   Игорь Москвин
   Находка на станции Стрельна
   (Следствие ведет Иван Путилин)

   В книге использованы иллюстрации Джона Р. Нейлла (1877–1943)
   Москвин Игорь
   Находка на станции Стрельна. – М.: ИД «Городец-Флюид», 2020. – 400 с.
   Главный герой книги не нуждается в особом представлении, это гений российского сыска Иван Дмитриевич Путилин.
   Действие происходит в семидесятые годы XIX века. Только-только зародившаяся в Петербурге сыскная полиция делает первые шаги, еще нет никаких технических средств, и вместе с тем герои виртуозно распутывают самые таинственные дела, раскрывая самые загадочные преступления.
   © ИД «Городец-Флюид», 2020
   © Москвин И., 2020

Находка на станции Стрельна
Роман

Глава первая
Сыскные заботы

   Апрель с первых дней удивил теплой погодой, давно не помнили старожилы, чтобы зима сдавалась без боя, уступая весне свое снежное и морозное царство. Солнце начало баловать землю ласковыми лучами, и за последнюю неделю на небе не появилось не то чтобы темной тучки, а простого белого облачка.
   Ивана Дмитриевича Путилина, начальника сыскного отделения, соизволил вызвать пред свои светлы очи градоначальник генерал-адъютант Федор Федорович Трепов. Благо идти далеко не пришлось, находились на одной улице. У подъезда хозяина города всегда стоял привратник в шитом золотыми узорами черном камзоле. Перед сыскным же прохаживался приставленный полицейский, словно отбывал повинность.
   В приемной комнате было на удивление пусто, в одиночестве скучал адъютант градоначальника поручик Степанцов. Высокий стройный человек с маленькими усиками на холеном лице и с застенчивой, почти детской улыбкой. Хотя кто близко знал молодого офицера, сказал бы, что это пример того, как бывает обманчива внешность. Жесткий, требовательный не только к окружающим, но в первую очередь к себе. Именно этим качеством он привлек внимание Федора Федоровича.
   Поручик поднялся из-за стола и по привычке оправил китель:
   – Иван Дмитриевич, я доложу его превосходительству о вашем приходе.
   Путилину никогда не нравились неожиданные вызовы к вышестоящему начальству, при этом у него всякий раз появлялось ощущение вины, словно мальчишка залез ложкой в банку с вареньем, все, казалось бы, убрал, а вот с губ стереть не догадался.
   – Прошу, – поручик распахнул перед Иваном Дмитриевичем дверь.
   Федор Федорович сидел за столом зеленого сукна, из окон падали яркие лучи солнца, проходя сквозь стекла косыми колоннами, упирались в пол, натертый до зеркального блеска. Градоначальник и усами, и прической, и, самое главное, статью походил на здравствующего ныне монарха, портрет которого с четырехаршинной высоты взирал недобрым взглядом на вызванного начальника сыскной полиции.
   – Добрый день, господин Путилин! – ответил на приветствие Трепов, посмотрев на Ивана Дмитриевича из-под густых бровей. Взгляд и обращение по фамилии не предвещали ничего хорошего. – Присаживайтесь, – он даже не указал рукой на стул, как делал ранее.
   Усталым движением Федор Федорович провел рукой по усам, словно собирался с мыслями, нахмурил брови.
   Путилин смотрел на градоначальника, а у самого мелькнула шальная мысль, какая порой посещала его в такие грозовые минуты – внебрачный ли сын Трепов германского императора Вильгельма или это простые досужие домыслы горожан?
   – Иван Дмитриевич, – тон градоначальника сменился и стал не таким металлическим, – я вызвал вас в связи с тем, что сыскное отделение зарекомендовало себя исключительно с хорошей стороны. Государь вами доволен и просил передать свою просьбу, – генерал-адъютант посмотрел внимательно на Путилина, – чтобы вы оказывали помощь губернским властям в запутанных и сложных делах. Да, – Федор Федорович вновь провел рукой по усам, словно хотел удостовериться, не исчезли ли они с лица, – понимаю, что отделение мало, но в губернии не так часто, слава богу, происходят тяжкие преступления, к расследованию которых можно привлечь агентов отделения. Вы уже читали циркуляр господина Тимашева по этому поводу?
   – Да, ваше превосходительство, в отделении не хватает людей…
   – Знаю, знаю, – махнул рукой Трепов, – но пока нет возможности увеличить ваш штат.
   – Я…
   – Иван Дмитриевич, это просьба государя, и теперь, когда сыскная полиция показала, что хорошо справляется с возложенными обязанностями по охране державы от преступников, его императорское величество рассматривает проект об учреждении таких же отделений в крупных городах империи, прежде всего в Москве, Киеве, Варшаве.
   – Это…
   – Не смею больше вас задерживать, – столь стремительная аудиенция подошла к концу.
   Путилин поднялся, кивнул и пошел к выходу. Он был зол в первую очередь на себя – людей и так не хватает, а губернские власти только того и ждут, чтобы ответственность за неумелые действия в расследовании нес кто-то другой. Типично российская черта, как за почестями, так всех локотками расталкивать. Как делом заняться, ан, смотришь, рядом уже никого нет, разбежались, аки мыши по норам.
   Мог бы либо депешей, либо циркуляром известить, чертыхался Иван Дмитриевич, только время потеряно, да бог с ним. Остановился на улице, до двери в отделение десятка два шагов, но шел он медленно, гадая, когда же первая ласточка прилетит из губернии. Дел хватает, город растет. Уже дома строят за Обводным. А сыскная полиция как была в составе двадцати четырех душ, так и осталась. Приходится порой поступать как приставы, отправлять обратно дела, иначе можно утонуть в бумагах.
   Иван Дмитриевич стоял на улице, потом направился к зданию Адмиралтейской части, где располагалось сыскное отделение. Перешел Гороховую, по которой катили экипажи, кареты, спешили люди, кто следовал к Исаакиевской площади, кто к Красному мосту. Тут кипела жизнь, шум ни на миг не затихал.
   Путилин поднялся в кабинет, расположенный на втором этаже, взглянул на часы, купеческий подарок, немым укором стоявший в углу. Их пришлось принять в виде дара…
   Шел третий час пополудни.
   Начальник сыскного отделения только сейчас вспомнил, что после визита к градоначальнику хотел зайти в ресторацию господина Дюссо. Возвращаться не хотелось, аппетит был испорчен просьбою государя. Не знаешь, как в столице со всеми преступлениями справляться, а здесь добавлена целая губерния. Хотя в ней не так много совершается злодеяний, но неприятное чувство подкатило, словно ком в желудке, когда съешь кусок жирного мяса. Иван Дмитриевич поморщился и погладил под ребрами правую сторону живота, иной раз невозможно было терпеть. Постоял у окна, боль вроде бы отпустила.
   Когда голова занята мыслями и текущими делами, некогда обращать на себя внимание. Оставляешь на потом. Завершится очередное расследование, можно собой заняться. Но появляется новое дело, и опять некогда уделить время собственной персоне. Так и бегут дни за днями.
   В очередной раз пришла мысль о покое.
   В наступившем году исполнится двадцать пять лет как на службе. Смешно вспомнить, как радовался месту писаря как манне небесной, ведь никакого образования не было. Хорошо, что старший брат поспособствовал, иначе неизвестно, в какую сторону увела бы судьба. Поморщился, боль хоть и отпустила, но, подлая, нет-нет, кольнет так, что дух захватывает.
   Год – большой срок, вытерпеть бы, и в Баден-Баден съездить. Там, говорят, климат подходящий, воды для желудка полезны. Подлечиться бы с полгода, а там…
   Далее загадывать не хотелось.
//-- * * * --//
   В шестом часу утра дежурному чиновнику сыскного отделения полиции была принесена телеграмма со станции Стрельна. После прочтения на квартиру Ивана Дмитриевича Путилина был отправлен посыльный. Почтовый документ, подписанный уездным исправником коллежским асессором Колмаковым, гласил:

   12 апреля в 2 часа 15 минут служащим в двухстах саженях от станции Стрельна обнаружено тело с отрезанной головой, что свидетельствует о насильственной смерти. Согласно циркуляру министра внутренних дел от 10 апреля сего года за № 2 537, прошу помочь в розыске убийцы и выяснении личности неизвестного.

   Путилин половину ночи проворочался с боку на бок, сон не шел. Ныл бок, только к утру, слава богу, успокоился. Иван Дмитриевич провалился в дрему, но куда там. Звонок он не слышал, стук в дверь служанки громом застучал в висках.
   – Что там? – спросонья пробурчал Путилин. Если так Глаша тарабанит, то наверняка зла и недовольна ранним визитером.
   – Посыльный, – голос служанки звучал глухо, переливаясь ворчливыми нотками.
   – Проводи в кабинет, – Иван Дмитриевич присел на кровати, нащупывая ногами домашние туфли, чиркнул спичкой и поднес трещавший мотылек огонька к фитилю свечи. Потом накинул на плечи стеганый поношенный халат, вышел в коридор. Посыльный, паренек лет шестнадцати с веснушчатым лицом. В колеблющемся пламени свечи испуганно блестели глаза.
   Иван Дмитриевич в одной руке держал подсвечник, хотя света было достаточно. Солнце не поднялось, но уже показалось за горизонтом.
   – Ну что там? – начальник сыскной полиции поднес свободную руку ко рту, прикрывая зевоту.
   – Телеграмма, – сказал тихо посыльный.
   – Давай.
   Паренек вскинул глаза, явно не понимая Путилина.
   – Телеграмму давай.
   Посыльный покраснел, в свете свечи казалось, что у него на щеках проступили черные тени, протянул лист бумаги.
   – Так, – Иван Дмитриевич развернул и прочитал несколько строк, потом повертел бумажку, рассматривая, нет ли чего на обратной стороне.
   – Более ничего?
   – Господин Иванов ждут дальнейших указаний. – Путилин понял, что посыльный говорит о дежурном чиновнике.
   – Значит, ждут, – пробормотал начальник сыскной полиции. – Теперь и ты жди. – Сам он повернулся и взял со стола «Ежегодник железных дорог», открыл нужную страницу. – Так, молодец, беги к господину Орлову, потом Соловьеву, а затем к Жукову. Передай им, чтобы были на Балтийском вокзале к… – Путилин посмотрел на хронометр, – к восьми часам, к паровозу, что отправляется в Стрельну. Успеешь всех оповестить?
   – Так точно, не впервой, – позволил себе улыбнуться посыльный.
   – Глаша! – крикнул Иван Дмитриевич, когда та остановилась у дверей кабинета. – Проводи молодца и приготовь сюртук и чай.
   – Опять покоя нет. – Путилин строго взглянул на Глашу, но та и глазом не повела, только добавила еще более раздраженным голосом: – Всё режут люди друг друга, угомониться не могут.
//-- * * * --//
   Иван Дмитриевич прохаживался вдоль вагонов, помахивая тростью.
   До отправления оставалось четверть часа. Отъезжающих было немного, поэтому Путилин видел всех садящихся в вагоны. Сыскные агенты запаздывали, то ли посыльный не успел оповестить, то ли они уже отправились в сыскное. Притом страшного ничего не случится. Приедут следующим, одиннадцатичасовым. Хотя хотелось бы всем вместе осмотреть место происшествия.
   Глаз у штабс-капитана был наметанный. Заметит среди густой травы иголку. Вот Миша Жуков, младший помощник, хотя с головой, но больно горяч на выводы. Ничего, молод, но точно заменит, не его, Ивана Дмитриевича, так следующего начальника сыскной полиции. Даст бог, не двадцать четыре человека будут следить за порядком в столице. Каждый из злоумышленников будет на виду.
   – Господа, – раздался голос кондуктора, – прошу занимать места в вагоне, через три минуты отправление.
   Путилин взялся рукой за поручень и хотел поставить ногу на ступеньку, но в последнюю минуту оглянулся. По дебаркадеру быстро Семенил Жуков, за ним большими шагами шел надворный советник Соловьев, и последним со спокойным, не выражающим ничего лицом, неспешно, как на параде вышагивал штабс-капитан Орлов.
   Машинист паровоза дал длинный гудок, струя пара устремилась по дебаркадеру.
   – Здравия желаю, Иван Дмитрич! – первым поздоровался штабс-капитан.
   – Что за дело в Стрельне? – скороговоркой протараторил Миша.
   – В вагоне обсудим, – после приветствия произнес Путилин.
   Пассажиров было немного, но не хотелось разговаривать при посторонних, поэтому заняли места в дальнем углу.
   – Иван Дмитрии, что за спешка такая? – не выдержал Миша, видно, любопытство начало терзать его еще дома. – Опять часы у его высочества увели? – Жуков напомнил недавнее дело, когда дочь действительного статского советника Иваницкого, выйдя из пансиона, начала вести неподобающую для дворянки жизнь. Наталья стала мошенницей, но, что самое удивительное, посещала дома богатых людей и воровала маленькие драгоценные вещицы – кулоны, перстни, ожерелья с драгоценными каменьями. Один раз, пользуясь именем отца, без особого труда проникла во дворец его императорского высочества великого князя Константина Николаевича и из кабинета похитила пять карманных часов. Заметил пропажу один из камер-лакеев. Во дворец был командирован Иван Дмитриевич с лучшими агентами, преступление расценивалось, как дерзкое покушение. По сопоставлении времени, когда великий князь мог видеть одни из часов, выяснилось, что кража могла быть совершена между тремя и четырьмя часами пополудни. В это время Константин Николаевич изволили почивать. Приступив к дознанию, Иван Дмитриевич встретил полное отсутствие сведений, способствующих поимке виновного. Не подлежало сомнению, что необходимо было обратить внимание на лиц, имевших свободный доступ в кабинет великого князя. Искать виновного следовало среди прислуги, однако изыскания не привели ни к каким результатам. Путилин начал основываться на мнении, что если часы столь редки, то могли обратить на себя внимание в минуту продажи. Поэтому оповещены в краткие сроки были как все торговцы золотыми изделиями, так и известные скупщики краденого. Оказалось, что похищенное заложено мастерам, все часы были разысканы, кроме одних. Оставалось обнаружить преступника. Сделалось известным, что все вещи сбывались молодой женщиной, по описанию то рыжей, то светловолосой, то брюнеткой, но всегда лицо скрывалось под вуалью, поэтому вновь обратились к дворцовой прислуге, но опять же без особого успеха. Между тем дерзкие кражи продолжались, и принято было решение предъявить фотографические карточки, имеющиеся в распоряжении сыскной полиции. На одной из карточек женщина была признана за личность, сбывавшую похищенные часы. Она оказалась дочерью недавно умершего действительного статского советника Иваницкого. Проникла во дворец под видом отыскания одного из сослуживцев отца, в кабинет великого князя попала случайно, с такой же случайностью из квартиры военного министра похитила цепь к ордену Андрея Первозванного…
   Жуков позволил себе неудачную шутку, но, увидев строгое лицо Путилина, умолк.
   Иван Дмитриевич достал из кармана телеграмму, протянул штабс-капитану. Орлов прочитал, пожал плечами:
   – Губерния тоже стала нашей заботой?
   – Что за циркуляр за номером две тысячи пятьсот тридцать семь? – заглянул в лист светло-синего цвета надворный советник.
   – Циркуляр министра гласит, что в случае насильственной смерти в нашу обязанность входит оказание помощи губернскому управлению. – Иван Дмитриевич смотрел в окно на проносящиеся деревья с едва пробивающейся зеленью из почек.
   – Понятно, – сжал губы Соловьев.
   – Более ничего не известно? – Последним читал телеграмму Жуков.
   – Мне известно только это, – ответил Путилин и добавил: – Надеюсь, господин Колмаков до нашего приезда оградит место преступления от любопытствующих и оставит в том состоянии, в котором найдено тело.

Глава вторая
Находка на станции Стрельна

   Пришел кондуктор. До Стрельны оставалось несколько минут пути. Под пронзительный скрип тормозов полицейские вышли в тамбур.
   На дебаркадере Иван Дмитриевич с интересом взглянул на недавно построенное здание вокзала, возвышавшееся двумя этажами из красного кирпича, с покатой крышей, крытой железными листами. Путилин приехал сюда впервые, осмотрелся и отметил, что прибыли минута в минуту. Станционные часы показывали

   8:49

   У входа в здание вокзала стоял низенький мужчина в форменном полицейском кителе, осматривался по сторонам, явно кого-то поджидал.
   – Апполон Павлович? – подойдя ближе, спросил начальник сыскной полиции.
   – Так точно, коллежский асессор Свиньин, помощник уездного исправника, – отрекомендовался полицейский чин. – Вы, стало быть, господин Путилин?
   – Да, это я.
   Свиньин решил, что на этом формальности знакомства исчерпаны, указал рукой в сторону и произнес:
   – Прошу следовать за мною, – при этом даже не взглянул на спутников Путилина.
   Соловьев и Орлов переглянулись, во взгляде читалось «хорош прием, ничего не скажешь! Вот и помогай после такого обхождения губернским властям».
   Пришлось обойти здание вокзала, прежде чем вошли в комнату, которая оказалось служебным помещением, где располагались начальник станции и диспетчер. Здесь же на стуле сидел и уездный исправник господин Колмаков. Когда «гости» вошли, он подносил ко рту стакан с дымящимся чаем.
   Константин Николаевич, мужчина лет шестидесяти, маленького роста, с брюшком и абсолютно лысой головой, вскочил, едва не пролив на себя чай. Виновато улыбнулся, словно сотворил что-то неподобающее, торопливо поставил стакан на стол и представился:
   – Коллежский асессор Колмаков, местный исправник, – голос звучал глухо и казался простуженным.
   – Путилин, – представился начальник сыскной полиции и добавил: – Иван Дмитриевич, – указал рукою на сопровождавших его лиц, – чиновники по поручениям: надворный советник Соловьев, – Иван Иванович кивнул, – штабс-капитан Орлов, – тот, как в прежние армейские времена, щелкнул каблуками, – и мой помощник губернский секретарь Жуков.
   – Очень приятно, господа, – улыбнулся исправник. – По чести, не ожидал вас так рано.
   Ивану Дмитриевичу нравились бесхитростные люди, к которым он с первых минут знакомства отнес и Константина Николаевича. Тот в самом деле был таковым, иногда удивляясь себе, как соизволил дослужиться до такой должности. Ведь столько было рядом локотков, которые норовили отодвинуть в сторону, чтобы самим занять не столь уж хлопотливый пост первого уездного полицейского начальника.
   – Может быть, чаю с дороги? – исправник указал на исходивший из трубы самовара едва заметный дымок.
   – Благодарю, Константин Николаевич, – имя и отчество Путилин подсмотрел в уездном справочнике, никогда не мешает поинтересоваться заранее. – Хотелось бы сразу приступить к делу, время, знаете ли, дорого.
   – Понимаю, – Колмаков водрузил на голову фуражку. – Тогда прошу следовать за мной. Здесь не далеко.
   Поднявшись на дебаркадер, они прошли вдоль вокзала, на котором начали собираться пассажиры в ожидании поезда. Спустились по трем ступенькам на дорожку, ведущую вначале вдоль железнодорожной колеи и через десяток саженей сворачивающую в заросший невысоким кустарником лесок. Хотя солнце давно дарило земле теплые деньки, почерневший снег все еще лежал отдельными островками, прячась от лучей в редкой тени зазеленевших веток. Полицейские прошли вперед, там стоял часовой. Видимо, охраняет место преступления, промелькнуло у Ивана Дмитриевича.
   – Я поставил полицейских, чтобы никто не затоптал место преступления, – словно прочитав мысли Путилина, повернул лицо исправник.
   Путилин ничего не ответил, только кивнул.
   – Вот здесь и нашел Степанов, служащий станции, тело. Живет Степанов недалеко, ходит иногда этой дорогой, – пояснил Константин Николаевич.
   – Могу я с этим Степановым поговорить и услышать рассказ из первых уст? – поинтересовался Путилин.
   – Непременно.
   Тело лежало в нескольких саженях от тропинки, под кустом с набухшими на ветвях почками. Новая жизнь скоро должна расцвести яркими красками, а под ней обезглавленный труп. Доктор давно закончил осмотр и теперь ходил, то и дело нервно поднося ко рту папиросу. При приближении урядника и столичных агентов двинулся к ним навстречу, поздоровался.
   – Впервые сталкиваюсь с такой жестокостью, – доктор вытер со лба пот, – убитому не более пятнадцати-семнадцати лет, лишен жизни явно не здесь, а принесен сюда, раздет, – он указал рукою на голое тело… – и отрезана голова.
   – По каким приметам вы заключили, что убит не здесь? – Жуков полез с вопросами вперед начальника, за что был награжден вполне красноречивым взглядом.
   – По тому, молодой человек, крови вытекло мало, отсюда делаю вывод, что убит этот мальчик явно в другом месте, – доктор отбросил в сторону папиросу, снял очки и начал их протирать.
   – Значит, он был мертв, когда ему отрезали голову? – Миша явно нарывался на выговор от Путилина.
   – Не знаю, – в том же спокойном тоне продолжил доктор. – Хотя убийца не стал ждать несколько часов у тела, пока кровь не стала свертываться.
   – Извините… не знаю вашего имени-отчества… – обратился Иван Дмитриевич к доктору.
   – Простите ради бога, – урядник приложил руку к груди. – Виноват, что не представил, Николай Петрович Воскресенский.
   – Путилин, Иван Дмитриевич, – произнес начальник сыскной полиции. – Вы уж простите моего помощника за вопросы, но хотелось бы больше узнать.
   – Хорошо, – Воскресенский надел очки. – Убитому около семнадцати лет, сперва был задушен, об этом свидетельствует след от веревки или чего-то подобного на шее, спустя какое-то время перенесен сюда, – доктор начал перечислять, словно дело шло не о лишенном жизни молодом человеке, а об обыденных делах. – Здесь же была отрезана голова. Причем делали это тупым ножом, об этом можно судить по тому, что убийца делал все в спешке, но тупое лезвие его сдерживало, в некоторых местах видны рваные и множественные порезы. Убийца снял одежду, но, скорее всего, разрезал. Более подробностей об убитом я сообщить не смогу. Конечно, может еще что выясниться, но только после вскрытия.
   – Благодарю, Николай Петрович.
   – Но я не понимаю, – теперь настала очередь задавать вопросы исправника, – зачем убийца унес голову?
   – Объясняется просто, – Иван Дмитриевич оперся о трость, – наш кровожадный злодей не хотел, чтобы при обнаружении тела могли опознать убитого, но не думаю, чтобы он унес голову далеко. – Путилин взглянул на сыскных агентов. – Посмотрите. Непременно должна быть. Если нам повезет, найдем где-нибудь недалеко и платье несчастного мальчика.
   Путилин подошел ближе к трупу, присел на корточки.
   Тщедушное тело белым пятном выделялось на позеленевшей траве, грудь обтянута кожей, сквозь которую, чуть ее не прорывая, виднелись ребра, впалый живот не вошедшего в пору взросления, а так и оставшегося навечно в юношестве мальчика. Руки вытянуты вдоль тела. Одну приподнял Иван Дмитриевич, ноготь указательного пальца сорван, складывалось впечатление, что юноша боролся за жизнь, когда что-то тонкое захлестнуло шею. Не ожидал, возможно, такого поступка от человека, с которым приехал сюда. Небольшие ступни завершали картину трагедии, они были белыми, безжизненными, словно выточенными из мрамора с прожилками едва заметных вен.
   – Я посмотрел, – произнес после некоторой задумчивости Воскресенский, видно эта мысль не давала ему покоя. – У мальчика нет особых примет, даже не могу представить, как вы сможете узнать имя несчастного, не то что его убийц.
   – Посмотрим. Если при первом осмотре ничего найдено не будет, – Путилин смотрел на исправника, – то придется нам с вами обыскать весь лесок.
   – Что будем искать? – с готовностью откликнулся Николай Петрович.
   – Не знаю, – пожал плечами начальник сыскной полиции. – Все, что будет вызывать подозрение, а вернее всего, все, что будет найдено, а там уж будем разбираться – пригодится нам в расследовании или нет.
   – Так-с, – исправник снял фуражку и провел рукой по затылку, – значит, не знаю что, не знаю где, – но слова, как ни странно, прозвучали безо всякой иронии, с такой серьезностью, что улыбка на лице Путилина стала шире.
   – Именно так, – сказал Иван Дмитриевич, потом обратился к доктору: – Вы можете сказать, сколько дней тому совершено преступление?
   – Трудно сказать, – Воскресенский скрестил руки на груди, от чего стал более походить на статую римского сенатора, облаченного в сюртук, только вот не хватало тоги и свитка в руке, – но исходя из погоды последних дней и состояния тела, я бы сказал, что не более четырех дней.
   – Значит, восьмого.
   – Что? – переспросил доктор.
   – Я говорю… – начал Путилин, тут же остановился и потом продолжил: – Убит восьмого числа сего апреля, в понедельник.
   – Вполне возможно.
   – Иван Дмитрич, – раздался взволнованный голос Жукова. – Там… Там, – лицо было бледным и безжизненным, только блестели глаза и сошедшие на переносице брови выдавали волнение. – Там…
   – Нашел голову? – подсказал Путилин. – Вот и хорошее известие.
   – Но там… – и дальше Жуков выговорить не мог.
   – Веди, – распорядился Иван Дмитриевич и пошел за помощником.
   В саженях десяти-пятнадцати под кустом, в подтаявшем снегу, выглядывал чужеродным предметом застывший глаз, вокруг него раны с заметными следами заскорузлой крови, словно убийца хотел уничтожить лицо, чтобы наверняка никто не мог признать убитого.
   Путилин отложил в сторону трость, перчатки и аккуратными движениями начал откапывать найденную Мишей голову. Лицо молодого человека было исполосовано, где рваными ранами, где порезами с ровными краями.
   – Господин Воскресенский, что вы скажете об этом?
   Доктор подошел ближе и опустился на корточки.
   – Убийца спешил.
   – Отчего вы так решили?
   – Видите ли, как ни прискорбно говорить, но злоумышленник мог бы срезать с лица кожу, а здесь он не резал, а размахивал ножом.
   – Вы правы.
   – Миша, – Путилин поднялся на ноги, – откапывай и неси к телу.
   Через некоторое время Жуков опять подал голос:
   – Иван Дмитриевич, здесь и одежда зарыта.
   – Это хорошо.
   Из-под снега Миша извлек форму ученика гимназии.
   – Значит, убитый гимназист, – подал голос исправник, – это поможет в нахождении личности несчастного?
   – Да, – махнул головой Иван Дмитриевич, – в первую очередь проверим гимназии. Посмотри, Миша, убийца ничего не забыл в карманах?
   Исправник с интересом смотрел на действия сыскного агента. Он в первый раз не занимался сам, а наблюдал за столичными гостями, о которых чуть ли не сказки рассказывали, что все преступники империи у них переписаны, что скоро всех изведут, а в последнее время и фотографическими карточками пополняется какой-то их секретный архив. Ни один злоумышленник не уйдет от наказания.
   Николай Павлович был слегка разочарован, ему представлялась работа сыскного отделения не так, а они ползают по кустам, копаются в одежде. Так и приданные в его распоряжение полицейские могут, а проверить гимназии пару пустяков, несколько часов, и все. У них в уезде… Потом спохватился, а если из столицы убитый, тогда, Николай Павлович почесал затылок, нет, пусть лучше сыскные агенты господина Путилина занимаются своей нежданно свалившейся проблемой.
   – Ну что? – торопил Жукова Иван Дмитриевич, лицо выражало нетерпение.
   – Есть, – обрадованно произнес Миша и протянул свернутую в несколько раз бумагу – видимо, убийца во всех карманах пошарил, а в брюках не стал или забыл.
   Путилин развернул поданную бумагу.
   – Итак, что мы имеем, – он внимательно прочитал, – а имеем мы квитанцию на посланную четвертого числа сего месяца телеграмму из Петербурга в Кронштадт…

Глава третья
Снова расспросы

   – Замечательно, – сказал Иван Дмитриевич, поднял взгляд, прищурив глаза, казалось, витал где-то далеко, но не здесь, в лесочке близь станции Стрельна, возле тела незнакомого молодого человека. – Да, – Путилин словно очнулся от задумчивости. – Продолжай, Миша, поиски. Может, еще что будет найдено.
   – Иван Дмитрич, – к начальнику сыскной полиции подошел исправник и заглянул в квитанцию, – но здесь только фамилия значится. Мяко или мяка, видимо Мякотин или Мякатин, и ничего более?
   – Нет, дорогой Константин Николаевич. – Путилин помахал бумажкой в воздухе. – Это уже след, и от него мы будем тянуть ниточку. Не могу сказать, куда она приведет, но, однако же, смею вас заверить, что в нужном направлении, – потом закусил нижнюю губу и добавил: – Хотя всякие чудеса бывают в нашей службе.
   Поиски в лесочке длились не более получаса, заглядывали под каждый куст, тревожили снежные кучи, но все без толку, ничего более найдено не было, кроме прошлогодней листвы да упавших с деревьев сухих сучьев.
   – Что ж, любезный господин Колмаков, – Путилин улыбнулся, – теперь к вашему счастливцу.
   – Какому? – изумился исправник.
   – Как же? К тому, которому посчастливилось наткнуться на столь неприятную находку.
   – Вы про Степанова?
   – Именно, про него.
   Возвращались той же дорогой, вдоль железнодорожных путей, и, как понял Иван Дмитриевич, в то же служебное помещение, которое облюбовал исправник или там часто останавливался, будучи на станции. Настроение, несмотря на зверское преступление, улучшилось. Найденная квитанция вселяла маленькую надежду, что опознание убитого дело недалекого будущего, а там… Вот о «там» загадывать не хотелось, уж очень в иной раз становилось «там» непредсказуемым.
   Степанов, оказавшийся станционным служителем, был небольшого роста, с черной щетиной на лице и маленькими бегающими глазками, словно нашкодил и теперь не знает, куда спрятать взгляд. Вскочил со стула, когда исправник и начальник сыскной полиции вошли в служебное помещение.
   Лицо, немного одутловатое, и трясущиеся руки, как отметил Путилин, говорили о бессонной ночи, в течение которой выпито служителем немало хлебного вина, судя по запаху. Иван Дмитриевич внимательно осмотрел служителя с головы до ног, отметив, невзирая на нездоровый вид, форменная одежда выглажена, без единого пятнышка, выглядывал накрахмаленный воротничок белоснежной рубашки. Только вот брюки снизу запачканы пятнами свежей грязи и довольно большое на правом колене, видимо, как наткнулся на обезглавленный труп, так бросился стремглав бежать не разбирая дороги, то ли испугался, то ли по иной причине.
   Степанов от пристального взгляда незнакомого господина, в котором признал большого начальника, сконфузился и как-то даже в росте стал меньше, чувствуя себя виноватым непонятно за что. Украдкой бросал взгляды на мужчину в летах, облаченного в статский костюм. Путилин знал, что это начальник станции и в его присутствии Степанов правды не скажет.
   – Константин Николаевич, – Путилин повернул голову к исправнику, – для пользы дела мне хотелось бы поговорить с господином Степановым тета-тет, в приватной, так сказать, обстановке, – и глазами указал на начальника станции.
   Константин Николаевич понятливо улыбнулся.
   – Не вижу препятствий. Селиван! – позвал Колмаков. – Проводи господина Путилина в залу для гостей.
   – Следуйте за мной, – перед Путилиным, словно из воздуха, появился полицейский, держа руку на эфесе сабли.
   Исправник подтолкнул Степанова, мол, иди за петербургским гостем.
   Зала для ожидающих поезда гостей оказалось небольшой, но светлой, с большими до пола окнами и удобной изящной мебелью. В этот час тут было пусто. Кресла и диваны с хрупкими на вид ножками не внушали доверия.
   – Разрешите идти? – полицейский приложил руку к головному убору.
   – Да, ступай, голубчик, – вроде бы рассеянно произнес Путилин, но взгляд цепко наблюдал за служащим станции.
   Иван Дмитриевич прошелся по зале, подошел к окну, отодвинув в сторону белую невесомую гардину, выглянул на улицу, потом резко обернулся и внимательно посмотрел на Степанова, который и так чувствовал себя неуютно, а здесь вообще оробел.
   – Прошу, – наконец произнес начальник сыскной полиции и указал рукой на одно из кресел.
   – Извините, я стоять привыкши, – Степанов вцепился в фуражку, как утопающий за подвернувшуюся под руку доску.
   – Присаживайся, в ногах правды нет, – Путилин опустился на диван, закинул ногу на ногу и положил руку на спинку.
   – Я…
   – Садись, – повысил голос Иван Дмитриевич, и служащий станции не стал противиться, присел так, чтобы в любую секунду вскочить. – Итак, любезный, как твое имя-отчество?
   – Иван Иваныч, – совсем тихо пробормотал Степанов.
   – Иван Иваныч, значит, – Путилин знал, как разговаривать с такими людьми, занимающими должность без чина, поначалу немного строго, чтобы тот почувствовал неудобство, а уж потом можно вытаскивать маленького человека из раковины, в которой тот прячется, – меня можешь звать Иваном Дмитриевичем.
   – Да как я смею? – и впервые, как вошли в залу, поднял взгляд на Путилина.
   – Давно служишь на станции?
   – На этой с первого дня.
   – А до этого?
   – В Петербурге при Варшавском вокзале.
   – Отчего сюда переехал?
   – У меня семейство, а здесь жалование почти на треть выше.
   – Понятно. Значит, в этих краях всех знаешь?
   – Не то чтобы всех, но знаю, вот его высочеств…
   – Об их высочествах поговорим позднее. А теперь меня больше интересует, не встречал ли убитого ранее? – Вопрос был задан с умыслом, Путилин и так знал, что Иван Иваныч не мог разглядеть убитого, тем более голова с порезанным лицом найдена была в другом месте.
   – Я, как споткнулся об…
   – Тело, – подсказал Иван Дмитриевич.
   – Так точно, – торопливо произнес Степанов, – тело. Сперва не понял, что это, а как склонился над ним, так сердце едва из груди не выскочило, пока бежал.
   – Скажи, а часто ты той дорогой ходишь?
   – Нет, – и прикусил губу.
   – Говори, братец, – в голосе Путилина звучали участливые нотки, которые переросли в настойчивые. – Все одно разузнаю, уж лучше от тебя.
   – Я там хожу, когда меня в гости иной раз заносит.
   – Вчера вечером и был такой день?
   – Совершенно верно.
   – Выкладывай на чистоту, что это я должен из тебя всякое слово тянуть клещами.
   – Здесь неподалеку вдова живет, вот я, грешен, к ней похаживаю.
   – В прошлый раз когда был?
   – С неделю будет.
   – Почему так рано на службу шел?
   Степанов покраснел и снова уперся взглядом в пол.
   – Ну?
   – Полаялись мы, – выдавил из себя Иван Иванович. – Слово за слово, вот я и хлопнул дверью.
   – Верхнее платье она привела в порядок?
   – Она, – Степанов погладил рукой по колену. – Хозяйственная она.
   – А что семья? – Иван Иваныч обиженно засопел. – Да и не мое это, братец, дело – в семейных делах разбираться, – успокоил его Путилин. – Мои мысли более занимает убиенный. Значит, ничего добавить к делу не можешь? – Степанов неопределенно пожал плечами. – Так-так, а кто этой дорогою еще ходит?
   – Не знаю, – задумался служащий, – там сколько живу, никого не встречал.
   – Понятно, а как тело обнаружил?
   – Да как, – удивился вопросу Иван Иваныч, вроде бы уже сказал. – Полаялись, я оделся, домой идти поздно, так я сразу на станцию, ведь все одно утром на службу.
   – Много выпил?
   – Достаточно, – и Степанов спохватился, что себя выдал.
   – Давай далее, как я сказал, меня больше занимает иное, нежели твое поведение на службе.
   – Иду я, ругаюсь вполголоса. Не обращаю ни на что внимания, будто с Клавкой говорю, – бросил быстрый взгляд на Путилина, имя вылетело вдовы. – Споткнулся и упал, вот и брючину вымазал, – он показал рукой на пятно на колене. – Когда поднялся, зажег спичку. Белое тело и без головы. Меня такой испуг обуял, вмиг вся хмель из головы вылетела. Я, не разбирая дороги и не беспокоясь, что могу упасть, побежал на станцию предупредить об убитом. Вот и все.
   – Хорошо, – изрек Путилин. – Хотя хорошего здесь мало. Скажи-ка, братец, ты ведь на службе каждый день?
   – Не совсем так. Воскресенье – мой неприсутственный день.
   – Пусть так, – Иван Дмитриевич поднялся с дивана и, заложив руки за спину начал прохаживаться по зале. Вслед за ним пружиной вскочил Степанов. – Ничего в последние дни необычного не видел?
   – Не знаю, – пожал плечами Иван Иваныч. – Как и каждый божий день, приезжают господа и дамы, отъезжают.
   – Понятно, а вот чтобы внимание привлек, ну, там скандал какой или кто буянить начал.
   – Не припомню, у нас полицейский при станции приставлен, так тот не допустит ничего лишнего, слишком Селиван строг.
   – Это тот, что нас провожал сюда?
   – Так точно, он самый.
   – Тогда более не держу, ты, братец, кликни Селивана.
   Иван Дмитриевич видел, как на улице появился Степанов, плечи расправлены, словно подвиг какой совершил или от начальства поощрение заслужил. Подошел к Селивану, стоящему на платформе, и что-то сказал. Полицейский поправил ремень, не стал ничего спрашивать у Ивана Иваныча, а сразу направился к петербургскому гостю.
   Раздался громкий требовательный стук, дверь отворилась, и на пороге появилась высокая ладная фигура полицейского. По лицу невозможно было понять ничего, словно вошла статуя с каменной физиономией.
   – Ваше высокородие… – начал он, но Путилин поморщился и махнул рукой.
   – Проходи.
   Но Селиван так и остался стоять у двери.
   – Скажи-ка мне, Селиван, – посмотрел Путилин на стоящего у двери полицейского, но тот только недоуменно моргал и ничего не произносил.
   – Как тебя по батюшке?
   – Степаном отца звали.
   – Вот что, Селиван Степаныч, в последнее время на станции никаких происшествий не случалось?
   – Никак нет, – гаркнул Селиван.
   Путилин вновь поморщился.
   – Тише, чай не на платформе паровоз перекрикиваешь.
   – Извиняюсь, ваше высокородие!
   – Так было что-то или нет? Мне интерес представляет все, что было.
   – Да ничего такого и не было, у нас же публика вся, почитай, из благородных, а они поведения богоугодного.
   – И офицеры ведут себя пристойно, и, скажем, молодые люди?
   – Вы про это, – Селиван выдавил на одном дыхании. – Офицеры, те иной раз, когда выпимши лишнего, что-нибудь учудят, но меж собой, а чтобы к статским – ни-ни.
   – А молодежь?
   – Они тоже, конечно, ведут неподобающе, вот намедни трое совсем молоденькие, а вина, видимо, попробовали, хотя и вели себя тихо, но какие-то настороженные были.
   – Если запомнил, чем привлекли внимание?
   – Больно уж тихо себя вели.
   – Не скандалили же?
   – Так вели себя тише травы, шепотом переговаривались. Странно как-то.
   – Понятно. Запомнил их?
   – Увидел бы, узнал.
   – В чем они одеты были.
   – В гимназической форме.
   – Не вспомнишь, какой гимназии?
   – Никак нет.
   – Убиенного видел?
   – Так точно.
   – Не он ли среди тех гимназистов был?
   – Не могу знать, этот без головы и голый, в таком виде не признать.
   – Хорошо, тогда опиши тех гимназистов.
   Селиван так толково описал гимназистов, что Путилин достал книжечку и занес слово в слово сказанное полицейским. Иван Дмитриевич привык запоминать или записывать все, чтобы потом отсечь лишнее, словно скульптор от куска мрамора.
   – Ступай, братец, – начальник сыскного отделения смотрел в окно.

Глава четвертая
Все начинается в столице

   Ближе к трем часам пополудни исправник любезно предложил отобедать у него дома. Марфа Васильевна, говорил он, предупреждена, что пожалуют столичные гости, так что расстарается. Кухарку она не держит, добавил Константин Николаевич, а делает все сама. Господь не дал им детей, вот она и норовит угодить мужу, и прикрыл рукой улыбку.
   Иван Дмитриевич не стал отказываться от столь заманчивого предложения и любезно согласился, напомнив, что он не один. На что исправник заметил, гостям, мол, всегда рад и всегда найдется и тарелка супа, и кусок мяса, ну и кое-что покрепче, чтобы обед пресным не казался.
   Хозяйка оказалась особой средних лет, но довольно привлекательной, в особенности добродушной улыбкой и русыми волосами, непослушно выбивающимися из-под чепца. Марфа Васильевна сама вызвалась быть сегодня в роли прислуги и попросила не смущаться. После великолепных щей со свежим, теплым хлебом, казалось только вынутым из печи, на столе, словно из воздуха, появились, печеный гусь и баранья нога под причудливым соусом.
   – Все-таки не пойму – наконец произнес исправник, видимо давно хотел спросить, но не решался, – чем же квитанция поможет в деле?
   Иван Дмитриевич на мгновение замер, положив ладони на белоснежную накрахмаленную скатерть, сглотнул слюну, тяжело вздохнул, что, мол, он не хотел вести такие разговоры за столом, но после красноречивого взгляда на хозяйку, словно бы извинившись, произнес:
   – В квитанции указана фамилия отправителя…
   – Но ведь Мякатиных-Мякотиных по столице не одна тысяча будет? – нетерпеливо перебил исправник.
   – В этом вы правы, но нам известен получатель, он-то наверняка знает отправителя, и мы по надписи на квитанции видим, откуда и когда была отправлена телеграмма. Вот по этим сведениям мы найдем человека, если это не наш убиенный, – Путилин посмотрел вновь извиняющимся взглядом на хозяйку, что, мол, он не хотел о таких страстях упоминать за обедом, – то найденный может опознать или рассказать, как его квитанция от отправленной телеграммы оказалась в кармане убитого.
   – И всего-то? – удивленно произнес Константин Николаевич. – А я уж думал…
   – Все обыденно и неинтересно, – Иван Дмитриевич катал между пальцами шарик из мякиша, – наша служба сродни поиску драгоценного камня, прежде чем его найти, приходится десятки пудов горной породы просеять. Вот начнем после выяснения фамилии гимназиями заниматься…
   – Иван Дмитрич, – робко вставил Миша Жуков.
   – Да, – Путилин не посмотрел на помощника, явно занятый своими мыслями, – впрочем… – поднял взгляд на хозяина, – с гимназией проще, на околыше над козырьком серебряный знак, на котором я заметил буквы «КрГ», что, как вы знаете, означает Кронштадтская гимназия.
   – А я и не обратил внимания, – исправник изумленно смотрел на начальника сыскного отделения, словно тот, как фокусник, достал из шляпы живого кролика. – Форменный полукафтан, так такие все гимназисты носят, а вот о фуражке позабыл, да, честно говоря, как увидел обезглавленное тело, так и мысли-то прочь.
   – Константин Николаевич, нам невнимательными быть нельзя, от этого зависит ход расследования.
//-- * * * --//
   После сытного обеда исправник пригласил гостей в кабинет, чтобы там обсудить, в каком направлении двигаться дальше. Сам хозяин принес самовар, Марфа Васильевна – на подносе чашки.
   Выходя, она прикрыла за собою дверь, чтобы не мешать серьезному разговору.
   Хозяин разлил чай.
   – Иван Дмитрич, что же дальше? – не выдержал томимый любопытством исправник, отделивший себя от ведения следствия.
   Путилин поднялся из кресла, держа в правой руке чашку, в левой – блюдце, и по давней привычке, словно был в своем кабинете на Большой Морской, подошел к окну.
   – Искать убийцу, после выяснения личности убитого. Сегодня же посетим деревеньку, где провел ночь нашедший убиенного господин Степанов, выясним, не видел ли кто что-то привлекшее внимание, потом надо поговорить со служащими станции. Не ждал ли кто гостей – гимназистов.
   – Вы думаете, – вскинул брови Колмаков, – что такое могли с товарищем сотворить гимназисты?
   – Я не исключаю такой возможности, – Путилин продолжал стоять у окна, и исправник не видел его лица, которое скривилось, словно начальник сыскного отделения испытал резкую зубную боль. – Нынешние юноши не в пример нам испорчены французскими любовными романами, – и повернулся к Жукову. – Не так ли, Миша?
   Помощник покраснел от слов Ивана Дмитриевича, но ничего не произнес в ответ.
   Возникла неловкая тишина, только часы продолжали отстукивать свое неизменное «тик-так».
   – Иван Дмитрич, – поднялся со стула штабс-капитан, – можно приступать? Только вот… Константин Николаевич, подскажите, какие деревни расположены рядом со Стрельной?
   – Всего три, но я бы не рекомендовал там никого опрашивать, – исправник склонил голову к левому плечу и покачал ею.
   – Отчего же? – произнес Путилин.
   – Все равно ничего не скажут, даже если что-то видели.
   – Но…
   – Иван Дмитрич, вы для них чужаки, а я смогу выяснить и завтра, может быть, послезавтра вам доложу о том, что смогу узнать.
   Начальник сыскного отделения тяжело вздохнул.
   – Хорошо, хотя я не привык полагаться на чужие слова, – и быстро добавил: – Вы не примите мои слова как недоверие, просто привычка проверять все самому.
   – Я не имею претензий, – неожиданно улыбнулся Колмаков, – сам из той же породы.
   – Константин Николаевич, я попрошу вас не мешкая, как только доктор составит рапорт о вскрытии, прислать не почтой, а с посыльным.
   – Непременно, об этом можете не беспокоиться.
   – Тогда, с вашего позволения, мы продолжим расследование в столице, там и гимназия, и отправитель телеграммы, видимо, оттуда придется тянуть ниточку.
   Из-за рабочего стола поднялся хозяин.
   – Иван Дмитрич, если мы поспешим, то успеем на пятичасовой поезд, ведь следующий будет только в одиннадцатом часу.
//-- * * * --//
   Каждый из сотрудников сыскного отделения думал о своем. После прощания на вокзале они ехали почти половину пути не разговаривая, пока не нарушил первым молчание Миша Жуков.
   – Как вам кажется, справится исправник с заданием? – обратился он к сослуживцам.
   – Вполне, – с серьезным выражением лица ответил Иван Иванович.
   – Но…
   – Константин Николаевич знает порученный ему уезд, и ему, как своему, расскажут больше, чем нам.
   Штабс-капитан подтвердил слова надворного советника кивком головы.
   – Хорошо.
   – Итак, господа, – Иван Дмитриевич опирался двумя руками о трость, – каковы соображения по данному делу?
   – Я думаю, рано говорить, – начал неугомонный Миша.
   – Рано, – перебил его Путилин, – но, чтобы двигаться далее, необходимо выбрать сторону.
   – Направление, Иван Дмитрии, выбрано, – штабс-капитан сжал губы и продолжил: – Вы верно заметили, что нам требуется проверка Кронштадтской гимназии, не пропал ли кто из их учеников, и квитанция, которую тоже стоит проверить. В данную минуту вижу только эти дорожки.
   – Вы правы, – Путилин посмотрел на Орлова, – вот вы и займитесь Кронштадтом, а вы, Иван Иванович, квитанцией, – и он протянул надворному советнику бумагу серого цвета.
   – А я? – обиженно вопросил Миша.
   – Ты мне нужен на Морской.
   – Иван Дмитрич, сегодня мне не поспеть в Кронштадт, – штабс-капитан смотрел на свои руки.
   – Я на этом не настаиваю, займитесь с утра.
   – Хорошо.
   – А я думаю, – сощурил глаза надворный советник Соловьев, – сумею узнать в ведомстве, откуда и, главное, кем послана телеграмма.
   – Вполне возможно.
   Уже на перроне Иван Дмитриевич пальцами правой руки медленно почесал нос.
   – Вот что, господа, сейчас вас не смею задерживать, завтра у каждого из нас трудный день, ступайте-ка по домам, – на секунду замолчал. – Меня предчувствие никогда не обманывало, и вот в данную минуту мне кажется, что еще не одно неприятное мгновение преподнесет нам расследование. Ступайте, и жду от каждого из вас известий, которые помогут нам в изобличении преступников.
   – Преступников? – не утерпел Жуков и вставил слово.
   – Да, именно преступников, мне кажется, их было не менее двух. Все, ступайте, – Иван Дмитриевич повернулся и, помахивая тростью, направился в сторону Обводного канала, где намеревался взять экипаж, чтобы проследовать на Большую Морскую. Дома никто, кроме домработницы Глаши, не ждал, поэтому Путилин предпочитал проводить время в кабинете в отделении, считая, что там он приносит больше пользы, чем сидя в домашнем халате у камина с газетой в руках.

Глава пятая
Новые нити

   Причал, с которого отходили суда в Кронштадт, находился напротив 8-й линии Васильевского острова. Небольшое деревянное здание в два этажа, на первом – светлая зала с буфетом для пассажиров первого класса и небольшая комната для второго.
   Несмотря на размеры судна, оно тоже имело каюты для разных сословий. Те, кто побогаче, получал места на верней палубе с большими стеклами и изумительным видом на залив.
   Штабс-капитан прибыл к причалу за четверть часа до отправления. Суда отходили в Кронштадт каждые три часа, начиная с девяти утра и заканчивая шестью вечера. Василий Михайлович приобрел билет, заплатив за место в первом классе, отсчитал шестьдесят копеек серебром. Неспешным шагом поднялся по трапу на пароход и остановился на открытой площадке, наблюдая за суетой на причале и судне. Еще вечером он посмотрел в адрес-календаре, что в Кронштадте только одна гимназия, и любопытно было то, что «по Высочайшему указу 10 февраля 1817 года дарованы гимназии сей особыя права и преимущества, состоящия в том, что ученики, окончившие курс учения в оной, поступают в гражданскую службу чином XIV класса и при дальнейшем производстве в чины не подвергаются установленному указом 6 августа 1809 года испытанию».
   Не каждое заведение имеет такие привилегии…
   Инспектор тамошней гимназии статский советник Добронравов представал перед штабс-капитаном пока черным пятном с неизвестным характером.
   Захочет ли он принять столичного сыскного агента?
   Тоже интересный вопрос. Порой начальники заведений не то что с неохотой, а с большим неудовольствием принимают полицейских чинов, считая, что приход тех ставит большое несмываемое пятно на репутации воспитанников.
//-- * * * --//
   Шли по заливу полтора часа, и, несмотря на то что апрельский ветер все-таки окутывал штабс-капитана холодными потоками, Василий Михайлович не покинул палубу, а продолжал стоять, подняв воротник пальто и задумчиво разглядывая проплывающий мимо берег.
   Прибыли минута в минуту.
   Чтобы не терять времени, Орлов взял извозчика.
   – Эх, барин, куда изволите?
   – В мужскую гимназию, – ответил Василий Михайлович, удобнее усаживаясь в коляску.
   – Извиняйте, – обернул голову возница. – Ту, что на Николаевском?
   – А что, здесь много мужских? – удивленно спросил штабс-капитан.
   – Никак нет.
   – Так что спрашиваешь?
   Извозчик спрятал улыбку под густой бородой и щелкнул кнутом.
   – Пошла, родимая.
   Ехать пришлось недолго. Вначале пересекли канал Петровского дока, Обводный канал, потом по левую руку остался Гостиный двор, гудевший, как разбуженный улей, по правую – деревянный собор Владимирской иконы Божьей Матери.
   Они остановились у ворот трехэтажного желтого здания.
   – Приехали, барин, – обернулся возница.
   Орлов молча протянул извозчику пятиалтынный, сошел с коляски, размял ноги и направился к входу в гимназию.
   Перед входом прохаживался то ли привратник, то ли местный дворник в сером камзоле, словно солдат на посту. Штабс-капитан обратился к нему.
   – Послушай, любезный, где я могу найти господина Добронравова?
   – Ивана Ильича или Сергея Фомича?
   – Инспектора, – удивленно остановился Василий Михайлович.
   – Значит, Ивана Ильича. Он недавно здесь проходил с проверкой…
   – Так где я могу его найти? – прервал словоохотливого собеседника штабс-капитан.
   После того как дворник объяснил, как найти инспектора, Василий Михайлович поинтересовался, кто же такой Сергей Фомич Добронравов.
   – Он тут воспитателем служит. Прошу прощения, а вы кто будете? – Собеседник держал дверь за ручку, не пропуская штабс-капитана, выполняя роль цербера при гимназии.
   – Сыскная полиция, – Орлов посмотрел в глаза дворнику, тот стушевался и отступил в сторону, пропуская штабс-капитана.
//-- * * * --//
   Господин Добронравов оказался мужчиной сорока пяти лет с пышной шапкой темных волос улыбающимся лицом и детскими ямочками на щеках.
   – Чем обязан? – после того, как штабс-капитан представился, произнес Иван Ильич.
   – Хотелось бы получить некоторые сведения об одном из ваших воспитанников.
   – Любопытно, чем наши воспитанники могут заинтересовать сыскное управление? – удивился инспектор.
   – Служба такова, – на лице Василия Михайловича появилась улыбка. – Видите ли, приходится проверять всяческие, даже самые нелепые слухи, чтобы расследование вышло на прямую дорогу.
   – Понимаю, присаживайтесь, господин Орлов…
   – Василий Михайлович.
   – Да, Василий Михайлович, присаживайтесь, – и указал на изящное кресло, обитое коричневым бархатом. – Так чем могу служить?
   – Вы, конечно, знаете всех своих воспитанников?
   – Конечно.
   – Вам знакома фамилия Мякотин или Мякатин?
   – Да, – Иван Ильич кивнул головой, – в старшем классе учится Сергей Мякотин.
   – Вы позволите с ним переговорить?
   – С удовольствием, но, увы, это невозможно.
   – Отчего? – казалось, что штабс-капитан искренне удивился.
   – Минуту, – Иван Ильич поднялся с кресла, приблизился к столу, открыл толстую тетрадь, полистал ее и с обрадованным видом подошел с какой-то бумагой к сыскному агенту.
   Василий Михайлович взял бумагу оказавшуюся телеграммой:
   – Третьего дня мне принесла ее госпожа Мякотина.
   Орлов прочел текст, потом посмотрел на адрес «Наличная улица, дом 15, квартира 5, Марии Алексеевне Мякотиной».
   – Кто вам принес телеграмму?
   – Госпожа Мякотина.
   – Вы сказали, третьего дня?
   – Так, сегодня тринадцатое, – начал вспоминать господин Добронравов. – Десятого… Нет… Нет… Госпожа Мякотина принесла мне телеграмму девятого числа, именно мне.
   – Что-нибудь при этом говорила?
   – Добавила, что Серёжа заболел.
   – Понятно, а что вы можете сказать о воспитаннике?
   – Почти ничего, – Иван Ильич присел на соседнее кресло. – Талантами Сергей не блещет, посредственные оценки по всем предметам.
   – Про поведение что-либо можете сказать?
   – К сожалению, ничего.
   – Может быть, подскажете, с кем он дружен в гимназии.
   – Увы, – Добронравов развел руками, потом добавил: – Вы мне все-таки скажете, что случилось?
   – Не хотелось бы вас пугать, – Василий Михайлович подбирал слова. – Но мне кажется, что вы лишились своего питомца.
   – Он что-то совершил противозаконное?
   – Хотелось бы, чтобы я ошибался.
   – Так что же случилось с Мякотиным?
   – Не хотелось бы вас огорчать, но мне кажется, что Сергей мертв.
   – Такого просто не может быть.
   – Может, – тяжело вздохнул штабс-капитан, решивший, что инспектор кронштадтской гимназии заслуживает знать правду, – вчера утром у станции Стрельна найден труп молодого человека, и мы предполагаем, что этим человеком может быть Сергей Мякотин.
   – Он опознан?
   – К сожалению, нет, повреждено лицо.
   – Может быть, ошибка?
   – В кармане гимназической формы найдена квитанция, свидетельствующая, что молодой человек отправил телеграмму, текст которой вы мне показали.
   – Если вы ждете, что я могу что-то добавить к сказанному о Сергее, то напрасно, я все о нем вам сказал. Учителя тоже не смогут вам добавить ничего нового.
   – Неужели ничего?
   Добронравов задумался, потирая пальцами переносицу.
   – Ничего, повторюсь, добавить не смею, ведь Мякотин ничем не блистал. По поводу дружбы Сергея с соучениками добавить ничего не могу, насколько я знаю, он был необщителен.
   – Позволите поговорить с учениками?
   – Извините, но позволить не могу. Мне не хотелось бы ненужных слухов в гимназии, тем более что ничего нового вы не узнаете. Мне службой предписано знать всех учеников, их чаяния и даже мысли, вот поэтому для вас будет пустой тратой времени, а для меня лишними слухами.
   – Но все равно в гимназии рано или поздно станет известным о смерти ученика старшего класса.
   – Поверьте, я сумею преподнести сей печальный факт в выгодном для гимназии свете.
   Орлову так и хотелось добавить «для вас», но он сдержался, поднялся с кресла, откланялся и вышел. Только на улице он вспомнил, что не спросил инспектора, как пройти на Наличную улицу.
   Дворник топтался во дворе, словно на самом деле стоял на посту. Он-то и объяснил сыскному агенту, что здесь недалеко: пройти вдоль крепостной стены по Северному бульвару до Чеботарёвой улицы, потом направо, и предстанет Наличная во всей красе.
   – Далеко ли? – поинтересовался Орлов.
   – Нет, барин, рукой подать, – ответил страж входной двери.
   И на самом деле до искомого дома штабс-капитан дошел за четверть часа. Поднявшееся солнце дарило тепло и слепило глаза, небо не предвещало плохой погоды, ни единого облачка не проплывало по голубому океану.

Глава шестая
Кронштадтские визиты

   Мария Алексеевна Мякотина занимала на Наличной улице двухэтажный деревянный дом, доставшийся от почившего в бозе восемь лет тому супруга, статского советника, служившего по морскому ведомству. Пенсия мужа позволяла едва сводить концы с концами, если бы не помощь родного брата, жившего в большом поместье где-то на юге России, где тот имел, кроме пахотных земель, огромное стадо коров.
   Дом Мякотиных пятью окнами смотрел на Наличную улицу, небольшую и уютную.
   Штабс-капитан остановился перед входом, ему не нравились такие минуты, когда приходилось приносить обитателям плохие вести. Особенно такие, когда речь идет о возможной смерти сына. Василий Михайлович лелеял надежду, что госпожа Мякотина отмахнется от такой вести и с улыбкой произнесет: «Господь с вами, Сергунчик сегодня только отбыл в столицу».
   Звонок глухо зазвенел внутри дома. Через несколько минут дверь распахнулась, представив взору Орлову совсем молоденькую девушку в белом переднике. Она улыбнулась статному, довольно привлекательному мужчине.
   – Добрый день, – ее голос звучал звонким колокольчиком.
   – Могу ли я видеть госпожу Мякотину? – Василий Михайлович по армейской привычке приложил руку к головному убору.
   – Как о вас доложить?
   – Штабс-капитан Орлов по частному делу.
   – Подождите минутку, я доложу, – девушка отступила в сторону, пропуская Василия Михайловича в коридор. Не миновало и одной минуты, как девушка вернулась:
   – Мария Алексеевна вас примет, разрешите ваше пальто.
   Хозяйка оказалась дамой лет сорока с густой шапкой темных волос, в которые вплелись едва заметные седые пряди. Она с интересом посмотрела на гостя с военной выправкой.
   – Чем могу быть вам полезна? – спросила женщина после приветствия. – Присаживайтесь, – она указала на диван, стоявший напротив кресла, в котором она сидела. – С кем имею дело?
   – Простите, что не представился, – гость поднялся, – штабс-капитан Орлов. Госпожа Мякотина, – Василий Михайлович прикусил губу, так не хотелось быть вестником смерти, – скажите, у вас есть дети?
   Хозяйка поначалу опешила, левая бровь непроизвольно поднялась вверх.
   – Да, – после некоторой паузы произнесла она и добавила: – Странный вопрос.
   Орлов не обращал внимания на последние слова хозяйки.
   – Извините великодушно, но я – агент столичной сыскной полиции и имею к вам несколько вопросов.
   – Опять мой Сергей что-то совершил?
   – Вот о нем и пойдет речь.
   – Значит, снова набедокурил, и что на этот раз? – по лицу дамы промелькнула тень беспокойства.
   – Когда вы видели его в последний раз?
   – Семь дней тому.
   – Он учится в гимназии здесь, в Кронштадте?
   – Совершенно верно, но я отослала его в Петербург. Там надо было оформить несколько бумаг по поручению моего брата. Самой мне стало дурно, я отправила Серёжу.
   – На сколько дней он отправился в столицу?
   – На два-три.
   – Вы не интересовались, почему он задержался там?
   – Нет, иногда вместо нескольких дней он задерживался там дольше. Понимаете, там квартира моего брата. Молодым хочется иногда немного отвлечься от родительской опеки, вот я и не препятствовала тому, что он задерживался там. Тем более что он всегда присылал телеграммы.
   – Так было и в этот раз?
   – Да, но вы, господин штабс-капитан, объясните, что все-таки произошло с моим мальчиком? Он посажен под арест?
   – Госпожа Мякотина, боюсь, дело обстоит гораздо хуже, – Василий Михайлович остановился и посмотрел в окно, не мог себя пересилить и взглянуть в глаза вдове.
   – Господин Орлов, – повысила голос Мария Алексеевна, – что стряслось с Серёжей, в какую историю он попал?
   – Вы можете проехать в столицу, чтобы опознать молодого человека, найденного вчера убитым?
   Лицо хозяйки перекосилось, она прикрыла рот рукой, глядя на гостя испуганными глазами.
   – Нет, нет, – сделал попытку успокоить Марию Алексеевну Орлов. – Может быть, это не ваш сын, при нем не было документов, а только квитанция об отправленной телеграмме.
   – Серёжа… – только и произнесла вдова, но потом взяла себя в руки, лицо стало непроницаемым, словно гипсовая маска. – Когда надо… опознать? – голос стал хриплым до неузнаваемости.
   – Если возможно, то сегодня или завтра.
   – Хорошо, но я, видимо, не перенесу вида… моего сына, – она запнулась, и на глазах выступили слезы, но быстро взяла себя в руки. – Поедет Венедикт.
   – Венедикт?
   – Да, это мой средний сын, он на год младше Серёжи, – Мякотина вновь запнулась.
   – Когда он сможет приехать?
   – Завтра с утра… Первым пароходом.
   – Я напишу адрес сыскного отделения.
   Мария Алексеевна промолчала.
   – Скажите, госпожа Мякотина, у Сергея были приятели в Петербурге?
   – В доме, где находится квартира брата, Серёжа был дружен с сыном статского советника Нартова.
   – А здесь, в Кронштадте?
   – Не могу сказать, но, скорее всего, нет. У нас никто не бывал, приходили мальчики только к Венедикту.
   – Ваш брат проживает в столице?
   – Нет, – устало проговорила Мария Алексеевна, сраженная новостью, принесенной Орловым. – Мой брат имеет квартиру здесь, в столице, на Сергиевской, в доме господина Ромолова, сам же проживает в имении в Херсонской губернии.
   – Квартира пустует?
   – Нет, там постоянно живет прислуга брата.
   – Не скажете, какие бумаги должен был оформить Сергей?
   – Толком не знаю, что-то у поверенного, Николай Алексеевич хотел, чтобы Сергей пошел по юридической стезе, поэтому и давал иногда поручения моему сыну, – госпожа Мякотина приложила к глазам платочек.
   – Не подскажете фамилию поверенного?
   – Подгородецкий, он ведет все наши дела в столице.
   – Я могу поговорить с Венедиктом?
   – Можете, но он сейчас в гимназии, – и упавшим голосом добавила: – Где учился вместе с Серёжей.
   – Простите за трагическую весть, но, может быть, найден не ваш сын… Не буду более тратить вашего времени. Позвольте последний вопрос, – штабс-капитан поднялся, – имя, отчество вашего брата?
   – Николай Алексеевич Ребров.
   – Разрешите откланяться, – Василий Михайлович кивнул головой и направился к выходу.
//-- * * * --//
   Хотя до отправления парохода оставалось время, штабс-капитан решил не возвращаться в гимназию, а завтра не только предъявить тело для опознания Венедикту, но и переговорить с ним. По дороге он остановился, словно перед ним появилась невидимая стена, и направился в обратном направлении, в гимназию.
   Тот же дворник делал вид, что занят делом, исподлобья взглянул на гостя и снова лениво провел метлой по двору, выложенному булыжником.
   Господин Добронравов встретил посетителя уже не так любезно, а недобрым взглядом, не сулящим ничего хорошего.
   – Я вас слушаю, господин Орлов, – процедил инспектор сквозь зубы, словно испытывал зубную боль.
   – Мне хотелось бы получить ваше разрешение на беседу с одним из ваших воспитанников.
   Иван Ильич смилостивился, даже лицо подобрело, что сыскной агент не требует, а просит разрешения. Поначалу Добронравов решил отказать настойчивому штабс-капитану, а потом решил, что лучше с полицейским управлением не искать ссоры. Пусть разговаривает, неужто от этого дисциплина в порученном заведении станет хуже?
   – И с кем из моих воспитанников?
   – С Венедиктом Мякотиным.
   Инспектор объяснил, где найти класс, в котором в данную минуту проходил урок математики, где присутствовал Венедикт Мякотин. Учитель позволил Венедикту выйти из класса только после того, как Орлов сослался на позволение инспектора гимназии.
   Брат Сергея Мякотина оказался довольно высоким мальчиком с нескладной фигурой. Серые глаза с удивлением уставились на незнакомца, вопрошая, что тому понадобилось, вроде бы провинностей за ним нет.
   – Венедикт, я – агент сыскной полиции штабс-капитан Орлов, – начал Василий Михайлович.
   Мальчик вжал голову в плечи.
   – Мне хотелось бы поговорить о твоем брате.
   – Каком? – Лицо Венедикта оживилось от облегчения, что речь пойдет не о нем, но тень беспокойства осталась.
   – Что каком?
   – Каком брате – о Сергее или Мише?
   – Ах это, – только сейчас Орлов сообразил, что у госпожи Мякотиной три сына, – о Сергее.
   Венедикт кивнул головой, но глаза недобро засветились.
   – Скажи, с кем из воспитанников был дружен Сергей?
   – Ни с кем, – ответил мальчик. – Он считает, что с ним учатся не очень приятные личности, которые не заслуживают его дружбы.
   – Но что-то он рассказывает о тех, с кем учится?
   – Нет, он старается никого не замечать.
   – В столице есть у него приятели?
   – Так вы у него самого и спросите, – мальчик хотел что-то добавить, но сдержался, посмотрев исподлобья.
   Василий Михайлович понял, что дальнейшие расспросы ни к чему не приведут, мальчик будет либо молчать, либо кивать на брата, что пусть тот и отвечает.
   – Хорошо, Венедикт, можешь идти в класс.
   Теперь нужно отбывать в столицу, более сведений не получить, конечно, можно поговорить с воспитанниками, где Сергей учился, но уверенность Орлова росла, что бесполезно это делать, нового ничего узнать не удастся.
   На пристань Василий Михайлович пришел за четверть часа до отплытия.
   Поднялся по скрипучему трапу и опять остался на палубе, поправил ворот, но потом все-таки решил сходить в буфет, с утра у него не было во рту маковой росинки. Надо было, кроме всего прочего, подумать о том, что довелось услышать. Видимо, в самом деле, Мякотин-старший был скрытным малым. Так сказать, сам в себе, и поэтому не любил выставлять себя напоказ, либо слишком заносчив с таких молодых лет.
   Мясо, которое принес официант Орлову, было мягким и с такой долей перца, которая нравилась штабс-капитану. Он без колебаний заказал еще одну порцию и теперь блаженствовал, маленькими глотками отпивая из чашки ароматный кофе. Уходить из теплого буфета не хотелось, поэтому Василий Михайлович просидел за столом до самого прибытия на пристань у 8-й линии Васильевского острова.

Глава седьмая
В сыскном

   Подъезжая к сыскному отделению, Василий Михайлович чувствовал некоторую усталость более от проведенных на пароходе часов, нежели от хождения по незнакомому городу. Дотоле Орлов никогда не посещал Кронштадта. Город ему не понравился, безликий, напоминающий столицу, хотя ранее в свободные от службы часы Орлов имел желание посетить остров Котлин, но так и не удосужился…
   В сыскном отделении царил покой, не то что в иных учреждениях, где постоянная сутолока суетящихся сотрудников, неизвестно чем занимающихся или наигранно демонстрирующих собственную значимость, наводила на мысли о чрезмерной занятости работников.
   Василий Михайлович кивнул головой дежурному чиновнику в знак приветствия, приложил руку к головному убору и быстрым шагом поднялся на второй этаж, где находился кабинет Путилина, чтобы отчитаться перед начальником за поездку в Кронштадт.
   Штабс-капитан постучал и, не дожидаясь приглашения, отворил дверь.
   – Иван Дмитрии, позволите? – спросил скорее для виду, чем по необходимости.
   – Василий Михалыч! – обрадовался начальник сыскного отделения, оторвал глаза от бумаги, которую держал в руках, словно давно поджидал агента с докладом. Несмотря на ранний час, по другую сторону начальственного стола сидел помощник Ивана Дмитриевича – Жуков. На лице Миши читалось выражение скорее скуки, нежели усталости.
   – Чем порадуете? – Путилин, казалось с большой охотой отложил документ в сторону, уставившись на Орлова.
   «Не иначе очередной циркуляр из канцелярии градоначальника либо из министерства», – подумалось штабс-капитану. Он помолчал, собираясь с мыслями, и, подойдя к окну, то ли в подражание начальнику, то ли просто неосознанно, начал отчитываться за вояж в Кронштадт.
   – В Кронштадте проживает вдова статского советника Мякотина, которая имеет сыновей, учеников местной гимназии. Один из них, Сергей, был послан неделю тому в столицу по делам дяди, именно он послал телеграмму, квитанцию об отправлении которой обнаружил Михаил в гимназическом сюртуке. Завтра утром прибудет брат Сергея Венедикт для опознания найденного тела.
   – Почему не сама госпожа Мякотина? – нахмурился Иван Дмитриевич.
   – Мария Алексеевна болеет.
   Путилин сжал губы, покачал головой, но через секунду произнес:
   – Продолжайте, Василий Михайлович.
   – Ничего ни плохого, ни хорошего в гимназии мне поведать не могли, слишком скрытным был Мякотин.
   – Вы так уверенно говорите, что найденный непременно должен оказаться Сергеем.
   – Да, – после некоторого молчания сказал Орлов. – Я уверен в этом, хотя хотелось бы ошибиться.
   – Уж лучше иметь опознанного юношу, чем неизвестного, тогда следствие остановится на полпути, как с тем незнакомцем с Лесной улицы, – встрял в разговор Миша, но тут же смутился, что выдал чуть ли не очередную глупость.
   Упомянутый Жуковым неизвестный был найден дворником одного из домов во дворе за поленницей дров. Ни документов, ни приметной одежды, ни каких-либо приметных пятен или родинок на теле, ничего. Тогда охватили расспросами чуть ли не всю округу, но никто в убитом знакомца не признал, а как вести расследование, когда неизвестного никто не видел? Словно с неба упал, так и похоронили как неизвестного.
   – Оно верно, Миша, – тяжело вздохнул Иван Дмитриевич. – Но все-таки мы – отделение сыскное и должны преступников изобличать, а не расписываться в собственном бессилии, как в упомянутом тобой деле в Лесном. Продолжайте, Василий Михайлович.
   – Рассказывать, впрочем, нечего, замкнутый юноша, ни друзей, ни врагов. Я думаю, надо начинать со столицы. Здесь Сергей частенько оставался один в квартире брата Марии Алексеевны господина Реброва.
   – Совершенно один?
   – Нет, в квартире постоянно проживает прислуга, сам же Николай Алексеевич обитает в херсонском имении.
   – Значит, он давал поручения ученику гимназии? – с удивлением в голосе сказал Путилин.
   – Господин Ребров имел планы дать Сергею юридическое образование, хотел, чтобы в их семье был свой присяжный поверенный. Вот поэтому и поручал племяннику такие дела.
   – Не рановато ли?
   Штабс-капитан только пожал плечами, подразумевая, что чужая семья потемки со своими мыслями и уставом.
   – В котором часу приедет Венедикт?
   – Я думаю, в полдень, – Василий Михайлович по пальцами правой руки переносицу, – в девять первый пароход, два часа по заливу и от Васильевского к нам, да, думаю, ближе к двенадцати часам.
   – Вы имеете желание самому принять участие в опознании? – Иван Дмитриевич не отрывал взгляда от стола.
   – Да, хотелось бы самому увидеть отношение между братьями: стоит ли доверять Венедикту.
   – Что ж… – Путилин сощурил глаза, словно что-то прикидывал. – Я не против, только, Василий Михайлович, – тут он сделал паузу, – не напугайте юношу. Нынешнее поколение уж больно впечатлительное. Не дай бог, нервничать начнет. Сами понимаете, нам надо блюсти порядок и не допускать родственников к расследованию, иначе получится истинное безобразие.
   – Иван Дмитрич, – Орлов подошел к столу и сел на стул, – позволите встретить юношу, и сразу в анатомический театр?
   – Пожалуй, вы правы, Василий Михайлович, поезжайте, встретьте Венедикта, – последнее слово прозвучало так, словно Иван Дмитриевич забыл имя среднего сына госпожи Мякотиной. – Знаю, что легче ему будет. Не знаю, какие отношения связывали братьев, но всё же родные.
   – Хорошо, – произнес штабс-капитан, направляясь к выходу.
   – Итак, Миша, что там стряслось на Николаевском вокзале? – последнее, что услышал Орлов. Ответ Жукова поглотила толстая дубовая дверь.
//-- * * * --//
   На пирс Василий Михайлович прибыл за несколько минут до швартовки судна. Пассажиров было немного. Среди спускавшихся по трапу был высокий юноша, зыркающий серыми глазами по сторонам.
   Мякотин подошел к сыскному агенту, которого заприметил будучи на борту парохода.
   – Здравствуйте, господин Орлов, – поздоровался со штабс-капитаном Венедикт и покраснел, словно совершил что-то постыдное.
   – Доброе утро! – ответил Василий Михайлович, и на его лице появилась улыбка. – Не утомила дорога?
   – Отнюдь, – не сказал, а выдохнул юноша и добавил: – Не так часто мне доводится посещать столицу.
   – Ты не против, если мы дойдем до анатомического пешком?
   – Нет, – снова тяжело выдохнул Венедикт, без этого понятно, что гимназист имеет стремление отсрочить опознание тела, чтобы, не дай бог, узнать в нем брата.
   – Сергей часто бывает в столице? – Орлов с умыслом сказал «бывает», чтобы в юноше жила надежда и не слишком он волновался в театре.
   – Да, – после некоторой паузы произнес Венедикт. – Ему дядюшка благоволит и разрешает жить на квартире.
   – А тебе?
   – Исключительно с маменькой.
   – Как часто бывает Сергей в столице?
   – Простите, но я не отмечаю даты в календаре, – в голосе гимназиста послышались нотки скрытой обиды то ли на дядю, то ли на брата.
   – Венедикт, – штабс-капитан шел, заложив руки за спину, – мной движет не праздное любопытство, а исключительно дела службы. Мне приходится много чего выслушивать, прежде чем в просеянном найти ту крупицу, что поможет в нахождении преступника или его изобличении.
   – Я понимаю, – Венедикт шел, не отрывая взгляда от мостовой, словно в самом деле напроказничал и сейчас стыдится своих поступков. – Сергей ведет себя очень тихо в присутствии маменьки и особливо дяди.
   – Дяди?
   – Дяди, – с обидой в голосе подтвердил гимназист, и Орлову показалось, что Мякотин процедил сквозь зубы. – А нас он и видеть не хотел.
   – Когда ты видел Сергея в последний раз?
   – Перед его самым отъездом в столицу.
   – Он что-нибудь говорил?
   – Нет, как всегда, с улыбкой и шутками, – Венедикт цедил слова сквозь зубы, словно муку сквозь сито, было видно, что брата не чествовал.
   – Не страшно увидеть брата… мертвым? – не сдержался штабс-капитан.
   Венедикт втянул голову в плечи, и было видно, что ему некуда деть мешавшие при ходьбе руки.
   – Нет, – едва слышно произнес Венедикт. – У каждого из нас своя судьба.
   – Рановато ты о судьбе-то, – Орлов улыбнулся уголками губ.
   – Господь дал, Господь взял, – гимназист не поднимал головы. – Все мы смертны, кто раньше, кто позже, все там будем.
   Интересно было слышать от столь юного создания такие рассуждения, не иначе Венедикт прожил жизнь и теперь на склоне лет готов был поделиться мыслями.
   До анатомического театра шли больше не произнеся ни слова. Штабс-капитан украдкой поглядывал на гимназиста, отмечая серьезное лицо юноши и неприсущую в таком возрасте глубокую морщинку над переносицей.
   В анатомическом театре, расположенном в Императорском Университете, Венедикт вел себя спокойно, никакого волнения. Складывалось впечатление, что перед ним на металлическом столе лежит не тело погибшего человека, а кукла в полный рост, хотя и без головы.
   Перед самым опознанием Мякотин указал, что на икре левой ноги Сергея рваный шрам, оставшийся от детской шалости, когда они полезли в недостроенный дом и там брат наткнулся на толстый гвоздь и с испугу дернул ногой так, что разорвал не только кожу, но и мышцу. Довольно долго лечился, но, слава богу, все обошлось. При этих словах взглянул Венедикт на тело и только в эту минуту перекрестился, но во взгляде не мелькнуло ни капельки сочувствия к безвременной кончине брата. Только перед самым выходом из анатомической залы тяжело вздохнул, бросил какой-то непонятный для Орлова взгляд, в котором невозможно было прочитать ни единого чувства, владевшего гимназистом.

Глава восьмая
Неспешная поступь

   Иван Иванович Соловьев, надворный советник и кавалер Станислава третьей степени, поднялся, как говорят, ни свет ни заря в весьма благодушном настроении, и это несмотря на вчерашний суматошный день в Стрельне, который, по чести говоря, порядком вымотал. Выкушал стакан горячего чая с пирожками, испеченными накануне днем кухаркой, просмотрел заново вчерашние газеты, выискивая в них интересное. Нетерпеливым взглядом поглядывал на едва бегущие по циферблату стрелки. Почтовое отделение при Варшавском вокзале открывало двери для обывателей в восемь часов. Вряд ли можно застать ответственных лиц ранее сего часа, рассуждал Иван Иванович и, не выдержав, накинул верхнее платье. На улице кликнул извозчика и, удобно устроившись на медвежьей шкуре, произнес:
   – На Варшавский.
   Город давно пробудился ото сна, по улицам сновали торговцы, расхваливая товар, письмоводители и мелкие чиновники, подняв воротники и поеживаясь от утренней прохлады, спешили на службу.
   Надворный советник расплатился с извозчиком и сошел на выложенную булыжником мостовую на площади слева от вокзала. Люди, словно муравьи в улье, сновали кто куда – кто спешил на поезд, кто только приехал и теперь направлялся в город.
   – Прощения-с просим, господин надворный советник, – развел руками почтовый чиновник, выделяя это «надворный советник», и на лице появилась лисья улыбка, – без позволения господина Вербицкого никак невозможно вам помочь.
   – Где я могу найти господина Вербицкого? – Иван Иванович теперь в подражание чиновнику выделил фамилию начальника почтового отделения.
   – Так пройдете по коридору и в самом конце дверь коричневую увидите, вот за нею и восседает наш Никифор Трофимыч, – и лисья улыбка стала еще гаже. Лицо словно бы вытянулось, заострилось.
   Соловьев прошел по длинному коридору, освещенному весенним утренним светом сквозь чистые стекла без единого пятнышка. Постучал и, не дождавшись ответа, отворил дверь, ступил в кабинет.
   Никифор Трофимыч, сидевший за столом, поднял голову и с удивлением посмотрел на раннего посетителя, видимо, визитами начальника почтового отделения не баловали. Иван Иванович ожидал увидеть человека в летах, обремененного долголетней службой и уставшего от нее. Из-за стола поднялся довольно молодой мужчина в отутюженном мундире зеленого цвета с начищенными пуговицами.
   – Доброе утро! – Молодой человек одернул полы мундира. – Чем могу быть полезен?
   – Надворный советник Соловьев, – представился Иван Иванович, – чиновник по поручениям при отделении сыскной полиции.
   – Любопытно, – произнес с еще большим удивлением Вербицкий, – я никого не вызывал и никаких происшествий, способных заинтересовать ваше ведомство, у нас не случилось.
   – Я по делу службы.
   – Вас слушаю. Присаживайтесь, – Никифор Трофимович указал на стул, стоящий перед столом.
   – Благодарю, господин Вербицкий.
   – Можно просто Никифор Трофимович, – начальник почтового отделения покраснел, – я только исполняющий должность и не привык к официальному обращению.
   – Хорошо, – улыбнулся Соловьев, – не буду вас задерживать. Вот… – он достал из бумажника квитанцию и положил перед Вербицким. – Помогите мне выяснить, кем и когда была отправлена телеграмма.
   – Только-то, – с облегчением вздохнул начальник. – Это я мигом, – он вскочил из-за стола и быстрым шагом пересек кабинет. Обернулся у самой двери и смущенно произнес: – Простите, ради бога, я еще не привык к новому положению, – и скрылся за дверью.
   Ждать пришлось около пяти минут, в течение которых Иван Иванович с интересом рассматривал кабинет, где кроме стола, покрытого зеленым сукном в цвет мундиров почтового ведомства, трех стульев, большого шкапа, сквозь стекла которого проглядывались корешки Свода законов с золотым тиснением, и двух небольших картин – на одной изображена несущаяся тройка, видимо символизирующая быстроту доставки почтовых отправлений, на второй – заснеженный лес. Обязательного в чиновничьих кабинетах портрета государя Иван Иванович не обнаружил.
   – Вот, – дверь распахнулась, и в кабинет влетел хозяин. – Вот, – повторил Вербицкий еще раз и положил перед Соловьевым квитанцию и поверх нее листок бумаги, а потом затараторил: – Здесь я написал, кто отправил, когда, то есть какого числа, в котором часу и кому. Да, принимающий телеграмму Иванов сказал, что гимназист был не один, и запомнил потому, что они шумели, громко переговаривались и притихли после того, как им сделал замечание какой-то господин.
   В кабинете воистину воцарилась тишина.
   – Иванов не запомнил, сколько было молодых людей и сможет их опознать?
   – Господин Соловьев, я приведу Иванова, и он сам вам расскажет.
   – Хорошо.
   Через минуту дверь распахнулась, и на пороге появился маленький щуплый человек неопределенных лет с бегающими глазками и обветренным лицом.
   – Иван Иванович Иванов, – представил исполняющий должность начальника почтового отделения.
   – Так, голубчик, – Соловьев осмотрел вошедшего внимательным взглядом с головы до пят, – расскажи-ка про тех молодцев, что были с гимназистом.
   – С Мякотиным? – уточнил Иванов.
   – Так точно.
   – Двое их было, а вот как выглядели, не помню. У меня память больше по фамилиям да именам, а вот лица, извините, не слишком.
   – Ты говорил, шумели они?
   – Истинно так, словно из лесу приехали и города не видели.
   – Может, помнишь, в гимназических тужурках они были или нет?
   Иванов на секунду задумался, даже глаза закрыл.
   – Нет, в цивильном платье.
   – Точно в цивильном?
   – Вот вам крест в цивильном, – и Иванов перекрестился.
   – Ты бы их распознал, если тебе их показать?
   – Никак нет, – Иванов посмотрел в пол, словно провинившийся ребенок. – Фамилии – другое дело, а вот лица… На них памяти нет.
   – Ладно, ступай, – Соловьев поднялся со стула, – постой, – ему пришла нелепая мысль, – ты говорил господину Вербицкому, что какой-то господин сделал гимназисту замечание, не помнишь его?
   – Дак он сразу за гимназистом отправлял телеграмму, его фамилия, – Иванов вскинул брови кверху, – Степанов… отправлял телеграмму… Сейчас, сейчас… В Гатчину, да, да, в Гатчину отправлял, по адресу, – и продиктовал адрес, – а запомнил его оттого, что тепло на улице, а он в шубе.
   – Более ничем молодые люди не запомнились?
   – Никак нет, ничем.
   – Ступай, – когда Иванов вышел, Соловьев произнес: – Благодарю, господин Вербицкий, за помощь.
//-- * * * --//
   Улица встретила надворного советника городской суетой, словно окунулся в воды холодной до озноба реки.
   Степановых в столице пруд пруди, поэтому стоит начинать с Гатчины, оттуда наверняка укажут, где искать господина в шубе. Может быть, он запомнил молодых людей, а, может, что и из их разговора. В начале расследования, как говорит Иван Дмитриевич, надо хвататься за любую ниточку и тянуть ее, пока она не закончится, либо выведет к клубку.
   Соловьев вернулся и отправил телеграмму в Гатчину попросив, чтобы ответ направили на адрес сыскного столичного отделения.
//-- * * * --//
   – Иван Иванович, вы вовремя, – вместо приветствия произнес Путилин, сидевший в излюбленном кресле со скрещенными на груди руками. – Присаживайтесь, – кивнул подбородком на свободный стул. – Докладывайте, что у вас.
   – Телеграмма послана четвертого числа сего месяца Сергеем Мякотиным, одетым в гимназическую тужурку, Марии Алексеевне, проживающей на Наличной улице. С Сергеем в почтовом отделении было еще двое, видимо, знакомых.
   – Это уже след, – потер руки Иван Дмитриевич. – Вы чем порадуете, Василий Михайлович?
   – Убитый в самом деле Сергей Мякотин, его опознал брат Венедикт.
   – Лицо же порезано? – не сдержался помощник Путилина Жуков.
   – По рваному шраму на ноге, – бросил штабс-капитан хмурый взгляд на Мишу.
   – Понятно, – разочарованно произнес помощник.
   – Я разговаривал и с госпожой Мякотиной, и со смотрителем гимназии, и с соучениками убитого. Ничего о нем сказать не могли, кроме того, что был замкнутым и не имел не то что близких, никаких приятелей.
   – Любопытно, – добавил Соловьев, – но Сергей в почтовом отделении был не один, их запомнил чиновник потому, что они шумели.
   – Этих двоих сможет опознать ваш чиновник?
   – К моему прискорбию, нет, но он запомнил фамилию господина, который сделал замечание молодым людям, – и, предвосхищая вопрос Путилина, Соловьев сказал: – Я занят поисками этого господина.
   – Немного, но уже кое-что есть, – подвел итог Иван Дмитриевич. – Отсюда следует, что вы, Иван Иванович, занимаетесь поисками господина, сделавшего замечание, и гимназистов…
   – Они не были в форменном одеянии.
   – Будем их называть так.
   Соловьев пожал плечами.
   – Пусть будет так.
   – Миша, ты съездишь в Стрельну и расспросишь про трех молодых людей, одного в гимназической тужурке и двоих в цивильной, так, Иван Иванович?
   – Совершенно верно.
   – Вам же, Василий Михайлович, надо посетить квартиру господина Реброва, дяди нашего убиенного. Возможно, что-то расскажет служанка, возможно, дворник, может быть, и соседи. Так что более не смею вас задерживать, господа, и жду с добрыми новостями.

Глава девятая
Птичник с Петербургской

   – Иван Дмитрич, – дежурный чиновник стоял на пороге, – прибыл полицейский из первого участка Петербургской части…
   – Убийство, небось, – тяжело вздохнул Путилин, нахмурив брови, и, не дожидаясь ответа, резко поднялся, оттолкнув кресло.
   – Так точно, у Сытнинского рынка.
   – Жуков уехал?
   – Нет еще.
   – Передайте, чтобы ждал меня у входа, мое задание для него нынче отменяется.
   – Хорошо, – и чиновник кивнул, что, мол, все передаст младшему помощнику.
   Путилин поднял руку к лицу, словно что-то забыл, потом взял трость и направился к выходу.
   Жуков прохаживался вдоль коляски, которую остановил, чтобы отправиться без задержки на Петербургскую сторону.
   Присланный полицейский отбыл, как приказал ему помощник пристава, после доклада о происшествии дежурному чиновнику. Узнать подробностей дела было не у кого, у Ивана Дмитриевича испортилось настроение.
//-- * * * --//
   До Мытнинского рынка домчались быстро, Путилин всю дорогу созерцал немигающим взглядом спину возницы. Миша старался не касаться начальника, хотя в коляске и было тесно.
   Остановились они перед домом. Там толпились любопытствующие и соседи, наслышанные о кровавом злодеянии. Слухи распространяются быстро, и поэтому в толпе было озвучено с десяток самых нелепых версий случившегося.
   На тротуаре Иван Дмитриевич тихонько толкнул Жукова в спину, Миша понял, что необходимо послушать, что говорят обыватели. Сам же Путилин направился к одноэтажному деревянному дому, перед крыльцом которого прохаживался высокий, как коломенская верста, полицейский. При приближении начальника сыскного отделения он браво вскинул руку к околышу фуражки. Путилин в ответ кивнул и поднялся по трем ступеням.
   Тусклый дневной свет освещал через открытые двери длинный коридор без окон, из одной из комнат слышались глухие голоса. Иван Дмитриевич осмотрелся, тронул тростью темное пальто, висевшее при входе на гвозде, и направился к открытой двери.
   – Господин Путилин, – навстречу Ивану Дмитриевичу шагнул мужчина, выделявшийся среди присутствующих молодостью и копной светлых волос, – добрый день!
   – Здравствуйте, господа, – поприветствовал начальник сыскной полиции присутствующих. – Хотя какой день добрый, если такое происходит.
   – Помощник пристава Холодович, – отрекомендовался молодой человек и тихим голосом добавил: – Коллежский регистратор. – На щеках, завоеванных темными редкими волосами, выступили алые пятна, словно Иван Егорович стеснялся столь малого чина. – Пристав штабс-капитан Мироненко находится в отпуску.
   Путилин кивнул головой.
   – Коллежский советник Шрейбер, – представил участкового врача Холодович.
   – Мы знакомы, – врач расплылся в улыбке, демонстрируя белоснежные зубы. – Познакомились при столь же печальных событиях.
   – Совершенно верно, Вильгельм Иванович, если мне не изменяет память, то на Большом…
   – Да, да, бедный Чернов.
   – Что ж, господа, воспоминаниям будем предаваться потом, а нынче, – Путилин на миг сжал губы и продолжил, смотря в глаза помощнику пристава, который под внимательным взглядом Ивана Дмитриевича еще более покраснел: – Так что стряслось?
   – Убит хозяин дома некий Синицын, – Холодович прокашлялся. – Шестидесяти трех лет, вдовый. Может быть, нам пройти в комнату, где совершено злодеяние?
   – Так будет лучше, – согласился Путилин.
   Комната, служившая убитому спальней, была небольшой. Там кроме узкой кровати в углу приткнулся шкаф с открытыми дверцами и стул, видимо исполнявший роль тумбочки.
   Старик лежал на спине посреди комнаты, раскидав руки по сторонам, словно напоследок пытался обнять оставленный мир. По правую сторону от убитого лежал старый потертый ремень, слева – молоток с частицами кожи и волос на рабочей части. Путилин склонился над трупом, рукой в перчатке отодвинул с шеи бороду под седыми густыми волосами виднелась темная полоса.
   – Старика поначалу душили, – врач подошел к единственному в спальне окну. – Он даже не сопротивлялся, видимо, не ожидал от знакомого такой подлости.
   – Да, – тихо произнес Иван Дмитриевич. – Незнакомца он не впустил бы в спальню и тем паче не повернулся к нему спиной.
   – Убийца после того, как придушил старика, не ожидал, что тот может очнуться. Схватил молоток и нанес смертельный удар.
   – Схватил первое попавшееся? – задал вопрос Холодович.
   – Отнюдь, – Путилин поднялся, – молоток принесен злодеем, – обвел спальню взглядом, – нет, нет, старик не мог разбрасываться инструментом. Вы заметили, – Иван Дмитриевич вновь посмотрел на помощника пристава, – у хозяина везде порядок, несмотря на погром убийцы. Этот что-то искал ценное, поэтому именно он принес молоток, приготовил орудие убийства заранее. Что известно о Синицыне?
   – Как я сказал, шестидесяти трех лет, вдов, имел птичью будку на Сытнинском рынке, целые дни проводил там.
   – Кто обнаружил убитого?
   – Внучка Софья, изредка приходила к деду, наводила порядок и иногда готовила. Вы можете с ней сами поговорить, – Холодович оживился, – она еще здесь. Позвать?
   – Не стоит, – Путилин поморщился, словно хотел сказать, что при убитом не следует это делать. – Старик в вашем распоряжении, – сказал врачу Иван Дмитриевич. – А вы, господин Холодович, прикажите увезти убитого в анатомический.
   – Я больше не нужен? – Вильгельм Иванович надел шапку.
   – Нет, я вас не смею задерживать, далее уже наша работа.
   – До свидания, – врач коснулся рукой головного убора и вышел.
   Путилин снова окинул взглядом спальню. Одеяло и простыни сбиты, словно убийца надеялся найти под ними золотые копи, дверцы шкафа открыты, и на полках беспорядок. Явно убийцы искали либо деньги, либо ценные вещи. Придвинули стул ближе к шкафу, чтобы проверить и наверху, не спрятано ли что там.
   Когда унесли убитого, Путилин попросил пригласить Софью. В спальню несмелыми шагами вошла девушка лет шестнадцати, с испуганным лицом и слезами на глазах, которые вытирала маленьким кулаком.
   – Здравствуй, – Путилин подошел к Софье и вынутым платком из кармана вытер ее щеки и глаза, – теперь ничего невозможно исправить, смерть, она за каждым из нас придет в назначенный час, а вот сейчас в твоих силах нам помочь поймать этого нелюдя.
   – Я? – удивилась девушка. – Чем же я могу помочь, ведь никого не встретила, да и пришла к деду, когда…
   Рука Ивана Дмитриевича вновь прошлась по щекам девушки.
   – Ты часто бывала здесь?
   – Каждую неделю по два-три раза.
   – Вот, – начальник сыска смотрел в глаза Софьи участливым взглядом. – Тогда ты наверняка сможешь сказать, что исчезло.
   – Смогу, – кивнула девушка.
   – Господин Холодович, записывайте, – обратился Путилин к помощнику пристава.
   Иван Егорович нервно засопел, но приказание начальника сыскного отделения исполнил. Полицейский из участка принес перо, чернила и бумагу, и теперь носил чернильницу за Холодовичем.
   Прошли три комнаты дома, не исключая и кухни. Список оказался невелик, несколько серебряных безделушек, носильные вещи старика и шкатулка, в которой Синицын хранил свои сбережения.
   – Скажи, Софья, почему ты не жила с дедом? – спросил уже при выходе из дома Путилин.
   Девушка опустила голову и покраснела.
   – Мне отец не разрешал, они с дедушкой поссорились и знать друг дружку не хотели, вот я с ведома матушки сюда и наведывалась.
   – А где проживаешь?
   – На Двадцать Пятой линии… Только не говорите батюшке, что встретили меня здесь, иначе… – и она до крови прикусила нижнюю губу.
   – Обещаю, – сказал Путилин. – Но если понадобишься, тебя найдет мой помощник. Вот и он.
   К Путилину со спутницей приближался Михаил с хитринкой во взгляде, словно узнал в толпе что-то стоящее.
   – Ну, ступай, – Иван Дмитриевич легонько подтолкнул в плечо Софью. – Вижу, вижу, что новости несешь. Давай, братец, просвещай меня по нашему, ставшему теперь таковым, делу.
   – Погодите, Иван Дмитриевич, – Жуков зашептал Путилину на ухо. – Видите, кого помощник пристава в сторону отводит?
   – Неужели Петька Голдыш? – изумился начальник сыска.
   – Он самый, – подтвердил Миша. – Посмотрите на его лицо. Неспроста он здесь появился! Ох, неспроста.
   – Думаю, ты прав. Пока с ним господин Холодович беседует, рассказывай, что удалось узнать? Вижу, так и пышешь сведениями.
   – Кое-что удалось узнать, – таинственно прошептал Жуков.
   – Не томи.
   – Серафим Елантиевич Синицын жил бобылем…
   – Это я знаю, далее.
   – Имел будку на Сытнинском рынке, где торговал птицами. Говорят, что деньги у него водились, но самое главное, что день тому ныне убиенный приходил к околоточному и жаловался, что днем к нему в дом залезли воры и украли вещей на тридцать целковых, даже ризы сорвали с икон, видимо подумали, что они золотые. Но околоточный Сазонов только посмеялся над стариком и заявил, что тому привиделось.
   – Любопытно.
   – Вот именно, Сазонов даже не ходил в дом, когда старик заявил, что дверь не взломана, стекла целы.
   – Голдыш?
   – Может быть, он же по таким делам.
   – Поговорю с Холодовичем, я видел, как он то ли целковый, то ли трешку сунул Петьке.
   Подходить к помощнику пристава не пришлось, он сам подошел к начальнику сыска.
   – Я думаю, дело скоро разрешится наилучшим образом, – лицо Холодовича светилось довольством, и глаза блестели от удовольствия, что, мол, и без сыскной обойдусь.
   – Уж не с Петькиной ли подачи? – Путилин смотрел не на Ивана Егоровича, а за Голдышем, наблюдая за поведением и чувствами, читаемыми на круглом со шрамом над верхней губой лице, а самое главное, Иван Дмитриевич не упускал из виду взгляд Петьки, какой-то настороженный и цепкий.
   – Да, – признался помощник пристава, – он мне доложит об убийцах, сегодня разузнает.
   – Убийцах? – Путилин прикусил губу.
   – Так точно, я ему сказал.
   – Понятно, пойду все же с ним поговорю.
   – Господин Путилин, вы отбиваете у меня агентов, – обиженно произнес Холодович.
   – Я только перекинусь несколькими словами.
   Иван Егорович тяжело задышал, словно остался недовольным, что столичный сыскной начальник стремится отобрать у него лавры нашедшего убийц.
   Иван Дмитриевич вальяжной походкой большого начальника подошел к Петьке Голдышу и, взяв за руку, отвел подальше от любопытствующей толпы.
   – Ну, здравствуй, Петя, – слащавым и нежным голосом проворковал Путилин, когда они отошли подальше.
   – Здравия желаем, ваше превосходительство, – громким голосом ответил Голдыш.
   – Не на параде, не кричи, забыл мое имя-отчество? – поморщился Иван Дмитриевич и добавил: – Какими судьбами?
   – Никак нет, Иван Дмитрич, не забыл, – Петя сглотнул скопившуюся слюну. – Вот шел на рынок, увидел – толпа стоит, вот любопытство верх и взяло.
   – Ясненько, – теперь они стояли друг против друга, и Путилин внимательным взглядом следил за глазами и лицом Голдыша, – уж не твоих ли рук дело?
   – Да что вы, Иван Дмитрич, – глаза забегали, и казалось, что собеседник Путилина втянул голову в плечи. – Вы знаете ж, я по другой части. Ну, там замок взломать, шапку с головы содрать, пьяного обчистить, а чтоб кровью руки марать… Ни в жисть.
   – Кто знает, Петя, на что человек способен, – взгляд начальника сыска прямо-таки буравил Голдыша. – Сегодня шапку сорвал, а завтра голову.
   Голдыш посерел лицом.
   – Ладно, Петя, ступай, раз помощнику пристава обещал злодеев указать, ступай.

Глава десятая
По горячему следу

   – Вот что, Михаил Силантич, – Путилин всегда в задумчивости обращался так к Жукову – на соседней улице проживает в небольшом домике с приметной зеленой крышей Двойра Бройде, хотя она и швея, но не брезгует скупать вещи, не интересуясь, каким путем они достались новым владельцам. Бери двух наших агентов и установи за ней наблюдение, и чтоб каждую минуту была она под надзором. Думаю, Петька или его напарник явятся к ней.
   – Иван Дмитрич, а что к ней? Есть же и другие скупщики.
   – Чую, что к ней направит стопы Голдыш.
   – Все-таки он?
   – Миша, – Путилин потер нос рукой, – ты бы видел, как бегали его глазки, судорожно глотал слюну, словно ждал, что я кликну полицейских и его арестую, только кроме подозрений мне нечего ему предъявить.
   – Значит, Двойра?
   – Она… Ее сразу узнаешь. Дородная женщина с круглым лицом и черными цыганскими волосами.
   – Понятно.
   Более делать на месте преступления было нечего, и, откланявшись, Путилин отправился в сыскное отделение. Дорогой перебирал слова Голдыша и вспоминал выражение его лица, нервное поведение. В конечном итоге он склонился к мысли, что Петька не зря прятался в толпе, видимо, отводил от себя подозрение. Кто ж в здравом уме вернется на место преступления? А ежели кто из соседей его видел и тут же в толпе признает? Конфуз настоящий выйдет, а помощник пристава, вместо того, чтобы вести расследование, имеет доверие к таких личностям, как Петька Голдыш, или как его по паспорту? Ткаченко Петр Иванов, крестьянин, тридцати восьми лет, неженатый, осужденный за кражу и присвоение чужой недвижимости мировым судом второго участка Пирятского округа по вроде бы сто шестьдесят девятой и сто семьдесят седьмой статьям Уложения о наказаниях на три месяца, далее, Иван Дмитриевич на миг задумался, ах да, присужден Санкт-Петербургским окружным судом за кражу первого рода на основании первой части тысяча шестьсот сорок седьмой, второго пункта сто тридцать четвертой статьи Уложения, восемьсот двадцать восьмой Устава уголовного суда и прочая, прочая на арестантское отделение на один год и три месяца. Боже, взмолился Путилин, сколько в голове сидит сведений, хоть к журналисту сыскной полиции не ходи, все помнит, а если и не помнит, так всплывает непонятно откуда.
   Не успел Путилин повесить пальто, как в дверь раздался требовательный стук.
   Не иначе вышестоящее начальство прознало про происшествие на Петербургской стороне, мелькнуло в голове, и вылетела мысль прочь.
   Вместо того чтобы голосом пригласить войти стучащего, Иван Дмитриевич сам отворил дверь.
   На пороге стоял, подняв руку вверх, чтобы еще раз громоподобно постучать, адъютант помощника градоначальника генерала Козлова ротмистр Семичев.
   – Позволите? – адъютант опустил руку.
   – Пожалте в мои хоромы, – Иван Дмитриевич отступил в сторону, пропуская поручика.
   – Иван Дмитриевич, я вот по какому делу, – ротмистр прошел к столу и сел на стул. Закинул ногу на ногу. – Вы же знаете, что доброхотов в нашем ведомстве много, особенно ваших, вот градоначальнику и доложили о зверском убийстве на Петербургской стороне, и с такими подробностями, словно сами это преступление и совершили, – Семичев засмеялся. – Имейте в виду этих доносителей в виде подозреваемых. Так вот, Александр Александрович советует не затягивать с поимкой убийцы, сами понимаете… – и рука в перчатке указала куда-то вверх.
   – Я все понимаю, – Путилин шумно опустился в кресло, – и прошу три дня, чтобы в течение них меня никто не беспокоил, – пришла очередь Ивана Дмитриевича указать пальцем вверх.
   – Иван Дмитриевич, трех дней будет довольно? Вы же понимаете, что помимо Александра Александровича и Федора Федоровича найдутся доброхоты, которые доложат государю не в лестных словах о бездействии сыскной полиции.
   – Достаточно.
   – Тогда не смею вас отвлекать от поисков злоумышленников, – Семичев поднялся, надел фуражку, потом поправил ремень и, приложив руку к козырьку, сказал: – Честь имею!
   Путилин откинулся в кресле, повернув голову в сторону окна. Настроение не давало повода для веселья.
   «Что за служба? – чертыхнулся он. – Каждый раз одно и то же, словно кто-то ходит по пятам и учитывает только промахи, сделанные при расследованиях». Бог с ними, пронеслось и исчезло, а голова наполнилась мыслями о старике с Петербургской стороны.
   Если за день до убийства кто-то сделал попытку ограбить Синицына, то почему сразу не прихватили вещи, шкатулку, серебро? Искали более ценное? И чтобы не привлечь внимания, взяли только незначительное? Нет, скорее всего, это были разные люди, и первые не нашли ценного. Но вот почему на следующий день взяли больше? Нашли? Были более удачливые? Значит, вторые не знали, что старик навестил околоточного. Загадка. Со счетов все-таки не стоит сбрасывать Петюню Голдыша, то есть ранее судимого крестьянина Ткаченко. В том, что он замешан в дело, нет сомнений.
//-- * * * --//
   Миша, переодетый в рваную поддевку и без рубахи, третий час мерз на улице возле дома Двойры Бройде. Вроде бы шел апрель, днем солнце пригревало так, что хотелось остаться в одной рубашке, а под вечер все менялось. Рядом находился трактир, из которого доносился запах перегретого масла, лука и чеснока, покосившееся крыльцо само говорило о нерадивых хозяевах.
   Сыскной агент, взятый в помощь Жуковым, находился по другую сторону от дома скупщицы, чтобы иметь возможность видеть черный ход.
   Ближе к полуночи Мише наконец улыбнулась изменчивая судьба, вышедшие из трактира два подвыпивших, небрежно одетых мужчины в разговоре упомянули имя «Петька». Жуков напряг слух и шатающейся походкой, насколько было возможно, приблизился к беседующим.
   – А я, Гришка, все ж молодец, что не пошел вчера с Петькой на работу, – пьяно проговорил вышедший и, достав из кармана красненькую бумажку, похвалился: – Вот червонец мне отвалил, а мне больше не надо.
   – Ты про Голдыша говоришь? – спросил тот, которого назвал собеседник Гришкой.
   – Дак про кого еще?
   – Моли бога, что не был с Петькой.
   – А что?
   – Не знаешь, куда тебя он звал?
   – Не-а, – икнул безымянный.
   – Тебе, Васька, повезло, – и Гришка понизил голос, приблизив лицо к уху собеседника, – что вчера в участке ночевал, не то вся полиция на ногах, убийцу ищет.
   – Убийцу? – поперхнулся Васька, и хотя его не было видно в темноте, но даже Миша почувствовал, как тот побледнел.
   – Вот так-то! Ты глазищи свои залил, кабы самому в участок внову тебе не попасть.
   – Да что я? Я ж ничего…
   – Оно так, а ты потом этим расскажи, что с Голдышем не был, а он, гад, ухлопал птичника с Мытнинской.
   Васька присвистнул.
   – За Петькой крови никогда не было…
   – Не было, а ныне вот целая река. Говорят, чуть ли не на куски порезали старика.
   – Да ты что? Вот он мне червонец и отвалил, видно большой куш там взял. То-то я только Петьку встретил, а других нету сегодня.
   – Так он не один там был?
   – Не, с ним еще двое. Помнишь, утром, на Сенной мы Кузьку Добрянского встретили в пальто новом, сапогах.
   – Это какой Кузька?
   – Тот, что любит трубку сосать. Я ж и удивился, что всегда потертый ходил, а тут пальто справное, сапоги кожаные, – и Васька покачал головой, то ли от зависти, то ли от досады, что на дело с Голдышем не пошел.
   – Повяжут их, вот тогда радешенек будешь, что с ними не пошел.
   – Да кто их повяжет? Участковые, что ли? Так они дальше своего носа ничего не видят.
   – Говорили, Путилин приезжал.
   – Ну, от него подальше надо быть, он, как конь, землю роет.
   – Ты сегодня куда? – спросил Гришка.
   – К Машке поеду, раз деньги появились. Давненько у нее не был.
   – Ладно, Васька, а я к себе.
   И собеседники разошлись в разные стороны.
   Миша подозвал агента, чтобы тот помог доставить в сыскное Ваську, который так и не успел сообразить, как оказался в коляске, зажатый между двумя незнакомцами.
   – Э, полегче, – попытался вырваться, но вновь был усажен на скамью, а один из незнакомцев, тот, что помоложе, прошипел сквозь зубы:
   – Еще раз дернешься, по шее получишь. Понял?
   – Понял я, понял, – Васька так и просидел тихонько между незнакомцев, только все гадал, куда его везут, пока не проехали по Троицкому мосту. Только здесь он понял, что везут в сыскное отделение. Васька успокоился. За ним больших дел не числилось, а к Голдышеву злодеянию он отношения не имел.
   Миша сошел с коляски первым.
   – Прошу, – и на губах промелькнула улыбка.
   Васька засопел, оглядевшись по сторонам, видимо хотел рвануть от сыскных агентов, но посмотрев на Жукова и прохаживающегося полицейского, решил не испытывать судьбу.
   – Иван Дмитрии у себя? – Миша поинтересовался у дежурного чиновника.
   – Да.
   Миша тихонько подтолкнул в спину Ваську.
   – Что стоишь? Поднимайся по лестнице.
   У двери кабинета начальника сыска Жуков остановился и приказал сопровождающему агенту составить компанию Ваське, сам же постучал и сразу же вошел.
   – Вот пока все сведения, – Миша рассказал о подслушанном разговоре и немного лукавил, ожидая добрых слов от Ивана Дмитриевича.
   – Молодец, – Путилин иногда скупился на похвалы сотрудникам, но сегодня не сдержался, даже поднялся с кресла и начал прохаживаться по кабинету, потирая руки. – И где сей Василий?
   – В коридоре.
   – Похвально, Миша, что сразу его из огня да в полымя, веди. Погоди, – Иван Дмитриевич прикусил губу, словно что-то задумал, потом произнес: – Веди, это пустое.
   Через минуту в кабинет вошел оробевший Васька, остановился в нерешительности на пороге, исподлобья осматривая сидевшего в кресле Путилина. Ноги его дрожали так, что подталкивающий сзади агент не мог сдвинуть с места задержанного.
   – Проходи, – тихим спокойным голосом произнес Иван Дмитриевич, и на лице появилась такая добродушная улыбка, что казалось, к себе в гости зазвал давнего приятеля.
   Васька набрался смелости и приблизился к столу, у которого застыл подобием кобры перед заклинателем змей.
   – Василий, ну что столпом соляным стал? – добродушие так и струилось из уст Ивана Дмитриевича. – Присаживайся, у меня всего-то несколько вопросов.
   – Я… – побледневший Васька набрался смелости и присел на краешек стула, в любую минуту готовый с него вскочить. – Я… – и умолк.
   – Не хочу тебя мучить вопросами, – начал Путилин. – Ты, небось, меня знаешь?
   – Еще бы, – Васька опять сглотнул скопившуюся слюну. – Кто ж в столице Путилина не знает.
   – Тогда ты должен быть наслышан, что мне надо говорить исключительно правду.
   Васька кивнул головой.
   – Хорошо, тогда не буду вола за хвост крутить, где Петьку Голдыша найти, я знаю, за ним агенты уже поехали, а вот Кузьку Добрянского, по прозванию Добрый, не сомневайся, найду, но хотелось бы побыстрее, ты ж знаешь, что в сыскном дел невпроворот, и не хочется отвлекаться на лишние поиски.
   Кадык Васьки дернулся, правой рукой он почесал затылок.
   – Иван Дмитрич, – зыркнул на начальника сыска, перебьет или нет, но Путилин привык к такому обращению со стороны преступников. Наоборот, это настраивало на доверительный лад, – сегодня он в ночлежном доме у Лавры.
   – Это в Чернореченском?
   – Там.
   – И в котором часу он появится в ночлежном доме?
   – Кто ж его знает? – Васька осекся, исподлобья посмотрел на Путилина. – Но обещался там быть после полуночи.
   – Ладно, Василий, сегодня придется тебе в камере посидеть.
   – Это мы понимаем, – обрадовался допрашиваемый и добавил: – У вас тут тепло да утром каша справная…

Глава одиннадцатая
В ночлежном доме

   До Чернореченской хотя и было недалеко, но времени совсем не оставалось. Надо было подготовиться к визиту в столь опасное место.
   Часы давно пробили полночь.
   Можно упустить Кузьку Добрянского. Узнает об аресте Голдыша, а там ищи по России. Задержать Петьку Иван Дмитриевич решил с утра, тем более что тот ни сном ни духом не ведал о скопившихся над головою тучах.
   Путилин поднялся из-за стола, подошел к шкапу и распахнул дверцы. На одной створке изнутри было вставлено большое зеркало, на крючках, прибитых к задней стенке, висело чистое, но заношенное с заплатками одеяние. Иван Дмитриевич посмотрел в зеркало, повернув голову сначала вправо, потом влево.
   – Хорош, – пробубнел он и скривился. – Кистеня только не хватает.
   Переодевание заняло немного времени, дольше возился с бородой и париком, чтобы, не дай бог, в неподходящий момент не съехали в сторону или, того хуже, не оказались на полу.
   Осмотрел себя с головы до пят. «Ничего… В темноте, а тем паче при свете лучины или свечи меня не опознать».
   На звонок явился дежурный чиновник с красными от бессонницы глазами, дежуривший третью ночь, напросился у начальника. Сна, видишь ли, лишился и теперь мается. На Ивана Дмитриевича посмотрел без удивления, привык к перевоплощениям за время службы.
   – Жуков здесь?
   – Чаи гоняет.
   – Позови-ка его ко мне.
   Чиновник вышел, тихонько затворив за собою дверь. Миша же зашел, как всегда, без стука.
   – Иван Дмитрич, звали? Путилин почесал ухо.
   – Да, Миша, – с огорчением произнес начальник сыска. – С тобой соваться в ночлежный дом не просто опасно, а прямо-таки преступно.
   – Иван Дмитрич, – обиженно засопел Жуков. – Переоденусь, так вы меня не узнаете.
   – Нет, Миша, – решительным голосом оборвал помощника Путилин, – зови Ваську, придется его с собой брать.
   – Но…
   – Миша, – прикрикнул начальник сыскной полиции и совсем тихо продолжил: – Василия приведи и побыстрее, времени остается все меньше.
   Жуков вылетел из кабинета, он так и не понял по поводу времени, но не стал изводить начальника вопросами.
   В камере пришлось будить Ваську, который развалился на тонком матрасе и оглашал богатырским храпом не только место своего ночлега, но и прилегающий коридор.
   – А? Что? – глаза задержанный.
   – Пошли, – кивнул головой Жуков, – Иван Дмитрия зовет.
   – Ну вот, – тяжело вздохнул. – Я ж все рассказал.
   – Ступай.
   Увидев в кабинете стоящего у окна какого-то босяка в рваной одежде с окладистой, наполовину седой бородой и космами нечесаных волос на голове, Васька по-хозяйски прошел к столу и опустился на обитый синим бархатом стул. Закинул ногу на ногу и, небрежно посмотрев через плечо на Мишу, произнес:
   – Ну и где Иван Дмитрич? Я чаю горячего хочу и спать.
   Жуков с усмешкой во взоре смотрел на начальника.
   – Василий, внимательности у тебя нет, – Путилин заложил большие пальцы рук за веревку на поясе, заменявшую ремень.
   – Я… – только и сумел выдавить из себя задержанный, узнав голос Ивана Дмитриевича. Рот приоткрылся в изумлении.
   – Я это, – проговорил начальник сыскной полиции. – А…
   – Сегодня, видно, придется, Василий, нам остаться без сна.
   Задержанный сделал руками в воздухе несколько движений и замер, не закрывая рта.
   – Вижу, Василий, твои сапоги прохудились, деньги имеешь, а обувку купить не соизволишь.
   – Да я…
   – Именно ты. Мы, кажется, размером схожи, – Иван Дмитриевич достал из шкапа новые сапоги, – надевай, – и, не дав ничего сказать задержанному, добавил: – Надевай. Нам сегодня одно дело предстоит, и я не хочу, чтоб ты приболел после него.
   Василий повиновался явно с удовольствием, поднялся и сделал несколько шагов по кабинету.
   – Не жмут?
   – В самую пору, – заулыбался задержанный.
   – Пальтишко смени, – и Путилин протянул верхнюю одежду из заветного шкапа, – великовато, но ничего, зато без заплаток. А теперь поговорим, как мужики.
   – Всегда готов, – глаза Василия блестели, и он стыдливо добавил: – Это мне?
   – Тебе, считай мой подарок.
   – Благодарствую, Иван Дмитрич, – руки гладили лацканы пальто. – Как я понимаю, нам с вами придется на Чернореченскую?
   – Быстро схватываешь.
   – Господин Путилин, я…
   – Василий, я ж понимаю, что среди тех людей тебе жить, ты только поздороваешься: «Здравствуй, Кузьма», и все, можешь быть спокоен, что кто-то тебя заподозрит.
   – Как Иуда…
   – Василий, ты благодари Бога, что отвел тебя от вчерашней крови. Не то сидел бы в ожидании суда.
   – Знак свыше, – задержанный перекрестился.
   – Договорились?
   – Что мне остается, – посетовал Василий, – только вот оставили вы меня, Иван Дмитрич, без пайки утренней, – и посмотрел на начальника сыска карими глазами.
   – Не забыл я, – Путилин протянул задержанному зеленую банкноту.
   – Благодарствую, Иван Дмитрич, спаситель вы мой.
//-- * * * --//
   Доехали до опустевшей Зимней Торговой площади. Дальше Путилин с Васькой по Тележной улице пошли пешком, чтобы, не дай бог, кто не заметил из знакомцев. В ночлежном доме опасно было арестовывать Добрянского, там много босяков, которые на дух не переносили людей в полицейской форме.
   Двери ночлежного дома открывались в восемь часов, и до полуночи он заполнялся настолько, что некоторым припозднившимся приходилось спать на полу, но один из углов всегда был свободен, и там отдыхали, вернее, отсиживались после совершенных налетов, краж или иных более тяжких злодеяний некоторые злоумышленники. Иван Дмитриевич об этом знал, сколько раз совершались облавы, и все впустую. То ли кто-то из участка предупреждал, то ли выставляли злодеи на стрему мальчишку, который за гривенник всю ночь на страже стоял.
   Вот и сейчас Путилин, хоть и шел с виду спокойным, а на душе кошки скребли. Не за себя, а за Ваську. Себя он перестал жалеть четыре года тому, когда из-за измены ушла жена с детьми. Тогда так тоскливо стало на душе, что стал сутками пропадать на службе и старался сам идти туда, где более всего опасности. В том, что его никто не узнает, он был уверен. Не в первый раз лез в такое место. Ведь не посылать же в осиное гнездо Мишу. Слишком молод и горяч. Голова, конечно, на месте, но вот иногда вначале сделает, а уж потом голову прилагает. Учишь-учишь, толк есть, но прорывается взрывная натура. Вот кто всегда с холодной головой, так штабс-капитан Орлов. Умница, хотя…
   – Че надо? – раздался голос над ухом, до входа в ночлежный дом оставалось несколько шагов.
   – Дык холодно на улице, – заискивающим тоном произнес Путилин, за его спиной стоял Васька.
   – Местов нет.
   – Нам бы с приятелем хоть под нарами, хоть в проходе.
   – А деньги есть?
   – Эт мы приготовили, – и Иван Дмитриевич достал из кармана шесть монет по копейке.
   – Тады сами ищите себе место, – человек неопределенно махнул рукой. – Шоб я вас тут не видел.
   Путилин со спутником быстрым шагом вошли в дом. В носу защипало от тяжелого запаха немытых тел, дыма от дешевого табака, прокисшей пищи.
   – Там, – Васька тронул Путилина за рукав и повел на второй этаж, где тяжелый дух, казалось, посвежел, и дышать стало легче. – Иван Дмитрич, – прошептал попутчик, – платить не надо было бы, я ж заветное слово знаю.
   – Не светись, – только и произнес Путилин, пока не пришли в заветный угол.
   Добрянского не было.
   Путникам оставалось только одно, лечь на скрипучие доски нар, покрытые таким тонким матрацем, что ребра чувствовали каждую дощечку.
   Ожидание не добавляло радости, Васька один раз поднимался и уходил. У Ивана Дмитриевича начинало стучать, как кузнец по наковальне, сердце. Вдруг Васька предупредит преступников, тогда от начальника сыскной полиции ничего не останется. Рядом Нева, камень на ноги и на корм ракам и рыбам.
   Путилин прислушивался к каждому звуку, сжимая ставшую теплой рукоять пистолета.
   Спокойствие начало покидать Путилина, хотелось, чтобы начавшееся несколько часов назад в кабинете наконец закончилось.
   Прошел час, прежде чем раздались тяжелые шаги. Со своего места в свете лампадки, висящей у образа Спасителя, Путилин видел, как возле двухъярусных нар остановился мужчина с круглым скуластым лицом, пересеченным под носом пышными усами. Глаз Иван Дмитриевич пришедшего не видел, но чувствовал, как они цепко осматривают окружающее. Васька не подвел.
   – Кузя, ты? Что так поздно?
   – А что?
   – Топаешь, как медведь на овчарне, спать не даешь.
   – Молчи, – беззлобно прошипел Добрянский. – Хотел бы спать, так без задних ног дрых бы.
   Васька присел на нарах, почесал под рубашкой, одолели блохи своей настойчивостью.
   Голос Добрянского Путилину не понравился, от такого можно ожидать больших неприятностей. Теперь возникал вопрос, ранее начальник сыскной полиции хотел вывести Кузьму из ночлежного дома. Там, на улице, Жуков с двумя опытными агентами. Но как это сделать? Иван Дмитриевич придумать не мог, заготовленные в кабинете слова сейчас не подходили.
   Добрянский продолжал стоять, только тени беспокойно бегали по его ладно скроенной фигуре, потом чертыхнулся и пошел к выходу. Путилин не стал терять времени, поднялся с нар и последовал вслед за Кузьмой, который заложил руки в карманы начал спускаться по лестнице, бесцеремонно наступая на оставшихся без места бродяжек.
   У входа никого не было. Тот, что собирал деньги, спал на крыльце в полушубке, зарывшись в высокий воротник. Сердце у Путилина забилось быстрее, что начало отдавать в висках. Кузьма обернулся и впился цепким взглядом в вышедшего следом бородатого мужчину, немного ссутулившегося, словно на спине лежит тяжелый куль.
   – Что надо? – произнес Добрянский, оскалив зубы.
   – Дух там тяжелый, – Иван Дмитриевич махнул рукой куда-то в сторону. – Не привычный я к нему.
   – Что тогда сюда пришел?
   – Так, ить. Отставку-то барин дал.
   – Не нужен, стало быть, стал?
   – Оно так.
   – И долго у барина служил?
   – Да почитай цельный год ему товары возил.
   – Товары?
   – Из порта на склад.
   – И что ж тебя выставил?
   – Дак барин за границу укатил, дома свои закрыл. Нас на улицу.
   – Что, и сторожей не оставил? – видно было, как загорелись глаза Кузьмы.
   – То-то и оно, Федьку-хромого одного оставил. А какой с него сторож? – ощерил зубы Путилин.
   – Любопытно, – в задумчивости сказал Добрянский. – А ты хозяйский дом хорошо знаешь?
   – Очень даже дюже, – Иван Дмитриевич погладил бороду, Добрянского заинтересовали слова случайного знакомого.
   – Соблазна не было?
   – Мил человек, да кабы… – Путилин умолк.
   – Не бойся, со мной можно по-простому, – Кузьма ступил вперед и шепотом произнес: – Я и сам из таких.
   – Тады тебя мне сам Господь послал, – тихо в ответ с радостью в голосе сказал начальник сыска.
   – Может, сегодня того…
   – А ты… – Путилин осекся и через некоторое время добавил: – А что? Сегодня Федька пьян.
   – Вот-вот, потом случая не представится.
   – Едем, – уверенно кинул Путилин.
   На Тележной взяли единственную на улице коляску.
   – Куды? – обернулся возница.
   – Поезжай по Невскому, – похлопал по его спине Путилин. – Я скажу, где повернуть.
   Ехали молча, только после Полицейского моста Иван Дмитриевич произнес:
   – На Морскую.
   – Там же… – Добрянский замолчал, чувствуя, как в правый бок уперлось дуло пистолета.
   – Да, Кузьма, там сыскное, и сиди смирненько, боюсь в тебе лишнюю дырку сделать.
   У подъезда возница, оказавшийся Мишей Жуковым, произнес:
   – Я уж и не надеялся, что его арестуем, – и кивнул головой в сторону Кузьмы.

Глава двенадцатая
Ночной допрос

   – Какие происшествия в городе? – Путилин обратился к дежурному чиновнику преградившему путь неизвестной компании, в одном из прибывших он, наконец, признал помощника начальника сыска Жукова.
   – Пока никаких, – не моргнув, произнес чиновник.
   – Через четверть часа приведите ко мне этого господина, – Иван Дмитриевич сказал, находясь на лестнице, и только в кабинете скривился от боли – ныло в правом боку под ребрами. Погладил рукой и начал переодеваться.
   Когда Миша привел Добрянского, Путилин сидел в кресле. Лицо выражало не столько усталость, а больше удовольствие от того, что преступник пойман.
   – Присаживайся, Кузьма, разговор у нас может быть долгим, а может, и совсем коротким, зависит только от тебя.
   – Я-то что? – Добрянский криво усмехнулся. – Ничего не делал, ничего не совершал. Ну, ехал с одним бородатым в портерную хмельного выпить.
   – Ты, я вижу, Кузьма что-то не понимаешь. Я тебя не ради карих глаз сегодня выслеживал, а на то уж очень веская причина прикатила с… Мытнинского рынка.
   – Да хоть с Сенного, – задержанный глазом не повел на слова начальника сыска.
   – Мне жаль, что ты не понимаешь. Голдыш-то у нас сидит в камере, и ты думаешь, он будет молчать о птичнике?
   – Не знаю я никакого птичника, – огрызнулся Добрянский.
   – Скажи, что и Петьку Голдыша не знаешь, – Иван Дмитриевич открыл ящик стола и бросил на зеленое сукно ремень. – И это ты не узнаешь.
   Кузьма вскочил с места.
   – Что вам надо? Не знаю я ничего, не знаю.
   – Да ты не суетись, присаживайся, – спокойным, но с металлическими нотками голосом произнес Путилин. – Я тебя не чаю выкушать пригласил.
   Добрянский тяжело дышал и рыскал глазами по кабинету, потом взял себя в руки. Робко присел.
   – Знаю я все, Кузьма, – Иван Дмитриевич вертел в руках ремень. – Вот Петька Голдыш уже поведал, как ты свой ремешок старику на шею накинул.
   – Врет он, сука, – попытался огрызнутся задержанный. – Врет.
   – Пусть врет, – раззадоривал Добрянского Иван Дмитриевич. – Зато складно.
   – Не мой ремень, а его, – кадык Кузьмы дернулся. – Я на кражу шел. Петька сказал, что у старика поживиться есть чем. Вот я и соблазнился.
   – Рассказывай.
   – Петька сразу старика молотком по голове, а когда птичник захрипел, снял ремень и накинул тому на шею. Я и сообразить ничего не сумел, тем более помешать.
   – Кто еще принимал участие в убийстве?
   – Господин Путилин, – опять у Добрянского дернулся кадык. – Не на смертоубийство я шел, а на кражу.
   – Ты не сказал, кто кроме тебя с Голдышом там был?
   – А что Петька?
   – Валит все на тебя, мол, ты позвал, старику голову проломил.
   – Вот гад, – сквозь зубы выдавил Кузьма, – двое мы были, кто-то третий должен был быть, да не пришел. Его я не знаю.
   – Добрянский, ты же вор, что ж тебя на кровь потянуло?
   – Я знать не знал и духом не ведал, что так обернется, – Кузьма успокоился, даже руки перестали трястись. – Не желал я смерти старику, видит Бог, – задержанный перекрестился. – Если б знал, никогда не пошел бы к птичнику.
   – Знал бы, соломки подстелил…
   – Ваша правда, я после случившегося хотел уехать, да вот паспорт задержал. Сегодня обещались мне продать, а то бы вы Кузю Добрянского более в столице… – и совсем тихо добавил, – …не видали.
   Когда Жуков с задержанным удалились, Иван Дмитриевич погладил рукой колено и сжал до боли зубы. Что за напасть? Тело словно чужое, не только на погоду отзывается, пройдешь пешком – ноги гудят, не поешь вовремя – желудок начинает капризничать. Не пора ли в отставку? Господин статский советник похлопал ладонью по колену, не иначе призывал к порядку.
   Через некоторое время вернулся Миша, лицо сияло, как начищенный до зеркального блеска медный пятак.
   – Можно сказать, дело завершено, – Жуков после быстрого шага опустился на стул, где ранее сидел Добрянский.
   – Не говори гоп, – Путилин почесал волосы, – Голдыш по земле ходит. Вот когда он передо мною предстанет, тогда считай, дело можно передавать судебному следователю. Ты допросные листы заполнил?
   – Иван Дмитрич, вы совсем меня за желторотого птенца держите, – надулся Миша.
   – Агенты где?
   – Так я их еще с Тележной домой отправил, что им сюда возвращаться?
   – Совсем в начальника, Миша, превращаешься, глядишь, и мной командовать начнешь.
   – Да я…
   – Ладно, не красней, ты правильно поступил, а теперь иди, отдохни. В восемь по Голдышеву душу поедем, надо этого подлеца призвать к ответу.
//-- * * * --//
   Три часа сна, и Путилин стал готов для дальнейшего несения службы. Даже боль куда-то отступила, видимо, не захотела мешать правосудию.
   Заря давно окрасила небосвод в красноватый цвет, и своим пурпурным сияньем наступившее утро прогнало ночные звезды. Свежестью веяло с Невы. По темной глади, пересекаемой мелкими белыми барашками, сновали лодки с торговцами, перевозящими через реку товары, с пассажирами, спешащими на службу.
   День начался, а с ним новые суетливые заботы. Город жил жизнью, по своим установленным законам: дворники мели деревянные тротуары, фонарщики гасили огни в лампах, кони цокали по булыжной мостовой. Только Миша Жуков, не выспавшийся, а оттого злой, ежеминутно тыльной стороной правой руки глаза и прикрывал ею же рот, захваченный в плен зевотою. Путилин сидел в коляске, казалось со стороны, с безучастным лицом, хотя заныло опять колено и все мысли были направлены на него, чтобы, не дай Бог, кто-то приметил его боль. Он сидел, опершись на рукоять неизменной трости, до того потертой, что на Рождество чиновники по поручениям преподнесли новую, которую Иван Дмитриевич поставил на видное место в кабинете, но продолжал ходить со старой, словно та превратилась за долгое время в третью руку. В трости был секрет – при нажатии на едва заметную кнопку в одной руке оказывался четырехгранный клинок в полтора фута, а во второй – ножны. И то, и другое было опасным оружием, которым хорошо умел владеть Иван Дмитриевич с юношеских лет.
//-- * * * --//
   Когда бы не приехал Путилин или агенты сыскной полиции, помощник пристава коллежский регистратор Холодович находился в участке, в неизменных щегольских сапогах, в которые аккуратными складками уходили плисовые шаровары, и в форменном кителе. Илья Егорович поднялся из-за стола, грозно стрельнул взглядом в городового, приведшего начальника сыскной полиции, поправил волосы, разделенные пробором посредине головы крупными кольцами кудрей, натянуто улыбнулся. Не иначе хотел сказать: «Ну что, за преступником пришли? Хотите себе лавры победные присвоить?» Но из уст вырвалось:
   – Доброе утро, господин Путилин! Рад вашему визиту.
   – Доброе, Иван Егорович! Надеюсь, за ночь ничего на участке не произошло?
   – Вашими молитвами, – Холодович считал, что Голдыш в «клюве» принесет сведения, и, может быть, тогда он, наконец, переступит столь ненавистный чин коллежского регистратора.
   – Позволите? – Иван Дмитриевич был учтив и улыбчив, указывая на стул.
   – Простите, что я не предложил сам, присаживайтесь, господа, – Холодович занял свое почетное место за столом, на котором он не сидел, а именно восседал. – Чем могу быть полезен?
   – Боюсь показаться назойливым, но мне необходимо поговорить с… Голдышем, – увидев насмешливый взгляд помощника пристава, в котором читалось: «Что, без помощи сыскному не обойтись?», Иван Дмитриевич замотал головой: – Не подумайте, Иван Егорович, что у меня намерение присвоить лавры нашедшего убийцу. Нет-нет, мне необходимо с ним побеседовать по другому вопросу. Согласитесь, что неразумно мне заниматься поисками Петра, когда, как я думаю, вам известен каждый его шаг.
   – Иван Дмитриевич, – польщенный словами Путилина помощник пристава зарделся, – я распоряжусь, чтобы доставили Петьку сюда.
   – Не надо привлекать к его персоне внимания, мне кажется, вы можете организовать тайно его визит.
   – Да, я распоряжусь, – Холодович вышел.
   – Иван Дмитрич, как же так… – удивленно произнес Жуков.
   – Поверь мне, Миша, так будет лучше.
   – Чаю? – с порога поинтересовался вернувшийся коллежский регистратор.
   – Не стоит беспокоиться, Иван Егорович.
   – Чем еще могу быть полезен?
   – О! Мне не хотелось бы обременять вас своим присутствием, может быть, мы могли бы подождать в другом месте, чтобы не занимать вашего времени?
   – Что вы, Иван Дмитриевич, Господь с вами. Мне лестно, что у меня в гостях сам начальник сыскной полиции, который, к сожалению, не так часто балует нас своим присутствием.
   – И слава богу, – улыбка не сходила с губ Путилина. – Значит, вы сами справляетесь с поимкой преступников.
   – Что есть, то есть, – произнес Холодович, переполненный гордостью и похвалой.
   Пустой разговор продолжился бы далее, если бы в дверь без стука («Прямо как Миша», – промелькнуло в голове Ивана Дмитриевича) не заглянул полицейский, отступил в сторону, пропуская в кабинет Петра Ткаченко, по прозвищу Голдыш. Невысокий, широкий в плечах, руки, словно у кузнеца, большие, но бледные и без каких бы то ни было грубых следов. Петька всю жизнь воровал и никогда по-настоящему не работал. Зачем? Когда-то он заявил судебному следователю, если деньги сами плывут к тебе, только успевай их подбирать.
   – Ну, здравствуй, Петя, – первым произнес Иван Дмитриевич.
   Голдыш остолбенел на пороге и втянул большую, расчесанную голову в плечи.
   – Здравия желаю, ваше превосходительство, – выговорил каждый звук в приветствии, хотя маленькие глазки бегали и выражали беспокойство, но лицо окаменело.
   – Ты, Петя, проходи, не бойся, – Путилин посмотрел на Мишу, который поднялся и придвинул стул поближе к начальнику сыска. – Вот, присаживайся, – указал рукой, – есть у меня к тебе несколько вопросов.
   Голдыш присел, положив руки на колени, посмотрел на помощника пристава, ожидая от Холодовича слов поддержки, но тот молчал. Петька терялся в догадках, зачем он понадобился Ивану Дмитричу. Этого болвана помощника пристава можно обвести вокруг пальца, а вот старую ищейку Путилина так просто не обманешь. Про него целые легенды среди преступников ходят.
   – Да, я всегда готов, ваше превосходительство, – Голдыш взял себя в руки.
   – Петя, – поморщился Путилин, – память у тебя короткая, или позабыл мое имя-отчество?
   – Никак нет, – Голдыш отвечал по-военному. – Не забыл, но не привык так запросто с… – и умолк.
   Голдыш хотел вскочить, но на плечи надавили руки Жукова.
   – Иван Дмитрич, вы ж обещали… – возмутился помощник пристава.
   – Обещал злоумышленников, которых этот господин назовет, не трогать, – трость Путилина уперлась в Ткаченкову грудь. – Их не трону, – потом повернул голову к Голдышу. – Так признаешь ремень или нет?
   – Нет, – прошипел Петька и повернул голову к Холодовичу, ища защиты от произвола сыскного начальника.
   – А Кузя Добрянский так и показал, что Петя снял ремень и набросил на шею, но прежде стукнул бедного старика молотком. Так было, Петя? Или врет Добрянский?
   – Нет, Иван Дмитрич, на это меня не возьмешь, – Голдыш перешел на «ты», – не мог Кузя тебе такого сказать, его-то в столице давно нет.
   – Здесь ты прав, хотел Добрянский уехать, да незадача, паспорт ему только сегодня обещали.
   Петя снова сделал попытку подняться, но Жуков крепко держал за плечи.
   – Зачем ты, Петя, к дому птичника заявился утром, неужто не знал, что меня вызовут? Подозрение хотел отвести?
   – Да не думал я, что так обернется.
   – Все, – поднялся Путилин. – Меня служба ждет. Надеюсь, – Иван Дмитриевич обратился к побледневшему Холодовичу, – доставите Петюню в сыскное отделение без происшествий.
   – Так точно.
   После того как Голдыша увели, начальник сыскной полиции поворотил лицо к Ивану Егоровичу:
   – Больше доверяйте голове, а не словам закоренелых преступников. Разрешите откланяться.

Глава тринадцатая
На Сергиевской улице

   Николай Алексеевич Ребров, дядя убиенного Сергея Мякотина, столицу навещал не так часто. Дел хватало в Херсонской губернии, каждая десятина земли посчитана, каждая животина в хозяйстве, будь то корова, бык или овца, заклеймена. Денег на столичную квартиру он не жалел и выкладывал тысячу рублей серебром в год за целый этаж на Сергиевской улице господину Ромолову. К тому же при квартире содержал служанку, которая не только следила за порученным ей помещением, но и готовила обеды в редкие приезды Николая Алексеевича, хотя он чаще посещал ресторации, нежели садился за стол в собственной столовой.
   С утра на Сергиевскую улицу направился штабс-капитан Орлов, впрочем, особенного результата от посещения не ожидал. Что могли знать о Мякотине там? Ну, жил он изредка на квартире, и что? Очередной тупик.
   Взяв извозчика, чтобы побыстрее закончить с полученным заданием, Василий Михайлович не заметил, как миновали Фонтанку, Пантелеймоновский мост, монументальный особняк Нарышкиных, штаб Артиллерийского ведомства. Штабс-капитан не был особо верующим, но у собора Преподобного Сергия Радонежского осенил себя крестным знамением и попросил помощи в быстрейшем выполнении поручения Путилина.
   Остановились напротив пожарной команды Литейной части.
   – Ваше благородие, приехали, – обернулся бородатый возница.
   Орлов кивнул головой, сунул в подставленную руку пятиалтынный и спустился по ступени на тротуар. Дом в четыре этажа, высокие окна по фасаду, прямоугольные на втором и третьем, на последнем этаже с полукруглой верхней частью, эти выделялись новизной, видимо, недавно надстроен. Хозяин не пожалел денег, зато сейчас имеет возможность дополнительно сдавать внаем квартиры.
   Напротив пожарной части по другой стороне улицы, находилась арка во двор, слева дубовая резная дверь с навесом, поддерживаемым двумя литыми чугунными столбами с какими-то завитушками.
   Василий Михайлович начинал опросы с дворников, которые по службе знали не только жильцов, их характеры и пристрастия, но и в большинстве случаев приходящих к ним гостей, о подозрительных личностях докладывали околоточным.
   Штабс-капитан вошел в парадную дверь; обычно дворницкая располагалась под лестницей, но иногда хозяин пристраивал к дому небольшое помещение, в котором отводил место дворнику. Зимы в столице иной раз выдавались суровыми, и снега выпадало столько, что целыми днями вывозили снег в строго отведенные места.
   Дворник, коренастый мужчина с бородой, перевитой седыми прожилками, выходил из комнаты под лестницей, держа в левой руке метлу с недавно оструганным черенком.
   – Здравия желаю, – произнес дворник, увидев незнакомца, и наметанным взглядом определил – военный, не иначе из жандармских. – Чем могу служить?
   – Любезный, не могли бы мы поговорить, – и штабс-капитан кивнул на закрытую дверь.
   – Отчего же? Можем, но позвольте полюбопытствовать…
   Орлов взял под локоть дворника и подтолкнул к двери.
   – Понял, – почти шепотом сказал хозяин метлы.
   Дворницкая оказалась небольшой, с низким потолком, часть которого полого уходила вверх. В углу, заправленная цветастым одеялом, жалась узкая койка, стол, на котором стояла масляная лампа, которую зажег дворник, вместо табуретки скамейка и сундук под пологим потолком.
   Дворник молчал, только отставил в сторону метлу.
   – Как тебя, любезный, величать?
   – Федор, – ответил и умолк.
   – А меня штабс-капитан Орлов, видимо, ты уже догадался, откуда я?
   – Так точно, – дворник вытянулся, словно на параде, демонстрируя военную выправку, хотел что-то добавить, но промолчал.
   – Я много времени не отниму, – Василий Михайлович присел на скамью. – Ты садись, – улыбнулся незваный гость. – Ты ж тут хозяин.
   Федор опустился на кровать, приготовившись в любую минуту вскочить.
   – Так вот, я – агент сыскной полиции, – штабс-капитан показал дворнику жетон, – и меня очень интересует один из жильцов дома. – Федор, часто моргая, кивнул головой, в горле пересохло. – Ты же всех знаешь?
   – Так точно, вашбродь.
   – Тогда понимаешь, что за стены твоей дворницкой ничего не должно выйти.
   – Так точно, но господин…
   – Даже господину Ромолову.
   – Вестимо, – и Федор опять сглотнул, вытерев рукавом губы.
   – На каком этаже квартира Николая Алексеевича Реброва?
   – Он третий этаж полностью занимает.
   – Богат?
   – Так точно, но тут редко бывает, – дворник положил руки на колени, и сложилось впечатление, что они живут отдельно от Федора.
   – Насколько редко?
   – Раз-два в год, а иной раз и по нескольку лет не появляются.
   – Зачем ему тогда квартира?
   – Не могу знать, – пожал плечами дворник, – хотя, может… – и замолчал.
   – Говори.
   – Их сестрица Мария Алексеевна и ее сыночек Сергей чаще тут бывают. Может, для них квартира, хотя живут они в Кронштадте.
   – Что можешь о них сказать?
   – О Николае Алексеевиче?
   – Обо всех.
   – Господин Ребров – настоящий барин. Когда приезжает, то покупает все самое лучшее, денег не жалеет, но как иные господа себя не ведет.
   – Это как?
   – Актрисок к себе не возил, как…
   – Про других не надо, – перебил дворника штабс-капитан.
   – Спокойный, добрый. Когда под праздник приезжают, так всегда синенькой одаривают. Плохого про господина Реброва сказать ничего не могу.
   – Понятно, – Василий Михайлович смотрел в глаза дворнику. – А Мария Алексеевна?
   – Госпожа Мякотина, – понизил голос Федор, словно кто-то чужой мог подслушать его слова: – вашбродь, приезжала на квартиру для встреч с полюбовником, – произнес и умолк в ожидании дальнейших расспросов, но Орлов молчал, и под его пронзительным взглядом дворник поежился и продолжил, – с господином Касьяновым.
   – Кто еще об их связи знал?
   – Катя, служанка. Она постоянно проживает в квартире.
   – Так, и кто этот Касьянов?
   – Александр Николаевич служит в губернской Казенной палате.
   – Как часто он здесь бывает?
   – А как Мария Алексеевна приезжает, так и бывает.
   – Госпожа Мякотина с сыновьями приезжает?
   – Нет, – протянул Федор, правый уголок губ выдал подобие улыбки, и снова понизил голос: – При сыновьях с полюбовником…
   – А как часто сыновья бывают?
   – Венедикт, – выказывал осведомленность дворник, – так тот, только когда господин Ребров приезжает, а вот Сергей, тот часто, по нескольку дней живет.
   – Чем он занимается?
   – Не знаю, – пожал плечами Федор. – утром уходит, здоровается, вечером старается прошмыгнуть, чтоб я его не заметил.
   – Один или с кем-то?
   – Нет, тут без баловства, один.
   – Когда в последний раз Сергей приезжал?
   – На прошлой неделе был.
   – В каких числах?
   – Так в понедельник он приехал… – припоминал дворник. – Нет, во вторник, точно во вторник, а с четверга я его не видел, это значит с четвертого.
   – Значит, с четвертого? Припоминаешь точно?
   – Ей-богу, – Федор перекрестился. – Тогда с утра перед домом убирал, у телеги с мусором колесо отвалилось, вот и пришлось мести, вот тогда я Сергея и видел.
   – Он был один?
   – Да.
   – На каком этаже советник Нартов проживает?
   – На втором.
   – Его сын дружен с Мякотиными?
   – Не замечал.
   – Значит, говоришь, Нартовы живут на втором?
   – Так точно, извиняюсь, – Федор конфузливо прокашлялся и спросил: – Смею спросить, Мякотин противозаконное что совершил?
   – Нет, – Орлов размышлял, сказать про убийство или нет. Здесь могут сведения просочиться, и убийца, если, конечно, живет в столице, затаится. Ведь тогда понятно, что тело нашли и даже опознали. – Пока ничего… Проверяю кое-что, но ты, – он пригрозил пальцем Федору, – если хоть слово о нашем разговоре, то я тебя в холодную на неделю посажу. Понял?
   – Так точно, вашбродь! – дворник вскочил и вытянулся по стойке «смирно». Армейская выправка дает себя знать, мелькнуло у Орлова, когда он вышел из дворницкой.

Глава четырнадцатая
Немного личного

   В двенадцать часов Иван Дмитриевич с закрытыми глазами лежал в постели. В прошлую ночь он почти не спал – ночлежный дом, арест Добрянского, допрос. Теперь, несмотря на рюмку водки, давила усталость. Спать не хотелось. Слишком много впечатлений, о которых следовало бы подумать. Притом надо было подумать об усилившихся болях во всем теле – всего сорок пять, а ощущения шестидесятилетнего старца, разбитого подагрой, желудочными коликами и непонятными болезненными ощущениями.
   Сон, казалось, обходил Путилина. Вначале повернулся на один бок, кулаком ударив по подушке, потом на второй. Спустя некоторое время поднялся, засветил стоящую на прикроватном столике свечу. Огонек горел и, повинуясь глубокому дыханию Ивана Дмитриевича, вился и плясал, словно маленький мотылек, прилетевший опалить крылья в горячем пламени.
   Почему-то вспомнились первые годы службы, самые тяжелые. Когда пришлось жить на мизерное жалование, прозябать на должности писаря, имея честолюбивые планы добиться большего. Если бы не помощь брата Василия, пришлось бы перебиваться с воды на квас. А ведь надо и мундир справить, и сапоги обновить.
   Намучился тогда.
   Путилин присел на кровать, провел рукой по лицу.
   Сколько лет прошло, а воспоминания были свежи. В особенности, когда шел на ватных ногах для сдачи экзаменов по полному гимназическому курсу. До этого он сидел три года целыми вечерами, не зная отдыха, иногда от отчаяния бросал заниматься, когда не получались задания по некоторым предметам. Не шел французский язык, но железная воля еще тогда указывала, что на службе Иван Дмитриевич добьется многого. Вот и сидел, ныне статский советник, Путилин, исполняющий должность начальника сыскного отделения санкт-петербургской полиции, обласканный монаршей милостью и наградами, на кровати и смотрел на свои руки, словно по ним хотел прочитать грядущую судьбу. Потом поморщился. Снова кольнуло под ребрами, да так, что в глазах разноцветные круги поплыли.
   Что за напасть такая? Все, о чем в молодые годы помыслить не мог, теперь есть. Квартира, не угол какой на окраине, из которой до работы не лошадьми, пешком добирался, ради экономии денег. Сам начальствовал над отделением. Правда, и над ним немало сидело больших голов, но главное, хоть и подгоняли порой, не лезли с советами, как вести то или иное расследование…
   Сон не шел, Иван Дмитриевич нащупал тапки и подошел к окну. Нравилось ему так стоять, когда выпадала свободная минутка.
   Тишина. Теплится единственный фонарь на улице Теряева, от этого света земля была совсем белой, словно зима и не отступила, а продолжала укрывать улицы снежным покрывалом. Вот и ущербный месяц нацелил острые рога на мерцающие яркими красками звездочки.
   Благодать!
   И разве могут при такой красоте свершаться злодеяния? Оказываются, могут, вот давеча имел беседу, так Иван Дмитриевич называл допросы, с Симоном Фридманом, среди мазуриков и по вновь заведенной картотеке имевшим кличку Симка Черный, спросил, что так неймется в жизни? Ответ поразил своей откровенной невозмутимостью – скучно. Он, подлец, назвавшись крестьянином Тверской губернии Иваном Михайловым, продал по акту, совершенному у нотариуса Лисенкова, потомственному почетному гражданину Ивану Дерябину рекрутскую квитанцию, оказавшуюся фальшивою. Благодаря стечению обстоятельств, Божьей воле, а более проницательности Миши Жукова, Симка был задержан у себя на родине в Бобруйском уезде Минской губернии, где Фридман перед родственниками предстал в виде богатого человека, которому позволено селиться в любом месте Российской империи. Симка, слава богу, черту не переходил, кровью руки не марал, мошенничеством и обманом жил. А вот иные… Взять хотя бы Голдыша, зачем птичника убил, непонятно. Ну, забрал деньги и гуляй себе, кути, ан нет, обязательно надо обагрить руки. Это ж висит в душе до судного дня, никто не избавит от мыслей. Как бы Голдыш ни хорохорился, а все одно покоя ему не будет. А сколько таких Петек землю топчет, вот сию минуту стоит Иван Дмитриевич, состояние умиротворено, а кто-то с окровавленным ножом или топором в руке над убитым замер и барыши подсчитывает.
   Вспомнить есть что. Иной раз диву даешься, когда злоумышленник жизни лишает другого за пару копеек, как в том деле, что произошло на Васильевском. Двух старух зарезали, как курят, взяв в виде добычи – двенадцать копеек и три дырявые кофточки.
   Куда катится мир? В какую пропасть?
   Приближается семьдесят пятый год, а с ним и четверть века службе царю и Отечеству, пора подумать о покое. Хотел денег скопить, чтобы домик где-нибудь в Псковской или Новгородской губерниях купить, там подешевле, но все равно денег нет. Не сподобился подношения брать. Когда в первый раз подарком пытались одарить, побагровел, сил не осталось на крик, только такие слова из себя сиплым голосом выдавил, что до сих пор в ушах стоят.

Глава пятнадцатая
Ох уж эти гимназисты!

   – Не думал, что попадется Холодович на нашу уловку, – произнес Жуков по дороге на Большую Морскую.
   – Молод еще и глуп, – устало проговорил Путилин и добавил с сожалением: – и глуп.
   – Но мы-то молодцы…
   – Просто нам повезло, – оборвал восторги Миши Иван Дмитриевич. – Иначе пришлось бы разрываться между Стрельной и Сытнинским.
   – Да, Иван Дмитрич, мне ехать? – решился спросить Жуков с надеждой, вдруг начальник отменит распоряжение по поводу поездки в Стрельну.
   Путилин даже не взглянул на помощника и не ответил, отчего Мише стало неуютно. Он решил сразу же направиться на Варшавский вокзал.
   У сыскного отделения Иван Дмитриевич первым сошел на мостовую, чувствуя полное опустошение. Словно целый день носил на плечах непосильный мешок и здесь враз его сбросил. Убийцы найдены, а на душе скребут кошки. На что надеются злодеи? Да. Не всех удается словить и прижать собранными сведениями, но что для убийц человеческая жизнь, вон намедни кухарка лишила жизни хозяйку и двоих детей, мал мала меньше. Утюгом размозжила головы, и ради чего? Пять ночных сорочек и немного нового белья. Куда катится мир? Куда?
   – Иван Дмитрич, – раздался голос Миши позади, Путилин обернулся.
   – Да?
   – Разрешите мне отлучиться? – с какой-то скрытой издевкой произнес Жуков и добавил виновато, почувствовал, что переборщил с иронией: – Иван Дмитрич, вы ж поручили съездить в Стрельну, расспросить о гимназистах.
   – Не держу, – бросил Путилин и, размахивая тростью, пошел в сыскное. У двери обернулся. – Вечером жду с докладом.
   – Вези на Варшавский, – Миша наклонился вперед и хлопнул возницу по спине. – Поспеши. Мне на поезд надо поспеть.
   До одиннадцати часов время было, поэтому Жуков неспешным шагом прошел к кассам, где к пятидесяти копейкам казенных денег добавил пятиалтынный своих, чтобы ехать в вагоне первого класса. Заурчал живот, с утра не было во рту ни маковой росинки, поэтому молодой человек зашел в буфет, где с двумя чашками горячего ароматного чая откушал свежую кулебяку. В поезде, удобно устроившись, сытость давала знать, Миша продремал всю дорогу, пока проводник осторожно не тронул за плечо:
   – Ваше благородие, – глаз наметан у железнодорожного служителя, учен и учтив, – через пять минут Стрельна.
   Жуков потянулся. Не успел и глаз закрыть, как казалось, ан смотришь, и нужная станция.
//-- * * * --//
   Иван Иванович держал в руках полученную из Гатчины телеграмму. Приятно осознавать, что почтовые чиновники не положили под сукно присланную из столичного сыскного отделения бумагу, а ответили сразу же, без излишней проволочки. Соловьев сам намеревался отправиться в уездный город, так, казалось, будет и быстрее и правильнее. Но вот чтобы так – по чести не ожидал.
   «Степанов Еремей Петрович, Казанская, дом госпожи Литвиновой, – еще раз прочитал Иван Иванович, – хорошо, что недалеко».
   – Да, – надворный советник повернулся к дежурному чиновнику, – если мной будут интересоваться, то я опрашиваю свидетеля по делу гимназиста Мякотина и буду в сыскном через, – Соловьев достал из кармана жилетки брегет на толстой серебряной цепочке, – часа два-три.
   – Хорошо.
   Иван Иванович предпочитал пешие прогулки поездкам на колясках и экипажах. Он чувствовал себя более молодым, поддерживая себя в хорошей физической форме. Не всегда, но иной раз приходилось применять кулаки при задержании или других обстоятельствах, когда жизни его или других агентов угрожала смертельная опасность.
   Улица встретила надворного советника свежестью и солнцем. Пришлось прикрыть глаза от яркого света. Соловьев тяжело вздохнул. По такой погоде, когда только и хочется приятного тепла после петербургской хляби, перемешанной убежавшими днями с зимним морозом. Теперь иди и выясняй, кто соизволил взять на себя роль Господа Бога.
   С Большой Морской надворный советник повернул налево и по наполненной суетящимися прохожими Гороховой пошел вдоль дома, принадлежащего действительному статскому советнику Александру Степановичу Воронину. Остановился на Красном мосту. Чугунная решетка продолжала узоры ограждения набережной, от цвета которого и пошло название. Потемневшая от времени краска теперь казалась скорее коричневой, нежели алой. Продолжил путь, по левую руку осталось Императорское училище глухонемых, основанное доброй волей Его Величества Александра Благословенного; мимо года три тому построенного здания Александровской женской гимназии, при закладке которого 9 мая 1870 года присутствовал его высочество принц Ольденбургский. Тогда же вечером состоялся благотворительный бал, подписные билеты на который стоили по сто рублей и на котором блистала супруга принца в новейшем наряде, привезенном из Парижа.
   Пока одолевали мысли, Соловьев подошел к дому в пять этажей, когда-то желтому. Сейчас же он выглядел скорее серым, отчего казался невзрачным, сливающимся в некоторые дни с петербургским пасмурным небом.
//-- * * * --//
   Первым Миша, когда сошел на перрон, увидел полицейского по имени Селиван. Высокий, статный, с широким восточным лицом и бородой, черными завитушками покрывавшей щеки и сходившейся на подбородке клинышком.
   – Здравствуй, Селиван, – подошел к полицейскому Жуков. Мужчина отлично помнил, что подошедший приезжал с высоким столичным чиновником, и поэтому вытянулся и приложил руку к козырьку фуражки.
   – Здравия желаю… – запнулся Селиван, на превосходительство и даже на высокоблагородие молодой щеголь не тянул, поэтому произнес: – …ваше благородие.
   – Можно Михаил Силантьич, – поморщился Жуков, точь-в-точь как начальник сыскной полиции. – Где мы можем поговорить? – спросил сыскной агент.
   – Можно здесь, – Селиван продолжал стоять, вытянувшийся, как на параде.
   – Давай лучше пройдемся.
   – Можно и пройтись, – все тем же тоном бравого служаки произнес полицейский. – Все одно станция пуста.
   – Вот именно. Скажи-ка, Селиван, что слыхать об убийстве?
   – Это о мальчишке?
   – Совершенно верно.
   – Да разное болтают. Одни говорят, деньги большие вез, вот и ограбили, другие – повздорил с приятелями, третьи вообще полюбовницу приплели, а какая полюбовница у мальчишки безусого. Вздор.
   – Сам-то что думаешь?
   – Так я в прошлый раз его превосходительству говорил, что видел трех гимназистов. Если б они шкодничали, а то тихонько себя вели, незаметными казаться хотели.
   – Это тебе показалось?
   – Почему показалось? Сам видел. У меня на безобразия глаз наметан. Хотели они незаметными казаться.
   – В чем же такое поведение выражалось?
   – Как билеты взяли, я их возле касс видел, так в уголок сели и шептались всю дорогу.
   – Видел, как они на поезд сели?
   – Никак нет, в буфете два офицера поскандалили, так мне пришлось туда бежать.
   – Значит, не видел, куда они пошли?
   – Сели они иль куда направились, не знаю, вот этого я не видел.
   – Кто мог их видеть?
   – Может, начальник станции, а может, и кассир наш Иван через свое окошко, – наклонил голову к правому плечу, – да мало ли кто? Это я уж не знаю, может, кто из местных… Не могу знать.
   – Понятненько, – Жуков сморщил лоб, как иногда делал Иван Дмитриевич. – Новенького ничего, – сказал он сам себе.
   – Что, ваше благородие?
   – Нет, это я так. Говоришь, кассира Иваном зовут?
   – Так точно.
   – Где его можно найти?
   – Так в кассе, – удивился полицейский.
//-- * * * --//
   Иван Иванович вошел в арку, которую закрывали железные с причудливыми завитушками ворота. Не сразу заметил калитку, ведущую во двор, напоминавший более широкий колодец, нежели вход в дом. Двор оказался на удивление без капельки грязи, видимо, хозяйка госпожа Литвинова предпочитала следить за домом и наказывала нерадивую прислугу. Дворник подметал и без того чистый двор.
   – Послушай, любезный, где я могу иметь честь видеть господина Степанова?
   – Еремея Петровича? – с уважением уточнил хозяин метлы.
   – Именно.
   – Его превосходительство к одиннадцати часам отбывают на службу, а сейчас Еремей Петрович завтракают, – дворник чуть ли не шепотом произнес.
   – Где его квартира? – без особого пиетета сказал Иван Иванович.
   – Второй этаж, вот в эту парадную, – рука хозяина метлы указала на высокую дверь, неприступной крепостью возвышавшуюся над двумя ступеньками крыльца.
   – Благодарю.
   – Извиняюсь, – спохватился дворник, надо было узнать не для себя, а для отчета Анне Ивановне, кто к ее постояльцам изволит ходить, – а вы кто такой будете?
   – Надворный советник Соловьев, – и добавил, чтобы не пугать собеседника: – Из Императорского человеколюбивого общества.
   На втором этаже располагались две квартиры, по левую сторону от лестницы, начищенная до блеска, латунная табличка, из которой Иван Иванович узнал:

   Статский советник
   Еремей Петрович Степанов

   Горничная в белоснежном накрахмаленном фартуке провела в гостиную, мило улыбнувшись, сделала книксен и после того, как Иван Иванович представился, произнесла:
   – Соблаговолите подождать, господин Соловьев, его превосходительство сейчас освободится.
   Надворный советник прошел по гостиной, рассматривая пейзажи, висящие на стенах. Картины поражали мастерством, казалось, каждый мазок, каждый штришок положены в нужное место.
   За спиной раздалось покашливание, Соловьев обернулся.
   – Чем могу быть полезен? – спросил хозяин. Приземистый человек лет сорока пяти с круглым, как полная луна, лицом, обрамленным лопатообразной бородой, в которой застряли несколько хлебных крошек.
   – Надворный советник Соловьев, чиновник по поручениям при начальнике сыскного отделения, – отрекомендовался Иван Иванович.
   Собеседник от удивления вскинул кверху брови.
   – Так чем могу быть полезен?
   – Меня привело к вам одно дело, и я уповаю на вашу хорошую память.
   – Определенно, что на память мне жаловаться грех, – и Еремей Петрович указал рукою на кресло.
   – Благодарю, – Соловьев опустился в мягкое, обитое бархатом кресло.
   – Я вас слушаю… – хозяин сделал паузу, давая сыскному агенту назвать свое имя и отчество.
   – Иван Иванович.
   – Я вас слушаю, Иван Иванович.
   – Будьте любезны, Еремей Петрович, сказать мне, насколько часто вы бываете в Стрельне?
   – В Стрельне? – изумился хозяин.
   – Да, в Стрельне.
   – Видите ли, – Еремей Петрович понизил голос и немного сконфузился, – определенно я не могу говорить с вами на данную тему.
   – Отчего? – теперь пришла очередь удивиться Соловьеву.
   – Здесь замешана женщина, и я не в праве…
   – Еремей Петрович, я выказываю интерес не ради праздного любопытства, а службы ради. – Надворный советник наклонился вперед и тоже произнес тихим голосом, косясь на запертую дверь: – Тем более что мне необходимо узнать совсем о другом. Вы были четвертого числа сего месяца в Стрельне?
   Степанов на миг задумался, наморщив лоб и почесав левой рукой нос.
   – Определенно я там был, – и он тоже покосился на запертую дверь.
   – Вы не припомните инцидента, происшедшего в тот день у касс? – так же тихо спросил сыскной агент, догадавшийся, что статский советник ездил к любовнице и не имеет большого желания оповещать об этом жену.
   – Не припомню.
   – У касс? – настойчивее повторил Соловьев.
   – Так вы называете инцидентом замечание, которое я сделал гимназисту?
   – Совершенно верно.
   – Что вас интересует? Ведь я и лица-то его толком не заметил, – на лице Степанова появилась улыбка, видимо, опять промелькнуло в голове надворного советника, женщина тоже связана узами брака, и господин статский советник принял его, чиновника по поручениям, за человека, который следил за незнакомкой.
   – Вы не припомните, сколько с гимназистом было приятелей?
   – Трое, – без запинки ответил хозяин.
   – Все в гимназической форме?
   – Нет, нет, определенно помню, что только тот наглец был в форме, а два его приятеля в статском.
   – Вы могли бы их узнать?
   – Вот, – оживился Степанов и погрозил пальцем, – этого наглеца в гимназической форме не мог бы. Вы знаете, его я не запомнил, а вот остальные, – и он покачал головой. – Определенно остались в памяти. Я сделал замечание, а он в ответ мне, статскому советнику, с ехиднической улыбочкой… Наглец.
   – Значит, их было трое, и вы не сможете опознать только одного, я так понимаю?
   – Вы совершенно правы, но предупреждаю, что если мне придется участвовать в официальных действиях, то я…
   – Еремей Петрович, все останется между нами, это сугубо конфиденциально, – Иван Иванович поднялся с кресла. – Я же понимаю, но смею в свою очередь надеяться на понимание с вашей стороны.
   – Да, да, непременно, – Степанов по-молодецки вскочил и приложил руку к груди.
   – Скажите, вы не помните, о чем они разговаривали?
   – К сожалению, я не приучен слушать чужие разговоры, тем более что они говорили очень тихо.
   – Благодарю. Разрешите откланяться…
   – Не смею задерживать, – хозяин квартиры проводил сыскного агента до входной двери и запер за ним дверь. Только после тяжело вздохнул, словно скинул с плеч тяжелый мешок. Главное, чтобы до Маши не дошли досужие слухи, пронеслось в голове, иначе не избежать большого скандала.
//-- * * * --//
   Иван Рябов, служивший на станции кассиром, оказался долговязым мужчиной средних лет, с вытянутым серым лицом, видимо, болезнь подтачивала изнутри. Разговаривал с костромским акцентом, словно недавно приехал в столицу из тех мест.
   – Не, видел я одного, такого круглолицего с ямочками на щеках, улыбался все время, – рассказывал Иван. – А билет он взял… – кассир задумался, припоминая молодого человека. – Не припомню, извиняюсь, нет, не припоминаю.
   – Все-таки? Может, в столицу?
   – Может, и в столицу.
   – А может, в Ораниенбаум?
   – Может, и туда.
   – Хорошо, а где мне найти начальника станции?
   – Вот в эту дверь, по коридору.
   – Благодарю.
   Начальник станции ничего путного не добавил, все закатывал глаза и твердил: «Несчастие-то какое, жил мальчишка, в гимназиях ума-разума набирался, а кто-то взял да и лишил счастья по земле ходить… несчастие для матери с отцом-то».
   До отхода поезда оставалось несколько часов, и Жуков решил пройтись к месту, где было найдено тело гимназиста. Постоял на месте преступления, но шальные мысли проносились в голове. Вот хорошо бы найти самому этих преступников. Миша уверился, что злодеев должно быть не менее двух – один держал, а второй жизни лишал Мякотина. Показал бы агентам и самому Путилину, на что способен Михаил Силантьевич Жуков. На лице появилась улыбка.
   Сведений почти не собрал, так, по мелочи. Зря только прокатился, истратил казенный рубль и своих тридцать копеек. Денег не жалко, а вот времени… Ну, да ладно, убийц с Мытнинской поймали, и то дело. Потом мысли перенеслись к помощнику пристава. Надо же быть таким наивным, все в военного играет. Одним словом – недотепа, и как такого поставили на участок? Он же дальше собственного носа ничего не видит, а главное – не пытается заглянуть. Зато сапоги начищены, мундир выглажен. Нет, таких только на парад красоваться отсылать надо.
   Всю обратную дорогу Миша просидел, уставившись в окно, в голове пробегали мысли, такие же, как и изменчивые картины пейзажа, проносившиеся за стеклом.
//-- * * * --//
   Соловьев возвращался в подавленном настроении, хотя он ничего особенного не ожидал от господина Степанова. Хорошо, что статский советник подтвердил – гимназистов было трое. Но почему именно гимназистов? Подходящие по возрасту? Не очень вяжется с тем, что ученики всегда носят форму. Значит, надо разыскивать приятелей Мякотина, неплохо было бы уточнить, не отсутствовал ли кто из Кронштадтской гимназии классом старше или младше. Нет, скорее старше. Надо будет проверить, вдруг, как говорит Иван Дмитриевич, ниточка выведет в нужном направлении.
   Дорога назад, в сыскное отделение, показалась гораздо короче, нежели к господину Степанову. Мысли хоть и буравили голову, но не приводили ни к одному решению. Только вот одни гимназисты, да и то не совсем понятно. Если никто из них не отсутствовал в гимназии, то где дальше искать?
   Доклад Ивана Ивановича Путилин воспринял, казалось, безразлично, словно не стоило чиновнику по поручениям тратить утро на пустые разговоры. Так и продолжали с десяток минут сидеть в молчании, Иван Дмитриевич в своем кресле, надворный советник по другую сторону стола на стуле, порываясь подняться, но украдкой брошенный взгляд на сосредоточенное лицо сыскного начальника не позволял пошевелиться. Вдруг перебьет скрипом и тяжелыми по паркетному полу шагами какую-то мысль.
   – Н-да, – произнес Путилин и вновь умолк минут на пять. – Н-да, – повторил он. – Насколько я понимаю, вы хотели бы проверить гимназию в Кронштадте?
   – Хотелось бы.
   – Смею вас уверить, любезный Иван Иванович… – начальник сыска потрепал бакенбард рукой и покачал головой, словно снова погрузился в размышления. – Так вот, смею вас уверить, что в гимназии никто из старших классов и класса, где учился Мякотин, не отсутствовал ни третьего, ни четвертого, ни пятого апреля.
   – Тогда…
   – Нет, – перебил Соловьева Иван Дмитриевич, – мысль совершенно верна, но давайте вместе подумаем. Если никто из гимназистов не отсутствовал в день преступления, – Путилин опустил руку с растопыренными пальцами на лежащую на столе бумагу, – а его нам указывает доктор, проводивший вскрытие. Это именно четвертое апреля, тогда смею предположить, что Мякотин мог быть в Стрельне с друзьями, с которыми знаком по дому дяди Николая Реброва. Так?
   – Да, – Соловьев провел рукой по шее. – Разрешите мне…
   – Нет, – нахмурил глаза Путилин, сдвинув брови к переносице. – Иван Иванович, сейчас там Василий Михайлович, и я думаю, мы сможем через него получить исчерпывающие сведения.
   – Я позабыл про ребровскую квартиру, – досадливо признался сыскной агент. – А ведь именно там проживал молодой человек в полном одиночестве.
   – Не совсем так, – Иван Дмитриевич пожал плечами. – Одновременно с ним там проживали служанка, дворник, соседи, наконец. Нет, нет, не бестелесной же тенью был наш убиенный. В этой стороне тоже могут быть некоторые ниточки, торчащие из клубка, поэтому надо их вовремя вытащить.

Глава шестнадцатая
Орлов продолжает расспросы

   Широкая лестница, покрытая красной ковровой дорожкой с синими полосками по бокам, привела Василия Михайловича на третий этаж, где одна-единственная дверь с потертой латунной ручкой предстала перед глазами. Штабс-капитан повернул рычажок звонка, и где-то в глубине квартиры едва слышно прозвенел колокольчик, потом повернул еще раз. Гость прислушался, но никаких шагов за дверью не услышал, только неожиданно громко щелкнул замок, и на пороге возникла, словно из воздуха, женщина лет тридцати в домашнем ситцевом платье и с распущенными темными волосами.
   – Доброе утро, – улыбнулась женщина, и на щеках появились привлекательные ямочки. – Что вам угодно? Господин Ребров в отъезде, – протараторила она заученную фразу.
   – Я, собственно говоря, Катя, к тебе.
   Тонкие брови на миг вздернулись вверх, но затем заняли насиженные места, и в глазах мелькнул огонек.
   – Да, да, именно к тебе, позволите войти? – губы Орлова расплылись в ответной дружелюбной улыбке. – На лестнице больно уж неудобно разговаривать, – и, заговорнически, добавил совсем тихим голосом: – Можем помешать соседям.
   Женщина без особой боязни ступила в сторону, освобождая дверной проем.
   – Прошу, – видимо, Катя привыкла к нежданным гостям хозяина.
   Большая гостиная, куда женщина привела штабс-капитана, двумя окнами выходила на Сергиевскую улицу. Плотные шторы были отодвинуты в сторону, комнату заливало лучами весеннего солнца. Два дивана, четыре кресла, обитых цветастым шелком, маленькие столики, на которых стояли коробки с сигарами, вазы, в которых по приезде хозяина, видимо, стояли свежие цветы, и камин, над которым на полке возвышались часы.
   – Я вас слушаю, – женщина остановилась на пороге гостиной, теребя в руках платок.
   – У меня к тебе, Катя, несколько вопросов.
   – Позвольте узнать, с кем я разговариваю. Вы приятель Николая Алексеевича?
   – Увы, не имею чести быть лично с ним знакомым.
   – Но простите…
   – Катя, – перебил женщину Орлов, – я – агент сыскной полиции Орлов Василий Михайлович, и мой визит, надеюсь, к самому господину Реброву отношения не имеет.
   – Не понимаю, чем я могу быть вам помочь? – недоуменно спросила служанка.
   – Может быть, позволишь присесть?
   – Пожалуйста, – она осталась стоять у двери.
   – Катя, – штабс-капитан указал рукою на кресло напротив и сел после того, как женщина первой опустилась, – мой интерес, как я сказал, не к Николаю Алексеевичу, а к его сестре и сыновьями.
   – Если так… – служанка передернула плечами.
   – Ты давно при Реброве?
   – Шестой год.
   – Значит, Марию Алексеевну знаешь шесть лет.
   – Да.
   – Сыновей тоже?
   – Да.
   – Как мне говорили, господин Ребров редко бывает в столице?
   – Вы правы, очень редко, – женщина была не слишком многословна.
   – А Мария Алексеевна?
   – Чаще.
   – Катя, я тебе представился и напоминаю, что я – агент сыскной полиции и поэтому задаю вопросы не интереса ради.
   – Я понимаю.
   – Как часто бывает здесь госпожа Мякотина?
   – Я… – служанка облизнула в волнении губы.
   – Катя, все, что ты мне поведаешь, никто не узнает.
   – Мария Алексеевна бывает два-три раза в месяц.
   – И каждый раз встречается с Александром Николаевичем?
   – Да, – служанка произнесла совсем тихо и покраснела, словно ее уличили в чем-то неприличном.
   – Катерина, – Орлов так тяжело вздохнул, что женщина вздрогнула. – То, что можешь рассказать мне ты, я могу узнать другими способами, но на это уйдет время, которого, к великому моему сожалению, у меня нет. Понимаешь, служба, и от каждого ушедшего часа может зависеть чья-то жизнь.
   – Василий Михайлович, что может зависеть от того, сколько раз в месяц встречалась Мария Алексеевна с… – она запнулась, – с Александром Николаевичем?
   – Многое, – ударил себя по колену штабс-капитан. – Это кажется, что не так, а на самом деле многое. Я не питаю никаких особых чувств ни к сестре твоего хозяина, ни к ее… близкому другу, но речь идет об убийстве. Поэтому мне необходимо знать все о приезжавших и проживавших в квартире в последнее время.
   – Убийстве? – Женщина побледнела, и глаза расширились от ужаса. – Кто убит?
   – Сперва ответь на вопросы.
   – Я готова.
   – Когда Мария Алексеевна в последний раз приезжала?
   – Недели две-три тому, – увидев укоризненный взгляд сыскного агента, добавила: – Двадцатого марта.
   – Хорошо, сколько времени она здесь провела?
   – Днем двадцатого приехала, а утром… – служанка покраснела, – …следующим утром с Александром Николаевичем уехала.
   – Больше она здесь не была? – Женщина покачала головой. – Хорошо… Кто приезжал в последние дни?
   – Только Сергей, – и продолжила: – Второго он был уже здесь, а четвертого с утра ушел, ничего не сказавши, вот с тех пор в квартире я одна.
   – К Сергею кто-нибудь приходил?
   – Нет.
   – А Иван?
   – Это вы про сына господина Нартова?
   – Да.
   – Так они с детства дружны были, но вот года два, как рассорившись, друг друга на дух не переносят.
   – Что стало причиной?
   – Ни один, ни другой так и не признались. На улице встретят друг дружку, так носы воротят, словно никогда знакомства не водили.
   – Не признались?
   – Никому. Тайна превеликая, как об этом говорит Мария Алексеевна.
   – Не знаешь других приятелей Сергея?
   – Нет, на квартиру больше никто не приходил, правда, один раз… – и женщина умолкла, прикусив губу.
   – Продолжай.
   – Сергей вышел утром, и мне показалось, что его кто-то ждал на улице.
   – Можешь его описать?
   – Вы у Сергея узнайте.
   – Я спрашиваю у тебя, итак?..
   – Ростом с Сергея, круглолицый, по возрасту… Наверное, ровесник Сергея или на годок постарше.
   – В чем был одет?
   – В темном весеннем пальто, мне показалось, черного цвета, да и шарф, из окна не разглядишь, но скорее всего, шелковый белого цвета.
   – Шляпа? Фуражка?
   – Нет, он был с непокрытой головой, тепло сейчас, а может, он в руках держал, я не приметила.
   – Когда ты его видела?
   – Четвертого числа, Сергей попросил приготовить ему утку к ужину, но так и не пришел.
   – Часто случалось, чтобы он беспричинно уезжал?
   – Иной раз бывало. Кто я для них, чтобы меня предупреждать? – Она сжала губы, видно было, с трудом разняла и произнесла: – Сродни мебели, которая хоть и нужна, но ее никто не замечает…
   – Значит, к Сергею никто более не приходил? – Штабс-капитан не обратил внимания на слова служанки.
   – Никто.
   – Хорошо, – Орлов поднялся.
   – Вы так и не сказали, кого убили, – обреченно произнесла женщина.
   – Сергея, – тихо сказал штабс-капитан.
   – Сергея? – с удивлением в голосе выдавила из себя Катерина.
   – Катерина, я попрошу пока никому не рассказывать о нашем разговоре и тем паче о преждевременной смерти сына Марии Алексеевны.
   – Я буду молчать, но Сергея? За что?..
//-- * * * --//
   Вскоре Василий Михайлович спускался по лестнице на второй этаж. Он собирался поговорить с Иваном, сыном статского советника Нартова. Сказывалось то, что всякое дело должно быть доведено до конца, будь то расспросы, будь то поиски нужных сведений. Иной раз от сказанного вскользь слова, которому говоривший и внимания не уделял, в такую сторону заводило, что до окончания расследования один шаг оставался, а здесь есть еще соседи, не один год живущие рядом. Впрочем бывает, что живешь дверь в дверь, а о человеке так ничего и не знаешь, пока что-нибудь с ним, либо от него не случится…
   Горничная, молодая девушка, в белом переднике и чепце, из-под которого выглядывала прядка темных волос, зарделась от взгляда на высокого статного мужчину и немного смутилась под его взглядом, но взяв себя в руки, доложила хозяйке о приходе штабс-капитана из сыскной полиции. Госпожа Нартова была удивлена визитом полицейского, хотела отказать, но благосклонно приняла господина Орлова и позволила поговорить с сыном.
   Иван Нартов – юноша семнадцати лет, с соломенными волосами, разделенными посредине головы щегольским пробором. Несмотря на то что он находился в постели из-за высокой температуры, он не выглядел больным.
   Юноша встретил Василия Михайловича настороженным взглядом. Как будто бы ждал неприятностей, но ни один мускул не дрогнул на лице. Иван не отвел глаз.
   – Что вам угодно? – спросил юноша вместо приветствия.
   – Штабс-капитан Орлов, сыскная полиция, – отрекомендовался Василий Михайлович, придвинул ближе к кровати стул, стоявший в углу, и украдкой обернулся. Закрыта ли дверь, никто не подслушивает?
   – Сыскная? – Иван не скрывал удивления. – Неужели в нашем городе таковая существует?
   – Представьте себе, молодой человек, уже восемь лет.
   – Восемь? Я о ней и не слышал.
   – Просто вы заняты совсем другими делами, и недосуг следить по газетам за расследованиями.
   – Может быть… Так чем я смог заинтересовать столь важный департамент?
   – У меня несколько вопросов касательно вашего приятеля Сергея Мякотина.
   – Приятеля? – вспыхнул юноша. – Я его знать не знаю и тем более знать не желаю.
   – Но все-таки попрошу ответить.
   – Хорошо, – сквозь зубы прошипел Нартов.
   – Вы давно с ним знакомы?
   – Не помню.
   – Однако…
   – С тех пор, как его дядя занял квартиру на третьем этаже, – Иван ткнул пальцем куда-то вверх.
   – Были дружны?
   – Пожалуй, были, – смилостивился юноша, признавая знакомство с Сергеем. – Даже очень.
   – У него были приятели в столице помимо вас?
   – Не думаю, я бы о них знал.
   – Когда вы видели его в последний раз?
   – Года два тому.
   – Значит, два года тому между вами пробежала кошка?
   – Да.
   – И что или кто явился раздором?
   – Надеюсь, что об этом никто не узнает.
   – Все же?
   – Поинтересуйтесь у Сергея, если у него хватит духу вам рассказать.
   – Хорошо, – Василий Михайлович наклонился вперед, – а разве несколько дней тому вы не видели Мякотина?
   – Я вам сказал, что предпочитаю его не замечать.
   – Настолько серьезные причины раздора?
   – Не вам о них судить, – огрызнулся юноша.
   – Хорошо, не припомните, где вы были четвертого апреля днем?
   – Четвертого? – Иван прикусил губу, задержавшись с ответом на секунду. – В гимназии. А что?
   – Я любопытствую по службе. Где вы учитесь?
   – Во Второй гимназии.
   Орлов покачал головой. Гимназия, основанная при Александре I, славилась тем, что аттестаты имели равную силу с университетскими при производстве в высшие чины. Ученики, окончившие курс учения с отличием, сразу же получали XIV класс по Табелю о рангах.
//-- * * * --//
   Городовой, прохаживающийся у пожарной команды, подсказал Василию Михайловичу, где можно найти в этот час околоточного. Но тот ничего не добавил к сказанному дворником, служанкой и Иваном Нартовым.
   – О! Господин Ребров, – улыбнулся околоточный. – Николай Алексеевич – сила. Вы знаете, в какие кабинеты он вхож? А с какими людьми приятельствует? Нет, определенно, Николай Алексеевич – сила, но вот сестра его, – и поведал уже слышанную штабс-капитаном историю о связи с Александром Николаевичем Касьяновым, большим чиновником из уездной Казенной палаты. – Про Сергея ничего плохого сказать не могу, спокойный, обходительный и очень уж тихий.
   Выйдя от околоточного на улицу, Василий Михайлович подумал, что слова словами, но не грех проверить: присутствовал ли Иван Нартов четвертого апреля на занятиях в гимназии, благо что Вторая гимназия находилась почти по дороге в сыскное отделение на Казанской улице.
   В гимназии пришлось потратить некоторое время на хождение из одного начальственного кабинета в другой, пока инспектор по всемилостивому разрешению попечителя соизволил поведать, что Иван, ученик второго года обучения седьмого класса, сын статского советника Нартова, 4 апреля на занятиях отсутствовал. О чем направлена соответствующая телеграмма на адрес господ Нартовых.
   Штабс-капитан возвращался в сыскное отделение в крайне озадаченном виде. Заданий добавилось, предстояло узнать, как и где провел день, в который совершено убийство, бывший приятель Сергея Мякотина Иван. Конечно, прояснится, но не хотелось терять времени на новые опросы, хождения, встречи. Надо же, ведь чуть было не поверил этому юноше, так искренне говорившему и с такой убежденностью.
   Служба она и есть служба, несмотря ни на что, надо докопаться до порой не очень приятной истины. Как с этим мальчишкой, который, видимо, что-то скрывает, может быть, относящееся к делу, но может быть, и нет.
   Штабс-капитан перед дверью на миг остановился, вздохнул полной грудью и вошел в открытую дверь сыскного отделения.

Глава семнадцатая
Нитки из клубка

   Путилин стоял у окна. Он даже не обернулся, когда кто-то открыл дверь и произнес:
   – Иван Дмитрии, позволите?
   Голос Жукова ни с каким не спутать.
   – Входи, путешественник. Присаживайся. – Начальник сыскной полиции продолжал смотреть в окно, внизу по мостовой прохаживался полицейский, приставленный для наведения порядка, если что произойдет. Сабля болталась сбоку, и служивый придерживал ее рукой. – Что, Михаил Силантьич, – не дал вымолвить ни слова Жукову господин Путилин, – впустую съездил?
   – Совершенно верно, впустую.
   – Никто ничего не видел, никто ничего не слышал.
   – Верно, Иван Дмитрич.
   – Наверное, кассир сказал, что видел только одного гимназиста в лицо и не запомнил его. Так?
   – Так.
   – А было их трое. Так?
   – Так.
   – Вот видишь. Значит, не зря ты посетил Стрельну.
   – Но…
   – Нет, Миша, ты узнал, что их было трое.
   – Но вы же сами об этом знали? – с досадой пробурчал Жуков.
   – Догадки, мил друг, должны быть подтверждены, иначе они и остаются только догадками.
   Путилин продолжал стоять у окна, боясь сделать шаг, чтобы помощник не заметил хромоты. Колено продолжало ныть изнутри, словно кто-то выворачивает сустав наружу. Превозмогая боль, на негнущихся ногах прошел к столу и с улыбкой на обескровленных губах сел в излюбленное кресло. Вроде бы отпустило.
   – Все у нас как-то зыбко, – пододвинул очередной циркуляр поближе к себе. – Нет ничего, что смогло бы подвигнуть нас на дальнейшее расследование, боюсь, снова окажемся в тупике, – и сжал губы.
   – А что Орлов и Соловьев?
   – Тоже пусто, вот только, – и Иван Дмитриевич рассказал о том, чем завершились поиски чиновников по поручениям, – Иван Нартов вызывает подозрения, но думаю, в конечном итоге окажется, что почувствовал себя юноша взрослым и посетил какую-нибудь из доступных мадмуазелей, чтобы хвастать перед приятелями победой.
   – А если…
   – Может, конечно, и если… – Путилин смотрел в циркуляр, но буквы выплясывали на бумаге танец, – вот думаю, что тот незнакомец в темном пальто вызывает определенные подозрения. Займись, Миша, ты им.
   – Им же штабс-капитан занимается?
   – Видишь ли, Миша, хоть вы и агенты сыскной полиции, но каждый из вас, как и я сам, ведет дело по-своему. Каждый задает те вопросы, какие считает нужными. Поэтому вы с Василием Михайловичем дополните друг дружку и непременно найдете молодого человека, не думаю, чтобы это было очень затруднительно для вас, – подольстил Путилин тщеславному помощнику.
   – Хорошо. Говорите, Сергиевская улица, дом господина Ромолова?
   – Именно так, Миша.
   – Разрешите выполнять? – Жуков поднялся, поправляя форменный китель.
   Путилин отодвинул на край стола циркуляр, очередная пустая бумажка. Чиновники горазды делать вид, что заняты важными государственными делами. Была бы моя воля, разошелся в мыслях начальник сыскного полиции, провел рукой по лицу, что это я? Каждый служит, как может, на то она и служба, и не сдержался, ухмыльнувшись.
   – Иван Дмитриевич, – после дробного громкого стука предстал перед Путилиным в проеме двери дежурный чиновник, – к вам рвется коллежский асессор Седков, говорит, с наиважнейшим делом.
   – Проси, – распорядился Путилин, хотя имел желание посидеть в одиночестве, разобрать скопившиеся бумаги, написать несколько ответов, которые уже давно требуют внимания.
   В кабинет влетел, именно влетел господин. Человек лет тридцати с небольшим, невысокого роста, скорее мальчик по сложению, чем зрелый мужчина. С куцей бородой ржавого цвета в темных пятнах, с огромной головой и ртом с толстыми губами от уха до уха, придававшим всему виду вошедшего лягушечье выражение. Круглые темные глазки прятались в морщинистых веках. Картуз с маленьким козырьком прятал волосы. Синяя полотняная рубашка была расстегнута, обнажая безволосую грудь. Поверх был надет пиджак, на котором не сохранилось ни одной пуговицы. Незнакомец рухнул на колени, лбом ударил в пол и запричитал тонким женским голосом:
   – Благодетель, спаси душу мою от погибели, Христом заклинаю, спаси!
   – Сядь! – рявкнул Путилин. Влетевший поначалу обомлел. Как-то подернулись плечи, и голова спряталась в вороте пиджака. – Сядь! – громовым голосом повторил Иван Дмитриевич.
   Коллежский асессор торопливо поднялся и, повинуясь голосу начальника сыскной полиции, сел на краешек стула.
   – Я слушаю, – Путилин положил руки на столешницу и навалился грудью на ее край.
   – Уповаю…
   – Это я уже слышал, говорите, господин Седков, по сути дела, иначе у меня нет времени заниматься пустыми делами.
   – Оно, может быть, для вас и пустое, – набрался смелости коллежский асессор, – а для меня дело жизни и смерти. Уповаю только на ваше превосходительство, что вы разоблачите прохвостов и мошенников, выведете их на чистую воду. У меня нет более сил и возможности призвать негодяев к ответу.
   – Господин Седков, давайте без околичностей, если вы хотите, чтобы я помог вам, то излагайте понятным языком. Загадок у меня и без вас хватает, – Иван Дмитриевич немигающим взглядом смотрел в глаза коллежского асессора. – Итак?
   – Все началось полгода тому, – начал Седков, сжимая в руках фуражку, которую снял, когда поднимался с пола. Он рассказал о том, что дядюшка, поссорившись с молодой женой, составил завещание в пользу племянника, то есть его, коллежского асессора. Месяц тому дядя возьми и помри. На радостях господин Седков загулял. Но теперь приходит вдова и предъявляет духовное завещание, составленное в день смерти мужа, и что главное, весь капитал в пятьдесят тысяч, доходный дом на Васильевском, дом на Гороховой отписаны оказываются ей, этой подлой женщине. – Это подлог, – уже спокойным голосом проговорил Седков, – чистой воды подлог. Вот бумага, оставленная мне. – Он протянул Ивану Дмитриевичу, составленное и подписанное свидетелями духовное завещание в пользу племянника – Седкова Ивана Ивановича.
   Путилин взял в руки бумагу, прочел два раза и только после этого передал назад коллежскому асессору.
   – Значит, то духовное составлено в день смерти?
   – В том-то и дело, ежели бы раньше, хотя бы на неделю, я смирился, а так, – Седков всплеснул руками, – подозрительно. Может быть, и того, – коллежский асессор умолк.
   – Что того?
   – Может, дяде помогли уйти из жизни, – тихонько произнес Седков.
   – Вы утверждаете, что вашего дядю, кстати, как его имя-отчество?
   – Алексей Палыч.
   – Вы утверждаете, что смерти Алексея Палыча помогла жена? – вопросительно посмотрел Путилин на сидящего напротив побледневшего коллежского асессора.
   – Софья Петровна…
   – Вот именно, Софья Петровна помогла кончить дни.
   – Может, так, но согласитесь, подозрительно в день, когда дядя, то есть Алексей Палыч предстал перед Всевышним, он успел еще составить духовное завещание и именно в пользу супруги, с которой был в ссоре.
   – Что ж, господин Седков, я не могу вам обещать положительного исхода вашего дела, но попробую разобраться во всем. Где проживает Софья Петровна?
   Коллежский асессор продиктовал адрес.
   – Можно мне с вами? – робко спросил Седков.
   – Нет, – отрезал Путилин. – Вы мне будете только мешать.
//-- * * * --//
   Через некоторое время Иван Дмитриевич, помахивая тростью, спустился со ступеней крыльца сыскного отделения на тротуар, и тут же подъехала коляска. Извозчики считали за честь подвозить Путилина. Поэтому постановили, что один из них будет дежурить либо на улице Теряева, где проживал Иван Дмитриевич, либо на Большой Морской, где находилась полиция.
   – На Гороховую, – тростью слегка прикоснулся к плечу извозчика и назвал номер дома.
   Зацокали подковы по булыжной мостовой. Дома проносились по сторонам. Иной раз, чтобы привести мысли в порядок и найти новые ниточки, Иван Дмитриевич отвлекался на более легкое дело, как казалось при беседах или со слов посыльных. И вот теперь он всецело поглощен следствием о духовном завещании, как стал его именовать. В нем, на первый взгляд, не наблюдалось подводных камней: духовное завещание, составленное второпях, за несколько часов до смерти вызывает определенные подозрения. Здесь есть над чем подумать, хотя причины бывают разные, но со счетов сбрасывать ничего не стоит.
   Нужный дом находился недалеко от пересечения с Фонтанкой.
   – Иван Дмитрии, подождать? – обернулся возница к Путилину.
   – Жди, – коротко кинул начальник сыскной полиции и хотел открыть дверь, но она оказалась заперта. Начальник сыска позвонил в новомодный, недавно появившийся электрический звонок.
   Вышедшая заспанная женщина неопределенного возраста запахнула на груди теплый плат, проговорила в нос:
   – Чаво надоть?
   – Хозяйка дома?
   – Вестимо дома, кохвий пьют.
   – Доложи.
   – Что я, девка ихняя? На втором они сидять с Петькой Медведевым.
   – А ты кто такая?
   – Дворничихина женка.
   – А где сам?
   – Так нам от места отказали, вот и ищет.
   – Ясно, за что отказали?
   – Да кто ее поймет, – женщина махнула рукой.
   – А кому еще отказали?
   – Дак Маньке Беляевой, почитай как месяц.
   – После смерти Алексея Палыча?
   – Точно, сразу же после похорон.
   – И где она теперь? – заинтересовался Путилин, отказ от места служанке после смерти хозяина может быть простой неприязнью нынешней вдовы.
   – У купца Парамонова на Рижском.
   – Значит, хозяйка на втором этаже.
   – Угу.
   – А кто служанкой?
   – Дак новую взяли.
   – Что ж она не вышла?
   – Дак, – усмехнулась женщина, скривив рот, – у нее и спроси.
   Не успел Путилин подняться на несколько ступеней, как откуда-то сверху послышалось шуршание материала, оказалось, что спускалась молодая девушка в синем до пят платье.
   – Ой! – удивилась она. – Как вы сюда попали?
   – Дверь была открыта, – соврал, не дрогнув глазом, Иван Дмитриевич.
   – Да? – с удивлением сказала девушка и зарделась до корней волос. – Вы к кому?
   – К хозяйке, вестимо, к Софье Петровне.
   – Как прикажете доложить?
   – Статский советник Путилин по делу о духовном завещании.
   Иван Дмитриевич продолжал подниматься, но высокий визгливый голос, отвечавший служанке, был отчетливо слышен.
   – Не знаю я никакого Путилина, не знаю. Иди и откажи в приеме. Не хочу никого видеть.
   Девушка не успела повернуться, как начальник сыскного отделения остановился на пороге гостиной, внимательным взглядом оглядел комнату, новую, видимо, на днях купленную мебель, аляповатые картины на стенах и сидящую за столом с открытым ртом хозяйку, онемевшую от такой наглости незнакомого человека.
   – Сударыня, прошу прощения за столь внезапный визит, – Путилин снял головной убор, – но я вынужден побеспокоить вас по делу, непосредственно вас касающемуся.
   Софья Петровна, крупная упитанная женщина с круглым лицом и аккуратно убранными волосами, поднялась с места, по щекам поползли алые пятна. Она тяжело задышала, но справившись с волнением, сказала все тем же высоким визгливым голосом:
   – Я внимательно вас слушаю.
   – Госпожа Седкова, я – начальник сыскной полиции Иван Дмитриевич Путилин.
   – И что с того?
   Только теперь Иван Дмитриевич заметил сидящего напротив хозяйки тщедушного человека с посеревшим от какой-то внутренней болезни лицом.
   – Ко мне пришел племянник вашего покойного мужа…
   – Иван?
   – Так точно, Иван.
   – Никак не угомонится несостоявшийся наследник.
   – Так вот пришел Иван Иванович Седков и заявил о подложности духовного завещания.
   – Прошу прощения, господин Путилин, если не ошибаюсь?
   – Совершенно верно, Иван Дмитрич Путилин.
   – Господин Путилин, Иван не может смириться с тем, что мой муж свое состояние оставил мне.
   – Вот мы и проясним это положение с вашей помощью, – и так улыбнулся, словно нанес визит друзьям, – не откажите мне в любезности, покажите завещание.
   – Сию минуту, – сказала госпожа Седкова и бросила едва уловимый взгляд на тщедушного мужчину. Вернулась через некоторое время с деревянной шкатулкой в руках, поставила на стол, достала из нее сложенную вчетверо бумагу и протянула Путилину.
   Духовное завещание было написано на гербовой бумаге, все подписи на местах, ничего подозрительного. Сотни, если не тысячи таких пишутся каждый божий день.
   – Вы довольны? – бескровные губы Софьи Петровны приподнялись уголками, но она так и не прекращала бросать взгляды на сотрапезника.
   – Мне бы хотелось поговорить с поручиком Петелиным и губернским секретарем Медведевым.
   – Я – Медведев, – подал неожиданно голос тщедушный человек.
   – Значит, вы удостоверяете свою подпись и подпись господина Седкова?
   – Да, именно, удостоверяю.
   – И когда вы подписали бумагу?
   – К обеду меня пригласила Софья Петровна, после которого Алексей Палыч меня позвал и попросил составить духовное завещание, так вот оно и писано моей рукой.
   – Поручик кем был позван?
   – Мной, – подала свой визгливый голос госпожа Седкова, от которого Путилин вздрогнул. – Он живет в соседнем доме.
   – Значит, завещание составлено седьмого марта после обеда.
   – Да, после обеда.
   – Говорите, что, – Иван Дмитриевич понял, что ничего более узнать не удастся, – поручик живет по соседству.
   – В доме напротив, – нетерпеливо визгнула хозяйка, – я же вам говорила, напротив.
   – Разрешите откланяться, – и Путилин ретировался так же быстро, как и появился.
   Иван Дмитриевич прошел в соседний дом. Отставной поручик, высокий худой мужчина с бритым до синевы лицом, смотрел выцветшими глазами и близоруко щурился.
   – Да, – рассказал он. – С месяц тому меня пригласил господин Седков через жену и попросил засвидетельствовать духовное завещание. Нет, ранее я соседа не видел, да и лица различаю с трудом, в особенности в темноте и сумерках. В спальне в тот день были задернуты шторы, Седков лежал в постели… Да. Он попросил губернского секретаря, не помню фамилии, то ли Медведкова, то Медяйкина… Да, да, Медведева, подписать за него… Более я ничего не знаю.
   Путилин покачал головой, Господи, до чего же доходит человеческая глупость и жадность. Становится ясно, что завещание подложно, на что делали расчет участники аферы.
   Иван Дмитриевич, по многолетней привычке доводить дела до конца, поехал на Рижскую. Дом купца Парамонова стоял в самом начале проспекта.
   Мария Беляева, бывшая служанка Седковых, рассказала, что Алексей Палыч отдал душу Богу в ночь на седьмое марта, а утром ей отказали от места.
   Все стало до безобразия ясно, Иван Иванович оказался прав, духовное завещание – подделка, теперь оставалось дело передать судебному следователю, далее уже его забота.

Глава восемнадцатая
Юноша в темном пальто

   Помощник начальника сыскной полиции коллежский секретарь Михаил Силантиевич Жуков был озадачен, Путилин никогда не давал одно и то же поручение двум агентам. Сейчас оставалось чувство, что Иван Дмитриевич вроде бы как недоверие выказывает. Надо, однако, переговорить со штабс-капитаном, наживать недругов на ровном месте не хочется. Хотя какие они недруги, дело одно расследуют. Важно в конце клубок распутать.
   У дежурного чиновника Миша поинтересовался, где Орлов?
   Получив ответ, что Василий Михайлович сыскное отделение не покидал, Жуков отправился по кабинетам. Когда нигде штабс-капитана не обнаружил, пожал в недоумении плечами и поехал на Сергиевскую улицу, резонно решив, что поговорит со штабс-капитаном потом.
   От Ивана Дмитриевича Жуков знал – видела молодого человека в темном пальто служанка господина Реброва Катя. Там на месте надо узнать, может быть, кто-то видел из соседей, дворников, мелких торговцев незнакомца.
   Можно было, конечно, дойти пешком до Сергиевской. Благо что погода совсем уж становится летней. Солнце не давало покоя после снежной холодной зимы, зеленая трава ковром устлала землю, голубое, до рези в глазах, небо накрыло город.
   Миша откинулся на скамью экипажа и приказал ехать на Сергиевскую улицу к дому, напротив которого располагалась Пожарная команда. Задержались только на мосту через Екатерининский канал, у телеги, перегородившей дорогу, отвалилось колесо, но бородатые мужчины, видимо приехавшие из деревни торговать, довольно шустро все сладили, и экипаж продолжил путь.
   Расплатившись с извозчиком, Миша направился к дворнику дома господина Ромолова, резонно решив, что вначале необходимо поговорить с теми, кто мог наверняка видеть молодого человека в темном пальто.
   Дворник мел и без того чистый тротуар. Темная борода с седыми полосками двигалась в такт голове. Чтобы не было утомительно выполнять работу, мужчина подпевал себе.
   – Здравствуй, – Миша остановился напротив дворника, который поднял голову и прищурился. Солнечные лучи ударили по глазам.
   – Здравия желаю, ваше… – дворник ладонью прикрыл лоб и наклонил голову, чтобы лучше видеть господина, прервавшего работу, – …благородие.
   – Скажи, Федор, – Иван Дмитрич хорошо подготовил Жукова, снабдив не только адресами, именами, но и обрисовал всех, с кем пришлось беседовать штабс-капитану, – каждый день метешь у дома?
   – Так точно, – дворник не выказал удивления, что незнакомец знает его имя.
   – Значит, видишь все, что происходит по соседству?
   – Извините, а вы кто такой будете?
   – Я – агент сыскной полиции, – ответил Миша.
   – Не сочтите за недоверие, но можно краешком глаза на жетон ваш посмотреть?
   – Недоверчивый ты, Федор!
   – Так всякое бывает, – отозвался дворник и, прищурив глаз, сказал: – Вот намедни один такой, – спохватился и быстро проговорил: – Я не про вас, на соседней улице крутился, а ночью в квартиру господина Силькина залезли. Теперь Ваську пристав в подозрении держит.
   – Ты говори, да не заговаривайся, – вспыхнул Миша. – Я тебе не кто-то там, а агент сыскной полиции Михаил Силантьевич Жуков.
   – Ежели так… – протянул дворник.
   – Все замечаешь?
   – Не без этого.
   – И конечно, всех квартирантов знаешь?
   – Оно так.
   – Николая Алексеевича Реброва?
   – Конечно, – дворник насторожился.
   – Племянников его знаешь?
   – И их тоже.
   – Значит, знаешь Сергея Мякотина?
   – Видел.
   – Что о нем можешь поведать?
   – Дак, – лицо дворника обрело сконфуженный вид. Он поправил на голове легкую шапку. – Молодой больно, я ж слежу, чтоб не набедокурили, что мне? Уходит тихо, приходит тенью, вона, может, Катька что скажет, – и пояснил: – Служанка Николая Алексеевича.
   – С ней я тоже поговорю, но что про Сергея Мякотина расскажешь? С кем дружен? Кто к нему приходил? Может, кто спрашивал?
   – Дак что рассказывать, – Федор пригладил бороду вокруг рта. – Тихий он, бывает не часто, но по нескольку дней. С кем приходил? Дак я его всегда одного видел, мимо меня никто бы не прошмыгнул. Хозяин, господин Ромолов, с меня бы шкуру за такие дела снял.
   – Что, строг?
   – Ясное дело, говорю, шкуру снимет.
   – Скажи, когда ты Мякотина в последний раз видел?
   – Я говорил, – дворник прикусил язык, хотя тот, первый, тоже сыскной агент, но ведь сказал, никому ни слова. Потому дворник поправился: – Я говорю, почитай с четвертого апреля я молодого барчука не видел.
   – Четвертого с утра, с вечера, когда?
   – Поутру, в осьмом часу.
   – Как час узнал?
   – Дак рядом, – Федор удивился вопросу и махнул в сторону рукой, – Спасо-Преображенский собор, вот по колокольному звону время узнаю.
   – Значит, в восемь, – и Жуков посмотрел в сторону, в которую махнул рукой дворник. – Никого с ним не видел?
   – Я же сказал, что нет.
   – Может, кто его ждал?
   – Нет, – скривился Федор, словно от зубной боли. – Постой, а ведь верно, – панибратски произнес дворник, но потом опомнился и искоса посмотрел на сыскного агента, заметил ли тот его оплошность. – Как же я сразу не вспомнил…
   – Давай, давай.
   – На том углу, – он указал на дом, который занимала Пожарная команда. – Ждал его кто-то.
   – Кто?
   – Почем я знаю? – вырвалось у дворника, он снова искоса взглянул на сыскного агента, боясь нервической вспышки, какие были обыденным делом у господина Ромолова.
   – У тебя глаз наметанный, – подбодрил Федора Жуков, не обращая внимания на дерзкие слова. – Все подмечаешь, вспоминай, – настаивал Миша.
   – В пальто был, – начал Федор и замолк.
   – Ну, это не новость, каждый второй ходит.
   – Мне почудилось, что пальто с чужого плеча.
   – Отчего?
   – И длинно слишком уж было, и плечами велико.
   – Так, так, а может, и хозяина пальто успел рассмотреть?
   – Ростом с Мякотина будет, белобрысый, – дворник наморщил лоб, припоминая. – Далеко он стоял, так что я его толком не рассмотрел.
   – Усы, родинки, шрамы, наконец, – подстегивал память Федора Жуков.
   – Ваше благородие, далеко было, лица не помню.
   – Волосы как причесаны были?
   – Уши закрывали и пробор вот так, – дворник показал на своей голове с левой стороны.
   – На ногах что было?
   – Вот этого я не приметил.
   – На голове что надето было?
   – Дак он с непокрытой головой стоял, от этого я цвет волос и разглядел.
   – Шапку там или фуражку, может, он в руках держал?
   – Так я не заметил.
   – Понятно, незнакомец в одиночестве Мякотина ожидал?
   – Да, – после некоторой задумчивости нерешительно произнес дворник.
   – Да или?.. – настаивал Жуков.
   – На углу стоял один, а далее… – передернул плечами Федор. – Кто знает?
   – Ранее ты этого молодого человека не видел? Дворник посмотрел на угол дома Пожарной команды.
   – Пожалуй, нет.
   – Значит, никто Сергея Мякотина не спрашивал?
   – Никто.
   – Четвертого в квартире Венедикта не было?
   – Венедикта? – На лице появилось удивленное выражение, словно хотел спросить, что за птица такая, Венедикт.
   – Брат Сергея.
   – А, – протянул Федор. – Нет, его не видел, да он так редко бывает, что я и имя запамятовал.
   – Хорошо, теперь скажи, случаем, господин Касьянов не появлялся?
   Федор вздрогнул и втянул голову в плечи, Жуков это для себя отметил.
   – Никак нет.
   – Хорошо, – Миша указал на окна квартиры Реброва. – Катерина никуда не отлучалась?
   – Никак нет, – с лица дворника исчезло выражение настороженности, – она редко выходит.
   – Хорошо, – сказал агент сыскной полиции и, погрозив пальцем, добавил тихим голосом: – Ты, думаю, понимаешь, что наш разговор остается в тайне для всех, иначе…
   – Это понимаю.
   – Катерина в квартире? – еще раз уточнил Миша.
   – Так точно.
   – Смотри у меня, – погрозил сквозь зубы, но как-то беззлобно Жуков и направился в квартиру господина Реброва.
   Катя открыла дверь, на ней было ситцевое платье в мелкий красный цветочек, распущенные волосы подчеркивали широкие скулы, которые, однако, не портили красоты женщины.
   – Вы к господину Реброву? – равнодушно спросила женщина.
   – Нет, Катя, я к тебе, – улыбнулся Миша.
   – Прошу, – Катя ступила в сторону, приглашая незнакомца пройти в квартиру, даже не выказав при этом удивления.
   – Меня зовут Михаил Силантиевич, – произнес Жуков, когда они вошли в гостиную. – Я – агент сыскного отделения, – женщина только махнула головой, памятуя, что ей говорили служанки, кухарки из соседних домов, «теперь начнут ходить», вот и получается: вчера был, сегодня новый пришел, так и поведется. – И меня интересуешь ты.
   – Или Сергей, – тихо сказала Катя.
   – Да, ты права, я больше заинтересован в Сергее Мякотине.
   – Царство ему небесное, – служанка перекрестилась.
   – Ты, стало быть, все знаешь?
   – Вчера узнала от вашего, – она запнулась, – штабс-капитана.
   – Да, я знаю, поэтому не буду отнимать много времени. Вот ты говорила, что в день отъезда Мякотина видела, как его на улице кто-то ждал.
   – Да.
   – Так вот, не припомнишь кто?
   – Помню только темное пальто.
   – Темное? Это какое – черное, серое, синее? – Женщина задумалась. – Хорошо, у какого окна ты стояла?
   Катя указала рукой, Миша подошел к окну и выглянул на улицу. Место, которое указал ранее дворник, находилось почти напротив.
   – Катя, ты стояла здесь, когда Мякотин встретился с незнакомцем?
   – Ваша правда.
   – Подойди. – Служанка несмелыми шагами приблизилась к Жукову. – Он стоял вон там? – Миша указал рукой на угол дома.
   – Да.
   – Теперь закрой глаза и подумай о том человеке… Что ты видишь? Только не открывай глаза.
   – Я, – служанка сжала губы и потом сказала: – Высокий, в сером пальто, в руках теребит шапку, может, что-то иное, светловолосый, – она умолкла.
   – Лицо?
   – Круглое, мне кажется, и еще, – она открыла широко глаза, – брови.
   – Что с ними?
   – Темные.
   – Темные? – не понимающе спросил Миша.
   – Волосы на голове светлые, а брови темные.
   Более никаких сведений получить от Кати не удалось, попрощавшись, Жуков прошелся по улице, расспросил дворников соседних домов, только они ничего не видели.
   Один городовой, имевший недалеко пост, поведал, что то ли четвертого, то ли пятого (времени-то сколько прошло!) видел двух молодых людей, один из которых подходил под описание Сергея, сели в экипаж на пересечении с Воскресенским проспектом.

Глава девятнадцатая
Штабс-капитан напросился

   – Василий Михайлович! – С нескрываемой в голосе радостью произнес пристав третьего участка Московской части капитан Зиновьев, дородный мужчина, страдавший при ходьбе отдышкой. Полицмейстер второго отделения полковник Угрюмов стал подыскивать замену шестидесятилетнему Петру Васильевичу. – Приветствую вас, разлюбезный чиновник по поручениям при начальнике сыскного отделения. Какими судьбами в наших краях, я вроде бы посыльного не отправлял на Большую Морскую?
   – Так, видимо, они сами нос по ветру держат, – сделал попытку пошутить помощник пристава коллежский секретарь Илья Леонтиевич Нефедьев, красавец тридцати двух лет с пышными усами и бакенбардами, подстриженными точь-в-точь как у нынешнего государя-императора, незабвенного Александра П.
   – Здравствуйте, господа, – поздоровался штабс-капитан, своим серьезным видом и голосом настраивая полицейских чинов на деловой настрой. – Я здесь по делам службы, но если что-то случилось, то не применю воспользоваться возможностью оказать вам услугу, – хотя слова и звучали дружески, но чувствовалась в них и насмешка, и стремление уколоть в ответ. Штабс-капитан в Лештуковском переулке оказался не по службе, а по делам скорее личным. Надо было завершить одно дело, которое, как нескончаемая веревка, тянулось с прошлого года.
   – Не откажемся, – поглаживал усы помощник пристава и подмигнул капитану Зиновьеву, намекая, что от нового дела можно избавиться. Ведь для чего создана сыскная полиция, как не для таких случаев.
   – Так что стряслось в подведомственном царстве? – Теперь штабс-капитан не сдержался, но при этом не дрогнул ни один мускул на лице. Сама серьезность.
   Капитан Зиновьев кашлянул в кулак, и вправду, что это они с помощником так разошлись, взглянул из-под седых широких бровей на Илью Леонтиевича.
   – Час тому купцу Фуфаеву, живущему в этой квартире, – пристав показал рукой на приоткрытую дверь, – неизвестный проломил голову, когда он вышел на лестничную клетку, похитил бумажник и скрылся.
   – Час тому? – уточнил Орлов.
   – Истинно так, мы… – Зиновьев кивнул на помощника, – только прибыли. Толком ничего не знаем.
   – Купец жив?
   – Жив, но доктор говорит, плох, разговаривать пока не может, так что мы и сами не знаем, как выглядит нападавший.
   – Но о нападавшем кто-то изволил сообщить, – буднично произнес Василий Михайлович.
   – Совершенно верно, – пристав с помощником переглянулись.
   – Со свидетеля надо начинать, – в голосе штабс-капитана звучали нотки учителя гимназии, объясняющего нерадивым ученикам, что дважды два всегда будут четыре, а отнюдь не три и совсем уж не пять.
   – Начинайте, Василий Михайлович, – засопел пристав, признавая правоту сыскного агента. Невзирая на предвзятое отношение со стороны некоторых полицейских чиновников, они признавали, что Путилин и его люди знают свое дело. – Илья Леонтиевич, думаю, мы сможем оказать любую помощь Василию Михайловичу.
   – Так точно, – щелкнул каблуками статский помощник пристава, никогда не надевавший военного мундира, но наслышанный о поведении офицеров.
   Штабс-капитан наклонился перед дверью в квартиру купца.
   Пятно засохшей крови показывало, где лежал Фуфаев. Василий Михайлович поднял голову и посмотрел на пристава, тяжело засопевшего:
   – Здесь нашли беднягу с окровавленной головой.
   – Я могу поговорить с доктором?
   – Непременно, – и капитан Зиновьев обратился к помощнику: – Илья Леонтиевич, не сочтите за труд, пригласите Готфрида Готфридовича.
   Через несколько минут на лестничную площадку вышел доктор Московской части статский советник Геринг. Казалось, что из дверей выкатился большой шар в темном чесучовом костюме в мелкую, едва приметную глазу клеточку. Завершала картину большая круглая, совершенно лысая голова с торчащими, как листы бумаги, ушами и очками в золотой оправе на глазах.
   – Здгавствуйте, – доктор снял очки, достал из кармашка мягкую тряпочку и начал протирать стекла, – вы хотели меня видеть.
   – Совершенно верно, господин Геринг, я – сыскной агент, – Готфрид Готфридович махнул рукой, показывая тем, что он знает, кто перед ним. – Мне хотелось бы узнать, как себя чувствует господин Фуфаев? Можно ли с ним побеседовать? И ваше мнение, чем могла быть нанесена рана на голове?
   – Молодой человек, – Геринг надел очки и посмотрел внимательно на сыскного агента, – вы слишком много задаете мне вопросов. Я могу их позабыть, пока буду отвечать на пегвый. Итак, господина Фуфаева лучше не тгогать, ему я пгописал покой. Тем более что тогда купец вышел и только мельком взглянул на мужчину. Потом незнакомец удагил его со спины, и наша жегтва так и не успела рассмотгеть пгеступника, далее… О чем вы спгашивали?
   – Орудие, – напомнил штабс-капитан.
   – Я думаю, либо дубинка, либо толстая палка, либо кусок железного пгута. В гане я не заметил ни гжавчины, ни щепок. Пгедмет не более полусажени в длину, – доктор развел руки в стороны, показывая ладонями длину, – обегнут был в толстое сукно или кожу. Я ответил на все ваши вопгосы?
   – Да, господин Геринг, благодарю, – задумчиво произнес Василий Михайлович.
   Капитан Зиновьев и его помощник молчали, наблюдая, как снова штабс-капитан склонился над пятном. Что-то совсем неслышно пробормотал, поднялся, сделал несколько шагов по лестничной площадке, озираясь по сторонам.
   – Да, так и было, – наконец сказал он вслух.
   – Что-то выяснили? – поинтересовался коллежский советник Нефедьев.
   – Преступник ждал вот за этим выступом, – сыскной агент указал на нишу на площадке, – когда Фуфаев вышел и повернулся спиной, незнакомец ударил. Потом побежал вниз. Вы расспрашивали жильцов, дворника? Может, кто-то слышал топот или видел чужого человека в доме?
   – Василий Михайлович, мы прибыли за несколько минут до вас, – опять засопел капитан Зиновьев, выказывая свою обиду.
   – Хорошо, если не возражаете, я пройдусь с расспросами.
   – Нет, – пристав с помощником переглянулись. – Мы отнюдь не против.
   Стук каблуков штабс-капитана становился тише, пока не утих вместе с едва слышимым скрипом входной двери.
   Капитан Зиновьев, отдуваясь, надел форменную фуражку, которую держал в руках, чертыхнулся. Его помощник, коллежский секретарь, так и не расслышал слов начальника, но учтиво промолчал. Только в голове мелькнуло: когда же пристав подаст в отставку? Давно засиделся на теплом месте. Пора честь знать, более молодым, Илья Леонтиевич приосанился, дорогу освобождать.
   Кроме дворника, никого у двери не было. Даже праздной публики, охочей до таких случаев, чтобы поглазеть, что-то услышать и потом разнести по столице такие сплетни о кровавом происшествии, что можно за голову схватиться – слишком много нелюдей ходит по улицам, не город, а разбойничий вертеп…
   Василий Михайлович прищурился, весеннее солнце совсем не ласковыми лучами било в глаза, словно лето давно пришло на петербургскую землю. Только теперь штабс-капитан от досады сжал губы. Зачем ввязался в новую историю, в сыскном и так дел по горло. Да ладно, как говорится, назвался груздем, так полезай в кузов. Как-нибудь разберемся.
   – Братец, – Орлов поманил пальцем дворника, – что скажешь о происшествии в доме?
   – Ваше благородие! – бело-рыжеватая борода жила своей жизнью, только присмотревшись, штабс-капитан понял, что у благообразного старика дергался подбородок.
   – Так что можешь сказать?
   – Прошу прощения, ваше благородие, но вы кто таков будете?
   – Я-то, – Орлов хотел ответить грубо, но сдержался, достал из кармана жетон, – сыскной агент.
   – Быстрехонько вы, – дворник тут же прикусил язык, поняв, что сболтнул лишнего, но Василий Михайлович больше был поглощен новым следствием, чтобы выискивать в словах горожан неприятные для уха нотки.
   – Так что видел, братец, что слышал? Докладывай.
   – Дак что? Я ж на улице почитай цельный день. По парадной лестнице не хожу, хозяйкой нашей, Марьей Дмитриевной, запрещено.
   – Ты мне не про хозяйку рассказывай, а кто из дому выходил в последний час? Кого из незнакомых людей видел? Почему не поинтересовался, кто таков? Ты мне все, как на духу. Считай, что на исповедь пришел. Понял?
   – Так точно, – дворник прижал метлу, словно ружье, – незнакомых мне людей я не видел, может, кто прошмыгнул, пока я за метлой ходил. Так с минуту отсутствовал, взял из каморки своей, да сюда на пост свой, – дворник позволил себе улыбнуться, но увидев серьезное лицо сыскного агента, спрятал улыбку подальше.
   – Ты мне говори, что видел?
   – Дак, – глаза у дворника загорелись. – Мальчонка, что на третьем у Семёновых служит, выходил. Более никого не видел я.
   – Мальчонка вернулся?
   – Так точно.
   – Из тебя слова вытягивать надо? – Штабс-капитан рассерженно засопел.
   – Мальчонку Санька Голубев зовут, проживает на третьем этаже у Семёновых.
   – Хорошо, пока я ходить буду к мальчонке этому, ты вспоминай о незнакомцах. Иначе я подумаю, что ты его в дом впустил. Смекаешь?
   – Так точно, – пальцы, обхватывающие черенок метлы, побелели. – Понятливые мы.
   Как им не хотелось возвращаться назад и видеть лица пристава с помощником, но пришлось. Может быть, мальчонка мог видеть незнакомца.
   На втором этаже капитана Зиновьева и коллежского асессора Нефедьева не было, видимо, находились в квартире купца Фуфаева. Да это и к лучшему. Меньше вопросов, на которые пока нет ни одного мало-мальски вразумительного ответа.
   Третий этаж. Орлов постучал, и сразу же отворилась темная дверь, перед глазами предстала миловидная девушка лет двадцати в белоснежном накрахмаленном фартучке.
   – Сударь, что вам угодно? – произнесла она довольно приятным голосом и мило улыбнулась.
   – Мне нужен Александр Голубев, – с не менее приятной улыбкой ответил штабс-капитан.
   По лицу девушки мелькнуло изумление. Она ничего не сказала, в глазах появились озорные искорки.
   – Ты, наверное, наслышана о случившемся в доме несчастном случае?
   – Да.
   – Именно поэтому мне нужен Голубев.
   – Я вначале доложу господину Семёнову.
   – Не надо… Хотя можешь доложить, что чиновник по поручениям при начальнике сыскной полиции штабс-капитан Орлов просит позволения поговорить с Александром Голубевым.
   Василий Михайлович не слышал, как господин Семёнов отказал сыскному агенту в визите и недовольно пробурчал, что, мол, некогда заниматься пустяками. Если хочет полицейский говорить с Сашкой, так пусть с ним и беседует.
   Девушка провела штабс-капитана в маленькую каморку без окон, где находилась узкая койка, застеленная чистым в заплатах одеялом. Мальчик лет тринадцати вскочил, когда сыскной агент втиснулся в тесное пространство.
   – Ну, здравствуй, Александр.
   – Здравствуйте, – Орлов отметил, что у мальчика красивые голубые глаза.
   – Не пугайся, – Василий Михайлович положил руку на плечо Александра. – Ты сиди.
   – Я…
   – Сегодня выходил из дому?
   – Да, мне Николай Семёнович велел телеграмму отправить.
   – Вот и хорошо. Скажи, когда?
   – С час тому.
   – На лестнице никого не встретил?
   – Встретил.
   – Ты его видел раньше в доме?
   – Кажется, нет, – неуверенно произнес мальчик, – нет, никогда не видел.
   – Хорошо, что можешь о нем сказать? Как выглядел? Во что одет?
   – Так обычно, – брови Голубева взлетели вверх.
   – Припомни, – настойчиво сказал Орлов.
   – В темном коротком пальто.
   – Какого цвета и насколько короткое?
   – Темное, кажется, черное, заплаты на локтях, а короткое, словно с чужого плеча.
   – Понятно.
   – Бородка такая короткая, – мальчик показал на своем лице. – Черная. Он улыбался, и я увидел, что передних зубов у него нет. А вот еще что, – обрадовался Голубев, – в шапке потертой он был, я удивился, на улице жарко, а он в шапке. Спариться можно.
   – На ногах что было?
   – Кажется, сапоги, пыльные, грязные.
   – Больше ничего не припомнишь? – Нет.
   – Из жильцов или прислуги никого не встретил?
   – Нет, только… – мальчик умолк.
   – Говори.
   – Мне показалось, что кто-то этажом выше из квартиры вышел.
   – Благодарю, Александр.
   – Извините, – покраснел мальчик.
   – Что?
   – А вы вправду найдете преступника?
   – Обязательно, – сказал Орлов, выходя из тесной каморки.

Глава двадцатая
Штабс-капитан продолжает поиски

   Орлов поднялся этажом выше. Две двери напротив друг друга, на обеих таблички, первая гласила «Иван Иванович Филин», вторая – «Профессор Василий Игнатьевич Григорович».
   Штабс-капитан нажал на кнопку новомодного электрического звонка, ожидая резкого звука изнутри, но в квартире продолжала стоять тишина. Василий Михайлович нажал еще раз, с тем же успехом. Только после этого раздался щелчок замка, и на пороге возникла низенькая женщина с лоснящимся, словно намазанным жиром, лицом и не очень довольным видом.
   – Что вы трезвоните? – женщина вытирала руки о фартук. – Никого нет.
   – А ты кто?
   – Кухарка, – теперь на лице женщины появилось удивленное выражение.
   – Вот что, кухарка… я – полицейский и веду дознание, – голос Орлова, хоть и звучал глухо, но с жесткими нотками. – А посему мне надо задать тебе несколько вопросов. Кстати, у кухарки есть имя?
   – Дарья я.
   – Позволишь, Дарья, войти?
   – Будьте любезны, – женщина ступила в сторону, давая пройти в коридор сыскному агенту. – Следуйте за мной, – и провела штабс-капитана на кухню. – Нам запрещено заходить в хозяйские комнаты.
   – Вот что, Дарья, хозяева давно отъехали?
   – С утра.
   – Далеко?
   – На лето дом выбирать.
   – Так, – штабс-капитан с пониманием кивнул головой. – Значит, ты почти что весь день одна.
   – Да.
   – Ты сегодня выходила куда-нибудь?
   – Нам запрещено.
   – Дарья, я же не пойду докладывать господину Григоровичу, мне правда нужна.
   – Выходила, – после некоторого времени, расцепив сжатые до белизны губы, кухарка произнесла: – Я к сестре ходила, она далее по улице в услужении.
   – Когда уходила или пришла, никого из посторонних не встретила?
   – Я по лестнице вниз шла, мне навстречу мужчина поднимался.
   – Знаешь его?
   – Откуда? Раньше никогда его не видела. В драном пальто, словно с чужого плеча.
   – С чужого?
   – Маловато ему оно было, да и на рукавах заплаты, притом белыми нитками шитые.
   – Может, лицо приметила?
   – Не очень чтобы, – Дарья снова начала вытирать о фартук и без того чистые руки. – Лицо такое круглое, но щеки впалые, под глазами черные круги, словно он ночью не спал, либо пьянствовал.
   – Что-нибудь приметное было? Борода там? Родинки? Шрамы?
   – Не, я б сразу испугалась. Борода вроде и темная, а вроде и нет. Такая какая-то грязная, сальная. Сам он, видно, давно не мылся.
   – Глаза? Нос? Брови?
   – Вот глаз не видела. Он опустил голову и смотрел в ступеньки, когда я проходила рядом. Шапку я заметила. Старая котиковая и до того потертая, что проплешины виднелись.
   – Ну, хотя бы борода большая?
   – Обычная.
   – На ногах что надето было? Сапоги? Туфли?
   – Кажется, сапоги. Да, да, сапоги, я еще подумала, что как это его наш Савельич в дом пустил.
   – Савельич?
   – Дворник наш.
   Под описание незнакомца могли подходить почти половина столичных жителей, проживающих за Обводным каналом, на Петербургской стороне, в Озерках. Бороды носят почти все, в стоптанных грязных сапогах тоже все. Пальто? Это не примета. Василий Михайлович остановился на лестнице. Можно поговорить с родными купца, но что от них узнаешь? Если враги у Фуфаева есть, так не из голодранцев же? Хотя, чего в столице не увидишь. Намедни на Охте такого же купца зарезал грузчик за недоплаченный рубль.
   Савельич, как назвала дворника Дарья, стоял на том же месте, где и оставил его с полчаса тому штабс-капитан.
   – Прохлаждаешься, – строго сказал сыскной агент. Дворник вздрогнул и чуть было не выронил из рук метлу.
   – А?
   – О чем задумался, голубчик?
   – Ваше благородие!
   – А ты кого ждал? – Не дождавшись ответа, Василий Михайлович продолжил: – Так вот, расскажи мне, голубчик, кого ты видел выходящим из дома и как он выглядел. Только чур не врать, я же не собираюсь твоему хозяину…
   – Хозяйке, – тихо дополнил Савельич.
   – Пусть будет хозяйке, доводить до сведения, что некий Савельич плохо выполняет свои обязанности. Я вполне ясно выразился?
   – Так точно, – опять Савельич вытянулся, как на параде, только теперь крепко держал метлу.
   – Вот и договорились, – Орлов панибратски похлопал дворника по плечу. – И кто вышел из дома?
   Савельич тяжело вздохнул, опустив на землю взгляд.
   – Я бросился было за ним, но он так рванул, что куда там мне.
   – Где ты стоял?
   – Вон там, – показал рукой. – Он вышел…
   – Кто он? – нетерпеливо перебил сыскной агент.
   – Я его ранее несколько раз видел. Тогда он пьян был, я его в дом не пустил. Как оборванца впустить, мне место дорого.
   – Когда он приходил?
   – В точности не скажу, но месяца два-три тому.
   – Что я должен из тебя щипцами вытягивать каждое слово, – нервически засопел Василий Михайлович. – Кто? К кому приходил? Зачем?
   – Вот зачем, не имею возможности знать, а вот к кому, имею догадку.
   – Так говори.
   – К купцу нашему и приходил.
   – В точности знаешь?
   – Никак нет, догадку имею.
   – Поясни тогда.
   – Ну к кому он мог приходить? Не к профессору же Григоровичу не к господину же Семёнову или господину Филину. Этот в министерстве служит, потом господин Петров, тот, опять же, в университете. Остается только купец Фуфаев. Он со всяким сбродом дело имеет.
   – Вполне возможно.
   – Дак и незнакомец в пальто потом, в заплатах, сапоги наверняка с полгода ваксы не знали. Шапка когда-то дорогая была, котикова, а ныне потертая, как у последнего босяка.
   – Голубчик, ты его признаешь?
   – Коли увижу, – дворник искоса поглядывал на Василия Михайловича.
   – Далее.
   – Назвался Егором.
   – И почему ранее молчал?
   Савельич молчал, потупив взор.
   – Куда, говоришь, он побежал?
   – Туда, – дворник указал рукой в сторону Фонтанки.
   – Смотри мне, если что утаил, – погрозил пальцем Василий Михайлович и направился к набережной, там должен находиться пост городового.
   Мысли не давали покоя, теперь не было нужды возвращаться в квартиру купца, личность неизвестного хотя и не установлена, но открыла полог над тайною бородатого мужчины в поношенном пальто, с распространенным именем Егор.
   Штабс-капитан шел по Лештукову переулку, не замечая, как преображается город. По обеим сторонам строились дома, этаж появлялся за этажом, началась весна, и на стройках, за высокими заборами, слышалась суета, гомон голосов, стук молотков.
   Городовой, высокий тощий мужчина неопределенного возраста, с болезненным бледным лицом, вышагивал по набережной, отчитывая десять шагов в одну сторону, десять назад.
   – Послушай, любезный, – подошел к полицейскому штабс-капитан.
   Городовой скривился до боли усталой улыбкой, окинул взглядом подошедшего незнакомца и ответил:
   – Здравия желаю, ваше благородие, чем могу быть полезен?
   – Я – сыскной агент штабс-капитан Орлов.
   Городовой подтянулся.
   – Давно на посту?
   – Так точно.
   – Все подмечаешь?
   – Для этого и поставлен, чтобы порядок блюсти.
   – Значит, должен вниманием не обделять подозрительных личностей?
   – Так точно, – не твердо произнес городовой, и в глазах мелькнули искорки непонимания.
   – С час тому из Лештукова выбежал человек в темном не по росту пальто, маленькой черной бородой, в потертой шапке.
   – Так точно, видел такого.
   – Куда он побежал?
   – Вон в тот трактир, – полицейский указал рукой на дом с вывеской, на которой вычурными буквами значилось: «Княжеское гнездо». В столице давно пошла мода называть невзрачные заведения громкими именами.
   – Он оттуда выходил? – робко спросил штабс-капитан, заикаясь от нежданной удачи.
   – Не заметил, ваше благородие.
   – Следуй за мной, – голос Василия Михайловича обрел начальственный оттенок, и он быстрым шагом направился в трактир. В нос ударил до рези в глазах спертый запах пережаренного лука, табачного дыма и немытых тел. В зале никто не обратил внимания на вошедшего статского и полицейского.
   – Где он? – обернулся сыскной агент к городовому, тот указал на человека, сидящего в самом углу, в расстегнутом пальто и сдвинутой на макушку шапке. Незнакомец теперь обрел не только имя и плоть, сидел рядом в окружении новых друзей и угощал их хлебным вином. На столе стояла миска с нарезанным большими кусками мясом, раскрошенный хлеб горками лежал среди чарок.
   Орлов подозвал трактирщика.
   – Чего изволите?
   – Давно гуляет тот в углу?
   – С час-два.
   – Чем расплачивается?
   – На беленькую гуляет.
   Через минуту, подхватив с двух сторон под руки Егора, штабс-капитан и городовой вывели пьяного мужчину на улицу, там он, вздохнув свежего воздуха, оттолкнул сыскного агента.
   – Ты что меня, Егора Федорова, под руки хватаешь?
   Кулак бывшего незнакомца просвистел в полувершке от носа Орлова. Агент отпрянул, но потом так встряхнул Егора, что у того клацнули зубы и он скривился от боли.
   – Деспоты, сатрапы, что ж вы живого человека мучаете? – взвыл Федоров, больше не делая попыток вырваться из рук полицейских.
   – Где бумажник Фуфаева? – гаркнул Орлов командным голосом.
   – В кармане, – чуть ли не с плачем произнес Федоров.
   – Зачем ты его?
   – Сволочь он, держал торговлю рядом с моей, а потом по миру пустил.
   – Ладно уж, отвечать все равно придется, пошли.
   Сдав с рук на руки приставу преступника, штабс-капитан решил, что необходимо узнать о Федорове побольше. Дома сыскному агенту поведали, что Егор после разорения ударился во все тяжкие, стал шляться по трактирам и кабакам, унося последнее из квартиры, начал поднимать руку на отца, за что был дважды посажен в тюремный замок. В первый раз на семь дней, во второй – на десять. Жена пожаловалась, что этот (так и не договорила, что имела в виду) снял даже ризу с иконы. На самом Федорове была надета рубашка со следами крови, когда он вытирал руки. Он до того допился, что не сдержался и сразу же побежал в трактир залить горе от несчастной жизни.

Глава двадцать первая
Снова юноша в черном пальто

   Помощник начальника сыскной полиции губернский секретарь Михаил Силантьевич Жуков остановился в размышлении на пересечении Сергиевской улицы, получившей название от построенного в начале прошлого века собора Святого Сергия, и Воскресенского проспекта, названного в честь церкви Воскресения, в начале века на месте которой была возведена новая – Скорбященская.
   Особых идей у него не было. Казалось, что он упускает нечто важное. Оно ускользает, как мелкий песок просачиваясь сквозь пальцы. Посмотришь, а остается пустота. Да, конечно, важно найти извозчика, но где его сыщешь? Их столько развелось, каждый из деревни норовит приехать, денег заработать. Хотя, конечно, обязали их покупать жетоны для занятий извозом, но не все состоят в артелях. Вот недалеко, на Воскресенском, артель из новгородских облюбовала место для стоянки. Хорошо, если бы кто-то был подряжен из них, а если тот молодой человек в черном пальто приехал на экипаже, тогда поиски сводятся к разыскиванию иголки в стогу сена.
   Но попытка, как говорится, не пытка.
   Миша подошел к будке городового, выкрашенной косыми черными и белыми полосками. Полицейский прохаживался подле будки, разминая затекшие от долгого стояния ноги.
   – Здравствуй, братец!
   – Здравия желаю! – Городовой остановился.
   – Ты здесь каждый день службу несешь?
   – Так точно, – полицейский смерил взглядом Жукова, словно пытался определить, откуда может быть этот щеголь с тонкими усиками над верхней губой.
   – Я – помощник господина Путилина, – представился Миша, и на лице заиграла лукавая улыбка.
   – Знаем Ивана Дмитрича, знаем, – городовой кашлянул в кулак. – Но звиняйте, можно ваш жетон лицезреть?
   – Да ради бога, – помощник начальника сыскной полиции показал значок полицейскому, который внимательно посмотрел на латунный, слегка потертый от ношения в кармане жетон. – Так ты каждый день на перекрестке несешь службу?
   – Так точно, – приосанился городовой, сколько лет нес службу, а вот с агентом сыскной полиции говорил впервые, хотя был наслышан об Иване Дмитриевиче и его отделении.
   – Значит, с восьми до восьми ты здесь на посту?
   – Так точно, но только не с восьми, а с шести, – поправил агента полицейский, и уголки губ дернулись, чтобы стать улыбкой, но тут же возвратились назад.
   – Всю прошлую неделю?
   – Так точно, – служивый заладил, словно заведенный, ратуя на бестолковость сыскного агента. А еще говорят, что они на три сажени под землей видят, заладил одно и то же – нес службу, не нес.
   – Значит, подмечаешь многое?
   – Ежели безобразие какое или там помощь кому надо оказать, то я всегда на посту, да и в иных случаях, – с гордостью в голосе отрапортовал городовой.
   – Хорошо, – Миша снял несуществующую пылинку со своего рукава. – Не припомнишь четвертое число?
   – Четвертое? – Городовой почесал затылок. – У меня все дни как один, не запомнишь, что вчера-то было, не то что неделю тому, – пожаловался полицейский.
   – Может быть, попробуешь вспомнить?
   – Четвертого дождя не было, случаем?
   – Нет.
   – Вот беда, всё едино, так говорите, четвертого?
   – Здесь должны были проходить два молодых человека. Один в гимназической форме, второй в темном пальто, пробор вот так, – Миша показал рукою.
   – Ваше благородие, если б мне ранее сказали, я б проследил, а так… Больно уж много времени прошло, не припомнить, – посетовал городовой.
   – Если б, – усмехнулся Миша. – Если б у тебя о них не спрашивал, сам бы знал. Вот, – сыскной агент обрадовался, – их еще экипаж или коляска ждала. Может, их запомнил?
   – Экипаж? – Полицейский снова почесал затылок, при этом сдвинув фуражку на лоб. – Может, и стояла? Да разве всех упомнишь?
   – Вспоминай, голубчик, неужто совсем обеспамятовал? Ты не чучелом здесь поставлен пугать обывателей.
   – Вот если б примету какую.
   – Примету… Два барчука, один в гимназической форме, с меня ростом, второй в темном пальто, светлые волосы, брови черные.
   – Не припомню, вы бы, ваше благородие, у артельных извозчиков поинтересовались бы, что стоят на следующем перекрестке. Вот они ужасть как чужих привечают, может, они что видели.
   – И на том спасибо, братец.
   Миша направился к следующему перекрестку, где стояли местные извозчики, объединенные в артель, не допускающую на свою территорию чужих. Но и они разочаровали помощника начальника сыскной полиции, мол, ничего не видели и не слышали, что ежели барчуки на своем экипаже прикатили, так не их дело до этого. Вот ежели кто шнырять стал в поисках пассажиров, то здесь другое дело. Тогда бы наверняка запомнили этого извозчика, и ребра в точности бы намяли. А так…
   Миша в расстроенных чувствах остановился на перекрестке Воскресенского проспекта и Кирочной улицы, можно, конечно, пешком до Знаменской площади и там по Невскому до Большой Морской, но, по чести говоря, не было особого желания идти целую версту. Хотя погода радовала не только взгляд расцветшей зеленью, но и тело теплом, Жуков решил взять экипаж и с комфортом доехать до сыскного отделения. Все равно ничего заслуживающего внимания узнать не удалось, словно бы и не ездил на Сергиевскую. Найти экипаж, на котором уехали Мякотин и незнакомец, не представляется возможным. Это сродни поискам иголки в безлунную ночь в разбросанном по двору сене. Неизвестны приметы ни извозчика, ни экипажа, ниточка расследования порвалась.
   Город продолжал жить размеренной жизнью: повозки, груженные товаром, сеном, экипажи, уносящие заносчивых гвардейских офицеров и свысока взирающих на обывателей чиновников, кареты с гербами на дверцах, в своих чревах скрывающие дворян знаменитых фамилий. Торговцы шныряли с деревянными коробами, наполненными штучным товаром, некоторые начинали с маленьких улиц нахваливать носимое, а потом ходили по дворам, вызывая интерес мещан.
   Губернский секретарь Жуков более устал от бесплодных разговоров, нежели от физического состояния. На плечи давила неопределенность в расследовании. Хотелось, конечно, удивить Ивана Дмитриевича новыми сведениями, но, увы, таковые пока отсутствовали. Не хотелось возвращаться в сыскное отделение с пустыми руками, складывалось в голове Миши впечатление, что он зазря получает жалованье, только и ходит за призраками преступников. Как ни пытается, но всё едино догнать не в силах.
   Опять, как в том деле о фальшивых паспортах. Тогда Миша пришел по какой-то незначительной надобности во второй участок Московской части и там обратил внимание на паспорт, выданный Ольвиопольским мещанским старостою на имя Файнштейна, явленного из дома господина Финогенова с Коломенской улицы.
   Жуков внимательно осмотрел документ и пришел к заключению, что подписи писаря и старосты поставлены одною рукою, только человек, их поставивший, сделал неудачную попытку изменить почерк.
   Миша взял из участка паспорт и отправился на указанную квартиру, находившуюся на нижнем этаже.
   Дверь открыл мужчина средних лет с густою черною бородою, постриженной с аккуратностью, и прямыми волосами, закрывавшими лоб.
   – Могу ли я видеть господина Файнштейна?
   – Да, – ответствовал мужчина, и в глазах мелькнул огонек беспокойства. – Это я, что вам угодно?
   – Даже так, – Жуков смерил мужчину внимательным взглядом, от которого хозяину стало неуютно и даже перехватило дыхание. – Миха, если ты отрастил волосы и обзавелся бородою, думаешь, я тебя не признаю?
   – Я – не он, – заикаясь, произнес мужчина, названный Михой.
   – Ты меня так у порога и станешь далее держать? – Помощник Путилина не обращал особого внимания на бормотание мужчины.
   – Заходите, ваше благородие, – сдался Миха, решив, что отпирательство может дорого ему обойтись.
   Комната была небольшой, но уютной. Вроде бы и вещи простые на шкапу, столе, но говорящие, что без участия женской руки не обошлось.
   – Миха, ты меня знаешь, я, как и Иван Дмитрич, пустых обещаний не даю, – Жуков без приглашения отодвинул стул от стены и сел, положив ногу на ногу.
   – Знаю, – виновато сказал мнимый Файнштейн.
   – Когда мы в последний раз виделись?
   – Четыре года тому.
   – Я не выказываю своего интереса по поводу жизни. Это на твоей совести. Но теперь ты просто обязан мне рассказать, при каких обстоятельствах ты приобрел паспорт и кто его написал, я же со своей стороны сделаю все, чтобы ты отделался легким испугом за провинность.
   – Я…
   – Миха, могу тебя уверить, что по суду более трех-четырех дней ты ареста не получишь.
   – Я… – снова начал мнимый Файнштейн.
   – Миха, ты уже забыл, что полагается по девятьсот семьдесят седьмой статье Уложения?
   Мужчина тяжело вздохнул.
   – Михал Силантич, обещайте мне, что не дадите меня в обиду, и я устрою, что тот самый писарь выпишет паспорт и вам.
   – Ты можешь на меня положиться.
   Жуков, хоть и имел доверие к Файнштейну, но взял его с собою. Через час они вернулись на квартиру Михи, там уже была женщина, с которой Файнштейн сожительствовал. Ее-то он и послал за писарем.
   – Смотри, если что, – предупредил Жуков.
   – Да я ни в жисть, – положил руку на грудь мужчина, – мне и четырех дней ареста хватит.
   Через полчаса явился толстый господин маленького роста с отекшими щеками, раскрасневшимися от быстрой ходьбы. Из-под серого картуза с черным пятном на козырьке выглядывали две косицы наподобие кабаньих клыков. Отвисший подбородок поддерживал накрахмаленный воротничок, и кожа толстым слоем лежала на нем. Господин цепким взглядом скользнул по Мише. Но тут же составил впечатление об этом молоденьком пареньке, приехавшем в столицу на проживание без документа.
   – Я слушаю, – вместо приветствия произнес вошедший, словно являлся чиновным лицом большого ранга и не имел возможности тратить попусту время.
   – Да я… Да мне… – стушевался Жуков, поглядывая украдкой на пришедшего и соображая, не переигрывает ли он.
   – Миха? – повернулся толстый господин к Файнштейну. – Документ?
   – Филипп, – начал хозяин. – Тут вот Миша сбежал…
   – Не хочу знать, – замахал яростно пришедший, даже удивительно стало, что он такой шустрый, невзирая на толстую одутловатую фигуру. – Тебе нужен паспорт.
   – Да, – вроде бы с облегчением сказал Миша.
   – Тридцать рублей, – Филипп облизнул губы.
   – У меня только двадцать пять, – сконфуженно произнес Жуков.
   – Ладно, двадцать пять, – улыбнулся Филипп, видимо, приготовившийся к долгой торговле, – мне надо отлучиться за печатью на полчаса, а ты, – он посмотрел в упор на Мишу, – приготовь водки и закуски, не люблю на пустой желудок дела делать, – и вышел за дверь.
   Жуков посмотрел на Миху, который пожал плечами, что, мол, не в его воле. Помощник Путилина погрозил пальцем и выскочил на улицу, чтобы проследить за Филиппом. Тот в самом деле жил не далеко, и Миша успел заметить дверь, которую, озираясь по сторонам, отпер писарь. Обратно, чтобы не тратить попусту время, сыскной агент приехал на экипаже, не забыв заскочить в трактир за штофом водки, куском требухи, солеными огурцами, квашеной капустой и пирогом с грибами.
   В квартиру к Михе вошли вместе. Филипп покосился на сверток в Мишиных руках, улыбнулся и в предчувствии скорой выпивки сглотнул слюну.
   – Прежде чем приступить к столь важному делу, мне кажется, что стоит подкрепиться, – писарь пальцем постучал по пробке штофа.
   – Само собой, – обрадованно произнес Миша и, положив принесенное на стол, по руки.
   Миха быстро поставил три стакана и несколько мисок, в которые были положены пирог, капуста, огурцы и мясо.
   Филипп одним глотком осушил налитые полстакана, толстыми пальцами влез в миску с капустой, схватил ее цепкими толстыми пальцами и сунул в рот, блаженно улыбаясь.
   – Вот теперь можно и приступать, – он вытер руку о полу пиджака, выудил из бездонного кармана чернильницу, перо, лист гербовой бумаги. – И на чье имя писать будем?
   Жуков якобы на миг задумался.
   – Дак пиши на имя моего приятеля Мишки Жукова из Киевской губернии.
   – Можно и на Жукова.
   Филипп каллиграфическим почерком вывел вверху листа:

   Билет

   и ниже

   За неимением паспортного бланка билет пишется на гербовой бумаге.

   Писарь водил пером с усердием, у него торчал язык между губ и на лбу проступили бисеринки пота. Закончив писать текст, год и число выдачи билета, взял в левую руку перо и улыбнулся:
   – Старосты малограмотны. Посему подпись левой, а вот писарь, – он взял в правую руку перо, и четкая подпись обозначилась на документе. Потом достал из кармана жестяную коробочку, из которой извлек печать и приложил к документу. – Я закончил, где мои деньги?
   Миша достал двадцать пять рублей и вручил их Филиппу, который послюнявил пальцы и пересчитал поданные купюры, убрал во внутренний карман пиджака.
   – Теперь можно снова горло прополоскать, – засмеялся он тонким бабьим смехом, наполнил до краев стакан и также одним глотком отправил в рот, даже не поморщившись.
   На выходе из дома Жукова с Филиппом ждали двое городовых, которых предупредила о необходимости помощи женщина Михи.
   Писарь даже не понял, как его взяли с двух сторон за руки полицейские. Только когда он увидел их, задрожал, словно кинуло в мороз.
   – Я, Филипп, сыскной агент, – произнес Миша, – а это доказательство твоего противозаконного деяния.
   – Да я…
   – Филипп, итак, как твоя фамилия?
   – Иванов, – хмель с писаря как рукой сняло.
   – Где ты хранил печать?
   – На улице, под деревом, – Филипп от потрясения начал приходить в себя и выдумывал на ходу небылицы.
   – Если так, – сжал губы Жуков и продолжил: – Тогда проедем в дом, – и он назвал адрес Филиппа, плечи которого поникли.
   Квартира находилась в подвале, чистая, аккуратная, в шесть комнат. Жуков удивился, когда в нее попал, ни за что бы не подумал, что с таким комфортом можно обустроить помещение. И не зря. Хозяином оказался Дувид Латман, известный, но неуловимый поставщик фальшивых документов в столице… А тут он забыл о безопасности и попался самым случайным образом. Пригласив двух понятых, Жуков попросил Латмана выдать все противозаконное, но Дувид, уже пришедший в себя, только и твердил:
   – Нету ничего, нету.
   – Твое право, – просто произнес Миша.
   Через час на столе лежали несколько вытравленных паспортных бланков, которые были обнаружены при личном осмотре жены Латмана. В колыбели, над которой, как птица над гнездом, склонилась Сара и не отходила ни на миг, были спрятаны чистые паспорта, на которых стояли печати Виленского, Конвалишского и Ольвиопольских мещанских старост.
   – Значит, ничего, Дувид, нет. – Жуков указал рукой на стол.
   – Недруги подбросили, – сразу же вырвалось у Латмана, и он густо покраснел. Видно, припомнил, что совсем недавно за рюмкой водки твердым почерком заполнял гербовую бумагу.
   – Ты более ничего выдать не желаешь?
   – Так нет ничего, – глазки хозяина бегали по комнате.
   – Что ж, посмотрим, – Миша прошелся по деревянному полу и почувствовал, что две доски под ногой дали слабину, – а здесь? – и он распорядился полицейскому принести топор.
   Под досками пола ничего не оказалось, ни тайника, ни спрятанных бумаг.
   – Вот так у честных людей власти полы и курочат, – пробормотала жена Латмана, и эти слова так резанули по Мише, что он засопел и начал осматривать первую комнату, словно попал в нее только сию минуту.
   – Значит, говоришь, ничего нет, – Жуков подошел к цветам и взял первый вазон в руку.
   – Определенно, ваше благородие, жаловаться буду вашему начальству, – возмущалась Сара, искоса поглядывая на мужа, тот сжал до белизны губы, давая жене понять, что, мол, молчи, дура, но женщина продолжала: – Вот градоначальнику жалобу отнесу, будет вам!
   Миша взвесил горшок в руках и вытащил цветок с корнем, вазон остался пустым. Сара открыла рот от возмущения, явно намереваясь учинить визгливый крик, но сыскной агент опередил ее и вырвал второй цветок, под которым обнаружил две мраморные квадратные плитки со стороной в вершок. На лице Жукова появилась улыбка, дышащая довольствием.
   Под следующими ветками нашлись еще четыре плитки.
   – И что здесь у нас? – Миша смотрел на гравированные стороны мраморных плит. – Итак, Виленская мещанская управа, а здесь Конвалишская, а вот и Киевская городская управа. А я ни сном ни духом, что проживающий в столице некий Латман является и старостами, и писарями, и головой управы вышеперечисленных учреждений. Что на это скажешь, Дувид?
   Латман покачал головой, с лица давно сошла алая краска, теперь бледные пятна поползли по щекам.
   – Дура, – беззлобно и безо всякой интонации произнес Дувид. – Лучше бы молчала.
   – Что ж, поехали.
   За поимку важного преступника Мишу наградили тремястами рублями, он удостоился похвалы Ивана Дмитрича. Дело было не в деньгах, а в том, что Жуков гордился собою, ведь в двух подписях увидел одну и ту же руку, проявил внимательность, которая так нужна сыскному агенту.

Глава двадцать вторая
В кабинете

   Очередной апрельский день.
   Иван Дмитриевич сидел за столом. В спину начальника сыскного отделения устремил немигающий взгляд карих глаз государь, стоящий в военном мундире, словно собрался принимать парад. Едва минуло пять часов пополудни – большая стрелка чуть-чуть качнулась вправо, казалось, вместе с Жуковым в кабинет ворвался поток свежего весеннего воздуха.
   Напротив Путилина сидел штабс-капитан, повернувший голову в сторону двери, по взгляду Василия Михайловича Миша понял, что Орлов знает о данном Иваном Дмитриевичем задании своему помощнику. Чиновник по поручениям кивнул головой Жукову и отвернулся.
   – Проходи, Михал Силантич, не стой, как сирота в гостях, – произнес бесцветным голосом Иван Дмитриевич, а потом добавил: – Садись, в ногах правды нет.
   Жуков сел на свободный стул, стоящий напротив штабс-капитана. Повисло неловкое молчание, словно Миша прервал конфиденциальный разговор своим невольным вмешательством.
   – Н-да, господа, – Путилин забарабанил пальцами по столу. – Расследование в тупике, топчемся на месте. Но впереди никакого просвета не вижу. Ходим по кругу, знаем только троих на станции да юношу в пальто. И то их найти не можем. Чем порадуете, господа сыскные агенты?
   Миша открыл было рот, но так и не произнес ни слова. Путилин пребывал в отвратительном настроении. Возражать не имело никакого смысла. Видимо, Иван Дмитриевич был вызван к градоначальнику, и там наверняка Федор Федорович выразил неудовольствие тем, что в столице режут головы юнцам почти что перед самым дворцом великого князя, а сыскное отделение до сих пор не соизволило пошевелиться, чтобы найти кровавого злодея. Не начнешь же, в самом деле, возражать его превосходительству тем, что принимаются все надлежащие меры и брошены все агенты сыскного отделения для розыска убийцы. Вот и пребывал Путилин в крайне раздраженном состоянии духа, что, по правде говоря, бывало крайне редко. Иван Дмитриевич всегда держал себя в руках. Крайне редко доставалось ему от начальника сыскного отделения, но признаться откровенно, исключительно за дело.
   Штабс-капитан кашлянул, прикрыв рот ладонью.
   – Иван Дмитрич, – Василий Михайлович смотрел на начальника открытым взглядом, в котором не было ни заискивающих ноток, ни откровенного вызова, – пока считать, что мы зашли в тупик, рано. Есть сын статского советника Нартова Иван. Мне хочется, чтобы на него взглянул кассир со станции Стрельна, и пока я не выяснил, где этот самый Иван был в день убийства, по крайней мере в гимназии его не было.
   – А ты чем порадуешь? – Путилин, не отрывая взора от бумаг, лежащих на столе, обратился к Жукову.
   – Я? – Хотя Миша и был готов к начальственному вопросу, но растерялся. В горле вмиг пересохло и сдавило, словно это он, помощник начальника сыскной полиции, губернский секретарь Жуков, повинен в том, что преступник ходит по земле, смеется, дышит воздухом. – Мне похвастать нечем…
   – Похвастать! – вспылил Путилин, резко поднявшись с кресла. – Похвастать! – зло повторил Иван Дмитрич. – Посмотрите, Михал Силантич пришел в сыскную полицию ради хвастовства. Какой герой! Поведай-ка нам, сирым, сколько преступников на твоем счету, или нет, я не прав, сыскное только и держится на успехах губернского секретаря Жукова…
   – Позвольте… – попытался вставить Миша.
   – Нет, не позволю! – Иван Дмитриевич махнул рукой. – Не позволю! – Он ударил ладонью по столешнице. – Не позволю, толчемся слепыми щенками на одном месте. А он, видите ли… похвастать нечем! – передразнил помощника Путилин и тут же откинулся на спинку кресла, провел рукой по лицу. – Н-да… – с горечью в голосе добавил. – Так хорошо начинался день, солнце, голубое небо, весна. – Он повернул голову в сторону окна и совсем другим тоном, в котором слышалась усталость, сказал: – Так что там у тебя, Миша?
   – Юноша в темном пальто, – Миша смотрел на Путилина, стараясь не пересекаться взглядами со штабс-капитаном. – Но он словно шапку-невидимку надел, многие видели, но ничего толком показать не могут. Их с Мякотиным ожидала пролетка, но найти ее нет никакой возможности. Извозчики говорят, что возница был не из их числа.
   – Значит, никакого просвета ты не видишь?
   – Отчего же? – Жуков взял себя в руки, и даже на лице появилось спокойное выражение, словно минуту назад не было обидных слов Ивана Дмитриевича. – Если Сергея ждал молодой человек, значит, он из числа знакомых. Признаюсь честно, что пока не придумал, где разыскивать юношу, ведь госпожа Мякотина сказала, что не знает друзей сына, да и брат убиенного тоже ничего не смог добавить.
   – Оттого я и говорю, что нет никаких ниточек.
   – Не думаю, что Мякотин был настолько скрытен и утаивал от всех приятелей. Кто-то что-то слышал и мог знать.
   – Возможно, но я не вижу шагов, которые стоит предпринять, – Иван Дмитриевич успокоился и теперь хотел услышать от Миши, что тот предлагает для дальнейших шагов розыска.
   – Мне кажется, – медленно произносил Жуков, пытаясь между словами обдумать предложение, – Иван Нартов и соученики по классу в гимназии должны что-то знать.
   – Почему ты так думаешь?
   – Юношеское хвастовство.
   – Зыбко, – вздохнул Путилин, но тут же добавил: – хотя не исключен такой вариант. Как вы думаете, Василий Михайлович?
   – Про хвастовство верно. Однако, – штабс-капитан смотрел на помощника Путилина, – сомнительно. Мне кажется, что замкнутый молодой человек не склонен к бахвальству. Ему достаточно того, что он, именно он, имеет тайну, которая его греет. Но если Миша хочет, – Орлов пожал плечами, – не стоит этому препятствовать.
   – Хочет, не хочет, – пробурчал Иван Дмитриевич, но теперь в голосе слышалось не раздражение, а только едва заметное недовольство. – Мы в сыскном отделении и не гадаем, как барышни на святках.
   – Я постараюсь, – Жуков сидел красный как рак, ощущая себя ребенком, уличенным в поедании сладостей, закрытых к тому же на замок.
   – Да уж будь любезен, постарайся, не урони чести сыскного агента, – начальник сыскного отделения барабанил пальцами по столу.
   – Иван Дмитриевич, – штабс-капитан делал вид, что не замечает колкостей, направленных на Жукова, – доктор Воскресенский, если я не ошибаюсь, присутствовавший на месте преступления, когда мы приехали, предоставил отчет?
   – Да, господа агенты, – Путилин произнес то ли с наигранным негодованием, то ли в самом деле пытался убрать это негодование с лица, – прошел не один день, а вы только ныне интересуетесь отчетом.
   – Иван Дмитриевич, мы исходили из положения, что выводы доктора не принесут ничего нового. Ведь Мякотина четвертого числа видели и служанка квартиры, где он остановился, и дворник, и служащий на станции, от этих посылов мы и рассуждали, что Сергея убили четвертого, конечно, час важен, но он, по сути, немного нам давал.
   – Верно, – махнул головой в знак согласия Путилин. – Вы забываете, что станцию покинули двое, и, следовательно, мы можем отследить, где они могли выйти.
   Миша от неожиданной мысли, которую не мог уловить, поднялся с места, потер виски руками и, словно он и есть начальник сыскного отделения, прошел мягкими шагами к окну и там обернулся, подражая Ивану Дмитриевичу.
   – А ведь в самом деле, – Жуков продолжал тереть виски, – такое обстоятельство мы упустили, а ведь со станции после свершенного злодеяния они могли разъехаться в разные стороны, а это дает нам возможность… – и умолк.
   – Вот именно, что дает возможность, которую, к слову, мы упускаем… И чем дальше, тем меньше помнит человек.
   – Разрешите мне заняться поездками спутников Мякотина? – штабс-капитан выглядел серьезным и решительным.
   – Я…
   – Иван Дмитрич, – перебил покрасневший Миша, – можно и мне присоединиться к Василию Михайловичу?
   Путилин засопел, но в глазах мелькнул озорной огонек.
   – Хотя дел невпроворот, но один день могу вам выделить, чтобы вы могли заняться перемещениями наших незнакомцев. Надеюсь, что вы получите новые сведения для продолжения следствия.
   – Непременно, – ответил Жуков за двоих, словно пытался взять реванш за полученные от начальника сыскной полиции обидные слова. Улыбка украсила бесцветные губы. – Мы непременно представим вам их маршруты.
   Иван Дмитриевич посмотрел долгим взглядом в глаза Жукова, казалось, с языка Путилина должны сорваться едкие слова, но начальник сыскной полиции промолчал.
   – Разрешите приступить, – штабс-капитан резко поднялся со стула, иной раз привычки, оставшиеся с военной службы, брали верх. Василий Михайлович, хотя и был вдумчивым агентом, подчинялся приказам, которые стремился выполнять со всей тщательностью.
   – Я вас не держу, – Иван Дмитриевич подвинул к себе ближе лист серой бумаги, испещренный размашистым каллиграфическим почерком, присланный из канцелярии градоначальника. Ему часто приходили циркуляры, которые, казалось, написаны только для того, чтобы на них поставили очередной номер, показывая, что в канцелярии работают и беспокоятся о благе государства.
   Когда сотрудники вышли из кабинета, Путилин без особой злости отбросил на стол лист бумаги, который держал в руках. Вначале он откинулся на спинку кресла, закрыв глаза. Так просидел, не двигаясь с места, несколько минут, потом резко поднялся, и на лице появилась гримаса от внезапной боли, замер на миг, словно превратился в мраморную статую. Поковылял к окну, там облокотился на подоконник.
   Сегодня вышла неприятная сцена в кабинете градоначальника.
   Его превосходительство генерал-адъютант Трепов, невзирая на хорошее отношение к Ивану Дмитриевичу, сделал выволочку за некоторые дела, расследование которых тянулись не неделями, а годами. Хотя, казалось бы, сделано было все возможное и невозможное, перебрано множество сведений и вариантов, неоднократно передопрошены свидетели, подключены ниточки в преступной среде, но впустую. Следствие так и оставалось неоконченным. Здесь новое, и притом какое! Юноше отрезали голову, и где? В нескольких сотнях саженей от дворца великого князя. Если бы даже на Невском, ближе к Лавре, так и шума бы не было. А тут… одни неприятности для сыскного отделения, царственные особы и иже с ними под особым покровительством, и здесь требования к путилинским орлам особые, пристрастные.
   Как бывало раньше! Иван Дмитриевич сжал губы и покачал головой. Прижался лбом к холодному стеклу окна, наблюдая, как внизу, на улице течет городская жизнь, и нет никому никакого дела до полиции, сыскного отделения. Помнится, в пору, когда Путилин, тогда губернский секретарь, ставший всего три месяца тому квартальным надзирателем, по службе находящийся в подчинении частного пристава и долженствующий выполнять только поручения, вопреки приказам занимался самостоятельными расследованиями…

Глава двадцать третья
Путилин вспоминает

   Май 1858 года в столице выдался теплым. Горожане сняли с себя теплое верхнее платье и щеголяли по улицам в легких сюртуках и пиджаках. Дамы укрывали плечи легкими шалями и платками. Солнце радовало глаз и заставляло на улице щуриться от яркого света. В начале месяца небольшая тучка сделала попытку вернуть городу истинно петербургскую слякотную погоду но испустив дух в виде небольшого минутного дождя, сбежала куда-то на Ладогу.
   Губернский секретарь Путилин, недавно назначенный квартальным надзирателем при 3-м квартале Адмиралтейско-Спасской части, позволил себе поселиться по соседству с местом службы. В квартирке с маленькой спальней, больше напоминавшей чулан, с узкой кроватью и квадратной комнатой, которую считал шикарной гостиной в четыре аршина. Поднимался рано, в шестом часу, перед умыванием зажигал медный тульский самовар с круглым клеймом над краником. Потом пил обжигающий чай, обычно с пирожками или расстегаем, купленными с вечера в пекарне, что открылась в начале года неподалеку.
   Отутюженный мундир словно влитой сидел на плечах молодого квартального надзирателя. Хотя, по чести говоря, форменную одежду Путилин недолюбливал и стремился ходить в статском платье. Будучи младшим помощником, Иван начал изучать преступный мир Толкучего рынка, понимая, что без знания этих людей, их законов, поведения, отношения между собой, нечего и думать о раскрытии злодеяний. Иной раз молодой полицейский ставил себя на место злоумышленника, пытаясь понять, как те мыслят. Ведь следствие приходилось вести самому, не полагаясь более ни на кого.
   В то утро вышел, как обычно, на улицу, невзирая на предстоящий жаркий день, прохладный ветерок заставил поежиться. Губернский секретарь ускорил шаг, чтобы согреться.
   У дверей квартального помещения, которое полицейский департамент нанимал для своих нужд в доме госпожи Лерхе, поеживаясь от прохлады, стоял мальчишка лет десяти-двенадцати с большой, не по росту, кацавейке с заплатами и маленьком, едва держащемся на голове, картузе с оторванным с одной стороны околышем, торчащим, словно алебарда стрельца. Компанию козырьку составляли космы нечесаных волос.
   «Неужто по мою душу», – мелькнуло в голове у Путилина. Из четырех этажей занимали один, первый, имеющий парадный выход на Фонтанку, и второй – с черного хода, упирающийся в узкий переулок между высокими домами.
   – Господин Путилин, – с нескрываемой радостью в голосе произнес мальчишка. – Я уж заждался вас, – добавил он, потирая руки.
   Губернский секретарь остановился, внимательно посмотрел на сорванца, слегка наклонив голову к левому плечу.
   – Чем же я могу быть полезен? – с усмешкой поинтересовался квартальный надзиратель.
   – Серафим Петрович за вами послали.
   – Так что стряслось?
   – Ну они пришли магазин открывать, а у них замки взломаны.
   – Это который Серафим Петрович?
   Губернский секретарь не всех владельцев лавок и магазинов знал по имени-отчеству.
   – Господин Пузиков, – с изумлением произнес мальчишка, уверенный, что купца Пузикова-то должны знать не только на Сенном рынке, а уж по крайней мере в Санкт-Петербургской губернии.
   – Пузиков, – повторил новоиспеченный квартальный надзиратель, на миг на губах появилась улыбка и тотчас же исчезла, словно никогда ее и не было. – Если Пузиков, тогда это серьезно. Кто прибыл к магазину?
   – Никто, – замотал головой мальчишка, – Серафим Петрович велели звать только вас, господин Путилин.
   – Ладненько, – губернский секретарь положил руку на хрупкое плечо посыльного. – Веди уж к господину Пузикову, – и добавил, подтолкнув мальчишку: – Посмотрим, что натворили воры в магазине.
   По Гороховой шли молча. Квартальный надзиратель наблюдал, как присланный украдкой и с большим интересом в глазах смотрел на его полицейскую форму, так ладно подчеркивающую стройную фигуру.
   Мальчишка не выдержал, видимо, любопытство взяло верх над впитанным страхом перед полицейским.
   – Господин Путилин, – посыльный выдохнул на одном дыхании, – а правду говорят, что вы в одиночку парголовских душителей арестовали?
   Иван улыбнулся.
   – Боюсь тебя разочаровать, но в одиночку бы я с ними не справился. Уж больно у них были велики кулаки, навроде твоей головы. А я-то, ты и сам видишь, – и он развел руками. – Так где магазин господина Пузикова? – Квартальный надзиратель припомнил, что после того, как услышал о злодеянии, обо всем остальном позабыл, даже адреса не уточнил, где находится магазин несчастного купца. Надо внимательнее быть, пронеслось в голове губернского секретаря.
   Не прошло и пяти минут, как они подошли к магазину, занимавшему первый этаж серого невысокого дома, расположенного на пересечении Садовой и Гороховой. У входа толпились любопытные, пытающиеся заглянуть в окна. Квартальный надзиратель потянул на себя потую до блеска ручку, но дверь оказалась закрытой.
   – Они расстроены, – сказал мальчишка и постучал.
   Дверь сразу же отворилась, словно человек стоял в ожидании. В образовавшейся щели появилось бледное лицо, большая пышная борода придавала выглянувшему выражение полного месяца. В глазах мелькнули искры неподдельной радости.
   – Здравия вам, Иван Дмитрич! – Сам хозяин стоял на пороге. – Проходите, заждался я вас, – и свирепо посмотрел на мальчика, словно тот должен был иметь за спиною крылья и почтовым голубем летать.
   Квартальный поздоровался.
   – Показывайте, что тут у вас стряслось.
   – Дак ограбили меня, – удрученно произнес Серафим Петрович. – Вынесли половину магазина. Сукна не на одну сотню, готового платья, – указывал куда-то вглубь хозяин.
   – Давайте по порядку, – перебил чуть ли не заголосившего Пузикова, Иван Дмитриевич. Он по опыту знал, что если не прервать вовремя стенания, то никакого опроса не получится.
   Серафим Петрович по-женски всхлипнул, вздохнул, словно тяжесть, давившая его, вмиг исчезла.
   – В шесть часов я отворяю заднюю дверь и готовлюсь к торговле. Положиться ни на кого нельзя, все приходится делать самому, – добавил он, немного конфузясь.
   – Открыли вы? – спросил нетерпеливо Путилин.
   – Да, да, хотел открыть, ан вижу, дверь-то уже открыта, – с каким-то непонятным для Путилина трепетом выдавил из себя купец. – Я – в магазин, а там, – и тут он замотал головой. Иван Дмитриевич сложил руки на груди и нетерпеливо засопел, но взял себя в руки и приготовился к излияниям Серафима Петровича, – разорение полное, вынесли сукна…
   – Господин Пузиков, – с едва сдерживаемым раздражением произнес квартальный надзиратель, при этом выдавив на губы кислую улыбку, – сколько у вас украли, это мы опишем в протоколе. А ныне мне хотелось бы от вас услышать более существенное.
   – Иван Дмитрич, Иван Дмитрич, – в глазах купца стояли слезы, – для меня нет ничего более существенного, чем мой магазин. Памятуя о том, что о вас говорят только как об исключительно порядочном человеке, я к вам и обратился. Придут с участка, так я большего не досчитаюсь, – и Серафим Петрович прикусил язык, что в сердцах сболтнул лишнего. – Это я со зла, – промолвил он.
   – Я вас понимаю, поэтому-то и хотелось услышать более существенное. Вы, может, что заметили? Не крутился ли кто подле магазина в последнее время? Не собирался ли кто покупать у вас много товара? В магазине не заметили ли чего лишнего? Может, воры от беспечности забыли?
   Пузиков успокоился, с лица сошла краска.
   – Так вот… – его брови взлетели кверху, и он громко крикнул: – Санька, подь сюда, паршивец ты эдакий. Санька! – повернул голову к квартальному: – Как нужен, так и не дозваться его.
   Мальчишка стоял за дверью и улыбался, делая рожицы, наблюдая из-за двери, как нервничает хозяин. Посыльный заметил, что его видит Иван Дмитриевич, смутился и предстал перед купцом.
   – Ну, где ж тебя черти носят, – повысил голос Серафим Петрович.
   – Да я… – начал было Санька, но купец его оборвал.
   – Сколько говорить, раз нужен, должен одной ногой уже здесь быть.
   – Так точно, – видно, мальчишке нравилось исподтишка дерзить хозяину, и вот сейчас он, в подражание военному, вытянулся во фрунт, руки вдоль тела.
   – Помнишь, третьего дня в магазине двое долго крутились?
   – Это те, кому вы сукно предлагали?
   – Да-да, помнишь их?
   – Как сказать…
   – Так помнишь или нет? – вскипел купец.
   – Да помню я, – мальчишка устало вздохнул. – Они чуть ли не час присматривались, сукно щупали, а сами так глазами и рыскали по сторонам, словно для этого и пришли.
   – Что ж ты мне сразу не сказал? – с едва скрываемой обидой в голосе произнес купец.
   – Так вы отмахнулись бы от меня, мол, не мешай, не твое дело.
   – Ладно, – прервал квартальный Пузикова и обратился к мальчишке: – Ты их помнишь?
   Санька пожал плечами.
   – Одни такой, ростом поменьше вашего будет, с аккуратностью причесан.
   – Без бороды, глаза голубые, в пиджаке с цветастым жилетом и в сапогах «гармошкой»? – спросил Путилин, скорее по наитию, нежели по тому, что кого-то узнал. На территории части произошло в течение зимы семь краж. Ограблены были магазины, вынесено много ценного, но там воры орудовали с помощью инструмента, изготовленного, как сказали привлеченные рабочие люди, одной рукой и брошенные на месте преступления, словно бы за ненадобностью. Но Иван Дмитриевич усмотрел в этом какое-то ухарство преступников. Что, мол, мы не лыком шиты, и не словите нас.
   – Он самый, – с удивлением сказал Санька, – хотя сапоги надраены и щегольского вида. Каблук на левом сбит, словно человек косолапит.
   – Молодец, – улыбнулся квартальный. – Узнаешь его, если увидишь?
   Санька наморщил нос, почесал его.
   – Узнаю, – сказал с недетской уверенностью.
   – А второй как выглядел?
   – Повыше первого, – припоминал Санька, – все время нос вытирал, словно из него потоком лилось.
   – Платком или рукавом?
   – Рукавом, – вставил купец, – я ж еще удивился, что они хотели сукна прикупить рублей на двести, как они говорили, а сам нос рукавом, словно босяк какой.
   – Так? – Путилин обратился к мальчишке.
   – У него передних зубов не было, взгляд такой бегающий, словно что нехорошее замыслил.
   – Какое у него платье было?
   – Хорошее, – пожал плечами Санька по-взрослому, – но поношенное, словно надел и давно не меняет.
   – Понятно, его тоже сможешь узнать?
   – Если увижу, то смогу, только…
   – Что только?
   – Говорят, – понизил голос мальчишка и отвернулся, – они не прощают того. Ну, вы понимаете, – и он подмигнул одним глазом квартальному. Не иначе почувствовал к нему доверие.
   – Глупости, – на губах Ивана Дмитриевича появилась тень улыбки. – Преступники не мстят, ибо знают, что воруют или убивают. Мы их ловим, и кто проворней и головастей, тот впереди. Они не пытаются без нужды трогать мещан. Чем те виноваты? Что жертвами становится? Так вот эти воры, – Путилин помахал в воздухе рукой, – знают, что каждый пострадавший хочет вернуть потерянное. Так что не бойся, поймаем их вскорости.
   – Вы правду говорите? – снова подал голос купец.
   – Несомненно, можете не сомневаться.

Глава двадцать четвертая
Путилин продолжает вспоминать

   – Вот скажите мне, – квартальный обратился сразу к двоим собеседникам, – посторонних предметов в магазине не находили?
   – Каких это? – непонимающе вздернул брови купец.
   – Может быть, ключи, лом или что-то иное, чего не было ранее?
   – Ничего не видел, – Пузиков почесал правой рукой затылок, – вроде бы ничего, – и пожал плечами.
   – А я видел, – после некоторого молчания произнес Санька, и на лице заиграла хитрая улыбка.
   – Слушаю, – заинтересованно сказал квартальный надзиратель.
   – Лучше принесу, – и мальчишка скрылся за дверью.
   – Час от часу не легче, а я ничего не заметил, – посетовал Серафим Петрович.
   – Не удивительно, – ободрил купца Путилин. – Вас застала врасплох наглая кража. Вы больше смотрели по полкам, нежели высматривали сторонние предметы.
   – Оно так, – согласился Пузиков. – Занимаешься торговлей, а тут приходят прохвосты…
   Санька вернулся через несколько минут, в руках нес ломик в локоть длиной с загнутым концом, связку ключей и молоток.
   – Вот, – мальчишка протянул квартальному.
   Иван Дмитриевич повертел в руках инструменты, в одночасье ставшие воровскими, и что-то прошептал.
   – Что? – прислушался купец к бормотанию.
   – Нет, нет, это я так, – рассеянно произнес Путилин, продолжая вертеть в руках ломик. – Говорю, знакомая вещица.
   – Вы знаете, кому она принадлежит? – глаза Пузикова загорелись, а в голосе появилась надежда на благополучный исход дела.
   – Вещица знакомая, но вот кому она принадлежала, мне пока неизвестно.
   – Как же?
   – На территории участка совершены кражи в шести магазинах. Вы, по несчастному стечению обстоятельств, стали седьмым. Так вот, в каждом магазине оставлены инструменты.
   – Неужели они так глупы? – изумился купец.
   – Увы, спешу вас разочаровать, – досадливо сказал Путилин. – Если бы были глупы, давно бы попались, а так до сих пор ходят по земле. Инструменты они оставляют, показывая тем самым нам, полицейским, что не попадутся. Что, мол, куда хотим, туда залезем, и никто нам не указ.
   – Надежды нет?
   – Отчего же, – пожал плечами Иван Дмитриевич. – Вы же знаете, сколько веревочке ни виться, все равно кончик окажется в руках.
   – Оно так, но ждать год, пока их поймаете.
   – Пораньше получится, теперь некие ниточки появились. Притом эти двое хотя и хотели скрыться под чужой одежкой, но лисий хвост все равно торчит. Я думаю, недолго им по земле ходить, скоро в сибирские края ноги направят. Нечего им в городе делать, если кроме грабежа иных дел не имеют.
   – Вашими бы словами…
   – Ничего, Серафим Петрович, я никогда не даю пустых обещаний. Но теперь смею вас уверить, что будут они скоро идти по этапу.
   – Мне не они надобны, – Пузиков пожевал губу, – мне бы деньги возвернуть.
   Путилин устало посмотрел на купца, но промолчал. Воры могли прогулять награбленное, и тогда Серафим Петрович уж точненько не получит ни полушки, только сумеет взглянуть в глаза злодеям, да и то на суде.
   – Серафим Петрович, – вздохнул Путилин, – теперь надо вам вызвать полицию, – и поднял руку, не давая возможности Пузикову вставить слово. – Вызываете из участка и, когда они прибудут, скажете, что здесь уже побывал квартальный надзиратель и составил протокол. Вам понятно?
   Пузиков приободрился и даже обрадовался, ведь те придут и уже не потащат из его закромов, что плохо лежит. Ведь господин Путилин все описал. Серафим Петрович был обрадован такому положению и даже заулыбался.
   – Так точно, понятно, – сказал купец и обратился к мальчишке: – Беги, Санька, в участок и скажи, что воры сломали замки в магазине господина Пузикова. Понял?
   – Угу, – кивнул Санька.
   – Чтоб одна нога там, а другая тут, – сердито проворчал на мальчишку купец.
   – Вы встретите их, – Иван Дмитриевич подбросил в руке ломик, – а я пойду. Пока кое-какие мысли есть, и надо бы их проверить. Льщу себя надеждой, что у вас не возникнет особых трудностей, – квартальный прозрачно намекал, что какими бы ни были полицейские в участке, они не посмеют позариться на чужое добро.
   – Благодарствую, – прошептал Пузиков. – Я тоже на это уповаю.
   Путилин, прихватив с собою ломик и ключи, удалился. Воры ни во что ставят власти, думал по дороге квартальный надзиратель, вот и инструменты оставляют, показывая, что руки заняты добычей и им недосуг нести воровской инструмент, изготовим, мол, еще, нам нетрудно.
   По описанию Саньки Иван Дмитриевич признал двоих мужчин, один из них наводчик Филимон Иванов, по прозванию Филька Скупой, а второй, тот, что рукавом нос вытирал, Степка Сизый, всегда на подхвате, ибо вместо собственных мыслей имел вложенные другими «компаньонами». Но одно дело знать, а вот другое – «пристегнуть» эту парочку к преступлениям, ведь на участке и по городу была не одна такая кража, на которой, словно бы ради насмешки, оставлены инструменты.
   Путилин обдумывал, как найти в Петербурге и войти в доверие к Фильке Скупому. Слишком он осторожный. Проживает в столице, по всей видимости, по поддельному паспорту, а значит, в адресном столе искать – сродни иголке в стоге сена, да еще безлунной ночью. Оповестишь участки и части, так кто-то из околоточных или городовых за долю малую передаст, что некий квартальный надзиратель уж больно им интересуется. Придется полагаться исключительно на себя и двух своих помощников, которые почти три года служат рука об руку не боясь, что деньги им застелят очи.
   В том, что Филька причастен, Иван Дмитриевич имел твердую уверенность, которую подтвердил Санька, описав его.
   Да, заходил Скупой в магазин за два дня до кражи, но ведь надо было осмотреться. Хозяина «пощупать». Можно пройтись по другим магазинам по улице, и в каждом наверняка можно будет услышать о двух покупателях. Почему выбран пузиковский? Это вопрос больше к Фильке.
//-- * * * --//
   Через час Иван Дмитриевич поставил на стол самовар, от которого по комнате распространялся березовый дух, достал из шкапа три белых чашки с синими маленькими цветочками по обрезу, блюдца, и из того же шкапа вытащил миску с пряниками.
   – Вот, братцы, и все, что мне хотелось вам сказать, – окончил короткое повествование квартальный.
   Илья Чипурин, небольшого роста, но коренастый мужчина лет тридцати, поглаживал усы, за которыми ухаживал с особым усердием, сидел в задумчивости, не проронив ни слова. А вот Петя Карузин, младший помощник квартального надзирателя, не мог позволить пышности на лице из-за своей юности, попросту рос клочьями какой-то пух, от которого избавлялся раз в неделю. Он порывался все время что-то спросить, но сдерживал себя.
   – Что-то хотите спросить?
   – Н-да, Иван, а отчего не пойти к частному? – спросил Петя осипшим голосом.
   – Нет особой нужды к нему идти, – за квартального ответил Илья, оставивший усы в покое. – Василий Лукич, конечно, уважаемый человек, отмеченный наградами его величества, но…
   – Что «но»? – настаивал Петя.
   Илья посмотрел на Путилина, тот легонько кивнул головой, мол, говори, не тушуйся.
   – Я вас пригласил по причине, что полностью доверяю.
   – Доверяй, но с осторожностью, – Чипурин продолжал смотреть на квартального.
   – Не пойму, – скривил губы младший помощник. – Он же начальство, и возможностей поболе нашего, прикажет околоточным и городовым, те землю копытами изроют.
   – Но в другом месте, – Илья подставил чашку под кран самовара. Вода, дымясь паром, с бульканьем потекла.
   – Понимаю, – закивал головой Карузин. – А у кого-то к тому же окажется слишком длинный язычок.
   – Наконец-то, – с шумом выдохнул Илья.
   – Ладно, – Путилин присел на свободный стул, – братцы, подуэлили и хватит. Ты, Петя, прав, однако я хочу воров поймать, а не сделать так, чтобы они из города уехали. Уедут, месяца через три, полгодика снова в столице по магазинам будут орудовать. Пусть уж в Сибири кайлом помашут. К майору Самойлову я питаю доверие, но его окружает много людей самых разных. Не дай бог, он что где скажет. Может, не со зла, а с простого хвастовства, и те слова услышат не совсем честные уши. Затаятся наши разбойнички, как их тогда найти? Понятен расклад?
   – А как же, – Петя положил руки на стол.
   – Так что приступим к нашему делу если понятно.
   – Приступим, – Илья с шумом отхлебнул из чашки.
   – Известно, что в апреле и начале мая в Петербурге совершено шесть, нет, теперь семь краж.
   – Почему семь? – удивился Петя. – Кожный божий день в книге приключений отмечены кражи.
   – Петя, – повысил голос Путилин, – ты поначалу дослушай своего начальника, а уж потом высказывайся. Нет, Петя, ты точно так и останешься в младших, если перебивать будешь старших по должности.
   Карузин в ответ только засопел.
   – Семь краж, – Иван Дмитриевич выделил эти «семь». – Все бы ничего, как ты правильно заметил, – квартальный посмотрел на Петю, – но каждое из них выделяется тем, что на месте преступления оставлено вот это, – и Путилин положил на стол ломик и ключи. – А это мне подсказывает, что все кражи одних рук дело, так сказать, один почерк.
   Илья взял в руки ломик.
   – Хороший инструмент.
   – Вот именно.
   – Зачем бросать хороший инструмент, если он в другой раз понадобится? – удивился Петя.
   – Петя-Петя, головой думай, потом спрашивай, а у тебя наоборот – сперва выскочит слово, за нею мысль завертится.
   – Так-так, значит, они чувствуют свою безнаказанность, или…
   – Раз начал, договаривай.
   – Кто-то их предупреждает? – брови у Пети взлетели.
   – Наконец-то, мы ж каждый день извещаем о происшествиях в квартале пристава и его помощников.
   – Так они…
   – Нет, Петя, я не хочу порочить ничьих имен, не хотелось бы, чтобы сторонние люди были извещены о том, что мы хотим предпринять.
   – Понятно, – теперь Карузин смотрел недобрым взглядом на Илью.
   – Если понятно, то мы должны предпринять вот что…
   Помощники чуть ли не одновременно повернули головы к квартальному и приготовились внимательно слушать.

Глава двадцать пятая
Конец магазинного дела

   Петя Карузин, следуя указаниям Путилина, обошел Садовую, Гороховую улицы с расспросами о Фильке и Степке. В самом деле, они под видом покупателей ходили по магазинам, договаривались о покупке товара, но к назначенному сроку не являлись, либо время визита не пришло.
   Путилин не сомневался, что за грабежами стоит Филька, поэтому через своих агентов среди преступной «братии» попытался разузнать о Филимоне Иванове, уроженце Торжоковского уезда, в последний раз осужденного Калужской судебной палатой по 924-й, 1459-й и 1633-й статьям Уложения о наказаниях в каторжные работы в крепости на 6 лет. Тертый калач, приехал в столицу, сколотил из сидельцев или из приятелей шайку и занялся кражами. Слава богу, что пока ни одного смертоубийства нет. Но это «пока», а если нарвутся в магазине или квартире на свидетеля?
   Квартальный вернулся домой поздно, в первом часу, хотя на улице и стояли белые денечки и не чувствовалось время, но усталость давала о себе знать. Ноги гудели, что колокола в церковный праздник. Рубашка на спине была влажной. Не назначишь же встречу всем «добровольным» агентам одновременно, каждый из них не знает, что служит Путилину источником новостей. Вот и сейчас Иван Дмитриевич поднял с пола, когда вошел в квартиру, клочок грязной бумаги, на котором печатными буквами, наползающими друг на друга, было написано:

   Друх зивет у мамаши в Депском переулки

   – Молодец, – прошептал Иван Дмитриевич и с улыбкой покачал головой, – вот не ожидал такой прыти. – Квартальный узнал почерк. Парамон, давний поставщик не слишком полезных новостей, не стремился, чтобы его увидели в компании с полицейским, поэтому подбрасывал в квартиру «депеши», как их прозывал Путилин. – Значит, в Депском… Понятно, это либо Деповский, либо Дерптский. Второе более подходит. Остается только выяснить в каком доме. Там, в переулке, если память не изменяет, несколько фабричных зданий и доходных домов, а это сужает поиски. Хотя вот по какому паспорту проживает мать Филимона, не ведомо. Ничего, – приободрил себя Иван Дмитриевич, – распутаем клубочек, чай мы тоже не лаптем щи хлебаем…
   Путилин решил с самого утра направиться в Дерптский переулок. Правда, он имел отношение к другому участку и даже другой части.
   Квартального надзирателя Иван Дмитриевич знал шапочно. Их с год тому познакомили, но поручик Вишневский навряд ли запомнил старшего помощника.
   Придется, однако, направить стопы в те края, даже рассказать кое-что, отнюдь не все, но частью правды приправить повествование.
   Каким бы ни был Филимон, мамашу свою привез из Торжоковского уезда. Видимо, не все человеческие чувства утратил.
   Иван Дмитриевич взял со стола «Справочную книгу Санкт-Петербурга» за прошлый 1873 год и начал листать. Открыл на странице, где были перечислены дома по Дерптскому переулку с их принадлежностью: купец 2-й гильдии Бейер Франц-Луи, 57 лет, прусский подданный, веры лютеранской, платит гильдейскую повинность с 1868. Жительство: Нарвская часть, 2-ой уч. по Дерптскому пер. дом № 3, содержит механическое заведение в доме жительства. Напротив расположен дровяной двор, принадлежащий Экспедиции государственных бумаг, с этим все ясно. Далее деревянные дома мещанки Веры Кузьминичны Рыжковской, почетного гражданина Сергея Никитича Князькова, следующие – мещанина Петрова и Троицкого. Эти двухэтажные. По бейеровской стороне стоят два кирпичных доходных дома – один купцов 2-й гильдии Парамоновых, второй – Глафиры Степановны Манакиной. Вот они и представляют больший интерес, конечно, нельзя отбрасывать со счетов и деревянные дома.
   Завтра посмотрим. Путилин захлопнул книгу и отправился спать.
//-- * * * --//
   Путилин поднимался рано, но был удивлен, когда в дверь постучали. Сперва робко, словно боялись разбудить, но потом гость, наверное, вспомнил, что к квартальному надзирателю приходит днем убираться женщина из соседнего дома, и стук стал громче и настойчивее.
   – Иду, – произнес Иван Дмитриевич скорее для себя, нежели для гостя, который все равно не услышал бы.
   – Иван Дмитрии, – на пороге стоял Илья, – я подумал, что волка ноги кормят, – начал он заготовленной загодя фразой.
   – Что там, заходи, – перебил помощника квартальный. – У меня и самовар вскипел.
   Разговор шел за чашкой ароматного чая. На что не жалел денег Путилин, так это на хороший чай. За ним ездил чуть ли не на край города, на Аптекарский, в маленькую неприметную лавку.
   – Не спится? – Иван Дмитриевич пригубил чашку.
   – Какой там, – отмахнулся Илья, – о деле думаю.
   – Что надумал?
   – Как бы это сказать? – Помощник так и не донес чашку до рта, поставил на стол.
   – Говори, как есть.
   – Вот Филька, Филимон Иванов, трижды испытавший на себе фемидову руку. Я посмотрел по книгам, в последний раз шесть лет он провел на каторге, но тянет его на приключения, вот недавно по уездным да губернским городам погулял, а нынче в столицу потянуло.
   Путилин терпеливо слушал, ничего нового Илья не говорил. Иван Дмитриевич не спешил перебивать помощника, тем самым показывая заинтересованность в словах собеседниках. Оно так и было. Иной раз неожиданная мысль, высказанная вскользь, давала почву для дальнейших размышлений.
   – Мне кажется, хочет он здесь обосноваться, может быть, домик присмотрел здесь. Стоит, наверное, просмотреть реестр купчих.
   – Возможно, и с какого числа?
   – Со дня выхода с каторги.
   – Разумно, а если дом куплен ранее?
   – Кем? – изумился Илья.
   – Родственником.
   – Я об этом не подумал.
   – Не буду тебя, Илюша, томить. В самом деле, Филимон перевез из родного уезда в столицу мать, но не купил домик, а проживает он с ней в доходном доме.
   – В доходном? – Илья засопел, сжав губы, потом сказал: – Я предполагал, но мне казалось, что где-то надо до продажи хранить украденное, а лучше всего в своем доме. Что там возишь, никому нет дела.
   – Ты прав, но я предполагаю, что Филимон не будет хранить против себя доказательства в собственном доме. Хи он, – засмеялся Путилин, – да не очень, если три раза попадался. Ладно, Илья, я сегодня поеду в Дерптский. Да, да, – квартальный перехватил удивленный взгляд помощника. – Именно там проживает Филимонова мамаша, и, я думаю, там Иванов может снимать сарай, дворовую постройку, а может быть, я ошибаюсь, и он еще имеет квартиру или дом.
   – Неожиданные мысли приходят. Вот теперь мне кажется, что на самом деле где-то на окраине у Филимона дом. Кражами занимаются не только они двое, я посмотрел описание украденного в других магазинах. Они не вдвоем дело проворачивают. У них должен быть в знакомцах извозчик, грузить им надо быстро, вдруг городовой или дворник что заметит, тогда им несдобровать.
   – В этом ты прав, но мать Филимона навестить надо.
   – А вдруг его вспугнем?
   – Риск присутствует.
   – Может, проверим квартиру в отсутствие хозяйки?
   Путилин думал недолго, такие мысли посещали вчера. Он приготовился к такому решению, но решил никого не вмешивать. Наказание в случае провала он намеревался нести сам.
   – Илья, – Путилин подбирал слова, чтобы не обидеть помощника, – над этим я думал, но позволить тебе участвовать в противозаконном деянии не могу.
   – Иван Дмитрич, – с досадой в голосе произнес Чипурин. Он всегда называл квартального надзирателя по имени-отчеству в минуты обиды. – Я тоже заинтересован в поимке преступников.
   – Но отвечаю я, – Путилин продолжал пить чай. – Поэтому никаких возражений.
   С детских лет Иван привык полагаться на себя и нести ответ за все провинности ли, промахи или удачи.
   Илья насупился и отодвинул от себя чашку, Путилин делал вид, что не замечает расстроенного вида помощника. В конце концов пришлось уступить настойчивости Чипурина. Именно тогда Иван Дмитриевич понял, что доверия не может быть наполовину. Или ты полностью испытываешь доверие, или отказываешь в нем.
   Путилин не стал прибегать к услугам квартального надзирателя и частного пристава. Сразу направился к дворникам. Один из них, высокий в летах мужчина с одутловатым лицом и маленькими бегающими глазками, показался очень подозрительным. С ним Иван Дмитриевич поговорил о стороннем, не упомянув ни Филькиного портрета, ни женщины, недавно приехавшей из Торжка. Второй, дворник доходного дома Глафиры Манакиной, оказался стариком лет шестидесяти, но довольно бойким, с приветливым лицом и добродушной улыбкой, к которому с первых слов возникло доверие.
   – Значит, такой человек ходит в дом?
   – Дак почитай кожный день, – шепотом говорил дворник. – Матрена Петровна проживают на втором этаже, вот к ней и захаживает этот господин. Я поинтересовался у нее, кто таков? Она сперва взглянула на меня исподлобья, но потом призналась, что ихний сынок.
   – Имя имеется у сына?
   – Василий.
   Путилин с Ильей переглянулись.
   – Может, Матрена Петровна сарай какой имеет или кладовую во дворе?
   – Дак, – дворник пригладил бороду. – Дак всё одно узнаете, а мне неприятности ни к чему. У меня сараюшка построен за домом для дворницких нужд, вот я его и… Только хозяйке не говорите, иначе рассерчает.
   – Говоришь, Матрена Петровна проживает на втором этаже?
   – Истинно так.
   – Нынче она дома?
   – Нету, с утра на рынок наладилась, она кухарки не имеет, сама стряпает.
   – Сарай виден из ее окон?
   Дворник кивнул головой.
   – Скажи, в квартире кто-нибудь есть?
   – Никак нет, – уверил Путилина старик. – Сынок приходит вечером и к полуночи уходит.
   – Хорошо, показывай сарай.
   Деревянная пристройка притулилась подле черного входа. С покатой крышей, крытой железом, стены из толстых досок. На двери висел большой амбарный замок.
   – Открывай, – распорядился Путилин.
   – Ваше благородие, не губите, – взмолился дворник.
   – Давай-давай, я только с порога взгляну.
   – Дак ключей-то…
   – Не говори, что не имеешь своего, вдруг хозяйка спросит чего.
   Старик вздохнул и полез в карман.
   – Ваше благородие…
   – Давай, ты ж не хочешь подельником сына Матрены Петровны быть, так что давай.
   Иван Дмитриевич проскользнул в открытую дверь, зажег спичку. Помещение напоминало склад, на полках разложен разнообразный товар.
   – Закрывай, – произнес Иван Дмитриевич, когда вышел из сумрачного помещения, – смотри, старик, никому ни слова. Здесь дело противозаконное.
   Дворник только кивнул головой.
   – Ты паспорт Матрены Петровны видел?
   – Как же? Я ж его в часть носил.
   – Откуда приехала Матрена? Как ее фамилия?
   – Из Торжка, Матрена Петровна Иванова.
   – Вот как, – Путилин был раздосадован, Филька привез мать, не озаботясь ни о смене города приезда, ни фамилии. Беспечность? Или пренебрежение? – Не видел, когда пользуется сараем сын Матрены?
   – Никак нет.
   – Точно?
   – Днем при мне не пользуется.
   – Так, а ночью?
   – Дак ночью я сплю, – дворник отвел взгляд.
   – И часто штофами тебя балует?
   – Бывает.
   – Теперь понимаешь? – Путилин обратился к помощнику.
   – Как же? Пока вот он лежнем лежит, они, – Илья поперхнулся, с языка чуть было не слетело «краденное», – товар привозят.
   – Во сколько, ты говоришь, сын приходит к Матрене Петровне?
   – В осьмом часу.
   – Понял, что молчать должен и никому ни полслова? Иначе… – теперь Путилин покачал головой, но так, что у дворника по спине морозная волна пробежала. – Смотри мне.
//-- * * * --//
   С шести часов Путилин и помощники ждали Филимона.
   Иван Дмитриевич узнал Иванова по описанию Саньки сразу. Прежде чем квартальный успел сказать слово, Скупой звериным чутьем почувствовал опасность, выхватил откуда-то из-за спины нож и прыгнул вперед с криком:
   – Прочь!
   На его пути оказался Петя, который не успел даже шевельнуться, получил удар в грудь. Только ойкнул и мешком рухнул на лестницу, Илья не растерялся, успел подставить ногу, о которую споткнулся Филька и покатился вниз.
   Путилин и Чипурин, не сговариваясь, прыгнули на преступника. Скупой был жилист и силен, сопротивлялся словно зверь, попавший в капкан. Полицейские едва вдвоем сумели справиться с ним, заломив руки за спину и связав их кожаным тонким ремнем.
   Дворник осторожно заглянул, приоткрыв дверь.
   – Доктора, – рявкнул Путилин, завидев старика.
   Голова скрылась. С улицы раздался дребезжащий звук свистка, дворник звал на помощь полицейских. Иван Дмитриевич поспешил к Пете, тот улыбался, из уголка губ катилась тонкая струйка крови.
   – Подвел я тебя, – только и успел вымолвить Карузин и обмяк. Путилин прижал к себе холодеющее тело. По щекам потекли слезы.
   Через полчаса Филимона доставили в часть, допрашивал его Путилин. В словах не было злости и ненависти к преступнику, свои чувства Иван Дмитриевич оставил за дверью. На седьмом часу допроса Скупой не выдержал и назвал адрес дома, который он снял для четверых подельников, там же стояла телега. На вопрос, почему там не хранил награбленное, Иванов сказал, что не доверял своей шайке, а здесь все под присмотром матери. Филимон хотел дождаться лета и переехать в Варшаву, чтобы там продолжить начатое в столице. С досадой добавил: «Жаль, не успел». Троих удалось арестовать, четвертый ушел в город, но, видимо, почувствовал что-то или услышал, так и сгинул. Его имени Путилин больше не встречал.
   Илья остался руководить обыском. Полицейские нашли многое из украденного из семи магазинов и двенадцати домов.
   Петю похоронили на Смоленском кладбище, на могиле поставили деревянный крест. Раз в год Иван Дмитриевич приходил на могилу. О чем там думал, никому никогда не говорил, только всегда красные глаза выдавали, что корил себя, и старался никогда не подвергать сотрудников опасности, хотя сама служба не давала такой возможности.

Глава двадцать шестая
Спутники Мякотина

   – Зачем ты, Миша, напросился ко мне в помощники? – Штабс-капитан убрал с плеча Жукова пылинку. – Есть новые соображения по делу?
   – Есть, – просто ответил помощник Путилина.
   – И каковы они?
   – Найти юношу в черном пальто.
   – Всего-то? – Голос Василия Михайловича звучал серьезно, без единой капли иронии.
   – Да, – сказал Миша. – Когда отследим передвижения Мякотина и его спутников, тогда и найдем юношу. Думаю, что он сопровождал приятеля в тот злополучный день.
   – В этом ты прав. Тогда с чего начнем наше… – штабс-капитан сжал губы и потом с улыбкой добавил, – …приключение?
   – Со Стрельны, – коротко ответил Жуков, – конечно же со Стрельны.
   Как не хотелось начинать заново, но пришлось. Не всегда следствие выводит на очередную тропинку, как говаривал Путилин, иногда приходилось начинать с нуля. До Стрельны добирались долго, поезда отправлялись не так часто, как хотелось бы, сидели в вокзальном буфете. Миша пил обжигающий чай. Штабс-капитан позволил себе взять рюмку французского коньяка и потом посматривал на Жукова, как тот нетерпеливо ежеминутно посматривал на свой серебряный хронометр, доставаемый из карманчика жилетки.
   – Миша, – улыбался Василий Михайлович, – когда же ты повзрослеешь и ко времени начнешь относиться как данной нам в жизни необходимости.
   Помощник Путилина вспыхнул, как молоденькая девушка, намереваясь что-то сказать колкое в ответ, но сдержал себя, только сжал губы.
   – Я иногда удивляюсь, как с твоим темпераментом ты выдерживаешь неприятные минуты службы.
   – Это какие же? – взгляд Жукова из колкого вмиг превратился в заинтересованный.
   – Сидение в ожидании. Когда прибудет преступник на квартиру либо место преступления.
   – Это? – Миша отошел и от путилинских обидных слов, и от штабс-капитана. – Ничего нет проще, там я знаю, что преступник должен явиться, а здесь… – он умолк.
   – Что здесь?
   – Здесь, – Жуков начал подбирать слова, – здесь другое дело. Я чувствую себя гимназистом, который учится, учится, а понять ничего не может, словно голова забита чем-то сторонним, а не привнесенными знаниями.
   – Миша-Миша, служба наша такая, что приходится, как добытчику золота, перемыть сто пудов песка, прежде чем получить золотник драгоценного металла.
   – Промыть, наверное, легче.
   – Может, и легче, но мы поставлены с тобой заниматься не песком, а людьми. Здесь значительно сложнее. Песок разума не имеет, ты должен предугадать, как поступит тот или иной злоумышленник. А это, брат, посерьезнее дело будет, нежели сидеть и таить обиду.
   – Я понимаю, – признался Миша. – Но надо же выказать свое недовольство, ведь вновь до Стрельны свой путь держим.
   – Такова наша служба, – Василий Михайлович поднялся с места, – однако пора, невзирая на то что нас ждут великие дела, паровоз ждать не будет.
   Миша казался огорченным.
   Заняли места в вагоне, за спиною расположилось семейство с грудным ребенком, который плакал на руках у матери.
   Особо не поговорить. Сидели, уставившись в окна. Через полчаса соседство стало невыносимо, однако уйти в другой вагон не решились, осталось пути всего с четверть часа.
   Жуков не думал о деле, а был более занят мыслями о доме. Недавно в столицу приехала из Курской губернии кузина, с которою он не виделся лет пять. Потом подсчитал, оказалось восемь. Миша так и не выбрал времени, чтобы с ней встретиться. Собирался на днях, но не доставало свободного времени. Кузина вышла замуж и, как Жуков слышал от матушки, очень несчастлива. В последнем письме, которое она прислала, извещала коротко, что хочет уехать за границу, то ли в Швейцарию, то ли Италию для поправки здоровья. Вероятно, останется там навсегда, потому что судьба поступила с ней очень жестоко. Об обстоятельствах жизни она писала напустив туману и в самых общих словах казенными фразами. По тону угадывалось, что она до сих пор влюблена мужа и что ей было больно его покинуть. С мужем кузины Миша был знаком, но не слишком близко. Барин с большими претензиями. С сильно оскудевшим состоянием и вконец испорченной карьерой, служил в кавалерийском полку, игрок, волокита, темпераментный человек. В то же время мелочный и до безумия жадный, если дело касалось не его, а других. Матушка так и не могла объяснить истинную причину его разлада с Мишиной кузиной. Жуков узнал только, что у них нет детей, кузина часто хворала, и что они уже года три живут врозь.
   Василий Михайлович закрыл рукою глаза и старался не обращать внимания на детские крики. Мамаша успокаивала дитя, но ничего у нее не выходило.
   Несколько дней прошло. Сколько ему исполнилось, вспоминал сыскной агент, шестнадцать? Семнадцать? Уже нет на белом свете. Нелюди, его убийцы, ходят по земле, дышат, улыбаются и, словно бы ничего не произошло, набивают желудки и даже, видимо, не думают о том, что совершили, не помышляют о том, что жизнь дана свыше не для прожигания в неге и довольствии, а совсем для других дел.
   В эту минуту Жуков замер: а собственно, для чего живет человек? Для какой цели рождается? Только сейчас как-то болезненно встали перед ним вопросы бытия.
   – Ваше благородие, – обратился к Василию Михайловичу кондуктор, – станция через три минуты.
   – Благодарю, – кивнул головой сыскной агент. – Прибыли, – произнес штабс-капитан, но Жуков, занятый своими мыслями, не сразу понял, что говорит спутник.
   – А? Что? – сказал Миша.
   – Прибыли, говорю, – повторил Орлов и, поднявшись с деревянной скамьи, потянулся. Тело затекло, словно само превратилось в высокий, неподдающийся ветру ствол. – Пора.
   – Да, да, – Жуков говорил отстраненно, не отошедши от тревожащих мыслей. Кузину он по-братски любил и всегда желал счастья.
   Штабс-капитан посмотрел на Мишу тревожным взглядом, но ничего не произнес, хотя на языке и вертелись колкие слова.
   Приходилось начинать все заново, кассир смотрел на Мишу, как на старинного приятеля. На сером от болезни лице Ивана Рябова появилась вымученная улыбка, в глазах так и осталась болезненная затуманенность.
   – Михаил Силантич, – долговязая фигура выгнулась вопросительным знаком, – снова по наши души? – Не разобрать, то ли вопрос, то ли утверждение.
   – Служба, – буркнул недружелюбно Жуков, за что получил вполне красноречивый взгляд от штабс-капитана. – Вот приходится вновь беспокоить… – Миша унял раздраженный тон и миролюбиво присовокупил: – …по пустякам.
   – Если вы из самой столицы который раз изволите наши края посетить, то дело, видать, не такое пустяковое.
   – Ничего от тебя, Иван, не скрыть, сразу видишь.
   Рябов заулыбался довольной улыбкой.
   – Верно, – вступил в разговор штабс-капитан. – Расследование нет-нет, а иной раз и возвращается к исходному месту. Разрешите? – Василий Михайлович присел без позволения на стоящий рядом с кассировым столом стул.
   – Милости просим, – запоздало сказал Рябов.
   – Как ты понимаешь, не ради праздной прогулки мы приехали…
   – Понимаю, – с серьезным выражением на лице кивнул Иван.
   – Если понимаешь, то придется тебе напрячь голову и припомнить день, в который ты видел гимназиста и сотоварищей.
   – Я ж говорил, – кассир кивнул на Жукова, – Михаилу Силантичу, что толком не помню тех сотоварищей.
   – Понимаю, но придется.
   Кассир пожал плечами, что, мол, пытайте, не пытайте, а что довелось вспомнить, то и ладно.
   – Вот ты каждый день службу несешь?
   – Так точно, почитай…
   – О годах мы позже поговорим, ныне об ином. В тот день пассажиров много было?
   – Как всегда, – быстро ответил Иван, и на миг его глаза затуманились воспоминаниями. – Так точно, как всегда.
   – Тогда припомни, приходили люди, которых ты наверняка знаешь не первый год?
   – Так точно.
   – Были и незнакомцы, но их было немного.
   – Верно.
   – Ты говорил, что солидный господин в летах сделал им замечание.
   – Было так.
   – Господин был тебе незнаком, но ты его запомнил. Так?
   – Такого грех не запомнить.
   – Вот, теперь закрой глаза и представь, что ты видишь перед собою солидного господина и он отчитывает юнцов, его лицо покраснело от возмущения, и голос повысился…
   – Так и было.
   – Теперь в свое окошко видишь кого-либо?
   – Молодца в гимнастической форме, хотя лицо его серьезное, но, отворачиваясь, он корчит рожицу, передразнивая господина. Вновь поворачивается, и лицо сосредоточено.
   – Ты видишь остальных?
   – М-м-м, – протянул кассир, – нет, не вижу.
   – Хорошо, до какой станции взяли проездные билеты юнцы и в котором часу собирались уехать?
   – До… до… до столицы, – с удивлением произнес Рябов, открыв глаза и уставившись на штабс-капитана, – в том же одиннадцатом, полагаю, часу, ведь ближайший поезд был именно тогда.
   – Какого класса были ими запрошены билеты?
   – Во второй, – без запинки ответил кассир.
   – Кто в тот день вел паровоз и обслуживал в вагонах пассажиров?
   – Не знаю, – снова покачал головой Рябов. – Это вам укажет начальник станции.
   Правая бровь Жукова недоуменно поползла вверх, но в глазах мелькнули догадка и понимание. Мол, как я раньше не понял, ведь кондуктор наверняка видел тех молодых людей, что были спутниками Мякотина, и знает, на какой станции они вышли. Ведь могли до столицы попросту не доехать, изменив свои планы. Кондуктор мог слышать, о чем беседовали молодые люди.
   – Значит, начальник станции?
   – Он, – снова закивал головой кассир, – а может, и полицейский, стоящий на дебаркадере, подскажет что. Он-то всех видит, всех из кондукторов знает.
   – Селиван?
   – Извиняюсь, но не припомню, кто из них был? Селиван или тот новый, как же его… Ну, их всего двое, так Селиван и подскажет, я его с полчаса тому видел.
   – Благодарю, – брови штабс-капитана сошлись на переносице. – Благодарю.
   – Уповаю, что вашим благородиям смог оказать посильную помощь.
   – В какой-то мере, – Орлов отвечал рассеянно, задумавшись о чем-то своем.
   Миша не спускал с Василия Михайловича блестящих глаз. Он бы поступил иначе и, возможно, не получил бы того результата, который наверняка их ожидает. Пусть даже скакали эти молодцы из вагона в вагон, но кондукторы имеют наметанный взгляд и поэтому должны уследить за пассажирами, тем более за такими.
   – Ну, вот и ладненько, – казалось, Орлов очнулся от зимней медвежьей спячки. Глаза не были затуманены, взирали с такой ясностью, что можно увидеть в них самого себя, как в зеркале. – Начальник на месте?
   – Так точно, – отрапортовал Рябов, – сегодня с утра из кабинета не выходимши.
   – Вот и ладненько, – повторил штабс-капитан, не иначе понравилось повторять такие простые слова, перекатывая их языком во рту, как сладкий леденец в детстве.
   Орлов резво поднялся с места, надев на голову фуражку, которую держал до этого в правой руке.
   – Пошли, Миша, – он посмотрел на Рябова, который не поднялся, а вскочил с места, словно в комнату вошел сам великий князь. Иной раз член императорской фамилии пользовался железной дорогой, и тогда к поезду подцепляли дополнительный вагон, окна которого всегда были зашторены плотным бордовым бархатом и в проеме нет-нет да появится бледное лицо с маленькой бородкой, перевитой седыми прядями.

Глава двадцать седьмая
Стрельна

   Начальник станции сидел в кабинете и не отозвался на требовательный стук в дверь, словно был слишком занят великими государственными прожектами, не пытаясь снизойти до обыденных высот. Штабс-капитан вошел первым и хотел произнести слова приветствия, но начальник станции его опередил, не поднимая головы, сказал:
   – Не видите, я занят, – так и не поднял взгляда.
   Штабс-капитан переглянулся с Мишей, и на губах заиграла лукавая улыбка. Немигающие глаза начальника уставились невидяще на вошедших.
   – Господа, я занят, – начальник станции осекся. – Ах, это вы, господа! Рад видеть вас вновь, такие гости редки в моей обители, – слова сыпались, как горох, видимо, служитель железной дороги пытался сгладить неловкость первой минуты.
   – Добрый день! – произнес Василий Михайлович, тем самым показывая, что не обращает внимания на происшедший в кабинете маленький конфуз.
   – Добрый, добрый, – слащавая улыбка висела на недовольном лице, – чем обязан визиту?
   Штабс-капитан не стал миндальничать, а сразу же постарался взять быка за рога.
   – Мы вынуждены прибегнуть в расследовании ведущегося дела к вашей помощи, ибо только вы в состоянии уточнить некоторые обстоятельства.
   – Да-да, господа, я готов, – в глазах чиновника засветились искорки понимания, а самое главное, собственной значимости, – оказать посильную помощь, – и добавил, видимо посчитав, что не будет лишним: – В силу моих скромных возможностей.
   – Хотелось бы уточнить… – штабс-капитан без церемоний сел на стул, закинув ногу за ногу, достал портсигар. – Позволите?
   – Не возражаю, – лицо начальника подернулось гримаской отвращения, он терпеть не мог сигаретного дыма. – Курите.
   – Хотелось бы уточнить… – вновь повторил Орлов, разминая в пальцах папиросу; увидев недовольное лицо, Василий Михайлович не стал раскуривать, продолжил держать в пальцах. – Вам известны служащие поездов, что проходят по станции?
   – Н-да, я знаю не всех, но многих…
   – Не буду нагонять туману, меня интересуют те, кто обслуживал поезд, проходивший четвертого апреля около одиннадцати часов.
   – В одиннадцать, говорите?.. Вспомнить надо, это ж когда было, тем паче что учет ведется на Варшавском вокзале.
   – Значит, ничем помочь не можете? – подлил масла Орлов, спрятав папиросу в портсигар и поднявшись с неудобного деревянного стула.
   – Господин Орлов, – начальник станции наконец-то вспомнил фамилию сопровождавшего Путилина сыскного агента. Вот второго, хоть убей, не мог вспомнить, хотя тот вроде бы вчера даже и приезжал. «Ах, память!» – посетовал сам на себя. – Зачем же так! – И обиженно задышал. – Я с превеликим желанием помогу, тем паче что наши интересы совпадают. – Бровь штабс-капитана при последних словах чиновника приподнялась. – Да, совпадают. Мне не доставляет удовольствия находить обезображенных молодых людей по соседству со станцией. Что подумает великий князь? А государь? Словно в басурманских странах живем, ей-богу!
   Василий Михайлович, как и Миша, привыкли к таким словоохочевым излияниям. Служба такая!
   – Значит, можете нам помочь?
   – Всенепременнейше! – И чиновник задумался, посмотрев в потолок, не иначе на нем пытался прочесть фамилии. Потом посмотрел на часы на стене. – Что это я? Они сегодня в четыре часа двадцать одну минуту пополудни будут проходить в столицу.
   – Точно они?
   – За свои слова ручаюсь, господин Орлов, чай, не первый год при станции состою, – лицо чиновника побагровело от негодования, казалось, даже шея покрылась пятнами.
   – Благодарю за оказанное вспоможение, теперь в следствии продвинемся гораздо дальше, нежели в настоящую минуту. – Миша с интересом взглянул на штабс-капитана, не понимая шутит, тот или говорит серьезно.
   – Всегда готов, – буркнул начальник станции. Не дожидаясь, когда те выйдут, сел за стол и взял в руки бумагу, показывая тем самым, что чрезвычайно занят.
   У входа в здание вокзала Орлов закурил папиросу и с удовольствием выпустил струю дыма.
   – Не нравятся мне занудные чинуши, делающие вид, что заняты исключительно службой, а на самом деле, – штабс-капитан махнул рукой, мол, что это я о такой личности. – Теперь. Миша, наш путь лежит снова в столицу, там… куда рельсы выведут.
   – Ничего, – Жуков почесал щеку, – главное, чтобы в нужном направлении.
   – И то верно. Что-то ты тихим стал, не узнаю я тебя.
   – Думаю… – коротко ответил Жуков и добавил с какой-то обреченностью, – …о жизни.
   Штабс-капитан умолк, чтобы не быть обузой в таком занятии помощнику Путилина.
   Снова ожидание.
   В расследовании всегда так. То бег без остановки, только поспевай отслеживать и людей, и их поступки, всяческие обстоятельства, не сосчитать мест, которые надо было посетить, то не двигаешься с места, не имея возможности понять, куда идти.
   По дебаркадеру фланировал, словно в вечерний час по Невскому проспекту, полицейский, высокий, в отутюженном мундире, придерживая левой рукой саблю, чтобы не мешала при движении. Селиван, старый знакомец Миши по предыдущим приездам, приложил руку к околышу фуражки. Намеривался остановиться подле сыскных агентов, но прошел мимо, Миша, занятый размышлениями, не ответил на приветствие и даже не повернул голову в сторону полицейского, у которого мелькнула улыбка на широком лице и исчезла в небольшой бородке.
   – Селиван! – произнес наконец Жуков, словно бы очнувшись ото сна.
   – Здравия желаю! – Полицейский воротился и вновь приложил правую руку к околышу фуражки. – Я гадаю, вы это, Михал Силантич, иль не вы?
   – Я, – торопливо подтвердил путилинский помощник, и в словах послышались извиняющиеся нотки. – Вот снова приехали, – он развел руками, – никак без Стрельны не обойтись.
   Селиван молчал, только улыбка разделяла клинообразную бородку и с тщательностью аккуратно подстриженные усы.
   – Что слышно в ваших славных краях? – теперь не унимался Жуков, до прихода поезда опять оставалось много времени.
   – Ничего, ваше благородие! Правда, – полицейский понизил голос и немного смутился. Видимо, не привык передавать слухи, – говорят об убиенном.
   – Что же говорят, не томи…
   – В деревне говорят, что барчуки сперва сотоварища ремнем задушили, сняли одежду и унесли с собой, а потом возвернулись спустя какое-то время и голову отрезали.
   – Откуда такие познания у деревенских? – спросил дотоле молчавший штабс-капитан.
   – Подозреваю, что кто-то из них видел убийство.
   – Даже так? – теперь пришел черед удивления Жукова.
   – Но мне кажется, мальчишка какой из деревенских видел, побоялся взрослым сказать, но тайна пересилила, вот он и поведал товарищам, от них и до взрослых дошло.
   – Любопытно, – переглянулись сыскные агенты. – Ты можешь найти мальчишку?
   – Я же сказал, слухи, так что доверия особого нет.
   – На пустом месте слухи не родятся.
   – И то верно, ваше благородие.
   – Что ж, Миша, ты поезжай вослед нашим пострельцам, – штабс-капитан выразительно посмотрел на Жукова. – А я займусь расспросами. Вдруг что удастся выяснить.
   – Дельная мысль, – подхватил путилинский помощник, но не стал уточнять, что упомянутые пострельцы, почитай, с неделю, как закончили свое путешествие зловещей шуткой с кровью на руках.
   – Так что, Миша, пути наши расходятся, – Василий Михайлович обратился к Селивану: – В таком вот деле не откажешь в помощи столичным чинам? – Улыбнулся.
   – С превеликим удовольствием, ваше благородие, но нам запрещено отлучаться от места службы по всяким сторонним надобностям, – отрапортовал полицейский, не иначе не только дорожил службой, но был отменным служакой.
   – Разве ж помощь в расследовании убийства стороннее дело? – съязвил на слова Селивана Миша.
   – Так точно, стороннее, – с таким же непроницаемым лицом, как минуту назад, произнес станционный блюститель порядка и добавил: – Согласно, – на миг запнулся, вспоминая слышанное от начальства, – регламента службы…
   – А… – было открыл рот Миша, но его опередил Василий Михайлович.
   – Если только «согласно регламента». Тогда вот скажи, братец, к кому в деревне я могу обратиться за помощью? Ты ж понимаешь, дело наше деликатное, могут ребятишки молчком отделаться, а нам убийц искать надо.
   – Мы что? – Селиван дернул плечом. – Всегда рады помочь.
   – Вот и помоги.
   – Перво-наперво надобно вам, ваше благородие…
   – Что ты заладил благородие да благородие, Василием Михайловичем меня зовут.
   – Так точно, Ва… – начал тянуть полицейский, словно трудно выговорить имя, – …силий Михайлович, так вот перво-наперво стоит поговорить со старостой Иваном Кузмичом, мужик толковый, справедливый, скрывать не станет, если подходец к нему знать.
   – Селиван, – прикрикнул на блюстителя станционного порядка Орлов, – не томи, говори начистоту. Мы сюда приехали не чаи распивать.
   – Вот в том-то и дело, – полицейский склонил набок голову, словно петух, приготовившийся к бою за право быть в курятнике первым. – Иван Кузмич сперва любит попотчевать, почаевничать, – Селиван выделил последнее слово, – поговорить о том о сем. Впрочем, ни о чем, но в лоб его спрашивать нельзя, как рак забьется в щель и молчком отделается от настойчивого гостя.
   – Что ж, мне понятно, – Василий Михайлович смотрел на рельсы, уходящие двумя железными нитками вдаль, – как мне его найти?
   – В деревню идите по той тропке, подле которой убиенного нашли. Она прямо-таки на околицу и выведет, а там у любого спросите, вам дом старосты и укажут. Даже проведут, хотя в деревне только один двухэтажный. В нем и найдете, Василий Михайлович, Ивана Кузмича, если он никуда по делам не уехал.
   – Благодарю, Селиван, надеюсь воспользоваться твоими советами.
   Полицейский приложил руку к голове, продолжил путь по дебаркадеру. Высокий, с прямой спиной, хоть сейчас на парад.
   – Любопытные дела, – проговорил спустя некоторое время штабс-капитан. – Вот так и узнаешь необходимые сведения, почти походя.
   Миша молчал.
   Василий Михайлович, чтобы молчание было не так утомительно, вновь достал из кармана потертый портсигар с выгравированным ангелом на крышке. В самом деле этот ангел спас от сабельного колотого удара в грудь, когда в одной из вылазок горцев на Кавказе всегда осторожный и внимательный Орлов кинулся на помощь товарищу и не усмотрел, как из-за одного-единственного куста с редкими листьями перед ним вырос, словно из-под земли, бородатый абрек с горящими глазами и обнаженной саблей в руке. Хорошо, что пистолет у разбойника был за поясом, иначе лишился бы жизни молодой поручик. А так только вмятина осталась на крышке серебряного портсигара.
   Штабс-капитан курил редко, но предпочтение отдавал ароматным и дорогим маркам.
   – Что, Миша, будешь отслеживать поездку нашей троицы, – теперь в голосе Василия Михайловича звучала уверенность, что два юноши-убийцы, – или будем далее вместе продолжать розыски?
   – Василий Михайлович, – голос Миши звучал ровно, без какой-либо обиды, – зачем нам время терять. Ведь человеческая память имеет особенность по прошествии времени многое забывать.
   – Ты прав, – Орлов загасил папиросу, – жди поезда, а я – в деревню. Буду уповать, что найду наших свидетелей.
   – Хорошо, встретимся в отделении.
   Штабс-капитан кивнул и пошел по дебаркадеру к тропинке, что вела через рощицу в деревню.

Глава двадцать восьмая
В деревне

   Рощицу было не узнать. Прошла всего неделя с того дня, как полицейские приехали к найденному телу а деревья покрылись маленькими листьями, показавшимися из коричневых и черных, совсем неподходящих мрачностью к весне, ветвей. Сквозь прошлогодний серый ковер просвечивала изумрудная трава. Листья слабо колебались на ветвях яркими зелеными тенями и тихо скользили вослед легкому ветерку, который то внезапно просыпался, то так же внезапно утихал. Зашумит, поиграет невысокими деревьями, и кажется, что оживает все кругом, балеринами закачаются гибкие концы веток. По бесконечно бирюзовому небу едва двигались редкие белоснежные облака, напоминающие корабли, плывущие по бескрайнему воздушному океану, распустив на мачтах паруса. Их пушистые и прозрачные края медленно изменялись с каждой секундой, таяли на глазах, не давая земле теней.
   Василий Михайлович шел по протоптанной тропинке, мыслей особо не было, просто дышал полной грудью и наслаждался пришедшей весной. Хотел только припомнить название деревни, но то ли забыл, то ли не слышал.
   Не хотелось выходить из рощицы. Такое умиротворение! Шум молодых листьев, гомон птиц, скрип почвы под ногами. Не хотелось заниматься расследованием мрачной истории, стоившей жизни молодому, полному сил юноше, которому жить бы и жить. Но судьба распределилась иначе, сперва шнурок или веревка, а потом острый нож довершили печальное дело.
   Впереди показались крыши изб, за ними бревенчатые дома, одно– и двухэтажные, огороженные заборами, где невысокими с редкими жердями, где высокими с частыми широкими досками без просветов, не выдавая постороннему взгляду, что там стоит и творится, какая живность ходит по двору.
   Штабс-капитан остановился на дороге с высохшими пятнами от старых луж. Спросить было не у кого о доме старосты, но памятуя о том, что самый большой деревянный – местного начальника, направился, завидев высокую крышу, особняком возвышающуюся на другом краю деревни.
   Ворота были открыты, Василий Михайлович обернулся, улица пуста. Сыскной агент с некоторой опаской ступил во двор.
   – Хозяин, есть кто? – кликнул Орлов и поднялся на крыльцо по основательно сработанным ступеням. Отворил дверь в сени, из которых пахнуло прохладой. Вновь позвал: – Хозяин, есть кто дома?
   Сыскной агент не стал входить в дом. Постоял на крыльце, недоумевая, куда подевались хозяева. Решил дождаться, достал из портсигара папиросу, но не успел запалить огня, как со двора раздался довольно низкий голос.
   – День добрый, – у крыльца появился низкого роста мужчина. Голубые большие глаза – первое, что привлекало взгляд. Короткие волосы, казалось, торчали во все стороны, словно показывали, что живут отдельно от хозяина, борода с седыми нитями лопатой спускалась на грудь, и губы скрывались под густыми усами. Полинялая рубаха какого-то серого цвета, засученные рукава открывали натруженные руки, покрытые светлыми, едва заметными волосами. На ногах покрытые пылью сапоги, в которые были заправлены с заплаткой на колене черные шаровары. Мужчина склонил голову набок и с нескрываемым любопытством смотрел на штабс-капитана. Как понял Орлов, изучал. – Заходи, – произнес хозяин и первым вошел в дом.
   Василий Михайлович не стал противиться предложению, прошел за мужчиной в дом. Пройдя через сени, Орлов наклонил голову, чтобы не удариться о верхнюю балку двери, и переступил через порожек, перед сыскным агентом была светлая горница, освещенная четырьмя окнами – по два на стену. Между ними в красном углу – икона. Штабс-капитан осенил себя крестным знамением. Это подметил хозяин и улыбнулся в усы.
   – Здравия желаю, вашбродь, – сощурил глаз хозяин, прикидывая, как именовать гостя.
   Орлов в ответ только кивнул головой.
   – Проходи, благородие, – мужчина, как понял сыскной агент, был Иван Кузмич.
   – Благодарю, – Василия Михайловича не покоробило это «ты», он привык на службе ко всякому. Иной раз за это «ты» спуску не давал, а здесь другой случай. Притом хозяин сразу вызывал доверие.
   – Садись, – хозяин указал рукой на лавку стоящую вдоль стены.
   Орлов не стал упрямиться, присел, положив руки на стол, отполированный за долгие годы рукавами домашних.
   – Не желаешь чаю, вашбродь? – хозяин даже прищурил правый глаз в ожидании ответа, словно прикидывал, что за птица такая этот пришедший господин.
   – Не откажусь, – лицо штабс-капитана не выражало никаких эмоций, казалось непроницаемым, высеченным из бледного куска мрамора.
   – Манька, Катька, подить сюды, – повернул голову Иван Кузмич в сторону двери.
   Не прошло и секунды, как послышались легкие, почти беззвучные шаги, шуршание юбок, и в проеме двери показались две девушки – обе со светлыми волосами, ямочками на заалевших щеках и смущенными улыбками на лицах. Хотя смотрели на хозяина, но украдкой косили глаза на гостя. Вначале Василию Михайловичу девчата показались близняшками, но присмотревшись, он отметил, что одна чуть повыше другой, разрез глаз – у одной открытый взгляд, у второй – чуть с прищуром.
   «Погодки», – подумал сыскной агент.
   – Самовар, и побыстрей, – гаркнул Иван Кузмич и сам сел напротив штабс-капитана. Начал с какой-то назойливостью и бесцеремонностью рассматривать гостя, видимо, ожидая, как тот отнесется к хозяйской выходке. Василий Михайлович обеспокоенности не выдавал, ибо был спокоен. Одно время пришлось ему с солдатами сидеть в засадах, которые не было возможности покинуть сутками, вот и приходилось вести себя, словно мышь, почувствовавшая лисицу.
   На столе появился самовар, по горнице поплыл запах березы, вслед за ним два стакана в медных подстаканниках, две миски: одна – с нарезанным пирогом, вторая с блинами, горшок со сметаной.
   – Милости просим, – Иван Кузмич подставил стакан под кран самовара и повернул ветку. Вода полилась тонкой струей, – чем богаты.
   – Благодарю, – произнес Василий Михайлович и безо всякого стеснения подвинул стакан к самовару, после того как наполнил до краев сосуд, поднес к носу и вдохнул запах. Чай, на удивление, оказался душистым и ароматным.
   – Петряевский? – спросил штабс-капитан.
   – Он, – довольно улыбнулся хозяин, благодушествуя очередным глотком и тем, что гость оценил по достоинству горячий напиток.
   Иван Кузмич настороженно посматривал на гостя, хотя и лед первого отчуждения начал таять.
   – Расторопные хозяйки, – Василий Михайлович смотрел в прищуренные глаза старосты.
   – Угу, – то ли горячий чай не давал произнести другое, то ли испытания столичного барина не кончились.
   Штабс-капитан взял с миски ломоть пирога, который, на удивление, оказался вкусным.
   – Да к тому же и знатные поварихи.
   – И это есть, – хозяин запустил в бороду пальцы с коротко стриженными ногтями, видимо испытывал приезжего. Василий Михайлович не торопился задавать интересующие вопросы. Спешка во всяком, даже незначительном деле не всегда приносит ожидаемый результат.
   Иван Кузмич по непроницаемому лицу сыскного агента не мог прочесть, какие чувства того одолевают. Штабс-капитан не стремился выказать состояния, в котором находился в эту минуту.
   Наконец, Иван Кузмич поставил стакан на стол, отодвинул от себя, стряхнул застрявшие хлебные крошки с бороды. Складывалось впечатление, что не иначе, как готовится к какому-то действу.
   – Я, – начал он и в глазах мелькнул огонек, – вижу, мил-человек, не для пустого разговора ко мне пожаловал, а с сурьезными намерениями, – и позволил себе улыбнуться, устремив указательный палец куда-то в потолок, – наподобие жениховских.
   – Есть такое. – Василий Михайлович продолжал отхлебывать маленькими глотками чай, продолжая «тянуть одеяло в свою сторону».
   – Н-да, – сказал хозяин, отмечая выдержку столичного гостя, в обычае приезжающих всегда повышать голос, показывая, что они люди занятые и им недосуг ни чаи распивать, ни «лясы точить». Им сразу же подавай на блюде то, чему проявлен интерес и заради чего приехали. – Неразговорчив ты, барин.
   Штабс-капитан пожал плечами.
   – Вы, ваше благородие, из сыскных? – С лица Ивана Кузмича схлынула наигранность. Перед Василием Михайловичем сидел умудренный жизненным опытом пожилой человек, который иногда устает от роли простака.
   – Да, – кивнул Орлов, – из сыскных.
   – Господина Путилина?
   – Верно, Ивана Дмитрича.
   – Мы, хотя и не столичные, но земля слухами полна, наслышаны о сыскном, наслышаны.
   Василий Михайлович не выказывал удивления – сыскное отделение было образовано по образцу английского, с учетом российского колорита. Никто не верил, даже министр внутренних дел, что приживется в столице такой департамент. А вот и нет, даже в уездах разговоры о громких делах бывали занятными и обрастали такими подробностями, что иной раз невозможно отделить правду от вымысла.
   – Иван Кузмич, не буду лить воду, приехал, однако, не чаи распивать, хотя отменного качества, за что благодарю. Ты говоришь, земля слухами полнится, так вот прослышал я, что местные детишки видели то, что не для их глаз было.
   – По верному адресу, вашбродь, пришли.
   – Василий Михайлович, – подсказал штабс-капитан.
   – Василий Михалыч, – повторил вслед за сыскным агентом староста и дополнил, на миг задумавшись: – По верному адресу.
   Орлов не торопил, иной раз торопливость дорого стоила. Лучше немного подождать, и тогда либо человек сам расскажет, что хотел сказать, либо никакими цепями из него не вытащить.
   – Мне понятна ваша озабоченность, – вот это «вы» показывало, что штабс-капитан на верном пути, – Василий Михалыч. Когда мужики после возлияния что-то не могут поделить, это для меня понятно. Хмель не такие вещи с человеком выделывает, иногда в зверя превращает. А здесь, – он махнул рукой, словно сам являлся свидетелем злодейства, что свершилось в лесочке. – Когда барчуки друг дружку, как баранов татары, режут, то тут голова идет кругом. Неужели свет сошел с ума?
   – Не то чтобы и вправду сошел, но порой такое чувство возникает.
   – Манька, Катька! – не оборачиваясь, крикнул староста и спиною почувствовал, как они появились в проеме двери. – Быстро за Сенькой, Кузнецовым сыном. Одна нога тут, другая… Живо.
   Они молчали, слышно было, как где-то залаяла собака, замычала корова. Иван Кузмич выбивал пальцами по столешнице какую-то мелодию, больше напоминавшую марш.
   – Служил? – спросил штаб-капитан.
   – Не довелось, – ответил хозяин. – Вместо меня другому билет достался. А вы, Василий Михайлович?
   – Дела давно минувших дней, – отмахнулся сыскной агент и улыбнулся.
   – Крым?
   – Нет, тогда я был молод, Николаевское училище гвардейских юнкеров, – Орлов посмотрел в глаза хозяину. – Кавказ.
   – По своей воле? – удивился Иван Кузмич.
   Послышались голоса, и в горницу вошли трое – девушки и между ними, как под конвоем, малец лет десяти-одиннадцати. Рыжий, словно белка, веснушчатый, с грязными руками, которыми пытался отбиться от дочерей старосты.
   – Дядь Вань, че они, – мальчишка пробовал освободиться от цепких рук. – Я ж сам шел.
   – Цыц, – повысил голос хозяин. – Семён, подь сюда, – и указал рукою на скамью. Когда мальчишка сел и у рукавом нос, Иван Кузмич продолжил: – Господин?.. – вопросительно посмотрел на сыскного агента.
   – Орлов, – подсказал гость.
   – Господин Орлов прибыл из самой столицы и проделал долгий путь за-ради того, чтобы поговорить с тобою.

Глава двадцать девятая
Мытарства Миши

   Вначале Жуков прохаживался по дебаркадеру, вдоль здания вокзала. Времени до прихода поезда оставалось достаточно. Он решил зайти в буфетную, благо что та открывалась чуть ли не с первыми лучами солнца.
   Миша сел за столик, положив ногу на ногу. Расторопный буфетчик, наслышанный о приезде сыскных агентов, которых показал Селиван, шустро подбежал к помощнику Путилина.
   – Что желаете? – Высокая фигура чуть ли не вдвое сложилась перед Мишей.
   – Чаю.
   – Не желаете коньяку отведать? – слащавая улыбка так и светилась на лице. – Французский высшей пробы, – нахваливал буфетчик.
   Жуков задумался.
   – Неси, братец, – махнул рукой, – от одной рюмки, пожалуй, не откажусь, – и невольно в голосе проскользнули орловские интонации, которые не преминул заметить сам говоривший и густо покраснел, нечленораздельно буркнув: – Неси побыстрее.
   Миша пригубил коньяк. Напиток был отменный.
   «Не удивительно, – иронически подумал путилинский помощник, – иногда поездом едут высокие персоны, Константиновский дворец рядом».
   Паровоз издал перед дебаркадером протяжный гудок, словно имел желание предупредить ожидающих о своем приближении.
   Жуков посмотрел на часы. Двадцать одна минута пятого. Точно по расписанию, завидная пунктуальность.
   Селиван, как всегда, прохаживался вдоль поезда по гранитным плитам, заложив руки за спину. Начальства и высокопоставленных пассажиров поблизости не наблюдалось, можно расслабиться.
   Миша улыбнулся превращению Селивана и направился в первый вагон второго класса, располагавшийся сразу за паровозом.
   Жуков остановился перед кондуктором, который учтиво поклонился, и решил начать расспросы по пути, не хотелось столь важное дело исполнять на бегу. Поезд стоял на станции восемь минут.
   У путилинского помощника мелькнуло: «Восемь? Почему именно восемь, а не пять, скажем, или десять?» Пожал плечами и поднялся по трем ступеням, придерживаясь за поручень правой рукой.
   Вагон был почти пуст, Миша отметил, что немногочисленные пассажиры с интересом взглянули на него. Значит, если кондуктор вспомнит тот день, то, может быть, вспомнит тех, кто ехал в вагоне. Сразу же Жуков оборвал себя, ему не нравилось забегать вперед и тешить себя недостижимым, когда синица лучше в руке, нежели журавель в небе.
   Сыскной агент сел на скамью у окна в ожидании отхода поезда. Мысли накатывались волной и тут же схлынули, словно морской прибой. Обрушатся валом и тотчас бегут назад, чтобы собраться с силами и вновь ринуться на берег. Дебаркадер и здание вокзала медленно поползли назад, словно пришли в движение.
   – Извиняюсь, ваше благородие, – Миша обернулся, перед ним стоял небольшого роста кондуктор с редкими усиками на круглом лице, распознавший наметанным глазом в молодом человеке чиновника, – вы куда следуете?
   – Я, собственно говоря, – молодой человек улыбнулся самой доброжелательной улыбкой, – по твою душу.
   – Ась? – изумился железнодорожный служащий, и глаза стали круглыми, словно серебряные рубли.
   – Да-да, именно по твою, – повторил Жуков и показал жетон сыскного агента.
   – Я…
   – Мне надо с тобой поговорить по одному весьма щекотливому делу, – сыскной агент посмотрел по сторонам, словно боялся, что разговор могут подслушать, – и весьма, – сделал паузу, – желательно без лишних свидетелей.
   – Я… пожалте за мною, – в вагонах поездов, ходящих между столицей и уездными городами, не предусматривалось особое место для кондуктора, около входа было лишь откидное сиденье. В тамбуре, куда привел Жукова кондуктор, было шумно – стучали колеса, скрежетал металл сцепки.
   Железнодорожный служащий смотрел выцветшими, едва голубыми глазами, в которых читался немой вопрос: что надобно этому молодому человеку из сыскной полиции. Ему вроде бы не за что каяться.
   – Что вам угодно?
   – Четвертого дня сего месяца… – начал Миша, но был перебит кондуктором:
   – Извиняюсь, – лицо приобрело ехидно-хитрое выражение, – с кем имею честь беседовать?
   Железнодорожный служащий не стал упрямиться. Не дай бог, чтобы неприятности преподнесла по службе эта полицейская ищейка.
   – Четвертого сего месяца в вагон в Стрельне село три молодых человека. Один в гимназической форме, двое цивильных. О них мне хотелось бы, поговорить.
   Кондуктор ухмыльнулся, и на душе стало спокойно:
   – Вот ежели бы они шумели или привлекли к себе внимание, то я бы их запомнил, а так, – он махнул рукой, снисходительно смотря на Мишу.
   – Неужто ничего не припомнишь?
   – Пожалуй, нет.
   Жуков задумался и спустя полминуты произнес:
   – Неужто не припомнишь?
   – Через вагонные двери проходят сотни людей.
   – Но…
   – Вот именно «но», – слащавая улыбка не сходила с губ. Видно, такими их на службу определяют, промелькнуло в Мишиной голове. Кондуктор смущенно посмотрел на сыскного агента, сетуя на то, что произнес лишнее. Сделал попытку сгладить неловкость: – Трое, говорите, один в гимназической форме, – наморщил лоб и выпятил сжатые губы. – Нет, не припомню.
   – Я могу пройти в следующий вагон.
   – Можете, но только на остановке.
   – А когда она будет?
   – Через несколько минут, – кондуктор поднял вверх палец. – Слышите, притормаживаем.
   – Хорошо, – Миша был недоволен первым опросом, – если что припомнишь, я в поезде.
   – Ежели что, то непременно, – по лицу чиновника было видно, что если даже и вспомнит, то ни в жизнь не пойдет искать сыскного агента. Лишние хлопоты кондуктору ни к чему.
   Миша дождался, пока поезд, сбросив скорость и пронзительно скрежеща по рельсам, остановился у дебаркадера. Жуков не обратил внимания на название станции, быстрым шагом прошел к следующему вагону и, взявшись за поручень, несколько секунд постоял и скрылся в чреве железного монстра.
   Кондуктор второго вагона, мужчина средних лет с поджарой фигурой, на которой ладно сидел форменный китель, встретил Жукова открытой улыбкой и блеском в глазах. Видно, он никогда не сталкивался с сыскной полицией.
   – Вы говорите, четвертого сего месяца?
   – Да.
   – Четвертое, четвертое, – повторил мужчина, – три молодых человека. Гимназист и двое в цивильном платье.
   – Совершенно верно, – Миша устало смотрел на служащего, гадая, припомнит тот или нет.
   – Как же, помню. – Уже не чаявший услышать хорошую весть Жуков прикидывал, узнает ли о троице в последнем вагоне состава или нет, и даже вздрогнул от неожиданности.
   – Помнишь? – заикаясь, произнес сыскной агент.
   – Как же. Помню. Я тогда сделал им замечание, что они громко разговаривали, мешая другим пассажирам, и несколько раз пересаживались с места на место.
   – Если они громко разговаривали, то ты мог слышать их беседу? – с надеждой спросил Миша.
   – Слышал, но по чести сказать, не припомню. Народу много ездит в столицу и обратно.
   – Их же вспомнил?
   – Так, – кондуктор задумался на мгновение и пожал плечами. – Не знаю, отчего их запомнил. Вот шумных господ офицеров, ехавших вчера, не признаю, а вот эту троицу… Даже не знаю, что сказать.
   – Может, припомнишь беседу их?
   Кондуктор сжал губы и провел по ним пальцем.
   – Хорошо, а сможешь их признать?
   – Если встречу, то непременно, в особенности гимназиста.
   – Чем он выделялся?
   – Мне показалось, что в жизни он тихий и неприметный. Перед приятелями голос повышал, словно хотел показать, что взрослый уже, а сам… – и он махнул рукой.
   – Те двое запомнились чем-либо?
   – Неприметные, только вот голоса помню, словно в голове звучат.
   Миша припомнил слова Путилина, когда тот рассказывал, что люди разные и память служит не всегда одинаково. У некоторых из них лица встретившихся, хотя бы мельком, портретами оседают на всю жизнь, у иных в голове звучат голоса, а часть людского племени, отвернувшись, не могут вспомнить тех, с кем свела судьбы.
   – Может быть…
   – Нет, господин Жуков, голоса я запоминаю, а вот лица увольте.
   – Хотя бы помнишь, где они вышли?
   – А что не запомнить? Между столицей и Ораниенбаумом пять станций. Стрельна, почитай, середина пути, остаются Сергий, где вы сели в вагон, и Лигово, вот там они и сошли.
   – Точно помнишь?
   – Точно, господин Жуков, точно. Я их глазами проводил и перекрестился, что такие сошли прочь.
   – Значит, заметил, куда они пошли? – с надеждой в голосе спросил Миша.
   – Да, – улыбнулся кондуктор, почувствовал значимость, что сыскной агент почувствовал живой интерес, и после некоторой паузы сказал: – В буфет.
   – Не путаешь эту троицу с другой?
   – Нет, времени прошло всего ничего. Такими компаниями редко ездят молодые люди. Они обычно в одинаковой одежде, то приятели в гимназической форме, то в цивильном, да и ведут всегда тихо и почтительно, не то что эти, – и он махнул рукой. – Вели себя, словно перепившиеся купчики, дорвавшиеся до легких денег.
   – Да, – Миша достал из кармана фотографическую карточку, – не было ли среди компании этого?
   Кондуктор внимательно посмотрел, потом покрутил в руках и уверенно заявил:
   – Был.

Глава тридцатая
Свидетель

   Семён, попросту Сёма, ибо в силу возраста так его называли, только Иван Кузмич относился к сыну кузнеца как к взрослому.
   – Семён, ты уразумел, что я тебе сказал.
   – Да, дядь Вань, уразумел.
   – Значит, ты должен ответить на все вопросы господина Орлова, – староста только кинул колючий взор на дочерей, как те исчезли за дверью. – Да не стой у двери. Подь сюда, – и он указал на скамью.
   Сёма старался не смотреть на довольно молодого господина из самой столицы, но иногда украдкой бросал взгляд и быстро отводил. Несмелыми шагами приблизился к столу и присел на краешек скамьи, вытертой до блеска платьями и штанами.
   Штабс-капитан не знал с чего начать. Допрашивать или вести беседы с людьми в возрасте или на крайний случай с гимназистами старших классов он умел. С детьми тушевался и иной раз сбивался, все казалось, что столь юные особы не до конца осознают серьезность расспросов и поэтому не очень доверяют, рассказывая мелочи и утаивая главное.
   – Ну, – в голосе мальчишки звучал вызов, словно он, наконец, набрался смелости и теперь готов разговаривать со столичным щеголем.
   – Семён, – рявкнул староста и погрозил пальцем. Штабс-капитан умоляюще посмотрел на Кузмича, тот понимающе усмехнулся. – Семён, с тобой господин Орлов имеет желание поговорить как с понимающим мужчиной, а не с неразумным дитятей. Ты уразумел?
   – Да, – кивнул головой преобразившийся мальчишка, ставший похожим на взрослого человека с детской фигурой и лицом.
   – Я не хочу ходить вокруг да около, – теперь Василий Михайлович устремил испытующий взгляд на кузнецового сына. – Ты слышал об убиенном, найденном подле станции?
   – Угу, – кивнул Семён и поправился: – Слышал. – Бросил вопросительный взгляд на Кузмича, который закрыл глаза, мол, отвечай по совести и без утайки.
   – Не буду говорить, что все сказанное тобой важно для поимки злодеев, я думаю, об этом ты знаешь не менее моего, – штабс-капитан на секунду умолк. – Расскажи, что знаешь.
   – Ну, это, – выдавил Семён, сжал губы и произнес: – Иной раз мы бегаем на станцию, любопытно поглазеть за паровозами. Как они начинают пыхтеть, с натугой трогаясь с места. Любопытно ведь, – вроде бы как оправдываясь, продолжил, сморщив лоб, мальчишка.
   – Это понятно, – провел пальцем по щеке Василий Михайлович, староста нахмурился. – А что ты видел в тот день?
   – Да не тяни ты, – пристукнул ладонью по столу Кузмич.
   Мальчишка тяжело задышал.
   – Иван Кузмич, – с упреком в голосе тихо промолвил штабс-капитан. Староста, сжав губы, отвернул взгляд к окну. – Рассказывай.
   – По лесочку трое шли, мирно беседу вели, смеялись, словно байки друг дружке травили. Потом тот, что повыше, он позади гимназиста был, выхватил из кармана то ли веревку, то ли тонкий ремень, я не разглядел… Мне до ужаса страшно стало.
   – Что потом?
   – Ну что? Накинул гимназисту на шею и давай душить, тот захрипел. Руками замахал, начал хвататься пальцами за веревку. Потом так протяжно всхлипнул, что даже мурашки у меня по спине побежали, жуть такая. Наконец, бедолага обмяк. Видно, дух испустил.
   – Что делал третий?
   – Третий? Ах, третий! Дак ничего, только приговаривал «сильнее дави, сильнее».
   – Далее.
   – А потом мы как рванули…
   – На весь лес, небось? – снова встрял в разговор нетерпеливый староста.
   – Вот и нет, – обиженно надул губы Семён и по взрослому сложил руки на груди. – Бежали как мыши, страх давил, что догонут изверги.
   – И все?
   – Не-а, – и снова Семён посмотрел на старосту, словно спрашивал разрешения на продолжение, но Иван Кузмич безучастно смотрел в окно.
   – Когда страх прошел, – продолжил за мальчишку Василий Михайлович, – и любопытство взяло верх, ты вернулся?
   – Так и было, – опустил взгляд кузнецов сын, – но убиенный был уже без головы.
   – Испугались, небось?
   – Еще как!
   – Отчего же взрослым не сказали?
   – Боялись, что заругают и по шее надают.
   – Стоило бы, – пробурчал староста.
   – Ты бы признал убийц? – спросил штабс-капитан, прищурив глаза.
   – Не знаю, – признался Семён. – Так страшно было, что не разглядывали мы этих нетопырей.
   – Надеялся, что надежных свидетелей заполучил, – посетовал Василий Михайлович, но староста заметил лукавство в глазах столичного гостя. Подзадоривает мальчишку, ишь, какой чувствительный, и тоже усмехнулся.
   – Ну не могу вспомнить, лица их словно чернотой подернуты.
   – Может быть, если увидишь их в том же платье, узнаешь.
   Мальчишка передернул плечами, мол, не знаю.
   – Что, Иван Кузмич, – обратился сыскной агент теперь к старосте, – не смею более тревожить вопросами, может быть, когда арестуем этих злодеев, то и поможет нам Семён своей памятью.
   – Поможешь? – сдвинул брови Иван Кузмич.
   – Помогу, – выдавил из себя на выдохе кузнецов сын. – Попробую.
   – Ступай, – сказал тихим голосом староста. – Ступай, чай, заждались сотоварищи, гадают, небось, что за пытку тебе устроили.
   Когда Семён скрылся за дверью, в горнице среди возникшей тишины оставшиеся задумались о своем. Расследование хотя и продолжалось, но двигалось таким малым шагом, что казалось, никогда не завершится и молодые люди успеют состариться к тому времени, когда их настигнет возмездие.

Глава тридцать первая
Паровозы, вагоны, суета…

   – Значит, был, – повторил вслед за кондуктором Миша.
   – Вот об этой личности могу сказать точнехонько, – ноздри железнодорожного служащего раздулись, словно у гончей на охоте. – Присутствовал он среди молодых людей, и именно он был в гимназической форме.
   – Значит, они пошли в буфетную?
   – Я видел, что они направились туда, – кондуктор на миг задумался. – Зашли ли они туда, не могу знать.
   – Хорошо, – в воздухе прозвучало безликой интонацией. – Сошли в Лигово. Будем считать, направились в буфетную?
   – Наверное, – повторил служащий, – если вам так угодно.
   Миша тяжело засопел и хотел было вспылить, но припоминал наставления Ивана Дмитрича о том, что агент в любых обстоятельствах должен быть хладнокровен, собран и внимателен.
   – Хорошо. Ты видел, как они направились в буфетную, но точно не знаешь. Так?
   – Совершенно верно.
   – После этого случая ты когда-нибудь их или одного из них встречал?
   – Нет.
   – Значит, в буфетную, – повторил в задумчивости Миша. – Когда станция?
   – Я вас извещу.
   Жуков вернулся на место, наблюдая в окно. Проносились крыши домов, над которыми столбами белесый дым уносился в небо за темными силуэтами деревьев, раскинувших черные ветви, словно художник несколькими штрихами карандаша небрежно набросал на листе бумаги. Он понимал, что, видимо, ничего не узнает, а только зря потратит время. Но расследование не всегда удача с первого часа, а кропотливое процеживание слов, деяний, событий сквозь увеличительное стекло рассуждений, сопоставлений, фактов. Поэтому мысли перескочили на более приятные воспоминания.
   В Лигово прибыли минута в минуту. На дебаркадере суетился народ, чувствовалась близость столицы.
   Миша с минуту постоял, поглазел на деревянный вокзал, выкрашенный в зеленый казенный цвет, и направился в буфетную. Хотелось быстрее покончить с этим бесполезным занятием.
   В зале буфетной стоял едва уловимый запах хорошего кофе, и сразу же захотелось присесть и заказать чашку крепкого ароматного напитка. К нему клубнику, которую то ли научились выращивать в зимних садах, то ли доставляли из южных краев, со взбитыми сливками. Пришлось проглотить предательскую слюну.
   Жукова провели за столик.
   – Чего изволите?
   Через некоторое время перед Мишей, словно по мановению волшебной палочки, появилась маленькая чашка ароматного кофе и розетка со взбитыми сливками.
   Правда, не с клубникой, а вымоченными в вине вишнями, темно-красной пирамидкой возвышавшимися среди белоснежного поля.
   – Хотелось бы поговорить с теми, кто обслуживал господ четвертого апреля.
   – Извините…
   – Нет, нет, все хорошо… Я – агент сыскного отделения, и мне хотелось бы поговорить о господах… вернее, пассажирах.
   – Я к вашим услугам-с, – наклонил голову господин в накрахмаленной белой рубашке и форменной железнодорожной куртке.
   – Четвертого сего месяца ты обслуживал посетителей?
   – Точно так-с, в этом заведении я прислуживаю-с один.
   – Тогда не припомнишь четвертое число?
   – Извиняюсь, но мои дни похожи-с один на другой. Вот если бы что-то-с в тот день произошло-с, а так… – на лице появилась смущенная улыбка, говорившая, что, мол, рад был помочь.
   – Может быть, вспомнишь трех молодых людей, двое в цивильном платье, один, вот этот, – Миша положил на стол фотографическую карточку, – в гимназической форме? – и с любопытством посмотрел на человека, склонившегося ниже и с интересом разглядывавшего толстый кусок картона.
   – Постойте-ка, – выдавил буфетчик и тут же осекся. – Прошу прощения-с. Припоминаю, они-с вошли по приезде ораниенбаумского поезда, заказали-с чаю с пирожными.
   – И что произошло особенного, что ты их запомнил?
   – Так какие-то они притихшие были, шушукались, наклонив головы друг к другу, словно боялись, что окружающие их услышат.
   – Ты слышал?
   – Да я-с…
   – Только без лукавства, я веду следствие, и мне недосуг выслушивать бредни о том, что ты только чашки со стаканами подносишь. Понятно?
   – Я понятливый, – буфетчик закусил нижнюю губу и, наклонившись еще ниже, прошептал: – Уж не одного ли из этой троицы близь Стрельны… – дальше продолжать не стал, побоявшись говорить о смерти.
   – Не буду лукавить, догадка верная, голубчик. Так как же? О чем они шептались?
   – Когда гимназист отлучился, эти двое, озираясь, говорили, что вернуться стоит в Стрельну, там подходящее место.
   – Для чего?
   – Вот этого знать не могу. Тут вернулся ихний третий приятель, они расплатились и вышли.
   – Ты их больше не видел?
   – Нет.
   – Точно?
   – У меня память на лица хорошая, иной раз помогает на службе.
   – Как выглядели они?
   – Гимназист?
   – Как гимназист, я знаю, – Миша почесал щеку. – Те двое в цивильном.
   – Обычно, – пожал плечами буфетчик. – Темные пальто…
   – Платье меня не интересует, – оборвал хозяина самовара, стаканов и чашек Миша. – Его сменить можно, тем более что погода становится теплее и солнечнее. Рост, лица, какие-либо приметы.
   – Одному лет около двадцати. Высокий, с усами, но знаете, такие редкие. Не иначе недавно появились, второй пониже меня росточком и, показалось, моложе на два-три года.
   – Ты их при встрече узнал бы?
   – Да, – уверенно ответил буфетчик. – Узнал бы.
   – Тогда я могу рассчитывать на твою помощь?
   – Несомненно.
   – Когда они вышли, ты, случаем, не заметил, куда они направились?
   – Никак нет, мне надо было обслуживать господ.
   – Хорошо, – кивнул головой Миша. – Я больше тебя не задерживаю. – Жуков поднес к губам чашку, отхлебнув маленький глоток слегка остывшего ароматного напитка.
   Свою поездку Жуков сравнивал с погоней за тенями недавнего прошлого.
   Но вот погоня, настоящая погоня, как встарь, вскочил на коня, и вперед за разбойниками! Ветер в лицо, ветви деревьев хлещут по ногам. Ты несешься без остановки, чтобы схватить злодеев и привести в качестве трофея в кандалах.
   Красота.
   Миша размечтался и чуть было не опоздал на поезд. Дорога вновь вела в Стрельну, туда, где началось расследование и закончилось путешествие по столь короткой жизни Сергея Мякотина.
   Жуков вошел в вагон последним, когда кондуктор начал закрывать дверь вагона. Железнодорожный работник раздраженно засопел, но произнес довольно спокойным голосом: «Прошу!»
   – Благодарю, – пробурчал запыхавшийся Миша и прошел дальше в вагон, где устроился у окна.
   Иной раз Жуков изумлялся избирательности памяти. То начнет ни с того ни с сего рисовать картины только минувших событий, то близкого настоящего. Отчего-то вспомнил одно из первых дел, когда еще совсем юный, с нежным пушком над верхней губой, он почувствовал себя равным Видоку и нарисованному фантазией Эдгара По мосье Дюпену. Сколько в то время набил шишек. Хорошо хоть, шишек, а не сделал непоправимых ошибок, из-за которых, сгорая со стыда, сбежал бы из сыскного отделения. Спасибо Ивану Дмитричу, что тогда не поставил крест на заносчивом агенте, взял под крыло молодого сотрудника и начал ненавязчиво, как само собой разумеющееся, обучать профессиональным азам.
   Чего стоила история, когда он заметил на Невском Веньку Стодолю, разыскиваемого за разбойное нападение. Начал за ним следить. Тогда казалось, делает так умело, что преступнику никогда не догадаться о Мишиной слежке. Ходил долго, часа четыре, то по кабакам, то по каким-то лавкам, то забрел на постоялый двор. Жуков расслабился, вот, мол, Сенька в его руках, да не тут-то было. Стодоля давно приметил молодого агента и водил за собой, как телка на веревочке. Хорошо, что ножом не сделал Мише дополнительных отверстий в теле, только ударил по темечку кожаной дубинкой, наполненной дробью, и сбежал.
   Молодой помощник получил не только головную боль от удара, но и обидный выговор от Путилина – не за то, что упустил преступника, а что так бездарно поставил себя под удар. Надо было всего лишь доложиться, что Сенька в городе. Дальше нашли бы. Это кажется обывателю, столица велика, но спрятаться в ней негде. Всякого найти можно, в особенности такую личность, как известный в определенных кругах Стодоля, не все ли равно – днем раньше, днем позже.
   Дело было не в пробитой голове, а в уроке, полученном Мишей от Ивана Дмитриевича.
   Путилинский помощник вновь заерзал в уютном поезде и смотрел в окно, не замечая ни проносящейся мимо возрождающейся после зимней спячки природы, ни серых крыш домов, над которыми тоненькими змейками вился дым, ни кондуктора, стоящего над ним и в третий раз спрашивающего билет.
   – Что? – наконец очнулся от мыслей Миша.
   – Извиняюсь, ваше благородие, – у вагонного служащего глаз наметан. – Ваш билет.
   Жуков протянул кусок плотной серой бумаги. Не давала никаких поблажек служба в сыскном отделении, приходилось оплачивать проезд не только на поездах и речных судах, но и извозчиках. Хорошо, если попадался знакомый по каким-либо делам, либо прослышанный о такого рода полицейской службы. Приходилось иной раз тратить деньги из собственного денежного довольствия.
   – Любезный, ты, случаем, четвертого числа в четырехчасовом не обслуживал пассажиров до Стрельны? – на всякий случай поинтересовался сыскной агент.
   – Четвертого? – сморщив лоб, повторил кондуктор. – Четвертого мы возвращались утренним в одиннадцать и в шесть пополудни.
   – Спасибо, любезный, – и Миша отвернулся к окну, тем самым показав, что разговор окончен.
   Кондуктор некоторое время потоптался у сиденья и, пожав недоуменно плечами, пошел проверять билеты далее, так и не поняв, что от него хотел молодой человек.
   Мишу же беспокоило неясное чувство, что-то упустил. Какую-то мелочь, которая со временем станет такой важной, что повлияет на весь ход дальнейшего расследования.
   «Что же я упустил?» – мучился Жуков, разминая пальцами виски. Вроде бы и пронзала резкой болью голову, но как-то быстро исчезала, словно стрела, выпущенная из тугого лука.
   Версты бежали друг за дружкой, отмечая очередную невысокими столбами с царским гербом и приближая состав под мерный стук колес к станции Стрельна.
   Хотелось бы найти первым преступников, но не всегда удача идет впереди ищущего. Всякое бывало. Порой весь в мыле, как лошадь после быстрого бега, а лавры достаются тому, кто оказался просто ближе. Миша в таких случаях не расстраивался. Зачем? Ведь злоумышленник пойман, это самое главное, что требовалось на сыскной службе, иногда опасной, а иногда курьезной. Как с неделю тому, когда Жуков нос к носу столкнулся с известным карманным вором Изей Гикельштейном по прозвищу Везунчик. Растерялся преступник. Не ожидал встретить в трактире на Большом проспекте, куда он зашел пообедать, помощника Путилина, о котором был много наслышан и которого показали как-то на Невском. Тогда же предупредили, что Мишка, мол, Жуков молод, да шустёр. Недаром начальник сыскного отделения лично обучал молодого сотрудника премудростям розыскного дела. Поговаривали, что сам Путилин готовил себе на смену молодого помощника, хотя многие с нетерпением ждали отставки с виду добродушного сыскного начальника, но опасались, а не будет ли хуже при новом?

Глава тридцать вторая
Ах, кабы знать…

   Неизменный спутник по столице, трость с потертой ручкой удобно сидела в руке, словно являлась продолжением пальцев.
   Столько раз выручала из затруднительных положений, что и не счесть. Иван Дмитриевич изредка носил с собою в кармане пистолет. Все больше по старинке управлялся с нарушителями городского спокойствия. Иной раз с помощью неизменной трости отбивался от сверкающих у лица ножей и железных, обтянутых кожей дубинок. Всяко бывало, Путилин счет потерял таким происшествиям.
   Сейчас же он шел, помахивая тростью, по Казанской, на встречу с Сенькой Иевлевым, известным в определенных кругах Санкт-Петербурга как Ивушка. За столь ласковым прозвищем скрывался саженного роста детина со шрамом через правую щеку. В пьяном угаре тот любого готов был вбить по макушку в землю пудовым кулаком. Не терпел, когда называли его Ивушкой, считал чуть ли не оскорблением.
   Путилина Сенька уважал. При каждом свидании страх охватывал, словно маленького мальчика при виде родительского кожаного ремня. Становился робким и руки не знал куда деть.
   Иван Дмитриевич шел на встречу без особой надежды на какую-либо информацию. Надо было изредка напоминать о себе, вдруг что любопытное прозвучит из уст увальня Сеньки. Иногда такое случалось, хотя в последнее время все реже. Вспомнилось, когда Ивушка навел на банду злоумышленников, промышляющих грабежом лавок. Может быть, без злого умысла, но проговорился, что, мол, Епифан Слепцов со товарищи начал деньгами сорить. Бабам своим платья новые дарил, да не простые, а подобные тем, что барыньки носят. Самое главное, что не только «атаман», как заставил своих называть себя Епифан, но и самые неприметные члены шайки, которых главарь держал в черном теле.
   Несколько дней спустя Иван Дмитриевич послал агентов проверить достоверность слов Ивушки.
   – По существу вопроса я скажу вам следующее, по счастливому или не очень стечению обстоятельств, мне стало известно, что небезызвестный вам Епифан Слепцов…
   – Слепой? – переспросил Миша, то ли показывая знание преступного мира, то ли выказывая удивление.
   – Совершенно верно, Михаил Силантьевич, тот самый Слепой, что второй год ускользает из твоих рук. Хотя ты клятвенно меня заверял: не пройдет и недели, как Слепцов будет находиться в холодной.
   По выражению лица Жукова Иван Дмитриевич отметил, что щеки того покрылись предательским румянцем.
   – Да я… – начал было Миша, но осекся, увидев поднятую руку Путилина.
   – Надеюсь, в этот раз мы с вами не оплошаем, ибо Слепой очень скрытный, вы сами знаете, и поэтому, может, в следующий раз появится не в столице, а где-нибудь в Одессе или Варшаве.
   – Иван Дмитрии, – хотел добавить Орлов, но тоже умолк.
   – Я понимаю, господа, ваше нетерпение, но на нашей службе спешка только вредит делу. Поэтому постарайтесь в этот раз не допускать ошибок. Более не смею вас задерживать.
   Слепой, в миру по документам Епифан Иванович Слепцов со товарищи был взят под стражу без излишнего шума. Спустя некоторое время сотрудники признались, что не все прошло гладко, как текли слова докладов.
   Предводитель шайки грабителей жил на втором этаже маленького деревянного дома в Змеином переулке, как между собой называли безымянный закуток в районе Коломны. Мишу как самого младшего оставили во дворе, куда выходили окна комнаты, в которой в тот день почивал Епифан после ночных трудов.
   По скрипучей лестнице с пистолетами в руках поднимались впереди штабс-капитан, привыкший в армейской службе к риску, за ним Соловьев. Вроде бы сторожились, да разве угадаешь, какая из ступеней вскрикнет более других. Слепцов словно чуял, что пришли за ним. Запер дверь на щеколду и, сквозь зубы выкрикивая обидные матерные слова, дважды выстрелил. Хорошо, что ни в кого не попали револьверные пули. Потом сиганул в сугроб. Как оказалось, ногу подвернул. Но рванул, хромая по улице, так, что Мише было не угнаться. Слепой стрелял в преследователя.
   Слава Богу, пули прошли мимо. У Жукова взыграла молодецкая удаль.
   В последнее мгновение он толкнул Слепцова в спину. Тот полетел кубарем, приземлившись на спину, поворотился к сыскному агенту. Перед Мишиным лицом мелькнуло вороненый ствол и такое громадное отверстие, что на сердце похолодело, раздался сухой щелчок. Закончились патроны в барабане, из неудобного положения предводитель шайки запустил револьвером агента. Миша уклонился и со всего размаха впечатал кулаком в рябое лицо преступника. Епифан по-бабьи взвизгнул и обмяк. Здесь подоспели штабс-капитан с сотрудниками.
   Уже потом, когда в трактире Миша залпом выпил стакан пшеничного вина, пришло успокоение и перестали дрожать зубы и руки.
//-- * * * --//
   Ивушка проживал недалеко от Казанской улицы в Новом переулке, в доме господина Брюна.
   Путилин прошел вокруг дома, несколько раз украдкой обернулся. Не хотелось подводить под «монастырь» Ивушку. В определенных кругах столицы не поощряли общения с представителями полиции, в особенности с сыскным отделением. Могли лишнюю дырку в теле сделать. Нравы были не джентльменские.
   После того как Иван Дмитриевич убедился, что никем посторонним не замечен, скользнул в неприметную дверь, выкрашенную в цвет дома. Полицейский спустился на пять ступеней вниз, прошел по темному коридору и толкнул низенькую дверь, которая с противным скрипом отворилась, открыв взору сыскного начальника просторную светлую комнату с довольно старой, но сохранившей изящество мебелью.
   Сенька, хотя был частым гостем тюремных заведений, но предпочитал на воле жить в уюте. Когда не имел постоянной женщины, нанимал себе работницу, что не только занималась готовкой, но и убирала комнаты Иевлева. Ивушка жадным не был, платил приходящей щедро и никогда в свое жилище собратьев по ремеслу не водил, считая дом на английский манер не только местом жительства, но и крепостью, которая подпитывает в тяжелые минуты.
   – Здравия желаю, Иван Дмитриевич! – Губы Сеньки расплылись, но взгляд говорил, что улыбка неискренняя, какая-то натужная, словно приход сыскного начальника вызывает больше беспокойства, нежели приятных минут.
   – Здравствуй, Семён! – Путилин осмотрелся, положил трость и шляпу на невысокий столик у входа.
   – Весьма рад посещению, – Иевлев засуетился, – может, чаю? – И он указал на полуведерный самовар, с вьющимся белым дымком над трубой.
   – Не откажусь, – начальник сыскного отделения подошел к столу, отодвинул стул с резной прямой спинкой.
   – Может, что покрепче? – Сенька по руки.
   – Пожалуй, позволю себе отказаться. Сегодня на доклад, – Иван Дмитриевич кивнул головой, скосив глаза кверху.
   – А я себе позволю, – через некоторое время на столе появилась тарелка с пирогом, свежими бубликами, а перед Путилиным – изящная чашка на тарелке.
   – Спасибо, – Иван Дмитриевич положил в чашку маленький кусочек сахара и помешал ложечкой.
   Повисла пауза, никто не хотел первым нарушать тишину. Только Ивушка крякнул и с шумом потянул носом воздух после выпитой рюмки.
   – С почином!
   – Благодарствую, – произнес Иевлев.
   – Вижу, жизнь налаживается? – Путилин поднес к губам чашку.
   – Вашими молитвами.
   – Если бы моими, ты давно бы бросил ремесло вольного охотника.
   Правая бровь Ивушки поползла вверх, словно он удивился словам сыскного начальника.
   – Иван Дмитрич, я же…
   – Знаю, что хочешь сказать. Знаю, так что не трудись подыскивать праведные слова, все равно не поверю.
   – Иван Дмитрич, – с укором в голосе сказал Сенька. В отношениях этих двух людей была некая игра в догоняющего и беглеца.
   Однако, несмотря на такое положение, Путилин хорошо относился к Иевлеву, но спуску не давал, когда того ловили на «горячем». А если была нужна помощь, то никогда не отказывал.
   – Иван Дмитрич уже сорок с лишком лет, – в голосе начальника сыскного отделения послышались какие-то болезненно-усталые нотки.
   – Дак, Иван Дмитрич, – Ивушка налил до краев вторую рюмку, но увидев укорительный взгляд Путилина, оставил водку на столе, – горбатого могила исправит, а меня… – он почесал затылок и, пожав плечами, сказал: – А меня… Может, старость.
   – Неужто на старость не скопил? – Начальник сыска вертел в руке пустую чашку.
   – Еще чаю? – Сенька пропустил мимо ушей вопрос.
   – Не надо, дорогой, ты же знаешь, что я пришел не чаи распивать. Ты садись, небось дома находишься. Не то у меня такое чувство, словно тебя на допрос вызвал.
   – Да упаси Господь от такой напасти, – улыбнулся Иевлев.
   – Не попадайся, вот и вся недолга.
   – Так стараюсь.
   – Не хочу тебя поучать, каждый выбирает ту дорогу, которая ему по душе, – поставил чашку на стол и начал барабанить пальцами по столешнице. – Однако не за этим я к тебе пожаловал. Что новенького в городе?
   – Так нового ничего, все по-старому.
   – Ой ли? Для чего ж меня звал? – искренне удивился Путилин. – Ты ж знаешь, дел невпроворот.
   – Приятно с умным человеком посидеть, разуму набраться, – Сенька мило улыбался.
   – Ладно, льстец, – ворчливо, но как-то беззлобно произнес Иван Дмитриевич, – не за этим я к тебе пришел. Не думай, что только за новостями. Я, по чести говоря, рад за тебя, и мне приятно, что пусть ты не исправился…
   – Я… – перебил начальника сыска Иевлев, но Путилин поднял руку, давая понять, чтобы Ивушка помолчал.
   – Пусть ты не исправился, – повторил Иван Дмитриевич, – но мне приятно, что из журнала приключений исчезла твоя фамилия.
   – Так исправляюсь.
   – Бобылем живешь? – переменил тему Путилин.
   – Что мне надо? – улыбка не сходила с губ Сеньки. – Привык я жить в одиночестве, а бабы? Вы ж знаете мои привычки, приходит ко мне одна на время, и того достаточно.
   – Понятно, – Иван Дмитриевич осмотрел комнату. – В прошлый раз вот этого шкапа не было, да и диван новый.
   – Все вы подмечаете, глаз наметан. Я бы внимания не обратил.
   – Служба, будь она проклята.
   – Что так?
   – Пора в отставку – посетовал начальник сыска. – Здоровье уж не то, да и преступники сердцами ожесточились.
   – Если вы, Иван Дмиртич, о Стрельне, так это не нашенские. Они хоть нож под сердце сунуть горазды, но чтобы гимназистам головы резать… Это не по нашей части.
   – От кого слышал?
   – Иван Дмитрич, земля слухами полна. Такое вот зверство, – Иевлев произнес последнее слово, словно плюнул терпкую ягоду, – тем более на слуху.
   – Значит, столичные не причастны?
   – Со всей уверенностью могу сказать.
   – Ой ли? Не кажы гоп, докы не перестрыбнеш, как говорят малороссияне.
   – Нет, Иван Дмирич, пусть меня черти на части разорвут, если я вру. Наши говорят, что сами гимназисты что-то не поделили, или от распущенности. Вы ж знаете, нынешние нравы, мы-то агнецы по сравнению с теперешней молодежью.
   – Сенька, от кого я такие слова слышу?
   – Иван Дмитрич, – обиженно надул губы Ивушка.
   – Не обижайся, я ж по-стариковски ворчу.
   – Какой же вы старик?
   – Устал я, Семён, устал.
   – Поехали бы в Европу на воды, подлечили себя.
   – Я о том подумываю. С тобой хорошо, однако, – Путилин развел руки в стороны, – пока я на службе, пора, – поднялся со стула.
   – Кстати, – поднялся и Иевлев со своего места, – Полевой в столице.
   На лице Ивана Дмитриевича не дрогнул ни один мускул, хотя Полевой был головной болью сыскного отделения последние пять лет. Ивушка – заинтересованное лицо, когда-то он перебежал в одном деле дорогу упомянутому вору, вот между ними и пробежала черная кошка.
   – Давно? – без особой заинтересованности спросил Путилин.
   – С месяц, – и пожевав губу, уже тише добавил, – у Матрены на Петербургской живет.

Глава тридцать третья
По следам, истертым временем

   По возвращении на Большую Морскую Иван Дмитриевич поинтересовался у дежурного чиновника, кто из агентов по особым поручениям находится в сыскном отделении. Оказался только надворный советник Соловьев, прибывший за четверть часа до Путилина.
   Начальник сыскной полиции распорядился, чтобы Иван Иванович как можно быстрее прибыл в кабинет.
   – Будет исполнено, – произнес дежурный чиновник.
   Сам же Путилин по лестнице, устеленной темно-синей дорожкой, начал подниматься на второй этаж, где располагался кабинет. Иван Дмитриевич усталыми движениями скинул верхнее платье и не стал вешать в предназначенный для этой цели шкап. Бросил на стул, стоящий по правую сторону от входной двери, сам же сел за стол, не успел поднять сероватый лист с очередным циркуляром градоначальника, как раздался громкий стук в дверь.
   Войдя в кабинет, Иван Иванович поздоровался. Путилин ответил кивком головы. После того как надворный советник расположился напротив, начальник сыскной полиции произнес:
   – По сведениям, полученным час тому, в столицу на гастроли прибыл господин Полевой. – Правая бровь Соловьева поползла вверх, но лицо сохранило безразличное выражение, хотя дыхание изменилось, стало глубоким и частым. – Надеюсь, не стоит вам объяснять, как важно не упустить вышеупомянутого преступника и отправить на каторгу. Он столько раз выскальзывал из наших рук, снискав… – Иван Дмитриевич сжал губы и продолжил: – Незаслуженную славу хитрого лиса, ускользающего не только от рук сыскной полиции, но и самого, – иронически добавил, – Путилина.
   – Иван Дмитриевич… – Начальник сыска поднял руку, призывая чиновника по особым поручениям не перебивать.
   – Такой случай может нам представиться не скоро, так что, Иван Иванович, берите пятерых агентов и установите наблюдение за небезызвестным вам домом Матрены Ивановой.
   – Матрены Криворучки?
   – Совершенно верно, Криворучки.
   – Иван Дмитрич, я думаю, мне хватит трех агентов.
   – Ой ли?
   – Иван Дмитрич, Полевой хи, словно лис, как вы правильно изволили выразиться. Именно поэтому мне хватит трех – Васнецова, Сергеева и Ицмана. Они опытны в делах слежки, не раз доказывали, что каждый из них в состоянии заменить с десяток полицейских.
   – С вами трудно не согласиться. Иван Иванович, я бы и сам принял участие в выслеживании и арестовывании Полевого, но, увы, боюсь только испортить вам дело.
   – Я сделаю все, что от меня зависит.
   – Эх, кабы мне с вами, – Путилин ударил кулаком по столу, но, покачав головой, добавил: – Боюсь, только в тягость вам буду, да и времени особо нет.
   – Иван Дмитрич, смею вас уверить, что нынешний случай будет последним, вот только как же со стрельнинским делом? Я так и не проверил Ивана Реброва.
   – О нем не беспокойтесь, – сказал начальник сыска.
//-- * * * --//
   Господин Полевой, согласно полицейской карточке Николай Иванович Барбазанов, тридцати шести лет, православный, неженатый, происходящий из мещан города Печоры Псковской губернии, в течение последних пяти лет являлся той костью в горле, что не дает возможности извлечения. Потому что ни добраться до кости, ни вдохнуть полной грудью, ибо причиняет нестерпимую боль, ни не обращать внимания, ибо постоянно напоминает о себе, было никак нельзя. Полевой в своем роде уникальный преступник с такими акскими талантами, что куда там иной знаменитости из Александринского театра. «Трудовую деятельность» Барбазанов начал в 1857 году, когда в Новгородской губернии, в имении князя Павла Павловича Голицына похитил на десять пудов серебра. Вывез в отсутствие хозяина на двух телегах, с подельником, финляндским уроженцем Матвеем Хулькуненом. С чухонцем Николай познакомился буквально за несколько дней до дерзкой покражи. Потом выяснилось, что подельника, оказавшегося не Хулькуненом, а Хильбертом Персиненом давно разыскивали полицейские управы Царскосельского и Шлиссельбургского уездов и в самом Княжестве Финляндском.
   Чухонца задержали, когда он пытался заложить свою часть серебра в ссудной кассе Наперсткова и во 2-м отделении Частного ломбарда. Вот тогда впервые всплыла фамилия Барбазанова. Частный пристав был крайне рад услужить князю Голицыну и поэтому одного вора хватило для наказания.
   Но никто не мог связать кражи в имениях и загородных дачах с именем какого-то восемнадцатилетнего юноши, действующего с невероятной наглостью. Это уже потом выяснилось, что от рук Николая пострадали генерал-лейтенант Серебряков, тайный советник Воронцов, купец Парамонов в Лугском уезде, полковник Денисов в Петергофе, почетный гражданин Боготуров близь Гатчины. Причем похищенные ценные вещи у последнего были проданы содержателю корчмы Василию Соболеву у станции Мшинская строящейся железной дороги на Варшаву, от которого и узнали о шустром молодом человеке. Потом были Киев, Одесса, Варшава, Москва и еще ряд крупных губернских городов.
   Барбазанов избегал столицы, словно зверь, учуявший в тех краях запретное место. Но не устоял. Пять лет тому пристав четвертого участка Петербургской части известил сыскную полицию о краже у надворного советника барона Бенкендорфа, проживавшего на даче князя Белосельского-Белозерского, серебряных и драгоценных вещей, ценного образа Казанской Божьей Матери, а также пяти персидских ковров, всего на сумму более двадцати тысяч рублей. Преступник, как выяснилось позднее, проник в дом через выбитое на первом этаже в оконной раме стекло.
   Внимательный смотр не замедлил, однако, показать, что разбито окно для отвода глаз и кража не могла быть произведена через него, ибо ковер никоим образом не мог быть протиснут в образовавшееся отверстие.
   Подозрение вызвал слуга потерпевшего крестьянин Касимовского уезда Андрей Рябов, который после некоторого запирательства признался в преступлении. Тогда и всплыл новый персонаж – мужчина тридцати лет с приветливым лицом, обходительными манерами. Как это часто бывало, Рябов разоткровенничался с незнакомцем в трактире за чаркой вина, пожаловался на судьбу, посетовал на то, что не имеет никакой возможности сочетаться браком с любезной сердцу Агриппиною. Как получилось, что слуга барона согласился на покражу, сам понять не мог. Украденные вещи точно так, как и незнакомец, найдены не были.
   Наконец, Барбазанов осознал, что столица – это золотое дно. Никакая провинция не сравнится с богатством петербургских жителей, и притом в большом городе легче затеряться.
   Николай имел дар располагать к себе людей и так быстро с ними сходился, что Путилин диву давался. В прошлом году 2 марта в квартире отставного губернского секретаря Венгерова, жившего по Стремянной улице, обнаружена кража 12 тысяч рублей из запертой шкатулки. По дознанию оказалось, что досадное происшествие могло произойти в промежуток времени с 23 февраля, когда ни Венгеров, ни его жена ничего из шкатулки не брали. Подозрение пало на племянника потерпевшего Игнатия Перловского, который никаких определенных занятий и постоянной квартиры не имел, а жил у отставного губернского секретаря без прописки вида, и самое интересное, исчез 28 февраля. Тотчас же были приняты все меры к задержанию господина Перловского, но усилия сыскной полиции успехов не имели. Только через информаторов стало известно, что вышеозначенный господин 1 марта около 11 часов вечера ужинал в трактире «Лондон» за Невской заставой с господином лет тридцати-тридцати пяти, элегантно одетым и проявившим завидную щедрость при расчете. Извозчика разыскивали быстро, он-то и поведал, что вез господина, по описанию Перловского, из гостиницы «Лондон» на Колпинскую станцию Николаевской железной дороги. В то же время выяснили, что попутчик Игнатия отставной штабс-капитан Богуславский, проживавший в Московской части по Разъезжей улице на постоялом дворе, в тот же день, 1 марта, внезапно собрал вещи и уехал. Из дальнейших разысканий выяснили, что племянник потерпевшего направился в Москву, куда были командированы Жуков и Моисей Ицман, которые проделали большую работу и арестовали господина Перловского в городе Ковров Владимирской губернии с тысячью рублей в карманах. Он опознал по литографическому снимку Бабазанова, задержать которого так и не сподобились.
   По преступлениям Полевого можно было бы изучать историю санкт-петербургской сыскной полиции с пометкой «злоумышленник ускользнул»…
   Прошлой осенью во время остановки проезда у Красносельской станции Балтийской железной дороги, была совершена кража у артельщика этой же дороги сто семьдесят три тысячи рублей. Преступление было совершено с поразительной быстротой, словно похитители действовали по разработанному кем-то плану, расписанному по минутам. Воры скрылись, не оставив ни единого следа. Тем не менее не прошло и одного дня, как возник отставной рядовой Яблонский, известный в полиции по самым разным преступным деяниям на железной дороге. Арестовали его не столько из подозрения, сколько от того, что другого следа не было. Как оказалось, не зря, при нем оказалось три тысячи семьсот пятнадцать рублей, о которых Яблонский давал путаные сведения. То долг вернули (хотя такую сумму никогда он в руках не держал), то накопления за всю жизнь, но когда сверили номера купюр, пригласили артельщика, кроме всего прочего намекнули, что есть неопровержимые доказательства участия в деле некоего Кушелева, содержащего трактир близь станции Лигово, отставной рядовой заговорил.
   По словам Яблонского, в питейном заведении Кушелева объявился молодой человек и в точности описал Барбазанова, даже привычку последнего в разговоре теребить левой рукой мочку уха. Как незнакомец смог подбить на такой откровенный грабеж? Отставной солдат только пожимал плечами и шептал: «Не понимаю».
   В тот же день задержали Кушелева, его жену Черни и племянника последней Давида Фарберга, проживающего в столице без паспорта. Лица эти давно находились под особым подозрением сыскной полиции как ведущие преступный образ жизни. Невзирая на то, что кушелевское заведение находилось за городом и за ним должны приглядывать уездные полицейские чины, скупка краденого, укрывательство воров – это самые безобидные из преступлений, в которых можно было обвинить семейство. Иван Дмитриевич намеренно не делал этого, ибо проще держать такое гнездо под присмотром, нежели с его закрытием приобрести несколько новых, о которых необходимо начинать тайное следствие, выявлять действующих лиц, а так, по крайней мере, одной заботой меньше. Допрос Кушелева и жены ничего не дал, как и обыск, произведенный со всей тщательностью, заглядывали не только в каждую бочку с квашеной капустой, но и тонкими железными спицами прощупали подушки и перины, но не нашли ничего.
   Хозяина трактира с женой отпустили. Допрос Давида Фарберга продолжили с большим успехом. Он начал говорить, Путилин вел разговоры с преступниками по ночам, когда никто не смел потревожить. Время более располагало к откровенности. Сего молодца давно разыскивали полицейские власти Княжества Финляндского за две кражи в Гельсингфорсе. Иван Дмитриевич выведал и о вдохновителе ограбления артельщика, и о том, где сокрыты деньги. В тайнике, который располагался во дворе трактира, было найдено двадцать тысяч рублей, остальные деньги, как и организатор, испарились, словно их не было никогда на белом свете.
   Сколько преступлений прошло незамеченными, мог рассказать только Николай. Тот, наверное, сам потерял счет. Удачливость была в крови у Барбазанова, так ни разу и не попавшегося в руки полиции. Вот и хотелось Ивану Дмитриевичу наконец познакомиться со счастливчиком, который имел волчье чутье, а может, хороших информаторов, вовремя приносивших предостережения.
   Сейчас наступила минута, которую ни в коем разе нельзя было упускать, ведь второго такого случая можно и не дождаться. В начале зимы до ушей Путилина дошла весть, что Барбазанов решил сменить не только столицу, но и отечество, захотел, видимо, на покой. Хотя такие деятельные особы никогда не прекращают преступной деятельности. Им нравится ходить по острию ножа, будоража себя и других, но здесь можно отдать должное Николаю, он никогда не искал такого рода популярности, всегда оставался за страницами газет и книг.
//-- * * * --//
   – Будьте осторожнее, Иван Иванович, – покачал головой Путилин.
   Надворный советник поднялся со стула.
   – Не смею держать, – и когда Соловьев открыл дверь, почти умоляющим голосом произнес: – Будьте осторожны.

Глава тридцать четвертая
Уж полночь близится…

   Проводив гостя, долго сидел Иван Кузмич в раздумьях о человеческой натуре, потом надел очки и, чтобы освободиться от гнетущих мыслей, принялся читать Евангелие.
   Василий Михайлович возвращался на вокзал через рощицу, которая совсем недавно стала непосредственной участницей кровавой трагедии. Что-то сдвинулось, появились свидетели, пусть дети, но хоть такие. Стало дело за малым, предъявить ненайденных злодеев. Штабс-капитан ухмыльнулся, несмотря на упавшее настроение. Хотя, что можно было ждать от такого путешествия? Не рассчитывал же Орлов в самом деле привести в наручных оковах убийц?
   Василий Михайлович давно уловил, что позади кто-то крадется в обуви на мягкой подошве. Несколько раз он украдкой оборачивался, но так и не приметил идущего следом человека. Происходящее начинало напоминать игру из детства – догони и запятнай.
   Боязни не было, полицейского охватил охотничий азарт. Как же так, боевой офицер, в последние годы посвятивший себя всецело сыскному ремеслу, не может увидеть даже мельком преследователя. Рука, помимо воли, потянулась к рукояти пистолета, который находился всегда при штабс-капитане.
//-- * * * --//
   Стрельна встретила Жукова собиравшимся над землею сумраком, который предвещал окончание столь трудного для сыскного агента дня. Казалось бы, бесцельные пересадки из одного поезда в другой, такие же бесцельные разговоры с пытающимися что-то утаить людьми, добавляли головной боли и чувство горечи, которое застряло в горле комком горечи.
   Хорошо, хоть кто-то видел преступников, но как их теперь разыскать? Столица велика, а пригороды? Конечно, надо искать среди знакомых, но не все они, допустим, выявлены. Это предстоит сделать в ближайшее время, ибо чем дальше, тем будет труднее отыскать. Скрытный был Мякотин, не иначе боялся выдать доверенную ему под честное слово тайну, которая, может быть, и привела его к погибели.
   Миша без цели походил по дебаркадеру, приводя мысли в порядок. Перед ним выросла статная фигура Селивана.
   – Здравия желаю, ваше благородие! – полицейский приложил руку к головному убору.
   – Здравствуй, здравствуй, – рассеянно ответил Жуков, не освободившийся от теснившихся в голове мыслей.
   – Разрешите полюбопытствовать? – страж вокзального порядка переминался с ноги на ногу.
   – Да, – сказал Миша, сжав губы.
   – Вы, – начал Селиван, но увидев отсутствующий взгляд, осекся.
   – Что, братец, говоришь?
   – Дак я говорю, разрешите вопросец?
   – Пожалуйста.
   – Скоро душегубов в холодную посадите?
   – Скоро, – покачал головой сыскной агент, – скоро.
   – Значит…
   – Совершенно верно, некоторыми сведениями располагаем, и поэтому арест не за горами, – расхвастался Жуков.
   Селиван заулыбался.
   – Кстати, господин Орлов не объявлялся?
   – Никак нет, – полицейский поедал глазами столь молодого Путилинского помощника, несущего службу в столь непростом отделении. – Как отбыли в деревню, так и не возвращались.
   – Хорошо.
   – Так известны злодеи?
   Миша посмотрел на Селивана выразительным взглядом, в котором читалось «сие есть тайна великая и в надлежавшее время будет вынесена на суд людской».
   – После трудов праведных хотелось бы стакан чаю, – мечтательно произнес Жуков.
   – Дак, ваше благородие, буфетная открыта, – изумился полицейский.
   – Спасибо, голубчик, – тон Миши оставался снисходительным. – Там? – И махнул рукой в сторону здания вокзала.
   – Так точно, там.
   – Как появится господин Орлов, скажи ему, что я в буфетной.
   – Непременно.
   – Благодарю.
//-- * * * --//
   Штабс-капитан сжал рукоять пистолета, но не стал вытаскивать смертельное оружие. Он замедлил шаг и напрягся, подобием заведенной часовой пружины, готовой в любую секунду вырваться из плена зацепления.
   Осторожные торопливые шаги были едва слышны, если бы не прошлогодняя подсохшая листва, то не услышал бы Василий Михайлович преследователя. Он прислушивался изо всех сил, сердце бешено колотилось в груди, а позади ощущалась враждебная тишина.
//-- * * * --//
   Миша распахнул настежь дверь. В буфетной, кроме хозяина заведения, скучающего у стойки, никого не было. Тот вскочил, словно ошпаренный, заулыбался и почти на носках легкой походкой летел к единственному посетителю.
   – Здравия желаем, господин Жуков!
   Бровь Миши вздернулась, и на лице промелькнуло тень удивления.
   «Откуда вы меня знаете?» – захотелось спросить путилинскому помощнику, но выражение его лица изменилось. Ну конечно же, станция маленькая, новостей мало, пассажиры наперечет, все друг у друга на виду. Вот именно, на виду, Миша покачал головой, значит, должны были хорошо запомнить спутников Мякотина. Может быть, они до того невзрачные и незаметные, что вроде бы и были на виду, сродни лакею. Он есть, а никогда не вспомнишь, что находился под рукой. Об этом не надо забывать, промелькнуло последним.
   – Чего изволите? – Накрахмаленное полотенце перекинуто через руку. Фигура – сама учтивость, знак вопроса, начертанный неумелой рукой гимназиста начальных классов.
   Глаза смотрят внимательно и настороженно, что не укрылось от Миши.
   – День добрый! – Жуков сделал вид, что не заметил взгляда буфетчика. – Мне бы, голубчик, горячего чаю и рюмку, – он подмигнул, помахал рукой, – чего-нибудь горячительного.
   – Где изволите присесть?
   – Вот там, в уголочке. – Миша направился к столику, стоящему в углу. С одной стороны находилось окно, с ниспадающей волнами темно-синей бархатной шторой, с другой – стена, на которой висела большая пейзажная картина.
   Заказанное не заставило долго ждать. Пока путилинский помощник снимал пальто, разглаживал молодецкие вихры, на столе появилась рюмка, квадратный прозрачного стекла шкалик, и на тарелке с золотым ободком – нарезанное мясо.
   Миша тяжело вздохнул, поднял рюмку. Резкий запах защекотал ноздри. Проглоченная единым глотком жидкость обожгла небо, устремилась горячей волной в желудок. Приятно после столь непредсказуемых поисков присесть на удобный стул, словно под тебя сделанный. Ощутить расслабленность от тепла, что окружает. Почувствовать себя чуть ли не вторым Путилиным и выпить, подобно начальнику сыскной полиции, который иногда в трактирах себе позволяет, рюмку водки.
//-- * * * --//
   Сыскной агент напрягся, словно пружина, и штабс-капитан, ступив в сторону от тропинки, обернулся, выхватывая спрятанный под верхним платьем пистолет, но остановил руку: перед ним, переминаясь с ноги на ногу, стоял смущенный Семён.
//-- * * * --//
   Миша выпил рюмку водки, закусил холодным мясом, горячего, к сожалению, в буфетной не оказалось. Потом откушал чаю из чашки с золотым ободком, наливая обжигающую жидкость из изящного, казалось бы, воздушного чайника.
//-- * * * --//
   Взгляд Василия Михайловича из жестко-напряженного вмиг превратился в спокойный, словно не было минуту назад сжатого в пружину тела. На губах появилась едва заметная улыбка.
   «Фу ты, черт», – выругался про себя штабс-капитан. Хотелось перекреститься, но показывать перед мальчишкой слабость не стоило.
   – Ты хочешь что-то мне сказать, – произнес Орлов и добавил: – Без свидетелей? – Семён кивнул. – Я слушаю.
   – Так, – мальчишка озирнулся, словно хотел убедиться, что никого чужого по близости нет.
   – Слушаю, – повторил Василий Михайлович.
   – Может, это и не важно, – вытер ладонью под носом, – но голос того, что говорил «сильнее дави, сильнее», как сейчас слышу и опознать сумею, – серьезно проговорил Семён, напоминая маленького мужичка в штанах с заплаткой и непослушными волосами на голове. – Третий держал в руках, эти… как их… еще наш батюшки носит и перебирает в руках.
   – Четки.
   – Ага, четки, из темно-красных камешков.
   – Как же ты их рассмотреть сумел, ведь испугался сильно?
   – В том-то и оно, что лиц не припомнил, а вот камешки эти по ночам снятся, не иначе дьявольское наваждение.
   – Значит, темно-красные, говоришь?
   – Ага, блестящие такие, и цветом как ягоды рябины после мороза. Темные такие.
   – Ты говоришь, не видели они тебя со товарищи?
   – Не видели, – заулыбался Семён. – Мы ж научились прятаться. Вон тятька если б знал, так ремня не избежать.
   – Придется тебя за свидетеля вызвать, когда душегубов поймаем.
   Мальчишка втянул голову в плечи.
   – Страшно?
   – А как же.
   – Дак ты не бойся, я тебе их покажу. Голос их услышишь так, что останешься для них неизвестным.
   – Ежели так, то можно, – согласился Семён. – И в столицу свозите?
   – Свозим.
   – На паровозе?
   – А то как, не пешком же?

Глава тридцать пятая
Господин Полевой

   Задание, данное начальником сыскной полиции, надворному советнику Соловьеву только на первый взгляд казалось довольно легким. Приехать на квартиру Матрены Ивановой, надеть на руки господина Полевого железные браслеты и отвезти в отделение. Да, не так все просто, нюх у преступника волчий, за версту чует засаду и агентов, которые направились за ним.
   Иван Иванович узнал у дежурного чиновника, что требующиеся агенты вне отделения, поэтому распорядился, как только Васнецов, Сергеев и Шляйхер появятся, чтоб сразу же его разыскали в журналистской комнате, где он будет работать над документами.
   Через час в камере допросов сидели четверо, расположившись по сторонам железного стола, крытого простым, вытертым рукавами допрашивающих и допрашиваемых сукном, потерявшим цвет от времени.
   Надворный советник был строг и угрюм, сидел спиною к зарешетчатому окну.
   – Итак, господа, какие будут соображения? – произнес он, обрисовав сложившееся положение.
   – Так, – прокашлялся Иван Сергеев, мужчина лет тридцати с тонкой ниточкой шрама на левом виске, курносый и всегда с улыбкой на лице, – Иван Иваныч, все понятно, не впервой же…
   – Впервой, – сквозь зубы процедил надворный советник и глубоко задышал, – именно впервой. Сколько раз Николай Барбазанов ускользал из наших рук, не припомнишь? Так вот я напомню, что за пять лет он только и делал, что насмехался над нами. Забыл, Ваня, письмо в «Санкт-Петербургских ведомостях», так я напомню. Или припомнить случай, когда он от тебя ушел, переодевшись в женское платье? Напомнить или не надо?
   – Иван Иваныч…
   – Сто лет уже Иван Иваныч, нам поручено не мелкого воришку с Сенного рынка задержать, а самого Полевого, это, надеюсь, вам всем понятно?
   – Иван Иваныч… – произнес басовитым голосом Викентий Васнецов, служивший в отделении со дня основания и показавший себя довольно толковым агентом. – Иван Иваныч, неприятна минута, когда такой мошенник, как Полевой, насмехается над нашей службой. Я так понимаю, что он недавно появился в наших краях?
   – Правильно понимаешь.
   – Ошибки быть не может?
   – Исключена.
   – Поселился у Матрены Криворучки?
   – Совершенно верно.
   – В доме, что на Петроградской?
   – Да разве ж она обзавелась еще одним? – робко вставил Алон Шляйхер, единственный за время существования сыскного отделения еврей, деловую хватку и ум которого отметил сам Путилин.
   – Ты прав, наша славная Матрена обитает все в том же деревянном двухэтажном доме на Петербургской стороне.
   – Стоит на отшибе улицы Плуталова. Позади дома, если не ошибаюсь, большой пустырь, с другой стороны Бармалеевская, – так же робко и довольно тихо сказал Шляйхер, – хозяйкой представляется Авдотья Панфилова, по моим сведениям – сестра Матрены.
   – Ты прав, Лева, – кивнул надворный советник, улыбнулся уголками рта, – Авдотья, родная сестра Матрены, выписана из деревни года четыре тому.
   – Пять, – так же тихо произнес Алон.
   – Что? – Соловьев недоуменно посмотрел на агента.
   – Пять лет тому Авдотья появилась в доме Криворучки.
   При появлении в сыскном отделении Шляйхера к нему отнеслись поначалу с подозрением. Ведь из евреев, живущих в столице, половина промышляла нечестными делами, хотя и числилась по артелям. Алона тут же переименовали в Леона, но и это имя не прижилось, стали просто звать Левой, кто-то пустил слух, что в честь графа Толстого, несколько лет тому выпустившего в большое плавание роман «Война и мир», который прочитал чуть ли не каждый просвещенный житель России. Не стали исключением и некоторые агенты сыскного отделения, пристрастившиеся к чтению, Иван Дмитриевич сам на досуге любил с книгой в руках посидеть, сотрудников приобщал. Не всегда приходилось беседы вести с преступниками и рабочими, но иной раз с людьми благородной крови, а с ними надо было ухо держать востро и в грязь не пасть лицом.
   – Задача не из легких, – Викентий смотрел на положенные на стол руки.
   – Легко не будет, – надворный советник дернул щекой. – Который год этот гад измывается над нами. Нет, чтобы поучить добычу и в сторону, так он подметными письмами газеты завалил.
   – Иван Иваныч, отчего не взять роту солдат? Сквозь сито не уйдет, не просочится.
   – Пока военное ведомство… Да, что об этом толковать, – отмахнулся Соловьев. – На собственные силы расчет надо делать, а не на мифическую помощь доброго дяди генерала.
   – Вопрос понятен, – Васнецов не поднимал глаз от рук.
   – Если понятен, то что мы можем сделать для успешного завершения порученного нам дела?
   – Наблюдать за домом нам будет несподручно, – посетовал Сергеев. – Пустырь же, на нем, насколько припоминаю, нет ни деревца, ни кустика, словно кто там с топором прошел.
   – Так и есть, – вставил Лева. – Я намедни… – и стушевался. Каждый из агентов старался через своих подопечных из преступного мира отслеживать, не появился ли Полевой, этот ржавый гвоздь в сыскной стене столицы… А потом он продолжил: – В общем, намедни мне рассказали, что Матрена письмецо получила с месяц тому и сразу же распорядилась всю только появляющуюся зелень извести. Сама обновок накупила. Видимо, ждет дорогого гостя.
   – Может быть, ждала Полевого? – надворный советник наклонил голову к левому плечу.
   – А кого ж еще? – фыркнул Васнецов и провел рукой по лицу. – Только вот если бы у нее один был, так понятно. Но она же, вы же знаете, дама любвеобильная. Как кто с каторги или с Сибири на побывку, так к кому?
   – К Матрене, вестимо, – согласился Соловьев. – То-то, а вот кого ныне она ждет, неизвестно, может, Полевого, а может, нет.
   – Вот здесь ты, Иван, ошибаешься, – надворный советник пристально посмотрел на Сергеева. – Доподлинно известно, что у нее Полевой.
   – Не лучше ли всем отделением заявиться в дом Матрены и…
   – Вот именно «и», – подал голос Шляйхер. – Не помнишь, как в прошлый раз все обыскали, чуть дом по бревнышку не раскатали, а этого… – Лева едва не сплюнул на пол, но вовремя остановился, увидев укоризненный взгляд Соловьева, – …так и не нашли.
   – Оконфузились.
   – Вот поэтому Иван Дмитрич поручил нам задержать Полевого. Чем меньше народу знает, тем больше возможность наконец арестовать мещанина Барбазанова.
   – Так-то оно так, но Полевой хи, как бес, нюх имеет почище матерого волка.
   – Хватит, – Иван Иванович повысил голос. – Хватит о достоинствах этого прощелыги. Мы с вами поставлены исполнять закон, а сами никак одного злодея в Сибирь отправить не можем, придумываем байки про него. Давайте по делу, хватит толочь воду в ступе, не за вознесением хвалы преступнику мы собрались. Так что скажете, господа сыскные агенты?
   Тишина висела не долго, всего несколько секунд, но каждый за столь малое время вспомнил многое, в том числе и обиды, чинимые вольно или невольно Полевым.
   Первым разорвал завесу молчания Васнецов.
   – Я думаю, стоит переодеться, сесть на телеги и под видом рабочих на улицу Плуталова: на том пустыре, что рядом с Матрениным домом, может же какой-нибудь купец начать строить дом.
   – Дом, говоришь? М-м-м, – надворный советник прищурил глаза. – Мысль не дурна, но сперва, – он провел большим пальцем правой руки по губам, – но сперва должен купчина приехать и осмотреть пустырь.
   – Не вспугнем?
   – Вполне возможно. Но чем черт не шутит, надо рискнуть, ведь, как мне кажется, других возможностей нет?
   – Совершенно верно.
   – Так, – Соловьев откинулся на спинку стула, – если, как сообщил нам один человек, Барбазанов в столице, то Николай пока готовится к очередному крупному делу. Он на мелочи не разменивается.
   – Ну да, по слухам среди наших подопечных, крупных дел совершено не было, значит, он готовится к очередному преступлению, а сие означает, что наш голубчик в столице.
   – А ты, Лева, сомневаешься в полученных сведениях?
   – Нет, – замотал тот быстро головой, словно пытался отречься от произнесенных ранее слов. – Что вы, Иван Иваныч, но ведь всякое бывает.
   – Всякое, но будем исходить из предположения, что Полевой обитает у Матрены. Сейчас же, – Соловьев поворотился в сторону Сергеева, – отправляешься к околоточному…
   – Не надежен, – только и вставил Иван.
   – Н-да, – прикусил губу надворный советник. – Тогда я к приставу, там, кажется, майор Кулябко.
   – Так точно, – подтвердил Шляйхер. – Незабвенный Николай Александрович, прекрасной души человек.
   – Вот и навестишь его, – указал рукой на Леву Соловьев. – Скажешь ему что надо пустить слух о дозволении строительства дома на пустыре купцу Спиридону Трофимычу Семкину из Тверской губернии, но так, чтобы в Матренином доме никто не обеспокоился и мысли не поимел об опасности с нашей стороны. Я же займусь приготовлением. Толковая мысль, – похвалил Васнецова надворный советник. – Как раз приступать к строительству дома, весна и лето впереди. Толково.
   – Иван Иваныч, – начал было Лева, но под взглядом надворного советника осекся, – будет исполнено.
   – Вот слова не мальчика, а мужа. А вы, господа, готовьте, как говорят в театре, реквизит для начала пиески, надеюсь, для нас она будет со счастливым концом.

Глава тридцать шестая
Где ж вы, дети века?

   – Особых надежд на вашу поездку я не возлагал, – Иван Дмитриевич стоял у окна кабинета, рассматривая, как фонарщик зажигает огонь в уличных лампах. – Надо было убедиться, что мы получили от стрельнинских обывателей все, что возможно. – Умолк, затем продолжил: – Показания наводят нас на кое-какой зыбкий след. Мы до сих пор не смогли узнать, кто же эти два спутника нашего убиенного? Товарищи? Просто знакомцы или случайные попутчики? В последнем случае мы не сможем их отыскать. Город велик, юношей в черном пальто ой как много. Тогда наши хлопоты пустые, как мыслите вы, Василий Михайлович?
   Штабс-капитан неопределенно передернул плечами.
   – У меня в тех краях помощников нет, – он улыбнулся. – Тем более что сие преступление совершено не нашими подопечными, я бы сказал, случайными людьми. Не могу предположить, какую тайну мог знать Мякотин, что заслужил столь жестокую смерть?
   – А должны бы знать, – Путилин смотрел на Орлова. – Служба наша такая, знать то, что еще преступник не знает и даже не задумался.
   – Повздорили, да и… – сказал Миша, но был перебит твердым голосом начальника:
   – Ты же, Миша, слышал, что шли они мирно и согласно. Неожиданно один из приятелей набросил удавку. Значит, не в мимолетной ссоре дело. Причина более глубокая.
   – Но ведь они почти дети.
   – Вот именно, как совершать такой… – Путилин постарался подобрать слово, но не сумел, – …такой проступок, так дети, а ведь им лет по семнадцать-восемнадцать. Согласись, что далеко не младенческий возраст и не младенческие поступки. Лишение жизни сотоварища ли, малознакомого юноши, не столь важно, главное в этом проклятом слове «убийство».
   – Я-то понимаю, – вновь начал Жуков.
   – Не будем вдаваться в запредельные философствования, для этого в университетах целые факультеты открыты, наше дело попроще, нежели строить теории. Нам надо найти преступников, которые, между прочим, ходят рядом с нами по земле и посмеиваются, что дело сошло им с рук. Поэтому вернемся к нашим баранам.
   – Так мы все рассказали… – теперь Миша смотрел на штабс-капитана, ожидая то ли подтверждения сказанным словам, то ли новых, которые Василий Михайлович при встрече в станционной буфетной утаил.
   – Мне добавить нечего, – произнес бесцветным голосом штабс-капитан, словно стыдился.
   – Итак, – Иван Дмитриевич подошел к столу, постучал пальцами по пачке бумаг и сел в кресло, – итак, мы пока остановились на тропинке, которая вроде бы бежит вперед, но настолько тоненькая, что теряется среди дикорастущего поля. Ладненько, господа, но стоять значит терять время.
   Помощник и чиновник по поручениям позволили и себе присесть на стулья, стоящие подле стола.
   – Иван Дмитрич, как понимаю, у вас есть ниточка? – произнес штабс-капитан.
   – Слишком зыбкая, – посетовал Путилин. – Но не стоит ее отбрасывать. Нами не проверен Иван Нартов.
   – Сосед и давний приятель по петербургской квартире Мякотина?
   – Да, той квартиры, где останавливался Сергей Мякотин, когда по просьбе дяди занимался его делами.
   – А что с ним?
   – В день убийства Иван Нартов не посетил гимназию, где проходит курс обучения. Надо выяснить, где он был. Сам он говорить на интересующую нас тему отказался.
   – Да, Иван Дмитрич, я узнавал, что Нартов в гимназии не был в день убийства.
   – Так проверьте, – раздраженно произнес Путилин.
   – Но ведь этим занимался Иван Иваныч?
   – Да, вы правы, но теперь на господина Соловьева больше не рассчитывайте. Можете рассчитывать только на себя.
   – Ясно, – сказал Орлов, военное прошлое иной раз давало о себе знать. – При необходимости можно ли привлечь агентов к расследованию?
   – Обходитесь собственными силами.
   – Понятно, – теперь уже тяжело вздохнул Жуков.
   – Господа, время утекает, а это значит, если мы не возьмем преступника сейчас, то дело останется нераскрытым. Так что, господа, за работу.
//-- * * * --//
   – Сдается мне, милостливый государь Василь Михалыч, что тянем «пустышку» в этот раз, – в коридоре тягуче произнес Миша, уподобляясь говору преступного сословия. – Ваньку стоило бы в покое оставить, нет на нем вины.
   – Поживем – увидим, – ответил на тираду Жукова штабс-капитан.
   – Вам видней.
   – Ты себя отделяешь от задания?
   – Ни в коей мере, – поспешно ответил путилинский помощник. – Проверим мальчишку, а дальше что?
   – Там видно будет, – усмехнулся Орлов, – куда-нибудь заведет наша эдакая любознательность. Так что ты на Сергиевскую по моим следам, а я по Соловьевским – в гимназию.
   – Что там проверять, если вы там были?
   – Миша, – укоризненно произнес Василий Михайлович, – зачастую некоторые люди рассказывают при повторном посещении то, что вспомнилось или утаилось. Особенно горничные, которые знают больше самих хозяев. Так что завтра с утра по коням. Нынче, уж прости, устал я что-то, пятнадцатый час на ногах. До завтра, дорогой друг, до завтра!
//-- * * * --//
   Сон ушел прочь, словно его и не было в помине. Только закрыл глаза, за окном прохладное утро.
   Миша потянулся и резко выскользнул из-под теплого одеяла, тело окатила волна прохладного воздуха. Замахал руками, несколько раз подпрыгнул и начал надевать рубашку.
   После стакана горячего чая, выкушанного со вчерашним пирогом, немного посидел за столом. Хотел было газету почитать, но после первых строк отложил в сторону. Тяжело вздохнул, словно предстояло не на опрос ехать, а тяжелые мешки на баржу таскать. Вышел из дому, день обещал быть погожим, ни единого облачка, только ласковое весеннее солнце. Собрался отправиться на Сергиевскую улицу. Предстоял очередной день хождения в поисках новых сведений или проверки уже известных фактов.
//-- * * * --//
   Горничная у Нартовых была весьма привлекательной молодой особой в накрахмаленном фартуке. Пользуясь служебным положением и привлекательной внешностью, Жуков смотрел на девушку, не опуская наглых глаз. Отметил, что такое положение ей не только приятно, но нет ни тени неловкости. Напротив, судя по мимолетной улыбке, горничную забавляло столь пристальное внимание к ее особе. Сперва возникла нелепая пауза, потом разговор потек сам собой, словно не Миша пришел с визитом к господам Нартовым, а именно явился к горничной, имея цель – знакомство.
   – Доложите господину Ивану Нартову, – произнес, прокашлявшись, Жуков, притом скрывая смущение.
   – Простите?
   – Доложите сыну господина Нартову Ивану, что к нему с визитом помощник начальника сыскной полиции Михаил Силантьевич Жуков.
   – Очень жаль, – невольно вырвалось у девушки, и она густо покраснела.
   – Что жаль?
   – Прошу прощения, но Иван Тимофеевич отсутствуют.
   – Где я могу его найти?
   – Они с утра в гимназии.
   – Так. Скажи-ка мне, душа-девица… – Миша пристально посмотрел в глаза девушки, словно хотел заворожить.
   – Вера, – она согнула одну ногу, а вторую отвела в сторону, как учила хозяйка.
   – Скажи-ка мне, Вера, – широко улыбаясь, начал Миша, – Иван всегда дисциплинирован и всегда посещает гимназию?
   – Да, – глаза доверчиво смотрели на путилинского помощника. – Тимофей Иваныч в этом отношении строг.
   – Разве четвертого числа не приносили телеграмму из гимназии?
   Лицо девушки не освободилось от пунцовости, как новая волна окрасила не только лицо, но и шею. На глазах выступили предательские слезы, горничная сложила на груди руки.
   – Не выдавайте меня, господин Жуков, не выдавайте.
   – Хорошо, только возьми, Вера, в соображение, что мне нужна правда и я не собираюсь никого подводить под монастырь. Только если, – он умолк и продолжил: – здесь нет преступного деяния!
   – Почему?
   – Ну, полноте! Вера, еще спрашиваешь. Покрывать преступления я не в праве.
   – Иван Тимофеевич? – Она всплеснула руками. – Да не может такого быть?
   – Вера, я ничего не утверждаю, но мне необходимо знать, где бывает Иван, когда не появляется в гимназии?
   – Тимофей Иваныч…
   – Не бойся, если нет преступных деяний, то господин Нартов ничего не узнает. Если же есть, то, увы, мне не удастся держать рот на замке. Ты же понимаешь, что у меня служба такая.
   Горничная смотрела в пол и теребила полу фартука, словно не решалась открыть рта.
   – Надеюсь, что Иван ни в чем не повинен, является невольным свидетелем.
   – Я тоже на это надеюсь. Так ты же знаешь, где проводит время Иван?

Глава тридцать седьмая
Новый дом для купеческой дочки

   Алон Шляйхер бранил себя последними словами за несдержанность, в результате которой приходится отправляться в «гости» к Николаю Александровичу Кулябко, бравому майору сохранившему не только молодецкую стать в теле, но и воинский порядок в отношении с подчиненными. Майор, исполнявший ныне должность участкового пристава, хотя строг, но до педантичности честен и справедлив, за что неоднократно принимал страдания за подчиненных, но в обиду не давал.
   Сыскной агент не в первый раз направлял свои стопы к Съезжинской улице. Там располагался участок Петербургской части, в доме под номером 23. В три этажа, первый из крупных камней, остальные из бревен небольшого диаметра, он недорого обходился казне, поэтому и был приспособлен под полицейский участок.
   Жизнь пробивает по земле тропинки и каждого из живущих ведет предназначенной. Судьба порой преподносит подарки, незримо переплетает и сбивает дорожки в единое целое. Потом начинает ткать узор из тысячи тропинок, как искусный художник на холсте. Случается, что чуждые люди, не знавшие до встречи один другого, внезапно, по мановению волшебной палочки, начинают влиять на судьбу незнакомого человека, вдруг тихая тропинка одних сливается с широкой дорогой ранее чужого.
   Алон думал о превратностях жизни, ведь с майором Кулябко они встретились в первый раз лет пятнадцать тому, в небольшом местечке, расположенном в Минской губернии, где стоял 119-й пехотный Коломенский полк, в котором проходил службу тогда еще подпоручик Николай Александрович Кулябко при батальонном командире подполковнике Бохане. Как он умудрялся выглядеть великосветским франтом, была загадка, ведь жил он только на свое армейское жалование, не получая ни полушки от старушки матери, едва сводившей концы с концами в маленьком именьице под Тулой с десятком крепостных душ. В то время Алона звали совсем по-иному. Став сыскным агентом, узаконил фамилию Шляйхер, хотя хотел выправить паспорт на имя Леонида Шахова, но увы, все, что хочется, не всегда исполняется.
   Сыскной агент неоднократно приезжал по службе в участок Петербургской части, где верховодил майор Кулябко. Алон хорошо помнил армейскую жизнь маленького местечка – кутежи, волокитства, картежные «бои» за полночь и племянницу Авиву, которую соблазнил привлекательный батальонный адъютант и которая не вынесла позора в виде растущего живота, бросилась в мелководную речку. Николай Александрович так и не признал худосочного дядю, ему все мужчины местечка казались на одно лицо – длинный нос, куцая бороденка, черные волосы, словно намазанные сажей, и своеобразный говор, над которым потешались офицеры полка.
   Пристав, к одновременному счастью и несчастью сыскного агента, оказался в участке.
   Скрежетнув зубами и приклеив к лицу слащавую улыбку, Алон Шляйхер шагнул в кабинет.
//-- * * * --//
   В десятом часу, когда солнце яркими лучами остановило взор на грешной земле, к пустырю, что отнюдь не украшал улицу Плуталова, подкатил экипаж, запряженный тройкой резвых лошадей. Даже они, гарцевавшие на месте, показывали окружающим, что подъехал человек с тугой мошной и замашками не меньше королевских. Вслед за первым подъехал второй – попроще и не на столь резвых лошадях.
   Экипаж качнулся, и на землю ступил сапогом из мягкой кожи коренастый мужчина. Скорее старых лет, нежели средних, в расстегнутом пальто, в разрезе которого виднелась жакетка с блеснувшей на животе толстой золотой цепью. Сошедший обернулся и подал руку совсем молоденькой даме в короткой соболиной шубке и шляпке, не сочетающейся с верхним платьем.
   Мужчина с минуту постоял, подбоченясь. На лице появилось недовольное увиденным выражение. Он обернулся к молодой даме и тоном, словно свысока, произнес:
   – И это она? То бишь землица и есть? – И громко проворчал, повернув голову в сторону: – Ванька, подь сюда, подлец.
   – Папа, – капризно скривила губки барышня, произнеся слово на французский манер, делая ударение на последнем слоге. – Фи, папа, сколько раз вам говорить, чтобы вы не употребляли таковых выражений. Вы же…
   – Тсс, – отмахнулся, как от назойливой мухи, мужчина. – Ванька! – уже с гневом в голосе рявкнул и засопел.
   – Туточки я, – тот, кого назвали Ванькой, на полусогнутых подбежал к хозяину. – Что изволите?
   – Ты говорил, что земля здесь во, – он развел руками в стороны, словно хотел кого-то обнять, – а она во, – и руки снова уперлись в бока. – Что ты мне голову морочишь? За что я заплатил? За этот пустырь? И что, тут, на задворках самой столицы, я жить буду?
   – Папа, вы подарили землю мне и обещали мне дом здесь построить, – повысила голос барышня.
   – Подарил… – голос стал тихим и примирительным.
   – Так вот, мне здесь нравится. Больше не орите на Ивана, пусть начинает строить дом.
   – Ужели ты так хочешь…
   – Папа, вы можете быть милым, когда хотите.
   Из дома, что был угловым на улице, в окне второго этажа виднелся темный силуэт, то ли высматривал, что творится рядом, кто там шумит, то ли просто стоял человек без определенной цели.
   – Смотрит? – тихо произнес надворный советник Соловьев, игравший роль купца, не стерпевший, а украдкой посмотревший на окна Матрениного дома.
   – Смотрит, – совсем тихо ответил сыскной агент Сергеев, играющий роль купеческого помощника.
   – Хорошо, – Иван Иванович облизнул губы и тут же громко, словно выказывая новую волну недовольства: – Эх, Ванька, я же наказывал: не на отшибе дом строить будем. Чай, в столице проживать моя душечка будет, – и он посмотрел на барышню, – а для нее…
   – Папа, – снова на французский манер, – вы подарили мне землю?
   – Да я…
   – Вот, папа, и стройте дом, тем более что здесь проживать буду я, – она слишком громко произнесла «я».
   – Все молчу, молчу, – пробормотал надворный советник и подумал, поглядывая на мнимую дочь: «Переигрывает!»
   О причастности приезжих к полиции никто в доме Матрены не мог догадываться, поначалу всполошились, но спустя некоторое время сестра хозяйки вышла на крыльцо, несколько минут постояла, явно прислушиваясь, что говорят приезжие.
   Однако странности на этом не закончилась, вышла сама хозяйка. Постояла, перекидываясь словами с вышедшей ранее женщиной, и без утайки рассматривала приехавшие экипажи и нарушивших покой людей, словно хотела сказать, что она в этих краях хозяйка.
   Матрена была глубоко несчастна, никогда никому в этом не призналась и поэтому очень себя жалела. Всю жизнь мечтала, чтобы ее любили особенной любовью, даже могла чувствовать, как именно, но в силу полученного воспитания объяснить не могла. Хотя была грамотна и прочла немало романов. Себя она чувствовала только игрушкой или предметом той роскоши, что воровали у других ее любовники, поэтому знала свое место. Ей хотелось, чтобы какой-нибудь князь или на крайний случай граф жертвовал ради нее и состоянием, и положением. Она отчаялась встретить такого человека, но ошиблась. Именно таким для нее стал Николай Барбазанов. Он относился к Матрене с какой-то нежностью, находя в ней родственную душу.
   – Ванька, – громко крикнул мнимый купец, хотя помощник стоял тут же, в шаге за спиной.
   – Тут я, Силантий Ефимыч, – подал голос Сергеев.
   – Подь сюды, бездельник.
   – Папа!
   – Слушаю, – агент выступил из-за спины надворного советника на полусогнутых ногах, словно каждую минуту был готов согнуться в три погибели.
   – Сходи к соседям, разузнай, кто таковы, – сказал слишком громко, сам понимая, что переигрывает. – Рядком жить не один день.
   Сергеев мелкими шагами побежал к соседнему дому. О чем он говорил с женщинами, слышно не было, но спрашивал тихим голосом. Может, рассказывал, показывая в сторону приехавших экипажей. Лицо Матрены, вытиравшей сухие и без того руки чистым полотенцем, непроницаемо смотрело то на Ваньку, то на наряд купеческой дочки.
   Ванька вернулся.
   – Кто таковы? – громко прозвучал голос Соловьева.
   – Люди.
   – Я понимаю, что люди. Кто таковы?
   – Обыватели. – агент пожал плечами. – Люди как люди. Кто разберет, пока ближе не спознаешь?
   – Ничего, папа, – молодая барышня с презрением смотрела на соседний дом, – мне с ними детей не крестить.
   – Ладно, – играл роль надворный советник и совсем тихо спросил: – Как думаешь, в доме он или нет?
   – Трудно сказать, – так же тихо ответствовал Сергеев. – Может, и в доме, раз уж на улицу выскочили, но трудно сказать, – и пожал плечами.
   – Значит, с сегодняшнего дня наблюдение, тем более законный повод есть. Кстати, интересно, как дела обстоят у Левы?
   – Да что вы, этот малый с чертом договорится, – усмехнулся агент, – не то что с каким-то приставом.
   – Не сомневаюсь.
   – Иван Иваныч, – Сергеев не отводил взгляда от соседнего дома, – я бы не смог пристава убедить, а Лева из него душу вытрясет, прополаскает и вновь вложит назад.
   – Твои бы слова… – надворный советник повысил голос. – Посмотрели, и будя. Что на пустырь глазеть, чай, не убудет, – и пошел вальяжной походкой к экипажу. – Что вы там стоите, дела, чай, ждут.
   Вслед за мнимым отцом пошла барышня, поглядывая себе под ноги. Подле экипажа остановился надворный советник и подал руку мнимой дочери, та тихонько проворковала:
   – Папа, получившие быстрый капитал купцы никогда не будут протягивать руку дочери, – но сама оперлась на протянутую руку.
   Экипаж качнулся, когда вслед за барышней опустился на кожаную скамью Соловьев.
   – Ванька, подь сюды, – крикнул он, хотя услужливый помощник находился всего в трех шагах, – где ты, паршивец эдакий, разгуливаешь. Вишь, я тебя ожидаю.
   – Тута я, Силантий Ефимыч, тута, – Сергеев подошел еще ближе.
   – Так, чтоб сегодня очистили место под дом, а завтра начинаешь дом возводить, – он пригрозил пальцем.
   – Папа, – капризно произнесла барышня, – пусть сегодня же и начинают.
   – Слыхивал я, – начал было возмущаться Соловьев, но повернул голову к агенту и, морща лицо, прошипел: – Слышал?
   – Так точно.
   – Мне тебя учить не надо, но знай, в любой день приеду и проверю.
   – Силантий Ефимыч…
   – Пятьдесят лет уже Ефимыч, ступай.
   Когда хозяин с дочкой уехали, Сергеев прошелся по пустырю, несколько раз в разных местах останавливался. То присядет, то наклонится, то голову чуть не свернет.
   Матрена, хотя и была женщиной нелюбопытной, не вытерпела, подошла, стояла, ничего не спрашивая, но, когда Сергеев посмотрел на нее, спросила:
   – Кто таков этот? – и она кивнула куда-то за плечо.
   – Силантий Ефимыч?
   – Да.
   – Хозяин мой.
   – Видно, холопом у него был.
   Агент окинул женщину презрительным взглядом, сжал губы и ничего не ответил.
   – Так был?
   – Сама ты, – хотел выругаться Сергеев, но удержался. – Силантий Ефимыч сами крепостным князя Гагарина в бытность были, да вот еще до реформы и себя, и семейство выкупили.
   – А что ныне ему надо?
   – Домишко младшей доченьке построить обещал.
   – Что не купил? Бона их сколько в столице.
   – Строптива больно, – усмехнулся агент, не сводя глаз с раскрасневшегося от такого взгляда лица Матрены. – Сама начертала и вот хочет царицей жить.
   – Сама? – недоверчиво сказала женщина.
   – Сама, не сама, да самого дорогого, как его, – сморщил лоб Сергеев, – слово такое мудреное… ах вот, арвитектор… так вот, она четыре дня ему рассказывала, какой дом хочет, пока Силантий Ефимыч не передумали.
   – Значит, скоро соседи у нас будут, – задумчиво произнесла Матрена и, не прощаясь, пошла к дому.

Глава тридцать восьмая
По старым следам

   Штабс-капитан не слишком доверял гимназическим наставникам. Не то чтобы господин Нартов занимал большую должность в империи и перед ним могли лебезить. Здесь другое, как и в каждой рабочей артели, честь мундира стояла во главе и, на взгляд Орлова, была превыше всего…
   На следующее утро Василий Михайлович проснулся рано, и, странное дело, первой мыслью была не о расследовании, которое острою иглою не первый день буравит голову. Правда, хотелось закончить быстрее дело и взяться за следующее, но, увы, не все происходит так, как хотелось бы.
   Штабс-капитан смотрел в зеркало. Большие голубые глаза с сероватым оттенком, легкая тень под ними придавала некоторую усталость взгляду. Нос был длинный, прямой, с подвижными ноздрями; резко очерченный подбородок указывал на сильную волю; лоб – невысок, с немного выдающейся надбровного костью.
//-- * * * --//
   На минуту воцарилось молчание. Выражение удивления на невозмутимом лице гимназического начальника быстро исчезло и заменилось скромной полуулыбкой.
   – Таким образом, господин штабс-капитан, – спокойно сказал он, делая вид, что запамятовал фамилию чиновника по особым поручениям, – вы утверждаете, что наш ученик причастен к преступлению, о котором вы упомянули в начале нашего разговора.
   Легкая тень пробежала при этих словах по лицу Василия Михайловича. Его губы сложились в едва заметную ироническую улыбку.
   – В действительности я говорил, – заметил сыскной агент, – что для исключения Ивана Нартова из числа подозреваемых я должен знать, где ваш ученик, кстати, не пришедший в гимназию, провел четвертое апреля.
   – Ввиду создавшегося положения, я, осмелюсь заметить… Не понимаю, вы подозреваете Нартова в преступлении или нет? – спрашивал гимназический начальник тоном, будто бы говорившим: «Я не понимаю, какую услугу могу оказать я, когда вы можете выяснить это сами».
   Штабс-капитан понял невысказанную мысль.
   – Тут-то вы и ошибаешься! Вопрос вовсе не так прост, как вы думаете, по многим причинам.
   Он посмотрел очень пристально на гимназического начальника, тот только пожал плечами.
   Как предполагал Василий Михайлович, разговор закончился пустотой: зачем гимназическому начальнику излишние проблемы в виде статского советника? Чин по столичным меркам невелик, но недаром народная мудрость гласит: мал клоп, да вонюч.
//-- * * * --//
   Получалось хождение по замкнутому кругу: Мякотин, гимназия, Кронштадт, дядя, квартира, незнакомцы, снова гимназия, снова Кронштадт. Так никогда не добраться до конечного пункта.
   Если заново начинать, то с друзей Сергея. Ну не может у человека в таком юном возрасте не быть приятелей, скорее всего, старших возрастом, в компании которых юноша чувствовал себя взрослым и поступал соответственно такому разумению.
   Спутники по последнему путешествию и есть тайные, скрываемые от всех друзья, связанные каким-то делом, а может, даже преступлением.
   Начинать надо там, и начинать с Венедикта, Сергеева брата, или соучеников по классу.
//-- * * * --//
   После дневного хождения и пустых расспросов помощник начальника сыска вернулся усталый, голодный и немного раздраженный, хотя видимых причин к последнему не было.
   – Иван Дмитрич? – Миша спросил у дежурного.
   – Беседует со вчерашним задержанным.
   – Это которого вчера взяли на месте преступления?
   – Его.
   – Что с ним? Дело ясное и понятное, – Жуков пожал плечами.
//-- * * * --//
   – Оставьте, господин Путилин, жизнь есть зло, – отмахнулся с жестокими нотками в голосе, но с небрежной обреченностью незнакомец, – сколько бы вы меня ни убеждали, какие доводы ни приводили, я останусь при своем мнении. – Правая сторона лица мужчины исказилась, ноздря раздулась, и он повторил: – Жизнь есть зло.
   – Знаете, сколько раз в стенах этого кабинета, – Иван Дмитриевич поднял руку, и указательный палец прочертил в воздухе круг, – я слышал подобные сентенции? И что удивительно, каждый раз в оправдание какого-нибудь злодеяния. Вот вы не хотите называть своего имени. Ваше право оставаться, так сказать, инкогнито, но, увы, сей факт не избавляет вас от наказания за свершенное.
   – Я не жду снисхождения, – незнакомец вальяжно откинулся на спинку стула, заложил ногу на ногу и обхватил колено замком сплетенных холеных пальцев с аккуратно постриженными ногтями.
   – Как я понимаю, вы хотите попасть в места, куда вас отправят нести наказание, так сказать, безымянным?
   – Отчего же? – Мужчина не выказал удивления. – Я объявил себя Иваном Ивановым, надеюсь, этого достаточно? – На лице заиграла улыбка с некоторой хитринкой.
   – Повторюсь, ваше право, – Иван Дмитриевич с нескрываемым интересом смотрел в глаза незнакомцу. – Не буду настаивать на открытии вашего настоящего, но поверьте, узнать его не составит труда.
   – Как говорится: «Хвалящийся хвались о Господе. Ибо не тот достоин, кто сам себя хвалит, но кого хвалит Господь».
   – Нет, господин Иванов, я не привык бахвалиться. Кстати, это самая скверная из черт – ставить себя выше собеседника.
   Мужчина молчал.
   – Вот вы, любезный господин Иванов, пытаетесь предстать передо мной в образе эдакого простака – рабочего.
   Не скрою, таковая роль вам удается, но как артисту из массовки, а значит, вы не из того сословия, к которому пытаетесь себя приписать.
   – Любопытно было бы послушать, – незнакомец подался телом вперед, едва не касаясь грудью стола, – что вы готовы рассказать обо мне, – в глазах мелькнули искорки детского веселья.
   – О вас?
   – Да, обо мне.
   Путилин поднялся с кресла, обошел стол и остановился напротив человека, назвавшегося Ивановым. С такой внимательностью начал рассматривать с головы до пят, что у незнакомца сошла с губ улыбка и исчезли из глаз искорки.
   – Я слушаю, – нетерпеливо произнес сидящий.
   – Возраст, – Иван Дмитриевич взялся за свой подбородок, – двадцать пять – двадцать шесть лет, судя по одежде, вы с год начали вести неподобающий вашему воспитанию образ жизни.
   – Подобающий, неподобающий, кто знает? – нахмурился незнакомец.
   – Вы воспитанный человек, господин Иванов, так что попрошу не перебивать.
   – Извините за горячность, просто ваши слова, – он пожал плечами, – применимы к половине жителей столицы и не несут ничего, кроме пустоты. Еще раз простите, больше такого не повторится.
   – Ваша одежда довольно поношена, но вы содержите ее в надлежащем виде. Постоянно чистите и, когда выпадает оказия, даже гладите. Воротничок рубашки чист, вы не привыкли, чтобы вашей шеи касалась грязь. Несмотря на состояние костюма, вы следите за руками, они ухожены.
   На них нет ни рабочих мозолей, ни капельки грязи, я думаю, недавно вы обрабатывали ногти пилкой. Вы не привычны к тяжелому труду, воспитывались, скорее всего, в семье… – тут Иван Дмитриевич замолчал, но через секунду продолжил, – …где были единственным ребенком. Рано лишились матери, в каком возрасте, не могу сказать, но, наверное, вам было около десяти. О хорошем воспитании говорит то, что вы употребляете к месту цитаты. Последняя была из Второго послания римлянам. Речь ваша с некоторыми особенностями произношения не простолюдина с рабочей улицы, а человека, воспитывавшегося в Москве. К тому же туфли стары, но сделаны, видимо, на заказ. Вы с ними не расстаетесь из-за удобства. Готовы тратить на ремонт последние деньги, а не покупать новые.
   – Браво, но, – самодовольство так и искрилось вокруг человека, назвавшегося Ивановым, – но, что могут рассказать старые туфли? Из них паспорта не извлечешь.
   – Простите, но вы не правы, – уголки губ Путилина поднялись в улыбке, – посудите сами. – Иван Дмитриевич театрально помахал в воздухе рукой, словно подбирал подходящее слово к идущей в жизни мизансцене. – На одежде вашей нет ни единой метки, да если бы и были, то платье могло принадлежать другому человеку.
   Незнакомец прикусил губу, понимая, к чему ведет начальник сыска.
   – А вот с обувью вы сплоховали и признали, – палец Путилина указывал на Иванова, – туфли ваши, а значит, те три буквы под стым гербом принадлежат вам.
   – Я… – начал незнакомец, но умолк.
   – Вы думаете, что мои сотрудники устроили осмотр доктора для исследования вашего здоровья? Отнюдь, на вашем теле могли быть какие-то метки, следы от ран. Вы ненароком тронули левой рукой ребра, а это говорит о многом. След от пули, я полагаю?
   Иванов вцепился побелевшими пальцами в колено.
   – Именно, получена год тому. Это о чем говорит? Да, вы, сударь, дворянского сословия. Но я не об этом, а о туфлях и тех трех буквах. После указанных мной некоторых особенностей: московского воспитания, дуэли, возраста, наконец, меток на туфлях. Вы и сейчас будете скрывать свое истинное имя? – Незнакомец молчал. – Константин Петрович Ромашов, – отчеканил Путилин.
   – Ваша взяла, – мужчина на стуле прикрыл глаза.
   – Я не понимаю, зачем вам надо было вот так тратить жизнь, которая и так коротка, впустую?
   – Господин Путилин, не надо нотаций, в своей жизни я наслышался их столько, что меня начинает тошнить от новой порции.
   – Ваше право.
   – Значит, меня в Москву?
   – Да, ведь именно там вами совершено убийство.
   – Я думал скрыться от всего за обычную кражу.
   – Человек предполагает, а Господь нами располагает.
   – Увольте меня от философии, отправьте в камеру. – Ромашов поднялся, но не утерпел, спросил: – Вы выводы обо мне совершили по туфлям? – Константин Петрович посмотрел на свои ноги.
   – Вам не повезло в том, что на днях я рассматривал журнал происшествий, так сказать, восстанавливал в памяти некоторые дела, по которым не задержаны преступники, так вот одно из них было о вас. Думаю, простое совпадение.
   – Которое будет стоит мне каторги, – закончил за начальника сыска Ромашов.

Глава тридцать девятая
Время идет, а следствие…

   Жуков давненько не видел Ивана Дмитриевича таким опустошенным и усталым. Перед начальником сыска стоял стакан с чаем, над которым вился пар, но казалось, Путилин не замечал.
   Миша стоял у двери и не решался пройти к столу, боясь потревожить хозяина кабинета. Докладывать, в общем, было нечего. Один подозреваемый в преступлении имел повод не беспокоиться об интересе к его персоне сыскного отделения, ибо находился совсем в другом месте, а не путешествовал с Мякотиным. Хотя результат и отрицательный, Жуков вспомнил гимназические занятия по математике, результат есть результат. Можно сосредоточиться на других ниточках, как говаривал иной раз Иван Дмитриевич. Баба с возу, лошади легче.
   – Что тебе? – наконец Путилин заметил помощника.
   – Доложить по стрельнинскому делу.
   – Вижу по твоему виду, что Нартов ни при чем, – отмахнулся начальник сыскной полиции. – Видимо, мальчишка почувствовал себя взрослым и закрутил роман, – Путилин выделил последнее слово ударением на первый слог, – с какой-нибудь молоденькой служанкой, – и на скулах заиграли желваки.
   – Именно так, – Жуков присел на краешек стула, – у них в доме прислуживает девушка, вот и…
   – Не продолжай, – нахмурился Иван Дмитриевич и закусил губу. – С чего начали, тем и кончили. Ни подозреваемых, ни мало-мальски пригодной тоненькой ниточки, столько дней прошло, а все впустую.
   – Иван Дмитриевич, сами же говорили, что каждый сделанный шаг приближает нас к цели, пусть он будет маленький, пусть большой.
   – Не надо, Миша, я головой понимаю, а на душе не только кошки скребут, – Путилин поморщился. – Что-то мне муторно. Разочарование приходит от жизни, сплошное разочарование. Вот мы варимся в котле человеческих страстей, я бы сказал, до того низменных, что опускаются руки.
   – Иван Дмитрич, – начал помощник.
   – Не надо, – теперь махнул рукой Путилин. – Пустое все… Не обращай внимания, видно, старею, вот и брюзжать начинаю по поводу и без оного… Так говоришь, Нартов не причастен?
   – Получается так.
   – Что ж, одной ниточкой меньше, – глаза начальника сыскной полиции сощурились, словно и не было в помине минутной слабости, пришла сосредоточенность на деле, остальное откинуто прочь, словно не нужный более груз.
//-- * * * --//
   Первым делом штабс-капитан Орлов явился на доклад к начальнику сыскной полиции, у которого уже находился с отчетом Миша Жуков.
   – Я с вами, Василий Михайлович, согласен, что начинать надо с мякотинского брата Венедикта, Кронштадта и петербургской квартиры господина Реброва.
   – Но ведь… – начал было Миша, но умолк под тяжелым взглядом начальника.
   – Я допускаю, что молодые люди рассорились и не хотели друг друга видеть, поэтому Нартов ничего и не может поведать.
   – Мне кажется, мы запутались и попали в тупик, – пробурчал Жуков.
   – Может быть, ты прав. Юноша убит так жестоко, что преступник должен быть найден и отдан правосудию. Хотя я говорю обыденные вещи, но наш долг отправить злодея, вкусившего крови ближнего, нести наказание.
   Миша, не говоря ни слова, сопел, Василий Михайлович смотрел в окно, за которым виднелся кусок голубого неба с пробегающим по нему белым небесным барашком.
   – Василий Михайлович, вызовите телеграммой Венедикта Мякотина, а ты, Миша, вновь в ребровскую квартиру, делай что хочешь, землю носом рой, но должен найти свидетелей. Неужто никто ничего не видел? Не верю, ищи, голубь мой сизокрылый, относящееся к Мякотину, Реброву, должно же что-то быть. Живем среди людей, а не в лесу.

Глава сороковая
Забытые радости

   Утром дежурный чиновник доложил Путилину, что надворный советник Соловьев привез ни свет, ни заря арестованного Николая Барбазанова, более известного, как Полевой, и какого-то мужчину, которого считает подручным вышеуказанного преступника.
   – Полевого? – обрадованно спросил Иван Дмитриевич, не скрывая при этом удивления.
   – Точно так, – чиновник сиял, словно это он сам задержал давно разыскиваемого преступника.
   – Где сам Соловьев?
   – Сказал, что писать будет бумагу о поимке.
   – Позовите его, – сказал Путилин, но, махнув рукой, добавил: – Не надо, я сам к нему зайду.
//-- * * * --//
   Иван Иванович поднял голову, видимо перечитывал написанное. Поднялся, приветствуя начальника. Улыбка появилась на уставшем лице.
   – Взяли! – только и сумел произнести надворный советник.
   – По чести говоря, лелеял хрупкую надежду но, – Путилин покачал головой, – думал, снова уйдет.
   – Сколько ж можно, не призрак же, в самом деле, господин Барбазанов-то, обычный человек со слабостями и недостатками, попросту преступник, которому место в сибирском остроге.
   – Это верно, но как? – заинтересовался Иван Дмитриевич.
   – Я сам не ожидал, так уж вышло, – Иван Иванович протянул начальнику рапорт.
   Первые слова Путилин пропустил, где шло пустое, начал с:

   …в день, предшествующий задержанию, агенты сыскной полиции под видом рабочих, подрядившихся на строительство, установили наблюдение за Матреной Елизаровной Веревкиной, более известной как Матрена Криворучка.
   Следующим утром задержаны, выходящими из дома Веревкиной, два неизвестных, один из которых опознан как находящийся в розыске за преступления Николай Барбазанов…

   – Иван Иванович, – Путилин потряс бумагой, – я понимаю, что вы – не литератор, но расскажите, как задержали?
   – Ничего особенного, – надворный советник на столе перекладывал с места на место бумаги, – в первый день я понял, что Полевой у Матрены – по тому, как она обеспокоилась появлением сторонних людей рядом со своим домом. Тем более что во втором этаже кто-то стоял и из-за занавески наблюдал за нами.
   – Кто ж такой глазастый?
   – Агент Сергеев.
   – Молодец, а далее? – торопил начальник сыскной полиции.
   – Хоть весна, но ночи ныне холодные стоят, пришлось немного промерзнуть, но это стоило ожиданий. Никто из дома не выходил, только в полночь явился мужчина. Разглядеть не было возможности, но по росту вроде бы не Полевой. Утром, на самом рассвете, я решил, что пора приниматься за стройку. Приехали на подводах мимо криворучинского дома. Я даже не ожидал, что в эту самую минуту из дверей выйдут два человека, один остановился и с форсом зажег спичку, хотел прикурить. Не учел одного, что осветил свое лицо. Пришлось быстро решать, что делать. Благо они стояли рядом с нашими подводами, я прыгнул на незнакомца, Сергеев на Полевого. Они явно такого развития событий не ожидали, поэтому только Барбазанов сделал попытку к сопротивлению, был связан остальными агентами.
   – Лихо, а если бы Полевой успел выхватить пистолет? – с укоризной покачал головой Путилин.
   – Ну, не успел же, – оправдывался Соловьев.
   – Иван Иваныч, хорошо, что закончилось так, – Иван Дмитриевич подбирал слово, – бескровно, а если бы… Вы, Иван Иванович, в отличие от Жукова, старше его, имеете опыт. Не делайте более таких безрассудных поступков. Хорошо, что вами наконец-то задержан Барбазанов, но мне вы дороги не как сыскной агент и чиновник по поручениям, а в первую очередь как человек, на которого я могу положиться, – Иван Дмитриевич вышел из комнаты, унося в руке докладную записку надворного советника.
//-- * * * --//
   Через четверть часа в кабинет Путилина постучал Иван Иванович.
   – Я…
   – Не надо, – поднял руку начальник сыскной полиции, словно хотел поставить точку в прошлом разговоре. – Вы допрашивали Полевого и второго задержанного?
   – Нет, они сидят в противоположных камерах.
   – Хорошо, у второго были при себе документы?
   – Паспорт на имя псковского мещанина Ивана Леонтьевича Боровикова, видимо, украденный.
   – По приметам не опознали?
   – К сожалению, нет.
   – Ясненько, – тяжело вздохнул Путилин. – Вы уж простите за ворчание.
   – Иван Дмитрич! Чем мне далее заниматься? Полевым?
   – Нет уж, пусть посидит до вечера, подумает о жизни. Вы распорядитесь, чтобы привели второго.
   – Хорошо.
   – Вы займитесь мякотинским делом. Толчемся на месте, словно слепые котята. Ни взад, ни вперед, взгляните свежим взглядом.
   – Неужели никакого продвижения?
   – В том-то и дело, что никакого, Иван Иваныч.
   – Непременно займемся…
//-- * * * --//
   На незнакомце было новое платье, какое в обычае носят мещане. Но видно, что ранее такого не надевал, как говорят, приладь седло к корове, так конем все равно не станет. Так и крестьянина одень хоть в княжеские одежды, не с тем достоинством и простотой носить будет.
   – Садитесь, – Путилин указал на стул по другую сторону стола и заглянул в паспорт, который держал в руке, – господин Боровиков. Разговор, я думаю, нам предстоит долгий, так что присаживайтесь.
   Незнакомец смотрел непонимающими глазами, только спустя минуту сообразил, что это его приглашает полицейский начальник присесть. Видимо, промелькнуло в голове Ивана Дмитриевича, не привык к новому имени.
   – Премного благодарен.
   – Голубчик, – Путилин обратился к стоящему в дверях полицейскому, приведшему задержанного, – будь любезен, принеси нам чаю. Думаю, не откажетесь… – сделал паузу. – Не ведаю имени-фамилии, – посмотрел на незнакомца.
   – Егор Тимофеевич, – быстро ответил задержанный, но тут же прикусил язык, он и позабыл, кто он теперь по паспорту.
   Иван Дмитриевич сделал вид, что не заметил оплошности.
   – Принеси нам с Егором Тимофеевичем чаю, – и умолк, пока дверь не отворилась; полицейский принес на подносе два стакана и тарелку с сушками.
   – Вот, другое дело, угощайтесь, – он пододвинул стакан Боровикову, который неловко оправил пиджак и пригладил ладонью волосы.
   – Благодарствую.
   – Давно в столице? – спросил начальник сыска.
   – Так вчерась поздно приехамши…
   – По делам или как?
   – По этим, как его, – собеседник сморщил лоб, вспоминая слово, – кормическим.
   – Чем занимаетесь?
   – Ась?
   – Торгуете или по финансовой части?
   – Торгую.
   – Каким товаром?
   – Сеном, пашеницей, мясом, помаленьку всем.
   – Понятно, что ж во Пскове торговля не идет?
   – Во Пскове? – удивился задержанный.
   – Да, во Пскове.
   – Дак не шибко, выгоду блюсти, однако, надо, вот и приходится разъезжать да крутиться.
   – Позвольте полюбопытствовать, много ли ездите и куда?
   – Да всё по питербурхской губернии.
   – Кстати, с кем вы сегодня утром были?
   – Со знакомцем.
   – Как кличут вашего знакомца?
   – Не знаю, – пожал плечами Елисеев, сжал губы и добавил: – Так мы только утром и познакомились.
   – Так как его кличут? Елисеев снова пожал плечами.
   – Вы всегда останавливаетесь, будучи в столице, у госпожи Веревкиной?
   – Где?
   – У госпожи Веревкиной?
   – Нет, только у Матрены.
   – Понятно. Вы не задумывались, почему вас задержали?
   – Вот-вот, голову ломаю, а понять не могу.
   – Скажите, Егор Тимофеевич, это ваш паспорт? – Путилин поднял со стола толстую бумагу.
   – Само собой, мой.
   – Может, поясните, отчего в паспорте вы именуетесь Иван Леонтьевич, а представились Егором Тимофеевичем?
   – Так я, – у задержанного сперло дыхание, он начал открывать рот, как выброшенная рыба на землю.
   – С кем вас задержали?
   Елисеев опустил голову, видимо, не знал, что отвечать, не обо всем поведал ему Полевой.
   – Так с кем? Если утром познакомились, так имя знать должен?
   – Запамятовал я.
   – Хорошо, но кто вы: Иван Леонтьевич или Егор Тимофеевич?
   Задержанный только сопел и теребил полу пиджака.
   – Я, – начал он и поднял глаза на Путилина, потом отвел в сторону, – зовите, как хотите.
   – Э-э-э, так не пойдет, – Иван Дмитриевич поднялся с кресла и прошелся по кабинету, – вы ж не собака безродная, чтобы имени не иметь. Вот я спрашиваю, как вас величать? Видимо, к паспорту вы, господин хороший, не привыкли, так что обращаться к вам буду – Егор Тимофеевич. – Бороковиков молчал, только играл желваками, – узнать вашу фамилию и откуда вы родом тоже не составит труда. Приметы ваши известны, тем более что, – Иван Дмитриевич позволил себе улыбнуться, – вы вот передо мною сидите. Время у нас есть, а вам его будет достаточно для размышления о жизни. Я не спрашиваю, чем вы хотели заняться в столице, мне и так это понятно, но, как говорится, сколько веревочке ни виться, кончик все равно покажется.
   Путилин, заложив руки за спину, медленно прохаживался по кабинету. Нога отпустила, боль была не такой сильной, как прежде. Воспользовался минутой затишья.
   – Так и будете, господин хороший, молчать?
   – Дак, – задержанный смотрел на свои руки. – Все одно докопаетесь, слыхивал я про вашу службу.
   – От кого, позвольте полюбопытствовать?
   – Разве ж важно, – тихо говорил Елисеев. – Земля слухами полнится.
   Путилин сел на кресло и положил на стол руки.
   – Вы правы, так как вас зовут?

Глава сорок первая
А король-то липовый

   – Василий Михайлович, – молчавший дотоле Миша наконец разорвал нить тишины.
   – Вижу по виду, что-то тебя, Миша, гложет, ну, рассказывай, – штабс-капитан пристально смотрел в глаза Жукову. – Не тушуйся.
   – Да я, – начал путилинский помощник, но опять умолк.
   – Так какая светлая мысль посетила молодую голову? – без каких-либо колкостей в голосе произнес Орлов самым серьезным тоном.
   – Есть кое-что, – то ли не хотел озвучивать Миша, то ли в самом деле стеснялся. – Но сперва хочу кое в чем убедиться сам.
   – Твое право, – пожал плечами штабс-капитан.
   – В котором часу прибывает в отделение Венедикт Мякотин?
   – Е-е-е-если-и-и, – Василий Михайлович тянул слово, – первым пароходом, то, я думаю, в полдень, если вторым, то в час пополудни.
   – Хорошо, – пробормотал Жуков. Глаза затуманились в предчувствии решения задачи расследования.
   – Так что ты задумал?
   – Да проверить кое-что надо, – уклонился от ответа путилинский помощник.
   – Ну смотри, – добродушно сказал Орлов и направился отправлять в Кронштадт телеграмму.
//-- * * * --//
   Вечером Мария Алексеевна прочитала телеграмму Венедикту, который насупился. Наотрез отказался ехать в столицу, отговариваясь тем, что в прошлый раз натерпелся в анатомическом при опознании брата. Женщина всхлипнула и, прижимая руку с платком к сухим глазам, повышенным тоном запретила сыну даже думать, что он не поедет.
   – Поедешь, – добавила она, – вдруг новые известия, которые нельзя доверить почте.
   – Как же гимназия?
   – Я напишу письмо инспектору, – подвела черту под разговором госпожа Мякотина.
//-- * * * --//
   Венедикта в столице никто не встречал. Юноша не стал тратить деньги на извозчика, а направился до сыскного отделения пешком, решив сэкономить выданные матушкой деньги. Благо было недалеко. Именно по этой причине появился в дверях полицейского участка не в полдень, а в половину первого.
   Статский советник Степанов с раскрасневшимся лицом выговаривал Жукову за то, что тот обещал задержать Еремея Петровича не более, чем на пять минут. Прошел почти час, и, если через четверть часа лицо, которое хотел показать Миша, не появится, то он удаляется, ибо надо ехать на службу.
   Путилинский помощник, не менее покрасневший, нежели статский советник, безропотно выслушивал стенания последнего и совсем был не рад такому повороту событий. Честил в душе и себя за столь рискованное предприятие, и статского советника, трясшего своей бородой, и опаздывающего Венедикта. Готов был сдаться, когда, наконец, в сыскном отделении появился Мякотин-младший.
   – Ничего сказать не могу, хотя, – задумался статский советник, – определенно похож, – и так прошептал прямо в ухо Жукову, который не выдержал такого измывательства. Поморщился от шипящего голоса, но в глазах тем не менее загорелись не только огоньки, но и нескрываемое удивление.
   – Скажите, так похож или нет?
   – Определенно. – Видимо, слово было из наиболее употребляемых Еремеем Петровичем. – Я его узнал бы из тысячи таких же, но…
   – Господин Степанов, – нервничал Миша, – так вы узнали или нет?
   – Считайте, что узнал.
   – Ошибки быть не может?
   – Юноша, – нотки снисходительности звучали в голосе государственного чиновника, – ошибиться может каждый, ибо правильно говорит народная мудрость, не ошибается лишь тот, кто ничего не делает.
   – Благодарю, господин Степанов, за помощь и надеюсь, я не слишком обременил вас ожиданием?
   – Я рад, – не сдержался статский советник и ироническим тоном добавил сквозь зубы: – Что оказался полезен.
   – Не смею более задерживать вас.
   – Спасибо, благодетель!
//-- * * * --//
   Миша задумался, что стоит предпринять в первую очередь: доложить Ивану Дмитриевичу об открывшемся новом обстоятельстве либо самому проверить казалось бы нелепую, пришедшую от бессилия, мысль – показать юношу хотя бы одному из невольных свидетелей, статскому советнику Степанову. Теперь надо идти далее и попытаться представить пред светлы очи кондуктора и славного полицейского Селивана мякотинского брата. Конечно, предположение дикое, но чем черт не шутит. Всяко в жизни бывает. Сколько таких вот «случаев» приходилось расследовать.
   Первым делом под благовидным предлогом надо затащить Венедикта в фотографическую мастерскую господина Шенфельда, благо недалеко. Попросить Константина Александровича Шапиро, служившего фотографом, по старой дружбе (с год тому Мише удалось быстро найти преступника, забравшегося в квартиру последнего) пособить в изготовлении портрета. Ведь разъезжать с Мякотиным-младшим не очень сподручно. Во-первых, можно привлечь внимание, во-вторых, у юноши брат убит, и если нет вины, то получается, сыскное отделение пытается переложить вину за преступление на первого попавшего под горячую руку.
//-- * * * --//
   – Венедикт, – Василий Михайлович сидел на стуле, наклонившись вперед, в одной руке держал чашку с дымящимся чаем, во второй – блюдце, – вы с Сергеем были братьями, и неужели он никогда ничего не рассказывал о приятелях, не хвастал чем-либо, неужели был до такой степени таинственен, что держал все в себе?
   Юноша отказался от чая, и его стакан стоял на краю стола.
   – Сергей всегда считал меня за ребенка, – с обидой произнес Венедикт.
   – Вот именно, старшие имеют слабость похваляться своими подвигами, представляя себя в образе эдакого рыцаря, которому все нипочем.
   – Я не знаю.
   – Венедикт, возможно, от тех крох, которые ты вспомнишь, будет зависеть, как быстро мы найдем убийцу твоего брата.
   Венедикт вздрогнул, втянул голову в плечи и, отводя в сторону взгляд, промолвил:
   – Так ничего толком он не говорил.
   – Но… – чашка в руке Орлова слегка подрагивала, но сыскной агент не замечал.
   – Ну, были какие-то приятели, которых Сергей скрывал от всех, таинственности напускал, словно герой романов Эмара или Купера.
   – Не поверю, чтобы ты не попробовал выяснить братову тайну.
   Юноша побледнел, даже на лбу выступили капли холодного пота, сжал кулаки.
   – Видел мельком, – едва слышно произнес Венедикт и с робостью добавил, – один раз.
   – Венедикт, ты словно на дыбу повешен, каждое слово щипцами тянуть надо. Значит, видел?
   – Да.
   – Так рассказывай, каких лет, как выглядит, в чем был одет. Ну?
   – Ростом, – юноша сглотнул скопившуюся слюну, – повыше моего будет, со светлыми волосами, лицо такое лощеное.
   – Примет никаких не заметил? Шрамов, родинок, волосы необычно зачесаны?
   – Да нет. Обычный. Волосы вот так, – он показал на своей голове, – пробором разделены. Да и видел его секунду.
   – Так-так, – сощурил глаза Василий Михайлович, – может, что из одежды приметил?
   – Пальто обычное, темного цвета, шапка или картуз, не припомню.
   – Может, шарф, туфли, сапоги? Для следствия каждая мелочь важна.
   – Не заметил, да и видел его мельком, хотя постойте-ка, верно. В туфлях он был, и на шее шелковый белый шарф.
   – Говоришь, что не помнишь? Венедикт смутился.
   – Я не думал, что вспомню, а еще, – теперь глаза юноши горели, и под правым дергалась мышца, – когда они шли, незнакомец держал руки в карманах, может быть, и это для вас важно?
   – Все важно, даже цвет глаз и форма носа.
   – Про глаза не скажу, нос обычный.
   – Обычный – это хорошо, но длинный, острый или…
   – Нет, – покачал головой, – обычный, и лицо, хоть и красивое, но ничем не примечательное.
   – Вот видишь, а ты говорил, не вспомнишь, – улыбнулся штабс-капитан, – кстати, каковы были отношения Сергея с Иваном Нартовым?
   – С Иваном? – Голос Венедикта едва заметно дрогнул, юноша прикусил губу и побледнел, постарался взять себя в руки и хрипло произнес: – Дружны они были, пока кошка между ними не пробежала.
   – И какая?
   – Не знаю, – покачал головой Мякотин и добавил, – мне брат не докладывал в силу моего малолетства, как он выражался, – и посмотрел в сторону.
   – Если ничего не можешь добавить, то, пожалуй, у меня вопросов более нет.
   Венедикт вздохнул с облегчением. Раздался стук, дверь распахнулась, за ней оказался Жуков.
   Василий Михайлович было приоткрыл рот от удивления, путилинский помощник не имел привычки стучать. Штабс-капитан хотел что-то едкое сказать, но воздержался от комментария.
   – Позвольте, Василий Михайлович?
   – Да ради бога, заходи.
   – Вы кончили разговор?
   – Пожалуй, да, – штабс-капитан поднялся, вслед за ним Венедикт.
   – Позвольте тогда переговорить с господином Мякотиным, – улыбался Миша.
   Штабс-капитан пожал плечами, не понимая Мишиного поведения.
   Юноша нахмурился, но ничего не произнес, явно ожидая услышать, по какой такой надобности он нужен молодому сыскному агенту.
   – У меня есть хороший знакомый, недавно увлекшийся фотографическими портретами, так вот Константин Александрович, так его зовут, просил меня при случае присылать к нему людей с колоритными лицами. Вот я как вас, господин Мякотин, увидел, так сразу вспомнил про моего знакомого. Не откажите в любезности, это не займет много времени, тем более, – Жуков говорил, ни на миг не прекращая словарного потока, что даже штабс-капитан от удивления открыл рот, – ателье, в котором он служит, буквально в двух шагах.
   – Да я… – промямлил Венедикт.
   – Не откажите в любезности, – сложил руки на груди Миша.
   Василий Михайлович вначале с недоумением взирал на путилинского помощника, потом с большим и большим интересом, не понимая, какую роль играет Жуков.
   – Хорошо, – сказал юноша и густо покраснел.
//-- * * * --//
   – Здесь недалеко, – уже выйдя из дверей сыскного, произнес Миша, – за Гостиным. Вы бывали в столице ранее?
   – Бывал, – неохотно ответил юноша.
   – Тогда знаете, где Гостиный?
   – Знаю.
   Чтобы отвлечь Венедикта от ненужных мыслей, Жуков всю дорогу не закрывал рта, из которого сыпались, как из рога изобилия, шутки, байки, рассказы из сыскной службы, истории из жизни.
   Трехэтажное желтое здание, расположенное по четную сторону Невского проспекта, встретило разноцветной вывеской, написанной готическим шрифтом, «Фотографическое ателье Шенфельда».
   Открытая дверь ударила по колокольчику, и тот оповестил сотрудников ателье о приходе клиентов.
   За конторкой стоял довольно молодой человек с блестящими масляными волосами, разделенными посредине головы ровным, словно под линейку сделанным пробором.
   На лице сотрудника ателье появилась слащавая улыбка.
   – Здравствуйте, господа! Чем могу помочь?
   – Здравствуй, голубчик! – на губах Миши появилась не менее приторная улыбка. – Нам бы Константина Александровича.
   – Сию минуту, как прикажете доложить?
   – Михаил Силантьевич Жуков.
   Молодой человек наклонил голову, удалился.
   Через несколько минут в комнате появился собственной персоной господин Шапиро. Сквозь незастегнутый пиджак виднелся округлый живот с толстой золотой цепочкой часов, шедшей от пуговицы к кармашку. Голубые глаза загорелись, Константин Александрович вытянул вперед руки.
   – Мишенька, сколько лет, сколько зим! Наконец ты посетил наше заведение, – руки фотографа вцепились в плечи Жукова. – Какое лицо, какое лицо, вот мы его и запечатлим на вечные времена.
   – Константин Александрович, – Миша попытался выскользнуть из рук господина Шапиро, но это было сделать не так просто. Несмотря на малый рост, фотограф обладал большой силой.
   – Не говори ни слова, – левая рука Константина Александровича высвободила Мишино плечо, вторая не ослабляла хватки, словно хозяин боялся, что посетитель ускользнет. – Обещаю, что портрет выйдет в наилучшем виде.
   – Константин Александрович, я не один, – сыскной агент показал рукой на Венедикта и красноречиво посмотрел на фотографа, который в ответ легонько кивнул, что, мол, понял.
   – Так, так, – господин Шапиро подошел ближе к юноше, посмотрел с одной стороны, на два шага отступил, – что ж, хорошо. Прошу следовать за мною.
//-- * * * --//
   Через час в Мишином кармане пиджака лежала фотографическая карточка Венедикта Мякотина. Жуков время от времени проверял правой рукой, не исчезла ли она вместе с запечатленным на ней юношей, направившим свои стопы в Кронштадт.
   Константин Александрович придержал сыскного агента за рукав, когда тот собрался покидать ателье, и с обидой в голосе прошептал:
   – Мишенька, не ставь меня более в неловкое положение, хотя бы заранее предупреждай о таких визитах.
//-- * * * --//
   Теперь дело оставалось за малым. Миша взял пролетку и, поторапливая извозчика, словно тот рядом с лошадью побежит и скорости прибавит, направился на вокзал. Первым делом надо было найти кондуктора, в чьем вагоне достославная троица доехала до станции Лигово, потом… Далее Жуков загадывать не стал, а потирал ко всему прочему руки от предчувствия маячившей впереди разгадки мякотинского убийства.
   Сыскному агенту невероятно повезло, кондуктор был на службе и согласно расписанию отправлялся в нужную Мише Стрельну.
//-- * * * --//
   Едва взглянув на фотографическую карточку, кондуктор сразу же сказал:
   – Ентот один из трех был, ентот.
   – Точно он? – настаивал Миша, протягивая вновь карточку кондуктору, который нахмурился и с показным раздражением произнес:
   – Да что я, человека вспомнить не могу, чай, память у меня огого, – и тут же прикусил язык, сконфуженно улыбнулся, поняв, что нельзя разговаривать так со столичным щеголем. Не дай бог, подаст жалобу начальнику. – Он там был, не сомневайтесь.
   – Благодарю, – Миша не заметил ни раздраженного тона, ни заискивающего, просто голова была занята совсем другим, нежели такими мелочами жизни.
//-- * * * --//
   С подножки вагона Миша не спустился, а спрыгнул, нетерпеливо огляделся по сторонам и, когда увидел знакомую статную фигуру Селивана, облегченно вздохнул.
   – Здравия, ваше благородие! – полицейский поднес руку к околышу форменной фуражки.
   – Здравствуй, голуба моя! – Взгляд выдавал Селивана, хотел задать вопрос, но не решался, так и стоял молча, ожидая, когда столичный сыскной агент что-нибудь спросит. – Вижу, покой и тишина в ваших краях?
   – Никак нет, ваше благородие, показное все, народ местный страх чувствует, ведь злодея-то не словили.
   – Ты прав, не словили.
   – Позвольте спросить? – Селиван кашлянул в кулак, прочищая горло.
   – Спрашивай.
   – Народ шепчется, но вслух говорить боится, чтобы на себя не навлечь…
   – Скоро словим, – перебил Миша полицейского. – Не долго осталось топтать землю извергу, не долго. – Сам полез в карман за фотографической карточкой. – Ты говорил ранее, что запомнил троицу – гимназиста и двух цивильных, так вот взгляни, не было ли среди них и вот этого.
   Селиван взял как драгоценность протянутый снимок, долго смотрел, поворачивая то вправо, то влево, потом с шумом произнес:
   – Этот был с гимназистом.
   – Не ошибаешься? – Миша даже глаз прищурил.
   – Никак нет.
   – О нашем разговоре никому ни слова.
   – Да я…
   – Вот именно, никому, – Миша погрозил пальцем.
//-- * * * --//
   Кассир Иван Рябов сослался, что не видел попутчиков Сергея Мякотина, и долго извинялся за то, что не может ничем помочь сыскному агенту.
//-- * * * --//
   Путилинский помощник возвращался в столицу в столь приподнятом настроении, что беспричинно улыбался, глядя, как за окном проплывают проснувшиеся от зимней спячки деревья, суетящийся в заботах народ, тянущийся за паровозом дым.

Глава сорок вторая
Спутники Мякотина

   Василий Михайлович улыбнулся уголками губ и хмыкнул, мотнув головой.
   – Да, дела.
   Налил в стакан горячего чаю и, прихлебывая, сел за стол. Хотя мысли и теснились беспорядочным клубком, но одна не давала покоя – это описанный Венедиктом молодой человек. Уж больно он Ивана Нартова напоминал! Пробор на голове, лицо, даже платье. Какие тайные помысли вынашивает младший брат убиенного?
//-- * * * --//
   Миша остановился на перепутье размышлений: можно в первую очередь доложиться Ивану Дмитриевичу, и тогда дело будет раскрыто сыскным отделением, а не конкретно Михаилом Силантьевичем Жуковым. Можно самому довести это трагическое дело до конца и снискать себе лавры проницательного агента, орден или новый чин, хотя прежний недавно получен. Но ведь бывают исключения?
   В конце концов чувство ответственности перед товарищами по службе взяло верх, и с вокзала помощник начальника направился в сыскное отделение на доклад к Ивану Дмитриевичу решив, что так будет правильно.
   У дверей путилинского кабинета встретились со штабс-капитаном, который был настолько озабочен, что не заметил Мишу.
   – Василь Михалыч, – окликнул Жуков, – с ног собьете!
   – Миша…
   – Что-то стряслось?
   Орлов пожал плечами, видимо, не хотел отвечать. Путилин стоял у окна, заложив руки за спину, и раскачивался взад и вперед на носках.
   – Заходите, – сказал он, не оборачиваясь, – располагайтесь, господа, – тяжело вздохнул и направился к излюбленному креслу, – по лицам вижу, что, наконец, дело сдвинулось с мертвой точки?
   – Есть некоторые предположения, – Орлов покачал головой.
   – Слушаю.
   – Пусть начнет Миша, – Василий Михайлович смотрел в глаза начальнику.
   – Не возражаю.
   Жуков несколько раз кашлянул, поднеся кулак ко рту, словно певец, намеривающийся исполнить арию.
   – Не знаю, с чего начать.
   – С начала.
   – Вчера мне пришла в голову одна мысль…
   – Только одна? – перебил сыскного агента Иван Дмитриевич.
   – Господин Путилин, – обиделся Жуков.
   – Извини, невольно вырвалось.
   – Так вот, пришла, – Миша закусил губу и продолжил: – В общем, когда я узнал, что прибудет к полудню Венедикт Мякотин, решил показать его статскому советнику Степанову. Ну тому, что в очереди стоял за Сергеем и его спутниками, – пояснил помощник. – Ради успокоения совести, что ли. Раз уж мы топтались на одном месте, – Жукова никто не пытался перебить, – пришло в голову, чем черт не шутит. Так Степанов его тоже опознал. Показывать юношу полицейскому со Стрельны, кассиру и кондуктору я не решился, чтобы не вызывать излишних подозрений, поэтому пригласил Венедикта в фотографическое ателье. К одному моему знакомому под предлогом, что тот ищет неординарные лица для портретов, и после того, как карточка была у меня, я направился в Стрельну, нашел кондуктора и полицейского, и они тоже опознали в Венедикте человека, который являлся спутником в путешествиях Сергея в день убийства.
   По лицу Орлова Путилин понял, что для Василия Михайловича это не стало неожиданностью.
   – При разговоре с Венедиктом у меня сложилось впечатление, что он пытается некоторые события утаить или, наоборот, направить в другую сторону от поисков, – сощурив глаза, начал говорить Орлов, – тем более что одного тайного приятеля он описывал явно с Ивана Нартова, с которым был когда-то дружен убитый. И у меня вызывает сомнение, что Венедикт ни разу не бывал в квартире дяди господина Реброва.
   – Получается, что один из убийц Венедикт? – Брови Путилина поползли вверх.
   – Получается, что так, – заерзал на стуле Миша.
   – Успокойся, – Иван Дмитриевич хмуро посмотрел на помощника, – вижу, засвербело в одном месте. – Хлопнул ладонью по столешнице: – Никак не пойму молодых. Брат же, – и подвел черту: – Надо окончательно удостовериться, что именно Венедикт был с братом.
   – Иван Дмитрич, – теперь очередь удивления дошла до Жукова, – опознание статским советником, кондуктором, Селиваном, ну, этим, полицейским со станции Стрельна, – размахнулся все более разгоряченный Миша. – Разве этого недостаточно?
   Воцарилась тишина, каждый осмысливал полученные сведения, ведь в голове не могло уложиться, что юноша причастен к убийству единокровного брата.
   – Каковы ваши предложения?
   – Задержать и как следует допросить, – быстро проговорил Жуков.
   – Я предлагаю выяснить, чем занимался Венедикт четвертого апреля, то есть в день убийства, по часам, а уж потом, – посмотрел на Мишу, – задерживать и, как говорит господин, – Василий Михайлович выделил, – Жуков, как следует допросить.
   – Это одна сторона вопроса, но вы, господа, не забывайте о третьем участнике драмы, – напомнил Иван Дмитриевич. – Если с Венедиктом мы разберемся, то последний…
   – Думаю, если Венедикта прижать, то он не станет покрывать соучастника, – сказал Жуков и покраснел.
   – Может, и будет, – вставил Орлов. – Не знаю, но если начитался французских романов о чести и товариществе, то будет молчать, словно рыба.
   – И то верно но, если догадка… – Иван Дмитриевич увидел укоризненный взгляд Жукова, поправился. – Хорошо, Миша, твои доводы в виде показаний господина Степанова, кондуктора и полицейского Селивана убедительны, поэтому надо искать третьего спутника. Мне кажется, что должны они где-то встречаться. Их объединяет общая тайна и кровь.
   – Установить слежку за Венедиктом? – то ли спросил, то ли предложил штабс-капитан.
   – Непременно, – подвел черту под разговором Иван Дмитриевич.
   Василий Михайлович снарядил в Кронштадт Леву Шляйхера и с ним двух агентов, которых не мог видеть Венедикт в сыскном отделении.
   Третьего участника драмы, конечно, надо бы разыскать, да как? Никто толком описать его не мог. Скорее надо уповать на то, что брат убиенного захочет встретиться со своим подельником. Как ни велико желание таиться, но внутри юношу, скорее всего, давит груз вины, и он захочет высказаться, взглянуть в глаза пока неизвестному сыскным агентам человеку.
   Штабс-капитан оказался прав…
   Лева с утра начал наблюдение. Ничего необычного.
   Венедикт отправился в гимназию, где просидел безотлучно все занятия, несколько раз в перемены выскакивал на улицу, словно кого-то ждал, и уходил расстроенный. Вернулся, не замеченный ни прислугой, ни матерью выскользнул в шестом часу пополудни через черный ход из дому. Шляйхер, невзирая на опыт, едва его не упустил. Вел наблюдение со входа, выходящего на улицу, не ожидал такой прыти от брата убитого. Что-то стукнуло в голову Левы: «Что я здесь прохлаждаюсь? Надо ж второй вход держать на глазах!» Только пристроился за деревянной хозяйственной пристройкой, как дверь черного хода отворилась, и Венедикт с такой осторожностью ее прикрыл, озираясь по сторонам, что Шляйхер даже дыхание затаил, не дай бог, услышит.
   Венедикт, втянув голову в плечи, проследовал до пересечения с улицей Ильменинова, там его ждал молодой человек в темном расстегнутом пальто, словно бы с чужого плеча, белобрысый, но, что удивило Леву, с черными густыми бровями.
   Юноши посмотрели по сторонам, склонили головы друг к другу, пошептались. Тот, что в темном пальто, хлопнул Венедикта по плечу, и они разошлись в разные стороны. Шлейхер резонно решил, что Мякотин никуда не денется, направится в сторону дома. А вот незнакомец? Поэтому пошел за ним, соблюдая осторожность. Молодой человек двинулся в сторону Петербургской улицы, по ней до Бочарной, где уже не таясь вошел в одноэтажный каменный дом с высоким крыльцом.
   Местный дворник по имени Степан не устоял перед обаянием словоохотливого человека, который напоминал одновременно и армянина, и еврея, и татарина, и который, самое главное, выставил не только выпивку, но и закусь. При виде дармового угощения развязался язык, и он рассказал о семье, которая занимает указанный Левой дом.
   Вечером в сыскное отделение явился один из агентов и доложил:
   – Венедикт тайно встречался с Федором Александровичем Юнгером, двадцати лет, проживающим на Бочарной улице, в доме отца коллежского асессора Александра Федоровича, заведующего почтовой конторой.
//-- * * * --//
   – Благодарю, – сказал Иван Дмитриевич, отпустил агента и, когда тот взялся за ручку двери, добавил: – Если Жуков и Орлов в сыскном, будьте любезны пригласить их ко мне.
   – Хорошо.
//-- * * * --//
   – Господа, в нашем деле появился новый человек. – Путилин протянул штабс-капитану телеграмму тот, прочитав, передал Жукову.
   – Вы думаете, что…
   – Ничего я не думаю, – устало произнес Иван Дмитриевич. – Но тайная встреча… Молодой человек двадцати лет… Надо его проверить, в том числе где он находился в день убийства, найти способ показать молодого человека, – он посмотрел на Мишу, – твоим свидетелям.
   – Почему моим? – возмутился помощник, но под тяжелым начальственным взглядом умолк.
   – Показать свидетелям, может быть, они опознают в Федоре мякотинского спутника. Подумайте, как это можно сделать, не вызывая излишних вопросов.
   – Подумаем.
//-- * * * --//
   Задача складывалась непростая, как организовать поездку Юнгера в столицу, не вызывая его подозрений. Может быть, сделать так, чтобы он сам решил ехать безо всяких подсказок со стороны?
   – Так с чего будем начинать поиски? – Жуков спросил, придя в комнату агентов, где в эту минуту находились, кроме пришедшего Орлова, надворный советник Соловьев и титулярный советник Назоров.
   Иван Иванович пребывал в прекрасном расположении духа после задержания хитрого и неуловимого дотоле Николая Барбазанова.
   – Позвольте полюбопытствовать, господа, чем обеспокоены вы в настоящую минуту?
   – Все тем же, – штабс-капитан откинулся на спинку кресла, выбивая мелодию пальцами на подлокотнике.
   – Я понимаю, что появились новые, как говорит Иван Дмитрии, ниточки?
   – Совершенно верно.
   – Расскажите, может быть, нам будет легче решить эту задачу сообща.
   – Возможно, – Орлов посмотрел на путилинского помощника, спрашивая, ты поведаешь или эта честь достается мне?
   Миша кивнул головой.
   Василий Михайлович с минуту помолчал, провел рукой по лицу и коротко, словно на докладе у командира полка, рассказал, какие получены сведения в результате проведенного расследования.
   – Значит, Венедикта Мякотина опознали три свидетеля, и ошибки быть не может? – подал голос молчавший до этого титулярный советник.
   – Ошибка исключена, – теперь вступил в беседу Жуков.
   – Исключена, – повторил вслед за ним Соловьев.
   – Именно.
   – В жизни всякое приходилось видеть, и как сестра сестру травила, и отец сына топором, и мать дитя собственными руками душила, а здесь брат брата… Что ж, наверное, мир сошел с ума.
   – Ничто не ново на земле.
   – Отбросим в сторону философические лекции, – продолжал Иван Иванович, – как я понимаю сложившуюся ситуацию, вам, Василий Михалыч, и тебе, Миша, ехать в Кронштадт не с руки.
   – Так точно, – улыбнулся штабс-капитан, – приятно служить с вами, Иван Иванович, – понимаете с первого слова.
   – Что понимать? Вы допрашивали Венедикта, Миша встречался с ним и даже в фотографическую мастерскую водил, так что предлагаю свою кандидатуру для поездки в Кронштадт.
   – Не возражаю, – Орлов продолжал улыбаться.
   – Я тоже, – недовольно пробурчал сквозь зубы Жуков.

Глава сорок третья
Братская любовь

   Следующим утром чиновник по поручениям при сыскной полиции надворный советник Соловьев сходил по трапу вместе с титулярным советником Назоровым. Если первый был одет столичным франтом, то второй в кургузом пиджачке с заплатами на локтях, в вытертых на коленях брюках, заправленных в пыльные сапоги, не испытывавшие в своей жизни прикосновения щетки с ваксой, на голове – мятая солдатская фуражка с выгоревшим, почти до белого цвета верхом.
   Еще в отделении решили, что свой первый визит Иван Иванович нанесет кронштадтскому полицмейстеру капитан-лейтенанту Головочеву. Человеку амбициозному, стремящемуся все держать под неусыпным оком. Узнав, что питерские сыскные агенты без его ведома ведут расследование, может не из злого умысла, а по незнанию чинить препятствия. Поэтому Иван Дмитриевич дал настоятельный совет первым делом посетить Петра Николаевича не на службе, а, так сказать, частным образом, чтобы по городу не разнеслись нежелательные слухи.
   Василий Иванович Назоров направился на Бочарную улицу, чтобы потолкаться среди обывателей, послушать дворника, появиться в почтовой конторе, от агентов принять доклады о том, чем дышит Юнгер-младший. Оказалось, что Федор никуда из дома не выходил, чем занимался, установить не представилось возможным. Мякотинский брат утром в подавленном настроении вышел из дома, отсидел положенные часы в гимназии, вернулся домой и не казал никуда своего носа.
//-- * * * --//
   Надворный советник Соловьев назвался прислуге капитана-лейтенанта и просил доложить, что прибыл из столицы по личной надобности.
   Полицмейстер сидел за столом без мундира и расправлялся ножом и вилкой с куском мяса. Отложил в сторону инструменты, вытер губы салфеткой, которую отбросил в сторону. Тяжело вздохнул.
   – Проводите в кабинет, я сейчас буду, – и продолжил прерванный обед.
//-- * * * --//
   – Чиновник по поручениям при начальнике сыскной полиции надворный советник Соловьев, – отрекомендовался Иван Иванович.
   Головочев вошел, застегивая последнюю пуговицу на форменном кителе.
   – Я вас слушаю, – и указал рукой на кресло, – садитесь.
   – Благодарю.
   – Итак, что привело вас, господин Соловьев, в наши забытые богом края? – Круглое лицо бывшего моряка не выдавало никаких чувств. Даже глаза, это зеркало души, смотрели безжизненно, отсутствующим взглядом.
   – Господин Головачев, в столице произошло жестокое убийство, следы которого привели в ваш город.
   Лицо капитан-лейтенанта побагровело.
   – Ко мне в город?
   – Господин Головачев, – Соловьев видел по лицу полицмейстера, что тот болезненно воспринимает неприятные события, происходящие в отданном его попечению городе, – во всей империи не найдется, я думаю, ни одного уголка, где не происходит досадных происшествий, Кронштадт – не исключение.
   – Я думал… Да ладно, как понимаю, вы хотите, чтобы я помог вам в расследовании?
   – Совершенно верно.
   – Вы уверены, что следы ведут в мой город?
   – Так точно.
   Петр Николаевич нервически хрустнул пальцами, видно было, что в нем борется несколько разных чувств, помогать столичным и оставить просьбу без внимания. При таких раскладах много и хорошего, и плохого.
   Через минуту полицмейстер решился.
   – Чем могу помочь?
   Иван Иванович ранее обсуждал этот вопрос с Путилиным.
   – В порученном вашему надзору городе проживает человек, совершивший кровавое преступление. Не вина полицмейстера, что такие люди рождаются на свет. – Головачев кивал головой в знак согласия. – Мне кажется, что ваше имя, упомянутое в самых превосходных красках в связи с оказанной следствию помощью в высочайшем докладе, будет превосходной рекомендацией вас, как верного подданного государя.
   Капитан-лейтенант удовлетворенно хмыкнул.
   – Так о какой помощи идет речь?
   – Преступник проживает в купеческой части.
   – Купеческой?
   – Именно, там, где квартальным надзирателем коллежский секретарь Лузиков.
   – Евдоким Петрович?
   – Совершенно верно.
   – Что вы ждете от меня?
   – Сможет ли господин Лузиков обеспечить конфиденциальными сведениями об одном семействе, но так, чтобы ни одно ухо не услышало?
   – Когда речь идет о государственных делах, подчиненные мне чиновники рта не откроют без моего позволения.
   – Прекрасно.
   – Я вызову Евдокима Петровича и распоряжусь, но кто преступник?
   И это обсудили в сыскном отделении и решили, что утаивание сведений от полицмейстера может навредить делу.
   – Не буду скрывать, сын господина Юнгера.
   – Начальника почтовой конторы?
   – Да.
   – Дела, – на лбу Петра Николаевича выступили капельки пота, – Федор или Николай? – Глаза неотрывно буравили сыскного агента.
   – Федор, – просто сказал Иван Иванович, не давая понять полицейскому начальнику, что слегка удивлен.
   – Старший.
   – Простите, что?
   – Я говорю, старший сын господина Юнгера Федор.
   – Ах да.
   – Убийца, – пальцами дернул за кончик носа. – Кто бы мог подумать? Вот до чего доводят вольнодумные мысли и университетская учеба.
   – Вы хорошо знаете господина Юнгера?
   Полицмейстер помедлил с ответом.
   – Юнгер – наш почтмейстер, мне по службе положено знать чиновников города, – медленно произносил Петр Николаевич, видимо обдумывая каждое слово. Прикусил губу, поняв, что тогда должен знать и семейства, в том числе и детей, а ведь… Далее мысль не шла, только становилось муторно на душе, а вдруг… И это вдруг может сломать налаженное размеренное течение жизни. – Юнгер – глубоко порядочный человек, исполнительный, но вот о его детях ничего путного сказать не могу, ибо видел их всегда мельком. Я думаю, вам более поможет в этом деле квартальный надзиратель Лузиков. Он, как говорится, ближе к земле и знает обывателей квартала лучше, чем кто бы то ни было. Насчет помощи я распоряжусь, – и быстро добавил, увидев, что столичный сыскной агент собирается что-то сказать: – О сохранении тайны не беспокойтесь, – и взял со стола колокольчик, раздался мелодичный, приятный слуху звук.
   На звон колокольчика явился подтянутый слуга из бывших флотских.
   – Терентий, распорядись, чтобы вызвали ко мне господина Лузикова.
   – Слушаю.
   – Пока прибудет квартальный, может быть, чаю?
   – Благодарю, с превеликим удовольствием.
//-- * * * --//
   После чая с пирогами, которые приготовила самолично хозяйка, жена Петра Николаевича, и после разговора с квартальным надзирателем, когда полицмейстер хмурил брови и начальствующим тоном, не терпящим возражений, сперва отчитал квартального, а потом указал на надворного советника, сказал:
   – Слушать как самое меня и оказывать всяческое взаимопоможение.
//-- * * * --//
   Лузиков продолжал молчать, когда покинули дом полицмейстера, бросал исподлобья взгляды на столичного чиновника, прикусывая губу.
   – Евдоким Петрович… Разрешите вас так называть?
   – Не возражаю.
   – Евдоким Петрович, не хочу, чтобы с первых минут между нами пробежала черная кошка и возникло недопонимание. – Квартальный молча внимал надворному советнику. – Я приехал в Кронштадт с целью поимки преступника, а точнее, убийцы, которого мы разыскивали не один день. Мне не хотелось бы, чтобы у вас складывалось превратное впечатление. Мы нуждаемся в вашей помощи. Вы как никто другой знаете жителей квартала и можете помочь в изобличении преступника. Рассказать о каждом, кто нас интересует, и поверьте, нам, сотрудникам сыскного отделения, не столь важно, кому достанутся лавры победителя, нашей основной целью является задержание преступника и отдание его под суд, который определит приличествующее злодеянию наказание.
   – Извините, не запомнил вашего имени-отчества.
   – Иван Иваныч.
   – Простите, Иван Иваныч, постараюсь, чтобы между нами не пробежала черная кошка.
   – Спасибо, – совсем тихо прошептал надворный советник, понимая, что особой помощи ждать не приходится. Главное, мелькнуло в голове, чтобы помех чинено не было.
//-- * * * --//
   Титулярный советник прошел по Бочарной. В этот час она пустовала, невзирая на то что на пересечении с Высокой улицей стояла портерная. Первым делом Василий Иванович поговорил с агентом, который в этот час следил за домом господина Юнгера.
   – Никаких происшествий, сидит Федор дома, как сыч, и никуда носа не кажет.
   То же самое сказал Лева и добавил:
   – Время впустую тратим.
   Потолкался в почтовой конторе и понял, что ничего узнать не суждено, ибо у всех сотрудников господин Юнгер пользовался уважением. Поздним вечером, когда обменивались новостями, Назоров сказал надворному советнику:
   – Пожалуй, Жуков прав, стоило задержать Мякотина и на сутки в одиночную камеру, чтобы мысли прояснились, и тогда на допрос.
   – А если он окажется крепким духом?
   – Ой ли, Иван Иваныч, они смелые, когда перед кем-то форс держать надо и пренебрежение показывать. Когда мысли гложут от того, что не понимаешь происходящее, тогда и язык развяжется и поведает обо всем.
   – Может быть, так оно и есть, завтрашний день потратим на наших юношей.
   – Ничего такая слежка не даст, только день потеряем, – пробурчал Назоров. – Ну, встретятся они тайно еще раз, ну и что? Мы не знаем, о чем они беседуют, мы не знаем их планов. Что, они достанут из тайника нож, которым отрезали голову, и будут прятать? Так что мы хотим от них получить?
   Доводы, высказанные Василием Ивановичем, ранее приходили в голову, но надворный советник не решился озвучить при Путилине.
   – Завтра постараемся узнать как можно больше о наших подозреваемых, потом запросим Ивана Дмитриевича о разрешении задержать их.
   – Юнгер же…
   – Обойдемся в телеграмме без имен.
//-- * * * --//
   К тому же пришел и Путилин, пожалел, что отправил двух толковых чиновников по поручениям и трех агентов в Кронштадт, но отправлять телеграмму посчитал преждевременным. Утро вечера мудренее, как говорится, даст Бог день, даст и пищу.

Глава сорок четвертая
Занавес

   Иван Дмитриевич, войдя в дверь сыскного отделения, продиктовал текст телеграммы, которую надо было отослать в Кронштадт надворному советнику Соловьеву.

   Завершайте дела, жду Вас со спутниками на Большой Морской.

   – Что ж, – прочтя текст, произнес Иван Иванович, – так тому и быть.
   Возникла только одна трудность, чтобы задержанные не встретились и не смогли переброситься парой слов. Решено было первым арестовать Венедикта Мякотина и сразу же первым пароходом отправить в столицу, тогда не будут ограничены сыскные агенты во времени и не надо спешить.
   Так и поступили, тем более что нужными бумагами запаслись накануне.
//-- * * * --//
   Первым привели на допрос Мякотина. Иван Дмитриевич не стал долго томить того в одиночной камере. Когда привели юношу, Путилин стоял у окна, заложив руки за спину.
   Венедикт прошел к столу и присел без приглашения.
   – Я совсем не удивлен арестом, ибо давно его ждал, – начал юноша безо всякого к тому принуждения. – Мне надоело бояться. В прошлый раз, когда меня расспрашивал господин с приятной внешностью, уже тогда я был готов к самому страшному, а сейчас и подавно. Даже на душе стало легче. – Иван Дмитриевич по опыту знал, если преступник хочет высказаться, не надо ему в этом мешать. – В семье я всегда находился в тени Сергея, это он у нас – первый ученик, надежда рода, наследник дяди, а я так, словно не мякотинского роду, именно тень, которую можно не замечать. Все для Сергея, – Венедикт проговорил имя брата, словно оно вызывало оскомину. – Это Серёженька окончит университет, станет юристом, это Серёженьке дядя оставит состояние, это Серёженька… Серёженька… Всегда Серёженька, словно меня и на свете не было никогда. Вот его нет, а я как был тенью, так и остался. Маменька во мне сына не видит. Не видит, что я способен его заменить. Тень, Господи. И для чего я его… – Венедикт закрыл лицо руками, сгорбившись, словно старец, но потом выпрямился, взгляд стал колючим, глаза сузились. – Когда ремень обхватил его горло и он захрипел, я испытывал истинное удовольствие, наблюдая. Смотрел, как глаза его начали вылазить из глазниц, и такой в них оказался страх! В тот миг я почувствовал облегчение. Наконец не стало того, чьей тенью я был всю жизнь. Господи, прости меня за кощунство, но я чувствовал облегчение и радость. Вам, господин, не знаю вашего имени, не понять. Но прошло время, нет, нет, меня не гложет совесть, нет никакого раскаяния, а только пустота на душе, тень не может жить без хозяина, не может.
   Венедикт умолк. Путилин вернулся за стол, немного помолчал.
   – Значит, все, что сделано, произошло впустую.
   – Наверное.
   – Пустота.
   – Именно.
   – Я не вправе тебя ни осуждать, ни оправдывать, каждый человек выбирает свою судьбу, ты выбрал.
   – Да.
   – Но ведь можно было решить иначе.
   – Как?
   – Ты когда-нибудь говорил с братом по душам?
   – Вы что? – искренне удивился юноша. – Он меня в упор не видел. Каждое мое слово воспринимал как детский бред.
   – Но почему ты проявил такую жестокость по отношению к брату?
   – Сейчас объяснить не могу.
   – Зачем ехать так далеко?
   – Мы думали, что его никогда не найдут.
   – Вы?
   – Я и…
   – Твой спутник?
   – Да, но не спрашивайте его имени, виновен я один и хочу один нести наказание.
   – Так, Венедикт, не бывает. За совершенное преступление должны отвечать те, кто его совершил.
   – Имени я вам не скажу.
   – Твое право, но скажи, он тоже ненавидел Сергея?
   – Нет, – Венедикт сжал губы, потом произнес: – Самое смешное, что дядя втайне от мамы посылал брату деньги. Я их нашел и ими оплатил смерть.
   – Твоя идея поехать в Стрельну?
   – Считайте моя.
   – Значит, имя второго ты называть не намерен?
   – Да.
   – А ведь он тоже признался в убийстве.
   Венедикт недоверчиво посмотрел на начальника сыскной полиции.
   – Не может быть такого, – в конце отмахнулся юноша.
   – Может, Федор Юнгер допрашивается в соседнем кабинете.
   Мякотин умолк, потом тихо выдавил из себя:
   – Если вам все известно, тогда мне добавить нечего. Только скажите, как вы поняли, что Сергея убили мы?
   – Тебя опознали свидетели.
   – Но меня никому не показывали, насколько я знаю.
   – По фотографической карточке.
   – Ах вот оно что… Я подозревал, что что-то с карточками не чисто, но не ожидал.
//-- * * * --//
   Осталось написать доклад на имя градоначальника, Путилин вздохнул, обмакнул железное перо в чернила.

   Отношением, помеченным 12 апреля, начальник отделения С.-Петербургского-Варшавского жандармского полицейского управления просил распоряжения о розыске убийц и выяснении личности убитого неизвестного лица, изуродованный труп которого был найден в лесу, прилегающем к станции Стрельна Варшавской железной дороги.
   Оказалось, что труп найден обнаженным, с отрезанною головою, лежащей в десяти шагах от туловища, причем все лицо было изрезано с целью, по-видимому, сделать его неузнаваемым: гимназическая форма, которую носил убитый, была разыскана, в некотором расстоянии, зарытою в снег. Найденная в том платье квитанция на посланную 4 апреля, из Петербурга в Кронштадт телеграмму послужила ключом к дальнейшим розыскам.
   Первоначально же собранными сведениями было установлено, что убитый прибыл в Стрельну 4 апреля с поездом № 15 из Петербурга в сопровождении двух молодых людей, наружные приметы которых запомнили несколько человек.
   Справками, наведенными в телеграфном ведомстве, выяснено, что соответствующая квитанции телеграмма, подписанная «Мякотин», подана на столичной станции Балтийской железной дороги для передачи в Кронштадт на имя инспектора тамошней мужской гимназии, и что на бланке значился такой адрес «Наличная улица, д. № 15, кв. 5, Мария Алексеевна Мякотина».
   Обнаружилось, что в указанной квартире проживала вдова статского советника Мякотина с тремя дочерями и сыном Венедиктом Александровичем, который удостоверил, что имеет старшего брата Сергея, ученика выпускного класса Кронштадтской гимназии, выбывшего 4 апреля в Петербург, и что подпись на телеграмме сделана Сергеем, а не их матерью. Директор Кронштадтской гимназии уведомил, что им получена депеша о болезни Сергея Мякотина, задержавшей последнего в столице и что Мякотин с тех пор в гимназии не появлялся. Когда в предъявленном трупе Венедикт признал брата, сыскная полиция направила усилия на выяснение круга знакомств убитого.
   Свидетелям в конечном итоге предъявлена была фотографическая карточка Венедикта Мякотина, брата убитого, вызвавшего подозрение своим поведением. Они опознали в Венедикте одного из двух молодых людей.
   Венедикт Мякотин не стал запираться, а признался в убийстве собственного брата, совершенном под чувством зависти к последнему, и в том, что заплатил две тысячи рублей, похищенные оке у убитого, третьему лицу этой трагической драмы Федору Юнгеру, сыну начальника почтовой конторы Кронштадта коллежского асессора Александра Федоровича Юнгера.
   Второй молодой человек, Федор Юнгер, подавляемый бременем улик и потрясенный зрелищем изувеченного тела, сознался в совершении злодейского убийства, отрицая получение денег и объясняя последнее якобы политической целью…

Злодейское убийство
Рассказ

   Святой праздник Благовещания в 1870 году приходился на пятницу Страстной недели. Никита Иванович Чернов, как истинно православный, свято соблюдая обычай русской старины, решил взять на себя обет и вместо птицы выпустить на свободу человека. С этой благородной целью он отправился в Литовский замок, двухэтажное мрачное здание из серого кирпича, потемневшего от петербургской непогоды. Здание стояло на пересечении реки Мойки и Крюкова канала. После перестройки из казарм начало использоваться в качестве городской тюрьмы. Там Никита Иванович узнал об арестантах, которым можно помочь по доброте душевной. Со старым человеком беседы вели учтиво, но недоумевали: зачем достойному гражданину такие хлопоты? Ведь если человек посажен в камеру, то по закону, который хоть и суров, но справедлив. Но пришедший был настолько настойчив, что дошел до самого начальника тюрьмы, потревожив его в праздничный день, и, уладив все надлежащие формальности, взял на поруки отставного писаря Богрова, обвиненного в мелкой краже и сидящего лишь за неимением поручителя на сумму в пятьдесят рублей.
   Богров был низкого роста тщедушный человечек с бегающими глазками, которые начинали слезиться от дневного света. Худощавое лицо землистого цвета выдавало болезненное состояние, да к тому же бывший арестант покашливал сухим кашлем, закрывая рот грязною рукою.
   – Трогай, – распорядился купец извозчику и постучал по спине, – на Большой Петербургской стороны.
   Рядом с ним сидел притихший бывший арестант, нахлобучив шапку чуть ли не на глаза. Никита Иванович был доволен, что христианская душа обрела свободу в столь великий праздник, и, проезжая у каждой церкви, он размашисто с удовольствием крестился.
   Богров сидел тихо, словно мышь на амвоне, только тряслись плечи при кашле, и бросал осторожные взгляды на поручителя. Мыслей не было, только урчало вечно голодное брюхо от постоянного недоедания. Доехали быстро. Богров мигом оценил дом купца, глаза хоть болезненные, но загорелись огоньками. Может, можно будет поживиться или кусочек отщипнуть от богатства Чернова. Странный старик, пронеслось в голове…
   – Проходи, – указал Никита Иванович на резную дубовую дверь, – хоть и не царские хоромы, да свой угол. Разносолов не обещаю, но голодным не оставлю.
   В столовой стояла добротно слаженная, кажется на века, мебель, посредине возвышался стол с толстой столешницей, на котором приютился начищенный до зеркального блеска самовар. Разносился запах горящих дров.
   – Настя, – крикнул старик, – Настя! Где ж тебя, окаянную, носит? Вечно не дозваться.
   – Да иду я, иду, – раздался из глубины дома ленивый женский голос, словно делал одолжение.
   – Моя кухарка, – произнес с улыбкой Никита Иванович, – хоть баба справная и готовит дай бог каждому, но с ленцой.
   Из дверей вышла женщина лет тридцати, вытирая о фартук и без того чистые руки. Приземистая, но по-бабьи привлекательная; здоровый румянец играл на круглом лице.
   – Тут я, – сообщила она, словно ее никто не заметил.
   – Накрой нам стол, – цыкнул на нее хозяин. Но сразу сменил тон на более ласковый: – Человек настрадался, надо его приютить.
   Женщина пристально посмотрела на Богрова, который съежился от ее холодного взгляда.
   – Пошли, мил человек, скинешь свое арестантское, – сказал Чернов, – оденешься по-людски в Страстную Пятницу, – и добавил: – Чай не сладко в остроге.
   Через четверть часа мужчины сидели за столом. Богров с зачесанными назад волосами красовался в новой темно-синего цвета ситцевой рубашке и большом, не по росту пиджаке. Перед ними дымились чашки с ароматным чаем, на скатерти стояли тарелки со свежим, пахнущим пекарней хлебом, мясо с прожилками сала, порезанное крупными ломтями, кулебяки и сахар, порубленный мелкими кусками. От обилия на столе у Богрова так заурчало, что, наверное, и хозяин услышал.
   Настя при каждом подходе к столу с подозрением смотрела на приведенного в дом: тревожно было ей на душе и от вида, и от взгляда бывшего арестанта.
   – Прости, мил человек, но зелья в доме не держу, – старик негромко стукнул по столу и погрозил пальцем, – от него вся пагуба в жизни, через него проклятого беды происходят. – Из глаз выступили слезы, но Никита Иванович смахнул их платочком и, словно не было мокроты, продолжил: – Как тебя угораздило в арестанты попасть?
   Вначале Богров перекрестился, а потом произнес:
   – Бес попутал, – снова перекрестился, – когда брюхо сводит, память отшибает.
   – Что так?
   – Я сам из Псковской губернии, подучился малость, на службу поступил, – Богров заметил, что старик жалостлив, поэтому на ходу начал сочинять, – матушка у меня больная, никого, кроме меня, не осталось. Сюда переезжать сил нет. Так я деньги ей отсылал, а сам впроголодь, лишь бы ей не болеть. Так вот бес попутал, и взял я казенные деньги, – он потупил взор.
   – Я сам в детстве натерпелся, – перекрестился старик на образ в углу. – Ты грамотен?
   – Я же писарем служил.
   – Да, да, память моя старческая, – покачал головою, – возьму я тебя к себе, положу денег на житье, стол мой. Настена хорошие щи готовит, что язык впору проглотить. Решено, после праздников к работе приступишь.
   – Сумею ли?
   – Сумеешь, сумеешь, не сомневайся.
   – Никита Иваныч, с вашего позволения, дозволите мне сестру двоюродную посетить?
   – Родственное дело – первейшая обязанность, – старик достал из кармана серебряный рубль, – не с пустыми же руками, вот тебе, – и протянул монету Богрову.
   – Век не забуду доброту вашу…
//-- * * * --//
   – Иван Дмитриевич, там посыльный, – в открытой двери стояла жена. – В праздник и то покоя нет, – повернулась, показывая всем видом, что недовольна.
   Помощник, теребя фуражку в руках, словно на цыпочках вошел в комнату.
   Путилин, сидевший нога на ногу в кресле, оторвал взгляд от газеты.
   – На Большом Петербургской купца зверски убили, – скороговоркой произнес помощник.
   Иван Дмитриевич, не говоря ни слова, медленно сложил газету и пошел в прихожую.
//-- * * * --//
   У входной двери толпились любопытствующие. Не каждый день богатых купцов жизни лишают, а здесь старика непьющего, помогающего обездоленным то копейкой, то едою, то платьем носильным.
   Старик лежал поперек двери в большой луже крови, голова почти отделена от тела и держалась на широком лоскуте кожи.
   Застывшие удивленные глаза взирали на вошедших.
   – Здесь кто-либо ходил? – не приветствуя сослуживцев, произнес Путилин, склонившись над трупом.
   – Нет, – ответил квартальный. – Только Анастасия Попова, нашедшая убиенного и вызвавшая меня сюда.
   – Хорошо, а где она?
   – На кухне.
   Орудие убийства лежало в стороне, это был топор с широким лезвием, оно почернело от заскорузлой крови, на деревянной части виднелись кровавые отпечатки.
   – Протокол составили?
   – Да, Иван Дмитриевич.
   – Хорошо, – Путилин прошел по комнате. Что-то в ней было не так, но что, он не мог уловить. Подошел к орудию убийства и поднял с пола – судя по отпечатку, рука большая, как лопата. Убийца наступил на кровь и оставил несколько следов. Сапоги изношенные, с подковками. На правой щеке старика след от острого предмета, правый висок пробит, скорее обухом топора, а последний удар нанесен был, когда хозяин дома уже упал на пол.
   Иван Дмитриевич подозвал помощника и приказал зарисовать след, сам же направился в кухню. Там на стуле, положив непослушные руки на колени, сидела кухарка. Глаза просохли, она успокоилась, хотя иногда тяжело вздыхала и тогда открытым ртом набирала воздух, на мгновение замирала и едва слышно выдыхала, словно боялась потревожить спящего хозяина.
   – Добрый день, – поздоровался начальник сыскной полиции.
   Женщина посмотрела мутными глазами и едва что-то прошептала.
   – Анастасия, как по батюшке?
   – Никифоровна, – выдавила из себя кухарка.
   Путилин снял шляпу.
   – Анастасия Никифоровна, как ни тяжело, но мне надо вас расспросить.
   – Да, я готова.
   – Когда вы нашли несчастного?
   – Поутру я в восьмом часу прихожу и начинаю готовить, Никита Иванович любит день начинать с каши на молоке, – женщина вытерла краем фартука выступившие слезы.
   – Как проходите в дом?
   – С черного хода.
   – Он на ночь закрыт?
   – Да, отпираю своим ключом. Сегодня, как обычно, прошла, приготовила.
   – Хозяин по утрам встает рано?
   – В шесть он на ногах, обычно до утреннего чая успевает сделать много дел, а сегодня в доме тишина. Ну, я и прошла в столовую, а там, там, – слезы ручьем полились из глаз. Путилин провел рукою по волосам: сколько он видел смертей, но никак не мог привыкнуть к женским слезам.
   – Успокойтесь, голубушка, успокойтесь.
   – Найдите этого изверга, с виду невинный агнец.
   – Вы знаете убийцу?
   Анастасия подняла глаза и посмотрела на Путилина.
   – Никита Иванович как православный человек истово соблюдал обычаи, поэтому собрался вместо птицы выкупить из тюрьмы человека, чтобы дать ему свободу. Вот и съездил, я не знаю куда, но вернулся с человеком маленького роста, со злющими глазами. Подарил ему рубашку, пиджак, дал денег.
   – Это Чернов сказал вам?
   – Нет, – потупила взор женщина, – я слышала их разговор. Никита Иванович обещал устроить его к себе.
   – А имени не слышали?
   – Не довелось.
   – Хорошо, а кто еще бывал у вашего хозяина?
   – Кроме племянника, никто.
   – А племянник?
   – Беззаботный господин, служит в армии подпоручиком. Гуляка и распутник, все к дядюшке за деньгами приезжал.
   – Ссорились?
   – В последний приезд Никита Иванович грозился лишить его за гульбу наследства, но с того как с гуся вода, все ему нипочем.
   – Где он служит?
   Анастасия пожала плечами.
   – Хорошо, – сказал Путилин, – спасибо.
//-- * * * --//
   На Офицерской в своем кабинете Путилин собрал агентов.
   – Господа, сегодня, как вы уже знаете, на Большом совершено злодеяние. Убит старый человек, о котором говорят только хорошее. Я считаю своим долгом в ближайшее время найти душегуба, – Иван Дмитриевич прохаживался вдоль стола. – Вам, сударь мой, – он внимательно глянул на агента, – предстоит узнать, кого взял на поруки несчастный старик, а потом его отыскать. А вот вы привезите ко мне племянника убиенного, – он посмотрел на хронометр, – часам к шести. Все, господа, вы свободны.
   Когда кабинет опустел, Путилин вызвал помощника.
   – В описи отсутствует духовное завещание, – хозяин кабинета продолжал ходить вдоль стола. – Чтобы в столь почтенном возрасте не подумать о продолжателе дела? Это крайне странно. Вот что, мне необходимо знать: у кого лечился почтенный старец.
   – Понял, – помощник скрылся за дверью.
   «Слишком просто получается, – думал Путилин, глядя в окно, – а по-другому не выходит. Вполне может быть, может быть».
//-- * * * --//
   Через час доктор Гроттен сидел перед хозяином кабинета. Средних лет, полный сил, он сидел прямо, словно проглотил острую шпагу. Только глаза недобро блестели за стеклами пенсне.
   – Я прошу прощения, Отто Францевич, за беспокойство, но обстоятельства складываются так, что мне необходимо с вами побеседовать.
   – О да, я к вашим услугам, – доктор говорил без акцента, его предки давно переселились в Россию.
   – Вы, наверное, уже слышали о несчастье, постигшем одного вашего пациента.
   – Это такое горе, бедный старик!
   – Судя по капиталам, не так уж беден.
   – Я не в том смысле, – возмутился Гроттен.
   – Я тоже, но вернемся к нашему разговору. Господин Гроттен, вам что-нибудь известно о духовном завещании?
   – Конечно, – удивился доктор, – оно всегда лежало в шкатулке в спальне Никиты Ивановича.
   – Вы знаете, что там было написано?
   – Конечно, я же ставил под ним свою подпись как свидетель, что Никита Иванович в полном рассудке и здравии. Его под диктовку господина Чернова писал коллежский асессор Макар Федорович Спицын, заверял второй подписью протоиерей Василий Яковлевич Виноградов.
   – Когда была составлена духовная?
   – Третьего дня я был по вызову у господина Чернова, он разнервничался после разговора с племянником, который ведет разгульный образ жизни. Постоянно в долгах. Никита Иванович взял заботу о его воспитании в память рано ушедшей сестры, но господин Кислицын не исправим. Карточные долги, дамы, весь набор, как выражался молодой человек, истинного офицера.
   – Что говорилось в завещании?
   – Никита Иванович не был памятливым человеком, я думаю, завещание составлено в минуту раздражения. Он бы его уничтожил. Он все свои капиталы завещал Александро-Невской лавре. В старом, написанном несколько лет назад, наследником становился племянник.
   – Интересно, но не найдены ни старое, ни новое завещание.
   – Не могу ничего сказать, – развел руками доктор. – Я рассказал все.
   – Спасибо, Отто Францевич, и будьте любезны, подпишите протокол, и прошу прощения за беспокойство.
   Картина вырисовывалась, но не складывались некоторые штрихи.
//-- * * * --//
   – Иван Дмитриевич, – перед начальником сидел агент, – вот показания дворника соседнего дома, он видел, как господин Кислицын дважды в роковой вечер навещал дядю. Первый раз приехал на извозчике и в раздражении, а второй – тайком через задние дворы.
   – Дворник хорошо его разглядел? Ведь было темно, да и освещение слабое?
   – Нет, он уверен. С господином Кислицыным они сталкивались неоднократно.
   – Как с арестантом?
   – Его фамилия Богров Семён Яковлев, писарь, обвинен в краже казенных денег, отбывал наказание в Литовском замке. Маленького роста, худосочный. Сейчас проверяем питейные заведения, трактиры.
   – Раз у этого субъекта появились деньги… Проверьте и дома терпимости. Может, забрел туда.
//-- * * * --//
   В шесть часов возмущенный подпоручик Кислицын ходил большими шагами по кабинету Путилина.
   – Я не понимаю, зачем меня привезли в это гнусное заведение? У меня злодейски убили благодетеля, единственного близкого человека. Вы же творите безобразие, я напишу жалобу прокурору.
   Иван Дмитриевич спокойно сидел в рабочем кресле, словно его занимали другие мысли, и рассматривал сапоги вышагивающего. По размеру, по крайней мере на глаз, сходны, осталось подковку проверить, но это еще успеется.
   – Господин подпоручик, вы присядьте. Разговор предстоит нелегкий.
   Кислицын заскрежетал зубами, но присел, снял перчатки вначале с левой руки, потом с правой, оперся на эфес сабли.
   – Я вас, милостивый государь, слушаю.
   – Похвально, похвально.
   – Я не понимаю, почему я здесь?
   – Господин Кислицын, у вас убит близкий родственник, которому вы обязаны всем и который третьего дня лишил вас наследства…
   – Что за гнусная ложь! – вскочил подпоручик. – Клевета!
   Иван Дмитриевич устало смотрел на собеседника.
   – Присядьте, легче будет разговаривать. Ваш дядюшка действительно переписал духовную в присутствии трех свидетелей.
   – Это ни о чем не говорит. Дядя любил меня и просто хотел, чтобы я изменил свое поведение, поэтому решил меня проучить. А духовной уже нет.
   – Откуда вы знаете?
   Офицер замер с открытым ртом, недоумевая, как проговорился.
   – Я подскажу, – Путилин хитро прищурился. – Вы же вчера ее взяли.
   У Кислицына поникли плечи, он как-то на глазах стал меньше.
   – Да, это я взял духовную, – деревянным языком произнес подпоручик, и лицо его налилось красным цветом.
   – Я знаю, – произнес Иван Дмитриевич. – Вы взяли и старую духовную, и новую.
   – Да, это я.
   – Вы оставили следы на полу. И ваша рука приметная – остались от нее кровавые следы на рукоятке топора. И видели вас у дядюшки, которого вчера вы навестили дважды. Один раз на извозчике, а второй раз тайком.
   Офицер сидел, понурив голову.
   – Уведите, – распорядился Путилин.
//-- * * * --//
   Пока Иван Дмитриевич допрашивал подпоручика Кислицына, нашли и Богрова в доме терпимости на Старо-Петергофском, где он сорил деньгами, словно получил долгожданное наследство.
   – Садись, Семён Яковлевич, садись, в ногах правды нет.
   – Благодарствуем, – улыбался хмурой улыбкой Богров.
   – Где ты был вчера вечером? – Путилин начал рыться в бумагах на столе, вроде бы не обращая внимания на арестанта, но в то же время внимательно следил за сидящим напротив, тот облизнул губы и расплылся в улыбке.
   – Не помню, вчера шлялся, где-то пил, с кем-то закусывал, не помню. После тюремной камеры захотелось свободу почувствовать.
   – Так не надо было попадаться…
   – Господин Путилин, как говорит наш многострадальный народ, от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Вот и я прошел и через это, и через то.
   – Твой поручитель раньше был тебе знаком?
   – Нет, – покачал головою, – я ему премного благодарен, обещался в работники взять.
   – А на какие деньги гуляешь?
   – Так благодетель мой на проживание выдал.
   – А не много ли?
   – Хозяин – барин.
   – А, случаем, не знаешь племянника поручителя твоего?
   – Не знаком мне.
   – Придется тебе, Семён, искать нового поручителя.
   – Что так? – в глазах лед и ни капельки любопытства.
   – Господин Кислицын, – тяжело вздохнул Путилин, – совершил зверское злодейство, убил твоего благодетеля.
   У Богрова словно спали оковы, на лице промелькнуло облегчение.
   – И здесь не слава богу.
   Путилин поднялся из-за стола.
   – Но придется тебе, Семён, задержаться у нас за воровство.
   – Нет на мне вины, нет. Сам Никита Иванович дал мне денег, сам.
   – А пальто?
   – И пальто.
   – Его господин Чернов шил для себя у дорогого мастера и только вчера первый раз надел.
   – Он отдал мне, он.
   – Ладно, – Иван Дмитриевич вызвал помощника, – уведите в камеру.
   – В чем моя вина? – застыл вопрос Богрова в дверях.
//-- * * * --//
   Путилин сидел за столом и читал газету. В дверь заглянул помощник.
   – Иван Дмитриевич, зачем вы этого заморыша в камеру отправили?
   – Убийца он.
   – Как? Ему же топор было не поднять?
   – Ошибаешься, он крепкий, руки у него словно железо, ухватит – не расцепишь.
   – А офицер?
   – Он не виновен. Наверное, проигрался и приехал к дядюшке денег просить, а тот прогнал. Поэтому в первый раз он уехал злой, а во второй – решил у дядюшки потихоньку денег взять, благо знал, где лежат. Можно установить, что срок долга заканчивался вчера вечером. Он тихонько пробрался в дом, наступил в кровь, споткнулся и рукой схватился за топорище, а когда увидел убитого дядю, то смекнул, что наследство уплывет в Лавру. Схватил с испугу и деньги, и оба завещания. Ему признаться в воровстве, что честь потерять, он готов в Сибирь, чтобы не открылась его подлость. Новую духовную он, наверное, сжег. А этот заморыш, как ты говоришь, силен как бык и к тому же левша. У Богрова на правой руке приметное кольцо, он ударил старика кулаком, разодрал щеку до крови, потом ударил обухом, след остался с правой стороны, так мог ударить только левша, а уже потом, когда тот упал и, скорее всего, начал кричать, убийца ударил по шее. Забрал деньги, которые в темноте нашел, запачкал в крови рубашку и не заметил, она же темная, что от нее след остался на подкладке пальто. Вот еще одна улика, тем более у Богрова ни одной раны на теле нет. Не могла кровь попасть на подкладку.
   – А кто усмотрел?
   – Миша, мы с тобой в сыскном служим или коврижками торгуем?
   – Иван Дмитрии…
   – Не слушай старика, ворчу не по делу. – Потом улыбнулся. – Вот тебе, Миша, и заморыш.

Игорь Москвин Находка на станции Стрельна (Следствие ведет Иван Путилин)

Находка на станции Стрельна Роман

Глава первая Сыскные заботы

Глава вторая Находка на станции Стрельна

Глава третья Снова расспросы

Глава четвертая Все начинается в столице

Глава пятая Новые нити

Глава шестая Кронштадтские визиты

Глава седьмая В сыскном

Глава восьмая Неспешная поступь

Глава девятая Птичник с Петербургской

Глава десятая По горячему следу

Глава одиннадцатая В ночлежном доме

Глава двенадцатая Ночной допрос

Глава тринадцатая На Сергиевской улице

Глава четырнадцатая Немного личного

Глава пятнадцатая Ох уж эти гимназисты!

Глава шестнадцатая Орлов продолжает расспросы

Глава семнадцатая Нитки из клубка

Глава восемнадцатая Юноша в темном пальто

Глава девятнадцатая Штабс-капитан напросился

Глава двадцатая Штабс-капитан продолжает поиски

Глава двадцать первая Снова юноша в черном пальто

Глава двадцать вторая В кабинете

Глава двадцать третья Путилин вспоминает

Глава двадцать четвертая Путилин продолжает вспоминать

Глава двадцать пятая Конец магазинного дела

Глава двадцать шестая Спутники Мякотина

Глава двадцать седьмая Стрельна

Глава двадцать восьмая В деревне

Глава двадцать девятая Мытарства Миши

Глава тридцатая Свидетель

Глава тридцать первая Паровозы, вагоны, суета…

Глава тридцать вторая Ах, кабы знать…

Глава тридцать третья По следам, истертым временем

Глава тридцать четвертая Уж полночь близится…

Глава тридцать пятая Господин Полевой

Глава тридцать шестая Где ж вы, дети века?

Глава тридцать седьмая Новый дом для купеческой дочки

Глава тридцать восьмая По старым следам

Глава тридцать девятая Время идет, а следствие…

Глава сороковая Забытые радости

Глава сорок первая А король-то липовый

Глава сорок вторая Спутники Мякотина

Глава сорок третья Братская любовь

Глава сорок четвертая Занавес

Злодейское убийство Рассказ

Игорь Москвин
Находка на станции Стрельна
(Следствие ведет Иван Путилин)