   Галина Тер-Микаэлян
   Время тлеть и время цвести
   Том второй

Книга пятая. Шипы роз

Глава первая

   Последнюю декаду августа девяносто девятого года Лоренс Тэкеле проводил на своей португальской вилле в Эштремадуре вблизи Лиссабона. Внешне он теперь мало напоминал того застенчивого малавийского студента, который почти сорок лет назад приехал в Москву грызть гранит науки и нашел спасение от суровых российских морозов в горячих объятиях Веры Трухиной. Это был поджарый чернокожий джентльмен с абсолютно седыми кучерявыми волосами, красивыми чертами лица и движениями, полными того достоинства, которое дают деньги, власть и сознание собственной значимости.
   В Португалии находился центральный офис его компании, занимавшейся экспортом древесины и электронного оборудования для целлюлозной промышленности, и господин Тэкеле много работал, но не хотел отказывать себе в маленьких житейских радостях. Поэтому две его секретарши, работавшие с ним в непосредственном контакте, выглядели очаровательно, имели стройные ноги и гладкую кожу. В остальном они совершенно не походили друг на друга, и это давало возможность их шефу постоянно ощущать волнующее разнообразие всех прелестей бренной жизни.
   Пухленькая Кристина имела длиннейшие в мире прямые золотистые волосы, молочно белую кожу и бойкий характер, в то время как застенчивая Энкарнасьон – тоненькая шоколадно-коричневая мулатка – выбрала для своих черных блестящих кучеряшек самую короткую из всех модных стрижек.
   Лоренс Тэкеле с полным равнодушием и очень редко вспоминал о двух своих оставшихся в Малави женах, но мысли о Денизе, первой жене, неизменно наполняло душу яростью.

   «Грязная шлюха, – с отвращением думал он. – Дочь дипломата, видите ли! А ведь когда мой отец и Херберт Банда, ее дядюшка, устроили наш брак, она уже была беременна. Навязала мне своего ублюдка Фредерика и даже особо этого не скрывала этого. Я дал ему свое имя, помог продвинуться, а как он меня отблагодарил? В двадцать пять лет с моей помощью стал генералом и немедленно начал мне пакостить. И все, чтобы завладеть моими деньгами! Сколько раз он пытался настроить против меня своих братьев! Счастье, что Альфредо, Эндрю и Родерик оказались верными сыновьями. Жаль только, что эти три мальчика, как и их матери, не отличаются большим умом – разве им можно доверить компанию! Они и выдали мне планы Фредерико исключительно по глупости – сочли, что от меня получат больше, чем от него. Что ж, они и получат свою долю – когда я умру. А до этого пусть трудятся в поте лица и считают свои квачи, потому что я больше никому, кроме Теодора не доверю свои деньги. Пусть у него светлая кожа его русской матери, но он также унаследовал от нее ум и благородство. А Джон, наш с Денизой общий сын! Как я гордился его талантами, его светлым умом, сколько надежд в него вкладывал! Он всегда заносился, презирал младших братьев и, в конце концов, спелся с Фредерико. Что ж, оба они уже никогда не смогут мне вредить…»
   Опять и опять в мозгу его всплывало воспоминание о том, как в середине девяностых Фредерико и Джон, его сыновья от Де-низы, воспользовавшись своими связями в правительстве, сумели получить ордер на арест отца. К несчастью для себя они решили вовлечь в заговор сводных братьев – сыновей Лоренса от двух других жен. Те, однако, посовещались и решили, что предупредить отца будет для них выгоднее. За час до того, как в дом Тэкеле явились представители власти, глава семьи вылетел из Малави, оставив с носом Фредерико, Джона и их мать, которая, конечно же, являлась вдохновительницей этого заговора. Более того, он успел отдать распоряжение «заморозить» все счета Денизы и ее сыновей в европейских и американских банках, так что все трое, в конечном счете, оказались у разбитого корыта, имея в своем распоряжении только две тысячи малавийских квач и захваченные ими земли отца в районе реки Шире и озера Ньяса.
   Конечно же, чайные плантации не смогли утихомирить аппетиты этих монстров, и через два года Фредерико и Джон все-таки смирились, пошли на попятный – передали через младшего брата Родерика, что желают примирения. Произошло, дескать, недоразумение, а оба они всегда чтили и будут почтительно чтить отца.
   Тэкеле с усмешкой вспомнил, как наивный глупыш Родерик долго уговаривал его простить братьев. В конце концов, отец притворился смягчившимся и велел сообщить непокорным отпрыскам, что отцовское сердце не выдержало, и он ждет их с матерью, женами и детьми в Амстердаме на семейный совет. Встреча была назначена на восьмое августа девяносто восьмого года. Седьмого августа самолет с двумя поколениями отпрысков Денизы вылетел из Каира, а через двадцать минут после взлета страшный взрыв уничтожил всех находившихся на борту людей.
   Расследование показало, что причиной трагедии явилась какая-то неисправность двигателя. Сам Тэкеле, когда ему сообщили о гибели сыновей и внуков, лишь пожал плечами и не выказал никакого интереса к причинам катастрофы. Если он о чем-то и сожалел, то только о том, что Денизы не было на борту – в последний момент она решила остаться дома из-за болезни любимого внука Энрике, сына Фредерико. Тогда же господин Тэкеле впервые за несколько лет посетил Малави – почтить память родных, как было напечатано в газетах «The African» и «This is Malawi», а фактически для того, чтобы восстановить свои права на земли в долине реки Шире и чайные плантации на берегах озера Ньяса.
   Ему пришлось встретиться с Денизой, и вид ее, как всегда, вывел его из себя. В элегантном жакете европейского покроя и в мини-юбке, открывавшей чуть ли не до самого основания стройные эбонитовые ноги, эта женщина больше походила на проститутку, чем на мать, оплакивавшую сыновей. И это в пятьдесят-то с лишним лет!
   Глядя на Денизу, Тэкеле со злобой вспоминал, сколько раз она требовала, чтобы он отказался от своей веры и перешел в католичество. Дважды он уже был почти готов ради нее пойти на это – так велика была ее власть над ним. Когда же ему надумалось взять себе еще двух жен, с ней приключилась настоящая истерика – даже пена выступила на губах от злости, когда она вопила:
   – Я превращу твою жизнь в ад, Лоренс! Ты будешь вспоминать обо мне даже в день страшного суда!
   Что ж, Дениза приложила все силы для того, чтобы выполнить свое обещание. Теперь, когда Фредерико с Джоном и их отпрыски мертвы, она растит в ненависти к мужу единственного оставшегося в живых внука Энрике – осмелилась даже намекнуть при мальчике, что его дед Лоренс Тэкеле причастен к гибели своей семьи! К сожалению, в Малави Дениза пользуется большим влиянием, и пока трудно что-либо предпринять против нее, не вызвав подозрений. Вот если б она взяла этого щенка Энрике и поехала с ним куда-нибудь в кругосветное путешествие!
   Эта мысль начинала свербеть в мозгу Тэкеле всякий раз, когда по электронной почте приходил отчет от его поверенного из Малави. Пухленькая секретарша Кристина, видя хозяина помрачневшим, обычно завлекающе улыбалась и старалась мимоходом задеть его ягодицами. Другую же секретаршу, Энкарнасьон, работавшую в офисе меньше года, окаменевшее лицо Лоренса заставляло робеть и даже пугаться. Вот и теперь, войдя в кабинет шефа и положив перед ним белый прямоугольник, она испуганно заморгала длинными ресницами и дрожащим голосом произнесла:
   – Простите, сеньор, но эти господа настойчиво требуют, чтобы вы их приняли. Они отказались что-либо объяснять, но сказали, что название их фирмы на визитной карточке вам все объяснит. Я с этой аббревиатурой незнакома, простите сеньор.
   Лоренс бросил взгляд на ничего не объяснявшую Энкарнасьон аббревиатуру и, слегка вздрогнув, кивнул головой.
   – Проси.
   Он вежливо поднялся навстречу невысокому сероглазому мужчине с крупной головой и миловидной элегантно одетой женщине. Сероглазый гость вежливо приветствовал хозяина:
   – Рад вас видеть, мистер Тэкеле. Разрешите представить вам нашего программиста Джин Миллер.
   Тэкеле склонил голову.
   – Прошу вас, садитесь, господа.
   Голос его прозвучал очень любезно, но, когда визитеры сели, он не сделал никакой попытки завязать разговор – даже не задал общепринятых вопросов о делах и здоровье. Сероглазый еле заметно усмехнулся и спокойно заметил:
   – Мне кажется, сэр, наш визит вас немного удивил. Хотя не так давно вы сами были клиентом нашей фирмы.
   – Разве я остался вам должен? – голос Тэкеле звучал напряженно. – Кажется, я добросовестно оплатил все представленные вами счета и перевел ту сумму, которую мне назвали, но если…
   Гость отрицательно покачал головой.
   – Нет-нет, мистер Тэкеле, мы не имеем к вам никаких претензий, но теперь нам нужна ваша помощь. И мы готовы щедро ее оплатить.
   Глаза африканского бизнесмена беспокойно забегали.
   – Учитывая специфику вашей деятельности… гм… – нервничая, произнес он, – не знаю, чем я мог бы быть вам полезен.
   Сероглазый мягко улыбнулся.
   – Мистер Тэкеле, надеюсь, вы помните, каким образом были оплачены выставленные вам нами счета?
   Холодно пожав плечами, Тэкеле вскинул голову и выпятил вперед подбородок.
   – Разумеется. Мой немецкий банк перевел названную мне сумму на указанный вами счет в миланском отделении итальянского банка Конти. Трансакция итальянцами была подтверждена, но если возникли какие-то недоразумения….
   – Мистер Тэкеле, – прервал его визитер, – разрешите мисс Миллер ввести вас в курс дела, – он повернулся к Джин Миллер, до сих пор молчавшей и сидевшей со сложенными на коленях, как у школьницы, руками, – пожалуйста, Джин, объясните все мистеру Тэкеле, как специалист.
   – Мистер Тэкеле, – начала она, – вам приходилось слышать о хакерах, которые в наше время иногда балуются с банковскими счетами?
   Тэкеле сунул в рот жвачку и какое-то время усиленно работал челюстями, разглядывая молодую женщину, потом ответил:
   – Приходилось.
   – Наша фирма владеет контрольным пакетом акций банка Конти, через который проходят все основные наши финансовые операции. Так вот, спустя какое-то время после того, как из вашего немецкого банка нам были перечислены деньги, с наших счетов и со счетов других клиентов банка были украдены значительные суммы.
   – Господа! – возмущенно воскликнул бизнесмен. – Я не совсем понял, о чем речь, но, кажется, вы собираетесь меня в чем-то обвинить? На каком основании?
   – Ни в коем случае, ни в коем случае, господин Тэкеле! – заторопилась Джин. – Разрешите мне договорить до конца.
   – Говорите, – угрюмо буркнул Тэкеле.
   – Поскольку вы знакомы со спецификой нашей работы, то не стану говорить полунамеками. Обращаться к помощи полиции для нас было крайне нежелательно. Поэтому банк Конти смирился с потерями, возместив клиентам украденные суммы. Вскоре нам стало известно, что деньги стали регулярно пропадать и со счетов клиентов многих европейских и американских банков, что, в конце концов, привлекло к этой проблеме интерес Интерпола.
   – В моем немецком банке подобной проблемы нет, – отрезал африканец.
   – Это нам тоже известно, – улыбнулся сероглазый.
   – Со всеми пострадавшими банками, – продолжала Джин, – банк Конти постоянно проводит финансовые операции. Сеть таких банков охватывает почти всю Европу – ведь мы, как вы знаете, используем самые передовые методы и технологии, поэтому нам часто приходится делать дорогостоящие покупки. Привлекать к себе внимание Интерпола нам ни к чему, вы понимаете. И к нашим клиентам тоже, даже к бывшим.
   Лицо Тэкеле стало каменным.
   – Понимаю, – ледяным тоном сказал он, – однако мне давали гарантии….
   – Вот именно! – воскликнула Джин. – Поэтому мы решили опередить неповоротливый Интерпол и самостоятельно вычислить хакера. Официальный директор банка господин Конти договорился о проведении частного расследования с фирмой «Филев». Возможно, вы о ней слышали.
   – Разумеется, я пользуюсь их системами защиты информации, они, на мой взгляд, вне конкуренции. Поэтому, возможно, мой немецкий банк не пострадал.
   Тяжело вздохнув, Джин покачала головой.
   – Мы тоже самого высокого мнения об этой фирме, однако дело обстоит намного серьезней. Позвольте, я расскажу о результатах работы специалиста, который выполняет наш заказ. Каким-то образом хакер по следу совершенной вашим немецким банком транзакции проник в базы данных банка Конти и получил доступ к счетам клиентов. От Конти он – опять-таки по следам совершаемых банком Конти операций – проникает в базы данных других банков-партнеров.
   – В таком случае, – заметил Тэкеле, впервые обнаружив свою тревогу, – Интерпол проследит транзакции и вскоре доберется до вас. Но почему вы решили, что все началось с моего немецкого банка?
   Заметив его беспокойство, Джин переглянулась с сероглазым.
   – Хакер проникает в базы данных не непосредственно, – объяснила она, – а через частные серверы. Использовав сервер, хакер запускает на него вирус и полностью его «сжигает» Владельцы серверов не имеют ко всему этому никакого отношения, это бизнесмены, владельцы солидных фирм и предприятий в различных частях света, потеря серверов приносит им существенные убытки.
   – А что же хваленые антивирусные программы?
   – Они бессильны против данной модификации вируса, – вздохнула Джин, – сервер обычно «сгорает» полностью. В какой-то степени это нам на руку, поскольку Интерпол во всей этой катавасии в ближайшее время вряд ли разберется. Однако специалист фирмы «Филев» сумел восстановить кое-что из уничтоженной информации и вычислить путь украденных денег. В двух словах: покружив по свету и заметя следы, деньги оказываются на счетах клиентов вашего немецкого банка.
   Черные глаза Тэкеле сверкнули возмущением.
   – Это невозможно, – заявил он, – все наши клиенты – честные люди. У вас нет никакого права следить за движением их счетов.
   – Разумеется, – поспешно согласилась Джин, – именно это разрешение мы и хотим от вас получить. Отследить поступления на счета ваших клиентов нам нетрудно. Например, Анни ван Глек живет в Амстердаме. Развелась с мужем, и он открыл в Германии счет на ее имя. Анни имеет собственные сбережения, работает медсестрой в больнице и деньги мужа пока не трогает – собирается в дальнейшем использовать их, чтобы дать образование сыну Хансу. Другой клиент – Олаф Свенсон из Стокгольма. Разведен, работает в сфере обслуживания и наездами бывает в Германии. Это веселый общительный человек, который питает слабость к элегантным женщинам и любит весело проводить отпуск. Поэтому из его заработка ежемесячно идут отчисления на счет в банке – он в течение года их не трогает, а снимает только во время отпуска. На их счета были переведены огромные суммы денег, однако спустя всего полчаса эти деньги исчезли. Ни Анни ван Глек, ни Олаф Свенсон даже не подозревают, что всего несколько минут они были очень богатыми людьми. Мы пришли к заключению, что хакер на промежуточном этапе выбрал счета этих и некоторых других людей лишь потому, что они очень редко ими пользуются. Для того, чтобы выяснить, куда затем уходят деньги, специалисту фирмы «Филев» необходимо получить доступ в базы данных вашего немецкого банка. Мы обратились к президенту акционерного общества вашего банка господину Теодору Трухину-Тэкеле, которого вы три года назад официально признали своим сыном и основным наследником, однако он посоветовал прежде обратиться к прокурору за ордером. Вы понимаете, что для нас это неприемлемо.
   Какое-то время Тэкеле продолжал жевать молча, и лицо его оставалось бесстрастным.
   – Что ж, – ответил он наконец, – Теодор прав, информация о клиентах банка защищена законом.
   Лицо сероглазого мгновенно стало ледяным, и глаза угрожающе сверкнули.
   – Мистер Тэкеле, хочу напомнить, что благодаря нам вы сумели вернуть свою недвижимость в Малави и избавиться от… гм… недоброжелателей.
   Тэкеле застыл, перестав жевать, и от этого на миг стал похож на статую из черного мрамора.
   – Шантаж? Вы нарушаете наше главное соглашение, господа: ни при каких условиях не напоминать клиенту о выполненной для него работе.
   В его голосе было больше презрения, чем гнева – презрения черного человека к этим белым, которые не выполняют даже предложенных ими самими условий. Джин Миллер с укором взглянула на своего коллегу.
   – Что вы, мистер Тэкеле, – торопливо проговорила она, – мы никогда не нарушаем заключенных соглашений, а в данном случае исходим из наших с вами общих интересов. Дело в том, что специалист фирмы «Филев» утверждает, будто хакер – один из ваших системных программистов.
   – Вы подозреваете кого-то из моих людей?
   Джин развела руками.
   – Пока никого конкретно, но только зная детали работы ваших системных программ и системы защиты информации, можно было по следу совершенной вашим банком транзакции проникнуть в базу данных банка Конти, а оттуда – в базы данных других банков. И именно поэтому украденные деньги в конечном итоге собираются на счетах ваших клиентов – небольшое изменение программы, и отследить их дальнейшее движение становится невозможным. Поэтому мы и просим у вас доступа ко всей закрытой информации для специалиста фирмы «Филев».
   Впервые за все время Лоренс Тэкеле позволил себе криво усмехнуться.
   – Вот как, – сказал он, – однако этот хакер, в отличие от вашего специалиста, сумел проделать свои штучки, не прося ни у кого разрешения. Поэтому вряд ли ваш специалист сумеет с ним справиться – даже если получит доступ.
   Джин Миллер вновь успокоила взглядом своего собравшегося вспылить партнера.
   – Мистер Тэкеле, – возразила она, – специалист фирмы «Филев» не может, подобно хакеру, взламывать счета, он согласен действовать только законным способом с согласия президента правления вашего банка. Однако, думаю, выявить сотрудника, злоупотребившего своим положением, в ваших интересах.
   – До того, как это сделает Интерпол, – добавил сероглазый таким тоном, что африканский бизнесмен слегка вздрогнул, хотя и постарался сохранить невозмутимый вид.
   – Все это выдумки, господа, я ни на грош не верю обвинениям в адрес моих сотрудников. Никто из моих клиентов ничего не потерял, репутация моего банка безупречна, и делить с вами убытки из-за всех этих надуманных обвинений я не намерен. Ваши потери – только ваши потери. Если же вы, паче чаяния, правы, то… Я уже стар, если Интерпол до всего этого когда-нибудь и доберется, меня уже не будет в живых.
   – Хочу заверить вас, мистер Тэкеле, – возразил сероглазый, – что если даже обнаружится вина кого-то из ваших сотрудников, мы не станем требовать возмещения ущерба. Для нас главное – выйти на хакера, а со своими людьми разбирайтесь сами. Но мы прекрасно понимаем, что за доступ к информации следует платить. Мы готовы.
   Тэкеле, понимавший, что ему в конце концов придется согласиться, удовлетворенно наклонил голову.
   – Хорошо, ваши условия?
   Сероглазый посмотрел на него долгим взглядом, и то, что он сказал, прозвучало тихо, но отчетливо:
   – Нам известно, какое неудобство доставляет для вас… гм… скажем, существование вашей первой супруги, мадам Денизы Тэкеле и ее внука Энрике.
   Веки Лоренса дрогнули и опустились, чтобы скрыть блеск черных глаз.
   – Вы предлагаете устранить это неудобство в обмен на доступ в базу данных? – резко спросил он.
   – В тот день, когда хакер будет в наших руках, мадам Дениза и ее внук перестанут вам докучать.
   Голова старого малавийца опять какое-то время своей неподвижностью напоминала черный мрамор, потом он отрывисто бросил:
   – Хорошо, я отдам соответствующие распоряжения сыну. Один из сотрудников фирмы «Филев» может получить доступ в базу данных. Только один человек, господа, – Тэкеле выразительно поднял палец, – и этот человек будет работать в тесном контакте с начальником нашей службы информационной безопасности, сообщать ему о каждом своем шаге. Как только хакер окажется в ваших руках, я буду ждать, что вы со своей стороны также выполните взятое вами обязательство.
   Он встал, давая понять, что больше не располагает временем. Джин Миллер и спутник последовали его примеру. Мужчина, кивнув головой, негромко произнес:
   – Мистер Тэкеле, вам уже пришлось убедиться, что мы свои обязательства выполняем четко.
   Проводив гостей, Лоренс Тэкеле, прошелся по кабинету, нажав кнопку вызова секретарши. Златокудрая Кристина появилась перед ним со своей неизменной улыбкой на хорошеньком личике и призывно вильнула попкой.
   – Да, сеньор?
   – Моя внучка Лиза у себя? – спросил он, делая ей знак приблизиться.
   Она подошла и улыбнулась еще призывнее.
   – Сеньор, сеньорита Лиза с утра уехала кататься верхом с сеньором Педро. Она обещала вернуться к обеду.
   Тэкеле взглянул на часы – до обеда оставалось еще больше часа, особо срочных дел пока не намечалось, и после только что состоявшейся напряженной беседы ему захотелось расслабиться. Расстегнув брюки, он опустился в кресло и притянул к себе Кристину, задрав ей юбку, под которой, как обычно, ничего не было. Однако недавний разговор выбил его из колеи сильнее, чем ему хотелось бы, и эрекция никак не наступала. Поелозив без всякого результата по его обмякшей плоти, девушка со своей неизменной улыбкой внезапно соскользнула на пол и, встав на колени, умело приникла ртом к бессильно болтавшемуся мягкому отростку.
   Когда Тэкеле вышел к обеду, он выглядел вполне удовлетворенным, и даже не выказал недовольства из-за того, что Лиза, которая второй месяц гостила у него на вилле, задерживалась, как обычно, на прогулке со своим кавалером. Хотя, если честно, старый малавиец всегда питал слабость к этой девочке, которую выделял из всего многочисленного сонма своих детей, внуков и внучек.
   «Сын Теодора – не очень приятный мальчишка и бездельник, – думал он, – но эта девочка прелестна! Пусть она и белая, но намного приятней, чем дети Эндрю, Альфреда и моих дочерей. Возможно, дети Родерика тоже будут приятными – он милый мальчик. Нужно отправить его учиться в Европу и подыскать хорошую жену. Пусть даже у нее будет светлая кожа. В конце концов, я начинаю верить тому, что говорили коммунисты, когда я учился в Москве – цвет кожи не имеет значения. Дети… дети Джона и Фредерика… Нет, из внуков Денизы все равно не вышло бы ничего путного, и все что я сделал, я сделал правильно – они должны были умереть».
   Тем не менее, при мысли о погибших сыновьях и внуках он внезапно опять помрачнел и насупился. От тяжелых размышлений его отвлек голос служанки, доложившей:
   – Сеньор, сеньорита Лиза и сеньор Педро приехали. Сеньор Педро в гостиной, а сеньорита Лиза пошла к себе переодеться. Она говорит, что не будет обедать – они перекусили.
   – Гм, – старик отложил салфетку и спустился в гостиную, про себя ругая внучку, которая постоянно нарушала установленный им в доме на «английский» манер распорядок дня.
   В гостиной прохаживался, похлопывая себя хлыстиком по сапогу, стройный черноволосый юноша с ярко синими глазами. Он почтительно приветствовал хозяина, пожав черную руку и осведомившись о здоровье, а также передав наилучшие пожелания от своей матушки, доньи Бланки.
   Тэкеле знал, что Педро Хуарес происходит из аристократической, но обедневшей семьи. Утверждали даже, что предки Хуаресов были в родстве с королем Альфонсом Первым Энрикишем, но точно доказать это, конечно, было бы трудно – все-таки, прошло более восьми сотен лет с тех пор, как этот национальный герой Португалии разгромил мусульман в битве при Орики и присвоил себе титул короля.
   С молодым аристократом Лиза Трухина познакомилась в аэропорту в день своего прибытия в Лиссабон, и синеглазый красавец немедленно предложил очаровательной русской девушке стать ее гидом при осмотре достопримечательностей португальской столицы. Через два дня он уже называл себя ее верным рабом, и смешливая Лиза вертела им, как хотела. Они объяснялись по-английски – Педро в течение нескольких лет жил и учился в Англии и свободно говорил на этом языке, хотя никак не мог избавиться от акцента. Это его крайне огорчало – он преклонялся перед англичанами и американцами, открыто выказывая презрение ко всему португальскому.
   Тэкеле с достоинством ответил на приветствие почтительно державшегося молодого человека и, оглянувшись, спросил:
   – Где же моя внучка?
   – Мисс Лиза пошла переодеться после прогулки, сэр. Я здесь в ожидании ее дальнейших приказаний, – ответил Педро шутливо-торжественным тоном.
   – Гм, вы с ней довольно быстро нашли общий язык, не так ли?
   Лицо Педро выразило благоговейный восторг.
   – Моя матушка была в восхищении, когда я на той неделе представил ей мисс Лизу – мы случайно встретились в оперном театре «Сан-Карлуш». У моей матушки, сэр, исключительно изысканный вкус, она обожает оперную музыку и часто посещает театр со своей подругой. Знаете, сэр, моя мать дружит с близкой родственницей премьер-министра. Вообще, наша семья во все времена принадлежала.… Хотя, извините, сэр, я отвлекся. Я хотел, раз уж представилась возможность, поговорить с вами наедине… Сэр, вы разрешите мне считаться женихом вашей внучки? Моя матушка полностью одобряет мои намерения.
   Тэкеле пожевал, но ничего не ответил, подумав про себя:
   «Эге, видно ты и твой братец уже промотали отцовское наследство, раз твоя мать с такой энергией набивается в родственники к старому негру».
   Он знал, что Рамон, старший брат Педро был гомосексуалистом и все оставшиеся от отца деньги тратил на своих многочисленных любовников, а сам Педро, два года проучившись в Оксфорде, бросил университет, попытался заняться бизнесом, но оказался никудышным бизнесменом и разорился в пух и прах. Внешне этот синеглазый аристократ выглядел желторотым юнцом, хотя имел за своей спиной богатое прошлое, да и лет ему было не так уж мало – где-то под тридцать.
   Подростком Педро, как и его брат, выказывал склонность к однополой любви, но, вернувшись из Англии, поменял ориентацию. Когда бизнес не удался, он попытался создать рок группу на пару со своей подружкой и двумя студентами из Порту. В один прекрасный день эту подружку вместе со студентами нашли в его квартире мертвыми. Результаты экспертизы показали, что смерть наступила от передозировки наркотиков. Педро сумел доказать, что в тот день уезжал из столицы, поэтому ему не было предъявлено никаких обвинений, но слухи ходили самые разные.
   Увидев, что старый малавиец молчит, Хуарес хотел добавить еще несколько аргументов в свою пользу, но в это время в гостиную впорхнула Лиза.
   – Здравствуй, дедушка, я тебя сегодня утром видела или нет? Дай поцелую на всякий случай, – она чмокнула невольно просиявшего Тэкеле в черную щеку и повернулась к потомку короля Альфонса: – Слушай, Петька, я немного устала, у меня от этой лошади вся задница ноет. Ой, прости! – она фыркнула и прикрыла рукой рот. – Ты меня во дворец Ла Эштрела потом свозишь, ладно? Я тебе позвоню.
   – Я готов отвезти вас туда в любой момент, моя королева.
   Молодой аристократ немедленно поднялся и начал прощаться. Он вновь торжественно пожал черную руку Тэкеле и благоговейно поднес к губам тоненькие пальчики Лизы. Тэкеле, проследив взглядом за слугой, затворившим за Хуаресом дверь, повернулся к внучке.
   – Этот Хуарес просил у меня твоей руки, – сказал он безо всякого выражения.
   – Что, пардон? – она со смешком вытаращила глаза.
   – У него недурная внешность для белого, – невозмутимо продолжал старик, – и, возможно, он наговорил тебе кучу вздора о своем королевском происхождении. Однако я наводил справки относительно состояния дел его семьи и…
   – Дед, – весело перебила его Лиза, – ты меня за дуру считаешь? Петька, конечно, ничего парень, но все время крестится, надоедает.
   – Что ж, крест – символ их католической веры, – рассудительно заметил Тэкеле, – хотя сам я – правоверный мусульманин и предпочел бы, чтобы мои дети и внуки тоже исповедовали мою веру. Однако твой отец, когда я один раз поднял этот разговор, заявил, что он вообще неверующий. Это и неудивительно – в то время, помню, когда я учился в Москве, верить считалось не меньшим грехом, чем воровать.
   – Это все ерунда, дед, история. Сейчас кто во что хочет, в то и верит. Я в Москве на Пасху два раза в церкви была, но мне католичество тоже нравится – очень красиво. Нудно только, у нас столько не крестятся, сколько Петька, например. Собор увидел – крестится, колокольный звон услышал – крестится. Даже перед тем, как меня трахнуть, крестится.
   Тэкеле был шокирован. Он чопорно произнес:
   – Ты имеешь в виду, что ты с ним…
   Лиза слегка смутилась и очаровательно повела плечами. – Да ладно тебе, дед, что за ерунда – все сейчас так делают. Вообще-то, конечно, нехорошо было мне тебе об этом говорить, извини. Так – сорвалось. Да мне уже этот Педро и надоел – я в опере с одним мальчиком из России познакомилась, его Дмитрием зовут. У него отец дипломат, Дима к нему на лето приехал. Я ему как раз сейчас звонила, когда переодевалась, мы с ним завтра в Романский собор хотели съездить. Так что Хуарес – вчерашний день.
   – Гм, – Тэкеле подумал и решил с ней не спорить, – но ты, надеюсь, позаботилась, чтобы никаких последствий…
   Лиза весело рассмеялась и махнула рукой.
   – Ты что, дед, думаешь, я вчера родилась? Да я уже три года таблетки пью.
   – Не только в этом дело. Видишь ли, этот Хуарес имел довольно сомнительные связи. Его прежняя подруга была наркоманкой, а его брат – гомосексуалист.
   – Голубой? Круто! А он мне даже не рассказал! Не волнуйся, дед, СПИД – это страшные сказки для плохих детей. Да ладно, не расстраивайся из-за этого Петьки – хочешь, я его завтра же пошлю подальше?
   – Да, кстати, – вспомнил вдруг Тэкеле, – на завтра ничего не планируй, потому что завтра мы с тобой вылетаем в Германию к твоим родителям.
   Лицо Лизы сразу вытянулось.
   – В Германию? Но почему? Я же еще неделю хотела здесь побыть! Это из-за того, что я тебе рассказала про Петьку, да? Так я всегда так, а мама говорит, что я уже взрослая и сама знаю, что мне делать. Дед, ну ладно тебе!
   – При чем здесь твой Педро, у меня возникли проблемы – нужно срочно повидать Теодора и Полину. Хотя, мне кажется, ты должна была бы учиться в Германии и жить с родителями. Так что собирайся, – голос его неожиданно смягчился, – не огорчайся, Лиза, ты ко мне можешь приехать в любой момент, я всегда тебя жду.
   – Ладно, – вздохнула она и поднялась, – тогда пойду и позвоню Димке – скажу, что завтра мы с ним никуда не поедем.
   – Не огорчайся, не надо огорчаться, – с внезапно проснувшейся в душе нежностью повторил старый малавиец, – если хочешь, я сделаю тебе какой-нибудь подарок. Скажи, чего бы тебе хотелось?
   Однако Лиза в настоящий момент была так огорчена, что абсолютно ничего не хотела. Махнув рукой, она вышла из гостиной и, запершись в своей комнате, хотела позвонить новому русскому приятелю по мобильному телефону, но обнаружила, что на нем закончились деньги. Пришлось воспользоваться стоявшим в углу на тумбочке стационарным.
   – Дима, это опять я. Завтра мы с тобой никуда не поедем – дедушка попросил отвезти его к родителям в Германию. Нет, кроме меня о нем некому позаботиться – родители работают, а старик совсем одряхлел, нельзя его одного отпускать. Скукотища, конечно, мне с ним, но что делать – родной дед. Чао, целую, увидимся в Москве. Запиши мой домашний номер.
   Закончив разговор, она немного успокоилась и начала собираться в Германию. Тэкеле тоже положил трубку параллельного телефона, по которому слушал беседу внучки с приятелем, и попытался вспомнить, что означают русские слова «одряхлел» и «скукотища». Остальное в разговоре он, как сам считал, понял и был немного тронут.
   «Никто из моих внуков не сравнится с этой девочкой, – думал он. – Как искренне она заботится обо мне! И при этом не льстит и не выпрашивает подарков, как остальные. Решено – я оставлю треть своего имущества Теодору, а Лизе – четверть. Ничего, что они белые. Родерик тоже получит четверть – он искренне меня любит. А остальное пусть рвут на части Альфредо и Эндрю».

Глава вторая

   Работа над проектом умудской здравницы для представления на конкурс в основном была завершена во второй половине августа. Илья отказался принять участие в разработке проекта, и Филев особо не настаивал, зная, что зять выполняет срочный и высокооплачиваемый заказ банкира Конти. Однако Лиля рвала и метала, она даже вырвалась на пару дней в Москву ради того, чтобы серьезно поговорить с законным супругом.
   Дома Ильи не оказалось, на работе телефон не отвечал, мобильный был выключен, и ночевать он не пришел. До самого рассвета Лиля в ярости металась по квартире – она прекрасно знала, где ее муж, но по каким-то ей одной только ведомым причинам не хотела самой себе в этом признаться. Утром она учинила допрос с пристрастием приходящей домработнице Зое, в обязанность которой входило поддерживать порядок в квартире в отсутствие хозяйки. Та без всякой утайки сообщила, что хозяин бывает дома очень редко – иногда заходит взять какие-то книги или документы, но почти никогда не ночует. В словах Зои Лиле почудилась насмешка. Холодно взглянув на нее, она заметила:
   – Шторы в столовой, как я вижу, не менялись около месяца. Если вам так трудно выполнять свои обязанности, Зоя, то, я думаю, нам придется расстаться. Я плачу вам двести долларов в месяц, а вы практически ничего не делаете.
   – Я… я недавно меняла…
   Домработница побледнела, но не могла придумать, что еще сказать в свое оправдание. Лиля нетерпеливо махнула рукой.
   – Сейчас мне некогда слушать ваш лепет, я ухожу. Считайте, что это последнее предупреждение, – она выпила кофе и отправилась на фирму.
   Они с Ильей столкнулись в дверях у входа. Увидев законную супругу, он слегка вздрогнул, но сразу же взял себя в руки и холодно кивнул.
   – Привет. Мне сейчас некогда, я должен сделать кое-что срочное.
   Лиля шла следом за ним, стараясь не отстать. Илья включил компьютер и ждал, пока тот загрузится, потом начал изучать появившуюся на экране монитора таблицу. Оба молчали, Илья, не глядя в сторону Лили, щелкал мышкой и стучал по клавишам, а она, присев на соседний стул, терпеливо изучала его неподвижный профиль. Наконец, не выдержав затянувшегося безмолвия, сказала:
   – Я хочу попросить тебя кое в чем помочь нам, Илюша. Мы уже почти закончили работу, но без твоей консультации нам не обойтись. Игнатий Ючкин – прекрасный экономист, но есть нюансы, в которых он не разбирается – он ведь не программист и не имеет технического образования.
   – У вас есть программисты, – не поворачивая головы, ответил Илья, – а я именно сейчас очень и очень занят, твой отец в курсе. Так что перенесем беседу куда-нибудь на потом.
   – Позволь, я прилетела в Москву на два дня – специально для разговора с тобой. Где нам разговаривать? Дома ты не появляешься, телефон у тебя выключен или не отвечает. Приехала сюда – ты недоволен. Словно это не моя фирма.
   Он пожал плечами и поднялся.
   – Нет проблем – приезжай. А я пошел – не хочу тебе мешать на твоей фирме.
   Лилиана вцепилась в его руку.
   – Илья, пожалуйста! Мне нужно поговорить.
   – Лиля, тут работают люди, сюда каждый момент могут войти, – он осторожно отцепил ее пальцы.
   – Тогда закрой дверь на замок! – подбежав к двери, она захлопнула ее и, прижавшись к ней спиной, всем своим видом дала понять, что ни под каким видом его не выпустит. Вздохнув, Илья вернулся на свое место за компьютером.
   – Хорошо, говори, я слушаю.
   Лиля придвинула стул вплотную к нему и села. Голос ее тут же приобрел начальнические нотки.
   – Во-первых, я хочу знать, чем это ты так занят – что за срочная работа. Обо всех заказах нужно меня информировать, официально возглавляю фирму я.
   – Заказ мне передал твой отец, а ты в последнее время занималась проектом и мало интересовалась делами фирмы.
   – Наша фирма связана с папиной системой франчайзинга, – сдвинув брови, раздраженно возразила она, – мы работаем по системе контрактов, но, тем не менее, папа не может тебя загружать, не поставив меня в известность, запомни это на будущее. Так что, будь уж так добр, сообщи мне подробности.
   Илья с саркастическим видом приподнял бровь и усмехнулся.
   – А, ну да, конечно! Ты же всему голова, а твой отец только так – с боку припеку. Итак, слушай коротко: я написал программу, позволяющую частично восстановить уничтоженную вирусом информацию, и теперь выслеживаю хакера, ворующего деньги с банковских счетов. Ставлю тебя также в известность, что мне, возможно, придется съездить в Германию. С подробностями моей работы можешь ознакомиться самостоятельно, ты специалист. Садись за мой компьютер и все досконально изучи. Может даже, присоветуешь что-нибудь полезное – ты же у нас кладезь мудрости. Будут вопросы – спрашивай. Все, я пошел на другой компьютер.
   Он вывел на экран данные и, уступив Лиле свое место, пересел за соседний компьютер. Она закусила губу от досады, но все же сумела невозмутимо произнести:
   – Ладно, иди и работай. Только не уходи далеко – у меня могут возникнуть вопросы.
   Минут пять оба сидели молча, потом Лиля кротко спросила:
   – Как твой сын?
   – Спасибо, хорошо, – сухо буркнул он.
   – Муромцев сказал, что его уже выписали. Я рада, что ребенок в хорошем состоянии. В конце концов, это даже неплохо, что у тебя есть сын и дочь. Думаю, еще лучше было бы, если б они росли вместе.
   Илья неопределенно хмыкнул, подавив острое желание покрутить пальцем у виска.
   – Гм. Думаю, это… вряд ли возможно.
   Развернувшись на стуле, она уставилась на него сияющими глазами.
   – Почему же, дорогой? Если эта женщина согласна отдать нам мальчика, то я всегда приму его – ведь это твой сын! Я буду любить его не меньше, чем нашу Танечку.
   На лице ее появилась мечтательная и нежная улыбка.
   – Если у вас нет вопросов, госпожа официальная владелица фирмы, – холодно сказал Илья, – то я хотел бы ненадолго отлучиться.
   – Подожди еще, я не закончила. Кое-что хочу распечатать, чтобы еще раз просмотреть на досуге. Да, этот хакер – интересный господин, и его идеи достойны восхищения, но ты его, конечно, раскрутишь. И когда ты едешь в Германию?
   – Как успею закончить – в начале или середине сентября. Есть еще вопросы? Что-нибудь неясно?
   – Пока все понятно, спасибо. И долго ты там пробудешь?
   – Мне нужно поработать с их базой данных и установить мою программу. Я представлю тебе полный отчет о поездке – в письменном виде.
   – Конечно, представишь, но я сейчас не об этом, – неожиданно добрая улыбка тронула ее губы, – меня тревожит, что ты будешь очень скучать без сына все это время.
   Тон ее стал таким теплым и ласковым, что Илья содрогнулся.
   – Не переживай так сильно за меня, Лиля, а то заплачу. Долго я в Германии сидеть не собираюсь – постараюсь уложиться в неделю.
   – Ну, за неделю тоже может многое случиться – особенно, когда ребенок так мал, как твой сын.
   – Думаю, все обойдется. Карине поможет няня, и сестра ее где-то до середины сентября еще побудет в Москве. Ты ее помнишь, наверное?
   Вопрос был задан им с явной ехидцей, но Лиля сделала равнодушное лицо и небрежно пожала плечами.
   – Это та рыжая старуха?
   – Что ты, Лиля, она твоя ровесница.
   – Да? Мне показалось, ей лет сорок, очень потаскано выглядит. Что ж, если у нее есть хоть капля соображения, пусть объяснит своей сестрице, что та не сможет одна вырастить ребенка. Разумнее будет отдать мальчика отцу. Хорошо или плохо, но мы с тобой – семья.
   – О, как семья мы, конечно, производим впечатление! Особенно когда ты возникаешь передо мной с пистолетом в руке.
   – Пойми, Илюша, я тоже человек и могу иногда потерять терпение, но ты должен знать: я всегда тебя пойму. Знаешь, я ведь сама очень открытый человек и единственное, чего не переношу, так это обмана. Только из-за этого, из-за обмана, я тогда в клинике рассердилась на Муромцева – он должен был немедленно поставить меня обо всем в известность. Конечно, я понимаю, что ты владелец клиники, и Муромцев обязан был позаботиться о твоем ребенке, но за обман я решила серьезно его наказать.
   – Ты очень суровая, Лиля, тебе дай волю – ты всех нас в угол поставишь.
   – Не паясничай, – одернула она его матерински нежным тоном, – это у вас с Муромцевым манера, которой я не терплю. Он на тебя очень плохо влияет. Так вот, на чем я остановилась? Ах, да, я хотела наказать дорогого Антона, но папа меня уговорил его простить. Он напомнил, что, в конце концов, Муромцев помог появиться на свет нашей дочери. Это, конечно, самое-самое в моей душе. Ты же знаешь, дорогой, все, что связано с тобой, для меня свято – твоя дочь, твой сын. Милый, почему ты не спрашиваешь, как наша дочь?
   Лицо Ильи окаменело. Неподвижно глядя на экран, он холодно ответил:
   – Я постоянно разговариваю по телефону с дядей Андреем и имею обо всем полную информацию.
   – Ах, да, дядя Андрей ведь сейчас гостит у нас в Швейцарии. Знаешь, он такой работоспособный для своего возраста – просто удивляюсь. И так трезво мыслит, что я просто поражена – даже не подозревала, что у него такой широкий кругозор. И это при всем том, что он не специалист в области экономики. Кстати, как Виктория?
   – Можешь съездить к ней на дачу и пообщаться с ее собаками.
   – Вряд ли успею – я ведь вырвалась в Москву на день-два. Думала, ты все-таки сможешь нам помочь с деталями. Так ты наотрез отказываешься ехать в Лозанну?
   – Лиля, ты же видишь, сколько у меня работы. Возьми распечатку и ознакомься на досуге, как ты того пожелала.
   Он вытащил из принтера и подал ей распечатку. Лиля поморщилась.
   – Так быстро распечатал? Понятно, чтобы я поскорее ушла. Ладно, – лениво поднявшись, она взяла бумаги и неожиданно быстро – так, что он не успел увернуться, – поцеловала его в губы, – мне еще надо съездить в клинику и взглянуть, как поживает наш с тобой друг Антон.
   – Ты только там потише, ладно? – кротко попросил Илья. – Вокруг больные люди, могут испугаться. И Антона не дергай, если можно, а?
   – Ну, если ты просишь, – она негромко засмеялась и пошла к выходу, – я буду строгой, но справедливой. Хотя, если хочешь знать честно, то я держу его только из уважения к дяде Андрею. Это же надо – получать такие деньги за то, что целые дни просиживаешь в кабинете и попиваешь кофе!
   Приехав в клинику, она сразу поднялась в кабинет Антона и в дверях столкнулась с ним нос к носу. Он махнул рукой и торопливо сказал:
   – Привет. Меня вызвали в гинекологию, посиди, отдохни. Или сходи к бухгалтерше – она на месте, зараз получишь все отчеты.
   Уже ему в спину Лиля возразила:
   – Нет уж, ты отложи, пожалуйста, все дела, раз я приехала, нам надо побеседовать.
   Антон даже не замедлил шага, лишь слегка повернул голову, бросив ей через плечо:
   – Не могу, сложный случай. Кофейку попей.
   Лиля, с возмущенным видом поджав губы, уселась в кресло. В кабинет заглянула секретарша.
   – Лилиана Александровна, вам кофе сделать?
   – Если не трудно, конечно, – холодно ответила Лиля, – а то смотрю, у вас все, начиная с главврача, безумно заняты.
   – Антон Максимович очень заняты, – простодушно подтвердила девушка, – утром сложную больную с кровотечением привезли. Когда сложная больная, он и домой не едет – всегда у себя в кабинете ночует. Вам черный или с молоком сделать?
   – Черный.
   Лиля огляделась по сторонам и, когда секретарша внесла кофе, невинно спросила:
   – А Антон Максимович как – один здесь ночует?
   – Нет, что вы, у нас в каждом отделении всегда ночная бригада дежурит.
   – Да-да, конечно, но я не о том. У нас в клинике ведь много симпатичных сотрудниц, а Антон Максимович – человек молодой, неженатый.
   Девушка побагровела так, что на лбу у нее выступил пот.
   – Я не знаю. Нет, честно – не знаю.
   – Да ладно, чего там, – Лиля достала из сумочки пятидесятидолларовую купюру и сунула секретарше в карман, – говорите, что есть.
   – Да я ничего не знаю, – ее глаза уперлись в кончик выглядывающей из кармана зеленой купюры, – хотя… вот…
   – Да ну же, смелей.
   – Я вот, – девушка слабо икнула и прошептала, – один раз прихожу утром, а кабинет заперт. Антон Максимович обычно никогда не запирается, а тут… И потом еще несколько раз. Я просто пораньше в эти дни приходила – меня знакомый на машине подбрасывал.
   – Ну и что – выходил кто-нибудь из кабинета?
   – Да я ж… я ж под дверью не могу все время стоять – в девять у нас пятиминутка, каждый должен быть на своем месте, а мой кабинет на другом этаже.
   – Да, неудобно, когда шеф и секретарша на разных этажах. Но неужели вам нелюбопытно было посмотреть, проследить? Да вы не стесняйтесь, мы, женщины, ведь по природе любопытны.
   – Да я ведь не могу пятиминутку пропускать, у нас с этим строго. Антон Максимович знаете, как ругается, если что! Если кто-то в этот день выписывается, то я должна все отметить, чтобы подпись главврача на эпикризе не забыть поставить, документы оформить.
   – М-да, неудобно. Неудобно, так – кабинет секретаря должен примыкать к кабинету главврача, я решу, что тут можно сделать. Так вы думаете, это кто-то из медсестер?
   – Не знаю, – испуганно пискнула секретарша, – у Антона Максимовича трехкомнатная квартира, зачем ему кого-то сюда приводить?
   Лиля смерила ее холодным взглядом.
   – Ладно, идите. Если что-то узнаете, то сообщите главному бухгалтеру – любая информация вам будет оплачена, я распоряжусь. А сейчас сварите мне еще кофе, у вас неплохо получается.
   Она допивала уже пятую чашку, когда, наконец, появился Муромцев и, махнув ей рукой, чтобы не мешала, начал куда-то звонить. Закончив разговор, он повернулся к Лиле и резко сказал:
   – Через два часа у нас операция, так что времени у меня мало, и если вы что-то хотите сказать, госпожа владелица клиники, то приступайте. Потом мне нужно еще отдохнуть.
   – Успеешь отдохнуть, – она поднялась и, подойдя к нему сзади, неожиданно прижалась грудью к его спине, – два часа-то у нас есть.
   Антон мягко высвободился и отошел к окну, где стояла кофеварка.
   – Хочешь кофе? – дружеским тоном спросил он.
   – Твоя секретарша уже напоила меня. Кстати, это ее обязанность, ты не должен сам варить кофе у себя в кабинете.
   – Да? А я люблю. У меня, кстати, это лучше, чем у нее получается. Хочешь сравнить?
   – Раньше ты так не бегал от меня на другой конец кабинета!
   – Кабинет, Лиля, это кабинет, – наставительным тоном ответил Антон, – спальня – это спальня. Сейчас разгар рабочего дня.
   – Да? – ее тон стал ироническим. – Ты, как я узнала, предпочитаешь приводить сюда баб по ночам.
   Он на секунду смутился, но тут же весело хмыкнул.
   – А почему бы мне и не приводить баб? Надо пожить в свое удовольствие, пока ты мне не отстрелила яйца. Отстрелишь – тогда уж, конечно.
   – Ах, вот ты о чем! Обиделся? Да ладно, брось, – она взяла со стола фотографию в рамке и начала вертеть в руках. – Это твоя мама?
   – Дай сюда.
   Поспешно забрав у нее фотографию, Антон поставил ее на полку. Лиля, следившая за ним взглядом, неожиданно сказала:
   – Я решила привезти Таню в Москву. В конце концов, девочка должна расти с матерью и отцом, как ты считаешь?
   Встретив ее смеющийся взгляд, он вздрогнул и отвернулся.
   – Что ж, это твоя дочь, тебе лучше знать.
   – Раз Илья так держится за эту вшивую Россию, то и нам с дочкой придется здесь жить. Не дело это – они с Таней почти восемь лет не видели друг друга. Дико! Ведь это отец и дочь! – она ласково улыбнулась. – Что ты по этому поводу думаешь, Антон?
   Он прошелся по кабинету и остановился перед ней, с угрюмой болью глядя в ее блестящие темные глаза.
   – Для чего ты это говоришь, почему тебе так приятно делать людям больно, Лиля?
   Ее бровь с деланным недоумением взлетела кверху.
   – Больно? Что ты, дорогой, я не хочу делать тебе больно – просто интересуюсь твоим мнением.
   – Ты знаешь, что значит для меня эта девочка, откуда в тебе столько жестокости?
   – Жестокости? Боже, дорогой, я ведь и забыла! Если честно, то я думала, что и ты забыл о столь малозначительном факте.
   – О том, что Таня моя дочь? Конечно, это же такая мелочь! Обычная житейская мелочь.
   – Но, дорогой, чего ты хочешь, зачем тебе вообще об этом думать? Кстати, папа и дядя Андрей хотели вызвать тебя в Швейцарию, чтобы выслушать твое мнение о некоторых сугубо медицинских деталях проекта, но я была категорически против – я ведь знала, что тебе неприятно будет видеть Таню, ты можешь расстроиться.
   – Спасибо, Лиля, я ценю твою доброту и твое благородство.
   Отвернувшись, Антон подошел к окну и уперся лбом в стекло, неподвижно глядя на весело бьющий в саду фонтанчик. Лиля поднялась, неслышно ступая, приблизилась и положила руку ему на плечо. Голос ее стал вкрадчивым:
   – Разве я не добра и не благородна? Я постаралась помочь тебе, когда у тебя были проблемы с деньгами. Ведь это благодаря мне ты сейчас ведешь достойную жизнь, ни в чем не нуждаешься. Посмотри, как в России живут бюджетники, – свиньи в Европе и то живут лучше. А теперь, когда ты купил себе «форд», и у тебя поднялась самооценка, ты начал меня упрекать.
   Резко повернувшись, он сбросил ее руку. Они стояли почти вплотную друг к другу, и глаза Лили внезапно затуманились желанием. Антон поспешно отстранился.
   – Не надо Лиля!
   – Ты злишься из-за Тани? Это же просто смешно! Ты – мужчина, ты сто раз мог завести себе кучу детей – с женами или с любовницами. Это для женщин дети – плоды девятимесячных страданий. Поэтому они с ними и носятся, но ты…
   – Перестань, я не хочу с тобой об этом говорить! Пусть та боль, которую ты причиняешь другим, отзовется в тебе самой!
   Он не ожидал, что слова его так подействуют. Лиля качнулась, как от удара, и лицо ее исказила судорога.
   – А мне не больно, нет? – закричала она, прижав к груди руку. – Ты кого-нибудь любил так, как я люблю Илью? Ты знаешь, как я мучаюсь и страдаю? Вы все говорите: оставь его, нужно его забыть! Это смешно, это ерунда, я не могу, не могу, мне больно, и боль эта все сильней! У меня разрывается сердце – всегда, понимаешь? Когда я веду совещание, когда даю интервью журналистам, когда испытываю оргазм с другими мужчинами. Можно разве столько страдать? Мне тогда было семнадцать – на первом курсе, когда он на лекции подсел рядом и попросил лишнюю ручку. С тех пор я не знаю покоя. Смешно, да? Я ходила к гипнотизеру, я крестилась и молилась – все бесполезно!
   Ее начало трясти, и Антон испугался.
   – Сядь и выпей воды. Успокойся, пожалуйста!
   – Я не могу, понимаешь? – зубы ее стучали о стакан. – Бывает любовь от бога, а бывает – от дьявола. Так мне один католический священник сказал. Знаешь, – губы ее тронула слабая улыбка, – я приняла католичество.
   Антон не удержался и фыркнул.
   – Тогда тебе прямая дорога в монастырь – одним махом решишь все проблемы. С твоей хваткой быть тебе аббатиссой.
   – Не зубоскаль, вера – это святое. Ладно, я пошла, ты испортил мне все настроение. Счета клиники, надеюсь, в порядке?
   – Это уж вы узнавайте в бухгалтерии, хозяйка, возможно, я между делом пару миллионов баксов и прикарманил.
   – Не волнуйся, мне известно обо всем, что творится в клинике, – она поднялась, и лицо ее стало строгим, – кстати, у нас есть строгое правило: персонал, включая главврача, не должен заниматься друг с другом интимом в клинике – это может повредить нашей репутации.
   Распахнув перед ней дверь, Антон широко улыбнулся.
   – Спи спокойно, аббатиса, твой персонал, на высоте.
   Избавившись от Лилианы, он взглянул на часы и решил еще раз сходить в гистологам. Кровотечение у женщины удалось остановить, она имела на руках заключение гистологов о том, что образование в матке – полип. Следовало готовить ее к операции, но Муромцева почему-то грызли сомнения. Он направил соскоб на дополнительное исследование и в ожидании результатов операцию отложил.
   Гистологи занимались полученными образцами с самого утра. Это были молодые ребята – лет по двадцать восемь, – муж и жена. Муромцев сам пригласил их работать в клинике и был рад, что сумел настоять на своем, хотя Лилиана долго кричала и возмущалась:
   – Ты что, не понимаешь? Для поддержания имиджа нам нужны в штате доктора или хотя бы кандидаты наук! Посмотри, доктор медицинских наук прислал свое резюме.
   Антон равнодушно пожал плечами.
   – Ну и что? Ясно же – не поделил что-то с руководством своего института и разослал резюме в несколько частных клиник.
   – Ну и что?
   – То, что человек любит качать права и сеять смуту. У нас нужно работать в поте лица своего, здесь клиника, а не НИИ.
   Лилиана тогда надулась, но ее отец оставил за главврачом клиники Муромцевым право решающего голоса. И теперь, войдя в лабораторию, Антон еще раз мысленно поблагодарил Филева за право самому набрать штат сотрудников. И еще за то, что тот не поскупился приобрести для клиники самое высококачественное диагностическое оборудование.
   – Я думаю, все так и есть, как вы подозревали, Антон Максимович, – сказал, оторвавшись от экрана монитора, мужчина-гистолог, – после обработки изображения по новой программе идентификации, получаем высокодифференцированную аденокарциному. Прежде диагноз был расплывчатый, потому что опухоль приближается к пограничному типу.
   Его жена, напоминавшая худенькую, замученную уроками школьницу, подтвердила:
   – Да, мы трижды проверили.
   Муромцев подошел к компьютеру, потер подбородок и посмотрел на выданное программой заключение.
   – М-да, печально, – сказал он, – я недавно звонил в институт, где первоначально делали гистологию, и их гистолог с пеной у рта доказывал мне, что здесь аденоматозный полип. Значит, операция отменяется, отправляем ее к онкологам.
   – Жалко – молодая, переживать будет, – огорченно вздохнула женщина.
   – Да ладно тебе – высокодифференцированная же, – бодро возразил ей муж, – после химии и облучения девяносто пять процентов полного излечения. Тем более, что на ранней стадии захватили.
   Она возмутилась:
   – Да? А волосы полезут? Тебе бы как? У нее же муж!
   – Не спорьте, ребята, – сказал Антон, торопливо направляясь к выходу, – подготовьте заключение и сбросьте на мой компьютер, а я спущусь переговорить с пациенткой.
   – Антончику бы медиумом работать, да? – заметила женщина, глядя ему вслед. – Слушай, Вася, а ведь это уже четвертый раз за то время, что мы тут работаем, он определяет раннюю онкологию, да? Просто так – посмотрит глазом и велит уточнить диагноз.
   – Это уж от бога, – кивнул Вася, вновь прилипая к экрану, – и вообще он хороший мужик, порядочный. Другой бы сейчас назначил операцию, содрал с них бабки, и все взятки гладки – гистологи-то из НИИ дали доброкачественную.
   – А я слышала, что наша хозяйка хочет его уволить – мне секретарша недавно говорила. Все придирается, все на него чего-то навесить хочет.
   – Она что, вообще дура? – хмыкнул Вася и покрутил пальцем у виска. – Мужик умный, грамотный, работает, как вол. Где она еще такого найдет? К нам даже из Питера за консультацией приезжали и из Новосибирска, помнишь?
   – Знаешь, что говорят? – жена из предосторожности оглянулась и чуть наклонилась в его сторону, понизив голос. – Ты помнишь ту грузинку Чемия с пороком сердца – ту, из-за которой все на ушах стояли? Так это любовница мужа хозяйки, и ребенок – от него. Только ты смотри, чтобы никому, ладно?
   – С ума сойти! И он ее с ребенком здесь в патологии больше двух месяцев держал? А хозяйка-то не знала что ли?
   Жена, совсем близко приблизила губы к его уху и зашептала:
   – Секретарша говорила: шум стоял – ужас! Даже стреляли, и кто-то кому-то что-то прострелил. Только ты никому, ладно?
   – Ладно, болтуша, давай лучше, займись работой, – недовольно ответил Вася, – языки у вас у всех больно длинные. Надо же – такого напридумывать!
   Антон в это время сидел в палате рядом с больной, которая, всхлипывая, говорила:
   – Так я надеялась – удалят этот полип, и кончатся мои мучения. Муж хотел ребенка.
   – А почему и нет? – бодро возразил Муромцев. – Пройдете курс лечения, прооперируетесь, возможно, а потом организм восстановится и придете к нам рожать. У вас никаких противопоказаний нет.
   – От химиотерапии и облучения волосы выпадают.
   – Выпадают, не спорю, но потом новые растут – еще гуще.
   – Я боюсь, муж меня бросит, – откровенно сказала она и печально посмотрела на него заплаканными глазами, – он так обрадовался, когда в институте ему сказали, что у меня рака нет – у него и мать, и отец от рака умерли, он думает, что это заразно. Я с ним столько спорила, но его не переубедить.
   – И не стоит переубеждать, – возразил Антон, – человека, который имеет фобию, переубеждать бесполезно.
   – Тогда что делать? Ведь если я пойду к онкологу, он сразу узнает. Доктор, – она вдруг приподнялась на локте и бросила на него отчаянный взгляд, – пусть меня прооперируют здесь, у вас, какая разница? Потом я буду потихоньку лечиться у онколога. Я вам все оплачу в двойном размере.
   Муромцев покачал головой и ласково коснулся ее руки.
   – А вот этого нельзя, – мягко ответил он, – вас должен лечить специалист онколог, а у нас нет онкологического отделения. От мужа вы все равно не скроете, что лечитесь. Положитесь на судьбу – я сегодня разговаривал с вашим мужем, он очень вас любит.
   Лицо женщины словно окаменело, она легла на спину и бессильно вытянула руки вдоль туловища.
   – Тогда это для меня конец, и жить уж не знаю зачем – он меня все равно бросит. Он бизнесмен, вокруг него постоянно бабы вьются.
   Антон внезапно разозлился – на нее, на ее мужа-бизнесмена, на себя за свое бессилие.
   – Да вы понимаете, что говорите? Вам сейчас за жизнь бороться надо, а не сопли распускать. Вы смертельно больны, понимаете? Смер-тель-но! Но если вы будете лечиться, то со стопроцентной гарантией поправитесь – об этом надо думать. Вы поправитесь, у вас будут дети, если вы захотите – от него или от другого, – а все остальное не имеет значения.
   Пациентка испуганно дернулась, вскинула глаза – до нее начало наконец доходить. Еще раз потрепав ее по руке, он поднялся и уже когда был у двери услышал слабое:
   – Спасибо, доктор.
   Из-за этого разговора Антон чувствовал себя полностью выбитым из колеи. Поднимаясь к себе в кабинет по мраморной лестнице, он со злостью думал:
   «Ведь сто раз себе говорил: нельзя расстраиваться из-за каждого пациента! Это меня надолго не хватит».
   – Антон! Куда ты так бежишь?
   Возле лестницы стояла Карина с ребенком на руках, а рядом Маргарита с сумкой, полной подгузников.
   – Антон Максимович! – сверху, помахивая сумочкой, спускалась секретарша. – Я вам еще нужна? А то уже пять часов. Я подготовила для вас сводки, – она с интересом взглянула на Карину и поздоровалась: – Здравствуйте, ну как ваш малыш?
   – Да видите, никак не хотим оставить вас в покое, – улыбнулась та, – педиатр прописала какие-то витамины, а моя сестра против них возражает – говорит, что они плохо действуют на нервную систему. Мы вот приехали – можно мне посоветоваться с Любовь Павловной?
   – Любовь Павловна еще здесь? – спросил Антон у секретарши, потрогав подбородок и вспомнив, что нынче не брился.
   – Она сегодня до утра здесь будет – дежурит в ночную.
   – Тогда проводи Карину, скажи Любовь Павловне, что я просил Георгию Ильичу и Карине Георгиевне сделать полное компьютерное обследование.
   – Чего меня провожать, я тут все ходы и выходы… – начала было Карина, но Муромцев не дал ей договорить и, сняв у Маргариты с плеча сумку, повесил на плечо секретарши.
   – Проводишь и можешь идти домой, а я пока должен кое о чем проконсультироваться с Маргаритой Георгиевной насчет этих проклятых витаминов.
   – Какому Георгию Ильичу? – удивилась секретарша, поправляя сумку.
   – А вот этому, – кивнув на Жоржика, Антон крепко взял Маргариту за локоть и увел ее к себе в кабинет.
   Она молчала, и он вдруг вспомнил, что уже три дня не слышал ее голоса – с тех пор, как Карину выписали из клиники. Когда они оказались вдвоем, Антон, сжав между своими ладонями тонкие гибкие пальцы, дотронулся лбом до ее лба.
   – Ну что это такое, – сказал он, – садись, я тоже немного посижу, а потом сварю кофе. Ты не велела мне приезжать, не велела звонить, и сама не звонишь. Почему?
   – Не могу, поверь, любимый, – рука ее нежно коснулась его небритой щеки, – а ты сегодня не брился.
   – А я и вчера не брился, – рука его потерла подбородок.
   – Ты чем-то расстроен?
   – Есть немного. Как раз шел от больной – хотели оперировать, но мои гистологи выявили аденокарциному. В НИИ дали результат, что опухоль доброкачественна.
   – Высокодифференцированная?
   – Да.
   – Что за проблемы – в начальной-то стадии!
   – Так ведь эта дурочка чего, главное, боится – не рака, а что ее муж бросит. Пришлось пугнуть, как следует, чтобы осознала. Кажется, дошло.
   – И ты всегда так переживаешь из-за своих больных?
   – А ты разве не переживаешь из-за своих?
   – Я? – с ее губ сорвался странный смешок, но Антон не обратил на это внимания.
   – Знаешь, – сказал он, – если б мой отец начал вовремя лечиться, то прожил бы довольно долго – даже сейчас, возможно, был бы еще жив.
   Маргарита тяжело вздохнула и покачала головой.
   – Не знаю. Я помню, в каком он был отчаянии, когда всю нашу многолетнюю работу подсекли под корень. Он просто не хотел больше жить, и я, честно говоря, тоже.
   – То-то и оно, что люди порой не видят главного. Скажи, Маргарита, почему ты не можешь выйти за меня замуж и жить, как живут все люди? Чего ты постоянно боишься?
   Внезапно схватив его руку, Рита покрыла ее страстными поцелуями.
   – Антон, любимый мой, ненаглядный! Я не хочу, чтобы кто-то знал о нас, потому что тогда ты станешь заложником. Моя сестра, а теперь и племянник уже заложники. Я не хочу, чтобы и ты….
   – Ты должна мне все сказать, слышишь!
   – Не могу, – она с горечью качнула головой, – не проси. Даже Карине. Потому что тогда она подвергнется смертельной опасности. Поверь только одному: это не плод больного воображения, это реальность.
   Взяв ее лицо в ладони, он нежно дотронулся губами сначала до левой щеки, потом до правой.
   – И как же мы теперь будем, Ритка? ведь ждал тебя всю мою жизнь и даже не подозревал, какая ты. Моя рыжая, зеленоглазая, ненаглядная моя! Хорошо, не говори мне, но просто уедем куда-нибудь – подальше от этих людей.
   – Поздно! – из груди ее вырвалось рыдание. – Поздно, милый мой, любимый, – от себя не убежишь и не спрячешься. Сегодня я пришла попрощаться.
   – Как?!
   – Уезжаю дней через десять, но увидеться мы больше не сможем – мне кажется, за мной следят. Пока Карина находилась в клинике, было естественно, что я провожу здесь все дни и ночи, но теперь…. Сегодня я даже наговорила на совершенно безвредные витамины, чтобы Карина приехала проконсультироваться в клинику. Но больше мы встретиться не сможем.
   Антон криво усмехнулся.
   – Да, ты очень изобретательна. Однако, вычислить нас ничего не стоит – мы даже дверь не всегда запирали. Сегодня Лилька была здесь и намекала, что я приятно провожу время с кем-то из медсестер.
   – Видишь, она меня даже не подозревает. Вычислить можно кого угодно – если подозревать. Но ведь всех людей на земле не заподозришь. Пока никто за тобой не следит, но если они узнают, что ты мне дорог, если они узнают, что ты, – она вдруг запнулась и опустила глаза.
   – Что? – он поднял ее голову за подбородок. – Что, Ритка?
   Она с трудом разлепила губы:
   – Что это ты – отец моего ребенка.
   – Так ты… – внутри у Антона все сжалось, и он, забыв обо всем, стиснул ее плечи.
   – Я жду ребенка, – жарко шепнула она ему на ухо, – и я хочу, чтобы ты меня сегодня обследовал и определил, все ли нормально. А дальше… дальше я уеду, и сама буду следить за своим здоровьем – ведь я врач.
   – Хочешь, я встану перед тобой на колени и попрошу не делать этого? Не рискуй так нашим ребенком, Маргарита, тебе уже тридцать шесть, и это первая беременность. Ты должна постоянно находиться под наблюдением.
   – Я очень здоровая – даже гриппом никогда не болею. Могу оперировать часами и не чувствую усталости. Если все будет благополучно, я скрою от них беременность и весной приеду к тебе – рожать.
   Он опустил голову и закрыл лицо руками.
   – Да, такая, видно, у меня судьба, не суждено мне счастья.
   Пытаясь оторвать его ладони от лица, она торопливо говорила:
   – Родной мой, если б я могла что-то изменить! Это случилось в девяностом, когда я совершенно отчаялась. Они нашли меня, я подписала контракт. Эта работа помогла мне вновь почувствовать себя человеком, но… если б я встретила тебя раньше! Поверь мне, поверь мне – я что-нибудь придумаю. Я так люблю тебя, что у меня сердце переворачивается. Я прожила тридцать шесть лет и не знала, что можно так любить.
   Антон усилием воли взял себя в руки и заглянул в искаженное страданием лицо странной рыжеволосой женщины.
   – Хорошо, не надо нервничать. Давай по возможности сделаем все, чтобы наш ребенок родился крепким и здоровым. Пока Карина с малышом на диагностике, давай пройдем в процедурную, я тебя осмотрю и сделаю все анализы. Если у нас останется время, мы побудем вместе, – и он уже привычным движением ласково дотронулся лбом до ее лба.

   Когда пробило девять, Маргарита внезапно очнулась и, высвободившись из объятий Антона, села, тревожно оглядываясь.
   – Антон, мы уснули, уже темно, и Карина…
   – Не волнуйся, они прошли диагностику и теперь отдыхают – я так распорядился.
   Она смущенно натянула на себя простыню.
   – Как ты думаешь, Карина… она догадывается? Илья рассказал ей что-нибудь? Ну… о нас с тобой.
   Антон ласково засмеялся.
   – Вряд ли он что-то сказал, да и зачем – твоя сестра очень умная девочка. Видишь, она не звонит мне, ничего о тебе не спрашивает. Если хочешь, можешь сама ей позвонить.
   Пока Маргарита говорила по телефону, Антон просмотрел сброшенные ему на компьютер результаты обследования Карины и ребенка.
   – Ладно, я еще побуду, – сказала Рита, кладя трубку, – Жоржик заснул, а Карина лежит и читает, их покормили. Вернее, ее. Она не торопится – сегодня Илья всю ночь будет на работе, у него какая-то срочная программа. Ты знаешь, что через неделю или две он должен съездить в Германию?
   – Илья – золотой парень, – с чувством произнес он, обхватив ее за талию, – и сестра у тебя тоже золотая. Однако мне, наверное, следует их предупредить…
   – О чем именно?
   – Лилька хочет привезти дочь в Москву.
   – Привезти в Москву? Зачем? – изумилась Маргарита, и тут же в ее зеленых глазах вспыхнул гнев. – Понятно – теперь, когда у Карины родился сын, она хочет девочкой давить на Илью. Стерва!
   – Это моя дочь, – глухо проговорил Антон, – не знаю, как я все это выдержу.

Глава третья

   О своем намерении увезти Таню в Москву Лилиана сообщила родителям после того, как работа над проектом была завершена. Однажды утром она проснулась раньше обычного – часов в пять – и, выскользнув из-под одеяла, бесцеремонно потрепала по плечу спавшего рядом с ней крепким сном Игнатия Ючкина.
   – Игнатий, проснись!
   – Что? А? – он сел, протирая глаза и недоуменно оглядываясь по сторонам. – Еще ведь рано, шести нет.
   – Иди к себе, я сейчас спущусь вниз поработать, а горничная увидит, что я встала, и может в любой момент зайти убирать. Они у нас начинают работать с шести утра.
   – И что ты собираешься делать в такую рань, неугомонная? – ему очень не хотелось подниматься, но Лилиана, не отвечая, его торопила:
   – Иди, Игнатий, иди, мне еще нужно принять душ.
   Сердце его кольнула обида, он молча натянул трусы, накинул халат и направился к двери. Через полчаса Лиля уже сидела в столовой и, положив на колени папку, делала вид, что просматривает бумаги. Ровно в шесть за дверью послышались тихие шаги, и вошел Александр Филев. Он увидел в руках у дочери папку и забеспокоился – ему известно было, что она проводит ночи с Игнатием Ючкиным, который примерно в половине девятого покидает ее комнату, а в девять оба встречаются за столом с таким видом, словно сто лет не виделись.
   – Лиля? Так рано? Что-нибудь не так?
   – Мама скоро спустится? – вместо ответа спросила Лиля. – Вели, пожалуйста, служанке принести мне кофе, когда я прошу ее по-немецки, мне всегда подают не то. Раньше ты брал русскую прислугу, а теперь нанимаешь немок.
   Филев нахмурился, но не стал объяснять, что после похищения Тани постепенно заменил всю русскую прислугу местными – теми, чьи резюме его служба безопасности могла проверить непосредственно, легко и быстро. Он сказал несколько слов по-немецки миловидной девушке в накрахмаленном переднике, потом вновь внимательно посмотрел на дочь.
   – Так что тебя беспокоит?
   – Я устала с этим проектом, папа, – она лениво потянулась и зевнула, изящно прикрыв рот рукой, – лежу по ночам и никак не могу заснуть – перед глазами мелькают какие-то точки. Конечно, если б Илья был здесь и мог мне помочь, я бы так не переутомилась. Почему ты именно сейчас загрузил его этим заказом? Разве мало на фирме других программистов?
   Филев пожал плечами и ответил довольно сухо:
   – Этот заказ мы получили еще весной – до того, как Капри объявил конкурс. Работа деликатная и сложная, никому, кроме Ильи я ее доверить не смогу.
   Повертев в руках салфетку, Лилиана сделала печальное лицо.
   – Так хочется обычной человеческой жизни, нормальной семьи! Эти вечные совещания, заказы, поездки…. Ребенок фактически растет без родителей – даже забывает, как мы выглядим. Пора с этим кончать, в этот раз увезу Таню с собой.
   Рука Филева замерла в воздухе, и он поставил стакан с чаем на стол, даже не донеся его до рта.
   – Увезешь Таню?
   – Должна же я, в конце концов, заняться ребенком, ведь я – мать!
   – Подожди, что же это так сразу? Ведь ты прежде ничего не говорила, – голос его дрожал.
   – Я думала, папа, обдумывала, как будет лучше. Таня скучает по отцу, Илье тоже лучше быть с дочерью.
   С губ ее отца сорвался зловещий смешок.
   – Илье? Он столько лет не видел ее – мог бы приехать хоть однажды. Хотя бы раз в год – вместе с тобой. И ты говоришь, что ему нужен этот ребенок?
   – Перестань, папа! У Ильи любая поездка заграницу ассоциируется с тяжелыми воспоминаниями. Даже сейчас – ему обязательно нужно на неделю съездить в Германию, и он уже из-за этого переживает. Ты, кстати, сам во всем виноват – тогда, в девяностом, помнишь? Нельзя было действовать так грубо – он очень тонкий и деликатный.
   – Я видел, какой он деликатный, – глухо отозвался отец, – бросил тебя одну, в таком положении. Я пытался сохранить ваш брак, но, кажется, зря. Куда и зачем ты собираешься везти Таню?
   – Не переживай, папочка, все будет нормально. Я уже позвонила своему поверенному в Москве и велела найти хорошую частную школу, а Викторию попросила подыскать гувернантку. В конце, концов, пусть она тоже примет какое-то участие в воспитании внучки. Просила ее подыскать дипломированного учителя русского языка – ведь это не дело, что ребенок не умеет читать по-русски, не общается с русскими сверстниками. В конце концов, я же не отнимаю у вас с мамой любимую внучку – вы всегда сможете приехать и ее навестить.
   – Навестить Таню? – спросила Валентина Филева, стоя в дверях. – Что ты имеешь в виду, дочка? Что ты хочешь сделать?
   Лиля легко поднялась, подошла к матери и, поцеловав ее в щеку, подвела к столу.
   – Доброе утро, мамочка, садись, – она и сама села, расправив салфетку, весело улыбнулась, – раз уж ты слышала, то мне меньше объяснять. Я вот думаю: почему бы вам с папой не переехать в Москву? Имея деньги, там сейчас можно жить лучше, чем в Европе. И вы были бы рядом с внучкой.
   Валентина выпрямилась и беспомощно посмотрела на мужа. Тот сдвинул брови.
   – Мы не можем переехать в Россию, Лиля, и ты это прекрасно знаешь, – слишком много висит на мне еще с советских времен, слишком много тех, кто захочет потребовать свою долю. Не нужно ворошить волчье логово. Прошу тебя, оставь Таню здесь – так будет лучше для всех нас.
   – Папа, это моя дочь, и она будет со мной. Я так решила.
   Налив чай, Лиля поставила перед матерью чашку. Резко отодвинув ее, Валентина Филева сидела, гневно переводя взгляд с мужа на дочь.
   – Я не позволю, – губы ее дрожали, – Таня выросла в любви, мы с твоим отцом всегда молились на нее, любили ее, она наше сокровище. Кто будет там ее так лелеять? Твой подлец-муж? Я к нему была всей душой, пока он был здесь, а он…
   Филев попытался остановить жену:
   – Валя, не нужно, у тебя давление.
   Валентина, скомкав салфетку и отбросив ее в сторону, повернула к дочери покрасневшее лицо.
   – Он даже не поглядит на ребенка! И вот, что я тебе скажу, доченька моя ненаглядная: ни ты, ни твой Илья любить мою внучку не будете. Я понимаю, зачем ты ее берешь!
   – Валя! – муж стукнул ребром ладони по столу, но она, не владея собой, закричала:
   – Ты думаешь, мы не знаем, что у твоего Ильи вторая семья? Что у них этим летом родился ребенок? А ты б…ством занимаешься – то с Муромцевым, то с этим Ючкмным. Ты надеешься, что твой Илья разомлеет и прибежит к дочке? Дура!
   Щеки Лили заалели ярче, чем у матери.
   – Так вы за мной шпионите, да? И за моим мужем? Тогда больше вы Таню в глаза не увидите, ясно? Она моя дочь, она гражданка России, и только попробуйте мне ее не отдать! Я устрою скандал!
   – Ах, ты еще и угрожаешь, паршивка! Саша, – сверкнув глазами, Валентина повернулась к мужу, – распорядись, пусть ее заберут в психиатрическую клинику и освидетельствуют. Думаю, что достаточно будет пистолета, с которым она ворвалась в клинику.
   – Утихомирьтесь обе, – сердито проворчал Филев, – нам сейчас меньше всего нужен скандал. До презентации проекта всего месяц, у нас полно мощных конкурентов.
   Наступило недолгое молчание. Багровый румянец сошел с лица Валентины, а Лиля с мрачным видом потянулась к сэндвичу, но, вместо того, чтобы надкусить, повертела его в руках и холодно поинтересовалась:
   – Насчет пистолета Муромцев нажаловался? Зря я ему все же яйца не отстрелила.
   Возмущенная Валентина поджала губы, а Филев укоризненно покачал головой.
   – Насчет пистолета, дорогая моя, твой муж сообщил своему дяде, а Андрей поставил в известность меня. И крайне неприятно, что подобная информация о моей семье становится достоянием посторонних. Андрей очень умный и хитрый человек, сейчас мы с ним играем в одной команде, но в будущем он может воспользоваться этим в своих целях. Твой Илья, кстати, тоже – вы с ним уже давно совершенно чужие люди. К несчастью, мне так и не удалось навести справки об этой женщине – сестре его любовницы. Мы попытались хоть что-то выяснить, но наткнулись на черную дыру.
   Хоть Лилиана и была зла, но во взгляде ее мелькнуло любопытство.
   – Даже Гордеев не смог докопаться? Ничего себе! Или, может, он хочет содрать с тебя побольше. Кто эта рыжая, что информация о ней так засекречена?
   – Гордеев сам лично посоветовал мне прекратить этим заниматься. Возможно, он и знает, кто она, а возможно, ему просто приказали в это не лезть.
   – Ладно, – Лиля оттолкнула тарелку и с вызывающим видом поднялась, – сейчас я хочу поехать на виллу, где находится моя дочь. Надеюсь, вы мне не будете препятствовать?
   Валентина бросила на мужа тревожный взгляд. Филев невозмутимо ответил:
   – Мы с твоей мамой составим тебе компанию. Мне, кстати, нужно кое-что обсудить с Андреем – они с Ингой уехали на виллу еще вчера вечером.
   – Повез свою обожаемую Ингу к ее ненаглядной Настеньке, – буркнула Лиля.

   После умудских событий Инга Воскобейникова не могла больше трех дней выдержать разлуки с дочерью. Муж твердил ей, что вилла Филевых надежно охраняется, что девочке хорошо, что она дышит свежим воздухом, катается на яхте по озеру Лаго-Маджоре, играет в теннис с Танечкой и – главное! – находится под постоянным и неусыпным надзором фрейлен Эрики. Инга и хотела бы верить, но мешала обида, засевшая в душе после недавнего обмана, когда от нее скрыли похищение дочери.
   – Родная, это другой мир, здесь подобное невозможно, – уверял Андрей Пантелеймонович, – пусть Настенька развлекается, не будем ей мешать.
   У него было много дел в Лозанне, но Инга рвалась к дочери, а расставаться с женой ему не хотелось.
   – У нее такие глаза, Андрюша, что мне плакать хочется. И ты еще не разрешаешь ей никому писать или звонить.
   – Это для ее же безопасности, милая, она может наболтать лишнего. К тому же, ей ведь разрешили один раз позвонить Илье и написать Антону, это в данной ситуации и то было крайне рискованно, я ведь тебе объяснял. Но я пошел на этот риск.
   Инга не понимала долгих и сложных объяснений мужа, в памяти ее стоял тоскливый взгляд дочери и засевшее в нем выражение безнадежной тоски. В конце концов, Андрей Пантелеймонович, скрипя сердцем, согласился, что жене теперь будет спокойней рядом с дочерью. Он думал отвезти ее на виллу и вернуться в Лозанну дня через два, но на следующее утро после их приезда на Лаго-Маджоре позвонил Филев.
   – Андрей, не возвращайтесь, у нас изменились планы, мы сами к вам едем. При встрече все объясню.
   Воскобейников был, разумеется, рад этому безмерно, но все же задумался:
   «Интересно, что могло случиться? Неужели осложнения с конкурсом?»
   От тревоги у него заломил затылок. Он спустился в сад и направился к обвитой плющом беседке с видом на озеро, однако в нескольких шагах от нее остановился, услышав голоса Инги и Насти.
   – Я-то к тебе рвалась, – горестно говорила Инга, – а ты меня и не рада видеть. Спряталась здесь в беседке и сидишь.
   – Почему не рада? – вяло возразила дочь. – Очень даже рада, мамочка. Просто мне нравится эта беседка, я каждый день здесь сижу. А что мне делать? К компьютеру не пускают, мобильник отобрали, книг здесь мало.
   – Не переживай, маленькая, папа говорит, что сейчас все уляжется и снова будет, как раньше. Скоро вернемся в Москву, школа начнется, наговоришься со своей Лизой. Погуляй пока, поиграй во что-нибудь с Танечкой.
   – Сколько я могу играть с Танечкой? Мне шестнадцать, а ей девять! Я ее люблю, но о чем мне с ней говорить? И еще эта фрейлен Эрика над душой висит! Мне здесь надоело! На-до-е-ло! Понимаете вы все?
   Настя повысила голос, и Андрей Пантелеймонович разозлился – негодяйка, расстраивает мать! Скучно ей, видите ли! И фрейлен Эрика тоже хороша, где она? Ее обязанность следить за каждым шагом этой несносной девчонки! И словно в ответ на его мысли на дорожке, ведущей от дома к беседке, показались фрейлен Эрика и Танечка с ракетками для бадминтона. Андрей Пантелеймонович хмуро кивнул гувернантке, та что-то приветливо сказала ему по-немецки, и Танечка перевела:
   – Дядя Андрей, фрейлен спрашивает, как вам нравится на вилле.
   – Скажи, что здесь прекрасно, – буркнул он.
   – А мы идем за Настей, – радостно сообщила девочка, – в бадминтон играть. Она всегда после завтрака здесь сидит. Настя!
   – Иду, – откликнулась Настя, выходя из беседки и торопясь навстречу Тане – так, словно хотела побыстрей избавиться от общества матери. Инга шла следом, лицо у нее было расстроенным, но она мужественно пыталась скрыть свое огорчение, притворно весело говоря:
   – Вот и хорошо, вот и поиграйте, чтобы ты не скучала. Андрюша, ты тоже вышел погулять? – она взяла мужа под руку и заметила его окаменевший взгляд. – У тебя опять болит голова? Почему ты так смотришь?
   Воскобейников, похолодев, смотрел на Танечку, протягивавшую Насте ракетку.
   «Господи боже мой, надо же такому вдруг привидеться – Людмила. С чего вдруг?»
   Взяв себя в руки, он тряхнул головой, отгоняя непонятно с какой стати возникшее воспоминание, и ласково ответил:
   – Все в порядке, любимая, я думал о делах. Пойдем в дом, не будем мешать детям веселиться.
   «Веселиться! – шагая рядом с Танечкой, сердито думала Настя. – Ничего себе веселье! Лучше сдохнуть! Алеша…. Позвонил ли он Антону? Ждет меня или забыл?»
   Если бы не это похищение, ее не прятали бы на этой вилле, она была бы теперь в Москве. И шестнадцатилетие свое отмечала бы дома, а не в Швейцарии. Конечно, ей устроили веселый праздник, Филевы были очень милы, надарили кучу подарков, и приходилось притворяться довольной, ахать и восхищаться. В действительности же, в этот день ей хотелось только одного – видеть Алешу.

   …. Настя долго не решалась сознаться в своем обмане – в том, что ей еще нет шестнадцати. Боялась, Алеша рассердится. Получилось случайно – они лежали рядышком, глядя в потолок и отходя от только что испытанного невероятного счастья. Алеша обнимал ее за плечи, и Настя чувствовала, как волосы возле уха шевелятся от его дыхания. Именно тогда он и спросил:
   – Когда у тебя день рождения?
   – В июле, семнадцатого.
   – Прекрасно, в этот день я смогу сделать тебе предложение руки и сердца. Что ты мне на него ответишь?
   Настя растерялась.
   – Я? Но мама и папа… они не разрешат.
   – Что ж, старших следует слушаться.
   В голосе его звучала горькая ирония. Неожиданно Насте припомнилась Лейла, которой он непрерывно названивал в первый день их знакомства. Они потом никогда больше об этой Лейле не говорили, но и ежику было понятно, что между ней и Алешей произошло что-то сильно его задевшее. Теперь тон у него был такой же, каким он в последнем разговоре с Лейлой по мобильному пожелал ей счастья. Испугавшись, что обидела его, Настя заторопилась:
   – Причем здесь слушаться или нет? До восемнадцати без разрешения родителей в ЗАГСе не распишут, еще два года ждать придется.
   Алеша, опершись на локоть, разглядывал ее чуть прищуренными глазами.
   – Интересно, – протянул он, – кто-то меня уверял, что тебе семнадцать. Тогда по логике вещей в июле тебе должно исполниться восемнадцать.
   – Я…ну… ты же не стал бы…. Ну, если бы я сказала, что мне пятнадцать. Я… – неожиданно Настя, приподнявшись, обхватила руками его шею, крепко прижала к себе, коротко и нежно целуя подбородок, щеки, глаза. – И что такого, что только шестнадцать? Раньше всегда в шестнадцать замуж выдавали. Ну, подождем два года, какая разница? Я ведь тебя люблю. Я люблю тебя!
   Трудно сердиться, когда тебе клянутся в любви, Алеша рассмеялся и прижал ее к себе.
   – Глупышка, это все сказки, любви не бывает.
   – Нет, погоди, погоди, – шептала она, изгибаясь в его руках, – а что тогда бывает?
   – Сейчас увидишь.
   Когда они вновь смогли соображать, Настя легла на спину и с озабоченным видом прижала руку к солнечному сплетению.
   – У меня душа болит. Разрывается от любви к тебе, а ты говоришь! А жениться в ЗАГСе вообще необязательно, я итак твоя женя. Мастер и Маргарита в ЗАГСе не женились.
   Алеша расхохотался так весело, что Настя надулась.
   – Да нет, – сказал он, – я не над тобой. Вспомнил, как сестре Маринке недавно трояк по литературе в четверти влепили – они тогда Булгакова проходили, а она все никак «Мастера и Маргариту» осилить не могла. Отец как раз уезжал в командировку на два дня, посадил ее за книгу – пока, говорит, не вернусь, гулять не пойдешь, а будешь читать. Вернусь – расскажешь, чем кончилось. Для Маринки хуже наказания нет, она читать не любит. Два дня в игры за компьютером играла и рэп свой слушала, потом, как отцу время приехать, начала ко мне приставать: «Леш, скажи, чем там кончилось, поженились Мастер с Маргаритой или нет?»
   Настя тоже засмеялась.
   – Сказал?
   – И не подумал, пусть читает.
   – И что же сделал твой отец, когда приехал?
   – Отобрал у нее телевизор, компьютер и плеер. Все, теперь одни книги в комнате.
   – Бедная! И мачеха твоя не заступилась?
   – Тамара против отца никогда не пойдет, у нее железные принципы, и чтение она уважает. Она в деревне росла, говорит, там с утра до ночи продохнуть некогда, телевизор работал еле-еле, в книгах одно утешение. Отец раньше тоже любил военные мемуары читать, – сказав это, Алеша неожиданно нахмурился и умолк.
   – А сейчас?
   – Не знаю, – неохотно ответил он, – сейчас он все время мрачный. Уезжает, приезжает, в последнее время иногда целыми днями молчит. Работа нервная.
   – У моего тоже, – вздохнув, Настя погладила его по щеке, – наверное, сейчас время такое. Скоро у папы встреча с избирателями – где-то в Сибири. Нас с мамой он берет с собой.
   – Хочешь, я к тебе приеду?
   – Хочу, но у тебя ведь сессия. Да мы недолго там будем, неделю, наверное, потом вернемся в Москву, а дальше не знаю. Лизы не будет, она после последнего экзамена уезжает к своему дедушке в Португалию. Может, мы тогда встретимся в той комнате? Ну, у мужика, которому ты заплатил, помнишь?
   – Нет, только не там, – Алеша криво усмехнулся, – я что-нибудь придумаю. Если не забудешь меня в своей Сибири, напиши, когда приедешь.
   – С ума сошел! Как это я тебя забуду? – ее ладони сжали его виски, голубые глаза сияли. – Алеша, Алешенька, ты же…. Ты весь такой… Такой умный, хороший, красивый.
   – Не останавливайся, я балдею, – он зажмурился, – хвали дальше, еще я какой?
   – Храбрый, честный, сдобный, аппетитный, хорошо проваренный. Еще?
   – Ах, ты!
   Он обхватил ее, губы их слились, и опять вся завертелось, поплыло перед глазами, и мир перестал существовать. Потом они, наверное, уснули, и сон их нарушил осторожный стук в дверь.
   – Настя, – шептала Лиза, приблизив губы к замочной скважине, – тебе тетя Инга звонит по городскому. У тебя мобильный выключен, она беспокоится. Я ей сказала, что ты в туалете. Положу трубку здесь у порога, руку высуни и возьми.
   Пока Настя удрученно жаловалась матери на сложность задач, которые ей пришлось вместе с Лизой решить за последние три часа, Алеша одевался. Когда она, наконец, с облегчением дала отбой, он подмигнул ей и, присев на кровать, неожиданно серьезно сказал:
   – Дай-ка мне какой-нибудь твой контактный телефон. Вдруг твой комп спечется, и ты не сможешь мне написать. Или вообще будешь там, где нет компьютеров.
   – Ой, Лешенька, домашний телефон никак нельзя, сам понимаешь – мама узнает и что-нибудь начнет. А мой мобильный на папино имя, он каждый месяц берет распечатку всех моих разговоров.
   – Ну и что?
   – Ой, нет, ты не знаешь моего папу. Давай я тебе дам телефон Антона Муромцева – он ведь нас видел вместе, наверное, обо всем догадался. Правда, я ему не говорила, что мы встречаемся, но на крайний случай. Записывай его домашний.
   – Он кто, ваш родственник? – полюбопытствовал Алеша, введя номер Антона в записную книгу мобильника. – Хороший мужик, приятный.
   – Антон мой друг и никогда меня не предаст. Если что, звони ему. Можешь даже все рассказать, он поймет….

   Автоматически отбивая подаваемые Танечкой воланы, Настя думала:
   «Звонил Алеша Антону или нет? Должен был позвонить, ведь он до сих пор ничего не получил от меня по электронной почте. Если бы я могла послать ему хоть два слова! Но мне не позволяют пользоваться компьютером с доступом в Интернет. Даже Антону, когда мне разрешили написать, я набрала текст письма, скинула на дискету и отдала папе. Мама говорит, что папа велел его отправить. Наверное, отправил, но сначала прочел – нет ли там лишнего. А вдруг… вдруг Алеша устал меня ждать и давно уже с другой девчонкой? Он всем нравится, вот Лизку взять хотя бы – вовсю ведь ему глазки строит! Думает, Настя дура, Настя ничего не понимает. Вдруг Лизка вернулась из своей Португалии, Алеша приехал к ней узнать что-нибудь обо мне, а она… Она же красивая, за ней парни табунами ходят»
   Настя накрутила себя этими мыслями до того, что у нее даже живот свело от ужаса и ревности. Когда же она вообразила, как Алеша обнимает Лизу, по щекам ее вдруг потекли слезы, и пришлось притвориться, что глаза запорошила пыль.
   – Нужно промыть, – решительно сказала фрейлин Эрика и повела ее в дом, а сзади плелась Танечка с ракетками в руках.
   По дороге Настя сообразила, что сейчас мать увидит ее припухшие глаза и ударится в панику. Она поспешно вытерла слезы.
   – Нет-нет, все уже в порядке. Давайте лучше погуляем.
   Во второй половине дня приехали из Лозанны Филевы и Лилей. За обедом у Александра и Валентины Филевых были невеселые лица, зато Лиля казалась не в меру оживленной.
   – Слава богу, основная работа закончена, и можно будет уделить время семейным делам. Наконец-то мы с Ильей и Танечкой сможем спокойно побыть вместе, и чтобы никто-никто нас не беспокоил.
   За столом воцарилось неловкое молчание, Валентина Филева уставилась в свою тарелку, и рука ее держащая нож, мелко-мелко дрожала. Филев в упор смотрел на дочь, и на щеках его играли желваки, а Танечка перестала есть и широко открытыми глазами смотрела на мать.
   – С папой? – восторженно выдохнула она.
   – Неужели Илюша приезжает? – простодушно удивилась Инга.
   Лиля смерила ее холодным взглядом.
   – Илья не сможет выбрать времени, у него сейчас слишком много работы в Москве. Поэтому, я считаю, мы с Таней должны быть рядом с ним. А ты как думаешь, Танюша? – она с нежной улыбкой посмотрела на дочь.
   – Да, мамочка, да! Поедем! – личико девочки просияло.
   Искоса взглянув на Филева, потом на его жену, Андрей Пантелеймонович по угрюмому молчанию обоих сразу оценил ситуацию. Отведя глаза, он деликатно покашлял.
   – Гм. Это, мне кажется, поспешное решение. Хватит ли у тебя сейчас времени и сил заниматься ребенком? До начала конкурса меньше трех месяцев.
   Лилиана покачала головой, глаза ее светились любовью.
   – Я буду не одна, дядя Андрей, – кротко возразила она, – рядом с Ильей и нашей дочерью я стану в десять раз сильней.
   – Все же, мне кажется, это неудачный момент, – он многозначительно поднял бровь, – и в любом случае тебе следует прежде поставить в известность Илью и прислушаться к тому, что он скажет. До того, как вы… гм, согласуете между собой этот вопрос, брать Таню тебе с собой нельзя, это может привести к непредсказуемым последствиям.
   Они с Филевым встретились глазами, и тот кивнул.
   – Вы правы, Андрей, я говорю Лилиане то же самое.
   Танечка, не все понимавшая в разговоре взрослых, перевела взгляд с деда на Воскобейникова, и глаза ее наполнились слезами.
   – Я хочу к папе, – прошептала она.
   Сидевшая рядом с ней Настя погладила ее по голове.
   – Ты и поедешь к папе, – ласково сказала она, – или он приедет к тебе. Сейчас или через три месяца – какая разница? Но теперь подумай о бабушке, посмотри, как она расстроена.
   – Да, – скользнув по Насте ненавидящим взглядом, согласилась Лиля, – оставайся с бабушкой, пусть папа будет один. Бедный папа, он так ждет тебя! Постоянно спрашивает меня по телефону: когда же приедет моя дочка Танечка?
   – Прекрати, Лилиана, что ты….
   Андрей Пантелеймонович не закончил фразы, потому что Лиля бешено сверкнула на него глазами.
   – Это наши с Ильей семейные дела, дядя Андрей. Мы хотим жить вместе с нашей дочерью. Вы же с Ингой живете со своей, и я не пытаюсь этому помешать.
   «Со своей» она произнесла таким тоном, что лицо Воскобейникова слегка изменилось, но это заметила лишь Настя. И то только потому, что в последнее время она очень внимательно приглядывалась к тому, что происходит с отцом. Пожав плечами, он поспешно ответил:
   – Я ни во что не вмешиваюсь, устраивай свои семейные дела, как хочешь.
   Валентина Филева резко подняла голову и впервые с начала обеда разлепила губы:
   – Я не позволю тебе творить глупости, Лиля. Таня никуда не поедет.
   – Видишь, Танюша, – игнорируя мать, Лилиана повернулась к Тане, – бедный папа тоскует по тебе, а бабушка не разрешает тебе к нему ехать.
   – Я хочу к папе! – закричала девочка, швыряя на пол свою тарелку и вскакивая.
   Настя попыталась ее удержать.
   – Танюша, подожди.
   – Ты плохая, – Таня повернула к ней мокрое от слез лицо, – я тебя ненавижу! Я вас всех ненавижу, отпустите меня к моему папе! – зайдясь криком, она затопала ногами. – К папе! К папе! К папе!
   Желвак ходуном заходила по щеке Филева, но лицо его осталось неподвижным.
   – Не плачь, – очень спокойно ответил он, – мы все обдумаем и сделаем так, как тебе будет лучше. Если ты хочешь увидеть папу, он приедет сюда.
   Неожиданно смертельно бледная Валентина Филева поднялась и привычным изящным движением коснулась губ салфеткой.
   – Нет, почему же, Саша, если наша внучка нас так ненавидит, то говорить не о чем – пусть едет к своему папе. Приятного аппетита всем, прошу извинить.
   Ни на кого не глядя, она вышла из столовой.
   Самолет, доставивший в Москву депутата Воскобейникова с семьей и госпожу Шумилову с дочерью, приземлился в Москве в полдень. Президента акционерной компании «Умудия Даймонд» Игнатия Ючкина с ними не было – из Швейцарии он вылетел в Турцию, где отдыхала его семья. Попрощавшись с Лилей и поцеловав на прощание Танечку, Инга с Настей сели в машину, за рулем которой важно восседал улыбавшийся дядя Петя.
   – С приездом, с приездом, – сияя, говорил он, – а то я уж соскучился. Что, Настасья Андреевна, скоро в школу? Вот теперь у дяди Пети работа будет каждое утро. А где же Телемоныч, все никак с этой неугомонной Лилей договориться не может?
   Действительно, Андрей Пантелеймонович все не мог закончить разговор с рассерженно оглядывающейся по сторонам Лилей.
   – Где Илья? – возмущенно говорила она. – Почему твой племянник не приехал нас встретить? Ведь я звонила ему – и на работу, и на мобильный, – что приеду с ребенком! С его ребенком, между прочим! Он не понимает, что мне сейчас нужна поддержка, что для девочки нужно создать соответствующий эмоциональный климат!
   – Не знаю, Лиля, – терпеливо объяснял Воскобейников. – Илья, возможно, сильно занят – через неделю ему лететь в Германию. Я позвонил Виктории – она ждет вас обеих у тебя дома. Ты с ней все и выяснишь, она объяснит. Сейчас извини, меня ждут Инга и Настя.
   Потрепав ее по плечу, он легким шагом направился к ожидавшим его жене и дочери. Лиля тоже села в машину рядом с встревоженной Танечкой.
   – Мама, а папа не пришел? – девочка робко тронула мать за рукав, но та ничего не ответила, и все время, пока шофер вел машину по влажной от недавнего дождя дороге, сидела, напряженно выпрямившись, с неподвижным и злым лицом.
   Дома их встретила Виктория.
   – Лиля, Танечка! Господи, какая же большая, а?
   Она долго обнимала и целовала Таню – слишком долго, как показалось Лиле. В дверях встала солидная пожилая женщина и вежливо поздоровалась:
   – Здравствуйте.
   – Это Лидия Михайловна, гувернантка Тани, – оторвавшись от девочки, поспешно сказала Виктория. – Танечка, Лидия Михайловна поможет тебе овладеть русским языком, она учительница русского языка.
   – Здравствуйте, – пискнула Таня, глядя на высокую дородную фигуру своей новой учительницы.
   Лиля окинула женщину оценивающим взглядом и кивнула.
   – Мы с вами позже все подробно обсудим, я объясню свои требования. Вы уже ознакомились с расположением комнат в доме? Тогда отведите девочку в ее комнату и займитесь ею, пожалуйста.
   Лидия Михайловна невозмутимо продолжала стоять на месте.
   – Что девочка будет есть с дороги? – спросила она. – Вы сами позаботитесь, или мне ее накормить?
   Лиля нетерпеливо отмахнулась.
   – Поговорите с кухаркой, пусть приготовит то, что вы считаете нужным.
   Но Лидия Михайловна продолжала свой допрос:
   – Что Таня обычно ест? Ей все можно? Аллергии нет?
   Лилиана почувствовала закипающее внутри раздражение.
   – Ей все можно, идите, пожалуйста! – почти гневно сказала она.
   – Мне нельзя апельсины и яички, – пискнула Таня, – у меня на них аллергия.
   – Хорошо, обойдемся без апельсинов и яичек, – новая гувернантка спокойно взяла ее за руку и увела.
   Лиля упала на стоявшую в холле изящную кушетку и, сбросив с гудевших ног туфли, сердито спросила у свекрови:
   – Что за монумент ты нашла в гувернантки?
   – Это очень хороший педагог, Лилечка, – заторопилась Виктория. – Мне ее рекомендовало агентство, а потом еще оказалось, что моей подруги сын у нее учился. Заслуженная учительница, сейчас на пенсии, муж умер. Хочет немного подработать, чтобы помочь дочери – та одна с ребенком.
   – Дочь, надеюсь, не воровка и не алкоголичка, ты проверила?
   – Нет, что ты! Она тоже учительница, преподает историю. Мать-одиночка, тридцать пять лет, ребеночку два года. Нормальная женщина, не гулящая. Просто – что делать! – не всем счастье в жизни улыбается. Я договорилась на триста долларов в месяц – при ее пенсии, думаю, она тебе за эти деньги ножки будет целовать и в лепешку расшибется.
   – Хорошо, – устало кивнув, Лиля изящно вытянула ноги, разглядывая педикюр. – Когда приедет твой сын?
   – Мой сын?
   – Да, конечно, Илья. Или у тебя еще есть сын? Дядя Андрей сказал, что у него срочная работа. Так, когда он приедет? Он ведь знает, что я приехала с его дочерью – я звонила ему и не один раз.
   – Да, конечно, – лицо Виктории пошло пятнами, и она слегка повертела шеей, будто ее жал воротник блузки, – конечно.
   – Что еще?! – внезапно закричала Лиля. – Говори! Когда он собирается прийти?
   – Дело в том, что… понимаешь…
   – В чем дело, что я должна понимать?
   – Когда ты позвонила…
   – Что? Что, когда я позвонила?
   Свекровь наконец решилась и единым духом выпалила:
   – Когда ты позвонила и сообщила, что приедешь с Таней, Илья собрал свои вещи и сказал, что ноги его больше не будет в этом доме.
   Тут у нее закончился запас воздуха, и она, испуганно сделав вдох, опасливо покосилась на невестку. Лиля сидела, опустив голову – молча и неподвижно. Тогда Виктория, решившись, плачущим голосом добавила:
   – Он сказал, что уходит отсюда. Навсегда уходит.

Глава четвертая

   Маргарита уехала в начале сентября. Поцеловав на прощание сестру, она сказала Илье:
   – Ладно, давай уж и тебя обниму, хоть ты и паразит, конечно.
   Илья усмехнулся – с тех пор, как он случайно увидел ее в объятиях Антона Муромцева, его отношение к этой «зловредной рыжей стерве» как-то незаметно для него самого изменилось.
   – Хороший ты человек, Ритка, – с чувством произнес он, – ведро б тебе только на голову, чтобы не слышать, что ты говоришь.
   Рита улыбнулась и легонько тряхнула рыжими волосами.
   – Я уезжаю, так что ты вряд ли скоро услышишь мой голос. Береги мою сестру, а то я тебя и с того света достану. Каринка, Жоржик проснулся? А то меня внизу ждет машина.
   – Сейчас принесу тебе его попрощаться, – Карина выбежала из комнаты, а Илья, оглянувшись, крепко стиснул руку Маргариты.
   – Послушай, я хотел тебе сказать…
   – Не надо, – перебила она.
   – Ты даже не представляешь, какой он! Он – чудо. И он страдает, я же вижу.
   – Я знаю, Илья, не нужно.
   – Но почему – ведь он тебя…
   – Илья, все! Забудь о том, что ты видел, этого не было.
   – Как хочешь, – он вздохнул и отступил, – прости, мне очень жаль.
   – Мне тоже, но изменить ничего нельзя. Скажи, ты когда уезжаешь в Германию?
   – Десятого, уже точно. Так боюсь оставлять Карину одну!
   Карина вошла с Жоржиком на руках и, услышав последние слова Ильи, улыбнулась.
   – Илюша, не надо за меня бояться. Ритуля, целуй племянника и скажи ему, что тетя скоро приедет. Пожалуйста, сестричка, больше не исчезай так надолго!
   Маргарита коснулась губами нежного лобика ребенка и изменившимся голосом сказала:
   – Смотри, а у Жоржа глазки голубые – как у этого твоего паникера, – она кивком указала на Илью. – Хорошо еще, что он за тебя волнуется – пусть попробует не волноваться!
   Погрозив пальцем, она вернула сестре ребенка и почти выбежала, хлопнув дверью, чтобы они не увидели слез на ее глазах.
   – Твоя сестра в своем амплуа, – вздохнув, произнес Илья и осторожно взял у Карины сынишку, – но я и вправду волнуюсь – так не хочется от вас уезжать!
   В день отъезда тревога Ильи превратилась в панику – накануне в Москве взорвали дом на улице Гурьянова. Шагая по комнате большими шагами, он говорил:
   – Боже мой, а если б это был наш дом? Если б я уехал, а ты с ребенком осталась… Нет, я никуда не поеду, пусть катятся к черту!
   – Успокойся Илюша, ты слишком много работал в последнее время. Меня с гораздо большей вероятностью может пришибить этот стеллаж – ведь ты его так и не закрепил. Иди и укладывай вещи в дорогу, у тебя вечером поезд.
   Илья помрачнел, но вместо того, чтобы укладывать вещи, отправился закреплять стеллаж. В тот момент, когда он дул на зашибленный молотком палец, Карина принесла ему телефонную трубку.
   – Тебя. Твой дядя.
   Илья, продолжая вбивать гвоздь, прижал трубку к уху плечом и тут же выругался:
   – Черт бы тебя побрал! Нет, дядя Андрей, это я не тебе, это я палец молотком пришиб.
   – Ты что, молоток в руки взял? – изумился Воскобейников.
   Он впервые звонил племяннику по домашнему телефону Карины и уже с самого начала, разговаривая с ней, чувствовал себя очень неловко. Однако известие о том, что Илья, не отличавший гвоздя от шурупа, взялся что-то мастерить руками, повергло Андрея Пантелеймоновича в такой шок, что он на какое-то время умолк и даже забыл, что хотел сказать.
   – Я решил стать мужчиной, – гордо объяснил Илья, – уже кран починил. Так что, если тебе что-то надо по дому, ты только скажи. Унитаз не надо поменять?
   – Нет-нет, спасибо, я по другому вопросу. Ты куда пропал? Мобильник выключен, на работе телефон не отвечает. Ты ведь сегодня уезжаешь, почему не позвонишь? Прячешься?
   Илья смутился – он действительно прятался от звонков Лили – и промямлил:
   – Забыл, дядя Андрей, честно. Все эти дни сидел дома за компьютером, даже маме не позвонил. Позвони за меня, ладно?
   – Гм, ладно. Я, собственно, так и сказал Лилиане – что ты очень занят. Она просила передать, что Таня очень хочет тебя видеть, и когда ты освободишься…
   – Дядя Андрей, нет! Я ей передал: ноги моей там не будет, это конец. Мне очень жаль эту девочку, но видеть ее я не хочу – нет смысла. Не будем об этом больше.
   Андрей Пантелеймонович вздохнул.
   – Хорошо, не будем. Все здоровы? Сын здоров? – с некоторым смущением в голосе поинтересовался он.
   – Да, спасибо, все здоровы. Только я из-за этого взрыва как на иголках – страшно оставлять вас всех.
   – Не говори ерунды, Илюша. Ты скоро рассчитываешь вернуться?
   – Не позже, чем через семь-десять дней.
   – И где тебя можно будет застать после возвращения?
   Илья рассердился.
   – Здесь – у меня дома, – раздраженно ответил он. – Еще есть вопросы?
   – Только один, – усмехнулся Андрей Пантелеймонович, – ты действительно починил кран?
   Его племянник расхохотался.
   – Любишь ты скользкие вопросы задавать! Да, я его починил, но потом пришлось срочно вызывать слесаря, потому что я сорвал резьбу, и вода заливала соседей. Ладно, дядя Андрей я пошел – у меня еще стеллаж, а вечером поезд. Настю поцелуй, Инге привет.
   Разговор с дядей немного развеял тяжелые мысли Ильи, но, уже оказавшись в поезде, он начал опять метаться, думая о Карине, взорванном доме и маленькой девочке, которую Лилиана неизвестно зачем привезла из Швейцарии.
   «Я не желаю поддаваться на ее шантаж, я ведь точно знаю, что это не моя дочь. Чего она добивается – чтобы я перед всеми это заявил и попросил провести экспертизу? И чтобы потом послал ее к черту и потребовал развода? А ведь я так и сделаю, если она не перестанет меня доставать. Или я поговорю с Филевыми – все им объясню. Действительно, почему они должны считать меня бездушным зверем?»
   В конце концов, так и не решив, что делать, Илья забылся сном.
   На вокзале в Берлине его встретил пожилой мужчина с умными веселыми глазами.
   – Разрешите представиться, – бодро сказал он по-русски, – Антонио Скуратти, возглавляю службу информационной безопасности нашего банка, и вы будете работать в непосредственном контакте со мной. Садитесь, вот моя машина. Как доехали, как самочувствие?
   – Как вас услышал, так получше, – улыбнулся Илья, забираясь в машину, – приятно слышать родную речь в центре Берлина. Нет ничего хуже, чем объясняться с немцами на дурном английском.
   – О, у нас в банке многие знают русский, и много русских работает, – Скуратти помог ему пристегнуть ремень безопасности и тронул машину с места. – Лично я считаю Россию своей родиной – родился и вырос в Москве, окончил мехмат МГУ, был влюблен в русскую девушку и женился на русской женщине, – он подмигнул, – правда, потом развелся.
   Скуратти привез Илью в отель, заказал завтрак, обещал вернуться за ним к двум и оказался очень точен – без одной минуты два позвонил из холла:
   – Спускайтесь, господин Шумилов, я вас жду.
   Был самый разгар рабочего дня, и они уже минут через пять застряли в пробке. Скуратти, невозмутимо положив руки на руль, выжидал, пока можно будет двигаться дальше, и Илья даже немного позавидовал его олимпийскому спокойствию.
   – Я в пробках обычно сижу, как на иголках, – сказал он, – так и хочется вылететь на тротуар и объехать всю шеренгу. Пару раз у меня действительно сдавали нервы, и я так и делал.
   – В России нервная жизнь, а в Германии народ воспитанный, – Скуратти медленно тронулся за передней машиной и тут же остановился. – А знаете, – сказал он с подкупающей откровенностью, – я ведь специально поехал этой дорогой. Мне хотелось с вами поговорить, так сказать, на нейтральной территории. Вы, очевидно, знаете, что работа, которой вы будете заниматься, конфиденциальна. Даже директор нашего банка – мой родственник, кстати, – не в курсе всех нюансов.
   Илья внезапно почувствовал сильнейшее раздражение и едва не вспылил – он чувствовал себя разбитым после поезда, и меньше всего ему хотелось, стоя в пробке, обсуждать правила безопасности и конфиденциальности. Пусть занимаются этим в положенном месте и в положенное время, черт возьми!
   – Я предупрежден с самого начала, – сухо ответил он, – в этом нет ничего удивительного – мне ведь придется работать с вашими базами данных и вашими внутренними программами.
   Скуратти улыбнулся.
   – Не нервничайте, дело не только в этом. Мы проанализировали кое-что из результатов, полученных вашими специалистами, и теперь уже очевидно, что есть утечка информации. Однако шеф не хочет скандала. Видите ли, среди системных программистов, которые находятся под подозрением, невестка нашего главного учредителя господина Тэкеле. Поэтому вас просят держать в секрете любой полученный результат даже от сотрудников банка.
   – Понял, – устало буркнул Илья, – буду делиться впечатлениями только с вами.
   Скуратти неожиданно наморщил лоб и рассмеялся.
   – Знаете, своей манерой говорить и внешностью вы мне очень напоминаете одного моего школьного товарища. Андрюшка Воскобейников – вам это имя ничего не говорит?
   Илья бросил на собеседника быстрый взгляд – если честно, то он перестал верить в случайные совпадения еще в студенческие годы, когда Лиля постоянно «случайно» оказывалась с ним в одних и тех же местах.
   – Возможно, речь идет о моем дяде, – сдержанно ответил он.
   – Дяде? Тогда вашу матушку случайно не Викторией зовут?
   – Случайно да.
   – Батюшки, сколько лет прошло! Знаете ли вы, что я сидел с ней на одной парте, был безумно влюблен и на выпускном балу предложил ей руку и сердце? До сих пор не могу забыть, как тактично она меня отшила!
   Илья улыбнулся шутке, подумав про себя:
   «И ты, узнав, что именно я буду работать с вашим банком данных, не выяснил девичью фамилию моей матери! Так я и поверил»
   Вслух же он сказал:
   – Возможно, я даже видел вас на снимке у нее в альбоме – она хранит все свои школьные фотографии, и в детстве я часто в них копался.
   – Возможно, хотя там я, конечно, немного моложе.
   Вежливо посмеялись, потом Скуратти свернул налево и, проехав метров двести, остановился возле здания, немного напомнившего Илье своей архитектурой старинный замок.
   – Вот и приехали. Для вас приготовлен отдельный кабинет, всю информацию, которую будете заносить в компьютер, шифруйте. Если захотите поговорить о чем-то важном – поговорим в моей машине. Думаю, дней за десять вы с работой управитесь.
   В течение четырех дней Скуратти каждый вечер заходил в кабинет и с вежливо-равнодушным видом интересовался, как дела. В отель Илью отвозила машина, предоставленная банком, но в конце четвертого дня он спросил у Скуратти:
   – Вы могли бы меня сегодня подкинуть до отеля?
   Тот пристально посмотрел на него и кивнул.
   – Буду ждать внизу.
   Когда они отъехали от банка, Илья сказал:
   – Программу я вам установил и провел предварительный поиск. Почти у всех ваших системных программистов полное алиби – они попросту не владеют той информацией, которой пользуется хакер, а он, в свою очередь, не владеет информацией, доступной им по характеру их работы.
   – Гм. Почти?
   – Кроме сотрудника номер два.
   – Номер два!
   Судя по тону Скуратти, Илья понял, что сотрудник номер два и есть родственница главного соучредителя.
   – Сотрудник номер два, – пояснил он, – задействован с вероятностью девяносто процентов, хотя, скорей всего, в хищениях.
   – Что вы имеете в виду?
   – По роду своей работы сотрудник номер два имеет доступ в базу данных, а хакер, судя по почерку, нет. Следовательно, информацию второй номер хакеру не предоставлял. К тому же хакер изначально опирался на данные, которые устарели года на два-три. Полагаю, злоумышленник получил доступ к жесткому диску, на котором сотрудник номер два хранил устаревшую информацию.
   Скуратти нахмурился.
   – Ваше предположение не снимает вины с номера второго, наши сотрудники несут ответственность за любой жесткий диск, на котором хранят рабочую информацию, вплоть до его уничтожения.
   Илья пожал плечами.
   – Это уже меня не касается, разбирайтесь сами. Могу добавить лишь, что этот сукин сын хакер подает большие надежды. Он сумел вычислить, какие фрагменты устаревшей программы вошли в новую, а когда заметал следы во время последней кражи взломал и «сжег» вирусом три сервера – в Австралии, Бразилии и Китае. Чтобы найти украденные деньги, мне нужно восстановить все три уничтоженных сервера, но следует договориться с их хозяевами, чтобы они в официальном порядке предоставили вам допуск к информации.
   Скуратти поморщился.
   – Разве вы не можете просто взломать эти серверы, чтобы ускорить работу?
   Илья насмешливо вздернул брови.
   – Это незаконно, наша фирма этим не занимается.
   – А в частном порядке за отдельное вознаграждение? Шеф наверняка захочет с вами переговорить по этому поводу. Он постоянно проживает в Лиссабоне, но завтра опять приезжает в Германию. Думаю, он не станет скупиться – информация нужна ему срочно, и похоже даже, что на него кто-то очень давит.
   – Не имеет смысла, – сухо отказался Илья, – мы строго следуем нашим принципам.
   Во взгляде его собеседника мелькнуло удивление.
   – Ваш босс и отец вашей супруги господин Филев – человек весьма широких взглядов. Возможно, вы хотели бы получить от него дополнительные указания по этому поводу?
   Илья разозлился – они что, считают его мальчиком на побегушках у Филева?
   – Прошу простить, – ледяным голосом возразил он, – но господин Филев мне не может указывать, он лишь может предложить нам выполнить тот или иной заказ. Моя фирма работает независимо и, кроме того, дочь господина Филева давно уже не моя супруга – я женат вторым браком.
   Скуратти растерялся.
   – Простите, я этого не знал. Однако, что же вы предлагаете нам теперь делать?
   – Я же сказал: пойти официальным путем. После того, как вы получите доступ к серверам и введете указанные хозяевами коды, включится режим уточняющего поиска. Одновременно с поиском денег будет вычислено местоположение хакера. Вы опытный программист, господин Скуратти, я при вас устанавливал программу и ввел вас в курс всех деталей, не думаю, чтобы у вас возникли проблемы.
   – Я надеюсь с вашей помощью преодолеть все проблемы, – не поняв, вежливо улыбнулся Скуратти.
   Илья покачал головой.
   – Сегодня я улетаю в Москву, однако мы будем поддерживать связь.
   – Сегодня? Но шеф непременно хотел с вами встретиться. Почему бы вам не подождать до завтра? Все время вашего пребывания здесь будет оплачено.
   – Не могу, господин Скуратти, личные проблемы. В Москве взорван еще один дом, я не знаю, и никто не знает, чья очередь следующая, а у меня там жена – одна с грудным ребенком.
   Взгляд Скуратти стал задумчивым.
   – Что ж, – слегка помедлив, сказал он, – мы все это понимаем, господин Шумилов, и очень сочувствуем русским. Поезжайте спокойно, я сам все объясню шефу. Передавайте привет вашей матушке. Кстати, как там Андрей? Женат? Дети, внуки?
   – Одна дочка, – немного смягчившись, ответил Илья. – Похожа на него, а на меня, говорят, еще больше.
   – Да-да, это очень и очень приятно слышать. Всем привет.
   Он довез Илью до отеля и когда вернулся в банк, брови его были сдвинуты, словно какая-то засевшая в мозгу мысль не давала ему покоя.

   По возвращении из Швейцарии Настя обнаружила, что компьютер ее отключен от Интернета. Помимо этого, ей не вернули ее мобильный телефон, остававшийся в Москве после их отъезда в Умудию.
   – Все делается для твоей безопасности, – объяснил ей отец, – потерпи немного.
   – Но, Андрюшенька, как же без мобильного? – возразила расстроенная Инга. – А вдруг мне нужно будет позвонить Настеньке?
   Андрей Пантелеймонович ласково поцеловал жену.
   – Куда тебе ей звонить? Сейчас для нее никаких подружек или вечеринок.
   – Так ведь учебный год начинается.
   – Петр отвезет ее в школу и привезет. Если потребуется помощь Антоши по химии, я с ним свяжусь, но будет лучше, если Настенька все же будет решать свои задачи сама. В крайнем случае, позвонит ему по стационарному телефону и решит свои проблемы.
   Таким образом, Настя, как и в Швейцарии, оказалась отрезанной от внешнего мира. Они не могла ни написать Алеше, ни позвонить, одолжив мобильный у кого-нибудь из одноклассников. В одну из их встреч он собственноручно занес свой номер телефона в ее мобильник, по просьбе Насти его зашифровав – к каждой из последних четырех цифр прибавил по единице, – однако она никогда ему не звонила поэтому на запись ни разу даже не взглянула. Трижды Настя пыталась дозвониться до Антона, но домашний телефон его не отвечал, а в клинике трубку брала секретарша и каждый раз сообщала, что «Антона Максимовича нет на месте». Пробовала она как-то позвонить Кате, но к телефону подошел незнакомый мужчина и каким-то особо вкрадчивым голосом сообщил, что «Катенька сейчас принимает душ»
   Оставалось надеяться на Лизу – та на неделю задержалась у родителей в Германии. Поначалу Настя ждала приезда подруги с нетерпением – хотела просить ее отправить послание Алеше со своего компьютера. Когда же Лиза появилась – веселая, прекрасно отдохнувшая и невероятно хорошенькая, – Настя внезапно вспомнила одолевший ее в Швейцарии приступ ревности. И решила ни о чем не просить. К тому же Лиза была настолько занята воспоминаниями о своих летних похождениях, что о делах Насти совершенно позабыла.
   – Меня этот Петька – дон Педро – просто достал, – в сотый раз рассказывала она на перемене в туалете у окна. – Нет, я думала, что в Португалии мужики другие, честно. Покруче. Потом я в опере с одним парнишей познакомилась, Димка зовут, он в МГИМО на третьем курсе, представляешь? Мы с ним еще в Лиссабоне встретиться договорились, а тут деду приспичило в Германию к родителям лететь, пришлось его везти – дряхлый, куда ему одному. Такой, знаешь, старик, а все к секретаршам под юбки лезет. Одна по-английски ничего говорит, так она мне по секрету рассказала – она ему минет делает.
   – Это тот дед, который негр? – спросила заинтересованная Настя, на время забыв о своих невзгодах. – Ты же говорила, что у него гарем.
   – Так это раньше, у него вообще жен было до черта. Поставит их ночью в ряд и трахает по очереди. Сейчас-то, конечно, уже не то, ему шестьдесят пять. Жен только для вида держит, а для секса ему профессионалки нужны, а то не встанет.
   Настя подумала о своем отце, которому скоро шестьдесят.
   – А до какого обычно… живут?
   – Нормальный секс у мужиков только до тридцати, – объяснила Лиза, – а у некоторых вообще до двадцати пяти. Сорок, пятьдесят – уже «Виагра», а в шестьдесят и она не поможет, это критический возраст. Тут нужно будет, чтобы у него и настроение было, и чтобы печень с зубами не болели, и возбуждать его по-всякому. Короче, подружка, на нормальное траханье у мужиков лет десять, не больше. Выйдешь замуж, а через год-два начнет он тебе нудеть, зудеть. Поэтому замуж вообще не стоит выходить – себе дороже обойдется. Мы-то можем хоть до ста лет трахаться, а тут тебе сядет на голову какой-нибудь импотент и начнет жизнь отравлять.
   Звонок на урок прервал их занимательную беседу. Настя со вздохом сползла с подоконника.
   – Что у нас сейчас – история? Меня уже этот новый историк достал. На каждом уроке типа, – передразнивая историка, она скривила губы и сделала визгливый голос: – Воскобейникова, это ты должна знать. Воскобейникова, у тебя папа политик, как же ты таких вещей не знаешь!
   – Да? А мне он нравится – ничего мальчик, – Лиза фыркнула и очаровательно вскинула черноволосую головку, – потрахаться бы с ним немножко.
   – Дура что ли? – возмутилась Настя. – Уже на учителей начала кидаться.
   – Ой, точно, – сразу же согласилась Лиза, – на кой он мне, сухарь сушеный, он же еще девственник, небось. Сегодня мы с Димкой в клуб едем, он мне браслет с бирюзой подарил и вообще весь такой деликатный! Некоторым бы только потрахаться – я таких сразу отшиваю.
   Поскольку Лиза не выказала никакого намерения направиться на урок, Настя снова уселась на подоконник.
   – Тебе хорошо, – мрачно заметила она, – а меня теперь вообще никуда не пускают – даже к тебе. Отобрали Интернет и мобильник.
   – Почему?
   Настя обещала отцу ни с кем не говорить о том, что случилось в Умудии, да ей и самой не хотелось об этом вспоминать. Поэтому она уклончиво ответила:
   – Папа теперь депутат, он говорит, что нужно соблюдать осторожность.
   – Вот невезуха, а? А как же твой Алеша – хочешь, я с ним свяжусь?
   – Нет, спасибо, – поспешно отказалась Настя.
   – Ну и зря – дай мне его электронный адрес, я напишу. Или ты боишься, что я у тебя его отобью? – увидев по покрасневшему лицу подруги, что попала в цель, Лиза засмеялась и горячо ее обняла. – Да что ты, Настюха, у меня же Димка есть, потом я с тем парнем иногда встречаюсь – помнишь, к тебе тогда на дне рождения пристал? Князь Даниил – его после того случая все князем стали называть. Я тебе не стану перебегать дорогу, вот мое слово! Чтоб мне лесбиянкой стать и в голубого влюбиться! Так что, ты веришь этой моей клятве или мне еще землю съесть?
   – Верю, конечно, – уклончиво ответила Настя, – только ты мне все равно ничем не поможешь – меня к тебе не отпустят, даже если ты ему напишешь.
   Пожав плечами, Лиза спрыгнула с подоконника и оправила свитерок.
   – Ладно, пошли на урок, а то Алексей Александрович заждался.
   Они остановились у кабинета истории, и Лиза, бодро постучав, открыла дверь. Молодой историк стоял у доски с мелом в руках и записывал какие-то даты. Увидев их, он строго произнес:
   – Воскобейникова и Трухина, ваши дневники, пожалуйста. Мне это уже надоело – отправляйтесь к завучу и пишите объяснительные записки. На урок не допускаю.
   – Алексей Александрович, – проникновенно проговорила Лиза, – у меня очень сильно живот болел – критические дни начались. А Воскобейникова мне помогла до класса дойти, мне так плохо было, что я даже разогнуться не могла. Можно нам в самый-самый последний раз зайти на урок?
   Историк покраснел и сделал головой непонятное движение, которое при желании можно было принять за «да». Лиза, во всяком случае, так и его и поняла. Многозначительно взглянув на Настю, она пошла на свое место, и подруга поплелась следом за ней. Историк, сделав вид, что ничего не заметил, продолжал объяснять урок, а Настя автоматически рисовала что-то на столе и думала:
   «Наверняка он меня забыл – ведь уже два месяца не виделись, а Лиза говорит, что парни вообще без секса не могут. Конечно же, у него уже другая девчонка. Скорей бы папа с мамой уезжали на этот свой конкурс – может, удастся вырваться».
   – Воскобейникова, ты можешь повторить то, что я сейчас сказал? – перед ней стоял историк и смотрел на изрисованную парту. – Стол, между прочим, совсем недавно покрасили и привели в порядок, ты могла бы на нем не рисовать?
   – Нет, – Настя покраснела и, достав ластик, начала чистить стол. – То есть стол я вытру, а повторить не смогу.
   – Она не сможет повторить, она же не попугай, – звонко сказала Лиза, и класс загоготал.
   Историк постарался под напускной строгостью скрыть смущение.
   – А у тебя, Трухина, как с памятью? Ты повторить сможешь?
   – Ставьте двойку, Алексей Александрович, – покорно вздохнула Лиза и, очаровательно улыбнувшись, добавила: – А у вас рукав в меле испачкан.
   Настя слушала вполуха и продолжала думать:
   «Если он меня забыл, я умру, а если нет, то… я убегу из дома. Пусть только они уедут – совсем мало осталось».
   Однако взрывы домов в Москве нарушили все планы Насти, совершенно взвинтив ее мать. Начиная с тринадцатого сентября, когда взорвали второй дом, Инга постоянно плакала и твердила мужу:
   – Не знаю, как мы уедем и оставим Настю одну, Андрей! Если вдруг что-то случится…
   – Родная, поверь мне на слово: те люди, которые это делают, наш дом не выберут. Ты знаешь, что у меня всегда и обо всем есть информация.
   – Я, наверное, уже с ума схожу, Андрюша, как кто в наш подъезд зайдет, так мне все время мерещится: то эти люди мешок со взрывчаткой несут, то тот человек в сумке гексоген тащит. Воображаю: приедем, а на месте дома – пустое место. И Настя, Настя…
   За неделю до отъезда ей стало совсем плохо. Она две ночи рыдала навзрыд, и Андрей Пантелеймонович наконец не выдержал:
   – Любимая, перестань так переживать, мы возьмем Настю с собой – только и всего.
   Первой мыслью Насти, когда ей за ужином сообщили о решении отца, было изобразить внезапное буйное помешательство – тогда ее точно не повезут на этот чертов конкурс. С чего бы начать – сбросить на пол чашки из китайского сервиза? Или с размаху грохнуть о стену заварной чайник с матрешкой? Потом все же благоразумие возобладало – она решила испробовать более либеральные методы и с видом оскорбленной добропорядочности заявила:
   – Нет, папа, я не могу поехать – нельзя пропускать школу. У нас ведь выпускной класс!
   – Не страшно, – отмахнулся Андрей Пантелеймонович, не глядя на дочь, – я поговорю с учителями, и тебе дадут задание по основным предметам. Нужно учиться работать самостоятельно. В конце концов, что важнее – твоя школа или спокойствие мамы? – он встретился с ней взглядом и вздрогнул, неожиданно для самого себя сорвавшись на крик: – Что?! Что ты так на меня смотришь?! У меня на лице, кажется, ничего не написано!
   Настя отвела глаза, ощутив внезапный прилив желания расколошматить тарелкой оконное стекло. Потом взяла себя в руки и ответила нарочито спокойно:
   – Почему же, папа, написано – написано, что у тебя критический возраст!
   Прежде, чем оторопевший отец успел сказать хоть слово, она выскочила из столовой и заперлась у себя в комнате. Встревоженная Инга несколько раз стучалась к дочери, но та лишь коротко отвечала «да» – чтобы не решили вдруг, что она повесилась и не начали ломать дверь, – и продолжала лежать, уткнувшись носом в подушку, тихо шепча:
   – Алеша! Алеша! Ты слышишь меня? Да услышь ты меня, черт побери, и что-нибудь сделай, лох недоделанный!
   Возможно, призыв ее каким-то образом достиг цели, потому что как раз в этот момент Алеша в очередной раз проверил свою электронную почту и грустно подумал:
   «Съездить что ли к этой ее подружке – Лизе? Хоть узнать бы, что там случилось. Хотя… нет, не поеду – больно уж назойливая девчонка. Привыкла, видно, что парни тают при виде ее смазливой мордочки, вообще без стыда – готова тут же на месте отбить парня у близкой подруги. Нет, с такими дела лучше не иметь – еще устроит какую-нибудь провокацию, а мне потом с Настей отношения выясняй. Но как же быть? Давай, Алексей Малеев, давай, шевели мозжечком дальше, думай!»
   Напротив Алеши за его письменным столом сидела Маринка и, поджав под себя ногу, с понурым видом решала задачу по физике.
   – Леш, я уже устала, – проныла она, – у меня от этой рамки в магнитном поле мозги зачесались. Давай диск послушаем, а?
   – Интересно, кому физику завтра отвечать – тебе или мне? Ладно, – смилостивился он, – устала, так сходи погуляй, а мне тут нужно обмозговать одно дело.
   Маринка с удовольствием спустила затекшую ногу на пол и с готовностью поднялась.
   – Ладно, меня завтра все равно не спросят – у меня тройка за тест стоит.
   – С твоими знаниями единицы много. Списала, небось?
   Маринка сердито сморщила нос, показывая, что считает подобный вопрос бестактным, и указала подбородком на компьютер.
   – Не пишет?
   Алеша смутился и с деланным безразличием пожал плечами.
   – Кто не пишет?
   – Ой, Лешка, мне-то лапшу не вешай! Я же вижу, что ты все время ждешь от нее письма. Она хоть ничего из себя?
   – Ты что, сдурела? – сердито рявкнул он. – По затылку хочешь? Иди сама свою задачу решай, мне чертить надо!
   – Ты с ней трахался, да? А потом она тебя бросила, да? А может быть, она кого-то другого нашла и «симку» сменила, чтобы ты ее не доставал своими звонками?
   – Иди ты! Вот тебе три номера, чтобы через два часа все решила, я проверю.
   Сказано это было не строго, а скорее печально. При виде несчастного лица брата Маринка от всей души его пожалела.
   – Леш, послушай, а, может быть, что-то случилось? Так ведь не бывает, чтобы встречаться, встречаться и вдруг – бац! – пропала. У тебя ее телефона нет? А то я могу позвонить и своим голосом ее позвать.
   Алеша покачал головой и вяло вновь попытался ее отшить:
   – Иди, балда, а то сейчас еще по электростатике на закон Кулона задачу дам.
   – Блин, да на кой мне эта физика сдалась, если я на переводчика идти собираюсь? Леш, слушай, а ты припомни – она тебе, может, дала какой-нибудь еще контактный телефон? Ладно, не злись, ухожу!
   Оставшись один, Алеша хлопнул себя по лбу – молодец сестренка! – и быстро отыскал в органайзере номер Муромцева.
   Телефон Антона не отвечал. Не ответил он и в девять, и в десять, и в полночь. В последний раз Алеша, решив наплевать на все приличия, позвонил в час ночи и долго держал около уха трубку, из которой шли тоскливые долгие гудки.

Глава пятая

   Антон Муромцев двое суток безвылазно просидел в клинике. В первую ночь все суетились возле роженицы с инсулинозависимой формой сахарного диабета, у которой были затяжные роды. С утра к ней приехал консультант эндокринолог, и Антон только в три часа дня сумел спуститься в столовую.
   В четыре явилась на прием сорокапятилетняя дама, желавшая сохранить беременность. У нее было двое взрослых детей, внук и миома матки. Однако, случайно забеременев, она вдруг страстно захотела третьего ребенка, и муж никак не мог ее отговорить. Супруги сидели в кабинете Муромцева и отчаянно спорили, взывая к его мнению. Он послал даму на диагностику и, скрепя сердцем, отправил в отделение патологии, потому что в споре с мужем женщина взяла вверх.
   Ехать домой в эту ночь у Антона не было сил, но, тем не менее, полночи он не мог заснуть, ругая себя за то, что не убедил энергичную даму сделать аборт. Потом ему снились кошмары и Маргарита, которая звала его, а он никак не мог ее увидеть и метался, метался в тумане, и голос ее становился все жалобней и тише.
   К счастью ночь и утро в клинике прошли довольно спокойно, но уже в полдень в патологию привезли двенадцатилетнюю девочку, которая ухитрилась доносить беременность чуть ли не до девятого месяца, а мать, деловая бизнес-леди, только сейчас это заметила.
   – Что теперь можно сделать? – плача, кричала она в кабинете Антона, и на лице ее пылали багровые пятна. – Нет, вы мне скажите, что можно сделать, я вам за это деньги плачу!
   – Начнем с того, что деньги вы платите не мне, а в бухгалтерию клиники, – жестко отвечал он. – Затем вы их платите за обслуживание, а не за ваш крик, поэтому успокойтесь.
   Дама всхлипнула.
   – Это мой единственный ребенок. Говорят, надо было за ней смотреть, но я ведь целые дни работаю! Отдала ее в частную школу с бассейном, все для нее. Домработница у меня, хотела гувернантку взять, а потом думаю: зачем, если она у меня в школе на «хорошо» и «отлично» учится, старается?
   Антон терпеливо выслушал женщину, отметив про себя, что она не упомянула о муже.
   – Что я могу вам сказать, – сочувственно ответил он, – такие случаи сейчас довольно часты. Аборт уже делать поздно, это однозначно. Конечно, необходимо постоянное наблюдение, она еще слишком мала, но пока состояние нормальное, и ребенок в порядке. Остальное будем решать по обстоятельствам. Отец ребенка известен?
   – Мальчишка из восьмого класса, ему только-только четырнадцать исполнилось.
   – Тогда и с юридической стороны ничего не поделаешь, постарайтесь договориться с его родителями. В любом случае у вас скоро будет внук, так что готовьтесь.
   – Мальчик? – на ее заплаканном лице неожиданно проступил интерес.
   – Да. Так что покупайте пеленки голубого цвета.
   Женщина ушла немного успокоенная. Антон еще раз проверил все сброшенные на его компьютер результаты обследования девочки и пошел к ней в палату. Она рассматривала книжку с картинками и жевала жвачку.
   – Дай-ка, я еще раз послушаю твоего пацана.
   Девочка вздохнула и послушно задрала рубашонку.
   – Меня сегодня уже сто человек слушали. А точно мальчик?
   – Точно, УЗИ показало.
   Засунув стетоскоп в карман, он поднялся, задумчиво глядя на круглое детское личико. Она взглянула исподлобья и неожиданно сказала:
   – Ну и ругайте, а мне все по фигу!
   – А что, много ругают? – удивился Муромцев.
   – Ну и что? – круглая мордашка презрительно скривилась. – Мать орет, а в школе у нас психолог – дура! Мне все равно все по барабану!
   – И правильно, – легко согласился он, – ты уже взрослая, и нечего тебя ругать.
   – Я? – пухлый рот удивленно открылся.
   – Ты, конечно. Как сына-то назовешь?
   Она скорчила рожицу и фыркнула:
   – Васька. У нас на втором этаже есть кот Васька. Васька-засраська. А меня в милицию заберут? Я тогда сразу отсюда убегу.
   – С какой стати? Ты здесь, чтобы с тобой и с твоим Васькой все было нормально.
   – Мать говорила. Только мне по барабану. А домой мне можно пойти?
   – Только вместе с мамой. Хочешь, я позвоню ей, чтобы приехала за тобой?
   Девочка подумала и покачала головой.
   – Не, я лучше здесь. А у вас есть дети?
   Антон вдруг почувствовал, как что-то больно кольнуло внутри.
   – Есть. Помладше тебя девочка, – потрепав ее по плечу, он направился к дежурному врачу и сказал ему: – Поеду домой, вы сообщите, если что. И повнимательней смотрите, чтобы не сбежала, а то хлопот не оберемся.
   Дежурный кивнул.
   – Конечно, Антон Максимович, я сейчас и вахтера, и старшую сестру предупрежу. А вы езжайте, а то вы вообще дома никогда не бываете. У вас квартира хоть на сигнализации? А то ведь обворуют. Воры сейчас как – позвонят в дверь или по телефону, увидят, что хозяев нет, и здрас-с-сте вам!
   Поднимаясь в лифте, Антон думал:
   «Точно – обворуют. Катька больше не заходит, позвонишь, а она: «У меня все в порядке, спасибо, извини, Антоша, если время будет, то я забегу». Все со своим Стасом, небось. Обиделась, что я его без должных родственных чувств принял. Ладно, Катька, ты тоже уже взрослая».
   Он услышал телефонный звонок еще на лестнице и с неожиданным злорадством подумал:
   «Ага, воры – звонят, проверяют. А ну-ка я их сейчас огорчу!»
   Схватив трубку, он рявкнул так страшно, как только мог:
   – Муромцев слушает!
   – Антон Максимович, – взволнованно произнес юношеский голос, – это Алеша – помните, я был с Настей? Вы мне ногу лечили.
   – Конечно, я помню тебя, Алеша, – устало ответил Антон.
   – Я хотел… можно мне с вами поговорить? Очень срочно!
   – Что ж, записывай адрес.
   Через час Алеша сидел напротив него и горячо объяснял:
   – Говорила, что в июле приедет из Сибири, в августе уедут в Швейцарию. Я ждал письма – не написала. Оформил себе визу, думал, поеду туда, где она, и все ждал, ждал. Уже сентябрь, и ничего. У нее школа, у меня тоже занятия начались, а я все жду. Не хочет больше видеть? Так написала бы. Телефон мне свой домашний не дала, даже не знаю, где ее школа, а она ведь мне всякие слова говорила – про любовь. Понимаете? Только ваш домашний телефон мне дала. Я бы не стал, но…. Вдруг что-то случилось?
   Антон вздохнул и покачал головой.
   – Ну, что я тебе могу сказать? Из Сибири они в Москву не приезжали, сразу отправились в Швейцарию. Вернулись недели две назад.
   – Понятно, – Алеша поник головой, – она в Москве, но мне не написала. Значит… все. Кончено.
   В голосе его звенела такая горечь, что Антон неожиданно вспомнил не очень ему понятные строки из письма Насти, на которые он не обратил внимания:
   «Я все вспоминаю, как в мае ты мне помог с химией. Потом пришла Катя. И еще тогда ты делал операцию. Если сможешь, помоги мне еще раз»
   В мае он не помогал Насте с химией. В ту страшную ночь, когда погибли Лада с Кристофом, она приехала в дом покойного Евгения Семеновича Баженова сказать ему, Антону, о гибели Кати. Потом пришла Катя. И операцию он делал Алеше. Настя, не имея возможности выразиться яснее, просила его о помощи, и это каким-то образом было связано с Алешей – оказывается, у этих паршивцев был бурный роман.
   – Погоди, Алеша, – возразил он, – что ты так сразу – «все кончено»? В Сибири у них что-то случилось, кажется, Настасью похитили, взяли в заложницы или что-то там еще. Поэтому ее сразу увезли в Швейцарию, и с тех пор она находится под строгим контролем. Из-за этого, скорей всего, у нее нет возможности с тобой связаться.
   Алеша побледнел.
   – Как… похитили?
   – Не знаю, я у них еще не был, а по телефону неудобно, сам понимаешь.
   Сказав это, Антон помрачнел – после разговора с Ревеккой, он раза два говорил с Воскобейниковым по телефону по делу, но просто не представлял себе, как сможет увидеть его и посмотреть ему в глаза.
   – Когда вы у них будете?
   – Не знаю, – Антон развел руками, – скоро они опять уезжают и берут Настасью с собой.
   Так что не знаю даже, чем тебе помочь.
   Алеша поднялся.
   – Извините меня, я напрасно отнял у вас время.
   – Ничего страшного, – Муромцев тоже поднялся.
   – Я бы не стал вас беспокоить, – Алеша резко сунул руки в карманы, – но Настя сказала, что вы самый верный ее друг потому и просила позвонить вам – в крайнем случае.
   – Она так сказала? – голос Антона дрогнул. – Ладно, оставь мне номер своего мобильного, я что-нибудь придумаю.
   Проводив Алешу, он лег спать с гудящей головой, имея твердое намерение хотя бы до семи утра никого больше не слышать и ни о чем не думать. Однако в половине шестого его разбудил звонок дежурного врача из патологии.
   – Антон Максимович, малолетка удрать хотела! Вылезла на карниз и спрыгнула.
   Муромцева аж затрясло – палата девочки находилась на втором этаже. С трудом разлепляя губы, он спросил не своим голосом:
   – И что?
   – Ничего пока. Уложили в постель – ревет, щеку оцарапала.
   – Еду. До моего приезда мониторинг, УЗИ, и результаты мне на мобильник – сразу же.
   Вопреки своим принципам Антон проскочил на красный свет, и, конечно же, на углу стояла машина ГИБДД, и, конечно же, он тут же был остановлен блюстителем порядка.
   – Попрошу ваши документы, – вежливо откозырял паренек в милицейской форме.
   Антон сунул руку в пиджак и к ужасу своему обнаружил, что оставил дома деньги. К счастью, права он всегда держал в машине.
   – Я врач, спешу к больной, работаю в клинике.
   Однако от волнения голос его звучал так неестественно, что гаишник не поверил.
   – Все вы спешите к больным, – пробурчал он, искоса глянув на права.
   – Бумажник дома оставил – спешил, понимаете.
   Но гаишник не отреагировал, продолжая разглядывать права. Внезапно у Антона зазвонил мобильник, и он схватил трубку.
   – Антон Максимович, – по голосу он понял, что дежурный врач нервничает, – нее воды отошли, но схваток нет. Состояние плода удовлетворительное. Кесарим?
   – Когда отошли воды?
   – Только что. Хирург здесь.
   Антон взглянул на часы.
   – Время есть, попробуем вызвать схватки по обычной схеме, только не позволяйте ей подниматься – у плода ягодичное пред-лежание. Меня тут ГАИ остановило, я еще нескоро буду, звоните.
   Он клял себя за то, что уехал и оставил девочку с этим дежурным врачом – паренек старательный и квалифицированный, но в неординарной ситуации сразу впадает в панику и теряется. Никакой уверенности в себе – со страху все забывает и чуть ли не в штаны может наложить. Конечно, он только что пришел из интернатуры, но если не возьмет себя в руки, то придется уволить – врачу в сложный момент нужно иметь железные нервы. Это потом можно расслабиться и поканючить.
   – Ладно, доктор, – сказал гаишник, возвращая ему права, – езжайте, но больше не нарушайте.
   Девчонка была здорово напугана и ревела благим матом, но на ее рев никто не обращал внимания.
   – Роды не идут, – тихо доложил Муромцеву хирург.
   У дежурного врача тряслась челюсть, и говорить он не мог.
   – Попробую вызвать роды, жалко резать такую малышку, – вздохнул Антон и направился переодеваться.
   «Мама учила использовать систему точек, я сто раз видел, как она вызывает роды и аборты на больших сроках. Сколько раз она показывала мне, но я относился скептически, хотя дважды в критических случаях пользовался этим методом, и получилось. Конечно, традиционная медицина надежней, но ведь бывают случаи, как сейчас».
   Девчонка заорала от ужаса, когда у нее начались схватки.
   – Обезболивающее? – тревожно спросила акушерка.
   – Пока нет. Терпи, – сердито прикрикнул он на девчонку, – тебе не так уж и больно! Зачем в окно лезла?
   – Не знаю! Ой, мамочка!
   – А теперь тужься – вроде в туалет по большому.
   Ребенок огласил помещение звонким криком. Девчонке сделали укол, чтобы заснула – нужно было зашить разрывы. Во сне лицо ее казалось неожиданно повзрослевшим и умиротворенным.
   – Доктор! – всхлипывающая мамаша бросилась к Антону, едва он вышел в коридор. – Она будет жить?
   – Сейчас ее перевезут в палату, можете с ней посидеть. Малыш два пятьсот – нормальный для своего срока. Пока мы отклонений не находим, завтра побеседуйте с детским врачом.
   Он говорил с ней отрывисто, с трудом сдерживая злость, хотя и понимал, что она не виновата в том, что ее дочь в тридцать пять недель беременности вздумала прогуляться по карнизу.
   – Антон Максимович, остановила его секретарша, – к вам на консультацию, они уже два часа ждут.
   Элегантная пара расположилась в вестибюле. Они застенчиво поднялись ему навстречу.
   – Что у вас? – он чувствовал себя совершенно разбитым. – Не обязательно обращаться именно к главврачу, у нас есть консультанты.
   – Если можно, – заискивающе сказал мужчина с внешностью бизнесмена, – то мы хотели бы именно к вам – о вас ходят просто легенды.
   Антон вздохнул, вспомнив крыловскую фразу «и в сердце льстец всегда отыщет уголок», а вслух сказал:
   – Заходите.
   У женщины было восемь недель беременности. В центре, где за ней наблюдали, УЗИ показало тройню. Антон направил ее на дополнительное диагностическое обследование, предупредив, что рожать придется через кесарево сечение.
   – Если хотите наблюдаться у нас, то нужно пройти двухнедельное обследование в клинике, посмотреть, как развивается беременность.
   Отпустив пару, он решил, что пора все же немного отдохнуть, но не успел сварить себе кофе и вытащить колбасу из холодильника, как на мобильный позвонила Катя.
   – Антон, ты в клинике? Если не очень занят, то я зайду, ладушки?
   Они не виделись почти три месяца, и Антон сразу заметил, как ввалились ее щеки.
   – Ты не болеешь, Катька? – с тревогой спросил он, усаживая сестру. – Что случилось, ты не беременна часом?
   – С тобой невозможно иметь дело, Антон, – хмыкнула она, плюхаясь на диван, – сразу насквозь видишь.
   – Что, да неужто, правда? – изумился он.
   – Как день.
   – Ты же вроде не собиралась.
   – Я врала, – она вздохнула и покрутила перед глазами наманикюренные ногти, – просто сразу не получалось, стала вдруг бояться, что я бесплодна, и мне стыдно было тебе признаться. Теперь вот получилось.
   – Ну, ты и дура, оказывается! Это же надо такую чушь пороть – бесплодна, потому что с первого раза не получилось, стыдно ей было, видите ли! А теперь что – забеременела и торжествуешь? Нос кому-то утерла, гордишься? Где твой хахаль?
   – Не знаю, – беспечно сказала Катя, но тут же отвела глаза и жалостно добавила, словно оправдываясь: – Нет, честно – не знаю. Не смотри на меня так.
   – Бросил, что ли?
   – Вроде бы.
   – А если поподробней?
   – Если поподробней, то я его видела в последний раз три недели назад – как только сама уверилась, так сразу и его поставила в известность. Он очень озаботился, досконально выяснил, когда мне рожать, и с тех пор от него ни слуху, ни духу. Да я, собственно, особо бурной радости от него и не ожидала.
   – Что ж, пока все в порядке вещей. Конечно, я тебя еще осмотрю, чтобы убедиться точно, но предположим, что все именно так. И что мы будем делать?
   Катя вздохнула и, скинув туфли, уселась поудобней, поджав ноги.
   – Понимаешь, Антоша, у меня выбора нет.
   – Выбор всегда есть, – жестко возразил он, – ты можешь родить и всю жизнь посвятить этому ребенку. Можешь не рожать – ты еще совсем молода, через год, два или три встретишь хорошего человека, выйдешь за него замуж. Или просто займешься сексом для своего удовольствия, как все нормальные люди.
   – Не выйду я замуж, – голос ее был полон печали, – секса мне никто особо не предлагает, а сама я гоняться за мужиками не могу. Но ребенка хочу до безумия.
   – Тогда рожай, а там – как бог на душу положит. Если ты вбила себе в голову, что не выйдешь замуж и можешь обойтись без секса, то я ничего не могу поделать – это скорей в компетенции психоаналитика, а не гинеколога. Как твой бизнес?
   – И так, и эдак. Стараюсь идти впереди своего времени. Купила оборудование, освоила программу «Фотошоп», написала на вывеске: «Цифровая фотостудия, фото на документы, фотомонтаж, коррекция фотографий, цветное фото» и так далее. Клиенты идут, но уже вижу, что всю прибыль съедят налоги и аренда помещения. Скоро, наверное, придется «крышу» кормить – там вокруг меня уже пара ребят вертится. Прежде, когда Стас был, он обещал, что ко мне никто близко подходить не будет, но теперь – не знаю. Пока существую за счет денег Клотильды. Недавно один деятель подкатывал и предлагал за хорошие деньги снимать порнуху, но я отказалась – боюсь, вредно скажется на ребенке.
   Антон тихо засмеялся и поставил перед ней бутерброды.
   – Ничего страшного, снова влезешь в дерьмо – снова вытащим. Ешь, а завтра утром придешь натощак, я тебе сделаю все анализы и проконсультируюсь со специалистами.
   – Боюсь, мне сейчас не по карману будет твоя клиника, – весело заметила она, разжевывая бутерброд.
   – Это уже не твоя забота. Подожди, я тебе минералки налью, не тянись к кофе. Кстати, почему ты ни разу не навестила Карину, пока она лежала здесь?
   – Не знаю, – Катя тяжело вздохнула и вдруг светло улыбнулась: – Наверное, завидовала – тогда еще боялась, что у меня самой детей не будет. Глупо, конечно, я знаю, что месяцами живут, пока забеременеют, но для себя самой какие-то нормы поставила. Решила даже, что я гермафродитка, и у меня вообще все ненормально внутри. Злилась на весь мир, никого не хотела видеть и даже сестер и Юлека с Олеськой начала ненавидеть – почему это у них есть дети, а у меня нет! Как Карина и ребенок?
   – Нормально, уже почти месяц, как их выписал. Приезжала ее сестра.
   Он старался говорить равнодушно, но это ему не очень удалось. Катя если и заметила что-то странное в его голосе, то не придала значения. Она изумилась и обрадовалась услышанной новости – так сильно, что даже ноги спустила с дивана.
   – Ритка?! Куда же это она пропала, чертовка такая? В последний раз я ее видела в день папиной смерти. Она пришла к нему, и они о чем-то долго спорили, а потом она вылетела сама не своя и убежала. Не знаю, о чем они говорили – папа умер буквально через несколько минут, а она, кажется, даже не была на его похоронах. Впрочем, я тогда была в таком состоянии, что… Как она?
   – Нормально, – осторожно ответил Антон, – передавала тебе привет.
   – Привет? – улыбнулась Катя. – Нет, серьезно? Значит, в ней что-то стронулось с места, прежде такие тонкости были не для нее. Когда их с папой институт развалили, у нее отобрали общагу, и она некоторое время жила у нас. Так помню, она «доброе утро» никогда не скажет. Олеська из-за этого всегда бесилась, а один раз решила Ритку повоспитывать и в ухо ей ка-а-ак гаркнет: «Доброе утро!», а Ритка на нее своими зеленющими глазами ка-а-ак зыркнет! Олеська чуть не присела от этого ее взгляда! Мне аж смешно стало – вроде дуэли. Нет, правда, ну что делать, если человек такой? Она талантливая, а талантливые все с приветом. Конечно, с таким характером от нее все разбегутся, но папа ее очень любил, говорил, что такие таланты рождаются раз в столетие. Что она теперь делает?
   – Не знаю, кажется, работает по специальности.
   Катя печально вздохнула.
   – Папа так надеялся, что она продолжит его работу! Он уже совсем плох был, а все просил: узнай, как Маргарита, спроси, чем занимается. Я, собственно, ради нее и попросила тебя тогда найти Карине квартиру.
   – Точно! – он хлопнул себя по лбу. – А я все вспоминал и не мог вспомнить, с чего я тогда начал Карину опекать и искать ей квартиру. Что ж, видно, судьба.
   – Какая судьба? – она удивленно взглянула на брата, но тот небрежно махнул рукой.
   – Да нет, это я так, я подумал…
   Он не успел договорить, потому что в дверях появилась секретарша с немного вытянутым и торжественным лицом.
   – Антон Максимович, к вам депутат господин Воско… Воскобейчиков, кажется, – с супругой. Мне вахтер позвонил, а я сразу вам – предупредить. Они сейчас по мраморной лестнице поднимаются. А Лилиана Александровна звонила, что они сейчас тоже подъедут, и чтобы вы ее подождали – не уходили.
   Катя поспешно поднялась, но Антон ее остановил.
   – Спокойно, не суетись, я тебя провожу. Значит, ты поняла – завтра с утра натощак, – говорил он, открывая перед ней дверь, – часика за два пройдешь все обследование. И кофе больше не пей.
   Катя шагнула через порог как раз в тот момент, когда к кабинету подошли Андрей Пантелеймонович и Инга. Она быстро взглянула на брата и заметила, что лицо его вдруг окаменело.
   – Здравствуйте, – тон Кати был великосветски вежлив.
   – Катя? – Андрей Пантелеймонович слегка вздернул брови. – А я тебя не узнал, богатой будешь. Сколько зим, сколько лет!
   – Катюшенька, я рада тебя видеть, – Инга ласково поцеловала Катю, но было видно, что она сильно расстроена, – заходи как-нибудь к нам, обязательно.
   В другом конце «аппендикса» показалась Лиля и, смерив Катю холодным взглядом, помахала рукой.
   – Привет всем, я вас догоняю. Дядя Андрей, я приехала так быстро, как смогла.
   – Я побежала, до свидания, – заторопилась Катя, но Антон крепко стиснул ее локоть и приветливо сказал Воскобейниковым и Лиле:
   – Заходите, пожалуйста, располагайтесь, как дома. Я сейчас провожу Катю и вернусь к вам.
   Все время, пока они спускались по мраморной лестнице, Катя пыталась отодрать пальцы брата от своего локтя и сердито говорила:
   – Иди, ради бога, я сама найду дорогу! Ты что, меня раньше провожал когда-нибудь? С ума сошел – заставляешь ждать депутата и хозяйку клиники!
   – Депутат и хозяйка клиники подождут, пока я провожу дочь профессора Баженова, внучку Евгения Семеновича Баженова и мою сестру, – невозмутимо отвечал Антон и только возле самого входа разжал пальцы. – Ладно, топай.
   Помахав Кате рукой и подождав, пока за ней закроется дверь, он повернулся и нарочито медленно начал подниматься по мраморной лестнице, жалея, что его кабинет всего лишь на втором этаже, и идти туда совсем недолго. Навстречу по ступенькам бежала секретарша.
   – Антон Максимович, подать им кофе в кабинет?
   Муромцев с прежней невозмутимостью ответил:
   – Если госпожа Шумилова пожелает кофе, она тебе скажет. Ты ведь уже варила ей кофе и знаешь ее вкусы.
   – А… да, – чуть покраснев, девушка отступила назад.
   Антон бодрым шагом вошел в кабинет, где гости о чем-то взволнованно переговаривались. В глазах Инги стояли слезы, заметив это, он добродушно и весело произнес:
   – Весь к вашим услугам, господа, простите, что заставил ждать. Инга, милая, что случилось?
   – Антон! – она всхлипнула, но Андрей Пантелеймонович мягко ее остановил:
   – Погоди, родная! Антон, мальчик мой, скажи, ты не знаешь, где Настя?
   – Настя?! – от удивления он со всего размаху хлопнулся в кресло.
   – Не валяй дурака, говори правду! – внезапно закричала Лиля и, зло прищурившись, повернулась к Воскобейникову: – Она ему, небось, все сообщила, они всегда были друзья – не разлей вода! Сюда чуть ли не каждый день приезжала, пока ей разрешали, – секреты свои поверять. Как ни приеду – они тут шушукаются. Говори правду, Антон!
   Антон и ухом не повел. Пристально глядя на Воскобейникова, он проговорил:
   – Если ты мне толком объяснишь, то я пойму. Только, если можно, без крику. У меня сегодня тяжелый день, я с половины шестого на ногах и достаточно наслушался женского крику в родильном отделении.
   – Хам! – прошипела Лилиана. – Думаешь, что втер моему папе очки, и рад? Погоди, ты еще у меня из моей клиники вылетишь вверх тормашками!
   – Только не с твоей подачи, – впервые повернув в ее сторону голову, бодро отозвался Антон и поднялся.
   Налив в стакан воды, он подал его беззвучно плакавшей Инге и обнял ее за плечи.
   – Антошенька! – она всхлипнула и подняла к нему заплаканное лицо.
   – Инга, лапочка, давай лучше ты мне все расскажи, а то меня в чем-то обвиняют, а я ни уха, ни рыла.
   – Антошенька, я тебя ни в чем не обвиняю, просто мы с Настей поехали после школы в магазин – я хотела купить ей что-нибудь приличное перед поездкой. Ну и себе там тоже костюм присмотрела. Я пока мерила в кабинке, так она попросилась в туалет. Ей продавщица и показала, где, она пошла. А потом жду-жду, и все нет. Нет и нет, и нигде ее нет. А в том магазине вторая дверь есть – сзади, где товар привозят, знаешь? А потом мне секретарша Андрюши на мобильник звонит – Настенька ему на работу из автомата позвонила и просила мне перезвонить, чтобы я не волновалась. Не знаю, что и делать – у нее же ни денег, ни мобильника. Андрюша же велел все у нее отобрать. Лилечка сказала, что она, может быть, тебе тоже позвонила. Она же совсем одна!
   Закрыв лицо руками, Инга зарыдала. Антон вздохнул и покачал головой.
   – Допрыгались! Так я и знал, что это добром не кончится! Нельзя же умную и здоровую девочку в шестнадцать лет запирать, как умалишенную. Теперь ищите, – он взглянул на Воскобейникова. – И что же, твои люди до сих пор не могут ее найти? Куда смотрела твоя хваленая охрана?
   Андрей Пантелеймонович беспомощно развел руками.
   – Никто ведь не ожидал, что она такое выкинет – охранник, который с ними был в магазине, и не думал даже. Если б мы хоть могли предположить, где ее искать! Мои люди уже опросили всех ее школьных друзей, а мы с Ингой лично съездили к этой ее хваленой подружке Лизе, но она, видно, и вправду ничего не знает.
   – Лиза нас даже по всей квартире провела, показала, что Настя у них дома нигде не прячется, – всхлипнула Инга, – тетя у нее серьезная такая женщина, и брат двоюродный взрослый уже. Они бы сказали, если что, не стали бы покрывать. Лизонька сама испугалась даже, стала расспрашивать.
   – Ясно, можешь не продолжать, – кивнул Антон, – а вы у Лизы спросили, денег она Насте не давала?
   Супруги переглянулись, и Инга вытащила из сумочки свой сотовый. От волнения у нее тряслись руки, она щурилась и никак не могла найти номер Лизы.
   – Дай сюда, – муж взял у нее трубку и, быстро найдя номер Лизы, покровительственно заметил: – Что ж ты так плохо у меня видишь? Я в своем возрасте и то без очков читаю.
   – Ничего удивительного, – с невинным видом возразил Антон, – у тебя в молодости была легкая близорукость, вот ты теперь в старости, и читаешь без очков.
   Он с удовольствием отметил на лице Андрея Пантелеймоновича легкий румянец досады, вызванный словом «старость».
   Инга, дозвонившись наконец, плотно прижала телефон к уху.
   – Лизонька, прости, что я тебя опять беспокою, но ты случайно не одалживала Насте денег? Пятьсот рублей? О, боже! Нет, как это не волноваться – я сама тебе отдам. Как это не нужно, обязательно! До свидания, извини.
   – Видите, как все просто, – заметил Антон, – а вы сразу на меня. На пятьсот рублей можно в кафе побалдеть или сесть в электричку и уехать в Тулу. Так что диапазон ваших поисков будет весьма широк.
   Воскобейников виновато усмехнулся.
   – Да нет, Антоша, я не думал тебя ни в чем обвинять – просто Лиля почему-то сразу решила… Ты пойми наше состояние – через несколько дней мы уезжаем в Швейцарию, а тут такое. И милицию привлекать не хочется, и неизвестно, что она еще выкинет.
   – Да не верю я ни одному его слову, врет он все – она ему звонила, – начала было Лиля, но в дверь робко постучали и заглянула секретарша.
   – Извините, кофе пожелаете?
   – Да свари на всех большую кастрюлю, – раздраженно буркнул Муромцев, – а лучше расскажи этим господам, кто мне сегодня звонил, с кем я сегодня разговаривал и сколько раз ходил в туалет. Принеси свои записи.
   – Сегодня? – испуганно пролепетала девушка.
   – Да, – он вопросительно взглянул на Ингу. – В котором часу вы поехали в магазин?
   Она смутилась и начала вспоминать:
   – Ой, я точно даже не помню. В два у Насти школа закончилась, тогда, значит, часов в половине третьего.
   Антон посмотрел на часы и вновь повернулся к секретарше.
   – С половины третьего до настоящего момента – до половины шестого. Неси распечатку во всех подробностях.
   – Да я и так помню, говорить? – Говори.
   – В три звонила подростковый психолог – насчет этой девочки. Вы с ней договорились на понедельник. В три сорок звонил муж той женщины Соколовой – у которой рак, и мы отправили в онкологию. Он хотел поговорить, и вы записали его на вторник. Потом еще звонили трое насчет консультации, но вы не стали разговаривать, велели направить их в регистратуру и на консультацию в порядке очереди. В пять десять еще одна дама звонила, госпожа Квадратная, но я не стала вас подзывать, потому что вы были заняты. Она еще ругалась, говорила, что ей срочно – у нее после процедур кровотечение началось.
   – Гм. Она раньше у нас лечилась?
   – Нет, в каком-то центре, я не запомнила. Просто, она говорит, что летом вам писала и просила помочь, вы должны ее помнить. Она скоро опять позвонит.
   – Ладно, иди и готовь кофе. Напоишь гостей, переведешь телефон на мой кабинет и можешь идти домой.
   – Я могу задержаться, если надо, – кокетливо сказала девушка.
   – Да нет, можешь…
   – Погоди, – перебила его Лиля и повернулась к секретарше, – вы пока не уходите, а спуститесь вниз и принесите из буфета печенье к кофе – скажете, что для моих гостей. А мы еще немного посидим и подождем – вдруг она сюда позвонит.
   – Ой, не надо, зачем это, Лилечка? – робко возразила Инга. – Чего нам тут сидеть – у Антоши ведь дела, мы его отвлекаем. Если что, так он нам сразу скажет.
   Лилиана ехидно прищурилась и покачала головой.
   – Нет уж, мы посидим. Идите, вам что-то неясно? – резко спросила она у топтавшейся на месте девушки.
   – Иди, делай, что хозяйка велит, – усмехнулся Антон, и секретарша пулей вылетела за дверь, а он сидел и напряженно размышлял:
   «Летом писала, просила помочь. Что-то в этом есть. Может, и она»
   Андрей Пантелеймонович в это время ласково говорил жене:
   – Подождем, родная, возможно, что Лиля права. Пусть Антон занимается своими делами. Антоша, ты не обращай на нас внимания, делай, что тебе надо.
   Муромцев пожал плечами и, отойдя к компьютеру, начал просматривать последние сводки по больным. Секретарша вернулась с подносом, на котором стояли кофе и вазочки с печеньем. Только она начала расставлять угощение перед гостями, как зазвонил телефон в углу. Антон, махнул ей рукой:
   – Подожди, я сам возьму трубку, а то ты сейчас всю посуду побьешь.
   – Это говорит госпожа Квадратная, мне доктора Муромцева, пожалуйста, – произнес визгливый женский голос на другом конце провода.
   – Госпожа Квадратная, как я рад вас слышать! – весело откликнулся он.
   – Антоша, это я, – ответила Настя своим нормальным голосом, – ты уже знаешь?
   – Госпожа Квадратная, бывают обстоятельства, когда возможности медицины ограничены.
   – У тебя в кабинете папа что ли?
   – Нет, вы правильно понимаете, но это ведь еще не все.
   – И мама тоже у тебя?
   – Госпожа Квадратная, что я могу вам сказать, вы правы – у меня в настоящее время столько работы, что я просто не могу уделить вам много внимания. Однако я совсем недавно разговаривал со специалистом, который заинтересовался вашим случаем. Летом мы с вами о нем говорили, разве вы не помните?
   – Значит, тебе Лешка звонил, да? Звонил?
   Голос ее вдруг оборвался, и в нем зазвенели слезы счастья. Антон, почувствовав, что у него перехватило горло, сурово ответил:
   – Не далее, как вчера я с ним о вас разговаривал и упомянул ваш случай. Он вас примет, когда у него появится возможность, как с вами связаться?
   – Передай, что на том месте, где в самый первый раз – он поймет. Скажи, что Том Сойер. Я его жду.
   – Все, обязательно. Только, если не трудно, потом перезвоните мне, чтобы я знал, как все устроилось, мне самому интересно. Лады?
   – Лады.
   Положив трубку, Муромцев невозмутимо вернулся к компьютеру и искоса глянул в сторону гостей. Лилиана и Андрей Пантелеймонович пили кофе, Инга сидела, опустив голову, и нервно ломала печенье тонкими пальцами. Телефонная беседа Антона их, очевидно, не заинтересовала. Поэтому минут через пять он, извинившись, поднялся и вышел, но у двери немного задержался и, взглянув на Лилю, ехидно спросил:
   – У вас будут какие-то распоряжения, госпожа владелица? А то мне нужно отлучиться.
   Она не удостоила его ответом. Быстро поднявшись на третий этаж, Муромцев зашел в ординаторскую, где в этот момент никого не было, и достал мобильник.
   – Антон Максимович, это вы? – сразу же отозвался Алеша, узнав его по определителю номера.
   – Где в первый раз, прямо сейчас, Том Сойер. Все ясно?
   – Спасибо, – счастливым голосом отозвался Алеша, – уже бегу, мне все понятно.
   – А мне вот пока нет. Так что держи меня в курсе.
   – Есть!
   Алеша на радостях решил добраться до «Октябрьской» по более короткой дороге через Большой Краснохолмский мост, но уже при въезде на Таганскую площадь плотно засел в пробке. Тогда он припарковал свой БМВ на Верхней Радищевской и нырнул в метро.
   Настя ждала его, прижавшись к стене и настороженно оглядывая каждого прохожего. Несколько раз у нее отчаянно замирало сердце: «Алеша!», но это оказывался не он. Потом вдруг мелькнула ужасная мысль, что они с Алешей могут не узнать друг друга.
   – Настя!
   Забыв обо всем на свете, она взвизгнула и бросилась ему на шею.
   – Алеша! Алешенька!
   Они целовались, не обращая внимания на любопытные взгляды прохожих. Алеша спиной заслонил плачущую Настю от всего мира.
   – Как же я давно тебя не видел, Настя, счастье мое, любимая моя. Да ты плачь, не стесняйся, я тебя загораживаю. Иди вот сюда, – он распахнул курточку и, прижав к себе девушку, укутал ее с головой.
   Всхлипывая у его плеча, Настя слышала стук сердца – то ли своего, то ли Алешиного. Внезапно она отстранилась и подняла на него заплаканные глаза.
   – А ты других тоже называл так – своим счастьем и своими любимыми? Пока меня не было?
   Он изумленно взглянул на нее и неожиданно расхохотался. Потом легонько провел рукой по влажной от слез девичьей щеке и, прижав губы к ее уху, жарко шепнул:
   – Нет, как на духу. Это только раньше, когда мы еще не встретились…
   – Что раньше – называл любимыми? Называл своим счастьем?
   – Нет. Комплименты делал, целовал и всякое там разное. Ну, было, зачем скрывать. Но чтобы любимыми и счастьем – никогда и никого. Ты моя единственная.
   – Я так хотела, чтобы ты мне это сказал, – уткнувшись ему в плечо, Настя снова заплакала.
   – И что, для тебя так много значат мои слова? – Алеша взъерошил ее пушистые волосы и коснулся их губами.
   – Очень! Очень много!
   – Тогда я придумаю специально для тебя кучу всяких слов и запишу их на диск. Ты каждое утро будешь включать плеер и делать под них гимнастику. А теперь скажи, какие у тебя планы, потому что я соскучился.
   Последние слова он прошептал ей в самое ухо, и она даже вздрогнула, от внезапно поднявшегося из глубины тела чувства.
   – Я тоже. Знаешь, я так соскучилась, что… что убежала из дома.
   – Во, дает! Как это убежала?
   – Ножками – топ-топ. Нет, я маме позвонила, чтобы не беспокоилась, но сказала, что вернусь, когда захочу сама. Свободна, как ветер.
   – Тогда прямо ко мне, – Алеша поцеловал ее в уголок еще влажного глаза, – а там разберемся. Только мне надо Антону Максимовичу позвонить, что с тобой все нормально – он просил.
   – Дай мне трубку, я сама, – она взяла у него телефон, но перед тем, как набрать номер, спросила: – А сколько ты хочешь, чтобы мы побыли вместе?
   – Вечность.
   – Тогда до воскресенья вечером, – решила Настя, – или лучше позвоню с автомата, а то у папы везде свои люди, еще засекут твою трубку.
   – Ты – великий конспиратор, – смеялся он, обнимая Настю, пока она набирала номер телефона клиники, – но ведь твои родители все равно должны узнать о нас с тобой.
   – Только чуть попозже, ладно? – попросила она и торопливо затараторила: – Антоша, это ты? Можешь выйти из подполья, у меня все нормально, мы встретились, и если папа и мама еще у тебя, то скажи, что это я звоню. Только не давай им трубку, я не буду с ними сейчас говорить.
   – Да, – ответил Антон, глядя на Ингу и делая ей успокаивающий знак глазами, – да твои папа и мама у меня в кабинете. Что им передать?
   Все трое мгновенно оказались на ногах, и Андрей Пантелеймонович, решительно шагнув к Антону, протянул руку к телефону:
   – Дай-ка, я скажу ей пару слов.
   Антон остановил его взглядом, спокойно выслушал все, что говорила Настя, но трубку Воскобейникову не отдал, а положил на рычаг.
   – Значит так, – невозмутимо сказал он, оглядев присутствующих, – Настасья сейчас перевозбуждена и с вами говорить не хочет. Просила передать, что вернется в воскресенье вечером, чтобы не суетились и спокойно ждали. Она мне позвонит, и я сам ее привезу, не волнуйтесь. И еще она просила меня поцеловать Ингу.
   Быстро подойдя к Инге, он чмокнул ее в щеку и ободряюще потрепал по плечу. Та жалобно всхлипнула.
   – Не понимаю, Антошенька, ну почему она так?
   – Ты ее избаловала, вот почему! – гневно сказала Лиля и со злостью взглянула на Антона. Тот не стал возражать, а согласно кивнул.
   – Да-да, отбилась от рук девчонка, совсем отбилась.

   Алеша решил не ехать через центр, и на Ленинском проспекте Настя еще крепилась, но как только свернули на МКАД, не выдержала – расплакалась и начала рассказывать обо всем, что с ней произошло. Он свернул на обочину, остановил машину среди деревьев и молча слушал ее сбивчивый рассказ.
   – … только я осталась жива, умуды сами сказали, что это чудо, а остальные все погибли – рабочие в яме, Рамазан, Тахир, и этот профессор Эли Умаров. И никто, наверное, даже не сообщил их родным – я говорила папе, но он и не слушал. Умаров говорил, что по чеченским адатам нужно передать весть родным, и я, наверное, должна это сделать. Но как я могу, если меня заперли – без телефона, без Интернета, на улицу не выпускают.
   – Не плачь, – он прижал к себе ее голову, – если смогу, то разыщу их.
   – А этот Керимов – настоящий зверь! Заживо гноит людей в яме, по его приказу у меня на глазах насиловали Ларису – чуть не разорвали ее на части. А она подписала заявление, что не имеет претензий, и уехала заграницу. Прокурор издевался надо мной, когда я ему это все рассказывала, мне никто не хотел верить. За то, что я позвонила в редакцию, папа запер меня, как идиотку, а потом отправил в Швейцарию. Этот Керимов теперь один из главных акционеров у Лильки в холдинге – даже в газете о нем написали: «…один из наших уважаемых акционеров господин Керимов». Папа же умный, он же все понимает, так почему, почему?
   – Политика, наверное, – хмуро откликнулся Алеша. – Это только в детской книжке «что такое хорошо, и что такое плохо», а в реальности надо жить и ни о чем не думать – иначе свихнуться можно. Просто жить – это не так уж и плохо. Забудь обо всем, нельзя столько думать. Или думай о хорошем. Сейчас вот запремся вдвоем у меня дома – только ты и я, два дня и две ночи! Этого у нас уже никто не отнимет. Эх, если б мы могли сейчас пожениться! Я бы тебя тогда вообще никуда не выпустил!
   Настя шмыгнула носом и прижалась щекой к его плечу.
   – У меня нет с собой паспорта, – сказала она, – а на той неделе меня вообще хотят опять увезти в Швейцарию. Когда вернемся, уже, наверное, никуда не выпустят. Я бы вообще к ним не вернулась, но маму жалко. Если б ты мог меня спрятать до восемнадцати лет, а я бы ей звонила. Но только у меня же школа, и потом, я следующим летом в университет поступать должна.
   – Я бы тебя спрятал и не почесался, – говорил Алеша, целуя ее в нос, – хочешь, уедем заграницу? Отец нам поможет, ты уедешь по документам моей сестры Маринки. Подождем, пока тебе исполнится восемнадцать, и тогда нам сам черт не страшен! Я за это время получу диплом – у меня же пятый курс. Буду ездить – туда-сюда, туда-сюда, в Москву и обратно к тебе. Устроюсь на какой-нибудь фирме программистом, заработаю деньги и куплю тебе дом, а потом устроим пышную свадьбу.
   Настя подняла руку и ласково – каким-то материнским движением – провела ладонью по его по щеке.
   – Ты мой мечтатель, – нежно сказала она. – Самый-самый любимый на свете мечтатель. Ничего не поделаешь, придется мне пока вернуться к ним, и мы еще совсем немного подождем, а там будет видно. Умудка Дара сказала мне: «Можно сойти с тропы, но, в конце концов, выйдешь на свою дорогу». Я встретилась с тобой, ты меня не забыл, и я больше ничего не боюсь. А теперь – едем к тебе!
   Два дня спустя Настя позвонила Антону Муромцеву на мобильный:
   – Антоша, ты где?
   – Я у Кати, жду твоего звонка. Ты ведь наверняка у «Ботанического сада» мне встречу назначишь, нет? Или мне куда-нибудь в Люблино за тобой переться?
   Она засмеялась:
   – Ты, как всегда, прав – я тебя жду у «Ботанического».
   Минут через двадцать, он затормозил у метро и вылез из машины, разыскивая взглядом Настю. Она подошла к нему твердым шагом, вся лучась счастьем, и поцеловала в щеку.
   – Здравствуй.
   – Здравствуй, ребенок, это твой Алеша там у стены жмется? Махни ему рукой и садись в машину – мне некогда.
   – А я еще твою новую не видела, – Настя с восторгом оглядела его машину.
   – Значит, так часто видимся. Я ее еще летом приобрел.
   – Купил?
   – Украл. У тебя все хорошо, ребенок?
   – У меня все отлично.
   Они некоторое время ехали молча, потом Антон вдруг спросил:
   – И как там в Швейцарии? Как Филевы, как… как Таня?
   – Хорошо, – осторожно ответила она, – а Таню привезли в Москву.
   – Знаю, – он смотрел прямо на дорогу, – как она – ходит в школу?
   Настя не ответила на его вопрос, она сидела, широко открыв глаза, и вдруг сказала:
   – Вот в этом месте, посмотри. Дядя Петя обычно не ездит этой дорогой, он обычно на Лазоревый проезд сворачивает.
   – Что на этом месте? – не понял Антон.
   – Тут их убили – этого француза и Ладу. Как ее дети?
   – Кажется, отец увез мальчишек к себе заграницу, а девочка с бабушкой. Я-то их почти не знаю, мне Катя сказала.
   Он остановил машину возле подъезда Воскобейниковых, Настя выбралась из нее и, открыв дверь подъезда, на миг задержалась на пороге.
   – Зайдешь к нам? – полуобернувшись, спросила она.
   – Нет, – он отрицательно покачал головой и уже тронул машину с места, но, увидев, что девочка все еще смотрит ему вслед, притормозил и помахал в окно рукой. – Удачи тебе во всех твоих дальнейших мероприятиях, ребенок.
   Настя вошла в подъезд, захлопнула дверь и медленно направилась к лифту. Дверь квартиры распахнулась, едва ее палец коснулся кнопки звонка. Мать и отец стояли в оцепенении, не говоря ни слова и глядя на нее, как на невиданного зверя.
   – Я вернулась, – сказала она, не отводя взгляда, – я вернулась сама, я поеду, куда вы захотите, но если вы еще будете запирать меня, я уйду и больше не вернусь – я сумею, не волнуйтесь. А теперь я пошла к себе заниматься – у меня завтра контрольная по физике. Есть я не хочу, я сыта.
   Коротко поцеловав Ингу, Настя повернулась и шагнула в сторону своей комнаты. Андрей Пантелеймонович, оказавшийся у нее на пути, невольно отступил в сторону.

Глава шестая

   После того, как Илья ушел из дому, во взгляде домработницы Зои Лилиане постоянно чудилось злорадство. Через неделю после приезда, она случайно услышала обрывок разговора Зои с кухаркой Леной.
   – Мужу-то, я не пойму, готовить теперь, чи нет? – спросила Лена. – А то наготовлю ему мяса полную кастрюлю, а он раз в месяц появится – и то хорошо.
   – Чего ж ему теперь готовить, – рассудительно ответила Зоя, – ему нынче другая наготовит.
   Вечером следующего дня, придравшись к какому-то пустяку, Лиля заявила:
   – Зоя, последнее предупреждение уже было. С завтрашнего дня вы у нас не работаете, зайдите прямо сейчас ко мне за расчетом.
   Утром ее секретарша Тата позвонила на фирму по найму прислуги, и уже к полудню разложила перед своей шефиней несколько присланных по факсу анкет с приложенными к ним фотографиями. Госпожа Шумилова остановила свой выбор на шустрой бабенке сорока пяти лет, Инне Котько, которая, как было указано в анкете, прежде работала поваром в одном из военных гарнизонов на Крайнем Севере. Муж ее был военным пенсионером, взрослые дети жили отдельно.
   Появившись перед новой хозяйкой «в живую», женщина еще больше понравилась ей своим открытым и умным лицом. Лиля даже подумала:
   «На вид интеллигентная, такая не станет судачить по кухням».
   – Вас Инной зовут, да? – приветливо сказала она. – Я – Лилиана Александровна. Ваши обязанности: чистота и порядок в доме, подать к столу и следить за чистотой белья и одежды моей дочери. Моими вещами занимается моя горничная, это вас касаться не будет. Во время моих командировок вы должны ночевать здесь – я не могу оставить дочь одну. Это вас устроит? Я, например, в конце сентября уеду недели на две-три.
   – Ничего страшного, – потупив глаза, улыбнулась Инна, – у меня мужик самостоятельный, сам без меня и сготовит и постирает себе.
   – Прекрасно. Скажите, вы, как я читала в анкете, поваром работали, а могли бы вы за отдельную плату также и готовить?
   – Ну, а почему бы и нет? Я в гарнизоне каждый день на сто человек готовила, а на семью сготовить – ерунда. Тогда это сколько в месяц получается?
   – Пятьсот пятьдесят долларов – домработнице я триста плачу, а кухарке двести пятьдесят.
   – У меня знакомая кухаркой триста получает. Ну, ладно, только на фирму не сообщайте, что вы меня еще и кухаркой берете, а то я им с первой получки должна половину отдать за то, что они мне место нашли. Вы мне тогда перед отъездом выплатите, что я у вас за сентябрь наработаю – чтобы мне с ними поскорей расплатиться.
   Довольная Лиля согласилась, немедленно рассчитала кухарку Лену, и три недели все были довольны – шустрая Инна сновала по дому, не оставляя за собой ни пылинки на столе, ни морщинки на ковре. Ее котлеты таяли во рту, аромат флотского борща возбуждал романтические мечтания, а салаты навевали мысль о вечном блаженстве.
   За два дня до отъезда хозяйки домработница, скромно потупившись, попросила выдать ей зарплату за сентябрь:
   – Мне с фирмы звонят, торопят им деньги отдать. Мы ж договорились с вами.
   Лиля с легким сердцем отдала ей пятьсот пятьдесят долларов, и на следующий день Инна исчезла. Секретарша Тата с трудом дозвонилась до ее мужа и с первых же его слов поняла, что полковник в отставке сильно навеселе.
   – Супруга нездорова, – бодро сообщил он под звуки доносившихся из другого конца комнаты взрывов хохота, – вирус сейчас ходит, вы не знали?
   – Надо было позвонить и сообщить. Скоро она поправится? – Тата постаралась придать голосу должную суровость.
   Полковник в отставке игриво рассмеялся:
   – Да уж какой там скоро! У нас же радость – внук родился!
   – Вообще-то, она работает.
   – А я ее и не заставляю работать, это она уж по собственному почину. Человек свободный, хочет работать – работает. Не хочет – не работает. Да и какая теперь работа, у нас нынче одни праздники пойдут – племянника день рождения, потом Вера-Надежда на тридцатое. Нет, вы, девушка ничего такого не подумайте, Инка у меня не пьет, – он интимно понизил голос, – я ей пить не дозволяю, ей врач запретил. Сорвется, мол, говорит, опять полгода лечиться будет. Это уж праздник, так я дозволил – как не дозволить по такому случаю! А вы, девушка, может, зайдете к нам? Нет? Отметили бы с нами.
   Выслушав сообщение Таты о вновь открывшихся обстоятельствах, Лиля позеленела. До отъезда оставалось полтора дня, у нее голова шла кругом от множества неоконченных дел, и найти приличную домработницу за такое короткое время было в принципе невозможно. Вернее, кого-нибудь найти было можно, но не оставлять же дом на совершенно незнакомого человека!
   Вздохнув и поразмыслив, она пошла в комнату Тани, откуда доносился низкий размеренный голос Лидии Михайловны:
   – Вася поймал одного леща, а Сережа выловил большую щуку. Повторяю: Вася поймал…
   Таня писала диктант, старательно выводя буквы и слегка наклонив голову влево.
   – Лидия Михайловна, – сказала Лиля, заходя в комнату, – обстоятельства таковы, что я вынуждена просить вас во время моего отсутствия ночевать здесь с Таней. Это моя личная просьба, и, конечно, все будет вам оплачено.
   Гувернантка опустила книгу, из которой диктовала, на колени и невозмутимо поглядела на свою работодательницу поверх очков.
   – К сожалению, я не смогу. Мы ведь так не договаривались.
   Лиля раздраженно пожала плечами.
   – Я помню, о чем мы договаривались, но у меня сейчас безвыходное положение, и можно было бы, кажется, пойти навстречу. Все мои знакомые, например, платят гувернанткам за отработанные часы и больше двухсот пятидесяти в месяц ни у кого не набегает, я же плачу вам триста долларов в месяц и ваших отработанных часов не считаю. Однако… хорошо, я готова оплатить вам ночное время в двойном размере.
   – Вы, наверное, не поняли, – сдержанно ответила Лидия Михайловна, – я действительно не могу, у меня личные дела. Если вы считаете, что я не отрабатываю свои триста долларов в месяц, то, может, вам стоит подумать о другой гувернантке.
   Все накопившееся в душе Лилианы раздражение мгновенно прорвалось наружу.
   – Действительно, я думаю, что мне стоит пригласить к моей дочери гувернантку, которая будет больше времени уделять ребенку и меньше своим личным делам.
   – Что ж, желаю преуспеть, – сердито поджав губы и шевельнув седыми бровями, учительница поднялась и начала аккуратно укладывать свои книжки, но на одну минуту задержалась и указала на учебники: – Смотрите, я свои книги забираю, вашего ничего не беру.
   Лилю до мозга костей прошиб озноб, и она попыталась сообразить, что делать дальше – просить Викторию, что бы та приехала побыть с девочкой? Но свекровь не оставит надолго своих собак, которых уже три, а значит притащит их сюда. Ох, только собак в доме – грязных, линяющих, прыгающих по начищенной до блеска полированной мебели – только их не хватало госпоже Лилиане Шумиловой для полного счастья! На одну минуту мелькнула мысль увезти девочку обратно в Швейцарию – для чего ей торчать в Москве и создавать для матери столько проблем, если Илья ушел и не хочет видеть дочери? Потом внезапно Лиля подумала, что он может прийти в ее отсутствие. Конечно, придет повидаться с родной дочерью – это же так естественно! Возможно, он даже к ней привяжется – Таня милая девочка. Конечно, она с каждым годом все больше и больше походит на… Людмилу Муромцеву, но кому это придет в голову? Кстати, почему, интересно, в последнюю их встречу Антон Муромцев так странно себя вел – злился из-за Таньки? Или…неужели завел себе какую-то бабу? Лучше бы он был с этой Катькой – ни рыба, ни мясо.
   Отогнав эти мысли, абсолютно лишние в данный момент, Лилиана усилием воли взяла себя в руки и постаралась дружелюбно улыбнуться.
   – Вы меня неправильно поняли, Лидия Михайловна, я ведь не сказала, что увольняю вас.
   – Да нет, я все правильно поняла, – гувернантка уложила, наконец, все книжки в пакет, погладила Таню по голове и шагнула было к двери, но потом вспомнила: – Вы посчитайте-то, сколько вы мне должны за проработанные дни, заплатите.
   Лиле пришлось сделать еще большее усилие, чтобы сказать самым проникновенным голосом, какой только могло родить ее горло:
   – Лидия Михайловна, я, возможно, что-то не так сказала, вы меня извините, ради бога, мы не можем прямо так вдруг с вами расстаться.
   – Почему же, – стоя на пороге, сурово возразила учительница, – чего ждать? Домработница у вас два года проработала – так просто взяли и выгнали. Кухарку тоже – ни с того ни с сего рассчитали. И мне ждать, пока вы меня тоже коленом под зад? У меня, милая, сорок лет педагогического стажу, я правительственные награды имею, не вам меня пинать! Таню, конечно, жалко, но такого обращения с собой я не потерплю. Так что извольте – расчет. А не заплатите, так это уж как ваша совесть – нынче у некоторых денег много стало, а совести поубавилось.
   – Что вы, Лидия Михайловна, пройдемте ко мне в кабинет. Да вы книжки здесь оставьте, потом за ними вернетесь.
   – Да нет уж, чего мне возвращаться.
   В кабинете у Лили она уселась на стул, крепко обхватив руками пакет. Лиля достала триста долларов и протянула ей.
   – Пожалуйста, Лидия Михайловна, я с вами все равно собиралась расплатиться, потому что я уезжаю.
   – Я до конца месяца не доработала, вычтите с меня сколько нужно, – Лидия Михайловна не дотронулась до денег, и Лиля положила их перед ней на край стола.
   – Боже, какие пустяки, – лицо Лили стало бесконечно грустным, – мне так жаль, что вы нас бросаете! Таня к вам привязалась, она такие успехи сделала за месяц – я даже не представляла, что она так быстро научится писать по-русски! Я вас только об одном-единственном попрошу: уделите мне пару минут, выслушайте меня. После этого, если сочтете нужным, сразу уйдете.
   Учительница сурово сдвинула брови.
   – Я вас слушаю.
   – Понимаете, Лидия Михайловна, у меня сейчас просто безвыходное положение – послезавтра ехать, а Инна запила и сбежала. Я не знаю, почему вы сразу собрались уходить – я вас просто попросила переночевать, потому что ребенка страшно одного оставлять на ночь в пустой квартире. Не можете – я буду на ночь искать кого-то другого. Вы говорите: вот, богатые, такие-сякие! А ведь мне очень трудно. Родители в другой стране, близких родственников нет, у друзей своя собственная жизнь, моя горничная должна ехать со мной. И муж так внезапно ушел – я даже и подумать ни о чем таком не могла, – голос ее зазвенел, и она закрыла лицо руками.
   – Ну, не стоит так переживать, – уже чуть мягче сказала Лидия Михайловна, – в жизни всякое случается, надо это пережить.
   – Я просто не ждала, – Лиля отняла руки от лица, и из глаз ее покатились слезы, – приехала, а он ушел к другой женщине – как нож в спину. Ладно, я взрослый человек, но Танюшка ведь просто извелась, она не понимает, почему папа ее так внезапно бросил. И я хожу, все время думаю об этом, мучаюсь, стала злая, как цепная собака. Теперь еще вам наговорила невесть чего, вы уходите и нас бросаете с таким ожесточением. Так со мной говорили, будто я изверг какой-то, а я всего лишь несчастная одинокая женщина с маленьким ребенком.
   Лидия Михайловна была крайне смущена. Она с неуверенным видом поерзала на стуле и поправила свои книги.
   – Ну… не знаю уж. Если вы хотите просить по-человечески, то и говорить нужно по-человечески. Я и правда не могу остаться – у меня дочь ночью работает, а я должна сидеть с внуком.
   Лиля сочувственно сморщила лоб и чуть качнула головой.
   – Да? Ваша дочь работает по ночам? А где?
   – Какая разница, – учительница отвела глаза.
   – Да нет, я к тому, что мы могли бы как-то найти выход. Она ведь у вас учительница, да? Наверное, где-то в интернате, раз по ночам работает?
   – Сейчас она в декрете с ребенком.
   – Но вы же говорите, она работает. Поверьте, Лидия Михайловна, я ведь не из любопытства спрашиваю, просто хочу как-то сообразить, что мне делать.
   – Ну… ее подруга заведующая в магазине напротив нас, они договорились, что Алина там ночью посторожит, и товар по полкам расставит. Когда и полы помоет. Ничего, никакая работа незазорна, а рублей триста-четыреста заплатят – для нас все деньги.
   – Боже, какой ужас! Нет, я не в смысле работы, любой честный труд достоин уважения, но триста-четыреста рублей при нынешних ценах!
   – Ничего, мы с голоду не умираем, – Лидия Михайловна с достоинством поджала губы.
   – Лидия Михайловна, может быть, вы передадите вашей дочери мое предложение – поработать у меня.
   – Где это у вас? Она ведь с ребенком сидит, отойти надолго не может.
   – Здесь у меня поработать – прибрать, приготовить поесть. Дома же она все это делает. И пусть они с ребенком живут здесь – я им отведу комнату, у меня тут места много.
   – Домработницей моя Алина вряд ли согласится, – осторожно заметила старая учительница, – и вам от нее тоже толку не особо будет, нерасторопная она.
   – Да что тут особого делать? Неужели в магазине уборщицей работать лучше? А я буду ей платить… я буду платить ей, как Инне – пятьсот пятьдесят долларов в месяц. Кроме того, питание за мой счет. И вы тоже здесь можете с ней жить, если захотите – как вам удобнее.
   – Даже не знаю…
   – Прошу вас, Лидия Михайловна, не ставьте меня в безвыходное положение. Объясните все Алине, неужели она не поймет? Ведь она тоже мать, тоже одна воспитывает ребенка. Ей хоть вы помогаете, а я совершенно одинока.
   – Ну… хорошо, я с ней поговорю. Может, пока вы не найдете кого-то другого, она действительно…
   – Что вы, Лидия Михайловна, пусть она работает, пока у нее не кончится декрет. Не думайте, что я такая уж привередливая, мне просто хочется, чтобы в доме был культурный человек, а не всякое хамло. Мне самой неприятно, что человек с высшим образованием будет у меня в доме делать такую малоквалифицированную работу, но я хоть платить за это буду нормально, а не как ее подруга-заведующая. Вот, я и деньги вам оставлю – на продукты и зарплата вашей Алине за первый месяц работы.
   Достав из сумочки пачку стодолларовых банкнот, Лиля отсчитала десять бумажек и положила на триста долларов, которые все еще лежали перед учительницей. Та испуганно покосилась на деньги и даже немного от них откачнулась назад.
   – Что вы, зачем же так много? И вперед не надо, потом заплатите. Алина даже и не возьмет вперед, она такая щепетильная!
   Лиля улыбнулась самой обаятельной и понимающей из своих улыбок.
   – Возьмите тогда вы, отдадите ей сами, когда сочтете нужным. Поймите, Лидия Михайловна, для меня так мало сейчас значат деньги! Если б мой муж… – она всхлипнула. – Я бы, кажется, отдала все сокровища мира!
   – Может, еще помиритесь.
   – Я – что, я – взрослый человек. А вот на Таньку гляжу, и сердце разрывается. Пусть он не хочет меня видеть, но ребенок-то чем виноват? Иногда даже думаю, что мне лучше умереть – тогда он придет к ребенку, который так его ждет.
   Слова Лили, сказанные проникновенно-горьким тоном растрогали и немного даже расстроили Лидию Михайловну.
   – Что вы, девочка моя, – сказала она, – важней матери для ребенка никого нет! Потерпите, он, может, и одумается.
   – Как вы думаете, Лидия Михайловна, – доверчиво спросила Лиля, – вдруг он придет, когда меня не будет? Он знает, что я уезжаю, захочет проведать дочь.
   – Может быть, может быть. Как такую хорошую девочку можно не любить. У внука моего отец женат, двое детей, и то заходил: хочу, мол, сына посмотреть. Алинка его, правда, не пустила, говорит: я сама хотела, это только мой ребенок. А я считаю, что она неправа – муж есть муж, а отец есть отец.
   – Если мой муж зайдет без меня, Лидия Михайловна, я вас очень прошу: поговорите с ним. Объясните, как Танечка мучается – она же все ночи в подушку плачет. Вы, как педагог, наверное, умеете разговаривать с родителями.
   – Я, как педагог, и вам посоветовала бы больше времени уделять Тане, – тон старой учительницы стал строгим. – Однако, если ваш супруг зайдет, то и с ним поговорю. В ваши отношения я, конечно, вмешиваться не могу, но что касается Тани, то я и сама вижу, как она подавлена, все время будто чего-то ждет.
   – Спасибо большое, Лидия Михайловна, – Лилиана встала, – вы извините, мне сейчас нужно ехать на совещание, мой шофер вас отвезет домой на другой машине. Пусть Алина соберет вещи, и сегодня уже можете переехать сюда. Или завтра – сами скажите шоферу, когда вам будет удобней. Моя горничная приготовит комнату. Деньги возьмите, а то потеряете.
   С таким чувством, словно совершает нечто чрезвычайно постыдное, Лидия Михайловна неловко сунула деньги в нагрудный карман. Лиля благожелательно заметила:
   – Вы их сильно не складывайте, а то в обменном пункте могут не принять. Пойдемте, я отдам распоряжение шоферу.
   Через полчаса она торопливым шагом вошла в свой офис, где пять минут назад должно было начаться совещание. Воскобейников взглянул на часы и выразительно постучал по ним пальцем.
   – Лилиана, я занятой человек.
   – Семейные проблемы, – ответила она, с размаху плюхаясь в кресло, – кухарка запила, гувернантка собралась уходить. Пришлось уговаривать – я просчитала, что это будет быстрей, чем искать новую.
   – Ну и как, уговорила? – поинтересовался загоревший и посвежевший после Турции и отдыха в кругу семьи Игнатий Ючкин.
   – Естественно, но пришлось всячески изощряться. Ничего не поделаешь, у нее менталитет старого советского интеллигента. С ними сложно – им мало заплатить, нужно еще затронуть их высокие чувства. Боже, меня до сих пор тошнит после разговора с этой старой мымрой!
   – Давай без глупостей, Лиля, – строго сказал Андрей Пантелеймонович, – Виктории эту учительницу порекомендовали ее хорошие знакомые, она прекрасный педагог. Если ты не умеешь ладить с нормальными людьми, то нечего было заваривать кашу и тащить Таню в Москву.
   Лилиана вспылила:
   – Пусть Илья тоже примет участие в воспитании дочери, почему я одна должны решать все проблемы? Поговорите с ним перед отъездом, пусть хоть без меня зайдет и навестит дочь.
   – Это беспредметный разговор, с ним мы уже беседовали на эту тему, с тобой я тоже говорил. Дальше решайте сами. А теперь нам лучше приступить к делу. Итак, сообщаю последние новости из официальных источников: из ста представленных жюри проектов комиссия отклонила пятьдесят восемь, как несоответствующие условиям конкурса. Наш проект допущен к презентации, представлять его будут президент «Умудия холдинг» госпожа Лилиана Шумилова, президент дочерней компании «Умудия Даймонд» господин Игнатий Ючкин и официальный представитель коренного населения края господин Андрей Воскобейников. Презентация проходит в одной из резиденций Капри – небольшом городке в окрестностях Давоса в кантоне Граубюнден, – тон его стал шутливым, – кто не знает, могу рекомендовать: первоклассные отели, пансионаты, чистый горный воздух. Поправим свое здоровье, господа.
   – Ура, товарищи! – Лилиана дурашливо похлопала в ладоши. – Однако, что известно из неофициальных источников?
   – Есть некоторые данные, что у комиссии, после рассмотрения проектов, сложилось определенное мнение. Господин Гордеев сейчас сообщит нам сугубо конфиденциальную информацию.
   Гордеев, до сих пор молчавший и сидевший совершенно неподвижно, откашлялся и произнес каким-то неестественно тонким голосом:
   – По нашим данным с первой и второй премией комиссия уже определилась. Первая – миллиард долларов – достанется канадцу из Торонто или сенегальцам. Все зависит от того, кто из них больше понравится старику Капри на презентации. Тот из них, кто не получит первую премию, получит вторую – семьсот миллионов. Так что борьба будет идти за третью премию в двести миллионов долларов.
   – Двести миллионов долларов – тоже очень неплохо, – задумчиво заметил Ючкин. – У нас есть шанс?
   Гордеев кивнул.
   – Шансы есть и очень неплохие. Нам удалось наладить контакт кое с кем в комиссии, и наш проект вызвал одобрение специалистов. Так что много голосов будет в нашу пользу, если Бертрам Капри не заартачится.
   – Почему он должен заартачиться? – удивилась Лиля.
   – Капри терпеть не может русских. Именно по этой причине, как мне объяснили, нам бесполезно было бы ожидать первой или второй премии – старик никогда не вложит деньги в русский проект. Однако, двести миллионов для него – мелочь, он из-за них вряд ли особо будет спорить с комиссией. Скорее, наоборот, захочет подчеркнуть, что жюри выносит решение независимо от него. Поэтому, если не случится ничего неординарного, то мы можем надеяться.
   – Благодарю вас, Феликс, – Воскобейников оглядел присутствующих и неожиданно улыбнулся своей открытой улыбкой, сделавшей его лицо удивительно юным и привлекательным. – Что ж, господа, в путь, и будем надеяться, что ничто неординарное не встанет на нашем пути.

Глава седьмая

   Из окна фешенебельного отеля, в котором остановились Воскобейниковы, можно было видеть широкую долину, горы, покрытые хвойными лесами, и низко ползущие по ярко-голубому небу редкие облака. В другое время Настя, возможно, и оценила бы радующую глаз прекрасную панораму, но теперь у нее было не то настроение, чтобы в полной мере воспринимать красоту Ретийских Альп.
   Перед отъездом из Москвы Инга лично съездила в школу, объяснила причины, по которым не может оставить дочь одну на три недели в Москве. Никто из преподавателей особо не возмущался – москвичи, потрясенные недавними взрывами жилых домов, вполне понимали тревогу матери.
   – Думаю, Настя быстро догонит класс, – доброжелательно сказала Инге классный руководитель Светлана Сергеевна, – тем более, что наша школа с этого года переходит на обучение по триместрам, шесть недель отучимся, потом неделя канукул. Как раз у вас одна неделя придется на каникулы. Но, конечно, необходимо будет усиленно заниматься, поговорите с преподавателями.
   Инга обошла всех учителей и каждого попросила дать Насте задание, чтобы девочка не сильно отстала из-за перерыва в занятиях. Настя уныло топталась рядом с матерью, пока ей в дневник записывали параграфы, которые следовало прочитать, и номера заданий, которые следовало сделать. Каждый исходил из принципа «чем больше, тем лучше», но, конечно, всех переплюнула математичка Ирина Владиславовна – на первой странице тетради по математике выписала пятьдесят номеров по алгебре и двадцать по геометрии.
   – Я тебе, Настя, конечно, даю раза в три меньше того, что следовало бы, – ласково сказала она. – Материал новый, и тебе еще придется самостоятельно разобрать несколько теорем. Ничего не поделаешь, ты же знаешь, что класс у нас математический.
   Инга радостно закивала:
   – Ничего, она решит, Ирина Владиславовна. Ей там все равно делать нечего будет, пусть решает.
   Большинство участников конкурса приехали с супругами, и Бертрам Капри, как радушный хозяин, распорядился организовать для своих гостей ряд увеселительных мероприятий. В первый же день собравшиеся в огромном конференц-зале конкурсанты выслушали его приветственное обращение на английском языке. Оно произнесено было с экранов многочисленных мониторов, размещенных по периметру конференц-зала, и каждый из присутствующих мог во всех подробностях разглядеть лицо всемогущего миллиардера.
   Капри пожелал своим гостям приятно провести время. Пригласил осмотреть достопримечательности его резиденции – уникальную коллекцию драгоценностей, музей изобразительного искусства, где были собраны работы выдающихся живописцев и скульпторов, музей оружия и личную библиотеку семьи Капри, славившуюся своими редчайшими печатными изданиями и бесценными рукописями.
   Все отели города, в которых разместились конкурсанты, принадлежали Капри, и там к услугам его гостей были бассейны, сауны, косметические салоны. Желающие могли совершить конные прогулки, покататься на яхте по искусственному озеру или посетить увеселительные аттракционы, расположенные в городском парке.
   В день открытия конкурса супруга и дочь Капри устраивали большой прием, на который, кроме конкурсантов, были приглашены члены городского муниципалитета, несколько знаменитых артистов и писателей. Насти все это не касалось, потому что на прием ее никто не приглашал. Обложившись привезенными из Москвы учебниками, она уныло сидела у себя в комнате, ожидая, когда родители закончат сборы и уйдут, рисовала в тетради чертиков и думала, за что ей взяться прежде – физику, алгебру или геометрию. На ней была ее любимая застиранная футболка и старые джинсы – в этой одежде у нее почему-то лучше работала голова. Наконец нарядная Инга впорхнула в дверь и, поцеловав дочку, весело сказала:
   – Мы поехали, Настенька, а ты занимайся и не теряй времени. Если захочешь есть, позвони и тебе принесут, я предупредила. Да, доченька, – она окинула недовольным взглядом одежду дочери, – если захочешь подышать свежим воздухом, в этом на веранду не выходи, переоденься, а то тут все всем видно. И в холл не спускайся. И как же ты все-таки ухитрилась эти джинсы сюда привезти? Я их еще в Москве выкинуть хотела.
   – Мне в них хорошо решается, ну и что такого? – мрачно буркнула Настя. – Я же все время буду сидеть в номере, мне по вашим увеселениям не ездить. И на веранду выходить не собираюсь – мне свежий воздух на фиг не нужен.
   Инга не стала задерживаться, потому что Андрей Пантелеймонович с нетерпением ожидал ее в гостиной. Он окинул жену восхищенным взглядом, не утерпев, легко коснулся губами ее волос и с нежностью прошептал:
   – Ты сегодня просто невероятно красива.
   Дождавшись ухода родителей, Настя с ненавистью взглянула на широкий альпийский луг за окном и с остервенением уткнулась в учебник по алгебре. Задания со степенями и логарифмами были несложными, а вот с радикалами пришлось повозиться, чтобы упростить длиннющую дробь. Наконец, отложив алгебру, она открыла задачник по геометрии и тут же чертыхнулась – в первой же задаче сфера, вписанная в усеченную пирамиду с прямоугольным основанием! Да еще ширина основания почему-то не дана – только длина. Придется, как учила Ирина Владиславовна, решать все в буквенных обозначениях, а потом, даст бог, ширина сократится.
   «Думай, Настя, возьми голову в ноги. В вертикальном сечении равнобедренная трапеция, это и ежу понятно, а вот в горизонтальном… Ты, Настя, оказалась первой дурой, которая пыталась вписать окружность в прямоугольник! Конечно же, прямоугольник в основании – квадрат, следовательно, ширина не нужна!»
   Все встало на свои места, задача решалась в одну строчку, и от избытка чувств Настя лихо подкинула кверху задачник, который, полетев по параболе, как и положено телу, брошенному под углом, сшиб великолепное бра, расколов его вдребезги.
   Совершенно уничтоженная неожиданно свалившимся на ее голову несчастьем Настя постояла над осколками и решила, что самое лучшее будет сейчас же спуститься к портье и мужественно ему во всем признаться.
   Тщательно выговаривая французские слова, она сообщила элегантному молодому человеку в униформе служащего отеля:
   – Месье, простите, я разбила плафон. Если вы скажете, сколько он стоит, мой отец….
   Портье, не дав ей договорить, всплеснул руками.
   – О, мадемуазель, это наша вина – бра было повешено в неудобном для вас месте! Я немедленно пришлю электрика с новым светильником, и он установит его там, где вам будет удобно.
   – Да не надо в другое место, это я книгой расколотила, случайно. Там осколки…
   – Горничная немедленно все уберет, а наш служащий заменит светильник. Через пять минут все будет готово, мадемуазель.
   Он отдал кому-то распоряжение по селектору, а Настя, потоптавшись на месте, решила ненадолго выйти из отеля – постоять у входа. С ее стороны это была небольшая уступка своим собственным принципам – перед отъездом из Москвы она заявила матери, что просидит все эти три недели над учебниками, сгорбившись, портя глаза и не дыша свежим воздухом.
   «Постою немного, и все – больше из комнаты ни ногой»
   Однако под теплыми лучами яркого осеннего солнца ей стало так хорошо, что не было сил вернуться в номер, и ноги ее сами зашагали по улице. Прошло минут пятнадцать, прежде, чем Настя спохватилась, что отеля уже не видно, и повернула назад, но вскоре уперлась в здание банка. Поняв, что дорогу ей самой не отыскать, она вежливо обратилась по-французски к старушке в изящном брючном костюме:
   – Простите, мадам, как мне попасть в отель?
   Та ничуть не удивилась – город существовал благодаря туристическому бизнесу, и все его коренные жители считали себя просто обязанными быть обходительными с заблудившимися туристами.
   – Как называется ваш отель, мадмуазель?
   – Я не помню, он принадлежит, какому-то миллиардеру.
   – О, в городе все отели принадлежат Капри. Вы не помните адрес?
   – Да отель тут где-то рядом.
   – Тогда, – старушка на миг задумалась, – идите прямо и второй переулок налево. Желаю удачи, мадемуазель.
   Поблагодарив, Настя двинулась в указанном направлении, но отель оказался не тем. Пожилой мужчина, читавший газету в холле, бы еще более любезен, чем старушка. Он попросил описать отель, и, узнав, что из окна открывается вид на Альпы, радостно кивнул.
   – Я знаю, о каком отеле идет речь, мадемуазель – это около парка. Если вы пожелаете, я могу вас проводить.
   Настя смущенно отказалась:
   – Нет-нет, что вы, я сама дойду. Вы мне только покажите, как пройти к парку.
   Отель возле парка тоже был не тем. В глубине души Настя не особо печалилась – в конце концов, вокруг не пустыня, и отель рано или поздно найдется. Тем более, что солнце пригрело еще сильней, и вся натура ее потребовала плюнуть на электромагнитную индукцию. На минуту мелькнула мысль о застиранной футболке и старых джинсах, но мимо нее как раз проходила группа французских подростков с рюкзачками в еще более задрипанной одежде. Люди в парке отдыхали, веселились, и никому дела не было до ее одежды.
   Настя прошлась по местному дендрарию, полюбовалась эдельвейсами, погуляла среди стройных сосен и вышла к сверкающему водной гладью искусственному озеру. Вдоль берега тянулся лес, потом неожиданно сверкнул ослепительной зеленью покрытый цветами луг. Туристы теперь попадались редко, но Настю это ничуть не обеспокоило – понятно, что здесь Швейцария, а не московский Центральный парк культуры и отдыха, где под каждым кустом можно встретить пьяную компанию. Она прошла еще немного по лугу и внезапно натолкнулась на табличку с надписями на английском, французском и немецком языках:

   ЧАСТНОЕ ВЛАДЕНИЕ. ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН

   «А если я не понимаю? Может, я туристка из России или Китая? И почему они вдруг отгородили общественный парк? Наверное, какой-нибудь тип вроде Керимова. Пойду и посмотрю, я иностранка, они мне ничего не сделают. В крайнем случае, заставят уйти»
   Обойдя табличку, движимая любопытством Настя продолжила свой путь по огибавшей озеро тропе, свернула налево и уперлась в крутой холм. Обогнув его, она внезапно оказалась перед трехэтажным коттеджем, своей архитектурой напоминавшим старинный замок, опоясанный верандой. Ей вдруг стало неловко – появилось чувство, что она нагло вторглась в чужой дом.
   – Мадемуазель! – к ней торопливо шел подтянутый мужчина лет тридцати. – Как вы здесь оказались, мадемуазель? – спросил он по-французски. – Здесь нельзя находиться, это частное владение!
   «Вот дура, написано же было! И что меня всегда не в ту степь заносит? Придется притвориться, что не понимаю»
   Приняв идиотский вид, она недоуменно улыбнулась, развела руками и по-русски ответила:
   – Не понимаю. Не знаю вашего языка.
   Мужчина терпеливо повторил сказанное на английском и немецком языках, но Настя улыбалась так глупо, как только могла, показывая, что до нее не доходит. Мужчина, потеряв терпение, дотронулся до ее локтя и указал в ту сторону, откуда она пришла.
   – В чем дело, Леон? – спросил по-английски высокомерный юношеский голос.
   Паренек лет семнадцати сбежал с веранды по причудливо изогнутой лестнице и остановился, холодно разглядывая Настю с ног до головы.
   – Сэр, простите, это какая-то иностранка, – смущенно ответил Леон, – никак не могу объяснить, что ей нужно уйти. Сейчас вызову охрану – пусть ее вежливо проводят. Может она из этих папарацци.
   Настя покосилась на высокомерного юношу – лицо его было неподвижно, но губы холодно усмехались.
   – Да это совсем девчонка, – он резко обратился к ней: – Бразилиан? Потугиз?
   Дальше ломать комедию было нельзя, и Настя, ткнув себя пальцем в грудь, пискнула:
   – Рашен.
   – Русская, конечно, – с прежней ледяной усмешкой бросил юнец и указал ей пальцем вверх по лестнице: – Гоу!
   Не понять было трудно, и Настя медленно поплелась по ступенькам наверх, гадая про себя, чем теперь окончится это проклятое приключение. Эх, ну почему бы ей сейчас не сидеть в отеле и не заниматься физикой, как она с утра себе запланировала!
   На веранде стоял включенный компьютер, за которым, очевидно, только что работали. Юноша поднялся за ней следом, а секьюрити, оставшийся внизу, нерешительно спросил:
   – А мне, что делать, сэр? Вызвать охрану?
   – Не надо, она просто заблудилась, – бросил тот через плечо. – Позвони – пусть найдут переводчика, и он поговорит с этой глупой русской обезьянкой.
   – Сам ты глупая обезьянка, – разозлившись, буркнула Настя по-английски, – и нечего из себя воображать!
   Юноша приподнял бровь и, повернувшись к перилам, негромко сказал охраннику, уже приложившему к уху трубку:
   – Леон!
   Тот немедленно оторвался от телефона.
   – Да, сэр?
   – Не надо переводчика, я обойдусь. Можешь идти, – он холодно взглянул на Настю и все тем же негромким голосом приказал: – Садись!
   Она осторожно опустилась на стоявший рядом с компьютерным столом стул с резной спинкой и бросила взгляд на экран монитора.
   – Так ты американка? – холодно спросил юноша. – Что тебе здесь надо, ты хочешь неприятностей? Это частное владение.
   – Нет, я, правда, русская, я просто гуляла и заблудилась, извини, пожалуйста. Ну, вы бы поставили ограду, если не хотите, чтобы ходили.
   – Ограду? – парень снова приподнял бровь. – Не понимаю, зачем ставить ограду. Там есть надпись, и любой журналист прекрасно знает: если он сюда проникнет, то предстанет перед судом и заплатит огромный штраф.
   Настя поежилась под его взглядом.
   – А штраф… большой?
   – До ста тысяч долларов, – сухо ответил он, отведя глаза в сторону и наблюдая за ней краешком глаза.
   – Тогда мне вообще конец, – уныло ответила она.
   Внезапно юноша широко улыбнулся, и лицо его стало необычайно милым и удивительно приветливым.
   – Тебя это не касается, – произнес он совершенно другим тоном, – ты моя гостья.
   Настя удивленно вскинула голову и встретилась с его ласковым и внимательным взглядом. Пожав плечами, она возмущенно фыркнула:
   – Гостья, а сам штрафами запугиваешь!
   Парень весело рассмеялся и протянул руку.
   – Извини. Мир?
   – Мир, – встряхнув его руку, Настя вновь взглянула на экран и поинтересовалась: – А у тебя «Maple» стоит? Нормально работает? Мне мой брат двоюродный тоже «Maple» поставил, но я его еще не совсем освоила. Он сказал, что мне в будущем пригодится. А ты где учишься – в школе?
   Взгляд паренька мгновенно стал высокомерным, в нем мелькнула настороженность.
   – В школе? Нет, я не учусь в школе – профессора приходят ко мне, и я сам выбираю, чем мне заниматься. В следующем году поеду в Оксфорд.
   – Правильно делаешь, – кивнула Настя, ничуть не удивившись, – у вас в Швейцарии школы вообще слабые. Моя племянница четыре года проучилась, а они только складывали и таблицу умножения учили. У нас в России уже в первом классе уравнения с одним неизвестным решают.
   Лицо юноши вновь разгладилось.
   – А что тогда старшие решают?
   – У тебя ручка и бумага есть? Утром вроде решила, но неуверена.
   Записав в блокноте условие примера с радикалами, она с невинным удовольствием ожидала, что он удивится сложности задания. Парень внимательно прочитал, подумал и торопливо застучал по клавишам компьютера.
   – Прости, я больше привык набирать на компьютере, чем писать, – сказал он, полуобернувшись к Насте. – Я бы тут решил вот так, видишь?
   – Слушай, а я не сообразила! Конечно, тут же разность квадратов! Ой, что же я такая дура, а? – она даже немного расстроилась. – У меня сегодня с самого утра все не клеится – над ерундовой задачей сто лет просидела, плафон в отеле разбила, потом вообще заблудилась.
   – Но теперь ты должна радоваться – твоя задача решена.
   – Точно, ты гений! Смотри, у тебя ответ вообще без радикалов, все сократилось. Слушай, давай познакомимся, я Настя – Настя Воскобейникова. А тебя как зовут?
   Паренек изумленно взглянул на нее и вновь вскинул брови.
   – Как меня зовут? Ты не знаешь, как меня зовут, Настья?
   – Нет, извини, – его удивление смутило Настю, она виновато сказала: – У меня на лица вообще плохая память, вот числа – другое дело. Мы раньше встречались?
   – Нет, – он внезапно засмеялся, – конечно, мы не встречались, и ты меня не знаешь. Но мне нравится, какие задачи решают у вас в школе, я не думал, что русские такие умные.
   – У нас математический класс, а в химическом классе некоторые «а» плюс «б» не могут прибавить. Зато я химию терпеть не могу, мне от нее плохо делается.
   – Зачем учить то, что тебе не нравится?
   – А как же? – удивилась Настя. – Без этого аттестат не получишь. Но как же тебя все-таки зовут?
   – Дональд, – мягко ответил паренек, – тебе нравится мое имя?
   – Дональд, – повторила она. – А можно Дон или Донни? Как тебя называет мама?
   Дональд ответил очень спокойно, только щека его странно дернулась:
   – У меня мачеха. Мама погибла у меня на глазах – взрыв на яхте.
   Настя растерялась до слез: «Господи, погибла – совсем, как у Алеши, у него ведь тоже мать погибла», а вслух беспомощно произнесла:
   – Прости, пожалуйста, Донни, я не хотела тебе напоминать, извини.
   – Ничего страшного, это было давно. Отец до сих пор мне лжет, что она уехала и бросила меня. Он думает, что мне так будет легче, а я его не разуверяю – зачем? Он воображает, что мне неизвестно, кто подготовил взрыв – его первая жена, мать моей старшей сестры.
   – Какой ужас! Ты уверен?
   – На сто процентов. Но она уже умерла, поэтому лучше забыть, и я уже все забыл.
   – Но разве такое можно забыть?
   – Я забыл! – в голосе его послышались нотки гнева. – Пусть не думают, что я из-за этого стал ненормальным! Это мачеха постоянно подсылает ко мне врачей, чтобы они мне ставили свои диагнозы – «аутизм», «шизофрения»! Конечно, она не хочет, чтобы отец сделал меня своим основным наследником.
   Настя смущенно почесала затылок и пожала плечами.
   – Не знаю, Дон, это вы уж с ней сами разбирайтесь, я просто к тому, что гибель человека так просто не забудешь, и это совершенно нормально, тут никакой шизофрении нет. У меня в этом году на глазах погибли люди, так я теперь сама не своя хожу, в голове все время кошмары. Почему ты не поговоришь обо всем со своим отцом?
   – Ему со мной неинтересно разговаривать, – со смешком ответил Дональд, – ему больше нравится разговаривать с врачами. Ты первая, с кем я вообще об этом заговорил. Ты вообще немного странная, ты сексом увлекаешься?
   Лицо Насти под его насмешливым взглядом залилось краской до самых корней волос.
   – Ты… ты, – залепетала она, чувствуя, что язык внезапно прилип к горлу.
   Дональд чуть прищурился и неожиданно весело расхохотался:
   – Чего ты так смутилась, думаешь, что я сейчас так сразу на тебя наброшусь, не надев презерватива?
   Настя с достоинством ответила:
   – Я так не думаю, но мы слишком мало знакомы, и я не стану говорить с тобой на подобную тему.
   – Почему же? – искренне удивился он. – Сейчас все девчонки просто помешаны на сексе. Стоит только посмотреть в Интернет – какие мысли, какие позы они предлагают. Какая поза тебе больше нравится?
   – Я же сказала, я не буду об этом с тобой говорить, – она вскинула голову и сердито пожала плечами, – объясни, пожалуйста, как мне отсюда выйти, мне пора.
   Дональд протянул руку и легонько коснулся пальцем ее щеки.
   – Извини, – мягко проговорил он, – я просто тебя немного дразнил. Я тоже не люблю говорить на эту тему. Я вообще не люблю много говорить, из-за этого считают, что я страдаю аутизмом. А с тобой вот сижу и говорю.
   Настя смотрела фильм «Человек дождя» в записи раз десять и помнила, что однажды сказал Антон Муромцев о главном герое фильма:
   – Классический случай аутизма – полное отсутствие аналитического мышления.
   Поэтому слова Дональда крайне ее удивили.
   – Аутизмом? Глупости! При аутизме отсутствует правильное аналитическое мышление, а ты умный, с тобой интересно.
   – А вот отец верит этим чертовым врачам, – внезапно сорвавшись с места, Дональд в возбуждении забегал по веранде, – он хочет, чтобы они пичкали меня таблетками. Для чего мне пить таблетки? Из-за того, что меня утомляют идиоты, которые вокруг на каждом шагу, и я не желаю с ними разговаривать?
   Настя осторожно согласилась:
   – Я тоже не люблю говорить с идиотами, но иногда приходится. Но неужели из-за этого тебя заставляют принимать лекарства?
   – Я не хочу ничего пить, и меня никто не заставит. Но врачи следят за каждым моим шагом.
   – Следят? – поразилась Настя. – Они что, никуда тебя отсюда не выпускают?
   Дональд высокомерно вскинул голову.
   – С какой стати? Я не желаю никого видеть, но я свободный человек, хожу и езжу, куда захочу.
   – Тебе хорошо, а меня родители вообще никуда одну не выпускают.
   – Когда мне хочется, я еду на свою виллу в горы или в маленькое кафе на том берегу озера – сижу на веранде и слушаю музыку. Ты любишь Вивальди?
   – Я… я больше Моцарта. Но вообще я редко слушаю классику, – честно призналась она, – у меня дома на дисках всякая попса.
   – Я приглашаю тебя как-нибудь съездить со мной в мое кафе. Мы будем пить кофе, смотреть на горы, слушать Вивальди и Брамса. Это навевает безумные мысли, хочется взлететь и никогда не опускаться на эту землю.
   – Ты так красиво говоришь, Донни, – восхищенно заметила Настя, – но я не смогу, к сожалению, папа и мама меня не отпустят.
   Неожиданно он улыбнулся.
   – Смотрю, у тебя тоже жизнь не сахар. Но, возможно, мы что-нибудь придумаем, чтобы тебе помочь.
   – А ты не мог бы сначала помочь мне найти свой отель? Я ведь сказала, что заблудилась – не помню ни названия отеля, ни улицы.
   Дональд весело вскинул брови.
   – Обязательно помогу. Так вы приехали на этот идиотский конкурс? Как твоя фамилия, говоришь?
   – Воскобейникова. Мой папа – Андрей Воскобейников.
   Позвонив по телефону, Дональд назвал в трубку фамилию своей гостьи, сказал еще несколько слов, потом повернулся к Насте и, протянув ей руку, помог подняться.
   – Все выяснили, сейчас я тебя отвезу.
   – Ой, Донни, спасибо, ты меня просто спас.
   Автомобиль остановился у лестницы, ведущей на веранду, шофер почтительно распахнул дверцу. Дональд, усадив Настю в машину, отстранил его и сказал тем вежливо-высокомерным тоном, каким обычно разговаривал с окружающими:
   – Благодарю, Том, вы свободны, я сам отвезу эту леди.
   – Да, сэр, – шофер послушно отступил.
   Они доехали до отеля минут через десять. Затормозив, юноша легко выбрался и важно распахнул перед Настей дверцу машины. Она внезапно вспомнила о своих потрепанных джинсах и покраснела. Дональд, задержав ее руку, спросил:
   – Так до завтра?
   – Не могу, я же тебе сказала – родители меня вообще никуда не пускают. И потом, мне еще задачи решать.
   Дональд тихо и нежно засмеялся.
   – Не волнуйся, я выберу время, когда твоих родителей не будет в отеле. А задачи покажешь – мы их вместе решим.
   – Нет, Донни, я не смогу, ты не знаешь мою маму. Может, мы потом когда-нибудь увидимся, или я оставлю свой электронный адрес, и ты напишешь – если мне включат Интернет, конечно. Спасибо за все, ты мне очень помог.
   Внезапно Дональд побледнел, и глаза его вспыхнули.
   – Ты не хочешь меня больше видеть, понимаю, – глухо произнес он, – тебе наговорили про меня, ты меня презираешь. Это все моя мачеха, ее рук дело – даже ты…
   – Что ты, Дон, – испугалась Настя, – кто мог мне что-то наговорить, если мы впервые видимся?
   – Вокруг меня столько людей, и никого, с кем бы я мог просто поговорить! Ты всего лишь раз меня увидела – неужели я уже стал тебе противен? Тогда, наверное, они правы – я действительно болен и внушаю людям отвращение.
   Она растерялась.
   – Нет, Донни, о чем ты говоришь! Я давно так приятно не общалась, как сегодня. Я тоже очень дикая, у меня мало друзей, с которыми я могла бы поговорить, я бы с радостью с тобой дружила, но… понимаешь, ты ведь говоришь…
   Щеки ее вспыхнули. Дональд, стиснув ей руку, заглянул в глаза.
   – Что я такого сказал? – мягко, но требовательно спросил он.
   – Ну… насчет секса, – смутившись, Настя отвела глаза в сторону, – понимаешь, у меня есть друг, я его люблю и….
   – Только это тебя беспокоит? Не волнуйся, если мне будет нужен секс, я найду себе женщину. Я не хочу от тебя секса, мне просто нужен друг – друг, который бы меня понимал. Знаешь, я очень одинок.
   – Только это?
   – Конечно, а разве этого мало? Ты знаешь, что такое годами молчать, слыть больным, отверженным, прокаженным, изнывать от одиночества только потому, что тебе не с кем поговорить, хотя вокруг полно людей. Это как умирать от жажды в океане.
   – Донни, ты так говоришь… ты говоришь, как будто тебе сто лет.
   – Я очень много читаю, думаю, слушаю музыку – она тоже рождает мысли. Мне кажется, я все обдумал на сто лет вперед, но мне просто не с кем этим поделиться. Так что, скажи мне, что мы увидимся завтра. Пожалуйста! – лицо его оставалось очень бледным, но губы тронула слабая улыбка. – Никакого секса, и разговоров о сексе, клянусь!
   Настя поежилась – ей было немного не по себе от его тона и от его слов. Но отказать в такой простой человеческой просьбе не хватило сил.
   – Хорошо, Дон, я согласна быть твоим другом. Но только другом, договорились? Ладно, увидимся.
   В конце концов, почему бы дружески не пообщаться пару дней с хорошим и интересным собеседником? Потом они смогут переписываться по сети – включат же ей Интернет когда-нибудь. Нужно сказать маме, что им в школе задали срочно скачать рефераты по астрономии, экологии и истории, пропади пропадом эта история вместе с историком! Мама поверит и не захочет, чтобы ее ненаглядная Настенька получила двойку, а когда они с Алешей спишутся, то вместе сообразят, что делать и как встретиться.
   При мысли об Алеше Настю неожиданно охватило щемящее чувство радости. Дружески помахав Дональду рукой, она улыбнулась и впорхнула в отель, не заметив, устремленных на нее странных взглядов людей, находившихся в холле. Портье поспешно поклонился и почтительно – как ей показалось, слишком уж почтительно! – произнес:
   – Мадемуазель, плафон в вашем номере заменили, вот ключ – вы, уходя, забыли запереть дверь, и мы взяли на себя труд это сделать, поскольку ваши родители еще отсутствуют.
   – Большое спасибо, месье, – вежливо ответила Настя – именно так, как их учили в школе на уроках французского.
   Сунув ключ в карман, она направилась к лифту, очень довольная тем, что отец с матерью до сих пор не вернулись и не заметили ее отсутствия.

Глава восьмая

   Проведя две недели в Швейцарии, Лилиана решила позвонить в Москву, чтобы узнать, как дочь. Гувернантка Лидия Михайловна доложила:
   – Таня здорова, я постоянно имею контакт с учительницей в школе, и Инна Владимировна Танечку очень хвалит. По математике, говорит, она программу догнала, но с русским, конечно, хуже. Ничего, мы каждый день пишем диктанты. Так что не волнуйтесь, работайте спокойно.
   Танина школа и диктанты по русскому языку мало волновали госпожу Шумилову. Она осторожно поинтересовалась:
   – Отец не заходил, не звонил?
   – Нет, знаете, никто нам не звонит. Конечно, Танечка скучает без вас – сейчас я дам вам трубку, вы с ней поговорите.
   – Нет-нет, спасибо, я уже все поняла, до свидания.
   Повесив трубку, Лиля подумала и, набрав домашний номер свекрови, сразу же начала с упреков:
   – Я не думала, что можно быть такими жестокими – ни ты, ни твой сын даже не вспоминаете о ребенке. Я уехала, Таня живет с абсолютно чужими людьми, а родной отец о ней даже не беспокоится.
   Виктория сильно смутилась и начала оправдываться:
   – Лилечка, я просто замоталась – у меня Лорд лапу поранил, и пришлось его в ветеринарную лечебницу возить, а там сказали, нужно оперировать.
   Лапа любимого пса Виктории интересовала Лилиану еще меньше, чем школьные успехи дочери, поэтому она резко возразила:
   – Да, но сыну-то ты могла позвонить и сказать? В конце концов, это его ребенок!
   – Да-да, Лилечка, конечно, я все сделаю, ты не волнуйся.
   Расстроенная звонком невестки Виктория решилась-таки оставить недавно прооперированного Лорда и поехала навестить Таню.
   Девочка показалась ей более замкнутой и неразговорчивой, чем в день приезда – на все вопросы она отвечала лишь «да», «нет» и «спасибо». Изредка бросала на бабушку странно выжидающий взгляд и тут же опускала глаза вниз. Виктория ласково погладила ее по голове и, оглянувшись по сторонам, спросила у Лидии Михайловны:
   – Запустение у вас чувствуется, подушка диванная на полу валяется, ковер сбился. Зоя, наверное, совсем без Лили за домом не следит, безобразно работает!
   – Зою рассчитали, – очень сухо произнесла гувернантка.
   – Батюшки, столько проработала, в такой чистоте всегда дом держала! И кто ж теперь убирает у вас?
   – Сейчас Алина убирает, – еще суше ответила Лидия Михайловна, – моя дочка. Лилиана Александровна с ней договорилась на время отъезда. Но ей, конечно, трудно – она и за кухарку, и за уборщицу, и ребенок маленький. Он всюду бегает, и они с Танечкой тут постоянно играют – подушки кидают, за ковром не уследишь. Да мы не навязывались со своими услугами, знаете ли, Лилиана Александровна сама настаивала.
   Виктория смутилась и заерзала на стуле.
   – Извините, я ничего плохого не хотела сказать, что вы! Так и кухарку Лилечка рассчитала?
   – Всех рассчитала, одни мы тут с Таней, – она повернулась к девочке, которая сидела, неподвижно глядя в тетрадку, и вертела в руках ручку (перед приходом Виктории она писала диктант), и попросила: – Танюша, детка, сбегай к Алине, скажи, чтобы чаю бабушке Вике принесла и тортик.
   Таня послушно поднялась и вышла.
   – Мне тортиков-то как раз и не рекомендуется, я на диете, – улыбнулась Виктория и озабоченно похлопала себя по расплывшимся бедрам.
   – Ничего страшного, от одного разу ничего не случится, попробуете, как моя Алина печет. А я хотела вам еще про Таню, – Лидия Михайловна чуть наклонилась вперед и многозначительно произнесла: – Ждет ведь она, я вижу.
   – Чего ждет? – не поняла ее собеседница.
   – Сейчас вот вы сидите здесь, а она ждет, что вы что-то скажете об отце. Из школы приезжает и сразу на меня глазенками – не приходил ли. Даже в школе вздрагивает, когда кто-то в класс стучит – мне Инна Владимировна рассказывает.
   – Что же я могу сделать, Лидия Михайловна, дорогая, – расстроилась Виктория, – я вот даже приехала и не знала, что ей привезти – все, вроде, у нее есть, а отца как бы и нет. Не знаю, как быть, не знаю!
   – Я сорок лет в школе с детьми проработала и всякое видела. Бывают, конечно, разные случаи, но в основном дети к отцам очень тянутся. Вы поговорите с сыном, объясните ему. Конечно, мы с вами в их с женой дела не можем влезать, но ребенок есть ребенок. Ребенок ни в чем не виноват, и сколько я семей видела – люди разводятся, и другую семью имеют, но к детям своим приходят, не забывают. Нельзя так!
   Виктория с досадой посмотрела на седовласую учительницу, которая с достоинством объясняла ей прописные истины.
   – Лидия Михайловна, в каждом случае своя ситуация, – с некоторым раздражением в голосе ответила она, – моему сыну тридцать шесть лет, он взрослый человек и живет своей жизнью, так что я никак не могу ни на что повлиять. Вы вот на свою дочь очень много смогли повлиять?
   Гувернантка с достоинством пожала могучими плечами.
   – Я не вижу в поступках моей дочери ничего достойного осуждения.
   – Нет, вы простите, – Виктория вдруг вспылила, – раз уж вы сказали, то и я тоже скажу: это нормально, что она родила ребенка неизвестно от кого?
   Лидия Михайловна не успела ответить, потому что послышались шаги, и вошла Алина, неся поднос с чаем и нарезанным на куски тортиком.
   – Здравствуйте, – она окинула гостью приветливым взглядом и начала расставлять перед ней угощение.
   – Здравствуйте, – Виктория смутилась и уже жалела о том, что только что сказала гувернантке.
   – А где Таня? – спросила Лидия Михайловна.
   – Она с Толиком на веранде в мячик играет.
   Алина вышла, и Виктория извинилась:
   – Простите меня, Лидия Михайловна, за то, что я сейчас вам сказала, я не должна была, как культурный человек, такого говорить.
   – Ничего, переживем, – угрюмо ответила учительница, – не вы первая нам такое говорите.
   – Но вы меня тоже поймите, я очень переживаю из-за этой ситуации с Таней. Ну, хорошо, скажите, что мне делать? Вы с вашим сорокалетним опытом – дайте мне совет.
   – Это уж только вы, как мать можете решить. Подумайте, может быть, из друзей его кто-то на него может повлиять, с ними поговорите. Не знаю. Торта еще хотите?
   Виктория взглянула на свою тарелку и обнаружила, что от волнения съела все три лежавших на ней кусочка торта. Она совсем расстроилась и, поднявшись, начала прощаться. Танечка, прибежавшая сказать бабушке «до свидания», подставила ей лобик и тут же убежала обратно – играть с Толиком.
   – Вы мне позвоните, если вдруг что случится, Лидия Михайловна, – виновато говорила Виктория гувернантке, стоя в дверях, – в любое время.
   У подъезда ее ждал в машине Петр – Андрей Пантелеймонович во время своего отсутствия всегда передавал личного шофера в распоряжение сестры.
   – Что-то Виктория Телемонна невеселые? – заботливо спросил он. – А то б не заболели. Все-то собак своих лечите и лечите, а сами за собой не следите. Смотрите, Андрей Телемоныч мне говорил, что если вам без него что-то не так, то сразу Илюхе звонить, и чтоб он вас на диагноз к Антоше Муромцеву. Потому что вы с Антошей всегда не ладите и сами к нему не поедете.
   – Точно, – Викторию вдруг осенила идея, – не надо, Петя, никуда звонить, вези меня домой, я сама Антону позвоню.
   Вернувшись на дачу, она прежде всего проверила, как Лорд, и не горячий ли у него нос, а потом позвонила Антону Муромцеву в клинику.
   – Здравствуй, Антон, сто лет с тобой не говорила.
   Про себя Антон подумал, что с удовольствием мог бы еще сто лет с ней не общаться, но вслух вежливо ответил:
   – Здравствуйте, Виктория Пантелеймоновна, чем могу служить? Не заболели?
   – Нет, Антон, я не заболела, но я очень и очень огорчена. Очень!
   Он с легкой иронией заметил:
   – А причина вашего огорчения, как всегда, во мне, разве не так?
   – Не шути, Антон, я действительно даже поверить сразу не могла, когда узнала, что ты положил эту женщину, эту Карину, к себе в клинику! Бедная Лилечка, что она должна была пережить!
   – Упрек не по адресу, Виктория Пантелеймоновна, я человек маленький. Илья – совладелец клиники, и он имеет право положить сюда, кого считает нужным.
   – Не надо, Антон, я знаю, что ты всем всегда заправляешь, это мой Илья такой наивный и ничего в жизни не понимает. Ты мог отказать, сказать, что нет места. Неужели в Москве мало других родильных домов?
   – Я прямо настоящий монстр, – хмыкнул Антон. – Ладно, теперь-то что – Карину уже больше месяца, как выписали. С вашим внуком, между прочим!
   – Не надо, я очень тебя прошу! Я так расстраиваюсь из-за всего этого, и не нужно мне говорить, я все равно не поверю! Эта женщина такого сомнительного поведения, что… Знаешь, я вспоминаю твою бедную маму…
   – Причем здесь моя мама? – резко спросил он.
   – Притом, что это была святая женщина! Она ни во что не вмешивалась, никому ничего не навязывала, я всегда, когда бываю в церкви, ставлю свечку за упокой ее души. А эта… Нет, бывает же такая жестокость – не пускать Илью к родной дочери! Лили нет, Танечка совсем одна – можно ведь зайти, навестить хотя бы! Я была сегодня у них, видела ее – сидит тихая, как мышка, сердце разрывается смотреть на ребенка. Все папу своего ждет. Ты поговорил бы с Ильей, вы же дружите.
   Антон прижал руку к гулко стучавшему сердцу и почувствовал, что кровь отливает от лица, а перед глазами начинают мелькать мушки – так всегда бывало, когда он испытывал сильное волнение. Собрав силы, ответил – резко, почти грубо:
   – А вот вы сами к нему поезжайте и поговорите. У вас все, Виктория Пантелеймоновна? Тогда я занят, извините, всего хорошего.
   Ошеломленная и возмущенная его тоном Виктория какое-то время сидела, держа в руке трубку, издающие короткие гудки, потом сердито потрясла головой, пробурчав:
   – Нет, хам какой, а? Погоди, я вот поговорю с Андрюшей!
   Лорд неожиданно заскулил, задев больную лапу, и она немедленно поспешила к нему, сразу позабыв об Антоне Муромцеве.
   Антон же все никак не мог выбросить из головы этот разговор. Уже проверив последние сводки и отпустив секретаршу, он долго сидел неподвижно, вспоминая слова Виктории: «…тихая, как мышка, сердце разрывается смотреть на ребенка». Про его мать Людмилу тоже говорили, что она тихая, как мышка. Уже не думая, что делает, Антон Муромцев поднял телефонную трубку и набрал домашний номер Лилианы Шумиловой.
   – Я хотел бы узнать, как Таня, – сказал он, услышав незнакомый низкий женский голос.
   Женщина на другом конце провода вдруг засуетилась и торопливо ответила:
   – Конечно, конечно, Таня дома, и вы в любой момент можете приехать ее навестить.
   – Я не могу приехать, – резко ответил Муромцев, – я просто хотел узнать, как она.
   – А что Таня, – печально вздохнула говорившая, – Таня очень тоскует. Мать надолго уехала, дедушка с бабушкой не звонят – обиделись, что она от них уехала. Не понимаю только, как это можно на ребенка обижаться! Понимать же надо, что девочка очень хотела увидеть отца – это ведь естественно. Теперь вот она совсем одна сидит – мать один раз позвонила, так со мной поговорила, а ребенку ей даже некогда было пару слов сказать. Зайдите навестить нас, а? Хоть ненадолго. Дома никого нет, и никто вас не увидит, если вы так не хотите. Позвоните снизу в домофон, я открою, вы посидите с нами, чайку попьете. Сегодня можете зайти?
   Антон был ошарашен столь настойчивым приглашением и растерянно промямлил:
   – Я… я не знаю.
   – Нет, вы все знаете, – проникновенно и твердо ответила женщина, – вы и сами хотите зайти, я по вашему голосу чувствую. Так через час мы вас ждем.
   Он сам не понимал, зачем туда едет. Ну, увидит девочку, а что дальше? Скажет, что ничего не смог поделать, чтобы привести к ней ее папу? Нет, просто посидит с ней и что-нибудь расскажет – например, про то, как ее папа сейчас дрейфует на льдине возле Северного полюса или геройски сражается с чеченскими боевиками. Надо узнать, какую ересь нынче принято рассказывать детям матерей-одиночек об их папашах – прежде все такие отцы были погибшими летчиками-истребителями. Правда, его мама ему никогда ничего не рассказывала, но это, возможно, из-за того, что он и не спрашивал. Потому что… потому что у него, Антона, был дядя Андрей. Был!
   У Антона горько защемило в груди, и эта боль сжимала сердце все время, пока он поднимался на лифте, и потом, когда уже стоял в нерешительности перед квартирой Лилианы.
   Дверь неожиданно распахнулась, могучая седая женщина выросла на пороге, прижимая к груди полные руки.
   – Идемте, идемте, – сердито и суетливо говорила она, – ну что вы так, я прямо не знаю, из мухи слона делаете. Что же вы стоите? Идемте, Таня дома. Я не уверена была, что вы придете, поэтому ничего ей не сказала, чтобы лишний раз не травмировать. Сейчас вы с ней поздороваетесь, чайку попьем, поговорим, и – бог даст! – все наладится, – повернув голову, седая женщина гулко прокричала куда-то вглубь квартиры: – Таня! Танюша, к нам пришли!
   Растерявшийся Антон торопливо сделал шаг назад, в подъезд, и в этот момент появилась девочка. Она уже не так сильно напоминала Людмилу Муромцеву, как на той единственной фотографии, которую показала ему Лиля – это был взрослый самобытный человечек со своим собственным лицом и собственными широко раскрытыми глазенками, которыми она испуганно смотрела на гостя.
   «Зачем я только сюда пришел, я вообще сошел с ума! Наверное, когда ее позвали, она решила, что пришел Илья. Господи, какой же я дурак – нужно было купить ей куклу или книжку и сказать, что это от отца».
   – Папа! – пронзительный крик Тани разнесся, казалось, по всему дому, и она, сорвавшись с места, бросилась Антону на шею. – Папа, не уходи! Папочка!
   Лидия Михайловна решительно потянула обоих в квартиру:
   – Идите, идите, я дверь закрою, а то охранник крик услышит и снизу прибежит.
   Антон не помнил, как получилось вдруг, что сидит он в кресле, а Таня, примостившись у него на коленях, всхлипывает, гладит по лицу и говорит, говорит.
   – Ты такой красивый, папочка, в сто раз лучше, чем на фотографии! Почему ты так долго ко мне не шел? А я ждала, ждала.
   Прижав ее к себе, Антон думал:
   «Господи, что же я такое делаю? Надо объяснить, сказать ей, что я не ее отец»
   – Ты знаешь, Танюша, ведь я…
   – А почему у тебя лицо мокрое, папочка, ты плачешь? Тебе плохо?
   – Мне? Нет, мне сейчас очень хорошо, маленькая.
   – А я тебя видела во сне – ты ехал верхом и был рыцарь.
   – Я знаю, ты написала об этом стихотворение.
   – Тебе Настя сказала?
   – Да, Настя.
   – Только я написала по-немецки.
   – Ничего, не страшно, что по-немецки, я пойму. Только, Танюша, ты знаешь, ведь я не…
   «Но ведь это ложь, ведь именно я ее настоящий отец! Почему я должен ей лгать?»
   – Я очень-очень счастливая, папочка. Я такая счастливая!
   – Я тоже очень счастлив, – медленно проговорил Антон и на миг закрыл глаза, – я просто невероятно счастлив… доченька.
   – Папочка, ты теперь всегда будешь приходить?
   – Понимаешь, есть обстоятельства…
   – Это из-за того, что ты поссорился с мамой? Папочка, а давай мы с тобой потихоньку будем встречаться, чтобы никто не знал, ладно? Я не скажу маме.
   Антон крепко прижав к себе дочь, и тихо покачал ее, как маленькую.
   – Мы что-нибудь придумаем, не волнуйся. Я придумаю, а ты будешь спокойно ждать и больше не станешь грустить.
   – Конечно, не стану, я ведь теперь знаю, что ты меня не бросил.
   Уже сгустились сумерки, в комнате стало темно, а они все сидели и разговаривали. Лидия Михайловна за это время успела досконально обсудить с дочерью Алиной столь важное событие, как приход отца Тани.
   – Суметь найти подход к родителям – одна из составляющих работы педагога, – поучительным тоном говорила она дочери. – Видишь, я сначала с бабушкой побеседовала, потом по телефону с папой потолковала – вот и результат.
   – Ой, мама, лучше бы ты не вмешивалась в их дела! Ты не понимаешь, что сейчас другое время, другие люди, пусть эти новые русские сами между собой разбираются.
   – Нельзя так рассуждать, дочка, ты педагог. Да что я говорю, сейчас молодые учителя все такие, как ты, пошли, потому и в школах невесть что творится. Ладно, они уже, наверное, всласть наговорились, пора ужинать.
   Антону не хотелось есть, но у Тани стало такое лицо, что он просто не смог отказаться. Лидия Михайловна чинно восседала напротив него и говорила своим внушительным низким голосом:
   – Илья Семенович, вы можете приезжать, когда вам будет угодно, и никто вам не будет препятствовать. Лилиана Александровна, наоборот, желает, чтобы вы чаще виделись с дочерью, она сама мне об этом говорила, и я тоже считаю, что здесь прежде всего нужно учитывать интересы ребенка. Поверьте мне, педагогу с сорокалетним стажем.
   Танечка подняла глаза от тарелки, посмотрела на Антона сияющим взглядом и погладила его палец.
   Он кашлянул и смущенно крякнул:
   – К-хе….Я боюсь, что тут могут возникнуть кое-какие сложности.
   – Таня тянется к вам, если вам по каким-то причинам тяжело сюда приезжать, то вы всегда можете сходить с ней куда-нибудь – в зоопарк, в планетарий, в музей. Позвоните, и я ее привезу, куда вам будет угодно. Знаете, я так часто в своей практике встречалась со случаями, когда мать препятствует встречам отца с ребенком, а вам Лилиана Александровна предоставляет полную возможность, и это, я считаю, просто прекрасно.
   Антон на какое-то мгновение замешкался с ответом, потом решительно тряхнул головой, широко улыбнулся и погладил дочь по голове.
   – Да, – он сказал он, чувствуя, как девочка льнет, тянется к его руке, – да, мы обязательно сходим в планетарий и в музеи. Но, прежде всего, в зоопарк. Давайте в эту субботу с утра, да, Танюшка?
   Поздно вечером, когда Таня уснула, Лидия Михайловна посмотрела по телевизору свой сериал и пошла помочь Алине утихомирить неожиданно проснувшегося и разыгравшегося внука. Она сердито ему выговаривала:
   – Бессовестный ты у нас какой, Толик, – первый час, а мы, видите ли, разыгрались.
   – Потому что днем долго спал, – сердито сказала Алина. – Я тебе говорила, что его разбудить надо. Теперь до утра будет прыгать.
   Лидия Михайловна, не отвечая дочери, продолжала укорять внука:
   – Это ты сейчас такой, а что дальше будет? Нет, скажи своей маме, что без папы такому парню нельзя. И пусть не запрещает твоему папе к тебе приходить. Так и скажи ей: «Мама, меня ваши взрослые дела не касаются, я хочу папу. И папа тоже хочет меня видеть».
   – Да ничего он не хочет! – отвернувшись, буркнула Алина, – все я тебе врала!
   Лидия Михайловна растерянно посмотрела на дочь.
   – Ты же говорила, что он хотел видеть Толика, просил…
   – Я тебе все врала, не нужен ему Толик, он и не знает, что у меня сын родился. Я врала, чтобы ты мне мозги не сушила своими нотациями, ясно? А то ты мне все уши прожужжала: «У Татьяны Анатольевны дочь замуж вышла, у Натальи Ивановны зять внука обожает!». Отстань от меня, я уже из школьного возраста давно вышла и за твой счет жить не собираюсь. Ты хотела, чтобы я тут домработницей работала – я работаю.
   Взяв Толика на руки и встряхнув его так, что он от удивления затих и смолк, Алина легла вместе с ним на кровать и повернулась лицом к стене. Лидия Михайловна долго сидела в темноте и беззвучно плакала, потом вытерла слезы, поднялась и пошла к Тане. Спать ей не хотелось, а сердце вдруг сжала такая тоска, что просто необходимо стало с кем-то поговорить. Она вышла в гостиную и позвонила Виктории. Та уже спала, звонок гувернантки разбудил ее и напугал.
   – Что? Что случилось? Это Лидия Михайловна? Что-то с Таней?
   – Извините, я вас разбудила, Виктория Пантелеймоновна, даже не посмотрела на часы, что так поздно. Просто хотела порадовать – ваш сын сегодня приходил к дочери.
   От этой новости у Виктории сон мгновенно испарился, и она села на кровати.
   – Да что вы! Боже, сбылись мои молитвы! Спасибо, Лидия Михайловна, расскажите, как все прошло.
   Через полчаса она звонила в Швейцарию брату и торопливо передавала ему последние новости.
   – В общем, Андрюша, ты сам поговори с Лилей, скажи, что тут надо очень тактично все делать, пусть она ни во что не вмешивается – все пойдет своим чередом и наладится. А то ты ведь знаешь ее – будет шуметь, выступать.
   – Да-да, – сонно ответил он. – Ты мне еще позже не могла позвонить? У меня завтра презентация проекта, я специально в девять лег, а ты меня будишь. Сама-то завтра до часу дня будешь дрыхнуть.
   – Что ты, Андрюшенька, я же с собаками гуляю. Ладно, братик, извини, что разбудила, родной. Так ты ей скажи, чтоб не вмешивалась, ладно? Пусть даже делает вид, что ничего не знает.
   – Ладно, все, я хочу спать.
   Повесив трубку, он повернулся на бок и закрыл глаза, пытаясь силой воли прогнать из головы мешавшие заснуть мысли. Утром ему следовало быть в форме – в одиннадцать часов следующего дня жюри, возглавляемое Бертрамом Капри, должно было заслушать доклад представителей компании «Умудия холдинг» и рассмотреть представленный ими проект.

Глава девятая

   Как сообщила пресса, «все проекты, представленные на рассмотрение жюри, получили высокую оценку специалистов». Участникам конкурса сообщили, что окончательные результаты будут объявлены через два дня после презентации последнего проекта.
   В соответствии с графиком проект «Умудия холдинг» был представлен жюри в предпоследний день конкурса. Безукоризненно следуя регламенту, докладчики – депутат господин Воскобейников, глава «Умудия холдинг» госпожа Шумилова и президент дочерней компании «Умудия Даймонд» господин Ючкин – уложились ровно в два часа, с одиннадцати утра до часу дня.
   К пяти часам все трое, усталые и возбужденные, собрались в кабинете номера Андрея Пантелеймоновича и ожидали первых сведений из сугубо конфиденциальных источников.
   – Не стоит так волноваться, Лиля, – говорил Воскобейников метавшейся из угла в угол Лилиане, – Гордеев, думаю, приедет не раньше шести, и ты пока имеешь возможность выпить кофе и закусить. Кстати, у меня для тебя есть довольно приятная информация.
   Он не сообщил ей с утра о ночном звонке Виктории, чтобы не выбить из колеи перед докладом. В другое время Лилиану бы до крайности заинтриговали его слова, но теперь она была столь перевозбуждена, что никак не отреагировала – лишь равнодушно махнула рукой и бросилась в кресло.
   – Ты прав, дядя Андрей, нужно закусить. Позвони, попроси чего-нибудь принести в номер.
   – Я считаю, что по оригинальности замысла и по грамотности исполнения наш проект стоит намного выше, чем у этих парней из Торонто, – горячился Ючкин, – а уж если говорить о сенегальцах, то просто смешно! Так почему же такая необъективность, почему им две первых премии? Еще не объявлены результаты, а они уже чуть ли не поздравления принимают!
   – Ты что, ребенок? Не соображаешь? Спустись с небес! – сердито стукнув по столу, прикрикнула на него Лиля, но, увидев обиженно поджатые губы своего сибирского партнера, тут же взяла себя в руки. – Извини, Игнатий, я сегодня переволновалась, совсем собой не владею. Так вот, относительно первых двух премий Капри решил априори, и не стоит эту тему раскручивать. Но сегодня мы были на высоте, поэтому у нас есть возможность склонить кое-кого из жюри в нашу пользу. Будем надеяться на третью премию – это тоже неплохо.
   – Не стоит говорить лишнего, господа, – поспешно заметил Воскобейников, – электронный защитник – это хорошо, но в этом отеле могут быть также живые глаза и уши.
   В кабинет, постучав, вошел его секретарь Белецкий и торопливо доложил:
   – Андрей Пантелеймонович, приехал Гордеев.
   – Да-да, пусть поскорее заходит.
   Лицо вошедшего Феликса было непроницаемым. Подождав, пока за Белецким закроется дверь, он опустился в тяжело скрипнувшее кресло и, не говоря ни слова, положил на стол три экземпляра последнего выпуска вечерней газеты. К ним немедленно потянулись три пары рук, и Андрей Пантелеймонович оцепенел, увидев фотографии на первой странице – Настя возле отеля прощается за руку с неизвестным пареньком, Настя сидит с ним на веранде, Настя вылезает из машины, а все тот же паренек придерживает перед ней дверцу.
   – Что… что это значит? – язык плохо ему повиновался.
   Ючкин уронил газету на стол и с испугом посмотрел на Гордеева, Лилиана швырнула свой экземпляр на пол, и лицо ее пошло красными пятнами.
   – Эта дрянь… что она опять натворила? – сдавленным голосом спросила она.
   Феликс слегка наклонился вперед и запыхтел сильнее обычного.
   – Я вам скажу, – каждое его слово сопровождалось посвистыванием, – это значит, что наша девочка затянула нас в крупную дыру, которую мы даже со всеми нашими связями не сможем заткнуть. Ах, да, вы же не читаете по-французски. Но имя вы ведь можете разобрать и прочитать? Да-да, этот паренек – Дональд Капри, сын нашего предполагаемого спонсора Бертрама. Газета пишет, что сын миллиардера выказывает знаки внимания дочери одного из участников конкурса. В связи с этим репортер гадает, насколько данное обстоятельство может повлиять на объективность жюри.
   Воскобейников отбросил газету в сторону.
   – Я не понимаю, как вы до сих пор могли этого не знать, – гневно произнес он, – почему мне никто ни о чем не сообщил? Как вообще Настя могла встречаться с этим мальчишкой, если она целые дни сидит в номере и решает задачи? Вы уверены, что это не монтаж и не провокация?
   – Увы, – тяжело вздохнул Феликс, – мы проверили. К сожалению, мы не считали нужным здесь, в Швейцарии, устанавливать за ней наблюдение, а у старика Капри, видно, хорошая внутренняя полиция. К тому же, он владеет ситуацией – ему, как я думаю, давно все было известно, но газетам разрешили опубликовать материал только сейчас, после презентации нашего проекта. Старик ярый русофоб и с удовольствием продемонстрирует объективность – не в нашу пользу, разумеется. Хотя еще час назад третья премия уже фактически была нашей. Я как раз сейчас получил об этом последнюю конфиденциальную информацию.
   Игнатий Ючкин, с любопытством разглядывающий газету, поднял голову и удивленно сказал:
   – Не понимаю, почему? Если Капри знал об их дружбе, то давно мог положить ей конец – если ему это так сильно не нравилось. Это ведь обычная дружба между молодыми людьми, ничего компрометирующего Настю. Посмотрите, они лишь на одной фотографии приблизили головы и что-то рассматривают. Думаю, что поцелуйся они хоть раз, репортеры бы немедленно это запечатлели.
   Гордеев печально покачал головой.
   – Старик не любит, когда кто-то приближается к его сыну. Мне только полчаса назад, после моего запроса, передали сугубо конфиденциальную информацию по этому поводу: Дональд Капри страдает тяжелым психическим заболеванием, и отец всячески старается изолировать его от общества, чтобы избежать слухов. Возможно, Бертрам Капри полагает, что это знакомство – запланированная провокация с нашей стороны с целью шантажа, желание таким образом оказать давление на него и на жюри, а шантажа он органически не переваривает. Весной этого года его уже пытались шантажировать – каким-то образом произошла утечка информации о здоровье Дональда, и некто, грозя предать гласности эти данные, пытался выманить у старика крупную сумму денег. Однако Капри моментально овладел ситуацией и сумел прижать шантажистов к ногтю – газета, в которой находился материал для публикации, была закрыта, а редактора ее оштрафовали на крупную сумму. Все это было провернуто буквально в течение дня, а через неделю слухи стихли, и больше на эту тему никто и заикнуться не смел.
   – Если данная провокация была устроена намерено, – медленно проговорил Андрей Пантелеймонович, – то это только ваша недоработка, Феликс. Ваша и ваших людей.
   Лилиана даже взвизгнула:
   – Нет, это все она! Без ее участия они бы ничего не устроили! Надо выяснить, как она это сделала!
   – Выясняйте, – угрюмо буркнул Феликс, – мы сделали все, что могли.
   Лилиана вновь забегала по кабинету, сжимая пальцами виски.
   – Надо дать опровержение в прессу. Дядя Андрей, ты должен дать интервью.
   Воскобейников равнодушно пожал плечами.
   – Думаю, теперь для нас это уже большого значения не имеет, – холодно ответил он, – но выяснить, конечно, в любом случае надо.
   Пять минут спустя в кабинет, протирая глаза, поспешно вошла заспанная Настя. В этот день она с Дональдом не виделась, потому что Инга весь день оставалась в отеле. С самого обеда девочка прилежно корпела над задачами по физике. Когда Белецкий постучал к ней в комнату, чтобы пригласить к отцу, она сладко дремала за столом, положив голову на задачник, – пять задач уже были решены, а перед тем, как приступать к шестой, ей захотелось дать себе небольшую передышку.
   – Да, папа, что такое? – Настя растерялась, увидев устремленные на нее со всех сторон недобрые взгляды.
   – Садись, – холодно ответил отец, и положил перед ней газету, – это что такое?
   Никто больше не произнес ни единого слова. Настя присела на краешек стула и растерянно уставилась на статью.
   – Дональд Капри? – пролепетала она. – Это какой Капри? Папа, я…
   – Где ты с ним познакомилась? – стукнув рукой по столу, закричал Воскобейников.
   Настя тряхнула спутавшимися светлыми волосами, и трансформаторы вместе с вектором магнитной индукции окончательно улетучились из ее головы.
   – Что ты так кричишь, папа? – обиженно произнесла она. – Ну, я вышла немного прогуляться, ну и что? Не могу же я весь день сидеть, как пришитая. А это мой знакомый Дон, мы с ним тогда и познакомились.
   – Нет, ты и вправду недоразвитая! – прошипела Лилиана.
   – Стоп, Лиля, давайте все по порядку, – остановил ее Гордеев, сверля Настю заплывшими жиром глазками. – Расскажи нам, Настя, где и как ты встретилась с этим молодым человеком.
   Девочка с достоинством вскинула голову.
   – С какой стати я должна вам что-то рассказывать? Не собираюсь перед вами отчитываться – вы мне не отец.
   – Так мне расскажи, я приказываю, – ледяным тоном сказал Андрей Пантелеймонович.
   Настя пожала плечами и коротко изложила историю своего знакомства с Дональдом Капри. Воскобейников посмотрел на Гордеева, но тот лишь пожал плечами.
   – Это ничего не меняет. Помимо прочего нас могут обвинить в преднамеренном вторжении на чужую территорию – скажут, что все было подстроено.
   – Да что подстроено? – возмутилась Настя. – Я что, у них украла что-то?
   – М-да, – Гордеев продолжал сверлить ее взглядом. – А скажи, Настя, тебе этот Дональд не показался… гм, несколько странным?
   Вспыхнув, Настя смерила его взглядом и отвернулась.
   – Извините, мне нужно заниматься, – она посмотрела на отца. – Можно мне идти, папа?
   Поднявшись с места, Андрей Пантелеймонович подошел к ней и остановился, заложив руки за спину.
   – Дрянь! – сквозь зубы процедил он. – Встать, когда я с тобой говорю!
   Испуганная его взглядом Настя продолжала сидеть, поэтому отец внезапно схватил ее за локоть и поставил на ноги прямо перед собой.
   – Папа, ты что…
   – Ты загубила результаты всей нашей работы, ты понимаешь это? Столько бед, сколько ты, не принес мне ни один человек на свете!
   Андрей Пантелеймонович говорил очень тихо, но в голосе его звучала такая неприкрытая ненависть, что Настя содрогнулась.
   – Зачем ты так, папа, ведь я люблю тебя, я твоя дочь!
   – Дочь! – с отвращением произнес он и, оттолкнув ее с такой силой, что она чуть не упала, закричал: – Какая ты мне дочь, ты…
   – Андрей Пантелеймонович! – предостерегающе воскликнул Феликс.
   – Андрей! – на пороге кабинета стояла Инга. – Андрей, в чем дело, почему ты так кричишь на ребенка?
   – Пусть тебе твоя любимая дочь сама расскажет, – ехидно заметила Лилиана.
   Андрей Пантелеймонович бессильно упал в кресло. Настя, повернувшись, бросилась вон из кабинета, и Инга, полыхнув в сторону мужа сердитым взглядом, поспешила за дочерью. Гордеев, посмотрев на часы, негромко заметил:
   – Все же подождем немного – это были предварительные данные, через час мы будем знать точно.
   – Чего уж теперь ждать? – криво усмехнулась Лиля. – Ладно, если хотите, будем сидеть и ждать, как идиоты.
   Все же никто из них не изъявил желания уйти, в полном молчании все продолжали сидеть на своих местах. Улыбающаяся девушка принесла кофе, печенье и вазочку с фруктами, но никто ни к чему не притронулся.
   Настя в это время горько плакала у себя в комнате в объятиях Инги и рассказывала матери о своем знакомстве с Дональдом.
   – Детка, ты не должна была тайком выходить из отеля, – расстроено сказала Инга.
   – Мамочка, ну что я такого сделала? Сейчас я позвоню Дону, скажу, что больше не смогу с ним видеться.
   – Да-да, детка, позвони и скажи ему, чтобы папа больше не сердился.
   Настя порылась в кармане и, вытащив визитную карточку с номером мобильного телефона Дональда Капри, подняла трубку.
   – Донни, это я. Ты видел вечернюю газету? Извини, Дон, но мы завтра не сможем с тобой никуда поехать. И вообще больше никогда не сможем – папа мне не разрешает. Почему ты мне не сказал свою фамилию, Дон? Я же не знала, что ты сын того миллиардера.
   – Настья, погоди, как это? Я хочу тебя увидеть!
   – Я потом напишу тебе по электронной почте, ладно? До свидания, Донни.
   Она положила трубку и всхлипнула. Инга не поняла, о чем говорила дочь со своим новым приятелем, потому что разговор шел на английском языке.
   – Этот мальчик – он не обидел тебя, Настенька? – осторожно спросила она. – Ты не должна так вдруг знакомиться неизвестно с кем.
   – Мамочка, это очень хороший мальчик, мы просто разговаривали, слушали музыку, он мне помог решить две задачи и разобраться в новом материале.
   Уткнувшись носом в подушку, Настя горько рыдала, а мать гладила ее по плечу.
   – Деточка моя, папа правильно сердится – нельзя было выходить одной из отеля. Ведь с тобой могло произойти неизвестно что.
   Инга совершенно искренне полагала, что причиной гнева ее мужа было беспокойство о дочери. Настя не стала возражать – какая разница, в конце концов.
   «В конце концов, так, может, и лучше – Дон иногда так странно смотрел на меня. Он обещал, что мы будем просто друзьями, но ведь сердцу не прикажешь, и если я ему нравлюсь, то нам действительно лучше больше не встречаться – это было бы нечестно с моей стороны, ведь я люблю Алешу. Если бы только папа так не сердился из-за всего этого!»

   После разговора с Настей Дональд Капри какое-то время неподвижно сидел с трубкой в руках, потом резким движением отшвырнул ее в сторону и вызвал по селектору своего секретаря.
   – Принесите вечерние газеты, Мейсон. И узнайте, что сейчас делает мой отец.
   Через минуту секретарь принес газеты и доложил:
   – Сэр, мистер Капри в настоящий момент у себя и разговаривает с доктором Тиррелом.
   – Подайте мою машину!
   Отшвырнув ногой стул и не обращая внимания на оробевшего Мейсона, Дональд скомкал газету и направился к двери.
   Бертрам Капри в это время говорил доктору Тиррелу:
   – Так вы считаете, что это знакомство оказало влияние на Дональда?
   – Влияние очевидно, сэр, – подтвердил доктор. – Я ведь давно наблюдаю за Доном – у него никогда еще не было подобного взрыва эмоций. Возможно, потребность общения с этой девушкой так сильна, что он даже не стремится к сексуальным отношениям с ней. Я говорил вам, сэр, что ошибкой было позволять ему так отгораживаться от общества, от людей. Конечно, бывать в больших компаниях для него утомительно, но один единственный друг, с которым можно делиться мыслями, ему необходим. Друг его возраста и, скорей всего, противоположного пола. Сейчас, когда они расстанутся, нужно немедленно заполнить пустоту. Я уже просмотрел несколько кандидатур – это достаточно серьезные и интеллектуально развитые девушки. Одна из них – студентка психологического факультета.
   – Вы представите мне их данные, Тиррел, я просмотрю сам. Вы предполагаете лишь дружеские отношения или также сексуальное общение?
   – В дальнейшем – возможно, сэр. Во всяком случае, физического напряжения у него не возникнет – ведь мы подобрали ему двух девиц для занятий сексом, и он вызывает их в любое время, когда ему это необходимо.
   Капри задумчиво прошелся по кабинету и постучал ногтем по отполированной поверхности стола.
   – Вы беседовали с этими девицами?
   – Да, сэр, они регулярно представляют мне отчет о мельчайших подробностях своих отношений с Дональдом. Однако ничего особенного – все сводится к элементарной физиологии. Он даже не разговаривает с ними – совершает половой акт и тут же их отправляет. Часто бывает с ними груб – даже как будто специально старается причинить им боль. Фрида недавно жаловалась, что у нее травмированы влагалище и прямая кишка. Я велел врачу осмотреть ее, но он не нашел особых повреждений – одна-две ссадины.
   Капри равнодушно пожал плечами.
   – За это они получают свое жалование. Заплатите ей премиальные за каждую ссадину в интимном месте.
   – Сэр, они и так получают достаточно, а в последние две недели Дональд их к себе не вызывал.
   – То есть все то время, что он провел с этой русской девочкой?
   Доктор Тиррел не успел ответить, так как на пороге появился секретарь Капри.
   – Сэр…
   Отстранив его, Дональд шагнул через порог и остановился перед отцом.
   – Папа, я должен с тобой поговорить наедине.
   Капри повернулся к секретарю.
   – Все в порядке, можете идти, – он ласково взглянул на сына. – Конечно, сынок, если тебя что-то беспокоит, то мы с Тиррелом тебя немедленно выслушаем.
   – Я сказал: наедине! – Дональд бросил ледяной взгляд на Тиррела, и тот, переглянувшись с Бертрамом, немедленно поднялся.
   – Сэр, мне пора идти. До свидания, Дональд.
   Пожав протянутую миллиардером руку, доктор вышел, ступая по ковру особой кошачьей походкой. Оставшись наедине с отцом, Дональд упал в кресло и бросил на стол газету.
   – Папа, это ты распорядился опубликовать?
   Бертрам слегка смутился. Чтобы скрыть это он прошелся по кабинету и сел напротив сына.
   – Видишь ли, сынок, если быть более точным, то я просто перестал сдерживать журналистов. Понимаешь, Донни, я с самого начала был уверен, что эта ваша встреча была заранее подстроена, но, поскольку ты получал от этого удовольствие, то я не мешал тебе развлекаться. Однако дальше уже начинается политика – русские зарвались. Они подсылают девчонку, плетут свои интриги, чтобы получить премию на конкурсе, и, возможно, собираются прибегнуть к шантажу. Отец этой девочки – очень хитрый и пронырливый политик, а я не желаю, чтобы тебя использовали. Все равно, твоим встречам с ней скоро должен наступить конец, и пусть не думают, что они поймали нас на удочку. Своей премии они не получат.
   Внезапно закрыв лицо руками, Дональд закачался из стороны в сторону и застонал.
   – Папа! Папа, мне очень плохо, папа!
   Миллиардер побледнел и трясущейся рукой потянулся к звонку:
   – Боже мой, Донни, сынок, доктора…
   Мгновенно сорвавшись с места, Дональд в бешенстве схватил отца за кисть руки и откинул ее в сторону.
   – Перестань, папа! Хватит обращаться со мной, как с идиотом! Я уже давно выплевываю все эти чертовы таблетки, и Настья говорит, что я совершенно здоров.
   Ошеломленный и испуганный этим внезапным взрывом Капри потер кисть и растерянно посмотрел на сына.
   – Донни, милый, я просто подумал… Конечно, ты здоров, но ты ведь сам сказал, что тебе плохо, и я…
   Дональд успокоился также внезапно, как вспылил.
   – Извини, папа, я не хотел тебя толкнуть. Мне плохо совершенно от другого – я не хочу расставаться с этой девушкой. Она сейчас позвонила мне и сказала, что из-за этой статьи больше не сможет со мной встречаться, а я хочу ее видеть!
   – Донни, мальчик мой, это их интриги, она такая же интриганка, как все русские, неужели ты ей веришь? Их цель – получить эту премию и эти деньги.
   – К дьяволу! – закричал Дональд. – Да заплати им столько, сколько они хотят – пусть заставят ее.
   Капри, вспомнив, что говорил ему доктор Тиррел, решил, что понял сына.
   – Заставят? Я понимаю, она ломается и не хочет с тобой спать. Хорошо, Донни, я постараюсь это устроить. С ней поговорят, и она сама назначит цену. Ты мог сделать это и сам, ты знаешь, что все к твоим услугам. Только я предпочел бы, чтобы она сначала прошла проверку на СПИД – конечно, презервативы считаются достаточно надежными, но…
   Негромкий смех сына прервал миллиардера. Устало откинувшись назад, Дональд прикрыл глаза и наморщил лоб. Старый Капри внимательно наблюдал за юношей, стараясь понять, что с ним происходит.
   – Папа, – сказал Дональд очень мягко и вновь сел прямо, спокойно глядя на отца, – ты просто не хочешь меня понять. Я хочу, чтобы она всегда была со мной рядом, я хочу всегда слышать ее голос, ее смех, видеть ее глаза. Я хочу жениться на Настье, папа.
   – Жениться?!
   – Папа, ты видишь, сколько я говорю – я за всю жизнь не сказал столько слов. Я знаю, что ты меня считаешь больным, я даже знаю все свои диагнозы – аутизм, шизофрения и так далее. Но посмотри, сейчас я сижу напротив тебя и разговариваю. Я чувствую себя совершенно здоровым, и я говорю тебе: я хочу жениться на ней, папа. Если меня с ней разлучат… Клянусь тебе, я действительно сойду с ума и разобью себе голову о стену!
   Бертрам Капри испугался и растерялся. Практически он никогда прежде по-настоящему не общался с сыном, в основном их разговоры сводились к одному: любящий отец спрашивал, как дела, а Дональд односложно отвечал что-нибудь, и на этом беседа заканчивалась. Всю информацию о сыне миллиардер имел от врача, который очень внимательно и скрупулезно следил за больным юношей, два раза в неделю представляя доклад. Поэтому теперь Бертрам Капри не нашел ничего лучшего, как ответить:
   – Хорошо, Донни, но сначала давай спросим мнение доктора.
   Молодой человек грустно покачал головой и усмехнулся.
   – Хорошо, папа, спрашивай, а я подожду.
   Тиррел вошел в кабинет через пять минут и вопросительно взглянул на Капри, потом на высокомерно смотревшего чуть в сторону Дональда.
   – Доктор Тиррел, – невозмутимо произнес Бертрам Капри, – Дональд хочет жениться.
   На лице Тиррела при этом сообщении не отразилось никаких чувств.
   – Что ж, это надо обсудить, сэр, – столь же невозмутимо ответил он и повернулся к юноше. – Тут не стоит торопиться, Дональд.
   – Позвольте мне самому это решить, доктор, – холодно ответил тот, – вы меня считаете больным, и это вас вполне устраивает – вы получаете хорошие деньги за мое лечение.
   Тиррел слегка покраснел и принял независимый вид.
   – Донни, – начал Бертрам, но сын, прервав его, вскочил на ноги и закричал:
   – Папа, я не болен! Я хочу жить, хочу работать, хочу учиться, но только рядом с ней! Не мучай меня, папа, я не могу без нее!
   Он бросился к отцу. Бертрам, нежно обняв сына, провел рукой по его напряженной спине.
   – Сынок, Донни, мальчик, конечно же, я сделаю все, что ты хочешь! Тихо, тихо, не волнуйся.
   Дональд, внезапно почувствовав слабость, на миг по-детски прижался к отцу, потом слегка отстранился и заглянул ему в глаза.
   – Так ты позволишь мне жениться не ней, папа? А ее родители?
   – Конечно, сынок, все будет, как ты захочешь. Не думаю, чтобы ее родители стали возражать. Ни о чем не волнуйся, сынок, поверь мне, я тебя не обманываю.
   – Спасибо, папа, я тебе верю, – неожиданно Дональд прижал руку отца к губам и, резко повернувшись, вышел из кабинета.
   Бертрам смотрел ему вслед, и по щеке его медленно сползала слеза. Тиррел, прервав молчание, почтительно спросил:
   – Что вы намеренны делать, сэр?
   Бертрам холодно взглянул на него и пожал плечами.
   – Поговорю с русскими. Вы уверяли меня, что он не способен нормально рассуждать, что он безнадежно замкнут в себе, лишен эмоций, что он шагу не может ступить без ваших таблеток. А он стоит перед вами и совершенно нормально рассуждает, он хочет жить живой жизнью, он хочет жениться. В самом деле – почему мой сын не может жениться? – голос миллиардера внезапно перешел в крик, и он всем корпусом повернулся к смущенно молчавшему доктору. Тот смущенно откашлялся.
   – Сэр, это временное улучшение – ремиссия, вызванная всплеском эмоций. Она может продлиться месяц, полгода, год, а при благоприятных условиях и два. Но это, я повторяю, временно, и болезнь вернется.
   – Два года, – угрюмо повторил Капри. – Два года он может прожить счастливо, работать, подарить мне внука.
   – Сэр, болезнь Дональда может передаться по наследству.
   – Вздор, это результат сильного потрясения, шока!
   – Сэр, – настаивал доктор, – предрасположенность к болезни появилась у Дональда еще до гибели матери. У вас два здоровых внуков – дети вашей дочери, – и я не вижу смысла так рисковать. В любом случае, вы обязаны будете предупредить его будущую жену.
   Мгновенно оказавшись рядом с Тиррелом, Бертрам схватил его за воротник и изо всех сил сдавил ему горло.
   – Только попробуйте разинуть свой рот, Тиррел, только попробуйте! Вы знаете меня, я способен убить вас, если это нужно будет для благополучия Дональда. Вы это поняли?
   Тиррел даже не пытался сопротивляться, он спокойно стоял и ждал, хотя у него уже начала кружиться голова от удушья. Наконец Капри выпустил воротник доктора и оттолкнул его в сторону. Повертев головой, Тиррел ощупал шею и спокойно ответил:
   – Я все понял, сэр, не беспокойтесь.
   – То-то же, – миллиардер нажал кнопку селектора и приказал секретарю:
   – Срочно передайте Мартину Кейвору – пусть немедленно свяжется с этим русским депутатом Воскобейниковым. Я хочу с ним встретиться лично по делу чрезвычайной важности. Если возможно, то даже сегодня вечером.
   Через пятнадцать минут в номер отеля, где остановились Воскобейниковы, позвонили из резиденции Капри, и мягкий мужской голос спросил на правильном русском, но с приятным акцентом, напоминавшим восточный:
   – Господин Воскобейников, в связи с известной вам публикацией в прессе члены комиссии хотят встретиться с вами и задать несколько вопросов, касающихся проекта. Могли бы вы сегодня вечером уделить нам время? Это срочно.
   Воскобейников был готов к любому повороту событий, и все же это приглашение на пару секунд выбило его из колеи. Впрочем, он быстро справился со своим замешательством и спокойно ответил:
   – Сегодня я… вполне располагаю временем. Члены комиссии желают задать вопросы только мне или еще кому-то из авторов проекта?
   – Мы желаем говорить лично с вами. Спасибо за согласие, к восьми вечера за вами пришлют машину.
   – Благодарю, но я пользуюсь только своим личным автомобилем.
   Сообщив Лилиане, Ючкину и Гордееву о приглашении, Андрей Пантелеймонович со скромным достоинством заметил:
   – Я отказался от их машины.
   – Все совершенно верно, – кивнул Феликс, – с вами поедут мои люди и Белецкий – он ваш секретарь и выполняет функции переводчика.
   Во взгляде Лилианы блеснула надежда.
   – Возможно, дядя Андрей сможет объяснить им, что мы непричастны к этой глупой истории, – сказала она, вопросительно посмотрев на Феликса, но тот лишь пожал плечами и суховато возразил:
   – Думаю, что не стоит питать особых надежд – скорей всего, это приглашение ничего приятного нам не сулит, и объяснения ничего не изменят. Возможно, кто-то из представителей службы безопасности Капри интересуется подробностями. В любом случае, мы будем ждать вашего возвращения, а если случится что-то непредвиденное, мне немедленно сообщат.
   Охрана неотступно следовала за депутатом Воскобейниковым на протяжении всего пути, но у огромных тяжелых дверей кабинета Капри их остановили так тактично и вежливо, что никто не успел возразить. Дверь распахнулась и, пропустив Андрея Пантелеймоновича, бесшумно закрылась за его спиной. Навстречу ему двинулся смуглый мужчина, движениями, напомнившими депутату молодого барса.
   – Господин депутат, мистер Капри рад приветствовать вас у себя, прошу садиться.
   В человеке с массивной головой, по-хозяйски расположившемся за широким столом и слегка приподнявшемся ему навстречу, Воскобейников узнал Бертрама Капри, в течение последних двух недель ежедневно приветствовавшего участников конкурса с экранов мониторов. Встречи с миллиардером Андрей Пантелеймонович ожидал меньше всего, но растерялся всего лишь на долю секунды, а потом со спокойным достоинством опустился на стул и сказал:
   – Я согласился на эту встречу, но желательно также присутствие на ней моего секретаря. Помимо всего прочего, я не в достаточной степени владею английским и предпочел бы пользоваться услугами личного переводчика.
   Он взглянул на смуглого мужчину с повадками барса, и тот, переговорив с Капри по-английски, чрезвычайно вежливо ответил:
   – Господин Воскобейников, разговор, который нам предстоит, носит чисто конфиденциальный характер, а по нашим данным господин Белецкий, ваш личный секретарь, сотрудничает с российскими спецслужбами. Нам известно также, что вы, господин Воскобейников, всегда были честным политиком и не работали на спецслужбы. Мы это высоко ценим. Я готов перевести все, что вы и мистер Капри скажете друг другу, но если вы возражаете против моей кандидатуры, то мистер Капри найдет другого переводчика. Мое имя Мартин Кейвор, и вы можете задать мне любые вопросы, касающиеся меня лично.
   Лицо Воскобейникова стало непроницаемым.
   – Хорошо, – резко произнес он, – ответьте тогда, мистер Мартин Кейвор, откуда вы так хорошо знаете русский язык?
   Смуглый мягко улыбнулся.
   – Я родился и вырос в СССР, в Ереване, мое имя – Мартирос Кеворкян. В восемьдесят первом меня в Союзе ждал арест за валютные операции. К счастью, я узнал об этом, находясь в туристической поездке за границей. В СССР я не вернулся, несколько лет жил в Бельгии, потом перебрался в Западную Германию. Мне в разное время предлагали сотрудничать и с КГБ, и с американскими спецслужбами, но я отказался. Однако, когда господин Капри обратил на меня свое внимание, я с радостью принял его предложение, и с тех пор, вот уже почти пятнадцать лет мы сотрудничаем. Вас интересует что-то еще?
   Воскобойников отрицательно покачал головой.
   – Больше ничего. Меня интересовал лишь ваш акцент, а в остальном я полагаюсь на мистера Капри, который счел возможным доверить именно вам переводить столь конфиденциальную беседу.
   Прозвучало это чуть иронически. Кейвор вновь переговорил с Капри и кивнул.
   – Тогда начнем. Господин Капри хочет знать, что вы думаете о газетной статье, – он положил на стол газету с фотографиями Насти и Дональда. – Вы ведь читали эту газету, не так ли?
   Андерей Пантелеймонович лишь мельком скользнул взглядом по фотографиям и пожал плечами.
   – Да, я еще вчера с ней ознакомился и серьезно переговорил с дочерью. Она призналась, что во время прогулки случайно проникла в частное владение мистера Капри. Приношу вам свое глубочайшее извинение и готов выплатить положенный в данном случае штраф, если мистеру Капри будет угодно.
   Капри выслушал перевод, повел бровями и усмехнулся, оценив юмор собеседника.
   – Оставим разговор о штрафе тем, кто призван следить за порядком, – ответил он. – Меня больше интересует, что господин Воскобейников думает о сложившейся ситуации.
   Андрей Пантелеймонович изумился совершенно искренне.
   – Что же я могу думать? Ситуация совершенно ординарная. Молодые люди быстро знакомятся и находят общий язык, их мало интересуют дела родителей. Моей дочери только шестнадцать, и она, как я выяснил, даже не знала фамилии молодого человека, с которым у нее завязались чисто приятельские отношения.
   – Вот как! – Капри вновь пошевелил бровями. – Так вы считаете эти отношения чисто приятельскими? Неужели вы всерьез верите, господин депутат, что в наше время такие отношения могут существовать между юношей и девушкой?
   – Мистер Капри! – холодно ответил Воскобейников. – В вашей родной стране и в Европе уже несколько десятилетий властвует довольно легкомысленное отношение к сексу, и грань между дружескими и сексуальными отношениями давно стерлась. У нас же в России несколько иной менталитет.
   Услышав столь резкое заявление, Кейвор слегка потупился, чтобы скрыть улыбку, и перевел это Капри, который тоже вдруг развеселился и шутливо заметил:
   – Однако общепризнанно, что российские проститутки лидируют на мировом рынке сексуальных услуг. Ценители утверждают, что их квалификация выше всяких похвал.
   Андрей Пантелеймонович в общих чертах понял, что сказал миллиардер, но подождал, пока Кейвор переведет, и тогда только принял оскорбленный вид.
   – В России всегда существовала резкая грань между девицами… гм… легкого поведения и девушками из интеллигентных семей, – сухо возразил он, – в отличие от Запада, где на секс смотрят, как на своего рода гимнастику. Моя дочь получила строгое воспитание, она начитана, говорит на нескольких языках. Она может много чем и без секса заинтересовать своих знакомых и приятелей.
   Оторопевший немного от столь горячей отповеди Кеворкян долго подбирал слова, чтобы в точности передать смысл сказанного. Миллиардер тоже выглядел слегка озадаченным.
   – Я ни в коем случае не хотел задеть дочь господина депутата. Как я понял, отношения между молодыми людьми действительно носили совершенно невинный характер, хотя я современный человек и считаю, что заниматься сексом для молодых вполне естественно.
   Андрей Пантелеймонович недоуменно пожал плечами.
   – Тогда я вообще не понимаю, в чем причина предъявляемых ко мне претензий. Думаю, что о знакомстве молодых людей мистер Капри узнал раньше меня и, если б пожелал его прервать, то сделал бы это намного раньше, чем появилась статья в газете. Что касается меня, то я доверяю своей дочери и не слежу за каждым ее шагом.
   Кейвор посовещался с миллиардером и вновь повернулся к Воскобейникову.
   – Мистер Капри спрашивает: как вы представляете себе будущее своей дочери?
   – Гм, – Андрей Пантелеймонович несколько удивился вопросу, но в конце концов решил, что ничего неделикатного в нем нет. – Моя дочь проявляет способности к математике. Думаю, она после школы будет изучать в университете точные науки и в дальнейшем работать в этой области. Что же касается ее будущей личной жизни, то ей решать это самой.
   Неожиданно лицо Капри оживилось.
   – Ваша дочь увлекается математикой? Мой сын тоже посвящает ей много времени, и это могло их сблизить, как вы полагаете?
   – Вполне возможно, – кивнул Андрей Пантелеймонович, продолжая недоумевать, – я не понимаю только, почему это так волнует вас, мистер Капри? Лично меня больше встревожила статья в газете, чем сам факт их встреч, и я, во избежание скандала, запретил Анастасии встречаться с вашим сыном. Встреч больше не будет.
   Капри слегка смутился.
   – Я не понимаю, в какой мере эта нелепая статья может вас задеть, господин депутат? Вы так давно занимаетесь политикой, что должны были привыкнуть к подобным нападкам.
   Воскобейников гордо вскинул голову.
   – Не тогда, когда задевают мои честь и достоинство, мистер Капри! Автор статьи высказывает подозрение, что все это заранее мною подстроено с целью склонить ваши симпатии к проекту «Умудия холдинг».
   Он откровенно усмехнулся, глядя прямо в глаза миллиардеру, и Кейвор перевел сказанное ничего не выражающим голосом.
   – Мое личное мнение не может повлиять на решение жюри, – ледяным тоном ответил Капри, – решение выносит независимая комиссия квалифицированных специалистов, а она ориентируется лишь на объективные достоинства каждого проекта. Что касается меня, то я хотел поговорить о другом.
   Андрей Пантелеймонович вежливо наклонил голову.
   – Я вас слушаю, мистер Капри.
   Капри пристально посмотрел на сидевшего перед ним красивого человека с пышными пепельными волосами и гордо посаженной головой. Сердце у него сжималось, когда он глухо произносил:
   – Мой сын влюблен в вашу дочь, и он уполномочил меня просить у вас ее руки, поскольку Анастасия несовершеннолетняя.
   Если б молния ударила у ног депутата Воскобейникова, он меньше был бы поражен. Однако лицо его все то время, что Кейвор переводил, оставалось непроницаемым. Всего лишь мгновение два отца смотрели друг другу в глаза. Оба отличались острым умом и в совершенстве владели искусством интриги, но один из них глубоко страдал, другой же почувствовал лишь, что внезапно появилась возможность ввязаться в новую и очень интересную авантюру.
   – Я не совсем понимаю, мистер Капри. Вы придаете желанию вашего сына такое большое значение? Они ведь дети, а дети постоянно готовы себе вообразить невесть что. На то мы и взрослые, чтобы управлять ими – иначе они женились бы и разводились с двенадцати лет.
   Капри сердито насупился.
   – Я не желаю в этом отношении управлять своим сыном, господин депутат. Дональду уже восемнадцать, он выразил желание жениться на Анастасии, и я готов выполнить его волю. Каков будет ваш ответ?
   Воскобейников провел рукой по волосам и ответил очень спокойно:
   – Мистер Капри, моя дочь не выражала подобного желания. У меня впечатление, что она рассматривает их знакомство, как обычную юношескую дружбу, – он вспомнил слова Ючкина и добавил: – Думаю, что они даже не целовались – иначе газеты не упустили бы возможность запечатлеть подобный факт. Хотя, конечно, она мне, возможно, и не все сообщила – мы разговаривали всего полтора-два часа назад, и я был с ней довольно резок. В любом случае, моей Анастасии всего шестнадцать лет, и она не хочет выходить замуж, поэтому разговоры о подобном браке бессмысленны.
   Неожиданно миллиардер вспылил.
   – Позвольте мне самому судить о том, что имеет смысл, а что нет! – глаза его яростно сверкнули. – Мой сын хочет жениться на вашей дочери, и я… я готов заплатить, если говорить просто и открыто.
   – Мистер Капри! – голос Андрея Пантелеймоновича был полон глубочайшего возмущения. – Всю свою жизнь я посвятил борьбе за то, что считаю правильным и справедливым! Если б меня так уж интересовали деньги, и я хотел бы разбогатеть, то занялся бы бизнесом, а не политикой!
   Кейвор постарался перевести сказанное им, как можно более точно, но Капри все же не до конца понял, что хотел сказать русский депутат, и почему в его голосе вдруг зазвучали патетические нотки.
   – Мне не совсем понятно – вас не интересуют деньги? Однако вы привезли проект на конкурс и привезли его, как я понимаю, чтобы выиграть в виде премии крупную сумму денег. Значит, деньги вас все же интересуют?
   – Мне нужны эти деньги не для себя, – высокомерно пояснил Воскобейников, – я действую в интересах своего электората, в интересах умудского народа, который мне доверил эти интересы защищать.
   – Тогда понятно. И насколько велика ваша преданность интересам вашего электората, господин депутат?
   – Чтобы выполнить свой долг перед избирателями, я готов от многого отказаться и пожертвовать личными интересами.
   – Если жюри постановит присудить вам третью премию, то вы согласитесь повлиять на вашу дочь и склонить ее к этому браку?
   Воскобейников напрягся, но дождался, пока Кейвор переведет, и холодно ответил:
   – Мистер Капри, двести миллионов, конечно, неплохие деньги, но я всегда могу выбить эту сумму для Умудии из государственного бюджета. Я, однако, прекрасно понимаю, что вы шутите – вы сами только что утверждали, что не можете повлиять на решение жюри. Если же продолжить эту шутку, то я сказал бы, что даже вторая премия не сможет меня подвинуть на подобный разговор с Анастасией – с молодыми девицами, знаете ли, лучше не связываться.
   После того, как Кейвор завершил перевод, наступило молчание, во время которого Капри нервно постукивал ногтем по столу. Наконец он поднял голову и коротко уронил:
   – Хорошо, первая премия. Результаты будут объявлены через три дня. Завтра, господин депутат, я устраиваю прием для тесного круга своих близких друзей и хочу на нем видеть вас с супругой и дочерью.
   На какой-то момент Андрей Пантелеймонович даже слегка испугался – на подобное он не рассчитывал, и ему показалось, что он перегнул палку.
   – Однако…. Послушайте, мистер Капри, единственное, что я могу обещать, это то, что поговорю с дочерью и постараюсь изложить перед ней все преимущества этого брака. Но вы сами понимаете, что последнее слово за ней, и я даже при всем своем желании ничего не смогу поделать, если она начнет показывать свой характер.
   – О, ее характер! Конечно, я предпочел бы, чтобы она сама пошла навстречу желанию моего сына, но, господин Воскобейников, для меня важнее иметь ваше принципиальное согласие, а потом мы решим, как справиться с упрямой девицей. Даете вы мне ваше согласие?
   – Даю, – не колеблясь ни минуты, ответил Воскобейников.
   Капри поднялся и протянул ему холеную руку.
   – Мое приглашение на завтра остается в силе в любом случае, – сказал он, на минуту продлив рукопожатие, – как бы то ни было, мы на месте обдумаем, что делать и придем к обоюдовыгодному решению.
   Андрей Пантелеймонович вежливо улыбнулся, показывая, что полностью согласен с миллиардером.

Глава десятая

   И опять, ожидая возвращения Воскобейникова, Лилиана металась по кабинету от стенки к стенке, и каждый раз, когда у Гордеева звонил телефон, застывала на месте, глядя на него вопросительным взглядом.
   – Пока ничего нового, – невозмутимо отвечал он на ее молчаливый вопрос, – окончательного решения пока нет.
   – Если.… Нет, я, наверное, когда-нибудь убью эту девчонку! Если б только дядя Андрей не посмотрел на Ингу и выпорол ее, как следует!
   Ючкин не выдержал и, опасливо взглянув на Лилю, поднялся.
   – Не хочу вмешиваться в ваши семейные дела, мне, наверное, лучше подождать у себя в номере. Лиля, ты позвони мне, если что-то станет известно.
   Она хотела его задержать, но потом раздумала, вспомнив, что Андрей Пантелеймонович хотел сообщить ей какую-то новость.
   – Хорошо, Игнатий, побудь у себя, я тебе позвоню.
   Феликс наблюдал заплывшими глазками, как они откровенно поцеловались в губы, и вспоминал, как много лет назад Лилиана покорно задирала перед ним юбку в маленькой затхлой комнатушке. Она, очевидно, тоже об этом вспомнила, потому что, проводив Игнатия до двери, скользнула насмешливым взглядом по неподвижной расплывшейся фигуре Гордеева и, упав в кресло, весело положила на стол ноги, демонстрируя голые ляжки.
   – Возможно, решение примут только завтра, – глухо произнес он, отводя глаза, – ты тоже можешь пока пойти к себе.
   – Ничего, я подожду, – весело ответила Лиля, не меняя позы.
   Андрей Пантелеймонович вернулся лишь через два с половиной часа, и новость, которую он привез, огорошила даже Гордеева.
   – Возможно, такая настойчивость каким-то образом связана с болезнью мальчишки, о которой ходит столько слухов, – сказал он, немного подумав, – тем лучше, он у нас в руках.
   – Мне тоже так показалось, – кивнул Воскобейников, – в любом случае, очко в нашу пользу.
   – Настя должна согласиться без всяких разговоров, – продолжал Феликс, – хотя, думаю, она и сама не станет возражать против брака с сыном миллиардера – тем более, что они так подружились.
   Лилиана недобро прищурилась.
   – Ты плохо знаешь эту маленькую дрянь, она всегда готова устроить пакость! Увидите – выкинет какой-нибудь номер, заявит, например, что влюблена в другого и еще сбежит куда-нибудь, ей не впервой.
   – После этой публикации мои люди за ней постоянно следят, – возразил Гордеев. – Нет, нельзя упускать такую возможность из-за глупых капризов девочки. Кстати, а может так статься, что она действительно в кого-то влюблена?
   Андрей Пантелеймонович небрежно махнул рукой, словно напрочь отметая столь нелепое подозрение.
   – Ерунда, за Настей постоянный надзор, Инга следит за каждым ее шагом, и если б что-то было, мы давно бы все знали.
   – Это смешно, дядя Андрей! Да эта идиотка может быть влюблена в кого угодно – в соседа по парте, в Билла Клинтона, в Филиппа Киркорова. Хотя бы в того же Антона Муромцева – она к нему постоянно бегает задачки решать.
   Андрей Пантелеймонович начал сердиться.
   – Перестань, Лиля, перенеси выяснение своих отношений с Антоном в другое место и на другое время.
   Лиля вытянула перед собой руку, полюбовалась отполированными ногтями и, усмехнувшись, сказала:
   – Как угодно, можете мне не верить. А то ты, дядя Андрей, не знаешь, что Муромцев – законченный развратник. Он, небось, давным-давно развратил твою ненаглядную Настеньку. Где, ты думаешь, она те два дня скрывалась, пока бегала? Наверняка, у него. Вспомни, как нагло он себя вел, когда мы к нему приехали. Конечно же! Он наверняка знал, где она, как сейчас вспоминаю его гладкую рожу….
   – Теперь это все не суть важно, – сухо прервал ее Гордеев, – нужно делать дело. Андрей Пантелеймонович, вы прямо сейчас с ней поговорите? Она, наверное, уже спит.
   Воскобейников взглянул на часы и пожал плечами.
   – Придется ее разбудить, у нас не остается больше времени. Хотя Инга, конечно, будет возмущаться, – смущенно добавил он.
   Жена действительно возмутилась – она в этот вечер долго утешала плакавшую дочь, даже заставила ее выпить свою успокаивающую настойку. Когда у Насти начали закрываться глаза, Инга сама уложила ее в постель, поцеловала на ночь и дождалась, пока девочка уснет. Теперь она грудью встала на защиту сна дочери.
   – Андрюша, я не могу позволить тебе ее разбудить!
   – Родная, это просто необходимо, это очень срочно. Разбуди ее сама, если хочешь, – поцелуем или еще как-то. Но поговорить мне надо с ней сейчас. С тобой, кстати, тоже.
   – Господи, да что ж такое!
   Тем не менее, она вместе с мужем зашла к дочери, и им обоим пришлось основательно повозиться, чтобы ее разбудить – действие настойки оказалось довольно сильным. Наконец Настя села на кровати и, ничего не понимая, уставилась на родителей сонными глазами. Решив, что это ей снится, она уже собиралась бухнуться обратно, но Андрей Пантелеймонович удержал ее в вертикальном положении.
   – Сиди! И послушай, что я тебе скажу.
   – Что еще случилось, папа? – ее глаза отчаянно слипались.
   Он придвинул стул к ее кровати и прочно уселся на него, упершись руками в колени. Испуганная Инга обняла дочь за плечи.
   – Настенька, папа нам хочет что-то важное сказать.
   – Я много говорить не собираюсь, – сухо проговорил Андрей Пантелеймонович, – дело в том, что твое легкомыслие скомпрометировало и тебя, и всю российскую делегацию.
   От возмущения Настя окончательно проснулась.
   – Я никого не компрометировала, папа! – в ее голосе слышался вызов. – Что я такого сделала, что ты мне даже ночью спать не даешь?
   – Молчи и слушай! – прикрикнул он. – У меня сегодня был разговор с Бертрамом Капри, отцом твоего приятеля. Он тоже считает, что ситуация совершенно безобразная. К счастью, он предложил выход: немедленно заключить брак между тобой и Дональдом, чтобы заткнуть рты газетчикам.
   От неожиданности Насти сначала широко открыла рот и только потом расхохоталась – настолько нелепыми показались ей слова отца.
   – Ты шутишь, папа? Заключать брак из-за того, что мы пару раз вместе послушали Вивальди и решили пять задач по математике?
   В гневе Воскобейников изо всех сил стукнул кулаком по своей коленке и сам же поморщился от боли.
   – Ты и вправду недоразвитая! Кого интересует, что и как было на самом деле? Важна внешняя сторона! Я занимаю ответственный пост, Капри – известный всему миру человек. Наши имена должны быть незапятнанными. К счастью, твой приятель, в отличие от тебя, это понимает – он согласен на брак.
   Насмешливо разглядывая, словно диковинку, сердитое и озабоченное лицо отца, Настя поерзала по кровати, села поудобней, по-турецки сложила ноги и только тогда ответила развязным тоном:
   – С тобой что-то странное творится в последнее время, папа, или у тебя шарики за ролики заехали. То тебя заносит, то ты выдумываешь что-то – какое замуж, когда я еще в школе учусь?
   Непривыкший к наглости дочери Андрей Пантелеймонович неожиданно для самого себя растерялся, а Инга, до сих пор молчавшая, неуверенно сказала:
   – Так нельзя разговаривать с папой, доченька, – она повернулась к мужу, – но, Андрюша, если Настенька не хочет, то нельзя же ее заставлять! Ей еще учиться надо, она сама не хочет замуж, а ты ее гонишь. Зачем?
   Он посмотрел на жену страдающим взглядом.
   – Родная, ты не понимаешь, какое у нас теперь положение! Все, что мы делаем, на виду у людей. Она сама себя скомпрометировала, ее никто не гнал лезть к этому мальчишке. Теперь, когда нужно расплачиваться за свое легкомыслие, она встала в позу – грубит, оскорбляет меня, унижает нашу семью.
   Настя разозлилась.
   – Да ты… да ты вообще! Ты меня за дуру считаешь? Что я сделала? Никто не женится, даже если трахаются и беременеют, а ты хочешь, чтобы я в шестнадцать лет вышла замуж из-за пары задач по математике? Да я ни одному твоему слову больше не верю, или ты со своей политикой вообще с ума сошел!
   – Правда, Андрюша, – поддержала ее мать, – у них же с этим мальчиком ничего не было, а ты, действительно, за это время очень дерганный стал – выборы эти и Настеньку похитили. Ты успокойся, не надо так близко к сердцу все воспринимать, – она погладила мужа по голове. – Не надо было тебе вообще во все эти выборы лезть – здоровей был бы. Все молодого из себя строишь, а ведь в твоем возрасте люди столько не мечутся – полеты, перелеты, Сибирь, Швейцария.
   Андрей Пантелеймонович сильно расстроился – впервые жена сказала ему о его возрасте. Он даже на время забыл, зачем пришел в комнату дочери, и горестно пожаловался:
   – Я ведь для тебя стараюсь, Инга, я хочу, чтобы ты все повидала, чтобы пожила нормальной жизнью.
   Инга со вздохом качнула головой и откинула прядь волос со своего прекрасного лица.
   – Я ничего не говорю, я как из школы за тебя вышла, так ты меня всем обеспечил. Я чего только с тобой не повидала – и рауты всякие, и путешествия, и самолет теперь персональный. У меня вот знакомая, Людка, есть – в детстве в одном дворе росли, – так она и в советское время с пяти утра бегала за колбасой да маслом в очередь, и сейчас от зарплаты до зарплаты. В отпуск на рынке подрабатывает – я на машине еду, а она мне навстречу по тротуару сумку на тележке тащит, надрывается. Нет, ты меня устроил, спасибо.
   Настя, молча слушавшая мать, неожиданно спросила:
   – А у нее муж есть – у этой твоей подруги?
   – Муж пьет. Мальчишки у них были – двое. Старшего в девяносто третьем убили – когда Белый дом брали. Людка его, главное, не пускала, в дверях даже встала, а он вырвался – побежал. Шестнадцать лет было – как Настенька теперь. Гайдар тогда по телевизору выступил, всех взбаламутил на улицу выйти. Зачем ребят на улицу звали, если потом всех все равно танками подавили? Людке денег, конечно, за сына заплатили, так потом с тех денег и муж запил, и она сама выпивать начала. А младший у нее хороший был, он ей все тележки на рынок помогал катить. Сейчас из армии пришел, говорят, наркоманом стал.
   Настя горячо обняла мать.
   – Мамочка, почему ты мне раньше никогда ничего такого не рассказывала?
   – Да я и рассказывать-то не умею – это так, к слову пришлось, – Инга грустно улыбнулась и погладила дочь по голове. – Отец у тебя знаменитый, так ты и то на него кричишь, а я что – я дура дурой. Ты же у нас умница, ты по телефону с подругами на иностранных языках разговариваешь, чтобы мать не поняла.
   Настя вспыхнула.
   – Что ты мама! Ты меня прости, мамочка, ты такая красивая, краше тебя нет никого на свете. Папа, – она повернулась к отцу, – ты меня тоже прости, я не хотела тебе нагрубить.
   Он вздохнул и прижал к губам руку жены.
   – Девочки мои родные! Я ведь все время стараюсь, чтобы вас ни пылинки не коснулось. Инга, любимая, ты только скажи, чем ты не довольна, почему у тебя такие грустные мысли появляются?
   – Да всем я довольна, Андрюша, – однако из груди ее вновь вырвался тяжелый вздох, – мне бы, конечно, чтоб ты поменьше бегал по своим делам и побольше со мной был.
   Андрей Пантелеймонович смутился, решив, будто жена намекает на то, что они теперь все реже бывают близки. Его и самого это тревожило, но боязно было принимать разрекламированные препараты для повышения потенции. К тому же он считал, что Инга относится к тем женщинам, для которых секс занимает не главное место в жизни. Она никогда сама не проявляла инициативы, никогда по-настоящему не испытывала оргазма, но совершенно этим не тяготилась и всегда утверждала, что ей «и так хорошо». Поэтому до сих пор Андрей Пантелеймонович чувствовал себя довольно спокойно, и теперь, растерявшись, начал оправдываться:
   – Милая моя, скоро основное напряжение спадет, и я большую часть моего времени стану отдавать тебе. Главное, чтобы у нас в семье был мир. Понимаешь, Настя, – он серьезно посмотрел на дочь, – я не хочу, чтобы мы с тобой постоянно конфликтовали.
   – Я тоже не хочу этого, папа, – хмуро ответила она.
   – Ты сказала, что ты мне не веришь, и я решил быть с тобой полностью откровенным. Ты уже достаточно умная и взрослая, поэтому я скажу прямо: да, я настаиваю на твоем браке с Дональдом. А знаешь почему? Потому что он в тебя влюбился и хочет жениться, а его отец предлагает нам первую премию, если ты за него выйдешь. Миллиард долларов, ты это понимаешь?
   Настя изумленно взглянула на отца.
   – Папочка, – сказала она даже с некоторой жалостью в голосе, – ты извини еще раз за то, что я наговорила тебе, но с тобой действительно что-то странное. Мне выходить замуж, чтобы Лилькин холдинг получил миллиард?
   – Действительно, Андрюша, – лицо Инги выразило бесхитростное недоумение, – если б еще он нам с тобой предлагал эти деньги.
   Лицо Воскобейникова вспыхнуло от благородного негодования.
   – Не говорите ерунды вы обе! – с достоинством произнес он. – Я не коррупционер, не взяточник, я работаю, чтобы оправдать доверие тех, кто меня избрал! Эти деньги для умудского народа!
   Инга с испугом взглянула на мужа – в тех редких случаях, когда он сердился на нее, она сразу терялась, а умное слово «коррупционер» вообще выбило ее из колеи. Настя же насмешливо хмыкнула и пожала плечами.
   – Ты, папа, серьезно думаешь, что от этого миллиарда умудам что-то достанется, если он пойдет через руки Лили?
   – Конечно, она получит какую-то прибыль, и это законно, – подтвердил Андрей Пантелеймонович. – Это мы, честные политики, работаем ради наших идеалов и принципов, а бизнесмены, естественно, хотят иметь прибыль. К тому же Лиля – жена твоего брата, он тоже от этого выгадает.
   – Да Илье по фигу, что она там выгадает, он с ней жить не собирается, и ты это прекрасно знаешь, папа! Он любит Карину, у них сын.
   – Ну, это еще неизвестно – можно иметь несколько семей. Ты же сама говорила, что нравы нынче свободные. Тем не менее, законная жена – это законная жена. Если ты станешь законной женой миллиардера, то ты не прогадаешь. Подумай хотя бы о маме – ведь я не бизнесмен, я не оставлю ей после своей смерти никакого капитала, и когда меня не будет, то что вы с ней будете делать? Будете торговать на рынке, как ее подруга?
   – Папа, не надо крайностей.
   – Это не крайности, это реальность. Ты всегда все в жизни имела и не представляешь, что такое нужда. Хотя ты-то, может, и устроишься, а мама?
   – Андрюша, у тебя болит что-то, что ты вдруг о смерти-то заговорил? – встревожилась Инга. – Да откажись ты от этого депутатства, столько нервов – никакое здоровье не выдержит.
   – Правда, папа, жили мы нормально и жили, а как все это началось, так кошмар какой-то! Убийства, меня похитили, теперь ты еще за Дональда заставляешь выходить. Ну, друзья мы с ним, да, хороший мальчик. Но я его не люблю, понимаешь? Я знаю, что такое любовь!
   Взгляд Андрея Пантелеймоновича внезапно стал острым, как бритва.
   – И кто же он? Я имею в виду – тот человек, которого ты любишь?
   – Андрюша, кого она может любить? – возмутилась Инга. – Она только дома и в школе, больше нигде без меня и не бывает. Настенька у нас порядочная девочка.
   Он добродушно засмеялся.
   – Инга, родная моя, да девочки всегда влюбляются! В артистов, в соседей по парте, в знакомых своих родителей. Только надо понять, где игра, а где жизнь. Ну, Настенька, признайся своему папе, кто он – твой идеал, твой самый главный в жизни человек? Надеюсь, он достойный человек, вроде Антона Муромцева.
   Лицо Андрея Пантелеймоновича сморщилось и стало таким по-стариковски ласковым, что Насте неловко даже стало за тот бред, который он нес.
   – Папа, ну что ты, как маленький! Придумал себе какой-то мир, живешь в нем и сам в него веришь – идеалы, доверие избирателей. Да умудам на фиг эта клиника нужна, они сами себя лечат. С Доном мы просто друзья, я проживу и без его миллиардов. Я и фамилию его не знала, пока не появилась эта статья.
   Взгляд Воскобейникова мгновенно окаменел.
   – Хорошо, пусть так, и больше мы не будем об этом говорить. Завтра мы с мамой и с тобой поедем в дом Капри – нас пригласили на прием.
   – Да с какой стати я поеду – мне после этой статьи вообще неловко видеться с Доном.
   – Ты поедешь, потому что нас всех пригласил Бертрам Капри. Отказаться нельзя. Развлечешься с молодежью, посмотришь, как живут миллиардеры. Или ты боишься, что не выдержишь соблазна и примешь предложение Дональда? – тон его стал насмешливым.
   – В самом деле, Настенька, поехать-то можно, чего бояться? – робко заметила Инга. – Отдохнешь там – не замуж же, действительно. Раз пригласили, то неудобно.
   – Да ничего я не боюсь, – хмуро буркнула Настя. – Ладно, поеду, если вам так хочется. А сейчас мне это уже надоело, я спать хочу.
   Она легла, повернулась к стене и натянула на голову одеяло. Андрей Пантелеймонович поднялся и, сделав знак жене, молча увел ее из комнаты.
   – Подумай, что ей завтра надеть, – сказал он, когда они оказались в гостиной, – ходит постоянно в каком-то рванье, даже перед персоналом отеля стыдно – мы ведь не дома.
   – Ой, Андрюшенька, даже не знаю. Конечно, одежда у нее приличная с собой есть, но мы ведь не думали брать ее на приемы.
   – Просмотри проспекты местных магазинов и попроси Лилю, она договорится, и все доставят в отель.

   С самого утра Воскобейниковым доставили образцы одежды, которые Насте предстояло примерить. Наряды ей не понравились, и из-за этого у нее окончательно испортилось и без того скверное настроение. Она влезла в обтягивающее шелковое платье и заявила, что в этом и пойдет к Капри, а больше ничего примерять не станет.
   – Коротковато, – попробовала возразить Инга, – ноги выше колен голые, для приема неприлично.
   – Чихать, – мрачно буркнула Настя. – Если тебе не нравится – могу вообще не ехать.
   Инга испугалась.
   – Нет-нет, ничего, пусть.
   Улыбающиеся девушки унесли остальные платья, а вскоре явился мастер уложить Насте волосы. После того, как ее слегка подстригли и причесали, она сама себе неожиданно понравилась и, покрутившись перед большим трюмо, заметила:
   – А я очень даже ничего.
   – Ты у меня красавица! – со счастливой улыбкой сказала мать, и даже Андрей Пантелеймонович неожиданно ласково взглянул на дочь, когда они садились в машину, чтобы ехать на прием.
   Дом Капри стоял на холме, у подножия которого зеркальной гладью серебрилось озеро. Холл буквально ослепил Ингу своим великолепием. Хозяйка дома миссис Вирджиния Капри была необычайно приветлива с гостями. Она очаровательно улыбнулась Андрею Пантелеймоновичу и Насте, а Ингу и двух приехавших к ней подруг пригласила на свою половину – показать последние модели одежды, предложенные модельерами принадлежащего ей «Дома мод Капри». Элегантная молодая женщина, имя которой Инга сразу забыла, но постеснялась спрашивать, постоянно была с ней рядом – она свободно говорила по-русски и в любой момент готова была перевести русской гостье слова хозяйки.
   Сам Капри на некоторое время уединился в своем кабинете с Воскобейниковым и Кейвором, а сияющий Дональд подал Насте руку и повел ее в картинную галерею. Она не возражала – ей интересно было посмотреть одну из тех знаменитых коллекций Капри, в которые он, как писали газеты, вкладывал огромные деньги. К тому же ей хотелось поговорить с Дональдом наедине – в гостиной, где толпился народ, разговаривать было неловко.
   – Я рад, что мы снова встретились, – говорил он, стоя перед прекрасным полотном кисти Гейнсборо, – когда ты позвонила и сказала, что мы больше не сможем увидеться, мир показался мне чернее ночи.
   – Дональд, – начала она, – я хотела тебе сказать…
   – Ничего не говори, пожалуйста, потом, – умоляюще произнес он и легко коснулся ладонью ее губ. – Потом, ладно? Давай сначала походим по дому.
   Они бродили среди картин около двух часов, и Настя, любившая хорошую живопись, увлеклась просмотром, на какое-то время забыв о своем желании поговорить. Однако, когда они по боковой лестнице спустились на веранду, она вновь сделала попытку.
   – Донни, я все же хотела – это важно…
   – Тс-с! Посмотри на озеро – какое оно гладкое и чистое. Где ты еще увидишь такую красоту? Давай помолчим и на пять минут обо всем забудем, а потом ты мне скажешь все, что захочешь.
   Неожиданно он обнял ее за плечи и крепко их стиснул. Настя, вздрогнув, попыталась высвободиться.
   – Дон, погоди, я же хотела…
   Договорить ей помешала появившаяся на веранде улыбающаяся горничная.
   – Простите, сэр. Мэм, – она повернулась к Насте, – мистер Капри просил вас на несколько минут подняться к нему в кабинет – он хочет с вами поговорить.
   – Со мной? Вы, наверное, ошибаетесь.
   Дональд немедленно опустил руку и посмотрел на Настю странным взглядом.
   – Иди, – сказал он, – а потом мы с тобой поговорим обо всем, что ты хотела.
   Растерянная Настя пошла следом за улыбающейся девушкой. По дороге она решила, что ее зовут по просьбе отца, который ждет в кабинете хозяина дома, но, едва переступив порог, увидела, что Бертрам Капри в кабинете один. Он стоял у окна и, когда Настя вошла, медленно и лениво повернул голову – словно ему не хотелось отрывать взгляда от серебряной озерной глади.
   – Садись, – Капри указал ей на изящную софу у стены и сам опустился в кресло у стола, на котором находилась панель с разноцветными кнопками.
   Настя, осторожно присела на диванчик, сложила руки на коленях, не зная, куда их деть. От устремленного на нее взгляда стальных серых глаз ей стало неловко, и она начала усиленно разглядывать синюю шелковую бахрому.
   – Как тебе у нас понравилось, Анастасия? – спросил он.
   – У вас великолепно, сэр, – вежливо ответила она, подавив в себе желание накрутить на палец синие тонкие нити свисавших кисточек – дома мать всегда журила ее за испорченные таким образом скатерти и обивки диванов.
   Неожиданно миллиардер нажал какую-то кнопку и на огромном экране стоявшего у противоположной стены телевизора, возникло изображение – океанские волны, бьющиеся о скалистый берег. Потом появились высокие пальмы, уходящие в синее небо, и огромный дворец. Снова пальмы и теперь уже несколько дворцов, составляющих причудливую композицию. По широкому шоссе мчался автомобиль, а в синем небе, слегка покачивая крыльями, парил небольшой самолет. Потом по лесной просеке пронеслась кавалькада всадников, и внезапно на их пути встал огромный черный слон – Настя даже вскрикнула от восторга и ужаса. Слон, однако, повернулся и пошел своей дорогой, а всадники продолжили свой путь.
   – Это заповедник, – объяснил Капри, смещая изображение. – Я собрал на этом острове редчайшие породы животных, которые у себя на родине обречены на вымирание. Тапиры, уссурийские тигры, черные слоны. Заповедник занимает лишь небольшую часть острова Сен-Капри. Восточный берег ровный и песчаный, здесь на много километров тянутся пляжи – чистейший золотой песок. Параллельно им тянется линия отелей для отдыхающих – только очень богатые люди могут себе позволить отдых на острове Сен-Капри. В центре находятся увеселительные заведения – клубы, казино, концертные залы, парки с аттракционами – и несколько банков. На западе острова размещена резиденция моей семьи – здесь я и мои близкие останавливаемся, когда приезжаем на этот остров отдохнуть. Я владею несколькими такими островами, и каждый из них приносит баснословный доход. Попасть туда – заветная мечта многих, которую они вынашивают всю жизнь, – он выключил телевизор и, повернувшись к Насте, раздельно произнес: – Один из таких островов будет принадлежать вам с Дональдом, когда вы поженитесь.
   Настя подняла глаза и встретилась взглядом со смотревшим на нее в упор миллиардером.
   – Очень жаль, сэр, но разве мой папа не сказал вам? Я не могу выйти замуж за Дона.
   – И какова причина?
   Покраснев, она решительно выпалила:
   – Причина в том, что я люблю другого человека.
   Миллиардер с минуту холодно смотрел на нее, потом пожал плечами.
   – Твои чувства меня мало интересуют, маленькая леди. Мой сын хочет на тебе жениться, и он тебя получит – я ему это обещал.
   Настя негодующе взглянула на него и поднялась.
   – Я все сказала, сэр, и больше говорить не о чем. Пожалуйста, я хочу вернуться к родителям – нам, наверное, пора домой.
   – Сядь, – невозмутимо промолвил Капри. – Видишь ли, твой отец очень занятой человек. Час назад ему позвонили, и он вынужден был уехать. Твоя мать уехала вместе с ним, но они решили, что тебе будет приятно еще какое-то время погостить в нашем доме – ты так интересно проводила время с моим сыном, что они не стали тебя отвлекать.
   Настя почувствовала, что ноги у нее вдруг ослабли и подогнулись. Она упала обратно на софу, губы ее дрожали.
   – Мама… моя мама тоже уехала?
   Капри равнодушно кивнул.
   – Разумеется. Она знает, что ничего плохого с тобой здесь не случится. Они с твоим отцом позволили мне действовать в отношении тебя так, как я считаю нужным. И я говорю: ты станешь женой моего сына или… не выйдешь из этого дома вообще.
   Похолодев от ужаса, Настя уставилась на невозмутимое лицо сидевшего перед ней человека. Однако уже спустя минуту она пришла в себя и презрительно вскинула голову.
   – И что же вы обещали моему папе? Первую премию? За это он согласился оставить меня здесь, увезти маму и позволить вам давить на меня так, как вы захотите? За этот ваш дурацкий миллиард?
   Капри иронически усмехнулся.
   – Действительно, маленькая леди, что такое миллиард, когда речь идет о желании моего сына? Кстати, остров, которым ты будешь владеть вместе с Дональдом, приносит ежегодно от трех до четырех миллиардов дохода.
   – Я не хочу вашего острова! – вне себя закричала она. – Я не хочу ваших миллиардов! Если б вы действительно любили вашего сына, то стали бы ему другом! Вы не оставляли бы его в одиночестве с его мыслями и тоской. Вы слушали бы с ним музыку и разговаривали бы с ним, а не с его врачами! Они его лечат и от аутизма, и от шизофрении, но только не от одиночества! И зачем вы ему лжете, что его мать уехала и бросила его? Дональд прекрасно знает, что она погибла, он помнит взрыв и даже знает, кого вы покрываете, когда утверждаете, что это несчастный случай!
   Лицо миллиардера превратилось в белую маску. Он поднялся и, подойдя к окну, встал спиной к Насте, молча глядя на озеро. Плечи его вздрагивали, и Насте вдруг показалось, что он плачет. Это ее испугало.
   – Простите меня, – с искренним раскаянием в голосе произнесла она, – я не должна была этого говорить – не имела права. Я…
   Капри резко повернулся с таким странным выражением на лице, что внутри у Насти все похолодело, и она запнулась, забыв, что хотела сказать.
   – Так-так, – процедил он и внезапно рассмеялся каким-то коротким и страшным смехом, – вот, что он тебе, оказывается, рассказал!
   – Так ведь мы друзья. Наверно, конечно, я не имела права…
   – Очень интересно, – вытащив из портсигара сигарету, Капри щелкнул зажигалкой и, затянувшись, вернулся на свое место. – И кому ты еще об этом рассказывала? – спросил он ничего не выражающим тоном.
   Настя возмущенно вскинула голову.
   – Я не выдаю секретов своих друзей, сэр. Я вам сказала потому, что вы и так все знаете, но и этого не следовало делать – просто я очень расстроилась, что меня здесь бросили, и мама уехала не попрощавшись.
   – Понятно, – он затушил сигарету, оставив ее в пепельнице. – Тем не менее, маленькая леди, вы владеете информацией, которой вам не следовало бы владеть.
   Неожиданно она повеселела и широко улыбнулась.
   – Теперь вы меня, конечно, убьете, да?
   – А ты этого очень хочешь? – он саркастически поднял брови, и в его холодном взгляде мелькнула насмешка.
   – Да не то, чтобы очень, но это еще не самое страшное. Меня, знаете ли, сэр, в этом году столько раз пытались убить, что я уже привыкла.
   Миллиардер с внезапным интересом поднял брови.
   – А что же тогда самое страшное, по твоему мнению?
   – Вы хотите выведать, чем можно напугать глупую маленькую девочку? Не пытайтесь, сэр, самое страшное в своей жизни я уже пережила, и больше ничего не боюсь.
   – Похвально видеть столь мужественную юную леди, – кивнул он, – однако ты не знаешь, что может ждать тебя впереди, если ты будешь упрямиться.
   Неожиданно Настя печально и светло улыбнулась, отчего лицо ее стало совсем взрослым и удивительно мудрым.
   – Сэр, – сказала она с иронией, – вы имеете в виду, что придумаете для меня новую оригинальную пытку? Не пытайтесь, – ее голос зазвенел, – у меня на глазах терзали человека, я видела страдания и смерть людей, но не смогла им помочь – есть ли пытка страшнее? Теперь я железная, меня не проймешь.
   Снова вытащив портсигар, Капри сунул в рот сигарету, но вдруг спохватился:
   – Прости, я забыл спросить: ты куришь?
   – Нет, сэр, благодарю.
   – Тебя так глубоко волнуют чужие страдания, – сказал он, затянувшись, – так почему тогда ты не хочешь пожалеть моего сына? Ты ведь знаешь, как он страдает, и как страдаю я.
   – Сэр, – мягко ответила Настя, – я не люблю, когда меня к чему-то принуждают, но я понимаю ваши чувства. То, что вы делаете, вы делаете из любви к сыну, – она с горечью добавила: – Я счастлива была бы, если б мой отец хоть вполовину любил меня так.
   Неожиданно миллиардер смутился.
   – Твои родители не хотят тебе ничего плохого. Твой отец полагает, что ты еще слишком молода и не понимаешь всех преимуществ, которые сулит этот брак.
   – А вы ему уже отдали этот идиотский миллиард?
   – Премия выплачивается постепенно, – объяснил он, – по мере строительства объекта. В акционерную компанию, которая руководит работой и использует эти деньги, назначается мой представитель – он следит за тем, чтобы средства расходовались по назначению, и чтобы не было злоупотреблений. Через два-три дня будет объявлен итог конкурса. Я обещал твоему отцу первую премию, и он ее получит.
   – И зря. Я вам не советую этого делать, потому что я не выйду за Дональда.
   – Это уже не подлежит обсуждению, – мягко ответил Капри. – Мой сын желает этого брака и, к тому же, он слишком много доверил тебе. Ты выйдешь из этого дома, только став законной женой Дональда Капри. Я понимаю, что ты не терпишь принуждения, но другого выхода у тебя нет. Завтра нотариус составит брачный контракт, и в мэрии зарегистрируют ваш брак.
   Настя возмущенно вскочила на ноги.
   – Не имеете права! Я кричать буду, да я… я у вас тут сейчас вообще все расколочу!
   Схватив стоявшую на столе статуэтку, она размахнулась и изо всех сил запустила ею в окно. Стекло зазвенело, но выдержало. Капри виновато развел руками.
   – Можешь кинуть что-нибудь еще, но стекла у меня в доме имеют повышенную прочность, я заранее предупреждаю. Есть еще зеркало – пожалуйста, к твоим услугам.
   – Ну вас к дьяволу, – сердито сказала она, садясь обратно. – Ничего у вас не получится. Я – свободная гражданка России, а брак по принуждению вообще незаконен.
   – А ты докажи, что он совершен по принуждению. Ты несовершеннолетняя, а твои родители уже дали согласие на брак в письменном виде. Есть даже справка о том, что ты беременна – после газетной шумихи в мэрии даже не возникнет никаких сомнений.
   – Да вы с ума сошли, Швейцария – свободная страна, и я подниму в мэрии такой шум, что все журналисты сбегутся!
   Капри удовлетворенно кивнул.
   – Твой отец предупреждал, что ты любишь обращаться к папарацци. Поэтому сразу предупреждаю: бракосочетание совершится очень тихо – ни одного представителя прессы не будет, и в мэрии уже предупреждены на этот счет. Если каприз Дональда продлится, то мы позже торжественно отпразднуем вашу свадьбу. Кстати, если ты завтра начнешь скандалить в мэрии, мы уже нашли похожую на тебя девушку, и она тебя заменит, а твои родители засвидетельствуют подпись.
   Настя слегка оторопела.
   – Да это идиотизм какой-то, – заметила она даже не очень сердито, – вы ерунду какую-то делаете, и зачем? Донни – очень умный и тонкий человек, только он очень одинок и нуждается в друзьях. Я рада быть ему другом, но к чему этот брак?
   – Если б мой сын сказал, что нуждается в друзьях, – высокомерно возразил миллиардер, – у него были бы тысячи друзей. Но он не сказал, что ему нужны друзья, ему нужна ты, и он тебя получит.
   – Я люблю другого!
   – Я уже сказал, что твои чувства меня не волнуют. Твой отец говорил о каких-то вздорных детских фантазиях, но они никому неинтересны. Сам он считает, что это связано с тем, что тебе дали слишком строгое воспитание. Современные девушки получают удовольствие от секса и мало думают о чувствах, а в браке ищут практическую выгоду.
   – А я не стану заниматься сексом с человеком, которого не люблю, поймите вы это! – процедила она сквозь зубы.
   Бертрам Капри рассмеялся своим отрывистым лающим смехом.
   – Это уж ваши с Дональдом проблемы – если ты будешь сопротивляться, а он захочет тебя изнасиловать, то я не стану возражать. Возможно, впрочем, что ему в первое время достаточно будет просто дружеских бесед с тобой – для секса в его распоряжении всегда есть пара девиц. Если через какое-то время Дональд решит тебя оставить, то ваш брак будет тихо расторгнут, и ты получишь солидную компенсацию – мы с твоими родителями обговорим ее размер в брачном контракте. А теперь ты можешь увидеть своего жениха – возможно, вам захочется поговорить о завтрашнем бракосочетании, – он нажал кнопку и сказал: – Донни, сынок, зайди ко мне в кабинет, если ты хочешь побеседовать со своей невестой.
   Настя не поднялась навстречу Дональду – она сидела, исподлобья глядя на смущенно стоявшего перед ней юношу. Бертрам Капри отошел к окну и издали наблюдал за молодыми людьми.
   – Настья, – с болью в голосе спросил Дональд, – ты сердишься?
   – Я думала, мы друзья, Донни! Нам было так хорошо дружить, ты столько мне рассказывал, ты научил меня слушать Брамса и Вивальди. Я считала тебя таким умным – ты читаешь о линейных операторах, а ведь это проходят только в университете! Так неужели ты не видишь, что этот брак – нелепость? Я не хочу выходить за тебя замуж, я хочу вернуться домой в Москву!
   Лицо Дональда выразило сильное смущение.
   – Я не смогу без тебя жить, Настья, я просто умру! – печально ответил он. – Мы поженимся, а дальше пусть будет, как ты хочешь. Мы уедем в Москву – мне все равно, где жить. Я хочу только всегда быть рядом с тобой. Помнишь ту детскую сказку про льва и собачку, которую ты мне один раз рассказала? Ее написал ваш Толстой. Я как тот лев – мне никто не нужен, кроме тебя.
   – Извини Донни, – возразила она, невольно тронутая его словами, но не желая поддаваться чувству жалости, – но ведь я не собачка, а брак – это не только быть рядом. Брак – это семья, секс, а я еще только учусь в школе и совсем этого не хочу.
   Дональд немедленно согласился:
   – Хорошо, я куплю большой дом в Москве, и мы будем жить на разных этажах. Мы не будем заниматься сексом, пока ты этого сама не захочешь.
   – Да что ж это такое, а если я не хочу? – разозлилась она. – Я не хочу за тебя замуж, я скандал устрою!
   Бертрам Капри оторвался от окна и сказал:
   – Донни, сынок, хочу тебя предупредить, что в Москве мне будет труднее контролировать все шаги твоей молодой жены. Если она захочет затеять скандал по поводу вашего брака, то мне придется покупать многих, чтобы ее утихомирить. Впрочем, как хочешь, но я бы тебе посоветовал держать ее здесь – ее отец, кстати, советует то же самое.
   Дональд взглянул на побледневшую Настю.
   – Настья, если я выполню твое желание и отвезу тебя в Москву, ты обещаешь не поднимать скандала? Даешь слово?
   – А что мне остается? – она угрюмо пожала плечами. – Даю слово. Но только я в этом твоем доме все стулья переломаю!
   – Мне достаточно ее слова, – сказал Дональд отцу и вновь повернулся к Насте. – Мебель можешь ломать, сколько угодно. Я буду счастлив покупать тебе каждый день хоть сотню стульев.
   Настя возмущенно пожала плечами.
   – Вы еще с меня же потребовали слова! После того, как поступили со мной!
   Бертрам Капри усмехнулся.
   – Ты сама сказала, что тебе ничего больше не остается. Впрочем, твои родители и родственники вряд ли позволят тебе его нарушить – миллиард будет выплачиваться им постепенно, и в любой момент можно будет прервать поступления, заявив, что средства используются не по назначению. Раз Дональд решил заняться делами, то думаю, что он и будет все это контролировать.
   – Я, папа?
   – Естественно, я дам тебе помощника, но ты лично будешь присутствовать на всех их собраниях акционеров и в любой момент сможешь потребовать у них полный отчет. Не волнуйся, там всегда будет к чему придраться – русские не могут не воровать.
   – Хорошо, папа, – кивнул Дональд, – я займусь делами. Да, я решил – я не буду поступать в Оксфорд, я этот год посвящу изучению русского языка и поступлю в московский университет.
   Старый Капри поморщился.
   – Разве в России можно получить нормальное образование, сынок?
   – Наша наука – лучшая в мире! – сердито буркнула Настя.
   Дональд мягко возразил отцу.
   – В Интернете попадаются интересные работы русских, папа.
   – Хорошо, делай, как хочешь, сынок, – согласился миллиардер и повернулся к Насте: – Надеюсь, ты поняла, что спорить нет смысла? Скажи сразу, ты будешь завтра вести себя тихо или мне стоит принять меры предосторожности?
   – Я не думала, что здесь, в центре Европы, может твориться подобное беззаконие!
   – Дорогая невестка, – старик наставительно поднял палец, – чиновника, полицейского, репортера и даже министра можно купить, где угодно. В Европе это чуть дороже – только и всего.
   – Папа, – упрекнул Дональд, – Настья подумает, что ты преступник.
   – Я благотворитель, сынок, – усмехнулся миллиардер, – жертвую муниципалитету на строительство больниц и школ, детям полицейских и чиновников даю стипендии. За это меня все любят, но это, конечно, мелочь по сравнению с тем, что я даю русским за твою невесту.
   – А вы не боитесь, что ваши денежки – тю-тю? – злорадно поинтересовалась Настя.
   Бертрам Капри добродушно махнул рукой.
   – Я никогда ничего не инвестирую в Россию, это совершенно бесполезно – черная дыра. Все разворуют, растащат и разбегутся в разные стороны. Эти деньги я плачу им за тебя, но если ты попробуешь что-то выкинуть, – голос его вдруг посуровел, – то я прекращу выплаты и взыщу все, что было выплачено – до последнего цента. От Бертрама Капри не скроешься, я расправлюсь с ними со всеми, а с твоим отцом – самым первым. Ты поняла?
   – Не надо меня запугивать, – окрысилась Настя, – вы все сказали?
   Миллиардер засмеялся и потрепал ее по плечу.
   – Все, маленькая русская леди. До встречи завтра – в мэрии. Дональд проводит тебя в твою комнату, – неожиданно он с усмешкой нарочито мрачно взглянул на сына: – Донни, сынок, возможно, она завтра будет сговорчивей, если ты сегодня же ночью вступишь в свои супружеские права, как ты считаешь?
   Дональд поспешил успокоить побледневшую Настю:
   – Папа шутит, я никогда не сделаю ничего против твоей воли, Настья. Не пугай ее, папа, она сделает все, как надо.
   – Ну-ну! Думаю, она достаточно умна и понимает, что следует быть послушной и зря не искушать судьбу, – проворчал миллиардер и потянулся за портсигаром.
   Дональд неожиданно улыбнулся, и его отец даже слегка вздрогнул – он впервые видел такую ясную и светлую улыбку сына.
   – Спасибо за все, папа, я тебя очень люблю.
   Настя молчала, чувствуя себя раздавленной и уничтоженной. Дональд взял ее руку и медленно поднес к губам, глядя на отца полным безмерного счастья взглядом.

   В это время Андрей Пантелеймонович лежал у себя в номере и думал – думал о том, что хорошо было бы бросить все на свете и жить вдвоем с Ингой в маленькой двухкомнатной квартирке где-нибудь, например, в Бутово. Через год ему шестьдесят, и вполне можно уйти на пенсию. Только будет ли Инга любить его таким – старым, поникшим и… так страшно обманувшим ее много лет назад. Она ведь еще молода, она сможет родить ребенка… от любого другого мужчины. А Лилиана и Гордеев все знают, они держат его в руках. И он должен иметь против них оружие – этот миллиард. Нет, нельзя ему на пенсию!
   Внезапно у него мучительно разболелась голова. Жутко ломило виски, ныл затылок, и где-то в отдаленном уголке сознания вертелась мысль, что все это зря – все, что он делал в своей жизни.

Глава одиннадцатая

   Небольшой самолет частной авиакомпании завершил свой рейс. По трапу один за другим спустились пятеро мужчин. Лицо и фигура каждого из них были отчетливо видны на экране монитора, за которым сидели двое – человек с лицом, наполовину скрытым черными очками, и высокий шатен с волнистыми волосами.
   Они внимательно наблюдали, как гостей встретил у трапа приятной наружности юноша в костюме спортивного типа и с отменной любезностью предложил разместиться в двух ожидавших их автомобилях.
   – Итак, что мы имеем на каждого из них, Рави? – спросил человек в черных очках, поворачивая лицо к сидевшему рядом шатену.
   Тот пробежался пальцами по клавиатуре компьютера и удовлетворенно кивнул.
   – Есть.
   На экране крупным планом возникло лицо одного из пятерых прибывших мужчин, и механический голос равнодушно произнес:
   «Арчибальд Кейн, американец, уроженец Чикаго, пятьдесят семь лет. С семидесятого года сотрудник ЦРУ, в течение десяти лет работал в странах Ближнего Востока. В девяносто пятом внезапно исчез из поля зрения американских спецслужб, и до сих пор его местопребывание считается неизвестным. Имеет документы на имя Френсиса Лесли, британского подданного».
   Лицо американца исчезло, и теперь с экрана смотрели хитро прищуренные зеленоватые глаза. Золотистая бородка аккуратно обрамляла худое лицо с тонкими губами и крупным крючковатым носом. Компьютер с прежним безразличием сказал:
   «Леван Орбелиани, уроженец Кутаиси, сорок девять лет. Учился и жил в Москве с семнадцати лет, окончил Московский университет, юрист по образованию. С семьдесят пятого года сотрудник КГБ. В девяносто втором после развала СССР перебрался в Тбилиси и опубликовал свои мемуары, дискредитирующие многих российских и грузинских политиков, в том числе Эдуарда Шеварднадзе. В девяносто третьем принимал участие в гражданской войне в Грузии, сторонник бывшего президента Гамсахурдиа. В девяносто четвертом, после убийства последнего, исчез из поля зрения российских и грузинских спецслужб. В левых газетах неоднократно высказывалось предположение, что Орбелиани был убит по приказу Эдуарда Шеварднадзе, однако пять лет спустя мелькнуло сообщение, что его видели в Лондоне в обществе одного из чеченских лидеров».
   Рыжеватая бородка Орбелиани исчезла, и его место на экране заняло тонкое лицо с красивыми голубыми глазами.
   «Юнус Азизов, уроженец Баку, пятьдесят один год. При рождении записан Юрием Андреевым, но его мать, овдовев, вторично вышла замуж за азербайджанца Аслана Азизова, который усыновил мальчика и дал ему свою фамилию, изменив имя на азербайджанский лад. По образованию филолог, специалист по арабским языкам, окончил университет в Баку в семьдесят третьем году и сразу был направлен переводчиком в Александрию. В девяносто первом самолет, на котором Азизов, его жена и сын летели в Москву из Каира, потерпел аварию. Сам Азизов и его семья официально считаются погибшими».
   О четвертом, молодом человеке с узким смуглым лицом и черными глазами навыкате, компьютер скрипуче сообщил:
   «Марван Асад, уроженец Дамаска, тридцать лет, отец и дядя – совладельцы одной из крупнейших на Аравийском полуострове нефтяных компаний. По образованию химик, учился в Париже, позже работал в нефтяной компании. В девяносто седьмом примкнул к экстремистским группировкам».
   Информация о пятом из гостей в базе данных отсутствовала. Это был мужчина лет сорока пяти с очень смуглым лицом и блестящими темными глазами. Черные очки сидевшего за компьютером человека пристально вглядывались в изображение на экране – нос клювом, чуть вывернутые наружу полные губы, – потом он недовольно заметил:
   – Что ж, Рави, я думаю, нашим информационным службам еще далеко до совершенства. Тем не менее, мы имеем представление о людях, которые будут вести с нами переговоры.
   Рави почтительно наклонил голову, автоматически пригладив волосы.
   – Да, сэр. Кто с нашей стороны будет с ними разговаривать, вы уже решили?
   Шеф кивнул.
   – Разумеется, с клиентами подобного ранга может разговаривать только мой личный представитель, поэтому переговоры поведете вы. Думаю, стоит продемонстрировать им все наши возможности – они должны убедиться в том, что мы способны выполнить любую, поставленную клиентами задачу. Не бойтесь перегнуть палку – они должны понять, что у них нет выбора.
   Рави улыбнулся и провел ладонью по волосам.
   – Думаю, сэр, у них не возникнет и тени сомнения.

   С гостями он встретился спустя два часа после их прибытия. Они ожидали его в отеле, в большом, богато отделанном кабинете, специально предназначенном для проведения подобных переговоров. Арчибальд Кейн, называвший себя Фрэнком Лесли, с улыбкой поднялся навстречу вошедшему Рави – два месяца назад они встречались в Европе, но тогда высказывания обоих были весьма осторожны, и вопрос обсуждался абстрактно, в общих чертах.
   – Я рад вновь вас видеть, мистер Рави, – сказал Лесли-Кейн, – разрешите представить вам господ, которые уполномочены вместе со мной обсудить интересующий нас всех вопрос.
   Он с невозмутимым видом представил своих спутников. Смуглолицего человека, информация о котором отсутствовала в базе данных, Кейн назвал старшим братом Марвана Асада – Хусейном Асадом. Рави было доподлинно известно, что Марван – единственный сын нефтяного магната, тем не менее, он любезно поклонился.
   – Я рад, господа, видеть вас здесь. Мне приятно, что вы, по достоинству оценили возможности нашей компании и решили прибегнуть к нашим услугам.
   – Мистер Рави, – с легкой усмешкой возразил «Хусейн Асад», – мы никогда не сомневались в ваших возможностях и вашем профессионализме. Мы опасались лишь, что наши крайние политические убеждения окажутся препятствием к нашему союзу.
   Лицо Рави оставалось невозмутимым.
   – Мистер Асад, – ответил он, – политика нас интересует лишь в той мере, в какой она может повлиять на успех дела, а взгляды наших клиентов нас не интересуют, мы глубоко аполитичны. Главное – выполнить заказ и соблюсти интересы клиента, а политическая подоплека нам безразлична. Не хвастаясь, скажу, что будь на то воля заказчика, мы взорвем Пентагон или сравняем с землей Кремль – возможности для этого у нас есть.
   Во внезапно сузившихся глазах смуглолицего мелькнула молния.
   – Это серьезное заявление, господин Рави, но оно несколько абстрактно, а мы хотели бы получить более конкретное представление о ваших возможностях.
   Равви вежливо улыбнулся.
   – Обычно мы не посвящаем клиентов в подробности нашей работы, мистер Асад. Скажу лишь, что мы придаем все большее значение человеческому фактору, и это сводит вероятность неудачи практически к нулю.
   «Хусейн Асад» переглянулся с Кейном, и тот чуть наклонился вперед, хищно шевельнув ноздрями.
   – Мистер Рави, учитывая масштаб данной работы, нам хотелось бы получить более конкретную информацию. Что вы имеете в виду, говоря о человеческом факторе?
   Рави развел руками, всем своим видом показывая, что воля клиента для него закон.
   – Я готов пояснить, господа. Мы полагаем, что намного проще уничтожить объект, если воспользоваться услугами «смертников». Самый простой пример: «смертник», находясь рядом с президентом, в здании или в самолете, способен привести в действие спрятанное под одеждой взрывное устройство, и никто в целом мире не в силах его остановить. Сам самолет, управляемый «смертником» может стать грозным оружием, если направить его на определенную цель – это не раз доказывали пилоты во время войны. Они шли на смерть в состоянии аффекта, под влиянием захватившей их воображение великой идеи – что ж, такую идею можно вселить в разум любого человека.
   Леван Орбелиани, представленный Кейном как «мистер Мартини», чуть сморщился, с досадой поджав и без того тонкие губы.
   – Вы говорите о «зомби», мистер Рави, это не ново. Наши специалисты-психологи и психиатры тоже работали в этом направлении, но способ, как мы убедились, весьма ненадежен. Даже у добровольцев, которые прошли длительную подготовку, может в последний момент сработать природный инстинкт самосохранения, нарушив все планы. Тех же, кто находится в состоянии гипноза или под воздействием психотропных средств, легко распознать, и такой человек вряд ли попадет в окружение президента или на закрытый объект. Тем более, такой человек не в состоянии управлять самолетом.
   Рави кивнул.
   – Вы правы, сэр, совершенно правы. Именно поэтому мы полностью отказались от дорогостоящих и ненадежных методов психологической обработки исполнителей и применения наркотиков или других сильнодействующих химических препаратов.
   Глаза смуглолицего «Асада» блеснули.
   – Мы слышали об успехах ваших специалистов в области психохирургии, мистер Рави.
   – Наша цель – выполнить волю клиента и сделать это как можно лучше, – с улыбкой ответил тот. – В настоящий момент наши возможности практически неограниченны. Психохирургической операции может быть подвергнут любой – человек из охраны президента, пилот, на чьем самолете летит семья крупного бизнесмена, специалист-ученый, работающий на секретном объекте. Методы наших хирургов точны и хорошо отработаны, сама операция занимает считанные минуты и не требует трепанации черепа. Проходя медицинский осмотр у специалиста, человек может, сам об этом не подозревая, подвергнуться операции и быть ориентирован на выполнение конкретного задания. Недомогание, которое он после этого ощущает в течение нескольких недель, сродни тому, что испытывают после легкого сотрясения мозга. Оно проходит бесследно, а после этого пациент может вернуться к прежней жизни в кругу семьи, выполняя свою обычную работу. Изменения в его характере и поведении практически незаметны, профессионализм не утрачивается. Посмотрите на этого человека – он включил компьютер, и на экране появилось лицо мужчины с зачесанными назад темно-русыми волосами и скрывавшей глаза черной полосой, идущей поперек лица. – Это прекрасный семьянин, известный ученый, который читает лекции в университете и работает в солидной компании, выполняя работу, требующую самой высокой квалификации. Ни жена, ни дети, ни коллеги не догадываются, что по первому нашему требованию он сообщит нам любую секретную информацию, взорвет свою лабораторию, а в случае необходимости пойдет на смерть. В отличие от ваших «зомби» его не остановят никакие страхи или сомнения.
   Молодой Марван Асад нетерпеливо воскликнул:
   – Мистер Рави, прежде, чем мы заключим наше соглашение, нам хотелось бы убедиться в реальных результатах!
   Рави кивнул, и на экране появилось юное девичье лицо, обрамленное темными волосами. В отличие от мужчины, глаза ее были открыты и смотрели на мир с выражением грусти и некоторого любопытства.
   – Эта девушка уже выполнила свое назначение. Она была неплохой виолончелисткой, играла в оркестре и имела немало почитателей своего таланта. Одним из них был человек, который мешал нашим клиентам. Он был большим любителем классической музыки и не пропускал ни одного концерта. Однажды во время антракта, когда оркестранты настраивали инструменты, она зашла к нему в ложу, опоясанная поясом, начиненным взрывчаткой, и нажала кнопку. Возможно, господа, вы читали об этом в газетах. А вот этот человек, – перед ними возникло мужское лицо восточного типа, – работал в сверхсекретной лаборатории, создающей биологическое оружие. Вам, наверное, известно о микробе, переваривающем нефть? Так вот, таких генетически созданных противовещественных агентов – гамасов – великое множество. Наш агент сумел передать их в наши руки, но при этом ему пришлось пожертвовать своей жизнью – вынести бактерии можно было только в собственном теле. Зато мы получили оружие, которое позволило вызвать крупную экологическую катастрофу – ведь гамасы способны за короткий срок разрушить любой материал и вывести из строя самую мощную систему защиты. В результате наш клиент обошел на выборах своего соперника – тот отвечал за систему безопасности.
   – И все же, наша задача представляется более глобальной, – настаивал Леван Орбелиани, – поэтому я повторяю: мы желаем знать все подробности предстоящей операции.
   Рави ответил учтиво, но твердо:
   – Сэр, я повторяю: в подробности операции мы никогда не посвящаем клиентов. Нам доверяют правительства и спецслужбы самых разных стран – в конце концов, все постепенно начинают понимать, что любую работу должны делать профи. Вот вам хороший пример: если бы подполковник доверил провести акцию со взрывами домов в России нам, а не умственно ограниченному Патрушеву, то сотрудники ФСБ не опозорились бы так в Рязани. Им не пришлось бы безрезультатно искать пресловутый «чеченский след» – в наших силах сделать исполнителями людей любой национальности. Представьте себе вооруженный отряд чеченцев-исполнителей в центре Москвы! Отряд, который захватывает здания, школы, заложников, расстреливает людей! Или отряд исламских экстремистов-пилотов, сбрасывающих бомбы на Пентагон! Какой отличный предлог для того, чтобы склонить в свою пользу общественное мнение или начать войну! И не нужно искать пресловутый след – все, как на ладони!
   Орбелиани тонко улыбнулся и покачал головой.
   – Вы нарисовали великолепную картину, сэр! Думаю, когда подполковник станет президентом, он не преминет воспользоваться вашими услугами. И все же мы хотели бы более конкретной информации, касающейся нашего дела.
   – Что ж, господа, если мои слова вас не убедили, и вы хотите еще более веских доказательств наших возможностей, то я вам их представлю. Прошу вас, следуйте за мной.
   Два автомобиля, проехав по извилистой горной тропе, остановились на широком заасфальтированном плато. Отсюда, как на ладони, видно было летное поле. Рави гостеприимным жестом предложил своим спутникам взглянуть на тянувшуюся светлой лентой взлетную полосу.
   – Господа, вы узнали самолет, который готовится к взлету?
   Марван Асад вгляделся в казавшуюся серебряной игрушкой машину и неожиданно вскрикнул:
   – Мой самолет!
   Выхватив из кармана сотовый телефон, он начал лихорадочно нажимать кнопки. Остальные гости столпились вокруг него, лица их выражали тревогу и растерянность.
   – Что это значит, мистер Рави? – резко спросил Арчибальд Кейн.
   Рави изобразил удивление.
   – В чем дело, господа? Вы хотели убедиться в наших реальных возможностях, и я иду навстречу вашей просьбе. Оставьте ваш телефон в покое, господин Асад, в пределах нашего острова связь на используемых вами частотах невозможна.
   Арчибальд Кейн, сверля Рави острым взглядом, медленно проговорил:
   – Наш пилот не имел права поднимать машину в воздух без моего приказа.
   – Понимаю. Но, повторяю, господа, это всего лишь демонстрация. Помните, господин Асад, – Рави повернулся к Марвану, – что ваш личный пилот Эдди О’Коннор, который сейчас возглавляет экипаж, в сентябре совершал кругосветное путешествие со своей невестой Делией Кент? Они, в частности, посетили города Японии, Китая, Сибири, Москву, Париж, Мадрид. Возможно, вам неизвестно, что в сибирском городе Умудске они попали в небольшую аварию. У О’Коннора диагностировали легкое сотрясение мозга, но он не сообщил об этом из боязни, что его отстранят от полетов – тем более, что все симптомы вскоре полностью исчезли. В действительности же его подвергли психохирургической операции. Смотрите внимательно, господа, в настоящую минуту пилот Эдди О’Коннор, вопреки всем полученным им ранее приказаниям, поднял самолет в воздух – таково было мое распоряжение.
   Марван Асад, переглянувшись с остальными, поспешно сказал:
   – Что ж, мистер Рави, это более, чем наглядно, если учесть, что мы все хорошо знаем исполнительность О’Коннора. Теперь же, будьте добры, отдайте приказ экипажу вернуться на землю.
   Рави покачал головой.
   – Нет, господа, демонстрация будет доведена до конца. Видите ту гору – на западе острова? Итак, я во всех подробностях объясню, что произойдет дальше. Полчаса самолет будет кружить над островом, но ровно в шестнадцать часов Эдди О’Коннор направит воздушное судно к горе, и самолет врежется в ее вершину. Прошу вас, засеките время, господа, и следите.
   Рванувшись вперед, Марван вцепился в воротник Рави.
   – Вы сошли с ума! Прекратите это немедленно, слышите?! Это мой самолет, а Эдди – мой близкий друг, мы учились вместе в колледже!
   – Не тревожьтесь, господин Асад. Мы сожалеем, что приходится лишать вас вашей собственности, но после того, как вы окончательно уверитесь в наших возможностях, все самолеты острова будут предоставлены к вашим услугам.
   – Но…
   Смуглолицый «Хусейн Асад», шагнув вперед, властно положил руку на плечо Марвана.
   – Спокойно, брат! Возможно, что господин Рави и прав – пусть будет так. Опасно было бы доверять пилоту, который уже не хозяин самому себе.
   Руки Марвана бессильно упали вниз и повисли вдоль туловища. Рави спокойно поправил воротник и доброжелательно улыбнулся. Взгляды всех присутствующих теперь устремились в небо, неотрывно следя за серебристой машиной, а та все кружила и кружила в воздухе, приближаясь к роковой вершине. Марван, закатив глаза, бормотал молитву. Он, казалось, не видел вспышки, озарившей небо в тот момент, когда самолет врезался в вершину, и продолжал бормотать. Смуглолицый жадно наблюдал за происходящим, глаза его горели, толстые губы были плотно сжаты.
   – Так я убедил вас, господа? – поинтересовался Рави, окинув взглядом молчавших в оцепенении гостей.
   Орбелиани достал платок и вытер лицо. Кейн криво усмехнулся.
   – Лучшего доказательства нельзя было и придумать – жестоко, но наглядно. Мое мнение склоняется в вашу пользу, господин Рави. Думаю, что нам нужно немного посовещаться, и тогда мы дадим окончательный ответ. Никто не возражает, господа? – он оглядел остальных гостей – никто не возражал.
   Через час, когда соглашение было скреплено подписями представителей обеих сторон, и со всеми формальностями покончили, Рави, откинувшись в кресле, улыбнулся и слегка кивнул – он знал, что шеф наблюдает за происходящим из своего кабинета с экрана монитора. После этого человек в черных очках выключил телевизор, нажал кнопку вызова секретаря и отрывисто спросил у вошедшего мужчины:
   – Чемия уже здесь?
   – Они с Васнером прибыли на остров два часа назад, сэр. – Я хочу ее видеть немедленно. Васнер мне пока не нужен.
   Когда Маргарита подходила к кабинету шефа, лицо ее было желтовато-бледным.
   – Сэр, мадам Чемия здесь, – доложил секретарь. Он почтительно отступил, пропустив ее в кабинет, и сразу же удалился, плотно прикрыв за собой дверь. Человек в черных очках поднялся навстречу гостье и сжал ее руку.
   – Рад вновь видеть вас, мадам. Надеюсь, полет вас не утомил?
   – Все в порядке, сэр.
   Опустившись в указанное им кресло, она сидела с холодным и несколько отрешенным выражением лица, пытаясь ни о чем не думать. Мелькнула мысль, что вряд ли ее собеседник может заметить беременность – фигура пока не изменилась, и прямой строгий костюм сидит хорошо. Счастье, что в последнее время ее окружают одни мужчины – если правильно одеваться, они могут и до девятого месяца ничего не заметить.
   – Рад слышать, что ваша сестра и ее сын хорошо себя чувствуют, – любезно сказал шеф, желая ее приободрить.
   – Благодарю вас, сэр, – механически ответила она.
   – Я имею подробную информацию о последних результатах вашей работы, мадам, они блестящи. Все пациенты после проведенных операций прошли курс реабилитации и вернулись к своим семьям. Все они находятся под скрытым контролем наших наблюдателей, у большинства из них ритм жизни практически не изменился, но вы в своем отчете указываете, что в одном случае отмечено существенное отклонение. Не могли бы вы высказать свое профессиональное суждение по этому поводу?
   – Речь идет об эстрадном певце Валентайне Кинге из Канзаса, сэр. Придерживался нетрадиционной сексуальной ориентации, имел продолжительную связь со своим импресарио Ником Крамером. В последние два года оба серьезно увлеклись учением ламаизма и в сентябре посетили Тибет, Непал и Бурятию, где проживают последователи этой религии. Во время поездки произошел несчастный случай, во время которого Кинг получил легкую травму черепа. Он был доставлен к нам и подвергнут операции, затронувшей миндалевидный комплекс и гиппокамп. После двухнедельного курса реабилитации вернулся к ожидавшему его Крамеру. Сразу же по возвращении в отношениях между приятелями наступил резкий перелом. Кинг стал невероятно груб, заявил, что из-за болезни собирается разорвать несколько контрактов и отказаться от запланированных концертов. Буквально через два дня после его возвращения между ним и Крамером произошла крупная ссора. После этого Крамер уехал в Майами, а Кинг вернулся в Канзас и по полученной нами информации сделал ряд настойчивых попыток связаться с бывшей женой и дочерью – Мэри Кинг подала на развод пятнадцать лет назад, узнав, что муж изменяет ей с мужчинами. Ламаизмом он совершенно перестал интересоваться и в настоящее время полностью отгородился от всех друзей и знакомых, проводя дни за чтением классиков английской и американской литературы. По нашим данным его любимым писателем теперь является Теодор Драйзер.
   Шеф слушал ее доклад с нескрываемым интересом, барабаня пальцами по столу.
   – Такое резкое изменение личности довольно необычно, насколько я понял. Как вы считаете, мадам, с чем это может быть связано?
   – Я уже не раз указывала, сэр: операции, затрагивающие миндалевидный комплекс и гиппокамп, приводят к стиранию творческой индивидуальности личности, утрате чувства юмора и прочих ярких особенностей индивидуума. Если именно они определяют характер человека и формируют его личность, то изменения после операции весьма существенны. Однако это довольно редкий случай. В основном близкие отмечают у прооперированных лишь более спокойное поведение и некоторую обидчивость при дружеском подшучивании.
   – Насколько я знаю, в сентябре и октябре вы работали со специалистами высоких квалификаций – конструкторами, программистами, авиапилотами, профессорами университетов. Все они продолжают работать, не утратив своих профессиональных навыков. Я искренне восхищен вашей работой, мадам, но хотел бы знать, кто из ваших коллег способен оперировать на столь же высоком уровне, что и вы?
   Вопрос застал Маргариту врасплох. Она пожала плечами и слегка замялась.
   – Агапов и Ривкович работают неплохо, сэр.
   – Да, я слышал о них, – с улыбкой подтвердил он. – Однако я также слышал, что после проведенных ими операций у пациентов наблюдается амнезия на некоторые отдельные эпизоды в прошлом, а у высококвалифицированных специалистов частично утрачиваются профессиональные навыки. Поэтому ту работу, которая предстоит вашей группе в ближайшее время, должны будете выполнить лично вы. Перед операцией все будущие пациенты пройдут тестирование у психологов, и вы сами определите, кто из них больше всего подходит для наших целей. Эти люди после операции должны вести обычную жизнь, но всегда быть готовыми выполнить наше требование.
   Маргарита подняла глаза и пристально посмотрела в непроницаемые черные стекла.
   – Я хочу знать, с какой целью проводится эта работа и каковы в будущем будут ваши требования к этим людям.
   Шеф ответил не сразу. Во время затянувшегося молчания черные очки пристально разглядывали Маргариту, и, наконец, он холодно произнес:
   – Странно, мадам, до сих пор вы никогда не задавали подобных вопросов. Вы просто работали, как того требует ваш контракт.
   Одно плечо ее судорожно дернулось.
   – Я устала, сэр, хотя работа всегда была смыслом моей жизни. Но теперь я спросила вас: для чего? А вы мне не отвечаете. Сегодня на моих глазах самолет внезапно потерял управление и врезался в горную вершину. Мне сообщили, что за штурвалом находился пилот Эдди О’Коннор. Эдди О’Коннора – я оперировала совсем недавно, в конце сентября. Это совпадение имен или….
   – Не понимаю, мадам, – тон шефа стал резким, – два года назад вы с Костенко спокойно демонстрировали нам ваших пациентов, которые, подойдя к краю пропасти, продолжали двигаться вперед – в бездну. С чем связана ваша нынешняя чрезмерная чувствительность?
   – Я плохо себя чувствую. Мне хотелось бы, по крайней мере, год провести с сестрой, забыв о работе. Думаю, что Агапов и Ривкович справятся без меня, а через год я опять смогу работать.
   Ее собеседник какое-то время молчал, потом спокойно ответил:
   – Вы сами понимаете, что это ребячество, мадам. Специалист вашего уровня не может не работать целый год, вы утратите профессиональные навыки.
   У нее невольно вырвалось:
   – Еще лучше, значит, больше я не буду работать.
   Лицо шефа мгновенно окаменело.
   – Вы очень умны и рассудительны, мадам, и я это высоко ценю. Вы можете в любой момент повидать вашу сестру, если захотите. Вы можете проконсультироваться с любым из светил мировой медицины, если плохо себя чувствуете. Однако прервать наше сотрудничество невозможно, и вы это знаете. Мне жаль, что приходится это вам напоминать.
   Маргарита устало откинулась назад и прикрыла глаза чуть припухшими веками.
   – Звучит, как угроза, – процедила она сквозь зубы. – Да, я это знаю. Я знаю, что если откажусь работать, то меня вряд ли выпустят отсюда живой. Но, главное, в ваших руках такой козырь, как моя сестра и ее сын.
   – Тогда я не понимаю, в чем дело, мадам, – уже мягче сказал он, поднявшись, прошелся по кабинету и остановился прямо перед ней. – В последний раз я видел вас в моем кабинете полгода назад. Вы были настроены весьма оптимистично, и даже речи не шло о прекращении нашего сотрудничества. Я всегда относился к вам с глубочайшим уважением, Маргарита, мне казалось, что мы – единомышленники. Что произошло?
   – Всему когда-то наступает предел, – сдавленно прошептала она, поднеся руку к горлу.
   Какое-то время он изучающе разглядывал ее, потом кивнул.
   – Вы действительно устали. Однако пути назад у вас уже нет, не стоит омрачать свою жизнь излишними сомнениями и рассуждениями. Сейчас мне нужно, чтобы вы работали, и вы будете работать. Идите.
   Маргарита поднялась и молча вышла. Она понимала, что сорвалась и вела себя глупейшим образом – ясней ясного, что они никогда не выпустят ее из своих лап. Выхода нет – речь идет о жизни Карины, Жоржика, Антона и… ее собственного будущего ребенка.
   У входа ждала машина, доставившая ее в отель. Дойдя до кровати, Рита упала лицом вниз и сразу почувствовала, что проваливается в черную яму. С губ рвалось имя Антона, но она усилием воли заставила себя очнуться и замолчать – здесь, где за каждым ее шагом велось наблюдение, это имя опасно было произнести даже шепотом. Пока никто не подозревает об их связи, и нельзя давать им в руки еще один козырь. Резко зазвонил телефон, и рука ее нащупала трубку.
   – Маргарита, – сказал Васнер, – я только что говорил с шефом, мы вылетаем обратно завтра утром, нам предстоит много работы. Машина придет в семь, будьте готовы. Однако, если вы устали или плохо себя чувствуете, мы можем отложить вылет, как скажете.
   Тон его был ласковым, почти отеческим, и от этого Маргарите стало вдвойне тошно.
   – Нет, – угрюмо буркнула она. – Завтра, так завтра.
   Васнер облегченно вздохнул – меньше всего ему хотелось лишний день торчать на острове. Он только что провел несколько малоприятных минут в кабинете шефа, который настойчиво допытывался, что явилось причиной столь пессимистичного настроения Чемия.
   – Вы должны следить за каждым ее шагом и знать малейшую причину ее недовольства. Именно вы отвечаете головой за ее душевное и физическое здоровье, вам это понятно?
   Черные очки угрожающе блеснули, и Васнер с величайшим трудом нашел в себе силы пролепетать:
   – Да, сэр.
   – Идите, – резко ответил шеф, – но знайте, что сегодня я вами очень недоволен. В ваших интересах, чтобы во второй раз этого не повторилось.
   Васнер вышел из кабинета, пятясь задом. Каждая его жилка тряслась мелкой дрожью – ему было прекрасно известно, что бывает с теми, кто вызывает недовольство шефа дважды. Как же он ненавидел эту высокомерную рыжую бабу, от которой зависела его жизнь! И которой он теперь говорил медовым, полным заботы голосом:
   – Если вам сегодня в течение дня что-то будет нужно, Маргарита, то скажите, и я немедленно распоряжусь.
   – Идите к черту! – буркнула она. – Мне нужно поменьше видеть вашу физиономию, и вы это прекрасно знаете.
   Васнер ответил ей почтительным смешком, но Маргарита его уже не услышала – она бросила трубку.

Глава двенадцатая

   Перед отъездом из Швейцарии Лилиана позвонила отцу в Лозанну и кротким голосом послушной девочки сказала:
   – Хотя тебе уже, конечно, известно о решении жюри, папа, но ты ведь всегда требовал, чтобы я лично докладывала тебе обо всем, что касается наших общих дел. Так что можешь меня поздравить – это намного больше того, на что мы все рассчитывали.
   Филев неопределенно хмыкнул.
   – М-да. Конечно, я в курсе – Андрей приезжал в Лозанну и лично поставил меня обо всем в известность. Я посоветовал ему – и тебе тоже советую – проявлять осторожность. Местные газеты пишут очень лаконично, но в одной французской газетенке проскользнула заметка пикантного содержания – относительно Насти и этого Дональда.
   – Хорошо, папа, мы будем соблюдать осторожность. Как мама?
   – Что я могу сказать? Жаль, что ты уже почти месяц в Швейцарии, а лишь в первый раз решила нам позвонить. Мама очень обижена.
   – Можно мне с ней поговорить?
   – Видишь ли…
   – Понятно, я плохая девочка и со мной не хотят разговаривать. Но, папа, согласись, что я тоже имела право обидеться после всего, что вы мне наговорили, когда я увозила Таню. Кстати, хочу сообщить, что у нее все хорошо, Илья в мое отсутствие заходил к ней, и они прекрасно поладили. Так что я была права – контакт отца с дочерью налаживается, и вы должны этому радоваться.
   – Да, Андрей нам это тоже сообщил. И, тем не менее, мы с мамой советуем тебе проявить осторожность. Так просто ничего не бывает.
   – Ладно тебе, папа! Причем тут осторожность, разве это не естественно, что отца тянет к дочери?
   – Мы с мамой прожили на свете достаточно долго и знаем, что у мужчин любовь к своему ребенку не вспыхивает так сразу. Он не проявлял никакого внимания к Тане, пока жил здесь, он ни разу за все эти годы не пожелал ее увидеть, а теперь вдруг…. Нет, этот тип себе на уме.
   – А я теперь тоже понимаю, – вне себя закричала Лиля, – я теперь прекрасно понимаю, что все это было из-за вас! Вы с мамой всегда старались вмешаться в нашу жизнь и все испортить! Ты и теперь на каждом шагу меня выслеживаешь – делаешь вид, что заботишься о моей безопасности, постоянно вокруг меня твои люди. Илье это никогда не нравилось. Все, теперь я сама о себе позабочусь, и дайте мне жить без вашей опеки, а то я вас скоро возненавижу!
   – Делай, как знаешь, – угрюмо ответил Филев. – Больше я не скажу ни слова, и, не волнуйся – моих людей рядом с тобой тоже больше не будет. Думаю, ты прекрасно можешь сама позаботиться о своей безопасности. Звони, когда возникнут проблемы по существу дела.
   – До свидания, папа, – уже спокойней отозвалась она, – сегодня мы вылетаем в Москву, вам с мамой счастливо оставаться.
   Их самолет прибыл в Москву довольно поздно, и домой Лилиана добралась около одиннадцати вечера. Она начала с того, что во всех подробностях расспросила Лидию Михайловну о встрече Тани с отцом. Старая учительница отчаянно хотела спать – в отсутствие хозяйки дома они обычно ложились в девять часов – и изо всех сил подавляла желание зевнуть во весь рот. Тем не менее, она считала себя обязанной представить своей работодательнице подробный доклад, поэтому добросовестно изложила Лилиане все, что прежде сообщила Виктории Пантелеймоновне, и даже более того:
   – Вчера Илья Семенович опять позвонил, – взгляд старой учительницы оживился, а тон стал немного заговорщическим, – очень, как я почувствовала, хотел увидеть Танечку, но сюда прийти наотрез отказался. Как я поняла, ему вообще не хотелось афишировать свой визит – он словно бы боится чего-то.
   Лиля ласково улыбнулась и кивнула.
   – Мой муж вообще несколько замкнут. Кроме того, вы ведь понимаете – он опасается той женщины, своей любовницы. Знаете, давайте делать вид, что я ничего не знаю о его визитах, как вы считаете? Сами входите с ним в контакт, раз он вам доверяет, и может быть, он захочет встретиться с дочкой где-то в другом месте – я буду это только приветствовать.
   Лидия Михайловна смутилась и слегка помялась.
   – Я как-то не решилась вам сразу сказать, но раз вы сами… Дело в том, что мы вчера вечером ездили в зоопарк – я, моя Алина с ребенком и Таня – и там встретились с Ильей Семеновичем. Я… ну, я в разговоре упомянула, что мы там будем, и он нас ждал. Мы с Алинкой и Толиком побродили отдельно – зверей посмотрели, на колесе покатались, сфотографировались, – а Таня с отцом в это время вдвоем погуляли. Мы с ними часа через два встретились у входа. Не знаю уж, что они там обсуждали, но она вся сияла, ее не узнать было. Потом она мне, как бы мимоходом, сказала: «Я, наверное, скоро всегда буду с папой, он мне сам сказал». Не знаю, вы меня, может, и ругать будете, что я ее повела.
   Лицо Лили вспыхнуло, потом побледнело. Наклонившись вперед, она схватила крупную руку старушки и стиснула ее ладонями.
   – Лидия Михайловна, милая, я вам так благодарна за все, что вы делаете! Каждый раз, когда он пожелает ее увидеть, идите ему навстречу, каждый раз! Пусть сам решает, я не стану ему мешать, не стану на него давить – в конце концов, он поймет, что из себя представляет та женщина, и где его настоящая семья.
   – Вам, конечно, лучше знать, сделаю, как скажете, – коротко ответила Лидия Михайловна, показывая всем своим видом, что не желает вмешиваться в личные дела родителей своей ученицы. – Да, Лилиана Александровна, я хотела поговорить с вами насчет своей Алины. Мне кажется, что она плохо справляется с работой. Думаю, до конца месяца пусть отработает то, что вы нам уже оплатили, а там вам лучше подыскать настоящих работниц.
   Лиля изумилась до крайности.
   – Почему вы так считаете? Лично у меня претензий к вашей дочери нет – квартира в порядке. Если ей трудно готовить и убирать, то я подыщу кухарку.
   – Да не в этом дело, – учительница слегка помялась, – она у меня просто не очень приспособлена к домашнему хозяйству, понимаете? В прошлый раз Виктория Пантелеймоновна заходила – сделала замечание, что не очень хорошо убрано. Сейчас вот тоже – Алинка спит, а надо бы было встать и подать вам ужин, вы ведь с дороги. В холодильнике-то все есть, все готово, я сама сейчас разогрею…
   – Боже, какая ерунда, Лидия Михайловна, дорогая! – Лиля всплеснула руками. – Да моя горничная сейчас все сделает и подаст, сидите, пожалуйста! И на Викторию не обращайте внимания – видели бы вы, что у нее на даче творится, во что она дом превратила с этими своими собаками! Вы поймите, для меня важней всего, чтобы Таня находилась в доброжелательной семейной обстановке, это сейчас самое главное! Она сказала мне по телефону, что обожает вашего внука – это просто прекрасно!
   – Ну, не знаю, не знаю, – с сомнением вздохнула Лидия Михайловна и, не удержавшись, зевнула. – Ох, простите, пожалуйста.
   Лиля поднялась и с милой улыбкой сказала:
   – Это вы меня простите – не даю вам спать. Ладно, пойду поцеловать Таню и тоже лягу. Она уже, наверное, десятый сон видит, но я очень уж соскучилась.
   – Ничего, идите, не разбудите – она крепко спит, – Лидия Михайловна тоже поднялась.
   Однако, Таня, знавшая, что мать должна нынче приехать, в этот вечер долго ворочалась, засыпая и просыпаясь. Как раз тогда, когда сон окончательно смежил ей веки, Лилиана вошла в спальню и наклонилась над дочерью.
   – Мамочка! – руки девочки поднялись, но глаза никак не хотели открываться, и она сонно прошептала: – Мамочка, ты знаешь, ко мне папа приходил! Он такой красивый – он красивее всех на свете!
   Руки ее упали, и тут же окончательно нахлынул крепкий сон. Лили, глядя на уснувшую дочь, нежно прошептала:
   – Конечно, детка, твой папа лучше и красивее всех на свете. И он к нам вернется.
   Давно уже госпоже Лилиане Шумиловой не было так хорошо и спокойно. Возможно, что никогда прежде ей не снились такие приятные сны, как в эту ночь.
   Утром следующего дня Лиля поехала на фирму. Пожимая руки встречавшимся ей сотрудникам, она доброжелательно говорила:
   – Здравствуйте, здравствуйте. Видите – приехала, и сразу куча вопросов, которые не разрешить в домашней обстановке. Пришлось заехать.
   При виде Ильи глаза ее вспыхнули от счастья, но с ним она здороваться не стала. Действительно, для чего здороваться с мужем, с которым они счастливо провели всю нынешнюю ночь и расстались не больше часу назад – так, во всяком случае, должны были думать все окружающие, поскольку госпожа Шумилова не желала, чтобы ее считали брошенной женой. Илье было неловко от откровенно нежного взгляда, которым смотрела на него законная супруга. Он сдержанно сказал:
   – Пойдем ко мне в кабинет, Лиля, и я сообщу тебе все, что ты хочешь знать.
   Как только они оказались наедине, Лилиана резко повернулась и прижалась к нему всем телом.
   – Ты стал таким серьезным, Илюша!
   Ее руки по-кошачьи легли ему на плечи. Торопливо отстранившись, Илья подошел к своему столу и опустился на стул.
   – Ты хотела узнать, как дела на твоей фирме? Садись, я введу тебя в курс дела.
   Рассмеявшись, она упала в кресло.
   – Ладно, вводи, я жду. Кстати, я еще не видела твоего доклада о поездке в Германию.
   – Я уже переслал доклад о поездке твоему отцу, ты можешь прочитать его в любое время, а сейчас мы работаем над другими заказами. Хочешь ознакомиться?
   Лилиана чуть наклонилась вперед, и ноздри ее шевельнулись, а во взгляде мелькнуло странное, чуть хищное выражение.
   – Пока нет, сейчас я хочу еще раз во всех подробностях услышать об этом деле с хакером, укравшем деньги. Мне интересно, на чем ты сумел его подловить. Видишь ли, у меня возникла идея о создании дочерней фирмы, которая займется исключительно хакерами. Как ты считаешь?
   Илья подумал и кивнул.
   – Ну… в общем, идея хорошая и довольно перспективная. Хотя, если говорить честно, то очень мало действительно умных хакеров. В основном они занимаются мелким хулиганством – запускают вирусы на компьютеры пользователей или снимают деньги со счетов мобильных систем связи. Я тут разработал программу-ловушку, которая поможет сразу же обнаружить такого хулигана.
   – Это прекрасно, я всегда говорила, что ты у меня гений! Кстати, Илюша, я была так занята проектом, что не успела спросить: почему ты доверил немцам самим закончить работу, а не довел ее до конца? – она слегка прищурилась. – Что у тебя были за дела, что ты так спешил вернуться в Москву?
   Он сделал равнодушное лицо.
   – Мне там уже нечего было делать. Антонио Скуратти – прекрасный специалист, мы постоянно держим связь. Кстати, где-то до Нового года он будет в Москве – ему нужна кое-какая консультация. Скоро мы этого крутого парнишку-хакера вычислим и займемся поиском денег.
   – Интересно. Что ж, сделай специально для меня распечатку – я хочу знать все нюансы работы этого, как ты говоришь, парнишки. Все его шаги, где он прокололся, ты понял?
   Илья хмыкнул и пожал плечами.
   – Как скажешь, хотя не понимаю, для чего это тебе нужно. Ты, надеюсь, не собираешься воровать деньги с чужих счетов?
   Лилиана рассмеялась, нежно и весело.
   – Любимый, а если и так? Неужели ты мог бы меня разоблачить?
   – Да нет, если тебе это доставит удовольствие и принесет душевный покой, я буду только рад – воруй.
   – Понятно: воруй, но не мешай мне жить, как я хочу. Да, любимый? – ее смеющийся взгляд ласкал его лицо.
   Он отвернулся и ответил ничего не выражающим голосом:
   – Хорошо, я сегодня же перешлю тебе на компьютер всю информацию.
   – Спасибо. А как твой сын? – спросила она, неожиданно меняя тему разговора.
   Илья, продолжал смотреть в сторону.
   – Спасибо, все хорошо.
   Лиля все улыбалась, а глаза ее лучились нежностью и пониманием.
   – Я рада. Что бы там ни было, но ведь они с нашей дочерью – брат и сестра. Я была бы счастлива, если б в будущем ты хотя бы изредка давал им возможность видеться.
   – Давай, не будем к этому возвращаться, Лиля, – тон его стал ледяным.
   – Как хочешь, любимый. Я просто говорю, что, если ты когда-нибудь захочешь, то я не стану препятствовать. Таня очень любит тебя, она была бы счастлива…
   – Перестань, – процедил Илья, – лучше никогда не говори об этом, Лиля!
   – Нет, так нет, – легко согласилась она. – Наверное, через неделю мне нужно будет опять на какое-то время уехать – на этот раз в Сибирь. Ты ведь слышал, что наш проект выиграл первую премию, и мы начинаем строительство новой клиники?
   – Да, дядя Андрей мне звонил.
   – Кстати, он сказал тебе, что они с Ингой тоже едут в Умудск? Такое счастье, что им теперь не нужно ломать голову из-за Насти – девчонка пристроена, и отлично. Я всегда говорила, что она отстает в умственном развитии и опережает, в чем не надо. Так что, если ты хочешь увидеть нашего дорогого дядю до отъезда, то сегодня-завтра забеги к ним.
   Илья изумленно на нее уставился.
   – Подожди, о чем ты? Что значит Настя «пристроена»? Куда?
   Лиля немедленно изобразила удивление.
   – Как, любимый, тебе не сообщили? Не может быть! Хотя, наверное, дядя Андрей не хотел говорить по телефону – мы ведь решили этого не афишировать, пока она не закончит школу. Неудобно все-таки – дочь депутата, а ведет себя подобным образом. Ужас! Впрочем, я не люблю сплетничать, пусть дядя Андрей сам тебе все расскажет.
   Она поднялась, делая вид, что собирается уходить, но Илья мгновенно оказался рядом и схватил ее за плечо.
   – А ну, говори, раз начала! Что с Настей?
   На лице Лили вновь заиграла нежная улыбка, и она, быстро наклонив голову, коротко коснулась губами державших ее плечо пальцев мужа.
   – Любимый!
   Он отдернул руку и поспешно отступил, сердито повторив:
   – Говори!
   – Скажу, конечно, ты только не волнуйся, – она села и с удовольствием откинулась на спинку кресла. – Как мягко, я так рада, что мы выписали из Италии эти кресла! Так вот, дело в том, что эта девчонка даже в Швейцарии ухитрилась натворить дел – удрала из гостиницы, спуталась с каким-то мальчишкой, и дело дошло до того, что пришлось в срочном порядке сочетать их браком.
   – Браком? – ошеломленный новостью Илья тоже опустился на стоявший за его спиной стул-вертушку. – Настя что… беременна?
   Лилиана небрежно пожала плечами.
   – Какая разница, дело не в этом – ее с этим мальчишкой застукали газетчики, и получилась очень некрасивая история. Видишь ли, отец мальчишки – известный человек, миллиардер, и дядя Андрей, как ты понимаешь, тоже официальное лицо, депутат. К счастью, удалось все уладить, замять неловкие моменты.
   – Я не совсем понял, какие моменты? Хотя, ладно, я сегодня же к ним заеду и все выясню. Настя сейчас в Швейцарии?
   – Они с Дональдом приезжают сегодня вечером. Отец мальчишки купил для них особняк в Москве, но думаю, что в ближайшее время тебе не стоит делать им визит – в медовый месяц молодым хочется уединения, сам понимаешь. И учти, что дядя Андрей пока не желает, чтобы об этом браке знали посторонние – Настя ведь еще учится в школе, и ему неловко. Господи, бывают же такие легкомысленные вертихвостки, – она выразительно закатила глаза и покачала головой, показывая, как ее шокировало поведение юной родственницы.
   Илья не стал больше ни о чем спрашивать, лицо его словно окаменело.
   – Хорошо, – кивнул он, – спасибо за информацию. Думаю, дядя Андрей объяснит мне все остальное.
   Лиля взглянула на часы и поднялась.
   – Хорошо, любимый, мне, наверное, уже пора, ты проводишь?
   – Да, разумеется.
   В вестибюле, очень мило поговорив на прощание с несколькими сотрудниками, она уже возле самой двери неожиданно повернулась к Илье и поцеловала его в губы.
   – До встречи, милый.
   Он пробормотал что-то невнятное и слегка отступил назад, а Лилиана, изящно помахав рукой окружающим, очаровательно улыбнулась и, выйдя из здания, села в свою машину. По дороге в офис, стоя в пробке, она вытащила мобильник и, отыскав в его памяти нужный номер, нажала клавишу.
   – Лилиана Александровна? – торопливо проговорил в трубке мужской голос. – Рад вас слышать.
   – Когда вы можете подъехать ко мне в офис, Кордунов?
   – Через двадцать три минуты, – ответил ей собеседник, не задавая лишних вопросов.
   Через четверть часа Лилиана добралась до своего офиса, а спустя восемь минут секретарша Тата впустила в кабинет госпожи Шумиловой невысокого человека с неброской внешностью. Войдя, он кивнул и спокойно опустился на стул, всем своим видом выражая готовность слушать. Не тратя времени на лишние приветствия и объяснения, Лиля положила на стол дискету и коротко сказала:
   – Я хочу, чтобы двое ваших людей немедленно вылетели в Берлин и начали следить за человеком по имени Антонио Скуратти, вся информация о нем имеется на этой дискете. В ближайшее время Скуратти прибудет в Москву, и с этого момента я хочу с точностью до минуты знать о каждом его шаге.
   Кордунов кивнул.
   – Будет сделано. Это все?
   – Пока все, дополнительные распоряжения вы получите, когда Скуратти будет в Москве.
   Положив дискету в карман, Кордунов вышел – также спокойно и неторопливо, как вошел. Проводив взглядом его скрывшуюся в дверях спину, Лилиана взглянула на часы и удивилась тому, как быстро летит время – стрелки показывали четыре. Она еще утром планировала к вечеру заехать в клинику, поэтому решила отложить все оставшиеся в офисе дела на следующий день и поднялась.
   Муромцев как раз заканчивал вечернюю пятиминутку, когда госпожа Шумилова, постучав, но, не дождавшись ответа, вошла в его кабинет. Продолжая говорить по селектору, он указал ей на кресло и был несколько удивлен тому, что на лице хозяйки клиники не мелькнуло обычного в таких случаях недовольства – наоборот, она дружелюбно кивнула и, удобно усевшись, небрежно махнула рукой:
   – Не спеши, я подожду.
   Давая указания дежурному врачу относительно больной, прооперированной по поводу кисты яичника, Антон поглядывал на вытянувшую ноги Лилю и не переставая изумляться почти ласковому выражению ее лица. Наконец он закончил и, отключив селектор, с непроницаемым лицом повернулся к ней.
   – Весь к твоим услугам, госпожа владелица. Кстати, я велел бухгалтеру переслать на твой компьютер финансовый отчет за последний месяц. Ты его уже просмотрела?
   Она небрежно пожала плечами и легонько постукала пяткой о пол.
   – Я просмотрю позже, сегодня было очень некогда. Надеюсь, все в порядке?
   Неожиданно для нее Антон смутился.
   – Да как сказать…. Короче, если ты решишь меня уволить, то не стесняйся – я нарушил одно из твоих главных распоряжений.
   – Какое именно? Ты их всегда столько нарушал, что я уже со счета сбилась.
   – Не предоставлять пациенткам услуги в кредит. Два дня назад в отделение патологии поступила новая пациентка – Катя Баженова. Я сам оплачу ее пребывание в клинике, но не сразу. Ты можешь приписать эту сумму к той, что я тебе должен и начислять на нее те же проценты.
   Лилиана изумленно подняла брови.
   – Катя Баженова? Она беременна? Так она вышла замуж?
   – Нет-нет, она не замужем. Но я наблюдаю ее беременность. Два дня назад у нее обострился токсикоз, и я решил, что удобней, если она будет у меня на глазах. Твоей любимой бухгалтерше я сказал, что оплата произведена через банк, и деньги поступят в течение нескольких дней, но как раз сейчас ни у нее, ни у меня…
   Он запнулся, а Лилиана неожиданно рассмеялась.
   – Что с тобой, Антон? Ты так оправдываешься – я никогда не видела тебя таким смущенным! Это твой ребенок?
   – Понимаешь, не знаю, как бы это тебе объяснить…..
   Лилиана, прищурив глаза, насмешливо сказала:
   – Хорошо, не объясняй и не красней – это ваши проблемы, и я не вмешиваюсь. Конечно, я понимаю, почему ты не хочешь оформить ваши отношения – Катя особо не блещет внешними данными, пресная, а ты избалован женщинами. Хотя, если с другой стороны, то она из хорошей семьи, скромная, воспитанная, будет прекрасной матерью твоему ребенку – ты ведь не станешь от него отказываться?
   Ее благодушная болтовня разозлила Антона, и ответил он довольно резко:
   – Когда мне нужен будет твой совет, Лиля, я пошлю запрос на трех страницах, а пока не морочь голову и скажи: ты даешь кредит или нет?
   – Конечно, даю, – весело улыбнулась она, – неужели я могу отказать моему любимому главному врачу – ты ведь чего доброго уйдешь работать в другую клинику. Что я, бедная, стану тогда делать?
   – Что ж, благодарю. Думаю, что к лету полностью с тобой рассчитаюсь.
   – Рассчитаешься, когда тебе будет угодно, дорогой, я не тороплю и думаю, что моя клиника не обеднеет. В конце концов, ты ведь, помимо всего, самый близкий друг моего мужа – он очень тебя любит, и я не могу с этим не считаться.
   Антон с подозрением покосился в ее сторону и хмыкнул.
   – Ну, если так. Благодарствую, госпожа владелица, ты возвращаешь мне веру в человечество. Или я просто попал под хорошее настроение, а завтра все изменится?
   Закинув ногу за ногу, она хрустнула пальцами и мягко ответила:
   – У меня действительно хорошее настроение, Антон, и не пытайся его испортить.
   – Ах, да, проект! Забыл поздравить тебя с первой премией, ты уж извини.
   Лиля внезапно выпрямилась и посмотрела ему прямо в глаза.
   – Спасибо, но дело не только в этом. Виктория, когда звонила в Швейцарию, рассказала дяде Андрею о вашем с ней разговоре. Он отругал ее за бестактность – она не имела никакого права разговаривать с тобой подобным образом, и я с ним полностью согласна. Так что извини, – она скромно потупила глаза.
   – Мне кажется, что это были еще не самые бестактные речи, которые я слышал за последние несколько месяцев, – философски заметил Антон.
   – Я понимаю, дорогой, – голос Лилианы зазвучал подозрительно нежно, – я тоже не всегда вела себя корректно. Тем не менее, ты все-таки решил поговорить с Ильей, разве не так? Ведь это после вашего разговора он решил навестить Таню? – она посмотрела на внезапно побледневшего Антона и сочувственно добавила: – Я знаю, что тебе это было очень тяжело, дорогой, это была большая жертва с твоей стороны, но ты правильно решил, что душевный покой девочки важнее всего. Не считай меня такой уж бессердечной, дорогой, – ее голос зазвенел от искреннего волнения, – я понимаю, как ты относишься к… моей дочери, но ведь очень скоро Катя родит тебе ребенка, ты отдашь ему всю свою любовь.
   От ее слов и от тона, каким были произнесены эти слова, Антона прошиб холодный пот.
   – Понимаешь, Лиля, я… я…
   – Не объясняй, дорогой, я все понимаю, и ты понимаешь – главное, чтобы Тане было хорошо. Ты и не представляешь себе, до какой степени она сейчас счастлива – два дня назад он ходил с ней в зоопарк, и она теперь даже во сне говорит об отце!
   – Лиля…. Поверь, когда Виктория сказала… Я сам страдал, понимаешь? Поверь, я страдал и хотел лучше для девочки, я…
   С его языка рвалось:
   «Я только хотел увидеть свою дочь и утешить, я не хотел, чтобы она тосковала в одиночестве, и поэтому зашел ее навестить. Разве я мог предположить, что Таня даже в лицо не знает того, кто считается ее законным отцом? И что я мог поделать, когда она бросилась ко мне на шею?»
   Потом он представил себе бледное лицо Лили, искаженное страданием и яростью – таким оно стало бы после этих слов, – ее мучительно кривящиеся губы. Представил и, похолодев от ужаса, промолчал, а она все говорила и говорила, сияя от радости:
   – Гувернантка с ним в прекрасных отношениях, я думаю, они с Таней будут часто встречаться. Хотя Илья, наверное, тебе все рассказал, да? Он ведь доверяет тебе и очень прислушивается к твоему мнению. Скажи мне честно, Антон, неужели не лучше для девочки, если она будет расти в нормальной семье – с отцом и с матерью?
   Антон, чувствуя, что уже не владеет собой, закрыл глаза, откинулся на спинку стула и судорожно проглотил вставший в горле ком.
   – Перестань, Лиля, мне надоело слушать чепуху, которую ты несешь!
   Прозвучало это грубо, но она, ничуть не обидевшись, рассмеялась.
   – Почему же, дорогой? Или ты против хорошей дружной семьи? О, я и забыла, что ты у нас убежденный холостяк! Хотя возможно, все изменится, когда Катя родит тебе ребенка. Честно, Антон, женись на ней, а? Она такая тихая, не думаю, что, если ты захочешь развлечься на стороне, она станет тебе особо мешать. К тому же, в твоем возрасте уже несолидно быть холостым – всегда будут слухи, сплетни. Представляешь, даже эта вертихвостка Настя Воскобейникова намекнула, что ты пытался ее соблазнить.
   Антон даже подпрыгнул на месте.
   – Что?! Ты что городишь?
   – О, да ты ведь ничего не знаешь! – Лилиана насмешливо и изящно пошевелила в воздухе пальцами правой руки. – Хорошо, я тебе расскажу, но только строго конфиденциально, дядя Андрей просил с посторонними этого не обсуждать, но ты ведь не посторонний. Короче, несколько дней назад эта маленькая б… вышла замуж – в Швейцарии за сына Бертрама Капри. Это тот самый миллиардер, который объявил конкурс на лучший проект.
   – Ты шутишь?
   – Ничуть. История такова: журналисты сфотографировали их с этим мальчишкой, когда они трахались где-то на природе. Снимки были весьма пикантными, и вышел страшный скандал. Пришлось срочно вести их в мэрию, но эта потаскушка вместо того, чтобы сказать «спасибо», еще и упиралась – вопила, что влюблена в тебя, несла какую-то ерунду. Дяде Андрею пришлось даже проявить строгость. Конечно, ни я, ни он ей не поверили, мы прекрасно знаем, что ты при всем своем легкомыслии не связываешься с нимфетками, но пришлось пережить не очень приятные моменты. Думаю даже, что в ближайшем будущем тебе лучше не появляться около нее – ее муж Дональд невероятно ревнив, а эта идиотка столько напридумывала о своей любви к тебе, что даже неловко.
   Лицо Муромцева было неподвижно. Ничего не выражающим голосом он сказал:
   – Итак, Настю насильно выдали замуж, а независимое жюри присудило вам первый приз. Что ж, новости – лучше некуда.
   Лиля слегка смутилась.
   – Не понимаю, причем тут приз? Жюри, состоявшее из высококвалифицированных специалистов, присудило нам приз за наш проект.
   – Хорошо, где в настоящее время находится Настя? Я хотел бы с ней каким-то образом связаться.
   Лилиана взглянула на наручные часики.
   – Думаю, что сейчас молодые уже в Москве. Повторяю, тебе не стоит там появляться, пока не уляжется впечатление от ее нелепых рассказов о ваших отношениях. Пусть пройдет время. Дядя Андрей, кстати, того же мнения.
   – Но она ведь должна окончить школу, разве нет?
   – Конечно, она будет учиться – дядя Андрей решил, что в школе никто не должен знать о ее браке. Ему самому все это крайне неприятно – общественность неодобрительно относится к бракам школьниц, хотя такое случается все чаще и чаще. Разумеется, никаких интервью, никаких репортеров. Капри купил молодым особняк недалеко от дома Воскобейниковых, и Инга сможет в любое время увидеть свое обожаемое чадо.
   – Особняк? – в недоумении переспросил Антон. – Так Настя не будет жить с родителями?
   – Ах, боже мой, дорогой, сразу видно, что у тебя нет семьи! Конечно же, она будет жить со своим мужем, а как же иначе? Но особняк, я тебе скажу, прекрасный – какой-то князь еще при Екатерине Второй выстроил его для своей любовницы-цыганки. Во время революции, правда, там половину разрушили, но в тридцатые годы восстановили – даже устроили что-то вроде музея для школьников.
   – И этот миллиардер сумел купить музей?
   Лилиана рассмеялась.
   – Ну, музей – это уже из области современных преданий. Года два назад один провинциальный губернатор приезжал в столицу развлечься со своей дамой сердца, и для них в этом дворце префектура устроила банкет. За столом губернатор довольно много выпил, и внезапно ему пришла в голову идея перещеголять средневекового князя и превратить особняк в гнездышко для любимой женщины. Он тут же за столом договорился с официальными лицами, и через считанные дни княжеский дворец превратился в «строение на снос». Губернатор его выкупил на имя любовницы, обнес каменной оградой, переустроил на современный лад – сауна, парк, подземный гараж и прочее. Надолго расслабиться там они, правда, не успели – губернатора не так давно сняли и посадили, а его дама в срочном порядке решила продать особняк и отчалить за рубеж. Только ведь хоромы за двадцать миллионов баксов на рынке не продашь, а продешевить она тоже не хотела, и тут как раз совпало – Капри велел своему поверенному приобрести дом для любимого сыночка. Торговаться он, естественно, не стал, потому что для него двадцать миллионов – копейки. Короче, в момент оформили сделку, привели особняк в порядок, а сегодня молодых должны были прямо из аэропорта туда привезти. Как видишь, деньги в этом мире решают все.
   Антон, у которого внезапно заныли виски, провел рукой по лбу.
   – Вижу, – процедил он сквозь зубы. – Ладно, спасибо за интересный рассказ о князьях и дворцах, советую приобрести такой же экзотический дом – ты будешь очень неплохо смотреться на его фоне.
   Лиля лениво потянулась и тряхнула головой.
   – Можно было бы, конечно, но его хлопотно содержать. К тому же, я привыкла к своей квартире в экологически грязном районе, и она достаточно обширна. Если бы, конечно, Илья захотел…
   Ее голос неожиданно дрогнул.
   – Не будем об этом говорить, – поспешно прервал ее Антон, – у тебя все?
   – Нет, я хотела поговорить о закупках диагностического оборудования для сибирского филиала клиники – ты ведь лучший в стране специалист, как утверждает дядя Андрей.
   – У меня очень болит голова, и я сейчас не в состоянии что-то обсуждать, извини, – он опять потер лоб.
   Внимательно взглянув на него, Лилиана поднялась.
   – Да, ты неважно выглядишь, прими анальгин. Хорошо, приезжай ко мне в офис – завтра после обеда. Так, наверное, даже лучше – я приглашу Ючкина, и мы все обсудим. Лечись.
   Как ни странно, но Антон решил последовать совету Лили – едва за ней закрылась дверь, он проглотил две таблетки анальгина, улегся на диван и постарался ни о чем не думать. Однако в голове против воли вновь и вновь вспыхивало воспоминание о телефонном разговоре с Алешей – тот звонил два дня назад и был сильно подавлен.
   – Антон Максимович, неужели Настя до сих пор не вернулась?
   – Они должны прилететь завтра или послезавтра, как мне говорили.
   – У меня почему-то очень неспокойно на душе – какое-то предчувствие.
   Его слова рассердили Антона, и он в сердцах даже прикрикнул:
   – Предчувствие, наитие. Иди к гадалке со своими предчувствиями, что ты ко мне звонишь?
   – Извините, – немного обиженно, но очень вежливо ответил на это Алеша, – я понимаю, что вы заняты, не стану вас больше беспокоить. Сообщите мне, если вам не очень трудно, когда будут новости.
   Тихий стук в дверь прервал воспоминания Антона. В приоткрывшуюся щель осторожно заглянула голова Кати.
   – Можно, Антон? Ты не спишь?
   – Не сплю, заходи.
   Катя присела рядом с диваном и заботливо спросила:
   – Ты не болен? Лилиана, наверное, подняла скандал из-за того, что ты положил меня сюда, да? Я же говорила, что мне лучше лечь в городской роддом.
   – Нет, с этим все в порядке, – Антон сел, спустив ноги с дивана, тряхнул головой, и боль вдруг ушла. – Фу, чуток полегчало. Нет, насчет тебя все нормально – она решила, что это мой ребенок, и даже сделала несколько пикантных намеков. Кстати, у меня даже появилась идея – наверное, будет лучше всего, если я запишу Женьку на свое имя.
   Катя уже выбрала для ребенка имя – Евгений. Или Евгения, потому что пол ребенка она собиралась определить не раньше декабря, где-то вычитав, что УЗИ в первые месяцы вредно действует на плод.
   – Не знаю, – в голосе ее послышалось смущение, – а если вдруг…
   – Если вдруг твой Стас объявится, то советую гнать его в три шеи! Пойми, дурочка, он способен изгадить всю жизнь – и тебе, и ребенку. Если же в будущем ты встретишь хорошего человека, полюбишь его, и он захочет усыновить Женьку, то мы быстро уладим все формальности.
   Катя отвернулась, чтобы скрыть внезапно навернувшиеся на глаза слезы.
   – Ты, Антоша, рассуждаешь, как… как старик – будто все знаешь наперед, все у тебя выходит так гладко. Только я… я никак не могу его забыть. Наверное, из-за того, что он у меня был первым и единственным. Еще недавно казалось, что все забыла, а теперь опять…. Нет! Ничего не говори и не ругай, что у меня нет гордости – таким, как я, которые без шарма, можно и без гордости.
   – Ладно тебе, не расстраивайся, – Антон погладил сестру по голове и решил сменить тему, – лучше послушай, что мне рассказала Лилька, и скажи, что делать.
   Он коротко передал ей сообщенные Лилей новости. Катя от изумления открыла рот, потом спохватилась и захлопнула его, звонко щелкнув зубами.
   – Не вздумай ничего говорить Алеше, – твердо сказала она, – ты же знаешь, что Лилька всегда половину врет. Когда он тебе позвонит?
   – Вообще-то, он попросил меня самого позвонить, но думаю… Завтра, наверное, он не выдержит – снова позвонит. Так ты считаешь, что ничего не нужно говорить?
   – Не нужно. Если позвонит, скажи, что ничего пока не знаешь.
   Антон почувствовал некоторое облегчение – словно он переложил на плечи сестры часть своих неприятных обязанностей.
   – Ладно, что сейчас обсуждать, будет день – будет пища. Иди спать, Катюша, я тоже хочу лечь – домой сегодня не поеду, переночую в клинике.
   – Ладно, – она поднялась. – Так запомни: если Алеша завтра позвонит, ничего не говори.
   Однако Алеша не позвонил – ни на следующий день, ни потом. Каждый день он подъезжал с утра к школе Насти, номер которой узнал от Антона, и провожал глазами торопившихся на занятие старшеклассниц. В тот день, когда они с Настей вновь увиделись после долгой разлуки, ее привез в школу белый мерседес. За рулем мерседеса был не дядя Петя, а высокий человек атлетического сложения. Он выскочил, почтительно распахнув дверцу, и Настя выбралась из автомобиля, тряхнув светлой головкой. Еще один парень оказался рядом с ней, а другой забежал вперед, открыв школьную калитку.
   На Насте были черные вельветовые брючки и блестящая курточка, из-под которой выглядывал белый свитерок. Вела она себя немного странно – двигалась, словно робот, неподвижно глядя прямо перед собой какими-то неживыми глазами. Алеша стремительно шагнул к калитке, и они почти столкнулись. Настя равнодушно скользнула в его сторону ничего не выражающим взглядом, прошла мимо и, поднявшись на крыльцо, скрылась в дверях здания школы. Провожавшие ее люди сели в белый «Мерседес», и уехали, а Алеша, постояв еще немного у калитки, повернулся и побрел к своей машине. Сев за руль, он вспомнил ее безразличный взгляд, и сердце его внезапно резанула запоздалая боль, а потом нахлынула обида, сразу сменившаяся гневом.
   «Какого черта? Поиграла в любовь, а теперь надоело что ли? Надо же – какие были признания, какие слезы! Дурак я, идиот, дебил – диплом на носу, а я бегаю за школьницей. Ладно, хорош дурью маяться – если захочет меня найти, то найдет. Чао какао!»
   Рванув машину с места, Алеша переулками выехал на шоссе и был сразу же остановлен автоинспектором за превышение скорости. Отдав сто долларов, он немного успокоился и, уже следуя всем правилам дорожного движения, поехал к себе в университет.

Глава тринадцатая

   Еще в начале октября, когда отмечали День учителя, Рая Воропаева из гуманитарного класса, учившаяся в балетной школе и обычно выступавшая на каждом ученическом концерте, подвернула ногу. Номер срывался, и учительница музыки Наталья Рафаиловна в отчаянии попросила ребят из математического устроить что-нибудь вроде научной викторины, чтобы занять время. Лиза обиделась, заявив:
   – Мы что, сухари – одни викторины устраивать? Мы с Леркой Легостаевой, например, четыре года в музыкальную школу ходили! У Лерки знаете, какой голос? Эдит Пиаф!
   Действительно, до пятого класса Лиза, Лера Легостаева и Артем Ярцев занимались в музыкальной школе по классу фортепиано. У Леры и вправду был очень сильный и красивый голос, всегда восхищавший их учительницу сольфеджио. Когда цены за обучение резко выросли, мать Леры не смогла оплачивать занятия, а Артем как раз в это время увлекся борьбой и заявил:
   – Я музыкалку бросаю – у меня тренировки, на гаммы и этюды нет времени.
   Из солидарности с ними Лиза тоже отказалась ходить в музыкальную школу. Ей в то время только-только исполнилось двенадцать, но Теодор и Полина Трухины как всегда предоставили дочери полную свободу действий – не хочет ребенок больше учиться музыке, ну и не надо, хватит. Время от времени Лиза садилась за стоявший в гостиной старый рояль, подбирала мелодии и напевала своим несильным, но звонким и чистым голоском. Со временем рояль был забыт, но при случае она могла исполнить что-нибудь «попсовое» под аккомпанемент неплохо бренчавшего на гитаре Гоши или того же Артема Ярцева. Предложение Натальи Рафаиловны породило у Лизы неожиданный прилив энергии.
   – Гошка с Артемом нам подыграют, а мы с Леркой споем!
   Учительница музыки была немолодая и очень опасалась всевозможных проказ молодежи.
   – Только что-нибудь такое, – она нерешительно повертела рукой, – м-м, ну… не очень. А то сейчас молодежь такую дребедень слушает, что просто жутко. Я недавно дежурила у вас на дискотеке и, честно говоря.… Нет, надо бы мне вас сначала прослушать – ведь ты, Лиза, всегда что-нибудь такое выкинешь, а могут из и округа приехать.
   Лиза рассмеялась и махнула рукой.
   – Не волнуйтесь, Наталья Рафаиловна, мы ж понимаем, что учителя все старые… то есть… ну, пожилые. Короче, я хочу сказать, мы Шнурова или Гасилову изображать не будем.
   – Кого?
   – Ой, ну вы современную эстраду не знаете? Шнуров еще поет: «Я лично бухаю, а другие колются». Или, например, Гасилова: «Ну, здравствуй, ты попал. Что смотришь, не узнал?» Вы слышали?
   Наталья Рафаиловна оскорблено вздернула подбородок, и по лицу ее пошли пятна.
   – Боже, какое варварство! Да, вкусы молодежи оставляют желать лучшего! Мы в наше время бегали в консерваторию слушать музыку Бетховена, Шопена, Чайковского. Помню, когда приезжал Ван Клиберн…
   Лиза заторопилась:
   – Да вы не волнуйтесь так, Наталья Рафаиловна, я сама во втором классе Чайковского играла и Бетховена «К Элизе», но только первую часть. Потом, я прекрасно понимаю, что Шнуров, например, не наш стиль, наш стиль – романс. Меня вообще многие иногда за цыганку принимают, потому что я смуглая, а у Лерки голос тягучий.
   Лицо учительницы разгладилось.
   – Ладно, романс спеть – это неплохо. Хорошо, я ставлю вас пятым номером.
   Вновь испеченные артисты торопливо обсудили репертуар, потом мальчики помчались домой за гитарами, а Лиза с Лерой остались в пустом классе «спеваться».
   Выступление их учителям понравилось, и даже директриса усиленно хлопала в ладоши, выказывая свое одобрение.
   – Удивительно, – говорила старенькая учительница биологии, тряся седой головой, – и кто бы подумал – Трухина! Такая озорница!
   Молодой информатик погладил отпущенную для солидности бородку и с авторитетным видом знающего человека сказал сидевшей рядом с ним школьной секретарше:
   – У Легостаевой очень неплохое сопрано. У Трухиной голосок послабее, но очень пластично движется девочка, чувствуется в ней эдакий огонек, – он выразительно щелкнул пальцами. – Хотя, конечно, на занятиях она постоянно вертится, бесконечно у нее какие-то нелепые замечания. Правду говорят, что ее дед – негр? Чувствуется.
   Тут он слегка покраснел, потому что секретарша, роскошная женщина лет тридцати пяти, улыбнулась и тесно прижалась к нему круглым аппетитным бедром. Полным страсти голосом она шепнула:
   – Лешенька, после концерта спустишься ко мне? Напечатала приказ, а файл куда-то улетел, не найду. Помоги, ты ведь компьютеры лучше всех знаешь.
   Чтобы скрыть смущение, информатик громко крикнул: «Молодцы!» и начал изо всех сил аплодировать как раз закончившим петь ребятам. К нему немедленно присоединились остальные, и сияющая Лиза тут же на сцене заявила своим партнерам:
   – Грандиозно! У нас есть будущее, и мы не должны хоронить его в дерьме.
   Аплодисменты всегда приятны, даже, если аплодируют туго мыслящие и абсолютно отставшие от жизни учителя. Лиза и Лера, внезапно ощутили себя артистками, и у обеих почти одновременно родилось горячее желание создать свою группу. Гоша и Артем отнеслись к этому немного скептически, но не им было противостоять бурному темпераменту Лизы!
   Дима, студент МГИМО, с которым Лиза познакомилась в Лиссабоне, узнав об очередной фантазии своей прелестной подружки, поначалу посчитал это блажью и снисходительно заметил:
   – Ты представляешь, что это такое – шоу-бизнес? Кто вас будет раскручивать? Думаешь, все эти звезды голосами берут? Их раскручивают – реклама, диски. «Фанеру» делают.
   Лиза в ответ на вполне разумные слова приятеля презрительно сощурилась и сердито пожала плечами.
   – Ладно тебе, Димка, ты что, типа самый умный? Мне в Лиссабоне один знакомый рассказывал, как они группу создавали. Спелись, пригласили представителя из компании звукозаписи – на Западе все так делают. Им организовали два концерта, записали диск на пробу – диск понравился. Потом они выступали и очень даже круто.
   – Так то на диком Западе, Лизок, у нас тут все иначе.
   – Иди ты к лешему! Не нравится – можешь мотать к себе домой.
   Дима, приехавший к ней вечером после занятий и рассчитывавший задержаться подольше, сильно расстроился.
   – Да что ты, Лизанька, я же ничего не говорю! И как там у тех твоих знакомых – получилось что-нибудь с группой?
   – Все нормально получилось, правда, потом у них типа там что-то случилось с солисткой, и из-за этого вся группа развалилась, но это уже неважно. Короче, Педро сказал, что все ерунда, главное, чтобы с тебя народ заводился.
   Дмитрий неожиданно побледнел, даже голос у него задрожал:
   – Какой… какой еще такой Педро?
   Лиза небрежно фыркнула, полезла в шкаф за альбомом и вытащила фотографию, на которой они с Педро Хуаресом были сфотографированы на фоне Национального музея старинного искусства.
   – Мой очень хороший знакомый, – она кокетливо прищурилась, – кстати, в тот день, когда я дала тебе в опере в Лиссабоне свой телефон, мы были там вместе с ним.
   – Мне показалось, что ты была в ложе с какой-то дамой.
   – Это была его мамаша – хотела со мной познакомиться. Мы с ним иногда болтаем в чате. Наверное, я попрошу его как-нибудь нам помочь.
   Дима с нарочитым пренебрежением пожал плечами.
   – Конечно, жди! Как он, интересно, вам поможет с этой ерундой?
   Очаровательно склонив головку, Лиза мягко улыбнулась.
   – Конечно, поможет. Он ведь был в меня влюблен – к деду бегал, умолял, чтобы тот меня уговорил за него замуж выйти. Так что, если попрошу – сразу примчится. Недавно в Москву хотел приехать, но я не разрешила – на фиг он мне.
   Она откинулась назад и звонко захохотала. Диме стало немного легче, тем не менее, он еще долго и пристально вглядывался в тонкое лицо португальца. На фотографии Лиза прижалась щекой к плечу Педро, и ветер слегка растрепал ее черные кудри. Подавив яростное желание немедленно смять, разорвать растоптать фотографию, Дима небрежно сказал:
   – Не знаю, мне кажется это все мура, но если хочешь побаловаться, то я могу привести к вам специалиста – он вам поможет.
   Лиза от восторга подпрыгнула и чмокнула его в нос.
   – Димка, ты мой цыпка ненаглядный!
   «Специалист» оказался сутулым мужчиной лет тридцати по имени Глеб. Поговорив с ребятами и попросив девочек спеть несколько шлягеров, он оценивающе их осмотрел и снисходительно покачал головой.
   – Ладно, поработаю с вами, малявки, сделаем несколько шлягеров под романс, раз вам так хочется, а потом посмотрим – может, в кафе у нас споете, а может, спонсора найдем, и он вам небольшой дебют организует. Авторская песня тоже сейчас в цене. Музыку-то и аранжировку вмиг можно сделать, если бабки найдутся, у меня один мужик знакомый на компьютере делает, у него программы есть – и «Мьюзик мастер», и «Мьюзик Райт». Но дорого берет. Потом, слова нужны.
   Лиза посмотрела на Артема и, улыбнувшись, погладила его рукав.
   – У Артема стихов полно, да, Артемка? Можно из тех, что ты в девятом классе писал?
   Артем побагровел, а Глеб сплюнул и равнодушно хмыкнул.
   – Без разницы – слова-то, в общем, такого значения не имеют. Ежели вы сможете создать себе имидж, то хоть какую ляпуху вешай. Короче, работаем, занимаемся.
   Лера опасливо поинтересовалась:
   – Ты сколько за это возьмешь – ну, за свои занятия?
   Глеб внезапно ухмыльнулся, показав широко расставленные передние зубы.
   – Я с вами, лапочка, за так – ради красивой идеи. Нравитесь вы мне, зеленые. Давайте, я сегодня побольше с девочками поработаю, а завтра с парнями. Где работать будем, тут? – он оглядел большую комнату без окон, в которой прежде жила баба Дося с двумя дочерьми и внуком, и которая теперь стала гостиной в квартире Трухиных. – Нормально, сойдет.
   Они немного поработали, потом мальчиков Глеб отпустил, а Лизу и Леру еще долго учил, как нужно правильно держаться и двигаться во время выступления. При этом он беззастенчиво лапал их за ягодицы и грудь, а они старались деликатно ускользать от его рук. Дима заглянул в гостиную и сразу помрачнел – как раз в этот момент Глеб, полуобняв Лизу за талию, объяснял ей что-то из области сценического искусства. Отозвав на минуту не в меру увлекшегося маэстро, приятель Лизы хмуро ему сказал:
   – Ты типа того – не очень-то руки распускай, усек? Я тебе бабки не за то плачу, чтобы ты девочек тут лапал, а Лиза – моя невеста, ясно?
   Глеб немедленно извинился:
   – Прости, я ведь не знал – сказал бы с самого начала. А девочка твоя ничего и одета нормально. Другая-то – Лера эта – одевается, как бомжиха. Из бедных, что ли? Но голосок у нее балдежный.
   Теперь каждый день после школы все четверо собирались у Лизы репетировать, а часам к четырем появлялся Глеб и начинал с ними работать, как он выражался «сурово». Лера безропотно выполняла все его указания, но Лиза начинала ворчать.
   – Вообще с ума сойти, – сердито сказала она один раз, устало растянувшись на ковре и закрыв глаза, – это мы с одним шлягером столько конопатим, а сколько нам нужно для концерта?
   Глеб ухмыльнулся и быстро задвигал челюстями, пережевывая свою неизменную жвачку, отчего лицо его приняло дебильное выражение.
   – Три, не больше, лапочка, – ответил он. – Исполните еще пару русских романсов, чтобы показать свои возможности, но особо не извращайтесь. Короче, работать и не болтать – лишняя болтовня губит все гениальное в зародыше.

   Настя видела, как изменилось лицо Алеши, когда их взгляды встретились, и еще сильней ощутила всю безысходность своего положения. Вокруг кипела жизнь, ее сверстники смеялись, болтали о своих делах, обращались к ней с шутливыми вопросами – она лишь кивала или односложно отвечала, и так просидела первые два урока математики. Потом класс перебрался в кабинет химии, и вновь Настя сорок минут сидела неподвижно с каменным и напряженным лицом. К счастью, преподаватели решили в первый день после долгого отсутствия ее не спрашивать. Лиза на первой же перемене попыталась растормошить подругу.
   – Настюха, жалко, что тебя на День Учителя не было – концерт был классный! Райка Воропаева подвернула ногу, так вместо нее мы с Гошкой, Лерой и Темкой Ярцевым такой ансамбль устроили!
   – Какой еще ансамбль?
   Голос Насти звучал равнодушно, но Лиза немедленно на высокой скорости начала излагать историю своей артистической карьеры – прошлой и будущей. Настя не все поняла, но ощутила легкую обиду из-за того, что Лиза так сблизилась с ее извечным врагом Лерой Легостаевой. Поскольку новостей у Лизы накопилось много, за первую перемену она не уложилась, и продолжила на второй, а на третьей, перед уроком физики, Настя попыталась от нее улизнуть – забежала в кабинет, по которому гулял сквозняк из-за открытого окна, и села за переднюю парту. Остальные ребята, не желая мерзнуть, толпились в коридоре, однако Лиза влетела в класс следом за Настей и уселась на стол, изящно закинув ножки на спинку стула. Артем и Гоша с Лерой, теперь всегда ходившие неразлучной парой, расположились около нее полукругом.
   – Главное для нас теперь – быть в форме, – тараторила Лиза. – Артемушка, будь другом, закрой фрамугу, а то задует нас с Леркой и высокие ноты будет трудно брать.
   Шнур фрамуги давно уже кто-то оборвал, чтобы открыть или закрыть ее дежурный обычно вставал на стул или даже на подоконник, но Артему с его почти двухметровым ростом стул был ненужен – он лениво шагнул к окну, поднял руку и захлопнул фрамугу.
   – Физичка ругать будет, что непроветрено, – опасливо заметила Лера.
   – Плевать, голос важнее. Ладно, ребята, сейчас нам нужно всерьез подумать, где найти спонсора. У кого есть идея? Артем?
   – У меня нет, – Артем улыбнулся широкой улыбкой, при этом взгляд его, устремленный на миниатюрную Лизу светился нежностью – он был влюблен в нее с пятого класса, но никогда даже не заикался о своих чувствах, а в девятом классе посвятил ей стихотворение, в котором написал: «Я знаю, ты не для меня»
   – Лерка?
   Лера пожала плечами.
   – У меня знакомых миллионеров нет, – хмуро буркнула она.
   – Пойти с шапкой по электричкам, – предложил Гоша – подайте молодым талантам!
   Вскочив с места Лиза дала ему подзатыльник.
   – Из-за таких, как ты, Гошка, Карфаген пал! Только дурью маяться и можешь!
   – А я причем, – он со смехом втянул голову и закрылся руками. – Не бей, Лизок, больно! Ладно, сдаюсь!
   В класс заглянул привлеченный их громким разговором Петя Соколов.
   – Заседание акционеров, господа? Слушайте, а у вас тепло, чего я в коридоре томлюсь?
   Лиза замахала рукой.
   – Не ори, Петька! Дверь плотно прикрой, а то сейчас все увидят, что окно закрыли, и в кабинет полезут. Что за народ – спокойно посидеть не дадут!
   Петя послушно прикрыл дверь, и Лиза поманила его пальцем.
   – Пойди сюда, Петька, есть выгодное дельце.
   Он подошел поближе и присел на один из столов. Лера Легостаева демонстративно отвернулась – между ней Петей Соколовым издавна сложились неприязненные отношения. Больше года назад она нарочно неправильно подсказала ему, когда к ним на урок приезжала методист из окружного отдела образования. Петя тогда опозорился, ляпнув у доски несусветную чушь, и после этого в отместку начал называть Леру «бомжихой». Теперь он сделал вид, что не замечает Леру, и весело спросил:
   – И что за дельце, Лизок?
   – Не хочешь сделать бабки на шоу-бизнесе? Это сейчас очень перспективно – станешь мультимиллионером.
   – Не пудри мозги, что конкретно?
   – Конкретно, попроси отца спонсировать нашу группу.
   Петя ухмыльнулся и отечески погладил ее по кудрявой голове.
   – Я бы с удовольствием спонсировал тебя, Лизок, – ответил он, – но только не разных там бомжей – для них мой отец скоро откроет при заводе бесплатную столовую.
   Его насмешливый взгляд искоса прошелся по дешевой трикотажной кофточке Леры и спустился к ее выглядывавшим из-под стола потертым туфелькам с немодными широкими носами. Лиза возмущенно стукнула его по руке, а Лера вспыхнула и, поджав ноги, прошипела:
   – Пусть твой папа тебе лучше мозги за свои деньги купит! Думаешь, в математический класс тебя устроили, так от этого ты умнее стал? Сам умственный бомж!
   Добродушный Артем Ярцев, не выносивший ссор и скандалов, попытался их утихомирить:
   – Бросьте, ребята, чего это на вас нашло?
   Однако Соколов был задет за живое и не мог спустить Лере «умственного бомжа».
   – Ой-ой! – он спрыгнул со стола и нарочито попятился, зажимая нос. – Да я ничего, ребята, просто мое обоняние не выносит запаха помоек!
   – Что ты сказал? – Гоша сорвался с места и устремился к нему. – Придурок новорусский!
   Быстро ориентирующаяся в ситуации Лиза моментально втиснулась между мальчиками, расталкивая их руками.
   – Брейк, ребята, вам проблем не хватает?
   Звонок возвестил о начале урока, в кабинет с шумом ввалились ребята, но Лера с трясущимися губами, расталкивая всех, бросилась прочь из класса. Гоша хотел последовать за ней, но столкнулся с входившей в класс учительницей физики и вернулся на место.
   – Ты, козел, Соколов, я с тобой за Лерку еще поговорю, – громким шепотом пообещал Артем Ярцев.
   Соколов с невинно-насмешливым взглядом поднял руки кверху, показывая, что сразу сдается – ему было прекрасно известно, что Ярцев с его богатырской силой и разрядом по каратэ никогда первым не затевает потасовок.
   – Ребята, да что я такого сказал? Спокойно иду, никого не трогаю, а вы на меня наезжаете. Артем, хочешь, импортный презерватив подарю? – он говорил, делая вид, что не видит уже стоявшую у своего стола учительницу.
   – Соколов, – не очень строго произнесла она, – урок уже начался, в чем дело?
   – Ой, простите, Жанна Сергеевна, а я вас не заметил, – в преувеличенно вежливом голосе Соколова прозвучала легкая издевка. – Ярцев хотел меня бить за правду, а я пытался откупиться.
   – Не понимаю, что за выяснение отношений на моем уроке!
   – Да я просто сказал, что у нас в классе некоторые люди одеваются, как бомжи, и мне это неприятно. Ведь есть «секонд-хенд», там все достаточно дешево, вы со мной не согласны? Моей матери пятьдесят, а она и то за собой следит.
   Жанна Сергеевна – пожилая расплывшаяся дама в сером костюме, в двух местах проеденном молью и тщательно заштопанном – обиженно вспыхнула, но решила не вступать в спор с наглым сынком директора хлебозавода, постоянно оказывающего школе спонсорскую помощь. Она поспешно сказала:
   – Давайте прекратим разговор на посторонние темы и займемся физикой, – ее взгляд уперся в унылое лицо Насти. – А, Воскобейникова, вернулась? Занималась на своих каникулах?
   – Да, – тихо ответила Настя, опуская голову.
   – Иди к доске, я посмотрю, не разучилась ли ты решать задачи.
   – Жанна Сергеевна, она ведь только пришла, в первый день нельзя вызывать, – бойко возразила Лиза.
   Физичка невозмутимо окинула ее взглядом.
   – А ты, Трухина, на другой половине доски напишешь мне закон Био-Савара-Лапласа. Остальные открыли задачник Рымкевича и решают указанные на доске номера, – она застучала мелом, а Лиза со вздохом поплелась к доске, где уже стояла ее подруга. Гоша поднял руку.
   – Жанна Сергеевна, можно выйти?
   – Ты не в первом классе, можешь потерпеть до конца урока.
   – Пожалуйста, Жанна Сергеевна, мне, честно, невтерпеж!
   Получив разрешение, Гоша направился к двери, незаметно подмигнув Артему. Это означало, что он, скорее всего, уже не вернется и просит приятеля после урока захватить его сумку. Артем кивнул и уткнулся в учебник.
   Настя проводила Гошу взглядом и вдруг к своему удивлению поняла, что задача у нее довольно легкая. Быстро написав решение, она вернулась на место, но Лиза запуталась и проторчала у доски до самого звонка.
   – Неважно, Трухина, неважно, – сурово заметила физичка, ставя против ее фамилии в журнале жирную тройку, – ты уж выбирай – в институт тебе поступать или романсы петь. Одиннадцатый класс, стыдно!
   Она взяла журнал и выплыла из кабинета, а расстроенная Лиза показала ее спине язык.
   – Достала, блин, со своей физикой! Да на фиг мне эта физика сдалась – решать ее тупые задачи! Я, может, петь хочу! – она вдруг сердито повернулась к Соколову. – Все из-за тебя, придурок, ты ей настроение с самого начала испортил.
   – Ладно тебе, радость моя, – добродушно рассмеялся тот, оглянулся и, увидев, что Артем Ярцев, захватив сумку Гоши, уже вышел из кабинета, добавил: – Хочешь, попоем вдвоем?
   – Петухом будешь на зоне петь, – мрачно буркнула Лиза, запихивая книги в сумку.
   – Ребята, постойте, – потрясая списком, жалобно крикнула староста Лена, – на охрану кто еще принес деньги? С меня же спрашивают! Воскобейникова, ты знаешь, что теперь в школе охранник, и мы все сдаем деньги на охрану? Так что завтра принеси. А с Легостаевой даже не знаю, что делать – она вообще ни на что не сдает.
   – И не сдаст, – весело заметил Соколов, закидывая сумку на плечо. – Усеки себе мудрость, Леночка: бомж денег не сдает, он лучше их пропьет.
   – Нет, правда, – пожаловалась Лена, – на выпускной вечер все, кроме нее, сдали, на подарки учителям ее мать уже два года ни копейки не дает. Теперь на охрану. Что, мы вечно должны за нее деньги вносить? Если ей не нравится, пусть, типа, переходит в другую школу, почему мы, правда, должны здесь бомжей терпеть?
   Лиза, порывшись в кармане, достала пятьдесят долларов и швырнула на стол.
   – Возьми, Ленка, утрись и успокойся.
   – Во, дает! – восхитился Соколов и похлопал себя по карману. – Не, я бы тоже подкинул, но сейчас сижу на мели.
   – Что мне с твоими долларами делать, – сердито проворчала Лена, косясь на зеленую бумажку, – если так хочешь за Легостаеву заплатить, то разменяй и принеси.
   – Сама разменяй, а на сдачу Соколову презервативов купишь, а то ему папа на презервативы не дает, и он, типа, нервный стал – хочется, а СПИДа боится, – съехидничала Лиза и, взяв Настю за руку, потащила за собой. – Пойдем в тубзик на третий этаж, хоть посидим на окошке. А то я уже устала от этих немытых рож.
   Настя с покорным равнодушием поплелась за ней. В туалете никого не было, и девочки уселись на свое излюбленное место – на подоконник.
   – Все надоело, Соколов осточертел, хочу на сцену, – говорила Лиза, сердито тыкая каблуком в стену. – Надоела мне вся эта математика, вся эта физика – сдохнуть! Отец вчера звонил: «Лиза, ты ходишь на подготовительные курсы?». Да чихать я хотела на этот его Баумановский – если уж пойду, то на мехмат МГУ, там физику не надо сдавать. А ты чего такая мрачная весь день? Тоже, типа, предки достали? Да ты плюнь!
   И тут вдруг Настя не выдержала – уткнувшись в плечо подруги, она горько и надрывно зарыдала. Испуганная Лиза обняла ее, поцеловав в мокрый глаз.
   – Да ты что? Ты что, Настюха? А ну, выкладывай! Нет, погоди, – вскочив с места, она на всякий случай заглянула в кабинки – две были пусты, а третья, в которой почему-то постоянно засорялся унитаз, заперта. – Нормально, никого нет, говори!
   Прозвенел звонок, но им было не до урока истории – прижав к горячей мокрой щеке руку подруги, торопясь, сбиваясь и всхлипывая, Настя рассказывала о том, что с ней случилось в Швейцарии. Лиза слушала, открыв рот и вытаращив глаза от изумления.
   – Что мне делать, Лиза, что мне делать? Капри сказал, что за свои деньги в России он еще быстрее всех купит, и в Москве тоже бесполезно куда-то обращаться. Тем более, что у папы могут быть крупные неприятности.
   – Слушай, Настюха, а ты не гонишь? Этот сынок миллиардера действительно так в тебя втюрился? Нет, нормально, конечно, в тебя можно втюриться, но зачем насильно тащить в мэрию и коверкать человеку всю жизнь – честнее, наверное, затащить в кусты и изнасиловать. У этих миллиардеров, случайно, головка не бо-бо?
   – Не знаю, – хмуро ответила Настя, начавшая понемногу успокаиваться, – мне Дональд сначала показался вполне приличным парнем – умный, вел себя очень прилично. Мы с ним несколько раз встречались – говорили о книгах, он мне две задачи помог решить и очень оригинальным способом. Музыку слушали, а потом вдруг какая-то идиотская статья в газете, и все закрутилось. Еще и этот конкурс с призами – такое впечатление, что Дон захотел комнатную собачку, и ему ее купили за миллиард.
   – Ну, а теперь что? – с любопытством спросила Лиза. – Как же вы теперь живете в этом своем особняке?
   – Я с ним вообще почти не разговариваю – с того дня, как они меня притащили в мэрию. В Швейцарии я до отъезда жила в их доме, а вчера вечером мы прилетели в Москву, и нас сразу отвезли в этот идиотский коттедж. Мне отвели второй этаж, но я еще даже не огляделась. Знаю только, что столовая на первом этаже, и еще там типа спортзал есть, миллиардеры всегда за своим здоровьем следят. Утром ко мне зашла горничная и проводила к столу. Дональд уже спустился – сразу вскочил, как я вошла, отодвинул мне стул.
   – Так он с тобой не спит? – бесцеремонно поинтересовалась Лиза. – У вас что, брак еще помимо всего прочего еще и платонический? Слушай, а может, у него не все в норме, а?
   – Да нет, – Настя слегка смутилась, – я просто… я сказала ему, что не хочу, и все.
   – И он так просто согласился? После того, как он со своим папой тебя запугал и силой потащил в мэрию?
   – Потащить в мэрию – одно, а физическое насилие – совсем другое. Понимаешь, Дон сказал, что любит меня и согласен ждать. Он решил жить в Москве, потому что я так захотела, и вообще.… Не знаю, может, он и правда меня любит, но как же я этого не хочу! Да на фиг мне его любовь! Не знаю, можно ли будет сбежать из этого особняка – там кругом охрана, дом весь обнесен оградой. А как объяснить Леше? Сегодня он ждал меня возле школы, а мне стыдно было смотреть ему в глаза.
   Лиза в задумчивости почесала затылок и вздохнула.
   – Выход один, – авторитетно сказала она, – тебе нужно отдаться Дональду. Сейчас вы свой брак, так сказать, не скрепили, и все боятся, что ты что-нибудь выкинешь, поэтому за тобой будут следить – о-го-го! Конечно, ты сейчас начнешь со мной спорить, петь свое «ля-ля тополя», любовь, Алеша и прочее, но это все ерунда, поверь уж моему опыту. В конце концов, даже интересно, как твой законный супруг умеет трахаться. А Алеша от тебя никуда не уйдет – в наше время все нормальные женщины или по десять раз разводятся или кроме мужа имеют любовников. Не жить же всю вечность с одним мужиком – эдак с тоски зеленой можно сдохнуть.
   – Я не хочу, – просто и твердо ответила Настя, – не хочу, и никто не заставит меня делать то, чего я не хочу.
   Лиза внимательно посмотрела на нее и удивилась незнакомому ей прежде выражению, появившемуся на лице подруги.
   – Ладно, бес с тобой, – вздохнула она, – не хочешь, так не надо. Посмотрим, может, я тогда просто отобью у тебя твоего миллиардера, – вскочив с подоконника, она изящно встала на цыпочки, покружилась на месте и вновь села. – Западет он на меня, как ты думаешь?
   Лицо Насти вдруг исказилось, она отчаянно вцепилась в свитерок Лизы и замотала головой.
   – Лиза, Лизочка, отбей, пожалуйста! Пожалуйста!
   Она вдруг снова заплакала и затряслась так отчаянно, что Лиза испугалась.
   – Настюха, а ну брось! Брось, дуреха, ты что? Ладно, я попробую, хотя мне твой миллиардер на фиг нужен. Не вопи, я сказала! Не трясись!
   Поискав в кармане платок и не найдя его, она утерла нос и глаза Насти рукавом, растерянно оглянулась, и вдруг запертая третья кабинка распахнулась, и оттуда вышла Лера Легостаева. Лицо ее было, как и у Насти, заплаканным, а обычно гладко зачесанные назад волосы слегка взлохмачены, и это придавало ей немного воинственный вид.
   – Дебилизм полный! – уперев руки в бока, она стояла перед ними и с презрением взирала на Настю, которая от неожиданности затихла, лишь иногда судорожно всхлипывая и вытирая кулаком слезы.
   – Лерка, ты что, подслушивала? – беззлобно спросила Лиза.
   – Блин, на толчке нельзя спокойно посидеть – сразу «подслушивала»! Она же, – ее подбородок уничтожающе указал на Настю, – воет так, что в мужском туалете слышно. Горе какое – за миллиардера ее выдали! Дура!
   От злости у Насти сразу высохли слезы.
   – Сама дура! – гневно сказала она. – И вообще, это не твое дело, уходи отсюда!
   – Как же! Ладно, пусть я быдло, бомжиха, а ты принцесса и миллиардерша, но тубзик для всех. Не нравится – пусть тебе твой папа-депутат личный туалет в школу привозит.
   Лицо ее исказилось, по щекам потекли слезы.
   – Кончай, Лерка, – попыталась угомонить ее Лиза, – не расстраивайся ты из-за этого придурка Соколова, тебя, кстати, Гошка по всей школе ищет. А отец Насти тут вообще не причем. Забыла, как он тебе бесплатные поездки в Англию и в Париж через спонсоров пробивал?
   – Спасибо, лучше бы он моей матери зарплату прибавил! – в голосе Леры звучала нескрываемая ненависть. – А то она на две ставки в больнице работает, дома денег ни хрена, а депутат этот в Думе сидит, жена и дочь на машинах разъезжают. На какие шиши, интересно? У нас же ворует, и мы же ему спасибо говорить должны? Воскобейникова, откуда у твоей матери такие бабки – по салонам ходить? Моя вкалывает, вкалывает, а как постричься, так мы бегаем – ищем, где подешевле обкорнают.
   Настя молчала, опустив глаза. Лиза расстроено произнесла:
   – Лерка, ну чего ты злишься? Тебе все девчонки завидуют из-за голоса, а ты дурью маешься. Соколов вообще всех достает, тебе очень надо из-за него психовать? На Настю неизвестно из-за чего наезжаешь. Ей ведь тоже хреново.
   – Потому что бесит, – угрюмо буркнула уже немного отошедшая Лера. – Миллиардера ей, видите ли, плохо! Зажралась.
   – Слушай, бери его себе, а? – устало заметила Настя.
   – Девки, идея! – Лиза стукнула себя по голове и подпрыгнула. – Слушай, Настюха, раз тебя твой Дональд так любит, уговори его спонсировать наш первый концерт. Вы с ним тоже придете – он ведь любит музыку.
   – Не знаю, – хмуро возразила Настя, – он слушает только классику, и потом… я не хочу его ни о чем просить. Я с ним вообще не говорю, я же тебе сказала.
   – Ерунда! – глаза Лизы возбужденно сверкали. – Все равно, тебе придется с ним когда-нибудь поговорить – лучше уж с пользой для дела. Объясни, что романс – тоже классика. И потом, это в твоих же интересах.
   – С какой это радости в моих?
   – А с такой! Мы с Леркой во время номера подойдем к вашему столику и начнем его кадрить – вдруг клюнет. Мы уж постараемся, да, Лер? Потом можно будет устроить танцы. А ты для контраста постарайся похуже выглядеть – оденься нестильно, причешись по-дурацки.
   Настя растерянно посмотрела на нее и пожала плечами.
   – Я подумаю.
   – И думать нечего, это твой шанс. Волосы я тебе сама обкорнаю, рожу намалюю – будешь в худшем виде. Уродиной из уродин. Неприятно, конечно, но если ты хочешь освободиться от этого своего Дональда…
   – Конечно, хочу.
   – Тогда придется пойти на жертвы.
   – Ну… ладно, давай. А кого ты хочешь позвать из знакомых?
   – Да кого угодно! У меня парень из МГИМО – он приведет своих ребят. Я тоже знакомых позову. Можно твоих родителей. Кстати, если хочешь, то можно Алешу…
   – Нет-нет, Алешу не надо!
   – Как хочешь. Короче, народ будет, вход платный. Согласна, Лерка? Заработаем на пиво, и, к тому же, у тебя будет шанс подцепить миллиардера. Смотри только, никому ни слова. А то, как говорит Глеб, лишняя болтовня губит все гениальное в зародыше.
   – Согласна, – Лера прищуренными глазами посмотрела на Настю и усмехнулась, – если только Воскобейникова не передумает. А то в последний момент ей жалко станет терять своего миллиардера.
   Настя отвернулась, чтобы не видеть откровенную неприязнь, светившуюся в устремленном на нее взгляде. Лера, основательно пихнув ее бедром, уселась рядом на подоконник.
   – Подвинься, миллиардерша, дай быдлу сесть.
   Мгновение обе молчали, повернув друг к другу заплаканные мордашки, и вдруг, как по команде, расхохотались, но никто ничего не успел сказать, потому что в туалет заглянула завуч и принюхалась.
   – Почему не на уроке? Курите?
   Лиза, мгновенно вытянувшись по стойке «смирно», опустила руки по швам и, превратившись в пай-девочку, затараторила:
   – Что вы, Марь Алексанна, курить вредно, от этого инфаркт, рак легкого, чума и дети больные рождаются. Не волнуйтесь, мы же все знаем – не пятиклассники какие-нибудь! Просто я сегодня в буфете пиццы объелась, и у меня диарея – жуть! Как у того мужика в рекламе по телевизору – помните? А иммодиума под рукой не оказалось! Девчонки с трудом до туалета дотащили.
   Она выразительно согнулась, прижав руки к животу, и охнула.
   – Если у тебя диарея, Трухина, спустись к медсестре, она сейчас в школе, – сурово заметила Мария Александровна.
   – Нет, я пойду на урок, – Лиза, все еще держась за живот, с мучительной гримасой двинулась к двери, а Настя и Лера поплелись за ней, – нельзя пропускать уроки, Марь Лексанна, даже если очень плохо себя чувствуешь.
   – Конечно, Трухина, – согласилась учительница, с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.
   В этот день за ужином Дональд внимательно вгляделся в лицо Насти и неожиданно сказал:
   – Ты сегодня другая, Настья. Плакала? Или смеялась? Что-нибудь случилось?
   Настя подняла голову и с вызовом посмотрела ему в глаза.
   – Ты хочешь, чтобы я всю жизнь ходила, как пришибленная, из-за того, что вы все насильно затащили меня в эту вшивую мэрию, а теперь ты меня держишь в этом идиотском дворце?
   Дональд улыбнулся.
   – Тебе не нравится этот дом? – мягко спросил он. – Я могу купить другой.
   – Ага, купи мне Кремль вместе с президентом.
   – О, мы, американцы, давно купили вашего президента Ельцина и многих других, – в его глазах блеснуло веселое высокомерие. – Я бы хотел приобрести для тебя что-нибудь более дорогостоящее.
   Настя против воли фыркнула.
   – Не надо трогать нашего президента – он старый и больной человек. Лучше окажи спонсорскую помощь моим подругам – я сегодня рассказала им о… тебе, и они попросили помочь, – она коротко рассказала о планах Лизы.
   Дональд пристально смотрел на Настю, пока она говорила, потом усмехнулся.
   – Видишь, твои подруги – умные девушки и сразу поняли преимущества, которые дают деньги, только ты одна недовольна. Ты сердишься и обижена, хотя я готов на все, чтобы ты чаще улыбалась.
   В голосе его появились странные нотки, и Настя поспешно поднялась из-за стола.
   – Я должна идти, Дональд, у меня много уроков.
   Он мгновенно оказался рядом с ней и, взяв за плечи, с силой притянул к себе.
   – Чего ты так боишься, Настья, почему ты дрожишь? Разве я когда-нибудь обижал тебя? Ты сказала, что хочешь жить в Москве – я привез тебя сюда. Сказала, что не хочешь со мной спать, пока не окончишь школу – я жду. Никто не мог бы помешать мне взять тебя силой, но я жду! Ты это понимаешь?
   Настя подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза.
   – Что еще ты мне хочешь сказать, Дональд?
   Дональд, не выдержав ее взгляда, вздохнул и отвернулся. Отстранив ее от себя, он сказал:
   – Ладно, иди. Извини.
   – Спокойной ночи, Дональд, – она пошла к двери, почему-то не чувствуя больше ни страха, ни обиды, ни волнения.
   – Погоди, – он протянул ей вслед руку.
   – Да, Дональд? – ее голос звучал очень ровно.
   – Почему ты не называешь меня Дон или Донни, как прежде? Я… я хотел сказать по поводу твоей просьбы – я отдам распоряжение своему управляющему, он выполнит все, что ты скажешь.
   – Благодарю, – Настя кивнула и вышла, прикрыв дверь.
   Дональд поднялся к себе и, нажав кнопку связи, отрывисто приказал сразу же ответившему секретарю:
   – Я хочу видеть Фриду.
   Через несколько минут молодая женщина с улыбкой вошла в его комнату.
   – Донни, мой мальчик, я так соскучилась без тебя!
   Продолжая нежно ворковать, она сбрасывала с себя одежду. Дональд не произнес ни слова. Когда последняя деталь туалета Фриды упала на пол, он расстегнул брюки, шагнул к ней и, грубо стиснув упругие ягодицы, стремительно овладел ею – стоя, прижав ее к стене.
   Фрида, продолжая улыбаться, сладострастно постанывала, умело извивалась, чтобы доставить ему удовольствие, но бисеринки пота возле губ показывали, что его грубость причиняет ей боль.
   Закончив, Дональд оттолкнул женщину – так резко, что она чуть не упала.
   – Убирайся, – равнодушно произнес он, поворачиваясь к ней спиной.
   Торопливо схватив в охапку свою одежду, Фрида выбежала из комнаты, а Дональд лег на спину, взял лежавший рядом с кроватью пульт и нажал кнопку. Комнату наполнили звуки музыки.

Глава четырнадцатая

   В роскошно отделанном вестибюле офиса госпожи Шумиловой охранник внимательно проверил документы Муромцева и вежливо попросил подождать.
   – Сейчас я позвоню, и вас проводят.
   Пожав плечами, Антон удобно расположился в мягком кожаном кресле, но долго сидеть ему не пришлось – Тата, секретарша Лилианы, вышла к нему почти сразу, и лицо ее сияло приветливой улыбкой.
   – Здравствуйте, Антон Максимович, Лилиана Александровна вас ждет.
   – У вас здесь теперь строгости – чуть ли не как в Кремле, – хмыкнул он, поднимаясь вслед за ней по отделанной мрамором лестнице.
   – Мы расширяемся, – пояснила она, – теперь здесь центральный офис «Умудия холдинг». Кабинет Лилианы Александровны на втором этаже.
   – Почему же нет лифта? Несолидно, господа! Заставляете старого человека топать пешком на второй этаж!
   Тата рассмеялась и кокетливо прищурилась.
   – Ой, ну скажете тоже – старого! Лифт есть, но только на третий этаж, а на второй делают эскалатор, но он будет готов не раньше, чем через месяц. Вот и пришли, вы не очень устали? – она указала на роскошно отделанную дверь и, нажав кнопку, сказала в небольшой пластмассовый квадратик: – Лилиана Александровна, господин Муромцев здесь.
   Лилиана встретила Антона милой улыбкой.
   – Здравствуй, дорогой, познакомься с господином Ючкиным. Игнатий, это Антон Муромцев, близкий друг моего мужа и всей нашей семьи.
   Игнатий с застенчивой улыбкой поднялся навстречу Антону.
   – Я много слышал о вас, господин Муромцев, – сказал он, протягивая руку, – господин Филев и господин Воскобейников очень высокого мнения о вас.
   – Благодарю, – Антон пожал тонкие пальцы, подумав:
   «Понятно, что ее в нем так привлекает – в его изысканной манере обращения и во всей этой интеллигентности есть нечто схожее с Ильей. Похоже, этот Игнатий очень податлив и не способен противостоять внешнему напору».
   Он опустился в кресло, мельком взглянув на разложенные на журнальном столике проспекты фирм, предлагавших медицинское оборудование. Лилиана очень мило произнесла:
   – Господа, нам предстоит много работать вместе, поэтому я предлагаю, во-первых, сейчас выпить по чашечке кофе, а во-вторых, перейти всем присутствующим к неформальному обращению на «ты». Тем более, что оба вы – мои очень близкие друзья.
   Тата внесла поднос, и Игнатий, изящным жестом пригубив кофе, повернулся к Муромцеву.
   – Все в один голос утверждают, что вы… то есть, ты – лучший в стране специалист по диагностическому оборудованию, – сказал он. – Ты ведь в курсе, что мы планируем открыть лечебно-оздоровительное учреждение в Умудске? Теперь, благодаря премии, полученной за проект, наши возможности стали гораздо шире. Несколько западных фирм, производящих оборудование прислали нам свои проспекты, и все они кажутся нам очень привлекательными, но ведь мы не специалисты в этой области. Именно ты, Антон, должен высказать свое решающее мнение.
   – Решающим будет мнение господина Филева, как я полагаю, – с улыбкой ответил Антон.
   Лилиана хрустнула пальцами.
   – В прошлый раз, когда мы закупали оборудование для нашей клиники, наши мнения разошлись, и папа поддержал тебя, а не меня. Теперь он не будет вмешиваться, поскольку строительство сибирской клиники ведет «Умудия холдинг», президентом которой являюсь я.
   Муромцев изумленно вскинул брови и пожал плечами.
   – Если ты хочешь взять реванш за прошлый раз и показать, что на этот раз поступишь по-своему, то на черта вам всем мое мнение? Извини, но я человек занятой, и приезжать сюда только для того, чтобы доставить тебе моральное удовлетворение…
   – Ты не понял, Антон, – она мягко коснулась его лежавшей на столе руки, – я хотела сказать, что очень тебя ценю, и в прошлый раз ты оказался прав – мы получили качественное оборудование и сэкономили кучу денег. Но теперь наши возможности, как сказал Игнатий, шире, и мы можем больше внимания уделить комфортности и внешнему дизайну – ведь мы проектируем нечто, вроде санатория, расположенного вблизи уникальных природных источников, и рассчитываем на посещение его VIP-персонами.
   Антон небрежно взял несколько проспектов и, повертев в руках, тут же отбросил их в сторону.
   – Я бы советовал обратиться к надежным фирмам, с которыми мы уже имели дело, но ты, как всегда, увлекаешься ярким дерьмом.
   На лице Лили появилось благородное возмущение, а Ючкин торопливо спросил:
   – Вы… ты считаешь эти предложения несерьезными? Эти фирмы, насколько я знаю, неплохо себя зарекомендовали в Швейцарии.
   – В Швейцарии – возможно, – согласился Антон, – но в Россию их менеджеры обычно сплавляют неявный брак. Он проявляется только после определенного периода эксплуатации, но за него любая европейская страна немедленно потащила бы их в арбитражный суд. Вот, например, франко-германский концерн «Вирджиния». Мне говорили, что комплекты оборудования, которые не прошли тестовых испытаний, они направляют в специальный торговый филиал. Российские посредники скупают их за бесценок, а потом продают их на внутреннем рынке и накручивают цену – дай бог. У нас еще с советских времен остались постоянные и очень надежные поставщики, зачем связываться с незнакомыми аферистами?
   Ючкин нерешительно взглянул на Лилиану, но она сделала вид, что не замечает его взгляда.
   – В прошлый раз я учла твое мнение, Антон. Конечно, сейчас ты во многом прав, я тоже об этом думала, но все же решила закупить оборудование у «Вирджинии».
   Антон пожал плечами.
   – Раз уж ты столь умна и все сама решила, то для чего тебе было отрывать меня на полдня от работы? Вы с господином Ючкиным… пардон, Игнатием, вполне могли заехать ко мне в клинику и выпить со мной кофе там.
   Игнатий изумленно поднял бровь, взглянул на Антона, потом перевел взгляд на Лилю и, решив покончить с панибратством, холодно произнес:
   – Прошу простить, господин Муромцев, но мы с госпожой Шумиловой сами решаем, когда нам приглашать наших подчиненных, а когда нет.
   Антон не успел ответить, потому что вмешалась Лиля и, кротко улыбнувшись, сказала:
   – Не удивляйся, Игнатий, я же говорила, что Антон – мой близкий друг, почти что друг детства, поэтому он может говорить мне то, что я никогда не позволю другим, – она повернулась к Муромцеву. – Антон, не нужно показывать свой характер. Все, что ты сказал, я знаю, потому и пригласила тебя – хочу, чтобы ты съездил в Париж, связался с менеджером «Вирджинии» и заказал комплект оборудования непосредственно у производителя, минуя посредников.
   Ючкин сидел с каменным лицом, и Антон насмешливо подумал:
   «Мальчик пытается себя показать – как никак, а президент алмазной компании, хоть и дочерней».
   Вслух он сказал:
   – Я – главный врач твоей московской клиники, а сибирское учреждение не в моем ведении, и какого лешего я должен этим заниматься?
   – Я просто тебя прошу, Антон, – она нежно дотронулась до его руки, – потому что я тебе доверяю. Разумеется, я оплачу тебе эту работу, можешь взять в Париж Катю – если, конечно, она будет хорошо себя чувствовать к тому времени. Ведь у нее, кажется, там родственники?
   Антон встретился с ней взглядом и усмехнулся.
   – Что ж, если ты так просишь, я поеду. И когда ты хочешь, меня отправить?
   – Во второй половине декабря – можете провести там Рождество и Новый год за счет фирмы.
   – Очень великодушно. Что ж, теперь разрешите идти, хозяйка? А то у меня в клинике много работы.
   Не дожидаясь ее ответа, он поднялся, и Лиля ласково кивнула.
   – Конечно, Антон, конечно, иди. Тата тебя проводит, – она нажала кнопку вызова секретарши.
   После ухода Антона, Ючкин сердито заметил:
   – Этот всеми восхваляемый Муромцев кажется мне беспардонным наглецом. Однако в том, что он говорит, есть доля истины – для чего нам лишние проблемы?
   Лилиана засмеялась.
   – Милый, иногда тебе не хватает воображения. Пусть Муромцев закажет у «Вирджинии» комплект оборудования для сибирской клиники, мы представим фонду Капри накладные, они ни к чему не смогут придраться. Кстати, лондонское благотворительное общество, которое занимается беременными школьницами, намерено закупить аналогичное оборудование. Менеджер «Вирджинии», с которым у нас есть договоренность, отправит закупленное нами оборудование англичанам, а их деньги вернутся на счета холдинга. Ну, конечно, за исключением комиссионных, которые получит менеджер за эту посредническую операцию.
   – Позволь, но представители фонда Капри будут контролировать каждый наш шаг, как мы объясним им отсутствие товара при наличии накладных?
   Она тонко улыбнулась.
   – Почему же отсутствие, дорогой? У меня уже есть договоренность с «Вирджинией» о закупке у них отбракованного оборудования, не прошедшего испытания. Того самого, которое, как говорил Антон, можно приобрести за бесценок. Оно будет отправлено в Сибирь, и его предъявят фонду Капри по первому требованию. Это проверенная схема, по которой действовал мой папа еще в советское время, и она прекрасно работает.
   – О твоем отце ходят легенды, – с уважением заметил Ючкин, – неужели он ни разу не прокололся?
   – Один лишь раз, в восемьдесят третьем году. И то только потому, что расследованием занялся человек необычайного ума.
   – И что же сделал господин Филев? – спросил заинтересованный Ючкин. – Сумел купить этого человека?
   – Этого честного партийного функционера купить было невозможно. Однако у него имелась ахиллесова пята, и это спасло отцу жизнь. Ведь в те годы еще существовала расстрельная статья за хищение государственного имущества в особо крупных размерах.
   – Потрясающая история, сюжет для романа. И что это была за ахиллесова пята?
   – Возможно, ты когда-нибудь и узнаешь. Но не сейчас. Пока могу сказать тебе только имя того человека – Воскобейников Андрей Пантелеймонович.
   – Воскобейников! Бог мой, никогда бы не подумал!
   – А ты никогда не задумывался, почему он так самозабвенно играет с нами в одной команде? – Лиля рассмеялась. – Его крепко держат на поводке, очень крепко! Однако, скажи мне, как обстоят дела со строительством корпуса клиники?
   Игнатий пожал плечами.
   – Здесь проблем не предвидится. Холдинг уже начал закупку стройматериалов у офшорной компании-перекупщика B&B. По европейским ценам, разумеется. С этой же компанией у нас заключен контракт на строительные работы – они начнутся весной. К этому времени Керимов по своим каналам доставит из Средней Азии бригады таджиков, а стройматериалы мы закупим за наличные у местных производителей, так что, строительство силами таджиков в общей сложности обойдется нам в копейки.
   – Что за компания B&B?
   – Build and buy, строй и покупай. На ее счет фонд Капри перечислит деньги для строительства клиники. Кстати, B&B проводит и прочие коммерческие операции, поэтому чуть позже через ее посредничество будет произведена закупка крупной партии алмазов у «Умудия даймонд». Таким образом, честно отмытые деньги Капри поступят на счета холдинга. Если же кто-то захочет особо пристально приглядеться к этим операциям и выяснить имя покупателя алмазов, то компания B&B просто прекратит существование. Холдинга это никак не коснется, де-юре мы никакого отношения к B&B не имеем.
   Лилиана рассмеялась.
   – Браво, господин Ючкин, я всегда была высокого мнения о ваших талантах!
   – Брось, – он был доволен похвалой и не мог этого скрыть, – эта схема тоже не мной выдумана. Здесь главное – сделать все юридически чисто.
   – Думаю, пока Настя с Дональдом, никто особо пристально ни во что вглядываться не станет. Капри нам неопасен, меня беспокоит другое – что мы будем делать с его деньгами?
   Умолкнув, Лиля задумалась. Ючкин выжидательно смотрел на нее, но, не дождавшись продолжения, спросил:
   – Что именно тебя заботит?
   – С самого начала, – заговорила она, наконец, – меня грызла странная мысль: идея строительства клиники в Умудии изначально исходит от кого-то другого, не от папы. Теперь я в этом уверена – срок аренды давно истек, а арендаторы не собираются открывать доступ к умудским источникам. Папа и дядя Андрей этим совершенно не обеспокоены, поэтому я и думаю, что они каким-то образом связаны с арендаторами. Или с людьми, которых арендаторы представляют.
   – Ты пробовала спросить у Александра Иннокентьевича?
   – Сейчас у нас с папой очень плохие отношения. Он и раньше не посвящал меня во все свои дела, а теперь и подавно не станет ничего говорить.
   Лилиана прошлась по кабинету и вернулась на свое место. Ючкин вопросительно смотрел на ее хмуро сдвинутые брови.
   – Какое это может иметь для нас значение? Эти люди помешают нам строить клинику?
   – Помешают? О, нет, – она отрицательно качнула головой, – клиника им нужна для каких-то их целей. Я пока не могу понять, для каких. Однако, если они желают разделить с нами земли умудов, то, возможно, захотят и долю из денег Капри. И папа эту долю им отдаст – что-то его с ними связывает. И дядю Андрея тоже, но о нем я уже тебе говорила – у него есть ахиллесова пята, и им можно управлять. Мы можем оставить в дураках фонд Капри, но папа с дядей Андреем в наших с тобой схемах разобраться сумеют, от них нам ничего не скрыть. Поэтому нужно спрятать деньги Капри прежде, чем до них кто-то из них дотянется.
   Игнатий вытаращил глаза.
   – Ты… ты хочешь спрятать деньги от своего отца?
   – Ты, как ребенок, Игнатий, – во взгляде Лилианы мелькнула досада, – твой отец для тебя последняя инстанция, его слово всегда решающее. У меня с моим отцом несколько иные отношения, я привыкла жить своим умом. Мы с тобой столько сил отдали этому проекту, что имеем право на награду и не обязаны ни с кем делиться. Деньги необходимо перевести на зарубежные счета подставных лиц, придумай, как это сделать.
   Ючкин посмотрел на нее растерянно и смущенно.
   – Но необходимо согласие остальных акционеров холдинга.
   – Конечно, дорогой, мы все обсудим с твоим отцом и Керимовым. Они нас поймут им нравятся рискованные игры. А ты меня поддержишь.
   – Я?
   – Да, дорогой, – она поднялась, молниеносным движением расстегнула длинную молнию на юбке, и та соскользнула к ее ногам. – Иди сюда, я сама тебя раздену.
   Игнатий вскочил на ноги, чувствуя смятение, какое всегда вызывала в нем эта женщина. Лилиана стояла перед ним в коротенькой футболке и чулках, загадочно улыбалась, а ее обнаженные бедра призывно вздрагивали. Он шагнул к ней, и руки ее проворно потянулись к его джинсам. В глазах у Игнатия потемнело от внезапно вспыхнувшего желания, из груди вырвался стон.
   – Лиля, ты… ты что всегда со мной делаешь? Что ты положила мне в кофе?
   – Милый, милый! – она резко потянула его на себя. Упав на пол, они сплелись, покатились по ковру.
   Через час, сидя рядом с бессильно распластавшимся Игнатием, Лиля продолжала излагать детали своего плана по сокрытию денег. Игнатий покорно и бессильно кивал головой, со всем соглашаясь.
   – Этот твой Муромцев, – хрипло сказал он вдруг, – у тебя с ним что-то было? В нем что-то такое есть, и ты так смотрела на него…
   Лилиана расхохоталась.
   – Неужели ты ревнуешь, дорогой? Это даже приятно! Но хочу тебя разочаровать – Антон мне и Илье, как брат, так что у нас с ним ничего не может быть. Кроме того, у него все запланировано, и я с точностью до минуты могу сказать, чем он в данный момент занимается, а меня такие мужчины всегда почему-то отталкивают.
   Наклонившись над Игнатием, она начала ласкать рукой его вновь твердеющую плоть.
   – Лилиана, я…я с тобой сойду с ума.
   Наблюдая, как его взгляд темнеет от желания, Лиля шептала:
   – Я знаю, что ты непредсказуем! Ты можешь все бросить и любить меня, если я захочу, разве нет? Поэтому я от тебя без ума! И поэтому я опять тебя хочу, а Антон… Вот сейчас пять часов, и, я знаю, он заканчивает свою ежедневную планерку. Ничто на свете не сможет его от этого отвлечь – как это скучно!
   Она не ошибалась – Антон действительно заканчивал проводить планерку, одновременно размышляя о предложении Лили. Он решил сразу же по окончании работы посоветоваться с Катей, но едва выключил селектор и поднялся с места, как зазвонил телефон. Секретарша сообщила:
   – Антон Максимович, вам какая-то девушка звонит – она и в три звонила, пока вас не было. Соединить?
   – Соедини, что поделаешь, – вздохнул он. – Переключи телефон на мой кабинет и можешь идти домой, если хочешь.
   – Да? Тогда я переключаю и побежала, – довольным голосом ответила она.
   В трубке что-то слегка треснуло, и переливчатый девичий голосок сказал:
   – Здравствуйте, Антон Максимович, это говорит Лиза Трухина, подруга Насти.
   – Здравствуй, Лиза, – медленно произнес он.
   – Вы меня помните, да?
   – А что, я так сильно похож на старого склеротика?
   – Ой, что вы, я это к тому, что вы же очень заняты. В общем, я хотела вас пригласить на вечер русского романса, который устраивает наша музыкальная группа. Настя посоветовала вас пригласить, потому что она говорит, что вы тонкий ценитель романса, и ваше мнение для нас особенно ценно. Билет стоит десять долларов.
   Выпалив все это одним махом, Лиза замолчала, ожидая ответа и взволнованно дыша в трубку.
   Антон изумился:
   – Ты прости, Лиза, я не совсем понял – это что, школьный вечер? Неужели и Настя поет? Я не знал за ней таких способностей.
   – Нет, Настя не поет, она выполняет организационную часть работы, – уклончиво ответила она. – Так вы посетите наш вечер? Он состоится тринадцатого ноября, в субботу. Билет десять долларов.
   – Про билет я уже слышал. А ты давно видела Настю?
   – Сегодня – в школе. Она очень просила меня вас пригласить.
   – Гм. А почему она сама не позвонила мне?
   – Она… м-м-м… она сейчас пока не может. Но она очень хочет, чтобы вы пришли на вечер. Так вы пойдете? Это ведь суббота, – в голосе ее неожиданно прозвучали жалобные нотки.
   – Я подумаю, – усмехнулся Антон, – твое предложение мне, как снег на голову, а я, ты сама говоришь, человек занятой.
   – Да что тут думать! – испугалась Лиза и, немного обнаглев, добавила: – Вы даже не знаете, сколько народу мечтает попасть на наш вечер! Но Настя очень просила вас обязательно пригласить, поэтому я сама готова привезти вам билет. Или даже два. Прямо сегодня.
   – Гм, – он взглянул на часы. – Хорошо, сегодня уже поздно, но завтра часа в три можешь привезти свои билеты в клинику. Знаешь, где это? От метро…
   – Да я знаю, не волнуйтесь, – весело перебила его она. – А сегодня никак нельзя привезти?
   – В шесть я ухожу.
   – Я успею, меня довезут на машине. Вы предупредите швейцара, чтобы пропустил меня.
   Лиза повесила трубку, боясь, что Антон передумает, и весело сказала сидевшему за компьютером Дмитрию:
   – Димка, съездим к Антону Максимовичу, а потом вернемся и еще несколько человек обзвоним, ладно? Ты не устал?
   Дима послушно поднялся.
   – Всю жизнь мечтал быть вашим импресарио, мадам. Поехали.
   Без четверти шесть запыхавшаяся Лиза влетела в кабинет Муромцева. Он с улыбкой взглянул на нее и указал на стул.
   – Успела? Раздевайся и садись, где твои билеты?
   – Вот, – она, не садясь, положила на стол две бумажки. – Вы же просили два билета, да? Вы только извините, мне сидеть очень некогда – меня ждут.
   – Ничего, сними куртку и немного посиди – я же еще должен отдать тебе двадцать долларов, разве нет? Кроме того, я хочу тебя кое о чем спросить.
   Антон вдруг стал очень серьезен, и Лиза, не посмев ослушаться, присела на краешек стула. Он порылся в бумажнике и положил перед ней две бумажки.
   – Это, чтоб нам потом не забыть. А теперь расскажи мне о Насте – все сначала до конца. И не говори, что ничего не знаешь – у вас было время, чтобы поделиться всеми впечатлениями.
   Лиза вспыхнула:
   – Но… Антон Максимович!
   – Говори, Лиза, это все очень серьезно, и я обеспокоен. Ты ведь знаешь, что мы с Настей всегда были друзьями, и она мне полностью доверят. Что тебе известно о ее браке с Капри?
   – Так вы знаете? – она смущенно отвела глаза в сторону.
   – Кое-что слышал, но подробностей, конечно, не знаю – я ведь ее не могу увидеть. Говори, Лиза, иначе может быть поздно. Только постарайся ничего не забыть и не выдумывать, ладно?
   – Ну… ладно, – и Лиза, решившись, уселась поудобней и подробно рассказала ему все, что узнала от Насти.
   Лицо Антона постепенно каменело. Когда Лиза закончила, он спросил:
   – Все, что ты мне рассказала правда? Ты ничего не выдумала?
   – Почему вы считаете, что я должна выдумывать? – вспыхнула Лиза. – Я, кажется, уже не ребенок! Передаю то, что мне рассказала Настя, и, думаю, она тоже говорит правду.
   Он слабо улыбнулся.
   – Да, конечно, извини, шестнадцать лет – очень серьезный возраст.
   – Мне семнадцать, я ведь старше Насти – она пошла в школу с шести лет, а я с семи, – с достоинством поправила его Лиза.
   Антон развел руками.
   – Виноват. Что ж, раз ты уже почти совершеннолетняя, Лиза… Или, может, мне обращаться к тебе на «вы» и по имени-отчеству?
   Лиза, не удержавшись, фыркнула и повела прелестным носиком.
   – Ладно, обойдемся без церемоний. Так что, если я почти совершеннолетняя?
   Муромцев сразу посерьезнел.
   – Тогда ты должна понимать, что и Капри, и отец Насти совершили серьезное преступление, и они должны за него ответить, – он вскочил и взволнованно заходил по кабинету, размахивая руками. – Я приму меры!
   Она снисходительно вздохнула.
   – Антон Максимович, а вам сколько лет? Если не секрет, конечно.
   Антон даже опешил.
   – Мне? А это тут причем? Ну, тридцать шесть.
   – Видите вы тоже взрослый и даже немножечко старый. О каком преступлении вы говорите? Преступление – это когда сажают в тюрьму. Кто посадит в тюрьму Капри с его деньгами?
   – Дорогая моя, есть закон, и богатых людей тоже сажают в тюрьму! Откуда у тебя вообще такие представления о законности?
   Лиза сказала тоном, каким говорят с малым дитятей:
   – Богатых сажают в тюрьму те, у кого еще больше денег, чем у них. Везде и все зависит только от денег и связей. Есть деньги и связи – тебя и в шоу раскрутят без таланта, и в депутаты выберут, хоть какой ты ни есть преступник, и от прокуроров запросто откупишься. Что вы им сделаете, куда пойдете? Тем более, что Настя и сама не станет против своих родителей говорить. Она, даже если и захочет, то у нее просто язык не повернется – они ведь ее мать и отец. Разве вы забыли, сколько она всегда терпела? Я бы уже весь дом разнесла, если б меня так запирали.
   Упав в кресло, Антон закрыл лицо руками.
   – Родители, конечно, – с презрением бормотал он. – Родители! А я – скотина! Давно нужно было… Давно!
   Немного удивленная его отчаянием она пожала плечами.
   – Что вы, Антон Максимович, не нужно так переживать! Да я уже придумала, что делать, мы как раз хотим попробовать… Рассказать?
   В сердцах оторвав от лица руки, Антон гневно закричал:
   – Придумала она! И откуда только у вас всех такие представления о жизни – «деньги все купят»! Мы учились в школе – нам такое и подумать было бы стыдно! Молодежь!
   Лиза обиделась:
   – Да ладно вам! Нам на истории все это рассказывали. Вы в советскую школу ходили, вот вам и внушали – деньги не нужны, секса нет, да здравствует КПСС! Можно подумать, что вы денег не хотели и сексом не занимались. А мы – нормальные, мы с самого начала все видим и говорим, как есть. И не надо на меня кричать, я-то чем виновата?
   – Да, Лиза, да, извини, – опомнившись, он взял себя в руки, виновато усмехнулся и потер лоб. – Я не должен был на тебя кричать, не обижайся. Ты права – вокруг одно дерьмо. Ну и что ты придумала, расскажи мне.
   Лиза была отходчива – она тут же простила собеседнику грубость и немедленно принялась излагать свой план.
   – Мы с Леркой приложим все усилия, не волнуйтесь, – закончила она, – а если не выгорит, то у меня есть еще план, но я Насте пока не говорю. Надо сделать так, чтобы ее опять начали отпускать ко мне – я уж приложу все усилия. И тогда, – на лице ее появилась заговорщическая ухмылка, – они с Лешкой смогут встречаться. А потом, может быть, мы устроим ей побег. Ловко, да?
   Антон посмотрел на весело болтавшую девочку, и у него внезапно сжалось сердце от недоброго предчувствия.
   – Нет, Лиза, – возразил он с неожиданной тревогой в голосе, – если с вашим планом обольщения ничего не выйдет, то обещай мне, что на этом вы пока и остановитесь. Дальше я буду действовать сам, а ты лучше не вмешивайся.
   – Почему? – она недоуменно вздернула брови. – Вы делайте по-своему, а я буду по-своему – у кого получится. Чего вы волнуетесь?
   – Хорошо, я объясню, почему – в этом деле помимо всего прочего замешаны большие деньги, а там, где деньги, там всегда опасно. Я не хочу, чтобы с тобой случилось что-нибудь нехорошее, поняла?
   Закинув голову назад, Лиза звонко засмеялась.
   – Ой, Антон Максимович, не смешите, что они мне могут сделать? Прямо тайны мадридского двора и д’Артаньян! – она поднялась и кокетливо посмотрела на него огромными черными глазами. – Я пойду, ладно? А то меня ждут в машине, а я и забыла. Кстати, уже половина седьмого, вы же хотели в шесть уходить?
   Однако Антону расхотелось ехать домой. Проводив Лизу до выхода, он постоял на месте, подумал и отправился к Кате в отделение патологии беременности. Она удивилась:
   – Антон, ты опять не поехал домой? Сколько уже ты у себя не был, у тебя, наверное, всю квартиру разворовали – ты ведь даже сигнализацию не установил.
   – Лень обуяла, Катюша. Кстати, у меня для тебя две новости и, как всегда, одна хорошая, а другая – плохая. С какой начать?
   – С хорошей.
   – В декабре мы с тобой едем в Париж – проведем там Рождество и Новый год.
   – Ой! – Катя прижала руку к животу. – Это с какой радости мы вдруг едем в Париж?
   – Лилиана решила сделать нам с тобой подарок, а если конкретней, то мне нужно кое с кем переговорить о закупках оборудования. Едешь? Сейчас тебя не тошнит, моча и кровь в норме.
   – Не знаю, как Женька будет, – серьезно ответила она, – для меня сейчас только это самое главное. Вдруг опять что-нибудь?
   Антон развел руками.
   – Что ж, решай сама. Хотел тебя порадовать – не получилось.
   – Ладно, а какая плохая новость?
   – Тринадцатого мы с тобой идем на вечер русского романса.
   – Русского романса? – удивилась Катя. – А что тут плохого? Это тяжелый рок, говорят, для ребенка вредно, а романс – нормально. Или потому что тринадцатого?
   – Катя, – сказал Антон, присаживаясь на кровать рядом с ней, – послушай, что мне сейчас рассказала подруга Насти.
   К его удивлению Катя выслушала рассказ относительно спокойно и, погладив брата по плечу, умиротворяюще заметила:
   – Антончик, не надо так расстраиваться. В конце концов, Настю не бьют, не пытают, не насилуют. Похоже, этот мальчик просто слишком избалован любящим отцом, и, возможно, скоро все уладится. Мы увидим ее на этом концерте, и сообразим, что делать дальше. Если же все будет так плохо, то… В конце концов, у Насти есть родители, и они должны будут вмешаться.
   – Родители? – возмущенно воскликнул он. – Да они фактически ее продали, а ты говоришь.… Да, Катька, от тебя я этого не ожидал!
   – Тихо, братик, не ерепенься, я говорю не о Воскобейниковых. Ты забыл, что у Насти есть настоящие родители? Если все будет очень плохо, то ты должен будешь поговорить с Ильей – он имеет законное право вмешаться и помочь родной дочери. Если ты будешь в Париже, то, возможно, сумеешь поговорить с Ольгой. Конечно, если будет такая необходимость – она пока не пришла в себя.
   Антон молчал, потирая лоб и чувствуя, что виски снова начинает ломить от боли, которая в последнее время появлялась все чаще и чаще. Как всегда после сильного нервного напряжения на него навалилась сильная усталость, и он поднялся.
   – Катя, я пойду к себе в кабинет, голова разболелась. Потом поговорим.
   – Сейчас тебе нужно отвлечься и ни о чем не думать, – сочувственно посоветовала она, – поезжай лучше домой, по дороге развеешься.
   – Если очередной мент по дороге не остановит, – мрачно буркнул Муромцев, но все же решил последовать совету сестры.
   Выехав с территории клиники и свернув в переулок, он задел припаркованную чуть ли не посреди дороги иномарку, чертыхнулся и, остановившись, выглянул в окно. Вокруг никого не было, через тонированные стекла разглядеть что-либо было невозможно, но ему показалось, что из машины донесся стон.
   – Эй, в машине, есть кто живой?
   Подождав и дав пару гудков, Антон оглядел иномарку и убедился, что никаких повреждений на ней нет. Тогда он еще раз обругал вслух нерадивого водителя, поставившего машину в таком месте, сел за руль и, осторожно объехав мешавший движению автомобиль, покатил в сторону кольцевой дороги.

   Лиза, наблюдавшая из-за тонированных стекол, как машина Муромцева скрылась за поворотом, с облегчением повернулась к Диме.
   – Фу, пронесло! Надо было тебе подальше припарковаться.
   – Ты же сама торопилась, а я с тобой всегда голову теряю. Совсем из-за тебя соображать разучился – припарковался черт знает где, – с нежным укором ответил он, вновь наклоняясь к девушке, чтобы продолжить прерванный столкновением поцелуй.
   Лиза со стоном обхватила его голову обеими руками и, застыв на мгновение, закрыла глаза. Потом вдруг высвободилась и, тяжело дыша, прошептала:
   – Скорее – откинь спинку.
   – Не спеши так, радость моя, впереди вся жизнь – дай мне хоть тебя поласкать.
   Лиза изо всех сил зажмурила глаза и капризно замотала головой.
   – Нет!
   – Какая ты горячая, ты меня с ума сведешь! Подожди, моя прелесть, я…
   Однако жар ее желания и ему помутил разум, он нажал кнопку, и они вместе с Лизой упали на откинувшуюся назад мягкую спинку. Лиза торопливо стащила с себя футболку и джинсы. Дима полез было в карман рубашки, где лежали пакетики с презервативами, но ладошка Лизы хлопнула его по пальцам.
   – Убери, ты же знаешь, что я не люблю эти резинки! – вытянув его руку из кармана, она прижала ее к самому низу своего живота – туда, где курчавились жесткие черные волоски, и вздрагивала нежная плоть. Он стиснул ее в объятиях и попытался уложить на спину, но Лиза вывернулась и уселась сверху. – Хочу так!
   Наконец она, обессилев, упала ему на грудь и затихла. Дима гладил ее и молча улыбался. Ему было немного неловко – друзья и знакомые считали его в высшей степени утонченным молодым человеком, даже чуточку снобом, и подобный примитивный секс в машине был ему непривычен. Затемненный свет, легкое вино, ароматный дымок от медленно таявшей свечки, немного музыки и стихов – все это доставляло ему не меньше удовольствия, чем сама близость. И, конечно же, он всегда предохранялся – не только из-за СПИДа или сифилиса, но и для того, чтобы какая-нибудь из мимолетных подруг не вздумала ненароком объявить его папой. В конце концов, студент МГИМО и будущий дипломат – хорошая приманка для охотниц за богатыми женихами. С Лизой все было по-другому – она была так стремительна, что у него голова шла кругом. Забыв обо всем, Димитрий покорно выполнял все прихоти этой своевольной школьницы, ему льстило сознание того, что прелестная и удивительно красивая юная девочка так возбуждается и трепещет от его прикосновений. Вот и теперь, ласково прижавшись щекой к ее щеке, он шептал:
   – Ты настоящая ведьма и сумасбродка, я на все для тебя готов. Лиза, Лизанька, любимая моя, ты выйдешь за меня замуж?
   Лиза рассмеялась – гортанно и нежно. Не ответив на его вопрос, высвободилась, тряхнула волосами.
   – Поехали скорее, Димка, нам еще нужно сделать кучу дел, – она взглянула на светившийся циферблат часов и ойкнула: – Ой, уже девятый час, после половины десятого неудобно будет звонить насчет билетов, скорее давай!
   – Что ж, давай.
   Не произнеся больше ни слова, Дима поднял сидение и, включив зажигание, тронул машину с места. Лиза сидела рядом и полными изящества движениями оправляла свою одежду. Закончив, она повернула к нему голову и, сверкнув черными глазами, мягко сказала:
   – Димуль, ну, не обижайся, пожалуйста, ты очень хороший, но какой смысл сейчас говорить о замужестве? Мне еще только в мае будет восемнадцать, я даже еще школу не окончила.
   – Ну и что? – голос его звучал угрюмо. – Если бы ты захотела… Ладно, не будем об этом говорить.
   – Конечно, не будем, – легко согласилась Лиза. – Да мы еще, может, и не доживем до этого, мне, например, в прошлом году цыганка предсказала, что я скоро умру.
   – Что за идиотизм! – он так резко затормозил, что Лиза чуть не врезалась головой в стекло. – Ты почему ремень не пристегнула? Пристегнись немедленно!
   – Да ладно, не злись, шучу, – она, смеясь, пристегнула ремень. – Просто ко мне один раз на улице прицепились две цыганки – погадать. Я их, конечно, отшила, так они потом за мной минут десять шли и предсказывали разные напасти.
   – Не понимаю, почему ты одна шляешься, где попало. И вообще – куда смотрят твои родители? Как они только позволяют тебе жить одной и делать все, что тебе угодно!
   Лиза зашлась смехом.
   – Ой, ой! Да я всегда делаю, что захочу! Представляю, что за муж из тебя выйдет – шагу жене ступить не дашь, – увидев его обиженное лицо, она посерьезнела и сказала: – Не злись, Дим, ну что тут такого? И потом, я же не одна живу, а с тетей и двоюродным братом.
   – Смотрю, тетя твоя не особенно строгая, – проворчал он.
   – Да брось, тетя Тая нормальная – ни во что не вмешивается. Соображает, правда, туго, но что сделаешь? Мишка ей иногда хамит, но я ему не позволяю – старые люди ведь не виноваты, что до них все плохо доходит. Пенсионерка, какие у них интересы – сидит себе, сериалы целые дни смотрит и вспоминает свою комсомольскую молодость. Главное, что в девять часов спать ложится, вырубается и мне не мешает – не встречает и не допрашивает, как у некоторых предки. Сейчас, например, приедем – она уже дрыхнет, а я что хочу, то и делаю. Останешься у меня сегодня?
   – Ну… если я тебе не очень надоел.
   – Ой, Димка, ты прямо барышня-кокетка!
   Однако, вопреки словам Лизы, в этот вечер Таисия Сергеевна встретила их в прихожей, и лицо ее было опухшим от слез.
   – Лизанька, – сказала она, покосившись в сторону Димы и неловко ему кивнув, – беда, не знаю, что делать.
   Из ее глаз опять потекли слезы, и Лиза встревожилась.
   – Тетя Тая, что? Мама звонила? С дедушкой что-нибудь?
   – Нет-нет, никто не звонил – Мишка сегодня не ночевал. Я сперва думала, что он опять в какой-нибудь клуб поехал, а сегодня утром мне девчонка из соседней квартиры рассказала: она вчера около половины первого ночи со своим парнем у подъезда под деревом целовалась, и Мишка как раз к подъезду подходил. Они затаились – пока он пройдет, – и тут как раз какая-то машина подкатила. Трое выскочили – то ли таджики, то ли дагестанцы, – Мишку в машину затолкали и умчались. Девочка эта и парень ее испугались сначала, но потом все же решили мне рассказать. Я побежала в соседний двор, а там и вправду машина Мишеньки стоит – он обычно на ночь ее там оставляет, и пешком домой идет.
   – Так надо в милицию, тетя Тая, – испуганно сказала Лиза.
   Тетка зарыдала в голос.
   – Была я, была! Сначала только смеялись: «Вы, мамаша, больше девчонок слушайте, они вам еще и не того расскажут! Через три дня, если сынок не объявится, тогда и приходите. Он хоть с вами прописан-то?» А я с перепугу им и сказала, что у Мишеньки в Москве временная прописка, а я вообще в Воронеже прописана, тут и не регистрировалась – старуха, пенсионерка, кто меня проверять будет. Они тут же и прицепились: «Как это без регистрации! Сейчас такая обстановка, паспортный режим ужесточился, будем вас выселять!» Даже в приемник какой-то забрать пригрозили, адрес записали – грозили прийти проверить. Теперь я не знаю и что делать! И Мишенька…
   Дима с досадой посмотрел на трясущуюся женщину и пожал плечами.
   – Да не волнуйтесь вы так, Таисия Сергеевна, они вас просто пугали – чтобы вы со своим заявлением к ним не приставали.
   Потому что при таких обстоятельствах они обязаны сразу начинать поиск – не дожидаясь трех дней.
   – Дим, а что же делать? Мамы нет, а сама я просто не знаю, – обнимая тетку, Лиза смотрела на него растерянно и беспомощно, и он приосанился.
   – Прежде всего, мы с тобой должны снова съездить в отделение – ты сама напишешь заявление, а я поговорю с дежурным, – его рука нащупала в кармане несколько стодолларовых купюр. – Таисия Сергеевна пусть остается дома.
   Через полчаса они выходили из районного отделения милиции, и Лиза восхищенно говорила:
   – Нет, Димка, ты натуральный гений! Как он, этот милиционер, а? И заявление принял, и насчет того мента посмеялся – ну, который тетю Таю напугал. Даже чай нам предлагал с ним выпить.
   – У нас страна чудес, – усмехнулся Дима и похлопал себя по карману. – Ты-то сама что думаешь, куда твой кузен мог подеваться?
   – Да я не думаю, что серьезно, просто тетку жалко. Мишка, он лох – в карты, наверное, продулся и теперь никак с долгами не рассчитается. Я сама один раз к нему в комнату заходила, видела – в десять тысяч долларов пачка лежала. Сказал, что в карты выиграл. Ничего страшного, расплатится – вернется.
   Они сели в машину, и Лиза сразу же прильнула к нему, положив голову на его плечо. Дмитрий рассмеялся.
   – Не заводи меня опять! Не здесь – не возле отделения милиции. Поедем к тебе.
   Она закинула назад голову и звонко расхохоталась:
   – Ой, не могу! Налетит на нас какой-нибудь мент своей машиной, как Антон Максимович налетел. Как ты думаешь, он догадался?
   – С чего вдруг? Через стекла ничего не разглядеть. Ты, правда, охнула, когда он врезался, но до него вряд ли дошло – старики туго соображают.
   Дима ошибался – Антон соображал неплохо. Уже выехав на шоссе, он опять с тревогой вспомнил о машине, в которую врезался. Ему не давал покоя услышанный им короткий крик – мало ли, что могло случиться с человеком внутри автомобиля. Голос был явно женский и показался знакомым. Уже подъезжая к своему дому, он вдруг вспомнил, когда и где его слышал, а также сопоставил происшедшее со словами Лизы – та ведь сказала, что ее ждут в машине. Тут Антону все стало понятно, и внезапно его разобрал смех.
   «Эх, молодежь, что же вы так торопитесь жить? Неужели и я когда-то был такой же нетерпеливый?».
   Припарковав машину возле дома и все еще посмеиваясь, он пошел к своему подъезду, и в этот момент от дерева отделилась тень.
   – Здравствуй, доктор, что-то ты редко стал домой приезжать, а в клинику к тебе мне ехать не хочется. Поговоришь со мной?
   Антон узнал Стаса и, нахмурившись, пожал плечами.
   – А есть о чем?
   – Если б не было, то не просил бы. Слышал, что Катеньку в больницу положили, и хотел узнать, что и как.
   – Зачем? С ней уже все в порядке, можешь не терзать себя тревогами.
   Стас усмехнулся.
   – Может, пригласишь к себе – неудобно как-то у подъезда торчать. Но если не хочешь, то, конечно, не надо.
   Антон поколебался, но все же сказал:
   – Ладно, заходи. Только у меня не прибрано, и сам я устал, как собака, поэтому развлечений и угощений не будет.
   Стас рассмеялся с присущей ему легкостью и вслед за Антоном двинулся к лифту.
   В квартире действительно был беспорядок, на книгах лежала пыль, и гость, оглядевшись, со смешком произнес:
   – Жениться тебе нужно, доктор. Или Катеньку к себе перевезешь, когда она родит?
   Антон, не отвечая, прошел на кухню, поставил на плиту чайник и, сев за стол, указал следовавшему за ним по пятам Стасу на железную табуретку.
   – Садись. Выкладывай, что нужно, и освободи меня от твоего присутствия.
   Печально вздохнув, Стас опустился на сидение и покачал головой.
   – Не нужно сердиться, Антон. Хотя, не знаю – будь я на твоем месте, тоже бы злился.
   – Я на тебя не злюсь, – холодно ответил Антон, – я рад, что ты наконец оставил мою сестру в покое – она прекрасно обойдется без твоих забот.
   – Наверное, ты прав. Я знаю, что я Катеньке не пара, ты мне это с самого начала дал это понять. Хотя, если я когда и был счастлив, то только с ней.
   – Интересно, а твоя жена? А твой сын?
   – Нет у меня никакой жены – не с моей жизнью жениться и детей заводить. Да ты ведь умный, ты и сам догадался, чем я занимаюсь. Поэтому и ушел от Кати, а главное, от ребенка – чтобы жизнь им не испортить. Ушел, а сердце ноет и ноет, хоть не такой я человек, чтобы нюни распускать, – он вдруг наклонился вперед и впился в Антона жадным взглядом. – Ты ультразвуком-то ей уже определил, кто будет?
   – Перед Новым годом определю, – хмуро ответил Муромцев, – раньше она не хочет.
   – Ладно, какая разница! – лицо Стаса осветила ясная улыбка. – А имена она выбрала?
   – Выбрала, – Антон старался говорить мягко, но у него плохо получалось. – Евгений. Подойдет и для сына, и для дочери. Мы решили, что я официально признаю себя отцом ребенка, чтобы он не считал себя сиротой. О тебе он и знать ничего не будет, так что ты можешь считать себя свободным. И очень хорошо сделаешь, если никогда больше ни с кем из нас в этой жизни не встретишься.
   Стас со вздохом поднялся.
   – Что ж, ты правильно все говоришь, и я твой должник, доктор, – он направился к выходу, но у самой двери остановился и, вновь повернулся к Антону. – А насчет тех хмырей, что к ней по поводу «крыши» наведывались, она пусть не волнуется и спокойно делает свой бизнес – я все уладил, они и близко к ней не подойдут.
   Антон не пошевелился и не поднялся проводить гостя. В прихожей негромко хлопнула входная дверь, а он все сидел неподвижно, размышляя, стоит ли говорить Кате об этом неожиданном визите. В конце концов, решил, что сказать все-таки будет нужно, но только попозже – когда она родит. После этого постоянное напряжение, броней сковывавшее его мозг и сердце, внезапно ослабло, и в открывшуюся брешь хлынули мысли о Маргарите.

Глава пятнадцатая

   Миша сидел на стуле в маленькой комнате с ободранными обоями. Правая рука, пристегнутая наручником к трубе парового отопления, слегка затекла, отчего приходилось иногда шевелить пальцами, но других физических неудобств он не испытывал. Рядом на полу стояла большая алюминиевая кастрюля с крышкой. Как справедливо предположил Миша, она была предназначена служить парашей, и именно таким образом он ею и воспользовался, поскольку выбора не было – он находился в этом помещении уже около суток.
   Трое таджиков привезли его сюда, усадили на стул и тщательно обыскали. Выложили на стол все имевшиеся при нем деньги, сотовый телефон, документы и сразу же ушли. Поскольку они ничего не взяли себе, Миша заключил, что это не ограбление – скорей всего, похитители выполняли чей-то заказ. Он вспомнил, как его везли сюда с места похищения – таджики, сами удобно разместившись на сидении, заставили пленника лечь на пол и набросили сверху какое-то грязное покрывало. Лампочка в салоне горела в полнакала, и при тусклом свете ее съежившегося человека можно было принять за мешок с вещами. Кричать Миша не собирался – ему достаточно было увидеть черное дуло пистолета, который один из похитителей поднес к его носу, чтобы покорно умолкнуть. Он мучительно перебирал в памяти всех своих недругов и пытался вычислить организатора похищения. Это ему так и не удалось – при зрелом размышлении недругов оказалось достаточно много, а из отдельных русских фраз, которыми таджики перебрасывались с водителем машины, понять что-либо было невозможно.
   Пока ехали, у Миши теплилась слабая надежда, что по дороге их остановит какой-нибудь ретивый гаишник, но шофер – светловолосый мужчина лет пятидесяти – прекрасно знал город и ехал дворами, по возможности избегая крупных магистралей. Правда, один раз – на Варшавском шоссе при выезде из города – их тормознули на посту ГАИ. У водителя проверили права и сразу же, не заглядывая внутрь машины, пропустили. После потрясших Москву взрывов милиция тщательно осматривала крупные трейлеры, следовавшие в столицу, искали оружие, гексоген и другие взрывчатые вещества. Маленькие обшарпанные жигули, к тому же ехавшие из Москвы в сторону области, никого не заинтересовали, и Миша, сжавшийся в комок под вонючим покрывалом и с надеждой внимавший голосу автоинспектора, вскоре почувствовал, что машина вновь тронулась с места.
   Возле трехэтажного каменного дома дореволюционной постройки автомобиль остановился. Пленника выволокли из машины и тут же втолкнули в полутемный подъезд. Вокруг не было ни души – в подмосковных домах подобного типа обычно доживают свой век старички-пенсионеры, которые ложатся спать в девять вечера. Поднимаясь по лестнице на третий этаж, Миша, видел чудовищно облезлые стены, исписанные хорошо знакомыми каждому россиянину словами, и чувствовал острый запах мочи, пропитавший затхлый воздух. В квартире, куда его привели, было, достаточно чисто – маленькая лампочка без абажура осветила аккуратно обклеенные зелеными обоями стены, дубовый стол без скатерти и стоявший у батареи стул, на который и усадили пленника, приковав к трубе.
   После того, как таджики выключили свет и ушли, Миша еще раз пораскинул мозгами, перебрал в памяти всех своих врагов и решил, что только двое из них могли организовать его похищение. Наиболее вероятно, что это дело рук Ашота по прозвищу Везунчик. Месяц назад Миша проиграл Везунчику в карты пятьдесят тысяч рублей, но отдать не успел – того выдворили из Москвы из-за отсутствия регистрации. После этого Везунчик пару раз присылал своих приятелей – получить долг, – но Лиза и Таисия Сергеевна по просьбе Миши говорили, что он срочно уехал в Воронеж.
   Кроме Везунчика была одна очень элегантная дамочка, имевшая основания питать к Мише неприязнь. Месяц назад Дима, бой-бой-фрондЛизы, привел с собой однокурсника и его подругу – ту самую дамочку. Лиза, добрая душа, никогда не возражала, если имелась возможность помочь любовникам, и вскоре однокурсник Димы со своей подругой уединились в комнате для гостей, а Миша, как обычно, сделал видеозапись всего, что там происходило. Дама голышом выглядела очень аппетитно – полная грудь, круглые ягодицы, сильные бедра. Камера запечатлела ее в самых разных позах, все особенности ее тела проглядывались, как на ладони, и позже Мише удалось смонтировать занятный видеофильм. Он уже собирался предложить кассету одному грузину, обожавшему женщин подобного склада, но совершенно неожиданно столкнулся с героиней своего фильма в одном из клубов – дамочка, как ему сообщили, оказалась женой очень крупного бизнесмена. Она поняла Мишу с полуслова и без лишних рассуждений тут же согласилась купить видеокассету за десять тысяч баксов. Обе стороны остались удовлетворены и разошлись довольно мирно, но ведь дамочка могла заподозрить, что у шантажиста осталась копия, а так, собственно, и было.
   В любом случае, похититель, кто бы он ни был, захочет побеседовать с пленником – не зря ж его везли сюда через всю Москву, прикончить можно было и на месте. Что ж, придется отдать Ашоту долг или вернуть дамочке копию кассеты – только и всего. Как говорится, из всех зол следует выбирать меньшее. Успокоившись, Миша стал ждать и незаметно для самого себя задремал, а затем и вовсе заснул, неудобно скорчившись на стуле.
   Когда он очнулся, сквозь стекла, покрытые толстым слоем пыли и грязи, пробивались тусклые лучи осеннего солнца. В комнате ничего не изменилось, и одного взгляда было достаточно, чтобы понять: пока пленник спал, сюда никто не заходил. От горячей батареи шел сильный жар, Миша, вспотев, стащил с себя куртку, и она повисла на прикованной к батарее руке. Воспользовавшись парашей, он почувствовал голод и теперь уже ждал своего похитителя с некоторым нетерпением – скорей бы со всем покончить и добраться до какого-нибудь ресторана.
   Прошел час, два, три – никто не появлялся. Вновь начали сгущаться сумерки, а вокруг стояла прежняя тишина – в соседних квартирах, очевидно, никто не жил, и с улицы сквозь двойные рамы не доносилось ни звука. Когда совсем стемнело, у Миши мелькнуло страшное подозрение: его привели и оставили здесь, чтобы уморить голодом и жаждой. Он пытался кричать, но толстые стены с деревянными перекрытиями хорошо поглощали звук, рвущийся из охрипшего от жажды горла. Наступила ночь, и теперь уже пленника не столько мучили голод и жажда, как стоявшая вокруг тишина – она сводила с ума и доводила до отчаяния.
   Чтобы избавиться от этой гнетущей тишины Миша начал громко говорить вслух. Он отчаянно махал свободной рукой, что-то кому-то доказывая, и не услышал, как в прихожей щелкнул замок открываемой двери. Потом в комнате вспыхнул свет, и ослепленный пленник, сощурившись, испуганно замолчал.
   Придя в себя, он уставился на вошедшего. Это был человек лет шестидесяти, элегантно одетый, с тонким лицом и насмешливыми серо-голубыми глазами. В нем сразу можно признать иностранца, и одного взгляда Мише хватило, чтобы понять: этот человек не может иметь никакого отношения ни к Везунчику, ни к бизнесменше. Немедленно в мозгу вспыхнула надежда, что его привезли сюда просто по ошибке. Однако незнакомец подошел к столу, внимательно просмотрел лежавшие на нем документы и лишь после этого, повернувшись к Мише, сказал на абсолютно чистом русском языке:
   – Здравствуйте, Михаил Кукуев, рад с вами увидеться. Извините, что заставил вас так долго ждать – мой самолет опоздал. Хотя, думаю, вы понимаете, почему вы здесь.
   – Если вам что-то нужно, то я отдам, – уныло пролепетал Миша, – только не убивайте.
   – Что вы отдадите? – изумился мужчина.
   – Да что захотите, то и отдам.
   – Так сразу и отдадите – более полумиллиона долларов? – в голосе незнакомца звучала насмешка, а у Миши от ужаса на лбу выступили капли холодного пота.
   – Полумиллиона? – бессмысленно вытаращив глаза, переспросил он. – Но почему?
   Мужчина вздохнул, поискал глазами еще один стул, но увидел лишь старенький деревянный табурет. Поставив его напротив пленника, он сел, упершись ладонями в колени, и мягко сказал:
   – Я смотрю, наша встреча оказалась для вас немного неожиданной, не так ли? Только не нужно делать вид, что вы ничего не понимаете. Скажу больше: в ваших интересах быть со мной полностью откровенным.
   – Откровенным? Я ничего не понимаю, – с невинным видом произнес Миша, не собираясь сдаваться, потому что именно с этой стороны считал себя полностью защищенным от всех неожиданностей – засечь его никак не могли, и этот старик, очевидно, просто брал «на пушку».
   Незнакомец, очевидно, правильно понял ход его мыслей, потому что кивнул и спокойно начал:
   – Хорошо, я буду предельно кратким. Вы, по-видимому, считаете себя неуязвимым. Однако хочу вас разочаровать: мне все известно. Вы – способный и ловкий хакер. Вы сумели использовать информацию, которую нашли в старом компьютере вашей тетушки Полины Трухиной, работающей в одном из немецких банков. После этого вы проследили за трансакцией, которую проводил этот банк, и сумели через итальянский банк-эквайер проникнуть на счета его клиентов в других банках и взломать их. Работа бесспорно талантливая, вы очень изящно похищали деньги с этих счетов, но то, как вы заметали следы, заслуживает наивысшей похвалы. Украденные деньги проделывали сложный путь через мелкие частные серверы, которые вы потом «сжигали», запустив на них вирус, и на короткое время оказывались на счетах клиентов того же немецкого банка, где работает ваша тетушка. После этого они словно в воздухе растворялись. За короткое время вами было таким образом похищено больше полумиллиона долларов.
   – Почему я-то? – пробурчал Миша. – Вешаете неизвестно что. Я вообще в Воронеже живу, к матери в гости приехал.
   Его собеседник улыбнулся, но сразу стал серьезным.
   – Год назад вы крупно прокололись, Михаил. Люди, у которых вы увели деньги со счета, решили вас вычислить. Как я просчитал, все это в общей сложности стоило им более миллиона долларов – почти в два раза больше того, что вы украли. Из этого я заключаю, что волнуют их не деньги – вы, очевидно, попутно овладели коммерческой информацией, которой не следовало владеть посторонним, и у вас могут быть крупные неприятности. К счастью для вас программист фирмы «Филев», который этим занимался, по разным причинам не успел завершить работу и передал ее мне. Сейчас работа завершена, серверы восстановлены, я вышел на вас.
   Что-то в мягком голосе незнакомца убеждало Мишу, что тот говорит правду. Тем не менее, он решил еще немного поартачиться.
   – Это еще доказать надо.
   – Молодой человек, вы меня плохо поняли? Те люди, что висят у вас на хвосте не станут утруждать себя сбором официальных доказательств. Я вас вычислил, но пока информацию о вас им не передал. Хотите, чтобы я это сделал? Или предпочитаете все мне рассказать?
   Пленник уныло молчал. Незнакомец терпеливо ждал и не торопил. Наконец, пораскинув мозгами, Миша решил признаться:
   – Тетя Поля работала дома с этим компьютером несколько лет назад, потом всю информацию с него стерла, а я полез и…восстановил. Немного усовершенствовал программу, зашел на внутренний сайт их банка и стал следить за транзакциями. Одна из них была особенно крупная – в итальянский банк Конти. По ее следу я вошел и на внутренний сайт итальянцев, потом в другие банки. Но денег тогда еще не трогал – знал, что меня сразу отследят. Стал думать, потом сообразил: нужно перекинуть деньги через частные серверы и запустить программу-вирус, чтобы замести следы. Но и тогда я еще денег не трогал, а потом….
   Он запнулся и умолк, незнакомец быстро спросил:
   – Что потом?
   – Однажды я обнаружил в Интернете объявление какого-то полковника Казарцева – он предлагал желающим недорого купить у него ракетно-зенитный комплекс. Мне вначале просто стало интересно – я и раньше слышал, что военные сейчас запросто распродают все, что осталось от советских времен. Потом те, кто хотел купить этот комплекс связались с Казарцевым по электронной почте, а мне взломать его почту – делать нечего. Послания были шифрованные – они ему, видно, переслали ключ на мобильник. Но я еще в институте увлекался криптографией, у меня даже специальные программы есть, поэтому расшифровать – ерунда, код был простой. Так я все узнал – когда, на какой счет и сколько будет отправлено. У Казарцева был счет в польском банке, а перечислили на него деньги из банка Конти. Конечно, не прямо от Конти, а через банк-посредник, но я уже имел информацию, и решился. Перехватил деньги во время последней транзакции. Понял, что клиенты вряд ли обратятся в полицию – дело с ракетно-зенитным комплексом было явно нечистым. Так все и началось.
   – Понятно. Но вы ведь не ограничились деньгами русского полковника.
   Миша бросил на него нерешительный взгляд.
   – Ну… вижу, никто меня не вычислил, и…начал. Снимал деньги в основном со счетов банка Конти, но выходил и на другие банки. Снимал, «сжигал» за собой серверы и на короткое время собирал все суммы на депозитах клиентов в банке тети Поли. Клиенты об этом ни уха, ни рыла, а уже с их счетов я знаю, как перевести деньги, чтобы никто не подкопался и ничего не нашел. Как только деньги поступают на один из моих счетов в России – сразу снимаю и счет закрываю. Но клиентов вашего банка я никогда не трогал, чтоб мне провалиться! Зачем мне у вас воровать и привлекать внимание, если ваш банк был мне нужен на последней стадии операции? Чего, вот, вы ко мне прицепились?
   Усмехнувшись, Антонио Скуратти, а это был он, развел руками.
   – Именно из-за того, что программисты фирмы «Филев» это выяснили – что, как вы это назвали, наш банк участвует в последней стадии операции. Фирма «Филев» работает на банк Конти, наших партнеров, поэтому мы с ними сотрудничаем. Что касается других банков, то мы с ними никак не связаны, их делами занимается Интерпол.
   – Интерпол, скажете же! Я в других банках не так уж и много снял, только интересу ради, для них это копейки. Вот у Конти – да, их я пощипал. Но они-то в Интерпол не стали обращаться, потому что деньги у них «грязные». Чего им рыпаться? Сидели бы спокойно, я у них и десятой доли не снял того, что им перепадает.
   – Поверьте, друг мой, люди не любят терять деньги, как бы мала ни была сумма. И почему вы решили, что деньги «грязные»?
   – А то! Я даже решил сначала, что это счета крупного международного похоронного бюро.
   – Похоронного бюро? – Скуратти изумленно поднял брови.
   – Ага, похоронного. Я еще раньше сделал программу – так, для прикола, – заношу туда информацию о крупных техногенных катастрофах, гибели политиков и очень богатых людей, авиакатастрофах, автокатастрофах и прочее. С девяносто пятого года, даже принцесса Диана у меня есть. Так, когда я сравнил обе статистики, обалдел – как катастрофа, так на счета у Конти поступают деньги. Сначала думал – на похороны. Даже неловко стало, что деньги покойников снимаю. Потом вспомнил Казарцева, думаю: а какого черта похоронное бюро будет закупать ракетно-зенитный комплекс – покойникам могилу ракетами рыть, а? Вы знаете, что у свекра моей тетки прошлым летом сыновья с семьями в авиакатастрофе погибли?
   – У господина Тэкеле? Разумеется, я слышал – ведь он один из главных соучредителей нашего банка. Мы принесли ему глубокие соболезнования.
   – Так та транзакция, по следу которой я в первый раз в банк Конти проник, была совершена сразу после той авиакатастрофы. Потому я эти счета и….
   Антонио Скуратти торопливо поднялся, лицо его стало бледным, как мел.
   – Все, мне больше неинтересно ничего знать, молодой человек! Думаю, что вам лучше уехать куда-нибудь в тайгу и сменить фамилию.
   – Куда в тайгу? Вы же обещали! Вы сказали, что если я вам все расскажу, вы сделаете так, чтобы меня не посадили!
   Скуратти криво усмехнулся и пожал плечами.
   – Могу гарантировать, что тюрьма вам однозначно не грозит. Вы знаете, с кем связались? Как только этим людям станет известно ваше имя, вы – труп.
   Миша затрясся и уставился на собеседника широко распахнутыми глазами.
   – Но… но вы можете им не сообщать, я… я вам заплачу. Пока ведь кроме вас никто…
   Антонио Скуратти задумчиво смотрел на юношу, и чувствовалось, что он колеблется.
   – Заплатите?
   – Конечно! – Миша оживился. – У меня еще остались деньги, и еще разное есть – компромат всякий, кассеты. Да что угодно! Только помогите, умоляю!
   Он соскользнул со стула и упал на колени, но рука его, прикованная к трубе, нелепо задралась вверх. Антонио, достав из кармана ключ, отомкнул замок и махнул рукой.
   – Да встаньте вы, ради бога! Я не могу скрыть эту информацию – результаты получены, они в моем рабочем компьютере и в любом случае станут известны. Но… если у вас действительно есть деньги, то… два-три дня форы я вам дать могу.
   Потирая руку, Миша вскочил, зацепив ногой парашу, глаза его лихорадочно блестели.
   – Поехали, сами увидите!
   – Куда? – Скуратти даже отступил немного. – Сейчас уже ночь, в каком банке вы теперь держите деньги?
   – Банк? На кой черт мне банк – деньги в квартире тети, там, где я живу. Поехали.
   Возле подъезда их ожидали те же жигули, что привезли Мишу сюда. Водитель молчал и был, казалось, ко всему безразличен. Скуратти сел рядом с Мишей, и за время пути никто в машине не произнес ни единого слова. Когда они, наконец, добрались до дома Трухиных, было пять часов утра. За десять минут до этого Дима, который провел ночь с Лизой, не без сожаления выскользнул из-под одеяла и, поцеловав любимую, торопливо натянул одежду – ему неловко было перед Таисией Сергеевной, и он хотел уехать прежде, чем она поднимется готовить завтрак. Его машина отъехала от подъезда за минуту до того, как подкатили жигули. Миша поднялся в квартиру через черный ход и тихо, чтобы не разбудить никого из домочадцев, прокрался к своей комнате. Он уже открывал дверь, когда за его спиной тихо ахнула Лиза, проводившая Диму и возвращавшаяся к себе:
   – Мишка! Где ты был? Мы думали…
   – Тс-с! – он приложил палец к губам, оглянувшись, втолкнул Лизу в свою комнату, протиснулся следом и плотно прикрыл за собой дверь. – Тихо, а то мама услышит.
   – А мы тебя искали, вчера вечером даже в милицию заявление написали.
   Миша даже крякнул от досады:
   – Эк вас угораздило! Черт! Ладно, ты меня не видела.
   – Но тетя Тая с утра плачет – прибежала девчонка с четвертого этажа, сказала, что тебя увезли.
   – Зараза, а? Лезет, куда не надо! Короче, матери скажешь, что я был, но мне нужно на время слинять, и пусть она никому ни сном, ни духом. И ты тоже.
   – Опять долги, да?
   – Что? Ах, да, типа того. Короче, кто бы ни спрашивал, ясно? И скажи матери, чтобы никуда больше не бегала. Если меня найдут, то мне капец, – он выразительно провел рукой по горлу.
   – Но ведь мы уже заявление в милицию… Взять обратно?
   Миша почесал затылок, подумал и махнул рукой.
   – Ладно, хрен с ним – пусть лежит, даже лучше. Искать они все равно ни черта не будут, а для вас отговорка – пропал, и ничего не знаем. Так никому, ясно?
   – Более или менее. А ты куда сейчас?
   – Сейчас кое-что захвачу из белья и вниз – меня ждут. А ты иди и ложись спать. Ты меня не видела.
   Чмокнув сестру в кончик носа, он вытолкал ее из своей комнаты и запер за ней дверь. Минут через пятнадцать он уже вновь сидел в машине рядом со Скуратти. Они были одни – водитель вышел прогуляться и исчез в темноте. Миша выложил несколько пачек долларов, три видео кассеты и, оглянувшись вокруг, прошептал:
   – Вот – пятьдесят тысяч и компромат.
   – Пятьдесят тысяч? – произнес Антонио Скуратти, делая ударение на каждом слове. – Вы украли с чужих счетов в общей сложности почти семьсот тысяч.
   – Так ведь потратил – тачку себе купил, новый компьютер, видеотюнер, два монитора, оргтехнику. Потом, мне же развлечься надо. Клубы, фитнесс, девчонки сейчас дорогие пошли. По Европе с бабой покатался, там отели дорогие.
   – В любом случае вы не могли истратить такую сумму.
   – Один раз меня ограбили по-крупному. Ну и… играю, конечно.
   – Вы проиграли в карты полмиллиона долларов?
   – Проиграл, – Миша повесил голову, – я без игры не могу, меня теория вероятности как магнит тянет. В Монте-Карло в рулетку играл. Больше нет, хоть обыщите. Я, правда, себе тысяч пять взял, потому что без денег, сами понимаете, никуда. Но я вам за это компромат даю – толкнуть не успел, – он указал на видеокассеты.
   Антонио Скуратти усмехнулся и брезгливо отодвинул кассеты двумя пальцами.
   – Вы что, с ума сошли? Считаете, что я буду заниматься мелким шантажом?
   Миша шмыгнул носом и вздохнул.
   – Зря не берете – не используете, так хоть удовольствие получите, – на лице его вдруг появилась плотоядная ухмылка, – тут такие девочки есть! Одна вообще – всего шестнадцать, но супер! Ножки, попка, грудь! Депутатская дочка, – он указал на одну из кассет с приклеенной сверху бумажкой с надписью и неожиданно заговорщически подмигнул.
   Скуратти уже собирался осадить наглого мальчишку, который решил держаться с ним запанибрата, но взгляд его неожиданно упал на надпись «Анастасия Воскобейникова».
   – Это какая Воскобейникова? – спросил он. – Не родственница депутата Воскобейникова?
   – Да я же говорю, вы не слышите? Это его дочка. Она с Лизой, моей сестрой, в одном классе учится. Родители строгие, так она со своим бой-френдом только у нас встречаться и может. Все в натуре снято, как они… Ясно? Это не порнуха какая-нибудь, где перед камерой специально ноги раздвигают, тут любовь в натуре, охи и крики – все натуральное. Вы, если порнуху видели, то разницу сразу поймете. Так берете?
   Рука Скуратти сжала кассету.
   – Давайте эту, другие мне не нужны. Копий у вас нет, надеюсь?
   – Да мне еще возиться – копии делать! – с предельной искренностью в голосе заверил его Миша и соврал, потому что кассета была им скопирована на диск, а диск лежал во внутреннем кармане куртки.
   – Ладно, – холодно кивнул Антонио, пряча кассету в карман, – сейчас я довезу вас туда, куда вы скажете, высажу, а дальше – дело ваше. Даю, как обещал, два дня форы, за это время постарайтесь скрыться, не оставляя следов. У вас уже есть план?
   – Попробую сегодня же махнуть в Грецию.
   – Не советую. Эти люди шутить не любят, и возможностей у них больше, чем вы думаете – заграницей вас засекут еще быстрее. Думаю, что вам лучше всего вообще не «светиться» в авиа– или железнодорожных кассах – там нужно предъявлять документы, а это для них след. Постарайтесь пользоваться электропоездами, а когда окажетесь в какой-нибудь глубинке, отыщите себе другой паспорт – в Москве после всех этих взрывов пользоваться чужими документами рискованно. Так куда вас везти?
   Немного подумав, Миша ответил:
   – Довезите до Курского вокзала. Наверное, вы правильно рассуждаете – я поеду до Тулы, а оттуда электричками можно еще подальше добраться. Заберусь, отсижусь там, пока обо мне не забудут.
   Антонио кивнул и, выглянув в окно, негромко сказал что-то в темноту. Через несколько секунд появился молчаливый шофер и без единого слова уселся за руль.
   – Курский вокзал, – коротко бросил Антонио, и машина тронулась с места.
   Оказавшись на вокзале, Миша сразу купил билет до Тулы, хотя до отправления электропоезда оставалось еще два часа. Потом он проверил имеющиеся в наличности деньги и решил разменять доллары в круглосуточно работавшем обменном пункте на противоположной стороне Земляного вала – там при обмене валюты не требовали паспорта, и всегда был хороший курс.
   Слабо моросящий мелкий дождь рассеивал тусклый свет фонарей, и улица казалась подернутой серой дымкой. Прохожих вокруг было мало, и, спустившись в подземный переход, Миша не увидел вокруг ни единого человека. Шаги позади себя он услышал лишь тогда, когда достиг середины туннеля. По бокам неизвестно откуда возникли двое, и к затылку плотно прижалось холодное жесткое дуло.
   – Шагай вперед и без фокусов, – приказал незнакомый голос. – Не вздумай пикнуть.
   Миша, внезапно обессилевший, покорно поплелся за ними, сел в припаркованный рядом с переходом черный вольво, а когда машина легко сорвалась с места, с внезапным облегчением подумал:
   «Ну и хорошо – если подыхать, то сразу. Только ведь старый хрыч, скотина, деньги взял, обещал два дня форы дать, а сам наколол – выдал. Сам же еще меня, главное, научил билет до Тулы взять – для чего я брал этот билет, зря тратился? Нет, надо было мне его пристукнуть, козла хренового!».
   Как ни смешно, но из-за пропавшего билета в Тулу Миша почему-то злился на Антонио Скуратти сильней всего. И зря – тот ни сном, ни духом не ведал о том, что произошло с незадачливым хакером. После того, как они расстались, Скуратти поехал прямо в отель, где у него был забронирован номер. Очень любезная женщина-администратор помогла ему заполнить документы и выполнить остальные формальности, необходимые для вселения в гостиницу.
   – Вы очень хорошо говорите по-русски, господин Скуратти, – приветливо улыбаясь, сказала она. – Будете завтракать в номере или спуститесь в ресторан? Я могу сделать для вас заказ или вы можете сами сделать из номера заказ по телефону.
   – Благодарю, пока ничего не нужно – я хочу отоспаться, и прошу, чтобы до полудня меня никто не беспокоил.
   Его действительно валила с ног усталость – сказывалась бессонная ночь и пережитое напряжение. Тем не менее, очнувшись ото сна ровно в полдень, он почувствовал себя довольно бодро, и уже собрался было спуститься в ресторан пообедать, когда раздался телефонный звонок, и приятный женский голос, вежливо произнес:
   – Добрый день, господин Скуратти. С вами говорит личный секретарь госпожи Лилианы Шумиловой. Госпожа Шумилова хотела бы с вами встретиться и поговорить о деле, которое не терпит отлагательства.
   Антонио вспомнил, что Лилиана Шумилова была дочерью хозяина фирмы «Филев» и женой симпатичного русского программиста Ильи – сына Вики Воскобейниковой. Или бывшей женой? Нужно напрячь память, чтобы не попасть впросак во время их будущей беседы.
   Он взглянул на часы, прикинув, сколько времени у него уйдет на обед, и любезно ответил секретарше:
   – Где-то через час я буду готов побеседовать с госпожой Шумиловой.
   – Тогда через час за вами пришлют машину – госпожа Шумилова полагает, что вам было бы удобней побеседовать в ее офисе.
   Лилиана встретила гостя столь пленительной улыбкой, что Скуратти был слегка удивлен – неужели Илья Шумилов действительно расстался с такой прелестной женщиной?
   «Очаровательна, – думал он, пожимая трогательно тонкие пальцы Лилианы, – руки изящны, лицо тонкое, я бы даже сказал, изысканное! И какая деликатность манер! К тому же, сразу можно определить, что она чувственна – рисунок губ очень выразителен. Не понимаю, почему сын Вики с ней не поладил, просто не понимаю! Эти молодые мужчина сами не знают, чего хотят».
   Лилиана слегка задержала его руку в своей.
   – Простите, господин Скуратти, что мне пришлось вас побеспокоить, но дело не терпит отлагательств. К тому же, муж наговорил мне о вас столько всего лестного, что я просто из женского любопытства хотела увидеть вас как можно скорее. Чаю, кофе?
   Антонио Скуратти опустился в роскошное мягкое кресло и почувствовал охватившую все тело блаженную истому. Расслабившись и нежась, он улыбнулся гостеприимной хозяйке, но от угощения отказался:
   – Благодарю вас, мадам, я недавно обедал, а мой диетолог рекомендует мне соблюдать интервалы между приемами пищи.
   – О, немецкие диетологи очень строги, я однажды пробовала следовать их советам, но тот режим, что они предлагают, никак не согласуется с режимом моей работы.
   – В вашем возрасте, мадам, еще можно не столь строго придерживаться режима питания.
   Она вздохнула:
   – Да мне это и не удалось бы при всем моем желании – вы знаете, наверное, что мне приходится контролировать российские филиалы наших фирм и компаний. Мы так быстро расширяемся, что отцу трудно за всем уследить, а Илья, – по губам ее пробежала нежная и трогательная улыбка, – он, как все талантливые люди, слишком погружен в себя, чтобы реально воспринимать жизнь. Вы, наверное, заметили, как он рассеян?
   Антонио замялся.
   – Гм, не знаю. Господин Шумилов – прекрасный специалист, и все, кто с ним работал, относились к нему с глубоким уважением.
   «Не понимаю – так они расстались, или нет? Рассуждает, как преданная супруга»
   Лилиана же с улыбкой говорила:
   – Всю рутинную работу приходится выполнять мне. Но я не сетую, это обычный удел жены гения. Правда, иногда не хватает времени, но папа обычно выручает меня. Этим летом, например, я была невероятно загружена работой над проектом, и он сам взял на себя переговоры с вашим банком. Теперь я освободилась и возвращаюсь к работе – поэтому и попросила вас приехать. Видите ли, я просмотрела документы и обнаружила, что некоторые пункты нашего контракта с вашим банком пересмотрены. Как вы это объясните?
   Скуратти был несказанно удивлен вопросом.
   – Мадам, – ответил он, – я полагал, что ваш супруг поставил вас в известность – пункты контракта были пересмотрены по его инициативе. Дело в том, что получение конечного результата – процесс длительный, а господин Шумилов объяснил, что не может столь долгое время находиться в Германии, и руководство банка пошло ему навстречу. Это, кстати, совершенно незначительные пункты – основная работа по разработке и внедрению программы была им выполнена, программа установлена, но завершающую часть он делать отказался, и ее поручили мне.
   – И вы ее довели до конца?
   Антонио уклончиво ответил:
   – Как только результаты будут уточнены, я немедленно представлю их руководству банка и ознакомлю с ними вашего супруга. Мы продолжаем работать в тесном контакте, и я чрезвычайно благодарен господину Шумилову за то, что он в любой момент готов меня проконсультировать по любому вопросу.
   – Так результат еще не получен?
   – Мадам, обещаю, что в первую очередь обо всем узнаете именно вы, – галантно склонив голову, ответил Антонио, решив про себя:
   «Не так уж эта мадам Шумилова и мила – чуть ли не за горло берет. Наверное, сына Вики все же можно понять»
   Лицо Лили внезапно окаменело, а сузившиеся глаза буквально буравили спокойно улыбавшегося собеседника.
   – Господин Скуратти, – ледяным голосом сказала она, – я очень занята и не могу тратить время на лишние дискуссии. Результат вами получен, и мне это известно.
   Скуратти шутливо развел руками.
   – Если вы так утверждаете, мадам, то я не смею спорить, хотя лично мне об этом ничего неизвестно.
   «Разумеется, ты догадываешься, что результаты я уже получил, не можешь не догадываться, если ты не дура, – думал он, – но передам я их тебе лишь тогда, когда сочту нужным. Сочувствую моему другу Илье – эта женщина имеет тенденцию брать нахрапом».
   Короткий смешок прервал его мысли, Лилиана опять мило улыбалась.
   – О, прошу простить, господин Скуратти, вам же неизвестно, что буквально два часа назад я имела беседу с одним молодым человеком. Это было как раз в то время, когда вы отдыхали в гостинице – бессонная ночь, я понимаю. Представьте, он раскрыл мне механизм, каким пользовался, чтобы похищать со счетов деньги. И сообщил также, что нынешней ночью имел с вами длительную и плодотворную беседу, после которой передал вам все украденные им деньги, превращенные в наличность.
   Побледневший Скуратти какое-то время молчал, постукивая ногтем по подлокотнику кресла. Наконец, сумев взять себя в руки, он спокойно ответил:
   – Думаю, наш разговор не имеет смысла, мадам, поэтому разрешите откланяться.
   С лица Лилианы вмиг сошла маска благодушия, и движением руки она пресекла его попытку подняться.
   – Сидите, господин Скуратти, я сама решу, когда нам окончить наш разговор.
   Пожав плечами, Антонио со вздохом вновь опустился в кресло.
   – Как угодно, – с горькой иронией в голосе сказал он, – но не знаю для чего тратить время на разговоры. Вы так хорошо информированы, что ничего нового я вам сообщить не смогу.
   – А разве я сказала, что мне нужна от вас информация? Мне известно не меньше, чем вам – даже больше, наверное. Итак, начнем сначала. Вы получили исчерпывающую информацию о хакере еще в начале этой недели, но не передали ее своему шефу, как обязаны были сделать. Вместо этого вы вылетели в Москву, где нанятые вами люди уже организовали похищение хакера Кукуева. На этот счет, кстати, в нашем уголовном кодексе имеется соответствующая статья. Мои люди постоянно следили за вами и привезли ко мне Михаила Кукуева, как только вы с ним расстались – он был так напуган, что немедленно все мне выложил. Между прочим, он заявил, что отдал вам все украденные им деньги, это правда?
   – Ерунда, – угрюмо буркнул Скуратти, – если вы организовали всю эту слежку за мной из-за этих денег, то здорово прогадали, мадам. Кстати, ваши поступки с точки зрения законности тоже весьма сомнительны – раз вы сочли меня преступником, то обязаны были сообщить обо мне вашим органам, а не устраивать слежку за свободным немецким гражданином, каким я являюсь.
   Лилиана кротко улыбнулась.
   – Прошу простить, господин Скуратти, все это делается только ради вашей безопасности. Вы – друг детства моей дорогой свекрови. Она не так давно очень тепло о вас отзывалась и даже тревожилась – вы ведь вдовец, человек немолодой, одинокий. Хорошо еще, что Виктория не знает, как ваши сын и дочь от первого брака вас шантажируют – постоянно требуют денег. Она бы слегла от огорчения.
   – Мои… сын и дочь, – Антонио запнулся, – вы что-то путаете, мадам.
   – Понятно, что вы скрываете это родство – мало чести иметь дочерью профессиональную проститутку и сына-наркомана. Счастье еще, что у них фамилия матери, и они живут в Москве, а не рядом с вами в Германии – они могли бы серьезно повредить вашему имиджу и вашей карьере.
   – Сомневаюсь, мадам. Многим выдающимся политикам и бизнесменам не повезло с детьми.
   – Однако не все эти политики в прошлом сотрудничали с КГБ, поставляя информацию экономического характера. А если кто-то из них и сотрудничал, то не делился этим с женами. Вы слишком любили свою первую жену, господин Скуратти, а она вас предала – выдала ваши секреты детям. Бывший агент КГБ, отец проститутки и наркомана – мороз по коже! Ваши дети хорошо усвоили, что папа готов платить за сохранение секрета.
   Устало усмехнувшись, Скуратти на мгновение закрыл и вновь открыл глаза.
   – Передайте Виктории мои наилучшие пожелания, – сказал он, – не стану скрывать, так как вижу, что это не имеет смысла – мальчишка Кукуев действительно передал мне пятьдесят тысяч долларов и утверждает, что остальное растранжирил или проиграл в карты. Вы, очевидно, затратили немало средств, собирая обо мне всю эту информацию, но не знаю только, насколько она для вас окупится. Пятьдесят тысяч, если желаете – больше у меня нет.
   – Бог с вами, господин Скуратти, неужели вы и меня считаете шантажисткой? – ласково улыбнулась Лилиана. – Поверьте, я всего лишь беспокоюсь о вас.
   – Благодарю за заботу. И что дальше?
   – Я не собираюсь ни о чем докладывать руководству вашего банка, – продолжала она, – думаю, вы оцените мое доброе к вам отношение.
   – Спасибо на добром слове, – Антонио наблюдал за ней чуть прищуренными глазами.
   – Мне нужен был хакер. Зная о ваших… обстоятельствах, я подозревала, что вы захотите с ним встретиться и извлечь из этой встречи какую-то выгоду. Мои люди следили за вами и вышли на хакера. Кстати, мальчишка очень болтлив, и рассказал мне о вашей с ним интимной беседе, но не опасайтесь, что он кому-то разболтает и вас скомпрометирует – Кукуев мне нужен, и я постараюсь, чтобы Интерпол не напал на его след. По российским законам он преступлений не совершал – у нас ведь, кажется, нет никаких четких законов о хакерстве. Так что будьте спокойны.
   Скуратти бросил на нее странный взгляд и, поколебавшись, сказал:
   – Благодарю, мадам, но… советую быть осторожней, если вы хотите воспользоваться услугами Кукуева – мне думается, им интересуется не только Интерпол.
   Во взгляде Лили мелькнуло искреннее недоумение, она пожала плечами.
   – Естественно, господин Скуратти, я понимаю, что главное заинтересованное юридическое лицо – ваш банк. К чему вы мне это говорите?
   – Позвольте мне быть предельно откровенным. Наш банк в результате деятельности мальчишки не понес никаких убытков – кроме, разве как, в моральном плане, поскольку Кукуев использовал счета наших клиентов. Банк Конти, с которым мы сотрудничаем, потерял около полумиллиона. Так для чего платить вашей фирме за этого хакера миллион? Почему расследование ведется независимо от Интерпола? Я давно над этим думаю и вначале хотел всего лишь получить информацию, которая… понимаете ли…
   Лилиана понимающе кивнула.
   – Вы уже дали понять, что хотели извлечь из встречи с мальчишкой какую-нибудь выгоду, и я ценю вашу откровенность. Не стесняйтесь произнести слово «шантаж», господин Скуратти, мы с вами свои люди. Так вы хотите сказать, что за заказом фирме «Филев» стоит некто неизвестный, чьи тайны могли стать известными мальчишке? Резонно. Однако почему вы так быстро отказались от идеи шантажа?
   – Кукуев сказал мне об этом всего лишь несколько слов, но я сразу понял, что этот кусок мне не по зубам, и отказался слушать дальше. Эти люди заплатили за то, чтобы хакер оказался в их руках – лазая по их счетам он получил информацию, которая должна держаться в строгой тайне. Мы же с вами, легкомысленно ввязавшись в это дело, оказались с ним в одной упряжке – если теперь они на него выйдут, то не поздоровится ни вам, ни мне. За всем этим стоит не частное лицо, а крупная преступная организация, которая может нас раздавить в лепешку.
   Лилиана пожала плечами.
   – Возможно, вы несколько сгущаете краски. В любом случае благодарю за предупреждение – я запрячу мальчика так далеко, что его никто не найдет, и пусть спокойно занимается любимым делом.
   – Любимым делом? – изумился Антонио. – Не понял.
   – Что тут понимать, – усмехнулась она, – Кукуев будет работать на меня. Если честно, то я считаю, что мальчик талантлив, а талантливой молодежи надо создавать условия для творчества. Он выполнит свою часть работы, а другую ее часть выполните вы, господин Скуратти.
   – Я?! – от неожиданности голова его дернулась. – Чего вы от меня хотите, мадам?
   – Все довольно просто: мне необходимо перевести на свои секретные личные счета крупные суммы денег. Однако никто не должен напасть на их след. Михаил Кукуев учтет свои прежние ошибки, которые позволили нам его вычислить, и проведет деньги через ваш банк, а вы должны будете поработать с базой данных – так, чтобы мой муж уже не смог найти никакого следа. Один процент от суммы, которую вы таким образом «спрячете», ваш.
   Наступило молчание. Антонио Скуратти провел рукой по лбу, осмысливая полученное предложение, потом глаза его вспыхнули. Лилиана не торопила, пристально глядя на него и спокойно ожидая ответа. Наконец он медленно произнес:
   – Мадам, поскольку мы с вами решили быть откровенными друг с другом, я скажу, что ваше предложение… гм… весьма заманчиво. Однако вы никогда не задумывались, почему дирекция любого банка доверяет своим сотрудникам, работающим с базами данных?
   Лиля небрежно кивнула.
   – Разумеется. Во-первых, зарплата таких сотрудников достаточно велика, они имеют соответствующий статус в обществе и не захотят мараться. Во-вторых, очень редко один человек имеет доступ ко всей информации – та часть, которой владеет каждый отдельный сотрудник, не поможет желающему ограбить банк. Другое дело вы – начальник службы информационной безопасности. Кроме того, ваша супруга (покойная, а не та, что осталась в России) была сестрой директора банка, вас уважают, вам доверяют. Но самое главное – вам нужны деньги. Так нужны, что вы даже решили ввязаться в эту авантюру с мальчишкой-хакером и шантажом. Поэтому вас не остановят нелепые соображения так называемого морального свойства.
   – Разумно, мадам, разумно, – задумчиво проговорил Скуратти. – И какова сумма, которую вы в общей сложности хотите провести через наш банк?
   – Пятьсот миллионов долларов, – отчетливо произнесла она, – и пять миллионов из них, согласно нашему уговору, будут вашими.
   Лицо его осталось невозмутимым.
   – Это не так много, мадам.
   – А сколько вы собирались потребовать за информацию, полученную от мальчика-хакера?
   Скуратти поморщился.
   – Не стоит об этом больше вспоминать, я отказался от этой мысли – жизнь дороже.
   – Что ж, у вас, стало быть, нет никакой альтернативы, господин Скуратти – никто, кроме меня, не предоставит вам столь блестящей возможности улучшить свое финансовое положение.
   – Понимаю, вы чертовски правы, если не сказать большего, – он криво усмехнулся. – Итак, мадам, вы хотите нелегально провести через наш банк пятьсот миллионов. Это деньги ваших акционеров? Простите, но, приступая к операции, я должен знать все подробности.
   – Это деньги, которые находятся на счетах холдинга. Но начну с самого начала. Вам ведь известно о миллиарде, который благотворительное общество, основанное Бертрамом Капри, предоставляет на реализацию нашего проекта? Разумеется, эти деньги могут быть израсходованы только на строительство лечебного комплекса и закупку оборудования, – Лилиана выразительно посмотрела на собеседника, и тот кивнул и благодушно заметил:
   – Что ж, при правильной постановке вопроса и соответствующем оформлении документации это условие нетрудно обойти, мне приходилось иметь дело с подобными…гм…операциями. Вы хотите, чтобы я этим занялся?
   – Что вы, господин Скуратти, – нос ее презрительно сморщился, – да неужели я стала бы вас беспокоить и разводить всю это бодягу из-за такой ерунды! Для меня законным образом облапошить Капри на пятьсот миллионов баксов тоже не представляет трудностей. Деньги Капри, уже отмытые, придут на счета нашего холдинга, но ведь мои партнеры по бизнесу сразу же захотят иметь свою долю.
   – Да, проблема партнеров в нашей жизни стоит остро. Как должны распределяться деньги холдинга?
   – По условиям слияния всех наших компаний в единую корпорацию, львиная часть любой прибыли должна идти на расширение дочерних фирм. Это меня не устраивает – я вложила в проект много сил и средств. Я никого не граблю, хочу лишь получить то, что причитается мне по справедливости.
   Скуратти встал и, пройдясь по кабинету, остановился перед Лилианой, заложив руки за спину и невозмутимо глядя на нее сверху вниз.
   – Справедливость – понятие относительное, мадам. Почему вы хотите получить только полмиллиарда? Мне кажется, что в любой игре побеждает умнейший, а победитель должен получить все – это и есть истинная справедливость.
   Впервые за время их разговора на лице госпожи Шумиловой мелькнула нерешительность, и ее колебание доставило Антонио некоторое удовольствие.
   – Но…
   – Скажите, мадам, как фонд Капри перечисляет вам деньги?
   – Фонд оплачивает счета компаний, проводящих строительные работы, и медицинское оборудование. Часть суммы пойдет на возмещение расходов холдинга на приглашение высококвалифицированных специалистов и обучения для медицинского персонала. Пока расходы незначительны, строительство начнется лишь весной. К лету, если все пойдет по плану, формально будет истрачена половина премии. Об этих деньгах я и веду речь.
   – Гм. Пятьсот миллионов долларов. Ваш проект, мадам, я вижу, грандиозен.
   На лице Скуратти появилось непередаваемое выражение, он встретился взглядом с Лилианой. Она улыбнулась и кивнула:
   – Десять высотных корпусов клиники, оснащенных первоклассным оборудованием. Но, все равно, больше пятисот миллионов до лета вытянуть из фонда не удастся. Постоянная рента с оставшегося капитала будет использована в дальнейшем для расширения комплекса и повышения квалификации персонала.
   – Почему бы вам теперь не использовать статью о возмещении расходов холдинга на повышение квалификации специалистов? Тогда можно было бы официально истратить и вторую половину премии.
   – Пятьсот миллионов? Невозможно – фонд компенсирует нам расходы лишь в том случае, если происхождение потраченных денег официально подтверждено, а доход холдинга не составляет и десятой доли этой суммы. Мы не можем тратить больше того, что имеем.
   – Невозможного не существует. Какова максимальная оценочная стоимость недвижимости вашего холдинга?
   Лилиана сдвинула брови и задумалась.
   – Основную долю составляет алмазный рудник, – сказала она, – с учетом запасов алмазного месторождения я оценила бы его в четыреста миллионов долларов. Однако фактически стоимость рудника много меньше, поскольку добыча ведется первобытным способом, сбыт почти не контролируется государством. Остальная недвижимость составляет не больше ста миллионов долларов, в основном это земля, дома отдыха, отели, супермаркеты и здания, сдаваемые в аренду.
   – Стало быть, вы можете получить под залог недвижимости холдинга кредитов в общей сложности пятьсот миллионов долларов. Останется только формально открыть собственную медицинскую академию и послать обучаться в Сорбонну студентов двух медицинских факультетов.
   Не отреагировав на насмешку Скуратти, Лиля кивнула.
   – Идея недурна. Однако тут есть минусы – процентные ставки по кредитам в российских банках после недавнего кризиса довольно велики. Мои партнеры вряд ли на это пойдут.
   – Ваше дело, мадам, убедить ваших партнеров – объясните, что миллиард на счетах лучше, чем пятьсот миллионов.
   – Но что делать с кредитными обязательствами? – в недоумении спросила Лиля. – Банки не согласятся на досрочное погашение, а проценты на такую сумму сожрут половину доходов холдинга.
   – Если вы согласитесь поэтапно следовать моим советам, мадам, то сумма, которую мы перекинем на ваши секретные счета со счетов холдинга, составит полтора миллиарда – деньги Капри плюс суммы, кредитованные банками. Однако, мои советы стоят денег, поэтому я попрошу не один, а два процента. В случае успеха это составит тридцать миллионов.
   Лилиана побледнела.
   – Но это невозможно, господин Скуратти! Будет скандал.
   – Кто сможет связать скандал с вашим именем? Капри получит отчет о каждом центе со своего миллиарда, а остальное – не его дело. Расчет же с кредиторами будет внутренним делом акционеров холдинга. И вряд ли они станут официально заявлять об исчезновении денег с их счетов.
   – Мой отец вряд ли одобрит это, – неуверенно заметила она, – к тому же скандал вокруг моего имени….
   – Мне, старику, приятно видеть столь послушную дочь. Однако скандал вам совершенно ни к чему. Поэтому, еще до того, как мы начнем действовать, вам, мадам, лучше продать свои акции и сложить с себя обязанности президента компании. Объявите всем, например, что устали от бизнеса и решили заняться воспитанием ребенка – вас все поймут, и никто не осудит. Думают же о выплатах кредитов пусть те, кому вы уступите ваше место и ваш бизнес. Решайтесь, мадам, игра стоит свеч.
   Скуратти с улыбкой разглядывал Лилиану, лицо которой отражало борьбу обуревавших ее чувств. Наконец она коротко бросила:
   – Согласна.
   – Прекрасно, – потирая ладони, воскликнул он, – мы с вами, оказывается, понимаем друг друга с полуслова. Сейчас главное – согласится ли Кукуев с нами сотрудничать? Без него…
   Лилиана презрительно усмехнулась.
   – Куда он денется? Вы его порядочно запугали, он знает, что за ним охотятся, и прекрасно понимает, что моя защита – его единственная надежда на спасение. Он будет работать, чтобы сохранить свою жизнь.
   – Учтите, этот паренек нам необходим. Постарайтесь с самого начала быть с ним в добрых отношениях.
   – Я это учту, – Лилиана поднялась и протянула ему руку, – желаю вам всего доброго, господин Скуратти. После того, как я переговорю со своими сибирскими партнерами, я с вами свяжусь и сообщу, как обстоят дела. Кстати, когда вы свяжетесь с моим мужем?
   Задержав на минуту ее тонкие пальцы, он вкрадчиво ответил:
   – Думаю, что завтра. Но, насколько я знаю моего приятеля Илью, о нашем с вами нынешнем разговоре мне вряд ли стоит ему рассказывать, как вы думаете, мадам?
   Холодное напряжение на лице Лилианы сменилось тонкой улыбкой.
   – Вы абсолютно правы, господин Скуратти, мой муж чертовски ревнив, и не любит, когда я долго обсуждаю что-то наедине с другими мужчинами.
   Она скромно опустила ресницы, а в глазах Антонио Скуратти мелькнула веселая искорка.

Глава шестнадцатая

   За неделю до начала ноябрьских каникул на второй перемене староста Лена сообщила новость:
   – Ребята, методист из округа приехала – та, что в прошлом году к нам на урок математики приходила. Наверное, опять к нам сегодня на алгебру придет, а с ней тот доцент с мехмата – помните, который у нас олимпиаду проводил? Важный такой.
   – Не может быть, чтобы на урок, – возразила Лиза. – Ирина Владиславовна с нами всегда заранее к открытому уроку готовится, ее предупреждают и директрису тоже.
   Лера Легостаева ехидно добавила:
   – И потом, Соколов сегодня в школе, а он обычно на открытые уроки не является.
   – Знаешь, не смешно, – отрезала Лена, смерив ее сердитым взглядом.
   Однако факт оставался фактом – методист приехала без всякого предупреждения и с улыбкой сообщила растерянной директрисе, что собирается посетить урок математики в одиннадцатом математическом классе.
   – Мы с Михаилом Александровичем, – она кивнула на доцента, – хотим посмотреть, какой ваши ребятки сделали прогресс за это время.
   Ирина Владиславовна, которую директор вызвала к себе в кабинет, вежливо поздоровалась с гостями, и лицо ее было безмятежно-спокойным, хотя неожиданное присутствие на уроке посторонних обычно заставляет напрягаться даже самого опытного преподавателя.
   «Ирина знала об их приезде, – внезапно сообразила директриса, – не могла не знать – они с женой этого доцентика, который строит из себя неизвестно что, вместе учились, и ей точно сообщили. Знала и не подумала даже меня предупредить!»
   – Что ж, посмотрите моих деток, – с улыбкой ответила математичка. – Сейчас у нас алгебра, и вам повезло – сегодня как раз все присутствуют.
   – Что у вас сегодня по плану? – методист, чуть наклонилась вперед, чтобы получше расслышать ответ – у этой полной энергичной дамы в последнее время появились проблемы со слухом, которые она тщательно скрывала.
   – Продолжение нового материала по программе – решение задач с параметрами, – громко и отчетливо ответила математичка, избегая встречаться взглядом с директрисой, а та вдруг решила:
   – Мне, наверное, тоже стоит сегодня посмотреть, как вы работаете.
   Оживленно переговаривающиеся ребята, увидев входивших в кабинет посетителей, немедленно притихли и подтянулись. Соколов замялся было у двери, но Ирина Владиславовна смерила его холодным взглядом.
   – Садись, Соколов, не заставляй нас ждать, – она повернулась к доске и, стуча мелом, записала систему уравнений. – Итак, какие у кого предложения? Открываем дискуссию.
   В классе немедленно вырос лес рук. Артем Ярцев поднялся первым и своим важным баском заявил:
   – Я бы возвел первое уравнение в квадрат и вычел второе.
   Тут же вскинула руку староста Лена и возразила:
   – А равносильность? При возведении в квадрат может появиться лишнее решение, это нужно учесть, – она обвела класс торжествующим взглядом, потому что, будучи «аккуратисткой», никогда не теряла решений и не приобретала лишних.
   Лиза звонко крикнула с места:
   – Да поставь условие для правой части больше нуля, а если не совпадет с полученным, то нет решений, что в первый раз, что ли!
   – Трухина, подними руку, если хочешь сказать! – строго остановила ее Ирина Владиславовна и взглянула на Настю: – Воскобейникова, ты очень пассивна сегодня!
   Лиза хотела вступиться за подругу, но, оглянувшись на сидевшую сзади директрису, прикусила язык. Настя подняла голову, прогоняя странное оцепенение, которое теперь всегда овладевало ею с утра, и взглянула на учительницу.
   – Я просто думаю, Ирина Владиславовна, – она взглянула на систему уравнений, и заставила мысль работать, – тут мы запишем икс на игрек, как функцию от «а», и дальше…
   Она вдруг замолчала и замерла на месте в прежней неподвижности. Учительница с недоумением пожала плечами и отвернулась.
   – Ладно, думай. Легостаева, хотела сказать? Что дальше?
   Лера с выражением превосходства взглянула на застывшую Настю и чуть вскинула голову.
   – Дальше продифференцируем и найдем минимум.
   – Это если коэффициент при квадратном члене положительный, – звонко крикнула Лиза. – Нужно говорить экстремум, а не минимум!
   – Трухина! Умерь свои эмоции, подними руку, если хочешь сказать.
   – Никакой дисциплины на уроке, – сказала директриса, строго поглядев на Ирину Владиславовну.
   – Ой, извините, я больше не буду, – хмыкнула Лиза, заглянула в тетрадь к Насте, которая, наклонив голову, что-то писала, и тут же во всеуслышанье сообщила: – А у Насти Воскобейниковой идея, честно! Посмотрите, Ирина Владиславовна!
   Математичка, поняв, что Лизу не угомонить, взглянула в тетрадь Насти и сказала:
   – Хорошо, Воскобейникова, иди к доске и запиши, – она объяснила классу: – Идея неплоха: экстремум функции лежит между ее нулевыми значениями функции, а нули – при нулевых икс или игрек. Ярцев, запиши на другой доске свой вариант решения. Вы увидите, что в результате мы все равно придем к квадратному уравнению.
   Настя писала, и писать ей было намного легче, чем говорить вслух.
   «Что-то со мной странное, и я не могу понять, что это. Я знаю – это потому, что мне больше никогда не увидеть Алешу».
   Артем трудился на другой половине доски, и когда оба они почти одновременно получили одно и то же квадратное уравнение, Ирина Владиславовна неожиданно сказала:
   – Спасибо, садитесь оба, а Соколов дорешает на доске уравнение.
   Соколов, побагровев, тяжело поднялся и поплелся к доске.
   – Ирина Владиславовна, да мы и сами решим, чего ему на доске писать, тут уже ерунда осталась, – громко и тревожно произнесла Лиза, но учительница ее оборвала:
   – Все должно быть доведено до конца, Трухина, и если я еще услышу от тебя хоть одно слово, то я тебя удалю из класса.
   На лице директрисы выступили пятна, в спину понуро плетущемуся Соколову несся громкий шепот:
   – Производную, Петька! Производную считай!
   – Нужно посчитать производную, – уныло произнес он, тыкая мелом в неопределенное место на доске. – Вот.
   – Объясни нам ход своих мыслей, Петя, – очень мягко сказала учительница, но в ее почти нежном тоне слышалось скрытое торжество, – расскажи, от какой функции ты будешь считать производную, и что будешь делать потом.
   Соколов напряженно молчал, прислушиваясь к летевшим со всех сторон подсказкам и пытаясь уловить какое-нибудь внятное слово.
   – Потом корни надо считать, – выдавил он из себя, покрываясь потом, – дискриминант.
   – Да? Ну, посчитай дискриминант, – со смешинкой в глазах кивнула Ирина Владиславовна. – Как считается дискриминант квадратного уравнения? Запиши нам.
   Петя мялся, писал и тут же торопливо стирал написанное. Директриса не выдержала:
   – Ирина Владиславовна, может, Петя сядет и успокоится? Вы ведь знаете, он часто болеет и, возможно, не до конца усвоил материал.
   – Дискриминант учатся считать в восьмом классе, – невозмутимо ответила математичка. – Петя учится в одиннадцатом. Математическом.
   Директор смутилась и еще больше занервничала.
   – Хорошо, но вы видите, он очень волнуется – возможно, наше присутствие…
   Доцент заметил:
   – Нужно уметь работать в любой обстановке, тебе в ВУЗ поступать. Не волнуйся, напиши мне просто формулу для дискриминанта.
   – Мы продолжим урок, а Соколов пусть пишет, – с легким ехидством в голосе произнесла Ирина Владиславовна и встала так, что до Пети не могли долететь никакие записки или шпаргалки, – возможно, он к концу урока успокоится и что-нибудь нам выдаст.
   Когда прозвенел звонок, Соколов все еще топтался возле чистой доски. Доцент, проходя мимо, бросил на него взгляд, полный сожаления, а методист постояла рядом, что-то спросила и со вздохом отошла.
   Позже, когда все собрались в кабинете директора, где уже был накрыт стол, она с улыбкой сказала:
   – Класс производит хорошее впечатление, очень хорошее. Конечно, этот мальчик Соколов…Знаете, такое впечатление, что программа математического класса ему не по силам.
   – Соколов очень неглупый мальчик, но он много болел, – заторопилась директриса. – Вообще этот класс у нас с самого начала был экспериментальным – ребята с первого класса шли по Занкову, но из-за углубленного изучения языка мы с согласия родителей повели их не по программе «один-три», а по «один-четыре». Математический класс сформирован в основном на базе этого экспериментального.
   – Разве вы не проводили отборочных экзаменов в девятом классе, когда формировали математический класс? Неужели этот мальчик прошел отборочные испытания? – продолжала недоумевать методист.
   – Он болел, когда шли экзамены, – нервно ответила директор, – но вы же знаете, что у детей, которые идут по Занкову, формируется и остается своеобразный тип мышления, мы это учли.
   Доцент покачал головой.
   – Зря. Ему, как я понял, в этом классе нелегко. Он ведь «а» от «б» отличить не может. В то время, как остальные ребята решают сложнейшие уравнения с параметрами.
   – Конечно, он чувствует себя ущемленным, – поддакнула методист, – мне кажется, нужно в ближайшее время устроить зачет и определить, кто из детей может идти по усложненной программе. Через семь-восемь месяцев этим ребятам поступать в ВУЗ, и зачем ребенку тратить силы на математику, если ему нужна история или, скажем, иностранный язык?
   – А это уж вы попробуйте объяснить его родителям, – ехидно бросила Ирина Владиславовна, бросив торжествующий взгляд на встревоженную директрису. – Это ведь так престижно – учиться в математическом классе!
   – С родителями нужно провести беседу, объяснить, что это делается в интересах ребенка, прежде всего, – наставительно заметила методист, – это ведь не общеобразовательный класс, а математический, тут должен быть особый подход.
   Проводив гостей, директриса попросила Ирину Владиславовну ненадолго вернуться к ней в кабинет, плотно прикрыла дверь и с горечью сказала:
   – Вы ведь знали об их визите, разве не так?
   Математичка спокойно кивнула.
   – Разумеется, что в этом странного? Я же подала документы на высшую категорию и в любом случае должна была дать открытый урок.
   – Знали, что они приедут именно сегодня, и не предупредили меня. Почему? Вы специально подстроили этот номер с Соколовым? Зачем вы его вызвали?
   Ирина Владиславовна небрежно пожала и плечами усмехнулась.
   – Не понимаю, при чем тут Соколов. Хотя, конечно, хорошо, что все присутствовали, а то у Соколова, когда приезжают на урок, всегда или понос, или грипп, или свинка.
   Директриса побагровела.
   – Не надо, пожалуйста! Соколов никогда не пропускает без уважительной причины! И что вы хотели продемонстрировать сегодня, когда вызвали его к доске? Вашу несостоятельность, как педагога? Мне было стыдно за вас! Если вы не можете научить ребенка азам математики, то это не его, а ваша вина!
   Ирина Владиславовна посмотрела на пожилую грузную директрису, у которой тряслись руки, и на лице ее появилось упрямое выражение.
   – Соколову нечего делать в математическом классе, – возразила она, сдвинув брови. – Он вообще ничего не понимает, на уроках постоянно отпускает нелепые реплики, мешает другим, отнимает время. В десятый математический вы тоже посадили трех таких же придурков. Зачем? Нужно думать о талантливых ребятах, которым они мешают, а не о таких вот.
   – Боже мой, какие высокие слова! Да вы просто затеяли интригу. Мне ведь прекрасно известно, что этот доцент – ваш давнишний приятель. Подумать только, сколько энергии затрачено, чтобы выместить злобу на ребенке! Признайтесь, что вы не любите Соколова и хотите ему за что-то отомстить.
   Математичка вспыхнула и высоко вздернула подбородок, решив не сдаваться.
   – Да, я не люблю Соколова. И не скрываю этого! За что его любить – за хамство? За то, что он отвлекает тех, кто действительно умеет работать?
   – Значит, если ребенок не имеет способностей к математике, то он не имеет и права на существование?
   – Да пусть они все существуют, ради бога! Тем более, что у их родителей имеются средства, для таких детей есть прекрасные частные школы с бассейнами и углубленным изучением иностранного языка. Но зачем им всем вдруг понадобилось идти именно в математические классы? Нет, я буду всеми силами добиваться, чтобы их убрали. Я хочу уважать себя и свою работу!
   Директриса посмотрела на упрямое лицо математички и, неожиданно успокоившись, устало вздохнула:
   – Ладно, предположим, что я сделаю по-вашему и уберу из математических классов Соколова, Воронина и Елькину. Только отец Соколова нам купил десять компьютеров и помог оборудовать компьютерный класс. В то время, как отдел образования обещал дать восемь компьютеров, а дал всего пять. Родители Воронина и Елькиной помогли полностью отремонтировать физический и химический кабинет, купили оборудование для лингафонного кабинета. Вам легко играть в принципиальность, а где мне взять средства на все это, если государство отпускает на обучение наших талантливых детей копейки?
   – Не знаю, это не мои проблемы, – хмуро ответила Ирина Владиславовна, – ту зарплату, которую я получаю, я отрабатываю полностью и не понимаю, почему должна входить в ваше положение.
   Лицо директрисы окаменело.
   – Хорошо, что вы собираетесь делать? – ледяным тоном спросила она.
   – Как рекомендовала методист, проведу зачет по алгебре, а в конце полугодия – по геометрии, – столь же ледяным тоном ответила математичка, – а теперь извините, но у меня через пять минут урок.
   Ребята при ее появлении в классе притихли, и лишь одна Лиза, не умевшая скрывать своих эмоций, спросила:
   – Ирина Владиславовна, мы им понравились? Что они про нас сказали?
   Математичка с трудом сдержала улыбку.
   – Сказали, что вы не сразу представляете себе ход решения, медленно схватываете новый материал.
   Со всех сторон послышались реплики:
   – Во, дают, да? Медленно!
   – Нет, ну типа, конечно, можно было и быстрей решить.
   – Поэтому, – продолжала Ирина Владиславовна, – нам предложили через неделю устроить зачет по алгебре, а перед Новым годом – по геометрии. Возможно, Михаил Александрович сам приедет на зачет – с вами побеседовать. Тех, кто не справится с зачетом или не придет на него, решили – увы! – перевести в другой класс. Так что, готовьтесь – решайте, учите формулы. Шпаргалки вам на зачете не помогут.
   Она с сожалением развела руками, равнодушно скользнув взглядом по притихшему Соколову, на лице которого читался явный испуг. Впрочем, многие были встревожены мыслью о предстоящем зачете. На перемене Артем Ярцев нерешительно сказал Лизе:
   – Слушай, Лизок, а может, нам пока отложить репетиции?
   На что она философски возразила:
   – Зачет зачетом, а дебют дебютом. Репетировать, репетировать и репетировать, как говорит Глеб. Да тебе-то чего бояться зачета, Артемка, ты же лучше всех все знаешь!
   – Между прочим, Трухина, у тебя по истории двойка, – сурово сказала, подходя к ним, староста Лена, – пока в журнале карандашом стоит, но если ты до каникул не исправишь…
   – Двойка? – изумилась Лиза. – Надо же, вот зараза! Я ведь вроде даже не отвечала в этой четверти, за что двойка?
   – Наверное, за твои прогулы и длинный язык, – хмыкнула Лена. – Ладно, мое дело – предупредить. А то и в аттестат может тройка пойти, запросто. Тебе нужна тройка в аттестате? Смотри, ты историка достала – он запросто влепит.
   – Да я исправлю, – беспечно возразила Лиза, знавшая за Леной привычку всех стращать и раздувать из мухи слона. – Сейчас нам некогда, я чуть попозже – на той неделе.
   Им действительно было некогда – каждый день после уроков они по два-три часа репетировали под руководством Глеба Сорокина. Для репетиций и концерта поверенный Капри арендовал для них зал в небольшом ресторанчике, уже несколько лет функционирующем в одном из старых районов Москвы, и всю необходимую аппаратуру.
   Само двухэтажное здание ресторана было построено еще в начале двадцатого века. После революции в нем разместилась заводская контора, а в начале пятидесятых его передали в совместное пользование нескольким ведомствам. Те никак не могли решить, кому из них следует проводить капитальный ремонт помещения, поэтому к концу восьмидесятых все коммуникации пришли в окончательную негодность. Согласно плану реконструкции здание приговорили к сносу, однако в чертежи вкралась какая-то ошибка, и дом остался стоять. Годы шли, в районе сносили и возводили новые строения, а дом все стоял и стоял, словно сторонний наблюдатель. Жизнь вокруг него бурлила, одна катавасия стремительно сменяла другую. Началось с того, что на дверях общественного туалета за углом появилась вывеска «Туалет платный. Вход пять рублей». Последнее способствовало тому, что в заброшенном здании стойко поселился не очень приятный запах – желающих сэкономить пять рублей оказалось предостаточно.
   После этого пошло-поехало – в районе начало твориться нечто невообразимое. Туалетом дело не ограничилось – продолжая проводить демократические преобразования, районные власти сняли табличку с названием улицы, где стояло здание, и повесили новую, с новым названием. Вскоре после этого дотла сгорел Дворец культуры по соседству – пожарные приехали слишком поздно, так как никак не могли найти переименованную улицу. Не успели жители близ лежащих домов поахать и поохать над развалинами Дворца, как навалилась новая напасть – из соседнего сквера загадочным образом исчез обгаженный птицами памятник Ленину. Население возмущенно загудело, ибо для старожилов района вождь в бронзе олицетворял ориентир жизни – днем у его подножия гуляли мамаши с колясочками, вечером встречались влюбленные, а по праздникам митинговала оппозиция. Пока милиция вычисляла похитителя, районная библиотека лишилась стоявшего у входа бюста Пушкина – мальчишка-читатель, мстя за двойку по литературе, выстрелил из рогатки и начисто отколошматил великому русскому поэту нос. Ровно через месяц после этого ветеран труда врезался на москвиче в припаркованный у старого здания мерседес и смял его в лепешку – хозяин мерседеса всего лишь на минуту оставил машину и отлучился по надобности, не дотерпев до платного туалета.
   Все беды микрорайона прекратились, словно по мановению руки, когда в девяносто пятом предприимчивый бизнесмен Ашот Маркосян выкупил у города пресловутый дом на снос, полностью его отремонтировал и превратил в уютный ресторанчик под названием «Мирандолина». Теперь внешний фасад здания напоминал средневековую таверну, внутренний дизайн был строг и изыскан – бело-голубые с искрой стены и приятное освещение. Столы обычно расставлялись полукругом, и любой посетитель мог видеть небольшую сцену. Завсегдатаями ресторана были средних лет солидные бизнесмены, приезжавшие сюда расслабиться или провести деловые переговоры. Ассортимент подаваемых блюд и вин поражал разнообразием, для особо почетных гостей столики стояли в уютных нишах, напоминавших волшебные домики – это создавало у клиентов ощущение уединенности.
   Поверенный Дональда Капри выбрал «Мирандолину», поскольку господин Маркосян был известен, как солидный и уважаемый бизнесмен, не занимавшийся темными делами. Отношения его с органами правопорядка и санэпидстанцией были достаточно теплыми, а охрана в ресторане работала четко и слажено – во всяком случае, наркотиков и проституток посетителям не предлагали, и там никогда не бывало драк или – упаси боже! – перестрелок. Господин Маркосян всегда вел себя рассудительно и знал, где и как хранить деньги, поэтому дефолт девяносто восьмого года не сумел пошатнуть его бизнес. Ресторан и пристроенные к нему сауна с массажным кабинетом ежедневно приносили своему хозяину такой доход, что когда поверенный Капри предложил Маркосяну заключить договор аренды зала на неделю, тот возмутился и, иронизируя, назвал астрономическую сумму. Однако поверенный, не моргнув глазом, ответил согласием – таковы были данные ему инструкции. Контракт тут же подписали, деньги без всяких проволочек были перечислены на счет «Мирандолины», и уже на следующий день группа «Русский романс» приступила к репетициям в арендованном помещении.
   В первые дни Глеб Сорокин с недоумением прохаживался по залу, словно к чему-то принюхиваясь – два года назад он пытался предложить Маркосяну свои услуги, но тот его даже не принял. Теперь, когда им для работы предоставили лучший зал ресторана, Глаб не переставал удивляться и однажды, как бы между делом, поинтересовался у Лизы:
   – И кто же вас спонсирует, детвора? Димка что ли?
   – А почему бы и нет? – кокетливо ответила она вопросом на вопрос.
   Взгляд Сорокина стал недоверчивым – Дима был из обеспеченной семьи и, выполняя каприз своей хорошенькой подружки, неплохо платил ему за репетиции с Лизой и ее друзьями, но на мультимиллионера он явно не тянул.
   – Не грузи меня, у Димки таких бабок нет, хоть он последние штаны продай.
   – Зря ты так плохо о нем думаешь, – засмеялась Лиза и небрежно махнула рукой. – Ладно, успокойся, это нас один… наш знакомый миллиардер спонсирует.
   Глеб посмотрел на нее странным взглядом, поцеловал кончики пальцев и промычал нечто невразумительное. Потом внезапно заторопился:
   – Работать! Работать, господа, не теряем времени!
   С тех пор он называл их не «детворой» или «зелеными», а «господами» и заставлял работать с таким энтузиазмом, словно опасался, что за ним кто-то незаметно наблюдает, и ему могут отказать от места. Естественно, что при столь интенсивном режиме труда Лиза начисто позабыла о двойке по истории и вспомнила о ней только перед самым зачетом по алгебре.
   В тот день они с Настей, по утрам теперь всегда выглядевшей сонной и ко всему безразличной, сидели рядышком на подоконнике возле кабинета математики. Мимо проходила староста Лена с классным журналом под мышкой – ей полагалось перед каждым уроком брать его в учительской и отдавать педагогу. Остановившись возле Лизы и открыв журнал, Лена ткнула пальцем в цифру «два»:
   – Трухина, сегодня в четыре педсовет по одиннадцатым классам, историк двойку ручкой обведет. Тогда уж у тебя за полугодие точно больше тройки не выйдет, раз есть текущая «двойка».
   Она улыбнулась с удовлетворенным видом, хотя не была ни вредной, ни злой – ей просто нравилось, когда ее предвидения сбывались, а ведь она предсказывала Лизе Трухиной подобный исход! Встревоженная Лиза спрыгнула с окна и сначала хотела бежать в учительскую, потом махнула рукой.
   – Ладно, сразу после зачета побегу исправлять. Ребята, пропустите меня первую сдавать, а? У меня аварийная ситуация. Я первая!
   Стоявшие у кабинета одноклассники охотно расступились – никто из них особо вперед не рвался. Ирина Владиславовна, в этот момент приоткрывшая дверь, чтобы пригласить первую пятерку сдающих зачет, поразилась:
   – Лиза, что ты так кричишь – так хочешь сдавать зачет? – она оглядела ребят. – Ну, кто еще из вас рвется на зачет с таким же энтузиазмом?
   – Все рвутся, Ирина Владиславовна! Вот еще люди хотят, просто изнемогают от желания, – Лиза, цепко ухватив за руки Артема и Леру, потащила их за собой. – Пошли, ребята, первым оценки выше за храбрость. Да, Ирина Владиславовна?
   – Это уж точно, – та не смогла сдержать улыбки. – Есть еще двое храбрых?
   – Давайте, я пойду, – шагнула вперед Лена и выразительно посмотрела на Соколова, у которого из-под рубашки выглядывал краешек учебника. – Петя, идешь?
   Тот торопливо поправил рубашку, кивнул головой и, придерживая локтем книгу, шагнул через порог кабинета математики. Ирина Владиславовна закрыла за ним дверь – больше пяти человек сразу она на экзамены и зачеты не допускала.
   Закрыв глаза и повертев пальцем в воздухе, Артем крякнул и ткнул в кучку билетов.
   – Эх, двум смертям не бывать! Ловись, ловись, удача! Беру. Жуть-то какая! – он стоял, разглядывал вытянутый билет, качая головой и преувеличенно тяжело вздыхая.
   – Не валяй дурака, Ярцев, – строго заметила Ирина Владиславовна. – Взял – садись!
   Староста Лена села позади Лизы, а Соколов направился на свое любимое место у окна и немедленно начал переписывать на листочек бумаги условие своих заданий.
   Лизе повезло – теоретический вопрос и система логарифмических неравенств оказались довольно легкими, а аналогичное тригонометрическое уравнение с кратным аргументом они месяц назад разбирали в классе. Она за минуту посчитала производную и сразу же подняла руку:
   – Я уже готова, можно отвечать?
   Пока она шла к столу, за которым сидели Ирина Владиславовна и учительница математики параллельного класса Надежда Михайловна, Петя Соколов за ее спиной перебросил старосте Лене скомканную бумажку с условиями. Лена невозмутимо разгладила ее и начала читать, сдвинув брови и делая вид, что сосредоточенно думает.
   Лиза, усевшись перед двумя учительницами, начала тараторить так быстро, что Ирина Владиславовна с улыбкой поинтересовалась:
   – Ты куда-то торопишься, Лиза?
   – А что, разве у меня неправильно решено?
   – Да нет, мне все ясно, – математичка пододвинула исписанные Лизой листки сидевшей рядом коллеге. – Посмотрите, Надежда Михайловна, есть ли у вас вопросы.
   С этими словами Ирина Владиславовна поднялась и, пройдя между парт, встала рядом с хмуро уткнувшейся в свои бумаги старостой Леной. Надежда Михайловна, полная дама средних лет с красноватыми прожилками на щеках, улыбнулась Лизе.
   – Да нет, вижу, что Лиза понимает материал, – добродушно заметила она, откладывая листки. – Лиза, папа и мама все еще в Германии? Как они?
   – Нормально, спасибо, – вежливо ответила Лиза.
   Она знала, что очень давно ее родители и Надежда Михайловна работали в одном конструкторском бюро. Потом, когда производство и наука в стране начали разваливаться, супруги Трухины занялись бизнесом, а Надежда Михайловна пошла работать в школу.
   – Передавай им от меня большой привет. Что ж, можешь идти.
   Лиза вытянула шею, чтобы посмотреть, что ей поставят, потом торжествующе растопырила ладошку, показывая Артему «пятерку» и направилась к двери.
   – Скажи, чтобы еще два человека заходили, – попросила ее Ирина Владиславовна.
   – Хорошая девочка, – говорила про Лизу Надежда Михайловна. – Я еще брата ее, Генку, помню, хотя у него, конечно, голова была не та, и ленивый был. А Лиза в родителей пошла – я с ними когда-то работала, умницы оба.
   Ирина Владиславовна не слушала коллегу, а смотрела на старосту Лену.
   – Иди, Лена, отвечать, ты уже готова, я вижу.
   Та слегка побледнела, судорожно сжав свои листки.
   – Я еще не дописала, Ирина Владиславовна, можно мне еще минут пять?
   – Иди, иди, ничего страшного – допишешь, когда будешь отвечать.
   – Я… я не проверила еще.
   – Да пусть она проверит, Ирина Владиславовна, – добродушно заметила Надежда Михайловна, но молодая математичка была неумолима.
   – Ничего, вместе проверим.
   Лена беспомощно взглянула на Соколова и поднялась, как бы случайно уронив на пол листок, на котором она уже написала ему решения трех заданий и начала четвертое. Ирина Владиславовна подождала, пока Лена подойдет к столу, подняла листок и подала ей. Краем глаза она видела, как у Пети Соколова вытянулось лицо.
   – Ты черновик уронила, Лена, возьми, – в ласковом тоне учительницы слышались металлические нотки.
   – Спасибо, – пролепетала Лена, сжимая бумажку потной рукой.
   На душе у нее скребли кошки – накануне звонила мать Соколова и очень просила помочь сыну на зачете, пообещала подарить за это CD-плейер. Говорила она все это не смущаясь и открытым текстом – Лене было не впервой получать от мадам Соколовой дорогие подарки за помощь Пете на контрольных или зачетах. После прошлогодних переводных экзаменов по алгебре и геометрии у нее в комнате даже появились видеомагнитофон и портативный цветной телевизор. Уныло, хотя и правильно отвечая на вопросы двух учительниц, староста Лена думала, что ее СD-плейер скорей всего накрылся. К тому же мамаша Петьки такая психопатка, что еще чего доброго обидится – как же так, не смогла помочь ее сынку недоделанному! Нужно будет выйти и сразу же ей позвонить, объяснить.
   – Что это ты, Лена, такая грустная? – улыбаясь, спросила Ирина Владиславовна преувеличено сочувственным тоном. – Все ведь правильно решила, молодец. Иди, пятерка. И скажи, чтобы следующий заходил. Артем Ярцев, вижу, готов. Иди отвечать, Артем.
   Артем бодро направился к столу, а Лена на негнущихся ногах вышла в коридор и угрюмо буркнула:
   – Следующий на выход.
   – Ленка, формулы тройных углов спрашивают? – «умирающим» голосом поинтересовался лопоухий паренек в круглых очках и с открытым учебником в руках – отличник, который всегда искренне полагал, что он ничего не знает.
   – Спрашивают, – автоматически ответила она, и побежала вниз по лестнице к висевшему у раздевалки телефону-автомату.
   После ее слов ожидающие негромко загудели и сунулись в учебники повторять формулы тройных углов. Гоша, уже направившийся было в кабинет, замялся и повернулся к лопоухому пареньку:
   – Дай-ка на минуту взглянуть.
   Кто-то из ребят оглянулся на Настю, с безмятежным видом сидевшую на подоконнике.
   – Настя, ты же все знаешь, ну и иди.
   Настя пожала плечами и лениво поднялась на ноги.
   – Ладно, иду, – она столкнулась в дверях с выходившим Артемом. – Сколько?
   Он весело подмигнул.
   – Пять. Да не трясись, нормально спрашивают.
   Настя взяла билет и села, вертя в руках авторучку, но никак не могла заставить себя думать о задании, а вместо этого в голове роем кружились не относящиеся к зачету мысли, мешая сосредоточиться.
   Накануне вечером родители приезжали попрощаться перед отъездом в Умудию. Андрей Пантелеймонович словно невзначай сообщил, что вряд ли ему удастся освободиться раньше, чем через месяц. Инга отнеслась к этому совершенно спокойно, а ведь прежде она и подумать не могла бы о столь длительной разлуке с дочерью! Настя не могла избавиться от грызущей душу мысли – Мать поначалу встала на ее сторону – насильственный брак шестнадцатилетней дочери-школьницы с молодым Капри казался ей нелепостью. Да какие тут могли быть практические соображения?! Однако Андрей Пантелеймонович слишком хорошо умел убеждать, а долго противостоять мужу Инга не привыкла. Уже через день, уехав и бросив Настю в доме Капри, она искренне верила, что девочке действительно повезло. Постепенно муж дочери начал ей нравиться – симпатичный, воспитанный, безумно любит Настеньку, что еще? Конечно, из-за языкового барьера им с Дональдом трудно было по-родственному общаться, но иметь зятя-миллиардера – о таком все приятельницы и знакомые могли только мечтать! И чего может в жизни не хватать, если живешь в таком особняке? Постепенно под влиянием Андрея Пантелеймоновича у Инги зародилось и окрепло твердое убеждение: теперь ее дорогая девочка надежно пристроена, и любящий муж о ней позаботится не хуже родной матери.
   Ни в мэрии во время регистрации брака, ни позже Настя не просила мать о помощи – знала, что это бесполезно. Сейчас, вертя в руках билетик с заданиями, она пыталась сосредоточиться, а в ушах звучал голос Инги – нудно-восторженный, постоянно повторяющий одно и то же:
   «Видишь, как хорошо, что ты послушалась совета папы и вышла замуж за Дональда. Конечно, тебе только шестнадцать, но так даже лучше – сейчас ведь такое время, что кругом сплошной разврат. Я тебя растила, как порядочную, чтобы ты со всякой этой гадостью даже и не встречалась, поэтому так очень прекрасно, что у тебя законный муж. И что деньги у него хорошо – сейчас и не уважают, кто без денег. Ты Майю Сергеевну помнишь? Помнишь, я как-то тебя с собой в фитнесс-клуб брала, и еще тебе говорила, что у них сын в Англии учатся? Она так всегда нос задирала – мы, мол, самые-пресамые, да что ни на есть. А как я ей рассказала, что ты у меня за миллиардера вышла, так у нее от зависти даже лицо подернулось»
   Странное безразличие, владевшее Настей в последнее время, мешало спорить и возмущаться. Не хотелось ни о чем думать, но иногда случались минутные вспышки отчаяния, сердце разрывала мысль об Алеше.
   Забывшись, она подняла голову и громко сказала:
   – Я не знаю, что делать, не знаю!
   – Что случилось, Настя, ты не знаешь, как решать? – подходя к ней, спросила Ирина Владиславовна. – Успокойся, возьми себя в руки. Что тебе неясно?
   – Нет-нет, я сейчас…
   Заставив себя думать о заданиях, Настя торопливо начала решать прямо в беловике – двойном листке со штампом школы. Зачеркнула случайную описку, равнодушно подумала:
   «Ну и пусть будет грязно. Мне теперь все безразлично, и как же это хорошо, когда все безразлично!»
   – Настя! – словно издалека донесся до нее умоляющий шепот Пети Соколова.
   Лера, отвечавшая у стола, запуталась в вычислениях, получила «четыре», и с недовольным видом поднялась. Ирина Владиславовна спросила:
   – Настя, ты готова? Иди. Лера, скажи, чтобы заходили.
   Лера, открыв дверь, шепнула нерешительно топтавшемуся на пороге Гоше:
   – Бери Лизкин билет, он легкий – они его справа сверху положили.
   – Как там Петька? – встревожено спросила уже позвонившая и вернувшаяся староста Лена. – Что, помочь никто ему не могли, козлы дремучие?
   Лера презрительно прищурившись, вздернула голову.
   – Только мне и дел, что этому придурку решать. Сама козлиха, – она уселась рядом с Артемом на подоконнике и, оглянувшись, спросила у него: – А Лизка где? Сейчас Гошка ответит, и нам нужно на репетицию ехать – нас Глеб в два ждет.
   – Лиза все со своей историей бегает, – Артем выглянул в окно и присвистнул: – Концерт, ребята, смотрите – папа и мама Соколовы на джипе прикатили.
   Все носы немедленно прилипли к стеклу. Лера презрительно фыркнула.
   – Спонсоры приехали. Сейчас к директрисе пойдут – за своего бэби просить.
   Ребята с интересом наблюдали, как отец Соколова, представительный широкоплечий мужчина, распахнул дверь школы, пропуская вперед жену, и оба скрылись внутри здания. Лена, издав короткий звук, напоминавший всхлипывание, сорвалась с места и побежала вниз, а Артем, махнув рукой, лениво заметил:
   – Ну их к лешему, я есть хочу – подыхаю. Лера, в буфет пойдешь?
   Лера потянулась и зевнула, потом отрицательно мотнула головой.
   – Темушка, если что вкусное будет – принеси, а? Мне страсть, как посмотреть хочется, какой будет спектакль – сейчас, наверное, директриса начнет Ирину за уши тянуть, чтобы Петьке зачет поставить, а та будет брыкаться.
   Действительно, не успел Артем спуститься в буфет, как откуда-то прибежала запыхавшаяся староста Лена и, заглянув в класс, где шел зачет, торжествующим голосом громко сказала:
   – Ирина Владиславовна, вас директор просит немедленно подойти.
   – У меня сейчас зачет, я подойду чуть позже, а ты пока выйди и не мешай, – холодно ответила учительница и повернулась к отвечавшей в этот момент Насте: – Хорошо, с системой мне понятно, расскажи, как ты считала первообразную.
   Лена, пожав плечами, нерешительно потопталась на пороге кабинета и снова куда-то побежала. Надежда Михайловна с присущим ей добродушием заметила:
   – Ладно, Ирина Владиславовна, хватит, наверное, мучить эту девочку – она знает, я вижу.
   – Иди, Настя, – сухо кивнула учительница, – отвечала ты хорошо, но много пропускала, поэтому «пять» никак не могу поставить, ты уж извини.
   Настя поднялась и, собрав свои листки, молча направилась к двери. Надежда Михайловна негромко – чтобы никто, кроме сидящей рядом коллеги, не мог слышать – заметила:
   – Девочка, по-моему, неплохо знает, что ты так строго, Ириша?
   Та холодно пожала плечами.
   – Очень много пропускает. Отец – политик, так куда бы они ни ехали, обязательно нужно тащить ее с собой. Три самостоятельные и две контрольные у нее пропущены, как я могу поставить «пять»?
   – Да-да, я вспоминаю – они и в пятом классе, когда она у меня училась, все ее таскали за собой. Говорят, у матери были какие-то проблемы, это единственный ребенок, вот они и сходят с ума. Я почему говорю – она ведь лучше Легостаевой отвечала, а ты и той, и той «четыре» поставила.
   Ирина Владиславовна поморщилась.
   – Лера живет в тяжелых условиях – одна мать работает, девочка иногда даже недоедает. А эти… – взгляд ее стал неприязненным. – Мать Воскобейниковой постоянно по всем этим клубам ездит, строит из себя даму высшего света. Так хоть понять могла бы, что девочка должна учиться. А то в школу на белом «Мерседесе» привозят, а элементарных вещей не понимают. Видели, какая машина каждый день за углом стоит – поджидает ее?
   Надежда Михайловна со вздохом кивнула.
   – Прежде-то ее на другой машине возили, а теперь папа, говорят, депутатом стал.
   – Могли бы и поскромней себя вести, к чему так все это демонстрировать?
   – Ну, Ириночка, у них своя жизнь, свой менталитет, что поделаешь? Настенька-то не виновата. Я вела у них в средней школе, помню – она толковая.
   – Да в этом классе все ребята толковые, – лицо Ирины Владиславовны подобрело, но взгляд ее скользнул по мрачному лицу Соколова, и она тотчас же неодобрительно добавила: – Кроме некоторых, конечно. Некоторые родители не хотят понять, что способности к математике в супермаркете не продаются. Нет, ну скажи, зачем этого мальчишку сунули в математический класс?
   Надежда Михайловна с присущим ей добродушием покачала головой.
   – Престиж, ничего не поделаешь. Что ты так всегда из-за него кипятишься, Ирочка? Родители ведь, они и есть родители. В пятом классе, я помню, мать его всегда бегала – всем учителям подарки дарила к праздникам, суетилась. Отец тоже старается – компьютеры школе купил. Ты не помнишь, ты тогда еще у нас не работала. Сама, когда станешь матерью, то поймешь, как за своего ребенка сердце болит. Меня вот сколько раз назад в институт звали, а я из-за дочки так и застряла в школе – если ребенок слабенький, то лучше, когда мать постоянно рядом.
   Она собиралась в десятый раз рассказать историю о том, сколько раз ее дочка болела ангиной, и что советовал гомеопат, но в это время дверь опять приоткрылась, и в класс заглянула сама директриса. На лице ее горели красные пятна, голос слегка дрожал:
   – Ирина Владиславовна, я вас очень прошу – она сделала многозначительное ударение на слове «очень» – прерваться на несколько минут и подняться ко мне.
   Гоша, который как раз в этот момент поднялся, чтобы идти отвечать, вновь сел на место, но Ирина Владиславовна, невозмутимо ему кивнула:
   – Иди отвечать, Гоша, – она чуть повернула лицо к директрисе: – Извините, Софья Петровна, я сейчас не могу оставить класс – провожу зачет по рекомендации окружного методиста.
   Румянец директрисы из красного стал багровым, а Надежда Михайловна, переглянувшись с директрисой, торопливо сказала:
   – Идите, Ирина Владиславовна, идите! Я прослежу, чтобы все было в порядке.
   – Сейчас, – математичка нарочито долго просматривала листок Гоши, но потом ей все же стало неловко оттого, что пожилая директриса в ожидании топчется на месте, и она с нарочитым спокойствием произнесла: – Ладно, Гоша, иди, пять. Петя Соколов, ты уже давно сидишь, должен был все написать. Так что дай мне твои листки – пойдешь отвечать, когда я вернусь. Надежда Михайловна, вы пока спрашивайте остальных, а с Соколовым я хочу поговорить лично.
   Забрав у Пети с парты все бумаги, Ирина Владиславовна с независимым видом направилась в кабинет директора. Ребята, стоявшие у двери, проводили ее взглядом, и Лера повернулась к Гоше.
   – Сколько у тебя?
   – Пять баллов, – ответил тот немного удивленным голосом – словно не верил самому себе. – Совсем ничего не спрашивала.
   – А Петька чего? – нервно спросила его вновь подошедшая Лена. – Сидит? Как он?
   – Сидит, а что ему делать? Лицо кающегося грешника, хоть икону с него пиши.
   – Нет, вообще, и никто человеку помочь не может, – ярилась Лена. – Когда его отец компьютерный класс сделал, вы первые туда побежали!
   Лера вспыхнула.
   – Да я на этот компьютерный класс с высокого потолка плевать хотела, знаешь! Ходишь тут, ноешь со своим Соколовым.
   – Не ссорьтесь, девочки, я пирожков принес, – сказал подошедший Артем и, подмигнув, поставил на подоконник увесистый пакет с пирожками. – Налетай, братва. Настя, ешь.
   Лена, обиженно фыркнув, отошла в сторону, Лера с ленивым видом откусила кусочек и, пожевав, озабоченно спросила:
   – Темочка, ты уверен, что мы не отравимся? Они не на машинном масле жарились?
   Настя тоже взяла пирожок, и вдруг почувствовала, что страшно голодна. Артем, набив рот, весело приговаривал:
   – Ладно, ребята, двум смертям не бывать. Нет, как я сдавал, а? Сначала вообще поехал – производную от константы стал считать. Ирина смотрит и окосела даже. Говорит: «Так чему же производная от трех равна?» Я стазу допер, врубился, говорю: «Конечно, ноль, это я просто пошутил». Хорошо, она у нас все-таки с юмором баба – снижать не стала, пятак поставила.
   – А Насте ни за что «четыре» влепила, – сочувственно заметил Гоша. – Я вообще даже возмутиться хотел. Настя, ты чего ей ничего не сказала? Она всегда к тебе придирается.
   Настя торопливо дожевала пирожок, взяла другой и равнодушно пожала плечами:
   – Ладно, мне все равно.
   – Ой, так-таки и все равно? – с привычной ехидцей пропела Лера. – Кстати, завтра концерт, ты не забыла? Кто-то хотел похуже выглядеть. Или твои планы изменились?
   Настя почувствовала, что начинает раздражаться.
   – Какое тебе вообще дело до моих планов? – спросила она.
   – Понятно, – Лера весело выпятила нижнюю губу. – Ты больше для виду ноешь, а в действительности – себе на уме. Зря я только ножницы и машинку притащила.
   – Ножницы?
   – Конечно, – Лера с насмешливым видом вытащила из сумочки большие парикмахерские ножницы и выразительно щелкнула ими в воздухе. – Хотела твои пепельные кудри обкорнать – облегчить тебе жизнь. Но ты, видно, только болтаешь. Забыла, о чем мы договаривались?
   Недоумение на лице Насти внезапно сменилось решительным выражением. Соскочив с подоконника, она направилась к лестнице, коротко бросив через плечо:
   – Пошли. Только побыстрее.
   – Куда это? – с веселым интересом спросила Лера, догоняя ее.
   – В туалет на третий – будешь меня стричь. Ты же этого хотела? Чего встала? Идем!
   Когда Лиза, исправив, наконец «двойку» по истории, вернулась к кабинету математики, в коридоре уже никого из ребят не было – лишь Артем с Гошей терпеливо ждали, сидя на подоконнике. В ушах у каждого из них было по наушнику, и они в такт музыке одновременно постукивали ногами.
   – Явление Христа народу, – хмыкнул Гоша, вытаскивая наушник. – Ты где пропадала? Разобралась с историей? «Три»? Ладно, бери пирожок, утешься.
   – «Три» – не «два» все-таки, я потом на «четыре» исправлю, – философски заметила Лиза и присела на подоконник. – А где остальные – все сдали?
   – Один Соколов сидит, его Надежда Михайловна стережет, а Ирину директор вызвала. Петькины родители приехали.
   Глаза Лизы даже вспыхнули от любопытства.
   – Во, здорово! Нет, я досижу – посмотрю, чем кончится. Давно Ирина с ними дискутирует?
   – Уже полчаса, наверное, или больше – они ее или покупают, или силой берут. Досматривай, если интересно, а мы с Гошкой спустимся в буфет попить – тут, наверное, еще долго.
   Действительно, разговор Ирины Владиславовны с директором и родителями Пети Соколова затянулся. Родители молчали, решив пока не вступать в беседу, а директриса, все более нервничая, говорила:
   – Мальчик очень неуравновешенный, состоит на учете у невропатолога, родители представили справки. Сегодня у него уже второй день сильно болит голова. Думаю, стоит успокоить родителей, Ирина Владиславовна – они полагают, что если Петя не сдаст зачет, то его могут перевести из математического класса.
   Математичка упрямо наклонила голову вперед и пожала плечами.
   – Таковы были указания методиста, Софья Петровна, вы сами их слышали, – вызывающе сказала она.
   Директриса взяла журнал одиннадцатого класса и полистала.
   – Тут вот, я смотрю, у Пети стоят две тройки, потом три двойки. Но тройки, все же, стоят – он, значит, что-то делает, старается.
   – Тройки, это там, где он смог списать, а я махнула рукой и не стала доказывать, что он ничего не знает, – устало ответила Ирина Владиславовна. – Сейчас он сидит на зачете, засунул в брюки учебник и за два часа сумел переписать из него несколько формул, не решив ни одной задачи. Вот, полюбуйтесь, я специально забрала у него листки, – она протянула родителям Пети его писанину. – Только это зачет, а не контрольная работа, и, если даже он с чьей-то помощью что-то и напишет, то потом ему придется объяснять написанное, а этого он никогда в жизни не сумеет. Никогда! – голос математички звучал очень ровно и спокойно, но под конец в нем против ее воли проскользнули нотки торжества, и директриса, обиженно поджала губы.
   – Не понимаю, почему вы так злорадствуете, Ирина Владиславовна. В конце концов, если ученик что-то не допонимает, то это в какой-то мере и вина преподавателя. Вы могли бы объяснить дополнительно, если он не все понял на уроке.
   Ирина Владиславовна вспыхнула.
   – Ему нельзя объяснить, почему я должна это повторять! Он не готов к уровню математического класса. В гуманитарном классе ему будет гораздо легче учиться.
   – Но я ведь говорила, – теперь уже не только лицо, но и шея директрисы были в багровых пятнах, – я объясняла, что мы в выпускных классах не травмируем детей, переводя их из класса в класс.
   – Обычно, конечно, но в этом случае были особые рекомендации методиста, вы сами слышали, – Ирина Владиславовна торжествующе поджала губы, бросив быстрый взгляд на расстроенное лицо матери Соколова, и немного мягче сказала ей: – Класс идет по усложненной программе. Тем, кто не может освоить материал, это попросту ни к чему, а сидеть просто так, ничего не понимая… Это ведь хуже, прежде всего, для самого Пети – он только зря тратит время. Возможно, ему было бы лучше углубленно заняться географией, литературой, иностранным языком. Может, из него в будущем выйдет великий писатель.
   Последние слова математички произнесла с некоторой ехидцей, и мать Пети, вспыхнув, затеребила свой надушенный дорогими духами платочек.
   – Мы уж сами решим, кем быть нашему сыну, – высокомерно ответила она, – вы просто не любите Петю и хотите обязательно убрать его из этого класса.
   – Прекрати, пожалуйста, – сердито одернул ее муж, но Ирина Владиславовна неожиданно весело улыбнулась.
   – Вашего сына я не люблю, не скрываю. Ведет он себя по-хамски, но убрать я его хочу не из-за этого. Дело в том, что материал для него слишком сложен, ему скучно, он ничего не понимает и мешает другим.
   – Потому что учить нужно нормально, – оскорблено воскликнула Соколова, отмахиваясь от мужа, – не умеете учить, потом говорите, что мой ребенок тупой! Вы не имеете права оскорблять детей! Я буду в округ писать заявление!
   На лице математички не дрогнул ни один мускул, лишь в глазах мелькнуло победное выражение.
   – Можете писать – методист из округа уже приезжала, она лично разговаривала с Петей, так что мне и объяснять ничего не придется. Если же я такой плохой педагог, как вы говорите, то Пете, думаю, будет гораздо лучше в параллельном классе – там математику ведет Надежда Михайловна, она сможет найти с ним общий язык. А в математическом пусть останутся те дети, которые меня понимают. Теперь же, извините, но мне нужно идти – у меня зачет.
   Директриса с ненавистью подумала:
   «Стерва наглая, так и норовит меня рассорить со спонсорами. Специально все это подстроила, чтобы убрать мальчишку из математического. И ведь сообразила – заранее заручилась поддержкой методиста и своих приятелей с мехмата, чтобы к ней никто не мог придраться, теперь ее и не напугаешь! Если попробовать ее прижать, то они шум поднимут, а мне потом со всем этим разбираться. И нога все ноет – опять ревматизм проклятый. Ладно, пусть Соколовы сами попробуют с ней договориться».
   С непривычным для нее проворством она поднялась.
   – Я пройду в ваш кабинет и посмотрю, чтобы все было нормально, а вы все же закончите разговор с родителями Пети, Ирина Владиславовна, убедительно вас прошу! – тон ее был строго-настойчивым, и привставшая Ирина Владиславовна вынуждена была опуститься обратно на стул.
   Директриса, поспешно и тяжело ступая на ногу, ноющую от осеннего обострения болезни, вышла из кабинета, оставив на столе журнал одиннадцатого класса. Соколов старший бесстрастно посмотрел ей вслед.
   – Так вы считаете, что у моего сына нет способностей к математике? – спокойно и негромко спросил он, постучав ногтем по столу. – В пятом классе его Надежда Михайловна всегда хвалила, не знаю. Я хотел после школы послать его учиться в Штаты, изучать менеджмент. Язык-то он знает, а вот с математикой… Конечно, нехорошо, что он мешает на уроках, и я с ним строго поговорю. Но если он отстал, то вы, может быть, с ним подзайметесь? За отдельную плату, конечно. Дополнительно, так сказать.
   Ирина Владиславовна, чувствуя неловкость, отрицательно качнула головой.
   – Поймите, у Пети нет способностей к математике, и ни за какую отдельную плату они не появятся. Точно так же, как я не смогу стать великим художником – ни за какие деньги, потому что талант рисовать дается от рождения. Почему вам так далась эта математика, разве мало других наук? Пушкину тоже не давалась математика.
   Лицо Соколова оставалось невозмутимым.
   – Ну, Пушкин Пушкиным, а мы хотим, чтобы он учился в математическом классе, – тон его внезапно стал жестким, вокруг рта пролегли тяжелые складки. – Пусть работает, ничего, пусть тянется. Так как – вы могли бы с ним позаниматься и подтянуть его до уровня, как вы говорите?
   – Нет-нет, увольте! Я в десятом классе с ним несколько раз позанималась, если вы помните, но это ничего не дало. К тому же, он постоянно пропускал занятия, и я его, в общем-то, понимаю – ему неинтересно, скучно.
   – Пропускал? – брови Соколова-старшего сердито шевельнулись, и он всем своим массивным телом повернулся к жене. – Почему ты меня не поставила в известность, что Петр пропускает дополнительные занятия?
   – Так ведь… так ведь он болел, ты знаешь, – ее голос звучал растерянно.
   – Болел. Понятно, – его ногти продолжали постукивать по столу. – Теперь, однако, он здоров и будет регулярно посещать занятия.
   – Вряд ли, – сухо возразила Ирина Владиславовна.
   – Будет, я сам лично за этим прослежу. Думаю, ему нужно заниматься не менее двух раз в неделю. И никаких пропусков! Не волнуйтесь насчет оплаты – я оплачу занятия вперед, и если он будет их пропускать, то это уж будет наша с ним проблема.
   – Ради бога, я даже и слышать об этом не хочу!
   Однако папа Соколов, словно не расслышав, продолжал негромко рассуждать и считать вслух:
   – Разумеется, я прекрасно понимаю, что занятия по углубленной программе стоят намного дороже обычных – не меньше пятидесяти долларов в час, и заниматься он будет не менее двух часов за раз и два раза в неделю. В неделю, стало быть, двести долларов, за месяц – восемьсот. Ноябрь, декабрь, январь…
   – Но на Рождество мы собирались отдохнуть, – робко пискнула его жена, – слетать на Канары, поэтому Пети три недели…
   – Никакого отдыха! – сурово отрезал ее муж. – Отдых ему, видите ли, лоботрясу! Без праздников и каникул! Значит, январь, февраль, март, апрель, май. И в июне вы с ним еще позанимаетесь до половины. Так что, всего мы должны шесть тысяч долларов.
   Он открыл свой кейс, достал пачку стодолларовых купюр и, взяв оставленный директрисой журнал, не спеша полистал страницы и аккуратно вложил между ними деньги. Потом захлопнул журнал и положил его перед Ириной Владиславовной. Она сидела неподвижно и, устремив взгляд на синюю обложку, думала:
   «Шесть тысяч баксов. За триста долларов можно купить хорошую дубленку вместо моего задрипанного пальто. За сто долларов – костюм. Сто долларов – моя месячная зарплата, я больше четырех лет могла бы не работать. Или поехать летом куда-нибудь путешествовать. И еще я могу… Или нет, я не могу! Потому что взять у таких хамов… Ведь эта наглая мамаша будет считать, что она меня купила!».
   И, словно угадав ее мысли, Соколов дружелюбно произнес:
   – Вы уж мою супругу извините за резкость, но сами понимаете – мать.
   Его плотно сжатые губы неожиданно дрогнули, растянувшись в улыбку, и Ирина Владиславовна невольно улыбнулась в ответ.
   «В конце концов, что страшного случится, если один придурок, не умеющий решить даже элементарное квадратное уравнение, будет сидеть в математическом классе? Да ради бога, если его родители готовы платить такие деньги. Во имя чего – престижа?»
   – Хорошо, – равнодушно произнесла она и встала, взяв журнал, слегка распухший от вложенных денег, – я попробую позаниматься с вашим сыном – посмотрим, что из этого получится.
   Когда Ирина Владиславовна вошла в класс, Петя Соколов с понурым видом сидел все там же – у окна. Надежда Михайловна мельком взглянула на коллегу и поднялась.
   – Я уж вас заждалась, Ирина Владиславовна, – громко сказала она, – пойду, вы не возражаете? Все ваши ответили и достаточно прилично – я выставила оценки тут на листке. Один Петя сидит – ждет вас. Хотя мы с ним тоже немножко побеседовали – он, вроде бы, понимает материал. Он тут еще решал сидел – я дала ему задание.
   Она вышла, а Ирина Владиславовна, положив перед собой журнал, негромко спросила:
   – Готов отвечать, Соколов?
   – Я? Д-да…
   – Хорошо. Иди, потолкуем. Ты тут еще что-то решил, я вижу?
   Он поднялся, опустив голову, и обреченно шагнул к столу. Математичка небрежно взглянула на протянутые им листки, измятые потной рукой, и отложила их в сторону.
   – Ладно, вижу, ты готовился к зачету. Иди, «четыре».
   Не веря своим ушам, Петя поднялся и, ступая на негнущихся ногах, двинулся к двери.
   – Сдал? – любопытная Лиза бросилась к нему, едва он ступил через порог.
   – Сдал, «четыре», – в горле у него вдруг пересохло, и начала кружиться голова.
   – Круто, поздравляю, – Лиза ободряюще шлепнула его ладошкой по плечу и побежала в буфет искать ребят.
   – Парни, хотите новость? Петька на «четыре» сдал!
   – Обалдеть! – восхитился Гоша. – Значит, они с Ириной договорились.
   – Сдал и сдал, нам-то что? – поморщился Артем. – Лизок, ты лучше скажи, где Лерка, нам ведь скоро на репетицию. Куда-то они с Настей ушли и пропали.
   – С Настей? – изумилась Лиза. – Ладно, допивайте свою колу, и ни шагу отсюда, а я поскачу искать, далеко они уйти не могли.
   Лиза торопливо заглянула в актовый зал, где уборщица подметала пол после концерта для малышей, потом побежала в туалет на третий этаж.
   – Лерка, Настя, вы здесь? – крикнула она, заглянув внутрь.
   – Заходи, будь, как дома, – раздался веселый голос Леры из-за дверцы вечно засорявшейся кабинки. – Мы тут важным делом занимаемся.
   Лиза дернула дверцу и ахнула – Настя сидела верхом на покрытом досками унитазе лицом к стене, и весь пол был усеян ее пушистыми пепельными кудряшками. Лера, уже состригшая основную массу волос, работала машинкой, от усердия чуть высунув кончик языка.
   – Вот и все, – она слегка подалась назад, любуясь своей работой, – как в лучших салонах Парижа!
   – Лерка, балда, что ты наделала! – в отчаянии закричала Лиза, с ужасом глядя на полностью лишенную растительности голову подруги.
   Лера пожала плечами и, убрав машинку с ножницами в висевшую на ручке сумку, начала застегивать заевшую молнию.
   – Опять заело, черт! Чего ты кричишь, Лизочка, это же твоя идея была, ты забыла?
   – Я сама захотела, – холодно возразила Настя, поднимаясь с унитаза и поворачиваясь.
   Лиза всплеснула руками:
   – Ты дура? Я ведь не это имела в виду! Как ты теперь по школе пойдешь с такой башкой?
   – Сейчас я ей шапку какую-нибудь найду, – деловито сказала Лера, справившаяся, наконец, с молнией, – подожди, Настя, не выходи никуда – я сейчас.
   Она побежала в раздевалку, а Лиза обняла Настю и всхлипнула.
   – Это я виновата, дура я несчастная! Я же видела, что ты все это время была не в себе, и забегалась с этими репетициями. Господи, а что тетя Инга скажет?
   – Они с папой вчера уехали, – равнодушно ответила Настя, – раньше, чем через три недели не вернутся. Да ладно тебе, что ты стонешь, мне вообще до лампочки. Пусти, я выйду отсюда.
   Она попыталась высвободиться из объятий Лизы, но та в ужасе запихала ее обратно в кабинку.
   – Сиди здесь, глупая, пока Лерка шапку принесет! Не дай бог, кто зайдет и тебя увидит!
   – Да мне до фени – пусть видят.
   Все же Настя уселась обратно на унитаз, а Лиза, положив руки на плечи подруги, стояла рядом, внимательно вглядываясь в ее лицо.
   – А знаешь, тебе так очень даже неплохо, – с некоторым удивлением произнесла она. – Ты знаешь, на кого похожа? На Патрисию Каас.
   – Плевать, на кого я похожа, если я никогда больше… если я никогда больше его не увижу, – впервые за все время голос Насти дрогнул, а голова горестно поникла.
   Лиза отчаянно встряхнула ее за плечи.
   – Да ты что, дурочка, как это не увидишь? Очнись! Увидишь ты его, чтоб мне сдохнуть, и я буду не я! Только очнись!
   – Чего вы тут орете? – спросила Лера, заходя в туалет и потряхивая красной вязаной шапкой. – В коридоре слышно, сейчас народ сбежится. На, одень.
   Настя поспешно натянула шапку и с облегчением поднялась с унитаза.
   – Все, пусти, Лиза. Пойдем в буфет, пить хочется.
   – Точно, – весело подтвердила Лера, – я только надкусила этот пирожок, и до сих пор рот горит, а ты целых два слопала.
   Жажда мучила Настю так сильно, что в буфете она выпила две бутылки колы, и живот у нее так надулся, что когда ее привезли домой, обедать совершенно не хотелось. Ее немного знобило, голове было зябко, и совершенно не было никакого желания спускаться к обеду, но Дональд позвонил по селектору.
   – Настья, я тебя жду в столовой.
   «Ну и жди! – хотелось ей ответить. – Жди, я вообще не желаю тебя видеть!»
   Однако Настя тут же вспомнила о своем намерении предстать перед Дональдом с остриженной наголо головой – не зря же ей пришлось отказаться от пушистых кудряшек. Она полюбовалась на свое отражение в зеркале, натянула старые джинсы, нацепила широкую пеструю рубашку и в таком виде спустилась в столовую.
   Дональд, увидев ее, привычно поднялся, какое-то время пристально разглядывал, потом улыбнулся.
   – Добрый день, Настья, как твой зачет?
   Он пожирал ее глазами. Настя оттолкнула тарелку, потому что после школьных пирожков один вид еды и фруктового сока вызывал у нее отвращение.
   – Зачет, как зачет. Мне долго еще нужно будет тут сидеть перед тобой? А то я поела в школе и сыта.
   Дональд с легкой улыбкой наклонился вперед и ласково спросил:
   – Ты решила изменить прическу?
   – Это? – она небрежно ткнула пальцем в лысину. – Это меня остригли. Была медицинская комиссия, у меня нашли педикулез.
   – Это болезнь? Тогда я немедленно попрошу врача…
   – Да ладно тебе, какого врача – обычные вши. Вши, понимаешь? Бегают, прыгают, очень опасное заболевание, поэтому ты старайся ко мне не подходить – заразишься. Так что я пойду, ладно?
   Она не успела подняться, как Дональд оказался рядом и, взяв ее за плечи, долго вглядывался в лицо, потом провел рукой по стриженой головке.
   – Вши, говоришь? – с улыбкой произнес он, наконец. – Это серьезно, они кусают очень больно. А знаешь, тебе эта стрижка очень идет – у тебя изумительная форма головы. Кстати, ты не забыла, что завтра вечером мы едем на концерт – слушать, как поют твои подруги?
   Внезапно его руки с силой стиснули ее плечи. Вскрикнув от неожиданности, Настя откинулась назад и уперлась кулаками ему в грудь.
   – Я помню, про концерт. А сейчас я пойду, ладно?
   – Иди, – его пальцы разжались, руки упали вниз.
   Дональд не сделал попытки ее задержать, и Настя стремглав выскочила из столовой. Глядя ей вслед сияющими глазами, он вытащил из кармана пульт и нажал кнопку вызова секретаря. Тот вошел буквально через несколько секунд и на миг оцепенел от изумления – так непривычно было видеть улыбку на лице молодого Капри. Впрочем, уже через мгновение это лицо вновь приняло обычное – холодное и высокомерное – выражение. Глядя чуть в сторону, словно обращаясь к пустому месту, Дональд спросил:
   – К концерту, который просила организовать моя жена, все готово, Мейсон? Прошу вас лично еще раз все проверить – когда имеешь дело с русскими, нужна осторожность во всем. Когда начало?
   Мейсон почтительно наклонил голову.
   – Все готово, сэр, но я, конечно, проверю. Начало в семь вечера. Будут еще какие-то указания, сэр?
   Он ждал с напряженно-почтительным видом, но его господин лишь отрицательно качнул головой и, чуть отвернувшись, небрежным движением руки показал, что секретарь может идти.

Глава семнадцатая

   С утра в день концерта Мейсон лично посетил «Мирандолину» в сопровождении шефа службы безопасности Капри. Управляющий Маркосяна, худощавый, немного сутулящийся мужчина лет сорока с блестящими черными глазами, был сама любезность. Он провел посетителей в зал, где уже были расставлены столы для гостей, показал глубокую нишу – внешнее очертание ее представляло собой арку, формой напоминающую остроконечное сооружение со стрельчатым сводом. Управляющий с улыбкой пояснил:
   – Стол для господина Капри мы решили поместить в нише. Как видите, орнамент арки выполнен в готическом стиле, она напоминает собор – пространство собора, устремленное к небу. Для остальных гостей столы будут сервированы в зале – цветы в вазах, фрукты, черная икра, сэндвичи, соки, легкое вино. После окончания концерта гости могут потанцевать и заказать себе что-нибудь из предложенного им ассортимента – наша кухня сегодня вечером будет в их полном распоряжении. Наш технический специалист сегодня проверил всю аппаратуру и не обнаружил никаких неполадок. Господа хотят дать еще какие-то другие указания?
   Он говорил по-русски с мягким южным акцентом. Переводчик перевел Мейсону сказанное, но тот никаких дополнительных указаний не дал. Еще раз обойдя зал, удовлетворенные визитеры покинули ресторан.
   Проводив их до самых дверей, управляющий устало провел рукой по лбу и поднялся в свой кабинет. Закрыв дверь и заперев ее на ключ, он минуты две нерешительно стоял посреди комнаты, потом двинулся к сейфу. Опасливо оглянулся, набрал комбинацию цифр и открыл дверцу. Внезапно его прошиб пот, дрожащие руки торопливо шарили в поисках шприца и коробочки с заветным зельем.
   Когда игла, наконец, вошла под кожу, из стиснутых губ вырвался стон облегчения, дыхание стало ровнее. Дверь за его спиной бесшумно открылась.
   – Рамиз!
   Управляющий вздрогнул, инстинктивно сунул использованный шприц в рукав пиджака и выпрямился – на пороге стоял Ашот Маркосян. Взгляд его был устремлен на открытый сейф и выглядывающую из-под бумаг коробочку.
   – Я не думал, что ты приедешь раньше пяти, Ашот, – управляющий попытался улыбнуться и принять уверенный вид. – Только что были люди от Капри и остались довольны.
   – Я видел их машину, когда подъезжал, – Маркосян перевел взгляд с сейфа на рукав собеседника, в котором был спрятан шприц. – Ты опять начал, Рамиз? Когда ты сорвался?
   – Я… я не…
   Управляющий внезапно понурился и, недоговорив, опустил голову.
   – Ты помнишь, о чем мы с тобой говорили, Рамиз? В моем ресторане этого не должно быть, – Маркосян говорил очень тихо, но в голосе его звучал металл.
   Ссутулившийся Рамиз судорожно вздохнул, поднял было свои черные блестящие глаза, но тотчас же с видом нашкодившего школьника отвел взгляд.
   – Ты прав, Ашот, я обещал. Я знаю, сколько денег ты потратил на мое лечение, я мамой клялся тебе, что больше не прикоснусь к этой гадости. Вчера я сорвался, только вчера, возьми, – он торопливо вытащил и протянул Маркосяну коробочку. – Возьми и выбрось. Клянусь моими детьми – твоими племянниками, – я больше этого не коснусь.
   – Посмотрим, – тем же негромким голосом сказал Ашот. – Дело не в деньгах, ты – мой друг и отец детей моей сестры, я всегда готов тебе помочь. Только не надо меня обманывать.
   – Если я опять не выдержу, то я… я уеду, ты меня больше не увидишь, клянусь. У тебя семья, я не хочу тебя подставлять, я понимаю, что ты рискуешь из-за меня.
   Маркосян взглянул на него, сдвинув густые брови, и печально качнул головой.
   – Хорошо, – сухо ответил он, – посмотрим. Сегодня у нас очень много дел, мне не до тебя. Потом разберемся.
   Их взгляды встретились, в глазах Рамиза внезапно мелькнула злость. На себя, и на Ашота – за то, что так сложилась судьба, и он, Рамиз Агаев, оказался в полной зависимости от своего друга детства. Часть разума, еще сохранившая способность трезво рассуждать, подсказывала, что Маркосян прав, но в душу внезапно закрался страх – что имел в виду Ашот, сказав «разберемся»? Ведь Ашот, сколько они были знакомы с Рамизом, никогда не бросал слов на ветер! А знакомы они были без малого сорок лет.

   ….Ашот Маркосян родился в Баку, и три поколения его семьи проживали на Коммунистической улице – в доме напротив филармонии. Маркосяны занимали трехкомнатную квартиру на втором этаже, слева от лестничного пролета.
   На том же этаже, но справа от лестницы находилась многоквартирная коммуналка – в одну из комнат ее в начале шестидесятых въехала семья Агаевых, когда отца Рамиза перевели на работу в Баку. До этого они жили в сельском районе Азербайджана, где глава семьи Рустам Агаев был партийным работником среднего масштаба – из тех, кто тащит на себе всю организационную работу, но практически не получает от государства никаких благ.
   То, что Агаеву с женой и тремя детьми – дочерью и двумя сыновьями – предоставили для проживания комнату в пятнадцать квадратных метров, можно было посчитать удачей – комната находилась в центре, в одном из самых престижных районов. В то время, когда метро в Баку еще не построили, а транспорт в отдаленные районы ходил плохо, бакинцы полагали, что лучше ютиться в маленьких комнатушках, но в центре, чем переезжать в хоромы куда-нибудь на окраину города.
   Рамиз и его брат Тахир ходили с Ашотом в один и тот же детский сад, а вечерами носились по всему этажу, отчего дом ходил ходуном, и играли в прятки. Они прятались в огромном коридоре за массивными шкафами, или под старым подгнившим столом, на котором вверх дном стояло оцинкованное ведро. Когда дети чрезмерно расходились, одна из соседок, толстая тетя Ася, стучала половником по этому ведру и возмущенно кричала Ашоту:
   – Чего приходишь, у тебя своя квартира есть! Живете в изолированной, а к нам приходишь, людям отдохнуть не даешь!
   Дети убегали к Маркосянам, но там им носиться и шуметь не разрешали, а отец Ашота, Вартан Аршакович, после ужина усаживал мальчиков на диван и читал им книги. Уже через полгода после приезда в Баку Рамиз и Тахир, до этого говорившие только по-азербайджански, свободно понимали русский язык и легко на нем объяснялись. Их мать Гюльнара тоже стала лучше говорить по-русски. Муж устроил ее учиться в медицинский институт, и дети почти не видели родителей – отец был постоянно в разъездах по районам, мать занималась, а вечерами подрабатывала санитаркой в больнице. За детьми смотрела приехавшая из района бабка отца – бодрая старуха восьмидесяти пяти лет, которую все называли Нэнэ. Она совершенно не знала русского, боялась большого города и практически не выходила из дому. Все свое время Нэнэ проводила со старшей сестрой Рамиза и Тахира – Фаридой.
   Фарида не ходила ни в детский сад, ни в школу – в пятимесячном возрасте она заболела гриппом, который осложнился тяжелым энцефалитом. Болезнь что-то серьезно повредила в мозгу девочки, затормозив ее развитие. Неизвестно, что было бы, займись ею опытные специалисты, но запертая в четырех стенах со старой пугливой бабкой она к десяти годам могла лишь с трудом произнести несколько отдельных слов и почти ничего не понимала.
   В школу Рамиз с Ашотом пошли вместе. Они учились в одном классе, сидели за одной партой, и каждый день после занятий бегали в сад напротив дома – старожилы-бакинцы называли «губернаторским». Уроки Рамиз обычно делал у Ашота за огромным дубовым столом, накрытым пестрой клеенкой. Чтобы не отвлекать друг друга, они клали поперек стола веревку, деля его на две равные части. Одна половина принадлежала Ашоту, другая – Рамизу. Летом друзей тоже старались не разлучать, и мать Ашота, Тереза Тиграновна, уговаривалась с Агаевыми, что Рамиза отпустят к ним на дачу в Пиршаги.
   Однажды, заплыв далеко в море, Рамиз с Ашотом попали в подводное течение и едва сумели выбраться. Тереза Тиграновна, узнав об этом, плакала, чередуя поцелуи с подзатыльниками и хватаясь за сердце. Ашот очень скоро забыл о пережитом ужасе, а Рамизу еще долго снилось, как оба они, тяжело дыша, бьют по воде руками и ногами, а неумолимый водный поток тянет и тянет их под воду.
   Когда в Баку запустили первые линии метро, в семье Агаевых начали поговаривать о переезде в новую квартиру на проспекте Нариманова – у отца Рамиза появилась возможность пробить жилье через ЦК Компартии Азербайджана. Родители и Тереза Тиграновна утешали расстроенного Рамиза: «Ничего, ты будешь приезжать к Ашоту в гости».
   Однако все пошло прахом, и виной тому была беда, происшедшая с Зейнаб Касумовой. Зейнаб Касумова! Ее портреты печатали во всех республиканских газетах, она была делегатом пятнадцатого съезда ВЛКСМ. Красивая девушка с длинными косами ниже пояса, одна из немногих азербайджанских женщин-механизаторов, комсомолка и передовик, собравшая самый большой урожай хлопка в районе – в районе, который курировал Рустам Агаев.
   Но случилась так, что в один прекрасный день длинные косы ударницы труда затянуло валом работающей машины. И не стало Зейнаб Касумовой, комсомолки и рекордсмена по уборке белого золота республики. Ее не стало, но за нелепую гибель девушки-передовицы кто-то должен был ответить, и этим «кто-то» оказался Рустам Агаев. Через полчаса после собрания, на котором его единогласно исключили из партии, он вернулся домой и упал на пороге комнаты – сердце этого еще совсем молодого мужчины остановилось навсегда.
   Ордер на новую квартиру семье бывшего коммуниста Агаева, естественно, не дали – так и осталась Гюльнара Агаева, вдова с тремя детьми с старой бабкой а маленькой комнате. Она работала в две смены, и вскоре после смерти отца брат Рамиза Тахир, лишенный родительского присмотра, связался с дурной компанией.
   Рамиз, проводивший почти все время в семье друга, постепенно отдалялся от брата, но сильно переживал, когда того арестовали – Тахир с группой других подростков участвовал в изнасиловании и убийстве двух девушек. От высшей меры его спас возраст – семнадцать лет. Тем не менее, он получил длительный срок, и мать теперь почти никогда не говорила ни с кем о старшем сыне – даже с Рамизом. Если кто-то из знакомых, кому было неизвестно у случившемся, начинал расспрашивать ее о Тахире, она лишь отводили глаза и коротко бросала: «Он пошел по плохой дорожке», а после этого сразу начинала говорить о Рамизе – какой тот молодец и как хорошо учится.
   После ареста Тахира заболела гриппом сестра Рамиза, Фарида. Сказалось перенесенное в детстве заболевание – она лежала с высокой температурой, а руки ее, поднимаясь и опускаясь, ходили ходуном. Ночью начались сильные судороги, и Фарида умерла. После похорон девочки старуха Нэнэ, пережившая и внука, и правнучку, уехала в родное село.
   Окончив школу, Ашот успешно уехал в Москву и успешно сдал вступительные экзамены в МИФИ, а Рамиз поступил в Азербайджанский институт нефти и химии. Он по-прежнему часто забегал к Маркосянам, еще не осознавая, какое чувство зарождалось у него к младшей сестре Ашота, Виолетте.
   Любовь нахлынула на них внезапно – в теплый майский день, когда Рамиз, Виолетта и и приехавший на праздники Ашот гуляли по приморскому бульвару. Рамизу и Ашоту было по двадцать лет, они были веселыми, остроумными и красивыми студентами, на них заглядывались хорошенькие девушки. Виолетте только что исполнилось семнадцать, она училась в выпускном классе. Небо было синим, над пенящимися волнами с клекотом носились чайки, ветер принес со стороны острова Наргин запах мазута и спутал длинные волосы Виолетты. Глаза ее сияли особым светом, когда она смотрела на друга своего брата.
   Рамиз даже предположить не мог, что главной противницей их брака с Виолеттой будет Тереза Тиграновна. Она сказала его матери:
   – Нет, Гюльнара-ханум, я Рамиза люблю, как сына, но Виолетту за него не отдам. Молодые, конечно, голова у них кругом идет, но ты ведь понимаешь: у азербайджанцев свои обычаи, у армян – свои.
   Гюльнара Агаева устало покачала головой.
   – Тереза джан, кто сейчас на это смотрит? Женятся, кто на ком хочет. Рамиз говорит, без твоей девочки ему жизни нет, он ее на руках носить будет.
   Ашот долго спорил с матерью, но та была непреклонна.
   – Ты, балик, с мамой не спорь, я дольше твоего жила. К тому же, наш папа на ответственной работе, а у Рамиза отец был из партии исключен, и брат сидит, нам это надо? Виолетте еще только семнадцать, пусть после школы едет в Москву, поступает в медицинский, а там время покажет.
   Однако время ничего показать не успело – в июне, когда Виолетта сдавала выпускные экзамены в школе, Тереза Тиграновна и Вартан Аршакович как-то вечером уехали в гости и не вернулись. Лихач-таксист, который вез их, на полной скорости врезался в идущий навстречу грузовик, погубив себя и пассажиров. Через год после несчастья Виолетта, так никуда и не поступившая, вышла замуж за Рамиза, а еще через полгода Ашот женился на москвичке, оставив сестре и Рамизу квартиру на Коммунистической улице.
   Обе семьи жили вполне счастливо – вплоть до восемьдесят восьмого года. Какое-то время Рамиз и Виолетта еще надеялись, что жизнь вернется в прежнее русло, толпы митингующих перестанут жечь костры в центре города, и армяне смогут спокойно ходить по улицам Баку. Однако летом восемьдесят девятого положение опять обострилось. Вернувшийся из тюрьмы Тахир был теперь одним из лидеров Народного фронта Азербайджана. Однажды с группой таких же «борцов» он ввалился в квартиру брата, потребовав, чтобы Виолетта уехала, оставив их с Рамизом детей – мальчика и девочку.
   – Армянам в Баку делать нечего, убирайся отсюда! Моему брату не нужна жена армянка! Хватит, вы, армяне, столько лет грабили мой народ – ни одной золотой вещи ты отсюда не увезешь!
   Когда Рамиз вернулся с работы, его жена плакала. Он сам был так растерян и подавлен тем, что творилось вокруг, что даже не возражал, когда она потребовала развода. Развели их за считанные дни, Виолетта с детьми уехала к брату и уже в сентябре подала заявление на выезд в Америку. Они оказались в числе тех счастливцев, которых приняла заокеанская страна.
   В девяносто третьем Тахир женился, заявив, что хочет жить в бывшей квартире Маркосянов, и Рамиз не мог открыто противостоять старшему брату. Тайком от Тахира он продал квартиру и в один прекрасный день исчез из Баку. На вырученные деньги ему удалось открыть небольшой бар в Дербенте, он сошелся с вдовой-лезгинкой, а через год она родила ему сына Фикрета.
   Рамиз не чувствовал ко второй жене той любви, какую испытывал к Виолетте, но им было спокойно вдвоем, и он дорожил этим покоем. Однако брат Тахир скоро его отыскал. Он был связан с наркодилерами, транспортирующими наркотики в Россию, и ему нужна была помощь брата. В один прекрасный день жена и ребенок Рамиза были похищены, как заложники, и ради них он вынужден был выполнять все требования преступников. Пока в один прекрасный день не узнал, что они давно уже мертвы, и тогда… тогда Рамиз Агаев сам подсел на иглу.
   Героин приносил облегчение, возвращал счастливые мгновения и образы, навек, казалось, ушедшие из его жизни. В одно из пробуждений он взглянул на себя в зеркало и, ужаснувшись тому, что с ним стало, позвонил в Москву Ашоту. Они говорили около получаса, и в конце разговора Маркосян сказал одно короткое слово: «Приезжай». Бар Рамиза был продан, чтобы расплатиться с долгами, он приехал к другу почти без денег, но то, что у него осталось в совокупности с добавленной Ашотом суммой, ушло на лечение.
   Два года после этого Агаев держался, но летом девяносто девятого произошел срыв – возможно, из-за того, что из Америки пришла весть: Виолетта вышла замуж за преуспевающего стоматолога. Рамиз не упрекал бывшую жену – их дети выросли, и Виолетта, молодая женщина, которой не исполнилось и сорока, имела право устроить свою личную жизнь. И все равно, боль от этого известия была столь сильна, что во сне он метался, просыпаясь в холодном поту и пугая стонами женщин, которых приводил к себе почти каждую ночь.
   Маркосян, заподозрив, что друг его взялся за старое, оттягивал объяснение. Он понимал, что это конец – врач, лечивший Рамиза, предупредил: в случае рецидива шансы на вторичное излечение равны нулю. Это значило, что они должны расстаться и расстаться навсегда – Ашот Вартанович не мог ставить под удар свой бизнес и держать управляющим безнадежного наркомана. Душа его болела – с Рамизом были связаны воспоминания о родителях и детстве, Рамиз был отцом его племянников. Застав друга на месте преступления, он сказал «посмотрим», но знал, что смотреть и ждать нечего – все кончено. Рамиз тоже это понимал….

   Когда начался концерт, Маркосян и Агаев спустились в ресторан и сели за маленький столик в затемненном углу – отсюда хорошо было видно и слышно все происходившее в зале. О том, что недавно случилось в кабинете Агаева, ни один из них не упоминал. Рамиз скользнул взглядом по вошедшим в зал Дональду Капри и Насте и спросил:
   – Насколько серьезно этот богатый мальчик увлекся шоу-бизнесом, как ты думаешь, Ашот? Что мы сможем с этого иметь, а? Странная прическа, однако, у этой девочки, что с ним.
   Маркосян пожал плечами.
   – Судя по лицу, молодой Капри не выказывает особого интереса к артистам. Девочка – дочь депутата Воскобейникова, и по поводу их отношений СМИ ничего не сообщали. Но у меня есть информация, что эти двое недавно поженились – ее мать хвасталась этим своей подруге в фитнесс клубе.
   – На счастливую новобрачную не тянет – взгляд не тот. Очень странное у нее выражение, тебе не кажется?
   С того места, где сидели Маркосян и Агаев, хорошо было видно неподвижное лицо Насти, хотя, казалось, молодую пару полностью скрывала от чужих взглядов перегородка-витраж из цветного стекла и бесцветных вставок, создающих эффект иррационального пространственного фона. Ниша, в глубине которой стоял их столик, почему-то напомнила Насте Собор Парижской Богоматери. Дональд, слегка наклонившись, ласково коснулся ее неподвижной руки.
   – Тебе здесь уютно, Настья? Мне кажется, что мы одни – как тогда, когда мы слушали музыку в Швейцарии в моем кафе, помнишь?
   – Д-да, – она торопливо отдернула руку и поежилась – ее слегка знобило и подташнивало, а поясницу ломило от боли.
   Настя решила, что ей все еще нехорошо из-за вчерашних пирожков, которыми во время зачета угостил их Артем. Накануне она не стала ужинать и нынче утром тоже почти ничего не брала в рот, но теперь, оказавшись за уставленным всякой снедью столом, вдруг почувствовала голод и потянулась к сэндвичу. Дональд смотрел на нее с нежностью, и взгляд его светился любовью.
   – Если тебе станет скучно, и ты захочешь поговорить с кем-то из своих друзей, мы можем пригласить их за наш стол, – сказал он.
   Ему самому меньше всего хотелось бы видеть кого-то из посторонних за своим столом, но ради Насти он готов был пойти на любую жертву. Она уже собиралась отрицательно качнуть головой, отказавшись от подобной любезности, как вдруг увидела за одним из столов Антона Муромцева и Катю.
   – Я… я хочу пригласить вон того мужчину и его девушку – за тем столом возле двери. Это Антон Муромцев и Катя. Я хочу поговорить с ними.
   Лицо Дональда вспыхнуло, во взгляде отразилось испытываемое им колебание – ему вдруг вспомнилось, что болтала Лилиана Шумилова о детской влюбленности Насти.
   – Муромцев? Его я бы не хотел видеть за нашим столом!
   В глазах Насти мелькнул гнев, она вспыхнула и выпрямилась.
   – Тогда не нужно было мне предлагать! Не нужно вообще было со мной разговаривать!
   Дональд побледнел.
   – Нет, если ты хочешь, я их приглашу, Настья, не сердись.
   Он поспешно сделал знак рукой, и через минуту молодой человек в черном фраке подошел к столику Антона и наклонился к самому его уху.
   – Господин Капри приглашает вас и вашу даму к своему столу, если вы не возражаете.
   Катя широко раскрыла глаза, А Муромцев невозмутимо произнес:
   – Да, конечно, – и поднялся, подав сестре руку.
   Дональд, скользнув взглядом по слегка округлившейся фигурке Кати, вежливо приподнялся им навстречу и подождал, пока она сядет. Лицо его было непроницаемо холодным, но, тем не менее, он любезно обменялся с Антоном рукопожатием, и тот на мгновение задержал его руку в своей. Настя встрепенулась, у нее вдруг перехватило горло, и голос сорвался на шепот:
   – Здравствуйте.
   – Боже, Настенька, какая ты бледная, почему ты… – усаживаясь, начала Катя, но не договорила, решив, что спросить, почему волосы Насти так коротко подстрижены, будет бестактно.
   Антон смотрел на Настю и молчал, чувствуя, как в груди нарастает тревога, потом перевел взгляд на Дональда. Тот процедил сквозь зубы:
   – Рад знакомству, до меня доходили о вас весьма лестные отзывы.
   – Я тоже рад, – по губам Муромцева скользнула вежливая улыбка, – боюсь, только мой английский не слишком хорош для беседы – я совершенствовался в немецком.
   Дональд окинул его высокомерным взглядом и усмехнулся.
   – На немецком я смогу объясниться с вами не хуже, чем на английском. Весь вопрос в том, поймут ли нас наши дамы, – он взглянул на смущенную Катю.
   В это время свет начал меркнуть, и Лера с Лизой в цыганских костюмах вышли на середину сцены. Мальчики с гитарами стояли позади них, и все четверо представляли собой весьма живописную группу. Очаровательная смуглая Лиза с небольшим бубном в руках притягивала к себе взгляды присутствующих, но высокий голос Леры с внезапной силой повел мелодию и заворожил зал. Рамиз Агаев вздрогнул, широко раскрытыми блестящими глазами глядя на поющую девочку, и, когда она допела первый романс, бурно зааплодировал.
   – Кто это? – свистящим шепотом спросил он у Маркосяна. – Голос отличный, хотя с ребятами никто по-настоящему не работал. Что это за типчик вертится вокруг них?
   Ашот внимательно посмотрел на странно возбужденного друга.
   – Я узнавал, – спокойно ответил он, – это некто Глеб Сорокин. Учился в ГИТИСе, но с третьего курса отчислен за пьянство. Пару лет назад пытался устроиться работать ко мне, но я с подобными субчиками даже не разговариваю. Недавно дал объявление в Интернете – выдает себя за профессионала, предлагает услуги по обучению актерскому мастерству. Думаю, без работы он не останется – в Москве сейчас куча мамаш, которые мечтают видеть свое чадо актером. Думаю, он этих детишек нашел таким же манером.
   – Понятно, – Агаев кивнул, и взгляд его неожиданно стал тоскливым, в голове опять мучительным роем теснились воспоминания.
   «Когда родился мой сын Эльдар, – думал он, – я заказал банкет в ресторане, я помню. Выбирал в магазине кольцо с бриллиантом, чтобы подарить Виолетте в благодарность за сына. Когда она второй раз была беременна, я хотел, чтобы опять был мальчик, даже огорчился, что дочь, но как же я потом полюбил ее, мою маленькую Фирузу! Какой прелестной она была, как маленькая куколка – такая хрупкая, миниатюрная. В три года уже умела петь, ничуть не фальшивя, и все удивлялись. Говорили, что такой маленький ребенок еще не может управлять голосом и правильно петь, а она пела! В четыре года Виолетта повела ее в хоровой кружок во дворце пионеров, и сначала даже не хотели брать – маленькая. Потом я сам пошел, подарил руководительнице шоколадные конфеты, она согласилась принять дочку. Тогда хорошие конфеты в Баку трудно было достать, Ашот в Москве купил – передал через знакомого. Хорошая была женщина эта руководительница, всегда хвалила Фирузу. Только очень толстая – как бочка. Армянка – в восемьдесят восьмом уехала куда-то в Волгоград. Почему все так плохо получилось? Ведь жили мы все вместе в Баку, нормально жили, хорошо было. Я по воскресеньям водил Фирузу на занятия хора, а она по дороге пела во весь голос, и люди оборачивались, смеялись. Солнце было такое яркое – здесь, в Москве, никогда не бывает такого солнца, как у нас в Баку. Фирузе сейчас столько же лет, сколько этой девочке, а я не видел ее… я не видел ее уже десять лет. Наверное, она тоже поет».
   Внезапно Рамиз Агаев почувствовал, что глаза его обжигают слезы, и отвернулся. Поднявшись, он боком двинулся вдоль стены и через минуту присел рядом с Глебом на откидное сидение у стены. Тот с озабоченным видом оглянулся, и во взгляде его почему-то мелькнул испуг. Голос Леры звенел слезами:
   «Невеста была в белом платье, венок был приколот из роз…»
   Настя вдруг ощутила, что в горле у нее встал ком, захотелось плакать. Дональд напряженно взглянул на нее и включил транслятор. На экране монитора перед ним появился перевод текста романса. Молодой Капри раздраженно сказал:
   – В России несчастная судьба считается особым шиком, о котором нужно постоянно петь.
   Антон мягко взглянул на него и, осторожно подбирая английские слова, ответил:
   – В России любят мелодию романса. Люди слушают и наслаждаются, почти не вдумываясь в слова.
   – Не понимаю, как можно наслаждаться подобной мелодией, когда существует музыка Моцарта или Вивальди.
   – Вы еще очень молоды, Дональд, – Антон перешел на немецкий язык, чтобы точнее выразить свою мысль, – в моем возрасте иначе смотрят на вещи. Вкусы различны, и нет разницы, что дает радость. Чувство удовольствия, радости очень полезно, я говорю вам, как врач. Конечно, если ваша радость не сопряжена с насилием и, главное, не приносит горя никому другому. Никому другому!
   Он выразительно повторил эти слова, пристально глядя на юношу. Тот внезапно побледнел и опустил глаза. Настя недостаточно хорошо знала немецкий, чтобы уловить суть сказанного, а Катя вообще ничего не поняла. Дональд пробормотал:
   – С детства ненавижу врачей!
   – Почему? – серьезно и сочувственно спросил Муромцев, заглянув ему в глаза. – Вам приходилось очень часто иметь с ними дело?
   Неожиданно молодой американец вышел из себя, и бледность его сменилась ярким румянцем.
   – Ненавижу! – в голосе его прозвучала ярость, во взгляде мелькнуло высокомерное презрение. – Неужели изучить анатомию человека все равно, что понять его душу? Врачи ужасающе бестактны, они навязывают свою помощь даже тогда, когда их об этом не просят.
   – Да неужели? – Антон с улыбкой перевел взгляд на Настю, и та подняла голову, напряженно вслушиваясь в их разговор. – Настя, – торопливо произнес он по-русски. – Сейчас мы уйдем, и ты тоже встанешь и уйдешь отсюда со мной и Катей, никто не сможет тебя остановить. Идем, Настя!
   В глазах девушки мелькнула печаль, она отрицательно качнула головой.
   – Нет, Антоша, тут кругом их люди, меня не выпустят. Они купили всех – даже папу с мамой.
   Дональд, не понявший их разговора, напряженно поддался вперед и сделал знак Мейсону. Тот поспешно поднялся и начал пробираться к их столу. Антон говорил очень быстро:
   – Нет, Настя, нет, пойдем, вставай. Меня они не купили и Катю тоже, мы уведем тебя отсюда, пойдем, Настя! Что с тобой?
   – Не знаю. Я никуда не хочу идти, мне все безразлично. У меня болит спина, и мутит. Я хочу умереть, Антоша. Так плохо!
   Мейсон подошел к столу и наклонился к Антону.
   – Господин Муромцев, вас и вашу даму ждут за вашим столом, будьте так любезны.
   Антон поднялся, протянув руку Кате, но неожиданно с невозмутимым видом наклонился к Насте и, поцеловав ее в лоб, шепнул:
   – Ничего не пей там, где живешь.
   – Что? – в ее голубых глазах мелькнуло изумление.
   – Ничего не пей, слышишь?
   – Господин Муромцев! – нетерпеливо повторил Мейсон, бросив взгляд на помертвевшее лицо Дональда. – Я провожу вас к вашему столу!
   – Не нужно, мы уже уходим отсюда, – взяв Катю за локоть, Антон повел ее из зала.
   Лиза, стоявшая на сцене, видела, как они вышли. Едва смолкли последние звуки музыки, и зрители начали радушно хлопать, она наклонилась к стоявшему рядом со сценой Диме.
   – Димуля, выйди в фойе, узнай, что случилось.
   Он кивнул головой и осторожно начал пробираться к выходу. До окончания концерта оставалось совсем немного. Глеб Сорокин, поднявшись на сцену, объявил:
   – Господа, последний романс, который вы услышите, создан совсем недавно. Надеюсь, вы оцените его создателей и исполнителей.
   Он спустился со сцены, и зрители вновь захлопали, а Сорокин внезапно почувствовал, как его локоть стиснули чьи-то цепкие пальцы.
   Он повернулся, встретив взгляд блестящих черных глаз Рамиза Агаева.
   – Господин Сорокин, уделите мне пару минут.
   Они поднялись на второй этаж, и Агаев, тщательно заперев дверь, указал на стул. Глеб осторожно опустился на краешек сидения и мельком огляделся. На лице его был написан напряженный интерес. Рамиз, блестя черными глазами, подался вперед.
   – Слушай, Сорокин, я тебя не обижу, – он вытащил из нагрудного кармана стодолларовую бумажку, положил ее перед Глебом и подвинул к нему пальцем. – Девочка, которая поет. Это задаток.
   – Какая? – скосив глаза на зеленую купюру, спросил Глеб. – Они обе поют.
   – Ты не дурак, Сорокин, поет одна, другая только прыгает вокруг и пищит. Сможешь?
   – Ну… – Глеб проглотил слюну и пожал плечами, – можно попробовать, не знаю. Конечно, могут быть проблемы, здесь ее парень – тот, который поменьше, с гитарой. Короче, я ее к вам приведу, а дальше вы уж сами.
   – Ладно, расскажи мне о ней – как зовут, кто родители?
   – Лерка, Валерия. Отца нет, мать работает в больнице. С деньгами туго, а сейчас у мамаши вроде хахаль завелся, так ей и вовсе не до девчонки. Там, я думаю, если заплатить, то все пройдет шито-крыто. Вам ее на ночь или как?
   – Ты ее приведи ко мне сюда, – нетерпеливо сказал Рамиз, пружинисто поднимаясь на ноги и сцепив пальцы. – Не пугай сразу, придумай что-нибудь, а дальше я сам. Приведи, я тебя не обижу. Иди, Сорокин, иди, я жду.
   Глеб выскользнул из кабинета, осторожно прикрыв за собой дверь, и спустился в зал. Сомнительный характер услуги, которую он собирался оказать управляющему Маркосяна, его не смущал, а опущенная в карман рука ощущала приятную гладь стодолларовой купюры. Однако нужно было действовать осторожно, и не нарваться на скандал. Тем более что ребят спонсировал «денежный мешок», который сидел тут же в зале.
   Исполнив последний романс, артисты спустились в зал и сели за приготовленный для них столик. Под звуки тихой музыки присутствующие смеялись и разговаривали, в серебристых отблесках мерцающего света кружились пары танцующих. Глеб Сорокин, прислонившись к стене, наблюдал за Лерой, которая что-то оживленно говорила Лизе. Та вдруг засмеялась, кивнула и, махнув рукой, направилась к нише, где сидели Настя и Дональд.
   В нескольких шагах от их стола молодой человек в черном костюме вежливо, но решительно встал у нее на пути. Лицо его сияло улыбкой, он изысканным движением протянул Лизе руку.
   – Если не возражаете, я хотел бы пригласить вас на танец.
   Она смерила его взглядом, очаровательно вздернув головку, и слегка отстранилась.
   – Благодарю, но я хотела бы пройти туда, где сидит моя подруга.
   – Сожалею, но туда нельзя, – улыбка продолжала играть на лице юноши, его голос прозвучал тихо, но очень твердо.
   – А я хочу! – она сказала это очень громко и, внезапно повернувшись в сторону Насти, помахала ей рукой и крикнула: – Настя, привет!
   Настя оглянулась, но не успела ответить, так как Дональд внезапно поднялся с места и протянул ей руку.
   – Концерт окончен, я думаю, нам пора ехать домой, Настья.
   Однако Настя, ощутив давно не испытываемое чувство протеста, осталась сидеть на месте.
   – А я не хочу домой, я хочу поговорить со своей подругой! Я хочу поговорить с Лизой!
   Дональд опустился на свое место и взглянул на секретаря. Тот незаметно кивнул, и молодой человек в черном костюме с любезной улыбкой отступил, пропустив Лизу.
   Она была очаровательна в своем цыганском костюме с сияющим счастьем лицом и слегка растрепавшимися кудрями, однако Дональд, вежливо привставший навстречу близкой подруге своей жены, даже не улыбнулся.
   – Настюха, привет! – Лиза шлепнулась на стул рядом с Настей и, обратив лицо к Дональду, весело затараторила по-английски: – Спасибо, Дон, спасибо, что ты нам устроил этот вечер, мы все так тебе благодарны! Я сказала Насте, что у нее самый лучший муж во Вселенной, правда, Настя? Ты такая счастливая!
   Настя молчала, а Дональд, не знавший, что ответить, слегка наклонил голову, как бы благодаря за лестный отзыв. Лицо его вспыхнуло, потом слегка побледнело, но вежливость требовала ответить Лизе, и он довольно холодно заметил:
   – Благодарю, но за этот вечер вам следует благодарить вашу подругу – это было ее желание.
   – Конечно, конечно, но ведь не всякий муж так выполняет просьбу своей жены, правда, Настя? Ты, Дональд, чудо! Настя столько мне рассказывала о тебе, о том, какой ты умный и добрый!
   Во взгляде Дональда мелькнуло недоверие. Он посмотрел на Настю, и у него против воли вырвалось:
   – Это правда, Настья?
   – Конечно, правда! – воскликнула Лиза, не давая Насте времени открыть рот. – Она столько рассказывала о тебе, я знаю о тебе почти все! Ты – умница, математик, компьютерный гений и обожаешь классическую музыку. Слушай, а наше выступление тебе понравилось, а? Только честно, пожалуйста, это очень важно!
   Она схватила руку Дональда и заглянула ему в глаза. Растерявшийся Дональд постарался изобразить вежливую улыбку и при этом осторожно высвободить руку. Лиза не стала испытывать его терпение, она разжала пальцы, но продолжала улыбаться, кокетливо заправляя за ухо растрепавшуюся прядь волос.
   – Я не знаток подобной музыки, – с трудом выдавил он, наконец, – но, кажется, все было очень мило.
   – Знаешь, Дональд, – говорила Лиза, детски доверчивым тоном, – все ведь получилось так неожиданно, мы ведь не собирались создавать группу, не собирались петь. Мы вообще всегда были сухарями-математиками, и вдруг, как будто что-то на нас нахлынуло. Я так хотела, чтобы Настя тоже приняла участие, она прекрасно поет! Но она побоялась, что тебе это не понравится – ну, чтобы она тоже выступала.
   Настя быстро взглянула на подругу, но та улыбнулась и под столом наступила ей на ногу. Дональд слегка поднял брови и усмехнулся.
   – Настья, это правда? Ты любишь петь?
   Она невольно фыркнула.
   – Карьера поп-звезды – предел моих мечтаний, ты этого не знал? Видишь, как мало ты обо мне знаешь, Дональд!
   – Я знаю о тебе вполне достаточно, – он с улыбкой отвел глаза и, посмотрев на Лизу, неожиданно прищурился. – Чья идея была нынешняя прическа Настьи, твоя? Это тоже проявление твоего юмора?
   Лиза слегка потупилась, изображая смущение.
   – Видишь ли, – кротко ответила она, – Настя иногда сомневается в твоей любви, и это ее очень мучает. Не веришь? Да провалиться мне! Она решила испытать твою любовь.
   Настя только вздохнула при этих словах подруги, а Дональд неожиданно рассмеялся резким смехом.
   – Странное испытание! Но я уже говорил моей жене, что эта стрижка ей удивительно идет.
   – Я тоже ей это сказала! – обрадованно откликнулась Лиза и тут же без всякого перехода спросила: – Дональд, а почему ты никуда не отпускаешь Настю? Мы привыкли постоянно встречаться с ней, болтать – о том, о сем. Она у тебя вообще захирела, видишь, какая она бледная?
   Настя действительно была бледна – ее ломило все сильнее, каждое движение отдавалось болью в суставах. Дональд взглянул на нее и вдруг испугался:
   – Ты действительно бледна, Настья, что с тобой?
   Она стиснула зубы и судорожно вздохнула.
   – Лиза тебе объяснила, кажется, мне тошно от всего этого. Тошно, понимаешь? Лучше умереть, чем вся эта тюрьма.
   В ее голосе слышалась ярость, и Дональд поспешно ответил:
   – Но… но твоя подруга всегда может приехать и тебя навестить. Лиза, – он повернулся к ней, – мы всегда будем рады видеть тебя у себя.
   Лиза сделала вид, что не замечает звучавшего в его голосе напряжения, и весело кивнула.
   – Ладно, конечно, я приеду, Настя столько рассказывала о вашем особняке – мне так интересно побывать у вас! Спасибо, что пригласил, Дональд. Я, наверное, на той неделе заеду, а потом мы с Настей вдвоем немного поездим по Москве – нас всегда дядя Петя возил. Заедем в ресторан, потом ко мне – моя тетя испечет пирожки, Настя их обожает.
   – Пирожки? – в его голосе прозвучало сомнение, однако, помявшись, он нерешительно произнес: – Разумеется, вас отвезут в любое место, куда вы пожелаете.
   Лиза немедленно сменила тему разговора.
   – Дональд, а ты не хочешь потанцевать со мной? Настя не будет возражать, да, Настя?
   Это уже было свыше сил Дональда. Он помрачнел, отрицательно качнул головой и поднялся, на этот раз гораздо решительней предложив Насте руку.
   – Нет, нам действительно пора, Настья! Можешь остаться за этим столиком, Лиза, я распоряжусь, чтобы …
   – Нет, спасибо, – Лиза поспешно вскочила, весело чмокнув Настю в щеку, – пока, подружка, я к тебе заеду на той неделе.
   Она задумчиво проводила их взглядом и направилась к столику, за которым Артем и Гоша о чем-то разговаривали с подсевшим к ним Глебом Сорокиным. Все трое вопросительно уставились на нее.
   – Не понял, Лизок, чего это Настя со стрижкой а ля зек? – спросил Артем. – Я ее даже не сразу узнал. А кто этот мужик, что с ней сидел?
   – Один знакомый, – небрежно ответила Лиза. – Влюблен в нее до чертиков. Кстати, тот самый наш спонсор. Между прочим, миллиардер. А Лерка где?
   – Вышла, – с равнодушным видом ответил Сорокин, – сейчас вернется. Так этот миллиардер дружит с твоей подругой?
   – Ага, – Лиза небрежно кивнула и вдруг оживилась, потому что к их столу подошел Дима. – Димуль, пойдем танцевать, это танго.
   – Я не успел поговорить с твоим Муромцевым – они уже уехали, когда я вышел в раздевалку, – негромко сказал он, увлекая Лизу в круг танцующих.
   – Ладно, я позвоню ему. Все, на сегодня думаем только о своих делах и танцуем.
   Они танцевали великолепно, и взгляд следившего за изящной фигуркой Лизы Артема Ярцева светился восхищением. Наконец он тяжело вздохнул, отвернулся от Лизы, порхавшей в объятиях своего бой-френда, и посмотрел на Гошу.
   – А Лерка куда делась?
   Гоша хмуро пожал плечами.
   – Не знаю. Выходил в фойе – нигде ее нет.
   – Гошенька, успокойся, – вкрадчиво сказал Глеб, подливая ему в бокал водки из неизвестно откуда появившейся на столе бутылки, – не обижайся, но ты для Лерочки еще маленький, я тебе честно и давно хотел сказать. Я же вижу, как она по взрослым мужикам глазами шарит, я не слепой. Сейчас только ее видел – с одним тут терлась. А вообще я вам, мужики, точно скажу: все бабы шлюхи. Баба, она плевка растертого не стоит. Сейчас еще по маленькой выпьем, я вам пару анекдотов про них расскажу. Дай, Гошенька, еще плесну.
   Артем решительно отстранил его и поднялся.
   – Хватит, Глеб. Гошка, вставай, пойдем отсюда.
   Он потянул послушно поднявшегося, но уже нетвердо ступавшего друга из зала, и Глеб не стал их задерживать. В фойе, правда, Гоша опять слегка притормозил, спросил заикаясь:
   – А… а Лерка как же?
   – Шут с ней, – хмуро буркнул Артем, нахлобучив на него шапку и придерживая за локоть, – развлекается где-то – ну и пусть развлекается.
   Однако Лера не развлекалась. По-школьному сложив руки на коленях, она сидела в кабинете Рамиза Агаева, а тот, глядя на нее блестящими глазами, говорил:
   – Мне нужна певица, мои клиенты любят хорошую музыку, а у тебя прекрасный голос. Но ты, наверное, никогда не училась петь?
   – Ну… у нас было сольфеджио в музыкальной школе, и потом… с нами Глеб занимался.
   – Ерунда этот Глеб, тебе нужен опытный наставник – с таким голосом нельзя упускать свой шанс. Хотя, думаю, я даже мог бы заключить с тобой контракт прямо сейчас.
   – Контракт? – ее голос вдруг сорвался на шепот.
   – Сначала, конечно, немного – около тысячи долларов в месяц, но потом…
   – Тысячу? Это…в месяц?
   – Разумеется, потом ты будешь получать намного больше, но пока тебе нужно учиться.
   У Леры даже голова закружилась от его слов, но она все же нашла силы поинтересоваться:
   – Вы со всей нашей группой хотите заключить контракт?
   Рамиз нарочито поморщился:
   – Что ты, дорогая, ты же все прекрасно понимаешь. Для чего мне нужна, например, эта твоя вертлявая подруга? Петь она совершенно не умеет, а смазливых девчонок, которые пляшут и кривляются, я всегда найду. Разве тебе Сорокин не объяснил?
   – Ну… он говорил, конечно, что вы хотите поговорить о выступлениях. А вы хотите, чтобы я здесь пела – в этом ресторане?
   Агаев засмеялся, и смех его был нежным, а взгляд мечтательным.
   – Нет, девочка, зачем здесь? У меня есть ресторан на берегу моря. Там дует теплый ветер, над волнами летают чайки, и круглый год светит солнце. Ты видела когда-нибудь Каспий? Ты даже представить себе не можешь, как он красив!
   Он говорил и сам верил в то, что говорит, а Лера какое-то время слушала, завороженная его тихим голосом, в котором звучала искренняя боль. Однако врожденная практичность вскоре взяла вверх, и она нерешительно возразила:
   – Ну… я не знаю – у меня ведь школа. И потом, мама, наверное, не разрешит уехать. Потом, мне ведь в этом году нужно поступать в университет.
   Агаев скептически тряхнул головой, словно не понимая, как ее могут волновать такие ничтожные проблемы.
   – В университет? Тебе нужно, прежде всего, думать о том, чтобы вовремя развить свои природные данные, твой голос. Я даю тебе шанс, и твоя мама вряд ли будет возражать. Потом ты всегда сможешь поступить в университет – любой университет будет счастлив тебя принять. Хочешь просто попробовать свои силы? Тебе не хочется недели на две съездить на юг, на море? Я сегодня улетаю и приглашаю тебя лететь со мной. Считай, что ты едешь на гастроли.
   От его слов у Леры даже слегка зашумело в голове.
   – Ой, ну… я даже не знаю. Вообще-то у нас пока каникулы, но мама…
   – Конечно, ты ей все скажешь, мама – святое дело. Сейчас к ней прямо и поедем.
   – Сейчас?
   – Конечно, наш самолет улетает сегодня вечером, и если ты решила лететь, то надо торопиться. К тому же твоей маме, наверное, нужны деньги, и я могу выдать аванс за первый месяц – пятьсот долларов. Оставишь ей, а потом получишь еще. Так едешь?
   Лера растерянно смотрела на сидевшего перед ней мужчину – он был вежлив, доброжелателен и, похоже, говорил искренне. Во всяком случае, в их группе он приметил ее, а не Лизу, на которую западают все мужики, и которая строит глазки всем направо и налево. Скорей всего, ему действительно понравился ее голос. Надо же – предлагает заплатить столько денег! Если б ему нужно было просто потрахаться, то за такие бабки можно трех проституток на Тверской снять. Нет, решено, нельзя упускать шанс. Да и деньги хорошие – ей хватит на выпускной вечер, и платье можно будет купить, а то ведь она уже почти решила отказаться и не идти на выпускной бал!
   – Ладно, прямо сейчас поедем? Мне нужно сказать ребятам…
   Ей вдруг стало неловко при мысли о друзьях – Лиза так носилась с этой их группой, да и мальчики тоже, а теперь… Да шут с ними – они-то о ней когда-нибудь беспокоятся? У Лизки родители вон сколько получают – у нее и шмотки, и сотовый. Квартира у них огромная – не то, что они с матерью в однокомнатной «хрущевке». Губы девочки обиженно дрогнули, и она сердито тряхнула головой. Агаев улыбнулся, словно читая ее мысли, и встал.
   – Если ты решила лететь со мной, то поторопимся – нам нужно еще заехать к твоей маме. Сорокин сам объяснит все твоим друзьям. Зайди в гардероб, оденься и поехали. Или нет, я скажу Сорокину – пусть принесет твою куртку.
   Через двадцать минут машина Агаева подъехала к дому Леры. Оставив своего спутника дожидаться в машине, она поднялась к себе на третий этаж, и, щелкнув в прихожей выключателем, прислушалась – в комнате слышался шорох и торопливое топанье босых ног. Ее мать, Светлана Михайловна, приоткрыла дверь, высунув растрепанную голову, и шепотом сказала:
   – Ой, Лерочка, понимаешь… Я… думала, ты сегодня не придешь, я… Я думала ты после своего концерта у Лизы останешься. Ты же говорила…
   Весь ее вид выражал смущение, и Лера тут же сообразила, в чем дело – мать оставила ночевать своего приятеля. Этого неказистого мужчину лет пятидесяти, который уже какое-то время захаживал к ним в гости, девочка откровенно презирала и изо всех сил старалась это ему продемонстрировать. Он работал водителем машины, развозившей питание по отделениям больницы, где работала ее мать, и Лера искренне считала, что нужно вообще потерять к себе всякое уважение, чтобы прельститься таким ничтожеством – уродом, у которого не было ни своей квартиры, ни приличной зарплаты.
   Светлана Михайловна как-то раз издалека начала разговор о том, чтобы ее другу переехать к ним, но на лице Леры появилась такая язвительная усмешка, что мать даже не решилась договорить. Стесняясь, она скрывала свои отношения с сослуживцем, хотя понимала, что дочь обо всем догадывается. Для интимных встреч им до сих пор удавалось выбирать время, когда Леры не бывало дома. И теперь смущенная женщина топталась на пороге, придерживая дверь, чтобы не дать дочери войти в комнату. Ко всему прочему она стеснялась исходившего от нее запаха спиртного – они с другом недавно закусили и немного выпили.
   Лера прищурилась и сердито фыркнула:
   – Не волнуйся, я не собираюсь ночевать, – она дернула плечом и выразительно повела носом. – Хотела забрать кое-какие вещи, но вы, кажется, очень удобно расположились на моей кровати. Ладно, короче, я сейчас уезжаю, вернусь дней через десять.
   – Уезжаешь? Куда?
   На лице Светланы Михайловны появилось растерянное и беспомощное выражение, она прикрыла рукой рот, но Лере ничуть не жаль было мать – нечего было приводить в их дом подобное дерьмо. Небось и спирт для него с работы притащила – он ведь на водку сам никогда не раскошелится. Она грубо и громко ответила:
   – Я тебе вообще не обязана отвечать – ты меня не спрашиваешь, когда в наш дом приводишь неизвестно кого! Где мой паспорт?
   – Лера, зачем ты…
   – Паспорт где, я спрашиваю? Я сейчас уезжаю.
   – Как это? Куда уезжаешь? Доченька, погоди, почему ты… ты из-за … из-за меня?
   Голос Светланы Михайловны дрогнул и сорвался. За дверью послышался робкий шорох, доставивший Лере удовольствие – понятно, что мужчина проснулся и теперь испуганно затаился, ожидая, чем закончится разговор. Она представила, как он натянул на голову одеяло – нетрезвый, жалкий, со сморщенным покрасневшим лицом – и немного смягчилась, увидев расстроенное лицо матери.
   – Да ладно тебе, почему из-за тебя – просто пригласили на гастроли. Мой голос понравился, и со мной заключили контракт. На, это аванс, – она достала пятьсот долларов и небрежно протянула округлившей от изумления глаза Светлане Михайловне. – Спрячь, это мне на выпускной, и ты себе сапоги нормальные купишь. А то твой хахаль, смотрю, не скоро тебя оденет. Я позвоню, мам, ты не беспокойся. Паспорт принеси, мне что, самой в комнату идти?
   Мать ушла в комнату и вернулась с паспортом. Лера сунула его в сумку и пошла к двери. Светлана Михайловна топталась на месте, не решаясь ее остановить и продолжая прикрывать ладонью рот. Дверь громко хлопнула, она услышала, как дочь сбежала вниз по лестнице.
   – Все в порядке? Ну и хорошо, садись, – Агаев помог Лере застегнуть ремень безопасности, но больше не сказал ни слова.
   Они выехали из Москвы, за окном машины забелели, замелькали стройные стволы берез. Лера искоса поглядывала, на сидевшего рядом с ней мужчину, но видела лишь его неподвижный профиль. Рамиз словно забыл о ее присутствии, его взгляд был неотрывно устремлен на ровную дорогу – казалось, он целиком и полностью захвачен какой-то неотвязной мыслью.
   Через полчаса молчание стало тяготить девочку, и ей захотелось напомнить ему о своем присутствии. Она сунула руку в сумочку и, вытащив паспорт, робко спросила:
   – Я паспорт взяла – вам нужен мой паспорт?
   Агаев скользнул по ее лицу ласковым взглядом своих черных блестящих глаз, потом посмотрел на красную книжицу, и по губам его скользнула слабая улыбка. Он отрицательно качнул головой.
   – Зачем? Мы с тобой ведь и так все знаем.
   Лера слегка растерялась и дернула плечом.
   – Ну… на самолете ведь требуют паспорт, – в голосе ее звучало недоумение.
   – Пусть у тебя будет десять паспортов, я всегда узнаю тебя, Фируза, – он заговорил по-азербайджански, а Лера, вжавшись в сидение, испуганно смотрела на него, широко открыв глаза.
   – Я не понимаю вас, говорите, пожалуйста, по-русски, – взмолилась она.
   – Да, конечно, – он вновь уставился на летевшую впереди дорогу, и в голосе его прозвучала тоска. – Ты совсем не знаешь родного языка, ведь мы говорили дома по-русски. А потом мать увезла тебя, и ты забыла даже то, что знала. Ты даже меня не помнишь, Фируза, доченька. Ты забыла своего папу?
   От этого ласкового, проникающего в самую душу голоса Лере стало так страшно, что сердце бешено заколотилось, и неприятно похолодело в животе. Она облизала языком пересохшие губы.
   – Вы… вы, наверное, перепутали, я не Фируза, меня зовут Валерией.
   Он печально кивнул, не отрывая взгляда от дороги.
   – Я знал, что ты станешь отрицать, тебя настроила мать. Тебе понравилась Америка?
   – Какая еще Америка? Я живу в Москве! Отпустите меня, пожалуйста!
   Лере хотелось выпрыгнуть из машины и пешком бежать обратно, но спидометр показывал сто двадцать километров в час. Агаев вздохнул.
   – Я узнал тебя, когда ты пела. Помнишь, как я водил тебя на хор? Не надо отказываться от своего папы, детка, ведь я люблю тебя! Теперь мы всегда будем жить вместе, ты будешь петь, и мы будем, как раньше, гулять по бульвару. Помнишь наше море? Я купил тебе булочку с кишмишем, а ты раскрошила ее и кормила чаек.
   Он говорил и говорил, и сам уже не мог понять, где реальность, а что рождено его больным воображением. Говорил торопливо, перескакивая с одного предмета на другой, а Лера тихо плакала, скорчившись в углу машины. Потом возникшие в мозгу Рамиза образы начали слабеть, и появилось реальное и вполне ощутимое желание принять очередную дозу наркотика.
   Почувствовав, что скорость машины уменьшилась, Лера вздохнула с облегчением. Они остановились возле небольшого придорожного бистро со слабо освещенной вывеской

   МЫ РАБОТАЕМ 24 ЧАСА В СУТКИ

   Агаев, крепко держа руку Леры, выбрался из машины и поздоровался со смуглым мужчиной, сидевшим за стойкой.
   – Селям алейкум!
   – Алейкум селям, – равнодушно ответил тот, покосившись на зеленую банкноту, которую Рамиз бросил левой рукой на стол, правой продолжая крепко удерживать девочку.
   Два парня сидели в углу за покрытым нечистой клеенкой столом и курили. Они не обратили на вошедших никакого внимания. Неожиданно Лера рванулась к смуглому мужчине.
   – Помогите! Помогите, пожалуйста, он сошел с ума!
   Никто из присутствующих словно даже не слышал ее. Мужчина сказал Агаеву несколько слов по-азербайджански и кивнул в сторону ведущей вверх деревянной лестницы. Рамиз, таща за собой Леру, поднялся по ступенькам и, втолкнув ее в маленькую комнатушку, запер дверь на задвижку. Девочка прижалась к стене, окинув взглядом помещение. В углу стоял круглый стол, а под окном – старый пыльный диван с выпирающими из-под покрывала пружинами.
   – Что? Что вам нужно от меня? – дрожа спросила она.
   Рамиз поставил на стол дипломат, достал из него пакет с белым порошком и флакон с дистиллированной водой.
   – Я скажу тебе, – его руки химика умело и быстро готовили раствор, на лице играла улыбка. – Я плохо жил без тебя, Фируза, но теперь все изменится. Я буду другим, клянусь тебе, это в самый последний раз, когда твой папа… Пой мне! – неожиданно прикрикнул он на нее.
   – Что? Что петь?
   Улыбка на его лице стала широкой и нежной.
   – Пой то, что пела в детстве. Помнишь, как я катал вас с Эльдаром на карусели? Тебя сначала посадили верхом на лошадку, но ты испугалась, а потом я пересадил тебя в санки, и ты от радости стала петь. Помнишь эту песенку? А впрочем, пой, что захочешь. Пой, раз папа просит тебя!
   Последние слова он произнес нахмурившись, суровым и раздраженным тоном. От страха Лера запела. Агаев вновь улыбнулся, и улыбка не сходила с его лица, пока он набирал раствор в шприц, а потом вводил его себе в вену. После этого Рамиз Агаев растянулся на диване, и взгляд его стал счастливым.
   Испуганная Лера пела, закрыв глаза и пытаясь заглушить охватившую ее панику. Она не видела, что лицо лежавшего на диване мужчины становилось все более неподвижным, а выражение счастья в блестящем взгляде сменилось безразличием смерти. Когда уже не осталось сил петь, девочка открыла глаза, и внезапно умолкла, а через мгновение пронзительный крик ужаса разорвал тишину дома.
   Она плохо помнила, как кто-то колотил в запертую Агаевым дверь – колотил, пока не слетела задвижка. Люди, вошедшие в комнату, что-то обсуждали, потом унесли куда-то тело Агаева. Один из мужчин больно вывернул Лере руку.
   – Ты его убила?
   Она отчаянно замотала головой:
   – Н-нет! Нет!
   Другой вытащил ее паспорт и внимательно разглядывал, потом они опять что-то обсуждали, и, в конце концов, смуглый азербайджанец сказал, ткнув пальцем в их сторону:
   – С ними поедешь!
   – Я не хочу! Я ничего не сделала! Я хочу к маме, я кричать буду!
   В памяти остались крепко державшие ее руки и игла, толчком вошедшая под кожу. Потом все померкло, в теле возникло странное ощущение полета в пустоту, и Лера потеряла сознание.

Глава восемнадцатая

   Вернувшись в особняк, Настя поднялась к себе в комнату и, не раздеваясь, буквально упала на диван лицом вниз. Она чувствовала себя из рук вон плохо и не могла понять, что с ней происходит. Встревоженная горничная, постучав, заглянула в комнату.
   – Помочь вам раздеться, мадам? Вы не заболели?
   – Пожалуйста, уходите, – Настя повернулась к стене, но минут через десять опять послышался стук в дверь, и, легко ступая, вошел личный врач Дональда мистер Тиррел.
   – Прошу прощения, мадам, но мне сообщили, что вы плохо себя чувствуете.
   Сделав над собой усилие, Настя села, спустив ноги с дивана, и сердито взглянула на озабоченное лицо Тиррела – она всегда чувствовала неловкость в присутствии этого человека, и старалась по возможности избегать его общества.
   – С чего это вы взяли? Я в порядке.
   Тиррел озабоченно наклонил голову.
   – Мадам, в Москве отмечаются случаи гриппа. Больные испытывают озноб, боль в спине, тошноту. Я принес микстуру – она повышает иммунитет, улучшает самочувствие, – он протянул ей стакан, наполовину наполненный прозрачной жидкостью. – Выпейте, мадам.
   – У меня ничего не болит, я прекрасно себя чувствую, – возразила Настя чисто из чувства протеста, и неожиданно вновь, как наяву, услышала быстрый шепот Антона: «Ничего не пей там, где живешь! Ничего не пей!». – Уберите вашу микстуру и не мешайте мне, я хочу спать.
   – Но, мадам, – он подошел совсем близко, и лицо его приняло странно-настойчивое выражение. – Вы должны непременно выпить это! Это необходимо, я отвечаю за ваше здоровье!
   Взгляд Тиррела словно гипнотизировал, черты его лица расплывались. Настя взяла стакан, медленно подняла его и швырнула в стену. Врач испуганно качнулся назад, а Настя вскочила на ноги и в ярости закричала:
   – Вон! Убирайтесь вон и никогда больше не приближайтесь ко мне! Не смейте заходить в мою комнату, иначе… иначе я попрошу Дональда вас уничтожить! Он ненавидит вас, вы это прекрасно знаете! И он сделает, как я захочу!
   Вид испуганно исказившегося лица доктора доставил ей такое удовольствие, что даже боль в спине стала менее мучительной. Когда Тиррел, пятясь и бормоча что-то невнятное, покинул комнату, Настя поднялась, заперла дверь и решила принять душ.
   После этого ей стало легче, удалось даже немного вздремнуть. Чуть позже, когда тошнота и боль в спине опять стали невыносимыми, она вновь пошла в ванную и встала под горячую струю воды. Закрыла глаза и попыталась привести в порядок путающиеся мысли.
   «Это не грипп, потому что нет температуры. И потом, у меня сто раз бывал грипп, я помню то состояние. Этот придурок Тиррел откуда-то догадался, что со мной, и притащил свою поганую микстуру. Что имел в виду Антон? Почему не пить? Утром и вечером мне подают сок, чай или кофе. Вчера и сегодня я из-за этого поганого пирожка вообще ничего не брала в рот – ни за ужином, ни за завтраком, только пила воду из-под крана. Почему мне так плохо? Но я должна делать так, как велел Антон. Он что-то заподозрил, но что? – неожиданно Насте стало так страшно, что ее плечи свела судорога, – Что со мной творится?»
   Она выключила воду, завернулась в колючее махровое полотенце и прямо так забралась в постель. Боль и тошнота неожиданно отступили, веки начали слипаться, и где-то в глубине сознания вдруг возникла спокойная уверенность в том, что Антон Муромцев непременно что-то придумает.

   Возвращаясь с концерта, Антон всю дорогу мрачно молчал, а Катя не решалась заговорить и лишь у самого дома робко поинтересовалась:
   – Так что насчет Насти? Что ты думаешь делать?
   – Не знаю, буду думать, – оборвал ее брат. – Начну думать завтра, но только после обеда, потому что с утра я занят.
   Действительно, еще накануне вечером он позвонил Лидии Михайловне и попросил ее в воскресенье привести Таню в музей антропологии на Моховой. Выполняя инструкции Лилианы, учительница немедленно согласилась, и они с Таней весь субботний день обсуждали предстоящий культпоход.
   – Что такое антропология? – с любопытством спрашивала девочка. – Почему мы идем в этот музей?
   – Это… ну, как появился человек. Обезьяны, динозавры разные. Сама увидишь.
   Антропология Лидию Михайловну никогда особо не интересовала, поэтому, встретив Антона у входа в музей, она оставила с ним Таню и, договорившись встретиться через три часа, с легким сердцем отправилась в поход по магазинам.
   Таня, держа Антона за руку, с недоумением оглядывала экспонаты – они казались ей потрепанными и совершенно не нравились, хотя она ни за что в жизни не призналась бы в этом, чтобы не обидеть отца. Девочка дотронулась до меховой шкуры огромного примата и тут же получила замечание от сидевшей на скрипучем стуле старушки в очках. Она смутилась и тихо сказала:
   – Когда я училась в Швейцарии, нас тоже возили в музей, там можно было все трогать, а здесь нельзя?
   Антон рассмеялся:
   – Тут есть экспонаты, которым больше ста лет, если все начнут их трогать, то музей скоро развалится. В России у нас народец крутой – не то, что в Швейцарии.
   – Да, здесь все очень старое, – Таня огляделась. – А в Мадриде тоже есть такой музей, мы были там с дедушкой. Нам даже рассказывали о пите… о пинкантропах.
   – О питекантропах, наверное.
   – Да, о питекантропах. Они были первые люди. И еще мы были в Музее герцога Альбы, там картины. Почему мы пришли сюда, папочка?
   – Просто так, – смущенно вздохнул Антон. – Я часто ходил сюда, когда был студентом. Конечно, глупость сделал – надо было повести тебя в Пушкинский музей.
   – Что ты, папочка! – с жаром воскликнула Таня. – Мы в Пушкинском уже были с Лидией Михайловной, и в Третьяковской галерее, а тут очень даже интересно. Ты только расскажи мне что-нибудь об этих обезьянках, ладно? – она тихо погладила его пальцы, и Антон, взглянув на нее, покачал головой.
   – Да что тут рассказывать? Ископаемые человекообразные обезьяны появились лишь в олигоцене. Предками приматов, вероятно, были примитивные насекомоядные млекопитающие, сходные с современными тупайями. Посмотри, это тупайа.
   Таня протянула руку к чучелу, но тут же отдернула ее и опасливо покосилась на старушку в очках. Та пристально разглядывала их и вдруг всплеснула руками:
   – Антоша, Антон, это ты, что ли? Не узнаешь? Мы над вами жили, когда еще Люда была жива. Ирина Витольдовна я. Теперь на пенсию вышла – тут подрабатываю.
   Разумеется, Муромцев узнал соседку по старой квартире и хорошую приятельницу его матери, но, покосившись на изумленную Таню промычал лишь:
   – М-да, ну… очень приятно.
   Он хотел увести девочку, но старуха не отставала:
   – Твоя дочка? Господи, а как на Людмилу-то похожа – одно лицо! В бабушку пошла, в бабушку, – она погладила девочку по голове и разрешила: – Потрогать хочешь? Ладно, потихонечку только, а то меня тоже ругают.
   Тане уже расхотелось трогать экспонаты, но она из вежливости протянула руку и дотронулась до жестких перьев страуса. Антон торопливо потянул ее к выходу.
   – Ладно, пойдем лучше в Александровский сад погуляем.
   К счастью день выдался не дождливый, и сквозь густые тучи кое-где проглядывало холодное ноябрьское солнце. Антон поправил дочери шарф, и они, взглянув друг на друга, неожиданно рассмеялись.
   – Папа, – спросила Таня уже на улице, – почему тебя старушка так странно называла?
   Антон равнодушно пожал плечами.
   – Ах, эта в музее? – он махнул рукой. – Перепутала с кем-то. Старые люди часто все путают, их лучше не переубеждать и не спорить, а то обижаются.
   – Дедушка мой никогда ничего не путает, – говорила она, стараясь шагать с ним в ногу, – а бабушка вообще все забывает.
   – Каждый переживает старость по-своему. Ветерок – тебе не холодно?
   – Нет, мне тепло. Папа, а откуда ты знаешь про приматов и про тупайи, ты же программист?
   – Интересовался когда-то, – уклончиво ответил он, – в школе проходили. Не знаю, что сейчас в школах изучают, но у нас биология была серьезная.
   – А человек произошел от обезьяны, да?
   – Вернее сказать, Дарвин считал, что наши предки походили на человекообразных обезьян. Хотя сейчас есть и другие теории.
   – Папочка, – она наклонила голову и заглянула ему в глаза, – в Швейцарии, когда я там училась, нам не говорили о боге, а здесь к нам в школу приходит один дядя – у него борода, и крест, и он всегда в длинном черном пальто. Он нам рассказывает про бога и про Иисуса Христа.
   – С чего это вдруг?
   – Этот дядя говорит, что мы в нашем классе все православные и должны учить священное писание. Он очень интересно рассказывает, но только я не пойму – он говорит, что бог сделал Адама из глины, а Еву из ребра Адама.
   – Ладно, пусть говорит, – засмеялся Антон.
   – Адам был питекантроп?
   – Детка, про Адама и Еву, это красивая сказка, иносказание.
   – Я что-то не пойму – бог есть или нет? Дедушка в него не верит, а бабушка верит.
   – Когда ты вырастешь, то сама для себя решишь, во что верить. Что касается меня, то я слишком материалист, чтобы верить в существование сверхъестественного.
   – А как узнать, есть бог или нет? Вдруг я в него не верю, и он за это накажет?
   Антон усмехнулся и прижал к себе ее руку.
   – Не волнуйся, дочка, если бог и существует, то он не похож на того бога, которого выдумали себе люди.
   – А на кого он похож?
   – Только не на человека. Это сам человек придумал бога по образу и подобию своему. Ты слышала об инквизиторах? Или о Жанне д'Арк?
   – Ее сожгли на костре.
   – Сама посуди, разве станет тот, кто владеет пространством и вечностью, мучить людей, опускаться до мелкой мести, наказывать тех, кто в него не верит или исповедует, например, ислам или буддизм, а не христианство? Так что не тревожься, наказывает людей не бог – они сами себя наказывают. Главное, быть в ладах с собственной совестью – ничто так не наказывает, как угрызения совести.
   Он спохватился, вспомнив, что разговаривает с десятилетним ребенком. Таня шла, потупившись и глядя себе под ноги, но неожиданно подняла голову и посмотрела так печально, что у Антона сжалось сердце.
   – Меня тоже мучает совесть, папочка, я… я накричала на бабушку, на дедушку, на Настю. Понимаешь, я очень хотела к тебе поехать – очень-очень! А бабушка и дедушка не хотели, и Настя тоже говорила, что мне лучше не ехать. У бабушки было такое лицо…
   – Они говорили, что тебе лучше не ехать? – дрогнувшим голосом спросил Антон.
   – Но они же не знали, они не знали, как ты меня любишь! – она вдруг остановилась и изо всех сил прижалась головой к его плечу. – Папочка, почему все так плохо, почему мы не можем быть все вместе – ты, я, мама, бабушка с дедушкой? Я так люблю вас!
   Он растерянно погладил ее по голове и, осторожно подбирая слова, начал объяснять:
   – Такова жизнь, мое солнышко. Человек может любить многих, но обычно нельзя собрать их возле себя, понимаешь? Все люди разные, у каждого своя жизнь.
   – Они думают, что ты меня не любишь, почему они так думают? Ты ведь меня любишь?
   Умоляющие глаза Тани были полны слез. Антон, чтобы успокоить ее весело улыбнулся и шутливо нажал указательным пальцем на кончик горячего носика.
   – Глупости, детка, как они могут так думать? Ты – самое дорогое, что у меня есть. И не нужно так переживать – все, наверное, уже поняли, что ты никого из них не хотела обидеть. Напиши им письмо, объясни – расскажи, как ты их любишь.
   – Я хотела позвонить им, но мама не разрешила. И они сами тоже не звонят. Папочка, давай сфотографируемся вместе, и я отправлю им нашу фотографию, а? Чтобы они знали, что ты меня любишь.
   – Не вздумай им вообще говорить обо мне! – он сказал это так резко, что девочка испуганно вздрогнула.
   – Почему?
   Антон прижал ее к себе и начал путано объяснять:
   – Поверь мне, ты мне можешь поверить? Если ты хоть кому-то расскажешь, то мы никогда больше не сможем увидеться! Никогда, понимаешь? И никому! Я не могу тебе сейчас объяснить, не спрашивай ничего, но… Обещай мне!
   – Да, папочка, обещаю! – в ее глазах стоял испуг.
   – Хорошо. Тогда не будем об этом больше. Расскажи лучше, как вы с Настей проводили время летом. Вам было весело?
   – Не знаю, – Таня тяжело вздохнула и рассудительно заметила: – Настя ведь уже большая, ей со мной было скучно. Но она добрая. Она мне очень много рассказывала, и мы играли в бадминтон и серсо. Только она была грустная, и мне было грустно – я ждала, что ты приедешь к нам летом. Жалко, что мы с тобой не сможем к ней поехать, да? Я бы хотела ее увидеть и сказать, что я не думаю того, что наговорила ей.
   – Возможно, мы когда-нибудь и поедем к ней, – он нежно провел рукой по вязаной шапочке Тани. – Не волнуйся, Настя любит тебя и не сердится, я уверен.
   – Да? – она повеселела. – А когда мы к ней поедем?
   – Не знаю, солнышко, сейчас у Насти самой достаточно проблем и бед, ей не до нас.
   Лицо его стало таким расстроенным, что Таня испугалась.
   – А ее папа? Ее папа не может ей помочь?
   – Не уверен, что он захочет.
   В голосе Антона слышалась горечь, и он тут же пожалел о сказанном. Лицо Тани стало торжественно серьезным.
   – Он просто обязан ей помочь, – сказала она и повторила слова, недавно сказанные Лидией Михайловной: – Родной отец, родная кровь – этого никто не пересилит.
   Антон, пораженный внезапной мыслью, застыл на месте.
   «Илья – ее родной отец. Родной отец, родная кровь…».
   – Ты права, как всегда, – сказал он дочери. – А теперь пойдем, нам пора, и уже, наверное, Лидия Михайловна ждет.
   Они встретились с гувернанткой у входа в подземный переход и там же расстались. Антон не стал провожать их до машины, опасаясь, что шофер Лилианы может его узнать – не до бесконечности же может ему везти в этой авантюре. Пройдясь немного по саду, он присел на скамью и устало прикрыл глаза.
   «Что мне делать в этой ситуации? Рискую ведь нарваться на самый грандиозный в нынешнем столетии скандал, но как же я счастлив! Интересно, до каких пор мне будет везти – даже телефон ни разу за все утро не позвонил! Надо посмотреть, нет ли сообщений».
   Антон достал телефон и тут же обругал себя, увидев, что еще накануне после концерта забыл его включить. Он набрал пин-код, и мобильник немедленно затрезвонил.
   – Старик, – сказал Илья немного виноватым голосом, – ты извини, я оторвал, может быть, но я тебя со вчерашнего дня разыскиваю. Нужно пообщаться не по телефону, но если ты сейчас занят…
   – Именно сейчас свободен, как ветер. На чьей территории желаешь общаться? Только учти, что я сейчас без машины и довольно далеко от дома.
   – Тогда я подъеду, куда скажешь. Поболтаем в моей тачке, потому что дело деликатное, и мне хотелось бы все выяснить без свидетелей.
   Через полчаса Муромцев подсел в машину Ильи, который, проехав метров двести, свернул в безлюдный переулок, немного заехал на тротуар, чтобы не перегораживать проезжую часть, и остановился. Вид у него был несколько сконфуженный, и он старался не смотреть на Антона.
   – Видишь ли, старик, я до крайности не люблю вмешиваться в чужую жизнь, но Карина… Она просила меня с тобой поговорить, и я… Короче, оказывается, моя дорогая родственница Маргарита призналась ей перед самым отъездом, что ждет ребенка. Я ничего не знал, честное слово.
   Антон побледнел и всем корпусом повернулся к другу.
   – Новости от Риты? С ней что-то…
   – Нет-нет, мы три дня назад получили от нее письмо по электронной почте – сообщает, что здорова, все в порядке. Но… понимаешь, Лилька перед своим отъездом в Сибирь совершенно обнаглела и позвонила ко мне домой – к Карине, я имею в виду. Попрощаться она, видите ли, решила. Карина взяла трубку и сразу поняла, кто звонит, а я… я включил разговор на полную громкость – чтобы Карина все слышала. Понимаешь, мне не хотелось, чтобы она думала, будто у меня с Лилькой какие-то секреты.
   Антон нервно стиснул пальцы правой руки в кулак.
   – Что ж, наверное, ты был прав. И что такого интересного тебе сообщила Лилька?
   – Сначала несла разную чушь – про отцовский долг, про то, что я должен подумать, прежде, чем разделять сестру и брата. Понимаешь, она меня уже с этим достала, я ей сто раз говорил, что не желаю иметь ничего общего с этой девочкой, но она не хочет понять.
   – И это сильно расстроило Карину? – глухо спросил Антон, чувствую, что в груди у него все сжалось.
   – Она все прекрасно понимает. Нет, она расстроилась не из-за этого. Дело в том, что… дело в том, что под конец Лилька сообщила, что вы с Катей в декабре собираетесь в Париж, и что… Короче, мы узнали, что Катя ждет ребенка. Карина… Она очень просила меня выяснить, хотя, я понимаю, что это не мое дело. Понимаешь, она очень переживает за сестру, Рита беременна, а ты вдруг едешь с Катей и поэтому…
   Он не договорил, потому что, откинувшись на сидение, Антон засмеялся и смеялся долго, а Илья молчал, в удивлении глядя на друга и ожидая, пока тот объяснит причину своего смеха.
   – Лилиана действительно отправляет меня в Париж по делам, и я съезжу на недельку. Вряд ли, возьму Катьку – как будет себя чувствовать. К нам с Ритой это не имеет никакого отношения – я люблю ее и надеюсь, что когда-нибудь…
   Лицо Антона внезапно стало печальным, и в глазах появилось тоскливое выражение. Илья спросил осторожно, но настойчиво:
   – Но Катя?
   – Катя – моя сестра. Ее отец был и моим отцом. Он много лет даже не подозревал о моем существовании, а мама никому не говорила – даже мне. Только Евгений Семенович знал. Он сообщил нам об этом в тот год, когда профессор Баженов… когда наш отец умер. Я много лет после его смерти не мог ему простить то, что он оставил маму. Потребовал от Кати, чтобы она никому ничего не сообщала – даже нашим сестрам и брату в Петербурге. Теперь я понимаю, что и прощать-то в сущности было нечего – они оба были свободны, что-то между ними вспыхнуло и скоро погасло. Если б она продолжала его любить, то, возможно, хранила бы фотографии или что-то еще. Или рассказывала бы мне о нем.
   – Мне кажется, что она очень любила дядю Андрея, – тихо заметил Илья. – Знаешь, старик, ты извини, но я даже одно время думал, что ты… его сын.
   – Я не его сын, и не думаю, что ему следует знать, кто мой отец.
   Прозвучало это очень резко, и Илья поспешно кивнул.
   – Да, конечно, это твое дело. Могу я рассказать Карине то, что ты сообщил мне?
   – Можешь. Тем более что Маргарите все это известно. Есть еще что-нибудь, что ты хотел бы мне сказать?
   – Да нет, все, пожалуй. Извини, что отнял время и вообще начал этот глупый разговор.
   – Тогда пришла моя очередь поговорить и отнять твое время.
   Илья улыбнулся и развел руками.
   – Весь к твоим услугам. И какой предмет будем обсуждать?
   Антон секунду пристально смотрел на него, и в голове его почему-то вертелось: «Родной отец, родная кровь…».
   – Предмет разговора – Настя и ее так называемый брак. Мне очень не нравится то, что происходит. Послушай, что мне рассказала ее близкая подруга Лиза.
   Лицо Ильи по мере того, как Антон говорил, мрачнело, взгляд стал настороженным и холодным.
   – Я не хочу обсуждать с тобой то, что говорит подруга Насти, – сухо произнес он. – Дядя Андрей лично сообщил мне о том, что Настя вышла замуж и сделала это по своей собственной воле. Насколько я могу судить, он не очень доволен этим браком, да и мне такая спешка показалась странной, но теперь молодежь и не то вытворяет. Во всяком случае, я в любом случае верю ему, а не какой-то девочке-подружке. Не забывай, что муж Насти – Дональд Капри, молодой миллиардер и предмет зависти. Вокруг таких браков всегда крутится уйма сплетен и небылиц, и рассказывают их именно верные добросердечные подружки.
   Эта отповедь задела Муромцева, еле сдерживаясь, он ответил:
   – Я, между прочим, вчера лично видел этот «предмет зависти» и разговаривал с ним. Если честно, то на меня, как на врача, он произвел тягостное впечатление, я с первого взгляда поставил бы ему диагноз «шизофрения».
   – Ты не психиатр, чтобы ставить такие диагнозы, да еще с первого взгляда. К тому же, у Насти есть мать. Думаю, что Инга, если б дело обстояло так, как ты говоришь, не позволила бы обидеть свою ненаглядную девочку. Знаешь, старик, в мою личную жизнь столько всегда лезли со всех сторон, что сам я не хочу ни во что вмешиваться. Если Настя попросит помощи, то тогда, конечно, а так, голословно…
   – Настя не сможет попросить тебя о помощи, ей физически не дадут этого сделать. Кроме того, я вчера посмотрел на нее – у нее ужасный вид, и у меня появилось впечатление, что ее в последнее время накачивают каким-то препаратом наркотического действия. Несильным, но таким, который подавляет волю и может вызвать привыкание.
   Илья скептически поднял брови.
   – Шутишь, старик? Неужели ты думаешь, что дядя Андрей не заметил бы этого? Он ведь сам врач и очень умный человек. Мне кажется, ты слишком много работаешь, тебе пора съездить в отпуск.
   – Возможно, – голос Антона стал ледяным, – и, тем не менее, ты собираешься что-то предпринять или оставишь все, как есть? Может, посоветуешь мне не лезть в ваши с дядей семейные дела?
   – Зачем ты так? – упрекнул Илья. – Ты же знаешь, какой человек дядя Андрей, как он любит тебя. Он не заслужил такого отношения такого недоверия с твоей стороны. Почему ты не поговорил с ним сам? Хорошо, раз ты так настаиваешь, раз тебя это так тревожит, то я отложу все дела и сам лично съезжу к Насте и Дональду – завтра или послезавтра. Тебя это удовлетворит?
   – Съезди, – усмехнулся Муромцев, – съезди. Нынче воскресенье, а в среду тогда я тебе позвоню.
   Не скажи Антон этой последней фразы, Илья еще долго собирался бы съездить в особняк Капри, но срок он поставил сам, и обещание нужно было выполнять. Поэтому во вторник вечером его машина остановилась у железных ворот, открывавших проезд к новому дому Насти.
   – Сообщите миссис Капри, что к ней приехал ее кузен, – сказал он охраннику.
   – Господин Шумилов, – навстречу ему с радушным видом спешил элегантный мужчина, говоривший по-русски с легким акцентом. – я секретарь господина Дональда Капри. Мистера и миссис Капри в настоящее время нет в Москве, но, как только они вернутся, вам немедленно сообщат. Могу я быть чем-то вам полезен?
   – Нет, благодарю, – ответил Илья, испытывая некоторое облегчение оттого, что его визит завершился таким простым и естественным образом. – Я хотел лишь повидать свою кузину, но заеду, когда она вернется.
   Проводив гостя, элегантный мужчина поднялся в кабинет Дональда. Тот следил за экраном монитора, на котором отчетливо было видно, как машина Шумилова, развернувшись, отъехала от ворот особняка. Он холодно взглянул на вошедшего секретаря.
   – Что ж, я решил последовать вашему совету, и не стал принимать кузена моей жены. Постарайтесь, чтобы она об этом не узнала.
   – Сэр, вся прислуга предупреждена. К тому же, она ни с кем в доме особо не разговаривает. Допустить ее встречу с кузеном было бы большой ошибкой, на это не раз указывал нам ее отец господин Воскобейников. Особенно после ее разговора с господином Муромцевым.
   Дональд гневно вспыхнул – упоминание об Антоне Муромцеве вызвало в нем неожиданный прилив ярости.
   – Возможно, я и допустил ошибку, позволив им поговорить, – сказал он высокомерным тоном, показывающим секретарю, что лишь сам Дональд Капри может осуждать Дональда Капри, – но я не мог отказать жене в ее просьбе. Какие последствия может иметь их встреча?
   – Не знаю, сэр, но не думаю, что могло бы быть что-то серьезное – Муромцев умен, его считают талантливым врачом и весьма проницательным человеком, но у него нет никаких конкретных фактов, и он всего лишь служащий Лилианы Шумиловой.
   – Да, естественно, он ничего особенного из себя не представляет, – во взгляде молодого Капри сверкнуло гневное презрение, – однако дело не в нем. Моя жена хочет провести несколько дней в обществе своей близкой подруги, и я думаю, что это неопасно.
   – Да, сэр, вы правы, – почтительно склонил голову секретарь, – тем более, что они постоянно видятся в школе, и эта девочка, как мы установили, не отличается большим умом. Она неопасна, и если мадам Анастасия желает видеть свою подругу, то можно пойти ей навстречу.
   Дальнейшие события показали, что выводы личного секретаря Дональда Капри относительно Лизы Трухиной были сделаны весьма опрометчиво. Она приехала навестить Настю в четверг и, небрежно плюхнувшись рядом с подругой на стоявший в гостиной диванчик венецианской работы, обняла ее за талию и начала очаровательно извиняться:
   – Настя, ты, наверное, думаешь, что я поросенок, да? Обещала приехать в начале недели и только явилась. Твой муж может подумать, что я плохо воспитана и не держу свое слово, – ее кокетливый взгляд обратился к Дональду. – Дональд, ты ведь именно так обо мне думаешь, да?
   Дональд улыбнулся и покачал головой.
   – Я не могу плохо думать о тебе, Лиза, если моя жена так любит тебя.
   Настя с досадой поежилась при слове «жена» и, отвернувшись, сжала руку Лизы. Та, казалось, совершенно не замечала ее состояния и продолжала болтать:
   – Представляешь, с Леркой сразу после концерта заключили контракт на десять дней, и она уехала.
   – С Лерой? – Насте было трудно думать о чем-либо, кроме своих бед, но новость ее поразила. – Я думала, что вы будете выступать вместе. А ты? А Артем с Гошей?
   Лиза со вздохом махнула рукой.
   – Вообще, если честно, то у Лерки действительно хороший голос. Ну и ерунда, я очень рада за нее.
   – Не огорчайся, Лиза, – вежливо заметил Дональд, – тебе тоже еще повезет.
   – Да ладно, я не огорчаюсь, – легко ответила она, – я поняла, что из меня вторая Пугачева не получится. Обидно только, что Лерка ни с кем не попрощалась, ничего не объяснила. Хотя я тоже свинья – Лерка после концерта хотела у меня переночевать, а я и забыла – Димка сразу меня увез. Потом оказалось, что Гошка перепил, и Артем повел его домой, так что они тоже ее не видели. Я к ней позвонила, ее мать сказала, что она заезжала за паспортом и вернется дней через десять. Представляешь, даже матери не сказала, куда едет.
   – Лера не могла заключить контракт без согласия матери, – возразила Настя, – она несовершеннолетняя.
   Лиза удивленно взглянула на нее и пожала плечами.
   – Не знаю. Может, конечно, она и соврала, хотя Лерка обычно не врет. Дональд, а ты не можешь узнать, куда уехала Лерка? – спросила она, грациозным движением заложив за ухо черную прядь волос и слегка наклонившись вперед.
   – Я? – он растерянно посмотрел на лучшую подругу своей жены.
   Ее взгляд, устремленный на него, лучился искренним восхищением, речь напоминала нежное воркование голубя.
   – Ты, конечно. Ты же все можешь, да?
   Молодой миллиардер почувствовал себя польщенным. Он быстро взглянул на смотревшую в сторону Настю, и слегка приосанился.
   – Я велю своему секретарю навести справки, если это интересует тебя и Настю, – небрежно сказал он.
   – Правда? Ой, спасибо. Дональд, а можно Настя покажет мне ваш особняк и свою комнату? Я так давно мечтала побывать у вас!
   – Конечно, если Настья не возражает.
   Настя торопливо поднялась и взяла подругу за руку.
   – Я не возражаю, пойдем, Лиза.
   Когда Настя и Лиза вышли из гостиной, Дональд поднялся в свой кабинет и нажал кнопку вызова личного секретаря.
   – Мейсон, я хочу получить информацию о девушке, которая пела на концерте вместе с Лизой. Хочу знать, куда она уехала, с кем и где сейчас находится.
   – Да, сэр, но…
   – Что еще?
   – Кое-какая информация имеется – наша служба безопасности установила у всех входов в ресторан камеры видео-наблюдения. Нам известно, что она покинула ресторан с управляющим Маркосяна, Рамизом Агаевым, и уехала в его машине.
   – Прекрасно, значит, проблем не будет.
   – Проблемы есть, сэр, и серьезные. Дело в том, что вчера Агаев обнаружен мертвым в своей машине на Каширском шоссе за пределами кольцевой дороги. По предварительным данным причина смерти – передозировка наркотика. Девушки с ним не было, и никакой информации о ней не поступало. Мы могли бы начать ее поиски, но пока уголовный розыск русских не закроет это дело, нам не стоит лишний раз привлекать к себе внимание. Вы меня понимаете, сэр.
   – Хорошо, – задумчиво произнес Дональд, – наверное, вы правы.
   – Не думаю, сэр, что мадам Анастасии и ее подруге стоит знать то, что я вам сейчас сообщил.
   Лицо Дональда приняло обычное высокомерное выражение.
   – Благодарю за совет, я решу, как мне поступить.
   – Да, сэр, простите.
   Он ждал, что Дональд его отпустит, но тот помолчал и с напускным равнодушием произнес:
   – Моя жена хотела показать своей подруге наш дом, но она сама еще не совсем уверенно себя здесь чувствует, поэтому если возникнет необходимость…
   Он включил компьютер, и на экране внезапно возникли две девичьи фигурки. Лиц их было не видно, потому что они стояли на веранде спиной к камере наблюдения, но чувствовалось, что обе полностью поглощены беседой. Мейсон понимающе улыбнулся и почтительно склонил голову.
   – Сэр, я думаю, мадам Анастасия рада возможности пообщаться с подругой и в нашей помощи не нуждается.
   Дональд бросил на него быстрый взгляд.
   – Мне хотелось бы знать, о чем они говорят.
   – К сожалению, сэр, погода прохладная, и мы не рассчитывали, что мадам Анастасия выйдет с гостьей на веранду. Дом слишком велик, и невозможно слышать, что происходит в каждом его уголке. Когда они пройдут на половину мадам Анастасии, вы, если пожелаете, сможете услышать каждое слово, хотя, конечно, они говорят по-русски.
   Как ни странно, но примерно то же самое говорила в этот момент Настя Лизе:
   – Ты не замерзла? Знаешь, я почему-то уверена, что этот дом напичкан прослушивающими устройствами, но тут они нас вряд ли услышат.
   – Кошмар, – Лиза со вздохом покрутила головой, но тут же фыркнула и с присущей ей непосредственностью поинтересовалась: – А в туалете тоже прослушивают? Тогда я лучше потерплю до дома.
   Она скорчила такую забавную гримаску, что Настя, закинув назад голову, впервые за последние два месяца звонко расхохоталась.
   – Лизка, с тобой умрешь!
   – На то и рассчитано. Но, если честно, то ты выглядишь лучше, чем пару дней назад. Я даже испугалась, когда увидела тебя в субботу.
   Настя вновь помрачнела.
   – Ты даже не поинтересовалась, о чем мы говорили с Антоном, и что произошло – ты ведь видела, что они с Катей сидели за нашим столом.
   Лиза бросила на подругу полный сожаления взгляд и пожала плечами.
   – Ох, Настюха, я никогда не научу тебя обращаться с мужиками! Для чего я буду говорить при Дональде о том, что ему неприятно? Я же видела, как у него рожа перекосилась, когда Антон Максимович уходил. Запомни, подружка, если ты хочешь заставить мужчину сделать что-то тебе нужное, то никогда не говори с ним о неприятном. Льсти ему, восхищайся им, притворяйся дурой, чтобы он на твоем фоне чувствовал себя гением. Это же азбучные истины, неужели ты не соображаешь? Польсти мужику, и он все тебе сделает и даже секса не попросит. Сколько мне тебя учить? Давно бы из своего Дональда веревки вила.
   – Я тупая, – хмуро сказала Настя, – и у меня уже не осталось сил. Знаешь, что сказал мне Антон? Чтобы я ничего не пила в этом доме.
   Лиза вытаращила глаза.
   – Не пила? В смысле, водку? Настюха, ты стала алкоголичкой?
   – Иди к лешему, какую водку, просто жидкость – сок, кофе, чай, минералку. Я теперь пью только воду из-под крана.
   – Антон Максимович решил, что тебя хотят отравить? – Лиза была поражена. – Да ладно! Дональд любит тебя, зачем ему тебе вредить?
   – У меня уже два месяца такое странное состояние, – Настя провела рукой по лбу и посмотрела на подругу. – Такое чувство, что все безразлично, и ничего не хочется, даже читать. Со мной никогда прежде такого не было. С пятницы я ничего не ела и не пила за столом – меня мутило из-за пирожков, которыми нас накормил Артемка. У меня начались жуткие боли, такое состояние – сдохнуть хотелось. Антон, наверное, сразу понял, ведь все говорят, что он гениальный диагност. Наверное, они добавляли мне в жидкость какой-то наркотик.
   Лиза по-настоящему перепугалась.
   – Наркотик? Ничего себе! А как ты сейчас?
   – Два дня лезла на стенку, вчера уже было получше, а сегодня вообще нормально. Я как будто проснулась после летаргии.
   – Но зачем? Зачем им это? Ты ведь обещала, что не станешь поднимать шума, и ты держишь слово.
   – Не знаю, и что я сейчас буду с ними выяснять? Сейчас я ничего не пью, и мне легче.
   – Тогда в субботу ты приедешь ко мне.
   – Кто же меня отпустит? – горько усмехнулась Настя.
   – Ты должна отдать визит – так полагается в лучших домах Европы. Кстати, Дональд не возражал в ресторане, когда я об этом заикнулась, так что разговор с ним я беру на себя.
   – Естественно, – фыркнула Настя, – ты же у нас крупный специалист по психологии мужчин. Ладно, пошли ко мне в комнату, а то околеем тут.
   Камера наблюдения показала их смеющиеся лица, и Дональд удовлетворенно заметил:
   – Общение с Лизой полезно моей жене, я думаю, что ничего страшного не произойдет, если она нанесет своей подруге ответный визит.
   Мейсон медлил с ответом, и, когда он заговорил, голос его звучал нерешительно:
   – Не знаю, сэр, возможно.
   – Не понимаю, – раздраженно сказал Дональд, – почему моя жена не может куда-нибудь поехать! Да, она не хотела нашего брака, но я надеюсь, что она со временем будет лучше ко мне относиться, и не желаю из-за подобных мелочей портить с ней отношения.
   – Сэр, – секретарь сделал сочувственно-почтительное лицо, – я понимаю, но вы уже пошли ей навстречу, привезя ее в Россию и позволив ей вернуться в свою школу, и нельзя рисковать еще больше. Вы ведь помните, что именно господин Воскобейников рекомендовал до поры до времени ограничить круг ее общения. Именно он настаивал на том, чтобы лишить ее Интернета и мобильного телефона.
   Дональд, на мгновение забыв, что не в его привычках обсуждать со своими служащими семейные дела, пожаловался:
   – Вот именно! Господин Воскобейников рекомендовал, а в обиде она из-за этого на меня!
   – Сэр, господин Воскобейников был против вашего приезда в Россию, он предупредил нас, что не может рисковать своей репутацией политика. Поэтому мы должны идти ему навстречу – он отец мадам Анастасии.
   – При чем тут его репутация? Моя жена не пыталась его скомпрометировать и никуда не обращалась за помощью – она это обещала и держит свое обещание.
   – Да, конечно, но это могут сделать ее друзья – независимо от нее. Ее кузен, например. Но больше всего господин Воскобейников опасался доктора Муромцева, и госпожа Шумилова тоже о нем упоминала, если вы помните. Это очень умный человек, но он постоянно вмешивается в чужие дела и доставляет массу неприятностей. Мадам Анастасия может совершенно случайно встретиться с ним – у своей подруги, например, – и просто по дружбе разоткровенничаться.
   Он скромно опустил глаза, делая вид, что не замечает, как внезапно побледнел молодой Капри. Стараясь говорить безразличным тоном, Дональд процедил сквозь зубы:
   – Разве Муромцев часто бывает у Лизы? Когда он был у нее в последний раз?
   – К сожалению, сейчас у нас нет такой информации, но…
   Мейсон не договорил и покорно сник, потому что Дональд вспомнив, что говорит всего лишь с секретарем, высокомерно поднял брови и прервал его резким движением руки. Юноша был достаточно умен, чтобы понять: Мейсон догадывается о тайной неприязни, которую он испытывает к Антону Муромцеву, и пытается использовать ее, чтобы маневрировать по своему усмотрению. Этого Дональд Капри стерпеть не мог, и уж вообще невыносима была для него мысль, что кто-то посмел заглянуть ему в душу. Скользнув взглядом поверх головы Мейсона, он холодно сказал:
   – Моя жена поедет к своей подруге, если она пожелает. Когда она решит это сделать, пусть наши люди проследят за каждым из тех, кого господин Воскобейников считает опасными, – губы Дональда исказила язвительная усмешка, – для своей политической карьеры. Если они попытаются встретиться с моей женой, воспрепятствуйте этому, только и всего. Как вы это сделаете, меня не касается – у вас достаточно возможностей, и я плачу вам немалые деньги, чтобы вы хорошо работали. Идите, Мейсон, вы свободны.
   – Да, сэр.
   Опустив голову, секретарь направился к выходу, но немного задержался у двери, потому что Дональд отрывисто бросил ему вслед:
   – Обо всем, что будет происходить, доложите лично мне. Господин Воскобеников – мой тесть, и я обязан заботиться о его интересах.
   Спустя пару минут после того, как Настя с Лизой, утомленные осмотром особняка, спустились в гостиную, к ним присоединился Дональд. Лиза буквально захлебывалась от восторга:
   – Дон, это просто великолепно! А спортивный зал! Ты разрешишь мне чаще бывать у вас?
   – Тебе для этого не требуется разрешения, Лиза, – вежливо отозвался он, и его полный нежности взгляд скользнул по оживленному лицу Насти.
   Лиза очаровательно улыбнулась и кокетливо заявила:
   – Ты прелесть, Дон! Если б ты не был мужем моей лучшей подруги, то я бы в тебя влюбилась. Когда я Насте это сказала, она меня чуть не убила – жутко тебя ревнует, ты не замечал? В субботу она хотела приехать ко мне поболтать, ты ей разрешишь?
   Дональд пристально посмотрел на внезапно застывшее лицо своей юной жены и неожиданно улыбнулся.
   – Настья не нуждается в моем разрешении, чтобы куда-то поехать. Она свободна, ей достаточно приказать, и ее отвезут, куда она пожелает.
   Настя вздрогнула и, подняв глаза, встретила его печальный нежный взгляд. Лиза, восторженно взвизгнув, обняла подругу.
   – Настя, твой муж – прелесть! Ладно, парни, мне пора ехать. До субботы, Настюха, позвони мне ладно?
   – Я распоряжусь отвезти тебя домой, Лиза, – очень любезно произнес Дональд, но она отрицательно качнула головой и рассмеялась.
   – Нет, не нужно, я уже позвонила своему другу. Он заедет за мной минут через пять и повезет меня в казино – обожаю азартные игры! Поедем в «Космос» – рядом с ВДНХ. Там с восемнадцати, но Димка меня проведет, у него там знакомые. Ой, я так жду, когда мне будет восемнадцать – дедушка обещал подарить машину.
   Лиза болтала так мило и с таким непосредственно-наивным видом, что Дональд вполне согласился с оценкой ее умственных способностей, данной Мейсоном. Он расслабился и спокойно позволил ей на прощание чмокнуть себя в щеку. Лиза мило распрощалась с хозяевами и со словами «так в субботу, Настюха, не забудь!» упорхнула.
   Они действительно собирались этим вечером в казино, но едва Дима, доехав до улицы Галушкина, хотел повернуть налево, Лиза его остановила.
   – Подожди, я должна позвонить Муромцеву.
   Когда зазвонил телефон, Антон заканчивал вечернюю пятиминутку.
   – Позвони минут через пять, Лиза, я освобожусь, – сказал он очень вежливо.
   – А можно я заеду к вам в клинику, Антон Максимович? Я тут недалеко – была в гостях у Насти.
   – Хорошо, буду ждать, – положив трубку, он позвонил швейцару, распорядился пропустить Лизу, когда она приедет, и продолжил работу.
   Лиза появилась минут через двадцать. Постучав, она слегка приоткрыла дверь и всунула голову в щель.
   – Можно?
   – Входи, Лиза. Можешь снять куртку и повесить ее за шкафом – я там устроил себе раздевалку.
   Уголок за шкафом, приспособленный Антоном для верхней одежды, был уютно отделен от остального пространства. Там же висело большое настенное зеркало, перед которым Лиза повертелась с большим удовольствием. С некоторым сожалением оторвавшись от созерцания своего отражения, она вышла из-за шкафа и уселась в кресло напротив Антона.
   – Короче, я только что от Насти. Она просила предать, чтобы вы не беспокоились – она уже несколько дней пьет только воду из-под крана. Ей тоже кажется, что ей что-то добавляют в питье.
   – Я так и полагал по ее внешнему виду, – хмуро ответил Антон.
   – Наркотик, да? – в глазах Лизы появилась тревога.
   – Похоже на один из новых препаратов, которые мы используем в акушерской практике для рожениц с чрезмерно возбудимой нервной системой. Правда, мы применяем его в малых дозах, а в больших он вызывает оцепенение и безразличие к происходящему, быстро возникает привыкание. У меня вызвал подозрение цвет кожи Насти – особенно в области носогубного треугольника. И зрачки, конечно. Как она сейчас?
   – Уже два дня чувствует себя нормально, а до этого было хреново.
   – Что ж, превосходно. В принципе этот препарат довольно безобиден, если не считать появления зависимости. К счастью, он активен только в жидком растворе – несколько капель обычно добавляют в стакан с соком или молоком.
   – А вдруг они станут травить ее чем-нибудь еще? Мне даже не верится, Антон Максимович, почему? Дональд любит ее, он всегда так на нее смотрит!
   Антон пожал плечами.
   – Полагаю, Дональд и не подозревает об этом. Мне думается, кто-то другой боится, что она сорвется и устроит скандал. Но ты не тревожься, ей вряд ли хотят серьезно навредить. Как тебе понравился Дональд?
   Лиза усмехнулась.
   – Чуток с приветом, конечно, но, в общем-то, неплохой парень, если найти к нему подход.
   – И ты нашла?
   – Без проблем! Никакие индивидуальные особенности не скроют стандартной мужской психологии. Тем более, для меня.
   Высоко подняв брови, Антон рассмеялся.
   – Ты невысокого мнения о нас, мужчинах, как я вижу!
   Лиза изящно извинилась:
   – Я не имела в виду вас, Антон Максимович, вы просто удивительно приятное исключение!
   – А ты умеешь польстить, мартышка. Ладно, спасибо, что заехала сообщить о Насте. Я, если честно, очень тревожился. Илья, ее двоюродный брат, на днях заезжал к ним, но его даже не впустили в особняк – секретарь Дональда заявил, что они уехали.
   – Наврал. Этот секретарь мне еще в ресторане не понравился. Ладно, Антон Максимович, это все прошлое, а нам нужно думать о будущем. У вас есть телефон Алеши?
   – Алеши? – в его голосе послышалась некоторая растерянность. – Я не понимаю…
   – Я знаю, что перед отъездом Насти в Швейцарию они встречались, и это вы устроили их встречу. Стало быть, у вас должен быть его телефон.
   – Предположим, но зачем он тебе?
   Лиза ответила с подкупающей откровенностью:
   – В субботу Настя будет у меня. Я хочу устроить им встречу.
   Антон нахмурился и, поднявшись, подошел к окну, смотрел в него с минуту, потом механически задернул шторку и повернулся к Лизе.
   – Это Настя тебя просила?
   – Нет, она думает, что теперь у них все кончено. Это ее убивает. А мне кажется, что если они опять будут вместе, то все Настины проблемы решатся намного быстрее.
   Она смотрела на него невинными – слишком невинными! – глазами, и Антон с сомнением покачал головой.
   – Нет, Лиза, я думаю, этого сейчас не стоит делать. Если б Настя хотела с ним встретиться, она бы тебя сама попросила с ним связаться.
   – Да что вы, Антон Максимович, она меня об этом в жизни не попросит! – воскликнула Лиза и тут же поняла, что допустила промах, потому что Муромцев понимающе улыбнулся.
   – Если Настя считает, что тебе лучше не вступать в непосредственный контакт с ее Алешей, то у нее, возможно, есть для этого основания.
   – Антон Максимович, – с чувством произнесла Лиза, всем своим видом показывая, как глубоко она оскорблена, – Настя влюблена в своего ненаглядного Алешу, потому и воображает, что все на свете тоже от него без ума и мечтают у нее его отбить.
   Улыбка Антона стала еще шире.
   – А это не так? – спросил он. – Алеша тебе ни чуточки не нравится? Только честно.
   Лиза посмотрела на него и улыбнулась в ответ.
   – От вас не скроешься, Антон Максимович, вы видите женщин насквозь. Если совсем честно, то было дело – он мне нравился. Если б, например, они вдруг тогда разошлись, то я, может, и попробовала бы – не знаю. Но чтобы в такой ситуации воспользоваться… Неужели я так подло выгляжу, что вы меня в этом подозреваете? К тому же, я сейчас дружу с парнем, которого люблю и за которого собираюсь замуж.
   – Ни в коем случае, Лиза, ни в чем я тебя не подозреваю, – мягко ответил он. – Ты всегда производила на меня самое лучшее впечатление, но давай мы пока отложим то, что ты задумала. Нам нужно помочь Насте выпутаться из этой ситуации, а потом она сама решит, продолжать ли ей отношения с Алешей или нет.
   Тон его был достаточно тверд, и Лиза решила не спорить. Она со вздохом кивнула головой и сказала грустно, но стараясь придать голосу оттенок покорности:
   – Да? Жаль, конечно, но раз вы считаете, то так и вправду, наверное, лучше. Ладно, я позвоню своему парню – вдруг он куда-то отъехал.
   – Позвони, конечно, мы тут с тобой уже больше часа разговариваем.
   Лиза достала телефон и нажала кнопку вызова. В кармане куртки Антона, висевшей за шкафом зазвонил мобильник, и он поднялся было, но Лиза немедленно отключила телефон.
   – Ой, простите, Антон Максимович, это я по ошибке на ваш номер нажала. Сейчас, – она позвонила Диме, сказала ему пару ничего не значащих слов и повернулась к Муромцеву: – Димка ждет внизу. Антон Максимович, мы с ним хотели с вами проконсультироваться по одному вопросу, как со специалистом, можно? Это нас обоих касается. Можно прямо сейчас, а? А то я в другой раз его не притащу – он такой застенчивый.
   Антон пожал плечами.
   – Да, конечно. Приводи его, я подожду.
   Пока он размышлял о том, какой это мог бы быть вопрос и перебирал в мозгу разные варианты, Лиза сидела в машине и горячо убеждала Диму:
   – Мне просто очень нужно узнать один номер, и он у него наверняка в сотовом телефоне. Я буду с ним говорить, а ты встанешь за шкафом и вытащишь у него из куртки телефон – он там, я только что проверила. Димочка, пожалуйста, если ты меня любишь!
   – Ты с ума сошла, – опешив, возразил Дима. – Я тебя очень люблю, но воровать телефоны?! Нет, и еще раз нет! Что за номер тебе нужно узнать? Может, я узнаю?
   – Что ты, Димуль, это одна его бывшая пациентка, но он не дает номер по соображениям этики – не потому что что-то там, а просто не положено врачам давать домашние номера пациентов, понимаешь? Нет, Антон Максимович чудесный человек, но что делать – в его возрасте уже мозги зависают, ему пока объяснишь, сдохнешь! Да мы сразу же вернем телефон, я ему тут же верну!
   – Не хочу, чтобы меня считали вором. Организованное ограбление, преступник воспользовался доверием жертвы, как напишут в материалах следствия. Нет, Лиза!
   – Боже мой, да у тебя тоже мышление на уровне сорока лет! Хорошо, давай тогда переиграем – ты будешь излагать ему свои проблемы, а я сама в это время посмотрю в его телефоне номер, и никто ничего не заметит.
   – Интересно, о каких проблемах мне с ним говорить? – возмутился Дима. – Он врач-гинеколог, а я вроде пока еще мужчина!
   – Попросишь проверить тебя на СПИД. Скажешь, что имел незащищенный секс и теперь опасаешься. Просишь проверить тебя тайно.
   – Да я в жизни не стану такого говорить и позориться, ты в своем уме? Какой незащищенный секс?! У меня кроме тебя сто лет, как ни с кем не было секса – тем более, незащищенного. Может, мне еще изобразить «голубого»?
   Он так рассердился, что Лиза почти отчаялась привести в исполнение свой план, однако ее выручила твердость духа. Она изобразила на лице высшую меру презрения и сухо отрезала:
   – Не паясничай! Если стыдишься незащищенного секса, то скажешь, что тебе сделали переливание крови. Заразиться при переливании крови – благородно, это признак высокой души и светлого ума, тут нечего стыдиться, раз уж ты такой принципиальный. Пошли, это твой последний шанс. Идешь?
   Дима вздохнул и, скрепя сердцем, с унылым видом вылез из машины.
   – Правы были святые инквизиторы, сжигая женщин, – ворчал он, поднимаясь по мраморной лестнице и спотыкаясь, – все они ведьмы.
   Лиза одарила его чарующим взглядом и слегка подтолкнула в спину.
   – Не тормози.
   У юноши был столь несчастный вид, что Антон с первого взгляда проникся к нему сочувствием.
   – Возникли серьезные проблемы, молодой человек? Садитесь, пожалуйста.
   – И не говорите! – с чувством ответил тот, опускаясь на стул и опасливо косясь на Лизу. – Видите ли, Антон Максимович, я… Нет, вы понимаете… Мне неудобно занимать ваше время, – он вдруг дернулся и сделал попытку встать, но был остановлен железной рукой Лизы, сильно надавившей ладонью на его плечо. Ее полный любви и нежности взгляд остановился на лице жениха, и она нежно проворковала:
   – Антон Максимович, он при мне не может говорить, я встану где-нибудь – так, чтобы он не видел моего лица, ладно?
   Не дожидаясь ответа, Лиза быстро юркнула за шкаф, а Муромцев, проводив ее глазами, покачал головой.
   – Н-да. Ну, ладно. Хорошо, молодой человека, вы пока забудьте о моем времени и говорите – вас ведь Димой зовут? – говорите, Дима, я слушаю. Лиза сказала, что вы хотите пожениться, и в связи с этим у вас какие-то сомнения. Если я смогу помочь…
   Дима, набравшись смелости, выпалил:
   – Я хотел спросить у вас насчет СПИДа – если, я, например, мог заразиться, то как мне это проверить?
   – А у вас появились какие-то сомнения? – спокойно спросил Антон. – Была ситуация, когда возникла возможность заражения?
   – Летом. Я… я попал в небольшую аварию, и мне сделали переливание крови.
   – В аварию? И когда это было?
   – Где-то в конце августа, – Дима напряг память, призывая на помощь все свои познания в медицине, – я повредил сонную артерию, и у меня было очень сильное кровотечение. Вот.
   Он поднял рукав, показав белую полоску от полученного в детстве ожога. Муромцев поглядел, вздохнул и, слегка покачав головой, перешел на «ты».
   – Понятно. Говоришь, это было в конце августа? Так почему ты забеспокоился именно сейчас?
   – Я говорил с Лизой о нашем браке, и она решила, что я должен провериться, – он чуть повысил голос, чтобы она за шкафом лучше его слышала: – Мы хотим пожениться сразу после того, как она окончит школу, да, Лиза?
   – Ага, – серьезно отозвалась Лиза, на миг высунув голову из-за дверцы, – на нас ведь лежит ответственность за здоровье наших будущих детей.
   «Ал., Алекс. Георг, – лихорадочно читала она про себя пометки в записной книге сотового телефона, который вытащила из куртки Муромцева. – Ал.(Наст,). Ага, вот это, наверное, он и есть – «Алеша Настин». Все, нашла».
   Она аккуратно занесла номер в свой собственный телефон и осторожно опустила мобильник Антона в карман его куртки.
   – Я бы хотел сделать анализы у вас в клинике, Антон Максимович, – говорил в это время уже немного вошедший в роль Дима, – не хотелось бы светиться где-то в другом месте. Я, конечно, все это оплачу, как полагается. Можно, наверное?
   Муромцев устало пожал плечами.
   – Можно, конечно, но у нас это дорого, здесь частная клиника. Почему ты не обратился в какой-нибудь анонимный центр – их адреса в каждой газете?
   – Нет, я хочу сделать анализ у вас, цена меня не волнует, – он бросил отчаянный взгляд на шкаф, и Лиза, словно уловив его мысленный призыв о помощи, спокойно вышла из-за дверцы, держа руки в карманах.
   – Антон Максимович, нас не столько цена волнует, сколько надежность результатов, – невозмутимо произнесла она, – поэтому Димка и хочет сделать анализ у вас в клинике.
   – Хорошо, я напишу направление, вы можете сделать анализ прямо сейчас – наша лаборатория работает круглосуточно. Только я хочу предупредить, что анализ, скорей всего, придется делать дважды. Дело в том, что даже если в августе и произошло заражение, то в ноябре результат еще может быть отрицательный – между заражением и появлением вируса в крови существует так называемый период «окна». Так что где-то в апреле лучше повторно сдать кровь. В лабораторный корпус можете пройти через наш – я попрошу дежурную медсестру, и она вас проводит.
   Как ни чертыхался про себя Дима, ему пришлось плестись в соседний корпус вслед за улыбающейся медсестрой. Лиза шла рядом по длинному коридору, крепко прижимая к себе его локоть и успокаивающе поглаживая пальцы. Когда они поднялись на третий этаж лабораторного корпуса, она широко улыбнулась и уселась на удобный диванчик в холле.
   – Я тебя здесь подожду, – сказала она, подарив ему сверкающую улыбку.
   – Предательница, – с горьким пафосом произнес Дима, заходя в процедурный кабинет.
   Строгая женщина средних лет за столом прочитала выписанное Муромцевым направление.
   – Вы будете оплачивать две процедуры или одну? – спросила она, открывая шкаф с пробирками. – Антон Максимович объяснил вам возможность периода «окна»? Думаю, что вам лучше оплатить все сразу, чтобы мы могли проконтролировать.
   – Можно мне за все сразу заплатить и не сдавать никаких анализов? – мрачно пробурчал Дима, но сестра, не оценив его юмора, ловко ввела иглу в вену.
   – Мы позвоним вам домой, когда будет готов результат, – с казенной улыбкой ответила она. – Через полгода придете на повторный анализ.
   Едва увидев Диму, Лиза вскочила и чмокнула его в щеку.
   – Видишь, ты не умер, – весело сказала она.
   – Из-за тебя пришлось в этом маскараде участвовать, – проворчал он, поправляя манжет. – С детства боюсь этих иголок со шприцами.
   – Мог и не ходить в лабораторию, – возразила она, беря его под руку. – Я даже удивилась, что ты по дороге не сбежал.
   Дима шутливо взъерошил ее волосы и крепко обнял за плечи.
   – Ну и чтобы тогда Антон Максимович о нас подумал? Что мы вообще заврались? Нет уж, я не хочу с ним ссориться – ты, может быть, в его клинике будешь рожать нашего ребенка. Ты же только что сказала ему, что мы с тобой скоро поженимся, – он заглянул ей в глаза, но Лиза фыркнула и насмешливо повела носом.
   – Ничего себе – планы у тебя! – хмыкнула она, стараясь не встретиться глазами с его настойчивым ласковым взглядом. – Между прочим, Антон Максимович понял, что ты заврался, еще тогда, когда ты начал ему рассказывать свою трогательную эпопею про сонную артерию.
   – Почему это, я разве был недостаточно похож на страдальца?
   – На страдальца-то ты был похож, но сонная артерия вообще-то на шее, а не на руке. Пойдем, что ты так медленно плетешься?
   Весело засмеявшись, она схватила его за руку и потащила к выходу, раздумывая, почему отключен телефон у Алеши. В течение десяти минут, пока Дима мужественно проходил проверку на СПИД, она, сидя в холле, пыталась дозвониться по номеру Ал.(Наст.), и каждый раз оператор сообщал, что «телефон абонента выключен».
   «Неужели это не тот номер? – терзаясь сомнениями, думала Лиза. – А вдруг номер записан по фамилии, а фамилию Лешки я не знаю».
   Уже под утро, когда Дима заснул, прислонив голову к ее голому плечу, она потихоньку высвободилась из его жарких объятий и, достав сотовый телефон, пошла в другую комнату.
   – Леша? – она даже не поверила, когда ей ответил знакомый голос. – Как это ты вдруг решил включить свой телефон в пять утра? Не спишь?
   – Да нет, только что закончил чертить схему. Извини, я с дипломом завертелся, и у меня совершенно память на имена отшибло – ты не напомнишь…
   – Это Лиза.
   – Лиза?
   Он явно рылся в памяти, соображая, о какой Лизе идет речь, и ее вдруг охватило чувство горького разочарования.
   – Подруга Насти, ты меня помнишь?
   Она затаила дыхание, потому что Алеша на мгновение замолчал, а потом сказал уже совершенно другим – холодным, как лед, – голосом:
   – Я слушаю, Лиза, в чем дело?
   – Мы не могли бы встретиться, чтобы поговорить о делах?
   – Видишь ли, я в настоящее время делаю диплом, и у меня нет ни минуты свободного времени. Нельзя ли коротко и по существу?
   Он вновь умолк, и Лиза сделала нарочито бодрый голос:
   – Есть возможность для вас с Настей встретиться у меня в субботу днем.
   – Серьезно? – с иронией спросил он. – Настя вдруг изъявила такое желание? И с чего вдруг?
   Лиза, забыв о своем разочаровании, немедленно бросилась на защиту подруги.
   – Ты не понимаешь, – горячась, говорила она, – ты не знаешь, в каком она оказалась ужасном положении! Если ты ей не поможешь, если ты сейчас от нее отвернешься, то она… она просто погибнет.
   – Правда? Да неужто погибнет, и папа-депутат ее не защитит? Не переживай, Лиза, у нее хватит и защитников, и поклонников, я ей не нужен, как я вовремя понял.
   – Что ты понял, что? – забыв от возмущения обо всем на свете, закричала Лиза. – Ее запирали, травили, издевались, да она, может, жить не хочет, потому что думает, что ты ее забыл, а ты тут, блин, гоголь-моголь разводишь! Ну и катись к лешему, если ты такой, и хрен с тобой!
   – Лиза!
   – Времени у него нет, диплом – подумаешь! Да иди ты знаешь куда!
   – Лиза, – с нежным упреком повторил Алеша, – ты на одну только минуточку можешь замолчать и послушать? Ну, пожалуйста, а потом опять покричишь. Мобильный же, у тебя деньги идут.
   – Черт с ними с деньгами! Ладно, говори.
   – Когда я смогу увидеть Настю?
   – Вот это совсем другое дело, – сразу повеселев, ответила она. – В субботу Настя будет у меня часам к трем. Тебе лучше приехать заранее, затаиться и ждать. Только возле моего дома не паркуйся – оставь машину за два квартала и пройди пешочком. Поднимешься с черного хода – за домом могут следить. Все понял? Остальное она сама объяснит на месте.
   – Гениально! – восхитился Алеша. – Ладно, шеф, договорились. Приеду в два, и все правила конспирации будут соблюдены.
   Отключив телефон, Лиза уронила его на ковер и неподвижно сидела, сжав виски руками. Она представить себе не могла, что ей может быть так больно – больно от того счастья, которое звенело в его голосе.
   Алеша и сам не думал, что так вот, в пять утра все в его душе может неожиданно встать с головы на ноги. В девять ему нужно было быть в университете. Он взглянул на часы и решил, что ложиться не стоит – в конце концов, что такое одна бессонная ночь, когда в субботу они встретятся с Настей!
   – Ты что такой счастливый? – поинтересовалась Маринка, зайдя вечером к нему в комнату. – Проект свой закончил? Я диск возьму, где «Наутилус», ладно?
   – Закончил, закончил, – ответил ей брат, думая о своем.
   – А шефу показывал? – спросила она, роясь в коробке с дисками. – Он тебя, небось, похвалил – ты прямо светишься весь.
   – Слушай, бери свой диск и иди!
   – Понятно, – сестренка весело потрясла пластмассовой коробочкой, – она звонила, да? Сегодня?
   – У тебя появился шанс получить подзатыльник.
   – Ясно. Когда вы встретитесь, завтра?
   – Ты уйдешь отсюда или нет?
   – Я люблю тебя, Алешенька, я так рада!
   Алеша шагнул к ней с угрожающим видом, но Маринка, ловко увернувшись от подзатыльника, выскочила из комнаты и напоследок послала ему воздушный поцелуй. Он рассмеялся и, крикнув ей вслед «Погоди, ты у меня дождешься!», лег на диван и закрыл глаза. Внезапно навалился сон, но еще успела мелькнуть мысль:
   «В субботу в два. Ну почему так долго ждать?»

   Ровно в два часа субботы Алеша, оставив свой БМВ за два квартала от дома Лизы, поднялся к ней с черного хода и позвонил. Она открыла сама, и лицо ее никак не выражало бушевавших в душе чувств.
   – Привет, Леша, можешь пока посмотреть телевизор – Настя приедет к трем. Чай, кофе?
   – Нет, спасибо.
   – Тогда я пошла – мне еще нужно кое-что сделать.
   Лиза ушла, оставив Алешу в одиночестве. Да, он ей нравился, нравился безумно, но не в ее правилах было навязывать свое общество человеку, у которого все мысли заняты другой. Утешало, что ей удалось хотя бы сохранить видимость достоинства и не показать этому парню, как подпрыгнуло у нее в груди сердце при их встрече. Тяжело вздохнув, она взглянула на часы – Настя вот-вот должна была подойти. Как раз в это время Мейсон, набрав номер телефона Дональда Капри, сообщил своему хозяину:
   – Сэр, мадам Анастасия только что вошла в дом Трухиных. Здесь все спокойно, представителей СМИ ни внутри, ни снаружи нет. Наши люди охраняют вход, никто из тех, кто так тревожит господина Воскобейникова, в здание не проникнет. Кстати, я получил информацию, что Муромцев не уезжал из клиники со вчерашнего дня и в данный момент занят роженицей с осложненными родами.
   – Таким образом, – холодно констатировал Дональд, почувствовав огромное облегчение при мысли, что Антон Муромцев никакого отношения к встрече Насти с ее подругой не имеет, – никаких проблем со СМИ в настоящий момент не предвидится, и политической карьере господина Воскобейникова, моего тестя, ничто не грозит. Поэтому на сегодня оставьте мою жену в покое.
   Мейсон усмехнулся, подумав про себя, что молодой Капри слишком влюблен, чтобы рассуждать здраво, но послушно согласился:
   – Да, сэр, надеюсь, мадам Анастасия приятно проведет сегодняшний вечер со своей подругой.
   Открыв дверь, Лиза крепко обняла Настю и заглянула ей в глаза.
   – Я надеюсь, что ты навсегда запомнишь сегодняшний день. Я сначала хотела сделать тебе сюрприз, но решила все же предупредить – а то ты еще, чего доброго, грохнешься в обморок.
   Побледнев, Настя испуганно отстранилась.
   – Предупредить… о чем? Лизка, что ты еще придумала?
   – Не шуми, Леша ждет тебя в соседней комнате.
   – Нет! – Настя в ужасе подалась назад.
   – Почему? Да не сходи ты с ума, все нормально. Он тебя любит, я же вижу!
   – Как я ему объясню? Он не поверит ни одному моему слову, он же черт знает, что подумает!
   Лиза снисходительно пожала плечами.
   – А зачем тебе ему что-то объяснять, бэби? Нет, скажи, зачем тебе объяснять Алеше, что тебя насильно потащили в мэрию, что ты со своим фиктивным мужем не спишь и прочее, и прочее, и прочее… Ты ему еще расскажи, как твоя бабушка твою маму в капусте нашла. Настюха, мужчины, они как дети малые, у них мозги недоразвиты, реакции неадекватные, им вообще лучше ничего лишнего не говорить.
   – Нет, но как…
   – А вот так! Скажешь, что вы встречаетесь только у меня – и все. Если захочет поподробней, то дай понять, что у твоих предков крыша поехала, и они следят за каждым твоим шагом.
   – Ведь я не смогу скрыть – Алеша хочет, чтобы мы поженились. А Дональд…
   – Нет никакого Дональда! И зачем тебе сейчас загадывать наперед, живи сегодняшним днем, а завтра… Будет день – будет пища. Иди к нему, Настя, он ждет. А если не хочешь, то пиши расписку, и я забираю твоего Алешку себе.
   Наверное, в последних словах Лизы, сказанных в шутку, прозвучало нечто такое, что заставило Настю выпрямиться.
   – Ладно, пошли.
   Она не сразу увидела шагнувшего ей навстречу Алешу – перед глазами все внезапно начало мелькать и кружиться. Когда эта сумасшедшая чехарда закончилась, его руки крепко обнимали ее, гладили по лицу, плечам, стриженной под нуль голове.
   – Настя, солнышко мое, моя жизнь, моя Вселенная.
   – Леша, Лешенька, я умерла, да?
   – Ты жива, ты со мной, и я это тебе сейчас докажу, – его губы касались мокрых соленых щек. – Я еще нужен тебе, моя птичка?
   Настя заплакала еще горше.
   – Почему ты так говоришь? Почему?
   – Ты даже не пыталась связаться со мной все это время – подала бы хоть какой-то знак! Можно же было – через Лизу или Антона Максимовича. А я ждал, ждал.
   На миг он отстранил ее от себя, и во взгляде его мелькнуло подозрение – только на миг, потому что глаза Насти сияли любовью, и этому сиянию нельзя было не верить. Однако этого мгновения хватило для того, чтобы ее решение честно и откровенно рассказать ему обо всех своих бедах растаяло, как дым.
   – Я не могла, Леша, просто поверь – без объяснений. Веришь?
   – Верю, – его руки вновь стиснули ее плечи. – Ладно, не надо объяснений. Только больше не пропадай. Иди ко мне.

   Лиза свернулась в кресле калачиком и открыла томик стихов Ахматовой. Прочла несколько строк, смежила веки, и по смуглой щеке ее медленно поползла одинокая слеза.
   Старинные настенные часы скрипучим надтреснутым боем пробили шесть часов. Книга соскользнула на ковер, и Лиза, спустив ноги на пол, прочла на открывшейся странице:

     «Ты мне не обещан ни жизнью, ни богом,
     Ни даже предчувствием тайным моим…»

   Она взглянула на часы – Настя и Алеша уже три часа были вместе. Что ж, пусть. Из груди ее вырвался судорожный вздох.
   – Мне надо идти, уже шесть, – говорила Настя, сидя на кровати.
   «А куда мне идти? – думала она в смятении. – Вернуться в особняк и ежедневно сидеть за одним столом с Дональдом, видеть его влюбленные глаза… Нет, нужно бежать, Леша мне поможет. Пусть ищут – плевать! Алеша меня защитит, но… но вдруг он узнает о Дональде? Что он тогда обо мне подумает? Вдруг не поверит? Капри предупреждал, что у папы и Лилианы будут неприятности, если я порву с Дональдом…. Да чихать я хотела, с чего это я должна приносить себя им в жертву!»
   – Я тебя увезу, – сказал он, словно угадав ее мысли. – Не возвращайся туда.
   – Да.
   Настя прижалась головой к его плечу и вдруг замерла, вспомнив о людях Капри, которые дожидались ее у подъезда и черного входа.
   «Они вооружены, они меня не выпустят, а Алеша.… Вдруг они его убьют? Нет!».
   Внезапно Алеша вскочил и начал натягивать джинсы.
   – Собирайся, – торопливо сказал он, – едем!
   Настя засмеялась и потрогала свою голову.
   – В другой раз, когда у меня отрастут волосы. Ты не заметил, какая у меня прическа? Ты совсем ничего не замечаешь, Лешенька.
   – Прическа? – его пальцы потрогали колючий ежик, и на лице появилось недоуменное выражение. – Точно, даже не заметил, прическа – класс! Но при чем здесь это?
   – Давай подождем, ладно? Сейчас не время. Теперь мы будем часто встречаться.
   Алеша молча следил за тем, как Настя одевается, и только когда она встала перед ним, полностью одетая, обронил короткое:
   – Зря.
   Она не стала спорить, лишь нежно провела ладонью по его щеке.
   – Я люблю тебя, Алеша.
   Короткий прощальный поцелуй и Настя, повернувшись на каблучках, быстро пошла к двери. Алеша смотрел ей вслед, и взгляд его был полон тревоги.

Книга шестая. Турбулентность

Глава первая

   Маргарита Чемия планировала приехать в Москву в конце марта. Последние из сорока трех прооперированных лично ею пациентов проходили реабилитацию, и никаких серьезных отклонений у них не наблюдалось, однако у двух девушек проведенное доктором Агаповым зондирование миндалевидного комплекса спровоцировало появление судорожных припадков.
   Васнер не скрывал своей крайней озабоченности по этому поводу. Он ежедневно требовал от Агапова подробного отчета о состоянии пациенток, а однажды, с кротким видом вошел в кабинет Маргариты и осторожно попросил ее проанализировать работу коллеги.
   – Сугубо конфиденциально, конечно, Маргарита, но мне хотелось бы знать ваше истинное мнение – относительно этих двух операций и относительно… гм… работы Агапова вообще. Мы ведь работаем на том уровне, когда ошибки недопустимы, и шеф потребует объяснений.
   На Маргариту внезапно накатило сильное раздражение, и ей с большим трудом удалось не скомкать лежавшие на столе распечатки ЭЭГ и не запустить ими в голову сидевшего напротив нее Васнера. Он ждал ответа, с напряженным видом вытянув в ее сторону шею, и это придавало его лицу заискивающее выражение. Включив компьютер и просмотрев последние результаты электросубкортикографии, Маргарита холодно пожала плечами и сказала, глядя поверх головы собеседника:
   – Чего вы от меня хотите? Неделю назад я уже анализировала обе эти операции в присутствии Агапова и других специалистов моей группы, вы, кстати, тоже там были. Однако, если мы говорили слишком быстро, и вы чего-то недопоняли, то могу повторить: обе операции проведены на достаточно высоком уровне. М-эхо не смещено, асимметрии кровенаполнения реоэнцефалография не выявляет, ЭЭГ в норме, пик-волновые комплексы не наблюдаются.
   Ей доставляло удовольствие то замешательство, которое всегда появлялось на его лице, когда она пользовалась специальной терминологией.
   Васнер происходил из семьи давно обрусевших немцев, сумевших во время войны каким-то образом доказать, что они евреи – тем самым им удалось избежать высылки в Среднюю Азию. Сам Васнер окончил медицинский институт в конце шестидесятых и в общей сложности проработал в районной поликлинике пятнадцать лет. Возможно, ему удалось бы даже стать главврачом, или хотя бы заведующим отделением, но его всегда подводила слабая память. В двадцать пять лет он перенес воспаление мозговых оболочек – осложнение после кори – и после этого всегда путал или начисто забывал названия болезней, лекарств и медицинских терминов, а также неправильно заполнял медицинские карты. Это еще было бы полбеды, пациент, он все снесет и стерпит, хуже то, что плохая память стала мешать ему в общественных делах. Однажды случилось так, что Васнера попросили произнести тост во время юбилея заведующего областным отделом здравоохранения, и он начисто позабыл, как зовут юбиляра. Однако и вовсе отвратительно вышло, когда обсуждался вопрос о приеме Васнера в кандидаты в члены партии – из головы его от волнения вдруг улетучились не только имя и отчество, но и фамилия Генерального секретаря. Почему-то в памяти вертелись одни инициалы – Л.И.Б. С одним Л.И.Б., понятно, далеко не уедешь, и от ужаса у него начался нервный тик. Ему хотели помочь, начали задавать наводящие вопросы, но он словно уперся и внезапно начисто позабыл даже, с какой целью советское правительство недавно приняло решение ввести войска в дружественный Афганистан.
   Кончилось тем, что присутствующие товарищи, недоуменно пожав плечами, сочли Васнера политически неграмотным, недостаточно созревшим в идейном отношении и – возможно даже! – морально не очень устойчивым. Его нелепое фиглярство на партийном собрании оскорбило тех, кто давал ему рекомендацию, а это были немаленькие люди! Васнеру недвусмысленно намекнули, что о дальнейшем его продвижении по службе и партийной карьере придется забыть. В результате он довольно долго находился в состоянии депрессии и какое-то время втайне даже помышлял о самоубийстве. Помешало то, что этот скромный участковый терапевт панически боялся боли – пока он выбирал для своей цели наиболее безболезненный способ, ему вновь захотелось жить.
   Сразу после неудачного вступления сына в ряды КПСС папа-Васнер подал документы на выезд в Израиль. В середине восьмидесятых семья Васнеров получила, наконец, разрешение на выезд из СССР. Разумеется, они не собирались в страну обетованную – приехав в Западную Германию, папа-Васнер извлек на свет давно припрятанные документы и в два счета доказал свою принадлежность к истинным арийцам. В конце концов, Васнеры осели в ФРГ, где полученный в СССР медицинский диплом был недействителен. Папа-Васнер сильно этому огорчался и переживал за сына, но тот и в ус не дул – пятнадцать лет работы участковым врачом отбили у него всякое желание заниматься медицинской практикой.
   Всего за год Васнер стал другим человеком. Теперь он абсолютно не походил на врача-неудачника, жившего когда-то в СССР, работавшего в районной поликлинике и панически боявшегося, что кто-то уличит его в болезненной забывчивости. За короткий срок ему удалось втолковать родителям, что на Западе для инициативного человека с хорошими организаторскими способностями всегда есть возможность пробиться в жизни, и не обязательно для этого иметь институтский диплом.
   Став гражданином Германии, Васнер прежде всего завел себе органайзер, куда заносил абсолютно все имена и названия – это позволило ему избавиться от комплекса забывчивости. Трижды он женился и разводился, ни о чем в последствии не жалея, и очаровательные бывшие жены Васнера воспитывали четырех его отпрысков. Он обожал своих трех дочерей и сына и всячески заботился об их материальном благополучии. Дети встречались с любящим папой не реже, чем раз в два месяца, и перед каждой встречей он обязательно просматривал свой органайзер, чтобы вспомнить их имена. О том, что было предметом занятий Васнера в последние годы жизни, родные знали мало, но его банковские счета, будь они выставлены на всеобщее обозрение, могли бы вызвать зависть у обывателей и пристальный интерес Интерпола.
   Надо ли говорить, что за пятнадцать лет отсутствия медицинской практики последние медицинские познания начисто выветрились из его головы, но он был хитрым дипломатом и в разговоре со специалистами-медиками ухитрялся с достоинством обходить острые углы – при случае ловко пользовался органайзером, а в безвыходных случаях обычно прекращал дискуссию и полагал, что ловко провел собеседника.
   Маргарита давно догадалась об этих маневрах Васнера и откровенно забавлялась его изворотами. Обычно ей достаточно было сделать вид, что она собирается начать серьезную полемику по узкоспециальному вопросу, чтобы он, произнеся несколько глубокомысленных стандартных фраз, испарился. Однако нынче ее собеседник проявил настойчивость. Поминутно заглядывая в свой органайзер, он озабоченно возразил, произнося фразы очень медленно, чтобы не запутаться в сложных для него терминах:
   – Да-да, я согласен, основные функции мозга не нарушены, но вот биохимические анализы выявили повышенный уровень пролактина и синдром эктопической продукции АКТГ. Медикаментозное лечение результатов не дало, поэтому я и интересуюсь вашим мнением.
   Маргарита пожала плечами.
   – Мое мнение таково, что лучше подождать и по возможности избегать медикаментозного вмешательства. Проще говоря, думаю, что через пару месяцев функции желез внутренней секреции восстановятся в полном объеме. Причиной судорог мог бы быть алкалоз – он иногда возникает после введения ликворина, но ведь в данном случае биохимия не выявляет нарушения кислотно-щелочного баланса, не так ли?
   Она ожидала, что теперь-то Васнер уж точно уйдет, но он лишь неопределенно качнул головой, как бы давая понять, что да, кислотно-щелочной баланс не нарушен, и неуверенно спросил:
   – Советуете подождать? Не знаю, не знаю, возможно. Я докладывал шефу, он тоже встревожен – ведь в будущем существует вероятность подобных осложнений и для остальных пациентов. Возможно, Агапову пока не стоит доверять проведение ответственных операций, как вы думаете? – в его голосе слышалось смущение. – Вы понимаете, что в нашу работу вкладывают огромные средства, и на мне лежит вся ответственность.
   Взгляд Маргариты, брошенный ею на сидевшего перед ней человека, был полон нескрываемого презрения, она сухо возразила:
   – Вмешательство в работу человеческого мозга всегда может привести к непредсказуемым последствиям, тут мы бессильны. Что вам нужно, не пойму? В вашу обязанность входит докладывать шефу о поведении и настроении наших сотрудников, разве нет? Группу же нейрохирургов курирую я, и о нюансах работы составлю доклад сама. И сама же решу, кому и что можно доверять – вы в этом недостаточно компетентны.
   От оскорбительного тона Маргариты и нескрываемой насмешки, звучавшей в ее голосе, Васнер побагровел, но сумел взять себя в руки. Боясь выдать охвативший его гнев, он опустил глаза и ответил очень почтительно, даже с некоторым подобострастием:
   – Естественно, Маргарита, поэтому я и просил вас высказать свое мнение по поводу операций, проведенных Агаповым. Я всегда был самого высокого мнения о вас, как о нейрохирурге, и я не устаю об этом повторять. Вы проделали блестящую работу, и мы все вас высоко ценим.
   – Мнение свое я высказала, а ваша оценка моей работы меня мало интересует.
   Васнера душила ярость.
   «Сука, наглая мерзкая сука! Ладно, пусть с тобой носятся – как же, талант! Но до чего же я тебя ненавижу! Ты даже не женщина, ты – монстр! Что ни слово, так норовишь унизить или оскорбить. Раньше хоть внешне смотреть было на что, а теперь потолстела, на лице какие-то пятна – наверняка ранний климакс. Так тебе и надо, уродина! Дрянь рыжая!».
   Однако выражение лица его оставалось доброжелательным и спокойным. Он сумел подавить гнев и наполнить свой взгляд теплом и дружелюбием.
   – Простите, я просто не мог удержаться и не выразить вам свое искреннее восхищение.
   Маргарита отвернулась и резко бросила:
   – Если у вас все, то мне нужно работать.
   Васнер, снисходительно улыбнувшись, поднялся с видом любящего родителя, готового снести все грубости любимого дитяти.
   – Конечно, не стану больше отнимать у вас времени. Сообщите мне, когда точно вы намерены уехать в Москву – я должен регулярно ставить шефа в известность обо всех ваших планах и намерениях, таково распоряжение.
   Плечо Маргариты нервно дернулось, она сердито вскинула голову.
   – Я уеду дней через десять и буду отсутствовать месяца два – мою сестру должны оперировать. Если моему отъезду намерены воспрепятствовать….
   – Что вы, Маргарита, для чего все сразу так воспринимать в штыки! Наоборот, шеф просил передать, что все расходы, связанные с этой операцией мы берем на себя. В какой кардиологической клинике будет оперироваться ваша сестра?
   – В Париже или Нью-Йорке – после разговора с ней я решу окончательно.
   – Искренне желаю вашей сестре полного выздоровления.
   Васнер вышел, сохраняя на лице выражение почтительного сочувствия. Маргарита, глядя ему вслед, гадала, догадывается ли он о ее беременности. Скорей всего, нет – у него для этого слишком слабо развито воображение.
   Эта мысль заставила ее усмехнуться и опустить глаза вниз – почти семь месяцев, но живот небольшой, и ей пока удается утягивать его бандажом, скрывая под складками свободной одежды. Возможно, что кто-нибудь из медсестер и заметил, но они так робеют в ее присутствии, что не смеют поднять глаз, а с коллегами она старается лишний раз не общаться, утверждая свою репутацию вздорной и нелюдимой бабы.
   Ребенок стукнул ножкой – он не любил, когда мама слишком долго сидела на одном месте, требовал от нее постоянно находиться в движении. Подумав, Маргарита, поднялась, заперла кабинет и по длинному коридору направилась в сторону реабилитационного центра. Миновав его, она открыла преградившую ей путь железную дверь личной магнитной картой и оказалась в пещере.
   Слабо флюоресцирующий свет, исходящий от стен, позволял видеть крупные впадины, напоминавшие купели – в них скапливалась теплая вода. Над поверхностью ее клубился густой пар, зеленовато-голубой от наполнявшего пещеру излучения. После операции больные ежедневно принимали здесь ванны – целебные свойства источника позволяли сократить реабилитационный период до двух-трех недель и избежать возможных осложнений.
   Люди, подвергшиеся психохирургическим операциям, не должны были встречаться и видеть друг друга – строжайшее правило, не имевшее исключений. Поэтому пациентов Маргариты приводили принимать ванны по одному и каждого в строго определенное время. Рано утром группа контроля делала забор воды для анализа, измеряла ее температуру и температуру окружающего воздуха. Первый пациент в сопровождении медсестры спускался в пещеру в семь утра, последний – в пять дня. Рядом с ними постоянно находился дежурный физиотерапевт, следивший за состоянием больных. После шести вечера железная дверь, отделявшая пещеру от внешнего мира, запиралась, и никто, кроме Васнера и Маргариты Чемия не имел права сюда входить без специального разрешения.
   Теперь, в семь вечера, здесь не было ни души. Осторожно ступая, Маргарита шла, обходя покрытые паром впадины. Наконец пещера начала сужаться, и путь ей преградила еще одна железная дверь – она вела к лестнице, по которой можно было спуститься в нижнюю пещеру. Туда стекали воды всех источников, образуя широкое подземное озеро глубиной около двух метров. Теплая поверхность его источала терпкий аромат хвои, и до недавнего времени купание в подземных водах являлось одной из основных реабилитационных процедур в любое время года. Однако пятью месяцами ранее молодая американка Дафна Лисовски заявила, что дважды видела на другой стороне озера женщину – та неизвестно откуда являлась и непонятно куда уходила. Девушка приняла незнакомку за медсестру и, обладая присущей всем американцам нетерпимостью к нарушениям порядка, сообщила дежурному врачу, что медицинский персонал приближается к лечебному водоему, не облачившись в белый халат и не покрыв голову. Она даже описала незнакомку – высокая темноволосая женщина неопределенного возраста с высокими скулами и черными блестящими глазами.

   …..Когда врач доложил об этом Маргарите, та пришла в недоумение: во-первых, никто из обслуживающего персонала и медсестер не соответствовал описанию, а во-вторых, ни один человек не мог бы попасть в пещеры, миновав камеры видеонаблюдения у входа. Васнер, узнав об инциденте, отнесся к случившемуся достаточно легкомысленно:
   – Возможно, у девушки были, – он заглянул в органайзер, – галлюцинации. В первые дни после операции это случается, вы же сами это говорили, Маргарита. Посторонний человек попасть в пещеры не может.
   Маргарита понимала, что Васнер прав, но ее не оставляла неясная тревога.
   – Снаружи – да, но со стороны пещер по подземным ходам? Вы считаете, что нам нужны свидетели?
   Тогда Васнер вызвал начальника охраны, и тот, разложив перед ними план внутреннего расположения пещер, заверил:
   – Все ходы и проходы вокруг давно перекрыты, пустоты завалены. Пещеры, в которых живут местные аборигены умуды, находятся в сотне километров отсюда. Нет, по подземным ходам попасть сюда в принципе невозможно.
   Тем не менее, Маргарита распорядилась закрыть проход между двумя пещерами и озером пока не пользоваться. Васнер попытался возразить:
   – Но купание в озере входит в комплекс реабилитационных процедур!
   Маргарита отмахнулась:
   – Мы не можем рисковать. Представляете, что будет, если какой-нибудь папарацци прознает про нашу работу? Даже если какой-нибудь местный житель заберется сюда из чистого любопытства, он может взволновать или даже испугать пациентов. В период реабилитации это крайне нежелательно, вся работа может пойти насмарку. Купание в озере мы заменим назначением дополнительных ванн, – она повернулась к начальнику охраны и приказала: – перекройте проход, ключ от двери будет у меня.
   Васнер не стал с ней спорить.
   – Как прикажете, Маргарита. И все же я бы еще раз проверил Дафну Лисовски на предмет галлюцинаций.
   – Надеюсь, что сумею разобраться со своими пациентами, – отрезала Маргарита, глядя поверх его головы, – но в случае чего вы ведь не откажетесь помочь мне советом, не так ли, Васнер?
   Ей доставил удовольствие легкий румянец, окрасивший аккуратно выбритые щеки Васнера. Тем не менее, позже она еще раз просмотрела ЭЭГ Дафны Лисовски, прослушала записи бесед девушки с психологом. Дафна была в отличной форме, реабилитационный период подходил к концу, и на галлюцинации она – ни теперь, ни в прошлом – не жаловалась.
   За пять лет до психохирургической операции Дафна окончила колледж и преподавала историю в одной из школ Далласа. В случайном разговоре подруга Джейн Келли порекомендовала ей посетить сибирские источники в России – вода их благоприятно действовала на рост волос.
   – Хотелось бы посмотреть их сайт в Интернете и отзывы, – неуверенно ответила осторожная Дафна.
   – Пока еще источники закрыты для широкой публики, поэтому рекламы ты нигде не найдешь. Там идет какой-то спор из-за земли – короче, какие-то неурядицы русских дикарей, я даже не вникала. Но те, кто там побывал, отзывы дают прекрасные. Если захочешь, я подробно узнаю, как туда попасть.
   – Спасибо, Джейн, я подумаю.
   Волосы Дафны были ее больным местом – сухие, ломкие и сильно секлись. Из-за этого приходилось стричь их очень коротко, а девушке так хотелось иметь длинные пушистые кудри, волнами ниспадающие до плеч! Желание Дафны стало особенно сильным, когда в ее жизни появился любимый человек. Сенатор Джеймс Фаррел был красивым сорокапятилетним мужчиной, которому прочили блестящую политическую карьеру. Впервые они увидели друг друга в девяносто пятом, когда во время предвыборной кампании сенатор приезжал в колледж, где училась Дафна. Ей, как лучшей студентке, поручили произнести короткую приветственную речь. Фаррел пожал руку хорошенькой отличнице и ласково ей улыбнулся, но глаза его были печальны. Дафна смотрела на него с искренним сочувствием – ей уже рассказали, что жена Фаррела неизлечимо больна, и из-за этого он, возможно, откажется выставлять свою кандидатуру на следующих выборах.
   Позже, когда Дафна уже работала, ее как-то раз вместе с коллегами пригласили на юбилей директора школы. Фаррел был в числе почетных гостей, и хозяйка дома, представив ему молоденькую учительницу, предложила им потанцевать. Фаррел сам не знал, почему ему так хорошо вдруг стало с этой девушкой. Они говорили о выборах, о вечере, об учениках Дафны и много еще о чем – он даже рассказал ей о болезни жены Дианы. Все у них получилось очень быстро и просто, но отношения приходилось тщательно скрывать – развод с больной женой был немыслим для человека, который собирался выставить свою кандидатуру на президентских выборах двухтысячного года и имел очень неплохие шансы на победу. Дети сенатора, Эллис и Роберт, понимали отца и неплохо относились к Дафне, поэтому, когда в начале девяносто девятого их мать умерла, ничто уже не препятствовало браку Фаррела с молодой учительницей. В феврале двухтысячного исполнялся год со дня смерти Дианы Фаррел, и вскоре после этого сенатор Джеймс Фаррел собирался вновь сочетаться браком с Дафной Лисовски. Они не считали нужным скрывать свои планы от широкой общественности, потому что не видели в них ничего достойного осуждения. Джеймс Фаррел честно выполнил свой супружеский долг и был рядом с женой до тех пор, пока их не разлучила смерть. Теперь по всем законам божеским и человеческим он имел право обрести счастье в новом браке с любимой женщиной. Поэтому средства массовой информации обсуждали предстоящую свадьбу сенатора вполне доброжелательно.
   Одна дама, мнившая себя на короткой ноге с астралом, видела глубокий смысл в том, что оба имени – Диана и Дафна – начинаются на одну и ту же букву. Несколько газет, которым больше не о чем было писать, ухватились за эту тему, и в одной из них даже напечатали фотографии Дафны и покойной Дианы до болезни – в анфас и профиль. Это ударило по самому больному месту мисс Лисовски – у умершей супруги сенатора перед тем, как ей начали делать химиотерапию, были роскошные густые волосы, а у его нынешней молодой невесты из-под реденьких сухих локонов чуть ли не просвечивала кожа. Придя в отчаяние, Дафна все же решилась последовать совету подруги Джейн и посетить сибирские источники.
   Вряд ли кто-то мог предположить, что милейшая и искренняя Джейн Келли входила в специальную группу агентов-психологов, и считалась одной из самых опытных сотрудниц. Она свободно говорила на пяти языках, умела убеждать и легко входила в доверие к людям – особенно к страдающим комплексами. Дафна Лисовски была одной из тех, кто приехал укрепить свое здоровье на целебных источниках по совету Келли. По своему характеру она была требовательна, практична, перевела деньги на и сразу же по прибытии поинтересовалась, когда будет начат курс оплаченных ею оздоровительных процедур. Терапевт объяснил существующие правила: на следующий после приезда день пациенты проходят полное компьютерное обследование, сдают анализы, и только после этого физиотерапевт допускает их к процедурам.
   – Водные процедуры в сочетании с приемом минеральной воды внутрь – большая нагрузка, мисс Лисовски, и не для всякого организма допустима, – с улыбкой объяснил доктор. – Бывает, что некоторые леди и джентльмены скрывают свои болезни, чтобы попасть на источники. В таком случае мы возвращаем им деньги и расторгаем договор. Но не волнуйтесь, мэм, я уверен, что с вами все будет в порядке.
   Вечером в палату зашла хорошенькая медсестра подала Дафне желтый напиток с запахом ромашки.
   – Выпейте, это коктейль из трав, мэм, – он помогает избежать неприятного самочувствия при смене часовых поясов.
   Коктейль понравился Дафне, хотя запах трав, исходивший от него, показался ей немного приторным. Неожиданно возникло чувство удивительного покоя, сменившееся странным равнодушием ко всему происходящему, а потом нахлынул тяжелый сон.
   Рано утром вновь вошла улыбающаяся медсестра со шприцем:
   – Простите, мэм, я должна взять у вас кровь на анализ.
   Девушка с трудом открыла глаза и послушно позволила ввести иглу себе в вену.
   Спустя два часа она с тем же покорным равнодушием села в большое металлическое кресло со специальными держателями – они намертво фиксировали ее голову, шею и плечи. Тонкие браслеты охватили руки и ноги, не позволяя сделать ни малейшего движения.
   Женщина с лицом, закрытым прозрачной целлулоидной маской, ловко прикрепила электроды к голове Дафны, надела на нее странные очки, имевшие вместо стекол затемненные экранчики, напоминавшие маленькие телевизоры.
   Всего лишь на миг возникло и сразу же исчезло странное чувство щекотки в носу и уголке глаза – опытные руки хирурга через носовую перегородку ввели зонд в мозг девушки.
   – Как вы себя чувствуете, Дафна? – спросила женщина по-английски с легким акцентом. – Думаю, что вам у нас понравится. Расскажите, почему вы решили посетить наши источники – у вас ведь была какая-то причина, не так ли?
   Маргарита Чемия всегда разговаривала с пациентами во время операции – это было необходимо для того, чтобы речевые центры оперируемого находились в активном состоянии.
   Она знала: достаточно задать вопрос, как человек, в мозг которого введен зонд, начнет безудержно и откровенно рассказывать самые интимные подробности своей жизни. В то же самое время на экранчиках очков, закрывающих глаза пациента, беспорядочно мелькают, сменяя друг друга, вереницы ярких образов, сопровождавшихся отдельными словами и фразами. Этот целенаправленно подобранный специалистами калейдоскоп фраз и изображений не воспринимается сознанием пациента, хотя является источником волны возбуждения в мозгу.
   Микроскопический лазер, встроенный в зонд, включался всего на какие-то доли секунды и посылал мощный импульс. Узкий луч создавал центры кристаллизации, вокруг которых начинали формироваться крохотные монокристаллы ликворина. Их рост продолжался в течение нескольких секунд, максимальный размер кристаллитов не превышал ста ангстрем, но они замыкали крохотный контур внутри миндалевидного комплекса, и этот контур не позволял мозгу погасить волну возбуждения.
   Таков был механизм формирования сверхценных идей, предложенный профессором Баженовым. Он пытался создать искусственный контур возбуждения, экспериментируя с собаками и приматами, но не успел. Правильность высказанной им гипотезы подтвердила его любимая ученица Маргарита Чемия, экспериментируя на людях.
   За прошедшие со времени смерти профессора годы наука ушла далеко вперед, а техника операций Маргариты достигла совершенства. Кристаллические вкрапления ликворина в мозговую ткань были малы и не вызывали, как в опытах Баженова, органических повреждений. Тот, кто перенес операцию и имел в мозгу подобный контур, был вполне здоров, но над ним постоянно висел дамоклов меч – маниакальная идея, в любой момент готовая вырваться из-под контроля. Ради ее воплощения человек способен был на все, и ничто не могло его остановить – ни жалость, ни любовь, ни сомнение, ни страх за свою жизнь. Потому что контур возбуждения в требуемый момент подавлял естественный и присущий любому живому организму инстинкт самосохранения.
   Дафна Лисовски прошла курс оздоровительных процедур и была в восторге – ее волосы приобрели шелковистый блеск, исчезла перхоть, кожа сияла перламутровой белизной, персонал отличался вежливостью и предупредительностью. Единственно, что огорчало девушку, это отсутствие какого бы то ни было общества. Как объяснила медсестра, с лица которой никогда не сходила улыбка, большинство клиентов желают сохранить инкогнито. В самом деле, для чего широкой общественности знать, что тот или иной политик или артист страдает экземой или сомневается в своих мужских способностях? Подумав, мисс Лисовски согласилась с тем, что это весьма разумно и предусмотрительно – если Джеймс Фаррел победит на будущих президентских выборах, то назойливым папарацци совершенно ни к чему будет знать, что первая леди государства когда-то мучилась и изводила себя из-за ломкости волос.
   Дафна уезжала в прекрасном настроении, полная самых радужных планов. В ноябре в газетах появилось сообщение о бракосочетании мисс Дафны Лисовски и сенатора Джеймса Фаррела, а в декабре разразился грандиозный скандал. Фаррела обвиняли в том, что он, используя свое политическое влияние, помог крупному конгломерату незаконным образом осуществить насильственный захват нескольких компаний, получив за это крупное вознаграждение. Спустя неделю в прессе появилось шокирующее сообщение: информатором, поставившим крест на всей дальнейшей политической карьере сенатора, оказалась его молодая жена Дафна Фаррел – именно она предоставила сотрудникам специальной службы возможность получить доступ к секретной документации сенатора. Эллис Фаррел, падчерица Дафны, в присутствии нескольких свидетелей бросила в лицо молодой мачехе обвинение в предательстве. Не следующий день после этого Дафна, приехав в свой загородный дом, где в это время никого не было, заперла все двери, приняла огромную дозу снотворного и, сев в кресло, включил телевизор. Он все еще работал, когда по прошествии нескольких суток полиция вошла в дом. Тело молодой женщины, одетой в нарядное белое платье, сползло на пол, перевернув стоявший рядом журнальный столик, в помещении было жарко, и в комнате стоял тяжелый запах разложения.
   Внезапная смерть Дафны вызвала бурю различных предположений и кривотолков. Первоначальная версия о причастности сенатора или его детей к смерти миссис Фаррел не нашла своего подтверждения, и следствие пришло к выводу, что это было чистой воды самоубийство….

   Маргарита Чемия узнала о смерти Дафны Лисовски после Нового года, просматривая сводку новостей в Интернете, но не позволила себе предаваться размышлениям – так же, как в случае гибели летчика Эдди О’Коннора. Потому что думать о нем или о сорока трех прооперированных ею этой зимой пациентах (тридцать, пять человек из них были пилотами самой высокой квалификации) не могло ничего изменить. Однако человек не всегда властен над причудами своей памяти – теперь Маргарита стояла возле наглухо закрытой железной двери и, как воочию, видела перед собой лицо привередливой молодой американки. Тряхнув головой, она приложила магнитный ключ к замку. Металлические створки медленно поползли в разные стороны, открывая проход к озеру, в глаза ударил яркий свет, исходящий от стен нижней пещеры. Туман, как пушистое серовато-белое одеяло, стелился над широкой гладью озера, укутывал берег и основание ведущей к воде лестницы.
   Маргарита осторожно спустилась по ступенькам и вдохнула запах хвои, идущий от теплой воды. Сбросив одежду и оставшись в одной рубашке, она шагнула в клубящуюся белизну и шла, постепенно погружаясь в невидимую из-за тумана жидкость, а когда дно ускользнуло из-под ног, поплыла, широко взмахивая руками. Скоро туман стал редеть, и перед глазами Маргариты возникли очертания противоположного берега. Она выбралась на него, легла на теплую каменистую поверхность и закрыла глаза. Приятная расслабленность овладела ее телом, даже ребенок, в последнее время постоянно брыкавшийся у нее в животе, притих.
   – Здравствуй, Маргарита.
   Голос прозвучал совсем близко. Маргарита села, спустив ноги в воду с крутого берега.
   – Здравствуй, Дара, – ответила она. – Я чувствовала, что ты сегодня придешь сюда.
   – Ты не очень весела, – сказала черноволосая женщина, выходя из тумана и присаживаясь рядом. – Озеро хорошо действует на тебя и на ребенка, я вижу, что ты в порядке. Значит, причина в другом – тебя мучают сомнения.
   – Меня не мучают сомнения, – ответ Риты прозвучал довольно резко. – Сомнения мучают тех, у кого есть возможность выбирать, а у меня нет выбора. Для меня единственный выбор – жить или умереть. Пока я должна жить.
   Шевеля пальцами в окутанной паром воде, Дара в раздумье смотрела на Маргариту, и взгляд ее бездонных черных глаз был полон печали.
   – Наверху стоит мороз, и гуляет ветер, – негромко говорила она, – а тут тихо и тепло, как летом. Сотни лет это озеро приносило исцеление людям, якуты и эвенки складывали о нем легенды. Сюда приносили раненных охотников, женщины приводили больных детей, чтобы омыть их в целебных водах, а роженицы приходили рожать, потому что верили: если окунуть новорожденного в озеро или просто выкупать в священной воде, то и он, и дети его, и дети детей его будут неуязвимы. В середине этого века тут появились русские. Сначала они тоже пользовались источниками, но потом перекрыли к нему доступ. Почему? Земля принадлежит всем, ее воды тоже принадлежат всем – мы, умуды, так считаем. Но мы не вмешиваемся в ваши дела, мы считаем, что каждый должен сам пройти свой путь, мы только наблюдаем за тем, что происходит.
   – Зачем? – с кривой усмешкой спросила Маргарита. – Вам нечем больше заняться?
   – Иногда мы пытаемся помочь – тогда, когда человек стоит на перепутье, где линии его судьбы разбегаются в разные стороны. Позже, конечно, дороги эти сойдутся, и конец у всех один – смерть. Но почему не выбрать более длинный путь и не насладиться тем, что дарит природа? Ты помнишь, как мы с тобой впервые встретились?
   – Еще бы! – хмуро буркнула Рита, но Дара продолжала, не обращая внимания на ее сердитый тон:
   – Я часто приходила сюда и видела тех, кто плескался в озере. Все они были обречены, и не в моей власти было повернуть линии их жизни. Но однажды здесь купалась девушка – американка по имени Дафна, – и ей еще можно было помочь выйти на длинную дорогу. Я пыталась заговорить с ней, но она даже не стала слушать. Она умерла, так ведь?
   – Да, – в глазах Маргариты светились равнодушие и бесконечная усталость, – но не все ли теперь равно? Зачем ты пришла сюда, Дара?
   – Ты уже спрашивала меня об этом, когда мы с тобой впервые встретились прошлой осенью. Ты приняла меня за журналистку и сначала даже не хотела со мной разговаривать, обещала вызвать охрану, если я немедленно не уйду.
   В голосе Дары не было ни гнева, ни упрека – она словно констатировала факт. Рита пожала плечами.
   – Я очень быстро поняла свою ошибку – я ведь видела план подземных ходов, и знаю, что журналистам сюда не пробраться. Мне нетрудно было догадаться, что ты – умудка. В местных газетах о вас постоянно пишут – называют хозяевами подземных пещер. Я привыкла рассуждать здраво и понимаю, что вряд ли кто-то сможет помешать хозяевам пещер проникнуть туда, куда они пожелают. Поэтому я просто распорядилась запереть дверь в эту пещеру.
   – Ты была резка со мной, но взгляд твой был полон печали, – мягко сказала Дара. – Умудке достаточно поглядеть на женщину, чтобы понять: она тоскует. И еще я знала, что ты носишь ребенка. Ты стояла на распутье, над тобой висела черная тень, и эта тень крылом своим закрывала не только тебя, но и других людей. Я предложила тебе помощь, я предложила тебе уйти со мной в пещеры, но ты отказалась и выбрала гибельный путь.
   – Да, – угрюмо кивнув головой, подтвердила Маргарита. – Мой путь имеет лишь один конец. Но я хочу, чтобы родился мой ребенок.
   Рука Дары, казавшаяся зеленоватой в излучаемом стенами свете, легла на ее руку, и это движение было наполнено безграничной нежностью. Белое облако тумана колыхалось и дрожало на водной поверхности. Рита закрыла глаза и погрузилась в состояние бесконечного покоя.
   – Сейчас ты опять на распутье, – тихо произнесла умудка. – Пойдем со мной, никто не сможет найти тебя и причинить тебе вред. У тебя еще есть шанс, но после того, как ты отсюда уйдешь, для тебя все будет кончено.
   Маргарита усилием воли заставила себя открыть глаза и резко рассмеялась.
   – Поздно, – хрипло сказала она, отстранившись от Дары, – поздно, возврата нет. Уйти с тобой, бежать, спрятаться? Ерунда, от себя-то не убежишь.
   В глазах умудки мелькнуло сочувствие.
   – Ты жалеешь? – спросила она.
   – Не знаю, – голос Маргариты зазвучал резко и отрывисто, она говорила торопливо, словно сама с собой. – Не знаю, жалею ли. Я ненавидела, и это заставило меня перешагнуть черту. Потом уже все стало безразлично, – вытянув перед собой руки, она какое-то время разглядывала свои тонкие и гибкие пальцы нейрохирурга, потом с вызовом произнесла: – Моральные нормы, гуманность, человеколюбие – да плевать я хотела! Разве человек, который видел то, что видела я, поверит во всю эту чушь? Но он…
   Ее руки бессильно упали, и Дара мягко спросила:
   – Он – отец твоего ребенка?
   – Да. Встреча с ним что-то сломала во мне, – Рита говорила так, словно кто-то стиснул ее горло, но внезапно в ней вспыхнула ярость, – Почему я должна давать тебе отчет? Уходи и не появляйся здесь, иначе… иначе я прикажу взорвать эту пещеру и уничтожить это озеро! Уходи!
   – Что ж, прощай. Миг распутья миновал, и мне уже ничего не изменить.
   С этими словами Дара легко поднялась на ноги и, печально взглянув на Маргариту, исчезла в тумане.

Глава вторая

   В марте в НИИ Экономики управления проходила предзащита кандидатской диссертации Руслана Керимова. После доклада, как и положено, была развернута небольшая полемика. Докладчик добросовестно прочитал заранее записанные ответы на задаваемые ему вопросы – все роли в этом спектакле были распределены заранее. После заседания всем присутствующим в зале ученым были вручены монография докладчика и приглашения на банкет в ресторане «Прага».
   Сам Керимов и его супруга на банкете присутствовали совсем недолго – через час они в сопровождении охраны и востроносого молодого человека в очках незаметно покинули зал. Это никого особо не встревожило – ученые мужи, быстро разомлев от изысканных напитков и черной икры, уже напрочь забыли о недавнем докладе, и лишь некоторые из них изредка вспоминали о докладчике.
   – Этот Керимов – кто он такой? – осторожно спросил доктор экономических наук профессор Звягинцев своего соседа по столу академика Егорова.
   – А я вот, если честно, даже не знаю, – отвечал тот, аккуратно вытирая рот салфеткой и раздумывая, что еще из выставленных на столе деликатесов можно было бы съесть без вреда для своей язвы, – мне намекнули на перспективу договорных работ, и условия, в принципе, заманчивы – у него свой алмазный прииск.
   – Вы о Керимове говорите? – вступил в разговор сидевший справа от Звягинцева член-корреспондент Ильясов. – Работа серьезная, что и говорить. Мне предложили быть оппонентом на защите.
   На лице академика Егорова появилось обиженное выражение, и в ответ на слова Ильясова он ограничился коротким «Вот как!». Звягинцев же внезапно оживился:
   – Да?
   Накануне профессору тоже звонили и предложили быть оппонентом на защите диссертации Керимова. Это имя Звягинцеву совершенно ничего не говорило, и он уже совсем было собрался отказаться, но его убедительно просили приехать на предзащиту, подумать и сказать последнее слово после доклада. Что ж, в свете того, что он услышал, стоило, пожалуй, согласиться.

   В том, что ответ профессора Звягинцева будет положительным, востроносый молодой человек, сидевший в гостиной подмосковного коттеджа Керимовых, был уверен.
   – Со Звягинцевым еще сегодня поговорят, – деловито говорил он Тане, которая удобно расположилась в кресле-качалке и слегка покачивалась в такт разговору. – Думаю, он даст положительный ответ, но, естественно, его следует заинтересовать.
   Нервно и изящно стиснув пальцы, она посмотрела на мужа – тот стоял у окна, не вступая в разговор, – и сказала:
   – Заинтересовать – не вопрос. Руслан, что ты можешь сказать?
   Керимов, подавив вспыхнувшую злость, заставил себя посмотреть на бойкого востроносого экономиста. В течение нескольких последних дней тот добросовестно разучивал с ним доклад – добивался, чтобы диссертант правильно читал непонятные ему термины в тексте, в нужном месте ставил ударения и не путал последовательность ответов на заранее подготовленные вопросы и реплики из зала. Экономист вел себя с исключительным тактом и доброжелательством, но в прятавшемся под очками взгляде его чуть прищуренных глаз мнительному Руслану Керимову постоянно мерещилась насмешка. Поэтому ответ алмазного магната прозвучал резко, почти грубо:
   – Что сказать-то? Все толчем вокруг да около – тем давай, этим давай. Кому сколько надо, так пусть прямо и говорят, а мы уж решим, кому и сколько и за что давать.
   Востроносый экономист ничуть не обиделся на грубый тон диссертанта. Все с тем же серьезным и доброжелательным видом он начал объяснять:
   – Видите ли, Руслан, не все так просто. Тут есть много нюансов и острых углов, которые нам нужно обойти. Вы представляете себе, что такое оппонент? Оппонент, это ученый, который представляет в ВАК отзыв о вашей диссертации. Если у него солидное имя и хорошие связи в научных кругах, то на основании двух таких отзывов вам присвоят степень кандидата наук. Оппонент будет читать вашу диссертацию и, естественно, захочет побеседовать с вами лично. Поэтому нам нужно заручиться его доброжелательным отношением. Звягинцев и Ильясов нам в этом смысле вполне подходят.
   Неожданно Таня нахмурилась.
   – Послушайте, но ведь вы не так давно называли другое имя – не Звягинцев, а Рудаков, кажется, академик. Академик ведь выше должность, чем профессор, разве нет?
   Ее собеседник тонко улыбнулся, покачал головой и с прежним терпением начал объяснять – теперь уже ей:
   – Академик – не должность, а звание. И Рудаков, и Звягинцев имеют одинаковую ученую степень доктора экономических наук, но мы с шефом посовещались, подумали и… как бы вам объяснить… Короче говоря, Рудаков имеет большие связи за рубежом и часто выезжает читать лекции в Германии и Штатах. Сами понимаете, что за это ему платят валютой и неплохо платят. А Звягинцев за границей менее известен, он сидит у себя в институте на профессорской ставке – как и вся наша ученая элита. Конечно, всякие надбавки и прочее, но реально зарплаты профессора едва хватит, чтобы прокормить породистую собаку. А у Звягинцева их целых две. Поэтому ученые сейчас выживают в основном за счет договорных работ.
   Таня вновь вопросительно посмотрела на мужа, но Руслан лучше нее понял смысл сказанного и от этого почувствовал некоторое облегчение. Лицо его разгладилось, приняв снисходительное выражение – что ж, можно расплатиться с этими научными дармоедами и таким образом.
   – Понятно, – грубовато-добродушно сказал он, отходя от окна и потирая руки. – Я уж и у вас три года пол-института кормлю на этих договорах, мне не привыкать. Ладно, давайте. Можно хоть завтра – зовите всех ваших академиков, а я приглашу нотариуса. Составим быстренько контракты и все подпишем.
   Востроносый вкрадчиво улыбнулся, сверкнув очками, и чуть наклонился вперед, что придало его последующим словам некоторую интимность.
   – Наш институт – другое дело, вы наш соискатель, у нас совместная работа. С оппонентами же обстоит иначе, есть положение ВАКа: у диссертанта и оппонентов не должно быть никаких точек соприкосновения – ни совместных работ, ни общих публикаций. Полагаю, что будет лучше, если контракт подпишете не вы, а кто-то другой из совета директоров вашей компании. Подумайте и решите.
   Когда он ушел, Руслан, с досадой пожал плечами и сказал жене:
   – Придется просить Гната Ючкина, леший ему в задницу.
   Таня всплеснула руками.
   – Совсем завертелась с твоей предзащитой, с этим банкетом и забыла – Игнатий утром звонил, сказал, что отец просил его срочно вылететь в Умудск. Он сам не знал зачем, волновался, что что-то с детьми.
   – Какого хрена ты не сказала? Коза недоделанная, … твою мать!
   Таня поджала губы, как всегда, когда муж срывал на ней свой гнев. Керимов дважды прошелся по гостиной, время от времени останавливаясь и выпуская в сторону жены очередной залп своих излюбленных красочных выражений. Наконец он немного стих, и тогда Таня, вытерев слезы, робко заметила:
   – Можно факсом…
   – Иди ты на х…! – рявкнул на нее муж. – Факсом! Тут надо все делать лично, сама не понимаешь, дура? – он еще немного походил и внезапно успокоился: – Ладно, пойду к Шумиловой, буду с ней договариваться – пусть подпишет эти контракты, х… ей в задницу. Ладно, не реви, иди сюда!
   Стиснув хрупкие плечи Тани, Керимов притянул ее к себе и грубо впился губами в ее рот, с удовольствием почувствовав, как она вздрогнула и невольно застонала от боли. Через полчаса, оставив жену лежать на столе с задранной юбкой и разбросанными в стороны ногами, он поднялся и, на ходу застегивая брюки, отправился звонить Лилиане, чтобы договориться о встрече.
   Было одиннадцать вечера, но ночной секретарь госпожи Шумиловой соединила их немедленно, и его приятно удивило то, как приветливо и радушно звучал ее голос:
   – Руслан, дорогой, я не знала, что ты будешь в Москве, это для меня приятный сюрприз. Решил немного развеяться или проблемы?
   – Да нет. Или, может, да. Тут разные личные дела, и я хотел тебя попросить – маленькая услуга, понимаешь. Мелочь, но нетелефонный разговор.
   Она засмеялась – словно речка зажурчала – потом негромко и задушевно сказала:
   – Завтра с утра, надеюсь, ты мне сможешь рассказать все подробно – я отменю все встречи и буду тебя ждать. У меня к тебе, кстати, тоже есть разговор.
   Она действительно ждала его. Стол в кабинете был накрыт, в узкой бутылке переливалась, искрила янтарным отблеском любимая Керимовым старка, закуски поражали разнообразием, но ближе всего к Руслану стояла тарелка с нарезанной ломтиками осетриной – любимым лакомством алмазного магната. Улыбающаяся секретарша поставила на стол хрустальные бокалы и исчезла. Лилиана очаровательно улыбнулась гостю.
   – Мы с тобой так редко видимся, Руслан! Давай прежде, чем говорить о делах, выпьем за то, чтобы нам чаще встречаться – не ради бизнеса, а просто так, чисто по-человечески. Я очень рада тебя видеть и готова помочь всем, чем могу.
   После столь проникновенного начала Керимов, который до того все раздумывал, в какую форму облечь свою просьбу, решил объясниться откровенно. Лилиана слушала внимательно, задала пару вопросов и что-то пометила у себя в органайзере.
   – Я думал, что если, например, твоя фирма заключит с ними контракты, то я смогу перечислять средства по нашим внутренним каналам, – в голосе Руслана звучало непривычное для него смущение.
   Лиля какое-то время задумчиво смотрела на него, потом улыбнулась.
   – Это мы уладим. Я рада за тебя, Руслан, очень рада – в наше время престижно иметь ученую степень.
   Керимов неловко усмехнулся.
   – Не знаю, ты, может, думаешь, что это мне ни к чему, но…
   – Я ничего такого не думаю, ты – умный и способный человек, Руслан. Сейчас все министры и политики бросились защищать диссертации, а чем ты хуже их? Чем ты, например, хуже Игнатия Ючкина? Он умеет говорить красивые слова, но, если копнуть поглубже, то это полный ноль. Ноль!
   В голосе ее прозвучала неожиданная злость, на лице появилось выражение горькой обиды, и Руслан подумал:
   «Эге, да тут у них что-то не то с Гнатом!»
   Вслух же он благодушно произнес:
   – Что ты, Лилиана, Гнат у нас всегда был самый умный, нам до него расти!
   Стремительно вскочив на ноги, Лиля быстро-быстро заходила по кабинету, плотно стиснув губы, словно пыталась сдержать кипевшую внутри ярость, потом упала в стоявшее у окна кресло и с силой сцепила пальцы рук.
   – Умный! – негромко, но с презрением процедила она сквозь зубы, словно обращаясь к самой себе. – Только ума не хватает, чтобы жить без папиных указаний. Дело, не дело – раз папа велел все бросить и лететь домой, так он обо всем забывает и тут же в самолет.
   – Гм! Надо ж вот как, – неопределенно заметил Керимов, пытаясь сообразить, что означает раздражение, звучавшее в интонациях хозяйки «Умудия холдинг».
   – Да, вот так! – на лице Лилианы появилось детски-обиженное выражение. – Ты ведь заешь, Руслан, сколько я для него сделала, кем он стал, благодаря мне! И теперь, стоит его отцу сказать слово, как он меня бросает и мчится в Умудск к своей дорогой супруге. И ведь это не в первый раз! Мне надоело, понимаешь, надоело!
   Ее полные слез глаза смотрели на алмазного магната, словно в поисках сочувствия, а он вдруг почувствовал себя вольготнее и проще, подумав:
   «Надо ж! Баба, она и есть баба – хоть президентом холдинга ее ставь, хоть господом-богом! Эта, конечно, с перчиком, но для Гната стара – его супружница и моложе, и посвежей будет. Поэтому он, небось, от этой президентши и бегает при каждом удобном случае, а она и бесится. От меня-то она чего хочет – ждет, чтобы утешил? Что ж, сиськи у нее ничего, а если с этого мне еще перепадет, то я могу, у меня Танька не привередливая. В самом деле, пусть сделает меня президентом вместо Гната. А когда я всю эту тягомотину с диссертацией закончу и кандидатом в науке стану, так у Ючкиных обоих здорово будет в заднице свербеть!»
   От всех этих мыслей у Керимова вдруг стало так хорошо на душе, что он белозубо усмехнулся и вкрадчиво сказал сидевшей перед ним поникшей оскорбленной женщине то, что никогда прежде не посмел бы сказать президенту холдинга госпоже Шумиловой:
   – Ничего, Лилиана, не надо так горевать! Конечно, Гната тоже понять можно – законная супруга требует, Егор настаивает. Гнат по природе не таков, чтобы открыто против семьи идти. И у них дети к тому же – он их обожает.
   – Обожает! А я? Он думает, я буду сидеть и все это терпеть? Я для него забыла о муже, о семье, а он… Зачем тогда было…
   Словно в порыве отчаяния она закрыла лицо руками и замерла. Выждав с полминуты, Руслан решил, что пора действовать. Он поднялся, сделал несколько шагов, наклонился и, нависнув над Лилей, сжал своими крупными руками ее плечи.
   – Что поделаешь, Лилиана, ты не переживай так. Гната тоже можно понять – он семью никогда не оставит, но он мужчина, а перед тобой любому мужчине трудно устоять. Ты ведь такая… такая…
   Пальцы Руслана начали поглаживать, разминать ее плечи, постепенно опускаясь к груди. Он раздумывал, стоит ли уложить ее животом на стол или перенести на обитую кожей софу – многие женщины любят, когда мужчина поднимает их на руки, демонстрируя свою физическую силу. Однако Лиля внезапно оторвала ладони от лица, осторожно отстранила гладившие ее руки и, ловко проскользнув у него под локтем, поднялась. Обойдя письменный стол, она села, указав Руслану на стоявший напротив стул.
   – Садись, Руслан, не стоит меня утешать – я не позволю так с собой обращаться, я ему за все отплачу! Кончилось мое терпение! Я готова на все, и я хочу, чтобы ты мне помог – для этого я тебя позвала и обещаю, что ты в накладе не останешься. Как, согласен?
   На щеках ее пылал яркий румянец, глаза мстительно горели. Неловко потоптавшись и не зная, что теперь делать, Керимов, в конце концов, опустился на край сидения и нерешительно произнес:
   – Гм… ну… я ведь не знаю, это от разного зависит.
   Лиля высоко вскинула голову, и взгляд ее засверкал с удвоенной яростью.
   – Да, решено! – судорожно вздохнув, почти крикнула она. – Я отдам тебе то, что хотела дать ему. Я готова даже от чего-то отказаться, чем-то поступиться, но сделать так, чтобы все Ючкины тявкали и ползали у моих ног, понимаешь?
   – М-да, ну… я понимаю, конечно, но… это ведь дело житейское. Завтра опять стерпитесь-слюбитесь, а Керимов будет виноват. Потом, глядишь, Гнат дома побудет, своих ублажит и опять к тебе вернется. Так что ты перетерпи, а там видно будет.
   Он искоса взглянул на Лилиану и с удовлетворением отметил, что слова его привели ее в несказанное бешенство.
   – Никогда! – она звонко хлопнула ладонью по столу, и папка с документами, лежавшая на другом краю, подпрыгнула, словно мячик. – Ты плохо меня знаешь, Руслан, я не умею прощать! Этого никогда не будет!
   – Ну-ну, – его широкая ладонь накрыла ее тонкие пальцы с длиннющими кроваво-красными ногтями, и сжала их. – Ты уж… так близко все принимаешь к сердцу. Мужик он и есть мужик. Если тебе что надо, то можешь на меня рассчитывать.
   Взгляд Руслана стал недвусмысленным, но Лиля лишь благодарно посмотрела на него и, вроде бы не поняв намека, убрала свою руку со стола.
   – Я знаю, Руслан, что смогу на тебя рассчитывать, потому что такие люди, как ты, умеют быть благодарными. Не думай, что я сейчас говорю и делаю сгоряча – я думала обо всем довольно долго и именно поэтому просила тебя прийти. Помнишь, о чем мы говорили на совещании в декабре?
   Игривое настроение Керимова мгновенно улетучилось, и весь он превратился в слух.
   – Что ж не помнить, – хмуро ответил он, – половину из того миллиарда, что выделил американец, перегнать на счета холдинга за счет контрактов со строителями и накладных на оборудование, а половину за счет затрат холдинга на обучение специалистов. Чтобы фонд Капри не возникал, что сумма на обучение нереальна, взять кредиты под залог недвижимости холдинга. Потом мы еще решили пока перевести все деньги на зарубежные счета холдинга, чтобы никто из посторонних к ним не присосался. И тут я с вами был согласен. А вот когда Ючкины предложили, чтобы, выплачивать кредиты за счет продажи алмазов, тут я возражал. И теперь возражаю, потому что процент большой, и получится, что прибыли у меня всего-ничего. Ты уж не обижайся.
   – Какая тут обида, – мягко возразила Лилиана, – мыслишь ты правильно, и я на твоей стороне, хотя на собрании промолчала. Понимаешь, тогда у меня с Игнатием еще….
   Не договорив, она сделала виноватое лицо и опустила голову. Керимов с досады крякнул:
   – Эх, ну что с вами бабами… то есть, дамами делать! Я ведь думал, ты за всем этим стоишь, Ючкиным вертишь. Сейчас даже идти к тебе боялся – думал, недовольна и помочь мне насчет контрактов с этими, как их – оппонентами – не захочешь.
   – Что ты Руслан, как ты мог подумать! – Лилиана подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза. – Кстати, ты в курсе, что Ючкины договорились с мэром Умудска господином Бобровским, и город инвестирует в холдинг бюджетные средства – из тех, что Москва выделила на президентскую кампанию?
   Алмазный магнат был искренне удивлен.
   – Из бюджета?
   Она кивнула.
   – Да. А за это Ючкины, говоря по-простому, до мая прокрутят через зарубежные банки бюджетные деньги города. Эти неплохие дивиденды – годовой бюджет Умудска около трехсот миллионов долларов. Конечно, своих зарплат бюджетникам до мая не видать, но они привыкли.
   Бюджетники Керимова беспокоили мало, и план он в целом одобрил:
   – Неплохо, но почему я-то ничего не знаю?
   Лилиана мило улыбнулась.
   – Догадайся сам, Руслан.
   Она смотрела на него пристально и многозначительно, словно отвечая своим взглядом на его вопрос. Лицо Керимова, который начинал понимать, постепенно темнело и, наконец, исказилось от ярости.
   – Суки! Хотят, чтобы Керимов корячился, алмазы сбывал, выплачивал кредиты, а они дивиденды между собой делили! Правильно я отказался!
   – Если честно, Руслан, то ты не знаешь и многих других сделок, которые проворачиваются за твоей спиной. Ючкины намерены постепенно ограничить твое участие в делах концерна и твою долю прибыли от продажи алмазов.
   – Так я их выведу на чистую воду – по закону выведу, у меня все прокуроры в городе и районе в кармане.
   Лилиана печально покачала головой.
   – Боюсь, тебе придется нелегко. Возможно даже, ты будешь поставлен в такое положение, что тебя вынудят продать акции «Умудия даймонд» и уйти в сторону – у них на тебя достаточно компромата и в нужный момент…
   – Сволочи! – лицо Керимова потемнело, и, вскочив на ноги, он широкими шагами заходил по кабинету. – Продать акции? Хрен им с маслом, а не акции, я на алмазах сижу! Пусть сам подохну, но и они у меня свои задницы с чесноком жрать будут!
   – Зачем же самому подыхать? – улыбка госпожи Шумиловой превратилась в недобрый оскал. – Нет, Руслан, у меня есть предложение получше. Раз мы с тобой решили играть в одной команде, то для начала ты должен узнать, что задумали Ючкины, а после этого Игнатий со своим папой у нас еще попляшут!
   – Ну? – по лицу алмазного магната видно было, что он еще не до конца доверяет Лиле.
   – Кредиты взяты под залог недвижимости холдинга, а главная недвижимость компании – земля прииска. Поскольку ты отказался взвалить всю тяжесть выплаты кредитов на «Умудия даймонд», они объявят холдинг банкротом, и прииск пойдет с аукциона. Цена акций после известия о банкротстве холдинга и слухов об истощении месторождения алмазов….
   – Что?! Какое истощение?!
   – Слухи распустить очень легко, Руслан. Так вот, после всего этого цена акций сразу упадет, и Ючкины через подставных лиц приобретут прииск за бесценок.
   Слушая ее, Керимов время от времени тыльной стороной ладони вытирал выступавший на лбу холодный пот, начисто позабыв о носовом платке, который заботливая Таня положила ему в верхний карман пиджака.
   – Что задумали, сволочи, а? – бормотал он. – Вот оно, … твою мать! Я-то им, как отцу и брату верил. К Егору всегда с уважением относился, слушал, как он мне постоянно впендюживал: осторожно, мол, никаких документов без меня не подписывай, никаких решений без моего совета не принимай. А сами…. Да на хрен ты мне сдался со своими советами, ты мне кто – отец родной? Еще с тобой советоваться мне надо!
   – Это он так тебя постоянно обрабатывал? – сочувственно покачала головой Лилиана. – Да, серьезно они за тебя взялись, как я посмотрю.
   – Да пошел он на х…! – взвился Керимов. – Ты меня прости, Лилиана, что я так откровенно при тебе выражаюсь, но обидно, понимаешь!
   – Конечно, понимаю! Ты столько сил вложил в алмазный прииск, а в результате останешься ни с чем – ни алмазов, ни денег. Только не волнуйся, я придумала, что делать, ты сядь и послушай.
   – А ты-то? Сама, небось, вместе с Гнатом против меня все это крутила!
   Опустившись на стул, алмазный магнат мрачным взглядом уперся в лицо Лилианы, и ей осталось лишь с виноватым видом сознаться:
   – Ты прав, я должна была сразу тебя предупредить, но Игнатий… он… ты даже не представляешь, что я к нему чувствовала, – она закрыла лицо руками и судорожно всхлипнула. – Я не могла думать иначе, как его мыслями, понимаешь? Я делала все, как он хотел, я не понимала – ведь я женщина, я одна, а мой отец и муж… – ее голос внезапно сорвался, зазвенел слезами и перешел на крик: – Они не хотят меня знать из-за Игнатия! Из-за него я порвала с мужем и рассорилась с родителями! Ты должен мне помочь, Руслан, должен! Если не ты, то кто?
   Огорошенный столь горячим призывом Руслан почесал затылок.
   – Ну, это уж я не знаю, как тебе помочь. Ладно, ты меня предупредила, и на том спасибо, я им теперь не дамся. Ни хрена они у меня прииск получат!
   – Я так виновата перед тобой, Руслан! Но все можно исправить, и я хочу тебе помочь.
   Поразмыслив, Керимов немного отошел и решил простить Лилиану.
   – Да ладно, чего там говорить, – снисходительно сказал он, – коли бабе мужик голову заморочит, то она для него и Кремль пойдет взрывать. Я на тебя не в обиде, и, тем более, что ты мне сейчас глаза на них обоих открыла. И как ты мне хочешь помочь?
   – Послушай, – Лиля опустила руки и подняла к нему залитое слезами лицо, – я хочу ему отплатить за мое унижение, а остальное мне безразлично, понимаешь? Я разбита, мне не нужны деньги, пусть все будет твоим, а я только хочу увидеть, как их растопчут, понимаешь? Всю их семью! – она вцепилась своими тонкими пальцами в крупную руку Руслана, как утопающий цепляется за соломинку.
   – Ты конкретно скажи, что предлагаешь, так я не пойму, – он напряженно смотрел на сидевшую рядом женщину, совершенно позабыв свои недавние помышления о сексе с ней.
   – Я сделаю с ними то, что они собирались сделать с тобой – пущу их по миру без штанов.
   Мысль эта пришлась Керимову по душе.
   – Я б на Егорку с Гнатом без портков с удовольствием глянул, – губы его скривила веселая ухмылка, – только как с них эти портки снять?
   Лилиана вмиг успокоилась, взгляд ее стал холодным.
   – Вместе мы с тобой, Руслан, сможем все. Согласно внутреннему уставу нашего холдинга все коммерческие операции, оплата счетов и перемещение средств могут проводиться за подписью президента и под контролем одного из директоров. Для начала мы начнем переводить деньги со счетов холдинга на твои счета.
   – Это как же? – Керимов растерялся от неожиданности. – Меня ж потом вором и мошенником объявят.
   – Не объявят. Но для начала ты должен сделать вид, что согласен на предложение Ючкиных – оплачивать кредиты доходами «Умудия даймонд».
   – Ни хрена! – во взгляде Керимова вновь появилось подозрение. – Это ты другим будешь лапшу вешать. Не согласен!
   – Послушай, – терпеливо объясняла она, – это всего два-три месяца, и выплаты будут не столь высоки – мы реструктурируем долги по кредитам с тем, чтобы основные выплаты начались после того, как ты увеличишь добычу.
   – И как же мне ее увеличить? У меня в эту зиму половина туркменов и таджиков на прииске передохла, нужно месяц, чтобы новых завести.
   – Ты заявишь на собрании акционеров, что для повышения производительности труда тебе нужно будет закупить американское оборудование. Поскольку ты берешь на себя всю кредитную нагрузку, холдинг не вправе тебе отказать.
   Керимов уставился на нее непонимающим взглядом, в глубине души полагая, что у Лилианы Шумиловой явно не все в порядке с головой.
   – На х… мне американское оборудование, кто у меня будет на нем работать – туркмены?
   – Прекрати ругаться, Руслан, – укорила она и терпеливо начала объяснять, стараясь делать это как можно проще: – Тебе американское оборудование ни к чему, по совершении сделки его сразу перепродадут – в Ботсвану или Конго, будет договоренность. Однако документы о покупке будут основанием для того, чтобы ты перевел деньги холдинга на счета подставных фирм-посредников. После этого ты через этих же посредников сам у себя закупишь крупные партии алмазов и легализуешь деньги. Посредники же само ликвидируются. Если кто-то начнет выяснять, ему просто некуда будет сунуться – фирм нет, а на нет и суда нет. А у тебя все документы в порядке.
   – Гм, – Керимов усиленно размышлял, – и на сколько же я смогу купить этого оборудования?
   Лилиана ласково улыбнулась.
   – Да на сколько угодно. Покупай, не стесняйся – ветро-генераторы, фронтальные погрузчики, буровые установки с программным управлением. Я сама составлю тебе список, чтобы ты уложился… скажем, в миллиард долларов и восемьсот миллионов.
   Что?!
   – Деньги Капри, – она загнула палец, – кредитные деньги под недвижимость холдинга, пятьсот миллионов. Они ведь истрачены лишь фиктивно, а в действительности лежат на зарубежных счетах и приносят дивиденды. Ну и бюджетные деньги, которые решил прокрутить мэр Бобровский.
   Неожиданно Керимов оробел.
   – Не знаю, – неуверенно произнес он, – Игнатий может догадаться, он умный, а за такое Ючкины с Бобровским с меня три шкуры сдерут.
   – Брось, Руслан, – Лилиана громко рассмеялась, – ты намного умней. Чтобы ты знал: Ючкин проделал примерно то же самое с деньгами Капри. Однако он в результате не получит ничего, а ты получишь все. Так кто же из вас умней?
   – Гм. Ну, а дальше-то как?
   – Поскольку в этом деле и у Ючкиных, и у Бобровского рыльце в пуху, никто из них предъявить тебе претензий не сможет. Так что юридически ты чист. А дальше ты все берешь в свои руки – Ючкины останутся ни с чем и вынуждены будут продать тебе свои акции. «Умудия холдинг» станет только твоим.
   – Погоди, а ты-то сама?
   – Я всего лишь хочу, чтобы ты возместил мне стоимость моих акций «Умудия холдинг» по их нынешней рыночной цене. Чтобы ты окончательно поверил мне, я передам их тебе прямо сейчас – мы теперь же нотариально оформим акт купли-продажи.
   Руслан Керимов был настолько ошеломлен, что онемел и не сразу вновь обрел дар слова.
   – Как?! Ты продашь мне свои акции? Но ведь у тебя контрольный пакет, ты президент компании! К тому же, я сейчас не в состоянии приобрести твои акции.
   В воздухе зазвенел негромкий смех Лилианы, она небрежно махнула рукой.
   – Я больше не хочу иметь никаких дел – ни с холдингом, ни с Ючкиными. Бери «Умудия холдинг» в свои руки. После того, как ты приобретешь мой пакет акций, ты сможешь сам диктовать свои условия совету директоров. Естественно, что ты сейчас не сможешь выплатить мне их полную стоимость, поэтому денег я не потребую – только долговое обязательство. После того, как все деньги окажутся в твоих руках, ты его погасишь. Согласен?
   Керимов пытался переварить услышанное. Алмазный магнат был деловым человеком, не раз встречался с разного рода подвохами, и сейчас обдумывал ситуацию. Возможно, эта баба его просто дурачит… Но зачем это ей? Не рассчитывает же она, что он просто так и бесконтрольно доверит ей всю операцию. Например, он переведет деньги на счета фирмы-посредника, а та исчезнет до того, как эти деньги попадут на его, Керимова, счет.
   – Кто будет контролировать поступление денег на мои личные счета после того, как мы переведем их на счета посредников? – спросил он. – Потому что я должен быть уверен, что…
   – Ты займешься этим сам, я не стану вмешиваться. Два офиса фирм-посредников находятся в Воронеже, три в Пскове, один в Саратове и два в Волгограде. Пять зарегистрировано в Астрахани, мой человек в астраханском филиале банка имеет связи в мэрии и обеспечит тебе благоприятную обстановку. К концу мая, когда деньги Капри будут на счетах холдинга, все должно быть завершено одномоментно, и фирмы-посредники сразу ликвидированы. Сегодня же я передам тебе все документы, и мы подпишем договор купли-продажи моего пакета акций. Только сделать это нужно очень тихо, ты понимаешь.
   Но Керимов, все еще колеблясь, отвел глаза.
   – А американцы? Если люди этого Капри начнут во всем этом копаться…. Они ведь имеют право контроля. Там, вроде, главным назначили его сына, этого парня я купить не смогу.
   Лилиана слегка подняла бровь и усмехнулась.
   – С этой стороны нам опасность грозит меньше всего. Во-первых, все документы, которые мы представляем фонду, юридически обоснованны, а во-вторых…. Во-вторых, есть причина, по которой парнишка Дональд будет к нам лоялен, а возражать ему никто не посмеет. Что тебя еще тревожит, Руслан? Решайся, другого такого шанса у тебя уже не будет. Возможно даже, у тебя вообще больше не будет никаких шансов. Да? Или нет? Союзники?
   Она протянула ему руку и ждала ответа. Керимов смотрел на нее и думал:
   «Умна, а все же баба, что и говорить! Мужик ее бросил, так она на все готова, чтобы ему напакостить – даже акции свои продает, чтоб планы все его похерить. Что ж, грех не воспользоваться бабьей дуростью. А Гнат со своим папашей – еще те сволочи!».
   – Да, – хрипло произнес он, сжимая тонкие пальцы, и резким движением внезапно притянул ее к себе. – А хочешь, я сейчас заставлю тебя забыть эту сволочь Гната?
   Лиля улыбнулась и с вежливой улыбкой отстранилась.
   – В другой раз, – сказала она, высвобождая руку, – сегодня мне еще нужно много работать. Да и тебе тоже, раз мы играем в одной команде. Займемся делами, к шести подойдет нотариус, и я официально передам тебе свои акции. А завтра утром ты вылетишь в Астрахань – ты должен начинать знакомиться с людьми.
   До шести они работали – связывались с офисами производителей горно-добывающего оборудования, рассылали факсы и требования. После того, как нотариус заверил сделку купли-продажи акций, и Керимов стал владельцем контрольного пакета, он немного расслабился и уже почти полностью доверял Лилиане, хотя его немного задело то, что она отказалась скрепить их так внезапно возникшую дружбу близкими отношениями.
   «Ладно, пусть отпереживает из-за Гната, а там – посмотрим. Чтоб баба была до конца предана, нужно ее под себя подмять. Пусть посмотрит, что и я тоже не лыком шит и не хуже этого красавчика. Через пару-другую дней вернусь из Астрахани тогда уже…».
   В начале девятого Лиля проводила гостя до порога и еще раз дружески пожала ему руку. Потом приказала секретарше вызвать машину, спустилась вниз и сама села за руль, велев охранникам занять заднее сидение. Выехав за пределы окружной дороги, автомобиль понесся по Киевскому шоссе. Минут через двадцать, притормозив на светофоре, Лилиана внезапно повернулась к одному из своих секъюрити и распорядилась:
   – Позвони в Саларьево, предупреди, что я скоро буду.
   Свернув налево, она проехала развилку, потом повернула направо и вскоре остановилась у двухэтажного коттеджа. Один из охранников вышел из машины и позвонил в дверь, которая немедленно распахнулась, выпустив двоих мужчин. Один из них остался стоять на крыльце с охранником, другой подошел к автомобилю и, наклонившись к окну, доложил Лиле:
   – Все в порядке, мальчик в прекрасной форме, поужинал и сейчас смотрит телевизор.
   – Хорошо, пусть пока смотрит, – она выбралась из машины, тряхнула головой, поправив рукой волосы, и пошла в дом, на ходу приказав почтительно следовавшему за ней человеку: – Приготовьте кофе, я выпью в кабинете и отдохну, а через полчаса приведете его ко мне.
   Когда Мишу Кукуева ввели к ней в кабинет, на лице его был написан испуг. Широко распахнутыми глазами он озирался по сторонам, пока, наконец, не увидел сидящую в кресле женщину в облегающем фигуру блестящем кожаном костюме. Охранник вышел, оставив молодого человека стоять посреди комнаты. Лиля с ласковой улыбкой указала ему на стул подле себя.
   – В чем дело, Михаил, у вас такой испуганный вид – с вами здесь разве плохо обращались все это время?
   Он осторожно присел и, напряженно вытянув вперед шею, разглядывал Лилиану, которая смотрела на него в ожидании ответа.
   – Я… да нет, тут ребята нормальные, я и гуляю, и готовят вкусно. Просто… вы ведь тогда говорили, что поможете заграницу – куда-нибудь в Бразилию. А тут Москва рядом – сиди и жди, что они в любой момент достанут.
   Она весело рассмеялась.
   – Придет время, и вы поедете в вашу Бразилию. Кстати, почему вам так хочется именно туда – наверное, в последнее время смотрите много сериалов?
   Внезапно Мишей овладело бешенство, и, не в силах сдержать себя, он закричал:
   – А что еще в этой чертовой дыре делать? Я вам все рассказал, и вы за это обещали мне помочь уехать, а теперь я сижу здесь – целые дни одни и те же рожи, все компьютеры от сети отсоединены, только ящик и смотрю! Три месяца уже ни одной бабы не видел, скоро импотентом стану!
   Закинув голову назад, Лиля безудержно хохотала. Потом, немного успокоившись, нравоучительно заметила:
   – В вашем возрасте, Миша, воздержание неопасно, вы еще успеете свое наверстать. Я, конечно, могу помочь вашему горю и приказать доставить вам женщину, но… вы, наверное, сами понимаете, что посвящать еще кого-то в наши с вами дела небезопасно. А так – ради бога, хоть в Кремль на экскурсию вас отвезут. Могу вообще вас куда-нибудь отправить – в Москву, к вашей тете в Германию или домой в Воронеж.
   – Нет-нет, не надо, – от тона, каким это было сказано, Миша снова почувствовал страх, – вы правы, это опасно. Это я уже тут совсем с тоски спятил, вы тоже меня поймите. Только вы же говорили…
   – Я обещала помочь, но вы что – думаете, вас в Бразилии не отыщут? Да они вас даже на Северном полюсе найдут. К тому же, чтобы жить в Бразилии, нужны деньги, это вам не мыльная опера.
   – У меня кое-что есть, – хмуро буркнул он, но тут же пожалел о сказанном и опасливо покосился на собеседницу.
   – Знаю, – она равнодушно махнула рукой, – то, что вы еще не успели проиграть в карты и припрятали от Скуратти. Так этого вам в Бразилии и на неделю не хватит. К тому же, дорогой мой, помогать вам за ваши прекрасные глаза я не собираюсь – вы должны на меня поработать. Вы изучили то, что я вам оставила?
   – Ну… изучил. Так и что?
   – Так и то, что вы отчасти сами виноваты в своем нынешнем положении и в том, что вас отследили – не нужно было допускать столько ошибок.
   Миша снова взвился:
   – А я виноват? Этот программист, который вышел на мой след, конечно, крутой мужик, но восстановил он сожженный сервер, а что дальше? Не получи он информации из базы данных банка, так черта с два меня бы отследили! Я ж не думал, что его допустят копаться в базе – банк этот я и боком не трогал, чего ради они пустили посторонних в свою базу?
   – Ладно-ладно, раз вы разобрались в своих ошибках, то в следующий раз, надеюсь, их не повторите, – добродушно сказала Лилиана, откидываясь на спинку кресла. – Вы ведь очень толковый мальчик, и Скуратти прекрасно отзывался о ваших способностях.
   – В другой раз? – пролепетал он. – Какой другой раз?
   – В ближайшие месяцы вам предстоит выполнить кое-какую работу. Ту самую, в которой вы проявили столько изобретательности. Но не бойтесь, это будет намного легче, так как большую часть информации я вам предоставлю. Начнем уже сегодня – я понемногу начну посвящать вас во все нюансы, и мы обдумаем детали операции. На этот раз ошибок допускать вам будет нельзя.
   Миша почесал затылок и неожиданно ухмыльнулся.
   – Ничего себе! Я вас так вдохновил, что и вы решили увести бабки с чужих счетов?
   – Эмоциональная сторона вопроса вас не касается, – она чуть сощурила глаза, и лицо ее неожиданно стало холодным. – Коротко поясняю: вам нужно будет отследить перемещение средств с контролируемых мною счетов, держать под контролем их местонахождение и в нужный момент перекинуть в банк, где работает Скуратти. С ним есть договоренность, он поможет стереть информацию в базе, а после этого вы переправите деньги на те счета, которые я вам назову. Если все пройдет удачно, вы получите чек на два миллиона долларов, заграничный паспорт и билет на самолет до Бразилии. Пока вы будете на территории России, мои люди проследят за вашей безопасностью. Ясно? Или еще что-то нужно объяснять?
   – Да… нет, в общем-то, – он нервно вздрогнул, потом судорожно вздохнул. – Только… если вы контролируете счета и работаете в паре с этим Скуратти, то для чего такие сложности? Можно сразу переместить деньги.
   – Нельзя, – коротко отрезала Лилиана, – я не хочу, чтобы следы привели ко мне.
   – Понятно. Но хозяева счетов могут поднять скандал, когда обнаружат, что деньги исчезли. Они свяжут ниточки и заподозрят прежде всего вас. Конечно, они этих денег уже не найдут, но через вас могут выйти и на меня…
   – Не нервничайте и не дергайтесь так, – усмехнулась она. – Хозяин счетов слишком глуп, чтобы связывать ниточки, а скандал поднять в любом случае не сможет – эти деньги ему не принадлежат. Так что лично вам ничто не угрожает.
   – Как сказать, – проворчал Миша. – В прошлый раз я вроде тоже вышел на торговцев оружием и решил, что они не станут поднимать бучу из-за «грязных» денег, а оно вот как получилось – сижу здесь, как идиот, и боюсь нос высунуть. Ладно, выхода у меня нет, но только где гарантии, что вы сделаете, как говорите?
   – Гарантий, действительно, никаких, вы правы, – с усмешкой подтвердила Лилиана, – но и выхода у вас тоже нет, тут вы тоже правы. Так что придется вам рискнуть и поверить мне на слово. Когда я приеду в следующий раз, мы поговорим более конкретно.

   Она вернулась домой уже после полуночи и утром была разбужена Алиной – та с пылесосом в руках пришла убрать спальню хозяйки. Она растерянно попятилась, когда разбуженная ею Лиля села на кровати.
   – Ой, простите, пожалуйста, я не слышала, как вы ночью вернулись – думала, никого нет. Я потом уберу, извините, – она смотрела исподлобья, и во взгляде ее, несмотря на безукоризненно вежливый тон, читалась неприязнь.
   – Ничего, убирайте, – со вздохом произнесла Лилиана, спуская ноги с кровати, – я уже проснулась. Пойду в ванную.
   Стоя под струями душа, она слышала гудение пылесоса и думала об этом взгляде своей домработницы – удивительно неприятная женщина. Валентина Филева, мать Лилианы, всегда любила говорить, что нельзя держать в доме прислугу, которая ненавидит хозяев – это создает негативную ауру. И хотя поначалу, когда Филев удалил из дому всю русскую прислугу, она испытывала сложности при общении с персоналом, но потом была даже рада.
   – Российские служанки или хамки или интеллигентки, а это еще хуже, – сказала однажды дочери Валентина, – они всегда будут ненавидеть тех, кто богаче их, даже если сумеют это скрыть.
   Лилиана полагала, что мать права – эта Алина, бывшая учительница истории, конечно, бесится из-за того, что жизнь ее обломала и заставила прислуживать богатым. И не чувствует никакой благодарности за то, что ее вытащили из нищеты, платят долларами за ту грязь, которую она оставляет после каждой своей неумелой уборки, да еще кормят вместе с ее маленьким ублюдком. Предыдущие домработницы были без образования и выглядели более добродушными, хотя тоже были не ангелочки – так и норовили почесать своими злыми языками, за что их и послали подальше. Эту Алину тоже бы гнать отсюда поганой метлой, но нельзя – она дочь Таниной гувернантки, а та, похоже, нашла общий язык с Ильей.
   «Илья, милый, любимый, единственный, будь со мной, – Лилиана повторяла и повторяла мысленный призыв к мужу. – Пусть сейчас ты приходишь только к Тане, хоть и тайком, но в один прекрасный день вернешься ко мне. У тебя будут миллиарды. Миллиарды! Я все делаю для тебя, мой ненаглядный, мы будем вместе, как в тот день, когда мы поженились. На той фотографии, где мы в ЗАГСе, ты наклонился ко мне и целуешь меня…Я добилась этого, добьюсь и того, что ты вернешься».
   Ее начало трясти, и мысли в голове заплясали бешеным роем – так было всегда, когда она воображала себе возвращение мужа. Торопливо накинув халат, Лилиана вышла из душа и сказала уже почти закончившей уборку Алине:
   – Протрите, пожалуйста, альбомы – они заперты в этом шкафу, но тут щели, и они все равно пылятся. Вот ключ. Только не пылесосьте – их нужно протереть сухой тряпочкой.
   Она села перед зеркалом и начала накладывать на лицо крем, а Алина послушно достала три больших толстых альбома и начала протирать каждую страницу. Внезапно она застыла, разглядывая фотографию, на которой Лиля и Илья обменивались кольцами в ЗАГСе.
   – Это ваш муж? – невольно вырвалось у нее.
   Лиля удивленно повернула голову – они с Алиной никогда не разговаривали на темы, не связанные с уборкой квартиры. Тем не менее, она с улыбкой посмотрела на снимок, и взгляд ее засветился нежностью.
   – Да, это мой муж. Вы же его видели, когда он приходил к Тане. Не очень изменился, да? Он всегда был удивительно красив, мой Илья, а такие красивые люди мало меняются. Посмотрите, вот здесь он еще школьник, – она забыла о своем макияже и, взяв у Алины из рук альбом, переворачивала страницы, – а это он со своим дядей. Тоже красивый мужчина, правда? Депутат! Они с Ильюшей очень похожи, их даже всегда принимали за отца и сына. А это Илья уже взрослый с другом своего детства – они ездили в какой-то спортивный лагерь.
   – А… этот друг – кто он? – внезапно осипшим голосом спросила Алина.
   – Этот? Это Антон Муромцев. Он сейчас заведует моей клиникой. Очень талантливый врач, между прочим. Вам, кстати, не нужно обследоваться по женским делам? Я могла бы направить вас к нему.
   – Спасибо, – хмуро ответила Алина, с непонятным ожесточением проводя тряпкой по фотографии Муромцева, – мне частная клиника не по карману.
   – Да ну что вы, это не ваши проблемы – все мои сотрудницы пользуются услугами клиники, я это оплачиваю. Так что, если хотите, то в любой момент можете туда обратиться и сказать, что я вас направила.
   – Благодарю, я подумаю.
   Аккуратно уложив альбомы обратно в шкаф, Алина заперла дверцу, повесила ключ на гвоздик и вышла, волоча за собой пылесос. Лилиана отметила странное выражение на лице молодой женщины, но не придала этому значения – мало ли, что может твориться в голове такой неприятной особы. Осторожно стирая салфеткой остатки крема около глаз, она смотрела на свое отражение. Женщина в зеркале задумчиво улыбалась счастливой и нежной улыбкой, губы беззвучно шептали: «Илья, любимый».
   Разбуженные старыми фотографиями воспоминания почему-то поселили в душе Лилианы твердую уверенность, что муж к ней вернется и очень скоро.

Глава третья

   Шла сорок третья неделя беременности Кати Баженовой, но у нее даже не опустился живот. Антон не стал класть ее в стационар, но почти ежедневно привозил на мониторинг. Его тревожили результаты УЗИ, указывающие на некоторое сокращение количества околоплодных вод, хотя состояние ребенка было нормальным. Однажды, приехав вечером из клиники, он даже пригрозил:
   – Не родишь через неделю – буду вызывать искусственные роды. Лентяйка чертова, даже рожать ленится.
   Катя испуганно заныла:
   – Что ты, Антошенька, это же у меня семейное – мама Юльку в десять месяцев родила, я помню, как она подруге рассказывала. И со мной тоже переходила.
   Она была лохматая и кругленькая, как плюшевый мишка, поэтому Антон, взглянув на ее виноватое испуганное лицо, смягчился:
   – Ладно, не психуй, все будет нормально. Поужинала?
   – Ага. Едем к Ритке?
   – Идем пешком, – неумолимо ответил он, – бери зонт.
   – Ты меня за время беременности спринтером сделал, я в жизни столько не ходила.
   Тем не менее, со вздохом выглянув в окно, Катя пошла одеваться. На улице моросил мелкий дождик, но нужен был ураган, вырывающий с корнем деревья, чтобы брат, отменил их ежевечерний пеший моцион – Антон требовал, чтобы его беременная сестра проходила не менее пяти километров в день.
   До новой квартиры Карины и Ильи, где остановилась приехавшая в Москву Маргарита, было по подсчетам Антона два километра. Два туда, два обратно, один в течение дня по магазинам – вот и набежит. Гораздо сильнее его беспокоила Маргарита – она практически не выходила из дому, и спорить с ней было бесполезно.
   – Я хожу, сколько надо – по дому, по лоджии. Не надо спорить со мной, Антон, дорогой, я сама врач и прекрасно все понимаю. Если я поступаю так, а не иначе, то это значит, что у меня нет другого выхода.
   – Я не спорю, – угрюмо отвечал он, – я уже понял, что с тобой бесполезно о чем-то спорить, в чем-то тебя убеждать. Я знаю только одно: все эти месяцы я умирал от тревоги, не зная, как ты, и что с тобой. Я и сейчас ничего не знаю и ни в чем не уверен – что будет дальше со мной и с тобой, что будет с нашим ребенком. Ты не хочешь быть моей женой – наверное, я недостаточно хорош для такой женщины, как ты. И не надо мне рассказывать о каких-то загадочных угрозах – я уже давно сказал тебе, что ничего не боюсь. Но я постепенно начинаю терять терпение.
   Маргарита прижимала его руки к щекам, и взгляд ее зеленых глаз был так тосклив, что Антон терялся.
   – Антон, любимый, дорогой мой, давай подождем, пожалуйста! Хотя бы, пока родится ребенок, а там будем решать.
   – Ладно, как хочешь, – он не мог выдержать и сдавался, но не до конца, – однако ты должна рожать в клинике, твои идеи насчет того, чтобы рожать дома, просто абсурдны. Конечно, сейчас некоторые новомодные дамы рожают и дома, и в ванне, но это не твой случай – это первые роды, а тебе не двадцать лет. Осложнения, разрывы, инфекции. К тому же, к ним выезжают целые бригады врачей, а ты хочешь, чтобы я один принимал роды.
   Она рассмеялась, прижавшись к его плечу.
   – Вообрази, что мы с тобой на пустынном острове под пальмами. Не бойся, любимый, все будет хорошо. Анализы у меня хорошие, отеков нет, ребенок лежит правильно. И не бойся, я еще не такая старая.
   Антон со вздохом потер лоб и покачал головой.
   – Конечно, ты не старая, это я старик – ворчу, брюзжу. Ладно, как хочешь, но только договоримся так: если возникнут осложнения, то я тут же везу тебя в клинику.
   – Договорились.
   После споров они обычно долго сидели в комнате Маргариты, тесно прижавшись друг к другу. Однажды Катя, зайдя без стука и увидев странные выражения их лиц, смутилась и попятилась, бормоча извинения. Брат и Рита, казалось, даже не заметили ее появления, но по дороге домой она осторожно спросила:
   – Как вы с Риткой решили? Когда поженитесь?
   – Не знаю, – голос его звучал именно так, как говорят с человеком, который лезет не в свое дело, но Катя набралась смелости и продолжила расспросы:
   – Но ведь как же иначе? Неужели она уедет и заберет маленького? Почему, братик, ведь вы же любите друг друга, я вижу. Ритка всегда была сумасшедшая, не позволяй ей все разрушить, стой на своем.
   – Катя, – измученным голосом произнес он, – хватит болтать, еще и ты будешь тянуть из меня жилы.
   – Ладно, – она послушно замолчала, но, пройдя несколько шагов, все же не удержалась: – Карина тоже очень переживает из-за вас. Знаешь, какой скандал был, когда они покупали эту квартиру?
   – Скандал? – Антон недоуменно поднял брови. – Я не знал. Почему вдруг скандал – квартира вполне нормальная?
   – Ритка сразу после Нового года позвонила и просила Карину купить четырехкомнатную квартиру в этом районе на имя Жоржика. Она ведь постоянно переводит Каринке деньги, но та их не берет – Илья, понимаешь, гордый и не разрешает. Как же это так, он что, сам свою семью не прокормит и не обеспечит?! Когда ему Каринка сказала про квартиру, он опять полез в трубу – своему сыну он купит жилье сам, но немного попозже.
   Антон пожал плечами и заметил:
   – Естественно, что он хотел подождать – Карине скоро должны делать операцию заграницей, и неизвестно, во сколько это обойдется.
   – Ритка уже сказала, что сама оплатит операцию, но это тоже ниже его достоинства. Квартиру купить – ему тоже не по нраву, – Катя презрительно сморщила нос. – Ну, мужики! Это ведь родная сестра!
   – Он слишком много пережил с Лилианой, когда его принижали, покупали и принуждали, человек забывает все, кроме чувства унижения.
   – Каринка тоже думает примерно так, поэтому она сначала хотела отказаться, но потом подумала… Понимаешь, она решила, что Ритка хочет квартиру в этом районе из-за тебя – рядом твоя клиника, я тоже близко живу, а ты ведь должен постоянно за мной присматривать. Ты ведь сам рассказал Илье, что мы с тобой брат и сестра, и они с Кариной очень близко все приняли к сердцу. Особенно то, что папа перед смертью просил тебя обо мне позаботиться.
   – Конечно, ты же у нас грудничок, – проворчал Антон, тронутый словами сестры, и поправил ей капюшон.
   – Она все же уговорила Илью – у них чуть ли не до разрыва дошло дело, но Каринка настояла на своем. Ну, и не так уж плохо получилось – Илье есть, где по ночам на компьютере работать, он же «сова». Два туалета, балкон, лоджия, потолки высокие, воздуха много, а в старой квартире Каринка постоянно задыхалась. И по ночам ей нужно высыпаться, а теперь няня может с Жоржиком ночевать в отдельной комнате. Главное, что комната для гостей есть – Ритка приехала и спокойно живет, никого не стесняет.
   Она еще говорила, но Муромцев, занятый своими мыслями, уже не слушал. Он думал о странной рыжеволосой женщине – такой страстной, гордой и нежной. Она любит его, носит его ребенка, но что и почему мешает им быть вместе? Что за загадочная у нее работа, чем она занимается? Непонятные объяснения урывками, вечная таинственность.
   – Рита никогда не говорила тебе о своей работе? – внезапно спросил он у сестры, бесцеремонно прервав на полуслове ее описание новой квартиры Карины.
   Катя запнулась, но не обиделась.
   – Нет, – мягко ответила она, – Ритка не такой человек, чтобы попусту болтать. Она много лет работала с папой, но мы знали, что их институт засекречен, и никто никогда ни о чем не спрашивал – даже мама. Но тогда мы чувствовали, что они горят, живут работой, а теперь она какая-то… какая-то надломленная. Я знаю, что ей платят большие деньги, но знаю также, что это для нее не имеет особого значения. Возможно, она сама тебе все скажет – ведь должны же вы будете решить, как жить дальше. Когда родится ваш ребенок.
   – Да, когда родится, – глухо сказал Антон.

   Ребенок родился теплой апрельской ночью. Весь предыдущий день стояла небывало жаркая и душная для апреля погода, и после полуночи Илья, сев работать за компьютер, распахнул настежь все окна. Он слышал шаги Маргариты за стеной – ее комната примыкала к его кабинету, – но не обращал внимания, потому что она часто бродила по ночам и засыпала лишь под утро. Карина по этому поводу сначала пыталась спорить с сестрой, доказывая, что такой режим вреден для ребенка, но потом махнула рукой – Рита отсыпалась днем, и утверждала, что ее организм требует именно такого режима.
   На какой-то миг Илье послышался слабый стон, но с улицы долетали смех и повизгивания девчат, обнимавшихся с парнями, поэтому звук вполне мог донестись оттуда. Дожидаясь, пока стихнет шум машин и голоса припозднившейся молодежи, он вспоминал утренний разговор с Лилей.

   … Она сообщила, что несколько фирм только что отказались от покупки антивирусных программ и расторгли контракты. Причина – рекламации, присланные хозяевами трех серверов, на которых стояли аналогичные защитные программы. Все они оказались полностью заблокированы и даже не включились. Вирус проник на серверы и почти полностью уничтожил всю информацию.
   – Из-за расторжения контрактов фирма теряет огромные деньги, – сказала Лилиана, и в голосе ее даже звучало сочувствие, – не говоря уж о компенсации, которую придется выплатить потерпевшим клиентам. Надеюсь, что дело не дойдет до суда, и мы договоримся полюбовно. Как вообще программы могли оказаться заблокированы, Илюша?
   – Не знаю, – растерянно ответил он, – при их установке мы несколько раз проводили пробный запуск модельного вируса, и он каждый раз сам запускал программу. Даже пользователь программы не сможет самостоятельно ее заблокировать – коды блокировки хранятся у нас на фирме и строго засекречены. Они могут быть использованы, если мы получим информацию, что кто-то использует нелицензионную копию программы.
   – Кто имеет допуск к этой секретной информации?
   – Я, ты, Александр Иннокентьевич. Конечно, информацию при необходимости может получить сотрудник любого филиала фирмы, но только поставив меня в известность и получив санкцию. Никому из них я за последний год подобной санкции не давал.
   – А несанкционированное использование информации?
   – Не знаю. Все наши сотрудники проверены, мы работаем вместе не первый год. Если кого-то из них и купили, то должны были заплатить солидную сумму. Зачем хулиганам, запускающим вирусы, платить такие деньги за нашу частную секретную информацию? Если только это не простые хулиганы – если им целенаправленно нужно было «сжечь» вирусом именно эти сервисы.
   Лилиана тяжело вздохнула.
   – Н-да, непонятная история, мне очень жаль. Разумеется, материнская фирма постарается не допустить скандала, но о прибыли российскому филиалу, я думаю, придется на время забыть – мне только что сообщили об этом из нашего банка в Швейцарии. Поставь в известность своих сотрудников, что отныне они смогут рассчитывать лишь на зарплату от двухсот до четырехсот долларов, поэтому кто-то, возможно, решит сменить место работы.
   Илья похолодел – распустить сотрудников означало фактически ликвидировать фирму. Он спросил нарочито безразличным голосом:
   – Ты, надеюсь, понимаешь, что вы делаете? Наша фирма всегда выполняла самые сложные и оригинальные заказы, приносила самую большую долю прибыли.
   – Не фирма, а ты, мой дорогой, – твоя светлая голова. Но ты зря меня обвиняешь, от меня тут ничего не зависит, делами распоряжается папа. Не волнуйся, лично ты без работы не останешься, я об этом позабочусь.
   – Спасибо, конечно, но меня больше тревожат мои люди. Я даже готов продать часть своих акций холдинга, чтобы оплатить их работу. Могу я это сделать?
   Лиля рассмеялась:
   – Акции холдинга? Ты следишь за курсом, мой милый? Вот уже неделю, как они начали стремительно падать в цене. Возможно, на биржу просочились слухи, что я подала в отставку.
   Илья онемел:
   – Ты…что?
   – Да, милый, я продала свой пакет акций одному из директоров и неделю назад обратилась в совет директоров с просьбой освободить меня от обязанностей президента холдинга. Тридцатого мая в Москве состоится собрание акционеров – директора примут мой отчет о состоянии дел и выберут нового президента.
   – Александр Иннокентьевич об этом знает?
   – Папа оставил все на мое личное усмотрение, сказал, что ему хватит своих дел – и т. д., и т. п., – все равно, мол, когда-нибудь все, что он имеет, станет моим. Ты ведь знаешь – обычная музыка, которую он заводит, когда обижается. Выдал мне доверенность на проведение абсолютно всех юридических операций и заявил, что дальнейшее зависит только от моего благоразумия, а он не хочет иметь со мной никаких дел. Конечно, я понимаю, что они с мамой были не в себе, когда я увозила Таню, но ведь наша дочь имеет право постоянно видеть своих родителей, общаться с ними, разве нет?
   Последние слова она произнесла многозначительным тоном, на который Илья никак не отреагировал, а лишь сухо ответил:
   – Не знаю, тебе виднее. Почему ты не предупредила меня, что продаешь акции?
   – Милый, я просто забыла – ведь у тебя их совсем немного. К тому же, у меня возникло столько проблем – я еще и за свои-то не получила денег, а только долговое обязательство. Поэтому я сейчас и не могу ничем помочь нашим программистам. Ты, наверное, не поверишь, но я нищая….

   Разумеется, Илья этому не поверил, но теперь, сидя ночью перед компьютером и в сотый раз проверяя надежность блокирующей системы, он все сильнее осознавал сложность своего положения. Раз коды блокировки попали в чужие руки, то скоро могут прийти рекламации от других пользователей, купивших их программы. Это означает, что в ближайшее время он не сможет оплатить операцию Карины, но ждать нельзя – болезнь прогрессирует быстрее, чем вначале предполагали врачи. В последний месяц ей стало трудно даже выходить на улицу, она постоянно задыхается и живет на одних лекарствах, но и они скоро перестанут помогать. Уже есть договоренность с кардиологической клиникой в Париже, но теперь… теперь придется просить деньги у Маргариты. Впрочем, она с самого начала заявила, что оплатит операцию, но тогда он, Илья, пришел в негодование – неужели же ему всю жизнь находиться на содержании у женщин! Теперь, видно, придется спрятать самолюбие в башмак.
   Закрыв воспаленные глаза и прикрыв их ладонями, он откинулся назад и внезапно услышал тихий голос за спиной:
   – Илья!
   Бесшумно вошедшая Маргарита стояла, держась руками за живот, и лицо ее было искажено болью. Сразу позабыв обо всем, Илья испуганно вскочил на ноги:
   – Ритка, что с тобой? Тебе плохо? – он растерянно заметался по комнате, но она, не повышая голоса, приказала:
   – Не шуми, ты испугаешь Карину. Позвони Антону, пусть приедет. Скажи, что у меня начались роды, и все идет нормально, а я пойду прилечь.
   Илья вдруг забыл, где находится телефон, а когда вспомнил, то так рванул трубку, что оборвал провод и, в конце концов, дозвонился до Муромцева по мобильному.
   Антон приехал минут через двадцать, привез специальный большой чемодан с инструментами и медикаментами. Илье, который с отвисшей челюстью открыл ему дверь, он велел:
   – Закрой рот!
   – Понял, – ответил Илья, послушно закрыл рот, потом проглотил слюну и с завистью добавил: – Мне бы твое спокойствие!
   – Я буду волноваться потом, а сейчас я тебе скажу, что делать и что принести, но не вздумай вертеться у меня под ногами и вопить, а то дам по шее. Потом сядешь под дверью и сиди – мне может что-нибудь еще понадобиться.
   Илья послушно выполнил все распоряжения друга и сел в прихожей, сложив руки на коленях, как школьник. Из комнаты до него доносились голоса Антона и Маргариты:
   – Идет правильно, дыши глубже.
   – Дышу. Не волнуйся, Антон, все хорошо. Говори со мной.
   – Больно? Я введу обезболивающее, – голос Антона впервые дрогнул, но Маргарита возразила:
   – Нет, не надо. Скоро начнутся потуги, я уже чувствую.
   – Головка…
   Крохотный мальчик с рыжим пушком на макушке и глазами Антона закричал так громко, что Карина у себя в комнате проснулась и сначала спросонья решила, что это плачет Жоржик. Илья перехватил ее по дороге, не впустив в комнату сестры:
   – Входить не велено, если что будет нужно, то Антон скажет.
   Они ждали, пока Муромцев их не позвал:
   – Входите уж, полюбуйтесь на племянника.
   Аккуратно обтертый, плотно завернутый в пеленку мальчик лежал на столе и шевелил головкой. Маргарита вытянулась на кровати, глаза ее были закрыты. Карина упала на колени, уткнулась лицом в подушку сестры и заплакала.
   – Не надо, не волнуйся, – ровным голосом произнесла та, не открывая глаз, – все хорошо. Помогите лучше Антону тут все убрать.
   Часов в десять утра пришла встревоженная Катя, и у лифта встретила няню и Жоржика в коляске. Няня с вечера до утра спокойно проспала рядом со своим питомцем, в девять накормила его кашей и теперь везла на прогулку. Она ничего не знала о том, что произошло ночью, и на расспросы Кати лишь недоуменно пожала плечами.
   Открывший сестре Антон приложил палец к губам – Карина, утомленная всем пережитым, под утро заснула в своей комнате. Илья, тихо ступая, вышел в прихожую и, широко зевнув, поспешно прикрыл рот.
   – С племянником тебя и нас, – шепотом сказал он Кате.
   У той округлились глаза, и она немедленно рванулась в комнату Маргариты. Антон слегка придержал ее, предупредив:
   – Тихо, не шуми.
   Новорожденный мальчик, лежа рядом с матерью на широкой постели, время от времени попискивал, разевал ротик. Маргарита спала, чуть отвернув от него голову, и лицо ее было очень бледным.
   – Как она? – испуганно прошептала Катя, стоя на пороге и не решаясь войти.
   – Все нормально, можешь посидеть рядом, может, у тебя тоже аппетит разыграется, и ты решишься, наконец, родить, – Антон внимательно оглядел сестру. – Кстати, у тебя живот начал-таки опускаться.
   – Это плохо?
   – Это хорошо, это значит, что скоро родишь.
   Они еще стояли в дверях комнаты, когда Илья, торопливо дожевывая бутерброд, вышел из кухни и взял с вешалки свой пиджак.
   – Ребята, мне нужно съездить на работу, вы тут без меня справитесь?
   – Вот уж без тебя-то мы точно справимся, – хмыкнул Антон. – Я, кстати, тоже должен съездить на часок в клинику – забрал у них обоих кровь, хочу сделать экспресс-анализ и кое-что привезти. Хотел подождать, пока Карина проснется, но раз Катька здесь, то пусть с ними посидит.
   – Я посижу, но только вдруг что-нибудь? – она опасливо покосилась на вертевшего головкой малыша. – Он же такой махонький!
   – Если что-нибудь, то разбудишь его маму – она врач, как никак. Только думаю, ничего не случится, и привыкай – у тебя скоро свой будет. Зря не буди, пусть она поспит, – он бережно усадил сестру в кресло и, собрав свой чемоданчик, вышел из комнаты.
   Когда из прихожей донесся тихий стук захлопнувшейся двери, Маргарита внезапно открыла глаза и посмотрела на Катю.
   – Я не сплю, Катя.
   – Ритка! Поздравляю, моя хорошая, я так рада!
   Катя поднесла к губам лежавшую на одеяле руку Риты и поцеловала.
   – Спасибо. Как ты себя чувствуешь?
   – Нормально. Антон сейчас сказал, что живот опустился.
   – Что ж, значит скоро, – она судорожно вздохнула, не поворачиваясь к ребенку, протянула руку и дотронулась до его макушки. – Видишь, какой у тебя племянник?
   – Как ты его назовешь, уже придумала имя?
   – Какая разница? – Маргарита равнодушно пожала плечами, и Катя вдруг решилась:
   – Знаешь, много лет назад я все уговаривала Антона, чтобы он поскорее женился, и даже придумала имя его сыну. Он только отшучивался – тогда ведь он и не собирался жениться, и не думал об этом, – она запнулась и умолкла, а Маргарита с прежним безразличием сказала:
   – Пусть будет, как решит Антон.
   – Мы с ним уже решили, что… конечно, если ты согласна, то… назвать его Максимом.
   Лицо Маргариты впервые дрогнуло, и она судорожно вздохнула.
   – Пусть будет Максим, мне все равно.
   – Тебе не может быть все равно – вы же вместе будете его растить.
   – Вряд ли. Думаю, что я скоро уеду.
   Катя укоризненно покачала головой.
   – Ритка, не мучай моего брата, пожалуйста! Он никогда и никого не любил, кроме тебя, он страдает, я же вижу, что на нем лица нет. Почему, объясни мне, ты его отталкиваешь? Лучше него, благородней его я не встречала человека.
   – Я знаю, Катя, я тоже безумно его люблю, но… но именно поэтому нам нельзя быть вместе. Прости меня.
   С улицы донесся громкий гудок автомобиля, и обе женщины, вздрогнули от неожиданности. Катя запнулась, забыв, что хотела сказать.
   – Он не испугается? – спросила она, кивнув на ребенка.
   – Нет, – Рита отрицательно качнула головой. – Карину только бы не разбудили – она до утра не спала.

   Гудок Карину все же разбудил. Сонно оглядевшись, она внезапно вспомнила о том, что произошло ночью, торопливо поднялась и, на ходу завязывая халат, направилась в комнату сестры. Уже подходя к двери, услышала голос Кати и замедлила шаг.
   – Так ты скажи, ты хочешь уехать и забрать маленького? Почему? Антон этого не переживет! За что?
   – Успокойся, Катя, я уеду, но ребенок останется здесь, я не могу взять его с собой.
   Голос Риты был спокоен, тон почти равнодушен. Карина, застыв на месте, прислонилась к дверной притолоке, и теперь до нее долетало каждое слово.
   – Ты совсем с ума сошла, Ритка? – расстроено говорила Катя. – Я знаю, что ты все всегда переворачиваешь с ног на голову, но не до такой же степени! Нельзя же всегда, извини, заниматься дурью и губить свою собственную жизнь и жизнь других! Зачем ты все это делаешь? Папа много раз объяснял мне, что ты талантлива, не от мира сего, вся в хирургии, и все твои странности от этого большого таланта. Но ведь и талантливые люди имеют право на счастье.
   – Преступники не имеют, – резко ответила Маргарита, – а я преступница.
   Катя тяжело вздохнула.
   – Ой, Ритка, опять твои невероятные фантазии, как ребенок, право. Папа всегда говорил, что ты не умеешь адекватно оценивать действительность. Я подозреваю, что в твоей работе случались неудачи, и ты, как хирург, приняла их слишком близко к сердцу. Дорогая моя, от этого никто не застрахован, ты не убила, не украла, не ограбила банк. Очнись и перестань себя накручивать. Ты живешь в реальном мире, и не измышляй то, чего нет.
   Она замолчала, потому что ребенок в эту минуту закряхтел, и его красное сморщенное личико задвигалось. Маргарита мельком взглянула на сына и протянула руку, словно хотела до него дотронуться, но тут же отдернула ее прочь. Мальчик, поворочав рыженькой головкой, вновь затих и крепко спал, причмокивая пухлыми губками. Его мать отвернулась и посмотрела на Катю своими огромными зелеными глазами, вокруг которых легли черные круги.
   – Ты помнишь, Катя, когда в открытой печати появились последние публикации твоего отца? – спросила она.
   Ее собеседница отрицательно и с некоторым недоумением качнула головой.
   – Нет. Ритка, родная, причем сейчас тут это?
   Ровным голосом Маргарита продолжала:
   – Это был восемьдесят третий год, мы выступали на международной конференции нейрохирургов и доложили о результатах последних своих операций. Госбезопасность тогда обратила внимание на нашу работу, поскольку Максим Евгеньевич указывал на изменения личности, которые возникали после подобной операции на мозге. Все, связанное с изменениями человеческой психики, в то время бралось под контроль КГБ, на эти работы выделялись огромные средства. Твоему отцу дали целый институт, разрешили самому набрать штат сотрудников. Зарплаты у нас были огромные, мне даже, ты помнишь, дали комнату в общежитии – это при тех-то ограничениях с пропиской в Ленинграде! Естественно, мы все давали подписку о неразглашении и не могли публиковать полученные результаты нигде, кроме как в отчетах для служебного пользования. Тем не менее, в нашем распоряжении было новейшее медицинское оборудование, самые лучшие медикаменты, а для опытов нам закупали любых экзотических животных – от крыс редких пород до приматов. Мы также оперировали – тяжелые случаи злокачественной шизофрении, когда шанс на выздоровление был равен нулю. Обычно после операции наступало улучшение, во многих случаях пациент выглядел совершенно здоровым и мог вести нормальную жизнь. Разумеется, подобное психохирургическое вмешательство применялось лишь в стопроцентно неизлечимых случаях, поскольку оно полностью меняло личность больного и в достаточной степени травмировало мозг – за шесть лет мы прооперировали в общей сложности около пятидесяти человек, часть операций окончилась неудачей. Разумеется, этого было недостаточно для того, чтобы сделать какие-то обобщающие выводы.
   – Ритка, – не выдержав, прервала ее Катя, – я помню это время – папа иногда сутками засиживался на работе, весь прямо горел. Мы тогда ничего не знали, ты мне можешь рассказывать и рассказывать – я готова слушать до бесконечности. Но сейчас решается судьба моего брата, твоя судьба, судьба Максимки. Пожалуйста, давай….
   – Не перебивай, Катя, дай договорить! Итак, в восемьдесят девятом нашу тему закрыли, институт разогнали. Ты ведь помнишь то время – перестройка, свобода слова. Правозащитники вдруг вытащили на свет, что наши работы связаны с влиянием на психику человека. Какие-то международные организации потребовали прикрыть наш институт, и этот придурок Горбачев пошел у них на поводу. Максим Евгеньевич бился, пытался доказать, что направление института связано с психиатрией, но ему заявили, что наша статистика излечения больных недостаточна, – голос Маргариты стал резким, полным горечи и злобы, с губ сорвался едкий смешок: – Ха! Зато теперь у меня статистики через край! За последние годы я прооперировала сотни людей – здоровых, а не больных.
   – Что? – Катя стиснула руками свой живот и откинулась назад. – Я… я не понимаю.
   Маргарита смеялась – беззвучно, одними губами – и говорила почти весело:
   – А что тут не понимать? Я работаю на практичных людей. Макаки, крысы – все это дорого и сложно. Человеческий материал самый дешевый, люди у нас кругом и на каждом шагу – лишние, никому не нужные. К моим услугам самые последние достижения биохимиков и электронщиков, я постоянно совершенствуюсь! Даже твой отец был бы поражен, увидев то, чего я достигла.
   – Я все еще не понимаю, – в дрожащем голосе Кати звучала растерянность, – что ты делаешь и чем занимаешься. Прости, я тупая, до меня долго доходит.
   – Я же говорю, что я совершенствуюсь. После операций, которые я провожу, личность пациента практически не меняется, и лишь одна маленькая особенность: если от него потребуют выполнить определенную работу, то он ее непременно выполнит, но не как робот, а на самом высоком уровне. Крохотный контур внутри мозга в нужный момент превратит его – не скажу в раба, а скорее в идейного сторонника. Жена сочтет своим долгом похитить у мужа секретные документы, свидетель солжет в суде и сочтет это святой обязанностью, а пилот направит свой самолет на жилые кварталы, и страх его не остановит. Потому что после операции пациенты утрачивают инстинкт самосохранения.
   – Ты шутишь, Ритка? – Катя с трудом проглотила застрявший в горле ком. – Зачем и кому это надо? Или ты решила начать сочинять фантастику?
   – Бог мой, кому надо! Да многим это надо! Другое дело, что не у всех это может получиться, поэтому организацию подобной работы лучше доверять профессионалам. Те люди, на которых я работаю, именно такие профессионалы – они выполняют заказы. От правительств, от политических партий, от частных лиц. Своего рода монополия. Они сами все планируют и организуют, клиенту остается лишь высказать свое пожелание и заплатить деньги, наивные детективы будут удивляться, почему столь несвязанные между собой преступления имеют столь похожий почерк.
   – Хорошо, ладно, пусть детективы детективами, но при чем тут ты? Я не понимаю тебя, Ритка, какие заказы? Какие профессионалы? Ты можешь говорить серьезно?
   Маргарита устало закрыла глаза.
   – Я говорю серьезно, Катя, – ровным голосом сказала она, – человеческий материал действительно самый дешевый в мире. Похитить информацию или подготовить ликвидацию какого-либо лидера – сложная и дорогостоящая работа. Но если секретарь, которому безусловно доверяют, согласится стать нашим союзником, а любовница этого лидера внезапно направит машину, в которой они оба едут, в пропасть… Для этого надо всего лишь, чтобы они попали в руки ко мне или к моим коллегам и перенесли небольшую операцию на миндалевидном комплексе. Это очень легкая и быстрая операция, она занимает от пяти до десяти минут, зонд вводится в мозг через носовое отверстие под местной анестезией, и пациент предполагает, что ему проводят обычное обследование носоглотки. Небольшое головокружение и легкая тошнота быстро исчезают. Впоследствии, если все было сделано правильно, ни оперированный человек, ни его близкие даже не подозревают об изменениях в его мозгу – они проявятся лишь в нужный момент. Самое сложное тут, пожалуй, уговорить человека, чтобы он согласился приехать к нам. Но для этого в организации работает целая сеть специально обученных агентов. Ты мне все еще не веришь?
   И то, как спокойно говорила Маргарита, внезапно заставило Катю окончательно ей поверить.
   – И много? – она с трудом выдавливала из себя слова, стараясь привести в порядок метавшиеся мысли. – И много вас таких… специалистов?
   – Не очень, – бесстрастно ответила ее собеседница. – Работа психохирурга или нейрохирурга доступна не каждому, это дар, с которым нужно родиться. Не хвастаясь, скажу, что самую тонкую и ответственную работу поручают лично мне, но у нас есть еще несколько достаточно опытных нейрохирургов. Если же нужно что-то примитивное – например, чтобы человек, обмотанный взрывчаткой, вошел в кинотеатр и нажал на кнопку детонатора, то для этого есть другие филиалы, мы этим не занимаемся. Те хирурги не столь квалифицированны, как мы, во время операции они могут сильно повредить мозг, но ведь от их пациента в дальнейшем особо тонких действий и не потребуется.
   – Перестань! – закричала Катя, закрыв лицо руками. – Перестань, я не хочу слушать! Пусть они, пусть, но ты… Ты – самая талантливая ученица моего отца, его гордость. Мне иногда казалось, что он к нам, своим детям, никогда не относился так трепетно, как к тебе. Почему ты связалась с этими людьми?
   Маргарита устало вздохнула.
   – Им с самого начала было все известно о наших работах в институте – и это несмотря на тот режим строгой секретности, в котором мы провели все эти годы! Сначала они планировали договориться с Максимом Евгеньевичем, но он уже был тяжело болен, и они вышли на меня. Я подписала контракт, начала работать в одной из их лабораторий, но в то время и речи не было о каких-либо экспериментах над человеком.
   – Но как? Что заставило тебя согласиться?
   Рита молчала какое-то время, потом глухо ответила:
   – Ненависть. Ты не знаешь, что я видела, не сможешь понять. Когда на твоих глазах убивают и заживо жгут людей, жизнь человеческая теряет свое значение. Те, кто это делал, в моих глазах не были людьми, и я… Потом, я поняла, что главное – начать. Это так же, как убить – в слепой ярости лишаешь кого-то жизни, а потом понимаешь, что все не так уж сложно. Тем более, что я никого не убиваю – мои пациенты живы и здоровы, а что дальше…
   Она равнодушно пожала плечами, и от этого простого жеста, Катя вдруг вскипела:
   – Ты должна это прекратить, слышишь? Откажись, разорви с ними всякие контракты. Ты талантлива, ты ученица моего отца. Если ты не найдешь работу в России, то тебя с радостью возьмет на работу любая зарубежная клиника – сейчас ведь не восемьдесят девятый год.
   – Дура! – гневно, но тихо ответила Маргарита. – Ты просто дура, Катька. У меня, наверное, мозги поехали после родов, или ты меня так достала, что я рассказала тебе все это! Ни Антону, ни Карине – не вздумай никому из них ляпнуть о том, что я сейчас тебе сдуру выложила! Помни, что не только ты, но и любой другой человек, который узнает, будет в смертельной опасности. В смертельной!
   Катя оробела от яростного взгляда зеленых глаз.
   – Нет, я никому, – испуганно пролепетала она, – но ведь ты не можешь вечно с этими людьми… Ты же сама понимаешь…
   – Неужели ты думаешь, что эти люди меня когда-нибудь выпустят? – губы Маргариты горько искривились. – Я пыталась, хотела – этой осенью, после того, как я встретила твоего брата и поняла, что жду ребенка. Я хотела порвать с ними, когда на моих глазах разбился самолет – его пилотировал летчик, которому я сделала операцию, и эта авария была сознательно спланирована. В рекламных целях – продемонстрировать заказчику наши возможности.
   – Боже мой, Ритка…
   – Я хотела, и мне было плевать на то, что будет со мной, но мне откровенно объяснили, что моя сестра была и остается заложницей всех моих действий. Поэтому я скрываю ото всех наши отношения с Антоном, скрываю рождение сына – не хочу давать им еще и других заложников.
   – И ты будешь продолжать? – еле слышно пролепетала Катя.
   – Придется – пока я жива. Но даже и моя смерть ничего не решит – те, кто работал под моим руководством в последние годы, достаточно хорошо переняли мой опыт. Конечно, они оперируют не столь искусно, как я…
   – Да, конечно, даже тут ты не можешь не похвалиться, – всхлипнув, Катя вытерла слезы со щеки ладонью. – Папа, я помню, часто говорил, что в тебе достаточно таланта и честолюбия, чтобы обо всем в жизни позабыть и посвятить себя любимому делу. Бедный папа, сколько надежд он на тебя всегда возлагал, сколько говорил об этой твоей искре божьей! Помню, какой серенькой мышкой я себя всегда чувствовала, когда он говорил о тебе! Бедный, какое счастье, что он умер и не узнал, чем ты сейчас занимаешься!
   – Он знал, – закрыв глаза, сказала Маргарита, – я все сказала ему, когда приезжала к вам перед его смертью, помнишь? Я тогда была вне себя, я ненавидела все человечество, а он… Что он сказал тебе обо мне, когда я ушла?
   Лицо Кати окаменело, она сцепила пальцы рук и прижала их к груди, словно пытаясь сдержать рвущуюся наружу боль.
   – Папа ничего мне не сказал, – холодно ответила она, – он уже не мог ничего сказать, потому что… умирал, когда я вошла к нему. Последние слова его были: «душа есть». Теперь я понимаю – это было обращено к тебе. Последние минуты его жизни были отданы тебе, а не мне, понимаешь ли ты это? Я с этим уже смирилась, но ты права – ты не сможешь быть ни женой, ни матерью, я не отдам тебе ни брата, ни племянника, слышишь?
   Рита приподнялась на локте, и глаза ее гневно сверкнули.
   – Как это ты можешь мне что-то отдать или не отдать? Тем более, моего сына! Ты слишком уж много на себя берешь! – впрочем, она тут же успокоилась, снова легла на спину и закрыла глаза.
   Ребенок внезапно заплакал, но Катя, поднявшись с непривычной для ее округлившейся фигурки быстротой, схватила Маргариту за руку.
   – Не трогай его, не прикасайся к нему! – внезапно она почувствовала резкую боль внутри и схватилась за живот, но продолжала говорить: – Уезжай, катись к черту! Я заберу Максимку, он будет моим и только моим, ясно?
   Две или три секунды обе женщины с вызовом смотрели друг на друга и вдруг одновременно вздрогнули, услышав, как Карина открыла дверь и встала на пороге.
   – Я все слышала, – тихо и очень просто сказала она, но тут же повернула голову, услышав негромкую трель дверного звонка в прихожей. – Это Антон вернулся, я открою. Не надо ему… говорить.
   Когда Муромцев вошел в комнату, Рита лежала, обессилено откинувшись назад и закрыв глаза. Катя стояла посреди комнаты с испуганно округлившимися глазами, чувствуя, что по ногам стекает какая-то жидкость.
   – Ой, у меня… что-то течет! – она недоуменно и с некоторым смущением посмотрела на мокрую юбку.
   – Черт, да у тебя воды отходят, надо в клинику, собирайся, – Антон торопливо подошел к сестре и взял ее за локоть, но Катя с внезапно исказившимся лицом дернулась в сторону.
   – Подожди, Антоша, подожди – мы должны взять с собой маленького, потому что Рита уедет, и он теперь будет всегда со мной.
   – Не пори чушь, – раздраженно произнес ее брат, – мы с Ритой все решим сами, а сейчас пошустри, а то родишь в машине.
   – Катя права, – в упор глядя на сестру, неожиданно сказала стоявшая на пороге Карина, на миг прижав руку к груди, где в последние месяцы поселилась и никак не хотела уходить сжимавшая сердце тупая боль, – так будет лучше. К тому же, в клинике ребенок будет под наблюдением педиатра. Сделай, Антон, как говорит Катя, а там будет видно. Давай, я соберу его и помогу вам спуститься к машине. Да, Рита?
   Маргарита не ответила. Карина быстро расстелила на столе маленькое одеяльце, положила поверх чистую пеленку и, взяв с кровати сестры мальчика, начала его аккуратно заворачивать. Смуглое лицо молодой женщины было неподвижно, длинные ресницы опущены, губы крепко сжаты. Антон, поддерживая Катю, растерянно посмотрел на помертвевшее лицо Маргариты. Та сделала было движение в сторону сестры и ребенка, потом, отвернулась и еле заметно кивнула.
   – Хорошо, пусть будет так.

Глава четвертая

   Ведя машину, Антон прижимал к уху трубку сотового телефона и отдавал распоряжения:
   – Сейчас я подъеду, носилки для роженицы к моей машине. Педиатр пусть подойдет осмотреть новорожденного. Подготовить родильное отделение, я сам приму роды.
   Его подчиненные действовали, как всегда, очень четко и слаженно, только молодой дежурный врач растерянно спросил:
   – Я не понял, Антон Максимович, это двойня?
   Через четыре часа все закончилось, измученную Катю отвезли в палату. Она крепко спала – у нее были сильные разрывы, и Антон зашивал их под общим наркозом. Оба мальчика дремали в своих кроватках, стоявших у противоположной стены. Один, с рыжим пушком на макушке, чувствовал себя в этом новом для него мире уже довольно уверенно, другой – с черной прядкой волос, выбивавшихся из-под чепчика, – был еще багрово красным, как все новорожденные.
   Антон, войдя в палату, отослал дежурную няню в коридор, постоял рядом со спящими детьми и опустился на стул рядом с кроватью сестры. Он был измучен душевно и физически, и ему хотелось хотя бы на полчаса полностью отключиться от действительности, чтобы ни о чем не думать. Однако уже минут через десять в дверь заглянула медсестра. Выражение ее лица было торжественным и почтительным, она шепотом затараторила:
   – Антон Максимович, вас Лилиана Александровна к телефону просит. Она звонила к вам в кабинет, ей сказали, что вы в нашем отделении, и она…
   Антон со вздохом махнул рукой и поднялся.
   – Н-да покой мне, видать, лишь в гробу приснится.
   Выйдя в коридор, он взял трубку.
   – Здравствуй, Антон, дорогой, – голос владелицы клиники был полон искреннего дружелюбия, – я безумно рада за тебя и от души поздравляю.
   – Да? – промямлил он, пытаясь сообразить, с чем именно она его поздравляет.
   – Я уже знаю абсолютно все. Все! – многозначительный тон, каким она это сказала, ясно давал понять: бессмысленно скрывать от хозяйки то, что происходит в ее клинике. – Хорошо еще, что все так закончилось, но я хочу тебе попенять – почему ты вовремя не положил Катю в клинику? Я же предупреждала тебя, что клиника возьмет на себя все расходы, связанные с ее родами. Бедняжка, когда мне сказали, что она родила одного из детей в машине, я чуть не упала в обморок! Ладно, теперь у тебя родились близнецы, и ты должен быть счастлив. Как их состояние?
   – Ну… как бы тебе это сказать… В общем-то все хорошо.
   – Ладно, – смилостивилась она, – я понимаю, что ты измучен. Если вдруг потребуются дополнительные расходы, то все за счет клиники, ни в чем не отказывай ни Кате, ни детям. Когда придешь в себя, позвонишь – у меня есть к тебе маленькая просьба.
   – Да нет уж, чего ждать, говори свою просьбу прямо сейчас, – буркнул Антон.
   В настоящий момент у него не было сил что-либо объяснять Лилиане, хотя поразила нелепая информация, которая непонятно каким образом распространилась по клинике и дошла до ее владелицы. Лиля небрежно возразила:
   – Да это не срочно, одна моя служащая хотела получить консультацию по поводу своих женских проблем, но это подождет. Если не возражаешь, то я пришлю ее к тебе чуть позже – когда вернусь, потому что мне прямо сейчас нужно срочно уехать. Дня через два или три. Можно?
   – Присылай прямо сейчас, я ее направлю к кому-нибудь из специалистов. Потому что дня через два или три я вообще не знаю, останусь ли жив от всей этой вашей женской чепухи.
   – Ну, зачем так мрачно? – засмеялась она. – Ладно, мой шофер попозже ее привезет.
   – Договорились, – повесив трубку, он вернулся к Кате.
   Та уже начала шевелиться.
   – Два раза открывала глаза и что-то спрашивала, но я не поняла, – доложила ему дежурившая в палате нянечка. – Педиатр заходила, сейчас скоро сестра придет пупки обрабатывать. Вы прилягте пока сходите, Антон Максимович, чего вам сейчас тут делать? А то на вас лица нет.
   Антон еще раз взглянул на сестру и подумал, что раз она пока спит, то можно съездить к Маргарите. Поднявшись в свой кабинет, он вытащил из стола ключи от машины и уже в третий раз за нынешний день позвонил Карине, которая немедленно взяла трубку.
   – У нас все хорошо, Антон, не волнуйся, – голос ее звучал ровно и бесстрастно, – Рита просыпалась, сказала, что чувствует себя прекрасно. Она даже сама вставала в туалет, а теперь опять спит. Илья заезжал пообедать и просил передать Кате его поздравления. Да, знаешь, – она чуть замялась, – Рита просила, чтобы ты сегодня не приезжал, а побыл с Катей и детьми – ей так спокойней.
   – Хорошо, раз она просила, то я именно так и сделаю.
   Рассердившись неизвестно на кого, Антон швырнул обратно в стол ключи от машины, с шумом захлопнул ящик и прилег на диван, вытянувшись во весь рост. Он хотел всего лишь расслабиться на несколько минут, но когда очнулся, то настенные ходики показывали, что уже прошел целый час. Коротко сигналил селектор на стене, его зеленый огонек отчаянно мигал.
   – Антон Максимович, – проверещал из динамика голос секретарши, – приехала дама от Лилианы Александровны. Я хотела направить ее к кому-нибудь из специалистов, но она хочет поговорить лично с вами.
   – Хорошо, проведите ее в мой кабинет.
   Поднявшись, Антон пригладил волосы и сел за стол как раз в тот момент, когда в дверь постучали. Улыбающаяся секретарша впустила в кабинет пожилую женщину и ушла, плотно прикрыв за собой дверь.
   – Ну, здравствуйте, …Илья Семенович.
   Перед Антоном стояла Лидия Михайловна, и сурово смотрела на него из-под насупленных поседевших бровей. Он вздрогнул, резко поднялся и подошел к окну. Встал спиной к подоконнику, плотно и напряженно сцепил руки сзади.
   – Здравствуйте, Лидия Михайловна, – голос его звучал глухо. – Садитесь, пожалуйста.
   Продолжая буравить его взглядом, она опустилась в кресло и плотно оперлась в подлокотники.
   – Я недавно все узнала – видела семейные фотографии в шкафу, Алинка мне показывала. И Илью Семеновича настоящего видела, и вас – узнала, кто вы такой в действительности. Сначала хотела прямо тут же с Лилианой поговорить, потом решила все же сперва объясниться с вами. Что за игру вы затеяли?
   – Вам-то что? – угрюмо спросил Муромцев. – Или вам от меня что-то нужно? Хотите денег?
   Старушка выпрямилась и, поджав губы, бросила на него презрительный взгляд.
   – Мы, молодой человек, в советское время не приучены были шантажом заниматься, у нас другое воспитание было. Это пусть спекулянты нынче бизнесменами называются, воры в политику лезут, а мы, старые учителя да интеллигенты, как были с честью и совестью, так и останемся! Мне моя Алинка не советовала вмешиваться, говорила, что это вообще не наше дело, но я так тоже не могу – Таню мне доверили, я за нее отвечаю. Теперь я, конечно, вижу, что и зря сюда пришла – только оскорбления выслушивать.
   Антон удержал разгневанную гувернантку:
   – Простите, Лидия Михайловна, у меня сегодня был кошмарный день, и я сам не знаю, что говорю. Простите, ради бога!
   Она немного смягчилась и опустилась обратно в кресло.
   – Слышала, слышала – у вас сегодня сыночки родились. Мне Лилиана Александровна рассказала. И вообще она очень хорошего о вас мнения, поэтому я и не понимаю, как такое могло получиться, что вы пошли на этот обман. Что вас заставило? Ведь нельзя же так просто – взять и растравить душу ребенку. Взрослые-то ладно, но обмануть маленькую девочку…
   – Я не обманывал Таню! – он выкрикнул это так громко, что сам испугался звука своего голоса. – Она действительно моя дочь, Илья ей не отец – он уверен в этом, поэтому и не хочет ее видеть. Лилиана хотела от него ребенка, чтобы заставить жениться, но не получилось, и она воспользовалась мной. Почему я должен вам рассказывать все эти унизительные подробности? Что вы еще хотите узнать? Как я все эти годы умолял ее хотя бы разрешить мне увидеть моего ребенка? Как я мучился, когда узнал, что девочка тоскует и мечтает увидеть отца? Я зашел к вам в отсутствии Лильки, чтобы всего лишь поговорить с ней и утешить – я даже не подозревал, что она абсолютно не помнит Илью в лицо и может принять меня за него. А когда она назвала меня папой… Скажите, что мне было делать?
   Старушка растерялась, но все еще пыталась сохранить суровый – «учительский» – вид.
   – Обман ни к чему хорошему никогда не приводит и все равно открывается, – хотя и строго, но уже немного мягче произнесла она, – вы должны были настаивать на своих отцовских правах, требовать, поговорить с ее родителями, в конце концов.
   – Ха-ха! – горько хмыкнул Антон, пожимая плечами. – Советовать легко, вас, советчиков, всегда хватает, а толку…
   Он хотел сказать ей еще что-нибудь ехидное, но в это время зазвонил телефон.
   – Антон Максимович, – сказала секретарша, – вам Маша звонит из диагностической лаборатории – новенькая лаборантка, помните? Которая вместо Звягиной, что в декрет ушла.
   – Соедини! – рявкнул Муромцев, внезапно похолодев при мысли, что, вероятно, анализы на наличие стрептококка обнаружили у кого-то из детей инфекцию.
   – Антон Максимович, – взволнованно заговорил звонкий девичий голосок, – тут вот несколько человек проходили диагностику на ВИЧ-инфекцию в период «окна» от предполагаемого момента заражения, поэтому они должны были явиться на повторный анализ, а они не явились.
   – Не явились, и черт с ними – им же дороже, – с сердцем ответил он, – я-то что должен делать?
   – Так они же заранее оплатили повторный анализ, а вы говорили, что мы обязаны выполнять все оплаченные диагностические процедуры.
   – Так позвони им, и пусть явятся! Во всех карточках указаны контактные телефоны. Что ты мне звонишь с такой ерундой?
   Девушка испугалась чуть ли не до слез, и голос ее задрожал:
   – Я… я звонила им, а никто не пришел. Я теперь не знаю – я же обязана отчитаться.
   В другое время Муромцев и пожалел бы неопытную и столь ответственную лаборантку, но теперь он был слишком измучен и раздражен, поэтому накричал на нее:
   – С такой ерундой к главному врачу клиники лаборанты не обращаются, моя милая, ты должна уметь решать эти вопросы самостоятельно, если хочешь у нас работать. Звони, объясняй, домой к ним съезди по указанному адресу – это все твоя работа. Поняла?
   – Д-да. Простите, пожалуйста, конечно.
   В сердцах бросив трубку, Антон повернулся к Лидии Михайловне, но телефон тут же зазвонил снова.
   – Антон Максимович, вас Катя просила к ней спуститься, если у вас есть время.
   Чувствуя сильную неловкость, он посмотрел на восседавшую в кресле учительницу.
   – Лидия Михайловна, меня вызывают – такой день. Нельзя ли перенести наш разговор?
   – Не знаю уж, как мне вас звать величать теперь…
   – Зовите Антоном. Просто… меня сейчас вызывают к родильнице, и я…
   – Так вот, Антон, мы должны решить этот вопрос сегодня и раз, и навсегда. Я не знаю, что мне делать и что говорить Лилиане – жить обманом я не привыкла. Идите, а я спущусь в вестибюль и подожду вас там.
   – Что вы, сидите здесь, в моем кабинете. Извините, пожалуйста.
   Когда Антон вошел в палату Кати, няни не было. Он поставил стул рядом с кроватью и, устало опустившись на него, взял сестру за руку. Катя слабо улыбнулась.
   – Я уже в норме, могу отправляться на бал.
   – А где няня? Вдруг мальчишки проснутся?
   – Они сейчас уже наорались – им что-то дали попить, обработали пупки и перепеленали. Я эту няню твою послала в буфет чай попить и намекнула, что она может там задержаться подольше. Что это ты всем им понарассказывал?
   Антон изумленно поднял бровь.
   – Я? По поводу чего?
   – Как ты объяснил, что привез меня и Максимку и…
   – Что значит «объяснил»? Здесь, в клинике, я никому ничего не объясняю, я отдаю распоряжения. Педиатр нашел, что оба мальчика абсолютно здоровы, и я решил поместить их обоих в твою палату, а не в детское отделение – я ведь все время тут, рядом с тобой.
   – Ага, а тебе известно, что говорят? Я сейчас выслушала кучу трогательных поздравлений. В общих чертах: я – одна из твоих многочисленных любовниц, которая ухитрилась заманить тебя в сети и забеременеть. Ты отказался жениться, и поэтому я от обиды отказывалась ехать к тебе в клинику, пока ты не привез меня силой – из-за этого Максимка родился то ли дома, то ли в машине. Теперь у меня, оказывается, два сына-близнеца, представляешь? Няня и медсестра, пока возились с детишками, надавали мне кучу житейских советов и в один голос уверяли, что теперь-то уж ты на мне непременно женишься. Я не знала, что сказать и, как дура, что-то мычала.
   Антон почесал затылок и неопределенно хмыкнул.
   – М-да, прямо «мыльная» опера. Мне тоже Лилька звонила и плела нечто в этом роде, но я был такой очумевший, что решил с ней не спорить – у нее в мозгах всегда все набекрень.
   Катя засмеялась.
   – Видишь, как бывает, если окружаешь свою личную жизнь мраком таинственности! Народ не потерпит дефицита информации, он такое насочиняет, что и во сне не приснится – получится роман с продолжением.
   – Да, точно сказано – природа не терпит пустоты. Ладно, я со всем этим разберусь и объясню все и всем, чтобы тебя не терзали глупостями.
   Катя сжала пальцы брата и заглянула ему в глаза.
   – Не надо, – тихо попросила она, – пусть так все и останется.
   – Как это «пусть останется»?
   – Антоша, послушай, мы утром говорили с Ритой, и она… она сказала, что должна будет все равно уехать. Ребенка она оставит, а я… ты дашь мне справку, что я родила близнецов, и я запишу их обоих своими сыновьями. Ты запишешься их отцом, и поэтому…не нужно объяснять посторонним, что мы с тобой – брат и сестра. Антоша, братик, – она с силой прижала его ладонь к своей щеке, – я буду любить обоих одинаково, клянусь тебе! Я уже сейчас люблю их одинаково, я буду кормить грудью обоих, а если не хватит молока, то буду обоих прикармливать.
   – Ты сошла с ума! – он резко выдернул руку и невольно сжал пальцы в кулак. – Ты знаешь, сестренка, я очень тебя люблю, но не лезь не в свои дела! Мы с Маргаритой все решим сами.
   – Нет, Антон, братик, нет! Она мне все рассказала о своей работе, и я теперь понимаю, почему она должны уехать. Вы не сможете быть вместе.
   Лицо Антона окаменело.
   – Не знаю, что тебе такого сказала Рита, – каким-то неестественным голосом произнес он. – Мне она тоже много чего говорила – еще летом, потому что сейчас я не хотел ее волновать, и мы с ней в ближайшее время этого не обсуждали. Но мы любим друг друга, у нас сын, и никто не сможет помешать нам быть вместе. Ты, кстати, сама не так давно убеждала меня в этом.
   – Да, но… тогда я еще не знала…
   – Не знала чего? А, понимаю – она наговорила тебе о всяких опасностях. Зря я оставил ее в таком состоянии с тобой наедине!
   – Пойми, Антон…
   – Не нужно, Катюша, я вполне допускаю, что организация, заключившая с ней контракт, принадлежит каким-нибудь мафиози. Сейчас во всем мире преступники лезут к власти, они владеют больницами и клиниками, и им, естественно, не хочется терять такого блестящего хирурга, как Маргарита, поэтому они давят ей на психику, прибегают к шантажу, угрожают ее близким. Но меня, знаешь ли, не так-то легко запугать, сестренка! – он вскочил, прошелся по палате и встал перед Катей. – Да, когда-то она подписала с ними контракт на десять лет, но мне известно, что срок его не так давно истек, и закон на нашей стороне. Так что веселей, Катюша, твой брат еще поборется за свое счастье.
   Катя пристально смотрела на Антона взглядом, в котором читались нежность и боль. Она медленно протянула к нему руку, и он послушно уселся на прежнее место у ее кровати.
   – Антон, милый, любимый мой брат, я больше всего на свете мечтала о твоем счастье, но… Мы только что говорили, что недостаток информации порождает измышления. Ты не знаешь всего.
   Его брови сурово сдвинулись, во взгляде вспыхнула тревога.
   – А ты знаешь? Если Рита рассказала тебе что-то такое, то ты должна мне сказать и немедленно! Слышишь, Катька? Я не прощу тебе, если из-за твоих глупостей…
   Не сознавая, что делает, Антон до боли стиснул ее пальцы, но Катя, даже не поморщившись, поднесла его руку к губам и, поцеловав, матерински ласково покачала головой.
   – Ну вот, теперь, оказывается, что это я во всем виновата. Поверь мне, Антоша, Рита рассказала мне все, и я поняла, что она права – выхода нет. Нет, понимаешь, нет! У вас нет общего будущего, для вашего сына будет лучше, если я стану ему матерью, но тебе… тебе лучше не знать всего до конца. Это тот случай, когда бороться и протестовать не стоит – просто прими все, как есть, и смирись с неизбежным. Как смирилась я, когда узнала, что ты – мой брат.
   Внезапно она разрыдалась, а потрясенный Антон, вскочив на ноги, беспомощно стоял и смотрел на нее, не зная, что сказать.
   – Перестань! Перестань, Катька, ты с ума сошла! Прекрати реветь, а то молоко не придет. Чего ты вопишь, разве я был тебе плохим братом?
   Пытаясь успокоиться, Катя улыбнулась сквозь слезы.
   – Ты был и останешься самым чудесным на свете братом, но… но когда-то я мечтала о большем. Совсем недолго, но я… я не могу об этом забыть.
   Антон растерялся так, как не терялся никогда в жизни. И тут же разозлился.
   – Дура ты, Катька, просто неблагодарная дура, – возмущенно сказал он. – Хотя, наверное, это у тебя после родов – у женщин бывают некоторые странности. Что касается меня, то я всегда был счастлив иметь тебя своей сестрой, хоть у тебя и случаются завихрения.
   – Это потому, что у меня нет шарма, – с грустной покорностью согласилась уже взявшая себя в руки Катя. – Из таких женщин, как я, выходят хорошие сестры, но от всего прочего мужчины вежливо отказываются. Вот и Стас – трепался, трепался, а в результате поматросил и бросил.
   – Ты что… его еще не забыла?
   – Антоша, давай не будем ни о чем говорить, я не хочу ни о ком и ни о чем больше думать. Теперь у меня есть дети – Максимка и Женька. Пожалуйста, давай сделаем, как я говорю, Маргарита не станет возражать.
   Антон молчал, но на виске его в такт ударам сердца прыгала синяя жилка.
   – Я поговорю с ней, и мы все решим вместе, – произнес он, наконец, стараясь говорить, как можно мягче. – Пока поспи.
   – Хорошо, – Катя устало закрыла глаза, но тут же их открыла. – Только пока все не решится окончательно, не объясняй им никому – насчет Максимки. Пусть все так и думают, что…
   – Да я не собираюсь никому ничего докладывать, пошли все вы, знаешь, куда? Достали! Спи, я пошел – съезжу к Рите прямо сейчас, чтобы успеть вернуться до пятиминутки. Посмотрю, как она.
   Однако, подойдя к своему кабинету и уже взявшись за дверную ручку, Муромцев вдруг вспомнил, что там, внутри, его дожидается гувернантка Тани, и чуть не сплюнул с досады – надо же было этой въедливой старухе припереться к нему именно сегодня. Тем не менее, переступив через порог, он сделал приветливое лицо и вежливо извинился:
   – Простите, Лидия Михайловна, что заставил вас ждать – работа.
   Она выпрямилась в кресле и слегка поджала губы.
   – Ничего-ничего, я все понимаю. Вы – человек занятой. Я бы не стала вас сегодня так терзать, но мне действительно нужна определенность. Алина мне только вчера все сказала. Она у меня, знаете ли, скрытная, и лишний раз даже мне ничего не расскажет, но тут на нее что-то нашло – убирала и вдруг решила показать мне их семейный альбом. Я, как увидела их свадебные фотографии, вас увидела, так мне аж дурно стало – давление до ста восьмидесяти подскочило. Лилиана сегодня днем уехала – сказала, что на несколько дней. Танюшка из школы вернулась, узнала, что матери не будет, и начала приставать: когда, мол, она теперь пойдет гулять с папой – знает же, что вы встречаетесь только во время материных отлучек. И Лилиана это знает – когда приезжает, то по целому часу меня расспрашивает обо всех подробностях. А я теперь и не знаю, что сказать, как объяснить – врать-то мне в моем возрасте…
   – А вы не могли бы пока ничего им не объяснять? Видите ли, Лилька очень взбалмошная, и иногда бывает, что ей лучше не знать всей правды – она может… гм… перевозбудиться и совершить что-нибудь эдакое…гм… непредсказуемое.
   – Молодой человек, я не могу этого сделать, – старушка горделиво выпятила грудь, – я работаю на нее, и она производит на меня в общем-то неплохое впечатление, хотя иногда, конечно… Тем не менее, она – мать, и я просто не имею права.
   – Мать матери рознь, – это вырвалось у него в сердцах, и Лидия Михайловна тут же насупилась.
   – Не надо, молодой человек, я больше сорока лет с детьми работаю, и много родителей повидала – и отцов, и матерей. Отцы, знаете ли, часто бьют себя в грудь, клянутся, что дороже ребенка у них никого в жизни нет и чуть ли не до потолка готовы прыгать, а потом, – она пренебрежительно махнула рукой, – потом появилась новая любовь, новая семья, и готово – ребенок им уже не нужен. И это еще бывает ничего, а другим ребенок просто мешает – и новая жена ревнует, и алименты нужно платить. Конечно, насчет алиментов у вас с Лилианой не тот случай, но ведь у вас вот сейчас тоже два сына родились, жена, стало быть, есть.
   – Причем тут два сына, при чем тут жена? Разве я от этого буду меньше любить свою дочь? Я уже десять лет мучаюсь в разлуке с ней, а вы…
   – Э, да все мужчины так говорят. У моей Алинки тоже вот мучился – когда она беременная ходила, он ей с самого начала все душу травил: пусть, дескать, аборт делает, он не вынесет, что его ребенок будет расти без семьи, а развестись с женой и оставить детей ему совесть не позволяет. Сколько она, бедная, из-за него в подушку переплакала – все его жалела, бедного. Но и хорошо, что не поддалась – решила рожать и родила. Зато, как ребенок родился, так от его папочки ни слуху, ни духу нет – кончились, видно, его страдания, утешился. Даже и не знает – родила, не родила, кого родила.
   Будь Антон не столь измучен, сердитое брюзжание старой учительницы, возможно даже, вызвало бы у него сочувствие. Теперь же он ощутил лишь прилив сильного раздражения и неожиданно для самого себя вспылил:
   – Ладно, и что вы тогда от меня хотите – от такого негодяя и мерзавца? Надо же, какие обобщения – просто диву даешься! Один мужик обманул – все мужчины сволочи! Иуда продал Христа – все евреи гады. Русский за границей перепил и упал в бассейн – все русские, стало быть, пьяницы и свиньи. Знаете, у моих знакомых у дочери учительница в школе ставит пятерку за десять долларов. Принесут дети деньги – ставит пятерку, не принесут – тройку. Что мне теперь говорить – что все учителя взяточники?
   Возмущенная Лидия Михайловна поднялась на ноги.
   – С какой стати вы на меня так кричите, молодой человек? Я пришла, чтобы поговорить с вами по душам, а не оскорбления слушать! Я вам по возрасту в матери гожусь, и взяток в жизни не брала! – она высоко вскинула трясущийся старческий подбородок, но Антон так завелся, что никак не мог остановиться:
   – И буду кричать, потому что вы мне итак уже душу вывернули своими нотациями да обобщениями. Чего вы хотите – рассказать все Лильке? Говорите, и увидите, что из этого получится. Говорите!
   – Да, я, скорей всего, так и сделаю – сразу же и непременно поговорю. Зря я сюда пришла, всего вам хорошего, – с достоинством сказала учительница и, повернувшись, направилась к двери.
   Антон подождал, пока в коридоре стихнут шаркающие старушечьи шаги, потом сел в кресло, схватился за голову и просидел так довольно долго – пока часы на стене не пробили половину шестого, и селектор голосом секретарши не произнес:
   – Антон Максимович, я эту старушку проводила до машины и отправила. Пятиминутку будете проводить? А то все ждут.
   Слушая сообщения врачей из разных отделений, Муромцев все переживал свой недавний разговор со старой учительницей. Отдав последние распоряжения и выключив, наконец, компьютер, он закрыл глаза и откинулся назад, пытаясь привести в порядок метавшиеся мысли – Танюшка… Рита… Рита и их сын.
   В том, что касалось Тани, оставалось положиться на судьбу – изменить что-либо Антон был бессилен. Рита же… Поехать сейчас к ней, чтобы откровенно обо всем поговорить? Нет, пока рано – пускай еще денек отдохнет, у нее должно прийти молоко. Возможно, она именно поэтому просила его сегодня не приезжать – чувствует себя недостаточно крепкой для неизбежного разговора. Ладно, он съездит и просто посмотрит, как она. Возьмет ее за руку и молча посидит рядом, а потом вернется в клинику – к их сыну. Побеседовать по душам можно и завтра – один день погоды не сделает.
   Немного расслабившись от этой мысли, Антон вытащил ключи от машины, накинул пиджак и направился к выходу. Он уже включил зажигание, когда, приоткрыв дверцу и ловко проскользнув в машину, на сидение рядом с ним плюхнулся Стас.
   – Здравствуй, доктор, я тебя давно уже тут жду.
   Муромцев выключил зажигание и окинул неожиданного гостя хмурым взглядом.
   – Давно не виделись. И что ты от меня хочешь?
   – Хотел узнать, как Катенька Она ведь сегодня родила?
   – Родила. И что дальше? Хочешь ее поздравить?
   – Видишь, какой ты сердитый, – Стас со вздохом покачал головой. – Ладно, считай меня бандитом, но ведь я тоже человек. Неужели мы хоть минуту не можем поговорить?
   – Говори, я слушаю, – холодно ответил Антон и откинулся назад.
   – Я несколько раз звонил в клинику, мне сказали, что у Екатерины Баженовой родились близнецы. Мальчики. Ничего не напутали? Я ведь перед Новым годом к тебе подходил спросить, ты говорил, что ультразвук показал одного мальчика.
   – Какая тебе разница, кого родила моя сестра? Ты чем-то недоволен? Хочешь предъявить претензии? Валяй, не стесняйся.
   – Какой ты злой, доктор, в чем ты меня винишь? Ты ведь сам не хотел бы, чтоб я остался с Катей и испортил ей всю жизнь. Разве трудно ответить на такой простой вопрос?
   – Не трудно, – угрюмо буркнул Антон. – В клинике напутали, Катя родила сына – три девятьсот пятьдесят, рост пятьдесят три сантиметра. Другой ребенок – мой сын от любимой женщины, но это тебя ни в коей мере не касается. Думаю, тебе также не стоит сейчас выяснять, кто из детей есть кто – обоих я запишу своими сыновьями.
   – Да, конечно, – Стас судорожно вздохнул и провел рукой по лбу. – Что ж, Катенька будет рада – я всегда знал, что ей больше всего на свете хотелось бы растить твоего ребенка. Если по-честному, то это не она, а я жертва обстоятельств и нужен был ей только так – чтобы было от кого родить. Потому что ты же ей брат, она ведь не могла родить от тебя.
   Антон вскипел не на шутку.
   – Я выкину тебя из машины, если ты будешь нести подобную чушь! Твой лимит времени исчерпан, тебе не кажется? Я занят, мне пора.
   Стас посмотрел на него и вдруг широко улыбнулся, отчего вокруг рта его неожиданно легли грубые старческие складки.
   – Не сердись, Антон, это вы с Катенькой такие чистые люди, что вам ни о чем таком даже в голову не могло бы прийти, а бывает, – он осклабился еще шире, потом махнул рукой и отвернулся, – всякое бывало, что и у меня волосы дыбом вставали. Ты, конечно, очень умный, все знаешь, все читал. Только читать – одно, а воочию, как я, видеть, до чего человек может дойти… Тебе, наверное, такое даже в страшном сне не снилось, и это еще ерунда, когда внуки до смерти трахают собственных бабок, а отцы затаскивают в постель грудных детишек.
   – Не думал, что тебя задевают подобные мелочи, – в усталом голосе Антона звучали иронические нотки, и Стас укоризненно покачал головой.
   – Эх, доктор, зря ты меня за зверя держишь, мне, может, от всего этого здесь, – он стукнул себя по груди, – в этом месте зябко становится, болит даже. По врачам ходил – ничего не определили, сказали, что здоровье железное. Потом стал думать, что, может, это душа болит, и даже свечку в церковь ходил ставить – не помогло. Может, ты мне скажешь, что там болеть может? Катенька говорила, что ты хороший доктор и сразу одним взглядом можешь болезнь определить.
   – Боюсь, ты не по адресу обратился – я специализируюсь в другой области, – хмыкнул Муромцев и не удержался от того, чтобы съязвить: – Стар, наверное, ты стал, пора менять профессию и уступать место молодым.
   На лице Стаса вновь появилась сардоническая усмешка, и он кивнул.
   – Да, в чем-то молодые лучше нас – они работают, как роботы, дело делают равнодушно, чужая боль их не трогает. Думать только плохо умеют, но зачем им думать?
   Антон взглянул на него, и неожиданно поинтересовался:
   – А сын твоего шефа, которому я ногу лечил, – он тоже такой же робот?
   – Лешка-то? Да что ты, он про отцовские дела даже не подозревает. Ребята, что у нас, конченные – три-четыре года большими бабками побалуются, потом или к архангелам, или на иглу сядут, и конец один. А Лешка – он книги читает, учится. Витька семью в свои дела не мешает, они в стороне, поэтому откуда парню знать?
   – Так уж он ничего и не знает? Неужели так-таки и не подозревает, кто его папа и чем занимается?
   – Да Витька бы умер, если б его парень что-то узнал, он все на свете готов сделать, чтобы мальчишка ни в чем не нуждался. Компьютеры ему, машины, девчонки.
   Муромцев хмыкнул и с нарочитым пренебрежением заметил:
   – Вот парень и вырос бабником. Развратничает, небось, день и ночь?
   Стас пожал плечами и с некоторым недоумением посмотрел на собеседника, не понимая, с чего вдруг тот вздумал интересоваться сыном его шефа. Тем не менее, он решил, что если есть тема для беседы, то нужно за нее уцепиться, и пустился в немного пространный рассказ об Алеше:
   – Да нет, он мальчик хороший. В последнее время я и девчонок у него не вижу – все занимается, с чертежами своими сидит. Скоро уже диплом защищает в своем институте.
   – Ладно, мне это неинтересно, – бесцеремонно прервал его Антон, – у тебя все?
   Стас сразу как-то поник и немного даже сгорбился.
   – А что еще? Я бы передал Катеньке деньги, но ведь ты не возьмешь.
   – Естественно, не возьму.
   – За бизнесом ее я слежу – чтобы никто из посторонних в ее фотоателье не вздумал нагадить, пока она не у дел. Если что еще могу сделать, ты только скажи.
   – Да что ты можешь еще сделать – разве что цветы ей с поздравлениями послать. Приложи записку – что-нибудь вроде: «Люблю. Жертва обстоятельств».
   В голосе Муромцева слышалась явная издевка, но Стас ответил неожиданно серьезно и печально:
   – Ладно, пошлю цветы. До свидания, доктор, спасибо, что поговорил, не побрезговал.
   Он приоткрыл дверцу и исчез также быстро, как и появился. Антон посидел немного в машине и снова включил зажигание. Когда он подъехал к дому Карины, было часов девять. Свет в окнах не горел, и Муромцев решил, что Ильи еще нет дома, а Карина и Жоржик с няней уже легли спать. Скорей всего и Маргарита спала – женщины в первые сутки после родов много спят. Он припарковался напротив дома и решил подождать возвращения Ильи – не будить же всю эту компанию сонных дам.
   Карина, которой мешала уснуть давящая боль в груди, как раз в это время решила встать и немного походить. Она выглянула в окно и, увидев стоявшую с притушенными фарами машину Антона, пошла к сестре.
   – Ты спишь, Рита?
   – Нет, просто лежу. Что ты ходишь – сердце?
   – Антон приехал, – не отвечая на ее вопрос, сказала Карина. – Его машина стоит под окнами – он, наверное, думает, что мы спим. Позвать его, чтобы поднялся?
   – Нет, – она спустила ноги с кровати, осторожно поднялась и подошла к окну.
   Машина была припаркована напротив подъезда, и Антон стоял возле нее, пристально глядя на окно Маргариты. Карина бесшумно приблизилась к сестре, и теперь обе они, касаясь друг друга плечами, наблюдали за неподвижной мужской фигурой.
   – Он любит тебя, – тихо сказала младшая сестра, – и ты его любишь. Неужели нельзя ничего изменить? Может быть, ты будешь смеяться надо мной, Рита, но если б ты могла поверить в бога, как поверила в него я, когда просила дать мне силы родить ребенка… Ты поняла бы, что бог сможет простить, даже если сам себе откажешь в прощении.
   Маргарита повернула к ней бледное лицо, и зеленые глаза странно блеснули.
   – Бога нет, – холодно и раздельно произнесла она, – но все на свете имеет свое логическое завершение, и каждый получает то, что заслужил. Я не заслуживаю Антона, и незачем тешить себя иллюзиями – нам не быть вместе. Давай, не будем больше об этом. Мне жаль, что ты слышала наш с Катей разговор, но теперь, по крайней мере, мне не нужно тебе ничего объяснять.
   – Да, – печально прошептала Карина, опуская голову, – да. Но мне очень грустно – я так надеялась!
   – Поговорим лучше о тебе – днем, пока ты возилась с Жоржиком, мне позвонили на мобильный и сообщили, что французский профессор готов принять тебя в любое время. Ему переслали твои кардиограммы и снимки, и он тоже считает, что необходима операция.
   Карина опустила длинные ресницы и покачала головой.
   – Знаешь, Рита, сегодня днем, когда Илья зашел пообедать, он сказал мне, что у него большие неприятности – кто-то сумел похитить секретные коды и заблокировать антивирусные программы. Илюша потратил столько сил и времени на их разработку, но теперь заказчики расторгают контракты, и поэтому в ближайшее время мы вряд ли сможем оплатить операцию. Извинись перед французским профессором и…
   – При чем тут это? Оплата операции вообще никого из вас не касается, это только мое дело!
   – Нет.
   Карина произнесла это мягко, но твердо. Маргарита вспыхнула, хотя отказ сестры не явился для нее неожиданностью, и причина его была ей понятна.
   – Ладно, давай поговорим откровенно, – сказала она, отходя от окна и садясь на кровать. – Сядь, пожалуйста, потому что, как я полагаю, мы будем перепираться достаточно долго. Это из-за того, что ты услышала? Только не нужно притворяться.
   – Нет, я не стану притворяться – именно из-за этого, – Карина села на стул у изножья кровати и откинулась назад, чтобы не давить на сердце. – Думаю, что тебе лучше прежде решить свои проблемы.
   – Я их решу – в свое время. Это не так просто, как тебе кажется. Ты хочешь, чтобы я отказалась работать на этих людей? Я и сама этого хочу, но все очень сложно, и оттого, что я откажусь на них работать, ничего не изменится – там есть другие нейрохирурги.
   – Какое мне дело до других, я не могу бороться со всем злом мира, но ты – моя сестра, и я не хочу, чтобы ты…
   Она запнулась, и ее голос дрогнул – впервые за все время разговора. Маргарита долго молчала, глядя прямо перед собой, потом со вздохом произнесла:
   – Ладно, я сделаю, как ты хочешь.
   – Правда?
   – Клянусь, Карина, разве я когда-нибудь обманывала свою сестренку? Вспомни, я бывала взбалмошной, грубой, несносной, но я никогда тебе не лгала. Никогда! Но у меня одно условие: ты должна согласиться на операцию. А потом… потом все будет хорошо.
   – Боюсь, сейчас ты обманываешь не меня, ты обманываешь себя, – печально сказала Карина.
   Маргарита вспыхнула, и ее зеленые глаза яростно сверкнули.
   – Ты понимаешь, что ты делаешь? Ты губишь себя и тем самым губишь меня.
   Наступило долгое молчание, потом, наконец, длинные черные ресницы поднялись.
   – Что ж, – тихо ответила младшая сестра, – если следовать твоей логике, то каждый получает, что заслужил.
   Лицо Маргариты исказил гнев.
   – Я улетаю завтра рано утром, – сказала она. – Мне больше нечего здесь делать. Поезжу по Европе, отдохну и забуду обо всем на свете. Ты сама этого захотела.
   – Завтра утром? – испуганно прошептала Карина. – Но это невозможно – суток не прошло, как ты родила.
   – Теперь это тебя не касается, я сама решу свои проблемы.
   – Но твой сын…
   – Скажи Кате, что я оставляю ей своего сына – это то, чего она так добивалась. Передашь Антону… Нет, ничего не передавай. А теперь уходи и прощай – я уеду очень рано, и мы вряд ли когда-нибудь еще увидимся.
   Карина печально и долго смотрела на сестру, потом вздохнула и поднялась.
   – Прощай.
   Она бесшумно прикрыла за собой дверь, а Маргарита села, прислонившись к стене, и долго сидела неподвижно, глядя прямо перед собой. Потом она встала и, подойдя к окну, осторожно выглянула во двор – машина Антона по-прежнему стояла напротив подъезда.
   «Уезжай, любимый, пожалуйста! Иначе у меня не хватит сил. Твои руки, твои губы, твой взгляд… Больше жизни, больше света белого…».
   Наконец, так и не дождавшись Илью, Муромцев посмотрел на часы и подумал, что уже довольно поздно – не стоит будоражить Маргариту, раз она спит. Ничего страшного, если они увидятся завтра и завтра же на трезвую голову все обсудят и решат. Непонятно, почему ему так тревожно – наверное, из-за Катьки и этого ее придурка Стаса с их дурацкими разговорами.
   Вздохнув, он в последний раз бросил взгляд на темное окно и, развернув машину, поехал в клинику.

Глава пятая

   Возвращаясь домой после разговора с Муромцевым, Лидия Михайловна еще в машине почувствовала, что у нее подпрыгнуло давление. Алина, увидев еле державшуюся на ногах мать, рассердилась и испугалась.
   – Говорила ведь я тебе, мама, чтобы ты не совалась в эти дела! Господи, да что мне с тобой делать теперь, а?
   Она уложила мать на диван в своей комнате, принесла ей адельфан и цыкнула на сынишку, который с громким рычанием, изображая гудение мотора, возил по полу большой грузовик.
   – Пусть играет, он мне не мешает, – слабо возразила Лидия Михайловна, ворочаясь на софе, которая поскрипывала при каждом движении ее грузного тела. – Таня придет из школы, ты проследи, чтобы она поела и дописала упражнение – мы вчера начали, но оно длинное – не успели. Попозже я встану.
   – Да лежи ты, разберемся! Ты лучше скажи, что ты там узнала – видела этого человека? Что он сказал тебе?
   – Если в общих чертах, то получается так, что он и вправду родной отец.
   Ей уже стало немного легче от принятого лекарства, и она коротко передала дочери слова Антона. Алина мрачно слушала и презрительно морщила нос.
   – Ой, мама, я не знаю, зачем ты в это полезла! Сидели бы тихо – наша хата с краю, мы ничего не знаем. Ходит к Тане какой-то и ходит – нам-то что за дело? Теперь эта стерва Лилька всем устроит сладкую жизнь – и этому парню тоже. Я, между прочим, его два раза всего видела, но он очень даже приятный мужик – во всяком случае, производит хорошее впечатление. Неужели ты ей и вправду все расскажешь?
   – Естественно, – сухо ответила мать. – Не знаю уж, насколько он там приятный, но только хорошие люди жизнь обманом не устраивают. Не понимаю, почему ты так отзываешься о Лилиане – она работает, занимается бизнесом, а это очень сложно. Она в самое тяжелое для нас время дала нам хорошо оплачиваемую работу, избавила от материальных трудностей.
   – Ну да, дала работу! Спасибо – я, преподаватель истории, убираю ее хоромы! Ты, мамочка, как верила в советское время всем газетам, так наивной и осталась. Бизнес, демократия, перестройка! Лилька тебе голову своими долларами задурила.
   Лидия Михайловна обиженно поджала губы и потерла виски.
   – Милая моя, мне моей пенсии вполне хватало, я пошла в гувернантки, чтобы вас с внуком вытащить. Не хочешь тут работать – ради бога, тебя никто не держит. Но мне доверили ребенка, и от матери я ничего скрывать не могу.
   – Ой, ну и пожалуйста, не скрывай, но только потом не удивляйся, когда твоя Лилиана нас отсюда грязной метлой погонит – такой удар! Мы же крайними и окажемся.
   – Не кричи на меня, пожалуйста! – сказала Лидия Михайловна, хотя дочь не кричала – просто лицо ее исказила недобрая гримаса.
   Старушка внезапно почувствовала такой толчок в голове, что даже охнула, а Алина, махнув рукой, замолчала, и в этот самый момент на пороге появилась улыбающаяся кухарка Оксана.
   – Лидь Михална, заболели? Давление? Сейчас отвару вам с пустырником сварю.
   – Не надо, не стоит затрудняться, идите на кухню и приготовьте ужин – скоро Таня приедет из школы.
   – Да какие там, затруднения – мне в одно удовольствие. Я капитану своему пока варила, так ему все давления на х… были! Пойду, а то у меня все пригорит, б…ь.
   По сияющему лицу ее ясно видно было, что она все это время подслушивала за дверью, и ее любопытство было вполне удовлетворено. Старая учительница совсем расстроилась – она терпеть не могла Оксану и в особенности за то, что ее нелюдимая и неулыбчивая дочь в последние месяцы неожиданно сдружилась с этой разбитной бабенкой.
   Почти каждый вечер Алина, уложив Толика спать, отправлялась на кухню, и обе женщины там до полуночи что-то весело обсуждали, но это было бы еще полбеды – главное, что Оксана любила за беседой выпить водки, и Алина не считала особо зазорным составить ей компанию.
   – Как ты можешь вообще находиться с этой женщиной в одной комнате, – брезгливо говорила дочери старая учительница, – у нее ведь что ни слово, то мат. Еще ты и водку с ней пьешь.
   Алина с усмешкой смотрела на мать и высоко поднимала брови.
   – А ты нас не слушай, мама, это ты у нас интеллигенция, а я теперь младший обслуживающий персонал.
   Лексика Оксаны действительно изобиловала сочными и цветистыми выражениями, которые в литературе называются «ненормативными». На все просьбы Лидии Михайловны не ругаться кухарка лишь удивленно пожимала плечами и добродушно улыбалась, снисходительно глядя на багровевшую от ее язычка старушку.
   – Да что вы, Лидь, Михална, я в жизни не ругалась, я просто разговариваю, … твою мать! А как мне еще говорить? Это у меня, б…ь, профессия такая. Да вы не волнуйтесь, а то вас, как моего капитана, удар пи…нет.
   Она действительно – просто так разговаривала. Больше двадцати лет Оксана прослужила коком на пароходе дальнего плавания. Работать пошла в восемнадцать лет по окончании кулинарного училища и лишь два года назад вышла на пенсию.
   Была она в прошлом коренной ленинградкой, но на одной из встреч с прежними сослуживцами встретила своего бывшего капитана – недавно овдовевшего мужчину лет шестидесяти пяти. Он был одинок, полон ностальгических воспоминаний и после двух часов застолья окончательно и бесповоротно предложил своему бывшему коку стать его спутницей жизни. Оксана подумала и согласилась – капитан имел разные льготы и однокомнатную квартиру в подмосковной Балашихе. Это стало решающим фактором, поскольку для нее самой в это время квартирный вопрос стал особенно острым.
   Дело в том, что Оксана имела четверых взрослых детей. Она родила их в первые годы работы на судне, когда еще не научилась как следует пользоваться средствами контрацепции – молодая горячая девчонка-кок готова была распахнуть свои объятия любому затосковавшему морячку, не задумываясь о последствиях. Позже она стала рассудительней, дарила свои ласки с умом и не даром – моряков дальнего плавания государство зарплатой не обижало. Кто были отцы прижитых ею в плавании детей, кока-Оксану волновало не очень сильно. Как и сами дети, впрочем. Воспитание сына и трех дочерей она полностью доверила государству, рассудив, что для этого есть круглосуточные ясли, детские сады и школы-интернаты.
   В начале восьмидесятых Оксане, как многодетной матери, выделили четырехкомнатную квартиру возле метро «Парк Победы»». Спустя полтора десятка лет, когда она уволилась с судна и захотела пожить в своем доме на суше, оказалась, что в этой квартире для нее места нет – у каждого из совершеннолетних «детишек» было по своей комнате, и никто из них не желал впускать к себе вернувшуюся из дальних странствий блудную мать.
   Выйдя замуж и прописавшись у мужа, Оксана считала, что решила все свои проблемы. Она два года добросовестно ухаживала за капитаном, который страдал гипертонией, и скончался у нее на руках во время очередного гипертонического криза. Спустя неделю после похорон капитана выяснилось, что квартира в Балашихе завещана его любимой внучке, и та собиралась в ней жить. Выгнать Оксану внучка не могла – та была прописана в квартире покойного супруга. Однако бывшему коку и самой не улыбалось жить в однокомнатной квартире с наглой девчонкой и ее мужем-рэкетиром. Оксана себя трусихой не считала, но ее бросало в дрожь от одной лишь ухмылки на разъевшейся физиономии новоявленного «зятя».
   – Что, бабуля, хочешь с нами жить? Давай, а то нам без тебя скучно будет.
   Грамотная соседка советовала судиться:
   – Тебе, как вдове и на пенсии тоже доля положена.
   Однако Оксана решила не связываться и поискать работу с жильем – хороший повар всегда и везде нужен. Год она работала в сельском интернате, где и жила, потом кто-то надоумил ее послать резюме на московскую фирму по трудоустройству. Шансов было мало – прописка не московская, и большинство клиентов желали иметь приходящую кухарку. Однако госпожу Шумилову резюме устроило – она как раз и хотела, чтобы весь обслуживающий персонал находился в доме постоянно.
   Готовила Оксана очень даже прилично, неплохо пекла пироги с мясом и яблоками, а флотский борщ вообще был ее коронным блюдом. Сама-то госпожа Шумилова дома только завтракала и ужинала, но Таня, вернувшись из школы, теперь часто забегала на кухню, откуда постоянно доносились аппетитные запахи.
   – Ешь, ядрена вошь! – говорила разрумянившаяся Оксана, подавая девочке большой кусок кулебяки или пирожок с яблоком. – В твоей-то частной школе, они, б…и такие, детей и не кормят, небось, и даром, что мать твоя деньги платит! Е…льники бы им ихние пообрывать!
   Таня была в восторге от столь звучных, прежде незнакомых ей слов русского языка, но Лидия Михайловна, с которой она доверчиво поделилась этими восторгами, едва не упала в обморок и запретила своей воспитаннице близко подходить к кухне.
   Теперь, лежа на диване и поглядывая на настенные часы, старушка уже в десятый раз повторяла дочери:
   – Смотри, как ее привезут из школы, принеси ей ужин сама. Я попозже встану – чуть голова пройдет.
   – Мама, да лежи ты, надоела уже! – измерив матери давление, Алина с досадой отмахнулась: – Куда ты встанешь, у тебя сто восемьдесят. Давай, выпей пустырника – Оксана сварила.
   При упоминании имени Оксаны Лидия Михайловна сердито посмотрела на дочь и брезгливо поморщилась, но потом вспомнила, что однажды отвар бывшего кока помог ей и очень даже неплохо помог.
   – Ладно, давай.
   Отвар действительно снизил давление. Оксана на этот раз положила побольше валерианы, и старенькая учительница не заметила, как внезапно ее сморил сон. Таня приехала из школы около шести, зашла в комнату Алины и тихо постояла рядом, со своей похрапывавшей воспитательницей, с жалостью глядя на приоткрытый рот и сбившуюся на лоб седую прядь волос.
   – У Лидии Михайловны опять давление? – шепотом спросила она у Алины. – У бабушки тоже было давление, она какое-то лекарство пьет, но я забыла.
   – Какие лекарства твоя бабушка пьет, такие нам и не снились, – хмуро ответила ей Алина. – Иди, поешь и допиши вчерашнее упражнение, а потом ложись спать.
   – Я одна буду спать?
   В голосе девочки прозвучал испуг – она боялась спать одна, и даже в Швейцарии в ее комнате всегда ночевали гувернантка или няня. Алина пожала плечами.
   – А что делать – я с тобой спать не могу, мне надо за Толиком ночью следить, а маму разбужу, так у нее опять давление подскочит.
   – Нет, тогда не надо, конечно.
   Улегшись в постель, Таня натянула на голову одеяло и постаралась представить себе, что Лидия Михайловна лежит на своей кровати у окна. Однако это ей не удалось – старушка обычно похрапывала, а сейчас в комнате было тихо. Тогда девочка начала воображать, что там, у окна, лежит не старая гувернантка, а мама. Или еще лучше – папа. Папочка, любимый! Теперь, наверное, из-за того, что Лидия Михайловна заболела, они так и не сумеют встретиться – мама сказала, что уезжает всего дней на пять.
   Таня всхлипнула, откинула одеяло и увидела, что на ее столике нет графина с чистой водой – ночью ей часто хотелось пить, и Лидия Михайловна сама приносила кипяченую воду из кухни, а Алина, конечно, забыла. Тане вдруг подумалось, что это неплохой предлог для того, чтобы сбегать на кухню – конечно, ведь ей хочется пить!
   Быстро спустив ноги с кровати, она босиком вышла в коридор и по подогретому кафельному полу пробежала расстояние, отделяющее ее комнату от владений Оксаны. Возле ведущей на кухню двери остановилась – прислушалась к доносившимся голосам.
   – Во, б…ь, молодец хозяйка-то, а? – говорила Оксана своим басистым добродушным голосом, в котором слышались нотки восхищения, – Нет, тебе бы, Алинка, так – ведь ох…еть! Родила от этого Антона, вышла за Илью – молодец, … твою мать! Илья потому-то и знать Таньку не хочет – что он, дурак какой пи…ну-тый? Давай, я тебе еще налью, чего ты на маманьку свою смотришь – она ж старая, ей же разве допереть, как тебе одной тоскливо?
   Послышалось звяканье стекла о стекло, потом Алина сказала:
   – Этот Антон производит приличное впечатление – врач и очень интересный мужчина. Даже не понимаю, как он мог на такое решиться – прийти под чужим именем, тайно. Нас всех обманул. Конечно, он отец, переживает за Таньку, но… Нет, не знаю.
   – Да пошел он на х…й! Приличный! Да они все одинаковы – по е… ал и на сторону. Это он к деньгам хозяйки присосаться хочет, один хрен. И правильно, что мамаша твоя хочет рассказать хозяйке – такого х…я в дом впускать нельзя. Танька-то к нему сердцем прилепилась: «Папа, папа», а он вот ей какую е…альню приготовил.
   – Но он и вправду ее отец. Я видела, как он на нее смотрел – аж плакать хотелось.
   Оксана хрипло и весело рассмеялась, снова послышался звон стекла, и кухарка сказала:
   – Х… с ними со всеми, разберутся. Давай, Алинка, споем.
   Она хрипло затянула «Хазбулат удалой», а захмелевшая Алина потихоньку подтягивала. Таня повернулась и пошла в свою комнату. Ей было страшно, но уже не оттого, что в комнате не было Лидии Михайловны – ее папа оказался не ее папой. Нет, он ее папа – Алина же сказала, что это ее настоящий отец. Тогда получается, что Илья Шумилов – ненастоящий? Внезапно в памяти возникла старушка из музея антропологии, и всплыли обрывки разговора:
   «Антон, не узнаешь?… Твоя дочка? … На бабушку похожа, на бабушку!».
   Вновь забравшись в под одеяло, Таня тихо заплакала. Всхлипывая в подушку, девочка думала, что все равно будет любить папу, и пусть он хоть сто раз всех обманывает, но теперь Лидия Михайловна все расскажет маме, а мама не разрешит им видеться. При этой мысли она разрыдалась так громко, что вышедшие за чем-то в коридор Алина с Оксаной услышали и, приоткрыв дверь, заглянули в комнату.
   – Чего ревешь – боишься? – укорила ее Алина таким тоном, каким говорят с трехлетним ребенком. – Не стыдно тебе, а? Такая большая!
   – Не плачь, Танька, мать скоро приедет, пряник привезет! – громко сказала Оксана и рассмеялась пьяным смехом. – Дай-ка я тебя поцелую.
   Она направилась к кровати, но Таня, почувствовав сильный запах перегара, в ужасе натянула на голову одеяло. Алина потянула кухарку из комнаты:
   – Пошли, пошли, мамаша к ней приедет – расцелует по полной.
   Она закрыла дверь и потихоньку подталкивала Оксану к кухне, а та громко изливала свое возмущение:
   – Нет, ну б…ь, а! Тянет меня, на х… куда-то! Я тебя, Алинка, люблю, на х…, но ты не моряк, как я, ты детей не жалеешь, … твою мать!
   Кухарка вдруг прослезилась и протянула руки обнять Алину, но та, увернувшись от пьяных объятий приятельницы, втолкнула ее наконец-таки на кухню и усадила на табурет.
   – Сиди уж! Добрая какая – своих собственных по интернатам рассовала.
   Оксана налила себе еще водки, выпила залпом и немного успокоилась. Покачиваясь из стороны в сторону, она сидела, уставившись мутным взглядом прямо перед собой, и причитала:
   – Ты меня не упрекай, кто ты такая, на х…, чтобы меня упрекать! Я – моряк, у меня, б…ь, вся жизнь в море прошла, у моряка сердце широкое. Хозяйка будет звонить, спросит: почему вы, на х…, моего ребенка без меня не пожалели? Я так и скажу ей: это Алинка, б…ь, злая.
   Побормотав еще немного, кухарка уснула, положив голову на стол, а Алина, бесшумно поднявшись, направилась в библиотеку и взяла с полки томик стихов Степана Щипачева, но только села за стол и раскрыла книгу, как зазвонил телефон.
   – Мне нужна Лилиана Александровна, – мужской голос в трубке показался ей ледяным.
   – Она оставляет всю информацию о своем местопребывании у своего секретаря, – сухо ответила Алина.
   – Секретарь ничего не знает, начальник ее охраны тоже. Все ее мобильные телефоны выключены. Это звонит ее отец из Швейцарии – она не говорила вам, куда собирается?
   – Нет. Возможно, она просто спит.
   Про себя Алина с ехидцей добавила: «и не одна».
   В голосе отца Лилианы внезапно послышалась какая-то надтреснутость:
   – Да, возможно. Дома у вас все в порядке? Танюша здорова?
   – Все в порядке, Таня сейчас спит.
   Последние слова Алина сказала мягче, чем собиралась – ей почему-то стало жаль звонившего пожилого мужчину, хотя вот уж его, отца Лилианы, жалеть, казалось бы, было совершенно не за что. Звонок этот ее немного удивил – при ней никто из родителей хозяйки еще ни разу не звонил. Кроме того, госпожа Шумилова никогда не исчезала бесследно – секретарша Тата в любой момент могла связаться с хозяйкой, позвонив на один из ее мобильных телефонов, и это всем было известно.
   Развалившись в кресле и забросив ноги на журнальный столик, Алина совершенно равнодушно прикидывала возможные причины исчезновения хозяйки – развлекается с любовником, попала в аварию, напилась в стельку. Ее размышления прервал телефонный звонок секретарши Таты:
   – Алина, я звоню Лилиане Александровне в ее машину, а машина, говорят, стоит в гараже.
   – Правильно, – спокойно подтвердила Алина, – шофер сегодня возил на ней мою маму в клинику на консультацию.
   – Но почему Лилиана Александровна не предупредила меня, что уедет на другой машине? – недоумевала Тата. – Странно даже.
   – А вот это уж я не знаю, я же не секретарь, я уборщица. Возможно, она хочет отдохнуть и побыть подальше от всех.
   – Да, конечно, извини.

   Алина не ошибалась – госпоже Шумиловой действительно необходимо было провести какое-то время в уединении. В пять часов того дня, когда Лидия Михайловна ездила в клинику к Антону, Лилиана приехала из Москвы в Саларьево, и с этого момента они с Михаилом Кукуевым засели за работу в ее кабинете. В течение пяти дней они с утра до позднего вечера не отходили от компьютеров, примерно раз в полчаса Лилиана звонила охраннику, и тот приносил им горячий кофе с сандвичами, а после убирал грязную посуду и бесшумно удалялся. На шестой день к полудню работа была окончена. Миша откинулся на спинку стула, закрыл воспаленные глаза и удовлетворенно произнес:
   – Чисто – не подкопаться, – он помотал головой и засмеялся: – Ну и напряг был, даже не думал, что так круто выйдет! Сегодня, точно, мой день – везет.
   Лилиана какое-то время рассеяно и устало смотрела в сторону, потом повернула к нему осунувшееся за ночь лицо и кивнула:
   – Да, получилось. Невероятно, но получилось.
   Взгляд Миши внезапно стал тревожным.
   – Короче, я сделал все, что вы хотели, – заискивающе сказал он, – теперь как? Вы обещали мне помочь. Поможете?
   Она пожала плечами и с некоторым раздражением в голосе холодно ответила:
   – Я никогда не отказываюсь от своих обещаний – вы получите все, о чем мы договаривались. Мои люди помогут вам выехать из России, вот чек, виза, загранпаспорт. Наличные на текущие расходы тоже дам.
   Вытащив из стола документы, деньги и чек, Лиля положила все это перед Мишей.
   – Ага, ладно, – лицо его разгладилось, он схватил чек, но тут же нахмурился и начал его разглядывать с выражением крайнего недовольства.
   – В чем дело? – спросила Лилиана с легким презрением в голосе. – Чек не фальшивый, вы получите по нему пять миллионов долларов в одном из парагвайских банков. Чек на предъявителя, и вам нужно будет явиться в банк лично, но место это вполне цивилизованное, и вы легко туда доберетесь. Там вы проведете пару-другую лет, и клиенты, которых вы так здорово «обули», о вас, я думаю, забудут.
   – Ну, забудут, да, – Миша напряженно повертел шеей и дернул плечом, – но вы мне даете, стало быть, пять миллионов, да?
   – Мы уговаривались о двух, а я даю вам пять – рассматривайте это, как поощрительный приз за хорошую работу, – она снисходительно улыбнулась.
   – А Скуратти вы перевели в три банка по десять миллионов – всего тридцать. Он что, больше моего работал? Я для вас почти два миллиарда так раскидал по банкам, что ни одна собака не найдет, а он…
   – Не равняйте себя со Скуратти, – сухо оборвала его Лиля, – эта операция была его идеей, и сумму мы с ним заранее обговорили. Вы же… Нет, если честно, то вас вообще не стоило вытаскивать из всей этой передряги, знаете ли! В прошлый раз, когда вы решили побаловаться самостоятельно, то наследили хуже самого бездарного карманника – вас вычислили элементарно.
   – Ну и что? – буркнул он. – Сейчас-то я сделал все чисто.
   – Сейчас! – на ее лице появилась саркастическая усмешка. – Сейчас я вам помогла и, можно считать, сама сделала половину работы. Вы получили доступ к серверам, где стояли наши защитные программы, я заблокировала все эти программы, чтобы вы могли полностью уничтожить сервер и замести следы, забыли? Между прочим, моя собственная фирма из-за этого понесла огромные убытки.
   – Ага, убытки! Потерять сотни тысяч, чтобы получить миллиард восемьсот миллионов – неплохо! Я бы тоже согласился понести такой убыток.
   – Это не ваше дело, я объясняю только, что даю вам больше, чем вы заслуживаете. Не хотите – дело ваше, можете ехать в Южную Америку вообще без денег. Потому что без помощи других вы сами по себе просто ноль.
   Не задень она столь язвительно его самолюбие хакера, Миша, возможно, не стал бы лезть на рожон. Вдобавок ко всему напряженная работа последних дней, бессонная ночь и усталость сделали свое дело – взвившись, как норовистый скакунок, он вскочил с места и встал перед Лилианой, уперев руки в бока.
   – Ноль? Это я ноль? Ладно, я покажу вам, кто я – ноль или десятка. Не думаете, что этот Руслан Керимов, с чьих счетов мы увели деньги, может узнать, кому обязан? Не боитесь?
   Лиля усмехнулась и, явно забавляясь его яростью, пожала плечами.
   – Вот уж кого я не боюсь, так это Керимова, – легкое движение, и брошенный Мишей чек оказался в ее руке, – но думаю, что деньги вам давать не имеет смысла.
   Она аккуратно и долго рвала чек на мелкие кусочки, а Миша наблюдал за ней с искривившимся лицом, потом желчно хмыкнул:
   – Ха-ха! За идиота меня держите, да? Да я вас элементарно достану через все ваши счета – думаете, что это ограбление века вам так и пройдет? Еще побежите за мной, денег предложите, чтоб я молчал.
   – Дорогой мой, – невозмутимо сказала Лилиана, – вы, кажется, хотите прославиться? Вы ведь тоже участвовали в этом вместе со мной. Ах, боюсь только, что вам это никак не удастся доказать – вы ведь сами так хорошо замели все следы. Так что со славой придется подождать – голословные утверждения не примет ни один суд.
   – А не голословные? Это видели? Думали, я не сообразил подсоединиться и перекачать все на дискету, когда вы проводили последний этап? – он вытащил из кармана дискету и вызывающе покрутил ею в воздухе. – Ваши банки, реквизиты, счета – все в ажуре. Продается за сорок миллионов.
   Внезапно Миша умолк, глаза его округлились, и весь он как-то сразу обмяк, с ужасом уставившись на внезапно появившийся в руке собеседницы револьвер.
   – Да, мальчик, ты во время со мной поделился своими планами, – не повышая голоса, произнесла она, поднимая оружие.
   – Ой, не надо!
   Коротко взвизгнув голосом молодого поросенка и не очень хорошо понимая, что делает, Миша размахнулся и запустил в нее дискету, которую только что с торжеством вертел в руке. Острый металлический уголок рассек Лиле бровь, чуть не вышибив глаз, и от этого выстрел, сделанный ею почти в упор, не достиг цели – пуля пролетела в миллиметре от щеки молодого хакера и застряла в стене. Он бросился под стол, чтобы спрятаться от следующего выстрела, но Лилиана, которой кровь заливала глаз, уже нажала кнопку вызова охраны.
   – Возьмите его, – приказала она вбежавшим секъюрити и острым каблуком наступила на лежавшую на полу дискету, стараясь ее разломать.
   Возможно, что та счастливая звезда, которая в этот день помогала Мише Кукуеву работать, все еще продолжала светить – с неожиданной ловкостью он проскользнул между охранниками, скакнул в открытое окно и, упав с высоты второго этажа, очень удачно встал двумя ногами на цветочную клумбу. Охранник, прыгнувший следом, оказался не так удачлив – он подвернул ногу и не смог преследовать беглеца, а тот через секунду после приземления уже мчался вдоль ограды, огибая дом.
   Второй секъюрити прыгать не решился. Он бросился вниз по лестнице, одновременно вызывая по рации подкрепление и отрывисто давая указания. Миша чудом проскочил мимо двух крепких парней, бежавших ему наперерез и понесся к главным воротам, надеясь, что их еще не успели запереть.
   Внезапно впереди послышались крики, топот бегущих ног, и беглец понял, что его взяли в кольцо. На миг он в смятении остановился, но тут счастливая звезда опять пришла на помощь – прямо за углом дома стоял мерседес Лилианы. Шофер спокойно курил поодаль – шагах в десяти – и как раз отвернулся, стряхивая пепел.
   Когда Миша с разбегу плюхнулся на переднее сидение и повернул болтавшиеся в зажигании ключи, мотор завелся мгновенно – госпожа Шумилова требовала, чтобы ее личный транспорт находился в идеальном состоянии. Автомобиль пронесся по покрытой гравием дорожке, круто развернулся и помчался прямо на охранника, запиравшего металлические ворота. Тот с криком отскочил в сторону. Мерседес проехал мимо него и свернул на проселочную дорогу, которая вела к Киевскому шоссе.
   Лилиана, стоявшая на крыльце и зажимавшая платком кровоточившую бровь, следила за своим быстро удалявшимся мерседесом. Она повернулась к охранникам, уже выводившим из гаража другую машину.
   – Догоните мальчишку и привезете – каждому по тысяче долларов. Живым или мертвым, ясно?
   Проселочная дорога, ведущая к Киевскому шоссе, была в отвратительном состоянии, и Миша боялся особо прибавлять скорость. Однако, когда он повернулся и увидел сзади черный форд, его охватила паника – преследователи были уже на таком расстоянии, что еще чуть-чуть и они вполне могли начать стрелять по колесам. Их водитель, не обращая внимания на рытвины и ухабы, делал около ста пятидесяти в час, поэтому Миша решился и тоже нажал на акселератор.
   Автомобиль Миши проскочил под самым носом выезжавшего с боковой дороги тяжелого пассажирского автобуса, и тот слегка задел бампер мерседеса. Выровняв машину, Миша помчался дальше, оставив позади грохочущий ржавый икарус, но форд воспользовался этой небольшой заминкой, расстояние между ними существенно сократилось.
   Послышался хлопок, потом другой, и Миша сообразил, что сзади стреляют. Впереди маячила автобусная остановка, на которой стояли люди, и у него мелькнула слабая надежда, что преследователи не станут стрелять при свидетелях. Сразу после остановки был поворот на Киевское шоссе, и в тот момент, когда Миша свернул направо, он почувствовал, что правое колесо выразительно «фукнуло» – шину пробили сразу две пули. Мерс нелепо скаканул, вылетел на обочину дороги, но к счастью не перевернулся.
   Миша выскочил из машины и побежал в лес, срезая угол. Форд, выехав на шоссе, остановился возле осевшего Мерседеса. Преследователи выскочили из машины и, не видя уже скрывшегося среди деревьев беглеца, решили прочесать всю окрестность.
   Миша мчался, подгоняемый страхом, плохо понимая, куда бежит, но такова уж была в этот день его счастливая звезда – узкая просека вывела его прямо к автобусной остановке, мимо которой он проехал пять минут назад. Икарус, что давеча чуть не сшиб его, как раз подъехал и распахнул двери.
   Не долго думая, Миша ринулся следом за шустрой старушонкой, которая карабкалась по ступенькам и одной рукой толкала перед собой огромный мешок, а другой волокла следом сумку-каталку. Подхватив каталку, он втолкнул ее в салон вместе с бабкой, сам влетел следом и упал на свободное сидение, хватая ртом воздух. Водитель икаруса, убедившись, что все пассажиры вошли в салон, закрыл двери, и ржавый гигант, вздымая пыль, тронулся с места.
   Вновь вошедшие пассажиры рассаживались, споря, куда лучше поставить сумки. На Мишу никто не обращал внимания, и загнанный вид его никого не удивил – если опаздываешь на рейсовый автобус, который ходит с интервалом в четыре часа, то и до смерти себя загонишь. Над Мишей нависла могучая кондукторша с висевшей через плечо кожаной сумкой.
   – Отдышался, сынок? Давай, за проезд оплачиваем.
   Она схватилась за поручень, потому что автобус как раз начал разворачиваться, выруливая на Киевское шоссе. Миша вжался в сидение и бросил быстрый взгляд за окно справа от себя – форд по-прежнему стоял у обочины, из-за деревьев выглядывал задок просевшего мерседеса, и возле него что-то обсуждали два охранника. Остальных было не видать – они, очевидно, все еще искали беглеца в лесу, а на прогромыхавший мимо автобус никто из них вообще не обратил внимания.
   Облегченно вздохнув, Миша выпрямился и сунул руку в карман, но тут же с ужасом вспомнил, что все его деньги находились в куртке, а куртка осталась в коттедже. Он полез в задний карман брюк и начал ощупывать твердую обложку лежавшего там паспорта, чтобы оттянуть время – если могучая кондукторша решит высадить его из икаруса, то пусть это произойдет хотя бы подальше от преследователей.
   – Сейчас найду кошелек, сунул куда-то. Вы пока других вошедших обилечивайте.
   – Да ты ищи, я подожду, – добродушно ответила она, – мне обилечивать больше и некого, у меня с этой остановки одни пенсионеры из совхоза на рынок в Москву едут картошку продавать.
   Миша медленно вытащил паспорт, сделал недоуменное лицо, словно рассчитывал обнаружить в целлофановой обложке нечто совсем другое, и покачал головой:
   – Не понимаю, куда делись деньги – только что лежали в кармане. Выронил, наверное, когда бежал. Слушайте, я вам отдам, честно.
   Кондукторша, повидавшая на своем веку бесчисленное множество «зайцев» с их самыми виртуозными изощрениями, равнодушно пожала плечами.
   – Ищи, ищи получше. А нет, так возвращайся туда, где потерял и подбери – в десять будет следующий рейс, им и поедешь. Без билета ехать нельзя, не повезу.
   – Я не могу вернуться, меня убьют, да вы что! – в ужасе залепетал Миша. – За мной бандиты гонятся, вы видели их машину на повороте? Это они меня в лесу ищут. Вы меня высадите, а они тут же догонят и убьют. Не высаживайте, тетенька, хотите, я на колени встану?
   – Бандиты, так это в милицию идти надо, – сурово отрезала она, – а у нас тут общественный транспорт.
   – Я тут ничего не знаю, меня привезли в какой-то дом, заперли, а сейчас я убежал.
   Старичок, на коленях у которого стояла квадратная сумка с аккуратно упакованными в ряд банками с соленьями, зашевелился и немедленно встрял в разговор.
   – А то и верно, может, Петровна, – сказал он кондукторше, которую все в салоне знали, поскольку она уже почти двадцать лет работала на этой линии, – ты не забыла, как еще в девяносто пятом бизнесмен из Москвы тут коттедж отстроил, и нам целый год все обещали, что дорогу отремонтируют? Потом, как Ельцина во второй раз выбрали, так все затихло, и бизнесмен этот куда-то сгинул, а теперь опять, значит, в коттедже кто-то зашевелился, – старичок с любопытством посмотрел на Мишу и деловито поинтересовался: – Насчет дороги-то они ничего не говорили, не слышал? А то президент у нас новый, а дороги все старые, автобус каждый день ломается.
   – Вот сломается совсем, будете пешком до шоссе ходить, – отрезала Петровна, – надо, чтобы за билет все платили, тогда и средства будут ремонтировать.
   – У нас льготы, – степенно сказал старичок, – мы свое государству заплатили.
   – Да уймись, Гаврилыч, про тебя никто не говорит, скучно ехать стало? – она снова посмотрела на Мишу. – Плати, парень, за проезд или выходи – сейчас остановка будет.
   – Слушайте, я вам сразу же все отдам, как в Москву приедем, ей богу, тетенька!
   – Я своим племянникам тетенька, мы в Москву не едем, мы в Дудкино едем, там конечная.
   – Какое еще Дудкино? Мне не надо в Дудкино, говорили же, что в Москву, – он испуганно посмотрел на старушку, везущую картошку, но та спокойно дремала над своим мешком.
   – Не надо в Дудкино, так тем более выходи.
   Миша в отчаянии для чего-то раскрыл паспорт и безумно обрадовался – в целлофановом отвороте обложки он увидел купюру в десять долларов, которую еще в сентябре собирался разменять в обменнике, а потом передумал, да так и забыл про нее.
   – Нашел деньги, пожалуйста.
   Петровна с сомнением посмотрела на портрет президента Гамильтона.
   – Такими не беру, мне деньги рублями сдавать.
   Миша поднял зеленую бумажку и покрутил ею в воздухе:
   – Граждане, помогите человеку, купите десять долларов!
   Дремавший у окна мужчина лет сорока поднял голову и деловито поинтересовался:
   – Почем продаешь, парень?
   – Да ты что, Серега, – благодушно заметил старичок Гаврилыч, – с рук-то по радио столько раз говорили, чтобы доллары не покупать – обманут.
   – Да ладно их слушать, дед, своим умом живи. Это сотни фальшивые делают, а десятки подделывать им себе дороже выйдет, невыгодно, – снисходительно пояснил Серега. – Так почем продаешь, парень?
   – По курсу, – уклончиво ответил Миша, не успевший накануне узнать курс доллара.
   – По курсу я и на рынке куплю, давай по пятнадцать.
   Это был столь явный грабеж, что Миша, забыв о положении, в котором находился, вскипел от возмущения:
   – С ума сошел?! По пятнадцать на другой день после дефолта продавали. Двадцать пять, как минимум.
   – Ну и давай, топай к своим бандитам. Семнадцать мое последнее слово.
   – Ну… ладно.
   Кондуктор Петровна торопливо сказала:
   – Иди ты, Серега, знаешь, куда? Давай, племянничек новый, я сама у тебя по семнадцать куплю, на свои деньги. Сразу и до Москвы билет продам, раз тебе в Москву надо.
   – Да вы ж в Москву не идете.
   – Идем, только из Дудкина – другим маршрутом. У меня все пассажиры так и едут – до Дудкина, а потом в том же автобусе до Москвы, чтобы с сумками не пересаживаться. Маршрут другой, а автобус тот же – машин на линиях не хватают. Так давай мне свою эту бумажку, – она повертела десятку перед глазами, – не обманешь меня, старуху?
   – Не верите – не берите, – угрюмо ответил измученный Миша.
   – Да зачем тебе эти доллары сдались, Петровна? – добродушно поинтересовался Гаврилыч. – Ты ж их и не знаешь, с какого конца брать. Жила всю жизнь с рублями, так и живи.
   – Чего это мне с рублями – молодежь вся нынче с долларами, и мы тоже не хуже, хочется на старости по-людски пожить.
   Петровна вновь посмотрела на изображение президента Гамильтона, сунула зеленую бумажку в нагрудный карман и, оторвав билеты, отсчитала Мише деньги. Он сунул их в карман, закрыл глаза и сразу же уснул, а Петровна, взгромоздившаяся на кондукторское место, начала пересчитывать выручку. Время от времени она доставала десять долларов и разглядывала лицо Гамильтона, который с каждым разом почему-то нравился ей все больше и больше.
   Когда автобус уже стоял в Дудкине, и пассажиры дремали, ожидая, пока водитель вернется из диспетчерской, чтобы отправиться по другому маршруту, Петровна отправилась в местный буфет попить чайку. Размешивая сахар, она вновь вытащила из кошелька десять долларов и, глянув на них, вдруг поняла, чем так пленил ей душу остроносый молодой американский президент в кудрявом белом парике – он напомнил ей бывшего одноклассника и друга далекой юности Васю Макарова.
   Вася был балагур, забияка, хорошо пел под гитару и объяснялся в любви всем девчонкам подряд. Петровна тоже не устояла перед его обаянием и даже писала ему письма, пока он служил, но, вернувшись из армии, Вася женился не на ней, а на Зойке Мальцевой – та после последнего приезда Васи на побывку ходила беременная.
   Ничуть не огорчившись этим воспоминанием, Петровна взглянула на часы и вздохнула – перерыв заканчивался, через семь минут их автобус должен был отправляться в Москву.

Глава шестая

   Рано утром секретарь Филева сообщил своему шефу, что в течение ночи так и не сумел связаться с Лилианой.
   – Телефоны всех сопровождающих госпожу Шумилову секъюрити тоже отключены. В России первое и второе мая – праздники, возможно, госпожа Шумилова решила немного отдохнуть от деловой жизни, – почтительно предположил он.
   – Возможно, – с раздражением ответил Филев. – Именно сейчас для этого самое подходящее время. Продолжайте работать, и сообщите, как только она появится.
   – Что случилось, Саша? – спросила Валентина, входя в его кабинет. – Что-нибудь случилось?
   Филев положил трубку и повернулся к жене.
   – Так рано? – удивился он. – Я ждал тебя только к обеду. Что сказал твой доктор?
   – Решила лететь самолетом, – уклончиво ответила Валентина, ездившая в Берлин проконсультироваться со специалистом по поводу своего давления. – Погода мерзкая. Ты мне так и не ответил, что произошло. Что-то с Лилей?
   – Черт знает что! – взорвался ее муж. – За последние сутки их фирме пришло около двадцати рекламаций от клиентов, которым они ставили защиту. Кто-то систематически блокирует их антивирусные программы и полностью уничтожает информацию на серверах клиентов. Я вчера дважды говорил с Ильей, и он ответил, что бессилен что-либо изменить. А она, видите ли, решила устроить себе отдых!
   Филева грациозно присела рядом с ним на краешек письменного стола – тонкая, изящная и стройная, как девочка-подросток. Взяв мужа за руку, она сжала его пальцы и сердито сказала:
   – Не надо так волноваться из-за нее, Саша, пусть отдыхает, и пусть они сами разбираются в своих делах, ты ведь передал эту фирму в их полное распоряжение.
   – Я должен хотя бы знать, что мне делать, – вздохнул он. – Мы действуем в системе франчайзинг, их фирма использует наши логотипы. Или они в ближайшие двадцать четыре часа решают свою проблему, и я помогаю им выкарабкаться, или я официально разрываю с ними и бросаю их на произвол судьбы. Иначе под ударом окажется имидж фирмы «Филев».
   – Но у нас-то на фирме все нормально?
   – У нас все в порядке, – подтвердил он, – проблемы у них: кто-то получил доступ к их секретной информации и воспользовался ею. Это только их вина, не принадлежи фирма моим дочери и зятю, я бы сразу разорвал все контракты с такими нерадивыми партнерами.
   – Что ж, раз так, то и брось их на произвол судьбы, – ледяным голосом произнесла его жена. – Сами они сумеют выкарабкаться?
   – Нет, не думаю.
   – Ну и хорошо, наша дочь не умрет с голоду, у нее есть дело – пусть занимается сибирским концерном, раз ты передал ей все полномочия. Пусть занимается клиникой – ты ведь официально отказался от своей доли в ее пользу.
   Филев отвел глаза и очень медленно, тщательно выбирая слова, произнес:
   – Илья мне вчера сказал – как бы между делом, – что Лилиана подала в отставку с поста президента холдинга и продала все наши акции. Юридически она имела право это сделать, потому что я дал ей полную доверенность, но могла хотя бы поставить меня в известность. Я больше хотел связаться с ней именно из-за этого, а не из-за дел фирмы – там она мало, что может сделать.
   – Не поняла, – почувствовав дрожь в ногах, Валентина отпустила руку мужа и, подойдя к стоявшей у окна софе, села. – Подала в отставку? Она столько сил и энергии вложила в этот холдинг, в этот проект здравницы! Саша, что она решила сотворить на этот раз? Как это все отразится на Танюшке? Где сейчас Таня?
   – Вчера вечером я звонил к ним в Москву – горничная, которая у них убирает, сказала, что Таня спит.
   – Ты сам звонил или попросил секретаря?
   Они посмотрели друг на друга, и он смущенно усмехнулся.
   – Сам. Я думал, что она, может быть, дома, но мне не хотелось просить секретаря звонить… туда.
   Валентина поняла, что имел в виду ее муж – ему не хотелось просить чужого человека звонить в их московскую квартиру. В квартиру, которую им дали в середине шестидесятых, когда они переехали из Ленинграда в Москву, и с которой было связано столько воспоминаний. Там росла их дочь, а в далекие советские времена собирались друзья и единомышленники Александра Филева. Туда приходили его враги, с которыми он играл и сумел выиграть – выиграть и безнаказанно выкачать из Советского Союза сотни миллионов долларов.
   Сознание этого в последнее время приносило Валентине Филевой все больше и больше удовлетворения. В самом деле, не сделай ее Саша в свое время то, что он сделал, все эти огромные богатства достались бы тем ворюгам, что нынче грабят Россию, растаскивают ее по кусочкам, как дикие коршуны. Одержи в свое время победу Сашины враги, она, Валентина Филева, жила бы теперь не на берегу Женевского озера, а в плохо отапливаемой московской квартире и считала бы нищенскую пенсию.
   И все же, одно воспоминание порой омрачало ей душу – воспоминание о том, каким ее Саша в шестидесятых возвращался домой из своих командировок в Ленинград. Он был ласковым и немного виноватым, всегда привозил дорогие подарки. Нет, его связь с Надеждой Яховой не была для Валентины секретом, и она, как женщина умная, никогда не упрекала мужа. Понимала, что Саша не разрушит их семью – он был слишком практичен и сознавал, каким осторожным должен быть человек в его положении.
   Валентине известно было об их с Надеждой поездках к морю, в санаторий, на Кавказ, но она даже самым близким людям никогда не жаловалась на измены мужа. Когда ее Саша возвращался к ней – отдохнувший, загорелый, поздоровевший, – она встречала его не упреками, а нежной лаской и веселыми шутками. Старалась к его приезду тоже отдохнуть и выглядеть неотразимой, поэтому такие встречи для обоих превращались в праздник, и любили они друг друга горячо и страстно.
   Можно ли любить двоих сразу? Разумеется, раз Саша любил двоих. Тем не менее, когда пришло время, он сделал свой выбор и не стал ставить жену в унизительное положение. Потому что любовница – всего лишь любовница, пока она не родит ребенка, а тогда это уже будет вторая жена. Надежда забеременела и не захотела делать аборт, поэтому Саша просто забыл о ее существовании. Ему в его положении, окруженному врагами и завистниками, никак нельзя было иметь вторую семью.
   Эта дурочка Надежда, возможно, думала, что ребенок привяжет к ней Сашу, но просчиталась. Теперь это уже не имеет значения – и Лиля, и та девочка, дочь Саши, уже взрослые, у них своя жизнь, а самое дорогое, что связывает Валентину с мужем, это внучка Таня. Надежда же, его бывшая любовь, уже много лет, как умерла, и тело ее превратилось в прах. То самое тело, которое любили и ласкали Сашины руки. А ведь она была моложе Валентины, намного моложе.
   Внезапно Валентина почувствовала, как горло сжал спазм, и торопливо провела рукой по лбу, желая скрыть от мужа, охватившее ее волнение.
   – Знаешь, Саша, – сказала она, – я интуитивно чувствую, что Лиля что-то задумала, и мне страшно. Страшно из-за Тани. Это все ее безумное чувство к Илье, я не сомневаюсь. Мы зря потакали ей, стараясь устроить их брак – ни к чему хорошему это не привело.
   Филев задумчиво посмотрел на жену и погладил подбородок.
   – Не знаю, Валя, не знаю. По словам Виктории там что-то налаживается, Илья стремится видеться с девочкой, но в отсутствие Лили, – он остановил жену, которая хотела возразить, – подожди, я доскажу свою мысль. Так вот, не знаю, сумеют ли они когда-нибудь снова жить одной семьей, но хотелось бы. Мне надоело, что наша дочь мечется от мужчины к мужчине и придумывает разные аферы, чтобы вернуть мужа. Думаю, после того, что произошло за последние сутки, их фирма развалится, и наш зять останется гол, как сокол. Однако, если он решит вернуться и жить одной семьей с Лилей и воспитывать Таню, я согласен дать ему работу и средства к существованию. Пусть живут и работают в Швейцарии, рядом с нами. Что ты скажешь по этому поводу?
   Валентина ответила не сразу. Протянув руку к мужу, она попросила:
   – Сядь рядом со мной, Саша. Вот так, – она подождала, пока он опустится рядом, и накрыла его худую руку своей ладонью. – Знаешь, я хочу тебе сказать, что не верю в эту сказку о том, что Илья вдруг полюбил Таню, и пусть хоть все со всех сторон мне это рассказывают. Я видела его, когда он жил здесь, помню, какими глазами он смотрел на нее. Так не смотрят на ребенка, которого любят. Что-то за всем этим кроется, но бог с ним, главное, чтобы не пострадала наша внучка. Господи, если б только я могла ее защитить! Сейчас я мучаюсь и думаю, что нам не следовало ее отпускать в Россию, и если б я тогда знала…
   Ее голос сорвался, плечи поникли, и Филев почувствовал неожиданную тревогу.
   – Знала что? О чем ты, Валя? – он обнял ее за плечи.
   – Вчера я повторно сделала анализы – раньше я не хотела тебе говорить.
   – Не хотела говорить что? – его голос стал удивительно ровным, хотя сердце внезапно сжалось от страшной тревоги.
   – Этот немецкий доктор оказался очень приятным мужчиной, и прекрасно говорит по-французски. Он очень поэтично объяснил мне, что человек не может жить вечно, и смерть – всего лишь один из этапов бытия, через который мы все пройдем рано или поздно. Тем более, что мне остается еще около трех месяцев, а три месяца, когда знаешь, что они последние, имеют больше прелести, чем нудно прожитые десять лет. Знаешь, Саша, раньше доктора скрывали от больных этот диагноз – лейкемия. Я прежде тоже всегда считала, что так более правильно, но теперь понимаю – хуже тем, кто остается. Я со вчерашнего дня все думала, как тебе сказать…
   – Ерунда! – закричал он, изо всех сил сжимая плечи жены. – Он с ума сошел – этот твой доктор? Он шарлатан, а не специалист, и почему ты поехала к нему, не посоветовавшись со мной? Лейкемия прекрасно лечится, об этом все знают – облучение, пересадка костного мозга, разные препараты и прочее! Завтра же свяжусь с американским профессором и…
   – Не надо, Сашенька, я обращалась к нескольким врачам – они не советуют начинать лечение. Понимаешь, бывают такие формы заболевания, которые не поддаются лечению, и тогда нужно просто смириться. Единственно, чего я хотела бы, это увидеть Таню. Скоро в русских школах начинаются летние каникулы, и Лиля могла бы привезти ее к нам – не знаю, конечно, согласится ли она.
   – Согласится, – угрюмо ответил ее муж, поднимаясь на ноги и шагая по ворсистому ковру. – Мне бы только найти ее сейчас, чертовку.
   Словно отвечая его желанию, телефон, стоявший на столе, внезапно зазвонил, и секретарь, пытавшийся все это время отыскать Лилю, устало сказал:
   – Госпожа Шумилова на проводе, господин Филев.
   – Да, благодарю, – он бросил быстрый взгляд на жену и переключил телефон в фоновый режим, чтобы она слышала разговор с дочерью.
   – Папа? – в голосе Лилианы слышались усталость и удивление. – Что случилось? Я только что включила телефон и вдруг так сразу…
   – Ты в курсе того, что происходит на твоей фирме? За сутки более десяти рекламаций, вы, фактически разорены.
   – Ах, это, – небрежно ответила она. – Да, я знаю, но что я могу поделать? Илья уже две недели со всем этим разбирается, это в его компетенции.
   – Что ж, если тебе это безразлично, то мы разрываем контракт с вашей фирмой. Думай сама, что тебе делать дальше – это меня уже не касается.
   – Ну и прекрасно, – игриво засмеялась Лиля, – Илья останется без работы, но в случае чего ты ему поможешь, не правда ли? Такими специалистами, как он, не стоит разбрасываться – отправишь его в какой-нибудь ваш европейский филиал.
   – Думаю, что пока рано загадывать, сейчас тебе придется рассчитаться со всеми долгами и заняться ликвидацией предприятия, – сухо возразил отец. – Теперь второе: что с холдингом? На каком основании ты подаешь в отставку с поста президента, продаешь мои акции, не ставя меня в известность? Я доверил тебе заниматься холдингом, потому что считал, что тебя это привлекает, ты была просто захвачена идеей холдинга, проектом здравницы.
   – Я не хотела тебе говорить, папа, но наши сибирские компаньоны ухитрились разворовать почти все средства холдинга – фонды, деньги Капри, кредиты, взятые под залог недвижимости холдинга. Они ухитрились даже провернуть какие-то аферы с бюджетными средствами, выделенными на социальные нужды и президентскую кампанию, а я не желаю быть козлом отпущения и нести за это юридическую ответственность – пусть сами выясняют отношения между собой и с государством.
   – Ты поставила в известность Андрея? – растерявшись, спросил Филев.
   – Зачем? – усмехнулась она. – Я уже не имею никакого отношения к холдингу, двадцать пятого мая состоится совет директоров, на котором я отчитаюсь, а они выберут нового президента. Думаю от того, что дядя Андрей узнает или не узнает, в принципе ничего не изменится. Не расстраивайся, папа, думаю, что все делается к лучшему. Руководство холдингом, фирма – все это не для женщины. В последнее время я поняла, что мое призвание – воспитывать ребенка. Я сейчас уделяю много времени Тане и странно, наверное, но мне это нравится.
   – Да, конечно, – с горечью сказал ее отец, – поэтому, наверное, ты исчезаешь так, что тебя сутками не могут найти.
   – Папа, не надо упреков! Я попала в аварию, у меня рассечена бровь, и сейчас я еду от хирурга – мне наложили швы. Трубка разбилась, и я только сейчас сообразила включить другую – мне было очень плохо. Как мама?
   – Ладно, поправляйся, – сухо ответил он, – мы с тобой поговорим потом.
   Филев положил трубку и повернулся к Валентине, которая во время разговора сидела, выпрямившись и с каменным лицом.
   – Врет, – сказала она, не меняя позы, – я знаю этот ее тон и это выражение. Хотя не знаю, где и что и на каком этапе. Она что-то задумала, и для меня сейчас главное, чтобы не пострадала Таня. Сделай что-нибудь, Саша.
   – Постараюсь, – хмуро ответил он и, позвонив секретарю, велел ему связаться с Воскобейниковым.
   Лилиана же, закончив разговор с отцом, с облегчением сунула трубку в карман, достала зеркальце и оглядела залепленную пластырем бровь. Она действительно ехала от хирурга, который наложил маленький шовчик на рассеченную Мишиной дискетой бровь. Собственно говоря, можно было обойтись и без этого, но госпожа Шумилова смертельно боялась, что от раны останется шрам. Поэтому, велев своим людям еще раз прочесать все окрестности и во что бы то ни стало найти Мишу, она приказала шоферу отвезти себя в Москву – ей припомнилось, что швы нужно накладывать сразу, иначе это будет бесполезно.
   После разговора с отцом Лилиана позвонила начальнику своей охраны в Саларьево, чтобы узнать, как идут поиски.
   – Глухо, – мрачно буркнул он. – У меня тут ребята с местными ментами дружат, мы их попросили помочь, но все глухо – как сквозь землю.
   – Он не мог уехать на попутке?
   – Да мы по Киевке весь проходящий транспорт отслеживаем – грузовики, легковушки. Прячется где-то, гад, наверняка!
   Лиля подумала и решила, что ее секъюрити, скорей всего, прав – Миша где-то прячется. Не то, чтобы она его сильно опасалась – дискета, на которую он ухитрился скопировать информацию, была уничтожена, других доказательств, кроме голословных утверждений, у него не было. Тем не менее, он был опасным свидетелем, а когда опасный свидетель становится врагом, его лучше сразу уничтожить.
   – Ладно, ищите пока в лесу, но если в течение двух часов не найдете, отправьте трех человек в Москву – пусть проследят за домом его родственников.
   Возможно, что из-за тревог, связанных с рассеченной бровью, госпожа Шумилова утратила свою обычную предусмотрительность – как раз в этот момент Миша с черного хода поднимался в квартиру Трухиных. Он довольно долго кружил вокруг дома, опасаясь, что там его подстерегает засада, но, наконец, решился, потому что выхода не было. В боковом кармане у него лежал ключ от черного хода, поэтому в квартиру удалось попасть сразу. Было около одиннадцати утра, до возвращения Лизы из школы оставалось часа три или четыре, не меньше, а мать обычно до ее прихода из дома не выходила. Поэтому Миша, закрыв за собой входную дверь и оглядевшись по сторонам, тихо позвал:
   – Мама!
   Ответом было молчание. Осторожно обойдя всю квартиру, он убедился, что не только матери не было дома, но и в комнате, где она жила, не осталось ни одной ее вещи. В комнате Лизы царил привычный для нее беспорядок, на стуле висела мужская рубашка, под кроватью валялась пустая облатка от противозачаточных таблеток.
   Миша зашел в бывшую свою комнату – компьютера тети, который он перенес к себе, не было, в шкафу, где висели его рубашки и свитера, было пусто, и лишь в углу завалилась старая видеокассета. Увидев ее, Миша вспомнил о видеокамере в комнате для гостей и поспешил туда.
   Здесь его ждала первая удача – камера находилась на прежнем месте в шкафу и была, по-видимому, в рабочем состоянии. Тонкий проводок тянулся из-под матраца кровати к запускающему механизму, который, судя по всему, включался довольно часто. Миша взял камеру и направился в комнату двоюродной сестры, где стояла видеодвойка.
   Уже первые кадры привели его в восторг – почти на всех были сняты любовные сцены Насти Воскобейниковой и ее парня. Не все время, конечно, эта пара проводила, трахаясь, – были эпизоды, где они просто сидели, обнявшись, и говорили друг другу милые глупости. Это было совсем уж ни к чему, потому что каждый эпизод после включения снимался всего десять минут, после чего камера автоматически выключалась, и могла включиться не ранее, чем через двадцать четыре часа. Конечно, когда Миша был дома, он мог контролировать процесс самолично, теперь же время, потраченное на нежные фразы типа «Знаешь, я никогда не думала, что можно просто так сидеть рядом с человеком, ни о чем не говорить и быть счастливой», казались Мише непростительной роскошью, его так и подмывало крикнуть: «Дура, шевелись, время ограничено».
   Были, однако, исключительные по своему содержанию эпизоды, когда они обнаженные метались по кровати, сплетались, задыхались, и долго потом не могли разомкнуть объятия. В один из таких моментов Алеша сказал:
   – Совсем мало осталось – ты окончишь школу, и мы поженимся. Потому что я не могу без тебя, ты нужна мне каждый день, каждый час, каждую минуту.
   Настя невесело засмеялась:
   – Ты меня положишь в карман и будешь носить с собой?
   – Примерно. Я уже год из-за тебя готов лезть на стенку, а прежде со мной такого никогда не бывало.
   – Только не говори, что я это лишила тебя невинности, а до меня у тебя никого не было. Я даже уверена, что ты мне изменяешь, уверена!
   Внезапно, сев на кровати, она схватила подушку и начала его колотить. Алеша увернулся, стиснул ее руки, притянул к себе.
   – Перестань, Настя, перестань! Это было раньше, но сейчас я даже не знаю, что ты со мной сделала – я ни на одну девчонку смотреть не могу, а не то что… Но ты права, нам тяжело друг без друга поэтому мы все время ревнуем, поэтому мы и должны всегда быть вместе – чтобы не было никаких сомнений или подозрений. Позволь мне поговорить с твоими родителями!
   На этом эпизод оборвался. Мишу заинтересовало, что в первом эпизоде Настя вообще была острижена наголо, а потом волосы постепенно отросли, но она продолжала их коротко стричь. Аккуратно рассортировав все записи, он выключил видеомагнитофон, нашел в одном из шкафов старую кожаную куртку, надел и, уложив кассеты в широкие карманы, собрался уходить, но решил поискать в квартире немного денег.
   В висевшей на стуле рубашке, он нашел пятьдесят рублей, в столе у Лизы между книг лежала сотня. Разочарованный Миша раздумывал, что делать – ждать сестру рискованно, неизвестно, когда она вернется, а люди Лилианы скоро выйдут на его след. С другой стороны, ему нужны деньги. Куда делась мать, непонятно, но сейчас она куда-то уехала, это ясно.
   Он нерешительно стоял посреди широкой прихожей, когда вдруг послышался шорох открываемого замка. Запыхавшаяся Лиза влетела, бросив сумочку на столик возле зеркала и, только захлопнув дверь, обернулась и вскрикнула, увидев метнувшуюся к стенке фигуру Миши.
   – Ой! – она его, впрочем, тут же узнала: – Мишка!
   – Тише! – он шагнул к ней, прижимая палец к губам. – Я только на минуту, за мной гонятся. Хотел увидеть маму. Где она?
   Лиза отступила назад и, оглядев его с ног до головы, холодно пожала плечами.
   – Тетя Тая уехала в Воронеж, – коротко сказала она, – а мама просила, если ты когда-нибудь появишься, передать, чтобы ты здесь больше никогда не появлялся. И отдай ключи от квартиры.
   – Подожди, Лиза, – Миша испуганно прижал руки к груди, – почему, что я такого сделал?
   – Не придуривайся и не строй из себя ангелочка, а то уже крылышки из задницы начали расти. Родители после Нового года приезжали, рассказали о твоих хакерских штучках. На маме просто лица не было – ты ее подставил по-крупному. Я уж, извини, когда узнала, что ты натворил, сразу им рассказала, как ты тайком сюда прибегал, байки свои травил, что тебя за долги ищут. Короче, тебя велено гнать отсюда поганой метлой. Тетю Таю бедную только жалко – она из-за тебя так разобиделась, что с мамой разругалась и уехала.
   Лицо Миши исказилось, и по лицу потекли слезы. Он плакал, громко всхлипывая, шмыгая носом и утираясь ладонью, как носовым платком.
   – Лиза, сестренка, я сволочь, да, сволочь! Хочешь – бей меня, ударь по морде, я это заслужил. Только я не хотел подставить тетю Полю, я просто нашел у нее на жестком диске старую информацию и решил побаловаться. Не знаю даже, что на меня нашло, я потом и забыл об этом – как они на меня вышли, не понимаю. Я же ничего такого не сделал, их банку никакого вреда даже не причинил.
   – Ты провел через их банк краденые деньги, – сердито возразила Лиза, силясь преодолеть жалость, которую пробудил в ней вид рыдающего брата, – а в этом подозревали маму. Я все знаю, так что не надо мне тут лохматить бабушку. Кстати, зачем ты нацепил папину куртку? Жарко же.
   Миша икнул, в последний раз шмыгнул носом и махнул рукой.
   – Да, я знаю, что кругом виноват. Ладно, хотел у тебя тут хоть ненадолго притулиться, но не стоит – пойду. Пусть убивают, мне теперь один конец.
   Сгорбившись, он сделал вид, что собирается уходить, но Лиза вцепилась ему в рукав и сердито спросила:
   – И кто же тебя теперь собирается убить? Очередная сказка?
   Тотчас же остановившись, он с готовностью ответил:
   – Ты думаешь, я где был? Меня похитили, никуда не выпускали и заставили работать на них. Из-за этого я даже не мог узнать, как мама. Сейчас я удрал, мне просто чудом повезло, но за мной гонятся и если поймают, то конец один. Куртку дяди Теддика я взял потому, что у меня все осталось там, если прохладно вечером, даже надеть нечего. Денег тоже нет. Но если ты скажешь, я оставлю куртку.
   Миша начал стаскивать куртку, но Лиза, злясь на саму себя, его остановила.
   – Ладно, погоди, ты жрать хочешь?
   – Со вчерашнего дня ничего не ел, – уныло ответил он, искоса взглянув на нее.
   – Пойдем на кухню, покормлю обедом.
   Поев густого горячего супа, Миша раскраснелся и повеселел.
   – А что, нормальная у тебя обжираловка! Сама готовишь?
   – Делать мне нечего! Предки нашли женщину, она три раза в неделю приходит убирать и готовить.
   – Ну и порядок, ты уже взрослая, можешь и одна просуществовать. Ты сейчас с Димкой дружишь или уже другого завела?
   – Ну, вообще-то, это тебя мало касается, но если так уж интересуешься, то с Димкой.
   – Конечно, интересуюсь, я твой брат, как ни как, хоть и двоюродный, – он слегка приосанился и, отодвинув пустую тарелку из-под супа, потянулся за котлетами. – Не обижает? А то ты только скажи!
   – Спасибо, братик, – с иронией ответила Лиза, – у нас с Димой все в порядке.
   – Замуж за него не собираешься?
   – Как раз собираюсь – на двадцать восьмое июня подали документы во дворец. Считай, что ты официально приглашен.
   – Ладно, считай, презент за мной. Только как вы подали, если тебе еще восемнадцати нет?
   – Ну и что? Через три недели будет. Димка договорился. Сейчас, если хочешь, то обо все можно договориться.
   – Понятно. Ты свой юбилей где будешь проводить – в Германию к предкам поедешь?
   – Сдурел? Куда мне ехать – у меня пробные экзамены в МГУ, потом выпускные. Дед, наверное, приедет – он обещал мне на совершеннолетие шестисотый мерс. Компот будешь?
   – Ага, давай. Слушай, ну ты совсем крутая будешь на мерсе! Мне тоже нужно придумать, что тебе подарить.
   – Ты мне уже подарил, – ехидно фыркнула Лиза, – меня из-за тебя предки от Интернета отключили. Сижу, как дура, без связи – хоть домой не приходи. Хорошо у Димки дома сеть есть.
   – Да ладно, сестренка, не тебе плакать, у тебя жених – будущий дипломат! Поженитесь – будет тебя по всему миру катать! Слушай, мне уже надо идти, наверное, пока меня здесь у тебя не засекли. Ты мне не одолжишь сотни две баксов? Хотя бы на первых порах как-то перебиться. Потом-то я на ноги встану, но сейчас гол, как сокол.
   – Тогда подожди чуток, пока Димка приедет, потому что я не богаче тебя – на семейном совете решено строго ограничить мои траты. Я регулярно получаю в банке строго ограниченную сумму, и мне едва хватает на косметику. В данный момент я исчерпала все лимиты.
   – Ничего себе! – изумился Миша. – С чего это они вдруг, неужели тоже из-за меня?
   – Нет, там другая причина. Помнишь Лерку Легостаеву? Ну, мы еще с ней пели вместе? Так вот, она пропала.
   – Как пропала?
   – Окончательно и бесповоротно. Уехала в ноябре с каким-то деятелем и так и не вернулась.
   – А ты-то тут причем?
   Лиза со вздохом подперла щеку рукой, и лицо ее стало печальным.
   – Мы ведь вместе пели – помнишь, как готовились? Так вот, после нашего дебюта она сразу куда-то уехала. Мы с Гошкой и Артемом на следующий день погнали к ее матери, а та только на нас руками машет: уехала, мол, после каникул приедет. Ее голос, мол, одному шоумену понравился, он с ней контракт заключил, а вы, дескать, не суйтесь не в свое дело и не мешайтесь. Мы ждем, каникулы прошли, а Лерки все нет. Через месяц в школе уже учителя засуетились, начали матери трезвонить, а она все крутила, крутила, а потом призналась: она этого шоумена даже не видела, Лерка только на минуту домой заскочила забрать паспорт и как в воду канула. Короче, шум, милиция подключилась, нас с Артемом и Гошкой потрясли – мы ведь последние ее видели. Провели общешкольное родительское собрание, приезжала инспектор, рассказывала страшные-страшные истории. Особенно про то, на что могут дети тратить деньги, которые остаются от завтрака – пиво, наркотики, презервативы, диски с порнухой. Мне крупно не повезло, что мои предки во время своего краткого пребывания в Москве ухитрились попасть именно на это собрание.
   – Закон подлости, пресечение причинностей, – сочувственно произнес Миша.
   – За три месяца до совершеннолетия они вдруг решили заняться моим воспитанием. Если мне нужно заплатить за курсы или купить себе туфли, я должна или оплачивать через банк по безналичке или представлять туда чеки и квитанции. Да они просто рехнулись в своей Германии, они забыли, что такое Россия? Здесь все нормальные шмотки продаются на рынках или в бутиках! Я сама переживаю из-за Лерки, но ведь я-то чем виновата?
   – Да чего из-за нее переживать, – он небрежно пожал плечами, – она, небось, наплевала на всю эту вашу школу и умотала с каким-нибудь миллионером. Греется сейчас на солнышке и загорает, пока ты тут свою математику зубришь. Твоя подружка Настя, кстати, еще не развелась со своим миллиардером?
   – Нет, – сухо ответила она, – но только не надо трепаться, она не хочет, чтобы в школе знали о ее браке. Я тебе тогда просто ляпнула сдуру, а теперь даже жалею.
   – Ладно, кому я там треплюсь, у меня своих дел навалом. А с этим своим прошлогодним Алешей она все встречается?
   – Слушай, Мишка, давай, действительно, займись своими делами, а то ты, смотрю, очень отвлекся и не в ту степь. Тебе еще не пора идти скрываться?
   – Все, молчу, сестренка! Знаешь, завидую я вам, бабам, – у вас столько грандиозных возможностей! Ты вот тоже – станешь дипломаткой, тебя твой Димуля будет на руках носить, в бриллианты одевать. Кстати, он скоро придет?
   – Сейчас позвоню – он уже должен был приехать. Сколько тебе нужно – двести баксов?
   Однако Дима был еще дома и ответил ей голосом, полным страдания:
   – Лиза, солнышко, я в ужасном состоянии, ты не могла бы взять такси за мой счет и приехать меня полечить?
   – Ты болен? И чем?
   – Никогда не угадаешь!
   – Ты перепил, нанюхался клея «Момент» или тебя до смерти затрахали бабы, – предположила она, пожимая плечами в ответ на вопросительный взгляд Миши.
   Дима на другом конце провода возмущенно возопил:
   – Вот они, женщины – по их вине страдаешь, а они готовы сразу же бросить в тебя камень! Ты забыла, как заставила меня в ноябре сдавать кровь на СПИД, чтобы отвести глаза этому твоему знакомому главврачу?
   – Точно, – вспомнила Лиза. – Ты его сдал, СПИД у тебя, вроде, не нашли, я твою жертву оценила. В чем проблема?
   – А в том, – трагическим голосом ответил Дима, – что я заплатил им за два анализа – помнишь, Муромцев говорил, что в первый раз может не показать, поэтому лучше еще раз сдать через полгода? Вот теперь они мне проходу не дают – за услугу уплачено, и они хотят ее оказать во что бы то ни стало.
   – Да пошли ты их в задницу!
   – Я пробовал – они мне оставили сообщение на автоответчике, а сегодня сестра явилась со своими шприцами и пробирками прямо домой.
   – Серьезно? – фыркнула Лиза. – Ну и как?
   – Что как? Взяла кровь и ушла.
   – Я имею в виду, сестра хоть симпатичная?
   – Совсем молодая, два раза колола прежде, чем в вену попала. У меня теперь голова кружится, я даже за руль сесть не смогу. Так что ты бери такси и приезжай меня утешать и жалеть.
   – Какой ты нежный! Ладно, сейчас приеду и утешу. Чао!
   Все еще улыбаясь, она положила трубку, и Миша, смотревший на нее в ожидании, подался вперед.
   – Когда он приедет?
   – Он не сможет приехать, я сама к нему сейчас поеду. Хочешь, давай со мной?
   Поразмыслив, Миша покачал головой:
   – Нет, сестренка, я думаю, мне сейчас лучше исчезнуть – я итак тут засиделся. Давай, ты возьмешь у него, а я на днях тебе позвоню или заскочу.
   – Как знаешь.
   – Только никому не говори про меня, ладно? Ни единой душе, если кто будет спрашивать.
   – Но тетя Тая переживает, она вообще думает, что тебя нет в живых. Ты не хочешь, чтобы я ей позвонила и сказала?
   Миша смущенно почесал затылок.
   – Понимаешь, если ты это сделаешь, то… скорей всего, меня тогда действительно скоро не будет в живых. Я сам с ней потом свяжусь.
   – Ни с кем ты не свяжешься, – с сердцем возразила Лиза. – Правильно мама говорила, что ты бессердечный эгоист, и для тебя нет ничего святого. Тебе на всех плевать.
   – Неправда, вот и неправда! Я люблю маму, тебя, тетю Полю. Кстати, я это докажу – позвони тете Поле и сообщи, но только ничего не перепутай: в течение последних суток через их банк опять прошли деньги – где-то миллиард восемьсот долларов. Меня заставили это сделать, назови имя, запомни: Лилиана Шумилова.
   – Подожди, – испугалась Лиза, – что ты говоришь, у мамы опять будут неприятности?
   – Главное, ты сообщи, чтобы тетя Поля знала: Антонио Скуратти стер в базе данных всю поступившую информацию, Шумилова его купила за тридцать миллионов. Пусть поищут эти деньги на его счетах в банках, которые я тебе сейчас назову. Или нет, я лучше запишу все эти имена и названия, а ты, когда сообщишь тете Поле, сразу все уничтожишь, – он взял ручку, набросал несколько слов на листочке лежавшего возле телефона блокнотика и протянул Лизе.
   Она испуганно смотрела на брата, который вдруг заговорил так уверенно и серьезно. Миша вложил ей в руку блокнот, торопливо поцеловал в щеку и вышел через черный ход.
   Впервые за последние сутки он испытывал столь глубокое удовлетворение и поздравлял себя со столь удачной идеей – сообщить тетке о совершенной нынче авантюре. Вряд ли это сообщение могло доставить особые неприятности госпоже Шумиловой – оно являлось всего лишь голословным утверждением, поскольку дискета с компроматом была уничтожена. Точно также оно не могло принести особой пользы Полине Трухиной или самому Мише. Тем не менее, оставалась надежда, что на основании полученной информации какой-нибудь дотошный ревизор сумеет докопаться до счетов Скуратти, и тот не получит свои тридцать миллионов. За что, действительно, этому наглому аферисту заплатили в шесть раз больше, чем тому, кто фактически выполнил всю работу?
   Миша осторожно выглянул из-за тяжелых дворовых ворот и, не заметив ничего подозрительного, ступил на улицу. В лицо ему ударил легкий майский ветерок, и он, подняв воротник дядиной куртки, быстро смешался с потоком торопившихся по своим делам людей. С каждым шагом в душе его и во всем теле от корней волос до кончиков пальцев ног постепенно ширилось и росло чувство глубокого удовлетворения, граничащего чуть ли не со счастьем – свободен, сыт, но, главное, крепла уверенность, что этот старый сквалыга Скуратти не получит свои деньги.

Глава седьмая

   Сразу же после разговора с дочерью Филев по мобильному телефону связался с Воскобейниковым. Тот как раз находился на очередном рабочем заседании Думы, когда почувствовал, что у него в кармане отчаянно завибрировал мобильник. Он немедленно покинул зал, направившись в комнату для переговоров. Номер этого телефона был неизвестен даже его секретарю и предназначен для экстренной связи с самыми близкими людьми, поэтому, взглянув на дисплей, где высветилось имя звонившего абонента, Андрей Пантелеймонович с тревогой спросил:
   – Александр? Что-нибудь случилось?
   – Да, – коротко ответил тот, – случилось. Сам я, к сожалению, не могу приехать в Россию, поэтому вы, Андрей, единственный человек, который сможет разобраться в том, что происходит с холдингом, и в том, что делает моя дочь. Вы – единственный человек, которого она уважает и с кем еще считается.
   – Я не совсем понимаю, что вас беспокоит, Александр, – осторожно произнес Воскобейников. – Сейчас я как раз на очередном заседании Думы и хочу вас обрадовать: закон о предоставлении Умудии статуса свободной экономической зоны уже принят, хотя еще обговариваются сроки действия статуса. В любом случае ваш холдинг, как зарегистрированный на территории Умудии, получит право на льготное налогообложение не менее, чем на три года. Это даст вам возможность в короткий срок погасить кредиты зарубежным банкам. Знаете, пока закон не был принят, меня вся эта ситуация очень тревожила – вы ведь помните, что я был категорически против того, чтобы брать кредиты под залог недвижимости холдинга. Однако Лилиана убедила совет директоров, вы тоже ей не препятствовали, поэтому мне пришлось умыть руки.
   – Да, – с горечью подтвердил Филев, – я не хотел ей мешать, я полагал, что пост президента холдинга – это как раз то, что требуется для ее энергичной натуры, при ее темпераменте. Я ошибся – она поиграла со всем этим и бросила. Только что сообщила мне, что сложила с себя президентские полномочия и продала все наши акции – я ведь юридически передал ей свои полномочия по делам холдинга.
   Андрей Пантелеймонович растерялся.
   – Даже не знаю, что вам сказать, Александр, я абсолютно не в курсе. Почему, как она это объясняет?
   – Уверяет, что обнаружила какие-то злоупотребления и не желает нести ответственность. К тому же, еще одна напасть – их с Ильей фирма разорена, ваш племянник в одночасье стал нищим.
   – Как?! Что?! Я вообще ничего не понимаю.
   – Я тоже. Но по поводу Ильи вам не стоит переживать, это поправимо. Что же касается холдинга, то вы должны сегодня же, после заседания, вылететь в Умудию и на месте во всем разобраться.
   – Думаю, мы сможем вылететь только на следующей неделе, Инга немного простужена, а в самолете…
   – Бог мой, Андрей, о чем вы? Пусть Инга остается в Москве, вылететь нужно сегодня и разобраться на месте еще до праздников. Я настаиваю, слышите?
   В голосе Филева зазвучали повелительные нотки, которые задели Андрея Пантелеймоновича. Он ответил очень холодно, голосом полным ледяного достоинства:
   – Сегодня я занят, извините.
   – Андрей, – устало вздохнул Филев, – мы говорим по моей личной защищенной мобильной линии, надеюсь, что нас не могут подслушать, поэтому я хочу вам кое-что объяснить, но этого не знает даже Лилиана – в противном случае она, возможно, вела бы себя иначе. Те люди, которые вкладывали деньги в вашу избирательную кампанию, заинтересованы в стабильности в регионе. Они готовы всячески поддерживать нас, поскольку процветание столь крупного конгломерата, как холдинг, способствует этой стабильности. Их интересы сосредоточены вокруг строящегося оздоровительного комплекса, потому что где-то там их база – база, которую они по каким-то причинам не хотят или не могут перенести в другое место. И делать врагами этих людей крайне неразумно и опасно. Лично я хочу спокойной жизни. Поезжайте в Умудск и постарайтесь не допустить никаких эксцессов, пожалуйста! Никакого шума вокруг строящейся здравницы, никаких журналистских расследований, вы меня поняли?
   – Понял, – угрюмо ответил Воскобейников. – Я, в принципе, это подозревал, но жаль, что вы так откровенно не поговорили со мной прежде. Гордеев, я полагаю, знает?
   – Да. Держите меня в курсе, Андрей.
   Андрей Пантелеймонович не стал дожидаться конца заседания и поехал домой сообщить Инге о своем отъезде. Он позвонил Илье, но тот в ответ на все его обеспокоенные вопросы лишь мрачно бурчал:
   – Разбираюсь, разбираюсь. Дядя Андрей, не трави душу, пожалуйста, меня и без того со всех сторон достали. Позвони Лильке, пусть она тебя введет в курс дела.
   До Лили секретарь Воскобейникова дозвониться не смог – она опять выключила все свои телефоны, дома ее не было и в офисе тоже. Инга с печальным видом укладывала вещи мужа в его кейс и постоянно дотрагивалась до перевязанного горла – у нее была ангина.
   – Андрюшенька, я, значит, столько дней буду одна? – спросила она с таким видом, что Андрей Пантелеймонович с трудом подавил желание послать к черту Филева с его холдингом и с его Лилькой и остаться дома.
   – Милая моя, любимая, детка моя ненаглядная! Мы бы поехали вместе, если б не твое горло, но везде сквозняки. К седьмому я вернусь, и мы куда-нибудь съездим на праздники, только поправляйся.
   – Я попрошу Настю приехать и провести эти дни со мной, – сказала она чуть капризным тоном. – Ничего страшного ведь не случится, как ты думаешь?
   Воскобейников нахмурился.
   – Не стоит – я думаю, ей лучше постоянно находиться с мужем.
   – Почему? Все дочери время от времени навещают родителей. Андрюша, я ее так мало вижу в последнее время, и даже по телефону мы почти не разговариваем. Даже у Лизы в гостях она бывает постоянно, а к себе домой…
   – Детка, подруга есть подруга, а мы всего лишь родители. У нее своя жизнь и не надо мешать. Давай, не будем больше ни о чем говорить, а побудем вместе до моего отъезда.
   Он увлек ее в спальню, и до самого его отъезда они действительно ни о чем больше не говорили. Отдаваясь нежным и размеренным ласкам мужа, Инга наслаждалась сознанием того, как она прекрасна и какое удовольствие может доставить этому умному и красивому человеку.
   – Я так горжусь тобой, Андрюша, – шепнула она мужу, когда его утомленное страстью тело обессилено прижалось к ней, словно впитывая в себя ее силы и саму жизнь.
   – Я стал мало тебя удовлетворять, да? – спросил он, дотрагиваясь губами до губ жены и ее щек, и Инга, как обычно, невинно удивилась:
   – Что ты, Андрюшенька, мне с тобой очень хорошо.
   Когда пришло время уезжать, муж бережно укутал ее одеялом и не позволил встать.
   – Лежи и поправляйся, а то застудишь горло. Я буду звонить и постараюсь поскорее приехать – ни на минуту не задержусь дольше, чем нужно. Детка моя, радость моя.
   Инга долго лежала, чувствуя, как постепенно остывает рядом с ней вмятина, оставленная телом мужа. Ей было тоскливо, но не из-за отъезда Андрея Пантелеймоновича – мучительно захотелось увидеть дочь, увидеть упрямые голубые глаза, так похожие на глаза отца, поспорить по поводу какой-нибудь ерунды, которая яйца выеденного не стоит. Зачем вообще нужно было это замужество? Настя ведь еще такая маленькая, ей только летом будет семнадцать, и она сама не хотела выходить замуж. Это все Андрей – ему ничего не стоит убедить жену во всем, что он считает нужным.
   Уткнувшись в подушку, Инга долго плакала, думая о Насте и о том, что ее отношения с дочерью уже никогда не будут такими, как прежде. У Насти своя жизнь, как уверяет Андрей. Инга лежала и сама себе растравляла душу, пока не заснула.
   Утром ее разбудил пробившийся сквозь шторки солнечный луч. Все тревоги и огорчения куда-то ушли, голова не болела, в горле не першило и не саднило, а часам к четырем впервые за много месяцев приехала Настя.
   Она вошла к матери с перекинутой через плечо сумкой и, выпрямившись, встала посреди комнаты, гордо закинув назад стриженую головку.
   – Мама, я приехала сказать, что решила развестись с Дональдом. Если ты согласна, я останусь жить здесь, если нет – уйду в другое место.
   Инга побледнела и приложила руку к повязке на горле, будто ее что-то душило.
   – Доченька, я ничего не понимаю, – жалобно сказала она, – почему, что случилось?
   – Мама, не притворяйся. Я только что прямо поговорила с Дональдом – я могу просто потребовать признать этот брак недействительным, но я обещала не устраивать скандала и не стану портить вам жизнь. Только дальше так продолжаться не может.
   – Доченька, давай подождем, пока вернется папа, я не могу так просто решить этот вопрос.
   – А причем тут ты или папа? Это моя жизнь, а не ваша.
   – Но ведь все было нормально, что такого сделал Дональд?
   – Ничего. Я просто не люблю и никогда не полюблю его, и незачем ему надеяться, незачем нам устраивать этот спектакль. Я хочу жить здесь. Мне можно пройти в свою комнату, или ты велишь мне уйти?
   – Доченька, что ты говоришь! Иди, иди к себе, конечно же.
   Оставшись одна, Инга минут пять сидела, бессильно свесив руки вдоль тела, потом позвонила секретарю мужа и попросила срочно соединить ее с Андреем Пантелеймоновичем.
   – Андрей Пантелеймонович сейчас занят, к сожалению, – сверхлюбезным голосом сообщил ей секретарь, – он говорит по телефону с господином Кейвором, секретарем господина Капри, и этот разговор никак нельзя прервать. Он вам перезвонит, как только освободится.
   Инга в ужасе закрыла глаза, подумав: «Начинается!».
   – Господин Воскобейников, – говорил между тем Кейвор, – комитет, контролирующий премиальный фонд Капри, хотел бы получить полный отчет о реальном использовании денег.
   – Но вся отчетная документация представляется вам регулярно, – изумленно ответил Воскобейников, – я сам за этим слежу, но если что-либо не в порядке…
   – О, нет, господин Воскобейников, ваша документация в полном порядке, странно другое: согласно вашим отчетам, практически вся сумма, выделенная на реализацию проекта, уже истрачена. Нам были представлены сметы, счета, мы все это честно оплатили. И что в результате? Реально заложен фундамент и возведен один этаж новой здравницы. На этом строительство объекта заморожено, а о проекте вообще никто не вспоминает.
   Андрей Пантелеймонович сумел собраться и бодро ответил:
   – К сожалению, я все это время был сильно занят и не мог лично проконтролировать строительство. Через два часа у меня встреча с одним из директоров «Умудия холдинг», господином Ючкиным, и он мне представит полную информацию. Нужно учитывать климатические особенности региона, этом году зима была затяжной, и строительство началось позже.
   – Господин Воскобейников, – весело возразил секретарь Капри, – по нашим данным компании, с которыми был заключен контракт на выполнение работ по строительству объекта, прекратили свое существование, а среди указанных в длинном списке специалистов-медиков, повышающих свою квалификацию в Европе, нет ни одного, с кем нам удалось бы связаться и лично побеседовать. Скажу честно: творится нечто странное, и госпожа Шумилова, подав в отставку с поста президента холдинга, решила тем самым снять с себя всю ответственность за происходящее.
   По правой руке Воскобейникова побежали неприятные мурашки, мелькнула неприятная мысль: «Не разбил бы паралич». Все же он сумел довольно внятно произнести:
   – Я немедленно разберусь, господин Кейвор, благодарю, что сразу же обратились ко мне со своими сомнениями. Как поживает господин Капри?
   – Превосходно. Разумеется, его огорчило желание Анастасии развестись с Дональдом, но он думает, что это всего лишь каприз молодости – они ведь прекрасная пара.
   – Как? Я не понял, о каком разводе идет речь.
   – Как, вы не в курсе? Сегодня Анастасии заявила своему мужу, что между ними нет никаких чувств, и она желает официального развода. Она даже уехала из особняка, где они жили все это время, и сейчас находится у вас дома, в обществе вашей супруги. Она настаивала на разводе, и Дональд не пожелал удерживать ее силой – он велел своим людям отвезти ее домой, но сам сейчас находится на грани отчаяния.
   – Черт знает что! Это ваши люди должны были следить за ней, мы же договаривались! Почему врач, который постоянно находится в доме, не сумел проконтролировать ее поведение? Господин Кейвор, это уже не моя вина!
   – Да, может быть, – задумчиво сказал Кейвор, – доктор говорил мне, что наркотик перестал на нее действовать. Или она слишком хитра и не принимает его. Во всяком случае, мы стоим перед свершившимся фактом: Анастасия ушла от Дональда.
   – Дайте мне какое-то время, чтобы все уладить, – устало попросил Андрей Пантелеймонович. – Постарайтесь успокоить Дональда, объясните, что у нее сейчас трудный период – скоро выпускные экзамены в школе, вступительные экзамены в МГУ.
   – Хорошо, господин Воскобейников. В начале июня господин Капри хочет получить отчет контрольной комиссии холдинга. Комиссия будет заседать в Москве тридцать первого мая, фонд Капри будет представлен Дональдом Капри и тремя нашими специалистами. До свидания, господин Воскобейников, желаю вам всяческих успехов.
   Андрей Пантелеймонович еще не пришел в себя после этого разговора, как из селектора послышался голос секретаря:
   – Андрей Пантелеймонович, я соединяю вас с вашей супругой? Она ждет.
   – Да-да, – он переложил трубку в другую руку и, прижав ее к уху, сказал, не дав Инге возможности начать объяснения: – Я все знаю, можешь не рассказывать. К сожалению, я не могу сейчас приехать, ты уж постарайся сама что-нибудь сделать.
   – Но что, Андрюша, что я могу сделать? – голос ее звучал испуганно.
   – Не знаю, придумай. Съезди к Дональду, скажи, что Настя уже жалеет о своем уходе, но из упрямства не хочет этого признать. Пусть он успокоится и немного подождет – хотя бы, пока я вернусь.
   – Андрюшенька, но я не умею придумывать так хорошо, как ты. Потом с Дональдом надо разговаривать через переводчика, а он и переводчик все такие умные, они мне не поверят.
   – Хорошо, ничего не делай, раз не можешь, – в голосе его слышались раздражение и досада. – Надо было сразу отправить ее обратно к мужу, зачем ты ее только впустила в дом?
   Инга заплакала.
   – Андрюша, что ты говоришь, ведь это наша дочь!
   – Да, дочь. Ладно, детка, не плачь. Займись своим здоровьем, съезди куда-нибудь в клуб, а ей скажи, чтобы сидела тихо, раз вернулась домой, и постаралась до моего приезда больше ничего не выкинуть. Пусть Петр отвозит ее в школу и обратно. Целую тебя, любимая.
   – Я тебя тоже, – ответила Инга, немного повеселев.
   Воскобейников какое-то время сидел неподвижно, закрыв глаза. Губы его презрительно кривились, шепотом повторяя:
   «Дочь! Дочь!».
   Маленькая дрянь, которая вообще не должна была родиться, которая выжила вопреки всем законам природы и продолжает во всех ситуациях выходить сухой из воды. Узурпаторша, занявшая место той крошки, его родной дочери, которую он тайно от всех отнес в морг и даже не смог похоронить по-человечески. Боже, какая она была крошечная! У него перехватило горло при этом воспоминании. Потом пришла успокоительная мысль, что все это делалось ради Инги – ради нее он пошел на обман, ради нее столько лет пытался заставить себя полюбить эту мерзавку, из-за которой так резко говорил сейчас с Ингой. Бедняжка Инга, она, наверное, сидит и плачет.
   Воскобейников хотел попросить секретаря вновь соединить его с женой, но передумал – незачем ее дергать, она, возможно, после их разговора заснула. Как она отдавалась ему вчера – томная со своим перевязанным горлом, горячая от небольшой температуры! Обидно, что ему не удалось закончить – надо сходить к недавно приехавшему в Москву тибетскому врачу, он, говорят, творит чудеса и избавляет мужчин от проблем с эякуляцией. Конечно, возраст, но, может быть, и из-за всей этой напряженной ситуации. Хотя Инга ничего не говорит, она, кажется, даже не замечает. Возможно, для нее тут есть и какие-то плюсы – можно не предохраняться. Она ведь вынула спираль, и таблетки после сорока уже лучше не принимать. Ладно, это все ерунда – главное, чтобы ангина не дала осложнение на сердце.
   Все оставшееся до встречи с Ючкиным время Андрей Пантелеймонович думал об жене – об ее ангине и слабом сердце.

   После беседы с мужем Инга пошла в комнату к Насте – посмотреть, как устроилась дочь в родном гнездышке.
   – Говорила с папой, – смущенно сказала она, едва переступив через порог, – он уже все знает.
   – Понятно, – невозмутимо кивнула Настя, продолжая раскладывать на столе книги, – ему уже доложили. Ругался?
   – Нет, он только просил, чтобы ты больше ничего не делала до его приезда. Очень просил, понимаешь?
   – Я понимаю, мама, и я совсем не хочу, чтобы у папы были неприятности. Мы с Дональдом решили, что останемся друзьями. Он все это время очень благородно и порядочно вел себя со мной, я сказала ему это. Я сказала, что не смогу его полюбить, и просто нечестно так продолжать, поэтому я хочу уйти. Если я ему нужна, как друг, он всегда может приехать к нам и поговорить со мной, но я хочу утром и вечером есть за столом у себя дома, со своими родителями, а не с чужим человеком. Хочу спать у себя дома, а не в чужом особняке. Знаешь, он понял и сказал, что я свободна. Он только просил немного подождать и не требовать развода прямо сейчас, потому что ему очень тяжело свыкнуться с этой мыслью. Хорошо, я подожду еще месяц или два.
   – Так Дональд может приехать сюда, чтобы повидаться с тобой? – обрадовано спросила мать.
   – Конечно, может. Я знаю, что он очень замкнут и одинок, ему просто нужно мое общество, моя дружба. Зачем смешивать это с браком? Завтра он приедет, когда я вернусь из школы, и ты, мамочка, приготовь, пожалуйста, что-нибудь вкусное, ладно? Мы с ним просто посидим и поговорим в гостиной.
   При виде спокойного лица дочери Инга почувствовал себя счастливой.
   – Боже, как хорошо, доченька, а я-то думала, что вы разругались, и невесть что такое. Конечно, я все приготовлю, испеку, икру надо купить, наверное, или осетрину. Папе сейчас позвоню, чтобы так не волновался.
   – Не вздумай! – разозлилась Настя. – С чего это ты его будешь успокаивать? Я что, сказала, что вернусь к Дональду?
   – Нет, что ты, не сердись! Ладно, не буду звонить, раз ты не хочешь. Я, доченька, знаешь, сейчас соберусь и поеду по магазинам, а ты отдыхай.
   Забыв про свою ангину, сияющая от счастья Инга, позвонила Петру, велев приготовить машину для шопинга – это было одно из тех английских слов, которые она хорошо знала и произносила с особым удовольствием.
   – Инга, а горло-то горло! – ворчливо сказал старый шофер. – Мне Телемоныч говорил, чтоб ты особливо-то не разъезжала со своей ангиной.
   Тем не менее, он привез ее в большой новый универсам, где она любила делать покупки. Набрав полные сумки, продуктов, Инга попросила:
   – Петр, отвези меня в универмаг, я там похожу немного – костюм хочу себе присмотреть. Ты пока сумки домой отвези – Аннушке дай, пусть в холодильник все засунет до моего прихода. А то тут мясо свежее и осетрина – еще запахнется в тепле. Скажи, я, когда приеду, мы надумаем, чего делать, потому что завтра Дональд будет к обеду.
   – А, зять! Ну да, это дело хорошее, – уважительно произнес Петр. – Ладно, покупай себе обновку, а я пока быстро до дому смотаюсь и назад – ты ведь меньше трех часов себе никогда обновки не выбираешь.
   Действительно, когда Инга оказалась в отделе готового платья, у нее загорелись глаза. Примерив два приглянувшихся ей костюма, она попросила продавщицу их пока отложить и в раздумье еще раз прошлась между длинными рядами, увешанными одеждой сорок восьмого размера. Предмет ее размышлений был достоин всяческого уважения, близок сердцу любой женщины и в общих чертах сводился к следующему: купить ли коричневый приталенный костюм с ложным воротничком-жабо или взять строгий прямой черный с белой водолазкой. Или, может, вообще не брать костюм, а купить отдельно пиджак с юбкой и составить из них пару?
   Как раз в ту минуту, когда Инга, казалось, пришла к окончательному решению, возле уха ее раздался негромкий мужской голос:
   – Мадам Инга Воскобейникова? Мне с вами нужно поговорить, мадам, по очень важному делу.
   Она испуганно отпрянула, увидев пронырливого вида молодого человека лет двадцати пяти в черной кожаной куртке.
   – Простите, я ни с кем не разговариваю в таком месте, я занята, и я вас не знаю, к тому же. Сейчас подойдет мой охранник, и мне нужно идти.
   Миша Кукуев – а это был он – смерил ее нагловатым взглядом и ухмыльнулся.
   – Да будет вам врать, я за вами уже три часа слежу – вы сегодня без охраны, и водила ваш уехал. Вы меня не бойтесь, наоборот, вам же будет лучше, если вы со мной поговорите, потому что дело касается вашей Насти – ее муженька-миллиардера и ее любовничка.
   – Что вы говорите! – в негодовании вспыхнула Инга. – У моей дочери нет никакого любовника, я сейчас вообще милицию позову!
   – Ну и зовите! – широко осклабился Миша и похлопал себя по карману. – У меня тут такие кадры есть, что, если сейчас запустить в Интернет, то весь мир на уши встанет. Только это копии, я на диск переписал, чтоб вам продемонстрировать, а в натуре у меня на видео записано, и никакого монтажа – ни один эксперт не придерется. Так что если на меня ментов напустите, то это все автоматом в сеть пойдет. Так будете смотреть или нет?
   – Я… подождите, где… Нет, я как я узнаю, что вы… Нет, я вам не верю, но все же хочу посмотреть.
   – Тогда пошли, – он махнул рукой, призывая ее идти за собой, и уже по дороге пояснил: – Я тут пару раз парням из магазина помогал компьютеры для игр наладить, так они меня знают, позволяют в кладовке рыться.
   Миша привел ее в маленькую каморку, где на широком деревянном столе в ряд стояли три старых компьютера, два из них были наполовину разобраны. Напротив, в углу, притулился старенький монитор. Миша быстренько присобачил к нему кабель и, включив единственный неразобранный компьютер, подождал, пока тот загрузится.
   – И что? И что тут? Я ничего не вижу, – в панике произнесла Инга, чувствуя, что ноги, ставшие вдруг ватными, начали подгибаться.
   – Сейчас, загрузится, – хакер подождал немного и, вставив диск, пододвинул к ней старый стул, – да вы садитесь, а то упадете еще с расстройства.
   На экране появилась Настя, потом высокий красивый парень, которого она обнимала. Юные любовники говорили друг другу страстные слова и делали такое, от чего Инге стало дурно, и она прижала руку к сердцу, пролепетав посиневшими губами:
   – Я… я не могу. Кто это?
   – Да кто же еще, – весело подмигнул Миша, – Настюха ваша. Я ее с этим Алешей еще с прошлого года снимаю. На первых-то кадрах у нее волосы длинные, видали? А потом она с короткой стрижкой – это уж как за миллиардера замуж вышла. Так что у нее адюльтер выходит. Я даже думал фильм сделать и толкнуть – фигурка-то у нее классная, и трахается с чувством. Можно будет и мужу ее показать.
   – Нет! – в горле у Инги что-то сорвалось, она закашлялась и замахала руками. – Не надо, нет, я вас умоляю! На колени встану, хотите?
   Она действительно задрожала и чуть не сползла на пол, в конец обессиленная ужасом и кашлем, но Миша удержал ее за плечи и, подождав, пока затихнет кашель, сказал:
   – Чего там на колени, я ж не бог, что б вы мне молились. Хотите – продам вам все эти кассеты и диски, возьму недорого. Миллион заплатите? Баксов, конечно.
   – Миллион? – Инга затряслась еще сильнее. – У меня таких денег никогда не было, откуда я возьму вам миллион?
   Миша недоверчиво хмыкнул:
   – Муж депутат и миллиона баксов не наворовал? Чем же он тогда в Думе своей занимается? А одна избирательная кампания у депутата чего стоит! Вы меня за дурачка-то не держите, я тоже соображать умею!
   – Что вы, что вы! – умоляюще залепетала она. – Мой муж порядочный, он зарплату получает, и никогда…
   – Тогда, раз у мужа нет, то у зятя-миллиардера попросите, – грубо перебил ее он, начиная раздражаться.
   Инга заплакала.
   – Как я у него попрошу, что я скажу ему? У меня есть немного денег в банке, я вам отдам, пожалуйста, все отдам! Муж сейчас уехал, а приедет… Ой, я даже не знаю, как ему сказать, я не смогу – я не знаю, что он сделает.
   Миша вдруг сообразил, что она права, и с ее мужем-депутатом ему, Мише, лучше не связываться – у них и охрана, и ФСБ на них работает. Другое дело, эта напуганная баба – нужно довольствоваться тем, что она может дать, а то и этого не получишь. Почесав затылок, он грубовато спросил:
   – И сколько у вас сейчас есть? Только без обмана, потому что иначе я…
   – Нет-нет! – Инга в ужасе сложила руки – У меня на счету две тысячи долларов, я вам их хоть завтра отдам.
   – Мало! – с нарочитой суровостью произнес молодой хакер.
   – Потом муж приедет, я еще попрошу, – наивно возразила она, – только не надо ничего и никому, я вас умоляю!
   Миша посмотрел на ее залитое слезами лицо, встретил трогательно просящий взгляд прекрасных черных глаз, и внезапно понял, что сидевшая перед ним женщина удивительно красива.
   – Ладно, – сказал он внезапно изменившимся голосом, – две тысячи завтра, потом еще у мужа возьмешь, а остальное будешь отдавать натурой.
   – Как это натурой? – простодушно удивилась она, не заметив этого перехода на «ты».
   – А вот так, обычно – натурой, – он взял ее за локти и, заставив подняться, прижал к себе. – Такая как ты, могла бы, в принципе, и больше миллиона заработать, но ладно уж, ты мне самому нравишься. Тем более, у меня давно бабы не было.
   Побелев, как мел, Инга откинулась назад, пытаясь отодвинуться.
   – Господи, что вы, я не такая, я порядочная! У меня муж есть!
   – Да мне по фигу твой муж, давай, раздевайся – я дверь запер.
   – Что вы, я не смогу, пожалуйста! Вы же молодой, а мне… мне уже больше сорока.
   – Ну и что? Подумаешь, возраст какой! Было б семьдесят. Раздевайся, пока я добрый, а то передумаю. Фильм сейчас сделаю и за те же деньги на рынке толкну – пусть все на твою Настюху посмотрят.
   Инга закрыла глаза и онемевшими пальцами начала расстегивать пуговицы. Ее трясло, зубы стучали, но Миша не торопил и с восхищением смотрел, как один за другим падали на пол предметы ее одежды. Когда она замялась, оставшись в бюстгальтере и трусиках, он торопливо расстегнул джинсы, шагнул к ней и, сорвав прозрачное белье, повалил на пыльный стол рядом с разобранным компьютером.
   – Нет, пожалуйста! – у нее вырвался короткий крик, глаза в ужасе раскрылись, взгляд остекленел, и губы шептали: – Пожалуйста!
   – Шевелись, что ты, как неживая, тебя твой депутат что, трахаться не научил? Задом двигай, давай! – его движения становились все более грубыми и яростными, руки больно сжимали ее грудь, а тон вдруг стал угрожающим: – Ну-ка шевелись, а то я тебя сейчас отсюда выкину и пойду фильм делать. Ногами меня обхвати!
   Обомлев от страха, Инга начала послушно двигать бедрами, обхватила его ягодицы ногами, а потом ее внезапно охватило странное ощущение, от которого в глазах помутилось, а из груди вырвался крик.
   Обмякнув наконец, Миша выпустил ее и начал застегивать джинсы. Инга сидела на столе, закрыв лицо руками и горько всхлипывая. Он добродушно похлопал ее по бедру и ухмыльнулся:
   – Ладно, чего теперь ревешь? Нормально ты под конец разошлась, а то я уж думал, что ты никогда оргазм не испытывала. Одевайся, пошли, а завтра утром здесь встретимся, и отдашь деньги.
   Когда Инга вышла из магазина к ожидавшей ее машине, Петр вгляделся в ее лицо и встревожился.
   – Ты чего какая-то не такая – заболела? А то на меня Телемоныч ругаться станет, что я тебя по этому шопингу возил. Ладно, поехали – я продукты домой отвез, загрузил в холодильник.
   Однако Инге уже совершенно не хотелось заниматься обедом. Она лишь равнодушно махнула рукой, когда кухарка Аннушка оживленно засыпала ее вопросами по поводу завтрашнего меню.
   – Что хочешь, то и сделай, мне безразлично. Я устала.
   – Мама, тебе плохо? – испуганно спросила Настя, выходя из своей комнаты и с недоумением глядя на странное выражение лица матери. – Сердце?
   – Уйди, не трогай меня, – сквозь зубы процедила Инга и, отмахнувшись от дочери, пошла к себе в комнату.
   Приняв душ, она легла в постель и, лежа под одеялом, неуверенно ощупывала свое тело, казавшееся ей теперь чужим. Было горько, стыдно, хотелось плакать, и еще было какое-то странное непонятное чувство.
   Ее разбудил звонок мужа.
   – Инга, детка, как ты себя чувствуешь? Ты извини, я в тот раз очень резко с тобой разговаривал, ты не сердишься? Температуры нет? Ты ни о чем не думай, любимая, не тревожь себя, все ерунда, самое главное для меня – твое здоровье.
   – Я… спала, – голос ее прозвучал действительно очень сонно и хрипло.
   – Да? Ну, спи, родная, прости, что разбудил. Целую, – отключив телефон, Андрей Пантелеймонович вздохнул и, выйдя в соседнюю комнату, где его ожидали Егор Ючкин и мэр Умудска Бобровский, извинился: – Простите, нужно было позвонить домой – жена тяжело болеет.
   – Передавайте привет вашей супруге, скорейшего выздоровления, – сказал Бобровский.
   – Спасибо. Итак, вернемся к тому, на чем прервались. Мне хотелось бы объяснить вам, господа, что я не прокурор и не следователь, я не собираюсь предъявлять вам каких-то претензий, вчинять иски и так далее. Время противостояния прошло, господа, сейчас мы единомышленники, и нам всем нужно спокойствие в регионе, поэтому я хочу разобраться и попробовать что-то сделать, пока ситуация не вышла из-под контроля. Нас сейчас никто не может подслушать, и я прошу говорить все, как есть и любыми словами, но мне нужна ваша полная и абсолютная откровенность.
   Бобровский переглянулся с Ючкиным и последний, тяжело вздохнул.
   – Хорошо, все, как есть. Вам известно, что совет директоров принял предложение Шумиловой и моего Игнатия насчет кредитов под залог недвижимости холдинга. Мы собирались погасить их после реализации за кордон нескольких партий алмазов, – он посмотрел на Бобровского, как бы ожидая продолжения, и тот прокашлялся.
   – Поскольку «Умудия холдинг» является крупнейшим предприятием региона, город принял решение поддержать его вливанием оставшихся после президентской компании денег, – тут голос мэра предательски дрогнул, и, не в силах вынести внимательного взгляда Андрея Пантелеймоновича, он сознался: – Да, мы решили, как это называется, «прокрутить» бюджетные деньги города через банк, поскольку «Умудия холдинг» гарантировал нам поддержку. Схема проверенная, не мы одни ею пользуемся. Сейчас за счет дивидендов только и можно выжить.
   – Что с зарплатами бюджетникам? Люди не должны голодать.
   Бобровский замялся.
   – Рассчитываем выплатить к концу месяца или в июне. Задержка всего полгода, в других регионах и по году люди денег не видят. Мы учитываем, что в большинстве семей выплаты из бюджета – не единственный доход. Если жена, например, врач или педагог, то муж может быть связан с туризмом, а если город задерживает зарплату охотникам, то они часть шкур отвезут в Иркутск и сбудут перекупщикам. Умуды вообще полностью себя обеспечивают. Единственно, профсоюзы нас достают – есть такие заводилы, что их хлебом не корми, а дай людей на митинг собрать. На первое мая была демонстрация, так молодежь попыталась прорваться на территорию стройки и поджечь бараки для строителей – кто-то пустил слух, что все деньги ушли на строительство комплекса.
   – Это надо немедленно прекратить, – сурово сказал Андрей Пантелеймонович.
   – Теперь еще новому президенту в Москву собираются жалобу писать, – пожаловался мэр.
   – Нехорошо, господа, – тон депутата стал наставительным, – я понимаю, что нынешняя неразбериха в стране позволяет некоторым смотреть на бюджетные деньги, как на свои собственные, но нельзя, чтобы из-за этого поднимался шум и доходил до центра. Тот, кто занимает руководящую должность, должен действовать грамотно.
   На «грамотно» Бобровский слегка обиделся.
   – Я надеюсь, Андрей Пантелеймонович, – преувеличенно кротким тоном ответил он, – вы сможете посоветовать, как нам грамотно выйти из подобной ситуации.
   – Дам, – невозмутимо кивнул депутат, – для начала объявите, что поступление федеральных денег в Умудск задерживается, но вы, заботясь о людях, устанавливаете в городе фиксированные низкие цены на основные продукты питания, и это вплоть до полной ликвидации всех задолженнотей по зарплатам. Возможно, – пошутил он, – тогда люди даже захотят, чтобы зарплаты подольше не выплачивались.
   Не оценив шутку, мэр нахмурился.
   – И как же это, интересно, я снижу цены? Кто согласится торговать себе в убыток и продавать товар по ценам ниже закупочных?
   Воскобейников усмехнулся краешком губ.
   – Значит, надо искать поставщиков дешевого товара. Мне известны такие, которые будут рады даже взять на себя доставку в регион.
   Бобровский невольно подался вперед.
   – Что за товар?
   – Трансгенная модифицированная продукция.
   – За рубежом ее никто не берет, – нерешительно заметил мэр.
   – Вот потому-то они и будут счастливы сбыть ее нам.
   – Я слышал, вредно, последствия выявляются через поколения.
   – Но вам-то нужно решать проблемы сейчас, вот и решайте. Не волнуйтесь, пол России питается трансгенами, но вас лично никто не заставляет, не хотите, боитесь – не ешьте.
   – Наверное, вы правы, – поразмыслив и все взвесив, согласился Бобровский, – если вы сможете нам помочь ускорить этот процесс….
   – Договорюсь в ближайшее время, – пообещал депутат.
   – Тогда разрешите вас покинуть, дела, – мэр поднялся и, обменявшись рукопожатиями с присутствующими, покинул кабинет.
   Подождав, пока за ним закроется дверь, Воскобейников повернулся к Егору Ючкину.
   – Я проверил, – сказал он, – долг холдинга по кредитам был реструктуризирован, за два месяца произведены минимальные выплаты, а теперь пошла просрочка. Почему, если есть перечисления за алмазы и при том, что, как говорил господин Бобровский, холдинг решено поддержать остатком денег от президентской компании?
   Ючкин развел руками и отвел глаза.
   – Выплаты по кредитам взял на себя Руслан Керимов. После того, как ваша племянница продала ему контрольный пакет акций холдинга, он исполняет обязанности президента компании. Однако его сейчас нет в Умудске, у него в конце мая защита диссертации, он в Москве.
   – Вот как. Тогда расскажите мне вы – как продвигается строительство комплекса? Я, извините уж, сразу по приезде заглянул на стройку – все наглухо огорожено, но внутрь первой ограды меня все же пропустили. Так там до половины возведен один корпус, и заложен фундамент второго. Ни рабочих, ни строительной техники.
   – Строительство зависит от поступления средств, – все также глядя в сторону, объяснил Ючкин, – сейчас нашей дочерней компании «Умудия даймонд» потребовались средства для закупки оборудования. После модернизации на руднике добыча алмазов во много раз возрастет, и, как только начнут поступать средства от реализации, мы возобновим строительные работы.
   Андрей Пантелеймонович так возмутился, что не смог сдержать своего негодования, хотя обычно владел собой в любых ситуациях.
   – Вы с ума сошли, господа? Фонд Капри по представленным вами документам полностью перечислил холдингу всю сумму премии, город инвестировал в строительство бюджетные деньги, а вы все ждете поступления средств? Да на эти деньги уже Москву можно было заново отстроить! Господин Ючкин, вы взрослый и умный человек, давайте, не будем играть словами. Тридцать первого мая мы должны отчитаться перед комиссией Капри в целевом использовании денег.
   Ючкин насупился.
   – У нас все законно, все документы в порядке. Мой Игнатий на той неделе вылетит в Москву, и все с вами обсудит.
   – Почему бы нам с ним не поговорить сейчас?
   – Он на майские праздники повез жену в Тайланд. Скажу откровенно, мне не очень нравилось, что он с вашей племянницей, семья есть семья.
   – Сейчас оставим этот разговор, – с досадой возразил Андрей Пантелеймонович, – я хочу точно знать, сколько фактически денег на зарубежных счетах холдинга. Скажу откровенно: я понимал, что, получив доступ к деньгам Капри, вы наверняка отхватите себе кусок, но ведь нужно же меру знать! В ближайшее время необходимо возобновить строительство.
   – Сейчас я точно не могу сказать, поскольку Керимов, как глава «Умудия даймонд» занимался закупками оборудования для модернизации рудника, вся бухгалтерия у него.
   Андрей Пантелеймонович в недоумении поднял брови.
   – Он что, занимался этим без контроля со стороны акционеров? Очевидно, господин Керимов образец кристальной честности, что ему так доверяют?
   Его ирония задела Ючкина.
   – Почему же без контроля, – с некоторым вызовом сказал он, – было решение собрания акционеров. Руслан владеет контрольным пакетом акций и согласился, хотя и не сразу, взять на себя всю кредитную нагрузку холдинга. Человек он открытый, в любых мелочах всегда советуется со мной или с моим Игнатием, какую-нибудь аферу провернуть у него просто ума не хватит.
   Пожав плечами, Воскобейников поднялся.
   – Всего хорошего, господин Ючкин, я сегодня вылетаю обратно в Москву и жду вашего сына. Еще раз напоминаю, что тридцать первого необходимо будет отчитаться перед комиссией Капри, а до этого мне все же хотелось бы ознакомиться с ситуацией. С реальной, а не с той, что представлена вами фонду.

Глава восьмая

   Катю Баженову с детьми выписали из клиники четвертого мая, а на следующий день, в пятницу, в дверь квартиры позвонили, и два веселых паренька из отдела доставки лихо втащили в прихожую огромную «близнецовую» коляску.
   Они тут же на месте прикрутили колеса, прикрепили ручку и ушли, подмигнув на прощание растерянной Кате.
   – Катайтесь, мамаша, на здоровье.
   Пока она с некоторым ужасом разглядывала огромную темно-синюю колымагу, в бывшей спальне Евгения Семеновича басовито завопил Женька, и тут же к нему присоединился Максимка – именно в этот час они привыкли получать положенную им, как шутили медсестры в клинике, «дозу», и очень хорошо знали свое время.
   Антон приехал, когда Катя закончила сцеживать оставшееся после кормления молоко. Он сразу же зашел взглянуть на сонно посапывающих мальчиков и придирчиво осмотрел бутылочку со сцеженным молоком.
   – Хватает?
   – Антошенька, ты не волнуйся, – торопливо проговорила Катя, – молока много. Я в маму, а у нее и со мной, и с Юлькой было много молока – она даже сдавала в роддом. Ты смотри, почти двести грамм нацедила.
   – Мальчишки быстро растут. Следи – если будут грудь полностью высасывать и орать, то сразу перейдем на прикармливание. Водичку давала?
   – Давала. Я их и искупала даже утром.
   Осмотревшись, Антон заметил коляску.
   – Привезли? Смотри, как быстро – я только утром оплатил заказ. Сегодня на балкон их вывезешь, а завтра уже на улицу гулять.
   Катя перепугалась.
   – Погоди, Антоша, ну куда я с этой громадиной? У нас лифт все время ломается, как тогда мне ее спускать? Они же еще совсем маленькие, говорят, что только с месяца нужно начинать гулять.
   – Гулять нужно постоянно и не меньше четырех часов в день, – желчным тоном возразил Муромцев. – Не понимаю, чем ты недовольна? Ты получила все, что хотела – справку о рождении близнецов я тебе написал, дети получили те имена, которые выбрала ты, они принадлежат тебе, ты и несешь полную ответственность за их здоровье.
   Глядя на нервно дергавшийся желвак на щеке брата, Катя не посмела спорить и лишь кротко кивнула головой.
   – Да, конечно, Антоша, ты прав.
   – Я договорился с Таис, – сказал он, немного смягчившись, – она будет приходить к тебе ежедневно и помогать – купить, приготовить, постирать, коляску спустить или поднять. Ты только занимайся детьми, потому что мне не хочется приглашать няню, пока они еще такие маленькие.
   Таис, двадцатилетняя студентка-вечерница, жившая в соседнем подъезде, всегда искала возможность подработать и с радостью приняла предложение Муромцева. Катя почувствовала себя растроганной заботой брата.
   – И сколько же ей платить? – спросила она с некоторым смущением.
   – Это уж не твои проблемы. Кстати, вот и она, – в дверь позвонили два раза, – я велел ей звонить два раза, чтобы ты никому постороннему не открывала. Я ей составил примерное меню, что тебе готовить – ты кормишь, и нужно нормально питаться. Ладно, пока, – он поднялся и пошел в прихожую открыть дверь.
   – В клинику? Оттуда сюда придешь? – говорила Катя, идя – Нет, у меня вечером деловая встреча, не жди, – он впустил Таис и исчез за дверью.
   Встреча, о которой говорил Муромцев, была не совсем деловая. Пару дней назад, перед выпиской Кати из клиники, Таис готовила квартиру к возвращению молодой мамы с детьми и устроила грандиозную стирку Она повесила простыни сушиться на балконе, но вечером, вернувшись из института, забыла их снять, а ночью пошел дождь. Антон велел рассеянной девушке вновь перестирать белье, поскольку в дождевой воде, падающей с московского неба, неизвестно, сколько гадости, а сам погнал к себе на квартиру за чистыми простынями и пододеяльниками. Когда он, набив сумку вещами, уже собирался уходить, раздался телефонный звонок – звонила его давнишняя приятельница Диана, с которой они не виделись почти два года.
   – Антон? – радостно удивилась она, услышав его голос. – А я тебя даже не ожидала застать – сколько звоню, и никто трубку не берет.
   – Я тут почти не бываю, – ответил он очень вежливо, как говорят с человеком, который позвонил совсем некстати, но тут же спохватился: – Рад тебя слышать, Диана, как поживаешь?
   – Да у меня все по-прежнему, – весело проворковала она, – я вот тут знакомую случайно встретила, так она мне про тебя битый час рассказывала. У тебя теперь, говорят, своя клиника?
   – Нет у меня клиники, я просто работаю в частной клинике, это разные вещи.
   – Да? Она мне говорила, что ты там всем распоряжаешься, потому что хозяйка клиники от тебя без ума. И вообще она говорит, что от тебя там все без ума – и персонал, и больные. Два часа она мне глаза к небу закатывала, пока про тебя рассказывала, но главное, что я хочу тебя поздравить: ты ведь стал папой, и не просто папой, а папой в квадрате. Верно?
   – Спасибо, – усмехнулся Антон.
   – Когда же вы с Катей поженились? Могли бы и пригласить на свадьбу.
   – Мы с Катей не женились, и никакой свадьбы не было. Ладно, ты извини, я…
   – Как не было? – перебила его Диана. – Ладно, значит, еще будет. Вообще все говорят, что вы чудесная пара.
   – Да? Ну, пусть говорят.
   Она, очевидно, поняла его резкий тон по-своему, потому что с запинкой произнесла:
   – Нет, ну а как же, а… у вас же дети. Дети-то твои?
   – Мои, мои, а причем тут дети? Ты меньше слушай, что говорят. Ладно, Диана, я…
   – Значит, вы в ближайшем будущем не собираетесь пожениться? В принципе…
   – Ни в ближайшем, ни в отдаленном, а сейчас…
   – В принципе, ты возможно и прав – иметь детей, это совершенно не значит, что нужно жениться. Вы же и раньше с ней просто дружили, у вас же ничего такого не было. Слушай, Антон, если ты, говоришь, свободен, то, может, встретимся?
   Антон негромко засмеялся.
   – А у тебя-то как на личном фронте? Как твой Фурсенко? Так ты мне и не сообщила, получилось у вас с ним что-нибудь?
   Он был неуверен, что правильно произнес фамилию начальника Дианы – того самого, который, овдовев, начал за ней ухаживать, и из-за которого, собственно, они перестали встречаться. Диана тогда решила, что у нее появился шанс выгодно устроить личную жизнь, а Муромцев не захотел мешать – в конце концов, их встречи с Дианой были для него всего лишь ничего не значащими эпизодами, и никаких серьезных планов относительно нее он не строил.
   – Фесенко, – поправила Диана. – Нет, у нас все получилось, мы почти два года прожили в законном браке, а теперь вот уже месяц вдовею. Он же был старенький, уже за шестьдесят.
   – Да? А я, судя по твоим рассказам, представлял его эдаким орлом. Ладно, прими мои соболезнования по поводу утраты.
   – Да чего там соболезновать, – сердито вздохнула она, – я за ним полгода горшки выносила, пока он парализованный лежал, а он, паразит, и квартиру, и дачу сыну отписал по завещанию. Сын хоть бы раз зашел, пока отец парализованный лежал!
   – Бывает, – посочувствовал Антон. – Так и где же ты теперь живешь?
   – Все там же, в своей комнате в коммуналке. Приходи, Антоша, посидим, о старых временах поговорим, вспомним, как жили. Сегодня праздник, а у меня еще день рождения.
   – Ладно, как-нибудь забегу.
   – Не как-нибудь, а давай в эту пятницу – у меня день рождения.
   – Да ну! Поздравляю, Динуля, но…
   – Антон, приходи обязательно, очень прошу! Просто посидим – мне почему-то так захотелось поговорить о чем-то очень далеком, давнишнем, отойти от всего – ты ведь даже не представляешь, что мне пришлось пережить в последние месяцы. Приходи, я пирог испекла, неужели не сможешь хоть на часок вырваться? Адрес ты знаешь.
   Муромцев сам не знал, почему согласился и, отвезя чистые простыни, поехал к Диане. По дороге он решил заехать в цветочный магазин – купить цветы, – но когда уже положил огромный букет на заднее сидение, то отчетливо вспомнил, что день рождения Дианы не второго мая, а седьмого октября.
   Встреча их получилась очень теплой. Диана пришла в восторг при виде прекрасного букета и, зарывшись в него лицом, несколько секунд стояла неподвижно, как завороженная.
   – Поздравляю, – с улыбкой произнес Антон.
   – Антоша, ты самый чудесный из всех, кого я знала! Пойдем, откроешь шампанское.
   Шампанское было замечательным, пирог удался на славу, и перенесенные недавно разочарования никак не отразились на внешнем облике Дианы.
   – Ты цветешь, – с улыбкой заметил он, поднимая бокал.
   – Начала поправляться, – ответила она, кокетливо улыбаясь и чокаясь с ним.
   Антон улыбнулся ей в ответ и подумал:
   «Жизнь, как она есть и без всяких прикрас».
   С той минуты, когда он узнал о внезапном отъезде Маргариты, его охватило странное безразличие. Это был не гнев, не боль, не возмущение, а именно безразличие ко всему происходящему – возможно, именно такое чувство мог бы испытывать умудренный жизнью глубокий старик, которому больше не о чем было волноваться и не из-за чего тревожиться. И все же тело Антона оставалось телом молодого мужчины – мужчины, который прежде никогда не отличался особым целомудрием, а теперь очень долго не знал женщины. Поэтому, когда Диана нежно провела ладонью по его руке, он в ответ крепко сжал ее пальцы. Взгляды их встретились, и все оказалось ясно и понятно без слов.
   Этой ночью им было хорошо, а утром, когда она принесла Антону в постель кофе с остатком пирога, уселась рядом и прижалась к его ноге полным бедром, ему на миг показалось, что эта безыскусная женская забота – все, что нужно в жизни. Поэтому, дав Кате строгие инструкции, он поехал к Диане, а уже через два дня его опять потянуло к ней.
   – Может, не пойдешь никуда сегодня, Антоша? – спросила Диана в воскресенье утром, аккуратно собирая упавшие на одеяло крошки. – Сегодня выходной, провели бы день вместе. Я обед сделаю, и фильмов хороших перед Днем Победы по телевизору много.
   Чувствовалось, что она спрашивает, не надеясь на его согласие. И Антон неожиданно для самого себя сказал то, что совершенно не собирался говорить:
   – Ладно, я только позвоню, и если нигде не намечается ничего срочного, то…
   Он позвонил в клинику, и дежурные врачи всех отделений словно сговорились:
   – Все в порядке, Антон Максимович, ничего срочного, проблем нет, и вам приезжать не нужно, хоть перед праздником отдохните. Как там ваши мальчишки?
   – Антон Максимович, отдохните хоть раз по-человечески, а у нас все на уровне. Кате привет обязательно передавайте, как она?
   – Антон Максимович, мы сами со всем справимся. Не приезжайте сегодня, Антон Максимович, как там Женька и Максимка?
   Нечленораздельно пробурчав что-то невнятное в ответ на все заботливые расспросы коллег, Муромцев позвонил Кате.
   – Температура у всех нормальная, – сказала она, не дав ему начать расспросы и не спрашивая, откуда он звонит, – только что покормила, оба нажрались до отвала, аж изо рта молоко течет. Сейчас дрыхнут, я сцедила двести пятьдесят граммов, утром ела гречневую кашу и выпила два стакана чаю с молоком. Таис сейчас здесь, готовит мне салат и суп с отварной говядиной – как ты велел.
   – Пусть готовит, – строго ответил Антон, – а ты бери коляску, бери парней и вперед – гулять в сквер. Положишь их на бочок, чтобы не захлебнулись, если срыгнут.
   – Какое гулять! – возопила Катя. – Мне что, делать нечего? И вообще – мне надо отдыхать, чтобы молоко не пропало. И потом скоро дождь пойдет.
   – Не ври, погода прекрасная, а молоко у тебя быстрее пропадет, если будешь сидеть и одним глазом в книгу, а другим в телевизор. Так что гуляй спокойно.
   – Ага – погуляй, травку пощипи. Я что, корова? Изверг ты!
   – Давай, давай, я потом позвоню и проверю, что ты делаешь.
   Он положил трубку, зная, что сестра не посмеет ослушаться, и, блаженно потянувшись, повернулся на другой бок. Положил голову на теплое бедро очень довольной Дианы, а та немедленно скользнула под одеяло и приникла к нему всем телом.
   – А все-таки у вас с Катей какие-то странные отношения, я бы на ее месте сейчас была злая, как собака, – заметила она, и во взгляде ее мелькнуло любопытство.
   Антон не стал ничего объяснять, он приподнял податливое тело молодой женщины и усадил ее на себя. Диана блаженно закрыла глаза.

   После разговора с братом Катя приуныла – она уже предвкушала, как после кормления выставит коляску с мальчиками на балкон и усядется перед телевизором. Теперь же ей пришлось упаковать детей в конверты и, поскольку лифт в очередной раз не работал, спустить с помощью Таис коляску по лестнице. В сквере возле дома прохожие оглядывались на худенькую молодую женщину, катившую перед собой широкую коляску – близнецы почему-то всегда возбуждают у людей повышенный интерес. Кате постепенно даже стало нравиться повышенное внимание окружающих, и она вместо того, чтобы вышагивать по аллеям, решила прогуляться подальше – в ту сторону, где находился дом Ильи и Карины.
   Коляска лихо пересекала широкие лужи, иногда под колесами хрустели сухие веточки – хруст, да хруст. Минут через двадцать, подкатив к маленькому скверу у дома Карины, Катя увидела Жоржика и его няню.
   – Катя! – няня, крупная женщина лет пятидесяти пяти, обрадовано помахала ей рукой и поднялась со скамейки. – А Карина только сейчас про тебя говорила, как мы на прогулку собирались. Покажи-ка детишек.
   Она вытащила вертевшегося Жоржика из открытой коляски и приподняла, чтобы он тоже посмотрел на спящих младенцев. Его, однако, гораздо больше интересовал висевший на коляске пестрый пакет с подгузниками.
   – Гу!
   – Вот тебе и гу! Смотри, как тихо лежат да спят, а от тебя, хулигана, мне ни минуты покою нет, – строго сказала няня, сажая его обратно в коляску. – Ты к нам-то зайдешь, Катерина? Карина все за тебя переживает – как ты. Она все хотела в клинику к тебе съездить, но сердце у нее болит и болит, совсем синяя ходит.
   – Когда она едет в Париж на операцию? – с тревогой спросила Катя. – Уже май, а она еще в марте говорила.
   – Ох, не знаю! Спрашиваю – отмахивается. Илья тоже все занят – на работе нелады. Ты зайди, зайди, они сейчас оба дома. Иди, а мы погуляем еще и тоже придем.
   Катя кивнула и направилась к подъезду. В элитном доме Карины было два лифта. Коляска свободно въехала в широкую кабину, и та мгновенно доставила своих пассажиров на нужный этаж.
   – Я, кажется, только сейчас начинаю по-настоящему ценить прелести технического прогресса, – сказала Катя Илье, открывшему ей дверь.
   Он засмеялся, и было видно, что приход Кати его очень обрадовал.
   – Катюшка, радость ты наша, показывай богатырей. Георгия в сквере не встретили?
   – Встретили, он сказал нам «гу».
   – Это в его устах высшая степень восхищения – он оценил своих коллег по подгузникам.
   – Заходи, Катя, – сказала вставшая в дверях комнаты Карина. – Давай я тебе помогу, ты будешь их распаковывать?
   – Да нет, мы скоро пойдем, а то на улице они тихие были, а сейчас еще разорутся.
   – Так Илья вывезет их на лоджию, там воздух свежий, пусть поспят. Илья, вывези коляску, пожалуйста, а Катя посидит и отдохнет.
   – Только не долго, а то Антон лютует – велит мне с ними бродить по четыре часа в день, представляешь? – жалобно говорила Катя, следя глазами за тем, как Илья осторожно вывозил коляску на лоджию.
   – Ничего, у меня Жоржик тоже на лоджии гулял, пока был маленький, – улыбнулась Карина.
   – Видишь, у вас лифт хороший и то, а наш постоянно ломается. Нет, Антон просто зверь, в не человек, мало он меня беременную гонял ходить.
   – Бедный, – печально покачав головой, сказал Илья, прикрывая дверь на лоджию, – как он сейчас? Когда он узнал про ее отъезд, на нем лица не было. И ни одного слова ведь не сказал, даже не стал спрашивать.
   Катя погрустнела.
   – Он и сейчас ничего об этом не говорит, что говорить? Хотя я вижу, что он не такой, как всегда.
   Карина опустила длинные ресницы, словно в словах Ильи и Кати был упрек лично ей.
   – Я пойду полежать, – тихо сказала она. – Илья, угости, пожалуйста, Катю чаем.
   – Я не хочу, я только позавтракала. Пусть Илья работает, а я посижу с тобой. Илья, только, если они закричат…
   – Я тебя сразу позову, не бойся, – успокоил он ее, вновь садясь за компьютер.
   В спальне Катя, плотно прикрыв за собой дверь, села рядом с Кариной и взяла ее тонкую исхудавшую руку.
   – Ты когда собираешься ехать в Париж на операцию?
   Карина осторожно убрала руку и покачала головой:
   – Не теперь, Катюша, чуть попозже. У Ильи сейчас большие проблемы, он и вся их группа фактически остались без работы. Мы даже продаем машину, чтобы можно было платить няне – я ведь не в силах возиться с Жоржиком.
   – Подожди, но ведь тебе ждать нельзя, и у тебя есть деньги, ты можешь…
   – Нет, – голос Карины прозвучал тихо, но твердо.
   Катя растерялась, не зная, что сказать, лицо ее приняло беспомощное выражение.
   – Но… Каринка, подожди, послушай, ты не можешь… Ладно, в конце концов, ты можешь сделать операцию здесь. Меня как раз перед выпиской слушала Сирануш Яковлевна, и она про тебя сказала, что Париж предпочтительней, только потому что там медикаменты и оборудование – все гораздо лучше, чем у нас. Хотя наши хирурги тоже не хуже, и здесь тебя прооперируют бесплатно. Ждать ведь нельзя, это все врачи говорят.
   – Ничего, еще немножко можно, – слабо улыбнулась Карина и ласково погладила ее по руке, – не волнуйся так, Катюша.
   – Но Илья-то куда смотрит? Он не понимает, что ты творишь? Я с ним сейчас же поговорю, – рассердилась Катя.
   – Илья… я же сказала тебе, что у него очень большие проблемы, не нужно его беспокоить. К тому же, это ничего не изменит.
   Пристально глядя на нее, Катя медленно произнесла:
   – Я не понимаю – ты делаешь это нарочно? Ты хочешь умереть?
   – Я не хочу умирать, я хочу жить. Не надо так переживать, Катя.
   – А ты забыла, что самоубийство – грех? Что у тебя есть сын – плоть от плоти твоей, кровь от крови твоей? В конце концов, у нее своя жизнь, она сама выбрала свой путь.
   Карина отвернулась.
   – Она – моя сестра, – тихо сказала она, – плоть от плоти моей, кровь от крови моей. Давай, Катюша, больше не будем об этом. Я хотела тебя попросить… знаешь, я хотела бы крестить Жоржика, и прошу тебя быть крестной матерью.
   – Согласна, – Катя сделала над собой усилие, чтобы не разреветься, – я тоже хотела крестить Максимку с Женькой. Тогда их крестной будешь ты.
   – Нет, так, кажется, нельзя, – Карина покачала головой.
   – Почему?
   «Потому что крестная мать должна видеть, как растут ее крестники. Она должна заботиться о них, каждый год делать им подарки, а я этого уже не смогу».
   Этого Карина Кате, конечно, не сказала, а как можно веселей произнесла:
   – Не положено – кажется, по правилам церкви. Я думаю – а давай, мы попросим Настю быть крестной?
   – Настю? – изумилась Катя. – Не знаю, хотя… Ладно, давай. Только как мы с ней свяжемся?
   – Я прямо сейчас попрошу Илью позвонить дяде.
   При упоминании о Воскобейникове Катя невольно поморщилась, но все же кивнула:
   – Хорошо, пусть попробует, но не знаю, конечно, что из этого получится.
   Илья немного удивился просьбе.
   – Не знаю, девочки, Настя сама некрещеная. Ладно, я спрошу у Инги, потому что дядя Андрей вроде бы сейчас уехал в Сибирь.
   К его удивлению Андрей Пантелеймонович оказался дома – он только что прилетел из Умудска и был приятно удивлен, увидев в гостиной беседующих о чем-то Дональда и Настю. Инга сидела в стороне, с отсутствующим видом вертела какой-то журнал и при виде мужа почему-то испуганно вздрогнула. Воскобейников пожал руку Дональду, холодно кивнул Насте и подошел к жене.
   – Как ты себя чувствуешь, моя радость? – спросил он, касаясь губами ее лба. – Я постарался вернуться пораньше. Температуры нет?
   – Нет, небольшая слабость – голова кружится.
   – Мама, иди и ложись, – встревожено сказала Настя, – ты очень бледная.
   – Да, пожалуй.
   Инга поднялась и, избегая взгляда дочери, торопливо вышла. Андрей Пантелеймонович хотел извиниться перед Дональдом и пойти за ней, но в этот момент горничная принесла ему телефонную трубку – звонил Илья.
   – Дядя Андрюша? Ты уже приехал? Вот хорошо, а то у меня тут Катя сидит с одной маленькой просьбой.
   Услышав о просьбе Кати, Андрей Пантелеймонович изумился:
   – У Катюши и Антона близнецы? Им уже почти две недели? Да как же так, Илья, почему ты не сообщил мне раньше? Почему Антон молчал, почему Лилиана не сказала? Я, знаешь… я просто обижен, у меня слов нет. Они оформили свой брак? Как это не собираются? Я позвоню Антону и сам с ним поговорю. Безобразник! Настя? Да ты сам с ней можешь поговорить – они с Дональдом сейчас сидят здесь.
   Настя немного удивилась, услышав о просьбе Кати.
   – Только я сама ведь некрещеная, ничего? Ладно, но только у двух братьев-близнецов, кажется, должны быть разные крестные – я где-то читала. Можно, конечно, маму было бы попросить, но она болеет. Слушай, а если я мою подругу Лизу попрошу? Ладно, тогда все нормально. Тогда слушай, какие у нас ближайшие дни заняты: двадцать первого пробный вступительный экзамен в МГУ. Что? Нет, не боюсь, там задачи легкие, мы на уроках такие все время решали. Ладно, дальше: двадцать пятого в школе последний звонок, первого пишем литературу. В остальные дни, можешь договариваться, из школы мы отпросимся. Да у нас уже и занятий-то нет, все какие-нибудь консультации.
   Она положила трубку и посмотрела на отца. Тот строго наклонил голову.
   – Объясни своему мужу, о чем тебя просили.
   Однако Дональд, усердно изучавший русский язык в течение полугода, уже сам кое-что понял.
   – Godmother? Настья? – спросил он, с интересом наклонив голову, – близнецы? Twins?
   – Да, – с улыбкой подтвердил Андрей Пантелеймонович, – близнецы. Дети друга нашей семьи Антона Муромцева.
   – Муромцев, – в глазах Дональда внезапно мелькнуло странное выражение. – Муромцев женатый? Married?
   – Нет пока, – ответил Воскобейников.
   – Why? Not married? Почшему? Я видел его девушка pregnant. Going to have a baby.
   – That’s no business of ours, – сердито заметила Настя.
   – Looking forward to another woman? Другая женщина очень ждать? – щурясь на нее, поинтересовался Дональд, но Настя, абсолютно не понимая, что его так взволновало, снова пожала плечами.
   – I’d like to stop this tittle-tattle, – сказала она, переводя взгляд с отца на Дональда. – Не хочу сплетничать. Антон мой друг, my friend.
   Дональд резко поднялся и сказал ей по-английски:
   – Напомни своему отцу: тридцать первого мая я хочу заслушать отчет о том, как израсходованы средства, выделенные премиальным фондом Капри на реализацию проекта.
   Настя, немного удивленная внезапной резкостью его тона, перевела сказанное Андрею Пантелеймоновичу, но тот со спокойной улыбкой наклонил голову.
   – Хорошо. Good.
   Проводив Дональда и не глядя на Настю, он прошел к жене. Инга лежала на кровати, повернув голову к стене, и даже не пошевелилась, когда муж постучал в дверь.
   – Радость моя, – сказал Андрей Пантелеймонович, садясь рядом с ней, – что с тобой такое? Нужно снова позвонить врачу – ангина дает осложнения на сердце, а ты очень бледная. Скажи, что тебя беспокоит?
   – Я в порядке, Андрюша, правда, – она повернулась к нему и провела рукой по его плечу, – только… ты мне не можешь дать немного денег?
   – Денег? Так возьми из банка, я положил на твое имя две тысячи долларов, ты же знаешь.
   – Их… их уже нет, я их истратила.
   – Истратила? Две тысячи долларов? Ты сняла их со счета?
   Инга действительно сняла две тысячи долларов со счета и этим самым утром отнесла их Мише, который ждал ее в том же самом универмаге, что и накануне. Он пересчитал деньги, вновь заставил ее раздеться и на этот раз взял стоя, прижимая к стене. После этого Ингу опять мучило воспоминание об испытанном во время этой близости чувстве – позорном, унизительном и… сладком. Миша велел прийти опять через три дня и принести еще денег, но этого Инга сказать мужу, естественно, не могла, поэтому она слегка замялась и обиженно надула губы.
   – Андрюша, все так дорого, а я купила себе кучу разных вещей. Кожаная куртка стоит двести баксов, хороший костюм – пятьсот. Туфли еще надо, и к лету что-нибудь купить. Чеком можно расплачиваться только в некоторых магазинах, а в бутиках, например, берут только наличные.
   – Хорошо, любимая, хорошо, я скажу секретарю, и он привезет тебе деньги из банка – у меня просто нет при себе такой суммы наличными. Но только через три дня – в праздники банк закрыт. Потерпишь? Если нет, то я….
   – Нет-нет, мне не срочно.
   – Спи, а я пойду к себе – мне надо еще поработать.
   За прошедшие праздники она немного успокоилась, нежные объятия мужа постепенно изгоняли испытанное с Мишей постыдное сладкое чувство на задворки памяти, и все случившееся с ней стало казаться далеким страшным сном. Впервые в жизни Инге не хотелось видеть дочь, виновницу ее мучений, она была рада, что восьмого Настя попросила отвезти ее к Лизе, чтобы прорешать с той варианты задач для вступительных экзаменов, а девятого весь день просидела, занимаясь у себя в комнате. Десятого утром, бережно укутав жену одеялом, Андрей Пантелеймонович вышел из спальни и направился к себе в кабинет. Позвонив секретарю, он велел ему привезти Инге деньги и попросил:
   – Свяжите меня с госпожой Шумиловой.
   Лилиана по совету хирурга провела несколько дней в подмосковном санатории Ерино, вода которого, как ей сказали, способствовала лучшей регенерации тканей. Нынче утром врач снял швы и уверил ее, что через месяц от крохотного шрама не останется и следа. Поэтому голос ее звучал в высшей степени приветливо.
   – Дядя Андрей? С прошедшим праздником тебя, ты в Москве? А мне говорили, что ты в Сибири.
   – Я беседовал с твоим отцом, – сухо ответил он, проигнорировав поздравление. – твоя фирма разорена. Помимо этого, Капри требует отчета о своем миллиарде.
   – Видишь ли, я попала в катастрофу, мне наложили швы, и врач велел вести размеренную жизнь, чтобы не остался шрам на лице, поэтому я сейчас ни о каких делах стараюсь не думать. Да и зачем мне? От дел холдинга я отошла – ты ведь уже знаешь, что я подала в отставку. Фирмой занимается Илья, я этого вообще не касаюсь. Разорены? Что ж, значит, судьба. Это бизнес, тут может случиться всякое.
   – Ты подала в отставку, но еще не отчиталась перед советом директоров и несешь юридическую ответственность за все, что там творится.
   – Извини, но это не так – я продала свои акции Руслану Керимову и передала ему, как держателю самого большого пакета акций, свои полномочия. Он принял их и, в соответствии с уставом холдинга, принял на себя все мои юридические обязательства. Кстати, он мне даже еще не выплатил деньги за акции, у меня только вексель за его подписью, так что я тоже имею основание тревожиться. Но не тревожусь – мне нужен покой. Я теперь частное лицо, живу своей личной жизнью и имею право забыть обо всех тревогах.
   – И все же тебе в любом случае придется отчитаться во всем, что ты сделала, твой отец тоже этого требует, – ледяным голосом произнес он.
   – Пожалуйста, – она пожала плечами, – я отчитаюсь, моя совесть чиста. Когда и что?
   – Тридцать первого мая Капри назначил заседание комиссии, но до этого состоится совет директоров холдинга. Кажется, решили семнадцатого, нужно уточнить. Я буду присутствовать на обоих заседаниях.
   – Хорошо, я не возражаю. А теперь мне можно немного отдохнуть и заняться своими болячками?
   – Хорошо, отдыхай.
   Лилиана с улыбкой положила трубку и вновь подошла к зеркалу, чтобы рассмотреть тоненькую полоску над бровью – ее почти не было видно. После отдыха в Ерино настроение госпожи Шумиловой было приподнятым, самочувствие прекрасным, и даже на Мишу она уже особо не злилась. После того, как ее люди с помощью местных милиционеров прочесали весь лес, начальник УВД, которого Лилиана регулярно подкармливала, сообразил опросить кондукторов, работающих на рейсовых автобусах. Пожилая кондукторша рассказала, что в тот день на остановке в салон влетел странного вида парень – встрепанный, без куртки и расплачивался долларами. По всем приметам он походил на Мишу, а значит, Миша давно в Москве. Ну и пусть сидит здесь, трясется – денег у него нет, так что далеко не уйдет и когда-нибудь ей попадется. В конце концов, без доказательств он не представляет особой опасности, да и вряд ли осмелится высунуть свой трусливый нос.
   Закончив осмотр шрама, Лиля наклеила на него сверху тоненькую полоску пластыря и, пройдя в свой кабинет, по селектору попросила Лидию Михайловну зайти к ней. Смущенная гувернантка появилась на пороге.
   – Таня сейчас в школе. Сегодня у них после уроков экскурсия, ее привезут попозже.
   – Садитесь, Лидия Михайновна, – Лилиана мягко улыбнулась и кивнула на стул, – я все не найду времени с вами поговорить. У вас есть какие-нибудь новости, Танин отец вам звонит? Заходил он на праздниках?
   Старая учительница осторожно опустилась на край стула. Во время майских праздников Лилиана занималась своим шрамом, поэтому на время забыла и о дочери, и о ее гувернантке. Лидия Михайловна, поначалу настроенная весьма решительно, постепенно начинала радоваться, что объяснение с работодательницей откладывается. Возможно, она уже и не начала бы сама этот разговор, но теперь ее спросили прямо, а солгать она не могла.
   – Видите ли, я… Понимаете, произошла небольшая путаница.
   Она запнулась, слегка помялась, но потом сумела взять себя в руки и честно все выложила. Лилиана слушала с непроницаемым лицом и странно застывшим взглядом. Когда старушка кончила говорить, она очень резко поднялась и указала на дверь:
   – Вон! Вон из моего дома – вы и ваша шлюха-дочь!
   – Я знала, что вы рассердитесь, мы уже несколько дней, как собрали вещи, просто я ждала момента, чтобы вам сказать, – Лидия Михайловна с достоинством поджала губы, поднялась и пошла к двери.
   Лиля какое-то время находилась в оцепенении, потом внезапно сорвалась с места и, схватив свою сумочку, бросилась в комнату Алины. Она вошла как раз в тот момент, когда последняя выпрямилась и подняла две тяжелые сумки. Лидия Михайловна была тут же и уже заканчивала одевать внука.
   – Не волнуйтесь, мы уходим, – ледяным голосом произнесла Алина, перебрасывая через плечо жесткие лямки. – Или хотите посмотреть, что мы ничего у вас не украли? Открыть сумки?
   Лилиана вытащила пачку денег и бросила на стол.
   – Здесь десять тысяч долларов, – сказала она. – Вы их возьмете и немедленно уедете, чтобы духу вашего в Москве не было, ясно?
   – Куда нам ехать? – растерялась Лидия Михайловна. – Нам некуда ехать, у нас здесь квартира, у нас и родственников нигде нет.
   – Куда хотите, – холодно отрезала Лилиана. – Мои люди сейчас отвезут вас в аэропорт. Если хотите, то можете лететь в Умудск – это город в Сибири, там у меня есть связи, и там вам предоставят жилье и работу. Но учтите, если вы останетесь в Москве или попробуете раскрыть рот насчет того, что узнали…
   Ее сузившийся взгляд внезапно упал на Толика, и взгляд этот был таков, что Алина, задрожав, выронила сумки и подхватила сынишку на руки.
   – Мы уедем, уедем, – трясясь от страха, говорила она, – все сделаем, как вы скажете, и никому ни единого слова! Клянусь!
   – Ладно, тогда сейчас вас отвезут в аэропорт. Можете по дороге заехать домой и взять теплые вещи – вам придется пробыть в Сибири очень долго. Не забудьте взять деньги – они вам пригодятся. И помните, что за каждым вашим шагом будут следить.
   Она вышла, а Лидия Михайловна с возмущением посмотрела на дочь.
   – Ты что, с ума сошла? С какой стати она нам приказывает, куда-то отсылает? Мы свободные люди, и в случае чего есть законы, чтобы нас защитить.
   – Мама, это ты с ума сошла, я говорила тебе не лезть во все это! Ты в какое время живешь? Какие законы, какая свобода – ты видела, какими глазами она смотрела на моего сына? Ты видела, какие головорезы на нее работают? У нас нет выбора.
   Через два часа один из людей Лилианы позвонил ей, сообщив, что Лидия Михайловна и Алина с ребенком улетели рейсом «Москва-Иркутск» в сопровождении охранника, который довезет их до места.
   – Хорошо, – угрюмо буркнула Лиля, размышляя, что делать дальше.
   Все планы ее рушились, все, так хорошо задуманное прежде, оказалось невыполнимым – Илья никогда не интересовался Таней, и нет никаких шансов, что заинтересуется. Возможно даже, что этот подонок Муромцев все ему рассказал – они ведь так дружны в последнее время. Подняв телефонную трубку, она набрала номер клиники и, когда Антон ответил, произнесла совершенно ровным, ничего не выражающим голосом:
   – Это я. Ты уволен.
   Он мгновенно все понял и спокойно ответил:
   – Ладно. Приезжай, и мы прямо сейчас просмотрим мой контракт и все решим. Тебе, естественно, придется объяснить персоналу клиники, что и почему – у людей выработался определенный стиль работы, а с моим увольнением весь привычный режим будет нарушен.
   Она криво усмехнулась.
   – А ты еще никому ничего не объяснял по этому поводу?
   – Если ты имеешь в виду Илью, то подобного разговора у нас не было. Пока не было, потому что я решил поставить все точки над «и». Я хочу видеть свою дочь и общаться с ней.
   – Ладно, договоримся так: пока ты молчишь, ты у меня работаешь.
   – Я прошу тебя, Лиля, к чему эти ультиматумы? Зачем ты пытаешься что-то связать из того, чего нет? Илья никогда не будет с тобой, не калечь жизнь девочке, будь человеком хоть с родной дочерью.
   – Ты слышал, что я тебе предложила? Принимаешь мои условия? – угрюмо спросила она, не реагируя на его слова.
   – Я вынужден пока их принять, но не знаю, как долго смогу это выдержать. Кстати, что ты сделала с гувернанткой и ее дочерью? Я должен быть уверен, что с ними все в порядке.
   – С ними все в порядке, не волнуйся за них. Я знала, что ты будешь ими интересоваться, и ради тебя просто отправила обеих подальше от Москвы – туда, где их болтовня никого не заинтересует. Дальнейшее зависит только от твоего поведения.
   – Я не хочу ничего плохого, Лиля, поверь мне! Я просто безумно люблю Таню, и она тоже меня любит.
   Лилиана в ярости швырнула трубку. В дверь кабинета постучали, и на пороге появилась кухарка Оксана:
   – Обед-то подавать или как? А то Танька скоро приедет.
   Лилиана задумчиво смотрела на веселую женщину кока и думала:
   «Эта, возможно, тоже знает. Хотя, может быть, и нет – вряд ли эти две вшивые интеллигентки откровенничали с такой деревенщиной».
   – Подавайте, – сухо ответила она.
   Приехавшая Таня радостно подбежала к матери, но оробела при виде ее хмурого лица.
   – Здравствуй, мамочка.
   – Здравствуй, раздевайся и иди обедать.
   – А где Лидия Михайловна и Алина? Нас сегодня возили в музей, я привезла им буклеты – нам там давали такие книжки.
   – Я знаю, что такое буклеты, не надо мне этого объяснять, – раздраженно ответила ей мать, – а Лидии Михайловны и Алины нет – они уехали.
   – Почему они вдруг уехали? Когда приедут?
   – Никогда, – сердито сказала Лиля, – у тебя будет другая гувернантка.
   Таня отступила назад, исподлобья глядя на мать.
   – Почему? Я не хочу другую гувернантку!
   – Да я тебя избаловала, моя милая, дети вообще не должны знать слов «хочу» или «не хочу»! Все решаю я, твоя мать, тебе ясно?
   – Нет, не ясно, – с неожиданной дерзостью ответила всегда послушная и спокойная Таня. – Потом, не только ты решаешь, у меня есть папа!
   Лилиана слегка смутилась.
   – Папа? Да, конечно. Но я с папой говорила, и он тоже согласился, что эта гувернантка тебе не подходит. Она слишком стара, уже совсем выжила из ума и иногда вообще плетет несусветную чушь. Тебе нужна молодая и энергичная женщина. Вообще, дочка, учти на будущее, что не следует привязываться к обслуживающему персоналу, отношения с ними должны быть чисто деловыми. Эти люди нас обслуживают, мы им платим.
   Таня склонила голову вбок и недоверчиво посмотрела на мать.
   – А Лидия Михайловна рассказывала про Арину Родионовну, няню Пушкина, когда я учила «Буря мглою». Там тоже были чисто деловые отношения? А Аристотель воспитывал Александра Македонского, мне Алина говорила.
   Лилиана в гневе скрипнула зубами.
   – Я вижу, чему они обе тебя научили – разговаривать с матерью хамским тоном. Думаю, что лучше будет не гувернантку искать, а отправить тебя к дедушке и бабушке в Швейцарию. Да, я, наверное, так и сделаю – недели через две-три закончу кое-какие дела и отвезу тебя к ним. Обойдешься пока без гувернантки.
   – А я никуда не поеду! – резко выкрикнула Таня, прижавшись к стене и глядя на мать взглядом затравленного зверька. – Здесь мой папа, и будет так, как он решит! Я знаю, почему ты уволила Лидию Михайловну, знаю! Потому что она узнала, что мой папа – Антон, а не Илья, а ты это скрывала! А я не хочу другого папу, я хочу этого! Моего любимого, моего родного папочку! Мне все равно, как его зовут!
   Земля, разверзшаяся у ног Лилианы, не ужаснула бы ее так, как этот отчаянный детский крик. Побелев, словно полотно, она покачнулась и изо всех сил ударила дочь по лицу – раз, другой.
   – Дрянь! Мерзавка, да я тебя убью, задушу!
   – Не трогай меня, я хочу к папе! Я хочу к моему папочке!
   Не соображая, что делает, Лилиана схватила девочку за горло, ее длинные ногти, оставляя глубокие царапины, впились в тонкую детскую шейку. Таня не сопротивлялась, и лишь испуганно хрипела, широко раскрыв глаза.
   – Да что ж ты делаешь, … твою мать!
   Могучие руки Оксаны оторвали Лилю от дочери и, встряхнув пару раз в воздухе, опустили на пол, да так резко, что экс-президент «Умудия холдинг» не устояла на ногах и шлепнулась на мягкое место. Она сидела, глядя снизу-вверх на подбоченившуюся кухарку, и взгляд ее был полон бешенства.
   – Вон, убирайся отсюда, ты уволена! Пошла вон!
   – Ни х…я! Ишь испугала! – добродушным басом сказала Оксана. – Я – моряк, … твою мать, я себе работу найду, меня такой п…ц не запугает! Ишь, б…ь – с одним е…лась, другому херню навешала, а ребенок виноват. Она ж махонькая, ты ей шейку в кровь разодрала, … твою мать!
   – Вот теперь я тебя точно убью, – ровным голосом проговорила Лилиана, и рука ее полезла в карман, где лежал пистолет.
   Оксана встретилась взглядом со своей хозяйкой, и прочла в ее глазах свой приговор. Однако терять время, покорно ожидая своей участи, было не в ее правилах, и реакция ее была мгновенной. Один миг, и железные руки бывшей морячки стиснули локти Лилианы, не давая достать оружие.
   – Охрана!
   Но крик Лилианы заглушило стоявшее в холле кресло – в его спинку Оксана ткнула носом свою хозяйку. С такой силой ткнула, что та на миг была оглушена ударом по переносице. Не дав Лилиане времени прийти в себя, Оксана быстро потащила ее к туалету, втолкнула внутрь и, захлопнув дверь, повернула снаружи замок.
   – Надо уходить, б…ь, пока она меня тут не п…ла, – пробурчала она, но остановилась и посмотрела на Таню, которая, прижавшись к стене странно дергалась, держась обеими руками за шею, – Пойдешь со мной? А то мать у тебя е…нутая, придушит еще, как пить дать.
   – Пойду, – прошептала девочка.
   – Лады тогда, я сейчас бабки свои схвачу, и побежали, пока она, б…ь, из толчка не выбралась.
   Когда Лилиана, опомнившись, начала колотить в запертую снаружи дверь туалета, Оксана и Таня уже пробежали мимо охранника у входа и вышли на улицу. Секъюрити, хорошо знавший кухарку, не нашел ничего странного в том, что та вышла вместе с хозяйской дочкой – он полагал, что девочку у подъезда ждет машина. Когда охранники, прибежав, наконец, на стук Лилианы, открыли дверь туалета, вид ее был ужасен – из носа текла кровь, растрепанные волосы падали на лицо, и из-под них дико сверкали глаза.
   – Где эта стерва? Она выходила на улицу?
   Перепуганный секъюрити не сразу понял, о ком идет речь, и растерянно спросил:
   – Кто?
   – Придурок, эта тварь кухарка!
   – Оксана с полчаса, наверное, как вышла. И Таня тоже с ней была.
   – Таня? Где Таня?
   Тани нигде не было. Прижав платок к окровавленному лицу, Лилиана бессильно прислонилась к стене.
   – Эта стерва хотела меня убить, она увела Таню. Ищите ее, быстро!
   – Может, в милицию заявить? – предложил начальник охраны. – Они все прочешут, перекроют ходы.
   – Сами ищите, за что я вам плачу? – огрызнулась Лиля. – Свяжитесь с ментами, если хотите, но неофициально. Чтобы через час моя дочь и эта тварь были здесь, они не могли за полчаса далеко уйти.
   – За полчаса можно и на метро на другой конец Москвы уехать, и на электричку сесть, – уныло возразил секъюрити. – Если б вы нам сразу сказали ее не выпускать, а то… Я, конечно, свяжусь со знакомыми ментами, попрошу, чтобы они на вокзалах и у метро смотрели, но ведь тоже время пройдет. Лучше заявить.
   – Идите в задницу! – зашипела на него Лилиана. – Ищите сами!
   Через два часа секъюрити доложили своей хозяйке, что поиски Оксаны и Тани оказались безрезультатными – бывший кок вместе с девочкой исчезли, как в воду канули.

Глава девятая

   Крестить мальчиков договорились восемнадцатого мая в небольшом вновь отстроенном храме возле дома Ильи и Карины. Катя сама побеседовала с веселым молодым священником и накануне вечером сообщила Антону:
   – Завтра в одиннадцать. Священник мне очень понравился – жизнерадостный такой, все время прибаутки рассказывает, но чувствуется, что интеллигентный. Я не стала говорить, что Настя с Лизой некрещенные, а он и не спрашивал. Говорят, оканчивал академию. Сказал, что все будет очень быстро, дети не простудятся, и риск инфекции тоже не больше, чем в поликлинике или на улице. Я у Жоржика буду крестной.
   Муромцев сердито взглянул на сестру и пожал плечами.
   – Ты можешь говорить поясней? Что в одиннадцать, какой священник? Какая крестная?
   – Ну, Антоша, – обиделась она, – ты вообще меня никогда не слушаешь? Я тебе уже сто лет твержу, что мы с Кариной хотим крестить наших мальчишек. Я бегаю, договариваюсь, а до тебя только сейчас доходит! Короче, завтра утром ты в клинику не едешь – мы к одиннадцати едем в храм.
   – Ты совсем с ума сошла? Если тебе нравится заниматься ерундой, то занимайся, а я сейчас уезжаю, – он взглянул на часы, – и появлюсь завтра не раньше пяти.
   – Как? – в глазах Кати были обида и растерянность. – Это же крещение! И потом, как же я одна с детьми?
   – Как обычно – положишь в коляску и повезешь. Попроси Таис, она тебе поможет, а у меня, если честно, от твоих храмов уже аллергия и сыпь на заднице.
   – Какой ты стал грубый, Антон, нельзя же так!
   – Какой есть. Ты сколько молока сцедила после последнего кормления?
   – На, подавись, – сердито буркнула Катя, вытаскивая из тумбочки и ставя перед ним двухсотграммовую бутылочку, – можешь сам выпить, еще теплое. Тиран несчастный!
   – Хорошо, – невозмутимо кивнул Антон, пряча бутылочку в портфель, – заберу на анализ, проверю на жирность. Пей больше чаю с молоком и не забывай их поить водичкой – в прошлый раз анализ показал, что у тебя жирность молока выше нормы.
   – Сам ты жирный – рожа, гляди, от злости лоснится. Садист!
   В глазах Антона мелькнули веселые смешинки, и он, поднявшись, поцеловал сестру в лоб.
   – Ладно, Катюшка, мне уже пора. Напомни Карине, что завтра в шесть я привезу к ним Сирануш Яковлевну, так что до тех пор постарайтесь закончить все ваши церковные процедуры.
   – Ладно, – вздохнула Катя, провожая его к выходу, – да мы быстро, не волнуйся. Ты сейчас куда – в клинику?
   – Да, заеду – отвезу твое молоко в лабораторию.
   – А где тебя потом искать, если вдруг что-нибудь случится? На твой мобильник вообще невозможно дозвониться.
   Ей было до смерти любопытно, куда брат время от времени стал таинственно исчезать. Прежде Антон никогда не скрывал от сестры своих отношений с женщинами, но теперь с ним творилось что-то странное, и ему почему-то не хотелось рассказывать ей об их с Дианой встречах. Поэтому в ответ на деликатный вопрос Кати он лишь усмехнулся и легонько нажал пальцем на кончик ее носа.
   – Ничего, я сам позвоню.
   Проводив брата, Катя немедленно набрала номер телефона Карины и печально сообщила ей, что Антона в церкви не будет.
   – Нечего, Катюша, не расстраивайся, – утешила ее подруга, – это такое дело, что не надо насильно. Илья, например, тоже не пойдет, ему это безразлично, я прекрасно понимаю. Ничего – няня пойдет с нами и поможет с Жоржиком и с малышами, а Настя с подругой приедут прямо из школы, они с консультации отпросятся. Я думала, что мы потом все вместе пойдем к нам и немного посидим, но у девочек в воскресенье пробный экзамен по математике в МГУ, так что они сразу уедут заниматься.
   – Такие умницы, – с уважением сказала Катя, – мне математика никогда не давалась.
   – Да, Настенька умница – совсем, как Илья. Если б не он, я, наверное, не поступила бы в институт – он столько задач со мной перерешал, – голос Карины зазвенел нежностью. – Я как сейчас помню – Настя тогда была совсем маленькая и все волновалась, что мне негде жить. Если б не она, то мы с Ильей, наверное, и не познакомились бы. Знаешь, это удивительно, но Настенька так на него похожа! Даже на своего отца она похожа меньше, чем на Илюшу, а уж с Ингой у них вообще нет ничего общего. Странно, да?
   – Не знаю, – угрюмо ответила Катя. – Кстати, Антон просил напомнить, что завтра в шесть привезет к вам Сирануш Яковлевну, и чтобы ты была в боевой готовности.
   – Да, я помню, спасибо. Зря, конечно, они все так суетятся – я нормально себя чувствую, пью все лекарства, что мне прописали, и умирать не собираюсь.
   – Никто тебя не просит умирать, просто Антон сказал, что Сирануш Яковлевна два месяца тебя не видела, пока была в отпуске, и соскучилась.
   Карина тихо засмеялась.
   – Я тоже соскучилась, она такая милая!

   Церемония крещения прошла легко и быстро. Жоржику дали подержать большое золоченое распятие, чтобы он вел себя тихо, а малышей Катя предварительно покормила, и они мирно спали. Настю с Лизой привезли прямо из школы в белом мерседесе Капри, и обе прелестно выглядели в своих скромных светлых платьицах и кружевных шалях, наброшенных на голову.
   Когда Настя взяла на руки Максимку, он неожиданно раскричался, и в тот же миг перед ней, изогнувшись, возник высокий молодой человек с фотокамерой.
   – Миссис Капри, всего два слова для моей газеты.
   – Я не…
   Она растерялась от этого неожиданного обращения. Священник сурово повернулся к репортеру:
   – Без разрешения в храме фотографировать нельзя!
   К ним уже спешили два охранника, но юркий мужчина исчез – как испарился. Настя сердито сказала:
   – Ничего страшного не случилось, давайте продолжать.
   Тем не менее, когда все уже вышли из, храма она пару раз невольно оглянулась, но незнакомца нигде не было видно. Катя с Кариной и няня вообще не заметили наглого репортера, а Лиза, хоть и видела его, однако не слышала, о чем он говорил.
   – Что это был за тип, чего он хотел? – спросила она Настю.
   – Не знаю, да ну его – еще думать.
   Пока няня с Катей укладывали в коляску Женьку и Максима, Лиза с Настей, взяв за руки повизгивающего от удовольствия Жоржика, раскачивали его, как на качелях, а Карина, с печальной улыбкой глядя на девочек и сына, говорила:
   – Спасибо, девочки. Жалко, что вы не хотите к нам заехать, очень жалко. Настенька, мы с тобой теперь так редко встречаемся! Наверное, уже год не виделись, да?
   – Да, как будто бы. Не огорчайся, Кариночка, мы заедем, когда кончатся все экзамены, обязательно. Ты скажи лучше, как ты себя чувствуешь? Ты такая бледная, когда тебе будут делать операцию?
   – А вот сегодня Антон и Сирануш Яковлевна к ним приедут и все решат, – ответила вместо Карины Катя. Она упаковала, наконец, Максимку, выпрямилась и изо всех сил начала трясти синюю «близнецовую» колымагу, чтобы успокоить расхныкавшихся ребятишек: – А-а-а-а! А-а-а-а! Баю-бай! Засыпай!
   – Да что там решать – я в полном порядке, – улыбнулась Карина.
   Няня ловко подхватила из рук девочек отчаянно сопротивлявшегося Жоржика, усадила его в коляску и пристегнула ремнем.
   – Мы побежали домой, ему есть пора, – своим строгим голосом произнесла она и перекрестилась, – а то он разыгрался тут с вами, раскричался, теперь его не угомонить. Нехорошо в храме шуметь, сюда люди богу поклониться приходят.
   – Пока, парень, – Лиза помахала мальчику рукой, – пора кашу есть.
   Жоржик немедленно огласил окрестность мощным басовитым криком. Настя с улыбкой проводила взглядом могучую фигуру няни, катившую коляску, и сказала Карине:
   – Она тебе, наверное, очень помогает, да? – голос ее стал серьезным: – Ты слушайся Сирануш Яковлевну, Кариночка, она очень умная. Папа часто приглашает ее к нам, когда у мамы болит сердце.
   – Хорошо, буду слушаться. Как сейчас Инга себя чувствует?
   – Так себе. После ангины какая-то стала очень странная – то начинает мотаться по магазинам, то ложится и лежит, ни с кем не разговаривает.
   – Ангина часто дает осложнения, – вздохнула Карина, – а папа как?
   – Папа? Папа ничего. Хотел даже приехать сегодня на крещение, но у него вдруг возникло какое-то совещание. Просил передать свои наилучшие пожелания.
   В ее голосе прозвучала легкая ирония, которую заметила только Катя и со странной улыбкой спросила:
   – В церковь? Твой папа начал верить в бога?
   – Я не знаю, во что он верит, но сейчас все депутаты посещают церковь – это модно и повышает их авторитет в глазах электората.
   Она произнесла это со столь явной издевкой, что Катя засмеялась резким и неприятным смехом, а Карина, мягко дотронувшись до руки Насти, тихо сказала:
   – Не надо так говорить о своем папе, Настенька. Ладно, девочки, спасибо еще раз и до свидания. Катя, пошли, придется нам с тобой сегодня коротать время вдвоем.
   – Нет, мы, пожалуй, тоже покатим домой, – хмуро ответила Катя, продолжая качать коляску и провожая глазами машину, в которой уехали Настя и Лиза.
   – Почему? – расстроилась Карина. – Мы же хотели…Что-то не так?
   – Наоборот, все именно так.
   Она поцеловала Карину и покатила коляску домой, с какой-то несвойственной ей злостью повторяя про себя:
   «Все именно так, и очень хорошо, и прекрасно, и нам крупно повезло, что эта сволочь депутат сегодня срочно решил посовещаться и не соизволил почтить нас своим присутствием. Надо же – чуть не испортил такой день! Бог спас наших мальчиков».

   Настя была права – ее отец действительно собирался присутствовать на церемонии, и одна из самых читаемых газет даже планировала поместить на первой странице его фотографию по выходе из церкви с подписью «Депутат Госдумы Воскобейников выходит из храма, где присутствовал на крещении своих внуков». Внуков, потому что Илья его племянник, а Антон Муромцев почти что сын. Многие даже считали Антона родным сыном Воскобейникова – что ж, таким сыном можно было бы гордиться.
   С годами Андрей Пантелеймонович становился все более сентиментальным и порою даже думал, что зря в свое время официально не усыновил Антона – Людмила не стала бы возражать. Она никогда никому не рассказывала о родном отце мальчика и вряд ли испытывала к нему сильную любовь, а вот его, своего «Андрюшу», обожала до безумия. Если б не Инга, перевернувшая всю его жизнь, они с Людмилой в конце концов наверняка поженились бы. У них родились бы свои дети, а Антон был бы их старшим сыном.
   В принципе, если б Людмила захотела, то она могла запросто забеременеть уже в первый год их совместной жизни, и тогда никуда бы он, ее «Андрюша», от нее не делся – пришлось бы зарегистрировать брак, как миленькому. Просто она была слишком порядочной и честной, чтобы принуждать его таким образом. Она была такой милой, благородной и безумно доброй! Какая еще женщина стала бы заботиться о своей сопернице так, как она заботилась об Инге!
   Все чаще и чаще теперь Андрей Пантелеймонович с нежностью вспоминал о мягкой женственности и доброте Людмилы, а обстоятельства ее гибели, наоборот, становились смутными и расплывчатыми. Он не хотел их помнить и не помнил, но иногда вдруг вспыхивало, вставало перед глазами ее лицо. Опять и опять она повторяла ему то, что сказала во время их последнего разговора, за десять минут до рокового конца: «Я в совесть верю, и в то, что в глаза людям хочу спокойно смотреть» И тогда из глубины души Андрея Пантелеймоновича поднималась бешеная ярость – все случилось по вине этой девчонки! Из-за нее погибла Люда, из-за нее Инга сама на себя не похожа – чувствуется, что на нее вся эта ситуация очень плохо действует. Сколько он пытался избавиться от этой дряни, а теперь она опять вернулась в их с Ингой дом!
   При мысли о Насте у Воскобейникова сразу испортилось настроение, и он, поднявшись, начал расхаживать по кабинету. Как раз в этот момент секретарь сообщил, что звонит господин Игнатий Ючкин.
   – Андрей Пантелеймонович, – сказал Игнатий, – не знаю уж, обрадую вас или огорчу, но совет директоров переносится с семнадцатого мая на восемнадцатое.
   – Почему? – недовольно воскликнул Андрей Пантелеймонович. – Я специально отменил все встречи, запланированные на семнадцатое, восемнадцатого у меня назначено мероприятие, а теперь…
   – Очень жаль, но это не моя вина – у Руслана Керимова на семнадцатое назначена защита диссертации, а заседание ученого совета перенести никак нельзя.
   – Ладно, ничего не поделаешь.
   Таким образом, не бог, как полагала Катя Баженова, и не дьявол, а Руслан Керимов и его диссертация были причиной того, что депутат Андрей Пантелеймонович Воскобейников не смог явиться на крестины.

   Восемнадцатого мая в офисе госпожи Шумиловой проходило заседание директоров «Умудия холдинг». Руслан Керимов явился последним, и лицо его было бледным до синевы. Егор Ючкин, скривив в усмешке губы, спросил:
   – Как там вчера твоя диссертация, Руслан? Теперь ты, небось, с моим Игнатием сравнялся?
   – Нормально, – угрюмо ответил Керимов.
   Защита действительно прошла прекрасно – ученый совет заслушал прочитанный им по бумажке доклад и многократно отрепетированные ответы на заранее подготовленные вопросы. Оппоненты зачитали блестящие отзывы, и во время голосования почти все шары, брошенные в урну, были белые. Один шар, правда, был черный, но это не имело особого значения – ученый совет постановил, что Керимов Руслан Иванович достоин присуждения ему ученой степени кандидата экономических наук.
   Тем не менее, на совете директоров вновь испеченный кандидат не производил впечатления счастливого человека и сидел неподвижно, избегая встречаться глазами с окружающими. Лилиана перед началом своего доклада мельком глянула в его сторону и сказала:
   – Думаю, все уже уведомлены моим адвокатом, что, в соответствии с полномочиями, предоставленными мне моим отцом, я продала принадлежавший мне пакет акций холдинга присутствующему здесь Руслану Ивановичу Керимову. Я ознакомилась с его монографией и полагаю, что он, как ученый, творчески осмысливающий процесс развития предприятия, сумеет добиться для концерна большего, нежели я.
   От явной издевки, прозвучавшей в ее голосе, бледное лицо Керимова внезапно налилось багровым румянцем, он быстро взглянул на нее, потом опустил глаза и так просидел до самого конца доклада.
   – Доклад хорош, – сказал Воскобейников, когда она закончила.
   Лилиана сверкнула белозубой улыбкой.
   – Спасибо.
   – Он хорош, – невозмутимо продолжал депутат, – для передовицы газеты «Правда», рассказывающей, как хорошо живется народу в стране Советов. Однако, господа, тридцать первого нам предстоит отчитываться перед комиссией фонда Капри. Если мы сообщим, что, израсходовав миллиард долларов, возвели всего лишь три этажа одного из десяти высотных зданий и не закупили никакого оборудования, нам никто не поверит. Вывернуться нам не удастся – когда я был в Умудии, люди с мандатом фонда Капри делали фотографии объекта. Чем-то придется поступиться, господа. Предъявить часть денег, объяснить, что расторгли какие-то договора, и эти суммы были возвращены на счета холдинга. Короче, не мне вас учить. Вы увлеклись, господа, решив, что американцы слепо поверят всем бумагам, а российские правоохранители вмешиваться не станут. Однако, если хищение миллиарда долларов будет доказано, нами займется Интерпол.
   Лицо Лилианы осталось безмятежным, Керимов сидел все также опустив голову, а отец и сын Ючкины неуверенно смотрели друг на друга. Наконец Игнатий с тяжелым вздохом кивнул.
   – Думаю, Андрей Пантелеймонович прав. Руслан, – он повернулся к Керимову, – нам с тобой в ближайшее время нужно будет просмотреть все финансовые документы, чтобы решить, какие счета предъявить комиссии.
   Керимов опустил голову еще ниже.
   – Я… – начал он и икнул, – короче… денег нет.
   – Что?! – одновременно воскликнули оба Ючкина и Воскобейников.
   – Ну… да, я, – Керимов запнулся, – я, когда закупал оборудование для рудника, перевел все деньги на счета посредников. А потом в виде оплаты за алмазы перевел на свои счета.
   – И не поставил нас в известность, – возмутился Игнатий, но Егор Ючкин, лицо которого выразило явное облегчение, остановил сына:
   – Ладно, с кем не бывает. Раз деньги на твоих счетах, Руслан, то ничего страшного.
   – Их… – Керимов снова икнул, – там уже нет.
   – Как это нет? – возмутился Воскобейников. – Что вы имеете в виду?
   – Я сам только вчера обнаружил, что счета пусты – когда из банка пришел отказ оплатить чек, который я выписал этому самому…как его…оппоненту. Не знаю, куда деньги делись, честно, я сука что ли?
   – Погоди, – торопливо спросил Игнатий, – а ты проверил, фирмы-посредники уже завершили транзакцию? Возможно, деньги еще просто к тебе не поступили.
   Керимов уныло махнул рукой.
   – Все поступило, а фирм-посредников уже нет, я сам их ликвидировал.
   На мгновение воцарилось растерянное молчание, лишь один Андрей Пантелеймонович, сохранивший присутствие духа, деловито поинтересовался:
   – Вы сказали, что все поступило. Все – это сколько?
   Керимов уныло почесал затылок.
   – Ну… деньги того миллиардера. Все его деньги. Потом бюджетные. Ну и…те, что холдинг под недвижимость в кредит получил. Короче, я на них оборудование для прииска покупал, а теперь ничего не осталось.
   Потеряв дар речи, оба Ючкина молчали, Лилиана достала из косметички пилочку и начала подпиливать свои и без того аккуратные ногти, а Андрей Пантелеймонович совершенно ни к месту ощутил вдруг желание расхохотаться.
   – Оборудование покупали, – почти весело проговорил он, – на один миллиард восемьсот миллионов долларов! Вы что же, на Луне собрались алмазы добывать? – его пристальный взгляд уперся в усердно обрабатывающую ногти госпожу Шумилову. – Лилиана!
   – Да, дядя Андрей?
   – Где деньги?
   Она посмотрела на него взглядом, полным кроткого недоумения.
   – Я представила совету все документы, дядя Андрей. Там указано, где находились деньги на тот момент, когда я подала в отставку. После этого я, согласно уставу, до выборов нового президента передала все свои полномочия держателю наибольшего пакета акций – господину Керимову. Что дальше произошло с деньгами, объяснять должен он, а не я.
   Все взгляды вновь обратились к Керимову, который медленно багровел.
   – Да не знаю я, на хрен, где деньги, – в отчаянии закричал он, – я же не могу требовать, чтобы банки начали расследование, не ясно что ли? Хотите – режьте.
   – Хорошо, господин Керимов, – терпеливо сказал Андрей Пантелеймонович, – возможно, мы и примем эту вашу версию, но только если вы нам сейчас честно и откровенно расскажете все с самого начала. Терять, как вы понимаете, вам уже нечего.
   – А ведь верно, Руслан, – протянул Егор Ючкин, – ты, сынок, сам такого не мог сообразить. Рассказывай.
   Керимов заколебался, но потом, решив, что они правы, кивнул в сторону Лилианы, уже спрятавшей пилочку и теперь удовлетворенно разглядывающей результат своего труда.
   – Она вот мне сказала, что Ючкины с мэром Бобровским спелись, а меня проводят, как последнего лоха. Что, неправда?
   Егор слегка смутился и пожал плечами.
   – У нас с Бобровским свои дела, Руслан, они тебя не касаются. В любом случае, ты бы свою долю получил, и я не понимаю, к чему ты все это затеял. Мог бы поговорить со мной, в крайнем случае, а теперь все в дерьме.
   – Это все она, – в отчаянии завопил Керимов, теперь уже указывая на Лилиану пальцем, – надо с ней разобраться! Она мне лапшу навешала с оборудованием, и чтобы потом через посредников у самого себя алмазы покупать. Пусть скажет, она знает, где деньги! Пусть скажет!
   – В самом деле, Лилиана, – сурово произнес Егор, – Руслан сам такого придумать не мог.
   – Ты недооцениваешь господина Керимова, Егор, – с кроткой насмешкой в голосе возразила она, – если бы ты почитал его монографию….
   – Это ты мне советовала! – в ярости кричал Керимов. – Ты!
   – Я? – ее брови удивленно взлетели вверх. – У тебя бред, дорогой мой! Можете начинать расследование, господа, моя совесть в этом деле совершенно чиста, поэтому я ничего не боюсь. Кстати, господа, вы не читали интервью одной канадской газете, которое дала бывший фоторепортер газеты «Умудские новости» Лариса Чуева? Будто бы на одном алмазном руднике в Сибири используется труд рабов, нелегально ввезенных из Средней Азии! Подумать только! Она даже, кажется, представила некоторые фотографии. Рассказала, что, попав в руки хозяев рудника, неоднократно подвергалась избиению и сексуальному насилию, а затем угрозам и шантажу. Причем, во всех преступлениях этих, по ее словам, принимают участие крупные российские магнаты, уважаемые меценаты и даже люди, облеченные депутатскими полномочиями. Правда, она никаких имен не назвала, так что пока это только общие слова, но ведь все еще может измениться, не правда ли, господа?
   Окружающие растерянно молчали, потом Андрей Пантелеймонович с недоумением спросил:
   – Не понимаю, к чему эти угрозы, чего ты добиваешься, Лилиана?
   – Я? Добиваюсь? Это от меня неизвестно чего добиваются, неизвестно в чем обвиняют, хотя я больше всех пострадала. Моя фирма разорена, за свои акции, проданные Керимову, денег я так и не получила, хотя у меня имеются его нотариально заверенные расписки. Руслан, срок выплаты давно прошел, когда я могу получить деньги?
   Алмазный магнат пробурчал в ответ что-то невнятное, а Игнатий Ючкин примиряющим тоном сказал:
   – Никто тебя не обвиняет, Лилиана, папа не то хотел сказать. Просто и ты пойми, что все обеспокоены – деньги канули, как в воду, а тридцать первого мы должны отчитаться перед комиссией Капри.
   – Ну, с Капри пусть улаживает отношения дядя Андрей, – губы ее тронула многозначительная улыбка, – в конце концов, любимый сын Капри женат на его дочери.
   Она произнесла слово «дочери» выразительно и чуть прищурившись, их с Воскобейниковым взгляды встретились, и неожиданно он поднялся, сказав своим звучным бархатистым голосом:
   – Господа, думаю, что вопрос с исчезнувшими деньгами так просто в один момент не решить – это дело потребует расследования. Предлагаю на этом пока прерваться. Я сегодня же проконсультируюсь со специалистами и попрошу моего племянника господина Шумилова высказать по этому поводу свое мнение. Лилиана, в шесть я жду тебя в своем офисе, Илья тоже будет.
   Лилиана хотела заявить, что дела холдинга ее теперь не касаются, но при упоминании об Илье изменила решение.
   – Хорошо, дядя Андрей, я буду.
   Когда директора «Умудия холдинг» с мрачным видом рассаживались по машинам, к окну черного вольво Егора Ючкина с улыбкой наклонился секретарь Воскобейникова:
   – Господин Ючкин, Андрей Пантелеймонович просил вас прибыть к нему в офис в пять, чтобы заранее обсудить кое-какие вопросы. Но это сугубо конфиденциально.
   Егор понимающе кивнул и сказал сыну:
   – После обеда у меня дела.

   Войдя в кабинет Воскобейникова в начале седьмого, Лилиана была неприятно поражена, увидев за столом Егора Ючкина, откинувшегося на спинку стула и нервно постукивающего ногтем по полированной поверхности. Еще более неприятным для нее оказалось присутствие Феликса Гордеева – он развалился в кресле у окна, удобно устроив свое полное тело между подлокотниками. Илья сидел тут же, и выражение лица его было угрюмым – Андрей Пантелеймонович позвонил ему и очень просил приехать в офис именно тогда, когда Антон должен был привезти Сирануш Яковлевну. Илья сначала попытался наотрез отказаться, но Карина, прислушавшись к их разговору, дотронулась до его локтя.
   – Илюша, да поезжай, раз там что-то случилось, и раз так срочно – Сирануш Яковлевна не тебя ведь будет смотреть, а меня.
   Увидев вошедшую Лилиану, Воскобейников удовлетворенно кивнул.
   – Вот мы и в полном сборе, господа. Здесь все свои, можно говорить откровенно, поэтому давайте не будем терять времени и начнем. Господин Ючкин, прошу вас.
   Егор Ючкин посмотрел на Лилиану и усмехнулся.
   – Ладно, давайте с меня. Я вот что скажу тебе, Лилиана: с точки зрения прокурора все, конечно, против Керимова, а ты, вроде как, чистенькая, но только это для чужих. Я Руслана знаю, как облупленного, уже говорил и теперь повторяю, что он такого сам сделать не мог.
   – Почему это? – она насмешливо подняла бровь. – Керимов – эталон порядочности?
   – По поводу порядочности он мог и почище вещи творить, но вот ума у него для такого маловато – даром, что в кандидаты наук записался.
   – Ты не веришь ученым, которые так высоко его оценили?
   В голосе Лилианы звучала шутливая укоризна, и Ючкин ответил ей с той же лукавой интонацией:
   – Ну, ученые! Их брат нынче драные, да голодные, они за тысячу-другую баксов и олигофрена академиком сделают.
   Лиля погрозила тонким пальчиком.
   – Осторожно, у тебя сын тоже ученый.
   – Это-то да, Игнат Руслану не чета. Порой такие схемы придумает, что закачаешься, но в жизни его любая баба вокруг пальца обведет. У меня ведь словно интуиция была, что ты что-то затеваешь, потому и вызвал его в марте так срочно в Умудск, а ты – на тебе! – Руслана подхватила. Скажи, какой у тебя был резон? Мы не можем потребовать расследования, ты это прекрасно понимаешь, но и тебе воспользоваться деньгами не дадим. Думаешь, не найдем, куда ты их дела?
   Андрей Пантелеймонович повернулся к племяннику и мягко спросил:
   – Илья, ты работал над аналогичным случаем – тогда со счетов тоже исчезли деньги, но хозяева их по каким-то причинам не могли потребовать официального расследования, поэтому обратились к помощи вашей фирмы.
   Илья поднял голову и пристально посмотрел на Лилю, лицо его было смертельно бледным. Она смущенно заерзала и ответила ему полным любви взглядом.
   – Илюша, ты что, любимый, что ты так смотришь на меня?
   – Я проверял день и ночь, – медленно ответил он, – никто не взламывал коды доступа к антивирусным программам наших клиентов, никто не мог их заблокировать. Кроме тебя, Лиля.
   – Что ты говоришь, Илья, любимый! Ты хочешь сказать, что это я заблокировала программы и разорила собственную фирму?
   Губы Ильи исказила кривая усмешка.
   – Потому я и молчал – не мог понять для чего тебе было бы это делать. Но сейчас вспомнил, с каким интересом ты изучала методы хакера, которого я выслеживал, и сразу понял: тебе нужно было использовать эти серверы для промежуточных операций. Заканчивай игру, Лилиана.
   Она высокомерно вскинула голову.
   – Ну, хватит с меня, я не намерена отвечать на идиотские обвинения. Хотите – проводите официальное расследование.
   Воскобейников покачал головой и вздохнул.
   – Ты прекрасно знаешь, что официального расследования не будет, – он смотрел на нее пристально и ласково. – Ответь мне, девочка моя, всего на один вопрос: зачем? Как сказал Егор, ты не сможешь воспользоваться этими деньгами, за тобой будут следить. Ты сознательно разорила свою фирму и холдинг, в который вложила столько сил, губишь себя и своих партнеров, ставишь в неловкое положение своего отца, сделала нищим Илью. Что с тобой, Лилиана?
   Гипнотизирующий взгляд его произвел неожиданное действие: глаза Лилианы сверкнули безумным блеском, и она вскочила на ноги.
   – Достали! Хорошо, скажу: да, эти деньги у меня! Только даже если вы меня убьете, вы их не получите, ясно? У вас только один способ их получить: заставьте Илью ко мне вернуться, и я вам все отдам. Все!
   – Да она сумасшедшая, – испуганно отшатнувшись, сказал Егор Ючкин, – это же надо – так мужика доставать! Зачем ты тогда моему Игнатию столько голову морочила своими цацками, раз уж так мужа любишь?
   Воскобейников предпочел промолчать, а Илья презрительно сощурил глаза.
   – Вернуться к тебе? Да я лучше удавлюсь! Дура! Я того хакера выследил, думаешь, и тебя не выслежу?
   – Не сумеешь! – в голосе ее звучало торжество. – Я воспользовалась твоими же программами, у меня есть преимущество, о котором ты даже и не подозреваешь. Дорогой мой, будь со мной, мне больше ничего в жизни не нужно, и я отдам им эти чертовы деньги, пусть подавятся.
   – Дрянь! Дядя Андрей, ты извини, но я больше ничем не могу тебе помочь – разбирайся с ней сам. Завтра я подаю документы в суд на развод.
   – Нет! – ее вопль, казалось, разорвал воздух. – Не делай этого, Илья!
   – Именно сделаю! До сих пор я терпел по твоей просьбе, но раз ты такая дрянь, шантажистка, то нам не о чем говорить.…
   Он встал, но Лилиана с диким воплем вцепилась в его рукав.
   – Нет! Нет, не надо, я не виновата! Ты не знаешь, никто не знает, я не шантажистка, меня принудили, это не я! Я не знаю, где деньги, Илья, любимый, нашу дочь похитили и принудили меня все это сделать, я не виновата!
   – Что?! – Андрей Пантелеймонович посмотрел на молчавшего в своем углу Гордеева, который лишь пожал плечами. – Похитили Таню? Кто и когда? Почему ты до сих пор молчала? Ты заявила куда-нибудь?
   – Я боялась сказать, потому что они грозят убить ее! Я не могу никуда заявить, даже родителям ничего не могу сказать – мои люди пытаются ее отыскать своими силами, мы неофициально привлекли милицию, но…
   Закрыв лицо, она горько разрыдалась, между пальцев наблюдая за Ильей, который растерянно топтался на месте. Андрей Пантелеймонович покачал головой и сурово проговорил:
   – Нужно было немедленно сообщить мне! Как это могло случиться, если девочку все время сопровождала охрана? Когда это произошло?
   Лилиана хотела соврать, но побоялась – Гордееву ничего не стоило выяснить, когда Таню в последний раз видели в школе.
   – Ну… десятого мая, – нехотя ответила она.
   – Ты кругом завралась, тьфу! – с отвращением сплюнул Илья. – У нас неприятности на фирме начались еще в апреле. Или ты авансом решила выполнить требование похитителей?
   – Мне еще раньше угрожали, я боялась, но откуда мне было знать, что они собираются сделать? Угрожали, а потом свою угрозу выполнили, и я больше ничего не знаю!
   Гордеев зашевелился в своем кресле и поднял голову.
   – Как это не знаешь? Твоя дочь не из тех, кто с утра до ночи носится во дворе, она постоянно под наблюдением. С кем, кроме как в школе и дома, она вступала в контакт?
   Воскобейников смутился и неуверенно посмотрел на племянника.
   – Извини, конечно, Илюша, но ведь ты…гм…ты несколько раз встречался с девочкой, насколько я знаю. Она тебе что-нибудь рассказывала, пока вы гуляли?
   – Да я с ней никогда не виделся, что за выдумки! – раздраженно ответил тот, и в это время у него в кармане зазвонил телефон. – Извините, господа, я на минуту.
   Он вышел из кабинета в холл и прижал к уху трубку.
   – Старик, – торопливо сказал Антон Муромцев, – мы с Сирануш Яковлевной сейчас у тебя. Сирануш Яковлевна советует немедленно госпитализировать Карину и…
   – Дай трубку, – перебив его, сказала Карина, – Илюша, совершенно ничего страшного, просто Сирануш Яковлевна сейчас позвонила в кардиологический институт и договорилась со своим знакомым врачом насчет моей госпитализации. Я полежу там немого под капельницей, а потом меня, может даже переведут в хирургическое отделение и сделают операцию.
   – Верни трубку Антону, – попросил Илья.
   – Да, старик, это опять я. Карина тут развела бодягу, хотела тебя подождать – то, се, но я решил взять бразды правления в свои руки. Короче, я сейчас везу их с Сирануш Яковлевной в институт, а ты можешь туда подъехать. Это в Кунцево, третья Черепковская, пятнадцать «а».
   – Так срочно? – глухо спросил Илья. – Меня подождать нельзя?
   – Не рекомендуется, – бодро ответил Муромцев. – Так подъезжай на третью Череповковскую, до скорого.
   Илья вернулся в кабинет и спросил Воскобейникова:
   – Твой шофер не подкинет меня до метро? Нужно кое-куда съездить.
   – Ты вернешься? – поинтересовалась Лилиана, но Илья не удостоил ее даже взгляда, а Андрей Пантелеймонович торопливо ответил:
   – Конечно, милый, он может вообще довезти тебя до места, но что с твоей машиной?
   – Я ее продал, разве ты не заметил, что я пришел в твой офис пешком?
   Расстроенный Андрей Пантелеймонович вышел проводить племянника, а Гордеев добродушно сказал Лилиане:
   – И что же теперь делать? Ты всегда была приятная девочка, Лиля, задок у тебя крепкий и аппетитный – господину Муромцеву нравилось его щупать, его вон сыну, – он кивнул на Егора, – нравилось, некоторым другим тоже. Но господин Шумилов не хочет ложиться с тобой в постель, хоть убей тут на месте! Что мы можем поделать? Если я даже велю своим людям уложить его с тобой рядом и привязать, так ведь у него не встанет. И что тогда делать? Давай, мы уж как-нибудь по-другому решим этот вопрос с деньгами, а?
   – Заткнись, жирная колода, – буркнула Лилиана и повернулась к вошедшему Андрею Пантелеймоновичу: – Что сказал Илья?
   – Ничего, – угрюмо ответил тот. – Давайте, будем решать наши вопросы без него, потому что я не знаю, когда он вернется и вернется ли вообще – у него срочные дела.

   Из-за дорожных пробок Илья добрался до Кунцево лишь через час. Встретившая его дежурная медсестра с улыбкой сказала:
   – Эдуард Сергеевич ждет вас в своем кабинете.
   – А моя жена?
   – Эдуард Сергеевич просил вас сначала поговорить с ним. У него в кабинете Сирануш Яковлевна и доктор Муромцев.
   Эдуард Сергеевич оказался плотным седовласым мужчиной лет пятидесяти. Он беседовал с Сирануш Яковлевной и Антоном, а при виде Ильи слегка приподнялся и дружески потряс ему руку.
   – Мы тут кое-что обсудили касательно вашей супруги. Я ее только что сам осмотрел, и думаю, что Сирануш Яковлевна права – госпитализация была необходима. И срочная.
   Илья помертвел.
   – Так плохо?
   – Вы ведь не медик, как бы вам поточнее объяснить? Ее печень увеличена и не справляется со своей работой. Поэтому мы положили ее под капельницу, чтобы выводить шлаки. Нехорошо ведь, если в организме накапливаются шлаки, вы ведь понимаете?
   От того, что он объяснял это тоном, каким говорят с детьми, Илья почувствовал раздражение.
   – А что насчет операции? – сердито спросил он. – Мы хотели ехать в Париж делать ей операцию, но если возможно оперировать ее здесь…
   Эдуард Сергеевич развел руками.
   – Пока печень не придет в норму, операцию ей никто делать не будет – ни здесь, ни в Париже. Если честно, то было бы лучше, если б вы обратились к нам месяц назад.
   – Я всегда говорила, что это такая девочка, такая девочка! – сердито проворчала Сирануш Яковлевна, и по тону ее непонятно было, осуждает она Карину или хвалит.
   – У меня были проблемы на работе, и я, видно, что-то упустил, – покаянным тоном сказал Илья. – Она как-то не жаловалась, говорила, что чувствует нормально. Что же теперь делать?
   – Будем ждать, – бодро ответил Эдуард Сергеевич. – Надо надеяться, что организм возьмет свое, а мы со своей стороны постараемся помочь.
   Антон поднялся.
   – Пойдем, старик, я отведу тебя к ней. Сирануш Яковлевна, я сейчас вернусь и отвезу вас домой.
   Старушка махнула рукой.
   – Не надо, Антоша, мы тут с Эдиком еще немного поболтаем, а потом он меня и отвезет – мы рядом живем.
   – Хорошо, тогда до свидания. И спасибо за все.
   Они шли по коридору, и Илья расстроено говорил:
   – Почему я… Нет, я просто был осел – почему я так ее упустил? Ведь еще месяц назад состояние было стабильное.
   – Успокойся, старик, наверное, мы все тут виноваты. Вот ее палата. Нет, погоди – очень уж ты плох. Постой немного тут в коридоре у окошка и сделай веселое лицо, а потом войдешь. Ну? Давай, а то Карина испугается.
   Илья провел рукой по лбу.
   – Сейчас, дай я немного отойду.
   – Отвлекись, подумай о другом – где, например, ты был, когда я позвонил тебе, чем занимался? Можешь даже рассказать, я готов выслушать.
   – Был у дяди Андрея в офисе, и лучше уж об этом не вспоминать! В холдинге все стоят на ушах – Лилька устроила очередную бучу.
   – Ну, ей не впервой. Что на этот раз?
   – Какой-то дикий кошмар – куда-то дела деньги, требует, чтобы я к ней вернулся, и к тому же уверяет, что у нее кто-то похитил дочку. Старик, да что с тобой – тебе плохо? Антон, да ты стал весь белый!
   Антон судорожно втянул воздух и попытался взять себя в руки.
   – Подожди, все нормально, – сказал он, – давай по порядку и еще раз. Кого похитили?
   – Похитили? – с некоторым удивлением переспросил Илья. – Ах, да – Лилька уверяет, что кто-то похитил Таню, но я ей ни на грош не верю. Скорей всего, она сама куда-то спрятала девочку. Сейчас она сидит у дяди в офисе, они перепираются из-за денег и еще долго, наверное, будут перепираться, а про Таню, кажется, давно забыли.
   Антон выпрямился и судорожно стиснул кулаки.
   – Ладно, – процедил он сквозь зубы, – посмотрим. Иди к Карине, старик, а мне нужно уехать. Сам потом доберешься домой?

   Илья был прав – Лилиана все еще спорила с пытавшимися ее убедить Воскобейниковым и Гордеевым, когда секретарь Андрея Пантелеймоновича сообщил, что приехал доктор Муромцев.
   – Господин Муромцев сказал, что у него срочное дело к госпоже Шумиловой, – голос секретаря звучал нерешительно.
   Воскобейников удивленно переглянулся с Гордеевым, отметил недовольство на лице Лилианы и торопливо сказал:
   – Да, конечно, госпожа Шумилова здесь. Попросите господина Муромцева пройти в мой кабинет.
   Антон вошел, мягко ступая по ковру, вежливо кивнул присутствующим, а потом подошел к Лилиане и сделал то, чего никто не ожидал – схватил ее за локти, приподнял и, резко встряхнув, поставил на ноги.
   – Что ты сделала с моей дочерью, сука? Где Таня?
   Она охнула, а увидев его лицо, испуганно завопила:
   – Помогите, вызовите охрану! Он меня убьет, мне больно!
   – Мозги вышибу, – угрюмо пообещал Муромцев и затряс ее, как грушу. – Куда ты дела девочку?
   – Охрана, на помощь!
   Гордеев с необычайной для своей толщины легкостью поднялся и, подойдя к двери, проверил, плотно ли она закрыта.
   – Никакой тебе охраны не будет, потерпишь, – весело сказал он Лиле. – А вы, молодой человек, продолжайте, продолжайте. Ишь, какие интересные подробности выясняются!
   – Я не виновата, – заплакала испуганная Лиля, – это все кухарка! Она убежала из дома и увела Таню. Мы уже неделю ищем и нигде не можем их найти. Я уверена, что кухарку купили преступники, которые меня сейчас шантажируют.
   – Какой нормальный преступник станет тебя шантажировать Таней, – с отвращением возразил Антон, – как будто дочь тебя хоть каплю волнует!
   Швырнув Лилиану обратно в кресло, он упал на стул и закрыл лицо руками. Андрей Пантелеймонович смотрел на него, пытаясь привести в порядок метавшиеся мысли.
   «Сколько раз я пытался вспомнить, кого мне так напоминает эта девочка! Теперь понятно – Людмила, одно лицо».
   Он тихо спросил:
   – Илья знает?
   Антон опустил руки и поднял голову, глаза его сверкнули.
   – Я ему, конечно, ничего не говорил, но твой племянник ведь тоже не идиот, и давно догадался, что Таня – не его дочь.
   – К черту! – в бешенстве закричала Лилиана, выпрямляясь. – Попробуйте только кто-нибудь ему сказать! Деньги я еще, может, когда-нибудь вам верну. Но если Илья узнает и подаст на развод, то вам их уже точно никогда не видать.
   – А вот это мы посмотрим, – добродушно улыбнулся Феликс. – Знаешь, девочка, у профессионалов есть много способов получить нужную информацию.
   Она окинула его презрительным взглядом.
   – Ты не смеешь мне угрожать, жирный индюк! Ты, наверное, забыл, кто мой отец?
   – Твой отец, – задумчиво проговорил Гордеев, качая головой. – Твоему отцу уже восьмой десяток, и ты так его достала своими фокусами, что он будет рад, если ему никто не помешает провести остаток жизни с любимой внучкой – если мы ее найдем, конечно. Что же касается тебя, девочка, то ты так часто исчезаешь, чтобы поправить свое здоровье, что тебя даже никто и искать не будет.
   – Идиот, – с коротким смешком фыркнула Лилиана и вскочила на ноги, – ты забыл, что со мной моя охрана? Или ты хочешь устроить пальбу в центре Москвы в депутатском офисе?
   – Зачем же пальбу? – улыбаясь по-прежнему добродушно, он тоже поднялся и, словно невзначай, встал у нее на пути. – До твоей охраны, моя милая, тебе еще нужно дойти.
   – Я-то дойду! С дороги, жирная свинья! – в ее руке внезапно появился пистолет, направленный дулом на Феликса.
   Его ответное движение было четким и молниеносным – не вынимая рук из складок куртки, он выстрелил, и пистолет Лилианы разлетелся на кусочки. Она стояла, растерянно шевеля сведенными судорогой пальцами и изумленно глядя на то место, где только что находилось ее оружие.
   – Я же говорил тебе, Лилиана, что не стоит соревноваться с профессионалами.
   Голос Феликса звучал почти ласково. Егор Ючкин, до сих пор с интересом наблюдавший за тем, как разворачиваются события, слегка побледнел, взглянул на часы и торопливо поднялся.
   – Господа, боюсь, мне пора. До свидания, желаю вам всяческих успехов.
   Лиля проводила его взглядом и повернулась к Воскобейникову.
   – Дядя Андрей, что все это значит? Я хочу уйти, прикажи этому недоноску меня пропустить!
   Андрей Пантелеймонович промолчал, а Гордеев печально вздохнул.
   – Оставь Андрея Пантелеймоновича, девочка, ты его, я думаю, тоже достала за все эти годы. Да и господин Муромцев, полагаю, тоже будет рад от тебя отделаться – вернется сейчас к своим детишкам, спокойно будет работать в клинике, и никто к нему не станет врываться в кабинет и грозить пистолетом. Так что, милая, не жди, что кто-то за тебя заступится, а скажи, где деньги. Пока у тебя еще есть шанс, но через пять минут его уже не будет.
   Лилиана побелела, но глаза ее загорелись.
   – Никогда! – процедила она, опускаясь на стул. – Идите в задницу! Не выпускаете – буду здесь сидеть. Делайте со мной, что хотите, но я ничего вам не скажу, скорей умру. Пока Илья не вернется ко мне, вы не узнаете, где деньги, ясно?
   Воскобейников, не глядя на нее, поднялся и посмотрел на Муромцева.
   – Антоша, – сказал он, – мне нужно с тобой поговорить, ты не пройдешь со мной в соседний кабинет?
   Он сделал шаг к двери, приглашая Антона следовать за собой, но тот взглянул на Лилиану, которая, закрыв глаза, неподвижно сидела на стуле, и покачал головой.
   – Нет, уж извини, но я эту идиотку здесь не оставлю, мы уйдем вместе.
   Лилиана широко распахнула глаза и изумленно на него уставилась.
   – Антон!
   Муромцев шагнул к ней и стиснул ее руку.
   – Вставай, пойдем со мной, психопатка ненормальная. Вставай!
   Феликс прищурился, отчего его глазки почти полностью исчезли в складках кожи.
   – Лучше было бы вам, молодой человек, сейчас побеседовать где-нибудь с Андреем Пантелеймоновичем. Потолковали бы о работе, о детишках – давно ведь не виделись.
   Рука его все еще оставалась в складках куртки, но Антон, подталкивая Лилю, сделал шаг к двери и усмехнулся.
   – Мы с ним обязательно потолкуем, но в другой раз, а теперь меня ждет Илья – я ведь сказал ему, что пробуду в офисе у дяди Андрея совсем недолго, – он в упор посмотрел на Воскобейникова, – ты не обидишься, дядя Андрей, если мы перенесем нашу беседу? Илья и Сирануш Яковлевна ждут, они будут меня искать.
   Андрей Пантелеймонович посмотрел на Гордеева и слабо качнул головой. Тот отступил, а Воскобейников, ласково рассмеявшись, сказал своим бархатистым голосом:
   – Что ты, Антоша, что ты мой мальчик, конечно, не обижусь! Иди, и пусть Лилиана идет с тобой, если она тебе так нужна.
   – Если честно, то она мне совсем не нужна, – он c отвращением взглянул на Лилиану и подтолкнул ее вперед. – Шагай, давай, пошустрее.
   – Он нас убьет! – истерически взвизгнула она. – Он будет стрелять в спину, я знаю!
   Гордеев опустился на стул и рассмеялся тихим дребезжащим смехом:
   – Ты шутница, однако, девочка!
   – Иди, иди, не болтай! – держа Лилиану за локоть, Антон вытолкнул ее в длинный пустой коридор и повел к выходу.
   – Нам только спуститься в вестибюль, там мои охранники, – стуча зубами, говорила она, – только дойти.
   – Очень боишься, да? – с усмешкой спросил он.
   – Антон, спасибо! Спасибо, что ты не оставил меня там, я отблагодарю тебя, клянусь!
   Ее секьюрити спокойно сидели у входа в ожидании хозяйки. Увидев их издалека, Лилиана рванулась было вперед, но Антон придержал ее, заставив остановиться.
   – Куда? Упадешь и сломаешь шею.
   Она в недоумении взглянула на него.
   – Надо их позвать, они нас не видят.
   – Не стоит – кричать здесь опасно. А знаешь, ведь есть вероятность, что я сейчас повернусь и отведу тебя обратно в кабинет – к Гордееву. Да, я, может, так и поступлю, – он насладился написанным на ее лице ужасом, а потом добавил: – Если, конечно, ты мне не скажешь честно и откровенно, что сделала с Таней.
   – Антон, пожалуйста, неужели ты думаешь, что я сама не переживаю? – по лицу Лили потекли слезы. – Ведь это же моя дочь!
   – Только правду, Лилиана, правду, слышишь? Я ведь увижу, если ты соврешь. Говори!
   – Ну… Я не хотела, Антон, честное слово, так получилось!
   – Что ты с ней сделала?
   – Я… ничего… я… ее шлепнула. Разве мать не может шлепнуть свою дочь?
   – Ты ее ударила, – каким-то бесцветным голосом произнес Антон. – Один раз?
   – Ну… понимаешь, это все из-за этой подлой гувернантки с ее шлюхой-дочкой, и эта дура-кухарка тоже – они наговорили девочке черт знает что, а Таня начала повторять всю эту ерунду и вывела меня из себя. И кухарка тоже стала вопить, а потом они обе испугались и сбежали.
   – Я представляю, что ты могла сделать, отчего они так испугались. Таня – тихая, ласковая девочка, а ты ее избила. Ты била мою дочь! – он сделал с ней еще несколько шагов по направлению к охранникам и крикнул ничего не подозревающему секьюрити: – Эй, парень, лови хозяйку! Стерва!
   Получив хороший пинок под зад, Лилиана полетела вперед и попала прямо в объятия одного из секъюрити. Другой охранник, вскочив, бросился было к Антону, но Лиля его остановила:
   – Не надо, – она поправила волосы, одернула свитер и высокомерно бросила Муромцеву через плечо: – А за стерву ты мне еще ответишь, Антон, дорогой.
   Гордеев и Воскобейников наблюдали за происходящим с экрана монитора – видеокамеры слежения работали и в коридоре, и в холле. Последний эпизод развеселил Феликса. Он покрутил головой и добродушно сказал:
   – Давно я так не веселился, Андрей Пантелеймонович! Жаль, конечно, что пришлось выпустить Лилиану, но это, в конце концов, лишь дело времени.
   Ничего не ответив, Воскобейников устало откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

Глава десятая

   Примерно две трети учеников одиннадцатого математического сдавали пробный экзамен на мехмат МГУ. Официально экзамен назывался олимпиадой, но все знали, что результаты его будут служить основанием для зачисления в университет.
   В девять абитуриентов, сдававших в первом потоке, развели по аудиториям, и все ребята из Настиного класса оказались в разных группах. После экзамена они, очумевшие от напряженной шестичасовой работы, вновь сбились кучкой в вестибюле главного здания – поделиться впечатлениями и обсудить решения задач.
   – Вариант с шаром, вписанным в усеченный конус, у кого был? Какой там ответ – «а» куб на корень из шести?
   Они тут же разделились на группы и начали спорить. К ним подходили ребята из других школ, подходили иногородние и даже родители – большинство из них волновалось не меньше своих чад. Артем Ярцев начертил на листочке трехгранную призму с вписанным в нее шаром и начал доказывать старосте Лене свою правоту:
   – Ты не то отношение взяла, посмотри! У Насти так же, как у меня получилось.
   – Да, – кивнула Настя, – мы же еще в прошлом году аналогичную задачу решали – помните, тогда сначала тоже не так чертеж начертили, и даже Ирина Владиславовна запуталась? Еще Лерка два урока у доски стояла.
   – Ладно, посмотрим, – буркнула Лена, не любившая признавать свои ошибки. – А от Лерки ничего и неслышно? Матери так и не написала?
   Артем пожал плечами.
   – Никто ничего не знает, мы с Гошкой и Лизой на той неделе опять к ней домой заходили – мать говорит, что глухо. Милиция вроде как ищет.
   Лена сложила листки и сунула к себе в сумочку.
   – Да она и не вернется – дура она что ли? Здесь у нее разве жизнь была – ходила вся из себя как драная кошка.
   – Да ладно тебе, – со свойственным ему добродушием возразил Артем, – а что ей делать, если мать на нормальный прикид денег не дает? Лерка хорошая девчонка.
   – Ой, Артемка, ты всегда всех защищаешь! У нее характер – даже мать родная жаловалась. Мать-то у нее замуж вышла, знаешь? Я ее как-то видела – с кольцом и беременная. Думаю, она сейчас не особо страдает, что доченька слиняла. – ей в новой семье Лерка вообще не нужна.
   – Ерунду-то не мели, – недовольно прикрикнула на нее подошедшая Лиза, – чего ты к Лерке прицепилась? Ее здесь нет.
   Она злилась на всех и вся, так как из беседы с ребятами выяснила, что допустила глупейшую арифметическую ошибку в совершенно ерундовом тригонометрическом уравнении. Лена в ответ на ее слова скорчила презрительную гримасу.
   – Ой, да на фиг мне нужна твоя Лерка! Можно подумать, другие ее любили с ее характером, хоть Настю спроси – Настя, честно скажи, она тебе нравилась? Я знаю, что ты ее ненавидела за все ее пакости.
   – Да ничего я ее не ненавидела, – угрюмо возразила Настя.
   – Да, уж! А Гошка? Ты ведь с ним дружила, чего она к нему прицепилась? Скажешь, что нет? – Лена нервно повысила голос.
   – Ленка, все, нашла место! – Лиза подняла ладонь, успокаивая Лену. – Иди и психуй со своим Петенькой Соколовым. Чего ты вдруг разошлась? У меня тоже один пример не получился, но я же, видишь, стою спокойно и ни на кого не лаю, как ты.
   – Девочки, хватит, вы уже не на ту тему начали, – миролюбиво произнес Артем.
   – Ладно, кушайте вашу Легостаеву с маслом, только не подавитесь.
   Лена хмуро отвернулась и отошла в сторону. Лиза собралась было напоследок отпустить ей в спину реплику позлее, но в сумке у нее зазвонил телефон.
   Она посмотрела на высветившееся на дисплее имя абонента, поманила Настю пальцем и, отведя ее в сторону, передала трубку.
   – Твой Алеша звонит – хочет узнать про тебя. Держи, а я в туалет побегу.
   – Алеша! – Настя бросила вслед подруге благодарный взгляд и изо всех сил прижала трубку к уху, прикрыв рот ладонью. – Как ты так удачно позвонил?
   – Я же знал, что ты сегодня сдаешь экзамен на мехмат. Как дела?
   – Короче, сделала все, но в двух ответах неуверена – у всех людей разное.
   – А я тут рядом – припарковался у главного здания рядом с твоей машиной.
   – Да ты что! – испугалась она.
   – Не нервничай, я спокойно сижу в машине и никого не трогаю. Набрасываю чертеж к дипломному проекту, смотрю, как твой шофер зевает, и жду тебя. Знаешь, ужасно соскучился, и захотелось увидеть, как ты будешь выходить из здания и спускаться по лестнице. А хочешь, я подъеду, ты сядешь ко мне в машину, и я тебя умыкну?
   – Лешенька! – Настя повернулась к стене, чтобы скрыть от окружающих свое вспыхнувшее от счастья лицо. – Я тоже соскучилась. Когда у тебя защита диплома?
   – Четвертого июня. Но как тебе моя идея похищения абитуриентки сразу после экзамена по математики? Едешь?
   – Еще совсем чуточку подождем, ладно? Лешка, ну не трави душу, я ведь сама хочу, чтобы мы были вместе всегда, всегда и всегда, но у меня предки со сдвигом. Мы увидимся и уже все решим точно, ладно?
   – А что, если мы увидимся сегодня или хотя бы завтра?
   – Завтра? Не знаю, ведь завтра понедельник, хотя… Ладно, я постараюсь завтра. Мы с Лизой что-нибудь придумаем.
   – А почему не сегодня?
   – Сегодня вечером Лиза идет в ресторан со своим Димкой, а кроме как к ней меня никуда не отпускают.
   – Она не может сходить в ресторан завтра?
   Настя тихо и нежно засмеялась.
   – Ну, совсем уже наглеть тоже не нужно. Димка завтра утром улетает в Лиссабон к родителям – ведь у них с Лизой в конце июня свадьба, и ему нужно что-то там купить. Так что завтра, Лешенька, не раньше.
   – Завтра так завтра, – со вздохом согласился он. – Передай Лизе, что свадебный подарок за мной. Кстати, я вижу вдали Димку, который припарковался напротив химического факультета и пытается куда-то дозвониться.
   – Наверное, Лизе, а мы занимаем трубку.
   – Хорошо, целую и до завтра. Настя, солнышко мое!
   Настя вернула телефон подошедшей Лизе и сказала:
   – Там тебе вроде Дима пытается дозвониться. Можно будет нам с Лешей завтра у тебя встретиться?
   – Без проблем. Завтра утром Димка улетает, и меня на консультации не будет – я ж должна его проводить. Официально для всех я буду больна, поэтому скажешь родителям и Дональду, что едешь навестить умирающую подругу и везешь ей экзаменационные билеты по истории. Христианский долг, ничего не поделаешь!
   Держась за руки, девочки спускались по каменной лесенке главного корпуса МГУ, обе, не отрываясь, смотрели на красный БМВ и стоявшего рядом с ним стройного юношу.
   – Леша, – шепнула Настя, споткнулась и на минуту замерла на месте.
   Лиза перехватила взгляд, каким Алеша смотрел на ее подругу, и в душе у нее что-то оборвалось. Слишком уж веселым тоном она сказала:
   – Иди, иди к своей машине! Не смотри на него, соблюдай конспирацию!
   Потом, легонько подтолкнув Настю в спину, помахала рукой и побежала к спешившему ей навстречу Диме. Он обнял ее за талию, прижав к себе, заглянул в глаза.
   – Экзамен нормально?
   Лиза выскользнула из его рук и юркнула в машину.
   – Конечно, нормально, Димуля, у меня всегда все нормально. Поехали, прокати с ветерком.
   – Будет своя машина – будешь ездить с ветерком, – с напускной строгостью ответил он, пристегивая ее ремнем безопасности, – а я по городу больше сорока не делаю.
   – У меня своя машина будет через неделю, мой дедуля помнит, что мне восемнадцать лет. Это ты на мой день рождения уезжаешь к родителям и меня бросаешь!
   Упрек ее звучал шутливо, но Дима расстроился всерьез.
   – Лизанька, любимая, – он сел рядом и, поцеловав ее в ухо, зарылся лицом в черные пушистые кудряшки, – ты же сама сказала, что ничего страшного, если я уеду. Мама ведь просила, чтобы я приехал именно сейчас – потом они с отцом должны будут уехать в Сетубал, а она хочет выбрать для нас в Лиссабоне свадебный подарок. Я специально досрочно сдал два экзамена, чтобы свободно слетать за подарком, но, если хочешь, я не поеду.
   – Да я шучу, езжай, конечно. Твоя мама так серьезно ко всему относится!
   – Но ведь это же наша свадьба! Папа с мамой вернутся в Лиссабон где-то числа двадцатого июня, а оттуда сразу в Москву. А твои родители когда приедут?
   Лиза фыркнула:
   – Если честно, то я даже не уверена, что они вообще приедут – может, просто пошлют телеграмму. Кажется, мою свадьбу всерьез воспринимает только дедушка. Кстати, он сейчас в Лиссабоне и просил, чтобы ты зашел к нему познакомиться.
   – Обязательно! – улыбнулся Дима и коснулся губами ее виска. – Твой дедушка – просто прелесть!
   – Ага – если еще и учесть, что кроме него мне никто не делает подарков. Учти, когда ты вернешься, я уже получу права и встречу тебя в аэропорту на своей тачке.
   – Надеюсь, она к тому времени будет еще цела. Будешь без меня скучать?
   – Естественно.
   Лиза кокетливо улыбнулась и подставила ему губы для поцелуя. После того, как они отдышались, Дима сказал:
   – Я буду каждый день звонить, чтобы ты не скучала, ладно? Завтра, как буду на месте, так сразу и позвоню. Ты когда будешь дома?
   – Да вообще весь день – я двадцать пятого на последнем звонке пою и танцую цыганский танец, нужно репетировать. Наш ансамбль-то распался, я теперь одна. И потом, Настя завтра встречается у меня со своим Лешкой, буду их сторожить.
   Дима неожиданно нахмурился.
   – Слушай, а она не могла бы решать свои проблемы без твоей помощи? После нашей свадьбы ты тоже будешь организовывать им встречи? И вообще мне не нравится, что ты устраиваешь у себя дом свиданий. Этот Алеша мне тоже не нравится – пижон какой-то… строит из себя.
   Лиза внезапно вспыхнула:
   – Брось, с чего ты взял? Ты видел-то его случайно и всего пару раз! Сухарь ты бездушный, Димка, если у Насти предки сдвинутые, то что же делать? – она встретила удивленный взгляд приятеля и постаралась успокоиться. – Ладно, ты по этому поводу особо не суетись, я думаю, что Настя в ближайшее время разберется со своим папой. Может, даже, сегодня.
   Настя тоже так думала и тоже надеялась, что в этот воскресный вечер сумеет окончательно поставить все точки над «и». Вернувшись после экзамена домой, она съела тарелку борща с пирожком, после этого, набираясь храбрости, посидела немного у себя в комнате, а потом тряхнула коротко остриженной головой и решительным шагом направилась к отцу в кабинет.
   Андрей Пантелеймонович был один – Игнатий Ючкин, с которым они ломали головы над предстоящим тридцать первого докладом Капри, уехал за полчаса до прихода Насти. Андрей Пантелеймонович как раз размышлял над деталями доклада, когда Настя, постучав, приоткрыла дверь.
   – Можно мне поговорить с тобой, папа?
   Глядя на нее прозрачным взглядом – таким, каким смотрят на человека в упор, но словно не видят его – он кивнул и указал ей на стул напротив себя.
   – Папа, – она опустилась на краешек сидения и совсем чуточку помедлила, надеясь, что отец спросит о прошедшем экзамене, – Дональд приедет к нам сегодня в восемь. Мы хотели поговорить с ним о разных вещах – в частности о том, как прошел сегодня мой экзамен.
   Упоминание об экзамене Андрей Пантелеймонович проигнорировал, хотя лицо его слегка смягчилось.
   – Думаю, что ты уже достаточно повзрослела и начинаешь понимать: твое вздорное поведение и твой уход от мужа – все это пустые, никому не нужные капризы. Вы с Дональдом прекрасно понимаете друг друга, вы дружны – о каком еще лучшем муже ты можешь мечтать?
   Настя собралась с силами и бодро произнесла заранее обдуманную речь:
   – Как раз об этом я и хотела с тобой поговорить, папа. Дело в том, что мы с Дональдом уже несколько раз все это обсуждали, и он согласился дать мне развод, я тебе уже это говорила. Он признает, что ошибся – не надо ему было осенью настаивать на нашем браке. Но я его уже не виню – каждый человек может совершать ошибки. Потом он вел себя очень благородно, и думаю, что мы с ним останемся друзьями, хотя я очень долго вообще не хотела с ним разговаривать.
   – Короче, что тебе от меня нужно? – резко спросил Воскобейников, и взгляд его вновь помрачнел. – Мне неинтересно слушать всю эту инфантильную чушь.
   Настя вспыхнула.
   – Знаешь, папа, мне тоже неинтересны все эти твои выпендрежи с выборами, проектами и премиями. Короче, так короче – сегодня я поговорю с Доном и скажу, что не хочу больше ждать. Мне нужен развод прямо сейчас. Хочешь – можешь присутствовать при нашем разговоре.
   – Прямо сейчас, – ничего не выражающим голосом повторил он. – И почему вдруг возникла такая спешка?
   – А почему нет? – она с вызовом вскинула голову. – Поиграли в твои игры, и хватит! Я оканчиваю школу, буду учиться в университете, у меня будет другая жизнь – я, может, хочу выйти замуж за любимого человека.
   Воскобейников внезапно насторожился.
   – Интересно, интересно, – протянул он, и голос его внезапно стал вкрадчивым: – И кто же он – твой любимый человек, за которого ты так спешно собралась замуж?
   Что-то в интонации отца было такое, от чего Настя не выпалила всю правду, как собиралась прежде, а уклончиво ответила:
   – Какая разница? Я просто говорю, что в принципе. Меня не устраивает это дурацкое положение. Я вообще имею полное моральное право требовать, чтобы этот брак признали недействительным, но я обещала не устраивать скандала, поэтому не буду этого делать. Развод, папа, слышишь? Сегодня же поговори с Капри – он сам это устроил, так пусть теперь и сам по-быстрому оформит развод. Иначе я сама с ним поговорю.
   Наступившее молчание длилось довольно долго. Хмуро глядя в сторону, Андрей Пантелеймонович монотонно барабанил пальцами по столу и заговорил только тогда, когда Настя, не дождавшись ответа, собралась продолжить свою речь.
   – Именно сейчас говорить о разводе ни с Капри, ни с Дональдом нельзя, – холодно произнес он, – но я обещаю тебе сделать это, как только появится возможность. Немного подожди.
   – Почему не сейчас? Чего ждать?
   – Сейчас ситуация такова, что я не могу с ними ссориться – если ты, конечно, не хочешь, чтобы меня лишили депутатских полномочий, или я вообще оказался в тюрьме. Хотя, не знаю – тебе, возможно, именно этого и хочется.
   – Папа, что ты говоришь! – ахнула Настя. – Но почему?
   – Потому что кое-кто злоупотребил средствами, отпущенными на проект. Поскольку я принимал в этом участие, меня могут счесть сообщником. Если же разгорится скандал, меня обвинят в махинациях и использовании своих депутатских полномочий в преступных целях, а потом посадят в тюрьму, – он объяснял это ей равнодушно и спокойно, словно говорил о чем-то совершенно незначительном, и Настю внезапно начала бить дрожь.
   – Папочка, но что же случилось? Столько ведь говорили об этом проекте! Почему, кто это сделал? Ты ведь не виноват, я знаю, я поговорю с Дональдом!
   – И тут же попросишь развода? Нет уж, лучше не надо! А кто виноват – какая теперь разница? Это только в твоих детских сказках добро и правда всегда торжествуют, а в жизни чаще всего страдают невиновные. В общем, я объяснил тебе ситуацию, а что ты будешь делать дальше – дело твое.
   Настя заколебалась.
   – Сколько ты хочешь, чтобы я подождала? Для меня ведь это тоже очень важно.
   – Думаю, что неделю или две, может, и меньше. Потом я сам займусь твоим разводом. Тридцать первого мая авторы проекта отчитываются перед комиссией фонда Капри, в этот день, наверное, решится и моя судьба. Но, смотри сама, если хочешь затеять все это прямо сейчас, так что ж – мне в последнее время слишком часто наносили удары в спину, и мне не привыкать, дочка.
   От его спокойного, полного достоинства голоса, от этого слова «дочка» у Насти перехватило горло, и глаза испуганно расширились.
   – Папочка, что ты, я подожду, конечно!
   – Спасибо, – он произнес это все тем же ровным тоном. – Думаю, что сегодня вечером тебе лучше поговорить с Дональдом на отвлеченные темы.
   – Хорошо, папа, – послушно сказала Настя, поднимаясь и с сочувствием глядя на отца, который выглядел в эту минуту очень утомленным, постаревшим, и каким-то беспомощным.
   – Иди, доченька, иди. Дай я тебя поцелую.
   Андрей Пантелеймонович поднялся, подошел к Насте и, сделав над собой усилие, коснулся губами ее лба. Тронутая неожиданной лаской, она потянулась к отцу и прижалась щекой к его щеке.
   – Папочка! Я люблю тебя, папочка, что бы ни случилось, но я тебя люблю.
   На миг им овладело безумное желание отшвырнуть ее в сторону. Сдержав себя, он лишь слегка отстранился и подтолкнул девочку к двери.
   – Иди, иди, дочка, ты устала, и мне тоже нужно еще немного подумать.

   Говоря об отчете авторов проекта, Андрей Пантелеймонович был не совсем точен: Лилиана не собиралась отчитываться, предоставив это одному Игнатию Ючкину. Помимо прочего, она еще и опоздала на заседание – позвонила, сообщив, что попала в уличную пробку, и попросила начинать без нее. Дональд с любезной улыбкой возразил:
   – Зачем же, мы подождем госпожу Шумилову. Уличные пробки в Москве – о, это мне очень хорошо знакомо!
   Пока ожидали Лилиану, он о чем-то тихо беседовал со своим секретарем, а Воскобейников смотрел на него и думал, что Дональд в последнее время начал довольно часто улыбаться. Что ж, его отец знал, что делает – общение с Настей явно пошло пареньку на пользу. За полгода молодой Капри превратился из угрюмого, неразговорчивого и болезненного подростка в элегантного молодого человека. Он по-прежнему держался с окружающими крайне высокомерно, но в общем вел себя вполне адекватно и даже умел иногда снизойти до шутки.
   «Что бы ни было, – решил Андрей Пантелеймонович, – но вряд ли Бертрам Капри захочет портить со мной отношения. Только бы эта маленькая дрянь не сотворила чего-нибудь такого, от чего мальчишка снова впадет в депрессию».
   Госпожа Шумилова появилась в половине четвертого – заседание было назначено на три часа дня, поскольку Дональд Капри не любил рано вставать. Она вошла легким шагом, с очаровательной улыбкой поздоровалась с Дональдом, скользнула равнодушным взглядом по Воскобейникову и немного смутившемуся Игнатию Ючкину.
   – Что ж, господа, можно начинать, – взглянув на Дональда, громко сказал по-русски его секретарь-переводчик и повернулся к Игнатию, – прошу вас, господин Ючкин.
   Игнатий говорил не более десяти минут – он сообщил об изменениях, внесенных в первоначальную смету проекта, и о том, что из-за климатических особенностей Сибири наиболее экономичным представляется перенести удельный вес работ с зимнего на весенне-летний период. Предполагаемый срок реализации проекта один год, до наступления морозов следующей зимы предполагается завершить строительство комплекса, и пока все идет, как и было запланировано.
   На этой бодрой ноте Игнатий Ючкин закончил свой отчетный доклад, Дональд посовещался о чем-то с остальными членами комиссии, и его секретарь сказал:
   – Мы рассмотрели все представленные комиссии документы – они в полном порядке, с этой сторону претензий нет. Остается одно: каким образом господин Ючкин предполагает завершить строительство объекта, если все отпущенные на это средства уже израсходованы?
   Игнатий быстро взглянул на американцев – они явно скрывали улыбки, но внешне все держались вполне доброжелательно, и похоже было, что пока их удовлетворит любое чисто формальное объяснение.
   – Я говорил об изменении первоначальных планов, – бодро произнес он, – господин Воскобейников добился выделения дополнительных средств из бюджета. Часть средств потрачена на покупку оборудования для оздоровительного комплекса, этим занималась госпожа Шумилова. Деньги уже перечислены французской фирме, которая займется поставками.
   – Разрешите мне кое-что прояснить, – очаровательно улыбнувшись, сказала Лилиана по-английски, – я действительно поручила одному из своих сотрудников, специалисту с большим опытом, закупить оборудование у солидной шведской компании. К сожалению, этот сотрудник, господин Муромцев, нарушил мои указания и, воспользовавшись полученными полномочиями, за моей спиной заключил контракт с сомнительной французской фирмой. Это вызвало много дополнительных трудностей.
   При упоминании имени Муромцева Дональд вспыхнул, потом побледнел и подался вперед.
   – Как получилось, что ваш сотрудник так грубо нарушил данные ему указания? – резко спросил он. – Скорей всего, Муромцев получил комиссионные за совершение этой сделки. Надеюсь, вы его наказали?
   Лилиана с удовлетворением отметила мгновенную перемену в настроении юноши и грустно вздохнула, а на лицо ее легло выражение благородной печали.
   – Все намного сложнее, чем вы себе представляете, господин Капри. Муромцев – близкий друг семьи Воскобейниковых, он пользуется особым покровительством господина Воскобейникова и его дочери, поэтому часто позволяет себе нарушать мои указания, а я… я не могу и не хочу с ними ссориться – мне они слишком дороги. Да, кстати, я получила одну местную бульварную газетенку, хотите взглянуть? – она порылась в сумочке и, достав свернутую пополам газету, протянула Дональду.
   Не отрываясь, он смотрел на Настю, стоявшую в церкви с ребенком на руках. Секретарь перевел и прочитал ему подпись под фотографией:
   «Дочь депутата Госдумы господина Воскобейникова, жена сына американского мультимиллионера Анастасия Капри решила стать крестной матерью Максима – сына своего близкого друга доктора Муромцева. Как ни странно, но сам Муромцев на крестины собственных детей не явился. Возможно, он хотел этим что-то дать понять окружающим. Интересно, что?»
   Дональд молча протянул газету Воскобейникову. Тот впился глазами в фотографию и сразу же с пренебрежительным видом отшвырнул ее в сторону.
   – Какая чушь! – резко произнес он. – Эти папарацци глупеют с каждым днем!
   – Не такая уж чушь, дядя Андрей, – возразила Лилиана, обращаясь к нему, но почему-то по-английски, – ты с детства позволял ей к нему бегать, да и сейчас – я столько раз приезжала в клинику и заставала их наедине. И всегда какие-то предлоги – задачи по химии, то да се. Я не встречала мужчины развратней Муромцева, а ты его обожаешь, как сына, и сам подкладываешь под него свою дочь. Наверняка они и сейчас встречаются.
   Дональд сидел, окаменев, а Андрей Пантелеймонович, который ничего не понял, вопросительно посмотрел на секретаря. Тот смущенно и в общих чертах перевел ему слова Лилианы. Воскобейников, побледнев, посмотрел на зятя:
   – Дональд, don’t listen to her, she is… she is crazy, – сказал он.
   Лилиана весело расхохоталась и ответила – опять же по-английски:
   – Не такая уж я и сумасшедшая, дядя Андрей, не такая уж и сумасшедшая! А вот ты, видно, уже постарел, раз думаешь, что твоя дочь до сих пор умеет только в куклы с подругой играть, – она перешла на русский: – Учи язык, дядя Андрей, тогда тебе легче будет владеть ситуацией.
   Стремительно поднявшись на ноги, Дональд направился к выходу. Переводчик поспешно встал и сказал:
   – До свидания, господа, мы продолжим позже.
   С этими словами он последовал за своим хозяином, но Дональд, спустившись до половины лестницы, бросил ему через плечо:
   – Не ходите за мной, Малкольм, выясните, где сейчас находится Муромцев, и немедленно сообщите мне.
   – Да, сэр, но…
   – Я сказал: немедленно! Поезжайте к нему!
   Сбежав вниз, молодой Капри почти что оттолкнул распахнувшего перед ним дверь машины секъюрити и, упав на сидение, приказал:
   – К дому подруги моей жены. Езжайте по самой короткой дороге.
   – Слушаюсь, сэр, но…
   – Я сказал!
   Водитель вздохнул, развернул машину и направил ее в сторону Таганки, но уже через пять минут застрял в пробке.
   – Я ничего не могу сделать, сэр, я поехал по самой короткой дороге! – он в испуге смотрел на бледного разгневанного Дональда.
   – Развернитесь, черт бы вас побрал, и езжайте обратно!
   – Здесь невозможно развернуться, сэр, – сзади троллейбус.
   – Выезжайте на тротуар – посмотрите, все русские так делают.
   Поколебавшись, шофер выполнил приказание – пристроившись за фордом, в котором сидел крутого вида парень, он дал задний ход и выехал к Земляному валу.
   Они добрались до дома Лизы примерно через час. В тот момент, когда автомобиль Дональда затормозил возле подъезда, Настя сидела на кровати рядом с Алешей и говорила:
   – Я ничего не могу тебе объяснить, я просто прошу тебя поверить, что так нужно. Подожди, пожалуйста, еще, ладно?
   Алеша не успел ответить, потому что в комнату ворвалась Лиза:
   – Ребята, простите. Настя, там Дональд – он звонит в дверь.
   – Что? – Настя растерянно подняла голову, но Лиза уже набросила ей на голову свитер и сунула в руки джинсы.
   – Одевайся, быстро! Волосы пригладь! Ладно, в крайнем случае, признаемся ему, что мы лесбиянки.
   Алеша, не понимавший в чем дело, ошеломленно молчал. Лиза вытолкнула подругу в коридор и поспешно побежала открывать входную дверь.
   – Дональд, как мило! – она изо всех сил захлопала глазами, изображая радостное удивление, и повернулась к Насте, маячившей в конце длинного коридора бывшей коммунальной квартиры. – Настя, да это Дональд!
   Настя прислонилась к стене, чтобы скрыть дрожь в ногах, и исподлобья смотрела на смертельно бледного Дональда. Он властно схватил ее за руку, губы его дрожали:
   – Где? Где он? Отвечай!
   Настя выпрямилась, вырвала руку, и глаза ее гневно сверкнули:
   – В чем дело, почему ты на меня кричишь?
   – Потому что ты моя жена, и я хочу знать всю правду! Ты моя жена! Где Муромцев? Я хочу знать правду!
   Оторопевшая на миг Лиза изумленно спросила:
   – Дональд, ты что, какой Муромцев? Мы с Настей занимались, у нас завтра выпускной экзамен по литературе. У меня болит горло, а ты врываешься, кричишь…
   – Я хочу знать, – перебил ее Дональд, но в это время в кармане его зазвонил телефон, и он, вытащив трубку, прижал ее к уху, – говорите!
   – Сэр, – сказал ему Малкольм, – Муромцев в настоящий момент находится в клинике. Я видел его, но он отказался сейчас со мной говорить – у одной из пациенток трудные роды, и он возле нее.
   – Да, хорошо, – рука Дональда, державшая трубку, упала вниз, другой он провел по лбу, стирая пот и, посмотрев на застывшую Настю, пробормотал: – Я… я… мне нехорошо. Настья, я…
   Настя продолжала молчать, а Лиза с нарочитой веселостью в голосе беспечно заверещала:
   – Как все-таки здорово, что ты пришел, Дон, а то мы с Настей уже с тоски подыхали с этими конспектами! Чего мы тут стоим, ребята – пошли в гостиную, я сейчас включу музыку. Пойдем, Дональд, тебе чаю или кофе? – она потянула молодого миллиардера за локоть, но тот вздрогнул и отступил, продолжая глядеть на Настю.
   – Нет-нет, спасибо. Настья, почему ты молчишь, ты сердишься на меня?
   – Я не сержусь, я просто не хочу тебя сейчас видеть, – тихо ответила она. – Не хочу, понимаешь? Для тебя это имеет какое-то значение?
   – Да, конечно, я уже ухожу, – он повернулся к двери, мягко отстранив пытавшуюся что-то сказать Лизу. – Прости, Лиза.
   Когда Дональд вышел, Настя обессилено прислонилась к стене и застыла на месте.
   – Настя, приди в себя, все уже, – мягко сказала Лиза, касаясь ее руки.
   Настя заставила себя выпрямиться и поднять глаза – Алеша стоял на пороге комнаты, и смотрел на нее холодным насмешливым взглядом.
   – Интересные подробности, однако, выясняются, и я рад, что в молодости столько времени уделял английскому. Так он – твой муж?
   – Я все тебе объясню, – тихо ответила она, – разреши мне. Пожалуйста.
   Лиза торопливо юркнула в свою комнату, плотно прикрыла дверь и на полную мощность включила первое, что попалось ей под руку – это оказались «Битлзы». Алеша, покачивая головой в такт музыке, слушал торопливый сбивчивый рассказ Насти, но по выражению лица его можно было подумать, что ничто, кроме ностальгического «Yesterday» ему в данный момент неинтересно.
   – Хорошо, – ровным голосом сказал он, когда рассказ был окончен, – я понял ситуацию, но остается неясным одно: почему ты мне ничего не рассказала раньше. Когда я, после твоего возвращения ждал тебя возле школы, ты посмотрела на меня, как на пустое место – я до сих пор не могу забыть этого взгляда. А ведь ты просто могла подойти, сесть ко мне в машину и уехать со мной – я сумел бы тебя защитить.
   – Тогда я вообще плохо соображала, – горестно возразила Настя, – меня травили какими-то наркотиками, я была совсем заторможенная. Сама не могла понять, что со мной, пока Антон случайно не увидел меня и не запретил пить что-либо в… в том доме. Мне даже плохо было в первое время, пока я старалась отвыкнуть – все болело, а этот врач… Он, кажется, догадывался и все время предлагал мне какое-то лекарство. Но потом, когда я пришла в себя, я сразу поняла, что… что я не смогу без тебя жить, правда!
   – И ты мне ничего не сказала, – немного смягчившись, укорил ее Алеша. – Почему?
   – Я… я боялась. Отец Дональда угрожал, что это отразится на папе, и потом… эти секъюрити Капри – откуда я знала, что они могут сделать с тобой, если ты…
   Он мгновенно вскипел:
   – Вот уж за меня не надо было бояться! Ты должна была сказать мне все! Пойми, есть ситуация, когда женщина ничего не решает – решение должен принимать мужчина. Я бы увез тебя, сумел бы поговорить с твоим отцом и во всем разобраться. Вместо этого ты предпочла встречаться тайком, крутить мне мозги своими постоянными отговорками и жить с этим недоноском!
   Музыка за стеной внезапно стихла, и Лиза вышла в коридор.
   – Настя не спала с Дональдом, честно, – сказала она, – у них ничего не было.
   – Да? И откуда это ты все так точно знаешь? – он с кривой усмешкой посмотрел на верную подругу Насти. – Свечку держала?
   – Лиза, хватит! – вспыхнула Настя, но ее подруга упрямо тряхнула головой:
   – Потому что она мне так говорила, и я ей верю. Я даже сама советовала ей с ним пару раз перепихнуться, чтобы он успокоился и отвалил, но она не захотела.
   – Впрочем, – холодно сказал Алеша, – это не так уж и важно. Ее могли изнасиловать, она могла спать с ним или с другим – для меня это не имеет значения, я сам не святой. Мне больно то, что она мне не доверилась и даже сегодня все время темнила – надо подождать, то да се. У меня было много девчонок – мы трахались, получали удовольствие, и я никогда не влезал в их дела, но Настя… Ведь я считал ее своей женой, я говорил с ней о нашем будущем, а она…
   Настя даже вскрикнула от горя, протянула к нему руки.
   – Лешенька, нет, я люблю тебя! У нас все еще будет, все! Мне никто, кроме тебя, не нужен, но я прошу только чуточку подождать! Чуточку, понимаешь?
   – Нет, – ледяным тоном возразил он, – у нас уже ничего не будет. Если только ты сию минуту не сядешь ко мне в машину и не уедешь отсюда со мной.
   – Сию минуту? – потрясенно произнесла она. – Но… но ведь я сейчас уже не живу у Дональда, я живу дома, и у меня весь этот месяц выпускные экзамены, а у тебя диплом. Почему нельзя подождать хотя бы месяц?
   – Потому что я так решил. Потому что я мужчина, а ты женщина, и ты должна меня слушаться, ясно?
   Настя подняла на него полные слез глаза, и лицо ее просияло.
   – Я готова слушаться тебя всю жизнь, – тихо сказала она, – и для меня не будет большего счастья. Но, мой господин, объясните, пожалуйста, своей рабыне, почему именно сейчас и сегодня? Потому что я обещала папе немного подождать – он сказал, что иначе Капри возбудит против него какое-то дело, и его даже могут посадить в тюрьму. А недели через две или три папа обещал сам заняться моим разводом – мы с ним говорили об этом только вчера.
   – Потому что через неделю или две тебя опять напоят каким-нибудь наркотиком и отправят к этому миллиардеру, неужели ты не понимаешь, во что влипла? Если б он собирался тебя отпустить, то не стал бы сегодня врываться сюда с этой нелепой ревностью. Кстати, почему он вдруг привязался к Муромцеву? Если б я так хорошо не знал Антона Максимовича, то и сам мог бы вообразить неизвестно что.
   – Настя, – сделав над собой усилие, произнесла Лиза, – делай, как говорит Алеша – уезжай с ним. Потому что я достаточно хорошо знаю твоих родителей – они, извини, всю жизнь шантажируют тебя своими проблемами. Тебя с детства держали на привязи, как куклу, потому что у тети Инги, видите ли, больное сердце, и она начинала переживать, если ты отходила от нее на два шага. Теперь дядя Андрей втянул тебя в какие-то свои нелепые игры, сделал из тебя марионетку. Он ведь фактически продал тебя этим Капри, а ты из-за него страдаешь. Да наплюй ты на все, да по фигу! Пусть выкручивается сам – не фиг было все это затевать!
   Настя вспомнила свой недавний разговор с отцом, его осунувшееся лицо, нервно вздрагивающие руки, и вдруг заплакала, громко и горестно всхлипывая:
   – Он ведь старый, даже мама удивлялась, что он иногда делает, и я… я не могу – я ведь ему обещала, и я… я люблю его.
   Про себя же она еще подумала, но не стала говорить вслух, что сейчас за подъездом, за черным ходом, как и за каждым ее шагом, наверняка следят люди, нанятые Капри. Они, скорей всего, вооружены и не позволят Алеше так просто увезти ее отсюда. Что он один сделает против нескольких человек? Да и мало ли что может с ним случиться, если ему вздумается показать им свой крутой мужской характер? О том, что ее друг был способен на безумные поступки, Настя прекрасно знала – она помнила, как он в бешенстве погнался на задрипанных старых жигулях за огромным самосвалом-убийцей.
   Ее слезы не тронули Алешу, он пожал плечами и неожиданно весело ответил:
   – Что ж, люби своего отца, это хорошо – родителей нужно любить. Держи свои обещания, сдавай экзамены, и, надеюсь, все у тебя в жизни сложится удачно. Благодарю за прекрасно проведенное время – все было очень мило.
   – Алеша, пожалуйста, не надо так! Неужели для тебя это так легко – взять и все разорвать, что было между нами?
   – Почему же разорвать? – по губам его скользнула улыбка, и голос стал вкрадчивым. – Нам с тобой неплохо, мы можем иногда встречаться, чтобы потрахаться. Я же говорил тебе, что я не святой – у меня много девчонок. Живи своей жизнью, а я буду жить своей. Жизнь ведь дается один раз, да, Лиза? – он повернулся к стоявшей рядом с ним Лизе и шутливо обнял ее за плечи.
   Лиза вздрогнула, приникла к нему всем телом и сказала неестественно веселым тоном:
   – Смотри, Настя, ты упускаешь свой шанс – Лешка такой парень, что за него уцепится любая девчонка. Если ты сейчас с ним не уйдешь, то смотри – я его у тебя отобью.
   Алеша прижал ее к себе и громко расхохотался.
   – Нет, правда, девчонки, а ведь мы много упускаем! Это было бы даже интересно – секс втроем, а? Как тебе, Настя? Поучишь потом своего американца. Главное – никаких комплексов, а только одно удовольствие.
   Настя прижала руку к груди, словно пыталась удержать рвущееся изнутри страдание, голос ее срывался.
   – Мне больно, – хрипло простонала она, – ты делаешь мне очень больно. Зачем?
   «А мне не больно? – хотелось закричать Алеше. – Мне не больно вспоминать о тех ночах, что я метался без сна, думая о тебе? Мне не больно хоронить заживо мои мечты и надежды на наше будущее?»
   Вместо этого он судорожно стиснул плечи Лизы и со смехом ответил:
   – Что ж, маркиз де Сад уверял, что боль делает острее удовольствие от секса. Так не попробовать ли нам опять и прямо сейчас? Совсем недолго – потом сразу поедешь к своему долбанному американцу.
   – Прощай, – вскинув голову, Настя отвернулась и пошла к двери.
   Алеша и Лиза молча смотрели ей вслед. Входная дверь захлопнулась, и звук хлопка стих, а они все стояли, словно ожидая, пока в наступившей тишине растает последнее воспоминание о недавнем присутствии Насти.
   Потом Лиза повернула голову, и в огромных черных глазах ее было нечто такое, отчего Алеша внезапно смутился и хотел убрать руку с ее плеча, но она вцепилась в него своими тонкими пальчиками, и в голосе ее зазвенело отчаяние:
   – Она ушла! Алеша, Настя ушла и не вернется, не мучай себя, не мучай меня! Я согласна на все, Леша, на любые отношения, какие тебе понравятся, слышишь? Я никогда не говорила тебе, потому что не могла предать Настю – она моя подруга. Но она сама сделала свой выбор – она ушла. Пожалуйста, Алеша, пожалуйста!
   Лиза припала к нему всем телом, а растерявшийся Алеша гладил ее по голове, пытаясь успокоить:
   – Что ты, Лиза, что ты говоришь? Ах, я скотина, я вообще не имел права так себя вести с тобой, ты прости, если можешь. Успокойся, очень тебя прошу, ну что ты? У тебя ведь есть жених, ты его любишь, у вас скоро свадьба.
   Глаза Лизы внезапно полыхнули огнем, она положила руку ему на плечо, и Алеша застыл на месте, завороженный той страстностью, которая прозвучала в ее голосе:
   – И что? Ты же сам говорил, что тебе нет дела до личной жизни девушек, с которыми ты трахаешься? Я тоже не покушаюсь на твою свободу – живи, как хочешь, делай, что хочешь, но только хоть на один час стань моим. Но если тебя смущает мой жених, то я готова с ним расстаться – хоть завтра, хоть сейчас! Алеша, ты не знаешь, как я страдала! С той минуты, когда в первый раз… когда ты впервые позвонил в дверь, и я… Боже мой, как я хотела тебя все это время – все время, что ты был с Настей здесь, за этой стеной! Один только миг, Алеша, один только миг!
   Ее руки ласкали, гладили Алешу, и от этих ласк, от кипевшей в черных глазах страсти и от исходившего от нее тонкого аромата у него начала кружиться голова. Внезапной волной накатило желание, его руки стиснули нежные девичьи плечи. Он с силой привлек к себе Лизу, но вдруг в глазах почернело, перехватило горло от засевшего где-то в самой глубине воспоминания – глаза Насти, запах Насти, ее тихий шепот.
   – Не могу, Лиза, нет, прости.
   Отстранив девушку, Алеша бросился к выходу. Лиза долго стояла неподвижно, пока ее не вывел из оцепенения междугородний телефонный звонок. Она не сразу смогла стряхнуть охватившее все тело оцепенение и когда подняла, наконец, трубку, голос Димы на другом конце провода был полон тревоги:
   – Лизанька, у тебя все в порядке? Голос какой-то странный, и почему ты так долго не подходила?
   – Нет, я… у меня все в порядке, я просто… спала.
   – Спала? Ты заболела?
   – Да… горло немного. Ничего страшного.
   Невнятно пробормотав что-то в ответ на встревоженные расспросы Димы, Лиза повесила трубку и пошла в комнату, где совсем недавно Настя с Алешей любили друг друга. Забывшись, она какое-то время стояла неподвижно, потом вдруг увидела оставленный Алешей свитер – небрежно брошенный хозяином, он лежал на разобранной постели. Прижав к лицу мягкую шерсть, Лиза вдохнула запах дорогого мужского дезодоранта и горько зарыдала.
   Сам Алеша о свитере давно забыл, и не до свитера ему было. Обгоняя и подрезая двигавшиеся с ним по одной полосе автомобили, он мчался домой, желая лишь одного – поскорей остаться в одиночестве. Но не успел войти в свою комнату, как в дверь, постучав, заглянула сестра Маринка.
   – Леш, мама спрашивает, когда ты выйдешь к ужину.
   – С чего вдруг? Я не хочу ужинать, садитесь без меня.
   – А папа просил, чтобы ты обязательно спустился, – она не выдержала и поделилась новостью: – Пришло письмо из Оксфорда – я еду туда учиться. Папа сказал, что все формальности уже улажены, а дядя Стас сегодня тоже будет у нас к ужину, и они хотели обсудить с тобой подробности. А ты чего такой злой – с ней поругался?
   – Все б в тебе было хорошо, сестренка, кроме твоего длинного языка, – угрюмо буркнул Алеша. – Ладно, поздравляю. Сдавай свои выпускные экзамены и езжай в туманный Альбион учиться. Скажи Тамаре, что сейчас спущусь.
   Однако его мачеха совсем, казалось, не разделяла радостного оживления дочери и более того – выглядела опечаленной и встревоженной. Когда Алеша вошел в столовую, Малеев, до того о чем-то беседовавший со Стасом, повернулся к сыну, и взгляд его потеплел.
   – Сынок, а мы тебя тут ждем. Маринка сообщила уже, не утерпела? – он потрепал дочь по белокурой, как у матери, голове. – Ты, Леша, с Тамарой, вон, потолкуй по-своему, по-ученому – вбила себе в голову невесть чего, развела тут панику на весь мир.
   – Витя, я не то, чтобы панику, но ведь это же Англия! Мы-то ведь ей здесь как – губы не крась, глаза не малюй, с голым пузом не бегай, а там она одна будет? Ты думаешь, она, как аттестат в школе получит, так и поумнеет? Ей еще семнадцати нет.
   – Мама, да надоело уже, ты меня просто достала со своим голым пузом! Сейчас все так ходят, ну и что?
   Нахмурившийся Виктор собрался было прикрикнуть на дочь, чтобы не дерзила, но Стас, мягко улыбнувшись, его остановил.
   – Погоди, шеф, – он повернулся к Тамаре, – а ты, Тома, тоже подумай и рассуди: ты ее до каких пор будешь держать в пеленках? Сейчас появилась возможность ее отправить, и нужно делать, потому что потом еще неизвестно, что и как обернется. Тот мужик, который нам с Виктором обязан, и Лешку хочет на фирме пристроить – они там электроникой занимаются, а это как раз по его профессии. Вот защитит свой диплом, и отправим их вдвоем. Там я, конечно, не знаю, как наши дипломы считаются, но ведь у Лешки-то ума палата, ему у других не занимать.
   – Мне бы, конечно, спокойней было, если б они вместе поехали, – Тамара неожиданно всхлипнула и вытерла глаза.
   – Я? – Алеша изумленно воззрился на окружающих. – Вы, я вижу, тут за меня все мои проблемы разом решили.
   – Да нет, сынок, я просто предложил, а ты сам, как тебе больше захочется, – заторопился Виктор, а Стас слегка прищурился и пожал плечами:
   – Из этой страны, парень нужно драпать, и чем раньше, тем лучше. Нам-то уж на старости лет наш, как говорят, менталитет, трудно менять, а вам, молодым, лучше отсюда подальше.
   – Почему это? – вспыхнул Алеша. – Папа ведь работает, и мы, вроде, нормально живем.
   Стас переглянулся с Малеевым.
   – Да, сынок, конечно, живем, – каким-то неопределенным тоном произнес тот. – Пока еще живем.
   – А Лешка отсюда не захочет уезжать, – неожиданно брякнула Маринка, – у него тут любовь.
   – Любовь? – Виктор приподнял брови и усмехнулся, с нежностью посмотрев на своего первенца. – Любовь, так любовь. В конце концов, можно и его любовь с собой туда взять – ни одна девушка, наверное, не откажется в Англию жить поехать.
   Алеша разозлился и, отодвинув тарелку, резко поднялся.
   – Спасибо, Тамара, я уже сыт, – он гневно посмотрел на Маринку, и та, смущенно опустив глаза, начала усиленно катать хлебный мякиш. – А ты у меня дождешься!
   – Ой, Лешенька, у меня случайно сорвалось, извини, – робко пискнула она, но Алеша уже вышел из столовой и напоследок громко хлопнул дверью.

Глава одиннадцатая

   Александр Филев поздоровался с присутствующими в кабинете людьми, опустился на указанное ему место и молча ожидал, пока заговорит хозяин кабинета.
   – Итак, Александр, – после некоторой паузы произнес человек, никогда не снимавший черные очки, – сегодня наша встреча произошла по вашей инициативе. Тем не менее, начну я и сразу скажу, что не все условия вашего договора выполнены, и произошло это по вине вашей дочери госпожи Шумиловой.
   – Возможно, я допустил ошибку, когда полностью доверил моей дочери управление холдингом, – угрюмо отвечал Филев, – но других вариантов у меня не было. Вы должны учесть, что Россия для меня закрыта. Мне уже восьмой десяток, и я не могу рисковать – мчаться туда, чтобы с большой вероятностью угодить в Бутырки. Поэтому лично руководить работой мне практически было невозможно. Тем не менее, я сотрудничал и продолжаю сотрудничать с вами, а вы гарантировали неприкосновенность моим близким. Почему в таком случае похищена моя внучка?
   Его собеседник поправил черные очки и повернулся к своей секретарше.
   – Эванс, – медленно произнес он, – я вижу, господин Филев действительно давно не был в России и давно не видел свою дочь. Пожалуйста, сообщите ему все, что нам известно.
   – Да, сэр, – она с вежливой полуулыбкой повернулась к Филеву. – Господин Филев, вам известно о таинственном исчезновении со счетов холдинга одного миллиарда восьмиста миллионов долларов? Из-за этого возникла угроза нарушения стабильности в Умудии, а это регион России, в котором мы по разным соображениям заинтересованы. Конечно, меры приняты, но ситуация остается напряженной.
   – Как я понимаю, – резко возразил Филев, – вы хотите обвинить в этом меня и мою дочь. Однако я знаю, что подобные случаи уже были, хотя и не в столь крупных масштабах – моя фирма как раз занималась их расследованием. Что касается меня, то до сих пор я честно выполнял все ваши требования, но если моя внучка не будет возвращена, то о дальнейшем сотрудничестве не может быть и речи.
   Эванс скользнула взглядом в сторону своего босса и мягко ответила:
   – Мы верим в вашу искренность, сэр, но что касается вашей дочери… Вы только что сами упомянули о случаях хищения, которыми занималась ваша фирма. Так вот, мы в курсе этого дела.
   – Да, – губы Филева презрительно искривились, – я сразу заподозрил, что Конти – подставное лицо. А потом догадался, что заказчики – вы.
   – Теперь это уже неважно. К сожалению хакер сумел скрыться. Однако около четырех недель назад от него совершенно неожиданно поступила информация. Через свою тетю – она работает программистом в том самом банке, через который шли все его мошеннические операции, – он сообщил, что ваша дочь похитила его и принудила к сотрудничеству. С его помощью она перевела на свои счета в различных банках именно эту сумму – один миллиард восемьсот миллионов долларов.
   Филев на миг растерялся, но тут же взял себя в руки.
   – Я только два дня назад разговаривал с дочерью, – резко возразил он, – именно тогда, когда она сообщила мне о похищении внучки. Она тоже говорила о подобных обвинениях со стороны ее бывших партнеров по бизнесу, но я даже не принял этого всерьез. Где этот хакер? У него есть доказательства? Если нет, то это, возможно, обычная провокация с целью подставить меня и мою дочь.
   Эванс достала папку с бумагами и открыла ее.
   – Я хочу объяснить с самого начала, господин Филев. Этот хакер отправил сообщение своей тете, госпоже Полине Трухиной, через ее дочь, свою кузину. Именно он сообщил, что через банк вновь прошли краденые деньги, но информация об этом была уничтожена Антонио Скуратти – этот человек возглавлял в банке отдел информационной безопасности и вполне имел возможность покопаться в базах данных. По словам хакера ваша дочь заплатила Скуратти тридцать миллионов долларов за уничтожение информации, и деньги эти были переведены на его счета в нескольких банках.
   – Это все слова, – холодно возразил Филев, – у вас есть прямые доказательства?
   – Не совсем слова, господин Филев, – Эванс протянула ему документы, – хакер запомнил некоторые адреса, по которым он перечислял деньги для Антонио Скуратти. Мы по своим каналам смогли отследить движение денег на счетах Скуратти в трех из шести названных им банков, взгляните на эти документы.
   Александр Филев скользнул взглядом по распечаткам и отложил их в сторону.
   – А что говорит на это сам Скуратти? – угрюмо спросил он. – Он подтверждает, что между ним и моей дочерью действительно существовал преступный сговор?
   – К сожалению, его не удалось допросить – он почуял слежку и скрылся.
   – В таком случае, у вас пока нет никаких доказательств. Когда Скуратти будет в ваших руках, и когда он подтвердит, что был связан с моей дочерью…
   – Это не так скоро делается, господин Филев, – перебил его человек в черных очках, – этот Скуратти достаточно ловок, он в свое время работал на КГБ.
   – Тогда как же я могу вам помочь? Мир велик, Скуратти, скорей всего, воспользовался чужими документами, и найдете вы его нескоро. Где моя внучка, чего вы от меня хотите в настоящий момент?
   – Что бы вы повлияли на вашу дочь, господин Филев, только и всего. Да, против против вашей дочери нет никаких подтвержденных документами улик, но есть свидетели, которым она призналась в частной беседе. По их словам, госпожа Шумилова решила воспользоваться этой ситуацией, чтобы заставить своего мужа вернуться к ней, но нас, как вы понимаете, частные дела вашей семьи совершенно не касаются. Вы меня поняли?
   – Понял, – Филев судорожно вздохнул и откинулся назад, чувствуя, что начинает трястись мелкой дрожью, – но моя внучка…
   – Когда все будет улажено, ваша внучка будет вам возвращена.
   Подождав, пока Филев, с трудом ступая на негнущихся ногах, выйдет из кабинета, человек в черных очках вновь повернулся к Эванс:
   – Что слышно о его внучке?
   – Ничего, сэр. Нам удалось узнать от охранников, что девочка была напугана резким поведением матери и убежала из дома. Ее ищут с десятого мая, но пока даже не смогли напасть на след.
   – Пусть Филев думает, что она у нас – это заставит его надавить на дочь. Хотя вряд ли ему удастся что-то сделать – госпожа Шумилова весьма упрямая особа, – человек в черных очках откинулся назад и говорил, словно размышляя вслух: – Если нам удастся найти Антонио Скуратти, то его свидетельские показания прижмут ее к стенке, а ей вряд ли захочется провести лучшие годы в тюрьме – да еще в российской тюрьме. Н-да, если удастся, конечно. Возможно даже, что он по подложным документам перебрался в Россию и попытается скрыться там у сына или дочери – что ж, будем искать.

   Скуратти действительно был в России, но не собирался искать помощи у своих родственников – он знал, что это бесполезно. Однако был человек, чьей помощью Антонио рассчитывал воспользоваться. Именно к этому человеку он направлялся в среду, тридцать первого мая, после того, как сошел с электрички в маленьком дачном поселке под Москвой.
   В девять часов вечера, когда Виктория Пантелеймоновна Шумилова вернулась в свой дачный домик после прогулки с собаками, на окне в ее кухне зазвонил телефон. Она подняла трубку, но, естественно, не сумела узнать собеседника, пока тот не представился:
   – Вика, ты, наверное, никогда не догадаешься, кто тебе звонит. Помнишь Антонио Скуратти, который когда-то в школе дарил тебе цветы?
   От восторга у Виктории Пантелеймоновны даже дыхание перехватило.
   – Тоник! Какими судьбами?
   – Да вот такими. Честно говоря, я рассчитывал тебя повидать еще осенью – когда приезжал в Россию. Илья дал мне твой номер телефона, но я так и не смог дозвониться – у тебя никто никогда не берет трубку. Сейчас позвонил без всякой надежды, и – на тебе! – твой голос. Совсем не изменился.
   – Да, Илюша сказал мне, что ты живешь в Германии и работаешь в банке. Вы с ним ведь какую-то даже совместную работу делали, да?
   – Да, осенью. Сейчас вот в отпуске, приехал повидать сына и дочь – в ноябре так закопался, что даже не успел. Я ведь совсем одинок – родителей уже давно нет в живых, вторая жена умерла, детей у нас не было. Получилось так, что единственные родственники у меня в России. Знаешь, наверное, только когда стареешь, начинаешь ценить свое прошлое и понимать, что такое родная кровь.
   – Да, родная кровь тянет, – сочувственно отозвалась Виктория Пантелеймоновна. – Так когда же мы с тобой увидимся? Я, правда, сейчас редко бываю в Москве. Как вышла на пенсию, стала чувствовать себя там одиноко – все вокруг куда-то бегут, все чем-то заняты. Здесь другое дело – чистый воздух, покой, небо, никого не раздражаю. Даже как будто ощущаю себя частью природы.
   – Я понимаю тебя, Вика, так понимаю! Знаю, что ты не в Москве и даже больше того – если не прогонишь незваного гостя, то через двадцать минут буду у тебя.
   – Как?!
   – Так вот – адрес твой у меня есть, и мне почему-то жутко захотелось тебя повидать.
   – Ой, Тоник, конечно, я жду.
   Она бросила трубку и, схватив половую щетку, заметалась по гостиной – в доме, куда гости заходят не очень часто, хозяева нередко оставляют уборку «на потом». Покрикивая на вертевшихся под ногами собак, торопливо вымела мусор, затем сбросила халат и, надев новое шелковое платье, с сокрушенным видом подошла к трюмо – в смотревшей на нее из зеркала шестидесятилетней женщине трудно было узнать семнадцатилетнюю Вику Воскобейникову, в которую когда-то был влюблен юный Антонио.
   Припудрив мешки под глазами и складки возле губ, Виктория Пантелеймоновна еще раз оглядела себя с близкого расстояния и махнула рукой – время есть время, а за сорок с лишним лет, прошедших с момента их последней встречи, Антонио, несомненно, тоже достаточно изменился.
   Она пригладила волосы щеткой и повела собак наверх в спальню – не всем гостям нравилась привычка ее любимцев постоянно вертеться рядом со столом и тереться о ноги сидящих, а многих просто пугало их вполне безобидное тявканье. Внизу в кухне остался лежать только Рекс – он был слишком стар, и ему тяжело было тащиться наверх.
   – Рекс, место! – сказала ему Виктория Пантелеймоновна, и пес, глядя на нее умными слезящимися глазами, послушно улегся на коврик возле плиты.
   «Скоро издохнет, наверное, – с досадой подумала она, – придется просить соседского сына, чтобы закопал, а он парень ушлый – наверняка меньше, чем за две бутылки водки копать яму и возиться с дохлой собакой не согласится. Вообще не знаю, зачем я согласилась его взять – терпеть не могу овчарок».
   Рекс был старой служебной овчаркой и принадлежал приятельнице Виктории Пантелеймоновны – соседке по даче. Пес уже давно одряхлел, но хозяйка все никак не соглашалась его усыпить, говорила:
   – Сколько уж поживет – пусть столько и поживет, я его схороню. Он ведь еще с Ванечкой служил.
   Ванечка, старший сын соседки, еще в конце восьмидесятых погиб на границе в Таджикистане. Зимой эта соседка, хозяйка Рекса, умерла от рака, а пес все жил и жил. Младший сын умершей попросил Викторию Пантелеймоновну до лета взять собаку к себе:
   – Мама не хотела Рекса усыплять – она этого пса еще десять лет назад в части слезно выпросила, когда брат погиб. Рекса тогда после ранения тоже усыпить хотели, а потом ей отдали. Пожалуйста, Виктория Пантелеймоновна, очень вас прошу – только до лета. Потом мы с детьми приедем на дачу, и его возьмем. Я вам платить буду.
   Виктория Пантелеймоновна махнула рукой и согласилась – по ее подсчетам Рексу было около восемнадцати лет, и он должен был вот-вот отдать концы. Сын же приятельницы, сбыв собаку с рук, немедленно про нее забыл. Денег за кормление пса он, естественно, не платил, дачу матери вскоре продал и, как сообщили общие знакомые, на три года уехал с семьей заграницу.
   Весной Виктория Пантелеймоновна хотела отвезти Рекса в лечебницу, чтобы усыпить, и попросила брата прислать машину. Однако обычно всегда послушный пес что-то почуял и в машину лезть отказался наотрез, а водитель Петр тащить огромного пса побоялся. Виктория Пантелеймоновна махнула рукой и решила подождать до лета – Рекс казался совсем слабым и даже не огрызался на ее веселых пуделей, когда те начинали его задирать.
   – На, Рексик, на, – она кинула дремавшему псу кусочек колбаски, и тот долго и лениво жевал желтыми, но еще удивительно крепкими для его возраста зубами.
   Забыв о Рексе, Виктория Пантелеймоновна начала торопливо готовить салат из свежих помидоров и только успела, расстелить на столе новую скатерть и достать бутылочку водки, как в дверь позвонил Скуратти.
   Выглядел он неважно – бледный, с опухшими веками и помятым лицом. Какое-то время Виктория исподтишка внимательно изучала гостя и, в конце концов, решила, что время обошлось с ее бывшим школьным товарищем куда как менее благосклонно, чем с ней. От этой мысли ей стало проще и свободней, она перестала стесняться своей расплывшейся фигуры и сетки морщин вокруг глаз, а в голосе даже зазвучали кокетливые нотки:
   – Садись, Тоник. Выпьем немного, закусим и вспомним нашу далекую молодость.
   – Эх, Вика, Витюша, – Антонио опрокинул в рот стопку водки и, подцепив вилкой кусочек колбасы, сказал как раз то, что ей хотелось услышать: – А ты совсем не изменилась – тот же взгляд, те же волосы. Помнишь Есенина – «эти волосы взял я у ржи»? Это было и осталось про тебя. Неужели забыла?
   Виктория рассмеялась смущенным грудным смехом – смехом женщины, получившей приятный, но незаслуженный комплимент.
   – Что ты, Тоник, столько лет прошло, я уже старуха. А помнишь, как мы шли с тобой из школы и играли в «стихи»?
   Была у них такая игра – один игрок читал наизусть стихотворение, а когда заканчивал, то сразу же должен был начать другой. Повторять прочитанные ранее стихи было нельзя, и проигравшим считался тот, кто ничего не мог вспомнить, когда приходила его очередь.
   – И надо же, как только ты не забыла! – покачал головой раскрасневшийся от выпитой водки Антонио. – Я вот тоже теперь вспоминаю. Помню, что мне приходилось везде выискивать новые стихи, чтобы не ударить перед тобой лицом в грязь – ведь у тебя была прекрасная память, ты знала кучу стихов!
   – Да и ты тоже – где-то доставал Хлебникова и Мандельштама, а ведь это была середина пятидесятых.
   – Маме приносили друзья, а я их потихоньку от нее переписывал и учил наизусть по ночам, чтобы на следующий день выйти победителем в нашем соревновании. И чтобы ты мною восхищалась.
   – Да что ты, а я и не знала!
   Хмель ударил в голову Антонио, и он неожиданно спросил:
   – А ты помнишь, как ты уговаривала Андрея поиграть с нами? А он с важным видом отказывался и презрительно морщил нос.
   – Андрюша всегда был очень серьезным, – засмеялась Виктория, – он считал, что эти игры – недостойная его ерунда.
   – Нет, Витюша, он никогда с нами не играл, просто потому что совсем не знал стихов – у него отвратительная память, но он думал, что никто об этом не догадывается. Вообще он всегда выезжал на тебе и портил тебе жизнь – помнишь, как ты получала двойки на контрольных, потому что решала ему задачи, а себе не успевала?
   От неприязни, неожиданно прозвучавшей в голосе Скуратти, Виктория слегка оторопела, не зная, обидеться ли ей за брата или посмеяться над тем, что ее старый приятель так серьезно возмущается столь давними событиями. В конце концов, она выбрала последнее, и печально улыбнулась:
   – Что ты, Тоник, это было так давно! Сейчас уже не имеет значения, кто из нас с Андреем лучше решал в школе задачи и знал больше стихов. Моя жизнь прожита, я одинокая и никому не нужная пенсионерка, а мой брат – депутат, большой человек. И я, знаешь, этому рада, потому что вся эта суета и нервотрепки не для меня. Говорю же тебе: свежий воздух, лес, собаки – кажется, что мне никогда ничего больше и не нужно было в этой жизни. Ты-то сам как?
   Почувствовав, что хмель рассеялся, и мысли работают четко, Скуратти решил, что пора начинать.
   – У меня, Вика, все прекрасно! Я богат, у меня на счетах тридцать миллионов долларов.
   – Тридцать миллионов! – ахнула она.
   – Да. Единственно, что мне нужно – получить их. Видишь ли, меня ищут, мои счета находятся под наблюдением, поэтому, как только я объявлюсь в каком-нибудь уголке земного шара и захочу получить свои деньги, за меня немедленно возьмутся.
   – Кто тебя ищет? – с испугом спросила Виктория. – Кто следит за твоими счетами? Полиция? Это что, «грязные» деньги?
   – Скажем, не совсем чистые. Но полиция не стала бы следить за движением денег на счетах, она бы их просто арестовала, – с резким смешком ответил он. – Нет, люди, которые за мной следят, по всем меркам сами могут считаться преступниками, но это преступники такого масштаба, что перед ними пасует любая полиция. Поэтому я хочу, чтобы твой брат мне помог.
   – Андрей? Но что он может сделать?
   – У него огромные связи еще с советских времен, на него работают люди из ФСБ, и они найдут способ мне помочь. Естественно, я отблагодарю их и очень щедро. Да и твоему брату деньги не помешают – мне известно, что у него были средства, но он слишком увлекся, играя в свои политические игры, и все разбазарил. Зря – вместо него должны были платить другие. А старость не за горами, и у него молодая жена.
   Виктория растерянно смотрела на своего старого школьного приятеля, и мысли ее разбегались в разные стороны.
   – Не знаю, – с трудом вымолвила она наконец, – я боюсь… боюсь, что Андрей не станет тебе помогать – он столько раз говорил мне, что никогда не станет ввязываться в сомнительные аферы и рисковать своей репутацией. Он всегда был честным и принципиальным, ты же знаешь. Люди его уважают, ему доверяют – даже в наше время. Мой брат – удивительный человек. Поэтому я даже не знаю…
   Виктория смущенно запнулась и не стала договаривать. Антонио встал, подойдя к окну, выглянул во двор, а потом плотно задернул занавески и вновь повернулся к ней.
   – Одиннадцатый час, а еще совсем светло. Н-да, а у тебя здесь действительно очень тихо – ни души вокруг. Так на чем я остановился? Так вот, хочу тебе кое-что разъяснить, – мечтательные нотки в его голосе внезапно исчезли, тон стал жестким и даже угрожающим. – Знаешь, откуда у меня эти деньги? Их заплатила мне твоя невестка госпожа Шумилова за то, что я помог провернуть ей одну грандиозную аферу. Так что если меня схватят и заставят говорить, то она просто-напросто сядет в тюрьму. Видишь ли, я единственный свидетель.
   – Лиля? – Виктория, испуганная его словами, на миг растерялась, но мысль о брате заставила ее выпрямиться, и пожать плечами: – А при чем здесь Андрюша? Ты его этим не испугаешь, он честный человек и не станет покрывать авантюры. И потом Илья с Лилианой уже практически разошелся, у него другая семья, сыну почти год. Думаю, что их формальный развод – дело одного-двух месяцев.
   – Вообще-то я так и полагал, – усмехнулся Скуратти и, засунув руку в глубокий карман своей легкой курточки, достал видеокассету, – у тебя есть видеомагнитофон?
   – Да, конечно, рядом с тобой, – она настороженно указала подбородком на стоявшую в углу видеодвойку, и в глазах ее вновь мелькнула растерянность, – но что это?
   – Это? – он с безразличным видом включил магнитофон, вставил кассету и лишь потом повернулся, с улыбкой посмотрев на Викторию. – Я думаю, что это то, что заставит нашего честного Андрюшу стать более сговорчивым. Его любимая дочь Настя ведь замужем за сыном миллиардера Капри, так? Поэтому нехорошо будет, если этот короткометражный фильм попадет в Интернет, как ты думаешь?
   Виктория в ужасе смотрела на экран и чувствовала, что голова у нее начинает трястись мелкой-мелкой дрожью. Язык отказывался повиноваться, но она все же смогла выдавить из себя:
   – Это… это… Не может быть, это монтаж, и я не верю.
   – Что ты, Витюша, любой эксперт сразу определит, что это натуральные съемки. Да, кстати, это копия, а подлинник у моего компаньона – это я просто к тому, чтобы вы с Андрюшей не подумали, что можно меня убрать и на этом закончить все дело. Мой компаньон – мальчик шустрый, он медлить не будет, случись что со мной. Однако фильм приятный, и я, знаешь ли, каждый раз смотрю его с большим удовольствием. Твоя племянница удивительно похожа на тебя, и я жалею, что мы в свое время были замучены комплексами и всяческими моральными устоями. Нам с тобой могло бы быть не хуже, ты так не считаешь?
   Пододвинув свой стул к застывшей, словно изваяние, Виктории, Антонио сел рядом с ней и погладил ее по плечу.
   – Перестань! – она истерически взвизгнула и отодвинулась. – Что ты сейчас хочешь, зачем ты принес это сюда?
   Антонио поднялся, встал перед ней, и в голосе его вновь зазвучал металл:
   – Я ведь сказал: мне нужна помощь твоего брата. А для начала ты должна позвонить ему и попросить его приехать сюда – одного, без его друзей из ФСБ. Я хочу, чтобы он посмотрел этот фильм прямо сейчас.
   – Сейчас? – пролепетала Виктория, вжимаясь всем телом в спинку стула и закинув голову, чтобы видеть лицо Антонио. – Но ведь уже поздно, скоро ночь!
   – Брат может приехать, чтобы навестить любимую сестру, в любое время суток. Скажи ему, например, что у тебя подскочило давление, что тебе нужна помощь – ты забыла, сколько раз отказывалась от наших свиданий, не хотела идти в кино только потому, что нужно было помочь Андрюше выучить физику или разобраться с теоремой по геометрии? Долг платежом красен – просто скажи ему, что ты в нем нуждаешься. Неужели мне тебя нужно учить?
   Виктория, несмотря на напряженность ситуации не смогла сдержать улыбку:
   – Неужели ты до сих пор, как ребенок, таишь обиду? Нет, Тоник, Андрей очень занят, он не поедет так просто ночью за город – в крайнем случае, попросит своего шофера приехать и отвезти меня к нему. Если хочешь, то я завтра утром свяжусь с ним – все расскажу и передам твою просьбу.
   Скуратти в ярости топнул ногой.
   – Завтра – нет! Мне нужна помощь сегодня, сейчас, ясно? Завтра они выйдут на мой след, и будет уже поздно. Если твой любимый брат так просто не может откликнуться на твой зов, то звони сыну – пусть Илья поедет к дяде и за шкирку притащит его сюда. Звони немедленно, слышишь? Мне нужны помощь и защита!
   Упоминание о сыне заставило Викторию вновь испуганно вздрогнуть.
   – Нет, нет, ты можешь завтра выяснить отношения с Андреем – я устрою вам встречу, – но не надо трогать моего сына, он тут ни при чем. Я не стану звонить Илье, даже не проси.
   – Виктория, – неожиданно спокойно сказал Антонио, – ты думаешь, я шучу? Я не шучу, моя дорогая, я в полном отчаянии, а отчаявшийся человек способен на все. Посмотри на меня, – она подняла голову, и в ее голубых глазах засветился ужас при виде появившегося в руках Скуратти пистолета, – у меня нет другого выхода, и если ты сейчас не выполнишь того, что я велю, мне придется искать других путей спасения. Но тогда ты мне будешь уже не нужна и не только не нужна – ты станешь опасным свидетелем, которого мне придется убить. Звони сыну, Виктория, не доводи меня до крайности.
   Возможно, что не достань он оружия, Виктория и согласилась бы в конце концов позвонить Илье, чтобы просить его приехать вместе с дядей к ней на дачу, но теперь в мозгу ее засело лишь одно: опасность и смерть не должны были коснуться ее сына, и материнский инстинкт был сильнее страха.
   На миг она закрыла глаза, потом вновь открыла их и, жалобно всхлипнув, неожиданно заплакала:
   – Я не могу ему позвонить. Пожалуйста, Тоник, не нужно! Пожалуйста!
   Скуратти растерянно смотрел на нее, размышляя, что делать дальше. Единственная надежда у него была на бывшую школьную подругу, потому что приблизиться к депутату Воскобейникову иностранец, да еще путешествующий под чужим именем, мог только с ее помощью, и это Антонио прекрасно понимал. Разумеется, у него и в мыслях не было убивать Викторию, но ему просто необходимо было заставить ее выполнить его требование. Голос его стал ледяным:
   – Что ж, Вика, мне очень жаль, но у меня нет другого выхода.
   Дуло пистолета поднялось, и глаза Виктории расширились от ужаса. Откинувшись назад в кресле, она издала короткий сдавленный крик, лицо ее болезненно искривилось. Внезапно Скуратти услышал легкий шорох у себя за спиной и резко повернулся – с трудом переступая дрожащими от слабости лапами, в его сторону медленно двигался Рекс. Пес не издал ни звука, но глаза его неотрывно следили за державшей оружие рукой. При виде огромной, беззвучно надвигавшейся на него овчарки Антонио не выдержал – дернулся и нажал на курок.
   Старый пес опередил человека всего на долю секунды – за мгновение до того, как пуля пробила ему сердце, мощные челюсти сомкнулись на горле врага с той силой, которую уходящая из тела жизнь вкладывает в последнее движение. Послышался хруст хрящей гортани, голова Антонио безвольно откинулась назад, и в его остекленевших глазах застыло выражение ужаса.
   Когда Викторию Пантелеймоновну привел в себя дикий лай запертых наверху собак, в комнате было уже совсем темно. Держась за мебель и стараясь не смотреть на неподвижные тела человека и старого пса, она поднялась, добралась до лежавшего на окне сотового телефона, и нащупала кнопку экстренного соединения с Андреем Пантелеймоновичем по мобильной связи – ее дрожащие руки вряд ли смогли бы в эту минуту набрать номер.
   Разбуженный Воскобейников, еще не отошедший после дневного заседания комиссии фонда Капри, мало, что понял из ее бессвязного рассказа, но все же главное ему было ясно: в доме его сестры лежит мертвый человек, который угрожал ей оружием, и этот человек – Антонио Скуратти.
   – Поднимись наверх, запрись там до моего приезда со своими собаками и даже носа никуда не высовывай, – велел он и начал звонить Гордееву.
   Спустя полтора часа приехавшие с Воскобейниковым люди осматривали холл и трупы, а Виктория Пантелеймоновна лежала наверху в своей спальне и горько рыдала. Брат сидел рядом, держал ее за руку, а Гордеев, неудобно устроившийся на стуле – его телеса свисали по обе стороны сидения, – уговаривал:
   – Виктория Пантелеймоновна, пожалуйста! Успокойтесь и расскажите подробно все, как было – вернее, чего он от вас хотел. Пожалуйста, Виктория Пантелеймоновна!
   – Вика, заканчивай истерику, тут не детский сад! – резко бросил Воскобейников.
   Виктория Пантелеймоновна постаралась взять себя в руки и начала было объяснять, но вдруг в глазах ее вновь мелькнул ужас, и она, умоляюще взглянув на брата, замолчала. Андрей Пантелеймонович понял – он бросил многозначительный взгляд на Феликса, и тот, еле заметно кивнув головой, сразу же поднялся:
   – Извините, я спущусь на минуту – взгляну, как там мои ребята управляются.
   Он никуда не спустился и, более того, даже не удосужился плотно прикрыть за собой дверь, а просто стоял снаружи и слушал, как Виктория Пантелеймоновна, рыдая, говорит брату:
   – Андрюша, там в видаке кассета – в холле, внизу. Достань, достань ее поскорее, нельзя! Бога ради, нельзя, чтобы ее кто-то видел! Там… там Настя.
   – Настя? – его глаза сузились, пальцы крепко стиснули запястье сестры.
   – Она… она там с каким-то мальчишкой, они… Ах, Андрюша, Тоник сказал, что он или его напарник могут запустить это в Интернет, и что тогда будет? Андрюша!
   Торопливо поднявшись, Воскобейников подошел к двери и, приоткрыв ее, тихо сказал слегка отпрянувшему Гордееву:
   – Слышали, конечно? Распорядитесь, чтобы принесли сюда магнитофон вместе с кассетой – не вынимая ее.
   Подтянутый крепкий мужчина принес видеодвойку и, включив прибор в сеть, бесшумно вышел из комнаты. Виктория Пантелеймоновна отвернулась к стене, чтобы не видеть того, что происходит на экране, и горько плакала:
   – Он сказал, что это копия, а у его напарника тоже есть – оригинал.
   – И где же этот напарник, что он говорил-то? – глазки Феликса внимательно ощупывали взглядом плачущую женщину. – Вспомните, Виктория Пантелеймоновна, он, может, сказал что-то – где напарника этого искать?
   – Нет, я даже не помню. Кажется только, что это молодой парень не промах – он что-то говорил, но… нет, не помню, не помню! Это шантаж, Андрюша! Тот парень теперь может прийти с угрозами ко мне, к тебе, к Инге.
   – Инга! Боже мой, Инга! – Андрей Пантелеймонович внезапно побледнел и провел рукой по лбу, беспомощно посмотрев на Гордеева. – Она уже недели две или три сама не своя, несколько раз просила у меня крупные суммы денег. Как только я сразу не догадался – она ведь обычно так радуется покупкам, по десять раз мне о них рассказывает и показывает, а тут…
   Феликс заскрипел стулом, и лицо у него внезапно стало напряженным.
   – Сколько она попросила у вас за это время?
   – Четыре тысячи долларов. И еще две тысячи у нее прежде были на счету. Я, конечно, готов бы дать ей и больше, но она так странно молчит в последнее время – ни слова о том, что купила, постоянно запирается у себя в комнате. Она теперь вообще ни с кем почти не разговаривает – целыми днями отвернется к стене и лежит. Я сначала полагал, что это осложнение после ангины, но теперь…
   – Да, похоже на шантаж, – задумчиво произнес Гордеев и повернулся к Виктории. – Вы, Виктория Пантелеймоновна, надеюсь, поедете с нами в Москву?
   – Нет-нет! – она затрясла головой. – Я не могу оставить собак одних. Только… чтобы там внизу…
   – Пусть остается, раз у нее бзик на этих собаках, – Андрей Пантелеймонович с досадой посмотрел на сестру.
   – Мои люди уже все внизу убрали, все привели в порядок, и я на всякий случай оставлю тут своего человечка. Только, Виктория Пантелеймоновна, очень вас прошу: о том, что произошло…
   – Нет, что вы, мне даже подумать об этом страшно будет, а не то, что говорить.
   – Ладно, тогда оставайся, у меня нет времени разбираться с твоей дурью, – Андрей Пантелеймонович встал, и Гордеев поднялся следом за ним.
   Что касается Феликса, то он предпочел бы поговорить с Ингой немедленно, однако, разумеется, и речи не могло быть о том, чтобы Воскобейников согласился обеспокоить свою «ненаглядную детку» среди ночи. Он велел Гордееву приехать к нему в семь утра и отправился домой.
   Однако, когда Андрей Пантелеймонович, ступая на цыпочках, вошел в спальню, Инга не спала. Увидев мужа, она села на кровати, глядя на него своими огромными темными глазами.
   – Андрюша, что случилось? Нет, не качай головой, я же вижу!
   Он прижал к себе жену и почувствовал, что она дрожит мелкой дрожью.
   – Родная, почему ты вдруг так взволновалась? Да что бы ни случилось – не стоит так переживать. Единственное, о чем я прошу, это всегда и во всем мне доверяться – никогда и ничего не скрывай от меня, ладно? Я все пойму и все улажу.
   От этих, казалось бы, таких простых слов Инга помертвела и вдруг обмякла в объятиях мужа. Испугавшись внезапной бледности, покрывшей лицо жены, он бережно опустил ее на подушку, короткими нежными поцелуями попытался согреть похолодевшие от ужаса губы.
   – Андрюша, я… Там Настя, а я… Он показал мне, и я не знала, что делать…
   По прекрасному лицу текли слезы стыда и отчаяния – Инга решила, что ему известны все подробности ее встреч с молодым шантажистом. Начни Андрей Пантелеймонович в эту минуту задавать жене вопросы, она тут же выложила бы ему всю правду. Однако муж, уверившись, что его предположение о шантаже оказалось верным, теперь больше всего был обеспокоен самочувствием своей «ненаглядной детки». Поэтому он погладил черноволосую головку и полным бесконечной любви голосом произнес:
   – Детка, я уже примерно знаю, что тебя мучает, и что ты хочешь мне рассказать, но давай отложим это до утра – ты сейчас очень бледна. Утром приедет Гордеев – он тоже хочет тебя послушать.
   – Гордеев? Нет, что ты, Андрюша, как ты можешь! – в глазах Инги мелькнул ужас, ее бледные щеки вспыхнули от стыда. – Я же от такого позору умру, я знаю, что тоже виновата, потому что должна была сразу же тебе рассказать, но ведь… Но ведь это личное! И потом, у Насти завтра выпускной экзамен по литературе, мне нужно в школу, я в родительском комитете.
   Андрей Пантелеймонович лег рядом, нежно прижался к ней и интимно поцеловал в ухо, шепнув:
   – В школу ты успеешь, и об остальном тоже не волнуйся. Это не личное дело, родная, это политика. Хотя, конечно, я понимаю твои чувства, мне самому все это крайне неприятно, но отложим разговор до утра, ладно? А сейчас иди ко мне и забудь обо всем.
   Таким образом он дал жене время прийти в себя, и в эту ночь она отвечала на ласку мужа со смутившей его страстностью – ему показалось, что Инге хочется чего-то большего нежели то, что могут дать супружеские объятия. Она же к утру успокоилась, совершенно ясно осознав, что Андрей Пантелеймонович не подозревает о ее близости с Мишей. Теперь ей меньше всего хотелось, чтобы люди Гордеева схватили шантажиста – ведь он мог все разболтать. Поэтому рано утром, когда приехал Феликс, ответы Инги на его вопросы были весьма сбивчивы и неопределенны.
   – Я так и не понял, сколько же ему лет – молодой? – благодушно спросил Гордеев уже, наверное, в сотый раз.
   Он, как всегда, был крайне вежлив и терпелив с Ингой, не показывая, насколько его раздражает ее глупость.
   – Откуда же я знаю? – Инга судорожно вздохнула и заплакала. – Я так боялась на него смотреть, что даже не видела!
   – Он хоть блондин, брюнет, шатен? Нам же надо за что-то уцепиться.
   – Не знаю, не знаю! – она уткнулась в плечо мужа и разрыдалась. – Он мне показал этот мерзкий диск, и я… Я вообще чуть с ума не сошла.
   – А где он его вам показал, вы помните?
   Инга так зарыдала при этом простом вопросе, что Андрей Пантелеймонович укоризненно взглянул на Феликса и погладил ее по голове.
   – Детка, успокойся, не надо так. Феликс только хочет знать, где ты смотрела диск. Он дал его тебе домой или показал где-то там?
   Она немедленно воспользовалась подсказкой мужа:
   – Да-да, он мне дал его домой и велел принести деньги. Я принесла на следующий день, а потом он велел принести еще. А потом еще.
   Гордеев лишь пожал плечами и вздохнул от этого очередного доказательства безмерной тупости сидевшей перед ним прелестной женщины, а Воскобейников мягко сказал:
   – Ну, как же так – ты носила ему деньги и просто так отдавала? Нужно было потребовать, чтобы он отдал тебе все эти материалы. Так ведь можно было бы ему платить до бесконечности. Ты что-нибудь сказала Насте?
   – Нет, Андрюша, что ты, нет! Мне было так стыдно! И было так страшно! Ведь мог узнать Дональд, и получился бы страшный скандал!
   – Если честно, то я бы с радостью вышвырнул ее из дома за подобные штучки. Развратная маленькая дрянь! Тебе не стоит из-за нее так переживать, – с неожиданно прорвавшейся яростью в голосе произнес он, а Инга в ужасе ахнула:
   – Что ты, Андрюша! Что ты говоришь! Это же наша дочь!
   Гордеев заторопился разрядить обстановку. Он рассмеялся, и заплывшая жиром фигура его затряслась, заколыхалась.
   – Эх, Андрей Пантелеймонович, сейчас молодежь вся такая пошла! И не стоит так расстраиваться – съемки старые, мало ли с кем Анастасия могла встречаться, молодой Капри ее о прошлых делах не допрашивал. Она отказывалась за него выходить, они сами настояли на браке, так что к нам никаких претензий.
   Инга испуганно прижала руки к груди и покачала головой.
   – Но там… там ведь есть, где отснято даже в этом году – у Насти короткая стрижка, она раньше так не стриглась.
   – Что? – Воскобейников резко повернулся к Феликсу, но тот лишь пожал плечами.
   – Ну, стало быть, у напарника есть продолжение – это уже похуже, – колыхнув телом, он повернулся к Инге: – Где вы должны с ним встретиться?
   – Я… я не знаю. Я просто езжу, везде хожу, а он ко мне подходит, когда я одна. Я ношу с собой деньги и сразу ему отдаю.
   Гордеев на это лишь тяжело вздохнул.
   – М-да. Однако хорошо было бы иметь его фоторобот – нам легче было бы следить.
   Андрей Пантелеймонович посмотрел на жену:
   – Родная, ты могла бы поехать с нами к специалисту и помочь ему составить фоторобот?
   Инга посмотрела на часы и всплеснула руками.
   – Ой, уже десять! Настя к девяти ушла на экзамен, а я ее даже не проводила! Хорошо, я поеду с вами, только недолго – до двенадцати мне нужно быть в школе, у детей на экзамене перерыв, и родительский комитет кормит их завтраком.
   Гордеев улыбнулся своей добродушной улыбкой.
   – Как прикажете.

   Инга провела в лаборатории около двух часов, но фоторобот шантажиста, составленный с ее слов, едва ли мог помочь его выследить – с распечатки на мир уныло смотрело лицо мужчины лет сорока пяти с крючковатым носом и редкими, зачесанными назад волосами цвета блеклых листьев. Люди Гордеева немедленно отправились в магазины, где имела обыкновение бывать мадам Воскобейникова, но никто из персонала подобного человека вспомнить не мог. Через три часа Гордеев приехал к Андрею Пантелеймоновичу, чтобы сообщить о неудаче.
   – К сожалению, мы не сможем обойтись без помощи вашей супруги, Андрей Пантелеймонович, она должна будет несколько раз объехать и обойти все свои излюбленные места – раз этот человек велел ей носить с собой деньги, то он в самое ближайшее время захочет с ней встретиться.
   Воскобейников пожал плечами.
   – Инга будет вести ту же жизнь, какую вела обычно, но я не могу запретить вашим людям за ней следить. Если вы изловите этого негодяя, то ваше счастье, но меня в данный момент это волнует не столь уж сильно.
   Колыхнувшись от удивления, Гордеев недоуменно раскрыл свои заплывшие жиром глазки.
   – Мне казалось, что вся эта история может иметь самые серьезные последствия. Разве вы считаете иначе, Андрей Пантелеймонович?
   Поднявшись и пройдясь по кабинету, Воскобейников остановился прямо перед расплывшимся в кресле Феликсом и заложил руки за спину.
   – Я обдумал возможные последствия, – медленно произнес он, – но опасность не в том, о чем вы думаете. Нам нужно погасить скандал с деньгами Капри, и у нас есть такая возможность, пока его сын женат на этой стервозной девчонке. Заседание комиссии было прервано по его капризу, нужно ждать, что будет дальше. Знаете, Феликс, лично мне безразлично, что она вытворяет.
   – Но если все это окажется в Интернете…
   – Дональд не станет расторгать брак, даже если вся эта гадость окажется в Интернете – просто потому, что его привязанность к ней имеет характер болезни.
   – Вы так уверены, Андрей Пантелеймонович? – в голосе Гордеева прозвучало сомнение. – Но старый Капри, однако…
   – Капри обожает сына, и ему наплевать на Интернет и на весь мир – его интересует лишь здоровье Дональда. Хуже другое – из-за этого мальчишки на кассете она, по-видимому, совсем потеряла голову и постоянно твердит о разводе. Нужно выяснить, кто он такой, и, думаю, вам удастся сделать так, чтобы он нам не мешал. Сделать это нужно в ближайшие дни – следите за ней, следите за домом ее подруги Лизы Трухиной, потому что они, скорей всего, встречаются там, больше она нигде не бывает.
   – Да, вы правы, я так и сделаю.
   Садясь в свою машину, Гордеев внезапно почувствовал, как сильно он устал за эти сутки. Ему хотелось откинуться на спинку машины и немного подремать, но внезапно зазвонивший телефон нарушил столь приятные планы – эксперт из лаборатории дактилоскопии подтвердил, что тело человека, которого загрызла собака на даче Виктории Пантелеймоновны Шумиловой, действительно принадлежит Антонио Скуратти.

   Спустя полчаса за тысячи километров от Москвы секретарша Эванс сообщила своему боссу о гибели Скуратти и спросила, каковы будут его дальнейшие указания на этот счет.
   – Соедините меня с Васнером, – сказал он, немного подумав.
   Голос ответившего Васнера звучал, как всегда, немного смущенно – даже органайзер не помог ему изжить въевшееся с корнем опасение забыть что-либо важное в разговоре с начальством.
   – Да, сэр, – ответил он, торопливо выводя на экран компьютера всю информацию из своей электронной записной книжки и приводя себя в полную боевую готовность.
   – Сейчас у вас все спокойно?
   – Да, сэр, сейчас уже никаких проблем. Трех человек из тех, кто первого мая подстрекали людей вломиться на нашу территорию, из Умудска убрали, с остальными мэр Бобровский сумел договориться. Он воспользовался полезными советами, которые получил от депутата Воскобейникова, и жизнь в городе налаживается. Хотя, конечно, неизвестно, что в такой ситуации может случиться через день или два.
   – Существуют какие-нибудь другие объективные препятствия для работы?
   – Нет, сэр, электроэнергия подается без перебоев, снабжение вновь налажено.
   – Тогда работайте в прежнем режиме. Теперь о субъективных моментах. Я учел то, что вы мне говорили об Агапове и его коллегах, но, к сожалению, тут ничего нельзя изменить – они не сделают больше того, что им дано, а других специалистов подобного уровня у нас пока нет. Так что пусть работают, я уверен, что они делают все, что могут. В течение лета к вам поступит группа объектов, которыми они будут заниматься. Однако с объектами категории «С» должна работать только Маргарита Чемия, и по поводу них вы получите специальные указания. Как сейчас Маргарита – как ее здоровье? В марте вы говорили, что опасаетесь диабета.
   – Да, сэр, потому что она очень сильно располнела. Разумеется, предложить ей сдать анализ крови на сахар я бы не посмел. К счастью, я ошибался. Она провела почти два месяца в Москве с сестрой, потом посетила Париж, Лондон, две недели отдыхала на побережье в Испании. В Париже и Лондоне разговаривала с известными кардиологами – консультировалась относительно своей сестры. Вернулась к нам несколько дней назад, и после отдыха выглядит намного лучше. Похудела и, кажется, начала заботиться о своем здоровье и внешности – ежедневно принимает ванны на источниках. Пока она свободна, но много работает в лаборатории с животными.
   – Прекрасно. Как ее настроение?
   – О ее настроении, сэр, мне трудно судить – вы же знаете, какой нее неровный характер. Наш психолог пытался с ней побеседовать, но она наотрез отказалась отвечать на какие-либо вопросы. Однако по ее отдельным фразам у психолога создалось впечатление, что Маргарита испытывает неудовлетворение своей работой. Впрочем, она сама говорила вам еще осенью, что хочет расторгнуть контракт.
   – Я помню, – это прозвучало довольно резко. – Как ее сестра?
   – Сэр, именно это вызывает у меня сильное беспокойство. Восемнадцатого мая ее сестру поместили в одну из московских кардиологических клиник, и состояние ее здоровья очень тяжелое. Мы оплатили консультацию кардиолога, который специально прилетал из Парижа осмотреть эту женщину, и даже предполагалось, что он проведет операцию – или на месте в Москве, или ее транспортируют во Францию. Однако его заключение и заключения русских врачей довольно пессимистичны – она не перенесет операции, потому что у нее практически отказали печень и почки и…
   – Маргарита знает? – резко прервал его собеседник.
   – Сэр, врачи пока ничего не сообщили даже мужу ее сестры, – Васнер торопливо вывел курсор в нужное место, щелкнул мышкой и прочитал на экране высветившееся имя, – господину Шумилову. Маргарита же имеет информацию о здоровье сестры лишь от него. Поэтому она тоже ничего не знает – пока. Однако, мы имеем достоверную информацию о том, что, – снова щелчок и другое имя на экране, – Карине Чемия осталось жить считанные дни. Скажу вам честно, сэр: не знаю почему, но Маргарита теперь уже не та, какой была, например, год назад – тогда мы полностью могли рассчитывать на ее лояльность. Боюсь, что, узнав о смерти сестры, она может стать неуправляемой.
   – Почему вы не доложили мне раньше? Учтите, что отказ Чемия работать может обернуться для нас катастрофой – заказ нами уже получен, и если мы не удовлетворим клиентов, которые платят нам миллиарды, то последствия, думаю, вам ясны. Работа даже Агапова или, тем паче, людей Софии Костенко их не удовлетворит – это другой уровень, другие заказы. Вы поняли, Васнер? Если вы не найдете выхода, то думаю, что вы… будете мне уже не нужны.
   – Результаты обследования стали мне известны лишь вчера, сэр, – ответил Васнер, пытаясь унять дрожь, охватившую все его тело, – и я собирался связаться с вами, чтобы получить ваше одобрение относительно того, что собираюсь сделать.
   – Что вы предлагаете?
   – Я хочу полностью отключить лабораторию от внешней связи – Интернет, ретрансляторы мобильной связи, телефоны и даже телевидение. Технические возможности для этого у меня есть, а сотрудникам я скажу, что из-за забастовки связистов мы оказались лишенными контакта с внешним миром. Объясню, что в целях их безопасности им временно запрещено покидать базу.
   – Однако вы можете перегнуть палку, Васнер, сколько так сможет продолжаться? Если ваши нейрохирурги будут лишены контакта с родными, возможности свободно передвигаться и почувствуют себя пленниками, то они вообще могут отказаться работать – вы имеете дело не с рабами.
   – Сэр, я очень быстро налажу почтовую связь – думаю, это успокоит медиков. А если за каждый день подобных неудобств им будет выплачена солидная компенсация, то они будут только рады, если информационная блокада продлится подольше. Вы не станете возражать?
   – Если результат будет положителен, то не стану.
   – Чемия будет регулярно получать письменные сообщения о здоровье сестры от своего зятя, это мы устроим. За это время она выполнит ту работу, которая от нее требуется.
   – Тогда начинайте.
   – Наши службы начнут работы по отключению связи прямо сейчас, сэр, а через час я объявлю персоналу об информационной блокаде. Будут еще какие-то распоряжения по поводу Маргариты Чемия, сэр?
   – Да, я хочу с ней поговорить. Но разговор этот сугубо конфиденциальный. Попросите Маргариту пройти в комнату видео связи – моя секретарша с ней сейчас свяжется. Сразу после нашего разговора можете начинать информационную блокаду.
   Это означало, что тема разговора Васнера не касается, и что шеф хочет не только поговорить с Маргаритой, но и увидеть ее лицо.

   Они смотрели друг на друга, разделенные тысячами километров – человек в непроницаемых черных очках и стройная рыжеволосая женщина с тонко очерченным лицом и ледяным взглядом чуть прищуренных зеленых глаз.
   – Я вас слушаю, сэр, – произнесла она ровным, ничего не выражающим голосом.
   – Мадам, вы прекрасно выглядите, я рад, что вы хорошо отдохнули после той работы, которую выполнили этой зимой. Рад также за вашу сестру – мне только что сообщили, что она чувствует себя намного лучше. По нашей просьбе французский профессор приезжал в Москву, чтобы ее осмотреть, и остался вполне доволен. Осенью он предполагает ее оперировать и надеется, что операция пройдет успешно.
   Маргарита вскинула голову, и лицо ее сначала вспыхнуло, потом побледнело.
   – Я не знала, что мою сестру консультировал специалист из Франции – ее муж мне ничего не сообщил. Я знаю только, что ее госпитализировали, и она лежит под капельницей.
   В голосе ее звучала тревога, и человек в черных очках, кивнув, спокойно подтвердил:
   – Да-да, я это знаю. За здоровьем вашей сестры внимательно следят, мадам – ведь нам известно, как она вам дорога. Так что вы можете спокойно работать, и, думаю, Маргарита, что наше дальнейшее сотрудничество будет не менее плодотворным, чем прежде. Сейчас мне хотелось бы получить от вас небольшую консультацию по одному деликатному вопросу.
   – Да, сэр, – холодно ответила она, и ее лицо вновь стало каменным.
   – Предположим, вашим пациентом станет специалист – человек, который способен совершать сложнейшие банковские махинации, умеет пользоваться современными программами и владеет закрытой и очень важной информацией. Меня интересует, утратит ли этот человек какую-то часть своих навыков после операции на миндалевидном комплексе?
   – Сэр, – ледяным голосом произнесла Маргарита, – утрата навыков, о которых вы говорите, может быть вызвана не кристаллами ликворина в области миндалевидного комплекса, а неточной работой хирурга. Все зависит от того, кто будет оперировать.
   – В таком случае, Маргарита, я бы хотел, чтобы операцию провели именно вы. Я буду откровенен с вами: это некая дама, которая начала выходить из-под нашего контроля, и которую вы очень хорошо знаете – Лилиана Шумилова. Кстати, эта женщина доставила немало неприятностей и вашей сестре.
   – Шумилова?! Вы хотите, чтобы я ее прооперировала? – она даже слегка подалась вперед от изумления.
   – А почему бы и нет? Операция, которую вы сделали в прошлом году доктору Эпштейну, прошла успешно – он продолжает работать на своей фирме, читать лекции в университете, и никто ни о чем не подозревает. Нам же он готов помочь всегда и в любой момент – мои люди неоднократно обращались к нему за консультацией.
   Взгляд Маргариты стал угрюмым.
   – Что ж, сэр, я работаю на вас и должна выполнять ваши указания.
   – Как только появится возможность, ее к вам доставят. До свидания, мадам, я дам указания психологам подготовить диск.
   Диск с материалом, воздействующим на подсознание во время операции, теперь обычно составлялся группой опытных психологов и заранее доставлялся в операционную. Сам же хирург мог и не знать, на какую задачу ориентируют оперируемый им «объект».
   Отключившись от связи, Маргарита какое-то время сидела, закрыв глаза и раздумывая о только что состоявшейся беседе, но внезапно подняла голову, и губы ее, искривились в усмешке.
   «Диск! Они подготовят диск! Нет, господа, ваши банковские махинации меня очень мало волнуют, честно говоря. Если уж вы отдаете в мои руки Лилиану Шумилову, то для этой цели я сама подготовлю диск и именно такой, какой мне нужно – пусть исправит все то зло, которое она причинила Карине и… и…».
   Она плотно сжала рот, даже мысленно боясь произнести имя Антона Муромцева.

Глава двенадцатая

   После отъезда из Москвы Дима звонил Лизе каждый день, и всякий раз ему казалось, что голос ее звучит устало и невесело. Он начинал допытываться, в чем причина, по десять раз задавая одни и те же вопросы. В конце концов даже мать на него рассердилась:
   – Что ты хочешь от девочки – она готовится к выпускным экзаменам и, естественно, нервничает. Если ты постоянно будешь так назойлив, она сбежит от тебя через год после свадьбы. Лучше пройдись по магазинам и выбери ей подарок от себя лично, а к вечеру я освобожусь и мы поедем к антиквару – мне хотелось бы, чтобы ты сам выбрал то, что будет придавать неповторимость вашему будущему дому. Да, кстати, вы уже определились окончательно, где будете жить – у нее или у нас?
   – Не знаю, мама, какая разница, – уныло ответил сын, – будем то там, то тут – ведь родители Лизы в Москве не живут, вы тоже еще нескоро вернетесь.
   Мать возмущенно всплеснула руками.
   – Нет, ну как же – вы должны были это давно продумать, решить, каков будет внутренний интерьер квартиры, ее дизайн. Дорогой мой, тебе всего ничего осталось до окончания университета, через год или даже раньше нужно будет думать о карьере, и уже теперь следует принимать у себя дома тех, кто в будущем может оказаться тебе полезен.
   – Мама, мы пока просто хотим пожить вместе, понимаешь? Без гостей и без карьеры. Я вообще не понимаю, зачем ты заставила меня сюда приехать – мне уже от этих подарков и дизайна хочется выть. Зачем ты столько всего покупаешь?
   Действительно, половина гостиной небольшой лиссабонской квартиры его родителей была уставлена коробками. Дима хотел было открыть одну из них, чтобы увидеть содержимое, но мать не позволила, поскольку все – фарфоровые сервизы и статуэтки, картины, портьеры из шелка, гардины ручной работы – было упаковано и готово к отправке в Москву. В ответ на возмущение Димы мать лишь вздохнула и покачала головой.
   – Милый, я понимаю, что для тебя в твоем возрасте и на данном этапе важен лишь сегодняшний день, но мне приходится думать также и о твоем будущем, а оно не за горами. Тем не менее, я скажу тебе, что твой выбор я одобряю – такая девушка, как Лиза, вполне достойна быть женой дипломата. Ее дед, старый Тэкеле, хорошо известен среди местных бизнесменов. Говорят, – она слегка понизила голос, – что у него куча детей и внуков, но он обожает Лизу и завещает ей чуть ли половину своего состояния.
   – Ее невозможно не обожать! – воскликнул Дима голосом, преисполненным искреннего чувства, и, сморщив нос, добавил – Только я чихать хотел на состояние этого старика.
   – Он уехал из Лиссабона за день до твоего приезда, – сказала мать, проигнорировав последнюю реплику сына, – ждал тебя, мы даже получили от него приглашение – хотел познакомиться с тобой и с нами. Потом вдруг что-то случилось, и его вызвали в Германию к родителям Лизы.
   – Не велика беда – познакомимся на нашей свадьбе.
   – Это я понимаю, дело не в этом, сейчас меня больше волнуют подарки. Нам с твоим отцом не хочется выглядеть нищими перед этим богатым негром, да и на твоей будущей жизни это может отразиться – муж должен быть материально обеспечен не хуже жены, иначе она всю жизнь будет его попрекать и ставить это ему в вину. Кстати, ты уже подумал, что купишь невесте? Кольца, конечно, вы будете покупать в России, но отсюда ты должен ей привезти что-то дорогое и изысканное – нечто такое, что подчеркнуло бы твою любовь и твой тонкий вкус.
   – Тогда я прямо сейчас сделаю шоп-тур, ладно? – ответил Дима, порядком утомленный нравоучениями матери и тем стилем, которым она обычно выражалась.
   Он прошелся по центру города, ничего не купил и решил сходить в Национальный музей старинного искусства. Там продавались шкатулки, имеющие форму дольменов – каменных гробниц времен неолита. Диме они совсем не нравились, но он надеялся, что его матери они покажутся именно тем «дорогим и изысканным», что подчеркнет его «тонкий вкус» и позволит соблюсти семейную гордость перед лицом «старого негра» Лоренса Тэкеле. Кроме того, Лиза просила его поискать диски с записями древних песен – вильянсикуш, жанейраш и майаш. Она хотела купить их еще летом, когда гостила у деда, но так и не успела.
   Был первый день лета, и на улицах Лиссабона стояла жара. Когда Дима подошел к небольшому магазину, где продавались диски, его рубашка взмокла от пота, и он пожалел, что так рано вышел из дома – следовало подождать, пока на город опустится вечерняя прохлада. Нужных записей в магазине не было, но продавец оказался довольно шустрым малым. Он неплохо говорил по-английски и попытался всучить «молодому сеньору» сборник «Цветы музыки» Коэлью и диск, на коробке которого был наклеен портрет молодого человека в черной рамке. Лицо в рамке почему-то показалось Диме странно знакомым, и проныра-продавец немедленно заметил, что покупатель с интересом разглядывает фотографию.
   – Молодой сеньор не знаком с этой рок группой? Они были из Порту. Да, жаль, конечно, что им удалось записать всего два или три диска – они неплохо пели, и эта запись в своем роде раритет. Если молодой сеньор не хочет «Цветы любви», то могу продать этот диск – совсем недорого.
   – И что с ними стало теперь? – поинтересовался Дима, вертя в руках коробку с портретом.
   – Их никого уже нет в живых, сеньор. Педро Хуарес, который основал группу, – это его портрет – умер всего месяц назад. Он был последний.
   – Педро Хуарес? – Дима вдруг вспомнил фотографию в альбоме Лизы и выражение, с которым она поспешно отложила ее в сторону. – А отчего он умер?
   – О, сеньор, я лично знал Педро – он происходил из прекрасной семьи и был красивым парнем, очень красивым, и по фотографии это видно. Говорили даже, что Хуаресы королевской крови. А умер он плохо, очень плохо – у него был СПИД, и от этого развился рак кожи. Врачи ничего не могли поделать – он сгорел, как свеча.
   Дима заплатил за диск с портретом и, сунув его в карман, вышел из магазина. Солнце пекло нещадно, но он уже этого не чувствовал – его бил озноб, и леденящий холод сковывал от корней волос до кончиков пальцев ног.
   «Лиза… она ведь терпеть не может презервативов – говорит, что они притупляют ощущения. Но почему я вдруг решил, что у нее что-то было с этим Педро – просто похвасталась знакомством с музыкантом. Или… не просто похвасталась? Но ведь я же сдавал анализ на СПИД – тогда, в клинике Муромцева. Он тогда говорил что-то о «периоде окна». Но ведь я и потом сдавал – эта девчонка из клиники притащилась ко мне домой и чуть ли не насильно заставила сдать кровь. Если бы что-то было, то ведь мне сообщили бы, наверняка! Нет, конечно же, я здоров и Лиза тоже. Боже мой, я должен ей немедленно позвонить и сказать!»
   Дима сунул руку в карман и понял, что его не обошел вниманием кто-то из местных карманников – мобильника на месте не было. Впрочем, тут на каждом шагу были таксофоны, и уже минут через десять ему удалось негнущимися пальцами набрать номер домашнего телефона Лизы. Гудки в трубке шли долгие и длинные, но только после пятого он вспомнил, что нынче первое июня, и Лиза теперь пишет выпускной экзамен по литературе, и от этой простой мысли почему-то стало легче.
   «Даже пусть самое страшное, но ведь мы с ней будем вместе. Интересно, у кого организм окажется крепче, и кто из нас первый… уйдет? Если это буду я, то попрошу ее взять меня за руку и держать до самого конца. И еще попрошу прочесть что-нибудь из Ахматовой – она любит Ахматову, и это ей будет приятно».
   Потом вспыхнула злость на самого себя – за подобные мысли. Кто вообще сказал, что у Лизы что-то было с этим артистом в черной рамке? Да и это, скорей всего, совсем не тот Педро, чья фотография лежит у нее в альбоме – от жары черт знает, что лезет в голову. Успокоившись, Дима поехал домой, а через два часа, когда он, наконец, дозвонился до Лизы и услышал ее усталый голос, то сразу забыл обо всех тревогах и нежно спросил:
   – Устала? Какую тему выбрала?
   – Лирику. Шесть часов анализировала Тютчева, обалдела до чертиков – аж ежики в глазах бегают. Литераторша ругалась, сказала, что я эту тему не раскрою, а я чего-то с ходу завелась, поспорила с ней на пять баксов. Директриса проходила мимо, услышала, как я выступаю, и начала: «Сейчас мы тебя, Трухина, за хамство удалим с экзамена – есть определенные нормы поведения». И так далее, и тому подобное. Короче, трояк, наверное, влепят, а больше мне и не надо.
   – Ладно, не расстраивайся так, ничего страшного.
   – Да чихать я на них на всех хотела! Еще расстраиваться из-за них!

   Лиза действительно сорвалась на экзамене и начала ни с того ни с сего хамить учительнице по литературе, когда та посоветовала ей взять тему полегче.
   – Почему вы решили, что Тютчев для меня труден – из-за того, что вы его с нами не прорабатывали по программе? – громко и вызывающе сказала она. – Так знаете, я ведь читаю не только то, что вы нам давали – вы нам многого не давали, и сами, наверное, не все читали. Спорим на пять баксов, что я напишу?
   Это было так нелепо, что молоденькая учительница по литературе, работавшая в школе первый год, смутилась и покраснела. Директриса сделала Лизе замечание, и даже ребята, сидевшие за другими столами, начали на нее шикать, а Артем Ярцев громким и укоризненным шепотом прошипел:
   – Лизок! Ты, видно, давно валерьянки не пила.
   Только Настя отвернулась, делая вид, что ей безразлично происходящее, и уткнулась носом в лежавшую перед ней книгу Симонова – она решила писать сочинение по романам «Живые и мертвые» и «Солдатами не рождаются».
   С того дня, как она вышла из квартиры Лизы, оставив подругу стоять в обнимку с Алешей, они почти не разговаривали – слабо кивали друг другу при встречах и лишь иногда обменивались малозначащими фразами. В конце концов, открытой ссоры не было, и Лиза не считала себя ни в чем виноватой – Настя сама сделала свой выбор. Но обеим было тяжело и невыносимо грустно – словно что-то разом оборвалось в их дружбе.
   Возможно, если б Настя не сидела так прямо и безразлично, Лиза успокоилась бы и последовала совету учительницы – у нее были припасены отличные шпаргалки по Пушкину и Толстому. Теперь же она заупрямилась и твердо заявила, что будет писать «лирику». Литераторша, махнув рукой, поспешила в кабинет, где сидели претенденты на золотую медаль – староста Лена и два ученика из параллельного класса. Их посадили писать отдельно от других, и возле них все время суетились преподаватели, что-то подсказывая, советуя и исправляя.
   Экзамен был рассчитан на шесть часов, ближе к полудню сделали перерыв, и ребятам принесли бутерброды с чаем и соком, а уже к часу многие ученики, добросовестно «перекатав» свои темы со шпаргалок, начали сдавать работы. В третьем часу в зале оставалось всего несколько человек, среди них Лиза, завозившаяся с «лирикой», и Настя, которая вдруг в самом конце испугалась, что не раскрыла темы – ведь книги Симонова были посвящены войне, а она почему-то от войны отвлеклась и начала рассуждать о единстве настоящего и прошлого.
   В конце концов, махнув на все рукой, Настя понесла сдавать свое сочинение и у учительского стола чуть не столкнулась с Лизой – та подошла с другой стороны, и они положили тетради в общую стопку почти одновременно.
   – Как? – спросила Лиза, отведя глаза в сторону.
   – Нормально, – Настя слегка пожала плечами и вскинула голову.
   К ним подошла Инга, которая вместе с другими родителями помогала на экзамене кормить учеников.
   – Девочки, вы все? Ой, бедные, как устали, наверное. Лиза, ты не хочешь поехать к нам? Ты у нас уже сто лет, наверное, не была.
   Лиза вежливо улыбнулась.
   – Нет, спасибо, тетя Инга, мне нужно ехать домой – должны позвонить, а у меня мобильник разрядился.
   – Да? Ну что ж, жалко – муж тоже спрашивал, почему ты так давно к нам не приезжаешь. Заходи как-нибудь.
   – Спасибо, обязательно, – повернувшись на каблучках, Лиза побежала к выходу, а Настя посмотрела на мать с некоторым удивлением – Андрей Пантелеймонович никогда не изъявлял особого желания видеть у себя дома друзей дочери, а уж Лизу-то он вообще недолюбливал. Тем не менее, Инга пригласила Лизу именно по совету мужа, и он был сильно разочарован, когда жена, приехав вместе с Настей из школы после экзамена, на его осторожный вопрос о Лизе равнодушно ответила:
   – Нет, Андрюша, я ее не привезла – она ждала какого-то звонка. И вообще у меня уже сил нет – с утра у твоего Гордеева, потом на экзамене, Настя тоже устала. Представь себе – шесть часов писать это сочинение! Мы, родители, столько суетились – надо было кормить ребят, учителям тоже угощение поставить, и цветов на столах оказалось мало. Мы с Петром даже быстренько съездили на рынок, купить еще пять букетов, потом я забежала в универсам за вином – учителям в трех кабинетах накрыли, на все столы не хватило. Ох!
   Голос Инги внезапно задрожал – она вспомнила, что нынче в универмаге видела Мишу. Тот направился было к ней, но потом заметил выражение панического ужаса на ее лице и, скорей всего, сообразил, что за его жертвой наблюдают. Замедлив шаг почти рядом с Ингой, он с равнодушным видом повернулся и смешался с толпой других покупателей. Андрей Пантелеймонович, заметив ее волнение, ласково провел рукой по ее волосам.
   – Очень устала, родная?
   – Ничего, не я одна, все родители сегодня постарались. Мать Темы Ярцева такой торт испекла – в полстола. Конечно, хочется учителям сделать приятное, но с другой стороны мы им от нашего класса и без того много подарков надарили – директору видеокамеру, классной руководительнице золотую цепочку на шею и другим тоже наборы всякие. А нам потом передали, что они все равно недовольны. Когда я училась, мы никаких подарков вообще не делали, – она говорила торопливо и громко, чтобы муж не догадался о причине ее волнения.
   Андрей Пантелеймонович обнял возбужденную жену и погладил ее по голове.
   – Не бери себе в голову, родная, пойди и отдохни. Учителя думают, что они слишком мало получают, и поэтому им все обязаны. Можно подумать, что я не работаю и не получаю ту же самую зарплату.
   – Андрюша, – неожиданно она уткнулась носом в плечо мужа и затряслась, – а что с этим….с этим, который….
   Он понял и прижал ее к себе.
   – Не волнуйся, милая, тебя теперь будут постоянно охранять, если он подойдет к тебе, его сразу схватят.
   – Ой, нет, я боюсь!
   Инга пришла в ужас и затряслась еще сильнее – теперь она смертельно боялась, что при следующей встрече молодой шантажист повторит свою попытку к ней подойти, и его схватят. Однако Воскобейников не мог знать, чем вызвана нервозность его жены. Поцеловав ее, он ласково сказал:
   – Все, забудь и ни о чем не думай. Выпей настойку, дай, я тебе накапаю.
   Когда Инга ушла к себе, Андрей Пантелеймонович, взглянув на часы, и ему вдруг захотелось прямо сейчас побыть с ней. Как нелепо – у него все чаще стало пробуждаться желание именно в это время, часов в пять-шесть, а после девяти вечера уже неудержимо тянет в сон. Из-за этого они с женой все реже занимаются любовью – всю вторую половину дня Инга обычно ездит в свой клуб, бегает по магазинам или встречается с подругами. Но сейчас она дома и наверняка ляжет в постель – после этих капель ей всегда хочется поспать. Представив себе жену – прелестную, трепещущую, полусонную от настойки, он нежно улыбнулся и, направившись в спальню, по дороге вытащил из кармана мобильный телефон, чтобы отключить. Пропади пропадом все дела, но сейчас они будут с Ингой, и никто в целом мире им больше не нужен! Палец уже коснулся заветной кнопки, но в этот момент мобильник заверещал, и когда Андрей Пантелеймонович взглянул на определитель номера, от его желания не осталось и следа.
   – Здравствуйте, господин Воскобейников, – приветливо сказал Кейвор, секретарь Бертрама Капри, – вчера заседание комиссии было прервано. Господину Бертраму Капри это стало известно, он приносит свои извинения, и мне поручено узнать, на какой день вам было бы удобно назначить новое заседание.
   Андрей Пантелеймонович кашлянул, чтобы придать своему голосу солидное звучание.
   – На какой день… гм… следующая неделя у меня полностью занята. Ориентировочно через неделю или две. Я выберу день и согласую это с господином Ючкиным и госпожой Шумиловой. Позвоните мне на той неделе, я уже смогу сказать точно.
   Ему послышался смешок на другом конце провода – такой тихий, впрочем, что его можно было и не заметить. Очень вежливо Кейвор ответил:
   – Как вам будет угодно, господин депутат. Однако у господина Капри неожиданно появились дополнительные вопросы относительно компании «Умудия холдинг», не могли бы вы прямо сейчас на них ответить?
   Воскобейников похолодел и почувствовал, что душа у него в буквальном смысле ушла в пятки, потому что ноги вдруг затряслись, словно через них пропустили электрический ток, но тон его оставался по-прежнему важным и бархатистым:
   – Если смогу, то с удовольствием отвечу на все вопросы господина Капри. Хотя я никак непричастен к финансовым делам холдинга, но не снимаю с себя ответственности. Хочу заверить, что в ближайшее время мы придем к соглашению с госпожой Шумиловой и во всем разберемся.
   – С госпожой Шумиловой? – удивился Кейвор. – Да, вспоминаю – там какие-то поставки оборудования и прочее. Нет, господина Бертрама Капри это не интересует, с этим разберется комиссия фонда, он встревожен другим. Нам совсем недавно стало известно, что госпожа Шумилова подала в отставку, и теперь пост президента занимает господин Керимов.
   – Не понимаю, – удивленно возразил Воскобейников, ощутив, впрочем, некоторое облегчение, когда понял, что речь идет не об украденных Лилианой деньгах, – перестановки в руководстве – внутреннее дело холдинга. Почему это беспокоит господина Капри?
   – Дело в том, что проект от имени умудского народа был представлен вами, уважаемым политиком, известным своей честностью, и руководством холдинга в лице госпожи Шумиловой и господина Ючкина, которые деловых кругах неплохо себя зарекомендовали. Безупречность репутации конкурсантов, была основным условием конкурса, иначе жюри вообще не допустило бы ваш проект к рассмотрению – господин Капри не может иметь дела с сомнительными людьми. Однако теперь госпожа Шумилова передала все свои дела господину Керимову, и юридически он является ее правопреемником. Фонд Капри с господином Керимовым сотрудничать не может.
   Андрей Пантелеймонович пришел в крайнее замешательство.
   – Что мне сказать? Я плохо знаю, господина Керимова. Наверное, у него, как у всех нас, есть недостатки. Мне известно лишь, что он – крупный коммерсант и полезный для региона человек. В любом случае я не могу влиять на внутренние дела холдинга.
   – Мы связались с бывшей корреспонденткой газеты «Умудские новости» госпожой Ларисой Чуевой и имели с ней продолжительную беседу. В частности, она сообщила, что еще во время вашей избирательной кампании представила вам информацию, связанную с преступной деятельностью господина Керимова.
   Это был удар ниже пояса, и Андрею Пантелеймоновичу не сразу даже удалось собраться с силами, но все же он сумел ответить:
   – Да, конечно, я передал все материалы в прокуратуру. Однако следствие не нашло состава преступления.
   – Разумеется, – весело согласился Кейвор, – иначе господин Керимов давно был бы за решеткой. Однако, чтобы обелить репутацию господина Керимова, этого недостаточно. Во избежание щекотливой ситуации господин Капри хочет, чтобы результаты следствия стали достоянием гласности. У вас в России ведь тоже теперь уважают гласность, не так ли? Поскольку рассказом госпожи Чуевой об использовании на алмазных рудниках наемных рабочих из Средней Азии заинтересовались правозащитники, нельзя ли организовать пресс-конференцию с новым президентом холдинга?
   – Я…постараюсь, – буркнул вконец обессилевший депутат.
   Закончив разговор с секретарем миллиардера, Воскобейников немедленно попытался связаться с Гордеевым, но один из контактных телефонов последнего был выключен, а на другом автоответчик вежливо попросил оставить сообщение или подождать, пока абонент освободится и сам свяжется со звонившим.
   «С бабой он что ли? – раздраженно отшвырнув мобильник, подумал депутат. – Отключил, скотина, отдыхает. Эх, выключил бы я свой телефон секундой раньше! Теперь уже и желание все пропало»
   Андрею Пантелеймоновичу самому стало смешно от этих мыслей – всякая чушь в голову лезет, совсем поглупел от государственных дел, но, как говорится, у кого что болит.

   Полковник ФСБ Феликс Гордеев находился в маленькой квартире старого дома на Арбате, в которой еще с двадцатых годов сотрудники спецслужб назначали встречи сексотам. Сидевший перед ним человек к спецслужбам никакого отношения не имел, за час до того он позвонил Гордееву, представился американским гражданином Эдди Гаррисоном и просил уделить ему время для приватной беседы. Из-за того, что Гаррисон звонил на мобильный телефон, номер которого мало кто знал, полковник согласился немедленно. И теперь, сидя перед Гордеевым, американец говорил:
   – Господин Гордеев, я только что прилетел в Москву по поручению мистера Бертрама Капри. Нам известно, что вы умный человек. Я уполномочен сделать вам деловое предложение, поскольку у нас есть информация, что вы, помимо прочего, еще и деловой человек. Сразу скажу, что предложение это не имеет никакого отношения к государственным секретам. И это не вербовка. Мы знаем, где и на кого вы работаете, но это нас не интересует. Господина Капри вообще не интересует политика, он простой человек, любящий отец, и его больше всего на свете волнует благополучие его сына. Вы разрешите мне продолжать?
   Он умолк и выжидательно смотрел на ничего не выражавшее лицо Гордеева. Какое-то время тот молчал, ощупывая собеседника взглядом блестящих маленьких глаз, прятавшихся между складок жирного лица, потом кивнул.
   – Продолжайте.
   – Вы близко и давно связаны с семьей депутата Воскобейникова, поэтому сразу будем говорить откровенно. Вам известно, что Дональд Капри любит его дочь и даже официально женат на ней, хотя Анастасия настаивает на разводе, а сейчас ушла от него и живет в родительском доме. Вчера между ними произошло недоразумение, и вечером Дональд звонил ей, чтобы извиниться, но она отказалась подойти к телефону и просила передать, что не хочет его больше видеть. После этого Дональд заперся у себя в комнате и никого к себе не допускает. Господин Бертрам Капри сильно встревожен. Он уже немало заплатил за эту девочку и готов заплатить еще – тому, кто поможет его сыну. Любым способом. Что вы на это скажете, господин Гордеев?
   Феликс подумал и покачал головой.
   – Я предпочитаю конкретный разговор, – медленно сказал он, – разумеется, есть медикаментозные способы воздействия на психику и контроля за поведением. Кажется, один из них вы уже пробовали, и это не принесло результатов, а превращать девчонку в зомби…. Думаю, мистера Дональда это не устроит.
   – Разумеется, нет.
   – Еще одно, – продолжал Гордеев, – буквально вчера мне в руки попала видеокассета, на которой эта маленькая шлюшка, пардон, миссис Капри, занимается сексом с каким-то мальчишкой. Может быть, если продемонстрировать этот шедевр молодому Капри, он излечится от своих чувств к ней?
   Гаррисон тяжело вздохнул.
   – Нет, это только усугубило бы его состояние. Хотя господин Бертрам Капри и подозревал нечто подобное, она с самого начала ему говорила. Кто тот человек?
   – Пока мы не выяснили. Однако скоро выясним. Может быть, если устранить предмет ее страсти, она изменит отношение к своему… законному мужу.
   – Возможно. Раз вы предпочитаете конкретный разговор, то согласились бы взять на себя эту работу?
   – Сколько?
   – Как только вы дадите согласие работать на господина Капри, на ваше имя будет открыт счет в любом банке, который вы укажете. Скажем, на два миллиона долларов – для оплаты текущих расходов. Ваше вознаграждение, естественно, сюда не входит.
   Лицо Гордеева оставалось бесстрастным.
   – Согласен, – почти равнодушно ответил он, – на первых порах этого достаточно, а о вознаграждении поговорим, когда будет результат. Как только получу деньги на расходы, начну работать.
   – Укажите банк и реквизиты, – с легким поклоном сказал американец, – деньги поступят в течение двух часов.
   Проводив Гаррисона, Гордеев позвонил Андрею Пантелеймоновичу – спустя двадцать минут после того, как тот в последний раз пытался к нему дозвониться. Депутат, едва сдерживая раздражение, бросил:
   – Вы мне нужны, Феликс, приезжайте в мой офис, – он слишком долго нервничал, поэтому не сумел сдержаться и в сердцах задал полковнику ФСБ не совсем тактичный вопрос: – И где только вас черт носит?
   – Ну, скажем, – Феликс усмехнулся в трубку, – я с женщиной. Можете вы принять такое объяснение?
   – Ладно, – буркнул Воскобейников, – жду.
   Спустя полчаса, нервно расхаживая по кабинету, он рассказывал Гордееву о звонке Кейвора. Тот, барабаня пальцами по столу, сочувственно кивал, а под конец задумчиво заметил:
   – Надо же, как они насели! Думаю, для всех будет лучше, если Керимов тихо и незаметно подаст в отставку. Однако главная причина, как вы сами понимаете, не устранена. Если она будет устранена, нам спишут все долги, как вы сами понимаете. Итак, что будем делать с Анастасией?
   – Вы так и не смогли вычислить мальчишку?
   Феликс лишь вздохнул и развел руками, потому что все, что возможно, было изучено и проверено.
   – Пока нет, увы! Мои люди с ночи занимаются вашей Анастасией. Ходили по магазинам с портретом шантажиста, с того видео сделали фото ее парня, сегодня вечером мой человек деликатно расспросит соседей Трухиной, может, кто-то его знает. Однако я не сильно надеюсь – сами понимаете, что в такой позе лицо несколько меняется.
   От его благодушного тона Воскобейников чуть не вспылил.
   – Не нужно мне этого объяснять! Ваши люди с утра рылись в ее комнате, что-нибудь нашли?
   – Проверили все записочки – ничего интересного.
   – А ее мобильный телефон, что я вам дал?
   – Пустой номер. Среди контактов телефоны одноклассников, ваш, Инги, Муромцева, какого-то менеджера.
   – Что за менеджер?
   Гордеев пожал плечами.
   – Не знаю. Тот номер давно заблокирован, мои люди проверили.
   Телефон менеджера и был номером телефона Алеши, который хитрая Настя зашифровала, прибавив к последним четырем цифрам по единице, но ни Гордеев, ни Андрей Пантелеймонович этого, естественно, знать не могли. Андрей Пантелеймонович, размышляя, потер лоб и сдвинул брови.
   – Нужно проверить у операторов звонки ее подруги Лизы Трухиной и Антона Муромцева, – сказал он, – она могла связываться с тем парнем через них.
   – Я об этом подумал, – устало возразил Гордеев, – мне еще днем прислали распечатки, но я только глянул и не стал загружать людей. Эта девица Трухина с утра до вечера названивает по разным номерам, Муромцев тоже без конца разговаривает – пациентки, их мужья, коллеги. Нет, это долго. Наш электронщик вскрыл на сервере ее прошлогоднюю электронную почту – там ее переписка с двумя десятками незнакомых мужчин на сексуальные темы.
   – Что?!
   – Обычная ерунда, которую пишут в сети девчонки, не видя респондента – похабничают, назначают свидания, потом на них не приходят.
   – Да, – подумав сказал Андрей Панелеймонович, – в прошлом году за ней был присмотр, она ни на какие свидания ходить не могла. Но я даже представить себе не мог, что эта дрянь до такой степени распущена! Однако что же делать? Я хотел тоже что-то предпринять, просил Ингу после экзамена привезти к нам Лизу Трухину, хотел с ней поговорить, расспросить. Она отказалась приехать, но, может, в другой день….
   Гордеев настолько возмутился, что не постеснялся прервать депутата:
   – Ни в коем случае, никаких расспросов! Неужели вы думаете, что Трухина вам что-то расскажет? Да эти девицы хитрее нас с вами! В крайнем случае пригласите к ужину, послушайте, о чем они между собой болтают, а то расспросить! Я не узнаю вашей обычной рассудительности, Андрей Пантелеймонович! Что с вами стало?
   Воскобейников обиделся, решив, что Гордеев намекает на его возрастные изменения.
   – Хорошо, Феликс, если вы так хорошо все знаете, то скажите, что делать, – угрюмо пробурчал он.
   Гордеев добродушно усмехнулся.
   – Не обижайтесь, Андрей Пантелеймонович, просто сделайте немного по-другому, вы уж извините, если я вас учу. Верните ей мобильник – может быть, она с ним свяжется. Войдите к ней в доверие, пригласите его к вам, наконец. Мы должны как-то на него выйти. Если честно, столько энергии, сколько мы сегодня потратили на вашу Анастасию, мы даже на поиски террористов не тратим. Я не могу все время загружать этой работой моих сотрудников, да и время не терпит, вы сами понимаете.

   Вернувшись домой после экзамена по литературе, Настя сразу забралась в постель и, натянув на голову простыню, проспала до девяти вечера. Проснувшись, она почувствовала себя отдохнувшей и безумно злой, поэтому включила на полную мощность магнитофон и, натянув черное трико, начала исполнять дикий танец «живота» собственного изобретения – вихляя туловищем, дергая ногами и выбрасывая вперед руки, при этом громко повторяя вслух:
   – Раз-два! И раз-два! И раз, и раз, и раз, и раз-два!
   Когда Андрей Пантелеймонович минут пять стучался к ней в комнату, но грохот музыки заглушал его стук. Не дождавшись ответа, он толкнул дверь и вошел. Увидев его, Настя вздрогнула, выключила магнитофон и молча села на краешек кровати в позе ожидания – сложив руки на коленях и глядя на отца взглядом, который яснее ясного говорил:
   «Да, я тебя слушаю, но с нетерпением жду, когда ты закончишь и уйдешь».
   – Доченька, я на минутку, – мягко произнес он, присаживаясь за стол, – я знаю, что ты сегодня очень устала. Как прошел экзамен?
   – Нормально, – буркнула она, не меняя позы.
   – Я рад, что все хорошо, но иначе ведь и быть не могло – ты у меня умница. А другие как – все смогли написать?
   – Папа, ну о чем ты говоришь – сейчас в каждом магазине продаются шпаргалки, сочинения на любую тему. Кто не может написать сам, тот открывает шпаргалку и списывает все подряд.
   Андрей Пантелеймонович слегка поднял брови и покачал головой.
   – М-да. Ну, в наше время все было, конечно, иначе – мы как-то старались все сделать самостоятельно, волновались. Неужели ты тоже списывала?
   – Я не списывала, успокойся.
   – Это прекрасно, потому что мне неловко было бы, если б кто-то из учителей это заметил, и потом стало бы известно, что моя дочь списывает на экзамене.
   – Да нам даже литераторша советовала пользоваться шпаргалками, а не выдумывать из головы. Потому что у нас математический класс, на литературу часы были урезаны, и мы даже «серебряный век» не до конца прошли. Учителя прекрасно знают, что люди списывают, это всем давно известно, и я вообще не пойму – ты сюда пришел, чтобы вести эти детские разговоры?
   – Нет, доченька, – мягко ответил он, – я пришел сказать тебе, что сегодня утром мы с Капри говорили по поводу вашего с Дональдом развода. Конечно, он был категорически против, но я объяснил, что ничего измениться не может – у тебя есть человек, которого ты любишь. Ты ведь сама мне это говорила, правда?
   Настя растерянно смотрела на отца, и кровь медленно отливала от ее лица.
   – Папа, я… А как же твои проблемы? Что будет с тобой?
   Андрей Пантелеймонович спокойно и ласково улыбнулся.
   – Не тревожь себя этим, доченька, я сумею найти выход. В конце концов, я твой отец, взрослый человек и не имею права взваливать на тебя свои проблемы, мешать твоему счастью. Я сам виноват – я хотел сделать доброе дело для моих избирателей, для целого народа, а сам поверил бесчестным людям. Но тебя это ни в коей мере не должно коснуться. Поэтому в течение трех-четырех недель я постараюсь добиться для тебя развода – Капри вынужден был со мной согласиться. Пусть твой избранник спокойно придет в наш дом – мы с мамой хотим с ним познакомиться. И чем скорее, тем лучше.
   – Я… не знаю, – она с трудом проглотила застрявший в горле ком.
   – Как это не знаешь? – тон его внезапно стал строгим. – Как я понял по твоим словам, вы друг друга любите и предполагали связать свои судьбы. Или я ошибся? Может, он со своей стороны не имеет подобных намерений?
   – Папа, ты так всегда говоришь – торжественно. Я сейчас ничего не могу тебе ответить – позже, ладно?
   – Как это позже? – сурово произнес отец. – Я из-за этого человека сейчас все бросаю и начинаю заниматься твоим разводом, а ты говоришь «позже»?
   Настя сердито сдвинула брови и сверкнула глазами.
   – Развод я должна получить в любом случае, – возмущенно сказала она, – потому что я хочу напомнить тебе, папа, что меня к этому браку просто бессовестно принудили. Так что мне не нужно никаких одолжений с твоей стороны.
   – Я не желаю слушать подобных глупостей, – сердито ответил Андрей Пантелеймонович. – Дональд для тебя – прекрасная партия, и со временем ты смогла бы это понять. Конечно, если твое сердце не занято кем-то другим. Хотя, возможно, что никого другого и нет, ты мне просто морочишь голову своими очередными фантазиями. Тогда о разводе, конечно, не имеет смысла говорить.
   Испугавшись, Настя запротестовала:
   – Нет, папа, нет! Ты должен заняться разводом, потому что я действительно люблю… одного человека.
   – Тогда скажи мне, кто он такой. Или дай мне хотя бы его координаты – я узнаю, что это за человек. Если будет возможность, то даже побеседую с ним – а что, если он какой-нибудь жулик и негодяй?
   Настя остановила отца, подняв руку – словно защищаясь от его слов.
   – Не надо, папа, – холодно сказала она, – вот этого не надо говорить, пожалуйста. Ладно, я постараюсь связаться и поговорить с ним в самое ближайшее время. Если он захочет с тобой встретиться, то придет сюда. Но разводом ты должен заняться в любом случае.
   Лицо Андрея Пантелеймоновича подобрело, тяжело поднявшись, он подошел к дочери и поцеловал ее в макушку коротко остриженной головки.
   – Хорошо, милая, я пойду, отдыхай. Да, кстати, – в его руках появился давно забытый ею сотовый телефон, – я все хочу вернуть тебе твою трубку и забываю. Возьми, тебе ведь нужно иногда бывает куда-нибудь позвонить.
   – Спасибо, папочка, – Настя равнодушно взяла свой мобильник и отложила его в сторону, – я, если честно, уже давно от него отвыкла.
   Когда отец вышел, она сунула трубку под подушку, а на следующий день совершенно про нее забыла и даже не взяла с собой в школу, когда поехала на консультацию по английскому языку. Утром второго июня Гордеев на нетерпеливый вопрос Андрея Пантелеймоновича ответил, что ночью ни со своего мобильного, ни с домашнего телефона Воскобейниковых Настя никуда не звонила. Она и не могла позвонить, потому что после ухода отца мгновенно провалилась в какое-то забытье и, не раздеваясь, проспала до утра.
   Всю ночь ее мучил один и тот же кошмарный сон: Алеша стоит перед ней в обнимку с Лизой и смеется.
   «У меня много девчонок, – весело говорит он, – было и будет. Теперь ты всего лишь одна из них, и что мне сказать твоему отцу? А, Лиза, как ты думаешь? Давай, я и с твоими родителями тоже познакомлюсь».
   И оба они весело хохотали, хохотали, а у Насти от боли все внутри разрывалось на части, и нечем было дышать. А Лиза сверкала своей белозубой улыбкой.
   «Надо жить сегодня, Настюха, потому что завтра, может, к кому-то из нас уже не придет».
   Он внезапного охватившего ее ужаса Настя проснулась и долго не могла понять, что уже утро, и что ей пора ехать на консультацию. В принципе, она могла и не ехать – билеты им раздали еще два месяца назад, все темы были знакомыми и казались очень легкими – ведь большинство ребят их класса изучали иностранные языки еще в начальной школе и трижды ездили в Англию. Возможно, именно поэтому все дружно решили сдавать английский язык, а на консультацию пришли просто так – пообщаться и отдохнуть от вчерашнего напряжения. Или, как говорится, побалдеть.
   Учительница для порядку продержала их сорок минут – еще раз продиктовала названия экзаменационных тем, рассказала, в каких случаях после глаголов восприятия используется герундий, а в каких инфинитив. Все это время Настя искоса посматривала на Лизу – у той было осунувшееся, бледное лицо, и сама она ничуть не походила на беспечную и смеющуюся девчонку из ночного кошмара.
   – Лиза, ты не больна? – не выдержав, прошептала Настя, и Лиза медленно повернула к ней голову.
   – Я в норме, – пожав плечами, ответила она, – а что?
   – Ну… ты бледная, и вчера на экзамене чего-то бузила. Дима звонил? У него все хорошо?
   – Звонил – вчера, как только я домой ввалилась. Нормально, а что с ним может быть? Ищет для меня подарки, целует в задницу.
   – Трухина, Воскобейникова! – сердито произнесла «англичанка». – Сейчас консультация окончится, и вы сможете поговорить.
   – А можно нам прямо сейчас выйти и поговорить? – дерзко спросила Лиза. – Мы вроде уже все поняли из того, что вы хотели нам сказать.
   – Хорошо, идите, – сдержавшись, спокойно кивнула учительница.
   У нее за плечами было сорок пять лет педагогического стажа, и она понимала, что с Лизой Трухиной в последние дни творится что-то неладное – девочка начала дерзить преподавателям и даже вчера во время экзамена по литературе устроила скандал. Возможно, это связано с чем-то личным – говорили, будто Лиза в конце июня собирается замуж. Что ж, молодежь нового тысячелетия стала очень нервной и не умеет себя вести, но, возможно, не только они в этом виноваты.
   Отвернувшись, «англичанка» продолжила консультацию, а Лиза вышла из класса, резко хлопнув дверью. Настя смущенно посмотрела на учительницу и поднялась.
   – Извините, пожалуйста, Зинаида Матвеевна, можно я тоже выйду? Мне кажется, Лиза не совсем здорова.
   – Критические дни, – в голос провозгласил Соколов, а староста Лена поморщилась:
   – Да она ненормальная – ходит, как бешеная, со всеми ругается.
   – Иди, Настя, – мягко сказала учительница.
   Ей нравилась эта казавшаяся такой спокойной девочка с прекрасными голубыми глазами и благородными манерами. Зинаида Матвеевна вела одиннадцатый математический всего два года и взяла их только потому, что прежняя учительница, постоянно возившая этих детей в Англию, ушла работать куда-то на фирму. Почти все ученики в классе свободно говорили по-английски, а Зинаида Матвеевна, прекрасно владевшая техникой перевода и грамматикой английского языка, разговаривать на нем практически не умела и со слуха понимала тоже не очень хорошо – сказывались недостатки старой советской языковой школы. Многие ребята, поняв это, иногда выпендривались, стараясь показать свое превосходство над старой учительницей, но Настя никогда ничего подобного себе не позволяла и даже старалась не говорить по-английски в присутствии Зинаиды Матвеевны.
   Проводив глазами тоненькую фигурку девочки, «англичанка» продолжила консультацию, а Настя сразу же направилась в туалет на третий этаж – где еще могла ее подруга уединиться со своими расстроенными чувствами, как не там.
   Лиза с мрачным видом сидела на подоконнике, и лицо ее было неподвижно, а взгляд задумчив.
   – Лиза, что с тобой творится? – спросила Настя, подходя к ней и тихо дотрагиваясь до ее плеча. – Я вижу – это все после того, как… после того дня. Это из-за меня, да?
   Лиза подняла голову и смерила ее гневным взглядом.
   – Чего ты хочешь? – резко спросила она. – Я всегда старалась тебе помочь, но ты сама от всего отказалась. Ты тоже, кстати, в мою сторону стараешься не глядеть. Я что, в чем-то перед тобой виновата?
   – Прости, – Настю внезапно охватило чувство острого раскаяния, – ты ни в чем не виновата, это правда. Ты из-за меня во все это влезла, ты нам помогла, а теперь я действительно веду себя, как свинья, – она погладила Лизу по голове. – Прости меня, пожалуйста, моя хорошая, моя любимая подружка!
   – То-то же! – Лиза криво усмехнулась и, подвинувшись, указала Насте на освободившееся место рядом с собой. – Сядь, отдохни.
   – От чего? – немного повеселев, хмыкнула Настя, усаживаясь рядом.
   – От жизни, – Лиза тоже приободрилась, – она, зараза, ведь еще длинная и нудная впереди предстоит. Ты, кстати, что решила делать дальше? Будешь разводиться со своим Дональдом?
   – Знаешь, у меня есть кое-какие новости.
   Болтая ногами, Настя передала подруге вчерашний разговор с отцом. Лиза слушала, и лицо ее постепенно каменело.
   – И что же ты решила? – каким-то неестественным голосом спросила она.
   Настя горестно вздохнула.
   – Не знаю. Я хотела бы позвонить Леше и все ему рассказать, а дальше он сам, как решит. Но я боюсь – вдруг я позвоню, а он меня просто пошлет подальше.
   Лиза холодно пожала плечами.
   – Вполне возможно – ты от него отказалась, а мужики этого не любят и не прощают. Может, он тебя и пошлет.
   – Я не отказывалась от него, ну что ты говоришь! Я только просила подождать! Видишь, папа же решил пойти мне навстречу, он поможет – он согласен на мой развод с Дональдом. Неужели нужно было так прямо и сразу ставить ультиматум?
   – Мужики не умеют ждать, у них всегда горит и сверху и снизу, – проворчала Лиза и достала свой мобильный телефон. – Что ж, звони ему, и тут уж пусть сама судьба рассудит и решит – если он тебя пошлет подальше, то вам, значит, не суждено быть вместе, а если нет, то… Звони, короче.
   Настя торопливо схватила трубку и, попробовав набрать номер, с удивлением посмотрела на подругу:
   – Да он у тебя заблокирован. Может, денег нет?
   – Не может быть, – изумилась та, – мне деньги из банка перечисляют автоматически. Ладно, я сейчас, подожди.
   Она легко соскочила с окна и побежала к двери.
   – Лиза, подожди, да я из дома со своего позвоню, – крикнула ей вслед Настя.
   Однако ее подруга уже выскочила в коридор и, сбежав на один лестничный пролет вниз, крикнула Пете Соколову, обсуждавшему что-то у окна со старостой Леной:
   – Петюнь, дай на секунду мобильник – до зарезу позвонить надо, а мой чего-то сдох. Один короткий звоночек.
   – Только не в Португалию жениху, ладно, Лизок? – весело подмигнув, он доставал из кармана телефон. – Держи, смотри, какой я хороший.
   Лиза послала ему воздушный поцелуй и побежала обратно на третий этаж.
   – Звони, – слегка запыхавшись, она сунула Насте трубку.
   – Соколовский телефон? Ой, неудобно, Лиза, может, я лучше из дома…
   – Звони! Звони, и пусть все решится сейчас и навсегда!
   Голос Алеши в трубке звучал так громко, что Лизе слышно было каждое слово, сказанное им Насте.
   – Настя? Что ты хочешь сказать?
   – Алеша, понимаешь, мне очень нужно тебя увидеть, очень-очень! Когда хочешь и где хочешь! Я хотела сказать тебе…
   – Извини, я сейчас не могу говорить, – торопливо перебил он, – буквально через пять минут мне идти на защиту диплома.
   – Разве у тебя сегодня защита? Ведь…
   – Перенесли. Два дня я буду занят, так что пятого в пять, где Том Сойер, запомнишь?
   – Ага.
   Отключив телефон, Настя растерянно посмотрела на подругу:
   – В понедельник мы с ним встретимся и поговорим – сейчас у него идет защита диплома, так что я не вовремя.
   – Не отшил – и ладно, – угрюмо ответила Лиза, – дай трубку, я сотру номер, чтобы Соколов не узнал, куда ты звонила.
   – Может, он меня и отшил бы, – растерянно говорила Настя, – но там кругом шумели люди, и ему, наверное, было неудобно ругаться по телефону.
   – Не отшил, так еще отошьет, – равнодушно пожала плечами ее подруга, и лицо ее при этих словах не выразило никаких чувств, – а может быть и вообще не придет – сказал только, чтобы отвязаться. Ладно, мне пора – отдам Петьке мобилу и поскачу.
   Лиза убежала так быстро, что Настя не успела ничего ответить. Посидев еще с минуту на подоконнике, она подумала, что и ей пора, но на душе было так тоскливо, что хотелось застыть на месте и больше никогда в жизни не двигаться.
   Когда Петр привез ее домой, отец работал в своем кабинете. Он вышел навстречу Насте и непривычно ласково потрепал ее по плечу. Спросил:
   – Все в порядке? Как твоя консультация?
   – Папа, все нормально, не волнуйся.
   Ей непривычен был интерес отца к ней, и непривычно было видеть его в это время дня дома. Она направилась к себе, а Андрей Пантелеймонович следовал за ней. Он вошел в ее комнату и притворил дверь.
   – Я по поводу нашего вчерашнего разговора – когда ты мне конкретно скажешь о своих планах? Потому что я тоже должен знать, что и как мне делать. Когда ты свяжешься со своим юношей?
   Настя бросила на кровать сумку и повернулась к отцу.
   – Я с ним сегодня уже связалась. Папа, ты можешь подождать до пятого числа? Мы с ним увидимся, и тогда я тебе все скажу.
   – Ладно, доченька, отдыхай.
   Воскобейников вышел, осторожно притворив за собой дверь, и, пройдя в свой кабинет, позвонил Гордееву.
   – Когда же она могла с ним связаться? – изумился тот. – С ее мобильного звонков не поступало, со школьных телефонов она тоже не звонила, мы проверили. Ладно, Андрей Пантелеймонович, один ориентир у нас хотя бы есть – будем ждать пятого.
   – Она могла позвонить с телефона Лизы.
   – Мобильник ее подруги мы с утра заблокировали – специально, чтобы Анастасия с него не позвонила. Я уже говорил, Трухина столько везде звонит, что у меня людей не хватит ее звонки сортировать. Но раз вы говорите, что они уже переговорили, тогда я сию минуту распоряжусь подружкин телефон подключить.
   Мобильный телефон Лизы пискнул, включившись, как раз в тот момент, когда она, выйдя из своей новенькой машины – подарка Лоренса Тэкеле любимой внучке, – подошла к группе молодых людей, что-то горячо обсуждавших у дверей университета. Девушка не обратила внимания на слабый звук у себя в сумке – ее взгляд был прикован к высокому красивому юноше, что-то со смехом рассказывавшему приятелю.
   – Леша!
   Голос Лизы прозвучал очень тихо, но Алеша услышал и с некоторым недоумением посмотрел в ее сторону. Впрочем, он тут же ее узнал и, сказав что-то спорившим приятелям, направился к ней.
   – Привет, Лиза, ты что здесь делаешь?
   – Я? Когда мы с Настей узнали, что у тебя сегодня защита диплома, то захотелось тебя поздравить. И сделать небольшой подарок.
   Ответ прозвучал несколько туманно, и трудно было понять – то ли они вместе с Настей этого захотели, то ли это было личное желание Лизы. Она достала из сумочки тоненький сборник стихов Ахматовой и протянула Алеше. Он взглянул на тисненную золотом обложку с портретом поэтессы, и в голосе его прозвучало легкое удивление:
   – Ахматова? Спасибо, Лиза. Я тронут не знаю даже, что и сказать.
   – Ничего не говори. Знаешь, я ее почему-то очень люблю, но ты, возможно, считаешь, что это нечто вроде ретро. Хотя тут только избранная лирика.
   Алеша улыбнулся, бережно закрыл книжицу и аккуратно спрятал ее во внутренний карман ветровки.
   – Моя покойная бабушка была от нее без ума, – сказал он, и глаза его стали печальными. – Помню, только-только началась перестройка, и везде стали появляться неизвестные стихи Ахматовой – те, которые раньше не печатались. Бабушка тогда уже не вставала с постели – она лежала и делала вырезки из разных газет и журналов, а я помогал ей вклеивать их в наш сборник. Но когда сам читал, то абсолютно ничего не понимал, поэтому решил, что это женские стихи и для мужчин не годятся. Возможно, мне пора менять точку зрения. Что ж, спасибо, за подарок.
   – У тебя глаза какие-то – замученные, – она нежно дотронулась тонким пальчиком до его уже слегка потемневшей щеки, – и не брился. Устал?
   – Есть немного, – Алеша смущенно потер щеку и оглянулся, потому что один из приятелей его окликнул.
   – Хорошо, мне уже пора, – взгляд Лизы стал печальным, и она протянула руку, – я надеюсь, что пятого вы с Настей сумеете все выяснить, – и, заметив, как он нахмурился, добавила: – Если судьба так решит, то вы будете счастливы. Если же нет…
   Алеша ничего не ответил и не сделал попытки удержать ее руку в своей.
   – Леха, ты долго еще? А то мы тут… – Сергей подошел к ним, собираясь что-то сказать, но, взглянув на Лизу, мгновенно осекся. – Извините, пожалуйста, – в его взгляде появилось восхищение, – я помешал вашей беседе.
   Лиза изящным движением руки, сводившим с ума ее поклонников, поправила прядь волос и очаровательно улыбнулась.
   – Что вы, это я вам помешала – заехала всего лишь на минуту, а болтаю, как всегда целый час. Хотела только поздравить Алешу. Вас, наверное, тоже надо поздравить – вы сегодня тоже защитили диплом?
   – Да вся наша группа сегодня защищалась, – сказал Алеша, которому стало немного неловко от того восторга, которым сияли глаза его обычно сдержанного в проявлении чувств друга, – так что твои поздравления, Лиза, относятся к нам всем.
   – Поздравляю от всей души, – Лиза кокетливо тряхнула головой и протянула Сергею руку. – Лиза. А вы?
   Тот слегка замешкался с ответом, и Алеша, приобняв приятеля за плечи, с легкой усмешкой его представил:
   – Серега он, Серега, – тон его внезапно стал многозначительным, – а вот это его жена Наташа. Оба мои близкие друзья.
   Наташа с Сергеем официально сочетались браком всего три месяца назад, но у молодой жены уже заметно округлился животик, а на правой руке победно сияло недавно купленное широкое обручальное кольцо. Сергей, смотревший на Лизу, не заметил, как приблизилась его супруга, но Лиза с улыбкой повернулась и вновь протянула руку.
   – Здравствуйте, мне очень приятно познакомиться с друзьями Алеши.
   – Здравствуйте, – нехотя пожимая ей руку, холодно ответила Наташа, и по тону ее чувствовалось, что она отнюдь не разделяет восторгов мужа по поводу нового знакомства. – Ребята, ну мы едем или как? Что решили? Долго ведь добираться.
   Возможно, что Сергей почувствовал себя неловко из-за неприязненного тона жены, а возможно еще почему-то, но он повернулся к Лизе и начал ей объяснять:
   – Вы извините, у нас тут проблемы с транспортом – собрались сегодня после защиты ехать за город на шашлыки, а у Боба его москвич совсем некстати сдох – прямо сейчас. Заводили, тащили – все тетере под хвост. Придется мужикам на электричке до места топать – к Лешке в его БМВ только женщины и мясо влезут.
   – Ладно, Сережа, – с нетерпением сказала Наташа, – пойдем, хватит тебе байки травить, уже поздно.
   Она потянула мужа за рукав, но Сергей остался на месте, высвободил руку, и взгляд его стал сердитым.
   – Перестань меня дергать, пожалуйста.
   – Ладно, ребята, кончайте базар, – буркнул Алеша, – я сейчас позвоню и договорюсь – тачка будет.
   – Зачем куда-то звонить, – небрежно сказала Лиза, – я вполне могу вас подбросить до места – мне все равно делать нечего.
   – Нет, что вы, зачем, мы скинемся, договоримся с водителем, – недовольно начала было Наташа, но Сергей ее восторженно перебил:
   – Слушай, правда? У тебя есть тачка? А далеко?
   Лиза с притворным равнодушием кивнула на припаркованный метрах в ста поодаль форд.
   – Вон стоит. К вашим услугам, и совершенно бесплатно.
   – Подожди, откуда у тебя машина? – изумился Алеша. – Права-то у тебя есть?
   – Я права получила еще неделю назад, – кокетливо сказала она, – а машина моя, не угнала, не волнуйся. Дед на восемнадцатилетие подарил. Сначала я хотела мерс, но потом решила, что форд лучше.
   – Крутой дед, слушай! – восхитился Сергей так громко, что приятели, привлеченные его возгласами, подошли поближе.
   Предложение знакомой Алеши привело их в восторг. Боб, высокий худой парень с взлохмаченной головой, оглядел Лизу потемневшим взглядом и оскалил зубы в хищной улыбке:
   – Все, парни, раз берем новую карету, то с меня причитается. Выгружайте багаж из моей тачки – я бросаю ее здесь на съедение волкам и еду с вами.
   – Бросишь здесь свой москвич? – изумилась Ксюша – светловолосая девушка с круглым улыбчивым личиком. – Да ведь мы на два дня едем, его тут на запчасти разберут.
   – Если кто чего украдет, то скоро сам горько об этом пожалеет – у меня тут все на соплях и чистом энтузиазме работало. Поехали, я с вами.
   – Проедемся с ветерком, – Лиза кокетливо стрельнула глазами в сторону Боба, и повернулась к Алеше: – Давай, посоревнуемся, у кого машина быстрее.
   Он пристально посмотрел на нее, и взгляд его стал строгим.
   – Не вздумай лихачить на дороге, ясно? Будешь держаться за мной и ни шагу в сторону, поняла? Попробуешь обогнать – ссажу с машины и пойдешь обратно в Москву пешком.
   – Есть, шеф, – Лиза шутливо приложила руку к виску, а Боб, глядя на нее, вдруг хрипло засмеялся и покачал головой.
   – Малеев, кончай отдавать команды, не на фронте. Я сам сяду рядом с девочкой и помогу ей советом, если что. Вы не против, мадемуазель, если я вас слегка проконтролирую?
   – Контролируйте, – кокетливо повела глазами Лиза и, уже сев в машину, поинтересовалась: – А далеко ехать-то до этого вашего пикника?
   – Часа два по ровной дороге, – ответил Боб, пожирая ее глазами. – Потом еще минут двадцать по оврагам и кочкам – я думал, ты знаешь. Малеев тебя еще никогда не возил в охотничий домик своего отца?
   Лиза не только не знала, где у отца Алеши охотничий домик, но и впервые сегодня узнала его фамилию, однако не стала объяснять этого Бобу, а лишь загадочно улыбнулась.
   – Он меня еще много, куда не возил, – она через плечо посмотрела назад и приветливо спросила: – Нормально устроились, ребята?
   Сзади сидели полненькая Ксюша и другая однокурсница Алеши, Рая. Обе девушки стиснули с обеих сторон застенчивого светловолосого паренька Ванюшу, с которым обе они по-дружески беззастенчиво заигрывали. Наташа наотрез отказалась сесть в роскошный форд Лизы и устроилась на переднем сидении БМВ рядом с Алешей. Ее муж и еще два парня разместились позади них.
   Через сорок минут обе машины, выехав за пределы кольцевой дороги, уже мчались по Ярославскому шоссе.

Глава тринадцатая

   После развала Союза Виктор Малеев постепенно начал подбирать себе команду. К концу девяностых на него работали около двадцати человек, публика достаточно разношерстая – от оставшихся не у дел бывших спецназовцев до жаждущих приключений и больших денег вчерашних школьников. Платил он хорошо, но требовал беспрекословного повиновения и никакой самодеятельности не допускал – брать заказы со стороны было запрещено.
   – У нас есть постоянные клиенты, узнаю, что кто-то ходит «налево», – будет плохо. Хочешь одиноким волком выть, иди в лес и вой. Только не забудь, что волков отстреливают.
   Основной клиент у него остался прежний – официально Малеев числился сотрудником одного из отделов ФСБ, но работал теперь уже, естественно, не за зарплату и премиальные. Поначалу, когда он начал собирать группу, Гордеев был недоволен.
   – Если понадобится, я дам вам людей, – сказал он, – к чему рисковать? Тут нужны закаленные, чтобы потом им мальчики кровавые не снились. А то ведь такие попадутся, что по ночам во сне будут болтать или к попу на исповедь побегут.
   – Я со своими заботами справлюсь, – холодно возразил Виктор, – ваши люди мне не нужны. Вы мне информацию, задание и деньги, я вам результат. А поп у меня в команде свой есть.
   Начальник его службы безопасности, которого все знали под именем Стас, имел диплом военного психолога, но утверждал, что два года проучился в Одесской духовной семинарии. Правду он говорил, или нет, Малеева мало интересовало, но он ценил то, что Стас со своим вкрадчивым обаянием мог влезть человеку в душу и с первого взгляда выявить тех, кто недостаточно устойчив для их работы.
   – Этот, сразу скажу, нам не годится, – говорил он Виктору, – спокойно воспринимать объект не сможет – или в жалость с эмоциями ударится, или от запаха крови одуреет, в дикого зверя превратится.
   Сам Малеев давно уже научился не испытывать эмоций в своем деле – объект есть объект. О том ужасе, который он испытал год назад, остановив грузовик в двух шагах от родного сына, не знал даже Стас, который с присущими ему проницательностью и умением выворачивать собеседника наизнанку сумел выведать почти все о «советских» годах работы своего шефа, даже об Анне. Возможно, под влиянием их «задушевных» бесед Малеев в последнее время вспоминал о погибшей жене совершенно спокойно и даже мысленно анализировал ошибки, которые в тот раз допустил. И теперь, теплым июньским днем, сидя в кабинете Гордеева, он слушал последнего с полузакрытыми глазами, мысленно отмечая для себя моменты, которые нужно будет уточнить.
   – На диске фотографии девушки, которая должна вывести к объекту. Мои люди начнут ее вести и передадут вашим в районе Чистых прудов пятого июня во второй половине дня. Встреча у них в пять часов, место встречи неизвестно. Возможно, она поедет на свидание не сразу. О самом объекте ничего не известно, имеются только его фотографии, они тоже на диске. Ваша задача обнаружить объект, как только он появится в окрестности девушки, но до того, как она его заметит. После этого опять передайте девушку моим людям и больше ею не занимайтесь, ваше дело объект. Где и как его убрать – дело ваше, но перед этим получите о нем возможную информацию. Никакого шума, еще раз напоминаю, все должно произойти тихо.
   – Шума не будет, – холодно ответил Малеев, – у меня работают профессионалы. Качество изображения, надеюсь, хорошее и позволит однозначно идентифицировать объект?
   – Вполне – снимки четкие, в разных ракурсах, хорошо различимы характерные черты лица – мои специалисты постарались. Оплата по высшей категории. Это все.

   Сев в машину, Малеев открыл свой ноутбук и вставил диск. Изображение объекта выплыло на экран и начало поворачиваться, демонстрируя и подчеркивая характерные особенности черт лица, мимики и динамики телодвижений. Наконец оно застыло, и вместо него появился вопрос – компьютер спрашивал, что делать дальше. Однако Виктор все сидел и сидел, неподвижно глядя перед собой. У него не было сил пошевелиться, потому что на экране перед ним было лицо Алеши. С трудом шевеля внезапно начавшими неметь пальцами, он достал телефон и позвонил Стасу.
   – Где сейчас Алексей?
   – Пару часов назад отправился с компанией в охотничий домик. В чем дело, шеф?
   – Приезжай, я жду, – коротко ответил Виктор.
   Ожидая Стаса, он стал изучать фотографии девчонки, с которой должен был встретиться его сын. Лицо ее было ему незнакомо, но все же он точно ее где-то видел, но где? Он все еще напряженно пытался, когда Стас, как всегда бесшумно, открыл дверь его машины и сел рядом.
   – Случилось что, шеф?
   Он слушал Виктора, и лицо его не отражало никаких чувств, но взгляд стал настороженным.
   – Ничего сейчас не могу придумать, – угрюмо сказал Малеев, – если он встречается с ней, почему у тебя нет о ней никаких данных?
   Стас усмехнулся и покачал головой.
   – Короче, шеф, ты полагаешь, что я плохо работаю. И почему ты считаешь, что у меня нет о ней данных?
   – Что!? – в глазах Малеева сверкнул гнев. – Так какого черта ты мне не сообщил?
   Стас, широко улыбнулся и пожал плечами.
   – А с какого мне лешего тебе сообщать? Ты сам говорил не забивать тебе голову Лешкиными девчонками – у него их было с вагон и тележку. Слежу – да, это моя работа. Тогда с Лейлой, как осложнилось, так сразу сообщил, а эта Настя вроде бы приличная – школьница, депутатская дочка, и родители за ней строго присматривают. Дочь депутата Воскобейникова. Мне и спокойней было – он больше ни с кем и не путался. Началось все где-то в сентябре – он привез ее в коттедж, три дня продержал у себя в комнате, а потом они начали встречаться у ее подружки.
   – В сентябре?
   Внезапно Виктор вспомнил – испуганная девичья мордашка, выглядывавшая из-за спины Алеши в тот страшный день в лесу. Нет, это было раньше, не в сентябре. Это было в мае. Его сын, считая, что прощается с жизнью, заслонил ее своим телом, и иначе он сделать не мог – ведь это был ЕГО сын! От гордости у Малеева вдруг перехватило горло, и он тут же горько усмехнулся нелепости подобного чувства. Если бы Лешка знал все о своем отце… Нет, только не это, лучше тогда умереть сразу. Лешка не поймет – он другой. Сынок…
   – Да, в сентябре, – подтвердил Стас, – но потом она стала жить с одним иностранцем, но там дело темное и непонятное, и мы даже по своим каналам ничего толком узнать не смогли – замуж она за него вышла или не замуж. Факт только, что она от того парня к Лешке бегала трахаться. Парень тот очень богатый – отец его миллиардер Бертрам Капри. У него с отцом этой Насти какие-то дела, и твой Гордеев тоже там у них светится, поэтому я думаю, они Лешку и хотят убрать. Странно только, что у них нет на него никакой информации – даже имени. Девчонка, думаю, хорошо маскировалась от папы с мамой и своего миллиардера – даже фээсбешников провела. Хотя нам это, конечно, только на руку. Дайка мне еще раз взглянуть на ихние изображеньица.
   Малеев снова включил ноутбук, и Стас впился глазами в экран, возвращая назад и вновь просматривая кадры. Внезапно он расхохотался и откинулся назад, вытирая ладонью глаза – от смеха у него выступили слезы. Виктор мрачно буркнул:
   – Хорош ржать, со своим юмором, говори.
   – Ладно, шеф, не злись. Короче, они тут, конечно, монтировали и подчеркивали, но мне уже по проекциям и по глазам ясно: Лешку кто-то снимал, пока он трахался с девчонкой. Может даже эта ее подружка. Наверное, кадры попали к папе, и он всполошился, а выведать у дочки подробности про Лешку не сумел – девки-то нынче упрямые пошли. Решили проследить, когда она на рандеву пойдет. Посмотри, девчонку они из кадра с Алешкой убрали, дали тебе другие ее фотографии, – не во время траханья. И не хотят они, видишь, чтобы мы знали, кто она – не скомпрометировать чтобы, значит, папашу.
   – Хорошо, и что ты предлагаешь делать? – нетерпеливо спросил Виктор.
   Стас наморщил лоб и покачал головой.
   – Погоди, шеф. Как говорится, безвыходных положений не бывает, но бывают дураки, которые бьются о стену и не могут найти дверь. Дай подумать.
   – Думай, аналитик, – Малеев достал сигареты и с наслаждением затянулся.
   Стас забрал у него пачку и щелчком пальца по ее дну выбил себе сигарету. Щелкнув зажигалкой, он какое-то время смотрел в окно, пуская дым колечками, потом задумчиво сказал:
   – Вариантов тут может быть несколько. Первый и самый простой – убрать девчонку. Тогда им уже Лешка будет вроде как и не по делу.
   Виктор выбросил сигарету в окно и равнодушно пожал плечами.
   – Что ж, давай уберем – до пятого у нас еще два дня, координаты у тебя есть.
   – Вот тут-то и оно, шеф – девчонку постоянно охраняют люди этого Капри, я проверял. К тому же за ней в ближайшее время наверняка будут присматривать секьюрити папы и фээсбешники. Поэтому за несчастный случай выдать не получится, и прикрытия у нас тоже, естественно, не будет. Для нас это, конечно, не проблема, да только Лешка станет сильно переживать.
   – Ладно уж, лишь бы цел был, а с остальным я разберусь.
   – Да вот то-то и оно: он ведь у нас парень горячий, помчится выяснять – как и что. И ежели они после всего этого на нас выйдут, и потом ежели Лешка вдруг что-то сообразит… Он ведь у нас парень такой – смекалкой бог не обидел.
   – Стоп, понял, – угрюмо буркнул Малеев, – давай другой вариант.
   – Другой вариант поинтересней. Сейчас я тебе вкратце набросаю, а ты продумаешь. Короче, что у них на Лешку есть, кроме внешнего фэйса? Да ничего! Девчонка про него ничего не сказала и, стало быть, не скажет, так что с другими параметрами у них вроде как облом, а с фейсом… Конечно, он у нас красавец, и другого такого найти трудно, но… можно. Тем более, что его, сам понимаешь, в каком положении фотографировали, так что и про рост его им ничего неизвестно. Одним словом, Лешку придется на время запереть, чтобы он к этой Насте больше не совался, а потом отсюда отправить подальше – это уж твои родительские проблемы. Мы же Гордееву подыщем похожего паренька, чтобы он больше с Лешкой не суетился.
   – Где ты собираешься искать? – нервно спросил Виктор, снова закуривая. – У них специалисты жанра работали, ты их не наколешь.
   – Мимика нам не важна, – объяснил Стас, – динамика тоже – у трупа ни мимики, ни динамики не выявишь. Значит только по особенностям лица и развороту плеч, а это мы подыщем – у Арифа такая коллекция гомиков, что там и нашему и американскому президентам двойников можно подыскать.
   Он был прав – известный в Москве поставщик «голубого» товара Ариф Курбанов имел прекрасную компьютерную базу данных, которой могли бы позавидовать и МВД, и ФСБ. Еще в ранней молодости, помогая торговавшим на ташкентском базаре отцу и старшим братьям, он познал основные законы рынка. Ему, как самому младшему, частенько доставалась самая непрезентабельная работа – очищать ящики от сгнивших нереализованных фруктов и овощей. Поэтому, наверное, юный Ариф четко осознал: предлагать выгодней всего то, на что всегда есть спрос – тогда не придется возиться с отходами.
   Все последующие годы жизни прочно убедили его в том, что во времена любых перестроек и революций неизменно высоким остается спрос на сексуальные утехи. Причем, интерес к однополой любви в новой демократической России стал более откровенным, и подобное направление представлялось ему достаточно перспективным. На этом рынке господин Курбанов занимал одно из самых достойных мест. Состоятельные бизнесмены, обратившиеся к нему, могли быть уверены, что смогут выбрать подходящий «товар», будут максимально застрахованы от заражения СПИДом и прочей гадостью, а также не нарвутся ни на какие осложнения, связанные с «неэтичным» поведением милиции или обслуживающего персонала. С клиентами господин Курбанов был бесконечно обходителен, любезен, терпелив, и его ничуть не нервировало, когда придирчивые господа часами рассматривали компьютерные изображения предлагаемого товара, чтобы сделать выбор.
   Малеев подумал и решил, что предложение Стаса не лишено смысла: базу Курбанова вполне можно было использовать, чтобы найти Алеше двойника по всем параметрам. Тем более, что выбора у них не было – времени до пятого оставалось в обрез.
   – Хорошо, займись Курбановым и его базой, – сказал он, – а я продумаю остальные детали. Если ты сегодня-завтра подберешь подходящего парня, то вопрос будет решен. Думаю, что Ариф не станет на нас обижаться – за мальчика мы ему заплатим. С таким парнишкой будет даже легче – они там все из «группы риска», и у ментов вряд ли из-за несчастного случая с ним будет особо болеть голова.
   – Однако, шеф, – задумчиво произнес Стас, – тут есть одна деталька – не с двойником, тут, я уверен, получится. Дело в том, что у этой красавицы-Насти есть подружка Лиза – та, у которой они постоянно встречались. Скорей всего именно эта Лиза их потихоньку и снимала, пока они трахались – Лешка-то парень у нас застенчивый, он бы добровольно не дал себя за этим делом снимать. Может, она и подсунула родителям Насти эти кадры – потихоньку, открыто побоялась. Сужу по тому, что им имя Лешки неизвестно, но она-то наверняка знала, как его зовут. Такие, знаешь, бывают иногда верные подружки, которые умеют держать язык за зубами, но по-тихому пакостят. Из вредности, может, но интуитивно у меня такое впечатление, что она сама на нашего паренька глаз положила и намеревается их разлучить. У нее хотя и жених есть, но сам знаешь, что всякое бывает, и когда у бабы горит, то пускать ее на самотек уже нельзя.
   Поразмышляв немного, Виктор кивнул головой.
   – Тогда, конечно, ее лучше убрать – риск меньше.
   – Да, но думаю, что тебе лучше сначала с ней встретиться и чуток потолковать – возможно, она сообщит, кто еще из ее окружения может быть опасен на предмет распыления информации.
   – Почему именно мне? Тебе по-хорошему толковать с бабами привычней и продуктивней, а если по-другому, то у нас для этого дела ребята есть.
   Стас пристально посмотрел на него, и губы у него искривились в усмешке.
   – А потому, Витек, что сразу же после вашей беседы ее отпускать уже будет нельзя, это ты понимаешь. Но и никого из наших ребят к ней подпускать тоже нельзя – ты уж мне поверь на слово. Короче, тут придется делать все быстро, чисто и четко, а я такими делами не занимаюсь – я, как ты знаешь, больше по аналитической части и осмысливанию. Так что ты, шеф, должен будешь сделать все сам.
   – Хорошо, – отрывисто и недовольно бросил Малеев, – только чуть позже – у нас сейчас и без этого дел будет невпроворот.
   – Конечно, но уже через пару-другую дней после того, как мы уберем двойника, придется подсуетиться – долго ждать опасно.
   – С чего это ты вдруг распсиховался с этой подругой, аналитик? – недоуменно спросил Виктор. – Если б она хотела что-то разболтать, то давно бы разболтала. Да может, она и имени-то Лешки не знает – мало ли, с кем ее подруга у нее встречалась.
   Стас пристально посмотрел на него и сказал, очень медленно, почти что разделяя слова по слогам:
   – А вот тут-то ты и ошибаешься, шеф, потому что нынче ей стало намного больше известно, чем прежде, а то она б меня так не тревожила. Знаешь, где сейчас эта подружка Лиза? Она сейчас со всей Лешкиной компанией в твоем охотничьем домике на Ярославке. Не знаю, конечно, чем они там занимаются – ты запретил следить за Лешкиной интимной жизнью, – но считай, что у нее есть все наши ориентиры. Одно ее слово, и Гордеев нас всех за пять минут с потрохами вычислит. Так-то, Витек.
   Он был прав – в тот день Лиза узнала об Алеше намного больше, чем за весь предыдущий год их знакомства. Пока ребята вытаскивали из машины сумки с продуктами и ящики с вином и водкой, она прошлась по просторному залу, занимавшему весь первый этаж, с интересом разглядывая фотографии на стенах. Сергей, на минуту забежавший со двора поставить в угол ящик, подошел к ней и указал на большой портрет высокого молодого мужчины в «афганской» военной форме, чем-то отдаленно походившего на Алешу и державшего на руках малыша с широко распахнутыми глазами.
   – Никогда не видела? Это Алешкин отец перед тем, как его в Афган отправили, и Алешка него на руках. Похож? – он сам засмеялся своей шутке, потому что в крохотном мальчонке, смотревшем на мир удивленным и доверчивым взглядом, трудно было узнать нынешнего красавца Алешу.
   Лиза перевела взгляд на фотографию красивой блондинки, обнимавшей двух девочек. Отец Алеши стоял позади них, положив руку на плечо женщины. Взгляд его отличался странной неподвижностью, которой не было на первом снимке, и здесь он был лет на пятнадцать старше.
   – А это кто?
   – Это мачеха Алешки и его сестры – у него ведь матери нет, ты не знала? Машиной сбило, он ее и не помнит даже, а отец второй раз женился, когда ему было лет пять.
   Он собирался рассказать что-то еще, но со двора вошла Наташа и сердито сказала мужу:
   – Сережа, ты бы помог девчонкам с мясом и продуктами, а то все ребята в лес ящики потащили, а Ксюшка с Раей и Машкой надрываются. А ты тут ля-ля-тополя.
   От ее тона Сергей вдруг почувствовал, как внутри закипает раздражение, и хотел ответить резкостью, но Лиза с улыбкой посмотрела на Наташу и кокетливо покачала головой.
   – Иди, Сережа, иди скорей и помоги девчонкам. Извини, Наташа, это просто я люблю поболтать, и его немного отвлекла. Ты скажи, что нужно делать, я тоже хочу помочь.
   Сергей вышел, а Наташа пожала плечами и ничего не выражавшим голосом произнесла:
   – Спасибо, ничего не нужно – мы дома уже мясо приготовили, сейчас в лесу ребята костер разведут, и будем шашлыки жарить. Так что ничего не нужно. Спасибо уже на том, что довезла.
   Ей хотелось добавить: «Довезла, а теперь единственно, что от тебя нужно, так это чтобы ты поскорее уехала обратно в Москву. Что ты вообще тут делаешь?». Но она не могла быть столь невежливой с Алешиной гостьей, а Лиза, словно не замечая ее тона, захлопала в ладоши:
   – Здорово! Я просто обожаю шашлыки! Далеко туда идти?
   – Далеко, – угрюмо ответила Наташа и поглядела на ноги Лизы в открытых босоножках, – не знаю, как ты по корням в своих шлепках дойдешь – порвешь их все.
   Лиза не обиделась, что Наташа назвала ее стодолларовые босоножки «шлепками», а засмеялась и весело сказала:
   – Ну их к лешему, пусть рвутся – оно того стоит. Пошли – покажешь, где тут лес?
   Лес начинался почти сразу за домом. Они прошли метров двести и оказались на широкой поляне, где уже потрескивал разгоравшийся костер. Алеша с Ваней о чем-то совещались, и лица у обоих были испачканы золой. Сергей подошел к Лизе и с улыбкой указал в их сторону:
   – Молодые инженеры обсуждают, как можно во время дождя разжечь костер одной спичкой – у каждого своя теория.
   – Сейчас вроде бы сухо, – удивилась она.
   – Это сейчас сухо, а ты бы видела в каких метеоусловиях нам иногда приходилось орудовать! В прошлом году…
   – Ты бы лучше принес из дома мешок с углем, – оборвала его Наташа, но муж лишь мельком взглянул на нее и, повернувшись спиной, отошел в сторону.
   Девушки резали хлеб, сыр и колбасу, раскладывали бутерброды на широких пластмассовых подносах. Мясо с кольцами лука нанизали на шампуры и закрепили над потрескивающими углями. Лиза, оглянувшись и не найдя себе дела, осторожно присела на длинное толстое бревно рядом с Бобом. Тот, не обращая ни на кого внимания, настраивал гитару. Он окинул Лизу внезапно потемневшим взглядом, придвинулся к ней и, взяв мощный аккорд, вкрадчиво усмехнулся.
   – Сегодня буду петь исключительно для вас, мадам – заказывайте репертуар.
   Лиза засмеялась и указала подбородком на стоявшую рядом с ним на земле полупустую бутылку пива.
   – А это для голоса, да?
   – А как же, – Боб подмигнул ей и, опорожнив бутылку, забросил под бревно.
   Сергей принес Лизе бумажную тарелочку с кусочками шашлыка и, присев с противоположной от Боба стороны, подал пластиковый стаканчик:
   – Тебе вина или водки?
   Мясо оказалось пересоленным, Боб, съев один кусочек, поморщился и отставил тарелку:
   – Девчонки, вы повлюблялись что ли? Столько тостов нужно сегодня произнести, а заедать нечем. Кто замачивал в уксусе, Ксюшка с Раей? Ванек, ты когда кончишь девочкам головы морочить?
   Все вокруг засмеялись – обе подружки с первого курса обхаживали светловолосого застенчивого Ванюшу, а он дружил с обеими и на настойчивые вопросы приятелей о том, на кого же все-таки падет его выбор, лишь смущенно пожимал плечами.
   Первый тост был за всех вновь испеченных инженеров, второй Алеша предложил за Наташу с Сергеем и их будущего наследника. Боб, перебирая струны, пел чуть надтреснутым голосом «Поедем, красотка, кататься». Лиза попросила у него гитару и, немного подстроив струны, спела «Очи черные» и две песни Джо Дассена на французском языке. Все – и Алеша в том числе – смотрели на нее восхищенными и немного растерянными глазами, а Боб, когда она вернула ему гитару, отбросил инструмент в сторону.
   – Мои пальцы после тебя недостойны касаться этих струн. Давай, выпьем за наше знакомство.
   Он уже сильно захмелел, и когда хотел налить водки в Лизин стакан, она быстро перевернула его:
   – Спасибо, я пока больше не хочу.
   – А я хочу, чтобы ты выпила и выпила со мной!
   Пальцы Боба стиснули ее запястье, но Сергей немедленно встал между ними, плечом отодвигая приятеля назад.
   – Отойди от девочки, Боб!
   – А ты молчи, женатик, – жене своей приказывай!
   К ним уже спешили Алеша с Ваней и лопоухий коренастый парень по имени Владик.
   – Кончай базарить, Бобка! Серега, ты тоже спусти на тормоза!
   – Лиза, с тобой все в порядке? – спросил у нее Алеша, но она не успела ответить, потому что Боб внезапно пришел в бешенство, вцепился в Алешин воротник и начал орать:
   – Сука, тебе всего мало, да? Чего ты к ней лезешь? Педераст, баб за деньги трахаешь.
   Его тут же оттащили в сторону. Алеша вскипел, но сдержался и, повернувшись, пошел прочь. Лиза бросилась за ним следом, но не смогла догнать и только минут через пять нашла его метрах в пятидесяти от лагеря – он стоял, прислонившись к высокому тополю, и смотрел на звезды. Она тихо подошла и встала рядом.
   – Ты расстроился, да? Из-за этого придурка?
   Алеша сердито пожал плечами.
   – Да ну – терпеть не могу выяснять отношения по пьянке, – он посмотрел на нее и, улыбнувшись, потрепал по голове: – Ладно, все нормально. Если честно, то Боб всегда что-нибудь учудит, когда выпьет, но сегодня, конечно – водки натащили, а бутербродов мало, и мясо тоже не очень съедобное. Ты хоть поела что-нибудь?
   – Алеша, я… – уткнувшись в его плечо, Лиза вдруг всхлипнула и задрожала.
   – Ты что, тоже перебрала? – удивился он, легонько обнимая ее за плечи. – Тихо, тихо. Ты плачешь, Лиза? Что случилось?
   – Почему? – страстно рыдала она, не скрывая уже своих слез. – Почему? Разве я что-то требую от тебя? В понедельник ты увидишь Настю, и все будет так, как решит судьба – быть вам вместе или не быть. Но сейчас с тобой я, а не она, так почему нам нельзя хоть на миг стать счастливыми?
   – Лиза, подожди…
   – Нет! Посмотри на меня, – ее залитое слезами лицо обратилось к нему, взгляд огромных черных глаз, казалось, прожигал насквозь, – разве я не красива?
   – Ты прекрасна, Лиза, – голос Алеши звучал глухо, и тело его внезапно напряглось, – ты прелестна, а я…
   Он на миг сжал ее в объятиях, чувствуя, как трепещет хрупкое нежное тело. Руки Лизы касались его щек, гладили по голове, тонкие пальцы запутались в волосах.
   – Я готова умереть за один миг с тобой. Алеша, Алешенька! Мне никто не нужен, для меня мир не существует без тебя.
   В его глазах плыл туман, который вдруг сгустился и принял отчетливые формы. Перед ним стояло лицо Насти, сияли ее глаза, звучал ее голос:
   «Алеша, Алешенька».
   От нахлынувшего чувства в душе Алеши все перевернулось, он отодвинул от себя Лизу и с раскаянием в голосе сказал:
   – Нет, Лиза, нет! Прости меня, но я не могу. Просто не могу.
   – Из-за нее, да?
   – Да, наверное, – он провел рукой по лбу, – и это от меня не зависит.
   Лиза стояла, выпрямившись и глядя на него странным взглядом, но больше не делала попытки прижаться.
   – Что ж, – произнесла она, и тон ее был таким же странным, как и взгляд, – возможно, этого не хочет судьба. Если так, то мне незачем настаивать.
   Алеша слабо улыбнулся и покачал головой.
   – Неужели ты такая фаталистка? Но если все в руках судьбы, то не следует так торопиться – все придет в свое время и встанет на свои места. Не сердись, возможно, что когда-нибудь…
   – Нет! – закричала Лиза, гневно топнув ногой. – У тебя был шанс. Дважды я предлагала тебе себя, и дважды ты отказался. В третий раз не дождешься – на свете достаточно мужиков, я найду, где мне развлечься! Все! Прощай!
   Она повернулась и быстро пошла прочь, а рука Алеши, поднявшаяся было, чтобы ее задержать, упала вниз.
   – Ну, если так, то развлекайся, конечно, – негромко произнес он ей вслед.
   Запнувшись на миг, Лиза выпрямилась и направилась в сторону, откуда неслись звуки музыки – кто-то включил транзистор, и две пары медленно кружились по поляне. Сергей сидел у костра на корточках и ковырял его палкой, чтобы сухие веточки лучше разгорались. Боб расположился на траве, прислонившись спиной к бревну и тихо перебирал струны гитары – о недавнем скандале все уже позабыли.
   Лиза присела рядом с Сергеем и тронула его локоть.
   – Сережа, ты не потанцуешь со мной?
   Он повернул голову, и во взгляде его вспыхнуло радостное удивление.
   – Конечно, сколько угодно.
   Они кружились под музыку, и постепенно уходили все дальше и дальше в глубину леса. Сергей чувствовал, что в голове у него начинает мутиться от пьянящих ароматов лета и близости хрупкой девичьей фигурки. Лиза остановилась внезапно – закинула голову назад, обдавая партнера сиянием черных глаз.
   – Слышишь? Воздух как будто поет, да?
   – Это цикады, – он еще крепче прижал ее к себе, и она рассмеялась странным грудным смехом.
   – Нам не пора возвращаться, как ты думаешь?
   Вместо ответа Сергей стиснул ее плечи, впился губами в смеющийся рот и потянул вниз. Лиза не сопротивлялась.
   Они вернулись на поляну минут через сорок. Наташа сидела бледная, опустив голову и ни на кого не глядя. Сергей, не обращая внимания на жену, опустился на бревно рядом с Лизой.
   – Далеко ходили? – угрюмо поинтересовался Боб, доставая из ящика нераскрытую бутылку водки.
   Лиза не ответила – она наблюдала за танцевавшими Ксюшей и Ваней. Ксюша двигалась несколько неуклюже, но грациозными движениями Ванюши Лиза откровенно залюбовалась. Музыка кончилась, танцевавшие подошли к возившемуся с плеером Владику. Лиза внезапно сорвалась с места и побежала к ним.
   – А танго у вас есть какое-нибудь? Можно поставить?
   – Кумпарасита подойдет? – Владик нашел нужный диск и вставил в магнитофон.
   – Ваня, пожалуйста, потанцуем, – Лиза протянула руки к Ванюше.
   Они танцевали прекрасно, и вернувшийся на поляну Алеша на минуту застыл на месте при виде этой пары, грациозно двигавшейся под страстные звуки аргентинского танго. Ксюша восторженно захлопала в ладоши и воскликнула:
   – Еще! Пожалуйста, Владик, поставь другое танго!
   – Лиза, ты изумительно танцуешь, – Сергей подошел к Лизе совсем близко, но она даже не повернула головы в его сторону.
   Вновь зазвучали звуки танго, Лиза протянула руки к Ванюше и очаровательным движением сбросила с ног босоножки:
   – Только мешают. Пойдем?
   И вновь все с замиранием сердца следили за их танцем – лишь Сергей помрачнел и нахмурился, а Боб со злорадством тихо спросил у него:
   – Что, облом? Твой трах ей не понравился?
   Возможно, он не рассчитывал, что всегда сдержанный Сергей так среагирует, и поэтому не успел уклониться от врезавшегося ему в скулу кулака. Правда, и сам Сергей немедленно был отброшен ответным ударом. Музыка резко оборвалась, но Владик успел встать между Бобом и Сергеем.
   – Брейк, ребята, разошлись.
   Наташа, даже не взглянув в сторону дерущихся, поднялась, ее губы дрожали.
   – Алеша, пожалуйста, отвези меня обратно в Москву!
   – Наташа, пойдем, я провожу тебя в дом, – мягко сказал он, беря ее за локоть. – Пойдем, ты приляжешь, отдохнешь. Пойдем, все будет нормально. Серега, пойдем.
   В его голосе было нечто такое, что Сергей послушался. Он постоял на месте, потом вытер кровь с губы и поплелся следом за женой и Алешей, который вел ее, придерживая за локоть. Наташа шла, не оглядываясь на мужа, и тихо плакала.
   Лиза посмотрела им вслед и пожала плечами.
   – Не дали дотанцевать, да? Пойдем отсюда куда-нибудь подальше.
   – Знаешь, Лиза, я сегодня, наверное, слишком много выпил, – смущенно говорил Ванюша, следуя за ней, – я плохо соображаю.
   Лиза засмеялась.
   – Ну и хорошо, что выпил. Для чего вообще нужно соображать, ты не знаешь? Если хочешь, то скажу, но только на ушко – наклонись.
   Она обхватила Ванюшу за шею, притянула к себе и начала целовать короткими и отрывистыми поцелуями – в нос, подбородок, в щеки. Потом вдруг надолго прижалась к его губам и не отрывалась, пока не почувствовала, что в нем начинает закипать страсть. Все же он еще сделал слабую попытку освободиться, но Лиза прижималась так нежно и крепко, что в глазах у паренька потемнело, а разум утратил контроль над телом.
   Через десять минут Лиза поднялась и с улыбкой посмотрела на лежавшего на траве Ванюшу – после их близости он сразу же заснул, обессиленный физическим и эмоциональным напряжением, а также выпитой водкой. Она бережно поправила его одежду и пошла на поляну.
   Ксюша и Рая смотрели на нее растерянно и даже немного испуганно. Боб попытался подняться на ноги, но его закачало, и он вновь сел, протянув Владику начатую бутылку.
   – На, допивай, а я завязал. Лиза, когда придет моя очередь с тобой танцевать? Видишь, я уже и пить бросил.
   – Никогда, – весело ответила она, садясь рядом с Ксюшей, – ты грубый и невоспитанный, и тебя не учили бальным танцам. Лучше уж я буду танцевать одна.
   Парни придвинулись поближе к ней, и Владик положил ладонь ей на колено.
   – Меня в детстве водили на бальные танцы, хочешь посмотреть, как я танцую?
   Стряхнув его руку, Лиза поднялась и подошла к костру.
   – Бальные танцы для меня в прошлом. Могу показать вам танец моих предков. Вы знаете, что я из племени вуду? Мы танцуем возле огня обнаженными и вбираем в себя силу огня. Огонь дает силу и власть над мужчинами.
   Она начала медленно кружиться, стаскивая с себя одежду, и все вновь следили за ней, как завороженные. Внезапно Ксюша, поднявшись с места, подошла и встала рядом с Лизой.
   – Я тоже буду танцевать, – она сняла и бросила на землю футболку, потом начала стаскивать джинсы вместе с трусами.
   – Ты с ума сошла! Прекрати, Ксения, слышишь? – ахнула Рая, но подруга, не обращая на нее внимания, закрыла глаза и начала кружиться на месте, тряся полными бедрами.
   – Браво! – закричал Боб, захлопав в ладоши. – Ксюшка молодец – во, дает!
   – Да вы перепились, как свиньи, я сейчас Лешку позову! – возмущенно закричала Рая и побежала в сторону охотничьего домика.
   Владик потянулся к пляшущей Лизе, но она увернулась и внезапно оказалась рядом с Бобом.
   – Хочешь меня? Тогда бери, – она сильно толкнула его, и он от неожиданности растянулся на земле, а Лиза немедленно оказалась сверху, оседлав его и торопливо расстегивая ему брюки.
   Оцепенев, ребята смотрели, как она движется – долго, медленно и страстно, с закрытыми глазами и выражением блаженства на лице. Потом тело ее начало содрогаться и на миг обмякло. Из груди Боба вырвался стон, похожий на рычание, но Лиза внезапно оттолкнула его и бросилась к Владику.
   – Лиза, иди сюда, – в бешенстве закричал Боб, пытаясь ее схватить, – иди сюда, маленькая сука!
   – Больше тебе не положено, ты грубый, – смеясь, ответила она, – и потом ты уже выдохся, а я хочу еще.
   Владик рывком притянул к себе Лизу, и Боб, стоя на коленях, мрачно наблюдал, как они без всякого стеснения сплелись в объятиях. Потом Лиза также бесцеремонно оттолкнула Владика и оседлала рыжего Генку. Однако тот сбросил ее с себя и тут же навалился сверху, а она, повизгивая и сладострастно изгибаясь, обхватила его обнаженными ногами.
   – Сучка, – Боб чуть не плакал от кипевшей внутри ярости.
   Внезапно он повернулся к Ксюше, которая в пьяном угаре продолжала медленно кружиться на месте, и повалил на землю. Девушка дико закричала от боли – она была девственна – и, задыхаясь от ужаса, билась под Бобом, пытаясь высвободиться.
   Рая, примчавшаяся на крик подруги, вцепилась Бобу в волосы, вбежавший следом за ней на поляну Алеша схватил его за шкирку и отшвырнул в сторону.
   – Ты что творишь, скотина, сволочь?
   Ксюша сидела на земле и рыдала во весь голос, по ногам ее текла кровь, а испуганная Рая растерянно металась рядом, не зная, что делать. Алеша отвернулся и посмотрел на обнаженную Лизу. Та, оттолкнув Гену, медленно подошла к костру. Оглядевшись, она подобрала футболку Ксюши и накинула ее на плечи плачущей девушки:
   – Оденься, Ксюша. Не плачь, ничего страшного, это когда-то со всеми бывает, – кончик ее языка облизал губы, в обведенных кругами глазах застыло удовлетворенное выражение.
   Поднявшись на ноги, Боб в ужасе смотрел на плачущую Ксюшу.
   – Господи Иисусе, – он перекрестился и неожиданно разрыдался, – прости, Ксюша, ради бога прости. Все эта сучка со своим вуду. Малеев, зачем ты ее вообще сюда привел?
   Лиза пожала плечами и с ленивым видом начала подбирать и натягивать свою разбросанную по поляне одежду. Рая всхлипывая, помогала Ксюше одеваться и причитала:
   – Нет, ну куда ты полезла, а? Вуду ей понадобился! И эти тоже все перепились, – она с отвращением посмотрела на сидевшего на земле и бессмысленно таращившего глаза Гену, крикнула ему: – Отвернись, паразит! И Владька тоже нализался!
   – А? Что такое? – Владик начал подниматься, и это ему, в конце концов, удалось. – Чего тут у вас?
   – Где Ванюша? – всхлипнув, спросила Рая.
   – Найдется. Девчонки, идите в дом, – тихо сказал Алеша Рае и Ксюше, – идите и ложитесь спать, а эти гаврики здесь до утра на траве побалдеют, ничего страшного. Лиза, если ты оделась, то пойдем – я отвезу тебя в Москву.
   Лиза, только что отыскавшая в траве сброшенные во время танца босоножки, выпрямилась и насмешливо улыбнулась.
   – Я тебе так сильно мешаю?
   – Да нет, я просто думаю, что ты уже развлеклась, как могла. Или у тебя еще что-нибудь осталось в запасе?
   – Я могу прекрасно и сама доехать.
   – Сейчас еще темно, и ты много пила. Поэтому мне придется тебя отвезти.
   – А ты не пил?
   – Ты меня с собой не равняй. Пойдем.
   Всю дорогу до Москвы они молчали, и Лиза только однажды спросила:
   – А как же ты будешь возвращаться? Довези меня до дома и на моем же форде езжай обратно – потом вернешь.
   – За меня не волнуйся, доберусь на электричке.
   За два квартала до своего дома Лиза сказала:
   – Ладно, я здесь дворами уже проеду, ты иди, а то не успеешь на поезд.
   Алеша выглянул в окно и кивнул:
   – Ладно, тут и вправду ехать недолго – доберешься.
   – Ты на меня сердишься? – тихо спросила она, когда он уже взялся за ручку.
   – Да нет, за что же? Я взрослый мужчина и должен был сам проследить за ситуацией. Только я ошибся – я решил, что ты в отместку мне решила поморочить голову Сереге, поэтому и увел их с Наталкой от греха подальше. А ты вон, значит, как решила развлечься.
   Лиза прижала руки к груди и горько всхлипнула.
   – Это потому, что мне было очень плохо. Последние дни я даже спать не могу нормально – все снится и снится, что ты стоишь рядом со мной и обнимаешь как… как тогда. А днем злюсь, бросаюсь на людей, как бешеная собака.
   – Лиза, – очень серьезно ответил он, – если я был в чем-то неправ, то прошу прощения. Большего сделать не могу, помочь тебе тоже ничем не могу.
   – Тогда хоть посоветуй! Посоветуй хоть что-нибудь, чтобы мне стало легче!
   – У меня нет никакого права давать тебе советы. Правда, один могу дать: в ближайшее время сходи к врачу и проверься, а в будущем предохраняйся. Видишь ли, за всех ребят, с которыми ты сегодня была, я отвечать не могу – я отвечаю только за себя. Презервативами же, как я понял, ты не пользуешься, хотя и презервативы, конечно, не всегда дают стопроцентную гарантию.
   Лиза вспыхнула от гнева.
   – Почему ты так грубо? Еще перескажи мне научно-популярную статью о сексе. Я достаточно во всем разбираюсь. Единственно, чего я не представляла, это что ты можешь быть таким грубым и говорить такие пошлости!
   – Какой есть. И все же подумай над моими словами – тем более, что ты собираешься замуж. Секс не игрушка – даже для школьниц.
   – Теперь я понимаю, почему у нас ничего не могло получиться – ты холодный, ты не способен жить и умереть ради одного мгновения. Если б Пушкин думал о презервативах, когда занимался любовью с Керн… А в нем тоже была негритянская кровь, как и во мне.
   – Мы вряд ли когда-нибудь узнаем, о чем думал Пушкин, когда занимался любовью с Керн. И при чем здесь негритянская кровь, что ты себе внушила? На свете миллиарды людей с негритянской кровью, и они занимаются сексом разумно. Наш век – страшный век, Лиза.
   – Уходи, я больше не хочу с тобой говорить! – она демонстративно отвернулась и уставилась в окно.
   Алеша молча вышел из машины и направился к метро. Лиза, подождав, пока он скроется из виду, включила зажигание и медленно поехала в сторону своего дома. Миновав переулок, она повернула направо, и тут откуда-то выскочил большой синий БМВ, буквально подстав бок ее форду. Лиза выскочила из машины и стояла, беспомощно разглядывая вмятину на корпусе синего автомобиля. Водитель протараненной машины – приятный мужчина лет сорока – лениво вылез из БМВ и покачал головой, с возмущением разглядывая форд, потом перевел взгляд на растерянную Лизу.
   – Скажите, пожалуйста, какая приятная девушка, а не знает правил. Вы должны были меня пропустить, вам это неизвестно?
   Вслед за ним из покалеченного БМВ выкатились два молодцеватых парня, тут же вставшие с двух сторон от Лизы и буквально стиснувшие ее своими плечами. Увидев, что никто не пострадал, она облегченно вздохнула и с некоторым вызовом в голосе возразила:
   – Я ехала медленно, вы сами выскочили неизвестно откуда! Давайте вызовем ГАИ, и пусть разбираются.
   – Да-да, вызовем, – он беззастенчиво обнюхал воздух у ее лица и усмехнулся: – Вы еще, кажется, выпили вдобавок.
   – Я не…
   – Да-да, конечно. Ребята, вызывайте автоинспекторов, раз мадемуазель так желает.
   Лиза поняла, что выхода нет, и тяжело вздохнула:
   – Ладно, сколько вы хотите?
   – Сколько? – он оценивающе осмотрел свою машину и сказал: – Здесь ремонта тысячи на три баксов.
   – Три… тысячи? Вы сошли с ума!
   – Хорошо, позовем инспектора – пусть оценит.
   – Ладно, – хмуро буркнула Лиза, – но у меня сейчас таких денег нет. Через несколько дней.
   – Для такой красивой девушки я могу и подождать. Но, конечно, не хотелось бы, чтобы вы вдруг куда-то испарились, а я так и остался без машины. Так что в залог что-нибудь уж оставьте, будьте так добры.
   Один из парней беззастенчиво открыл форд и достал Лизину сумку. Затем, бесцеремонно вытряхнув оттуда документы и мобильник, он передал все это водителю БМВ. Тот вернул девушке права, а паспорт и сотовый телефон оставил у себя.
   – Я не могу без паспорта, вы что! И телефон мне нужен! – ахнула она.
   – Верну, не волнуйтесь, – пообещал мужчина и обаятельно улыбнулся. – Как деньги получу, так сразу и верну. Так что поторопитесь, мадемуазель.
   Поднявшись к себе, Лиза швырнула сумку на стол и разрыдалась. Зазвонил телефон, но она долго не поднимала трубку, пытаясь успокоиться, а когда все же ответила, то услышала встревоженный голос Димы:
   – Лизонька, что случилось? Вчера тебя не было, сегодня с утра тоже, мобильник «вне зоны», и ты еще полчаса не брала трубку. Ты плачешь?
   – Мобильник украли и паспорт тоже, – всхлипывая, ответила Лиза, оставив без внимания остальные его вопросы.
   – Ладно, я куплю тебе новый мобильник, а с паспортом что-нибудь придумаем, – повеселев, ответил он. – Не расстраивайся, я уже думал, что-то случилось. С МГУ уже известны результаты?
   – Если проходной балл будет, как в прошлом году, то пройду. Вообще из нашего класса почти все, кто сдавал, хорошо сдали – мы ведь по специальной программе от университета занимались, а те, кто знали, что не смогут сдать, те и не пошли.
   – А твои родители все еще хотят, чтобы ты в Бауманку сдавала?
   – Да ладно, им все по фене – поболтали и забыли, у них свои проблемы. Я им звонила, когда сдала экзамен, так они вообще не поняли, куда я и что сдавала.
   – Какая же ты у меня умница все-таки, – нежно произнес Дима и чмокнул трубку, что должно было означать звук поцелуя. – Подумать только: поступить на мехмат МГУ! Для меня лично математика всегда была лес темный. Когда у тебя в школе заканчиваются экзамены?
   – Ну, литературу сдали, обществознание мы еще зимой сдали. Английский в понедельник, в четверг пишем математику, а геометрию всем нам, кто сдал на мехмат, зачтут экзамен автоматом. Так что с четверга до выпускного буду подыхать от скуки.
   Он даже ахнул:
   – Лизанька, тогда ты, может, сюда ко мне прилетишь? Виза у тебя была, так что отец позвонит, и тебе в момент все оформят. А потом вместе вернемся в Москву. Понимаешь, я бы прямо сейчас все бросил и рванул к тебе, но мать жалко – она нам столько коробок тут наготовила.
   – Как я полечу без паспорта? Говорю же: у меня его нет.
   – У тебя есть загранпаспорт.
   Лиза внезапно разрыдалась.
   – Димуль, я тебе не сказала, ты прости – у меня не украли, а все отобрали. Я врезалась в какой-то крутой БМВ, но они сами подставились, честно! А теперь все забрали и требуют деньги на ремонт.
   – Так, спокойно, – голос Димы сразу стал жестким, – они много требуют?
   – Три тысячи баксов.
   – Ладно, – подумав, сказал он, – скоро я буду в Москве и сам с этим разберусь. Ты не суетись, а если будут особо приставать, то скажи, что муж приедет и будет разговаривать. Поняла? Так и скажи: муж. Я таких ребят встречал – увидели, что ты еще зеленая и полезли. Ничего, договоримся, это не опасно. Сейчас я тут все быстро утрясу с матерью и ее подарками, а потом позвоню тебе, на какое число возьму билет. Спокойно сдавай экзамены и ни о чем больше не думай.
   – Ладно, – вздохнула Лиза, и ей стало немного легче. – Спасибо, Димуль, ты у меня очень хороший. Целую, и не трать больше деньги, а то мы тут с тобой уже на двести баксов, наверное, наговорили.
   Она постояла под душем, а когда вышла из ванной, внезапно ощутила такую усталость во всем теле, что еле дошла до кровати и, упав на нее, сразу же отключилась, не успев даже скинуть халатик.
   В воскресенье Стас приехал к Малееву, чтобы доложить обстановку:
   – Короче, шеф, Лешка своих ребят уже развез по местам и скоро будет дома. Ты постарайся его сразу же заизолировать от внешнего мира, потому что в понедельник мы будем проводить операцию с этим мальчонкой, – он вытащил видео кассету и вставил в магнитофон.
   – Похож, – угрюмо сказал Виктор, наблюдая за движущимся на экране пареньком, – только ростом, вроде, пониже. И кто ж он такой?
   – Некто Хлусов Александр – самый подходящий из всех. Сейчас он у нас – на одной из наших квартир. Рост, конечно, на три сантиметра поменьше, чем у Лешки, и выражение глаз другое. Голос тоже – немного на бабский смахивает, но это уже от профессии. На трупе такой разницы не определить.
   Саша Хлусов, двадцатилетний студент колледжа, зарабатывал деньги на обучение, проводя время с богатыми мужчинами нетрадиционной сексуальной ориентации. Старшая сестра, воспитавшая его после гибели родителей вместе со своими детьми, никогда не интересовалась, откуда у парня берутся крупные суммы денег, и была довольна, когда он ей порою подкидывал полторы-две тысячи – особенно, если на работе задерживали зарплату.
   Клиентам Хлусов нравился – воспитанный, чистенький, симпатичный. Его постоянную клиентуру составляли солидные пожилые джентльмены – Саша отказывался «обслуживать» незнакомцев из страха перед СПИДом. Ариф Курбанов это знал и обычно шел навстречу парню, приносившему стабильный и достаточно высокий доход. Однако Стас заплатил столько, что о подобных мелочах даже и думать не приходилось, поэтому Курбанов вызвал Сашу еще в субботу вечером и не допускающим возражения тоном велел поступить в распоряжение богатого клиента.
   Малеев, внимательно наблюдая за экраном, заметил:
   – Ладно, этот сойдет. Что с той подругой – вернулась с Ярославки?
   – Еще в субботу. Лешка довез ее почти до дома, поэтому мы смогли подсечь ее только у самого крыльца – попугали, забрали паспорт и сотовый. Девчонка со страху сегодня весь день просидела у себя в квартире – даже носу не высовывала. Думаю, пока она неопасна, потому как мозги не тем заняты – придумывает, наверное, как выкрутиться. Денька через три-четыре ты ею займешься, и только после этого Лешку можно будет выпускать из изоляции – раньше опасно. Потом сразу отправишь его с Маринкой в Англию.
   Неожиданно на лице Малеева появилось несвойственное ему нерешительное выражение.
   – Лешка-то… Если его насильно заизолировать, он ведь и обидеться может. Как я ему потом объясню?
   Стас усмехнулся и покрутил головой.
   – Ну, шеф, ты и даешь! Лучше быть обиженным, чем дохлым. Ладно, что-нибудь придумаем, а пока ты мне разложи по полочкам, как ты решил с Хлусовым – мне ведь нужно его соответствующим образом подготовить. Вот дискета с данными.
   Взгляд Виктора вновь стал холодным и равнодушным. Он внимательно просмотрел дискету и удовлетворенно кивнул головой.
   – Вполне. Я уже продумал основные моменты: мои ребята проследят за девчонкой и определят, место их встречи – наверняка она там встанет и будет ждать. Ты подвезешь туда этого педераста и выпустишь так, чтобы парни Гордеева могли через пару минут его засечь. Мы его тут же возьмем у них на глазах, и пусть они убедятся, что мы сработали чисто по всем статьям.
   – С чем будем брать, шеф?
   – С порошком, с чем еще же. Подложишь ему, когда выпустишь из машины.
   Стас кивнул:
   – Что ж, нормально. Парень тихий, он шума поднимать не станет.
   – Чем он сейчас занимается?
   – Да ничем – сидит, телевизор смотрит. Удивляется только, что никто не заставляет его работать задницей – боится, что не заплатят.
   Малеев криво усмехнулся.
   – Скажи, чтоб не нервничал – оплатят повременно. Объясни, что клиент подъедет позже.
   – Ладно, разберусь. Ты сам им займешься, шеф?
   – Да, – ответ Виктора прозвучал коротко и резко, как выстрел. – А что?
   Стас добродушно улыбнулся:
   – Нет, правильно. Тут главное – чисто сработать и не наследить, поэтому тебе самому надежней всего. Парнишка из «группы риска», и у него кроме сестры родных нет, а она никого теребить, чтобы расследовали несчастный случай, не станет – у нее своих проблем выше крыши. Менты покрутятся немного, да и закроют дело под «висяк» – нам даже прикрытие не понадобится. Погоди, Витек, извини, – он достал из кармана телефон и, прижав к уху, с удовлетворенным видом выслушал сообщение невидимого собеседника. – Все, Лешка дома, шеф, – его смеющийся взгляд обратился к Малееву, – можешь вступать в свои родительские права.

Глава четырнадцатая

   В субботу днем, сидя на лавочке в сквере возле дома и покачивая свою синюю близнецовую «колымагу», Катя услышала разговор расположившихся на противоположной скамье соседок-пенсионерок – те, забыв, что слух у молодой мамы еще далеко нестарческий, судачили о ней довольно громко.
   – Ты, Капитоновна, посмотри на Катьку Баженову, – говорила Светлана Ивановна из соседнего подъезда, – совсем не в семью девка пошла – облезлая вся ходит, волосы нечесаные, без пуговиц. Дед с бабкой у нее крупные были – орлы! – а уж про отца и говорить нечего. Помню, Максим студентом был, а я поднимаюсь как-то по лестнице, и он внизу стоит, смеется: «Ножки – прелесть! И где только такие делают?» Я тогда застыдилась – аж сердце захолонуло! – и даже ответить не смогла. Сейчас, конечно, ко мне если кто подойдет, да так скажет, то я его, знаешь, как отошью!
   Другая соседка, Елена Капитоновна, посмотрев на искривленные ревматизмом ноги своей товарки в толстых чулках, рассудительно заметила:
   – Сейчас, Ивановна, к тебе уже вряд ли кто подойдет и такое скажет. А Катька-то что, она просто мелкая удалась – в мать пошла. Да и детки ее сейчас высасывают, а Антон этот ее тоже орел хороший – то прикатит на своей машине, то нет. Трудно ведь бабе одной-то, а он то ли муж, то ли не муж. Хоть бы перед памятью Евгения Семеновича постыдился – тот с ним, как с родным всегда возился.
   – Ты про Антона-то плохо не говори, – возмутилась Светлана Ивановна, – он парень хороший, и мать его Людмила – царство ей небесное! – меня с того света вытащила, когда я Ваську рожала. Мне медсестра из детской поликлиники сказала, что мальчиков он на свое имя записал. И Таиске он платит, чтобы она Катьке помогала, а что не женится на ней, так он, может, еще и не уверен, что это его детишки. Тут ведь к Катьке один долго захаживал – улыбчивый такой и весь как лиса из себя. Машина тоже была иностранная, и видно, что богатый. Ездил, ездил, а жениться, видать, и не собирался. Да ты сама его никогда не примечала что ли?
   Елена Капитоновна пожала плечами.
   – Видела, конечно, да только кто же и что знает? Теперь ведь наука все может определить – чей ребенок, от кого. Для чего он стал бы писать на себя мальчиков, когда б они чужие были?
   – Может, Катька его и обманула поначалу – она хоть и тихая, да ведь тихони такие хитрые бывают, что не приведи бог! Да и ему-то что – записал, ну и записал. Он ведь из себя видный, его любая баба с руками и ногами оторвет и ни на каких детей не посмотрит!
   Дальше Катя слушать не стала. Поднявшись, она поплелась домой, толкая перед собой свою колымагу и чувствуя, что от стыда горят уши и заплетаются ноги. Войдя в квартиру, она первым делом посмотрелась в зеркало. Ее внешний облик – увы! – действительно оставлял желать лучшего. Слова Светланы Ивановны оказались чистой правдой – две пуговицы с пиджачка были вырваны с мясом, подпушка у юбки отпоролась, а из-под закрывавших лицо растрепанных волос выглядывал лишь кончик носа, на котором лихо поблескивали большие круглые очки.
   Таис, гремевшая на кухне посудой, выглянула в прихожую и удивилась:
   – Кать, ты чего разглядываешь?
   – Мне уже и в зеркало на себя нельзя посмотреть, да?
   – Нет, смотри, конечно, – неуверенно ответила Таис, хотя в интонациях ее голоса явно звучало «смотри, но только не знаю, зачем тебе это может понадобиться», – я только хотела сказать, что у меня все – обед готов на два дня, фруктов я купила, а белье детское все постирано и в шкафу сложено. В воскресенье меня не будет – у меня в понедельник экзамен, и я сегодня как засяду, так и не шелохнусь. Да, кстати, я тут в шкафу от моли вещи перебирала, а у тебя на дне коробка с босоножками стоит – на «платформе». Может, ты продашь мне их? Ты ведь с высоким каблуком не ходишь.
   Ее глаза наивно смотрели с хорошенькой мордашки, лучившейся молодостью, и Катя внезапно разозлилась.
   – Ничего я тебе не собираюсь продавать, а если ты закончила с работой, то иди и готовься к своему экзамену. Запиши в тетрадь свое время, не забудь.
   Антон, чтобы точнее рассчитываться с Таис, прибил к входной двери толстую тетрадь и велел ей каждый день аккуратно записывать, сколько времени она провела за работой:
   – Специально к двери прикрепляю, чтобы ты не забывала со своей девичьей памятью. За субботу, воскресенье и ночное время будешь получать с надбавкой.
   Обещанная им надбавка позволяла Кате не стесняться и в случае необходимости звонить Таис в любое время дня и ночи. К счастью, экстренных «ночных» случаев пока не возникало, но в выходные девушка – возможно, подсознательно – старалась подольше потолочься на кухне с обедом. Поскольку она объявила, что в воскресенье прийти не сможет, да еще вдобавок попросила продать ей босоножки, Катя сразу заподозрила, что причиной тут был никакой не экзамен, а свидание с очередным бой-френдом. Покормив и перепеленав мальчиков, она села сцеживать молоко и, думая о бурлящей юностью Таис, неожиданно расплакалась.
   «Вот и жизнь моя прошла – молодые бегают на свидание, а я сижу тут, как телка, и ничего, кроме этих подгузников с бутылочками, не вижу».
   Было около семи, когда Катя успокоилась, посмотрела на часы и решительно поднялась. Чувствуя себя страшной преступницей, она оглядела безмятежно причмокивающих во сне малышей, сунула в карман ключи и деньги и выбежала из квартиры.
   Парикмахерская была за углом. В ожидании своей очереди в креслах томилось около десятка женщин, но все они ждали «своего» мастера. «Своих» мастеров было трое, а четвертая – застенчивая девочка-новичок – маялась без работы, уже не надеясь, что к ней обратится кто-нибудь из завсегдатаев салона.
   – Пострижете? – спросила ее Катя, чувствуя, как сжимается сердце от опаски – мало ли, что может сотворить с ее волосами эта новобранка, в кресло к которой никто не желает садиться. – Укладку мне не надо – только обкорнать по-быстрому.
   Девочка очень старалась и постригла Катю не так уж плохо, хотя под конец чуть не отстригла ей ухо, но тут уж Катя сама была виновата – начала вертеться от внезапно нахлынувших беспокойных мыслей:
   «Наверное, проснулись! Или вдруг пожар, а я тут сижу со своей шевелюрой!»
   К ее величайшему удивлению ничего такого не произошло – ни пожара, ни землетрясения, и даже Москва-река не вышла из берегов, чтобы затопить квартиру Баженовых. Когда Катя вернулась, мальчика все еще спокойно спали. Она тотчас же забыла о своих страхах и достала из шифоньера итальянский брючный костюм, а на ноги надела те самые босоножки на платформе, на которые положила глаз кокетка Таис. Переодевшись, подошла к старому бабушкиному трюмо и встретилась взглядом с хорошенькой молодой женщиной в элегантном костюме и очках в дорогой импортной оправе. Тут же мелькнула злорадная мысль:
   «Пусть бабки завтра полюбуются, когда я буду пацанов выгуливать! Жалко, что Таис в воскресенье не придет и не увидит, а то она меня уже вообще в старухи записала. Интересно, Антошка приедет завтра? Возьму его под руку, и пойдем гулять, и пусть у всех языки повылезут от зависти – на нем же не написано, что он мой брат».
   Увы, ее мечтам не суждено было осуществиться, потому что Антон с утра позвонил и после обычных вопросов о детях и количестве сцеженного молока коротко сказал:
   – Ладно, пока – в понедельник заеду на вас посмотреть.
   Разочарованная Катя не смогла удержаться:
   – А сегодня?
   – Сегодня я занят – дела.
   – Конечно – у тебя дела, у тебя личная жизнь, а я ни на что такое не имею права!
   – Ну, ты уже не девочка и сама для себя все решила – я за тебя не выбирал, – сухо ответил он.
   – Да, я не девочка, а ты у нас слишком молодой! Конечно, для чего тебе тратить время на сестру-неудачницу и сыновей!
   Антон недоумевал – прежде Катя никогда его ни в чем не упрекала и ни на что не жаловалась – потом правильно решил, что сестра уже вконец очумела от однообразия своей жизни, но спуску ей все равно давать нельзя.
   – Давай считать, что все именно так, как ты говоришь, – тон его стал абсолютно ледяным, – но, тем не менее, постарайся не устраивать истерик – у тебя испортится молоко, и это отразится на детях, а вот тогда уже я с тобой иначе поговорю. Все ясно, или повторить?
   – Ясно! – Катя постаралась рявкнуть это в трубку погромче, чтобы у него заложило ухо.
   – Раз ясно, тогда не ори.
   – Ой, испугал! Сделал из меня дойную корову, да еще и дрессирует.
   – А кто ты еще есть – дойная корова ты пока и есть, – не реагируя на ее крик, спокойно ответил брат. – Так что сиди и не рыпайся – думай только о детях. Ладно, коровка, целую вас всех, а мне и вправду пора.
   Катя немного оттаяла и, повесив трубку, решила, что, в конце концов, ничего страшного не случилось – Антон и Таис сумеют оценить ее новый имидж в понедельник, а нынче ей лучше просто походить немного на высокой платформе, чтобы разносить новые босоножки. Пусть прохожие и бабульки у подъезда полюбуются на интересную молодую маму, гуляющую с прелестными близнецами! Подумав это, Катя даже ужаснулась:
   «Боже мой, до чего же я отупела, опустилась и о чем думаю!»
   Тем не менее, она начала собираться на прогулку и уже запеленала мальчиков, когда из подъезда донесся шум, собачий лай и жуткий грохот.
   – В чем дело? – жильцы открывали двери своих квартир и выглядывали на лестничную клетку, а стоявшая на площадке Елена Капитоновна словоохотливо поясняла:
   – Петрович с пятого этажа в лифте застрял – слышите, как стучит? Между третьим и четвертым вместе со своей собакой застрял, – она сложила руки рупором и крикнула в шахту лифта: – Петрович, не стучи, мы уже слесаря из аварийки вызвали!
   Стук стих, и раздался жалобный вой испуганной собаки.
   – Лифт-то уже неделю, как трещит, – качая головой, говорил пожилой сосед, – а Петрович-то, небось, выпимши был – стукнул всей пятерней по щитку и замкнул там что-то. Теперь часа два просидит – слесаря в воскресенье быстро не докличешься.
   – Теперь опять на месяц лифт остановят, – сказала его жена и неприязненно покосилась на высунувшую из двери нос Катю, – потому что не надо такие коляски огромные туда завозить.
   – Так уж тоже совсем нельзя говорить, Татьяна Константиновна, – благодушно пробасила Елена Капитоновна, – дети у нас первей всего.
   – Конечно, как же мне иначе гулять? – пискнула Катя.
   – Да как хотите! – возмущалась Татьяна Константиновна. – Я пожилой человек, у меня сердце больное, а я каждый раз из-за вас должна пешком подниматься! Жили же мы раньше как-то обходились, а теперь молодежь стала – все хамы, и места даже в автобусе не уступят. Растишь их, растишь, а они, как женятся, так…
   Катя, не дослушав, поспешно юркнула обратно в квартиру и захлопнула дверь, чтобы не слушать ворчание соседки, но Татьяна Константиновна уже забыла о ней и теперь жаловалась Елене Капитоновне на свою сноху.
   Поломка лифта означала, что теперь Кате с детьми придется весь воскресный день просидеть в четырех стенах. Прежняя Катя-замарашка обрадовалась бы такому отличному предлогу – можно было вывезти коляску с детьми на балкон, а потом с чистой совестью посидеть с книгой или посмотреть по телевизору очередной ужастик. Нынешняя же Катя с горькой обидой смотрела на элегантную даму в зеркале, а та, казалась, насмешливо усмехалась.
   «Батюшки, с ума схожу – это ж я сама над собой ухмыляюсь».
   Она потрясла головой и вдруг вспомнила, что в кладовке лежат две сумки-люльки, которые прислали ей в подарок старшие сестры, узнав о рождении племянников. Антон в свое время забраковал их, заявив, что матрасики там слишком мягкие и вредные для спинок таких маленьких детей. Конечно, постоянно носить малышей в подобных сумках никто и не собирался, но ведь от одного-то раза ничего особо вредного с мальчишками не могло случиться!
   Осторожно спускаясь на своих платформах по лестнице с висящими по обе стороны люльками, Катя прямо-таки кожей ощущала позади себя молчаливое изумление соседок и восхищенный взгляд подвыпившего слесаря, возившегося с лифтом. Однако, оказавшись на улице, она поняла, что долго так не прогуляешься – ноги, отвыкшие от высокого каблука, уже начинали ныть, а лямки врезались в плечи. И все же было у этих люлек одно преимущество перед коляской – с ними можно было спокойно влезть в общественный транспорт. Поскольку Кате жутко не хотелось возвращаться домой, она решила, что лучше всего будет съездить и навестить Карину в больнице – в троллейбусе и метро можно будет спокойно посидеть и дать отдохнуть ногам, а мальчишки перед прогулкой насосались и раньше, чем часа через два, не проснутся.
   Карина безумно обрадовалась их приходу – даже ее бледное лицо слегка порозовело от радости.
   – Катюша! И мальчиков принесла – да как же ты не побоялась с такими маленькими сюда ехать?
   – А что нам будет? – весело говорила Катя, вытаскивая малышей из люлек и укладывая их на покрытую пикейным одеялом соседнюю кровать. – Мы уже не какие-нибудь там новорожденные – нам уже второй месяц пошел! Решили вот взять и навестить тетю Карину. Ничего, что я их на эту кровать положила?
   – Ничего страшного – тут моя соседка лежит, а ее на выходные домой отпустили. Всех отпускают, кроме меня – мне через час уже опять под капельницу ложиться. Тут жарко, разверни их, а? Я хочу посмотреть, как они выросли.
   В палате было действительно жарко, и Катя распеленала мальчиков. Они проснулись, и Максимка немного покричал, но быстро успокоился, а Женька лежал спокойно – улыбался и безмятежно гулил, иногда взмахивая ручкой. Карина целовала их пухлые ножки, смеясь от счастья и прижимаясь к ним лицом.
   – Видишь, какие уже здоровые стали? – с гордостью сказала Катя и, спохватившись, спросила: – А ничего, что ты встала – тебе можно?
   – Да я все время хожу по палате – даже на балкон выхожу. Ложусь только, когда капельницу ставят. Сегодня я вообще хорошо себя чувствую – наверное, скоро выпишут.
   – Да, ты нормально выглядишь, – нерешительно заметила Катя, – и Илья с Жоржиком без тебя, наверное, совсем заскучали. Илья придет сегодня?
   – Попозже – он сегодня один с Жоржиком и совсем завозился. Приедет с ним часам к четырем, не раньше.
   – А няня?
   – Вчера уехала к сестре в деревню – сегодня к ночи только вернется. Знаешь, она мне предлагает Жоржика на лето в деревню забрать – там воздух, ягоды со своего огорода.
   – А почему ты не хочешь? Она же порядочная женщина и очень хорошо о нем заботится.
   – Ой, не знаю, Катюша, не знаю – как-то страшно. Ему ведь еще и года нет. Хотя, если посмотреть, то она все равно все время с ним, а я… – голос Карины дрогнул, но она тут же постаралась взять себя в руки и весело спросила: – Подожди, а что-то ваш папа Антон долго не поднимается – он что, с машиной там внизу завозился?
   – При чем тут наш папа Антон? – в тон ей ответила Катя и начала заворачивать Максимку, – мы без папы Антона приехали, мы и сами с усами!
   Карина ахнула и села на свою кровать.
   – Как, ты с ними одна приехала? На такси?
   – Еще чего – сели на троллейбус, потом в метро и приехали. Очень даже приятно было покататься в общественном транспорте – люди уступали нам места, и я даже начала верить, что не все человечество состоит из хамов.
   Карина засмеялась, но не успела ответить, потому что вошла медсестра ставить капельницу и с улыбкой поздоровалась.
   – Мы уже пойдем, – испуганно сказала Катя и поднялась, но Карина возразила:
   – Немножко еще посиди – покорми их прямо здесь, если хочешь.
   – Да нет, они сыты, а то б орали, – Катя испуганно покосилась на пугавшие ее иголки и трубки.
   – Сидите, ничего, – медсестра закончила делать свое дело и, выпрямившись, удалилась.
   – Милая какая, да? – удивилась Катя. – У Антона в клинике, конечно, тоже все милые, но там ведь частное предприятие. А Сирануш Яковлевна к тебе часто заходит?
   – Сегодня она дежурит – вечером, наверное, освободится и зайдет. Посидит, поговорит. Она иногда такие интересные вещи рассказывает, что заслушаешься.
   – Ладно, хорошо, что тебе нескучно, а я вот порой просто с тоски подыхаю.
   Глаза Карины наполнились слезами.
   – Катюша, родная моя, я так перед тобой виновата! Если б я не болела, то разве допустила бы, что б ты все взяла на себя – я не имела права взваливать на тебя все заботы о Максимке.
   – Молчи, не смей такого говорить – Максимка мой сын и только мой, и я сама так решила, ясно? Я счастлива, пойми, Карина! И не слушай, что я иногда ворчу и говорю глупости, – Катя вдруг нахмурилась, – а Илья сообщил ей, что ты в больнице?
   Она не уточнила, кому это «ей», но Карина прекрасно поняла и отрицательно качнула головой.
   – Нет, я просила его ничего ей не сообщать. Конечно, если что-то случится, то…
   – Что? Что может случиться, что ты ерунду городишь? Ты уже совсем поправилась, тебя скоро выпишут.
   – Конечно, Катюша, не нервничай, а то молоко пропадет, – испугалась Карина, – все будет хорошо. Я только волнуюсь, как ты домой доберешься. Позвони Антону, он приедет за вами.
   – Нет, он сегодня очень занят.
   – Тогда посиди, пока приедет Илья, он вас отвезет на такси. Посиди, Катюша, и не смотри, что у меня глаза закрываются – это мне такое лекарство вводят.
   Карина вдруг уснула, а Катя осторожно уложила мальчиков в колыбельки и вышла, тихо приговаривая:
   – Ш-ш-ш! Тетя Карина спит, и не надо кричать! Сейчас приедем домой, и ваша мама вас покормит. А папа Антон пусть занимается своей личной жизнью и развлекается.

   Папа Антон не развлекался. На три часа дня у него была назначена встреча с частным детективом Артемом Михайловичем Григорьевым – невысоким человеком лет сорока со взглядом, наводящем мысль об умной и достаточно пронырливой лисе.
   Когда-то Григорьев работал простым следователем, но потом решил, что скромная зарплата сотрудника МВД несоизмерима с его талантами, и решил заняться частным сыском. Антон обратился в его агентство по рекомендации мужа одной из своих пациенток – молодой бизнесмен рассказал, как Григорьев помог ему в одном щекотливом деле. И еще он сказал, что детектив обладает базой данных, не уступающей базе МВД.
   – Давай, садись, – Гигорьев указал Антону на стул, – сейчас расскажу по порядку, что нам удалось выудить за твою тысячу баксов аванса. Эта кухарка действительно всю жизнь проработала коком на кораблях, судимостей не имеет, и в Питере у нее раньше была квартира, из которой она выписалась. Мы рассудили, что туда она с девочкой вряд ли направилась, потому что ее детки не особо жаждут видеть свою мамашу – она в свое время сбагрила их всех в интернат и воспитанием практически не занималась. Мои ребята подняли послужной список этой Оксаны и разыскали кое-кого из ее бывших сослуживцев – те моряки, с которыми она много лет плавала. Все эти парни уже ушли в отставку, но об Оксане сохранили прекрасные воспоминания, Короче, это баба, которая и накормит, и приголубит, когда надо, и претензий потом предъявлять не станет – четверых родила, но никому ничего не пыталась навесить. Хотя могла – был у нее одно время особо близкий дружок. Так вот, мы его разыскали, и побеседовали – приватно, как ты понимаешь, потому что у человека жена, дети и внуки уже даже взрослые. Он сначала стеснялся, но потом расчувствовался и рассказал, что однажды ездила Оксана по путевке в черноморский санаторий, и так ей там понравилось, что она долго потом говорила: «Помирать на Черное море отправлюсь – оно теплое». Поэтому я и решил проработать эту версию – кухарка вполне могла отправиться с девочкой на юг.
   – Она могла бросить ребенка, – угрюмо возразил Антон, – зачем ей такая обуза?
   – Зачем ей тогда было с самого начала тащить ее с собой? Легче было просто удрать. Нет, я полагаю, что она привязалась к Тане и решила о ней позаботиться.
   Муромцев криво усмехнулся.
   – Весьма странная дама – о своих детях никогда не заботилась, а тут вдруг совершенно чужая девочка.
   Григорьев пожал плечами.
   – Возможно, что у нее поздно проснулся материнский инстинкт. Я знал женщин, которые были плохими матерями, но позже стали прекрасными бабушками. В любом случае мы решили попробовать и взять этот след. Поскольку в кассах дальнего следования она билетов не брала, мы проверили все пункты следования электричек с Курского и Казанского вокзалов. В Туле нам повезло – один из бомжей, который постоянно там околачивался, вспомнил крупную женщину с девочкой и вроде бы узнал их по фотографиям. Не стану тебя утомлять техническими подробностями, но в итоге мы сумели добраться до Воронежа. Там на улице Каспийской – это самая окраина города – в старой пятиэтажке на снос обитают бомжи, бродяги и разные мелкие уголовники. Самые крутые, можно сказать, прописались там на постоянно, заняли уютные комнатки в нижней части и посторонних туда не пускают – под домом проложены трубы и по ним прогоняют горячую воду, поэтому на нижних этажах всегда тепло. На верхних же этажах жильцы постоянно меняются, потому что жить там можно только летом – стены разрушены, и зимой внутрь наметает столько снега, что впору бегать на лыжах. Главный в этом доме – бывший уголовник Рубен. Его опасается даже местная милиция, предполагают, что он промышляет наркотой, и в доме у него перевалочный пункт – через него идет поставка героина из Средней Азии в Москву. В распоряжении Рубена около двух десятков детишек от семи до пятнадцати лет. Они приносят и уносят «товар», а также оказывают своему боссу сексуальные услуги – Рубен этот известен, как заядлый педофил. Так вот, мой парень прикинулся бомжом, и сумел подружиться с одним из парнишек Рубена. Тот ему рассказал, что в начале апреля наверху поселился бездомный старик, прозванный Профессором – из-за того, что носил в своем мешке книги с непонятными буквами. После майских праздников, числа парнишка, естественно, не помнит, Профессор привел к себе огромного роста женщину и маленькую девочку. Тот пацан говорил, что их поздно вечером менты ссадили с поезда на станции Боровской, а Профессор увидел и пожалел – девочка, вроде бы, приболела.
   – Приболела, – побледнев, ахнул Антон.
   – Не перебивай. Дня через два ей уже стало легче, и пацан, который заходил в их «квартиру», узнал, что девочку зовут Таней, а женщина ей не мать. Мальчик подивился, что девочка и Профессор говорили друг с другом на каком-то непонятном языке, и Таня рассказала ему, что раньше жила заграницей у бабушки с дедушкой. Потом девочка поправилась и начала выходить на улицу. Рубен ее заметил и хотел привести к себе, но та женщина, Оксана, так двинула его кулаком, что он упал и расшиб себе голову. Сразу после этого Оксана, Таня и Профессор исчезли, и люди Рубена так и не смогли их разыскать. Возможно, они втроем уехали на электричке. Может, и вчетвером – как раз в то же время сбежал один мальчонка, с которым Рубен и его прихвостни любили забавляться. Это случилось за два дня до появления в доме моего парня, а он приехал туда второго июня – два дня назад. Так что еще четыре дня назад Таня была жива и здорова.
   Антон поднялся на ноги, и лицо его было белым, как мел.
   – Я сам туда поеду, – сказал он, – поеду и буду ее там искать. Скажи своему человеку, чтобы он меня отвез, я заплачу.
   – Сядь, не пори горячку, – грубовато буркнул Григорьев. – Делай свою работу, а мы будем делать свою. Положись на моих ребят – они в таких делах асы. Кроме того, тут нужно работать очень осторожно, потому что по моим данным Таню ищем не только мы – кто-то еще очень и очень ею интересуется.
   – Неудивительно – ее ищут мать и дед, ищет, думаю, депутат Воскобейников и его подручные из ФСБ.
   – Это-то да, этих мы давно приметили. Они, собственно, и не скрываются – работают открыто. Хотя на ее след кроме нас никто из них так и не вышел. Но есть кто-то еще, кто меня сильно беспокоит – они держатся в тени и постоянно дышат нам в спину, так что моим ребятам даже пару раз приходилось сбивать их со следа.
   – Зачем? – удивился Антон. – Насчет денег не переживай, я в любом случае заплачу за вашу работу – лишь бы девочка была в безопасности, а мне неважно, кто первый ее найдет. Только бы поскорее, пока с ней ничего не случилось! Дополнительные расходы готов оплатить прямо сейчас, – он вытащил бумажник и, отсчитав десять стодолларовых купюр, положил их на стол.
   – Мы берем строго по тарифу, – буркнул Григорьев, неловко косясь на зеленые бумажки и скромно отводя глаза, – чужого нам не надо, но… если ты, конечно, так переживаешь, то это пойдет в счет оплаты заказа. Я тебе сейчас квитанцию выпишу, погоди, – он засуетился в поисках: – Сейчас, куда я квитанции сунул? И учти, что если вдруг мы не можем выполнить требование клиента, то часть неизрасходованных денег возвращается.
   Отмахнувшись от его объяснений, Антон хрипло – словно кто-то душил его удавкой – попросил:
   – Найди мне Таню, командир, пожалуйста. Не надо квитанций, мне все равно, кто ее найдет – хоть те люди, хоть вы.
   Артем Григорьев немного смутился.
   – Погоди, Антон, ты, может, думаешь, что я прямо уж такой жадный и не хочу с кем-то там делиться? Дело не в этом – эти парни ведут себя как-то странно. Похоже, что кто-то рассчитывает воспользоваться ситуацией. Ребенком ведь можно воспользоваться и для шантажа, разве не так? Ты не подозреваешь, кто бы это мог быть? Покопайся в мозгах.
   Антон подумал и покачал головой.
   – Не имею представления, хотя, возможно, ты и прав.
   – Если кто-то решил заставить ее деда раскошелиться, то ниточки должны тянуться из-за рубежа. Я полагаю, тебе следует позвонить ее родным в Швейцарию и сообщить о том, что я тебе сказал – возможно, они сообщат ценную информацию.
   – Хорошо, позвоню. Если что-нибудь узнаю, то сразу же сообщу.
   Добравшись до дома, Антон хотел первым делом позвонить в Швейцарию, потом заколебался – как объяснить Филеву свой интерес к Тане? Тогда уж придется объяснять с самого начала – после той сцены в офисе Воскобейникова тайна перестала быть тайной. Но как старик воспримет столь пикантную новость о своей дочери? Обдумывая предстоявший разговор с Филевым, Антон прилег на диван, на минуту прикрыл глаза и мгновенно уснул.
   Когда он очнулся, уже стемнело. Настенные часы с подсветкой показывали, что до полуночи оставалось меньше десяти минут, а телефон на столе надрывался и звонил не переставая. Женский голос в трубке был ему незнаком.
   – Антон, мальчик мой, это ты? Это Сирануш Яковлевна, ты меня не узнал?
   Антон вдруг понял, почему он не узнал ее – она плакала. Внутри у него все оборвалось, провалилось глубоко-глубоко.
   – Сирануш Яковлевна, что? Что с Кариной?
   – Мы боролись два часа, сделали все, что могли.
   Перед глазами Антона стояла застенчивая черноглазая девочка с сумкой на плече – такой была Карина, когда он впервые увидел ее на платформе Курского вокзала.
   – Сирануш Яковлевна, как?
   – Внезапная остановка сердца – интоксикация. В любом случае, надежды не было – печень и почки практически не функционировал, токсины…
   – Илья… Илье сообщили?
   – Нет, я хотела сначала поговорить с тобой. У меня тут куча твоих номеров, – она высморкалась, – звонила в клинику, на мобильный. Катю пока не хотела беспокоить, решила позвонить по этому номеру.
   – Да, правильно, спасибо, – Антон провел рукой по лбу и вспомнил, что выключил мобильный телефон во время беседы с Григорьевым, а потом забыл включить. – Я сейчас поеду к Илье и скажу ему сам. Кате завтра скажу.
   – Такая хорошая, такая красивая моя девочка! – старушка снова заплакала. – На этой неделе мы попробовали новый препарат – вчера и позавчера ей было лучше. Илья с малышом сегодня сидели у нее до семи – смеялись, разговаривали. А днем Катюша с детишками приходила.
   – Катя? С мальчиками?
   – Разве ты не знал? Медсестра говорит, Каринка так им обрадовалась – вставала, ходила по палате, играла с маленькими. Я зашла к ней в восемь – мы тоже немного поговорили. Я, конечно, знала, что надежды нет, но надеялась, что новый препарат…еще хоть немного… А в девять…
   – Сирануш Яковлевна, – сказал он, пытаясь собраться с мыслями, – я сейчас отправлюсь к Илье, а завтра утром приеду и сам займусь всеми формальностями.
   – Да, я сейчас подготовлю все бумаги. Прости, Антоша, я, знаешь… я никогда так не плачу. Мой отец, помню еще с детства, говорил: «Врач должен лечить больного, а не плакать над ним». Но это была такая хорошая, такая красивая девочка! И такая молодая.
   «Да, она была еще очень и очень молода, – думал Антон, ведя машину по ночной Москве, – ей ведь не было даже тридцати. Мама всегда говорила, что молодые не должны умирать. Помню, когда не спасли женщину с эклампсией, мама целый месяц ходила сама не своя, а ведь это была не ее вина – пациентка отказывалась от госпитализации, и ее привезли поздно, уже в коме. Хотела, видите ли, встретить Новый год с мужем и со всей их студенческой компанией. У мамы было такое лицо… Но она не плакала, нет».
   Он усилием воли выбросил из головы рвущие сердце воспоминания и остановил машину возле подъезда элитного дома.
   Няня минут десять, как вернулась из деревни. Она открыла Антону дверь и хотела что-то сказать, но, увидев его лицо, перекрестилась и отступила назад.
   – Господи Иисусе! Карина?
   Антон молча кивнул. Илья, услышав голоса, открыл дверь в прихожую, и лицо его было спокойным.
   – Привет, старик, что такое?
   – Сирануш Яковлевна звонила, – губы Антона шевелились с трудом, – Карина… Ее больше нет.
   Самое страшное было, что Илья не поверил и усмехнулся даже с некоторой досадой – так усмехается ребенок, уже не верящий в страшные детские сказки.
   – Мы с Жоржем недавно от нее вернулись, она нормально себя чувствует, – вызывающе сказал он.
   Антон шагнул к другу и мягко обнял его за плечи.
   – Давай, пройдем в комнату. Пойдем, пойдем.
   Илья сделал несколько шагов и вдруг упал на диван, закрыв лицо руками. Антон молчал и смотрел на него, не зная, что сказать. Няня вышла и скоро вернулась, неся маленькую икону и свечку, вставленную в наперсток.
   – Пусть свеча нынче всю ночь горит, – строго и торжественно промолвила она, поставила на этажерку икону, прислонив к стене, зажгла перед ней свечу и перекрестилась. – Нынче ночью ее душа с нами будет, отмучилась, ангел наш. Говорила она мне, чтоб если что случись, то хотела б она в храме быть отпетой. Не знаю, конечно, как скажете – вы-то неверующие оба.
   – Если Карина этого хотела, то, конечно, так и будет, – глухо ответил Антон.
   Илья оторвал руки от лица и посмотрел на них невидящими глазами.
   – Уходите! – сдавленно прошептал он. – Все, пожалуйста, уйдите! Оставьте меня одного.
   Няня сочувственно кивнула и, тяжело вздохнув, вышла, но Антон не шевельнулся.
   – Прости, старик, но я не могу тебя сейчас оставить одного. Если хочешь, я позвоню Виктории Пантелеймоновне или…
   – Нет! – Илья резко вскинул голову. – Я вообще не желаю, чтобы они… После того, как они отнеслись к ней и к нашему сыну…
   – Тогда выбора нет – с тобой побуду я.
   – Я могу сейчас поехать… к ней? – в глазах Ильи вдруг мелькнуло беспомощное выражение. – Я… я не знаю – надо ведь что-то делать, да? Я сейчас ничего не смогу.
   – Утром. Мы поедем вместе, и я займусь всеми формальностями. Кстати, если тебе нужны деньги…
   – Деньги есть, Карина… она десять дней назад продала свою старую квартиру – покупатели приехали в больницу и сами все оформили. Деньги сразу перевели. Так что… – внезапно Илья разрыдался, но продолжал говорить: – Как же я не понял тогда сразу – она говорила, что это для операции, а сама… Она знала, что умирает, а квартира ведь была на ее имя, и я не смог бы ее продать. Она хотела, чтобы у нас остались какие-то деньги – ведь я теперь безработный, – он вытер лицо тыльной стороной ладони и равнодушно сказал: – Только зачем теперь мне все это?
   – Надо сообщить… Маргарите, – Антону с трудом удалось произнести это имя.
   – Попробую, – Илья встал и подошел к компьютеру, – я пытался связаться с ней пару раз, но она не отвечает. Попробую.
   Набрав текст короткого и страшного послания, он отправил его, потом закрыл лицо руками и остался сидеть неподвижно. Антон пододвинул стул и сел рядом.
   – Помнишь, ты просил меня выяснить насчет Оли и ребенка? – тихо спросил он.
   Илья мотнул головой, сдавленно произнес:
   – Не сейчас! Сейчас я не могу ни о чем…
   – Нет, именно сейчас. Я выполнил твою просьбу – я нашел Олю. И я нашел твоего ребенка – он жив, но Оля об этом ничего не знает. Это девочка. Это Настя.
   – Я не… Настя? О чем ты? – Илья поднял голову и растерянно посмотрел на друга.
   – Так ты будешь слушать? Мне говорить?
   – Говори. Говори все.
   Всего Антон сказать, естественно, не мог – о гибели Людмилы Муромцевой, Кристофа Лаверне и Лады Илларионовой, об отношениях Насти с Алешей. Тем не менее, когда рассказ был окончен, в комнате уже было светло. Илья слушал, но лицо его оставалось неподвижным. Легкий ветерок колебал пламя свечки, птицы за окном просыпались, начинали свою утреннюю песню. Огонек еще теплился над расплывшимся огарком, а с дешевой иконки печально смотрела женщина, прижимавшая к себе младенца с серьезным лицом. Илья встал, подошел к этажерке и молча потрогал свечу, которая сразу же погасла.
   – Мама об этом знает? – спросил он, не глядя на друга.
   – Трудно сказать точно, – дипломатично ответил Антон, – хотя Ревекка Савельевна задолго до этого говорила им с дядей Андреем о несовместимости, о том, что Инга вполне могла бы иметь детей от другого мужчины – не от твоего дяди. Хотя, возможно, Виктория Пантелеймоновна просто ей не поверила.
   – Значит, знает. Что ж, она всегда обожала дядю Андрея и готова была всем для него пожертвовать. Даже мной и моим ребенком.
   Антон смутился.
   – Ты несправедлив, она тебя любит, и она твоя мать.
   – Хорошо, оставим это – что было, то было, и бесполезно сейчас кого-то обвинять. Скажи только, почему ты ничего не рассказал мне раньше? Ведь ты говоришь, тебе уже давно все стало известно.
   – Нелегко было начать такой разговор. Да и что бы ты мог сделать? Предъявить свои права? Отнять у Инги и своего дяди дочь? Ты не смог бы этого сделать, я достаточно хорошо тебя знаю. Да и Карина… Она была слишком молода, чтобы быть Насте матерью, а ты… ты мучился бы от своего бессилия, оттого, что ничего не можешь изменить.
   Илья провел рукой по лбу и недоуменно покачал головой.
   – Почему мучился бы? Разве обязательно что-то менять? Я бы просто знал, что это мой ребенок, и был бы счастлив. И Карина, я уверен, тоже была бы рада – она всегда любила Настю, она была бы счастлива узнать, что это моя дочь. Помнишь, как Настя ее опекала – тогда, в восемьдесят девятом? Обе были такие малышки – одна постарше, а другая помладше. Помнишь?
   По лицу его катились слезы.
   – Прости, – в голосе Антона слышалось раскаяние, – наверное, я должен был сразу вам обоим рассказать. Просто я совсем другой человек – если б я знал, что где-то растет моя дочь, а я не имею права ее обнять, назвать доченькой… Если б так было, то я бы безумно страдал. Безумно! Поэтому я и решил, что…
   – Ладно, не обвиняй себя, теперь уже ничего не вернешь. Но я рад тому, что узнал, спасибо, старик. Хотя не думаю, что стану когда-нибудь предъявлять свои родительские права – Настя выросла в любви и роскоши, а я опустошен, мертв, раздавлен, я просто ничего не смогу дать своей дочери.
   – Кто знает – придет время, и все встанет на свои места.
   – Да, время, – лицо Ильи на миг исказилось, но он сумел взять себя в руки. – Для живых оно идет, а… Знаешь, старик, я… я бы так хотел, чтобы Настя была на похоронах, но не знаю…
   – Я завтра позвоню к ним, и все будет так, как ты захочешь, – поспешно ответил Антон, чувствуя, как у него перехватывает горло, – вернее, сегодня позвоню – уже утро.
   Он, конечно, понимал, что лучше позвонить Воскобейниковым пораньше, но было много неотложных дел, которые не следовало откладывать – заехать в клинику и по дороге заскочить к Кате, чтобы сообщить ей, потом съездить к Сирануш Яковлевне, которая обещала к половине десятого подготовить все бумаги, поехать в ЗАГС, позвонить в похоронное бюро и обо всем договориться.
   К полудню Антон поймал себя на мысли, что тянет со звонком просто потому, что подсознательно не желает услышать голос Андрея Пантелеймоновича. Решив, что Воскобейников в это время дня, скорей всего, у себя в офисе, Антон набрал его домашний номер телефона, рассчитывая поговорить с Ингой или Настей, но сразу же услышал в трубке расстроенный голос депутата:
   – Антон? Мне недавно сообщили, я знаю. Почему ты сразу же мне не позвонил? Прямо ночью надо было и позвонить. Я еще с Ильей даже не говорил – сейчас приедет Вика, и мы с ней вместе поедем к нему.
   Антон смущенно замялся.
   – Понимаешь, Илья… он обижен и…
   – Мальчики мои дорогие, – горестно сказал Андрей Пантелеймонович, – ну что это у нас все время какие-то обиды, недоразумения, подозрения. Какие могут быть обиды, когда такое горе? Конечно, может быть в чем-то мы и были неправы по отношению к Карине, я признаю. Если Илья не захочет, то мы с Викторией на похоронах не будем присутствовать, но сейчас мы обязаны туда поехать – там ведь ребенок, внук Виктории, да и мой тоже. Я знаю, что она всегда мечтала увидеть мальчика, но из упрямства не хотела этого признавать.
   – Да, конечно, – буркнул Муромцев, – эти мечты ее просто-таки душили. Я помню, что она мне на этот счет говорила.
   – Мало ли, что она говорила – она часто брякнет, а потом из амбиций стоит на своем. Милый мой, мы же все родные, и ты мне родной, хотя ты меня в последнее время стал забывать и за что-то дуешься на своего старого дядю Андрея.
   «Надо взять себя в руки, – думал Антон, закрыв глаза и слушая глубокий бархатный голос Андрея Пантелеймоновича, – потому что этот человек страшен своим обаянием – даже сейчас я готов расслабиться и поверить. И Настя ему верит…».
   Мысль о Насте помогла ему стряхнуть с себя наваждение, он глубоко вдохнул в себя воздух и спокойно ответил:
   – Твои фантазии. Я не дуюсь, я просто очень занятой человек.
   – Конечно, я понимаю, мой мальчик. Кстати, я пришлю своего секретаря, чтобы он занялся всеми формальностями и организацией похорон.
   Антон поспешно возразил:
   – Я уже все сделал, обо всем договорился. Похороны в среду, и единственная просьба Ильи, чтобы Настя, если можно, то присутствовала бы. Они с Кариной были очень дружны, если ты помнишь.
   – Конечно, Антоша, конечно. Мы, правда, за нее не можем решать – она уже человек взрослый и свободный, но полагаю, что она захочет пойти.
   – Я могу с ней самой поговорить?
   – Не знаю, когда она появится – у нее сегодня экзамен. Не волнуйся, я ей все предам. Ты мог бы с ней связаться по мобильному телефону, но она упорно забывает его дома – девичья память, чего ты хочешь.
   Голос Андрея Пантелеймоновича звучал добродушно, но в действительности он был недоволен тем, что дочь игнорирует свой мобильник – воспользуйся им Настя хоть раз, чтобы связаться со своим таинственным приятелем, у людей Гордеева сразу появились бы ниточки.
   Однако Насте звонить было некуда и незачем – Алеша предупредил, что вернется в Москву только пятого. Утром в понедельник она проснулась в семь утра, посмотрела на часы и подсчитала, что до их свидания осталось десять часов. В двадцать пять минут десятого, когда сдававшие экзамен ученики одиннадцатого математического собрались возле кабинета английского языка, Настя вновь взглянула на часы и похолодела – ей показалось, что уже без четверти пять.
   – У Насти уже глюки пошли, – констатировал Соколов, взглянув на ее помертвевшее лицо. – Столько изучать английский вредно, Настя, до зари, небось, сидела?
   Окружающие загоготали, по достоинству оценив его юмор – английский язык сдавали те, кто с первого класса занимались по углубленной программе. Они выбрали этот экзамен единственно из желания получить пятерку «на халяву». Естественно, что никто из них и не думал готовиться – прочитать незнакомый текст и поболтать на любую предложенную в билете тему каждый мог в любой момент и без предварительной подготовки. Артем Ярцев засмеялся и предложил:
   – Девчонки, идите первые сдавать, хотите? А то вы все сегодня какие-то дохлые. Лизок, ты тоже всю ночь училась?
   Глаза Лизы были обведены черными кругами, она отвернулась и не ответила Артему. Из кабинета выглянула молоденькая учительница, строго сказала:
   – Одиннадцатый математический не собирается сдавать экзамен? Почему все шумят, и никто не заходит?
   Экзамен прошел быстро и легко, большинство ребят отвечали без подготовки, и уже через час больше половины сдававших толпились в коридоре, ожидая, пока преподаватели объявят оценки. Впрочем, никто всерьез не волновался, и все прекрасно знали, что оценки будут отличные, но домой уходить никому не хотелось – одиннадцатиклассники понимали, что не так уж и много им осталось тусоваться в родной школе.
   Директор не очень строгим голосом сделала замечание сидевшей на окне Лизе, но та даже не огрызнулась, а послушно спрыгнула на пол.
   – Настроения нет базарить, – сказала она толпившимся вокруг нее ребятам и скорчила вслед уходившей директрисе очаровательную смешную рожицу. – У меня, пацаны, полный отстой: придурок один свой БМВ под мой форд боком подставил, теперь три штуки баксов за ремонт требует.
   – Ничего себе! – возмутился Гоша. – У меня так вот дядька ехал, а его бандюга крутой на джипе подрезал и подставился. Пришлось сразу пятьсот баксов отдать – там трое «братков» сидело, не связываться же с ними.
   – Они у меня паспорт и мобильник в залог забрали, – пожаловалась Лиза, – я просто не знаю, что делать. Сегодня, наверное, будут около дома ждать, когда я вернусь. Я уже все выходные носа не высовывала – боялась.
   – Вообще творят, да? – Артем сердито расправил плечи. – Почему ты не позвонила и не сказала? Слушайте, пацаны, давайте с ними разберемся, а?
   – Принимаю предложение, – сказал Соколов и, прищурившись, похлопав себя по карману – там, как знали ребята, лежал газовый пистолет, внешне очень смахивающий на настоящий.
   Староста Лена побледнела и ахнула:
   – Мальчишки, вы с ума сошли! Темка, ты соображаешь? Думаешь, они на твой рост посмотрят и испугаются? А Петькиным газовым баллоном только собак пугать. Лиза, ты их во что втягиваешь?
   – Я никого не втягиваю, – кротко возразила Лиза, – я просто рассказала, как лоханулась. И вообще, Темочка, действительно, не стоит – мой Димка через пару дней приедет и будет с ними без базара разбираться. Эти дни пока перебьюсь – буду прятаться.
   При упоминании о Диме Артем Ярцев сразу сник. Лиза напропалую кокетничала с ним еще с третьего класса – тогда учительница посадила их за одну парту, полагая, что медлительный увалень Артем окажет положительное влияние на неисправимую болтушку Лизу. Повзрослев, она ясно дала понять ему, что ее привлекают мужчины старше нее, а Артем – увы! – был на пару месяцев моложе. Мужественно смирившись с этим, Артем довольствовался тем, что ему оставалось – дарить ей свои стихи или вместе участвовать в шоу группы русского романса. Однако после исчезновения Леры Легостаевой группа развалилась, да и у Лизы пропало желание стать рок-звездой. Теперь уже все знали, что в конце июня состоится ее свадьба с будущим дипломатом, студентом МГИМО. Тем не менее, Артем был рыцарем до мозга костей, поэтому даже упоминание о Диме не заставило его отступить, а ласковое «Темочка», которое Лиза произнесла довольно небрежно, вообще затуманило рассудок.
   – Пусть разбирается, когда приедет, – мужественно сказал он, – а пока предоставь это нам. Правильно, мужики?
   – Ребята, это серьезные парни, – нерешительно заметил Гоша, – с ними лучше не связываться. Вот мой дядька…
   – Плевать я хотел на твоего дядьку! – несвойственным ему резким тоном оборвал его всегда добродушный и покладистый Артем.
   С презрением глянув на Гошу, Соколов поддержал Артема.
   – Короче, Лизок, мы с Темкой сейчас с тобой идем и там, на месте, оцениваем обстановку. Я знаю, как такие разговоры вести. У меня батя недавно тоже с такими фраерами автомобилями «поцеловался». Они, паразиты, не знали на кого наехали, но он их быстро успокоил!
   Петя явно чувствовал себя непробиваемым со своим газовым пистолетом.
   – Так то твой отец, а то ты, – сказала Лена, пытаясь его вразумить.
   – Я тоже пойду с вами, – внезапно вмешалась молчавшая до сих пор Настя. – Мы, может, просто поговорим с ними и все уладим.
   От удивления все на миг притихли, потом Петя Соколов покрутил пальцем у виска.
   – Во, дает! Это, детка, не женское дело. Да и кто ж тебя с нами отпустит? Или мама твоя с нами пойдет?
   – Я уже взрослый человек, – сухо возразила Настя, повторяя слова, которые пару дней назад сказал ей отец, – и хожу, куда считаю нужным. Так что пошли вместе, пока вы там горячку не напороли. Не спорь, я все равно пойду.
   Соколов хмыкнул и покачал головой.
   – Ладно, раз так. Круто, да? Слушай, Настюха, я тебя прям зауважал! Каратэ знаешь?
   – Кончай ваньку валять, поиграть в крутого захотелось? – буркнул Артем. – Лично я собираюсь просто нормально потолковать с этими мужиками о жизни и все выяснить, так что не вздумай там ни в кого пальнуть из своего баллона. Идем с нами, Настя, раз хочешь.
   Лиза слегка смутилась и растерянно посмотрела на товарищей.
   – Да нет, ребята, не надо, наверное, я…
   – Пойдем! – Настя решительно взяла ее под руку и потянула на улицу. – Пойдем и спокойно по-человечески с ними разберемся.
   Артем с Петей шли позади них, что-то обсуждая. Лиза, оглянувшись и убедившись, что они ее не слышат, тихо спросила Настю:
   – А тебя точно предки за это не возьмут в разнос? И потом, у тебя же сегодня встреча с Лешей.
   Последние слова она произнесла каким-то странным голосом, но Настя не обратила на это внимания и отмахнулась.
   – Я успею, мне же только к пяти, – и с достоинством добавила: – Папа вообще сказал, что я могу делать все, что считаю нужным, раз это касается моей личной жизни.
   Слишком молода была Настя, и слишком уж ей хотелось верить словам отца – тому, что он внезапно предоставил ей полную свободу исключительно ради выяснения отношений с любимым. Однако не успели они с Артемом и Петей Соколовой выйти из здания школы, как людям Малеева сообщили, что ведущая к объекту девушка перемещается в сторону станции метро «Тургеневская», и с этой минуты ведение операции полностью переходит к их группе.
   Возле дома Трухиных ребята остановились и минут десять стояли, что-то обсуждая и оглядываясь по сторонам. Наблюдавший за ними Стас, немного выждал и решил, что пора начинать. Он вышел из-за угла и с широкой улыбкой направился в их сторону. Лиза, которой он дружески помахал рукой, сразу узнала его, и взгляд ее стал испуганным.
   – Ой, это тот самый!
   – Здравствуйте, мадемуазель, – приветливо сказал Стас, – я вас что-то очень давно не видел – даже начал тревожиться.
   – У меня сейчас нет денег, – робко пискнула она, отводя глаза.
   Артем, оправившись от неожиданности, шагнул вперед, заслоняя Лизу.
   – Давайте разберемся, – солидным басом произнес он, – что вам нужно от этой девушки. Какие у вас к ней конкретные претензии?
   Стас окинул высокого красивого мальчика отечески ласковым взглядом и улыбнулся еще шире.
   – Как, молодой человек, разве ваша знакомая не сообщила вам? Она протаранила БМВ, ремонт машины стоит очень дорого, а мой босс очень строгий на этот счет человек. Он не успокоится, пока она не оплатит весь ремонт, это я вам скажу совершенно точно. А я что – я человек подневольный, я всего лишь вожу его детей в школу на этой машине, а в субботу она вышла из строя.
   – А кто ваш босс? – быстро спросила Настя. – Давайте, мы тогда поговорим лично с ним и все выясним.
   – А что с ним выяснять – его на месте не было, за рулем сидел я. Детишек, к счастью, в машине тоже не было – у них сейчас каникулы. Если вас интересуют подробности, то я сообщу: мадемуазель, – он кивнул на Лизу, – обязана была на перекрестке уступить мне дорогу, потому что я двигался справа, а она этого не сделала. К тому же она ехала со спуска, здесь даже указатель есть.
   Соколов хмыкнул и пожал плечами.
   – Короче, шеф, мы это все проходили. Раз вам не предоставили преимущества на перекрестке, и вы кругом правы, то вызвали бы инспектора, а так можно, как мой папа говорит, и Христа под кодекс подвести.
   – Умный человек ваш папа, – с искренним восхищением воскликнул Стас, – и я даже, возможно, его где-нибудь встречал – такого умного человека всегда запоминаешь. Но что касается инспекторов, то мадемуазель подтвердит: я предлагал ей их вызвать и не один раз, но она сама наотрез отказалась. Поскольку я сразу понял причину этого, то не стал особо настаивать – это было бы несколько… гм… не по-джентельменски.
   Лиза вспыхнула до слез и отвернулась в сторону.
   – Подумаешь, с каждым бывает! – стараясь сохранить независимый вид сказала она – скорее для удивленно смотревших на нее друзей. – Я заезжала к подруге, а у нее был день рождения. Два глотка сухого – подумаешь!
   – Естественно, естественно! – воскликнул Стас, поднимая обе руки, словно он полностью признавал ее правоту. – Если честно, то я и сам такой же! Ваша подруга, наверное, живет где-то далеко за городом?
   – Какая вам разница, – резко возразил Артем, которому неприятно было видеть смущение Лизы, – вы просто не имели права заниматься самоуправством – забирать паспорт и мобильный телефон.
   – Да нет, конечно, конечно. Я просто поинтересовался, потому что раз мадемуазель возвращалась от подруги в шесть утра, то откуда-то издалека. А насчет паспорта я как раз и хотел сказать – босс велел мне его вернуть, – он вытащил тоненькую книжицу и протянул Лизе, – ваш паспорт в целости и сохранности. Босс меня даже слегка поругал – нельзя, говорит, документы забирать. Босс у меня вообще человек очень законопослушный.
   – А телефон? – спросила Лиза, слегка повеселев и пряча паспорт.
   – Телефон вернем при окончательном расчете.
   Артем, расстроенный открывшимися подробностями, которые Лиза прежде скрывала, молчал.
   – И откуда вы такую сумму вытащили – три тысячи баксов? – поинтересовался Соколов. – Надо бы хоть в сервис съездить и оценить повреждения.
   Стас, казалось, весь излучал дружелюбие, и даже на щеках его обозначились полные обаяния ямочки. Он согласно закивал головой:
   – Конечно, конечно, это примерная оценка. Думаю даже, что мы проведем ремонт своими силами, а потом представим счет. Все честь по чести – мы же не бандиты какие-нибудь. Я-то, собственно, приехал вернуть паспорт, а не деньги требовать – мадемуазель ведь сказала нам, что у нее сейчас в наличности такой суммы не имеется. Так что приедет ее супруг или жених или кто-то он там, и мы будем с ним разговаривать. Потому что это вообще не женские дела. Если честно, молодые люди, то наша мужская участь совсем незавидна. У меня, например, жена постоянно врезается во все придорожные столбы, а ремонтировать машину приходится мне. Так что всего вам самого наилучшего, мадемуазель, и спите спокойно – до приезда вашего супруга вас никто не побеспокоит. Приятно было познакомиться с вашими друзьями – даже не представлял, что бывают такие милые юноши.
   Ребята молча следили, как Стас, помахав им еще раз рукой, сел в машину и отъехал. Соколов ухмыльнулся и пожал плечами.
   – С таким не поспоришь – ловкий.
   – Ребята, ну они, правда, на меня сами наскочили, – чуть ли не со слезами воскликнула Лиза, – что он из меня дуру делает!
   – Теперь и не докажешь, – рассудительно заметила Настя, – если б вы сразу вызвали гаишников…
   Друзья Лизы были на редкость тактичны и не стали спрашивать, откуда она в шесть утра ехала в «не совсем трезвом» виде, но ей, тем не менее, было неловко. Артем, не глядя на нее, мягко сказал:
   – Ладно, Лизок, если у тебя более или менее утряслось, то я побегу – нужно домой.
   – Может, зайдете? – неуверенно спросила она.
   – Нет, Лизанька, в другой раз, – весело ответил Петя Соколов, – дай, я тебя чмокну в щечку и побегу. Ярцев, погоди, я с тобой.
   – И мне пора, – Настя взглянула на часы на столбе – было только начало четвертого, но она, чувствуя смущение подруги, решила, что той хочется побыть одной.
   Лиза, все еще сконфуженная недавним разговором, ее не удерживала. Настя зашагала вместе с Артемом и Петей в сторону метро, потом мальчики пошли дальше – к трамвайной остановке, – а она спустилась вниз по эскалатору. Уже подъезжая к «Октябрьской», сообразила, что еще рано – до назначенной встречи оставалось около полутора часов.
   «Немного погуляю, схожу в книжный магазин, а потом встану и буду ждать. Ждать и ждать – пока Лешка не придет».
   Съев пирожок и выпив кофе, Настя сходила в книжный магазин и купила сборник рассказов на английском языке. Вернувшись к месту свидания в четыре часа, она прислонилась к банкомату и открыла книгу. Уже минут через десять наблюдавшим за ней людям из группы Малеева стало ясно, что девушка достигла места назначенного свидания и больше никуда отсюда двигаться не собирается.
   Ровно в шестнадцать тридцать напротив Горного университета на Ленинском проспекте остановился автомобиль, за рулем которого находился Стас. Рядом с ним сидел улыбающийся Саша Хлусов – всегда иметь доброжелательный и приятный вид было частью его работы. Впрочем, за последние пару суток ничего такого и не случилось, что могло бы его выбить из колеи, потому что клиент попался не вредный, хотя и несколько странный.
   Вообще-то Саша привык, что его основной «физической» работе предшествует какая-то прелюдия, зависящая от капризов работодателя, но за то человек и деньги платит. Поэтому он не спорил, когда его привезли в небольшую квартирку в старом районе города, велели раздеться до трусов и заставили ходить по комнате, по указанию клиента меняя походку и выражение лица. Потом клиент достал специальный инструмент и сделал ему татуировку над левым соском – ближе к шее. Появившееся большое коричневое пятно походило на крупную родинку, но Саша не стал возражать – ему было не больно, а татуировку эту после можно было за небольшие деньги удалить в любом косметическом кабинете.
   Он ждал, что после этого клиент приступит к сексу, но тот лишь удовлетворенно оглядел его и ушел, а потом вернулся с бабой. Саша подумал, что будет секс втроем, но баба усадила его на стул и начала подкрашивать волосы, а потом подстригла их и причесала немного не так, как это было привычно Саше. После этого она ушла, а клиент усмехнулся и сказал:
   – Ладно, на сегодня отдыхай – ешь, пей, поправляйся. Завтра я опять зайду. Не волнуйся, оплата почасовая – с той минуты, как ты сидишь в этой комнате.
   И ушел. Саша пожал плечами – почасовая так почасовая, это уже их проблемы. Раз за это платят, он будет безвылазно сидеть в этой квартирке, как ему велели, и получать за каждый час отсидки, ему-то что? В холодильнике было полно продуктов, и Саша, любивший готовить, пожарил себе яичницу с колбасой, а в понедельник даже решился и сварил обед из свежезамороженных овощей. Едва он успел поесть, как приехал клиент и велел:
   – Сейчас сядешь в машину и покатаешься с одним мужиком по городу. Будешь молчать, как рыба. Произнесешь хоть слово – не получишь ни копейки.
   Усаживая Сашу в машину, он громко сказал сидевшему за рулем парню:
   – Повозишь Лешку по городу, но нигде не останавливайтесь. Маршрут будете менять по моему указанию. Разговаривать нельзя, я уже его об этом предупредил.
   Парень кивнул – его дело было послушно выполнять указания.
   Они катались около часа. Мобильный телефон в кармане водителя иногда звонил, и он, выслушав указания, менял маршрут. Наконец машина остановилась на площади Гагарина, и водитель вышел, а минут через пять за руль сел улыбающийся клиент и с довольным видом потрепал Сашу по плечу:
   – Вот и все, вперед заре навстречу. Надень пока черные очки и ветровку набрось – как бы тебя из окошка не продуло.
   Они припарковались напротив Горного университета. Клиент внимательно оглядел улыбавшегося Сашу и посмотрел на часы.
   – Сними очки, – неожиданно приказал он, – выйди из машины и иди к метро. Ветровку не снимай – подними воротник. Двигайся, как я тебя вчера учил, улыбайся и шагай шире, но не оглядывайся. Я буду ехать сзади – хочу на расстоянии полюбоваться твоей задницей, – в его голосе послышалась легкая насмешка.
   Напоследок мужчина добродушно похлопал Сашу по ягодицам и легонько ущипнул. Саша не стал ни о чем спрашивать – в конце концов, ему попадались клиенты, которые «заводились» и не от столь невинной вещи, как вид его двигающейся задницы, обтянутой джинсами. Он выбрался из машины и пошел – улыбаясь и думая, что, кажется, начинает понимать: у богатого клиента никак «не встает», вот он и придумал новую «завлекуху» для своего пениса. Придурок тоже – объяснил бы все откровенно, и уж он, Саша, сумел бы растормошить его член натуральным способом.
   У подземного перехода напротив метро он замедлил шаг, раздумывая, что делать дальше – продолжать идти прямо через Калужскую площадь или все же обернуться и посмотреть, что делает клиент, – и внезапно путь ему преградили двое мужчин в штатском. В руках их мелькнули милицейские удостоверения.
   – Ваши документы.
   Документы у Саши всегда были при себе, он спокойно полез в задний карман джинсов, но вместо паспорта рука его извлекла маленький пакетик. Один из мужчин моментально перехватил его и поднес к глазам.
   – Наркота? Так и знал. А ну, давай в машину!
   Испуганному Саше заломили назад руки, защелкнули наручники, и втолкнули в стоявший у обочины синий автомобиль. Он только и успел оглянуться, чтобы поискать глазами машину клиента, но тот словно растаял в воздухе.
   – Но я же ничего…
   – В управлении расскажешь! – резко оборвал его один из мужчин. – Шныряете тут без документов, наркоту разносите.
   Развернувшись по стрелке, синий автомобиль повез Сашу в обратном направлении и, не доезжая до площади Гагарина, свернул к Нескучному саду. Водитель остановил машину, все кроме съежившегося на заднем сидении Саши вылезли и непонятно куда ушли. Саша тревожно вертел головой, не понимая, что происходит, но внезапно дверь машины отворилась, и на водительское место опустился крупный мужчина с таким выражением лица, которое можно было бы назвать каменным. Он внимательно оглядел Сашу холодным взглядом.
   – Хлусов Александр? Твои документы мы отыскали и кое-что про тебя уже выяснили. Рассказывай, чем занимаешься.
   – Простите, я ни в чем не виноват! Пожалуйста, я ни в чем… Меня просто подставили! Давайте, я вам сейчас все расскажу.
   – Рассказывай, – ничего не выражающим голосом сказал человек, трогая машину с места. – Рассказывай, пока будем ехать, а я послушаю.
   Саша пытался объяснить все честно и искренне, сбивался, вновь возвращался к началу своего рассказа, но человек, сидящий за рулем, ни о чем не спрашивал и больше не произнес ни слова. Они свернули на улицу Орджоникидзе, проехали Донское кладбище и Шаболовку, свернули на Хавскую улицу, а потом дворами добрались до арки, ведущей во двор достаточно запущенного жилого дома.
   Возле арки водитель припарковался и стал ждать. Саша, уже смирившийся с тем, что его спутник не обращает на него никакого внимания, умолк – шестым чувством он ощущал, что творится что-то недоброе, но не мог ничего понять. Внезапно в кармане сидевшего впереди мужчины зазвонил сотовый телефон. Холодно бросив Саше «Сиди тихо, я сейчас вернусь», он вышел из машины и, отойдя на пару шагов, приложил трубку к уху.
   – Все в порядке, шеф, – весело сказал ему Стас, – они его в полный ракурс отснять не смогли – я велел ему прикрывать лицо воротником. Так что им пришлось воспользоваться тем, что дали мы – я переслал Гордееву на компьютер несколько Лешкиных фоток.
   – Это обязательно было делать? – резко спросил Малеев.
   – Выхода не было, Витек, там у него профессионалы. Внешне-то они его опознали и остались довольны, но на компьютере сразу идентифицировали бы, что лицо не то. Так что учти, что для посмертной экспертизы личико нужно немного сплюснуть – челюсти, надбровные дуги. Грудь тоже немного надо помять, но пятно над соском пусть останется видным – я его точно с Лешкиной родинки срисовал. Документы я у него все забрал, пусть лежит, как неопознанный.
   Малеев отключил телефон и вернулся к измученному ожиданием Саше.
   – Ладно, выходи, – сказал он и, достав ключ, снял с паренька наручники.
   – А… допрашивать не будете? – пролепетал Саша, потирая запястья и испуганно оглядываясь по сторонам – в этом районе Москвы он в последний раз был очень давно.
   – Не будем. Мне сейчас звонили – того мужика нашли. Пройди двором и как раз выйдешь на Ленинский к метро. Иди – там и пройти, и проехать можно. Завтра приедешь в управление – получишь свой паспорт и дашь показания.
   Еще не веря в избавление и потому не чувствуя радости, Саша послушно скользнул в безлюдное пространство арки и тут же прижался к стене, потому что автомобиль, в котором его так долго возили, медленно двинулся следом. Юноша решил подождать, пока машина проедет, но тяжелый металлический корпус с неожиданной силой прижал его к стене.
   – А…
   Саша даже не успел вскрикнуть, потому что чудовищная громада сплюснула ему грудь, и послышался треск ломающихся костей. Он был еще жив и даже в сознании, когда давление вдруг ослабло. Тело его бессильно соскользнуло вниз по стене, но махина тут же навалилась вновь, и теперь жуткая боль охватила голову. Потом хрупкий череп треснул, и Саша, дернувшись в последний раз, неподвижно застыл с лицом, испачканным кровью и вытекшим мозгом. Малеев дал машине задний ход и, выехав из арки, покатил в сторону Серпуховского вала.
   Все произошло так быстро и тихо, что жители дома ничего не заметили и не услышали. Минут через двадцать подслеповатая старушка прошла мимо тела Саши в продуктовый магазин, но под аркой было темно, поэтому она приняла его за пьяного и, испуганно ускорив шаги, заторопилась прочь, а обратно вернулась другой дорогой. Лишь через час подростки из соседнего дома, шедшие в гости к приятелю, обнаружили труп и вызвали милицию.
   Получив информацию о поступившем на телефон дежурного звонке, Гордеев связался с Воскобейниковым.
   – Андрей Пантелеймонович, все в порядке, наш паренек нас больше не побеспокоит.
   – Все гладко, накладок не будет? – резко спросил Воскобейников. – Кто он такой?
   – Ищем информацию, документов при нем не было. Но мои люди идентифицировали по фотографии – это он. Конечно, надежней было бы убедиться лично – подождать, пока они встретятся, но вы ведь не захотели, Андрей Пантелеймонович.
   – Да, мне нежелательно было, чтобы они лишний раз встречались – наверняка люди Капри за ней следили.
   – Вы, как всегда, оказались правы, Андрей Пантелеймонович, потому что мои люди их засекли – они и сейчас вертятся вокруг нее.
   – Ладно, хорошо, что все утряслось, но Настя до сих пор не вернулась домой.
   – Она все еще его ждет – уже почти три часа стоит и не шелохнется. Не волнуйтесь, Андрей Пантелеймонович, за ней со всех сторон наблюдают, с ней все будет в порядке.
   Настя ждала до восьми вечера, потом на негнущихся ногах спустилась по эскалатору и поехала домой. Она не могла ни о чем думать, потому что за время ожидания передумала все варианты – Алеша попал в пробку или разбил машину, Алеша заболел и не смог прийти, Алеша просто не хочет ее больше видеть, потому что обижен или… или вдруг у него появилась другая девушка? Почему он уехал после защиты диплома, почему сразу не помчался к Насте, когда она сказала, что это касается их счастья? Что могло быть важнее? И от этой мысли ей внезапно почудилось, что она летит куда-то в ледяную пропасть.
   Возле метро «Ботанический сад» стояла машина отца, и за рулем сидел Петр.
   – Настасья! – высунувшись из окна, поманил он ее рукой. – Телемоныч велел мне здесь ждать, чтоб сторожить, когда ты приедешь. Не звонишь, не идешь – дома-то все волнуются. Сказала, чтоб в школу за тобой не заезжать, а сама чего выкидываешь? Лизе звонили – она давно дома, а ты… И Антоша Муромцев звонил – поговорить с тобой хотел. Все удивлялся, где ты – думал, наверное, что тебя от него прячут. Да чего ж теперь, когда несчастье такое.
   «Антон звонил – мелькнуло в голове Насти, когда она, сев рядом со стариком, пристегивала ремень безопасности, – а вдруг Лешка просил его что-то мне передать?»
   Она встрепенулась при этой мысли и равнодушно спросила:
   – Какое еще там несчастье, дядя Петя?
   Старый шофер даже ахнул:
   – Да ты ж из дома-то с утра ушла и даже телефон свой в спальне забросила, так и не знаешь – у Илюши нашего Карина его умерла. Утром нам сообщили, а ты уж ушла к тому часу. Инга хотела, чтобы я в школу за тобой поехал и сообщил, а Телемоныч не велел мне ездить и тебя раньше времени беспокоить – пусть, мол, экзамен спокойно сдает, а придет домой и узнает. Господи, упокой ее душу, – он перекрестился толстой рукой и вздохнул: – Хорошая она была, и хоть как они там не жили – законно или незаконно, а все как жена ему. Мальчик остался – сиротой теперь вырастет.
   – Дядя Петя, – облизав губы, хрипло сказала Настя, – это не может быть, это неправда, вы перепутали, перепутали, ведь она… Ей же должны были скоро делать операцию. Дядя Петя, нет! Дядя Петя! Да ведь нельзя же, нельзя! Почему? – уткнувшись в плечо старика и вцепившись в него обеими руками, девочка горько рыдала, а он осторожно гладил ее по голове.

Глава пятнадцатая

   В воскресенье вечером Алеша вернулся из охотничьего домика в отвратительном настроении и сразу же заперся у себя в комнате. Мачеха с Ниночкой уже вторую неделю, как отдыхали в Италии, Маринка, зажав уши, готовилась к экзамену по истории у себя в комнате, поэтому его никто не беспокоил расспросами – о защите диплома, и о том, как он после этого провел выходные.
   Включив музыку, Алеша лег на диван, подложил руку под голову и постарался ни о чем не думать. Однако, голос отца, донесшийся из селектора на стене, не дал ему полностью погрузиться в нирвану:
   – Алешка, сынок, ты у себя? Можешь ко мне сейчас заскочить?
   Не трогаясь с места, Алеша громко – чтобы перекричать музыку – ответил:
   – Пап, не сейчас, а? Я очень устал.
   – Да, я понимаю, но ты мне нужен именно сейчас. Зайди.
   Обеспокоенность, звучавшая в голосе отца, встревожила Алешу.
   – Ладно, папа, сейчас.
   Легко вскочив на ноги, он спустился по лестнице и, пройдя через длинный коридор в пристроенное к коттеджу помещение, вновь поднялся на второй этаж – кабинет Малеева был расположен в стороне от жилых комнат.
   Виктор встретил сына улыбкой, крепко стиснул ему плечи, заглянул в глаза.
   – Прежде поздравлю. Инженер?
   Сидевший в кресле Стас, которого Алеша вначале не приметил, возник словно из ниоткуда – поднялся и с улыбкой встряхнул юноше руку.
   – Так мы уже с высшим образованием, выходит? Ну-ну. И как же будем это отмечать? А то с друзьями отметил, а нас, стариков, получается, что забыл.
   – Ладно, садись, – Малеев подтолкнул сына к дивану, подвинул к нему журнальный столик и вытащил бутылку дорогого виски, – по одному глотку за будущие успехи. Стас, достань-ка из холодильника – что там есть закусить?
   После всего, что случилось в охотничьем домике, Алеше не хотелось делать вообще ни одного глотка, но обидеть отца было невозможно – Виктор пил мало и только по случаю знаменательных событий. Стас бросил на Малеева быстрый взгляд и открыл холодильник.
   – Давай, шеф, давай – за событие надо обязательно. За тебя, Алексей и за будущие твои успехи.
   – Спасибо, – Алеша сделал два глотка, поставил на стол стопку и посмотрел на отца.
   – Что-нибудь случилось, папа?
   Виктор взглянул на Стаса, и тот, усмехнувшись, покачал головой.
   – Пока нет, пока нет. Но дело, я тебе скажу, серьезное. Витек, ты, как папа, начни, а я уточню детали.
   – Сынок, ты не подумай, что я стал бы вмешиваться, если б не было важно. Маринка тут за столом что-то болтала про твою любовь – это у тебя так серьезно?
   Алеша, недовольно пожав плечами, повернулся к Стасу.
   – Дядя Стас, а ты, кажется, тоже интересуешься моими личными делами? С чего вдруг?
   Тот развел руками.
   – Да нет, чего мне твоими делами интересоваться – я о них лучше тебя все знаю. Эмоции твои и чувства больше шефа волнуют, как родителя, а что касается фактов, то они мне и без твоих рассказов известны.
   Лицо Алеши гневно вспыхнуло.
   – Следите по долгу службы? Ладно, но почему тогда я должен о чем-то докладывать? Раз папа предпочитает получать обо мне информацию по служебным каналам, то и нечего спрашивать. Папа, я тебе еще для чего-нибудь нужен?
   Он хотел подняться, но Стас негромко произнес:
   – Сбавь пар и не шуми. Мы не стали бы спрашивать, но дело дрянь – твоя депутатская дочка Настя тебя подставила и очень по-крупному.
   – Дело идет о твоей жизни, сынок, – угрюмо подтвердил Малеев.
   – Что за чушь? Откуда вам…
   Стас не дал ему договорить, со своей неизменной улыбкой на губах он прервал возмущенный возглас юноши:
   – Оттуда, Лешка, оттуда. Ты всегда был умным парнем и прекрасно соображаешь, что мы с твоим папой не мойщиками в бане работаем. Давай, я тебе быстро все изложу, чтобы ты перестал хорохориться. Предположим, что вы со своей Настей встречаетесь у ее подружки – для своих, так сказать, молодых дел. Тут ничего такого нет, конечно, и мы тебя вполне понимаем. Но предположим дальше, что эта ее подружка Лиза вас втихую фотографирует – как вы там занимаетесь любовью и всякое такое.
   – Что?!
   Стас усмехнулся, любуясь побагровевшим лицом Алеши.
   – Да вот и то. Предположим, еще дальше, что папа-депутат нашел для своей Насти эдакого выдающегося жениха – заграничного миллиардера, который ему позарез нужен. Вы с Настей продолжаете встречаться, и это тебе, конечно, плюс – миллиардер, стало быть, тебе и в подметки не годится, раз девчонка от него бегает к тебе. Но миллиардер, как ни говори, а миллиардер – и папе и самой Насте это лестно и, главное, нужно. Поэтому, когда подружка Лиза показала им свою пленку, где вы кувыркаетесь голышом, и Настя, и папа ее оба запаниковали и решили тебя убрать. Папе-депутату это раз плюнуть – у него связи, на него специальные люди работают. Для этого она тебе и назначила встречу. У вас ведь свидание завтра – нет? Вот во время этого свидания тебя и собираются убрать. Мы узнали это по своим каналам и совсем недавно.
   – Что за чушь? – сквозь зубы процедил Алеша. – Большего идиотизма я в жизни не слышал! Ты, дядя Стас, по-моему, переработал со своими версиями. Скажи мне это кто другой, то я… – он стиснул кулаки.
   Стас расхохотался и потряс головой.
   – Очень тонко, очень тонко! В старики меня, значит, записал, которого даже в морду стукнуть жалко! Что ж, чувства твои понимаю – любовь, доверие и все такое. Хвалю и не упрекаю, – лицо его внезапно окаменело, и взгляд стал холодным. – Сожалею, парень, но жизнь сурова – в ней и не такое бывает. А что конкретно от тебя нужно, так это назвать нам, где и когда вы завтра должны встретиться с этой твоей Настей, а мы уже обо всем сами с твоим отцом позаботимся. Самому тебе, естественно, на это свидание нельзя ходить – избави бог! Так где и когда?
   Алеша подавил желание запустить ему в голову стоявшей на столе бутылкой с виски и, откинувшись на спинку стула, насмешливо прищурился.
   – Что ж вы не узнали об этом по своим каналам? Дядя Стас и ты папа – что ж вы так обложались?
   – Перестань! – резко прикрикнул Виктор таким тоном, каким никогда не разговаривал с сыном. – Сейчас не время романтику разводить. Если баба тебя подставила, то сам-то уж не будь дураком и не распускай слюни!
   Алеша молчал, стараясь успокоиться, и на щеках его играли желваки.
   – Ваша версия насчет всемирного заговора с участием Насти не выдерживает критики, так что продолжим разговор, когда придумаете что-нибудь поинтереснее, – а пока я хочу пойти к себе и отдохнуть. Спокойной ночи, – он встал.
   – Сядь! – прикрикнул Малеев, и Алеша, пожав плечами, опустился обратно.
   – Слушаю и повинуюсь родительской воле. Что еще прикажешь, папа? Если ты хочешь меня выпороть или поставить в угол, то не стесняйся – я весь к твоим услугам.
   – Прости, сынок, я не хотел на тебя кричать, но когда дело касается твоей жизни, я не могу быть спокойным. Какая разница, кто тебя подставил – твоя девушка или, может, ее подруга. Важно, что мы узнали: есть опасность. Ты должен нам доверять и должен все сообщить, чтобы мы могли правильно действовать. Пойми, твой отец никогда ничего не сделает тебе во вред. Ты – самое дорогое, что у меня есть на этом свете.
   Голос Виктора дрогнул, и Алеша, смущенно отвел глаза в сторону.
   – Папа, ну, не бери так близко к сердцу эту ерунду – у вас там в ваших каналах, наверное, сбой какой-то. Подумай сам, зачем Насте устраивать эту бодягу со свиданием, чтобы меня подставить? Она прекрасно знает, как меня найти – меня бы выследили и убрали бы без всяких свиданий. Лиза, кстати, тоже знает мои координаты, и я не думаю, что она могла бы устроить подобное – со съемками и прочей чепухой. Просто это не в ее стиле – она шебутная, сгоряча и от обиды может натворить черт знает что, но чтобы сделать такую подлость… К тому же… Хотя ладно, это к делу не имеет отношения. Нет, даже логически подобная версия не выдерживает критики. Что же касается Насти, то… Я не поверю в это даже… Ладно, больше не хочу об этом говорить и со своими делами разберусь сам.
   Он вновь хотел подняться, но Стас, перегнувшись через стол, крепко схватил его за руку.
   – Подожди, Леха, ладно – сам так сам. Мы, конечно, проконтролируем, но ты, главное, не обижайся за свою Настю на нас с отцом, ладно?
   – Я не обижаюсь, – сухо ответил Алеша, высвобождая руку.
   – Понимаешь, – печально сказал Стас, – вы-то с шефом договоритесь – как никак, отец с сыном, – а мне не хотелось бы быть тут крайним. Я ведь тебя, охламона, как сына люблю, и другой семьи у меня помимо вас нет – не сложилось, и ничего не поделаешь.
   – Я не обижаюсь, дядя Стас, – мягко и устало возразил Алеша – я ни на что не обижаюсь, не волнуйся. Теперь мне уже можно пойти к себе? Это вас с папой не очень расстроит?
   Стас с облегчением рассмеялся.
   – Ладно, иди. Выпей только со мной по маленькой за перемирие и иди на боковую, – он наполнил Алешину стопку, в свою тоже плеснул немного виски и с чувством произнес: – Чтобы больше никаких проблем и трений. Согласен? Пей до дна, чтобы я себя почувствовал человеком, а не старой калошей, которой боятся дать по физиономии.
   Алеша улыбнулся и опрокинул содержимое стопки себе в рот.
   – Ладно, дядя Стас, как говорится: кто старое помянет, тому и глаз вон. Спокойной…
   Он не договорил, почувствовав, что перед глазами внезапно поплыли круги, стены вокруг закачались, а потолок ушел куда-то далеко-далеко. Виктор подхватил сына на руки и бережно уложил его на диван.
   – Как-то очень быстро на него подействовало, – с тревогой произнес он, вглядываясь в бледное лицо Алеши с полузакрытыми глазами. – Ты не много ему дал?
   – Брось, Витек, не придумывай – это всегда так действует, – усмехнулся Стас, – а Лешка у нас еще крепкий – целую речь произнес перед тем, как его сморило. Конечно, после тебе с ним придется крепко выяснять отношения – он парнишка обидчивый, но это уж ты сам, без меня. А пока пусть поспит – ему отдых полезен, он с пятницы мотается по своим пикникам. Завтра к полудню только очнется, я думаю, а потом еще до вечера поспит. Оставь ему побольше еды в холодильнике и минералки – после этой микстуры всегда пить хочется.
   Прогноз Стаса оказался верен – Алеша очнулся лишь в понедельник и не сразу понял, что находится в кабинете отца и лежит на диване, заботливо укрытый тонким одеялом. Внезапно ему невыносимо захотелось пить. Он подошел к столу, на котором стояли бутылки с минеральной водой, и увидел записку:
   «Алеша, сынок, прости, но у меня не было выхода – тебе нельзя выходить из дому и нельзя ни с кем связываться. Я бы не стал так делать с тобой, но это для тебя же. Для меня не будет ни жизни, ни радости, если с тобой что-то случится. Папа».
   Он скомкал записку и оглянулся по сторонам, не совсем еще понимая, что произошло. Потом взгляд его упал на часы-календарь – пятое июня, двенадцать сорок три. Пятого в пять у них с Настей была назначена встреча, она будет ждать его на их заветном месте – станция метро «Октябрьская – кольцевая», Том Сойер.
   Железные двери кабинета были закрыты наглухо, окна зарешечены решеткой из сверхпрочного титанового сплава, а сигнализация… Алеша торопливо потянул тонкий проводок и вздохнул, убедившись, что кабинет полностью обесточен – работал лишь получающий питание от аккумуляторов холодильник. Селектор, компьютер, телевизор – кабинет отца почему-то в этот миг напомнил Алеше кладбище доисторических птеродактилей.
   – Надо же! И как только в каменном веке обходились без электричества! – без всякой злости произнес он вслух, отсоединил аккумулятор от холодильника и, вытащив из буфета тонкий ножик, начал откручивать винты, крепившие заднюю крышку телевизора.
   Через полчаса селектор заработал, но Алеше только через два часа удалось связаться с сестрой – Маринка, у которой с утра был экзамен по истории, вернулась домой лишь в начале третьего.
   – Лешка! – изумилась она, услышав раздавшийся из висящего на стене селектора голос брата. – А я думала, тебя нет дома. Ты где?
   – Можешь не болтать? – просипел селектор. – Делай быстро, как я скажу. Включи компьютер. Включила?
   – Включила, – послушно ответила Маринка, – что делать?
   – Выйди в Интернет и отправь послание, диктую по буквам электронный адрес: amuromtsev…
   – Как? Подожди, не спеши, – она записала адрес под диктовку брата, потом спросила: – Что писать-то?
   – Диктую: «Передайте Насте, что Алеша не сможет с ней встретиться по независящим от него причинам». Повторяю…
   – Лешка, а что с тобой случилось? – испуганно спросила сестра.
   – Не болтай. Отправила?
   – Отправила. А что с тобой, ты где?
   – У отца в кабинете – он меня запер крепко и надолго.
   – Случайно? Слушай, так позвони ему или…
   – Нет, не случайно – у него есть свои соображения. А позвонить я не могу – телефон выключен, мой мобильник он забрал с собой.
   – Вот это да! Запер? Тебя? А что случилось? Слушай, а может… я помогу как-нибудь?
   – Ладно, ты уже помогла, а остальное – не твоего ума дело. Ты меня отсюда все равно не сможешь выпустить.
   – Лешка, погоди, – взмолилась истекающая любопытством Маринка. – У тебя с ней сегодня свидание, да? Папа не хотел, чтобы ты с ней встречался? Слушай, а хочешь… хочешь, я поеду туда к ней и все ей объясню?
   Предложение было чрезвычайно заманчиво, и на миг у Алеши мелькнула мысль им воспользоваться, но он тут же ее отбросил – возможно, отец и Стас не ошибались, и какая-то опасность действительно существовала. Тогда у него не было права подвергать риску младшую сестру.
   – Нет, – селектор хрипел и потрескивал, но Маринка все равно заметила, что голос брата звучал очень мрачно. – Не надо никуда ездить. Отправила – спасибо.
   – Подожди, – она вся разрывалась от сочувствия, – я могу, мне нетрудно! А вдруг этот твой «amuromtsev» сегодня не будет просматривать почту?
   – Все, проехали, отдыхай, – буркнул Алеша и, отключив селектор, вновь лег на диван. Его опять тянуло в сон, он сделал все, что мог, и приходилось рассчитывать лишь на то, что Антон Муромцев вновь, как и много раз прежде, сумеет помочь им с Настей.

   После хлопот, связанных с оформлением документов, Антон вернулся в клинику около пяти, сделал два звонка и включил компьютер. К этому моменту Настя, стоявшая возле банкомата на «Октябрьской», уже начала нервно оглядываться по сторонам в ожидании Алеши, операция, проводимая Малеевым и его людьми, была в самом разгаре, а время отсчитывало последние часы жизни Саши Хлусова.
   Антон прочитал послание и вновь позвонил к Воскобейниковым, но с Настей, естественно, поговорить не смог. Заплаканная Инга сказала:
   – Нет, Антоша, Андрей сказал, что она задержится до вечера – он разрешил ей съездить к каким-то друзьям и теперь сам не рад, потому что она ведь так и не знает про Кариночку. Господи, какое несчастье, я себе весь день места не нахожу – плачу и плачу. Хотела с Андреем съездить к Илюше, но он мне не разрешил – сказал, что мне от расстройства может хуже стать с сердцем. У меня тоже ведь, как у Кариночки, постоянно боли в сердце. Она, главное, такая была молодая, и ребеночек маленький остался. И Андрюша еще не приехал – он у Ильи.
   – Да, я знаю, – ответил Антон, утомленный ее причитаниями. – Ладно, Инга, извини, я потом еще позвоню.
   Он положил трубку и откинулся в кресле, пытаясь на время отключиться от всего происходящего, но это ему никак не удавалось – в ушах все еще стоял короткий горестный вскрик Кати, когда она узнала о смерти Карины, перед глазами маячило бледное лицо Ильи и его дрожащие руки, когда он отсылал Маргарите очередное сообщение, звучали его слова:
   – Если она не ответит к вечеру – не знаю, что делать. Отложить похороны?
   Они с Антоном сидели в большой комнате, где Илья обычно работал с компьютером. Из детской комнаты до них доносились голоса Андрея Пантелеймоновича и его сестры, разговаривавших с няней.
   – Хотела я мальчонку-то к своей сестре в деревню отвезти на месяц, – вздыхая, говорила няня, – думала, пока у Карины с операцией не решится, чтобы хоть воздухом подышал ребенок. Теперь уж ничего не знаю – как и что там Илья решит.
   Жоржик что-то весело крикнул на своем языке, и Виктория Пантелеймоновна заплакала.
   – Илюша сейчас сам не свой, что он может решить! Если вы не возражаете, то я могу вас с мальчиком пока забрать к себе на дачу – у меня дом со всеми удобствами.
   Андрей Пантелеймонович рассердился:
   – С твоими собаками, конечно, ребенку жить удовольствие! У него от их шерсти может быть аллергия. Не выдумывай!
   Виктория Патнелеймоновна с неслыханным для нее упрямством возразила:
   – Я уже подумала, Андрюша, ничего страшного – дом весь выскоблим, а собаки будут во флигеле, я им в дом не разрешу заходить. Они умные, все понимают. В конце концов, мой внук для меня сейчас важнее всего, и Илюша тоже с нами побудет, пока не отойдет.
   Ее брат пожал плечами.
   – Не знаю – это не ты решаешь и не я. Как Илья захочет, так и будет, но… не знаю.
   Виктория Пантелеймоновна всхлипнула:
   – Мне сейчас одной там так тяжело, Андрюша, так тяжело! После того, что случилось….
   Андрей Пантелеймонович посмотрел на сестру долгим взглядом, и та сразу сникла. Конечно, он понимал, что ей хотелось сказать: тяжело после того кошмара, что пришлось пережить по милости Скуратти. Однако не хватало еще, чтобы она сейчас устроила истерику и сболтнула что-нибудь лишнее. Поднявшись, он прошел в комнату, где сидели Илья с Антоном, и расстроено вздохнул при виде осунувшегося лица племянника:
   – Как ты, мой мальчик?
   Илья лишь слегка повернул голову в сторону дяди, стараясь не встречаться с ним глазами.
   – Все нормально, дядя Андрей, иди и отдыхай.
   – Мы с твоей мамой прекрасно понимаем, – сказал Воскобейников, тяжело опускаясь на диван, – ты имеешь моральное право на нас обижаться. Антоша предал нам, что ты не хочешь, чтобы мы присутствовали при погребении, и мы согласны, мы не в обиде. Но, прости, мы не можем в этот момент оставить тебя одного. Прости за то, что мы приехали, прости двух назойливых стариков, которые безумно тебя любят. Антоша, – он повернулся к Муромцеву, – ты еще побудешь здесь? Потому что мне нужно будет отъехать на время.
   Антон, как и Илья, постарался избежать встречи с ласковыми голубыми глазами, свет которых, казалось, проникал в душу собеседника и наполнял ее теплом.
   – Мне нужно будет съездить в клинику, – хмуро ответил он, – потом, конечно, вернусь.
   – Да, я знаю, и Катюша с мальчиками, наверное, тебя ждут. Я просто думаю… Илюша, ты не будешь возражать, если мама тут пока побудет с тобой? Мы просто очень переживаем – за тебя, за маленького. Конечно, если ты возражаешь, то…
   Илья угрюмо дернулся и отвернулся.
   – Ничего я не возражаю, пусть мама тут будет столько, сколько вам нужно для полного спокойствия.
   – Спасибо, мальчик, спасибо, прости нас еще раз, – Андрей Пантелеймонович поднялся, и вся фигура его выражала скорбь. – Да, я еще хотел сказать – нам няня говорила, что Карина просила об отпевании. Так я все устрою, ты ни о чем не волнуйся.
   – Спасибо, – Илья посмотрел в спину вышедшему дяде, потом повернулся и посмотрел на Антона. – Ты, конечно, считаешь, что после всего их отношения к Карине, я должен был обоих выставить за дверь, не подпускать к Жоржику и так далее. Может, ты и прав, а я дебил и педераст.
   Муромцев пожал плечами.
   – Не надо выдумывать – это твои родные, и ты будешь их любить, что бы ни случилось, и что бы они ни делали. Семья есть семья. Ладно, мне тоже пора ехать – у дяди Андрея электорат, а у меня больные.
   Он рад был уехать, потому что вдруг почувствовал себя лишним, и теперь, сидя у себя в кабинете с закрытыми глазами, пытался хоть на минуту полностью позабыть обо всем – об Илье, о Кате, о Воскобейникове и о том горьком чувстве, которое внезапно поднялось и сдавило горло.
   – Антон, дорогой! – в кабинет легким шагом вошла Лилиана и изящно опустилась в кресло напротив его стола. – Не ругай, что я без стука – я стучала, но ты ничего не ответил, поэтому я даже встревожилась.
   Они не виделись с того дня, как Муромцев вывел ее из офиса Воскобейникова и коленкой под зад послал в объятия охранников. Лилиана не заходила и не звонила, но теперь держалась с таким видом, словно они лишь накануне вели светскую беседу на приеме у английской королевы.
   – Что тебе здесь надо? – резко спросил Антон, и она, изумленно подняв брови, покачала головой.
   – Надо же! Ты еще не забыл, что это в некотором роде моя клиника?
   – Если тебе нужна отчетность, то обратись к бухгалтеру.
   – Мне не нужна отчетность, – Лиля побарабанила ногтем по столу, – я просто зашла тебя навестить. Ты, наверное, сердишься из-за Тани, но ее ищут и ищут очень тщательно. Я думаю, что она где-то под Москвой у родственников этой кухарки.
   Антон промолчал – он вовсе не собирался посвящать ее в свои дела с Артемом Григорьевым и рассказывать о полученных сыщиком результатах.
   – Ты что-то еще можешь мне сообщить? – холодно спросил он. – Потому что мне скоро нужно будет уходить.
   – Конечно, я понимаю, тебе нужно ехать к Илье, – она опустила глаза и сделала скорбное лицо, – не думай, что меня эта смерть оставила равнодушной.
   – Лиля, – мягко проговорил Антон, – давай, мы не будем с тобой это обсуждать. Во всяком случае, не сейчас – у меня просто нет на это сил. Могу я тебя попросить о таком одолжении?
   Лилиана достала платочек и всхлипнула.
   – Не считай меня совсем стервой, пожалуйста! Она была матерью его сына, и я понимаю, что он не мог ее оставить. Тем более, что она была так больна. Я просто хотела, чтобы ты передал Илье мои соболезнования. Передай, что все, что я говорила раньше, имеет прежнюю силу – я готова стать матерью его сыну, я буду любить этого ребенка, как родного.
   Муромцев иронически покачал головой.
   – Просто удивительно, сколько человек готовы теперь любить этого ребенка, как родного! Ладно, спасибо, я передам.
   Она оторвала платочек от глаз, которые вспыхнули гневом.
   – Да? И кто же? Эта дура Виктория, его мамаша? Или ваш ненаглядный дядя Андрей? Ты даже не подозреваешь, какой это подлец и негодяй! Депутат хренов!
   – Прекрати, если тебе не трудно, – угрюмо попросил Антон. – Давай, все выяснения отношений отложим на потом.
   Лилиана вскочила на ноги и забегала по кабинету.
   – Ты не знаешь, ты даже понятия не имеешь, – возбужденно говорила она, – ты не представляешь, на что способен этот человек. Он убийца! Ты понял, что он и его приятель фээсбешник Гордеев хотели меня убить? А потом скрыть все следы.
   Антон устало усмехнулся краешком губ.
   – Ну, не убили же! Ты, думаю, еще поживешь немного. Если, конечно, не станешь делать столько глупостей.
   – Меня не убили, нет, – Лиля остановилась перед ним, театрально стиснув руки, – не думай, что я не понимаю, чем тебе обязана.
   – Ты? Да кому-то вдруг обязана? Вот уж никогда в это не поверю.
   – Не смейся, Антон, я тебе действительно благодарна, – она опустилась в кресло и слегка расслабилась. – Они не посмели, потому что ты мне помог. Но ты многого не знаешь, а мне приходилось все это время молчать из любви к Илье – есть люди, которых они не побоялись убрать. Этот Гордеев имеет в своем распоряжении целый штат убийц – еще с советских времен.
   Муромцев внезапно напрягся, и лицо его окаменело.
   – Я думал, что в советские времена Гордеев сотрудничал с твоим отцом – Александр Иннокентьевич как-то обмолвился об этом.
   – Он следил за папой – да, – Лиля небрежно взмахнула платочком и сунула его в сумочку, – но они с Воскобейниковым сразу же спелись, как только встретили друг друга. Одно и то же дерьмо, можно сказать. Твари! Илья должен их остерегаться, ты должен его предупредить – ты его друг.
   – Ты-то откуда знаешь? Ты что – тоже в этом участвовала?
   Возможно, Лилиана была готова к этому вопросу, потому что она сразу же вновь достала платок, прижала к лицу и горько всхлипнула.
   – Раньше я бы никогда в жизни не ответила тебе на подобный вопрос – это было для меня слишком мучительно. Но теперь я уже многого не стесняюсь, на многое смотрю иначе. Помнишь эту историю Ильи с девушкой из Питера? Он тогда был в отчаянии, и я попросила папу устроить для него какую-нибудь работу. Папа считал Гордеева достаточно близким человеком и попросил его помочь. А когда я встретилась с Гордеевым, чтобы переговорить об этом деле, он меня изнасиловал. Ты представить себе не можешь, насколько это было… До этого Илья был моим единственным мужчиной.
   При этих словах взгляд Лилианы скромно уперся в пол, а Антон усмехнулся и покачал головой.
   – Да, тяжело тебе пришлось, бедняжка. Но ты хоть получила удовольствие?
   Лиля не обратила внимания на иронию, звучавшую в его вопросе.
   – Самое страшное в этом человеке то, что он стремится запугать, уничтожить морально, – сказала она, – ему доставляло удовольствие рассказывать мне о тех мерзостях, которые он творил у себя в КГБ.
   – Он так много успел тебе наговорить за один раз? Не понимаю тогда, откуда у него могли взяться силы и время с тобой еще и потрахаться? – изумился Муромцев.
   Лилиана вновь смущенно потупилась.
   – Ну… не за один раз. Я же говорила, что он меня запугивал, грозил. Мне ведь было двадцать, я была совсем девочкой – невинной, запуганной. Больше всего я боялась, что об этом узнает Илья.
   На лице Антона появилась саркастическая улыбка:
   – Ну, особо невинной ты никогда не была. Однако ты о чем-то мне сейчас хочешь поведать – насколько я понимаю, из того арсенала, что ты получила в свое время от Гордеева.
   – Поверь, – она подняла на него полные слез глаза и судорожно вздохнула, – меня это мучает больше двадцати лет, но я не могла тебе рассказать. Во-первых, потому что это касалось нашего ненаглядного дяди Андрея, а он… Ты все равно никогда бы не поверил, ты всегда относился к нему, как к отцу. И Илья тоже – это ведь его дядя.
   Пристально глядя на Лилю, Муромцев подался вперед и быстро спросил:
   – Ты считаешь, что что-то изменилось?
   – Я вчера говорила с папой, – сказала она без всякого перехода, – он сообщил мне, что мама очень больна – что-то с кровью. Ей осталось совсем недолго, лечение невозможно – врачи предупредили сразу же.
   – Соболезную, – глухо ответил Антон, продолжая наблюдать за ее лицом.
   Лилиана прижала руки к груди.
   – Мама очень хочет увидеть Таню, а меня она видеть не хочет – она на меня обижена. Что ж, я к ней не поеду, раз так. Папа не сказал ей, что Таня… похищена. Но когда он вчера сообщил мне, я плакала. Понимаешь, это ведь моя мать. И я подумала о… о том, как погибла твоя мама, – увидев побелевшее лицо Антона, она испугалась, но все же торопливо договорила: – Я ничего точно не знаю, у меня нет никаких подтверждений, но я знаю, что она почему-то мешала дяде Андрею. Ее гибель не была случайной – это устроил Гордеев.
   Антон, поднявшись, подошел к окну и какое-то время смотрел на подъездную дорожку к крыльцу клиники, на которой стояла машина Лилианы, потом сказал:
   – Смотрю, ты стала соблюдать меры безопасности – не бросаешь машину где попало. Что ж, это правильно – на территории клиники к ней никто посторонний приблизиться не сможет.
   – После того, что произошло в депутатском офисе, я стараюсь быть осторожной – в моем офисе стоянка специально охраняется. Но скажи, ты веришь мне – тому, что я сказала тебе о Гордееве и… о дяде Андрее?
   Он повернулся к ней, и Лилиану потрясло его застывшее, как маска, лицо. Ответ Антона прозвучал почти равнодушно.
   – Что ты мне сказала? Кто виновен в гибели моей мамы? Я это знаю. Я даже знаю, почему она погибла, и ты, наверное, тоже знаешь, что Настя – дочь Ильи и Ольги Яховой.
   Она помертвела.
   – Ты… ты… откуда? Антон, я…
   – Скорей всего, ты тоже в этом участвовала, – тон его стал ледяным, – потому что это было и в твоих интересах. До сих пор я был неуверен, но теперь знаю точно – у тебя на лице сейчас все ясно написано.
   Из груди Лилианы вырвался неестественно громкий смех, и тут же она испуганно умолкла, растерянно глядя на Антона.
   – Я не хотела, клянусь, Антон, они сделали это без меня! Ты не веришь? – по лицу его ей было понятно, что он не верит. – Как хочешь, можешь не верить, потому что я сейчас не знаю, как тебе доказать, – тон ее вдруг стал испуганным, – а Илья? Илья знает? Он знает, что Настя…
   – Знает, – холодно кивнул Муромцев, – Илья все прекрасно знает.
   Опустив голову, Лилиана долго молчала, комкая платок, потом вдруг истерически разрыдалась:
   – Так вот почему! Он зол на меня, я понимаю, что ему наговорили! Но я никогда ничего плохого не делала, я всегда любила Настю – ведь это его дочь! Ладно, пусть он заберет ее у них, и мы будем жить все вместе – и сын его тоже. Он поймет, как я его люблю, как мне дороги его дети!
   – Лиля, – спокойно и даже ласково спросил Антон, внимательно изучая ее заплаканное лицо, – у тебя все в порядке с головой? Ты думаешь, что ты говоришь? Ты ведь умная женщина.
   Она вскочила и в бешенстве отбросила в сторону платок.
   – Не надо! Не надо меня учить, что мне нужно делать! Если кому-то не нравится, то плевать! Илья будет моим, я смогу наладить наши отношения – тем более теперь, когда он так огорчен из-за смерти матери своего сына. Я ему нужна!
   – Гм, ты так считаешь? – почесав затылок, хмыкнул Антон. – И с чего же ты собираешься начать, если не секрет?
   Лилиана прошлась по кабинету, и внезапно успокоилась. На лице ее появилась обычная утонченная улыбка, взгляд стал мечтательным.
   – Начну с того, дорогой Антон, что сегодня же закажу и пошлю огромную корзину с цветами на похороны его Карины – он поймет, что я все ему простила и скорблю вместе с ним.
   Муромцев тяжело вздохнул.
   – Хочешь мой совет по этому поводу, Лилиана?
   Ее переливчатый смех наполнил помещение.
   – Нет, не хочу, хотя, конечно, можешь мне его дать.
   – Не делай этого, Лиля.
   – А я именно сделаю! – повернувшись на каблучках, она выбежала из кабинета.
   Антон наблюдал, как медленно раздвинулись створки железных ворот, пропуская ее машину, потом вернулся за свой стол и вновь опустился в кресло – разговор с Лилианой совершенно выбил его из колеи, и он решил позвонить Кате.
   – У нас все в порядке, все нормально, Антоша, – сказала она, предупреждая все вопросы брата, – ты делай все, что нужно, ни о чем не беспокойся.
   У Антона защемило сердце от ее расстроенного голоса, в самую душу кольнул упрек совести.
   – Ты опять сейчас плакала? Не надо плакать, постарайся держать себя в руках и не нервничать ради детей.
   – Знаю, а то молоко испортится, – с горечью ответила Катя, но тут же смягчила свой тон: – Нет, я не плакала – просто расстроилась. Понимаешь, звонил Илья – он все еще не получил от Ритки никакого ответа и просто не знает, что делать. В общем, я посоветовала ему не откладывать похороны – возможно, она просто не хочет приезжать после того, что произошло.
   – Да что произошло? – закричал он. – О чем вы говорили с ней в последний раз? Что она рассказала вам с Кариной? Хоть теперь-то скажи!
   Сестра ответила ему неожиданно твердо:
   – Я не буду этого говорить, Антоша, прости, мы с тобой уже не раз это обсуждали. Просто думаю, что ей лучше никого из нас больше никогда не видеть, и она это прекрасно понимает. Поэтому ждать и откладывать похороны не нужно.
   – Все бабы – стервы, – угрюмо буркнул Антон, – ни одного приятного исключения.
   Катя тихо и печально засмеялась, и в смехе ее послышалась материнская нежность.
   – Бедненький, всю жизнь мы, паразитки, тебя кидаем! И кто же тебя так сильно расстроил на этот раз, братик мой дорогой?
   – Кто, кто! – тоном ворчливого старика ответил он. – Сначала ты, потом тут еще и Лилька недавно заявилась. Ты не представляешь, какая дурь взбрела в голову этой бабе – собирается послать Карине на похороны цветы. Предупредить что ли Илью, чтобы он особо близко не брал это к сердцу?
   – Не надо, – подумав, ответила Катя, – она, возможно, просто так ляпнула и этого не сделает. Сам понимаешь, что после всего, что было между ними, посылать цветы на похороны – кощунство. Дай мне ее телефон – я позвоню и все постараюсь ей по-женски ясно объяснить.
   – Хорошо, звони. Запиши телефон.

   Оператор ответил Кате, что «абонент недоступен». Это было неудивительно – как раз в это время госпожа Шумилова была в первом встретившемся ей по дороге цветочном магазине и подбирала цветы для Карины. Магазин находился в полуподвальном помещении, и звонки сотовых операторов туда не доходили.
   Когда, спустившись по лестнице, Лилиана в сопровождении одного из секъюрити вошла в магазин, она была любезно встречена двумя продавцами, и те сразу же встрепенулись, почуяв солидного клиента.
   – Что угодно, мадам?
   – Цветы для похорон.
   – Мадам хочет заказать венок? – спросил плотный мужчина, говоривший с сильным грузинским акцентом, и тут же, не давая Лилиане опомниться, крикнул: – Датуна, посмотри за товаром, а я провожу мадам в наш филиал.
   Вместе с ним Лиля прошла в помещение, напоминавшее подземный туннель. Несколько женщин изготовляли здесь венки и крепили к ним черные ленты с надписями, а воздух был насыщен приторным цветочным ароматом.
   – Душно здесь, – Лилиана поморщилась.
   – Мы скоро переходим в другое помещение, мадам, наш ритуальный цех расширяет ассортимент. Вы в любое время сможете к нам обратиться и воспользоваться нашими услугами, – заметив, что посетительница слегка поморщилась, он тут же поспешил добавить: – У нас работают специалисты, мадам.
   – Я вижу, – она усмехнулась и оглядела цех. – Нет, я, пожалуй, просто пошлю цветы.
   – Как угодно, мадам. Я только говорю, что иногда люди стесняются заказать венок, потому что не знают, какую сделать на нем надпись – им все кажется, что не так сказал, что плохо сказал или, что не все сказал. У меня есть люди, которые сами скажут за вас все, что вы пожелаете. Вам только достаточно высказать нам ваше пожелание. Вот вы, мадам, например, прошу меня очень простить, кого провожаете в последний путь?
   Лилиана окинула грузина ироническим взглядом.
   – Предположим, я хочу проводить в последний путь любовницу моего мужа. Что бы вы ей пожелали на моем месте?
   – О, мадам! – мужчина был слегка сконфужен, но тут же нашелся: – Я послал бы именно венок, мадам! И пожелал бы усопшей покоиться с миром.
   – Как? – с коротким смешком она окинула оценивающим взглядом его плотную невысокую фигуру. – Неужели вы пожелали бы покоиться с миром любовнику вашей жены? Вы же восточный человек!
   Грузин с укором всплеснул руками.
   – Что вы, мадам, что вы! Любовника моей жены я убил бы на месте, но ведь я мужчина! Женщины, мадам, совсем иначе устроены – они рождены, чтобы прощать. Я приведу вам даже исторический пример: когда актриса Асенкова, любовница императора Николая Первого умерла, императрица послала ей венок с цветами и трогательной надписью. Император был этим весьма тронут, весьма!
   Исторический пример непонятно почему произвел на Лилиану впечатление – она подумала и кивнула головой.
   – Что ж, пусть будет венок. Я сейчас все оплачу, и вы пошлете его по адресу, который я укажу, а надпись придумаете сами и поцветистей, пожалуйста.
   – Конечно, мадам, конечно, а как ее звали? – он пояснил: – Нам нужно знать имя, чтобы составить надпись.
   – Карина.
   – Эта дама была армянкой?
   – Кажется, у нее мать была армянка, а отец грузин. Разве это имеет значение?
   – Никакого, мадам, все люди равны перед богом. Какими буквами прикажете сделать надпись – золотом или серебром? Золотом стоит дороже, но ненамного.
   – Сделайте золотыми.
   Расплатившись, Лилиана сделала знак молчаливо следовавшему за ней охраннику и вышла из магазина. Ожидавший у входа секьюрити быстро направился к машине, чтобы распахнуть дверь перед своей хозяйкой. Не глядя на него, она села рядом с водителем и внезапно почувствовала, как железная рука стиснула ее локоть.
   – Здравствуйте, Лилиана Александровна.
   – Кто…
   Мужчина, сидевший рядом, не был ее шофером, и краем глаза Лилиана увидела в зеркале, что на заднем сидении находятся еще два посторонних человека. Сразу сообразив, в чем дело, она рванулась обратно и попыталась открыть захлопнувшуюся дверцу машины, но тот, кто сидел рядом, не позволил ей двинуться с места.
   – Не надо, прошу вас, ваша охрана вам не поможет. Пока вы выбирали цветы, нам удалось убедить этих господ, что им лучше исчезнуть и ни во что не вмешиваться, – голос его звучал довольно мягко.
   В сумочке Лилианы внезапно зазвонил телефон, но она не шевельнулась. Один из сидевших сзади мужчин, перегнувшись, вытащил мобильник из ее сумки и, выключив, положил к себе в карман.
   – Что вам нужно? – тихо спросила она, не пытаясь протестовать.
   – Вам нечего бояться, вам никто не причинит вреда, – также тихо ответил ей сидевший рядом человек.
   – Мне не следовало оставлять машину на улице в чужом районе, – с горечью проговорила Лиля. – Куда вы меня отвезете?
   – С вами всего лишь хотят поговорить, не надо нервничать, – мужчина улыбнулся, – а насчет машины – да, вы правы, мы давно за вами наблюдаем, но вы впервые припарковались в неохраняемом месте.
   Машина проехала по Садовому кольцу, потом, прибавив скорость, покатила по шоссе, а когда они выехали за пределы Москвы, Лилиана узнала дорогу в аэропорт для частных самолетов.
   – Вы увозите меня из Москвы? Куда?
   – Не волнуйтесь и ни о чем не тревожьтесь.
   Мужчина с заднего сидения слегка наклонился к ней, и она вдруг почувствовала легкий укол в затылок. Как-то внезапно на нее накатила сонливость, а откуда-то из тумана продолжал доноситься тихий голос:
   – Не тревожьтесь.
   Потом сознание оставило Лилиану, и она крепко уснула.

Глава шестнадцатая

   В храме обычно отпевали по нескольку усопших одновременно – гробы стояли в ряд, и батюшка поименно перечислял всех почивших «рабов божьих», а родственники кучками толпились у изголовья «своего» покойника. Илья этого не знал, поэтому не испытывал никакой благодарности к Андрею Пантелеймоновичу, устроившему Карине «отдельное» отпевание. Глядя на любимое тонкое лицо с длинными черными ресницами, он хотел лишь одного – чтобы служба длилась бесконечно долго, и можно было бы так смотреть и смотреть на Карину, не думая о неизбежно приближавшемся моменте вечной разлуки.
   Настя, стоявшая плечом к плечу с Ильей, крепко сжимала его пальцы, и Антон в который раз поразился ее сходству с родным отцом – даже горе, казалось, одинаково исказило их лица. Жоржик, сидевший на руках у няни, вертел головкой, с интересом разглядывая колыхавшееся пламя свечей перед образами.
   Начали прощаться, и Катя, прижавшись губами к холодному лбу подруги, взяла у няни ребенка, чтобы та тоже могла поцеловать Карину. Инга, всхлипнув и перекрестившись, наклонилась над гробом, Сирануш Яковлевна нежно погладила черные волосы покойной и что-то сказала ей, беззвучно шевеля губами. Антон положил руку на плечо Ильи.
   – Прощайся, сейчас заколотят гроб.
   Тот вздрогнул и беспомощно оглянулся по сторонам.
   – Сейчас? А потом нельзя?
   – Полагается, чтобы сразу после отпевания, – строго и тихо произнесла няня, беря у Кати захныкавшего Жоржика.
   – Илюшенька, – Настя прижала к щеке его руку и тихо всхлипнула, – раз Карина так хотела, то пусть так и будет.
   Виктория Пантелеймоновна издали с тревогой наблюдала за сыном – ни она, ни ее брат к гробу Карины не подходили и стояли поодаль. Выполняя волю Ильи, на кладбище они не поехали, но Андрей Пантелеймонович распорядился прислать цветы и два красивых венка, рядом с ними стоял третий венок с золотой надписью:
   «Да снизойдет мир в твою душу, и пусть ничто не нарушает твой покой, Карина. Лилиана»
   Катя переглянулась с Антоном и постаралась заслонить венок от Ильи. Он, впрочем, ничего вокруг себя не замечал, и неподвижный взгляд его был прикован к бойким могильщикам, которые, ловко орудуя лопатой, кидали в могилу рыхлую землю.
   – Не знаю, – говорила заплаканная Катя, когда Антон вез ее домой с кладбища, – мы с тобой, наверное, нехорошо сделали, что не поехали на поминки.
   – Тебе пора кормить детей, – угрюмо ответил ей брат, – а мне нужно в клинику, ты прекрасно знаешь.
   Катя знала, что накануне оперировали тяжелую больную, и Антон уже раз пять звонил в отделение, чтобы узнать о состоянии женщины – та все еще находилась в реанимации.
   – Да, конечно, Антоша, может, так оно и лучше – если твой дорогой дядя Андрей будет на поминках, то мне не хотелось бы с ним лишний раз встречаться. Знаешь, я все думаю, что делать с Жоржиком – забрать его к нам для меня с нашими двумя пацанами сейчас просто нереально. Няня говорит, Виктория хочет отвезти его к себе на дачу – ты как считаешь?
   Антон пожал плечами.
   – Что ж, она его родная бабушка. Еще есть вопросы?
   – Нет, просто странно – после прежнего ее отношения и вдруг такая перемена. Но если Илья не возражает, то так, наверное, даже и лучше.
   – Илья сейчас не в том состоянии, чтобы с кем-то спорить и что-то возражать, – устало ответил Антон, – и раз родная бабушка выразила такое желание, то ты уж, пожалуйста, не вмешивайся – это их семейные дела.
   – Я крестная мать, – в голосе Кати прозвучал легкий вызов, – и имею право. Илья сейчас не в себе, Виктория тоже со странностями, а других родственников у ребенка нет.
   Антон ответил не сразу. Он остановил машину возле подъезда дома и только тогда повернул голову к сестре.
   – Почему же нет? У него есть тетя.
   – Да? И где же она? – у Кати вырвался резкий нервный смешок. – У Жоржика нет тети, она никогда больше здесь не появится.
   – Мне не нравится твой тон, Катя! Я не знаю, что помешало Рите приехать, но она всегда любила Карину и Жоржика. Она пошла навстречу твоему желанию и отдала тебе нашего сына. Я не хочу, чтобы ты говорила о ней в таком тоне.
   – А я не хочу, чтобы ты о ней думал! – вне себя закричала Катя. – Я не хочу, чтобы ты тосковал о ней и каждую минуту вздрагивал – ждал, что она вернется. Забудь ее – она не вернется. Раз она даже не приехала на похороны…
   Антон провел ладонью по лбу и стиснул зубы.
   – Тебе пора кормить детей, – ледяным тоном произнес он, и Катя испуганно осеклась.
   – Уже иду, – она приоткрыла дверь, но тут же вновь повернулась к брату, и голос ее задрожал: – Ты ведь ничего не знаешь, а я…
   – А ты знаешь, да? Тогда говори – где она, что с ней? Говори!
   Катя испугалась тех слов, что чуть не сорвались с ее губ.
   – Нет-нет, я ничего не знаю, я пошла.
   Она долго жала на кнопку вызова лифта, потом вспомнила, что он еще с субботы не работает и со вздохом поплелась вверх по лестнице, глотая слезы и думая:
   «Он все еще любит ее, а она… Она отдала мне их сына – моего ненаглядного рыженького Максимку. Она тогда сказала мне, что вынуждена работать на них из-за Карины. Скорей всего, это правда – папа всегда говорил, что Ритка не станет врать просто из-за своей врожденной заносчивости. Но теперь Карины больше нет, а Илья так и не смог связаться с ней – либо она не захотела ответить, либо… с ней что-то случилось? – Кате вдруг стало так страшно, что ноги ее задрожали в коленках, а лоб покрылся холодной испариной. Она неумело перекрестилась: – Господи, если ты есть, то помоги Ритке! Где она, что с ней?»

   В этот час за тысячи километров от Москвы Маргарита Чемия работала у себя в лаборатории. Больше суток прошло с тех пор, как на закрытый аэродром, расположенный в нескольких километрах от Умудска, приземлился самолет, на борту которого находилась Лилиана Шумилова. В среду утром Маргарита, просмотрев последние анализы этой бизнес-леди, решила, что откладывать операцию не имеет смысла, и отдала распоряжение медсестре:
   – К семи вечера подготовьте пациентку.
   – Да, мадам.
   Сестра – датчанка лет сорока – прекрасно знала свое дело, и поэтому доктор Чемия соглашалась с ней работать, несмотря на то, что та совершенно не понимала по-русски. Дагмар – так звали медсестру – всегда скрупулезно прослеживала все этапы подготовительной стадии, а это во многом определяло успех операции.
   В обязанности медсестер входило передавать в лабораторию, занимавшуюся синтезом ликворина, компьютерные данные оперируемого и следить за всеми этапами синтеза. Состав полученного препарата колебался в зависимости от точного процентного содержания белка в сыворотке крови пациента и оставался стабильным лишь в течение часа. Через полчаса после того, как ликворин вводился в кровь пациента, его концентрация в субарахноидальном пространстве достигала своего пика, а минут через сорок начинала уменьшаться. Операция на миндалевидном комплексе, занимавшая обычно от пяти до пятнадцати минут, проводилась при максимальном значении концентрации препарата, и именно медсестра должна была проследить, чтобы все сроки стыковались, и к моменту хирургического вмешательства пациент находился «в рабочем состоянии».
   Доктор Чемия обычно появлялась в операционной за пять-семь минут до начала операции – пациент к тому моменту уже должен был сидеть в кресле. Однако в день, когда должны были оперировать госпожу Шумилову, Маргарита изменила своей привычке и пришла на час раньше срока. Дагмар и проверявший аппаратуру техник испуганно переглянулись и вытянулись «в струнку», ожидая распоряжений, но Маргарита лишь холодно махнула рукой.
   – Продолжайте, не обращайте на меня внимания. Постарайтесь, чтобы сегодня не было никаких накладок – это личная просьбы шефа.
   Дагмар послушно кивнула, хотя губы ее обиженно поджались – можно было бы такого и не говорить, у нее, Дагмар, никогда не бывает накладок. Но, конечно, ей понятно, почему доктор Чемия решила сегодня лично все проконтролировать. Техник, молодой японец с постоянно улыбающимся лицом, сказал:
   – Мадам, аппаратура в порядке.
   – Я проверю, – холодно ответила Маргарита.
   – Мне подождать?
   – Нет, можете идти. Дагмар, запросите еще раз по компьютеру биохимию объекта.
   Японец вышел, а Дагмар повернулась к компьютеру, и в этот момент Маргарита, делавшая вид, что проверяет модулятор сенсорных восприятий, заменила диск.
   – Мадам, биохимия в порядке, – сказала медсестра, выведя на экран таблицу, – анализы в норме. Через двадцать минут ликворин будет введен внутривенно, до начала операции пятьдесят минут.
   – Объект спокоен? Доложите подробности.
   – Вчера эта дама нервничала, но ее навестил наш психолог и объяснил, что с ней хотят всего лишь побеседовать, и никакого вреда не причинят. После этого она приняла ванну – вода из источника номер один. Сегодня утром в состав воздуха ее комнаты введен слабый аллерген, вызвавший небольшую сыпь, сильный приступ кашля и чихания. Навестивший ее в два часа психолог любезно предложил ей пройти консультацию у аллерголога и отоларинголога. Она не возражала, и считает, что сегодня в семь часов вечера получит консультацию у специалиста и полное компьютерное обследование. Уже половина седьмого, мадам, – она взглянула на экран, – объекту только что введено три кубика ликворина.
   – Хорошо, я пойду переодеваться. Распорядитесь подготовить объект.
   Оставив Дагмар, она вышла и вновь появилась на пороге операционной без пяти семь. Лилиана уже сидела в кресле с прикрепленными к голове датчиками и закрывающими глаза сенсорными очками. Кроме нее и Дагмар, в операционной никого не было – Маргарита не нуждалась в ассистенте. Дагмар наклонилась над Лилианой, голос ее звучал приветливо и сочувственно.
   – Вам немного лучше? Это после местной анестезии, а сейчас доктор вас осмотрит.
   – Доктор, – ответила Лилиана тоже по-английски, – у меня ужасный зуд в носу, я чихала минут сорок не переставая. Сейчас после анестезии стало легче.
   – Можете говорить по-русски, – Маргарита осторожно вводила зонд, наблюдая за его перемещением на экране расположенным прямо перед ее глазами. – Вы ведь русская? Вы что-нибудь чувствуете? – она включила модулятор сенсорного восприятия.
   – Я себя сейчас прекрасно чувствую, мне хочется поговорить с вами, – Лилиана вдруг почувствовала непривычную для себя потребность излить душу.
   – Вот и хорошо, говорите все, что вам хочется, – спокойно ответила Маргарита, – если то, что вы скажете, облегчит вам душу. Расскажите о своей семье, у вас есть дети?
   Она включила источник лазерного излучения и следила за размытым изображением зарождавшегося в мозгу Лилианы контура.
   – У меня только одна дочь и множество проблем.
   – Из-за дочери?
   – Скорее из-за мужа. Я родила эту девочку только для того, чтобы он остался со мной, но он этого никогда не ценил.
   – Это его ребенок?
   – Нет, но он, естественно об этом не догадывается. Ребенок от его друга – одного приятного и очень милого врача-гинеколога. Так получилось, вы понимаете – от моего нынешнего мужа я забеременеть в тот момент не смогла, а приходилось торопиться, чтобы он меня не бросил. Короче, пришлось использовать его приятеля, но это ведь между нами, неправда ли?
   – Конечно, – согласилась Маргарита, подав короткий импульс, после чего очертания контура на экране стали более четкими.
   – Я знаю, что мой муж дорожит мною, и теперь, возможно, все будет хорошо. Он любит меня и оставался с той женщиной – своей любовницей – только потому, что она родила ему сына и была очень больна. Но теперь он ко мне вернется, все это кончилось.
   – Почему кончилось, разве что-то изменилось? – поинтересовалась Рита, осторожно выводя зонд из мозга пациентки.
   – Та женщина умерла, и он свободен.
   Не будь операция уже закончена, рука хирурга дрогнула бы, причинив пациентке непоправимый вред. Теперь же Маргарита лишь на миг задержала зонд, чтобы спросить:
   – И когда же она умерла? Отчего?
   – Сердце. Фактически уже месяц назад всем было известно, что она обречена, а пару дней назад мне сообщили о ее смерти – я даже послала венок на ее похороны. Смерть ведь зачеркивает все обиды, не так ли? Карине от Лилианы, разве плохо звучит? Скажите, доктор?
   – Прекрасно звучит, – удаляя зонд, ответила Маргарита таким тоном, что Дагмар, не понявшая ни слова из их беседы, почему-то вздрогнула.
   – Я устала, – внезапно обмякнув, тихо прошептала Лилиана, – хочется спать.
   – Спите, с вами все в порядке, – Маргарита повернулась к медсестре: – Все реакции в норме, осложнений нет, физиотерапию, как обычно, с завтрашнего дня.
   Стягивая с лица внезапно начавшую ее душить стерильную маску, она вышла, даже не оглянувшись на лежавшую в кресле Лилиану. Ее работа была окончена – при отсутствии осложнений в послеоперационном периоде пациентами занимались другие специалисты.
   Васнер, как обычно, связался с ней по селектору минут через десять.
   – Операция прошла без осложнений, Маргарита?
   – Разве вам не сообщили? Почему вы после каждой моей операции, как попугай, задаете один и тот же вопрос?
   Васнер не обиделся и добродушно возразил:
   – Вы же знаете, что отдельными случаями наш босс особо интересуется, и я должен быть готов в любую минуту его проинформировать. Что ж, я рад за вас и приношу свои поздравления.
   – Я обойдусь без ваших поздравлений, – сквозь зубы процедила Маргарита, – а в данный момент я хочу иметь информацию о своей сестре – связь еще не восстановлена?
   – Увы, – он тяжело вздохнул, и тон его стал сочувственным, – в Умудске черт знает что творится, весь регион без связи. Но я только что получил сообщение по факсу: Карина чувствует себя намного лучше, операция отложена до сентября, а сейчас она с ребенком находится на даче. Не тревожьтесь, Маргарита, шеф распорядился держать ее здоровье под постоянным контролем. Отдыхайте спокойно.
   – Да, мне, пожалуй, действительно лучше отдохнуть, – глухо произнесла она и закрыла глаза.
   Все встало на свои места – и столь долгое отсутствие связи с внешним миром, и непрерывно продолжающиеся беспорядки в Умудске. Они знали, что Карина умирает, и хотели лишить своего ведущего нейрохирурга возможности получать информацию о любимой сестре.
   Очень долго Маргарита была не в силах двинуться с места, потом решительно поднялась и встряхнула головой, чтобы вернуть себе ясность мысли – обычно это ей хорошо помогало. Охрана у входа в пещеры беспрепятственно пропустила ее внутрь – всем было известно, что доктор Чемия и другие нейрохирурги после сложных операций принимают целебные ванны, чтобы восстановить свои силы. Маргарита прошла через вторую пещеру, открывавшую проход к подземному озеру, подождала, пока за ней сомкнутся тяжелые металлические створки, и шагнула в окутывавший воду густой туман.
   – Дара! – но ее голос, казалось, был поглощен белесой мглой. Собрав силы, она позвала громче: – Дара!
   И вновь ответом была тишина. Маргарита долго стояла, прислушиваясь к легкому журчанию воды, потом медленно двинулась вперед и чуть не налетела на внезапно выросшую перед ней фигуру умудки.
   – Ты меня звала, – просто сказала Дара, – ты меня звала, и я здесь.
   – Моя сестра умерла, – голос Риты звучал совершенно бесстрастно, – я хочу выбраться отсюда, ты можешь мне помочь?
   – Конечно, я помогу тебе. Ты хочешь уйти прямо сейчас?
   – Нет, чуть позже – мне нужно вернуться и кое-что сделать.
   – Хорошо, возвращайся сюда в любой момент – я тебе помогу.
   – Погоди, – Маргарита протянула руку и коснулась плеча Дары, – в прошлый раз ты говорила мне, что у меня был выбор. Если б в то время я ушла с тобой…
   – Нет, – печально ответила умудка, – мы можем выбрать путь, по которому пойдем, но случается так, что все пути сходятся в одной точке, и ни один из них не бывает длиннее другого. Спасти твою сестру было невозможно, не укоряй себя.
   Вернувшись к себе, Рита переоделась, потом достала из стоявшего у стены сейфа небольшой приборчик. Внешне он напоминал малокалиберный пистолет, но стрелял не пулями, а крохотными капсулами. Содержавшийся в них препарат, попав в организм человека, вызывал длительный паралич конечностей. Набросив сверху чистый халат, она сунула в один из его глубоких карманов прибор, а в другой спрятала документы, пачку стодолларовых банкнот и мощный лазерный фонарик. После этого вышла из своей комнаты и направилась в лабораторию, расположенную в соседнем корпусе.
   Доктор Агапов сидел перед компьютером, неотрывно следя за движением на экране. Маргарита знала, что он внимательно просматривает запись ее сегодняшней операции, изучая мельчайшие нюансы.
   – Изучаешь? – от звука ее голоса Агапов вздрогнул.
   Обернувшись, он улыбнулся, словно извиняясь.
   – Я даже не слышал, как ты подошла. Да, изучаю – у меня завтра операция, а я всегда перед этим просматриваю твои записи.
   – Давай, я посижу с тобой, – Маргарита придвинула стул, села и, щелкнув мышкой, вернула запись к самому началу, – просмотрим вместе, потому что тебе, я чувствую, скоро придется выбираться из хорошего дерьма.
   Во взгляде его мелькнула тревога.
   – Почему? Что ты имеешь в виду?
   Агапов, самый способный из всех работавших в их группе нейрохирургов, был достаточно молод – моложе Маргариты лет на семь. Он всегда откровенно и искренне признавал ее превосходство, огорчаясь из-за собственных неудач.
   – Я имею в виду те два случая с судорожными припадками. Васнер из-за них так струсил, что сначала требовал, чтобы я вообще отстранила тебя от работы, а теперь требует, чтобы я еще раз просмотрела обе записи и составила полный отчет для шефа. Хотя я уже высказывала свое мнение по этому поводу.
   Оттого, что доктор Чемия говорила сочувственным и непривычно мягким для нее тоном, Агапов почувствовал, что душа у него начинает уходить в пятки.
   – Это случилось почти пять месяцев назад, – нервно возразил он, – и с тех пор я в твое отсутствие без всяких проколов провел еще около двадцати операций.
   – Костенко тоже считает, что ее хирурги работают без проколов – все зависит от характера требований клиента.
   Агапов расслышал в ее голосе иронию и обиделся.
   – Ты сравниваешь меня с хирургами Костенко?
   – Не я – Васнер. Что касается меня, то я проанализировала оба случая и нахожу, что обе операции проведены на уровне. Однако, у меня есть предположение, которое не мешает проверить – нарушение технологии синтеза ликворина на каком-то этапе. Кто-то схалтурил, и если это так, то главная вина лежит не на тебе.
   Лицо Агапова просветлело.
   – Ты считаешь…
   – Я ничего не считаю, – резко оборвала его Маргарита, – это всего лишь предположение. В любом случае за все, в конечном счете, отвечает хирург, и будет лучше, если завтра ты лично проконтролируешь синтез, чтобы избежать ошибок. Давай, мы с тобой сейчас, пробежимся по этапам.
   – Сейчас? – в голосе Агапова прозвучала растерянность. – Да, конечно, как скажешь.
   – Я хочу вместе с тобой подняться в инкубатор и кое-что тебе показать, – не оборачиваясь, она пошла к двери.
   Инкубатор помещался на последнем этаже, и по существующему правилу никто из сотрудников не имел права войти туда в одиночку – даже Маргарита Чемия или Васнер. Однако главного нейрохирурга в сопровождении коллеги охрана пропустила без всяких разговоров. Дежурный лаборант – молодой высокий швед – в ослепительно белом халате направился к ним с почтительным выражением лица.
   – Мадам, могу я чем-то помочь?
   – Пока вы можете только не мешать нам, дайте нам с коллегой побеседовать, – отрезала Маргарита, и швед, привыкший к ее резкости, мгновенно отступил.
   – Простите, мадам.
   Пропустив Агапова в небольшое полутемное помещение, Маргарита указала ему на небольшой кувез с темно-серым веществом.
   – Исходная биомасса для синтеза ликворина. Помню, как мы с Сашкой Эпштейном бились над ее получением. Зато теперь в распоряжении лаборатории около пяти килограммов – этого количества должно хватить, как минимум, на пару тысяч лет. Образцы размещены в разных помещениях – во избежание каких-либо непредвиденных катастроф. Правда, у них единая система вентиляции – общая масса должна быть достаточной, чтобы самостоятельно балансировать состав смеси газов, необходимой для дыхания. Однако в случае нарушения где-либо герметичности системы поврежденный отсек мгновенно отделяется от других, и включается система поддержания искусственного баланса атмосферы.
   Агапов с недоумением посмотрел на Маргариту и пожал плечами.
   – Я знаком с условиями хранения исходного материала, ты мне можешь так подробно этого не рассказывать.
   – Я рассказываю тебе это для того, чтобы ты понял: только мы имеем возможность проводить столь тонкие операции. Ведь это единственные образцы – их нельзя транспортировать из-за сложности системы жизнеобеспечения биомассы. Конечно, технология их создания известна, но без Сашки Эпштейна и без меня потребуются годы, чтобы вновь создать биомассу.
   Лицо Агапова вдруг напряглось, и он быстро спросил:
   – Для чего ты сейчас мне это говоришь?
   – Ты единственный, кто сможет работать на уровне, когда меня не будет.
   – Не будет тебя? Как это понимать?
   – Я не хочу больше на них работать. И не хочу, чтобы на них работал ты. Предлагаю тебе уйти со мной – прямо сейчас.
   От ее слов Агапов в ужасе шарахнулся назад и растерянно оглянулся.
   – Я… ты сошла с ума Маргарита? Я доволен теми деньгами, что мне платят, и не собираюсь расторгать контракт. Зачем мы вообще пришли сюда?
   – Потому что здесь нет прослушивающих устройств – вблизи биомассы вообще не должно быть никаких источников электромагнитного излучения. Я повторяю: я не хочу на них больше работать и не желаю, чтобы это делал ты.
   Агапов посмотрел на нее и немного пришел в себя.
   – Я не собираюсь никуда с тобой идти, – уже спокойнее произнес он, – но если ты не хочешь работать, то не стану тебе препятствовать – уходи… если, конечно, сможешь.
   Усмехнувшись, она пристально посмотрела на него и покачала головой.
   – Не надейся, Агапов, что я уйду, а ты займешь мое место, и Васнер будет перед тобой скакать на задних лапах. Конечно, со временем они смогут найти замену и мне, и тебе, но если уничтожить биомассу…
   – Биомассу ты не уничтожишь, – с улыбкой прервал ее Агапов, – потому что условия хранения защищают ее от любых случайностей, ты сама это только что сказала. Если хочешь уйти – попытайся, я постараюсь тебя прикрыть.
   Маргарита задумчиво посмотрела на серую массу в кувезе и печально вздохнула.
   – Мы столько работали, столько сил потратили на синтез ликворина, пригодного для тонких операций! Меняли химический состав атмосферы, добивались хороших результатов, а через какое-то время все опять сводилось на нет. Думали, что все дело в концентрации фотоавтотрофов, а потом поняли, что дело не в концентрации, а в их активности. В помещении сейчас именно то освещение, которое поддерживает нужный уровень их функционирования. Сейчас фотоавтотрофные бактерии находятся в балансе с биомассой и фиксируют необходимое для ее существования количество углекислоты. Однако, если на биомассу упадет поток света с интенсивностью больше критической, то начнется неконтролируемый процесс, и уже через пятнадцать минут баланс в системе будет нарушен, а еще через пять минут процесс гибели всей биомассы станет необратимым. Но герметичность системы нарушена не будет, поэтому система защиты будет спокойно дремать.
   – Страшная картина, – усмехнулся Агапов. – Одно утешение, что ты не захочешь уничтожить результат своего собственного труда. К тому же, здесь нет столь мощного источника излучения.
   – Ошибаешься, Агапов, опять ошибаешься, – левой рукой Маргарита достала лазерный фонарик и, включив его, направила луч на серую массу за стеклом.
   – Ты… ты что делаешь! – коротко вскрикнув, он рванулся к ней, но тут же дернулся и упал навзничь – в правой руке Риты, тихо щелкнув, выстрелил пистолетик с парализующим препаратом.
   Она, стояла, направив свет на колеблющееся живое вещество, местами уже начавшее темнеть, и смотрела на настенные часы.
   – Пятнадцать минут. Двадцать. Все. Как ты, Агапов? – спрятав фонарик, Маргарита наклонилась над распростертым телом. – Ладно, ничего страшного – сможешь двигаться часов через пять. Делать тонкие операции ты уже не сможешь, но жить будешь. Прощай.
   Она пошла к двери, провожаемая его полным ненависти взглядом. Лаборант вопросительно посмотрел на нее:
   – Доктор Агапов?
   – Он еще здесь, а я сейчас вернусь, одну минуту – мне нужно спуститься к компьютеру.
   Пройдя мимо сбитого с толку лаборанта и приветливого охранника, Маргарита вошла в лифт, и он стремительно понес ее вниз. Спустя десять минут она миновала первую пещеру и поднесла магнитный ключ к металлической перегородке, скрывающей подземное озеро. Железные створки уже наполовину раздвинулись, когда прозвучал общий сигнал тревоги. Створки, застыв на мгновение, вновь начали медленно сходиться, однако Маргарита успела проскользнуть внутрь и теперь стояла в клубах белого тумана, отделенная от остального мира наглухо сомкнувшейся металлической стеной.
   Навстречу ей шагнула Дара.
   – Ты пришла.
   – Меня уже ищут. Думаю, они очухаются и появятся здесь минут через десять.
   – Тебя не найдут, иди за мной, – рука Дары крепко сжала локоть Маргариты и повлекла ее за собой в белесую мглу.
   – Куда ты меня ведешь? – Рита не видела поверхности, по которой ступала, и шла вслепую, держась за крепкую руку своей спутницы.
   Голос Дары донесся словно издалека:
   – А где бы тебе сейчас хотелось оказаться?
   – В Мюнхене – это в Германии, стране, которая находится в центре Европы.
   – Я знаю, где находится Германия, – сказала Дара.
   Туман внезапно рассеялся. Маргарита увидела, что находится в огромной светлой пещере. Рядом с ней стояла Дара, а с другого конца пещеры приближались три высоких умуда. Дара приветливо кивнула им, и один из умудов протянул Маргарите руку.
   – Здравствуйте, меня зовут Карс, а это мои друзья.
   – Маргарите нужно попасть в Мюнхен, – сообщила ему Дара таким тоном, словно речь шла о какой-то безделице, и Карс спокойно ответил:
   – Да, разумеется. В четыре утра из Умудска вылетает в Германию самолет частной немецкой авиакомпании с группой туристов. Если ваши документы в порядке, и у вас есть деньги, то вы можете улететь вместе с ними – мы сумеем с ними договориться. Если же нет, то… мы тоже сумеем это устроить, но все будет несколько сложнее, – он пристально посмотрел на Дару, и та незаметно кивнула.
   – У меня документы в порядке, и деньги есть, – Рита вызывающе вздернула голову, но Карс мягко ответил:
   – Что ж, тогда вообще проблем нет. Думаю, с учетом разницы во времени вы прибудете в Мюнхен завтра рано утром. А теперь вам нужно немного отдохнуть.
   – Нет, – она попробовала возразить, но внезапно почувствовала, что глаза ее начали закрываться, и тело налилось свинцом. Легко подхватив уснувшую гостью на руки, Карс уложил ее на широкую плоскую поверхность, выстланную чем-то мягким.
   Маргарите казалось, что с ней что-то происходит, но от навалившейся вдруг усталости непонятно было, сон это или явь. Люди вокруг говорили, ходили, двигались. Кто-то задавал ей вопросы, и она отвечала. Потом послышалось гудение моторов самолета. Взлет, посадка и снова взлет, и опять голоса вокруг. Сознание полностью вернулось лишь тогда, когда самолет вновь приземлился, и высокая красивая девушка в форме стюардессы с улыбкой произнесла по-английски:
   – Вы в Мюнхене, мадам. Желаете пройти в здание аэропорта?
   Умуд Карс оказался прав – в Мюнхене было только шесть утра. Маргарита попросила водителя такси довезти ее до ближайшего отеля и оттуда позвонила человеку, чей номер телефона еще накануне выучила наизусть – Александру Эпштейну.

   Еще не было семи, и Эпштейн с женой, не так давно занимавшиеся любовью, спокойно дремали в постели – они два дня назад отправили детей к родственникам и могли позволить себе расслабиться. После длительной разлуки и возвращения Александра из России в их чувствах друг к другу и в самих интимных отношениях появилось нечто новое – более глубокое и страстное. Словно пережитое отчаяние постоянно стояло где-то за спиной и ежечасно напоминало: живите и любите – любите друг друга, пока есть время.
   Очнувшись и вновь ощутив прилив желания, Александр сонно протянул руку, чтобы обнять жену Грету, и в этот момент на тумбочке возле кровати внезапно зазвонил телефон. Он даже вздрогнул от досады, но все же перевернулся на другой бок и прижал к уху трубку.
   – Господин Эпштейн?
   Этот голос был ему знаком, и рука, державшая трубку, внезапно окаменела. Грета подняла голову и сонно посмотрела на него из-под спутанных коротких волос.
   – Алекс, кто это?
   – Это…
   Взгляд Александра был неподвижно устремлен вдаль, на лице появилось испугавшее его жену отрешенное выражение.
   – Саша, вы меня слышите? Это Маргарита Чемия. Мне нужно вас увидеть, это срочно. Вы можете прямо сейчас приехать в отель, где я остановилась? Мне нужна ваша помощь.
   Меньше всего на свете ему хотелось возвращаться в своих воспоминаниях к тому периоду жизни, когда приходилось тосковать и мучиться сомнениями вдали от родных. На все вопросы следователей, журналистов, друзей и даже матери он упорно отвечал, что абсолютно ничего не помнит о времени, проведенном в плену, и не хочет говорить на эту тему – даже отказывался встречаться с особо докучавшими своим любопытством приятелями. Однако Маргарита произнесла слово «помощь», и в мозгу его словно щелкнул выключатель – помочь Маргарите Чемия было необходимо.
   Торопливо спустив ноги с кровати, Александр начал натягивать одежду. Грета тоже поднялась и набросила халат. Вплотную подойдя к мужу, она взяла его за руку и попыталась заглянуть в глаза.
   – Алекс, скажи мне, кто звонил? Что случилось, почему у тебя вдруг стало такое лицо?
   – Мне надо идти, – сухо ответил он, отстраняя от себя жену, и шагнул к двери.
   Маргарита ждала Александра в вестибюле отеля, где остановилась, и его поразило ее осунувшееся бледное лицо с лихорадочно блестящими глазами.
   – Я заказала столик в кафе, нам там никто не помешает поговорить.
   В такое время в большом зале народу было немного. Хорошенькая официантка усадила Маргариту и Александра за столик у окна, принесла два кофе и тарелку с бисквитами. Когда улыбающаяся девушка отошла, слегка покачивая бедрами, Эпштейн холодно сказал:
   – Я вас слушаю. Хотя, если честно, я сам не понимаю, зачем сюда пришел, – он достал платок и вытер внезапно повлажневший лоб, чувствуя, что у него начинается неприятный озноб.
   – Я не стану ходить вокруг да около, потому что у меня просто нет на это времени. Но сначала ответьте: вы лично пытались вновь получить ликворин у себя в лаборатории после того, как вернулись из России?
   – Нет, – в голосе Александра слышалось раздражение, – да и для чего это нужно, если наша фирма прекратила работу по его синтезу?
   – Но ведь у вас уже были готовые разработки, вы сами лично получили этот препарат, когда работали у нас. Почему вы не попытались воспроизвести эти результаты и указать своему начальству на его ошибки?
   – Не знаю, Маргарита, для чего вы все это спрашиваете? Да, я многого добился, работая у вас, и надеюсь, что ликворин поможет больным, которые нуждаются в операции. Я желаю успеха вам и вашим коллегам, я опять могу помочь вам, если нужно, но поймите: меня тяготят воспоминания о том периоде времени, и я не хочу лишних разговоров. Вы просили меня помочь – в чем?
   – Сейчас объясню. Но начну с того, что вся исходная биомасса уничтожена.
   Согнувшись, как от удара, Александр подался вперед.
   – Что?! Вся биомасса? Как это произошло?
   – Это сделала я. А теперь я хочу, чтобы вы узнали все – от начала и до конца.
   Слушая ее, Эпштейн сидел, уткнувшись лицом в ладони, и плечи его болезненно вздрагивали.
   – Это был мой труд, моя самая большая в жизни удача, – хрипло произнес он, когда Маргарита, наконец, замолчала, – понадобятся годы и годы, чтобы снова все воссоздать.
   – У меня не было выхода, я честно рассказала вам, чем занималась все это время.
   – Я не политик, меня это не интересует, – в глазах его мелькнуло усталое и печальное выражение, – но я в отчаянии оттого, что мой труд уничтожен. Столько сил!
   – Прежде вы были другим, – тихо произнесла она, – и это ужасно. Саша, неужели вы согласитесь им помочь, если они потребуют?
   Эпштейн посмотрел на нее взглядом, в котором читались удивление и даже некоторое раздражение.
   – Естественно – если меня попросят помочь восстановить то, что вы, Маргарита, уничтожили, то я сделаю это с превеликим удовольствием. Если б я знал, что вы порвали с лабораторией, да еще таким образом…
   – То вы не стали бы со мной встречаться, – с неожиданным смехом договорила она и поднялась, положив на стол несколько кредиток. – Хорошо, будем считать, что этого разговора не было. Вы на машине? Тогда подбросьте меня до Новой пинакотеки, и на этом расстанемся.
   Эпштейна расстроил разговор, и веселый смех Маргариты, столь несвойственный ее обычной манере поведения, резанул его слух.
   – Вы можете взять такси, – сухо произнес он.
   – Как это любезно с вашей стороны! – с легкой иронией в голосе ответила Рита без всякой, впрочем, укоризны. – Ладно, тогда, если не трудно, то довезите меня до метро, и на этом покончим с взаимными любезностями.
   Александр молча посторонился и пропустил ее вперед – он был слишком хорошо воспитан и не мог отказать даме в столь незначительной просьбе, Маргарита это знала.
   Они выехали на шоссе, и Эпштейн прибавил скорость – ему хотелось поскорее высадить назойливую попутчицу возле ближайшей станции метрополитена. Он уже собирался притормозить, когда легкий укол чем-то острым в шею заставил его дернуться и вскрикнуть.
   – Что…
   Язык вдруг перестал ему повиноваться, ног словно не стало, а руки, только что плотно сжимавшие руль, были чужие и мертвые. Отбросив крохотный пистолетик-парализатор, Маргарита перехватила управление машиной и прибавила скорость.
   – Простите меня, Саша, – с горечью сказала она, – но у меня нет выхода. Все закончится очень быстро, я знаю, что вам не страшно – это, скорее, мне нужна поддержка.
   Автомобиль мчался вперед на полной скорости, и голова Александра бессильно откинулась назад – впрыснутый яд полностью его парализовал. Он был в сознании и понимал, что жить ему остается считанные секунды, но в широко открытых глазах не было страха. Сзади послышался рев полицейской сирены, и Маргарита внезапно ощутила слабость – еще миг, и она сбросила бы скорость, поддавшись охватившему ее ужасу. Из груди вырвался короткий крик:
   – Нет!
   Руки ее стиснули руль, и последним усилием воли она направила машину на высокую бетонную стену.
   «Антон, любимый, я… наш сын… Больно…»
   Потом пришла тишина, и уже не было ничего – ни боли, ни страха, ни пламени взрыва, с грохотом метнувшегося к небу. Полицейский автомобиль остановился на безопасном расстоянии, и из него выбрались двое мужчин в форме. Тот, что помоложе, оцепенело смотрел на пылающую машину, но другой уже вытащил рацию, чтобы сообщить о происшествии и вызвать подмогу. Однако ни Александру, ни Маргарите помощь уже была не нужна.

Глава семнадцатая

   Не сумев связаться с Настей и передать ей отправленное Маринкой сообщение Алеши, Антон Муромцев просто-напросто забыл о нем. Это было простительно, если учесть события последующих дней и состояние, в котором находились все, кто любил Карину и был выбит из колеи ее смертью. Антона к тому же снедала гнетущая тревога за Маргариту – он понимал, что ее отсутствие на похоронах любимой сестры не могло быть вызвано простым капризом или какой бы то ни было ссорой.
   «Что-то произошло, я чувствую. У меня больше нет сил думать о ней, и нет сил ее забыть. Катька что-то знает, но молчит. Ладно, сегодня же заставлю ее все рассказать, потому что это уже становится невыносимым. Что она о себе воображает, в конце концов?».
   Припарковав машину на охраняемой стоянке у клиники, Антон поднялся в свой кабинет. Вошедшая секретарша робко спросила:
   – Антон Максимович, вы сегодня будете вечернюю пятиминутку проводить?
   – Не понял, – он холодно посмотрел на нее, – вы уже домой собрались? Сейчас еще вроде не вечер.
   Она смешалась.
   – Нет, я просто… Приходила лаборантка Звягина – помните, которая через три месяца решила вернуться из декрета? Она хотела с вами поговорить, а я велела ей зайти после вечерней пятиминутки – сказала, что раньше у вас для нее не будет времени.
   Антон нахмурился – опять эта Звягина! Ушла в декрет в конце декабря, и все полагали, что она, как большинство дам, просидит в отпуске не меньше полутора лет. В лабораторию на ее место взяли молоденькую и ответственную Машу, которая очень старалась, а от каждого замечания безумно расстраивалась и падала духом. Однако в середине мая Звягина неожиданно позвонила и заявила, что к ней приехала мама – смотреть за ребенком, – и она собирается выйти на работу. Муромцеву пришлось думать, что делать с Машей – не выгонять же такую старательную девочку.
   В принципе работы в диагностическом отделении было достаточно, и Машу решено было оставить в лаборатории, но поскольку теперь все дополнительно оплачиваемые заявки делились между ней и Звягиной, последняя буквально возненавидела девушку и меньше, чем за месяц, уже трижды ябедничала на нее главврачу. Муромцеву надоело слушать ее жалобы, и он неделю назад тактично попросил Звягину докладывать обо всем в письменном виде, оставляя заявления секретарше. Теперь же – на тебе! – опять она собирается заявиться со своими кляузами. Нет, сегодня у него нет ни сил, ни настроения ее слушать.
   – Пусть оставит вам заявление, – раздраженно произнес он, – я же просил ее излагать все претензии в письменном виде.
   Секретарша смущенно похлопала накрашенными ресницами.
   – Я ей сказала, но она говорит, что у нее срочное дело. Сказать, чтобы не приходила?
   Антон вспомнил Звягину – средних лет женщина со строгим лицом, немного располневшая после родов. Кажется, она мать-одиночка и, возможно, хочет поговорить о дополнительном пособии из фонда клиники.
   – Нет, пусть зайдет, раз так, – со вздохом ответил он, – я сейчас схожу в хирургию на консилиум, а когда вернусь, то позвони ей и пригласи. Напомни только мне о ней, а то я забуду.
   Звягина появилась в его кабинете около пяти. Вежливо предложив ей присесть, Муромцев позвонил секретарше.
   – Можешь идти домой, на сегодня все, – он повернулся к Звягиной: – Да, я вас слушаю.
   Лицо ее оставалось спокойным, но по тому, что руки ее начали нервно комкать платок, он понял, что она нервничает.
   – Антон Максимович, вы помните, вы осенью позвонили мне и попросили сделать анализ на ВИЧ одному вашему знакомому юноше?
   Она назвала фамилию, которая Антону ничего не сказала, и он с недоумением пожал плечами.
   – Простите, я как-то запамятовал, но вполне возможно…
   – С ним была девушка – такая смуглая, хорошенькая.
   – Девушка? Ах, да, конечно – Лиза со своим пареньком. Так что?
   – Я предложила ему оплатить еще и последующий анализ – чтобы исключить «период окна», вы ведь понимаете.
   – Я вспомнил, – Муромцев посмотрел на нее с некоторой досадой, – это вы предложили не только ему, насколько я знаю. Маша тогда очень переживала из-за того, что услуги оплачены, а она никак не может найти оплативших клиентов. Я вас попрошу в будущем так не поступать – это может подорвать имидж клиники. Если человек захочет повторно воспользоваться нашими услугами, то он сам придет к нам во второй раз и тогда же заплатит.
   Звягина немного смутилась.
   – Я понимаю, Антон Максимович, и учту, но сейчас не в этом дело. Собственно, никто особо не пострадал – все оплатившие сдали повторные анализы, а к вашему знакомому по словам Маши она лично приезжала домой, как вы ей, якобы, велели.
   – Я велел? Гм, – он немного смутился, – да, я что-то припоминаю – возможно, я погорячился, а она не совсем точно меня поняла. Так что вы мне хотели сообщить?
   – Антон Максимович, она уверяет, что взяла у него кровь на ВИЧ и отправила на анализ. Ответ пришел еще неделю назад – обнаружен ретровирус иммунодефицита человека, содержащий обратную транскриптазу.
   – Что?! Почему мне сразу не сообщили?
   – Не знаю, я вообще не уверена в том, что она говорит или делает, она…
   – Кто «она»?
   – Я имею в виду, что Маша….
   – Погодите, пожалуйста, скажите лучше, ему сообщили? В любом случае необходим повторный анализ.
   – Конечно, потому что я вообще не уверена, что Маша ничего не перепутала. Она уверяет, что пыталась до него дозвониться, опять к нему заходила, но ей сообщили, что этот молодой человек сейчас заграницей. Поскольку это ваши знакомые, я решила, что нужно, прежде всего, сообщить вам, и…
   – Да, спасибо, спасибо, я попробую сегодня же с ними связаться.
   Проводив Звягину, Антон нашел в органайзере номер мобильника Лизы и попытался ей дозвониться, но аппарат, находившийся в руках людей Малеева, был, естественно, выключен. Он вспомнил, что где-то в записной книжке у него есть ее домашний телефон – поискал и обнаружил его рядом с указанием «подруга Насти».
   Домашний телефон Лизы ответил стразу – трубку взял какой-то юноша и на просьбу Муромцева позвать Лизу хрипло крикнул:
   – Лизонька, на провод!
   В квартире было весело и шумно – громко хохотал заливистый мужской бас, играла музыка, два девичьих голоса хором пели или, скорее, кричали что-то из современной попсы. Однако Лизин голос в трубке прозвучал довольно мрачно:
   – Я слушаю.
   – Здравствуй, Лиза, – сухо сказал Антон, – это тебя Муромцев беспокоит, если ты помнишь, конечно, такого.
   – Антон Максимович! – она, как ему показалось, обрадовалась. – Извините, я перейду в другую комнату, а то у меня тут шумно.
   Послышался легкий шорох, потом голоса и музыка стихли.
   – Извини, что побеспокоил, у тебя гости, я вижу.
   – Какие там гости! Девчонка с нижнего этажа попросила пустить день рождения отметить – у них коммуналка, а ей двадцать исполнилось, хочется раз в жизни нормально с ребятами повеселиться. Я вообще не с ними – сижу у себя в комнате и занимаюсь. У нас завтра экзамен по математике – письменный.
   – Не стану тебя отрывать, я только хотел у тебя узнать по поводу твоего Димы – как мне с ним связаться?
   – С Димкой? – в ее голосе послышалось удивление. – В данный момент он в Португалии у своих предков, но завтра вечером прилетает, и если вы хотите, то я могу ему передать…
   – Передай, пожалуйста, чтобы сразу же, как приземлится, связался со мной – это срочно. У тебя есть номер моего мобильного?
   – Да, конечно, а что случилось?
   – Не волнуйся, – мягко ответил он, – приедете оба ко мне, и мы обо всем поговорим. Как у тебя дома – все в порядке? Как твоя тетя?
   – Не знаю, она уже полгода, как уехала к себе в Воронеж.
   – Уехала? – изумился Антон. – И с кем же ты живешь?
   – Я ведь уже не маленькая, Антон Максимович, – ответила Лиза тем снисходительным тоном, каким говорят с детьми или начинающими выживать из ума стариками, – и у меня есть друг. Кстати, Катя передала вам мое приглашение? Через три недели у нас свадьба, и мы с Димой вас обоих приглашаем. Вы обязательно должны быть – мы ведь с вами теперь кумовья, я крестная мать вашего Женьки.
   – Наверное, она забыла мне передать, – смущенно ответил он, стараясь сдержать дрожь в голосе, – я ничего не знал.
   От этой новости у Антона внутри все похолодело – неужели ему придется сообщить этим хорошим ребятам, что один из них или, вполне вероятно, оба…
   Не заметив его волнения, Лиза укоризненно сказала:
   – Ну, как же это она – я ведь говорила с ней в тот день, когда мы крестили мальчиков. И Настя тоже хороша – неужели и она ничего вам не сказала?
   – Я теперь очень редко вижу Настю.
   – Да, конечно, я и забыла. Сейчас к ней даже позвонить не возможно. Мобильный всегда выключен, а на домашнем телефоне сидит эта мымра – секретарша ее отца. Я раньше пробовала звонить, а она: «Я передам, что вы звонили. Оставьте ваш телефон, и вам перезвонят». Кошмар какой-то! Сегодня у нас была консультация по математике, а Насти почему-то не было. Нужно ей передать кое-что – насчет экзамена, – а я даже не хочу туда звонить.
   – Сейчас, я думаю, звонить, возможно, и не стоит – Настя с утра была на похоронах и сильно расстроена. Сегодня у нас у всех был очень тяжелый день.
   – На похоронах? – испугалась она. – А кто умер?
   – Один близкий ей человек, и она…
   Из груди Лизы вырвался испуганный крик:
   – Алеша?!
   У нее вдруг подкосились ноги, и все поплыло перед глазами. Голос Муромцева доносился словно издалека:
   – Нет, что ты, почему Алеша? Это Карина, жена Ильи. Не знаю, была ли ты с ней, знакома, но…
   – Карина! Как же так?! Мы ведь недавно виделись – когда крестили мальчиков. Господи, да как же, да почему мне никто ничего… Она ведь еще молодая! – голос Лизы прервался, и она горько заплакала: – Почему мне никто не сказал, я бы тоже пришла на похороны! Почему?
   Антон совсем расстроился.
   – Прости, Лиза, я не знал, не думал даже, что ты с ней знакома. А Настя сама была в ужасном состоянии – она с детства очень любила Карину.
   – Я знаю, – всхлипнула Лиза, – у нее было больное сердце. Но вдруг так сразу…
   – Что поделаешь, никто не ожидал. Кстати, я не смог поговорить с Настей на похоронах, а мне хотелось узнать насчет Алеши – они встречаются? Ты сейчас что-то говорила…
   – А что насчет Алеши? – удивилась она и с несколько преувеличенным оживлением добавила: – Настин отец наконец созрел – разрешил ей развестись с Дональдом и выйти за Алешу. Вы разве не знали?
   – Что?! Разрешил развестись с Дональдом? Ты шутишь?
   – Ничего не шучу – он долго кочевряжился, но на той неделе вдруг сказал, что все: если она любит Алешу, то пусть выходит за него. Настя с Алешей еще в понедельник должны были встретиться – помириться и все обсудить.
   – Помириться?
   У Лизы вырвался короткий смешок.
   – Ага. Лешка на нее дулся – из-за Дональда. Требовал, чтобы Настя с ним убежала на край света, как положено в хорошем романе, а она боялась – из-за отца.
   – Гм, надо же, а я ничего не знал. Только они, скорей всего, так и не встретились – мне в понедельник по электронной почте пришло послание. Поскольку ты в курсе всего и завтра все равно увидишь Настю, то скажи ей, будь добра, что я очень извиняюсь, но забыл передать – Алеша сообщил, что по независящим от него причинам встретиться с ней не сможет.
   – Передам, конечно.
   Лиза произнесла это таким странным тоном, что Муромцеву почему-то стало не по себе, и он вдруг пожалел, что обратился к ней с этой просьбой.
   – Спасибо, до свидания, Лиза, я буду ждать звонка от Димы.
   Отбросив трубку, Лиза долго сидела на ковре, зажав уши, чтобы не слышать взрывов смеха в соседней комнате, а потом вдруг упала лицом вниз и горько заплакала.
   «Почему? Я ведь с ума схожу по нему, я не могу без него жить, не могу! Лучше уж умереть!»
   Она уснула прямо на ковре и не слышала, как ушли, захлопнув за собой входную дверь, последние гости, а утром, ее разбудил телефонный звонок из Португалии.
   – Лизонька, ты не проспишь свой экзамен? – заботливо спросил Дима.
   – Что ж ты мне спать не даешь, – сердито ответила она, – еще только семь.
   – Да? А я всю ночь не сплю – думаю о том, что мы скоро увидимся. Ты не забыла, что я сегодня прилетаю?
   – Надо же! А я думала, ты про это забыл.
   Он ласково ее упрекнул:
   – Ты чего такая злая с утра пораньше?
   – Не знаю, – Лиза немного смягчилась, – ладно, у меня просто голова трещит. Приеду тебя встречать в аэропорт на своей новой тачке.
   – Что ты, – испугался Дима, – я возьму такси. И потом, у тебя же экзамен.
   – В час закончится, и я сразу поеду – прямо из школы. Представляешь, приеду сегодня на новом форде и поставлю его у самых ворот – пусть все училки смотрят и лопаются от зависти: «Чья машина? Ах-ах, это наша самая плохая ученица Трухина сегодня после экзамена едет с ветерком в аэропорт встречать своего жениха-дипломата. Ах-ах, а мы тут остаемся корпеть над тетрадями и задыхаться от пыли».
   – Ладно тебе, – миролюбиво сказал он, – ты же у меня добрая.
   – Погоди, я еще костюм от Версачи с мини-юбкой надену – совсем скопытятся.
   Костюм она все же одевать поостереглась – директриса строго-настрого велела всем одиннадцатиклассницам не надевать слишком коротких юбок и не оголять животы – на экзамене мог быть представитель от округа. Тем не менее, новенький форд Лизы, припаркованный рядом с машиной Соколовых, заставил охранника недовольно покоситься в ее сторону и проворчать:
   – Совсем дорогу загородили – то одна была машина, теперь две. Скоро на голову начнут машины ставить.
   Не обращая на него внимания, Лиза направилась к крыльцу, где стояли ее одноклассники – до начала экзамена в здание школы никого не впускали.
   – Привет, Лизок, все на своем лимузине? – спросил Соколов. – Круто, одобряю. Давай, дверь протараним, а то нас не впускают в родные пенаты.
   – Первый своей тачкой тарань, а я посмотрю, – хмыкнула она, подавая ему руку и чмокая в губы.
   Петя засмеялся и отступил, чтобы пропустить выходившую из двери директрису. Та бросила на них с Лизой недовольный взгляд и кисло поморщилась – она терпеть не могла, когда мальчики и девочки при встрече целовались на западный манер. Чтобы еще немного ее позлить, Лиза направилась к Артему Ярцеву, доказывавшему пареньку из параллельного класса неоспоримые преимущества ЦСК над «Локомотивом»:
   – Дерьмовая игра, она даже счет «размочить» не сумеют.
   – Привет, – сказала Лиза и, легонько подпрыгнув, его тоже поцеловала в губы – еще не пускают?
   Директриса нервно посмотрела на нее и сурово вздернула подбородок кверху.
   – Ребята, отойдите от двери, мы вас позовем. И попрошу не курить на территории школы!
   Она вновь скрылась за дверью, а Петя Соколов подошел к Лизе сзади и обнял ее за талию.
   – Кончай, Петька, – она отпихнула его руку. – Скажи лучше, ты Настюху не видел?
   – Анастасии, депутатской дочери, еще нет, все ее ждут – не начинают экзамен.
   – Иди к лешему, – Лиза обернулась и увидела Настю, входившую в школьную калитку.
   – Настюха, ты как? – взяв подругу за руку, Лиза потянула ее в сторону.
   Настя была бледна до синевы, и огромные голубые глаза ее были обведены черными кругами.
   – Лиза, – губы ее задрожали, – я сейчас вообще не могу говорить, я вчера…
   Лиза торопливо перебила:
   – Я знаю, мне вчера Антон Максимович звонил и все рассказал. Я сначала рассердилась, что ты мне не сообщила, но потом поняла, что ты просто уже была не в себе. Мне до жути жалко Карину – так быстро. Ведь в понедельник мы ничего даже и не знали.
   – Да, – Настя всхлипнула без слез, – я уже вообще… Я ждала Лешу до восьми часов, но он не пришел, и я не знала, что делать, а когда поехала домой, то дядя Петя сказал про Карину.
   – Подожди, от него была и-мейлка.
   – Что?! – Настя вцепилась в руку Лизы, но их беседу прервал зычный голос вновь вышедшей на крыльцо директрисы:
   – Одиннадцатый математический заходит!
   Учителя рассадили учеников по одному, Ирина Владиславовна суетилась, нервничая поглядывая на Соколова.
   Надежда Михайловна, вернувшись из кабинета завуча, тихо ей сообщила:
   – «Математики» пусть пишут, а для обычных классов привезли конверты с другими заданиями – ночью те, что подготовили в министерстве, кто-то запустил в Интернет вместе с решениями. Сейчас ребят из общеобразовательного и химического классов рассаживаем, быстренько решаем по три задания и раздаем.
   Ирина Владиславовна испуганно вскинула брови:
   – Я хотела подойти к Соколову, а директриса на меня так и зыркнула – говорят, из округа кто-то приезжал. И что делать? Он ведь в любом случае не решит.
   Надежда Михайловна ее успокоила:
   – Да нет, была одна тетка, но уже уехала – ей разнарядку дали, она сейчас быстренько по нескольким школам пробежится и успокоится.
   Худенькая учительница средних лет с полуседым хвостиком на затылке раздраженно пожала плечами.
   – Не понимаю, зачем они эту нервотрепку с проверками устраивают. Все нормальные люди прекрасно понимают, что две трети детей программу по математике не осилят. Прекрасно знают, что каждый год во всех школах учителя на выпускных экзаменах решают по три задания и пускают по рядам, сочинения списывают со шпаргалок, и все равно устраивают эту показуху с проверками.
   – Потому что вы сами позволяете им на контрольных списывать, – хмуро заметила Ирина Владиславовна, недолюбливавшая математичку с хвостиком, – я вас как-то заменяла, так они на самостоятельной просто в открытую передували из решебников, а потом еще с пеной у рта требовали, чтобы им «четыре» поставили. Зачем вы им вообще разрешаете этими решебниками пользоваться? Мои все решают сами.
   Ее собеседница взъярилась и воинственно встряхнула хилым пучком волос.
   – У вас отобранный класс, моя дорогая, отобранный! У вас Ярцев, Трухина, Воскобейникова, и то вы с одним Соколовым не знаете, что делать – никак его научить не можете! А у меня весь класс такой, как он, и даже хуже – складывать не могут, таблицу умножения не знают. Какие им задачи – они формулы сокращенного умножения выучат, скобку, где надо, поставят, и я им хоть за это «четыре» ставлю. У меня полкласса – дети алкоголиков или на учете у психоневролога состоят, а этого никто ведь признать не хочет, от них требуют, чтобы они логарифмические и степенные уравнения решали.
   Надежда Михайловна вздохнула, оторвавшись от листка, на котором писала:
   – Ой, девушки, не спорьте, а лучше посмотрите: у меня во втором варианте получается синус квадрат отрицательный. Посмотри, Ирочка, посчитай сама.
   Ирина Владиславовна решила задание и подтвердила:
   – Так и есть, синус квадрат отрицательный. Наверное, они в министерстве в спешке, не тот знак в условии поставили.
   Математичка с хвостиком побежала звонить и, вернувшись, сказала:
   – Велели оставить все, как есть – сказали, пусть в ответе пишут, что нет решения. Вообще, мне эта дама, что приезжала, сказала, что теперь задания больше не будут рассылаться по школам – в день экзамена номер варианта будет определяться, как в лото. Надежда, ты уже написала? Давай, я отнесу им первый вариант.
   Надежда Михайловна протянула ей листок.
   – Только скажи Корнюшкину, чтобы списал, а потом дал другим, а то, когда городскую контрольную писали, я ему дала решение, а он, паразит, из вредности сидит и никому дальше не передает. У меня тогда полкласса из-за него не написали.
   Ирина Владиславовна, немного успокоенная, вернулась к своему классу и передала Соколову листочек с решениями, сделав вид, что не замечает прохаживавшуюся между рядами директрису. Та равнодушно повела головой и тоже сделала вид, что ничего не видит.
   – Ирина Владиславовна, – попросила она, – зайдите в кабинет, где наши медалисты пишут, проверьте – там, кажется, у Лены какие-то вопросы возникли. И надолго не отходите – вы должны постоянно здесь присутствовать.
   Кивнув, математичка поспешила в отдельный кабинет, где писали экзаменационную работу ученики, идущие на «золотую» и «серебряную» медали. Лиза, сидевшая позади Соколова, фыркнула ей вслед так громко, что директриса немедленно обернулась.
   – Трухина, в чем дело? Что за звуки?
   – А что, уже и посмеяться нельзя? – наглым тоном спросила Лиза и огляделась по сторонам.
   Никто из ребят, привыкших к ее выходкам, не отреагировал, лишь Настя повернулась и посмотрела на подругу с выражением нетерпения на лице.
   «Ждет и не дождется, когда я передам ей известие от Алеши, – с неожиданной злостью подумала Лиза, – и почему? Почему они все думают, что я должна способствовать их счастью? И Муромцев, и Настя – неужели они не понимают, как я страдаю?»
   Впервые за время их многолетней дружбы Лиза сердилась на Настю. Настя – да, Настя частенько исходила злостью на постоянно поддразнивавшую ее верную подружку. В десятом классе она однажды не выдержала и, вспылив, прямо в классе «врезала» Лизе по ее очаровательной мордашке. Та, однако, и тогда не разозлилась, больше того – всю вину за скандал и драку взяла на себя. С тех пор прошло полтора года, но в их жизни за это время столько всего произошло, что о той глупой драке смешно даже было вспоминать. А теперь Лиза, уткнувшись носом в тетрадь, сидела и все думала и думала: «Почему?».
   Действительно, почему? Алеша понравился ей с первого взгляда, но она, верная дружбе, с самого начала подавила в себе это чувство. Она всегда честно старалась устроить их с Настей счастье и делала для этого даже больше, чем была должна. Так что же случилось теперь, отчего было так мучительно больно в груди – так, что даже не хотелось жить и дышать?
   – Трухина, у тебя что-то не получается? – над ней заботливо наклонилась учительница по физике, и тут же вновь подскочила отошедшая было директриса:
   – Лиза тебе нехорошо? Ты очень бледная, позвать медсестру?
   В глазах обернувшейся Насти теперь читался испуг, но Лиза отвернулась, чтобы не встречаться с ней взглядом и нарочито громко ответила:
   – Со мной все прекрасно, что такое?
   Ирина Владиславовна торопливо подошла к ней и бросила взгляд на исписанный черновик.
   – Все получается, Лиза?
   – Да я уже все сделала, Ирина Владиславовна, что вы так волнуетесь? Сейчас перепишу на чистовик и пойду.
   – У тебя решены только четыре задачи, – математичка взяла черновик и полистала.
   – Мне «четыре» достаточно, я больше не хочу писать, – Лиза с вызовом посмотрела на побагровевшую директрису.
   Учительница физики ласково, как ребенку, сказала:
   – Сейчас принесут бутерброды, ты отдохнешь, поешь, выпьешь соку и решишь еще одну задачу. Зачем такой умной девочке «четыре» в аттестате?
   Лиза пожала плечами и издала короткий смешок.
   – Да ладно! Я уже потупила на мехмат – набрала сколько нужно баллов. Если такой умной девочке школа выставит «четыре» в аттестате, то это уже претензии к школе и к преподавателям.
   Директриса пожала плечами и отвернулась.
   – Хорошо, делай, как хочешь. Не понимаю, только Трухина, откуда только у тебя напоследок взялось столько ненависти к родной школе и учителям. Но, наверное, мы это заслужили.
   Лиза вспыхнула до слез.
   – Извините, я не хотела, – простите. Я, конечно же, съем бутерброд и напишу пятую задачу, но только не трогайте меня, пожалуйста.
   Настя бросила в ее сторону торопливый взгляд и начала строчить у себя в черновике. Через двадцать минут после того, как родители, разносившие бутерброды и сок, собрали все и унесли, она поднялась и направилась к столу, где сидела экзаменационная комиссия. Ирина Владиславовна испуганно на нее посмотрела.
   – Настя, ты бы проверила свою работу прежде, чем сдавать. Всегда так внимательно все проверяешь, сидишь до последнего, а тут вдруг… Времени еще много, проверь.
   – Я все проверила, – Настя кинула тетрадку на стол и, выскочив за дверь, стремглав побежала вниз по лестнице.
   Директриса сердито посмотрела ей вслед и ворчливо, явно с расчетом на то, что ее услышат остальные ребята, сказала:
   – Они думают, что сдали экзамены на мехмат, так теперь им все трын-трава. Вот наделают ошибок – мы и не дадим им аттестатов. Посмотрю, как они без аттестатов поступят в университет.
   – Они устали, – тихо проговорила учительница физики, – они все очень устали.
   Действительно, Настя, сидевшая внизу на подоконнике, чувствовала себя совершенно измотанной – не от экзамена и даже не от вчерашних похорон, а от того нервного ожидания, которым она была полна с самого утра: что хотела, но не успела сказать ей утром Лиза, и что было в электронном послании, которое прислал Алеша?
   Минут через пятнадцать по лестнице спустился Артем Ярцев и присел рядом с ней.
   – Ну, ты даешь, Настасья! Ирина твою работу просмотрела – ты в последнем примере ответ забыла написать, так торопилась. Меня из-за этого тоже запрягли – посадили и все по-новому заставили проверять.
   – Плевать, – равнодушно пожав плечами, буркнула Настя, – а Лиза еще пишет?
   – Сидит и шестое задание решает – совесть заела, что обидела старушек. Лично я шестое не стал делать. Для «пятерки» пять заданий достаточно, а в шестом эту параболу чертить – сдохнешь.
   – Я посмотрела, что там можно аналитически решить – через производные, – возразила Настя, – но тоже не стала возиться – голова болит.
   – Ленка тоже хотела сдать, но ее тут же подхватили под белы локти и отвели обратно – ее работу ведь будут в какую-то комиссию посылать, она медалистка.
   Постепенно собирались остальные ученики их класса, вскоре Артема с Настей окружала толпа обсуждавших нестандартную шестую задачу ребят. В половине второго приползла вконец измочаленная и потная от напряжения староста Лена, а последней появилась Лиза. Настя немедленно поднялась навстречу подруге, но та, словно не замечая ее нетерпения, плюхнулась на освободившееся место и закатила глаза.
   – Слушайте, меня нравственно изнасиловали! Я решила все шесть задач, а последнюю двумя способами!
   – Сама виновата, – сердито проворчала Лена, – я из-за стены слышала, как ты выпендривалась.
   Не могла же Настя расспрашивать подругу в присутствии остальных, поэтому она робко потянула ее за руку.
   – Лиза, можно тебя на минутку?
   – Подожди, Настюха, – Лиза отмахнулась и продолжала болтать: – Нет, ну я не могу, ну что они меня вдруг начали доставать? И на каждом экзамене, главное!
   – Да ты сама на конфликт нарываешься, Лизок, – добродушно засмеялся Артем.
   – Ребята, я же переживаю, ну поймите, – она очаровательно развела руками и кокетливо прищурилась, – представьте себе невесту в предвкушении свадьбы. Кстати, все помнят, что приглашены? Никто ничего не перепутает?
   – Нашей Ирине Владиславовне бы твои заботы, – со смехом съехидничал подошедший Соколов.
   Он аккуратно переписал все решенные ему математичкой задания и был вполне доволен жизнью – «четверка» в аттестате его вполне устраивала. Лиза посмотрела на крохотные элегантные часики – подарок Димы – и сделала озабоченное лицо.
   – Ребятки, мне через двадцать минут надо отчаливать – Димка прилетает, нужно ехать в аэропорт встречать.
   – Передай жениху наш пламенный привет, – весело сказал Петя Соколов и потянулся ее обнять.
   Настя не выдержала.
   – Лиза, отойди, пожалуйста, со мной на минутку – мне нужно тебя спросить.
   Лиза сделала удивленный вид и, шутливо шлепнув Соколова по руке, поднялась:
   – Петька, не трогай чужую невесту. Пойдем, Настюха, пообщаемся в тет-а-тете, – она отвела подругу в сторону и с притворным недоумением спросила: – Чего ты хочешь?
   Настя смотрела на нее испуганными широко открытыми глазами.
   – Лиза, но как же, ты ведь так и не сказала мне! Что Алеша написал тебе в мейле?
   – Мне? Погоди, дай вспомнить.
   Лиза сдвинула брови, притворяясь, что вспоминает, и наблюдая, как на лице подруги выступают красные пятна.
   – Лиза, ты нарочно меня дразнишь? – тихо спросила Настя. – Зачем?
   «Конечно, нарочно, – подумала Лиза, – и хороший вопрос: зачем? Да затем, что не одной же мне так мучиться».
   – Ой, Настюха, ты такое значение всему этому придаешь, что даже смешно! И что, по-твоему, мог твой Алеша мне написать? Дай хоть вспомнить! Ага, – она с притворно-напряженным видом приложила указательный палец ко лбу, – наверное, сообщил, что жив и здоров, благодарил за прекрасно проведенный уикенд.
   – Что?! Какой уикенд?
   – Как это какой – последний. Алеша разве не сказал тебе, что до понедельника его в Москве не будет?
   – Ну… сказал.
   – Мы с ним за городом были, так круто провели время! Леша твой, между прочим, потрахаться очень даже горазд!
   Настя наклонила вбок голову и хрипло спросила:
   – Ты ездила с Алешей? Ты… была с ним?
   – Ну… – Лиза с притворным смущением опустила глаза и погладила ладонью свою юбку. – Ты Димке только не говори, ладно? Знаешь, твой Лешка….
   Она не договорила, потому что у Насти вдруг помутилось в глазах, и она, став белее бумаги, вцепилась в черные кудри подруги.
   – Ты… ты! Ненавижу!
   Все вокруг замолчали, обернувшись на ее крик, подбежала дежурная учительница и попыталась отцепить пальцы Насти от Лизиных волос.
   – Настя! Воскобейникова! Прекрати немедленно!
   Артем Ярцев и Соколов растащили девочек в разные стороны, по лестнице торопливо спускалась напуганная криками директриса.
   – Что происходит? В школе идут экзамены! Воскобейникова, почему ты так кричишь?
   – Ненавижу! – захлебываясь, не своим голосом кричала Настя, пытаясь высвободиться из рук удерживающего ее за локти Артема. – Ты подлая, ты… Да чтоб ты сдохла, слышишь? Чтоб ты сдохла!
   Внезапно она начала медленно оседать вниз. Кто-то из родителей подставил ей стул, подоспевшая медсестра насильно влила в рот и заставила проглотить капли, вокруг загудели голоса:
   – Надо позвать ее мать – она должна быть здесь, она же в родительском комитете.
   – Инга сегодня не пришла – позвонила, что вчера была на похоронах и очень плохо себя чувствует.
   – Эти экзамены – такой стресс для детей, такой стресс!
   – Она вроде немножко порозовела, ничего страшного.
   Настя приоткрыла глаза и увидела прямо перед собой испуганное лицо Лизы – та стояла, слегка покачиваясь на каблуках, и не знала, что делать. Ей хотелось извиниться и рассказать все честно, но не при всех же было говорить! Артем с укором посмотрел на нее и шепотом спросил:
   – Лизок, что ты ей такого сказала?
   Настя услышала его вопрос, и лицо ее вновь исказилось. Подняв голову, она хрипло произнесла:
   – Я ее ненавижу! Слышишь, Лиза, я тебя ненавижу! Ты мне больше не подруга!
   И Лизе ничего не оставалось делать, как презрительно вскинуть голову и снисходительно бросить стандартное:
   – Ну и дура, на фиг ты мне нужна!
   Повернувшись на каблуках и не оглядываясь, она пошла прочь. Вышла из здания школы, пересекла школьный двор и, шлепнувшись на сидение своего новенького форда, включила зажигание.

Глава восемнадцатая

   Отъехав от школы на приличное расстояние, Лиза едва не застряла в пробке на углу Лубянки и Рождественского бульвара, поэтому решила свернуть на Сретенку, а оттуда по возможности двигаться переулками, пока не выедет на шоссе. Однако, едва она повернула на Большой Сергиевский, как у нее мучительно дрогнуло сердце – впереди маячил красный БМВ Алеши. Из окна его высунулась рука, помахала Лизе, и БМВ дал задний ход.
   Забыв о своей спешке и о Диме, она резко затормозила, выбралась из машины и побежала к красной машине, застывшей метрах в десяти впереди нее. Передняя дверь БМВ приглашающе приоткрылась.
   – Алеша!
   Больше Лизе ничего не удалось сказать, потому что сильные руки цепко схватили ее за плечи и втянули внутрь. Широкая ладонь закрыла рот и нос, мешая дышать.
   – Тихо!
   Голос, прозвучавший с заднего сидения, показался Лизе странно знакомым. Державший ее мужчина слегка ослабил хватку, позволив обернуться, и она узнала человека, подставившего машину под ее форд. Улыбнувшись, Стас приложил палец к губам и повторил:
   – Тихо! Не надо кричать, мадемуазель, вам никто не сделает ничего плохого, – он покачал головой, глядя в огромные полные ужаса черные глаза девушки, и улыбка его стала еще шире. – Так будете вести себя хорошо? Можно вас отпустить?
   Лиза отчаянно закивала, и державший ее мужчина убрал ладонь. Она сердито потерла губы и возмущенно сказала:
   – Нет, ну что вам от меня надо, в конце концов? У меня все равно нет денег – ни копейки, понимаете? Как раз сейчас я еду встречать моего жениха, вы можете с ним уже сегодня вечером все обсудить. Он в этом разбирается, и он вам за все заплатит.
   – Красавица моя, – нежно ответил Стас, – ну почему вы так плохо о нас думаете? Возможно, мы просто хотим вернуть вам ваш телефон и поболтать. Кстати, познакомьтесь с моим боссом, – он указал подбородком на сидевшего на водительском месте крупного мужчину – того самого, что втащил Лизу в машину. – Босс сперва хотел все деловые вопросы поручить мне, но случайно обнаружилось, что вы знакомы с его сыном. В связи с этим денежные вопросы отходят на второй план, и мы хотели бы задать вам несколько личных вопросов.
   – С его сыном? – Лиза в недоумении повернулась к сидевшему рядом и до сих пор не сказавшему ни единого слова мужчине. – С вашим сыном?
   – С Алексеем, – коротко кивнул тот, взглянув на девушку холодным, как сталь взглядом, – ты ведь с ним хорошо знакома, раз побывала в нашем охотничьем домике.
   – С Алешей? – она только теперь, немного оправившись от страха, вспомнила, что БМВ-то был Алешин, а потом в памяти встали фотографии на стене охотничего домика – конечно, это был тот самый мужчина. – Да, я помню, я вас узнала по фотке. Но что вы от меня хотите, где Алеша?
   – Небольшая авария, – со вздохом произнес Стас.
   Он развел руками и горестно причмокнул, а Лиза испуганно ахнула:
   – Авария? Он… что с ним? Но ведь его машина цела – это же его БМВ?
   – Ехал с другом, немного их автобус помял. Ничего серьезного – легкое сотрясение. Не тревожьтесь, мадемуазель, через недельку будет бегать, как новенький, но пока доктора велели полежать.
   – А, понятно! Поэтому он, наверное, и написал Муромцеву, что не сможет прийти.
   У Лизы, измученной страстью к Алеше и неопределенностью его отношений с Настей, эта фраза вырвалась непроизвольно, но мужчины сразу насторожились.
   – Какому еще Муромцеву, что написал? – резко спросил Малеев, глядя на Стаса, но тот и сам был поражен.
   – Антону Максимовичу, он… – она вдруг запнулась и сердито дернула плечом. – Ну, короче, вы сами Алешу о его делах и расспросите, чего это я вам должна….
   – Я тебя не спрашиваю о делах Алексея, – грубо оборвал ее Малеев, – я хочу, чтобы ты рассказала нам о его подружке – об этой Насте. Как они познакомились, и кто еще, кроме этого – как его? – Муромцева, знает об их встречах?
   Лиза возмущенно выпрямилась и сердито сверкнула глазами.
   – Ничего себе! Почему это я должна вам что-то рассказывать, да еще при постороннем человеке – этом вашем водителе, – ее хорошенький подбородок указал на Стаса, – если так интересно, то можете обо всем узнать от своего сына. И вообще, с чего вы меня сюда затащили?
   Стас быстро взглянул на Малеева и, сделав ему неприметный знак глазами, кротко сказал:
   – Вы совершенно правы, мадемуазель, я тут лишний. Думаю, что вам будет лучше сейчас поехать с боссом куда-нибудь в спокойное местечко и все обсудить.
   Внезапно Лиза вновь ощутила страх, но все же попыталась протестовать:
   – Я никуда не поеду, с какой стати! И потом, мне нужно встречать своего жениха, а моя машина…
   – О вашей машине позаботятся, я сейчас позвоню, – Стас взял трубку и куда-то позвонил, отдав несколько коротких распоряжений, потом опять повернулся к Лизе, и от вкрадчивой улыбки на его щеках обозначились ямочки. – Будьте спокойны, мадемуазель, через минуту тут будет человек – он присмотрит за вашим прекрасным автомобилем. А ваш жених, я думаю, сможет добраться из аэропорта на такси.
   В его ласковом голосе неожиданно послышались металлические нотки, и Лиза поняла, что у нее нет выбора – придется ехать с этими двумя. Кричать бесполезно – при первой же попытке издать звук им ничего не стоит вновь зажать ей рот. Да и незачем – от сгорбленной бабульки, уныло бредущей в конце безлюдного переулка, вряд ли можно ожидать помощи.
   Малеев ловко развернул машину и, покружив дворами, остановился возле темного подъезда. Лизу профессионально быстро вытащили из машины. Она не успела даже ойкнуть, как Малеев зажал ей рот, и спустя минуту все трое оказались в маленькой мрачной квартирке. Малеев втолкнул девушку в комнату, а Стас проверил, плотно ли захлопнулась за ними дверь, и вошел следом со своей неизменной улыбкой на лице.
   Лиза оглянулась по сторонам – небольшая комната была аккуратно прибрана и, несмотря на ободранные кое-где обои, вполне походила бы на нормальное человеческое жилье, если б не толстые решетки на окнах. От этих решеток и окна, за которым серела грязная угрюмая стена соседнего дома, Лизе стало по-настоящему страшно.
   – Я буду кричать, – неуверенно сказала она, стоя посреди комнаты и оглядываясь.
   – Кричите, мадемуазель, кричите, – ласково кивнул Стас, – тут никто не удивится женскому крику. Видите ли, в эту квартиру частенько приводят проституток, и они, бывает, очень громко кричат – в порыве страсти, так сказать. Так что можете вопить во все горло. А еще лучше – присядьте на диванчик и передохните после дороги. Я сейчас скажу боссу пару слов и уйду, чтобы не мешать вашему семейному разговору – все, как вы и хотели.
   Девушка, чувствуя дрожь в ногах, последовала его совету и опустилась на край дивана, а Малеев, выйдя на минуту в прихожую вместе со Стасом, тут же вернулся обратно, и Лиза услышала, как негромко хлопнула входная дверь.
   – Так вот, – сказал он, тяжело опускаясь на диван рядом с ней, – ты сказала, что хочешь мне что-то рассказать – так рассказывай.
   – Я… я не знаю, что вам рассказывать. Отпустите меня! – она начала мелко трястись.
   – Отпущу после того, как ты мне все расскажешь, а ты расскажешь – если, конечно, хочешь отсюда выйти живой и невредимой.
   Лиза мельком взглянула на каменное лицо сидевшего рядом с ней человека – что-то в выражении его глаз подсказывало ей, что он в любом случае не собирается выпускать ее отсюда живой и невредимой.
   – Я скажу вам, но ведь я же не знаю, что вас конкретно интересует, – осторожно произнесла она. – Настя говорила, что они познакомились по Интернету, а встречаться у меня я сама им предложила – у нее такие предки, что они кроме как ко мне никуда ее не отпускали. Мать следила за каждым шагом – лазила по ящикам, проверяла мобильник. Поэтому Настя старалась соблюдать конспирацию – никто ничего об Алеше не знает.
   Внезапно Малеев резко заломил ей руку назад и выкрутил так, что Лиза вскрикнула от боли и неожиданности.
   – Врешь, – другая его рука легла ей на горло и легонько сдавила, – говори правду, я тебя предупредил.
   Однако Лиза интуитивно ощутила некоторую нерешительность в движениях своего мучителя – опытный киллер Виктор Малеев не любил целенаправленно причинять своим жертвам лишнюю боль, не выносил стонов, криков и вида чужих страданий. Не желай он из-за сына сохранить все в тайне даже от своих «ребят», то никогда не стал бы лично заниматься этой девушкой – в его группе работали люди, которым ничего не стоило выбить информацию из кого угодно. Ему пришлось напрячь всю свою волю в ожидании того, что Лиза начнет голосить и умолять о пощаде, но она не стала кричать – лишь откинула назад хорошенькую головку и, глядя на него огромными черными глазами, сказала с мягкой укоризной в голосе:
   – Мне ведь больно, зачем вы делаете мне так больно? Разве я отказывалась вам что-то сообщить? Спрашивайте – я отвечу.
   – Гм, – Малеев выпустил ее и отвел взгляд в сторону, – ладно. Скажи, кто у тебя дома фотографировал моего сына, когда он трахался с твоей подружкой? Кто потом передал все это ее отцу?
   В глазах Лизы появилось искреннее недоумение.
   – Можете мне оторвать голову вместе с волосами, но я, честно, просто не понимаю, о чем вы говорите, – сказала она, пожимая плечами, – их снимали, честно? – у нее вдруг вырвался смешок: – Ой, наверное, крутой фильм получился! Вы из-за этого так суетитесь? Да ладно вам – он же парень!
   – Сука, я тебе посмеюсь! – ровным голосом проговорил он, размахнулся и дал ей пощечину.
   Ахнув, девушка схватилась за щеку.
   – Я не смеялась, простите! Но я действительно ничего не знаю!
   – Думай лучше. Кто еще живет в твоей квартире?
   – Никто, мои родители в Германии. Раньше со мной жили тетя с двоюродным братом, но они уехали еще полгода назад.
   – Допустим, что ты не врешь, – угрюмо буркнул Виктор, поднимая руку, чтобы привычным движением дотронуться до слегка зудевшего старого шрама на виске. Однако Лиза, увидев его жест, испуганно вжалась в диван.
   – Не надо! Не бейте меня, я правду говорю, честно!
   Усмехнувшись, Малеев опустил руку.
   – Я не собираюсь тебя бить. Ладно, давай дальше. Что твои знакомые знают от тебя об Алексее – твой жених, друзья?
   – Я не обсуждаю с друзьями дела Насти – если она захочет, то расскажет сама. А моему жениху это просто неинтересно – у нас и без того есть о чем поговорить.
   – Хорошо, расскажи мне о Муромцеве.
   – Это не ко мне вопрос, я его почти знаю, – ответила Лиза, – он, кажется, знакомый Настиных родителей. Не спрашивайте меня о том, чего я не знаю, вы же не хотите, чтобы я от страха начала придумывать.
   – Придумывать не надо, – криво усмехнувшись уголком губ, согласился он. – Ладно, начнем сначала, но сперва скажи: ты сама-то трахалась с моим сыном?
   Лицо Лизы выразило праведное возмущение, и она устремила на Малеева взгляд, пылающий огнем оскорбленной невинности.
   – Мы с Алешей друзья, – голос ее был полон достоинства, – очень хорошие друзья, но у меня есть жених, он мой первый и единственный мужчина, и этим все сказано. Я вообще не понимаю, почему вы меня сюда привезли, зачем все это спрашиваете, для чего все время угрожаете, и что вам от меня нужно.
   – Тебе это и не нужно понимать, – отрезал Виктор.
   – Алеша мог бы дать вам в сто раз больше информации, чем я, и Настя тоже. В конце концов, все уже уладилось, ее отец согласен, чтобы они поженились, и с чего вы вдруг так суетитесь?
   – Вот как? – глаза его сузились, но он решил дать ей выговориться, чтобы послушать, что она еще расскажет.
   – Я не знаю, что вы хотите со мной сделать, и не понимаю, почему, – в голосе ее зазвенело отчаяние. – Не делайте мне ничего плохого, пожалуйста! Хотите, я вам отдамся? Хотите?
   Неожиданно соскользнув с дивана, она встала перед ним и легким движением стащила через голову тонкий свитер, под которым больше ничего не было. Оторопевший Малеев впился взглядом в смуглые полные груди с темными сосками. В полной растерянности он тяжело поднялся и нелепо взмахнув рукой.
   – Сука, надень свою тряпку!
   Однако в голосе его звучала скорее неуверенность, чем гнев, и Лиза мгновенно это распознала. Склонив набок прелестную головку, она нежно улыбнулась и стянула юбочку, оставшись в тоненьких кружевных трусиках и босоножках на высоких каблуках. Потом бесстрашно шагнула к Малееву и положила ладони ему на плечи.
   – Я могу подарить тебе наслаждение, – голос ее спустился до хриплого страстного шепота, черные глаза сияли, – не бойся, возьми меня.
   Ласковые ручки Лизы скользнули вниз, проникли Виктору под рубашку, и в глазах у него потемнело. Он грубо стиснул обнаженные девичьи плечи и встряхнул ее, отчего смуглые груди призывно колыхнулись. Тонкие пальчики легко расстегнули молнию на брюках, и забрались внутрь, умело обхватив пульсирующую плоть.
   Если честно, то в сексуальном плане бывший спецназовец, а ныне матерый киллер Виктор Малеев был абсолютно неопытен, и не ему было противиться очаровательной сивилле Лизе. Мгновение спустя она уже лежала под ним, вздрагивала от мощных толчков крупного мужского тела и страстно колотила пятками по его ягодицам.
   – Б…ь!
   Это сорвалось с его губ скорее, как стон удовольствия. Едва Виктор пришел в себя, как вновь начал возбуждаться, потому что упругие смуглые груди призывно прижались к его животу, а нежные пальчики затеяли у него между ног странную сводившую с ума игру. Наконец, усевшись сверху, Лиза закатила глаза и задвигалась в бешеном темпе, тихо постанывая от удовольствия.
   После пятого раза он уже не мог и не хотел, а все равно возбуждался, но неожиданно в высшей точке экстаза почувствовал резкую боль в груди слева. Боль была такой сильной, что перехватило дыхание и перед глазами пошли круги. Лиза поднялась, разочарованно взглянула на его опавший член, и пожала голым плечом.
   – Ладно, значит, мы уже выдали по полной.
   Боль отпустила, дышать стало легче. Виктор осторожно сел и хрипло буркнул:
   – Одевайся!
   Он посидел немного, наблюдая, как девушка натягивает одежду, и тоже потянулся к брюкам – очень осторожно, опасаясь, как бы не вернулась боль. Приведя себя в порядок, Лиза подошла к нему и заглянула в глаза.
   – Мы будем встречаться? Мне с тобой было хорошо.
   Губы Виктора искривились в усмешке.
   – Да? А как же твой жених?
   – А что жених? – она рассмеялась и лукаво качнула головой. – Жених станет моим мужем, а ты будешь моим другом. Одно другому не мешает.
   Малеев неопределенно хмыкнул и легонько подтолкнул ее к выходу.
   – Ладно, пошли.
   Спустившись вниз, Лиза увидела свой новенький форд, стоявший у самого подъезда, и не удержалась от радостного возгласа:
   – Ой, моя машина!
   Виктор распахнул дверцу и указал ей на водительское место:
   – Прошу. Подбросишь меня к метро на Таганку и вперед к жениху – твой парень уже заждался, небось.
   – Разве большие боссы ездят в метро? – она кокетливо улыбнулась, но он ничего не ответил.
   Лиза вела машину, и ей самой было смешно из-за своих недавних страхов. Нет, надо же было вообразить такую ерунду – что отец Лешки хочет ее убить! Просто озабоченный папаша, который решил проконтролировать взрослого сыночка. Но трахается он для своего возраста довольно неумело.
   Они подъехали к мосту, мимо прогрохотал и скрылся из виду тяжелый грузовик. Внезапно Малеев отрывисто произнес:
   – Останови, я выйду здесь.
   – Но отсюда ведь до метро далеко – смотри, даже и людей вокруг не видно.
   – Останови здесь.
   Пожав плечами, Лиза притормозила и повернулась к Малееву.
   – Что ж, тогда до свидания, – она понизила голос и с улыбкой шепнула: – Увидимся.
   – Нет, еще не до свидания.
   Запустив руку в волосы девушки, Виктор прильнул ртом к лукаво улыбавшимся губам. Она с удовольствием отвечала на поцелуй, а он все сильней и сильней запрокидывал назад ее голову. Ей стало вдруг больно, она хотела освободиться, избавиться от ломавшей ее силы, но не смогла пошевельнуться. На один лишь миг ужас сковал сердце девушки, а потом умелые руки убийцы резким движением переломили ее шейные позвонки.
   Обмякшее тело Лизы бессильно откинулось назад, из широко открытых тускнеющих глаз медленно уходила жизнь. Направив машину на опору моста, Малеев открыл дверцу и выпрыгнул на мостовую. Перейдя улицу и прислонившись к стене серого здания, он ждал, наблюдая, как форд быстро набирал скорость и, наконец, с ужасающим грохотом врезался в бетон.
   Прохожие испуганно смотрели на смятый в лепешку автомобиль – они видели лишь, как он стрелой вылетел из-за угла и помчался прямиком на бетонную опору. Прежде, чем оцепеневшие люди пришли в себя, Малеев повернулся и, не торопясь, направился в сторону Землянского переулка, где, развалившись в машине, ожидал его Стас. Опустившись на переднее сидение, он внезапно вновь ощутил острую боль в груди, и на лбу его выступили капельки холодного пота. Стас с удивлением взглянул на побледневшее лицо шефа.
   – Все нормально, Витек?
   Его ноздри слегка шевельнулись – тонкий нюх почуял исходящий от Виктора аромат нежного дезодоранта и женского тела. Верхняя пуговица рубашки Малеева была застегнута не на ту петлю, и Стас слегка приподнял бровь – при его сообразительности ему нетрудно было догадаться о том, что произошло между шефом и Лизой, хотя его донельзя изумило, что девчонке удалось «раскочегарить» Малеева, никогда прежде не изменявшего жене.
   Боль отпустила и ушла так же быстро, как появилась. Виктор подосадовал на себя из-за этой нежданной слабости и резко ответил:
   – Порядок. Доложи последние данные по операции.
   – Час назад мне сообщили: Хлусов в морге до опознания. Сестре сегодня утром был сымитирован звонок его голосом – он якобы сообщил, что появилась возможность на пару недель слетать в Сочи. Просил сходить в институт, где учится, и договориться, чтобы перенесли экзамены – там у них работает какой-то родственник. Так что проблем не будет – до конца месяца его никто искать не станет и с трупом не свяжет. Ариф тоже не возникнет – мы ему хорошо заплатили. Теперь, шеф, только уладить с Лешкой – документы все оформлены, он должен сегодня же вечером улететь из России. Надо только, чтобы он не заартачился.
   – Как он? – голос Виктора прозвучал глухо. – Сейчас уже четверг, он с воскресенья заперт.
   – Не тревожься, за ним наблюдают по камере – жив и здоров, но, конечно, зол до чертиков. Так что нам придется сильно постараться, чтобы его утихомирить.
   – Как ему удалось связаться с этим Муромцевым?
   – Сумел-таки наладить селектор и прежде, чем мой парнишка успел вмешаться, поговорил с Маринкой – она и отправила мейл. Думаю, что никаких особых осложнений от этого не будет.
   – Неизвестно, – поразмыслив, сказал Малеев, – насколько я понимаю, это тот самый доктор, который в прошлом году лечил Лешке ногу. Выясни в течение дня его нынешние параметры, я сам им займусь.
   Лицо Стаса на миг стало напряженным, во взгляде мелькнуло нечто странное.
   – Думаю, Витек, это пока не срочно – вряд ли от Муромцева будет какой-то вред, – нарочито безразличным тоном заметил он.
   Виктор, не любивший, возражений, гневно свел брови, и ледяным голосом отрезал:
   – Я сам решу, что срочно, а что нет, – он достал две толстые пачки зеленых купюр и протянул Стасу: – Одна тебе, а вторую раздели между ребятами.
   При виде денег взгляд Стаса вспыхнул, лицо осветилось улыбкой.
   – Спасибо, шеф. Куда мы сейчас?
   – Домой. Лешка должен сегодня же вылететь в Лондон.
   Стас рассмеялся звонким юношеским смехом и включил зажигание.
   – Да, Витек, задачка у нас еще та! – покачивая головой, говорил он, медленно ведя машину по запруженной транспортом Ульяновской эстакаде. – Смотри только, ничего не забудь и не перепутай – мы должны строго придерживаться разработанного сценария. Иначе Лешка нам такого накуролесит!
   – Не забуду.
   Когда они вошли в кабинет Малеева, Алеша даже не поднялся им навстречу – осунувшийся и обросший, он лежал на диване, подложив руку по голову. Равнодушно скользнув взглядом по вошедшим, холодно спросил:
   – Мне понимать ваш приход так, что я могу считать себя свободным? Если нет, то я буду спать дальше.
   – Сынок, я… – от внезапной и уже хорошо знакомой боли у Виктора потемнело в глазах, он дернулся и почти упал в кресло.
   Стас, мельком взглянув на своего шефа, осторожно опустился на соседний стул и укоризненно, без своей обычной улыбки покачал головой:
   – Не надо, парень, речь шла о твоей жизни!
   – Спасибо, дядя Стас, – ледяным тоном возразил Алеша, – но надеюсь, что в дальнейшем я буду сам заботиться о своей жизни. Так я могу идти, папа? – он поднялся с дивана и спокойно повернулся к отцу. – Думаю, что нам с тобой больше не о чем говорить.
   Боль отпустила Малеева, но он еще не пришел в себя, поэтому голос его прозвучал сипло:
   – Не надо так, сынок, речь шла не только о тебе, но и о твоей девушке – она оказалась в опасности, поэтому нам не удалось все сделать так быстро, как мы хотели.
   – Что?! Что с Настей? – Алеша рванулся было к двери, но Стас, мгновенно оказавшись на ногах, преградил ему дорогу.
   – Погоди, сейчас уже все утряслось – она в Лондоне и в безопасности. Но из-за того послания, что ты заставил Маринку отправить, нам с твоим отцом пришлось лишний раз подсуетиться. Не надо думать, что мы тебе враги, а ты умнее всех.
   Алеша растерянно повернулся к отцу, и только теперь заметил его бледность и руку, лежавшую на левой стороне груди.
   – Папа, ты не болен?
   Лицо Виктора постепенно принимало свой обычный цвет, он опустил руку и ласково посмотрел на сына.
   – Нет, Леша, все нормально. Просто пришлось поработать, и поработать в полную силу. Я рад, что нам удалось спасти твою Настю, и ты, если хочешь, то можешь сегодня же вылететь к ней в Лондон.
   Алеша выпрямился и кивнул головой.
   – Да, я хочу ее увидеть, и как можно скорее! Только, если даже ты хотел мне помочь, то все равно не следовало поступать таким образом – я сам могу защитить себя и Настю. Ты мне можешь толком объяснить, что произошло?
   – Парень, – сурово оборвал его Стас, – это такие дела, в которых должны работать профессионалы своего дела, а такие, как ты, могут лишь мешаться под ногами и все портить. Не надо ничего спрашивать – мы же с твоим отцом не лезем в твою электронику и твои схемы. Полезь ты вчера и сегодня, куда не надо, твоя Настя сейчас уже точно была бы на небесах!
   Малеев сердито вскинул руку, как бы призывая его замолчать.
   – Будет тебе его пугать, хорош! Собирайся, сынок, а то опоздаешь на самолет. Ребята внизу ждут – они отвезут тебя в аэропорт, у них билеты и документы. Дай, я тебя обниму на прощание, и беги к себе – захвати все, что нужно, и сразу в машину.
   Он стиснул сына в объятиях, и тот выбежал из кабинета, а Малеев, сдержав стон, медленно опустился в кресло и прижал ладонь к сердцу – боль вернулась и была теперь уже не острой, как нож, а жгучей и долгой, похожий на ворочающийся внутри раскаленный шомпол.
   – Шеф! – Стас наклонился, приподнял ему голову и заглянув в глаза. – Что с тобой, сердце? Я вызову врача?
   – Вызови, – посиневшими губами, еле выговорил Виктор, – или… погоди – чтобы Лешка не увидел.
   Вызванная Стасом бригада медиков подъехала к коттеджу через десять минут после того, как машина увезла Алешу в аэропорт. Кардиолог – мужчина средних лет с коротко остриженными «под бобрик» волосами – выслушал пациента и, изучив кардиограмму, отрывисто спросил:
   – Госпитализироваться будете? Я бы посоветовал.
   – Что со мной? – угрюмо поинтересовался Малеев. – Больно как, неужели инфаркт?
   – Не обязательно, – уклончиво ответил врач, отведя глаза в сторону, – но нужно исключить все варианты. Если согласны на госпитализацию, то я позвоню в клинику и договорюсь. Так как? В клинике условия отличные – лечение, уход, диагностика. Вам предоставят отдельную палату, и супруга ваша сможет постоянно находиться рядом с вами.
   – Звоните, – хмуро буркнул Виктор, морщась от боли, – вот телефон.
   Врач переговорил с кем-то на другом конце провода и повернулся к нему.
   – Они приедут ориентировочно минут через двадцать, а я пока сделаю вам укол, чтобы прошла боль.
   Он вытащил из чемоданчика ампулу и начал набирать в шприц лекарство.
   – А вы сами почему не можете доставить его в клинику? – удивился Стас.
   – У них специализированная машина, отличные условия для транспортировки больных, возможность оказания любой помощи по дороге в больницу.
   После того, как врач, сделав укол, попрощался и вышел, Малеев, стиснув руку Стаса, хрипло произнес:
   – Черт, это надолго! – дыхание его было прерывистым и неровным. – Слушай, Стас, открой ящик стола, шифр двести сорок и пятьсот семнадцать, открыл?
   Стас открыл стол и увидел толстую пачку стодолларовых банкнот.
   – Открыл, шеф, но здесь только деньги.
   – Сто тысяч баксов, – подтвердил Виктор, закрывая глаза. – Возьми эти бабки себе и сделай всю работу до конца, потому что я еще нескоро оклемаюсь.
   – Работу? Какую работу? – глаза Стаса впились в деньги, на лице появился румянец.
   – Найди и сам убери этого Муромцева – мы не можем рисковать и ждать.
   – Но, шеф…
   В голосе Стаса послышалось колебание, и Малеев истолковал это по-своему.
   – Я знаю, что ты интеллектуал и сам мараться не любишь. – сказал он, – поэтому столько и плачу. Выхода нет – сам я сейчас ничего не смогу, наших парней привлекать нельзя. Сегодня или, крайний срок, завтра убери Муромцева, чтобы исключить любую случайность. Инсценируй ограбление с применением огнестрельного – пусть менты поработают. Постарайся не наследить.
   Стас задумчиво посмотрел на деньги, сунул их в карман и весело тряхнул головой.
   – Ладно, Витек, все будет в ажуре, не тревожься.
   – Теперь – что делать, если Лешка вздумает рвануть обратно, когда узнает, что его Насти в Англии нет?
   – Не рванет, – успокоил его Стас, – там им займется наш человек, я ему дал инструкции. Он поморочит немного Лешке голову насчет девчонки – потянет время. Лешка сразу начнет работать в филиале той российской фирмы, с которой у нас договоренность, и у него не будет времени дурью маяться. В конце июня Маринка получит свой аттестат, и мы ее отправим в Англию, а Лешке поручим за ней приглядывать – он ответственный, сестру одну не оставит. Дать телеграмму Тамаре, чтобы возвращалась?
   – Дай, пусть приезжает – я хочу, чтобы она была при мне в больнице.
   Успокоившись, Малеев откинулся назад и задремал – на него начало действовать введенное доктором лекарство.
   Стас сам лично сопроводил в клинику реанимобиль, на котором увезли его полусонного шефа, побеседовал с главврачом, позвонил Тамаре и, вернувшись к себе, начал размышлять.
   Взвесив все «за» и «против», он подумал, что ни о каких сантиментах тут не может идти и речи – работу, порученную ему Малеевым, необходимо сделать в любом случае. И не только из-за увесистой пачки долларов – невыполнение приказов Малеева было чревато серьезными последствиями, и это знали все, кто на него работал.
   Отбросив прочь сомнения, Стас для начала решил выяснить, где в данный момент можно найти доктора Антона Максимовича Муромцева. Включив антиопределитель номера и имитатор женского голоса, он позвонил в клинику и узнал от дежурной медсестры, что «Антон Максимович уже больше часа, как уехал, и сегодня уже не вернется».
   Домашний телефон Антона не отвечал, не было его и у Кати Баженовой – незнакомый девичий голос на вопрос Стаса строго ответил:
   – Катя сейчас купает мальчиков и подойти к телефону не может, а когда приедет Антон Максимович, я не знаю – он мне не докладывает. Перезвоните позже.
   Повесив трубку, Таис – это была она – сморщила нос, потому что голос звонившей «дамы» ей ужасно не понравился, и вернулась в ванную, чтобы помочь Кате. Та в это время во второй раз перепеленывала Максимку, с укором ему выговаривая:
   – Опять из распашонки вылез? Да что ж ты у меня за упрямец такой – никак не хочешь пеленаться. Посмотри на братика – Женечка выкупался, оделся и лежит себе тихонечко, а ты хулиганишь, – она повернулась к вошедшей Таис, – это наш папа звонил?
   – Нет, мымра какая-то его спрашивала. Я сказала, чтоб перезвонила.
   – Антон сегодня не приедет.
   – А! Ну, я же не знала, – Таис осторожно взяла на руки заулыбавшегося Женьку и восхитилась: – Ой, какой хорошенький, да? Но Максимка больше на Антона Максимовича похож, хоть и хулиган – смотри, теперь из ползунков хочет выбраться!
   – У меня уже сил нет, – пожаловалась Катя, – попробуй ты, Таис. Давай Женьку я его в кроватку уложу.
   – Сейчас я этого парня быстро прищучу! – Таис мужественно вступила в борьбу с энергично сопротивлявшимся Максимкой. – Да что ты будешь делать, поросенок какой, а! И в кого ты только удался такой – несносный и рыженький? И еще доволен, главное! Надо, чтобы папа приехал и ремня тебе дал! – она застегнула наконец ползунки. – Все, разбойник, одела тебя, теперь не вырвешься! Кать, я сегодня чуть пораньше уйду, ладно? Обед готов, в холодильнике всего навалом.
   – Ладно, – со вздохом ответила Катя, беря у нее Максимку и прижимая его к груди, – если тебе надо, то ничего не поделаешь.
   Она еще не отошла после похорон Карины, и ей тяжело было оставаться одной, но не удерживать же из-за этого Таис с ее институтом и личной жизнью! Антон обещал прийти, но днем позвонил и сообщил, что сегодня выбраться к ним не сможет – много дел.
   Катя не стала его ни о чем расспрашивать, хотя ей показалось, что голос брата звучит невесело. Уже проводив Таис и покормив мальчиков, она вдруг припомнила, что Антон нынче не стал даже задавать ей своих излюбленных вопросов о количестве сцеженного молока. Не на шутку встревожившись, Катя решила еще раз поговорить с братом и начала звонить в клинику, но ей, как и Стасу, сообщили, что до завтра Муромцев в клинику уже не вернется. Она позвонила ему на мобильный, но он раздраженно буркнул «не занимай мне телефон, я жду звонка» и дал отбой.
   Антон ждал звонка Димы и затянувшееся ожидание все сильней его нервировало. Лиза говорила, что самолет прилетает в Москву в пятнадцать с небольшим, и клятвенно обещала, что по прибытии ее друг немедленно свяжется с Муромцевым, но было уже около пяти, а жених Лизы все не звонил.
   В который раз доктор Антон Максимович Муромцев убеждал себя, что врачу нельзя пропускать через себя чужую боль – это мешает работе, это непрофессионально. Истинный профессионал должен сообщать трагическую новость пациентам или их родственникам внешне сочувственно, но оставаясь спокойным в душе. За годы медицинской практики Антон почти научился защищать душу щитом профессионализма, но теперь, думая об обреченном пареньке и его хорошенькой невесте, он чувствовал себя полностью выбитым из колеи.
   Ожидая звонка Димы, доктор Муромцев почему-то вдруг вспомнил, как десять лет назад обнаружил саркому легкого у профессора Баженова, своего родного отца. Но профессор Баженов сам был медиком и догадывался о своей болезни. Дима же обратился с просьбой сделать анализ, лишь гипотетически предполагая возможность заражения.
   Узнав о результатах анализа, он, естественно, будет потрясен и неизвестно как отреагирует – бывали случаи, когда ВИЧ-инфицированные пытались наложить на себя руки. Тем более, что они с Лизой любят друг друга и вот-вот должны были пожениться. Но именно поэтому оба должны немедленно обо всем узнать – ведь они, как без пяти минут супруги, может быть уже нынче захотят доказать друг другу свою любовь без всяких средств защиты. Если, конечно, еще до сих пор не доказали – это было бы страшней всего.
   Около пяти Антон решил, что Лиза просто-напросто забыла о его просьбе. Он попробовал до нее дозвониться, но домашний телефон не отвечал, а мобильный был выключен. Домашний телефон Димы тоже не отвечал, а мобильный в медицинской карте он не указал. Подождав еще немного, Антон вдруг так занервничал, что отменил обычную пятиминутку и поехал к Диме. С полпути он еще раз позвонил с мобильного ему домой, хотя не очень надеялся обнаружить там юную парочку. Однако трубку подняли немедленно, и встревоженный юношеский голос торопливо произнес:
   – Лиза, это ты?
   – Могу я поговорить с Димой?
   – Это Дима, – немного разочарованно ответил голос, но тут же напрягся: – А с кем я говорю?
   – Муромцев Антон Максимович. Здравствуй, Дима, разве Лиза не передала тебе мою просьбу позвонить и как можно скорее?
   Дима слегка замялся:
   – Видите ли, мы, наверное, разминулись с Лизой – она должна была встретить меня в аэропорту, но я так ее и не дождался. Телефона мобильного у нее сейчас нет, так что я ничего не знаю. Только что приехал домой на такси и сижу вот – жду, когда она появится.
   – Возможно, это и лучше, – мягко заметил Антон, – мне нужно срочно с тобой поговорить, но, может быть, для начала лучше это сделать без нее.
   – Поговорить? – голос юноши дрогнул. – Но я сейчас не могу никуда уйти из дома – понимаете, я ее жду. Жду и очень тревожусь, ведь она должна была еще три часа назад встретить меня в аэропорту, и я до сих пор не знаю…
   – Я сейчас сам подъеду к тебе, – сухо прервал его Муромцев, – потому что поговорить нам с тобой нужно обязательно. Извини, но это срочно.
   Внезапно что-то изменилось в интонациях голоса Димы, и с какой-то странной обреченностью он тихо спросил:
   – Это… каким-то образом касается… моих анализов? Тех, что я у вас сдавал?
   Антон слегка смутился, но все же почувствовал некоторое облегчение оттого, что не придется сразу, как говорится, стукнуть паренька обухом по голове. Он постарался придать своему тону как можно больше бодрости и оптимизма:
   – Я приеду и все расскажу, договорились?
   Дима встретил его на пороге и, не подав руки, отступил назад:
   – Заходите. Только скажите сразу: СПИД, да? СПИД?
   Антон прошел в комнату, осторожно опустился на стул и только тогда сказал все, что полагается говорить в таких случаях:
   – Во-первых, что значит «СПИД»? СПИД – болезнь, а признаков этой болезни у тебя нет. Да, анализ показал наличие ВИЧ, но с вирусом люди живут долгие и долгие годы – главное, нужно соблюдать рекомендации врача. И, во-вторых, прежде, чем о чем-то говорить нужно сделать повторный анализ, потому что всегда возможна ошибка, и таких ошибок в лабораториях делается не одна, а великое множество. Ну и еще один деликатный момент: насколько я понимаю, ты предполагал возможность заражения, и Лиза это знала – ведь именно она уговорила тебя осенью прийти к нам в нашу диагностическую лабораторию. Поэтому, надеюсь, что в отношении нее ты вел себя с максимальной осторожностью – вы оба, я имею в виду.
   Странно улыбнувшись, Дима покачал головой и, вытащив из кармана сложенную в несколько раз газету, протянул Антону.
   – Что это? – Муромцев с недоумением покрутил ее в руках и, развернув, увидел фотографию молодого человека в черной рамке, а рядом текст на незнакомом языке.
   – Извините, я забыл, что вы не читаете по-португальски, – Дима указал на фотографию и пояснил: – Педро Хуарес, известный шоумен и певец, тут в газете некролог. Я могу перевести: «…недавно умер от саркомы Капоши – заболевания кожи нижних конечностей, которое обычно наблюдается лишь у стариков. Заболевание было спровоцировано ВИЧ. О том, что он инфицирован, больной узнал лишь нынешней зимой, когда вынужден был обратиться к врачу из-за прогрессирующего ухудшения здоровья», – спрятав вырезку, он тяжело вздохнул: – Лиза… Лиза познакомилась с ним в Лиссабоне прошлым летом – еще до того, как мы с ней встретились. Когда я осенью увидел в ее альбоме их фотографию – они стояли рядом и так стояли, что… Короче, я посмотрел на них и сразу понял, что они не просто друзья. Хотя Лиза, конечно, ничего не рассказывала об их отношениях. Но мне было все равно, потому что я любил ее и люблю и с ума сходил – хотел, чтобы она стала моей женой.
   – Ты хочешь сказать, – медленно проговорил Антон, – что это Лиза тебя заразила? Так я понял? Но ведь ты пришел ко мне посоветоваться…
   – Это было случайно, выдумка Лизы – шутка, дурость. Она не верит и никогда не верила в СПИД, терпеть не может, чтобы… чтобы партнер пользовался презервативами. Извините, что я вам это говорю.
   – Ты можешь говорить мне все, что угодно, я врач.
   – Да, конечно. Так вот, она говорила, что близко к себе не подпустит мужика в кондоме – резинки, она говорила, не дают ей полного ощущения. Лиза обожает секс, она создана для секса, и еще она фаталистка – считает, что судьбу не обманешь, и то, чему суждено, все равно случится. Когда я неделю назад увидел фотографию на упаковке диска, а потом отыскал этот некролог в газете… Короче, я сразу узнал этого парня и понял, что обречен. И она тоже обречена. Но я еще на что-то надеялся – ведь первый анализ, который мне у вас сделали, ничего не показал.
   Антон сочувственно покачал головой:
   – Я же говорил вам с Лизой о периоде «окна», разве ты не помнишь?
   – Да, я помню. Когда я сейчас в Лиссабоне все узнал, то несколько раз хотел ей сообщить, потом решил, что по телефону и на расстоянии такого говорить нельзя. А потом вдруг успокоился и постарался обо всем забыть – внушил себе, что все это пустяки, и ничего серьезного нет. Что это ошибка, что у Лизы никогда ничего не было с этим Педро, и что вообще это совсем не тот Педро, а однажды ночью вдруг проснулся в холодном поту – запаниковал, хотел немедленно все бросить и лететь сюда. Лежал и пытался придумать, как объяснить все маме – она была так счастлива, так серьезно готовилась к нашей с Лизой свадьбе, так все закупала. Полежал-полежал, а под утро успокоился – решил, что ведь в любом случае мы с Лизой поженимся и будем вместе. Проживем вдвоем все, что нам суждено, и умрем в одно и то же время, – он умоляюще заглянул в глаза Муромцеву, – так ведь?
   – Не нужно настраивать себя так мрачно, – очень серьезно ответил тот, – есть много препаратов, которые на долгие годы тормозят развитие вируса, да и наука не стоит на месте. Побеждают рак, победят и СПИД.
   – Да-да, конечно, – поднявшись и проведя рукой по лбу, ответил Дима, тем тоном, каким говорят, когда не верят собеседнику, но соглашаются с ним из вежливости. – Мне что-то захотелось пить, извините. Я бы вам тоже предложил чаю или даже чего-нибудь покрепче, но…
   Антон понял и усмехнулся.
   – Не откажусь, давай мне свой чай. И не волнуйся – ВИЧ не передается ни через чай, ни через рукопожатия. А «чего-нибудь покрепче» мне нельзя – я за рулем.
   Дима тоже усмехнулся, и лицо его слегка порозовело.
   – Вы очень умный человек, Антон Максимович.
   – Да, говорят, – скромно согласился тот.
   Оба рассмеялись, и это несколько разрядило то напряжение, которое с самого начала их разговора витало в воздухе. Они немного поговорили о ничего не значащих вещах, потом Дима разлил чай по чашкам и, сев напротив Антона, опять погрустнел.
   – Антон Максимович, скажите, у нас с Лизой могут быть здоровые дети?
   – Рождение здорового ребенка у ВИЧ-инфицированной матери возможно, – уклончиво ответил Муромцев, – но пока об этом говорить рано. Сначала Лиза должна пройти обследование, ты должен сдать повторный анализ – еще ничего на сто процентов неизвестно. А вообще люди, инфицированные ВИЧ, после первого потрясения – когда они узнают о заражении – постепенно привыкают к этой мысли и начинают жить обычной жизнью. Больше проблем им создают другие люди – те, кто по своей малограмотности устраивают вокруг всего этого ажиотаж.
   – Какая нормальная жизнь может быть, если тебя со всех сторон подвергают остракизму, – угрюмо возразил Дима. – Вот вы, например, возьмете Лизу рожать к себе в вашу частную клинику?
   – У нас есть небольшое и хорошо оборудованное отделение для рожениц, зараженных гепатитом, ВИЧ, венерическими заболеваниями. Как правило, строго соблюдается анонимность – как раз по тем причинам, о которых ты сейчас говорил. Думаю, что тебе лучше пока ничего не сообщать своим друзьям, если на то не будет особых причин.
   – Каких еще причин? – в глазах Димы мелькнул испуг, и он весь напрягся.
   – Может, например, возникнуть опасность заражения для других. Скажи, у тебя за этот год были с кем-нибудь интимные отношения помимо Лизы?
   Юноша рассмеялся горьким коротким смехом и, пожав плечами, ответил:
   – Будете смеяться, наверное, и считать меня идиотом, но кроме нее у меня уже больше года не было ни одной женщины. Прежде, конечно, бывали приятельницы, но ничего серьезного – так. На другой день я всегда сбегал – представлял себе, что это будет повторяться изо дня в день, и становилось жутко, даже желание пропадало. Девчонки потом дулись, но… А с Лизой все как-то так получилось…. Короче, я сразу понял, что больше ничего в жизни не хочу. Ничего, что я вам все это говорю?
   – Я же сказал, что ты можешь говорить мне все, что хочешь. Но и я хочу задать тебе еще один нескромный вопрос: тебе неизвестно, были ли у Лизы за этот год интимные отношения… гм… с кем-то помимо тебя?
   Дима побледнел и, слегка прищурившись, откинулся на спинку стула.
   – Почему вы спрашиваете у меня такие вещи? – голос его прозвучал резко и сердито. – Она меня любит, она не согласилась бы выйти за меня, если бы…. Да, я знаю, что не был у нее первым и единственным, но это не значит, что… – он вдруг закрыл лицо руками и разрыдался, но продолжал говорить: – Я не знаю, но я люблю ее, чтобы она ни делала. Вот сейчас я сижу тут и переживаю, а она, может быть, встретила какого-нибудь другого мужчину, пока меня не было, и в эту минуту развлекается с ним в постели. Откуда мне знать, я ничего не знаю! И не хочу знать, я люблю ее и не могу без нее жить. Не могу!
   Муромцев торопливо поднялся, обогнув стол, обнял юношу за плечи и легонько встряхнул.
   – Успокойся, не кричи так, – мягко произнес он, – можно вообразить себе какую угодно ситуацию, но это совершенно не нужно. У тебя в доме есть что-нибудь успокаивающее? Давай, я тебе накапаю, и ты немного полежишь.
   – Нет, не надо, – Дима вытер ладонью лицо и по-детски всхлипнул, – я буду ждать Лизиного звонка. Антон Максимович вы не могли бы вместе со мной сообщить ей, что… сообщить ей обо всем?
   – Конечно, я весь к твоим услугам, но только ведь неизвестно еще, когда она позвонит – сегодня или завтра, – Антон взглянул на свои часы и вздохнул – было уже восемь.
   Все же он решил еще немного посидеть с Димой, пока тот успокоится, и уже хотел вновь сесть на свой стул, когда в прихожей резко зазвонил телефон. Дима сорвался с места, и Муромцев услышал нервное «Лиза, ты?», а потом юноша вдруг вскрикнул и начал хохотать. Он смеялся так неестественно весело и громко, что Антон не выдержал и пошел в прихожую.
   – Антон Максимович, – отстранив от уха трубку и протянув ему, Дима продолжал смеяться, как смеются над величайшей в мире нелепостью, – вы сами послушайте только, что они говорят! Они говорят, что машина Лизы попала в аварию!
   Посуровев и отстранив Диму, бессильно прислонившегося к стене, Антон торопливо взял трубку и прижал ее к уху.
   – Простите, вы не могли бы повторить то, что сказали, – попросил он, – объясните, пожалуйста, подробнее, что с Лизой?
   Мужской голос на другом конце провода смущенно ответил:
   – Мы хотели связаться с ее родными, но по месту регистрации никого нет дома. Нашли вот в ее правах бумажку с этим телефоном – если можете, дайте телефон или адрес родственников, чтобы сообщить.
   – Конечно, – сказал Антон, бросив быстрый взгляд на бледного, как смерть, Диму – тот почти все слышал, потому что голос в трубке звучал очень громко. – Вы можете сообщить нам, в какой она больнице?
   – Она в морге, я вам продиктую адрес и телефон, куда позвонить. Или скажите нам, как связаться с близкими – мы сами.
   Дима разобрал «она в морге», и глаза его округлились, а взгляд стал мутным и бессмысленным.
   – Она не может быть в морге! – убежденным голосом произнес он. – Скажите им, что они говорят ерунду – Лиза не может быть в морге, у нас двадцать восьмого свадьба! Скажите им…
   Антон выронил телефонную трубку и едва успел удержать потерявшего сознание юношу – иначе тот, упав, ударился бы виском об угол шкафчика для обуви.

Глава девятнадцатая

   Начало июня в Воронежской области было жарким и сухим. Бежав от людей Рубена, бывший судовой кок Оксана и ее спутники первую ночь провели под открытым небом. Оксана, нарезав хлеб большим кухонным ножом, который теперь всегда носила при себе, раздала своим спутникам по ломтю с куском тушенки из консервной банки. Потом беглецы попили воды из крохотного ручейка на дне оврага, накидали сухих веток и травы на потрескавшуюся от дневного пекла землю и улеглись в ряд, натянув сверху толстое длинное пальто Профессора, с которым он никогда не расставался.
   Их было четверо – Оксана, Таня, старик по кличке Профессор и увязавшийся за ними хорошенький кудрявый мальчонка Санек. Он был на полголовы ниже Тани, поэтому она считала его совсем маленьким и очень удивилась, случайно узнав, что ему уже тринадцать. Ночью Санька начало знобить, и он, выбравшись из-под пальто, отполз в сторону, достал целлофановый пакет с каким-то порошком и, прижавшись к нему лицом, начал торопливо вдыхать. Оксана и Таня проснулись от повисшего в воздухе тяжелого запаха. Бывший кок, подкравшись к «балдевшему» мальчику, сорвала у него с головы пакет и забросила далеко в кусты, а самого Санька за ухо привела обратно. Утром она сердито ему выговаривала:
   – Не можешь без своей сраной нюхачки, поганец, так с какого лешего за нами увязался? Сидел бы там со своим Рубеном, … твою мать!
   – Оксана Васильевна, – степенно и укоризненно произнес Профессор, – я же столько раз просил вас выбирать выражения, которые вы употребляете при детях.
   Оксана отмахнулась:
   – Да ладно тебе, дед, он там у Рубена и не такого наслушался!
   Тем не менее, в голосе ее послышалось смущение – за время их короткого знакомства этот мягкий и порою «заумно» рассуждающий старичок приобрел странное влияние на бесшабашную морячку.
   – Тетенька, – захныкал Санек, – они ж меня затрахали – каждый день по десять человек в задницу. Я уж и так хожу раскорякой. Не прогоняйте, тетенька!
   Действительно, он ходил, сильно расставляя ноги, и Профессор тихо сказал Оксане:
   – Оставьте его, Оксана Васильевна, не пугайте. Отвыкнет от этой заразы, так отвыкнет, а нет – не нам с вами его отучить при этой жизни.
   Оксана еще поворчала, но сделала вид, что не замечает, как Санек долго шарил в траве, пока не разыскал закинутый ею пакетик. Весь следующий день, пока они шли степью, мальчик был весел и, шагая рядом с Таней, без умолку рассказывал ей о своей жизни с бомжами в доме, из которого они сбежали. Девочка уже привыкла к тому, что о пугавших ее прежде подробностях он говорил естественно и деловито, поэтому сама тоже стала воспринимать услышанное просто и спокойно.
   – А где твой дом? – спросила она Санька, когда он, выдохнувшись, на минуту замолчал. – Твои родители знают, что ты жил на Каспийской у Рубена?
   Мальчик снисходительно усмехнулся и махнул рукой, но ничего не ответил, а Оксана, шагавшая сзади рядом с Профессором и слышавшая разговор детей, неодобрительно качнула головой.
   – Это что ж за родители такие хреновые, что детей допускают до такой жизни, а? Мальчик-то, посмотришь, с виду – ангелочек.
   – Всякое случается, – тихо ответил Профессор своей рослой спутнице. – Спрашивать бесполезно – все равно никто не скажет правды. Дети, я заметил, вообще быстро забывают свою прежнюю жизнь, и потом не отличишь, где у них вымысел, а где реальность. Да и взрослым тоже хочется уйти от действительности.
   – А ты, смотрю, все по-умному говоришь, дед, – заметила Оксана, – неужто и вправду профессором был? И что ж до такой жизни дошел?
   – Тоже не хочется вспоминать, – усмехнулся он. – А профессором я и вправду был, но это было давно. Теперь вот восьмой десяток идет, а как начну вспоминать, то кажется, что кроме пивка да чекушки ничего родней в этой жизни и не было. Да и махорочки, что б затянуться. Как у нас сейчас со всем этим обстоит, Оксана Васильевна? По глоточку бы нам с вами, а?
   – Ишь – старый, а губа не дура! – она достала из вещевого мешка початую бутыль мутной жидкости, дала старику глотнуть, но сама пить не стала – спрятала самогонку обратно и пояснила: – Непривычная я так – мне б за столом посидеть, чтоб задушевно было.
   К полудню, когда припекло, они дошли до реки, и в прибрежном песке Санек увидел большой алюминиевый солдатский котелок. Обрадовавшись, Оксана решила сварить супу из пакета. Натаскав сухих веток, беглецы развели костер, и дети с удовольствием кидали в огонь мелкие деревяшки, следя за тем, как они начинают тлеть и разгораться.
   Поев густой жижи, Санек благоразумно отошел подальше, чтобы понюхать свою «дурь», а Таня задремала, прикорнув на разостланном широком пальто профессора. Сквозь сон до нее доносились обрывки тихой беседы Оксаны и Профессора, дымивших махоркой и по очереди прикладывавшихся к самогонке.
   – Тушенки у нас нонче, да на завтра осталось, – негромко говорила Оксана, – и самогон кончается. К лесам надо податься – там дома большие, подадут чего, может.
   Профессор отрицательно покачал головой.
   – Это коттеджи, там никто не живет – приезжают новые русские поохотиться, но у них кругом охрана, нас туда и близко не подпустят.
   – Это что ж столько земли пропадает?
   – Она давно пропадает. Тут раньше совхоз был, редкие сорта коров выводили, а в девяностых в одну зиму весь скот с голоду подох – кормить стало нечем. Специалисты вмиг разбежались, земля опустела, а богатые тут как тут. Смотрите, каких замков понастроили – прямо Пьяцца дель Дуомо.
   Таня подняла голову и сонно спросила по-французски:
   – А вы были во Флоренции?
   – Приходилось, – на том же языке ответил ей Профессор и печально улыбнулся.
   – А мне больше всего понравился собор Санта-Мария дель Фьоре, – девочка уронила голову и вновь заснула.
   Оксана нахмурилась и пошевелила палкой в костре.
   – Это ты с ней по какому?
   – По-французски. Пять лет прожил в Париже – красивый город.
   – И чего ж сюда потом вернулся?
   – Ну, это давно было – в шестидесятых. Как раз хрущевская оттепель началась, и меня послали во Францию по обмену опытом.
   Нос бывшего кока брезгливо сморщился.
   – Не люблю я французов этих! Зайдешь, бывало, в Марсель, так проститутки ихние вокруг наших моряков так и кружат. И все по-своему тараторят, да так противно лопочут! Когда еще Союз был, они на наших с уважением смотрели и открыто не лезли – знали, что советским с тамошними запрещено. А потом – эх!
   Она махнула рукой и, повернувшись, увидела неизвестно откуда взявшегося человека, шагавшего вдоль берега в их сторону.
   – Привет честным людям, – он остановился перед ними, опираясь на палку.
   Оксана не ответила, с подозрением разглядывая пришельца – мешком болтавшаяся на нем одежда не могла скрыть крепкого телосложения и военной выправки. Заросшее бородой лицо, на которое к тому же падали космы нечесаных волос, не позволяло определить его возраст, но в буйной растительности на голове не было и намека на седину. Молодость и физическая сила неизвестного могли таить в себе опасность, поэтому в глазах бывшего кока светилась настороженность. Профессор же ответил гостю довольно приветливо:
   – Здравствуйте, уважаемый, куда держите путь?
   – Далеко, – опершись на палку, мужчина разглядывал сидевших людей, – иду, да иду, а все конца не видно – притомился. Разрешите отдохнуть у вашего костра, люди добрые?
   Профессор слегка подвинулся и указал на место около себя. Оксана неподвижным взглядом следила, как человек осторожно опустился на землю и, развязав вещевой мешок, достал буханку хлеба и складной нож.
   – Хлеб у тебя свежий, не из магазина, вроде как, – заметила она, – и ножик справный. Давно ли по дорогам ходишь?
   – Да это как сказать, – он засмеялся и протянул ей отрезанный ломоть, – угощайтесь, мамаша, хлеб и впрямь свежий. И вы, папаша, угощайтесь.
   – Спасибо, – степенно ответил Профессор, принимая протянутый ему на кончике ножа мягкий кусок хлеба, – мои бедные десны уже давно отвыкли от подобной роскоши. А как вас по имени-отчеству величать, уважаемый товарищ? Или господин – теперь уж неизвестно, кто есть кто.
   – Господа по дорогам не шастают, – угрюмо заметила Оксана. – Иль ты по делу идешь, мил человек? Послал кто?
   Неизвестный тихо засмеялся, но от острого взгляда морячки не ускользнул выступивший на его щеках еле заметный румянец.
   – Если по имени-отчеству, то я Степан Владимирович, – весело ответил он, – но можно и просто Степаном, как захотите. И насчет господ тоже – какие мы друг другу господа, если за одним костром сидим. А что касается моих дел…. – внезапно его цепкий взгляд упал на зашевелившуюся Таню. – О, девочка! А я не сразу и заметил. Хочешь хлебушка?
   Таня села и осторожно взяла горбушку.
   – Я Саньку отдам, можно? – она вопросительно посмотрела на Оксану, но та недовольно сдвинула брови.
   – Обойдется, сама ешь. Он, стервец, нанюхался, небось, и дрыхнет где-то.
   – Хорошенькая девочка, – Степан улыбнулся Тане и потрепал ее по щеке, – тебя как зовут?
   – Таня, – шепнула она и, застенчиво отодвинувшись, прижалась головой к плечу Оксаны, а та обняла ее своей мощной рукой и строго сказала Степану:
   – Как назвали, так и зовут. А вот ты скажи, Степан, откуда ты тут свежий хлеб берешь? Али пекарня где в степи стоит?
   – Да тут деревня совсем близко, – недоуменно вскинув брови, ответил он. – Народу, конечно, немного – семь дворов, да одни старики с бабками живут. А есть дома – вообще заколоченные стоят, хозяева на пару месяцев из города приедут воздухом подышать, а потом раздолье – заходи и живи, сколько угодно. Я тут себе отличный домишко на отшибе присмотрел – в погребе и водки навалом, и консервы всякие. Уже месяц живу, и никто не беспокоит.
   Оксана немного расслабилась, но в глазах ее все еще светилось подозрение.
   – А коли хозяева вернутся?
   – Вернутся – уйду, мне не привыкать.
   – Хлеб-то свежий где берешь?
   – Хлеб сам выпекаю – муки навалом, дрожжи сухие есть.
   – Так ты печь умеешь? Поваром, стало быть, был?
   – Кем я только не был! – он засмеялся и махнул рукой. – Менять, знаете, хочется образ существования – устаешь от однообразия жизни. Да и круг общения тоже утомляет. Вот и теперь – познакомился с вами, и сразу приятно стало, что новые люди рядом.
   Оксана посмотрела на Профессора. Тот вдруг оживился, степенно погладил жидкую бородку и с хитрецой взглянул на Степана.
   – Стало быть, уважаемый Степан Владимирович, в доме, где вы обосновались, и водка есть?
   – Три ящика отличной водки, банки с огурчиками маринованными – прошлогодний засол, видно. Сперва я наслаждался, но после понял, что одному мне и за лето все не съесть и не выпить. Да и в одиночестве только пиво пью, а водку не люблю употреблять. Так что буду рад, если вы сегодня не откажетесь со мной отобедать.
   Глаза Профессора загорелись, но лицо Оксаны все еще выражало недоверие.
   – Идти-то далеко? – спросила она, и Степан с готовностью указал вдаль.
   – За холмом поворот, отсюда не видать. Там сразу и дом мой стоит. Лосось в консервах, скажу я вам, мамаша, отличный – такого и в столице в ресторанах не подают. И лежит все это зазря – без хорошей компании в рот ничего не лезет, погибаю.
   – Ладно, – при упоминании о лососе Оксана, не выдержала и поднялась, крепко взяв Таню за руку, – коли от души приглашаешь, то не по-нашему отказываться.
   Довольный Профессор семенил рядом с гостеприимным Степаном и весело рассуждал:
   – Удивительно устроена наша Россия, уважаемый Степан Владимирович, просто удивительно! На улицах мегаполисов царят отчуждение и равнодушие, а в степной глуши нас ждут радушие и гостеприимство. Страна парадоксов!
   – А Санек как же? – тихо спросила Таня, шагая рядом с крепко державшей ее за руку Оксаной. – Он ведь нас потом не найдет.
   – Хрен с ним, нанюхался, небось, и дрыхнет где-то, еще искать его буду, – Оксана посмотрела на внезапно начавшее хмуриться небо, – сейчас коли ливанет, так вдрызг подмокнем.
   Тучи действительно собирались быстро, и едва они приблизились к стоявшему на окраине маленькой деревеньки бревенчатому дому, как потемневший воздух прорезал зигзаг молнии, и почти сразу же ударил гром. Таня испуганно вцепилась в руку Оксаны и ойкнула, когда на нос ей упала большая влажная капля дождя. Профессор заметил:
   – Гроза совсем рядом. Я помню, как в детстве мы считали от вспышки молнии до улара грома – чтобы определить, на каком расстоянии гроза.
   – В такую погоду лучше под крышей сидеть, – подмигнув, заметил Степан Владимирович, поднимаясь на крыльцо. Он воровато оглянулся и открыл дверь, пропуская гостей внутрь. – Ох, полило-то как! А нам не страшно, мы сейчас для начала по маленькой сообразим.
   Хлынувший с неба поток воды заставил прикорнувшего под редким кустиком Санька очнуться. Потоки холодной воды вынудили одурманенного мальчика перевернуться на бок, а затем сесть. Он немного пришел в себя и начал искать пакет со своей «дурью» – этим порошком Рубен «наградил» его незадолго до побега «за хорошее поведение».
   Однако целлофанового мешочка нигде не было – скорей всего его унесло водой или замело грязью. Санек долго копался и шарил вокруг, зарывая руки по локоть в сырую почву в надежде нащупать свою драгоценность, а когда понял бесцельность поисков, то сел и горько заплакал.
   Он знал, что теперь придется вернуться к Рубену и вдобавок к прежним измывательствам еще вытерпеть наказание за побег. Его могут избить до смерти, могут вообще убить – чтобы другим неповадно было бегать. Все это Санек прекрасно понимал, но и понимал также, что не сможет выдержать без порошка, который один из парней Рубена изготовлял, смешивая клей «Момент» с каким-то сухим белым веществом. Он шел, не обращая внимания на хлеставший ливень, горько плакал и вытирал грязными руками мокрое лицо.
   Спустившись к бурлившему от прибывшей воды ручейку, мальчик увидел остатки костра и алюминиевый котелок, в котором Оксана варила суп, но исчезновение спутников его почти не обеспокоило – ну, ушли куда-то и пусть. Возможно, спрятались от ливня или просто продолжили свой путь, бросив его, Санька, на произвол судьбы, – все это на фоне исчезновения драгоценного пакета казалось далеким и малозначительным.
   Он побрел в сторону холма, обогнул его и внезапно увидел дом. Путавшиеся до сих пор мысли мальчика неожиданно прояснились, в душе вспыхнула надежда – там, где есть обитаемое жилье, всегда можно достать что-то из бытовой химии. Санек, хоть не умел так ловко готовить «нюхалку», как человек Рубена, но все же достаточно хорошо знал, что и как можно использовать в крайнем случае, когда бывает совсем невмоготу. Осторожно подкравшись к дому, мальчик встал на большой камень, заглянул в окно и увидел сидевших за столом Оксану, Профессора и веселого бородатого мужчину, который разливал водку по стопкам и что-то весело рассказывал.
   Таня, забравшись с ногами на старый грязный диван, вяло жевала хлеб. Подняв глаза, она увидела за окном Санька и радостно замахала ему рукой. Девочка хотела позвать Оксану и сказать, что их маленький товарищ наконец-таки появился, но постеснялась прервать беседу взрослых. Она сделала знак Саньку, чтобы обогнул дом и вошел в дверь, – не бродить же ему было под проливным дождем! – и стала ждать, пока он появится. Санек спрыгнул с камня и собирался было добежать до двери, но в этот момент взгляд его упал на синий автомобиль, стоявший в кустах метрах в десяти от дома.
   Глаза мальчика загорелись – в машинах он толк знал, поскольку до того, как попасть к Рубену, три года «обчищал» чужие тачки и по дешевке сбывал украденное знакомому парню по кличке Грач. Тот подкармливал Санька и разрешал ночевать на чердаке своего дома, когда пьяные мать и ее сожитель выгоняли мальчика из дома.
   Об этом периоде своей жизни Санек хранил очень смутные воспоминания – с тех пор, как он удрал из родного города и попал к Рубену, прошло больше трех лет. За это время память его сильно пострадала от «дури», но сноровка осталась прежней. Оценив стоявший за домом седан глазом профессионала, мальчик сразу же отметил, что одно из стекол было слегка опущено – очевидно водитель, беспечно оставивший окно приоткрытым, не предполагал, что в сельской глуши найдутся «умельцы» вроде Санька. Ему понадобилось не больше минуты, чтобы до пояса протиснуть свое худенькое тело в салон машины и оглядеться. Кроме небольшого транзистора ничего ценного тут не было, но у Санька был нюх на секретные отделения. Пару минут спустя он ловко взломал замок вделанного в переднюю панель ящика, вытащил пакет с какими-то бумагами и тяжелый автоматический пистолет.
   Вот это был «улов»! Санек прекрасно знал цену оружию и тут же решил, что теперь ему можно спокойно вернуться к Рубену – за такую находку тот сразу отвалит целый мешок «нюхалки». Теперь он сможет всем приказывать – ведь у него есть пистолет, а пистолетов все боятся. И никто никогда не будет его больше терзать и мучить, потому что он, Санек, будет главным. Все смешалось и перепуталось в бедной голове мальчика. Дождь прекратился, выглянуло солнце, и Саньку вдруг показалось, что у него за спиной выросли крылья. Сунув пистолет за пазуху, он быстро зашагал по грязи в ту сторону, откуда еще совсем недавно пришел вместе со своими спутниками.
   Не дождавшись появления своего маленького товарища, Таня сползла с табурета, на котором сидела, подошла к окну и, приоткрыв его, тихо позвала:
   – Санек!
   – Что ты там высматриваешь, Танюша? – спросил Профессор. – Дождик кончился, открой окно пошире и…
   Не договорив, он внезапно откинулся назад, и, закрыв глаза, уснул. Оксана с удивлением посмотрела на привычного к спиртному старика:
   – Ты чего, дед, от ста грамм…
   Она вдруг почувствовала, что и у нее голова пошла кругом, а ноги стали ватными, и встать уже было невозможно, потому что стол стремительно летел навстречу ее лицу. Он крепко ударил бывшего кока по лбу, и она заснула, уткнувшись носом в тарелку с бутербродами.
   – Тетя Оксана! – Таня бросилась к своей защитнице, но бородатый Степан перехватил ее на полпути.
   – Тетя спит, не трогай ее. Пойдем.
   – Куда?
   – Пойдем, пойдем, погуляем немного по свежему воздуху.
   Она испуганно отступила назад.
   – Я никуда с вами не пойду, отпустите меня!
   – Ты что, думаешь, я сейчас с тобой тут перепираться буду?
   Он легко подхватил ее на руки и, зажав рот ладонью, понес к выходу. Таня пыталась вывернуться, но хватка его была железной, и лишь ноги девочки беспомощно болтались в воздухе, отчего один башмак слетел и остался лежать на деревянном крыльце. Втолкнув Таню на заднее сидение седана, Степан запер дверцу и, достав из кармана старых брюк сотовый телефон, попытался позвонить. После нескольких бесплодных попыток связаться с нужным ему абонентом – спутниковая связь в этом районе была плохая – он чертыхнулся и, спрятав трубку, включил зажигание.
   Проехав несколько километров по ухабистой и размытой дождем сельской дороге и едва не увязнув в чавкающей грязи, седан сумел-таки выбраться на шоссе. Там Степан прибавил скорость и минут через двадцать вновь остановился, чтобы позвонить.
   – Девочка у меня, – отрывисто сказал он, – направляемся в сторону Воронежа. Будем на месте часа через три, если не возникнет никаких непредвиденных осложнений.
   Последнее было сказано лишь так – на всякий случай, – потому что человек, похитивший Таню и называвший себя Степаном Владимировичем, никаких серьезных осложнений не предвидел. Даже когда у одного из постов ГАИ его остановил молоденький автоинспектор и попросил предъявить документы, он не встревожился, потому что все у него было в полном порядке. Паренек – похоже, что первогодок – внимательно изучил права и собрался, вежливо откозыряв, пропустить седан, но Таня, до сих пор испуганно молчавшая на заднем сидении, внезапно подняла голову и отчаянно закричала:
   – Дяденька, помогите! Помогите, дяденька, этот человек меня похитил!
   Паренек нахмурился и сунул голову в машину, разглядывая девочку.
   – Чей это ребенок, гражданин? – сурово обратился он к Степану и махнул своему стоявшему вдали напарнику, чтобы тот приблизился. – Это ваш ребенок, у вас есть ее документы?
   Второй инспектор ленивым шагом направился в их сторону, но Степан решил не пускаться в объяснения, и отрывисто сказал:
   – Девочка напугана, она пережила стресс. У вас связь работает? Свяжитесь с областным управлением, подполковник Чебот-ков вам все объяснит, – после этого он спокойно откинулся на спинку сидения машины и застыл в ожидании.
   Милиционеры немного посовещались, потом второй автоинспектор опять отошел в сторону, а первый достал рацию и, дозвонившись до областного управления, сообщил, в чем дело и сказал, что мужчина в машине ссылается на подполковника Чеботкова. Дежурный долго куда-то звонил и в конце концов ответил:
   – Чеботков выехал в район, связи с ним пока нет, соединяю тебя с Кайгородцевым.
   Майор Олег Кайгородцев был ближайшим заместителем Чеботкова и работал в областном управлении меньше года. Прежде он был следователем московской районной прокуратуры, но однажды совершил фатальную для себя ошибку – потребовал у одного из известных политиков слишком большую сумму за то, чтобы закрыть дело об участии в махинациях с муниципальной собственностью. Политик имел влиятельных друзей, и в результате против самого Кайгородцева было выдвинуто обвинение в вымогательстве. Раздувать историю, разумеется, не стали, а просто отстранили майора от дел и в «воспитательных» целях перевели на периферию.
   С Чеботковым попавший в опалу Кайгородцев прекрасно поладил, и тот держал нового подчиненного в курсе большинства своих дел. В частности, майору было известно, что в начале июня его начальник получил неофициальное указание помочь найти девочку десяти лет по имени Таня Шумилова, которая каким-то образом оказалась в компании двух бомжей и находилась где-то на территории области. О том, что указание было неофициальным, майор Кайгородцев знал, поскольку нигде в сводках об исчезновении девочки и ее розыске не упоминалось. Следовательно, о ее похищении никто не заявлял, и работа была «левой». То, что подполковнику Чеботкову она сулила хорошие «бабки», Кайгородцев догадался по тому, как рьяно его начальник взялся за дело – в течение получаса дорожная милиция получила описание девочки, высокой женщины и старика. Еще через час все сотрудники дружно сообщили, что нигде – ни на одной станции и ни на одном полустанке – подобная компания замечена не была.
   Кайгородцев вместе со своим начальником Чеботковым отправился на встречу с человеком, который явно «косил» под бомжа – в потрепанной одежде, со спутанными волосами и заросшим лицом. Однако опытному глазу достаточно было одного взгляда, чтобы признать в мнимом бомже профессионала.
   – Раз они не поехали поездом, то наверняка объявятся поблизости, – сказал Чеботков этому человеку, – если хотите, то мы окажем вам оперативную помощь.
   Однако человек отрицательно мотнул головой.
   – Не надо привлекать лишний раз привлекать внимание, справлюсь один. Я обращусь к вам только в случае непредвиденных помех, но думаю, что ваша помощь не потребуется. В остальном же все, о чем с вами договаривались, остается в силе.
   Лицо подполковника при этих словах мнимого бомжа ничего не выразило.
   – Ваше дело. Единственно прошу, чтобы на моей территории все было по-тихому – стрельба, трупы и прочие радости мне не нужны.
   «Бомж» усмехнулся.
   – Не волнуйтесь.
   Теперь, услышав от задержавшего Степана автоинспектора о машине и о девочке, майор Кайгородцев немедленно сообразил, в чем дело. Еще пару часов назад он распорядился бы немедленно пропустить машину – Чеботков хоть и не обещал ему ничего конкретного за содействие в этом деле, но мужик он был неплохой, достаточно рассудительный и просто так не дал бы понять своему заместителю, что в деле светят хорошие бабки.
   Но это было пару часов назад, а час назад Кайгородцеву позвонил из Москвы его давнишний сослуживец Артем Григорьев.
   – Слушай, Олег, – сказал он, – мои люди ищут девочку, но они сглупили и потеряли след – искали вдоль железной дороги, но только потратили время. Кроме нас, ее ищут другие ребята, хотя я так и не выяснил, кто они такие. Нежелательно, чтобы она к ним попала. Я работаю на ее отца, он готов заплатить конкретную сумму.
   Кайгородцев мгновенно подобрался, но постарался произнести как можно более равнодушно:
   – Ладно, попробую помочь. Если получится, то и разговор будет конкретным.
   Поэтому на вопрос молоденького автоинспектора, что делать, он ответил:
   – Задержи до выяснения обстоятельств. Я буду на месте через полчаса и сам во всем разберусь. Если что – связывайтесь прямо со мной по рации.
   Окончив разговор, майор Олег Кайгородцев начал тут же набирать московский номер Артема Григорьева, а молоденький автоинспектор направился к машине и очень вежливо обратился к Степану:
   – Будьте так добры, выйдите из машины.
   Сидевший за рулем человек даже не пошевелился, но бородатое лицо его словно окаменело.
   – В чем дело, парень, тебе нужны деньги? Давай договоримся, – он сунул руку в карман и достал сто долларов.
   Автоинспектор смущенно покосился на зеленую бумажку и, оглянувшись на стоявшего поодаль товарища, тяжело вздохнул.
   – Я уже доложил – мне приказано вас задержать и ждать. Выйдите, гражданин.
   На лице его ясно читалось: «Если б только вы сразу сказали!».
   – Ты говорил с Чеботковым? – рявкнул Степан, в душе кляня себя за то, что, понадеявшись на авторитет Чеботкова, сразу не предложил инспекторам денег.
   Паренек опять неловко потоптался.
   – Чеботкова пока нет на месте. Выйдите из машины, мне приказано вас задержать до выяснения обстоятельств. И девочка пусть выйдет. Начальство скоро прибудет и разберется. Если все в порядке, то вас отпустят.
   – Дядя, пожалуйста, я хочу выйти! – приободрившись, снова закричала Таня и начала дергать ручку запертой дверцы.
   Задержка на час не входила в планы человека, назвавшегося Степаном Владимировичем. Более того, она могла роковым образом повлиять на результаты той работы, которую он проделал за последние два дня, мотаясь по деревенским дорогам Воронежской области в поисках Тани. Потому что если он и сумел обойти людей Григорьева, то они все же были совсем близко и в буквальном смысле слова наступали ему на пятки. Что касается молоденького автоинспектора и его стоявшего в отдалении напарника, то они Степану особого беспокойства не внушали. Придется, несмотря на обещание, данное подполковнику Чеботкову, прибегнуть к крайним мерам.
   Спокойно пожав плечами, Степан сделал вид, что расстегивает ремень безопасности, и как бы невзначай сунул руку в ловко открывшийся тайник, где хранилось оружие. Через пару секунд лицо его вытянулось в недоумении – пистолета на месте не было.
   – Выходи, чего сидишь, – подойдя, грубовато сказал второй автоинспектор и, распахнув заднюю дверцу, выпустил Таню из машины.
   Степану ничего не оставалось делать, как повиноваться. Однако выйдя из машины и сделав вид, что разминается после долгого сидения, он внезапно размахнулся и коротким ударом по шее свалил с ног молоденького автоинспектора. Его движения были так хорошо рассчитаны, что уложить второго парня было бы делом долей секунды, не споткнись он о неожиданно оказавшуюся под ногами Таню. Это дало возможность старшему и более опытному из инспекторов прийти в себя. Отскочив в сторону, он выхватил пистолет и наставил на Степана.
   – Стой, падла! Руки!
   Нападавший застыл на месте, подняв руки кверху, а подошедший инспектор грубо ткнул его дулом оружия чуть ли не в лицо, заставил повернуться и вытащил наручники. Танечка, встав на колени рядом с лежавшим без сознания молоденьким автоинспектором, тихо гладила его по щеке и, плача, приговаривала:
   – Дядя! Дядя, откройте глаза, пожалуйста!
   Словно услышав ее просьбу, паренек заворочался и, помотав головой, сел на месте, с недоумением ущупывая болевшую от удара шею.
   – Очухался? – спросил его напарник, уже защелкнувший наручники на запястьях Степана. – Давай, я сейчас этого гада запру в будке, пока начальство подъедет. Сообщи по рации о случившемся.
   Паренек вытащил рацию и, следуя полученному от майора Кайгородцева приказу, сообщил о нападении непосредственно ему в машину. Тот бодро ответил:
   – Сейчас буду, заприте его пока и присматривайте за девочкой. Не приведи вам бог, если с ней что, ясно?
   Обдумав предложение Артема Григорьева, он решил, что оно вполне приемлемо – если, конечно, сумма, которую заплатит отец девочки, будет соответствующей. Когда он позвонил в Москву и назвал цифру, Григорьев задумчиво почесал у себя за ухом.
   – Я поговорю с ее отцом и сразу же перезвоню тебе. Лады?
   – Идет. Только не тяни – через час я должен знать точно. Тогда и будем разговаривать конкретно.
   По окончании разговора Григорьев немедленно связался с Муромцевым.
   – Антон, это срочно – дело идет на секунды. Через пару минут подъеду к твоей клинике – поговорим у меня в машине.
   Перед тем, как раздался этот звонок, Муромцев и приехавший для консультации профессор-эндокринолог сидели у него в кабинете в компании двух специалистов из хирургического отделения клиники. После только что проведенного консилиума, ста граммов отличного армянского коньяку и чашечки ароматного кофе, пожилой профессор, хорошо знавший Людмилу Муромцеву и помнивший Антона еще «зеленым» мальчиком-студентом, расслабился и пришел в сентиментальное настроение.
   – Как правило, считается, что талантливых специалистов не следует отвлекать на административную работу, – блаженно вдыхая запах кофе, говорил он, – но в данном случае мы имеем приятное исключение. Антон Максимович, которого я всегда считал диагностом от бога, к тому же оказался прекрасным организатором и руководителем.
   – Мы без Антона Максимовича ничего не решаем, – подхалимски заметил молодой хирург, – ни в организационном отношении, ни в профессиональном.
   – И плохо, – внезапно обозлился Антон, – по каждому пустяку меня готовы с постели среди ночи поднимать.
   – Да, – вздохнул профессор, – есть свои преимущества в том, что главный врач молод и полон сил – это позволяет вам не замкнуться на узко-специальных вопросах. Иметь в штате такого специалиста, как вы, можно только мечтать. Взять хотя бы нынешний случай – гиперпролактинемия у больной выражена неявно, однако вы сразу предположили наличие микропролактиномы. Удивительная интуиция, эрудированность! Если вам, Антон Максимович, когда-нибудь надоест организаторская работа, и вы захотите заняться чисто профессиональной деятельностью, то милости просим к нам в институт – работать с вами было бы для меня большим удовольствием.
   Профессор немного кривил душой – тот гонорар, который ему по инициативе Муромцева клиника платила за консультации, был достаточно велик. Вряд ли он захотел бы отказаться от приятной возможности регулярно получать сотню-другую долларов за час внештатной консультации – даже ради того, чтобы иметь в своем институте столь ценного специалиста. Тем не менее, Антон вежливо улыбнулся, собираясь сказать в ответ пожилому профессору что-нибудь столь же приятное, но в этот момент зазвонил его сотовый телефон.
   – Извините, Лев Аронович, – сказал он, выслушав то, что сказал ему Григорьев, – я оставлю вас на пару минут, вы не станете возражать?
   – Пожалуйста, пожалуйста, – добродушно кивнул эндокринолог и, повернувшись к одному из сидевших за столом медиков, продолжил свое словоизлияние.
   Григорьев, взглянув на Антона, торопливо опустившегося рядом с ним на сидение машины, покачал головой.
   – Что-то вид у тебя не очень, Муромцев. Много работаешь?
   – Плохо сплю. Ладно, говори, что у тебя.
   – Местонахождение твоей дочери установлено. К сожалению, мои ребята чуток обложали – те парни, которые шли за нами по пятам, их опередили.
   – Где Таня? – спросил Антон, пытаясь сдержать дрожь и чувствуя, что вся кровь отлила от его лица. – Что с ней?
   Лицо Григорьева выразило сочувствие.
   – Жива, жива, – успокаивающе произнес он, – не знаю только, зачем она нужна тем ребятам. Скажу одно: те люди работают не на твоего депутата. И не на Лилиану Шумилову или на ее отца – о тех у меня есть информация. Не понимаю, зачем им ребенок – возможно, как я уже говорил, они захотят шантажировать ее родных, чтобы получить деньги, не знаю. Правда, есть шанс в течение ближайших суток нарушить их планы – один мой приятель из тамошних ментов имеет возможность передать девочку нам в руки. Но не безвозмездно.
   – Сколько он хочет? – резко спросил Антон и, услышав ответ, утвердительно кивнул головой: – Хорошо, но мне потребуется время.
   – Сколько?
   – Я продам свою квартиру, не знаю, сколько на это потребуется – если запрошу недорого, то, наверное, быстро. Сообщи своему приятелю, что я лично привезу всю сумму и вручу в обмен на свою дочь. Сколько я должен тебе?
   Во взгляде Григорьева что-то мелькнуло, и он покачал головой.
   – Ты мне уже все заплатил, ты мне ничего не должен. Ладно, раз ты так решил и готов взять недорого, то я попробую найти тебе покупателя. Квартира у тебя приватизирована? Бумаги в порядке?
   – Все в порядке, я сегодня же заберу бумаги у сестры – она занималась приватизацией и оформлением.
   – Тогда договоримся так: я сейчас сообщу ему, что ты согласен, пусть он придержит Таню у себя. Сейчас я позвоню парню, о котором говорил – насчет квартиры, – достав мобильник, Григорьев вышел из машины и, переговорив с кем-то, с довольным видом плюхнулся обратно на сидение рядом с ожидавшим Антоном. – Нормально, он согласен. Сказал, что даже не будет смотреть квартиру и нужную сумму может заплатить вперед – я ему вкратце объяснил, какая у тебя ситуация. Давай, часика примерно через три встретимся у тебя на квартире. Ты захвати документы на квартиру, а я возьму у него монеты и подвезу – это мой приятель, он мне доверяет. Если хочешь, то можешь сегодня же вечером вылететь в Воронеж – я свяжусь со своими ребятами и проинструктирую их, чтобы они тебя встретили и доставили на место. Кстати, заодно и подстрахуют – мало ли что.
   – Договорились.
   Муромцев встряхнул сыщику руку и заторопился в свой кабинет. Ему пришлось употребить все свои дипломатические способности, чтобы в течение десяти минут выпроводить не в меру разговорившегося профессора. Через полчаса он уже был у Кати, которая изумилась сверх всякой меры, услышав, что брат просит документы на квартиру.
   – Антоша, это так срочно? Ты не можешь подождать до вечера? – расстроено спросила она. – Как-то мне сейчас лезть в стол, все это искать…
   – Ничего, поищешь, – грубовато ответил Антон, хотя ему было жаль сестру и больно смотреть на ее заплаканное лицо.
   Сам он накануне весь вечер до полуночи провел с Димой – вызванный им врач сделал юноше успокаивающее, но оно не сразу подействовало. Лишь поздно вечером приехала ошеломленная ужасной новостью тетя Димы и взяла на себя дальнейшие хлопоты. Ночевать Антон поехал к Кате, но лишь утром сообщил ей о гибели Лизы, и с тех пор она еще не пришла в себя.
   – Господи, Антоша, как же это? Карина ведь не хотела быть крестной Женьки – знала, что умирает, хотела, чтобы у него была живая и здоровая крестная мать. Лиза… нет, это невозможно – такая молоденькая! Я забыла тебе сказать – она и нас с тобой приглашала на свадьбу. Господи, что же теперь будет с Димой? За несколько дней до свадьбы…
   Ничего не ответив на причитания сестры, Антон поехал в клинику с таким чувством, словно его только что пропустили через мясорубку. На два был назначен консилиум, а за оставшиеся пять часов он рассчитывал собраться с силами и привести в порядок свои чувства.
   Однако в десять позвонил Дима и попросил разрешения приехать, чтобы поговорить. Естественно, Муромцев не мог ему в этом отказать. Его поразил странно спокойный вид вошедшего в его кабинет юноши.
   – Я ненадолго, – в голосе Димы звучало какое-то неестественное оживление, – я только хотел сообщить: мы все узнали, ездили в морг, говорили с инспектором. Лиза разбилась не по дороге в аэропорт, а в центре – на Таганке. В это время я уже ехал домой на такси. Свидетели говорят, что машина спокойно стояла за углом, а потом вдруг сорвалась и помчалась на опору моста. Понимаете?
   Антон смущенно посмотрел на него и сочувственно пожал плечами.
   – Возможно, что-то случилось, и автомобиль потерял управление. Так бывает.
   Юноша отрицательно покачал головой, и печально улыбнулся, но на глазах его при этом выступили слезы:
   – Нет, вы не понимаете – Лиза узнала. Наверное, она по какой-то причине тоже решила сделать анализ и узнала. Узнала и решила сразу со всем покончить. Возможно, она хотела мне сказать, но не решилась, потому что считала себя виноватой. Но только она ошибалась – я ее любил и люблю, и я должен был сидеть в той машине рядом с ней. Наверное, мне следует поступить также, но я трус, я с детства боялся боли. Антон Максимович, вы единственный, кто может мне помочь – ведь вы врач, вы можете дать мне такое лекарство, чтобы просто уснуть и ничего не чувствовать…
   До Антона не сразу дошло, о чем говорит жених погибшей Лизы, но когда он понял, то лицо его приняло яростное выражение, и он в бешенстве рявкнул:
   – Ты зачем сюда пришел? Пошел вон! Придурок, ты думаешь, я тебя сейчас уговаривать и утешать буду? Иди – травись, сколько хочешь, стань наркоманом, вешайся, но ко мне с такой просьбой не приходи!
   После ухода Димы его еще какое-то время трясло, но затянувшийся консилиум, последующая за ним застольная беседа с эндокринологом и сообщение Григорьева, заставили отвлечься от мыслей о выбитом из колеи несчастном пареньке.
   Когда, забрав наконец у Кати все нужные документы, Антон ехал к себе домой, мучительная тревога за дочь почему-то напомнила об утреннем разговоре с Димой. Он стоял на светофоре, ожидая, пока загорится зеленый свет, и мысленно себя ругал:
   «Господи, а если мальчишка и впрямь после моих слов выкинет что-то несуразное? Хотя вроде бы не должен. Нет, надо запретить себе расходовать энергию на чужие проблемы – у меня есть своя семья и свои личные дела».
   Рядом остановилась машина, и сидевший за рулем мужчина пристально посмотрел на Муромцева из-за тонированного стекла. Антон его видеть, естественно, не мог, да и не обратил на него никакого внимания. Когда загорелся зеленый свет, он пропустил вперед этого, куда-то видно сильно спешившего водителя, и продолжил свой путь, по привычке соблюдая все правила дорожного движения.
   До назначенной Григорьевым встречи оставалось еще около часа, поскольку Антон выехал заблаговременно – во-первых, из-за возможных пробок на дороге, во-вторых потому, что ему хотелось до прихода сыщика просмотреть документы, делавшие его, Муромцева Антона Максимовича, собственником квартиры. Как это ни забавно, но он лишь однажды удосужился взглянуть на них краешком глаза, потому что приватизацией квартиры и прочими формальностями занималась Катя.
   Была еще третья причина, совсем уже смешная – в замке на входной двери что-то стало заедать. В последний раз Антон порядком провозился, прежде, чем сумел попасть к себе домой, и теперь на всякий случай прихватил с собой из машины молоток и отвёртку. Он уже настроился на то, что к замку придется применить самые крайние меры, но ключ повернулся на удивление легко – тихий щелчок, и дверь распахнулась.
   Немного удивленный, но все же довольный таким неслыханным везением, Антон направился в комнату, которую Катя называла «кабинетом» из-за того, что там стоял большой письменный стол.
   …Этот стол сестра подарила ему на день рождения лет пять назад – в годы разгула по всей России «дикого бизнеса», Кате вдруг взбрело в голову, что брату следует стать частнопрактикующим консультантом, и начинать нужно непременно с дорогого письменного стола, обитого черным матовым дерматином.
   Солидный пожилой мастер долго собирал массивный стол – привинчивал дверцы, крепил гнезда для многочисленных ящиков. Спустя два дня, когда Антон был на работе, Катя в сопровождении двух грузчиков привезла два кожаных кресла и хорошенький темный диванчик. Велела рабочим разместить все это в прихожей, а когда грузчики удалились, развалилась на диванчике и провалялась так до прихода брата.
   – Это тебе для имиджа, продолжение к столу, – сказала она, упиваясь изумлением Антона, – в этих креслах и на диване пациентки будут ожидать приема и сплетничать. Теперь осталось только взять лицензию и приобрести гинекологическое кресло. Думаю, его можно будет поставить справа от стола и отгородить ширмой. Я буду приводить подруг – они просто отпадут, когда увидят тебя за этим столом. Представь, как дамы со всей Москвы рвутся к тебе на консультацию…
   Она не договорила, потому что Антон, придя в себя, с сожалением посмотрел на сестру и выразительно постучал кулаком по своей голове:
   – Ты сейчас какой сериал смотришь? Я точно тебе все антенны обрежу, ты к телевизору больше близко не подойдешь.
   Катя обиделась и больше к разговору о частной практике не возвращалась, а Антон со временем начал складывать в ящики «имиджевого» стола всякую мелочь, которая имеет обыкновение теряться – ножницы, нитки с иголками, чистые носовые платки, новые носки и разные сувениры, которые дарили ему благодарные пациентки и их мужья….
   Решив просмотреть за столом бумаги, Антон поставил кейс на черную гладкую поверхность и полез в карман за ключом, но, услышав тихий шорох, обернулся, и в изумлении застыл на месте – прислонясь плечом к косяку и заложив за спину правую руку, возле двери неподвижно стоял Стас. Взгляды их встретились, и на лице бывшего любовника Кати внезапно вспыхнула знакомая Муромцеву обаятельная улыбка.
   – Привет, доктор, что ж ты не предлагаешь гостю сесть?
   Первой мыслью Антона было, что, войдя в квартиру, он просто не захлопнул как следует дверь. Этот тип, скорей всего, поджидал его где-нибудь внизу и приперся следом, чтобы в очередной раз излить душу.
   – Что-то не припомню, чтобы я тебя приглашал, или позволял шнырять в квартиру следом за мной, – тон его был ледяным, но Стас не смутился, а лишь рассмеялся своим журчащим смехом и покачал головой.
   – Что ты, доктор, я был здесь намного раньше тебя – обогнал тебя еще на светофоре, разве ты забыл? Замок у тебя, скажу, дерьмовый, открыть его – делать нечего.
   От подобной наглости брови Антона взлетели высоко вверх, но у него сейчас не было ни времени, ни желания дискутировать по поводу охраняемого Конституцией права на неприкосновенность жилища.
   – Ладно, – устало ответил он, – а теперь как вошел, так и выйди – у меня сейчас нет времени обсуждать достоинства моего замка.
   Стас печально вздохнул.
   – Нет времени, говоришь? Да, бывает, что у кого-то нет времени. А кто-то, бывает, умоляет о времени – чтобы помолиться, например. Ты веришь в бога, доктор? – резким движением он вытащил из-за спины правую руку и направил на Антона пистолет, на конце которого был глушитель. – Стоять! Стой, где стоишь или, еще лучше, присядь в креслице. Если честно, то я хотел прикончить тебя сразу, когда ты вошел, но потом решил: почему в последний раз не получить удовольствие и не поговорить с таким умным человеком, как наш доктор. Так что молись богу, Антон, чтобы наш разговор длился подольше.
   Ничего не понимая, Муромцев опустился в кресло, чувствуя, как дрожат колени.
   – Ты шутишь? – произнес он, стараясь, чтобы голос его звучал как можно спокойней. – За что ты хочешь меня убить, что я тебе сделал? Или это глупая шутка?
   – А ты очень хочешь знать? – Стас плюхнулся в стоявшее у двери кресло и лениво развалился, вытянув ноги, но при этом продолжал внимательно наблюдать за каждым движением Антона, держа его на прицеле. – Я бы, конечно, сказал – дальше тебя это уже никуда не уйдет. Но только тебе ведь не хочется со мной разговаривать, так что…
   Внезапно вскинув пистолет, он с минуту держал его, направив дуло прямо в лицо Муромцеву, и с удовольствием наблюдал за каплями холодного пота, выступившего на лбу своей жертвы. Стиснув зубы, Антон сумел взять себя в руки и не закрыть глаза, но голос его все же дрожал:
   – Хорошо, – он все еще полагал, что сам своими резкими словами спровоцировал эту выходку Стаса – я готов с тобой поговорить и тебя выслушать, но убери пистолет. О чем ты хочешь говорить – о Кате? О своем сыне?
   Стас хрипло рассмеялся неожиданно печальным и ласковым смехом.
   – Нет, о Катеньке не надо, – с неожиданной тоской в голосе произнес он, – и не думай, что… Нет, хочешь говорить – давай о другом.
   – Тогда выбери тему сам, я готов поддержать беседу. Только убери пистолет, если тебе не очень трудно – он может случайно выстрелить, и мы не сумеем договорить.
   – Остришь, доктор, да? – губы Стаса скривились в усмешке. – Ладно, тогда давай, мы поговорим об Алешке, сыне моего шефа, и его подружке Насте. Ты, говорят, много им помогал с их любовью – встречаться и прочее. Вот и расскажи поподробнее.
   – Что? – оторопев от неожиданности, Антон откинулся назад. – Не понял.
   – А ты пойми. Ты, часом, не в курсе, кто их заснял на камеру, когда они занимались любовью у ее подружки Лизы? А потом передал кассету ее папе-депутату?
   – Я впервые об этом слышу, – Антон действительно выглядел потрясенным, – кто мог…
   – Вот и мы не знаем, кто мог. Только папе-депутату это здорово не понравилось – нарушало все его планы относительно зятя-миллиардера. Поэтому он и его ребята «заказали» Алешку. К счастью, они ничего о нем не знают – ни имени, ни фамилии. Мы нашли парнишку, который личиком походил на Лешку, и те купились.
   – Вы… – голос Антона от ужаса вдруг упал до шепота, – вы подставили им… Но ведь они убьют этого мальчика!
   – Уже, доктор, уже все сделано. Знаешь, что самое смешное? Они заказали Алешку его же собственному отцу – моему шефу Витьку. И теперь единственно, чего Витек боится, так это чтобы твой родственник Воскобейников…
   – Он мне не родственник!
   – Да это и не принципиально. Короче, он боится, чтобы о подмене никто не узнал. А кто может проболтаться? Кто знает Лешкины координаты? Сама-то Настя свою любовь от папы с мамой скрывает, боится, а вот ты, например, или ее подружка.
   – Лиза? – похолодев, Антон уставился на сидевшего перед ним киллера. – Лиза вчера погибла в автокатастрофе, тебе это известно? Это вы?
   – Девочка слишком много знала о нашем пареньке, ее нельзя было оставлять, – Стас печально вздохнул и покачал головой. – Мой шеф обожает сынишку, больно было смотреть, как он из-за всего этого переживал.
   – Подонки! Твари! – Антон в бешенстве вскочил и, стиснув кулаки, шагнул по направлению к Стасу. – Убить восемнадцатилетнюю девочку! Почти ребенка!
   – Оставайся, где стоишь, доктор, – поспешно, ответил тот, направляя пистолет в грудь Муромцева, – или лучше сядь на место, потому что всему свое время, а мы с тобой еще ведь не договорили.
   – Мразь! – Антон упал обратно в кресло и провел по лицу рукой. – Какая мразь!
   – Мразь я или не мразь, но я еще потопчу землю, а тебе осталось жить лишь до конца нашего разговора, и ты теперь знаешь, почему. Но зачем самому укорачивать свой срок? А девочка эта, я тебе скажу, была еще та, и шеф мой ее напоследок неплохо ублажил, так что она упокоилась с удовольствием.
   – Так вы ее еще и изнасиловали?
   – Изнасиловали? – изумился Стас. – Это она изнасиловала Витька – так, что он после нее попал в больницу с инфарктом. По моим подсчетам, она его четыре часа подряд скакать заставила, а он верный муж и к этому не привык. Если б не это, так сейчас бы с тобой имел дело не я, а он.
   Лицо Антона на миг застыло, и во взгляде мелькнула непонятная Стасу мысль.
   – Н-да, – задумчиво произнес он. – Что ж, как говорится, пусть каждому воздастся, и мне остается только пожалеть о тех ошибках, что я совершил. Не нужно было допускать, чтобы Настя встречалась с сыном преступника.
   Стас ухмыльнулся и пожал плечами.
   – Ладно тебе, доктор, у нее наследственность не лучше. Или, скажешь, ее папа-депутат, что Лешку заказал, меньший преступник?
   – Не тебе судить о ее наследственности. Что же касается тебя, то… Я должен был удушить тебя еще до того, как ты дотронулся до моей сестры и сделал ей ребенка.
   На лице Стаса вступил багровый румянец, и впервые за время их разговора он утратил самообладание.
   – Что-то ты очень гордый, доктор! А ведь время у тебя истекает, по часам давай отмерим – пять минут и ба-бах. Не хочешь попросить, чтобы я тебя отпустил?
   – Зачем? – усмехнулся Антон, отводя глаза от электронных часов на стене. – Все равно не отпустишь.
   – Ты встань на коленки, да поползай червячком – авось отпущу.
   – Спасибо, я лучше свои пять минут проживу человеком.
   Стас встал и, подойдя совсем близко к Антону, поднес пистолет прямо к его виску.
   – А ведь это из-за тебя, доктор, – медленно произнес он, – из-за тебя Катенька всегда смотрела на меня сверху вниз. Ты презирал меня, а она глядела тебе в рот – все, что ты ни скажешь, то для нее, как заповедь божья. Что ж, теперь тебя не будет, так я, возможно, снова стану с ней жить. Уедем заграницу – я, она, наш сын. Твой мне не нужен, – при виде помертвевшего лица Антона, на губах его заиграла прежняя обаятельная улыбка, голос стал вкрадчивым: – Если ты сейчас хорошенько попросишь, то я, может, оставлю его жить. Отдам в детдом – пусть себе растет. Мы с Катенькой будем иногда даже посылать ему подарки. Но только если ты попросишь. Что молчишь, не хочешь попросить за своего сына?
   – Я верю своей сестре, она сумеет защитить моего сына.
   – А если веришь, то чего ж такой бледный, а? – Стас засмеялся и чуть наклонился вперед, слегка отведя пистолет. – Еще время есть, попроси. Как следует, проси, чтоб у меня душа размякла.
   – А она у тебя есть? – насмешливо возразил Антон, медленно поднимаясь и глядя Стасу прямо в глаза. – Ладно, стреляй.
   В какой-то момент что-то внутри него оборвалось, как чрезмерно натянутая струна. Он перестал чувствовать страх, и Стас это понял. Его рука с пистолетом поползла кверху, но вдруг застыла в воздухе – затылок киллера ощутил прикосновение холодной стали, и чей-то голос позади него спокойно произнес:
   – Замри, и оружие на пол. Давай, давай, мне делать нечего тебя продырявить – застал с оружием в руках во время вооруженного ограбления при попытке убить хозяина квартиры. Муромцев подтвердит.
   Пальцы Стаса разжались, и пистолет, выскользнув из его пальцев, гулко стукнулся о пол. Артем Григорьев носком ботинка откинул его в сторону, потом свободной рукой ловко ощупал киллера и, вытащив из его карманов сотовый телефон и бумажник, послал их вслед за оружием. Стас не сопротивлялся, однако губы его скривила злая усмешка.
   – Больно ты смел стал, Григорьев, не боишься с нами связываться?
   – Теперь не мне, теперь тебе надо бояться, – в тон ему хмыкнул Артем. – Я тут уже битый час стою – откровения твои слушаю. Ты ведь натура артистическая, любишь поговорить, вот я и ждал, пока ты увлечешься – свою пушку от Антона отведешь. Чтобы не пальнул ненароком, а то, знаешь, клиента терять тоже не хочется.
   – Пардон, не знал, что доктор – твой клиент.
   – Плохо работаешь, как бы Малеев тебя не уволил. Тем более, если он узнает, как ты тут разоткровенничался – и вас с ним, и сынка его любимого заложил. Конечно, тебя можно понять – хотелось излить душу. Ты ведь считал, что Антон уже покойник. Что ж, будет тебе наука – в следующий раз исповедоваться пойдешь к священнику.
   Стас позеленел и прошипел сквозь стиснутые зубы:
   – Сука, ты у меня попляшешь!
   – Это ты у меня попляшешь, если еще раз приблизишься к моему клиенту и будешь ему угрожать! Тогда тебе точно – и от Витька, и от Гордеева придется из Москвы делать ноги.
   Антон, который за время их диалога немного пришел в себя, возмущенно уставился на Григорьева.
   – Ты собираешься его отпустить? Он хотел меня убить!
   Григорьев равнодушно пожал плечами.
   – А что мне с ним делать? Он ведь тебя не убил и в любом случае отвертится – у них с Малеевым удостоверения сотрудников ФСБ, с ними менты даже связываться не будут.
   – Он сам признался в убийстве девушки!
   – Его болтовня не доказательство. Работают эти сволочи всегда чисто, следов не оставляют. Из-за них мне и пришлось уйти в частный сыск – почти схватил их за хвост, а потом обложал. Теперь, конечно, уже не жалею, потому что ни в чем не прогадал, а только выиграл, но тогда был здорово зол.
   – Зря мы тебя тогда не кокнули, – угрюмо вставил Стас, но Григорьев и бровью не повел.
   – Впрочем, – словно не слыша киллера, заметил он Антону, – у тебя есть альтернатива: можешь сам лично его сейчас и прикончить. Из его же собственного пистолета. Вызовем ментов, а я лично подтвержу: во время борьбы, тебе удалось отобрать пистолет и застрелить напавшего на тебя грабителя. Возникать, думаю, никто особо не станет – дохлый он ни ФСБ, ни своему шефу будет не нужен.
   Муромцев взглянул на Стаса и, увидев мелькнувший в его глазах ужас, угрюмо усмехнулся:
   – Идея неплохая, стоит обдумать, а? Как ты считаешь, Стас?
   – А пока мы будем думать, ты немного поспи, – в тон ему добавил Григорьев и внезапным коротким ударом по затылку свалил киллера на пол. – Помоги мне, Антон, отволочь его в отхожее место – там этому дерьму самое место. А потом займемся нашими делами.
   Оттащив бесчувственного Стаса в туалет, они уложили его на коврик возле унитаза.
   – И долго он будет тут лежать? – неуверенно поинтересовался Антон.
   – Пока не очухается, – сыщик достал наручники и пристегнул киллера к толстой трубе водостока. – Думаю, до утра он в себя не придет, у меня удар крепкий, но если и раньше, то ничего страшного – горшок у него тут рядом. Я пока свяжусь кое с кем из бывших сослуживцев – у них тоже на этого засранца зуб имеется. Посадить его, конечно, не посадят, но в КПЗ на пару-другую недель запихнуть, возможно, удастся – за проникновение в чужое жилище. Приедешь – дашь показания.
   – За проникновение? – изумился Муромцев. – Но ведь…
   – Документов никаких при нем не найдут, – словно не слыша, задумчиво размышлял вслух Григорьев, – факт проникновения в квартиру в отсутствие хозяина налицо. Пока будут выяснять личность и прочее – постараются продержать подольше. Главное, чтобы он не смог связаться с кем-нибудь из их шайки – если они будут знать, где он, то сразу вытащат.
   – Ладно, – Антон брезгливо усмехнулся и махнул рукой, – я еще тебя, кстати, не поблагодарил. Спасибо.
   – Работаем, – весело подмигнув, Григорьев направился обратно в кабинет и, достав целлофановый пакет, аккуратно уложил в него валявшиеся в углу пистолет и остальные вещи Стаса. – Это нам пригодится. А сейчас по конкретному вопросу.
   – Я привез все документы, – Антон открыл кейс и достал свои бумаги.
   – А я привез бабки, – сыщик достал пачку стодолларовых купюр. – Пересчитай, тут столько, сколько просит Кайгородцев. Остальное получишь, когда оформите все бумаги с куплей-продажей квартиры. В Воронеж вылетишь ночным рейсом, мои ребята тебя там встретят и доставят на место. Вернетесь в Москву с ними же – на их машине, – и мой тебе совет: бери дочку, бери сестру с детьми и исчезните отсюда на время от греха подальше. Тех ребят, что охотятся за Таней, мы пока со следа сбили, но они на нас выйдут – через пару-другую недель, но выйдут. А этот подлец, – он кивнул в сторону туалета, где в забытьи дремал Стас, – хоть я ему и пригрозил, но тоже постарается напакостить. Если, конечно, ты не решишь его прикончить.
   – Я не по этому делу, – хмуро отозвался Антон.
   – Я так и понял. Поэтому, реши, в какое тихое место вы могли бы податься всей семьей.
   – Если в Питер? Там родственники.
   – Если родственники, то они вас в момент вычислят. Нет, куда-нибудь за кордон. Если хочешь, я могу помочь с документами.
   Антон заколебался:
   – Не знаю, я… – он вдруг подумал об Ольге Лаверне и неуверенно заметил: – У сестры есть подруга в Париже. Но документы Тани у ее матери, и я не знаю…
   – Нужно поговорить с ней и забрать документы. В принципе, я мог бы и это устроить, но не хочу, чтобы меня потом обвинили в киднеппинге.
   – Хорошо, я попробую, – Антон невесело кивнул, представив себе предстоящий разговор с Лилианой. – Не знаю, правда, сколько это займет времени. Твои ребята не могли бы пока обеспечить Кате с детьми охрану? Продлим наш контракт.
   Григорьев развел руками и усмехнулся.
   – Ладно, раз так.
   – Договорились. Где сейчас Таня?
   – Два часа назад я связывался с Кайгородцевым – девочка у него.
   Майор Кайгородцев привез Таню на пустующую дачу своего приятеля, отвел в комнату на втором этаже и строго-настрого велел сидеть там, никуда не высовывая носа.
   – Сиди тихо, пока за тобой не приедут, иначе тот бродяга опять тебя схватит. Ясно?
   – Да, – испуганно ответила девочка, – а кто за мной приедет?
   – Твой отец.
   – Папа? – она мгновенно просияла, сразу решив, что будет сидеть тихо, как мышка, и только застенчиво спросила: – Дядя, а в туалет мне можно будет? У меня животик болит.
   Он брезгливо поморщился, и дал ей старый ржавый котелок.
   – Вот тебе кастрюля, и чтоб я тебя больше не видел и не слышал.
   Кайгородцев запер дверь комнаты на ключ, спустился вниз и всю ночь расхаживал взад и вперед, вздрагивая от каждого звука и обдумывая сложившуюся ситуацию. Он забрал с собой документы Степана, заявив, что они смахивают на поддельные, и приказал автоинспекторам составить короткий рапорт об угоне машины и нападении на работников правоохранительных органов, не упоминая о девочке. По его же приказу человека, называвшего себя Степаном Владимировичем, заперли в камере предварительного заключения. Кайгородцев рассчитывал, что успеет получить выкуп за девочку до того, как подполковник Чеботков узнает о стычке на шоссе из утренней сводки событий за предыдущий день и сообразит, что между московским протеже, и буйным бродягой-угонщиком есть какая-то связь.
   Когда в шесть утра послышался хруст гравия под колесами подъехавшей машины, он напрягся и положил руку на кобуру висевшего на поясе пистолета. Снаружи послышался тихий шепот, потом в дверь поскреблись, и мужской голос негромко сказал:
   – Мы от Григорьева.
   – Деньги привезли? – Кайгородцев приоткрыл дверь, правой рукой продолжая сжимать оружие. – Пусть войдет только один.
   Он пропустил шагнувшего вперед Муромцева и сразу же захлопнул за ним дверь.
   – Держите, – Антон бросил ему пакет с деньгами и оглянулся, – где моя дочь?
   Кайгородцев молча пересчитал деньги и только тогда бросил ему ключ.
   – Наверху, наверное, спит. Комната заперта.
   Однако Таня не спала и замерла, услышав звук шагов на лестнице. Антон остановился на пороге, с недоумением глядя на съежившуюся в комок, ободранную и грязную девочку.
   – Папа! – крик Тани разорвал воздух, ее руки крепко обхватили шею отца, но она тут же испуганно шепнула ему на ухо: – Только у меня штанишки грязные – животик болел, и я не успела…
   – Моя маленькая, деточка моя!
   Он нес ее к машине, крепко прижимая к себе плохо пахнувшее, содрогавшееся от плача тельце, а она гладила его лицо грязными ладошками и повторяла:
   – Я только с тобой хочу, папочка! Чтобы всегда только с тобой!

Глава двадцатая

   Лоренс Тэкеле неподвижно сидел у открытого окна, вслушиваясь в шум оживленных московских улиц и следя глазами за непрерывным потоком спешащих куда-то людей. Смутными и хронологически не связанными между собой обрывками в его памяти вставали воспоминания почти сорокалетней давности.
   Тогда он сам, студент Университета дружбы народов, был частью подобной толпы – спешил на лекции и семинары, зубрил медицинские термины, от которых ныла голова, толкался по утрам в жуткой транспортной давке и мерз на остановках, ежась под белыми хлопьями снега. Ночами же его озябшее от непривычного для уроженца Малави тело, согревали горячие объятия Веры Трухиной, и было это, как помнилось Лоренсу, в соседней комнате – той, в которой сейчас громко и возбужденно беседовали его родственники.
   Тэкеле отчетливо слышал все, что говорилось за стеной, и вдруг подумал, что баба Дося, которая во времена его молодости проживала в этой комнате, также хорошо могла слышать, как они с Верой занимались сексом. И еще баба Дося наверняка слышала, как однажды он, Лоренс, в отсутствие Веры и ее матери привел сюда веселую белобрысую девчонку с пухлым задом, и та три часа весело кувыркалась с ним на диване, не стесняясь громко повизгивать от удовольствия. И крупнейший меценат африканского континента господин Лоренс Тэкеле с гордостью улыбнулся, вспомнив, как много лет назад от его прикосновений млели горячие русские девчонки. А потом он вдруг вспомнил, как после того, как белобрысая толстушка ушла, баба Дося на кухне с хитринкой в глазах угостила его огурчиками собственного засола. И какие же это были огурчики – в самых знаменитых ресторанах Парижа, Лиссабона или Нью-Йорка Лоренс никогда не едал ничего подобного! Порою, хоть он и был просвещенным человеком, в мозгу его нет-нет, а мелькала мысль, что русская старуха наверняка была колдуньей, раз знала неведомый остальному миру секрет засолки огурцов.
   Тэкеле закрыл глаза, и внезапно во рту у него возник неповторимый вкус, а комнату наполнил сводящий с ума запах солений и маринада. Ощущение было столь потрясающим и острым, что он вдруг подумал: разболтала потом баба Дося Вере о пухленькой блондинке или нет? Скорей всего, разболтала, но Вера не стала устраивать скандала, потому что в то время уже была беременна, и надеялась… Впрочем, на что она могла надеяться – уже достаточно пожилая белая женщина. Он, Лоренс, был еще совсем молод, ему нужны были горячие девчонки, Вера и сама это понимала. Она не стала упрекать его, когда он решил ехать на родину, но, возможно, ему следовало забрать с собой маленького Тедди. Хотя можно было забрать и Веру – она была бы всего лишь одной из жен, и лучше даже, если б он тогда не женился на этой сучке Де-низе.
   При мысли о своей первой жене Лоренс Тэкеле, как всегда, ощутил бешеную ненависть. Тварь – она сумела настроить против него даже его любимого младшего сына Родерика! Полгода назад Тэкеле просил юношу приехать к нему в Лиссабон – он считал, что Родерику следует продолжить образование, чтобы потом вместе с отцом и старшим братом Теодором возглавить семейный бизнес. Однако Родерик отказался приехать и, чувствовалось, что он сильно напуган. Наверняка Дениза, которая имела большое влияние на юношу и его мать, внушила им, что Лоренс хочет расправиться с младшим сыном так же, как расправился со старшими.
   Чтобы смягчить отказ, Родерик послал отцу почтительное письмо, в котором ссылался на невозможность приезда из-за болезни матери. К письму была приложена фотография, на которой он был снят с двумя младшими сестрами, одна из которых лукавым взглядом и хорошенькой оживленной мордашкой чем-то напоминала Лизу. Однако Тэкеле даже не помнивший имен своих дочерей, был в тот момент так разгневан отказом сына, что разорвал письмо и швырнул фотографию в мусорную корзину, твердо решив лишить Родерика наследства. После этого он составил новое завещание, в котором все свое имущество оставлял Теодору и любимой внучке Лизе. Теперь Лизы не было в живых, и Лоренсу Тэкеле приходилось думать, что делать с ее долей наследства. Ее брата Геннадия – старшего сына Теодора и Полины Трухиных – он терпеть не мог и не желал, чтобы тот получил хоть один цент из его денег. Гена, в отличие от своей погибшей сестренки, был ленив и туповат. Помимо прочего он, как и его родители, считал, что дед совершенно позабыл русский язык, поэтому называл Лоренса в его же присутствии «черной задницей». Тэкеле ни разу не подал виду, что понял слова внука, но еще год назад внес в условие завещания оговорку: из той доли наследства, что Теодор получит от отца, он не сможет ничего оставить Геннадию. Конечно, Тэдди был еще довольно молод, но и ему предстояло когда-нибудь отойти в мир иной, поэтому Лоренс Тэкеле полагал, что по естественным законам природы все его имущество в конце концов все равно достанется Лизе. Неожиданная трагедия перечеркнула планы и расчеты старого мецената, и теперь он усиленно размышлял, глядя в окно, а лицо его своей неподвижностью напоминало высеченное из черного мрамора изваяние.
   Дверь тихо отворилась, на пороге стоял Теодор Трухин-Тэкеле, и смотрел на отца тревожным взглядом.
   – Папа, прости, что я тебя беспокою, но ты уже больше двух часов сидишь здесь один, – осторожно сказал он по-английски, – может быть ты хочешь пройти к нашему столу и посидеть с нами – со мной, с Геннадием, с Полиной, с Димой? Или, если ты не возражаешь, то я посижу с тобой.
   Лоренс слегка повернул голову в сторону сына, но выражение лица его не изменилось.
   – Если хочешь, то садись, – сухо ответил он.
   – Возможно, мы сделали что-то не так, – с горечью заметил Теодор, присаживаясь за небольшой круглый столик, уставленный закусками. – Это была идея Полины – накрыть столы во всех комнатах и отворить входную дверь, чтобы знакомые и незнакомые люди могли зайти в квартиру и помянуть нашу девочку. Я сначала тоже подумал, что так будет лучше всего, но теперь жалею, что согласился – вышло, что семья сидит в одной комнате, одноклассники Лизы где-то тусуются, а ты тут вообще один. Горе должно соединять, а получилось… – голос его неожиданно задрожал. – Я знаю, как ты любил свою внучку.
   Старый Тэкеле пожал плечами и, глядя на сидевшего перед ним красивого смуглого мужчину, вдруг подумал, что из всех его сыновей Теодор – если, конечно, не считать светлой кожи – больше всего на него похож. Больше даже, чем чернокожий Родерик, поверивший этой шлюхе Денизе и отвергший отцовскую любовь. И какое вообще значение имеет цвет кожи, когда с каждым днем все лучше и лучше понимаешь, как коротка жизнь?
   – Я любил твою дочь, да, – угрюмо произнес он, – никто и ни в чем не мог с ней сравниться. Я гордился ее талантами и ее красотой. Но каждому отмерян свой путь от рождения до смерти, и Лизе не суждено было долго нас радовать. Теперь нам остается только чтить ее память, и если б она покоилась в земле, я поставил бы ей прекрасный памятник. Но вы с женой решили иначе – что ж, ваше право.
   Теодор в смущении посмотрел на отца.
   – Ты прежде не говорил нам, что ты против кремации, папа, поэтому я не стал возражать Полине, хотя жених Лизы очень настаивал на погребении. В конце концов, мальчик молод, время залечит его раны, а Полина – мать. Собственно говоря, ее можно понять – машина загорелась, и Лиза… ее тело сильно пострадало. Кроме того, Полина желает всегда иметь рядом с собой урну с прахом дочери. Видишь ли, я не хотел тебе пока говорить, но наши с ней планы на будущее не совпадают – она, скорей всего уедет жить в Штаты, и…
   Лоренс нахмурился, и в глазах его мелькнула досада.
   – Ее планы мне известны, – резко перебил он сына, – этот американец Корнер, с которым она открыто живет, даже не постеснялся приехать сюда – на похороны вашей дочери.
   – Папа, не надо! Он хороший человек и имеет серьезные намерения, а наш брак уже два года как фактически прекратил существование. В конце концов, именно я первый встретил другую женщину и решил связать с ней жизнь, а Полина повела себя в этой ситуации очень деликатно. Почему же теперь я должен ей мешать? Она еще молода и тоже имеет право на личную жизнь.
   Старый Тэкеле пренебрежительно качнул головой и проворчал:
   – Если бы ты жил со мной в Малави, то мог бы иметь кучу других жен.
   – Папа, опомнись, пожалуйста, – с мягким укором возразил сын, – мы не в Малави, мы в Европе. Полина и я – цивилизованные люди и считаем, что теперь нет причин оттягивать развод.
   – Теперь?
   Неправильно истолковав возглас отца, Теодор испуганно заторопился объяснить:
   – Нет, это никак не связано с гибелью Лизы, что ты! Мы еще месяц назад начали всерьез обсуждать развод. Полина не возражает – она сама сказала, что мы были совсем детьми, когда поженились, и все осталось в прошлом. К тому же, после того скандала с ее племянником ей не очень приятно работать в нашем банке, хотя ее никто ни в чем не обвиняет. Корнер предложил ей работу у себя на фирме, и они, возможно, поженятся. Что же касается нас с Бертой, то… Видишь ли, Берта ждет ребенка, а поскольку нам хорошо друг с другом, и мы планируем будущую семейную жизнь, то самое лучшее именно сейчас узаконить наш брак.
   Складки на лбу Лоренса разгладились – хотя о том, что происходило в личной жизни сына и невестки, старого бизнесмена давно информировали его осведомители в Германии, но сообщение о будущем внуке оказалось для него приятной новостью.
   – Так у тебя будет ребенок, – произнес он с довольным видом, – мальчик или девочка? В наше время ведь это можно проверить.
   – Еще слишком рано – маленький срок. Берта пока неважно себя чувствует – тошнота, рвота. Из-за этого она и не смогла приехать на похороны. Но я вас познакомлю, когда ты будешь в Германии – она очень милая девушка, работает журналисткой. Мы познакомились два года назад на одном брифинге.
   – Гм, понятно. Но скажи, на каких условиях жена согласна дать тебе развод? Она выдвинула какие-то требования?
   – Требования? – удивился Теодор. – Но что она может требовать – ведь все, чем ты доверил мне распоряжаться, принадлежит тебе, а не мне. Конечно, у каждого из нас за годы работы в Германии появились какие-то средства, но тут мы практически равны. Единственно, что – эта квартира. Она достаточно дорого стоит, но до сих пор вопрос об этом не вставал – ведь тут жила Лиза. Геннадий, наверное, тоже имеет право на какую-то долю, но я еще ничего не узнавал.
   – Квартира? – старый Лоренс специально повысил голос, чтобы сидевшие за стеной Полина и Геннадий могли слышать его слова. – Почти все комнаты в этой квартире, если ты помнишь, выкупил я, и сделал дарственную на твое имя. Не знаю, что по вашим российским законам могут требовать от тебя жена и сын.
   Приглушенные голоса за стеной смолкли, и Теодор, поняв, что слова отца были услышаны, смущенно покачал головой и поднялся.
   – Папа, успокойся, давай сейчас не будем об этом. Ты не хочешь пройти со мной в соседнюю комнату? Хватит тебе сидеть здесь в одиночестве.
   – Я в порядке, иди один, – угрюмо буркнул старик и отвернулся к окну.
   Смущенно потоптавшись, Теодор вышел в коридор, тихо прикрыв за собой дверь. Он немного постоял, прислушиваясь к тому, что делалось в доме. В большой гостиной сидели соседи с верхних и нижних этажей – малознакомые и те, кого он помнил чуть ли не с рождения. Они что-то громко обсуждали, перебивая друг друга, и по их возбужденным голосам было понятно, что, по крайней мере половина выставленного на столы спиртного, уже выполнила свое предназначение.
   В дальней комнате, где собрались одноклассники Лизы, дверь была открыта. Юные голоса спорили чуть ли не до крика, потом послышалось громкое рыдание, и Теодор поспешил в ту сторону.
   Широкоплечий юноша лет семнадцати плакал навзрыд, закрыв руками лицо. Другой, обнимая его за плечи, твердил:
   – Все, Артем, все! Все!
   Рыдавший отнял руки от лица и посмотрел на окружавших его друзей мутным взглядом.
   – Она была, как цветок, – горестно сказал он, – разве это возможно? Почему так должно было быть?
   – Выпей, – сказал державший Артема за плечи парень и поднес к его рту стопку водки, – выпей и успокойся.
   – Петька, ты с ума сошел, – с укором заметила сидевшая рядом девушка, – он ведь уже не в себе, а ты ему еще наливаешь. Мальчики, не надо больше пить, пожалуйста. Гоша, Петя, давайте уже пойдем – Ярцев не в себе, его нужно отвести домой.
   – Ты хорошая девчонка, Лена, – всхлипнул Артем Ярцев, – все наши девчонки всегда были самые лучшие. А Лиза… Она была, как песня, как солнце. Почему не пришла Настя, почему? Ведь они всегда так дружили!
   Уткнувшись лицом в стол, он вновь зарыдал, а Лена угрюмо сказала:
   – Перестань, Тема, родители Лизы в соседней комнате, они услышат – нехорошо.
   – Действительно, почему не пришла Настя? – хмуро спросил Гоша и плеснул себе еще немного водки. – Ты ей звонила?
   – Не звонила и не собираюсь, – Лена вдруг вспыхнула, – да если у нее совесть есть, она сюда и носа не покажет! Вы забыли, как она кричала Лизе в тот день, забыли? Проклинала, и по-всякому, и «чтоб ты сдохла», и чего только не наговорила! Лиза вышла из школы и через два часа погибла.
   Внезапно наступило молчание, потом Соколов неуверенно произнес:
   – Хватит, Ленка. Это ерунда, не надо об этом, они сто раз на день ссорились и мирились.
   Лена плакала и, вытирая рукой слезы, говорила:
   – Я видела, какое у нее было лицо, когда она смотрела на Лизу! Об этом, кстати, уже говорят и пишут – доказано, что есть люди, которые могут наводить порчу, а у Насти вообще дурной глаз. Помните, как она Лерку Легостаеву всегда не любила? Я уверена, что с Леркой из-за ее дурного глаза и случилось какое-то несчастье – она ведь так и не объявилась. И с Лизой тоже самое, я точно знаю. Настя пожелала ей смерти, и Лиза погибла! – тут взгляд Лены упал на стоявшего в дверях Теодора, она испуганно ойкнула и извинилась: – Ой, извините, пожалуйста!
   Тот устало кивнул, не сказав ни слова, повернулся и пошел в комнату Лизы, где, продолжая что-то обсуждать, за столом сидели Полина со своим другом, Геннадий, Дима и две старые родственницы Трухиных. Полина тихо спросила:
   – Он так все и сидит там?
   – Пусть побудет один, ему так лучше, – столь же тихо ответил ей муж, но Геннадий раздраженно заметил:
   – Конечно, лучше! И о чем вы там говорили? Насколько мой слабый английский позволяет понять, эта черная задница что-то вопила насчет квартиры.
   – Гена! – с укором воскликнула мать, а Теодор, покосившись на родственниц, сердито осадил сына:
   – Об этих делах мы поговорим потом, сейчас не время.
   – Конечно, не время! Как же – ведь эта черная задница страдает!
   – Гена!
   – Ладно, мама, ты же сама, когда нам сообщили, на весь дом кричала отцу: «Если б твой отец, этот старый негр не подарил нашей дочери эту проклятую машину, то она была бы жива!»
   Неожиданно Полина разрыдалась.
   – Лучше бы он вообще никогда здесь не появлялся! Лучше бы мы никогда не уезжали в эту Германию – не оставляли ее здесь! Вся моя жизнь из-за этого негра пошла наперекосяк! Тебе-то что, – она гневно взглянула на мужа, – ты уже утешился.
   – Поля, не надо, нехорошо так, – Теодор вздохнул и отвернулся, родственницы начали хором говорить, перебивая друг друга, а Корнер, ни слова не понявший из разговора, сочувственно погладил плечо Полины.
   – Папа, не заступайся за этого старого педераста, – рявкнул внезапно побагровевший от выпитой водки Геннадий, – он еще смеет тут что-то вякать насчет моей квартиры! После того, как по его милости погибла моя сестра!
   – Здесь все слышно, – испуганно сказал Дима, указывая на стену, за которой сидел старый Лоренс.
   – Да мне плевать! К тому же эта черная задница ни бельмеса не смыслит по-русски.
   – Простите.
   Поднявшись из-за стола, Дима взглянул на висевший на стене портрет Лизы в траурной рамке – Полина распорядилась увеличить несколько фотографий дочери и повесить их во всех комнатах. Стремительно выскочив в коридор, юноша толкнул дверь в соседнюю комнату. Он хорошо помнил то, что не раз говорила ему Лиза: старик прекрасно понимает по-русски и хорошо слышит, но любит притворяться глухим и непонимающим. И еще он помнил нежность и теплоту, с какими его погибшая невеста всегда отзывалась о своем дедушке.
   Когда Дима приблизился к Тэкеле, по непроницаемому и величественному лицу черного бизнесмена невозможно было определить, дошел ли до его сознания смысл сказанного за стеной. Его полуопущенные веки приподнялись, и черные глаза какое-то время неподвижно смотрели на смущенного молодого человека.
   – Садись, – почти приказал он по-английски и указал рукой на стоявший поодаль стул. – Ты жених моей покойной внучки? Мы так с тобой и не познакомились по-настоящему.
   – Она не успела нас познакомить, – тихо ответил Дима по-португальски, осторожно присел на краешек стула, и вдруг решился – торопливо вытащив из кармана смятую газетную вырезку, протянул ее Тэкеле: – Прочтите это, и вы поймете.
   Старик, нахмурившись, надел очки и начал читать. Неожиданно лицо его помрачнело, и рука судорожно сжала бумагу – в отличие от Антона Муромцева он понял все сразу.
   – Мне следовало вспомнить этого хлыща, конечно же, – пробормотал он. – А ведь я ее даже предупреждал, помнится. М-да, моя внучка была беспечна – совсем как я в молодости.
   – Если она узнала, что инфицирована, то, возможно, решила не ждать и покончить со всем сразу, – сказал Дима. – Если бы вы на подарили ей этот автомобиль, она нашла бы другой способ. Я говорю это, чтобы вы не мучились и не считали себя виновным в… ее смерти.
   – Самоубийство, – взгляд Тэкеле потяжелел. – Однако, ты не можешь быть в этом уверен.
   Дима пожал плечами.
   – Это было в ее характере. Я и сам хотел поступить также, когда узнал, но потом подумал о родителях и… Маме стало плохо, когда я сообщил им о гибели Лизы – из-за этого они с отцом даже не смогли приехать на похороны.
   – Следовательно, ты тоже…
   – Да, я тоже обречен.
   Он сказал это удивительно спокойным голосом. Лоренс Тэкеле не спускал с него глаз, напрягая память, чтобы вспомнить, кого же так сильно напоминает ему этот русский мальчик – жених Лизы. Наконец, кивнув, он прервал молчание.
   – Понятно, она тебя заразила, и тебе нужны деньги на лечение. Сколько ты хочешь, чтобы я заплатил за молчание?
   – Что? – губы юноши дрогнули от неожиданности. – Какое молчание?
   – Я не желаю, чтобы эта информация попала в лапы газетчикам – особенно в Лиссабоне, где все еще толкуют об этом Хуаресе. Мой бизнес может серьезно пострадать. Сколько ты хочешь?
   Дима растерялся.
   – Я… я просто хотел поставить вас в известность. Чтобы вы знали: никто ни в чем не виноват, это было ее собственное решение. Что касается меня, то никакие деньги мне уже не помогут – вы прекрасно знаете, что СПИД неизлечим, – он хотел было встать, но Тэкеле остановил его.
   – Подожди, я еще не все сказал, – старик наконец-таки вспомнил, на кого так походил Дима, и лицо его внезапно оживилось, – выслушай, что я скажу. Если б ты женился на моей внучке, то был бы богат – я собирался завещать ей половину своего состояния, а со временем она унаследовала бы и капитал своего отца. Но судьба распорядилась иначе – ты ничего не сумел получить и к тому же заразился тяжелой болезнью. Однако ведь ты еще не болен – как я слышал, от времени заражения до начала болезни при правильном лечении может пройти много лет. Я готов дать тебе деньги на лечение и еще много-много денег, чтобы за оставшиеся тебе годы ты получил от жизни все самое лучшее – все что, может дать человеку богатство.
   – Спасибо, – горько усмехнулся юноша, – но меньше всего на свете хочется наслаждаться жизнью, когда знаешь, что обречен.
   – Напрасно! Посмотри на меня – я уже немолод, и неизвестно, кто из нас раньше сойдет в могилу. Ты ведь еще полон сил, ты можешь насладиться властью, какую дают деньги, жить в роскоши и каждый день покупать себе новых женщин. Можешь жениться и иметь детей, если пожелаешь. Хочешь, я отдам тебе в жены свою младшую дочь? Я не помню ее имени, но видел фотографию – она очень похожа на Лизу, хотя у нее черная кожа. Но ведь ты любишь женщин с «шоколадом» – Лиза тоже была не белая.
   Диме стало не по себе от слов старика и взгляда его блестящих черных глаз – на какой-то миг он решил, что горечь утраты лишила старого джентльмена рассудка.
   – Вашу дочь? Вы шутите? Вы забыли, что я инфицирован? – осторожно спросил он.
   Тэкеле равнодушно махнул рукой.
   – Это ничего не значит – говорят даже, что больные СПИДом получают удовольствие, заражая здоровых людей. Возможно ты меня переживешь, а если пожелаешь жениться на моей дочери, то я завещаю тебе те деньги, которые хотел оставить Лизе. Если же ты умрешь раньше, то деньги получат твои дети – я слышал, что у больных родителей потомство бывает здоровым.
   – Простите, – пролепетал Дима, поднимаясь, – я подумаю над тем, что вы сказали, а сейчас… Сейчас мне нужно отойти ненадолго, извините.
   – Сядь! – вновь произнес старик так властно, что Дима в растерянности опустился обратно на стул. – Я понимаю: ты решил, что я выжил из ума и болтаю неизвестно что. Нет, я предлагаю сделку и считаю, что ты получил от меня блестящее предложение, разве не так? Подобного шанса тебе никто и никогда больше не предоставит.
   – Сделку? – немного оторопев, спросил молодой человек. – Извините, но я действительно не очень хорошо понял. Возможно, мой португальский недостаточно…
   – Ты прекрасно говоришь и понимаешь по-португальски. Ты долго жил в Лиссабоне?
   – Десять лет. Я даже учился одно время в португальской школе – мои родители хотели, чтобы я знал язык в совершенстве.
   – Поэтому ты, думаю, поймешь все, что я скажу, – Лоренс вытащил из бумажника и протянул юноше фотографию красивой негритянки средних лет. – Видишь фотографию этой женщины? Это моя первая жена Дениза.
   Дима осторожно повертел в руках снимок и вернул Тэкеле.
   – Интересная женщина, – неуверенно заметил он.
   На черном лице старого малавийца появилась кривая усмешка, во взгляде мелькнуло отвращение.
   – Грязная шлюха, – речь его вдруг стала похожей на отрывистый собачий лай. – Никогда не могла обходиться без мужчины. Даже теперь – ей уже под шестьдесят, а она все еще покупает себе любовников. Обожает белых мужчин. Прежде меняла их, как перчатки, но лет пять назад купила себе мальчика в Париже и с тех пор постоянно держала его при себе. Он считался ее секретарем и трахал свою хозяйку в любое время, когда ей становилось невтерпеж – хоть днем, хоть ночью.
   – Извините, но это ваши семейные дела, и мне как-то неловко… – смущенно пролепетал Дима, но Лоренс, не слушая его, продолжал:
   – Она постоянно держала его под боком – не стеснялась ни сыновей, ни внуков. Он получал за свое усердие хорошие деньги, но все же скучал – понятно, что молодому парню тоскливо рядом со старухой. Поэтому однажды она решилась отпустить его в Европу – немного развлечься. Лиза рассказывала тебе, что мои сыновья с семьями погибли в авиакатастрофе? Француз Денизы летел в том же самолете. Все жалели несчастную Денизу, потерявшую детей и внуков, но в действительности она убивалась не столько из-за сыновей, сколько из-за своего жиголо. Потом у нее, естественно, были другие любовники, но ни к кому она так не привязывалась, как к этому французу, – Тэкеле внезапно наклонился вперед и впился хищным взглядом в лицо сидящего напротив него молодого человека. – Ты очень на него похож – только внешне, естественно, потому что француз был необразован и груб. Дениза вертела им, как хотела – сделала наркоманом, чтобы полностью подчинить своей воле. Думаю, что ты ей понравишься, – закончил он без всякого перехода.
   – Я?! – от неожиданности Дима даже подпрыгнул на стуле.
   – Она дьявольски осторожна – даже француза заставляла надевать два кондома. Ты приедешь в Малави по какому-нибудь делу – это я сумею устроить – и постараешься войти к ней в доверие. Будь спокоен – она тебя не пропустит. Заберись к ней в постель и сумей заразить ее СПИДом – это и есть мое условие. После этого можешь взять в жены мою дочь, и я официально сделаю вас и ваших детей моими наследниками.
   Смысл сказанного Лоренсом Тэкеле не сразу дошел до сидевшего напротив него собеседника. Какое-то время юноша оторопело смотрел на черного бизнесмена, потом в замешательстве почесал затылок.
   – Помилуйте, я правильно понял? – неуверенно спросил он. – Вы предлагаете мне в жены вашу дочь, хотя я инфицирован? Оставив все прочее, неужели вы думаете, что она согласится?
   – Ты думаешь, ее кто-то будет спрашивать? – удивился старик.
   – Да, но, кроме того, вы хотите, чтобы я предварительно заразил ее мать СПИДом.
   – Ах, это, – Тэкеле небрежно махнул рукой, – нет, Дениза не мать девочки – это моя дочь от младшей жены, – и неправильно истолковав странное выражение, появившееся на лице жениха своей покойной внучки, добавил: – Если ты боишься, что я тебя обману, то мы завтра же вылетим в Лиссабон, чтобы вместе с моими юристами составить договор. Лоренс Тэкеле всегда был честен с партнерами и не нарушал соглашений – ни письменных, ни устных. В чем дело, что тебя не устраивает?
   – Да нет, все нормально, – поднявшись, со вздохом ответил Дима, – но я думаю, что вам лучше побыть какое-то время в спокойной обстановке и отдохнуть. До свидания, – он вежливо кивнул и направился к двери.
   – Эй, в чем дело? – с недоумением окликнул его встревоженный Тэкеле. – Тебя не устраивает мое предложение? Тогда назови свои условия.
   Юноша обернулся, и во взгляде его была бесконечная усталость умудренного жизнью столетнего старца. С фотографии в черной рамке, очаровательно склонив голову влево и мечтательно щуря глаза, весело смеялась Лиза – прелестная, нежная и живая. Дима тоже улыбнулся и мягко ответил ее деду:
   – Зачем вам знать мои условия? Вы не поймете меня, а я вас. Отдохните, у вас сегодня был трудный день.
   Он вышел из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь и, дойдя до конца коридора, прислонился к стене у входной двери – ему стало душно. И горько, оттого, что в этот день рядом не было ни одного близкого человека. Даже Антон Муромцев и Катя не пришли на похороны, хотя Лиза была крестной матерью их сына, и Насти, любимой подруги детства, тоже не было.
   – Дима! – торопливо вошедшая в распахнутую дверь Настя обняла его за шею и заплакала.
   – Тихо, тихо, хорошо, что ты пришла, – он погладил ее по голове и поцеловал в мокрую от слез щеку, но вдруг вспомнил и, вздрогнув, резко отстранился.
   Настя неправильно истолковала его жест и, горько всхлипывая, начала оправдываться:
   – Я знаю, я должна была прийти на кремацию, и мама тоже очень хотела. Она плачет, не переставая с тех пор, как узнала, а когда одевалась, так расстроилась, что ей стало плохо. Она потеряла сознание, я испугалась – не знала, что делать. Пока вызывали врача, пока приехала «Скорая». И папы тоже нет – его вчера срочно вызвали в Швейцарию, – она снова заплакала.
   – Пойдем в комнату, – Дима погладил ее по коротким колющимся волосам и, подняв голову, неожиданно встретился глазами со смущенно топтавшимся на месте пожилым мужчиной.
   Настя вытерла слезы тыльной стороной ладони и, повернувшись к мужчине, взяла его за руку.
   – Дядя Петя, пойдемте, чего вы стесняетесь.
   – Хозяева недовольные не будут? – его лицо вдруг искривилось, глаза замигали, и он показал рукой от пола: – Я же Лизоньку такой вот махонькой знал. Приеду за Настей в школу, а они обе за ручки возьмутся и бегут мне навстречу. Любил ее.
   Дима, узнав Петра, водителя Воскобейниковых, мягко взял его за локоть.
   – Лиза тоже вас любила. Идемте – посидите за столом. Идем, Настя.
   Он повел их в Лизину комнату – туда, где сидели Трухины и их родственники.
   – Мне пить-то особо нельзя, я за рулем, – вздыхая, говорил дядя Петя. – Помянуть только Лизоньку – пригублю маленько.
   Когда они вошли, никто, казалось, не обратил на них внимания – только Теодор вежливо и равнодушно поздоровался.
   – Здравствуйте, – робко произнесла Настя, крепясь изо всех сил, чтобы вновь не заплакать, – мама передает вам свои соболезнования. Она очень хотела сама, но ей стало нехорошо.
   Полина без всякого интереса посмотрела на нее и Петра заплаканными глазами и, слабо кивнув, заучено произнесла:
   – Садитесь, помяните с нами нашу девочку.
   Петр опустился на стул рядом с немолодой родственницей Трухиных. Настя села рядом и незаметно огляделась – никого из их с Лизой одноклассников в комнате не было.
   – Ваши, кажется все в дальней комнате, хочешь пройти к ним? – тихо спросил Дима, угадав ее мысли. – Пойдем, я тебя отведу.
   Боль захлестнула, сдавила горло – дальняя комната, в которой они с Алешей были так счастливы. С трудом сумев преодолеть спазм и вдохнуть воздух, Настя поднялась, а Лиза озорно улыбалась со стены, и от этой улыбки прелестные ямочки круглились на ее смуглых щечках. В коридоре стоял запах табака – кто-то курил в комнате, где собрались соседи, две женщины там спорили о чем-то совершенно постороннем, и от этого колени Насти вдруг затряслись.
   – Дима, почему? Почему, Дима?
   Опять не хватило сил сдержать слезы, хотя ей было стыдно за то, что она своим плачем причиняет страдания жениху погибшей подруги – ведь ему должно быть в десять раз больнее. Однако лицо его оставалось удивительно спокойным, и он опять слегка отстранил ее:
   – Тише, тише, пойдем к твоим друзьям, там тебе будет легче.
   Толкнув дверь, за которой слышались голоса одноклассников, Настя встала на пороге, и ее поразило внезапно наступившее молчание. Артем Ярцев, пристально глядя на Настю, поднялся. Возле рта его неожиданно пролегли глубокие морщины, сделавшие мальчишеское лицо почти старым.
   – Настя? Ну, здравствуй, Настя, здравствуй, как поживаешь?
   Обычно крепкий юношеский басок Артема звучал приветливо и дружелюбно, но теперь Настя услышала в его голосе столь явную неприязнь, что растерялась.
   – Темочка, ребята, я просто не смогла прийти раньше, вы извините!
   Губы Артема скривились в усмешке.
   – Ничего, куда тебе спешить. Да и Лизы уже нет на свете, ненавидеть тебе больше некого. Смерти желать тоже больше некому.
   – Темка, ты что, – Гоша смущенно потянул его за рукав, но Артем внезапно взмахнул локтем и оттолкнул приятеля с такой силой, что тот еле удержался на ногах.
   – Тема, зачем ты так? – пролепетала Настя и неожиданно отчетливо припомнила все то, что в порыве ярости при всех наговорила Лизе. – Я даже не помню то, что наболтала тогда, неужели ты думаешь, что я в действительности хотела…
   – Да, в ту минуту ты этого действительно хотела, – угрюмо ответил он, – ты бы видела свои глаза! Я стоял с тобой рядом и кожей чувствовал.
   – Зло и проклятия приносят несчастья, – глядя в сторону, заметила Лена, – особенно проклятия близких друзей. Потом можно хоть сто раз пожалеть, но…
   – Не надо, ребята, к чему все это? – резко прервал ее Соколов. – Слова это только слова, что сказано, того не воротишь. Настя, иди, садись с нами за стол.
   Насте невыносимо было смотреть в полные боли глаза Артема. Опустив голову, она тихо сказала:
   – Я и тогда не хотела, Тема, клянусь тебе! Мне больно, мне стыдно, мне никогда в жизни не будет покоя из-за моих слов, но это не могло случиться из-за этого, ты сам не веришь в то, что говоришь.
   Артем смотрел куда-то поверх ее головы, и глаза его затуманились. Он пробормотал, как бы говоря сам с собой:
   – Лиза была, как цветок, а цветы не могут противиться ненависти и злу – они погибают.
   Петя Соколов поморщился.
   – Артем, хватит, очнись! Ленка, ты тоже – кончай его заводить. Настя, садись – помянем Лизу, и не надо больше обо всем этом, – он наполнил и подал ей маленькую стопочку водки. – Садись.
   – Правда, ребята, пожалуйста, – очень мягко заметил до сих пор молча слушавший их Дима, – не знаю уж, как и почему, но не надо здесь сейчас устраивать разборок.
   Махнув рукой, Артем опустился на свой стул и, заплакал, а Лена виновато заметила:
   – Правда, Дима, прости нас, не стоило при тебе начинать этот разговор, – она вдруг закрыла лицо руками и продолжала говорить уже сквозь рыдания: – Просто мы все очень любили ее, и так больно… Хотя, конечно, каждый сам себе судья.
   Поставив стопочку с водкой на стол, Настя повернулась и пошла прочь, не слушая того, что говорил ей вслед Петя Соколов.
   Пройдя мимо кухни на широкую веранду, она села на длинную гладкую скамейку, которую еще полвека назад смастерил из старых досок и поставил здесь кто-то из жильцов большой коммунальной квартиры. Ни Насти, ни Лизы, ни даже ее отца Теодора в то время еще не было на свете, а соседи, забивавшие на веранде «козла» душными летними вечерами, вряд ли подозревали, что где-то в знойной Африке на берегу озера Ньяса ловит рыбу худенький подросток Лоренс Тэкеле.
   Настя вспомнила, что прежде тут еще стоял массивный, грубо сколоченный стол. Он занимал много места и полностью загораживал угол веранды. В первом классе, когда Инга, скрепя сердцем, отпустила дочь к Лизе на день рождения, Настя играла с ребятами в прятки и хотела спрятаться между столом и стеной. Оказалось, что зря – весь угол был заставлен покрытыми паутиной пустыми стеклянными банками, среди которых невозможно было повернуться, и Настю сразу же нашли. Лиза, уперев руки в бок, весело хохотала:
   – Малявка! Голову сунула под стол, а ноги торчат! Шестилетка, чего вы хотите!
   Остальные ребята покатывались со смеху вместе с ней, а потом Лиза принесла тряпку и начала счищать паутину с нарядного Настиного платья. Ей в тот день исполнилось восемь, а Насте, самой младшей в классе, еще не было и семи. Как-то учительница в разговоре с медсестрой во всеуслышанье назвала малышку Настю «шестилеткой», и это слово надолго стало ее прозвищем, приносящим неслыханные душевные муки – даже тогда, когда ей было уже и семь, и восемь лет. Антон Муромцев, которому она однажды с горечью поведала о своих обидах, развеселился:
   – Не горюй, ребенок, молодость – единственный недостаток, который со временем исправляется сам собой, – и шутливо добавил: – Твоя Лиза уже станет глубокой старухой, а ты еще будешь девицей на выданье.
   После этого ему пришлось объяснить ей, что такое «девица на выданье», и на следующий день, когда Лиза до начала урока вновь взялась за свои «штучки», Настя скорчила ей в ответ рожу.
   – А ты – старуха! Я буду выходить замуж, а ты уже умрешь от старости!
   После этого она показала язык, высунув его на такую длину, на какую только смогла. Лиза от удивления разинула рот, потом по всему классу колокольчиками рассыпался ее заразительный смех.
   – Я?! От старости? Я никогда не умру от старости!
   Она так развеселилась, что вошедшая учительница сделала ей строгое замечание и поставила в угол.
   Теперь, сидя на длинной старой скамейке и печально глядя на кружившийся в воздухе тополиный пух, Настя вдруг подумала, что в одном Лиза оказалась права: ей не суждено было умереть от старости. Ее лицо на фотографиях навечно останется юным и прекрасным, и таким его будет помнить Алеша. Он не пришел на похороны – возможно, что ему никто не сообщил о ее гибели. Алеша…
   Легкий ветерок принес запах улицы. Настя, прислонившись спиной к прогретой солнцем каменной стене веранды, закрыла глаза, не замечая, что по щекам катятся слезы. Она не слышала, как сзади подошел Дима.
   – Вот ты где, не помешаю? А то там твой дядя Петя все спрашивал, куда ты делась.
   – Ты тоже хочешь, чтобы я ушла? – с горечью спросила Настя и поднялась. – Я уйду.
   Дима устало пожал плечами и довольно сухо ответил:
   – Да нет, не бери в голову. Ребята много выпили, они расстроены и несут чушь. Пройдет время, и все забудется, но я хотел бы по этому поводу кое о чем тебя спросить. Сядем.
   Настя, чуть помедлив, вновь села, и Дима опустился рядом.
   – Спрашивай, – тихо и покорно сказала она, видя, что он медлит.
   – Как я понял, перед тем, как Лиза погибла, вы с ней крупно поцапались. Из-за чего?
   – Теперь это уже не имеет значения, – угрюмо ответила Настя, опуская голову.
   – Если б не имело, я бы не спрашивал. Хорошо, ответь только «да» или «нет». Это было из-за твоего парня? Только честно – да или нет?
   – Что ты от меня хочешь? – багрово вспыхнув, Настя отвернулась.
   – Раз ты не можешь ответить, то значит да. Она с ним спала?
   Побледневшая Настя хотела вскочить, но Дима удержал ее за руку.
   – Ты…ты… Что ты хочешь, зачем это теперь? Зачем? Ее больше нет! – голос девушки прерывался от боли.
   – Выслушай меня, Настя, и очень внимательно: я любил Лизу, хотя всегда знал, что к сексу она относится… как к игрушке. И еще: хотя она никогда этого не показывала, но я всегда интуитивно чувствовал, что ее тянет к твоему Алеше. Хотя тоже никогда ей об этом не говорил – зачем? Она всегда делала то, что хотела, и никто не мог ей помешать. Поэтому она вполне могла бы с ним… гм… немного развлечься.
   Настя, кусая губы, исподлобья взглянула на него и угрюмо ответила:
   – Глупо. Теперь, когда ее нет, ты решил начать ревновать? Я даже не хочу…
   Дима мягко поднял руку, и Настя осеклась.
   – Дело в том, что прошлым летом Лиза заразилась СПИДом. Поскольку она не любила, когда ее партнер пользовался кондомом, то все, кто мог бы заниматься с ней сексом на протяжении этого года – и я в том числе – обречены. Ты и твой партнер должны провериться – возможно, он и не успел тебя заразить. Ты меня понимаешь?
   Настя смотрела на него, широко открыв глаза. Когда смысл сказанного Димой, дошел до ее сознания, она начала дрожать.
   – И Лиза… Она это знала?
   – Думаю, что она узнала – совсем недавно, – и именно это ее так потрясло, что она решила покончить с собой.
   – Покончить… Ты хочешь сказать…
   – Когда узнаешь об этом, то мысль о смерти приходит первой, знаю по себе. Если б рядом со мной не было моих родителей, то и я… Хотя даже не знаю, что было бы лучше.
   – Дима, что ты говоришь, опомнись!
   Он ее не слушал, глядя в сторону и продолжая рассуждать:
   – Скорей всего, она сдавала анализы, чтобы получить медицинскую справку для поступления в университет, и… Она погибла около пяти, а незадолго до этого, возможно, получила результаты. В одиночестве такое вообще трудно вынести, а Лиза… Ты ведь знаешь, какая она всегда была – стремительная, порывистая. Если б, конечно, она не была в этот момент одна…
   – Одна, – горестно повторяла Настя, стискивая руки. – Одна! Если б мы тогда не поссорились! Если б только мы не поссорились!
   Дима печально усмехнулся.
   – Ладно, это все, что я должен был тебе сказать, а дальше уж думай сама, – он провел ладонью по лбу и поднялся. – Прощай. Не знаю, когда мы еще с тобой увидимся и увидимся ли вообще.
   «Алеша, – думала она, оставшись одна и глядя прямо перед собой широко раскрытыми глазами, – он умрет, как умерла Лиза. Потому что в тот день, когда я, как дура, ждала его три часа, они были вместе. Он был с ней, а я его ждала, но они, скорей всего, были вместе и раньше. Может, нет, а может быть и да. Хотя я уверена, что да. Тогда я тоже скоро умру, но мне и не нужна жизнь без Алеши. Интересно, если загробная жизнь все же существует, и мы там встретимся, то о чем будем говорить друг с другом? Прощают ли люди в загробной жизни предательство, совершенное в этом мире? – на миг эта мысль ее даже позабавила, но тотчас же накатила холодная волна ужаса: – Когда мама и папа узнают… Нет, нельзя, чтобы они узнали, нельзя! Лучше мне сейчас уйти далеко-далеко и никогда больше не возвращаться. Да, надо уходить и поскорее. Скорее!».
   Мысль эта заставила Настю внезапно сорваться с места и броситься прочь из квартиры Трухиных. Миновав Чистопрудный бульвар и Покровку, она свернула к Земляному валу и уже минут через двадцать оказалась у Курского вокзала. Старушка, тащившая тяжелую сумку-каталку, оглянулась и попросила:
   – Помоги с платформы стащить, внученька.
   Настя помогла ей спустить сумку с первой платформы, а затем, перетащив через пути, поднять на вторую – туда, откуда отправлялся электропоезд на Серпухов. Подошла опаздывающая электричка, и рванувшаяся на посадку толпа внесла в вагон и Настю. Старушка с сумкой помахала ей рукой:
   – Внученька, иди сюда, я тебе место заняла! У окошка!
   Она вдруг решилась и, пробравшись к старушке, села у окна.
   «Сесть и уехать вот так – далеко-далеко. И навсегда».
   Прислонившись головой к стеклу, Настя сначала задремала под перестук колес, а потом уснула так крепко, что не слышала, как проходивший контролер потребовал у нее билет.
   – Да есть у нее билет, мил человек, есть! – уверяла пожилого мужчину в форме сидевшая напротив Насти старушка. – Вместе в одной кассе брали, поверь уж мне, старухе. Не буди, пусть поспит. Молодые нынче устают – и учатся, и работают. Не буди.
   Контролер поверил старушке, решив, что приличная на вид красивая девочка в дорогом платье из темного шелка вряд ли станет ездить «зайцем», поэтому он махнул рукой и пошел дальше, не став будить Настю. Растормошила ее все та же неугомонная старушка:
   – Внученька, мне уж выходить, сейчас Щербинка будет, не проспишь свою станцию? Или тебе до конца?
   – До конца? – сонно переспросила Настя, не сообразив со сна, чего хочет старушка, но та приняла ее вопрос за ответ и успокоилась:
   – А, ну раз до конца, то спи, спи.
   Старушка вышла на Щербинке, но сон к Насте уже не вернулся. Тем не менее, он восстановил ее силы и немного успокоил, и так хорошо было слушать перестук колес и смотреть в окно на мелькавшие березки и лесные просеки, что она решила пока не думать о плохом, а лишь вспоминать о приятном.
   Года два назад Антон Муромцев дал ей почитать сборник мыслей и афоризмов античных и средневековых философов. Многие высказывания в этой книге тогда показались четырнадцатилетней Насте абсолютно устаревшими, но теперь у нее в памяти вдруг всплыло рассуждение:
   «В нашей жизни есть место радости и горю, и всему приходит свой черед. Воистину счастлив лишь тот, кто сумеет вкусить дарованное небом время радости, забыв о неизбежных бедах. Когда поведут тебя на казнь, закрой на миг глаза, порадуйся ласкающему твое лицо лучу солнца, и поверь: в этот миг на свете не будет человека, счастливей тебя».
   Громкий и тягучий женский голос заставил Настю вздрогнуть и прервал ее размышления.
   – Помогите, люди добрые, мужа похоронить, подайте кто, сколько сможет!
   У входа в тамбур стояли повязанные черными платками женщина лет пятидесяти и молодая девушка с грудным ребенком на руках. Сидевший напротив Насти пожилой мужчина сердито проворчал:
   – Уже полгода они тут ходят – все на похороны собирают. Покойник у них уже десять раз сгнил!
   Женщина у входа все тем же звучным голосом рассказывала свою историю, достойную стать бестселлером: ее дочь (подразумевалась стоявшая рядом девушка с ребенком) полюбила молодого парня. Его забрали в армию, не дав молодым времени расписаться, а потом отправили в Чечню и убили, а у его беременной невесты от горя помутился рассудок. Потом у нее родился ребенок, но льгот маленькому сыну погибшего воина, не было положено, потому что его молодая мать не успела стать законной женой. Ее родители вместе с дочерью поехали в Москву добиваться справедливости, но сердце отца не выдержало хождения по инстанциям, и он умер в приемной министра от разрыва сердца, дожидаясь своей очереди. Теперь его жена и больная дочь с грудным ребенком просили милостыню, чтобы похоронить главу семьи и купить себе билеты на обратную дорогу.
   Настя, никогда прежде не ездившая в электричках, с изумлением и ужасом оглядела равнодушные лица дремавших вокруг нее пассажиров. Сумочка ее осталась в машине, но в карманчике шелкового платья лежало десять рублей – Инга просила дочь после поминок заехать в церковь и поставить свечку за упокой души Лизы. Естественно, что выбежав вне себя из дома Трухиных, Настя напрочь забыла и о свечке, и о десятке.
   Она достала деньги, чтобы отдать женщинам, и оцепенела – помешанная девушка, до сих пор молчавшая, неожиданно начала петь, и было в ее сильном и чистом голосе нечто такое, отчего дремавшие люди вдруг зашевелились и начали доставать деньги. Казалось, весь вагон был захвачен нежным и страстным пением:

     Невеста была в белом платье,
     Венок был приколот из роз.
     Она на святое распятье
     Взирала сквозь радугу слез.

   Закончив петь, девушка прижала одной рукой к груди ребенка и медленно двинулась вперед, протягивая людям детскую корзиночку, куда со всех сторон падали монеты и бумажные деньги.
   Мать ее шла сзади, время от времени кланяясь и повторяя:
   – Спасибо, люди добрые, да сохранит вас бог.
   Когда процессия поравнялась с Настей, она приподнялась, чтобы дотянуться и бросить в корзиночку свою десятку, но взглянула в лицо девушки и в ужасе ахнула:
   – Лера!
   Безразличный взгляд Леры Легостаевой скользнул по лицу Насти.
   – А, Настя-миллиардерша! – равнодушно сказала она. – Что ты тут делаешь в электричке? Что ж ты мне так мало подаешь, миллиардерша?
   Лера не стала задерживаться и тут же двинулась дальше. Настя, опомнившись от изумления, вскочила с места и бросилась следом, но проход ей загородил толстый зад «мамаши» Леры, не давая пройти вперед.
   – Пропустите! – сердито крикнула она наконец, но женщина притворилась, что не слышит, и Лера скрылась в тамбуре.
   Поезд начал замедлять ход и остановился. Настя случайно глянула в окно и увидела, что Лера с ребенком идет по платформе в толпе других пассажиров. Она бросилась к выходу и, рискуя быть прихлопнутой железными створками закрывавшейся двери, выскочила из вагона.
   Лера стояла, прислонившись к металлической ограде возле вывески с надписью «Весенняя», Настя подбежала к ней и дотронулась до ее плеча.
   – Лера, ну что ты убегаешь от меня? Ты же меня узнала.
   Лера резко обернулась и сердито вскинула голову.
   – Тебе чего? – грубо сказала она. – Что ты ко мне привязалась?
   – Я… я ничего плохого, – испугалась Настя, – ты только не убегай сразу, давай хоть немного поговорим, ладно? Это чей ребенок, твой?
   Лера равнодушно посмотрела на восковое личико спящего младенца и, пожав плечами, уклончиво ответила:
   – Там таких навалом.
   – А-а! – ничего не поняв, Настя осторожно коснулась пальцем ребенка. – Крепко спит, да? Даже не слышно, как дышит.
   – Дали ему порошка лизнуть, вот и дрыхнет. Ладно, я пойду уж.
   – Погоди! – Настя вцепилась ей в руку, но Лера, сморщившись, болезненно вскрикнула:
   – Чего хватаешь, больно же! У меня тут синяк не проходит, – она завернула длинный, несмотря на жару, рукав, и Настя с ужасом уставилась мелкие точки, покрывавшие руку ее бывшей одноклассницы. Возле одной такой точки расплывался огромный желтый кровоподтек, и Лера потерла его двумя пальцами, пояснив: – В вену один раз не попала, так теперь маюсь. Чего смотришь? Да, колюсь. Ну и что?
   Она опустила рукав. Настя, с трудом отведя глаза, мягко спросила:
   – Как ты живешь, Лерка? Тебя ведь все искали – милиция, в школе.
   – Чего меня искать – живу себе. Днем работаю по электричкам – мне деньги позарез нужны.
   – На… героин? – осторожно спросила Настя, отводя глаза, чтобы не видеть неестественно узких зрачков Леры. – Но ведь так же нельзя, тебе нужно лечиться.
   – Зачем? Мне нормально, только бы голос не сел – пением я хорошо зарабатываю.
   – Но ведь наркоманы долго не живут.
   Лера равнодушно пожала плечами.
   – А мне долго и не надо – зиму бы еще перекантоваться. Ладно, поговорили и ладно, ты иди уже. Как это тебя твой папа-депутат и муж-миллиардер отпустили по электричкам шастать? Езжай домой.
   – У меня больше нет дома, – с горечью ответила Настя, – вообще никого и ничего нет. Я больна СПИДом и скоро умру. Может даже раньше, чем ты.
   У Леры от изумления вытянулось лицо.
   – У тебя? СПИД? Во, дает! – она недоверчиво потрогала шелковое платье Насти. – Платье больно хорошее, ты на бездомную не очень смахиваешь.
   – Я только недавно узнала. Домой не пойду и вообще не хочу никого больше видеть и слышать, а тебе я говорю просто потому, что у тебя еще есть надежда – СПИД неизлечим, а от наркомании можно вылечиться.
   – Было бы зачем. Конечно, если вовремя дозы не достать, то начнет колбасить, но я сейчас себе зарабатываю. Вколешь в вену и кайф, а без этого что? Кругом одно дерьмо, идти мне некуда – матери я не нужна, она меня, хоть я и вернусь, теперь в квартиру не впустит.
   – Как это не впустит – не может не впустить, это ведь и твоя квартира.
   – Она меня уже выписала, как отсутствующую – мне тут один знакомый узнавал, у него везде ходы-выходы. Я одно время надеялась, что может она мне мою долю выплатит, потому что пока я по электричкам не навострилась ходить, мне бабки позарез были нужны, мне без героина никак – колбасит по-черному. Так тот знакомый ей позвонил, а она аж орать начала: какие деньги, я ей ни копейки не дам, и прав у нее никаких нет. Раньше она совсем другая со мной была, это ее муж новый против меня насобачил. По закону, конечно, она должна выплатить, но какой тут закон – я наркоманка, а у нее новая семья, она с пузом ходит и вот-вот родит. Конечно, все суды за нее будут.
   – А где же ты живешь?
   – В Бутово. Там дома старые – деревянные. Где поближе к станции, там грузины и армяне снимают, а подальше одни развалюхи на снос стоят, и нас там много народу перебивается. Зимой, конечно, тяжело, а сейчас ничего – даже постирать есть где. Но если до следующей зимы дотяну, то там не останусь – буду где-нибудь перебиваться. Может даже и к Лизе попрошусь на пару ночей переночевать – у нее квартира большая.
   – Лиза погибла, Лера, – голос Насти дрогнул. – Разбилась на машине несколько дней назад, сегодня ее хоронили.
   – Погибла, – ахнула Лера. – То-то же она мне последние ночи снится и снится – зовет к себе в гости.
   Она положила ребенка на скамейку и, достав сигареты с зажигалкой, закурила, закрыв глаза и глубоко втягивая в себя дым.
   – А можно мне… туда к вам? – нерешительно спросила Настя. – Хоть переночевать эту ночь, а потом…
   Лера открыла глаза и уставилась на нее мутным взглядом, который постепенно прояснился, и в нем мелькнула какая-то мысль.
   – А что бы и нет? – с неожиданно деловым видом она оглядела Настю. – По электричкам со мной ходить будешь?
   Настя испугалась.
   – А что там нужно делать – в электричках?
   – Будем петь на пару. Эта Бомба, с которой я хожу, еще та тварь – вся выручка от меня идет, а она норовит себе две трети забрать – на ребенка еще, видите ли. А ребенок вообще не ее – там раньше у них одна из Тамбова кантовалась, а потом сбежала, и ребенок от нее остался. Ест один хлеб – водой размочить и дать ему. Дурью его напичкают, чтобы не орал, так он целые дни спит – что ему особо надо?
   – Но ведь он погибнет так, – с ужасом глядя на неподвижно лежавшего на скамейке младенца, сказала Настя.
   – Да он и так не жилец – мать, говорят, всю беременность пила да кололась. Неизвестно, зачем он вообще живет – развернешь, так вся кожа коростой покрыта. Ему, думаешь, сколько – месяц-два? Год, а он даже голову не держит.
   Протянув руку, Настя осторожно дотронулась до крохотного тельца.
   – А как его зовут?
   – Зовут? – удивилась Лера. – Да кому он нужен – звать его. Все равно скоро помрет. Так походишь со мной по электричкам?
   Настя растерялась.
   – Но я не умею петь, у меня и голоса-то нет.
   Лера покровительственно махнула рукой.
   – Будешь подтягивать, я тебе покажу. Мордашка у тебя ничего, мужики после получки поедут – обязательно что-нибудь подадут. Что ты есть-то будешь, если не заработаешь? Ты ведь от своего СПИДа еще не скоро помрешь?
   – Н-не знаю, – испуганно пролепетала Настя, потрясенная убийственной рассудительностью своей бывшей одноклассницы, – наверное, не скоро.
   – На вид ты здоровая. Меня вот скоро колотить начнет, я уже чувствую. Зря курила, мне от этого дерьма только хуже бывает, – Лера выбросила сигарету, вытерла руки о свою кофту и с деловым видом пощупала Настино платье.
   – Дорогое. И туфли у тебя тоже фирменные. В таком наряде по электричкам ходить просить – смех один. Ладно, потом к одной моей знакомой в Подольск съездим – она в бутике работает. Даст что попроще, а барахло у себя на работе сбудет – за такое с руками-ногами уцепятся, – она вдруг поежилась и, нервно переступив с ноги на ногу прижала руку к животу. – Невмоготу уже стоять, желудок сводит. Скорее бы Бомба обернулась. Или… ты погоди, постой тут. Постоишь?
   Нервно оглянувшись, Лера проворно перекинула ноги через перила металлической ограды и, соскочив с платформы, юркнула в кусты, а растерянная Настя осталась стоять рядом со спящим на скамейке ребенком, не зная, что делать. Когда она уже совсем отчаялась и решила, что бывшая одноклассница просто-напросто сбежала, бросив ее на произвол судьбы, ветки вновь зашевелись, и появившаяся Лера ловко забралась на платформу. Бледность ее прошла, лицо было оживленным.
   – Стоишь? Бомба не появлялась еще? Ладно, сейчас на встречной электричке приедет.
   – А где эта твоя… Бомба?
   – Она тебя в вагоне хотела отвлечь и не успела выйти – вперед уехала. Да она мне уж осточертела, глаза б ее не видели. Так ты поняла, да? Сегодня мы с ней вместе в последний раз выручку сдадим, и я скажу Монголу, что мы теперь с тобой вдвоем будем ходить.
   – А кто это – Монгол?
   – Мужик один – он у нас за главного. Мы ему выручку сдаем, он и распределяет, кому сколько. Героин своим сам по нормальной цене достает, потому что если куда в центр ехать, то там столько запросят, что никаких бабок не хватит. Он и с ментами договаривается, чтобы нас не трогали, и следит, чтобы на нашей территории чужие не работали – мы от Щербинки до Львовской ездим, а от Царицыно до Текстильщиков, например, уже не наша территория, мы туда не лезем. Нас уже и контролеры знают – не трогают.
   – Он что – монгол?
   – Да нет, натуральный русский, это прозвище такое. Нормальный мужик, не бойся. Меня сначала другому продали, так тот меня чуть не до смерти замучил – сам трахал и с другими заставлял, да еще бил. А потом у него с Монголом какие-то дела были, и он меня ему за долги отдал.
   – Лерка, – горестно воскликнула Настя, – да ты что, почему ты не вернулась домой? Или бы пришла к кому-нибудь из нас, или в школу хотя бы.
   – Смеешься? Мне бы мать или ты героин доставали? Нет уж, мне без этой дури теперь никуда. А Монгол не злой, мы все за ним, как за каменной стеной. Он меня, как я прихожу к нему в дом выручку сдавать, всегда спрашивает: «Тебя никто не обижает? Если что не так, то сразу приходи и говори».
   – Он разве в другом месте живет?
   – Сдурела? Станет он в нашей развалюхе жить! У него дом в два этажа – с отоплением и горячей водой. Правда, он не один там живет – там еще какой-то его напарник с семьей. Я зимой его детям задачи по математике решала и английский переводила, так они меня за это мыться пускали, дубленку старую подарили и платок пуховый на горло, а то в морозы бы точно голос пропал. Так что зиму как-то перекантовалась. Мне ведь главное, чтобы голос не сел – тогда уже точно будет крышка, и никто не поможет.
   – Лерка, я… Я не знаю, как тебе помочь. Тебе нужно лечиться.
   Не договорив, Настя закрыла лицо руками и заплакала от охватившего ее чувства жалости и сознания собственного бессилия. Лера недоуменно пожала плечами – она только что в кустах ввела себе очередную дозу и чувствовала себя великолепно, поэтому слезы Насти лишь позабавили ее и вызвали снисходительную усмешку.
   – Дура ты, зачем мне лечиться? И помогать незачем – я нормально живу. Думаешь, в другом месте я кому-то нужна? Везде одно дерьмо, да еще давят со всех сторон, а тут хоть свобода. Сколько проживу – столько проживу. Все мое.
   Подошла электричка на Москву, и в толпе переходивших пути пассажиров Настя узнала повязанную платком Бомбу, которая неторопливо приблизилась, смерив стоявших рядом девушек неприязненным взглядом.
   – Чего ребенка положила? – грубо спросила она у Леры, полностью игнорируя Настю.
   – Вот бери сама и с ним ходи, раз ты на него долю требуешь, – тем же тоном буркнула Лера и, взяв Настю под руку, потянула за собой. – Пойдем. Сегодня больше не хочу работать, поехали к Монголу выручку сдавать.
   – А эта нам зачем, куда ты ее ведешь? – Бомба через плечо качнула головой в сторону Насти.
   – Она теперь со мной будет работать и жить у нас будет, пусть Монгол ее увидит.
   Монгол, которого Настя почему-то представляла себе похожим на алмазного магната Керимова, оказался невзрачным мужичонкой лет пятидесяти с жиденькой бородкой и маленькими игривыми глазками. С некоторым удивлением оглядев Настю, он недоверчиво хмыкнул:
   – Так ты чего – по электричкам работать хочешь?
   Бомба, стоявшая тут же, поджала губы и в глазах ее зажегся недобрый огонек.
   – В этом прикиде ей подадут, как же! Да и в электричках работать – уметь нужно. Думаешь, задницей повертите, так вам и подадут? Задницей в других местах вертят, а к народу подход надо иметь.
   – Платье ее я завтра с утра обменяю, – сказала Лера, даже не повернув к ней головы и глядя на Монгола, – ей идти некуда, ее из дома выгнали.
   – Ясно, – потрепав Настю по щеке, Монгол ухмыльнулся и еще раз окинул ее взглядом. – Колешься?
   – Она не колется, у нее СПИД, – пояснила Лера.
   Монгол отдернул руку и торопливо вытер ее о брюки, а Бомба даже взвизгнула от возмущения:
   – И куда ж ты ее со СПИДом к нам хочешь? Она же всех перезаражает!
   Лера презрительно сморщила нос и фыркнула:
   – Нариков наших что ли? Да они и без того скоро подохнут.
   – Ага, – лицо Бомбы зло скривилось, – кто бы говорил!
   – Ну и что? Ну и я подохну, но с тобой больше ходить не буду – посмотрим, сколько ты со своим дохлым пацаном наработаешь, если я петь не буду.
   – Ладно, – добродушно усмехнулся Монгол, – пусть девчонки вдвоем походят – посмотрим. А ты, Бомба, с дитем в Подольске в переходе постоишь – у нас там с ментами договоренность, чтобы не трогали.
   – В переходе! – ахнула та, бросив на Настю полный ненависти взгляд. – И что ж теперь – эта со СПИДом, выходит, у нас будет ошиваться?
   – Раз она не колется, то и неопасно, – решил Монгол. – Пусть остается, у вас свободного места много. Будет работать.
   Много или мало свободного места в старом доме на снос, куда Лера привела Настю, понять было трудно – в темной комнате люди лежали на полу вперемешку со сваленными в груду тряпками. В воздухе стоял тяжелый запах немытого тела, из угла доносился сочный храп, порой переходящий в свист. Лера уверенно пробралась к стене.
   – У нас тут у каждого свое место, так что всегда придешь и спокойно ляжешь, – шепотом поясняла она Насте, расстилая на полу старую дубленку. – Монгол порядок любит, он не велит, чтобы у нас из-за места шум был. Видела, как Бомба позеленела, когда он ей в переходе велел стоять? Она ведь там и четверти не заработает того, что мы с ней из электричек приносили! Но с Монголом не поспоришь, у него разговор короткий. Так ей и надо, заразе, но только она тебя ненавидеть будет, как кошка собаку, так что ты первое время поближе ко мне держись. Ладно, ложимся. Только платье сними, чтоб не загадить, а то потом в бутике не возьмут. Надень мое старое, я его вчера постирала. А обувь пока не снимай – так спи. А то уснем, и сопрет кто-нибудь, тут все горазды.
   Лера вытянулась на дубленке и тут же забылась глубоким тяжелым сном, полностью отключившись от всего, что ее окружало. Прикорнувшая рядом с ней Настя, несмотря на усталость, долго ворочалась, мучаясь от духоты и вони, и вздрагивала каждый раз, когда храп набирал силу. Все же она наконец заснула, и ей приснилась глубокая яма в заброшенном алмазном руднике. Рядом с ней сидел чеченский профессор-поэт Эли Умаров, и отблеск лунного света падал на его лицо.
   «Страдание приходит к нам в мире живых и каленым железом выжигает живую душу, – говорил он, – но когда к мысли о смерти привыкаешь, она перестает пугать. Мы знаем, что нас ждет зимой, но… пока еще лето».
   Послышался шорох, потом тихое шипение. Они знали, что это в яму течет под давлением ядовитый газ, несущий смерть, но почему-то продолжали сидеть неподвижно. Неожиданно Насте стало нечем дышать. Она не сразу очнулась от мучительно-тяжелого сна и сообразила, что ее куда-то несут, завернув с головой в грубую мешковину.
   – Ст-т-трашно, – заикаясь, сказал надтреснутый мужской голос. – Т-т-трогать-то ее.
   – Через мешок зараза не пройдет? – спросил другой человек – тот, что держал Настю за ноги.
   Женщина, в которой Настя по голосу сразу же признала Бомбу, сердито зашипела:
   – Заткнитесь, падлы, чего рты разинули! Хотите, чтобы Монгол узнал?
   Настя почувствовала, что начинает задыхаться, и рванулась с такой силой, что чуть не вырвалась. Однако державший ее ноги мужчина был достаточно силен и с такой силой сдавил ей щиколотки, что Насте на миг показалось, будто послышался треск хрустнувших костей, хотя это всего лишь стукнулась о камень слетевшая с ее ноги туфля.
   – И к-к-куда мы ее теперь? – спросил первый голос, когда они отошли подальше.
   – Камнем легонько пристукнуть, – пробурчала Бомба, – и на рельсы – через час скорый поезд пойдет. Сразу за поворотом положим, тут не видно, и машинист не заметит – помните, как осенью тут грибников электричкой зарезало?
   – Я камнем не стану, – поспешно возразил второй мужчина, – коли не так попадешь, то кровь брызнет. Я боюсь – кровь у нее заразная.
   – М-м-монголу х-х-хорошо, – плачущим голосом заметил первый, – у н-н-него д-дом. А к-к-к нам ее ж-ж-жить п-п-прислал. Р-р-разводит к-к-как л-л-лохов – н-н-неопасно.
   – Думает, он на ней много бы заработал по электричкам, – зло заметила Бомба. – Она ж не ходила никогда. Другое дело – на стройку бы ее к азербайджанцам продал, но со СПИДом кто ее купит? Только чтобы вы под кайфом помелом своим никому не трясли, ясно? Если он узнает, что мы ее…
   – Да мы ж еще не совсем с крантов сошли, – успокоил ее второй. – Мы ничего не знаем – ушла она себе и ушла. Переходила через рельсы, и поезд ее сшиб – нам-то какое дело?
   – Ладно, разрули базар! – прикрикнула Бомба. – Ты лучше думай, как ее присобачить – надо ведь оглушить, она сама на рельс не ляжет. Дура, не соображает – все равно ведь ей подыхать, а так хоть меньше бы мучилась.
   «Правду говорит, – подумала Настя, – так, наверное, было бы лучше всего».
   И неожиданно даже для самой себя начала сопротивляться с новой силой. Она извивалась, крутилась так, что потеряла вторую туфлю, и кончилось тем, что они, протащив ее еще метров двести, уронили на землю. Второй мужчина, придавив коленом к земле поясницу Насти, сказал не зло, а даже с некоторой тоской в голосе:
   – Эк, бьется – тоже жить, небось, хочет. Да коли б ей не все равно помирать, то жалко, конечно, было бы девчонку.
   – Жалко! – рявкнула Бомба. – А не жалко, когда она всех у нас перезаражает? Не хочешь камнем, так придуши под мешком.
   Сильные руки сдавили шею Насти, а она, задыхаясь, еще боролась – билась и извивалась под грубой мешковиной.
   Неожиданно душивший ее человек разжал руки, послышались крики и топот убегающих ног. Кто-то стащил с Насти мешок, над ней склонились чьи-то лица.
   – Кажется, дышит. Да, она жива.
   – Осторожно – посмотрите, не сломал ли он ей шею.
   – Нет, цела, несите ее в машину.
   Хорошо знакомый голос с бесконечной нежностью произнес по-английски:
   – Настья, радость моя.
   В предрассветных сумерках она узнала маячившее над ней, как в тумане, лицо Дональда и потеряла сознание, когда он поднял ее на руки.
   Когда Настя очнулась, она лежала на своей кровати в особняке, а Дональд сидел рядом и держал ее за руку.
   – Дон, это ты? Как я сюда попала? – она вдруг все вспомнила и резко выдернула руку из его пальцев.
   Он наклонился над ней, вглядываясь в ее лицо.
   – Ты в порядке? Посмотри на меня.
   – Я в порядке, но как я тут оказалась?
   – Я расскажу тебе попозже, а сейчас, раз ты очнулась, я вызову врача – он рекомендовал провести полное обследование сразу же после того, как ты проснешься.
   – Я не хочу никакого обследования, – испуганно возразила Настя и села на кровати, но, увидев, что раздета, сразу же натянула простыню на плечи. – Я в порядке и хочу знать, как ты меня нашел и почему привез сюда. Я тебя об этом не просила.
   – Ты предпочла, чтобы тебя прикончили те бродяги? – резко спросил Дональд. – Печально слышать, что ты меня до такой степени ненавидишь, конечно, но ты могла бы хоть подумать о своей матери прежде, чем пуститься в это путешествие.
   – Бедная мама, – печально сказала Настя, глядя прямо перед собой. – Ты ошибаешься, Дон, я тебя не ненавижу – просто я хотела знать, как ты нашел меня.
   – Хорошо, – смягчившись, ответил он, – я могу рассказать это тебе во всех подробностях. С тех пор, как твой отец разрешил тебе ходить везде, куда и когда ты пожелаешь, за каждым твоим шагом по моему приказу следят люди, которых нанял мой секретарь. Это очень опытные ребята – прежде они, кажется, работали в российских спецназах, – но и они ухитрились потерять твой след, когда ты неожиданно выскочила из поезда следом за какой-то нищенкой. Потом они, правда, расспросили других попрошаек, которые ходят по вагонам, и выяснили, что ты, возможно, пошла с этими женщинами в район Бутово. Когда мне сообщили, я сам бросился туда тебя искать. Я думал, что мы найдем тебя быстро, но это оказался очень большой район. Хорошо, что один из этих спецназовцев знаком с местными милиционерами – я хорошо заплатил им, и один из них показал нам трущобы, где живут эти бродяги. Мы тебя искали, но не нашли, однако в одной из этих развалюх увидели твое платье. Девушка, с которой ты туда пришла, никак не просыпалась и не могла нам ничего сказать – она была под действием какого-то наркотика. Мы пошли к железнодорожному полотну и нашли одну твою туфлю. Немного прошли и нашли другую, а потом услышали шум и увидели человека, который тебя душил. Бродяги сразу же испугались и убежали, а я убедился, что позвоночник и голова у тебя целы, и привез тебя сюда. Врач при поверхностном осмотре не обнаружил никаких повреждений, и мы решили подождать с обследованием. Потом я сообщил Инге, что ты жива и нашлась. Она здесь, в соседней комнате – спит. Ей было очень плохо, и доктор ввел ей успокаивающее средство. Ты удовлетворена моим рассказом или хочешь знать что-то еще?
   Настя заплакала, вытирая слезы простыней, а Дональд сидел неподвижно и смотрел на нее, не пытаясь успокоить.
   – Дон, – произнесла она, сумев наконец взять себя в руки, – ты, наверное, считаешь, что я должна быть тебе благодарна, но лучше бы ты оставил все так, как есть.
   – Ты не должна меня ни за что благодарить. Ты считаешь, что я действовал силой, когда сделал тебя своей законной женой, и не можешь мне этого простить. Что ж, пусть будет так. Ты сердишься на родителей, которые действовали со мной заодно – ладно. Из-за этого ты хотела уйти из дома? Из-за этого ты желаешь умереть?
   – Нет, Дон, нет, – голос ее прозвучал так печально и устало, что у Дональда дрогнуло сердце. – Это все уже в прошлом. Но я действительно скоро умру, и чем раньше, тем лучше.
   – Перестань, ты просто потрясена, ты слишком много пережила за такое короткое время – умерла жена твоего брата, погибла Лиза. Мне самому очень печально – эта была прелестная девушка, и такая нелепая смерть!
   – Нет, Дональд, я за прошедший год видела столько горя, столько страшного, что хватило бы на всю оставшуюся жизнь, но я все равно хотела жить. А теперь мне нужно только одно – смерть.
   Он усмехнулся и покачал головой.
   – Ладно, раз ты так настроена, то не стану спорить. У меня есть деловое предложение: раз тебе не нужна жизнь, то продай ее мне – целиком и полностью. Совершим маленькую сделку, Настья, стань моей душой и телом. Так сколько ты хочешь за свою жизнь?
   Настя подняла на него свои огромные голубые глаза, и от взгляда их, полного тоски, Дональд смутился.
   – Я могла бы заключить с тобой такую сделку Дон, – горько усмехнувшись, ответила она. – Но только ты сам не захочешь этого, когда узнаешь. У меня СПИД.
   Дональд высоко поднял брови и иронически усмехнулся.
   – Серьезно? Как ты это решила, Настья?
   Его недоверие неожиданно возмутило Настю, и она сердито буркнула:
   – Если ты не веришь, я могу рассказать все подробно.
   – Да, я очень хочу послушать, – с улыбкой согласился он.
   – Хорошо, но не вздумай предъявлять мне какие-то претензии, потому что когда вы насильно потащили меня в мэрию, я предупреждала: я люблю другого человека.
   Дональд помрачнел и гневно сверкнул глазами.
   – Муромцева? Да, я об этом слышал.
   – Какой только придурок вбил тебе это в голову? – вздохнула Настя. – Нет, это не Антон. Антон всегда был мне другом и братом, я его очень люблю, я была бы, наверное, совсем другой, если б он с детства не был рядом со мной, но это не он.
   К удивлению Насти лицо Дональда прояснилось.
   – Что ж, это намного лучше. Мне гораздо приятней знать, что ты могла бы трахаться с каким-то парнем, чем платонически любить этого человека.
   – Опомнись, Дон! Ты так не любишь Антона? Тебе легче было бы знать, что у меня любовник? Да ты сумасшедший!
   – Я это слышал, – лицо его стало каменным. – Я не раз слышал, как врачи в разговоре с отцом упоминали аутизм и шизофрению. Очевидно, ты в это тоже веришь, раз так настойчиво отказываешься быть моей женой.
   Настя смутилась.
   – Прости, Дон, но я совершенно не это имело в виду, я в это никогда не верила и не поверю. Ты совершенно нормальный человек, но я еще прошлой весной полюбила одного парня. Мама всегда следила за мной, поэтому мы встречались тайком – у Лизы. Потом, когда я уже жила здесь, мы опять начали встречаться, но я не считаю себя виноватой – ты никогда не был моим мужем, и ты не имел права требовать от меня верности.
   – Вы встречались у Лизы? – быстро спросил Дональд. – Что ж, значит, я допустил ошибку, когда позволил тебе бывать у нее. Но странно, что никто из моих людей его не увидел – значит, служба моей охраны плохо работает. Придется их наказать.
   – Это уж твои проблемы, – хмыкнула Настя. – Но мы старались соблюдать предельную осторожность, потому что я, если честно, просто боялась твоих охранников – боялась за Алешу.
   Подняв брови, Дональд улыбнулся.
   – Чего же тебе было бояться? Они ведь всего лишь выполняли мои приказания и охраняли тебя. У тебя было достаточно возможности, чтобы убедиться, что я не насильник, так неужели ты считала меня убийцей?
   – Нет, – просто ответила она, – но я не могла рассуждать – я слишком его любила.
   – А сейчас? – тихо спросил он, отметив, что она говорит в прошедшем времени.
   – Сейчас я просто хочу умереть, Дон, только умереть.
   – Ты обещала рассказать, что случилось. Ты не предохранялась?
   – Он был у меня единственный, и говорил, что кроме меня у него никого нет, так зачем мне было предохраняться? Лиза доставала мне таблетки, чтобы не забеременеть, а остальное…
   – Понятно, – мягко сказал Дональд, – не продолжай. Значит, он тебя обманул?
   – Не знаю, – Настя опять заплакала, – я ничего не знаю! Я боялась сказать ему, что ты… что я…
   – Боялась сказать, что у тебя есть законный муж? – с усмешкой спросил он.
   – Ты мне не муж, Дональд, – с достоинством ответила Настя, – и я ничего не боялась. Но я не хотела вмешивать Алешу во все эти дрязги. Я рассчитывала, что ты дашь мне развод, и я смогу выйти замуж за любимого человека. Я просила его немного подождать, и он согласился, но как раз в тот день ты примчался к Лизе со своей нелепой ревностью к Антону. Конечно, Алеша слышал весь наш разговор, и мне пришлось объясняться. Мы поссорились, а потом… Потом папа сказал мне, что он согласен – если я так люблю другого человека, то он добьется развода.
   – Твой отец сказал тебе это? – изумился Дональд. – Но мне и моему отцу он этого никогда не говорил, он утверждал, что ты окончишь школу, и он сделает все, чтобы наладить наши с тобой отношения.
   – Дональд, я не знаю, что говорил вам папа. Мне он сказал то, что я передала тебе. После этого я позвонила Алеше и предложила встретиться, чтобы все обсудить. Я ждала его три часа, но он не пришел.
   – В прошлый понедельник в метро? Да, мне сообщили об этом.
   Она слабо улыбнулась.
   – Значит, твоя разведка не так уж плохо работает. Но это все в прошлом. В четверг Лиза сказала мне, что в этот день Алеша был с ней. Я ждала его, а он был с ней! Она улыбалась, когда говорила это, а я… я была в таком состоянии… Это было в школе после экзамена. Я стала кричать на нее, проклинать, пожелала ей умереть. Хотела ее ударить, но ребята схватили меня за руки. Лиза вышла из школы и погибла. Помнишь Артема Ярцева – тот мальчик, который на концерте играл на гитаре? Он был влюблен в Лизу, хотя она на него не обращала внимания. Когда он увидел меня на поминках, то наговорил такого… Он обвинил меня в гибели Лизы, и все так на меня смотрели, что я сама чуть не поверила в свою вину. Потом Дима, жених Лизы, подошел ко мне и сказал, что у Лизы был СПИД, и что она покончила с собой. Он сказал, что тоже обречен, и что Лизе всегда нравился мой Алеша, и они иногда….. Она ведь была очень красивая, и если ей чего-то хотелось, никто не мог устоять. В тот день, когда мы поссорились, она сама призналась мне, что была с ним. И она никогда не позволяла своим партнерам пользоваться презервативами. Поэтому я полагаю, что заразилась. Я только сейчас осознала, что такое быть зараженной СПИДом, Дон – даже бомжи не захотели меня терпеть рядом с собой, даже они боялись дотронуться до меня иначе, как через мешок. И теперь я понимаю, почему Лиза не захотела жить.
   Дональд протянул руку, приподнял голову Насти за подбородок и заглянул ей в глаза.
   – Ты не должна так думать, ведь ты даже еще ничего точно не знаешь.
   – Я знаю точно, Дональд, чувствую. Все наши с тобой споры уже позади, все кончено. Мы должны тихо оформить развод, и ты, если можешь, отправь меня куда-нибудь, где я никогда и никого не смогла бы увидеть – ни маму, ни папу, ни Антона. Никого из знакомых. Я хочу тихо умереть. Но если тебе противно иметь со мной дело, то просто отпусти меня – я уйду.
   Дональд долго и пристально смотрел на нее, потом вдруг улыбнулся и, поднявшись, начал быстро раздеваться. Настя в недоумении смотрела, как он, весело насвистывая, скинул футболку и начал расстегивать джинсы.
   – Ты что? – робко спросила она. – Что ты делаешь?
   – Я? Раздеваюсь, чтобы лечь рядом со своей женой. Ты ведь пока еще моя жена.
   – Ты не понял? Я сказала, что у меня СПИД.
   – Я понял все, что ты мне сказала, – раздевшись донага, Дональд лег рядом с Настей и обнял ее, – но есть вероятность, что СПИДа у тебя нет. Как ваша русская рулетка, знаешь? Сыграем в русскую рулетку?
   – Перестань! – закричала она, чувствуя, что он поднимает ее рубашку и прижимается к ней всем телом. – Прекрати, я… я кричать буду!
   – Кричи, кого это обеспокоит? Сюда даже войти никто не посмеет – я у себя дома, в постели со своей законной женой.
   – Я не хочу, это насилие! – внезапно ослабев, произнесла Настя, когда Дональд крепко сжал ее руки и начал страстно целовать.
   – Теперь это не насилие, теперь это всего лишь русская рулетка, – он лег на нее сверху и с улыбкой посмотрел ей в глаза.
   – Ты же погибнешь, Дон, ты же умрешь!
   – Значит, умрем вместе, – Дональд погрузился в нее так внезапно, что Настя вскрикнула, а потом глаза его помутнели, движения стали грубыми и резкими, и он, казалось, даже не замечал, что она извивается и стонет от боли.
   Когда все кончилось, Дональд не сразу пришел в себя, и руки его продолжали с силой сжимать плечи Насти, оставляя на них багровые пятна. Она уже не сопротивлялась, а только неподвижно смотрела в полоток и тихо плакала.
   – Дональд, зачем ты так? Дональд!
   – Не плачь, – хрипло произнес он и прижался лицом к ее мокрой щеке.
   – Зачем? Ты понимаешь, что ты наделал?
   – Молчи, – он наконец отпустил ее и лег на спину рядом с ней. – Ты моя жена, я мог давно это сделать, но я не хотел. А сейчас я хотел, чтобы ты поняла: мое чувство к тебе – не каприз сумасшедшего. Мне не нужна жизнь без тебя. Умрешь ты – умру и я, – голос его вдруг стал резким: – Где у тебя таблетки?
   – Таблетки?
   – Противозачаточные. Где ты их хранишь? Я сегодня же выкину все твои таблетки, ты их больше не станешь принимать – у нас должен быть ребенок.
   Настю затрясло от ужаса, стиснув зубы, она сказала:
   – Ты меня изнасиловал, ты требуешь, чтобы я рожала тебе детей – ладно, это психология варваров-поработителей. Но ты, наверное, забыл, что мы оба теперь заражены. Я начинаю верить, что ты действительно безумен.
   Дональд не обиделся. Он приподнялся на локте, посмотрел на нее и внезапно рассмеялся – так весело и звонко, как не смеялся никогда в жизни.
   – Теперь мне это уже безразлично, мне все теперь безразлично, и ты можешь говорить все, что хочешь. Ты моя, Настья, ты моя! И я опять тебя хочу.
   Настя уже не сопротивлялась – она лишь старалась расслабиться, чтобы его грубые движения причиняли ей меньше боли. Дональд брал ее опять и опять, а когда его силы иссякли, и он лежал лицом вниз, уткнувшись в плечо Насти, селектор на стене внезапно сказал голосом его секретаря:
   – Сэр, звонит ваш отец. Перевести звонок в комнату мадам Анастасии?
   – Не нужно, зайдите сюда, Мейсон, – ледяным тоном приказал Дональд.
   – Сюда? Ты сошел с ума? – испуганно вскрикнула Настя, но он, с улыбкой укутав ее одеялом и обняв, приподнялся на локте навстречу вошедшему секретарю.
   Мейсон был слишком хорошо вышколен, прекрасно владел лицом и слишком дорожил своей работой, чтобы выразить словами или мимикой даже малую толику своего удивления. Но над глазами своими он был не властен, и Дональд, встретившись с его изумленным взглядом, испытал удовлетворение.
   – Передайте моему отцу, – сказал он, – что я перезвоню ему чуть позже. А сейчас я занят в постели со своей женой.
   – Да, сэр. Да, мадам, – почтительно пролепетал секретарь, смущенно отводя глаза. – Мне можно идти, сэр?
   – Идите. Да, вот еще, – в спину ему тем же ровным тоном произнес Дональд, и Мейсон немедленно остановился, всем своим видом выражая готовность повиноваться, – в этом доме сейчас находятся две женщины для разного рода услуг – я не помню их имен. Так вот, я попрошу отослать их отсюда – они мне больше не понадобятся. Все, что мне нужно, я получу от своей жены.
   – Да, сэр.
   Помедлив с секунду, словно ожидая, не будет ли еще каких-нибудь указаний, Мейсон повернулся и вышел. Ровно через десять минут после этого, Бертрам Капри, выслушал то, что сказал ему по телефону невидимый собеседник, и лицо его внезапно просияло. Окончив разговор, он нажал кнопку селектора и приказал Кейвору:
   – Немедленно свяжитесь с господином Воскобейниковым. Скажите ему, что произошло небольшое недоразумение, которое меня самого немного потрясло, и я очень об этом сожалею. Все будет улажено в кратчайшие сроки. Передайте, что я с нетерпением ожидаю его визита.
   Кейвор усмехнулся и подумал, что, возможно, самым потрясающим в сложившейся ситуации было не происшедшее недоразумение, а то, что Бертрам Капри выказал сожаление – старый миллиардер не имел привычки извиняться.

   Если говорить честно, то для извинений перед российским депутатом были все основания. Воскобейников прибыл в Швейцарию за два дня до этого по личному приглашению Капри, переданному его секретарем. Однако едва самолет Андрея Пантелеймоновича приземлился, его встретил представитель государственного прокурора и самым любезным образом попросил проехать в прокуратуру, чтобы ответить на несколько вопросов. На все попытки депутата связаться с Бертрамом Капри секретарь миллиардера приятным голосом отвечал, что «господину Капри пришлось уехать по неотложному делу, и в данный момент связаться с ним невозможно. Как только господин Капри вернется, с господином Воскобейниковым немедленно свяжутся и сообщат».
   – Господин Воскобейников, – сказал прокурор, вежливо приветствовав гостя, – я рад, что имею возможность побеседовать с вами лично для того, чтобы прояснить кое-какие вопросы. Дело в том, что представитель фонда Капри высказал ряд претензий к российскому концерну «Умудия-холдинг» по поводу того, что деньги, предоставленные на благотворительные цели, были израсходованы не по назначению.
   – Я не являюсь акционером «Умудия-холдинг», – хмуро ответил Воскобейников, – и не занимаюсь бизнесом. Я – депутат, сфера моей деятельности – политика.
   – Тем не менее, вы выступали гарантом того, что средства будут использованы именно на нужды вашего электората, а не в корыстных целях. На всех документах рядом с подписью президента холдинга стоит и ваша подпись, поэтому вы несете полную юридическую ответственность. Кроме того, хочу напомнить, что вы, как депутат, пользуетесь неприкосновенностью лишь в России, а в Швейцарию вы прибыли, как частное лицо.
   Лицо Андрея Пантелеймоновича, когда он дослушал переводчика, осталось по-прежнему безмятежным.
   – Я должен понимать это так, что меня арестуют? – спокойно спросил он.
   – Пока в этом нет необходимости, – уклончиво ответил прокурор, – но я попросил бы вас в течение нескольких дней не покидать Швейцарию и информировать нас о ваших возможных перемещениях – может возникнуть необходимость срочно с вами связаться. Видите ли, господин Воскобейников, речь идет о значительной сумме – миллиарде долларов.
   – Я понимаю, – устало ответил Андрей Пантелеймонович, – и не имею к вам никаких претензий, хотя вряд ли смогу чем-то помочь – информацией владеет лишь моя племянница госпожа Шумилова, а она не спешит ею со мной поделиться. Я попробую еще раз связаться с ее отцом господином Филевым, могу я это сделать?
   – Разумеется, вы даже можете его навестить в Лозанне, но вряд ли он сообщит вам что-то интересное. Мы уже допрашивали его, но юридически он не принимал на себя никаких обязательств, поэтому никакой ответственности перед законом не несет. Он старый человек, отношения его с дочерью весьма натянутые, и у нас нет оснований не доверять его словам.
   Андрей Пантелеймонович позвонил Филеву, хотя и не уверен был, что тот захочет с ним говорить. Однако голос Александра Иннокентьевича звучал довольно приветливо, хотя и устало:
   – Андрей? Очень рад вас слышать, когда вы собираетесь к нам? Ждем с нетерпением, Валя очень хотела бы вас повидать.
   Воскобейников понял, что Лилиана не сообщила отцу о том, что произошло у него в депутатском офисе. Скорей всего, она вообще перестала делиться с родителями информацией о своей личной жизни. Не дождавшись звонка от секретаря Капри, Андрей Пантелеймонович решил поехать в Лозанну.
   Филев, встретив его, сразу предупредил его, что Валентине ничего неизвестно об исчезновении Тани.
   – Постарайтесь избегать этой темы, – сказал он, – я сообщил ей лишь, что Лилиана с Таней уехали отдыхать, и наша дочь по своей беспечности не оставила никаких координат. Конечно, притянуто за уши, но…
   Андрей Пантелеймонович знал, что Валентина Филева тяжело больна, но, только увидев ее, понял, что жить ей осталось считанные дни. Она полулежала на софе в маленькой гостиной и со своей обычной светской непринужденностью улыбнулась, протянув ему руку.
   – Рада вас видеть, Андрей, очень рада. Как Инга, Настя?
   – Более или менее – то цветут, то чахнут, как и полагается.
   – Это нормально, – засмеялась она и изящным движением руки указала на себя: – А у меня, как видите, процесс идет только в одну сторону.
   – Вы прекрасно выглядите, – ответил он совершенно искренним тоном, что не составило ему особого труда.
   – Бросьте, бросьте, вы привыкли лицемерить у себя в Госдуме, я слежу за тем, что творится в России, – Валентина шутливо погрозила ему пальцем и тут же без всякого перехода спросила: – Вы давно видели мою внучку?
   От неожиданности Андрей Пантелеймонович на миг смутился по-настоящему, но тут же весело улыбнулся.
   – Вы же сами только что намекнули на мой род занятий. Каюсь, но я даже родную дочь не вижу месяцами.
   – Саша ничего не сообщает мне, – произнесла она, в упор глядя на мужа, – но мне известно, что Таня исчезла. Хочу, чтобы вы сообщили мне подробности.
   – Дорогая! – воскликнул Филев, и лицо его выразило глубочайшую растерянность.
   – Я хочу, чтобы Андрей рассказал мне все, что ему известно, Саша. Надеюсь, ты не станешь возражать?
   – Я? Нет, конечно, нет.
   – Итак, Андрей, я жду от вас правды. Таню похитили?
   – Я не думаю, что это настолько серьезно, – смущенно ответил Андрей Пантелеймонович, – я не так давно видел Лилиану, и она сообщила, что Таня убежала из дома. Ее ищут и, скорей всего, скоро найдут – я взял это под контроль. Думаю, что ничего страшного с ней не случится – у детей бывает период, когда они удирают из дома.
   – Только не Таня, – прижав руки к груди, возразила Валентина. – Моя внучка всегда была доброй и рассудительной девочкой, очень спокойной. Что об этом известно вашему племяннику? Ведь он, насколько я знаю, часто виделся с ней в последнее время.
   – Мой племянник… – он запнулся и внезапно, махнув рукой, подумал:
   «Черт с ним, расскажу им все – пусть знают и сами разбираются со своей ненаглядной дочкой, а не вешают на Илью всех собак».
   Филевы слушали его, онемев от изумления, и в течение какого-то времени состояние их можно было охарактеризовать, как шоковое.
   – Андрей, вы уверены в том, что говорите? – спросила Валентина, первой придя в себя. – Значит ваш племянник…
   Андрей Пантелеймонович лишь пожал плечами.
   – Илья не отец Тани, да Лилиана и сама не отрицает, что отцом вашей внучки является Антон Муромцев. Но даже не подтверди она этого, я итак поверил бы Антону – Таня необычайно похожа на… на его мать.
   – Боже мой, боже мой! – она стиснула тонкие пальцы и покачала головой. – Зачем она это сделала, зачем? Саша, я все больше и больше прихожу к убеждению, что у нашей дочери не все в порядке с психикой. Антон Муромцев – чудесный мальчик, они с Лилианой дружили и прекрасно ладили. Я помню, как он заботился о Лиле, когда родилась Танюшка. Я еще тогда почему-то подумала… Ведь у них могла быть нормальная семья, он любит нашу внучку.
   – Да, мне он тоже всегда нравился, – угрюмо согласился Филев.
   – Будем надеяться на лучшее, – сочувственно начал Воскобейников, и в это время в кармане у него зазвонил сотовый телефон.
   Извинившись, он отошел к окну и, поднеся трубку к уху, выслушал то, что сказал Кейвор. На лице его при этом не дрогнул ни один мускул, взгляд остался равнодушным, и для этого была вполне объективная причина – ему почудился подвох.
   – Господин Капри с нетерпением ожидает вашего визита, – жизнерадостно закончил Кейвор, на что депутат Воскобейников с достоинством ответил:
   – Я рад, что господину Капри так быстро удалось закончить свои неотложные дела, но вряд ли в ближайшее время мне удастся его повидать. Сейчас я нахожусь в Лозанне у господина Филева, а завтра утром меня ждет прокурор.
   – Бросьте, с фондом уже все улажено, – понизив голос, Кейвор интимным тоном добавил: – Кстати, вы, возможно, еще не в курсе: мадам Анастасия и господин Дональд поладили между собой. Через два дня они вылетают в Италию, оттуда на один из островов Капри – господин Дональд хочет, чтобы именно там прошло их торжественное бракосочетание. Господин Капри ждет вас, чтобы обсудить все детали предстоящего события.
   – Я постараюсь увидеть господина Капри, как только появится возможность.
   Ему удалось-таки произнести эти слова полным достоинства голосом и не подскочить от радости, хотя пришлось предельно напрячь силу духа, призвав на помощь всю свою гордость. Для этого пришлось обратиться к воспоминаниям о том дне, когда юному пионеру Андрюше Воскобейникову повязывали пионерский галстук, и когда он, с презрением думая о проклятых буржуях, живущих за океаном, с горящими глазами произносил клятву верно служить делу Ленина-Сталина.
   Спрятав телефон, Андрей Пантелеймонович вернулся к Филевым, которые что-то тихо обсуждали, и неожиданно для самого себя спросил:
   – Признайтесь, господа, кто из вас помнит, как его принимали в пионеры?
   Супруги изумленно переглянулись и, приняв слова гостя за шутку, засмеялись.
   – Как давно все это было, даже не верится, что жизнь так быстро прошла, – с печальной и усталой улыбкой ответила Валентина, – но я надеюсь, Андрей, что вы погостите у нас подольше, и за это время я сумею припомнить интересные эпизоды из своего пионерского детства.
   – И поверьте, что мне доставит искреннее удовольствие о них послушать. Сегодня я, к сожалению, вынужден буду скоро уехать, но в ближайшие дни надеюсь покончить со всеми неотложными делами, и тогда не забудьте о своем обещании.
   Он поднялся, а Валентина, протянув ему на прощание тонкую руку, тихо сказала:
   – Будете говорить с Ингой и Настей – передайте от меня привет. Скажите, что мне не хватает их общества. Прошлым летом, когда они гостили у нас, я… – голос ее вдруг задрожал, – я была счастлива, оттого, что мы все вместе – Саша, вы, Инга, Настя, Танечка, и…
   Она запнулась, не в силах справиться с волнением. Андрей Пантелеймонович бережно пожал ее пальцы.
   – Не надо мучить себя, дорогая моя, все будет хорошо, и думаю, что скоро мы все опять будем вместе.
   Когда Филев, проводив гостя, вернулся в гостиную, Валентина лежала неподвижно, и глаза ее были закрыты.
   – Сядь, Саша, нам нужно поговорить, – тихо проговорила она, не открывая глаз, и положила руку на колено мужа.
   – Возможно, что сейчас тебе лучше отдохнуть, – он ласково провел ладонью по ее пальцам. – Я знаю, ты сердишься на меня за то, что я скрывал от тебя исчезновение Тани, но давай мы обсудим это не сейчас.
   – Сержусь? – она открыла глаза. – Нет, я не сержусь, я понимаю. Ты многое в жизни скрывал от меня, ты думаешь, я этого не знаю? Просто я никогда не задавала вопросы, если заведомо знала, что не услышу правды – не хотела слышать лжи.
   – Дорогая моя, бывали ситуации, когда мне не хотелось тебя лишний раз волновать.
   – Я знаю. И тогда, когда у тебя родилась дочь от той женщины – Надежды, – ты тоже не хотел меня волновать? Я это хорошо понимаю.
   – Валя! – его поразили слова жены – никогда прежде она не пыталась упрекать его за эту давно закончившуюся связь.
   – Я знаю, что ты сейчас скажешь: это было и прошло, и ты, в конце концов, остался со мной, а не с ней. Но в то время ты и не мог поступить иначе – слишком много у тебя было врагов, они воспользовались бы, подай ты на развод.
   – Я никогда не собирался подавать на развод, и когда пришло время, покончил с этим без всяких колебаний.
   – У тебя осталась дочь. Ты иногда думал об этом ребенке?
   – Это было ни к чему – я не мог быть ей отцом по тем самым причинам, о которых ты только что говорила. Я порвал окончательно и бесповоротно, а мои чувства тут роли не играли – я всегда умел держать их под контролем.
   – Я это знаю, Саша, и знаю, что ты никогда не сумел бы преодолеть столько препятствий и достичь всего, что получил, если б ты был другим. Но в глубине души…
   – В глубине души я никогда не терзался совестью, если ты именно это хочешь узнать, – отрезал он. – Надежда всегда очень хорошо зарабатывала, она была прекрасным специалистом, и я уверен, что девочка имела все, что ей было необходимо.
   – Кроме отца, – печально возразила Валентина.
   – В чем дело, Валя, чего ты сейчас хочешь? – в голосе Александра прозвучало раздражение, которое он, несмотря на все свои усилия, не мог скрыть. – Ты сама не допустила бы, чтобы я имел вторую семью, так к чему эти упреки? Скажу тебе одно: эта девочка материально не нуждалась, а остальное я – увы! – изменить не мог. Родить ее было решением Надежды, не моим.
   – Да, я знаю, знаю, не сердись, Саша. Конечно, я знала, что она не нуждается – я сама не смогла бы допустить, чтобы твой ребенок нуждался. Я говорю сейчас не об этом, я… Ты помнишь, Саша, какой в детстве была наша Лиля? Она была такая маленькая, такая прелестная и умненькая, – чужие люди оборачивались на улице и не могли оторвать от нее глаз, а мы с тобой восхищались, что она рассуждает, как взрослая. Почему же так все сложилось, почему мы несчастны, Саша? Я знаю, что ты сумел мне дать все, что муж может дать жене, но… Почему мы сидим здесь в одиночестве, наша любимая внучка бродит где-то одна среди чужих людей, а нашу дочь свела с ума эта ее нелепая любовь, которая разрушила всем нам жизнь?
   – Все будет хорошо, Валя, поверь мне, – погладив ее руку, беспомощно проговорил он, не зная, что еще можно сказать, – все будет хорошо.
   – Нет, Саша, хорошо не будет, – она вытерла глаза и отвернулась. – Знаешь, ты не веришь в бога, а вот я в последнее время все думаю: возможно то, что с нами происходит, нами действительно заслужено. Я долго все перебирала, вспоминала всю нашу жизнь и подумала… я подумала: наверное, бог наказывает нас из-за этой девочки – твоей дочери, которую ты оставил.
   – Валя, одумайся, что ты говоришь? Это было так давно! Миллионы мужчин имеют детей на стороне, и многие об этом даже не знают.
   – Давно или нет – какая разница. Наше прошлое идет за нами по пятам – лишь теперь, на пороге смерти начинаешь это понимать. И мы не знаем, кого и как наказывает бог – большинство людей даже не понимают, откуда берутся их беды.
   – Теперь я уже ничего не могу изменить, дорогая моя, давай просто забудем об этом. Девочка давным-давно выросла. Она, скорей всего, замужем, у нее семья, дети, и вряд ли для нее сейчас имеет значение, кто был ее биологическим отцом.
   – Так ты даже не знаешь, где она и что с ней?
   Филев равнодушно пожал плечами.
   – Каюсь, никогда не интересовался. Даже не знаю, как ее зовут. Случайно узнал, что Надежда умерла – лет пять или шесть тому назад.
   Валентина опять закрыла глаза. Филев решил, что она заснула, и это его обрадовало – он предпочел бы не продолжать начатый ею разговор. Но стоило ему пошевелиться, как Валентина вздрогнула, и веки ее поднялись.
   – Не уходи, – попросила она тихо.
   – Нет-нет, дорогая, я здесь. Может быть, ты хочешь соку?
   – Я не хочу соку, мы не договорили, – она увидела, как он недовольно поморщился, и торопливо добавила: – Не останавливай меня, Саша, я должна все сказать. Я знаю, где твоя дочь. Ее зовут Ольгой, она сейчас живет в Париже, у нее двое детей – мальчик и девочка. Год назад в автокатастрофе погиб ее муж, и она до сих пор очень страдает. Саша, пожалуйста, я очень тебя прошу: сразу же после моих похорон поезжай в Париж, найди Ольгу – в моем компьютере есть вся необходимая информация.
   – Для чего? – взгляд его стал недовольным. – Что я могу ей дать?
   – Абсолютно ничего, ты ей не нужен – она богата и молода, у нее своя жизнь, а ты стар, не очень счастлив и скоро будешь одинок. Но, у меня есть предчувствие, – она подняла исхудавшую руку, но тут же уронила ее обратно, – я чувствую, что если ты встретишься с ней и признаешься, что ты ее отец… если после этого она скажет, что не держит на тебя зла, тогда… тогда с нашей дочерью и с нашей внучкой все будет хорошо. Саша, умоляю, поклянись мне, что ты это сделаешь!
   – Милая моя, – измученным голосом возразил ее муж, – но это ведь нелепо, неужели ты сама в это веришь? Я, совершенно чужой и незнакомый человек, приду к этой женщине и начну выпрашивать у нее прощение.
   – Это моя предсмертная просьба, Саша, – Валентина лежала вытянувшись и неподвижно смотрела вверх застывшим взглядом. – Поклянись мне ее выполнить.
   – Ну… – он помедлил, потом с легкой досадой произнес: – Хорошо, я клянусь.
   – Я знала, что ты поклянешься, – голос ее звучал еле слышно, – ты хороший муж. Но я знаю и другое: ты слишком рациональный и трезвомыслящий человек Саша, для тебя нет ничего святого, ты ни во что не веришь. Я не сомневаюсь, что ты будешь рядом со мной до последней минуты и закроешь мне глаза. Я уверена также, что ты будешь тосковать обо мне до конца своих дней, но я не уверена, что ты сдержишь данную мне сейчас клятву.
   Филев смутился.
   – Зачем же ты так, Валя, как ты можешь…
   – Могу – я слишком хорошо тебя знаю. Поэтому я предупреждаю: тот, кто нарушит клятву, данную умирающему, может навлечь несчастье на своих близких.
   – Я выполню все, что ты хочешь, – поспешно сказал он, – но только не надо больше говорить о смерти, ладно? Когда она придет – тогда и придет, а пока поговорим о другом.
   – Нет, я лучше пока немного посплю, я устала, – прошептала Валентина. – Ты тоже иди и отдохни перед ужином.
   Вздохнув с облегчением, Александр Филев поднялся и, поцеловав жену, вышел из гостиной. Прислушиваясь к его удаляющимся шаркающим шагам, она думала, что сделала все, что могла – есть вероятность, что ее рационально мыслящий «Сашенька» выполнит данную умирающей жене клятву. Сама Валентина Филева всегда мыслила не менее трезво, чем ее муж, а уж вера в предчувствия была ей абсолютно чужда, но она знала, что даже отъявленные атеисты становятся суеверными, когда речь идет об их близких. И еще она знала, что ее дочь Лилиана не из тех, кто способен скрасить остаток жизни отца, а Ольга Лаверне, согласно полученной ею информации, оказалась мечтательной, доброй и чуткой женщиной. Вполне возможно, что она не откажется пойти на сближение, и «Сашеньке» будет не так одиноко на закате своих дней.
   На то, что Таня жива, Валентина не надеялась – слишком много страшного писали и рассказывали о послеперестроечной России. Теперь она с нетерпением ждала свидания с любимой внучкой в иной жизни, и ожидание это смягчило черты лица, сделав его спокойней и моложе. Наконец губы ее тронула слабая улыбка, и с этой улыбкой Валентина Филева встретила свою смерть.

Глава двадцать первая

   Едва майор Кайгородцев приехал в управление и вошел к себе в кабинет, как на столе его задребезжал телефон местной связи.
   – Зайди ко мне, – коротко приказал подполковник Чебот-ков и положил трубку.
   Майор, прекрасно разбиравшийся в интонациях начальства, насторожился и не зря – в кабинете Чеботкова, бесцеремонно развалившись в кресле, почесывал густую бороду человек, несколько часов назад отправленный Кайгородцевым в камеру предварительного заключения за нападение на дорожного автоинспектора.
   – Садись, – махнул Чеботков, не дожидаясь, пока Кайгородцев отрапортует о своем прибытии, – в чем дело?
   Майор пожал плечами и, опустившись на стул, ответил, не глядя на бородатого:
   – О происшествии на дороге автоинспектором составлен рапорт. На основании рапорта данный гражданин был отправлен в камеру предварительного заключения для дальнейшего расследования обстоятельств дела. К сожалению, ничего другого я сделать не мог – ему инкриминируется нападение на сотрудника милиции…
   – Слушай, майор, – зловещим тоном перебил его Чеботков, – какого черта? Ты мог просто отдать распоряжение пропустить его машину – ведь они тебе звонили и спрашивали.
   – Мне проблем на голову не надо, – угрюмо буркнул Олег, – если девочка в машине подняла крик, то он должен был сам договориться с теми ребятами – какого черта меня вмешивать в проблемы с киднеппингом? И надо быть идиотом, чтобы напасть на автоинспектора.
   Бородатый, до сих пор молча слушавший их разговор неожиданно вспылил:
   – Слушайте, Кайгородцев, я не собираюсь разыгрывать тут с вами клоуна. Где девчонка?
   Майор развел руками и посмотрел на Чеботкова.
   – Говори, – кивнул тот.
   – Я собирался утром передать девочку инспектору по делам несовершеннолетних. К сожалению, по дороге мне пришлось остановить машину и выйти. За это время девочка непонятным образом исчезла.
   – Исчезла? – Чеботков побагровел. – Составишь рапорт.
   – Я как раз и составлял рапорт, – в голосе Олега прозвучала чуть ли не насмешка.
   Наступило молчание, потом бородатый, неожиданно успокоившись и даже повеселев, сказал:
   – Что ж, каждый из нас порою совершает промах, и майору не в первый раз ошибаться, насколько мне известно.
   Последние слова его прозвучали несколько зловеще, но Кайгородцев и ухом не повел.
   – Разрешите идти закончить рапорт, товарищ подполковник? – спросил он.
   – Идите, – отвернувшись, буркнул Чеботков.
   Когда Кайгородцев вышел, бородатый спокойно заметил:
   – Все так, как я и думал – тот, на кого работают двое ребят, что постоянно крутились у меня под ногами, сумел с ним договориться. Один из этих парней «косил» под бомжа, другой его подстраховывал и постоянно катался где-то рядом на своей синей волге.
   – И где теперь искать девочку?
   Бородатый задумчиво почесал покрывавшую лицо щетину.
   – Жарко как у вас. Будем рассуждать так: вашему майору был звонок из Москвы – там остались все его связи. Звонил тот, кто хорошо его знает – знает, что вашего Кайгородцева можно купить и перекупить. Полагаю, что майор связался с ним сразу же, как только девочка оказалась в его руках. Вряд ли у ребят, что искали ее здесь, на руках была та сумма, которую потребовал Кайгородцев, поэтому нужно было время, чтобы доставить деньги – без денег он девчонку бы не отдал, это однозначно. Деньги ему так быстро могли доставить только самолетом – судя по наглому выражению его лица, он их уже получил и вполне удовлетворен. Девчонку же, скорей всего, сейчас в той же синей волге везут прямиком в Москву. Если рассчитать все по времени, то в данный момент они проезжают Липецкую область. Конечно, возможны другие варианты, но этот самый приемлемый.
   – Хорошо, я дам машину, и вы сейчас поедете с моими ребятами, а я свяжусь с Елецким управлением – там у меня есть свои люди – попрошу дать ориентир всем постам. Номер машины вам известен? Тогда без проблем – их задержат в районе Ельца под предлогом проверки документов.
   Возможно, что синюю волгу, на которой Антон Муромцев вез свою дочь в Москву, и задержали бы, но через полчаса после того, как машина отъехала от загородного дома Кайгородцева, у Тани опять начались сильные боли в животе. Несколько раз они останавливались, и Антон выводил дочь из машины, но понос у девочки не прекращался, ее мучила жажда, губы потрескались, поднялась температура.
   – Давай, командир, свернем к Рамони – есть тут такой поселок, – сочувственно сказал Муромцеву один из парней Григорьева, который представился как Денис Жаров, – до Москвы мы так ее не довезем.
   – Может, таблетки какие-нибудь купим от живота – поселок большой, там аптека точно есть, – подержал его сидевший за рулем напарник Гриша Оганов.
   Антон подумал и кивнул.
   – Сворачивай, ничего не поделаешь.
   Дорога на Рамонь была местами размыта во время недавнего ливня, и минут через десять их волга забуксовала на крутом подъеме. Они вылезли и огляделись – вдали виднелись небольшие деревянные домишки, а прямо перед ними на пригорке высилось одноэтажное строение из красного кирпича. Антон отвел Таню в сторону – у нее опять прихватило живот, – а Денис отправился к кирпичному зданию и вскоре возвратился:
   – На фасаде большими буквами написано «БОЛЬНИЦА», на окошках белые занавесочки и тишина – похоже, что внутри все еще спят. Может, узнаешь, командир, сходишь? Мы пока с Гриньком машину попробуем вытянуть.
   – Папочка, я с тобой, – Таня испуганно вцепилась в рукав отца, и по ее осунувшемуся личику потекли слезы.
   – Конечно, со мной, родная моя, конечно.
   Усадив дочь на скамейку у крыльца, Антон долго и безрезультатно барабанил в запертую дверь больницы, пока не догадался обойти здание и стукнуть пару раз в приоткрытое окно. После этого внутри послышалось какое-то движение, замок щелкнул, и на пороге появилась полная заспанная женщина в белом халате.
   – И чего хулиганишь? – суровым басом спросила она. – Викентий Михайлович ясно распорядился, чтобы спирта никому не выдавать, чего ломишься?
   – Простите, – вежливо извинился Антон, – я не за спиртом. Мы ехали в Москву на машине, и моя дочь приболела – понос, температура. Нам хоть что-нибудь, что есть. Энтеросептол, антибиотики – тетрациклин или ампициллин во флаконах, – он трезво смотрел на вещи и не рассчитывал, что в маленькой сельской больнице можно будет найти дорогие импортные препараты. – Я сам врач, мне хотя бы ее до Москвы довезти.
   Женщина, уже осознавшая свою ошибку, хмуро проследила за рукой Антона, вложившей в карман ее халата пятьсот рублей, потом перевела взгляд на Таню и пожала плечами.
   – Это я не знаю, лекарствами наш доктор Викентий Михайлович распоряжается, а он еще только к девяти подойдет, сейчас рано. Раз невмоготу, так я ее пока в бокс положу, а он придет и распорядится.
   Антон занервничал оттого, что медсестра никак не желала его понять.
   – Я не хочу ее класть, вы понимаете? Мне нужно только довезти ее до Москвы. Вы можете нам дать хоть какие-нибудь препараты?
   – Я ж русским языком сообщаю: препараты все и спирт у него в сейфе заперты, он сам распоряжается, кому что дать.
   – Как это заперты? А что же если кому-то из больных в больнице ночью что-то срочно потребуется?
   – У нас ночью ничего никому не требуется, у нас ночью все по своим домам спят, а прием с девяти часов. Хотите – ждите, а хотите – положу ее в бокс до его прихода.
   – Папочка, – слабо позвала Таня и заерзала на скамейке, – я опять в туалет хочу.
   – Пошли со мной, – медсестра крепко взяла ее за руку и повела внутрь кирпичного здания, на ходу кинув растерянно шедшему следом Антону: – А вы подождите в коридоре, папаша, – она завела Таню в палату и достала из шкафа чистый горшок, сурово приказав девочке: – Садись.
   Антон, не выдержав, приоткрыл дверь и заглянул в щель.
   – Простите, я…
   – Идите, папаша, не мешайтесь, идите – тут бокс и посетителям не положено. Идите в приемную, а я сейчас приду и карту на нее заведу.
   – Но я сам врач и…
   – У нас один врач – Викентий Михайлович, – отрезала медсестра таким тоном, словно говорила: «Бог один, и других нам не надобно», – идите и ждите. Сейчас я ее переодену в чистое и приду – ждите.
   – Если не возражаете, то я выйду ненадолго – предупрежу товарищей, что мы немного задержимся.
   Антон спустился к все еще возившимся с машиной ребятам Григорьева и сообщил, что им придется немного задержаться, чтобы подождать врача. Они только что закончили свою работу и отдыхали, дымя сигаретами.
   – Ничего страшного, шеф, – махнул рукой Денис, – чуток передохнем.
   Муромцев вернулся и вошел в небольшую комнатку, над дверью которой красовалась вывеска «ПРИЕМНАЯ – ПРОЦЕДУРНАЯ». Прямо перед ним на железном столе стоял громоздкий допотопный стерилизатор, над ним висела большая аптечка с красным крестом и надписью «МЕДИКАМЕНТЫ». У противоположной стены в разных углах находились металлический сейф и старенький шкаф, а все пространство между ними занимал широкий деревянный стол, за которым стояли два стула. Антон осторожно опустился на краешек одного из них и стал ждать медсестру.
   Она появилась минут через двадцать и, разместившись всей своей солидной статью на втором стуле, достала бланк медицинской карты.
   – Давайте, папаша, данные мне сообщите о вашем ребенке. Фамилию вашу сначала скажите.
   Антон слегка растерялся.
   – Мою фамилию?
   – Не мою же, мою я знаю. Год рождения ребенка, чем болела.
   Поколебавшись, Антон назвал свою фамилию, год и месяц рождения Тани, но с некоторым смущением сообщил медсестре, что не знает, чем болела девочка:
   – Видите ли, она постоянно проживала с дедушкой и бабушкой.
   Толстая медсестра окинула его презрительным взглядом, но не особо удивилась.
   – Отцы, ну что сказать! – изрекла она, пожав могучими плечами, и закрыла заполненную карту. – Ладно, ждите, пока придет Викентий Михайлович.
   – Я только взгляну на нее, не возражаете?
   Сестра, памятуя о лежавших у нее в кармане пятистах рублях, возражать не стала, и он осторожно ступая по скрипящим половицам, прошел в бокс. Таня, переодетая в чистое белье, дремала на белоснежных простынях, сквозь накрахмаленные занавески в уютную палату пробивался луч утреннего солнца.
   – Папочка, – ресницы девочки слегка дрогнули, и она протянула руку отцу, – ты меня тут оставишь, да?
   – Как же я тебя могу оставить маленькая? Полежишь немного, а потом поедем. Главное, чтобы температура упала, и животик прошел.
   – Сейчас ромашки отварю, пока Викентий Павлович придет, – строгим басом сказала вошедшая за Антоном в палату медсестра и с гордостью добавила: – У нас тут не хуже, чем в Москве. Я как-то давно ездила к родственнице – она ногу сломала – так у вас там в палату зайти противно – грязь, вонь. Идите, папаша, не волнуйтесь.
   Антон решил, что от ромашки девочке в любом случае хуже не станет и, поцеловав Таню, отправился посмотреть, как идут дела у ребят Григорьева.
   Они уже вытащили машину из грязи. Оганов курил, облокотившись на капот, а Денис Жаров сидел внутри и ел шпроты прямо из открытой консервной банки. Антон, вздохнув, сообщил им, что придется немного задержаться до прихода доктора.
   – Как прикажешь, командир, – пожал плечами Жаров и, подцепив ножом рыбинку, аккуратно отправил ее в рот, – наше дело тебя охранять, а уж дальше ты сам решай. Садись пока с нами и позавтракай – у нас тут галеты, минералка. Открыть тебе баночку шпрот?
   – Нет, спасибо, у меня сейчас кусок в горло не полезет, – у него, действительно, было такое состояние, что даже мысль о еде вызывала тошноту. – Наверное, все же мне нужно спросить у медсестры, где живет этот доктор, и сходить его разбудить – ждать полтора часа довольно рискованно.
   Оганов отбросил окурок и кивнул:
   – Сходи. Лучше, конечно, нам отсюда выбраться побыстрее – ведь черт его знает!
   Доктору Викентию Михайловичу на вид было лет шестьдесят пять. К моменту прихода Муромцева он не спал, а энергично приседал на крыльце своего дома, резко выбрасывая вперед руки и шепотом отсчитывая число приседаний. Появление незнакомого человека его ничуть не смутило и не заставило остановиться.
   – Тридцать восемь, тридцать девять, сорок. Сорок приседаний – моя норма, – сказал он, и подмигнул Антону. – Занимайтесь гимнастикой смолоду, молодой человек, если хотите дожить до моего возраста. Знаете, сколько мне? Семьдесят восемь!
   – Никогда бы не дал, – с искренним восхищением ответил Муромцев, – разрешите представиться: ваш коллега доктор Антон Максимович Муромцев из Москвы. Извините, что прервал, но у меня по дороге возникли проблемы.
   – А вот сейчас вы мне за завтраком и изложите ваши проблемы.
   – Простите, но я не…
   – Никаких «не»! – проворчал старик. – Вижу же, что еще не завтракал, по лицу вижу. Давайте, давайте, а то у вас там, в Москве, ни экологии, ни режиму. Утро – надо завтракать.
   Антон сам не понял, как оказался за большим деревянным столом, покрытым чистой скатертью, и от внезапно проснувшегося аппетита почувствовал сильное смущение. Он еще попробовал вежливо отказаться от угощения.
   – Простите, мне неловко быть назойливым, я подожду, пока вы позавтракаете.
   Викентий Михайлович возмущенно замахал руками.
   – Это еще что, коллега? Неужели мне одному завтракать? Жена к дочери уехала, так я две недели мучаюсь – одному за столом в горло кусок не идет. А тут, понимаете, повезло – увидел человека, да еще коллегу, а он… Яички у меня свеженькие – свои. Молоко парное с утра принесли, творог, сметанка. Ешьте и рассказывайте, что у вас.
   – Спасибо, – перестав в конце концов стесняться, Антон принялся за еду, попутно излагая свою просьбу.
   Викентий Михайлович слушал, шевеля бровями и иногда перебивая рассказ вопросами. Когда Муромцев закончил, он сказал:
   – Не думаю, чтобы что-то серьезное, коллега, не думаю – у нас сейчас обстановка в эпидемиологическом отношении спокойная. Скорей всего, стафилококк. Он у нас и Воронежской, и в Липецкой областях имеется. Зимой-то на селе народу мало – одни бабки и деды остались, так никто особо и не тревожится, а летом начинают все родственники с детьми из города приезжать – постоянно в больницу бегут: то понос, то рвота. На посев отправлял – дизентерию не находят, от тифа или вибриона холерного тоже бог миловал. А стафилококк чтобы определить, у нас в райцентре диагностики нет. Конечно, если б эпидемия была с летальными исходами, то они бы быстро все организовали, а так…
   Он махнул рукой, и немного успокоенный Антон спросил:
   – Значит, вы считаете, что это не дизентерия?
   – Стул надо посмотреть, так сразу скажу, а на посев если захотите отправить, то раньше, чем через три-четыре недели ответ не получите. Я уже на глаз определяю, и сам лечу. Детишки-то в основном поменьше болеют – пять-семь лет. Это уж она у вас, видно, ослабла, переутомилась. Травку мою попьет – за недельку на ноги станет. Я всех детишек тут травками отпаиваю – у меня свои рецепты.
   – Видите ли, мы торопимся, – тактично возразил Антон, – и если бы вы были так добры одолжить нам из вашей аптечки левомицетин или что-нибудь из тетрациклинового ряда…
   Старый доктор рассмеялся.
   – А Матильда вам разве не сказала? Постеснялась, видно. Нет у нас, дорогой, коллега, никаких антибиотиков – даже пенициллин в прошлом месяце не привозили. Фталазол только могу дать – еще немного осталось. Да у нас и больных-то в больнице никого нет – кому операцию делать, тех в районный центр отправляю, а от мелких травм, от изжоги или от живота, скажем, травами все больше лечу. Спирт вот присылают – для дезинфекции. Так в тот день, как пришлют, трактористы с утра пораньше начинают к Матильде ломиться – налей, мол, сто грамм. А то у нас прежде бабка Евдокия самогон варила, а теперь, как ей за сотню перевалило, вздумала замуж выйти. Ездила на рынок картошкой торговать, ну и познакомилась на рынке с одним кавказцем, лет тоже за девяносто, а где-то через месяц свадьбу сыграли – весь район пировал. Но только зря веселились – кавказец этот, оказывается, прежде прокурором работал и строго-настрого запретил ей самогон варить. Теперь все село страдает. Что у вас такое удивленное лицо, молодой человек, что вас так удивляет? – с нарочитой строгостью спросил он, увидев, что у гостя от изумления расширились глаза. – Вы считаете, что только вы, молодые, имеете право на счастье? Нам вот с женой уже под восемьдесят, у нас пятеро детей, десять внуков и пять правнуков, а мы себя еще стариками не считаем, и я ей всегда говорю: если со мной, мол, какой несчастный случай или что, так ты вдовой не майся, сразу замуж выходи! Так что не делайте такие широкие глаза, юноша!
   – Нет, отчего же, – попробовал вывернуться Антон, – я совсем не этому удивляюсь. Меня скорее удивляет, что у вашей медсестры такое романтическое имя – Матильда.
   Викентий Михайлович добродушно рассмеялся.
   – Ничего странного – у нее отец в войну партизанил где-то во Франции, и была у него там любовь. Договорились они после войны пожениться, а он как вернулся в Союз родителей повидать, так и закон вышел – запретили браки с иностранцами. Так и пришлось ему на нашей Катерине, а не на Матильде жениться, но старшую дочь все же в честь своей прошлой любви назвал. Молока вам налить, юноша? Парное.
   Антон спохватился, увидев, что съел больше половины того, что стояло на столе.
   – Спасибо, – покраснев, смущенно ответил он, – немного чаю, если можно.
   Старый доктор довольно усмехнулся.
   – Вот ведь как я вас заговорил – и поели. А то нет, да нет. У меня старший внук с детства такой же – пока я ему байки за столом не начну рассказывать, так он и в рот ничего не возьмет. Сейчас вот жена к нему в Воронеж поехала на месяц – у него третий сын родился, так помочь надо. Она у меня педиатр, а в травах лучше меня разбирается. В городе-то врачи чуть что, так сразу антибиотиками травят. Ладно, пойдем смотреть вашу девочку.
   В больнице, внимательно изучив и понюхав содержимое горшка Тани, Викентий Михайлович безапелляционно изрек:
   – Стафилококковое отравление. Сырую воду пила? Ела что? Мясное небось? – добродушно спросил он Таню, и она застенчиво пролепетала:
   – Мы тушенку ели, а водой из речки запивали.
   – Что же вы так? – старый доктор укоризненно посмотрел на Антона, – вы же сами врач, коллега.
   Антон не стал объяснять, а лишь виновато вздохнул, но Танечка тихо погладила его руку и возразила:
   – Папа не виноват, это я сама. Но сейчас мне уже лучше.
   – Лучше-то лучше, а температура под тридцать девять. С такой температурой я бы в любом случае не советовал вам ее трогать с места коллега. Пусть полежит у нас пару недель – тут тихо, воздух у нас хороший, больных кроме нее нет – Матильда даже скучает. Да, Матильда?
   Глаза Тани налились слезами.
   – Папочка, не оставляй меня, папочка! Я хочу с тобой!
   – Что ж ты – такая большая и боишься? – укорила ее Матильда, стоявшая все время рядом с доктором и имевшая при этом вид солдата, ожидающего приказаний.
   Антон достал мобильный телефон, но, увидев, что на дисплее высветилась надпись «Нет сети», торопливо сунул его в карман и спросил:
   – А что, если все же попробовать антибиотик? Я попрошу товарищей, с которыми мы ехали – они отвезут в мою клинику записку и завтра к вечеру привезут мне все препараты. Я пока побуду с дочерью – где-нибудь поставите мне на ночь в ее палате раскладушку.
   Викентий Михайлович равнодушно пожал плечами, а лицо Матильды выразило глубочайшее презрение – по всему было видно, что из-за хронического отсутствия антибиотиков в этой больнице к ним выработалось определенно скептическое отношение.
   – Попробуйте, конечно, отчего же, – сказал доктор. – А ночевать – милости прошу ко мне, дом пустой.
   – Нет, что вы, спасибо. Но нельзя мне отсюда как-нибудь связаться по телефону с Москвой? Я оплачу переговоры, – он достал из бумажника деньги, при виде которых в глазах Матильды мелькнул восторг, но старик отмахнулся.
   – Что вы, коллега, от нас и с райцентром связаться проблема. Я в Воронеж жене пробовал дозвониться пару дней назад – слышимости никакой.
   – А я скоро поправлюсь? – уже спокойней спросила Таня, крепко вцепившись в указательный палец отца.
   – Пару недель – не меньше, – усмехнулся Викентий Михайлович и, погладив ее по голове, повернулся к Антону. – Только хочу вас предупредить, коллега, что, как показывает практика, еще в течение двух недель после выздоровления переболевшие дети являются бациллоносителями, так что если у вас в доме есть грудные дети…
   Антон вздохнул и окончательно решил, что раз судьба распорядилась таким образом, то придется им с Таней на пару дней задержаться в этой больнице – прежде он собирался сразу же отвезти дочь к Кате, но теперь было ясно, что в данный момент делать этого никак нельзя. Он вышел из здания больницы, спустился к терпеливо ожидавшим его спутникам и объяснил им ситуацию.
   – Проблем нет, – пожал плечами Денис Жаров, – ты напишешь, что надо, я смотаюсь. А Гринек пусть с тобой здесь останется – покараулит тебя на всякий пожарный.
   – Чего меня караулить, – удивился Антон, – тут тихо, я буду все время с дочкой. Езжайте оба. Кто-нибудь один пусть потом привезет мне лекарства – в Москве зайдите в клинику и передайте записку моей секретарше, она выдаст все, что нужно.
   Денис переглянулся с Огановым, и тот кивнул.
   – Мы сначала должны связаться с Григорьевым – отсюда с мобильного нет соединения. Выедем на шоссе, и оттуда свяжемся – так он велел. Ты не тревожься, командир, возвращайся в больницу и лечи дочку, а остальное – наша работа. Постарайся только до нашего возвращения никуда не выходить.
   Оганов сел за руль, подождал, пока Муромцев вернется в здание больницы, и включил зажигание. Они выехали на шоссе, но связь с Москвой восстановилась лишь километрах в двадцати от Ельца. Денис облегченно вздохнул, увидев на дисплее высветившуюся надпись, но сумел дозвониться не сразу.
   – Где вы, черт побери, пропадаете? – рявкнул ему в ухо Артем. – Докладывай обстановку!
   Как раз в тот момент, когда Жаров заканчивал докладывать, Гриша Оганов свернул налево и увидел машину автодорожной инспекции.
   – Слушай, шеф, – сразу же прервав доклад, сказал Денис, – тут поста нет, а нас патруль собирается тормознуть. Остановиться?
   – Остановись – может, случайно. Перезвонишь.
   Они предъявили дорожному автоинспектору документы, но тот не собирался их отпускать и, отойдя к машине, что-то сказал сидевшему там товарищу, а потом с кем-то связался по рации. Жаров немедленно перезвонил Григорьеву.
   – Слушай, Артем, нас тут, кажется, ждали и ждали с нетерпением. А, вот и две машины с воронежскими номерами – они, видать, по нашу душу. О, а вот и наш друг собственной персоной!
   Действительно, в одной милицейских машин с воронежскими номерами сидел бородатый Степан Владимирович. Он вылез первым, а следом за ним из обоих автомобилей высыпали люди в милицейской форме.
   – Скажи номера машин, быстрее, – потребовал Артем и, записав номера, добавил: – не сопротивляйтесь, дальше я сам разберусь. Когда отпустят, гоните прямо в Москву.
   Велев обоим сыщикам выйти из машины и завести руки за голову, воронежские милиционеры тщательно обыскали их, и один с торжествующим видом достал из кармана Оганова пистолет.
   – На оружие имеется разрешение, – спокойно объяснил Гриша, – поищите в машине. Там же найдете наши удостоверения. Мы – частные детективы, действуем в рамках закона.
   – Обыщите машину, – буркнул один из оперуполномоченных и, отвернувшись, отошел.
   Бородатый вплотную приблизился к Жарову и сквозь зубы процедил:
   – Где девочка?
   – Девочка? – Денис с притворным недоумением поднял брови.
   – Я знаю, что Кайгородцев передал ее тебе, где она? Учти, что если ты мне не скажешь, то в твоей машине сейчас найдут несколько пакетов героина. И тогда твое удостоверение частного сыщика тебе не поможет.
   – Шутишь, начальник, – весело усмехнулся стоявший рядом с Денисом Оганов, – без понятых обыск незаконен. К тому же мы только что сообщили своему шефу ваши номера, и он сейчас звонит в соответствующие инстанции. Так что ничего ты нам не сделаешь.
   Подошедший лейтенант, слышавший слова Гриши, внезапно размахнулся и с силой ударил его по лицу.
   – Сука! Сейчас я покажу, кто тебе чего сделает!
   Оганов вытер кровь и спокойно пожал плечами, а Денис возмущенно воскликнул:
   – Мы не понимаем, чего вы хотите – мы работали, выполняя задание клиента. Мы зарабатываем деньги, начальник.
   – Куда ты дел девчонку? Это ведь ты в Воронеже шлялся по бомжовнику, чтобы ее разыскать! – бородатый схватил Дениса за волосы и отогнул ему голову назад. – Она была у вас, где она?
   – Была да сплыла, – прикрыв глаза и напрягая шею, говорил Жаров. – Мы передали ее клиенту еще на рассвете, он с ней уже, наверное, подъезжает к Туле – посмотри на время и посчитай, начальник. А нам с приятелем торопиться некуда – мы после выполнения задания имеем право на отпуск, поэтому немного развлеклись в Воронеже с девочками. В Москве ведь накладно развлекаться, там цены заоблачные, а у вас тут дешево и чисто.
   Бородатый выпустил его волосы и, выругавшись, отошел. Лейтенант поднес к уху запищавшую рацию и, выслушав то, что ему сказали, повернулся к бородатому:
   – Чеботков говорит, что ему сейчас звонили из Москвы насчет этих двоих. Что будем делать?
   – Ладно, отпускайте, – махнув рукой, угрюмо буркнул Степан Владимирович и отошел.
   У него не было оснований сомневаться в словах Жарова, и он лихорадочно раздумывал, кем может быть тот загадочный клиент, которому сыщики передали девочку – ему было доподлинно известно, что Григорьев и его люди работают не на Воскобейникова и не на Лилиану Шумилову.

   Не дождавшись людей Григорьева ни в этот день, ни в последующие два, Муромцев изнывал от неизвестности, не зная, что делать. К счастью, Викентий Михайлович не зря гордился своим умением лечить травами и прочими народными средствами – через три дня температура у Тани упала, стул нормализовался, и теперь Антона больше волновала неопределенность их положения. Никакой транспортной магистрали поблизости не было – ни автобусной, ни железнодорожной, – а пешком тащиться с еще не оправившейся девочкой до шоссе было совершенно невозможно.
   – Чего вы волнуетесь, коллега, – благодушно увещевал его Викентий Михайлович, очень довольный тем, что у него в отсутствие жены появился собеседник, – воздух у нас прекрасный, молочко свежее, сметанка. А природа? В вашей Москве вы разве увидите такую природу?
   Все было бы правильно, и Антон с удовольствием бы расслабился, но его беспокоила мысль о Кате и малышах.
   – Папочка, мы скоро поедем? – спрашивала Таня, чувствуя его тревогу. – Я уже хорошо себя чувствую.
   – Подождем немного, все будет хорошо.
   Он скрывал от дочери свою тревогу, но ее больше волновало другое.
   – Папа, а я теперь всегда буду с тобой? Ты не отдашь меня маме?
   – Ты будешь со мной, пока сама не захочешь уйти.
   Антон знал, что сделает все возможное, чтобы сдержать свое обещание. Засмеявшись, Таня погладила его руку и весело сказала:
   – Ну, куда же я могу захотеть уйти? Тетя Оксана, конечно, была добрая, и она меня всегда защищала, но когда пила водку, то так кричала! Мне даже было страшно. А в тот раз она опять выпила и заснула, а тот человек с бородой меня увел.
   Антон подумал, что бородатый человек скорей всего подмешал что-то в водку, но не стал высказывать это вслух, а весело ответил:
   – Все, забудь обо всем. Теперь защищать тебя буду я, – и пошутил: – Пока ты не найдешь себе защитника помоложе и покрасивее, чем я.
   – Смешной ты, папочка, кто же может быть красивее тебя? А где мы будем жить, у тебя дома?
   – Да, – сказал Антон, но тут же вспомнил, что его квартира уже продана, и поправился: – Вернее, мы будем жить у моей сестры – твоей тети Кати. Только предупреждаю, что там будет все не так, как у твоей мамы или у дедушки в Швейцарии – у тебя не будет отдельной комнаты. У тети Кати два крохотных мальчика – твои братья. Она будет с ними в одной комнате, а мы с тобой – в другой.
   Глаза Тани полыхнули восторгом.
   – Папочка! Это же так хорошо, я так всегда боялась спать одна! В Швейцарии со мной всегда ночевала одна из горничных, а в Москве – Лидия Михайловна. Но с тобой спать – лучше всего на свете! Я так люблю тебя, папочка! Только… – лицо ее вдруг омрачилось, – это, наверное, будет нельзя, да? Я ведь буду заразная, а там маленькие мальчики.
   Прижав дочь к себе, Антон поцеловал ее и погладил по голове.
   – Ничего, родная, – он неожиданно подумал о Диане, которая удивится, но все же наверняка будет рада приютить на несколько дней его дочь. – Ты пока остановишься у одной моей знакомой. Только тебе нужно будет вести себя очень тихо – там коммуналка.
   – А что это такое?
   Дочери Лилианы Шумиловой, внучке Александра Филева, выросшей в особняке на берегу Женевского озера, неведомо было, что такое коммунальная квартира, и Антон попытался в силу своих возможностей это объяснить:
   – Это когда много семей живут в одной квартире. У них все общее – кухня, ванная, туалет, коридор.
   Таня выслушала очень серьезно и задумчиво сказала:
   – Да, тут все так странно, да, папа? Когда бабушка один раз лежала в больнице из-за своего сердца, то у нее была палата из двух комнат – спальня и кабинет. Когда мы навещали ее, то сидели в кабинете. А тут нет даже ванной комнаты, и туалет на улице.
   – Дым отечества, – усмехнулся Антон и прижал ее к себе: – Ничего, дочка, главное, что ты со мной. Скоро появится возможность – вернемся в Москву, и все опять у тебя будет.
   Однако возможность попасть в Москву появилась у них только через десять дней. Внук Викентия Михайловича – тот самый, которому за столом кусок в рот не шел без дедушкиных баек, – ехал в командировку в Тулу и по дороге завез домой свою бабушку, супругу доктора.
   – Вот ваш вопрос сам собой и решился, – говорил старик, не спуская с жены сияющего взгляда, – видите, как хорошо? Малыш вас довезет до Тулы, а там уже до столицы-матушки рукой подать. Такси возьмете или на машине кто из знакомых поедет. Как же я рад, что моя бабуля приехала, а? Теперь и без вас не так тоскливо будет. А говорят, что бога нет!
   – Это ты так говоришь, Кеша, – ворчливо сказала ему жена, – а я тебе всегда говорю: съезди в райцентр в церковь, поставь свечку за упокой души родителей. Мне хоть в это время дома убраться можно будет, а то ты турникетов везде понавесил, а пыли на них – вагон и маленькая тележка. Гости вон были в доме, а у тебя грязь, – она повернулась к Антону и извиняющимся тоном попросила: – Вы уж извините нас, если что не так, а то правду говорят: без хозяйки дом сирота.
   – Я был счастлив познакомиться с вашим супругом, – Антон низко поклонился ей и поцеловал крохотную сморщенную ручку.
   Старушка просияла.
   – Смотри, Кеша, какой, а? Вот поеду в райцентр, найду себе молодого – как бабка Евдокия.
   – Ничего себе – молодого! – весело воскликнул ее внук, которого в честь деда назвали Викентием, а старики называли «малышом», – этому прокурору уже за девяносто!
   – Так, ей-то уж за сто! – не сдавалась его бабка.
   Викентий-младший – крепкий мужчина примерно одного возраста с Муромцевым – хлопнул Антона по плечу.
   – Ладно, парень, не слушай стариков, собирайся, а то мне некогда.
   – Помните, коллега: первое время диета, диета и диета, – говорил старый доктор, пожимая на прощание руку Муромцеву.
   До Тулы доехали без приключений. Таня всю дорогу дремала, положив голову отцу на колени, а Викентий, оказавшийся не меньшим говоруном, чем его тезка-дед, без умолку рассказывал о своем старшем сыне – чемпионе области по шахматам среди юниоров. В Туле Антон еще раз проверил содержимое своего кошелька, поблагодарил Викентия и договорился с таксистом, который набирал пассажиров для поездки в Москву.
   До дома Дианы они добрались часам к восьми вечера. Она, как и ожидал Антон, сначала обрадовалась, потом удивилась:
   – Я даже не знала, что у тебя есть такая взрослая дочь.
   – У меня проблемы, – хмуро ответил он, – я хочу оставить ее у тебя дней на десять, можно? В квартире маленьких детей больше нет?
   Диана просияла.
   – Конечно, оставляй! Какие у нас дети – два деда и три бабки и все сейчас на своих участках копаются. Так что квартира пустая, ванная свободна, но горячую воду на месяц отключили, это да. Но я согрею в котелке и ее помою. И для тебя тоже согрею – помойся и иди ужинать.
   – Ничего, мы привыкли без горячей, – отмахнулся Антон, – я только позвоню Кате.
   Он несколько раз набирал номер телефона квартиры Баженовых, но в трубке слышались лишь долгие длинные гудки. Раскрасневшаяся от радости Диана за это время отвела Таню в туалет, принесла ей в ванную чайник с горячей водой и успела подружиться с девочкой.
   – У вас такая интересная кухня! – Таня в полном восторге разглядывала облупившиеся от плесени стены и ободранный пол. – Я никогда еще такой не видела.
   – Ремонт никто не хочет делать, – равнодушно объяснила Диана, – у стариков денег нет, а я что – на свои буду ремонтировать? Тем более, что у меня пока муж был жив, я у него жила, тут меня вообще не было.
   – А мне нравится! – Таня потрогала отошедший от стены и нависший прямо над плитой кусок грязно-зеленой краски. – А если он упадет в суп?
   – Леший с ним, это не моя плита, моя возле окна. Сейчас мы с тобой быстренько картошки отварим, а суп у меня уже готов. И вообще, детка, я поняла, что быт и прочее – ерунда. Главное – другое. Хотя, конечно, все в жизни связано.
   – А что главное?
   – Чтобы было не одиноко. Но ты маленькая, тебе этого еще не понять.
   – Нет, я понимаю, – тихо ответила Таня и снова потрогала кусок краски.
   Антон вышел из комнаты и подошел к ним.
   – Никак не могу дозвониться до Кати, и аккумулятор в телефоне у меня сел – не работает.
   – Наверное, гуляет с детьми – погода хорошая, – предположила чистившая картошку Диана, хотя ее оживление при упоминании о Кате немного угасло.
   – Да, наверное. Но я все же тревожусь – хочу сейчас к ней съездить. Ничего, если Таня побудет здесь без меня?
   – Конечно, – вновь оживилась Диана, а Таня, понимавшая, что сюда-то уж за ней отец точно вернется, спокойно сказала:
   – Конечно, поезжай, папочка.
   Антон заехал в гараж за своей машиной, и уже минут через сорок притормозил у дома Кати. Припарковавшись во дворе, он торопливо направился к подъезду, но едва переступил через порог, как почувствовал на плече чью-то руку.
   – Погоди, – негромко сказал Артем Григорьев, – войдем вместе.
   – Что? – став белей стены, Антон, покачнулся. – Что с Катей, где мальчики?
   – Я виноват – понадеялся на своего приятеля с Петровки и рассчитывал, что этот гад пробудет в КПЗ месяц-другой. А он выбрался оттуда через два дня. Позавчера Катя и дети исчезли.
   Антон бросился вверх по лестнице и, открыв дверь своим ключом, ворвался в пустую квартиру.
   – Катя! – его безумный взгляд скользнул по кровати, на которой были разбросаны детские вещи, и уперся в синюю «близнецовую» коляску. – Катя! – безнадежно повторил он и упал на диван, закрыв лицо руками.
   Григорьев, вошедший следом, тихо притворил дверь и опустился рядом.
   – Мои парни дежурили около квартиры по очереди, – глухо произнес он. – В тот день один из них ждал, пока она выйдет с детьми гулять – она всегда выходит в половине одиннадцатого. Его оглушили и сбросили в лестничный пролет. К счастью бомжи расстелили под лестницей старый матрас – он отделался переломом руки и сотрясением мозга средней тяжести. Когда пришел в себя и выбрался на улицу, то постарался расспросить бабок у подъезда – они сказали, что Катя вынула детей из коляски и уехала в машине с какими-то мужчинами. Мой парень связался со мной и отправился в больницу, потому что у него начались головокружение и рвота, а я приехал сюда и застал эту девушку, которая помогает Кате по хозяйству – Таис. Она была в ужасе и рыдала: ей только что позвонили и велели забрать домой коляску. Звонивший мужчина сказал, чтобы она не вздумала обращаться куда-нибудь в милицию – иначе Кате и детям не жить. Я велел ей идти домой и никому ничего не говорить, а сам со своими парнями дежурю здесь – жду тебя. Гриша с Денисом вернулись в Москву, но по дороге их задержали и сели им на хвост, поэтому я не велел им за тобой возвращаться – два дня назад хотел сам поехать за вами, но теперь вот из-за Кати…
   – Мы сами добрались, – резко ответил Муромцев, отнимая от лица руки, – Таня в надежном месте. Наверное, стоило бы обратиться в милицию, как ты считаешь? Почему ты этого не сделал? Ты уверен, что это он?
   Артем пожал плечами.
   – Я не хотел ничего делать без твоего согласия, но думаю, что это наверняка дело рук нашего приятеля Стаса. А милиция… Видишь ли, раз он так просто выбрался из КПЗ, то на милицию ему плевать с высокого потолка. Я могу, конечно, связаться со своим приятелем с Петровки, но пока они нападут на след, у него будет тысяча возможностей расправиться… Так звонить мне в милицию?
   – Ясно, – буркнул Антон, – давай пока подождем и немного подумаем. Ты хоть имеешь представление, где он обитает?
   – Где он постоянно обитает, я знаю, но Кати там нет, это мы уже проверили. У тебя мобильник работает? Ей, может быть, удастся позвонить или прислать сообщение.
   – Черт, он же у меня разряжен!
   Антон торопливо разыскал зарядное устройство и включил в сеть, но едва телефон немного зарядился, как начал пронзительно верещать, и на дисплее высветилось «Илья».
   – Старик, ты где пропадаешь? – голос Ильи звучал устало и расстроено, – я уже через компьютер поставил вас всех на дозвон – и тебя, и Лилиану. Она тоже куда-то исчезла – время от времени присылает секретарше сообщения, что находится на отдыхе, а потом исчезает с концами. Тебе что-нибудь о ней известно?
   Меньше всего в эту минуту Муромцева интересовала Лилиана, поэтому он ответил довольно резко:
   – Не знаю, конечно, почему ты так жаждешь ее слышать, но лично мне ничего о ней не известно.
   – Звонил Александр Иннокентьевич, умерла ее мать, – объяснил Илья – они с тещей всегда взаимно недолюбливали друг друга, и даже теперь он не желал называть ее по имени, – похороны состоялись еще на той неделе, но до Лилианы так и не смогли достучаться. Возможно, конечно, она получила сообщение, но просто не захотела приехать – с нее все станется.
   – Да, возможно. Ты был на похоронах?
   – Нет, дядя Андрей сейчас в Швейцарии – он передал соболезнования от нас всех. Мама не захотела поехать, потому что из-за чего-то обижена, а Инга не смогла – ей нужно было заниматься Настей. Ты ведь знаешь, что Настя с Дональдом помирились? Пару дней назад они уехали на один из островов Капри – в августе собираются торжественно отпраздновать бракосочетание.
   – Нет, я ничего этого не знал, – ответил пораженный Антон. – Это с ее согласия?
   – Я ее видел и разговаривал с ней – она была не очень весела, но держалась спокойно. Сказала мне, что это ее собственное решение, никто ее ни к чему не принуждал. Я звонил тебе, но ты куда-то исчез – Катя сказала, что уехал по делам. А последние два дня звоню – она тоже не отвечает. Хотел сегодня даже зайти. Ты у нее? У вас все в порядке?
   – В порядке, как же! – иронически процедил Антон, но тут же опомнился: – Ладно, старик, я позвоню Филеву и выражу свои соболезнования, но помочь найти Лилиану не могу – я сам только что приехал и ничего не знаю.
   Закончив разговор, он положил перед собой телефон и сел, уставившись на маленький приборчик таким взглядом, каким смотрят на последнюю надежду.
   – Подождем до завтрашнего утра, мы с ребятами сейчас пробуем проверить еще две их явочные квартиры, но я думаю, что он увез их из Москвы, – сказал Григорьев и поднялся, – ее квартирный телефон мы поставили на прослушивание. Я пойду, а ты, если что…
   Его слова прервал резкий телефонный звонок. Оба застыли неподвижно, а висевший на стене аппарат настойчиво звонил и звонил, пока Антон не протянул дрожавшую руку и не поднес к уху трубку.
   – Привет, доктор, – весело прокричал Стас, – приехал, наконец? И Григорьев с тобой рядышком? Привет передавай и мои наилучшие пожелания – от меня и от Катеньки.
   – Где… где Катя? – прохрипел Антон, внезапно осипнув, а Григорьев торопливо протянул руку и щелкнул переключателем режимов телефона, после чего голос Стаса громко зазвучал на всю комнату:
   – Чего-то голос твой так дрожит, доктор? Не слышу, не слышу в нем былого полета, Антон! Прежде ты со мной иным тоном говорил, даже когда я тебя под пушкой держал – все свысока. Где ж твоя прежняя гордость?
   – К черту гордость, Стас, послушай, Стас! Хочешь – я перед тобой на коленках поползаю? Хочешь – сальто-мортале сделаю, хочешь – задницу твою поцелую. Только отпусти Катю и детей. Я сам к тебе приду и один – можешь в меня стрелять, сколько хочешь.
   Стас засмеялся – тихо и ласково.
   – Поздно, доктор, ты мне больше не нужен – Малеев в любом случае уже не простит, что я тогда с тобой и Григорьевым обложал. Так что я собираюсь от него отойти. К тому же, он теперь дохлый, и еще год будет приходить в себя со своим сердцем. Я с ребятами отделяюсь, буду работать самостоятельно, и мне нужна семья. Катенька мне подходит, мы с ней поладили, у нас сын, будут еще дети. Твой, конечно, нам был не нужен, и я ее в этом убедил. Но я ведь тебя об этом заранее предупреждал, так что ты морально готов.
   Как ни странно, ужасные слова Стаса немного успокоили Антона, и он достаточно ровным голосом ответил:
   – Ты врешь, Стас, моя сестра никогда и никому не позволит причинить вред моему сыну. Скажи, чего ты хочешь – денег? Я отдам тебе все, что у меня осталось, продам еще и Катину квартиру.
   – Денег? Ты шутишь, доктор? – удивился киллер. – Да я тебя смогу купить вместе со всеми твоими потрохами и квартирами – я ведь не доктором работал все эти годы, даже хотя бы и в частной клинике. Нет, я звоню только сказать, что у нас с Катенькой все хорошо, мы решили создать семью. Она ведь очень ласковая и семейная, ты же знаешь. К тому же интеллигентная – профессорская дочка! А насчет твоего пацана, так ты пока прав – она мне еще не сказала, кто из них есть кто. Но скажет – чего только женщина не скажет в постели своему мужу. Или мне надоест ждать, и я сам определю – сейчас ведь есть всякие экспертизы и прочее. Так что скажи уж лучше сам – конец все равно один, только ты меньше будешь мучиться. Так кто – темненький или рыженький?
   – Мразь, – хрипло выговорил Антон, вытирая выступивший на лбу холодный пот, – если что-то случится с детьми или Катей, то…
   – А ты мне не грози, Антон, не надо, я не боюсь, – смеялся Стас. – Посиди спокойно, подумай о жизни, а через часок-другой я, может, разрешу Катеньке позвонить и с тобой поговорить – почему же нет, мы ведь с тобой теперь родственники.
   Он отключил связь, а Антон посмотрел на Григорьева глубоко запавшими глазами, вокруг которых пролегли черные круги.
   – Он сумасшедший, садист, он потерял контроль над собой, и невозможно даже предположить, что он сделает дальше.
   Сыщик позвонил куда-то, потом со вздохом сказал:
   – Он звонил с мобильного, номер не высветился – антиопределитель. Давай я посижу пока с тобой – если он действительно позволит тебе поговорить с Катей, она, возможно, что-то сообщит. У меня было впечатление, что этот тип в сильном напряге.

   Закончив разговор с Антоном, Стас какое-то время сидел неподвижно, потом провел рукой по лбу и, широко улыбнувшись одной из своих самых обаятельных улыбок, пошел наверх. Поднявшись по лестнице, он набрал код на дверном замке и вошел в небольшую светлую комнату.
   На диване лежали, весело суча ножками, одетые в тонкие ползунки Максимка и Женька. Дверь ванную комнату была открыта, а Катя, сняв очки, стояла, наклонившись над раковиной, и сцеживала молоко. Увидев Стаса, она смущенно опустила футболку и выпрямилась, близоруко сощурившись.
   – Извини, Стас, мне после кормления нужно сцедить молоко.
   – Неужели ты меня стесняешься, Катенька? – вкрадчиво и ласково спросил он.
   – Нет, но… мужчине, наверное, неприятно на это смотреть.
   Он подошел к ней, обнял за плечи и, коснувшись губами ее уха, тихо шепнул:
   – Но ведь я не посторонний для тебя мужчина, нет? У нас есть сын, неужели для тебя это ничего не значит?
   Катя мягко отстранилась.
   – Нет, конечно, нет. Но все это немного странно – мне, во всяком случае, так кажется. Ты исчез, как только я сообщила тебе о своей беременности, от тебя столько месяцев не было ни слуху, ни духу. Вдруг в один прекрасный день я выхожу с детьми гулять, а тут появляются какие-то люди, принуждают меня сесть с обоими мальчиками в машину и везут куда-то за город, а тут ты. Почему ты не мог прийти ко мне домой, если ты хотел меня видеть?
   Стас отошел от нее и встал рядом с диваном, на котором лежали мальчики.
   – Сцеживай свое молоко, Катенька, я отвернусь, чтобы тебя не смущать. Ты говоришь, что я исчез, но меня вынудили к этому обстоятельства – я был в опасности и не мог рисковать тобой и ребенком. А ты знаешь, сколько раз за это время я говорил с твоим братом и виделся с ним? Он говорил, как я переживал, когда ты должна была родить, а он запретил мне даже приближаться к тебе? Нет, об этом он тебе не говорил, я вижу. И теперь ты даже не хочешь сказать мне, кто из этих мальчиков мой родной сын! Неужели тебе это так трудно? Плохой я или хороший, но я мужчина, а каждому мужчине хочется прижать к сердцу свою плоть и кровь. Скажи мне, Катенька, умоляю тебя! Какого из них родила ты?
   Катя, надев очки, вышла из ванной и в смущении остановилась рядом со Стасом, который горестно смотрел на детей.
   – Не надо так, Стас, – ласково сказала она, – зачем? Оба мальчика – мои сыновья, и не имеет значения, какого из них я родила.
   – Пусть для тебя это и не имеет значения, – страстно воскликнул он, – но для меня это важно, пойми! Где мой сын? Этот? У него волосы темные, как у тебя, хотя темней, чем у меня. Этот, да?
   – Смотри, не ошибись, – улыбнулась Катя, – мой отец был темно-рыжего цвета, и ты не знаешь, какие волосы были у женщины, родившей от моего брата. Давай прекратим эти загадки в наследственность, я сказала: оба мальчика – мои сыновья, и никто никогда не узнает, кого из них родила я. Я заменю мать моему племяннику, мой брат заменит отца моему сыну – мы обещали друг другу, что никогда не будем делать между ними различий.
   – Твой брат! С какой стати он должен стоять между нами, почему он должен быть отцом моему сыну? Отдай ему его ребенка, а мы с тобой будем вместе растить нашего. В моей жизни сейчас многое изменилось, я больше не хочу быть чужой тенью, я буду работать сам. И мне нужна семья – жена, сын.
   – Но ты ведь говорил, что женат, у тебя есть сын, – удивилась Катя.
   – У меня никого нет – одна ты. Я дам тебе все, что ты захочешь – деньги, украшения, выстрою дом на берегу Адриатики. Ты родишь мне еще сыновей. Только отдай своему брату его ребенка, чтобы он не стоял между нами. Который? Я хочу знать!
   Катя опустилась на диван рядом с детьми, взяла сначала Максимку, потом Женьку. Прижала их к груди и начала тихо покачивать.
   – Они оба мои сыновья, – повторила она, – а я, кажется, пока не давала согласия стать твоей женой.
   – А как ты представляешь себе свое будущее? Твой брат сделал из тебя няньку для своего ребенка, а сам наслаждается жизнью и развлекается с бабами. Почему он не женился на матери своего сына?
   – Это тебя не касается, Стас. Скажу одно: если кто-то предложит мне выйти за него замуж, и я соглашусь, то он должен будет принять обоих моих сыновей. И мы обговорим все это вместе с Антоном.
   – С Антоном! – язвительно хохотнул Стас. – Да ты просто влюблена в своего брата, Катенька, вот и все. Так бывает – сестры, влюбленные в своих братьев.
   – Ты сошел с ума! – вспыхнула Катя.
   – Ничуть. Ты готова ради него и его ребенка пожертвовать своей личной жизнью, отказаться от семьи, от мужа, от секса, наконец. Дура!
   Последнее слово он выкрикнул так громко, что Женька испугался и заплакал. Катя покачала его, чтобы успокоить, положила детей и поднялась, оказавшись лицом к лицу со Стасом.
   – Извини, Стас, но говори тише, если можешь – ты испугаешь мальчиков.
   – Извини, извини, пожалуйста, – обняв Катю за плечи и сняв с нее очки, Стас внезапно впился в ее губы долгим затяжным поцелуем. Она пыталась высвободиться, а он шептал ей на ухо: – Ты ведь все помнишь, правда? Я чувствую, что ты тоже меня хочешь – ведь я весь горю от желания. Иди ко мне, моя Катенька, радость моя. Я хочу, чтобы мы сейчас были вместе, я хочу еще одного сына.
   Катя уперлась руками в его грудь, чуть отведя назад голову.
   – Подожди, Стас, подожди. Сейчас у нас с тобой в любом случае ни сына, ни дочки не получится – я кормлю, а когда кормят, то не беременеют. Кроме того, у меня были тяжелые роды, и врач запретил раньше, чем через три месяца, понимаешь?
   Внезапно помрачнев, Стас разжал объятия и резко спросил:
   – Кто принимал у тебя роды – твой брат?
   – Да, но потом меня наблюдал другой врач, – с нарочитым оживлением начала рассказывать Катя, словно не замечая перемены в его настроении, – такой молоденький и ответственный! Он мне расписал мне режим на год вперед, представляешь? И вообще мне в клинике надавали кучу советов – даже смешно! Никто ведь не знал, что я – сестра Антона, и все решили, что я его любовница, на которой он не хочет жениться. Тем более, что он записал детей на себя. Смешно, да? Все, кому не лень, давали советы, как его охмурить и заставить оформить отношения.
   Он стиснул ее плечи и встряхнул так, что она испуганно охнула.
   – Три месяца, говоришь? Ладно, я подожду. Мы отпразднуем три месяца со дня рождения нашего сына, а потом ляжем в постель и продолжим праздник, и ты опять будешь моей – как прежде.
   – Хорошо, Стас, хорошо, ты не волнуйся, – говорила Катя, напуганная звучавшими в его голосе истерическими нотками, – а теперь ты разрешишь мне наконец позвонить Антону? Я ведь говорила тебе, что он уехал по важному делу, и я тревожусь – от него давно не было известий. Я даже не знаю, вернулся ли он.
   – Твой брат сегодня вернулся, – угрюмо ответил Стас, отходя от нее, – но позвонишь ты ему лишь для одного: сообщить, что ты остаешься со мной, а он пусть забирает своего сына и оставит нас в покое. Согласна? – его тон внезапно стал угрожающим, и Катя растерянно пролепетала:
   – Я… я не знаю, ну… хорошо, я скажу, но…
   – Не советую тебе меня дурить – это может плохо кончиться, очень плохо. А теперь говори и побыстрее: который мой? Я жду.
   Катя была напугана переменой в настроении Стаса, и хотя он ясно объяснил ей причину того, почему ему так хочется знать, кто из мальчиков его сын, в его настойчивости было что-то неестественное. Опустившись на диван, она вновь прижала детей к груди и, глядя на них, нежно улыбнулась.
   – Оба мои.
   Киллер тоже улыбнулся.
   – Я бы, конечно, мог найти экспертов, Катенька, но у меня нет времени. Мог бы выбрать наугад – этот, не этот. Тогда я рискую всю жизнь прижимать к груди отродье твоего братца. Поэтому, если ты не скажешь, то остается один выход: я уничтожу обоих.
   Когда смысл этих слов, сказанных спокойным, почти ласковым тоном, дошел до Кати, ее начала колотить мелкая дрожь.
   – Ты… ты сумасшедший, Стас? Ты хочешь убить собственного сына?
   Его улыбка стала еще очаровательней.
   – Ты родишь мне других – ты еще молода, да и я не стар. Неужели ты думаешь, что я тебя когда-нибудь отпущу? Ведь нам было так хорошо, и твое тело это прекрасно помнит. Так что выбирай: или мы будем жить с нашим сыном или… без нашего сына.
   Вскочив на ноги, Катя резким движением протянула ему обоих детей.
   – На, убивай! – вне себя закричала она. – Убей их и меня тоже, потому что теперь я понимаю, с кем связалась, Антон предупреждал меня.
   В руках его блеснул пистолет, и Катя в ужасе уставилась в черное дуло.
   – Который из них мой, говори, Катенька, если не хочешь стать убийцей своего ребенка! Ну? Считаю до трех: раз, два…
   Упав на диван, Катя прижала к себе детей и закрыла глаза.
   – Оба, – с трудом выговорила она посиневшими губами, – оба мои.
   Стас спрятал пистолет и смерил ее холодным взглядом.
   – Даю тебе время подумать до завтрашнего дня, – сказал он и вышел из комнаты, захлопнув за собой дверь.
   – Господи, – прошептала Катя, прислушиваясь к его удалявшимся шагам, – Господи, помоги мне! Антоша, братик, где ты?
   Спустившись вниз, Стас вытащил мобильник и вновь набрал номер телефона квартиры Баженовых. Когда аппарат на стене затрещал, Артем на мгновение удержал рванувшегося было к трубке Антона:
   – Если это он, то говори с ним спокойно – его заводит, когда ты психуешь.
   – Что, доктор, сидишь и ждешь моего звонка? – весело спросил Стас. – Правильно, жди. А я хотел сообщить тебе радостную новость: мы с Катенькой уже назначили день свадьбы, так что скоро сможешь нас поздравить. Она сама тебе об этом скажет сегодня вечером и объяснит, что твой пацан в нашей семье будет лишний – ведь мы решили, завести еще парочку. Так что, доктор, мои детки будут жить и цвести в этом мире, а твой – увы! Сейчас Катенька готовит ужин, а как поужинаем – жди звонка. Чего молчишь, доктор, скажи что-нибудь хорошее.
   – А что хорошего я могу тебе сказать? – угрюмо усмехнулся Антон. – Разве что пожелать приятного аппетита.
   – С юмором у тебя порядок, доктор, хвалю, – Стас засмеялся в трубку. – Ладно, до свидания.
   Он отключил телефон, а Артем сочувственно вздохнул и одобрительно посмотрел на Муромцева.
   – Молодец, ты хорошо держался. Немного успокоился? Правильно, держись.
   – Просто я понял, что он врет – Катька совершенно не умеет готовить. Но мне хреново, я…
   Раздавшийся в прихожей звонок прервал его и заставил обоих подскочить на месте. Григорьев поднялся, вытащил пистолет и встал у двери, спрятавшись за косяком.
   – Открой, Антон, но если кто-то из знакомых, то постарайся его побыстрее спровадить – нам сейчас не до гостей.
   – Может, Таис?
   Антон поспешно открыл дверь и невольно отшатнулся, отступив на шаг – перед ним стоял Алеша Малеев. Приняв движение Антона назад за приглашение войти, юноша переступил через порог и протянул руку.
   – Здравствуйте, Антон Максимович, я так рад, что вас увидел! Где Настя?
   – Настя? – гневно воскликнул Муромцев. – Ты имел наглость сюда явиться и спрашиваешь меня, где Настя?
   Протянутая рука Алеши упала вниз, и он расстроено сказал:
   – Наверное, и вы, и она возмущены, что я так внезапно исчез, но это не моя вина. Я… Короче, не думайте, что я оправдываюсь – просто меня ввели в заблуждение. Я уехал, но вернулся сразу же, как только смог. Я еще даже домой не звонил – прямо из аэропорта приехал сюда. Потому что везде звонил и ни с кем не смог связаться, чтобы узнать про Настю – в клинике вас нет, позвонил вам домой, а мне сказали, что вы там больше не живете, ваш мобильник отключен, и Лиза тоже не отвечает. Я помнил этот адрес, взял такси и прямо…
   Антон чувствовал, что кровь отливает у него от головы, слова Алеши доходили словно издалека, но имя Лизы внезапно вызвало прилив бешенства. Схватив юношу за воротник, он отшвырнул его к стене с такой силой, что не ожидавший ничего подобного Алеша еле устоял на ногах.
   – Убийцы! – даже голоса своего Антон почти не слышал, хотя от его крика зазвенели стоявшие в буфете хрустальные бокалы. – Что вы сделали с Лизой? Где Катя? Где мои сыновья?
   Алеша – оскорбленный и недоумевающий – выпрямился, но сумел сдержаться.
   – Вы здоровы, Антон Максимович? У вас что-то случилось? – ровным тоном спросил он, поправляя воротник своей рубашки. – Какие убийцы, вы меня, наверное, не узнали? Я – Алеша Малеев, друг Насти.
   Григорьев крадущимся кошачьим шагом вышел из-за двери, направив на Алешу пистолет.
   – Ты сын Виктора Малеева? – взгляд его загорелся яростью. – Что ж, приятно познакомиться. Не двигаться, стой, где стоишь, а то я сейчас твои мозги по стенке размажу, и ничего мне за это не будет, бандитский сынок.
   Лицо Алеши вспыхнуло, в глазах мелькнул гнев, и он, не обращая внимание на нацеленное на него оружие, шагнул на Артема.
   – Как вы смеете оскорблять моего отца!
   Антон, уже пришедший в себя, поспешно вклинился между ними.
   – Не надо, – сказал он Артему, – пусть уходит, Стас говорил мне, что он ничего не знает.
   – Чего я не знаю? – вспыхнув, спросил Алеша.
   – Ладно, – проворчал Григорьев, пряча оружие, – пусть убирается, – он повернулся к юноше. – Уходи. Передай папаше, что я до него доберусь. Иди, иди, пока цел!
   Однако Алеша стоял неподвижно, переводя взгляд с одного на другого.
   – Не уйду, – резко возразил он, – когда вы разговаривали с дядей Стасом?
   Муромцев вновь вспылил.
   – Когда он пришел меня убить по приказу твоего отца. Так же, как они убили Лизу – подругу Насти. Видно я совсем сошел с ума, когда своими руками устраивал Насте встречи с сыном бандита.
   – Убили… Лизу? – потрясенный Алеша прислонился к стене. – Лизу? Лиза умерла?
   – Ее убил твой отец, – угрюмо подтвердил Григорьев. – Ты вообще-то знаешь, что твой отец – профессиональный киллер? Или ты думаешь, что ваш особняк и ваши машины куплены на зарплату оперативного работника?
   – Это… этого не может быть, вы ошибаетесь. Я бы знал.
   – Ты много чего не знаешь, мальчик, – со смешком заметил сыщик, – отец тебя обожает и оберегает, этого у Малеева не отнимешь. Даже не сообщил, что болен – боялся, примчишься.
   – Отец… болен?
   – По моим данным его уже выписали, можешь особо не волноваться. Правда, работать он еще долго не сможет, поэтому Стас решил от него отколоться и работать самостоятельно, а начал с того, что похитил Екатерину Баженову, сестру господина Муромцева, вместе с детьми.
   – Катя – ваша сестра? – растерянно спросил Алеша у Антона. – Но Настя мне…
   – Катя – дочь моего отца, – устало кивнул тот, – хотя мы особо на эту тему не распространяемся, и поэтому Настя ничего не знает. Сейчас ее похитил этот тип, которого ты называешь дядей Стасом. Ладно, Алеша, я был расстроен и вспылил, но ты действительно ни в чем не виноват, извини. Поэтому иди – у нас и без того проблем хватает.
   – Нет, – взгляд юноши внезапно стал суровым, и лицо окаменело. – Вы можете мне рассказать все подробно? Возможно, я сумею как-то помочь. И еще – я хочу знать все о гибели Лизы. Можете говорить – я успокоился, и никаких эмоций не будет, обещаю.
   Григорьев, переглянувшись с Антоном, пожал плечами.
   – Ладно, пошли в комнату и поговорим – время есть. Если ты действительно хочешь помочь.
   Алеша сдержал свое обещание и слушал Григорьева так спокойно, что Антон подивился выдержке паренька, которому было чуть больше двадцати.
   – Мне все ясно, – чересчур ровным голосом произнес он, – больше можете ничего не говорить. Теперь о деле: нужно определить, где Стас прячет Катю.
   – Это нам и без тебя ясно, – буркнул Артем, – весь вопрос в том, как это сделать. Если можешь, припомни все явочные квартиры и прочие резиденции твоего отца – Стас может прятать ее с детьми в одной из них.
   Алеша задумался, потом сказал:
   – У меня возникла идея получше – я просто позвоню ему на мобильный и назначу встречу. Все номера его у меня есть.
   – С какой стати он придет на эту встречу? – пожал плечами Антон. – Если он собирается разорвать отношения с твоим отцом, то на кой черт ты ему нужен?
   – Постараюсь его заинтересовать, – усмехнулся Алеша, – с учетом того, что дядя Стас очень любит деньги. А о его делах я ведь знать не обязан.
   Григорьев вздохнул.
   – Ладно, звони, попытка – не пытка.
   Стас ответил Алеше почти сразу, и в голосе его слышалось изумление, смешанное со смущением:
   – Алексей? Ты откуда? Что случилось?
   – Дядя Стас, – с обидой в голосе произнес юноша, – я в Москве, только что прилетел. Сразу говорю: этого обмана я вам с отцом не прощу. С ним я вообще говорить не желаю, даже видеть его не хочу. Передай ему сто тысяч, что он мне дал, и скажи, что мне от него ничего не нужно. Пусть не ищет меня. Никогда. Я сам разберусь со своей личной жизнью.
   – Гм, – киллер слегка растерялся, но тут же взял себя в руки, – брось, Лешка, не дури. Ты говорил с шефом?
   – И не собираюсь. Так ты встретишься со мной, возьмешь у меня деньги? Или мне их сразу на помойку нести?
   – Эй, погоди, парень, не суетись! – торопливо воскликнул Стас. – Ладно, встретимся, а там будет видно – поговорим. Ты сейчас где?
   – Какая разница? Сможешь минут через двадцать подъехать куда-нибудь на МКАД в районе особняка? Теперь уже поздно, пробок нет.
   Стас слегка смутился.
   – Через двадцать минут? Боюсь, что не успею – я не дома.
   – Ладно, я сам к тебе подъеду – скажи, куда.
   – В том-то и дело, что я не в столице и, главное, не один. Понял, да?
   – Ладно, не буду мешать твоей личной жизни, – понимающе усмехнулся Алеша, – давай встретимся рано утром, потому что потом я уезжаю. Говори куда, и я подъеду. Только не вздумай сообщить отцу.
   – Ладно, – засмеялся Стас, – с Витьком будешь сам разбираться, а я только хочу убедиться, что с тобой все в порядке. Сможешь подъехать в Пушкино часов в шесть утра? Мне, понимаешь, не хочется надолго отлучаться – тут у меня серьезно.
   – Ладно, подъеду. Строй личные отношения, удачи тебе.
   Отключив телефон, он наморщил лоб и потер пальцем бровь.
   – Это уже что-то, – с надеждой в голосе воскликнул Антон, – я сейчас еду прямо в Пушкино и буду ждать.
   – Ладно, предположим, что он в шесть приедет в Пушкино – если еще придет, конечно, – угрюмо размышлял Григорьев, – но я не успею до этого времени собрать моих людей – они на заданиях в разных местах, – а этот гад наверняка будет не один, его так просто не взять. Если проследить… Нет, одному мне вряд ли удастся его выследить. Почему ты так рано назначил встречу?
   – Я вычислял, – пояснил Алеша, – если Стас говорит, что не сможет добраться до места, чтобы получить сто тысяч, значит он физически не в состоянии этого сделать. Стало быть, он не в Москве. И еще: ему наверняка не хочется надолго оставлять Катю, поэтому он назначил встречу на Ярославской дороге. Теперь я уверен: Катя в охотничьем домике моего отца. И мы не будем ждать утра, мы освободим ее этой ночью.
   – Втроем? – изумился Григорьев. – Там наверняка его парни с пушками, а у нас даже бронежилетов нет.
   Муромцев вскочил, глаза его вспыхнули презрением, и он сжал кулаки.
   – Боишься? Я поеду за своей сестрой один!
   – Совсем спятил, – буркнул Григорьев, поднимаясь. Он вытащил свой пистолет, оглядел его и вздохнул: – Одна пушка – маловато, конечно, но ладно – была не была. Только, Антон, если ты начнешь психовать, то я тебе первому шею сверну.
   – Антон Максимович, правда, не горячитесь, – мягко сказал Алеша, – Хотя, конечно, я понимаю ваши чувства.

Глава двадцать вторая

   Около двух часов ночи машина Муромцева свернула с шоссе и остановилась. Григорьев вытащил сигарету и закурил, вглядываясь в темноту.
   – Далеко еще? – тихо спросил он.
   – Где-то километр-полтора. Я схожу на разведку, – Алеша открыл дверцу и предупредил: – Только, пожалуйста, сами ничего не предпринимайте – вы не знаете местности и можете напортачить. Антон Максимович, очень вас прошу – меня не будет, наверное, полчаса, и вы за это время…
   – Ладно, иди уж, пристыдил, – хмуро буркнул Антон и отвернулся.
   Алеша вернулся ровно через полчаса и сообщил:
   – Дом закрыт, возле него два автомобиля. Внизу горит свет, там Стас и его люди.
   – Много их? – быстро спросил Григорьев.
   – Человек семь. Катю я не видел, но она наверняка заперта наверху, в кабинете отца. Могу предложить несколько вариантов, если хотите. Если нет, то решайте сами.
   – Ладно, – кивнул сыщик, – ты здесь хозяин, распоряжайся.
   – Они чувствуют себя в безопасности, – размышляя, говорил Алеша, – что-то обсуждают. Нет, они собрались здесь не из-за Кати, у них какое-то дело. Возможно, Стас велел им приехать, чтобы подстраховать себя во время завтрашней встречи со мной.
   – Может быть Кати и нет здесь? – нервничая, спросил Антон.
   – Наверх ведут две двери, одна из них обычно открыта, но сейчас она заперта. Да и не стал бы он держать ее далеко от себя, а здесь надежней всего.
   Григорьев в сомнении почесал затылок.
   – Хорошо, и как нам туда войти? Через окно?
   – Не получится – там везде решетки. Но на двери дома кодовый замок, код я знаю. Мы можем вломиться и сыграть на неожиданности, но их намного больше, они вооружены, а Стас и Макс Прошкин – бывшие спецназовцы, неожиданностью их не возьмешь. В любом случае нам вряд ли удастся подняться наверх и освободить Катю, потому что хоть я и знаю все коды, но чтобы открыть их нужно не меньше двух минут. Предложить второй вариант?
   – Предлагай.
   – Рядом с домом небольшая пристройка, ее никто не охраняет – там мы обычно готовим, когда приезжаем на охоту, потому что папа… отец не любит запахов в доме. Мы устроим там небольшой взрыв с пожарчиком, они выскочат из дома и бросятся тушить, чтобы пожар не перекинулся на дом. Мы будем стоять наготове и сразу же заскочим в дом. Пока они очухаются, пяти минут Антону Максимовичу хватит, чтобы подняться наверх и вывести Катю, а мы подстрахуем внизу. Машину сейчас нужно подвести поближе к двери. Если успеем – получится.
   – А если не получится? – потирая лоб спросил сыщик.
   Алеша развел руками.
   – Другого плана у меня нет. Если не получится, то придется действовать по обстоятельствам.
   – Ладно, предположим, но как ты устроишь взрыв? У тебя есть взрывчатка?
   – Это уже мое дело. А сейчас, Антон Максимович, пустите меня за руль.
   Он подвел машину к дому так бесшумно, что Григорьев восхищенно шепнул:
   – Класс!
   Оставив дверцу приоткрытой, Алеша выбрался из машины и сделал им знак следовать за собой. Стараясь не шуметь, они обогнули дом и добрались до пристройки. Алеша, набрав код, открыл железную дверь и включил свет.
   Кухня представляла собой достаточно широкое помещение, на железном столе стояли две большие микроволновки и электрическая плита с двумя конфорками, в углу лежал мешок с древесным углем, вдоль стен тянулись антресоли, а у самого потолка чернело отверстие вентиляционной трубы.
   – Можете разговаривать, здесь хорошая звукоизоляция.
   Сказав это, Алеша открыл дверцу антресоли, вытащил мешок с мукой и чихнул от попавшей в нос мучной пыли. Поставив на пол мешок, он включил на полную мощность и тут же выключил обе микроволновки, потом повернул рычажок у вентиляционного отверстия и удовлетворенно кивнул, услышав негромкое гудение и шипящий звук движущегося воздуха.
   – Эй, парень, ты пироги собрался печь? – нервничая спросил Муромцев.
   – А как же, Антон Максимович, непременно, – улыбнулся Алеша. – Поедим и с новыми силами в бой.
   – Не мешай парню, Антон, – пробурчал сыщик, – раз он решил взять организацию на себя, то не лезь под руку.
   – Ладно, молчу, – Антон вздохнул и отвернулся.
   Безжалостно распотрошив обе микроволновки и вытащив их них нагревательные элементы от гриля, Алеша соорудил устройство с отходящими от него проводами, потом открыл мешок с мукой и поставил его на полку прямо перед вентиляционной трубой. После этого он выключил свет и сунул Антону в руки карманный фонарь.
   – Посветите, Антон Максимович, мне тут нужно поколдовать с проводкой.
   Артем Григорьев, все время терпеливо молчавший, наконец, тоже не выдержал:
   – Может, ты все-таки объяснишь свою конструкцию?
   Алеша, возившийся в это время с проводами, объяснил:
   – Сейчас мы выйдем, и я включу вытяжку в обратном направлении – воздух пойдет в помещение и начнет распылять муку. Через несколько минут по всему объему помещения образуется более или менее однородная взвесь из частиц муки. Достаточно небольшой искры, чтобы произошло возгорание, а еще лучше, если возникнет электрическая дуга. Сейчас я подсоединю к реле, замыкающему цепь, небольшое устройство, и замыкание произойдет, когда я пошлю сигнал со своего мобильника.
   Григорьев пожал плечами.
   – А не слишком ли сложно? Если ты хочешь выманить их из помещения, устроив пожар, то не проще полить пол в пристройке бензином и поджечь?
   – Во-первых, с бензином шутить опасно: температура горения высока, и огонь может перекинуться на дом до того, как мы выведем Катю с детьми – там деревянные перекрытия. Во-вторых, нам нужен не столько пожар, сколько взрыв – звук взрыва будет неожиданным и достаточно мощным. Они ничего не поймут, увидят огонь и бросятся наружу выяснять, что происходит.
   – Хорошо, дальше.
   – У нас будет несколько минут для того, чтобы вбежать в помещение, подняться на второй этаж и вывести Катю.
   Сыщик нахмурился.
   – Ты воображаешь, что Стас поддастся на эту уловку?
   – Уверен, что не поддастся. Он останется в доме, но я его беру на себя. Вы будете в это время находиться снаружи и следить за ними, а Антон Максимович поднимется наверх, откроет обе двери и выведет Катю. Я не могу отсюда вырубить электричество в доме – распределительный щит внутри и хорошо защищен. Поэтому нужно запомнить код, который я скажу, и ничего не перепутать, иначе попасть на второй этаж будет невозможно.
   – Тогда, наверное, будет лучше, если за Катей пойдешь ты, – возразил Антон.
   – Катя меня видела только один раз, она может испугаться и не захочет идти, а времени что-то объяснять нет. Если мы успеем выйти и сесть в машину…
   – А если нет?
   – Тогда будем действовать по обстоятельствам.
   Артем Григорьев вздохнул и протянул ему свой пистолет.
   – Ладно, раз ты решил взять на себя этого ублюдка, то держи, – увидев, что Алеша растерянно откачнулся, он насмешливо вскинул брови. – Неужели отец не научил тебя обращаться с огнестрельным оружием?
   Юноша смутился.
   – Я хорошо стреляю по мишеням, но по людям… Мне даже в птицу трудно выстрелить, и я не знаю… Постараюсь справиться с ним в рукопашную. Вы не вмешивайтесь, ваша задача – следить за остальными.
   – Что ж, – Григорьев усмехнулся и сунул пистолет обратно. – Убеждать тебя сейчас, что этот гад не человек, нет времени – нужно действовать, пока не рассвело. Итак, начинаем.
   – Еще пару минут, – Алеша повернулся к Муромцеву, – Антон Максимович, вам придется вызубрить коды и ничего не перепутать.
   – А если они поменяли коды?
   – Этого никто, кроме меня, не сумеет сделать – всей электроникой и охранной системой тут занимаюсь я.

   Прогремевший взрыв и отразившиеся в стеклах отблески полыхнувшего пламени подняли на ноги всех, кто находился в доме. Дверь распахнулась, но Стас, поначалу метнувшийся было вместе со всеми к пристройке, тут же вернулся в дом и, оглянувшись, положил руку на рукоять пистолета.
   – Привет, дядя Стас.
   – Лешка?
   Юноша бросился на него, не дав времени вытащить пистолет, и они покатились по полу, сшибая попадавшиеся по дороге стулья. Антон уже открыл первую дверь и бежал по лестнице, перескакивая через ступени. Когда он распахнул дверь в кабинет Малеева, Катя в ужасе вскочила на ноги, прижимая к себе разбуженных взрывом и пронзительно кричавших детей.
   – Антоша!
   – Шевелись! – взяв у сестры одного из мальчиков, он буквально поволок ее вниз.
   Они уже сбежали с лестницы, когда боровшиеся Алеша и Стас на миг отскочили друг от друга, но киллеру вновь не удалось достать оружие – руки Алеши стремительно метнулись вперед и стиснули его локти мертвой хваткой, не давая шевельнуться. Стас на миг прекратил сопротивление и неожиданно ласково, почти любовно расхохотался:
   – Волчонок! Молодой, сильный! Так ты, значит, связался с этими, – он неожиданно сложил губы и, пронзительно свистнув особым свистом, сделал Алеше подсечку, сбив его с ног.
   Вбежавший Григорьев крикнул:
   – Скорее! Они бегут сюда, – он направил на Стаса пистолет, но замешкался, боясь попасть в Алешу, – Лешка, в сторону!
   Мгновенно развернувшись к нему, Стас выстрелил. Григорьев тяжело рухнул навзничь у самых ног Кати, на груди его быстро расплывалось красное пятно. Катя покачнулась и в ужасе закричала:
   – Антон!
   Алеша прыгнул вперед и на лету ударом ноги выбил оружие из руки киллера. Пистолет, описав дугу в воздухе, отлетел к лестнице, и Алеше первому удалось до него добраться.
   – Стоять! Руки! – лицо его исказилось от ярости, не спуская глаз с замершего на месте Стаса, он наклонился, нащупал на полу выскользнувший из руки Григорьева пистолет и выпрямился.
   – Черт! Артем, ты жив? – Антон наклонился над сыщиком. – Катя, возьми мальчика, дай пеленку, – он сорвал с кричавшего малыша пеленку и, передав его сестре, рывком разорвал рубашку на груди Григорьева.
   Ворвавшиеся в помещение вооруженные люди окружили их полукольцом. Алеша, сжимая по пистолету в обеих руках, стоял под наведенными дулами, заслонив Катю и Муромцева. Антон, не обращая ни на кого внимания, пытался остановить хлеставшую из раны сыщика кровь – при столь сильном кровотечении медлить было нельзя.
   – Сволочь, достал он меня все-таки, – слабея, сквозь зубы прошептал Григорьев.
   – Герой, – насмешливо сказал Стас, похлопав в ладоши, – ладно, концерт окончен. Макс, забери у этого волчонка оружие, чтобы не кусался. Будет рыпаться – пристрели.
   Алеша в бешенстве ощерился и вновь вскинул пистолеты.
   – Назад! Попробуйте подойти ко мне!
   Макс в недоумении переглянулся с остальными.
   – Ты спятил, Стас? Это же Лешка.
   – Какого черта, ну и что, что Лешка? Теперь вы будете работать на меня!
   Макс пожал плечами и опустил свой пистолет.
   – Такого уговору у нас еще не было, – сказал он, – и ссориться с Малеевым я не собираюсь.
   – Идиоты! – закричал Стас, увидев, что двое других его людей последовали примеру Макса, а остальные стоят в нерешительности. – Вы кого боитесь? Малеева? Да он конченый, его девчонка так затрахала, что он теперь с инфарктом лежит!
   – В последний раз нам платил он, а не ты, – угрюмо возразил худой жилистый парень и шагнул в сторону, освободив Алеше проход к двери. – Пусть уходит. Уходи, Леха.
   – Я не один, – Алеша качнул головой в сторону Кати и Муромцева, которому удалось наконец с помощью двух пеленок стянуть грудь Артема и остановить кровотечение. – Со мной мои друзья.
   – Я вам заплачу, – спокойно сказал Стас, незаметно сунув руку в карман, где лежал второй пистолет, – не выпускайте их! Пять штук баксов тому, кто пристрелит этого щенка.
   Окружающие переглянулись, но Макс холодно повторил:
   – Ссориться с Малеевым я не собираюсь, и мы с тобой пока еще ни о чем не договорились, Стас.
   – Сейчас договоримся.
   Стас действовал молниеносно, пистолет, направленный дулом на Макса появился в его руке словно ниоткуда, но Алеша на долю секунды его опередил. Вскрикнув и выронив оружие, Стас схватился за пробитую пулей руку.
   – Ты хотел меня убить, сука? – резко спросил Макс, направив на него свое оружие, но смуглый мужчина со шрамом от ожога на лице крикнул:
   – Тихо, Макс, разойдемся спокойно. Кто хочет – пусть вернется с тобой к Малееву, а мы остаемся со Стасом.
   – Договорились, – согласился Макс, – но Лешка и его компания пусть уходят.
   – Пусть уходят, – смуглый спрятал пистолет.
   – Какого черта! – лицо Стаса исказилось от бешенства.
   – Мы ведь еще ни о чем не договорились, шеф, в чем дело? – ухмыльнулся смуглый мужчина. – Если у тебя есть деньги, то сейчас и договоримся обо всем конкретно. Тогда, если прикажешь, догоним их и прикончим, а пока пусть идут.
   Антон, внимательно прислушивавшийся к их разговору, затянул наконец на груди Григорьева последний узел и тихо сказал:
   – Возьмись за мою шею, я тебя подниму. Вот так, молодец, виси на мне, не бойся. Голова закружится – ничего страшного. Катя, рядом!
   Выпрямившись, он поднял бессильно повисшего на его плече Артема и мельком оглянулся на сестру, качавшую плакавших детей.
   – Держитесь за моей спиной, – бросил Алеша и боком двинулся к двери.
   Стас застонал от бессильной ярости:
   – Не выпускайте хотя бы бабу, слышите?
   – Мы за ней пришли и без нее не уйдем, – стиснув пистолеты, угрожающе рявкнул Алеша. – Только попробуйте кто-нибудь помешать!
   Смуглый ухмыльнулся, но не двинулся с места.
   – Мы с тобой, Стас, сейчас сядем и спокойненько все обговорим. Не волнуйся, догоним и отберем ее, они от нас не уйдут, но ты только заплати сначала.
   – Иди, Лешка, иди, никто вас не тронет, – сказал Макс. – К тому же с меня причитается – не ты, так он мне бы точно мозги вышиб, так что я вас прикрою. Только сразу после тебя я отсюда тоже уберусь, а как уж он с ними договорится, мне неизвестно. Так что поспешите.
   – Скорее, – бросил Алеша своим спутникам, – к машине.
   – Сын шлюхи! – на бледном лбу Стаса выступил холодный пот, и он, морщась от боли, процедил сквозь зубы: – Чтобы ты кончил, как и твоя мамаша!
   – Что?! – весь напрягшись, Алеша на мгновение застыл на месте.
   – А ты не знал? – с неестественно веселым хохотом закричал киллер. – Ты не знал, что твоя мамаша была алкоголичкой-проституткой? Малеев подстерег ее, когда она однажды ночью пьяная шаталась по улице, и переехал машиной. Ты не знал?
   – Сука, садист, зачем ты говоришь это мальчику? – в бешенстве закричал Антон, подаваясь вперед.
   Не виси на плече у него обессилевшее тело раненого Григорьева, он бросился бы на Стаса, но Алеша отодвинул его плечом и ледяным тоном повторил:
   – К машине.
   Сжимая пистолеты, он стоял в дверях и ждал, пока Муромцев подтащит и уложит на заднее сидение потерявшего сознание Григорьева. Кате Антон велел сесть на пол между сидениями и передал ей детей.
   – Сиди и не высовывайся – они могут начать стрельбу, – потом крикнул: – Алеша, заскакивай в машину!
   Сев за руль он развернулся и медленно поехал вдоль дома. Притормозив около крыльца, приоткрыл дверцу, но Алеша заскочил в машину с другой стороны и бесцеремонно потеснил Муромцева с водительского места.
   – Извините, Антон Максимович, но поведу я.
   Они мчались по шоссе, обгоняя тяжелые трейлеры на такой скорости, что Антон, сидевший рядом с Алешей, в конце концов взмолился:
   – Слушай, может, сбавишь, а? У нас, как никак, пассажиры.
   – Пока нельзя, подъедем к МКАДу – приторможу.
   Дети, на которых быстрая езда подействовала успокаивающе, притихли, и Катя робко подала голос:
   – Антоша, можно я распрямлюсь? У меня уже все затекло.
   – Сиди уж. Посмотри, как Артем – дышит? Пощупай пульс.
   Катя, высвободив руку, осторожно дотронулась до запястья Григорьева, и он, слабо простонал:
   – Муромцев, мы где?
   – Пришел в себя? – весело спросил Антон. – Ладно, жить будешь. Рана сквозная, так что ничего страшного – главное, что удалось остановить кровотечение. Ничего, сейчас приедем клинику, я тебя продиагностирую на аппаратуре, введу антибиотик, позвоню знакомому хирургу – он приедет и тебя осмотрит.
   – Ты сошел с ума! – в ужасе произнес сыщик и сделал попытку сесть. – Останови машину, я выйду. Останови сейчас же!
   Впрочем, он тут же бессильно откинулся назад, а Антон изумленно спросил:
   – Что с тобой, Артем? Катя, он бредит, держи его, чтобы не свалился.
   – Я не брежу, – слабо сказал Григорьев, – я… Ты хочешь держать меня у себя в клинике рядом с беременными женщинами? Я не поеду, поворачивай. Поворачивай, я сказал!
   – Артем, успокойтесь, пожалуйста, – Катя ласково придержала раненого, поглаживая его руку, – у моего брата в клинике есть диагностическое отделение, там обследуют и мужчин. Никто вас не заставит лежать с беременными женщинами.
   – Не понимаю, что ты имеешь против беременных женщин, Артем? – весело спросил Муромцев. – Они милейшие создания.
   – Дурак! – Григорьев затих, чувствуя, что от слабости у него опять начинает холодеть в голове, и перед глазами бегают мурашки.
   Въехав в Москву, Алеша сбавил скорость, но, тем не менее, в это время дороги были свободны, и до клиники они добрались довольно быстро.
   – Открывай ворота, быстро! – высовываясь, крикнул Антон заспанному охраннику.
   Тот заглянул в машину и обомлел, увидев окровавленного главврача.
   – Антон Максимович! Вы ранены?
   – Звони на фирму, пусть пришлют военизированную охрану. На территорию клиники никого из посторонних не впускать без моего личного разрешения. Личного!
   Остановив машину у главного корпуса, он помог Кате с детьми выбраться наружу и сказал выбежавшим медсестрам:
   – Санитаров с носилками к машине, возьмите у Кати детей и поднимитесь с ней в мой кабинет, а этого юношу, что на водительском месте, отведите в кабинет секретарши – пусть умоется и выпьет кофе.
   Алеша вздрогнул и начал вылезать из машины.
   – Спасибо, Антон Максимович, но я не…
   Антон повелительно поднял руку.
   – Все, не возражай, здесь распоряжаюсь я. Дай мне, пожалуйста, спокойно заняться Артемом, а потом у меня с тобой будет серьезный разговор.
   В кабинете брата Катя, умывшись и покормив детей грудью, легла на диване, обняв мальчиков, и только теперь до нее начал доходить весь ужас пережитого за последние сутки. Она заплакала, заснула, проснулась и снова начала плакать. Вошедший в кабинет Антон наклонился над ней и легонько дотронулся до ее щеки. Катя вздрогнула и подняла на брата полные ужаса глаза:
   – Антоша!
   – Успокойся, все хорошо, приди в себя.
   – Он хотел убить детей – обоих! Он угрожал пистолетом – хотел, чтобы я сказала, кто из них его сын. Он готов был убить собственного сына, если я не скажу! – она села, спустив ноги с дивана, и судорожно вздохнула. – Как Артем?
   Антон поцеловал сестру и ласково провел рукой по ее волосам.
   – Все в порядке, но большая потеря крови – задет крупный сосуд. Если б мне не удалось вовремя остановить кровотечение, он не дотянул бы до Москвы. Через час приедет хирург, и мы решим, есть ли необходимость переливания. Диагностика не выявила никаких серьезных повреждений внутренних органов. Ладно, спи, а я пойду к Алеше – мне нужно с ним поговорить.
   Катя вскочила, расправляя мятый халат.
   – Подожди, я найду на полке для него какую-нибудь рубашку – у него свитер порван.

   Алеша в ожидании Муромцева умылся, но вид у него все равно был не слишком респектабельный – от уха до виска тянулась длинная ссадина, на скуле темнел кровоподтек, а легкая летняя водолазка была изодрана в клочья. Медсестра, принесшая кофе с бутербродами, с любопытством покосилась на него, но ничего не посмела спросить и лишь сказала:
   – Вот, Антон Максимович велел вам закусить, пока вы его ждете.
   Она вышла, и его вдруг замутило от голода, но он понял, что не сможет сейчас есть и пить. Перед глазами вновь и вновь вставал давно забытый эпизод далекого детства – пожилая женщина с затравленным взглядом пронзительно кричавшая его отцу: «Убийца! Это ты убил мою дочь!».
   Вошедший Антон бросил тревожный взгляд на откинувшегося на спинку кресла молодого человека и нерешительно остановился, решив, что тот задремал. Щеки Алеши были синевато-бледными, глаза закрыты, ссадина и кровоподтек казались неестественно яркими. Его ресницы дрогнули, и взгляд, устремленный на Антона, на миг сделал юное лицо бесконечно старым.
   – Как ваш приятель? – сдавленным голосом спросил он.
   – Все хорошо, через месяц будет, как новенький, – Антон бросил ему на колени рубашку и шутливо сказал: – На, выброси свой свитер на помойку. Почему не ешь?
   – Я рад, что все так обошлось, спасибо, – криво усмехнувшись, Алеша начал стягивать водолазку.
   – Давай, поедим немного, я с ног валюсь. Сейчас сварю свежий кофе, я без кофе совершенно дохлый. Ты ешь, ешь, – Муромцев приглашающим жестом указал на тарелку и полез в стенной шкаф, по очереди открывая все дверцы. – Черт знает что, это кабинет моей секретарши, пока найдешь, что и где.
   – Я ничего не хочу, спасибо. О чем вы хотели поговорить?
   Антон поставил на стол две чашки свежесваренного кофе и только тогда, сев напротив Алеши, серьезно сказал:
   – Ты пришел ко мне, чтобы узнать о Насте. Так вот, она уехала с Дональдом несколько дней назад. Меня не было в Москве, но человек, которому я верю, сказал, что это было ее собственное решение, никто ее не принуждал. Не знаю, что заставило ее это сделать – возможно, отчаяние или обида. Знаю одно: она любила тебя и любила безумно, но она ждала тебя, а ты не пришел, а потом исчез.
   – Вы передали ей мое сообщение? – угрюмо спросил юноша.
   – Так получилось, что сразу не смог, а потом попросил Лизу, но не знаю, успела ли она его передать. После мне срочно пришлось уехать, и я вернулся в Москву только вчера утром. Прости.
   Алеша слегка побарабанил пальцами по столу, потом поднялся.
   – Что ж, спасибо и на том, – он криво усмехнулся, – вы всегда были очень любезны, Антон Максимович, и я не хочу быть неблагодарным.
   – Сядь, пожалуйста, – очень вежливо попросил Антон, – я еще не закончил.
   Пожав плечами, молодой человек опустился на свое место.
   – Хорошо, я слушаю. Хотя не думаю, что нам есть смысл еще о чем-то говорить. Возможно даже, так лучше. Людям с моей наследственностью не следует любить, иметь семью и детей – вы ведь сами назвали меня сыном бандита.
   – Стоп! – Муромцев поднял руку. – Не надо ничего смешивать. Я действительно виноват, что не передал твое сообщение, но как раз в этот день умер очень близкий мне человек, и я просто был выбит из колеи. Еще раз прости.
   – Хорошо, – в голосе Алеши слышалась усталость, – я вас не упрекаю.
   – Что касается моих слова, то упрек был адресован не тебе, а скорее мне самому – возможно, что многих бед удалось бы избежать, если б я… Ведь я давно понял, чем занимается твой отец, очень давно!
   – И, тем не менее, вы помогали нам с Настей встречаться? – Алеша поднял бровь и засмеялся жестким издевательским смехом. – Да вы после этого настоящий преступник, Антон Максимович! – его хохот внезапно прервался, плечи поникли.
   – Перестань, Алеша, – мягко сказал Антон, с сочувствием глядя на искаженное лицо юноши, – ты мне всегда нравился и нравишься. Я всегда симпатизировал вашим с Настей отношениям, я был бы счастлив, если б вы были вместе. Мне жаль, я не знаю, почему так получилось, я сам бесконечно удивлен: она так боролась за вашу любовь и вдруг… Надеюсь, что со временем все встанет на свои места – если это глупая ошибка, то я сделаю все возможное, чтобы…
   Стиснув побелевшие кулаки, Алеша его прервал:
   – Не надо! Время ничего не изменит – завтра я буду тем же, кем был вчера. И сегодня, и завтра, и послезавтра я останусь сыном своего отца.
   – Сейчас ты слишком потрясен и расстроен, поэтому я не стану с тобой спорить и объяснять, что ты – это ты и никто другой. Мир устроен так, что людям порой приходится нести ответственность за поступки своих близких. И, тем не менее, я не хочу, чтобы страдали невинные. Ты, например, или жена твоего отца.
   – Тамара? – брови Алеши удивленно поднялись. – А при чем здесь она?
   – Лиза Трухина была ВИЧ-инфицирована.
   Алеша провел ладонью по лицу, и почувствовал озноб.
   – Лиза! – звук собственного голоса гулким эхом отдавался у него в ушах. – У Лизы… у нее был СПИД?
   – Говоря медицинским языком, она была не больна, а лишь инфицирована. Инфицирована в течение нескольких месяцев и все это время являлась источником заражения для тех, кто мог бы вступить с ней в незащищенный половой контакт.
   – Дима, ее жених, – он… он знает? – и поскольку Муромцев ничего не ответил, Алеша, понурившись, вздохнул: – Да, понимаю. Это точно?
   – Теперь уже да. К сожалению.
   – Боже мой! Боже мой! – на лбу Алеши выступили капли холодного пота, перед глазами его встала поляна, на которой догорал костер, лица Боба, Ванюшки, плачущая Ксюша, обиженное лицо Наташи и смущенно прячущий глаза Сергей. – Она ведь не предохранялась!
   – Эй, парень! – в глазах Муромцева внезапно появилась тревога. – У тебя с ней…
   – Нет, – Алеша тряхнул головой, чтобы прийти в себя, – к сожалению. Лучше бы я один, лучше бы… Боже мой, они ведь все… А Наташка беременна!
   Торопливо поднявшись, Антон достал из настенного шкафчика капли и, накапав в стакан, заставил Алешу проглотить пахнувшую валерианой жидкость.
   – Приди в себя и говори! Ничего не скрывай и ничего не стесняйся, слышишь?
   Юноша с трудом разлепил веки и посмотрел на него воспаленными глазами.
   – Это я во всем виноват – она приехала туда из-за меня. Я ей нравился, она хотела меня, а я… я просто не мог – Настя меня словно околдовала, я просто не мог думать ни об одной другой женщине. А когда я отказался, она в отместку мне устроила оргию, а все наши парни были пьяны, никто уже ничего не соображал. После этого один из них изнасиловал девчонку, которая приехала с нами, а другой – мой близкий друг – женат, его жена ждет ребенка. Это было в начале июня – мы с друзьями собрались, чтобы отметить защиту дипломов. Антон Максимович, что делать, что мне теперь делать? Я виноват, я всех их погубил!
   Антон со вздохом покачал головой.
   – Не надо так уж себя винить, каждый должен иметь свою голову на плечах. Не всегда контакт с инфицированным партнером ведет к заражению, велика вероятность, что девушка, которую изнасиловали, избежала заражения, но всех твоих друзей в любом случае нужно немедленно предупредить.
   – Они должны будут сдать анализы?
   – К сожалению, в течение полугода вирус может и не быть выявлен. Тем не менее, любой из твоих друзей является потенциальным источником заражения других людей. Кроме того, жене твоего приятеля необходимо принять меры профилактики, чтобы ребенок родился здоровым. В любом случае, чем раньше начинается лечение, тем дальше отодвигается начало заболевания.
   – Я сам предупрежу их всех, – сказал Алеша, поднимаясь, но Муромцев его удержал.
   – Будет лучше, если ты дашь мне их координаты – я договорюсь со специалистом, который сделает это грамотно, даст правильный совет, – и видя, что юноша собирается протестовать, добавил: – Не спорь, ты думаешь, это так просто – прийти и поставить человека в известность: так, мол и так. Реакция людей может быть непредсказуемой: одни впадут в депрессию, другие бросятся заражать всех подряд назло человечеству, третьи решат покончить с собой.
   – Хорошо, я на вас рассчитываю, – Алеша посмотрел на Муромцева измученными глазами и внезапно провел рукой по лбу, потрясенный какой-то мыслью. – Может быть Лиза… может быть, она узнала и поэтому так себя вела?
   – Точно мы этого уже никогда не узнаем, – угрюмо ответил Антон, – но Лиза вообще легкомысленно относилась к сексу. Что касается твоего отца, то сознательно или нет, но она расплатилась с ним сполна. Предупреди свою мачеху, если… если еще не поздно.
   – Тамара… она с младшей сестрой была в Италии, а отец… он ведь сейчас тяжело болел, поэтому… – Алеша смущенно отвел глаза. – Я не буду им звонить – поеду прямо туда. Можно я закажу такси из клиники? – он встал и, увидев свое отражение в большом настенном зеркале, ужаснулся: – Ну и рожа! Рубашку вы мне дарите, как я понял?
   – Да, конечно, – Муромцев тоже поднялся и, встретившись взглядом с Алешей, внезапно шагнул вперед и крепко стиснул ему плечи. – Лешка, парень, всегда рассчитывай на меня, если что. Не потому что долг или благодарность, или что-то там еще – просто я тебя люблю.
   Водитель такси всю дорогу поглядывал на Алешу с некоторым подозрением и опаской. Высадив своего пассажира возле коттеджа и получив деньги, он развернулся и рванул с места с такой скоростью, что вздыбил облако пыли. Чихнув и поморщившись, Алеша повернулся к двери, набрал код и, подождав, пока створки железных ворот медленно раздвинутся, шагнул через порог.
   – Мама! Лешка приехал! – навстречу ему по тропинке бежала сияющая Маринка в спортивном костюме, следом за ней из дома выскочила растрепанная Ниночка и с визгом повисла у брата на шее, отталкивая сестру.
   – Алеша! – Тамара вышла в сад вслед за дочерью и спешила к нему, радостно протянув вперед руки. – Макс мне сказал, что ты приехал, но мы ничего не поняли. Почему ты не позвонил? Кто тебя поцарапал? Ужас! И синяк на щеке!
   – Макс? – лицо Алеши помрачнело, и он провел рукой по исцарапанному лицу.
   Тамара и сестры не стали больше расспрашивать его о ссадинах – негласные правила, которые Малеев ввел в своей семье, запрещали женщинам приставать к мужчинам с вопросами, если те не желали отвечать.
   – Он приехал рано утром, они в кабинете отца – до сих пор разговаривают, я даже отнесла им завтрак в кабинет.
   – Что врачи говорят отцу? – угрюмо спросил он мачеху, наклоняясь к ней и целуя ее в щеку.
   – Кто тебе сказал, что он болен? Он нарочно не велел сообщать – чтобы ты не сорвался сюда из Лондона. Ладно, сейчас будем завтракать, разговоры потом. Марина, ты кончила свою пробежку? Тогда умывайся и к столу, – она недовольно кивнула в сторону дочери и пожаловалась Алеше: – Все бегает – худеет. Лучше б в школе так усердно занималась, а то три тройки в аттестате.
   – Ой, мам, да кого в Англии будет интересовать мой аттестат? – отмахнулась Маринка. – Леш, а мы теперь, раз ты приехал, с тобой вместе полетим в Лондон? Увидишь, в каком я буду прикиде – отпадешь!
   В столовой на огромном столе, покрытом белой скатертью, стояли тарелки с бутербродами, салатницы, кувшинчик с молоком и изящный заварной чайник, привезенный в прошлом году из Турции – Тамара любила, чтобы стол был накрыт красиво и со вкусом. У Алеши защемило сердце от того, каким здесь все казалось родным и знакомым. Мачеха накладывала ему в тарелку салат, а Ниночка суетилась и отталкивала сестру:
   – Я сама! Пусти, я сама налью Алеше чай. Ты иди и переодевайся, тебе же мама сказала переодеться.
   – Правда, Марина, иди и умойся, – строго заметила Тамара, – лицо все потное.
   – Мам, дай мне отдохнуть, а? Я в Англии буду по десять раз в день переодеваться. Там к обеду переодеваются, к ланчу переодеваются, к ужину переодеваются – жуть. Мне вообще надо свой гардероб пополнить, а то я там буду бомжом смотреться и позорить родину, да, Леш?
   – Ремня тебе надо, – сердито сказала мать, – одни тряпки на уме. Ты, между прочим, в Англию учиться едешь. И вообще – не лежит у меня сердце тебя отправлять. Как там условия, Алеша? Я смотрю, ты похудел, осунулся – одни глаза остались. Йод дать?
   От того, что она так тактично не повторила своего вопроса относительно его царапин, а лишь предложила йод, Алеше стало неловко.
   – Йод? А, это я перед отъездом в небольшую аварию попал, – небрежно ответил он, проведя ладонью по лицу. – Ничего страшного. Лучше расскажите, как съездили в Италию – давно вернулись?
   – Отец нас сразу вызвал, как заболел. Ты ешь, ешь, – Тамара подложила ему еще салату. – Да мне и не очень понравилось, я даже жалею, что мы поехали. Маринка тут без нас совсем распустилась – биологию на тройку сдала. А на выпускной такое платье себе купила – у меня от стыда аж мороз пошел, как увидела! Ладно, что спереди норовит все свое хозяйство оголить, так она еще и половину попы открыла. И мне, главное, не показывает, а я у отца в больнице, мне не до того. Только когда она уже на свой бал одевалась, я это безобразие и увидела. Хотела ее заставить зашить разрез, а она такой крик подняла – ни в какую! Так в школе до утра и протанцевала с голой задницей. У меня уж сил никаких не стало с ее характером одной справляться – тебя нет, отец больной лежит, я его беспокоить не хочу.
   Маринка усмехнулась, бросив на мать взгляд, полный снисходительного превосходства, и махнула рукой.
   – Все, поехала. Еще подгузники «Либера» на меня надень. Как хочу, так и одеваюсь.
   Алеша, очищая яйцо, повторил свой вопрос:
   – Так что, все-таки, говорят врачи?
   Тамара пожала плечами.
   – Сначала, как я приехала, Стас меня встретил, и сказал инфаркт. Потом отец с недельку в клинике полежал, и кардиограмму сделали – инфаркта вроде бы нет. Анализы тоже хорошие. Врач сказал, что у него спазм был от напряжения – работа-то ведь у него нервная.
   – Дядя Стас тоже куда-то делся, – ввернула Маринка, – я его уже две недели, наверное, не вижу.
   – Он меня как привез в больницу, так сразу уехал, – вздохнула Тамара, – и все, даже звонки мои ему не доходили. Потом, как отцу полегчало, он сам до Стаса дозвонился и на таких повышенных тонах с ним говорил, что я никогда не слышала. Я потом только заикнулась спросить, а он сразу так на меня зыркнул, что я больше и боюсь что-то говорить. Ты смотри – я ничего не говорила, ты от меня ничего не слышал.
   – Да, конечно, – Алеша поднялся и вытер рот салфеткой, – спасибо, Тамара, я поднимусь к отцу.
   – Иди, иди, а то Макс уже три часа там сидит. Витя-то ведь только два дня как после больницы, ему врач не велел переутомляться, а мне ведь и слова не скажи, сам знаешь.
   Макс действительно все еще разговаривал с Малеевым, но когда Алеша, постучав, вошел в кабинет, оба вздрогнули и сразу замолчали. Малеев поднялся с дивана, и лицо его выразило смущение, смешанное с радостью. Он шагнул к сыну, и руки его поднялись, чтобы обнять Алешу, но тут же упали, повиснув вдоль тела.
   – Лешка, сынок!
   Макс тоже встал и Алеша, встретившись с ним глазами, понял, что отцу уже известно обо всем, что произошло в охотничьем домике.
   – А, Лешка! Ладно, шеф, не буду мешать, я пошел.
   – Здравствуй, папа, я рад, что тебе уже лучше.
   Дверь за Максом тихо закрылась, отец и сын еще какое-то время стояли, потом Виктор вновь опустился на диван.
   – Я… я думал, что ты не придешь, – внезапно дрогнувшим голосом произнес он.
   – Почему же, – мягко возразил Алеша, присаживаясь на край стола, – как же я мог не прийти, ведь я твой сын.
   – Ты… уже завтракал? – хрипло спросил Малеев таким тоном, словно вопрос о еде являлся в данный момент самым насущным.
   – Тамара покормила меня, спасибо, папа.
   Вежливое спокойствие, прозвучавшее в голосе сына, вывело Виктора из равновесия, и лицо его на миг исказилось, а в глазах мелькнул гнев.
   – Я не собираюсь ни в чем перед тобой оправдываться, слышишь? Не смотри, не смей смотреть на меня так! – крикнул он, изо всех сил стукнув кулаком по валику дивана. – Все, что я делал, я делал ради тебя! Она могла испортить, отравить тебе все детство, всю жизнь! А потом… потом я стал делать ту работу, какую научился в Афгане делать лучше всего. Я просто работал – работал, чтобы у моей семьи было все, чтобы вы ни в чем не нуждались.
   – Разве я в чем-то упрекаю тебя, папа? Я сижу и молчу, не надо так кричать.
   Малеев понизил голос.
   – Я просто работал, и моя работа нужна была тем, кто имеет деньги, чтобы оплатить заказ – политикам, бизнесменам, депутатам. Таким, как отец твоей девчонки, Насти. Ведь ты из-за нее примчался сюда из Лондона?
   – Теперь это уже не имеет значения, – угрюмо проговорил Алеша.
   – Этот депутат «заказал» мне тебя через своих людей в ФСБ. Чем он лучше меня? Чем они все лучше – эти скоты, которые заправляют Россией? Как говорится, пока есть спрос, будет и предложение – не я, так другой делал бы для них то же самое. Но я должен был сделать все, чтобы спасти тебя, потому что ты – самое дорогое, что у меня есть. Мне плевать на весь мир, если это касается тебя, и я себя ни за что не осуждаю, ты понял? И это обсуждению не подлежит, тебе ясно?
   Алеша пожал плечами, лицо и взгляд его были по-прежнему спокойны и печальны.
   – Я не осуждаю тебя, папа, не собираюсь с тобой спорить или что-то обсуждать – это бесполезно, и убедить друг друга в чем-то нам вряд ли удастся – мы по-разному смотрим на жизнь.
   – Да, – смягчившись, подтвердил Малеев, – ты другой. Поэтому я всегда старался держать тебя в стороне, хотя теперь вижу, что в тебе моя кровь – ты горячий и быстрый. Я рад, что ты проучил эту сволочь Стаса, но нужно было стрелять в голову, он нам еще попортит кровь. Только не понимаю, для чего ты ввязался в это дело с сестрой Муромцева?
   – Муромцев – мой друг, папа, человек, которого я бесконечно уважаю и люблю. Мне было бы неприятно, если б с ним случилось что-то плохое. Надеюсь, ты понимаешь, что я хочу сказать, папа? Учтешь это в дальнейшем?
   Малеев сердито сдвинул брови и, неопределенно хмыкнув, проворчал:
   – Романтик! Ладно, учту, хоть ты и молод еще. Хорошо, о чем еще ты хотел говорить?
   – Ты помнишь Лизу Трухину, подругу Насти, папа? Ты должен ее хорошо помнить.
   Вздрогнув от неожиданности, Малеев в бешенстве привстал, и взгляд его потемнел от ярости.
   – Я же тебе сказал, – процедил он сквозь зубы, – чтобы ты этого не касался! Чего ты от меня хочешь? Муромцев – ладно, но эта девчонка была в охотничьем домике, она слишком много о тебе знала. Стоило ей где-нибудь открыть рот, стоило этому депутату что-то заподозрить, как они от тебя бы мокрого места не оставили – им нужен был сынок миллиардера, а эта твоя Настя из-за тебя потеряла голову. Ты им мешал, и даже я не смог бы тебя защитить – ведь ты сам лез на рожон, а когда в деле вертятся такие деньги…
   – Папа, – прервал его Алеша, – не нужно мне объяснять, я все это знаю и не собираюсь тебя упрекать, я ведь уже сказал. К тому же, что было, то было, и прошедшего не изменить.
   Виктор бросил недоуменный взгляд на сына и пожал плечами.
   – Тогда к чему ты начал разговор об этой девчонке?
   Алеша легко соскочил со стола и, подойдя к отцу, опустился рядом с ним на диван, накрыв своей ладонью отцовскую руку.
   – Стас – достаточно ловкий и хитрый человек, папа, ты это, наверное, признаешь.
   – Ублюдок! – глаза Малеева сверкнули бешенством. – Зря ты его не добил!
   – Тем не менее, он достаточно проницателен и о многом сумел догадаться, папа. Ты и Лиза….
   Они смотрели друг на друга, и под мягким спокойным взглядом сына Малеев впервые в жизни почувствовал себя неловко, как нашкодивший школьник – возможно потому, что Алеша коснулся вопроса, в котором разбирался гораздо лучше отца. Впрочем, чувство неловкости тут же сменилось гневом за то, что кто-то – хотя бы даже любимый сын – посмел заговорить на недозволенную тему, и лицо Виктора побагровело.
   – Мальчишка! Да как ты…
   – Папа! – ладонь сына, придержав сжавшуюся в кулак руку, словно притушила вспыхнувший гнев. Виктор смущенно отвел глаза и буркнул:
   – Я не насиловал эту девчонку, она сама предложила, а я…
   – Я верю, папа, верю – в этом она была гораздо опытней тебя.
   Алеша задумчиво смотрел на смущенное лицо Малеева и вдруг подумал, что этот сидевший рядом с ним человек – его отец – еще совсем молод. В восемнадцать лет он ушел в армию, а меньше, чем через год родился его первенец. Потом был Афганистан, и отец не раз с гордостью упоминал, что решил поехать туда сам – по собственному желанию. Мог не ехать на войну с моджахедами, но все-таки поехал, а вернувшись, решил избавиться от матери своего сына, ставшей алкоголичкой за время его отсутствия.
   Потом Алеша вдруг вспомнил, как отец купил ему велосипед и учил кататься. Он, как мальчик, носился по двору, придерживая раму, чтобы сын не упал, а один раз споткнулся, и оба вместе с велосипедом свалились в лужу. Они так заразительно хохотали, что даже сидевшие у подъезда старушки начали смеяться, а потом Виктор внезапно помрачнел, и лицо его стало каменным. Зажав велосипед под мышкой, он взял за руку сына и повел его домой, неподвижно глядя прямо перед собой и не ответив на шутливый вопрос старенькой соседки.
   Тогда они еще жили на Первомайской улице, а когда переехали в коттедж, то Тамара велела увеличить и поставить на столе Алеши портрет его матери. Она заботливо следила за тем, чтобы на рамке не скапливалась пыль, а Виктор лишь однажды мельком взглянул на безмятежно смотревшее с фотографии юное лицо с тонкими, как у Алеши, чертами. В тот момент взгляд его стал таким же, как тогда – когда он с велосипедом под мышкой вел сына мимо доброжелательных соседок. Возможно, в то время они еще смогли бы понять друг друга, теперь – уже нет. И, словно подтверждая это, отец, которому в словах сына почудилась насмешка, вновь гневно вспыхнул и грубо сказал:
   – Хватит! Какая теперь разница – что было, чего не было! Или у тебя с ней тоже что-то прежде было? – он прищурился. – Ну и забудь эту б…ь, она того не стоит.
   Алеша на мгновение прикрыл глаза, и голос его прозвучал слишком уж ровно:
   – У меня с ней никогда ничего не было, дело не в этом. Дело в том, что, как конфиденциально сообщил мне Муромцев, Лиза Трухина была ВИЧ-инфицирована. Папа, ты понимаешь, наверное, что это означает? Это означает СПИД. В таких случаях незащищенный секс приводит к заражению партнера.
   Пытаясь что-то произнести, Малеев откинулся назад, и из его горла вырвался хриплый болезненный стон.
   – Я… – он поднял руку к груди, боясь почувствовать прежнюю боль, но боли не было, лишь сердце его бешено колотилось.
   – Ты спрашиваешь, зачем я начал этот разговор? Чтобы предупредить тебя, папа.
   Виктор глубоко вдохнул воздух, и внезапная мысль озарила его радостью.
   – Да, но меня только что обследовали в больнице и ничего не нашли. Я здоров!
   – Нет, папа, нужно время, чтобы можно было выявить вирус в крови – возможно даже полгода. Мне очень жаль. В любом случае тебе придется через какое-то время сделать дополнительные анализы. Как объяснил мне Антон Муромцев, от момента заражения до начала болезни может пройти достаточно много времени – сейчас существуют разные препараты. Так что не надо сразу отчаиваться.
   Они долго молчали, потом Малеев сдавленно произнес:
   – Сука, она, конечно ведь, знала…
   Алеша поднял брови и слегка усмехнулся.
   – Я же говорил тебе, папа: мы сегодня обойдемся без упреков. Во всяком случае, уж не тебе в чем-то винить Лизу.
   – Ладно! – резко оттолкнув руку сына, Малеев в бешенстве стукнул кулаком по дивану и, вскочив, начал ходить по кабинету. – Ты рад! – крикнул он, остановившись перед Алешей. – Считаешь, я это заслужил, думаешь, что мне крышка, поэтому так спокойно со мной и говоришь – в другое время ты бы начал спорить.
   – Папа, успокойся, – Алеша поднялся, встал перед отцом и положил руки ему на плечи. – Я ничего не думаю, я просто устал думать и принимаю все, как есть. Споры уже никого и ничто не изменят – ни тебя, ни меня, ни того, что я твой сын. Поэтому, чтобы ты ни сделал, но в тяжелую минуту я обязан быть рядом с тобой.
   – Спасибо, – Малеев отвернулся.
   – Я подписал контракт на три года – с первого июля, но теперь думаю…
   – Нет, – перебил его отец, – вы с Маринкой на этой неделе отправитесь в Англию, как я и решил. Я знаю, что твоя девчонка уехала, тебя здесь что-нибудь еще держит?
   Алеша угрюмо качнул головой.
   – Нет, папа. Но ты…
   – Обо мне сейчас разговора нет. Что-нибудь еще?
   – Мне неловко говорить об этом с Тамарой, папа, – тихо и с некоторым смущением в голосе произнес Алеша, – но она должна знать – ты понимаешь, о чем я. Человек, инфицированный ВИЧ, опасен с момента заражения, и вы должны соблюдать осторожность. Надеюсь, что еще не поздно…
   – Я сам ей все расскажу, не волнуйся, – сердито насупившись, буркнул Виктор. Резко отстранившись от сына, он подошел к дивану, тяжело опустился на него, откинувшись на спинку, и отрывисто бросил: – Я что-то устал. Ты тоже иди к себе и отдохни, – тон его слегка смягчился: – Макс рассказал мне, какая у тебя была ночь. Смажь царапины йодом, и, если можешь, то выполни мою просьбу: до своего отъезда никуда не выходи из коттеджа.
   Алеша устало пожал плечами.
   – Хорошо, папа, я постараюсь. И как долго ты хочешь, чтобы я находился под домашним арестом?
   – Мне надо решить кое-какие вопросы. Думаю, что дня три-четыре – не дольше. Иди.
   Проводив глазами сына, он встал и, подойдя к зеркалу, пристально посмотрел в глаза высокому широкоплечему мужчине с упрямым взглядом.

   …. Моджахеды знали, что Виктор спрятался где-то среди камней и ждали, что он не выдержит – выдаст себя. Голос Сережки надрывал душу.
   «Витька, умоляю, застрели меня! Застрели! Витька, друг! Я не могу больше!»
   Они хладнокровно жгли зажигалками его тело, выкололи глаза, потом со смехом сорвали одежду и стали резать половые органы…

   Виктор прислонился лбом к зеркалу, и холод гладкой поверхности пронзил его, казалось, до самых пят.
   «Эта болезнь делает то же самое, – думал он, – калечит тело, заставляет гнить все органы. Только я буду умирать долго – намного дольше, чем Серега, – и тоже, наверное, не удержусь от крика. И каждый будет знать, и каждый станет смотреть на меня с превосходством, а все только оттого, что в моем теле завелась эта гадость. А Тамара? Конечно, она меня не бросит и будет ухаживать до самого конца, но она будет бояться даже дотронуться до меня, а ведь она моя жена. Моя! Когда я умру, она снова выйдет замуж – ведь она еще молода и красива. А возможно даже, что она заведет любовника еще при моей жизни».
   Достав из ящика стола свой пистолет, Виктор довольно долго неподвижно смотрел на него и напряженно размышлял. Потом лицо его разгладилось, смятение во взгляде улеглось и сменилось удовлетворенным выражением. Он усмехнулся и спокойно положил оружие на место.

Глава двадцать третья

   Среди штатных сотрудников клиники не было специалистов узкого профиля – Муромцев предпочитал заключать срочные контракты с теми, кого знал лично и в чьем профессионализме мог не сомневаться. Своего бывшего однокурсника хирурга-травматолога Леонида Тараненко он высоко ценил – тот несколько раз помогал, когда речь шла о сохранении беременности у женщин, получивших при авариях травмы различной степени тяжести, а однажды помог спасти рожавшую бизнес-леди, чью машину по дороге в клинику обстреляли завистливые конкуренты.
   Сам Тараненко всегда был рад оказать помощь клинике, поскольку постоянно нуждался в деньгах. Неудивительно – его жена в течение многих лет страстно мечтала иметь дочь, но пока ее заветное желание смогло осуществиться, она успела родить троих сыновей. Поскольку Леониду приходилось метаться очертя голову, чтобы прокормить четверых детей и сидевшую с грудным ребенком жену, вызов в клинику его обрадовал, и он не выразил особого удивления, когда Муромцев предложил ему осмотреть не беременную даму с ушибом или переломом, а мужчину с огнестрельным ранением в грудь.
   – Это частный сыщик, мне пришлось оказать ему срочную помощь, – коротко пояснил Антон, но Тараненко, потирая рукой покрасневшие глаза – он приехал в клинику с ночного дежурства, – отмахнулся.
   – Твои проблемы, я у тебя лишь консультант на подхвате. Слушай, Муромцев, ты не думаешь переорганизовать свою клинику в многопрофильное лечебное учреждение? Если да, то имей меня в виду – я с удовольствием осяду на одном месте, надоело метаться из стороны в сторону?
   – Устаешь?
   В голосе Антона слышалось сочувствие – за последние десять лет талантливый хирург, прежде веселый балагур и любитель «соленых» анекдотов Ленька Тараненко превратился в сгорбленного, рано облысевшего мужчину с постоянно воспаленными от недосыпания глазами.
   – Не то слово, – вздохнул Леонид, шагая рядом с ним по коридору, соединявшему главный корпус с диагностическим отделением, – дома крик, на работе гоняют. Уже до чего доходит – терапевт отказывается на вызов идти, так меня главврач посылает.
   – Если клиника будет перепрофилироваться, то я что-нибудь придумаю, – пообещал Муромцев, – но это не от меня зависит, я тут не хозяин.
   Осматривая Григорьева Тараненко мгновенно забыл обо всех своих невзгодах и полностью переключился на пациента – еще одна особенность, которую Антон в нем ценил.
   – Микроциркуляция не нарушена, цвет конъюктив бледно-розовый, – отрывисто сказал он Антону, просмотрел поданные медсестрой результаты проведенного обследования и добавил: – Серьезных внутренних повреждений не нахожу, а объем крови восстановится в течение нескольких суток – гиповолемия незначительна, хотя при подобном ранении… гм, можно было ожидать большей кровопотери. Вот, что означает вовремя поданная медицинская помощь, а? Можешь ограничиться переливанием коллоидного раствора или плазмозаменителя. Кто накладывал первичную повязку – ты?
   Антон скромно кивнул.
   – Я. Только не ругай меня очень сильно.
   Леонид весело подмигнул и усмехнулся.
   – Наоборот, если потеряешь работу, то могу предложить тебе пойти ко мне в травматологию медбратом.
   От осветившей его лицо улыбки он на миг вновь стал похож на Леньку-студента, и Антон неожиданно припомнил, как Тараненко перед экзаменами с утра до вечера строчил в библиотеке шпаргалки и усердно высовывал при этом язык. При этом он заучивал тему почти наизусть и после экзамена искренне досадовал, что шпаргалки ему так и не пригодились.
   Артем Григорьев почему-то сразу почувствовал доверие к Тараненко и слабым голосом попросил:
   – Доктор, вы не могли бы забрать меня к себе в больницу? Я не могу находиться в женской клинике рядом с беременными.
   – Ко мне? – изумился Тараненко. – Голубчик, да у меня больные с ушибом мозга в коридоре лежат, а тут комфорт. Чем вам у Муромцева не нравится? Я бы сам здесь с месяц повалялся – вместо санатория. Муромцев, пристрой меня тут где-нибудь рядышком, а? Можешь даже положить ко мне в палату хорошенькую беременную дамочку – я не стану возражать.
   – Смешно, да? – сыщик насупился и с безнадежным видом отвернулся.
   Проводив Тараненко, Антон позвонил Диане и удивился, услышав важный и тоненький голосок дочери:
   – Я вас слушаю.
   – Танюшка? Почему ты подходишь к телефону – разве никого больше нет дома?
   – Папочка! – обрадовалась она. – Ты не приехал, а тетя Диана сказала, что ты, наверное, занят. Но я все равно боялась.
   – Чего ты боялась, родная? Не нужно ничего бояться, у меня действительно появились кое-какие проблемы, но все уже хорошо. Так ты не ответила – ты одна?
   – Тетя Диана ушла на работу, а вчера она сделала вкусный пирог с вишней, и я его весь день ем. И еще я ем рисовый суп и кисель, а живот у меня совсем не болит, ты не волнуйся. Когда ты приедешь?
   – Как только смогу, но возможно, что только завтра. Не тревожься, моя радость, я тебя там не оставлю, – он подумал, сказать ли ей о смерти бабушки, потом решил пока не говорить и как можно веселее добавил: – Ты пока отдохни после всех наших приключений, но никуда не выходи. Соседи тебя не беспокоят?
   – Тут в соседней комнате живет очень старенький старичок, он попросил меня утром сходить в киоск за газетой, ничего?
   – Ничего, но больше не выходи. И тете Диане скажи, что я просил подержать тебя дома. Не хочу тебя пугать, но мало ли что – ты еще не забыла того человека с бородой, о котором ты рассказывала?
   – Нет, папа, – она слегка вздрогнула, – конечно, я больше никуда не выйду.
   – А где сейчас тот старичок, что просил тебя сходить за газетой?
   – Сидит на улице и ждет пенсию. Странно, папочка, ему столько же лет, сколько моему дедушке, а он такой дряхлый – еле ходит. От чего это зависит?
   – Разные условия жизни, детка. Твой дедушка не живет в коммуналке.
   – Да? А мне тут так нравится – напоминает старинный замок в Бургундии. В ванной такие интересные стены – тетя Диана сказала, что это плесень, потому что никто не хочет ремонтировать, и на кухне краска со стен летит, приходится суп закрывать, чтобы в него ничего не попало. Папочка, мы с тобой тоже будем жить в коммунальной квартире? Это так романтично!
   Антон засмеялся.
   – Постараемся этого избежать, детка, это не столь романтично, как кажется на первый взгляд. Ладно, родная, так мы с тобой обо всем договорились?
   – Да, папочка, я никуда не выйду до твоего приезда.
   Муромцев положил трубку и отправился в родильное отделение, а по дороге неожиданно решил, что нужно бы еще раз пригласить травматолога Тараненко для консультации – клинику это не разорит, а Леониду лишние деньги. Перед обедом он вызвал к себе бухгалтера, чтобы согласовать с ней этот вопрос, но она в ужасе замахала руками.
   – Антон Максимович, о какой дополнительной консультации вы говорите? У нас с первого июля кончается срок действия всех договоров со специалистами, мы горим синим пламенем!
   Антон с недоумением посмотрел на нее и пожал плечами.
   – Не понял, в чем проблемы? Мы каждые полгода автоматически продляем сроки действия всех контрактов, я это знаю. Почему вы не подготовили документы?
   Бухгалтер вскинула брови и так широко развела руками, словно собралась весь мир призвать в свидетели своей невиновности.
   – Я все подготовила еще месяц назад, но без подписи Лилианы Александровны… Когда она в последний раз приезжала в клинику, то сказала, что ей некогда, она подпишет в конце месяца. Месяц кончается, а я не знаю, где ее искать – секретарша ничего толком не говорит. Клиника фактически остается без специалистов узкого профиля.
   – Понятно, – буркнул Антон, – а кроме нее кто-нибудь еще может подписать? Александр Иннокентьевич или Илья Семенович?
   – Контракты подписывала она лично, надо будет все переоформлять и…
   – Ладно, идите, – со вздохом прервал ее Муромцев, – я подумаю.
   Он думал минут пять, ничего не придумал и решил сходить к Кате и детям – их уже перевели из его кабинета в большую «резервную» палату на втором этаже гинекологического корпуса.
   Катя только что покормила мальчиков и уложила их спать. Она стояла у открытого окна, подставив лицо горячему солнцу и вдыхая знойный летний воздух, но никак не могла избавиться от бившего ее нервного озноба.
   – Температуры нет, – положив руку ей на лоб, констатировал вошедший Антон, – чего стучишь зубами? Я, конечно, могу тебя напоить транквилизатором, чтобы ты успокоилась, но мне не очень хочется лишний раз травить мальчишек. Так что уж постарайся сама себя взять в руки.
   – Я постараюсь, не нужно транквилизатор, – сестра подняла на него измученный взгляд и судорожно вздохнула, – мне просто стыдно, все из-за меня. Если б я не связалась с ним, если б сразу послушалась, когда ты мне говорил…
   – Если бы, да кабы, да во рту росли грибы, – буркнул Антон и потрепал ее по растрепанным волосам. – Теперь уже ничего не изменишь.
   – Дура я, уродина, кинулась на первого мужика, который захотел со мной переспать!
   – Ладно, Катька, кончай самокритику и отойди от окна – грудь застудишь, все-таки ветерок. Не волнуйся, сюда этот тип не войдет. Я вызвал военизированную охрану, у нас это предусмотрено в смете на тот случай, если здесь будет лежать жена крупного мафиози.
   – Ага, вроде меня. Как Артем?
   – Все в порядке, через пару дней будет прыгать. Ни о чем не волнуйся, я рано утром написал Ольге Лаверне – вкратце изложил ситуацию. Час назад она прислала ответ: вы с детьми можете обосноваться у нее на вилле, там есть охрана.
   Катя подняла голову и с недоумением посмотрела на брата.
   – Подожди, как это «мы с детьми», а ты? Ты останешься в Москве? – она широко распахнула глаза и коротко вскрикнула: – Нет!
   – Замолчи, глупая, я не могу сейчас уехать, у меня в Москве куча дел. Помимо всего прочего, я еще и работаю. Потом, мы еще не до конца расплатились с Лилианой.
   – Но ведь он тебя убьет, он уже пытался, это просто удача, что ты еще жив!
   – Значит удача на моей стороне, только и всего, – Антон прижал ее к себе и поцеловал в лоб. – Не бойся за меня, сестричка, пока еще в дерьме он, а не я. Слушайся меня, ты, надеюсь, поняла уже, что старшего брата нужно слушаться?
   – Да, да, – Катя вдруг отстранилась и с тревогой посмотрела ему в глаза. – Антон, зачем ты взял у меня документы на квартиру? Зачем они тебе?
   – Я продал квартиру, – беспечно ответил он. – Мне срочно нужны были деньги.
   – Продал квартиру? – ахнула она. – Ты сошел с ума, Антон? Папа оставил тебе деньги, я столько сил потратила, чтобы устроить тебе обмен, а теперь ты так запросто ее продал? Зачем тебе так срочно нужны были деньги? Где ты был все это время?
   – Мне нужно было внести выкуп за мою дочь, – спокойно ответил Муромцев.
   – Твою дочь? – воскликнула Катя. – Боже мой, о чем ты говоришь?
   – Сядь и послушай, – сказал ей брат, но она осталась стоять у окна, глядя на него широко раскрытыми глазами.
   – Нет, я не сяду! Я буду стоять и слушать, а ты говори! Говори! – у Кати дрожал подбородок.

   – …Я ездил за ней, – закончил Антон свой рассказ, – сейчас она в Москве, у… надежных людей. Прости, что я ничего не рассказал тебе раньше, но теперь я хочу, чтобы она уехала во Францию вместе с тобой и детьми – ситуация такова, что ей тоже опасно оставаться в Москве. Как только Артем придет в себя, он поможет мне быстро оформить все документы. На это, думаю, уйдет часть суммы, оставшейся от продажи квартиры – за срочность у нас берут хорошо и много. Что останется, ты возьмешь с собой в Париж.
   – Антон, погоди, – Катя отошла от окна и села на кровать, покачав люльку с кряхтевшим Максимкой, – конечно, я сделаю все, но… но ты не можешь так поступить – нельзя увезти Таню тайком от Лилианы, ведь она – мать.
   – А я – отец, – раздраженно проворчал он, – и девочка хочет быть со мной, а не с ней. К тому же, Лилианы нет в Москве, и никто не знает, куда она девалась. Возможно, поправляет здоровье на каком-нибудь курорте, полностью отключившись от всего мира. Я не могу ждать, когда она соизволит послать весточку – она не поехала даже на похороны родной матери, не говоря уж о том, что у меня тут вся работа стопорится к черту!
   – Подожди, подожди, Антоша, не надо так – с ней, возможно, что-нибудь случилось, почему ты так сразу? Если она не поехала на похороны матери…
   Антон раздраженно пожал плечами.
   – Она регулярно присылает секретарше сообщения – сообщает, что находится на отдыхе. Да это уже не в первый раз!
   – Все равно, – Катя строго покачала головой, – без ее согласия мы Таню увезти не можем. Постарайся ее найти и договориться.
   – Ладно, – буркнул он и со вздохом поднялся, – отдыхай. Покончу сегодня с одним срочным делом, а потом я брошу все силы на розыски мадам Шумиловой.
   В этот день ему необходимо было побывать в Ассоциации по поддержке ВИЧ-инфицированных и больных СПИДом – организации, финансируемой частично из бюджета и частично крупными бизнесменами-предпринимателями. Комитет ее занимал треть небольшого особняка в центре Москвы, и его возглавляла бывшая однокурсница Антона Дарья Абросимова.
   Покопавшись в Интернете, он отыскал телефон Комитета. Поскольку трубку взяла сама Дарья, Антон заключил, что личного секретаря у нее нет. Узнав, кто звонит она так обрадовалась, что ему даже стало неловко.
   – Антошка! Где ты пропадаешь, почему не звонишь, не заходишь?
   – Я ж не знал, Дашуня, что ты так сильно без меня скучаешь.
   – Ужасно скучаю! Хотела тут с тобой по одному вопросу посоветоваться, но никак не могу дозвониться – то телефон не отвечает, то какой-то мужик подходит и говорит, что ты там не живешь.
   – Да, я продал квартиру. Но если хочешь посоветоваться, то как раз появилась возможность – мне нужно с тобой поговорить. Когда к тебе в твой комитет можно подъехать, чтобы ты была свободна?
   – Я всегда занята, но можешь подъехать. Часа в четыре тебе нормально?
   – Сойдет.
   После недавней бешеной гонки по Ярославскому шоссе Антону хотелось на время забыть, что существует такое средство передвижения, как автомобиль, поэтому он отправился в Комитет на метро. Дарья, увидев его, радостно замахала рукой, поднялась и направилась к нему своей слегка переваливающейся утиной походкой. Одной рукой она прижимала к уху телефонную трубку, другой обняла Антона за шею и чмокнула в щеку. Тут же стерла след от губной помады и сделала жест, приглашающий садиться, – все это, не переставая спорить с невидимым собеседником:
   – …нет, этого я не могу сделать, мы не коммерческая организация, нас строго контролируют, мы принимаем только препараты, сертифицированные в России. Да, пожалуйста. До свидания, до свидания, – из ее груди вырвался вздох облегчения: – Фу, достали! Антошка, а ты похорошел и ничуть не поправился.
   Антон рассмеялся.
   – А ты, я смотрю, строгая стала – по телефону разговариваешь, как министр.
   – Да какое министр, я жертва, а не министр, покоя нет! Как за границей разрекламируют какую-нибудь очередную панацею от СПИДа, так сразу же возникает куча поставщиков, и каждый норовит нам всучить свой товар. Или еще того не легче – звонят с какой-нибудь зарубежной фирмы и предлагают провести клинические испытания нового препарата. Да не имеем мы права проводить клинические испытания – мы не медицинское учреждение, у нас нет для этого условий! Что ты на меня так смотришь – еще потолстела, да?
   Если честно, то даже в ранней юности Дашу Абросимову трудно было назвать худенькой. На первом курсе мединститута она вышла замуж за бывшего одноклассника – курсанта военного училища, – а на втором родила дочку и после этого совершенно безнадежно растолстела. Поскольку все ее попытки похудеть оказались безуспешными, Даша вскоре пришла к чрезвычайно мудрому для ее возраста решению: она махнула рукой на свою внешность и всю энергию переключила на общественную деятельность.
   Антон помнил ее бессменным комсоргом их курса в течение последних четырех лет учебы, потом, во время его стажировки, им пришлось встретиться в Германии, где служил ее муж, а сама Даша усиленно изучала психологию и менеджмент управления. В последний раз они случайно встретились на Мясницкой, когда Муромцев шел в фирменный магазин покупать свой любимый живой кофе. С тех пор миновало три или четыре года, и нынче изумленный Антон сразу же отметил во внешнем облике Дарьи разительные перемены – на четвертом десятке лет она проколола себе уши, растянув мочки тяжелыми серьгами с массивными подвесками «а ля изумруд», и наложила на лицо весьма экзотический макияж, чего даже в студенческие годы никогда не делала. К тому же еще и заговорила о своей полноте, на которую уже давно все перестали обращать внимание. Поэтому он рассмеялся и весело ответил:
   – Дашунька, признавайся, что с твоей личной жизнью? Решила поменять своего полковника на генерала?
   – Ладно тебе, Антошка, меня мой полковник любит, у меня с дочерью проблемы – требует, чтобы я поменяла имидж. Собралась замуж за артиста, и теперь, оказалось, я не соответствую нужным ей критериям.
   – Замуж? – изумился Антон. – Так она ж еще маленькая!
   – Двадцать лет – маленькая? Навесила на меня серьги, разрисовала мне рожу и еще требует, чтобы я аэробикой занималась, видеокассет накупила. Короче, к ее свадьбе я должна скинуть пятнадцать килограмм – иначе грозит, что не пойдет в ЗАГС. Я уже глаза закрываю каждый раз, когда на весы становлюсь. Что мне делать? Посоветуй, я тебе одному доверяю. Муж злится – слышать не хочет о том, чтобы я похудела.
   – Правильно, плюнь и слушайся мужа, – лицо Антона выразило сочувственное негодование, хотя он с большим трудом подавлял желание рассмеяться, – тебе полнота идет.
   – Главное, что она меня на диету посадила, – пожаловалась Дарья и внезапно заговорщически ухмыльнулась: – Слушай, я тут кекс по дороге купила – с изюмом. Давай, достанем и чайку попьем, а если она сюда заглянет, то я скажу, что это я тебя угощаю, – она полезла в шкаф и вытащила большой аппетитный кекс. – Тебе чайку или кофе?
   – Кофе, – ответил Муромцев, покосившись на кекс и внезапно почувствовав прилив голода. – Ладно уж, выручу тебя сегодня, но в дальнейшем ты ее все же поставь на место, не поддавайся. Чего ты так расслабилась вдруг, Дашка, ты же у нас всегда была такая независимая! Ну, не пойдет в ЗАГС, так пусть старой девой и остается.
   – Нельзя, – печально вздохнула их бывший комсорг, – мне уже через семь с половиной месяцев переходить в категорию бабушек.
   – Вот это да! Поздравляю, Дашка, ты, наверное, будешь первой бабушкой на нашем курсе! Ладно, ты не огорчайся, начало не такое уж и плохое – аэробика, макияж, сережки. А с кексом я тебя, так и быть, выручу – вспомнил, что не успел еще сегодня пообедать.
   – Эй, погоди, мне тоже оставь, – она поставила на стол две чашки с кофе и поспешно отрезала себе солидный кусок, боязливо оглянувшись на дверь. – Только если она появится, то я сразу же все перекладываю на твою тарелку, идет?
   – Она что, здесь у тебя работает?
   – Я ее к себе взяла – проходить практику. Учится на психолога, а здесь у меня проводит групповые занятия с ВИЧ-инфицированными – мы организуем занятия с разными возрастными категориями, каждый может прийти и записаться даже анонимно. Короче, учим людей жить с внезапно возникшими в их жизни проблемами – чтобы они не оставались наедине с собой. Оказываем юридическую помощь, если нужно, наши медики проводят лечение – мы достаем препараты через спонсоров. Ой! – внезапно Дарья бросила на тарелку Антона недоеденный кекс и с невинным выражением лица нашкодившей школьницы поднесла к губам чашечку кофе.
   В кабинет без стука вошла хорошенькая девушка в мини-юбке, почти полностью открывавшей ее ноги. Она подозрительно посмотрела на остатки кекса и лишь после этого заметила Муромцева.
   – Здравствуйте.
   – Это моя Нонночка, – с преувеличенным восторгом в голосе произнесла Дарья и добавила тоном, каким обычно говорят с маленькими детьми: – Поздоровайся, детка, это Антон Максимович Муромцев, мой бывший однокурсник.
   Нонночка еще раз оглядела кекс и, бросив на мать снисходительный взгляд, вежливо кивнула.
   – Очень приятно познакомиться, мне мама много о вас рассказывала.
   – Мы с вами давно знакомы, – галантно склонив голову, Антон с улыбкой посмотрел на юное создание, – вы, конечно, не помните, но через полгода после вашего рождения ваши родители устроили маленькую пирушку, на которой каждый из присутствующих имел возможность понаблюдать, как здорово вы научились переворачиваться со спинки на животик и обратно. Помню, как кто-то из нас, солидно приняв на душу, осмелел и сунул палец вам в рот – пощупать ваши первые зубки. Вы тогда его здорово тяпнули. Если не ошибаюсь, с тех пор прошло двадцать с половиной лет – вы ведь родились в декабре, не так ли? Нужно признаться, вы за это время сильно похорошели.
   Нонночка залилась краской, а во взгляде, брошенном ею на Муромцева, сквозило явное восхищение этим интересным мужчиной – ровесником ее родителей. Она кокетливо потупилась.
   – Наверное, мама тоже сильно приняла на душу, если позволила кому-то сунуть палец ко мне в рот – гигиена ее идея фикс. Знаете, сколько скандалов она мне устраивала, пока разрешила вести занятия с ВИЧ-инфицированными? Она и мой жених. Но Ромка-то не медик, а мама-то! Любому грамотному медику известно, что этот вирус ни по воздуху, ни через рукопожатие не передается.
   – Детка, но ведь что угодно может случиться, разве ты не понимаешь? – расстроено вздохнула Дарья. – Вдруг какой-то помешанный решит уколоть тебя зараженным шприцем – ведь поведение инфицированных людей на первых порах может быть неадекватно.
   – На то я и психолог, на то я и работаю, мама. Если честно, то работать в группах с ВИЧ-инфицированными гораздо менее вредно, чем объедаться мучным, – девушка вновь бросила взгляд на остатки кекса. – Правда, Антон Максимович?
   – Вы замечательная девушка, – мягко ответил Антон, – и у вас чудесная мама, она вас очень любит, не обижайте ее.
   – Кстати, Антоша, – сказала Дарья, обрадовавшись поддержке, – я поэтому и пыталась до тебя дозвониться – из-за того, что я тебе сказала. Я хотела посоветоваться с тобой по поводу ее положения – мне не очень нравится центр, где она наблюдается. Нельзя организовать наблюдение за беременностью у вас в клинике? Мне о тебе рассказывали прямо-таки чудеса.
   – Мама! – смутилась девушка.
   – Конечно, Дашуля, все можно, – ласково ответил Антон. – Созвонись со мной, когда захотите приехать. А сейчас, чтобы вас не задерживать, можно я изложу свою проблему?
   Он вкратце предал им рассказ Алеши, и больше всего ему понравилось, что на лицах Дарьи и присевшей на подоконник Нонночки не было осуждения – в их глазах светилось сочувствие. Выслушав, девушка покачала головой и с важностью юного профессионала заметила:
   – Если рассматривать смерть этой девушки, как самоубийство, то она, скорей всего, решила таким образом свести счеты с жизнью – уйти, заразив как можно больше людей.
   – Это не было самоубийством, уже известно точно, – коротко ответил Муромцев.
   – Тогда она с большой вероятностью ничего не знала – это было просто роковое совпадение. Хорошо, я сама ими займусь. Дайте мне координаты, Антон Максимович.
   – Ты? – на лице Дарьи появился испуг. – Для этого у нас есть опытные психологи, я не могу позволить…
   – Мама, – строго произнесла девушка, – у тебя гипертрофированное чувство материнской любви, ты не находишь? Ты же прекрасно понимаешь, что со мной ничего не случится, и сама говорила, что я работаю грамотно.
   Через полчаса, когда Нонночка с высоко поднятой головой вышла из кабинета, получив у Антона всю нужную информацию, Дарья тяжело вздохнула:
   – Мой характер – всегда настоит на своем. Ромка-то, ее жених – он ведь такой разгильдяй был, одно время вообще работать бросил, все деньги на игровых автоматах просаживал. Теперь опять выступает, в казино даже не заглядывает – шутит, что моя дочь его закодировала, на нем свои психологические приемы отрабатывает. А у тебя, Антоша, как с личной жизнью? Про тебя там какие-то слухи ходят.
   – Слухи, они и есть слухи, – усмехнулся Антон, поднимаясь. – Чао, Дашуня, спасибо за кекс, звони, как соберетесь ко мне.
   – Ладно. Ты тоже заходи, почему не заходишь? Я тебя тут в нашем районе недавно мельком видела – ты у нас за углом оставил машину и куда-то летел, как на пожар. Я тебя даже не сразу узнала.
   – Да? – прощаясь с ней, рассеянно сказал Антон. – Не помню, может быть. Я всегда куда-нибудь лечу – хроническая нехватка времени. Когда это было?
   – Да совсем недавно – в середине или конце мая.
   Только оказавшись на улице, Муромцев сообразил, когда могла его видеть Дарья летевшим «как на пожар» – в тот день, когда он, узнав об исчезновении Тани, примчался к Воскобейникову. От особняка, где находился комитет Дарьи Абросимовой, до офиса Андрея Пантелеймоновича было действительно рукой подать.
   Внезапно Антону до мельчайших подробностей припомнилось все, что произошло в кабинете депутата. Словно повинуясь странному наитию, он вытащил сотовый телефон и набрал номер секретарши Воскобейникова. Узнав, кто звонит, она немедленно соединила его с Андреем Пантелеймоновичем, и голос ответившего депутата в трубке прозвучал радостно и немного встревожено:
   – Антоша? У тебя все в порядке?
   – Почему у меня должно быть что-то не в порядке?
   – Потому что ты теперь звонишь мне, только если случается что-нибудь плохое.
   – У меня все хорошо, просто мне нужно с тобой поговорить, а я как раз оказался рядом с твоим офисом. Если у тебя найдется пару минут…
   – Конечно. Заходи, я жду.
   Войдя в кабинет, Антон сразу отметил неуловимую перемену в облике Андрея Пантелеймоновича – взгляд стал спокойным, внутреннее напряжение, которое прежде чувствовалось в каждой черте лица, ушло, плечи распрямились. Слегка обняв Антона за плечи, депутат усадил его в кресло и велел секретарше принести кофе.
   – Спасибо, я только что пил кофе у знакомых в учреждении за углом. Если ты не возражаешь, мы просто поговорим.
   Антон и сам почувствовал, что ответ его прозвучал довольно грубо, но Андрей Пантелеймонович не обиделся – он лишь бросил на гостя быстрый взгляд и улыбнулся.
   – Хорошо, Антоша, как скажешь. У тебя действительно все в порядке? Я звонил в клинику три дня назад – когда вернулся из Швейцарии. Твоя секретарша сказала, что ты куда-то уехал и исчез.
   – Я устроил себе небольшой отпуск, имею я на это право?
   – Конечно, конечно. Хотя я потом еще звонил Кате – она со мной говорила довольно сухо, но по голосу чувствовалось, что она тоже тревожится. Ладно, раз ты нашелся, то я спокоен, и мы не будем об этом. Конечно, ты не обязан помнить, что твой дядя Андрей тебя любит и о тебе тревожится – у тебя своя жизнь, и ты почему-то решил меня из нее вычеркнуть раз и навсегда. Но я не обижаюсь, это участь многих любящих родителей.
   Лучистые голубые глаза печально и внимательно смотрели на Антона – как в детстве, когда Андрей Пантелеймонович проводил с ним «воспитательную» беседу.
   – Не придумывай, пожалуйста, – угрюмо ответил он, – я просто сильно устаю, а сегодня вообще всю ночь не спал.
   – Хорошо, не буду придумывать, – легко согласился депутат и, поднявшись, прошелся по кабинету. Остановившись у окна, он с минуту смотрел на улицу, потом вновь повернулся и грустно спросил: – Ты знаешь, да, что Валентина Филева умерла? Александр звонил тебе в тот день, когда это случилось, но тебя как раз тогда и не было.
   – Я и сотрудники клиники послали на сайт Александру Иннокентьевичу соболезнование. Я сожалею – это была очень милая и приятная женщина.
   – Мы думали, что ты, возможно, знаешь, где Лилиана – она ведь так и не пожелала связаться с отцом, когда он послал ей сообщение о смерти матери. Когда в клинике сообщили, что тебя тоже нет, он подумал, что, может быть… может быть вы вместе.
   – Что за нелепость, с какой стати? Она мне нужна не больше, чем собаке пятая нога.
   – Извини, но я рассказал Александру и Валентине о том, что тогда произошло у меня в офисе – о… Тане. Прости, но мне казалось, что родные бабушка и дедушка должны знать правду. К тому же, мне хотелось объяснить им, что их претензии к Илье не вполне справедливы. Кстати, ты так ничего нового и не узнал о девочке?
   – Что я мог узнать? – поспешно ответил Антон вопросом на вопрос.
   – Да, конечно, – Воскобейников отошел от окна и вернулся на место. – Мои люди тоже не смогли напасть на след, но Александр попросил меня пока прекратить все поиски – он утверждает, что похитители ему известны, и он не хочет их раздражать. По его словам, это шантаж, связанный с теми деньгами, что присвоила Лилиана. Теперь она вообще исчезла – судьба дочери ее совершенно не волнует. Секретарша на все вопросы до сих пор монотонно отвечает, что Лилиана Александровна решила отдохнуть от напряженной работы. Просто удивительно, но мне кажется, что эта женщина не вполне в своем уме – как можно не думать о судьбе ребенка, как можно не явиться на похороны матери!
   Антон кивнул.
   – Мне это тоже представляется странным. Кстати, поэтому я и приехал к тебе. А вдруг она тоже похищена и находится где-нибудь – например, у твоего приятеля Гордеева? Если вспомнить ту сцену, которая произошла при мне здесь в последний раз, то напрашиваются некоторые предположения. Александр Иннокентьевич об этом, наверное, ничего не знает?
   Подняв голову, он в упор посмотрел на Воскобейникова, который сначала, казалось, даже не понял его.
   – Не совсем разумею, что ты имеешь в виду, я… – внезапно он побагровел, и взгляд его вспыхнул возмущением, – ты… ты считаешь, что я мог ее похитить? Я?! Да как ты смеешь меня обвинять в подобном!
   Как ни странно, но гнев депутата Муромцеву было легче вынести, чем проникновенный взгляд его глаз, поэтому он ответил довольно развязно:
   – Не утверждаю, что это сделал именно ты – тебе это уже, наверное, незачем, потому что Капри, после того, как ты продал ему Настю, скорей всего, списал тебе все долги. Но твои приятели господа Ючкины вполне могли это сделать – насколько я понял, Лилька вас всех здорово облапошила. Не то, чтобы я так сильно страдал из-за этой дуры и ваших проблем, меня это все тревожит вот с какой стороны: без ее подписей на документах финансовая жизнь клиники может просто-напросто замереть. Поэтому, если она в ближайшие дни не появится, то мы вынуждены будем официально заявить в милицию о таинственном исчезновении хозяйки. Не хочется пока тревожить Александра Иннокентьевича в его горе, но мне тогда и с ним, конечно, придется связаться.
   Глаза их встретились, и во взгляде Андрея Пантелеймоновича возмущение постепенно сменялось сожалением и нежностью.
   – Мальчик мой, – кротко произнес он, – скорей всего, это моя вина не знаю. Возможно, я дал тебе повод считать меня преступником. Конечно, ты имеешь основание для беспокойства, поэтому если эта, как ты сам сказал, дура в ближайшие день-два не объявится, я сам начну ее поиски. Но разговор сейчас не об этом, меня волнует другое: что между нами произошло? И не говори, что ты занят – ты часто бывал занят, но я всегда оставался твоим дядей Андреем, а ты был моим сыном – ты для меня даже больше, чем сын. Год назад или чуть больше что-то случилось – что?
   Именно этого Антон боялся больше всего – взгляда, проникающего в самую душу, голоса, будившего воспоминания о той духовной близости, что когда-то существовала между ними. Или это ему только казалось?
   «Возможно, это все – ужасная ошибка, – в отчаянии думал он, – дядя Андрей не виноват в смерти мамы, а Лаверне и Лада Илларионова погибли по вине пьяного хулигана, как и установило следствие. Я должен ему обо всем рассказать, бросить ему в лицо все доводы и доказательства, и пусть скажет правду. И если он действительно убийца, то пусть тогда убьет и меня, потому что невыносимо так жить – подозревать человека, которого любишь. Убьет меня и… Катю – ведь она не простит ему, если что-то со мной случится, а он ее не пощадит».
   Мысль о Кате и сыновьях удержала Антона от опасной откровенности. Стараясь придать лицу как можно более спокойное выражение, он пожал плечами.
   – Я не понимаю, о чем ты. Я уже не прежний мальчик, которого ты воспитывал, мы с тобой давным-давно живем вдали друг от друга, но иногда я не во всем с тобой согласен. Например, мне не нравится то, что произошло с Настей – этот ее насильственный брак…
   – Настя? – раздраженно прервал его Воскобейников. – Настя глупая девчонка, я все делал для ее счастья, и она это наконец поняла. Насильственный брак? Да меня даже не было в Москве, когда она добровольно согласилась связать судьбу с Дональдом. Потому, думаю, что быть замужем за миллиардером для нее интересней, чем корпеть над учебниками по математике в университете.
   – Дядя Андрей, – пристально глядя на него, сказал Антон, – а ты со своей проницательностью никогда не замечал, что этот мальчик Дональд психически не совсем здоров?
   – Что за ерунда! – возмущение в голосе депутата, как он ни старался, звучало не совсем искренне.
   – Ты всегда утверждал, что я – первоклассный диагност. Мне достаточно было посмотреть на него и дотронуться до его руки, чтобы поставить диагноз.
   – Держи свой диагноз при себе, – резко бросил ему Андрей Пантелеймонович и отвернулся, потом, смягчившись, добавил: – Ладно, я тебя понимаю, я знаю, как ты всегда относился к Насте, но… В конце концов, если она будет недовольна своей жизнью, то всегда сможет развестись – сейчас не средние века. Однако, думаю, они с Дональдом прекрасно поладят – у них всегда есть о чем поговорить, он с ней совсем другой, он ее на руках готов носить. Что тебя, собственно, так волнует?
   Антон угрюмо сдвинул брови.
   – Если ей будет плохо, я приму меры, предупреждаю. У меня больше возможностей ей помочь, чем ты думаешь.
   Во взгляде Андрея Пантелеймоновича мелькнуло беспокойство, но ответ его прозвучал легко и искренне:
   – Помочь? Мальчик мой, о чем ты? Она – моя дочь, я первый приму меры, если ей будет плохо. Да, кстати, хотел тебя спросить, но как-то все не удавалось. Мне говорили, что прошлым летом в Москву приезжала Сигалевич, и ты с ней виделся. Меня это немного удивило – я не думал, что ты… гм… что ты захочешь ее видеть.
   Сказал он это небрежным тоном – словно так, между делом. Антон вздрогнул от неожиданности, но тут же взял себя в руки.
   – Вообще-то она хотела видеть не меня, а тебя, но ты тогда был у себя в Сибири или где-то там еще. Поэтому Сигалевич связалась со мной, а я сначала… действительно не хотел ее видеть, но потом узнал, что речь идет о Сашке – его похитили где-то на Кавказе. Короче, я не смог отказать – поехал к ней в гостиницу, и выслушал. Она просила, чтобы я передал тебе ее просьбу – надеялась, что ты используешь свои связи и что-то сможешь узнать.
   – Странная женщина, – Воскобейников недоуменно пожал плечами, – что я мог для нее узнать? У меня нет связей среди преступников.
   – Она надеялась на твою помощь при розысках.
   – Не знаю, почему я должен был ей помогать. Рад, конечно, что тогда с ним все обошлось, но сейчас я, собственно, потому вспомнил что в немецких газетах было сообщение: Александр Эпштейн на днях погиб в автокатастрофе.
   Антон откинулся назад и почувствовал, что кровь медленно отливает от его лица.
   – Погиб? Сашка погиб? Не может быть! И ты так спокойно об этом говоришь? Боже мой!
   Воскобейников посмотрел на него с недоумением.
   – Нет, почему спокойно – мне жаль его, да и Ревекку жаль, несмотря ни на что. Я послал ей на сайт соболезнование, но больше мы ничем не можем помочь. Понимаю, понимаю тебя, мой мальчик – этот молодой человек учился вместе с тобой, был когда-то твоим товарищем, ты испытываешь… гм… Я понимаю, что ты испытываешь перед ним чувство вины, но не думаю, что тебе стоит себя этим мучить. У него, кажется, была семья? Ревекка тебе еще что-нибудь рассказывала, когда вы встречались?
   Голос его, казалось, звучал где-то далеко-далеко. Поднеся руку к горлу, Антон хрипло выдавил:
   – Что… еще? Еще? Хорошо, я скажу, что еще сказала мне Ревекка Савельевна: она сказала мне… сказала, что Сашка был твоим сыном – поэтому она надеялась на твою помощь. Твоим родным сыном, ты понял? Ты что-то еще хочешь знать?
   – Что? – Андрей Пантелеймонович странно съежился, втянув голову в плечи.
   – Что слышал – Сашка Эпштейн был твоим сыном. Она забеременела, когда вы встретились в последний раз.
   Руки депутата задрожали, и теперь он был также бледен, как Антон.
   – Дай… дай мне воды. Почему? Почему она никогда ничего…
   Муромцев налил в стакан воды из графина и подал ему.
   – Выпей. Накапать тебе что-нибудь? Извини, мне, наверное, не следовало тебе говорить, но когда ты мне так вдруг сообщил…
   Поставив на стол стакан, Андрей Пантелеймонович выпрямился.
   – Все, я уже в норме. Не извиняйся, но ты должен был сообщить мне это не теперь, а сразу же, как только она тебе сказала. Как она объяснила, почему мне до сих пор ничего не было известно? К чему такая жестокость, за что? Разве она пришла ко мне и сказала, что беременна, а я отказался жениться? Разве я чем-то еще ее обидел? Я столько раз видел этого мальчика и даже не мог предположить…
   – Нет-нет, дело не в этом – все тот же пресловутый национальный вопрос. Эпштейн поклялся, что будет ребенку отцом и всегда любил Сашку. Она не могла оскорбить его, и не хотела тревожить тебя.
   – Национальный вопрос, – бормотал Воскобейников, меряя шагами кабинет и печально вздыхая. – Черт бы побрал этот проклятый национальный еврейский вопрос! Почему все так нелепо, почему?
   Упав на диван, он закрыл лицо руками. Антон поднялся, сел рядом и дотронулся ладонью до его плеча.
   – Дядя Андрей, я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, но что случилось, то случилось, не нужно себя мучить.
   Андрей Пантелеймонович опустил руки, лицо его было залито слезами.
   – Я просто стал стар, действительно стар, – пробормотал он. – Конечно, уже ничего не изменишь, меня просто потрясло, когда я услышал. Мальчик мой, – он с нежностью посмотрел на Антона, – ты один из самых родных мне людей, мы всегда верили друг другу, не нужно подозревать меня в каких-то непонятных преступлениях, я не имею никакого отношения к исчезновению Лилианы. Сейчас я при тебе позвоню Гордееву – объясню ситуацию и попрошу поскорей отыскать эту дуру. Скорей всего, она отдыхает на каком-нибудь курорте с очередным любовником.
   Внезапно Антон почувствовал, что очень устал – физическое и нравственное напряжение, поддерживающее его уже более суток, куда-то ушло, и больше всего на свете ему сейчас хотелось спать.
   – Поговори со своим Гордеевым в тет-а-тете, меня ваш разговор не интересует. Если Лилиана не объявится, то, повторяю, я заявлю в милицию.
   Он поднялся. Проводив его до двери, Андрей Пантелеймонович велел секретарше связаться с Гордеевым.
   – Насколько я понял, Андрей Пантелеймонович, этот приятный молодой человек – ваш Муромцев – настроен довольно решительно, – сказал Феликс, выслушав Воскобейникова. – У нас в арсенале нет никаких средств, чтобы уменьшить его активность?
   – Я бы этого не хотел, – сухо возразил депутат. – Кроме того, Филев действительно может заинтересоваться таинственным исчезновением дочери, хоть он с ней сейчас и не в ладах. Лично я обо всем этом ничего не знаю и знать не желаю, но предпочту обойтись без скандалов и домыслов. И еще один маленький нюанс: мы не знаем, на каких счетах госпожа Шумилова скрывает деньги, но если клиника официально заявит об ее исчезновении, то банки немедленно «заморозят» ее счета до полного выяснения обстоятельств. Мы же заинтересованы в том, чтобы изъять деньги холдинга тихо и без шума, желательно с ее полного согласия.
   – Понял и как всегда преклоняюсь перед вашей дальновидностью, Андрей Пантелеймонович, – в голосе Гордеева звучало искреннее восхищение.

   Получив поздно вечером приказ лично доложить обо всех подробностях сложившейся ситуации, Васнер спустя полчаса вылетел из Умудска. Когда Эванс вводила его в кабинет шефа, он ощутил внезапную дрожь в ногах и охвативший все тело неприятный озноб.
   – Садитесь, Васнер, – тон сидевшего перед ним человека был ледяным, а лицо, наполовину скрытое черными очками, казалось каменным, – меня интересуют подробности работы психологов с Шумиловой. Есть результаты?
   – Сэр, – стараясь говорить ровно, ответил Васнер, – прошло только три недели, период реабилитации обычно длится не меньше шести. Тем не менее, учитывая ситуацию, я счел возможным подключить психологов – все записи…
   – Да, я прослушал и просмотрел все записи, – раздраженно прервал его собеседник, – но пока не вижу никаких результатов – Шумилова не выказывает никакого интереса к сотрудничеству с нами, а любое упоминание о присвоенных ею деньгах вообще игнорирует и переводит разговор на другую тему.
   – Еще слишком рано, сэр. Чемия всегда предупреждала, что нельзя начинать работу с объектом до полного завершения периода реабилитации – последствия могут быть непредсказуемы.
   Человек в черных очках размышлял какое-то время, потом кивнул головой.
   – Хорошо, подождем. Но Шумилову придется вернуть в Москву – ее исчезновение начинает многих беспокоить. Насколько заметны могут быть для окружающих последствия проведенной операции?
   – Она чувствует себя прекрасно, сэр, а внешне выглядит даже лучше, чем прежде. Изредка появляется небольшое головокружение, но это пройдет через две-три недели. У меня и у двух психологов, которые за ней наблюдают – они выдают себя за супружескую пару, отдыхающую на источниках, – сложились с ней прекрасные дружеские отношения, и будет вполне естественно, если мы, оказавшись в Москве, продолжим там тесное общение.
   – Вы в Москву не поедете, – резко возразил шеф, – вы наделали кучу ошибок, которые нам обойдутся слишком дорого. Результаты работы за несколько лет фактически сведены к нулю – мы потеряли Маргариту Чемия, Агапов вряд ли сможет работать, но хуже всего, что у нас пока нет возможности в полной мере восстановить процесс синтеза ликворина.
   Лицо Васнера стало белым, как мел.
   – Сэр! – воскликнул он. – Наши специалисты могли бы очень быстро восстановить процесс синтеза с помощью Эпштейна, но он погиб в автокатастрофе – роковая случайность, но не фатальная, потому что мы работаем, и скоро, надеюсь, все будет восстановлено. Что же касается Маргариты Чемия, то я всегда говорил, что эта женщина непредсказуема. Возможно, она сумела выбраться с базы и скрывается где-то в Умудске. Скоро ее найдут – все чартерные и гражданские авиарейсы из Умудска, все автодороги уже в первые сутки после ее исчезновения были взяты под контроль. Мы даже под благовидным предлогом пошли на сотрудничество с местной милицией и муниципалитетом.
   – Можете прекратить поиски, – холодно сказал человек в черных очках и по селектору приказал секретарше: – Эванс, ознакомьте господина Васнера с последней информацией.
   Эванс, мягко ступая по ковру длинными стройными ногами, вошла в кабинет и вывела на широкий экран вделанного в стену монитора изображение сгоревшей машины. Ничего не выражающим голосом она пояснила:
   – Снимок сделан корреспондентом мюнхенской газеты на месте гибели доктора Александра Эпштейна. Официально считается, что он погиб в результате обычной дорожной аварии. Однако американская разведка заинтересовалась этим случаем и совместно с немцами решила провести негласное расследование. Они внимательно изучили показание одного из полицейских, которые ехали вплотную за машиной Эпштейна, – он отметил, что доктор сидел неподвижно, как парализованный, а находившаяся рядом с ним рыжеволосая женщина не сделала никакой попытки предотвратить катастрофу. Она вполне могла это сделать, если доктору стало плохо, – тормоза и вся система управления, как показала экспертиза, были в полном порядке. Однако похоже, что эта женщина сама направила машину на стену. Агентам пришлось потратить какое-то время, чтобы опросить всех свидетелей и установить личность незнакомки, но они сумели это сделать. Два дня назад, наконец, установлено, что в день своей гибели она рано утром зарегистрировалась в одном из отелей как Маргарита Чемия и из отеля сделала звонок на телефон Александра Эпштейна. Факт звонка подтвердила супруга Эпштейна.
   – Это невозможно, – с трудом ворочая языком, произнес Васнер. – Это просто физически невозможно. В день его гибели…. Как это могло быть? Так быстро выбраться с охраняемой базы, попасть на самолет, летевший в Германию…
   – Тем не менее, это была она – ее опознали. По вашей вине мы потеряли нашего лучшего специалиста – все остальные не стоят ее ногтя. Как вы могли допустить, чтобы к ней просочилась информация о смерти сестры?
   Васнера трясло, и он уже не пытался этого скрыть.
   – Все информационные каналы были перекрыты, я даже не представляю, как она смогла узнать! – в голосе его послышалось рыдание. – Сэр, я….
   – Идите, – угрюмо оборвал его шеф.
   Васнер поднялся и неровной походкой, втянув голову в плечи, направился к двери. Он понимал, что спорить или доказывать что-либо бесполезно – судьба его была решена. Когда дверь за ним закрылась, Эванс, лицо которой в течение всего разговора хранило безмятежное выражение, спокойно спросила:
   – Какие еще будут распоряжения, сэр?
   – Есть новая информация о дочери Шумиловой?
   – Майору, который задержал нашего человека и увез девочку, незадолго до этого звонили из Москвы – это сообщила его секретарша. Отследить звонок нам пока не удалось, но девочка, скорей всего, в Москве.
   Брови над черными очками недовольно сошлись.
   – Плохая работа.
   – Да, сэр, но наши люди в Москве продолжают ее искать.
   – Передайте, пусть прекратят поиски, девочка нам больше не нужна – ее дедушка, господин Филев, уже никак не сможет повлиять на свою дочь. Шумилова и работающие с ней психологи в течение суток должны быть доставлены в Москву – пусть ее родственники и сотрудники убедятся, что с ней все в порядке. Можете идти.
   – Да, сэр.
   Эванс скрылась за дверью, а человек в черных очках сидел и размышлял.
   «Чего не хватало этой женщине? Она столько лет добровольно сотрудничала с Костенко, она сама предложила мне вывести работы на новый уровень, именно ей пришла в голову мысль привлечь Эпштейна к синтезу ликворина. В какой момент наступил перелом? Осенью она вдруг пожелала прекратить работу – почему? Кроме любви к сестре и стремления тешить самолюбие сознанием своей гениальности психологи не выявили у нее ни одной ниточки, за которую можно было бы подергать – деньги сами по себе ее не интересовали. Для нас гибель Чемия – катастрофа, хотя плодами ее труда мы еще сможем пользоваться много лет. Хотя бы в том, что Шумилова сама и добровольно переведет украденные ею деньги на счета моей организации»
   Двадцать четыре часа спустя самолет, выполнявший чартерный рейс «Умудск-Москва», приземлился в московском аэропорту. На борту его находились Лилиана Шумилова и супружеская пара – греческий бизнесмен Дионисий Каламбики с женой Агатой. Оба прекрасно говорили по-русски и за время, проведенное на источниках, успели подружиться с госпожой Шумиловой. Перед отъездом в Афины они собирались посвятить три-четыре недели осмотру достопримечательностей Кремля и московских музеев, а у Каламбики, кроме того, были кое-какие дела в Москве.
   Лилиана прекрасно чувствовала себя в компании новых друзей – давно уже ей не было так легко и приятно общаться людьми. Как ни странно, но из памяти госпожи Шумиловой практически стерлось воспоминание о том, каким образом ее доставили в Умудию. Источники произвели на нее прекрасное впечатление. Временами появлялось легкое головокружение, но доктор объяснил это результатом перенасыщенности клеток мозга кислородом. Новая подруга Агата в интимном разговоре шепнула, что после целебных ванн у нее тоже кружится голова, но при этом близость с мужем доставляет намного больше удовольствия.
   Сообщение о смерти матери Лилиана получила от секретарши еще в Умудии, и оно ее расстроило, но о поездке на похороны не могло быть и речи – врач запретил прерывать курс лечения.
   – Вы уже не в силах ничего изменить, – сказал он, – и вашей матушке никак не поможет то, что вы нанесете непоправимый вред своему здоровью».
   Она согласилась, хотя сама не очень понимала, с какой стати ей вдруг так необходимы стали источники, и почему прекращение обычных оздоровительных процедур может нанести непоправимый вред здоровью.
   Спустя какое-то время Лилиана уже не то что бы забыла, а просто не вспоминала – ни о покойной матери, ни об исчезнувшей дочери. Супруги Калимбики постоянно рассказывали ей о делах своей фирмы и других проблемах, рассказы их занимали ее, но в памяти не фиксировались, при этом не оставляло ощущение, что она пытается что-то вспомнить. Пытается, но никак не может.

Глава двадцать четвертая

   Не заезжая домой, Лилиана прямо из аэропорта поехала к себе в офис и только там включила все свои телефоны и пэйджеры. Сразу же пришло старое голосовое сообщение от Ильи:
   «Лиля, свяжись с Александром Иннокентьевичем, твоя мама скончалась».
   Звук голоса мужа против обыкновения ничуть не взволновал ее, и, пожав плечами, она спокойно набрала номер мобильного телефона Филева.
   – Лиля? Что с тобой случилось, тебе известно о смерти мамы? – ее отец говорил так, словно ему стиснули горло.
   – Да, папа, – тон ее был сочувственным, но довольно равнодушным, – я получила сообщение, но не смогла приехать на похороны – врач запретил. Да это ведь ничего бы и не изменило.
   – Ты больна? Что с тобой случилось?
   – Ничего особенного – нервы. Врач запретил мне прерывать процедуры.
   Филев с минуту молчал, потом сухо спросил:
   – Что известно насчет Тани? Или твой врач запретил тебе также интересоваться дочерью?
   – Папа, я только что приехала и еще ничего не знаю. Прими мои соболезнования, я очень сожалею. Сегодня же начну заниматься делами и обо всем поставлю тебя в известность.
   – Хорошо, желаю успехов. До свидания.
   Ледяной тон отца ничуть не задел Лилиану, она вызвала к себе донельзя обрадованную ее появлением секретаршу Тату и, включив компьютер, начала просматривать банковские счета.
   – Лилиана Александровна, – сказала Тата, – из клиники мне бухгалтер звонит по два раза на день – ей нужна ваша подпись на контрактах. И Муромцев тоже нервничает.
   Вздрогнув, Лиля провела рукой по лбу.
   – Да, конечно. Свяжи меня с Муромцевым и на сегодня ты свободна – можешь идти домой, я поработаю одна. Иди.
   – Как это идти? У нас тут столько дел накопилось, пока вас не было, мы с вами должны сегодня же просмотреть документацию, потому что…
   – Я сказала: можешь уходить. Иди!
   Изумленная секретарша не посмела больше возражать. Связавшись с клиникой, она вышла и только в лифте ей пришла в голову мысль, что госпоже Шумиловой, скорей всего, требуется небольшая разрядка после поправки здоровья на курорте. Что ж, Лилиана права – хороший секс с элегантным Антоном Муромцевым гораздо полезней для здоровья, чем возня с накопившейся документацией.
   Пока Тата, весело посмеиваясь, шагала к машине, Лилиана, приложив к уху трубку, слушала, как Антон с огромным облегчением говорит:
   – Слушай, хозяйка, ты нас под корень хочешь подсечь? Мы будем оформлять контракты на следующее полугодие?
   – Да, конечно, – мягко ответила она, – когда я должна их подписать?
   – Чем раньше, тем лучше. Мне нужно еще обговорить с тобой кое-какие детали, когда я могу подъехать с бумагами?
   – Можешь подъехать, когда захочешь.
   Что-то в интонациях Лилиного голоса удивило Муромцева, и он на минуту замолчал, а потом сказал:
   – Хорошо, я подъеду к тебе в офис ближе к вечеру, ты сможешь выкроить для меня полчаса своего драгоценного времени?
   – Я всегда смогу найти для тебя время, Антон, – серьезно и немного даже обиженно ответила Лиля, – только приезжай не в офис, а ко мне домой, я буду там часа через два.
   Она сама открыла ему дверь своей квартиры, и Антон вряд ли смог бы самому себе объяснить, что в ее облике так сильно его поразило.
   – Здравствуй, Лиля, я не сильно обеспокоил тебя? – нерешительно спросил он, стоя на пороге. – Ты здорова?
   – Вполне, – на лице Лилианы мелькнула слабая улыбка, и она, взяв его под руку, повела к себе в кабинет. – Садись и доставай контракты. Я отпустила прислугу, чтобы мы могли спокойно поговорить, поэтому сама сварю твой любимый кофе.
   Муромцев пристально посмотрел ей в лицо.
   – Лучше я сам это сделаю, если ты мне доверяешь. Коли ты сегодня богата временем и не очень устала, мне хотелось бы обсудить с тобой еще кое-какие важные дела.
   – И мне тоже. Но если ты хочешь варить кофе, то лучше перейдем на кухню.
   Пока Антон засыпал кофе в кофеварку и заливал туда воду, Лилиана включила и отрегулировала небольшой прибор.
   – Имитатор? – усмехнулся он, узнав изобретение Ильи. – Будем секретничать? На что ты его запрограммировала – на разговор о погоде?
   – Для посторонних ушей мы обсуждаем контракты, – без улыбки ответила она, – потому что я должна сказать тебе кое-что очень важное, а эта квартира с тех пор, как я себя помню, всегда была нашпигована прослушивающими устройствами – даже папа сообщал нам особо важную информацию в ванной под звуки льющейся воды.
   Слова Лилианы удивили Антона – подобная откровенность была ей несвойственна.
   – Что ж, значит, талант твоего мужа существенно облегчил нам жизнь, – криво усмехнулся он. – Что ж, я слушаю. Но, может быть, ты сначала действительно просмотришь бумаги? Мне хотелось бы заключить несколько дополнительных контрактов.
   – Давай, я их подпишу, но начни ты – о каких важных делах ты хотел говорить?
   Муромцев смотрел, как Лилиана, слегка наклонив голову, подписывает разложенные на столе документы, и в сердце его опять шевельнулось непонятное подозрение.
   – Лиля, у тебя усталый вид, ты здорова?
   – Я же сказала, что здорова, – она подняла голову и во взгляде ее было искреннее недоумение. – Возможно, я действительно выгляжу утомленной – только приехала, и сразу навалилось столько всего.
   – Прости меня, я не выразил тебе свое соболезнование, – спохватившись, смущенно произнес он. – Я понимаю, тебя потрясло известие о кончине твоей мамы, мне искренне жаль.
   Выражение лица Лили оставалось безразличным, взгляд был по-прежнему спокоен.
   – Я получила известие о ее смерти еще неделю назад, но это не стало для меня особым потрясением – ее болезнь была неизлечима, мы все этого ждали.
   – Да, но… – Антон запнулся, не зная, что сказать.
   – Я не могла приехать на похороны, потому что принимала процедуры – мое здоровье за последнее время сильно пошатнулось. Как я начала понимать, здоровье – самая главная вещь в жизни. Я себя серьезно запустила и только сейчас начинаю приходить в норму, – озабоченность, прозвучавшая в ее голосе, почему-то шокировала Муромцева.
   – Что это вдруг произошло с твоим здоровьем? – поинтересовался он. – Когда я видел тебя в начале июня, ты цвела, пахла и ни на что не жаловалась.
   Лилиана не восприняла его иронию, и ответ ее прозвучал очень серьезно:
   – У меня порой были жуткие приступы слабости – все из-за нервных перегрузок, как говорит невропатолог. Сейчас, правда, я уже совершенно пришла в норму, только голова изредка кружится. Это, как объясняет врач, из-за избытка кислорода в крови.
   – Что за чушь, – не сдержавшись, воскликнул Антон, – какой врач тебе это говорит? Невропатолог? В каком санатории ты укрепляла свое здоровье, Лиля?
   – Какая разница, – она вдруг занервничала под его пристальным взглядом, – сейчас я в прекрасной форме, и к чему это обсуждать? Ты ведь пришел сюда не для того, чтобы говорить о моем здоровье?
   Антон отвел глаза и кивнул.
   – Да, конечно. Помимо контрактов я хотел поговорить о моем долге – ты не согласишься на некоторое время отсрочить последнюю выплату? Я еще должен тебе около шестнадцати тысяч баксов, но…
   – Да, понимаю, тебе нужны деньги. Я отдам распоряжение бухгалтеру – она не будет больше вычитать долг из твоего заработка.
   – До какого числа ты даешь мне отсрочку?
   – Я отдам распоряжение бухгалтеру, – в голосе ее слышалось нетерпение, – что ты еще хочешь? Если я могу что-то еще для тебя сделать, то говори.
   – Да, конечно, – от растерянности он не сразу смог собраться с мыслями и вспомнить, как собирался сформулировать вторую просьбу, – я хотел поговорить о Тане, я…
   Лилиана равнодушно кивнула.
   – Конечно, это естественно – ведь она твоя дочь. К сожалению, как сказала мне Тата, ничего нового пока детективы не сообщили.
   – Ты… ты здорова, Лилиана? – против воли вырвалось у него в третий раз, и в третий раз Лилиана со спокойным недоумением ответила:
   – Я же тебе уже говорила, что прекрасно себя чувствую, почему ты опять спросил?
   – Ты впервые в жизни назвала меня отцом Тани, и я не понимаю…
   – Зачем отрицать факт? – она пожала плечами. – Ты действительно ее отец, мне и прежде следовало это помнить и учитывать.
   – Да, конечно, но тогда… тогда я должен сказать… Я, собственно, в любом случае обязан был это сказать – ты ее мать, и я не имею права ничего скрывать от тебя. Я нашел нашу дочь, Таня у меня, она сейчас спрятана у надежных людей, и как раз перед тем, как приехать сюда, я разговаривал с ней по телефону – с ней все в порядке.
   – Ты… ее нашел? – брови Лили резко взлетели вверх. – Но тогда почему ты ее прячешь, от кого? От меня? Если ты хочешь заниматься ее воспитанием, то я не стану препятствовать.
   – Я никогда не стал бы прятать Таню от тебя, – совершенно искренне воскликнул Антон и почему-то почувствовал себя виноватым, – но кто-то очень заинтересован в том, чтобы получить ее в свои руки – возможно, что с целью шантажа. Скорей всего, это как-то связано с теми деньгами, о которых шла речь в офисе дяди Андрея. Думаю, что лучше вернуть их, Лилиана.
   – Вернуть? – с неожиданным раздражением в голосе переспросила она и в этот миг стала похожа на себя прежнюю. – Кому? Лично я даже не знаю, кому эти деньги по праву принадлежали – Ючкину? Керимову? Конечно, если их вернуть, то со всех сторон набегут шакалы, и каждый отхватит себе кусок побольше – как, впрочем, делается везде в России. Что касается Капри, то он за свой миллиард получил жену для своего полоумного сыночка и должен быть доволен.
   – Ты не должна так говорить, Лиля.
   Эти слова Антон произнес очень резко, и взгляд Лилианы неожиданно помутнел, а сама она в ужасе отпрянула назад.
   – Я не буду, – дрожащий голос ее был полон раскаяния, – не буду так говорить, если ты этого не хочешь. В любом случае я сказала просто так – я никому не могу вернуть эти деньги, у меня их уже нет. Только ты не сердись, ты сердишься?
   Ее реакция на его слова и ее испуг потрясли Муромцева. Внезапно ему пришло в голову, что его первоначальные подозрения были правильны – причиной столь долгого отсутствия и теперешнего странного поведения Лилианы были именно деньги.
   «Значит, они все же вынудили ее отдать им эти чертовы деньги. Теперь становится понятным – я, конечно, не психиатр, но похоже, что она в течение длительного времени подвергалась воздействию психотропных препаратов, гипнозу, электрошоку или какому-нибудь другому насилию – в арсенале современных пыток достаточно средств. Отсюда все ее неадекватные реакции и то, с каким безразличием она рассуждает о смерти матери. Что бы ни было, но Лилька всегда любила родителей, хотя и изводила их своим поведением. Что ж, тут уж ничего не изменить – она сама на все это нарвалась и уже одно хорошо, что ее оставили в живых. Ладно, если она через пару-другую недель не придет в себя, то придется прибегнуть к услугам психиатра. Собственно говоря, ей давно бы не мешало это сделать. Возможно, так и лучше – деньги у них, какой им смысл теперь охотиться за Таней? Конечно, пока Лилька не придет в себя, ребенка привозить в этот дом нельзя, а если она будет настаивать, то мне придется связаться с Филевым и все ему объяснить»
   Он сказал ей очень мягко и ласково:
   – При чем тут я? И при чем тут сержусь я или нет? Что с тобой, Лиля, чего ты боишься? Не надо так вздрагивать – леший с ними, с деньгами. Давай, мы пока решим вопрос с Таней, раз ты согласна признать, что я ее отец, и позволяешь мне принять участие в ее воспитании.
   – Да-да, конечно. Если ты хочешь, чтобы Таня официально считалась твоей дочерью и носила твою фамилию, то я сегодня же приглашу адвоката, и он займется оформлением документов.
   – Я бы этого желал больше всего на свете, – обрадовано воскликнул Антон, но тут же смущенно добавил: – Но… но ведь Илья в таком случае обо всем должен будет узнать, а ты этого не хотела.
   С полным безразличием Лилиана пожала плечами.
   – Какая разница – наш брак уже давно развалился, и все, что нас связывало, осталось в далеком прошлом. Для чего моей дочери носить имя чужого человека? Ты удивлен? Не понимаю, что тебя так удивляет, разве я рассуждаю неразумно?
   У него невольно вырвалось:
   – Если честно, то я в шоке от того, как разумно ты рассуждаешь.
   – Когда все документы будут готовы, можете ехать заграницу – теперь ты богат, и если не хочешь, то тебе нет нужды на меня работать.
   – Богат? Гм, – чувствуя замешательство от столь явного доказательства психического расстройства Лилианы, Антон почесал затылок. – Я бы предпочел пока сохранить свою работу в клинике, Лиля. Если ты, конечно, не решила меня уволить.
   – Что ты, дорогой, конечно же, нет, но у меня в ближайшем будущем не будет ни времени, ни возможности заниматься клиникой. Я планирую ее продать и жить в Швейцарии – отец будет рад, он не станет возражать. Илья тоже получит свою долю и, думаю, будет доволен – он ведь теперь практически нищий.
   – Да, после того, как ваша фирма погорела, он сильно нуждается в поддержке. Кстати, раз ты хочешь продать клинику, то сможешь использовать полученные деньги для воссоздания фирмы.
   – Фирма – это вчерашний день, – равнодушно ответила она, – а Илья… А что Илья? Я ведь не могу осчастливить всех живущих на свете, я сама теперь не так богата, как прежде. Главное для меня было позаботиться о тебе – ты должен быть счастлив.
   Не сразу осознав всю нелепость этого заявления и пораженный озабоченностью, прозвучавшей в ее словах, Муромцев с минуту молчал, потом решил, что рассудок Лилианы поврежден, сильнее, чем ему показалось вначале.
   – Спасибо за заботу, Лиля, я очень тронут, – стараясь говорить естественным тоном, произнес он, – но почему ты вдруг решила уделить мне столько внимания?
   – Почему? – ее взгляд вдруг заметался и на мгновение остекленел, а ладонь на миг прижалась к виску. – Не знаю. Я так решила, и все. Знаешь, я почему-то вдруг очень устала – чуточку отдохну, а завтра уже начну работать в полную силу, – она взглянула на часы. – Вечером ко мне должны заехать друзья-греки – мы познакомились на источниках. Кстати, очень милые люди.
   Решив, что ему пора уходить, Антон поднялся.
   – Хорошо, тогда до свидания.
   Однако Лилиана, протянув руку, его остановила.
   – Погоди, куда ты? Мы еще даже не обсудили самого главного – сегодня утром я дала указание своим банкам открыть счета на твое имя и перевести туда деньги. Вся информация отправлена на твой компьютер и еще продублирована на этом диске, возьми, – она протянула Антону маленький пакет. – Естественно, все данные зашифрованы, код доступа – набор латинских букв AVLIT плюс восемь цифр. Начальные буквы имен всех членов нашей семьи – Александр, Валентина, Лилиана, Илья, Татьяна. Числа – последние две цифры года рождения, взятые в обратном порядке и переставленные местами. Таня родилась в девяностом, от нее и отсчитывай – ноль девять и так далее. Ты запомнил?
   Ему не хотелось обсуждать денежные вопросы сейчас, когда она находилась в таком состоянии, поэтому он ответил очень ласково:
   – Подожди, Лилиана, давай мы обговорим все это позже. Я вполне способен заработать средства для воспитания нашей дочери, а ты, если очень хочешь, можешь положить эти деньги на имя Тани. Сейчас я больше всего хочу одного – чтобы она официально стала моей дочерью и носила мою фамилию.
   – Сразу же после твоего ухода я вызову своего адвоката и отдам распоряжение в кратчайшие сроки оформить все документы нашей дочери.
   Садясь в машину, Антон заметил, что держит в руках полученный от Лилианы диск. Со вздохом сунув его в свой кейс, он задумался. Конечно, естественно было, что госпожа Шумилова решила перечислить какие-то средства на воспитание своей дочери, но если б он, Антон Максимович Муромцев, мог в будущем сохранить свою работу главного врача частной клиники, то ему и без этих денег нетрудно было бы обеспечить и себя, и Таню, и Катю с детьми. Однако если все здания пойдут с молотка, и какой-нибудь олигарх решит устроить на месте медицинского учреждения сауну, бар или казино…
   Томимый мрачными мыслями, Антон приехал на работу, и до самого вечера весь персонал клиники, испуганно перешептываясь, бегал по струнке. Дежурные врачи в отделениях трижды проверили, как медсестры выполняют их назначения, санитарка каждые двадцать минут выходила со шваброй протирать мраморную лестницу и коридор, а секретарша не решилась по своему обыкновению уйти домой на десять минут раньше положенного.
   В шесть, проведя вечернюю пятиминутку, Муромцев отправился в диагностическое отделение навестить Артема Григорьева – тот уже чувствовал себя довольно бодро. Он сидел, обложенный подушками, и каждые пять минут куда-нибудь названивал по мобильному телефону, а при виде Антона радостно заулыбался.
   – Слушай, я беру назад все свои высказывания – у тебя тут среди дамочек действительно комфорт по экстра-классу, хоть пол меняй. Харчи отличные, так что я еще денек-другой на твоем курорте попасусь.
   – А неделю-другую не хочешь? – буркнул Антон, присаживаясь в кресло рядом с кроватью. – Хочешь инфекцию занести? Ты нигде таких препаратов, как у меня на халяву не найдешь, лежи и играй со своим мобильником.
   – Мои ребята звонили, сообщили, что возле квартиры Кати крутился подозрительный тип – зачем-то осматривал дверь. Ты туда один не езди – сначала предупреди меня. Как обстоят дела с документами твоей дочки?
   – Я говорил с ее матерью, документы будут готовы через несколько дней, и она не возражает против отъезда Тани.
   – Что ж, тогда стоит их всех поскорее отправить в Париж, как ты хотел. Кстати, к тебе завтра мужик подъедет, который твою квартиру купил, – Григорьев помахал телефоном, – отдаст остальные деньги. Спрашивает, когда ты вещи будешь вывозить – он может мебель у тебя купить, если хочешь. Организовать?
   – Ладно, – вздохнул Антон, – спасибо, деньги мне действительно сейчас нужны.
   – Тогда я тебе могу еще вариант предложить – один мой бывший клиент хочет снять квартиру поближе к центру. Если твоя сестра согласится сдать свои апартаменты на время отсутствия, то вы сразу получите и деньги, и охрану – он мужик крутой, Стаса с его компанией на десять шагов к дому не подпустит.
   – Возможно, это и выход, я спрошу Катю, – Муромцев поднялся. – Ладно, лежи.
   По дороге к себе в кабинет он мысленно подсчитывал, сколько денег потребуется для того, чтобы отправить в Париж Катю с тремя детьми и хотя бы на первое время обеспечить всем необходимым, потому что от денег Клотильды уже ничего не осталось. Ольга Лаверне, получив его письмо, сразу же ответила, что ждет их, но всего не предусмотришь.
   Поколебавшись немного, Антон решил посмотреть, какую сумму перевела на его счет Лилиана. Включив компьютер и набрав названный ею код доступа, он открыл файл и остолбенел, когда на экране замелькали номера счетов и реквизиты.
   Санитарка Тоня – веселая говорливая бабенка лет тридцати – усиленно терла пол в коридоре. Оробев при виде странного лица главврача, со стуком выскочившего из своего кабинета, она робко сказала:
   – Антон Максимович, тут с дождя наследили, а я днем не успела убрать, поэтому…
   – Сходите в палату к Кате Баженовой, попросите ее немедленно ко мне зайти. Посидите с детьми, если они не спят, я вам буду очень благодарен.
   Он вернулся в кабинет, а Тоня, всплеснув руками и бросив швабру, со странно-торжественным лицом помчалась к Кате.
   – Катя, иди, иди, Катя, он тебя зовет! – громким шепотом крикнула она.
   – Кто? – Катя, только что покормившая детей и начавшая сцеживать молоко, даже рот разинула от удивления.
   – Антон Максимович. Катька, иди, не ломайся, а то так и загубишь свою жизнь. Когда мужик зовет, когда ему надо, все бросай и беги, а то ведь баб кругом много. Иди, я посмотрю, если они проснутся.
   Когда Катя торопливо вошла в кабинет, Антон, сидевший у компьютера, резко бросил ей через плечо:
   – Запри дверь, я тебе сейчас кое-что покажу.
   – Что случилось? – она захлопнула дверь и села рядом с ним. – Ко мне Тонька ворвалась с диким лицом и надавала кучу советов – она, по-моему, решила, что тебе срочно потребовалось потрахаться. Думаю, мы зря с самого начала не сказали людям, что мы – брат и сестра.
   Антон отмахнулся и опять уставился на экран.
   – Слушай, скажи, как бы ты себя ощущала, если б за пару часов вдруг получила почти два миллиарда.
   Катя поправила очки и уточнила:
   – Рублей или долларов?
   – Дура ты, Катька, каких рублей – баксов, естественно.
   – В принципе мне бы и одного миллиарда хватило, – вздохнула она, – даже пусть и «деревянных». Ты что, психологический тест решил со мной провести?
   – Я спросил серьезно. Так что бы ты чувствовала? Закрой глаза и представь.
   Катя сладко зевнула, прикрыла рот рукой и послушно зажмурилась, но тут же фыркнула и замотала головой.
   – Нет, Антоша, не могу, хоть убей! Это, наверное, как секс – если самолично не попробуешь, то вряд ли по-настоящему прочувствуешь. Менталитет другой.
   – Смотри, – он слегка подвинулся, чтобы сестра могла видеть монитор, и вкратце передал ей свой недавний разговор с Лилианой.
   Тряхнув головой, чтобы привести в порядок мысли, Катя какое-то время смотрела на экран компьютера, потом, неестественно вытянув вперед шею, хрипло спросила:
   – Лилиана перевела на твои счета все эти деньги? – лицо ее внезапно исказилось, в глазах мелькнул ужас, и она закричала: – Нет! Антон, она тебя просто подставила – прежде охотились за ней, теперь будут охотиться за тобой. Не трогай эти миллиарды, Антон, умоляю тебя! Наверняка за движением денег следят, и если станет известно, что она перечислила все тебе… Они убьют наших мальчиков, они убьют их! Нет!
   Глаза Кати закатились, зубы стучали, тело колотила дрожь. Схватив сестру за плечи, Антон встряхнул ее, потом легонько шлепнул по щеке.
   – Прекрати истерику, ты спятила? – он с досадой вздохнул. – Да ладно, от тебя, видно, сейчас умных слов не дождешься. Чего ты разревелась?
   Она тихо плакала, судорожно всхлипывая и вытирая слезы рукой.
   – Я боюсь, Антоша, я очень боюсь! Я сейчас всего боюсь, я боюсь за тебя и за мальчиков. Не знаю, что со мной, не сердись – я после всего, что было вообще какая-то не своя, мне от всего страшно.
   Антон внимательно посмотрел на нее и, пожав плечами, мягко сказал:
   – Ладно, успокойся, ты и вправду еще не очухалась. Иди к мальчикам и чуток поспи. Думаю, через денек-другой я вас вместе с Таней отправлю в Париж к Ольге – тебе нужно срочно сменить обстановку.
   Проводив глазами сгорбившуюся фигурку сестры, он вздохнул, подумав, что и сам за эти дни стал таким же пугливым, как Катя. Пожалуй, ничего страшного не случится, если все же съездить к Диане и повидать Таню – вряд ли кто-то устроил засаду у клиники, чтобы проследить за каждым его шагом. Пока, конечно, никому неизвестно, что он, Антон Максимович Муромцев, заделался миллиардером – тогда, наверное, придется нанимать охрану или чего-то там еще. Правильно сказала Катя: другой менталитет, другие привычки. Миллиардер ведь не пойдет в универсам покупать себе копченой колбасы на завтрак:
   «Ах, извините, у вас нет сдачи с миллиарда баксов? Тогда отрежьте мне кусок на всю сумму, чтоб без сдачи».
   Антон расхохотался и всю дорогу до дома Дианы старался подавить этот нервный смех. Таня, повиснув на шее отца, заглянула ему в лицо и весело спросила:
   – Папочка, почему ты все время такой смеющийся?
   – День солнечный, – отшутился он. – Ты тоже негрустная.
   – Я сегодня весь день, пока тетя Диана была на работе, помогала дедушке Сене пыль с книг вытирать. У него такие старые книги есть, которые вообще нельзя пылесосом чистить – только сухой тряпочкой. И на немецком языке есть, и на французском, и на английском.
   Диана вошла, раскрасневшаяся от жара плиты и явно обрадованная приездом Муромцева, потому что глаза у нее сияли от счастья, а в голосе появились особые журчащие интонации.
   – Танюша, стол быстренько накрываем, достаем тарелки – папа голодный, у меня сырники готовы.
   Девочка подбежала к ней и погладила по руке.
   – Тетя Диана, а давайте на кухне поужинаем – мы ведь, когда папы нет, там всегда едим, чтобы в комнате тараканов не было. И дедушка Сеня с нами посидит, расскажет что-нибудь.
   Диана с чувством неловкости во взгляде посмотрела на Антона – тот во время своих визитов к ней старался как можно меньше попадаться на глаза ее соседям.
   – Нет, Танюша, папа, устал, пусть поужинает в комнате и отдохнет, а то этот дед как заведется болтать, так его не остановишь.
   – Ой, а мне так интересно его слушать, – разочарованно вздохнула Таня, но послушно пошла за Дианой, по дороге обернувшись к отцу: – Папа, а про тебя дедушка Сеня говорил, что ты ему очень и очень нравишься.
   Антон встретился глазами со смутившейся Дианой и неожиданно весело улыбнулся.
   – Ну, раз я ему так нравлюсь, то давайте действительно перейдем на кухню – нечего в комнате тараканов кормить, пусть тараканы едят там, где им положено.
   Дедушка Сеня оказался очень приятным, но и впрямь чрезмерно говорливым старичком семидесяти с лишним лет. Приосанившись, он пожал Антону руку.
   – Чрезвычайно рад, чрезвычайно рад познакомиться со столь интеллигентным молодым человеком. В наше время культурная молодежь – большая редкость. Я был в восторге, когда ваша дочка перевела мне из Шиллера и из Беранже. Книги лежат, понимаете, а прочесть не могу – прежде у нас к языкам не так серьезно относились.
   Диана положила ему на тарелку сырник и хмуро сказала:
   – Вы бы лучше ваши книги букинисту снесли, дядя Сеня, а то у вас в комнате повернуться от них негде. Кому сейчас это старье нужно – все с компьютерами.
   – И вот и не права ты, Дианочка, неправа, – старик погладил подбородок и подмигнул Тане, – Танюшке интересно было, да?
   – Да, дедушка Сеня, очень интересно, – в глазах девочки мелькнул восторг, – мы с моим дедушкой в прошлом году были в музее в Риме, так там одна такая книга под стеклом лежит, и ее даже руками трогать нельзя, а у вас целый шкаф!
   – Внуки у меня в детстве тоже иллюстрации любили разглядывать, – степенно рассказывал дед Семен, вилкой отделяя от сырника по маленькому куску и отправляя их в рот. – Книги эти еще бабка моя читать любила – дед у меня был зубной врач, он с семьей до революции весь этаж занимал. Отец и его братья в первую германскую войну офицерами служили, так их всех за это в тридцатых годах НКВД расстреляло, а меня в институт так и не приняли – сын врага народа. Зато жену я себе хорошую нашел – после войны мужиков мало осталось, девки ни на что не смотрели. Да.
   Он внезапно задумался, а Антон, чтобы поддержать разговор, вежливо спросил:
   – Вы где воевали?
   Старик встрепенулся и насупил брови:
   – Не воевал, не воевал – астма у меня бронхиальная, с детства мучился. Матушка моя радовалась, что я опасностей войны избежал, но я сейчас жалею – дали бы мне теперь отдельную квартиру, как ветерану, а то сыновья выросли и поразъехались, а я тут так свой век и доживаю – метраж большой, на очередь не ставят.
   – Да вы сами не хотите, дядя Сеня, – с досадой сказала Диана и, подумав, положила ему на тарелку еще один сырник, – а то б давно свою комнату на квартиру в Подмосковье разменяли – зачем вам Москва, вы дальше подъезда все равно не ходите. Из-за вас и мы тут сидим – давно б всю квартиру разменяли и разъехались, а вам нравится тут в тараканнике жить.
   – И не хочу, – пробурчал старик, ковыряя второй сырник, – я в этой квартире с рождения живу, а ты сюда только восьмидесятом въехала. Еще бабке своей Кузьминичне спасибо скажи – не пожалела б она тебя, не прописала бы к себе, так и куковала бы ты у себя в Тамбове. Жди теперь, пока мы с бабкой помрем, потом будешь меняться. А то так получается, что всяк, кому не лень, в Москву стремится, а нас, москвичей, гонят.
   Диана вздохнула и покачала головой.
   – Никто вас не гонит, дядя Сеня, никто вам ничего плохого не желает – хоть сто лет живите. Только вы иногда такую ерунду говорите и вообще перестали в жизни ориентироваться, – она вдруг заметила, что Таня задремала, прислонившись головой к плечу отца, и, понизив голос, тихо сказала Антону: – Она привыкла рано ложиться, отнеси ее в комнату.
   И тут старик, показывая, что он еще не совсем перестал ориентироваться в жизни, шепотом произнес:
   – Постели-ка ты ей, Диночка, сегодня у меня, а то Евдокия моя нынче на даче, мне одному одиноко лежать и в потолок плевать, – а когда Диана, вспыхнув от радости, побежала стелить Тане постель у него, в комнате, он заговорщически подмигнул Антону: – Чего говорить, Диночка всегда была хорошая девочка – и училась, и за бабкой приглядывала. Вы уж ее не обижайте, молодой человек, у нее и без этого жизнь несладко складывается. А к Танюшке она прекрасно относится, прекрасно!
   Все же Диана сначала убедилась, что Таня крепко спит на кровати Евдокии Ильиничны, и только после этого, вернувшись к себе в комнату, подошла к Антону и, сев рядом с ним на диван, прижалась щекой к его плечу.
   – Мы так давно не были друг с другом!
   – Этот дед Сеня – отличный парень, – с улыбкой шепнул он и, запрокинув ей голову, поцеловал в губы долгим поцелуем, от которого все тело молодой женщины напряглось и затрепетало.
   В тот день она отдавалась ему с какой-то неистовой страстью, а потом, лежа с затуманенными глазами, выдохнула:
   – Мне так хорошо! Антон, мне Таня сказала… Это правда, что Катя – твоя сестра?
   Антон в задумчивости провел рукой по ее животу, потом лег на спину и подложил под голову согнутую руку.
   – Правда, но пока ни о чем меня не спрашивай, ладно?
   – Конечно, – но в ее голосе слышались нотки счастья, – ни о чем не буду спрашивать, пока ты сам не захочешь сказать.
   – Ну и хорошо, – у него вдруг мелькнуло, что они уже лет пятнадцать, наверное, периодически спят друг с другом, а ему даже в голову никогда не приходило поинтересоваться, где ее родители или другие родственники. – Я даже не знал, что ты из Тамбова, – сказал он, вспомнив слова старика-соседа.
   Неожиданно для самой себя Диана начала рассказывать:
   – Когда я кончала школу, отца посадили. Он начал пить, когда мне было лет пять, я его трезвым почти и не помню. Мать долго терпела, однажды забрала меня и ушла в общежитие – мне тогда было лет десять. Помню, сколько лет мы по вечерам прятались в комнате у комендантши – отец, как напьется после работы, так приходит в общежитие скандалить. Его все боялись, даже милиция не хотела связываться – он был очень высокий и сильный, одним ударом мог дерево сломать. Когда мне было шестнадцать, мама познакомилась с хорошим человеком, но даже думать боялась, чтобы оформить с ним отношения – так боялась отца. А ему, все равно, кто-то сказал, и он однажды вечером заявился в общежитие с топором. Я была у подружки, когда вернулась, его уводили в наручниках – он зарубил маму, ее друга дядю Аркашу, а потом погнался за комендантшей и ее тоже убил. Ему дали пожизненное, я даже не знаю, где он и что он, а меня взяла к себе мамина тетя. Она жила в Москве, и ей с большим трудом удалось меня прописать – в Москву ведь не прописывали, но поскольку я была несовершеннолетняя и ввиду трагических обстоятельств все-таки разрешили.
   Антон виновато погладил ее по плечу.
   – Я даже подумать такого не мог, почему ты никогда мне ничего не говорила?
   Диана печально вздохнула.
   – Зачем? Я никогда никому не рассказываю – не нужно другим людям такое навязывать, мне и самой тошно вспоминать. Это уж дядя Сеня от бабки моей знает подробности, а я сама даже мужу покойному…..
   Ее прервал звонок мобильного телефона в кармане брошенных на спинку стула брюк Антона.
   – Извини, Динуля, – он протянул руку и нащупал трубку.
   Строгий молодой голос произнес:
   – Здравствуйте, Антон Максимович, мы с вами на днях виделись в нашем комитете, я дочь Дарьи Петровны Абросимовой. Извините, что так поздно, но я по поводу того поручения, что вы мне дали – по поводу партнеров той погибшей девушки.
   – Нонночка? Здравствуйте, рад вас слышать. Не волнуйтесь, для меня еще совсем не поздно – всего лишь начало двенадцатого, – но вам я бы посоветовал в это время уже спать.
   – Спасибо, – сухо возразила она, – но возникли некоторые проблемы.
   – Ладно, тогда я сейчас перезвоню вам с городского телефона, чтобы вы не тратили деньги. Какой у вас номер?
   Натянув брюки, Антон сунул ноги в тапочки и вышел в коридор, где на обсиженной мухами полочке стоял старый телефонный аппарат.
   – Да, я слушаю, Антон Максимович, – сказала Нонночка, вновь услышав его голос. – Я хочу, во-первых, сообщить, что почти всех этих ребят мне удалось повидать и поговорить с ними.
   – Наверное, вам пришлось не очень легко, – мягко заметил он.
   – Естественно, – ее голос тоже смягчился, но она тут же с присущей ей строгостью добавила: – Но это моя работа. Конечно, очень непросто было говорить с этой молодой парой, которая ждет ребенка – слезы, отчаяние, взаимные упреки. Однако мне удалось убедить их пойти сделать анализы. Я рассказала им про свою группу, предложила даже зайти и посмотреть, как мы занимаемся. Они сделают анализы, и я буду держать их обоих под контролем.
   – С ребятами было, наверное, немного проще?
   – Я бы не сказала – один растерялся, другой сначала решил, что это розыгрыш, а третий – такой застенчивый, его зовут Ваней – даже начал плакать. Но я не из-за этого звоню, у меня проблема с последним – его зовут Борис Томилин, а ребята между собой называют Бобом. Он уехал сразу же после того дня, и никто из друзей ничего о нем не знает. Только та девушка – Ксения, – которую он изнасиловал, сказала, что он на следующий день к ней зашел и просил выйти за него замуж, но она отказалась, и потом он куда-то исчез. Я была у его матери, но она говорила очень нелюбезно – чуть ли не накричала на меня. Естественно, я ей не объяснила, почему я интересуюсь ее сыном – я ведь не имею права никому, даже самым близким родственникам, давать информацию без его согласия. Кажется, она решила, что я просто вешаюсь ему на шею. Короче, она заявила, что Борис подписал контракт с какой-то зарубежной фирмой и уехал за границу. Там его, как она говорит, ждет невеста – они познакомились по Интернету и в ближайшее время собираются пожениться. Вы понимаете, что если это правда…
   – Понял, – быстро ответил Антон, – хорошо, Нонночка, я беру это на себя – постараюсь немедленно связаться с человеком, который дал мне всю эту информацию. Когда что-то прояснится, я вам сразу же сообщу. Передавайте привет маме и спасибо вам еще раз, вы очень много сделали.
   – Не за что, это моя работа, – строго повторила девушка. – До свидания, сообщите мне, когда будет известно.
   Вернувшись в комнату, он покосился на белевшую в темноте спину повернувшейся к стене Дианы, подумал и решил позвонить Алеше – если парень еще в Москве, то самым разумным было бы начать с него.
   – Антон Максимович? – с легким недоумением в голосе спросил юноша. – Я могу вам чем-то помочь?
   Формальная вежливость этого общепринятого на Западе вопроса почему-то задела Антона, и он ответил довольно сухо и даже чуть-чуть грубовато:
   – Да нет, спасибо, другим будешь помогать, а я как-нибудь своими силами. Я звоню, собственно, по твоим делам, но извини, если разбудил.
   – Я не сплю – вожусь в гараже с машиной, – усмехнулся Алеша, – но простите, если что-то не так сказал.
   «Действительно, что это я взъелся? – подумал Антон. – Парень за несколько дней в Англии усвоил манеру обращения английских аристократов, и отлично. Привыкли мы тут в России – если звонишь человеку ночью, а он тебя не посылает подальше, то сразу обидно. Типа как в «Брильянтовой руке»: наши люди в булочную на такси не ездят, наши люди по ночам так вежливо не разговаривают. Нет, мне действительно нужно срочно заняться самовоспитанием и поменять менталитет».
   – Возникла проблема, Алеша, и очень серьезная, – он вкратце передал слова Нонночки и добавил: – Не знаю, насколько хорошо ты знаешь эту даму – возможно, что тебе, как другу своего сына, она бы согласилась сообщить его координаты.
   – Хорошо, утром я к ним съезжу – постараюсь что-нибудь узнать и перезвоню вам.
   – Лучше не мне, а свяжись с психологом, который занимается этим вопросом. Записывай номер телефона, ее зовут Нонной.
   – Записываю, – прижав плечом трубку к уху, Алеша вытащил из кармана электронный органайзер и нажал на нем несколько клавиш, – а как по отчеству?
   – Можешь без отчества, – рассмеялся Муромцев. – Ладно, желаю удачи. Ты еще долго будешь в Москве?
   – Точно не знаю, но до отъезда непременно с этим разберусь, Антон Максимович, не волнуйтесь. У меня в запасе еще несколько дней – до первого июля.

   С первого июля Алексею Малееву, согласно подписанному с британской фирмой контракту, нужно было приступать к работе. С каждым днем ему все сильней и сильней хотелось оказаться подальше от Москвы и обо всем забыть. Жалея, что обещал отцу безвылазно сидеть дома, он целые дни проводил в гараже, ползая с гаечным ключом под своим БМВ, подкручивая гайки, болты и проверяя сцепления – так было легче заставить себя ни о чем не думать. Однако после разговора с Муромцевым у него появилась уважительная причина нарушить обещание.
   Ранним утром следующего дня Алеша поехал в Люберцы к матери Боба. Это была очень худая, рано ссутулившаяся женщина, страдавшая остеохондрозом и в сырую погоду всегда ходившая с шерстяным платком, повязанным вокруг поясницы. Алеша знал, что с утра она наверняка будет на работе, зато сестрица его бывшего однокурсника, горластая тинэйджерка Люба, скорей всего тусуется с друзьями где-нибудь около дома.
   Он остановил машину рядом с переполненным гниющими отбросами мусорным контейнером и сразу же увидел лохматую длинноногую девчонку, которая лузгала семечки в компании громко матерившихся подростков. Увидев лихо затормозивший красный БМВ, они на миг замолчали, с видом знатоков разглядывая автомобиль. Алеша вылез и помахал рукой.
   – Привет, Любаша.
   Люба зарделась и горделиво покосилась на плевавших семечками приятелей.
   – Здравствуй, Алеша, как поживаешь? Ты к Бобке? А он уехал, – она с интересом посмотрела на еще незажившие синяк и ссадину на его лице, и в глазах ее мелькнуло восхищение.
   – Знаю, – степенно ответил он, – я к тебе – у меня тут возникло одно небольшое дельце, нужна твоя консультация. Отойдем на пару минут?
   Люба с достоинством кивнула и, облизав губы, небрежно бросила приятелям:
   – Облом, чуваки, меня зовут.
   Менее, чем через час, безнадежно застряв в пробке на Рязанском проспекте, Алеша достал телефон и позвонил по номеру, который накануне продиктовал ему Муромцев. Строгий женский голос ответил:
   – Я вас слушаю.
   – Будьте добры попросить Нонну Абросимову, меня просил связаться с ней Антон Максимович Муромцев.
   – Это я, вы по поводу Бориса Томилина?
   – Как говорит его сестра, он действительно заключил контракт на год с одной кампанией в Асансоле – это промышленный город в Индии. Думаю, это правда – у нашего ВУЗа хорошая репутация, нам предлагали заключить контракты, когда мы еще учились.
   – В таком случае я, к сожалению, ничем не смогу помочь – наша ассоциация не имеет филиалов в Индии. Вы можете официально обратиться в соответствующее медицинское учреждение или, если хотите, свяжитесь с ним лично.
   – Я с самого начала мог бы связаться с ним лично, у меня есть его электронный адрес, но… если честно, то я не знаю, какими словами… Возможно, стоит подождать его возвращения в Москву? Как я понял, жениться он пока не собирается – это все фантазии его матери.
   – Тем не менее, предупредить его надо срочно, – мягко возразила она. – Лучше начать профилактическое лечение до того, как болезнь себя проявит. Тем более, что он находится в непривычно жарком для себя климате. Я понимаю, что вам нелегко, и готова помочь, как специалист, составить письмо, если вы затрудняетесь.
   – Я был бы вам очень благодарен, – с некоторым облегчением вздохнул Алеша, – но я уезжаю буквально через пару дней поэтому…
   – Можете приехать сегодня к двум, если хотите, – это на Варшавке. У меня будет перерыв между двумя группами, и я займусь вами.
   По адресу, указанному Нонной Абросимовой, на первом этаже старого кирпичного дома находилась обыкновенная квартира, и Алеша сначала даже решил, что ошибся домом. Тоненькая девушка, открывшая ему дверь, смотрела строго и вопросительно.
   – Извините, я, наверное, не туда попал, – смущенно сказал он, замявшись на пороге и немного отступив назад, – мне нужна Нонна Абросимова, но…
   – Нонна Абросимова – это я, заходите. Вы Алексей, наверное? – руки, однако, не подала.
   В квартире, куда ввела его Нонна, было две комнаты. В одной из них – побольше – был огромный квадратный стол, на стене висел большой белый экран, рядом стояла доска на колесиках.
   – Это и есть ваша ассоциация? – с недоумением оглядываясь, спросил Алеша.
   – Мы снимаем эту квартиру для групповых занятий, – объяснила она, – сюда приходят инфицированные и больные СПИДом люди, которые живут в близлежащих районах. Если не боитесь, то мы можем поговорить в комнате для занятий.
   – Боюсь? А почему я должен бояться?
   Нонна пожала плечами.
   – Многие вообще боятся сюда заходить – считают, что можно заразиться через мебель, предметы обихода. Вы не поверите, но некоторые знакомые перестали подавать мне руку – они полагают, что я больна СПИДом, раз работаю с ВИЧ-инфицированными.
   Алеша понял, почему она при знакомстве тактично не стала подавать ему руки, и преувеличенно весело засмеялся.
   – Наш народ напуган и недоверчив – ничего не поделаешь. Не обращайте внимания.
   – Хотите кофе или чаю? – спросила девушка, чуть прищурив глаза. – Мы тут всегда пьем что-нибудь в перерывах.
   Он хотел отказаться, но вдруг понял, что она его испытывает.
   – Если вас не затруднит, конечно.
   Нонна тоже рассмеялась.
   – Не волнуйтесь, тут у каждого своя посуда.
   Текст письма Бобу они составили довольно быстро, и Алешу поразило, как вдумчиво и толково она подсказывала ему отдельные фразы.
   – Я прежде плохо себе представлял, чем занимаются психологи, – признался он.
   – Многие плохо это себе представляют, – в ее глазах забегали смешинки, – считают психологов и психоаналитиков чем-то вроде недоучившихся психиатров. Тем не менее, иногда мы помогаем. Так что если будут проблемы, то милости просим.
   Алеша улыбнулся.
   – У меня есть прекрасный рецепт от всех проблем – не позволяю себе о них думать.
   – Вы загоняете их внутрь себя, это не рецепт. Мы наоборот – вытаскиваем проблему, обсуждаем ее и учимся с ней жить. А загонять проблему внутрь себя опасно – это может привести к трагическим последствиям.
   – Я дубовый, – пошутил он, – меня проблемами не прошибешь – меня можно уничтожить только физически.
   – Вы просто строите из себя супермена – не позволю, дескать, какой-то вшивой проблеме меня одолеть!
   Алеша усмехнулся и покачал головой.
   – Слушай, давай на «ты», а? Согласна? Так вот, молодой и прекрасный психолог, я – мужчина и никому кричать о своих проблемах не побегу. Вот тебе я, если нужно, могу помочь.
   – Помоги, – с неожиданной улыбкой согласилась она, – через полчаса у меня занятия с группой. Ты полчаса можешь погулять у двери – с четырех до половины пятого? Парень, который должен был нас сегодня караулить, задерживается.
   – Караулить? – изумился Алеша. – Но зачем вас караулить?
   Нонна вздохнула.
   – Нас турбюро, что по соседству поджимает, хочет выселить из помещения и расширить свой офис. У нас, конечно, договор аренды и все прочие документы оформлены, поэтому официально они ничего не могут сделать, так начали на нас жителей из дома натравливать. Они тут как-то чуть ли не митинг под дверью устроили – кричат: «СПИДоносцы, вон из нашего дома!». Потом мама договорилась, и из охранной фирмы стали присылать человека в форме – он дежурит, когда у нас занятия. На них форма производит впечатление – они и близко не подходят. А сегодня они звонили – только к пяти их человек сможет подойти. С утра вроде обошлось, но вечером… Конечно, ты без формы, они по пьянке и накостылять могут. Так то, если боишься… – девушка говорила серьезно, но в глазах ее прыгали смешинки.
   Если серьезно, то Нонна не верила в реальность угрозы со стороны жителей дома, но Алеша вспыхнул.
   – Конечно, побуду, о чем разговор! Время у меня есть, где нужно стоять?
   – Можешь и в прихожей посидеть, раз ты такой храбрый. Просто ребята с охранной фирмы знают, что сюда приходят ВИЧ-инфицированные, поэтому в квартиру входить отказываются.
   – Слушай, я хотел тебя спросить, – в глазах Алеши мелькнуло восхищение, – неужели ты совсем не боишься? Я, конечно, знаю, что вирус передается только половым путем и через кровь, но все же…
   – Да, моя мама тоже волнуется, – девушка вздохнула, – ей прежде все мерещилось, что кто-нибудь из группы меня изнасилует или нападет с зараженным шприцем – фантазия у нее работает. Теперь, конечно, успокоилась – привыкла. Но жених мне до сих пор скандалы устраивает – говорит, что как только мы распишемся, он меня близко сюда не подпустит. Но это мы еще посмотрим! – она тряхнула волосами и весело рассмеялась.
   Алеша сидел в прихожей, перелистывая журнал, и старался не смотреть на входивших в квартиру людей. Пришло десять человек – пять девушек, две женщины лет сорока, два паренька лет семнадцати-девятнадцати и низкорослый болезненного вида мужчина лет тридцати пяти.
   Из комнаты, где проходило занятие, до Алеши доносился голос Нонны, потом начался спор, но ему никак не удавалось вникнуть в суть вопроса. Внезапный звонок в дверь заставил его вздрогнуть, и голоса в комнате сразу стихли. Нонна торопливо вышла в прихожую и, сделав Алеше знак молчать, прислушалась, потом громко спросила:
   – Кто там?
   – Участковый милиционер, в глазок выгляньте. Откройте, чем вы там занимаетесь?
   Открыв дверь, Нонна встала на пороге и протянула документы толстому мужчине в милицейской форме, за спиной которого стояло несколько мужчин и женщин.
   – Помещение арендует наша Ассоциация, все документы у нас в порядке.
   Милиционер, оттолкнув ее руку, шагнул внутрь.
   – Не знаю, как и что там у вас в порядке, но только жильцы жалуются – у меня их заявление, они требуют, чтобы вас отсюда убрать. И по санитарным нормам вы тоже права не имеете заразных людей тут собирать.
   – У нас есть разрешение от санэпидстанции.
   Женщина с мешками от отеков на лице выдвинулась из-за спины участкового.
   – А эти с санэпидстанции сами пусть так поживут – чтобы со СПИДом постоянно в одном доме, – истерически закричала она, – у нас тут дети!
   Стоявшая на лестнице толпа сразу же заголосила, напрочь заглушив голос Нонны, что-то пытавшейся им сказать. Алеша резко шагнул вперед.
   – Уходите отсюда, – в бешенстве сказал он милиционеру, – вы не имеете права сюда вламываться без санкции прокурора. Уходите и уберите всех этих людей!
   – А ты кто тут такой? – лицо участкового побагровело. – Документы у тебя есть?
   – Подожди, Алеша, – Нонна поспешно отстранила его, – погоди, я сама разберусь.
   Дверь комнаты открылась, ВИЧ-инфицированные люди молча толпились на пороге.
   – И тут нас гонят, и опять нас гонят, – каким-то спокойно-безнадежным голосом произнес низкорослый мужчина, качая головой.
   – Ищите себе другое место, у нас жильцы против, – седой мужчина с палочкой вытащил бумагу и помахал ею в воздухе.
   – Простите, но этот дом принадлежит муниципалитету, – очень твердо произнесла Нонна, – мы арендуем квартиру у муниципалитета, и жильцы в данном случае ничего решать не могут. Выйдите отсюда!
   – Ах ты, б…ь! Как они теперь стали со старшими разговаривать! – выкрикнула женщина и неожиданно вцепилась в руку Нонны. – Нахалка!
   Девушка покачнулась от неожиданности и высвободила руку, оттолкнув женщину. Та взвизгнула, а милиционер внезапно рявкнул:
   – Ах, ты еще и драки тут затеваешь!
   Схватив Нонну за плечо, он потащил ее на лестницу, но Алеша, прыгнув вперед, мгновенно заломил ему руку за спину, заставив согнуться пополам. Участковый побагровел, пытаясь высвободиться, нащупал кобуру пистолета, но Алеша выдернул у него оружие. Один из мужчин попробовал ударить юношу, но получил сильный удар ногой и, согнувшись пополам, взвизгнул:
   – Бандит! Милицию вызовите!
   Неожиданно женщина с визгом вцепилась в волосы Нонны и, ударив ногой в живот, начала трясти. Услышав болезненный крик девушки, Алеша, резким движением вытолкнув милиционера на лестницу, оторвал от Нонны женщину и, подняв в воздух, выкинул следом. Стоявшие на лестнице люди с визгом попятились, захлопнув дверь. Нонна, держась за живот, прижалась к стене, и лицо ее было белым, как мел.
   – Живот… Я беременна.
   – Скорее, – Алеша подхватил девушку, закинув ее руку себе на шею, и распахнул дверь на лестницу, крикнув тем, кто был в квартире: – Идите за мной, не бойтесь, они вас не тронут.
   Толпившиеся на лестнице молча расступились, пропустив их, лишь участковый кинулся к Алеше, плачущим голосом крикнув:
   – Оружие отдай, гад! Найду ведь тебя, из-под земли достану!
   Однако подойти близко он не решился. Открыв дверь своей машины, Алеша втолкнул Нонну внутрь и, сев за руль, рванул БМВ с места. Кусая губы и прижав руки к животу, она пыталась сдержать стон. Доехав до светофора, где скопились ожидающие зеленого света машины, Алеша по тротуару объехал длинный ряд, не обращая внимания на возмущенно шарахавшихся прохожих, и помчался вперед, одной рукой держась за руль, а другой вытаскивая из кармана сотовый телефон.
   – Антон Максимович, я везу к вам Нонну Абросимову, ей плохо.
   Остановив машину на улице у проходной клиники, он вытащил Нонну и понес ее мимо испуганно распахнувшего дверь старика-охранника. Навстречу ему спешили Муромцев и два санитара с носилками.
   – Что с ней? – резко спросил Антон.
   – Ударили в живот.
   Нонну увезли, а Алеша зашел в вестибюль клиники и, опустившись на мягкий кожаный диван, стал ждать, решив не уходить, пока не узнает, что с девушкой. Он ждал Антона, но того все не было, и юноша, закрыв глаза, неожиданно провалился в какую-то темную пучину. Перед ним стояло лицо Насти, она протягивала к нему руки и шептала:
   «Люблю, Леша, ты мой единственный».
   Голос Муромцев заставил его очнуться. Антон вел под руку плачущую полную женщину. С другой стороны ее поддерживал седой полковник с такими же живыми темными глазами, как у Нонны.
   – А я уже приданое ребеночку приготовила, господи, господи, да как же так?
   – Перестань, Дашуня, – расстроено произнес Антон, – все бывает, ты же сама врач.
   – Какой я врач – своего внучка не уберегла.
   – Перестань! – сердито бросил полковник. – Ты лучше посмотри, каков этот наш будущий зятек – даже не изволил явиться. А я ведь ему сразу позвонил.
   – Только бы с ней все было в порядке, только бы с ней…
   – С ней все будет хорошо, – ласково сказал Муромцев и, остановившись рядом с Алешей, указал на него полковнику: – Это тот юноша, который привез Нонночку, если хочешь, то поговори с ним. Алеша, это родители Нонны, ты можешь рассказать им, что и как случилось? Она под наркозом, а они хотят знать. Пройдите в мой кабинет, вам там будет удобней.
   – Как она? – хмуро спросил Алеша, шагая рядом с ним по мягкому ковру.
   – Потеряла ребенка, ничего нельзя было сделать. Будем надеяться, что других осложнений не будет.
   Выслушав рассказ Алеши, Дарья вновь заплакала.
   – Я говорила, что нельзя ей было там работать! Они бы ведь и убить ее могли, если б не этот молодой человек!
   – Ты, парень, молодец, спасибо, – полковник Абросимов внимательно посмотрел на Алешу. – Меня только беспокоит, что ты связался с ментом.
   Муромцев поднял голову, и в глазах его мелькнула тревога.
   – Нападение на милиционера в форме при исполнении… Куда ты дел его оружие?
   – Наверное, бросил там – в квартире, – растеряно пожал плечами юноша, – мне было не до того – Нонне стало плохо, а эти больные люди были в таком ужасе. Я вывел их из квартиры и повез Нонну в клинику. Да ведь этот милиционер первый стал распускать руки – потащил ее на лестницу, он не имел права…
   Муромцев с сердцем стукнул кулаком по столу.
   – Иди ты знаешь, куда со своим правом! Тебе известно, что полагается за нападение на сотрудника милиции? Будет тебе твоя поездка в Англию!
   – Погоди, Антон, нельзя, чтобы у парня были неприятности, – сказал Абросимов, – мы с Дашей сейчас поедем туда – если этот мент никуда еще не сообщил, то постараемся с ним договориться.
   – Наверняка заявил, и они его по машине в раз вычислят, – нервно ответил Муромцев, меряя кабинет шагами, – ты еще не видел, какой у него БМВ? Если этот участковый уже доложил своему начальству, что на него напал бандит и отнял оружие, то Лешку на первом же посту гаишник задержит и отправит в предвариловку.
   – Да ладно вам меня пугать, – беспечно махнул рукой Алеша, – прорвусь.
   – Не надо на рожон лезть, парень, – нахмурился Абросимов.
   Дарья перестала плакать и подняла голову.
   – Это твоя красная машина у проходной стоит? Так ты ее пока тут оставь, чтобы тебя по дороге домой не задержали – потом заберешь. Мы тебя на своей довезем. Антон с машиной ведь ничего не случится?
   – Да что с ней может случиться? Сейчас скажу вахтеру – он ее на территорию клиники загонит, чтобы не «разули». Я теперь свою тоже на территории держу. Давай ключи, Лешка, мы за твоим конем присмотрим.
   – Ладно, – сдался Алеша и со вздохом вытащил ключи, – я завтра за ней заеду. Довезите меня до метро, если это вас не затруднит.
   Антон проводил их до машины и помог Дарье сесть, ласково погладив по плечу.
   – Сегодня она поспит, а завтра уже сможешь забрать ее домой. Не волнуйся, Дашуня, у тебя еще будут внуки.
   – Твоими бы устами, Антоша, да мед пить, – горестно говорила женщина, усаживаясь на сидение. – А этот ведь так и не приехал, а? Небось, опять играет где-то. Ему ведь кроме игры ничего в жизни не нужно.
   Антон задумчиво смотрел вслед отъехавшей «Ниве», и когда машина скрылась за углом, повернулся к ожидавшему старику-вахтеру и протянул ему ключи от Алешиной машины.
   – Будьте так добры, загоните БМВ на территорию клиники, поставьте рядом с моей машиной.
   Не дожидаясь, пока возившийся с ключами вахтер заведет машину, он повернулся и направился в клинику, но не успел сделать и десяти шагов, как сзади прогремел взрыв. Огромный столб пламени метнулся вверх вместе с обломками БМВ, и мощный удар в спину швырнул Антона вперед, заставив пролететь несколько метров. Он не услышал второго взрыва и не почувствовал, как красное крыло машины накрыло его сверху, защитив от падающих с неба обломков и бушевавшего вокруг огня.
   Когда к Антону вернулось сознание кто-то знакомый рядом с ним всхлипывал и что-то жалобно бормотал.
   – Катька, – голос его прозвучал еле слышно, но Катя, немедленно перестала плакать и наклонилась над братом.
   – Антоша! Братик, родной, любимый, ты меня слышишь?
   Антон попытался приподнять веки и увидел над собой белый потолок, который тут же начал вращаться с такой силой, что к горлу подступила тошнота, и он вновь закрыл глаза, сказав очень тихо, но, как ему самому казалось, строго:
   – Прекрати реветь, в чем дело? Где я?
   Она заторопилась:
   – Здесь, здесь, в клинике. Сначала тебя хотели везти в Бурденко, но Леня Тараненко как раз был здесь на консультации, и невропатолог тоже – они тебя сразу же потащили в диагностику, осмотрели и сказали, что не стоит никуда везти. Потому что открытых травм нет, только сильное сотрясение мозга, с ним ты можешь и в клинике отлежаться.
   Антон решился и во второй раз открыл глаза – потолок уже не вращался, а только медленно плыл, и тошнило не так сильно.
   – Что случилось? Я ничего не помню, – сказал он.
   Катя заплакала навзрыд.
   – Взорвалась машина, ты просто чудом уцелел.
   В памяти Антона запрыгали, заметались обрывки воспоминаний, но он никак не мог связать их воедино.
   – Чья машина, кто-нибудь погиб?
   Катя ничего не ответила, продолжая плакать, потом вытащила сотовый телефон и, взглянув на дисплей, нажала кнопку.
   – Григорьев просил меня, если ты очнешься, дать ему звонок на мобильный – он хочет поговорить с тобой первым, до следователя, – пояснила она, судорожно вздохнув.
   – Григорьев? – в недоумении переспросил Антон. – Он встал? Почему ему разрешили встать? Где он?
   – Да он ни у кого особо разрешения и не спрашивал, было не до того – тут после взрыва все были в жутком шоке. Так что он сразу же вскочил и начал носиться по клинике. Сейчас они со следователем беседуют у тебя в кабинете, и Лилиана тоже там – ее сразу же вызвали. Клиника оцеплена милицией, пожарные приехали, но никто ничего не может понять.
   – Ты не ответила мне, чья это была машина.
   Катя, глядя в сторону, уклончиво ответила:
   – Никто ничего не видел, вахтер куда-то исчез, его не могут нигде найти – испугался, наверное, и убежал. Охранники тоже не видели – они, когда произошел взрыв, были на территории клиники. Хорошо, что вовремя вытащили тебя из-под обломков – там все полыхало, но до тебя огонь не успел добраться.
   – Привет, с днем второго рождения, – сказал Артем Григорьев, входя в палату и аккуратно прикрывая за собой дверь.
   – Ты, скотина, почему встал? – еле слышно спросил Антон.
   Григорьев, опустившись на стул рядом с Катей, усмехнулся.
   – Долг платежом красен – не все тебе меня своим лечением и осмотрами доставать, захотелось и мне у твоей постельки посидеть. Можешь что-нибудь вспомнить?
   Антон закрыл глаза и облизал губы, но от напряжения обрывки мелькавших образов лишь завертелись в бешеном хороводе.
   – Нет, пока не могу – все мелькает. Выяснили, чья была машина? Только не врите оба, ладно? Если скажете, то я, может, что-нибудь вспомню.
   Григорьев переглянулся с Катей, потом печально вздохнул и поник головой.
   – Похоже, что это была Лешкина машина – санитары говорили, что у проходной стоял красный БМВ, на котором привезли девушку.
   – Лешкина, – без всякого выражения повторил Антон и бессильно откинулся на подушку, – Лешкина.
   Что-то в его воспоминаниях не складывалось, но что, он не мог понять.
   – Это я виновата, я, – из груди Кати вырвалось короткое судорожное рыдание, – если б не я, то ничего бы этого не было, это из-за меня. Он звонил, он… Он угрожал.
   – Кто? – от мучительной попытки вспомнить у Антона разболелась голова, и опять подкатила к горлу тошнота. – Кто тебе звонил, кто угрожал?
   – Стас. Он позвонил через час после взрыва и смеялся: «Вот, Катенька, у тебя одним защитником стало меньше. Если ты не вернешься ко мне вместе с нашим сыном, то с твоим братом будет то же самое».
   – Когда Катя прибежала ко мне, я велел ей пока не рассказывать об этом следователю, – угрюмо заметил Григорьев, – хотел сначала дождаться, пока ты очухаешься, потому что дело очень серьезное. У тебя сейчас как с мозгами – ты можешь соображать, Муромцев?
   – Ты лучше на себя посмотри, – буркнул Антон, – а мои мозги не трогай. Говори.
   – Нормально, хамишь, как новенький. Тогда слушай: Катерине с детьми здесь сейчас оставаться опасно – если этот ублюдок Стас захочет нагадить, то он выберет время, и мои ребята ничего не смогут сделать. Ты хотел ее отправить во Францию? Тогда нужно делать это прямо сейчас – сегодня же ночью она должна улететь в Париж.
   – Нет! – отшатнувшись, вскрикнула Катя. – Я не могу сейчас оставить Антона. И не говорите мне больше таких вещей, нет!
   – Да, – устало оборвал ее брат, – да, и не ори – Артем говорит правильно. Ольга вас ждет, она встретит тебя с детьми в любое время.
   – Поэтому я и не хотел, чтобы она сейчас разговаривала со следователем, – продолжал сыщик. – Если Катерина станет главным свидетелем, то с отъездом начнется волокита – вызовы для дачи показаний, разные подписки о невыезде. Мы не в Штатах, у нас программа защиты свидетелей не работает. Она должна выехать из клиники не позже, чем через час – мои ребята уже здесь, они отвезут ее с детьми в аэропорт и посадят на самолет.
   – Так и будет, – резко подтвердил Антон. – Иди, Катюша, собирайся.
   – Вы оба сошли с ума, – снисходительно, как маленьким детям, сказала Катя, – у меня нет ни денег, ни одежды, ни документов.
   – Вы моих ребят недооцениваете, Катюша, – ласково улыбнулся Григорьев, – составьте список всего, что вам нужно, и через полчаса они будут здесь с вашими вещами. Документы уже оформлены, деньги найдем.
   – Но как же Антон…
   Ладонь брата легла на ее руку и крепко сжала.
   – Не спорь, сестренка, – сказал он, морщась от боли, отдававшейся в голове при каждом слове, – займись главным – нашими сыновьями. Иди, собирайся, а я посплю.
   Его куда-то понесло, закачало, потом вновь навалилась темнота, а когда она рассеялась, то боль ушла, и в голове прояснилось. Открыв глаза, Антон увидел сидящего рядом Григорьева, Кати не было. Сыщик дремал, откинувшись в кресле – он чувствовал сильную слабость, но твердо решил не отходить от Муромцева пока тот не очнется – в его практике случалось, что люди с черепно-мозговой травмой при выходе из забытья вспоминали что-нибудь ценное, о чем потом забывали. Следователь из «убойного» отдела, занимавшийся расследованием, был его хорошим приятелем – когда-то они работали вместе – и, поскольку никаких зацепок у него пока не было, он не возражал против того, чтобы Григорьев, обещавший предоставить ценную информацию, принял участие в расследовании.
   Услышав, что Антон пошевелился, сыщик сразу же открыл глаза.
   – Катя уехала, все в порядке, – сказал он. – Заходила к тебе попрощаться, потом следователь тоже заглянул, но ты был в отключке.
   – Уехала милиция? – с трудом шевеля губами, спросил Антон.
   – Шутишь? Это тебе не кража со взломом. Все оцеплено, эксперты на месте взрыва еще долго будут копошиться. Вахтера все ищут, и никто не понимает, куда он делся. Ты ничего по этому поводу не можешь припомнить?
   – Не знаю, я, кажется… Нет, ничего не помню. Что ты сказал следователю?
   – Объяснил ему, что ты – мой клиент, и я нахожусь в клинике по твоей просьбе. Как только Катя будет в Париже, можешь откровенно ему рассказать об этой сволочи – Стасе. Подонок, тварь, он много хороших ребят угробил, но Лешку я ему не прощу, – руки сыщика сжались в кулаки, скулы на осунувшемся и похудевшем после ранения лице стали еще острее.
   – Нет! – мысли Антона внезапно прояснились, и он затряс головой, повторив: – Нет, я вспомнил, я сейчас вдруг все вспомнил – Лешки не было в той машине, он уехал с Абросимовыми, а я дал ключи вахтеру и велел отогнать БМВ на стоянку. Потом что-то громыхнуло, и я…
   – Стоп, – Григорьев даже подпрыгнул на месте, – так ты говоришь, дал ключи вахтеру? Ты не путаешь? Тогда, значит, в машине погиб вахтер. Жаль старика. Думаю, однако, до завтра лучше об этом никому не говорить.
   – Ты сошел с ума? У него сын, внуки, они его, наверное, тоже ищут – переживают же.
   – Ему уже не поможешь, а Стасу лучше пока не знать, что он обложал – пусть порадуется, что свел счеты с пареньком, и немного расслабится. Думаю, Малеев сообразит за это время убрать Лешку куда-нибудь подальше – нутром чую, что он уже все знает о взрыве.
   Антон от удивления приподнял голову, но тут же поморщился от боли.
   – Черт, больно! Нет, ты скажи, откуда и что он может знать, если машину еще даже не идентифицировали?
   Сыщик усмехнулся и пожал плечами.
   – Стас сегодня в ударе – разве он упустит случай лишний раз покейфовать? Раз он решил покуражиться и позвонить Кате, то наверняка позвонит и Малееву.
   Григорьев был прав – разговор с Катей и ее ужас привели Стаса в хорошее настроение. Получив информацию о том, что творится вокруг клиники, он позвонил Малеевым и, услышав голос Тамары, приветливо поздоровался:
   – Здравствуй, Тома, как поживаешь?
   – Спасибо, Стас, – в замешательстве почти автоматически произнесла она.
   – А я уж соскучился – сто лет вас всех не видел. Соедини меня с шефом по стационарному – у него что-то мобильник выключен.
   – Здравствуй, Стас, я… понимаешь, он спит, и я выключила его мобильный.
   – Ничего, разбуди, – весело сказал он, – у меня важные новости.
   Тамара не хотела будить мужа, но побоялась ответить отказом – Виктор не позволял ей вмешиваться в его дела и приходил в ярость, если жена поступала по своему усмотрению. Однако ей было хорошо известно, что между Малеевым и его бывшим помощником произошел разлад, поэтому, сказав мужу по селектору, чтобы он взял трубку у себя в кабинете, она сделала то, что никогда не посмела бы сделать прежде – не отсоединилась от связи, а решила послушать их разговор.
   – Я же сказал тебе, сука, – в бешенстве рявкнул разбуженный Малеев, услышав в трубке вкрадчивый голос Стаса, – чтобы ты подождал, пока я сам с тобой разберусь.
   – Ты не прав, как всегда, шеф, не прав! Потому что я звоню из лучших своих побуждений – выразить соболезнование по поводу Лешки.
   – Что? – голос Виктора внезапно сел, а Стас журчащее засмеялся.
   – Ты знаешь, я к нему всегда был всей душой – как к сыну. Неужто ты думаешь, мне не больно было, когда он поднял на меня руку – тогда, в охотничьем домике? С какого лешего он вообще полез в мои личные дела? Но что теперь говорить, наверное, мы все тут виноваты – нужно было вовремя научить его уважать старших. Теперь он – увы! – будет учиться этому на небесах. Посмотри вечером новости – твой Лешка сегодня взлетел на воздух вместе со своим БМВ.
   Малеев, ловя губами воздух, откинулся на спинку дивана, из груди его со свистом рвался хрип, язык не повиновался:
   – Что… что… нет! Лешка!
   – Да, шеф, – голос Стаса журчал в трубке почти нежно, – и я понимаю, как тебе тяжело. Но ты крепись – не дай бог, опять прихватит сердечко, как давеча, когда тебя эта девчонка затрахала. Так что здоровьица тебе, шеф, и не болей, еще увидимся.
   Тамара, вбежавшая в кабинет, увидела, что Виктор, выронив трубку, бессмысленно смотрит прямо перед собой, побелевшими пальцами впившись в диванную подушку.
   – Витя, господи! Алеша! Витя, да что же это! – упав перед ним на колени, она обхватила руками ноги мужа и отчаянно зарыдала, потом вдруг осеклась, и взгляд ее упал на лежавший на столе мобильник. – Надо… Вдруг он это так – со зла.
   Он понял, рука его потянулась к трубке, но тут же бессильно упала. Тамара торопливо включила сотовый телефон и нажала нужную клавишу.
   – Папа? – голос Алеши в трубке прозвучал немного напряженно – с момента последней их беседы в день его приезда оба избегали не только встреч, но и разговоров.
   – Лешенька, – от неожиданного счастья по лицу Тамары потекли слеза, – Лешенька, я папе даю трубку, мы тут о тебе беспокоились.
   – Сынок! – как-то странно обмякнув, Виктор прижал телефон к уху. – Ты где?
   – Не надо так волноваться, папа, со мной все в порядке, – с некоторым удивлением в голосе ответил Алеша. – Решил пройтись пешком, минут через двадцать появлюсь – я на развилке.
   Действительно, после того, как Абросимовы высадили его у метро и отправились выяснять отношения с участковым, Алеша доехал до последней станции, но решил не брать такси, а добраться на автобусе до ближайшей к дому остановки – оттуда до коттеджа по асфальту было около часа ходьбы быстрым шагом. Однако, желая сократить путь, он свернул в лес и очень долго плутал, пока наконец не выбрался на широкую проселочную дорогу, ведущую к их дому.
   – Сейчас отправлю Макса на машине тебе навстречу, – хрипло сказал Малеев, – где твоя машина?
   – Оставил в одном месте, завтра заберу.
   Отключив телефон, Виктор отдал Максу распоряжение по селектору и повернулся к жене.
   – Быстро приготовь Лешке поесть и начинай собираться. Лешка и вы с девочками через час должны уехать.
   Прижав руки к груди, Тамара испуганно отступила назад:
   – Витя, да как же, куда мне ехать? А ты? Ты тоже поедешь?
   – Не рассуждать мне тут! – прикрикнул он. – Собираться и быстро! Чтоб через сорок минут все были готовы, ясно?
   – Не поеду! – тихо ответила она, глядя на него испуганными, широко раскрытыми глазами. – Витя, я… я слышала ваш разговор со Стасом, он угрожал, да? Пусть дети уезжают, но я не поеду – как же я тебя оставлю, и когда ты еще не поправился?
   Лицо Малеева исказилось от бешенства, очень тихо, отчего его полный ярости голос звучал еще более угрожающе, он произнес:
   – Ты, б…ь, спорить со мной вздумала? Ишь, язык распустила, деревня неотесанная! Марш собираться и живо!
   Тамара выпрямилась, вскинув голову, и стиснула руки. Губы ее дрожали, но ответ прозвучал твердо:
   – Я знаю, что я деревня неотесанная, Витя – такую уж ты меня за себя взял. Знаю, что сколько меня в наряды ни ряди, на машинах ни катай, да по заграницам ни вози, а деревней я была и осталась. Только на деревне у нас не принято, чтобы жена больного мужа оставляла и куда-то мчалась. Пусть дети наши едут от беды подальше, а я тут с тобой буду, и давай уж сейчас все решим полюбовно, чтобы нам потом при других не спорить – потому что у нас на деревне не принято, чтобы жена с мужем на людях перепиралась.
   С минуту они с Виктором смотрели друг другу в глаза, потом он не выдержал и, отвернувшись, проворчал:
   – Хорошо у вас на деревне! Ладно, оставайся, сама потом пожалеешь, да поздно будет, – неожиданно на щеках его вступил легкий румянец смущения. – И… и что ты там еще слышала, когда я с ним говорил?
   Пристально глядя на непривычно сконфуженное лицо мужа, Тамара покачала головой.
   – Еще что? Да все я слышала, Витя, все поняла, хоть я и деревня. Только не будем сейчас об этом – у нас на деревне не принято, чтобы жена мужа попрекала. Отдохни, а я сейчас быстро ужин соображу и соберу их – через час все будут готовы.
   Она повернулась к двери и столкнулась с Максом, который чуть ли не втолкнул в кабинет Алешу.
   – Доставил, шеф. Еще есть распоряжения?
   – Нет, иди.
   Оставшись наедине с отцом, Алеша опустился в кресло и вытянул ноги.
   – Устал, как черт, – вздохнул он, – три часа бродил по лесу. Папа, что за срочность, зачем Макс меня к тебе приволок? Можно, я хоть схожу к себе и умоюсь?
   – Потом умоешься, – торопливо сказал Малеев, а сейчас слушай: – Сейчас Тамара тебя покормит, соберет и через час вы с сестрами должны уехать отсюда.
   – Куда уехать? – юноша в недоумении посмотрел на отца.
   – В Лондон. Не позже, чем через три-четыре часа вы должны улететь из России.
   – Ты шутишь, папа? Самолет до Лондона будет только завтра.
   – Полетите в Париж, оттуда в Лондон – ждать нельзя.
   – Это все из-за того милиционера? Но он сам первый напал на девушку, есть свидетели. И причем здесь Маринка и Ниночка?
   – Не знаю, о чем ты говоришь, – раздраженно произнес Виктор, – но вы должны уехать. Слушай дальше: все деньги, которые были у меня в зарубежных банках, я за эти дни перевел на твое имя – всего тридцать с небольшим миллионов долларов. Теперь они твои, ты сам позаботишься о сестрах.
   Вскинув голову, Алеша посмотрел на отца странным взглядом.
   – Ты так много зарабатывал, папа? Я даже не знал. Но мне этих денег не нужно, я сам себе заработаю. Потрать их на свое лечение.
   – Молчи! – повысив голос, Малеев стукнул кулаком по валику дивана. – Не нужно? Вернуть тем, кто платил? Верну, и они будут только рады – этими же деньгами опять заплатят за такую же работу, что делал я. Так что не вздумай читать мне морали, сосунок, вся Россия лежит в дерьме! Не хочешь пользоваться этими деньгами – потрать их на сестер.
   – Почему ты не можешь потратить их сам, папа? К чему вообще все это? Я уеду, конечно, уеду, раз ты хочешь, хоть завтра, но у меня еще есть здесь дела. Мне нужно кое с кем попрощаться, и у меня, к тому же, БМВ брошен в одном месте – я должен буду завтра его забрать.
   – Твой БМВ! Твой БМВ пару-другую часов назад взлетел на воздух в том месте, где ты его бросил. И еще счастье, что ты не взлетел вместе с ним.
   – Что? – Алеша на миг онемел. – Взлетел на воздух? Кто, какая сволочь?
   Он стремительно вскочил, но вошедшая Тамара поставила на стол поднос с ужином и невозмутимо покачала головой:
   – Сядь, Алеша, поешь. Девочки уже почти готовы, а твои вещи я сейчас соберу.
   – Я никуда не поеду, пока не узнаю, кто этот гад, слышите?! Меня что, на испуг хотят взять?
   Мачеха положила руки ему на плечи и заглянула в глаза.
   – Алеша, я всегда относилась к тебе, как к сыну, хотя тебе, конечно, нужна была не такая мать – ты у нас умный, ученый, а я… Нет, не перебивай, я знаю, что ты меня уважаешь и любишь, не надо мне говорить. Я сейчас тебя об одном прошу: в опасности не только ты, но и мои дочери, твои сестры. Увези их поскорее отсюда и позаботься о них, они еще девочки маленькие, я не хочу, чтобы с ними что-то случилось. Мы с папой тебя просим, ты можешь это сделать? Папа бы поехал сам, но он сейчас болен.
   – Как я могу оставить здесь вас с папой, если есть опасность? – угрюмо возразил Алеша. – Езжай с девчонками сама, а я останусь.
   Тамара смущенно улыбнулась и развела руками.
   – Я б поехала, но я ведь дура дурой – и языка даже не знаю, так как же я их там буду устраивать? И потом, без мужчины женщинам одним нельзя – там-то опасней, там чужое место, а тут мы у себя дома. Да было бы здесь опасно, так разве ж твой отец меня б оставил!
   Алеша посмотрел на непроницаемое лицо отца. Тот кивнул:
   – Ужинай, через полчаса выходить, а мне нужно показать тебе еще несколько документов. Тамара, не стой на месте, приготовь его чемодан.
   Они приехали в Шереметьево за полтора часа до вылета парижского самолета. Перед самым выходом на посадку, Алеша, державший за руку Ниночку, услышал позади себя короткий сдавленный вскрик:
   – Алеша! Живой!
   Юноша оглянулся и увидел Катю Баженову с ребенком на руках. Второго нес высокий мужчина, шедший позади нее, а еще один человек замыкал шествие.
   – Катя! – он обрадовано шагнул к ней. – Вы тоже этим рейсом?
   – Да-да, улетаем, – она всхлипнула и указала на мужчин, – провожают меня до входа, дальше уже я одна.
   Мужчина хотел отдать ей малыша, но Алеша опередил его.
   – Давайте, я понесу.
   – А можно мне? – рядом немедленно возникла Маринка. Без всякого стеснения она с любопытством посмотрела на Катю, осторожно взяла на руки Женьку и тут же начала сюсюкать: – Ой, какой хорошенький! А они близнецы, да?
   В самолете было полно свободных мест, и стюардесса любезно согласилась посадить Катю рядом с Алешей. Маринка и Ниночка дремали в своих креслах, мальчики спали в подвесных люльках, а Катя, всхлипывая и прижимая платок то к глазам, то к носу, рассказывала Алеше обо всем, что произошло в тот вечер в клинике:
   – Так грохнуло, что, кажется, стены покачнулись. Санитарка начала кричать, что Антон убит, я даже не помню, как выскочила во двор. Смотрю – его несут на носилках, на улице пламя, все орут. Боже мой, я чуть с ума не сошла! Меня держали, я вырывалась, вопила что-то несуразное. И только меня успокоили, сказали, что Антон жив, как на мобильный позвонил этот… позвонил Стас. Он сказал, что это они тебя взорвали в твоем БМВ, что это ты погиб. Я все думала: как же это? Потому что, когда мы тогда неслись в машине, и ты сидел за рулем – когда вы меня спасли, – я молилась, чтобы все остались живы. Все – и Антон, и ты, и мальчики, и Артем. Я думала, неужели бог не услышал моих молитв? И вы живы, но вахтер погиб, такой был милый старик, – голос ее сорвался.
   – Не надо так расстраиваться, Катя, не надо, вам это вредно. Все будет хорошо, но вам нужно быть осторожной – этот человек еще может доставить всем нам много неприятностей. На ваших друзей во Франции можно положиться? Где вы остановитесь?
   – У моей подруги детства. Она обещала приютить нас в любой момент, если будет нужно. А ты с сестрами долго пробудешь в Париже?
   – Нет, мы сразу же с самолета и на самолет до Лондона, так что в этот раз по Парижу побродить не придется.
   – Что ж, счастливо тебе и твоим сестренкам, они у тебя такие славные! Жаль, конечно, что вы спешите – я бы так хотела, чтобы ты поближе познакомился с Ольгой!
   Алеша не очень понял, почему ей так хочется познакомить его со своей подругой, и почему она говорит об этом с такой горячностью. Тем не менее, высокая светловолосая дама в черном и ее свекор, встречавшие Катю, показались ему очень милыми людьми. Взяв детей у Маринки и Кати, Ольга передала их подошедшей пожилой женщине и, слегка наклонив голову, очень мило поблагодарила Алешу и девочек:
   – Спасибо за то, что помогли Катюше.
   Застыв на месте, он вздрогнул, едва не вскрикнув от радости, а впоследствии так и не смог объяснить себе, почему ему на миг вдруг померещилось, будто перед ним стоит Настя. Поцеловав Катю, Ольга сказала что-то по-французски стоявшему рядом свекру, и только тогда до Алеши дошло, что прежде он никогда не видел этой женщины. Катя, незаметно наблюдавшая за ним, грустно вздохнула:
   – До свидания, мои хорошие, спасибо за все, – она расцеловала девочек и протянула руки к Алеше, – нагнись, я до тебя не достану. Господи, как бы я хотела вашего с Настей счастья, как бы я хотела!
   – Если честно, то я и сам бы этого хотел, – с печальной улыбкой ответил Алеша, подставив ей лоб для поцелуя.

Глава двадцать пятая

   После ликвидации фирмы, как юридического лица, Илья Шумилов забросил свое резюме в Интернет и к середине июля получил несколько достаточно интересных предложений. Созвонившись, он поехал на встречу с Владимиром Теплицким – генеральным директором фирмы «Аргус», занимавшейся выпуском малогабаритных бытовых электронных приборов.
   – Господин Шумилов, – спросил Теплицкий, худощавый высокий человек с быстрым взглядом, как бы ощупывавшим собеседника, – вы ведь талантливый схемотехник и по профессии инженер-электронщик, у вас множество запатентованных изобретений. Почему же вы в последние годы отошли от этого направления и занялись исключительно программированием?
   Илья пожал плечами и пояснил:
   – Сначала я занимался созданием программ управления для разработанных мною же персональных защитных устройств – голографических и акустических. Фирма «Филев» наладила их серийный выпуск в Швейцарии и Германии, а позже, когда появились компьютеры нового поколения, меня увлекли проблемы информационной защиты – создание антивирусных программ и восстановление утерянной информации.
   – Мне известно, что некоторые политики и бизнесмены пользуются вашими персональными защитными устройствами.
   – Некоторые образцы фирма доставляла индивидуальным заказчикам в частном порядке, но в основном в России о них мало знают.
   – Почему же фирма «Филев» не стала развивать российский рынок?
   – В России, к сожалению, из-за полного развала промышленного комплекса сейчас невозможно не только создание, но и профилактическое обслуживание высокоточной управляемой техники.
   – Вы невероятно талантливый и всесторонний человек, господин Шумилов, – в голосе Теплицого прозвучало искреннее восхищение, – но вы напрасно считаете, что отечественная промышленность полностью развалилась. Когда-то советское ракетостроение имело огромные возможности, и нам удалось кое-что подобрать, образно говоря. Так что вы нас интересуете больше как схемотехник, чем чистый программист. Я знаю, что вам после ликвидации предприятия еще не удалось рассчитаться с долгами, поэтому у меня к вам маленькое деловое предложение: наша фирма берет на себя выполнение всех ваших обязательств, а вы передаете нам полную техническую документацию запатентованных вами изобретений, и мы с вашей помощью налаживаем их серийное производство в России.
   Пораженный предложением Илья не сразу смог собраться с мыслями.
   – Не знаю, насколько это законно, – растерянно ответил он, – я не очень хорошо разбираюсь в юридической стороне вопроса, но техническая документации, возможно, является собственностью фирмы «Филев».
   Теплицкий с улыбкой развел руками.
   – Помилуйте, но ведь автор патентов – вы. Разве фирма «Филев» купила их у вас?
   – Об этом речи не шло, насколько я помню, – неуверенно ответил Илья, – я добровольно предоставил их фирме, поскольку меня с ее главой связывают родственные отношения, и мы с моей супругой были акционерами фирмы. К тому же идея – это еще не сама конструкция. Инженеры электронных предприятий фирмы многое доработали и усовершенствовали.
   – Но ведь теперь вы и госпожа Шумилова больше не являетесь акционерами фирмы? Насколько я знаю, вы возглавляли российский филиал фирмы «Филев», который позже выделился в дочернее предприятие с образованием юридического лица. Когда по совершенно непонятным причинам ваша фирма потерпела крах, «Филев» оставил вас на произвол судьбы. Какие же вы после этого можете иметь перед ними моральные обязательства?
   – Я не буду сейчас с вами этого обсуждать, – брови Ильи недовольно сдвинулись, – но ваше предложение меня заинтересовало. Я побеседую с господином Филевым, с моей супругой, и если нет юридических препятствий, то мы с вами договоримся. Однако я сразу оговорюсь: в ваше распоряжение может быть предоставлена лишь патентная документация, но не те дополнительные разработки, которые были сделаны на заводах фирмы.
   – Это нас вполне устроит, господин Шумилов, мы работаем совместно с японцами, и разработчиков у нас достаточно, главное – идеи. Думаю, что на российском рынке «Филев» не составит нам конкуренции, и мы не станем возражать против совместного использования ваших патентов – можно даже заранее это оговорить, чтобы вас не терзали сомнения этического плана.
   – Что ж, я свяжусь с вами дня через два-три, – Илья пожал протянутую главой «Аргуса» руку и не удержался от вопроса: – Откуда у вас такая подробная информация о делах моей бывшей фирмы?
   – У нас работает один ваш бывший сотрудник – Владислав Терентьев, – улыбнулся Теплицкий, – если хотите, то я его сейчас вызову – он вас проводит, и вы с ним побеседуете.
   Илья никогда не был особо близок с программистом своей фирмы и бывшим однокурсником Владиком Терентьевым, хотя ценил его за интуицию и работоспособность, поэтому был весьма удивлен, когда тот, прощаясь, интимным тоном посоветовал:
   – Слушай, Илюха, брось ты с ними церемониться – это ведь Лилька нас всех подставила из ревности. Она всегда была ненормальная, еще когда мы учились, – Владик сочувственно вздохнул.
   – Я, кажется, никогда не обсуждал с тобой свои личные дела, – угрюмо пробурчал Илья, отводя взгляд.
   Выйдя из офиса с вывеской АОЗТ «Аргус», он подумал и решил сделать то, чего меньше всего хотел – созвониться и встретиться с Лилианой. Она приняла его у себя в офисе, представив приятной супружеской паре:
   – Мой супруг господин Илья Шумилов, Агата и Дионисий Каламбики, мои друзья.
   Дионисий, приветливо улыбался, а Агата бросила на Илью томный взгляд черных с поволокой глаз.
   – Очень приятно, господин Шумилов.
   Минут через пять супруги Каламбики начали прощаться с хозяевами. Проводив гостей, Лилиана вернулась, и Илья не удержался от замечания:
   – Надо же – ты никогда прежде ни с кем не вела себя так… просто, что ли. У вас что, какие-то дела?
   Недоуменно вскинув брови, она пожала плечами.
   – Не знаю, что тебя так удивляет – мне просто приятно проводить с ними время, беседа с Агатой действует очень успокаивающе. У нас нет никаких дел – мы подружились, когда вместе отдыхали на источниках. На днях они улетают на Кипр и зовут меня составить им компанию – думаю, что я так и поступлю, потому что мое здоровье, хоть и улучшилось, но мне нужно еще немного восстановиться.
   – Я так и не понял, что произошло с твоим здоровьем. Хотя, на мой взгляд, конечно, тебе уже очень давно следовало бы обратить внимание на свою… гм… нервную систему.
   Лилиана ответила спокойно и без улыбки.
   – Видишь, я так и сделала. У меня одно время были сильные головокружения, некоторая слабость, но сейчас все прошло. После отдыха на Кипре думаю активно заняться делами.
   – Я как раз по поводу дел – хочу кое-что обсудить и посоветоваться, – и он рассказал ей о предложении Теплицкого.
   Лицо Лилианы сразу же приняло привычное для нее деловое выражение, и она уверено ответила:
   – Если тебя волнует юридическая сторона, то могу сразу сказать: никакими обязательствами с фирмой «Филев» мы не связаны. Можешь продать свои патенты этой фирме, раз они предлагают погасить все наши долги – тем лучше. Только не прогадай в цене и сегодня же посоветуйся с нашим консультантом – я ему позвоню.
   – Да, но… – он слегка замялся, – тут есть проблемы этического плана – Александр Иннокентьевич использует эти патенты на своих заводах.
   – Ты же не требуешь от него компенсации. Дорогой мой, ты всегда был далеким от бизнеса человеком, наивным интеллигентом, не знающим себе цену. Даже когда ты возглавлял нашу фирму, о деловых проблемах заботилась я – без этого ты еще десять лет назад пустил бы все по ветру.
   – Спасибо, конечно, что это произошло не десять лет назад, а только сейчас, – съязвил Илья.
   – Мы живем среди хищников, – не обратив внимания на его иронию, сказала Лиля, – каждый тянет одеяло на себя – и твой дядя Андрей, и мой отец, и Ючкины, и Капри. Неужели ты полагаешь, что папа все эти годы был твоим благодетелем? Ты был ему нужен – твои идеи приносили фирме огромный доход.
   – Прежде ты, помнится, утверждала обратное.
   Лилиана слегка передернула плечами с выражением легкой досады на лице.
   – Продай патенты этой фирме, – повторила она, – погаси долги и устраивайся на работу – ты стоишь не менее десяти тысяч баксов в месяц, не прогадай. Я рада, что у тебя появились перспективы, потому что Антон Муромцев о тебе тревожится.
   Ее озабоченный тон несколько озадачил Илью, но упоминание об Антоне сразу вытеснило остальные мысли.
   – Ты видела Антона? Я хотел к нему поехать, но дядя Андрей сказал, что невропатолог категорически против всех визитов.
   – Это верно, к нему заходит только следователь, но я воспользовалась привилегией хозяйки клиники. Он в сознании и иногда даже поднимается, но очень быстро устает. Я распорядилась обеспечить ему самый лучший уход. Знаешь, у меня была мысль продать клинику и часть средств пустить на погашение наших долгов – папа не стал бы возражать. Однако Антон едва я заикнулась об этом, чуть ли не встал на дыбы. Я сразу же отказалась от этой идеи и поспешила его успокоить – ему ведь нельзя сейчас нервничать и волноваться.
   Взгляд Лилианы, когда она говорила, был несколько отрешенным, выражение лица и тон – спокойными и ласковыми. Илья почувствовал, что его охватывает чувство странной неловкости, смешанной с недоумением.
   – Я, конечно, рад, что ты так трогательно относишься к здоровью Антона, я сам безмерно люблю его и уважаю, считаю самым близким другом, но…гм… тебе не кажется, что продажа клиники и погашение долгов фирмы это все же только наше семейное дело, и его оно не касается? Какая для него разница, кто будет хозяином клиники?
   – Разница большая, – объяснила она, – клиника приносит хороший доход, но она требует также и больших вложений – ведь наша аппаратура и наши препараты находятся на уровне мировых стандартов. Вряд ли новый владелец захочет с этим возиться – гораздо проще перестроить здания под казино или аквапарк, сорвать хороший куш, а потом перепродать. Так, во всяком случае, говорит Антон.
   – Антон… гм. Что ж, наверное, он прав, но прежде тебя мало интересовало его мнение.
   Не ответив, Лиля поднялась. Илья следил, как она достала из шкафа имитатор, подключила его к сети и, удостоверившись, что прибор работает, сказала:
   – Для посторонних мы обсуждаем продажу клиники. Так вот, об Антоне. Он просил меня кое-что тебе сообщить. Видишь ли, Таня – его дочь, – она слегка помедлила и, видя, что пораженный этими словами Илья безмолвствует, продолжила: – Я уже оформила все документы, теперь она не Татьяна Ильинична Шумилова, а Татьяна Антоновна Муромцева – в тот день, когда я заезжала навестить Антона, я передала ему ее новую метрику и загранпаспорт. Он счастлив – ему давно хотелось заняться ее воспитанием. Я знаю, что он нашел Таню и где-то прячет – считает, что это в целях ее безопасности. Но тебе он разрешил сказать.
   Ему не сразу удалось осмыслить услышанное и прийти в себя.
   – Спасибо, – с трудом выговорил он, наконец, – спасибо за такое доверие и за такую дружбу. Только почему он прежде не сказал мне? Он сам-то знал, что девочка – его дочь?
   – Он знал обо всем еще до ее рождения. Но никто больше не знал – ни мои родители, ни твоя мать, ни дядя Андрей. Он много раз просил меня открыть всем правду, но я… я не могла на это пойти. Теперь уже многие знают – когда Таня исчезла, Антон рассказал.
   Губы Ильи искривила недобрая усмешка.
   – Да, конечно, многие знают, а я узнаю самым последним. Ну, я и дурак! Нет, я не верил, что ребенок мой, но кто мог подумать, что мне так удружил мой самый близкий друг Антоша Муромцев! Это же надо – столько раз я изливал ему душу, говорил о своих подозрениях! И ты даже не сообщила мне, что собралась переоформить ее документы!
   – Ты никогда не интересовался Таней, какая тебе разница? – в голосе Лили звучало искреннее недоумение. – Мне казалось, что ты должен обрадоваться. Не сердись на Антона, он не мог меня выдать – это было бы не по-джентльменски.
   Илья прошелся по кабинету и вновь сел.
   – Что ж, – устало проговорил он, – будем считать, что наш друг Антон показал себя истинным джентльменом, бог с ним. Но скажи мне ты, Лиля, зачем? Зачем ты сделала все это, для чего столько лет калечила мне жизнь? Ты разрушила нашу с Ольгой любовь, хотя знала, что Настя – моя дочь. Ты принудила меня к браку, ты столько лет мучила меня и Карину, ты обманывала даже своих родителей, зачем?
   – Не знаю, – равнодушно ответила она.
   – Вряд ли тебя так сильно привлекал секс со мной, полагаю, Антон был лучшим любовником, чем я – судя по тому, как ты о нем сейчас печешься. Сколько раз я пробовал спокойно обсудить с тобой наши отношения, но ты не слушала и отвечала какими-то полубезумными признаниями в любви. Даже этот шантаж с деньгами….Сегодня ты впервые говоришь со мной, как нормальный человек, и я тебя опять спрашиваю: зачем было все это?
   Лиля прижала руки к вискам, и взгляд ее странно затуманился.
   – Не знаю, – повторила она по-детски беспомощно, – не надо меня спрашивать, я ничего не знаю, я очень устала, извини.
   Пристально посмотрев на нее, Илья покачал головой и встал.
   – Ладно, не буду спрашивать, отдыхай. Только предупреждаю: если ты сейчас попросишь развода, чтобы оформить брак с Муромцевым, то не надейся – я его тебе так просто не дам.
   Тон его был полон горечи и обиды, но Лилиана ответила совершенно спокойно:
   – Да, конечно.
   Проводив Илью застывшим взглядом, она сидела, не шевелясь, пока телефонный звонок не вывел ее из состояния оцепенения.
   – Дорогая моя, – нежно проворковал в трубке голос Агаты Каламбики, – у вас такой странный голос, вы чем-то расстроены? Неужели разговор с мужем оказался столь неприятным? Он сообщил дурные новости?
   – Да нет, – равнодушно ответила Лиля, – все в порядке, он уже ушел.
   – Тогда не хотите ли сейчас приехать к нам в отель, чтобы обсудить наши дальнейшие действия? Мы ведь с вами окончательно решили, что вы проведете следующий месяц на нашей вилле на Кипре, вы не изменили ваших планов?
   – Да нет, все по-прежнему. Хорошо, спасибо, я сейчас приеду.
   Звук голоса Агаты и ее слова благотворно подействовали на Лилиану, ее померкшие глаза оживились. Отключив имитатор, она спрятала его в сейф и взяла сумочку.
   Супруги Каламбики встретили Лилиану так радостно, словно не виделись с ней по меньшей мере лет десять, а не расстались пару часов назад. Агата поцеловала гостью и усадила ее на круглую софу.
   – Дорогая, почему у вас такой утомленный вид? Неужели разговор с супругом был столь утомителен?
   Госпожа Шумилова томно вздохнула, хрустнула пальцами и объяснила:
   – Обсуждали довольно щекотливые вопросы – продажу клиники, долги. Короче, не хочется об этом сейчас говорить.
   Агата многозначительно переглянулась с мужем. Дионисий поставил на стол стаканы и до половины наполнил их абрикосовым соком из стеклянного кувшинчика.
   – Ну и не надо говорить о том, о чем вам не хочется, дорогая, – в его бархатном голосе теперь очень явственно слышался приятный легкий акцент. – Давайте, выпьем соку и обсудим наши планы.
   – Планы, – повторила Лилиана, – ах, да, вы же говорили, что у вас дела в Афинах.
   – У Дионисия всегда дела, – рассмеялась Агата, – поэтому я предлагаю вам провести со мной недели две у нас на Кипре рядом с Пафосом – посмотрите Нижний город, Верхний город, прокатитесь в монастырь. Когда Дионисий вернется, он проводит нас в Афины. Или, если пожелаете, начнем с Афин, а потом уже я вам устрою экскурс на родину Афродиты. Ваш выбор.
   Задумчиво глядя прямо перед собой, Лиля отпила густого, как мед, нектара.
   – Я была на Кипре в начале восьмидесятых, – сказала она, – мы ездили туда с мамой, и она была в восторге, а я отчаянно скучала. Больше меня на Кипр не тянуло. Хотя с годами отношение к жизни, конечно, меняется, сейчас я не против поездки.
   – Боже мой, скучать на Кипре! – всплеснула руками Агата. – Вы напоминаете мне моего супруга, который даже там не может забыть о работе. Его фирма «Сванхильд» для него – просто идея фикс.
   Оба на секунду замерли, пристально глядя на Лилиану, но она равнодушно улыбнулась и посмотрела на стакан в своей руке. Луч заходящего солнца, упав на стекло, рассыпался тысячью янтарных отблесков. Полюбовавшись игрой преломленного света, Лиля поставила стакан на стол, поднявшись, медленно подошла к распахнутому окну, и взгляду ее открылся вид Васильевского спуска.
   – Высоко у вас, однако, почему вы не заказали номер пониже?
   – На десятом этаже воздух чище, – улыбнулась Агата, – в мегаполисах около земли вообще невозможно дышать. Я каждое лето тяну Дионисия из города на виллу, но у него всегда срочные дела. Постоянные проблемы в «Сванхильд», какие-то стрессы, – выждав мгновение, она перевела разговор на другую тему: – Что вам запомнилось на Кипре, Лили?
   Лилиана повернулась к ней и присела на подоконник. Волосы ее в лучах солнца вспыхнули темным огнем, в глазах мелькнуло нежное и печальное выражение, а лицо стало удивительно одухотворенным.
   – Мне запомнился монастырь, – задумчиво проговорила она. – Мы с мамой слушали литургию, а потом тайком друг от друга просили икону Киккскую исполнить наши желания. Не знаю, о чем просила мама, но, кажется, ее желание исполнилось.
   – А ваше? – улыбнулся Дионисий. – Ваше желание тоже исполнилось?
   – Лучше бы оно не исполнялось, – в голосе Лилианы зазвучали горькие нотки, – возможно, я была бы счастливей.
   – Не надо думать о печальном дорогая, – поспешно сказала Агата, – вы же знаете, что врачи запретили вам грустить. Давайте лучше закажем кофе. Дионисий, – она повернулась к мужу, – будь добр, позвони и попроси принести кофе.
   Продолжая улыбаться, Дионисий поднял телефонную трубку. В душе он был совсем не так весел, как хотел казаться – дважды в течение последних минут разговора было произнесено ключевое слово «Сванхильд», и дважды Лилиана никак на него не отреагировала. Агата, поймав его встревоженный взгляд, понимающе кивнула. Когда кокетливая официантка, поставив на стол поднос с кофе и печеньем, удалилась, она спросила:
   – Так что вы решили, Лили, начнем мы с Афин или с Кипра? Все зависит от вашего желания.
   – Как вам будет угодно, мне абсолютно все равно.
   – Мне безумно хочется побыть вдвоем с вами, пока Дионисий будет заниматься делами «Сванхильд»
   В третий раз проигнорировав ключевое слово, Лилиана поинтересовалась:
   – Что означает название вашей фирмы – Сванхильд?
   Пристально глядя на нее, Дионисий пояснил:
   – В скандинавской мифологии Сванхильд – дочь Гудрун и Сигурда. Она была выдана замуж за конунга Иормунрека, но вскоре обвинена мужем в супружеской неверности и казнена – ее положили под городские ворота и растоптали конями.
   – Какая печальная история, – вздохнула Лилиана, и Агата согласилась:
   – Вы правы, Лили. Когда мы приобрели контрольный пакет акций «Сванхильд», я советовала Дионисию изменить название, но он только смеялся. И вот теперь дела идут все хуже и хуже, «Сванхильд» отчаянно нуждается в денежных вливаниях, но наш банк, как обычно тормозит с кредитом. Вы не могли бы дать нам совет? Может быть, сменить банк и найти другого кредитора?
   Лилиана была смущена откровенно пристальными взглядами обоих Каламбики.
   – В таких случаях обычно действуют по обстоятельствам, – запнувшись, ответила она, – можно было бы найти и другой источник кредита, но ведь в вашем банке процент для вас наверняка минимален.
   – Я готов взять ссуду в разных местах и даже под больший процент, – хмуро возразил Дионисий, – только чтобы проучить их. В конце концов, это себя окупит. Кстати, Лилиана, вы могли бы ссудить мне какую-то сумму? Обещаю выгодные для вас условия займа.
   – Увы, на моих счетах сейчас почти нет денег. Месяца через два будут поступления, и только тогда, возможно…
   – Нет денег, – потрясенно повторила Агата, – однако, когда мы были на источниках, вы сами рассказывали об огромных суммах, которые перечислили на свои счета.
   Это была откровенная неправда – Лилиана никогда не говорила супругам Каламбики о деньгах, похищенных ею у концерна «Умудия холдинг» и у бюджета города Умудска. Но госпожа Шумилова очень смутно помнила, что она говорила и делала на начальной стадии реабилитации, поэтому не стала опровергать ложь, а лишь удивленно пожала плечами:
   – Я не помню, когда говорила вам об этом, но, действительно, на моих счетах в различных банках еще недавно были огромные деньги, но теперь уже их там нет.
   – Нет?! – в один голос воскликнули оба ее собеседника. – Но где же они?
   – Я их должна была отдать, – взгляд Лили внезапно помутнел.
   – Отдать! – Агата напряженно подалась вперед. – Лили, дорогая, о чем вы говорите? Вы отдали деньги? Кому вы их перечислили, куда?
   – Какая разница, – безразличным тоном ответила Лилиана, – так было надо.
   Она по-прежнему сидела на подоконнике, но солнце уже ушло, и лицо ее теперь казалось каменным, а взгляд словно остекленел. Оба Каламбики, отойдя в сторону, совещались испуганно поглядывая на неподвижно застывшую фигуру.
   – Ты думаешь, это правда? – спросила Агата по-гречески.
   – Посмотри на нее, – на том же языке ответил ее муж, – она не лжет. Хотел бы я знать, что произошло, потому что таких сбоев в нашей работе никогда еще не было. Единственное, что может быть, – он запнулся, они посмотрели друг на друга и одновременно произнесли: – Диск.
   – Если Чемия уничтожила ликвориновую массу, то ей ничего не стоило перед операцией подменить диск, – сдавленно прошептала Агата.
   – Нам с тобой это объяснение не поможет. Деньги были на ее счетах, когда мы вылетали из Умудии, и за все, что произошло потом, мы отвечаем головой. Если мы не узнаем, кому она перечислила деньги и куда, нам с тобой будет не на что надеяться, дорогая.
   Агата какое-то время молчала, потом подняла глаза.
   – И что же нам делать? – еле слышно спросила она.
   – Только одно – у нас нет другого выхода.
   – Гипноз? – в глазах ее мелькнул ужас. – Но гипноз после операции на миндалевидном комплексе … Дорогой, этого нельзя делать, ты же знаешь, что реакция может быть непредсказуемой, даже если известна информация, закодированная на диске, а мы ведь даже не знаем, какой код ввела ей Чемия.
   – У нас нет выхода, – повторил Дионисий, – включи раздражитель, я проведу сеанс. Попробую ограничиться гипотаксией, но если ничего не получится, то переведу ее в каталептическое состояние.
   – Подожди, – Агата протянула ему круглые часы, напоминавшие секундомер, – держи, я сама проведу сеанс – она мне доверяет больше, чем тебе, и не будет сопротивляться. Но если не получится….
   – Если не получится, переходи к третьей стадии, у нас выбора нет.
   Под мерное тиканье часов Агата подошла к все также неподвижно сидевшей на подоконнике Лилиане и придвинула кресло.
   – Дорогая, пересядьте, пожалуйста.
   – Что? – вздрогнув, Лиля вскинула на нее глаза, и взгляд ее немного оживился.
   – Пересядьте, Лили, вы так спокойно сидите спиной к пропасти – мне даже страшно на вас смотреть.
   Взглянув через плечо на сновавших далеко внизу прохожих, Лилиана пожала плечами.
   – Надо же, а мне совершенно нестрашно. Даже странно – раньше я всегда боялась высоты, но на источниках мне основательно подлечили нервы. Хорошо, хорошо, я пересяду, чтобы вы не нервничали.
   Она опустилась в кресло, а Агата села напротив на стул и взяла ее руки в свои, осторожно поглаживая их под мерный стук часов.
   – Лили, дорогая, мне так хочется, чтобы вы мне во всем доверяли.
   – Я вам доверяю, – удивилась Лиля.
   – Тогда ни о чем сейчас не думайте и делайте все, что я скажу, хорошо? Не сопротивляйтесь мне внутренне, расслабьтесь и послушайте, что я скажу. Расслабились? Сконцентрируйтесь на том, что я вам сейчас скажу…
   Когда Лиля при счете «три» послушно закрыла глаза, Агата с облегчением вздохнула и посмотрела на стоявшего в противоположном углу комнаты Дионисия. Он одобрительно кивнул, но не шевельнулся, чтобы не помешать сеансу.
   – Лили, вы ведь хорошо знаете, где находятся деньги – те, что вы перевели со своих счетов. Я знаю, что вам сейчас трудно говорить, но вы должны мне сказать. Лили, вы должны мне сказать и указать все банки и реквизиты – вы знаете, где они находятся. Вы это сделаете, когда проснетесь, и вы назовете мне имя человека, на чей счет переведены деньги. Я спрошу, и вы мне ответите. Вы дадите ответы на все мои вопросы.
   – Достаточно, выводи ее из транса, – сказал Дионисий – теперь он мог говорить громко, потому что Лилиана находилась в той стадии, когда человек не реагирует на окружающее и сохраняет контакт лишь с гипнотизером, проводящим сеанс. – Все-таки пришлось дойти до третьей стадии.
   Когда Лилиана пришла в себя, Дионисий заказывал по телефону ужин, а Агата с улыбкой ему говорила:
   – Дионисий, попроси, чтобы они не забыли подать горчицы и соли – когда они в прошлый раз подали ужин в номер, я просто не могла ничего есть. Дорогая, – она повернулась к Лилиане, – вы хотели бы к ужину еще чего-нибудь экзотического? Если да, то говорите, пока Дионисий делает заказ.
   – Благодарю вас, я ем все, я не капризна.
   – Это прекрасно, а вот у меня чуть что, так абсолютно пропадает аппетит. Хорошо, давайте продолжим нашу беседу с того места, где прервались. Итак, вы сказали, что перевели деньги, но не успели сообщить, куда и кому. Назовите мне имя этого человека, я хочу его знать.
   Внезапно лицо Лилианы исказилось, она вскочила на ноги и, стремительно шагнув к открытому окну, легко вскочила на подоконник. Агата с воплем бросилась к ней и в ту минуту, когда госпожа Шумилова занесла ногу над зиявшей внизу пропастью, обхватила ее за талию. Однако изменить траекторию движения уже было невозможно – ноги Лили взметнулись кверху, резким толчком подбросили Агату и лишили ее опоры. Пронзительный крик повис в воздухе, Дионисий в два прыжка преодолел расстояние, отделявшее его от окна, но опоздал. Стоя у открытого окна, он молча смотрел вниз с высоты десятого этажа – туда, где безжизненно распластались две женские фигурки.
   Прибывший на место трагедии следователь достаточно быстро идентифицировал погибших, а уже через полчаса Феликс Гордеев приехал к Андрею Пантелеймоновичу в офис, и они заперлись в кабинете.
   – Это настоящая трагедия для всех нас, – сказал потрясенный депутат, когда Гордеев в общих чертах сообщил ему о случившемся, – ведь вам не удалось узнать, где деньги, не так ли?
   Феликс, понурившись, отрицательно покачал головой, и диван тяжело скрипнул под его расплывшимся телом.
   – Если ваш племянник не станет возражать, мои люди попробуют покопаться в компьютере Лилианы – в файлах «Умудия холдинг». Надежды, что они что-то откопают, мало, но пусть попробуют, мы все в этом заинтересованы.
   – Не думаю, чтобы Илья стал возражать, – устало заметил Воскобейников, – ему самому глубоко неприятна вся эта ситуация, и он сам от нее пострадал.
   – Где он, кстати? Следователь пытался с ним связаться, но дома его нет. Секретарша Лилианы сообщила, что ее шефиня разговаривала с мужем буквально за два часа до своей гибели, и следователя интересует содержание беседы. Меня, кстати, тоже.
   Андрей Пантелеймонович не удержался от ехидного замечания:
   – Плохо работает ваше ведомство.
   – Наше ведомство работает нормально, Андрей Пантелеймонович, нормально, – усмехнулся Гордеев, – но имитатор вашего племянника пока работает лучше. Хотелось бы знать, что они обсуждали, включив прибор.
   – Илья, скорей всего, на даче у Виктории – там сейчас его ребенок с няней, и он обычно приезжает туда ночевать.
   – Ему нужно вернуться в Москву. Будет лучше, если вы сами туда съездите и сообщите все ему лично.
   Воскобейников нахмурился.
   – Не понимаю, для чего усложнять? Все это очень неприятно, но ведь, в конце концов, налицо обычное самоубийство.
   – Не обычное, Андрей Пантелеймонович, как настаивает следователь. Две женщины в центре Москвы выпрыгивают из окна гостиницы, одна из них иностранка, другая – одна из самых состоятельных дам России. Незадолго до этого возле ее клиники произошел взрыв, потрясший многих состоятельных москвичей, чьи дамы пользуются услугами этой клиники, а перед этим – скандал в «Умудия холдинг».
   – Муж той второй женщины все видел – они выпрыгнули из окна на его глазах.
   – Видел-то видел, но кроме него никто ничего и не видел. Илья же нужен здесь по другому поводу: кое-кто из эшелонов власти Москвы или их близких родственников очень интересуется землей, на которой находится клиника. С Лилианой еще до скандала с «Умудия холдинг» были начаты переговоры о продаже клиники, и она в принципе не возражала, разговор шел лишь о цене. Теперь переговоры продолжит Илья, как ее наследник. За клинику московские власти готовы заплатить хорошие деньги.
   Андрей Пантелеймонович пожал плечами.
   – Я думаю, с московскими властями ссориться не стоит, да и клиника Илье ни к чему – он получит деньги, и расплатится с долгами.

   Когда Воскобейников приехал на дачу, няня с Жоржиком уже спали наверху, а Виктория Пантелеймоновна и Илья сидели внизу и отчаянно спорили.
   – Мама, ты никогда не занималась детьми, и не надо вмешиваться в работу няни. Карина ей доверяла и никогда не лезла с указаниями. Ты хотела, чтобы они с Жоржем приехали на лето – они приехали. Но если ты будешь на каждом шагу делать няне замечания, то или няня обидится и уйдет, или я их просто увезу в город.
   – Илюша, но ты сам подумай, – возражала Виктория, – ты почитай книгу: ребенок с года уже должен приучаться есть самостоятельно. Она просто не хочет лишний раз возиться и стирать ему одежду – понятно, что мальчик сразу не сумеет есть аккуратно. И ты зря упрекаешь меня, что я не занималась тобой – я работала, но ты ходил в прекрасные ведомственные ясли и уже с года сам держал ложку.
   Услышав, что подъехала машина брата, она встревожено переглянулась с сыном.
   – Дядя Андрей приехал? Разве он обещал сегодня приехать? – обеспокоенно спросил он.
   – Нет, наверное, что-то случилось, – в глазах Виктории мелькнул испуг.
   Цепенея от ужаса, они слушали рассказ Воскобейникова, и только по дороге в Москву, сидя рядом с дядей на заднем сидении машины, Илья немного пришел в себя и осознал, что произошло.
   «Вполне возможно, что она уже давно решилась на этот шаг, – думал он, вспоминая свой последний разговор с Лилианой, – поэтому и решила во всем мне признаться. Но почему? В тот раз ее поведение так отличалось от обычного – она никогда не была такой спокойной и такой… разумной. Да, скорей всего, из-за этого она и решила оформить девочку на Антона Муромцева. Ей не хотелось, чтобы об этом кто-то знал – что ж, я исполню ее желание и никому ни о чем не скажу, пока не поговорю с Антоном. Если честно, то не хотелось бы мне вообще с ним разговаривать после того, что я узнал, но придется».
   – Что касается клиники, – сказал ему в конце разговора Андрей Пантелеймонович, – то Лилиана уже вела переговоры о ее продаже, и лучше тебе их продолжить – тогда все и во всем пойдут тебе навстречу. К тому же, ты выплатишь все долги.
   – У меня появилась возможность и без этого ликвидировать долги фирмы, – раздраженно возразил Илья, – и почему мне должны идти навстречу? Я что, преступник или нарушил какой-то закон? Насколько я знаю, договор аренды земли оформлен правильно, налоги уплачены в срок и полностью – Лилиана прекрасно разбиралась в этих вопросах.
   – Ты уже не маленький, – в голосе дяди прозвучала досада, – и прекрасно понимаешь, что необязательно нарушать закон, чтобы иметь неприятности. К тому же, законы у нас так часто меняются, что ты за всеми просто не уследишь. Завтра, например, Дума задним числом примет закон об изменении правил договоров аренды или сроков подачи налоговой декларации, и ты окажешься преступником. Тебя вынудят заплатить огромный штраф или, еще того не лучше, ты окажешься в тюрьме.
   – Но что будет с клиникой? Московские власти будут ею заниматься?
   – Ею никто не будет заниматься, и ее наверняка сразу же закроют и снесут. Выстроят на ее месте бар-ресторан с сауной или клуб для богатых – это дешевле и очень быстро окупается. Им нужна не клиника, им нужна земля.
   – Но в клинику вложено много труда, Антон Муромцев думал о расширении.
   Андрей Пантелеймонович нахмурился.
   – Я устрою Антона, не волнуйся, хоть он в последнее время не очень хорошо вел себя по отношению ко мне. Но с московскими властями из-за него я ссориться не намерен. Тем более, что продажа клиники принесет пользу и тебе тоже – сейчас акции «Умудия холдинг» упали в цене из-за скандала, многие находятся в руках дилеров и перекупщиков. Я знаю, что ты весь в своей науке и далек от бизнеса, но я все устрою сам – ты продашь клинику и на эти деньги выкупишь контрольный пакет. Ючкиных это устроит, я говорил с ними по телефону, пока ехал к тебе. «Умудия холдинг» – это алмазы, это огромные деньги. Ты должен подумать о будущем своего сына.

   В вестибюле клиники висел портрет Лилианы в траурной рамке. Встретив Илью внизу, заплаканная медсестра робко поздоровалась:
   – Здравствуйте, Илья Семенович, разрешите от нас всех соболезнования. А Антон Максимович сейчас у себя в кабинете – ему невропатолог не разрешал, но он все равно сегодня встал.
   Когда Илья вошел в кабинет, Антон сидел в кресле, и лицо его было зеленовато-бледным. При виде друга он слабо усмехнулся:
   – Привет, старик, можно мне не приветствовать тебя стоя?
   – Сиди, пожалуйста, не дури, зачем ты вообще встал? – хмуро буркнул Илья.
   – Два следователя сегодня приезжали, не хотелось общаться с ними в постели. Смотрят, знаешь, с видом превосходства и с жалостью – как на жертву.
   – Жертва ты и есть – своей глупости. Ложись, я не следователь, жалеть тебя не буду, хоть ты и зеленый, как лягушка.
   Антон решил послушаться – ему действительно было нехорошо – и, с наслаждением вытянувшись на диване, сразу почувствовал себя лучше.
   – Райское блаженство, – вздохнул он, – лежу, как новенький, а вставать трудно.
   – Не представляешь даже, как мне жаль, что ты не в форме, – с чувством произнес Илья. – Это лишает меня огромного удовольствия – дать тебе в морду.
   – Понятно, – Антон прикрыл глаза и, помолчав, печально сказал: – Значит, она все же успела тебе рассказать. Это хорошо – мне самому было бы трудно. И совестно, тут ты прав.
   Вытащив из сумки имитатор, Илья включил его и, поставив на стол, присел на диван рядом с Антоном.
   – Если честно, то вчера мне очень хотелось тебя прикончить, – с мрачным видом сообщил он приятелю. – Но на сегодня, в свете последних событий, я бы, пожалуй, удовлетворился парой зуботычин – не лежи ты тут сейчас кверху лапками.
   Антон ухмыльнулся.
   – Пример того, как время меняет человека, завтра ты, возможно, уже захочешь поцеловать меня взасос. По правде говоря, я действительно должен был сразу тебе сказать – еще тогда, когда десять лет назад узнал, что она ведет тебя в ЗАГС, уверяя, что беременна от тебя. Трусость, помешала, вшивое джентльменство – как же, выдать интимный секрет женщины, с которой переспал. Но я тоже достаточно страдал все эти годы, если это тебя может утешить.
   – Ты? Страдал? Ты, скотина, мерзкий развратник, который лез в постель ко всем бабам подряд и вовсю наслаждался жизнью, пока я не знал, как выбраться из этой ямы.
   – Правильно, бей меня, бей, – Антон вздохнул и прикрыл глаза.
   – Непременно. Как только встанешь на ноги, убью. Теперь расскажи, зачем тебя с утра трепали следователи.
   – Пытаются выяснить, есть ли связь между взрывом и гибелью Лилианы. Я сказал им: полагаю, что эти два преступления никак между собой не связаны.
   – Почему?
   Антон пожал плечами.
   – Интуиция. В любом случае, Лилиана погибла из-за этих проклятых денег, – сказал он, не желая вдаваться в подробности, – она не показалась тебе немного… гм… странной, когда ты в последний раз с ней говорил?
   – Странной? – удивился Илья. – Наоборот, она была рассудительна, как никогда прежде. Очень разумно, что она согласилась признать девочку твоей дочерью, хотя и поздновато немного. Однако о тех чертовых деньгах она ничего не сказала. Дядя Андрей меня допрашивал чуть ли не с пристрастием – он полагает, будто я что-то знаю и скрываю. И о девочке спрашивал, я ответил, что ничего не знаю. Лилиана сказала мне, что ты ее нашел, но…. Это твое дело, скажешь сам, когда сочтешь нужным.
   – Спасибо, старик, пока я действительно не хочу об этом сообщать.
   – И еще, – Илья отвел глаза, – Лилиана в последнюю нашу встречу сказала мне, что собиралась продать клинику, но потом решила тебя не огорчать.
   Антон слегка оторопел.
   – Не огорчать меня?! – смущенно спросил он. – Это уже слишком! Да, старик, с ней действительно произошло нечто странное. Она мне, помню, что-то такое сказала, а я соответствующим образом отреагировал, но….
   – Сейчас не в этом дело, старик. Дядя Андрей говорит, в земле, на которой стоит клиника, заинтересована московская верхушка. Хотят построить здесь казино, баню или еще какой другой вертеп. Короче, он советовал клинику продать. Объяснил, что бороться с властями бесполезно – найдут правонарушения, наложат штрафы и прочее, я в этом совершенно не разбираюсь. Не знаю, найду ли силы на такую борьбу.
   – Черт знает что! – возмутился Антон. – На этом месте, еще с царских времен было медицинское учреждение. Сначала больница, потом роддом. В этом роддоме родился ты, родился я, родилась Настя. Здесь работали доктор Баженов, моя мама, дядя Андрей. Неужели он ничего не может сделать, чтобы сохранить клинику?
   Илья вздохнул.
   – Ему это не нужно. Наоборот, он хочет, чтобы я на вырученные деньги скупил акции холдинга и заделался алмазным королем, так что нам с тобой придется обойтись своими силами. Может быть, привлечь общественность, прессу?
   – Ты действительно словно с луны свалился, старик, – с досадой сказал Антон, – московская пресса против мэра не пойдет, общественность частной клиникой заниматься не станет.
   – Может быть, откупиться, дать взятку?
   С откровенным интересом воззрившись на приятеля, Антон чуть приподнял брови.
   – Ты когда-нибудь давал взятки?
   – Ну… – Илья сконфуженно почесал затылок, – надо же с чего-то начинать.
   Антон рассмеялся.
   – Ладно, взяткодатель, только скажи честно: ты не хочешь быть алмазным королем?
   У Ильи вырвался почти-то вопль отчаяния:
   – Не хочу! Там уже дядя Андрей с Ючкиными сговаривается, а я не знаю, куда от них сбежать. Скажи, что мне делать?
   – Давай подождем, – подумав, ответил Антон, – пока ни на что не соглашайся, отговорись личными делами. Когда похороны Лилианы?
   – Когда следователь разрешит выдать тело. Александр Иннокентьевич хочет похоронить ее рядом с матерью, я отвезу гроб в Лозанну. Сообщить ему о том, что Таня у тебя?
   – Сообщи. Скажи, что Таня хочет быть со мной, пусть ничего не предпринимает для ее возвращения – это не принесет ничего, кроме вреда. Попроси его пока хранить все в секрете – для ее же безопасности.
   – Хорошо. Да, кстати, чуть не забыл – где Катя и дети? Я звонил, а там в квартире какой-то мужик – сдала, говорит, квартиру и уехала в деревню.
   Антон пристально посмотрел ему в глаза.
   – Катя во Франции у своей подруги – у Ольги Лаверне.
   – У… кого? – голос Ильи дрогнул.
   – У Ольги, Илья, у своей подруги. У той, что родила Настю. Короче, мое дело тебе сообщить, а дальше – на твое усмотрение. Ладно, старик, ты извини, я что-то устал. Подожди, – Антон протянул руку к поднявшемуся с дивана Илье, – она… она так и не объявлялась?
   Илья печально покачал головой.
   – Нет, старик, от Маргариты я так ничего и не получал, – он сунул в сумку имитатор и тихо вышел.
   Антон лежал с закрытыми глазами и чувствовал, как откуда-то из глубины поднимается холод, ледяной рукой сжимая сердце.
   «Значит, ее уже нет в живых. Не пойму, откуда такое странное чувство, но знаю, что она мертва. Рыжая моя Ритка, любимая моя».
   Закрыв глаза, он погрузился в тяжелое забытье.

Глава двадцать шестая

   Незаметно для окружающих оглядевшись по сторонам, Макс Прошкин вошел в полупустой зал ресторана и занял свободный столик у двери. Перед ним немедленно возник улыбчивый парнишка в форме официанта.
   – Будете заказывать? Меню, пожалуйста.
   Макс кивнул, полистал пеструю книжечку и небрежно бросил:
   – Потом позову – жду приятеля.
   Сунув правую руку в карман, он с сосредоточенным видом изучал меню, а краем глаза напряженно наблюдал за дверью и, увидев вошедшего Стаса, незаметно стиснул рукоять пистолета. С широкой улыбкой Стас направился к нему, на минуту шутливо и выразительно вскинул кверху обе открытые ладони и осторожно опустился на стул, сложив руки перед собой на столе.
   – Привет, Макс, подал бы тебе руку, но ты ведь свою наверняка держишь в кармане на «пушке». Давно ждешь? – он взглянул на часы и покачал головой: – Я ровно в два, как и договорились.
   – Ничего, я не девушка, могу и подождать, – хмуро бросил Макс. – Зачем звал?
   – Хотел спросить о планах на будущее. Как долго ты еще собираешься тянуть волынку с Малеевым? Лично мне надоело ходить у него в «шестерках».
   – Пока он платит, как договорились, я не собираюсь суетиться, – холодно возразил Макс, но Стас пренебрежительно пожал плечами.
   – Платит! Крупную работу он уже делать не будет – ему после инфаркта еще полгода-год отходить, и в форму он уже не войдет. Но даже если кто-то ему и сделает крупный заказ, то Гордеев вам больше ни работы, ни прикрытия не даст – ему уже известно про фокус с Лешкой, а он не прощает тех, кто его наколол.
   – Про Лешку Гордееву от тебя известно?
   – А это, Макс, теперь уже неважно, результат один, как ни верти.
   Макс криво усмехнулся и покачал головой.
   – Ты же, Стас, сам все это придумал, и ты же потом Малеева с Лешкой заложил? Крутой ты мужик, однако!
   – Я-то что, я себя перед Гордеевым очистил и проверку прошел – мне доложили, что Лешкин БМВ на причале у клиники стоит, и я сразу оперативно среагировал. Другое дело, что Лешка в него не сел – недоработка, конечно, но в мозги к нему ведь не залезешь. Кто же знал, что он старику поручит тачку на стоянку отогнать – Лешка ведь к своему автомобилю обычно никому даже притрагиваться не позволял.
   – Ладно, и что теперь? От меня-то тебе что надо? Мне с тобой в любом случае не по пути.
   – Ладно, не обижайся и извини за прошлый раз – я погорячился, признаю. Послушай, Макс, – Стас слегка наклонился вперед, и от обаятельной улыбки на его щеках, как обычно, обозначились ямочки, – я ведь тебя знаю, у тебя размах большой, и тебе скоро надоест за инвалидом горшки выносить. Сколько у тебя там, в коттедже, сейчас человек, считая тебя? Шестеро?
   – Если знаешь, то зачем спрашиваешь?
   – У меня шестнадцать наших, и еще пятерых ребятишек мне привезли – из части под Смоленском от дедовщины сбежали со всей своей амуницией. Они за хату, документы и прикрытие будут пахать, с ними большие дела можно делать, а?
   Макс пожал плечами.
   – Чего ты меня, как бабу улыбками уговариваешь, я тебе разве мешаю? Делай.
   – А уговариваю тебя вот почему: мне с моими ребятами нужно войти в коттедж. ФСБ нам мешать не будет, менты тоже в наши дела не полезут, а сам Малеев со своим инфарктом сейчас ничего не стоит – я разговаривал кое с кем, на него уже смотрят, как на вчерашний день. Единственно что, меня просили особого шума и стрельбы сейчас не устраивать, чтобы не слетелись журналисты. Знаю, что вас всего шестеро, но Малеев хорошо укрепил коттедж, там можно и вшестером долго удержаться, поэтому если ты просто заберешь у них с Лешкой оружие и уведешь своих ребят, то считай, что мы уже в одной упряжке и дальше будем делать всю работу на равных. Так что?
   Он в упор смотрел на Макса. Тот, вытащив правую руку из кармана, задумчиво поскреб ногтем скатерть, потом качнул головой и хмыкнул.
   – Предположим, что я соглашусь, а дальше? Что это кому даст? Войдете вы в коттедж и даже, если уберете Витька с Лешкой и с девчонками, то что дальше? Дом-то ты не продашь, он законно на шефе оформлен.
   – А Лешка еще там? – быстро спросил Стас и, получив в ответ неопределенно-утвердительный кивок Макса, удовлетворенно усмехнулся. – Я так и думал, потому что уже с того утра, как узнал, что он остался жив, мои ребята взяли под наблюдение коттедж. Так что я был уверен, что он еще там, хотя на всякий случай проверил в тот день первый рейс на Лондон. Просто один раз вдруг сомнение взяло, потому что из детишек Малеева что-то никого не видно – Тамару только мои ребята пару раз заметили и то мельком. Не выпускает он их что ли никуда, боится?
   – А ты б не боялся? – вопросом на вопрос резко ответил Макс. – Он болен, его со всех сторон обложили, ребят наших ты почти всех увел. А ведь он всегда честно с нами расплачивался.
   – Только давай без этого, ладно? – Стас с досадой поморщился. – Ты знаешь, сколько у него за эти годы бабок на счетах накопилось? А сколько стоит один коттедж? И посчитай, сколько он в общей сложности выплатил нам. Короче, пусть поделится с нами и дальше спит спокойно. Или тебе бабки не нужны?
   Макс пожал плечами.
   – Кому они не нужны? Только Витек нас и так не обижает, а больше того, на что мы с ним договорились, ты его не заставишь дать. Малеев – мужик крутой, его на «пушку» не возьмешь, он со страху в штаны не наложит и вдруг не раскошелится.
   – Раскошелится, как миленький, – засмеялся Стас, – когда Лешка и его телки будут у нас в руках. И со счетов все снимет, и коттедж продаст.
   – Да ты Лешку сначала возьми, попробуй, – хмыкнул Макс, – рука-то у тебя ведь еще побаливает, хоть ты виду не подаешь.
   – Пройдет, – ничуть не обидевшись, небрежно ответил Стас и для убедительности легко пошевелил пальцами на простреленной Алешей руке, – не в этом дело. Дело в том, согласен ты или не согласен на мое предложение, потому что мы с тобой толчем из пустого в порожнее, а ты мне так конкретно и не ответил.
   – А если конкретно, то сколько ты предлагаешь за то, чтобы я увел своих ребят и забрал у Витька с Лешкой их пушки?
   – По правде, Макс, мы в любом случае войдем в коттедж, и вы нас не остановите, но я повторяю: не хочется шума. Поэтому давай так: если вы завтра утром вшестером спокойно выйдете из коттеджа с поднятыми руками, то мы дадим вам две машины, чтобы вы уехали с богом. В каждой на сидении будет лежать по пятнадцать тысяч «зеленых», и я думаю, что это справедливо – позже ты со мной свяжешься, и вы, если захотите, сможете заработать больше. Да, чтоб не забыть: перед уходом убедите Малеева и Лешку, что им лучше не сопротивляться – тогда никто из женщин не пострадает. В любом случае заберете у них оружие и отдадите мне. Так как?
   Он не торопил Макса, а тот долго молчал, продолжая в задумчивости скрести ногтем по скатерти, потом, наконец, не глядя на Стаса, спросил:
   – И что вы потом будете с ними делать – отпустите?
   – Да отдаст он бабки, и пусть идут себе на все четыре стороны. Я даже оставлю им деньги на новую квартиру – не бросать же Витька с его инфарктом на улице. Поселится с семьей где-нибудь, например, в Южном Бутово, будет лечиться – я ведь не зверь, и на лекарства ему могу подкинуть. Томка пусть идет работать – когда-то она чужие квартиры убирала, так пусть опять убирает, и Маринка ей поможет. Но Лешку, конечно, сразу говорю, придется убрать, и это однозначно – его «заказали», а заказ нужно выполнить в любом случае, ты это сам понимаешь не хуже меня, так что альтернативы тут, как говорится, нет.
   – Да, – вздохнул Макс, – это я понимаю. Завтра утром, говоришь? Хорошо, я согласен, потому что Малеев, я чувствую, в любом случае уже не выстоит и не выкарабкается. Ладно, мы уйдем, но только у меня два условия: Лешкой займетесь без меня, и перед тем, как нам выйти, мой человек проверит машины – что б там все было нормально. Среди моих два сапера, и в механике они тоже разбираются. Так что не вздумайте испортить тормоза, слить бензин или чего-нибудь там подложить – сразу начнем пальбу, и вряд ли вы так легко войдете в коттедж.
   – Обижаешь, Макс, – воскликнул обрадованный Стас, – ты меня хоть и подставил в охотничьем домике, но я ведь тебе никогда еще лапшу на уши не вешал, так что не бойся – нам с тобой еще вместе работать и работать. Я тебя и твоих ребят ценю.
   – Ладно, деньги в машинах не забудь оставить, – буркнул Макс и, поднявшись, бросил на стол десять долларов, указав на них официанту, который все время крутился неподалеку, но так и не дождался заказа.
   – В шесть утра жди моего звонка, – негромко сказал Стас ему в спину.
   Не обернувшись, Макс слегка замедлил шаг и кивнул, давая понять, что услышал.
   Выйдя из ресторана и сев в машину, он часа два покружил по городу, потом выехал на МКАД и покатил в сторону коттеджа.
   Едва он вошел в свою комнату, как из селектора на стене послышался негромкий голос Малеева:
   – Зайди.
   Постояв на месте, Макс вздохнул и, снова сунув в карман пистолет, направился в кабинет шефа. Виктор сидел на широком кожаном диване с толстыми валиками, и Макс впервые заметил, как сильно его шеф поправился за последний месяц – сказывался неподвижный из-за болезни образ жизни. Опустившись в кресло и глядя в сторону, он произнес ничего не выражающим голосом:
   – Звал, шеф? Я только что приехал из города, – он не сумел скрыть смущения.
   – Ты ездил на встречу с ним? – Малеев говорил с легкой одышкой, но спокойно.
   Макс повернулся и посмотрел Виктору в глаза.
   – Он мне звонил вчера вечером, шеф, назначил встречу. Я и поехал.
   – Ему надо, чтобы вы ушли? Что он хочет конкретно?
   – Чтобы мы завтра утром вышли из коттеджа, забрав твое оружие. Хочет, чтобы ты дал ему денег, обещает, что ничего плохого ни тебе, ни женщинам не сделает, если ты ему заплатишь и отдашь коттедж.
   – Я ему заплачу, – скрипнув зубами, произнес Малеев, – я ему за все заплачу и подарю коттедж на веки вечные. Что он говорил про Лешку?
   – Ничего хорошего – тот старый заказ на Лешку он собрался выполнить. Но он не в курсе, что Лешка с девочками уехали, а я ему не сказал – пусть пока думает, что все в коттедже. Если хочешь, я могу прямо сейчас вывезти Тамару. Они ее со мной не тронут, решат, что я повез ее в универсам за покупками – не подумают ведь, что она может бросить дома детей и сбежать. Возле универсама я оставил «седан» – она прямо там пересядет и уедет. А тебя мы попробуем до рассвета вывести через гаражи.
   Лицо Виктора стало каменным, он кивнул.
   – Что ж, спасибо за предложение.
   – Я не предатель, шеф, но только думаю, что коттедж нам не удержать.
   – Ладно, оставим это. Что он предложил тебе конкретно?
   – Если мы согласимся уйти, он утром выпустит нас из коттеджа – обещал подогнать две машины. Только велел забрать у тебя оружие.
   – Сколько за все заплатит?
   – По пять тысяч баксов на каждого, – бесстрастно ответил Макс.
   Виктор криво усмехнулся и пожал плечами.
   – Мало, вы стоите дороже. Ладно, утром я отдам вам оружие – вы выйдете из коттеджа и уедете, как ты с ним и договорился. Но до утра вы еще работаете на меня. Здесь в доме около полумиллиона баксов – если успеете выполнить всю, что я скажу, то утром я с вами расплачусь, и вы увезете эти деньги с собой. Если нет, то все возьмет Стас со своими ребятами. Что скажешь?
   Мысленно подсчитав в уме, Макс кивнул.
   – Что ж, по восемьдесят с лишним тысяч на человека – это деньги. Ладно, шеф, я тебя никогда не подводил, и ты меня тоже не обманывал – до утра работаем на тебя.
   – Тогда начинайте, работы много. Вызови сюда своих саперов, у нас час на обсуждение, потом я поговорю с Тамарой и позову тебя.
   Через час, когда Макс и его люди ушли, Малеев нажал кнопку селектора и сказал отозвавшейся Тамаре:
   – Оставь все и поднимись ко мне.
   Запыхавшись, она вбежала к нему в кабинет буквально через минуту, и на лице ее была написана тревога.
   – Витя, что – опять нехорошо? Боли в сердце?
   – Не суетись, – негромко произнес он тем снисходительным тоном, каким всегда говорил с женой, – сядь, у нас времени мало. Слушай: сейчас ты соберешь немного вещей, возьмешь денег и сядешь в машину. Макс довезет тебя до универсама, там пересядешь в «седан», выедешь на шоссе, и погонишь в аэропорт. Твои документы готовы – полетишь к Лешке и девчонкам, сумеешь сама себе взять билет? Не совсем же ты у меня глупая.
   Сузив глаза и откинувшись в кресле, Тамара покачала головой и вздохнула.
   – Совсем, Витя, совсем я дура, – в голосе ее звучала легкая ирония. – Сам же говоришь, что я деревня неотесанная. Так что видно на роду мне написано при тебе оставаться, а не мчаться куда-то от тебя.
   – Дура ты и есть, – гневно, но тихо сказал ей муж, – не соображаешь.
   – Куда мне соображать, Витя, коли я дура. А я ведь еще и упрямая дура – коли сказала, что не поеду от тебя, так и не поеду. Так что не надо меня больше гнать от себя, ничего мне не объясняя.
   – Ладно, хотел по-хорошему, – рявкнул он, резанув рукой по валику дивана, – а ты объяснений хочешь? Так слушай, раз очень хочешь знать: через девять часов все здесь взлетит на воздух – и коттедж, и пристройки, и гаражи. Если ты сейчас отсюда не уберешься, то…
   – А ты, Витя? – широко раскрыв глаза, она прижала руки к горлу. – Почему ты не поедешь вместе со мной? А Макс с ребятами?
   – Меня с тобой отсюда никто не выпустит, а Макс с ребятами уйдут на рассвете.
   – Кто? Кто тебя отсюда не выпустит?
   – Стас со своими парнями – коттедж обложен, помощи нам ниоткуда не будет. Они хотят сюда войти – что ж, пусть войдут, и я с ними потолкую. Но ты уезжай, – голос его вдруг дрогнул. – Уезжай одна, ты нужна нашим девчонкам, и Лешка тоже к тебе, как к матери. Уезжай. И прости, если что не так сказал.
   Встав с кресла, Тамара опустилась на диван рядом с мужем и взяла его за руку.
   – Я тебе нужна, Витя, и как я тебя оставлю одного? Давай попробуем уйти вдвоем, а там – будь что будет. И чего Стас от тебя хочет, почему угрожает, как бандит какой? Почему ты не позовешь милицию? Ты у меня герой, ты Афган прошел. Ничего не понимаю – жили мирно и спокойно, ты работал.
   Лицо Виктора внезапно исказилось, голос задрожал от еле сдерживаемой ярости:
   – Мирно? Это ты жила мирно и спокойно, а не я. Я убивал – за большие деньги. Это и есть моя работа, я делал ее хорошо. Этот коттедж, наши машины, наши деньги, твои платья – все это я честно заработал. Этими вот руками, на, смотри! – он вытянул вперед обе руки ладонями кверху.
   Отшатнувшись, потрясенная Тамара на миг застыла, а потом закрыла лицо и горько заплакала, бормоча сквозь слезы:
   – А я-то радовалось – вот уж истинно дура! Радовалась, что хорошо живем, гордилась. На мне грех – должна была распознать, должна была почувствовать. Так что не гони меня, Витя, ты для меня на это пошел, чтобы мне жизнь хорошую обеспечить, и никогда я тебя не оставлю – вместе нам каяться.
   Грубо стиснув плечи жены, Малеев встряхнул ее, процедив сквозь зубы:
   – Заткнись, дура, придумала – каяться! Я бы и жил, и работал, и еще десять коттеджей бы накупил – тебе и детям. Но раз сама напросилась, то скажу: мне крышка. Помнишь, как доктор нам в последний раз сказал, что если у меня болей в сердце нет, то нам с тобой уже жить можно? И ты на себя свою рубашку прозрачную напялила, надушилась какой-то вонючкой и всю ночь об меня в постели задницей терлась, помнишь? А я тебя еще подальше послал и сказал, чтобы спать не мешала.
   Тамара уронила руки, и на заплаканном лице ее выступил багровый румянец стыда.
   – Витя! Да что ж ты такое говоришь! Если тебе не хочется, ты болеешь, то я разве…
   – Мне хочется, – криво усмехнувшись, сказал он, – мне очень хочется. И тогда ночью хотелось, и даже сейчас, когда я на тебя, дуру такую – зареванную и растрепанную – смотрю, мне хочется. Знаешь, почему я тебя не беру? Помнишь, ты подслушала, как Стас по телефону про девчонку говорил? Так вот, я, если хочешь знать, с ней впервые в жизни тебе изменил. Она была в возрасте, как наша Маринка – чуть старше, может быть. Но она меня закружила, заморочила, а после… после я ее убил.
   – Боже мой, Витя, Витя! Что ты говоришь, Витя! – внезапно соскользнув с дивана, Тамара упала на колени, прижав к груди сложенные лодочкой руки. – Грех-то какой, и вправду ведь жить не захочется! Зачем, Витя, зачем?
   – Так было надо, – неожиданно спокойно ответил ей муж, – это уже не твоего ума дело, зачем. Но только жить мне не хочется не из-за этого, а потому что она меня заразила СПИДом. Потому и до тебя не дотрагиваюсь – не хочу тебя губить. Так что мне осталась одна дорога, а ты еще можешь уйти. Беги отсюда, живи, а мне такой жизни не надо, какая меня ждет – сгнить заживо, и каждый будет шарахаться, и ты сама станешь меня бояться. Лучше уж сразу. Что молчишь, глупая, ты хоть знаешь, что такое СПИД?
   Тамара поднялась и теперь стояла перед ним, глядя на него торжественно и строго.
   – Как же мне не знать, – сурово произнесла она, – телевизор смотрю, газеты читаю. Знаю, что и со СПИДом люди живут, и долго можно прожить, если лечиться. Но вот то, что у тебя на совести – такое не всякий переживет, а Стас твой, видать, еще того похлеще. Только больше всех я виновата – я тебя обнимала, я тебе детей рожала, а распознать, чем ты живешь, не смогла. Так что будем уж вместе нашу вину искупать, а там – что бог даст, так и будет.
   – Вот с дурой я связался! – безнадежно вздохнул Виктор. – Ты-то себе какую еще вину придумала? Уходи отсюда и поживее, а то они вас с Максом отсюда на ночь глядя тоже не выпустят. Нет на тебе никакой вины, я один.
   – А вина у меня такая, что мужчина он, хоть и шумит много, а все, как дите малое, поэтому женщине положено все, почуять, обо всем догадаться и на путь его направить. Женщина – она мать, она за все в ответе. Так что проведем мы эту ночь с тобой вместе, как и положено мужу и жене. Тем более, что пока мы тут говорили, ехать мне вроде уже и некуда стало – время позднее, магазины все закрылись.
   Поднявшись с дивана, Малеев встал напротив жены и положил руки ей на плечи.
   – Уезжай, Тома, – глухо сказал он, – прошу тебя, уезжай. Если ты останешься, ты погибнешь, а если и не погибнешь, если сорвется то, что я запланировал, то ты сама знаешь, что они с тобой сделают.
   – Не сделают, – твердо ответила она, – у тебя в столе пистолет, и ты этого не допустишь. Когда уйдут ребята?
   Пристально посмотрев на нее, Малеев нажал кнопку селектора и спросил у отозвавшегося Макса:
   – Успеваете? Уложитесь до утра?
   – Уложимся до пяти. Тамара готова?
   – Она не хочет ехать, не поедет. Ладно, работайте, – он выключил селектор и повернулся к жене: – Слышала? К пяти закончат. Работы много, но до утра они уложатся.
   – Тогда запри дверь, – она откинула назад волосы и начала расстегивать блузку под неотрывным взглядом следившего за ее пальцами мужа.
   – Что ты делаешь? – хрипло спросил он.
   – Иди ко мне, – полузакрыв глаза, она протянула руки и обняла его за шею, – иди, побудем напоследок мужем и женой. Ты разве не хочешь?
   Губы его скривились в горькой усмешке.
   – Я-то хочу, но ты сама хоть соображай-то! Или ты что, не поняла, что я тебе говорил про СПИД? – он попытался расцепить кольцо ее рук. – Совсем деревня темная?
   – Да какая теперь-то нам разница – СПИД, не СПИД. Иди ко мне, ты ведь хочешь? И я хочу. У нас на деревне не принято, чтобы жена мужу отказывала, когда он хочет, а уж муж жене – тем паче.
   В пять часов утра в селекторе над столом неожиданно прозвучал голос Макса:
   – Все готово, шеф. Ты спускаешься? Мы все внизу.
   – Сейчас, – он поднялся и, глядя на разметавшиеся по подушке белокурые волосы жены, начал одеваться.
   – Витя! – не открывая глаз, она протянула к нему руку. – Пора.
   Вытащив из стола пистолет, Виктор в нерешительности стоял над женой, а она, почувствовав его колебания, открыла глаза и посмотрела полным укоризны взглядом.
   – Не могу, – дрогнувшим голосом произнес он в ответ на ее взгляд, – не могу.
   – А как же ты с другими-то мог? – в голосе ее Малееву почудилась усмешка. – Или мне самой придется это делать?
   Стиснув зубы, он прижал дуло ниже ее левой груди и нажал курок. Взглянув в широко открытые глаза жены – мертвые, но еще хранившие тепло, – он протянул было руку их закрыть, но не смог до нее дотронуться. Набросил простыню на безжизненное тело и подошел к сейфу.
   Спустя десять минут Виктор Малеев спустился вниз, где в молчании ожидали Макс и пятеро его людей.
   – Все готово, шеф, – Макс протянул ему маленький приборчик, с виду походивший на крупную зажигалку, – когда придет время, нажмешь на эту кнопочку, и все здесь взлетит на воздух.
   – Вот деньги, – Малеев вывалил на стол пачки зеленых банкнот, – делите сами. Вот мой пистолет, можешь ему отдать.
   На лице Макса мелькнуло смущенное выражение, и он нерешительно спросил:
   – А ты, шеф, как будешь уходить? Давай, мы попробуем вывести тебя и Тамару через гаражи – еще есть время.
   – Спасибо, Макс, – угрюмо кивнул Виктор, – я остаюсь. Идите.
   – Остаешься? Но если здесь будет полыхать, то не уцелеет никто. Где Тамара?
   – Тамара решила остаться со мной. Забирайте деньги и уходите. Когда все кончится, свяжешься с Лешкой – расскажешь обо всем ему и Маринке, передашь, чтобы в Россию не возвращались – тут им делать нечего. Только Ниночке пусть пока не говорят.
   Больше никто не произнес ни слова. Малеев неподвижно сидел за столом, пока они в молчании рассовывали пачки денег по карманам. Звонок мобильного телефона резко разорвал тишину, и Макс торопливо прижал трубку к уху.
   – Да, Стас, мы сейчас выйдем – как и договорились. Машины готовы? Тогда мы идем.
   Он хотел еще что-то сказать Виктору, но тот, казалось, ничего вокруг не замечал. Круто повернувшись на пятках, Макс пошел к двери, а за ним следовали его люди. Железные створки медленно раздвинулись, и едва они переступили порог, как прямо перед Максом словно из воздуха возник Стас.
   – Где Витек?
   – Шеф сидит внизу, он не вооружен, вот его пушка, – Макс бросил на землю пистолет Малеева.
   – А Лешка?
   – У себя в комнате – спит. И все остальные еще спят. Так мы уезжаем?
   Стас указал на две машины метрах в тридцати от двери:
   – Вот ваши тачки, можете проверить – полный порядок, как договаривались. Увидимся.
   – Увидимся, – буркнул Макс, усаживаясь в машину.
   Когда оба автомобиля скрылись, подняв столб пыли, Стас толкнул железную дверь и осторожно шагнул в сад, а за ним гуськом потянулись остальные. Рассыпавшись по саду, они окружили дом, и Стас, поднявшись на крыльцо, предупреждающе крикнул:
   – Витек, мы заходим, без глупостей, ладно?
   – Ладно, заходи, – ровным голосом отозвался Малеев.
   Стас, ударом ноги распахнув дверь, ворвался внутрь, следом толпой ввалились его люди, окружив сидевшего за столом Виктора. В одной руке он держал зажигалку, в другой мял сигарету, но не закуривал.
   – Привет, шеф, – подойдя вплотную, Стас уселся напротив, – извини, что так рано, но времени в обрез, а нам с тобой еще много о чем нужно потолковать.
   – Потолкуем, – Виктор сунул в рот измятую сигарету.
   – Да ты закуривай, Витек, закуривай, – добродушно усмехнулся Стас, – ты ведь, понятное дело, нервничаешь. – Эй, парень, – крикнул он одному из толпившихся у стола людей, – дай шефу огоньку.
   – Спасибо, курить мне врач не велит, – Виктор отвел в сторону протянутую руку.
   – Да ты врачей-то меньше слушай, шеф, здоровее будешь, – на лице Стаса заиграла его привычная улыбка. – Кури, пей – что судьбой отмеряно, то и получишь. Зови-ка сюда свою хозяйку, и пусть она всем нальет по маленькой, да на стол закусок вынесет. А то неудобно – гости в доме, а хозяева спят. Да и девчонки пусть спустятся, ей помогут. Эй, ребята, тащите сюда их всех до единой. И Лешку тоже, а если начнет сопротивляться, то застрелите на месте.
   – Сейчас сделаем, – весело подмигнул один из парней, и человек пять бросились вверх по лестнице – туда, где были комнаты Маринки и Ниночки, а остальные, разделившись, побежали в кабинет Малеева и в ту часть дома, которую занимал Алеша.
   Стас, сидевший напротив Виктора, продолжал улыбаться.
   – Давно мы не виделись, Витек, ты вроде бы поправился, как здоровьице? – и, не дождавшись ответа рассмеялся: – Работы-то у тебя сейчас нет, вот и весу набрал. Думаю я так: прежде мы с тобой жили душа в душу, но ты первый в бутылку полез, разве нет? Все из-за мелочи – считаешь, что я тебе твои сто тысяч не отдал? Мелочишься, шеф, а ведь у тебя миллионы в банках – не так? Сам-то ты ведь тоже – за Лешку у Гордеева деньги взял, а заказ не выполнил. Так вот я мелочиться не буду, ты со мной сейчас по-крупному поделишься. И коттедж тебе уже не нужен – ты человек теперь мирный, будешь спокойно на квартире жить и пенсию по инвалидности получать, потому что инфаркт – дело серьезное. А я буду за тебя работать и свою жену по заграницам катать. И давай сразу, чтобы между нами не было недоговорок: я теперь на Гордеева работаю, поэтому заказ на Лешку должен выполнить, и чтобы без обид – заказ есть заказ. У тебя останется жена-красавица и две дочки – у других и этого нет. Только если ты начнешь упрямиться, то Лешка не сразу умрет, а телок твоих, пока будут жить, заставлю ребят моих тешить. Томка ведь красавица, Маринка – персик, да и у Нинки грудки уже обрисовались. Так что, Витек, давай мы с тобой по-мирному, до крайностей доходить не будем.
   Он хотел продолжить свой монолог, но в гостиную вбежал тот самый парень, который первым бросился в комнаты девочек.
   – Стас, в комнатах пусто, их нет. Где еще искать?
   – Нет? – изменившись в лице и отшвырнув ногой стул, Стас поднялся. – А Лешка?
   Два бандита с автоматами наперевес вошли со стороны пристройки.
   – Парня нет в доме, и девчонок тоже – они ушли. Что будем делать?
   Стас не успел ответить, потому что сверху спустился паренек лет двадцати, незнакомый Малееву – из тех, что недавно примкнули к бандитам, дезертировав из своей части.
   – Стас! – челюсть его тряслась, лицо было смертельно бледным. – Там… там…
   Спустившийся за ним следом бандит угрюмо пояснил:
   – Там Томка – мертвая. Сейф открыт, в нем пусто.
   Стас повернулся к Малееву с перекошенным от бессильной ярости лицом.
   – Ясно: детишек спрятал, бабу угрохал – и сам не гам, и другому не дам. Ничего, видно, не боишься. Или надеешься, что сердечко сразу откажет? Не бойся, мы с тобой будем ласково.
   – Все сказал? – Виктор огляделся – вокруг него с угрожающим видом толпились бывшие соратники, и их хмурые лица не предвещали ничего хорошего, хотя были и те, кто, не выдержав его взгляда, отводил глаза. – Ладно, раз уже все в сборе, то я, пожалуй, закурю, – он поднял зажигалку.
   За мгновение до взрыва Стас внезапно понял все и с искаженным от ужаса лицом прыгнул вперед, но палец Малеева уже нажимал на вмонтированную в корпус прибора крохотную кнопку. Разорванные взрывом куски человеческих тел полетели в разные стороны, языки пламени взметнулось до небес, и уже скоро клубы черного дыма поползли над пылающим коттеджем, застилая лучи утреннего солнца.

   Вечером того же дня Артем Григорьев приехал в клинику, чтобы рассказать Антону о том, что произошло.
   – Пожар до сих пор не удалось погасить, – сказал он, – хоть его и локализовали. Я звонил Лешке в Англию, чтобы сообщить, но главное – я боялся, что он, когда узнает, сразу же рванет в Москву, а этого ему ни в коем случае нельзя делать. Однако он был уже в курсе и даже дал мне очень много полезной информации – ему сразу после взрыва позвонил Макс Прошкин. Помнишь того мужика, что в охотничьем домике встал на сторону Лешки? Так вот, он сообщил, что Малеев велел ему заминировать коттедж, а потом заманил туда Стаса со всей его компанией. Сам Малеев оттуда уходить не пожелал, хотя Прошкин и предлагал его вывести – его и его жену.
   – Что ж, я могу поверить, что он желал смерти, – медленно произнес Антон, – но почему он не отправил жену?
   – По словам Макса, она сама отказалась уйти и оставить мужа. Лешка тоже подтвердил, что она вполне могла бы уехать с ними в Англию, но захотела остаться. Досадно, что такие верные жены достаются бандитам.
   – Бандитам и подонкам, – угрюмо согласился Муромцев. – Сегодня мы отправили в онкологию на Каширку одну даму, у которой в начале беременности обнаружили злокачественное заболевание крови. Она отказывалась лечиться, чтобы сохранить ребенка, потому что муж, видите ли, мечтал о сыне. Два дня назад родила – мальчик здоров. Думали немного подождать, но сегодня был онколог, смотрел анализы и рекомендовал не тянуть – необходимо срочное переливание. Стали звонить мужу, а его нигде нет – думали даже сначала, что с ним что-то стряслось. А часа два назад нашли его приятеля – тот мялся, мялся, потом под большим секретом все же мне выдал, что несчастный муж решил на пару дней с любовницей слетать в Турцию. Я ничего не говорю, летай, спи, с кем хочешь, но зачем ты позволил женщине себя погубить? Семь месяцев назад она могла бы на девяносто процентов полностью излечиться, а вот теперь ей, скорей всего, недолго придется нянчить сына.
   – Да, бывает, – сочувственно вздохнул Артем, – нелегкая у тебя работа, Муромцев, не легче, чем у меня. С другой стороны, если посмотреть, то мы сами виноваты – хороших женщин почему-то стороной обходим, вот они и достаются прохвостам и подонкам. Я ездил несколько раз к твоей Диане, у которой ты дочку прячешь, так удивительная женщина, я тебе скажу! К Танюшке всей душой, а о тебе, когда говорит, то у нее глаза сияют. Когда я им через пару дней после взрыва приехал и рассказал, то она вся белая была и прямо рвалась сюда – за тобой ухаживать. С трудом я ей объяснил, что по ситуации для тебя будет полезней, чтобы она с Таней тихо дома посидела. И это тоже она поняла – умная.
   – Что-то тебя на сантименты вдруг потянуло, – недовольно буркнул Антон. – Давай-ка сменим пластинку.
   – Понял, – Григорьев поднял кверху руки, – все понял, босс, в ваши дела больше не лезем. Я это, собственно, к чему – я, когда у них был два дня назад, то они там с Танюшкой пирожков напекли и просили тебе передать. А я, понимаешь, закрутился и к тебе до сегодняшнего дня никак выбраться не смог. Ну и… сам видишь – жара стоит, а пирожки с мясом были.
   Антон посмотрел на него с отвращением.
   – Скотина, я все понял: ты слопал мои пирожки. И после этого еще сидишь передо мной и улыбаешься!
   – Что мне, плакать? Я сто лет домашних пирогов не ел – с тех пор, как с женой развелся. В палатках там все какие-то импортные названия, а все не то. Так вот, я к чему все это говорю: после того, как твоя хозяйка сиганула с десятого этажа, интерес к ее дочке со стороны тех типов вроде затих – ее по моим сведениям больше не ищут, а тот мужик, который за ней в Воронеже гонялся, был в Москве, но уехал. Поэтому ты теперь можешь, не скрываясь, туда ездить и общаться с дочерью – тем более, что у нее теперь твоя фамилия. Им вряд ли придет в голову, что вместо Татьяны Шумиловой нужно искать Татьяну Муромцеву. Катя тоже свободна – раз наш приятель Стас сейчас коптится в коттедже, то преследовать ее никто больше не станет. Так что можете собираться всей семьей.
   Антон закрыл глаза и глубоко вздохнул, потом покачал головой.
   – Понятно. Единственно только, что в настоящий момент мне некуда привезти ни Таню, ни Катю – моя квартира продана, Катина сдана, и сам я живу в клинике. Скоро и отсюда придется уезжать.
   – А правду ходят слухи, что клиника закрывается? – полюбопытствовал сыщик. – Говорят, здесь игровой комплекс с рестораном и сауной откроют.
   – Уже говорят? Да, выпишем последних пациенток и начнем распродавать оборудование. Будешь тут с голыми бабами париться, сразу прокурором себя почувствуешь.
   Григорьев издал короткий сочувственный смешок.
   – А ты куда пойдешь работать?
   – Рабочие руки везде требуются – я еще мальчишкой штукатурить научился, мы с мамой дома ремонт сами всегда делали. Плитку хорошо кладу, так что можешь меня рекомендовать, как специалиста, – невесело пошутил Антон. – Ладно, это уже мои проблемы, и я их решу, но чуть позже.
   – Решай, – кивнул Григорьев, – а у меня к тебе есть одна деликатная просьба.
   – Хочешь, чтобы я не говорил Диане с Танюшкой, что ты слопал мои пирожки?
   – Это уж само собой, – ухмыльнулся сыщик, – но, кроме того, есть еще кое-что, и это касается расследования гибели Лилианы Шумиловой.
   – Не понял, – удивился Антон. – Какое расследование, почему такие сложности? Типичное самоубийство плюс несчастный случай – ее приятельница пыталась ее удержать и вылетела вместе с ней.
   Григорьев почесал затылок, крякнул и поудобней расположился в кресле.
   – Слушай, Муромцев, тут сложный разговор. Я того следователя, что ведет дело Шумиловой, знаю плохо, и он, думаю, рад был бы поскорее это дело закрыть. Однако с Костей Зайцевым, который твоим взрывом занимается, мы давние приятели. Года три назад – я еще тогда работал в органах – мы с ним вели одно дело и сотрудничали с Интерполом. Подружились тогда с одним парнишкой – Яном Дюдоком. Так вот, сейчас он в Москве – приехал вместе с двумя экспертами из Интерпола и интересует их именно дело Лилианы Шумиловой. Знаю, что наши хотели поскорее закрыть дело, выдать родственникам тела женщин и на этом покончить. Они отчаянно пытались не допустить Интерпол к расследованию, но вмешался генеральный прокурор, поэтому следствие затягивается, тела погибших родственникам пока не выдали, и эксперты работают, а Дюдок потихонечку везде шныряет. Так вот, мы с Зайцевым с ним говорили, и он очень просил устроить ему с тобой эдакую конфиденциальную беседу – неофициально, чтобы никто не знал.
   – Со мной? – удивился Антон. – С какой стати? Все, что знал, я рассказал следователю, который занимается гибелью Лилианы. К тому же, я сам уверен, что это чистой воды самоубийство в результате нервного срыва – в последнюю нашу беседу она показалась мне несколько странной.
   – Он хочет с тобой поговорить. Конечно, заставить тебя никто не может, но это наша с Костей Зайцевым просьба – если есть возможность, то не отказывай ему и будь с ним предельно откровенен. Ян нас однажды здорово выручил, и он хороший парень, ручаюсь за него, как за себя.
   – Если ты просишь, Артем, я не могу отказать. И где мы с ним можем встретиться конфиденциально? Если он приедет в клинику, то об этом будет известно.
   – Зайцев пригласит тебя к себе в кабинет – как бы для допроса по поводу взрыва около клиники. Ян Дюдок сейчас тоже работает в управлении – занимается материалами Шумиловой. Мы сумеем сделать так, чтобы вы переговорили вдвоем в кабинете следователя, и чтобы вам никто не помешал.
   – Хорошо, я согласен, но сообщи, когда это будет.
   – Сегодня четырнадцатое, пятница. Давай завтра – в субботу сотрудники официально выходные, но работать им никто не запрещает, и Зайцев вполне может вызвать тебя на допрос. Ян тоже будет в управлении, потому что он торопится закончить работу. За тобой пришлют машину – ты ведь еще вроде как наполовину калека.
   – Спасибо за доброе мнение. Ладно, можешь присылать в любое время – я в клинике.
   Неожиданно Артем развязно ухмыльнулся.
   – А знаешь, будет лучше, если ты поедешь в управление не из клиники. Как насчет того, чтобы тебе сегодня поехать и навестить дочку? Ты ведь ее почти месяц не видел. Туда завтра и пришлем за тобой машину.
   Антон хоть и обрадовался, но почувствовал смущение.
   – Завтра? Знаешь, ты что-то очень лихо все сообразил.
   – А жена того деда, что у Дианы по соседству с четверга по понедельник будет на даче, – невозмутимо ответил сыщик. – Хороший дед – привет тебе передавал. Он с Танюшкой, кстати, очень подружился. Диана днем на работе, так они и гуляют вместе, и какие-то мировые проблемы обсуждают. Конечно, там в квартире основательный ремонт нужен, но мы, может, потом с тобой вдвоем там чего-нибудь сообразим по-мужски – поможем, раз ты в этом деле себя специалистом рекламируешь. А пока собирайся, и я тебя сейчас туда отвезу.
   – Ты уже за меня, по-моему, все решил, – пробурчал Антон. – Ладно, подожди хоть, пока я переоденусь. И позвонить Диане надо – предупредить, что мы приедем.
   – Не надо звонить, – весело сказал сыщик, – иногда полезно устроить сюрприз и себе и другим.
   Он оказался прав – радость Танюшки, бросившейся навстречу отцу, была безграничной. Сияющая Диана, попыталась отстранить повисшую на шее Антона девочку.
   – Таня, не виси у папы на шее, он еще болен. Антон, сядь, ты очень бледный.
   – Он не бледный, он голодный, – подмигнув, заметил Григорьев. – Короче, я его вам сейчас доставил, я же его завтра у вас и заберу, а теперь мне пора – дела.
   В этот вечер Таня сама попросила:
   – Тетя Диана, а можно мне сегодня у дедушки Сени лечь спать? Он жаловался, что прошлой ночью его радикулит схватил, и он не мог встать за своими таблетками.
   Дед Сеня подмигнул и, взяв ее за руку, повел к себе в комнату.
   – Пойдем, внученька, а то меня бабка моя бросила, так хоть ты о старике позаботишься, таблетки подашь да стакан воды.
   Расстелив ей постель на диване, он покряхтел и улегся на своей кровати, подтыкая под себя со всех сторон толстое одеяло.
   – Тебе не жарко под таким одеялом, дедушка Сеня? – спросила Таня. – Душно как в Москве летом, да? И кондиционера у тебя нет.
   В комнате было действительно душно, и девочка в своей тонкой рубашонке села на кровати, обхватив коленки и скинув легкую простыню.
   – Какой мне кондиционер, – проворчал старик, – и так от сквозняков спину ломит. Ты спи, почему не спишь?
   – Как ты думаешь, дедушка Сеня, у папы с Дианой все получится? – неожиданно спросила она, а сконфуженный этим вопросом дед поворочался немного и ответил:
   – Не знаю, это уж как придется. Ты бы сама как хотела?
   – Мне тетя Диана нравится, – серьезно и по-взрослому важно проговорила она, – а бабушка всегда говорила, что мужчина не должен быть один. Конечно, я всегда буду с папой, но дочка, это одно, а жена – другое.
   – Умница ты и правильно рассуждаешь, – одобрительно хмыкнул старик, – но только тут уж как выйдет – может, он с Динкой будет, а может и еще с кем. Отец у тебя – юноша очень интересный, и ограничения в выборе у него не будет. И потом, – он слегка смутился и сказал то, о чем прежде тактично избегал говорить, – у тебя ведь еще и мама есть, наверное.
   – Моя мама совсем недавно умерла, – просто ответила Таня и еще плотней обхватила коленки. – Мне папа ничего не сказал, но я видела у тебя в газете. Помнишь, там было написано, что Лилина Шумилова выбросилась с десятого этажа? Лилиана Шумилова – это моя мама. Только я не знаю, зачем она это сделала. Я уже которую ночь думаю, думаю. Сначала меня увела тетя Оксана, потом хотел украсть тот бородатый человек, потом этот взрыв у папы в клинике, потом мама. У меня в голове так все перепуталось! Мне так страшно, дедушка Сеня!
   Он на минуту растерялся, не сразу сообразив, что и ответить, потом пробормотал:
   – Гм. Не надо бояться, ты спи, спи, мы тебя в обиду не дадим.
   – Я не за себя боюсь, я боюсь за папу. Я так люблю его, дедушка Сеня! Знаешь, наверное, это плохо, да? Потому что мама умерла, и мне ее жалко, но я все равно хочу жить. А если с папой что-нибудь случиться, то я не хочу жить.
   – С твоим папой ничего не случится, – торжественно пообещал старик, – когда кто-то кого-то очень сильно любит, то любовь сберегает. Давай, я тебе свое любимое стихотворение Симонова почитаю – «Жди меня».
   – Ты уже сто раз читал мне его, дедушка Сеня, и там совсем другое. И потом, оно ведь военное и совсем старое.
   – А у нас сейчас что, не война? Еще почище война, чем была – кругом маньяков развелось, машины взрывают, в Чечне стреляют, пенсию задерживают, и опять квартплату подняли, – проворчал он. – Советский Союз был им плох – развалили. Плох-то плох, а ракеты запускали и в ножки Америке не кланялись. Сейчас лучше?
   – В Швейцарии мы жили, и там не было войны, а России всегда война? Кто с кем воюет?
   – Непонятно, кто с кем и за что воюет – всяк со всяким. Ладно, ложись и слушай стихотворение. Ничего, что старое, ничего, что читал, еще послушай. Мы в войну им зачитывались, а ты – «старое»! Ляг, голову положи.
   Таня послушно опустила голову на подушку, а старик, путая фразы и пропуская куплеты, начал читать ей стихотворение. Когда он договорил последние слова, девочка уже спала, свернувшись клубочком. Посмотрев на нее и покачав головой, дед Сеня решил утром непременно поговорить с Муромцевым – пусть успокоит ребенка. Он размышлял почти до самого рассвета, а под утро вдруг заснул и проснулся только к полудню, поэтому не слышал, как в одиннадцать приехал Артем Григорьев и увез Антона в управление к Зайцеву.

   Едва Муромцев по приглашению следователя опустился на стул, как в кабинет вошел мужчина лет сорока пяти – невысокий, с живыми черными глазами. Зайцев перекинулся с ним парой слов, потом поднялся.
   – Я вас оставлю на минуту, прошу прощения. Антон Максимович. Это господин Ян Дюдок, сотрудник Интерпола, – с этими словами он вышел, притворив за собой дверь.
   Дюдок – голландец по отцу и чех по матери – говорил по-русски свободно, но с сильным акцентом. Присев на место Зайцева, он широко улыбнулся, и Антон невольно почувствовал к нему симпатию.
   – Рад познакомиться, господин Муромцев, – сказал Ян, – я уже почти полгода ищу возможности поговорить с вами, но вот как неприятно все сложилось. Я искренне скорблю по поводу гибели госпожи Шумиловой, но это лишь звено в цепи событий.
   – Не понял, – изумился Антон, – Полгода?
   – Я жду от вас полной откровенности, господин Муромцев, и поэтому сам буду полностью откровенен. Тем более, что, по словам госпожи Ревекки Эпштейн-Сигалевич, вы очень порядочный человек, и вам можно полностью доверять.
   – Вы с ней знакомы? – на лице Антона появилось напряженное выражение.
   – Раз уж мы решили быть полностью откровенными друг с другом, господин Муромцев, то я начну с самого начала. За последние годы в мире произошли странные события, но только недавно мы начали связывать их воедино. Непонятные случаи крушений авиалайнеров по вине экипажа, самоубийства, когда человек, погибая, увлекал за собой множество других людей – это только малая часть, я не буду описывать всех случаев. Объединяло их то, что, проводя посмертную экспертизу – когда это было возможно, – наши эксперты, пользуясь сверхточными методиками, обнаружили в соматических клетках изменения, связанные, как они полагали, с нарушением работы гипофиза. Опросив родственников и знакомых, нам удалось установить, что у большинства этих людей перед гибелью отмечались даже не отклонения, а некоторая необычность в поведении. Познакомившись с вашими показаниями, я отметил, что вы утверждаете, будто госпожа Лилиана Шумилова перед гибелью вела себя несколько иначе, чем прежде. Вы, как медик, что думаете?
   Муромцев пожал плечами.
   – Она всегда была слишком взбалмошна, я бы поставил ей диагноз «истерическая психопатия», но она обладала живым умом и хорошим чувством юмора. А вот во время нашей последней встречи…. Словно это была другая женщина – умная, приветливая и… спокойная. Мне даже показалось, что она чем-то напугана. И еще один мелкий нюанс: я пару раз позволил себе высказывания в шутливом тоне – мы были давнишними приятелями и привыкли к словесной пикировке. Она отнеслась к этому… не так, как обычно.
   – Как вы объяснили себе ее странности, господин Муромцев? Ведь не мог же такой умный человек и прекрасный диагност, как вы, принять все это без объяснений?
   – Ладно, – вздохнул Антон, – поскольку Григорьев просил меня ничего от вас не скрывать, то я скажу, что думаю – тем более, что многим это известно. Лилиана за пару месяцев до гибели имела конфликт со своими компаньонами из-за крупной суммы денег. Незадолго до нашей беседы она довольно долго отсутствовала, и я предположил, что ее подвергли какого-то рода психическому воздействию – с целью заставить отдать эти деньги.
   Дюдок кивнул.
   – Мне известно об этих деньгах от ее отца господина Филева – перед отъездом из Швейцарии я видел его, и мы долго беседовали. Он сам выразил заинтересованность в том, чтобы мы провели тщательную посмертную экспертизу с целью выяснить причину гибели его дочери.
   Антон скептически поднял бровь и пожал плечами.
   – Но это было самоубийство. Или вы хотите найти признаки того, что ее привело к столь трагическому шагу? Вряд ли это получится – она не подвергалась физическому насилию, а воздействие на психику, патологоанатомы не выявят.
   – Воздействие на психику может быть разным. Наши эксперты уже взяли образцы ткани, но окончательные результаты будут известны только после долгих исследований, – ответил Дюдок, – однако я хотел с вами побеседовать о другом. Дело касается работ профессора Баженова, которые он проводил в конце семидесятых – начале восьмидесятых годов. Это работы по психохирургии, и на последней международной конференции в восемьдесят третьем, он рассказывал о возможности изменения психики путем сложной хирургической операции. После этого Баженов исчез из виду, и только в девяностом году стало известно о его смерти. Нам удалось узнать, что он долгие годы возглавлял закрытый институт, который в последние годы перестройки был расформирован. Его последний директор Полькин – теперь уже бывший – рассказал нам много интересного. В частности, о том, что за годы работы Баженов и его любимая ученица Маргарита Чемия достигли больших успехов, что они успешно применяли свою методику в неизлечимых случаях шизофрении. Полькин сообщил еще, что операция подобного рода, как показали исследования группы Баженова, всегда приводят к изменениям эндокринного характера, которые можно идентифицировать на клеточном уровне. После развала Союза и смерти Баженова следы Маргариты Чемия надолго затерялись, и ее имя всплыло только недавно – когда мы начали заниматься столь загадочными событиями, о которых я вам говорил.
   – Маргарита Чемия? – бледный, как смерть, Антон откинулся назад, а Ян впился в него пристальным изучающим взглядом, но потом отвел глаза и кивнул.
   – Да, Маргарита Чемия. Я вижу, вам это имя знакомо, господин Муромцев. Господин Шумилов, с которым мне тоже удалось побеседовать, сообщил, что сестра Маргариты Чемия, которая недавно умерла, была его гражданской женой и матерью его сына. Естественно, что вы, как близкий друг Шумилова, должны были ее знать.
   – Да, конечно, – глухо произнес Антон.
   – Чтобы напасть на след этой дамы мы провели огромную работу, – вздохнул Ян. – Наши люди побеседовали с детьми профессора Баженова, живущими в Петербурге, но они абсолютно ничего не знали – им даже неизвестно было, чем занимался их отец. Мы знали, что в Москве живет еще младшая дочь Баженова, Екатерина, но полагали, что она информирована о делах отца еще меньше, поэтому больше уделили внимание опросу бывших коллег Баженова и вообще всех тех, кто когда-либо с ним встречался. И вот полгода назад нам повезло – госпожа Ревекка Сигалевич-Эпштейн, которая по нашим данным часто встречалась с Баженовым на конференциях, сообщила, что в Москве живет еще и пятый ребенок профессора – это вы, господин Муромцев. Она рассказала, что вы медик, что вы духовно очень близки с Екатериной и именно вы оба в последний год жизни вашего отца были рядом с ним.
   Муромцев печально покачал головой.
   – Это так, но если вы полагаете, что он что-то сообщил нам о своей работе, то вы ошибаетесь – он никогда и ни с кем об этом не говорил.
   – Мы тоже полагали, что вы ничего особо важного не знаете, поэтому и отложили нашу с вами встречу на полгода. Однако недавно нам стало известно, что Маргарита Чемия перед его смертью приезжала в Москву. Скажите, тогда вы видели ее?
   – Нет, – угрюмо ответил Антон, – тогда я ее еще даже не знал, я познакомился с ней намного позже, когда она приехала навестить сестру – ее сестра рожала у меня в клинике. Но что вас интересует, для чего вам она?
   – Мы знаем, что она приезжала в клинику, и вы наверняка должны были с ней побеседовать. А интересует нас она вот почему: наш агент, который до недавнего времени поставлял нам информацию, сообщил, что работы по психохирургии, начатые вашим отцом, продолжаются, но имеют теперь другую направленность. Их цель – создание людей-роботов, способных грамотно совершить любое преступление, любой террористический акт. По его данным эти работы возглавляла именно Маргарита Чемия. Какое-то участие в этой работе вынужденно принимал ваш бывший однокурсник – сын госпожи Ревекки Эпштейн-Сигалевич, Александр Эпштейн. Эту информацию мы получили уже после того, как побеседовали с госпожой Сигалевич. Мы пытались поговорить также с ее сыном, но он наотрез отказался с нами встретиться, а около месяца назад трагически погиб во время автокатастрофы, об этом была информация в Интернете.
   Антон бесстрастно кивнул, хотя ему стоило огромного напряжения, сохранить спокойствие.
   – Да, я недавно узнал о его гибели.
   – По данным полиции доктор Эпштейн погиб не один – машину, в которой он сидел, вела женщина, утром того дня прибывшая в Германию из России. Эта информация осталась закрытой для общественности, но нам известно, что у нее были документы на имя Маргариты Чемия, и описание… Господин Муромцев, вам плохо? Что с вами?
   Перед глазами Антона кружились и мелькали черно-багровые точки, на лбу выступили капли пота, и лицо покрылось смертельной бледностью. Испуганный Дюдок, вскочив на ноги, налил воды из графина и поднес стакан к плотно сжатым губам собеседника, но тот оттолкнул его руку.
   – Нет, уйдите! Сядьте, отойдите от меня. Пожалуйста! – сделав пару глубоких вздохов, Антон постарался взять себя в руки. – Что вам еще известно?
   Дюдок поставил стакан на стол и опустился на свое место.
   – Вы сможете продолжать разговор, господин Муромцев?
   – Да, говорите. Ответьте на мой вопрос: что вы еще знаете о Маргарите?
   – Наш агент был недавно раскрыт и погиб, – печально ответил Ян, – но он успел сообщить, что последняя хирургическая операция, которую провела Чемия, была сделана какой-то богатой женщине. После этого там что-то произошло – какой-то конфликт по вине Чемия, из-за которого была приостановлена работа, а после этого сама Чемия исчезла, и о ней узнали только после ее гибели. Он не мог сказать, где территориально проводились операции, но предположительно это где-то в России, и там есть связь с какими-то источниками. Вы можете что-то сообщить по этому поводу?
   Он с тревогой посмотрел на осунувшееся лицо собеседника – глаза у того за несколько минут, казалось, ввалились глубоко-глубоко и были обведены черными кругами.
   – Лилиана упоминала о каких-то источниках, – голос Антона дрогнул. – Так значит Маргарита… Она погибла. Теперь понятно, почему она так и не ответила на все послания Ильи, почему она не приехала на похороны своей сестры.
   – Она погибла через два дня после похорон. Я вижу, вам тяжело об этом говорить, господин Муромцев, но я вас все-таки очень прошу: если вам известны какие-то подробности, касающиеся ее работы или жизни, то сообщите мне. Поймите, речь идет о катастрофе мирового масштаба, нужно остановить массовое производство людей-роботов, способных, не заботясь о собственной жизни, совершить любое преступление – вплоть до теракта. Мы не знаем точно, чем занималась Чемия, но если вы…
   Антон помотал головой и чуть не застонал от отдавшейся в висках боли.
   – Нет, – горько ответил он, – она мне ничего не говорила. Я любил ее – да. Она родила мне сына – да. Но она никогда не говорила о том, над чем работала. Она говорила, что если я буду знать, то моя жизнь будет в опасности. Мы скрывали наши отношения, мы даже скрыли от всех рождение нашего сына – так она боялась за меня.
   – Я знаю, – медленно и сочувственно проговорил Ян, – что один из близнецов Екатерины Баженовой – ваш сын. Мне это сообщил Григорьев, который, как видите, полностью со мной откровенен, потому что понимает, насколько важно то, что я расследую. Так значит мать мальчика – Маргарита Чемия? Прошу вас, господин Муромцев, ничего от меня не скрывайте, потому что я должен успеть завершить то, что начал – слишком много тех, кто противится моей работе и моему расследованию. На меня уже два раза покушались, и возможно в следующий раз…
   – Я ничего от вас не скрываю, – в отчаянии прервал его Антон, – я действительно ничего не знаю, но есть один человек, которому она кое-что рассказала – это моя сестра Катя. Однако ее сейчас нет в Москве.
   – Я это знаю, но Григорьев сказал, что без вашего согласия не может сообщить ее местонахождение.
   – Теперь, когда опасность миновала, я сам вам могу это сообщить: она во Франции у своей подруги детства. Но надеюсь, что вы не подвергнете ее новой опасности.
   – Я сделаю все, чтобы этого не произошло, – мягко ответил Ян и, поднявшись, подал Антону руку. – Спасибо, господин Муромцев, и простите, что побеспокоил вас – вы еще, кажется, не совсем здоровы.
   Антон провел ладонью по лбу, на котором вступили крупные капли пота.
   – Я еще не пришел в себя после травмы, однако не это сейчас главное.
   Тем не менее, он, действительно, чувствовал себя отвратительно – его то бил озноб, то бросало в жар. Григорьев, который привез Муромцева из управления в клинику, всю дорогу молчал, изредка поглядывая на его бледное лицо, и притормозив у ворот, все-таки не выдержал:
   – Сам дойдешь до постельки или довести? Выглядишь уж больно хреново.
   – Иди к черту, – буркнул Антон и, выбравшись из машины, со стуком захлопнул за собой дверцу, чуть не прищемив Григорьеву нос.
   Поднявшись в свой кабинет, он запер дверь и лег на диван. Внезапно все вокруг него поплыло, белый потолок с бешеной скоростью начал вращаться, голова раскалывалась от боли. Перед глазами стояло лицо рыжеволосой женщины, ее голос тихо говорил: «Антон, любимый». Потом все исчезло, и нахлынула тьма.

Глава двадцать седьмая

   Вот уже много лет в любую погоду и в любое время года Бертрам Капри просыпался ровно без одной минуты шесть. Он протягивал руку, подносил к глазам швейцарские часы в изящном золотом корпусе и ждал. В шесть крохотный кружочек на его ладони оживал перезвоном колокольчиков и начинал наигрывать старинную ирландскую мелодию. С последним звуком ее миллиардер уже был на ногах.
   С шести до половины седьмого он бегал – зимой, осенью, летом и весной. Для этой цели в его резиденции на острове Сент-Капри специально расчищалась и подготавливалась дорожка, по которой старик мерно передвигался – ежедневно в одно и тоже время.
   В этот день, спустившись к морю и собираясь окунуться после своего обычного пробега, он увидел выходившую из воды Настю. Опустившись на песок, она поджала ноги и застыла, неподвижно, глядя на горизонт, где нависло маленькое белое облачко.
   В течение последнего месяца – с того дня, как Дональд привез свою юную жену на Сент-Капри – старый Бертрам не раз видел ее здесь по утрам, но ни разу не счел нужным приблизиться к ней или хотя бы поздороваться издали. Он сам любил побыть в одиночестве и прекрасно понимал тех, кто ищет уединения, а эта русская девочка, к тому же, была, как полагал старик, очень странной и своенравной – Дональду, да и ему самому пришлось пережить из-за ее капризов немало треволнений.
   В глубине души Капри побаивался, что по милости Анастасии его любимому сыну еще предстоит настрадаться. Взять хотя бы эти купания в море на заре: если муж еще в постели, то жена должна быть рядом с ним, потому что раннее утро – лучшее время для занятий любовью. Девчонка же повадилась спозаранку бегать на пляж и устраивать заплывы на несколько километров, от которых стонет начальник их службы безопасности Ролинд – он всерьез тревожится, что даже спасатели на двух вертолетах, которые поднимаются над морем всякий раз, когда у Насти появляется желание искупаться, могут не уследить за этой любительницей поплавать и понырять в глубоководном месте.
   – Сэр, – доложил он Бертраму не далее, как два дня назад, – мадам очень любит плавать в сторону рифов и нырять, а там подводные течения. Хотя мои люди наблюдают за каждым ее движением, но поток может внезапно ударить ее о скалу и затянуть в пещеру под скалой, а тогда никто уже не в силах будет ей помочь. Если не возражаете, то я поставлю вокруг рифов подводные заграждения, хотя это серьезно огорчит вашу невестку.
   Старик тогда сухо ответил:
   – Делайте то, что считаете нужным, Ролинд, я вам плачу за безопасность моей семьи, а не за выполнение женских капризов.
   Капри вспомнил об этом разговоре как раз в тот момент, когда пробегал за спиной Насти. Еще он вдруг вспомнил, что нынче ее день рождения, поэтому, слегка поколебавшись, замедлил шаг и приблизился к неподвижно сидящей девушке.
   – Здравствуй, Анастасия, – его поджарое и мускулистое, несмотря на возраст, тело легко опустилось на песок рядом с ней. – Твой муж еще спит?
   Настя слегка повернула голову.
   – Доброе утро, сэр, – вежливо, но равнодушно ответила она, – да, Дональд спит, он очень поздно заснул.
   Он заснул лишь в пять утра, а до этого в течение нескольких часов насиловал ее, хотя Настя со слезами умоляла его подождать еще два дня или хотя бы позволить ей принять таблетки. Она знала, что с девятого по тринадцатый день цикла для нее максимальна вероятность забеременеть и всеми силами хотела это предотвратить. Два дня ей удавалось под разными предлогами избегать близости с мужем, но этой ночью он взял ее насильно – грубо, с потемневшим лицом и помутневшим взглядом.
   – Дон, не надо, умоляю, сегодня и завтра я могу забеременеть, я это читала. Ты ведь знаешь, что этого нельзя, ты ведь знаешь, что нам угрожает!
   – Так вот почему ты мне отказывала эти дни? Я же сказал тебе, Настья, что хочу ребенка, и он у нас будет. Пока ни у тебя, ни у меня вирус не обнаружен, поэтому сейчас даже выше вероятность, что малыш будет здоров. Не сопротивляйся, я хочу тебя и возьму, и ты забеременеешь, как я того желаю.
   Отшвырнув в сторону разорванную рубашку Насти, Дональд навалился на нее и потом до самого утра брал много раз, и все это время рука его цепко держала предплечье жены – словно он боялся, что во время передышки она вырвется и убежит. Утром, когда Настя почувствовала, что хватка его пальцев ослабла, она так и сделала – вскочила и, торопливо натянув на себя купальник, бросилась к морю. Дональд ее не останавливал – он крепко спал, лежа на спине, и дыхание его было спокойным и ровным.
   У Насти же болело все тело, губы распухли, а на руке у плеча четко отпечатались багровые следы пальцев. Она бросилась в море и поплыла к рифам, но путь ей внезапно преградила металлическая сетка, возвышавшаяся над водой и продолжавшаяся до самого дна. Перебраться через эту неожиданную преграду или обогнуть ее Насте не удалось – сеть огибала рифы и была вмонтирована в скользкую гладкую скалу, на которую невозможно было забраться. Девушку это так расстроило, что она на миг забыла обо всех остальных своих проблемах и, еще немного поплавав рядом с сетью, решила вернуться на берег.
   Сейчас ей меньше всего хотелось кого-либо видеть и с кем-то разговаривать, но Бертрам, сидевший рядом, не собирался уходить. Его прищуренный взгляд скользнул по пятнам у нее на груди, потом на миг задержался на уже потемневших следах пальцев Дональда на руке. Он удовлетворенно усмехнулся – его сын, несомненно, получает удовольствие с этой девочкой, и это прекрасно. В последнее время Дональд стал намного общительнее, хотя иногда ведет себя с людьми крайне резко. Однако он выразил желание заниматься делами и меньше времени проводит за компьютером. Понятно – когда рядом с тобой в постели молодая жена, то хочется не виртуальных, а реальных удовольствий.
   Врач утверждает, что это лишь временное улучшение, ремиссия, но он, Бертрам Капри, не верит. Он вообще никогда не верил, что его сын психически болен – просто мальчик в детстве пережил сильное потрясение, когда на глазах у него погибла мать, а теперь он вырос и постепенно приходит в себя. И во многом это зависит от тоненькой голубоглазой русской девочки, которая так любит плавать в опасных местах.
   Губы старика расползлись в улыбке, он, ласково взглянул на Настю и укоризненно покачал головой.
   – Почему ты обращаешься ко мне «сэр»? Называй меня Бертрамом, если не хочешь называть отцом.
   Взгляд его вновь скользнул по ее предплечью. Настя вскинула голову и, на миг встретившись с ним глазами, вспыхнула.
   – В нашей стране не принято называть просто по имени людей, которые намного старше нас, – в ее голосе прозвучал вызов, но Бертрам не оскорбился, а лишь усмехнулся и покачал головой.
   – Не знаю, не знаю, у меня было несколько деловых партнеров из России – довольно молодые люди, но мы звали друг друга по именам. Правда, я вскоре отказался иметь с ними дело – русские, как партнеры, весьма ненадежны. Тем не менее, в вашу страну уже давно пришли многие наши обычаи. Но сегодня я не хочу с тобой ни о чем спорить, моя девочка, сегодня твой день рождения. Раз твой муж еще спит, то я буду первым, кто тебя поздравил. От души желаю тебе счастья.
   – Спасибо, – угрюмо буркнула Настя, опустив глаза.
   – Тебя сегодня ожидает много сюрпризов, – продолжал Капри, словно не заметив ее мрачного тона, – уже неделю весь остров готовится к этому празднику, в магазинах продаются маскарадные костюмы, маски и прочая мишура. Набережные, бульвары, парки, отели – везде сегодня будут проходить гуляния и карнавалы. Сегодняшний праздник всем запомнится надолго – день рождения королевы острова! У нас в доме сегодня будет торжественный прием, потом бал.
   Настя неопределенно хмыкнула и пожала плечами.
   – Мне нужно будет там присутствовать?
   С лица Бертрама Капри сбежала улыбка, и он резко ответил:
   – Ты можешь делать так, как пожелаешь – никто не может заставить королеву острова в день ее рождения делать то, что ей неприятно.
   – Я сделаю, как вы пожелаете, сэр, – с вежливым достоинством кивнула Настя, – если вы желаете, чтобы я была на приеме, я там буду.
   Капри посмотрел на сидевшую рядом с ним на песке тоненькую девочку в бикини и, подавив вспышку гнева, сказал, как можно мягче:
   – Я вижу, ты осталась такой же, какой была, когда я впервые увидел тебя в Швейцарии. Но тогда, согласен, тебя вынуждали, ты не хотела и имела право упрямиться. Мой сын, который тебя обожает, довольно долго щадил тебя – мне известно, что он не предъявлял своих супружеских прав и дал тебе время подумать. Одно время ты даже настаивала на разводе, но потом, все взвесив, пришла к разумному решению и добровольно согласилась стать его женой. Так почему же теперь ты ведешь себя так, словно постоянно чем-то недовольна? Что тебя мучает? Ответь мне так, словно я твой отец, прошу тебя, – он осторожно дотронулся до темных пятен на ее руке. – Возможно, что мой сын несколько нетерпелив и резок с тобой в постели, но это оттого, что он безумно тебя любит и желает. Я уверен, что со временем все у вас будет хорошо, а я… я готов дать тебе все, чтобы ты сделала его счастливым. Этот остров твой, ты получишь сегодня в подарок драгоценности, цена которых превышает стоимость огромной виллы. Возможно, что я, по твоему мнению, груб и прозаичен, но я всего лишь простой и неотесанный старик, я даю тебе то, что ценю больше всего. Но если ты хочешь чего-то еще, то только скажи – ведь мне, старику, трудно понять, что творится в душе юной девочки, прости меня за это.
   Так говорил Бертрам Капри, которого весь мир считал хитрым и жестоким человеком, неспособным ни на какие чувства, бизнесменом, безжалостно шагающим по трупам раздавленных конкурентов. Так говорил несчастный отец, вопреки словам докторов не желавший признать своего сына неизлечимо больным.
   Настя, встретив горестный взгляд старика, слегка смутилась, но тут же, чтобы скрыть это, рассмеялась.
   – Ловлю вас на слове, сэр! Я хочу, чтобы вы распорядились снять сеть вокруг рифов – я люблю там плавать и нырять, а мне она мешает, – она уставилась на него с откровенным интересом, словно ожидая, как ему удастся выйти из положения.
   Бертрам сдвинул брови, и в глазах его заплясали веселые искорки.
   – Одну минуточку, – он вытащил сотовый телефон и нажал кнопку, – сейчас подойдет мой начальник службы безопасности. Потому что, если честно, то это в его ведении и меня не касается.
   Ролинд – крепкий светловолосый мужчина лет тридцати пяти – подкатил на мопеде и затормозил рядом с Капри минуты через три.
   – Вы меня звали, сэр? Имею честь, мадам.
   – Дик, – совершенно серьезно сказал Капри, – мадам недовольна тем, что вы установили сеть безопасности возле рифов. Она утверждает, что это мешает ей наслаждаться прелестями моря.
   – И еще мне надоели эти вертолеты, которые постоянно кружат надо мной, когда я плаваю, – подхватила Настя. – Можете вы меня оставить в покое или нет? Я плаваю чуть ли не с рождения и не смогу утонуть, даже если очень захочу.
   Ролинд повернулся к Насте. Выражение лица его было почтительным, но во взгляде, которым он успел скользнуть по синякам на ее руке, читалась насмешка.
   – Сожалею, мадам, но ничем не могу помочь. Согласно заключенному с мистером Капри контракту, я обязан обеспечить определенный процент безопасности его семьи.
   – Да, моя дорогая невестка, – подтвердил Капри, – и, согласно этому же контракту, я не имею права вмешиваться в работу службы охраны – не мне указывать специалистам.
   – Совершенно верно, мадам, вмешиваться в мою работу мистер Капри не имеет права – он может лишь расторгнуть со мной контракт, если пожелает. Если таково будет ваше желание, мадам, то я сию минуту могу подать прошение об отставке, хотя это создаст определенные материальные неудобства для меня и моей семьи. Но пока я работаю в охране мистера Капри, снять сеть с рифов позволить не могу.
   – Как видишь, дорогая, – усмехнулся старик, – если таково твое желание, то Дик немедленно готов подать в отставку.
   – О нет, что вы, мистер Ролинд, – испуганно воскликнула она.
   – Дик, – поправил он. – Можете называть меня Дик.
   – Хорошо, пусть Дик. Я совсем не об этом просила, но раз мою просьбу выполнить совершенно невозможно, то пусть все так и остается.
   – Потом не упрекай меня, моя девочка, что я не выполнил твою просьбу, – невозмутимо заметил Бертрам, – ты сама отказалась. У тебя есть еще вопросы к Ролинду?
   Настя издала слабый смешок.
   – Раз уж на то пошло, то есть один, но совсем маленький: какой точно процент моей безопасности в море вы обязаны обеспечить?
   Ролинд усмехнулся краешком губ и невозмутимо отчеканил:
   – Девяносто девять и девяносто восемь сотых процента, мадам. Мы обязаны обеспечить вашу безопасность, если вы устанете в воде, если вы испугаетесь медузы, если вдруг захотите покончить жизнь самоубийством, погрузившись в воду, если вдруг, пока вы в море, на остров нападет банда террористов или разразится ядерная война.
   – Круто! Однако куда вы дели еще две сотых процента? Все-таки, я спокойней себя чувствовала бы, обеспечь вы мне безопасность на все сто. Что ж вы так оплошали, Дик?
   Ролинд весело прищурился – эта девочка, невестка хозяина, неожиданно начала ему нравиться своим чувством юмора.
   – Мадам…
   – Анастасия, Дик, можете называть меня Анастасией, – она бросила насмешливый взгляд на усмехнувшегося краем губ Капри.
   Ролинд засмеялся.
   – Хорошо, пусть будет Анастасия. Так вот, мы не сможем вам помочь в случае атаки инопланетян, например. Или если вдруг в Землю врежется метеорит, что приведет к разного рода катаклизмам. Это и есть две сотых процента, оговоренных в моем контракте.
   Внезапно взгляд Бертрама Капри наполнился нежностью – он увидел подходившего к берегу Дональда и невольно залюбовался стройной фигурой сына. Ролинд и Настя повернули головы по направлению его взгляда, и лицо секъюрити мгновенно застыло, а Настя поднялась, отряхивая песок, и сказала, глядя в сторону:
   – Доброе утро, Дон, ты сегодня рано проснулся.
   – Сегодня твой день рождения, дорогая, – он заботливо помогал ей отряхивать песок, и в каждом движении его ощущалось желание подчеркнуть их близость.
   Чувствуя неловкость, Настя опустила глаза, а Бертрам весело заметил:
   – Ты опоздал, я первым поздравил сегодня твою жену, Донни.
   – Разрешите и мне присоединиться к этому поздравлению, – мягко добавил Ролинд, и во взгляде его, устремленном на Настю, неожиданно мелькнуло сочувствие.
   – Вы можете идти, Ролинд, – высокомерно бросил Дональд, – сегодня у вашей службы на острове будет особенно много работы в связи с праздником.
   Ролинд посмотрел на Капри, словно игнорируя слова Дональда.
   – Я вам больше не нужен, сэр?
   – Нет, Дик, можете идти, мой мальчик, – благодушно ответил старик, и секъюрити, вскочив на свой мопед, исчез из виду, оставив вдалеке лишь небольшое облако кружившегося в воздухе песка.
   – Что вы тут обсуждали с этим солдафоном, папа? – неожиданно резко спросил Дональд, задержав свою руку на талии Насти.
   Его отец слегка поднял брови и поспешно начал объяснять:
   – Я попросил Ролинда объяснить твоей жене, сынок, насколько надежна охрана у нас на острове. Она должна быть уверена, что здесь она в не меньшей безопасности, чем была у себя в России в доме своего отца. Ее интересовала, кажется, теория вероятности – какой процент защищенности она здесь имеет.
   – Я не знал, что Настью так волнуют проблемы безопасности, папа, – насмешливо заметил Дональд, – но то, что американская служба безопасности работает лучше, чем российская, она знает и без разглагольствований твоих секъюрити.
   – Почему я должна это знать? – сердито спросила она, попытавшись оттолкнуть его руку. – У папы в охране очень хорошие ребята.
   Дональд нежно засмеялся и, прижав к себе жену, коснулся губами ее щеки.
   – Я не спорю, любимая, они прекрасные ребята. Все, что с тобой связано, для меня прекрасно. Только у вас в стране все идет на «авось», и секъюрити твоего отца ничем не отличаются от других русских.
   Бертрам со счастливой улыбкой смотрел на смеющегося сына и про себя молился, чтобы Дональд оставался таким всю оставшуюся жизнь.
   – Что такое «авось», сынок, – нежно спросил он, чтобы пролить разговор, – я этого слова не знаю, это русское слово?
   – Это русская теория вероятности, папа. Когда желаемое выдают за самое вероятное и строят прогнозы, а потом, когда не получается, во всех неудачах обвиняют евреев. Русские полностью деградируют – тупость, алкоголизм, суеверия.
   Губы Насти дрогнули, она сердито оттолкнула руку Дональда и побежала к дому. Он шагнул было следом, собираясь пуститься вдогонку, но отец удержал его за руку.
   – Ты догонишь ее через минуту, сынок, а пока послушай меня. Ты знаешь, что ничего на свете я так не хочу, как твоего счастья, но я сделал все, что мог, а остальное зависит только от тебя. Если твое счастье зависит от твоей жены, то береги ее – холь, лелей, я тебе во всем помогу. Но постарайся сам не разрушить того, что имеешь. Твоя жена горда и чувствительна к обидам, не задевай ее чувств.
   Дональд резко высвободил свою руку и отступил назад, а лицо его приняло злое выражение.
   – Мне не нравится твой Ролинд, папа, и никогда не нравился, – неожиданно сказал он, – этот тип ведет себя без всякого уважения, даже нагло!
   Бертрам недоуменно и растерянно поднял брови.
   – Он прежде работал в разведке, выполнял сложнейшие задания. От людей такой профессии трудно ожидать подобострастного поведения, сынок. Я, однако, не заметил ничего такого…
   – Ты видел, как нагло он разглядывал Настью? Словно она принадлежит ему!
   Лицо старика разгладилось, он понимающе усмехнулся.
   – Ревность? Я тоже в молодости был таким. Ты очень любишь ее, Донни? – Капри с любовью заглянул в лицо сына и снова попытался взять сына за руку, но тот резко отстранился.
   – Люблю?! Да она все для меня! Ты отравил мою жизнь, приставил ко мне своих психиатров, сделал из меня больного, а она…если б не она…я…я был бы отгорожен от всего мира. Папа, – он немного успокоился, – я и прежде говорил тебе: наверное, те несчастные, которых запирают в лечебницах, просто не нашли свой выход в мир. Настья – мой выход в мир!
   – Сынок, не нужно так говорить, – с болью в голосе воскликнул Бертрам, – те люди в больницах действительно больны, а ты здоров! Ты здоров и будешь счастлив, но только позволь мне дать тебе несколько советов – ведь я намного старше тебя. Постарайся быть… гм… более нежным с женой – ты понимаешь, о чем я. Когда ты покупаешь женщину, ты можешь делать с ней все, что хочешь – ей за это заплачено. Но жена – совсем другое дело.
   Дональд вызывающе вскинул голову.
   – Настья принадлежит мне вся целиком, папа!
   – Прости меня, сынок, но не в твоей власти подчинить себе ее душу. Сейчас она с тобой, так постарайся не отвратить ее от себя. Она горда, не задевай ее гордость. Ты сейчас с презрением говорил о русских – это ее задело. Понимаешь?
   Дональд удивленно посмотрел на отца.
   – Но ты сам говорил, папа, что все русские алкоголики, глупы, продажны и суеверны, а страна их – прекрасный рынок для сбыта дерьма.
   – Да? Я так говорил? – Бертрам слегка смутился. – Видишь ли, сынок, эти люди действительно неразвиты и, когда сравнивают себя с американцами, чувствуют себя ущемленными. Они страдают от собственного ничтожества, поэтому много пьют. Но не нужно задевать их национальную гордость. Не забудь: твоя жена русская.
   – Я хочу, чтобы Настья поскорее забыла свою принадлежность к этому народу. Я хочу, чтобы она забыла Россию и все, что ее привязывает к этой стране.
   – Это придет со временем, а пока будь тактичным со своей женой, сынок. Поверь, я говорю это только из любви к тебе.
   Дональд посмотрел на отца, и хмурое лицо его под ласковым отеческим взглядом, разгладилось, взгляд прояснился, и он кивнул.
   – Наверное, папа, ты прав, – губы юноши тронула улыбка, – спасибо.
   Бертрам Капри был счастлив.
   «Мой сын разумен и здоров, он талантлив и рассудителен, я напрасно отчаивался и верил врачам. Это все она, эта девочка. Она действительно открыла ему дверь в этот мир, и теперь я должен сделать все, чтобы они были вместе. Все возможное и невозможное».
   – Думаю, – продолжал старик, – скоро Анастасия почувствует себя настоящей американкой – ведь ваши дети будут гражданами Соединенных Штатов.
   – Да, дети! Я хочу поскорее иметь от нее ребенка, папа. Поскорее! – в голосе Дональда прозвучало столь страстное чувство, что его отец даже вздрогнул.
   – Все будет в свое время, Донни, сынок, вы еще оба молоды, у вас впереди долгая жизнь, очень долгая.
   – Кто знает, папа, пути Господни неисповедимы, и жизнь человеческая может оборваться в любой момент.
   Старый Капри с испугом посмотрел на сына, и голос его прозвучал умоляюще:
   – Не говори такие вещи, Донни, прошу тебя!
   – Хорошо, папа. Ты прав – сейчас я пойду к Настье и извинюсь за недавнюю бестактность. Сожалею, что обидел ее. Тем более, в день ее рождения, – лицо его внезапно выразило такое смятение, что Бертрам испугался.
   – Ты хорошо сделаешь, сынок, – осторожно сказал он, опасаясь разорвать нить внутренней связи, возникшей между ним и сыном, – хотя ты, собственно, ничего особо обидного ей не сказал и не сделал. Однако все женщины по природе обидчивы, они ведь не могут воспринимать мир, как мы. Как мужчина мужчине сообщу тебе по секрету: жены и любовницы обожают, когда мы просим у них прощения, поэтому доставь своей жене такое удовольствие. Напомни Анастасии, что видеосвязь с Москвой налажена, и она может в любой момент пообщаться с матерью.
   Кивнув отцу, Дональд повернулся и зашагал по берегу. Первым делом он направился в комнату Насти. Она стояла, печально глядя на море – из ее окон открывался вид именно на те рифы, куда ей запретили плавать. Дональд, постучав и услышав тихий ответ, вошел и встал сзади. Ему хотелось обнять жену, но он на расстоянии почувствовал, как она напряглась, и не стал до нее дотрагиваться.
   – Настья, что такого интересного ты увидела в море и даже не хочешь ко мне повернуться? – вопрос его прозвучал тихо и очень нежно.
   Настя медленно повернулась, голубые глаза ее смотрели печально, на лице, обрамленном короткими пепельными волосами, застыло выражение отчаянья.
   – Я чувствую себя ужасно, Дон, у меня такое чувство, что я погубила тебя, а ты словно ничего не понимаешь, как глупый маленький мальчик. Ну, с чего ты вздумал приревновать меня к этому Дику Ролинду?
   Отойдя от окна, она села на диван, а Дональд опустился на ковер у ее ног и, взяв за руку, короткими поцелуями начал целовать тонкие пальцы.
   – Я ничего не могу с собой поделать, Настья, моя Настья! Меня не так волновало бы, займись ты с кем-нибудь обычным сексом, но когда я вижу, что ты кому-то улыбаешься, у меня такое чувство… такое чувство, что у меня воруют часть твоей души. Отец удивился моей резкости с Диком, и я наплел ему что-то примитивное – он ведь не понял бы, скажи я ему правду. Ты вот все понимаешь.
   – Да, – в ее голосе звучала печаль, – я понимаю, хотя это мне кажется глупым. Мне до сих пор непонятна твоя ревность к Антону Муромцеву. Сейчас он очень болен, а ты возмущаешься, что я переживаю.
   – Я готов сделать для него, что угодно, – вспыхнув, возразил Дональд, – я готов оплатить его лечение, послать к нему каких угодно врачей, если ты того пожелаешь, но я не желаю, чтобы ты из-за него переживала – он посторонний для тебя человек.
   – Нет, – тон Насти внезапно стал резким, – Антон один из тех, кого я люблю.
   – И из-за него ты в последнее время так грустна? – в голосе Дональда слышалась злость обиженного ребенка. – Наверное, заболей я, ты не стала бы так переживать.
   Взглянув на него, Настя печально усмехнулась.
   – Не только из-за него. Когда мама сообщила мне о гибели Лилианы, я подумала: а вдруг, она это сделала из-за того, – она запнулась, – из-за того, что тоже заразилась? Как и Лиза? Я знаю, что у нее было много любовников. Возможно, если б не ты, я бы тоже…. Я погубила тебя, Дон.
   Дональд смягчился.
   – Не думай об этом. Во мне живет странное чувство – будто нам с тобой открыто то, что неведомо другим. Мне даже жаль тех, кто ежечасно суетится по мелочам. Сегодня, например, я пожалел своего отца и захотел сделать ему приятное – напомнил его слова о превосходстве американцев над русскими.
   Настя слабо улыбнулась.
   – Сегодня на берегу, когда мы с ним говорили, мне тоже стало его жаль. Что же ты наделал, Дон, что мы с тобой наделали! Мы ведь и его обрекли на страдание. Теперь ты еще хочешь, чтобы у меня был ребенок – ребенок, обреченный на смерть.
   – Наш ребенок будет здоров, – уверенно ответил он, – и пусть он останется на Земле, как напоминание о нас с тобой.
   – А если нет? Ты знаешь, что придется пережить ему, что придется пережить тебе? Я не говорю о себе, потому что я помню, как даже наркоманы и самые грязные бродяги боялись до меня дотронуться. Лиза была права, когда решила умереть.
   – Настья, любимая моя, никто ничего не узнает – только врач, который будет заниматься тобой и нашим ребенком. Когда же придет наш час, и мы больше не сможем скрывать болезнь, то найдем способ уйти из жизни – вместе и безболезненно. А теперь иди ко мне.
   Внезапно он потянул ее за руки и, буквально сдернув с дивана на ковер, заключил в объятия. От неожиданности Настя охнула:
   – Дон, не надо, сегодня ночью я очень устала.
   Стиснув ее руки так, что она не могла шевельнуться, Дональд наклонился над ней.
   – Почему ты всегда так ведешь себя со мной? Или сопротивляешься, или равнодушна, словно твое тело отдельно, а душа где-то в другом месте?
   – Ты ведь знаешь, что я люблю другого Дон, я тебе говорила, – ее глаза смотрели вверх мимо него, и из груди юноши вырвался стон, напоминавший рычание раненного зверя, а во взгляде сверкнула ярость.
   – Этот другой изменил тебе и заразил тебя смертельной болезнью! Неужели ты забыла, неужели простила?
   – Я ничего не забыла, Дон, я ничего не простила, но в чувствах своих я не властна.
   – Я готов тебе все отдать, я хочу защитить тебя от людской жестокости и умереть вместе с тобой. Почему в твоей душе нет ни капли ответного чувства?
   – Я с тобой не потому, что мне нужна защита, а потому, что чувствую себя виновной в твоей гибели.
   – Пусть будет так, – высокомерно произнес он, – это были твои условия игры, и я их принял. Но, тем не менее, ты моя жена, и сейчас я хочу заниматься с тобой любовью. Сама сними платье, мне надоело тебя насиловать.
   – Хорошо, но, если можешь, не будь так груб, ты делаешь мне больно.
   Стоя на коленях на ковре, они сбросили с себя одежду, и Дональд положил ладони на обнаженные плечи Насти. Она не пошевелилась, равнодушно отведя глаза в сторону. Взгляд его, скользивший по высокой груди и плавно очерченным бедрам, постепенно темнел, становясь мутным от безумного прилива желания. Резким движением повалив ее на ковер, он навалился сверху, грубо сжимая и тиская гибкое девичье тело.
   Через час, когда Дональд, распластавшись прямо на ковре, заснул от изнеможения, Настя поднялась и подошла к зеркалу – на шее, плечах и груди ее виднелись кровоподтеки и ссадины. Приняв душ, она надела платье с высоким воротником и рукавами до локтя, набросила прозрачный шарф и взглянула на часы – в Москве уже было утро, и можно было звонить матери.
   Когда Инга увидела на экране дочь с укутанным в два слоя горлом, она встревожилась.
   – Детка, у вас ведь жарко, у тебя что, болит горло?
   – Да, мама, – ровным голосом ответила Настя, – я съела слишком много мороженого.
   – Девочка моя, я так переживаю, что не смогла из-за этого проклятого сердца приехать к тебе на твой день рождения – это ведь твой первый день рождения, когда я без тебя. И папа сегодня тоже уехал – у него какие-то срочные дела в Умудске, он вернется только дней через десять. Он так хотел меня взять с собой, но я просто не перенесла бы полет – меня и без этого мутит. Это все осложнение после ангины, поэтому я так и тревожусь за твое горло – если б я была сейчас с тобой рядом…
   – Ничего, мамочка, я чувствую себя хорошо. А что тебе говорит доктор?
   – Доктор сказал, что кардиограмма неплохая, но по утрам у меня так кружится голова, что я просто падаю. Все равно в августе мы с папой приедем на ваше с Дональдом торжественное бракосочетание – пусть даже меня на носилках доставят.
   – Мама, – спросила уставшая от ее причитаний Настя, – скажи лучше, как Антон?

   В воскресенье утром дежурная медсестра, проходя мимо кабинета Муромцева, услышала стон и неясное бормотанье. Дверь не была захлопнута, поэтому она вошла и испугалась, увидев бредившего главврача. Позвонили невропатологу, сообщили Илье, а Антон метался и не приходил в себя. Утратив ясность сознания, он бредил, постоянно спрашивал окружающих, где находится, и порывался куда-то бежать, но из-за слабости и сильного головокружения не мог даже встать на ноги. Невропатолог посовещался с коллегой хирургом, которого он привез для консультации из НИИ Бурденко, и оба решили не откладывая, хотя и был воскресный день, отправить больного в нейрохирургическую клинику на Тверской-Ямской.
   Растерявшийся Илья, так и не сумевший выведать у врачей точный диагноз, позвонил Воскобейникову, сообщил о случившемся и попросил:
   – Дядя Андрей, позвони к ним, они что-то скрывают, может, тебе скажут с твоим депутатским статусом.
   Андрей Пантелеймонович был чрезвычайно занят и, кроме того, сильно расстроен, поскольку спустя несколько дней ему предстояло лететь в Умудск, а Инга чувствовала себя так плохо, что сопровождать его отказалась. Тем не менее, он немедленно позвонил главврачу, а потом перезвонил племяннику.
   – Пока ничего определенного, Илюша. Сумеречное состояние, но связать его с сотрясением мозга трудно – с момента травмы прошло почти три недели, Антон уже поднялся на ноги и даже приступил к работе. Завтра позвоню лечащему врачу.
   Утром в понедельник он действительно связался с лечащим врачом Антона, который говорил долго, но ничего толком так и не сообщил.
   – Результаты обследования, проведенного в клинике у самого Антона Максимовича, не выявляют очагового поражения. Диагностическая аппаратура у них в клинике, кстати, великолепная – мы сами пару раз просили его уточнить наш диагноз. Мы у себя ничего нового не обнаружили, поэтому ранее поставленный диагноз «сотрясение мозга» остается, а мы со своей стороны диагностируем эпилептиформное состояние, как реакцию на психо-травмирующую ситуацию после черепно-мозговой травмы, но это пока еще предварительный диагноз. Будем наблюдать, посмотрим – я пока назначил общеукрепляющее комплексное лечение. Подождем немного.
   Андрей Пантелеймонович, окончив разговор, сказал встревоженной Инге:
   – Ничего страшного – витамины, таблетки, и через пару дней он встанет на ноги. А ты береги себя, детка, я так жалею, что ты не можешь поехать со мной – в Умудске сейчас прекрасная погода. Да, и когда будешь разговаривать с Настей, то не говори ей ничего про Антошу – не стоит ее пугать, а то она выкинет какой-нибудь очередной фокус.
   – Хорошо, Андрюша, – послушно ответила ему жена, – она, может, скоро по видеосвязи звонить будет, ты сам с ней тоже поговори, поздравь.
   Он недоуменно поднял брови.
   – Поздравить? С чем?
   Инга даже ахнула.
   – Как, Андрюша, у нее ведь сегодня день рождения!
   – Ах, да, конечно. Но мне, к сожалению, уже некогда.
   Сказав это, Андрей Пантелеймонович поцеловал жену и уехал в аэропорт, а через две минуты после его ухода позвонила Настя. Инга, помня запрет мужа, а разговоре с дочерью избегала упоминать об Антоне, поэтому, услышав вопрос дочери, она замешкалась и ответила не сразу:
   – Антону лучше, но еще всякие проблемы. Это ведь сотрясение мозга, оно так сразу не проходит. Ему прописали витамины.
   – Вы мне ничего не сообщили, когда произошел этот взрыв около клиники, я узнала из новостей, – упрекнула Настя. – Мама, если вы с папой будете от меня постоянно все скрывать, то я плюну и вернусь в Москву.
   – Солнышко мое, – испугалась мать, – но что ты еще хочешь знать? Антон поправляется, Илья через три дня уезжает в Швейцарию – он отвезет туда тело Лилианы. Видишь, я говорю тебе абсолютно все.
   Настя печально вздохнула.
   – Бедный дядя Саша! Только что умерла тетя Валя, теперь Лиля. А Таня неизвестно где. Я послала ему на сайт соболезнования, но пусть Илья еще передаст – скажет, как я ему сочувствую. Папа не поедет на похороны?
   – Нет, он не успеет вернуться из Сибири. Мне тоже очень жалко – такие милые люди, а Валю я очень любила. И кто бы мог подумать – ведь прошлым летом она была совсем здорова, возила меня в Италию, мы ходили по магазинам. Быстро как болезнь развилась, да?
   – Да, как быстро, – печально ответила дочь.
   Уже был окончен разговор, и экран померк, а Настя все сидела, в задумчивости повторяя про себя: «Как быстро».

   До прибытия из Москвы гроба с телом Лилианы оставалось три дня. Сидя у себя в кабинете и глядя на экран включенного компьютера, на котором аккуратно выстроились равнодушные колонки цифр и символов, Александр Филев думал:
   «Как быстро бежит время, и как быстро кончается то, что кажется вечным».
   Бывший коммунист, бывший министр одной из ведущих отраслей СССР, талантливый авантюрист, а ныне швейцарский миллионер Александр Филев не роптал на судьбу – он знал, что всякий, кто достаточно долго топчет эту землю, должен пережить взлеты и падения, счастье и беды, а иначе в мире не было бы равновесия. Слишком долго удача шла с ним рука об руку, и когда-то должно было так вот все сразу навалиться – исчезновение внучки, смерть жены, нелепая и страшная гибель дочери.
   «Я всегда больше ценил то, что имел, чем то, что терял, и никогда не мучил себя ненужными воспоминаниями, поэтому удача, наверное, и шла бок о бок со мной всю мою жизнь. Фортуна не любит сентиментальных, тех, кто тратит время, оплакивая потери. Что ж, теперь я богат, уважаем, мне подчиняются – разве это не то, к чему я стремился всю жизнь? Через три дня сотни людей приедут выразить мне свое сочувствие. Потому что через три дня похороны Лилианы. Похороны моей дочери»
   На миг оторвав взгляд от экрана, он посмотрел в окно, за которым расстилалась ровная гладь Женевского озера, и внезапно, словно прорвавшись из глубины души, на него с неудержимой силой нахлынули воспоминания.

   … Двухлетняя Лиля у него на плече, и они идут с женой по Невскому проспекту в колонне сотрудников завода во время первомайской демонстрации. Играет музыка, Валя берет его под руку, и глаза ее сияют счастьем – столько лет они оба ждали рождения ребенка и теперь наконец впервые идут втроем. Впервые, потому что прежде Лиля была еще слишком мала, и Валентина боялась вести ее в многолюдное место. Александр с нежностью смотрит на жену, но случайно отводит глаза в сторону и встречается с другим взглядом – пристальным, настороженным и… страстным. Это Надежда Яхова, которая ведет за руку мальчика с вяло опущенной головой – своего сына Мишу…

   …. Семилетку Шурка Филев не окончил – весной мать забрала его из школы и отправила работать на завод.
   – Тяжело мне, Шурка, девчонки совсем маленькие, не прокормлю я вас, а так хоть сыт будешь. Война кончится – продолжишь учебу.
   Это случилось после того, как отец пропал без вести, и семья перестала получать пособие. Жили они тогда в маленьком уральском городке, куда эвакуировали завод – мать Александра работала инженером-технологом. Ее рабочего пайка не хватало, чтобы накормить троих детей, а нормы для иждивенцев были мизерными. Александр это понимал, но все равно затаил обиду на мать – он хотел учиться, очень хотел! Он даже отдал соседке свой дневной паек хлеба за оставшийся от ее сына потрепанный учебник по математике, потому что его собственный залила чернилами младшая сестренка, а теперь вдруг… С тех пор в душе мальчика стойко поселилась ненависть к пятилетним сестрам-близняшкам, которые постоянно просили есть, и к работе на конвейере – нудной и монотонной сборке деталей.
   Он работал уже три месяца, когда в цеху случился простой – в механизме, вращающем бесконечную ленту с деталями, возникла неисправность. Александр вместе другими работниками слонялся по цеху без дела, а потом заинтересовался работой мастеров-ремонтников. Он стоял рядом и внимательно наблюдал, а потом вдруг понял, что они делают, и у него возникла гениальная идея: если валы в начале и конце ленты будут вращаться с разной скоростью, то конвейер будет работать неравномерно и, в конце концов, опять встанет. А изменить скорость вращения вала очень просто – достаточно в полую часть одного из звеньев его зубчатой передачи подальше от оси вращения засунуть тяжелый магнит, найденный им на свалке.
   Четырнадцатилетний Шурка Филев еще не знал таких терминов, как «прецессия», «синхронность» и «момент инерции», но твердо решил воплотить свою идею в жизнь и воплотил – конвейер опять встал. Мастера ругались жуткими словами, пока искали причину и никак не могли ее найти, а Шурка отдыхал от работы и тихонько посмеивался. Он даже думал, что инженер Карпов, которого за полгода до этого обвинили в саботаже и арестовали за вредительство, был ненастоящим вредителем – настоящий вредитель мог бы придумать такое, от чего не только конвейер, но и весь завод мог надолго остановиться.
   Время передышки для работавших в цеху женщин и подростков было самым приятным – им выдавали их ежедневный паек, и они отдыхали от тяжелой работы. Но вслух, конечно, радоваться никто не смел – все дружно выражали огорчение по поводу того, что в столь трудное для фронта время их цех посетила такая незадача и торопили мастеров. Однако, в конце концов, желание порисоваться оказалось для Шурки сильнее лени – он попросил мастеров позволить ему им помочь. Они погнали надоедливого пацана чуть ли не пинками:
   – Только тебя тут не хватало, пацан!
   Тогда он улучил момент, когда ремонтники отправились обедать, и прокрался к барахлившему валу. Вытащил магнит, забросил его подальше, а сам, вооружившись отверткой и гаечным ключом, сделал вид, что усиленно что-то подкручивает и вертит. За этим занятием его застал мастер и с громким криком вцепился ему в ухо:
   – Ты что здесь делаешь, … твою мать!
   Шурке было больно, но он даже не поморщился и, высвободившись, невозмутимо ответил:
   – Чиню вал. Я его вообще-то уже починил – можете запускать. Я ведь давно просил, чтобы меня пустили, а вы только кричите и гоните.
   Мастер сначала не поверил, но когда контейнер действительно заработал, все были потрясены. Однако к тому времени у Шурки созрело еще несколько гениальных идей того же плана, и простои по вине неисправности оборудования с его легкой руки начали случаться в цеху довольно часто. Теперь уже мастера не гнали мальчика, а сами с уважением подзывали:
   – А ну, Шура, глянь-ка своим острым глазком.
   За это время он довольно хорошо изучил работу механизмов, постоянно разнообразил свои «сюрпризы», и даже мог придумать для мастеров объяснение тому, как обнаружил неисправность. Конечно, случалось, что сбои в работе происходили не по его вине, но у него развилась хорошая интуиция, и он даже в этом случае иногда подсказывал правильное решение.
   В конце концов, слух о чудо-мальчике дошел до директора, и тот велел мастеру привести Шурку к нему домой. В директорском доме обоих пригласили за стол, на который домработница выставила тарелку с тонко нарезанной колбасой, салатницу и огромное блюдо с тушеной капустой, заправленной салом. Жена директора и его толстушка-дочь – ровесница Шурки – ели капусту без всякого аппетита, а девочка еще временами ухитрялась заглянуть под стол – там у нее на коленях лежала открытая книга, и мать уже несколько раз сделала ей замечание, что за столом читать вредно и неприлично.
   После обеда директор пригласил гостей в свой кабинет и долго расспрашивал Шурку о семье и работе. Мальчик отвечал односложно, и мастер торопливо дополнял то, что он забывал или стеснялся сказать. Вернувшись домой, маленький Александр спросил у матери:
   – Мам, у нас хлеба не хватает, а у них капуста с салом. Почему тебе сало не дают?
   Мать тяжело вздохнула и погладила его по голове – она знала об успехах сына и гордилась им, но еще и надеялась, что за его способности ему, может, увеличат хлебный паек. Она ответила:
   – Иван Дементьевич – директор, ему полагается, на нем весь завод держится.
   – Так у нас ведь равенство же. Ладно, пусть он директор, так пусть он и ест, а его жена чем лучше тебя? Она вообще на заводе не работает. А дочка?
   – Равенство у нас всех в могиле будет, – усмехнулась мать. – Директор наш умный, может, он и для тебя что-нибудь сделает, он хороший человек.
   Сын оттолкнул ее руку и посмотрел вдаль прищуренными глазами.
   – Ненавижу, – сказал он очень тихо, но мать услышала и испуганно вздрогнула от той ненависти, которая и вправду звучала в голосе подростка. – Ненавижу их всех. Всех до единого! Они еще у меня попляшут.
   Теперь, кроме сестер и работы, Шурка Филев ненавидел еще директора с его женой, но сильней всего директорскую дочку – не за солянку, которую разъевшаяся девчонка поглощала без всякого аппетиту, а за книгу, которую она тайком читала во время обеда. Краем глаза Шурке удалось увидеть название – это был «Следопыт» Фенимора Купера. У Филевых же в доме книг не было, кроме старых учебников за седьмой класс, без дела лежавших на полке – все, что они захватили с собой, эвакуируясь на Урал, пришлось обменять на рынке на маргарин и сахар, когда одна из сестренок заболела дифтеритом, и ей нужно было усиленно питаться.
   И все же ненавидимый Шуркой Иван Дементьевич ему помог – после войны отправил талантливого мальчика учиться в Ленинград. Сначала Филев жил и учился в интернате, потом поступил в институт. С родными он почти не переписывался, но в последнем коротком письме мать сообщила, что у нее обнаружили туберкулез. Потом кто-то из соседей написал, что она умерла, а близняшек забрали в детский дом. Больше Филев никогда своих сестренок не встречал и о них не думал – у него теперь была своя жизнь, и он старался не вспоминать свое детство и войну.
   Способного студента любили профессора, девушки заглядывались на красивого высокого парня, и уже оканчивая институт, он покорил сердце хорошенькой третьекурсницы Вали Соболевой – дочери ответственного работника. Она пригласила его домой, и Александр сразу понял – это именно та жена, которая ему нужна. Просторная квартира Соболевых была обставлена с исключительным вкусом, Валя и ее отец держались очень просто, но в каждом их движении сквозило достоинство истинных аристократов. Мать Вали, тихая и немногословная женщина, бесшумно двигалась по квартире и никогда ни во что не вмешивалась, целиком и полностью предоставив мужу заниматься воспитанием дочери.
   Валя была копией отца – внешне и по характеру. Через много лет Александр узнал то, что тщательно скрывалось в их семье – отец Валентины в действительности был сыном белогвардейского офицера, расстрелянного красными в восемнадцатом году. Вдова расстрелянного пленила своей красотой и аристократическими манерами сердце молодого чекиста Соболева, тот женился на ней и официально усыновил почти взрослого пасынка. Таким образом, отец Валентины приобрел свое рабоче-крестьянское происхождение, сумел поступить на рабфак и окончить институт, а затем, пойдя по следам приемного отца, стать сотрудником НКВД.
   От своей бабушки Валентина унаследовала изящество, прекрасный вкус и любовь к искусству. Все, связанное с техникой, наводило на нее скуку, однако, повинуясь влиянию времени, она поступила в технический ВУЗ, но никогда об этом не жалела – ведь именно в институте ей посчастливилось встретить своего избранника. Собственно говоря, после замужества ей не так уж и долго пришлось работать – всего около двух лет на заводе, где ее муж за короткое время совершил стремительный взлет от молодого специалиста до главного инженера. Потом у нее случился выкидыш, врачи выявили серьезные проблемы, и пришлось долго лечиться, чтобы опять забеременеть.
   Для нее не стала потрясением связь ее мужа с Надеждой Яховой – она даже почти ждала этого, потому что во время лечения ей часто приходилось отказывать мужу в близости. Однако Валя была уверена: Александр «никуда не денется» – она прекрасно знала, что ее отец и его связи необходимы быстро делавшему карьеру талантливому молодому инженеру. Благодаря отцу, Валентина была достаточно хорошо информирована об отношениях мужа и его любовницы, но решила не вмешиваться. Да и зачем ей было портить семейные отношения – муж не собирался разводиться, всегда был с ней неизменно нежен, рассказывал о своих делах. Единственно, о чем он умалчивал, так это о молодой женщине, с которой ежедневно бок о бок ходил по цехам, которая увлекала его своим талантом, умением за работой забыть обо всем на свете и… своей страстью.
   Позже Валентина поняла, что Надежда – не просто пассия любвеобильного женатого мужчины. Эта интересная молодая женщина с сияющими голубыми глазами действительно любила Филева и была ему нужна. Однако к тому времени у Валентины уже не было никаких опасений по поводу своего будущего – у них с Александром подрастала обожаемая отцом Лиля, и они всей семьей готовились к переезду в Москву….

   Пробежал, оставляя рябь на воде, и стих легкий ветерок, и вновь поверхность озера сверкала зеркалом, а Филев все смотрел на водяную гладь и думал – думал о том, что ему выпало счастье долгие годы идти по жизни рядом с тонкой и мудрой женщиной, какой была его жена, и все же он ошибся, послушавшись ее и позволив Лилиане забрать Таню. Можно было помешать, но Валя… обиделась. Этого Филев так и не смог понять – Валентина Филева, всегда с улыбкой встречавшая мужа, возвращавшегося к ней от другой женщины, и ни разу его не попрекнувшая, до боли обиделась на ребенка, маленькую внучку, когда та захотела уехать к отцу. Пусть отец этот оказался вовсе и не отцом, но какая теперь разница – девочка исчезла. Валя знала об исчезновении Тани с самого начала – ей не сообщили, но у нее тоже были в Москве свои люди. Перед смертью она была уверена, что внучка погибла, – не говорила этого мужу, но он чувствовал.
   Поднявшись и вплотную подойдя к окну, Филев прислонился лбом к стеклу и внезапно вспомнил слова жены:
   «…если ты встретишься с ней и признаешься, что ты ее отец… если после этого она скажет, что не держит на тебя зла, тогда… тогда с нашей дочерью и с нашей внучкой все будет хорошо».
   Дочь Надежды. Он поклялся Валентине увидеть Ольгу Лаверне и нарушил свою клятву, потому что никогда не был суеверен и всегда смеялся над предчувствиями и приметами. Теперь Лилиана погибла, а Таня… Кто сказал, что ее нет в живых?
   Александр Филев закрыл глаза, и вновь голос покойной жены отчетливо зазвучал в его ушах:
   «…тот, кто нарушит клятву, данную умирающему, может навлечь несчастье на своих близких»
   Не размышляя более, он поднял телефонную трубку и сказал отозвавшемуся секретарю:
   – Приготовьте самолет, рано утром я вылетаю в Париж.

Глава двадцать восьмая

   Катя Баженова сама понимала, что с ней творится неладное. За считанные дни молодая хорошенькая женщина превратилась в исхудавшую, сильно горбившуюся неврастеничку, вздрагивавшую при каждом резком звуке. Из-под падавших на очки спутанных прядей волос она смотрела на мир взглядом затравленного волчонка и каждую минуту прижимала к себе детей, от которых боялась отойти даже на минуту.
   – Катюша, не надо так, – уговаривала ее Ольга, – вилла охраняется, сюда никто не войдет без моего разрешения. И не сиди все время рядом с мальчиками, пусть ими займется няня. Я специально пригласила ее, чтобы ты могла отдохнуть, это очень квалифицированная и порядочная женщина.
   Первоначально она предполагала оставить Катю на своей вилле в Альпах и вернуться в Париж – ей казалось невыносимым находиться там, где каждая половица в доме и каждое дерево в саду напоминали о муже. Однако, оказавшись в этом живописном местечке на реке Изер, столь любимом Кристофом, Ольга к своему удивлению не ощутила ничего ужасного или мучительного – воспоминания пришли, но это были хорошие, добрые воспоминания, а не кошмары, и они наполняли душу не смятением, а теплом и нежностью.
   Решение провести лето с Катей возникло у нее совершенно неожиданно, а через день она привела в восторг своих детей, сообщив им, что Мишель не поедет, как в прошлом году, в Германию, чтобы учить немецкий язык, и Надин не останется в Париже с гувернанткой, а оба они до конца лета будут жить на вилле с ней и тетей Катей.
   – Мамочка, – маленькая Надин перебирала пальцы руки матери и смотрела на нее счастливыми глазами, – а папа тоже приедет?
   – Ты же знаешь, что папа умер, – дрогнувшим голосом ответила ей мать, а Мишель строго прикрикнул на сестренку:
   – Молчи и не болтай, я тебе ведь все сто раз объяснял.
   – Я не болтаю, – Надин обиженно надула хорошенькие губки, но через минуту вновь повеселела и радостно захлопала в ладоши: – Я буду играть с маленькими мальчиками тети Кати, хорошо? Я тогда не буду брать свою куклу Жюли, да?
   Ольга усадила на колени дочку и зарылась лицом в светлые волосенки. Неожиданно ее кольнуло угрызение совести – поглощенная своим горем она за последний год почти забыла, чем живут ее дети. Воспитатели, гувернантки, няни, школа – это все, конечно, хорошо, но мать есть мать. Мишелю почти одиннадцать, он уже большой, да и то в последнее время стал каким-то замкнутым, грубоватым, а Надин вообще малышка. Нет, нужно начинать жить заново и больше времени проводить с детьми.
   Улыбнувшись, Ольга поцеловала ушко дочери и сказала:
   – Нет, куклу Жюли ты возьми, потому что тетя Катя тоже все время играет со своими мальчиками, и вряд ли она захочет с тобой делиться. По дороге заедем на завод дяди Франсуа – нам с тобой, Мишель нужно выбрать парочку горных велосипедов, мы будем иногда выбираться в Альпы. Ты не очень огорчен, что не едешь с друзьями в Германию?
   – Нет, ма, – ответ Мишеля прозвучал совершенно искренне, и это немного удивило Ольгу, но малышка Надин тут же наябедничала:
   – А у него там в Германии, в кемпинге, в прошлом году большие парни отняли деньги. Я слышала, как он по телефону Люсьену рассказывал.
   – Ладно тебе! – шикнул на нее брат, а Ольга огорчилась:
   – Отняли деньги? Почему ты мне сразу не позвонил и не сказал?
   – Да, ерунда, – мальчик неопределенно пожал плечами, но ей и без этого было ясно – прошлым летом он знал, что матери, убитой горем после гибели отца, не до таких мелочей.
   – Родные мои, – она обняла обоих детей, – давайте чаще бывать вместе, хорошо? А теперь – собираться и побыстрее. Кто первый сядет в машину со своим рюкзачком?
   Надин с восторженным визгом кинулась в свою комнату, а Мишель снисходительно улыбнулся. Уже подойдя с баулом к машине матери, он слегка помедлил, чтобы сестра со счастливым воплем «Я первая!» могла затолкать свою сумку в салон.
   Когда Катя увидела въезжавшую в ворота машину Ольги и выглядывавших из окна детей, в восторге махавших ей руками, по щекам у нее неожиданно потекли слезы.
   – Простите меня, пожалуйста, – говорила она, обнимая всех по очереди, – мне очень стыдно, что я реву, я сама не понимаю, почему я реву, но я так безумно рада, что вы приехали! Дети, не смотрите, я сама не знаю, что со мной.
   – У тебя просто нервы шалят, Катюша, – ласково улыбнулась Ольга и стала помогать горничным вытаскивать из машины вещи, – ничего, наша веселая компания тебя быстро успокоит.
   Надин, уже успевшая сбегать в дом и посмотреть, как няня меняет подгузники детишкам, вернулась и заискивающе заглянула Кате в глаза.
   – Тетя Катя, у тебя ведь два мальчика, ты мне не можешь отдать одного – того, который рыжий? А я тебе отдам Жюли, и твой другой мальчик будет с ней играть.
   Катя улыбнулась, поцеловала девочку и неожиданно вновь заплакала:
   – Вот кого-кого, а моего рыжего мальчика я никогда никому не отдам, – всхлипывая и смеясь, ответила она. – Извините, у меня действительно расстроены нервы.
   Впрочем, уже через неделю она перестала ни с того ни с сего плакать, немного поправилась и опять после кормления сцеживала много молока, а Женька с Максимкой теперь спокойно спали с вечера до утра, не требуя, чтобы их носили на руках и укачивали.
   Вскоре Артем Григорьев прислал ей и-мейл, сообщив, что Антону лучше, а Катя в ответном послании подробно описала ему встречу в аэропорту с Алешей и его сестренками. Поэтому позже, узнав о взрыве в коттедже, сыщик испытал огромное облегчение – ни девочки, ни Алеша не пострадали. Он даже ощутил нечто вроде благодарности к Малееву за то, что тот успел позаботиться о своих детях.
   «Черт с ними со всеми, ребята живы, и это главное».
   Бывший оперативный работник, а ныне частный сыщик Артем Григорьев становился сентиментальным, когда речь шла о детях и подростках – даже, если это были дети киллеров и убийц. Из-за того, возможно, что сам он имел дочь-подростка, чьим воспитанием занималась бывшая теща. Два года назад эта суровая дама, вернувшись не ко времени с дачи, застала зятя с симпатичной продавщицей из соседнего универсама и представила затем все своей дочери в самом черном свете. В результате последовавшего развода Григорьев был практически лишен возможности видеть дочь. Нет, ему никто не препятствовал, наоборот – жена, прибегавшая к нему переспать тайком от непреклонной матери, просила заняться воспитанием ребенка, теща самолично звонила и торжественно басила в трубку:
   – Артемий, вашу дочь сегодня соседка видела в подъезде с сигаретой. Что вы собираетесь по этому поводу предпринять? Вы не забыли, что несете ответственность за существо, которому дали жизнь? Или вы столь же безответственный отец, как и муж?
   Однако, когда Григорьев выкраивал свободную минутку, чтобы повидать дочь, она всегда куда-то спешила – строгая бабушка решила, что лучшим лекарством от сигарет, всяческой попсы и поцелуев с мальчиками являются, помимо школы и домашних заданий, занятия плаванием, бальными танцами и английским языком, а также посещение театров и консерватории. Где уж тут при таком режиме выкроить время для родного отца! Как-то раз, во время очередного тайного свидания с женой Артем робко заикнулся:
   – Если б мы опять жили вместе, мне легче было бы держать ее под контролем. Для чего мы, действительно, валяем дурака и разыгрываем комедию?
   Жена мгновенно сделала строгое и обиженное лицо:
   – Ты сам во всем виноват, хорошо еще, что мама вовремя открыла мне глаза! И вообще, разве ты или даже мы оба сможем дать девочке то, что дает ей мама? Мама филолог, искусствовед, человек высокой культуры. Если, вопреки всем принципам, я вернусь к тебе после всего, что ты натворил, она будет меня просто-напросто презирать.
   На этом первая и последняя робкая попытка Артема к примирению завершилась. Собственно говоря, ситуация всех устраивала – деньги на воспитание девочки он давал хорошие, а когда работа связана с постоянным риском, то лучше быть одному. Чтобы дома никто не ждал, и чтобы никакая женщина не переживала и не плакала, если тебя ненароком подстрелят, или случится другая какая-то «фигня».
   Верный своему принципу «жизнь прожить без женских слез», Григорьев не стал сообщать Кате о том, что Антону внезапно стало хуже, но послал и-мейл, коротко написав, что ей и детям можно больше не опасаться Стаса:
   «… по разным причинам он больше вам не опасен, и никому никогда уже не принесет вреда. Вы с детьми можете вернуться в Москву, но только предупреждаю, что ваша квартира сдана на определенный срок…».
   Катя, прочитав электронное послание, какое-то время сидела неподвижно, потом пошла к Ольге.
   – Ты думаешь, его убили? – ее голос дрожал.
   – Опять нервничаешь, – подруга погладила ее по голове, – только стала успокаиваться, пришла в себя. Какая разница – убили его, сам он погиб или сидит в тюрьме? Ты можешь больше ничего не бояться, и это главное. Но надеюсь, что в Москву ты до осени не вернешься – нам тут всем вместе так хорошо, неужели ты хочешь меня бросить? Антон уже поправляется, куда тебе спешить?
   Ольга была права – этим летом на вилле им обеим было удивительно хорошо. Нет, они не вспоминали об оставшемся в Ленинграде детстве, не обменивались сокровенными мыслями, не делали друг другу откровенных признаний – им просто спокойно и тепло было сходиться за столом, гулять, шутить с детьми и дружно тревожиться об ушибленной Мишелем руке или красных пятнышках, высыпавших на грудке у Женьки после того, как Катя съела слишком много ягод.
   Не будь Ольга столь скрытна по своей природе, Катя давно рассказала бы ее обо всем – о Насте, о Воскобейникове, о гибели Кристофа, – потому что брат предоставил ей самой решать, что, когда и как делать. Но еще в детстве маленькая Оля, приходившая к Баженовым поиграть с Катей, умела вежливо осадить тех, кто пытался бесцеремонно поговорить с ней о ее личных проблемах. Катя не могла забыть разговора подруги со своим старшим братом Юлеком – они с Олей в ту пору были еще девочками, а он уже вытянулся в долговязого и довольно бесцеремонного подростка. Как-то раз ему захотелось поёрничать:
   – Оля, слушай, а как тебя по отчеству? В смысле, как звали твоего отца?
   – Это взрослых зовут по отчеству, Юлек.
   – А вдруг я хочу обратиться к тебе почтительно?
   – Это, наверное, будет неприлично, я ведь еще маленькая. Давай сначала спросим разрешения у твоей мамы.
   Он ухмыльнулся и оставил ее в покое – ему было прекрасно известно, что отца у Оли нет, и его родители за подобные расспросы его по головке не погладят. Повзрослев, Катя поняла: такие люди, как Ольга, могут иметь с человеком ровные и добрые отношения, но если тот начнет лезть в душу, бестактному простофиле немедленно укажут его место. Страх быть поставленной на место заставлял ее откладывать разговор с Ольгой.
   Дважды она едва не решилась. В первый раз это было, когда Ольга спустилась к завтраку с очень бледным лицом и кругами вокруг глаз – свидетельством того, что минувшей ночью ей было нехорошо. Катя вспомнила рассказ Кристофа о кошмарах, которые много лет мучили его жену – тех, что начались после трагической утраты ребенка. Сразу после завтрака Ольга ушла к себе в комнату, а Катя, полная решимости, направилась следом. Когда она вошла, подруга посмотрела на нее ясным, полным высокомерия взглядом и спросила о каких-то пустяках. Катя растерянно ответила, потом повернулась и вышла.
   Во второй раз они вдвоем сидели у компьютера, просматривая новости в Интернете, и неожиданно увидели сообщение о трагической гибели Лилианы Шумиловой. Катя растерянно взглянула на Ольгу – прочитала ли та и поняла ли? Но лицо мадам Лаверне оставалось непроницаемо-холодным, она щелкнула курсором и начала искать информацию о погоде на следующий день.
   Спустя несколько дней во время завтрака горничная принесла телефон, сообщив Ольге, что ей звонит из Парижа свекор.
   – Дорогая, – сказал господин Лаверне с некоторым смущением в голосе, – со мной только что связался одни швейцарский предприниматель – господин Филев. Он только что прибыл в Париж и очень хочет тебя видеть. Я объяснил ему, что ты отдыхаешь на своей вилле, и ему нет необходимости с тобой беседовать, потому что у меня есть от тебя доверенность на ведение всех дел, но он хочет встретиться именно с тобой и срочно. Даже готов приехать на виллу, если ты разрешишь.
   – Филев? – переспросила Ольга, напряженно стиснув трубку побелевшими пальцами.
   Катя подняла голову – она не очень хорошо поняла, что сказала горничная, и кто звонит, но тон подруги и имя Филева заставили ее вздрогнуть. Ольга молча слушала возбужденный и приятно взволнованный голос свекра:
   – Да, дорогая, Филев. Ты знаешь, Франсуа заключил с одной из его фирм контракт о поставке электронного оборудования, и в связи с этим я очень рассчитывал на льготных условиях установить у себя на предприятии комплексную защитную систему – для деловых партнеров Филев иногда идет на уступки. Поэтому мне не хотелось бы, чтобы ты ему отказывала. Не знаю, чего он от тебя хочет, но возможно, что речь пойдет о продаже твоих акций железной дороги – они именные, и никто кроме тебя не имеет право ими распорядиться. В любом случае, моя к тебе просьба: постарайся с ним встретиться и сразу ни от чего не отказывайся – мы это вместе обсудим.
   – Хорошо, – еле слышно ответила она. – Раз ты считаешь это столь важным, я могу с ним встретиться сегодня в четыре часа в Гренобле – в доме Клотильды. На виллу приезжать ему, я думаю, не стоит.
   Она отдала горничной трубку и какое-то мгновение сидела с застывшим лицом, потом встретила встревоженный взгляд подруги и улыбнулась.
   – Ты сегодня куда-то уезжаешь? – в голосе Кати Ольге послышался испуг, и она, не поняв его причину, поспешила ее успокоить:
   – Катюша, чего ты так испугалась – это обычная деловая встреча, – она повернулась к детям и бодро произнесла: – Заканчиваем завтрак, дети и на прогулку. Сегодня вы, кажется, собирались удить рыбу?
   Дождавшись конца завтрака, Ольга поднялась и направилась к себе. Катя поспешила следом и, постучав, влетела в комнату, даже не дождавшись ответа. Закрыв дверь, она подошла к письменному столу и села напротив изумленно смотревшей на нее подруги, которая как раз в это время открыла ящик, чтобы что-то достать.
   – С каким Филевым ты должна сегодня встретиться – с Александром Филевым, да? Тогда я поеду с тобой.
   В голосе Кати прозвучал вызов. Слегка приподняв бровь, Ольга задвинула ящик, и лицо ее стало холодным, а взгляд высокомерным – как всегда, когда кто-то пытался влезть в то, что его не касалось.
   – Это чисто деловая встреча, Катюша, тебе совершенно незачем ехать со мной. Тем более, что ты не можешь надолго оставить мальчиков. Не понимаю, почему ты так взволновалась.
   – Потому что Александр Филев – отец Лилианы Шумиловой.
   – Что из этого следует? – в голосе Ольги прозвучал металл.
   – Ты ведь знала о том, что она покончила с собой, я видела, какое у тебя стало лицо, когда мы прочитали это в новостях. Оля, пожалуйста, я давно хотела тебе все рассказать, но когда речь идет о твоих личных делах, ты всегда напускаешь на себя такой вид, что мне просто страшно. Ты становишься такой… такой высокомерной, что я пугаюсь.
   – Высокомерной? – тон Ольги стал мягче. – Я не высокомерна, Катюша, я просто не люблю никого загружать своими личными проблемами. Что ты хотела мне рассказать?
   – Лилиана Шумилова была женой Ильи Шумилова – он женился на ней потому, что она заявила, что ждет от него ребенка. В действительности это был ребенок моего брата Антона Муромцева. Он обожает эту девочку, когда она в мае исчезла, он отдал все, что у него было, чтобы ее спасти.
   – Что? Так значит… – Ольга осеклась, решив, что Кате не стоит знать, как поразила ее эта информация, и постаралась взять себя в руки: – Да, это действительно очень сложно, и я понимаю твое волнение – я знаю, как ты привязана к своему брату Антону. Я видела его фотографию – Антон действительно очень похож на Максима Евгеньевича, а вот у Юлека с вашим отцом нет ни малейшего сходства. Что сейчас с этой девочкой? Ее спасли?
   – Она теперь у Антона, он ее больше никогда от себя не отпустит, но мы пока никому ничего не сообщаем. Когда я вернусь, мы будем воспитывать ее вместе.
   – Это правильно, Катюша, и я от души рада – и за этого ребенка, и за твоего брата. Но моя встреча с господином Филевым вряд ли может иметь к этому какое-то отношение.
   – Оля, – печально сказала Катя, – почему ты такая скрытная? Лилиана Шумилова, Илья Шумилов – это ведь имена, которые тебе хорошо известны. Ты не хочешь никого посвящать в твою личную жизнь, но тебе не приходило в голову, что другим людям итак все о тебе известно? И известно намного больше, чем тебе самой?
   Ольга на минуту прикрыла глаза и проглотила вставший в горле сухой ком, потом посмотрела на подругу и ровным голосом спросила:
   – Теперь уже ты начинаешь говорить загадками. И что же такого тебе известно обо мне, чего не знаю я?
   – Твой ребенок, из-за которого тебя до сих пор мучают кошмары, жив. Это девочка, ее зовут Настей. Твой муж Кристоф погиб из-за того, что пытался вернуть ее тебе. Погиб на глазах у Насти и того парня, которого ты видела со мной в аэропорту – они любят друг друга, но их самым нелепым образом разлучили. Ты видела, как он вздрогнул, увидев тебя? Это потому, что вы с Настей очень похожи. А теперь слушай все подробно и с самого начала и больше никогда не делай такого лица, словно ты собираешься заморозить меня или откусить мне кончик носа.
   Когда Катя, глядя в белое, как мел, лицо подруги, кончила свой рассказ, Ольга дрожащими руками открыла стол и достала пачку сигарет.
   – Извини, Катюша, я вообще-то не курю – курила одно время, потом бросила, но сейчас… Ты не станешь возражать?
   – Кури, – милостиво разрешила Катя, – но только при условии, что ты скажешь мне одну вещь – ты ведь, надеюсь, теперь поняла, что иногда не стоит скрывать правду и полезней прямо сказать, что творится у тебя в душе.
   – Какую вещь ты хочешь знать? – Ольга щелкнула зажигалкой и глубоко затянулась.
   – Я видела, как тебя взволновало имя Филева, когда позвонил твой свекор. Да?
   – Да, это правда, – ответ прозвучал просто и спокойно. – Ну и что?
   – Я подумала… Короче, я решила, что ты знаешь что-то из того, что я тебе рассказала. Нет? Кристоф ничего не успел тебе сообщить?
   – Нет, – Ольга покачала головой, – он мне ничего не сообщил, я ничего не знала о том, что ты мне сейчас рассказала. Но я действительно была взволнована. Потому что Александр Филев – мой отец. Мой родной отец.
   Катя на какой-то миг даже утратила дар речи.
   – Он… твой отец? Боже мой, с ума сойти! – она вдруг решительно поднялась и деловито сказала: – Одну я тебя не отпущу, хоть режь. Беседовать можете без меня, но туда ты поедешь со мной и со мной же вернешься назад.
   – Хорошо, если ты так хочешь, то поедем вместе, – во взгляде Ольги мелькнула бесконечная усталость. Поднявшись, она отбросила сигарету, но вдруг закрыла руками лицо и впервые со дня гибели мужа разрыдалась: – Господи, я только сейчас вдруг осознала, что Кристоф ушел от меня навсегда. А моя дочь жива! Столько лет, столько лет!
   Они приехали в домик Клотильды к трем часам. Ольга велела горничной проводить Катю в комнату для гостей, спустилась в маленькую гостиную и включила телевизор – ей хотелось немного побыть одной и отвлечься от мысли о предстоящей встрече. Машина Филева подъехала к дому без двух минут четыре, а ровно в четыре смуглая улыбчивая служанка Жаклин вошла в гостиную и доложила своей хозяйке о приезде гостя.
   Жаклин хорошо относилась к Ольге, потому что после смерти старой Клотильды та оставила работать ее, кухарку с горничной и садовника, полностью сохранив им прежнее жалование. Это их сильно удивляло и лишний раз показывало, что русские странные люди – ни один француз не стал бы держать постоянную прислугу в доме, где он бывает наездами два-три раза в год. Гибель Кристофа чрезвычайно их расстроила, но теперь, спустя год, они начали понемногу судачить о том, что мадам Лаверне еще очень молода, и хотя месье Кристоф был изумительным человеком и прекрасным мужем, но что случилось, то случилось, и пора бы ей найти себе другого мужчину – не мужа, так хотя бы любовника.
   Когда Ольга позвонила с виллы и приказала приготовить ужин к приезду гостя, все чрезвычайно обрадовались, решив, что хозяйка наконец-таки решила развеять свое горе и приятно провести время. Однако дальнейшее немного сбило их с толку – во-первых, мадам Лаверне приехала не одна, а для чего-то привезла с собой подругу, и, во-вторых, приехавший к назначенному часу мужчина, совсем не годился на роль любовника. Он был интересен, но слишком стар для Ольги, да и во взгляде его не было ничего, что говорило бы о предвкушении любовных утех. Жаклин с удовольствием подслушала бы хоть начало их разговора, но говорили они по-русски, и служанка, вздохнув про себя, удалилась, чтобы еще раз посудачить с кухаркой «об этих странных русских».
   – Счастлив, что вы согласились принять меня, мадам Лаверне, – говорил между тем Александр Филев, подавая руку вежливо приветствовавшей его Ольге.
   Она чуть вздрогнула при его прикосновении, но улыбнулась и пригласила сесть.
   – Прошу вас, садитесь, господин Филев. Пожелаете выпить чашечку чая или кофе?
   С печальной улыбкой Александр опустился в кресло и покачал головой.
   – Нет, благодарю вас, я не хочу отвлекаться. Я приехал сказать вам нечто важное, но сейчас мне вдруг стало не по себе. Я спрашиваю себя: стоило ли мне приезжать, и имею ли я право просить вас о том, что хотел?
   – Тем не менее, вы уже приехали, – мягко возразила Ольга, – и я готова вас слушать. Говорите.
   – Хорошо. Тогда я начну издалека, даже если это покажется вам странным и немного нескромным. Мадам Лаверне, вы ведь родились и выросли в Ленинграде? Ваша мать, Надежда Яхова, была прекрасной женщиной – я ее… знал. Мне известно, что она одна воспитывала вас, потому что ваш отец умер задолго до вашего рождения. Мадам Лаверне, я еще раз прошу вас простить мою бестактность, но что рассказывала вам ваша матушка о вашем отце? Что вы о нем знаете?
   Ольга подняла голову и пристально посмотрела в глаза сидевшему напротив нее мужчине.
   – Человек, чью фамилию я носила, – спокойно ответила она, – действительно умер задолго до моего рождения. Так задолго, что он никак не мог быть моим отцом. Моя мама никогда и ничего не рассказывала мне о моем настоящем отце, но, тем не менее, я знаю, что мой отец – вы, господин Филев.
   Он резко, как от удара, откинулся назад и с минуту изучающе разглядывал сидевшую перед ним молодую женщину.
   – Вот как, вы, оказывается, это знаете! И что же?
   – Ничего, – она пожала плечами, – а что должно быть?
   – Наверное, вы обвиняете меня, ненавидите, считаете, что я виноват перед вами и вашей матушкой? Что ж, вы имеете на это право.
   Ольга поднялась и, подойдя к стоявшему у окна полированному письменному столу, открыла ящик. Достала пожелтевшую от времени газету и протянула ее гостю.
   – В нашем доме, – сказала она, – единственной фотографией был портрет моего брата, висевший на стене в черной рамке. Ваших фотографий у нас не было – все, что хранила мама, было похищено во время ее отсутствия. Думаю, таким образом ваши сторонники из КГБ хотели лишить маму возможности вас скомпрометировать – вы были министром крупнейшей отрасли, коммунистом, а у таких людей всегда много врагов. Внебрачный ребенок, аморальное поведение – для них это было бы просто находкой. Мама это понимала и никогда не сердилась. Эту газету с вашим портретом она увидела уже во времена перестройки и бережно хранила ее до конца своих дней.
   С чувством сильнейшей неловкости Александр Филев смущенно вздохнул:
   – Я понимаю, вы меня осуждаете и вряд ли захотите простить, но…
   – Я не осуждаю вас, господин Филев, – прервала его Ольга, – и мне нечего вам прощать. Моя мама любила вас до конца своих дней, она никогда вас ни в чем не винила и не осуждала, так какое же имею на это право я? Жизнь есть жизнь, господин Филев, и мне, и вам в последнее время пришлось пережить много горя, но если вас тревожит прошлое, то будьте спокойны: я не держу на вас зла, ни в чем вас не упрекаю и если смогу чем-то помочь, то буду рада.
   – Да, – сказал он, проведя рукой по лбу, – да, мне пришлось много пережить, и от этого, наверное, что-то произошло с моим рассудком, потому что прежде я никогда не был суеверен, я трезво смотрел на мир и смеялся над разной потусторонней белибердой. Я хуже, чем вы полагаете, и я пришел к вам не потому, что меня загрызла совесть из-за ошибок молодости. Не хочу лгать – повторись все сначала, я поступил бы точно также.
   – Я тоже так думаю, господин Филев, – вежливо ответила Ольга, – человек не в силах изменить свою сущность. Но все же, чтобы помочь вам, я должна знать, для чего вы сюда пришли.
   – Моя любимая внучка загадочным образом исчезла два месяца назад. Перед смертью жена взяла с меня клятву, что я найду вас, и если вы сможете меня простить и назвать своим отцом, то с теми, кого я люблю – с моей дочерью Лилианой и моей внучкой Таней – все будет хорошо. Я забыл об этой клятве, и моя дочь Лилиана недавно погибла – вы, наверное, это знаете. В голове моей все перемешалось, я стараюсь мыслить трезво, я не верю, что моя внучка еще жива, но все же…
   Голос его внезапно дрогнул, взгляд стал беспомощным и старчески жалким, а лицо прорезали глубокие морщины. Ольга прижала руки к груди и покачала головой.
   – Я ведь уже сказала: мне нечего вам прощать. Если вы считаете, что это вам поможет, я даже готова назвать вас отцом. Вот мамой я не смогла бы назвать никакую другую женщину, это казалось бы мне святотатством, а со словом «отец» у меня не связано никаких никаких дорогих воспоминаний. Что же касается вашей внучки, то у меня есть информация, что она жива, и с ней все хорошо, но большего сказать не имею права.
   – Моя… внучка, – он внезапно охрип, с трудом проглотив застрявший в горле ком. – Но откуда вы… Как и что вам известно, умоляю…
   – У меня гостит подруга детства, она недавно приехала из России. Не знаю, сумеет ли она ответить на ваши вопросы, но если вы хотите, то можете с ней поговорить прямо сейчас. Если она что-то знает, то скажет, но не давите на нее – ей пришлось очень много пережить за последний месяц.
   Александр Филев подался вперед всем телом и изо всех сил стиснул подлокотники кресла.
   – Да, да! Я вас умоляю, пожалуйста. Я буду очень сдержан.
   Ольга позвонила Жаклин и велела попросить Катю спуститься в гостиную. Филев стремительно поднялся навстречу худенькой молодой женщине в очках, с немного испуганным видом вошедшей в комнату.
   – Мой отец господин Филев, моя подруга Екатерина Баженова, – представила их друг другу Ольга, пристально глядя на Катю.
   Та смутилась от неожиданности, но тут же буркнула стандартное «очень приятно», пожала протянутую ей руку Филева и села, постаравшись принять невозмутимый вид. Он ласково улыбнулся:
   – Приятно видеть землячку так далеко от России.
   – Мой отец, господин Филев, – продолжала Ольга, не отводя взгляда от Кати, – испытал в последнее время много горя, он потерял всех близких людей, которых любил. Так получилось, что сегодня мы встретились с ним впервые, но, тем не менее, я не в силах оставаться равнодушной к его горю, мне хотелось бы, как могу, облегчить ему боль утраты.
   Катя, опустив голову, не ответила ни слова, а Филев, чтобы прервать затянувшееся молчание, вежливо поинтересовался:
   – Скажите, Екатерина, вы не родственница известного в Ленинграде профессора Баженова? Да и в Москве эта фамилия довольно известна.
   – Да, – с некоторым вызовом в голосе ответила она, на миг замолчала, пытаясь сдержаться, но тут нервы внезапно не выдержали напряжения, и ее понесло: – Я родная дочь профессора Максима Евгеньевича Баженова, родная внучка Евгения Семеновича Баженова, родная сестра Антона Максимовича Муромцева и родная тетя вашей внучки Тани. Будем знакомы.
   Ольга с трудом сдержала смех, глядя на взъерошенную подругу, щеки которой в этот миг пылали ярким пламенем, а очки воинственно сползли на самый кончик носа. Филев немного оторопел от подобного напора.
   – Сестра Антона Муромцева? – растерянно спросил он. – Я прекрасно знаю Антона Муромцева, но не знал, что у него есть сестра. Мне казалось, что у него вообще нет родственников.
   Внезапно Катя приняла решение. Она сразу успокоилась, вздернула нос и, поправив очки, посмотрела на Ольгу:
   – Оля, ты долго говорила с господином Филевым, но теперь и я хочу с ним поговорить. Ты не будешь возражать, если мы побеседуем наедине?
   Ольга с улыбкой поднялась.
   – Я попрошу Жаклин принести сюда немного фруктов и чаю. Катя у нас – кормящая мама, – пояснила она Филеву, и ей нужен режим в питании. Надеюсь, что вы составите ей компанию и тоже выпьете чаю. Я буду у себя в комнате, а когда вы закончите беседовать, то пусть Жаклин меня позовет.
   Филев кивнул. Катя молча ждала, пока улыбавшаяся Жаклин расставляла вазочки с фруктами и печеньем, разливала чай. Когда служанка вышла, притворив за собой дверь, она сердито спросила у Филева:
   – Почему это вы решили, что у Антона Муромцева нет никаких родственников? У него есть три сестры и брат. Кроме того, у него есть дочь, два сына и куча племянников.
   Тот смущенно и немного растерянно развел руками:
   – Я был не в курсе, извините. Так мне сказал Андрей Воскобейников, который его воспитывал. Он сказал, что мать этого молодого человека умерла, а других родственников у него нет.
   – Антон Муромцев, – не меняя сердитого тона, сказала Катя, – сын моего отца, профессора Баженова. Его мать, Людмила Муромцева, скрыла это от папы, не сообщила ему, что у него родился и растет сын. Иначе папа не позволил бы, чтобы его ребенка воспитывал чужой человек! Папа узнал об этом за год до смерти, и последние дни его были отравлены угрызениями совести за то, что его ребенок вырос, не зная своего отца. Хотя он был ни в чем не виноват.
   – Я понимаю, – угрюмо ответил Филев, – это упрек в мой адрес.
   – Что вы, господин Филев, – зло улыбнулась Катя, – у меня нет права вас упрекать. Это еще Оля могла бы вас в чем-то упрекнуть, но она – сама доброта. Я же говорю это просто для того, чтобы вы знали: в нашей семье мужчины всегда были мужчинами и несли ответственность за своих детей. Мой отец, умирая, разделил все заработанные им в советское время деньги между нами, пятью своими детьми. Антону он выделил большую часть, потому что чувствовал себя виноватым и хотел, чтобы мой брат мог купить себе квартиру. Антон же эту квартиру – все, что у него было – не так давно продал. Продал, чтобы заплатить похитителям выкуп за Таню – свою дочь и вашу внучку. Сейчас она в безопасности, она у него, они друг друга обожают, и отныне он сам будет заниматься ее воспитанием – не вздумайте вмешиваться и мешать!
   Что-то дрогнуло в лице Александра Филева, и взгляд его посветлел.
   – Боже мой, Катя, девочка моя, зачем вы так говорите? Разве я хочу плохого своей внучке? Я уже старик, моя жена недавно умерла, но старые люди уходят, это естественно. Однако при мысли о гибели дочери мне невыносимо больно, а когда я думал, что и Таня… Вы, рассказав мне все это, сделали меня почти счастливым, и я буду только рад, что моя любимая внучка обрела любящего отца – ведь по всем законам природы я тоже скоро уйду за своей женой.
   – Только не надо бить на жалость, – хмуро буркнула Катя, отводя глаза, которые у нее вдруг начало щипать, – каждый в жизни получает то, что заслужил.
   Он засмеялся – тихо и нежно:
   – Вы правы – это закон всемирного баланса. Но я не притворяюсь, я действительно рад, и я всегда очень хорошо относился к вашему брату. Я был бы рад иметь его своим зятем, и я не одобряю того, что сделала Лилиана, но теперь ничего уже не изменишь.
   – Еще как изменишь, – сказала она нарочито грубо, чтобы не расплакаться. – Вы думаете, это единственное зло, которое сотворила ваш любимая дочь? Или вы считаете, что я такая добрая – взяла, разнюнилась и выложила вам все про Таню, чтобы вы спокойно доживали свою старость? Да идите вы знаете куда! И не смотрите на меня такими добрыми глазами – я не верю в вашу доброту! Я сообщила вам все это с задней мыслью – в благодарность я хочу получить от вас помощь и исправить зло.
   – Если это в моих силах, то конечно. И чем же я могу вам помочь в исправлении зла? – брови Филева чуть насмешливо взлетели вверх.
   – Да простит меня бог, конечно, что я плохо отзываюсь о покойнице, но за Лилианой остался еще должок. Только выпью еще чаю, а то у меня пересохло в горле, ладно?
   Катя выпила чаю, съела кренделек, а потом рассказала Александру Филеву все и с самого начала – об Илье, Ольге, Воскобейникове и Насте.
   Он слушал с неподвижным лицом, но его взгляд ясно показывал, что услышанное поразило его до глубины души.
   – Подумать только, нет, только подумать! А ведь я знал, у меня была информация, что что-то там случилось, и я даже ею как-то раз воспользовался, но так и не выяснил все до конца, – Филев на минуту прикрыл глаза, вспомнив далекий восемьдесят третий год, когда в один момент все в его жизни повисло на волоске. – Теперь понятно. Так значит, Настя тоже моя внучка? Знаете, а я рад – мне эта девочка всегда была мила.
   – Вы не забыли, что обещали помочь? – ворчливо напомнила Катя.
   Александр улыбнулся.
   – Нет, не забыл – я хоть и стар, но не до такой степени, Катюша. Разрешите мне вас так называть?
   – Называйте, это непринципиально, – хмыкнула она, изо всех сил стараясь подавить в душе чувство невольной симпатии к сидевшему напротив элегантному и внешне очень милому пожилому мужчине.
   – Так чем же я могу помочь? – во взгляде его затаилась теплая улыбка, и Катя, собравшись с силами, выпалила:
   – Илья и Ольга когда-то любили друг друга, у них есть дочь. Их разлучили насильно, они много пережили, и теперь они опять одиноки. Я хочу, чтобы вы помогли им снова встретиться. Но только так, чтобы они не догадались, что это делается специально. Пусть пообщаются, пусть побудут вместе. Кто знает – а вдруг!
   Печально покачав головой, Филев вздохнул:
   – Я был бы рад такому исходу, дорогая моя девочка, но это из области утопий. Они любили друг друга почти детьми, сейчас они уже не те люди – они изменились, в жизни каждого была новая любовь, у каждого есть дети. Думать, что им так вдруг захочется вернуться к прежним отношениям, по меньшей мере, наивно.
   – Я знаю, что я дура, можете не объяснять, – глаза Кати наполнились слезами. – Я по-дурацки представляю себе жизнь, и вообще я идиотка и верю в чудеса и сказки. Но я хочу дать им шанс – вдруг совершится чудо. Вы обещали мне.
   – Хорошо, – усмехнувшись, кивнул он, – я сдержу обещание и дам им шанс. Через два дня Илья будет в Лозанне, он… он привезет из Москвы гроб с телом моей дочери.
   – Простите, – Катя виновато опустила глаза.
   – Нет, вы правы – нужно думать о живых. Похороны – не место, где должны встречаться влюбленные, но другой возможности устроить им нечаянную встречу у нас нет, потому что Илья сразу после похорон вернется в Россию. Если вы уговорите Ольгу приехать, то в день похорон я утром пришлю самолет – за ней и за вами.
   – Я постараюсь, – коротко ответила она.
   – И уже тогда опять услуга за услугу – я хочу, чтобы через какое-то время она приехала ко мне в Лозанну и привезла своих детей. Вы считаете возможным ее уговорить? Объясните, что это будет обычный визит вежливости, он никого из нас ни к чему не обяжет. В конце концов, и посторонние люди наносят друг другу визиты.
   Глаза их встретились, и во взгляде Филева Катя прочитала намного больше того, что он ей сейчас сказал.
   – Я… я думаю, что да, я ее уговорю, – тихо ответила она, – но не надо столько ненужных слов. Я же сказала, что Ольга – сама доброта. Я просто объясню ей, что вы очень одиноки, и что их приезд облегчит ваше одиночество и ваше горе. Она не сможет отказать. У вас необыкновенная дочь, господин Филев.
   Он криво усмехнулся:
   – Да, я это понял. Но вы что, не знаете, как меня зовут, Катюша? Почему вы называете меня так официально – «господин Филев»?
   – Я прекрасно знаю, как вас зовут, Александр Иннокентьевич, – улыбнулась Катя.
   – Тогда у меня к вам тоже будет просьба, но не уверен, удобно ли вас об этом просить. Я хочу, чтобы вы тоже приехали ко мне на виллу – с семьей, разумеется. Ведь у вас маленький ребенок, как я понял по словам моей дочери Ольги?
   – У меня двойняшки, два сына, – в голосе молодой женщины прозвучало столько счастья и гордости, что старик улыбнулся.
   – Это прекрасно, моя девочка, это большое счастье. Я приглашаю к себе вас, ваших мальчиков и вашего супруга – он, надеюсь, не станет возражать?
   – Он не станет возражать, – слишком уж беспечным голосом ответила Катя, – просто потому, что у меня его нет. Что вы смотрите на меня такими глазами, что тут странного, что у меня нет мужа, вы меня пожалеть хотите? Да такие умницы-красавицы кукуют одни, а уж мне-то судьбой на роду написано – дура, в очках, да еще ни капельки шарма.
   Во взгляде бывшего коммуниста, бывшего авантюриста, бывшего советского министра, а ныне швейцарского миллионера и уважаемого бизнесмена Александра Филева мелькнула тонкая улыбка. Взяв лежавшую на столе худую руку Кати с ненаманикюренными ногтями, он великосветским движением поднес ее к губам, поцеловал и галантно произнес:
   – Дорогая моя, кто мог сказать, что у вас нет шарма? Поверьте мне, старику, в вас собран шарм всех женщин Вселенной!
   Уже когда они ехали обратно на виллу, Катя осторожно сказала сидевшей за рулем подруге:
   – Знаешь, а мне понравился этот человек – твой отец. Он сказал, что если мы с тобой приедем на похороны Лилианы, то ему будет легче перенести горе.
   Не отрывая взгляда от дороги, Ольга задумчиво ответила:
   – Мне он сказал то же самое, и я сначала подумала, что он заговаривается – мне присутствовать на похоронах Лилианы?
   – Лилианы уже нет, ей все равно, – вздохнула Катя, – а у старика от горя действительно, кажется, крыша немного поехала. С виду он, конечно, крепкий и хорошо держится, но больно уж стар, а нам с тобой ведь не понаслышке известно, как тяжело хоронить близких. Так едем или как?
   – Хорошо, поедем, – помедлив, печально отозвалась Ольга, – я позвоню в магазин и закажу тебе черное платье.

   В день похорон Лозанна встретила их мелким моросящим дождиком. Дом Филевых и сад в траурном убранстве были полны гостей, пришедших попрощаться с усопшей и тем самым выразить свое уважение к ее отцу. Распорядитель похорон со скорбным видом пожал руки Ольге и Кате, проводив их в зал.
   Гроб стоял на возвышении и походил на роскошный маленький дворец. Лилиана, прекрасная, как никогда, покоилась в нем, утопая в черной пене французского шелка, на фоне которого лицо ее сияло ангельской белизной. Глядя на нее, Катя неожиданно подумала о том, сколько же должна стоить такая красота, если учесть, что покойница выпала с десятого этажа, и голова ее от удара об асфальт раскололась, как орех. Ей тут же стало неловко, она невольно оглянулась, словно боялась, что кто-то мог подслушать ее мысли, и увидела Александра Филева, вставшего у изголовья дочери.
   Глубокие морщины на лице старого бизнесмена стали еще глубже, но держался он с достоинством, и лишь губы, шептавшие неслышные окружающим слова, выдавали его страдание. К нему с почтительным видом приблизился распорядитель и что-то тихо шепнул, указав на мужчину лет сорока пяти. Отойдя от гроба, Филеву пожал мужчине руку, и между ними завязался оживленный диалог.
   Во время беседы Александр Филев неожиданно поднял голову и посмотрел на стоявших в стороне Ольгу и Катю, а потом что-то сказал своему собеседнику. Тот с таким явным интересом уставился на Катю, что она резко отвернулась и оказалась лицом к лицу с Ильей Шумиловым.
   – Боже мой, Катя, это ты? Что ты тут делаешь?
   Пораженный неожиданной встречей Илья не узнал стоявшую рядом с Катей мадам Лаверне, и та его тоже не узнала. Лицо Ольги оставалось по-прежнему спокойным, глаза равнодушно и немного устало смотрели на стоявший в центре зала гроб.
   «Не знаю, зачем я согласилась сюда приехать, – думала она, – все Катя со своей сентиментальностью. Вряд ли этому человеку – моему так называемому отцу – необходимо сейчас мое присутствие».
   Катя же, прежде полная решимости воплотить свою идею в жизнь, в последний момент почувствовала, что у нее душа уходит в пятки. Отчаянно вцепившись одной рукой в рукав Илья, а другой обхватив запястье Ольги, она закивала головой:
   – Да, Илья, это я. А это моя подруга Ольга. Оля, это Илья Шумилов.
   Они молча смотрели друг на друга, и лица их попеременно то вспыхивали, то бледнели.
   – Ты, – словно выдохнув, проговорил Илья.
   – Ты, – прошептала Ольга.
   Катя засуетилась.
   – Идите в сад, поговорите – здесь неудобно. Идите, идите!
   Она чуть ли не силой вытолкала их из зала, и постояла рядом, пока Илья, первым опомнившийся от неожиданности, не сказал:
   – Оля, как же это неожиданно! Ты знаешь…
   – Она все знает, – торопливо кивнула Катя, – она все знает, я ей рассказала. Поговорите, вам нужно о многом поговорить, а я пойду.
   Она вернулась в зал и встала у колонны, но к ней неожиданно приблизились хозяин дома и мужчина, разглядывавший ее недавно с таким интересом.
   – Катюша, – сказал Филев, поцеловав ее в щеку, – здравствуйте, моя девочка, я рад, что вы приехали, спасибо. У меня к вам просьба: это господин Ян Дюдок, сотрудник Интерпола. Он ведет важное расследование и очень хочет с вами поговорить. Здесь это не очень удобно, поэтому вас сейчас отведут в кабинет, и вы там побеседуете.
   Секретарь Филева провел их в кабинет, отделанный в стиле ампир, и удалился, поклонившись и прикрыв за собой дверь. Дюдок, подождав, пока Катя сядет, опустился на диван, упершись руками в колени и слегка наклонившись вперед.
   – Я давно хотел с вами поговорить, госпожа Баженова, мне посоветовал к вам обратиться ваш брат господин Муромцев.
   Она почти вскрикнула:
   – Антон? Когда вы с ним говорили?
   – В прошлую субботу. Господин Муромцев рассказал мне много интересного, но не все, потому что всего не знает. Поэтому он послал меня к вам. Он полагает, что вы владеете информацией, которую по каким-то причинам скрыли от него. Я уже собирался ехать во Францию, чтобы найти вас там, это чудо, что мы сегодня встретились. Я объясню вам, почему прошу быть со мной откровенным, но предупреждаю, что если об этом разговоре станет кому-либо известно, то это поставит под угрозу многие жизни.
   – Я, кажется, понимаю, о чем идет речь, и обещаю молчать, – просто ответила Катя, – но сначала хочу послушать вас.
   Когда он сообщил ей о гибели Маргариты Чемия, она закрыла лицо ладонями, и горько заплакала.
   – Бедная Ритка! Она уже не могла иначе со всем этим покончить, это зашло слишком далеко, но мне все равно больно! Бедный мой брат, как он принял это известие?
   – Он был потрясен известием о гибели этой женщины, – печально вздохнул Дюдок. – Я предполагал, что они могли быть знакомы, поскольку Карина, ее сестра лечилась у него в клинике, но не знал, что они любили друг друга. И, тем более, был не в курсе того, что у них есть ребенок. Итак, я сказал, теперь ваша очередь.
   – Что ж, раз это столь важно, я ничего не стану скрывать. Ритка была любимой ученицей моего отца, мы давно и хорошо знали друг друга. Однажды под влиянием минуты она была со мной откровенна. Поскольку ни Карины, ни Маргариты больше нет в живых, я могу сообщить вам содержание нашей беседы.
   Когда разговор был окончен, Дюдок крепко стиснул руку Кати.
   – Теперь многое стало ясно. Сейчас я попрощаюсь с вами, вы выйдете отсюда и постараетесь забыть, о чем мы только что говорили. Я останусь здесь – не нужно, чтобы кто-то, кроме секретаря господина Филева и его самого, знал о нашем недолгом уединении.
   Минут через пять после того, как Катя вышла из комнаты, в кабинет вошел Александр Филев. Притворив за собой дверь, он сел напротив Дюдока и вопросительно на него посмотрел:
   – Вы узнали то, что так хотели узнать, господин Дюдок?
   – Беседа с Екатериной Баженовой подтвердила многое из того, что я подозревал, – кивнув, ответил Ян, – и все же торопиться нельзя, нужно иметь всесторонние доказательства, прежде, чем мы получим право их предъявить.
   – К черту доказательства, кто убил мою дочь?
   Не ответив, Дюдок пристально посмотрел на него и покачал головой.
   – Господин Филев, скажите честно, кто вам подал идею холдинга?
   Александр Филев отвел глаза.
   – Меня шантажировали, – хмуро ответил он. – полтора года назад моя внучка была похищена, и меня заставили…. Нет, я не могу вам рассказать, что мне пришлось тогда сделать по их требованию, но после этого я вынужден был с ними сотрудничать. Однако я не увидел в создании холдинга ничего плохого, к тому же они сами частично финансировали этот проект и всячески помогали.
   – Для чего же им понадобилось шантажировать вас, если вы сами одобрительно отнеслись к проекту? Почему они просто не предложили деловое сотрудничество?
   – Потому, – угрюмо произнес Филев, продолжая смотреть в сторону, – что много лет назад я отказался с ними сотрудничать.
   – Почему? – настойчиво повторил Дюдок, и поскольку старик молчал, он сам себе за него ответил: – Потому что вы знаете, что они из себя представляют. Потому что вы догадываетесь, что холдинг является легальным прикрытием преступного бизнеса. Вам известно, кто они, господин Филев, назовите мне их имена!
   Филев тяжело вздохнул и покачал головой.
   – Их имена вам ничего не скажут – они меняли их сотни раз. У них свои люди в спецслужбах всех стран, я знаю это точно, потому что они владеют самой точной информацией и используют ее для шантажа. Однажды я чуть не попал к ним в лапы, меня спас развал Союза. Во второй раз мне повезло меньше, только и всего. Какое это имеет отношение к смерти Лилианы?
   Дюдок тяжело вздохнул.
   – Хорошо, господин Филев, я начну с самого начала. Нам уже давно известно, что существует организация, на профессиональном уровне выполняющая заказы на убийства и прочие преступления, нам известно уже несколько лет. Заказы могут поступать от частных лиц, политических группировок и даже государств. Сейчас они вышли на новый уровень – создание исполнителей роботов. Мозг человека подвергается психохирургической обработке, результаты такой операции необратимы – в любое время и в любом месте человек выполнит то, что ему запрограммировали. Вашей дочери тоже ввели подобную программу, это подтвердила биологическая экспертиза, которая отмечает у подвергшихся операции людей изменения на клеточном уровне. Я с самого начала говорил вам, что подозреваю нечто подобное, и вы сами дали согласие на специальную экспертизу.
   Плечи Филева дрогнули, голова печально поникла.
   – Я не мог поверить, что Лилиана с ее характером могла на это пойти, – печально сказал он, – мне проще было принять вашу версию, хотя она, признаюсь, показалась мне поначалу фантастической.
   – Понимаю, – кивнул Ян, – мне это впервые пришло в голову, когда я услышал имя Маргариты Чемия – лучшей ученицы профессора Баженова. Мои коллеги тоже считали, что это фантастика, но не так давно один наш агент успел сообщить, что такие работы действительно ведутся. Одну из групп возглавляла погибшая в автокатастрофе Маргарита Чемия. Сегодня Екатерина Баженова это подтвердила. Полагаю, что именно Чемия оперировала вашу дочь.
   – Не понимаю, для чего им было программировать мою дочь.
   – Деньги. Они хотели получить те деньги, что она присвоила. И если вам что-то известно об этих деньгах, охота пойдет и за вами.
   Филев угрюмо кивнул.
   – Понимаю. Но мне ничего неизвестно об этих деньгах, можете мне поверить.
   – Меня это не касается, господин Филев, – пожал плечами Ян, – я всего лишь занимаюсь расследованием, и мой долг вас предупредить. Потому что денег от Лилианы они не получили, а значит продолжат поиски.
   – Почему вы думаете, что они их не получили?
   – Женщина по имени Агата Каламбики, погибшая вместе с с вашей дочерью, в действительности известный психолог и психиатр Рената Бейли, которая давно уже привлекла к себе внимание Интерпола. Скорей всего, она как раз и работала с вашей дочерью в послеоперационном периоде, чтобы заставить ее перечислить деньги на счета их организации. Похоже, Бейли допустила ошибку, и это привело к самоубийству Лилианы. Если бы цель была достигнута, эта женщина вряд ли стала бы рисковать жизнью и удерживать вашу дочь на краю пропасти – так отчаянно, что сама погибла вместе с ней. Рената Бейли, согласно имеющейся у нас информации, не страдала особым человеколюбием или сентиментальностью. Она была холодна, расчетлива и бросилась спасать госпожу Шумилову только потому, что знала: за незавершенную работу ее, как это говорится у вас по-русски, не погладят по головке.
   – Вы имеете представление о том, кто эти люди?
   – До вчерашнего дня не имел, – медленно проговорил Дюдок, пристально глядя на собеседника, – однако вчера кое-что произошло. Скажите, господин Филев, до какой степени вы желаете наказать убийц вашей дочери?
   – Если вы укажете мне их, я готов идти до конца.
   – Хорошо. Вчера во второй половине дня я с одним из работников посольства должен был вылететь из Москвы. Однако рано утром мне в номер позвонила женщина, представившаяся коренной жительницей Умудии госпожой Дарой. Она сказала, что ей и ее товарищу господину Карсу необходимо сообщить мне нечто чрезвычайно важное, касающееся моего расследования. Я пригласил их к себе в номер, и оба с первого взгляда произвели на меня сильное впечатление – прекрасные манеры, элегантная дорогая одежда. И, главное, что оба свободно говорили на моем родном голландском языке! Так вот, они сообщили что по их данным рядом с Умудском – у источников, где «Умудия холдинг» ведет строительство, – находится закрытая лаборатория, в которой ведутся опыты над людьми.
   – Бог мой! – отпрянув, воскликнул Филев.
   – После этого для меня все встало на свои места. Господин Муромцев во время нашей беседы тоже вспомнил, что Лилиана говорила об источниках. Господин Филев, вы все поняли?
   Старик провел рукой по лбу и на мгновение закрыл глаза.
   – Это не могло быть провокацией? – глухо спросил он. – Как можно найти этих умудов?
   – Я попросил господ Дару и Карса оставить мне свои координаты, но они пояснили, что у них нет ни мобильных телефонов, ни постоянного адреса. Однако любой умуд приведет меня к ним, достаточно будет назвать их имена. Прощаясь со мной, они настоятельно советовали мне улететь из Москвы до обеда. Я подумал, подумал, заказал такси и поехал в аэропорт – поменял билет и улетел в одиннадцать тридцать. А вечером мне позвонил сотрудник посольства, с которым я вначале должен был вместе лететь – по дороге в Шереметьево его автомобиль обстреляли неизвестные люди на мотоциклах в масках. Они заставили его остановиться и съехать с дороги, заглянули внутрь, но были крайне разочарованы. Полагаю, они жаждали увидеть именно меня. После этого они немного посовещались и уехали. Хотя наш посол уже заявил протест, а московская милиция усиленно занимается этим делом, я думаю, оно так и повиснет в воздухе. Но случившееся меня полностью убедило: умуды на нашей стороне, и им можно верить. Во всяком случае, вчера их совет спас мне жизнь.
   – Что ж, господин Дюдок, – неожиданно спокойно проговорил Филев, – вы сообщили мне то, что я хотел знать. Благодарю.
   – Теперь ваша очередь, господин Филев. Вы поняли, кто выбрал легальным прикрытием ваш холдинг, вы поняли, кто убил вашу дочь. Сообщите, что вам известно об этих людях.
   – Это ни к чему, я разберусь с ними сам.
   – Господин Филев! – возмущенно вскричал Ян, но тут же постарался взять себя в руки. – Поверьте, будет лучше, если вы доверитесь профессионалам. Поймите, время дорого – неизвестно, сколько ходит сейчас по свету людей, в чей мозг введена определенная программа. Мы не знаем, где их искать, и не знаем, что они могут сделать завтра – похитить ценную информацию, взорвать себя в Букингемском дворце или бросить самолет на небоскребы Нью-Йорка.
   Александр Филев усмехнулся краешком губ.
   – Мои профессионалы работают лучше, чем Интерпол. Еще раз благодарю вас за информацию, господин Дюдок, но у нас с вами разные цели, поэтому сегодня наши пути разойдутся.
   Перед Дюдоком сидел уже не растерянный и беспомощный старик, подавленный смертью дочери, а человек с лицом, словно высеченным из камня, и ледяным взглядом убийцы.
   – Как мне это понимать, господин Филев? – поднявшись, холодно спросил Ян. – Я полагал, вы служите интересам вашей погибшей дочери и, узнав, кто виновники ее гибели, захотите отомстить.
   Филев тоже встал.
   – Я безмерно скорблю о дочери, господин Дюдок, но никому не уступлю мое право на месть.

   В зале продолжалось прощание с Лилианой. В толпе людей короткое отсутствие хозяина осталось незаметным. Филев спокойно встал у колонны и, оглядев присутствующих, увидел Илью и Ольгу. Вернувшись из сада, они стояли рядом, почти касаясь друг друга плечами и скорбно смотрели на роскошный гроб. Катя к ним не подходила, она была в другом конце зала, и глаза ее после разговора с Дюдоком распухли от слез, но это никого из окружающих не удивляло – расставаясь с усопшими, положено плакать. Распорядитель похорон встретился глазами с Филевым. Тот незаметно кивнул, и это означало, что время прощания с Лилианой Шумиловой подошло к концу.
   Рядом с могилой Валентины Филевой была вырыта широкая яма, и туда осторожно опустили гроб с телом ее дочери. Ольга, подойдя к Кате, встала рядом, и обе видели, как Филев поднял и бросил в черноту горсть земли, потом бросил Илья, а потом к работе приступили могильщики, и люди стояли, скорбно слушая, как крупные комья гулко падают на крышку гроба.
   Прощаясь с Катей, Филев, как и при встрече, поцеловал ее в щеку, потом повернулся к Ольге и взял ее руки в свои.
   – Дорогая моя, не знаю, имею ли я право просить вас вновь посетить мой скромный дом в Лозанне? И привезти детей?
   Взгляд его был влажен и печален. Ольга встретилась с ним глазами и уже собиралась категорически сказать «нет», но Катя тихо погладила плечо подруги, и та неопределенно кивнула:
   – Я не могу ничего обещать, там будет видно.
   Улыбнувшись, старик коснулся губами лба дочери, но больше ничего не сказал. Илья проводил их до самолета, на прощание горячо расцеловал Катю, потом повернулся к Ольге.
   – Оля, я…
   – Увидимся, – она улыбнулась ему одними глазами и, повернувшись, начала подниматься по трапу.
   Во время полета, обе женщины устало молчали, и каждая думала о своем. После обеда, когда Катя покормила мальчиков, и няня унесла их спать на веранду, Ольга вошла к ней в комнату и присела стул.
   – Нужно поговорить, Катюша. Я догадываюсь, что наше с Ильей свидание – твоих рук дело.
   Катя подняла на нее полные печали глаза – после разговора с Дюдоком у нее на душе было тяжело, и не радовала даже мысль об удавшейся встрече Ильи и Ольги.
   – Я хотела, как лучше, ты извини, если что-то получилось не так, – тихо сказала она.
   – Все хорошо, не в этом дело. Дорогая моя, прости, Илья не знал, как тебе сказать, потом мы посоветовались с господином… с моим отцом, и решили, что ты должна знать.
   – Сказать… что? – цепенея от внезапно нахлынувшего ужаса, не своим голосом произнесла Катя. – Что ты хочешь мне сказать, Оля?
   Ольга взяла ее за руку.
   – Твой брат Антон… он очень болен. В прошлую субботу ему внезапно стало плохо, и состояние резко ухудшается. Тебе сначала решили не сообщать, но теперь… Никто не может понять причину – ведь после сотрясения мозга он уже начал ходить и неплохо себя чувствовал. Врачи не могут поставить точный диагноз, и они… они опасаются за его жизнь.
   Она еще договаривала последние слова, а Катя уже бегала по комнате, вытаскивая из шкафов свои и детские вещи, бросая их на кровать.
   – В Москву! – она внезапно остановилась, оглянулась вокруг и, вытащив большую дорожную сумку, трясущимися руками начала запихивать в нее ползунки с памперсами. – Мы с мальчиками немедленно летим в Москву!
   Ольга поднялась и начала помогать ей укладывать вещи.
   – Илья просил передать, – сказала она, – что он тебя встретит в аэропорту и отвезет в их с Кариной квартиру, потому что твоя пока занята. А господин Филев… мой отец, предложил вам остановиться в его московской квартире – в квартире Лилианы.
   Катя слушала, но не слышала и не понимала, потому что в голове у нее вертелась лишь одна мысль:
   «Антон… Антон умирает»

Глава двадцать девятая

   Первые дни августа в Умудии выдались сухими и жаркими, и за последнюю неделю в бездонной голубизне сибирского неба не появилось ни облачка. Днем даже листья молодых остролистных кленов, специально высаженных у здания, где размещался депутатский офис Воскобейникова, выглядели блеклыми и какими-то уставшими, но с наступлением вечерней прохлады они, казалось, ожили. Перед тем, как войти в распахнутую охранником тяжелую дверь, Андрей Пантелеймонович задержался на крыльце, бросив взгляд на клены, и тоже почувствовал себя обновленным.
   Он не переносил жары, но и не терпел кондиционеров, поэтому приехал в офис рано утром, поработал до одиннадцати, а потом отправился в отель и вернулся к пяти, чтобы встретиться с записавшимися на прием людьми. Умуды Дара и Ларс первыми вошли в кабинет и попросили у депутата Воскобейникова разрешения переговорить с ним наедине. Кивнув, он попросил секретаршу и сидевшего у дверей секъюрити на минуту выйти.
   – Андрей Пантелеймонович, – сказала Дара, едва за ними закрылась дверь, – умуды обеспокоены ситуацией, сложившейся вокруг источников. Вы в вашей предвыборной программе обещали всерьез заняться этой проблемой – она существует уже больше десяти лет, и мы, отдавая вам свои голоса, верили, что вы ее разрешите. За все годы никто из официальных лиц так и не побывал на территории источников – никто даже понятия не имеет, что там творится.
   – Мы уже провели тщательную проверку, никаких нарушений при продлении срока аренды данного земельного участка не выявлено, – разведя руками, возразил Андрей Пантелеймонович. – Так что пока все документы в порядке, никаких заявлений о правонарушениях не поступало, и мы не можем туда вторгаться – это было бы нарушением прав человека. Однако, этот вопрос еще будет рассматриваться, я обещаю, – лицо депутата стало чрезвычайно озабоченным, – но, к сожалению, мне приходится решать много других проблем. Из-за преступной халатности руководства города возникло много трудностей. Видите, – он открыл папку и показал им стопку бумаг, – это заявления и жалобы бюджетников, которые месяцами не получали зарплату. Ко мне в Москву прислано было не менее нескольких сотен жалоб. К счастью эта проблема уже в ближайшие дни будет решена, и тогда мы займемся остальным.
   Умуды переглянулись, и Ларс вздохнул:
   – Мы понимаем, – мягко произнес он, – но вопрос с источниками нельзя откладывать – по нашим данным в закрытой лаборатории, принадлежащей арендаторам земли у источников, ведутся опыты над людьми. Мы предоставили эту информацию господину мэру, и он направил нас в прокуратуру. Вначале там к нашему заявлению отнеслись очень недоверчиво, но потом на нашу сторону встал господин Ючкин – он заявил, что подобная информация дает следственным органам право проникнуть на территорию этой здравницы. Прокурор же колеблется и пока не дает санкции.
   Андрей Пантелеймонович встревожено подумал:
   «Я так и полагал, что тут замешан Ючкин. Нужно срочно решать, как выбираться».
   – Да это серьезно, – сказал он, наконец, – но если все, что вы говорите, соответствует истине, то тут должны вмешаться федеральные, а не городские органы правопорядка. Прошу вас изложить все известные вам факты в письменном виде, и я лично доложу об этом Генеральному прокурору в Москве.
   Дара с достоинством кивнула.
   – Мы уже излагали это не один раз, все заявления находятся у прокурора. Однако можем изложить еще раз.
   – Да, очень вас прошу, непременно.
   Проводив умудов, Воскобейников связался с Егором Ючкиным и попросил его срочно организовать небольшое совещание директоров «Умудия холдинг».
   – Хорошо, – с иронией в голосе согласился бизнесмен, – попробую собрать разбежавшихся баранов. Сегодня в девять вечера в моем загородном доме.
   Его отношение к депутату в последнее время стало довольно прохладным, но тот старался делать вид, что ничего не замечает. Когда Андрей Пантелеймонович приехал в дом Ючкиных и вошел в гостиную с высокими потолками, сидевшие там хозяева и Руслан Керимов, сразу умолкли.
   – Господа, – от порога начал Воскобейников, – я просил вас собраться, поскольку ваш холдинг является основным предприятием, определяющим экономическое благосостояние Умудии. Поэтому, мне кажется, будет лучше, если мы станем действовать согласованно. Ведь решено, что лечебница на источниках будет для холдинга дополнительной статьей дохода, и не стоит ее трогать.
   – Мы уже действовали согласованно, – с прежней спокойной иронией ответил Ючкин-старший. – В результате все оказались в дыре. У нас в регионе свои интересы, мы здесь живем и делаем бизнес, а вы, Воскобейников, чужак. Нам вообще с самого начала не стоило ввязываться во все эти интеграции, как выражается мой сын, и это чисто Игнашина вина, что мы в дерьме – он шибко у меня грамотный, а не понимает: что хорошо в Америке, то не годится у нас. Умудия имеет два собственных источника дохода: туризм и алмазы. Мы, в отличие от нищих регионов, можем прекрасно обойтись без всех этих инвестиций и не собираемся кормить московских жуликов. Хватит, покормили – только-только начали поднимать голову после того, как ваша дорогая покойная племянница нас всех ограбила. Где деньги? Возможно, что вы или ваш племянник это знаете. Игнатий просмотрел все ее компьютеры, и следа от денег не нашел. А что касается земли у источников, то она принадлежит нам, коренным жителям Умудии. Источники могут принести огромный доход, и мы не собираемся делиться неизвестно с кем.
   – Позвольте, господин Ючкин, – возмущенно возразил Андрей Пантелеймонович, – вы хотите меня оскорбить, когда утверждаете, что я знаю, где деньги? Я об этом знаю не больше вашего, и хочу заметить, что мой вклад в развитие региона достаточно высок. Вы вопреки моим советам набрали кредитов, вы с вашим ненаглядным мэром Бобровским погнались за «наваром» и за моей спиной перевели бюджетные средства в банки. Вы знаете, сколько сил я потратил, чтобы выбить для региона дополнительные бюджетные ассигнования и погасить скандал? Хочу предупредить: расследование по этому делу не окончено. Кто сыграет роль «стрелочника» и возьмет на себя вину за эту аферу – решайте сами. Думаю, для этого лучше всего подойдет Бобровский. В отставку ему подать в любом случае придется, пусть сделает это добровольно по состоянию здоровья.
   Какое-то время все молчали, потом Игнатий Ючкин угрюмо спросил:
   – Почему не предоставить роль «стрелочника» Лилиане? Ей уже все равно.
   – Хороший вопрос, – одобрил депутат, – только лучше мэру все взять на себя и даже не упоминать ее имени. Объясню почему. Если помните, господа, сразу после весеннего скандала вы решили объявить холдинг банкротом, но я вас отговорил.
   – Мы вас послушали, – буркнул Керимов, – ну и что? Все доходы от продажи алмазов и нынешних туристов ушли на оплату кредитов, а нам с этих доходов еще придется платить налоги. Мы нищие!
   Воскобейников мягко улыбнулся.
   – Вы не забыли, надеюсь, кто добился для вашего региона льготного налогообложения?
   – Это правда, – подтвердил Игнатий, – давайте выслушаем Андрея Пантелеймоновича, папа. Руслан, ты потом скажешь.
   Новоиспеченный кандидат наук сердито надулся.
   – Не затыкай рот, Гнат, Лилиана тебя облапошила не меньше моего, а я в делах не хуже, чем ты, разбираюсь, у меня такие же дипломы.
   Все же он замолчал, и Андрей Пантелеймонович продолжил:
   – С кредитами вы пока разбираетесь, и хорошо, а для дальнейшего развития я предлагаю начать продажу акций холдинга.
   Егор и Керимов не сразу осознали суть предложения, но Игнатий возмущенно взвился:
   – Ничего себе! Акции холдинга после скандала почти ничего не стоят. Вы хотите, чтобы нас купили с потрохами и контролировали наши алмазы?
   – Я ни в коем случае не предлагаю вам выбрасывать акции на рынок, – объяснил депутат, – там они действительно могут попасть в руки конкурирующих компаний. Мой племянник продает клинику. При нынешней цене на акции даже одной пятой той суммы, которую он получит, вполне хватит, чтобы перекупить у господина Керимова контрольный пакет.
   Игнатий насмешливо поднял брови.
   – Илья собрался заняться бизнесом? Что он будет делать с контрольным пакетом?
   Андрей Пантелеймонович понимающе улыбнулся.
   – Илья вряд ли когда-нибудь будет заниматься бизнесом. Он будет совладельцем компании и получит соответствующий доход, а вести дела, думаю, предоставит вам, господа Ючкины. Продажа клиники позволит изыскать средства для разработки новых шахт и расширения рынка сбыта. Думаю, Игнатий, что вам, стоя во главе столь грандиозного предприятия, предстоит много работы. Но и доход ваш будет соответствующим.
   Руслан Керимов, поначалу слегка осовевший от долгих рассуждений депутата и звуков его мягкого голоса, наконец сообразил, о чем идет речь.
   – Погодите, с какого х… вы думаете, что я продам свой контрольный пакет акций? Я не собираюсь уходить с поста главы холдинга.
   – А потому я думаю, господин Керимов, – спокойно ответил Воскобейников, – что рудник нуждается в реорганизации, потому что у вас работа построена на сплошной уголовщине. Мне уже поступил запрос от зарубежной правоохранительной организации – просят проверить, действительно ли вы используете на руднике массовый рабский труд жителей соседних республик. Конечно, никаких юридических прав на территории России у них нет, но если Чуева опубликует свои материалы, то прокурор вынужден будет начать расследование. Кроме того, моя дочь ищет, куда вложить средства, которые предоставил в ее распоряжение ее свекор господин Бертрам Капри. Лучшего вложения, чем алмазы, ей не найти, она, возможно, даже перекупит кредитные обязательства холдинга, уменьшив процент при выплате. Однако иметь дело с вами Анастасия однозначно не будет.
   – Суки, бабы, – пробурчал Керимов, но Андрей Пантелеймонович, сделав вид, что не расслышал, с улыбкой повернулся к Игнатию Ючкину.
   – Не сомневаюсь, что вы, господин Ючкин, став во главе рудника, немедленно наведете там порядок.
   – Посмотрю, как он это сделает, – угрожающе подался вперед Руслан, – думаете, Керимова можно с дерьмом смешать?
   – Ни в коем случае, господин Керимов, ни в коем случае! Как вы посмотрите на то, чтобы стать мэром Умудска? Город заслуживает такого мэра – опытный бизнесмен, кандидат наук, трезвомыслящий и порядочный человек.
   Все сидевшие в комнате изумленно переглянулись. Внезапно Игнатий расхохотался:
   – Андрей Пантелеймонович, я всегда восхищался вашей гениальностью, Талейран вам в подметки не годится.
   Руслан Керимов расслабился, злобное выражение его лица сменилось удивлением, и на смену ему пришло удовлетворение.
   – Что ж, мэром мне бывать еще не приходилось. Можно, пожалуй.
   Андрей Пантелеймонович благожелательно посмотрел на него, потом перевел взгляд на Игнатия.
   – Я пытаюсь сделать так, господа, чтобы вокруг холдинга и вообще в регионе все было тихо и спокойно. Бюджетники получат свои деньги, пройдут перевыборы мэра, господин Шумилов спокойно выкупит контрольный пакет. Поэтому, кстати, я и не советую упоминать имя его покойной жены. И не нужно никаких инцидентов вокруг источников, постройки – их собственность, а юридически судьба земли и строения неразделимы. Их юристы раздуют вокруг дела скандал, поднимут шум, а это… Хотя, кажется, господин Ючкин собирался поддерживать какие-то претензии умудов.
   – Да ну их к лешему, – весело ответил Игнатий, – нужны мне эти источники и арендаторы, как покойнику припарки.
   – Мне тоже, – кивнул Руслан Керимов.
   – Идиоты, опять вам навешали лапшу на уши, – пожав плечами, проворчал Ючкин-старший. – Ладно, молодые, будь по-вашему – вам жить. Хитрый ты человек, Воскобейников, очень хитрый – всех обольстил, всех купил. Только смотри, как бы ты, в конце концов, сам на свою хитрость не напоролся.
   Не попрощавшись с депутатом, он поднялся и, тяжело ступая, вышел из комнаты.

   Спустя два часа за несколько тысяч километров от Умудии человек в непроницаемо-черных очках сказал:
   – Что касается этого Воскобейникова, то он действительно ловкий человек. Незаменимый для нас человек. Пусть наши люди в Москве передадут ему, что на его счет в немецком банке переведена та сумма, о которой ему говорили, – он повернулся к сидевшей в напряжении секретарше. – Эванс, Агапову не стало лучше?
   – Нет, сэр, – вздохнув, ответила она, – но другие хирурги продолжают работать, хотя состав ликворина, получаемого после восстановления биомассы, сильно колеблется.
   – Что ж, придется использовать то, что есть. Этот негодяй из Интерпола – Дюдок – не должен и близко подойти к нашим базам.
   – По нашей информации, сэр, пока он топчется на месте. Правда, один из его внештатных сотрудников, корреспондент немецкой газеты Рамштайн, посетил Майами, чтобы взять интервью у Летиции О’Брайен, но не сумел ее найти.
   – Где она в данный момент?
   – В Финляндии, на Аландских островах. Скрывает свое местонахождение даже от самых близких – объясняет это тем, что доктора прописали ей полный покой.
   – Что ж, – усмехнулся шеф, – пусть восстанавливает здоровье, ее силы нам пригодятся.

   В небольшом коттедже на крохотном островке архипелага известный американский психоаналитик Летиция О’Брайен наслаждалась одиночеством, ничуть не страдая от недостатка общения. Кроме нее на острове никто не жил, чтобы не выдать своего местонахождения назойливым папарацци, она отказалась даже от прислуги. Единственным живым человеком, посещавшим остров, был молодой финн, раз в два или три дня доставлявший на катере заказанные ею продукты. Он, как было условленно, оставлял аккуратно упакованные свертки в небольшой пристройке и уносился выполнять другие заказы. Когда шум мотора катера стихал, Летиция выходила из дома, забирала свертки, уносила их на кухню и включала плеер. Почему-то ей нравилось готовить под музыку Шопена и, выкладывая на сковороду тонко нарезанные куски мяса, она слегка покачивалась в такт звукам вальса и старалась изгнать из своей головы все мысли.
   С каждым днем это удавалось ей все лучше и лучше. Рано поужинав, Летиция около половины десятого вечера задергивала шторы в спальне и укладывалась в постель. Под тихий рокот бьющихся о берег волн сон приходил почти сразу и был так крепок, что, когда однажды в полночь в дверь коттеджа постучали, она не проснулась. Разбудила ее льющаяся из гостиной музыка. Очнувшись от сна, Летиция не сразу сообразила, что в доме посторонний, а когда поняла, схватила мобильный телефон и начал торопливо набирать номер. Однако на дисплее высветилось «нет связи».
   – Мадам Ласло, – по-английски сказал в гостиной мужской голос, – вы никуда не сможете позвонить. Спускайтесь вниз, вам не причинят никакого вреда.
   Похолодев от ужаса, Летиция набросила рубашку, натянула джинсы и вышла из спальни. Пожилой мужчина в дорогом спортивном костюме вежливо поднялся ей навстречу и слегка поклонился.
   – Как… – голос ее вдруг охрип и перешел в шепот, – как вы сюда попали?
   – На вертолете, – с улыбкой сообщил он, – прошу вас, мадам Ласло, садитесь, нам нужно поговорить.
   – Вы ошибаетесь, сэр, это не мое имя. И здесь нельзя находиться посторонним.
   Все же она вынуждена была сесть, потому что колени у нее дрожали. Мужчина последовал ее примеру.
   – Ну вот, теперь можно спокойно поговорить. Итак, – он достал из кармана две фотографии и протянул их Летиции, – вы отрицаете, что в семьдесят пятом году познакомились в Париже с венгерским химиком Анрашем Ласло и спустя три месяца стали его женой.
   – Откуда… – она с трудом проглотила вставший в горле сухой ком, – откуда у вас эти фотографии?
   Ее собеседник с готовностью пояснил:
   – Одна из архивов КГБ, другая хранилась в ЦРУ. Ваш супруг попеременно работал на обе разведки, продаваясь то одним, то другим, поэтому его шефы с обеих сторон с облегчением вздохнули, когда он погиб в авиакатастрофе. Вы вернулись в Штаты вместе с дочерью Ангьялкой и вернули себе девичью фамилию – О’Брайен. Вашу дочь теперь зовут на американский манер – Анжелой. Вряд ли ее мужу, который сейчас баллотируется на пост сенатора пойдет на пользу, если станет известно, что отец его жены – двойной агент, промышлявший предательством.
   Летиция стиснула ворот рубашки, словно пыталась отодвинуть сжимавшую горло клешню ужаса.
   – Моя дочь… ей было только пять, когда погиб ее отец. Она не имеет ко всему этому никакого отношения, ее никто и ни в чем не сможет обвинить.
   Ее гость развел руками.
   – Так, возможно, и было бы, если бы он погиб. Но Андраш Ласло жив и живет под чужим именем. В разбившемся самолете под его именем летел другой человек – его опаздывающий на конференцию коллега, которому он за двадцать минут до посадки уступил свой билет. Похоже, именно ваш супруг был и причастен к авиакатастрофе – она позволила ему спокойно скрыться от внимания спецслужб. При его знании химии и свободном доступе к ингредиентам соорудить взрывное устройство и спрятать его в багаже было проще простого.
   – Это все ваши измышления, сэр, и я не понимаю….
   – Все вы понимаете, мадам, – мягко прервал ее он, – вы знаете, что Андраш Ласло жив. Ведь именно он сделал вам чрезвычайно выгодное предложение – убедить указанных им пациентов пройти курс лечения в определенных клиниках и лечебницах. Впоследствии все пятеро последовавших вашему совету пациентов оказались замешаны в неприятные истории, трое из них погибли.
   – Позвольте, – щеки ее заалели, – какое это может иметь отношение ко мне? Я всего лишь консультировала этих людей.
   – Это имеет к вам отношение, и вы это понимаете – иначе не скрывались бы здесь от папарацци, которые хотели задать вам по этому поводу всего лишь несколько вопросов. Скажу больше: из-за ваших консультаций вы находитесь под подозрением, мадам. До тех пор, пока Интерпол не пронюхает о деньгах на ваших счетах в швейцарском банке – тех, которые вам перевели за каждого из этих пятерых.
   Румянец гнева на ее лице сменился смертельной бледностью.
   – Какое вы имели право…
   – Я всю жизнь делаю то, на что не имею права, мадам. Так я продолжу, с вашего разрешения. Как только об этих счетах станет известно Интерполу, вас объявят международной преступницей. Но пока о счетах известно только мне.
   Мужчина умолк и теперь смотрел на нее внимательно и спокойно. Летиция растерянно продолжала сжимать ворот рубашки, пытаясь собраться с мыслями. Наконец ей удалось взять себя в руки.
   – Я постоянно даю рекомендации своим пациентам, какое это имеет отношение к Интерполу? Если вы полагаете, что я делала рекламу каким-то медицинским учреждениям, получая за это гонорар и укрывая деньги от налогов, вам нужно иметь больше, чем голословное утверждение.
   – Ах, да, чуть не забыл, – он вытащил и протянул ей распечатки, – здесь копии с реквизитами и датами поступления денег на счета.
   Она бросила взгляд на бумаги и на мгновение закрыла глаза.
   – Хорошо, что вам нужно?
   – Полная откровенность. Расскажите, как и когда вы встретились с вашим мужем после его мнимой смерти.
   – В течение нескольких лет я действительно думала, что он погиб. Через пять лет, когда мы с Анджелой отдыхали на Фиджи – ей тогда было десять, – к нам подошел незнакомый человек… Сначала я не узнала Андраша – он полностью изменил внешность, – но потом…. Понимаете, голос, манера выражаться, мимика, жесты – короче, мелкие детали, которые известны только самым близким…. Он рассказал, что ему пришлось скрываться, но не объяснил почему. Я не стала спрашивать, он и прежде никогда не рассказывал, чем занимается. В следующий раз мы увиделись через десять лет, и тогда… тогда он дал мне проспекты нескольких лечебниц в Азии, Африке и России и предложил за хорошее вознаграждение рекомендовать их определенным пациентам. Он сказал, что делает это для того, чтобы обеспечить будущее нашей дочери. Однако профессиональная этика не позволяет мне проводить рекламные акции во время лечения людей, поэтому объяснить происхождение выплаченного мне гонорара я не могу.
   – Ваши отношения с налоговыми службами Соединенных Штатов меня не волнуют. Я хочу встретиться с Андрашем Ласло. С вашим покойным мужем, так сказать.
   Оценив юмор собеседника, Летиция слабо улыбнулась и покачала головой.
   – Я не знаю, как его найти, когда ему нужно, он находит меня сам. Поэтому, сожалею, помочь вам не смогу.
   – Мне тоже очень жаль, – мужчина поднялся, и выражение лица его, прежде доброжелательное, мгновенно стало жестоким и холодным. – Значит, Интерпол получит информацию о ваших счетах.
   – Погодите! – испуганно воскликнула она. – Я действительно не знаю, где он, но Анжела…. Нет, она не подозревает, что это ее отец, она считает его моим старым знакомым. Андраш обожает дочь и пользуется любой возможностью, чтобы хоть несколько дней провести вблизи от нее. На территории Штатов он появиться не может, но три года назад Анжела с семьей отдыхала в Мексике, следующим летом на Фиджи, в прошлом году в Негриле на Ямайке и каждый раз…. Она упоминала, что видела его, и они перекинулись парой слов, но не придала этому значения.
   – Понял. Какие планы у вашей дочери на ближайшее время?
   – В сентябре начнется активная предвыборная кампания, в августе они с мужем хотят немного передохнуть. Я свяжусь с ней и уточню.
   – Что ж, свяжитесь и уточните, – согласился он, и ледяное спокойствие его голоса заставило Летицию нервно вздрогнуть.

   Вернувшись из Финляндии, Филев позвонил Ольге Лаверне.
   – Дорогая моя, вас беспокоит человек, которого вы согласились звать отцом. Помнится, вы обещали как-нибудь посетить меня на моей вилле, отчего бы вам прямо сейчас не сдержать обещание?
   Ольга постаралась ответить, как можно мягче:
   – Простите, но именно сейчас я приехать не смогу – ожидаю известий от Кати. Возможно, мне придется оставить детей у свекра и поехать к ней в Москву.
   – Вы сможете вылететь в Москву из Швейцарии, а ваши дети останутся под моим присмотром – это надежно, поверьте мне. Мишелю и Надин здесь понравится, я вас уверяю, – у меня есть все для того, чтобы дети не скучали.
   Его напору сопротивляться было трудно, и все же Ольга откровенно заявила:
   – Пока я не готова, простите. Все произошло слишком быстро.
   – Что ж, я это заслужил, – печально вздохнул он, – вы и так были со мной бесконечно терпеливы. Не сердитесь, старые больные люди иногда бывают назойливы.
   У Ольги дрогнуло сердце.
   – Я ничего подобного не имела в виду, – она старалась говорить, как можно более сердито, но у нее плохо получалось, – вы не больны и не так уж стары, не нужно спекулировать.
   Он ласково засмеялся.
   – Вы меня раскусили, Оленька, я бессовестный эгоист и спекулянт. Никогда в жизни не проводил лето в одиночестве и теперь пытаюсь всеми правдами и неправдами заполучить вас с малышами к себе.
   – Это уже более правдоподобно, – она тоже рассмеялась.
   – Так решено? Тогда я вас жду.

   Поколебавшись, Катя все же решила остановиться в квартире покойной Лилианы – просто потому, что оттуда было намного ближе до Тверской-Ямской, где находилась клиника Бурденко. В день приезда ей повидать Антона не удалось – у него случился затяжной судорожный приступ, и его перевели в реанимацию. Вечером приехал Артем Григорьев и привез Диану с Танюшкой.
   – Девочки, вам пора объединить свои силы, потому что поодиночке вам, я чувствую, не справиться.
   – Вы – тетя Катя? – тихо спросила Танюшка и неожиданно заплакала: – А папа…
   – Тихо, тихо, – Диана обняла девочку, потом посмотрела на Катю и вздохнула: – Сто лет не виделись, да? Я ведь даже не знала, что ты – сестра Антона. Думала – так. Мне утром на работу, пусть Танюша теперь с тобой побудет, ладно? А то она раньше без меня с соседским старичком кантовалась, а теперь его бабка на дачу утащила, так Танюшка без меня целые дни одна сидит, бедненькая. Тебе не тяжело одной с тремя детьми-то будет?
   – Конечно, Таня будет здесь, ведь это ее дом, – всхлипнула Катя и с надеждой добавила: – Завтра Антону будет лучше, и мы все вместе к нему пойдем.
   – Всех не пускают, – тихо возразила Таня, – к нему много человек нельзя, он устает. И ему очень много уколов делают.
   – Места живого нет, – горестно подтвердила Диана, – от судорог, витамины разные, капельницу ставят. Говорят, у него организм витамины не принимает.
   Первый судорожный приступ случился у Антона через день после того, как его привезли в нейрохирургическое отделение. Через сутки приступ повторился и был более затяжным. Антон слабел, но отказывался принимать пищу, и старенькая нянечка безрезультатно пыталась впихнуть в него кашу, уговаривая, как малого ребенка:
   – Ротик-то открой! Давай, малец, давай, кашка вкусная!
   Анализы показали изменение биохимической формулы крови. Как объяснил врач вернувшемуся из Швейцарии Илье, организм Антона Муромцева страдает от истощения, а судороги вызывает отсутствие жизненно важных микроэлементов.
   – Неужели нельзя ввести их внутривенно, эти ваши элементы? – расстроенно спросил Илья.
   – Мы вводим, но они не усваиваются на клеточном уровне. Предположительно, это посттравматический синдром. Его могла вызвать психическая травма в неоправившемся после сотрясения мозга организме. Ну и плюс генетическая предрасположенность, конечно.
   – Какая психическая травма может так изменить человека? Он же погибнет от истощения, я четыре дня его не видел, он превратился в скелет! Дело на дни идет, вы что не видите?
   Врач сухо ответил:
   – Мы делаем, что можем, я вам все сказал.
   С явившимся по окончании смены Артемом Григорьевым почтенный эскулап вообще поначалу не хотел говорить, сказав, что очень торопится, но сыщик пробудил его любопытство, показав удостоверение частного детектива.
   – Вы все правильно и четко определили, доктор, – подольстился Артем, когда врач повторил ему то же, что и Илье, – я даже подозреваю, что это за травма, тут чисто личное. А что, если его теперь накачать положительными эмоциями?
   Врач на лесть сыщика не поддался и, уже выходя из ординаторской, коротко кивнул.
   – Попробуйте, если получится. Когда нет приступов, его разрешено навещать в любое время.
   Однако Артем не дал ему спокойно уйти и сумел, забежав вперед, заглянуть в глаза.
   – Хорошо бы привезти его дочку, доктор, он ее обожает. Но только у вас в нейрохирургию детей не пускают.
   – Ладно, привозите, я дам разрешение, – обойдя его, устало ответил врач и поспешно направился к лестнице.
   В тот же день Григорьев привез Таню. Девочка долго сидела рядом с отцом, держа его за руку, пока он внезапно не потерял сознание. Она испугалась и заплакала, но никак не хотела уходить, пока Антона не увезли в реанимацию. Придя в себя, он попросил больше дочь к нему не приводить. Григорьев сильно огорчился, но еще возлагал надежду на скорый приезд Кати с детьми. На следующий день он забежал к Муромцеву и радостно сообщил:
   – Катя звонила, завтра вечером прилетает. Была бы уже сегодня, но не было билетов на рейсы без пересадок, а с мальцами с самолета на самолет бегать – сам понимаешь.
   – Ну и дура, – сердито прошептал Антон, отвернувшись к стене, – сидела бы на месте, детей кормила.
   Григорьев расстроился и еще больше огорчился, когда, выходя из палаты, столкнулся с заместителем Муромцева доктором Седовым – тот, как он знал, ничего хорошего больному начальнику сообщить не сможет. Действительно, доктор Седов привез неприятную новость.
   – С первого сентября закрываемся. Уже предупредили, что до двадцатого августа всех больных должны выписать, рожениц не принимать, – с безнадежным видом говорил он, поводя длинным носом из стороны в сторону, – только в крайнем случае, если женщина рожает на улице перед клиникой. Не знаю, даже, Антон Максимович, что делать с оборудованием – в клинике столько ценных приборов, мы же специально обучали ребят на них работать. Неужели все выкинуть? Потому что покупателя интересуют только помещения. Санитарка Тоня, что моет полы в коридорах, ходит с ведром и постоянно ревет.
   – Кто дал распоряжение закрываться? – слабым голосом спросил Муромцев.
   – Сверху прислали. От покупателя представители приезжают, шныряют везде. Правда, Илья Семенович запретил их впускать – сказал, что еще ничего не решено, не подписано и не оформлено, но они такие наглые, ухитряются прошмыгнуть в любую щель. В диагностическое отделение явились, начали там что-то рулеткой промерять. Женщину с внематочной привезли на диагностику, а они там крутятся, как у себя дома. Я потом, конечно, медсестру отругал, не велел никого пускать.
   – От какого покупателя?
   – Там какая-то фирма – представитель правительства Москвы. Скажите, Антон Максимович, как мне в этой ситуации себя вести?
   Антон закрыл глаза и почему-то с раздражением подумал, что теперь Седов наверняка соберется подать документы на отъезд в Израиль – ведь у него мать еврейка. Очень хороший врач – вдумчивый, руки золотые. До сих пор уезжать не хотел, потому что прекрасно знал: за границей конкуренция, и там его диплом недействителен – придется переучиваться или вообще менять специальность, а в России хоть мало-мальски, но оценят. Оценили, как же! А что делать санитарке Тоне, вообще неясно – в частной клинике она получала приличные деньги, могла прокормить детей и даже мужа-алкоголика, а в государственной поликлинике или больнице ей даже на двух ставках больше восьмисот рублей не заработать. Ладно, Тонька может еще пойдет на рынок торговать, а вот с диагностами действительно ерунда получилась – специально ведь посылали ребят на два месяца в Германию, валютой за них заплатили.
   Седов решил, видно, что больной заснул, подождал немного и потихоньку вышел, а через час медсестра ввела в палату Дарью Абросимову, которая всплеснула руками, увидев Антона:
   – Антоша, как ты похудел! Мне бы так! – она произнесла это с таким искренним чувством сожаления, что Антон улыбнулся.
   – Ты единственная, Дашуня, кто в настоящий момент мечтает поменяться со мной местами, – голос его прозвучал еле слышно, и Дарья смутилась, поняв, что сказала несуразицу.
   – Я, Антоша, в том смысле, что ты неплохо выглядишь.
   – Расскажи, как твоя Нонна. Болей в области живота нет?
   – Все у нее в порядке. Ох, Антоша, – Дарья оживилась, – мы хоть и напереживались, конечно, но, как говорят, что ни делается, то к лучшему. Она после этого случая дала отставку своему артисту, и мой полковник просто в восторге. А на той неделе собирается на месяц в Англию – изучать язык.
   – Кто собирается изучать язык, твой полковник?
   – Да ну тебя, какой полковник – Нонна. Ты представляешь, тот мальчик – Алеша – нам позвонил из Лондона, чтобы узнать, как она. Он еще в машине, когда мы его везли до метро, спросил наш телефон. Полковнику моему этот парнишка, кстати, понравился безумно, и мне тоже – чувствуется в нем какая-то мужественность, да? Так ладно, на чем я остановилась – этот Алеша, значит, позвонил, и они с Нонночкой по телефону тыры-пыры, а потом она ему звонит, а неделю назад вдруг заявила: еду с группой в Оксфорд на месяц. Смотрю – вся аж светится. Никогда со своим артистом она так не светилась, а тут прямо сама не своя. Ну и что делать прикажешь? Полковник говорит: пусть едет, может, что у них и получится. Ты ведь знаешь, он у меня мужик строгий, и если уж он говорит, то я молчу. Короче, на следующий вторник у нее билет. Ты-то как думаешь?
   – Не знаю, – прошептал Антон и тяжело вздохнул, – думаю, что не стоит вмешиваться.
   – Ладно, – спохватилась она, – что я все о своем тарахчу! Я вот тут о вашей клинике узнала, так меня аж за жабры взяло – столько труда вложено, столько денег. Мне мой полковник – он у меня дошлый – велел спросить у тебя, с какой стати вдруг вся эта бодяга закрутилась – ведь работала клиника, не было разговору ни о какой продаже.
   – Кому-то в Москве нужна эта земля, как я понимаю, а с Москвой не поспоришь.
   Он устало закрыл глаза, но Дарья, в отличие от Седова, не намерена была дать ему отдохнуть.
   – Вот-вот, мы так и думали. Короче, Антоша, мы тебе предлагаем выход: заключаешь договор с нашей Ассоциацией об обслуживании наших больных, мы гарантируем минимальную оплату, потому что средств нам отпускают не так много. Конечно, в каком-то смысле это тебе не так выгодно, но зато с совокупного годового дохода налог не берется, и у нас, помимо прочего, статус международной благотворительной организации – пока ты будешь под нашей эгидой, тебя побоятся тронуть. Наш офис уже пытались выселить из того здания, куда ты ко мне заходил, – обломились.
   – Даша ты Дашуня, спасибо, – слабо улыбнулся Муромцев, – но только я ведь не хозяин клиники и таких вещей решать не могу.
   – Правда? – изумилась она. – А я думала, что клиника твоя. Тогда я поговорю с хозяином. Давай мне его координаты, я на него насяду.
   – Хорошо, Дашуня, только скажи, что от меня, а то сразу пошлет подальше, он нервный.
   В тот же день, созвонившись с Ильей, Дарья, сославшись на Антона, договорилась о встрече на следующий день. Она насела на него так энергично, что он сначала растерялся, потом почувствовал раздражение, но по окончании их разговора согласился, что в словах этой настырной женщины есть здравый смысл.
   – Я вижу, вы уже оценили все преимущества моего предложения, – с благодушием, свойственным полным людям, сказала Дарья, сразу раскусившая во владельце клиники совершенно не разбирающегося в бизнесе человека, – льготное налогообложение, преимущество находиться под эгидой авторитетной международной организации. Вы, господин Шумилов, как я уже поняла, научного склада человек и в делах совершенно не разбираетесь, не в обиду вам будет сказано.
   – Да нет… я… в принципе вы правы, конечно, – смущенно пробормотал он, – сегодня вечером я буду у Антона и….
   – Вот и хорошо, Антоша подтвердит, что меня вам опасаться не стоит. Но, естественно, не спешите, подумайте.

   Когда в кармане Андрея Пантелеймоновича зазвонил телефон, в Умудске уже заканчивался рабочий день.
   – Дядя Андрей, у меня тут появился вариант по поводу клиники, – весело сказал Илья, – думаю, удастся избежать ее продажи.
   – Я прошу об одном: не спеши, – коротко ответил депутат, выслушав рассказ племянника, и тут же, отложив все дела, велел секретарю готовиться к вылету в Москву.
   Его самолет приземлился в столице около полуночи по московскому времени. Впервые в жизни он, сойдя с трапа, не помчался к Инге, а велел шоферу ехать на дачу к Виктории Пантелеймоновне, где ночевал племянник. Поднявшись в примыкавшую к детской маленькую комнату, в которой Илья обычно допоздна работал со своим ноутбуком, Андрей Пантелеймонович, даже не поздоровавшись и не обратив внимания на пыль вековой давности, с размаху плюхнулся в старое кресло.
   – Дорогой мой, – сказал он, – я не понял, что за блажь с клиникой? Ты не хочешь продавать клинику? Или ты разбогател? – внезапно в голосе его мелькнуло подозрение: – Или… тебе стало известно, где деньги, украденные Лилианой?
   – Ты с ума сошел? – возмутился Илья, раздраженный этим неожиданным подозрением. – При чем тут эти деньги? С голоду я пока не умираю, клиника тоже все время приносила доход, а с долгами фирмы, как я уже говорил, рассчитаюсь, продав свои патенты. Я разговаривал с Филевым во время похорон Лилианы – он не хочет, чтобы я продавал патенты в России, и готов их выкупить даже за большую сумму. Мне неудобно было ответить «нет» – ведь он еще при жизни Лилианы полностью передал клинику в наше распоряжение и отказался от своей доли дохода. Я сказал, что еще подумаю.
   Андрей Пантелеймонович пожал плечами.
   – Думай, думай, – весело сказал он, – этот Филев хитрый мужик – после того, как нажил миллионы на твоих патентах, он дает тебе крохи. А что касается твоих доходов от клиники, то ты будешь постоянно жить на вулкане. Или посвяти свою жизнь хождению по судам, потому что в Москве государственной регистрации права собственности на земельный участок можно добиться только через суд. Это противоречит Конституции РФ и акту о «Единстве юридической судьбы застройки и земельного участка», но это право сильного, а оно старше человечества.
   – Та энергичная дама, которая сделала мне это предложение, обещала все хлопоты взять на себя, – с некоторым смущением в голосе возразил Илья, – а она действует от имени благотворительной организации, поэтому с ней будут считаться. Мне даже кажется, что заниматься подобными делами ей доставляет удовольствие – у некоторых это в крови. Что касается меня, то я далек и от медицины, и от алмазного бизнеса, меня не столько интересуют клиника или этот холдинг, куда ты собираешься вложить деньги, сколько Антон – он переживает из-за всего этого.
   – При чем здесь Антон, – раздраженно повысил голос Андрей Пантелеймонович, – ты что, ребенок? Это твои деньги, а не Антона, ты должен ими разумно распорядиться. К тому же, не забудь, что Инга имеет десять процентов акций клиники, да и твоя мать тоже, но это ладно, а твой сын? Хочешь, чтобы он провел свою жизнь в дерьме? С какой стати ты вообще вдруг стал так сентиментален?
   – Это деньги Лилианы, – усмехнулся его племянник, – и если честно, то они к моему сыну вообще не имеют отношения. Боишься за свои проценты? Да выплачу я их тебе, не переживай. Я не сентиментален, я просто понимаю Антона и знаю, что это такое, когда вкладываешь во что-то силы и энергию, а потом все летит к чертям. Тебе этого не понять, ты ни во что не любил вкладывать душу.
   Он вдруг сам смутился от того, что сказал, и испугался, что обидел дядю. Действительно, оскорбленный депутат поднялся со своего места и, брезгливо отряхнув пыль с серых брюк, подошел к окну. Какое-то время он неподвижно стоял, разглядывая упиравшиеся снаружи в стекло ветки дерева, потом повернулся к Илье. Каждая черточка его благородного лица выражала бесконечное достоинство, а взгляд был полон печали.
   – Я вкладывал душу всю жизнь, мой мальчик, всю свою сознательную жизнь – это дольше того, что ты живешь на свете. Я вкладывал душу в свою страну и в свой народ. Я вкладывал душу в свою семью и в тех, кого любил – в тебя и в того же Антона.
   Возможно, что взгляд Андрея Пантелеймоновича был слишком чист, голос слишком звучен, и печаль слишком искренна, поэтому Илья неожиданно завелся:
   – Да? Ну и во что превратилась страна после твоих вложений? А во что ты сам превратился? Я помню, каким ты был, когда мы с тобой и Антоном в детстве бродили по лесу, ты нам что-то постоянно рассказывал – мы, мальчишки, боготворили тебя. Я даже на папу смотрел сверху вниз, когда сравнивал его с тобой, и меня до сих пор мучает за это совесть. А теперь?
   Андрей Пантелеймонович печально улыбнулся и покачал головой:
   – Я ведь старею, мой родной, а ты вырос, стал умнее. Конечно, я уже не кажусь тебе таким, как прежде. Когда дети вырастают, они удивляются, что когда-то смотрели на взрослых снизу вверх.
   – Не в том дело, что ты стареешь, – Илья вновь почувствовал смущение и отвел глаза, – я не то хочу сказать. Просто прежде… прежде в тебе был какой-то свет, а потом он погас. Это случилось не сейчас, это произошло давно, но это произошло. Ты сейчас, например, приехал, начал весь этот разговор, и даже не интересуешься Антоном, а вчера ему было очень плохо – у него во время приступа произошла остановка сердца, он впал в кому, и просто чудо, что его смогли вывести из этого состояния. Я, когда прилетел из Швейцарии, даже испугался, его увидев, – он за несколько дней превратился в щепку. Все с ужасом ждут следующего приступа. Я не могу сейчас говорить о законах и регистрации земли, прости, если что-то не так давеча тебе сказал, я не хотел тебя обидеть.
   Лицо Воскобейникова стало встревоженным.
   – Мне этого не сообщили, – сказал он, – и я даже не мог подумать. Когда я уезжал, врач говорил мне, что состояние Антона стабильное. Сейчас поеду к Инге, а с утра сразу же в Бурденко – поговорю с его лечащим врачом. Если так, то все остальное, конечно, нужно пока отложить.
   «Все остальное» – споры с племянником о продаже клиники и дела холдинга – Андрей Пантелеймонович с утра, как и обещал, отложил. Хотя во время завтрака он и сделал несколько важных деловых звонков, но, покончив с трапезой и поцеловав Ингу, сразу же поехал в Бурденко.
   Лечащий врач Антона держался почтительно, но в действительности скрывал раздражение из-за того, что приходится тратить время на разговор с депутатом. Зная, что его собеседник по образованию врач, он постоянно вставлял в свою речь давно забытые Воскобейниковым медицинские термины:
   – Пароксизмальное состояние. Как осложнение после черепно-мозговой травмы. Однако полагаю, что у больного имелась врожденная предрасположенность к аноксическим состояниям – в таких случаях черепно-мозговая травма является фактором риска для возникновения судорожного синдрома.
   – Простите, – сказал Андрей Пантелеймонович, – я давно не работал по специальности, к тому же работал гинекологом, и терминология мне мало что говорит. Я здесь не как врач, а как близкий человек больного, почти отец, воспитывавший его с раннего детства.
   – Да-да, конечно, извините. Но раз вы знаете Антона Максимовича с детства, то скажите, не наблюдались ли у него прежде обмороки или судороги, связанные с сильными эмоциями?
   – Не могу припомнить, – задумчиво произнес депутат. – однако в минуту сильных волнений он всегда бледнел чуть ли не до обморока. Мы с его матерью относили это за счет его тонкой душевной организации. Помню, что даже спустя много лет после ее трагической гибели, стоило кому-то при нем неосторожно вспомнить об этой трагедии, как Антон белел до синевы – его иногда даже приходилось отпаивать водой.
   – В таком случае я был прав, – в голосе медика прозвучало чувство удовлетворения, но он тут же спохватился и начал виновато объяснять, стараясь говорить на понятном Андрею Пантелеймоновичу языке, хотя постоянно сбивался на термины: – Обследование мозга не выявило никаких органических изменений, тем не менее, налицо судорожный статус. Мы считаем причиной генетическую предрасположенность к гипокальциемии, гипогликемии и алкалозу – их выявило биохимическое исследование. Сотрясение мозга и последующая психическая травма оказались толчком, который привел к дисбалансу. Как только нарушено было всасывание жизненно-необходимых элементов, начались дистрофические изменения.
   – Каков прогноз? – резко спросил Воскобейников. – Он сейчас в реанимации?
   Врач нерешительно посмотрел на него и пожал плечами:
   – Во время приступов мы переводим его в реанимацию, но сейчас он в отдельной палате. Знаете, в реанимации у нас всегда суета, шум. Что же касается прогноза… Гм. В-авитаминоз переходит в злокачественную форму. Сожалею, но мы бессильны – это вопрос нескольких дней. Поверьте, я сам давно знаю и люблю Антона Максимовича – и как коллегу, и как замечательного, прекрасной души человека. Мне искренне жаль.
   Поникнув головой, Андрей Пантелеймонович какое-то время сидел молча, потом поднял голову, и прекрасные голубые глаза его были полны слез.
   – Я могу его видеть? – тихо спросил он.
   – Разумеется. Он очень слаб, но вполне адекватно все воспринимает. Я попрошу медсестру проводить вас к нему в палату.

   Последний тяжелый затяжной припадок, чуть не убивший Антона, случился за сорок восемь часов до прихода Воскобейникова. Накануне вечером был еще один приступ – короткий, длившийся минуты две-три. Судя по той периодичности, с которой у него обычно начинались судороги, очередного припадка можно было ожидать нынешней ночью, и врачи боялись, что он окажется роковым. Следующую ночь Катя собираясь дежурить около брата всю ночь – Диана специально взяла отгул, чтобы присмотреть за мальчиками и Таней. Лечащий врач Муромцева когда-то учился у ее отца и, узнав, что это дочь профессора Баженова, немедленно и ни о чем не спрашивая, выписал ей пропуск для прохода в клинику в любое время суток.
   Когда Воскобейников вошел, Антон лежал на спине, и депутат невольно вздрогнул, увидев его страшно исхудавшее, обтянутое кожей лицо.
   – Здравствуй, Антоша, здравствуй, мой мальчик, – бодрым голосом произнес он, присаживаясь на стул рядом с кроватью и ласково потрепав лежавшую на одеяле руку больного. – Ну-с, когда мы с тобой начнем поправляться?
   – Здравствуй, – еле слышно ответил Антон. – Как у Насти дела, что она сообщает?
   Андрей Пантелеймонович усмехнулся и шутливо сказал:
   – Настя! Только Настя тебя и волнует – мною, стариком, не интересуешься. Я вот ночью только приехал и сразу к тебе, а Настя… Что Настя – Настя счастлива со своим мужем, сейчас они блаженствуют на своем острове. Молодежь ведь умеет устраиваться, и моя дочь – не исключение.
   – Она не твоя дочь, – голос больного был еле слышен, но говорил он отчетливо. Воскобейников весь напрягся и отрывисто переспросил:
   – Что? Что ты говоришь?
   – Она не твоя дочь, – собрав силы, повторил Антон. – У Инги группа АВ, у Насти – О. Вы с Ингой несовместимы и не можете иметь общих детей. Настя – дочь Ильи и Ольги Лаверне. Об этом знала моя мама и чувствовала себя убийцей – из-за того, что сделала Ольге аборт на таком позднем сроке. Кристоф Лаверне и Лада Илларионова тоже знали. Ты их всех «заказал» – и маму первой. Ты – убийца. Но сильней всего меня мучает не это, а та любовь, что я к тебе питал с самого детства. Я до сих пор не могу избавиться от этого чувства, и я… я не хочу тебя видеть. Только не надо ничего отрицать.
   Андрей Пантелеймонович поднялся и, отойдя к стене, прислонился к ней спиной, пристально глядя на умирающего.
   – Что ж, я не стану ничего отрицать, – глухо и даже с каким-то невольным облегчением в душе произнес он, – и сейчас я уйду. Только скажи, раз уж начал: кто еще знает?
   – Все, кто должен знать, – чувствуя, что слабеет, но желая высказать все до конца, сказал Антон. – Знает Илья, знает Ольга, и им ты ничего не сделаешь. Только Настя и Инга не знают – я щадил их чувства. Так что тебе нет смысла убивать меня, как маму.
   Воскобейников молча смотрел на него какое-то время, потом внезапно рассмеялся – нежно и весело.
   – Что ты, Антоша, – тон его был теплым и полным искреннего чувства, – зачем мне тебя убивать – ты итак умираешь. Врач сказал, что ты протянешь не дольше, чем пару дней. Поэтому мы, согласно твоему желанию, вряд ли когда-нибудь еще увидимся – сегодня у меня есть дела в Москве, а вечером я улетаю обратно в Умудск. Когда вернусь, тебя уже не будет в живых. Мы с Ингой навестим твою могилу, а потом полетим на остров Сен-Капри – там пройдет торжественное бракосочетание моей дочери Анастасии и Дональда Капри. Прощай, дорогой, я тоже тебя всегда любил.
   Подойдя к Антону, он наклонился, нежно поцеловал его в лоб и вышел из палаты. С минуту больной лежал неподвижно, чувствуя, как из глубины души поднимается жуткое, невыразимое чувство бешенства. Потом, собрав силы, он поднял стоявшую на тумбочке кружку и запустил ею в стену, а следом за кружкой полетела пустая тарелка. Когда в палату вбежала перепуганная шумом санитарка, Муромцев отчетливо произнес длинное трехэтажное ругательство, а потом бессильно откинулся на подушку и уснул.
   Он спал так крепко, что не слышал, как медсестра трижды приходила и делала ему уколы, как прибегала Катя. Когда в десять вечера она, в последний раз покормив детей, вернулась, чтобы дежурить подле него ночью, Антон все еще спал, как убитый. За восемнадцать с лишним часов он даже не изменил позы. Сидя около брата, Катя напряженно вглядывалась в его лицо и прислушивалась к дыханию. Под утро она задремала было, но тут же испуганно встрепенулась и наклонилась над больным – Антон, лежавший все в той же позе, дышал ровно и спокойно. Пощупав грудь, Катя подумала и решила на полчаса сбегать домой – покормить детей. Едва она вернулась, мысленно радуясь тому, что квартира Филевых находится так близко от клиники, как Антон вдруг задвигался и открыл глаза.
   – Катька, – слабо произнес он, – я есть хочу.
   – Что? – подскочив от неожиданности, она растерянно захлопала испуганными глазами.
   – Я есть хочу, неужели непонятно? – голос Антона прозвучал сердито, и внезапно он сделал слабую попытку сесть. – Жрать хочу, балда! Принеси хоть чего-нибудь!
   Катя заметалась по палате, потом вихрем вылетела в коридор и помчалась на кухню, откуда уже доносился запах готовившегося завтрака. Когда она с тарелкой каши ворвалась обратно в палату, Антон, своими силами прогулявшийся до стоявшего на стуле судна, уже сидел на кровати и встретил ее сердитым взглядом.
   – На Северный полюс ходила? И убери это, – он брезгливо кивнул на стоявшее в углу судно с мочой.
   Когда Катя возвращалась из туалета, как драгоценный трофей неся пустое судно, она столкнулась в дверях с медсестрой, пришедшей делать укол. Та увидела поглощавшего кашу Антона и даже рот разинула:
   – Батюшки светы!
   – Что встали – колите, раз явились, – с сердцем произнес он, – а потом дайте поесть спокойно.
   Вошел лечащий врач и встал столбом, наблюдая за тем, как пациент ест, потом спохватился и велел отобрать у него вторую тарелку с кашей:
   – Антон Максимович, помилуйте, нельзя же так – вы столько времени в рот ничего не брали. Вы сами врач и должны понимать.
   – Идите вы знаете куда, – рявкнул Антон, но тарелку все же отдал.
   Потом он повернулся на бок и вновь заснул, а Катя помчалась домой. Она ворвалась в квартиру с воплем:
   – Бульон разогрейте! Котлету на пару готовьте! Дианка, умоляю, я совсем ничего не умею готовить! Антон есть захотел.
   Пока Максимка с Женькой невозмутимо высасывали из нее положенное им количество молока, Диана с Таней метались по огромной квартире Филевых в поисках чистой тары, отыскав картонную коробку, поставили в нее банку с бульоном и глубокую миску с тремя свежими котлетами, изготовленными на пару. Диана укутала коробку теплым шерстяным платком – чтобы не остыло.
   – Ему много нельзя, зачем так много кладешь, – пыталась возразить лучившаяся счастьем Катя, – врач не разрешает много, выкинуть придется.
   – Катя, да ты что, уже совсем ничего не соображаешь что ли? – покачав головой, вздохнула Диана. – Зачем выкидывать – сама поешь, ты ведь кормишь.
   – Тетя Катя, ты только не переворачивай, а то разольешь, – сияющая Таня стояла рядом и гладила ей руку, – папа теперь поправится, да?
   Этого Катя не знала. Этого еще никто не знал, кроме самого Антона – он вдруг почувствовал, что внутри него произошел внезапный перелом, и истощенный организм сам потребовал пищи. Лечащий врач все еще опасался возвращения судорожных припадков. Вечером, когда он в очередной раз зашел в палату, чтобы осмотреть Антона, тот со злой ехидцей ему сказал:
   – Как я понимаю, уважаемый коллега, вы уже априори меня приговорили, так что прошу прощения, если повел себя не совсем так, как вы рассчитывали, и не оправдал ваших надежд – не лежу здесь кверху лапками в окружении плачущих родственников. Но это совсем не значит, что меня за это должны уморить голодом.
   Изумленный доктор слегка покраснел, поднял брови, а потом внезапно расхохотался и пожал своему пациенту руку.
   – Уважаемый коллега, – весело ответил он, – вы и представить себе не можете, как я счастлив, что у вас проснулся аппетит, но на сегодня могу разрешить вам съесть еще только одну котлету, не больше.
   Когда врач ушел, Катя, светясь от радости, поставила перед братом тарелку с котлетой и, опустившись на колени рядом с кроватью, поцеловала его исхудавшую руку.
   – Антоша, братик, ты начал поправляться, я так рада! Недаром я все это время молилась – бог услышал мои молитвы.
   – Ну тебя к лешему, с твоим богом, придумала тоже, – проворчал он, лениво протыкая вилкой котлету. – Это не бог, это наш любимый дядя Андрей меня вывел из равновесия – я так взбесился после разговора с ним, что перебил тут всю посуду. Будь добра, принеси завтра другую чашку.
   В течение трех дней Антон испытывал зверский голод и бешеное желание покончить со всеми продовольственными запасами живущего на Земле человечества. Катя, прибегавшая между кормлениями детей, приносила ему бульоны с котлетами и со счастливой улыбкой на лице сносила все его нападки. Врачи, не страдавшие прежде суеверием, в буквальном смысле плевали через плечо, чтобы не сглазить чудо, и запретили кому-либо, кроме Кати, наносить больному визиты.
   Через три дня дистрофические изменения сердечно-сосудистой системы, печени и мышечной массы исчезли, формула крови нормализовалась, и головокружения прошли. Антон отказался от судна и теперь сам медленно путешествовал в туалет по длинному больничному коридору. На четвертый день, когда после отмены противосудорожных препаратов стало ясно, что припадки не вернутся, Илье Шумилову разрешили навестить друга.
   Он вошел в палату, осторожно косясь по сторонам, и был поражен изменениями в облике Антона.
   – Слушай, старик, да ты потолстел!
   – Еще скажи, что мне нужно сесть на диету, – проворчал Антон, – итак достали – то не ешь, это в рот не бери. Может, сообразим по маленькой?
   Илья засмеялся и тут заметил Катю, которая в углу возилась с какой-то кастрюлей.
   – Привет, Катюша, а я думал сюда только по одному человеку пускают.
   – А меня уже здесь не считают за человека, – она улыбнулась и поставила перед братом тарелку с картофельным пюре. – Ешь, Антоша, а я пока сбегаю домой, а то мальчики одни с Танечкой.
   – Таня с тобой? – спросил пораженный Илья.
   Катя переглянулась с Антоном и кивнула:
   – Да. Я и Антона, когда его отсюда выпишут, тоже туда хочу забрать, ведь ему некуда ехать. Но он упрямится – не хочет жить в квартире Лилианы, ему, видите ли, неловко.
   – Почему? – Илья удивленно поднял бровь. – Александр Иннокентьевич предоставил квартиру в полное распоряжение Кати, я сам тому свидетель. Но если хочешь, то можешь жить у меня. Правда, я сейчас в основном обитаю на даче. Это все не главное, а главное, что ты поправляешься, старик. Я еще ничего не сообщал дяде Андрею, но думаю, что он будет вне себя от радости. Ты представить не можешь – он плакал у меня на груди, когда уезжал, и Инга тоже плакала. Он решил ее на этот раз забрать с собой, хоть она и неважно выглядит. Дядя Андрей надеется, что в Сибири она почувствует себя лучше.
   – Сделай мне одолжение, не упоминай в разговоре с ними даже моего имени, – хмуро пробурчал Антон и отвернулся. – А что касается моего проживания, то я пока буду у себя в клинике – нужно ведь решить вопрос с продажей оборудования.
   – Кстати, насчет клиники, – весело отозвался Илья, – я, кажется, нашел выход. Твоя Дарья Абросимова действительно предлагает неплохой вариант с арендой, мы как раз вчера с ней говорили, потом мы побеседовали с твоим заместителем Седовым – конечно, вам придется потесниться, но один корпус клиника может передать в аренду Ассоциации, и твои медики согласны работать с их клиентами. Правда, если честно, то я сначала был не совсем уверен, что они согласятся – не все захотят работать с людьми, больными СПИДом.
   – У тебя, старик, мышление недоразвитого алкоголика, прости за резкость, – с сердцем возразил Антон, – любой нормальный медик знает, что вирус иммунодефицита по воздуху не передается, а у нашей клиники достаточно возможностей, чтобы обеспечить защиту персонала во время операций и диагностических обследований. К тому же, у нас и было отделение для инфицированных рожениц, но небольшое, правда.
   Илья миролюбиво решил пропустить «недоразвитого алкоголика» мимо ушей.
   – Да? Ну, я ведь этого не знал – я никогда не занимался клиникой. Короче, мы через неделю, когда твоя Абросимова соберет все документы, встречаемся с представителями Ассоциации и в присутствии юристов и нотариуса подписываем договор. Мне еще нужно в следующий четверг явиться в какой-то суд, чтобы разобраться с налогами – прислали повестку. Я, правда, в этом мало разбираюсь – налогами на фирме и в клинике занималась Лилиана, а у нее дела всегда были в ажуре. Дядя Андрей сразу же после ее смерти попросил своего юриста заняться документами – тот подтвердил, что все оформлено правильно.
   – Я думаю, что денька через два уже выпишусь из этого гадюшника, – сказал Антон, вновь нахмурившись при упоминании о Воскобейникове, – и сам все просмотрю.
   – А больше ничего не хочешь? – неожиданно сварливо отозвалась до той поры тихо сидевшая в углу Катя – она так заинтересовалась разговором, что даже забыла о своем желании бежать домой к детям. – Тебе доктор вообще запретил раньше, чем через месяц браться за работу.
   – Это еще что за голос из подземелья? – удивился ее брат. – Ты, кажется, в данный момент должна быть дома и кормить грудью мальчишек. И сегодня вообще у меня больше не появляйся – ты тут еды нанесла на год, а я не калека, сам себя обслужу. Иди, иди!
   – Ладно, – Катя вздохнула и поднялась, – только я предупреждаю, что сегодня хочу позвонить Александру Иннокентьевичу в Швейцарию – если он не будет возражать, чтобы мы все вместе жили в квартире Лилианы, то я тебя отсюда заберу туда.
   – Я не вещь, чтобы меня забирать, беги, пока уши не надрал.
   – Сурово ты с ней, однако, – рассмеялся Илья, когда Катя вышла, – жаль, что у меня никогда не было младшей сестры или брата – это лишило меня возможности развить свои садистские наклонности. Филев, думаю, возражать в любом случае не будет, потому что он очень тепло относится к Кате и к тебе. Сейчас Ольга со своими детьми гостит у него на вилле, – добавил он неожиданно и без всякого перехода.
   – Ольга? – поразился Антон. – Ольга Лаверне? Твоя Ольга? Что она там делает?
   – Ты был так болен, что мы не могли тебе ничего говорить, – и Илья, поплотней усевшись на стуле, подробно рассказал ему о встрече с Ольгой в Швейцарии и об отношениях Ольги с Филевым.
   – Иногда думаю, что и мне стоит поверить в бога, – сказал потрясенный Антон, – ибо, как говорит моя сестра Катя, пути Господни действительно неисповедимы.
   Неожиданно он уснул, устав от внезапно навалившейся на него информации. Илья поднялся и потихоньку вышел из палаты. После беседы с Антоном он не мог заставить себя отвлечься от мыслей об Ольге – тогда, в Швейцарии, они лишь вспоминали прошлое, говорили о Насте, о Филеве и матери Ольги, но ни слова не было сказано о будущем. Возможно ли вообще для них было совместное будущее, после всего того, что они пережили каждый в отдельности? Это только в сказках влюбленные встречаются через двадцать лет и потом живут вместе долго и счастливо. И все же в душе Ильи все сильней росло желание вновь обрести свою первую любовь.
   Примерно те же самые чувства испытывала Ольга Лаверне – ей хотелось видеть Илью, но она тут же задавала себе вопрос: зачем? Тысячи людей переживают юношескую влюбленность, но потом их пути расходятся, меняются чувства, меняются сами люди. Остается память, иногда остаются дети. У них с Ильей осталась Настя, но она уже взрослая и принадлежит чужим людям – тем, которые отдали ей свою родительскую любовь.
   В силу своего характера не сумев отказать Филеву в его просьбе – посетить его виллу и привезти детей – Ольга предполагала провести в Швейцарии дней пять, а потом вернутся в Гренобль, но старый хитрец планировал иначе. Едва они приехали, как он пригласил в гости молодого тренера, из кэмпинга по-соседству и его воспитанников – ровесников Мишеля. Когда Мишеля пригласили присоединиться к группе, осваивавшей водные лыжи и дайвинг, он с таким восторгом принял предложение, что оторвать его от новых приятелей без серьезно обоснованных причин означало нанести ему серьезную обиду. Приглашенная к Надин молоденькая гувернантка с первой минуты завоевала любовь своей воспитанницы, обучая ее плавать, рисовать и ездить верхом на крохотном пони, а погода, словно сговорившись с Александром Филевым, установилась удивительно теплая и солнечная, и вода в озере прогрелась до двадцати семи градусов, что даже для лета было непривычно.
   С утра Ольга обычно прогуливалась по берегу и издали наблюдала за своими детьми, а Филев иногда освобождал себе от работы утренние часы, чтобы составить ей компанию. Однажды, издали наблюдая за своими детьми, она с упреком заметила:
   – Вы меня очень ловко обвели вокруг пальца. Я сказала вам, что собираюсь пробыть здесь несколько дней, а теперь уже заканчивается вторая неделя, и если я сейчас заговорю об отъезде, мои дети меня попросту возненавидят.
   Засмеявшись, он взял ее под руку.
   – Дорогая моя, отчего бы нам не перейти на «ты»? Чтобы ни было, мы не сможем изменить природу: мы – отец и дочь, и давай пойдем по этому пути до конца. До конца моего пути, я имею в виду, потому что твой-то путь будет намного длиннее.
   – Вы знаете, что я излишне сентиментальна, – с досадой сказала она, – и всегда используете нужные слова. Хорошо – на «ты», так на «ты».
   – Ты не сентиментальна, ты просто очень добра, – старик показал ей небольшую поляну: – Прошлым летом Таня и Настя часто играли здесь в бадминтон. Настя нарочно старалась проиграть, чтобы не обидеть Танюшку – она очень добрая и мудрая девочка. Такая же, как ты.
   – Это не моя заслуга, – печально возразила Ольга, – а матери, что ее воспитала.
   Филев пожал плечами и снисходительно улыбнулся.
   – Вряд ли. Инга неплохая женщина, но в ней нет той глубины чувств, что я наблюдал в твоей дочери.
   – В любом случае, это теперь ее дочь, у меня нет морального права чего-то требовать. Именно эта женщина отдала ребенку свою душу, а не я.
   – Я понимаю твои чувства, но, возможно, будет лучше, если Настя все узнает. Она, думаю, сможет понять.
   – Возможно, она и поймет, но у нее есть полное право меня не прощать. Потому что, хотя ее и отняли у меня обманом, хотя мне было только пятнадцать, и я была запугана и растеряна, хотя я потом долго страдала, но, тем не менее, я сама захотела избавиться от ребенка, никто меня силой в больницу не тащил.
   – Но ведь ты же смогла простить меня, – тихо заметил он, – хотя я честно признался, что никогда не испытывал мук совести.
   – Я благодарна тебе за честность, но отец есть отец, а мать есть мать. К тому же, прощать мне нечего – моя мама любила тебя и добровольно пошла на эту связь. Она забеременела, но ты не обязан был из-за этого разрушать свою семью – родить ребенка было ее собственным решением.
   – Так Надежда действительно никогда ничего тебе не говорила обо мне? – изумленно спросил Александр Филев. – Да, я вижу, что нет. Нет, это была не случайная связь, моя дорогая девочка, мы были вместе больше десяти лет – многие браки не длятся так долго. И я ее любил, я ее безумно любил! Я любил двоих – ее и мою жену Валентину. Любить одновременно двоих не соответствует канонам христианской церкви, поэтому, наверное, я так и не стал христианином, хотя многие русские за границей начинают ходить в церковь и верить в бога.
   В этот день они долго гуляли по берегу. Надин играла в мяч с гувернанткой, Мишелем резвился с приятелями, а Филев рассказывал своей дочери Ольге то, о чем она никогда не знала или знала очень мало – о юности Надежды Яховой, о ее неудачном браке и аресте мужа-убийцы, о болезни брата, которого маленькая Оля никогда не видела.
   – Я поздно узнала, что всегда так мучило маму, – грустно сказала она, – Перед своей смертью она рассказала Клотильде, бабушке моего мужа, а я подслушала. Потом я узнала твое имя – мама просила Клотильду после ее смерти сообщить мне всю информацию о тебе. Она хотела, чтобы мы когда-нибудь встретились. Ей казалось, что тебе будет приятно обрести взрослую дочь.
   – Она была права – я счастлив, что со мной ты и Мишель с Надин. Я хочу, чтобы ты сказала им, что я их дедушка – если, конечно, ты не против. Возможно, что дедушка из меня получится лучший, чем отец. Мишелю столько же лет, сколько Тане.
   Голос Александра Филева неожиданно дрогнул, и Ольга вдруг вспомнила, что хотела сказать ему с самого утра, но из-за начатого им разговора забыла.
   – Совсем забыла – Катя вчера вечером прислала мне и-мейл. Сообщает, что ее брату Антону внезапно стало лучше, хотя врачи потеряли уже было всякую надежду. Она хотела позвонить твоему секретарю, но в последний момент постеснялась. Спрашивает, можно ли Антону из больницы приехать в твою квартиру – им ведь сейчас негде жить.
   – Антон поправляется? – обрадовано воскликнул он. – Я рад, я очень рад, молодые не должны умирать так рано. Я очень люблю этого паренька, хотя с первой минуты нашего знакомства он только тем и занимался, что ставил меня на место. Передай Катюше, что она может располагать моей квартирой, как своей собственной. Кстати, я об этом говорил Илье, разве он ей не передал?
   – Передал, но Антон очень щепетилен, он…
   – Я совсем забыл, этот молодой человек еще и с фокусами, – рассмеялся Филев, – хотя при тех отношениях, что нас связывают, он мог бы о них забыть. Хорошо, я сейчас сам позвоню туда и лично попрошу Катюшу передать господину Муромцеву мое приглашение.
   Поцеловав Ольгу, старик оставил ее на берегу и направился к себе в кабинет. Был полдень, в половине первого ему должны были позвонить, и он, взглянув на часы, велел секретарю соединить его с московской квартирой.
   – Екатерины Баженовой нет дома, – через минуту сообщил ему секретарь, удерживая линию, – вы будете говорить с девочкой? Она одна дома.
   – С девочкой, – повторил он, чувствуя, что руки начинают трястись, – да… да.
   – Дедушка, – счастливый голос Тани звенел в трубке, – это ты? Мне твой секретарь сказал, я так обрадовалась! Дедушка, папа поправляется, мой папочка! Тетя Катя пошла к нему, а я смотрю за Максимкой и Женькой. Ты не представляешь, что со мной было, дедушка – меня украли, потом папа меня нашел, и я жила в коммунальной квартире. Там так хорошо, там в ванной настоящая плесень, а в кухне такие тараканы здоровые! Дедушка, мне так жалко, что бабушка умерла! Папа сказал, что мы с ним приедем, и я положу цветы на ее могилу. Дедушка, я скучаю без тебя, а ты?
   – Да, – хрипло ответил старик, – да, моя родная, да. Я истосковался без тебя. Почему ты там одна в квартире, почему вы не возьмете няню или гувернантку?
   – Я ведь уже большая дедушка, я сама смотрю за моими братиками. А когда я жила в коммунальной квартире, то ходила и брала в киоске газету дедушке Сене. Знаешь, у него есть такая интересная книга с гравюрами – помнишь, мы видели такую же в музее в Женеве? Дедушка, ты можешь сюда приехать? Тут так здорово!
   – Нет, – медленно ответил он, чувствуя, как по щеке ползет слеза, – я не могу приехать. Ты сама приедешь ко мне вместе с папой и тетей Катей. Целую тебя, родная моя, не скучай, пока до свидания.
   Забыв обо всем, Александр Филев сидел неподвижно, и по щеке его медленно ползла слеза. Он ни о чем не думал, а просто вспоминал голос Танюшки и чувствовал, как маленькая ручка гладит его лицо – это была ее маленькая ласковая привычка выражать свою любовь или жалость.
   Внезапный звонок мобильного телефона ворвался в воспоминания. Эта была его личная секретная линия, защищенная от любого прослушивания. На дисплее высветилось имя звонившего абонента, и Филев, прижав трубку к уху, торопливо нажал кнопку дополнительной защиты.
   – Говорит Летиция О’Брайен, через три дня Анжела с семьей улетает на Мальдивы. Они проведут две недели на курорте Ари Атолл. Я сообщила вам то, что вы хотели знать, прошу вас, не причиняйте вреда моей дочери.
   – Если ваши сведения верны, то ни вам, ни вашей дочери ничего не грозит, – холодно ответил он и отключил телефон.
   – Берлин на проводе, – бодро сообщил селектор.
   Партнер Филева по бизнесу, звонка которого он ожидал в половине первого, как все немцы был чрезвычайно точен и позвонил тютелька в тютельку. Через сорок пять минут, любезно попрощавшись с собеседником, Филев отключил телефон, нажал кнопку селектора и велел секретарю:
   – Отмените все назначенные на сегодня, завтра и послезавтра встречи. Просмотрите сами, что можно отменить, что перенести на следующую неделю. Передайте мадам Лаверне, что мне пришлось срочно уехать на пару дней.

   Самолет уже ждал его на летном поле. Филев пожал руку пилоту и тихо произнес несколько слов, а потом поднялся в салон и в течение всего полета не произнес ни слова. Люди, встречавшие его у трапа, были шортах и белых майках – неудивительно, вокруг стояла тропическая жара, небо было ярко бирюзовым, и солнце стояло так высоко, как оно никогда не стоит над Швейцарией. Однако в доме, куда провели Александра Филева, было довольно прохладно – работали кондиционеры.
   В небольшой комнате с зарешеченными окнами на небольшом жестком диване сидел высокий худой человек в легком спортивном костюме. Когда створки массивной железной двери бесшумно раздвинулись, пропустив Филева, и снова задвинулись за его спиной, человек вздрогнул и повернулся в сторону вошедшего.
   – Ну вот, мы опять встретились, господин Андраш Ласло, – по-английски сказал Александр, опускаясь на стоявший напротив дивана стул. Вы удивлены, что я знаю ваше настоящее имя, хотя даже вашему шефу оно неизвестно? Или мне называть вас «господин Рави»? Я узнал ваше настоящее имя еще прошлой весной, когда вы по приказанию вашего босса организовали похищение моей внучки. Вы шантажом принудили меня к сотрудничеству – и я на это пошел, потому что для войны с вами мне нужно было мобилизовать все свои силы, а я – старый человек, я занимаюсь честным бизнесом, и единственное, чего хотел – спокойствия и безопасности для себя и своих близких.
   Худой человек угрюмо усмехнулся.
   – Значит, вы еще тогда сели мне на хвост? Что ж, очко в вашу пользу.
   – Пусть вас утешит, что я сижу на хвосте не только у вас, но и у вашего босса. Но сидеть на хвосте – одно, а схватить за этот хвост – другое. Поэтому я пытался сохранить между нами мирные отношения – до тех пор, пока не погибла моя дочь.
   – Ваша дочь нарушила все соглашения, – угрюмо возразил Ласло, – она пустилась в авантюры и подвергла опасности один из наших важнейших объектов в Сибири.
   – Моя дочь не подписывала с вами никаких соглашений, и помимо всего прочего, она была моей дочерью, а мне плевать на все, когда трогают мою плоть и кровь. Вы убили ее, и теперь мои силы мобилизованы – доказательство этому то, что вы в моих руках, Ласло.
   – Не я приказал сделать ей операцию! – воскликнул тот.
   – Я это знаю, – пожал плечами Филев. – Поэтому мне нужны не вы. Сначала я даже подумывал передать вас Интерполу, но потом передумал.
   Уловив особые интонации в его голосе, Ласло вздрогнул и вскинул голову.
   – Почему?
   – Потому что они не имеют в своем арсенале тех методов, что имею я. Методов, которые заставят вас мне повиноваться.
   Губы Ласло презрительно искривились.
   – Вы собираетесь меня пытать и убить? Или, может, купить?
   Филев весело усмехнулся.
   – Ну, зачем мне вас пытать и убивать? Если вашим соратникам станет известно, что вы побывали у меня в руках, это сделают и без моей помощи. Тем более, что ваш шеф в последнее время начал вас любить намного меньше, чем раньше, вам так не кажется? Поэтому я вас в любом случае отпущу. А вот насчет купить – да. Мои условия: вы работаете на меня, а взамен я гарантирую безопасность вашей дочери и внуку.
   Впервые в глазах Ласло мелькнул ужас, и губы его мелко задрожали.
   – Вы ошибаетесь, господин Филев, у меня нет…..
   – Полно, полно, господин Ласло! Дочь – ваша единственная слабость, но о ее существовании не подозревает даже вездесущая разведка вашего шефа. Им неизвестно также, что один из их лучших агентов-вербовщиков – психотерапевт Летиция О’Брайен – ваша бывшая жена. Они не догадываются, что вы не впервые посещаете зарубежные места отдыха вашей дочери Анжелы – всего лишь чтобы мельком повидать ее и перекинуться с ней парой слов. Ведь дорога в Соединенные Штаты вам заказана. Вы заранее приезжаете на курорт, на который должна прибыть Анжела, представляя для ваших работодателей все так, будто вам захотелось отдохнуть и развлечься. Вот и теперь вы прилетели на Мальдивы в обществе молодой горячей особы, а сами с нетерпением ожидаете приезда Анжелы с семьей. Мне понятны и хорошо знакомы ваши отцовские чувства, господин Ласло. Поэтому, если вы согласитесь на меня работать, все мною сказанное останется между нами. Как и наше сегодняшнее свидание – мои люди работают очень аккуратно.
   Ласло опустил голову.
   – Чего вы хотите? – голос его прозвучал глухо.
   – А вот это другой разговор, – улыбнулся Александр Филев. – Мне нужна информация обо всех передвижениях вашего босса. Этот человек чертовски неуловим и хорошо защищен. С недавнего времени я сумел наладить контроль за всеми его переговорами, но он, разумеется, не пользуется сотовой связью или электронной почтой для сообщения о своих перемещениях – даже в зашифрованном виде.
   – О том, где он будет находиться, не знает никто – даже его секретарша Эванс. Он постоянно меняет свои маршруты, когда путешествует. И он стал крайне подозрителен – никогда и никому не назначает встреч вне своей резиденции.
   – Тогда я встречусь с ним в его резиденции – на острове. Однако мне нужна точная информация о том, когда он там появится, потому что к этому свиданию я должен быть готов.
   – Что ж, господин Филев, вы знаете, что делаете. Двадцать четвертого утром у него запланирована важная встреча с клиентами, поэтому он точно будет в своей резиденции и уже распорядился подготовить кое-что для демонстрации им наших возможностей.
   – Это важные клиенты?
   – Настолько важные, что босс встретится с ними лично, хотя делает это не так часто. Прежде я сам вел с ними переговоры, но теперь он решил меня отстранить.
   – В таком случае, он вряд ли станет отменять или откладывать встречу. С настоящего момента и в течение всего этого времени вы станете сообщать мне обо всех изменениях. Связываться со мной будете по моей личной линии мобильной связи – она защищена от любого прослушивания. Ваша задача – двадцать четвертого устроить мне короткую встречу с вашим боссом. Продумайте, как и когда это лучше сделать.
   – После того, как я устрою эту встречу, – медленно проговорил Сабо, – моя жизнь не будет стоить и ломаного гроша. Ваша жизнь меня не касается, вы – взрослый человек, господин Филев.
   Филев посмотрел ему в глаза.
   – Возможно и так. Но, возможно, после этого исполнится мечта, которую вы лелеете с недавних пор, господин Ласло, – вы встанете во главе вашей организации. Никто, кроме вас, не сможет этого сделать – в ваших руках все нити связей, вся информация о банковских счетах, у вас есть сторонники, которые считают себя незаслуженно обделенными, но смертельно боятся высказать это вслух. Не это ли причина нелюбви вашего босса к вам? Он хитер и умеет проникать в чужие мысли. И если в его руках окажется такая заложница, как ваша дочь….
   Ласло тяжело вздохнул:
   – Что ж, если нет другого выхода…
   – Другого выхода нет, господин Ласло.
   С минуту они смотрели друг другу в глаза, потом лицо Ласло разгладилось.
   – Меня устраивает ваше предложение, господин Филев, но вынужден буду просить вас объяснить мне ваш план, чтобы я не допустил никаких ошибок. Вы очень умный человек и понимаете, чем я рискую, – он достал из нагрудного кармана маленькую капсулу и показал Филеву, – это яд, каждый раз, когда босс вызывает меня к себе, я кладу эту капсулу под язык, чтобы иметь возможность быстро раскусить ее и проглотить в случае необходимости. Потому что ни один человек из окружения босса – из тех, на кого упала хотя бы тень подозрения, – не избежал пыток. Поскольку я у вас в руках, можете не опасаться, что я вас выдам.
   Чуть помедлив, Филев кивнул.
   – Что ж, вы поскольку вы участвуете в операции, вы должны знать ее подробности. Итак, с двадцатого числа две моих подлодки будут крейсировать в нейтральных водах – одна у южного побережья Африки, другая, на которой буду находиться я сам, возле острова Сен-Капри. Как только вы сообщите мне о прибытии вашего босса в свою резиденцию, мои субмарины с двух сторон вплотную подойдут к острову Софии-Доротеи и направят на него свои ракеты. При той скорости, что они способны развить, это займет не больше шести часов. Скажу честно: мне понадобилось бы около часа, чтобы сравнять с землей резиденцию вашего шефа, но я не хочу без крайней необходимости устраивать шум в Тихом океане и не хочу проблем с английскими властями. К тому же, я мирный человек и не хочу тратить силы, время и деньги на военную операцию, мне достаточно жизни одного человека. Вы мне его отдаете, и я ухожу. Дальше разбирайтесь с Интерполом сами – мне нет дела до того, чем вы занимаетесь, пока не трогают моих близких.
   – Остров хорошо защищен, – с сомнением глядя на него, заметил Ласло, – на нем имеются лучшие современные средства противовоздушной обороны.
   Филев отрывисто засмеялся и вскинул голову.
   – Господин Ласло, незадолго до вашей мнимой гибели вы приезжали в Москву – это был период, когда вы, в очередной раз переметнулись от КГБ к ЦРУ. Вам тогда удалось получить некую информацию о новейших советских разработках военно-стратегического характера. После этого вы почувствовали за собой слежку и были так напуганы, что решили исчезнуть, устроив авиакатастрофу. И зря, в КГБ с самого начала все о вас знали, но не стали вас трогать, а даже помогли получить эту информацию – в руководстве СССР считали, что для сохранения стабильности в мире Запад должен иметь четкое представление о нашей мощи. Так вот, когда Россию начали разворовывать и продавать направо-налево, вы бросились закупать российские ракеты и оружие. Я же приобретал секретные технологии и специалистов. На моих заводах многое усовершенствовано и разработано, ваша электронная система защиты для меня – детские игрушки. Когда мы подойдем к острову, она полностью выйдет из строя, а спутниковая связь в пределах острова станет недоступной из-за помех. Вы удовлетворены?
   – Зная вас, господин Филев, я должен верить, – с невольным уважением ответил Ласло. – Хорошо, я продумаю разные варианты – в зависимости от обстановки. Как только прибудет шеф, я сообщу вам окончательный план, и можно будет приступать.
   – Отлично, тогда сейчас вы свободны, и мои люди вернут вас в общество молодой интересной дамы, с которой вы осматривали достопримечательности острова. Нам пришлось прервать ваше с ней свидание, но эта дама является моим платным агентом, поэтому будьте спокойны – вашего недолгого отсутствия никто не заметил.
   – Браво, господин Филев, – рассмеялся Ласло, – я и подумать не мог, что эта очаровательная дурочка, которая так наивно болтала о сафари и охоте на львов…
   – У вас еще есть время насладиться ее очарованием, это ее работа, господин Ласло. Но советую вам в этот раз не встречаться с дочерью. В будущем у вас для этого будет гораздо больше возможностей, – весело ответил Филев и, легко поднявшись, вышел из комнаты.
   Железные створки, пропустившие его, остались открытыми. Ласло подождал немного, потом встал, нерешительно ступил через порог и оказался в длинном пустом коридоре, в конце которого виднелась широко отворенная дверь. Ворота в стене, окружавшей дом, тоже были приветливо распахнуты. Миновав двор и не встретив ни единого человека, Ласло вышел за ворота и увидел небольшой джип. Из него выглядывала и улыбалась ему хорошенькая мордашка любительницы сафари.
   – Дорогой, сколько можно тебя ждать? – капризно спросила она. – Я изнываю от нетерпения, милый.

Глава тридцатая

   Через неделю после того, как в болезни Антона Муромцева наступил необъяснимый для медиков перелом, он попросил лечащего врача его выписать.
   – Петр Денисович, поскольку я не умер, отпустите с богом, а то я у вас тут, наверное, никогда не отъемся до нужной кондиции.
   С чувством некоторой неловкости за вынесенный ранее смертный приговор доктор погладил подбородок.
   – Уникальный случай, Антон Максимович, уникальный. Хорошо, выпишу под вашу собственную ответственность и исключительно из расчета, что вы будете соблюдать режим.
   Утром Артем Григорьев на своей машине привез Антона в квартиру Филевых и укатил. Вечером, когда Таню, уставшую от слишком сильного счастья, отправили спать, и радостно-возбужденная Катя перестала без всякой цели метаться по дому, приехал Илья.
   – Завтра в четыре подписываем договор об аренде с твоей Абросимовой, – весело сообщил он. – Настырная баба, я тебе скажу, и пробивная. По всем инстанциям пробежалась, все документы в префектуре собрала и, главное, везде своего мужика с собой таскала – он у нее военный, в «горячих» точках воевал, так он рядом с ней как встанет, так эти канцелярские крысы вякнуть боятся, ей богу! Я бы не поверил, если б сам не увидел.
   – Дашка у нас всегда была молодцом, – засмеялся Антон. – Так в четыре, говоришь?
   – К четырем адвокат и нотариус подъедут. А утром мне нужно съездить в суд – там с налогами опять какая-то несуразица, но юрист дяди Андрея уже во всем разобрался, так что мне нужно только что-то будет подписать и взять постановление.
   – К чему ты вмешиваешь сюда дядю Андрея, – брови Антона недовольно сдвинулись, и на лбу обозначилась морщинка, – у Лилианы есть адвокат, который прекрасно мог бы этим заняться.
   – Ты знаешь, старик, я в этом ничего не понимаю. Кстати, дядя Андрей и Инга прилетают сегодня вечером, и с утра он тоже подъедет в суд. Все будет в ажуре.
   – С утра я буду в клинике, а к четырем мы поедем вместе, – решил Антон, но Катя немедленно приняла решительную позу, уперев руки в бок.
   – Что ты сказал? Только через мой труп!
   Брат не стал с ней спорить, но утром снова заехал Григорьев и увез его в клинику, сочувственно подмигнув напоследок обиженной Кате:
   – Действую чисто из мужской солидарности, а так-то я с вами полностью согласен, уважаемая Катерина Максимовна.
   Персонал клиники к моменту приезда Муромцева в буквальном смысле стоял на ушах. Последнюю пациентку выписали два дня назад, и она в знак благодарности за удачно сделанную операцию крупными буквами написала в книге жалоб и предложений:
   «Глубоко возмущена безответственным поведением московских властей, позволяющих ликвидировать такую прекрасную клинику!»
   Одна из медсестер носилась с этой книгой по клинике и говорила всем, кто еще был не в курсе:
   – Мы таких заявлений сто тысяч соберем! Все, кто тут лежал, одобрят!
   – Все, кто тут лежал, давно на Канарских островах отдыхают, – с сердцем возразил сильно перенервничавший за эти дни Седов, – им на московские власти чихать, это нам с ними разбираться. Так что убери этот лозунг и не действуй на нервы.
   – А если на нас бульдозером попрут сносить, то я сама грудью на бульдозер попру, он у меня с места не сдвинется, – гневно заявила санитарка Тоня, потряхивая своим могучим бюстом.
   Муромцев скользнул мимолетным взглядом по ее мощному средству укрощения бульдозеров и усмехнулся.
   – Пожалейте бульдозер, Антонина, он такого натиска точно не выдержит. Господа, я всех вас очень прошу: не волнуйтесь, возможно, что мы сегодня вечером разрешим все самым мирным путем. Разойдитесь, пожалуйста, по рабочим местам. Кому нечего делать, можете почитать медицинскую литературу или устроить субботник. Тоня, раздайте особо нервным половые тряпки, пусть начинают мыть полы.
   Группа молодых диагностов, недавно прошедших стажировку в Германии, поспешила ретироваться первой. За ними разошлись остальные, и Антон поднялся к себе в кабинет в сопровождении Тони, которая смотрела на него преданными глазами.
   – Я тут у вас в кабинете без вас каждый день пылесосила, – сообщила она и тут же подхалимским тоном наябедничала: – А Седов, когда без вас у вас в кабинете работал, то прямо в уличной обуви заходил – не переобувался. Весь ковер загадил.
   Антон хотел просмотреть электронную почту, потому что накануне у Филевых сделать это не успел из-за суматохи, устроенной Катей по поводу его возвращения. Однако едва он включил компьютер, как из селектора донесся голос секретарши:
   – Антон Максимович, к вам приехала дама.
   Почему-то Антон ожидал увидеть Дарью Абросимову, и был поражен, когда увидел Ингу. Она вошла в кабинет и робко, как школьница, присела на краешек стула.
   – Антоша, здравствуй, я так была рада, когда Илья сказал, что ты поправился!
   – Здравствуй, Инга, – мягко ответил он, чувствуя себя крайне неловко, – рад тебя видеть. Ты одна?
   – Я поехала по магазинам, а потом велела шоферу подъехать сюда. Андрюша занят, я звала его вместе приехать, а он уже с утра по каким-то делам ускакал – мы ведь только этой ночью прилетели. Мне даже велел, чтоб ни в коем случае к тебе не звонить – вместе, говорит, потом подъедем и сделаем сюрприз. Не знаю только, когда он хочет приехать – завтра днем мы улетаем к Насте.
   – Ладно, неважно, – Муромцев внимательно посмотрел на ее слегка заалевшее лицо, – как твое здоровье, как сердце? Ты поправилась, наконец?
   – Сердце… Да сердце вроде бы ничего, кардиограмма хорошая. Антоша, я… Знаешь, только ты не говори Андрею, я пришла к тебе посоветоваться. Мне кажется, что со мной что-то не в порядке – хотела пойти к своему гинекологу, а потом вдруг так страшно стало.
   Всхлипнув, Инга прижала к груди руку, в которой нервно комкала надушенный платочек. Торопливо поднявшись, Антон подошел к ней и положил руку на ее плечо.
   – Инга, дорогая моя, в чем дело? Подожди, подожди, что случилось, а? – он приподнял ее подбородок и заглянул в глаза. – А ну-ка все рассказываем и по порядку.
   – Антоша, – снова всхлипнув, ответила она, – у меня, кажется рак. Да, я даже точно знаю – это рак. Я уже месяца два чувствую что-то не то, а теперь у меня и в животе что-то чувствуется. В моем возрасте это часто бывает, мне подруга говорила. Я уж не хотела вообще ничего знать, а потом думаю: все равно уже. Решила, что пойду к тебе, и уж как ты скажешь, то и будет. Еще Андрей вчера сказал, что твою аппаратуру скоро всю продадут, и я хочу, чтобы ты мне, пока еще все не продали, точно определил.
   – Пойдем, – мягко сказал Муромцев, взяв ее за локоть и заставив встать, – пойдем сейчас в диагностику, а потом уж будем плакать, если надо. Но, скорей всего, не будем. Конечно, после сорока вероятность заболеть раком выше, но кроме рака есть еще куча заболеваний, которые хорошо излечимы. Ты когда в последний раз была у гинеколога?
   – Полгода назад. Надо было еще в прошлом месяце пойти, но я так боялась!
   Он задал ей еще несколько вопросов, потом повел по коридору в диагностическое отделение и по дороге успокаивал:
   – Рак женских органов, Инга, в начальной стадии практически не имеет симптомов, поэтому не думаю, что это именно рак. Заболеваний много.
   Включив приборы, Антон отослал удивленных диагностов. Потом велел Инге попить воды и ждать, пока наполнится мочевой пузырь. Во время обследования он не сказал ей ни слова, но брови его сошлись, и выражение лица стало таким хмурым, что испуганная женщина не выдержала:
   – Антоша, почему ты молчишь? Это рак, да? Рак?
   – Успокойся Инга, – из груди его вырвался вздох, – это не рак. Ты беременна, и срок беременности уже больше двенадцати недель.
   – Беременна, боже! – она села на диванчике, спустив вниз ноги, и лицо ее выразило ужас. – Что же мне делать, мы завтра улетаем к Насте, у меня даже времени нет…
   – Не знаю, что тебе теперь делать, – он вздохнул и покачал головой: – Как это тебя угораздило, дядя Андрей не предохранялся?
   В душе его вновь поднялся гнев на этого человека, который в течение стольких лет обманывал жену, обрекая ее на ненужные и мучительные беременности. Он искалечил ей жизнь, потому что она могла бы родить своего ребенка, а не посвящать жизнь воспитанию чужой девочки, у которой таким же обманом отняли родителей. А теперь из-за его легкомысленной страсти она в сорок лет должна будет сделать аборт, потому что рожать ей никак нельзя. Нет, дело не в возрасте – и в пятьдесят лет можно родить, если получится, – но ее ребенок погибнет по той же самой причине, которая сгубила всех предыдущих.
   Инга же, растерянная и покрасневшая, беспомощно лепетала:
   – Да мы… так редко. Я ведь давно вынула спираль – возраст. И у него тоже. Ты можешь мне что-нибудь за сегодня сделать?
   – Клиника закрыта на ремонт, – мрачно усмехнулся Муромцев, – и срок у тебя достаточно большой, чтобы делать аборт в кустарных условиях – четырнадцать с половиной недель, если точно. К тому же у тебя небольшая миома, а это может осложнить положение. Рожать тебе тоже нельзя – помнишь ведь, сколько ты перенесла в свое время. Пусть твой муж где-нибудь договорится под свою ответственность – у него большие связи.
   – Нет! – она вдруг жутко вспыхнула, потом смертельно побледнела. – Нет, он не должен знать, умоляю! Не говори ему, Антоша, а то я умру! Не говори!
   – Почему? Это ведь, в конце концов, его вина, – жестко сказал он и внезапно умолк, осененный неожиданной мыслью, а потом, глядя на испуганное и умоляющее лицо Инги, мягко и нежно спросил: – Инга, милая моя, все, что ты мне скажешь, останется между нами. Скажи только правду, от этого очень много зависит. Это его ребенок?
   – Я …я не хотела.
   Разрыдавшаяся Инга не сразу смогла успокоиться, а потом сбивчиво и путано начала рассказывать об изнасиловавшем ее в мае шантажисте. Антон ласково погладил ее по голове.
   – Инга, милая, все это не имеет значения. Важно, что ты ждешь ребенка, и раз это не ребенок дяди Андрея, то я могу твердо тебе посоветовать: рожай его.
   – Ты сошел с ума? Что скажет Андрей? Его ведь в это время не было…
   – Я сам с ним поговорю, если захочешь – он не скажет тебе ни слова упрека, я это обещаю. Давай, мы сделаем так: до вашего возвращения из поездки ты успокоишься и ничего никому говорить не будешь, а осенью, когда вы вернетесь, мы посмотрим – если ты решишь рожать, то я поговорю с твоим мужем, и сам все улажу. Если ты захочешь прервать беременность, то мы вызовем преждевременные роды. Ты сама имеешь право решать, родить ли тебе этого ребенка, но помни мои слова: если ты решишь сделать аборт, то, может случиться, что в будущем никогда себе потом этого не простишь.
   – Но, Антоша, – на ее прекрасном лице застыл испуг, – ты ведь помнишь, как я настрадалась до того, как родить Настю! А вдруг и этот ребенок тоже… И возраст…
   – Ты еще совсем молода и очень красива, а с этим ребенком все будет хорошо, я тебе обещаю. Если ты сама, конечно, будешь его беречь. Его и себя – не плачь больше и не думай ни о чем печальном.
   – Хорошо, Антоша, – послушно кивнула она и действительно повеселела, – я так рада, что пришла к тебе. Господи, сколько же я мучилась, меня в эти месяцы так тошнило, но я и подумать не могла. Перед Настей только немного стыдно – она ведь уже взрослая. Да и люди что скажут? Дочь уже замужем, а я…
   – Постарайся сохранить этого ребенка, Инга, – нежно и просто сказал Антон, – что бы ни сказали люди, чтобы ни случилось, но сбереги его. Я не говорил бы так, если б не знал, сколько ты настрадалась, когда пыталась стать матерью.
   Инга подняла на него прекрасные глаза, полные слез, и перекрестилась.
   – Бог меня наградил за мои страдания, Антоша, у меня есть Настя, и она, слава богу, хорошо устроена. Знаешь, я утром сегодня только собралась уходить, а тут Настина классная руководительница позвонила – говорит, им сведения для школы надо собирать, кто куда поступил учиться. Я когда ей сказала, что Настя замуж вышла и в университете учиться не будет, так она чуть не заплакала – никогда, говорит, такой плохой статистики с поступлением в ВУЗ не было. Такой, говорит, класс был – одаренные дети. Их же, этих детей, специально отбирали, по всяким программам учили, а получилось, что без толку. Лиза погибла, но это уже, как говорится, бог взял. А другая девочка у них была, что из дома сбежала, – Лера – так ее, учительница сказала, недавно нашли, она наркоманкой стала. По электричкам пела, потом ее избили, и теперь она в больнице – долго, наверное, не протянет. Ужас, да? Тема Ярцев был – умненький мальчик, на олимпиады вместе с Настенькой всегда ходил. А теперь он вместо университета под суд угодил – напился пьяный и избил кого-то чуть не до смерти. Так что я бога благодарю, что дал мне Настю сберечь, и что она счастливо замуж за богатого вышла и в достатке живет. А захочет учиться – там ее муж за границей в любом институте выучит.
   Неожиданно она взглянула на часы и, испуганно охнув, поднялась. Антон улыбнулся:
   – Пора? Ладно, пойдем – провожу до входа. И помни, что я тебе советовал. Насте привет передавай. Скажи, чтобы сообщала о себе, а то как воды в рот набрала.
   Помахав на прощание Инге, Антон отправился к себе в кабинет, и в коридоре столкнулся с Ильей. Тот немедленно на него набросился:
   – Ты где шляешься? Седов говорит, ты в клинике, в кабинете тебя нет.
   – У меня были дела в диагностике, – сухо ответил Антон, – ты чего раскричался с утра пораньше? Плохо позавтракал?
   – Ты на часы посмотри – какое утро? Я уже в суде побывал и пришел к тебе за советом: что мне лучше сделать – повеситься или утопиться?
   – Альтернатива, конечно, серьезная, – усмехнулся Муромцев. – Пойдем ко мне в кабинет, расскажешь.
   В кабинете Илья плюхнулся в кресло и схватился руками за голову.
   – Я не понимаю, старик, это что – первоапрельская шутка? У Лилианы все налоги были уплачены, она всегда подавала декларацию раньше срока. А теперь юрист дяди Андрея говорит, что нигде нет никаких документов из налоговой, в базе данных налоговой инспекции тоже отсутствует информация о том, что налог уплачен.
   – Подожди, это ерунда, этого не может быть, – Антон пожал плечами, – поговори с нашим бухгалтером, поговори с Татой, секретаршей Лили, пошуруй в ее компьютере, поговори с ее адвокатом.
   – Я уже все сделал – все в один голос утверждают, что вся информация, отсканированные копии документов об уплате налогов хранились в компьютере Лилианы. Кроме того, такие документы дублируются, номера квитанций регистрируются, они физически не могут исчезнуть. А они исчезли. Судья вела себя очень благожелательно, но наш адвокат ей абсолютно ничего не мог представить.
   Муромцев коротко рассмеялся и пожал плечами.
   – Что ж, значит, юрист твоего любимого дяди Андрея тебя подставил не просто так, а профессионально. И что они предлагают?
   – Уплата налога плюс штраф за просрочку. Я знаю, что Лилиана все уплатила в срок, но не знаю, где что искать и как это доказывать. Короче, старик, мне очень неприятно, но свяжись со своей подругой Абросимовой и скажи, что сегодняшнее подписание договора отменяется. Извинись и объясни ситуацию.
   – Подожди, подожди, дядя Андрей был на суде?
   – Естественно, он был. Был также представитель фирмы-покупателя – той, которая жаждет приобрести клинику.
   – И эти добрые люди предложили, что сами разберутся с налоговой инспекцией, если ты быстренько подпишешь договор купли-продажи. Я угадал?
   – Примерно, – криво усмехнулся Илья – Если честно, то я от своего дяди подобного не ожидал – даже не хочется думать об этом.
   – Ладно, не думай. Итого, сколько они хотят за все – якобы неуплаченный налог плюс штраф?
   – Шестьдесят миллионов. В долларах, естественно. В течение двух недель.
   Антон присвистнул:
   – Фью! Это как же они так считают? Ладно, заплатим – пусть подавятся.
   – Старик, ты пойди и еще чуток подлечись, – с горечью возразил Илья. – Сказать, что заплатим, можно. Остается только самая малость – где взять деньги?
   – Деньги есть, – безмятежно ответил Антон, – ты забыл о деньгах Лилианы?
   – О деньгах Лилианы? – в голосе Ильи послышалось возмущение. – Ты что, как дядя Андрей подозреваешь, что они у меня?
   – Естественно, я не подозреваю, я точно знаю, что у тебя их нет. Потому что они у меня. Она оставила их мне, они на моих счетах, я могу ими свободно распоряжаться.
   – На… твоих счетах? Почти два миллиарда долларов? Ты здоров, старик?
   – Ну, не два, поменьше, что-то около того. Можешь сам полюбоваться, – Антон включил компьютер и вывел на экран номера счетов и депозитов. – Если честно, то я этому не особо рад – за этими деньгами идет охота, из-за них погибла Лилиана и чуть не погибла моя дочь Таня, поэтому я не хочу их пока трогать без особой надобности и привлекать к себе внимание. Но шестьдесят миллионов мы заплатим.
   Илья был потрясен и не сразу смог ответить. Немного придя в себя, он потряс головой и легонько ущипнул себя за руку, а удостоверившись, что это не сон, сказал:
   – Да, круто! Старик, я этого не думал, даже предположить не мог. Так ты хочешь ни за что заплатить шестьдесят миллионов этим скотам?
   – Черт с ними, с этими деньгами, – беспечно отмахнулся Антон, – из дерьма пришли, в дерьмо и уйдут. Поехали, уже половина четвертого – опоздаем на подписание договора, и Дашка будет ругаться. Только за руль моей машины сядешь ты.
   Они ухитрились не опоздать и вошли в кабинет Дарьи Абросимовой без пяти четыре. Нотариус довольно долго зачитывал все пункты договора, поэтому вся процедура заняла около полутора часов. Антон сидел в стороне на диване рядом с мужем Даши, и оба, напустив на себя важный вид, молчали, немного смущая косившегося на них нотариуса.
   Когда документы были подписаны и должным образом оформлены, все поднялись на ноги и обменялись рукопожатиями. Нотариус с адвокатом удалились, и последний унес копию договора, чтобы зарегистрировать. Едва они вышли из кабинета, как Антон Муромцев, мгновенно утратил всякую серьезность и, взяв Дарью Абросимову за уши, горячо расцеловал в обе щеки.
   – Дашка, спасибо тебе, ты – золото, – он повернулся к ее мужу, – полковник, ты не ревнуй, в лице твоей жены я целую не женщину – я целую всех президентов всех ассоциаций вместе взятых, – и влепил ей сочный поцелуй в губы.
   – Эй, старик, не зарывайся, – рассмеялся Илья, а Дарья, заалев, отпихнула Антона.
   – Антошка, ты как был хулиганом, так и остался.
   – А сама рада, да? – хмыкнул ее муж. – Ты не забыла, о чем мы хотели поговорить?
   – Да, Антон, ты можешь минут на десять задержаться? – она сразу стала серьезной и нерешительно взглянула на Илью. Тот понял.
   – Старик, я подожду тебя внизу – в машине, – сказал он и, вежливо кивнув Абросимовым, вышел из кабинета.
   – Антоша, – сказала Дарья, сев напротив него и подперев лицо кулаком, – я о Нонночке – переживаю. Не пойму, что у нее с этим мальчиком – Алешей. Звонит, рассказывает, что они и в музей ходили вместе, и в картинную галерею, а голос такой, словно что-то не клеится.
   – Не клеится, так и нечего парню на шею вешаться, – сердито заметил полковник, – а он тоже должен понимать, что девчонка переживает.
   – Ребята, мне кажется, вы лезете не в свое дело, – задумчиво произнес Антон, почесав затылок, – они уже большие.
   У Дарьи задрожали губы, и глаза наполнились слезами.
   – Я понимаю, – расстроенным голосом сказала она, – но если бы она недавно все это не пережила, а то… Я ведь не говорю, что он ей чем-то обязан, но просто не хочется, чтобы девочка зря страдала. Если у него кто-то есть, то нужно дать ей понять, чтобы она не надеялась. Ты ведь знаешь этого парня, Антоша, он говорил, что вы с ним хорошие знакомые. Есть у него кто-то, ты не в курсе?
   – Пусть она едет домой, – пробурчал полковник, – а нужна будет ему – он ее найдет.
   – Я не то, чтобы жениться, – игнорируя мужа, продолжала Дарья, – пусть поживут вместе, сейчас все живут. Только она мечется, а он вроде и не замечает – как будто просто по-товарищески с ней.
   – А ей надо в постель к нему сразу лезть, твое воспитание, – рявкнул полковник. – Все строила из себя мамашу на западный лад: «сейчас так принято, сейчас все до брака живут!». Сама мне, небось, до ЗАГСа даже задницу свою потрогать не давала, а ведь я тебе с пятого класса портфель носил, и даже лыжи твои на своем горбу пер, когда у нас физкультура была.
   – Тогда другое время было, – защищалась Дарья, – сейчас молодежь иначе на все смотрит, и если запрещать, то они просто замкнутся и ничего не станут нам рассказывать. Хорошо это или плохо, но время вспять не повернешь, что есть, то есть.
   – Умная какая, – проворчал полковник, – другое время было! Думаешь, я не знаю, что ты в десятом классе с Сашкой Земцовым по подъездам целовалась и тискать себя позволяла? Он сам ребятам хвастался, и я всегда все знал, только виду не показывал.
   Дарья от возмущения залилась багровой краской.
   – Я не позволяла, – запротестовала она, – мы только целовались.
   – Да хоть и только целовались, – презрительно хмыкнул ее муж. – Нашла, с кем целоваться! Я ему один раз морду набил, так он потом к тебе на шаг боялся подойти!
   Неожиданно Дарья просияла.
   – Правда? – радостно спросила она. – А я и не знала. Я думала, что его у меня увела Светка Сластникова из «Б» класса, поэтому он перестал встречать меня в подъезде. Она ведь была худющая, я ей всегда завидовала.
   – Ну и дура – такой глисте завидовать. Так что не болтай про другое время – не набил бы я ему морду, так он тебя еще в школе затащил бы в постель. Это я, дурак, все ждал, цветочки тебе дарил.
   – Ну и зря ждал, я тебе сто раз намекала.
   – Что-то я не припомню никаких твоих намеков.
   – Я тебе взглядом постоянно намекала. Ладно, хватит терзать Антона нашей ностальгией. Есть преимущество в том, что теперь молодые стали более раскованы – говорят друг другу все и обо всем. Меня, поэтому, и тревожит, что Нонна с этим мальчиком до сих пор в таких неопределенных отношениях. Если молодые люди вместе и не занимаются сексом, то это неестественно. Меня, как медика, это тревожит – с точки зрения возможной патологии.
   – Дорогие мои, – мягко заметил Антон, – пока вы тут, как Дашуня говорит, терзались ностальгией, я понял, что жизнь прекрасна, но вы устали от сексуальных атак телевидения. Мой вам совет: сходите в «Иллюзион» и посмотрите старый индийский фильм – с песнями, с плясками. Отвлекитесь от ваших тревог – самый лучший подарок, который вы сделаете вашей дочери.
   Абросимовы переглянулись, потом полковник сказал жене:
   – Мне кажется, он советует нам заняться своим делом и оставить девчонку в покое.
   – Он всю жизнь был легкомысленным типом, – осуждающе откликнулась она, – и не понимает, что такое переживать за взрослую дочь.
   Муромцев рассмеялся:
   – У тебя прекрасная дочь, Дашуня, и Алешка тоже прекрасный парень. Они оба взрослые люди и прекрасно знают, что такое секс. Они настолько взрослые и мудрые, что даже понимают, что секс – не всегда самое главное в общении между мужчиной и женщиной. В отличие от тебя, между прочим.
   – Без черного юмора, пожалуйста! – возмутилась Дарья. – Кто бы другой так рассуждал, а то ты! Я ведь тебя, Антошка, с первого курса знаю, и до сих пор до меня о тебе слухи доходят. Такого бабника и развратника, как ты – поискать. И чего на тебя всегда бабы западают? Ты, наверное, читаешь им лекции о том, как красиво прожить жизнь без секса, а?
   – Я возвращаю им веру в человечество, – шутливо ответил Антон и поднялся. – Очень приятно было с вами пообщаться, ребята. Просто необычайно приятно.
   Илья довез его до дома и с некоторым смущением сказал:
   – Я у вас здесь заночую, если не возражаете. Не хочу, чтобы дядя Андрей меня нынче разыскал и пустился в свои душещипательные разговоры – моя психика, чувствую, этого не выдержит. Только позвоню маме, спрошу, как Жоржик, а на ночь засяду в кабинете Лилианы – еще раз просмотрю все файлы на ее компьютере.
   – Ты ничего не найдешь, – устало отозвался Антон, – хотя ты уже, наверное, сам все понял. Посиди, если хочется, а я сегодня рано лягу спать – устал.
   Этот первый после выписки из больницы день оказался для него чрезвычайно утомительным. После ужина, закрывшись у себя в комнате, он хотел было блаженно растянулся на мягкой перине, но передумал – отыскал в записной книжке номер телефона Алеши, который на всякий случай сообщил ему Григорьев, и позвонил в Лондон.
   Алеша обрадовался, узнав Антона.
   – Антон Максимович, я рад, что вы поправляетесь. Мы с Григорьевым на связи, так что я в курсе всего.
   – Раз в курсе, то не будем обсуждать. Скажи, как ты, как твои сестренки? Я еще не выразил тебе своих соболезнований по поводу…
   – Не стоит, – голос юноши стал угрюмым, – случилось то, что должно было случиться. Сестер отправил отдыхать в Брайтон – в пансионат. Сам работаю – приходится начинать жизнь заново.
   – И как новая жизнь? Там с тобой сейчас Нонна Абросимова?
   – Да, – помедлив, ответил Алеша, – мы очень подружились. Вас просили позвонить ее родители?
   – Нет, меня никто ни о чем не просил, я сам. Я рад, что тебе не одиноко, а вот мне сейчас очень тоскливо – проблемы с прошлым. Ты не знаешь рецепта?
   – Рецепт один – забыть, – тон Алеши стал жестким.
   – Это легче сказать, чем сделать.
   – Не все в жизни дается легко, Антон Максимович, вы сами знаете. Если бы она позвала, я пришел бы к ней сквозь огонь и воду, хоть весь мир встал бы против меня. Но раз я ей не нужен, то навязываться не буду – пусть будет счастлива в своем браке. И я не позволю своим чувствам размазать меня по стенке, я сумею с ними справиться. Потому что я – мужчина.
   – Вот и хорошо, Алешка, – мягко ответил Антон, – оставайся мужчиной. Желаю тебе счастья, и звони иногда, сообщай о себе. Помнишь еще номер моего мобильного телефона? Он у меня приказал долго жить, когда бабахнула твоя машина, но мне уже восстановили сим-карту со старым номером. Так что можешь звонить. До свидания, – положив трубку, он лег и мгновенно отключился от от всего на свете.

   Алеша какое-то время задумчиво вертел в руках телефон, потом решительно сунул его в карман и посмотрел на часы – через двадцать минут они должны были встретиться с Нонной в маленьком кафе в Хампстед-Хит.
   Приезжая из Оксфорда, она обычно звонила:
   – Алеша, я сейчас в Лондоне, встретимся?
   Возможно, им не следовало встречаться слишком часто – так подумал Алеша во время их предыдущей встречи. Тогда их взгляды случайно встретились, и обиженно-удивленные глаза девушки, казалось, говорили ему:
   «Мы ведь оба – взрослые люди, так почему? Что стоит между нами?».
   Застыдившись своего взгляда, Нонна сразу же опустила ресницы и завела разговор о театре – откровенно выражать свои чувства было не в ее характере. И уж, тем более, она не смогла бы задать вопрос, чтобы окончательно и бесповоротно выяснить их отношения.
   Алеша все понимал. Ему приходилось видеть женщин подобного склада – даже имея сексуальный опыт, те не могут перейти грань в отношениях с мужчиной и ждут от него первого шага. Это не достоинство их и не недостаток, это природа, которую нельзя изменить.
   Он знал, что достаточно ему хотя бы подать знак, и Нонна раскроется навстречу, как цветок весной, но этого-то знака от него она как раз и не получала. Меньше всего Алеше хотелось мучить эту девушку, которая будила в его душе самые теплые чувства, но он боялся. Боялся, что Настя опять встанет перед глазами, положит на плечо горячую руку, начнет шептать нежные и страстные слова.
   «Если ты кого-то еще назовешь своим солнышком, своей любимой, я… я не знаю, что я сделаю!»
   Подъезжая к кафе после разговора с Муромцевым, Алеша внезапно ощутил, как вновь нахлынула и мучительной волной поднялась из глубины души боль, но он решительно стиснул зубы и прогнал ее прочь. И в этот день сказал Нонне:
   – Поедем сегодня ко мне. Поедешь?
   Девушка лишь на миг вскинула глаза и застенчиво кивнула.
   Когда они оказались вдвоем, и Алеша притянул ее к себе, она обняла его и приникла всем телом. Прерывисто и горячо прошептала:
   – Алеша, я… я так ждала этого.
   – Я это знал, – закрыв глаза, он гладил волосы Нонны, а другой рукой прижимал ее к себе и стоял неподвижно – ожидая и боясь появления Насти. – Я знал, что ты меня хочешь. Иди ко мне и обними меня крепко-крепко.
   Они целовались долго и горячо, и пальцы Нонночки запутались в его волосах. Внезапно девушка откинула назад голову, и в глазах ее блестели слезы.
   – Алеша, мне почему-то кажется, что я тебе не нужна. Не знаю, почему.
   – Глупая, – нежно ответил Алеша, – я хочу на тебе жениться, ты будешь моей женой?
   Растерявшись, она вся напряглась и замерла.
   – Женой? Ты хочешь, чтобы мы поженились?
   – Конечно, чего нам ждать? Разве ты не хочешь, чтобы мы всегда были вместе?
   – Больше всего на свете, но… но я боюсь. Я боюсь, что после того, что со мной было, я не смогу иметь детей. Алеша, я не знаю, мне врачи ничего не говорили, но я очень, очень боюсь!
   – Это не имеет значения, – сказал он, чувствуя, что его охватывают нежность и жалость, – но если врачи ничего не говорили, то у нас, скорей всего, будут дети. Если хочешь, мы начнем их делать прямо сейчас.
   Его руки увлекли Нонну на диван, и они начали торопливо стаскивать друг с друга одежду. Ее грудь была горячей, губы страстно отвечали его поцелуям, и страх у него прошел. Вдохнув запах ее волос и раздвинув ей ноги, Алеша вошел в нее, и им было хорошо друг с другом.
   Настя не приходила. Не клала на плечо горячую ладонь, не шептала страстные слова, и концы ее ресниц не трепетали у его щеки.
   Вечером следующего дня Дарья Абросимова позвонила Муромцеву, и ее грудной голос звенел от счастья:
   – Антоша, – сказала она, – ты прости, если я тебе тут давеча наболтала неизвестно что. Мы так счастливы, просто до безумия. Ноннка утром сегодня позвонила, сказала, что они с Алешей решили пожениться. А голос у нее был – ты даже не представляешь! Они поженятся в Англии, сюда приезжать не будут – Алеше сейчас нужно заниматься сестренками. Старшая будет учиться в Оксфорде, а младшая пока поживет с ними и походит в нормальную школу – Нонночка сама так захотела. У Алеши этого, по-видимому, деньги есть, да? Я даже и не думала, что он богатый, и Ноннка сказала, что она тоже удивилась, когда узнала. Правда, он сказал, что это деньги сестер, на себя он их тратить не будет, но он тоже на этой своей фирме хорошо зарабатывает. А мы с полковником потуже затянем пояса и сами к ним на свадьбу съездим. Тем более, что мне действительно надо сесть на диету, а то Ноннка давно требует.
   Антон рассмеялся:
   – Только не переусердствуй, твой полковник худых не любит, как я понял. Ладно, Дашуня, передавай молодым мои поздравления и наилучшие пожелания.
   Он сам не мог себе точно сказать, порадовал ли его этот звонок или огорчил, но Катя, узнав о предстоящем браке Алеши и Нонны, определенно расстроилась.
   – Я не этого хотела, – печально сказала она, когда они с братом, уложив детей спать, сидели на кухне.
   – Что делать, – философски ответил Антон, очищая вареное яйцо.
   После недавней болезни он никак не мог умерить свой аппетит, и Катя по вечерам обязательно готовила ему что-нибудь поесть на ночь.
   – Ах, Антоша, я так хотела видеть их вместе с Настей! Ну почему все в жизни получается не так?
   – К абсолюту можно только стремиться, а достичь его нельзя, как учил Гегель. Мы не боги – живем один только раз и должны брать от жизни все, что она дает. Ты, кстати, послала сегодня Ольге сообщение, о котором я просил?
   – Ой, забыла сказать, Оля уже ответила – она поговорила с Александром Иннокентьевичем, и он сегодня в одиннадцать свяжется с тобой по защищенной мобильной связи. Уже половина, ешь скорее и иди к себе, если хочешь с ним секретничать.
   Филев позвонил ровно в одиннадцать. Антон, ожидавший звонка в своей комнате, включил имитатор информационной безопасности и взял трубку.
   – Александр Иннокентьевич, – сказал он, – спасибо, что позвонили. Дело сугубо конфиденциальное.
   – Я так и понял, Антон. Можете свободно говорить, это мой личный номер, имеющий стопроцентную гарантию защиты от прослушивания. Чего, однако, нельзя сказать о квартире, где вы находитесь.
   – Я включил имитатор. Хочу сообщить вам о тех проклятых деньгах Лилианы – она перевела их на мои счета, они у меня.
   – Вот как, – Филев помолчал и чувствовалось, что он потрясен, – что ж, я думаю, об этом никто пока не догадывается и вряд ли сможет догадаться – пока вы, конечно, не начнете направо и налево тратить ваше богатство. Тогда, естественно, вас сразу вычислят, и на вас навалятся все те, кто на эти деньги раскрыл рот. Вы уже знаете их методы – шантаж, похищения и вплоть до убийства. Не хотелось бы, чтобы девочка, которую мы оба бесконечно любим, была опять втянута в эту круговерть.
   – Вот именно. Поэтому я и не хотел к ним прикасаться, но теперь возникла такая необходимость – я должен перевести шестьдесят миллионов долларов налоговикам, чтобы сохранить клинику. Как мне это лучше сделать?
   Филев тяжело вздохнул.
   – Я всегда говорил нашим общим знакомым, что вы, Антон, молодой человек с причудами. Теперь повторяю это лично вам. На эти деньги вы могли бы построить новую клинику в другом месте, где земля дешевле. В Солнцево, например, или в Южном Бутово. В центре Москвы вам в любом случае расширяться не дадут.
   – Я не так практичен, как вы, Александр Иннокентьевич. Считайте меня сентиментальным, но клинику я хочу сохранить именно здесь – это и сложившиеся традиции, и история, в конце концов. На этом месте была больница со времен Александра Второго, я не хочу видеть здесь бар или публичный дом под вывеской ресторана. Позже можно будет подумать о филиалах в районах новостроек. Но сейчас я хочу одного: чтобы вы, с вашим опытом, помогли мне переместить эти деньги, не привлекая к себе внимания. Потому что, если мною заинтересуются, то под угрозой окажутся мои близкие, а у меня в настоящий момент нет возможности предоставить им защиту.
   – Понял, – ответил Филев, – у меня такая возможность есть. Поэтому советую вам вместе с моей внучкой и Катей в ближайшее время приехать ко мне. Смею уверить, что моя служба охраны – лучшая в мире. Итак, договорились: я вам помогаю при условии, что вы приезжаете в Швейцарию с моей внучкой, – он не сумел до конца сохранить твердый тон, и голос его предательски дрогнул.
   – Тоже своего рода шантаж, – усмехнувшись, ответил Муромцев.
   – Вы хотите гарантий, что потом я разрешу Тане вернуться к вам? – напрямик спросил старик.
   – Нет, – весело ответил Антон, – мне не нужны гарантии. Возможно, что вы не знаете, но Лилиана официально признала мое отцовство, теперь по документам Таня – моя законная дочь, и я имею право решать ее судьбу. Но не это определит, с кем она будет, а ее желание. Она любит меня, и она любит вас, но она хочет жить со мной, и вы ничего не измените. Хорошо, я обдумаю ваше предложение.
   – Сколько новостей, надо же, – проворчал пораженный старик. – Ладно, думайте, но недолго – скоро мне нужно будет уехать по делам, и я не знаю, когда вернусь. Хотелось бы перед отъездом повидать Таню, – он уже взял себя в руки и говорил, как и в начале разговора, сухо и деловито. – Если вы прилетите завтра, то мы с вами успеем обсудить все вопросы, а потом, в мое отсутствие, сможете отдохнуть на вилле и поправить свое здоровье. Кстати, до конца месяца у меня будет гостить также и Ольга Лаверне со своими детьми. Хочу, чтобы Танюшка познакомилась со своими… гм… с детьми Ольги.
   «Крутой старик, – весело подумал Муромцев, убирая телефон, – однако, придется ехать. Что ж, пусть Танюшка и Катя с детьми побудут на вилле – это лучше, чем париться в Москве».
   – Катя, – тихо позвал он сестру, выглядывая в коридор, – ты покормила детей?
   Катя показалась в дверях, запахивая халатик.
   – Да, Антоша, они спят. Танюша тоже заснула, я собиралась ложиться. Ты говорил с Александром Иннокентьевичем?
   – Да, поговорил и очень продуктивно – завтра уезжаем в Швейцарию, с утра начинай собираться.
   – Завтра? – она была поражена. – Но как же так?
   – Позвони Диане, – мягко сказал он, и в голосе его слышалось смущение, – скажи, что это ненадолго. Ты ведь знаешь, что в конце августа я должен быть в Москве.
   – Тогда зачем нам всем с тобой ехать? Если честно, то я устала от этих поездок, Антон, у меня портится молоко. Что опять случилось?
   Она стояла посреди прихожей – худая, в измятом халатике, со всклоченными волосами – и смотрела из-под очков настороженным испуганным взглядом. Антон вздохнул и, поцеловав сестру в лоб, ласково растрепал ее и без того лохматую голову.
   – Так надо, ничего не поделаешь. Иди и ложись, а я еще просмотрю свою почту. Иди, Катюша, завтра тебе собираться.
   Он подождал, пока Катя скроется в своей комнате, направился в кабинет Лилианы, загрузил компьютер и, открыв свою почту, сразу увидел письмо Насти.

   «…теперь ты знаешь обо всем, что случилось после того, как мы с тобой в последний раз виделись на похоронах Карины, но я все это тебе написала, потому что бывает так, что дальше уже терпеть невозможно, если кто-то не возьмет на себя хоть капельку твоей боли. Ты единственный, кто все поймет.
   Антоша, хороший мой, самый верный мой друг, мне даже не сообщили, что ты так тяжело болел. Когда мама и папа приехали вчера, и мама сказала, что ты мог умереть, но выздоровел, то у меня впервые за это время все внутри перевернулось, и я почувствовала, что я тоже еще жива.
   Знаешь, когда помнишь своего любимого, помнишь его прикосновения, его голос, а тебя постоянно насилует другой, то это тяжело, но я была как под наркозом – из-за того, что меня мучил ужас. И из-за чувства вины перед Дональдом – за то, что он решил таким жутким образом доказать мне свою любовь и так нелепо погубил себя. Если честно, то мне его по-человечески жаль, и он действительно до безумия меня любит, но когда мы близки, это совсем другой человек – он словно теряет рассудок, он груб до бесчувствия, а потом даже сам не помнит, откуда у меня на теле появились кровоподтеки и ссадины.
   Самое ужасное, что он с самого начала запретил мне пользоваться таблетками. В июле пронесло, а теперь я беременна – уже неделю, как начала это подозревать, а вчера сделала тест. Теперь меня начал мучить ужас за этого ребенка – будет ли он здоров. Дональд никому не сказал о том, что нам с ним грозит, но велел врачу регулярно делать нам анализы. Пока ни у него, ни у меня вирус не обнаружен, но это вопрос времени – ты же сам рассказывал мне когда-то о периоде «окна».
   И еще я мучаюсь мыслью о судьбе Алеши, хотя пытаюсь забыть о нем. Пытаюсь, но не могу, хотя он предал меня, он изменил мне и заразил смертельной болезнью. Но ведь он тоже обречен на гибель. Лиза оказалась самой решительной.
   Я не считаю себя ни в чем виноватой – просто произошло то, что произошло, и если ты меня немного пожалеешь, то твоей жалости я не буду стыдиться. Напиши мне, отругай меня – я буду только рада этому.
   Вечно твоя Настя»

   С полчаса Антон сидел неподвижно, потрясенный этим письмом, потом пододвинул к себе клавиатуру и отчаянно застучал по клавишам.

   «Ты хочешь, чтобы я тебя отругал? Так я готов и на всю катушку. Что ты наделала, глупый ребенок, что ты наделала? То, что сказала тебе Лиза, был обычный треп отчаявшейся девчонки – ей нравился Алеша, она пыталась его затащить к себе в постель, а когда не получилось, то от обиды и злости наговорила тебе черт знает что. И никогда она не кончала с собой – она даже не подозревала, что инфицирована, а сам я об этом узнал, когда Дима, ее жених, получил результаты своих анализов.
   Ты здорова, и Алеша здоров – он никогда не был ВИЧ-инфицирован и никогда тебе не изменял. Ему пришлось срочно уехать из Москвы из-за того, что его жизни грозила опасность, но он вернулся, чтобы тебя отыскать. Однако, когда он узнал, что ты добровольно захотела связать свою жизнь с Дональдом, то решил, что не должен вмешиваться в твою жизнь. За последний месяц Алеша перенес много горя, он очень переживал из-за вашей разлуки, но теперь встретил хорошую девушку и решил создать с ней семью.
   Что касается твоей личной жизни, то буду откровенен: поведение Дональда в сексуальной жизни – столь отличное от его повседневного отношения к тебе – и то, что у него случаются в этот момент провалы в памяти, есть признак серьезного и сложного психического заболевания. То, что он болен, я понял сразу – едва увидел его в первый раз. Его отец, конечно же, знает об этом, и поэтому так держится за тебя – ты благотворно действуешь на его сына, он верит, что временное улучшение, вызванное вашим браком, продлится вечно. Его можно понять, как и любого любящего родителя. Ты же – если ты не любишь своего мужа и если, тем более, тебе неприятна физическая близость с ним – не должна приносить себя в жертву. Никому, поняла? Никому! Учти, к тому же, что существует достаточно высокая вероятность того, что болезнь Дональда передастся вашему ребенку. Для мальчиков такая вероятность намного выше, но не стоит, я думаю, тянуть до срока, пока можно будет определить пол ребенка – риск все равно велик. Я всегда советовал женщинам в любой ситуации попытаться сохранить ребенка, но в твоем случае я, как медик, посоветовал бы прервать беременность.
   Помни, что ты еще совсем юна, красива, умна, перед тобой открыты все пути. Если ты решишь порвать с Дональдом, то тебе достаточно будет только сообщить об этом мне или Илье – мы все сделаем, чтобы помочь. Целую тебя, глупый ребенок, и подумай над тем, что я написал.
   Твой старый и верный друг Антон»

Глава тридцать первая

   Инга проснулась до рассвета. Осторожно выскользнув из объятий мужа, она встала на пушистый коврик около кровати. Воскобейников даже не шевельнулся – с момента их приезда на остров Сен-Капри сон его стал крепок, как у не знающего забот юноши, куда-то ушло тревожное состояние, давно и цепко державшее даже в минуты отдыха. Внешне он, казалось, помолодел и начал думать, что не зря олигархи и магнаты выкладывают такие деньги за отдых на Сен-Капри – стоит заплатить миллион, чтобы ощутить себя возрожденным из пепла.
   За короткое время пребывания на острове их с Ингой сексуальные отношения стали такими, какими не были уже долгие годы – в течение двух дней не менее десяти раз яркая, потрясающая близость. Проблемы с семяизвержением, из-за которых уролог назначил Андрею Пантелеймоновичу совершенно бесполезное дорогостоящее лечение, а тибетский медик рекомендовал малоэффективные настои трав, сами куда-то ушли, и после небывалого взлета чувств на него наваливалось блаженное и по-молодому беспробудное забытье. Нынешней ночью ему невольно удалось заставить жену забыть ощущения, испытанные в объятиях юного шантажиста, и теперь ее переполняло чувство глубокой благодарности.
   Утопая босыми ногами в пушистом коврике, Инга долго любовалась тонко очерченным благородным профилем мужа, потом нежно провела рукой по его волнистым пепельным волосам, чуть тронутым сединой, осторожно коснулась губами высокого лба. Он сонно пробормотал «любимая», но так и не очнулся. Как же он любил ее, Андрюша, единственный! Не будь она беременна, все, испытанное в мае, могло бы сейчас показаться далеким и кошмарным сном.
   Вспомнив о своей беременности, Инга помрачнела и тяжело вздохнула. Накинув халатик и осторожно ступая по ковру, она вышла на веранду и остановилась у перил, глядя на море. Оно быстро меняло свой цвет по мере того, как лучи восходящего солнца превращали ночную черноту неба в бездонную бирюзовую ширь. Легкий ветерок коснулся прекрасного лица задумчиво смотревшей вдаль женщины, и взгляд ее неожиданно ухватил тоненькую фигурку дочери, бежавшей от дома к берегу. Достигнув полосы прибоя, Настя постояла пару секунд в бурлящей воде, потом шагнула вперед, нырнула в пенившуюся волну и хорошим кролем поплыла в глубину. Торопливо спустившись с веранды по ведущим к пляжу ступенькам, Инга подошла к тому месту, где ее дочь вошла в воду, и, замирая от страха, вглядывалась в скользившую среди бурунов одинокую точку.
   – Good morning, madam.
   Позади Инги стоял Бертрам Капри. Он знал, что она не понимает по-английски, но, увидев тревогу на лице женщины, улыбнулся, чтобы ее успокоить, и указал на круживший в небе вертолет – железная птица, казалось, застыла над морем, и летчик следил за каждым движением наслаждавшейся морским купанием Насти. Инга поняла и, улыбнувшись в ответ, сказала то немногое, что ей удалось запомнить на языковых курсах:
   – Good morning, sir, thank you.
   Капри кивнул и побежал дальше, а Инга дождалась, пока дочь вернется на берег, и встретила ее укоризненными словами:
   – Доченька, ты не должна заплывать так далеко. Я знаю, что ты хорошо плаваешь, но ведь от переохлаждения может схватить судорога.
   – Какое переохлаждение, мама, – Настя отряхнула песок с подошвы и сунула ногу в оставленные ею на берегу пляжные туфли, – здесь субтропики. Что это ты вдруг стала волноваться – когда мы отдыхали в Пицунде, я тоже далеко заплывала, и ты никогда не волновалась.
   – Не знаю, – печально ответила мать, – что-то на душе у меня неспокойно, хоть вроде бы нужно всему радоваться – ты хорошо вышла замуж, Дональд хороший мальчик. А вот мучает меня иногда какое-то предчувствие, и я сама не знаю, почему.
   Настя посмотрела на нее странными глазами и неожиданно жалобным голосом попросила:
   – Посиди со мной, мамочка.
   Она опустилась на песок и обхватила руками коленки. Инга, чуть помедлив, села поодаль. Ей было немного неловко – она не успела принять душ после близости с мужем и боялась, что Настя ощутит исходящий от нее запах совокупления. Поэтому голос Инги прозвучал чуть смущенно:
   – Ты еще не завтракала, деточка?
   – Нет, – продолжая обнимать коленки, Настя печально смотрела вдаль.
   – А твой муж еще, наверное, спит? Нужно попросить его, чтобы он не отпускал тебя одну плавать так далеко, – Инга говорила то, что, по ее мнению, естественно было сказать в подобной ситуации, но Настя вдруг вспылила:
   – Мама, Дональд не может меня куда-то отпустить или не отпустить – я свободный человек. И я не знаю, спит он или нет – эту ночь я захотела провести одна.
   – Солнышко мое, почему ты сердишься? Что я тебе не так сказала? Я тогда вообще ничего говорить не буду. Я же всегда говорила, что мама у тебя глупая и ничего не понимает. Ты взрослая, замужняя, живи, как тебе лучше.
   Настя торопливо обняла расстроенную мать и прижалась щекой к ее плечу.
   – Мамочка, прости, я что-то не так тебе ляпнула. Просто мне очень плохо – тошно мне. И я решила развестись с Дональдом, я так больше не могу. Не могу!
   – Развестись? – Инга испуганно отпрянула от дочери. – Как это развестись? Ты уже с ним разводилась, сходилась, что это ты опять надумала? Мы с отцом приехали, думали, что все у вас уже хорошо.
   – Плохо, мамочка, плохо мне! И я беременна – уже несколько дней подозревала, а вчера сама сделала тест по моче.
   – Родная моя, – лицо Инги разгладилось, – это же хорошо. Я буду молиться, чтобы с твоим ребенком не было, как у меня – сколько я наплакалась и настрадалась, пока тебя родила. А что тебе нехорошо, так это вначале всегда плохо себя чувствуешь – подташнивает, нервы. Дональд-то рад? Ты ему сказала?
   – Нет, мама, нет, – Настя вдруг испугалась своей откровенности, – он не знает, и ты не говори никому. Потому что я хочу развестись, и я не хочу этого ребенка – я не буду его рожать. Я не хочу его рожать, помоги мне, мама!
   Мать посмотрела на нее с ужасом:
   – Как это «помочь»? Ты что, аборт хочешь сделать? Да как же это можно – с первым-то! И благо бы у тебя мужа не было, а то он тебя любит, пылинки с тебя сдувает, и свекор у тебя хороший – заботливый. Конечно, ты еще молодая совсем, но тоже неплохо – родишь и отвяжешься. Сейчас многие молодые так – ребенка заведут, а потом живут себе в свое удовольствие. А то аборт! Мне аж с сердцем нехорошо, как ты мне все это сказала!
   Она прижала руку к груди, а Настя, опомнившись, постаралась улыбнуться.
   – Мам, да ты что, не слушай, как я болтаю! Только дай мне слово, что никому об этом не скажешь – я ведь только тебе. Обещай, мамочка, пожалуйста!
   – Ладно, обещаю, только глупостей не говори и не делай, – легко согласилась Инга, хотя уже знала, что немедленно сообщит новость мужу, а тот уж пусть сам решает, как и когда рассказать Капри – разумеется, за этой глупышкой необходимо будет проследить, а то ведь, не дай бог, что-нибудь учудит.
   Настя, не столь наивная, чтобы поверить материнскому обещанию, мысленно обозвала себя идиоткой – ей самой непонятно было, что заставило ее раскрыть душу Инге и попросить о помощи. Возможно, желание увидеть в матери верного и надежного друга в минуту отчаяния стало слишком сильным. Поднявшись к себе в комнату, она включила компьютер, подождала пока он загрузится, и отправила Антону письмо:
   «Антоша, помоги мне, как обещал. Настя»
   Два часа спустя, вернувшись с прогулки по озеру вместе с сестрой, Ольгой Лаверне и детьми, Антон прочел это послание и долго сидел неподвижно, раздумывая, что делать. Возможно, он обратился бы за советом к Филеву, будь тот на вилле, но Александр Иннокентьевич уехал еще накануне. Он предупредил, что в ближайшие дни с ним невозможно будет связаться, и попросил гостей без него «быть, как дома».
   В течение двух предшествующих его отъезду дней, пока они с Антоном занимались тем, что оба называли «деньгами Лилианы», Таня чувствовала себя бесконечно счастливой. Время от времени она вбегала в кабинет, порывисто обнимала то деда, то отца, целовала их в обе щеки, а потом столь же стремительно уносилась прочь к ожидавшим ее Надин и Мишелю. Один раз Филев сказал Антону с легкой усмешкой в голосе:
   – Я рад, что здесь Ольга с детьми, и рад, что Таня сейчас играет вместе с другими моими внуками. И еще я рад вам, заносчивый молодой человек, – вы даже представить себе не можете, как я вам рад.
   – Меня никто прежде не считал заносчивым, – рассмеялся Антон, – вы меня раскусили. Все остальные мои знакомые наивно сходятся во мнении, что я – очаровашка.
   – Эти деньги Лилианы принесли мне много горя, – взгляд старика блеснул из-под непривычно смотревшихся на его лице очков, – но я не желаю, чтобы ими пользовался кто-то еще, кроме вас. Сейчас первый этап нашей работы закончен, на ваших счетах двести миллионов, которые вы можете открыто тратить, не вызывая подозрений, потому что они пришли к вам в результате законных, хотя и фиктивных операций. С остальными суммами мы будем разбираться после моего возвращения.
   – То есть попросту «отмывать» их?
   Филев поморщился:
   – Примерно так, но я предпочитаю не пользоваться подобным жаргоном. Скажем так: деньги Лилианы, пока они лежат на ваших счетах, практически обладают очень низкой степенью ликвидности – способностью быть обращенными в наличность. Она слишком торопилась и не учла, что появление таких огромных сумм на ваших счетах вызовет к вам пристальный интерес.
   – Ее поступок был результатом перенесенной ею психохирургической операции, – резко возразил Антон.
   – Я это знаю. Знаю и то, что женщина, ее оперировавшая, любила вас и хотела обратить поведение моей дочери в вашу пользу. Я закончу то, что начала Лилиана, потому что в противном случае все это достанется ее убийцам. Правильно перемещая деньги из одного банка в другой – учитывая, конечно, величину обязательного банковского резерва, – мы фактически увеличиваем массу, способную к обращению. Эту величину можно точно определить с помощью банковского мультипликатора. Для меня это детские игрушки, мой мальчик. В свое время, когда я ворочал министерскими финансами, меня не могли подловить лучшие ревизоры Советского Союза.
   – Вы как были, так и остались авантюристом, Александр Иннокентьевич, – усмехнулся Антон.
   – Я еще мальчишкой усвоил простую истину: не возьмешь ты, так возьмет другой. Так и получилось: не успел Ельцин объявить о приватизации, как со всех сторон слетелись спекулянты разных мастей и разодрали Россию на куски. Но я, если честно, уже не тот, что был раньше.
   – Еще одно, – Антон подавил короткий вздох, – со мной может случиться что угодно и поскольку, по вашим словам, это дело долгое, то я хотел бы…
   – Понятно. Думаю, вам лучше всего будет составить завещание на имя Кати, раз вы так неуверены в завтрашнем дне. Я попрошу моего адвоката, он приедет утром и составит все честь по чести. Сам я завтра уезжаю и для всех вернусь после двадцать четвертого, но если не вернусь…. Тогда вам поможет разобраться с деньгами один молодой человек, чье имя стоит третьим в файле «банки». Он предупрежден.
   – Не понял, – Антон встревоженно поднял голову, – что может случиться? Ведь вы уезжаете в деловую поездку?
   – Вы назвали меня авантюристом, – усмехнулся старик, – и я собрался пуститься в очередную авантюру, – он встал и протянул руку. – До свидания, Антон. Спасибо.
   – За что? – с улыбкой спросил Муромцев и тоже поднялся.
   – За Таню.

   Филев уехал рано утром, ни с кем не попрощавшись, но жизнь на вилле продолжала идти своим чередом – Катя возилась с мальчиками, Надин проводила время с гувернанткой, а Мишель и Таня под руководством тренера возились с маленькой яхтой. Антон, впервые за эти дни оказавшийся свободным, решил полностью посвятить время Кате и мальчикам – ему было жаль сестру, задерганную и измученную всеми этими переездами в то время, как ей полагалось спокойно сидеть и кормить детей грудью. А после обеда ему пришло послание Насти.
   Обдумав и взвесив все возможности, Антон поднялся и отправился в комнату Ольги Лаверне. Когда он, постучав и дождавшись ответа, вошел к ней, она сидела перед компьютером, читая какое-то сообщение, и удивленно подняла глаза. Впервые увидеть друг друга воочию им довелось лишь здесь, на вилле Филева, но Антону было известно о мадам Лаверне слишком много для человека, с которым она прежде никогда не встречалась. Возможно, именно это являлось причиной чувства неловкости, всегда охватывавшего Ольгу в присутствии Муромцева. И теперь, сама не заметив, она вся напряглась и сжалась при его появлении, но постаралась сказать нарочито бодро:
   – Ах, Антон, это вы? Что-нибудь случилось?
   – Извините, если я покажусь вам бестактным, Оля. Я задам один вопрос, и если он вам не понравится, вы можете не отвечать, и будем считать, что я его не задавал.
   – И вы… обязательно должны его задать? – голос ее дрогнул, взгляд был устремлен вниз.
   – Если б это не было обязательно и срочно, я не стал бы вас беспокоить.
   – Тогда задавайте.
   – У одной девочки, которую я бесконечно люблю, и которая имеет к вам отношение, возникли трудности. Это вас интересует?
   – Вы говорите о… Насте?
   – Да. У нее проблемы. Но я не знаю, насколько это для вас важно.
   Стиснув руки, Ольга просто и спокойно ответила:
   – Для меня это очень важно, говорите, прошу вас. Я знаю, что она принадлежит другим людям, но если я могу что-то для нее сделать, то… Я ее мать.
   – Вот и хорошо, мать должна знать о проблемах своей дочери, – улыбнулся Антон и рассказал все от начала до конца.
   Когда он закончил, Ольга вытерла слезы и отвернулась.
   – Я не знала, – глухо произнесла она, – Катя говорила мне о том мальчике – Алеше. Сказала мне, что Настя вышла замуж. Но я не предполагала даже, что все так плохо и… нелепо. Мне очень больно.
   – Я не стал бы причинять вам этой боли, но я хочу услышать ваш совет.
   Вскинув голову, мадам Лаверне какое-то время пристально смотрела на него, потом тряхнула короткими волосами, этим движением напомнив Антону Настю.
   – Мы ничего не сможем сделать, сидя здесь – мне нужно лететь на Сен-Капри. Прилечу туда, а там будет видно.
   Пораженный решимостью, прозвучавшей в ее голосе, Антон посмотрел на нее и неожиданно подумал, что в этой молодой женщине явно чувствуется дух авантюризма, присущий ее отцу.
   – Вы правы, – весело сказал он, – и я составлю вам компанию – на Сен-Капри, я узнал, россияне тридцать дней могут провести без визы. Думаю, Катя и наши дети прекрасно проведут время без нас. Свяжитесь с туристическим агентством – пусть они закажут билеты на самолет и зарезервируют для нас два номера в отеле, сейчас я пошлю Насте сообщение о своем прибытии. Один нюанс: фактически этот остров – владение Капри, а юный Дональд меня несколько недолюбливает. Если он начнет чинить мне препятствия, то могут возникнуть осложнения, и тогда этим вплотную займетесь вы.
   Когда Настя прочитала сообщение Антона, на Сен-Капри уже наступила ночь. Она сидела возле своего компьютера, думая о том, что теперь все окончательно решится, и ей можно будет начать новую жизнь, позабыв этот кошмар, длящийся уже почти год. Только Алешу не вернуть – он с другой. Ее он будет обнимать, ей будет шептать нежные слова, и она, а не Настя, родит ему сына.
   При этой мысли девушку охватило такое отчаяние, что она, закрыв лицо руками, горько заплакала и из-за этого не услышала, как запертая дверь в ее комнату отворилась. Дональд бесшумно вошел и встал за ее спиной.
   – Ты плачешь, Настья? – негромко спросил он.
   Оторвав руки от залитого слезами лица, Настя резко повернулась.
   – Дверь в комнату была заперта, – в голосе ее послышались гневные нотки.
   – Я знаю, ты уже вторую ночь запираешь дверь и не впускаешь меня к себе. Мне это не нравится, – тон его был непривычно холодным. – Ты моя жена.
   Она вскочила, и взгляд ее гневно сверкнул.
   – Я не рабыня, ты понял? Я не хочу быть твоей женой и не буду ею!
   Взгляд Дональда немного смягчился.
   – Я узнал, что ты беременна, – ласково произнес он, – но так и должно было случиться. Ты не должна ничего скрывать от меня, Настья, хотя я понимаю, что ты сейчас в смятении. С ребенком все будет хорошо, врачи примут все меры.
   – Нет! – пальцы Насти невольно сжались в кулаки, и она затрясла головой. – Нет! Нет! Нет! Это была ошибка, нелепая ошибка! Я не больна, и ты тоже не болен!
   – Вот как! Откуда ты это узнала? – он напряженно вглядывался в ее лицо.
   – Мне сообщили – мне только вчера сообщили, что мой друг никогда мне не изменял с Лизой, что он здоров, что он искал меня, а я по своей глупости… – из груди ее вырвалось отчаянное рыдание, и она стукнула Дональда в грудь кулачком. – Уходи, я не могу тебя видеть. Уходи!
   – Кто тебе сообщил?
   – Антон Муромцев прислал мне сообщение – он видел Алешу и говорил с ним. Алеша…. Я люблю его больше жизни, больше света белого, и он меня любил! А теперь он встретил другую женщину и женится на ней! Все из-за моей глупости. И из-за тебя! Я не хочу с тобой жить, я не буду с тобой и не хочу этого ребенка!
   – Опять этот Муромцев, – сквозь зубы процедил Дональд. – Один только бог знает, как я ненавижу этого человека! Но твой парень хорош – быстро же он тебя забыл! Потому что он никогда не любил тебя так, как я. И никто никогда не будет любить тебя так сильно – так, чтобы захотеть умереть вместе с тобой. Потому что для меня не существует жизни без тебя, ты – моя Вселенная. И ты хочешь меня бросить, хочешь убить нашего неродившегося ребенка? Куда ты хочешь уйти от меня?
   – Мне все равно, – в отчаянии ответила она, – я не хочу с тобой жить, пойми. Я не хочу терпеть твоих прикосновений, мне… мне неприятно с тобой спать. Дай мне развод, пожалуйста.
   – Никогда! Ты моя жена и ею останешься, – он притянул ее к себе, но Настя резко вывернулась и, отскочив в сторону, схватила лежавшие на столе ножницы.
   – Только подойди, попробуй!
   Бровь Дональда изумленно взлетела вверх, потом он поднял руки кверху и со смехом шагнул к ней.
   – Ладно, сдаюсь, можешь меня убивать. Что же ты, не стесняйся, – в голосе его звучала веселая нежность, – ты ведь знаешь, Настья, от твоей руки я с радостью приму и жизнь, и смерть.
   – Глупо, Дон, – она отбросила ножницы и смущенно отвернулась, – неужели ты не можешь меня понять? Мне плохо с тобой. Я хочу все забыть и начать новую жизнь.
   – А я? Ведь я умру без тебя, Настья! Возможно, я действительно болен, как говорят врачи, – мир существует для меня, пока рядом есть ты. Ты хочешь загнать меня обратно в черноту?
   – Не говори так, прошу тебя, – в глазах Насти была боль, она умоляюще прижала руки к горлу, – делай, что хочешь – мучай меня, насилуй, но только не говори так.
   – Я не хочу тебя мучить и не стану заставлять заниматься сексом против твоей воли. Только не бросай меня, будь со мной, мне больно! Неужели ты сможешь спокойно жить, зная, как мне больно?
   – Нет, я не смогу. Мне тоже больно от твоей боли, но я не хочу. Не хочу! Нет!
   Пронзительно выкрикнув это, Настя оттолкнула Дональда и бросилась прочь. Перед тем, как кинуться вслед за ней, он немного замешкался от растерянности, и Насте удалось значительно его опередить. По проложенной для Бертрама Капри дорожке она стремительно неслась к берегу, где у причала покачивался на волнах небольшой спасательный катер. Дональд не сумел остановить жену – она вскочила в легкое суденышко и, отбросив канат, завела мотор.
   Стоя по колено в воде и глядя вслед удалявшемуся катеру, он вытащил из кармана телефон и отчаянно прокричал в трубку:
   – Ролинд! Немедленно! Моя жена разнервничалась и уходит в море на катере! Остановите ее!
   – Сэр, мне уже доложили, в воздухе спасательный вертолет, сейчас поднимется еще один. На катере есть телефон, попробуйте пока с ней связаться и уговорите повернуть назад – за бухтой в открытом море сильное волнение, начинается шторм.
   Лучи прожекторов метались по воде, со всех сторон освещая маленькое судно и тоненькую фигурку Насти, сжимавшую штурвал.
   – Настья, – заговорило радио у самого ее локтя, – вернись, пожалуйста! Все будет, как ты захочешь, Настья, только вернись!
   Она лишь стиснула зубы и упрямо качнула головой, не изменив положения. В уши ей ворвался встревоженный голос Ролинда:
   – Мадам, поверните назад, приближается шторм!
   Катер выскочил за пределы бухты и продолжал нестись в открытое море, разрезая носом высокие валы. В небе над Настей кружило уже три вертолета. Они по-очереди пролетали над ее головой, чтобы не зацепить друг друга, и один опустился так низко, что Настя могла видеть лица находившихся в кабине спасателей, которые подавали ей сигналы.

   Капитан субмарины, бывший советский командир-дальневосточник Воронин, торопливо нажал на кнопку селектора и сказал Филеву:
   – Александр Иннокентьевич, над нами кружат вертолеты, взгляните сами. Не знаю, что им понадобилось в этом секторе и в такую погоду. Нас они засечь не могли, это сто процентов.
   Спустившись вниз и подойдя к пульту управления, Филев посмотрел на монитор и пожал плечами.
   – Похоже, они что-то ищут, но вряд ли это имеет отношение к нам. Подключитесь к их переговорам.
   – В море катер, – доложил наблюдавший за поверхностью моряк.
   – Судя по всему, вертолеты страхуют катер, – с облегчением вздохнул капитан.
   – На катере невестка Капри Анастасия, – доложил связист, подключившийся к переговорам спасателей, – они уговаривают ее вернуться. Похоже, повздорила с мужем и решила прогуляться в открытое море. Однако в такой шторм она сильно рискует.
   – Поднимите спасательный батискаф, – резко приказал Филев, – следите за ней и пусть наши ребята будут готовы подстраховать.
   – Но они могут засечь батискаф! – воскликнул капитан.
   – Включите дополнительную защиту и делайте, как я сказал.
   Катер Насти поднялся на гребень огромной волны, потом соскользнул в пропасть. Она инстинктивно развернула его, чтобы не подставить бок новому валу, и тут же радио вновь заговорило:
   – Мадам, с вертолета вам скинут спасательный трос, застегните его вокруг пояса. Мадам, по трапу к вам спустится человек – он вам поможет. Оставьте катер, мадам, его уже не спасти.
   Спасательный трос почти упал у ног Насти, но она оттолкнула его, и вновь маленькое судно взмыло на вершину водяной горы, а когда оно соскользнуло вниз, то прямо над ним нависла фигура человека, спустившегося по веревочному трапу.
   – Мадам, не надо сопротивляться, вас хотят спасти, – прокричало радио.
   – Настья, прошу тебя, все будет, как ты хочешь, клянусь тебе!
   Спасатель спрыгнул на борт катера и протянул руки к девушке, но новая волна помешала ему ее схватить. Выпустив руль, Настя выпрямилась и, сложив руки над головой, прыгнула в воду. Спасатель повис в воздухе, вцепившись в трап, а катер, перевернутый огромной волной, нырнул в пучину.
   Настя вынырнула на поверхность, и тут же над головой ее навис гребень огромной волны, а потом вокруг нее внезапно сомкнулось что-то черное. В первый момент она решила, что это поток воды тянет ее на дно бушующего океана, но вокруг был воздух, и можно было дышать. Кто-то крепко держал ее за руки, а потом чернота разомкнулась, вспыхнул свет, и девушка увидела людей в водолазных костюмах.
   – Иди, иди, накупалась, – добродушно сказал один из них по-русски, снимая очки и защитный шлем.
   У нее подкосились ноги, и в глазах все замелькало, закружилось, но появившийся из боковой двери человек поднял ее на руки и куда-то понес.
   Когда Настя пришла в себя, то лежала на кровати в маленькой комнатке без окон, напоминавшей каюту, а рядом сидел пожилой мужчина, и лицо его казалось невероятно знакомым.
   – Дядя Саша, – глаза Насти испуганно расширились, – дядя Саша, Александр Иннокентьевич, это вы? Что вы здесь делаете, как я здесь оказалась?
   – Ну, это уже потом. Ты только быстро реши: хочешь, чтобы я вернул тебя мужу, или ты отправишься со мной. Потому что мы сейчас уходим из этих широт.
   – Нет, я с вами, – сразу успокоившись, она села и с любопытством спросила: – А где мы?
   – На моей подводной лодке. Ладно, тогда переоденься вплоть до самого нижнего белья и очень быстро – где-то в твоей одежде вшит передатчик, – бросив на стул футболку и брюки, он с усмешкой сказал: – Извини только, что у меня здесь не предусмотрено наличие ассортимента модного дамского платья.
   Зайдя за створки шкафа, Настя переоделась, отдала ему свернутую узлом мокрую одежду и огляделась.
   – А у вас тут круто! Только я все равно ничего не понимаю.
   – Мы поговорим с тобой, когда я закончу все свои дела, а пока отдыхай.
   Резко повернувшись, Филев вышел, унеся с собой ее вещи. Через десять минут спасатели вновь засекли исчезнувший на какое-то время сигнал, но лишь только утром на прибрежных рифах обнаружили зацепившийся за скалу любимый бикини юной жены Дональда Капри.

   Когда самолет, доставивший на остров Ольгу Лаверне и Антона Муромцева, приземлился в аэропорту Сен-Капри, солнце уже высоко стояло в бирюзовом небе, воздух был прозрачен, море спокойно, и ничто не напоминало о ночном шторме. Таксист, везший их в отель – молодой мулат с Мартиники – по-английски объяснялся неважно, и очень обрадовался, когда Ольга заговорила с ним по-французски.
   – Сегодня всю ночь над морем летали вертолеты, – сообщил он ей и, понизив голос, добавил: – Искали кого-то – говорят, что утонул кто-то из семьи мистера Капри, но точно ничего не сообщают. В газетах тоже ничего нет, но мой друг, который работает в музыкальном театре – он помогает ставить декорации, – сказал, что сегодня вечером отменили все спектакли.
   Ольга перевела Муромцеву слова таксиста, и они встревожено переглянулись.
   – Спросите у него, что еще говорят люди – что они предполагают, – попросил Антон, чувствуя, как внутри у него начинает холодеть.
   – Он говорит, что никто ничего не видел, – мертвым голосом произнесла Ольга, – он говорит, что ночью был шторм, и никто из туристов не выходил в море на яхте. Но люди шепчутся, что видели катер, и на нем была молодая русская жена Дональда Капри – один полицейский случайно услышал по рации, как спасатели вели переговоры, и по секрету рассказал своей жене. Неужели мы опоздали, Антон?
   – Пусть повернет машину! – закричал Антон. – Пусть развернет свое такси и везет нас в резиденцию Капри!
   Шофер с недоумением выслушал то, что перевела ему Ольга, и быстро что-то затараторил по-французски.
   – Он говорит, что в резиденцию Капри проехать нельзя – для этого нужно специальное разрешение.
   Неожиданно в сумочке Ольги зазвонил сотовый телефон. Она долго пыталась и не могла расстегнуть замочек внезапно онемевшими пальцами, а когда, наконец, прижала трубку к уху, оттуда зазвучал бодрый голос Филева:
   – Дорогая моя, это говорит тот, кого ты обещала звать отцом. Я звоню потому, что по Интернету только что прошло сообщение, что Настя погибла. Хочу тебя предупредить, чтобы ты не расстраивалась: с ней все в порядке, у меня совершенно точная информация. Остальное потом, у меня мало времени.
   Словно издали слыша свой собственный голос, Ольга выговорила с большим трудом:
   – Это отец, – трубка выскользнула из ее руки и упала на пол машины. – Он говорит, что Настя жива, и с ней все хорошо.
   – Александр Иннокентьевич? – Муромцев торопливо поднял мобильник и посмотрел на определитель номера звонившего, но тот не высветился. – Понятно, звонил по защищенной линии. Но откуда и что он может знать, черт побери? Этот сумасшедший старый авантюрист – ваш отец! Боже мой! – он схватился за голову, но постарался справиться с внезапно навалившимся головокружением.
   – Мой отец, может, и старый авантюрист, и сумасшедший, но он отвечает за свои слова, я в этом убедилась, – Ольга заглянула ему в лицо. – Вам нехорошо, Антон? Положите под язык лекарство, которое дала Катя, ну же!
   Она заставила Антона сунуть в рот таблетку и подождала, пока на его лицо вернутся краски. Успокоившись, он глубоко вздохнул:
   – Да, я думаю, вы правы. Тем не менее, велите шоферу ехать к дому Капри – если нас не пропустят, мы сами объяснимся с охраной.
   Как и предсказывал водитель такси, машину их остановили уже на повороте с широкого четырехполосного шоссе. Полицейский в униформе, вежливо откозыряв, нагнулся к окну:
   – Здесь нет проезда, сэр. Мадам. Извините, но вам нужно вернуться на шоссе.
   – Мы едем к мистеру Капри, – резко ответил Антон по-английски, – пропустите нас, у нас важное дело.
   – Для проезда к мистеру Капри должно быть разрешение, сэр, – полицейский говорил очень приветливо, – вы можете обратиться с заявлением в службу безопасности острова.
   – Нам нужно видеть мистера Капри немедленно, сообщите ему о нашем приезде. Мы знаем о том, что произошло сегодня ночью, у нас есть информация о том, что Анастасия, его невестка, жива, но мы будем говорить только самим мистером Капри. Вот наши паспорта.
   Полицейский, схватив их документы, торопливо отошел в сторону и начал куда-то звонить. Минуты через три к их такси подкатил большой черный джип. Полицейский, вернув Муромцеву документы, сказал:
   – Господин Капри готов вас выслушать, но вы поедете к нему на его машине. Пересядьте, пожалуйста, в этот автомобиль, а ваш таксист должен вернуться обратно.
   Бертрам Капри ждал гостей в широкой гостиной, украшенной гобеленами, и лицо его казалось застывшим. Повернувшись к вошедшим, он смерил их ледяным взглядом глаз, прикрытых слегка припухшими веками.
   – Садитесь, господа. Вы русские? Вам нужны услуги переводчика?
   – Мы постараемся объясниться по-английски, – угрюмо буркнул Антон, опускаясь в кресло. – Мадам Ольга Лаверне, кроме того, свободно говорит по-французски. Мое имя Антон Муромцев.
   – Мне сообщили ваши имена, а ваше я слышал и прежде, господин Муромцев. Что вам известно о моей невестке Анастасии?
   Антон быстро взглянул на Ольгу, и она слегка кивнула ему, тогда он сказал:
   – Мадам Лаверне – младшая дочь господина Филева, владельца фирмы «Филев», производящей электронное оборудование. Полчаса назад господин Филев связался с ней и сообщил, что Анастасия жива, но более нам ничего неизвестно. Мы тоже волнуемся из-за Анастасии и хотим узнать у вас, что произошло.
   – Где сейчас мистер Филев? – резко спросил Капри. – Откуда у него информация об Анастасии?
   – Мы ничего не можем сообщить более того, что сказал господин Муромцев, – холодно и высокомерно ответила Ольга, – но мой отец никогда не бросает слов на ветер. Он сообщил мне все, что мог, чтобы избавить меня от беспокойства.
   – Почему вдруг он решил сообщить вам об этом? Какое вам дело до моей невестки?
   – Анастасия – моя родная дочь, мистер Капри, – внезапно осевшим голосом проговорила она. – Она дочь моя и господина Шумилова, племянника господина Воскобейникова, супруга моей покойной сестры Лилианы. У меня отняли ее обманом, когда она только родилась, от меня ее скрывали долгие годы, но я ни слова не сказала бы, будь она счастлива. Но вы и господин Воскобейников, который зовет себя ее отцом, превратили Анастасию в предмет купли-продажи, ей искалечили жизнь, и теперь я не собираюсь молчать. Что вы сделали с моей дочерью, господин Капри, если этой ночью ей пришлось искать спасения в бушующем море?
   Оторопевший миллиардер, на миг утратив дар слова, растерянно смотрел на сидевшую перед ним разгневанную женщину. Наконец он немного пришел в себя и криво усмехнулся.
   – Да, мадам, теперь я ясно вижу, что вы похожи на мою строптивую невестку! Хотя, если честно, я не мог такого даже и предположить. Но я со своей стороны старался все сделать для блага Анастасии. Она – законная жена моего единственного сына, они оба – наследники всего моего состояния. Надеюсь, мадам, что ваш отец прав, и с ней действительно все в порядке, потому что мне только вчера стало известно от ее матери… гм… извините, мадам, от госпожи Инги Воскобейниковой, что Анастасия ждет ребенка. Возможно, нынешний поступок – результат ее интересного положения. Женщины иногда ведут себя в это время несколько… гм… странно. Сейчас меня сильней всего тревожит состояние моего бедного сына – Дональд со вчерашнего вечера не пьет, не ест и ни с кем не разговаривает. Врачи опасаются за его рассудок.
   – Я сейчас могу думать только о своей дочери, – угрюмо ответила Ольга и отвернулась, а Муромцев с укором заметил:
   – Вы сами во многом виноваты, господин Капри, вам не следовало потакать Дональду и устраивать этот брак против воли девушки. Ни как отец, ни как врач я вас не одобряю.
   – Я не нуждаюсь в вашем одобрении, – пробуравив его гневным взглядом, проворчал миллиардер и поднялся. – Господа, сейчас я пройду к своему сыну и передам ему то, что вы мне только что сообщили. Если Анастасия у господина Филева, то он должен привезти ее сюда, а я взамен верну ему его дочь, о спокойствии которой он так заботится. Пока он вновь не свяжется с вами, вы останетесь в моем доме – вам покажут ваши комнаты. Не пытайтесь их покинуть без моего разрешения – это может плохо для вас кончиться. Вам понятно?
   – Не стоит нам угрожать, – резко возразил Антон, – но у меня есть деловое предложение, господин Капри. Мне известно, что вы заплатили огромные деньги за то, чтобы господин Воскобейников дал согласие на этот брак. Так вот, если Анастасия действительно жива, и если вы согласитесь оставить ее в покое, дать ей возможность спокойно существовать, то эти деньги вам вернут, – увидев изумленный и встревоженный взгляд Ольги, он ласково улыбнулся ей и успокаивающе кивнул.
   – Вам известно слишком много, – холодно ответил Капри, – но, если честно, ваше предложение меня несколько… гм…поражает. Предполагаю даже, что это вы с госпожой Шумиловой и ее сестрой присвоили мои деньги. Однако, неужели вы думаете, что сможете меня подкупить? Этого еще никому не удавалось.
   – Все когда-то бывает в первый раз, – философски заметил Муромцев. – По закону, наверное, полагается вернуть больше – с учетом всех этих ликвидностей и мультипликаторов, в которых я не очень-то разбираюсь. Что ж, я готов.
   Миллиардер, уловив в его голосе насмешливые нотки, нахмурился.
   – Ради спокойствия и счастья своего сына я в состоянии заплатить вдвое больше того, что отдал, и нарушить все существующие законы. Пока что вы – мои пленники, господа.
   – Кормят у вас, надеюсь, хорошо? – усмехнулся Антон. – Кстати, я хочу видеть Ингу Воскобейникову.
   Капри оглядел его с головы до пят, как бы давая понять русскому наглецу, что каждый сверчок должен знать свой шесток. Он хотел ответить Антону резкостью, но внезапно встретился с твердым взглядом смеющихся чуть прищуренных глаз и, пожав плечами, буркнул:
   – Вас к ней проводят.
   После этого, развернувшись на пятках и высокомерно вздернув голову, миллиардер вышел, а в кабинет вошел худощавый мужчина с умным лицом. Он вежливо кивнул гостям и, предложив следовать за ним, провел их в комнаты Воскобейниковых.
   Инга лежала на диване, неподвижно глядя в потолок. Прекрасное лицо ее казалось неживым, застывшие глаза смотрели на мир взглядом мертвеца. Андрей Пантелеймонович сидел рядом с ней, легонько растирал ее холодные руки и время от времени подносил их к губам, целуя тонкие пальцы.
   – Скажи хоть слово, счастье мое, радость моя, – нежно говорил он, – ты молчишь уже больше двенадцати часов. Хоть поплачь у меня на плече – тебе будет легче. Нам обоим будет легче, неужели ты думаешь, что я не страдаю!
   Наклонившись над женой, он коснулся губами ее тонкой шеи и почувствовал, как она проглотила сухой ком, вставший в горле. Тихо щелкнул висевший на стене селектор, и голос Кейвора, секретаря Капри, негромко сказал:
   – Господин Воскобейников, вас и вашу супругу хотят видеть господа, которые могут сообщить кое-что утешительное.
   Андрей Пантелеймонович торопливо вышел в гостиную и вскрикнул, увидев Антона Муромцева.
   – Ты?! Что ты здесь делаешь?
   На Ольгу, стоявшую немного позади, он не сразу обратил внимание – так поразило его появление Антона.
   – Мы пришли повидать Ингу.
   Не глядя на Воскобейникова, оба пересекли гостиную и вошли в спальню, где все также неподвижно лежала Инга.
   – Инга, милая, – в голосе Антона прозвучала бесконечная жалость, – приди в себя, нам сообщили, что Настя жива.
   – Она жива, – подтвердила Ольга, глядя на удивительной красоты женщину, заменившую ее дочери мать. – Нам сообщил это Александр Иннокентьевич Филев, которого вы хорошо знаете. Не надо так отчаиваться.
   – Филев? – Андрей Пантелеймонович, слышавший их слова, встал на пороге, и пристальный взгляд его впился в незваных гостей. – При чем здесь Филев?
   Вздрогнув, Инга повернула голову, посмотрела на Антона, и взгляд ее стал осмысленным. С коротким криком она вскочила на ноги и, бросившись Антону на грудь, обеими руками вцепилась в его рубашку.
   – Антоша, милый, что? Где Настя, где она? Где? Где?
   – Тише, тише, – он гладил ее по голове, пытаясь успокоить, – мы еще ничего не знаем, нам только позвонил Александр Иннокентьевич и сказал, что она жива. Пока мы больше не можем с ним связаться.
   Инга разрыдалась, а Воскобейников холодно пожал плечами.
   – И на основании слов этого афериста, который всю свою жизнь построил на лжи, вы являетесь сюда и терзаете мою жену в ее горе? – гневно произнес он. – Уходите немедленно, иначе я прикажу вас вывести.
   – Нет! – пронзительно закричала Инга, падая на колени перед мужем и хватая его за руки. – Андрюша, милый, это я во всем виновата, это бог наказывает меня за то, что я сделала, за мой грех! Я обманула тебя, я была с другим человеком, а тебе не сказала. Только я не хотела этого – он меня изнасиловал, и теперь я беременна. Я и бога обманула – когда Настенька родилась, я поклялась, что посвящу ей одной всю жизнь, а теперь надумала вот, старая, родить другого ребенка. Прости меня, Андрюша, прости! Если ты меня простишь, бог меня простит, то Настеньку, может, и вправду спасут.
   Лицо Андрея Пантелеймоновича исказилось, стиснув плечи жены, он поставил ее на ноги и прижал к себе.
   – Родная моя, любовь моя, чтобы ты ни сделала, я буду вечно тебя любить, – он повернулся к оцепеневшим Антону и Ольге. – Уходите отсюда, господа, у вас должно, наверное, хватить такта, чтобы понять – это личные дела, и они вас не касаются.
   – Нет, – сурово ответил Муромцев, – мы не уйдем, пока не узнаем, что будет с ребенком, которого носит Инга. Что ты с ним сделаешь, Инга? Ты будешь его рожать? И не пытайся меня вытолкнуть из комнаты, любезный дядя Андрей, я не с тобой говорю, а с Ингой.
   – Я ничего не знаю, Антоша, – всхлипнув, ответила она, – у меня есть муж, как он скажет, так я и поступлю, потому что мужа ослушаться – грех. Я уже не знаю, чему верить, у меня голова идет кругом, но только если хоть какая-то слабая надежда есть, то мне нельзя на себе никаких грехов иметь – иначе бог не пожалеет мою дочь.
   – Настя – не твоя дочь, – резко произнес Антон, и в ту же минуту в руке Воскобейникова появился револьвер.
   – Я убью тебя, – он говорил очень медленно и отчетливо, – убью, если ты скажешь еще хоть одно слово.
   – Уберите оружие, – шагнув вперед, холодно сказала Ольга, – если не скажет он, то скажу я. Я – Ольга Лаверне, вы меня не узнали? Я биологическая мать Насти, потому что настоящей матерью ей все эти годы была Инга, я это признаю.
   – Мы не стали бы говорить тебе этого, Инга, – сурово подтвердил Антон, – но я знаю, что иначе твой муж заставит тебя убить ребенка, которого ты носишь. Это единственный ребенок, которого ты сможешь сама родить и воспитывать. Потому что он не от твоего мужа.
   Лицо Инги сначала окаменело, потом вдруг стало спокойным. Опустившись на диван, она перевела взгляд с Антона на Ольгу и очень просто попросила:
   – Присаживайтесь, пожалуйста. Вы можете мне рассказать всю правду? Я имею такое право – знать все?
   – Ты имеешь такое право, Инга, – мягко сказал Антон и опустился в кресло напротив нее.
   – А мы с вами выйдем в соседнюю комнату, – кивнула Ольга Воскобейникову, – нам тоже есть, о чем поговорить. И уберите ваше оружие, оно никого не пугает, но может случайно выстрелить.
   Сунув в карман револьвер, который он крутил в руках, Андрей Пантелеймонович молча повернулся и пошел в гостиную. Ольга последовала за ним и, опустившись в кресло у декоративного камина в углу комнаты, пригласила Воскобейникова присесть – таким жестом, словно была здесь хозяйкой.
   – Мы с вами не виделись почти восемнадцать лет, – сказала она, когда депутат, чуть помедлив, сел напротив нее, – и, наверное, вы достаточно настрадались, храня в душе вашу тайну. Поэтому я не стану вас обвинять в краже ребенка. Вы организовали убийство моего мужа, но юридически к вам не подкопаться, а объявлять вендетту и мстить с оружием в руках я не могу по моральным соображениям. Я требую лишь одного: не вредите больше моей дочери Анастасии, потому что большего вреда, чем вы, ей не причинил ни один человек на свете.
   – Вы верите, что она действительно жива? – глухо спросил он, глядя в сторону.
   – Так сказал мой отец, а я убедилась, что ему можно верить.
   – Ваш отец?
   – Александр Филев – мой отец, но мы встретились и узнали друг друга не так давно.
   – Так вы – сестра Лилианы, – Воскобейников не старался скрыть, как поразила его эта новость. – Значит вы полагаете, что я – дьявол во плоти, а ваш батюшка святой? На его совести, мадам, гораздо больше преступлений, чем на моей. Да и на совести вашей сестрицы тоже. Но, видно, достаточно удрать с украденными деньгами в Швейцарию и стать уважаемым бизнесменом, чтобы тебе списали все долги. Тем, кто остался в России и работает на благо отечества, гораздо сложнее – к нам приходят все счета, на наши головы валятся все шишки.
   Ольга не успела ответить, потому что из спальни вышел Антон Муромцев. Она поднялась, а за ней встал и Воскобейников. Секунду или две они с Муромцевым стояли, глядя друг другу в глаза, потом Антон ровным голосом сказал:
   – Она знает, я рассказал ей все, а дальше пусть решает сама.
   – Что ж, ты мне отомстил и хорошо отомстил, Антоша, – почти ласково ответил депутат и, повернувшись, шагнул в сторону спальни, но Ольга его остановила:
   – Так вы поняли мое требование, господин Воскобейников? Никогда не причинять больше вреда моей дочери.
   Андрей Пантелеймонович повернулся к ней, и лицо его внезапно осветила широкая белозубая улыбка.
   – Если только она действительно жива, мадам, – весело сказал он, сделав ударение на слово «действительно», – в чем я сильно сомневаюсь.

Глава тридцать вторая

   Настя была жива, здорова и даже не очень скучала, хотя вынуждена была проводить все свое время в маленьком помещении без окон, где не было ни книг, ни компьютера. Не скучно ей было по двум причинам: во-первых, она еще не отошла после недавней гонки по штормящему морю, а во-вторых, ей было до ужаса любопытно – она никогда в жизни не бывала на подводной лодке, и вся ситуация казалась ей до ужаса фантастической. Ей хотелось подробно расспросить обо всем Филева, но он за все время пребывания ее на субмарине заходил в каюту лишь пару раз, да и то на минутку – узнать, все ли у нее в порядке. Не успевала Настя открыть рот, как он отмахивался: «Потом, все разговоры потом, сейчас я занят другим, потерпи» и уходил.
   Ему было действительно некогда – появление Насти вынудило экипаж субмарины изменить план и уйти от Сен-Капри. Дело в том, что как только бикини жены молодого миллиардера с вделанным в него передатчиком был обнаружен на скалах, начались поисковые работы. Водолазы и спасатели со своим снаряжением, сновавшие по всему периметру острова, были абсолютно ни к чему субмарине, желавшей спокойно дрейфовать в ожидании сигнала от Андраша Ласло.
   В Тихом океане, несмотря на его просторы, не так много места для спокойного дрейфа. Район Сен-Капри в этом смысле можно было считать идеальным, поскольку в его водах не проходили маршруты субмарин США и России, вблизи него не было действующих вулканов, и здесь не велось никаких научно-исследовательских работ. Теперь же капитану пришлось изменить первоначальный план, и подводная лодка на малой скорости начала двигаться в сторону намеченной цели, согласуя свои движения с другой субмариной, дрейфовавшей у берегов Новой Зеландии. Двадцать третьего за двадцать минут до полуночи по Гринвичу Филев, наконец, получил сигнал от Ласло – шеф прибыл в свою резиденцию на остров Софии-Доротеи и ожидает клиентов.
   Их самолет приземлился в семь утра следующего дня. К тому времени обе субмарины подошли уже достаточно близко к острову, но ни один радар, ни одно из спутниковых средств наблюдения не обнаружили их присутствия. Переговоры начались в десять, как и было запланировано. Люди, называвшие себя Френсисом Лесли и Хусейном Асадом, вместе с человеком, скрывавшим глаза за черными очками, сидели перед огромным экраном монитора, на котором поочередно появлялись силуэты зданий, знакомых всему миру. В синем небе высоко над британским Биг Беном, московским Кремлем, нью-йоркскими небоскребами и Эйфелевой башней в Париже двигались крохотные точки, своей безобидностью напоминавшие перелетных птиц. Однако внезапно они начинали увеличиваться в размерах, приобретая форму высокоскоростных воздушных лайнеров. Изменив угол наклона, самолеты на полной скорости врезались в здания, становившиеся совершенно беззащитными перед лицом столь мощной атаки.
   – Наша работа по подготовке пилотов завершена, – говорил клиентам человек в черных очках. – Прошлой осенью, господа, я продемонстрировал вам, как работает пилот, подвергшийся специальной обработке. За прошедшие девять месяцев нами было подготовлено сорок пилотов, готовых в любую минуту выполнить задание. Столько человек, конечно, не потребуется, но мы всегда готовы себя подстраховать. Сегодня, господа, вы назовете нам свою настоящую цель, чтобы мы могли приступить к подготовке заключительного этапа операции.
   – Сколько займет эта подготовка? – отрывисто спросил Асад.
   – Независимо от того, какой из представленных вам на экране объектов вы выберете, подготовка займет год или чуть больше. Это многоэтапная и дорогостоящая операция, господа.
   – Мы ее и оплачиваем соответствующим образом, поэтому не хотим потерять уже вложенные деньги. Какова гарантия успеха, каков процент неудачи?
   – При аккуратной и точной работе, – медленно проговорил человек в черных очках, – мы имеем почти стопроцентную гарантию. Помешать пилоту, находящемуся в воздухе и решившему направить свой самолет, например, на московский Кремль, уже не может никто.
   Неожиданно экран монитора померк, изображения исчезли, по всей ширине замелькали полосы. Клиенты недоуменно переглянулись.
   – Шеф, – в кабинет торопливо вошел оператор, – магнитная буря вызвала незначительные нарушения в работе спутниковой связи, это ненадолго.
   – Вызовите Рави, где он? – вопрос прозвучал очень резко – человеку в черных очках было неприятно, что клиенты стали свидетелями сбоев в работе его электроники, хотя бы те и были вызваны метеоусловиями.
   – Господин Рави ждет вас в кабинете метеопрогноза, сэр. Он просил передать, что это очень срочно. Мобильная связь не работает, сэр, – добавил он, увидев, что шеф вытащил из кармана сотовый телефон.
   Пожав плечами, человек в черных очках поднялся и извинился перед клиентами за то, что вынужден будет на несколько минут их оставить. Войдя в кабинет метеопрогноза, он увидел своего помощника и раздраженно спросил:
   – В чем дело, Рави? По сводкам сегодня не должно было быть никаких бурь.
   – Сэр, – Рави повернулся и указал рукой на вошедшего высокого мужчину.
   Человек в черных очках узнал Филева и невольно вздрогнул от удивления. Однако он не видел причины пугаться, поэтому лишь недоуменно пожал плечами:
   – Господин Филев? Почему вы здесь и что вы здесь делаете?
   – Пришел свести старые счеты.
   В руке Филева появился пистолет, дуло которого было направлено прямо на черные очки. Стоявший за спиной босса секъюрити боялся пошевелиться, потому что Ласло-Рави плотно прижал к его затылку дуло пистолета. Лицо под черными очками какое-то мгновение казалось высеченным из камня, потом плотно сжатые губы, дрогнув, жалко выдавили:
   – Счеты? За что? Я никогда… Я никогда с вами не ссорился, господин Филев. Ваша внучка у меня, но я ее верну. Я готов хоть сейчас отдать распоряжение моим людям, чтобы они ее привели. Да, прямо сейчас.
   Александр Филев резко и отрывисто засмеялся.
   – Моя внучка у меня и в полной безопасности, не надо блефовать. А счеты я пришел свести за свою дочь, – и он нажал на курок.
   Осколки черного стекла и пластика смешались с месивом из крови и мозга – зрелище не из приятных, поэтому Филев отвернулся. Когда вбежавшие в кабинет люди окружили его с угрожающим видом, он спокойно бросил на пол оружие и поднял руки.
   – Господа, я сдаюсь, но хочу предупредить: возле вашего острова стоят две моих подводные лодки. Именно моя техника вызвала сбои в работе вашей электроники и нарушила покрытие спутниковой связи. Если я не вернусь в назначенное время, то капитаны субмарин имеют распоряжение сровнять ваш остров с землей – вместе с вами, господа, естественно. Если же я уйду, то вы можете работать в прежнем режиме, господин Рави прекрасно заменит того, кого уже не оживить. Так подумайте, господа, стоит ли вам поднимать шум и жертвовать своими жизнями ради трупа? – он немного подождал, но поскольку никто не произнес ни слова, добавил: – Итак, я ухожу, господа, счастливо оставаться.
   Никто не сделал попытки его задержать, присутствующие лишь переглянулись, и Ласло-Рави спокойно произнес:
   – Я вернусь, чтобы продолжить переговоры – нехорошо заставлять клиентов ждать.
   Он с улыбкой вошел в кабинет своего бывшего шефа, где клиенты уже начали тревожно переглядываться, время от времени поглядывая на дисплеи неработающих мобильников.
   – Произошло что-то непредвиденное? – резко спросил Асад.
   – Над островом пролетел метеор, – краешком губ улыбнулся Ласло, – это случается раз в десять лет, никакой опасности нет. Сейчас спутниковая связь восстановится, и я продолжу переговоры вместо босса – у него возникло неотложное дело.
   Минут через десять изображение на экране вновь стало четким, на дисплеях мобильников клиентов высветились индикаторы операторов связи. Субмарины Филева отошли от острова Софии-Доротеи, и переговоры продолжились.

   Приняв душ и переодевшись, Александр Филев поднялся в кабину оператора и связался с Ольгой.
   – Дорогая моя, – весело сказал он, – надеюсь, ты еще помнишь мой голос, и мне нет смысла представляться. Сообщаю, что Настя со мной, я подобрал ее в море в ту ночь, когда она решила так неосторожно побаловаться с волнами. Куда мне прикажешь ее привезти? Кажется, она не хочет возвращаться к мужу, поэтому могу доставить ее к тебе – ты ведь сейчас на вилле?
   – Я на Сен-Капри, – со вздохом ответила Ольга, – доставь Настю туда, куда она захочет, а потом попробуй предпринять что-нибудь для нашего освобождения – Бертрам Капри задержал нас с Муромцевым здесь в качестве заложников. Тут, в общем-то, не так уж плохо, но, сам понимаешь, на вилле остались Мишель с Надин, и я боюсь, что Кате сложно с ними со всеми справляться – они у меня не сахар.
   – На Сен-Капри? – изумился он и, нажав кнопку указателя местонахождения абонента, увидел, что зеленая точка замигала на просторах Тихого океана. – Действительно. И какого лешего вас туда занесло?
   – Настя послала Антону сообщение – ей нужна была помощь. Мы прилетели утром, и уже все население острова знало, что произошло ночью. Если б не твой звонок, я не знаю…
   Ее голос дрогнул, и Филев ласково произнес:
   – Не волнуйся, моя девочка, все будет хорошо. Дети пусть отдыхают, и ты тоже отдохни, воспользуйся ситуацией – на Сен-Капри чудесный воздух. Всегда, знаешь, нужно уметь пользоваться ситуацией – это мой принцип. А чего от вас хочет Капри?
   – Мы сообщили ему, что Настя жива, и он требует, чтобы она вернулась.
   – Ладно, с этим старым болваном я разберусь сам. Кстати, ты хочешь поговорить со своей дочерью по телефону?
   – Ты забываешь – ей неизвестно, что она моя дочь. И неизвестно, примет ли она меня вообще.
   – Действительно, – согласился старик. – Ладно, попробую с этим тоже разобраться, – и, отключив линию связи, он отправился в каюту Насти.
   Она лежала на своей кровати с ввинченными в пол ножками и ни о чем не думала. У каждого человека после сильных потрясений и тревог может наступить состояние, когда ни о чем не хочется думать – это естественная реакция испытавшего шок организма. Филев присел рядом с кроватью на стул и потрепал ее по руке:
   – И как у нас дела? Мечтаем?
   – Вы сейчас опять убежите куда-нибудь, дядя Саша? – печально спросила Настя, и он рассмеялся:
   – Нет, я закончил все дела и теперь не буду никуда убегать. Сегодня я пришел, чтобы с тобой поговорить.
   – Тогда я сяду, – повеселев, она села, прислонилась к стене и обхватила руками коленки. – А то вы зайдете, я только поверну голову, а вас уже нет. Знаете, мне многое нужно было вам сказать, но я даже рта не успевала открыть.
   – Теперь можешь высказать абсолютно все.
   – Я хотела выразить соболезнование по поводу тети Вали и Лилианы. Мне очень жаль, что я не смогла быть на похоронах.
   – Это бы ничего не изменило, – вздохнул он, – но спасибо.
   – А Таня? Про нее что-нибудь известно?
   – С Таней все в порядке, ее нашел ее отец, она с ним, и они оба счастливы.
   – Таня с Ильей? – изумилась Настя.
   Пристально посмотрев на нее, Филев отрицательно качнул головой:
   – Ее отец не Илья, ее отец – Антон Муромцев, – он увидел изумление в голубых глазах Насти, и тут же без всякого перехода добавил: – Жизнь сложна и порой невероятна, но от этого она только интересней. А теперь я хочу поговорить о нас всех – о тебе, обо мне и о твоих родителях. О твоих настоящих родителях. Только не перебивай – потом скажешь все, что хочешь.
   Настя не перебивала – слушала молча, и на тонкой шее ее билась голубая жилка. Потом она вдруг легла, повернулась лицом к стене и лежала тихо, как затаившийся мышонок. Филев видел ее тонкий профиль и вздрагивающие ресницы. Он закончил свой рассказ, сообщив, что Ольга и Антон сейчас задержаны на Сен-Капри, и приехали они туда потому, что она, Настя, просила о помощи.
   – Я не просила эту женщину о помощи, – повернув к нему голову и сверкнув глазами, сердито возразила Настя, а потом вновь уткнулась носом в стену.
   – Что я тебе могу сказать? Я тоже, возможно, не очень хорошо вел себя по отношению к моей второй дочери, но она меня простила. Жизнь бьет больно, и людям не всегда хватает сил ей противостоять. Ольга не хотела тебя бросать, ее обманули.
   Настя села, и лицо ее приняло непривычно жестокое выражение.
   – Да, она не хотела меня бросать – она хотела меня убить. Она не хотела, чтобы я родилась – что ж, пусть считает, что так и случилось. Она не одинока, у нее есть дети, а у меня есть мама. Моя мама, а другой мне не нужно. Мне непривычно думать об Илье, как о своем отце – он всегда был моим братом. Мне больно, но я привыкну, раз тот человек… – она вдруг всхлипнула: – Знаете, мне всегда казалось, что он меня не любит. Я говорила как-то раз Антону, но он меня отругал. Теперь я знаю, почему – он никогда не считал меня своей дочерью. Но другой мамы мне не нужно. Если папа… если он… если тот человек ее так подло обманул, то она-то ни в чем не виновата – она меня любит. Вы же сами знаете, дядя Саша.
   – Вообще-то я твой дедушка, если на то пошло.
   – Я привыкла называть вас дядей Сашей, а если не хотите, то никак не буду назвать.
   Глаза Насти смотрели с непримиримым вызовом, и Филев, вздохнув, шутливо развел руками.
   – Называй, как хочешь. Я почему-то всегда думал, что ты – мягкая и послушная особа, а ты, оказывается, с ежиком. Хорошо, не будем сейчас ни о чем спорить – жизнь сама решит, чему и как быть. Скажи мне, что ты сама собираешься делать? Ты хочешь уйти от Дональда Капри?
   – Да, – произнесла она, с прежним вызовом вздернув подбородок кверху, – вы имеете что-то против этого? Это моя личная жизнь, и я сама в ней разберусь.
   – Что ты, детка, что я могу иметь против! Наоборот – если ты уйдешь от Капри, то я постараюсь сделать так, чтобы ты ничего не потеряла – ты будешь иметь все то же самое, что имела, живя в доме миллиардера.
   – А за это вы потребуете, чтобы я называла вашу дочь мамой, не так ли? – насмешливо и зло хмыкнула Настя.
   – Какая же ты, оказывается, злая, – он вздохнул и покачал головой, – а я еще так недавно говорил Антону, что ты мудрая и добрая девочка.
   – Антоша вряд ли вам поверил, он прекрасно знает, что я никогда не была доброй, я была просто занудой. А теперь я стала злая, как собака.
   – Кстати, а тебе известно, что отцом Антона был профессор Баженов? – неожиданно спросил Филев. – Тебе известно, что они с Катей – брат и сестра?
   – Что? – она искренне удивилась. – Но как же тогда…
   – Разумеется, она родила не от Антона – ведь он ее брат. Он просто признал себя отцом обоих мальчиков. Они сами расскажут тебе все, если сочтут нужным. Но я это говорю потому, что Антон, когда все узнал, не захотел простить своего отца. Теперь это его мучает. Видишь, как бывает.
   – Дядя Саша, – резко возразила Настя, – что вы на меня давите? Я не хочу ее признавать. Дядя Саша, вы вот сейчас смотрите на меня и думаете: время пройдет, эта дурочка успокоится, и все будет хорошо. Думаете, что вы меня видите насквозь. Нет, это я вас вижу насквозь.
   Бывший министр, авантюрист советской закалки, а ныне швейцарский миллионер Александр Филев изумленно посмотрел на свою внучку и рассмеялся.
   – Дорогая моя, я ведь ничего не скрываю, что же такого необыкновенного ты можешь во мне увидеть?
   – Я вижу, – медленно сказала она, – что вам безразлично все, что не имеет к вам отношения – вы живете, чтобы брать от жизни. Когда ваша вторая дочь была вам не нужна, она для вас не существовала. Теперь вам важней всего наладить с ней отношения. Конечно, как прекрасно будет, когда все заживут одной семьей – вы, она, ваши внуки. И я в том числе. Вы будете не одиноки. Вы привыкли выигрывать и думаете, что всегда будет по-вашему. А на этот раз по-вашему не будет. Я вне игры.
   Филев встал и прошелся по каюте. Он сам не мог себе объяснить, почему его так задели слова Насти – потому, возможно, что в них было много правды.
   – Вне игры, так вне игры, – голос его звучал очень сухо, – я не собираюсь тебя ни к чему принуждать – могу только помочь. Это я даже обязан сделать, потому что ты в сложной ситуации, и я тебе объясню, почему. От Капри ты уйдешь, с Воскобейниковыми вряд захочешь остаться после того, что узнала, хотя и любишь Ингу. Значит, у тебя нет даже места, где жить. Илья, твой родной отец, вряд ли готов к тому, чтобы нести за тебя ответственность, а свою родную мать ты отвергаешь. Поэтому скажи мне, как ты дальше представляешь свою жизнь, а я позабочусь, чтобы ты ни в чем не нуждалась.
   Настя посмотрела на него настороженно и исподлобья.
   – Я разберусь, где и как мне жить, – сказала она, – мне от вас ничего не нужно.
   – Поговорим позже, – холодно ответил он. – Из Кейптауна ты полетишь в Швейцарию. Там сейчас Катя и Таня, а также Мишель с Надин – твои брат и сестра. Мне же нужно побывать на Сен-Капри и потолковать с Бертрамом по поводу моей дочери и Муромцева, которых он задержал. Чувствую, что этот старый хищник начинает зарываться и напрашивается на скандал.
   При последних словах лицо Филева вдруг приняло столь воинственное выражение, что Настя вдруг вспомнила, как однажды в пятом классе ей довелось разнимать дерущихся мальчишек. Тяжело вздохнув, она попросила:
   – Не надо скандала, пожалуйста. Отвезите меня на Сен-Капри – мистер Капри выполнит мою просьбу и отпустит Антона и вашу дочь. И не сердитесь на меня, дядя Саша, я не хотела вас обидеть, но мне сейчас нелегко.
   – Я слишком стар, чтобы обижаться на максимализм юности, – сердито проворчал старик: – Однако если ты отправишься на Сен-Капри, этот тупорылый американец наверняка захочет, чтобы ты осталась на острове. Тогда уже мне точно придется с ним разбираться.
   Неожиданно улыбнувшись, Настя спросила:
   – Дядя Саша, вы, наверное, в детстве были хулиганом и большим драчуном?
   Взгляды их встретились, и в глазах Филева мелькнула озорная искорка.
   – Пожалуй, что нет. Но и в детстве, и потом – всю жизнь – я был невероятным аферистом и больше всего на свете ценил хорошо провернутую махинацию. Сейчас, ты права, для меня важней стало другое – старею.
   Через десять часов небольшая быстроходная яхта вошла в воды острова Сен-Капри с западной стороны. Из-за тумана, в этот утренний час поднимавшегося над морем, очертания острова издали казались нечеткими, а прекрасный дворец Капри на берегу напоминал подвешенный в воздухе замок Фаты Моргана. Пассажиры стояли на палубе, завороженные волшебным видением, но лучи поднявшегося над горизонтом солнца быстро рассеяли туман и лишили пейзаж его мистической таинственности, а вертолеты, назойливо кружившие над яхтой, рассеяли любые сомнения в реальном существовании острова.
   Навстречу им уже спешили четыре быстроходных катера с вооруженными людьми, на борту одного из них стоял улыбавшийся Ролинд.
   – Мистер Филев, рад вас приветствовать. Мадам, какая радость вновь вас видеть! Мистер Капри ждет вас у себя. Если секъюрити, которые вас сопровождают, соблаговолят оставить свое оружие на борту вашей яхты, то я прикажу обустроить этих молодых людей, чтобы они могли приятно провести время и отдохнуть. К сожалению, иметь оружие без специального разрешения на Сен-Капри запрещено, но смею уверить, что во владениях мистера Капри вам ничто не угрожает.
   – Мои люди пока останутся на яхте, – буркнул Филев, бросив взгляд на встревоженное лицо Насти, – и их оружие останется при них. На всякий случай передайте мистеру Капри следующее: вокруг Сен-Капри дрейфуют две мои субмарины, если мистер Капри пожелает, я в рекламных целях продемонстрирую возможности технологий, разрабатываемых на моих электронных предприятиях. Возможно, что после этого мистер Капри даже пожелает купить у меня оборудование, которое способно надолго или даже навсегда вывести из строя всю систему связи на острове – и внешнюю и внутреннюю. Это будет ему выгодней, чем потом подсчитывать нанесенный ущерб. А пока пусть моя яхта крейсирует возле острова, а мы с Анастасией перейдем на ваш катер.
   – Вы – натуральный хулиган, дядя Саша, – возмущенно сказала Настя по-русски, – вы же обещали обойтись без всяких угроз.
   Ролинд, продолжая, как ни в чем ни бывало, любезно улыбаться, протянул ей руку и помог спуститься с яхты на катер. Филев, отказавшись от помощи, по-молодому ловко перепрыгнул через бортик и ворчливо ответил Насте:
   – Я бы рекомендовал этому тупорылому американцу набирать ребят для охраны из бывших российских спецназов, как это делаю я, – тогда они бы так не тряслись при виде вооруженных людей.
   Когда они вошли в кабинет миллиардера, Бертрам Капри с невозмутимым видом поднялся им навстречу и протянул Филеву руку.
   – Рад видеть вас, мистер Филев. Анастасия, ты нас напугала, дорогая моя.
   – Сэр, – мягко сказала Настя, невольно бросив настороженный взгляд по сторонам, но успокоилась, не увидев Дональда, и села, – я приехала, как вы хотели. Будьте добры, освободите Антона Муромцева и дочь мистера Филева.
   Капри пожал плечами:
   – Дорогая, на Сен-Капри прекрасные условия для отдыха, эти господа отлично проводят время, и я распорядился предоставить к их услугам все, что они только ни пожелают. Если ты хочешь увидеть своих друзей, то тебя немедленно к ним проводят, а мне пока нужно побеседовать с господином Филевым.
   – Да, – весело ответил тот, опускаясь в широкое кресло, – это нам просто необходимо. Иди, Настя, иди, это чисто деловая беседа.
   Когда Настя торопливо вошла в широкую гостиную, Антон мгновенно вскочил на ноги и раскрыл ей объятия.
   – Ребенок!
   – Антоша! Антоша, я так давно тебя не видела! – она бросилась ему на шею и тихо заплакала, уткнувшись в плечо.
   Ольга медленно поднялась и неподвижно стояла, глядя, как Антон гладил по голове плачущую Настю и ласково приговаривал:
   – Все, проехали, хорош реветь. Потоп мне тут устроила, – внезапно, подняв глаза и увидев застывшее лицо Ольги, он развернул девочку и легонько подтолкнул ее вперед: – Вы незнакомы? Познакомьтесь.
   – Здравствуйте, – ледяным тоном произнесла Настя и, шмыгнув носом, с достоинством утерла его тыльной стороной ладони.
   Растерявшись, Ольга вдруг почувствовала себя абсолютно беспомощной – перед ней стояла красивая и уже совершенно взрослая девушка.
   – Здравствуй, – тихо сказала она и повторила: – Здравствуй, Настя. Ты знаешь, кто я?
   Ее руки невольно прижались к груди, взгляд был полон боли, но Настя, не выносившая чужих страданий, впервые в жизни почувствовала желание быть жестокой.
   – Дядя Саша мне все рассказал, – все тем же холодным тоном ответила она, – он мне сказал, что вы меня родили, хотя и не хотели этого. Поэтому считайте, что я у вас не родилась.
   – Ребенок, – возмущенно рявкнул Антон, – ты соображаешь, что говоришь? Это твоя мать, и я никогда не думал, что ты можешь так говорить! Поцелуй ее!
   – Прости, Антоша, – кротко произнесла Настя, – прости, пожалуйста, если я тебя расстроила, – она повернулась к Ольге, – если Антон хочет, то я вас поцелую.
   – Не надо, – взяв себя в руки, почти весело ответила Ольга, – никогда не целуй тех, кого не хочешь целовать. Я действительно виновата перед тобой.
   – Вы передо мной ни в чем не виноваты, что вы! Ваше право было решать, стоит ли мне родиться. Миллионы женщин делают аборты – рождаемость надо регулировать, а то произойдет демографический взрыв. Поэтому мне не в чем вас винить. Просто у меня уже есть мама, и другой мне не нужно. Антоша, извини, но мне нужно пойти к маме – она, наверное, переживает.
   Антон, окинул Настю сердитым взглядом, потом взял бледную, как мел, Ольгу за локоть и, отведя в сторону, усадил на широкую софу.
   – Мы подождем здесь, пока ты повидаешь Ингу, – спокойно сказал он, – ты имеешь на это полное право. Потом возвращайся сюда, и мы будем решать, что делать дальше – ты ведь просила о помощи? Мы здесь, чтобы тебе помочь.
   После того, как Настя вышла, Ольга сдавленно прошептала:
   – Она не примет меня.
   – Она сейчас в невменяемом состоянии, – возразил Антон, – у нее было слишком много потрясений за последнее время, а это оказалось довершением всего.
   – Я действительно виновата, она имеет право меня не прощать.
   – Перестаньте, Ольга, ей только семнадцать, она умная и хорошая девочка, но она еще видит мир глазами ребенка. Мы не учли этого, когда решили, что она должна знать абсолютно всю правду – возможно, нужно было просто сказать, что у вас был выкидыш, несчастный случай или что-то еще.
   – Зачем лгать? – брови Ольги угрюмо сдвинулись, возле рта легла горькая складка. – Я получаю то, что заслужила.
   – Ерунда! У детей своя логика, будь они хоть семи пядей во лбу. Главное, чтобы она сейчас под впечатлением того, что узнала, не натворила глупостей, которые могут искалечить ей жизнь. Если она на что-то решится, то ее уже невозможно будет остановить.
   Когда Настя вошла в гостиную Воскобейниковых, Андрей Пантелеймонович, уже знавший о ее возвращении, только что сказал Инге:
   – Можешь ее увидеть, если хочешь, но мне с ней не о чем говорить. Ты знаешь, я никогда не испытывал к этой девочке никаких чувств, я терпел ее только ради тебя.
   Инга ничего не ответила – эти слова она в течение последних дней слышала от мужа уже в сотый раз. С тех пор, как Антон рассказал ей правду, Андрей Пантелеймонович целые дни только и делал, что говорил с женой. Вернее, вел монологи, потому что Инга не отвечали и за все это время не сказала ему и пары слов. Спать она уходила в отдельную спальню, и по ночам муж тактично не навязывал ей своего присутствия. Днем же, делая вид, что все идет хорошо, он снова принимался рассуждать – возбужденно и выспренне.
   – Твой ребенок, которого ты сейчас носишь под сердцем – это и мой ребенок тоже. Я уже люблю его. Я буду ему самым нежным отцом из всех, кто когда-либо жил на Земле. Родная моя, поверь мне: я буду боготворить это дитя.
   Именно эту фразу Андрей Пантелеймонович собирался вновь произнести в тот момент, когда, без стука открыв дверь в гостиную, появилась Настя. Замолчав на полуслове, он резко повернулся и вышел, а взгляд Инги стал смущенным и растерянным.
   – Настя, – с какой-то неловкостью в голосе произнесла она.
   – Мама! – Настя бросилась к ней, обняв за шею, но Инга смущенно отстранилась.
   – Осторожно, детка, не надо так крепко. Тебе уже рассказали, что я – не твоя мама?
   – Мамочка, – держа ее за руки, говорила Настя, – ну какая разница, ты моя самая дорогая, ты всегда будешь моей единственной мамой.
   – Что ты, детка, спасибо, но твоя настоящая мама нашлась, ты должна радоваться. Я сразу же хотела уехать, как только узнала – что мне здесь делать? Но я даже не знаю, как вот он собирается, – она кивнула в сторону двери, за которой скрылся ее муж, – он ничего не говорит, а одна я как-то… С секретарем Капри я говорила – он просил подождать, пока ты вернешься. Теперь ты вернулась, я тебя повидала, и уже надо, наверное, уезжать. Неловко мне – я теперь чужая.
   – Мамочка, что ты говоришь, какая чужая? Ты у меня самая родная. И я у тебя.
   Счастливая улыбка озарила прекрасное лицо Инги.
   – Настенька, тебе, наверное, не сказали, – счастливым голосом произнесла она, бережно погладив живот, – но у меня будет свой ребенок – не от Андрея, от другого человека, поэтому я его смогу доносить. Ты ведь взрослая уже, должна понять – я уже в возрасте, мне сейчас надо думать, главное, чтобы нормально родить. Я так всегда хотела иметь своего ребенка – родного ребенка. Я ведь думала, что ты моя. Он, – ее подбородок вновь указал на дверь спальни, – меня обманул.
   Руки Насти, обнимавшие мать, бессильно повисли вдоль тела.
   – Конечно, мамочка, конечно, – она немного отступила назад и прислонилась к стене, – не волнуйся, я все понимаю.
   – Тем более, что ты сама сейчас в положении, скоро будешь мамой, – Инга немного повеселела и вдруг спросила: – Ты не знаешь, когда Антоша полетит отсюда в Москву? Он не сможет взять меня с собой, Настенька?
   – Конечно, он тебя возьмет, – сдавленным голосом ответила та, – сейчас я должна с ним поговорить о разных делах и скажу, что ты хочешь вместе с ним лететь в Москву. Он, наверное, улетит прямо сегодня – ему ведь завтра обязательно нужно там быть.
   – Тогда я пойду собираться, – весело сказала Инга, – дай я тебя поцелую, а то мы теперь уже не знаю, когда увидимся – у тебя ведь новая мама – и, поцеловав Настю, она направилась в спальню.
   Настя вернулась в гостиную, где, ожидая ее, тихо беседовали Антон с Ольгой. Оба умолкли, увидев лицо Насти, – оно было таким, словно ее ударили обухом по голове.
   – Антоша, мама хочет лететь с тобой в Москву, ты ее возьмешь? – неестественно спокойным и звонким голосом спросила она.
   – О чем речь, – он посмотрел на нее очень внимательно, – да и ты тоже можешь составить нам компанию, если желаешь. Тем более, что нам нужно быстрее решить проблемы с твоим здоровьем.
   – Я решила рожать, – вызывающе вздернув голову, Настя метнула быстрый презрительный взгляд в сторону Ольги.
   – А вот этого не стоит делать, даже если хочешь отомстить всему миру, – спокойно заметил Антон. – Вероятность рождения ребенка с отклонениями в психике достаточно высока, не рекомендую – и как врач, и как человек.
   – Не надо, Настя, – Ольга умоляюще протянула к ней руки. – Заболевание Дональда передается по наследству, не делай этого – это будет жестоко и, прежде всего, по отношению к тому же ребенку.
   – Да? Не делать? А вы что сделали? – внезапно лицо Насти исказилось. – У меня была хорошая наследственность, почему вы решили от меня избавиться? Какой будет, такой будет – мой ребенок! Есть вероятность, что он будет больным, но есть вероятность, что он будет здоровым. Плевать я на все хотела и на вас тоже – живите со своей хорошей наследственностью и с вашими детьми, которых вы так хотели иметь, – ее взгляд метнулся в сторону, чтобы не видеть дрогнувшего лица Ольги, и она заплакала.
   – Ладно, мы потом поговорим, – торопливо сказал Антон, а теперь давайте пройдем в кабинет Капри и выясним, насколько Александр Иннокентьевич урегулировал вопрос твоего отъезда. Не хочу, чтобы мистер Капри вновь начал чинить тебе какие-либо препятствия – ты ведь знаешь, что я тороплюсь к двадцать седьмому в Москву.
   Когда Кейвор ввел их в кабинет Капри, миллиардер сидел, своей неподвижностью напоминая каменную статую. Филев же, наоборот, выглядел оживленным, и в уголках его губ притаилась легкая усмешка.
   – Мистер Капри, – негромко, но твердо произнес Муромцев, – Анастасия решила, что ей лучше сегодня же вылететь в Москву, я готов ее сопровождать. Надеюсь, что это не вызовет у вас никаких возражений.
   Бертрам Капри молчал, а Филев, с некоторым удивлением посмотрел на Антона и недоуменно спросил:
   – В Москву? Вы не хотите отправиться с нами в Лозанну?
   – Антону нужно быть в Москве двадцать седьмого, – отвернувшись, ответила Настя.
   – Мы с вами отправимся в Лозанну, отец, – мягко сказала Ольга, – но Настя и Антон решили, что им лучше лететь в Россию, поэтому они с Сен-Капри полетят в Москву.
   Капри поднял голову, и лицо его на миг исказилось, потом вновь приняло каменное выражение.
   – Хорошо, – глухо сказал он, с ненавистью посмотрев на Филева, – я не могу больше удерживать ее здесь против ее воли. Я только прошу, чтобы она зашла на минуту к Дональду – он… он очень болен. Только на минуту – попрощаться.
   На лице Антона мелькнула тревога.
   – Зачем? – резко спросил он. – Это ничего не изменит, зачем их обоих мучить? Настя, тебе не стоит туда ходить – Дональд спит, ему дают сильнодействующие препараты, он тебя даже не узнает.
   – Я… пойду, – поднявшись и ни на кого не глядя, Настя вышла из кабинета.
   Она сидела у кровати Дональда, держа его за руку, и доктор Тиррел говорил ей:
   – Он не разговаривает мадам, он находится под действием сильных транквилизаторов, бесполезно к нему обращаться. С того дня, как вы пропали в море, он ни с кем не разговаривает, никого не видит и не слышит.
   – Это… пройдет? – голос Насти дрожал.
   – Мадам, это болезнь. Она не проходит, могут только быть временные улучшения. Я предупреждал об этом его отца, когда он настаивал на вашем браке. Конечно, вы не могли этого понять, вы еще ребенок. Думаю, вам лучше уйти, мадам, и никогда больше об этом не вспоминать. Идите, мадам, идите.
   – Дон, – сказала она, наклоняясь над юношей, – Донни, ты меня узнаешь?
   Неожиданно рука его поднялась, коснулась ее щеки и бессильно упала назад.
   – Настья, – прошептал он, – Настья. Жива.
   – Донни, посмотри на меня, Донни, я жива, я рядом с тобой. Улыбнись, Донни.
   Губы его слабо дрогнули, и потрясенный врач торопливо наклонился над юношей:
   – Мадам, он в первый раз за все это время что-то произнес. Он вас слышит, мадам!
   Настя встала, и рука Дональда дернулась в ее сторону.
   – Ты… уходишь? – еле слышно произнес он, с трудом выговаривая слова. – Навсегда?
   Она поспешно наклонилась.
   – Нет, я не уйду, Донни, я буду с тобой. Только возьми себя в руки и приди в себя.
   Лицо его внезапно осветила нежная улыбка.
   – Спасибо. Кругом … туман. Только ты. Вытащи меня, позови меня, кругом… черно.
   – Я решила рожать, Дон, у нас будет ребенок. Ведь ты не болен, ты просто живешь в другом мире. Мне тоже хочется уйти в этот твой мир, мне тошно в этом. Сейчас я вернусь, Дон. Я попрощаюсь с друзьями и вернусь – не думай, что я тебя бросаю. Ты мне веришь?
   – Я… тебе верю, – с трудом преодолевая действие транквилизатора, пробормотал он.
   Настя нежно провела ладонью по его волосам и направилась в кабинет Капри.
   – Простите меня, дядя Саша, – сказала она Филеву, избегая смотреть на Ольгу, – и ты, Антоша, прости – я не лечу с тобой, я остаюсь.
   – Ты сошла с ума? – возмущенно воскликнул Филев, выпрямившись в кресле, и внезапно приказал не терпящим возражения тоном: – Оставь свои эмоции и собирайся, а иначе я увезу тебя отсюда насильно! Не заставляй меня объяснять, что у тебя, как и у каждого из нас, только одна жизнь.
   – Наверное, вы правы, – их взгляды встретились, и Настя так печально улыбнулась, что Филев вдруг почувствовал смущение, – у каждого она одна. И у каждого она своя. Я остаюсь.
   – Ты подумала, на что ты себя обрекаешь? – в глазах Ольги было страдание.
   – Не надо, Оля, – с горечью вздохнул Антон, – это уже бесполезно – мистер Капри знал, что делает, когда просил ее зайти проститься с его сыном.
   Филев поднялся и подал руку дочери.
   – Пойдем, – он посмотрел на Капри, который прекрасно понял, что происходит, хотя не знал по-русски ни единого слова. – До свидания, мистер Капри, у вас ловко получилось, тут уж никакие субмарины не помогут. Настя, больше никогда и ни при каких обстоятельствах не обращайся ко мне за помощью – это окончательно. До встречи в Лозанне, Антон.
   Когда они вышли, Антон повернулся к Насте и взял ее за руки.
   – Тебе не стоило туда ходить, – печально повторил он, – ведь ты себя знаешь.
   – Антоша, разве ты не понимаешь? Что мне теперь – мне уже теперь все равно.
   – Ребенок, вспомни опять, что было написано на перстне Соломона – все проходит. Ты забудешь Алешу, но какой смысл обрекать себя на страдания? Ведь это бесполезно, ты никого не спасешь – есть вещи, против которых люди пока бессильны.
   – А вдруг спасу? Антоша, милый мой друг, – на лице Насти появилась удивительно взрослая и печальная улыбка, она внимательно вгляделась в его лицо. – Ты так похудел, Антоша, ты такой бледный. Ты плохо себя чувствуешь?
   – Серьезно? – в глазах Антона мелькнула улыбка. – А говорят, что потолстел. Но, если правда, то немного устал. Что ты хочешь – неделю назад я еще был трупом. Ладно, ребенок, мне пора, Инга, наверное, ждет. Сообщай о себе.
   Поцеловав Настю в лоб, он вышел и спустился в гостиную, но Инги там еще не было – в этот самый момент она торопливо укладывала в дорожную сумку свое последнее платье.
   – Что ты делаешь? – Воскобейников задавал жене этот вопрос уже пятый или шестой раз, но она ничего не отвечала.
   Андрей Пантелеймонович стоял на пороге спальни, наблюдая за Ингой и чувствуя, как по правой руке ползут неприятные мурашки. Застегнув сумку, она перекинула ее через плечо, шагнула к порогу и только тогда, глядя в сторону, ответила мужу:
   – Я уезжаю. Когда приедешь в Москву, мы начнем разменивать квартиру – я с тобой жить больше не буду.
   – Инга! – упав на стул, он попытался протянуть руку, но не смог ее поднять.
   Инга вышла из комнаты, даже не оглянувшись. Андрей Пантелеймонович хотел подняться. Хотел бежать за ней, умолять, ползти на коленях, выкрикивать ее имя. Но ничего этого сделать он уже не мог – его разбил паралич. От непроизвольных движений беспомощного тела стул, на котором сидел депутат, перевернулся, и он грузно упал на ковер, так и оставшись лежать лицом вниз.
   Вечером, когда Настя, просидевшая весь день рядом с Дональдом, вошла к себе в комнату, к ней, робко постучав, вошел сам Бертрам Капри, и лицо у него было таким, какого никто никогда не видел у могущественного главы династии миллиардеров Капри.
   – Доктор Тиррел, – хрипло сказал он, – считает, что ты возвращаешь Дональда из небытия. Он не верил, и я тоже не верил в то, что Донни понимает происходящее, и что он сможет когда-нибудь разговаривать – мы полагали, что шок безнадежно повредил его рассудок. Спасибо, что согласилась остаться. И однако… однако, если ты решилась родить этого ребенка, то Тиррел посоветовал мне предупредить тебя о возможном риске. Он предупреждал меня и прежде, но я не хотел слушать.
   – Благодарю вас, сэр, – холодно ответила Настя, – я беру всю ответственность на себя. Вероятность это всего лишь вероятность, как говорит мистер Ролинд.
   Капри криво усмехнулся, потом лицо его стало озабоченным.
   – Возможно, ты еще не знаешь – мне самому не так давно доложили, что мистера Воскобейникова в его гостиной разбил паралич. Поскольку его жена уже уехала…
   – Паралич? – Настя испуганно вскочила с места. – Боже мой, что говорит врач?
   – Он находится в реанимационном отделении, ему оказывают помощь лучшие врачи. Возможно, что речь к нему частично вернется, но прогноз тяжелый. Когда врачи разрешат, ты сможешь его увидеть. Не тревожься, он получит все необходимое.
   – Мне очень жаль, – горестно вздохнула она, – мне очень больно, что так случилось.
   – Мне понравился твой приятель – Муромцев, – неожиданно сказал миллиардер, – тебе известно, что он предложил мне миллиард долларов за то, чтобы я тебя не задерживал на Сен-Капри? Я не знал, что он так богат.
   – Миллиард? – изумилась Настя, но потом пожала плечами: – Нет, Антон не богат, но он, возможно, узнал, где деньги Лилианы – те самые, вокруг разгорелся скандал.
   – Меня эти деньги не волнуют, я только хотел узнать: он был твоим любовником?
   Она высокомерно вскинула голову.
   – Сэр, у вас извращенное воображение. Антон не мой любовник и никогда им не был. Он мой друг.
   Бертрам Капри пожал плечами.
   – Я тебя ни в чем не упрекаю, но мне непонятно, когда мужчина готов отдать такие деньги за женщину, которая ему не принадлежит.
   – Сэр, – неизвестно отчего вдруг развеселившись, ответила Настя, – вы этого никогда не поймете, не забивайте себе голову.
   – Да, возможно, возможно, – он насупился, – я никогда не мог понять русских – они все ставят с головы на ноги. Но я только хотел тебе сказать… если ты пожелаешь пригласить сюда мистера Муромцева, если тебе хочется его видеть, то он может приехать в любое время – это твой дом. Я пригласил его и мистера Филева с дочерью пообедать, но Муромцев отказался – сказал, что спешит на самолет.
   Настя внимательно посмотрела на миллиардера и вдруг заметила на его потемневшей от солнца щеке полоску, оставленную засохшей слезой.
   – Спасибо, что хотите сделать мне приятное, Бертрам, – мягко сказала она. – Я рада, что Дональду немного лучше, и постараюсь сделать для него все возможное. А мистер Филев остался обедать?
   – Разумеется! Во время обеда мы даже заключили несколько сделок.
   – Это замечательно, – улыбнулась Настя, – а то мне показалось, что вы как-то… ну, не очень нравитесь друг другу что ли.
   – Нравиться друг другу! – возмущенно воскликнул Капри. – Дорогая моя, бизнес есть бизнес, но я этого человека просто не выношу. Ты уж меня извини, но он ни черта не смыслит в политике, это абсолютный нонсенс!
   С трудом удержавшись от улыбки, Настя серьезно спросила:
   – Вы, конечно, спорили по поводу того, кто выиграл холодную войну – США или СССР?
   – Я не спорю на такую тему с подобными невеждами – мистер Филев вряд ли когда-нибудь держал в руках нормальный учебник истории, – холодно ответил миллиардер. – Каждый школьник знает, кто выиграл холодную войну. Нет, этот подагрик заявил мне, что срок пользования Аляской у американцев истек, и мы обязаны возвратить ее России! Старый авантюрист! Он чуть ли ни с пеной у рта требовал, отдать России Аляску, да еще посмел заявить, что у меня склероз! Скажите, какой патриот! Пришлось напомнить ему, что он старше меня – ты ведь не станешь отрицать, что это правда?
   – Я могу точно сказать только то, что мистер Филев не страдает подагрой, – вздохнула Настя, – а насчет Аляски дело глухое – вы ее России вряд ли вернете.
   – Ты очень разумна для своего возраста. Хочу тебе также сказать, что мадам Лаверне, которая, как мне сказали, оказалась твоей родной матерью, очень приятная дама, я пригласил ее бывать на Сен-Капри, когда она пожелает, как и твоего приятеля Муромцева. Жаль, что он не остался обедать, очень жаль! Возможно, он затаил на меня обиду.
   Лицо Насти стало печальным.
   – Антон торопился, – тихо сказала она, – потому что должен быть в Москве в годовщину гибели его мамы. Двадцать седьмого августа он всегда кладет цветы на ее могилу.
   Капри смущенно помолчал, потом тяжело вздохнул.
   – Ну… гм. Да, конечно. В этом вы, русские, похожи на нас, американцев, – мы тоже никогда не забываем тех, кто покинул этот мир.

Глава тридцать третья

   Из Каира Муромцев позвонил Илье Шумилову – попросил взять его машину и встретить их в аэропорту. Самолет опоздал на два часа, и Илья, которого бессмысленное ожидание всегда доводило до белого каления, успокоился только тогда, когда увидел Антона с Ингой в толпе прибывших пассажиров.
   – Вот черти, я уж тут возле справочной поселился, – сказал он, взяв у Антона сумку Инги, – регулярно носил девушке в окошке шоколадки и все просил, чтобы она сказала правду – думал уже, что у вашего аэробуса в воздухе крыло отвалилось, а они скрывают. Чего вы так долго?
   – Вопрос не к нам, – устало ответил Антон, вытирая пот со лба, – спроси у своей девушки – она у тебя много шоколадок съела?
   – Она сменилась, столько вложений, и все насмарку. Но зато с клиникой хочу тебя обрадовать – вопрос улажен, в сентябре можно начинать прием больных. Но тебе, наверное, еще нужно пару недель отдохнуть – ты весь зеленый.
   Антон действительно плохо себя чувствовал – у него уже несколько раз начинала кружиться голова, и приходилось сразу же совать под язык таблетки, чтобы не потерять равновесие.
   «Что-то с вестибулярным аппаратом, – думал он, – но хорошо, что нет судорог, а равновесие я научусь сохранять».
   – У нас было столько пересадок, Илюша, – робко сказала Инга, – Антон устал, и мы почти ничего не ели – в самолетах так плохо кормят.
   – Когда прилетит дядя Андрей, как Настя? – поинтересовался Илья.
   Инга смущенно посмотрела на Антона, и тот неопределенно ответил:
   – Ты отвезешь Ингу домой – она тебе по дороге все расскажет.
   – А ты? – Илья вдруг встревожился: – Старик, уже поздно, не езди сейчас на кладбище, завтра поедешь.
   – Я поеду сейчас – возьму такси, – он отвернулся, чтобы скрыть внезапно кольнувшую затылок боль.
   Когда такси подъехало к кладбищу, уже начинало темнеть, но Антон все же успел купить цветы до того, как толстая цветочница начала закрывать киоск. Он шел по узкой кладбищенской аллее, вдыхая прохладу августовского вечера, аромат свежей зелени, и чувствовал радость оттого, что не опоздал – хоть и поздно к вечеру, но все же сумел приехать двадцать седьмого.
   Народу в это время уже почти не было – родные усопших обычно приходили сюда утром или днем. Лишь у одной из могил стояла женщина в черном платье, с головой, покрытой черным платком, и по свежим венкам на могиле было понятно, что она совсем недавно потеряла близкого человека.
   «Сначала бывает боль утраты, – глядя на нее, думал Антон, – со временем приходит боль воспоминаний – воспоминаний о тех, кто был с нами, но больше никогда к нам не вернется».
   Он вдруг испугался, что не может вспомнить лица матери, и тут же вздохнул с облегчением, увидев ее могилу – Людмила Муромцева серьезно смотрела на него с фотографии в овальной черной рамке.
   «Здравствуй, мамочка, я не опоздал».
   Положив цвета у подножия креста, Антон стоял, глядя на спокойное лицо с зачесанными назад волосами – Людмила всегда зачесывала волосы назад и закалывала их, чтобы не лезли в лицо. Когда искали фотографию для надгробья, не нашли ни одной, где она была бы с модной прической. И ни одной, где она бы улыбалась – Людмила Муромцева была таким спокойным человеком, что очень редко выражала свои чувства даже улыбкой. И ни одной фотографии, где был бы запечатлен этот редкий момент, не нашлось – Андрей Пантелеймонович вместе с Антоном сам перерыл все альбомы.
   При воспоминании об этом Антона пронзила такая боль, что у него перехватило дыхание.
   «Неизвестно, что больней – хоронить близких или вырывать их из своего сердца. Мамочка моя, сколько всего произошло, сколько наслоилось с того дня, когда ты больше семнадцати лет назад попрощалась со мной и вышла из дома, сев в машину этого человека. У тебя уже растут внуки, мама, а твой сын встретил своего отца, нашел сестру, испытал самую короткую и самую горькую на свете любовь, узнал много такого, что лучше бы человеку не знать. Ах, мама, мама, как бы все сложилось, если б ты осталась жива? Как сложилась бы судьба Насти? Я знаю, как ты любила этого человека, но в некоторых вопросах ты твердо придерживалась своих принципов – в наше время это многим кажется чуть ли не смешным. Ты заставила бы его отдать ребенка, и именно из-за этого он тебя убил».
   Внезапная боль охватила его голову, как обручем, головокружение швырнуло на землю, и он упал на спину, содрогаясь от судорог. Спазм не позволял сделать вдох, прервав доступ кислорода к мозгу. На миг сознание Антона стало удивительно ясным, а потом мир провалился в бездонную тьму, и время для него остановилось.
   Женщина в черном у соседней могилы ничего не заметила – она все стояла, не отрывая взгляда от надгробья, и плечи ее вздрагивали от рыданий. В сгущавшихся сумерках Людмила Муромцева по-прежнему спокойно и серьезно смотрела с траурной фотографии на своего мертвого сына.

Эпилог

   В начале августа две тысячи первого года Алексей Малеев привез в Москву жену и маленького сына Антошку. Абросимовы не видели Нонну более года, потому что так и не съездили в Англию – сначала были неувязки со временем, потом супруги долго спорили между собой, решая, стоит ли вторгаться к дочери на заре ее семейной жизни. Когда же молодые просто и скромно зарегистрировали свой брак, а чуть позже Нонна замирающим от счастья голосом сообщила по телефону, что ждет ребенка, у ее родителей возникли серьезные финансовые трудности, из которых они долго не могли выкарабкаться.
   Сначала у отца Дарьи, который жил в Твери с третьей или четвертой женой, обнаружили полную атриовентрикулярную блокаду сердца, и ему потребовалось срочно ставить «водитель ритма». Поскольку Дарья была его единственным ребенком, все материальные затраты легли на ее плечи – не третья же или четвертая по счету супруга будет тратить свои сбережения на любвеобильного старика.
   Через месяц после того, как его благополучно прооперировали и отправили домой в Тверь, машину полковника основательно помяли в дорожно-транспортном происшествии, и пришлось выкладывать круглую сумму за ремонт. Короче, год выдался не из легких, но теперь, когда ненаглядная дочь и внук – упитанный малыш с серьезным взглядом мамы и тонкими, как у отца, чертами лица – были рядом, все прежние проблемы оказались забыты.
   Дарья порхала, как птичка, несмотря на то, что за время, проведенное вдали от всевидящего ока Нонны, съела, как минимум, лишние сотни две пирожных, прибавив в весе килограмм семь, если не десять. Ее супруг, не отличавшийся тонким музыкальным слухом, постоянно мурлыкал себе под нос нечто среднее между «Гимном России» и арией тореадора из «Кармен» – это был явный признак того, что его дух находится в стадии наивысшего подъема.
   На следующий день после приезда Малеевых, Дарья во время ужина бросила робкий взгляд на Алешу и, как бы невзначай, поинтересовалась:
   – И когда же ты собираешься их от нас увезти? – тон ее ясно давал понять: хотя предстоящая разлука с дочерью для нее будет тяжела, но право решать вопрос об отъезде является личной прерогативой зятя, и никто – ни они с мужем, ни, тем паче, Нонна – не посмеют оспаривать его решение.
   Алеша улыбнулся:
   – Отпуск у меня до конца августа, а в начале сентября мне нужно лететь в Нью-Йорк по делам – недельки на три. Думаю взять с собой Нонну с Антошкой и на это время забросить в Майами – там обитают моя сестра Маринка со своим мужем, они безумно жаждут видеть нас в своем доме. Моя младшая сестренка Ниночка на лето тоже поехала к Маринке, и мы еще должны решить, вернется ли она с нами в Англию или останется там – уже какое-то время у нас с ней по телефону идет бурная дискуссия на эту тему, – он встретился глазами с женой, и та строго кивнула:
   – Школьное образование в Великобритании поставлено гораздо серьезней, чем в Штатах. Я считаю, что Ниночка должна жить с нами и учиться в Лондоне.
   – Я что-то не понимаю, – сказала Дарья, катая хлебный мякиш, – Ниночка же все время жила с вами и училась, почему вдруг возникли такие сложности? А Марина разве не собирается в этом году продолжить свое образование в Оксфорде? Или из-за того, что она вышла замуж, все меняется?
   – Все меняется и коренным образом, – махнул рукой Алеша. – Если честно, то я был руками и ногами против этого брака, но моей сестренке взбрело в голову стать супругой лорда и английской леди.
   – Кажется, он еще какой-то маркиз, или еще что-то в этом роде, – пожала плечами Нонна, – но лоботряс безбожный – немного поучился в Итоне, потом бросил учебу и занялся скачками. Они с Мариной познакомились на ипподроме, и сразу же вспыхнула любовь до гроба, так что в ближайшее время, я думаю, им будет не до учебы.
   Дарья мечтательно вздохнула.
   – Надо же, как романтично! А родственники его не возражали? Неравный брак, титул, то да се.
   – Возражал я, – усмехнулся Алеша, – и даже очень, потому что моя сестрица со счастливым лицом сообщила, что учиться ей надоело, и она хочет стать замужней дамой. Я даже ездил объясняться с его матерью – отец у них несколько лет назад умер от рака, и этот пацан унаследовал титул, немного денег и развалюху, которую они называют замком. Внутри там, правда, дизайн современный, но снаружи впечатляет – кажется, что чуть пихни, и развалится.
   – Наверное, его мать была в восторге от твоего английского, – заметила Дарья, – русских учат говорить так правильно, что англичане принимают их за принцев крови, я много об этом слышала.
   – Это очень милая леди была, кажется, немного огорошена, что я вообще умею разговаривать – прежде она никогда не встречала русских и полагала, что это нечто среднее между макакой-резус и австралопитеком.
   – Ничего особенного, – рассмеялась Дарья, – у нас одна студентка-практикантка недавно перепутала Канарские острова с Курилами и сказала, что Ельцин отдал их американцам.
   – Мама, ничего смешного в этом нет, – сдвинула брови Нонна, – это указывает, что уровень нашего образования падает все ниже и ниже. Что ты хочешь, если преподаватели во многих ВУЗах за тысячу рублей ставят на экзамене пятерку. У свекрови Марины хоть оправдание есть – она нигде не училась.
   – Да, – подтвердил Алеша, – миледи поведала, что все ее сестры и кузины учились в колледжах, занимались бизнесом и поэтому вышли замуж после тридцати лет. Она же в колледже учиться не захотела, так как была очень впечатлительна и еще в школе смертельно боялась учителей. В двадцать она вышла замуж и считает, что ей жутко повезло – всю жизнь прожить в своем замке, никуда не выезжая. Потом миледи высказала нечто вроде того, что Чарли нашел себе молодую русскую невесту, созревшую для брака, и это ее радует – английские девушки, по ее мнению, в семнадцать лет совершенно не готовы к супружеству. Моим отношением к этому вопросу она совершенно не интересовалась и даже как будто не слышала того, что я ей говорил. Короче, я уехал от нее, как оплеванный, и со своим мнением по поводу брака моей сестрицы оказался в абсолютном меньшинстве – даже моя жена переметнулась на их сторону. В конце концов, я тоже на все это плюнул и согласился – плетью обуха не перешибешь.
   – Сейчас бессмысленно ее заставлять, – возразила Нонна. – Они с Чарли оба большие лентяи, но главное, что им вместе хорошо. Хотят провести год в Майами – пусть проводят, а почему нет? У него деньги есть, у Маринки тоже. Ему двадцать два, и в этом возрасте людей уже не переделаешь, а Марина, если потом образумится и захочет учиться, то всегда сможет это сделать. Я единственно только не хочу, чтобы они портили своим примером Ниночку – она уже заявила мне по телефону, что «в эту дурацкую школу» возвращаться не собирается.
   – Возможно, с родной сестрой ей легче, – вздохнула Дарья, – девочка ведь в одночасье потеряла дом, отца, мать, а вы стараетесь на нее навалиться со своим воспитанием. Она ведь не взрослая – подросток воспринимает все гораздо болезненней.
   Ей, как и всем остальным, сообщили, что Виктор Малеев и его жена трагически погибли при взрыве дома из-за утечки газа. Естественно, что всех подробностей Алеша не стал сообщать никому – даже Нонне и сестрам. В глазах его на мгновение мелькнула печаль, но он твердо ответил:
   – Нет, я уже окончательно решил, что Ниночка будет жить с нами. Ей четырнадцать, а это трудный возраст. Маринка недостаточно серьезна, чтобы заниматься воспитанием сестры – пусть веселится и устраивает свою собственную жизнь с Чарли.
   – Может, Ниночка боится моей строгой дочери – я и сама ее побаиваюсь, хоть и схожу с ума оттого, что она так далеко, – во взгляде Дарьи, устремленном на Нонну, светилась бесконечная нежность.
   – Сходишь с ума, а вы с папой за весь год даже не собрались к нам приехать, – упрекнула ее дочь.
   – Доченька, ты извини, но ведь и дедушка сильно болел, и с машиной неприятности, и я, к тому же, должна была вплотную заниматься клиникой Антона Муромцева – это мой долг перед его памятью. Мы месяц готовили открытие корпуса для ВИЧ-инфицированных, потом во время реорганизации клиники я должна была помочь доктору Седову – теперь он главврач. Очень толковый человек, кстати, и мне повезло, что Антон принял его на работу буквально за три или четыре месяца до смерти – как чувствовал. Но это все равно не Антон, что ни говори.
   Внезапно Алеша поднялся и подошел к окну – словно ему вдруг захотелось увидеть, что творится на улице.
   – Я не упрекаю тебя, мамочка, – тихо ответила Нонна, – мне самой очень больно, – она бросила быстрый встревоженный взгляд на спину мужа, – мы очень переживали, когда узнали о смерти Антона Максимовича. Только вы нам сообщили уже после его похорон, иначе мы с Алешей обязательно прилетели бы.
   – Мы были в шоке, – с горечью ответила Дарья, – он умер на могиле матери, и его нашла какая-то женщина – она накануне похоронила сына, и в этот день с утра до ночи просидела на его могиле, а когда собралась уходить, то увидела Антона, но он уже был холодный. Конечно, сторож вызвал милицию, его отвезли на вскрытие – мало ли что. И долго не знали, куда сообщить – в паспорте была прописка на той квартире, которую он продал, а там тогда никто не жил. Илья Семенович, хозяин клиники, начал его искать на следующий день, но мы ведь и подумать не могли. А когда в клинике узнали, то в буквальном смысле поднялся крик – все плакали. Катя приехала на похороны из Швейцарии с какой-то своей подругой – такая высокая, красивая блондинка. Ты не представляешь, что творилось с Катей – у нее руки тряслись, она бормотала, про себя, как старуха.
   – Какая Катя, мама, ты хоть поясни – это та женщина, от которой у него были дети? Дочь профессора Баженова?
   – Ты даже не представляешь – я только на похоронах узнала, что Антон тоже был сыном профессора Баженова, а Катя – его сестра. Он просто записал ее детей на свое имя, потому что решил заменить им отца – такой вот был человек. В клинике, например, прежде абсолютно все думали, что Катя – его гражданская жена. Говорят, Антон скрывал их родство, так как не хотел признавать отца – был обижен, что тот бросил его мать.
   – Катя сейчас в Москве? – резко повернувшись, спросил Алеша.
   – Нет, подруга сразу же ее увезла – детей ведь не взяли на похороны, они остались в Лозанне. Кроме того, Катя действительно была в ужасном состоянии, ей нельзя было оставаться одной. Илья Семенович говорил, что эта подруга пока не отпустит ее в Россию – в Москве у Кати никого из близких нет, со своими родственниками в Петербурге она отношений практически не поддерживает, а после такой утраты… Да что говорить, мы все были словно в каком-то кошмаре! Потому что бывает, что хоронишь человека – просто отдаешь ему какой-то долг, а тут, – всхлипнув, Дарья махнула рукой и вытерла слезы, – словно часть сердца оторвалась и не только у родных, но и у всех. Илья Семенович тоже был немного не в себе – они ведь с Антоном друзья детства.
   – Это тот, с которым вы подписали контракт, да мам? Ты же говорила, что он тебе не нравится – надутый, высокомерный.
   – Да нет, – смутилась Дарья, – потом я поняла, что это просто очень застенчивый и легкоранимый человек. Его сейчас тоже нет в Москве – он почти сразу после похорон Антона вместе с сыном уехал в Швейцарию, и просил меня курировать работу в клинике – я ведь врач по образованию. Оставил все доверенности, всю документацию – я и закупками оборудования занимаюсь, и контракты со специалистами через меня идут, и налоговая, и договор аренды.
   – Мама, ведь тебе тяжело работать и там, и в Ассоциации, – встревожилась Нонна, – и потом это огромная ответственность – материальная, и вообще…
   – Да нет, меня ответственность не пугает, ты ведь знаешь, что я от природы человек ответственный – раз взялась, то у меня будет порядок. К тому же, моя работа в клинике – существенное вливание в наш с папой семейный бюджет. Дедушка ведь болел, сколько пришлось на все потратить! Потом нам машину в аварии помяли, а там уже деньги не с кого было получать – виновник погиб, и мы с папой радовались, что хоть сами целы остались.
   – Вы должны были сообщить нам, что у вас проблемы, – мягко заметил Алеша, а полковник смущенно крякнул:
   – Все у нас нормально, зять, не бери в голову. Дашка, хватит причитать.
   – Хорошо, – нетерпеливо сказала Нонна, – и когда теперь твой Илья Семенович вернется из Швейцарии, чтобы освободить тебя от этой работы?
   – Как я поняла, он пока не собирается возвращаться. Весной, правда, приезжал на неделю – навестить мать, – но делами особо не интересовался. Он еще осенью перед отъездом сказал мне, что прежде не мыслил себе жизни заграницей, а теперь ему просто тяжело оставаться в Москве. Бывший тесть предложил ему хорошую работу, и он согласился. Кроме того, мне показалось, что они с той дамой – подругой Кати – как-то особенно друг на друга смотрят.
   – Дарья, убирай свои измышления, – сурово оборвал ее полковник, – а то ты тут наговоришь, напридумываешь – один раз их вместе увидела, и уже пошло-поехало.
   Дарья обиженно пожала полными плечами.
   – А что тут особенного? Шумилов – вдовец, эта Ольга – тоже вдова, я узнала. Так что все очень даже естественно. Ты, может, не видишь, а у меня глаз на это наметанный.
   – Ты лучше давай своими делами занимайся, а не сплетни разводи, – сердито проворчал ее муж.
   – Ладно тебе, я просто объясняю ребятам, что работу в клинике оставлять не собираюсь. Да и зачем – я уже втянулась, все нормально. В сентябре у меня отпуск – чуток отдохну. Если ты достанешь на двоих бесплатную путевку, то в санаторий съездим, а если нет, то на даче повозимся, – она повернулась к дочери: – Видишь, дочка, какой у тебя отец – без меня только по службе ездит, а в отпуск один не соглашается. Другие так и норовят от жены ускользнуть, а этого я гоню, гоню отдохнуть, а он никак. Конечно, мы думали сначала, что и ты с нами хоть месяца два побудешь, но раз у вас другие планы…
   Алеша встретился глазами с Нонной и улыбнулся:
   – Есть еще второй вариант: я один уеду отсюда в конце августа и оставлю пока Нонну с Антошкой у вас – вы сами привезете мне их в Лондон к двадцатому сентября. Заодно и в Англии побываете, и отдохнете, и с Нонной побудете. А я тем временем съезжу в Нью-Йорк, разберусь со своими делами, потом заберу Нинку из Майами, и мы тоже к двадцатому будем в Лондоне – там и встретимся. Вам такой вариант нравится?
   Абросимовы переглянулись, и Дарья неуверенно сказала мужу:
   – Ну что, полковник, решимся? Я отпуск могу оформить с пятнадцатого сентября.
   – Не зуди, – буркнул он, отводя глаза в сторону, – Нонне, может, в Майами хочется, а тебе лишь бы только зятя обидеть – жену от него оторвать.
   Нонночка встала и, подойдя к стоявшему у окна Алеше, дотронулась щекой до его плеча. Он ласково обнял ее, их руки сплелись, лица одновременно обратились друг к другу, а губы коснулись губ в коротком поцелуе. Нонна посмотрела на родителей сияющими от счастья глазами, а Алеша весело ответил тестю:
   – Я не обижусь, но только при условии, что вы доставите мне жену и сына к двадцатому, как договорились, потому что мне они тоже нужны. Кстати, ваша поездка в Англию – полностью за наш счет.
   – Мой муж не обидится, если я не поеду в Майами, а останусь с вами, – нежным грудным голосом подтвердила Нонна, – он знает, как я скучала без вас весь этот год. Да, и еще я хотела сказать: в мае у вас была годовщина свадьбы, а мы не смогли вас тогда поздравить. Сейчас Алеша получил за свою работу очень большую премию, и мы хотим передать вам две тысячи долларов – сами купите себе такой подарок, какой захотите.
   – Ах, Нонночка, доченька, ну что ты, даже неудобно, – начала было зардевшаяся Дарья, но в спальне заплакал проснувшийся Антошка, и Алеша с Нонной, держась за руки, поспешили к нему. Полковник начал было напевать арию тореадора, тут же сбился на «Гимн России», а потом сказал:
   – Я тебе с самого начала говорил, Дарья, что этот парень мне нравится, и наша дочка за ним будет, как за каменной стеной.
   Через неделю после приезда в Москву Алеша дозвонился, наконец, до Артема Григорьева, и тот чрезвычайно обрадовался, услышав его голос.
   – Лешка, чертяка, так ты в Москве? Знаю, знаю, ты не мог мне дозвониться – я был «вне зоны действия сети», сегодня буквально на часок «забежал» в Москву и сейчас опять уезжаю, но через неделю уже вернусь окончательно, и мы встретимся.
   Они созвонились и встретились в маленьком кафе на Арбате только дней через десять. Артем выглядел очень довольным, хотя вдоль щеки его пролегла свежая царапина, напоминавшая след от пули. Заметив взгляд Алеши, он усмехнулся и дотронулся до нее пальцем.
   – Вот так мы и живем, Алешка, – работа. А как у тебя жизнь?
   – Ну, у меня-то все намного спокойней, чем у вас, Артем Михайлович, – и жизнь, и работа, – улыбнулся тот.
   – Я слышал, тебя можно поздравить – женился?
   – Так это когда было, у меня теперь уже сын взрослый – три месяца на днях стукнуло, – пошутил Алеша.
   – Да ладно! И ничего, главное, не сообщает! Слушай, за это надо выпить, – подозвав официанта, Григорьев велел ему принести графинчик с водкой и закуску, а Алеше сказал: – Я угощаю, ты теперь вроде как гость в Москве. А как назвали?
   – Антоном.
   Он полез в бумажник, достал и показал Артему фотографию пухлого малыша – тот, задрав кверху ножки, серьезно и вдумчиво смотрел на мир широко открытыми глазенками.
   Они помолчали, а когда официант принес и разлил водку, Артем поднял рюмку:
   – Что ж, выпьем за твоего Антона – чтоб рос большим, хорошим и счастливым. А потом помянем другого Антона – ты ведь в его честь назвал?
   Алеша поставил на стол пустую рюмку.
   – Мы с женой так решили, – глухо сказал он. – От Кати у вас нет никаких известий?
   Григорьев кивнул.
   – Недавно созванивались. Какая-то ее приятельница двадцать пятого будет в Москве, и она просила меня передать ей ключи от своей квартиры – та хочет взять какие-то фотографии. Катя квартиру на полгода одному «крутому» мужику сдавала, тот уже съехал, а ключи так у меня и лежат.
   – Как она, как дети?
   – Мальчишки растут, что им сделается. Танечка вот, дочка Антона, очень переживала. Ей сначала даже не хотели говорить, но она как-то разузнала, и потом долго не могла отойти. Я ведь помню, как она его любила – все «папа, папочка». Ладно, давай еще по одной – жена не станет ругать?
   – Не станет, – улыбнулся Алеша, – я этим не злоупотребляю.
   – Так ты до какого числа будешь в столице? – опустошив свою стопку и отдышавшись, спросил сыщик. – Еще увидимся?
   – Двадцать седьмого улетаю в Париж, оттуда в Лондон. Если до тех пор у вас для меня найдется время, то можем еще раз увидеться.
   – Двадцать седьмого? Жаль – как раз годовщина Антона, я хотел предложить тебе вместе съездить на кладбище. Что ж – поеду один. Давно хотел съездить.
   Алеша вдруг подумал, что и ему хочется побывать на могиле Антона Муромцева. Он решительно тряхнул головой.
   – Съездим вместе, а с кладбища я поеду прямо в Шереметьево.

   Сначала Абросимовы решили было, что полковник и Нонна проводят Алешу до аэропорта, а Дарья в это время посидит с Антошкой, но Алеша велел им не суетиться – они с Григорьевым съездят на кладбище, и оттуда сыщик отвезет его прямо в аэропорт. Возражать никто не стал, а теща со вздохом сказала:
   – Что ж, поезжай, как раз годовщина. Я там недавно была – хотела насчет памятника узнать, когда можно будет ставить. Земля ведь просесть должна – когда год, а когда два нужно ждать. Могила чистая, за ней смотрят. Мать его немного дальше похоронена – мы хотели рядом, но там уже места не было.
   Григорьев заехал за Алешей в десять утра, забросил его сумку в багажник и, тактично отвернувшись, терпеливо ждал, пока Нонна с мужем нацелуются на прощание и дадут друг другу последние наставления.
   – Хорошая у тебя жена, – сказал сыщик, когда они повернули за угол, и махавшая рукой фигурка молодой женщины скрылась из виду, – видно, что любит. А тещу твою я сейчас увидел и вспомнил – мы на похоронах виделись. Хорошая хоть, не достает?
   – Не жалуюсь, хорошая, – засмеялся Алеша.
   – Эх, мне бы такую, а то моя во все лезет. Не представляешь – мы с женой уже который год тайком от нее встречаемся. И дочку мою против меня настраивает – та нос начала задирать, постоянно норовит меня поучать: «Папа, будь так добр, не повторяй подобного выражения в моем присутствии». Соплячка! Всю жизнь не любил, когда девчонки воображать начинали, и на тебе – родная дочь такая же. Вчера я эту Катину приятельницу встретил, которой она просила ключи передать – помнишь, я тебе на днях говорил? Вот это фифа! Лет восемнадцать, не больше, подъехала к моему офису на шевроле – такая тачка, что я аж обалдел. Спрашиваю: «Вас проводить до Катиной квартиры?», а она головенку слегка наклонила – чисто королева – и говорит: «Благодарю вас, я знаю, где это». Не «спасибо», а «благодарю»!
   – А вам больше нравится, когда девчонки матом разговаривают и пиво пьют? – удивился Алеша. – Хотите, чтобы ваша дочка также разговаривала?
   Сыщик ухмыльнулся.
   – Да не то, чтобы хотел, я сам в детстве ей по ушам давал, когда она из детсада притаскивала что-то эдакое, но злит, что она перед родным отцом фасон держит. И неприятно – бабушка у нее, получается, хорошая, культурная, а отец дерьмо. И не знаешь, что делать. Ты бы, например, что мне посоветовал?
   – Подарите теще цветы на день рождения.
   – Уже было, – проворчал Григорьев, – она видит в этом очередную хитрость или подхалимаж. В следующий раз я принесу цветы только на ее могилу. Кстати, насчет цветов – будем покупать?
   – Купим, конечно.
   Григорьев припарковал машину недалеко от входа на кладбище и, когда они покупали цветы в киоске, неожиданно толкнул Алешу локтем:
   – Смотри, та самая тачка – той девчонки, что приезжала за ключами. Что она здесь делает, интересно?
   Они увидели ее сразу – лишь только подошли к могиле Антона Муромцева. Девушка стояла неподвижно и смотрела на небольшую фотографию, прикрепленную в центре полированного светло-коричневого креста, а ветер шевелил ее короткие пепельные волосы, лежавшие на голове, как корона. Она обернулась, и лицо ее, показавшееся Григорьеву при первой встрече таким высокомерным, внезапно дрогнуло.
   – Алеша, ты?
   Алеша шагнул вперед, и букет, выскользнув из его руки, упал на могилу.
   – Настя, – сдавленно проговорил он.
   Антон Муромцев смотрел на них с фотографии и улыбался, а Григорьев застыл, от внезапной догадки: «Так это она! Та самая Настя». Он сердцем чувствовал, что должен сделать – взять своего юного приятеля за локоть и увести отсюда. Применить даже силу, если понадобится. Потому что всего полчаса назад Алеша целовал свою молодую жену Нонну и в бумажнике носит фотографию пухлого серьезного малыша Антошки, а таким взглядом, каким он сейчас смотрел на Настю, не смотрят на женщину, которая ничего для тебя не значит.
   Все это знал и понимал Артем Григорьев, сумевший за сорок с небольшим лет своей жизни осознать, что на свете нет ничего дороже семьи и простого человеческого счастья. Но он не сделал того, что должен был сделать – вместо этого пробормотал нечто вроде: «Я подожду у выхода, ты давай там…», а потом повернулся и ушел, оставив их одних.
   – Как ты живешь? – спросила Настя.
   – Я счастлив, – очень спокойно ответил Алеша, – у меня прекрасная жена и чудесный сын. Надеюсь, что и у тебя все хорошо.
   – Да, я рада. Антон говорил мне, что ты собираешься жениться. Прости, если я тогда своим поведением причинила тебе боль.
   – Не буду отрицать, – стиснув зубы, весело ответил он, – когда-то это было очень больно, но это было очень давно. В результате мы оба сделали правильный выбор – ради такого стоит один раз вытерпеть боль.
   – Если у тебя есть время меня выслушать, я хотела бы все объяснить…
   Взглянув на часы, Алеша пожал плечами.
   – К сожалению, у меня скоро самолет, так что времени нет, – голос его прозвучал жестко и немного насмешливо. – Да ты и не обязана ничего объяснять – я мужчина, и за все, что со мной происходит, я отвечаю сам.
   Настя вдруг улыбнулась широкой и светлой улыбкой.
   – Я знаю, что ты мужчина, – с неожиданно прозвучавшей в голосе нежностью произнесла она, – и знаю, что я не обязана тебе ничего объяснять. Но Антон, когда мы с ним в последний раз разговаривали, велел мне рассказать тебе абсолютно все. Жаль, конечно, что у тебя сейчас нет времени – что ж, отложим это до следующей встречи.
   Это была ложь, которую она только что выдумала. Настя почувствовала, как у нее все внутри оборвалось от стыда. Ей даже показалось, что в глазах Антона на фотографии мелькнул укор, и она отвернулась, ожидая гневных и презрительных слов Алеши. Пристально глядя на нее, он медленно сказал:
   – Если Антон Максимович действительно хотел, чтобы ты мне все рассказала, то я обязан тебя выслушать. Можешь говорить.
   От того, что Алеша так сразу поверил ее лжи, Настей овладело смятение.
   – Знаешь, я подумала, что это действительно долго, и ты опоздаешь на самолет. В следующий раз.
   – Черт с ним с самолетом, я полечу другим рейсом, но следующего раза у нас не будет – если хочешь говорить, то говори сейчас.
   – Прямо… здесь? – она испуганно оглянулась, увидела веселое лицо Антона на фотографии и вновь отвела глаза.
   – А где ты предлагаешь? Я без машины, меня подбросил друг – он отвезет меня в Шереметьево.
   – У меня есть ключи от квартиры Кати – поедем туда? Поговорим, а потом я сама отвезу тебя в аэропорт.
   – Что ж, это, наверное, выход, – слишком уж легко и весело согласился он.
   Они вместе вышли за ворота кладбищенской ограды. Увидев Григорьева, нерешительно топтавшегося возле своей машины, Алеша протянул ему руку.
   – Меня подбросят, Артем Михайлович, спасибо за все. До свидания.
   – До свидания, – тихим эхом повторила за ним Настя.
   Артем Григорьев, проводил взглядом уехавший шевроле и почесал затылок.
   «Господи, надо же что-то делать, – мучительно размышлял он, чувствуя, что от метавшихся в голове мыслей начинает ломить виски. – А что тут сделаешь? Это тебе не разборки «крутых» пацанов, тут дело тонкое. Ладно, сами разберутся».
   В конце концов, махнув на все рукой, сыщик решил ехать в офис и заняться делами.

   Алеша сидел в старом кресле-качалке Евгения Семеновича Баженова и слушал Настю. Она рассказала ему о Лизе – об их последнем разговоре. О том, что сообщил ей Дима, о своем побеге и о встрече с Лерой. И откровенно рассказала, как все получилось с Дональдом.
   – Я была готова к смерти – мы с Дональдом оба были к ней готовы. Потом Антон сообщил мне, что я здорова. И что ты здоров, что у тебя никогда ничего не было с Лизой. И что ты женишься на очень хорошей девушке. Я поняла, что уже ничего нельзя изменить.
   – Да, – весело и жестко ответил он, – ничего изменить уже нельзя. Я мог бы простить тебе то, что ты не стала меня ждать и вольно или невольно стала женой другого. Но я никогда не смогу простить то, что ты поверила другим, а не мне. Это перечеркнуло все и навсегда в наших отношениях.
   – Я понимаю, и тогда это понимала. У тебя сын?
   – Да, Антон. Недавно отпраздновали три месяца. А у тебя?
   – Дочка, Екатерина. Катрин. Ей уже четыре, на месяц старше твоего.
   Алеша мысленно подсчитал и сказал:
   – Значит, когда я женился, ты уже была беременна. Тогда, конечно, и говорить не о чем.
   Настя не стала уточнять, о чем им «не о чем говорить», а лишь тихо ответила:
   – Мы думали, что больны, и Дональд хотел поскорее иметь ребенка – пока болезнь не проявилась, и анализы хорошие.
   – Проще всего было связаться со мной и все уточнить. Мне тоже пришлось узнать о болезни Лизы и достаточно трагическим образом – не стану уточнять почему. Но у меня с ней никогда и ничего не было. За то время, что мы были с тобой, я вообще не мог ни на кого смотреть, я тебе это говорил.
   – Ты не пришел тогда, а я ждала, ждала…
   – Я не смог – так получилось. Ты не стала меня дожидаться – что ж, значит, не судьба. Теперь у каждого из нас своя дорога.
   – Ты прав, я рада, что ты счастлив. Ты привез жену с сыном к своему отцу – в тот коттедж, где тогда была я?
   Алеша криво усмехнулся.
   – Коттеджа больше нет, отец и мачеха погибли. Мы с сестрами живем в Англии, а в Москве остановились у ее родителей.
   – Извини, я не знала, – испуганно воскликнула Настя.
   – Ничего, это случилось уже давно. А вы с Дональдом остановились в том особняке, который он для тебя купил, или у твоих родителей?
   – Я приехала в Москву одна – Дональд с дочкой в Нью-Йорке. Остановилась я в отеле, потому что особняк Капри продан – там ведь никто не жил, а мой свекор терпеть не может, как он говорит, обогащать русских и из принципа не желал платить за аренду земли. А мои родители… Можно считать, что у меня их больше нет. Я могла бы рассказать, но это долго, а у тебя самолет.
   – Я полечу следующим, – ответил он, – рассказывай.
   И Настя во всех подробностях рассказала ему печальную историю своего появления на свет.
   – Когда-то я страстно желала, чтобы мама меньше за меня тревожилась, – печально закончила она, – а теперь я ей не нужна, я ей чужая – у нее родился очень хорошенький мальчик Костя, которому она отдает всю свою любовь. Очень похож на нее. Я вчера заходила к ней – она говорила со мной очень ласково, но совершенно безразлично. Она живет там же, где и раньше, но это теперь не мой дом.
   – А твой… я хочу сказать, а ее муж?
   – Он вряд ли поправится – у него недавно был второй инсульт. Он все еще на острове – там хороший климат, и за ним прекрасно ухаживают, обеспечивают всем необходимым. Врачи не советуют его никуда перевозить – тем более, что он плохо понимает, что происходит вокруг него.
   – Ты не виделась с Катей?
   – Нет. Когда я собиралась в Москву, то позвонила ей – спросила, нет ли у нее дома старых фотографий Антона. Она велела обратиться к этому Григорьеву – я даже не знала, что он твой друг. На обратном пути залечу в Швейцарию – хочу повидать Катю и детей. Они живут у дяди Саши – моего деда. Он никуда не отпустил Катю, убедил ее, что Таня и мальчики должны расти вместе.
   – Да, он прав. Ведь один из мальчиков – сын Антона Максимовича, он родной брат Тани, а второго он усыновил. Они должны расти вместе.
   – Откуда ты знаешь? – изумилась Настя. – Мне были неизвестны эти подробности, мне только сказали, что Катя и Антон – брат и сестра.
   – Так случилось, что мне пришлось узнать – сначала я и сам был потрясен. А где твои настоящие родители, ты поддерживаешь с ними связь?
   – Илья то в Швейцарии, то в Париже, но я не могу воспринимать его, как отца. Вряд ли я его увижу, потому что он сейчас… с той женщиной, а я не хочу ее видеть.
   Алеша посмотрел на нее внимательно и серьезно.
   – Почему? Ведь она твоя родная мать, и она не отказывалась и не отказывается от тебя.
   Лицо Насти внезапно изменилось.
   – Я не прощу ее – никогда! Никогда, понимаешь? Если она хотела жить без меня, то пусть считает, что я не родилась. Только не говори, что в жизни все бывает, что она была молода, что нужно уметь прощать – я все это слышала и не раз. Я не могу простить. Не могу! Ты сказал, что не простишь мне того, что я не поверила тебе – значит, ты сам понимаешь, что есть вещи, которых нельзя простить. Поэтому не говори!
   Лицо ее вспыхнуло от волнения, она вскочила, прижимая к груди нервно сжатые кулачки, и Алеша тоже поднялся.
   – Успокойся, я ничего не скажу, – тихо сказал он.
   Глядя на него огромными голубыми глазами, Настя всхлипнула.
   – Ты ведь понимаешь, да?
   – Конечно, я все понимаю. Все.
   Еще мгновение они неподвижно стояли лицом к лицу, и внезапно непреодолимая сила бросила их друг другу в объятия.
   – Леша, Лешенька, – шептала она, сжимая ладонями его виски, и длинные ресницы ее трепетали, касаясь его щеки.
   – Настя, любимая моя, солнышко мое.
   Их губы слились в поцелуе, и они оба на миг задохнулись, а потом начали срывать друг с друга одежду. Свет померк, время остановилось, мир закружился в водовороте вечности, и Вселенная теперь принадлежала им одним.
   Когда Настя подняла голову и взглянула часы, она испугалась.
   – Все твои самолеты уже давно улетели.
   – Я знаю, – равнодушно ответил он.
   И тут, уткнувшись в подушку, Настя неожиданно разрыдалась.
   – Я умру, – говорила она, – я умру, я не знаю, что делать. Я пыталась забыть, но теперь я не вынесу, что ты будешь называть другую своей любимой и своим солнышком.
   Алеша усмехнулся – горько и криво. Он даже забыл, скольких женщин прежде легко и просто обнимал в своей жизни, так почему эта девчонка словно заколдовала его? Какую боль ему пришлось вытерпеть, какую жестокую борьбу вести с самим собой, прежде чем образ Насти перестал являться в памяти, позволив соединиться с другой женщиной – милой, хорошей, доброй. Его женой, матерью его сына.
   Теперь для него все было кончено. Алеша знал, что сотни миллионов мужчин имеют жен и любовниц, что при соблюдении определенных предосторожностей это считается вполне нормальным и естественным, но он знал также, что Настя больше не отпустит его. Наверное, мать, ставшая алкоголичкой из-за того, что не сумела вынести тревогу за мужа, передала ему по наследству чрезмерно развитое воображение. Так это было или не так, но Алеша твердо знал одно: тоску свою он заглушать водкой никогда не будет, но другой женщины теперь коснуться уже не сможет – Настя вернулась. И оттого, что она, навсегда исковеркавшая его жизнь и разбившая семью, сейчас горько рыдала со своей глупой девчачьей ревностью, его взял гнев.
   – А чего же ты хотела? – ему даже не пришлось прикладывать особых усилий, чтобы слова эти прозвучали насмешливо и даже презрительно. – Если тебе так тяжело, то просто не думай об этом – я с тобой больше встречаться и напоминать о себе не собираюсь. Сегодня случайно вышло, извини. Скажу честно и сразу: ты мне не нужна.
   – Ты мне тоже не нужен! – в бешенстве закричала она, вскочив на ноги и стоя перед ним обнаженная, с гордо вскинутой головой и мокрыми от слез глазами. – Ненавижу! Предатель!
   – Я? – вкрадчиво улыбнулся Алеша. – Это я предатель?
   – Ну и иди к своей жене, иди! Иди, зови ее как хочешь, раз ты ее любишь.
   – Конечно, я ее люблю. А как насчет тебя и твоего мужа?
   Настя вдруг успокоилась. Лицо ее стало серьезным, она спокойно легла рядом с Алешей и вытянула вдоль тела одну руку, а вторую закинула за голову, неподвижно уставившись в потолок.
   – Да, ты прав, – в голосе ее прозвучала странная обреченность.
   Он усмехнулся, глядя на нее сверху вниз, и вдруг увидел тонкий шрам сантиметра три длинной, идущий от подмышечной впадины вниз.
   – Что это? – его палец осторожно дотронулся до красной полоски, вокруг которой видны были мелкие точки – словно след от шва.
   – Удар ножом. Зашили, чтобы не осталось следа – следы любви моего мужа.
   – Что? – взгляд его стал пристальным. – Я не знал, что тебе нравятся подобные любовные игры.
   – Мне они не нравятся, – Настя равнодушно пожала плечом и опустила руку, чтобы не видно было шрама, – и я стараюсь по возможности избегать близости с мужем. Но мне не всегда это удается – если я теряю бдительность, то он меня насилует, а при этом…
   Голос ее дрогнул. Положив ладонь на ее плечо, Алеша мягко, но требовательно попросил:
   – Настя, расскажи мне все. Пожалуйста.
   – Дональд болен, – не отрывая глаз от потолка, сказала она. – Прежде я этого не понимала, потому что… потому что он всегда был так разумен, так тактичен, так нежен со мной. Он и сейчас такой. Прежде, до нашей встречи, он был очень замкнут, сторонился людей, никогда не улыбался, и врачи диагностировали у него тяжелое психическое заболевание. Но когда мы подружились, с ним что-то случилось – он начал меняться. Поэтому его отец практически насильно устроил наш брак, но тогда… тогда между нами действительно ничего не было – я не лгала, когда говорила тебе это. Я не хотела близости, и Дональд шел мне навстречу, хотя, если б он захотел, то меня никто не стал бы защищать – ведь тот человек… Воскобейников, которого я считала отцом… Он ведь фактически меня им продал, и ему было все равно. Потом я узнала, что все это время в доме держали женщин для сексуальных услуг, и когда Дональду было нужно, их к нему приводили. Когда все это случилось – когда я думала, что заразилась СПИДом, – я сказала об этом Дональду, а он… он взял меня насильно, чтобы доказать мне свою любовь. Потом все это началось – он отослал тех женщин и потребовал, чтобы я с ним жила. Он отобрал у меня все таблетки, чтобы я забеременела, и я действительно через месяц забеременела. Но самое ужасное, что он был так груб, что мне становилось плохо, а он… он даже не помнил, что делал, он становился совсем другим человеком во время секса. Он в обычной жизни был бесконечно нежен, а тут был не то, что груб – он был, как зверь. Даже когда я не сопротивлялась. Мне было страшно, больно, а когда я узнала, что беременна, мне расхотелось жить. Мне не хотелось иметь этого ребенка. Я бросилась к катеру и уехала далеко в море, и все думали, что я погибла, а Дональд… Ему стало плохо. Он ничего не видел, не слышал и ни с кем не разговаривал – жил на транквилизаторах. Потом Антон объяснил мне, что его поведение во время секса – результат болезни. Нечто вроде раздвоения личности, как я понимала. Антон сказал, что мне лучше сделать аборт – есть вероятность, что болезнь может передаться по наследству. Мой дед – я раньше называла его дядей Сашей – и та женщина… моя биологическая мать… они приехали вместе с Антоном и добились того, что Капри согласился меня отпустить, но Дональд… он лежал, не двигался, и все думали, что он не выйдет из шокового состояния, но меня он вдруг узнал. Отвечал, когда я спрашивала, говорил, что ему страшно. Я решила, что не уеду – останусь и буду за ним ухаживать. Потому что… потому что Антон сказал, что ты женишься, и мне было уже все равно.
   – Опять я виноват, – с горечью вздохнул Алеша. – Ну, причем тут я, разве у тебя нет своей жизни?
   – Антон говорил то же самое. Но я не уехала. И отказалась делать аборт – наверное, чтобы сделать больней той женщине – моей биологической матери. Сейчас Катрин четыре месяца, и врачи не находят у нее никаких отклонений, но ведь она еще мала. Правда, меня успокаивают, что вероятность передачи заболевания девочкам намного ниже. К тому же, она – моя копия и совсем не похожа на Дональда.
   Настя беспомощно посмотрела на него, словно ждала подтверждения своим словам, и Алеша ласково погладил ее по голове.
   – Будем надеяться, что все будет хорошо. Но что было потом?
   – Дональду постепенно становилось лучше, через полгода он начал вставать и разговаривать. Я была беременна, он относился ко мне с огромной нежностью, выполнял каждое мое желание, и мы много говорили – строили планы, как будем учиться в Кембридже на математическом факультете, слушали музыку, обсуждали книги. Дональд даже занимался делами со своим отцом – они что-то обсуждали, он часто смеялся. Потом я узнала, что во время моей беременности к нему опять доставляли женщин – врач посоветовал ему не спать со мной и не рисковать ребенком. С одной из них что-то случилось, но я точно не узнала, что именно. А через месяц после рождения Катрин он меня изнасиловал – заявил, что я его жена, и никто другой ему не нужен. Теперь он уже не такой, как прежде – во время близости теряет память надолго, и в это время я просто боюсь за свою жизнь. Один раз ночью он чуть не задушил меня во время секса – мне удалось ударить его коленом в пах и вырваться. Днем он ничего не помнил – был мил, ласков, но когда я попробовала его упрекнуть, стал нервничать и сказал, что вообще не понимает, о чем я говорю. Весь день провел с Катрин – укачивал ее, сам кормил с бутылочки, потому что у меня после первого же насилия пропало молоко.
   – Боже мой, – в ужасе глядя на нее, произнес Алеша, – Настя, но ведь так не может продолжаться. Я уже не говорю о том, что ты должна чувствовать, но ведь он… он может просто искалечить тебя, раз он не помнит, что делает. Если у вас дочь, если ты считаешь его хорошим другом, то вы должны жить в разных домах. Днем занимайтесь воспитанием дочери, беседуйте в присутствии других, а потом расходитесь.
   – Дональд этого не хочет, и врач тоже считает, что секс со мной хорошо на него влияет – он сейчас стал таким коммуникабельным, каким никогда не был раньше. Его отец готов на все, чтобы сыну было хорошо – он задаривает меня подарками, и даже намекнул, что я могу завести любовника, если захочу. Но сказал, что если я уйду, то мне никогда не отдадут мою дочь – ее воспитанием будет заниматься Дональд. Ты понимаешь, что это значит? Дональд обожает меня, он обожает Катрин, он в повседневной жизни – одаренный и прекрасно развитой человек, но он болен. Как я могу оставить мою дочь больному человеку?
   – А если ты погибнешь в одну из таких ночей любви? – с горечью спросил он. – Что будет с твоей дочерью? Что-то ведь случилось с той женщиной, которую приводили ему, пока ты была беременна. И что об этом думает сам Капри? Ведь случись что с тобой, так будет скандал.
   – Не волнуйся, скандала не будет – в дом Капри пресса не проникнет, все будет замято, как этот шрам, – она подняла руку и вновь показала красную полоску.
   Стиснув зубы, Алеша попросил:
   – Расскажи мне, как это получилось. Расскажи все, не нужно стесняться.
   Настя закрыла глаза и начала медленно рассказывать, а перед Алешей словно наяву вставала картина всего, что ей пришлось пережить в тот день.
   – Мы с няней Ким и Катрин только что вернулись из бассейна. Я с первых дней жизни учу ее плавать, она у меня уже сама немножко держится на воде и совсем не боится – даже когда с головой уходит под воду. Мы с Ким сидели в моей комнате и играли с Катрин. Было очень жарко, но кондиционер я включать не люблю, поэтому мы сидели в одних халатах, а Катрин была в распашонке и смеялась, махала ручкой – она всегда так заразительно смеется.
   Потом мы с Ким решили покормить ее протертым яблоком – я очищала кожуру маленьким ножиком, а Ким терла на специальной терке и кормила Катрин с ложечки. И тут вошел Дональд – он словно не видел ни Катрин, ни няню, а на меня смотрел таким взглядом, какой у него бывает перед тем, как … когда он меня хочет. Ким очень хорошая няня, но она смертельно боится потерять работу, и у нее есть инструкции, как себя вести в определенных случаях. Она тут же подхватила Катрин и выбежала – я даже не успела ее остановить. А Дональд схватил меня за руку и сорвал халат.
   Потом он повалил меня на кровать и сразу же начал насиловать … Короче, мне было очень плохо – больно. К тому же он выкрутил мне левую руку, так что трещали суставы, и схватил за волосы – так закинул назад голову, что мне казалось, что сейчас сломается шея.
   Тут я вдруг заметила, что в правой руке все еще держу ножик, и даже не знаю, как получилось – я ударила его в грудь. Только поцарапала, но его это удивило – он меня выпустил, посмотрел мутными глазами и засмеялся каким-то странным смехом. Потом отнял у меня нож, перевернул на живот, завел мне руки за голову и начал насиловать сзади, а когда заканчивал, то вдруг с силой ударил ножом подмышку.
   Потом он отключился и заснул, а я вызвала людей из охраны, но пришел сам Капри с врачом и с Ролиндом – начальником их службы безопасности. Я лежала голая, вся в крови, но мне это уже было по фигу – я кричала и требовала развода. И чтобы мне отдали дочь.
   Они выслушали очень внимательно, задали несколько вопросов, а потом доступно, но чрезвычайно вежливо объяснили, что во всем случившемся скорей всего обвинят меня – ведь я первая ударила мужа ножом.
   «Какой суд отдаст ребенка женщине, которая способна с ножом напасть на своего мужа, как вы думаете, мадам? А то, что произошло с вами – несчастный случай из-за того, что Дональду пришлось бороться, отнимая нож. Здесь три свидетеля. К тому же няня подтвердит, что нож был у вас в руках, когда она уходила с ребенком».
   Потом Капри велел всем выйти и наедине предложил мне установить в комнате скрытую камеру, чтобы во время нашего с Дональдом секса за нами могли наблюдать врач и секъюрити – на всякий случай, чтобы мне было спокойней: «Если ты не будешь так бояться, то Дональд тоже будет вести себя иначе – твой страх его провоцирует».
   Я отказалась – не очень приятно, чтобы посторонние люди разглядывали твои гениталии. Потом приехал хирург, но даже ничего не спросил – зашил мне рану, потому что она была очень глубокая, хотя нож был тупой, смазал Дональду царапину, а тот даже не проснулся.
   На следующий день он ничего не помнил – играл с Катрин, рассказывал мне о дифференциальных уравнениях и рассуждал о том, как мы этой осенью будем жить и учиться в Кембридже. В эту минуту я чувствовала себя так, словно со мной рядом мой самый близкий и дорогой друг.
   Спустя неделю я заявила Бертраму Капри, что на несколько дней уезжаю в Москву, и он не посмел возразить – даже распорядился предоставить мне самолет. Хотя наверняка за каждым моим шагом здесь следят, и Бертраму Капри уже доложили, что я с тобой, но это ему по барабану – главное для него, чтобы я вернулась, и я вернусь, потому что у них моя дочь.
   – Где она сейчас? – сдавленно спросил Алеша.
   – В Нью-Йорке – там у Капри прекрасный дом с парком и фонтанами, там даже в жару можно отдохнуть, как на курорте, – в голосе ее прозвучала горькая ирония.
   – Ты не должна туда возвращаться.
   Настя посмотрела в его полные боли глаза и неожиданно заплакала, уткнувшись в его плечо, а он прижимал ее к себе и нежно перебирал короткие пепельные волосы.
   – Что мне делать? – говорила она. – У меня нет выхода. Моя родная мать не хотела меня – она предала меня и пыталась убить еще до рождения. Моя приемная мама от меня отказалась. Так неужели же и я предам свою дочь? Врач Дональда говорит, что если даже Катрин и унаследовала заболевание отца, то она может прожить всю жизнь, и оно не проявится – при правильном режиме и правильном воспитании. Если же я оставлю ее отцу…
   – Не плачь, любимая моя, солнышко мое, – запрокинув ее растрепанную голову, Алеша целовал мокрое от слез лицо. – Не плачь, скажи мне только, чего ты хочешь, и я переверну все на свете. Какие у тебя вообще были планы?
   – Я хотела только побывать на могиле Антона, – всхлипнула Настя, – и еще я положила цветы на могилу его мамы. Он делал это каждый год в день ее гибели. Знаешь, они ведь умерли в один день с разницей в семнадцать лет. По дороге в Нью-Йорк я думала еще побывать в Швейцарии у Кати, но теперь встретила тебя и хочу только одного – умереть.
   – Тогда и мне придется умереть. Потому что для меня все будет кончено – я не смогу без тебя жить, – вырвалось у него.
   Несмотря на все, что Насте пришлось пережить за последнее время, ей было только восемнадцать. Поэтому, услышав слова любимого, она перестала плакать и улыбнулась сквозь слезы, но тут же ревнивым и мстительным тоном сказала:
   – Без меня, да? Ты ведь без меня прекрасно жил все это время. Я же тебе не нужна.
   – Думал, что не нужна. Но все это потом, ладно? Сначала нужно решить главное – я должен вытащить оттуда тебя и твою дочку, и нам нужно обдумать, как это сделать.
   – Ничего нельзя сделать, ничего, – у Насти вновь потекли слезы, – у Капри везде адвокаты, он в своей стране, и он там царь и бог. Все законы будут на его стороне.
   – Ладно, не реви, – целуя плачущий глаз, велел он, – не реви, ради бога, а то у тебя слезы больно соленые. Дай все продумать, и помолчи минутку.
   Алеша закрыл глаза и сдвинул брови, а Настя послушно замолчала, прижавшись щекой к его плечу. Впервые за много дней ей было хорошо. Тихонько проведя пальцем по его груди, она спросила:
   – Ну и что – продумал?
   – Продумал, – он глубоко вздохнул и провел ладонью по ее спине, – будем бороться.
   – Расскажешь? – приподнявшись на локте, она заглянула ему в глаза, страстно поцеловала в уголок губ, пощекотала его щеку кончиками ресниц. – Или сначала…
   Чувствуя трепет ее тела, Алеша тихо засмеялся:
   – Сначала. А то я плохо соображаю.
   Он сжал ее в объятиях, и опять мир для них перевернулся, время застыло, и они остались одни во всей Вселенной.

   В начале сентября Алеша прилетел из Лондона в Нью-Йорк – фирме, где он работал, был заказан технический проект для одной из сетей туннелей Управления Нью-Йоркского порта. Совместную работу с американцами они начали еще зимой, и тогда же инженер Джимми Фристоун – очень общительный и веселый американец лет тридцати – между делом рассказал своим английским партнерам, что брат его Мэтт работает репортером в одной несерьезной, но популярной газетенке.
   Когда обсуждение технических деталей проекта было завершено, Алеша попросил Фристоуна устроить ему свидание с братом. Немного удивившись, Джимми, тем не менее, согласился.
   Газета существовала за счет сплетен о «сильных мира сего», и «акулы Нью-Йорка» боялись ее как огня, потому что опубликованные материалы всегда были достоверны и перепроверены. Никакие адвокаты не могли привлечь издание к суду за клевету, а привлекать за диффамацию или вторжение в частную жизнь и на процессе выворачивать перед всем миром грязное белье никому не хотелось.
   Алеша и Мэтт Фристоун договорились встретиться восьмого сентября в небольшом кафе под названием «Лендриз». Джимми в это день с утра должен был присутствовать на совещании в Нью-Джерси, поэтому их никто не представил друг другу, но Мэтт – рыжеволосый парень с серьгой в ухе – был так похож на брата, что Алеша сразу же его признал.
   – Мартини или виски? – подмигнув и покачав серьгой, весело спросил американец, едва они сели за небольшой уютный столик в отдаленном углу зала.
   – А если сначала поговорить?
   – Одновременно, – расплылся в улыбке Мэтт и добавил: – Я угощаю.
   Он был твердо уверен, что русский может отказаться от выпивки только в том случае, если у него нет денег. Алеша не стал спорить и даже сделал глоток мартини, с трудом удержав гримасу отвращения, которое почему-то всегда вызывал у него этот напиток. Он начал рассказывать, и американец сразу напрягся, весь обратившись вслух.
   После того, как Алеша изложил суть дела, Мэтт даже присвистнул:
   – Фью! Так вот как обстоят дела! Помню, как-то очень давно ходили слухи, что у Донни Капри не все в порядке с головой – тогда их семья долго жила в Швейцарии, и никто ничего толком так и не смог узнать. Потом было официальное сообщение, что Дональд женился на русской. После того, как Капри вернулись в Нью-Йорк, Дональд часто бывает в своем офисе и даже как-то раз согласился дать короткое интервью научному каналу – что-то о математических моделях.
   Известно, что ему двадцать один год, он очень талантлив – самостоятельно освоил почти весь университетский курс математики, но хочет еще усовершенствовать свое образование в Кембридже. За последние месяцы его много раз видели с отцом на совещаниях, он и его жена иногда присутствуют на банкетах, а в одной из газет даже поместили фотографию супругов и их маленькой дочки.
   Так что все прежние слухи и разговоры сами собой отпали. Я не смогу ничего опубликовать, если его жена не согласится лично дать мне интервью – мы не оперируем непроверенными фактами.
   – Она согласится, – угрюмо ответил Алеша. – Я просил ее немного отложить возвращение в Штаты и побыть хоть какое-то время в Москве или в Швейцарии, но Анастасия очень тревожилась за свою дочь. Сейчас она уже пять дней находится в доме своего мужа, и мы трижды в условленное время созванивались по мобильному телефону. Она утверждает, что с ней пока все нормально, но я в большой тревоге. Поверьте, мы не хотим никому причинять боли и никого компрометировать, и если можно будет этого избежать, то будем рады. Но Анастасия должна получить законное право самой воспитывать свою дочь и решать ее судьбу. Она не станет препятствовать встречам Дональда с дочерью – она очень тепло относится к нему, как к человеку. Она не претендует на деньги Капри и готова отказаться от всех прав, которые дает ей брачный договор – тем более, что ее заставили подписать его насильно. Но ее жизнь и здоровье не могут постоянно находиться под угрозой из-за неизлечимой болезни ее мужа.
   Мэтт понимающе кивнул.
   – Ясно. Хорошо, мы с ней увидимся и поговорим.
   – Я должен связаться с ней сегодня в три часа. Назначьте место и время встречи.
   Мэтт подумал, подсчитал и тряхнул головой:
   – Через два часа я должен уехать. Вернусь только десятого, а одиннадцатого после полудня меня ждут в Мехико. Встретимся одиннадцатого рано утром – в восемь устроит или слишком рано?
   – Чем раньше, тем лучше. Где?
   – Лучше на нейтральной территории и подальше от соглядатаев Капри. Думаю, что для этой цели подойдет офис моего брата Джимми – ты ведь знаешь, где это?
   – Естественно – здание WTC, Южная башня, девяносто седьмой этаж. Хорошо, договорились.
   Настя, узнав о предстоящей встрече, коротко сказала:
   – Хорошо. В половине восьмого встретимся у Национального памятника и вместе поедем в Торговый центр.
   – Тебя отпустят?
   – Меня никто не держит, я хожу, куда захочу и когда захочу.
   – У тебя все нормально?
   – Абсолютно.
   По голосу Насти Алеша понял, что не все было нормально, но в данный момент он больше ничего сделать не мог. Закончив разговор с Настей, Алеша позвонил в Москву жене, и Нонна, встревоженная странным тоном мужа, спросила:
   – У тебя все в порядке? На какое число нам заказывать билеты в Лондон?
   – Еще не знаю, все скажу тебе после одиннадцатого, как Антоша?
   – Прекрасно, он очень вырос. Мы сейчас на даче, он целые дни на воздухе. Когда ты поедешь в Майами?
   – Не знаю, – повторил Алеша, – все решится одиннадцатого. До свидания, привет родителям.
   Ему самому было не до конца ясно, что может решиться одиннадцатого, и каковы теперь будут его отношения с женой. Он знал только одно – Настя оказалась в беде, и ее нужно вытаскивать.
   Накануне встречи с Мэттом Настя сделала последнюю попытку поговорить с Дональдом и его отцом. Она зашла в кабинет Бертрама Капри, когда они оба были там и о чем-то спорили, но при ее появлении сразу умолкли. Дональд торопливо поднялся и пошел ей навстречу, протянув руки.
   – Настья, – тихо и нежно сказал он, целомудренно дотрагиваясь губами до лба жены.
   – Я хотела поговорить, – Настя отвела взгляд.
   Бертрам слегка сузил глаза и пристально посмотрел на свою юную невестку.
   – Что ж, садись, – взгляд его буквально впился ей в лицо.
   Настя глубоко вдохнула воздух и слегка вздернула голову кверху.
   – По дороге из Москвы в Нью-Йорк я была в Лозанне и навестила своего близкого друга Екатерину Баженову, – звонко произнесла она. – Екатерина Баженова – сестра Антона Муромцева. Год назад он предлагал вам вернуть деньги, которые были похищены из благотворительного фонда Капри, но сразу же после этого умер. Екатерина Баженова, согласно его завещанию, является его единственной наследницей. Она просила меня передать вам, что после выполнения всяких формальностей вступила, наконец, в права наследства и теперь сама передает в ваш фонд всю сумму – миллиард долларов США. Она не считает возможным присвоить деньги, предназначенные для благотворительных целей. Думаю, что у меня больше нет перед вами никаких материальных обязательств.
   В глазах Дональда мелькнуло огорченное выражение, а его отец поморщился.
   – Никто никогда не предъявлял тебе никаких счетов, а похищенные деньги я давно возместил фонду из своих личных средств.
   «С этими русскими совершенно невозможно иметь дело, – подумал он, – сначала воруют деньги прямо из-под носа, а потом возвращают, когда их никто не просит возвращать».
   – Тем не менее, я чувствовала себя неловко, – сказала Настя, – ведь вы таким образом заплатили за меня человеку, которого все считали моим отцом.
   – Не стоит говорить таких вещей, Настья, – мягко заметил Дональд. – Ты моя жена, у нас растет дочь. Почему ты вспоминаешь все это? Тем более, что дело обстояло несколько иным образом.
   – Потому что я хочу получить развод и требую, чтобы Катрин оставили мне. Вчера я говорила с адвокатом и подписала бумагу, по которой отказываюсь от всего, что могу получить от тебя в случае развода.
   При этих ее словах Бертрам Капри, с трудом сдержав улыбку, опустил глаза. Наступило молчание, потом Дональд резко и отрывисто произнес:
   – Я не дам тебе развода.
   – Развод по требованию одного из супругов, – спокойно, словно размышляя о чем-то постороннем, проговорил старый Капри. – Суд потребует от тебя объяснить причину, по которой ты настаиваешь на разводе – в противном случае вообще не может идти разговора о том, чтобы ребенок остался с тобой.
   – Жестокое обращение – в этом случае ребенка всегда оставляют матери, – она отвернулась в сторону, чтобы не видеть лица Дональда.
   – Неужели я жестоко обращаюсь с тобой, Настья? – с нежным укором в голосе спросил он. – С тобой или с нашей дочерью?
   – Ты даже не помнишь, что ты делаешь со мной, – с горечью вырвалось у нее, – но я не виню тебя – это твоя болезнь. Однако вчера вечером ты изнасиловал меня, у меня до сих пор все болит – грудь и живот в синяках. Бывало, конечно, и хуже, но я больше не хочу этого терпеть, пойми.
   Вспыхнув, Дональд поднялся и, не говоря ни слова, вышел из кабинета. Бертрам Капри остался невозмутимым.
   – Все, о чем ты говоришь, – равнодушным тоном произнес он, – обычные любовные игры, которые ведут любовники с обоюдного согласия. Многим женщинам они нравятся и тебе, возможно, тоже, но ты сама не хочешь себе в этом признаться – виной тому твое слишком строгое воспитание. Любой суд именно так на это и посмотрит. Никто не оставит тебе Катрин – у тебя нет ни профессии, ни средств для ее воспитания, потому что ты вчера сама подписала отказ от права на компенсацию, которое жена имеет при разводе.
   Настя посмотрела на него, и тут до нее дошло:
   – Так тот адвокат, который составил этот документ и посоветовал мне его подписать… Он действовал по вашему указанию?
   Миллиардер наконец-таки позволил себе улыбнуться.
   – Девочка моя, – ласково сказал он, – ты еще очень молода, ты не знаешь законов, ты эмоциональна, как все русские. Ты отправилась к первому попавшемуся адвокату и решила, что он сейчас даст тебе пару полезных советов, а когда ты им последуешь, то обратишься в суд и получишь все, что хочешь. Твой отказ уже находится у моего нотариуса. Ты знаешь, на что ты себя обрекла, отказавшись от всех имущественных прав, положенных тебе по брачному контракту?
   – Я не хотела и не хочу ни в чем от вас зависеть, – резко возразила она.
   Капри улыбнулся еще шире.
   – Человек зависит от общества, в котором он живет. В человеческом обществе ты теперь никто. Ты сама отказалась от своей родной матери и деда, когда они хотели тебе помочь, а в России ты больше не дочь депутата, перед которой открыты были все дороги – у тебя там нет ни жилья, ни собственности, ни работы. Конечно, ты знаешь языки, но если ты и найдешь работу секретарши, то тебе одновременно придется исполнять и другие обязанности. Возможно, ты пожалеешь об объятиях моего сына, когда тебя начнут подкладывать под пузатых российских бизнесменов. В Соединенных Штатах ты вообще нищая иностранка – тебя никуда не возьмут на работу, тебе даже не выдадут лицензию на предоставление сексуальных услуг. Ты рассчитываешь на своего любовника, который живет в Англии?
   – Что? – Настя вздрогнула, и Капри, заметивший это, удовлетворенно кивнул.
   – Я знаю, что ты с ним встречалась и спала в Москве. Кстати, ты знаешь, кем был его отец? Он был киллером и погиб во время разборок с приятелями. Кажется, он оставил своим детям какую-то мелочь, но твой приятель передал все сестрам. На фирме, где он работает, полагают, что он довольно талантлив, но такие таланты сейчас тысячами едут из России на Запад. Если вдруг он потеряет работу, или с ним случится что-то еще, то без поддержки останешься не только ты, но и его жена с маленьким сыном.
   Бледная, как смерть, Настя поднялась на ноги.
   – Не угрожайте, я вас не боюсь.
   – Что ты, детка, – рассмеялся он, – как я могу угрожать моей любимой невестке. Я просто пытаюсь точно обрисовать тебе ситуацию. Пока ты здесь, ты – жена Дональда Капри, одна из богатейших и самых уважаемых женщин во всем мире. Ты имеешь все – деньги, власть. Ты даже можешь время от времени встречаться с любовником – это будет тебе компенсацией за то, что ты, по твоим словам, вынуждена терпеть. Если ты уйдешь отсюда, то превратишься в нищую бродягу, никакой суд тебе Катрин не отдаст, и правильно сделает, потому что ты будешь никто. Никто, понимаешь?
   – Это вы – никто, – сама удивляясь своей браваде, ответила она и неожиданно тоже рассмеялась, – а я – человек. Я могу жалеть, могу сочувствовать, могу быть доброй, но я не терплю угроз, и я пойду на все, ясно?
   Резко повернувшись, девушка вышла из кабинета миллиардера, а он с усмешкой посмотрел ей вслед и, нажав на кнопку, вызвал секретаря.

   В половине восьмого утра следующего дня Настя подъезжала к Бэттери-парку. Алеша, как они и договорились, ожидал ее возле Национального памятника. Он сел к ней в машину, и они коротко поцеловались.
   – Ты готова? Не боишься? Он ждет нас в восемь.
   – Нет, – она решительно мотнула головой, – ради Катрин я на это готова – готова дать это интервью. Только мне не хочется, чтобы о болезни Дональда писали в газетах – это слишком жестоко. Если Капри согласится на наш развод, то, может, не нужно будет этого публиковать?
   Алеша печально вздохнул.
   – Я понимаю тебя, но назад ходу не будет. Если материал попадет в руки репортера, то он пойдет дальше. Если угрожать этим и чего-то требовать, то это уже будет шантаж, а шантаж уголовно наказуем. Реши сейчас – если можешь, то поедем, а если нет… К тому же не думай, что как только материал опубликуют, то суд сразу же отдаст тебе дочь – американцы привыкли к сплетням, и суды на них не реагируют. Нам еще долго придется бороться, и это только начало. Думай, дело идет о твоей дочери и о ее жизни.
   – Да, – стиснув зубы, Настя кивнула. – Едем!
   Они вошли в офис на девяносто седьмом этаже Южной башни WTC ровно в восемь часов утра. Их встретил Мэтт Фристоун – он приехал пятнадцать минут назад, чтобы подготовить все к предстоящему интервью.
   – Я рад с вами встретиться, мадам, – коротко сказал он, энергично встряхивая руку Насти, – вы готовы? Можем начинать?
   – Я готова, можем начинать, – ответила она также коротко.
   Задать вопрос он не успел – снаружи послышался шум шагов, за ним последовал резкий стук в дверь:
   – Откройте, полиция.
   Ворвавшиеся полицейские обыскивали помещение, Мэтт попробовал было потребовать ордер, но один из копов возразил:
   – Офис арендован Управлением Нью-Йоркского порта. Когда мы получили информацию, что в помещении состоится сделка с передачей крупной партии героина, администрация Управления дала разрешение на досмотр без санкции прокурора, – он открыл лежащий на столе дипломат Фристоуна и вытащил большой пакет с белым порошком.
   – Понятно, – усмехнулся Мэтт и поудобней уселся в кресле, – продолжайте спектакль, ребята, продолжайте.
   – Мистер Фристоун и мистер Малеев, вы пойдете с нами, – полицейский взглянул на своего коллегу: – Сержант Фаррел, зачитайте им их права.
   Настю он словно игнорировал, но она, вскочив на ноги, с отчаянным криком вцепилась в рукав Алеши.
   – Нет!
   – Мадам, отойдите, – неуверенно произнес лейтенант, – отойдите, а то я вас тоже вынужден буду арестовать.
   – И арестовывайте, черт с вами! Арестовывайте, давайте!
   Лейтенант нерешительно топтался на месте. Неожиданно дверь открылась, в комнату вошли Дональд, его адвокат и трое секъюрити.
   – Господа, – мягко заметил молодой Капри, – если позволите, мы попробуем это уладить. Лейтенант, вы не возражаете, если мой адвокат пару минут побеседует с мистером Малеевым?
   – Мы будем ждать в полицейской машине у входа в здание, – с неприятной усмешкой буркнул лейтенант, бросив недобрый взгляд на прислонившегося к стене Алешу.
   Фристоуна увели, а Дональд повернулся к Насте и печально покачал головой.
   – Так это и есть тот парень, о котором ты мне рассказывала, Настья? Мне давно хотелось на него посмотреть.
   – Так хотелось, что ты даже поднялся сегодня раньше полудня, – зло ответила она, – не выспался, наверное, Донни?
   – Ради такой встречи можно пожертвовать сном, – мягко улыбнулся ее муж и, переведя взгляд на Алешу, очень вежливо произнес: – Мистер Малеев, у меня есть к вам короткий деловой разговор. Вы можете меня выслушать?
   – Я слушаю, мистер Капри, – холодно ответил тот.
   – Я буду откровенен, мы с вами взрослые люди. Господин Мэтт Фристоун будет поставлен перед выбором: надолго сесть в тюрьму за сбыт сильно действующих наркотиков или отказаться от встреч и вообще от каких-либо попыток взять интервью у моей жены. Ему даже будет хорошо заплачено за то, чтобы он навсегда забыл о том, что от вас услышал. Уверен, что он выберет последний вариант – он разумный человек. Но, вы, как я понимаю, романтик, и с вами это не пройдет.
   – Вы правильно понимаете, – на губах Алеши мелькнула недобрая усмешка.
   – Поэтому я и не предоставляю вам возможность подобного выбора – вас просто увезут на один из принадлежащих мне островов. Вы будете там жить и работать, к вам доставят вашу жену и сына, но вы не сможете покинуть пределы острова и никогда больше не увидите Настью.
   – Вы думаете, это у вас получится? – удивился Алеша.
   – Мистер Малеев, у вас будет полная возможность убедиться в том, что для Капри нет невозможного. Внизу ждут полицейские, в здании мои люди, и они в совершенстве владеют искусством рукопашного боя – я знаю, что вы тоже в этом искусны, но их намного больше. Если вы начнете сопротивляться, то вас просто усыпят. Думаю, что вам лучше подчиниться неизбежному.
   – Ты преступник, – возмущенно проговорила Настя, – я не знала, что ты настоящий преступник.
   – Я не преступник, любимая, – с печальной улыбкой возразил Дональд, – я ведь не делаю ничего плохого человеку, который тебе дорог. Я даже разрешаю вам попрощаться. Навсегда, потому что больше вы никогда не увидитесь.
   – Алеша! – Настя рванулась к Алеше, и никто ее не остановил – ни Дональд, ни его телохранители, не тронулись с места. – Алеша, я…
   Она не договорила – ее прервал крик ужаса, вырвавшийся из груди стоявшего лицом к окну секъюрити и заставивший всех повернуть головы в направлении его взгляда. Пламя и черные клубы дыма, ширясь, ползли к вершине соседней Северной башни. Настя тоже посмотрела в окно, оглянулась и внезапно схватила Алешу за руку.
   – Бежим!
   Минутное оцепенение, охватившее присутствующих, позволило им беспрепятственно выбежать в коридор. Алеша не стал дожидаться лифта – резко развернувшись, он потащил Настю вниз по лестнице. Дональд, придя в себя, бросился следом за ними, не обращая внимания на голос, зазвучавший из селектора – диктор просил всех оставаться на своих местах и раз за разом убедительнейшим тоном повторял, что для людей, находящихся в южной башне опасности нет.
   – Простите, сэр, – один из секъюрити выскочил в коридор следом за Дональдом и попытался остановить своего патрона, схватив за руку, – нужно оставаться на месте, вы слышите, что говорят?
   – Прочь!
   Оттолкнув его, молодой Капри помчался по узкой лестнице вслед за своей женой и Алексеем Малеевым. Секъюрити следовали за ним, повторяя:
   – Сэр, приказано оставаться на местах, здесь мы защищены. Сэр!
   Из офисов выбегали сотрудники – напуганные пожаром в соседней башне, они решили, что безопасней будет спуститься вниз и покинуть здание. Однако сотрудники службы безопасности WTC перегородили им путь:
   – Господа, вернитесь на свои рабочие места, для нашего здания никакой опасности не существует! Вернитесь на свои места, господа!
   Нерешительно потоптавшись, люди начали поворачивать обратно. Алеша потянул Настю к одному из лифтов, распахнувшему в этот момент двери. Обе створки уже смыкались, когда внутрь кабины протиснулся догнавший беглецов Дональд и еле поспевший за ним секъюрити. Прислонившаяся к стене кабины женщина изумленно посторонилась. Молодой Капри схватил Настю за руку:
   – Настья, подожди!
   – Эй, полегче! – Алеша решительно отстранил его, всем своим видом показывая, что настроен решительно. Секъюрити сделал было шаг в его сторону, но заколебался – выяснять отношения и устраивать потасовку в лифте было небезопасно. К тому же, это не имело никакого смысла – внизу их ждали полицейские, и телохранитель вполне резонно посчитал, что у этого русского наглеца практически не оставалось никакого шанса удрать. Подумав так, он расслабился сам и почтительно напомнил гневно стиснувшему кулаки Дональду:
   – Сэр, мы в лифте, здесь лучше сохранять спокойствие.
   – Да, – резко ответил тот, разжав кулаки и опустив руки. Не спуская глаз с Насти, он достал сотовый телефон и, связавшись со остальными телохранителями, коротко приказал им спускаться вниз.
   На тридцать девятом этаже кабина остановилась, женщина вышла, вошли два сотрудника WTC, и когда автоматические двери начали вновь сходиться, Алеша внезапным рывком выдернул Настю наружу. Дональд и его секъюрити выскочить следом не успели, но на следующем этаже они выбежали из лифта и сразу увидели светловолосую голову Насти. Алеша тащил ее вниз по лестнице, заставляя перепрыгивать через ступени. Неожиданно она споткнулась и, не удержавшись на ногах, упала на колени. Дональд вмиг оказался рядом с ними.
   – Стойте! Настья, остановись!
   Подбежавший секъюрити поддержал его:
   – Остановитесь, господа, прошу вас. Мэм, вам лучше оставаться в здании – это ради вашей же безопасности. Господин Малеев, вам некуда бежать – у входа вас ждет полиция.
   Алеша смерил его взглядом и, ничего не ответив, помог Насте подняться. Они спустились еще на один пролет и направились к лифтам, возле дверей которых толпилось множество людей. Дональд и его телохранитель шли за ними почти вплотную.
   Остановившись на минуту и опираясь на руку Алеши, Настя поправила туфлю, едва не соскочившую с ноги во время гонки по лестнице. Она искоса поглядывала на стоявшего рядом Дональда и прислушивалась к встревоженным голосам сотрудников Торгового центра, которые, невзирая на увещевания службы безопасности, решили все же покинуть южную башню.
   – Говорят, в северной башне взрыв и пожар, – судорожно всхлипывая, говорила какая-то женщина, – мне только что сообщили по телефону. Никто ничего не понимает – так внезапно. У меня там, на восьмидесятом этаже, муж работает, и я никак не могу до него дозвониться.
   – Ничего страшного, мэм, – успокаивал ее стоявший рядом мужчина, – пожарные уже приехали, они всех выведут.
   Страшный толчок качнул здание. Люди падали или с криком цеплялись за стены, пытаясь удержаться на ногах. Дональд рухнул навзничь, сильно ударившись затылком, и остался лежать неподвижно. К тому времени, когда испуг и первое потрясение миновали, всем присутствующим уже было предельно ясно, что нужно выбираться.
   Алеша крепко стиснул локоть Насти, поставил ее на ноги и потянул к лестнице, решив, что лифтом пользоваться в такой непредсказуемой ситуации будет, пожалуй, опасно. Она нерешительно оглянулась на лежавшего Дональда – тот зашевелился, приходя в себя, и попытался сесть, но тут же вновь откинулся навзничь. Секъюрити хотел ему помочь, но внезапно был сбит с ног толстым мужчиной. Мужчина и сам тоже чуть не упал, однако быстро восстановил равновесие и устремился к лифту.
   – Донни! – закричала Настя, потянув Алешу назад: – Алеша, пожалуйста!
   Алеша остановился и помог секъюрити поднять молодого Капри. Сам удивляясь, откуда берутся силы, он одной рукой поддерживал – почти нес – постоянно спотыкавшуюся Настю, а другой тащил за собой по узкой лестнице обмякшее тело Дональда – так быстро, что поддерживающий своего патрона с другой стороны телохранитель еле поспевал за ним, с невольным уважением думая: «Этот русский – настоящий сумасшедший!».
   Одни этаж, еще один и еще. Казалось, прошла вечность. Когда все четверо выбрались наконец из здания, черный дым застилал солнце, поднимаясь все выше и выше. На верхних этажах южной башни – там, где они находились сорок минут назад – бушевало пламя. Вой пожарных сирен заглушал крики ужаса, ветер нес запах огня и смерти.
   Наконец дымовая завеса кончилась, толпа счастливцев, выбравшихся из южной башни, оказалась среди сгрудившихся пожарных машин. Люди останавливались, оглядываясь по сторонам. Чернокожая женщина в полицейской форме плакала и что-то кричала, указывая на пылавшие небоскребы. Девушка в солнцезащитных очках с искаженным от ужаса лицом прижимала к груди красную сумочку. Секъюрити Дональда растерянно спросил у нее:
   – Что происходит, мэм, вы видели? Война?
   – Самолеты! – она заикалась не в силах объяснить. – Нападение на Америку, вы слышите, что говорят? Пентагон горит!
   Голос из динамика сообщал последние подробности нападения на Пентагон, собравшиеся вокруг люди растерянно смотрели на вертолеты, беспомощно кружившие вокруг окутанных дымом башен, а в окнах верхних этажей, отступая от огня, метались обреченные люди. Спасаясь от пламени, они выбирались на карнизы и срывались вниз, а некоторые сами шагали в бездну, предпочтя легкую смерть мучительной. В воздухе висел предсмертный вопль ужаса и отчаяния, но страшней его были тупые звуки ударов падающих тел о козырьки зданий.
   Настя, плача, уткнулась в плечо Алеши.
   – Неужели нельзя их спасти? Неужели нельзя ничего сделать, Алеша?
   – Только пожелать им быстрой смерти, – он вздохнул и внимательно посмотрел на Дональда, которого все еще поддерживал. Тот уже немного пришел в себя, хотя еще плохо сознавал, что происходит вокруг, и не мог стоять на ногах без посторонней помощи.
   – Настья…. – это вырвалось из его груди, как стон.
   – Ожил, миллиардер? – криво усмехнулся Алеша. – Ну и ладно, – выпустив плечо молодого Капри, Алеша предоставил секъюрити самому поддерживать своего патрона, сказав при этом: – Дальше, ребята, будете сами себя обслуживать. Постарайтесь отойти подальше от башен – чует мое сердце, что они скоро начнут валиться.
   – Они выдержат, устоят! – голос телохранителя дрожал, в глазах его стояли слезы. Голова Дональда, которого он поддерживал, вновь бессильно откинулась назад.
   Алеша пожал плечами, вспомнив, какой силы удар им пришлось испытать внутри башни – его интуиция инженера подсказывала, что несущие конструкции здания серьезно повреждены. Однако спорить с американцем он не собирался, да и не имел сил, поэтому махнул рукой и сухо ответил:
   – Как угодно, дело ваше. Мой совет – свяжитесь со спасателями, пусть вам помогут.
   Он обнял Настю за талию и повел ее прочь, но они не успели отойти далеко – внезапно налетевший шквал ураганного ветра, сопровождаемый угрожающим гудением, оповестил толпившихся вокруг людей о том, что конструкции Южной башни не выдержали, и она начала валиться. Человеческий поток подхватил их и понес, мощные клубы дыма катились сзади, настигая бегущих, вопль ужаса рвался из сотен глоток.
   – Алеша! Подожди, Алеша, я больше не могу! – у нее заплетались ноги, но Алеша остановился лишь тогда, когда счел, что они отбежали на достаточно безопасное расстояние. Откуда-то издали донесся голос Дональда:
   – Настья! Настья, пожалуйста!
   Он уже пришел в сознание, хотя в голове у него, казалось, все ходило ходуном. Полицейский, который помог секъюрити вынести молодого миллиардера из опасной зоны, звонил по мобильному телефону и пытался связаться со спасателями, а Дональд все звал и звал свою молодую жену.
   Настя слышала его крик, но не откликнулась. Она стояла неподвижно, устремив полный ужаса взгляд туда, где в горящих руинах уже лежала Южная башня, а в клубах огненного дыма разваливалась и оседала Северная. Алеша гладил ее по голове и уговаривал:
   – Не надо, не смотри туда. Пойдем, мы ничем никому не можем помочь, пойдем.
   Настя вдруг заплакала, размазывая по лицу слезы и копоть.
   – Мы умерли, – говорила она, стискивая его руку, – мы с тобой мертвы. Невозможно увидеть такое страдание и остаться в живых.
   Черная пелена заволокла небо над Манхэттеном.
   – Нам нужно уйти отсюда, но я не знаю, куда, – внезапно почувствовав слабость, измученным голосом произнес Алеша, и оглянулся по сторонам, – я здесь ничего не знаю. Не плачь, Настя, прошу тебя. Ты лучше меня знаешь Манхэттен – скажи, куда идти, и мы пойдем. Только не плачь.
   Настя продолжала сжимать его руку, словно не слыша. Глядя прямо перед собой, она вновь и вновь переживала ужас людей, запертых на вершинах горящих небоскребов, и потрескавшиеся губы ее с трудом шевелились:
   – Что должны были чувствовать те люди перед смертью? Те, кто бросились вниз, и те, кто не решились прыгнуть и сгорели заживо? Почему они, а не мы?
   – У тебя свой путь, – тихо ответил ей по-русски женский голос.
   Они вздрогнули и оглянулись, увидев стройную женщину с черными волосами и высокими скулами над впалыми щеками. Настя безразлично смотрела на нее распухшими от слез и дыма глазами, но потом вдруг во взгляде ее мелькнуло удивление. Из черного тумана выступила еще одна женщина.
   – Иди за нами, Настя.
   – Я… я, – она оглянулась на Алешу и крепче к нему прижалась.
   – Куда вы ее зовете? – резко спросил он.
   – Иди и ты с нами, мальчик, – ласково сказала одна из женщин, – мы не причиним вам зла.
   Алеша и Настя смутно понимали, что их куда-то ведут, но не сознавали, куда, и не помнили, сколько времени прошло до того, как они оказались внутри помещения, похожего на огромную комнату без окон. Стены видны были плохо, потому что возле них обрывками клубился белый туман. Смуглый человек с высокими, как у обеих женщин, скулами сидел на широкой длинной скамье. Он приветливо кивнул.
   – Садитесь, вы оба очень устали. Меня зовут Карс.
   – Кто вы? – спросила Настя, опустившись на мягкую скамью и чувствуя, что в голове у нее вдруг прояснилось, а лицо мужчины стало казаться знакомым – Что вы от нас хотите?
   Она оглянулась и поискала глазами женщин, которые их привели, но те куда-то исчезли или просто невидны были в обрывках густого тумана.
   – На оси времени, – ответил Карс, – нас отделяет от вас в десять раз больше тысячелетий, чем вас от эпохи зарождения человечества. Но мы – такие же люди, как и вы.
   Алеша с Настей переглянулись, и у обоих одновременно мелькнула мысль, что у сидевшего напротив них мужчины не все в порядке с головой.
   – Понятно, вы хотите сказать, что прилетели из будущего? Если честно, то мы не по этому делу – нам бы сейчас с нынешней реальностью разобраться.
   Голос Алеши прозвучал вежливо, хотя и устало. Карс понимающе кивнул.
   – Для вас мы действительно из будущего, хотя пока ты мне не веришь.
   – Нет, почему же, – вяло возразил Алеша, – я разве что-то такое сказал? Так из какого вы тысячелетия?
   – Этого нельзя сказать конкретно. Как вы, получив возможность быстро перемещаться по воздуху, фактически объединили пространство над планетой, так и мы, сумев перемещаться во времени, объединили грядущие и прошедшие тысячелетия в единую систему пространства и времени. Мы живем в Коалиции времен.
   Алеша с Настей вновь посмотрели друг на друга, и Настя пожала плечами.
   – Да, это очень интересно, – ее вдруг охватило безразличие ко всему, как иногда случается после сильного потрясения, и меньше всего ей сейчас хотелось разговаривать с этим человеком, судя по всему, не совсем психически здоровым. – Только можно нам уйти?
   – Как раз сейчас мы не совсем готовы вступить в вашу Коалицию, – поддержал ее Алеша, – мы зайдем в другой раз.
   Лицо Карса оставалось все таким же дружелюбным.
   – В Коалицию времен входят только эпохи, владеющие перемещением во времени. Люди разных эпох свободно перемещаются внутри Коалиции, общаются и даже создают семьи. То, что было до этого, мы называем Темными временами – здесь у вас мы только гости.
   Неожиданно обе женщины вышли из тумана и, подойдя к Карсу, опустились рядом с ним на скамью.
   – Мы не сможем сейчас всего вам объяснить, – сказала одна из них. – Я не смогу вам объяснить, например, почему нам не нужно строить себе жилищ из камня, пластика или другого материала, почему нам не нужно знать множества языков, чтобы общаться друг с другом – просто потому, что ваш разум еще не готов этого воспринять. Вы тоже не смогли бы объяснить неандертальцу принципов ракетостроения. Всему есть свое время. Время собирать камни и время разбрасывать камни, время тлеть и время цвести.
   Другая женщина пристально глядя на Настю, спросила:
   – Разве ты узнаешь нас, Настя? Мы ведь знакомы с тобой.
   Внезапно что-то щелкнуло и всплыло в памяти Насти.
   – Дара! Гила, я… Как же я вас не узнала! Я даже подумать не могла, я думала… я думала, что вы в Умудии. Почему вы здесь?
   – Потому что безумие человеческое уже перестало укладываться в статистику, оно грозит уничтожить ваш мир. И наш мир тоже. Ты и твой друг только что были свидетелями такого безумия.
   Недавно пережитый ужас вновь встал перед глазами Насти, и по щекам потекли слезы.
   – Я не понимаю. Что вы здесь делаете, что вам от нас надо? – почему-то она вдруг вспомнила книгу профессора Илларионова, которую нашла дома на столе Воскобейникова больше двух лет назад, и неизвестно к чему сказала: – Я читала книгу Илларионова.
   Карс кивнул и очень мягко ответил:
   – Ты сейчас вспомнила книгу Арсена Илларионова, а ведь он не был легковерным человеком, он был большим ученым. Мы доверили ему нашу тайну, и он нам поверил, хотя никогда и нигде ни словом не обмолвился о том, что услышал.
   Настя упрямо покачала головой. Дара с улыбкой обратилась к хмуро молчавшему Алеше:
   – Ты знаком с теорией виртуальной реальности, Алеша?
   – В общих чертах, – осторожно ответил он, – читал, что даже удавалось перенести на пять минут в прошлое небольшой куб. Если вы мне, как инженеру, объясните технический принцип ваших временных перемещений, то я вам, может, и поверю.
   В брошенном на него взгляде Насти мелькнуло восхищение, она взяла его за руку и повернулась к умудам.
   – Правда, объясните Алеше ваш принцип. Если поверит он, то поверю и я.
   Чуть помедлив, Карс тяжело вздохнул.
   – Не требуйте у меня невозможного, я не могу сообщить вам, как мы перемещаемся во времени – вам и вашим современникам слишком рано это знать. Не сердись, Алеша, сегодня ты сам видел, в какое зло вы обращаете достижения науки и техники.
   Алеша холодно пожал плечами.
   – Я не сержусь, может, вы и правы. Но мне трудно поверить, что люди будущего, зная о сегодняшней трагедии, ничего не сделали, чтобы ее предотвратить.
   – Мы не могли этого знать, – печально возразила Дара, – для тех, кто живет в будущем, прошлое движется не по прямой, оно совершает колебания, перескакивая с одной ветви виртуальной реальности на другую. Перемещаясь в Темные времена, нельзя попасть в точности на ту ветвь, которую человечество в действительности прошло – это закон, аналогичный принципу неопределенности Шредингера в квантовой механике. Последовательность событий на вашей ветви от нас скрыта также, как и от вас.
   – Однако тех ужасов, которыми изобилует ваш мир, – сурово добавил Карс, – в истории нашей реальности не происходило никогда. До сих пор наш мир совершал колебания между виртуальными состояниями, но всегда проходил положение равновесия – главную ветвь. Все трагедии виртуальных реальностей при этом сглаживались, и именно это позволяло человечеству двигаться по пути прогресса. Однако сейчас эти колебания начали стремительно затухать. Реальность переместилась на вашу виртуальную ветвь, а для возвращения в равновесие ей не достает энергии.
   Алеша криво усмехнулся.
   – Это значит, что вам придется переписать историю?
   – Это значит, – спокойно ответил Карс, – что человечество исчезнет с лица Земли. Ваша ветвь реальности не имеет продолжения, а следом за вами канем в небытие и мы. Ваш мир стремительно приближается к своей гибели, и наш тоже начал тускнеть – так показывают индикаторы Коалиции.
   Неожиданно, закрыв лицо руками, Настя разрыдалась.
   – Почему? – говорила она. – Почему все так ужасно? Они горели заживо, они выбрасывались из окон, что они должны были чувствовать, понимая, что обречены?
   – Почему? – повторил за ней Алеша, ощутив вдруг, что его силам и выдержке тоже приходит конец, и в голове начинает мутиться. – Из-за этих чертовых затухших колебаний реальности? Так уберите внешнюю силу, ставшую причиной затухания! Не мне, человеку из Темных времен, как вы это называете, вас учить!
   Дара ласково коснулась плеча Насти. Та всхлипнула в последний раз и, умолкнув, прижалась головой к плечу Алеши.
   – Все гораздо сложней, – медленно произнес Карс, – лишь в поисках гениев нашим ученым удалось выявить эту причину.
   – В поисках гениев? – похлопав мокрыми ресницами, Настя в недоумении взглянула на Алешу, но тот лишь пожал плечами с таким видом, словно хотел сказать: «хватит нам слушать эту чушь». Однако он промолчал, а Карс спокойно ответил:
   – Да. Видите ли, достижения генной инженерии позволяют населению Коалиции жить столетиями, среди нас нет тех, кто страдает врожденными пороками или даже просто слаб здоровьем. Мы не знаем, что такое безумие. Однако прошли тысячелетия прежде, чем человечество осознало: усовершенствовав свою природу, оно утратило способность рождать гениев. Постепенно прогресс общества стал сменяться регрессом, и, наконец, у нас остался единственный выход: прийти в соприкосновение с Темными временами, которых мы прежде старались избегать во имя безопасности. Здесь, у вас, бродя по коридорам тысячелетий, мы ищем гениев для Коалиции времен. Мы находим их в Андах во времена древней культуры Чавин и в Вавилоне, мы находим их в средних веках и в двадцатом столетии, в Китае, в Африке, на Соловецких островах и в Сибири.
   – Вы их у нас крадете? – возмущенно ахнула Настя, против воли увлеченная рассказом умуда.
   Дара укоризненно покачала головой.
   – Что ты, Настя! Темные времена – это наше прошлое, ваш прогресс – это наш прогресс, мы не можем красть у самих себя.
   – Серый обыватель владеет вашим миром, – продолжал Карс, – гении в нем хрупки и беззащитны. Вы травите их, забрасываете камнями и объявляете безумцами за то, что они непохожи на остальных. Лишь единицам удается себя реализовать и проявить заложенную от рождения искру божью. Они двигают вперед ваш мир, а мы для своего берем лишь то, что вы не умеете ценить.
   Настя сердито тряхнула головой.
   – Да откуда вы знать, кому удастся реализовать эту искру? Вы сами говорили, что наше будущее от вас скрыто.
   – Мы можем определить путь человека и возможные его отклонения до границы между жизнью и смертью, – пояснила Дара.
   – Значит, вам известно, кто и когда умрет?
   Чуть улыбнувшись наивности вопроса и любопытству, светившемуся в голубых глазах девушки, Дара вздохнула:
   – Это было бы слишком просто. Нет, нам это неизвестно. Однако, когда человек переступил грань, в его временном поле датчики отмечают резкое возрастание энтропии – величины, определяющей степень хаоса. Этот скачок вызван предстоящим распадом самой высокоорганизованной в природе материи – мыслящей – на низкомолекулярные соединения, образующиеся после разложения мертвой ткани. Исчезновение того, кто переступил грань, в Темных временах уже ничего не изменит, потому что вероятность возвращения человека назад равна миллиардной доле процента.
   – Но все же не ноль, – холодно возразил Алеша, – и если вы владеете временем и свободно в нем перемещаетесь, для чего вам гении Темных времен?
   – Вы удивитесь, наверное, – сказал Карс, – но технический принцип перемещения во времени открыли в конце двадцатого века. Человек его открывший, вместе с товарищами сумел – подумайте, в конце двадцатого столетия! – создать устройство для перемещения внутри пространственно-временного континуума. После их гибели открытие было забыто и принцип вновь был найден лишь спустя несколько столетий. Практически же перемещаться во времени люди научились лишь спустя тысячу лет после второго открытия.
   Алеша нетерпеливо качнул головой.
   – Назовите имя человека, открывшего принцип перемещения во времени! Если это мой современник, я могу его знать.
   – Это молодая женщина, и имя ее в твоем мире не пользуется известностью. Мы обнаружили ее и других первых путешественников во времени, когда бродили по Темным временам. Только после этого нам стало понятно, что именно игры этих гениальных дилетантов со временем вызвали затухание свободных колебаний, – голос Карса неожиданно зазвучал удивительно ровно, и пристальный взгляд его, казалось, прожег Настю с головы до ног: – Теперь только ты, Настя, можешь получить энергию, необходимую для перехода реальности в состояние равновесие.
   – Я?!
   – Она?! – потрясенный Алеша крепко прижал к себе прильнувшую к нему девушку, и во взгляде его мелькнула угроза. – Я не позволю причинить ей вред за все реальности на свете, ясно?
   На миг Настя прижалась щекой к его руке, потом подняла голову и чуть отстранилась.
   – Погоди, Алеша, какая теперь разница? – губы ее искривила горькая усмешка. – Миру все равно погибать, разве можно после того, что сегодня…. Расскажите, – спокойно и доверчиво попросила она Дару, – я не понимаю, какую энергию могу получить, у меня внутри теперь вообще пустота.
   Умудка кивнула, лицо ее было серьезным и ласковым.
   – Источником энергии в пространственно-временном континууме является любая аномалия, вызванная событием малой вероятности. Событием, которое в обиходе зовут чудом. Скажи, Настя, разве в твоей собственной жизни не происходило ничего подобного?
   Настя отвернулась.
   – Моя… моя биологическая мать не хотела, чтобы я родилась, – угрюмо ответила она, – наверное, это чудо, что я живу. Чудо, что нам с Алешей удалось в прошлом году спастись от гнавшегося за нами убийцы, а сегодня выйти из горящей башни. Чудо, что я выжила во время обвала в Умудии, когда погибли мои друзья. Хотя, возможно, это всего лишь везение.
   – Это не просто везение, – возразила Дара, – ты даже не подозреваешь, что каждый раз переступала грань жизни и смерти, но всегда возвращалась. Подобное чудо случалось в каждом поколении твоих прямых предков. Например, твоя родная бабка Надежда могла умереть, унеся в небытие твою неродившуюся мать, не случись мне оказаться рядом с ней в тот момент. Отец Надежды оправился от легочной формы чумы, хотя смертность от нее равна ста процентам, а другую твою бабку, Викторию, всего лишь несколько мгновений отделяло от гибели – те, кто пришел за жизнью ее деда-генерала, должны были прикончить и ее.
   – Я не знала всего этого, – прошептала потрясенная Настя.
   – Обычно появившаяся аномалия вскоре исчезает, но если события столь малой вероятности неразрывно между собой связаны, энергия постепенно начинает возрастать. Связанная с тобой аномалия возникла в шестнадцатом веке.
   – Почему в шестнадцатом? – спросил напряженно слушавший Алеша.
   – Правда, Дара, почему в шестнадцатом?
   – Наверное, ты читала о шотландской королеве Марии Стюарт.
   – Ой! – от неожиданности, на миг забыв о всех бедах, Настя фыркнула и поспешно прикрыла рот рукой. – Как же я могла о ней не читать? Цвейг, Вальтер Скотт, Шекспир – кто только о ней не писал!
   В руках Дары не понятно откуда появилось нечто, отдаленно напоминавшее толстую светившуюся книгу.
   – Я прочитаю вам отрывок из краткого пособия для тех, кто изучает историю Темных времен, – сказала она. – Вашим историкам эта информация неизвестна.
   «В ноябре 1567 года в замке на острове посреди озера Лох Ливен королева, свергнутая с престола мятежными лордами, ожидала рождения ребенка от своего третьего мужа графа Босуэлла. Предстоявшие роды держались в тайне, поскольку даже преданные сторонники Марии считали ее третий брак незаконным. Задолго до родов королева приняла решение отправить младенца во Францию и написала своему кузену герцогу Гизу, умоляя его позаботиться о малютке. Пажу Эверарду Флемингу приказано было доставить это письмо и дитя, как только оно появится на свет, в близлежащее аббатство и передать ожидавшему там молодому купцу из Генуи. Два гребца ожидали Эверарда в готовой к отплытию лодке на причале замка – они должны были, когда придет время, переправить пажа с младенцем через озеро.
   Однако шотландских лордов решение королевы отправить дитя во Францию не устраивало – из политических соображений король Франции и папа могли в любой момент признать законность брака Марии и Босуэлла, объявив их ребенка наследником престола Шотландии. Случись что с маленьким Иаковым, старшим сыном королевы, и страну охватит смута. Поэтому на другой стороне озера высокий широкоплечий человек неотрывно следил за одним из окон замка – оттуда его шпион должен сигналом сообщить, когда родится ребенок, и отчалит лодка. Лицо следившего за замком человека было скрыто маской, поэтому имя его так и осталось неизвестным, однако есть предположение, что это был известный своей хладнокровной жестокостью лорд Мортон. Потопить лодку, перебив всех, кто в ней находился, убийце в маске и его людям труда не составляло. Конечно, они предпочли бы прикончить новорожденного прямо в замке, однако даже извечный враг Марии английская королева Елизавета не потерпела бы подобного неуважения к венценосной особе.
   Холодной осенней ночью у Марии Стюарт родились близнецы – мальчик и девочка. Преданная королеве фрейлина леди Флеминг передала корзину с детьми своему племяннику Эверарду, приказав доставить их в аббатство. Лодка еще не отчалила от замка, а шпион уже выставил на своем окне три свечи, подав тем самым знак человеку в маске. Убийц уверен был, что он со своими людьми перехватит маленький челн на середине озера, однако, едва они отплыли, как днище лодки сотряс удар, и в образовавшуюся дыру хлынула вода. В тот момент, когда последний из гребцов, ругаясь, на чем свет стоит, выбрался на берег, из воды показалась голова на длинной шее, покачалась и исчезла.
   – Это он, монстр! – завопили перепуганные гребцы.
   В те времена почти во всех шотландских озерах обитали монстры, которые постепенно вымерли, хотя в двадцатом и двадцать первом веках еще встречались упоминания о чудовище, живущем в озере Лох Несс. Видели монстров очень редко, и на местных жителей, промышлявших ловом рыбы, они никогда не нападали. Столкновение с лодкой явилось событием случайным, и чудовище было напугано не меньше, чем люди, однако в результате этого испытавшие потрясение гребцы и сообщники человека в маске наотрез отказались плыть той ночью по озеру, как ни грозил им их предводитель. Поэтому паж Эверард без всяких осложнений переправился на берег и понес детей в аббатство.
   Однако не прошел он и половины пути, как начался дождь. В это время Эверард как раз находился рядом с домом разбитной вдовушки Феми и решил, что она не рассердится, если он ее разбудит и попросит разрешения переждать под ее крышей непогоду. Феми строгим поведением не отличалась, но в ту ночь ни один из ее приятелей не явился, а она плохо спала в одиночестве, поэтому неожиданного гостя приняла с распростертыми объятиями.
   Лишь под утро молодой паж вспомнил, куда и зачем его посылали. Спохватившись, он заглянул в корзину, которую, войдя, оставил на полу у двери. Мальчик тихо попискивал, но девочка не дышала и не шевелилась. В то время новорожденные умирали так часто, что Эверард не удивился и даже не огорчился. Уходя от вдовы, он стащил у нее старую деревянную шкатулку, уложил в нее тельце маленькой принцессы и, похоронив девочку на краю кладбища, прочел короткую молитву.
   Спустя два часа сторож, проходивший мимо маленького холмика, услышал детский плач. Перепугавшись, он созвал людей, и они, отрыв гробик, нашли в нем живого ребенка. Люди решили, что какая-то согрешившая мать похоронила девочку живьем. Малышку окрестили, и ее взяла на воспитание бездетная семья зажиточного крестьянина.
   Мальчика же Эверард доставил в аббатство, где того немедленно окрестили и передали генуэзскому купцу. Тот вместе с младенцем, кормилицей и письмом королевы к Гизам благополучно добрался до своего корабля и отплыл во Францию. Однако молодой герцог Гиз в то время воевал в Венгрии, а мать его Анна д’Эсте принять на себя заботы о новоявленном родственнике столь сомнительного происхождения не захотела.
   Купец вернулся с ребенком к себе на родину и позже не раз с гордостью рассказывал друзьям и родственникам, что заменяет отца сыну самой Марии Стюарт, которую католический мир благословлял, а еретики называли ведьмой. Впрочем, рассказам купца никто из близких не верил, а жена и большинство приятелей считали мальчика плодом его супружеской измены.
   Столь удивительным образом выжившие дети шотландской королевы имели многочисленных потомков, жизненные пути которых пролегли на просторах Европы, Америки, Азии и Африки»
   Светящееся облако в руках Дары померкло, превратившись в белый туман, который постепенно рассеялся. Пристально глядя на Настю, она сказала:
   – Аномалия возникла в момент, когда столь маловероятное событие – столкновение монстра озера Лох Ливен с лодкой убийц – предопределило спасение детей королевы. Потомкам близнецов сотни раз приходилось бывать за гранью жизни и смерти и возвращаться в мир живых. Каждое такое возвращение увеличивало энергию аномалии, не давая потоку времени ее погасить.
   В 1982 году в городе Ленинграде встретились два человека, сама вероятность существования которых была ничтожна. Это прямые потомки девочки и мальчика, близнецов королевы. Илья и Ольга. Твои родители Настя, хотя ты и не считаешь их таковыми.
   – Я родилась в восемьдесят третьем, – опустив голову, тихо сказала Настя, вдруг понявшая, что скажет Дара еще до того, как та закончила.
   – С твоим появлением на свет увеличение энергии аномалии стало стремительным. Сегодня, после твоего спасения из Южной башни, она достигла необходимой величины. Лишь ее высвобождение может спасти реально существующий мир. Что думаешь об этом, Настя?
   Еще тесней прижавшись к Алеше, Настя криво усмехнулась.
   – Что? Не знаю. Наверное, что приятно быть потомком Марии Стюарт.
   Карс покачал головой.
   – Она была всего лишь королевой, а ты – шанс человечества на спасение.
   – Я не знаю, как спасти человечество и не знаю, как высвободить энергию, чего вы от меня хотите? – в отчаянии воскликнула она. – Я должна умереть?
   – Ну уж нет, – сквозь зубы процедил Алеша, с вызовом глядя на умуда, – пусть поищут других.
   Карс поднял руку, словно прося его успокоиться и помолчать.
   – Ты сама сделаешь выбор. Если решишь использовать этот шанс, то войдешь в хронополе и поплывешь к моменту возникновения исходной аномалии. Для тебя, человека из Темных времен, движение в направлении, обратном ходу времени ограничено по скорости. Твой путь до ноября 1567 года займет около четырех биологических лет твоей жизни. Все это время рядом с тобой в хронополе будут Дара и Гила.
   При этих его словах Настя невольно взглянула на умудок, и те ласково ей кинули.
   – Мы будем с тобой, – подтвердила Дара, и эхом откликнулась молчаливая Гила:
   – Мы будем с тобой, Настя.
   – Когда твоя временная координата точно совпадет с моментом аномалии, – продолжал Карс, – произойдет выброс энергии, и реальность вернется в положение равновесия. Один из вариантов, что в новой реальности ты окажешься в точке, смещенной по времени вперед на четыреста лет. Одна в чужом мире, где никогда уже не встретишь никого из своих друзей и близких. Второй вариант еще печальней: возможно, твое существование определено только в данной виртуальной реальности, и после выброса ты просто исчезнешь – словно тебя никогда и не существовало. Но хуже всего, если ты просто не успеешь добраться – ваш мир разрушается слишком быстро, и гибель может настичь нас всех прежде, чем ты достигнешь половины пути. Тогда твоя жертва просто-напросто окажется напрасной.
   Неожиданно Насте стало смешно.
   – Напрасная жертва! Так ведь вы же говорите, что мир погибнет. Ха-ха!
   Карс с невозмутимым видом дождался, пока ее нервный смех умолкнет.
   – Мир погибнет не сегодня и не завтра. Если ты предоставишь ему идти прежним путем, то сможешь прожить до старости, не раз пережить минуты счастья, любить и быть любимой.
   – Последний вариант нас больше всего устраивает, – поднявшись, заметил Алеша, – вы уж извините, но нам пора. Пошли Настя.
   Держа его за руку, она нерешительно взглянула на умудов, которые не двинулись с места.
   – Вы дадите нам свободно уйти?
   – Конечно, Настя, – серьезно ответила Дара.
   – Но ведь… вы могли бы не говорить мне всего этого, а просто обмануть, наплести что-нибудь. В конце концов, насильно засунуть меня в это ваше хронополе.
   – Мы не можем.
   – Мы не можем, – эхом повторила за ней Гила.
   – Мы можем только честно тебя обо всем предупредить и предоставить решение твоей доброй воле, – объяснил Карс. – Ложь и насилие над человеком противны нашей природе.
   – Даже, если от этого зависит спасение человечества?
   – Даже.
   Что-то в выражении лица Насти встревожило Алешу, он еще крепче стиснул ее руку и заставил подняться.
   – Уйдем отсюда, Настя. Я прошу тебя, пожалуйста, поскорее.
   – Алеша, чуточку-чуточку подожди еще, ладно? Просто я хочу кое-что объяснить, – она повернулась к Даре. – Вы не понимаете, потому что вы другие, но, извините, вы сделали мне глупое предложение. Мы в нашем мире не такие, как вы, мы нормальные люди. Мы в меру жадные, в меру злые, в меру жестокие, в меру добрые, любим красиво пожить и хорошо поесть. А уж жертвовать собой ради абстрактных целей – для нас это просто смешно. У меня, например, только одна жизнь, и я не собираюсь ее бросать кошке под хвост, а на спасение мира мне, если честно, плевать. Извините, но вынуждена отказаться – хоть презирайте, хоть осуждайте.
   Тон Насти с каждым словом становился все злей и насмешливей, но умуды спокойно кивали в такт ее словам.
   – Что бы ты ни решила, будь спокойна, – ласково ответила Дара, – не переживай и не мучай себя сомнениями. Никто из нас не осуждает и не презирает – ни тебя, ни твоих современников. Вы – наши предки, а предков не выбирают.
   – Пойдем, не задерживайся, – торопил ее Алеша, но она неожиданно вновь опустилась на скамью, и он, поколебавшись, тоже сел рядом.
   – А если мне не найдется места в новой реальности, – спросила она, – что будет с моей дочерью?
   – Настя! – в голосе Алеши послышалось отчаяние.
   – Не тревожься о судьбе своей дочери, она нам известна, – мягко сказала Дара.
   – Известно… что? Она будет… больной и безумной?
   – Гениальность твоей дочери заставит современников Катрин считать ее безумной. Она будет взята нами в Коалицию времен и разделит ее судьбу.
   – А… о сыне Алеши вам тоже известно?
   – Только то, что маленький Антон разделит судьбу своего мира.
   Настя искоса взглянула на Алешу – тот выпустил ее руку и, неподвижно уставившись в угол, молчал.
   – Предположим, я доберусь до вашей дурацкой аномалии и выпущу ее энергию. Что будет после этого с Дарой и Гилой?
   Впервые лицо Карса выразило нерешительность. Переглянувшись с умудками, он вздохнул.
   – Пока наши расчеты не могут предсказать их судьбу точно. Есть вероятность, что в момент выброса они погибнут.
   Настя привычным жестом тряхнула волосами и поднялась.
   – Ладно, согласна. Только спутников мне не нужно, обойдусь. А начнете спорить – не пойду вообще. Можно мне будет перед дорогой где-нибудь у вас здесь передохнуть и умыться?
   Алеша не проронил ни слова, а Дара с Гилой печально переглянулись. Карс тоже поднялся и положил руку Насте на плечо.
   – Будет так, как ты решила, Настя, хотя любой умуд почел бы за честь тебя сопровождать. Тебе покажут, где отдохнуть, время отправиться в путь еще не пришло.

   Настя ждала. Стена постепенно становилась прозрачной и начинала светиться. За ней, казалось, дышала, двигалась голубоватая белизна, в левом верхнем углу неожиданно вспыхнуло черно-белое табло, напоминавшее экран монитора, а на нем мелькали цифры и символы. Алеша и умуды, неподвижно стоявшие позади Насти, молчали. Наконец Карс произнес:
   – Пора, Настя. Сейчас створки начнут раздвигаться, будь наготове. Когда они полностью исчезнут, ты переступишь через порог. С тобой не случится ничего страшного – ты просто поплывешь во времени.
   Прозрачные створки медленно поползли в разные стороны, обнажая ничем не защищенную пустоту. Они раздвигались все шире и шире, а когда почти раздвинулись, Алеша шагнул вперед и крепко обнял Настю за талию.
   – Я с тобой.
   – Нет, ты же обещал!
   – Я тебе ничего не обещал. Пока ты говорила с умудами, я себе сидел и молчал, если помнишь.
   Створки были уже почти невидны, и Настя в последний раз в отчаянии попыталась его оттолкнуть.
   – Пожалуйста! Я решила идти одна. Почему?
   Алеша чмокнул ее в кончик носа.
   – Потому что я мужчина, и не тебе, женщина, решать, что мне делать, и чего мне не делать, – весело сверкнув зубами, он обернулся к застывшим, словно изваяния, умудам: – Удачи вам и счастливо оставаться, а мы пошли спасать человечество.
   Створки исчезли. Крепко обнявшись, Настя и Алеша шагнули вперед и поплыли в светящемся тумане.

Галина Тер-Микаэлян Время тлеть и время цвести Том второй

Книга пятая. Шипы роз

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Книга шестая. Турбулентность

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвертая

Глава двадцать пятая

Глава двадцать шестая

Глава двадцать седьмая

Глава двадцать восьмая

Глава двадцать девятая

Глава тридцатая

Глава тридцать первая

Глава тридцать вторая

Глава тридцать третья

Эпилог

Галина Тер-Микаэлян
Время тлеть и время цвести
Том второй