   Рафаэль Гругман
   Запретная любовь. Forbidden Love
   Роман-антиутопия

   © Гругман Р., 2020
   © ООО «Издательство Родина», 2020

   Кто контролирует настоящее, контролирует прошлое. Кто контролирует прошлое, контролирует будущее.
Джордж Оруэлл, «1984»

   Документы все до одного уничтожены или подделаны, все книги исправлены, картины переписаны, статуи, улицы и здания переименованы, все даты изменены. И этот процесс не прерывается ни на один день, ни на минуту. История остановилась. Нет ничего, кроме нескончаемого настоящего, где партия всегда права.
Джордж Оруэлл, «1984»

Запретная любовь. Forbidden Love
Книга первая

   Первобытные женщины обзаводились потомством без участия самцов, их дети развивались из яйцеклетки без оплодотворения и были генетическими клонами праматери рода человеческого. Веками на Земле рождались женские особи, изредка мужские, но в процессе эволюции человека размножение партеногенезом исчезло. Эволюция создала современного человека, двуногого, бесхвостого, прямоходящего. Мужчину и женщину. Прошли тысячелетия…
   По заказу Пентагона в Лос-Аламосе американские учёные создали бомбу любви, которая при взрыве выделяла вещество, вызывающее у солдат противника непреодолимое сексуальное влечение друг к другу. Во время испытаний по неизвестной причине началась неконтролируемая цепная реакция, вышедшая за пределы военного полигона. Антивируса и возврата в прошлое не было.
   Прошли столетия. Двадцать третий век. США.

Пролог
Исповедь второсортного мужчины

   Нас всё меньше и меньше. Над нами подсмеиваются. Унизительные насмешки осточертели. Мы стараемся их не замечать и прячем от чужих глаз и ушей личную жизнь, понимая, что поддержки ждать не от кого – мир против нас. А всё потому, что мы – секс-меньшинство, недочеловеки, или, как радужные о нас говорят, недоразвитые особи мужского пола, сохранившие неконтролируемые разумом половые инстинкты животного мира. Как испокон веков заведено? Мужчины создают семьи с мужчинами, женщины – с женщинами, а мы, гетеросексуалы, равнодушны к общечеловеческой морали однополой любви и пылаем страстью к противоположному полу.
   Радужные клеймят нас позором и требуют ужесточения уголовного кодекса Соединённых Штатов: за злостное сожительство с особью противоположного пола ссылать провинившихся в исправительно-трудовые лагеря. Женщин – в женские, мужчин – в мужские. Опыт далёкой России свидетельствует: три года изоляции в здоровой однополой среде излечивают девяносто процентов больных, и человек обретает сексуальную ориентацию, заложенную матушкой-природой. Мальчик рождён любить мальчиков, а девочка – девочек.
   Правозащитные организации – «Врачи без границ», «Международная амнистия» и «Красный Крест» иногда вспоминают о нас и требуют послабления для недочеловеков, нерадужных американцев, отправившихся по собственной инициативе в исправительно-трудовой лагерь. Они предлагают сохранить за неофитами на время лечения прежнее место работы, применить по отношению к ним «Закон о праве на забвение», и после трёхгодичного испытательного срока удалить из персональных данных упоминание о грехах молодости.
   Найти друг друга нам нелегко. За напечатанное мелким шрифтом объявление «Мужчина ищет женщину для любви и гражданского союза», или наоборот – «Женщина нуждается в близком друге» – соседи побьют стёкла, обольют нечистотами дом, повредят электромобиль…
   Как нам знакомиться? И где? В кафе или в библиотеке пристально всматриваешься в глаза, ловишь лёгкое шевеление губ, сердце вздрагивает в предчувствии: «это она!» – Но когда после осторожного прощупывающего разговора робко намекаешь о дружеской встрече, шарахаешься, как от чумы. Оказывается, она лесбиянка…
   Радужной семье легко обзавестись детьми, – как обычно, они зачаты в пробирке. Несложная технология позволяет лаборанту медицинского офиса за пятнадцать минут подобрать нужный набор хромосом, и осчастливить женскую семью девочкой, а мужскую – мальчиком. Желание заказчика – закон для исполнителя. В руках лаборанта цвет кожи, глаз и волос. Заказчик выбирает расу: эфиопскую, европеоидную, семито-аравийскую или монголоидную, но пока выбор ограничен тридцатью разновидностями. Затем он по каталогу подбирает черты лица. В моде красноволосые мальчики и зеленоглазые девочки с голубыми волосами, восточным разрезом глаз и кожей цвета молочного шоколада.
   В Калифорнии в медицинских офисах внедряется новая технология – программирование кода смены цвета волос. Можно заказать радугу – и через заданный в настройке временной интервал (модники предпочитают двадцати четырёх часовой цикл) цвет волос на голове становится красным, оранжевым, жёлтым, зелёным… можно заказать другую палитру, но пока это дорого и не всем по карману. Технология не отработана и случаются медицинские ошибки – в радуге зелёный цвет сменяется фиолетовым, проскакивая голубой, а вместо красного возникает оранжевый…
   В лесбийской семье ребёнка вынашивает одна из женщин. А если супруги мечтают о двойне, в творческий процесс вовлечены обе женщины. Для мужской семьи в процесс деторождения вовлечена суррогатная мать.
   У нас – по-другому. Никогда не знаешь заранее, кто появится на свет – девочка или мальчик. Блондин или брюнет. А как нам встречаться? Как избежать чужих глаз? Как уединиться, если профессия связана с шоу-бизнесом или с миром искусства, и требует постоянного пребывания на виду? Как спрятаться от пристального внимания папарацци, жаждущих заполнить страницы таблоидов новым скандалом? Питер Чаковски, прославленный американский композитор, застрелился, когда достоянием гласности стал его роман с исполнительницей модных эстрадных песен.
   Те, у кого есть высокооплачиваемая работа, находят выход из затруднительной ситуации. Две разнополые пары маскируются под радужные, берут кредит в банке и покупают двухсемейный дом. На людях к ним сложно придраться. В гости, в кино, на прогулку – женщины шествуют с женщинами, а мужчины с мужчинами. Под ручку, в обнимку – кому как заблагорассудится. Но когда стемнеет, двери заперты и шторы опущены – на час-другой разбегаются по разным спальням.
   Впрочем, в отличие от остального мира, на северо-восточном побережье США не всё так строго, если речь не заходит о создании семьи.
   На дворе двадцать третий век. 2254 год. В северо-восточных штатах мужчине не возбраняется, без вторжения в личное пространство женщины, пройтись с ней по улице, пообедать в ресторане и, бросая вызов, блюстителям нравственности, соблюдая разумную дистанцию, станцевать латиноамериканское танго. Когда-то вызывающие поступки были редкостью, дерзкими выходками раскованной и избалованной молодёжи, ради эпатажа готовой на смелые и необдуманные проделки. Не так давно в общественных местах: в театрах, в ресторанах, в автобусах – повсюду висели предупредительные таблички – «только для мужчин», или, наоборот – «только для женщин». Даже улицы прежде были разделены – одна сторона для пешеходов-мужчин, вторая – для женщин.
   Многое изменилось за последние годы. В северных штатах уходят в прошлое остракизм и охота за ведьмами. В «Мэдисон-сквер-гарден», в амфитеатре, прежде разделённом на два изолированных сектора, мужской и женский, появился третий сектор, смешанный. А в спортивных танцах и фигурном катании помимо выступления мужской и женской пары завоевал зрительские симпатии смешанный дуэт. Ожидается, что в 2260 году его включат в программу зимних Параолимпийских игр в Ванкувере. И для Голливуда общество сделало исключение – закрыло глаза на бисексуальные связи, привычные для артистической среды, ищущей острые ощущения, – секс с инопланетянами или с роботами. Но вне мира кино семейные ценности неизменные, увековеченные в Билле о правах 1791 года: традиционный брак – однополый, союз двух мужчин или двух женщин. «Прелюбодеяние мужчины и женщины нарушает гендерное равноправие; сожительство мужчины и женщины запрещено».
   Но мы же не виноваты, что природа создала нас другими. Во всём остальном мы нормальные люди! Белые, чёрные, двурукие и двуногие, бесхвостые и прямоходящие, с глазами, симметрично расположенными по обеим сторонам переносицы, ничем не отличающиеся от девяностопроцентного радужного мира, не желающего принять нас такими, какие мы есть! Мы не андрогины, не перволюди, сочетавшие в себе признаки обоих полов, и циклически превращающиеся в женщин или мужчин. Даже мормонам предоставлено больше прав и свобод. Федеральное правительство разрешило мормонской церкви регистрировать полигамные однополые браки. Но когда Марио Берлускони, школьный учитель из Бостона, обратился за разрешением зарегистрировать Церковь Разнополых Союзов, Конгресс переполошился и принял закон, возбранявший создавать религиозные объединения, противоречащие одиннадцатой заповеди Библии, запрещающей секс между мужчиной и женщиной. Весь мир против нас! Разнополые браки разрешены только в Нидерландах, объявленных Конгрессом «государством-изгоем».
   Мы побаиваемся своих же детей. По наивности они могут проговориться. В средней школе, когда у подростков формируется сексуальное мировоззрение, их подготавливают к взрослой жизни: на уроках «Истории древнего мира» преподают Ветхий Завет, требующий смертной казни, уличённых в гетеросексуальной любви. И хоть эта заповедь не воспринимается буквально, как и заповедь, «око за око и зуб за зуб», тыльная сторона обложки школьного учебника напоминает о библейском запрете разнополой любви. «Кто ляжет с женщиною, как с мужчиной, то оба они сделали мерзость: и побитием камнями будут преданы смерти». С приближением восемнадцатилетнего возраста мы вынуждены раскрыть детям правду. Не все способны понять, простить и пережить удар. Для многих это чудовищный стресс. Как жить с клеймом, что ты зачат не в пробирке! Случались самоубийства – узнав о своей неполноценности, подростки вскрывали вены или травились наркотиками… Но другого выхода у нас нет – при получении водительских прав на удостоверении личности под фотографией печатаются зашифрованные номер пробирки и генетический код. Зачатые иначе – люди второго сорта. Им не позволено создать семью с полноценными людьми, генетически чистыми и лишенными наследственных болезней. Непробирочные обречены на гражданский союз только с такими же, как они.
   Наверно, историю моей жизни следует назвать иначе. Исповедь несчастного гетеросексуала, потерявшего любимую женщину и ребёнка.

Глава I
Любовь гетеросексуала

   Я работал программистом в небольшой компании в Гринвич-Виллидже и, если позволяло время, заходил перед работой в «Старбакс» на чашечку кофе. Там я познакомился с Лизой. Внимание она привлекла сразу. На вид лет двадцать пять. Стройная. Рост около пяти с половиной футов. Тонкое, продолговатое лицо, аристократическое, благородное. Такие лица завораживают глаз художника-портретиста. Она сидела за соседним столиком, собралась уходить и предложила мне свежий номер «Нью-Йорк Пост», который только что просмотрела. В этом не было ничего подозрительного, но в её очах – взгляд не обманешь – я поймал на секунду блеснувший огонь и принял вызов. Так в давние времена световой азбукой Морзе передавались короткие сообщения.
   Почти месяц мы встречались в «Старбаксе». Я осторожно проверял первоначальное ощущение, боясь оступиться. Такое случалось – подкладывалась «подсадная утка», попытка флирта с которой заканчивалась наручниками и радостными воплями в теленовостях: очередная успешная операция нашей доблестной полиции нравов. Лиза также боялась раньше времени рисковать и запустила пробный шар.
   – Крис, моя невеста, занесла в домашний компьютер вирус. Ты можешь помочь?
   Рискованное предложение, но я его принял, оставив путь к отступлению:
   – У Майкла, моего друга, вечером занятия в колледже, и я свободен после шести.
   Естественно, я выдумал Майкла, но если она из полиции, сигнал подан – я нормальный мужчина, радужный.
   В тот вечер ничего не случилось, хотя мы близко подошли к роковой черте: невинно сидели у компьютера, нечаянно наши колени коснулись друг друга и застыли. Не дёрнулись. Я слышал учащённое биение своего сердца и боялся шелохнуться. Колени прилипли, и стоило немалого труда их оторвать. Дрожащим от волнения голосом Лиза шепнула: «На сегодня хватит». Прощаясь, я постеснялся протянуть руку – ладонь повлажнела от пота. Но уже на втором свидании – с компьютером якобы вновь случилась беда – в полуосвещённой комнате, Лиза с придыханием прошептала: «лампочка перегорела, а у меня нет запасной», – повторила трюк с коленями, и тормоза отказали. Ударило током, и мы ринулись в объятия. В безумную, звериную страсть мужчины и женщины.
   Так продолжалось около полугода, пока Лиза не сообщила, что её друзья, Даниэл и Хелен, как и мы, одержимы безумием, наблюдаемым в природе у диких животных, и предложила купить двухсемейный дом. На первом этаже поселились женщины, второй этаж отдан мужчинам.
   Для окружающих, мы образцово-показательные семьи. В мэрии заключили однополые браки и сыграли свадьбы. Мы соблюдали осторожность, нас трудно было заподозрить в обмане. Мужчины прилюдно дарили друг другу цветы, и нежно держась за руку, гуляли по набережной, а когда пришло время обзаводиться детьми, записались на приём к доктору Хансену.
   Это одна сторона медали. Для публики. В действительности, нам не требовался доктор Хансен. У Лизы под сердцем уже стучал ножками плод нашей любви. Хелен и Даниэл не отставали – разница между зачатиями составила пару недель.
   В ноябре обе женщины родили. Лиза – девочку, Хелен – мальчика. Так что не пришлось прибегать к ухищрениям – девочка воспитывается в семье Лизы и Хелен, а мальчик – в семье мужчин. Младенцы родились темноволосыми с карими глазами. Но и этому нашли объяснение – родители старомодны и пользовались каталогом двадцать первого века. Мы понимали, отсутствие сертификата доктора Хансена с указанием номера пробирки и генетического кода повредит карьере наших детей, но ничего не могли поделать. Прежде бывали случаи изготовления фальшивых сертификатов, но когда медицинские офисы обязали ежемесячно представлять отчёты в Вашингтонский Центр Семьи и Брака, и номера сертификатов внесли в общенациональную базу данных, обман стал невозможен. Родители, пойманные на мошенничестве, получили по три срока пожизненного заключения, а дети – позор и презрение общества. Ещё был случай лет тридцать назад, прогремевший на всю страну судебный процесс в Далласе. Некий предприимчивый врач продавал медицинские сертификаты и неплохо на этом зарабатывал, пока не попал в сети секретного агента полиции, под видом покупателя запросившего требуемый документ. Десять пожизненных заключений без права амнистии – по одному за каждый поддельный сертификат – для врача, и пожизненное заключение для родителей – суровый приговор отбил желание обойти закон.
   Но зачастую ребёнок, родившийся в неполноценной семье, ещё в детском саду впитывает общечеловеческую мораль и по достижении половой зрелости избавляется от родительских генов. Даже если у него нет медицинского свидетельства, доказывающего, что его зачали в пробирке, для неофитов все двери открыты. Закон предоставляет «новым людям» множество льгот: гранты на бесплатное обучение в колледже, налоговые послабления на первые десять лет, но главное – они получают удостоверение личности с зашифрованным фальшивым генетическим кодом, исключающее дискриминацию по сексуальному признаку (государство любую фальсификацию может себе позволить). В дальнейшем неофиты создают розовые семьи и наслаждаются жизнью полноценных людей. Пока же нашим детям, Ханне Конде и Виктору Грину, предстояла нелегкая жизнь. Ханна приобрела фамилию Лизы – в лесбийской семье ребёнок приобретает фамилию женщины, родившей его, а Виктор унаследовал фамилию Даниэля, биологического отца. Привычные американские семьи: в одной – две мамы, в другой – два отца.
   Я виделся с дочерью ежедневно – женщин она называла «мама Лиза» и «мама Хелен». Виктор обращался к нам «папа Роберт» и «папа Даниэл». Роберт, пора снять со своего лица маску, нерадужный второсортный мужчина.
   Брожение в умах начинается с мелочи. Полгода назад шестидесятилетний мужчина обратился в Конституционный суд с заявлением, – поведав о детских страданиях, потребовал внести в семейное законодательство, что «каждый мальчик имеет право кого-то назвать „мамой“». «Кого из отцов?» зашёл в тупик суд и предложил родителям-мужчинам полюбовно меж собой сговориться. Разумную идею отверг мужской общенациональный референдум, и тогда сенатор Гитсон, либерал-демократ от штата Иллинойс, предложил называть мамой суррогатную медсестру. Но и здесь возникли проблемы. Федеральный закон защищает медсестру от судебных исков, требующих выплаты алиментов в случае смерти одного или обоих супругов, и запрещает без согласия медсестры разглашать её имя. Профсоюз суррогатных матерей также выступил против любых поправок к закону, остерегаясь изворотливых адвокатов, способных найти лазейку и нанести материальный ущерб медсёстрам. С влиятельным профсоюзом ни одна политическая партия ссориться не осмеливается. Пока ведутся дебаты, у Виктора мамы нет. Когда он достигнет совершеннолетия, узнает, что Хелен – его суррогатная мать, и её, если не будет стесняться, он назовёт «мамой».
   Ещё с одной проблемой пришлось столкнуться. Учебник по детской психологии настоятельно рекомендует родителям брать иногда ребёнка в свою постель, вырабатывая у него подсознательные навыки нормального сексуального поведения и – добавлю от себя – предотвращая трагедию, случившуюся когда-то в семье Лизы Конде. Она родилась в радужной семье, воспитывалась в соответствии с общепринятыми нормами морали и нравственности, а в шестнадцать лет её как подменили, Лиза закрутила тайный роман с одноклассником. Чтобы их разлучить, родители переехали в другой город, возили дочь к психологам, подружили с хорошей девочкой, радужной, отличницей, спортсменкой, но все усилия оказались тщетны. Лизу тянуло к мальчикам. Поступив в колледж, она переехала в девичье общежитие, и всё закружилось сызнова; её вылавливали в соседней обители, в комнатах мальчиков, офицеры полиции нравов составляли протоколы о проникновении на запретную территорию, выписывали штрафы и предупреждали о серьёзных последствиях. Впустую. Родители от неё отказались – не вынесли позора.
   Просыпаясь, маленькие дети просятся в родительскую постель, в которой они чувствуют себя защищёнными, и, пробуждаясь, Виктор заходил иногда в нашу комнату. Хотя мы с Даниэлем спим раздельно, наши кровати стоят вплотную друг к другу. Но чтобы объяснить сыну, почему отказываем ему в естественной просьбе, солгали, что страдаем кожным заболеванием, внешне невидимым: прикосновение чужого тела раздражает оболочку мозга и провоцирует рак кожи.
   – А что такое «рак кожи»? – полюбопытствовал малыш.
   – Нехорошая болезнь. Будут делать уколы. Ты ведь не любишь уколы шприцом.
   – Не люблю, – нервно подтвердил Виктор и на всякий случай пустил слезу.
   Даниэл отвлёк его компьютерной игрой, но радовался напрасно, – на следующий день Виктор вернулся из садика с выстраданной за день серией детских вопросов.
   – А как же ты берёшь меня на руки? Ты не заболеешь?
   – Нет, – успокоил он малыша, – пока ты не достиг пяти лет, я могу безбоязненно брать тебя на руки. Но спать ты должен в своей кровати.
   На другой день воспитатель детского сада для мальчиков спросил Даниэля:
   – Что у вас с кожей? Почему вы не укладываете Виктора в вашу постель? Мальчик страдает…
   Даниэл покраснел, замялся, но это не вызвало подозрений и воспринялось с пониманием.
   – Современная медицина делает чудеса, но в ряде случаев она бессильна.
   – А что у вашего супруга? – настойчиво спросил воспитатель.
   – Та же болезнь. Вот, спаровались два инвалида, товарищи по несчастью.
   Воспитатель сочувственно покачал головой. – Бывает. – И рассказал об отце Фрэнка, страдающего схожей болезнью. Мы догадались: отец Фрэнка «наш». Я видел его несколько раз, когда он приходил в садик за сыном, но не подозревал, что одних мы кровей.
   С дочкой обычно я виделся на детской игровой площадке. По выходным вшестером мы ходили в сквер, оборудованный аттракционами и детскими спортивными сооружениями и, пока Виктор под наблюдением Даниэля лазил по турникетам, я помогал Лизе катать Ханну на качелях. Хелен читала книгу, а Лиза рассказывала о шалостях и маленьких хитростях нашей дочери.
   Сложнее сохранить в тайне интимные встречи. Мы жили в одном доме, но чтобы попасть из одной квартиры в другую, нужно выйти наружу и проскочить два лестничных пролёта. Каких-нибудь двадцать секунд. Но как объяснить детям ночные перебежки из одной квартиры в другую? – рано или поздно они нас застукают. Нашла выход Лиза. Пролистывая «Семейную газету», обратила внимание на объявление, на первый взгляд странное.
   – Как тебе нравится? – Она вслух зачитала: «для особо прихотливых заказчиков: быстро и качественно выполняю любые строительные работы, включая установку потайных дверей».
   – Тебя задело слово «прихотливых»? Он мог написать капризных заказчиков, с прихотями, привередливых, взыскательных, придирчивых.
   Лиза недоверчиво покачала головой.
   – Нет, дело в ином. Необычный сделан акцент. – Как опытный психолог, выискивающий скрытые пружины того или иного поступка, Лиза предположила. – Объявление закодировано. Потайная дверь. Это то, что нам требуется.
   – Хочешь проверить? – шутливо спросил, не ожидая, что Лиза отреагирует моментально.
   – Почему бы и нет?
   Не моргнув глазом, она открыла сумочку, вытащила портативный сканер и провела по газетному объявлению. На телефонном дисплее рядом с номером абонента высветился профиль мужчины. Ниже имя – Ричард Меллони.
   Лиза на секунду задумалась и глянула на меня.
   – Рискнём?
   – Как хочешь.
   – Не дрейфь, старина, прорвёмся, – улыбнулась она и нажала кнопку «Разговор».
   Два длинных звонка, на третьем – откликнулись.
   Лиза пояснила, что хочет соединить находящиеся на разных этажах детские комнаты, чтобы девочки могли приходить друг к другу в гости, без суетливой беготни по лестницам. Безобидную ложь о девчонках Лиза произнесла с лёгкостью – искусству лгать гетеросексуалы научились с того дня, когда осознали себя изгоями общества.
   Собеседники быстро поняли эзопов язык, второй по популярности после языка жестов. Для оценки объёма работ Лиза назначила строителю встречу на воскресенье. Когда он появился в нашем доме, я ахнул. Подателем объявления оказался Ричард, отец Фрэнка. Оказалось, он также шестым чувством вычислил меня, но помня о конспирации, себя не выдал. Спальни находились одна над другой. Ричард предложил в дальнем углу платяного шкафа разобрать пол, а на первом этаже в платяном шкафу в потолке сделать потайное окно, внешне неразличимое. В нужное время окно автоматически открывается, а дальше на выбор: складная лестница, трап-подъёмник или домашний дрон с грузовой платформой.
   Три года мы прожили в любви и согласии. Затем Лиза мне изменила – сошлась с Ричардом, развелась с Хелен и переехала с Ханной в Бей-Ридж. Поближе к Ричарду. В лесбийской семье при разводе девочка остаётся с женщиной, которая её родила. Хелен не возражала – её отношения с Даниэлем остались прежними, и она ежедневно виделась с сыном. А я? Остался ни с чем. То, что Ричард, разлучивший меня с Лизой, наказан судьбой – ему не позволено видеться с Фрэнком – не служит мне утешением. Его ситуация была сродни нашей, и он также жил в двухсемейном доме. Пока его жене не надоело бегать по этажам, и она стала нормальной женщиной – радужной.

Глава II
Первый мужчина, или К чему приводит мужская дружба

   Жизнь пошла кувырком.
   К тридцати пяти годам я привык к сдержанности, научился управлять эмоциями, скрывать чувства, лицедействовать – никто не мог заподозрить, что скрывается в мозжечке, ответственном за любовь, когда лет двадцать назад осознал, что не такой как все, и моё естество конфликтует с окружающим миром. Я нравился сверстникам, но научился избегать двусмысленных ситуаций, приглашений на вечеринки, погрузился в учёбу и удостоился звания сухаря, у которого на роду написано оставаться вечным холостяком; подружек выискивал среди зубрилок, одиноко просиживающих в библиотеках, понимая, по лукавым, неосторожно брошенным взглядам, истинную цель посещения читального зала. Начиналась опасная игра, к которой я приступал осторожно, – «зубрилка» могла оказаться из полиции нравов. Всё складывалось удачно – я ни разу не прокололся – даже знакомство с Лизой, закончившееся крахом, нельзя отнести к несчастному случаю.
   Что делать теперь? Обратиться в полицию? Рассказать, как Лиза отобрала у меня ребёнка? Жажда мести – не лучший советчик. Реальность такова – и это охладило желание отомстить – первой жертвой окажется дочь. Директриса заставит Лизу перевести Ханну в детсад для неполноценных детей, куда-нибудь в Южный Бронкс, и девочка с детства будет чувствовать себя человеком второго сорта. Нет, на это я не пойду.

   …Я караулил Ханну возле детского садика, и когда Лиза забирала дочь, выходил из машины и будто бы ненарочно, оказывался рядом с ними. В первый раз Лиза восприняла это спокойно. Ханна встретила меня дружелюбно, как соседа по дому, с которым привыкла видеться ежедневно. Лиза общению не препятствовала, и Ханна развеселила признанием:
   – Я кормила сегодня куклу.
   – Чем же ты её кормила?
   Она растопырила пальчики, и, указывая на них, похвасталась:
   – Из этого пальчика хлопья с молоком, из этого – молочко, из этого – сок.
   Через неделю «случайных» встреч Лиза позвонила и назначила встречу в «Старбаксе». Я согласился мгновенно. Чувства остались прежними. Меня возбуждал запах её тела, упругая грудь и бёдра, которым, будь я поэтом, посвящал бы сонеты. Если бы мне позволили расписать их автографами, белых пятен не осталось бы. Едва уединились за кофейным столиком, она заговорила серьёзно и по-деловому.
   – Я понимаю твоё состояние, но такова жизнь: несправедливая, жестокая, идиотская, от нас не зависящая. Изменить правила мы не в силах, плывём по течению.
   Я внимательно слушал, не понимая, к чему она клонит. С Ричардом не сложилось, и она хочет вернуться? Она наклонила голову, пристально на меня посмотрела и прошептала, почти не шевеля губами: «Встречи c Ханной пора прекратить. У неё не должно быть раздвоения личности».
   – О каком раздвоении ты говоришь?
   – Рано или поздно она догадается. Вы ведь как две капли воды похожи.
   Лиза права. Я гордился тем, что у Ханны мои глаза, тот же овал лица, чёрные, непокорно вьющиеся волосы, и улыбка. Не нужен генеалогический тест. Достаточно на неё глянуть. Робкая попытка возразить мало что могла изменить, но утопающий хватается за соломинку.
   – Что в этом дурного? Раньше тебя это не беспокоило.
   – Представь себе, беспокоило. И это одна из причин, почему я с тобой рассталась.
   – Поясни.
   – Я не хочу, чтобы как и мы, она вела жизнь подпольщиков. Я сделаю ей сертификат.
   – Не дури. В тюрьму захотела?
   – Не сейчас. В запасе тринадцать лет. Глядишь, драконовские законы станут вегетарианскими.
   – В мечтах… – криво усмехнулся, чувствуя, как уплывает из-под ног почва.
   – Общественное мнение сейчас не так строго, как прежде, – мягко сказала Лиза. – О мужчине и женщине в Голливуде фантастическую комедию сняли по запретной пьесе Бюля Гакова «Джон Васильевич меняет жену». В кои веки такое было?!
   – Ни о чём это не говорит, – сказал уныло, без всякой надежды переубедить.
   – Без веры в лучшее нельзя жить. А правительство сигнал подало о готовности к диалогу, к гражданскому примирению, – сказала она без твёрдости в голосе и промямлила неуверенно. – Авось, мне улыбнётся удача.
   – Зачем, в таком случае, ты разрушила нашу семью? Так и жили бы до лучших времён.
   – Не получается, милый, – грустно вздохнула Лиза. – Она твоя копия. И поймёт это скоро. Если сама не увидит сходство, ей помогут соседи. Доброжелателей много. Все друг на друга стучат.
   – Доносительство поощряется. Это симптом приближения Гражданской войны.
   – Почему же Гражданской!? – внезапно заартачилась Лиза. – Глупости говоришь. Гражданская война, когда общество расколото. Когда все против всех. А здесь властное большинство против бесправного меньшинства. – Она обернулась и, не заметив ничего подозрительного, зашептала: «Воспитательница детского садика увидела нас втроём на площадке и сказала мне: „Ваша дочь копия мужчины, находившегося с вами“. Представляешь, чем это закончится, если она заявит в полицию? Я, конечно, от греха подальше перевожу её в другой садик. Но когда она пойдёт в школу… Если вы вдвоём попадётесь кому-нибудь на глаза, начнётся травля ребёнка. А подростковая жестокость тебе хорошо известна».
   Забыв об опасности, Лиза положила руку на мою ладонь, дотронулась носком туфли до лодыжки и горячо зашептала.
   – Я по-прежнему люблю тебя. Сейчас у меня такое чувство, как в первый раз. Помнишь, когда мы впервые остались вдвоём? – Я молча кивнул головой. Глаза её повлажнели, и она с трудом выговорила, сглотнув комок в горле: «у меня колени дрожат».
   Такое со мной не случалось прежде: я не выдержал, разрыдался. Посетители удивлённо на нас уставились. Лиза испуганно вскочила и выбежала из кафе. Я закрыл руками лицо, заставил себя успокоиться и на участливый вопрос официанта, повторенный дважды: «вам нужна помощь?» – буркнул: «зуб разболелся», – скривил лицо, имитируя дикую боль, и держась за щеку, вышел на улицу.
   Лиза ждала на углу. Увидев меня, подняла руку – я сделал шаг в её сторону – она развернулась и медленно пошла по направлению к скверику. Соблюдая дистанцию, я поплёлся за ней. Пару раз она оборачивалась. Удостоверившись, что «донор спермы» не затерялся в толпе, шла дальше. Так прошли около полумили. Она нашла свободную скамейку подальше от людских глаз, присела и подняла высоко руку, просигналив, чтобы присоединился. Я присел в полуметре от нее, и она возбуждённо затараторила.
   – Не мучай меня и себя. Мы не виноваты, что такими родились! Будь проклят этот мир и его законы! Выхода у нас нет. Ты не должен встречаться с ней. Эта жертва, которую мы должны принести. Ради дочери. Мне нелегко далось сойтись с Ричардом. Но я себя пересилила. Прости, но это была единственная возможность выставить тебя из дому.
   Продолжать слушать невыносимо. Я встал и, не попрощавшись, пошёл прочь, не оглядываясь. Вешаться или стреляться не стал. Возненавидел.

   Мудрые решения принимаются на трезвую голову. Или утром. Я проснулся с намерением кардинально изменить жизнь, излечиться от влечения к женщинам, и стать нормальным мужчиной, радужным, розовым. Короче, таким же, как все. Шаг психологически трудный, но все долгожители, за редким исключением, – конформисты. Живут в ладах с окружающим миром. Не я первый, не я и последний, сломавший себя, приспособившийся, и надевший чуждые сердцу одежды. С чего начать перевоплощение? С всемирной паутины любви.
   Через час в социальной группе «Нью-Йорк никогда не спит» появилось объявление: «Тридцатипятилетний романтик с нежной душой и тонким чувством юмора, ищет интеллигентного спутника жизни. Сын не помеха».

   Я не предполагал, что на меня обрушится шквал предложений. Нью-Йорк, Канада, Франция, Тринидад… Я испугался и никому не ответил. Малодушие легко объяснимо: первый шаг в новую жизнь, как выход без тренировки в открытый космос – боязнь неизвестности сковывает мышцы и парализует волю. Его сложно сделать без психологической подготовки, чтения научно-популярной литературы и просмотра учебных фильмов – я пожалел, что в школе легкомысленно отнёсся к классам «Семейная жизнь» и оставил без внимания «Справочник здорового молодого мужчины, гомосексуалиста», заменивший моим сверстникам чтение Библии. Путь к отступлению отрезан. Через несколько суток я решился сжечь за собой мосты, предложил Даниэлю выкупить принадлежавшую мне часть дома, по цене, ниже рыночной, предоставил ему на раздумье пару недель и переехал в Бруклин. Я готовился к новой жизни, не осмеливаясь перейти к действию, но на помощь, как всегда, пришёл господин Случай.

   …Джейкобу суждено было стать моим первым мужчиной. Познакомились мы случайно, в Манхэттене, в мужском ресторане «Ночной Париж», на дне рождения приятеля. Я сидел за столом один – гости танцевали под зажигательную латиноамериканскую музыку, – и откровенно скучал. Подошедший мужчина был не из нашей компании.
   – Почему не танцуете? – вежливо спросил он.
   – Никто не приглашает.
   – Позволите? – он галантно вытянулся, щёлкнул каблуками и любезно протянул руку.
   Я встал. Мужчина обнял меня за талию и повёл к танцплощадке. Пока шли, боковым зрением я разглядывал его. Почти в два раза старше меня, лет эдак семьдесят, лысоват. Лицо открытое, привлекательное, без единой морщинки. Нос крупный, приплюснутый, в сражениях побывавший. Он наклонил голову.
   – Джейкоб. Одинокий романтик.
   – Роберт, – сказал тихо я, смущаясь и стыдясь.
   Рука мужчины скользнула ниже талии.
   – Вы одиноки?
   Я густо покраснел, не зная, как реагировать. Оттолкнуть, возмутиться? «Наплюй на условности, подбадривал внутренний голос. – С женщинами-гетеро ты вёл себя бесцеремонно, нахраписто и напористо, и тебе нравилось, когда они подчинялись твоим желаниям».
   – Вы не ответили, вы одиноки? – повторил одинокий романтик, прижавшись щекой к щеке.
   – Да, – с трудом выдавил я, преодолевая желание прервать глупый эксперимент, и рвануть со всех ног наутёк.
   – Позволите вам позвонить?
   – Извините, мне надо в туалет, – высвободился я, сделав небольшое усилие.
   – Оставь телефон, – в пиджаке Джейкоба обнаружилась электронная ручка, и он протянул ладонь, второй рукой удерживая меня за руку.
   Я быстро написал номер телефона, не поднимая головы, поспешил в туалет, оплеснул лицо, и минут десять простоял у зеркала. Совладав с эмоциями, вышел, сослался на недомогание, попрощался с хозяином вечеринки и, не чуя под собой ног, покинул ресторан, заметив, краешком глаза, неотрывный взгляд Джейкоба.
   Он позвонил в тот же вечер, ближе к одиннадцати. Я не отважился принять звонок, и он оставил сообщение на автоответчике. На следующий день номер телефона Джейкоба вновь высветился на экране. После короткого замешательства я откликнулся и включил видео.
   – Слушаю.
   – Наконец-то я тебя застал, – радостно закричал романтик. – Вчера я не успел толком представиться, почему-то ты ушёл без оглядки.
   – Я себя неважно чувствовал.
   – Бывает. Я расскажу о себе. Не возражаешь? – Риторический вопрос ответа не требует. Пауза потребовалась Джейкобу, чтобы набрать в лёгкие воздух. – Я вдовец. Мой супруг – китаец, я прожил с ним тридцать лет, умер пять лет назад. Месяц назад я вышел на пенсию. Тридцать пять лет отдал службе в полиции.
   «Полицейского мне не хватало», – подумал я и сдержанно выразил соболезнование.
   – Сочувствую. Тридцать лет брака свидетельствует о глубине чувств.
   – Ты свободен в субботу? – спросил Джейкоб.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Я говорю о вечере. Ты был на бродвейском мюзикле «Евгений Онегин»?
   – Не довелось, хотя слышал немало отзывов.
   – Отлично, – обрадовался Джейкоб. – Приглашаю. Обещаю билеты в первых рядах партера.
   – С условием, что билет свой оплачу сам…
   Джейкоб воодушевился и заговорил с бешеным темпераментом:
   – Сценарий написан известным бродвейским драматургом Артуром Берди по мотивам старинной пьесы Алекса Пушкина «Евгений Онегин». Восхитительная музыка принадлежит двум самым именитым композиторам – Лоуренсу Гершвину и Джорджу Бернстайну…
   Он увлекательно говорил, и я не заметил, как пролетело время. Часа полтора Джейкоб вдохновенно рассказывал о театральных премьерах, известных артистах, с которыми был знаком лично, – я слушал его затаив дыханье, а когда подустал от обилия информации, прервал монолог репликой о мюзикле Бернарда Шоу «Моя прекрасная леди».
   – Странное название. Кроме миссис Пирс, экономки профессора Хигинса, в нём нет ни одной женской роли.
   Джейкоб расплылся в очаровательной улыбке.
   – Согласен. Режиссёрская трактовка весьма спорная. Театральные критики подвергли её разгрому, ведь в пьесе Бернарда Шоу профессор Хиггинс и нищий уличный цветочник Эльдар Дулиттл, – женщины. И, кстати, не Эльдар Дулиттл, а Элиза. Разучились в наши времена бережно относиться к классике.

   …Наступила суббота. Мюзикл шёл с аншлагом пятнадцать лет и, несмотря на театральное долголетие, достать хорошие билеты на воскресные дни почти невозможно. Но сказались связи Джейкоба с бродвейской элитой – главный дирижёр театра вручил ему два билета, приберегаемые для знатных гостей.
   По сюжету, известному каждому школьнику, шестнадцатилетний юноша Татьян влюбляется в Евгения Онегина. Евгений не может ответить на любовь юноши – закон запрещает секс с несовершеннолетними – и холодно отвечает на пылкую арию Татьяна. Владимир Ленский, друг Онегина, решил, что равнодушие Евгения связано с его влюблённостью в старшего брата Татьяна, Олега Ларина, возлюбленного Ленского. Ленский вызывает Онегина на поединок, бой без правил, который проходит в Нью-Йорке, на знаменитой арене «Мэдисон-Сквер-Гарден». Ещё в первом раунде серией мощных ударов Онегин посылает Ленского в глубочайший нокаут. Не приходя в сознание, на глазах многотысячного зала, Владимир умирает. В отчаянии Онегин выбегает на Бруклинский мост и, исполнив танец умирающего лебедя, прыгает с сорокаметровой высоты в бурные воды Ист-Ривера. Занавес. В антракте дельфины спасают его и в театральном буфете подкармливают блинами с чёрной икрой. Олег Ларин, вышедший на авансцену в чёрном траурном одеянии, со скорбным лицом предложил зрителям почтить память Ленского рюмкой менделеевской водки. В проходах появились официанты с тележками. Официанты с подносами живо сновали между рядами – почтить память Ленского желали не только в мужском, но и в женском секторе. Выпив, самые впечатлительные пары всплакнули и потребовали у официантов повторить почтение памяти. Во втором отделении расстроенный Онегин, не ожидавший такой драматической развязки, уезжает на два года в Китай. На Великой Китайской стене появляется трогательная надпись, сделанная люминесцентной краской, различимая даже из космоса: «EUGENE + TATIAN = LOVE». Когда он возвращается, чтобы сделать Татьяну предложение руки и сердца, выясняется, что Конгресс принял закон, разрешающий браки с шестнадцатилетнего возраста. Обрадованный Евгений пишет страстное письмо Татьяну, проникновенно поёт: «Предвижу всё: вас оскорбит печальной тайны объясненье», но поздно – в семнадцать лет Татьян создал семью со старым генералом, Пьером Безуховым, и вместе с ним ожидает рождения сына от суррогатной матери, Арины Родионовой. Верный своему слову, Татьян хранит преданность супругу. Отвергнутый Онегин навсегда уезжает из Нью-Йорка. Багамские острова, Карибы, Гавайи – нигде он не может обрести душевный покой, и в поисках любви мечется с одного тихоокеанского острова на другой, пока не становится жертвой голубой акулы.
   Зал плакал. Мужчина в первом ряду разорвал рубашку, упал на пол и забился в истерике. Ему сделали успокаивающий укол и на носилках вынесли из зала. Теперь я понял, почему машины «скорой помощи» дежурили у дверей театра, а приставное боковое кресло в первом ряду занято медработником.
   Ошеломлённые спецэффектами и трагической развязкой – огромная голубая акула, вынырнув из задних рядов, стремительно пронеслась через весь зал над головами ошарашенных зрителей, вскрикнувших от испуга, и проглотила купающегося в океане Онегина – мы вышли на Бродвей. Джейкоб утирал слёзы. Подавленный и потрясённый, я слово не мог выдавить.

   Ночной Бродвей, сверкающий в люминесцентных огнях, шумный и беззаботный – лечебный бальзам, снимающий стресс и создающий праздничное настроение. Манхэттен не отпускал. Джейкоб предложил зайти в бар и выпить по бокалу шампанского. Он восторгался музыкой, сюжетом, декорациями и великолепной игрой актёров. Манеры его подкупали. Юмор, точные и чёткие формулировки заставили сомневаться, действительно ли полжизни он отдал службе в полиции, – со мной прогуливался школьный учитель, театровед, книгочей. Как бы ни хотелось продлить праздник, с полуночными ударами часов, установленных на вершине Рокфеллер-центра, мы покинули бар и полетели на авиатакси в Бруклин. Джейкоб проводил до парадной, как истинный кавалер попридержал дверь, пропустил впереди себя, дождался, когда опустится лифт, нежно прижал к груди, и в закрывающуюся дверь послал воздушный поцелуй.
   Вечер прошёл блестяще. Когда находишь родственную душу и с полуслова понимаешь друг друга, чувственная, романтическая мужская дружба превыше любви женской.

   В девять утра меня разбудил телефонный звонок. Джейкоб предложил отправиться на прогулку в Ботанический сад. Условились, что он заедет за мной к часу дня. Приятности продолжились. Точность – вежливость радужных королей. Без пяти час джентльмен отрапортовал, что карета подана. Выйдя на улицу, я изумился, увидев белый кабриолет, припаркованный возле дома. Джейкоб в элегантном белом костюме с изящным букетом алых роз стоял возле раскрытой передней двери. Цветы для меня?! Вот это мужчина! Неужели и в сексе он такой же нежный и чуткий?
   Держась за руки, мы гуляли по саду, наслаждались ароматом цветов и благостной, необычной для шумного города тишиной, нарушаемой щебетом птиц. Влюблённые парочки нормальных мужчин и женщин одаривали встречных лучезарными улыбками. Я последовал их примеру, улыбнулся и приветливо наклонил голову. Получилось неплохо – мне мило ответили. Такое случалось и прежде, когда я гулял с Даниэлем, но то был спектакль, игра. Теперь всё по-настоящему, как и новые ощущения, непривычные и пугающие.
   Джейкоб что-то говорил; я слушал его невнимательно, вполуха, и думал о дочери: «бедная девочка». – Идиллию райского сада взорвал возмущённый голос Джейкоба. Он говорил громко. Парочки, гуляющие впереди нас, оборачивались, кто-то с любопытством, кто-то с осуждением наблюдал за его бурной жестикуляцией.
   – Нравы падают. Когда я работал в полиции, мы проводили облавы, вылавливали проституток и проститутов. Среди них столько гетеро! Они ничем не брезгуют ради гнусного заработка. Как я их ненавижу! Прям счас задушил бы!
   Я представил на своей шее крепкие пальцы Джейкоба, и наяву почувствовал, как сжимают они горло. От ужаса лицо моё передёрнуло, и я взмолился, не понимая причины ярости, нахлынувшей на него.
   – Тише говори, на нас люди смотрят.
   Джейкоб встрепенулся, замолк, глянул кругом и с досадой покачал головой. Я воспользовался паузой и тихо спросил, отвлекая от гневных мыслей:
   – Тебе приходилось пользоваться услугами проститутов?
   Джейкоб презрительно усмехнулся.
   – Это было давно и неправда.
   – Расскажи.
   – Зачем тебе эта грязь? – искренне удивился он.
   – Хочу получше узнать тебя.
   – Но я же сказал, это было давно и неправда, – заупрямился Джейкоб.
   – Всё равно, расскажи.
   Джейкоб поколебался и уступил.
   – Коль ты настаиваешь, – нехотя молвил. – Это случилось однажды. В молодости. Я только начал служить в полиции и вместе с напарником зашёл в мужской клуб. Принять нас за полицейских было сложно, мы были в штатском – вылавливали уличных торговцев наркотиками. Выпили по кружке пива, расплатились и собрались уходить. Увидев в руках моего напарника крупные купюры, бармен заговорчески подмигнул ему и спросил, хочет ли он развлечься. Не спрашивая согласия, напарник – сержант, а я рядовой полицейский – он ответил за нас обоих: «На двоих». Я понял, но промолчал. Старшему по званию не перечат. Бармен знаками указал на задрапированную дверь позади себя. Мы юркнули вовнутрь, поднялись на второй этаж – богатый выбор всех цветов и оттенков ждал клиентов с первого этажа. Сержант заторчал на двухметровом блондине, кинув меня на попечение пухленького испанца. Я быстро с ним разобрался, и пока сержант развлекался, сидел на диване и потягивал виски. По-видимому, сержант ждал от меня большего, поскольку больше в дома утешения не приглашал. До сих пор с горечью вспоминаю тот эпизод. Потому и зол на проститутов всех мастей и народов. Прости, если чересчур резок в суждениях.
   – Спасибо за откровенность, – я почувствовал неловкость за то, что заставил его окунуться в неприятные воспоминания.
   Переживал он недолго. К нему вернулось благодушное настроение, и он вспомнил комичный случай из жизни коллеги-полицейского. Слово за слово, не спеша, дошли до цветочной оранжереи.
   – Зайдём, пообедаем, – предложил Джейкоб, увидев китайский ресторан.
   Большой зал заполнен был на четверть. Мягкая музыка располагала к интимной беседе. Официант крутился возле столика и услужливо подливал чай. За разговором не заметили, как стемнело. Джейкоб спохватился первым. Подозвал официанта. Рассчитались. По обыкновению, каждый за себя. Когда подъехали к моему дому, небо блистало звёздами. Запарковались. Джейкоб нежно положил руку на моё колено – сердце ёкнуло, рука сместилась выше, и он заговорил вкрадчиво:
   – Хотелось бы посмотреть, как ты живёшь. Пригласишь на чашечку кофе?
   Я понял намёк и запротестовал.
   – В квартире не убрано. Отложим на неделю.
   – Меня это не смущает…
   – Но… Беспорядок на кухне… Ты обо мне плохо подумаешь.
   – Я помогу с уборкой, – обрадовался Джейкоб, – могу приготовить романтический ужин. На кухне мне нет равных.
   – Мы только из ресторана, – робко запротестовал я.
   – Ужин плавно переходит в завтрак, – мягко озвучил он намерение остаться на ночь.
   Обратной дороги нет, твердил внутренний голос. Ренегат – отступник, изменивший убеждениям, принципам, воспитанию, и перешедший в лагерь врагов его прежних друзей. Легко ли стать перевёртышем? Маленький шаг, небольшое усилие над собой, и ты такой же, как все. Не гоним, не презираем, слился с толпой, и с ней, а иногда и во главе, сам уже преследуешь вчерашних единоверцев в священном походе блюстителей общественной морали и нравственности. Не бойся! Дети и внуки не осудят тебя, даже если узнают, что их предок – вероотступник. Вчера ты ничтожный примат в глазах человеков, но уже завтра – достойный член популяции гомо сапиенс! Смелее, отважный идальго! Сегодня начинается завтрашний день. Колебания отброшены:
   – Кухня и холодильник в твоём распоряжении.
   Вошли в лифт, поднялись на восьмой этаж. Зашли в квартиру. Сердце так не дрожало при первой близости с женщиной. Тело стало влажным от пота, я не был готов к быстрому развитию отношений и, намереваясь остудить романтика-полицейского, предложил:
   – Посиди в гостиной, включи телевизор, я приму душ и переоденусь.
   Джейкоб улыбнулся.
   – Ты в доме хозяин. Делай то, что считаешь нужным.
   В душе я намеренно задержался подольше. Вышел, обтёрся махровым полотенцем, надел свежую рубашку, просторную, чтобы телу легче дышалось, и вернулся в гостиную с бутылкой белого сухого вина, лучшего напитка для утоления жажды. Джейкоба не было. Я зашёл на кухню – пусто, открыл дверь спальни и застыл на пороге – Джейкоб лежал в моей постели, голый, слегка прикрытый простынёй, и улыбался блаженно.
   – Подойди ко мне, – нежным голосом попросил он и протянул руку.
   Ноги не слушались, стали вдруг ватными. Я с трудом сделал два шага и остановился на полпути.
   – Сядь рядышком, дай мне руку.
   Я продолжать стоять, сжимая в руках бутылку.
   – Смелее, – подбодрил Джейкоб.
   Запрограммированное решение тяжело отменить. Руки, ноги, все части тела слепо повиновались коду, неделю как завладевшему сознанием. Подчиняясь ему, осторожно присел на краешек постели. Джейкоб блаженно улыбнулся, слегка сжал протянутую руку и побледнел. Глаза выкатились из орбит и застыли, превратившись в два безжизненных глянцевых стёклышка. «Он умер?» – испугался, внезапно пришедшей догадке.
   – Джейкоб! Джейкоб!
   Романтик не подавал признаков жизни. Похлопал по щеке – ноль эмоций. Неподдельный страх сковал разум: что делать? Угораздило так глупо влипнуть! Как объяснить детективам, почему малознакомый старик, раздетый догола, оказался в моей постели, и почему он умер, едва я вошёл в комнату. Естественная смерть? Всему есть причина. Обшарив карманы, обнаружил коробочку от лекарства «Виагра-Плюс». Джейкоб не доверял себе и подстраховался перед интимной близостью? Возбуждающее лекарство расширяет сосуды, усиливает кровоснабжение и увеличивает нагрузку на сердечно-сосудистую систему. Джейкоб не рассчитал силы, принял двойную дозу, и сердце объявило локаут, не выдержало нагрузки. Поверит ли полиция в разумное объяснение?
   На столе лежали портмоне с кредитными карточками, и двумя двадцатидолларовыми купюрами, кастет, телефон и связка ключей. Я раскрыл телефон, увидел, что вход заблокирован, и нажал на единственно доступную кнопку «Аварийная». Раскрывшееся меню предложило выбор: «911» или «Джо». «Сын», догадался, вспомнив, что Джейкоб пару раз упоминал его имя, на мгновенье замешкался, отключил функцию «видео», и решительно нажал «Джо». К счастью, он оказался дома. Телефон отца высветился на его дисплее, и он весело поздоровался: «Привет, па! Где ты?»
   – Твой отец у меня дома, – пробормотал я, запинаясь. – Срочно приезжай, ему плохо, – назвал адрес, не решившись сказать правду. Затем позвонил в полицию и коротко обрисовал ситуацию.
   Полиция и «скорая помощь» прибыли одновременно, через десять минут. Засвидетельствовали смерть, составили протокол, и увезли тело в морг для проведения судебно-медицинской экспертизы.
   Я перезвонил Джо – он уже был в дороге – выразил соболезнование и перенаправил в госпиталь. Едва завершил разговор, явился детектив в сопровождении двух полицейских в униформе и двух в штатском. Пока детектив задавал вопросы, казавшиеся рутинными, соответствующие выяснению обстоятельств внезапной смерти, штатские тщательно осмотрели квартиру, порылись в ящиках рабочего стола и скопировали содержание компьютера. Когда они закончили, детектив мне вручил повестку в федеральный суд Южного округа штата Нью-Йорк.
   День, так прекрасно начавшийся, завершился трагедией. Я всегда говорил, что радужные ничем не отличаются от нерадужных! У тех и других, первая любовь, как правило, неразделённая. Или трагическая. История любви Татьяна и Олега Ларина, Ленского и Онегина, случившаяся в далёком прошлом и блистательно разыгранная на сцене бродвейского театра, – наглядное тому подтверждение. Как и моя несостоявшаяся любовь с истинным джентльменом и благородным романтиком, Джейкобом Стайном.

Глава III
Коварный замысел

   Похороны назначили на следующий день. Утром позвонил Джо, загомонил, не пытаясь выслушать собеседника. Из бессвязных слов я разобрал лишь вопль: «для любовных утех ищи кого-нибудь помоложе!» Выплеснув эмоции, он остыл и продиктовал адрес похоронного дома, в котором в три часа пополудни назначено прощание с Джейкобом.
   Ситуация патовая. С покойником при его жизни виделся трижды, включая случайное знакомство в ресторане на дне рождения приятеля. Но учитывая трагические обстоятельства, отягощённые полицейским прошлым умершего, отсутствие на похоронах усилит подозрения в причастности к его смерти. Когда на столе лежит вызов в суд, каждый шаг надо тщательно выверять.

   …Зал похоронного дома братьев Фелони был переполнен. Присутствовала суррогатная мать Джейкоба, худенькая, сгорбившаяся в три погибели девяностопятилетняя еврейка, из уважения к которой Джо похоронил отца на еврейском кладбище в Стэйтен-Айленде. Родные братья Джейкоба, выношенные той же суррогатной матерью, произнесли трогательные речи. Затем к трибуне подошёл Джо, но, не сумев сдержать чувств, дрожащим голосом вымолвил: «Дорогой папочка», – и упал в обморок. Ему тут же оказали медицинскую помощь. Выступали бывшие коллеги Джейкоба, рассказывали о его героических подвигах, храбрости, честности и благородстве. Подушечки с орденами, лежащие перед гробом, подтверждали сказанное.
   Я сидел в задних рядах, ни к кому не подходил, и ни с кем словом не перекинулся. Никто из присутствующих на траурной панихиде не остановил на мне взгляд, чему, не скрою, был рад. Наверное, я вполне мог бы остаться дома, но понимая, что весь город обвешан камерами наблюдения полиции, во избежание предвзятых толкований, решил отправиться со всеми на кладбище.

   …После прочтения кадиша первыми в могилу бросили горсть земли близкие родственники. Поочерёдно к яме подходили друзья Джейкоба, провожавшие его в последний путь, наклонялись, кидали на гроб прощальную горсть земли, взмахивали несколько раз лопатой, и уступали место следующему провожающему. Я пристроился посредине, выполнил печальную миссию, отошёл на двадцать шагов и стал терпеливо ждать завершения ритуала. Когда друзья и родственники попрощались, зачастили лопаты рабочих кладбища.
   – Здесь все памятники, как дети от одной мамы, – нежданно прозвучал за моей спиной сиплый голос.
   – Что?! – вздрогнул я и обернулся.
   Выглядевший ровесником Джейкоба, плотный мужчина в чёрных очках и большом тёмно-синем берете, надвинутом на лоб, повторил:
   – Я говорю, здесь все памятники похожи друг на друга. Как дети от одной мамы.
   – В общем-то, да. Кладбищенские памятники говорят: «кем бы ты ни был в земной жизни, и какими бы богатствами ни ворочал, смерть, а точнее кладбище, всех уравнивает».
   – Что, правда, то, правда, – согласился незнакомец. – Кладбище примиряет заклятых врагов, жертв и преступников. Разрешите представиться: Питер Робинсон, бывший коллега Джейкоба.
   – Роберт Маркус.
   – Вы были сексуальным партнёром Джейкоба, – заметил Питер.
   Сердце испуганно сжалось – откуда известно ему о нашей дружбе? Питер подметил мою реакцию и пояснил:
   – Джейкоб поделился своими чувствами. Мы ведь с детства дружили. Одноклассники. Он влюбился в тебя, жениться хотел. После смерти супруга, Чан Ли, случившейся пять лет назад, такого с ним не было. А он крутой мужик, большой любитель оторваться на стороне. Чан Ли ревновал его. Страдал. Всё это в прошлом. Теперь же его ожидает надгробная плита. Или памятник, который появится через год и согласно традиции не должен быть выше других. Здесь, как вы заметили, полное равноправие. Могилы женщин и мужчин на одном участке.
   Я промолчал, только сейчас обратил на это внимание, вспомнив, что прежде женщин и мужчин хоронили раздельно, на мужской и женской половине кладбища. Питер воспринял сдержанность как умение слушать, обнял меня за плечо и доверительно произнёс:
   – При всех своих достоинствах, Джейкоб далеко не безгрешен. И страдал от этого.
   – О чём вы?
   – О грехах молодости. У него ведь дочь есть, Лиза Конде. И внучка – Ханна. Он скрывал прегрешение молодости. Но я-то знаю. На моих глазах…
   – Не может быть!
   – Не будь наивен!
   – Позвольте, но ведь Лиза… – я высвободился из объятий.
   – Не дёргайтесь и не озирайтесь пугливо. Она ваша тайная подруга. Я хоть и бывший полицейский – вместе с Джейкобом поступал в полицейскую академию – закладывать вас не стану.
   – Я о другом. Это исключено. Лиза воспитывалась в традиционной лесбийской семье. Она сама мне об этом рассказывала.
   – А что бы ты хотел? Чтобы Лиза заложила своего отца, и его выгнали с государственной службы без пенсии, заработанной кровью и потом? У него два ножевых ранения – в живот и в спину. Её мать в молодости вела себя непристойно. Поумнела, когда забеременела, стала примерной радужной женщиной, создала семью с Эллис, дочь воспитывала в традициях радужной семьи. Но, как оказалось, яблоко от яблони. В семнадцать лет – ума нет. Что мать, что дочь – обе женщины – Конде одинаково грешны.
   – Но причём здесь Джейкоб? Он ведь сам говорил мне, что ненавидит гетеросексуалов.
   – Что да, то да. Действительно ненавидит. Я ведь говорю, он расплачивался за грехи молодости. Барбаре, маме Лизы семнадцать, Джейкобу восемнадцать. Возраст скользкий. Плюс алкоголь. Когда спохватились, уже было поздно. Барбара не захотела ломать ему жизнь, сказала родителям, что её изнасиловал незнакомец. Суд пошёл ей навстречу, разрешил выдать новорожденной фальшивый сертификат.
   – А-а… – залепетал я, подавленный откровениями. – Вот оно что. А они встречались потом?
   – Кто они?
   – Джейкоб, Лиза…
   – Изредка. Он материально помогал ей, частично оплатил колледж. Он потому и познакомился с тобой, чтобы спасти её. И… Вот, что хочу сказать. Это по его совету Лиза рассталась с тобой. Перед выходом Джейкоба на пенсию в полицию поступил донос, что Ханна – незаконнорожденная. Это тяжело не заметить. Вы как две капли воды. Джейкоб сделал всё от него зависящее, чтобы не запустить следственный механизм. Подготовил заключение предварительного расследования, что это обычная кляуза, сведение счётов из-за бытовой ссоры. Он уговаривал Лизу по примеру Барбары написать заявление, что её изнасиловал неизвестный. Это позволило бы через суд получить для Ханны фальшивый сертификат. Она не дала согласия. Но вы с Ханной настолько похожи, что рано или поздно тебя идентифицировали бы и объявили насильником. А это тюрьма. Лиза спасла тебя. Джейкоб настаивал, чтобы она подписала признание, но она упёрлась. Послала ко всем чертям.
   – Я вам не верю. Если она его дочь, пусть даже незаконнорожденная, и они, как вы говорите, тайно поддерживали родственные отношения, то почему Лиза не пришла на похороны?
   – А ты невнимательный, – усмехнулся Питер. – На ритуале прощания в похоронном доме обратил внимание на женщину, с ног до головы одетую в чёрное?
   – Мусульманку?
   – Вот именно. Лиза не хотела быть узнанной, поэтому так оделась. Даже вы, проживший с ней не один год, не смогли её опознать.
   – Значит, Джейкобу я обязан тем, что лишён права видеться с дочерью?
   – Для вашего и её блага. Всю жизнь Джейкоб чувствовал свою вину перед Лизой, покровительствовал ей. Теперь на правах его друга… Ко мне перешла обязанность заботиться о Лизе.
   – Она взрослый человек, в попечительстве не нуждается.
   – Я не об этом. На Лизино имя он оставил счёт в банке. Миллион долларов. Она получит его, если докажет, что стала лесбиянкой и избавилась от греховного прошлого.
   – Если всё, что вы говорите – не вымысел, зачем она сошлась с Ричардом?
   – Женщины непредсказуемы. А Лиза с детства была своенравной и независимой. Такие у неё гены. Она наотрез отказалась от миллиона долларов, посчитав, что расставшись с тобой, обезопасила Ханну.
   – Для чего вы всё это мне рассказали?
   – Скажи Лизе, что порозовел.
   – Нет, не успел. Пяти минут не хватило. Он скоропостижно скончался.
   – Это надо ещё доказать. Подумай, – в голосе Питера послышались грозные нотки. – Следствие располагает данными, что смерть Джейкоба насильственная.
   Я встрепенулся. Питер снисходительно улыбнулся и предложил сделку.
   – Я могу тебя выручить, если будешь покладистым.
   Похороны закончились. Не спеша подходили люди. Понурив голову, они следовали мимо нас к воротам кладбища. Питер приложил палец к губам – нас могли подслушать – и скороговоркой выпалил:
   – На завтра тебя вызывают в суд. Не делай глупости. Признайся, что был любовником Джейкоба Стайна.
   Непреднамеренным разговор не был. Чрезмерная осведомлённость незнакомца, назвавшегося близким другом покойного, удивила, насторожила и вспугнула. Я оцепенел. Питер развернулся, и, не попрощавшись, влился в проходящую мимо толпу, спешащую к выходу. Я стоял, как истукан, никого не замечая вокруг, в полной растерянности, обуреваемый обволакивающими разум гневными думами, как грозовое облако, медленно оседающее на город. «Меня подставили, сделали разменной монетой, игрушкой в руках заговорщиков. Лиза уступила папочке и ловко выставила меня за дверь».
   Кто-то ненарочно толкнул меня локтем. Я очнулся и побрёл к выходу. Путь к воротам кладбища заполнился тягостными раздумьями: принять предложение человека, близкого к следствию, назвавшегося другом Джейкоба и Лизы, и, избегая обвинений в убийстве, солгать, сознаться в невинной любовной связи, или сказать правду, и в качестве доказательства предъявить портрет Ханны. Мол, нерадужные знают пределы мужской дружбы и в любом состоянии контролируют эмоции. Лгать или не лгать? Гамлетовский вопрос, на который однозначного нет ответа…

Глава IV
Допрос с пристрастием

   На следующее утро в назначенный час в сопровождении Энтони Кована, адвоката, дальнего родственника Даниэля, Роберт Маркус – иногда в стрессовых ситуациях удобнее и полезнее дистанцироваться от главного героя, и говорить о себе в третьем лице – прибыл в сорокаэтажное здание федерального суда Южного округа штата Нью-Йорк.
   Предсказание Питера подтвердилось. Судья не захотел никого выслушивать, зачитал обвинение в преднамеренном убийстве бывшего офицера полиции Джейкоба Стайна, и постановление об аресте подозреваемого. В течение семидесяти двух часов следствие должно или подтвердить обвинение, или освободить арестованного. Копию постановления судья вручил адвокату. Обвиняемого известили, что на время предварительного заключения свидания с адвокатом запрещены, надели на него наручники и отправили в тюрьму. Прежде чем бедняга оказался в камере, его ожидала стандартная процедура: в медицинском кабинете нагого Роберта Маркуса подвергли унизительному осмотру. Убедившись, что он ничего не прячет в укромных местах тела, арестованного впихнули в душную камеру с наркоманами, сутенёрами и уличными грабителями. На допрос, оказывая психологическое воздействие, вызывать не спешили – предоставили возможность познать «прелести» тюремного быта. К следователю вызвали через двадцать четыре часа. Краснолицый жирный боров, с практически отсутствующей шеей, угрюмый, с маленькими злыми глазками, готовыми четвертовать заключённого, с первых же секунд произведший на запуганного Роберта жуткое впечатление. Он отрывисто задал дежурные вопросы: «фамилия? имя? год рождения?» – Ответы лежали перед ним; спрашивая, он соблюдал формальность, но сразу же обозначил агрессивный настрой, призванный сломить волю к сопротивлению. Проскочив вопросник, детектив оглушительно рявкнул:
   – Ты убил Джейкоба Стайна?!
   Роберт Маркус вытаращил удивлённо глаза.
   – Нет, конечно. Это несчастный случай.
   – Что вас связывало?!
   – Мы приятели. Не более того. Три раза виделись. В театр вместе сходили.
   – Вонючий раздолбай! – заорал детектив, превратившись в свирепого бульдога, рвущегося с цепи и готового растерзать насмерть. – Если не сознаешься, отдам на растерзание крокодилам! – Он нажал кнопку на пульте. Пятеро мордоворотов вошли в комнату, демонстративно расстегнули ширинку, калачиком сложили на груди руки и с наглой, самодовольной ухмылкой уставились на жертву, ожидая указаний главного инквизитора.
   – Это противозаконно, – взмолился Роберт. – Уберите их, я подпишу любые бумаги. Подтверждаю, мы были любовниками.
   – В этом нет необходимости, – детектив презрительно скривил губы. В его глазах арестованный ничтожная букашка, которую, если не надо проводить дознание, следует, не притрагиваясь рукой, раздавить туфлей. – После медицинского освидетельствования врач заключил, что ты – девственник, с точки зрения розовых. Патологоанатом обследовал труп Джейкоба и не обнаружил следов любви.
   – Я же говорил, – обрадовался Роберт возможности оправдаться, – могу честно всё рассказать.
   – Я жду, – смягчился бульдог, сменив сардонической улыбкой презрительную гримасу. – Только без утайки. Чистосердечное признание облегчит твою участь. Присяжные учтут это при вынесении приговора. – Он оскалил зубы и нетерпеливо принялся постукивать пальцами по столу.
   – Начну по порядку, – осторожно молвил кандидат на электрический стул, помня совет Питера, признаться в любовных отношениях с покойным. Растягивая время и надеясь на чудо, он попросил водички.
   – Хоть ведро, – смилостивился детектив, открыл баночку пепси, перелил содержимое в пластиковый стакан и протянул арестанту. – Не захлебнись. – Мелкими глотками Роберт отпил полстакана, и ничего не придумав, неторопливо приступил к исповеди.
   – В тот злополучный день мы гуляли в Ботаническом саду, пообедали в китайском ресторане – по копии чека и кредитной карточке, по которой оплачен счёт, можно определить время ухода. На машине Джейкоба подъехали к моему дому. Он предложил попить кофе. Я чувствовал себя некомфортно, вспотел, и когда зашёл в квартиру, решил освежиться, принять душ. Джейкоб оставался в гостиной. Когда я вернулся, его там не оказалось. По-видимому, ему стало плохо. Он разделся и лёг в постель…
   Роберт замолк, не став уточнять, что Джейкоб разделся догола и попросил подойти к нему.
   Детектив внимательно слушал. Показания фиксировались на камеру.
   – А дальше?! – нетерпеливо потребовал он.
   – Когда я вошёл в спальню, он был мёртв.
   – С чего бы это? – гаркнул детектив. – Так я и поверил тебе. Взял да помер.
   – Сердечный приступ. Вы же знаете Нью-Йорк. Высокая влажность и чудовищные скачки погоды здорового человека превратят в инвалида.
   – Это всё что ты хочешь сказать? – саркастично усмехнулся бульдог. – Прямо-таки дитё невинное. А теперь, херувимчик, расскажи нам, как твои нежные пальчики оказались на коробочке и на флакончике «Виагра-Плюс»?
   – Очень просто. Я искал телефон его сына. Обыскал карманы и обнаружил лекарство. Я не врач, и не могу утверждать. Это предположение, что таблетки стали причиной сердечного приступа. В его возрасте… – многозначительно произнёс Роберт и осторожно улыбнулся, рассчитывая на понимание. – Передозировка лекарства. Он хотел выглядеть молодцом, и перестарался, – Роберт вымученно натянул на лицо угодливую улыбку.
   – Перестарался, говоришь, – с иронической интонацией повторил детектив. – Кто? Ты или он? Во флакончике «Виагра-Плюс» находились таблетки лошадрина. Если не знаешь, что это, поясню: пилюли, выписываемые жеребцам, для поднятия тонуса. Но Стайн конным спортом не увлекался. Следовательно… – детектив не закончил фразу, и издевательски вперился в лицо Роберта.
   «Не мог обладать лошадиным лекарством» – догадался Роберт, прикрыв рот ладошкой, и почувствовал, как бешено застучало сердце.
   – Вот именно! – радостно воскликнул следователь и зловеще расхохотался, увидев, перекосившееся от ужаса лицо. Приоткрыв крышку гроба, куда мысленно загнал он убийцу, бульдог вскинул победно голову. В испепеляющем взгляде читалось ехидное: «Попался!»
   Роберт замер, скованный страхом, потерял способность логически мыслить, чтобы хоть как-то отвести от себя подозрение. Детектив насладился эффектом «удав и кролик», и усилил давление, подталкивая жертву к пропасти.
   – Мы изучили историю болезни Джейкоба Стайна, по компьютерной базе данных проверили все ветеринарные аптеки Америки. Результат неутешительный: лошадрин ему не выписывался. Он его не покупал. – Детектив откинулся на спинку стула и с еле скрываемой ненавистью, наблюдая за обвиняемым, сумрачным и растерявшим уверенность, добил его. – Этих фактов достаточно? Кстати, человеку лошадрин противопоказан, в свободной продаже его нет, а без рецепта, выписанного ветеринаром, приобрести его невозможно. Следовательно, кто-то сознательно подменил таблетки. И этот кто-то, ты! – резко повысил он голос. – Расскажешь нам, где ты его раздобыл, или по-прежнему будешь упорствовать? Пальчики на флакончике ведь остались твои.
   Стройная система защиты рухнула. Роберт растерялся, понял суть обвинения: в подмене таблеток, и не знал, как доказать невиновность. Неопровержимые факты свидетельствовали против него: бывший полицейский умер в его постели, приняв смертельно опасное лекарство, и на флакончике обнаружены отпечатки его пальцев. Чем опровергнуть обвинение в заранее спланированном убийстве, Роберт не знал.
   Бульдог воспринял безмолвие однозначно: «клиент созрел к признательным показаниям», – и затянул петлю, наброшенную на шею преступника.
   – Ты как предпочитаешь, с вазелином или всухую? – инквизитор вытащил из сейфа огромный прибор и для устрашения поставил на стол. – Ну, как, штучка, нравится?! – Крокодилы дружно заржали и, предвкушая удовольствие, начали потирать руки. Увидев орудие пыток, Роберт рухнул со стула.
   Рассказ о себе в третьем лице, по мнению психологов, позволяет избавиться от негативных мыслей, неизбежных, когда гнетущие воспоминания парализуют разум. Вдох – выдох, вдох – выдох. Гасится свет, тело погружается в глубокий сон.

   …Очнулся я в больничной палате. Из далёкого космоса донёсся убаюкивающий голос Питера Робинсона: «Запомни основную заповедь нормального мужчины: возлюби ближнего своего, как самого себя». – Хотя, возможно, услышанное было галлюцинацией – кроме стоящих поодаль двух незнакомых мужчин в палате никого не было.
   Страх, отступивший на второй план, медленно возвращался, напоминая предшествующие события, и пока собеседники не заметили пробуждение арестанта, не желавшего себя выдать, полузакрытыми глазами я присматривался к незнакомцам. Высокий и худощавый, в белом медицинском халате – врач. Второй, судя по небрежно накинутому белому халату поверх цивильного пиджака, – похоже, из криминального отдела полиции. Они негромко беседовали, не обращая внимания на пациента, старавшегося не подавать признаков жизни.
   – Кажется, Кевин перестарался.
   – С его методами он рискует оказаться на скамье подсудимых.
   – Маркус способен давать показания?
   – Трудно сказать… – Врач скосил на меня взгляд. Увидев, что к больному вернулось сознание, кивнул детективу. – Попробуйте. Но не переусердствуйте.
   Детектив близко наклонился к лицу, мешая дышать.
   – Маркус, вы меня слышите?
   – Который час? – почуял я собственный голос, слабый и невнятный. – Где я?
   – Не волнуйтесь, – детектив доброжелательно улыбнулся, положил руку поверх одеяла на грудь, и сладким голосом подбодрил: – Вы в безопасности.
   – Ему нельзя волноваться, – предупредил врач. – Возникнет рецидив.
   – Пару невинных вопросов, – ответил детектив и, приторно улыбаясь, обратился ко мне. – Как вы себя чувствуете? Вы способны отвечать на вопросы?
   Я кивнул головой. Туман рассеялся окончательно. Из него выплыло полное, гладковыбритое лицо, склонившегося надо мной мужчины, заговорившего елейным голосом.
   – Я специальный агент ФБР, координирующий расследование гибели Джейкоба Стайна. Вам незачем волноваться, – утешил фэбээровец, уловив мелькнувшую на лице тень ужаса. – Никто к вам не притрагивался. Прошу прощения за эмоциональность прежнего следователя. Вы должны понять его чувства, он много лет проработал с Джейкобом, он его ученик, старался быстро найти преступника. Ведь все улики работают против вас, не так ли?
   – Да, – уныло подтвердил я.
   – Вот видите, – обрадовался специальный агент, – вы тоже со мной согласны, хотя ПОКА нет доказательств, что именно вы подменили таблетки.
   «Скорей бы кошмар закончился. Даже если вы заставите меня подписать признание, я невиновен. Где, чёрт возьми, хвалёная презумпция невиновности?» – мысли, стучавшиеся изнутри головной коробки, капельками пота проступили на лбу, позволив фэбээровцу с ними ознакомиться.
   – При отсутствии стопроцентных улик, мы обязаны выпустить вас на свободу. Но давайте порассуждаем вместе. Если не вы, то кто мог подложить лошадрин? Когда? Какие у злоумышленника мотивы? У вас есть ответы на эти вопросы?
   – Не задумывался. Сам бы хотел знать.
   Фэбээровец покачал головой и сочувственно подытожил.
   – Вам будет трудно убедить присяжных в своей невиновности.
   – Я невиновен.
   – Пусть подтвердит суд, – фэбээровец на секунду замолк, недовольно сжал губы, а затем решительно заявил. – На этом и остановимся. Звоните, если что-нибудь вспомните. – Он оставил на прикроватной тумбочке визитную карточку, вежливо попрощался и в сопровождении врача покинул палату.
   Через минуту в палату ворвался Энтони, взлохмаченный и жизнерадостный. Не обращая внимания на моё состояние, адвокат затараторил:
   – Твоё освобождение у меня на руках. Американский суд – зеркало справедливости и законности. Ты не должен оправдываться. Обязанность следствия найти не косвенные, а прямые улики, доказывающие твою вину. Дождёмся результатов расследования. После этого потребуем через суд компенсировать моральный ущерб.
   – Меня пытали, – пожаловался я слабым голосом. – Стращали групповым изнасилованием.
   – Следователи распоясались, – возмутился Энтони. – Обрадовались заявлению вице-президента, что ограничения на методы ведения допросов не распространяются на лиц, подозреваемых в терроризме.
   – Я не террорист.
   – Именно поэтому завтра я подам жалобу прокурору.
   Вошли врач с медбратом. Убедившись, что сердце пациента функционирует без видимых сбоев, врач снял капельницу и сообщил, что я у него залежался.
   Вскоре зашёл другой медбрат, принёс одежду и стандартный набор бумаг, вручаемых больному перед выпиской. Некоторые пришлось подписать. Я оделся и в сопровождении Энтони вышел на улицу. Настроение, несмотря на освобождение, безрадостное. К вопросам следователя добавилось ещё два – моих. С какой целью Питер настоятельно советовал признаться в интимной близости с Джейкобом, и насколько Лиза посвящена в трагические события, связанные со мной и её отцом?
   Энтони, обратив внимание на мой удручённый вид, поспешил развеять грустные думы, похлопал дружески по плечу и с циничностью, свойственной манхэттенским адвокатам, обнадёжил.
   – Выбрось дурные мысли из головы и не паникуй преждевременно. Пока ты платежеспособен и у тебя есть хороший адвокат, – с гордостью он указал на себя пальцем, – жизнь прекрасна.

Глава V
Сила фейковых новостей

   У судебных репортёров хлеб щедро намазан маслом. А у государственных журналистов хлеб щедро намазан маслом с обеих сторон. Благодаря им информация об аресте Роберта Маркуса, подозреваемого в умышленном убийстве бывшего офицера полиции, вошла в каждый дом.
   История гомо сапиенс состоит из баек, легенд, притч и придуманных новостей. Какие-то, едва родившись, через час умерли, не успев оказаться в папирусах, какие-то прожили десятилетия, и даже столетия, закрепились в электронных архивах, и всё же стёрлись из памяти человечества, а какие-то стали катехизисом, Библией, неприкасаемой Священной коровой. Они выбиты в камне египетских пирамид, прописаны на несгораемой бумаге и закодированы в световых сигналах небесных светил. Вошедшие в школьные учебники, охраняются законом о фальсификации истории. Пять лет тюремного заключения получил профессор Стэндфордского университета, подвергший сомнению неопровержимый исторический факт: Христофор Колумб – первый человек, вышедший в открытый космос, и ступивший на поверхность Луны. По версии лжеучёного, космополита и предателя Родины, им был русский майор, Юрий Гагарин.
   Архивы засекречены, научные дискуссии не проводятся, и трудно установить, что и как было на самом деле. Но теперь и я стал жертвой государственных журналистов. В бассейн фальсифицированной истории, в котором фальшивые новости чувствуют себя вольготно, бросили Роберта Маркуса, не удосужившись привязать к его ногам груз.
   Фантазии государственных журналистов, блогеров, парламентариев и служителей культа не ведают границ. Я многое узнал о себе в эти дни. Оказывается, прежде чем убить Джейкоба Стайна, недочеловек обманом пристегнул его наручниками к спинке кровати – якобы это был элемент любовной игры – и принудил к вагинальному сексу с женщиной. Назывались разные имена. Кто-то заявил, что второсортный мужчина обладает даром вызывать дух дьявольских женщин: принцессы Дианы, Мэрилин Монро, Клеопатры, Нефертити, Инессы Арманд и Хиллари Клинтон. Тут же нашёлся свидетель, утверждавший, что второсортный мужчина способен переносить во времени и пространстве их физические тела, и что он заставил старика по очереди, а затем и одновременно, упражняться с ними в любви. Старик умолял о пощаде. Недочеловека его мольбы лишь раззадорили. В какой-то момент сердце старика не выдержало моральных пыток и разорвалось, кровью забрызгав стены до потолка. Писали, что Джейкоб Стайн сочинял втайне стихи, и безвременно ушедшему супругу, Чан Ли, умирая посвятил четверостишие, кровью начеркав на стене:

     «До свиданья, Чан мой, до свиданья.
     Милый Ли, ты у меня в груди.
     Предназначенное расставанье
     Не будьте католиками больше, чем папа римский
     Обещает встречу впереди».

   Модный композитор положил четверостишие на музыку, и, повторяемый шесть раз в разной тональности и ритме, музыкальный шедевр стал хитом интернета.
   Солидные издания, схватившие вирус фальшивых новостей, смаковали детали и изощрялись в эпитетах, объясняя опасность радикальных гетеросексуалов. CNN заявила, что «Роберт Маркус – тайный агент Гетероинтернационала», и провозгласила священный поход против радикального гетеросексуализма. Поход так поход! В кварталах, выделенных для компактного проживания нерадужных, на древне-венецианском языке называемых гетто, произошли «стихийные» погромы, случавшиеся прежде в дни празднования Пасхи, и которых не было в США со времён парада неофашистов в Нью-Йорке на Парк-авеню в 2139 году. Организаторов погромов не обнаружили. Диверсанты отключили видеокамеры и комплексы анализа гигантского объема видеоинформации, установленные во всех крупных городах США и позволяющие полиции с помощью искусственного интеллекта выявить каждого участника погромов и проследить все его перемещения и контакты. Это вынудило Рудольфа Джу Ли Ана, генерального прокурора штата Нью-Йорк, уважаемого и глубоко порядочного представителя власти, едва ли не единственного радужного, сохранившего в эти дни ясный ум и холодную голову, созвать внеплановую телепресс-конференцию и заявить, что у прокуратуры нет оснований говорить о «гетеросексуальном терроризме». Погромы прекратились, но интернет-тотализатор продолжил принимать ставки: «на какой срок будет осуждён Роберт Маркус», а Голливуд за сутки выпустил мультфильм «Этот ужасный, ужасный, ужасный Роберт», получивший в первый день проката многомиллионную прибыль.

Глава VI
Возвращение Лизы

   Сутки на восстановление от «прелестей тюрьмы», по мнению федерального судьи, срок более чем достаточный. Настойчивый звонок в дверь явил судебного клерка, вручившего повестку в суд. Я обречённо вздохнул, расписался в получении, и позвонил Энтони. Ответил секретарь. Сообщил, что адвокат занят, и предложил перезвонить через двадцать минут. Я перезванивал дважды, прежде чем Энтони смог ответить. Энтузиазм его испарился. Он говорил о репутационных рисках, грозящих потерей клиентуры, ворчал, что для похода в суд ему придётся перекроить расписание и отменить ряд важных деловых встреч, предлагал другого адвоката. Я как мог, изощрялся, упрашивая его, и после льстивых и настойчивых уговоров, он с большой неохотой, ценой двойного гонорара, согласился сделать мне «великое одолжение».
   Ещё через день в назначенное время мы прибыли в суд. Присутствие обвиняемого оказалось чистой формальностью. Судья задал один лишь вопрос, поинтересовался сексуальной самоидентификацией, первой графой анкеты, минут пять пообщался с Энтони и перенёс рассмотрение дела на две недели.
   Незаметно покинуть здание федерального суда нам не удалость, невесть откуда взявшаяся толпа репортёров, столпившихся на лестнице в ожидании «свежего мяса», накинулась с расспросами. Как заправский игрок в американский футбол, Энтони отчаянно бросился головой вперёд. Изворачиваясь от рук с микрофонами, цеплявших с обеих сторон, он затащил подопечного назад за полицейский кордон, и вызвал на крышу здания вертолёт-такси. Пилоту он коротко бросил: «курс на Олбани».
   – Поживёшь недельку на моём ранчо вдали от акул компьютерных клавиатур, – пояснил он спонтанно принятое решение.
   В здание федерального суда Роберт Маркус вошёл никому не известным программистом, а вышел – «криминальным авторитетом гетеросексуальной мафии». С таким клеймом в атмосфере всеобщей ненависти возвращаться на работу опасно: монитор случайно взорвётся на рабочем столе, неприметный комар воткнёт в шею смертоносное жало или робот-голубь капнет на голову нервно-паралитический яд. Запрашивая у менеджера по электронной почте семь отпускных дней, я подумал, хорошо бы недели две перекантоваться на ранчо. «Одобрено», кратко ответил менеджер и, сделав широкий жест, написал: «до особого уведомления следующие недели работай дома».
   Три дня я наслаждался деревенской тишиной – даже не включал телевизор – и с лёгкостью принимал ухаживания Мигеля, домработника Энтони, милого добродушного толстяка, не отходящего от плиты и думающего, какую бы ещё еду запихнуть в гостя. Я никогда не был любителем латиноамериканской кухни, и, туша пожар острых специй, заливал желудок галлонами жидкости. Мигель изощрялся, всякий раз обещая приготовить нечто особенное. Я вежливо отказывался, но его это не останавливало. Если я отодвигал блюдо, объясняя, что сыт и скоро не влезу в брюки, он обидчиво надувал губы и говорил, что старается исключительно для меня. А если я просил приготовить что-нибудь попроще, он всхлипывал и причитал, что я не ценю его внимание и заботу.
   На четвёртый день кулинарных пыток позвонила Лиза. Сказала: «Номер телефона я получила от Кована». – Хорошо, – равнодушно ответил я и замолк. Позвонила – пусть объяснит цель. Лизу холодный приём не остудил.
   – Навестить тебя?
   – Зачем?
   Она проигнорировала нарочито безразличный и ледяной тон, и как ни в чём не бывало, защебетала.
   – Энтони в пятницу вылетает на ранчо. Если не возражаешь, он захватит меня с собой.
   – Хорошо, – меланхолично ответил я, но сердце застучало лихорадочной барабанной дробью.
   Под такую музыку лучше отключить телефон, и не позволить разгорячённому языку намолоть грубостей. Нет у меня прошлого, которое хотелось бы вспоминать, чтобы заново пережить и прочувствовать некогда счастливые часы и минуты. Память о прошлом загажена. Ненависть, обида, месть и никуда не исчезнувшая привязанность, – каждое из этих чувств конфликтовало друг с другом, вынашивало собственные планы и толкало к активным действиям несвязанные меж собой части тела, руки, ноги, язык.
   Разоблачительные откровения Питера усилили обиду и жажду мести, но озлобление не отменяет решимость установить истину. Злость нейтрализует естественный антибиотик, присутствующий в мозге каждого живого организма, – филия. Его называют по-разному: влечение, любовь, эрос. Кто кого одолеет? Эмоционально-двойственные, противоположные чувства, амбивалентные по-научному, в конфликтных ситуациях неизбежны. Понимая природу противоречий, я склонялся к решению порвать с антиправительственным нерадужным миром. Но стоило Лизе возникнуть… О нет! Я не хочу в тюрьму! Женщине не быть более в моей жизни!
   Когда я рассказал Энтони о звонке, он подтвердил, что Лиза позвонила в его офис. Переговорив с ней, он понял, что пока обвинение в убийстве не снято, она ценный свидетель защиты. Ну, раз так… Наденем амуронепробиваемый жилет и электронными доспехами защитим податливые женским чарам слабые части тела.

   …В пятницу в манхэттенском офисе Кована много клиентов. Освободился он к четырём часам пополудни, но из-за Майкла, своего супруга, на ранчо прилетел в начале седьмого. Лиза оставила дочь с Хелен – после официального развода за ней сохранились обязательства по воспитанию девочки.
   Майкл, холёный, ухоженный, самодовольный толстячок, с тонкими манерами и гладкой кожей, встретил меня приветливо. Вчетвером пообедали – Мигель приготовил сытный ужин, приправленный для аппетита калифорнийским вином. С появлением женщины он надулся, прекратил со мной разговаривать, и бросал на Лизу враждебные взгляды, старательно показывая, что она в этом доме лишняя.
   Энтони улыбнулся, хитро подмигнул и, когда Мигель удалился за очередной порцией блюд, подковырнул, обращаясь ко мне:
   – Ты пользуешься успехом.
   Лиза хмыкнула, прикрыла ладошкой рот, но промолчала.
   Уплетая курицу, Энтони сообщил последние новости.
   – Следствие зашло в тупик. Анализы обнаружили в крови Джейкоба лошадрин, но у экспертизы нет стопроцентной уверенности, что именно он стал причиной инфаркта. Девяносто девять процентов не убедят суд присяжных. Таблетки «Виагра-Плюс» и лошадрина по цвету и по размеру отличаются друг от друга, и Джейкоб, как профессионал, не мог этого не заметить. Это подводит нас к мысли, что он добровольно принял противопоказанное ему лекарство. Другое дело, где он его взял – в свободной продаже лошадрина нет. Но этим пусть занимается следователь. Нас это не касается.
   – C Роберта обвинение снято? – спросила Лиза. – Он может возвращаться в Нью-Йорк?
   – Думаю, через несколько дней – максимум неделю – прокуратура закроет дело за недостаточностью улик.
   – У тебя хороший адвокат, – Лиза повернула ко мне голову, а затем кокетливо осведомилась у Энтони: «При случае на вас можно рассчитывать?»
   – Увы, нет, – сухо ответил Энтони, скосив взгляд на Майкла. – С женщинами я не работаю. Но если вам потребуется юридическая помощь, в офисе «только для женщин» работает опытный адвокат.
   – К счастью, пока не надо, – улыбнулась Лиза. – С врачами и адвокатами лучше дружить семьями.
   На третье Мигель приготовил яблочный пудинг. Умышленно поставил блюдо возле меня с противоположной от Лизы стороны, чтобы она не могла дотянуться, отрезал большой кусок и положил мне на тарелку. Такого же размера куски он положил в тарелки мужчин. Лиза не обиделась, – яблочный пудинг не вызывал у неё аппетит, – но не удержалась и, показав Мигелю белоснежные зубы, съязвила, растягивая слова:
   – Как мило.
   Мигель злобно фыркнул по-испански нечто невразумительное, и этим ещё больше раззадорил поймавшую кураж женщину.
   – В яблочный пудинг надо добавить грецких орехов – они незаменимы при запорах и ослабленной работе желудка, – елейным голосом посоветовала она.
   Майкл прыснул в кулак, но, поймав колючий взгляд Мигеля, пряча смешливый огонёк, блеснувший в глазах, того не желая, c умным видом подлил масла в огонь:
   – Ядра грецких орехов при регулярном употреблении восстанавливают потенцию.
   – Это то, что необходимо Роберту для поправки здоровья? – спросила озорно Лиза. Когда она кипятилась, издевательства доводила до совершенства.
   – Спасибо. Всё было очень вкусно, – громче, чем надо, сказал Энтони. Почувствовав приближение грозы, он встал из-за стола, подошёл к двери и подозвал Мигеля. Вдвоём они вышли из комнаты. Через минуту Энтони вернулся один.
   – Я отправил Мигеля в «Кейфуд» за покупками, – спокойно сообщил он и обратился к Майклу: «После обильной трапезы полезно часика полтора погулять возле озера».
   – С превеликим удовольствием, – Майкл шумно встал и направился к двери.
   «Даёт возможность поговорить без свидетелей» – опустив голову в тарелку, отметил про себя.
   – Тряхнём стариной? – предложила Лиза, едва за радушными хозяевами закрылась дверь, и призывно расстегнула брючный пояс.
   – Давай поговорим, – сдержанно ответил я, не двигаясь с места.
   – Давай, – согласилась Лиза, не став застёгивать пояс, давая понять, что открыта для большего. – Я для этого и приехала. С чего начнём?
   Глядя в упор, с каменным выражением лица, сухим голосом я хлёстко влепил.
   – Джейкоб – твой отец. Ты от меня это скрыла.
   Лиза запнулась, покраснела, брови полезли наверх. Тихо спросила, чуть заикаясь:
   – Откуда ты знаешь?
   – Питер сказал.
   – А-а-а, – помрачнела Лиза.
   – Так это правда?
   – Да, – смутилась Лиза, окончательно скиснув. – После похорон нет смысла скрывать родство.
   – А миллион долларов за то, чтобы ты со мной разошлась и стала примерной лесби. Это тоже не имеет смысла скрывать?
   – Но ведь я отказалась…
   – Конечно, мы ведь порядочные. А затем, как последняя проститутка, сошлась с Ричардом.
   Лиза разрыдалась и выскочила из комнаты.
   «Факты сходятся, – подумал уныло. – Грубо, но заслуженно. Поделом. Но зачем Питер сознательно раскрыл тайну своего лучшего друга и настойчиво предлагал признать интимную связь с Джейкобом? Кажись, в этой мерзкой истории он играет заглавную роль».

   Энтони и Майкл вернулись с прогулки счастливыми и блаженными. Вскоре появился Мигель, сердитый и сумрачный. Лиза к их приходу отплакалась и сидела, насупившись, с угрюмым лицом уткнувшись в телевизор. Получивший девять Оскаров, многосерийный телевизионный фильм «Анна Каренина» о несчастной любви лесбиянки, не выдержавшей измены ветреной Вронской, и от отчаяния бросившейся под поезд метро, относился к фильмам, которые Лиза смотрела с полуоткрытым ртом. На этот раз любовная драма ей была безразлична. Она погрузилась в собственные переживания, и не следила за действием – тупо вонзила в экран взгляд, как бы повесив на лбу табличку, «Занята делом, не отвлекать».
   Энтони догадался, что в его отсутствие гости повздорили, пожелал всем «спокойной ночи» и, обняв Майкла за талию, отправился в спальню. Мигель этим воспользовался и оторвал Лизу от сериала негостеприимным вопросом:
   – Когда вы собираетесь уезжать?
   – Завтра.
   Он удовлетворился ответом и сухо сообщил, что приготовил ей на первом этаже комнату. Лиза поблагодарила, но с места не сдвинулась, упрямо уставилась в телевизор. После получасовой игры в молчанку мы разошлись по комнатам, Лиза – на первый, я – на второй этаж. Мигель остался в столовой, погрузившись в хозяйственные дела.
   Афоризм «утро полудня и вечера мудренее» к завтраку не относится. За ночь обида не выветрилась. Не отрывая головы от тарелки, Лиза молча справилась с яичницей с сыром и рассеяно слушала восторженный рассказ Майкла о выставке «История итальянской моды», проходящей в Сохо, в Музее искусств Гуггенхайма. Майкл щебетал без умолку. Его остановил зазвонивший телефон Энтони. Адвокат глянул на номер и вышел из столовой. Вернулся минут через двадцать, когда все уже позавтракали, и с порога объявил:
   – Собирайтесь, в полдень мы улетаем.
   – Что за спешка? – раздражённым голосом возмутился Майкл и капризно повысил тон. – Мы же планировали покататься на катере!
   – Стюарт попал в тюрьму, – вежливо ответил Энтони и, чтобы пояснить, кто такой Стюарт, и почему он оказался в тюрьме, поделился его историей.
   – Он мой коллега, адвокат, находящийся в процессе длительного и грязного развода. Супругам есть что делить: дом, дети, акции… Во время одной из ссор супруг Стюарта позвонил в полицию, сказал, что подвергся домашнему насилию и на шесть месяцев получил охранный ордер. Стюарту запрещено появляться в его же собственном доме. Но вчера во второй половине дня… Безмозглый Стюарт, хоть и адвокат, чёрт возьми, нарушил запрет, подъехал к дому, чтобы забрать личные вещи. Он долго звонил в дверь – никто не отвечал. Решив, что никого нет, открыл своим ключом дверь и попался. Супруг стоял за занавеской и ждал его появления. Когда Стюарт вошёл в комнату, тот вытащил пистолет и вызвал полицию. Поскольку у него на руках охранный ордер, выписанный судьёй, на Стюарта надели наручники и отвезли в тюрьму. Ночь он провёл в камере предварительного заключения. Сегодня утром ему позволили сделать один звонок. Теперь я должен срочно вернуться в Нью-Йорк, оформить освобождение под залог.
   – Чёрт! – буркнул Майкл, не подозревая, кого призывает на ранчо.
   – Это цветочки, ягодки впереди – уверенно предсказал Энтони. – Помимо бракоразводного процесса, на котором из Стюарта выжмут все соки, ему предстоит уголовный суд. И всё из-за дурацкой промашки.
   Майкл недовольно проворчал, вставая из-за стола: «Всегда что-то происходит, едва вырываемся за город», – и понуро отправился собирать вещи.
   Лиза приехала с маленькой дорожной сумкой, на сборы ей хватило пары минут. Я не успел спросить о дочери, и не мог отпустить Лизу, не примирившись. Ханна нас объединяла, что бы ни произошло. Лиза это понимала, не стала перед вылетом вредничать и сводить счёты. Краткий разговор о дочери сгладил размолвку. Провожая её к вертолёту, – мы неторопливо плелись в трёхшаговой дистанции от Майкла и Энтони, – невзначай осведомился:
   – Когда в последний раз ты виделась с Питером?
   Лиза нахмурилась, вспомнив вчерашний вечер.
   – В день похорон. На следующий день он ушёл на яхте в кругосветное путешествие.
   – Когда он вернётся?
   – Никто не знает. Он объявил о круизе, когда яхта покинула территориальные воды США. Супруг Питера подозревает, что в плаванье он отправился не один.
   – Тебя это не удивляет?
   – Что именно?
   – Поспешность, с которой Питер уплыл.
   – Нет. – Подумала она и неуверенно сказала. – Пахнет супружеской изменой.
   – Тебе видней. Ты в этом специалист, – не сдержался и пожалел о реплике, нечаянно сорвавшейся с языка. Из-за шума мотора Лиза упрёк не расслышала и переспросила:
   – Что? Что ты сказал?
   – Так. Ерунда, – не решился повторить колкость.
   Перед посадкой в вертолёт она чмокнула меня в щёку. Энтони и Майкл неодобрительно отвернулись. Смешинка блеснула в её глазах. Она полюбопытствовала шаловливо:
   – Ты влез уже в амурные кольца радуги?
   – Прилагаю старания.
   Лиза возликовала.
   – Успехов на новом поприще! Скажешь, когда порозовеешь. Искренне порадуюсь за тебя.
   В дом я вернулся со смешанным чувством. Сердце Мигеля, измученное непрошеной гостьей, не вытерпело, и он заговорил о любви. Не так страстно, как Татьян Ларин в письме к Евгению Онегину, или Пьер Безухов к Пете Ростову, в ночь перед Бородинской битвой, прилюдно, в присутствии Кутузова и его генералов. Но близко по смыслу. Красивые глаза испанца слезились.
   Подумалось, слушая его: «Всевышний предоставил второй шанс, послал его вместо Джейкоба».
   Мигель оценил молчание в свою пользу. Импульсивно прижался, поцеловал в ухо и нежно шепнул.
   – Я приму душ и буду ждать тебя в своей комнате. А ты не теряй время, прими душ на втором этаже.
   – Хорошо. Но ты торопишься. Я, так сказать, в трауре.
   Мигель обрадовался и спустился на первый этаж. Перед тем, как принять душ, я зашёл на кухню, порывшись в напитках, нашёл джин, и, не разбавляя, для храбрости выпил рюмку, открыл холодильник и закусил солёным огурцом, чего никогда прежде не делал. Лучше бы и на этот раз…
   Мигель лежал в постели, наполовину накрытый простынёй. Он создал интимную обстановку, погасил свет, зажёг ароматические свечи и включил томную музыку. Французские духи, которыми он надушился, узнаваемы – Лиза использовала такие же.
   Я не решился лечь рядом, присел на кровать. Мигель приподнялся, прикоснулся к моей груди подушечками пальцев правой руки и вкрадчивыми кошачьими движениями, разжимая и сжимая ладонь, медленно стал спускаться вниз. Когда его пальцы достигла паха, меня как током ударило, и я сжался от резкой боли в желудке.
   – Извини, – процедил я сквозь зубы, и, скрючившись в три погибели, рванул в туалет. Опустошив желудок, вторично принял душ и вернулся. Через тридцать секунд предыдущий сценарий в точности повторился – стремительный рывок в туалет испугал Мигеля, случайно получившего болезненный удар локтем в живот и вскрикнувшего от неожиданности.
   Я расслабился. Отдышался. Принял душ. Вернулся к Мигелю. Извинился. Это был не мой день – третья попытка не состоялась из-за постыдного бегства в санузел.
   С Мигелем началась истерика.
   – Подлец! Ты не любишь меня! Глумишься над моими чувствами!
   – Клянусь, это не так, – еле слышно звучало из глубин санузла.
   Огурец наслаждался мучениями врага народа и радовался, что не зря накапливал жизненные соки на грядке. Вечер испортился окончательно.
   …До утра мы не виделись. Встретились в столовой. Я чувствовал неловкость. Мигель, напротив, предупредительно вежлив. Смущаясь собственного голоса, предположил:
   – Ты импотент? – Не дожидаясь ответа, Мигель разразился монологом, суть которого: не следует придавать значения событию, случившемуся на нервной почве. – Проблемы в сексе связаны с перевозбуждением психики и легко излечимы, – уверял он. – Не будем торопиться. Узнаем друг друга поближе, и попробуем ещё раз.
   – Хорошо, – согласился бледнолицый Роберт, устав от его настойчивости. – Рассказать анекдот? Он слегка неприличный. В нём замешана женщина.
   – Конечно, расскажи, в рамках психологического сближения, – подбодрил Мигель.
   – Приходит радужный мужчина в костёл и говорит: «„Падре, я грешен и хочу исповедаться!“ – „Правильный поступок, исповедуйся, сын мой“. – „Во вторник незнакомая женщина подвернула на улице ногу и сломала каблук. Я помог ей дойти до дому, подняться на второй этаж и зайти в квартиру, и тут начался дождь. Она говорит: „Куда ты пойдёшь в непогоду? Останься, пережди дождь!“ Я остался и согрешил“. – „С женщиной это очень большой грех“, глубокомысленно молвил падре. – А вчера в синагоге я ремонтировал крышу. Закончил работу и тут дождь начался. Ребе говорит: „Куда ты пойдёшь в непогоду? Оставайся, пережди дождь!“ Я остался и согрешил! О, падре, простит ли меня Создатель за грех католика с раввином? – И тут от ветра с силой хлопнула входная дверь, и падре закричал нечеловеческим голосом: „Беги домой, сын мой, пока ливень не начался!“»
   Мигель засмеялся, побежал в свою комнату и вернулся с толстым альбомом с семейными фотографиями.
   – Познакомься с моей семьёй, – сказал он, раскрывая переплетенный чёрной кожей альбом.
   – С удовольствием.
   Старые снимки – прикосновение ушедшей эпохи, зеркальное отображение будущего. Когда-нибудь последующие поколения также будут рассматривать нас, всматриваться в лица, в причёски, в одежду, выискивая портретное сходство. Кто как. Заинтересованно, бегло, безразлично, с почтением. По-разному, в зависимости от того, какую мы оставим о себе память, они будут разглядывать старинные фотографии.
   – Мои родители, – Мигель указал на фото на первой странице. – Они родом из Мексики, но у них испанские корни. Выходцев из Испании у нас называли гальего или галисийцы. Старшие братья, – пояснил он следующее фото. – Пабло, Фернардо, Санчес. У всех обычные человеческие семьи. Один я не устроен.
   – Ты ни разу не вступал в брак?
   – Дважды. Но всё неудачно. Мой первый супруг, – показал он на мужчину, сидящего верхом на лошади. – Рядом я. Узнаёшь? Мне здесь всего лишь двадцать. Я рано завёл семью. Мог бы ещё погулять.
   Лицо всадника показалось знакомым.
   – Как его звали?
   – Питер. Он был офицером полиции.
   Сердце ёкнуло: «Робинсон». Пряча волнение, небрежно спросил:
   – Ты увлекался верховой ездой?
   – Нет. Питер разводил скаковых лошадей. Он владел небольшой фермой в Коннектикуте. А закон счастливого брака – в умении жить интересами супруга. Ты согласен со мной?
   Круг замкнулся. Выяснилось, откуда мог появиться лошадрин. Джейкоба убил его лучший друг? Хотелось бы взглянуть на условия миллионного завещания. Лиза, Лиза! Что же ты натворила, поддавшись на уговоры отца! Лучше бы ты не приезжала вчера!

Глава VII
Президент великой страны – бисексуал

   В стране назревает политический кризис – Президента застигли в объятиях секретарши. Её кофточка была расстёгнута, бретельки бюстгальтера спущены, оголив снежно-белую грудь с отпечатками пальцев первого лица государства. Страна в шоке. Конгресс в панике. Раздаются голоса о назначении независимого прокурора и грядущем импичменте. Президент Боб Хилтон – бисексуал. Такое в истории Америки случилось впервые.
   Супруг Президента, Николас Хилтон, и их дети, Джордж, Дэвид и Пол хранят гробовое молчание. Журналисты, близкие к Белому Дому, сообщают, что разъярённый Николас закрыл перед Президентом дверь спальни, прекратил с ним общаться и совместно появляется лишь на официальных приёмах, холодно демонстрируя нерушимость семейных уз. Поговаривают, что после окончания второго президентского срока Николас подаст на развод.
   Кондолиза Вильтор, секретарь Президента, оказавшаяся в центре скандала, на время проведения следствия отстранена от работы с сохранением зарплаты, медицинской страховки и непрерывного трудового стажа. После давнего происшествия в Белом Доме, когда первое лицо государства обвинили в супружеской измене – официальная формулировка: в непристойных сексуальных отношениях со своим секретарём – Конгресс принял закон, запрещающий мужчине занимать в президентском офисе пост секретаря. Никому в голову не могла прийти мысль, что Президент великой страны, добропорядочный и примерный семьянин, опустится до эротического влечения к радужной женщине.
   Видные сенаторы и конгрессмены, члены пропрезидентской либерально-демократической партии, обвинили оппонентов в недобросовестной попытке скомпрометировать главу государства. В теленовостях многократно прокручивали отрывок из эмоционального выступления спикера Конгресса: «чтобы склонить Президента к запретной любви консерваторы внедрили в его секретариат беспринципную и аморальную радужную женщину, владеющую секретами чёрной магии».
   Консервативно-республиканская партия либералов не обвиняла, и вину за преступление века переложила на недочеловеков.
   Обычно в канун президентских выборов, когда разрыв между партиями составляет два-три процента, либералы и консерваторы в борьбе за голоса избирателей делают реверансы десятипроцентному гетеросексуальному меньшинству. В этот раз традиция нарушена. Забыв, что в демократическом государстве гетеро не лишены избирательных прав, политические противники единым фронтом выступили против нерадужных. Либерал-демократы на примере законодательства государств Азии и Ближнего Востока, призвали правительство к следующим выборам в Конгресс организовать для антирадужных отдельные кабинки для голосования. Консерваторы устами сенатора Болтона, лидера сенатского консервативно-республиканского большинства, потребовали очистить американское общество от ереси.
   Страна раскололась на два противоборствующих лагеря, либерал-демократов, вынужденных поддерживать опозорившегося Президента, и консерваторов, с пеной у рта критикующих непристойное поведение главы государства.
   Скандал в Белом Доме, вызвавший волнения на Капитолийском холме, разгорелся на третий день после освобождения Роберта Маркуса из тюрьмы и вытеснил из новостного телеэфира загадочную смерть бывшего офицера полиции.
   По настоянию психотерапевта, после стресса, пережитого в тюрьме, в первую неделю пребывания на ранчо я не смотрел телевизор, не читал газет и не пользовался интернетом. Все с кем я общался – Энтони, Лиза, Мигель – руководствовались его инструкциями. Неделю прожил в информационном вакууме. Рассказав внутриполитические новости, Мигель сообщил, что сделал это по распоряжению Энтони. Психотерапевт разрешил подопечному вернуться к активной жизни.
   Весь вечер блуждал я по телеканалам, вслушиваясь в разноголосый хор противников и сторонников Президента. Политические обозреватели по-разному интерпретировали высказывания представителей обеих партий. Требование защитить страну от нежелательных эмигрантов консерваторы оформили в законопроект об ужесточении иммиграционной политики США. Представители южных штатов, в которых количество официально зарегистрированных гетеросексуалов не превышало одного процента, обвиняли северян в поощрении ереси. Свирепствовал руководитель комиссии Конгресса по нравственности и морали, консерватор из Техаса Ларри Хейг. В дискуссии на сорок шестом канале, отвечая на вопрос ведущего о причинах появления ереси в американском обществе, Хейг заявил: «Университеты Нью-Йорка, Детройта, Бостона и Чикаго поощряют тайные разнополые и бисексуальные связи. Неконтролируемая рождаемость тяжким бременем ложится на американских налогоплательщиков, подрывает экономику страны и грозит демографическим взрывом. Политически незрелые молодые люди попадают под влияние ереси и становятся гетеросексуалами. Враги народа порабощают человечество цепью неконтролируемого деторождения».
   – У вас есть рецепт спасения Америки? – услужливо спросил ведущий.
   – Есть! Если Конгресс утвердит мою поправку к оборонному бюджету и выделит средства для завершения исследований, учёные Пентагона выявят ген первородного греха. Дьявол, обратившись в Змия, совратил Адама. Когда первоженщины, Ева и Лилит, спали невинным сном, Адам Эль…
   – Кто-кто? – ведущий прервал пламенную речь. – Я не ослышался? Адам Эль?
   – Не ослышались, – подтвердил конгрессмен. – Из уважения к Отцу Мира Земного и Неземного, к имени первомужчины следует добавлять имя его Отца. Так вот, и прошу не перебивать меня больше, – неоправданно резко повысил он голос, – Адам Эль, инфицированный Подстрекателем, воспользовался наготой первоженщин и заразил их вирусом разнополого секса. Пробил час избавить гомо сапиенс от инфекции. Человечество победило рак, оспу, чуму, холеру и тиф. Ему по силам создать прививку от разнополого секса, победить дьявола, сатану, Воланда, или чёрт знает ещё, как его именовать.
   Упоминание о чёрте прозвучало несвоевременно. Из пышной шевелюры ведущего выглянули и спрятались маленькие рога.
   – Вырубить яблоневые деревья и запретить яблоки, – угодливо запищал он, прикрывая руками голову. – Приравнять яблоко к опиуму, гашишу…
   – Нет-нет, – запротестовал конгрессмен, нисколько не удивившись внезапной метаморфозе, случившейся с ведущим. – Ещё в средние века вирусологи и генетики, Мендель, Пастер, Сеченов обезвредили яблоко. Но дьявол ухитрился сделать наследственным ген первородного греха. По сложной цепочке, напоминающей вай-фай, он передаётся ограниченному количеству людей. Как это происходит, пусть выясняют учёные.
   – Вы согласны c мнением Ларри Хейга? – обладатель рогов обратился к оппоненту Хейга, высокому, полному либерал-демократу, представляющему в Конгрессе Нью-Йорк.
   – Мы расходимся в понимании того, какие исследования являются первостепенными. Вспомним, первобытные женщины обзаводились потомством без участия самцов. Их дети развивались из яйцеклетки без оплодотворения и были генетическими клонами Евы и Лилит. Праматери рода человеческого – первые радужные женщины. По неизвестной причине размножение партеногенезом исчезло. Не исключаю, что это проделки дьявола. Восстановим партеногенез – отпадёт надобность в межполовом зачатии. Мужчины нужны будут как разновидность боевых роботов, как воины, а не как производители спермы. Человеческое общество будущего – высокодуховное и постсексуальное.
   Я посмотрел на Мигеля. Вопреки традиционной для ньюйоркца поддержке либерально-демократической партии, он с горящими глазами наблюдал за выступлением конгрессмена из противоположного лагеря и бросал одобрительные реплики: «Он абсолютно прав». – Через несколько секунд: «Необходимо ограничить рождаемость». – Через короткую паузу: «Ни один из моих братьев не имеет детей».
   – А как же библейский призыв: «плодитесь и размножайтесь»? – напомнил я школьный урок истории. – Это наказ Всевышнего, через Моисея переданный человечеству. Во исполнение этой заповеди для воспроизводства хлебопашцев и воинов создан институт суррогатных матерей. Девочки рождаются, чтобы стать суррогатными матерями.
   Мигель приторно улыбнулся и с нежностью посмотрел на меня.
   – Если хочешь, мы воспользуемся услугами суррогатной матери. Но лучше, как Майкл и Энтони, жить в своё удовольствие.
   Резко кольнуло в левом ухе. Я инстинктивно схватился левой рукой за ухо, боль скакнула в межрёберье. Рука за ней. Боль пронзила левую пятку и ушла в пол.
   Что это было? Дьявол нервно отреагировал на слова высокопоставленного либерал-демократа?
   Как известно, Властелин Ада любит острые ощущения. Запустив бесов в тело Роберта Маркуса, он заставил его произнести странную речь, в которой если прислушаться, прозвучали здравые нотки:
   – После бесед Всевышнего с Моисеем, перевернувших ход мировой истории, появился институт суррогатных матерей, отсутствовавший во времена, когда женщины размножались партеногенезом. Но ответь мне, мой милый друг, как женщины беременели, когда они потеряли способность к партеногенезу, если Всевышний изначально, повторяю, если ты не расслышал, «изначально», строго-настрого запретил мужчинам и женщинам скрещиваться друг с другом?
   – В школе ты наверно был двоечником, – удивился Мигель и внезапно также заговорил чужим голосом, писклявым и хорошо узнаваемым, бесовским. – Сначала партеногенез, затем непорочное зачатие. Ты об этом забыл? Всевышний владел большой голубятней. Его посланцы, белые, чёрные, серые голуби, залетали в самые дальние пещеры. Но голуби отличаются друг от друга по характеру и темпераменту. Одну и ту же женщину не могли поделить. Всевышний устал от склок и драк в голубятне, закрыл её на вечные времена, произвёл технологическую революцию и придумал зачатие в пробирке.
   С шумом распахнулось окно, и со свистом дьявол упорхнул в окно со всей своей челядью. Работу свою он сделал: настроение испортил. Последние его слова, сказанные Роберту на ухо, и вовсе казались ужасными: «жди законодательных инициатив, которые похоронят надежды на либерализацию общественного сознания».
   Провокатор не обманул. Застрельщиком реформы стала комиссия по иммиграции и иностранным делам, представившая на рассмотрение Конгресса «Иммиграционный билль» – требующий в документе, подаваемом на участие в розыгрыше гринкарт, указывать приверженность заявителя к ценностям однополой любви. В случае внесения заведомо ложных данных или при переходе «нового американца» в лагерь гетеросексуалов, подписанная декларация явится основанием для обвинения в обмане иммиграционных властей, автоматическом лишении американского гражданства и немедленной депортации. Для уже прибывших в страну или находящихся в процессе натурализации, в текст «Клятвы верности» на получение гражданства США после слов: «Я клянусь в верности флагу Соединённых Штатов Америки и республике, которую он символизирует, одной нации под Богом, неделимой, со свободой и справедливостью для всех» – добавляется одно слово: «радужных».
   Во вторник Президент набрался мужества и, не страшась угрозы импичмента, выступил против принятия билля. В традиционном еженедельном обращении к нации он заявил: «Я гарант Конституции. Для внесения дополнений в текст „Клятвы верности“ необходимо изменить Конституцию США. Это нельзя сделать без всенародного референдума. Если Конгресс примет билль, я воспользуюсь правом вето».

   …В среду позвонил Энтони.
   – Я опасаюсь, что инициатива Конгресса затронет кандидатов в радужные и заморозит натурализацию. Чтобы обезопасить себя, срочно заполняем пакет документов для натурализации радужного мужчины и запускаем юридический механизм.
   – За месяц успеем?
   – Документы заполним за час. Сам же процесс долгий. Предстоит пройти испытательный срок и сдать экзамен. В «Закон о натурализации» внесены изменения.
   – Уже? Так быстро?
   – Это не связано с президентским скандалом. Были случаи обмана и фальсификаций, когда за определённую плату покупались свидетельские показания, и гетеросексуал признавался радужным.
   – Коррупция существует везде, где есть ограничения, очереди, или распределители.
   – У меня нет времени для дискуссий, – беспричинно рассердился Энтони. – Говори по существу. Ты согласен?
   – Да, – поспешно ответил. – Что от меня требуется?
   – Передай телефон Мигелю.
   По мере того, как Мигель выслушивал инструкции, лицо его светилось всё ярче и ярче. «Понял, шеф. Будет сделано», – повторял он, изображая восторженные гримасы и сжав высоко поднятый кулак, выставил вверх большой палец.
   – Потрясающая идея! – возликовал он, завершив разговор. – Я получил указания. Пошли в кабинет Энтони.
   – О чём ты?
   – Сейчас увидишь.
   Кабинет Энтони находился на третьем этаже рядом со спальней. На мониторе, разделённом на две половины, с левой стороны возникло изображение Энтони, сидящего за столом и держащего в руке незаполненный бланк, видимый в натуральную величину на правой половине экрана. Такая же картинка появилась на мониторе Энтони, за исключением того, что на левой части экрана показались его собеседники.
   Электронной ручкой Мигель заполнил бланк, засвидетельствовав, что является моим сексуальным партнёром, и поставил электронную подпись. Помощник Энтони нотариально её заверил. Закончив оформление, Энтони отослал документы в Центр натурализации и тотчас же получил сообщение, подтверждающее принятие заявления.
   – Первый шаг на пути к натурализации сделан, – удовлетворённо подвёл он итог.
   – Долго придётся ждать?
   – У всех по-разному, но процесс длительный. После прохождения полугодового испытательного срока кандидату предстоит сдать экзамен, и доказать, что он действительно заслужил право считаться радужным.
   – Это ещё предстоит доказывать?! Кому?
   – Радужной комиссии. Никто заранее не знает её состав. Она назначается по тому же принципу, как присяжные для судебного заседания по уголовным делам.
   – Как я должен доказывать? Осуществить на глазах комиссии акт однополой любви?
   – Что в этом противоестественного? – изумился адвокат. – В средние века обряд посвящения в рыцари ордена тамплиеров содержал раздевание кандидата донага, целование великого магистра в половые органы, и участие в радужном групповом сексе. Это зафиксировано в исторических хрониках.
   – Зачем? – воскликнул я, вспомнив эпохальное полотно Леонардо да Винчи «Праздник любви», висящее на всю ширину зала в музее Метрополитен. Картина, долго пролежавшая в запасниках, изображала сцену посвящения в рыцари.
   Энтони деликатно кашлянул, но всё же разъяснил.
   – Испытание доказывало верность рыцаря однополому братству. А целование половых органов – преданность вассала своему феодалу.
   Я похолодел, представив себя средневековым рыцарем ордена тамплиеров, участвовавшим в варварском ритуале, однозначно решив отказаться от торжественного обращения в радужное братство, и осторожно спросил, обдумывая приемлемую форму отказа от сдачи экзамена.
   – А как подобное мероприятие происходит сейчас?
   – Не так возвышенно как во времена тамплиеров. Закон гибок. По желанию новообращённого ему предоставляется право самому выбрать партнёра. Кого угодно, нового друга, или подружку – для радужных женщин, или такого же, как и он, подателя заявления, или, в крайнем случае, однополого партнёра, арендованного на время экзамена из сертифицированного мэрией «радужного эскорт сервиса».
   – Я помогу, – гордо сказал Мигель и обнял меня за плечо.
   – Не сомневаюсь, – похвалил Энтони. – Ещё одна новость. В Нью-Йорке по традиции верховодят либерал-демократы. На прошлых выборах они добились изменения конституции штата. В общественных местах отменены раздельные туалеты, и на государственную службу принимают теперь…
   – Это я знаю…
   – Но ты не знаешь другого, – Энтони повысил голос, – на прошлой неделе из-за вашингтонского скандала на неопределённое время заморозили проведение экзаменов для новообращённых и отменили статус кандидата в радужные.
   – Тогда зачем мы торопимся? Зачем спешили с заполнением декларации?
   – Ну что ты?! – возмутился Энтони. – Не понимаешь простейших вещей! Мы уложились в срок, подали документы и получили регистрационный номер, до того как Конгресс ужесточил «Закон о натурализации радужного мужчины». Во-вторых, ты приобрёл право на работу в государственных компаниях. Усекаешь? К счастью, и консерваторы, и либералы об этой привилегии забыли. А, возможно, сознательно для неофитов оставили лазейку для найма на государственную работу.
   – Тогда другое дело, – восхитился прозорливостью адвоката. – Можно начать поиск государственной работы?
   – Конечно. По всей стране. В анкете, заполняемой для отдела кадров, достаточно указать регистрационный номер. Он действителен на протяжении двенадцати месяцев. Надеюсь, за этот срок мы успеем пройти все этапы натурализации. Ещё есть вопросы?
   – Нет.
   – Тогда до свидания, у меня нет времени для долгих дискуссий.
   Я не успел попрощаться – экран погас.
   …В предусмотрительности Энтони нельзя отказать. Когда после двухнедельного отдыха я вернулся в Нью-Йорк, в почтовом ящике лежало извещение, что компания, в которой я отработал пять лет, выставила меня за дверь. Я разделил участь Кондолизы Вильтор, виновницы кризиса власти, и перешёл на пособие по безработице. Из скромности Президент великой страны к нам не присоединился.

Глава VIII
Не будьте католиками больше, чем папа римский

   Вынужденный отпуск начался с подготовки к сдаче экзамена на натурализацию радужного мужчины. Для удобства ньюйоркцев подготовительные классы были открыты во всех пяти районах Большого Нью-Йорка. Я выбрал Манхеттен. В Сохо в двух блоках от станции метро, в сером двухэтажном здании, зажатом с двух сторон небоскрёбами, на первом этаже разместились офис руководителя курсов, комната отдыха для преподавателей и четыре класса для лесбиянок; на втором – небольшой кинозал и учебные классы для радужных мужчин.
   В учебную программу помимо практических занятий, входили гуманитарные и общеобразовательные предметы: «История гомосексуализма», «История мировой культуры», классы живописи, искусств, радужной этики и эстетики.
   Я отучился три дня. Позвонил агент по трудоустройству, заинтересовавшийся моим резюме, и предложил шестимесячный контракт в Вашингтоне. Жизнь заставляет принимать предложения, которые в иное время всерьёз не рассматриваешь. Я ухватился за предоставленный шанс, как за манну небесную; в тот же день успешно прошёл интервью; на другой день подписал контракт; взволнованный радостной новостью, зашёл в офис и заполнил заявление об отчислении. Координатор без тени улыбки на лице поздравил с возвращением на рынок труда и назидательно напомнил, что подготовительные классы имеются в каждом городе.
   Из трёх дней учёбы запомнился первый, открывшийся классом «История мировой культуры». Рассказав о творчестве Шекспира, радужных страданиях Гамлета и короля Лира, преподаватель включил фильм «Ромео и Джульетта». Провалившись в прокате – зрители брезгливо восприняли любовную драму гетеросексуалов – кинофильм положили на полку и использовали в учебных целях для изучения быта и нравов сектантов средневековья. Когда фильм закончился, преподаватель открыл дискуссию.
   – Прошу высказываться. Кто первый?
   Класс молчал. Учитель благожелательно улыбнулся и обозначил направление диспута.
   – Ромео и Джульетта болезненно переживали эротическое влечение. Осознав, что они родились сектантами, юные веронцы, не желая быть сожжёнными на костре, покончили жизнь самоубийством.
   – Это жестоко сжигать на костре за сексуальное инакомыслие, – прозвучало с последней парты.
   Я обернулся. Щуплый, болезненно-бледный юноша, осмелившийся возразить лектору, выглядел как ровесник сценического Ромео.
   – Трагический финал не случился бы, – терпеливо пояснил учитель, – если бы в старину в Вероне существовали специальные курсы, подобные нынешним, на которых опытные педагоги помогали бы молодым людям искоренить чудовищную болезнь.
   – Это не болезнь… – нарываясь на неприятности, пропищал юноша.
   Преподаватель не дослушал его и повысил голос.
   – Медицина совершенствуется и не стоит на месте. Невозможное вчера, доступно сегодня.
   – Я не об этом, – заспорил юноша, пожелавший погибнуть, как камикадзе, но ценой своей жизни нанести максимальный ущерб неприятелю. – Колыбель демократии, Древняя Греция относилась толерантно к инакосексуалам.
   Наставник искоса на него посмотрел и ничего не ответил. Аудитория замерла, ожидая бурной реакции лектора, но тот, почувствовал напряжение, возникшее в классе, справился с эмоциями и, не обращая внимания на диссидента, обратился к аудитории.
   – Если проводить аналогию с литературными персонажами, то любовь мужчины и женщины сродни порочной связи стойкого оловянного Солдатика и бумажной Танцовщицы. Трагический финал замечательно изображён Андерсеном: еретики погибают в камине, сгорают дотла. Так было всегда. Разнополая любовь противоестественна. У неё нет будущего. Волшебство настоящей любви отражено в образе Дюймовочки. Поцеловав Спящую Красавицу, Дюймовочка разбудила принцессу, вернула её к радужной жизни. Девушки отпраздновали свадьбу, родили дочь, Принцессу на горошине, и в любви и согласии прожили до глубокой старости.
   Сидящие на первой парте две средних лет женщины, коротко стриженые и, как близнецы, одетые в одинаковые юбки и свитера, озарили друг друга пылкими взглядами и демонстративно взялись за руки. – Мы против сектантов, – пропели они в один голос и звучно чмокнули друг друга в губы. – Разносчиков спермы надо кастрировать.
   Преподаватель наградил подруг милой улыбкой и записал в своём журнале в отличницы.
   – Более естественны чувственные и глубокие взаимоотношения литературных героев Марка Твена… – ожидая подсказки, лектор вскинул голову, замолк, и подруги-отличницы хором выкрикнули, опередив одноклассников: «Тома Сойера и Гекльберри Финна».
   – Молодцы, – похвалил он подруг. – Детская привязанность с возрастом перерастает в глубокие отношения, достойные подражания…
   В перерыве возмутителя спокойствия пригласили в офис координатора. К нам он уже не вернулся. О его судьбе ни в классе, ни в частных беседах никто не заговаривал. Он был и исчез.
   Следующий в расписании класс «История гомосексуализма». Начался он неожиданно. Преподаватель, лысый коротышка с брюшком лет пятидесяти – мысленно я окрестил его «колобком» – прежде чем представиться, запрокинул голову, вскинул над головой правую руку и артистично воскликнул:
   – Салют, гугеноты!
   Кто-то хихикнул, но большинство, в том числе и я, промолчало, ошеломлённое эксцентричным поступком.
   – Удивились? – обрадовался жизнерадостный колобок. – А вы и есть гугеноты. Самые что ни есть настоящие.
   – Это хорошо или плохо? – сыронизировал я, поддавшись благодушному настроению колобка.
   – А-а-а! Сам Роберт Маркус пожаловал к нам, – сгримасничал колобок. – Я узнал вас. Благодаря телевидению, вы у нас личность известная. Милости просим, мистер Маркус, – он наклонился до пояса и сделал вид, что грациозно снимает передо мной шляпу.
   Я не знал, как реагировать на фиглярствующего толстячка, не понимая, что скрывается за его поведением – издёвка или доброжелательность, выраженная весьма странным образом. Предположил второе: склонность к полноте предполагает добродушие и весёлость.
   Закончив мини спектакль, весёлый колобок представился:
   – Джон Корбет, ваш любимый профессор.
   Он сел за стол, открыл журнал посещаемости и провёл перекличку. Затем пояснил:
   – Неспроста назвал я вас гугенотами. Так во Франции в шестнадцатом веке величали гетеросексуалов. А вообще, история человечества, или история гомосексуализма, как вам больше всего нравится, представляет собой бесконечную череду войн. Создавались и рушились империи, варвары завоёвывали цивилизованные государства и превращали их в пепел, одна религия приходила на смену другой. Бывали периоды, когда некоторыми странами овладевала ересь, и они становились гетеросексуальными. За примером далеко не надо ходить – шестнадцатый век, Англия. Юг и юго-запад Франции. В библейские времена – Содом и Гоморра.
   Класс раскрыл глаза. Многие впервые услышали то, что отсутствовало в школьных учебниках: когда-то на планете были гетеросексуальные страны, а значит, при благоприятном стечении обстоятельств, мир мог быть иным.
   – Это провокация, – услышал я тихий голос. – Надо немедленно позвонить в офис.
   Корбет улыбнулся кончиками рта и, не обращая внимания на дебошира, обратился к слушателям. Его мягкий, негромкий и доверительный голос завораживал.
   – Чтобы не повторять прежних ошибок, важно правильно понять государственную точку зрения на историю. Не на химию, или, скажем, на физику, а именно на историю. В эпоху политкорректности, дабы никого не обидеть, гетеро-гомосексуальные войны прошлых столетий получили иные названия: война Алой и Белой розы, Тридцатилетняя война, Столетняя война. Как видите, мир меняется к лучшему, становится многополюсным. А нравы семнадцатого столетия и давнишняя гетеро-гомосексуальная война блестяще описана Александром Дюма в романе «Три гомосексуала». Кто не читал – советую. В дальнейшем, чтобы не обострять отношения между противниками и сторонниками радужной любви, в просвещённой Европе прижилось иное название, нейтральное – «Три мушкетёра». Давнишнее противостояние историки назвали религиозным. Хотя все знают, кем в сексуальной жизни были католики, а кем – гугеноты. Сюжет романа Александра Дюма, основан на подлинных страницах истории Франции и почерпнут из пьесы Армана-Жан дю Плесси «Мирам». Если вам ничего не говорит это имя, открою секрет. Оно принадлежит кардиналу Ришелье, первому министру при дворе короля Людовика Тринадцатого. Что происходило на самом деле? Францией правила радужная монархия, в которой чётко разделены роли: король – отец и духовный наставник нормальных мужчин, королева – мать и предводительница лесбиянок. Король в союзе Ришелье-Людовик Тринадцатый был женой. Поэтому Францией правил кардинал Ришелье. Анна Австрийская – официальная, а точнее условная жена короля – такое разделение было принято в средневековых радужных монархиях для удобства управления подданными. Интрига, как и в случае с нашим Президентом, замешана на бисексуальном любовном треугольнике. Теперь о самой интриге. Она весьма примитивная. Анна Австрийская поддалась очарованию лорда Бэкингема, который, как принято в современной лексике, состоял в гражданском браке с королем Англии Карлом Первым. Но лорд не брезговал и гетеросексуальными связями. Следуя нынешней терминологии, Бэкингем был бисексуалом. Графиня Карлейль, любовница королевы, в книге она описана под именем Миледи, тяжело переживает разрыв с любимой женщиной. Её обуревает чувство мести. Интересы графини совпадают с планами Ришелье, который, чтобы сохранить целостность Франции, сражается с гугенотами. Графиня Карлейль с позволения Ришелье находит наёмного убийцу. Лорд Бэкингем, соперник неудержимой графини, убит. В ответ Англия объявляет войну Франции. Видите, к каким трагическим последствиям приводит бисексуальный треугольник, в вершинах которого французская королева, лорд Бэкингем и графиня Карлейль.
   – А кого автор имел в виду, назвав исторический роман «Три гомосексуала»? – с последней парты раздался знакомый голос. – Подозрительное заглавие… А у Ремарка – «Три товарища». Это не плагиат? Дюма не содрал сюжет у Ремарка?
   – В реальной жизни, их было четверо: Атос, Портос, Арамис и д’Артаньян, – уточнил профессор. – Они совершали подвиги и разрушали козни гетеросексуалов. Но не следует забывать, роман Александра Дюма – художественное произведение, и этот жанр допускает авторский вымысел. Относительно же Ремарка – не знаю, не читал. Может, и плагиат.
   Голос с последней парты льстиво поддакнул:
   – Мой жених читал. Стопроцентный плагиат.
   Его сосед незамедлительно поднял руку и, когда Корбет обратил на него внимание, прогундосил:
   – Французы всегда шли в хвосте англичан. Парламент появился у них с опозданием на пятьсот лет. А в двенадцатом веке в конце своей жизни радужный король Ричард Львиное Сердце задал французам такую трёпку…
   – Отлично! – не позволив досказать, радостно вскрикнул Корбет и громко хлопнул в ладоши. – Блестящее замечание! А знаете ли вы, что последователь Ричарда Первого, английский король Эдуард Второй пошёл дальше своих предшественников и удалил из дворца женщин? Согласно его декрету, ни один придворный, какую бы ни занимал должность, не имел права держать при дворе женщину. За редким исключением, которое оговаривалось королевским указом, дамам не позволялось появляться в королевском дворце.
   – Нам следует поступить так же? – прозвучало робкое предложение со второй парты. – И очистить Конгресс от радужных женщин.
   – Что вы?! – по-отечески пожурил его Корбет и укоризненно покачал головой. – Не забывайте, что у нас демократия. Двадцать третий век.
   Женщины, сидящие на первой парте, хором выкрикнули:
   – Девятнадцатая поправка к Конституции США предоставила радужным женщинам право голоса. У нас равные с нормальными мужчинами избирательные права!
   – Так мы договоримся до того, что когда-нибудь чёрная лесбиянка займёт пост Президента США, – недовольно проворчал автор жёстких мер.
   – Эх, молодёжь, – сокрушаясь, Джон Корбет покачал головой. – Не будьте католиками больше, чем папа римский.
   Лицо его помрачнело. Как мне показалось, в этот момент он подумал о превратностях бытия, и что ещё несколько столетий назад предки нынешних радикалов искали любовь в спальнях противоположного пола.

Глава IX
Прощание с Нью-Йорком

   Три недели вынужденного отпуска пролетели на пособии по безработице. Безделье утомляет и выхолащивает мозги. Переезд не смущал. Новая жизнь начинается с больших перемен: места жительства, знакомых, друзей…
   Мигель огорчился, но не стал отговаривать, понимая, что человек живёт там, где у него есть работа; обещал хранить верность и на День Благодарения приехать в Вашингтон. Верил ли он своим клятвам, с жаром произнесённым? Верил ли, что когда страсти улягутся, я вернусь в Нью-Йорке и мы создадим радужную семью? Влезть в его голову, мне не дано. Прощаясь, он вручил красивую открытку со своим портретом и четверостишием: «День без тебя – не день, ночь без тебя – не ночь, Роберт, я твоя тень, жена, служанка и дочь».
   Стих впечатлил. Лиза никогда не выражала так свои чувства. Тем не менее я не строил иллюзий, понимая, безо всякого сожаления, что расстаёмся мы красиво и навсегда; поэтому легко распрощался и с Мигелем, и с курсами, – мыслями я уже был в Вашингтоне. Дебют в новой компании предстоял через две недели. Нехитрые пожитки – ноутбук, четыре чемодана с вещами и два ящика с разной утварью – уместились в арендованном микроавтобусе. Мебель, доставшаяся мне в наследство от предыдущего жильца, перешла к следующему квартиросъёмщику.
   За день перед отъездом я позвонил Лизе – она доброжелательно откликнулась, как будто не было в наших отношениях глубоких трещин, разломов, душевных ран и непрощённых обид. Рассказал о переезде и слегка сгустил краски, приврал, что нашёл постоянную работу и в Нью-Йорк не вернусь. Она слушала молча. Напоследок, хотя именно это было причиной звонка, попросил разрешение проститься с Ханной. Лиза продолжала молчать, хотя я слышал её дыхание. Повторил просьбу. Неожиданно она вновь заговорила о моём сходстве с Ханной, словно старалась этим меня удержать, – по голосу чудилось, что новость застала её врасплох, и она огорчена. Выговорившись, она согласилась встретиться на набережной у входа в аквариум.
   …Я давно не виделся с Ханной. Дочь повзрослела, стала ещё больше похожа на меня, а учитывая, что я – копия моей мамы, то и на бабушку.
   Ханна спокойно восприняла нашу встречу. В её глазах я – чужой человек, папа Виктора, живший в их доме и съехавший неизвестно куда. Она не поздоровалась, увлечена была куклой, поприветствовала лишь после напоминания Лизы.
   – Не расстраивайся, – шепнула Лиза, заметив, что я огорчился, – она изменится, когда подрастёт, и поймёт, что к чему.
   В аквариуме дочь чувствовала себя расковано – подошла к бассейну с декоративными рыбками, прильнула к стеклу и не отводила глаз, наблюдая за стремительными и, казалось бы, хаотичными перемещениями рыбок. Она разглядела, как самка гуппи родила детёныша, и радостно закричала: «Смотри, мама, родились рыбкины дети».
   Лиза шепнула: «Правда, она забавная?» – и украдкой сжала мою руку. Рука рефлекторно дёрнулась – прикосновение сломало начавшую формироваться радужную систему ценностей. Электрическая искра передалась Лизе, и с хитрой улыбкой она игриво подметила:
   – Ты не изменился.
   Я покраснел и вместо трафаретного ответа взял её за руку.
   Лиза с усилием высвободилась.
   – Мы не одни. Если хочешь продолжения, я позвоню Хелен. Она заедет за Ханной.
   «Фрэнк никуда не делся, – протестуя, выкрикнул внутренний голос, удерживая от соблазна, – мимолётный порыв не приведёт ни к чему хорошему. Один опрометчивый шаг и полетят в преисподнюю Вашингтон и новая жизнь». – Здравый смысл к нему прислушался и объявил войну искушению:
   – Завтра утром я уезжаю в Вашингтон. Ещё не собрался.
   – Как хочешь… – разочарованно буркнула Лиза. – Неизвестно, встретимся ли мы ещё.
   – Мама, я хочу писять! – с детской непосредственностью Ханна громко объявила на весь зал, спасая родителей от необдуманных действий.
   – Всегда ты не вовремя! – процедила недовольно Лиза, и поспешила с ней в туалет.
   …Мы провели в аквариуме часа два, посмотрели получасовое шоу с участием двух дрессировщиков-аквалангистов и двух акул, и когда вышли на улицу, Ханна заявила, что голодна. Я осмотрелся.
   – На набережной в десяти минутах ходьбы есть неплохой ресторан.
   – Окей, – согласилась Лиза, и, как обезьянка, Ханна повторила: «Окей!»
   Она не могла спокойно идти рядышком, забегала вперёд, прыгала на одной ножке, отставала, догоняла, подбегала к Лизе, дёргала за руку и спрашивала:
   – Долго ещё? Мои ножки устали ходить и хотят кушать.
   Лиза утешала, наигранно весело:
   – Болят ноги, боли обратно.
   – Я не умею болеть обратно.
   – Тогда чуть-чуть потерпи…
   Убедившись, что поблизости никого нет, Лиза поинтересовалась:
   – Тебя больше не допрашивали в связи со смертью… – Она запнулась, отвела в сторону взгляд и сквозь зубы выдавила, – отца.
   – Нет.
   Лизино лицо просветлело.
   – Слава богу. Я чувствовала себя виноватой.
   – В его смерти? – быстро спросил.
   Обвинение Лиза пропустила мимо ушей.
   – Я думала о его загадочной смерти. Насколько мне известно, он никогда не принимал «Виагру-Плюс».
   – Ты в этом уверена?
   – Стопроцентно. Я познакомилась с девочкой, работающей в медицинской клинике, которую посещал отец. Вспомнила лесбийскую молодость и для пользы дела пару раз согрешила. Если захочу, кого угодно могу соблазнить, – забыв о тактичности, похвасталась Лиза.
   – Не отвлекайся! – резко оборвал я. – Мне достаточно Ричарда!
   Лиза недовольно скривила губы.
   – Она влезла в его медицинскую карту, сделала поиск по компьютерным базам данных всех медицинских офисов США. Результат ошеломил: он ни разу не обращался к врачам с жалобой на эрекцию, и ни один врач не выписывал ему «Виагру-Плюс». Но даже если бы он обратился к врачам, то это лекарство ему бы не выписали. Сердечникам противопоказан приём сильнодействующих возбуждающих препаратов.
   – Значит?
   – Значит, это убийство. И тебя под него подставили.
   – Допустим. Но чем же объяснить, что упаковка «Виагры-Плюс» с таблетками лошадрина оказалась в кармане его брюк?
   – Именно это меня насторожило и натолкнуло на мысль, что его смерть кому-то выгодна.
   – Кому?
   – Питеру.
   – Питеру?
   – Больше некому. Он владеет фермой по выращиванию скаковых лошадей, – подтвердила Лиза слова Мигеля. – Папа с Питером были дружны с детства – дома их родителей находились друг от друга в пятистах футах. Оба ходили в одну и ту же школу, играли в одной и той же бейсбольной команде, оба одновременно начали службу в полиции. Насколько я знаю, они даже встречались с одними и теми мальчиками.
   – А как же твоя мама? Питер сказал…
   Лиза не позволила договорить.
   – Виной всему алкоголь. Маме семнадцать, Джейкобу восемнадцать. Когда обнаружилось, что мама беременна, делать аборт уже было поздно. Папа был благодарен ей, она сохранила в тайне их случайную связь и уберегла его от тюрьмы. А Питер об этом знал – он участвовал в той самой студенческой вечеринке. Зашёл в комнату и оказался случайным свидетелем. Всю жизнь он шантажировал отца, что раскроет его подноготную. Принудил к сожительству…
   – Но зачем он его убил?
   Лиза отрицательно покачала головой.
   – Ты перегнул. Он не убивал.
   – Мы уже скоро? – захныкала Ханна.
   – Ещё сто шагов, – обнадёжила Лиза и строго сказала: «Зря я не взяла коляску».
   – Я большая девочка, не хочу в коляске, – всхлипнула Ханна.
   – Тогда не нуди, и молча пройди сто шагов. Вон до того здания с яркой вывеской, – указательным пальцем Лиза показала конечную цель маршрута.
   – Это далеко, – капризничала Ханна.
   – Зато тебя ждёт там мороженое.
   Выторговав приз за примерное поведение, Ханна угомонилась, позволив Лизе договорить.
   – Папа удачно играл на бирже и, насколько я знаю, накопил несколько миллионов. На моё имя он открыл в банке счёт на миллион долларов, но поставил условие, достаточно жёсткое: я получу его, если докажу, что стала примерной лесби. Он хотел искупить перед нами свою вину и надеялся, что благодаря этому у Ханны будет другая жизнь. Ей он завещал значительную часть своего состояния. Теперь ты меня понимаешь?
   – Не очень.
   – Я попала в сложную ситуацию. Дело не в деньгах. Легче всего сказать: «нет». Но отец предъявил ультиматум: если я откажусь от его предложения, однажды ты можешь оказаться жертвой электромобильной аварии. Или подавиться рыбной косточкой…
   – Хорошая перспектива…
   – Я спасла тебя. Ну, а дальше, ты знаешь…
   – Хороший же ты выбрала путь спасения.
   – Извини, обстоятельства так сложились. С Ричардом к тому времени я тоже… – Лиза на секунду смутилась, – ну, ты понимаешь, что я хочу сказать.
   – Чем тебя отблагодарить? Теперь Ричард окажется жертвой аварии.
   – Я не такая стерва, – обиделась Лиза. – Питер также настаивал на разрыве с тобой.
   – И как хорошая девочка, ты решила всем угодить.
   Лиза недовольно фыркнула: «Ты не прав». Молча, прошли метров десять. Она чувствовала себя некомфортно, и, стараясь оправдаться, необдуманно призналась:
   – Папа сказал, что после его смерти Питер станет попечителем завещания.
   «Вот оно что! – вспомнил я крылатый латинизм: „Cui prodest“ – „Ищи кому это выгодно!“»
   Подошли к ресторану. Лиза замолкла. Вокруг скапливались посетители. Из предосторожности мы не вели откровенных разговоров в людных местах. Вошли и остановились в дверях. Впереди в ожидании свободных столиков томились ещё три пары. Ханна не могла стоять на одном месте, вертелась, шумела, привлекла внимание администратора, устремившегося навстречу и пригласившего нас в зал вне очереди.
   – Предпочтение – посетителям с детьми дошкольного возраста, – пояснил он очередникам.
   Сели за стол, не мудрствуя, сделали заказ, для Ханны еду попросили принести быстро. Малышка устала, глазки слипались. Она сладко зевнула, уложила голову на стол и мгновенно уснула. Улучив момент, Лиза вернулась к прерванному разговору.
   – Это я теперь поняла, что Питер вёл двойную игру. – «Она также пришла к этому выводу», – подумал я. – Заметив, что ты нравишься папе, он замыслил чудовищный план: уговорил отца предъявить мне ультиматум. Одна загвоздка, о которой только сейчас я подумала, после смерти отца он стал распорядителем его денег.
   – Quid prodest! Ищи деньги!
   – Ты прав. Но ты тоже хорош, – упрекнула она. – Когда папа начал за тобой волочиться, вначале мне было смешно. Не думала, что ты примешь его ухаживания. Ты сам виноват в случившемся. Нерадужного легко обвинить в смерти офицера полиции. Пусть даже бывшего.
   Теперь, когда всё, или почти всё, прояснилось, не было необходимости себя сдерживать, и я заговорил жёстко, напористо.
   – За глаза Питера можно обвинять в чём угодно. Допустим, когда-то он шантажировал твоего отца. Это обвинение ещё следует доказать, и желательно аргументировано. Да, он советовал мне признаться во влечении к твоему отцу. Да, он владелец фермы по выращиванию скаковых лошадей и имел возможность использовать выписанный ветеринаром лошадрин не по назначению. Да, после смерти Джейкоба он получал доступ к его деньгам. Три тысячи «да», но это не объясняет, как флакончик с лекарством оказался в кармане Джейкоба, и почему твой отец принял эти таблетки. Насильно в рот ему их никто не запихивал. Без ответа на эти вопросы инкриминировать Питеру Робинсону смерть твоего отца бессмысленно. Я к этому тоже никакого отношения не имею! А о финансовой подоплёке, к которой ты причастна, я узнал после его смерти! Нечего меня обвинять! Карусель закрутила ты.
   – Посмотри на себя в зеркало! – взорвалась Лиза. – Я свою задницу никому не подставила. А ты чуть что, распустил сопли и спутался с Мигелем!
   Мирная беседа переросла во взаимные оскорбления. Ещё одно неосторожно сказанное слово, и шаткий мостик, оставшийся между мной и дочерью, рухнет в тартарары. Настроение испортилось окончательно. Лишний раз убедился: человек, независимо от сексуальных привязанностей, образования, воспитания или родственных чувств, соткан из грязи и искушений. Плод первородного греха грешен. Генетика это вирус, контактным зачатием передающийся последующим поколениям. Антигенетическая вакцина не разработана, поэтому инфицированные люди не способны отказаться от дьявольского соблазна. Адаму Элевичу, чтобы поддаться греху, хватило спелого яблочка, Лизе – вонючего миллиона. Я подозвал официанта и попросил упаковать еду Ханны, к которой она не притронулась. Оплатил кредитной карточкой чек и попросил вызвать такси.
   Ханна спала у Лизы на руках, уткнувшись головой в плечо. Подъехало такси. Я помог Лизе сесть в машину. Прощальные слова:
   – Береги Ханну. На следующей неделе я позвоню.
   Еле слышно донеслось холодное:
   – Как хочешь. Но это не обязательно.
   Расстались отвратительно, хуже некуда…

Глава X
Что было движущей силой эволюции первобытного человека: партеногенез, непорочное зачатие или грех разнополой любви?

   Вечером включил телевизор. На всех каналах главенствовали новости – дикторы до косточек обгладывали президентский скандал, обраставший шокирующими подробностями: чем более грязными, тем более привлекательными.
   Всю предыдущую неделю адвокаты Президента отрицали адюльтер. «Это неудачное стечение обстоятельств, – говорили они. – Когда Кондолиза Вильтор вошла в Овальный кабинет, у неё закружилась голова, и она стала оседать на пол. Президент подхватил её и, чтобы оказать первую медицинскую помощь, расстегнул кофточку. Стараясь устоять на ногах, она обняла его за шею, и неумышленно их лица соприкоснулись. Когда левой рукой Президент поддерживал падающую в обморок женщину, застёжка лифчика лопнула, и нечаянно его правая рука оказалась на её обнажённой груди. Это и зафиксировал дежурный офицер, который, услышав подозрительный шорох, вошёл в незапертую дверь Овального кабинета. Президент объяснил, что поступил опрометчиво, и обязан был вызвать врача и офицера охраны, но необычность ситуации застигла его врасплох». – Кондолиза Вильтор придерживалась той же версии: её сознание помутилось на короткое время, находчивость и решительность Президента спасли её от приступа болезни. – Снисходительно улыбаясь, адвокаты Президента резюмировали: «При сдаче смены дежурный офицер отразил заурядное происшествие в журнале охраны. Хотя мог бы этого и не делать. Произошла утечка информации, некий недоброжелатель Президента сообщил об инциденте конгрессмену от консервативно-республиканской партии».
   Я саркастически улыбался – доводы адвокатов выглядели неуклюже. Если разум не затуманен, очевидная несуразность прёт изо всех щелей. Вначале, кроме эмоций, которыми консерваторы разогревали патриотическую аудиторию, противникам Президента предъявить было нечего. Пойманные с поличным «стояли насмерть»: радужные мужчины и женщины даже в мыслях не допускают омерзительных разнополых контактов. Радужные не обнимают каждого встречного. Но… не повезло Главному патриоту Америки.
   Включив телевизор, я понял: случилось нечто ужасное. Ошалелый взгляд диктора, раздутые ноздри и безудержная речь свидетельствовали о крайнем его возбуждении. Захлёбываясь от возмущения, он оповестил о сенсационном разоблачении: Линда Клипп, подружка Кондолизы Вильтор, оскорблённая в лучших чувствах – официально Конди была лесбиянкой, иначе не попала бы в Белый дом – приревновала Вильтор, и в поисках доказательств измены рылась в её личных вещах. Свидетельство, ставшее надгробной плитой Президента, называлось «Дневник Кондолизы Вильтор». На пятидесяти страницах тщеславная девушка подробно документировала этапы соблазнения главы государства. Обманутая подружка сделала фотокопии и отослала сенатору Болтону.
   Диктор зачитал отрывок из её дневника: «Красавчик увлёкся мной по-настоящему. Мы проделали на его рабочем столе привычные пируэты, а затем он сказал, что после окончания второй каденции рассчитывает на перемены в своей личной жизни. О! Это уже что-то! Конди, ты делаешь успехи!»
   Обрушив на зрителей ошеломляющее известие – в тлеющий огонёк подбросили сухие поленья – в студию пригласили по одному сенатору от каждой партии и предоставили каждому по тридцать секунд. Шоу обещало быть динамичным.
   Сенатор Болтон: «Страна обязана знать правду. Мы настаиваем, чтобы Конгресс принял резолюцию, требующую от министерства юстиции, полностью опубликовать дневник Кондолизы Вильтор».
   Сенатор Кеннеди, член либерально-демократической партии: «Наши соперники занимаются политиканством и ищут дешёвую популярность».
   Ведущий начинает второй круг. Те же тридцать секунд. Микрофон остался у либералов.
   Кеннеди: «Консерваторам нечего предложить избирателям. В преддверие президентских выборов они преднамеренно раздувают скандал. Я бы посоветовал им направить энергию в иное русло и выяснить, почему прокуратура так медленно расследует смерть Джейкоба Стайна».
   Болтон: «Я согласен со второй частью выступления моего оппонента: гетеросексуалы представляют реальную угрозу демократии, но мы не имеем права скрывать истинное лицо того, кто представляет нашу страну на международной арене».
   Режиссёры программы сработали оперативно: в правом углу телеэкрана появилась фотография Роберта Маркуса, сменившаяся кадрами похорон Джейкоба Стайна.
   Ведущий с улыбкой: «Мы постараемся связаться с главным подозреваемым по делу Джейкоба Стайна и выслушать его мнение о событиях в Вашингтоне».
   Я выключил телевизор – слушать, как с остервенением забивают гвозди в гроб с твоим телом, занятие малоприятное.
   В ту же секунду в комнате раздался требовательный телефонный звонок. Я подошёл к розетке, отсоединил кабель и отключил мобильник. Телевизионщики не сдавались. Через десять минут над окном завис вертолёт, и телекамера, позволяющая делать съёмки в ночное время, прилипла к стеклу. Я успел подготовиться: сложил диван, погасил свет, завесил шторы и спрятался за перегородкой. Кто-то настойчиво стучал пальцами по стеклу. Я переметнулся в дальний угол, и, свернувшись калачиком, лёг на пол. Репортёры отстали. Я продолжал лежать. В памяти всплыла мама. Прошло около шести лет после её смерти, но в тяжёлые минуты мысленно я всегда обращался к ней.
   «Мамочка, что бы ты сказала, узнав что я, воспитывавшийся в семье революционеров, перешёл в розовый лагерь?»
   Мои мама и папа были одной из первых гетеросексуальных пар Миннесоты, бросивших вызов общественному мнению, и открыто поселившихся под одной крышей. Родители поженились полвека назад. Их борьба за гражданские права нерадужных была сродни борьбе негритянского населения Америки за равноправие между белыми и чёрными в первой половине двадцатого века. Когда-то, чаще с проклятиями, имена родителей были у всех на устах. Их арестовывали за вымышленные нарушения общественного порядка. Тридцать дней ареста – за футболку с перечёркнутой радугой, ещё тридцать – за то, что целовались прилюдно в парке, ещё тридцать – за десятиминутный одиночный пикет с лозунгами «свободу разнополой любви», «требуем разрешить разнополые браки». Дорожная полиция то и дело останавливала их машину, и страж порядка с наглой ухмылкой выписывал очередную квитанцию. Лендлорд отказал в продлении договора на аренду квартиры; школа, в которой они учительствовали – отстранила от работы с детьми. Они были первыми американскими секс-диссидентами, вынужденными покинуть страну и перебраться в Нидерланды, где к тому времени сформировались прогрессивные взгляды.
   Если бы численность гетеросексуалов была примерно равна числу чернокожих жителей США, возможно, диссидентство родителей когда-нибудь увенчалось успехом. Сейчас никого не удивишь, что Президент Соединённых Штатов родился в афроамериканской общине. Но настанет ли время, когда нерадужный займёт президентское кресло?
   В начальной школе я подвергался моральному унижению – учителя издевались над сыном секс-диссидентов и пугали рассказами, как в средние века еретиков-гетеросексуалов сжигали на кострах наряду с колдунами и ведьмами. В классе висела на стене картина Репина «Иван Грозный убивает сына-гетеросексуала», в школе демонстрировали голливудские кинофильмы «Варфоломеевская ночь» и «Ледовое побоище» с массовыми казнями еретиков. Школьный психолог с чувством глубокого сожаления рассказывал, что в девятнадцатом веке с появлением кодекса Наполеона, приверженцев разнополой любви перестали сжигать на кострах, им предоставили право жить в своей скорлупе. Из школы я возвращался затравленный и запуганный, и мама прилагала немало усилий, чтобы восстановить мою психику. Она научила, как противостоять психологическому давлению.
   Не думаю, что, провозгласив свободу вероисповедания, мысли и совести, французские революционеры, жирондисты и якобинцы, планировали разрешить разнополую любовь, но слово «свобода», вышедшее за стены Конвента, коснулось гетеросексуалов. Кое-где их по-прежнему сажали в тюрьму и заставляли жить в запираемых на ночь кварталах гетто. Временами толпа, разогреваемая радикалами, как панургово стадо, объединялась в «чёрные сотни» и устраивала погромы. Но до массовых убийств, как в прежние времена, дело не доходило.
   Мама научила меня многому. Но и она не могла ответить на мой наивный вопрос: как в древности, когда не было пробирок и генетического материала, имеющегося ныне в медицинских лабораториях и вводимого суррогатным матерям во врачебном офисе, первобытные гомосексуалы осуществляли зачатие. Мама, знавшая ответы на все вопросы, растерянно пожимала плечами и высказывала собственные предположения.
   – Многое, сынок, не разгадано, не только это. Может, и впрямь, как указано в научных трудах, осуществлялось божественное зачатие, называемое непорочным, прекратившееся с технологической революцией. Недаром совершенно разные люди, живущие на разных континентах, далеко-далеко друг от друга, имеют схожие черты лица.
   – Господь самолично оплодотворял Землю?
   – Почему самолично? Для этого существовали архангелы. Гавриил, Дон Жуан, Казанова.
   Когда я подрос, спрашивал самого себя: «Почему у мужчины появилось вещество, оплодотворяющее женщину? Зачем Бог наделил им мужчин, если архангелы дарили человеку жизнь?» – Правы учёные Иерусалимского Института жизни, предположившие, что первобытные женщины обзаводились потомством без участия самцов; их дети развивались из яйцеклетки без оплодотворения и были генетическими клонами праматери рода человеческого. Несколько веков на Земле рождались только женские особи, но когда в процессе эволюции человека, Всевышний, модернизируя гомо сапиенс, удалил у него хвост, форма размножения партеногенезом исчезла. Но если в Иерусалимском Институте жизни у женщин восстановят способность к девственному размножению, с партеногенезом исчезнет надобность в институте суррогатных матерей. Они потребуются только для пожилых женщин и семейных мужчин.
   Демокрит, древнегреческий философ, труды которого считались безвозвратно утерянными, и были обнаружены в середине двадцать первого века при раскопках фракийского некрополя, писал в трактате о природе зачатия: «Чтобы удостовериться, что человек преодолел первородный грех, Всевышний подверг его испытаниям и наделил мужчину особым веществом, „спермой“, липко-вязкой жидкостью, которая выделяется при эякуляции, когда мужчина входит в запретный контакт с женщиной. „Оплодотворение спермой – свидетельство человеческого греха“». – Эта фраза высечена на памятнике Демокриту в Афинах. Она заставляет о многом задуматься. Что же было в действительности и являлось движущей силой эволюции первобытного человека: партеногенез, непорочное зачатие или грех разнополой любви?
   Уснул я только под утро, измученный философскими раздумьями и затянувшимся прощанием с Нью-Йорком.

Глава XI
Моя чёрная любовь

   Расстояние между Бруклином и Вашингтоном, двести тридцать миль, в отсутствие заторов преодолевается часа за четыре. Несмотря на желание выехать утром, я выбрался только после обеда. Выкарабкавшись из Нью-Йорка, в дорожных пробках просидел часа полтора. Оказавшись на нью-джерсийской скоростной магистрали, я позвонил Энтони. После пятого гудка включился автоответчик. Сказал: «Привет, это Роберт», – Энтони тут же откликнулся и занятым голосом быстро спросил:
   – Что-то случилось?
   – Я беспокоюсь, отразятся ли вчерашние теледебаты на моём деле?
   – Никак! Относительно тебя судья принял решение. И не забывай, у нас есть регистрационный номер «натурализации радужного мужчины», подтверждающий, что ты на правильном пути.
   – А если судья передумает?
   – Исключено. Если только, он получит неопровержимые доказательства твоей вины. Например, что ты лично заставил Джейкоба принять лошадрин.
   – Вчера телевизионщики пытались взять у меня интервью. Прислали вертолёт, который полночи висел за моими окнами. Я не мог даже сходить в туалет.
   – Ты не обязан общаться с рептильной прессой. Станут надоедать, отправляй всех ко мне. Это всё?
   – На сегодня – да.
   – Тогда не забудь сообщить, на какой адрес выслать счёт.
   – В конце недели дам о себе знать. Но первый чек получу через две недели.
   – Нет проблем. Если вопросы закончились, прощаюсь.
   Я не успел поблагодарить, Энтони отключил телефон.
   Дорога предстояла долгая, и я включил музыку. Без задержек проехал Нью-Джерси. В Филадельфии заехал на станцию техобслуживания, перекусил, заправил водородом китайский микроавтобус и продолжил движение. Кроме вереницы тяжёлых грузовиков, по-хозяйски занявших правый ряд, дорога была свободной, но я ехал неторопливо, семьдесят миль в час. Рекламные щиты приглашали остановиться в «Мотеле для женщин», или в «Мотеле для мужчин». Вновь включил радио. В новостях обсуждался президентский адюльтер. Политики комментировали дневник Кондолизы Вильтор, призывали радиослушателей проявлять бдительность и докладывать полиции нравов о подозрительных соседях. Повлияет ли выступление сенаторов на мою работу в новой компании? Опасения небезосновательны, но разговор с Энтони успокоил. Он оказался предусмотрительным, своевременно оформив пакет документов для «натурализации радужного мужчины». Поскольку регистрационный номер получен, юридических оснований для расторжения контракта нет.
   Настроение улучшилось. В Вашингтон приехал под вечер. Из-за дорожной аварии на шоссе перекрыли три полосы. Десятимильная дорожная пробка рассасывалась медленно и заставила изрядно понервничать – нелегко ползти по скоростной магистрали со скоростью пять миль в час, опасаясь поцеловать задницу впереди идущего «Мерседеса». Дом, в котором я арендовал меблированную квартиру, нашёл быстро. К девяти часам закончил формальности, получил ключи, принял душ и, не распаковывая чемоданы, лёг на диван, не став заказывать по телефону ужин в китайском ресторанчике, расположенном в торце дома. Утром предстоял дебют в IBM, компьютерной компании, имеющей филиалы даже в Гринлунии. Принимая в расчет её рейтинг, министерство юстиции именно с IBM заключило многомиллионный контракт.
   В первый трудовой день на работу являются вовремя. Затем можно расслабиться – у программистов рабочее расписание гибкое, нередко приходится задерживаться до семи-восьми вечера. Из-за утренних трафиков, если нет срочных дел, или заранее назначенных совещаний, получасовое опоздание считается нормой.

   …Я обратил на неё внимание в первый рабочий день. Её смуглая кожа блестела сотнями солнечных брызг и напоминала шоколадное мороженое, которое хотелось лизнуть, затем поглотить целиком, наслаждаясь утоляющим жажду сладким холодом. Прикинул, на вид ей лет двадцать пять. Наверняка, лесби. Всё-таки это IBM. Компания дорожит своей репутацией.
   «Как зовут чёрную жемчужину?» – вопрос вертелся на языке, но я не рискнул задать его, и не знал, в какой она числится группе, хотя в течение первой недели перезнакомился со многими программистами, работающими на проекте.
   Среда в вашингтонском филиале IBM – День пиццы. К пяти часам в комнату, предназначенную для корпоративных видеоконференций, привозят коробки с пиццей и освежающие напитки. По задумке менеджеров корпорации для создания в коллективе благоприятного климата, сотрудники, работающие в разных группах, получают возможность в неформальной обстановке обсуждать текущие проблемы проекта. Затея вкусная и всеми поддерживаемая – технические средства связи не заменят очных контактов.
   Я положил на бумажную тарелку кусочек овощной и мясной пиццы, и оглядел комнату, подыскивая укромное место, чтобы присесть. Сердце замерло от волнения, едва взгляд зацепился за «жемчужину», одиноко сидевшую в углу. Слева и справа от неё зияли свободные стулья.
   Подсознание верховодит неразумными действиями, командует языком и шаловливыми частями тела, охочими на всякие вольности. Вначале бес, вступивший с подсознанием в сговор, толкнул ноги на опрометчивый поступок, они подвели тело к красавице и усадили на незанятый стул.
   – Роберт, – представилось подсознание, на долю секунды опередив разум, приказавший молчать.
   – Николь, – приветливо ответила девушка.
   Разум смутился – такое с ним происходило редко, – уткнул Роберта носом в тарелку, заставил поглощать пиццу и не косить глаза в сторону «чёрной жемчужины». Николь ела неторопливо, не проявляя желания разговаривать.
   Ещё оставалась возможность спастись. Молча доесть пиццу и улизнуть. Но как выяснилось, главная опасность, исходящая от Николь, – бюст, туго обтянутый белой блузкой, полукругом, образовавший сильное магнитное поле. Пластмасса и та бы ожила. Оказавшись в непосредственной близости от «жемчужины», я попал под его воздействие. Вначале магнитные волны подействовали на глаза, заболевшие сильным косоглазием. Затем привели в действие нос, поведший себя непристойно. Николь предупредительно кашлянула, предостерегая нос от излишнего любопытства. Нос зардел, отвернулся от взрывоопасного места, притворился, что хочет чихнуть, но тут из повиновения вышел язык.
   – Вы давно в IBM?
   – Три месяца.
   – А я вторую неделю.
   Я понимал, что совершаю непростительную ошибку, но язык под воздействием магнитного поля, потерял управление и непозволительно распустился.
   – Я из Нью-Йорка. Консультант. А вы?
   – Из Бостона. IBM отбирает лучших выпускников Массачусетского университета.
   – Вы довольны работой?
   Николь пожала плечами.
   – Со старта предложили сорок пять тысяч. Это не то, на что я рассчитывала – на мне ведь висят студенческие долги. Но в IBM большие перспективы для роста. Одна проблема, – вздохнула она, огорчённо скривив губы, – при поступлении на работу будущие сотрудники подписывают обязательство при необходимости отправиться в любую точку Америки. Сегодня проект в Вашингтоне, завтра во Флориде. Для семейных это большая проблема.
   Подумал: слава богу, разговорилась. А то, что IBM собрала в Вашингтоне программистов со всей страны, я и без неё знал. Они жили в гостинице, оплачиваемой министерством юстиции, и на выходные разлетались по своим семьям. Пошутил:
   – Значит, ваше место на студенческой скамье ещё не остыло.
   Николь засмеялась.
   – Ещё тёпленькое. – Она пристально глянула на меня и призналась. – А я о вас слышала.
   Сердце вздрогнуло и судорожно забилось, как рыба, попавшая на крючок. Неэтично прервать разговор, который сам же затеял. Единственный шанс избежать оглушительного провала – забить рот пиццей, опустошить тарелку, отправиться за новым куском и не вернуться.
   Николь вежливо наблюдала, как интенсивно заработали челюсти собеседника.
   – Вы любитель пиццы?
   Переполненный рот способен только мычать. Утвердительно кивнул головой.
   – Я хотела бы с вами поговорить, – смутилась она от собственных слов и опустила глаза. – Но не здесь…
   Какой гетеросексуал, даже бывший, не мечтает услышать подобную фразу? Давясь пиццей, я освободил рот и язык, вышедший из повиновения, не задумываясь о последствиях, торопливо предложил: «Завтра после работы? В „Старбаксе“»?
   В знак согласия она моргнула глазами.
   – Вы какой кофе предпочитаете? – продолжал хулиганить язык. – «Капучино»? «Латте»?
   – «Эспрессо». Без сахара и без молока.
   – Договорились.
   Я встал, попрощался и без оглядки вышел из комнаты для конференций, опасаясь, что она передумает.

   …Пороки въедливы и не лежат на поверхности. Они затаились внутри. В клеточках мозга. В самых отдалённых и недоступных для чистки местах. Их глушат лекарствами, душат инструкциями, запугивают и заключают под стражу. Но от них невозможно избавиться. Это как метастазы. В самый неподходящий момент, когда, кажется, что опасность миновала, бац! Вспыхивает красная лампочка. Порок оповещает о пробуждении, извергает лаву, сжигающую на своём пути тех, кто утратил бдительность. Соблазн можно притупить, бесовское искушение лечению не поддаётся.
   Прозрение началось по дороге домой. Разум твердил: «Роберт, остановись! Откажись от встречи! Найди для этого безобидный предлог!»
   Соблазн сильнее благоразумия. Дьявол никуда не улетал и исподтишка нашептывал в левое ухо: «Ты не нарушишь закон, если временно будешь считать себя трансвеститом». – Я больно ударил себя по левой щеке, отправив беса в нокдаун, и восстановил власть рассудка, приказавшего телу: «Угомонись! Даже если ты сменишь пол, Николь никогда не станет твоей подружкой».
   Николь для меня загадка. Внутренний мир лесби мне незнаком. Кроме чеховского мюзикла «Три сестры», который вчетвером, с Даниэлем, Лизой и Хелен мы видели на Бродвее, с великолепной музыкой и прекрасными голосами, вспоминается пушкинская элегия: «Три девицы под окном пряли поздно вечерком» – с непонятным словом «пряли», – и, пожалуй, всё. Спрошу Николь, что на лесбийском сленге означает «пряли». Как по мне, звучит сексуально.

Глава XII
Я такая, какая есть

   Следующим утром в переполненном лифте я столкнулся с Николь. Мы поздоровались и отвели глаза в сторону. Выйдя из лифта, разошлись по кубикам. Сидя за компьютером, я весь день гадал: придёт – не придёт? Она молодая, красивая, до безумия привлекательная. Что сказать обо мне? Старше на десять лет, с подмоченной репутацией. Внешность средняя, не привлекающая модельные агентства. Я не мог сосредоточиться и непроизвольно выписывал на бумаге: «Николь, Николетта, Ника». Исписал страницу. Спохватившись, разорвал лист на мелкие клочки и выбросил в урну. В конце дня не выдержал и по электронной почте отправил короткое сообщение: «в пять тридцать?» – Она незамедлительно ответила символом «большой палец вверх». – Я радостно щёлкнул пальцами и отправил ей тот же символ, вспомнив давнюю шутку Лизы, что ни к чему не обязывающее приглашение на чашечку кофе, завершается сексом чаще, чем прямолинейно высказанное предложение заняться любовью.
   Ровно в пять я вылетел из офиса, и через пятнадцать минут занял место за столиком в дальнем углу кафе. С тревогой наблюдал за входной дверью. Торговой марке «Старбакса» около трёхсот лет, но, как утверждают менеджеры компании, кроме музыки всё осталось, как прежде. Не думаю, однако, что встроенные в столики лазерные компьютеры, позволяющие клиентам кафе «гулять» по интернету, старше черепах нью-йоркского зоопарка. Лукавят менеджеры, лукавят…
   Николь появилась без опозданий. Я помахал рукой, просигналив, что уже занял столик. Она заказала «эспрессо» и села напротив меня. Теперь я смог смело ощупывать глазами её лицо, замер, восхищённо разглядывая пухлые губы, наполненные вишнёвым соком – помада идеально выделяла их контур – и растерялся, не зная, с чего начать разговор. В воображении я плыл по бушующим волнам, с нижней губы – на верхнюю, затем к уголкам рта, и – нырок, закрыв глаза, с головой окунался в шоколадные прелести чёрной жемчужины.
   Заметив моё смущение, она кокетливо улыбнулась и раскрыла белоснежные зубы.
   – Я вам нравлюсь?
   Я ожидал услышать всё, что угодно, но только не это. «Она работает на полицию? – больно ужалила интуиция и остерегла, – номер, голубушка, не пройдёт. Роберт Маркус – воробей стреляный. На мякине его не возьмёшь».
   – Поговорим о шедеврах лесбийского мирового искусства, – доверившись интуиции, преодолевая соблазн, бодро проговорил умудрённый опытом «воробей», мысленно давая отпор тайному агенту полиции нравов: «Если ты думаешь, что женские чары на меня подействовали, то глубоко ошибаешься».
   Николь изумлённо вскинула брови и вымученно улыбнулась. Я бойко уточнил, выстраивая вокруг себя защитную стену.
   – Поговорим о картине Леонардо да Винчи «Мона Лиза», о пленительном портрете обворожительной лесбиянки и её завораживающей улыбке.
   – Это не совсем так, – растягивая слова, молвила осторожно Николь. – Великий флорентинец был розовым, как и все. Но с одной особенностью. Эта картина автопортрет.
   – Да ну ты! – недоверчиво воскликнул, изобразив на лице сарказм.
   Николь добродушно улыбнулась кончиками губ.
   – В университете в классе «История живописи» нам говорили, что на скрупулёзно точные параметры своего черепа Леонардо да Винчи наложил женские черты, и этим выразил тайное желание изменить пол, как бы говоря, «я был бы таким же красивым, если бы природа распорядилась иначе».
   – Ты шутишь?!
   – Ни чуточки. Профессор, ссылаясь на современников Леонардо, утверждал, что он был трансвеститом, надевал женские одежды и щеголял в них по улицам. Тягу к переодеваниям он объяснял любовью к розыгрышам и мистификациям. Сейчас подобное увлечение объяснимо. А операции по смене пола доступны каждому радужному.
   – Ты хочешь сказать, что у Леонардо да Винчи было тайное желание стать транссексуалом? – ненамеренно сорвалось с языка, потому как вспомнил крамольную мысль, возникшую вчера, когда взгляд нежно прикоснулся к «жемчужине».
   Николь неопределённо пожала плечами.
   – Я этого не говорила. Но… – не торопясь, она подбирала слова, настороженно наблюдая за моей реакцией. Решившись, вскинула подбородок и легко взломала защитную стену, выстроенную Робертом Маркусом: «Я восхищаюсь вами».
   Я застыл в удивлении: что со слухом? Ослышался? Николь воспользовалась замешательством и живо заговорила, не отрывая глаз от моего лица.
   – Своим подвигом, ставшим достоянием гласности, вы обратили внимание на бедственное положение гетеросексуалов.
   Молча, я выставил ладонь, предупреждая поползновение причислить Роберта Маркуса к врагам нации.
   – Не волнуйтесь, – она нежно перехватила руку, прижала к столу и, не убирая свою ладонь, тёплую и нежную, проникновенно заговорила. – Телевидение сообщило, что вы оформили документы для натурализации. Благодаря этому, оказались в Вашингтоне на государственном проекте. Но меня не обманешь. Чтобы избежать наказания, изображаете радужного. Всё правильно. Надо выживать. Но чтобы вы меня не опасались, скажу: я не та, за кого себя выдаю.
   – Вы не лесби?! – с трепетом прошептал я, осознавая, что совершаю роковую ошибку и стремительно несусь в пропасть.
   Николь оглянулась и, убедившись, что к нам никто не прислушивается, призналась.
   – Я такая, какая есть. Сексуал-диссидент. – Она пригнула голову и бойко зашептала. – Нас немного. Движение началось в Бостоне. В Гарвардском и Массачусетском университетах. Первые подпольные группы назывались «Молодые гетеросексуалы». Название прижилось. Теперь мы так подписываем листовки и разъясняем, что история человечества в том виде, как она преподается в школах и университетах, бессовестно переврана. В будущем году на День Независимости мы выйдем в Манхэттене на «Парад гордости» и единой колонной, мужчины и женщины, пройдём по Пятой авеню, а если полиция преградит нам дорогу, начнём целоваться. И пусть ханжи подавятся от злости: в центре Нью-Йорка мужчина целует женщину.
   От крамолы надо улепётывать, не щадя пят. А если суставы оцепенели, и ты трусливо застыл на месте, – погибнуть достойно. Как вариант, пустить себе пулю лоб. Магия женщины предотвратила самоубийство. Я скосил взгляд. За соседними столиками никого не было. По совету мудрецов, рекомендующих «клин вышибать клином», с одной крамольной темы перескочил на другую, менее опасную.
   – Все врут. Из Библии при очередном переписывании вычеркнули Иакова, физического, родного брата Иисуса. Мир построен на лжи. Ложь пропитала умы.
   – Ещё как врут! – разгорячилась Николь. – Ложь опирается на насилие, а история пишется победителями!
   – Переписывается.
   – Вот именно! Переписывается! – забыв об осмотрительности, с жаром подхватила Николь. – Когда-то население нашей планеты было гетеросексуальным.
   – Тише, пожалуйста. Нас могут услышать, – умоляюще попросил и приложил палец к губам.
   Николь спохватилась, наклонила голову и зашептала.
   – Двести лет назад по заказу Пентагона для деморализации войск противника в Лос-Аламосе создали бомбу любви. При взрыве она выделяла химическое вещество, вызывающее однополую, сексуальную страсть. Солдаты, не имевшие индивидуальных средств защиты, бросали оружие и кидались друг другу в объятия. Во время испытаний случилась авария. Неконтролируемая цепная реакция вышла за пределы военного полигона. Противоядия не было. Вирус окутал планету. Гетеро трансформировались в радужных.
   – Даже если так, то как это нас касается? Меня и тебя?
   Николь хихикнула.
   – Предки наши семь поколений назад были радужными. Вирус оказал на них противоположное действие. Радужное меньшинство превратилось в большинство, а гетеросексуальное большинство – в меньшинство. Так что мы как были десятипроцентным сексуальным меньшинством, так им и остались. Когда-то радужным, теперь не радужным, но меньшинством. Такой вот неожиданный побочный эффект.
   – Ничего не изменилось для нас, – уныло заметил я и кисло скривил губы.
   Николь радостно согласилась.
   – Когда новое большинство демократическим путём пришло к власти, началось переписывание истории. Однополая любовь стала государственной идеологией. Противников её государственного воплощения объявили сектантами и еретиками.
   – Как вы рассчитываете победить? – спросил рождённый быть вечным изгоем, генетически закодированный побочным эффектом взрыва бомбы любви.
   – Давай, не здесь, – попросила она.
   В другое время со словами «жду тебя через час» я отправил бы ей на телефон свой домашний адрес, попрощался и ушёл, предвкушая сказочную ночь. Но всему свое время, как сказал Экклезиаст, время молчать, и время говорить. Я не сделал то, что сделал бы обычно и с замиранием сердца спросил:
   – Помимо листовок, о которых слышу впервые, вы что-нибудь делаете?
   – Конечно. Нам нужно много, много-много сторонников. Когда тысячи, сотни тысяч гетеро выйдут на улицы больших городов, правительство не осмелится забить нас дубинками. Так, кстати, началась в Нидерландах сексуальная революция. Все революции начинались с социальных протестов. С уличных демонстраций, переросших в молодёжные бунты.
   – Америка – не Нидерланды. Полиция и правительство церемониться не будут.
   – Дубинки не сломят нас. У нас есть чувство собственного достоинства. – Николь расправила плечи. – Когда миллионы людей, прятавшихся в шкафу, выйдут на улицы, власти не посмеют стрелять в безоружных людей.
   – Ты в этом уверена?
   – В истории нет ничего вечного и незыблемого. Всё плохое рано или поздно заканчивается. Когда начнутся массовые протесты, армия не посмеет стрелять в народ.
   – Согласен, армия стрелять не станет. А для чего год назад воссоздали президентскую гвардию? На лошадях чёрные мундиры врезаются в толпу, и наотмашь по лицам хлещут нагайками.
   Николь притихла, подавленная напоминанием о разгоне демонстрации в Бостоне, протестовавшей против фальсификаций на выборах губернатора, а я ощутил прилив новых сил и горячо заговорил.
   – Для чего угодно, для исхода древних евреев из Египта, для революции, массового протеста, крестового похода, – нужен вождь, лидер, вожак. У вас он есть?
   – Кто? – Николь то ли не поняла вопрос, то ли не расслышала.
   – Вождь, лидер, фюрер.
   – Не будем об этом… – замялась она, уклонившись от прямого ответа.
   – Нельзя перепрыгнуть в два прыжка пропасть. А на один прыжок сил не хватит.
   – Пессимисты остались рабами в Египте, – примирительно сказала Николь, – а оптимисты ушли с Моисеем в пустыню, и создали культуру, из которой выросла христианская и исламская цивилизация.
   – Как же вы боретесь? – спросил шёпотом. – То есть как привлекаете в движение новых членов?
   – Соблазняем радужных. Устраиваем закрытые студенческие вечеринки. На них наши активистки используют весь арсенал соблазнения. Парни-гетеро также стараются, но их результаты не так успешны. Скажу по секрету, Кондолиза Вильтор, на которой «погорел» Президент – наш лучший товарищ. Она обольстила и привлекла в движение декана юридического факультета Гарварда. Затем ректора.
   – Трудно поверить!
   – И всё-таки соблазнила. Она настолько пикантна и обольстительна, что когда начинает действовать, устоять невозможно.
   – Я о другом. О декане и ректоре…
   – Они соблюдают конспирацию, опасаются снятия с должности. Нам это выгодно – скрытно они поощряют наши собрания. Помогают деньгами. Хорошенькие активистки постоянно с ними работают, не позволяя вернуться в прошлое. Обратной дороги нет – их бывшие партнёры тоже влились в наши ряды.
   – Потрясающе!
   Николь воодушевилась.
   – С «бостонского чаепития» началась борьба жителей британских колоний за независимость. Ныне Бостон вновь возглавляет борьбу. – С видом победителя Николь встала из-за стола. – Я повторю «эспрессо». Тебе взять что-нибудь?
   – Спасибо, достаточно.
   Она вернулась со свежим кофе, сделала два мелких глотка и спросила:
   – Что ты на это скажешь? Я понимаю, ты не ожидал таких откровений.
   – Не ожидал. Ты смелая девушка.
   – Желаешь присоединиться или предпочитаешь действовать в одиночку? Одиночные ликвидации – не самый лучший способ борьбы.
   Не сумев выжать из себя трафаретный ответ, потерял контроль над своими чувствами и выпалил: «Ты мне нравишься», – и почувствовал, как лицо залилось краской. Тридцатипятилетний мужчина, а поплыл, как мальчишка.
   Николь растаяла и призналась.
   – Ты мне тоже. С того момента, когда я впервые увидела тебя в новостях.
   – Как же мы с этим справимся? – грустно спросил, окончательно запутавшись.
   – Мы же гетеро, – подбодрила Николь. – Нет безвыходных положений.
   – Я живу около стадиона, – предложил осторожно.
   – Не сегодня. У меня есть маленькая проблемка.
   – Какая?
   – Джессика Стоун.
   – Исполнительный директор проекта?!
   – Угу. Я приглянулась ей, и второй месяц она оказывает мне чрезмерные знаки внимания. Через час мы встречаемся. Сегодня у нас в программе музей…
   – А дальше?
   – Пока ничего. Но я хотела бы… – Николь замолчала и испытующе на меня посмотрела, – привлечь тебя.
   – То есть… – с трепетом догадался, какая интрига созрела в её хитрой головке.
   – Ей около сорока. Подходит тебе по возрасту, – задумчиво сказала она. – Мы должны соблазнять высокопоставленных лиц. Лидеров. Если вспомнить пословицу, что рыба гниёт с головы, то… короче, радужных бьём по верхам. Как Кондолиза Вильтор. Только так нам удастся переломить ситуацию.
   Я окаменел. Николь посмотрела на часы, взяла сумочку и встала из-за стола.
   – Мне надо бежать. Когда я запаздываю, Джессика нервничает.
   С кислой улыбкой я оторвал от стола кисть правой руки и слегка помахал ею.
   – Хорошего тебе вечера. И… до встречи…
   Николь нежно положила руку на мою ладонь и ласково прошептала.
   – Не сердись. Ты – мужчина моей мечты.
   Моя чёрная любовь упорхнула, оставив поклонника с разбитым сердцем. Некому собрать его осколки, склеить и вставить в рамку. Пустота возникает там, где умирает надежда. В опустошённом пространстве, где металась в поисках любви несчастная и одинокая душа Роберта Маркуса, надежда мелькнула и растаяла.

Глава XIII
Крах

   После опубликования отрывков из дневника Кондолизы Вильтор – полный текст Министерство просвещения запретило к печати из-за опасения, что откровения автора пагубно повлияют на подрастающее поколение – общество пережило глубокое потрясение. Но и без разглашения пикантных подробностей – помимо Министерства просвещения, публикацию дневника запретила комиссия Конгресса по этике и морали – налогоплательщики уяснили: Боб Хилтон – жертва тщательно спланированного заговора.
   Сенатор Болтон, лидер консервативно-республиканского большинства, ссылаясь на Директора ФБР, уверенно заявил, что Кондолиза Вильтор действовала в интересах одной из зарубежных разведок.
   В средствах массовой информации распространялись слухи и домыслы. Комментаторы препарировали каждое слово, выискивая потайной смысл. Профессора университетов, умнейшие из умнейших, и мудрейшие из мудрейших, в дипломатически выдержанном комментарии спикера либерал-демократов вычитали несказанное и ошеломили страну угрозой новой войны. В интернете учёные умы гневно пророчествовали: «Нидерланды, легализовавшие разнополые браки и дерзко высказывающиеся в адрес Великих держав, сгорят скоро в геенне огненной».
   Я не интересовался политикой, и если новости не касались безопасности Штатов, не следил за военными конфликтами и локальными войнами. Из школьных уроков помню, что процесс колонизации Луны начался в двадцать первом столетии. США, Россия, Англия, Китай и Израиль, экономически наиболее мощные страны, освоили большую часть территории Луны, разведали полезные ископаемые, построили города и установили границы. Малодоступная и экономически непривлекательная часть Луны досталась Франции, Индии и Бразилии. Страны, запоздавшие к разделу лунного пирога, высказывали обиды и претензии, на которые, по привычке, Великие державы не реагировали. Территориальный конфликт с Англией о принадлежности гористой местности в Западном полушарии Луны возник из-за безалаберности прежних правительств, легкомысленно относившихся к установлению постоянных границ. Ныне не представлялось возможным чётко сказать, кто первым освоил луны Гринлунии. Несколько экспедиций сцепилось друг с другом, и немало землян – англичан и американцев – остались захороненными в лунном грунте. Перемирие, установленное после принятия Конгрессом и Парламентом совместной декларации о замораживании взаимных претензий, принесло Гринлунии мир. На высшем уровне договорённости соблюдались. Уровнем ниже – подстрекатели, безответственные политики и бессовестные журналисты, конъюнктурно разыгрывали лунную карту. В их среде нашлись провокаторы, обвинившие Кондолизу Вильтор в работе на англичан.
   Заявление Болтона не прошло незамеченным. Кондолизу Вильтор арестовали на другой день по обвинению в государственной измене и в оказании услуг иностранной разведке (в интересах следствия враг Америки не был назван). Большинство склонялось к тому, что это Нидерланды. Директор ФБР публично обещал назвать заказчика на предстоящем судебном процессе. Обсуждались последующие шаги: разрыв дипломатических отношений с государством-заказчиком и введение экономических санкций.
   Кондолизе Вильтор грозил электрический стул. Бедняжка сломалась, пробыв три дня в камере смертников. В обмен на обещание, что прокуратура снимет обвинение в государственной измене и не станет настаивать на вынесении смертного приговора, она признала вину, назвала имена радужных, с которыми поддерживала интимную связь, и нерадужных, толкнувших её на государственное преступление.
   На Николь страшно было глядеть. Исчезли весёлость и озорной блеск в глазах. Она покорно приняла ухаживания Стоун и стала её любовницей. А ведь ещё недавно над ней подсмеивалась и говорила о чувстве собственного достоинства, на глазах превратившемся в осознанное чувство собственного унижения.

Глава XIV
Недолгое счастье

   Джессика Стоун – высокая, худющая, плоскогрудая и коротко-стриженная. За глаза женщины пренебрежительно называют её селёдкой. Очки, строгий пиджак, брюки – портрет Исполнительного директора вашингтонского проекта IBM завершён. Ничего такого, на чём Леонардо да Винчи остановил бы свой взор. Невзрачная серая мышь. Николь – полная ей противоположность. Невысокая, пухленькая, с чувственным бюстом, обворожительными губами и искрящимися глазами – сексапильная и аппетитная, желанная и привлекательная, и для лесби, и для гетеро. Художнику не надо рисовать портрет – достаточно вокруг Николь сделать золочёную рамку. При всём старании сложно вообразить Джессику супругом Николь. Лёд и пламень. Представить, что кроме сухих цифр, Джессику волнуют любовные страсти, можно с большим допущением. Она задеревенелый сухарь, к употреблению не пригодный. Её нужно опустить в тёплую воду и полгода держать, пока не размякнет. Однажды, когда речь зашла о Джессике, я уничижительно высказался о сухаре:
   – Наша директриса сделала карьеру только потому, что до седых волос сохранила невинность. Некрасивой девушке легко это сделать. Не представляю женщину, которая согласится разделить с ней постель.
   – Не бывает некрасивых женщин, бывает мало виски, – заспорила Николь.
   – На такую, как Джессика, виски не хватит, – возроптал осторожный еретик. – С её внешностью легко вести скромную жизнь. Как говорится, «сasta est quam nemo rogavit» – «целомудренна та, которой никто не домогался».
   – Посмотри на неё с другой стороны, – запальчиво возразила Николь, – она умная, образованная, интеллигентная, интересный собеседник, заботливый и преданный друг. Джессике по силам увлечь женщину с равным ей интеллектом.
   – О-у! Ты, случаем, не влюбилась? – злорадно воскликнул я и, похоже, испытал глубоко затаённое чувство ревности. – Поменяешь ориентацию? Перейдёшь в лагерь заклятых врагов?
   – Почему ты решил, что гомо и гетеро заклятые враги? – завелась Николь. – На планете недостаточно места для всех? Одни предпочитают чай, другие – кофе. Одни любят футбол, другие к нему равнодушны. Политики говорят, что личные вкусы и увлечения не регламентируются законом. Но преследования за врожденную сексуальность равнозначны запрету выбора, чай или кофе, футбол или хоккей. Радужные и нерадужные могут ужиться друг с другом, так же, как уживаются на одном столе чай и кофе. А есть ещё любовь к своему или противоположному полу, но не эротическая, а товарищеская. Привязанность, дружба. Что в этом дурного? Одним комфортно в обществе лиц своего пола, другим – противоположного.
   – Кофе и чай – напитки, а сексуальный выбор – это идеология.
   – И то, и то другое – наслаждение, частная жизнь, выбор каждого отдельно взятого индивидуума, никого не затрагивающий и никого не обижающий выбор.
   Спор бессмысленный, ни к чему не приводящий, из серии, спор – ради спора. Но, поддразнивая Николь, я с умным видом изрёк философскую мысль-пустышку, типа, «несладкий сахар не есть сахар». В новой редакции она звучала фривольно:
   – Наслажденье – наслажденью рознь.
   Николь не заметила иронии и с горячностью, свойственной возрасту, накинулась на оппонента.
   – Сегодня радужные преследуют нерадужных, завтра – наоборот. А если не замечать, что люди рождены разными, и позволить каждому в интимной жизни оставаться самим собой. Гомо, гетеро, би, трансики – люди имеют право быть такими, какими они себя сами чувствуют.
   – Они такими бы и остались, если бы коварный Змей не перевернул цифру шесть.
   – Нет! Всё не так! – закричала Николь, не почуяв двусмысленности. – Змий не перевернул мир. Всевышний создал человека, мужчину по образу и подобию Своему. А затем сотворил женщину, и строительный материал взял из тела мужчины. Всевышний погрузил мужчину в глубокий сон, и под наркозом проделал хирургическую операцию, – вытащил из пениса приаповую кость, бакулюм, которая есть у некоторых животных, биологически к нему близких. Самцов шимпанзе, например. Кость помогала вхождению и повышала потенцию. Сейчас у мужчины этой кости нет. Но женщина создана из части пениса мужчины, и как бы псевдоучёные не морочили людям головы, отсутствующая кость играет важную роль в отношениях мужчины и женщины. Генная память о ней сохранилась и подсознательно влечёт мужчину и женщину друг к другу.

   Такие научные споры и политические баталии происходили между нами до ареста Кондолизы Вильтор. Последняя встреча с Николь, когда вопреки ожиданиям, она приняла ухаживания Джессики Стоун и уже побывала в её постели, завершилась конфузом.
   …Мы лежали в постели, в обнимку, блаженные и расслабленные, стрелка стенных часов приближалась к восьми тридцати утра, впереди суббота и воскресенье, которые Николь разделила между мной и Джессикой. Мы не торопились вставать и не обсуждали Джессику. Николь размечталась.
   – Представь, в Америке победили нидерландские нравы. У нас большой дом. В детской комнате спит наша двухлетняя дочь, а сын твой барахтается у меня в животе, – она картинно изобразила большой живот, выпирающий фута на два. – Приложи ухо, послушай, о чём наш малыш лепечет. – Она тихо засмеялась. – Наверняка мечтает уже о девочках.
   На первый звонок в дверь я не прореагировал – заслушался Николь. На второй – встал, не одеваясь, подошёл к двери, посмотрел в глазок и отпрянул. Мигель нетерпеливо топтался с тортом в руках и спортивной сумкой, перекинутой через плечо.
   – Роберт, это я! Мигель! – радостно закричал он, услышав шаги за дверью.
   Я отскочил в комнату и, скорчив страшную рожу, скомандовал: «Одевайся! Быстро!» – и громко прокричал в дверь Мигелю: «Сейчас!»
   Николь, как ужаленная, вскочила с кровати, схватила вещи в охапку и скрылась в ванной.
   Я натянул шорты и крикнул.
   – Одну минуту! Уже иду!
   Выигранного времени хватило лишь на то, чтобы Николь оделась. Когда Мигель зашёл в квартиру, он всё понял. Женские туфли, кофточка на вешалке, раскрытая косметичка… Следы Николь, её запах, дух – скрыть невозможно, они были повсюду.
   – Мерзавец! Я хотел сделать тебе сюрприз! Всю ночь к тебе ехал! – торт полетел в мою голову. Я не успел увернуться, и крем залепил лицо.
   Николь выскочила на крик и, получив мощную оплеуху, упала на пол.
   Я схватил Мигеля. Мы повалились на пол, упали на торт и, измазанные кремом продолжили схватку. Подскочила Николь. Пока мужчины барахтались на полу, она наполнила пластмассовое ведро холодной водой и с размаха вылила содержимое на головы драчунов.
   Освежающий душ подействовал. Мы разжали руки, встали, отряхиваясь от торта. Мигель схватил сумку с вещами, буркнул со злостью: «Этого я тебе не прощу!» – и хлопнул дверью.
   – Нехорошо получилось. Не знаю, что будет теперь с экзаменом, – посетовал я расстроенным голосом.
   – Позвони ему через час. Извинись. Он остынет, – неуверенно промямлила Николь.
   – Другого выхода нет. Не хочется звонить его боссу и просить, чтобы он его успокоил.
   – А кто его босс?
   – Мой адвокат.
   – Значит, есть ещё шанс.
   – Какой? У приговорённого к виселице остался шанс умереть от дизентерии.
   – Встряхнись, придумаем что-нибудь, – подбодрила Николь. Она порылась в кладовой, нашла пылесос и приступила к уборке.
   С вконец испорченным настроением я отправился в ванную, вымыл лицо и присоединился к Николь. Помыл пол, попробовал остаток торта в коробке и, сглаживая вину за испорченный день, предложил «жемчужине»:
   – Подсластим утро?
   Впрочем, суббота лишь стартовала – сохранялся шанс на её благоприятное завершение. Несколько раз я пытался дозвониться до Мигеля – он отключил телефон. Отправил текстовое сообщение, извинился, что не предупредил о визите коллеги из отдела техобслуживания, лесбиянки, подъехавшей, чтобы установить, принадлежащее IBM оборудование, – он не ответил. Энтони тревожить не стал, решил подождать сутки. Николь оставалась до позднего вечера, поддерживала, успокаивала. Из квартиры не выходили. Обед, плавно переходящий в ужин, заказали в ресторане с доставкой на дом, валялись в кровати, смотрели телевизор… Телеканал «История» показывал кинофильм о Жанне д’Арк, с Элизабет Томсон в главной роли, получивший две премии Голливуда: «Лучший фильм года», и «Лучшая актриса года». В середине фильма Николь не выдержала киношного изложения истории Орлеанской Девы и возмутилась.
   – Чушь собачья! Жанна д’Арк не была девственницей. Притворялась. Она была любовницей герцога Анжуйского.
   – Ты преувеличиваешь. Фильм снят по документальным материалам Столетней войны. На костре её сожгли по решению суда.
   – Ты уверен, что документы подлинные? Что их не фальсифицировали переписчики истории? – с издёвкой в голосе полюбопытствовала Николь.
   – Её сожгли, потому что она гетеро?!
   – Да-да! За это! Потому что соблазнила герцога Анжуйского.
   – Орлеанская девственница? Ты стопроцентно в этом уверена? Она ходила в мужском костюме.
   Николь вспылила:
   – Не была бы уверена, промолчала! Об этом написано в «Священной загадке» Мишеля Байджента, и по этой причине двести лет назад книгу запретили и ни разу не издавали. Изъяли из электронных библиотек. Без зазрения совести радужные выдают чёрное за белое, воду за шампанское, день называют ночью, утро – вечером. История человечества в псевдонаучном изложении лживая до бессовестности. – Я не перечил, и она сбавила тон, заговорила спокойнее. – Взять хотя бы роман Александра Дюма «Три мушкетёра». Радужные полностью исказили сюжет, подогнали под выстроенную ими схему моральных ценностей, и придумали название, их устраивающее, «Три гомосексуала».
   Я вспомнил о лекции Джона Корбета в классе «История гомосексуализма» – речь как раз шла о романе Дюма – и, не сомневаясь в правоте лектора, спросил тем не менее: «Что же было на самом деле?»
   – Профессор Гарварда, знающий и прогрессивный учёный, в конфиденциальной обстановке, – Николь запнулась, предалась милым воспоминаниям, в глазах её вспыхнул и погас озорной огонёк, – проговорился, что первоначально роман Александра Дюма назывался «Три танкиста и собака».
   – В семнадцатом веке танки? – сомневаясь, прервал я Николь. – Насколько я помню, они появились в восемнадцатом веке, где-то в конце…
   – Профессор знает лучше тебя, – уверенно заявила Николь. – Если говорит, значит, были. Может, не такие быстроходные, как в девятнадцатом, легкомобильные и неповоротливые. Но, наряду с кавалерией, на вооружении французской армии в то время уже были танки. С ними Наполеон дошёл до Москвы. Мюрат, Маршал танковых войск Франции, парадом провёл их по Красной площади. Я видела документальный фильм, когда в школе училась, как Наполеон с трибуны Мавзолея принимает парад.
   Ссылка на профессора Гарварда звучала убедительно. Я не стал спорить, поверил на слово. Кроме как в исторических фильмах и в музее старинного оружия, никто из ныне живущих не видел моторизованных танков. Архаичное слово сохранилось в неофициальном названии сверхтяжёлого вертолёта, «летающий огнемёт». Некоторые журналисты, в угоду вычурности, именовали его «летающим танком».
   – История – как салат «оливье», – горячилась Николь. – Все привыкли к нынешним ингредиентам: отварной картофель, зелёный горошек, курица, забыв, что в оригинале рецепт иной: рябчики, телячий язык, паюсная икра. Но кто этот рецепт помнит? От него осталось название, торговая марка. Её беззастенчиво присваивают салату из цветной капусты с креветками, заправленному оливковым маслом. Или яичнице с грибами, луком, сыром, беконом и помидорами.
   Николь права: радужные цинично переписали историю, и никому в голову не приходит теперь, что вся наша история – фальсифицированная, мифическая, надуманная, опирается не на факты, а на интерпретацию фактов в угоду политической конъюнктуры. В школе Ханне будут рассказывать байки о прошлых войнах и революциях, и ни я, ни Лиза, не сможем этому воспрепятствовать, ведь мы сами почти ничего не знаем о том, что происходило на самом деле. Не две, не тысячу лет назад, а совсем недавно. Кто на кого напал триста лет назад 22 июня 1941-го, Америка на Китай, или Китай на Америку? В Китае в школьных учебниках написано: «Америка», в Америке – «Желтороссия». Всем памятна печальная история Джона Олбрайта-младшего, сказавшего учителю, что Гражданская война в Америке – следствие противостояния рабовладельческого Юга и промышленного Севера. Преподаватель вежливо посоветовал упрямцу заглянуть в школьный учебник, где чёрным по белому сказано, что радужный Север победил сексуально распущенный Юг. Мальчик упорствовал, и сослался на отца. Конфликт с учителем завершился безрадостно: Олбрайта-младшего исключили из школы.
   Не повторять ошибки. Терпеливо ждать. А когда дочь вырастет, если её мозги, растлённые пропагандой, неизлечимо не пойдут набекрень, рассказать ей о «Трёх танкистах» – Портосе, Атосе и Арамисе. И не только о них. Многое из того, что было в действительности, мне самому неизвестно. Байки укоренились и стали историческими документами. Но, слава богу, в Америке есть ещё Гарвард. И поэтому ещё ничего не потеряно!
   Этот день был последний, который проводил я с Николь. Арест Кондолизы Вильтор и её согласие сотрудничать с прокурором ограничили наши контакты. Все, связанные с несчастной Вильтор, во избежание арестов покинули страну или ушли в подполье. Недолгое потепление закончилось.

Глава XV
Страсти сердечные

   Мигель перезвонил на следующий день. Глотая слезы, простонал о душевных страданиях, бессонной ночи и сердечных муках, облегчённых психотропными препаратами. Прервать безостановочную речь горячего гальего могло лишь чистосердечное раскаяние. Своевременное покаяние остановило Мигеля. Он замолк, оттаял, заговорил рассудительно, и я возрадовался, поняв, что он не отзовёт свою подпись на документе, подтверждающем, что извращенец и женолюб вернулся в розовую обитель.
   Радоваться надо медленно и не сразу, начать желательно на второй день, чтобы погладившие голову солнечные лучи счастья, за ночь остыли и вернулись без намерения нанести тепловой удар. Я почувствовал их нежное прикосновение и поторопился расслабиться. Мигель, уверовав в свои силы, воспрянул духом. В его голосе, не предвещавшем истерики, появились визгливые нотки:
   – Хватит! Я не потерплю ветреных женщин! Я не позволю тебе разбивать моё сердце! Извращенец, ты не достоин моей любви!
   Вторая штормовая волна оказалась сильнее первой. Заткнув уши, я терпеливо ждал, когда ураганный ветер утихнет. Мигель бушевал:
   – Сволочь! Негодяй! Двух разводов с меня достаточно! На этот раз я тебя прощаю, но убью, если вновь увижу тебя с проституткой! Развратник!
   Выплеснув эмоции, ревнивец обессилел и выключил телефон. Я вздохнул с облегчением. Желанное примирение достигнуто. Настроение от этого не улучшилось. Новую жизнь начать не сумел, с прежней, нерадужной – простился и не простился, повис в невесомости. Рад бы остаться в безвоздушном пространстве, ни к кому не примыкая и никого не затрагивая, но цепь не зависящих от меня обстоятельств не позволила блаженствовать в свободном полёте. Физические законы запретить невозможно: два противоположно заряженных тела притягиваются друг к другу. Тела с одинаковой полярностью отталкиваются. Так написано в школьных учебниках. Министерство просвещения допустило промашку. Цензор проглядел постановление Конгресса, что физические законы, не укладывающиеся в схему общечеловеческих ценностей, составляют государственную тайну, и должны публиковаться в закрытых изданиях, недоступных для рядовых граждан. Утешение слабое. Что толку прыскать в кулак и украдкой злорадствовать над теми, кто отрицает законы физики, объясняющие притяжение «разнополярных» мужчин и женщин? Жизнь пошла наперекосяк. Раскаявшегося человека Бог прощает всегда, человек человека прощает изредка. А тут ещё скандал вокруг Кондолизы Вильтор…

Глава XVI
Предгрозовые дни весны 2254 года

   Прошли ещё две недели. Николь изменилась – стала на себя не похожа. Признание Кондолизы Вильтор подействовало на неё угнетающе. Она меня избегала. На работе, если мы ненамеренно сталкивались в коридоре, небрежно здоровалась и, пряча глаза, проходила мимо. А если видела издалека, разворачивалась и уходила. По всяческим пустякам заходила в кабинет Джессики Стоун и, не стесняясь, демонстрировала коллегам особые с ней отношения. Джессика расцвела, не подозревая, что страх – движущая сила, толкнувшая Николь в её спальню.
   Их роман разворачивался на фоне разгорающейся кампании против безродных гетеросексуалов, обвинённых в низкопоклонстве перед Нидерландами. Выгораживая Президента, и оберегая его от импичмента, либерал-демократы объявили главу государства жертвой масонского заговора. Боб Хилтон согласился с однопартийцами и назвал себя мучеником, которого потомки причислят к лику святых. Его имидж улучшился. Супруги Хилтон вновь вместе появились на публике. Обняв Боба, Николас заявил, что кризис в семейных отношениях преодолён, и он полностью поддерживает внутреннюю и внешнюю политику богоизбранного Президента. Затем Николас объяснил, что в канун 2200 года его отец услышал слова самого Господа, которым вначале не придал значения: «Я выбрал супруга твоему будущему сыну, ещё не родившегося мальчика по имени Боб Хилтон, который станет Президентом США для служения американскому народу в переломный период».
   Оппозиция объяснила супружеское примирение намерением Николаса на следующих выборах выставить свою кандидатуру в Сенат в качестве кандидата от либерально-демократической партии. Президент опроверг слухи и привёл изречение Юлия Цезаря: «Супруг Цезаря вне подозрений», и этим ещё больше запутал политических комментаторов. Что он имел в виду? Будет ли Николас баллотироваться на пост Президента? Их примирение лицемерное, и это обычное quid pro quo – в переводе с латыни «услуга за услугу»? Впрочем, меня это не интересовало.

   …Позвонила Лиза. Не объясняя причины, попросила приехать в Нью-Йорк. На тревожный вопрос: «связано ли это с Ханной?» – лаконично ответила: «Нет», – и повторила просьбу.
   Я зашёл с другой стороны, поинтересовался здоровьем дочери. Лиза успокоила: «С этим – в порядке», – напугав и введя в замешательство. Имена Джейкоба Стайна и Кондолизы Вильтор произносить не рекомендуется – по ключевым словам автоматически включается фэбээровская система записи разговора. По недоговоркам я понял: она не может говорить.
   – До субботы потерпит?
   – Да. Но не позже.
   Дальнейшие расспросы бессмысленны. Всё, что Лиза могла сказать, сказано.
   Я заказал билет на первый субботний рейс до Нью-Йорка и забронировал номер в гостинице. Возвращение в Вашингтон наметил на воскресенье. Двадцатиэтажный отель в Фараковэй на берегу залива выбрал намеренно. Близость к аэропорту – пятнадцать минут на машине – и вдали от жилых кварталов. В начале апреля пустынный песчаный пляж – идеальное место для тайных свиданий.

   …Мы встретились в холле гостиницы. Лиза была взволнована, не стала подниматься в номер и потащила меня на набережную, сообщив по дороге, что Ханна простудилась, и она отвезла её к мамам.
   Был обычный для Нью-Йорка апрельский день – утром сорок, к полудню до шестидесяти по Фаренгейту, с резкими порывами ветра, отпугивающими от океана любителей солнца. Как и ожидалось, набережная пустовала. Неудобство почувствовали, когда немного прошлись – оделись теплее, чем требовалось по погоде. Пришлось снимать, а когда задувал ветер, надевать тёплые куртки.
   – Спасибо, что приехал, – повторила Лиза, когда ради безопасности подошли мы к воде.
   – Я не мог не приехать после загадочной просьбы. Что-то стряслось?
   – В двух словах объяснить сложно. Начну издалека. Лет десять назад отец пригласил меня отпраздновать его шестидесятилетие в ресторане «Ривьера». Среди гостей были супруги Робинсон. Тогда я с ними и познакомилась. После загадочной смерти отца и таинственного исчезновения Питера я мучительно долго вспоминала имя его супруга. Наконец, осенило – Мартин. Я вспомнила, что он работал в банке напротив Юнион сквера. Я разыскивала его, заходила во все банки в этом районе. Шанс найти его минимальный. Он мог уволиться – за десять лет могло произойти всякое – или работать внутри банка. Так, в общем-то, и оказалось. Но мне повезло – в один из дней мы столкнулись в метро. Я кинулась к нему, как умалишённая, – боялась, что он растворится в толпе. Он меня не узнал. Я напомнила о себе. А чтобы обратить на себя внимание, приврала, что располагаю важной для него информацией о Питере. Попросила о встрече.
   – Ты смелая женщина…
   – Не перебивай – у нас мало времени. Он торопился и вручил визитную карточку. Вечером я ему позвонила, и мы условились встретиться в его доме, в Лонг-Айленде. Я рассчитывала его разжалобить. Предполагала выяснить что-либо о судьбе завещания. Наверняка, Питер поделился с Мартином секретами Джейкоба.
   – Сдались тебе его миллионы…
   – А ты бы как поступил, если бы перед носом замаячило многомиллионное состояние? – вспыхнула Лиза. Я промолчал, и она сказала примирительно. – В данном случае я думала о тебе.
   – Любопытно, – съязвил экс-гражданский супруг. – Я ещё вхожу в круг твоих интересов?
   – Ты позволишь мне досказать? – обиделась Лиза. – В твоих интересах выслушать до конца.
   – Извини, молчу.
   – Совершая кругосветное путешествие, Робинсон приплыл в Нидерланды. Сойдя на берег, он обманом завлёк на яхту двух девятилетних мальчиков, связал их, и по очереди изнасиловал. Ночью одному из них удалось выпутаться из оков. Он вылез из каюты, выбрался на палубу и сиганул в воду. На его счастье, на соседней яхте проходило ночное гулянье. Кто-то заметил ребёнка, выпавшего за борт. Мальчонку спасли. Через полчаса на яхте была полиция. Питер спал, выпив изрядную дозу алкоголя. Его взяли с поличным. Второй мальчик чуть не умер от страха. Сейчас Питер в тюрьме. Его обвиняют в похищении подростков, насильственном их удержании и изнасиловании. По нидерландским законам ему грозит четвертак.
   – Четвертование?
   Лиза усмехнулась.
   – Не будь кровожадным. Двадцать пять лет.
   – Ты вытащила меня в Нью-Йорк, чтобы сообщить эту новость?
   Лиза недовольно сморщила губы.
   – Ни мы, ни Ханна не имеем здесь будущего. Что ждёт её, когда она вырастет и станет такой, как мы? Прятанье по углам? Страх разоблачения, который всюду будет её преследовать? Посмотри вокруг. Уже появились проблески послаблений, надежда на смягчение законодательства, младшим епископом лос-анджелесской епархии Епископальной церкви избрана женщина, заявившая о своей нетрадиционной ориентации, и Объединение англиканских церквей после долгих споров признало её брак с мужчиной. Вдруг, как по взмаху волшебной палочки, всё рухнуло. Гетеро – злейший враг Америки. Жить в такой атмосфере – пытка.
   – Что ты предлагаешь? У нас есть только один выбор – стать такими же, как они.
   – У тебя получилось? Скажи честно. Смотри мне в глаза.
   – Если честно, нет. Я стараюсь.
   – Не старайся. Не получится. Ты – из другого теста.
   – Что ты предлагаешь? – нервно переспросил бывший гражданский муж. – Ты так и не ответила.
   – Эмиграция.
   – Эмиграция? Ты серьёзно?
   – Мне не до шуток. Я понимаю, у тебя здесь работа, родительские могилы. Тяжело всё бросить и начать жизнь с чистого листа. Особенно тяжело, когда чистого листа нет, никогда не было, и ты даже не знаешь, как он выглядит наяву, белый, никем не замаранный лист. Но другого выхода нет. Я хочу получить завещание Джейкоба. Оно позволит эмигрировать туда, где мы сможем, не опасаясь ничьих глаз, любить друг друга и воспитывать нашу дочь. Для этого мне нужен Мартин. Я должна найти завещание, – твёрдо произнесла Лиза. – Ты готов ехать с нами? – напрямую спросила она, замолкла и в ожидание ответа нетерпеливо покусывала нижнюю губу.
   – Я не думал об этом.
   – Никто раньше не думал. Но посмотри, что творится вокруг. Открой глаза.
   – А куда ехать? Некуда.
   Лиза почувствовала колебания, и нежно взяла меня под руку. Голос её смягчился:
   – Нидерланды – единственная подлинно демократическая страна – закрыта для иммигрантов. Но есть принадлежащие ей острова, Нидерландские Антилы.
   – Впервые слышу.
   – До нынешнего времени я также мало о них знала. Пока Хелен и Даниэл туда не уехали.
   – С Виктором?!
   – Да.
   – Могли бы попрощаться. – Чувство горечи и обиды захлестнуло горло. Растерянно, дрогнувшим голосом пояснил. – Виктор, как сын мне.
   – Не могли, – спокойно ответила Лиза. – Они уезжали в тайне. Купили два отдельных круиза по Карибскому морю, с пятидневным отдыхом на Кубе. На Кюрасао сошли втроём на берег и на корабль не вернулись.
   – Но ты-то знала о подготовке к отъезду?!
   – Не только знала, но чем могла, помогала. До самой последней минуты играла роль преданной супруги. Мы до сих пор продолжаем игру – переписываемся. Хелен как бы в длительном отпуске. В письмах описывает быт, нравы и островные законы. Подготавливает нас к жизни на Антилах.
   – М-да… Сказать нечего. Новость подобна землетрясению.
   Лиза быстро заговорила.
   – На принадлежащие Нидерландам Антильские острова распространяются законы метрополии. Работы на Антилах нет, но отцовские миллионы позволят нам купить дом и безбедно жить там до конца наших дней. Соглашайся, – потребовала Лиза, – самое правильное решение принимается тогда, когда выбор исчерпан.
   – Почему сейчас?
   – Сперва дай ответ.
   – Ты прямо с ножом к горлу.
   – Прости. Но времени в обрез. Завтра тебя ждёт свидание с Мартином. Предварительно, я с ним договорилась.
   – Ну, ты даёшь! – восхитился я самоуверенностью Лизы. – Ты была убеждена, что я соглашусь?
   – Ни секунды не сомневаюсь.
   – Даже сейчас?
   – Да! – твёрдо сказала Лиза и властным тоном аргументировала. – А что изменилось за это время? У тебя появилась возможность видеться с Ханной без боязни создать ей жизненные проблемы?
   Я отрицательно покачал головой и взмолился.
   – Дай хоть пару часов, чтобы я свыкнулся с твоим предложением.
   – Пошли, пообедаем, – обрадовалась Лиза и хихикнула. – Я замёрзла.

   Вернулись в гостиницу, зашли в номер. Лиза сбросила на кровать одежду и залезла под душ. У воскресшего гетеро проснулось жгучее желание оказаться с ней под одним водопадом. Лиза пресекла поползновение.
   – Потерпи два часа. На голодный желудок гормоны не пробуждаются.
   – Эстроген требует витаминчиков?
   – Угу! – весело подтвердила Лиза.
   Она вылезла из душа, оделась, накрасилась… Ликующая и счастливая, крутанула пируэт перед зеркалом.
   – Я готова!
   Праздник, который не убежит, растягивают на несколько блюд – от острых закусок до кофе в постель. За разгоняющим кровь разносолом спустились на лифте в ресторан. Лиза выбрала лосось, на гарнир запечённую картошку с укропом и овощами. Я заказал говядину по-бургундски, тушёную в красном вине с беконом. Пока ожидали еду, Лиза рассказывала о Ханне, а у меня голову кружил хаос.
   – Где находятся Антильские острова?
   – Аруба возле северного побережья Венесуэлы, – воодушевилась Лиза. – Штормы и ураганы, привычные для Карибов, обходят острова стороной.
   – Даже здесь повезло, – грустно пошутил. – А что Израиль? По слухам, там тоже разрешены все формы брака. В законах Торы, по которым живут ортодоксы…
   Лиза резко оборвала.
   – Размечтался! Сначала жить начни по законам Торы! Ты надумал уже что-нибудь? Принял решение?
   Терять нечего. На горизонте суд и навязчивые ухаживания Мигеля. А на Антилах – воссоединение с Лизой и дочерью, и подтверждение «общественно вредного закона физики о притягивании противоположно заряженных тел». Я глубоко втянул ртом воздух, расставаясь с последними колебаниями, как прыгун в воду с десятиметрового трамплина, зажмурил глаза и выдохнул:
   – Согласен.
   – Я так и знала! – радостно воскликнула Лиза, и, забыв о посетителях ресторана, подскочила, поцеловала в щёку, и возбуждённая села на своё место.
   – За это мы должны выпить!
   Я подозвал официанта и попросил принести по бокалу «Мерлот».
   – Рассказать анекдот? – игриво спросила Лиза.
   – Давай.
   – Умер старый радужный мужчина. Перед смертью он попросил родственников похоронить его со всеми заработанными долларами. Те кладут его в гроб, пытаются втиснуть доллары – не влезают. Они заново укладывают покойника, но как ни перекладывают, крышка гроба не закрывается. Они идут к самому главному радужному мужчине…
   – Кто это?
   – Президент, – не задумываясь, ответила Лиза. – Они спрашивают: «Что нам делать?» – Идиоты, говорит Президент, заберите доллары и выпишите ему чек.
   Посмеялись, Лиза произнесла тост: «Чтобы нам никогда не приходилось обращаться за советами к самому главному радужному мужчине».
   Чокнувшись, выпили, отметив достигнутое соглашение. Весьма своевременно официант принёс заказанные блюда. Аппетитный запах заставил прекратить разговоры и приступить к трапезе.
   – Приступаем ко второму этапу, – объявила Лиза, утолив голод. – Завтра Мартин ждёт тебя в Лонг-Айленде. Это недалеко. В Ошеансайде. Я там была.
   – Зачем?
   – Он хочет с тобой познакомиться.
   – Зачем?
   – Сказал, что среди радужных есть немало порядочных людей, которые не одобряют дискриминацию. Признался, что сочувствует нам и знает, где хранится завещание Джейкоба.
   – Неужели?! – съехидничал, подозревая его в неискренности.
   Лиза бровью не повела.
   – Я ему верю. Мартин сказал, что хочет с тобой познакомиться и убедиться, что ты порядочный человек. Не способен ни мне, ни Ханне причинить боль.
   – Доводы разумные, – согласился я, немного подумав. – Возможно, на его месте я поступил бы так же.
   – Видишь, как всё хорошо складывается.
   – Но учти, завтра в восемь вечера у меня самолёт.
   – Я помню.
   Сытые и счастливые, мы поднялась в номер и после долгого перерыва ощутили себя супругами…
   – Надеюсь, в номере нет видеокамер? Как на том острове, – с блаженной улыбкой спросила Лиза, расслабившись и широко раскинув руки.
   – Были, я их временно отключил.
   Лиза напомнила забавную историю, случившуюся на необитаемом острове, пять лет назад.

   …Путешествуя по штату Нью-Йорк к канадской границе, наметив конечным пунктом Ниагарские водопады, мы наткнулись на уютный курорт, расположенный на берегу извилистого озера. Остановились, зашли пообедать в рыбный ресторанчик в двадцати шагах от воды. С террасы Лиза увидела лодки и катера, пришвартованные к причалу, и рекламное объявление, приглашающее арендовать их для прогулок по озеру.
   – Арендуем лодку часа на два? – загорелась она.
   Сказано – сделано. Крошечный остров, появившийся за поворотом, незаметен с берега, от которого мы отплыли. Ни одного домика, бурная растительность и тоненькая песчаная полоска у кромки воды привлекли возможностью романтического уединения. Какой горожанин не мечтает отведать маленькое счастье Робинзона и Пятницы.
   У Лизы лукаво зажглись глаза.
   – Причалим?
   Не мешкая, я изменил курс. Через десять минут мы лежали нагишом на песке, подставив тела солнцу. Желание на глазах неба совершить противозаконные действия не успело возникнуть. Над островом завис вертолёт береговой охраны и, хотя мы спешно оделись, два полицейских спустились по верёвочной лестнице.
   – Камера космического наблюдения зафиксировала, что вы занимались сексом, – грозно произнёс старший, держа в руке блокнот со штрафными квитанциями.
   – Что вы? И в мыслях такого не было, – робко возразил «государственный преступник», – мы решили позагорать, увидев чудо природы, безлюдный прекрасный остров. Поблизости не оказалось нудистских пляжей.
   Лиза трогательно прижала руки к груди и с глазами полными слёз поклялась.
   – Сексуально мужчины мне безразличны. Проверьте, я – законопослушная лесбиянка. Позвоните Хелен, моей супруге, она подтвердит. Мы в мэрии регистрировались.
   Офицер недоверчиво посмотрел на неё, записал телефон Хелен, сошиал секьюрити номер Лизы, порылся в своём компьютере, нашёл совместное фото Лизы с Хелен и Ханной, сделал ей комплимент: «у вас красавица дочь», и, не став теребить дополнительными вопросами, лениво спрятал блокнот.
   – В моём компьютере сработал сигнал раннего оповещения. Система недостаточно отработана, – блюститель нравственности сменил гнев на милость. – Но чтобы в дальнейшем у вас не возникло проблем с полицией, загорайте на раздельных пляжах. Они есть повсюду.
   – Пожалуйста, подскажите адрес, – взмолилась Лиза. – Мы не здешние.
   – Ближайшие в четырёх милях, – офицер вытащил из планшета карту и указал курорт, откуда мы приплыли. – Налево пляж для лесби, направо – для гомо. Там есть дорожные указатели.
   Мы поблагодарили за добрый совет, расстались друзьями и в будущем не раз вспоминали, как едва не попали в полицейский застенок. Как позже выяснилось, искусственно созданный остров – ловушка, одна из приманок, установленных в курортных местах для ловли неосторожных гетеросексуалов. Чудо, что мы не угодили в капкан – офицеры поторопились и опередили события.

   …Лиза посмотрела на часы – время незаметно приближалось к шести – и подвела итог субботнего дня.
   – Пора дать ответ Мартину. – Отправила по телефону текстовое сообщение, что Роберт приедет завтра в одиннадцать утра.
   Уехала она в семь вечера. Условились, что воскресенье в два часа дня она заедет в Ошеансайд, отвезёт меня в аэропорт, и по дороге мы заново всё обсудим.

Глава XVII
Ловушка

   В воскресенье ровно в одиннадцать такси доставило меня к воротам двухэтажного дома, перед которым на высоком флагштоке развевался звёздно-полосатый флаг столицы свободного мира. Хозяин ждал на веранде, и когда я рассчитывался с водителем, вышел навстречу. Моложавый полнолицый блондин среднего роста, на вид – лет сорок. Не больше. «У супругов Робинсон солидная разница в возрасте», – отметил машинально.
   – Рад познакомиться, Мартин, – он протянул для рукопожатия руку.
   – Спасибо за приглашение, – я ответил любезностью.
   – Легко доехали? – вежливо справился Мартин.
   – Дорога была свободной.
   Мартин пригласил в дом, широким жестом учтиво предложил напитки – бутылки виски, рома, коньяка, выставленные на журнальном столике, щедро предлагали себя. Выбрал ямайский ром, «Captain Morgan». Расположились на кожаных креслах в гостиной. Я – с рюмочкой рома, Мартин с виски. Любезные ничего незначащие расспросы сменились жалобами на измены Питера; я их терпеливо выслушивал, ожидая, когда выговорившись, он перейдёт к тому, зачем пригласил в гости. Предстоял, как я полагал, деловой разговор о Лизе и завещании, но чем дольше он пустословил, углубляясь в ненужные подробности, личные и интимные, тем глубже закрадывалась во мне мысль о наличии у хозяина каких-то потайных замыслов. Передо мной Мигель номер два?
   – Я специалист по приготовлению коктейлей. Хочешь попробовать? – вдруг предложил Мартин, не дожидаясь ответа, энергично поднялся с кресла и мягкими шагами подошёл к барной стойке, разделяющей кухню от гостиной. Я видел только его спину. Из каких бутылок приготавливал он напиток, и что в него добавлял, осталось вне поля зрения. Что ж, коли на правах хозяина он хочет удивить искусством приготовления коктейлей, пусть колдует, творит и изобретает. Мышьяк или крысиный яд друг семьи не добавит.
   – Со льдом?
   – Без.
   Он украсил стакан ломтиком грейпфрута.
   – Продегустируй.
   – Действительно вкусно, – пригубив, сказал я из вежливости, нисколечко не воодушевившись и отметив про себя, что ингредиенты крепковаты для обычного коктейля. Чтобы не обидеть хозяина, я пил маленькими глотками.
   – Кайфуй, – обрадовался Мартин. Он подошёл к журнальному столику, вторично налил себе виски, молча салютовал высоко поднятой рюмкой, но не выпил. Вернулся с рюмкой в облюбованное кресло и продолжил нудные сетования, которые я слушал, рассеяно, в пол-уха.
   – Однажды в упаковку «Виагра-Плюс» он положил лошадрин, – сквозь окутывающий голову дурман, донеслись откровения Мартина. – Зачем потребовался ему конский возбудитель? – вопрошал ревнивец, распаляясь всё больше и больше. – Со мной виагра ему не требовалась.
   Сквозь боль в висках, донеслась догадка: «Питер умышленно подсунул Джейкобу таблетки, противопоказанные человеку».
   Боль головная усилилась. Я поставил бокал на стол и закрыл глаза. Мартин разглагольствовал.
   – Это доказательство того, что он гуляет на стороне.
   Височная боль сменилась головокружением – подействовал напиток, сверх ожидания, не в меру крепкий.
   Мартин заметил перемену в самочувствии гостя и посочувствовал.
   – Я не предупредил тебя, коктейль крепкий. Прими душ, если нездоровится.
   «Душ отрезвляет и возвращает в нормальное состояние», – тупо подумал я, пребывая в странном тумане. Мартин указал пальцем на лестницу и властным тоном распорядился.
   – Поднимись на второй этаж, душ возле спальни. И надень халат, так тебе будет комфортнее. Он в ванной, на полочке, там же и полотенце.
   Как заколдованный, я слепо повиновался. Глубоко в сознании мелькнула мысль, что он меня соблазняет, но не было физических и душевных сил сопротивляться и выскользнуть из цепких рук обольстителя. Помутневшим мозгом верховодили команды, заставлявшие следовать указаниям Мартина: «Это цена, которую следует уплатить, за получение завещания Джейкоба».
   Когда я вышел из душа, Мартина в гостиной не обнаружил. Я обошёл первый этаж – пусто. Поднялся на второй, наперекор здравому смыслу открыл дверь спальни, и глаза вылезли из орбит: голый Мартин лежал на спине поверх покрывала, руки и ноги пристёгнуты наручниками к каркасу кровати, во рту – кляп. Я оторопел, застыл как вкопанный, не осознавая, что происходит. В доме помимо нас никого не было. Кто сунул ему в рот кляп и надел наручники? Мартин мычал и страшно вращал зрачками, призывая меня на помощь.
   – О, Боже! – вырвалось из уст мало что соображающего Роберта Маркуса.
   В ту же секунду с силой распахнулась дверь, несколько полицейских, непонятно как оказавшихся в доме, ввалились в комнату, сшибли меня с ног, заломили за спину руки и надели наручники. Хоть я и не сопротивлялся, один из них, приставив ко лбу пистолет, гаркнул: «Дёрнешься, гнида, пристрелю как собаку!»
   Я лежал трупом. Полицейские подняли немощное тело, и как мешок, набитый картошкой, усадили на стул, поддерживая с двух сторон. Только тогда я заметил в комнате некоего мужчину в цивильной одежде с видеокамерой. Изо рта Мартина вынули кляп, отстегнули наручники. Он быстро оделся и стал возбуждённо рассказывать, что Роберт Маркус наставил на него пистолет, беспомощного, пристегнул наручниками к кровати, засунул в рот кляп и хотел изнасиловать. Или даже убить.
   Я пребывал в шоке, или как говорят боксёры, в нокдауне, частично от напитка, не выветрившегося, и в который, похоже, подмешали слабый наркотик, но больше от страха, вполне обоснованного, осознав с опозданием, что угодил в хитро расставленную ловушку.
   – У него пистолет в кармане! – закричал Мартин. – Он угрожал мне!
   Полицейский обыскал куртку. Во внутреннем кармане действительно обнаружился неизвестно откуда взявшийся пистолет. Полицейский продемонстрировал его перед камерой и, удовлетворённый находкой, положил в целлофановый кулёк.
   Некто в штатском тряс меня за плечи и кричал в ухо.
   – Признавайся, ты убил Джейкоба Стайна! Теперь ты покушался на супруга другого бывшего полицейского, Питера Робинсона.
   Мартин истерично вопил:
   – У него наркотики в сумке! Я видел!
   Полицейский порылся в сумке, извлёк кулёк со шприцем и неизвестными мне ампулами, непостижимым образом, оказавшийся в моей сумке, показал находку видеокамере и внёс в протокол.
   Детектив орал в ухо:
   – Признавайся, ты хотел убить Питера Робинсона! А попал на супруга!
   Я онемел, сидел, как статуя, не в состоянии шевельнуть пальцем. Всё, что происходило, делалось не со мной. Точнее, совершалось с моим астральным телом, но в другом измерении, в страшном и чудовищном сне, никакого отношения ко мне не имеющем. Видеокамера тем временем скрупулёзно документировала для присяжных вещественные доказательства.
   Раздался шум вертолёта. Через минуту в комнату ворвались телевизионщики со съёмочной аппаратурой. Мартин повторил показания. Кто-то из репортёров сунул мне в нос микрофон и принялся задавать вопросы. Я неспособен был отвернуть голову, расцепить рот и хоть что-то вымолвить в свою защиту. Молчание свидетельствовало о признании вины и удостоверяло клеветнические измышления.
   Из глубин небытия смутно выплыли думы о Лизе. Вспомнил, что она собиралась отвезти меня в аэропорт, подумал – не дождавшись звонка, она подъедет сейчас к дому Мартина, и её арестуют, обвинив в сообщничестве. Впрочем, я потерял счёт времени, и не исключено, что она уже попала в коварно расставленную ловушку…
   Полицейский спектакль закончился. Гориллы-полицейские вывели арестанта на улицу, закованного в наручники и еле стоящего на ногах. Репортёры загалдели, заверещали, захлёбываясь от восторга, пафосного возмущения, впадая в религиозный экстаз, взвинчивая слушателей надуманными преступлениями надуманных злодеев. Я по-прежнему пребывал в полунаркотическом бреду, безвольного и затравленного можно было безбоязненно пинать, толкать, щупать, вертеть, – детективы оберегали арестованного от самосуда и заверяли толпу, что в тюрьме сокамерники не позволят извергу дожить до суда. В сопровождении телекамер «преступника» усадили в вертолёт, на борту которого грозно красовалась надпись: «ФБР».
   – Fiat justitia! – Да свершится правосудие! – прозвучало за спиной. Кто-то прокричал: «Да торжествует закон!» и толпа трижды проорала гневным ликующим хором «Смерть врагам народа! Сталин, воскресни!»
   Чёрный ворон с розовой грудкой, взявшийся невесть откуда, нагло уселся на голову и то ли каркал, то ли хохотал: «Не преувеличивай, Роберт, глупость врагов, преданность близких родственников и верность лучших друзей!»

Глава XVIII
Будни федеральной тюрьмы

   Камера на двоих в специальном блоке Административного корпуса федеральной тюрьмы Алленвуд в Пенсильвании – не гостиничный номер в пятизвёздном отеле. Бетонный пол. Окон нет. Кондиционированный воздух подаётся через фильтры, встроенные в подвесном потолке. Зато есть вода, горячая и холодная, и санузел. Камеры наблюдения, вмонтированные в стены, передают изображение на центральный пульт – недремлющее око круглосуточно надзирает за узниками, лишая их психологического равновесия.
   К услугам заключённых мебель вековой давности – две металлические кровати с тумбочками для хранения личных вещей, стол, два зацементированных в пол колченогих стула, холодильник и компьютер с разнообразными играми – единственное развлечение, скрашивающее тюремное заключение. В стены встроены чуткие микрофоны, улавливающие каждый вздох арестантов, и громкоговорители, передающие приказы с командного пульта, типа: «Не разговаривать!», «Соблюдать тишину!» – за три замечания в течение одного дня – карцер.
   Контакты с внешним миром запрещены. Ни телевизора, ни интернета, ни прогулок на свежем воздухе в тюремном дворе… «Особо опасным преступникам», к которым причислили всех нерадужных, возбранено передвигаться по коридорам тюрьмы, посещать библиотеку, спортзал. В инструкциях, передаваемых «стеной», ежедневно звучат предложения войти в радужный круг: для этого достаточно громко сделать устное заявление, и, как обещает громкоговоритель, для неофитов режим заключения будет смягчён.
   Первые два дня я провёл в одиночестве. Нелепые и абсурдные обвинения угнетали. Давила безысходность. Бессилие подавляло волю к сопротивлению. На третий день заключения одиночество закончилось: ко мне подселили напарника, щуплого наголо стриженого юношу лет двадцати. Не поздоровавшись, он забился в угол и забубнил молитву. Директивы, чтобы заткнулся, или напоминания, что он нарушает тюремный режим, с командного пульта не поступило. Вскоре я догадался – молитва певческая. Слова и музыка незнакомы, но спустя полчаса я запомнил и текст, и мелодию.

     Весь мир насилья мы разрушим
     До основанья, а затем
     Мы наш, мы новый мир построим,
     Гетеро станет равным всем!

     Это есть наш последний
     И решительный бой.
     С Гетероинтернационалом
     Воспрянет род людской.

   – Что ты поёшь? – не выдержал я, прервав монотонное пение.
   – Наш гимн. Слова Жан-Пьера Булона, музыка народная.
   – Пой молча, – попросил я вежливо. – Ты здесь не один.
   – Прекратить разговоры! – включилась стена.
   – Извините, – ответил юноша и, лодочкой сложив ладони, беззвучно зашевелил губами.
   Послышался звон громоздкой связки ключей, пристёгнутой на металлической цепи к ремню тюремщика – специфический звук сигнализировал о приближении охраны. Тяжёлые шаги остановились у дверей камеры. Охранник оглядел постояльцев и гаркнул: «Девятьсот шестьдесят седьмой!»
   Сосед безропотно вскочил, подскочил к двери и протянул в щель правую руку, демонстрируя красную пластиковую ленту с фамилией, датой рождения и номером федерального заключённого.
   Охранник сверился с имеющимся у него списком, рявкнул: «Руки!» – юноша послушно вставил в щель левую руку. Надзиратель надел наручники, открыл дверь и в сопровождении трёх коллег вывел девятьсот шестьдесят седьмого из камеры. Квартет удалился.
   С момента ареста меня не только ни разу не вызвали на допрос – но и никто из тюремщиков, по нескольку раз в день подходящих к решётке, не беспокоил. Они знают, что обвинения шиты белыми нитками. На мои вопросы и просьбы я получал туманные разъяснения: «Мы действуем согласно инструкции». – «Можно с ней ознакомиться?» – «Нет».
   Что происходит за тюремными стенами? Какова судьба Лизы? Я почти не сомневался, что она арестована, но какова участь дочери? Где она? С Лизой, с бабушками, или в детском доме для детей, у которых нет близких родственников? Неизвестность наталкивает на грустные размышления, собственный опыт заставляет предположить худшее.
   Соседа, которого подселили утром, через полчаса вызвали на допрос. Правда, номер «счастливчика» – 967, и в очереди на допрос у него есть некоторые «привилегии». Мой номер – 1802. Появилось то, чего не было раньше, – нумерация заключённых. Никто не называет арестантов по именам, только по номеру. Чтобы не возникло ошибок, бирка с этим же номером присутствует на одежде заключённого, спереди, сзади и на рукавах. Что он обозначает, знает тюремное начальство. Если бы после номера не стояла литера, у меня – «А», у юноши – «С», можно предположить, что это порядковый номер арестованного и до меня задержано 1801 гетеро. Литеры? В зависимости от состава преступления узники разбиты на категории? «А», «В», и «С»? – Логично? – В принципе, да.
   В Алленвуде цвет одежды заключённых символизирует тяжесть преступления. Оранжевый для преступников, совершивших тяжкие злодеяния. Им отмечены все нерадужные. Синие одежды для осуждённых за средние правонарушения. Их носят гетеро, согласившиеся сотрудничать с прокуратурой и вставшие на путь исправления. «Синеньким» предоставлено больше свобод. Им разрешено перемещаться по коридорам тюрьмы, питаться в тюремной столовой, посещать библиотеку, спортзал, без ограничений покупать продукты в тюремном магазине и заказывать время для интимных уединений с такими же, как они, «синенькими», в специально отведенной комнате для свиданий. Администрации в эти часы заходить туда возбраняется, хотя в целях безопасности она осуществляет видеоконтроль за всем, что там происходит.
   Федеральная тюрьма строгого режима разительно отличается от обычной американской тюрьмы. Для узников одетых в оранжевые одежды, связь с внешним миром ограничена. Они лишены телевизора, интернета, телефона, прогулок и зрительного контакта с соседями. Переговариваться запрещено. Зато дозволено заказывать книги в тюремной библиотеке. Моя просьба, высказанная надзирателю при заключении в камеру, и позже, когда раздавали еду – позволить позвонить адвокату – осталась безответной. Верный признак того, что законодательство в отношении нерадужных пересмотрено и для них временно приостановлены статьи конституции, гарантирующие гражданские права и свободы. Вспомнилось в связи с этим нашумевшее пятьдесят лет назад уголовное дело Шарон Дэвис, чернокожей активистки за права гетеро, арестованной вместе с её другом в Центральном парке – влюблённые сидели на скамейке перед статуей Свободы и целовались. Несчастные провели в тюрьме без суда и следствия около пятнадцати лет. Потребовалась длительная правозащитная компания, чтобы Верховный Суд пересмотрел их дело и, поскольку суд не состоялся, принял решение об их освобождении. Произошёл редкий случай торжества справедливости: жертвам «правосудия» выплатили компенсацию за моральный ущерб – по пять минимальных зарплат за каждый год, проведенный в заключении. После этого в закон внесли изменения – в течение двадцати четырёх часов арестованному обязаны предъявить обвинение и позволить связь с адвокатом. Теперь же, похоже, этого права мы лишены. А ведь право на досудебную и судебную защиту, как и вычеркнутое из судебной практики понятие «презумпция невинности», является одной из основ прав человека. Что будет с нами? С момента ареста прошло уже как минимум сорок восемь часов. Срок, отведенный законом, превышен вдвое. По собственной инициативе тюремная администрация не станет попирать федеральный закон. Значит, она получила специальные указания.
   Вновь послышался звон ключей. Тюремщик остановился перед камерой, пристально посмотрел на меня и гаркнул:
   – Тысяча восемьсот второй!
   Наконец-то! Я вскочил, безропотно протянул руки, наручники щёлкнули – впервые за время заточения меня вывели из клетки. Дошли до конца коридора, зашли в лифт, надзиратель нажал цифру «1». Лифт пошёл вверх. Значит, камера находится под землей. В день ареста, когда проходила процедура оформления моего прибытия в тюрьму, подавленный, рассеянный и невнимательный, я мало что соображал и плохо ориентировался.

   …Следователь, не в пример предыдущему при первом аресте, оставившем о себе недобрую память, оказался приветлив и мил. Удивился, что на меня надели наручники, приказал незамедлительно снять, поинтересовался самочувствием – я воспользовался его добротой и пожаловался на нарушение закона о содержании под стражей на период предварительного заключения. Он сочувственно покачал головой.
   – Всё что могу для тебя сделать, на определённых условиях разрешить ежедневную получасовую прогулку.
   – Спасибо, но я хочу знать, в чём меня обвиняют.
   Следователь не стал повторять чудовищный бред, уныло развёл руки и пояснил.
   – Сочувствую от всего сердца. Даже допускаю, что ты невиновен. Но показания свидетелей и видеосъёмка работают против тебя.
   Я осмелел, подумав, что следователь действительно мне сочувствует.
   – Свидетелям верить нельзя. Это заранее спланированная провокация.
   – Ты сможешь это доказать? – следователь ухмыльнулся и печально покачал головой. – Оказывается, ты ещё и наивен.
   Его сострадание, деланное или подлинное, придало храбрости.
   – По закону о предварительном заключении в течение двадцати четырёх часов мне должны предъявить обвинение. Пошли третьи сутки. Я заявляю протест.
   Следователь хмыкнул и подтвердил наихудшие опасения.
   – Бесполезно. В штатах Массачусетс и Нью-Йорк на тридцать дней введено военное положение. Действие ряда статей Конституции приостановлено. В Вашингтоне обе палаты Конгресса готовятся принять «Патриотический акт» для активного противодействия секс-терроризму. Спецслужбам, а значит и мне, предоставлены неограниченные полномочия.
   Эти обычные, негромко сказанные слова были как взрыв гиперзвуковой бомбы. Они ударили в голову и едва не свалили с ног. На лбу выступили капельки пота: «это конец».
   Следователь обождал, пока к подопечному возвратился разум, и заговорил нежным увещевательным голосом, каким мать уговаривает капризного ребёнка принять лекарство.
   – Смирись и признай существующие реалии. Против течения вручную плыть невозможно. Силёнок не хватит. – Он сочувственно вздохнул и примирительно предложил: «Желаешь чай? Кофе? – после продолжительной паузы, с полуиронией-полуиздёвкой – пиво холодненькое?»
   Я отрицательно покачал головой, но в глубине души согласился, что сопротивление бессмысленно и бесполезно.
   Следователь встал, обошёл стол, поставил напротив меня стул, сел, наклонив вперёд корпус – невербальные сигналы свидетельствовали об искренности и доброжелательности собеседника – и, глядя в глаза, доверительно сообщил.
   – Все нынешние судебные дела и наиболее громкие процессы прошлых веков находятся в компьютерной базе данных министерства юстиции. Несколько столетий назад шумело уголовное дело венецианского мавра, обвинённого в убийстве супруга. Шекспир искал сюжет для новой трагедии и воспользовался материалами дела. Ты слышал что-нибудь об Отелло?
   – В университете рассказывали.
   – Вот-вот. Официальную версию помнишь? Дездемон, приревновав Отелло к Яго, накинулся на него с кухонным ножом. Защищаясь, Отелло превысил пределы необходимой самообороны и задушил юношу. Суд признал, что Отелло находился в состоянии аффекта, и назначил ему условное наказание – три года с обязательным прохождением принудительного лечения в венецианской психиатрической больнице.
   – Помню, конечно…
   – Это по Шекспиру. В реальности было иначе. Когда в первую брачную ночь Отелло выяснил, что его супруг – трансвестит, девушка, поменявшая пол и ставшая мужчиной, он пришёл в ярость. В нём заговорила африканская кровь. Вспыльчивый и неуравновешенный, он задушил лжеца. Материалы следствия до сих пор закрыты для широкой публики. Но уже тогда Верховный суд Венеции посчитал, что для здоровья нации правдивая информация подаваться должна дозированно. Столетиями, все суды, по просьбе родственников Дездемона возвращавшиеся к уголовному делу, соглашались с прежним решением и отказывались его рассекретить. А каково на этот счёт твоё мнение? Щадить молодое неокрепшее поколение или завалить его помоями прежних веков?
   Я растерялся, не понимая логику следователя, заговорившего о преступлении многовековой давности. Куда он клонит? Это как-то связано с моим арестом? Я недоумённо пожал плечами. Следователь именно эту реакцию ожидал.
   – Вероятно, ты хочешь спросить, какое отношение имеет Отелло к твоему делу?
   – Вот именно.
   – Как и в старину, общество нуждается в дозированной правде, в той, какая ему нужна в данный момент. Не понимаешь? Поясню. Правда, нас сопровождающая, лжива. С детства родители лгут малышу: «доктор не сделает тебе больно», «скушай ложечку каши – сразу станешь большим». Они рассказывают малышу сказки, самая известная о Санта Клаусе, и взамен получают безобидную детскую ложь, которую с удовольствием воспринимают за правду. В детские годы слово «ложь» подменено словом «игра». Дети вырастают, игра продолжается. Невинная ложь лучше правды.
   С улыбкой победителя он замолк, и, ожидая ответ, откинулся на спину стула. Я не сразу ответил, не зная, как поступить, промолчать или что-то сказать. Следователь проницательно смотрел в глаза. Понимая, что его злить нельзя, я заставил себя улыбнуться и осторожно промолвил, едва шевеля губами.
   – Чтобы лгать, надо знать правду. Иначе это не ложь, заблуждение.
   Следователь почему-то обрадовался и громко заговорил.
   – Ложь украшает жизнь, делает её привлекательной. Правда сурова и в больших количествах никому не нужна. Если человечество привыкло к тому, что нерадужные – это враги, виновные в первородном грехе, то не стоит крушить устои. Ты хочешь сделать что-нибудь полезное для своей страны? Ты действительно считаешь себя её гражданином? – Я утвердительно кивнул. Следователь удовлетворённо улыбнулся кончиками губ. – Признайся в убийстве Джейкоба Стайна и в покушении на жизнь Мартина Робинсона. Такая ложь достойна того, чтобы стать правдой.
   Я опешил, услышав неожиданный финал рассуждений.
   – Ничего не понял. Но наговаривать на себя не буду. Дело, возбуждённое против меня, и то, как оно стряпается, – это преступление против правосудия. – Помедлил и добавил: – Я так считаю.
   Лицо следователя передёрнулось, покраснело, зрачки расширились, но он совладал с собой и не повысил голос.
   – Не надо на себя наговаривать. Чтобы ты на суде ни сказал, видео, и показания Мартина доказывают обратное. Добавь обвинение, ранее недоказанное за недостаточностью улик, в убийстве Джейкоба Стайна. Его приобщат к делу о покушении на убийство Мартина Робинсона. Не признаешь вину, присяжные посчитают, что ты не раскаялся. А так, как знать. Если смягчишь суд, отделаешься пожизненным заключением. Я это делаю ради тебя. Поверь, другого выхода нет. – Он тепло посмотрел на меня и по-отечески посоветовал: – В камере подумай над моими словами. Как я обещал, ты получишь разрешение на прогулки.
   – Могу ли я увидеться с моим адвокатом. Я ведь не лишён конституционного права…
   Следователь прервал, не дозволив договорить.
   – Конечно. Оставь координаты. Я с ним свяжусь. Если он получит официальный статус – проблем с посещением не возникнет.
   Когда я вернулся в камеру, одетый в синюю одежду девятьсот шестьдесят седьмой сидел в своём углу и тихо плакал. Сочувствия он не вызвал. Стоит только проявить малодушие, подписать признательные показания, отказаться от друзей, и, зажмурив глаза, встать на четвереньки, полагая, что страх и угрызения совести скоро исчезнут, как стояние на коленях войдёт в привычку. Выработается условный коленный рефлекс, коленопреклонённый. Вставший на колени, с колен не поднимется. Спать будет на полу, на боку, поджав ноги, чтобы проснувшись, с поворотом на девяносто градусов отжаться ладонями от пола и занять привычную позу. На коленях удобно кушать из мисочки, бегать на четвереньках, проникать в запретную зону, подлезая под барьер. Удобно справлять нужду, любить и быть любимым. Девятьсот шестьдесят седьмой выбрал свой путь. Никто не вправе его осуждать за добровольную утрату навыков прямохождения, пока в тюрьме Алленвуд сам не надел оранжевые одежды. Слёзы высохнут, а дальше – кто знает, как сложится его судьба. Возможно, девятьсот шестьдесят седьмой, когда-нибудь займёт кресло главного прокурора, – кресло Вышинского и Томаса Торквемады никогда не пустует – или – в истории такое также бывало – разрешит конфликт с самим собой прыжком с Бруклинского моста. Зачем ломать голову над чужими проблемами, когда вокруг ворох своих?
   Я сел на стул, лицом к стене и погрузился в осмысливание разговора. Следователь обещал свидание с адвокатом, разрешил получасовые прогулки. В остальном, всё плохо. Одним словом, хана.
   В десять часов вечера прозвучала команда «Отбой!» Чтобы не оказаться нарушителем режима и не подвергнуться наказанию, следует лечь на койку и повернуться к стене. До семи утра вставать с кровати разрешается только для исполнения естественных надобностей.
   Через несколько минут зазвенела связка ключей, открылась дверь камеры – надзиратель препроводил соседа в комнату для интимных свиданий.

   …Пошёл четвёртый день заключения. Ближе к полудню надзиратель подошёл к решётке и выкрикнул мой номер. Я решил, что настало время прогулки, обещанной следователем. Ошибся. Ни слова не говоря, меня привели в комнату, разделённую на два пространства пуленепробиваемым стеклом. С противоположной стороны перед переговорным окном сидел Энтони и неторопливо перебирал бумаги. Увидев меня, он расплылся в улыбке и поприветствовал взмахом руки. Хотя наручники были сняты, руки по требованию охранника я держал за спиной, и не рискнул поприветствовать его этим же жестом.
   Надзиратель зачитал правила проведения свиданий заключённых с адвокатами и разрешил сесть напротив Энтони. Я поблагодарил и надел наушники.
   – Спасибо, что ты взялся вести моё дело.
   Энтони широко улыбнулся.
   – Подследственным, которым угрожает вынесение смертного приговора, положен адвокат, оплачиваемый государством. Ты можешь выбрать меня или того, кого предложит министерство юстиции. Сверх установленной нормы, ты можешь нанять хоть дюжину адвокатов, но оплачивать их придётся из своего кармана.
   – На сегодняшний день одного адвоката достаточно. Ты меня устраиваешь.
   – Тогда подпиши бумаги, и приступим к делу.
   Через смотрителя он передал пакет документов, указав места, где следует расписаться. Закончив с формальностями, Энтони объявил:
   – Два раза в неделю ты имеешь право на двухчасовое общение с адвокатом. Начнём сегодня, или желаешь перенести свидание на другой день?
   – Сегодня.
   Энтони обернулся к надзирателю, проинформировал о моём решении, и вернулся ко мне.
   – Часы включены. Итак, я ещё не знакомился с видеозаписью и с показаниями Мартина и не знаю детально предъявленных обвинений. Для этого нужна твоя подпись. Но к следующему свиданию я буду готов. Пока же в общих чертах. То, что знаю не понаслышке.
   – Что с Лизой? – прервал я.
   – Лиза арестована и находится в женской тюрьме. Мартин заявил, что она с тобой в сговоре. У неё есть адвокат, но с ним я не контактировал. Не знаю почему, но в настоящий момент ваши дела не объединены и рассматриваются раздельно.
   – А Ханна? Что с ней?
   – Она передана бабушкам, родителям Лизы.
   – Хоть не в детдом.
   Энтони сочувственно улыбнулся.
   – Главные новости неутешительные. Кондолиза Вильтор заключила соглашение с прокуратурой и призналась в членстве в подпольной студенческой организации «Молодые гетеросексуалы», и в участии в антигосударственном заговоре, цель которого дискредитация Президента.
   – О, Боже! Как же она сломалась?
   Энтони почесал затылок.
   – Чтобы осуждать, надо оказаться в её ситуации. Твоё положение не лучше.
   – Плохо дела складываются, очень плохо, – пробурчал «государственный преступник».
   – Приятного мало. Делом Кондолизы Вильтор занимается министерство юстиции и назначенный Сенатом независимый прокурор. Как будут развиваться события, сказать не могу. Знаю лишь, что Президент выведен из скандала. Его адвокаты вспомнили, что двести пятьдесят лет назад был создан юридический прецедент.
   Я не проронил ни звука, но по удивлённо вскинутым бровям Энтони прочёл недоуменный вопрос и поспешил пояснить.
   – Боб Хилтон – Президент консерваторов и либералов, христиан и буддистов, радужных и нерадужных, всех американцев, независимо от партийной, религиозной и сексуальной принадлежности. Поэтому, если в период пребывания в Белом Доме он вступил в кратковременную связь с лесби, формально он закон не нарушил, ибо, прежде чем стать Президентом, он был радужным, каким и останется после окончания президентского срока.
   – Ничего не понял, – честно признался, услышав запутанное пояснение.
   – Логика труднообъяснимая, – согласился Энтони. – Любой смертный в данном случае считается бисексуалом, но только не Президент. Пользуясь казуистической формулой, которую я тебе изложил, двести пятьдесят лет назад Сенат оправдал Билла Клинтона, тогдашнего Президента, уличённого в сексуальных контактах с молоденькой секретаршей. Если юридический прецедент использовать применительно к нынешнему скандалу, то Хилтон оправдан. Закон не нарушен. На этом основании Конгресс одобрил поправку к «Закону о праве на забвение», запрещающую публиковать в прессе и социальных сетях любую информацию о казусе, случившемся в Белом доме. Поправка вступила в действие с момента опубликования.
   – То, что позволено Юпитеру, не дозволено второсортным богам.
   – В первоисточнике: «не дозволено быку». Но суть остаётся прежней – Президент непогрешим. Поэтому не будем обсуждать богов, слонов и ослов, и вернёмся на землю. Я рассказал о положении дел, чтобы ты осознал ситуацию.
   – Спасибо, подумаю.
   – Исходя из существующих реалий, мы должны выработать стратегию защиты.
   – Понимаю, – голос прозвучал отрешённо, и Энтони переменил тему.
   – Тебе принести что-нибудь? Деньги? Продукты?
   – Спасибо, у меня всё есть. Когда мне позволят совершать прогулки, получать газеты и смотреть телевизор?
   – Не знаю. По сути дела, я только сейчас приступил к работе и не контактировал ни с судьёй, ни со следователем. Завтра я заявлю ходатайство. К следующему визиту, надеюсь, смогу ответить на все вопросы. И вот что ещё. Мигель два раза приезжал в тюрьму, надеялся добиться свидания с тобой и передать посылку, и дважды ему отказали. Он расстроен и считает тебя невиновным. Просил передать, что приедет при первой же возможности.
   – Поблагодари его и объясни, что меня ждёт. По-моему, он не до конца ещё понимает. Он не должен жертвовать своей молодостью.
   – Он любит тебя и готов ждать.
   Мне стало неловко, и я пробурчал.
   – Я этого не заслуживаю.
   Вмешался тюремщик и сообщил, что время, отведенное для общений заключённых с адвокатами, завершилось.
   Мы попрощались. Впервые я пожелал переместиться из современного мира с романтическими межпланетными путешествиями куда-нибудь на юг Франции, в мрачное средневековье, в котором нет атомоходов, телевидения, компьютеров, захотелось примкнуть к гугенотам и наслаждаться дикой жизнью свободных гетеро. А ещё лучше – в Древнюю Грецию или в Рим, или в исчезнувшее в пыли веков гетеросексуальное царство инков, переместится куда угодно во времени и пространстве, подальше от нынешней цивилизации.
   В камере меня ждала новость: «синенького» перевели в общий блок, с льготными условиями содержания, предоставив возможность пользоваться телевизором и телефоном. В качестве искушения – на определённых условиях облегчённая жизнь доступна каждому – на столе появилась стопка белой бумаги и электронный карандаш, намёк на то, что на стадии предварительного заключения власть над арестантом принадлежит следователю, который самолично волен ужесточить или смягчить тюремный режим.

Глава XIX
Крик души

   Весь вечер стопка бумаг оставалась нетронутой и, как женское тело, дразнила своей белизной. На другой день я набрался мужества, сел за стол, взял верхний лист и, с минуту подумав, написал заглавие: «Главному редактору Нью-Йорк таймс». – Зачеркнул. – «Независимому прокурору». – Зачеркнул. Скомкал лист и бросил на пол.
   Из стены раздался властный окрик.
   – Не рвать бумагу и не бросать на пол!
   Рефлекторно я обернулся на звук. Последовало детальное разъяснение.
   – Испорченные листы складывайте на столе. Перед отбоем подойдёт дежурный по этажу и заберёт их для утилизации.
   Я взял чистый лист и аккуратно вывел: «Мистер Президент!»
   Что дальше? – Я надолго задумался. – О чём хочу написать? И с какой целью? – Сам же себе ответил: «Чтобы занять мозг, избавиться от тоскливого одиночества и стать общественно-полезным». – Классное словосочетание: «общественно-полезным». Запомним и используем в обращении к Президенту. Энтузиазм придал силы для эпистолярного творчества. Рука застрочила, с трудом поспевая за скачущими наперегонки мыслями:
   «Я понимаю, что буду признан виновным в совершении страшного преступления, которого не совершал, но благодаря тому, что в штате Нью-Йорк смертная казнь запрещена, буду приговорён к пожизненному заключению».
   Подумал, и после слова «запрещена», вставил большую фигурную скобку. Сверху дописал: «а закон не имеет обратной силы» – напомнив тому, кто будет читать письмо, о существовании римского права. Про себя отметил: «Ещё не было случая со дня принятия Декларации Независимости, чтобы кого-то осудили по закону, принятому после совершения преступления». – Вздохнул с облегчением, довольный собой, и прочёл фразу заново:
   «Я понимаю, что буду признан виновным в совершении страшного преступления, которого не совершал, но благодаря тому, что в штате Нью-Йорк смертная казнь запрещена, а закон не имеет обратной силы, буду приговорён к пожизненному заключению».
   Удовлетворённо хмыкнул и льстиво написал о себе:
   «Я программист, с пятнадцатилетним стажем работы, специалист по работе с базами данных, могу и хочу быть полезен нашей Великой Родине».
   Неплохое начало, патриотическое. Что дальше? Умерим гордыню и преклоним одно колено – корона не упадёт! Каждый гетеро способен повторить подвиг Галилео Галилея и пройти свой собственный путь отречения. Как угодно! Любыми словами! Под любой формулой! Урок эластичности преподал лидер партии гугенотов, Генрих Четвёртый, обосновавший идеологическую основу хамелеонства: «Париж стоит мессы». Стоит слегка её видоизменить, вполголоса произнеся: «свобода дороже принципов», или поплагиатить, помня, что король Франции и Наварры дважды менял окраску, и без угрызения совести продолжить падение. Коленопреклонённый гомо сапиенс живучее прямоходящего. Генрих, я с тобой! Жизнь одна! В кладбищенской яме никто не вспоминает о принципах! В жизни всегда есть место для подвига? Роберт, будь подальше от места, где требуется совершить подвиг!
   Карандаш, получив бесценный совет, впитал бесшабашные верноподданнические мысли, и, не колеблясь, заскользил по бумаге, едва поспевая за криком души.
   «Моё желание, даже в тех условиях, в которых я нахожусь, посвятить себя общественно-полезной деятельности, заставило меня обратиться к Вам, вождю и Президенту нашей Великой многонациональной, многокультурной и многоконфессионной страны. То, что я хочу предложить, вынашивалось не одну ночь. В наших тюрьмах находится немало шпионов и диверсантов, разного рода экстремистов, убийц и наркобаронов, которые и за решёткой продолжают враждебную деятельность».
   Что дальше? После преамбулы надобно обозначить проблему. Что предложить мистеру Президенту, чтобы его заинтересовать? – На прогулке заключённым запрещено разговаривать, им запрещено заниматься политической деятельностью. Так… Но они могут шевелить губами. Если потренироваться, то, не произнося ни единого звука, движениями губ на прогулке они могут переговариваться… Отлично! Что из этого следует? Думай, Роберт, думай!
   Карандаш как с цепи сорвался.
   «Я предлагаю модифицировать видеокамеры. Объектив настроить на губы заключённого. Как бы он ни наклонял голову, камера следует за ним и постоянно держит губы под наблюдением. Непрерывный видео мониторинг должен осуществляться автоматически. Предстоит большая исследовательская работа с привлечением высококвалифицированных специалистов по компьютерной мимике и лингвистов, чтобы с их помощью написать программу, считывающую шевеление губ, трансформировать шевеление в буквы, буквы в слова и хранить расшифрованную запись в специализированной базе данных.
   На первом этапе программный код будет считывать мимику губ при произношении букв и звуков английского алфавита. Следующие версии программы затронут другие языки: испанский, китайский, японский, арабский, русский…
   На втором этапе при любой попытке заключённого без разрешения зашевелить губами программный код заставит губы и гортань произносить нечленораздельные звуки. Механизм дистанционного воздействия на речевой аппарат ещё предстоит разработать. Конечная цель – подчинить объект воле манипулятора. А если двигаться в этом направлении дальше, то мы достигнем такого уровня воздействия, что толпы людей будут произносить слова и речи, запрограммированные роботом-манипулятором.
   При благоприятном рассмотрении моего предложения я готов оперативно подготовить техническо-экономическое обоснование проекта, а при создании в тюрьме высокотехнологичной компьютерной лаборатории, проделать вышеуказанную работу.
   Заканчиваю письмо с глубочайшей надеждой, что вы оцените искреннюю к Вам преданность, любовь и огромное желание служить интересам нашей страны».
   Поставив точку, я перечитал текст, остался доволен чёткостью и краткостью изложения и подписался: «Роберт Маркус, слуга народа», по аналогии с Жан-Полем Маратом, называвшим себя «другом народа», и проставил дату: «3 мая 2254 года».

   Возможность вернуться к работе действует возбуждающе. «Слуга народа» забегал по камере, заново перечитал письмо, и после слов «нашей Великой Родине» добавил абзац, который, как ему показалось, усилит впечатление и засвидетельствует о его преданности идеалам западной демократии:
   «Я горд быть сыном Великого американского народа, на протяжении пяти столетий являющегося путеводной звездой и оплотом западной демократии, и готов приложить все свои силы, мастерство, все знания, полученные в Кембриджском университете, на благо Америки».
   Перечитал. Получилось вычурно, местами подобострастно и лизоблюдно, но не в положении арестанта, которому грозит пожизненное заключение, лезть на рожон и выбирать неугоднические слова.
   Между прочим, в этом году исполняется четыреста семьдесят восемь лет с момента появления первого официального документа, в котором британские колонии именовались «Соединённые Штаты Америки». Через двадцать два года – сущие пустяки по сравнению с пожизненным заключением – по случаю пятисотлетнего юбилея будет широкомасштабная амнистия, и есть немалая вероятность, что за примерное поведение и отличную работу меня выпустят на свободу.
   Я начисто переписал письмо и во весь голос крикнул:
   – Я хочу передать письмо Президенту!
   Стена встрепенулась и строго предупредила:
   – Громко разговаривать запрещено. Дождитесь дежурного и изложите ему свою просьбу!
   – Это срочно! Дело государственной важности!
   Стена повторила приказ, добавив, что непослушание грозит карцером.
   Я успокоился. Настроение улучшилось. Там, где возникает надежда, зарождается жизнь.
   Наш Президент – человек высочайшего ума. Когда письмо попадёт к нему в руки, он сумеет правильно оценить его содержание и скажет своим советникам: «Роберт Маркус важен для государственной безопасности. Он достоин быть радужным, и заслуживает президентской амнистии».
   В студенческие годы на Валентинов день я опубликовал в кембриджской газете короткое стихотворение, посвящённое Виталине Декамерони, студентке биолого-технического факультета. Инициалы, чтобы не дразнить быков, нейтральные, «В.Д.». По тексту понять сложно, кому оно посвящено, мужчине, или женщине, и подпись «Р.М.» – в равной степени может принадлежать пылкому гомосексуалисту или страстной лесби. Если Президент откликнется на моё предложение, на Валентинов день я пошлю ему открытку с этим же текстом. Думаю, он не рассердится – глава государства привык к повышенным знакам внимания. К счастью, Виталина Декамерони не читает президентскую почту и не станет возражать против переадресования некогда предназначенного ей послания.
   По памяти на отдельном листике я восстановил текст и в правом верхнем углу написал посвящение – «Президенту».

     Если бы я был волшебником,
     Я украсил бы небо гирляндами звёзд.
     Самую яркую и спелую гроздь я сорвал бы
     И принёс бы утром к твоей постели.
     Ничего, что она жжёт мне руки.
     Сердце от любви горит ещё жарче.

   Оставлю стихотворение на столе на видном месте. Не думаю, что обнаружив его, тюремное начальство выбросит его в мусор. Перестрахуется и перешлёт по инстанциям. Что будет дальше? Если Мартин Робинсон, провоцируя мой арест, отважился на лицемерие и предательство, то защищая себя, я могу прибегнуть к тому же оружию. Марата, «друга народа», заколола кинжалом женщина, коварная Шарлотта Корде. У меня не сиюминутное помутнение разума. Есть «друзья» и «враги» народа, но теперь у народа есть и «слуга».
   Роберт Маркус, «слуга народа», защитит американского Президента!

Глава XX
Скажи смерти «гудбай»

   «Синеньким», среди которых немало отморозков, запрещено появляться в Административном корпусе. Но в палитре тюремных цветов есть ещё и «зелёные». Так называют заключённых, заслуживших право работать за территорией тюрьмы и по выходным, два раза в месяц, отлучаться домой. Одна из их «почётных обязанностей» – разносить пищу «оранжевым», которым для ужесточения наказания, запрещено посещать столовую и общаться с другими заключёнными.
   Обычно еду, заказанную в тюремной кухне, развозил пожилой китаец. Лицо его казалось знакомым. Я не мог вспомнить, где мы встречались, но судя по тому, как он задерживал на мне взгляд, по-видимому, он меня знал. Задавать неуместные вопросы не принято в окружении всевидящих глаз и всёслышащих стен. Забирая посуду, китаец принимал заказ на следующий день и передавал на кухню. Качественное и разнообразное питание, учитывающее пожелание заключённого, – единственная привилегия, не отобранная у «оранжевых».
   С утра в тот злополучный день было отвратительное настроение. Почти неделя прошла, как я передал надзирателю письмо Президенту. Молчание. Никакой реакции даже от тюремных властей, ознакомившихся с письмом.
   На обед «официант» прикатил на тележке овощной суп, куриные котлеты, зелёный салат, минеральную воду, булочку и вишнёвый компот. «Слуга народа» съел полпорции салата, котлету, булочку, запил минеральной водой. К супу и компоту не притронулся. Аппетит пропал. Через полчаса китаец вернулся и, забирая одноразовую посуду, удивился, увидев нетронутыми суп и компот. Обычно он молча забирал посуду с несъеденной едой, но в этот раз проявил заботу и посоветовал попробовать компот, приготовленный из свежих фруктов. Я поблагодарил его и оставил стакан в камере, сказав, что отведаю позже.
   Думы крутились об одном и том же: что делать, если письмо к Президенту останется безответным. Новые идеи не возникали. В какой-то момент я вспомнил о компоте, пригубил, вдруг родилась мысль, немного бредовая, которую поспешил записать, чтобы не позабыть, поставил стакан на стол, и через секунду вскрикнул от резкой боли, скорчился в три погибели, рухнул на пол и задёргался в непроизвольных судорогах. К счастью, камера наблюдения своевременно подала сигнал тревоги. Прибежали охранники, вызвали тюремных врачей, быстро установивших причину конвульсий. Эскулапы вернули к жизни «слугу народа». В тюремном госпитале подтвердился первичный диагноз – отравление. В лаборатории определили источник: в компот подсыпали яд. Жертву спасло лишь то, что он пригубил напиток, глотнул бы – доза в один полный глоток была бы смертельной. Откачать не успели бы.
   Началось расследование. Кому, и с какой целью, требовалось устранить особо опасного преступника. Трясли китайца, поваров, кухонных работников…
   На четвёртые сутки в двухместную палату, которую я занимал один, явился следователь, выпроводил медбрата, закрыл за ним дверь, и c озабоченным видом поделился результатом дознания. Черновик письма, оставленный на столе в стопке мусора, неведомыми путями оказался в руках одного из боссов тюремной мафии. Прочитав послание, тот рассвирепел. Сходка руководителей тюремных кланов постановила, что инициатива, исходящая от изобретательного узника, навредит всем категориям заключённых. Исполнение приговора возложили на «официанта». Китаец испугался мести за непослушание и в точности исполнил приказ – подсыпал в компот, переданный ему яд. Попытка убийства не удалась. Как это расценить? – следователь задал риторический вопрос, и сам же ответил. – Как знак свыше: Роберту Маркусу выпала честь ещё послужить Родине.
   – Записаться в армию и отправиться на войну в Африку? – ляпнул первое, что пришло мне в голову, не уразумевшей вследствие отравления желудка, что же заставило следователя откровенничать с узником.
   – Настало время покаяться и дать нужные показания.
   – Мне скрывать нечего.
   Следователь усмехнулся.
   – Подумай. Мы включим тебя в федеральную программу защиты свидетеля. Переедешь в хорошо охраняемое место на полное государственное обеспечение, срок наказания будет условным. Получишь новые документы, анкетные данные будут изменены… То, о чём ты мечтал. Начнёшь новую жизнь.
   Чтобы прямым отказом не навлечь на себя гнев «правосудия», ответил уклончиво: «Подумаю…» – не сказав, что лицо китайца показалось знакомым. Поинтересовался только, кто будет приносить еду.
   Следователь успокоил, развеял возникшие опасения.
   – Китаец переведён в другую тюрьму. А во избежание повторного покушения обязанность доставлять пищу возложена из охранников.
   Повторного покушения? Мозг заподозрил соседа по больничной койке, накачанного бицепсами пуэрториканца, появившегося в палате нынешним утром и выведенного медбратом перед появлением следователя. Не поздоровавшись, пуэрториканец уселся на свою кровать, в полуметре напротив меня, наклонил вперёд голову, как будто, выказал намерение бодаться, и с неприкрытой агрессией уставился на меня. В дуэли взглядов я не участвовал, неподвижно лежал на спине, с деланным равнодушием смотрел в потолок, а сердце учащённо билось, предчувствуя опасность. Потрепав нервы, пуэрториканец развязно спросил: «тебе сегодня делали клизму?» – и раскатисто заржал, нагоняя страх. Повеселившись, он утихомирился и бодро осведомился. – Тюремные новости знаешь? – и без паузы продолжил: – На прогулке в тюремном дворе вьетнамец, осуждённый на пожизненное заключение за убийство соотечественника, спокойно присел, вытащил из анального отверстия заточенную отвёртку и по рукоятку всадил в горло другому заключённому. Тот задолжал кругленькую сумму за наркотики, доставленные в тюрьму, и забыл расплатиться. Обычно перед запуском «синеньких» на прогулку охрана тщательно их обыскивает. В тот раз заключённых через металлоискатель не пропустили. Догадываешься, почему? – В Пенсильвании смертная казнь не отменена, – защитился я, повернулся лицом к соседу и на всякий случай предостерёг: – За убийство вьетнамец получит смертельную инъекцию. – Ха-ха-ха! – загоготал пуэрториканец. Я с недоумением наблюдал за ним, не понимая природу его веселья. «Он сумасшедший?» – Ой, насмешил, – вдоволь повеселившись, ответил сосед. – Вьетнамца перевели в другую тюрьму и добавили ещё один срок пожизненного заключения. Вьетнамец сохранил синие одежды, позволяющие иметь привилегии, непозволительные «оранжевым», и теперь скалит зубы, насмехаясь над приговором: «Я теперь долгожитель». – Скумекал? – незлобиво спросил пуэрториканец и, фиглярничая, заговорил о событиях четырёхдневной давности, о которых он знать не мог: «Подумай, приятель, почему ты попал в госпиталь. Не рекомендуется совать нос не в свои дела. Существует миллион способов избавиться от тугодумов». – Напомнив о судьбе должника и о необходимости держать язык за зубами, сосед улёгся на спину и, казалось, ненадолго оставил меня в покое.
   «Подонки!» – возмущённое сердце заклеймило негодяя, хладнокровно совершившего убийство, и соседа, напомнившего о всесилии тюремной мафии. Впрочем, о ней не позволяли забыть физическая слабость и боли в желудке.

   …Следователь несильно толкнул кулаком в грудь, отвлекая от воспоминаний о сегодняшнем утре.
   – Так что ты решил? Сгнить в тюрьме или начать новую жизнь?
   Предупредив об угрозе повторного покушения, он терпеливо наблюдал за лицом подследственного, а я думал о временно отсутствующем соседе по больничной палате. Мой предполагаемый убийца спокойно лежит на соседней койке и созерцает потолок в ожидании ночи, когда хороши все средства: задушить, перерезать горло… От жутких мыслей передёрнуло – ближайшая ночь может оказаться последней.
   – Я хотел бы вернуться в камеру.
   Лицо инквизитора перекосила ядовитая улыбка.
   – В тюремном госпитале врач всё решает. Одиночная больничная палата – относительно тихое место. Если будешь себя разумно вести, жизнь твоя здесь будет курортная. А в камере всякое происходит. Народец-то у нас разный. Каждый второй с теми или иными психическими расстройствами.
   Наконец, не только до ушей дошло: пуэрториканец подсажен ко мне по распоряжению следователя. Шантаж, угрозы, нагнетание страха – инструменты из саквояжа пыток интеллигентного инквизитора, ожидавшего, что нервы арестанта не выдержат, он дрогнет, сломается, наделает в штаны и в панике признается в чём угодно, – распятии Христа, убийстве Юлия Цезаря, Иосифа Сталина и Джона Кеннеди.
   – Вам виднее, – смиренно сказал я, и замолк.
   – На курорте ты уже залежался, – вскипел следователь. – Пора возвращаться в камеру! – заорал он, свирепо сверкнул глазами и вышел из палаты.
   Врач даже не зашёл. Через полчаса несговорчивого арестанта перевели в камеру. Однако письмо Президенту возымело действие: Роберту Маркусу, «слуге народа», разрешили ежедневную часовую прогулку на воздухе, и чтобы он мог спать спокойно, без боязни быть изнасилованным, или того хуже, обнаруженным утром с петлёй на шее, к нему никого не подселили. Если кто-то от одиночества сходит с ума, то у Роберта Маркуса под рукой всегда есть прекрасный собеседник, с которым ему комфортно: внутренний голос. Есть с кем побеседовать по душам.

Глава XXI
Китайский Брайтон

   Я вспомнил, откуда знал китайца, – мы встречались на Брайтоне.
   Южный Бруклин начал заселяться в конце девятнадцатого века, и первые его жители – евреи-беженцы из Восточной Европы. В память о них сохранилось несколько древних синагог, ныне пустующих, ветхих и требующих капитального ремонта, – коррумпированные городские власти тратят миллионы на глобальные проекты и сетуют на отсутствие денег для реставрации памятников архитектуры трёхвековой давности.
   Путеводители рассказывают, что в конце двадцатого века население Брайтона было русскоязычным. Как свидетельствуют старые хроники, одно время Южный Бруклин назывался «маленькая Одесса». Нью-йоркское население мигрирует очень быстро. Двести лет назад, когда остров Тайвань присоединили к континентальному Китаю, состоятельные тайванцы испугались экспроприации их богатств и бежали в США. В районе Брайтона они скупили все бизнесы и дома, включая пятиэтажные лачуги, выстроенные в начале двадцать первого века, и на их месте возвели небоскрёбы, напоминавшие им Тайбэй, бывшую столицу Тайваня. Многочисленные буддистские храмы с названиями, будоражащими воображение, – «Храм Белой Лошади» или «Врата Дракона», свидетельствовали, что на Брайтоне китайцы обосновались навечно. Повсюду звучала китайская речь. Лица, принадлежащие к иным этническим группам, массово появлялись лишь в летний сезон – пляж Кони-Айленд исправно притягивал к себе жителей и гостей большого Нью-Йорка, душными июльскими ночами наполнявшими океан «белыми рыбками» [1 - «Белая рыбка Кони-Айленда» (англ. Coney Island white fish) – на сленге середины двадцатого века – использованный презерватив, плавающий в океанских водах, прибрежных к пляжу Кони-Айленд.].

   …Пятнадцать лет назад я учился в Кембриджском университете, и на летние каникулы приехал к родителям – в то время они поселились в Бруклине. В один из воскресных дней поехал на пляж, в обед зашёл перекусить в ресторан на Брайтон авеню. За соседним столиком сидел одинокий китаец, почти в два раза старше меня.
   Подошёл официант. Брайтон говорит на китайском языке, но мне не составляло труда сделать заказ – китайский я выучил в школе. Начиная с шестого класса, школьникам на выбор предлагалось изучить ещё один государственный язык, испанский или китайский. Я выбрал китайский, и хоть не научился бегло писать, более или менее сносно освоил оба диалекта – мандаринский и кантонский.
   Китаец, сидящий за соседним столиком, обождал, когда официант отойдёт, подошёл ко мне и галантно поздоровался: «нэй хо ма», – я ответил поклоном: «нэй хо».
   Не спрашивая разрешения, китаец присел за мой столик, и на кантонском диалекте объяснился в любви:
   – Нго джонг вай нэй.
   Я смутился лишь на мгновенье.
   – Нго мм джонг вай нэй вор! – «я не люблю тебя!», – грубо парировал, надеясь, что он отвяжется.
   – Дим гай ах? – «почему?» – незнакомец настойчиво боролся за своё личное счастье. – Нэй гит джор фан мэу ах? – «ты в отношениях?»
   – Да, – сухо ответил, стремясь прервать хамские приставания. Увидев, что китаец продолжает сидеть и нахально меня разглядывать, по-английски добавил:
   – Отвали.
   Незнакомец сделал вид, что не расслышал грубую отповедь и с китайским терпением и упорством шёл к намеченной цели.
   – Нго вуй хо гор нэй ло ганг, – «я буду лучше твоего супруга».
   Я психанул, не дожидаясь исполнения заказа, встал из-за стола, и, не предупредив официанта, покинул ресторан. В спину прозвучало признание в любви на мандаринском диалекте: «Во ай ни». – Я не обернулся.

   …Вспомнил: «официант» – назойливый ухажёр пятнадцатилетней давности. Воистину, пути человеческие неисповедимы – начинаются на Брайтоне и сходятся в Пенсильвании, в тюрьме Алленвуд. Впрочем, они уже разошлись. Надеюсь, пожизненно.

Глава XXII
Обмен

   Прошло два месяца. Президентская канцелярия хранила молчание, но я и не ожидал молниеносного отклика. Режим содержания смягчился. «Слуге народа» увеличили на один час время прогулок, позволили посещать спортзал и смотреть по телевизору спортивные состязания, – верный знак, что в верхах письмо встречено с пониманием.
   Постепенно тюрьма высвобождалась, точнее, начал пустеть отсек, где находились гетеро. Никто не знал, освобождают их или высылают на поселение. Кто-то пустил слух, что в Вашингтоне придумали страшное наказание, – отправлять заключённых на Луну, в подлунные города. Косвенным доказательством правдивости слухов о депортации стало внезапное уведомление аэрокосмических компаний об увеличении количества пассажирских космических рейсов. Паника усилилась после опубликования правительственного доклада о планах министерства энергетики расширить мощности заводов по расщеплению морской воды.
   Технология расщепления морской воды известна давно. Уже полтора столетия на плавучих платформах в Мексиканском заливе американские энергетические компании добывали водород, используя его в качестве автомобильного топлива и для обогрева жилых помещений, а технологические отходы – сверхчистый кислород – спецрейсами отправляли на Луну и закачивали в безвоздушные городские подлунья. Препятствие для промышленного освоения Луны – отсутствие атмосферы, преодолели с появлением дешёвой технологии расщепления воды.
   Со времени непорочного зачатия, названного историками «время большой голубятни», человечество рубит сук, на котором сидит. Не было бы новых технологий, в разработке которых нерадужные приняли активное участие, – имена нерадужных учёных составляют государственную тайну (общественности известны лишь два китайских еврея, нобелевские лауреаты, Яко Зель До Вич и Юлий Хари Тон) – без них не было бы активной колонизации Луны.

   Промышленное освоение спутника Земли началось с энергетического кризиса, вызванного дороговизной электричества. Для расщепления морской воды учёные использовали лазер, установленный на искусственном околоземном спутнике. Лазерный луч направлялся в водорасщепляемый реактор, смонтированный на плавучей платформе. Семейная пара учёных-гетеро, которым для выполнения правительственного задания, позволили жить под одной крышей, раскрыла механизм фотосинтетического расщепления воды. Уникальная реакция, явившаяся источником появления молекулярного кислорода в атмосфере Земли, стала основой для создания искусственного фотосинтеза. Воспользовавшись величайшим открытием, правые и левые радикалы вспомнили о колонизации и заселении Австралии и Новой Зеландии, когда по королевскому указу англичане освободили тюрьмы, избавили бюджет от излишних расходов и выслали на далёкий материк гетеросексуалов-преступников, воров, тунеядцев, пьяниц и проституток. Через одно поколение каторжан стало невозможным отличить от добропорядочных граждан Великой Британии. Ссыльные превратились в благородных и добронравных радужных и создали цивилизованные государства Британского Содружества наций. Австралийцы и новозеландцы, потомки опасных преступников, гордятся своей родословной, корнями уходящей в острова туманного Альбиона.
   …Открытие искусственного фотосинтеза позволило создать на Луне искусственную атмосферу. Процесс насыщения Луны кислородом длительный, но в низинах уже выходят на поверхность без скафандров и кислородных баллонов. Колонизация Луны ускорилась. С началом промышленного освоения Луны радикалы заговорили о строительстве подлунных городов с земной атмосферой, и определили в постоянные жители преступников, высылаемых с Земли: убийц, насильников, педофилов и наркоманов.

   В 2254 году в категорию преступников, подлежащих высылке на Луну, Конгресс включил нерадужных, собственными руками, подготовивших базу для их земного уничтожения.
   Слухи, охватившие заключённых, имели под собой реальную почву. Панический страх перерос в эпидемию, поразившую нерадужных, и как водоворот в океане, затянул в воронку всех оказавшихся вблизи круговерти. Срыв произошёл в Бостоне. Две пары из гарвардского общества «Молодых гетеросексуалов», не желая быть депортированными на Луну, ушли в побег. Как им удалось синхронизировать свои действия и одновременно покинуть мужские и женские корпуса тюрьмы, неизвестно, но побег вряд ли бы удался без содействия кого-либо из персонала тюрьмы. Несчастных преследовали двое суток. С вертолёта пристрелили мужчину. Его жена осталась сидеть возле умирающего супруга и без сопротивления сдалась полиции. Вторая пара, самая опасная (по заявлению ФБР), на счету которой немало погубленных радужных, пыталась уйти в горы. За их поимку назначили солидное вознаграждение. Перекрыли дороги, оповестили население. Началась охота. Как на волков. Когда беглецы поняли, что им не уйти от погони, они спрыгнули в расщелину скалы…
   На время охоты тюрьму закрыли для посещений. Заключённых лишили прогулок. По тщательному обыску, проведенному в камерах, мы поняли: произошло нечто неординарное. Подробности я узнал позже, когда погоня закончилась. Частично от Энтони, частично от других заключённых, когда в комнате отдыха возобновили телевизионный просмотр спортивных программ.
   Трагедия в Бостоне всколыхнула Америку – правозащитники заговорили о смягчении наказаний для инакосексуалов, и необходимости дифференцированного и прагматического подхода. Общественное мнение, агрессивно-настроенное по отношению к преступлениям, противоречащим одиннадцатой заповеди Библии, смягчили шутки популярного комика, звезды политического шоу на телеканале Америка-112. Сатира тупит нож палача. Страна смеялась над перлами Роберта де Рино: «Международный суд объявил, что сострадает голодающим папуасам. По гуманитарным соображениям суд оправдал их за каннибализм», «Гаагский трибунал запретил высылать на Луну макак и орангутангов, замеченных в бисексуальных контактах, и запретил отправлять на бойню быков, спаривающихся с коровами». – Сердца прокуроров дрогнули. Животный мир, признали они, далёк от совершенства. Поэтому животные поедают особей своего вида. Недочеловеки – малая часть животного мира. Среди недочеловеков, хотя это и не доказано ещё биологами, возможно, также распространён внутривидовой каннибализм.
   Градус общественного негодования понизился. Действительно, смирился же Конгресс с нидерландцами, признавшими смешанные браки, и с бедуинами, ценящими верблюда выше, чем женщину. Смирился же с тоталитарными режимами, одобряющими создание домашних зоопарков в домах богатых мужчин, где жёны содержатся в вольерах-гаремах, и с матриархатом в некоторых странах Западной Африки, где жена мужа на улицу выводит на поводке и на ночь приковывает цепью к ножке кровати. Ликуй правосудие! В 2254 году в Америке восторжествовал разум. Правозащитники добились решения об отмене указа о лишении гражданства и экспроприации имущества нерадужных американцев, депортируемых в подлунные города. В двадцать третьем веке частная собственность неприкосновенна. Изгнанники могут её продать, подарить, завещать…

   …Зубная боль напоминает о себе внезапно, под вечер или ночью, когда зубным врачам снятся вещие сны. На крик-просьбу дать обезболивающее лекарство стена посочувствовала и приказала терпеть до утра, до открытия тюремной клиники. К утру левая щека распухла, глаз заплыл и почти ничего не видел. От завтрака я отказался. Пришёл надзиратель, отвёл в стоматологический кабинет, врач сделал обезболивающий укол, вскрыл зуб, положил лекарство, сказав, что когда пройдёт воспаление, он удалит нерв и запломбирует канал.
   Через два дня в назначенное время надзиратель привёл меня к стоматологу. Медбрат повелел подождать в приёмной. Присел, осмотрелся. На тумбочке слева на расстоянии двух шагов лежала газета «Нью-Йорк таймс». Взгляд зацепила фотография Питера Робинсона. Охранник сидел рядом и я не рискнул придвинуться поближе или протянуть руку и взять газету, скосил глаза, и, приглядевшись, увидел в левом углу фотографию двух испуганных мальчиков. Медбрат окликнул меня; я проворно вскочил и юркнул в кабинет стоматолога.

   …Свидание с Энтони состоялось через неделю.
   – Есть хорошие новости, – сходу заявил он.
   Я подумал о письме, отправленном в Белый дом, и от радостного предчувствия сердце запрыгало в латиноамериканском танце.
   – Министерство юстиции рассматривает возможность обмена тебя на Питера Робинсона. – Энтони расплылся в самодовольной улыбке. – Пожизненное заключение в зарубежной тюрьме американского гражданина, к тому же, бывшего офицера полиции, – удар по престижу Соединённых Штатов Америки.
   – Здорово!
   – Рано радоваться. Ещё ничего не известно.
   – Когда ожидается обмен?
   – Я не провидец. Переговоры даже не начались. Есть мнение министерства юстиции, высказанное неофициально, что надо дождаться реакции нидерландцев. Есть и посредник, желающий помочь в освобождении Робинсона, – посольство России в Нидерландах. Посмотрим, как нидерландцы отреагируют на зондаж министерства юстиции. Если проявят заинтересованность, начнётся детальное обсуждение.
   Конкретно ничего не обещано – промелькнул луч надежды, но его оказалось достаточно, чтобы в глубине души нашла укромный уголок вера в освобождение. История повторяется по замысловатой кривой? Фантастика! Полвека назад правительство Нидерландов предоставило политическое убежище моим родителям, активным борцам за гражданские права гетеросексуалов. Вынужденные эмигрировать, они поселилась в Амстердаме, где прожили десять счастливых лет. В Америку их заставил вернуться зов предков. Родители переживали, что некому ухаживать за могилами, и как только получили уведомление о прекращении судебного преследования, вернулись на Родину, вопреки уговорам нидерландских друзей, призывающих их остаться.
   «Лучше жить в изгнании, – внутренне не соглашался я с ними, – в чужой языковой среде, чем пожизненно в тюремных застенках».

   Через несколько недель Энтони сообщил, что нидерландцы благожелательно отреагировали на предложение, переданное россиянами, и по дипломатическим каналам началось согласование деталей обмена. Профессия научила его осторожности. Даже если в чём-то он был стопроцентно уверен, никогда это не говорил, подчеркивая, что возможны непредвиденные варианты. Жизненному кредо он не изменил и на этот раз, увидев, как радостные чувства озарили лицо подзащитного.
   – Я суеверен и не советую преждевременно ликовать.
   – Трудно сдержаться… Я уже ни на что не рассчитывал.
   – Тебе повезло, что Робинсона арестовали в Нидерландах. Там вспомнили о судьбе супружеской пары Эвелин и Фреда Маркус, и когда речь зашла об их сыне, нидерландцы забеспокоились.
   Я восхищённо воскликнул:
   – Вот как! Я ведь никому не рассказывал их биографию и не называл имена. Всё вдруг прояснилось: давно умершие, они сделали невозможное.
   Энтони считал случайным совпадением обнаружение в архивах нидерландскими журналистами документального кинофильма пятидесятилетней давности о приезде супругов Маркус в Нидерланды.
   – Арест американского гетеросексуала. Рядовое, в общем-то, дело. Но когда фильм показали по телевидению, общественное мнение взбудоражилось. Прозвучали призывы к освобождению сына секс-диссидентов, в прошлом жителей Нидерландов. Под петицией в твою защиту подписались многие парламентарии. Правительство поддержало настроение рядовых граждан и включилось в борьбу за твоё освобождение.
   В камере я долго не мог успокоиться. Слышался мамин голос. Когда я был маленький, она обещала, что где бы я ни находился, и чтобы ни происходило со мной, даже когда она будет далеко-далеко, незримо она всегда будет рядом – надо только подумать о ней и попросить помощи.
   Души бессмертны. Они не оставляют тех, кого любят. Пусть Энтони рассуждает о счастливом стечении обстоятельств, непредвиденной находке, произошедшей в нужное время. Случайностей не бывает. Души родителей встряхнули страну, когда-то их приютившую. Мы не можем напрямую разговаривать и физически соприкасаться друг с другом, но я уверен, мама слышит меня, и видит мои слёзы, на этот раз, благодарности…

   В конце августа тюремщик подошёл к камере и впервые окликнул меня по имени. Я возрадовался, восприняв это, как сигнал к скорому освобождению. Предчувствие оправдывалось. Надзиратели проводили в душ, предложили побриться, выдали одежду, отобранную при аресте, документы и личные вещи, и впервые без наручников препроводили в кабинет начальника тюрьмы, встретившего меня приветливо, как закадычного друга.
   – Поздравляю. Принято решение, – он закатил глаза, намекая на высочайший уровень, на котором оно принималось, – об обмене тебя на гражданина Америки, арестованного в Нидерландах.
   Имя Питера Робинсона он не произнёс. После долгого и мучительного ожидания обмена чувства перегорели, и я выслушал уведомление молча, без внешне выраженных эмоций, не поблагодарив за приятную весть.
   Властелин тюрьмы недовольно сжал губы, посмотрел на часы и бездушно проинформировал.
   – В запасе около двух часов. Если хочешь с кем-либо попрощаться, я организую видеосвязь.
   – Лиза Конде и Мигель, – его, до последнего дня, остававшегося самым преданным другом, назвал, на всякий пожарный случай.
   – Хорошо. С кем-то ещё?
   – С Ханной Конде.
   Начальник загадочно улыбнулся, отрицательно покачал головой и организовал из своего кабинета видеосвязь с женской тюрьмой. Я не видел Лизу с апреля, с момента ареста. Выглядела она удручающе. Печальное лицо, впалые щёки, синеватые круги под веками, похудела, побледнела, осунулась. Увидев меня в штатской одежде, она прослезилась.
   – Я так за тебя рада. Мне сообщили уже…
   – Я ничего не могу обещать, но я всё сделаю…
   Она не позволила досказать.
   – Не обещай, я понимаю без слов.
   Она не любила пустые речи, называла их отравляющим бесцветным газом, засоряющим эфир, и говорила, что за невыполнимые или необдуманные публично произнесённые обещания, надо принародно сечь розгами. Ценнее и весомее, говорила она, невысказанное, сказанное сердцем и написанное во взгляде, надрывно кричащем и рвущемся из орбит. Последние её слова:
   – Всё в руках Всевышнего. Будем молиться.
   – Будем молиться, – повторил за ней.
   Экран с изображением Лизы потух, через минуту появился Мигель.
   – Я буду хлопотать о визе в Нидерланды, – пылко обещал он, зная о запрете Госдепартамента посещать крамольное государство.
   В комнату зашёл агент ФБР, жестами указал на часы, – пора закругляться. Я скомкал разговор и быстро попрощался.
   Появился Энтони. Нам позволили поговорить наедине, и он сообщил детали достигнутого соглашения.
   – США и Нидерланды зафрахтовали российскую космическую станцию «Кремль». С интервалом в двадцать минут американский и нидерландский космические корабли пришвартуются к его стыковочным модулям. Обмен произойдёт на космической станции под наблюдением российских посредников. По завершению операции корабли возвращаются на свои космодромы.
   – Если ли хоть какая-то возможность вытащить из тюрьмы Лизу?
   – Нет. Ты мог бы взять Мигеля, если бы был с ним помолвлен.
   Почти не глядя, я подписал бумаги, подтверждавшие согласие на обмен, и запрет на возвращение в США, и попрощался с Энтони.
   За моей спиной уже имелся опыт космических путешествий. В свадебное путешествие с Даниэлем, в романтический круиз по космическому пространству, я отправился в сопровождении Лизы и Хелен. Частная туристическая космическая компания в Калифорнии предлагала новобрачным недорогой сервис, включавший, заключение брака на корабле, в открытом космосе или на Луне. Мы выбрали скромный и дешёвый тур. Трижды облетели вокруг Луны, фотографируя её с разных ракурсов, и не совершая посадки, отказавшись от путешествия в сторону Венеры, ближайшей к Земле планете Солнечной системы, вернулись на Землю.
   Во второй полёт, бесплатный и кратковременный, я отправился под эскортом агентов ФБР. Солнечная погода благоприятствовала запуску космического корабля «Алан Шепард» – корабль взлетел точно по расписанию. Без проблем состыковались с орбитальной станцией «Кремль», следующими без задержек причалили нидерландцы. По сигналу российского наблюдателя открылся стыковочный шлюз, и вместе с сопровождающим я оказался в переходнике, на нейтральной территории между «Кремлём» и «Аланом Шепардом». Показался Питер. Он задержался в дверях. Обвёл взглядом корабельный отсек. Отрывисто прозвучала команда: «Пошёл!» В ту же секунду я почувствовал лёгкий толчок. Рука, лежащая на правом плече, вытолкнула меня на российскую территорию, в направление Питера, сделавшего встречный шаг.
   Когда мы сходились, Питер протянул для рукопожатия правую руку. Я машинально схватил ладонь – сознательно никогда не пожал бы руку человеку, виновному в гибели отца Лизы, – и ощутил зажатый в ладони листик с вложенным внутри твёрдым предметом. Я сунул его в карман и брезгливо вытер руку о штанину брюк.
   Через мгновенье я оказался в кругу новых друзей.
   После тёплых объятий, прежде чем корабль приземлился на космодроме во Франции, используемом нидерландской аэрокосмической компанией для чартерных рейсов, я зашёл в туалет и развернул листик. Внутри лежал нарезной ключ от кодового замка.
   На листике – без пояснений, короткий текст, ни единого лишнего слова: Швейцария, Лозанна, «Дойче банк», авеню де Рюмин, номер ячейки и секретный код. Что подвигло Питера Робинсона на отчаянный шаг, осталось тайной. Как и содержание банковского сейфа. С его ознакомлением, хотя никто не хранит в швейцарском банке домашние тапочки, придётся повременить.

Глава XXIII
Там, за океаном…

   Визитная карточка «Нидерланды – страна тюльпанов и ветряных мельниц» устарела. Новая торговая марка страны, задорно кричащая из туристических справочников: «Нидерланды – родина разнополых браков».
   Первое, на что обращает внимание американец в королевстве разнополой любви, с недоумением, возмущением, шоком, и что вызывает у него противоречивые чувства – это женщины, щеголяющие в коротких юбках в туфлях на каблуках-шпильках, и открыто обнимающиеся с мужчинами. На улицах триумф оголенных бёдер и обнажённых колен. Восьмое марта – в Нидерландах государственный праздник: «Парад Эроса и Афродиты», ежегодный нидерландский костюмированный (и не очень) карнавал любви, к которому начинают готовиться сразу же после завершения предыдущего.
   На первый взгляд, лесбиянок в Амстердаме немного, активных легко отличить по одежде. Их стиль – короткая мужская стрижка, кроссовки и брюки. Никого это не волнует. Быть в сексе инакомыслящим в Нидерландах не возбраняется. Нет понятий «секс-меньшинство» или «секс-большинство». Слова, подчёркивающие религиозное, расовое, половое и сексуальное неравенство, «меньшинство-большинство», как и производные от них, «большевики-меньшевики», признаны политически некорректными, и выведены из обращения. Концепция суверенной демократии в Нидерландах означает, что ради достижения материального благосостояния, свободы и справедливости всех граждан, социальных групп и народов Королевства Нидерландов, секс-меньшинство равно секс-большинству.
   Лозунг на рекламном щите в аэропорту Амстердама: «Разноимённо заряженные тела притягиваются» – в Нидерландах самый популярный. Его встречаешь везде, даже в стенах парламента, изменившего Конституцию, определявшую семью, как однополый союз двух мужчин или двух женщин. По нидерландской Конституции 2230 года, семья – это гражданский или юридический союз двух однополых или разнополых людей, достигших восемнадцатилетнего возраста. Конституция запрещает брак человека с животным, с умершим человеком или недееспособным. Запрещён, разрешённый в некоторых странах, брак с неодушевлённым предметом – роботом, компьютером или памятником. Роботам-интеллектуалам разрешено создавать семью, но запрещено воспитывать детей человека.
   Не побывав в Нидерландах, трудно понять, что напугало Госдепартамент, наложившего запрет на посещение американцами крошечного государства, в два раза меньшего, чем Южная Каролина. Как страшна ересь в глазах Госдепа! Она, как таракан, стремится в любую щель. Если не предпринять профилактических мер, оградившись от любвеобильного королевства Великой американо-мексиканской стеной, мир рухнет, разделив участь Содома и Гоморры, ветхозаветных, гетеросексуальных городов порока и разврата.

   …Пособия, назначенного нидерландским правительством, хватило на питание и рент небольшой однокомнатной квартирки в Амстердаме на Рембрандтплейн. Надежда устроиться по специальности рухнула в течение первой недели – китайские и индийские программисты поделили рынок труда и никому не намеревались его уступать.
   На первых порах свободного времени у меня было предостаточно. По совету сотрудника Центра помощи беженцам я записался на бесплатные курсы голландского языка. Обучение двигалось медленно. Фламандский язык – корявый для англоязычного уха. Помимо Нидерландов, на нём разговаривают более половины жителей Бельгии, и я понимал, что из уважения к стране, любезно предоставившей политическое убежище, фламандский язык следует выучить хотя бы на бытовом уровне.
   Почти все американские сбережения ушли на оплату услуг Энтони. Оставшиеся деньги, я перевёл на банковский счёт Лизы. Социальная помощь и денежное пособие – наркотическая игла. Быстрое привыкание убивает желание зарабатывать на жизнь мозгами и мускулами. Банковская ячейка в Лозанне всё чаще напоминала о себе, но остерегаясь коварства супругов Робинсон, я не думал о ней всерьёз. Печальный опыт напоминал о Законе предосторожности, усваиваемом эмпирически, с приобретением житейских навыков: «за одного хорошо битого двух небитых дают».
   Новости из Соединённых Штатов Америки с каждым днём становились всё более удручающими. Министерство юстиции завершило расследование антигосударственного заговора, организованного, по утверждению Генерального прокурора, «Молодыми гетеросексуалами», и представило Сенату доказательства их вины. Обвинение, подкреплённое признательными показаниями Кондолизы Вильтор и двенадцатью бывшими нерадужными активистами движения, заключившими со следствием соглашение о сотрудничество, изобличало бунтовщиков. Директор ФБР публично обещавший назвать зарубежного заказчика, в интересах которого действовали заговорщики, заявил, что сделает это на слушаниях в сенатской комиссии по разведке.
   Америка, затаив дыхание, следила за теледебатами и обсуждала рекомендации сенатских комиссий. Итоговая резолюция, вынесенная на поимённое голосование нижней и верхней палаты Конгресса, оказалась двоякой, строгой по отношению к активным участникам заговора, и либеральной – в отношении пассивных гетеро. Их признали неизлечимо больными и социально-безвредными, и по гуманитарным соображениям решили не депортировать.
   Резолюция вводила в судебную практику термины «воинствующий» и «не воинствующий гетеро». Первые, социально-опасные, подлежали высылке на Луну. В эту категорию вошли 1236 «воинствующих гетеро», в основном, экс-студенты Гарвардского, Массачусетского и Колумбийского университетов, намеревавшие заразить гетеросексуализмом здоровых американцев. По персоналиям решение суда не требовалось. Основанием для высылки являлось постановление обеих палат Конгресса, завизированное Президентом. Список готовился директором ФБР. Хотя за осуждёнными сохранялось американское гражданство, их высылали на вечное поселение на принадлежащие Америке подлунные города. В законе о высылке сделана оговорка – через десять лет, один раз в год, ссыльным, достигшим семидесятилетнего возраста и признанными медиками социально-безвредными, с гуманитарной целью разрешат двухнедельный визит в США. Они смогут навестить родственников и посетить кладбища. Однако никто не знает, сколько секретных списков уже подготовлено, и сколько ещё гетеро будут высланы на Луну. Официальная статистика, преданная служанка действующего Президента, озвучит то число, которое демагог, так в Древней Греции называли вождя народа, слышать желает. Любовь и преданность к демагогу не знает границ. Его услужливое окружение из кожи вылезет, чтобы необъявленные числа выросли, как минимум, вдвое.

   Жестокое постановление уравновешивалось признанием гетеросексуализма врождённым психическим заболеванием. «Не воинствующие гетеро» подлежали амнистии. Их причислили к инвалидам, к лицам с физическими и умственными недостатками, заслуживающим снисхождение. Во избежание погромов и конфликтов на бытовом уровне – большинство американцев не одобрили послабление законодательства – «не воинствующим гетеро» рекомендовано селиться в охраняемых полицией инвалидных домах и кварталах гетто. Им пошли на неслыханные уступки: позволили заключать гражданские браки – «инвалидные», в судебной терминологии. А согласившимся на химическую кастрацию разрешили работать в государственных и частных компаниях. Но чтобы ни у кого не возникло желание воссоздать антигосударственные группировки, предусматривался жёсткий механизм общественного контроля, призванный обезопасить общество от лицемеров, «воинствующих гетеро», которые, надев маску пацифистов – «не воинствующих гетеро» – скрытно продолжали противозаконную деятельность. В мягкой форме закон предостерегал притворщиков от неразумных поступков. В преамбуле закона написано: «Инвалиды-гетеро должны уважать государственные законы и строго придерживаться правила – не распространять заболевание среди здоровых людей. Попытка заразить радужных гетеролизмом является уголовно-наказуемым преступлением».

   …Скорость исполнения резолюции Конгресса чисто американская. За первые две недели на Луну ушло три рейса, по двести человек в каждом. Высылаемым разрешалось брать на космический корабль по два чемодана, общим весом не более шестидесяти килограммов, и ручную кладь. В специальных клетках, за дополнительную плату, разрешалось перевозить домашних животных, кошек и собак. Обещано, что когда грузопотоки уменьшатся, родственники и друзья смогут высылать преступникам посылки.
   Долгое время от Лизы вестей не было. Её адвокат до окончания следствия не разглашала конфиденциальную информацию; молчало и следствие, в прессу утечки не поступали. Уголовное дело, по которому она проходила, не связывалось с делами заговорщиков – небольшое для неё утешение – поиск по интернету высвечивал её имя только в новостях, ассоциированных с Робертом Маркусом, устаревших, как и любая новость двухмесячной давности.
   Наконец по видеосвязи Энтони сообщил о ней достоверную информацию.
   – Уголовное дело завершено. Её адвокат заключила сделку со следствием. С Лизы снято обвинение в покушении на убийство Мартина Робинсона, по которому ей грозило пожизненное заключение. В обмен она признала свою вину в совращении нерадужного, ставшего на путь исправления. То есть тебя.
   – Меня?! – возмущённо воскликнул я. – Ты это серьёзно?!
   – Чему ты удивляешься? Закон одинаков для всех. Ты добровольно заполнил документы для натурализации радужного мужчины, готовился к сдаче экзамена, и вдруг – бац! Всё полетело в тартарары. Ты взялся за старое.
   – Я сделал это добровольно, – возмутился я. – Мог же я передумать?!
   Энтони ни с того ни с сего обозлился:
   – Сообщи судье, и за лжесвидетельство ей добавят срок!
   – Что же делать?! Как я могу ей помочь?!
   – Здесь замешана большая политика, судебная система не остановится ни перед чем, если кого-либо надобно засудить.
   – Что ей грозит? – спросил я, как можно спокойнее, подавив чувство возмущения.
   Энтони понизил голос.
   – Вынужден тебя огорчить. Её дело присовокупили к делам высылаемых на Луну. С одной разницей, первой категории дали пожизненную ссылку, а ей – прокурор просил двенадцать лет, судья дала десять.
   – Можно ли в рамках воссоединения семьи ходатайствовать о высылке Лизы в Нидерланды?
   – О чём ты говоришь! – закричал Энтони. – По американским законам гетеросексуальный брак, даже заключённый в Нидерландах, недействителен, а гражданский союз не имеет юридической силы. Если в рамках обмена на Питера Робинсона этот вопрос не рассматривался, он закрыт. Возвращаться к нему не будут.
   – Что посоветуешь?
   – Тебе решать. Обзаводиться новой семьёй, ждать возвращения Лизы, или подать ходатайство в МИД Нидерландов о переезде на Луну, в одну из американских провинций. Но это не лучший вариант.
   – Почему?
   – Ни одна из стран-колонизаторов Луны – Россия, Англия, Китай, Франция, Индия и Израиль – не станут из-за тебя ссориться с Вашингтоном. А после сделки с нидерландцами и высылки тебя из страны Госдепартамент вряд ли захочет возвращаться к твоему делу. Попробовать ты можешь. Попытка не возбраняется. Если хочешь, я могу подготовить от твоего имени ходатайство. – Он подумал и смилостивился. – Рассчитаешься, когда разбогатеешь.
   Я замялся и, скрепя сердце, пробормотал.
   – Спасибо, я подумаю над твоим предложением. Можно ли перед высылкой Лизы поговорить с ней?
   – Я выясню.
   – Спасибо. Я никогда этого не забуду.
   Энтони выполнил обещание. Через день нас соединили. Лиза выглядела хуже, чем во время последней видеосвязи. Печальные глаза, измождённый вид, голос грустный. В отличие от прошлого разговора, она сдержалась, и подавила накатившиеся на глаза слёзы.
   – Я виделась с Ханной. Мама говорила, что она переболела ветрянкой и корью. Сейчас всё уже позади. Она пошла в школу.
   – Её привели на свидание?
   – Нет, как с тобой, по видеосвязи. Я не хотела, чтобы её приводили в тюрьму. Она спрашивала, почему я не живу с ней; я ответила, что болею и нахожусь в госпитале. Затем всю ночь проплакала.
   – Будем надеяться на лучшее, – прошептал, осознавая, что нет слов, способных её утешить. Чувствуя, что этого недостаточно, солгал: «я буду тебя ждать», – ругая себя за неискренность, и не веря, что действительно смогу прождать десять лет. Но случаются ситуации, когда приходится лгать, и ложь во спасение дарит надежду, придаёт силы и творит чудеса.
   Лиза стиснула зубы и проглотила слезу, понимая цену слов и обещаний, сказанных перед долгой разлукой, – жизненные обстоятельства обесценивают любые клятвы.
   – Завтра утром я вылетаю спецрейсом с космодрома на мысе Канаверал. Не знаю, увижусь ли когда-нибудь с Ханной. Адвокат сказала, что у губернатора Гринлунии есть право за примерное поведение через два года разрешить двухнедельный отпуск для поездки в Нью-Йорк. Но эти два года ведь ещё надо прожить.
   – Может, за примерное поведение тебе уменьшат срок ссылки? – неуверенно предположил я, выискивая что-либо, что облегчит жить в изгнании.
   – Не хочу думать об этом. Впереди десять лет. Я буду старая и некрасивая. А ты сможешь через два года на две недели приехать в Нью-Йорк? – неожиданно спросила она. В её голосе сверкнула мольба.
   – Если позволят. Хотя… Никому не дано предугадать будущее даже на день вперёд, не то, что на два года.
   Лиза обречённо вздохнула и печально скривила губы, и, осознав свою оплошность, я спешно исправился:
   – Я переговорю с Энтони. Возможно, он найдёт лазейку в законодательстве, позволяющую мне приехать.
   – Хорошо бы, – молвила мечтательно Лиза.
   – Он предложил мне подать прошение о временном переезде на Луну.
   – Правда?! – обрадовалась Лиза. – Было бы здорово! Ты приедешь?! – в голосе зазвучала сложная гамма чувств: просьба, надежда, мольба…
   – Подам ходатайство, – твёрдо пообещал я, – дальнейшее, зависит не от меня.
   Часы на мониторе, отсчитывающие время, отведенное для прощания, неумолимо приближались к цифре ноль, сгенерировав звуковое подтверждение: «Осталось двадцать секунд».
   – До свидания! Я люблю тебя! – прокричала Лиза, не сдерживая чувств.
   – Я тоже!
   – Приезжай!
   – Постараюсь!
   «Осталось десять секунд», – неумолимо отсчитал голос.
   – Когда устроишься, сообщи электронный адрес!
   – Обязательно!
   – Счастливого пути! Не волнуйся!
   – Спасибо, по…
   Холодно щёлкнуло: «Время истекло».
   Экран погас, проглотив последнее слово, как обычно, самое важное, приберегаемое под конец, и которое всегда остаётся невысказанным, за что коришь себя всю оставшуюся жизнь. Сколько возможностей упущено за годы совместной жизни, сколько шансов предоставлено, чтобы быть щедрым на ласку, добрым на слово, умным на прощение, внимательным к мелочам – собственные ошибки начинаешь осознавать, когда пустеет вокруг тебя Земля.

   …На следующий день телевизионные каналы прервали передачи для экстренного выпуска новостей с космодрома на мысе Канаверал.
   «Через сорок секунд после старта космического корабля „Аргонавт“ ракета-носитель разорвалась в воздухе. Все, находившиеся на борту – двести пассажиров и пятнадцать членов экипажа погибли. Фрагменты космического корабля в радиусе сорока миль разбросаны по акватории Атлантического океана…»
   Я в это время находился в лингвистическом учебном центре. В перерыве между классами, в многократно прокручиваемом репортаже, увидел кадры трагедии. Очередь на посадку, в которой безуспешно пытался разглядеть Лизино лицо, старт космического корабля, и – яркая вспышка, после которой ракета рассыпалась сотнями брызг. Зрители оцепенели, потрясённые катастрофой. Воцарилось зловещее молчание. Последнее, что я запомнил: траурный голос диктора, гробовую тишину в зале, и резкую боль в груди, после которой в беспамятстве повалился на пол. «Скорая помощь», вызванная сотрудниками учебного центра, отвезла меня в госпиталь. Врачи установили диагноз – закупорка сосудов, обширный инфаркт, осложнённый проблемами, о которых ранее не догадывался. Всё плохое случается обычно внезапно. Удар наносится исподтишка.

Глава XXIV
Каролина

   Операция на сердце. Реабилитационный период. После выписки из госпиталя офис социального страхования предоставил помощницу на восемь часов в день, пять дней в неделю, русоволосую польку. В её обязанности входила покупка продуктов, приготовление еды, уборка квартиры, сопровождение на прогулках и визитах к врачу.
   Каролина, так звали помощницу, на голландском языке знала слов пятьдесят, запас английских слов, думаю, составлял две-три сотни. Акцент её был ужасным. Она путалась в формах глаголов, и я прилагал немало усилий, пробуя понять, о чём она говорит. Трудность общения с лихвой восполнялась теплотой и сердечностью. Выглядела она лет на сорок. У каждого эмигранта, вынужденного покинуть Родину, своя безрадостная история, и я не спрашивал Каролину, как она оказалась в Нидерландах и получила право на работу.
   К тяжелобольным или пожилым нидерландцам «полунемую» сиделку не подпустили. Общались мы на английском. Когда возникали трудности, прибегали к электронному переводчику. Понемногу Каролина научилась меня понимать. Ученицей оказалась она прилежной – английский язык схватывала на лету.
   Постепенно дела пошли на поправку. Я почувствовал, что могу самостоятельно совершать длительные прогулки. Ключ, переданный Питером Робинсоном, как и дух авантюры, нежданно проснувшийся, манил в Швейцарию. После смерти родителей, умерших почти одновременно, за год до рождения Ханны, трагической гибели Лизы, двух арестов, тюремного заключения, операции на сердце – перечисления ударов судьбы хватит на две жизни – я хладнокровно глядел в глаза смерти и ничего не боялся.
   «Как хотел бы я оказаться с Лизой на одном космическом корабле и в свободном полёте раствориться над неблагодарной планетой», всматриваясь в прошлое, накручивал я сам себя. Мной овладела апатия, безразличие, отсутствие житейских планов, заставляющих мозг трудиться. Лишь сильный эмоциональный шок мог бы оторвать вялое тело от дивана и встряхнуть мозговые извилины. Невидимая глазу ниточка связывала швейцарский банк с прежней жизнью. После гибели Лизы в душе образовался вакуум, и уже не пугал риск обнаружить в банковском сейфе ящик Пандоры.
   Ответственность за детей удерживает от сомнительных предприятий, но Ханна жила по ту сторону океана, с родителями Лизы, оберегавшими внучку от пагубного влияния. Сдерживающий рычаг отсутствовал. Дорога в Америку закрыта, шансы увидеть дочь – микроскопические. Усилиями опекунов девочка убеждена, что у неё нет биологического отца. Есть «мама Лиза» и «мама Хелен». Наверняка, при содействии властей, идущих навстречу радужным семьям, взявшим на воспитание неполноценных детей-сирот дошкольного возраста, бабушки сделали ей медицинский сертификат, подтверждающий, что она родилась от суррогатной матери, Лизы Конде, погибшей в космической катастрофе…
   Время подводить жизненные итоги. Вывод неутешителен: родственников не осталось. Не приобрёл близких друзей, готовых пойти за тобой в полымя. Если случится трагедия, горевать будет некому. Как и хоронить. Мигель, видать, утешился и нашёл свою половину. Во всяком случае, Энтони его имя не упоминает, а сам он признаков жизни не подаёт. Риск оправдан, даже если Робинсон приготовил в Лозанне каверзную ловушку и опрыскал содержимое ячейки долгодействующим, нераспознаваемым ядом, от прикосновения к которому наступает быстрая смерть. Приключения освежают мозги. В дорогу в поисках стимула бытия! Благо, статус политического беженца позволяет беспрепятственно пересекать границы любой европейской страны. Незнание немецкого языка, на котором говорит большинство населения Швейцарии, не затруднит путешествие. Английский язык, как и язык доллара, международный. А с электронным переводчиком хоть с инопланетянами разговаривай. Взвешивая плюсы и минусы, бесповоротно настраиваясь на поездку и решительно передумывая, опасаясь оказаться в одиночестве в критическую минуту, я пришёл к выводу, что нужен верный попутчик.
   Письмо из офиса социального страхования подстегнуло принять решение. На двух языках, голландском и английском, на обратной стороне письма, – мистера Маркуса проинформировали, что государственная помощь не бесконечна, и с понедельника визиты Каролины заканчиваются. Если мистер Маркус не согласен с заключением врачей, считающих, что он в состоянии самостоятельно себя обслуживать, ему следует обратиться с жалобой в надзорную инстанцию – в письме указывались почтовый и электронный адрес ведомства, принимающего апелляцию. Письмо получил во вторник, подсчитал, что Каролине осталось работать со мной три дня. Утром, вскоре после её прихода, понимая, что предстоят длительные уговоры, осторожно спросил:
   – Каролина, могу ли попросить вас отправиться со мной в маленькое путешествие? Все расходы беру на себя.
   Она удивилась и вежливо отказала.
   – Менеджер сообщил, что с понедельника я перехожу к другому клиенту.
   – Разговор о трёх днях, не более. Выезд завтра, возвращение в субботу. Или в воскресенье. Как получится. Разочарованы вы не будете. Скорее наоборот. Вы согласны?
   Она сжала губы. Недовольная гримаса исказила рот, готовый сказать «нет», но женское любопытство взяло вверх, и она поинтересовалась:
   – А куда?
   – В Швейцарию.
   Каролина вытаращила глаза и изумлённо переспросила:
   – В Швейцарию?
   – Мне нужна ваша помощь, – взмолился, сложив у груди ладони. – Одному мне не справиться. Утомительная дорога… Я ведь после болезни.
   Каролина молчала. Я знал, что она одинока, и в Амстердаме ничто её не удерживает, но всё же спросил:
   – Что тебя держит? Семейные проблемы? Близкий друг? Любовник?
   – Что мы там будем делать? – покраснела она. – В каком качестве вы меня приглашаете?
   – Нужно посетить один офис. Для меня это очень важно, – я не уточнил конечную цель поездки, но интуитивно почувствовав, что Швейцария её заинтересовала, но она не решается с бухты-барахты сорваться с места. – Мне нужен попутчик. Я оплачу все расходы, плюс дополнительно… – я замялся, размышляя, какую сумму ей предложить. Оставил вопрос открытым, ограничившись обещанием. – Услуга не безвозмездна. В обиде вы не останетесь.
   Каролина колебалась. Я не мог понять, что её тяготит, и, желая рассеять её опасения, уточнил:
   – Это деловая поездка, не секс-туризм.
   На губах Каролины появилась снисходительная улыбка. Чтобы внести ясность, проворно сказал:
   – С целью экономии мы остановимся в одном номере, но в разных комнатах.
   – Дешевле, если разместимся в одной, – потупив взор, предложила она, – есть номера с двумя раздельно стоящими кроватями.
   Амур ухмыльнулся, почуяв добычу, прищурился, прицелился и выпустил высокотехнологичную стрелу с острым вай-фай наконечником пятиметрового радиуса действия. Каролина ойкнула, сверкнула очами, а я почувствовал болезненный укол под левой лопаткой, заставивший решительно произнести:
   – На завтра я заказываю гостиницу и билеты. Едем автобусом.
   – Я ещё не дала согласия, – робко возроптала Каролина и кротко опустила глаза. – Ты как тайфун… Так нельзя… – сдалась она секунд через тридцать, не в силах противостоять подталкиваемой Амуром вероломный руке, глубоко залезшей под кофточку. – Это запрещённый приём… – простонала она слабеющим голосом. Амур расслышал её слова и с гордостью улыбнулся – пущенная стрела достигла намеченной цели.
   Совет старого гетеросексуала, не понаслышке знающего прелести слова «женщина», в определённый момент превращающегося в одурманивающий цветок. Женщины-цветы – разные, но каждый цветок прекрасен по-своему. Женщина-георгина. Вспоминается шоколадная прелесть, Николь. Стоит неосторожно вдохнуть аромат женщины-георгины, как начинается увлекательная игра, в которой полутвёрдое «нет» означает «возможны варианты», а кокетливо сказанное «может быть», легко переходит в «да». Женщины-георгины знают, чего они хотят. Они предпочитают доминировать, хотя умеют подстраиваться в нужный момент. Женщины-лилии – загадки, никогда не знаешь, чего от них ждать. Но остерегайтесь женщин ручной работы, ассоциирующихся с белыми лилиями, внешне холодных и неприступных, с которыми теряешь бдительность. В один миг они наполняют комнату резким запахом, обволакивающим разум и лишающим его мудрости. Такой оказалась Каролина.
   …После «технического» перерыва, прошедшего под музыку женских стонов, новообразованная нерадужная коалиция перешла к обсуждению предстоящей поездки.

Глава XXV
Тайна швейцарского банка

   Автобус из Амстердама отходил в пять тридцать утра. Путь длиной в тысячу километров пролегал через Францию, и в общей сложности, с остановками и пересечением границ, занимал восемнадцать часов. Прибытие в Лозанну ожидалось ближе к полуночи. Позднее время не беспокоило, мотель находился в двух шагах от автобусной станции.
   Десять недель, проведенных Каролиной в обществе носителя языка, не прошли для неё даром, она преуспела в изучении английского, раскрепостилась и разговорилась, оказавшись интересной собеседницей, часами рассказывающей увлекательные истории. Отъехали от автовокзала, и Каролина заговорила об истории Польши.
   – Когда-то это было гетеросексуальное королевство. Речь Посполитая. От Балтики до Чёрного моря. Его восточная граница проходила по Днепру. Польские красавицы выходили замуж за знатных мужей гетеросексуальных княжеств феодальной Европы. Мир жесток. Что раньше, что сейчас. В Средневековье его раздирали религиозные и гетеро-гомосексуальные войны. В три приёма радужные монархии, окружавшие Речь Посполитую, проглотили гетеросексуальное королевство. После Третьего раздела началась инквизиция. Костры не пылали. Диссидентов, не ставших радужными, гноили в тюрьмах и ссылали в Сибирь. Однако и под гнётом оккупации, поляки исповедовали разнополую любовь и тайно заключали разнополые браки…
   Устав от шквала обрушившейся на мозг информации, которую невозможно было в одночасье осмыслить и переварить, я прервал Каролину вопросом о таинстве деторождения:
   – Когда в Польше появился институт суррогатных матерей? Он ведь был не всегда.
   Каролина задумалась и философски, с выразительной интонацией, расцениваемой слушателем, в зависимости от настроения, как угодно: убедительно, саркастически или иронично, – изрекла.
   – На дереве растёт много ветвей. Одни засыхают, другие плодоносят. Есть и гибридные ветви. На одной и той же ветви созревают груши и яблоки.
   «Могла бы не уклоняться от ответа, а сказать проще: „традиционный способ зачатия не исключает нетрадиционный, оба в равной степени легитимны“, – подумал со злостью. – Понятно и без высокопарных мудрёных фраз, что природа доброжелательно относится к скрещиванию генетически различающихся форм. Зеброид – гибрид лошади и зебры, мул – осла и лошади, зебрул – смесь зебры и осла, лошак – продукт скрещивания жеребца и ослицы. Что ещё надо? Человек – результат совокупления мужчины и женщины. Самец человека и самка орангутанга создадут челроид, а самец орангутанга и самка человека…» – Я задумался над гипотетическим названием нового биологического вида, и прыснул со смеха, представляя, орангутанга-человека с мощным хвостом, которым он цепляется за ветки деревьев и отмахивается от комаров.
   – Ты надо мной смеёшься? – толкнула меня в бок Каролина, оторвав от весёлых раздумий.
   – Нет, что ты. Я внимательно тебя слушаю.
   – Так вот, – удовлетворилась она ответом. Речь её расцвела. – В животном мире бисексуальность является нормой. Орангутанги, близкие сородичи человека, привыкли к однополым и бисексуальным контактам. Такими же были первобытные люди. Фаллосную кость засовывали в любую щель. В процессе эволюции отношения стали моногамными и разнополыми для продолжения рода. В животном мире: самец – самка. В нашем случае, мужчина – женщина. А когда произошла технологическая революция, мы получили то, что имеем на сегодняшний день… – она многозначительно развела руки.
   Я не вслушивался в её рассуждения, отвлёкся на свои думы. А она, так и не ответив чётко на мой вопрос, вернулась к рассказу об истории Польши, долго говорила о восстании генерала Костюшко, кознях России и предательстве англичан, договорившись до раскрытия личной тайны: «Полгода назад в Польше распространились слухи, что я внебрачная дочь действующего Президента. Когда Сейм потребовал сделать ДНК тест, я скрылась. По личной просьбе отца МИД Нидерландов предоставил мне статус временного жителя». – Признавшись, она попросила об этом никому не рассказывать, пояснив, что разоткровенничалась по одной причине: у нас схожие судьбы, она тоже изгнанница.
   …Автобус неторопливо катился к финансовому центру Европы, останавливался в больших городах, впуская и выпуская пассажиров. Помимо водителя, мы оказались единственными путешественниками, проехавшими весь путь. На двух длительных остановках удалось размять ноги, затекшие от долгого сидения, заскочить в ресторан быстрого обслуживания и выпить по стаканчику красного сухого вина, привычного напитка жителя южной Франции.
   Во время второй стоянки, захмелев, Каролина высоко подняла бокал и провозгласила тост: «Ешче Польска не сгинела, пока мы жиемы». В глазах её заблестели слёзы. Каролина их не стеснялась, не отводя взгляд, тихо напела первый куплет. Когда мы вернулись в автобус, она пояснила, почему так расчувствовалась.
   – Это национальный гимн Польши. Песня написана для польских легионеров Наполеона Бонапарта. Позже мазурка исполнялась на тайных собраниях польских гетеросексуалов, она сопровождала их в годы борьбы за независимость. Оставив неизменной гениальную музыку, предатели и коллаборационисты переделали слова гимна под идеологию новых правителей. Однако как и прежде, польские гетеросексуалы повторяют как молитву, единственную неизменившуюся строку гимна: «Ешче Польска не сгинела, пока мы жиемы», и вкладывают в неё смысл духовной и нравственной свободы. Мы свободные люди, пока продолжаем за свободу бороться.
   Её настроение передалось мне. Я растрогался, порывисто прижал её к себе и поцеловал в висок.
   …В Лозанну приехали с часовым опозданием, устроились в мотеле и заснули, как убитые, на соседних кроватях. Утром позавтракали и, руководствуясь электронным навигатором, пешком отправились на авеню де Рюмин. Двадцать две минуты, как написано в навигаторе. На коротком пути, пока дошли до авеню де Рюмин, насчитал до ста банков и акционерных обществ. Сбился со счёта и вспомнил слова Вольтера: «Если увидишь швейцарского банкира, желающего выброситься из окна, не препятствуй и следуй за ним без каких-либо колебаний. Появился стопроцентный шанс заработать немалые деньги».
   Не спеша, фотографируя по дороге памятники архитектуры, добрались до «Дойче банка». Вошли вовнутрь. Осмотрелись. Слева в окошке «Справочный сервис» скучал клерк, совершенно седой, гладковыбритый мужчина, на вид семидесятилетний. Казалось, он спал – глаза его, когда подошёл я к окошку, были полузакрыты. Я слегка кашлянул, заявив о своём присутствии. Когда старик очнулся, я назвал номер сейфа и показал ключ.
   – Предъявите удостоверение личности.
   «Зачем? – тревожная мысль пронзила мозг. – Достоинство швейцарского депозитарного банка, обеспечившее ему высокое реноме – высшая степень надёжности, секретность вкладов и анонимность банковских операций. Чтобы положить ценности на хранение и забрать их, не требуется указывать имя и фамилию вкладчика. Жизнь не стоит на месте, – лихорадочно размышлял я, успокаивая себя. – Возможно, чтобы не повредить реноме банка и не отпугнуть определённую категорию вкладчиков, негласно в правила выдачи сбережений были внесены изменения».
   – Предъявите удостоверение личности, – повторил он.
   Метеором в памяти пронеслась история о бдительном охраннике, сообщившем журналистам о подозрительном вкладчике, выехавшем из банка на бронированном грузовике, доверху заполненном золотыми слитками. Выяснилось, что их получили наследники Мартина Бормана по секретным счетам третьего рейха. Разразился скандал. Швейцарские банки, отрицавшие сотрудничество с нацистами, попали в неловкое положение. «Неужели история с сокровищами, награбленными нацистами, заставила банкиров изменить правила?»
   Клерк внимательно следил за моим лицом.
   – У вас есть удостоверение личности? – настороженно спросил он.
   Не для того я поехал в Швейцарию, чтобы в решающий момент сдрейфить, развернуться и уйти восвояси.
   – Конечно, – ответил, как можно непринужденнее, вытащил временный нидерландский паспорт и просунул в щель в смотровом окне.
   Клерк взял паспорт и уткнулся в компьютер.
   «Проверяет, стоит ли перед ним международный преступник», – шутил сам с собой, пока клерк сверялся с компьютерной базой данных.
   – Посмотрите в глазок, – потребовал он, убедившись, что имеет дело с добропорядочным вкладчиком. Пояснил: «Такова процедура».
   Я послушно прильнул к глазку. Убедившись, что Роберт Маркус не разыскивается Интерполом, он вызвал по внутренней связи служащего, ответственного за обслуживание анонимных клиентов, зарезервировавших банковские сейфы в частное пользование, и предложил несколько минут посидеть в офисе для VIP-вкладчиков.
   Мы удобно устроились в рядом расположенных мягких кожаных креслах. На стене прямо перед глазами висел телевизор. На большом мониторе мелькали международные новости. Бегущая строка сообщала курс акций на нью-йоркской и пекинской бирже. Новости из Флориды сменились сообщениями из жизни Президента США. Скороговоркой диктор сообщил, что супруги приобрели дом в Вестчестере и, по-видимому, это связано с планами Николаса Хилтона на следующих выборах выставить свою кандидатуру в Сенат в качестве кандидата либерально-демократической партии от штата Нью-Йорка. На экране появилась женщина-диктор, сообщившая, что в Вашингтонский Центр натурализации радужных поступило заявление Кондолизы Вильтор. В кадре показалась симпатичная молодая женщина, открывающая знакомую дверь курсов по подготовке к сдаче экзамена на натурализацию радужных граждан.
   Я не досмотрел до конца сюжет. Ко мне подошёл высокий широкоплечий мужчина, банковский служащий, по выправке, офицер службы безопасности, и учтиво спросил.
   – Мистер Маркус?
   – Да! – оживился кандидат в миллионеры.
   – Следуйте за мной.
   Из-за предосторожности я не раскрыл Каролине цель нашей поездки, но по мере следования вдоль вереницы банков и акционерных обществ, она уразумела, что неспроста отправилась в Лозанну сопровождать тихого американца. В банке она не проронила ни одного звука. Когда же служащий назвал моё имя, она совсем потеряла голову: неоправданно резко вскочила и неумышленно болезненно толкнула локтем в район печени. Я сморщился от боли, а она, как малый ребёнок, вцепилась в мою руку. Я с трудом высвободился, шепнув ей на ухо: «Здесь повсюду камеры наблюдений. Пожалуйста, не волнуйся».
   Глаза её горели. Она заметно нервничала. К счастью, офицер не обращал на нас никого внимания и выполнял процедуры, необходимые для соблюдения режима безопасности. Следуя за ним, мы спустились в подземное бронированное помещение и подошли к стойке со встроенными сейфами. Жестом офицер указал на банковский сейф с номером 86722 и вежливо скомандовал:
   – Вставьте ключ.
   Дрожащая рука кладоискателя вставила ключ в кодовый замок. Компьютер идентифицировал ключ и предложил набрать десятизначный цифровой код. Я ввёл номер и, услышав щелчок, инстинктивно отступил на шаг. От волнения на лбу выступили капельки пота, сердце бешено выстукивало: «цель достигнута, осталось открыть сейф и ознакомиться с содержимым». И тут наступил ступор. Необъяснимое чувство тревоги не позволило сделать последнее усилие, ради которого затеяно авантюрное путешествие. Кладоискатель вытер ладонью пот со лба и сконфуженно попросил офицера:
   – Откройте, пожалуйста, дверцу.
   Офицер доброжелательно улыбнулся, не впервой сталкиваясь с нервным поведением анонимных вкладчиков. Открыл дверцу, заглянул вовнутрь.
   – Всё на месте, – подбодрил он, отошёл на два шага и встал за моей спиной.
   Я волновался, вынимая металлический ящик, понимая, что камера наблюдения следит за каждым моим жестом, а служба охраны неотрывно наблюдает за мной и Каролиной с момента, как я назвал номер сейфа. Твердя себе, «спокойно, цель достигнута», я открыл ящик. Внутри лежал жёлтый пакет, перевязанный белой тесёмочкой, и большой почтовый конверт с надписью «Роберту Маркусу». «Его положили недавно», – подумал я, изучая конверт, не решаясь его вскрыть.
   – Ну, что там? – нервно спросила Каролина. – Забирай и уходим.
   – Не суетись! – цыкнул я и, грозно на неё взглянув, решительно сломал сургучную печать и вскрыл конверт. Внутри лежала банковская книжка на предъявителя на миллион долларов, и послание, на трёх вдвое сложенных страницах. Миллионер с облегчением перевёл дух и не устоял перед соблазном на месте изучить содержание письма.

   Роберт!
   Не время рассказывать, как письмо, которое ты читаешь сейчас, оказалось в Лозанне, в сейфе «Дойче банка». Возможно, это время никогда не наступит, или наступит тогда, когда автор письма отойдёт в мир иной. Суть не в этом. Я должен покаяться, будучи причиной текущих твоих проблем, и рассказать правду, какой бы тяжёлой и неприглядной она ни была. Не знаю, простишь ли меня, но эту правду ты должен знать и безоговорочно выполнить завещание Джейкоба.
   На протяжении двадцати лет, каждые полгода я проходил медицинский осмотр и делал анализ крови. Последние результаты оказались убийственными, выяснилось, что я – ВИЧ-инфицирован. Я был шокирован. Когда протрезвел, провёл собственное расследование. В этом помогла работа в полиции. То, что я раскопал, проверяя медицинские карты Джейкоба и Мартина, привело меня в ярость. Джейкоб, как минимум полгода болел СПИДом, и, зная о заболевании, скрыл его от меня. Подхватив смертельно опасный вирус, он не предохранялся и сознательно меня заразил.
   Мартин, супруг мой, к счастью, оказался здоров. Сказалась его маниакальная подозрительность, доходящая до маразма – после каждой любовной игры с обязательным использованием предохранительных средств (иначе он не соглашался) он принимал антибиотики. Я смеялся над ним: «Ты боишься забеременеть?» – «Нет», отвечал он. – «Ты мне не доверяешь?» – «Доверяю», – и ссылался на фобию. Как видишь, психические отклонения иногда бывают полезны.
   СПИД, в том виде, в котором он распространён в США, излечим и не более опасен, чем любое иное венерическое заболевание. Смертельные эпидемии прошлых веков, унесшие миллионы жизней, человечеству не грозят. Но в последние годы вирус модифицировался. Джейкоб заболел полинезийской разновидностью, редко встречающейся, малоизученной и не поддающейся обычным методам лечения. Он знал – теперь об этом знаю и я – по прогнозам врачей, больным, инфицированным полинезийским СПИДом, отведено от двух до пяти лет. Первая стадия протекает малозаметно, вспышка начинается на втором-третьем году болезни и буквально испепеляет жертву.
   Узнав о приговоре врачей, я прекратил семейные отношения. Мартин подозревал меня в супружеской неверности, грозился подать на развод – я оправдывался, жаловался на плохое самочувствие и отсутствие потенции и, учитывая, что значительно старше его, говорил, что, мол, в семьдесят лет обессилел, и не такой, каким был ещё год назад. Мартин возмущался. Ведь если нет серьёзных заболеваний, возраст не помеха для половой жизни: восемьдесят процентов мужчин и в столетнем возрасте при помощи таблеток сохраняют сексуальную мощь. Так мы и жили, переругиваясь из-за отсутствия интимной близости, но я, зная, что жить осталось недолго, горел желанием отомстить. Для этого имелись веские основания: Джейкоб потерял голову, возненавидел людей и вознамерился утащить в могилу всех, попавшихся ему на глаза. Удовлетворяя похоть, стал неразборчив в связях. Он был обречен, и для всех было бы лучше, чтобы он поскорее ушёл в небытие. Он совершал одно преступление за другим. В идеале в тюремной больнице он должен доживать отмеренный ему срок. Но мною двигала месть – я предложил ему перед очередным половым актом принять новое эффективное средство, в разы повышающее потенцию, таблетку «Виагры-Плюс», но в упаковку вложил сильнодействующий возбудитель, разгоняющий кровь до смертельно опасных нагрузок. Так оно и произошло. Я не подозревал, что он выбрал тебя в качестве очередной жертвы. Выходит, я тебя спас, хотя, не скрою, смалодушничал в первые часы после его смерти. Взял грех на душу.
   С Джейкобом я расквитался. Но, совершив самосуд, также свершил преступление. Всё это заставило меня покинуть Америку. Надеюсь, смерть найдёт меня в океане.
   Вот вкратце и вся история. Относительно завещания Джейкоба. Он приобрёл для Лизы виллу на Кюрасао, маленьком острове, входящем в состав Нидерландских Антил, и поручил мне как старому другу, укрыть документы в надёжном банке. Документы на право владения виллой – в жёлтом конверте. Ещё полмиллиона долларов на имя Ханны – для оплаты обучения в престижном университете – лежат в «Чейс Манхэттен Банке». Счёт открыт в отделении банка на пересечении Бродвея и Вест восьмой. По достижении восемнадцати лет она их получит. Вот, пожалуй, и всё, что хотел тебе сообщить.
   Да, чуть не запамятовал. Банковская книжка на предъявителя предназначена для оплаты расходов для вашего переезда на Кюрасао и проживания до конца жизни.
   Будьте счастливы!

   Я стоял в замешательстве и не мог выдавить ни звука. Каролина ещё раньше потеряла дар речи. Не зная содержание письма, она внимательно изучала моё лицо, пытаясь по нему прочесть текст. Догадавшись при виде банковской книжки, что не зря составила мне компанию, она мысленно прикидывала выгоду от близкого знакомства с новым миллионером.
   Банковский служащий, в моём понимании офицер службы безопасности, деликатно стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу.
   – Заберёте или оставите на хранение? – поинтересовался он, когда длительность паузы превзошла допустимые нормы.
   – Заберём, – очнулся новый миллионер и взял пакет, не представляя, как в нынешней ситуации им воспользоваться.
   – Ну, что? Мы недаром приехали? – нетерпеливо спросила Каролина, когда мы оказались на улице.
   Я промолчал, не решившись сказать правду, хотя в знак благодарности какие-то слова требовалось произнести.
   На улице к Каролине вернулась горячность и душевный подъём. Она дёрнула богача за рукав и нервно полюбопытствовала:
   – Ты набрал в рот воды? Почему замолчал?!
   – Извини, но это не моя тайна. Потерпи, пока ничего не могу сказать. – И чтобы её угомонить, понимая, что мы находимся в поле зрения видеокамер, я солгал: «Это вопрос жизни и смерти».
   Каролина надулась и по дороге в мотель безмолвствовала. Обида её была на руку – позволяла без помех переваривать завещание и письмо. Всё смешалось и переплелось, добро и зло, друзья и враги. Джейкоб – джентльмен и преступник, заботливый отец и отъявленный негодяй. Как и его лучший друг, Питер Робинсон. «Завещание составлено на имя Лизы. Она мертва. Ханна – её единственный законный наследник. Но она слишком мала, чтобы отсудить права на виллу на Кюросао. – Невольно я подумал об Энтони: „Дружище, тебе предстоит дополнительная работа“».
   В мотель мы вернулись к обеду – время пролетело с удвоенной скоростью. Вошли в номер. Каролина отошла от шока, пережитого при виде банковской книжки, и от обиды, вызванной нежеланием попутчика исповедаться. Развеселилась ни с того ни с сего. Подбросив к потолку дамскую сумочку, которая плашмя плюхнулась на пол, и весело предложила:
   – Идём в ресторан. Самое время обмыть жёлтый пакет.
   – Окей, – без энтузиазма согласился миллионер, почувствовав изнеможение – сказалось напряжение последних часов.
   Я не хотел оставлять пакет в мотеле, побаивался выходить с ним на улицу, подозревая, насмотревшись детективных фильмов и давая волю воображению, что некие лица, связанные со службой безопасности банка, за нами следят, и предложил отпраздновать без лишнего шума.
   – Я закажу еду в номер…
   – Шампанского! – куражась, потребовала Каролина, когда по телефону делал заказ. – «Вдова Клико!»
   Я улыбнулся и охотно выполнил её просьбу.
   – И бутылку «Veuve Clicquot».

   …Вечером Каролина не теряла зря время. Едва потушили свет и разлеглись по кроватям, она нырнула ко мне в постель и хихикнула на ухо:
   – Разве мы не гетеросексуалы?
   В мгновение ока она оказалась сверху, приложила немного усилий, и когда кровать заскрипела, страстный женский голос горячо прошептал на ухо: «Ешче Польска не сгинела».

Глава XXVI
Возвращение с того света

   Автобус Лозанна – Амстердам неторопливо катил по международной автомагистрали. В дорожной сумке, закрытой в багажном отсеке, лежало завещание Джейкоба. Завещание разрушило мою жизнь, разлучило с дочерью, загнало в тюрьму, в эмиграцию, а Лизу, и того хуже – отправило в мир иной. Благие намерения обернулись трагедией, в том числе, и для Джейкоба. Что делать с завещанием, для Лизы уже не нужным? «Всё, что могу сделать для дочери, – грустно размышлял я, прикрыв глаза и откинувшись на спинку сиденья, – ознакомить Энтони с документами, находящимися в жёлтом пакете. Лиза погибла. Сможет ли Ханна заполучить виллу – решать адвокатам. Банковской книжкой на миллион долларов я вправе распорядиться по своему усмотрению. Расценим её как компенсацию за разрушенную семью, тюрьму и пережитые страдания».
   Поездкой в Швейцарию завершились три месяца, прошедшие после катастрофы космического корабля «Аргонавт». Утраты невосполнимы и скоротечными удовольствиями, притупляющими на короткое время душевную боль, или финансовыми компенсациями, пусть даже весьма ощутимыми, сердечные раны не залечиваются. В душе вакуум. Пустота.
   Никогда после расставания Лиза не снилась мне. Но после гибели «Аргонавта» она приходила по ночам, окаменевшая стояла в изголовье кровати и на все расспросы отвечала молчаливой улыбкой. Я просыпался с ощущением, что Лиза физически находится рядом, щупал подушку – она была холодна – и с трепетом возвращался к реалиям бытия. Оказывается, это был сон, навязчивый и многократно прокручиваемый в подкорках головного мозга, и не желающий признать существующую реальность – её нет, и больше не будет. Всюду, где бы я ни находился, я видел её глаза. Они преследовали меня, когда бродил я по Амстердаму, по ажурным мостикам переходя с одного островка на другой, восхищаясь архитектурой старинных зданий. Я видел их в самом неподходящем месте, будь то старейшая церковь города – готическая Уде-Керк, выстроенная в четырнадцатом веке, или младше на три столетия – ренессансная церковь Вестеркерк с могилой Рембрандта. Они смотрели на меня с укором и безмолвно вопрошали: почему ты отправился в Нидерланды без меня? Они присутствовали повсюду: в одном из самых величественных католических соборов Европы – Амстелькринг, в Португальской синагоге, некогда самой большой в мире. Везде, где появлялось нечто, радующее душу и сердце, возникало её лицо. Я разговаривал с ней – она молча слушала…
   Я скосил взгляд на Каролину – уставшая, она дремала в соседнем кресле. Никто не отвлекал от безрадостных мыслей и не мешал думать. Николь, Каролина… Мимолётные увлечения не могли вытеснить Лизу. Если бы я не поддался обиде, – подумаешь, стал жертвой рядового адюльтера! – не затеял бы противоестественный для себя переход в другую «религию» с принятием ухаживания Джейкоба, Лиза не погибла бы. Я чувствовал свою вину и душил слёзы, накатывающие на горло. Каролина – средство, чтобы заглушить боль утраты? Сомнительно… Серьёзных отношений быть с ней не может. Эмоциональная полька – лечебный пластырь, временно притупляющий боль. Звучит грубо, но, похоже, и Каролине я потребовался для восстановления душевного равновесия. А Лиза… Несмотря на годы, прожитые совместно, она оставалась загадкой, непредсказуемой в поступках не только для меня, но и для неё самой. В любом имени заложена тайна, известная одному лишь Создателю. Имя – ключ к самоидентификации и ассоциируется с судьбой человека. Загадка, спрятанная Леонардо да Винчи в улыбке Моны Лизы, передалась другой Лизе. Конде. Конде?
   «Фамилия Лизы – производная от Джоконды? – Я вздрогнул, открыл глаза, и отогнал нечаянно пришедшую мысль. – Чур! Чур! Никакой мистики! Это созвучие, случайное совпадение, которое необходимо забыть! Достаточно того, что она однофамилица Конде, герцогов королевской крови!»
   Шальная мысль о герцогах Конде, родственниках Бурбонов, в старину правящих французским королевством, ударила в голову: «Не отсюда ли во многих деяниях Лизы, черты, присущие герцогам Конде, – быстрота замысла и королевское сумасбродство? Хватит! – сердито оборвал себя. – Так договоримся до абсурда, что Франческо дель Джоконде, на самом деле Франческо Джо Конде. И тогда становится очевидным, почему Леонардо да Винчи не оставил портрет заказчику, а вывез картину во Францию и подарил французскому королю. Тайна Лизы в её происхождении, она один из потомков герцогов Конде, и родственными узами связана с её флорентийской ветвью. Хватит! – Я заскрежетал зубами, отгоняя, прочь безумные мысли. – Чушь! Забыли!»
   – Остановись, сукин сын! – Не сдержавшись, выругался вслух, испуганно прикрыл ладошкой рот и быстро глянул на Каролину. Она не расслышала грубого выкрика, спала, как убитая. Пассажиры автобуса, дремавшие в своих креслах, тоже ничего не услышали.
   Я глубоко вздохнул, откинул голову на спинку сиденья, закрыл глаза, и, овладев собой, стал подтрунивать над нелепой мыслью о родстве Лизы с герцогами Конде, и о смутной их связи с картиной великого флорентинца. «Вспомни, Роберт, как однажды ты смеялся над вопросом колумбийского студента: „Не являетесь ли вы дальним родственником Габриеля Маркеса“. – Подавив смех, я пояснил колумбийцу, недоумевавшему, что смешного в его вопросе: „У нас разные фамилии. Он – Маркес, а я – Маркус“. – Колумбиец пожал плечами: „Это ничего не значит – неточный перевод. У вас с Габриелем Маркесом портретное сходство“».
   Предаваясь забавному воспоминанию, я не заметил, как меня убаюкало, и почти до самой французско-бельгийской границы продремал в кресле, ненадолго пробуждаясь, но, не желая быть вовлечённым в разговор с Каролиной, проснувшейся и готовой к долгим беседам, прикрывал глаза, делая вид, что сплю. На границе вынужденно прекратил притворяться спящим и вышел из автобуса для таможенного досмотра. Каролина, молчавшая всю дорогу и накопившая сил для новых рассказов, тотчас же сообщила, что в автобусе меня укачало, и всю дорогу я спал.
   – Сон – аккумулятор здоровья, – слабо огрызнулся и прикрыл глаза.
   Около одиннадцати вечера автобус прибыл в Амстердам. Тепло распрощались, договорившись созвониться вечером следующего дня. Каролина поехала к себе – утром её ожидала работа с новым клиентом, а я вернулся на Рембрандтплейн и, не распаковывая дорожную сумку, грохнулся на диван. Усталость и нервные потрясения, в прямом смысле свалили с ног. Будто не проспал почти всю дорогу в автобусе.
   Посреди ночи оглушительный телефонный звонок прервал сон. С раздражением откликнулся: «Алло».
   – Здравствуй, – услышав голос, похожий на Лизин, вздрогнул: «Наваждение?»
   – От-ткуда т-ты звонишь, – с испуга начал заикаться, не доверяя ушам. Померещилось? Продолжение ночных сновидений?
   – Из Нью-Йорка, – повисла напряжённая пауза. Сердце сжалось. Это не сон, не розыгрыш, не мистификация. Спокойный голос тихо спросил: «У нас восемь часов вечера, а у вас?»
   – Два ночи, – скосил я взгляд на часы. – Т-ты жива?
   Вместо ответа услышал тихое всхлипывание, не выдержал и закричал:
   – Лиза! Почему ты молчишь? Лиза!
   Молчание до предела наэлектризовало воздух. Когда пауза стала невыносимой, еле слышно прозвучали знакомые нотки:
   – Я так рада. Услышала, наконец, твой голос.
   Ошибиться нельзя, голос принадлежал Лизе. Но она же погибла, сопротивлялся червь сомнения. Неужели рассудок помутился, и я слышу несуществующие голоса?!
   – Лиза?! Лизочка!
   Всхлипывание и невнятные звуки были легко узнаваемы и перешли в рыдания.
   – Лизонька, любимая… успокойся, – пытался докричаться и удержать её возле себя, опасаясь, что удивительный сон исчезнет.
   – Лиза! Ты меня слышишь!? Скажи, что-нибудь!
   Рыдания стали затихать. Я продолжал говорить, постепенно овладевая её вниманием. Наконец, Лиза остыла.
   – Перед вылетом нас собрали в просмотровом зале. Сначала унизительный личный досмотр, к которому и в тюрьме трудно привыкнуть: задний проход, передний, рот, уши. Тщательная проверка багажа, пограничный контроль. Охранники торопились – полагалось быть на космодроме за два часа до старта космического корабля, и чтобы компенсировать время, потраченное переусердствовавшими таможенниками, часть людей запихнули в грузовой лифт. Его и так загрузили вещами до самого потолка. Превышение грузоподъёмности – грубейшее нарушение правил техники безопасности, но охрану это не волновало. Толкачи утрамбовали лифт, как консервную банку, и закрыли дверь. Не хватало воздуха. Я не могла дышать.
   – Это же не Освенцим!
   – А тоже подумала тогда об Освенциме. Что запустят удушающий газ, и всем нам конец. Отлегло на душе, когда увидела в кабинке охранника. Лифт не трогался. Народ возмущался – физически слабые задыхались, просили открыть дверь. Но вместо того чтобы выпустить из душегубки несколько человек и сделать ещё одну ходку, охранник взбесился и начал прыгать. Лифт стоял на месте. Он вытащил пистолет и приказал всем по его команде прыгнуть одновременно. Прыгнули раз, другой, третий. Тросы лопнули, не выдержав перегрузок и резких рывков. Лифт рухнул в шахту. Все, кто в нём находился, человек двадцать, погибли. Кто от травм, кто от удушья. Представляешь, что там творилось? Когда спасатели добрались до лифта и открыли его, я оказалась единственной, подававшей признаки жизни, хотя имела множество переломов и черепно-мозговую травму.
   – Какой ужас…
   – То, что я выжила? – Лиза не утратила чувство мрачного юмора.
   – Я не это хотел сказать. То, что произошло.
   – О крушении грузового лифта власти не оповестили средства массовой информации. Поэтому ты ничего не знал. Почему они утаили правду? Тяжело влезть в безумные головы. Через несколько часов произошла катастрофа над мысом Канаверал. Все находившиеся в лифте, так или иначе, погибли бы в катастрофе. Возможно, поэтому они умолчали об аварии лифта. Зачем ещё больше будоражить общественное мнение и начинать дополнительное расследование? К великой радости вашингтонских стражей морали и нравственности, нерадужные, высылаемые на Луну, погибли. А где это произошло, на земле или в воздухе, не имело для них значения.
   Она замерла. Потрясённый рассказом, я вымолвил еле слышно:
   – Как ты сейчас?
   – Три месяца провалялась в госпитале. Первое время была без сознания. Мне делали трепанацию черепа. Моё имя автоматически оказалось в списке погибших, и когда я попала в госпиталь, врачи, считая, что не выживу, не доложили наверх. Так я осталась в списке погибших. Но, как видишь, выкарабкалась. Чувствую себя слабо, мучают головные боли. И правая нога… Прихрамываю… Но жива, слава богу. Жива.
   – Где ты сейчас? С Ричардом? – ненавистное имя сорвалось с языка, и я оцепенел, затаил дыхание, ожидая ответ.
   Лиза замолкла. Угадал? Попал в точку? Я не торопил с ответом, побаиваясь услышать: «Да». Наступило нестерпимо долгое молчание. Наконец, с ненарочитыми передышками Лиза заговорила. Слова давались с трудом.
   – Ричард погиб… На «Аргонавте»… Его тоже арестовали. Как моего сожителя, признали соучастником покушения. Нас отправляли на Луну одним рейсом. Но… Ричард погиб. А мне повезло.
   Смешанное чувство – радость и злость, смешались в кучу, раздирая на части душу. При упоминании о Ричарде, требуя непрощение, бурно вознегодовала пуританская часть души. «Она постоянно обманывала и ханжески изображала любовь. Возможно, перед нашей встречей в Фараковэй, провела с ним бурную ночь». – Вторая половина души, иудео-христианская, благоразумная и страдальческая, тянула на свою сторону и призывала к отпущению грехов: «После случившегося, не ты ей Судья. Всё происходившее в прежней жизни, сейчас, когда Всевышний её уберёг и помиловал, значения не имеет. Соперника нет. Ревновать не к кому. Ты ведь и сам не безгрешен, – подумал я с издёвкой, – дорогой друг-моралист, Роберт Маркус».
   – Теперь я начинаю новую жизнь, – кротко молвила Лиза. – С нового листа.
   – Где ты находишься? – нежно спросил, закрывая страницу совместной жизни «Ссоры, измены, распри».
   – С мамами. Они меня уже оплакали. Им ведь не сообщили, что я осталась жива.
   – А где Ханна?
   – С нами.
   – Ты не боишься? – опомнился, вспомнив, что Лиза наговорила много запретного.
   – Чего?
   – Говорить…
   – Я живу у мам и могу говорить спокойно. Какой-то папин друг сделал для них защищённый канал связи.
   Послышались голоса, Лиза отвела голову и кому-то промолвила: «Я заканчиваю», – затем вернулась ко мне:
   – Извини, я вынуждена прерваться. Позвоню завтра. Когда тебе удобно, утром или в это же время?
   – Я перезвоню сам.
   – Нет, лучше я позвоню. Ты забыл, что мамы тебя ненавидят?
   – Тогда часов в десять вечера. Время парижское. Тебе удобно?
   Лиза задумалась.
   – Шесть часов разницы. Значит, в четыре по нью-йоркскому. Договорились.
   Я посмотрел на часы: начало второго. Сон окончательно выветрился, появилась возникнувшая неизвестно откуда боль в висках, и неистовое сердцебиение. Принял таблетки, – сердечные и от головной боли, и лёг в постель. Уснул нескоро, когда забрезжил рассвет.
   …Проснулся к полудню. В ожидании звонка я думал о физическом состоянии Лизы. Первым делом надобно выяснить, способна ли она без посторонней помощи двигаться, и лишь затем строить планы на будущее, и говорить о переезде с Ханной на Кюрасао. Предварительное ощущение благоприятное. Разговаривала она связно, не путалась в фактах – верный признак, что основные функции головного мозга не нарушены.
   После шести позвонила Каролина, справилась о самочувствии и сообщила, что её новый клиент – пожилой литовец, страдающий сахарным диабетом, которому в госпитале ампутировали обе ноги. Диабетом он заболел на Луне, работая по контракту, а болезнь в запущенной форме диагностировали на Земле, когда уже были неэффективны обычные методы лечения, позволяющие избавиться от тяжкого недуга. Учитывая тяжесть заболевания, ему назначили круглосуточное обслуживание. Она с ним четыре дня в неделю по десять часов.
   Новость я воспринял прохладно, – после разговора с Лизой трудно перестроиться, делать вид, что ничего не произошло, и изображать лирическое настроение. Каролина почувствовала холодок и с плохо скрываемой обидой съязвила.
   – Я тебе уже не нужна?
   – Нет, что ты! – запротестовал я, подыскивая оправдание. – Я разбит, лежу целый день в постели.
   Каролина разволновалась.
   – Ты заболел? Приехать к тебе сегодня вечером?
   – Нет-нет, спасибо, – торопливо отказался от помощи, – это не так серьёзно. – И заботливым голосом пояснил. – Ты ведь тоже устала, нуждаешься в отдыхе.
   – Хорошо, – поразмыслив, ответила Каролина, – отдыхай. У тебя есть время подумать над развлекательной программой на выходные.
   – До субботы оставим вопрос открытым, – оставил я небольшую лазейку, не желая что-либо обещать. – Всё будет зависеть от самочувствия.
   – Договорились, – недовольно буркнула Каролина, попрощалась и выключила телефон.
   О чудесном воскрешении Лизы я благоразумно промолчал, интуитивно понимая, что Каролине необязательно знать о сопернице.
   Как договорено, Лиза позвонила в четыре по нью-йоркскому. Я не решился обрушить на неё шквал вопросов, вертящихся на языке, и мягко спросил:
   – Как ты себя чувствуешь?
   – Уже лучше. А раньше совсем плоха была.
   – Как ты оказалась у мамы?
   – Врачи не знали, куда меня выписать – я была в таком состоянии, что нуждалась в круглосуточной помощи. Предложили «дом инвалидов». Я подумала и назвала телефон мамы. Зная наши прежние отношения, не особенно надеялась на успех. Но кроме неё, обратиться не к кому. Я счастлива и потрясена: забыв о прошлых конфликтах, мамы, не задумываясь, приехали в госпиталь и забрали меня. Сейчас учусь ходить заново.
   – Как встретила тебя Ханна?
   – Ой, она счастлива! В первые дни ни на шаг не отходила. Сегодня утром разбудила меня словами, что приготовила мне сюрприз.
   – Какой же?
   – Почистила банан, нарезала его мелкими ломтиками, залила молоком и на подносе принесла в постель. Сказала, что это мой завтрак. Она так повзрослела.
   Я расплылся в гордой улыбке, представляя Ханну, приносящую Лизе в постель собственноручно приготовленный завтрак.
   – Умничка, – похвалил я дочь.
   – Если бы не она, я так быстро не пошла б на поправку. Мысль, что я ей нужна, заставила, превозмогая боль, делать физические упражнения и разрабатывать ногу. Она – моя палочка-выручалочка.
   – Что говорят врачи? Каков прогноз?
   – Предполагают, что при надлежащем уходе и выполнении всех предписанных процедур, смогу восстановиться месяца через три-четыре. Но есть другая проблема.
   – Какая?
   – Обвинительный приговор продолжает действовать. Официально я погибла при крушении «Аргонавта». По счастливой случайности, чьей-то халатности, или преднамеренно кто-то обо мне позаботился, но информация о фантастическом моём спасении не дошла до судебных органов. Иначе, управление тюрем спохватилось бы и ринулось выполнять приговор. Может, у меня есть неизвестный мне благодетель? – предположила она, то ли в шутку, то ли всерьёз. – Какой-нибудь важный приятель отца?
   – Добрые рыцари не перевелись в сказках, но их априори нет в управлении тюрем.
   – А приятель отца? Тот же Питер Робинсон.
   – У тебя, видать, сегодня хорошо с чувством юмора, но я не идеалист. Поэтому, сменим пластинку. Ты гуляешь? Выходишь на улицу?
   – Нет. Боюсь показываться на глаза соседям. Когда речь заходит о кругленькой сумме, доносчиков, мечтающих за вознаграждение исполнить гражданский долг, как всегда много. Сексоты передерутся за право доложить первым. Ты ведь знаешь, все гнусные дела делают добровольцы.
   – Тридцать сребреников на улице не валяются.
   – Конечно! Их надо ещё заработать! Зато как украшает звёздно-полосатого патриота викторианская ленточка полиции нравов, приколотая к лацкану пиджака или к дамской шляпке!
   – Кому-то и десяти сребреников достаточно. Но обязательно с ленточкой. Викторианской.
   Лизу сарказм не развеселил. Она приуныла.
   – Приговор не отменён. Меня ждёт Гринлуния. В США я нахожусь незаконно. Стоит кому-либо из медиков проговориться, или власти обнаружат ошибку – новый срок гарантирован. Вот если бы я добровольно явилась в полицию, то с учётом «божественного» воскрешения и явки с повинной, возможно, могла бы рассчитывать на помилование. Но я не хочу рисковать и надеяться на милосердие Президента.
   – Ты намерена всю жизнь прожить взаперти? – осторожно спросил, помня о несбывшихся планах, отправиться по маршруту, проложенному Хелен и Даниэл.
   – Нет, конечно, – не задумываясь, ответила Лиза. – Но есть один только выход – эмиграция. Любым путём выбраться из страны. Но как? Моё нынешнее состояние не позволяет…
   Подошло время рассказать ей о завещании Джейкоба и о запоздалом покаянии Питера Робинсона.
   Лиза неспособна бесстрастно выслушивать о злодеяниях друзей-полицейских, один из которых ей приходился отцом. Несколько раз она меня прерывала, восклицая с негодованием: «Какой ужас! До чего папочка докатился!» – Когда же я завершил рассказ, прежняя Лиза, решительная и отважная, произнесла то, что я ожидал услышать:
   – Эмиграция становится нашей главной целью. Мне нужно чуть-чуть окрепнуть. Но… – она запнулась и затем поставила жёсткое условие, – без Ханны я не поеду.
   Пока она говорила, в моей голове начал созревать план.
   – Дай мне несколько дней. Что-нибудь придумаю, – я понял, что не зря, разговаривая с Каролиной, дипломатично умолчал о воскрешении Лизы. В зародившемся плане Каролине отводилась главная роль.

Глава XXVII
Лесбийская свадьба

   Предложение встретиться в субботу Каролина восприняла адекватно. С присущим ей чувством юмора.
   – Ты уже выздоровел? – спросила она шаловливо.
   Нет нужды разочаровать женщину, пока море не вышло из берегов.
   – У тебя будет шанс в этом убедиться, – прозвучал достойный ответ.
   План, сумбурно возникший, согласно здравому смыслу, казался несбыточным. Для его осуществления требовалось согласие исполнителей, в первую очередь, Каролины. Захочет ли она из альтруистических побуждений окунуться в авантюру, пахнущую тюрьмой? Будь я на её месте, я бы категорически отказался. Посулить денег? Я поставил себя на её место, и от вознаграждения наотрез отказался. План казался утопией, красивой несбыточной сказкой. Как я ни старался встряхнуться и придумать нечто реально-осуществимое, умные мысли застревали в крючковатых извилинах мозга и не подавали признаков жизни. В пятницу вечером наступил конец колебаниям. Красивая сумасбродная идея отключила интуицию, не позволив появиться ни одной свежей мысли, ни одному альтернативному варианту. Только разговор с Каролиной и её отказ быть главным действующим лицом, – я не сомневался в таком ответе, – послужит толчком к перезагрузке мышления и поиску варианта, не связанного с эмоциональной и непредсказуемой полькой.

   …Каролина пришла к одиннадцати утра, когда подоспело время второго завтрака. День предложила начать с фламандской кухни. Прогуливаясь, мы не спеша, прошли пару кварталов и увидели небольшой ресторанчик, расположенный в полуподвале старинного здания. На стене дома висела мемориальная доска, указывающая, что с 2100 по 2115 год здесь жил и работал известный нидерландский художник Рафаэль ван дер Гругмэн.
   Ресторан только открылся, и мы были первыми посетителями. Стены, как и положено зданию, в котором жил известный художник, украшены репродукциями его картин. При входе за угловым столиком сидел восковой Рафаэль ван дер Гругмэн, в своей знаменитой парусиновой шляпе, и любой посетитель мог присесть рядышком, пощупать пышные седые усы, выпить с художником кружечку пива и сфотографироваться на память. Благодаря усам ван дер Гругмэна, бизнес хозяина ресторана развивался успешно.
   Я заказал традиционную еду фламандцев: пиво и фритты с мидиями. Фритты – толстую картофельную соломку длиной до восьми сантиметров – по обыкновению, подали с горячими соусами, на выбор – шашлычным, карри, грибным, и кисло-сладким.
   Утолили голод. Выпив вторую кружку, Каролина слегка опьянела, раскраснелась, заговорила громко, бурно жестикулируя. Пиво развязало язык, и её потянуло на воспоминания. Оказалось, у неё есть сын, студент университета, который остался в Польше и живёт вместе с его отцом. Я слушал, не перебивая. Когда она подустала и на секунду замолкла, я сделал робкую попытку заговорить о Лизе. Каролина моих слов не расслышала, увлекшись собственными переживаниями, и вновь заговорила о сыне, о не сложившейся семейной жизни, и повторила причины, вынудившие её эмигрировать.
   «Ей хочется выговориться», – подумал я, откинулся в кресле и украдкой, дабы не обидеть её невниманием, стал разглядывать картины ван дер Гругмэна. Взгляд надолго остановился на самой известной, – «Триптих».
   Первый сюжет – ярко раскрашенная картинка, вызывающая улыбку и напоминающая о детстве. Художник не пожалел красок. Ведь только на рисунке ребёнка, с его невообразимо богатой фантазией, можно увидеть розовые дома и оранжевые деревья. В центре картины – сиреневый балкон, на котором бесстыдно вывешены розовые панталоны. Их владелица, неохватная женщина, стоит на балконе в розовых панталонах и мини-переднике, напоминающим слюнявчик, едва прикрывающем голое, лопающееся от жира тело, и вывешивает бельё. Возле балкона завис в воздухе озорной мальчик. Юный Ромео вглядывается в окно, украдкой подсматривая за тоненькой девочкой… Деревья – оранжевые, листья – голубые. Они касаются балконных перил и соскальзывают на сиреневый пол. Рыжее солнце, малиновые облака, розовые дома и оранжевые деревья… Летающий мальчик, перенесшийся с картин Шагала, возвратил меня в клубнично-смородиновое детство, беспечное и весёлое, когда во снах, раскинув широко руки, я тоже летал, как птица летал над городом, а когда просыпался, нескоро возвращался в реальность. Я летал наяву!
   Следующий сюжет триптиха – контраст света и тени, добра и зла. Нескончаемая дорога, напоминающая хоккейную клюшку, резким крюком, через дым пожарища, уходит в небо. Охраняемая солдатами и собаками, по пыльной дороге бредёт толпа, в которой легко узнаваемы герои первой картины, мальчик, девочка и её мама. На их спинах огромные шестиконечные звёзды. У овчарок на спине шерсть выстрижена свастикой. Коричневые облака, наглухо закрывшие небосвод, мрачно нависли над городом и сделали его невидимым для Всевышнего. Чёрные дома – символ траура. Багровые деревья, впитавшие кровь мучеников вплоть до ветвей, подтверждают – город во власти дьявола. Но больше всего потрясли листья. Белые листья, саваном покрывающие исчезающий в пыли караван… Белый цвет – символ невинности, цвет подвенечного платья. Сердце застыло, остановилось в скорбном молчании. Когда шок прошёл, вспомнилось, что в некоторых странах белый цвет – символ смерти.
   Третью панель с первого взгляда разобрать невозможно. Полотно покрыто толстой пепельной сажей, сквозь которую едва проступают контуры города-кладбища…
   Отвлёкшись на «Триптих», я перестал слышать Каролину. Расплата не замедлила. Кончиком туфли Каролина больно ударила под столом мою ногу – я ойкнул от неожиданности. Она обиженно возмутилась:
   – Ты меня слушаешь? Чем ты занят?
   Я скривился от боли, и, придержав язык, готовый вспылить, кивком головы указал на картину:
   – Она пугает меня. Словно написана обо мне.
   Каролина глянула на картину и, недоумевая, спросила:
   – Апокалипсис? Ты в эти бредни веришь?
   Я молча пожал плечами. Каролина жалостно на меня посмотрела.
   – Зря ты себя накручиваешь.
   Я не ответил. И до того безрадостное настроение, после просмотра мрачного сюжета испортилось окончательно. Вместо мальчика и девочки, нарисованных на картине, представил себя и Лизу, бредущих в толпе мучеников. Мы плетёмся на Голгофу, в окружении злобно лающих овчарок и садистов-охранников и на наших спинах жёлтые шестиконечные звёзды. По коже озноб прошёл – я ощутил реальность, возникшую из воображения художника. Оторвал глаза от картины и попросил Каролину:
   – Пошли домой, я устал.
   – Я тоже устала, – ответила она. – Посидим в скверике. Полечим твою хандру.
   Рассчитались, вышли на улицу и молча поплелись к скверику. Издали заприметил незанятую скамейку перед ажурным фонтанчиком и резко ускорил шаг, оторвавшись от Каролины. Завладев скамейкой, победно махнул рукой, приглашая Каролину присоединиться. Она подошла не спеша. Присела. Осмотрелась.
   – Отсюда очень хороший вид, – она кивнула на собор, расположенный с противоположной стороны скверика. – И место спокойное.
   – Ты готова меня выслушать?
   – Конечно, – лаконично выпалила она, глазом не моргнув.
   – Лиза жива!
   Каролина вскинула брови.
   – Не может быть!
   – Может!
   Я сбивчиво рассказал о чудесном спасении. Реакция Каролины ожидаемая. Она возликовала и упоённо, от всего сердца поздравила.
   – Вот, здорово! Значит, вы когда-нибудь встретитесь!
   – Это зависит… – медленно произнёс я, изучая выражение её лица.
   Каролина не позволила договорить и запальчиво прервала.
   – В юности у меня было схожее происшествие. Группа студентов, шесть человек, собралась покорить Говерлу, самую высокую гору в Карпатах. Дело было зимой. Неожиданно спустилась лавина и накрыла всю группу. Не выжил никто. А я перед последним подъёмом сломала ногу и осталась в нижнем лагере. Оттуда другая группа переправила меня в госпиталь. Вдобавок я схватила воспаление лёгких и лежала с температурой под сорок. Пока разобрались, прошло дня три. Родители уже потеряли надежду…
   Каролина замолкла, ожидая восторженной реплики. Я угрюмо молчал, раздражённый неуместной болтовнёй, к делу не относящейся. Каролина осознала оплошность и нежно взяла под руку.
   – Извини, что прервала тебя. Идём домой. По дороге расскажешь.
   Я высвободился из объятий, причём более резко, чем следовало, поднялся со скамейки и проворчал.
   – Серьёзные дела на ходу не решаются. Поговорим дома.
   Каролина настороженно на меня посмотрела. В широко раскрытых глазах читался немой вопрос: «О каких делах идёт речь?»
   Выбитый из колеи, боясь напортачить, я ляпнул первое пришедшее в голову.
   – Мы давно с тобой никуда не ездили.
   Каролина ухмыльнулась, ничего не поняв, по-своему подыграла.
   – С тобой неинтересно путешествовать. Опять всю дорогу проспишь.
   – Когда-то же должен спать. Ты меня той ночью замучила, – натужено улыбнулся, намекая на бурную ночь в Лозанне.
   – Бедненький. Некому тебя пожалеть, – притворно посочувствовала Каролина, и нежно взяла под руку. Я не сопротивлялся, держа предстоящий разговор в голове.
   Минут за десять мы добрались до Рембрандтплейн. Зашли в квартиру. Пиво, наконец, подействовало – вид дивана склонил нас к дрёме. Мы облокотились на спинку дивана, подушка притянула отяжелевшие головы. Не сговариваясь, мы прилегли и мгновенно уснули. Проснулся я часа через полтора, почувствовав горячее тело. Запрещённый приём, испокон веков используемый для примирения любовниками и супругами, подействовал безотказно…

   …Я принял душ и вернулся в комнату. Каролина полуголая лежала на диване и мечтательно улыбалась. Она выглядела посвежевшей и умиротворённой, готовой воспринимать фантастические идеи. Я пристроился рядышком.
   – Просьба, с которой хочу к тебе обратиться, на первый взгляд покажется странной, – осторожно затеял беседу. – Но ты ведь помнишь наш лозунг: «Гетеросексуалы всех стран, соединяйтесь».
   – Да, – не задумываясь, ответила Каролина, нисколько не удивившись.
   – Лизу надо спасать, иначе она попадёт за решётку.
   Каролина удивлённо на меня посмотрела. В глазах читалось: «что из этого следует?»
   – Я долго об этом думал. Без твоей помощи её не вытащить из Америки.
   – Странно. Чем из Амстердама могу ей помочь?
   – И ей, и мне, и моей дочери можешь помочь.
   – Хватит тянуть резину. О чём речь?
   Прелюдия завершилась. Каролина, заинтригованная долгим вступлением, присела на диван, сложив по-турецки ноги, и потребовала.
   – Говори яснее.
   – Вкратце, пока без подробностей. Только не говори сразу «нет». Выслушай. – Я обнял Каролину, глубоко вздохнул и решительно вымолвил: «Я хочу, чтобы ты вышла замуж за Лизу».
   От неожиданности Каролина захохотала. Натянуто улыбаясь, я терпеливо ждал, пока она успокоится.
   – Ты всерьёз? – отсмеявшись, спросила она.
   – Абсолютно. Иначе её не спасти. План прост. Ты отправляешься в США в туристическую поездку. В Вашингтоне, в нидерландском посольстве заключаешь брак с Лизой. Она переходит на твою фамилию и становится пани Яворски. Затем хлопочет о получении новых водительских прав и оформляет туристический паспорт. Вы отправляетесь в свадебное путешествие на Карибы, берёте с собой Ханну, и в каком-нибудь порту, по примеру наших друзей, Даниэля и Хелен, остаётесь на берегу. Конечная цель – Кюрасао. Там на берегу океана Лизе принадлежит вилла.
   Каролина опешила.
   – Вот это да! Чего-чего, этого я от тебя не ждала.
   – Это понарошку, – взмолился я.
   – Я не об этом. Ну, и закрутил ты сюжет. С поездкой в Америку…
   – Я не вижу иного выхода. Подскажи. Её фамилия фигурирует в базе данных полиции. В любой момент её могут арестовать и отправить в Гринлунию.
   – Что да, то да… – согласилась Каролина. – Такова наша судьба, быть в бегах. А родители Лизы, они возражать не будут? – засомневалась Каролина.
   – Её мамы будут рады лесбийской свадьбе.
   – Но я ведь не американка.
   – Им всё равно. Сбылась их мечта, дочь стала нормальной женщиной.
   – Забавно, – ответила Каролина. Лицо её стало игривым. Она задорно прикусила губу и, прищурив глаза, призналась: «Тебе повезло: я с детства склона к авантюрным поступкам».
   Я не поверил своим ушам и воскликнул:
   – Ты согласна?!
   – А Лиза согласна? – проворно переспросила она.
   – Нет, – честно признался, но твёрдо заявил: – За ней дело не станет. Опыт фиктивного брака у неё уже есть. Требовалось только твоё согласие. Спасибо, – я пылко обнял Каролину и страстно поцеловал. – Честно говоря, не был уверен, что ты согласишься.
   – Дурачок, – Каролина потрепала меня за волосы. – Ты не знаешь поляков. Ох, и клятый же мы народ. Покуда жиемы, ничто нас не остановит.

   …Я переговорил с Лизой и коротко изложил план. Уговаривать её не требовалось – она сразу же схватилась за возможность беспрепятственно покинуть Америку, и единственное, о чём попросила: учесть её нынешнее состояние и повременить с регистрацией брака, дождаться, когда она перестанет хромать. Я возражал:
   – Пока будем оформлять документы, и готовиться к бракосочетанию, пройдёт не один месяц. Поторопимся, пока Каролина не передумала.
   Немного подумав, Лиза согласилась.
   – Ты прав. Есть риск, что она передумает. Всевышний и в этом случае обо мне позаботится. На моей стороне всепобеждающая сила жизни. Все силы Природы.
   – Каббалисты отождествляют Бога с Природой. «Бог», учат они, это и есть «Природа».
   – Пусть будет так, – не стала спорить она, – за меня «все силы Природы». – Подумала и добавила: «И Бог!»
   Лиза объяснилась с мамой-Конде, рассказала, что познакомилась по интернету с очаровательной полькой, и после всех мытарств решила создать лесбийскую семью и переехать в Краков, где её никто не знает. О Нидерландах не заикалась. Название страны, славящейся экстравагантными нравами, имеет негативную коннотацию и вызывает настороженность. Зачем лишний раз волновать мам?
   Мама Конде внесла коррективы: никакой ничем не оправданной спешки. Всё, как принято у нормальных людей. Радужная церковная церемония, регистрация в мэрии, свадьба, а затем всё что душе заблагорассудится: свадебное путешествие, хоть на Луну, хоть в Африку.
   Выдвинутые условия были безропотно приняты вместе с наставлением мамы Конде, в воспитательных целях, высказанных в присутствии Ханны: «Женское счастье – в создании счастливой семьи. Радужная свадьба – венец обоюдной любви, яркое событие, запоминающееся на всю жизнь».
   Лиза нервничала. Визит в мэрию с необходимостью предъявить удостоверение личности грозил немалыми неприятностями. А вдруг её имя и дактилоскопические данные сохранилось в базе данных полиции?
   – Что делать? – с тревогой спрашивала она. – До сих пор удивляюсь, что меня не обнаружил искусственный интеллект. К тому же, на вооружении полиции технология распознавания лиц.
   Ни я, ни Каролина не могли ничего придумать. Риск был. Но ещё больший риск пребывать на полулегальном положении, опасаясь объективов уличных камер наблюдения, или случайной встречи с людьми, которые опознают в ней погибшую в «Аргонавте» подельника Роберта Маркуса. В любой момент зыбкое благополучие рухнет.
   Женщины по интернету обсуждали детали бракосочетания. Свадьба – так свадьба. Распределили роли. Лиза – невеста, Каролина – жених. Их увлекла игра, и без дураков они обсуждали детали свадебного ритуала – парик, который для безопасности Лиза наденет, церковь, где пройдёт торжественная церемония. Ни много, ни мало, замахнулись на Кафедральный собор Святого Патрика в Манхэттене, на Пятой авеню. В посреднике они не нуждались, быстро сдружились, нашли общие темы разговоров, прекрасно понимали и дополняли друг друга.
   В приглашениях, которые они разослали, фамилия Конде не упоминалась. «Лиза и Каролина Яворски приглашают вас разделить с нами самый радостный день нашей жизни». – Мамы пребывали в восторге.

   …За неделю до регистрации Лиза радостно сообщила, что на её прежний адрес пришёл бюллетень из государственного офиса социального страхования, в котором на основании налоговой декларации, указывалось, какую она будет получать пенсию по достижению пенсионного возраста. Новый жилец написал на конверте адрес родителей Лизы – оказывается, об этом его попросила Лизина мама – кинул конверт в почтовый ящик, и почта вторично доставила письмо, посланное на её имя. Это говорит о чём угодно: о сбое компьютерной системы, нестыковке баз данных или амнистии погибшим на «Аргонавте», о чём публично не сообщалось. Но факт очевиден: имя Лизы Конде не сгенерировало новый виток преследований.
   Я поздравил её: всё идёт по намеченному плану.
   Прошло два месяца с зарождения фантастической авантюры, всё более и более приобретающей черты реальности. Я проводил Каролину в Нью-Йорк. Она была возбуждена предстоящей свадьбой, впервые совершаемым путешествием за океан, будущими впечатлениями, и ролью, которую через неделю предстоит ей исполнить. Все детали перевоплощения обговорены. Я ждал сигнала, чтобы купить билет до Антил.
   Лиза и я, каждый по раздельности, обещали Каролине, что даже когда я приеду на Кюрасао, она будет жить с нами столько, сколько пожелает. Нуждаться ей не придётся. Крыша над головой гарантирована. Хоть вилла и небольшая – по вложенным в жёлтый пакет чертежам, я досконально её изучил – места всем хватит. На первом этаже – гостиная, кухня, кабинет и комната для гостей, названная нами условно «комната Каролины», на втором – три спальни, одна – супругов Маркус, вторая – для Ханны, а третья – для будущего второго ребёнка Роберта Маркуса и Лизы Конде. Ещё две комнаты для гостей расположены на цокольном этаже, частично утопающем в земле, но с большими окнами, благодаря высокому потолку, где помимо бойлерной и прачечной, есть просторное помещение. В нём обычно устраивают спортзал и домашний кинотеатр.
   Несколько раз я разговаривал с Ханной. Она помнила, что когда-то я жил с ней в одном доме. Спрашивала, почему не прихожу в гости. Однажды она надела на шею ожерелье, похожее на старинное. Ажурная оправа, обрамляющая крупные многогранные стекляшки, делала их похожими на бриллианты. Искусственные камешки выглядели как рубины. Я восхитился великолепной работой, и подумал, что поддельные бриллианты и украшения в магазинах детских игрушек, лишь с помощью экспертов можно отличить от подлинных.
   – Тебе нравится? – кокетничая, спросила Ханна.
   – Что это?! Как красиво! – изумился я, подыграв, дочери. – Ты настоящая королева!
   – Бабушка дала поносить. Сказала, что когда вырасту, она мне его подарит. Ей его подарила бабушка. А той – её бабушка.
   Я проглотил язык. Лиза никогда не говорила, что в их семье хранятся старинные реликвии.
   – Ему тысяча лет, – с гордостью произнесла Ханна.
   – Это много или мало? – дурачась, задал детский вопрос.
   – Не знаю, – простодушно ответила дочь. – Оно из флю, фло, – запнулась Ханна, пытаясь выговорить труднопроизносимое слово, – из флоеции…
   – Флоренции?
   – Да, – она не договорила. Быстро подошла бабушка и, ни слова не говоря, выдернула из розетки шнур компьютера.
   Я не беспокоил Лизу расспросами. Если она посчитала нужным умолчать, имела на это право. Ствол генеалогического дерева оброс многолетними кольцами и хранит множество тайн.

   …Свадебные торжества. Родственники и друзья, по разным причинам не приехавшие в Нью-Йорк на свадьбу, по интернету в прямом эфире наблюдали праздничную церемонию, чинную и торжественную, и свадебное веселье – яростное и безудержное.
   Всё происходило, как в сказочном сне. Белое платье и фата невесты, элегантный костюм жениха, море цветов – я позавидовал Каролине. Именно так, если бы в США были позволительны разнополые браки, я представлял свою свадьбу с Лизой.
   Величественный собор, торжественная музыка, священник, множество гостей, среди которых я узнал приятельницу Лизиной мамы, кинозвезду Марианну Велец.
   Камера зафиксировала счастливые лица молодожёнов. К новобрачным не придерёшься, они великолепны в роли влюблённых.
   Я любовался Ханной, она была прекрасна в праздничном одеянии. Маленькая фея шла позади Лизы, в белом платье, почти как у невесты, и торжественно поддерживала шлейф. Вместо фаты над ней развевались два роскошных белых банта, готовые взмыть вверх. Кажется, ещё секунда и она взлетит на воздушных бантах и, как ангел любви, будет парить над молодожёнами.
   …Свадьба прошла в одном из лучших отелей Манхеттена. Родители Лизы не поскупились, и по первому разряду отгрохали пиршество.
   Оркестр, встречающий тушем каждого нового гостя. Фуршет перед началом свадебного банкета. Здравица в честь молодой семьи. Первый танец жениха и невесты. Остроумная и жизнерадостная ведущая, приглашающая гостей участвовать в свадебных развлечениях.
   Под требовательные возгласы возбуждённой толпы: «Выше! Выше! Выше!» – Каролина сняла с Лизиной ноги кружевную подвязку, и, не глядя, бросила через спину в толпу девушек-женихов. Затем настал черёд Лизы бросать свадебный букет невестам. Лёгкий переполох – шутя, девушки боролись за своё личное счастье.
   Ещё один танец новоиспечённой пары. Тост «за любовь», который, смущаясь камеры, произнесла Ханна – у меня заслезились глаза, когда я увидел её ликующий взгляд. Неподъёмный свадебный торт, на вершине которого стояли шоколадные фигурки жениха и невесты. Художник-оформитель постарался. Если присмотреться, в фигурках можно узнать силуэты и даже черты лиц Каролины и Лизы. Молодожёны совместно режут торт и кормят друг друга с ложечки.
   Танцы, танцы, танцы… Новобрачные прощаются с гостями. На голову им сыплется конфетти. С бутылкой шампанского на белом лимузине молодая семья уезжает в звёздную ночь.
   Я отключил интернет. Первая часть плана, казавшегося фантастическим, успешно завершена.
   Через неделю после свадебных торжеств, когда молодожёны будут находиться на круизном судне «Королева Диана», в Париже на двухсоттысячном стадионе, состоится финальный матч «Лиги чемпионов». Нидерландский «Аякс» встречается с «Манчестер Юнайтед».
   Вся Нидерландия собралась на футбол. Я воспользовался поводом, чтобы поехать в Париж на родину гугенотов и трёх неразлучных танкистов, Портоса, Атоса и Арамиса. Настало время не спеша ознакомиться с музеями и памятниками архитектуры города-легенды, посетить Лувр и тщательно присмотреться к портретным изображениям женщин из рода Конде. Обнаружится ли на ком-либо ожерелье, увиденное на шее дочери?
   Ждать воссоединения осталось недолго. Как только придёт известие, что супруги Яворски находятся на острове Кюрасао, я незамедлительно покину Нидерланды. Пока есть время, осмотрим исторические места. Когда ещё представится шанс навестить прехорошенькую старушку Европу? – Может быть, никогда.
   …Гостиницу я забронировал неподалёку от Оперного театра и приехал в Париж за три дня до начала игры, до многотысячного наплыва болельщиков. Молодожёны в эти часы безмятежно грелись на палубе «Королева Диана».
   Вечером в день приезда совершил пешеходную прогулку до Оперного театра, наметив на следующий день автобусную экскурсию по городу с англоязычным гидом.
   Утром я спустился в гостиничный холл и увидел возбуждённую толпу, собравшуюся возле стены-телевизора. Все поздравляли друг друга, обнимались и целовались. Пытаясь понять, что их так взволновало, я подошёл поближе к телеэкрану, на котором появилось изображение старинного замка Бинненхоф в Гааге: места заседаний парламента страны.
   Диктор с арабскими чертами лица, появившийся на фоне нидерландского парламента, сообщил последние новости: «Сегодняшней ночью в Нидерландах произошёл военный переворот. К власти пришла радужная хунта, возглавляемая главнокомандующим сухопутными войсками генералом Саидом Хиггинсом. Заморские территории, Нидерландские Антилы и остров Аруба выразили полную поддержку новому правительству. Жертв нет».
   Толпа зааплодировала.
//-- Конец первой книги --//

Нью-Йорк, март-май, 2006

   Во второй книге, «В прошлой жизни я была мужчиной», – I Was a Man in a Past Life – продолжаются драматические приключения главных героев. О последующих событиях рассказывает Лиза Конде. Последнее слово в истории остаётся за женщиной?

Рафаэль Гругман Запретная любовь. Forbidden Love Роман-антиутопия

Запретная любовь. Forbidden Love Книга первая

Пролог Исповедь второсортного мужчины

Глава I Любовь гетеросексуала

Глава II Первый мужчина, или К чему приводит мужская дружба

Глава III Коварный замысел

Глава IV Допрос с пристрастием

Глава V Сила фейковых новостей

Глава VI Возвращение Лизы

Глава VII Президент великой страны – бисексуал

Глава VIII Не будьте католиками больше, чем папа римский

Глава IX Прощание с Нью-Йорком

Глава X Что было движущей силой эволюции первобытного человека: партеногенез, непорочное зачатие или грех разнополой любви?

Глава XI Моя чёрная любовь

Глава XII Я такая, какая есть

Глава XIII Крах

Глава XIV Недолгое счастье

Глава XV Страсти сердечные

Глава XVI Предгрозовые дни весны 2254 года

Глава XVII Ловушка

Глава XVIII Будни федеральной тюрьмы

Глава XIX Крик души

Глава XX Скажи смерти «гудбай»

Глава XXI Китайский Брайтон

Глава XXII Обмен

Глава XXIII Там, за океаном…

Глава XXIV Каролина

Глава XXV Тайна швейцарского банка

Глава XXVI Возвращение с того света

Глава XXVII Лесбийская свадьба

Рафаэль Гругман
Запретная любовь. Forbidden Love
Роман-антиутопия