни не знал, но каким-то шестым чувством ведал, что там была маленькая индийская девочка, лежащая в кроватке. Почему маленькая, почему девочка, почему индуска, он не понимал, но знал, что было именно так. Она сама, собственно, и была источником света.
   Ленни вдруг заметил, что к ней в экстатическом упоении стремились души людей. Все с радостью и удовольствием, наполняясь блаженством, благодарно многократно кланялись, припадали на колени и тянулись к стопам маленькой девочки. И растворялись. В мелодии любви.
   Душа Агнес расправила руки и, выгнув грудь, полетела навстречу источнику любви и растаяла в ее свете.
   Ленни услышал внутри себя слова Агни:
   – Хм… Агнес и некоторым другим душам несказанно повезло. Кто бы мог подумать, что когда-то будет возможным обойтись без суда Ямы?
   Возле девочки угадывались тонкие, изящные силуэты трех, несомненно, женщин. Одна стояла, положив руки на рукоять меча, спокойно, но в полной боевой готовности. Ленни узнал в ней Кали.
   Вторая – сидела на земле, скрестив ноги так, чтобы удобнее расположить на них музыкальный инструмент, на котором она играла с таким непревзойденным мастерством, что Ленни не только слышал мелодию, но и ощущал ее вибрационное воздействие каждой клеточкой души. Сарасвати!
   Третья… он не разглядел ее, потому что почувствовал, именно почувствовал, на себе пристальный взгляд девочки и услышал внутри себя ее голос:
   – Тебе еще рано сюда.
   Его отбросило назад.
   И он мгновенно очутился в себе. Распахнул широко глаза, с громким вздохом втянул в себя морозный воздух. Осознал, что он в замерзшем теле, лежит рядом с догоревшим, но еще дымящимся вардо. Над ним крылья ангела. Так, еще лежа на земле, он почувствовал прилив такой любви и благодарности, что не осталось места печали и сожалению.
   При его возвращении порыв сильного, резкого ветра подхватил освященный присутствием богов пепел и разнес по леску благословления.
   Ленни улыбнулся, вспомнив полет, и где находится сейчас так любимая им чивани. А еще лучше, Агнес. Вернее, сестра. Посмотрел на небо. Понял, что, хотя и незаметно, но светает. Достал из сумки блокнот с зарисовкой подземного мира. Согрел замерзшие пальцы и отметил мир Агни в магме ядра вокруг мира Бхуми. Дорисовал треугольную пирамиду храма с женщиной-змеей внутри. Довольный проделанной работой уложил блокнот и карандаш в сумку. И только сейчас до него дошло, что у него нет ни наставника, ни крыши над головой. Но было ощущение, что он может нести свет, давать тепло и с помощью огня связываться с богами. С Агни так точно.
   Жизнь звала его за следующий поворот. И он уже слышал ее настойчивый зов.
   Он встал, забросил свои вещи за спину. Привязал клетку с недовольно кудахтающими курами к жеребенку, сам взобрался на коня. Поклонился развеянному костровищу, приложив руку к сердцу. И не оглядываясь, неторопливо направился в сторону города, чернеющего на фоне серого предрассветного неба.

Нади Луч Ленни Голд в поисках самого себя. Агни. Книга 2