Светлана Дильдина
Песня цветов аконита

Часть первая
Избранный

   Звенят стремена, пахнет мокрой травой и лошадиным теплом. Прозрачное небо – серое от жары, облачко, похожее на бегущего зайца. Ах, как хорошо!
   С привизгом девочка осаживает коня. Ее волосы с разноцветными вплетенными бусинками из крашеной глины давно не знали гребня. Спрыгивает на землю – широкие штанины не сдерживают шага. Бежит к отцу. Его ладони с грубой кожей крепки, а губы привыкли смеяться и выкрикивать команды всадникам. И сейчас он широко улыбается.
   Другая девочка, рыжеволосая, застенчивая до дикости, выходит из-за спины отца. В руках ее – кукла из конского волоса. Обнимаются сестры.
   А мать не покинула стен жилья. Черноволосая хрупкая женщина все время болеет, хоть и родила здоровых дочерей. Ее не лечит воздух степи, она чужеземка – и не надо о ней.
   – Шафран, ты лихая наездница, – отец не скрывает гордости за старшую. – Скоро тебе тринадцать, будешь скакать на празднике Трех Даров. Награду получишь!
   Его широкое темное лицо властно и весело. Она порывисто обнимает отца…

   Хали вновь гонит от внутреннего взора живые картины. В пятнадцать лет беспечная юная всадница покинет сухие и пыльные степи, чтобы через два года подняться высоко – так высоко, как может женщина в этой стране. Больше она никогда не увидит родных, даже мать, рожденную в Тайё-Хээт.
   Человек с глазами цвета терновых ягод запрёт дитя холмистой степи в ледяную беседку, украшенную изящным и острым узором. Та, кого называли Шафран, станет – Омиэ. Она будет любить только дочь. И умрет молодой.

   «20 день месяца Выпи, год 324 от Великой осады. Сияние неба погасло. Благословенная Омиэ, чья доброта согревала страну, ушла вослед своим предкам. Все Земли Солнечной Птицы, скорбят о ней, и лишь в дочери, Хали Желтом цветке, находит утешение повелитель».
   (из придворных хроник)

1. Сказка

   Мальчик стоял на коленях возле рыжего холмика. Цвел жасмин, и стрекозы садились на плечи. Все осталось, как раньше – так же скрипит колодезный ворот, так же саднят царапины, оставленные колючим кустарником. Только родителей нет. Почему? Они были совсем недавно, еще зимой, а потом заболели. Мальчик не плакал – видя чьи-нибудь слезы, тетка, толстая шумная женщина, сама начинала реветь в три ручья. Тетка была незлой, но ворчливой. Судьба подарила ей трех детей – двух девочек и еще одного мальчика, только очень маленького. Он все время кричал. Просил есть.
   Сзади затрещали ветки. Мальчик быстро поднялся с колен.
   – Йири, вот горе! Перестань ходить на могилу, не тревожь души родителей! Наказание, а не ребенок!
   Мальчик молчал, теребя верхнюю губу. Он всегда слушал старших, но тут были его родители. Он угрюмо зашагал вслед за теткой. Все же она кормила его.
   – Йири, сделай нам игрушку! – тут же пристала старшая из сестренок. Младшая толком не говорила еще. Мальчик огляделся по сторонам, увидел рогатый корешок на земле, обмотал его стеблями повилики, кончик стебля оставил свисать.
   – Смотри, это бык. Он говорит: «муу!»
   Девочки засмеялись. Потом старшая полезла на веревочные качели – она любила качаться. Йири взялся одной рукой за веревку, другой – за сиденье, темную доску. Слегка подтолкнул…
   Хромая, вышел дядя в почти новой темно-синей куртке-кэссу. Собрался в большое село? Или просить в долг у соседа? Йири видел того однажды. Худой, но важный. Говорят, у него есть дочь немногим младше Йири, и он души в ней не чает. Мальчик вздохнул. Его, Йири, наверное, тоже любят… Только не очень-то это показывают.
   – Ребенок, иди сюда! – это тетка. Опять ей в чем-то надо помочь. И малыш опять плачет. Может быть, ему одиноко? Но почему? У него ведь есть папа и мама. А родная сестренка Йири тоже умерла…

   Месяц Лани, четыре года спустя
   Йири вышел из дома. Он стал уставать от постоянного шума, который сопутствовал двум младшим детям, хотя возиться с ними было приятно. Прищурясь, мальчик смотрел на солнце. Оглянулся через плечо, покачал головой. Совсем развалился домик. Плети ползучих трав, осмелев, подбираются к окнам. Доски старые, гнилые. А новых – где взять? Тут уж не до роскоши, выжить бы, да налог заплатить. Вот и дядя болеет… Устает, едва взяв в руки лопату, все время кашляет. О том, чтобы принести дров, и речи нет – как ни трудно, и топор держать приходится мальчишке. Весь дом, грядки, поле размером чуть не с ладонь – только с голоду не умереть, забота о младших детях – на Йири и тетке. Старшая девочка тоже старается, но толку от нее мало. Она глуповата и часто словно спит на ходу. А вторая сестренка – шустрая, но мала ростом даже для пятилетней. Мальчик хотел, чтобы она подольше побыла ребенком, побегала, поиграла. Порученную ей несложную работу часто втайне брал на себя.
   Йири оглядел свою одежду, вздохнул. Запашная рубашка с дядиного плеча – перешита, но все равно велика. Штаны тоже большие, и от времени выцвели. В деревне нет богачей – кроме того, что живет за озером.
   Вчера Йири видел там девочку. Она каталась на лодке. Ее одежда просто светилась. А как звонко смеялась та девочка! Интересно, она красивая? Наверное, это дочь богача. Тогда это ее зовут Лин. Имя как золотой колокольчик. Получится ли снова ее увидеть?
   Мальчик вновь оглянулся и побежал по тропинке, боясь, что вслед раздастся жалобный теткин голос. В кленовой роще Йири остановился, перевел дыхание. Кажется, получилось. Он заслужил отдых. Мальчик направился к озеру. Цвел жасмин и фиолетовый «бычий глаз». Вовсю болтали сороки.
   …Йири издалека услышал смех – колокольчик. Шарахнулся с тропинки прямо в заросли, и вовремя. Мимо пронесли паланкин. Занавеска была отдернута, и милое личико смотрело по сторонам. Дочь богача возвращалась домой. У нее были темно-голубые глаза и круглый подбородок. Восхитительное видение! Йири она не заметила. Мальчик сел на тропу, глядя вслед паланкину, оперся рукой о щеку. Он улыбался.
   Два года спустя зима выдалась на редкость холодной. Почти три недели лежал снег. Неглубокий, не такой, как в горах, – но стыла под снегом трава, и неопавшие листья дрожали под ударами ветра. Озеро не замерзло – все так же солнце играло неровной рябью, все так же отражались в воде стволы молчаливых деревьев, только рыба бродила у дна – и плыли по озерному зеркалу мертвые листья, не сумевшие удержаться на ветках.
   В деревне умерли трое. Семью Йири смерть не задела, а маленький холм – к нему мальчик ходил теперь редко – украшен был россыпью птичьих следов. У птиц была своя письменность-яна…
   Девочка Лин болела. Йири молился за нее, как умел. Просил за нее у всех – у холодного мокрого ветра, у колкого снега, у редкого бледного солнца… Даже у трав, которые гордо стояли под снегом, просил он силы для Лин. А ведь она не перекинулась с ним даже словом. Йири просто любил смотреть на нее, как на радугу, на лепестки бледно – розового вишневого цвета. Дядя ворчал на мальчишку – а тот не мог понять, что в этом дурного. Разве нельзя улыбаться, зная, что Лин живет на земле?
   Впрочем, и дядя, постаревший, сильно хромающий при перемене погоды, жалел заболевшую девочку.
   – Девчонка-то добрая, ласковая. Слуги от нее слова плохого не слышат. Жаль будет, если умрет.
   При этих словах Йири испуганно вскидывал голову – и выбегал из дома. Прислонившись к стволу, шептал, как заклятье, отчаянную просьбу о той, что только раз улыбнулась ему, даже не зная имени.
   …Когда темнело, часто выл ветер, и было жутко даже возле огня. Казалось, что за окнами бродит существо с ледяными руками, в серо-белых лохмотьях одежд. Сестренки жались к Йири – мать постоянно вздыхала, поминая зиму недобрым словом и предсказывая всем в доме скорый конец. Йири, не отрываясь от очередной домашней работы, рассказывал им сказки, услышанные летом от старого полуслепого корзинщика, который этой зимой окончил свои земные труды.
   В этих сказках были прозрачные феи, напоминавшие голубые и сине-зеленые струи ручьев. В них были говорящие птицы – длинноносые оборотни, способные шутки ради завести человека в самую глушь и там бросить, и вредные ишильке, чьи проделки вызывали смех. В них были ииширо – духи, так же подобные оборотню, принимающие обличья прекрасных детей или юношей и девушек – и выпивающих кровь и душу поверивших им. Сестренки дрожали от страха и от любопытства, закрывали глаза ладошками – но поднимали гвалт, стоило Йири умолкнуть.
   Тетка ругала племянника за такие рассказы – но, забываясь, слушала его сама.
   – И складно же у тебя выходит! – поражалась она, подпирая ладонью щеку. – Выучить бы тебя да отправить в столицу – поди, должность бы получил! И нам награда на старости лет!
   Дядя расправлял свою старую зимнюю одежду, хмуро смотрел на огонь.
   – Не забивай голову мальчишке! Я с ногой этой проклятой едва хожу, а сын когда еще подрастет.
   – Я не хочу в столицу, – смеялся Йири. – Там, верно, по улице не пройдешь, столько народу, и все чужие. А тут – и вы, и лес.
   А потом были новые дни. Мороз отступил. Весна подходила все ближе, – и деревья, и птицы ощущали ее приближение. Молитвы Йири не были напрасными. Лин выздоровела.
   …Он собрал под кривыми корнями бледно-желтые первоцветы. Оставил их у мостика, на котором любила стоять Лин.
   Месяц Рыси вступал в свои права, прогоняя месяц Чирка. Созвездие, названное именем кошки с кисточками на ушах, царапало небесный свод – и с него падали звезды.
   – Ты еще мальчик, – грустно сказала тетка, – но тебе придется стать взрослым. Твой дядя решил – этой осенью тебе придется уйти с караваном. Будешь помогать с лошадьми – ты хорошо ладишь с ними. Знакомый кузнец договорился насчет тебя. Сделал нам доброе дело…
   – Я не оставлю вас, – откликнулся Йири. – Дядя совсем болен, брат еще мал. А девочки… что они могут?
   – Нам нужны деньги, малыш, – возразила она. – В деревне – свои люди, как-нибудь проживем – осенью легче. К нам переберется племянник мужа моей тетки. Будет вместо тебя пока. А ты поучишься новой работе. Может, потом устроишься лучше нас…
   Йири молчал, грустно улыбаясь. Он любил эти места и никогда не мечтал путешествовать – особенно по дорогам между соседними городами. Он знал, что там – то же самое. Те же заботы – свои у богатых и бедных. А здесь были – могилы родителей, были его сестренки и Лин. Здесь цвел жасмин, плыли по озеру смешные хохлатые утки, и мостик, горбатый и важный, нависал над ручьем.
   …Тетка не знала, что он слышал их разговор. Йири сидел возле двери, вырезая фигурку из куска дерева, когда тетка в очередной раз причитала – трудная жизнь, бедность. Потом мальчик уловил свое имя.
   – Жаль его, – говорила она. – Полдома на нем держится. И хоть бы слово наперекор.
   – Хороший мальчишка, – голос дяди был хриплым. Он много кашлял после холодной зимы, еще больше, чем раньше.
   – Боялись, что будет обузой, – отзывалась тетка, будто признавая какую-то вину. – А он вон как… И девочки к нему льнут, не отгонишь – он им как родной. Жаль отсылать. Тяжело ему будет. Сам знаешь, мальчишек в дороге гоняют как проклятых. Что потяжелей – все на них. А ему всего лет-то…
   – Справится, – хмуро отвечал дядя. – Не младенец. Разве тут ему многим легче? Тем, кто в бедной семье родился, счастья ждать не приходится. Да к тому же эта девчонка…
   Йири застыл. Оторвать его от двери теперь было невозможно.
   – Дочка нашего богача…
   – И что же плохого? – спросила тетка.
   – Слишком часто я встречал его возле озера. А еще он торчит на дороге, поджидая свою ненаглядную. Зимой, когда она болела – ведь извелся весь. Сейчас-то он мальчик, а вырастет? Так и будет сохнуть по ней всю жизнь? Ей-то, поди, жениха уже сейчас выбирают. Отец кому попало свое сокровище не отдаст, выберет побогаче да познатнее. Может, девчонку и в город увезут. Не в столицу, конечно, – там такими, как ее отец, пыль подметают, и все же не стоит племяннику думать о ней.
   «Зачем вы!» – чуть было не крикнул Йири. «Я знаю, что я ей не пара, и что тут плохого? Она даже не знает меня!»
   Но он промолчал, сдержался. А тетка снова заговорила. В ее голосе звучала обида.
   – Беднякам никогда не везет. А мальчишка хорош. Прямо цветок ириса. В мать уродился…
   – И где она, красавица сестрица твоя? Семь лет как в могиле. И, думаю, это для нее лучше. Осенью Йири отсюда уйдет. Не смотри так сердито. Я не выгоняю сиротку из дома. О себе ты заботишься, а не о нем. Трудно будет – так выдержит. Может, где и найдет свое счастье…
   Тетка что-то пробормотала в ответ, но Йири не слышал. Он отбежал подальше от двери, сел на тропинку, обхватил колени руками. Зачем они так о Лин… Она ведь еще так мала – какие ей женихи? А когда вырастет… Да пусть бы хоть десять раз ее выдали замуж, лишь бы не увозили. Она – как фея этих лесов, ее нельзя забирать!
   Внезапно он испугался, что Лин уже не живет на озере. Он вскочил и, не разбирая дороги, помчался к горбатому мостику.
   На мостике не было никого, только стрекозы вились над водой. Мальчик вцепился в перила, отчаянно глядя на высокую ограду дома. Как узнать там ли она? Заберешься – сочтут за вора. Нельзя! Плохо придется всей семье.
   Йири ждал долго. Так и не дождавшись, не углядев никого из слуг – расспросить, – побрел домой. Встретили его не слишком-то ласково; впрочем, потом тетка смягчилась.
   – Вот подарочек оставила родная сестра! И как тебя в раннем детстве длинноносый оборотень не забрал!
   Вскоре в жизни мальчишки случилась неожиданная радость. Йири любил рисовать, и, хотя такую роскошь, как бумага, тушь и краски, родные предоставить ему не могли, он находил замену в угле и древесных срезах. Рисовал то, что видел – во сне или наяву. Ветви в цвету, траву, поникшую под дождем, рваную паутину среди упругих стеблей. Или играющих в мелком снегу детенышей лесовика – юо…
   Дальний родич тетки, проездом заглянувший к ним, был мелким чиновником и ровней деревенскую родню не считал. Однако Йири пришелся ему по душе – и он оставил мальчишке в подарок немного бумаги и две коробочки дешевой цветной туши – настоящей, не чета блеклым деревенским красителям. Кисть Йири смастерил сам из конского волоса. Теперь рисунки мальчика были трехцветными – зеленый и красный причудливо смешивались с черным углем. Тетка привычно ворчала, когда видела племянника с кистью в руках, и она же первая бурно восторгалась простыми рисунками Йири. Они были во многом неправильны и неуверенны, но в них жила своеобразная прелесть, невесомая, как метель лепестков весной.
   К тому же мальчишка нашел способ доставить радость младшим детям – теперь он раскрашивал вырезанные из дерева игрушки в яркие цвета. Лето было счастливым, летело как песня. Если бы не осень, которая подходила все ближе…
   Когда месяц Журавля, анна-и-Хита, тронул листья огромных ясеней желтым крылом, Лин привычно взбежала на мостик, любуясь ладошками поздних кувшинок. Пара слуг скучала невдалеке, коротая время за игрой в кольца. Бросив взгляд влево, девочка замерла. Возле перил лежала искусно вырезанная из дерева цветущая ветка сливы. Лин осторожно коснулась ее, улыбнулась. Словно весной повеяло над осенним прудом. Краем глаза Лин разглядела мальчишку, спрыгнувшего с ветви старого дуба, который рос возле ее любимого мостика. Мальчишка стоял и смотрел на девочку. Лин помахала ему рукой, рассмеялась. И, сжимая ветку в руке, побежала прочь, заслышав голос отца.
   Неделю спустя дядя позвал Йири к себе и долго разговаривал с ним. Деревенские жители были бедны почти поголовно – как и во всех небольших поселениях глухих провинций. Йири знал, что придется уйти, что работой на грядках или помощью корзинщику в деревне он не принесет денег семье – а просить для него место среди слуг отца Лин дядя не станет. Йири и сам не хотел этого. Лучше таскаться по дорогам в дождь и ветер, чем получать деньги от ее отца.
   Хозяин каравана брал Йири к себе на три месяца, до наступления зимы. Зимой движение на торговых путях севера прекращалась. Если мальчишка справится со своими обязанностями, весной он вернется к прежней работе.
   Конечно, силой выгонять Йири из дома никто бы не стал. Если мальчишка воспротивится возвращению к караванщикам, он будет вынужден думать, как иначе доставать деньги. Против этого Йири не мог возразить, даже если бы захотел.
   Дядя сам решил отвезти мальчишку в соседнее крупное село, где останавливался тот караван. Прощание с семьей не затянулось – дядя не допустил этого. Лишь тетка умиленно всхлипнула:
   – Цветочек ты мой! – и смахнула слезу. Йири удивленно взглянул на женщину. Обычно она только беззлобно ворчала или вздыхала при виде племянника, вспоминая сестру.
   Невысокий, с огромными ласковыми глазами олененка и волосами, пушистыми, словно зимний мех белки, Йири был удивительно ладным, хотя многие мальчишки в его возрасте обретали забавную неуклюжесть подростков.
   Старшая из сестренок – в ней уже начинали проступать черты будущей девушки – с плачем прильнула к брату.
   – Возвращайся скорей!
   Он прижал девчушку к себе, погладил черные косы.
   – Что же ты плачешь? Птицы зимой улетают поближе к теплу, и ты не слышишь их песен. Но ты же знаешь – они вернутся весной. А я приду зимой.
   Простившись со всеми, он замер на мгновение, не сумев сдержать вздоха. Дядя угрюмо взглянул на него, словно прочитав мысли племянника.
   – Довольно. Идем.
   До места добрались за день, на старой повозке. Идти пешком было бы ничуть не медленнее, но такой путь был не для больной ноги дяди. Разбитая дорога не вызывала желания смирно сидеть в повозке, и мальчишка часто спрыгивал с нее и шел рядом. Миновали светлое озеро, на берегу которого стоял дом Лин. Йири пару раз оглянулся, вызвав недовольство родственника, которому казалось, что все может сорваться или вообще пойти не так, как следует.
   – Смотри, – дядя ронял слова, как всегда, хмуро, – я говорил со старшим в караване. Он за тобой присмотрит, защитит, если что. В остальном – уж как себя поставишь. Работы ты не боишься, а люди бывают всякие. Я хочу тебе только добра, хотя ты вряд ли считаешь меня добрым.
   Мальчишка пропускал слова мимо ушей – за последние он только это и слышал. Он то и дело притрагивался к висящей на шее фигурке из зеленоватого халцедона – защитница деревни, казалось, обещала ему свое покровительство.
   В селении, куда прибыли они с дядей, Йири уже приходилось бывать. Оно было крупным, грязным, шумным и не нравилось мальчику. Однако сейчас он даже не обратил внимания на место, куда приехали, – был слишком взволнован предстоящей встречей с начальником каравана.
   Тот оказался немолодым, суровым с виду и похожим на воина, не на торговца. В молодости он и впрямь служил в войске одного из наместников. Хиранэ – так звали старшего – явно ожидал более высокого и крепкого с виду подростка, однако не сказал ничего. Йири почувствовал доверие к немногословному жесткому человеку. Он даже не пожалел, когда дядя, «передав» его в новые руки, покинул селение; хотя и поглядывал с опаской на остальных караванщиков. Многие из них, судя по речи и по зеленовато-черной одежде, были уроженцами северо-восточных областей – а таких тут считали особами подозрительными. Йири выжидающе поднял глаза на старшего. Однако Хиранэ отвлекли, и Йири оказался ненадолго предоставленным себе самому. Мальчик растеряно огляделся по сторонам, краем глаза увидел черную тучу, которая встряхивала длинной густой гривой. Мальчишка восторженно замер. Такого огромного коня ему не приходилось видеть. Глаза вороного казались довольно злобными, однако жеребец был настолько красив и с таким надменным видом глядел на Йири, что тот не выдержал.
   – Эй, ты что, громом ударенный?! В Нижний дом захотел?! – заорал кто-то из караванщиков, знавших бешеный нрав коня. Йири даже не оглянулся.
   …Когда вороная махина, сперва сердито косящая глазом, тихо заржала и протянула морду к куску сладкого хлеба в руке мальчишки, а тот, не пугаясь огромных копыт, потрепал коня по щеке, Хиранэ удовлетворенно кивнул, хотя лицо его, похожее на маску из твердого дерева, осталось непроницаемым.
   С рассветом караван тронулся в путь. У Йири была хорошая память – имена спутников он запомнил сразу. А те были не слишком похожи на людей из его деревни – держались самоуверенно, говорили отрывисто, быстро, и шутки у них были странные для уха Йири. Многие связывали волосы на затылке в хвост, как водилось за жителями северных провинций. Такую прическу Йири знал хорошо, хотя в его деревне и близких к ней поселениях мужчины обычно срезали волосы коротко. А караванщики… С этими людьми Йири чувствовал себя неуверенно.
   Вот лошадей он понимал хорошо и сразу. Больше всех ему приглянулся Черный, конь господина Хиранэ, и Сполох, красный конь одного из охранников. Он разговаривал с ними, как с равными по уму, что забавляло некоторых караванщиков. Впрочем… порою над ним подсмеивались, порой рявкали на него, но в целом Йири, похоже, пришелся караванщикам по душе. Только один человек сразу принялся отравлять ему жизнь. Райху, невысокий остроносый нахал со скользкой улыбкой. От его шуточек и святому бы стало тошно.
   Йири старался не попадаться ему на глаза, благо дел хватало. Вычистить лошадей, накормить их, починить упряжь, почистить и мелко нарезать коренья для очередной похлебки, вымыть котлы после еды караванщиков, выполнить распоряжения Хиранэ, да и просто любого, кому вздумалось дать мальчишке работу. Он еще дома привык справляться со многим одновременно, и все же ему было трудно. Руки его были привычны к тяжелой работе, однако мелкие ссадины на них не успевали заживать. На привалах он отыскивал травы, соком которых смазывал ранки. Травы он знал лучше любого из караванщиков, и те скоро поняли это, порою просили помочь.
   С лошадьми хватало других забот. Сполох, отличавшийся скверным характером, взревновал его к Черному и норовил укусить или лягнуть собрата. Черный также не оставался в долгу. Заболела одна из рабочих лошадей вдалеке от жилья, и конюх был злым от бессилия. Тут уж было не до Райху с его мерзкими шуточками. Порою надо было собрать всю волю, чтобы утром открыть глаза и сдвинуться с места.
   Осень была благосклонна к мальчишке, впервые покинувшему дом. Дни стояли на удивление теплые, золотистый ласковый ветер бродил по дорогам, внушая людям ложную надежду на вечное лето. Перешли через Орэн. Йири был очарован спокойной широкой рекой – в ее светлой воде словно отражалось иное, высшее небо. Караван долго продвигался вдоль берега, и мальчишке нравилось разговаривать с рекой, опуская ладони в воду. Тусклая береговая осока шуршала ночами, не обращая внимания на костры и людей, осока – дитя и стража реки…
   Йири никому не перечил, но спокойное достоинство, странное в крестьянском мальчишке, нравилось спутникам, хотя и удивляло их немало. Подросток из глухого угла, он часто бывал наивным, но никогда его наивность не оборачивалась глупостью. Присутствие мальчишки и впрямь грело душу. Он выглядел слишком хрупким для тяжелой работы – однако в иные вечера вместо того, чтобы падать и засыпать раньше всех, ухитрялся еще сидеть в одиночестве у костра или на берегу реки, глядя на огонь или воду.
   – Да тебя вместо лошади можно в повозку впрягать, и дотянешь ведь, – шутил старший. – А по виду не скажешь. Я ведь тебя когда увидел, чуть обратно не отослал. Смотрю – не крестьянский мальчишка, а цветочек какой-то.
   Йири улыбался, плотнее запахивая ворот выцветшей синей рубашки, легкой для осени. Он привык все время идти куда-то, привык к своим спутникам. Провожая взглядом встречных бродяг, думал: откуда они, что ждет их в пути? О себе не задумывался, доверяясь Иями. Видя журавлей в небе, невольно прищуривался, пытаясь понять, нет ли среди них сине-голубого тэммоку, посыльного Охотницы и Защитницы.
   Селения, куда заходил караван на пути в город, вызывали у мальчика легкий интерес, и то ненадолго. Среди шума и толчеи он чувствовал себя чужим. Сначала Хиранэ отпускал его побродить по улочкам, пока не понял, что мальчишке приятнее в свободное время сидеть с листом дешевой бумаги в руках и рисовать или вырезать из дерева странные фигурки, чем толкаться на рыночной площади или носиться с другими мальчишками по селению. Йири чувствовал облегчение, когда караван снимался с места.
   По вечерам у костра люди любили рассказывать разное. Даже охранники, молчаливые днем, начинали вспоминать разные байки, все, слышанное в пути и пережитое ими самими. Поначалу Йири только слушал. И впрямь – мальчишке из глухого угла очень многое было в новинку. Он даже с трудом представлял, где находится Сиэ-Рэн, столица земель Солнечной птицы, не говоря о вещах, по его разумению, доступных лишь мудрецам. Новое узнавать было интересно. Однако иные рассказы пугали. На дорогах северо-западных областей было довольно спокойно, но временами с востока сюда пробирались разные шайки, а то и крупные банды. Охранники выглядели опытными людьми, а караван не был богатым; однако оголодавшие бандиты, попадись такие, не стали бы раздумывать, грабить или нет. Йири становилось очень тревожно, когда разговор заходил о разбойниках. Гораздо сильнее привлекали рассказы о виденных караванщиками диковинках – о статуе древнего святого, выточенной из малахитовой глыбы, о сидящей черепахе – маяке, сооруженном в далекой гавани юга, о женщинах синну – лихих лучницах и наездницах…
   Кенну, молодой парень с необычными для области Тхэннин рыжими волосами, постоянно говорил о Столице, где прожил целых пять лет.
   Сиэ-Рэн, Ивовый Остров, считался одним из красивейших городов Земель Солнечной Птицы. Построенный на реке Аянэ, раскинувшийся аж на три ани, он был мечтой провинциалов.
   – Какой город! Не чета тем, в которые мы с товаром ходили! – Кенну широко разводил руками, словно от изумления.
   – Там, небось, крыс гонял, а тут строишь из себя столичного жителя, – бросал ему Райху, и в речи его было характерное для жителей северо-востока прищелкивание. – И что там? Дома из золота? Тайо, Высокие, тебе кланялись?
   Кенну злился и замолкал.
   – А ты что язык проглотил, детка малая? – обратился как-то к Йири острононосый насмешник. – Какой ты у нас тихий… Мальчики такими не бывают. Может, ты девочка? Только прикидываешься? Из тихих покладистых девочек лучшие жены выходят. Выдадим тебя замуж за столичного богача, вон, у Кенну наверняка знакомые есть.
   – А у тебя случайно знакомых с мозгами нет? Попроси поделиться, – негромко ответил Йири и отвернулся, глядя в огонь. Райху выводил его из себя так сильно, что хотелось набить ему морду. Такого с мальчишкой еще не бывало.
   – Рассказал бы ты что-нибудь, малыш, – попросил пожилой помощник Хиранэ, желая перевести разговор на другое. – Хоть сказку какую.
   – Сказку? – задумчиво проговорил Йири, прислушиваясь к шороху тростника на речном берегу. – Хорошо… Только это не сказка. Так говорил человек из нашей деревни, он умер уже…

   «Когда некий господин возвращался домой, его путь пролегал по заросшему лесом ущелью – таких немало в диких горах. Господин тот, младший офицер гвардии наместника Хэнэ, считался человеком честным и рассудительным. Он ехал, вспоминая жену и дочь, которых не видел давно и которых вскоре был должен увидеть. Так вышло, что ни одного слуги не было с ним – впрочем, это было досадной мелочью, не способной помешать на столь коротком пути. Внезапно лошадь его начала мотать головой и всхрапывать.
   «Спокойно, Облачная Грива», – говорил господин офицер, и лошадь успокаивалась – но через пару мгновений вновь начинала дрожать. Был вечер, и теплый свет золотил листву раскидистых ясеней, играя на их бледно-серой коре. Внезапно господин увидел фигурку, стоящую возле ствола. Это была совсем юная девушка – одетая в гэри из серого шелка, она выглядела дочерью хорошего дома. Девушка доверчиво улыбнулась и, видя, что господин офицер придержал коня, подошла к нему. Такого прелестного личика господину еще не приходилось встречать. Русые волосы девушки отливали золотом в свете заката, глаза были темно-зелеными.
   «Кто ты, дитя?» – спросил офицер.
   «Я из хорошего рода; те, кому я верила, бросили меня тут, и я заблудилась. Я не знаю здешних мест. Прошу вас, добрый господин, помогите мне добраться до ближайшего селения»
   Господин со смехом согласился, и, не замечая, что лошадь его дрожит, любовался девушкой, словно лесным цветком. Он хотел взять девушку к себе на лошадь, но животное, словно оцепенев, едва переставляло ноги – полудохлая кляча бежит быстрее. Девушка соскочила на землю и пошла рядом, улыбаясь, словно была чем-то довольна.
   Господин расспрашивал спутницу о ее семье и о том, как она оказалась в лесу, – ответы девушки были неполны и уклончивы.
   Смеркалось – господин офицер углядел хижину средь ветвей.
   «Заночуем здесь», – сказал он. – «С лошадью творится странное. Не годится так ночью побираться по глухому ущелью»
   Хижина оказалось пустой и заброшенной. Был разведен огонь, и бледные отсветы язычков заиграли на прелестном личике девушки. Она улыбалась так призывно, что господин нахмурился и призадумался – годится ли, направляясь к любимой жене из долгой отлучки, в десяти ани от дома связываться с незнакомой девочкой, которая всего на пару лет старше собственной дочери?
   «Спи, дитя», – угрюмо сказал он ей.
   Девушка вновь улыбнулась.
   «Луна – белая рыба – плывет по небу, – прошелестел ее голос, – не время для сна»…
   При этих словах слабое сияние окутало ее фигуру. Когда оно спало, господин офицер почувствовал, что волосы его стали дыбом – он понял, кто сидит перед ним.
   Лицо девушки заострилось и стало еще прекрасней – и что-то птичье проступило в нем, глаза удлинились к вискам, напомнив о листьях ивы… Зрачки из кружков превратились в узкие черточки, а на лбу слабо светился знак «лапки» – верная примета оборотня – ииширо…»

   – Демоновы рога! – выругался кто-то из караванщиков. На него шикнули.

   «Господин офицер схватился было за меч, но рука его налилась тяжестью и лежала, как каменная. Он хотел было прочесть молитву Заступнице – но голос оставил его. Оборотень улыбался, приближаясь к нему.
   «Вот судьбы и нашла тебя, человек знатного рода. Что ж… Ты переживешь эту ночь. Я хочу попасть в твое селение – и ты меня туда отведешь».
   С этими словами она прильнула к его губам, выпивая кровь и силы души…
   Потом она отступила на шаг – и черты ее скрылись в легкой тени. В следующий миг она уже выглядела человеком…
   Господин офицер очнулся лишь утром, и так велика была над ним власть оборотня, что он сел в седло и поехал, ведя смерть в родное селение.
   Лошадь, как и вчера, была еле движима и покорна, шла, вся дрожа. Девушка-оборотень шла рядом с легкой улыбкой, нежная, чистая, словно роса. Не больше трех ани оставалось пройти до селения, как вдруг кто-то громко закричал с высокой ветки. Голос был похож на крик смоляной сойки, только громче и резче. Вероятно, это был добрый длинноносый оборотень-маки, из тех, кто ненавидят ииширо. Лошадь господина заржала, и, стряхнув наваждение, галопом ринулась по дороге…»

   – Бррр, – встряхнулся Кенну. – Рассказики у тебя. А то все молчал, молчал…
   – Ну, конец-то хороший, – обронил кто-то.
   – Э, нет, – покачал головой седой караванщик, старший из всех. – Эти твари никогда не оставят свою жертву. Всегда находят тех, кто имел несчастье встретиться с ними. Ты не слыхал окончания?
   – Нет.
   – Ну, помяни мое слово, лучше его и не слышать.
   Разговор словно умер. Люди с опаской поглядывали по сторонам, кто-то вздрагивал от любого шороха.
   – Да ты, малыш, просто золото – ишь, как язык у тебя подвешен, – пошутил Хиранэ, единственный из всех оставшийся спокойным. – Только ты моих людей не пугай больше. Мы иначе до города не доберемся, все по дороге разбегутся. Иди, отдыхай.
   Караванщики начали устраиваться спать. Мальчишка вынырнул из круга костров и подошел к лошадям.
   – Ну, как дела, Звездочка? – Йири ласково потрепал морду одной из них. – Устала? Не болей больше, не надо. Ты же умница.
   Сзади в плечо толкнулось что-то мягкое.
   – Сполох? Обидно, что разговариваю не с тобой? Не сердись…
   Он провел рукой по шерсти, серебрившейся в лунном свете. Сполох тихо заржал – и вдруг замер, насторожив уши. Звездочка стукнула ногой о землю и пугливо скосила глаз. Йири оглянулся. Все тихо. Только вода в реке разговаривает сама с собой. Однако лошади были чем-то обеспокоены. Йири невольно взялся за амулет с изображением хранительницы его деревни, Кори-са. Он слишком хорошо помнил рассказы о том, КОГО чуют лошади даже издалека.
   – Ну, что с тобой, Звездочка? – голос мальчишки дрогнул. Зашуршали разлапистые жесткие кусты. Чьи-то глаза блеснули меж веток.
   – Это…какой-то зверь. Наверное, большая лиса… – пальцы Йири сильнее сжали амулет. Глаза в кустарнике погасли. Вновь тихо заржал Сполох. Сзади него появился Райху. В эту секунду Йири даже обрадовался ему, выпустил талисман.
   – Не могу заснуть, – сообщил Райху. – Твоя вина. Нечего страсти рассказывать.
   – Ты всегда недоволен, – тихо ответил мальчишка. Райху рассмеялся. Заглянул Йири в глаза.
   – А ты что у нас ночами бродишь? Или ты сам из них?
   – Замолчи! – испуганно вскрикнул Йири.
   – А глазки зеленые…
   – Ты…дурак! – мальчишка в страхе оглянулся. – Не зови их!
   – Хорошо, хорошо, – примирительно проговорил Райху. – Ну, пойду, попробую, может, удастся поспать. – он неприятно усмехнулся, протянул руку, приподнял пальцем подбородок Йири. – А ты, сказочник, – хочешь со мной?
   – Райху! – негромкий тяжелый голос Хиранэ словно придавил того к земле. – Еще раз услышу – ты у меня глины наглотаешься. Понял?
   Остроносый скривился, хмыкнул и испарился. Йири, опустив голову, гладил шею Звездочки.
   – Не беспокойся, дружок, – ласково сказал Хиранэ. – Он не такая скотина, какой временами кажется. Да и меня он боится… Я доволен тобой. Не ожидал, что от тебя может быть столько пользы. Если захочешь, весной опять пойдешь с нами.
   – Но…и двух недель не прошло, – удивленно отозвался мальчишка. – Вы же не можете знать…
   – Я уже понял, чего ты стоишь.
   Впервые в голосе Хиранэ послышались отеческие нотки. Так с Йири разговаривал только старый корзинщик в родной деревне, бывший бродяга, тот, который кое-как научил его яне. Может быть, именно поэтому ночью Йири снилась деревня, сестренки – и Лин. В голубом верхнем платье – гэри, с серебристыми рукавами, она смеялась и рвала колокольчики. Ветер тормошил ее русые пряди, звал за собою в поле, и она убегала в густую траву, и трава росла высоко, скрывая ее целиком…
   Караван продвигался вперед и скоро свернул в сторону от реки Орэн. Йири долго оглядывался, ему было жаль расставаться с величественной спокойной рекой.
   – У нее есть сестра, Иэну, – сказал мальчишке Хиранэ. – Она течет на северо-востоке, и встречаются реки в озере Айсу, Серебряном. Может быть, ты когда-нибудь увидишь ее. Я был у этой реки в молодости, когда воевали с племенами ри-ю. Мне тогда только семнадцать исполнилось, – он о чем-то задумался, затем отвернулся от Йири, забыв про него.
   …А город оказался большим. Во всяком случае городских стен и ворот Йири еще не доводилось видеть. И много-много людей: суетились, куда-то текли, что-то кричали, поскольку негромко говорить было почти бесполезно. Йири видел возникающие на быстрой воде водоворотики, в которых крутились листья, речной сор и прочая мелочь. Этот же водоворот был огромен. И ярок. Переливался всеми цветами.
   Голова Йири пошла кругом. Он был испуган. Городские ворота впустили караванщиков; по обеим сторонам дороги появились льнущие друг к другу домики с пестрым орнаментом. Лучи солнца, розовые, утренние, скользили по ним, и те казались игрушечными. И люди тоже становились игрушками, куклами в разных одеждах. Словно кто-то из Бестелесных решил сотворить себе живую забаву.
   – Это тебе не торжественный въезд, – смеялся Кенну. – Тут не живут богачи. А вот их дома… Погоди, посмотришь, какие тут есть диковинки. Тебе понравятся города, белка лесная.
   Йири пока не знал, что и думать. Он не ахал и не вертел головою по сторонам, рассматривал все и всех с настороженным недоверием.
   Сельские жители не шли ни в какое сравнение с уверенными в себе горожанами – даже небогатые казались куда значительней, нежели самые зажиточные сельчане. И говорили тут немного иначе – суше, быстрее. Дороги были вымощены камнем, хотя зачастую требовали ремонта. И половина домов была из камня – однако большей частью дома казались тяжеловатыми, грубоватыми, что ли – над ними явно работали не лучшие мастера. И деревья росли какими-то чахлыми, скучными, совсем не похожими на гигантские дубы и клены, живущие в деревне Йири.
   Остановились в дешевой гостинице. Когда Хиранэ предоставил некоторым своим людям временную свободу, Йири примостился у окна, разглядывая двор. Смотреть было не на что, однако мальчишка торчал на своем месте с упорством караульного. Кенну попробовал оторвать мальчишку от окна и утащить осматривать город, но Йири в шутливом ужасе вцепился в тяжелую оконную занавесь.
   – Дай пацану время прийти в себя, – неожиданно миролюбиво заявил Райху. – Он небось в своем глухом углу одних барсуков и лис видел, а тут столько людей. Поесть-то вниз спустишься или тебе, как сиятельной особе, сюда принести? – съязвил он, глядя на Йири. Тот непонятно кивнул, оставя Райху гадать, каким был ответ. Впрочем, особо долго отдыхать не пришлось. Хиранэ вновь нагрузил всех, кроме охранников, работой по самое горло. Вечером, когда с делами на время было покончено, Йири позволил Кенну утянуть себя на многолюдные улицы. На этот раз подходящее для неприрученного зверька желание спрятаться сменилось естественным мальчишеским любопытством. Приклеившись хвостиком к старшему, Йири жадно разглядывал все, что попадалось на пути. Что было в изобилии – люди и дома. Как тех и других было много! Больше, чем в самом крупном селе. И мастерских. И торговых лавок. Светлые стены, синие крыши, украшения – пестрая узорная резьба, разноцветные камни орнамента, на воротах – резные фигурки, изображения цветов и животных. То искусно, то плохо сделанные, в зависимости от достатка хозяев, они были повсюду. В деревне Йири тоже знали о таких украшениях… только там ворот почти ни у кого не было, разве небольшие калитки. И одежда у многих горожан была богатая – на взгляд Йири, чаще серая и голубая – мода такая, сказал Кенну. Многие женщины укладывали заплетенные в косы волосы самым замысловатым образом, украшая прическу бусами и гребнями из лазурита. А лошади знатных господ… Тонконогие, с маленькими гордыми головами, украшенные дорогой сбруей, они высокомерно посматривали по сторонам. Богатые женщины передвигались по камнем мощенным улицам в носилках, зачастую расписанных причудливыми цветами, а у особ высокого рода – пестрыми сплетающимися драконами и морскими чудовищами.
   Прошли мимо переулка, наполненного ароматами. Изгороди стоящих в нем домов казались особенно яркими, а крыши домов – вычурными, прихотливо изукрашенными. Мальчишка сразу свернул туда.
   – Э, в Алый квартал потянуло? – хмыкнул Кенну, удерживая Йири за рукав. – Я не против, будет, что тебе показать. Только смотри, как бы тебя там не оставили, не сманили. Как же мы без тебя?
   Йири приоткрыл рот, словно хотел что-то сказать, но передумал, залился розовой краской и чуть ли не полетел дальше по улице, подальше от ярких изгородей. Смеющийся Кенну еле догнал его.
   – Помедленней, птичка. Чего перепугался? Ведь уже не младенец.
   – Да перестань, – отмахнулся младший, все еще не смотря на Кенну. – Идем дальше?
   – Вор! Держите его! – раздалось справа от Йири. Мальчишка шарахнулся в сторону, едва не сбитый с ног угловатого вида подростком, за которым гналось несколько человек. Кенну радостно засвистел. Тут из ближайшей подворотни вынырнули двое стражей порядка. Незадачливый воришка угодил прямо им в руки. Кенну ломанулся вслед за бегущими. Укравшего кошелек у богатого ротозея ждало жестокое наказание.
   – Пойдем, – взмолился Йири. – Я не хочу за ними.
   Кенну недовольно скривился.
   – Да брось. По заслугам получит. А ты и впрямь как девочка нежная…
   Однако он подчинился желанию младшего. Настроение было испорчено. Они вернулись в гостиницу. Хиранэ встретил их не больно-то ласково.
   – Все шляетесь невесть где…А Райху вон морду набили…
   – Правда? – лицо Кенну расплылось в довольнейшей ухмылке. – Мир не без добрых людей.
   Мальчишка словно не расслышал фразы Хиранэ, молча поднялся в их комнату. Присел у жаровни, уставился на угли и замер. По улицам медленно брел сиреневый сумрак, впервые напомнив о холоде осени. Рука Йири протянулась к углям извечным жестом желающего согреться. На его плечо опустилась большая ладонь.
   – Дурачок. Как же ты намерен жить в этом мире? – спросил Хиранэ. – Нельзя быть таким беззащитным. Ты даже воров жалеешь. А кто пожалеет тебя, попадись ты такому вору на пути к спасению?
   Йири молчал. Казалось, он так глубоко ушел в свои мысли, что вот-вот зачерпнет рукой углей из жаровни, чтобы просеять их, как песок между пальцами.
   – Это все справедливо, я понимаю. Но в нашей деревне не так живут. Каждая семья больше думает о себе, да, – но и соседей не забывает. Иначе – совсем не выжить.
   – В городах по-другому, малыш.
   – Я понимаю… Каждому ветер шепчет свое. Есть много такого, чего я не хотел бы в жизни. Но это …все равно есть. И от меня не зависит. Но от меня зависит не радоваться беде чужого человека. Будь он даже вор.
   – А убийца?
   – Я буду рад за того, кто сумеет выжить из-за его неудачи. Но ведь пойманного убийцу ждет смерть. И неизвестно еще, что потом… Как я могу радоваться такому?
   – Тебе в отшельники надо податься, – усмехнулся Хиранэ. – Будешь творить чудеса милосердия.
   – Не стоит с этим шутить, – негромко, но твердо отозвался мальчишка. – А отшельнику очень легко позабыть о людях, заботиться только о себе. Чтобы думать о людях, нужно любить.
   – Иями-Заступница, откуда в тебе такие взрослые мысли? – подивился Хиранэ. – А сам ты чего хочешь?
   – Жить, – слово прозвучало очень определенно и полно, словно мальчишка и впрямь точно знал, что значит жизнь для него.
//-- * * * --//
   Столица. Записки Хали
   «Третий день месяца Журавля. Сегодня был праздник Осенних цветов. Я, Аину Намаэ, прозванная Хали по имени полевого цветка, впервые полностью устраивала его по собственному желанию. Многие из моих дам и служанок не одну неделю плели интриги, лишь бы я допустила их к участию в празднике на одной из почетных ролей.
   Но как это скучно! Радуют только цветы. Особенно золотые шары с гор…но больше всего я люблю бледно – желтый цвет, хотя цвет этот многие называют грустным. А цвет серебристой молодой зелени – не люблю. Жаль, именно он испокон веков считается привилегией Золотого дома во время другого праздника – весной. Тогда мне приходится надевать то, в чем я выгляжу глупо.
   После праздника у меня болит голова. Надо, чтобы принесли еще воды с ароматом абрикоса – этот запах возвращает мне силы. Саннэн знает какой-то секрет…кроме нее никому больше не удается составить этот аромат. Лучше писать, чем думать – голова просто раскалывается на части… Однако отец был доволен тем, как я устроила праздник. Все наперебой восторгались узором моего желтого гэри, затканного венчиками горицвета. Оно было простым. А мои дамы старались перещеголять друг друга пышностью и стоимостью наряда – каждая выдумала что-то свое, часто даже смешное со стороны. Дамы низких званий приложили всю фантазию, чтобы наряд их походил на платье женщин высокого ранга. Дурочка Рику почти со слезами упрашивала меня позволить ей быть в числе девушек-шемэ, несущих сосуды Иями. Хотела надеть повязку, украшенную золотым янтарем – в таких могут появляться только девушки-шемэ на празднике осени. Зачем было приобретать то, что все равно не пригодится? Дурочка. Все же я позволила ей покрасоваться. Я знаю, на кого она смотрит.
   День Осенних цветов – женский праздник, хотя участвуют в нем и мужчины. Теперь я гляжу на тех и других глазами не ребенка, но взрослой девушки. Мне ведь уже четырнадцать. Среди придворных много красивых людей. Не будь я дочерью Солнечного, наверное, и мое сердце занял бы кто-то…
   Мои девушки разбирают листочки с надписями. Смеются. Даже сюда долетает их смех. Считают, сколько разных имен цветка им досталось. Считают…
   Отец не пожалел для меня учителей, я образована лучше любой женщины Земель Солнечной птицы. Дочь Благословенного должна быть умной – но зачем знания женщине, которая даже не сможет сама устроить свою судьбу? Я всегда буду делать то, что нужно для государства.
   Отец… Любил ли он свою дочь хоть один день? Всегда заботился – несомненно. Но о ком эта его забота? О капельке солнечной крови, единственной дочери, залоге будущего политического союза – или о Хали, ребенке от нелюбимой жены? Хроники лгут. Он не любил мою мать. Может быть, потому, что в его сердце вообще нет приязни к синну? Или потому, что он не хотел этого брака, и поступил так лишь на благо страны? И мать это знала. Но она была высокого рода и очень горда. Я хорошо помню ее. От нее я унаследовала волосы – темные с рыжиной, волосы синну. Отец сам выбрал именно ее…я никогда не спрошу, почему все так сложилось. И все-таки уже семь лет прошло…а он не берет себе новой жены. Впрочем…есть много вещей, о которых мне думать не следует. Я ведь послушная дочь. И я такая же подданная Благословенного, как и все. О, мой отец знает, как добиться повиновения. Может быть, он мог бы добиться моей любви – но ему не надо ее. Может быть, он сумел бы привлечь к себе восьмилетнюю девочку, ставшую сиротой… но не захотел этого делать. Теперь уже поздно…и я даже рада, что отец для меня – только носитель верховной власти. Все равно – я лишь фигурка в очередной игре, которую он поведет рано или поздно. Я никогда не буду свободна.
   «Закружит, унесет с собою
   Этот зимний вихрь полевой!»
   Как остро пахнут листья вьюнка за окном!
//-- * * * --//
   Город неподалеку от Орэн
   Йири спустился вниз. Он был один и был полностью свободен на этот вечер, что случалось нечасто. Хиранэ решал торговые вопросы и прочие дела каравана, Кенну наверняка развлекался в Алом квартале, Райху тайком напивался в кабачке… У прочих были свои интересы. Мальчик решился в одиночку пройтись по ближайшим улицам. Времени оставалось немного. Однако погулять не удалось. Прямо у ворот гостиницы он наткнулся на плачущего малыша, которому устраивал суровую выволочку коренастый парень года на два постарше Йири. Судя по возгласам, малыша угораздило случайно брызнуть грязью на безрукавку соседа, который и вымещал сейчас злость на младшем. Зареванный ребенок ухитрился выдернуть красное ухо из безжалостных пальцев и бросился бежать, однако споткнулся. Крепыш с рычанием кинулся за ним – и натолкнулся на неожиданную преграду.
   – Не надо, – голос звучал негромко, но до того уверенно, что крепыш оторопел. – Он же совсем маленький.
   Малыш, наблюдавший за этой сценой, раскрыв рот, опомнился и задал стрекача.
   – Да ты…! – замахнулся опомнившийся крепыш на помешавшего сопляка. Тот уклонился от удара, и с пути не ушел, а малек тем временем удирал со всех ног. Крепыш завопил, видя, что жертва убегает, и вновь попытался отбросить помеху со своего пути. Йири схватил того за рукав, и подросток невольно совершил оборот вокруг своей оси, чуть не приложившись лбом к стене в силу инерции. Малыш успел шмыгнуть в какую-то подворотню…
   – Ты человек, которому Сущий забыл добавить мозгов, – выговаривал Кенну, прикладывая холодную пряжку от сбруи к лицу Йири. – В какое место тебя клюнул зеленый дятел? А если бы я не подоспел? Сколько раз он успел бы заехать по твоему личику? Надо же голову иметь!
   Йири молча повел плечом. Кенну возмущенно отфыркивался, видя такое пренебрежение к его советам.
   – Я знаю недоумков, которые вечно лезут в драку, дай им кулаками помахать. Но те хоть драться умеют. А ты-то на кой лад ему поперек дороги встал? Ничего не боимся?
   – Да нет… Бегать и уворачиваться я же умею. Подумаешь, попал один раз… А тот был ребенок совсем, – ответил Йири, сжимая висок, чтобы унять звон в голове.
   – А ты кто, горе неумытое? Герой – Дитя Облаков? И где только рос… Может, тебя хоть морду бить научить? – сжалился Кенну.
   – Хотел бы, давно бы дрался со всеми. Я не хочу.
   – Тогда какого демона лезешь, куда не просили? И впрямь, тебе стоит в святые податься… Живи в лесу и молись за обиженных. Что, у вас в глуши все такие? Погоди, ты у меня еще станешь боевым петушком…
   Мальчишка покосился на Кенну, неожиданно усмехнулся.
   – Учитель…Мне на тебе, что ли, тренироваться?
   Парень скорчил испуганную мину. Оба расхохотались. На шум, как муха на сахар, приманился Райху.
   – Никак у нашей детки голос прорезался?
   – На нем будешь тренироваться, – указал Кенну.
   Оба расхохотались еще громче.
   – Пожалуй, я соглашусь, – через силу выдавил Йири. – Только ты пряжками холодными запасись, ушибы лечить.
   – Для тебя?
   – Для него, – мальчишка смеялся, не переставая. – И нос пусть побережет. Острый… как бы не обломился.
   Остроносый подозрительно поглядел на обоих.
   – Ну-ну. Дохохочетесь у меня, – невнятно пригрозил он, и покинул комнату. Йири вытер слезы смеха с лица, покачал головой, переводя дыхание.
   – Псих. Морду ему набили, а он ржет, как конь породистый, – осклабился Кенну.
   Из города уехали в сумерках. Караульные не обращали на них никакого внимания. Райху обзавелся новой красной шапкой, страшно гордился, вызывая насмешки Кенну. Люди Хиранэ получали немного, однако Йири мог заработать здесь гораздо больше, чем в родной деревне.
   А дни то бежали, то ползли. Неожиданно обрушился нескончаемый дождь, начались холода. Йири не хотел тратить деньги не теплую одежду, и Кенну отдал мальчику свою старую выцветшую куртку-кэссу. Мальчишка долго возился с ней, пытаясь подогнать по себе. Шить он умел достаточно хорошо. Райху язвил, как всегда: «Зачем нашей детке наряды? Она и так себе хорошего дружка найдет», и настолько достал этим Йири, что тот едва не швырнул в него первое попавшееся под руку седло.
   С Кенну Йири сдружился, несмотря на разницу в возрасте. В деревне у мальчишки были приятели, но из-за работы по дому и в огороде времени на них почти не оставалось. Да, по правде сказать, и не всегда тянуло к ним Йири – не слишком бойкого, любящего смотреть и слушать, а не носиться и вопить. Кенну же был неунывающим трепачом, довольно развязным, но добрым. Рассказывать байки он мог часами. Йири не верил половине этих рассказов, да и в другой сомневался – и этого не скрывал. Тем не менее обоим нравилось общество друг друга.
   И другие караванщики Йири не обижали, хотя некоторые смотрели скорее как на зверька, суетящегося возле ног.
   Старший в караване тепло относился к мальчишке, даже учил его чтению и письму, как раньше старый корзинщик в деревне – и скоро из-под руки Йири выбегали уже не каракули, а значки, не лишенные некой изящной легкости. Впрочем, это не было удивительным – Йири любил рисовать.
   А времени на уроки было так мало… Зачем понадобилось заниматься с мальчишкой, да еще тратить на него тушь и бумагу, Хиранэ и сам толком не знал. Ему была приятна понятливость Йири.
   – Слушай, малыш, – говорил ему Хиранэ. – Если захочешь, года через два сумею тебя в городе пристроить. А то жаль мне тебя. В вашем глухом углу совсем жизни нет.
   – Есть, – негромко и твердо возражал мальчишка. – Я лучшего места не видел пока. Там мой дом.
   – Да что ты заладил… не дом, а глушь, – морщился Хиранэ. – Да и места нездоровые. Сколько у вас умирают?
   – Я ушел, только чтобы помочь им, – отвечал Йири. – А вам я буду благодарен всегда…
   – Щенок ты лесной собаки! – беззлобно говорил старший. – Ну, хватит болтать. Дел для тебя достаточно.
   …Он учился новому так же естественно, как солнце бросает тени на землю. Словно всем существом решил, чувствовал – то, что сейчас дают, нужно успеть понять и запомнить. Йири не думал о том, что он – деревенский мальчишка, доля которого – жить так, как и все его родичи, и не знать судьбы выше. Он не хотел ничего лучшего – просто брал то, чему его могли научить, жадно схватывая суть, не гадая, зачем ему эти знания, и был благодарен за них.
   Так в раннем детстве он выучил яну. Так учился любой, даже тяжелой работе. Так осваивал кисть и резец.
   Эйсен – горы севера – были огромны и холодны. Скрытые вечным туманом, они словно покачивались, шепча себе колыбельные. Караван ехал мимо, и Йири не мог оторвать взгляда от гор. Умирающая мокрая трава поздней осени, грязь под копытами и колесами повозок – и горы. Холодные, серые, далекие от жизни и смерти.
   Разглаживая пальцами последний цветок медвяницы, Йири задумчиво смотрел сквозь тусклую взвесь дождя. Алые лепестки еще жили, но, похоже, и сами знали свою обреченность. Тетка говорила, что на цветок медвяницы была похожа его мать…Все ли живы дома, в деревне? Наверное… Умирают чаще зимой и ранней весной.
   Ему казалось, что караван вечно бредет по сырому туману…
   Прошел еще месяц. Теперь повсюду был неглубокий снег. А по ночам небесными тропами бродило созвездие Волка, анна-и-Ёро.
   – Возвращайся, – однажды сказал Хиранэ. – Мы до весны не двинемся с места, останемся в соседнем селении. Скоро будут твои родные места. Доберешься один? Два дня пешком. Дорога видна хорошо, мимо храма Святого Травника в Эйке, как раз там заночуешь… Только на днях там были паломники в честь наступленья зимы, – не собьешься.
   «Доберешься один»…Йири не думал, что это будет так трудно. Он привык переносить холод, и, хоть одежда его была залатанной и довольно легкой, чувствовал себя неплохо. Утро, когда он покинул караванщиков, выдалось солнечным и морозным. Снег слепил глаза, дорога была пуста. Кусты, усыпанные сухими сизыми ягодами, манили к себе стайки пестрых синиц. Птицы неохотно взлетали, стоило мальчишке приблизиться.
   Одиночество на зимней дороге не пугало Йири, волков в тех краях почти не водилось. Он хотел поскорее попасть домой, шел быстрым шагом, надеясь к вечеру добраться до храмов Эйке. Там можно заночевать. Служители – почти отшельники – пустят мальчишку. Он мысленно видел перед собой почерневшие деревянные крыши, резные темные стены, чувствовал слабый дым смолистых корней, наполняющий маленький зал… Однако ближе к вечеру пошел сильный снег, а после поднялся ветер. Йири понял, что не успеет добраться до Эйке.
   «Заступница Иями, Кори-са, помогите мне добраться домой», – взмолился он, с трудом бредя по дороге. Нелепо будет замерзнуть тут, недалеко от родной деревни, так и не донеся до родных заработанных денег. Ветер дул так, словно пытался разорвать в клочья одежду Йири. Колючий снег жалил лицо. «Я… не дойду», – обреченно подумал мальчишка, но продолжал идти. Он был уверен, что пока не сбился с дороги, но не знал, долго ли она еще будет вести его. Сойти с дороги значило умереть. Несмотря на юность, Йири хорошо знал, что такое смерть, как и любое дитя крестьян знал, что жизнь его может быть очень короткой. «Только не сейчас», – просил он Иями.
   В конце концов силы у него кончились. Он упал на тропу, которая скорее угадывалась, чем виднелась. Темнота неумолимо надвигалась. Йири сжался калачиком, пытаясь согреться. Потом ему захотелось лечь в снег и не двигаться отсюда до весны. Весной паломники снова направятся в Эйке, они разбудят его и возьмут с собой. Он закрыл лицо рукавами, мокрыми от снега. Рядом, по колено в сугробах, танцевали голубые журавли Иями. Они вскидывали сильные крылья, и снег вихрился от их ударов.
   Внезапно мальчишка вскинул голову. Прикусил губу и посмотрел в сизо-белесое небо.
   – Меня ждут дома! – тихо и очень упрямо сказал он лохматому ветру. Побрел наугад, поскольку тропу различить был не в силах. Чутье, присущее диким зверям, просыпалось в нем.
   «Это просто зима. Звери переживут эту зиму. Неужели человек хуже их?»
   Звери не нуждаются в хижине. А Йири был рад увидеть ее. Радовался он несколько рано – перед ним была не хижина, а беседка. Однако он понял, что добрался до Эйке. Только вышел к нему с другой стороны. Йири вошел в беседку, задвинул дверь за собой. Тут было холодно. Однако тут не было ветра. На приступке в нише стоял светильник, в котором еще оставалось масло. Йири зажег огонь.
   Огляделся. Маленькая, уютная беседка, стены изнутри украшены грубоватой резьбой. Небольшая плита из родонита, камня врачей. Только тут не теплее, чем за стенами, разве что ветра нет. Йири опустился на колени, прошептал короткую просьбу о прощении. Ему нельзя умереть, оставив без поддержки семью.
   Небольшим тяжелым ножом он отделил несколько реек от задней стены, положил их на каменную плитку. Развел костер, благо было чем его подкормить – остатки масла из светильника огненной струйкой пролились на сухую древесину. Костер небольшой – но достаточный, чтобы до утра продержаться в беседке…
   «Просится ли это мне?» – думал мальчишка. Он всегда чтил обычаи. А теперь… У него был выбор только – умереть или взять то, что он считал неприкосновенным.
   …Было тихо-тихо, даже огонь хрумкал ветками неслышно, словно не уверясь в собственном праве тут находиться. Йири рассматривал пламя, расцветающие в нем огненные бутоны – глаза его слипались, голова начинала клониться книзу. Вдруг за стеной взвился и засвистел ветер – и в нем явственно послышался девичий смех, задорный, дразнящий. Йири застыл, беспомощно глядя на дверь.
   Кто это был? Человек, девушка – ночью, вдали от жилья? Так могла смеяться дочь лесовика – юо – но те обычно спят зимой. Какой-нибудь местный дух? Но какой? Из тех, кто безобиден для человека – или из шутников, способных загнать человека зимой в снежную яму – отдыхай до весны… Или…или кто-то из тех, кого он боится больше всего – да и не он один. Говорят, даже в столице ииширо-Забирающих Души не поминают попусту. Пальцы мальчишки стиснули амулет. Но призвал он не хранительницу деревни, а Иями-Заступницу, на которую надеялся больше всего. Девичий смех прошелестел совсем рядом – а после словно теплая рука легла на плечо мальчишки. Йири повернул голову, посмотрел внутрь беседки. Никого. Что ж… Страх прошел. Кому бы не принадлежал смех, существо не было злым. Ветер стих – и оно ушло с ветром, исчезло в снежной ночи.
   Поутру он нашел полузанесенную снегом тропинку. Добрался до храмов Эйке – монахи отогрели его, накормили. Про изуродованную беседку слушали, качая головой, однако недоброго слова никто не сказал.
   «Ты остался в живых, малыш – по сравнению с этим доски значат не больше, чем летом – растаявший снег. Весной мы починим беседку». Буро-желтая одежда монахов, казалось, излучала тепло, и теплыми были слова. Йири низко склонился перед ними, благодаря за заботу, намереваясь сейчас же отправиться дальше. Однако, поднявшись, он почувствовал, что куда-то падает – а потом большая желтая птица несла его куда-то, и там было хорошо и спокойно…
   Он отсыпался целые сутки. Маленькая комнатка, увешанная циновками, была очень простой, почти бедной, однако такой уютной. Телу так не хотелось ее покидать – хотя сердце рвалось в родные места, которые были совсем уже близко. Казалось, зеленая халцедоновая фигурка на шее Йири начинает дышать в предчувствии дома.
   …Услыхав далекие голоса, приветствия – а впрочем, какое там «услыхав», домик стоял на отшибе – девочка побежала по тропинке, позабыв вязанку хвороста возле порога. Завизжала, видя фигурку, черную на утреннем ярком снегу. Кинулась брату на шею – чуть не свалила его в сугроб. Мальчишка прижался щекой к волосам сестры, обнимая ее – он был дома.
   А потом был огонь очага, несытная похлебка из корней и сухих овощей, кашель дяди и причитания тетки. Сестренки, изменившиеся за три с половиной месяца. Или просто он раньше не замечал? Старшая, с круглым плосковатым лицом, была теперь вылитая тетка Йири, только молоденькая. Коренастая, чуть неуклюжая, обычно такая медлительная, она суетилась возле брата, глядя на него с бесконечной преданностью. Младшая, Аюрин, шустрая, остренькая, юркая, как водяной уж, расспрашивала Йири, не переставая, поблескивала черными глазами, одергивала младшего брата почем зря. А тот, всегда ревниво относившийся к Йири, теперь, похоже, соскучился искренне и был рад, непривычно, неловко тянулся к вернувшемуся подростку. Впервые Йири было так хорошо. Впервые все суетились вокруг него. И делать ничего не хотелось, было приятно просто смотреть на родные лица, огонь и отвечать на вопросы – хотя и говорить не особо тянуло.
   Денег он привез немного – однако семья переживет эту зиму спокойно, если, конечно, Иями и Кори-са будут милостивы к ним.
   – Ты снова уйдешь? – спросила старшая из сестренок.
   – Если все будут здоровы, уйду.
   – Знаешь… – она чуть покраснела, – сын кузнеца сказал, что я ему нравлюсь, и он подождет, пока я войду в возраст, а потом возьмет меня в жены.
   Йири подумал немного, пытаясь представить, будут ли они хорошей парой. Кажется, да.
   – Ну…Листья опадают не сразу. Это не скоро.
   Сестренка коснулась его отросших волос, которые он теперь для удобства собирал в хвост, как многие на северо-востоке.
   – А еще отец говорил, что дочь нашего соседа, господина Сотэ, увезли в город. Счастливая, правда? Она богатая и красивая, а в городе ее еще научат всякому, наверное…
   «Лин».
   Йири помолчал пару секунд, потом грустно улыбнулся. Кончилась сказка. Опустел навсегда изогнутый мостик. Кто будет отражаться в маленьком светлом озере? Ветви и облака…

2. Желтый цветок

   Столица
   Голос, немного надтреснутый, убаюкивал.
   – Когда-то в нас текла одна кровь. Мы были родственниками, не самыми близкими, но все же… Наши девушки становились их женами, и наоборот. Давно это было… Тогда отдельные племена кочевали по нынешним землям тхай и сууру-лэ. Потом мы встретили пришедших с той стороны пролива, селившихся на наших землях. Они дали нам знания. Но сууру хотели другого. Они построили свою жизнь на развалинах Талы. Много войн было между нами, пока не определились границы. Тогда мы стали чужими друг другу. Они больше склонны к показной пышности; там, где сууру открыто тщеславны, тхай холодны. Но мы ближе им, чем синну, хоть в последнее время между нами и детьми Огня мир. А с западными соседями настоящего мира у нас не будет никогда. Мы слишком похожи.
   – Скажи, наставник … – Хали задумалась. – Мы считаем их равными, синну же – варварами. Ты сам сказал – в нас одна кровь текла раньше. Почему же мир между нами держится на кончике иглы? Неужели столько в нас спеси, что мы не желаем терпеть равного рядом?
   Она облокотилась на руку – и так, полулежа, походила на статуэтку из светлого дерева, на одну из тех, что стоят в храме Защитницы. Невысокая лежанка без спинки, застланная синим бархатом с узором из мелких желтых цветов, причудливо изогнутые, на манер стеблей, светильники, столик и мягкий кубик сиденья для учителя – вот и все убранство комнаты. Тхай любили изящество, но не перегружали дома лишними вещами. Их мебель была проста – сиденья и кровати сууру, с высокими спинками, со множеством резьбы, позолоты рядом с ней казались тяжелыми.
   – Насколько все проще у синну: любишь – люби. Значит, есть за что. Друг – значит, все пополам. Ненависть – сразу, но пока не успокоится ее яд в крови… А здесь – можно ждать годами возможности мести, и часто нельзя сразу ударить… И простить тоже нельзя.
   – Поэтому и называем их варварами, – покачал головой учитель. – Владеть собой не умеют. Ждать не умеют.
   – А надо? Чем сдерживать свой огонь и от врагов, и от друзей, не лучше ли дать ему выйти наружу? Ведь и у тхай горячая кровь, горячей, чем в сууру – те льстивы и текут, как ручей…
   Она побарабанила пальцами по обивке. Сверкнуло кольцо с хризолитом – крошечный, острый кусочек солнца. Она понимала, почему отвернулся и перебирает листки наставник. Он не хочет выдать себя: в очередной раз Хали показала, что в ней течет варварская кровь. А учитель любит ее, как можно любить стоящую выше девочку – полукровку. Что с того, что ей уже почти 15? Для него она долго будет ребенком. А для отца давно перестала им быть.
   – В горы хочу, – выдохнула она. – Помнишь цветы – колючие стебли, а сами синие? Там такие растут, много… И реки там быстрые… помню… с матерью были…
   – Четыре года вам было, госпожа, – напомнил учитель.
   – Помню… Все равно помню… Холодная вода по камешкам… а возле Дома-на-реке вода глубокая… – она встала, прошлась по комнате.
   – Иди, мой учитель, – поблагодарила поклоном – коротким, однако почтительным. – Кончен урок…
   Он поклонился и вышел – бесшумно. Среди тхай многие двигались так. Не вкрадчиво, как суру-лэ, и не размашисто, как синну, не робко, как Береговой народ.
   Почти сразу вошла Амарэ. Годом младше, только что взятая во дворец и сразу отмеченная Хали. Понимали – если и дальше будет она по душе госпоже, станет в ряду самых доверенных дам. Подругами они не были – Хали вообще не знала подруг. Но Амарэ не мешала ей никогда – и никогда не сердила. Спокойная, словно ель, была эта уже по-взрослому красивая девушка. Отец ее, главный распорядитель Дворца-Раковины, понимал и гордился – не только его званием держится дочь возле Желтого цветка тхай. Сама достойна.
   – Что принесла?
   – Рисунки, – Амарэ положила на столик на удобные для чтения части разрезанный свиток. Пожелтевшая бумага, но краски яркие.
   Такие редкости служанкам не доверяют – разве что самым опытным.
   – Красиво…
   Давно умер художник, а белые цапли взлетают над озером, и ветер колышет невесомые ветви. И по тропинке в горах идет одинокий путник, идет, лица не видно – да и не нужно оно. Сразу видно – и душою он одинок, а в глаза смотреть одиноким нельзя. Твои такими же станут, чужая тоска в них перейдет.
//-- * * * --//
   «В области Хиё много обычаев, отличных от наших. Провинциалы юга часто заплетают волосы в косу, как принято у жителей Шавы. И это неудивительно – многие предки шаваров переплывали пролив и селились на южной оконечности Тайё-Хээт – Земель Солнечной Птицы. У них грубоватая, малопонятная речь, в которой много слов языка южан. Согласные они произносят несколько в нос. Любят одежды красного и бурого цвета, украшают тело и лицо татуировками и более смуглокожи, чем люди Тхай-Эт. Особенно это видно в провинции Сой, тогда как ближе к Эйя почти не заметно.
   С востока Земли Солнечной птицы граничат с землями синну.
   С севера – с племенами ри-иу, или ри-ю, как их называют у нас.
   Люди северо-запада отличаются от большинства населения Тайё-Хээт так же, как и южане. Когда-то давно племена ри-ю кочевали по всему северу. Потом они разделились, и часть их ушла на запад. После они вернулись и поселились вблизи земель Тхай. Один из правителей древности расширил свои владения, и ветвь племен ри-ю оказалась под его началом. Они приняли это, как должное – может быть, и не совсем так тихо, как гласит легенда, но войн с ними не было.
   До сих пор в провинциях северо-запада чувствуется след иного народа. Особенно в провинции Хэнэ. Речь там богата странными оборотами, жители, говоря, удлиняют гласные. Эти люди не устраивают погребальных костров, а оставляют своих мертвых в земле. Многие носят коротко обрезанные волосы; впрочем, даже в столице многие переняли эту моду, уже давно – однако на севере даже у женщин такая прическа не считается некрасивой, а в некоторых деревнях добровольно срезают волосы в знак глубокого траура. Многие из этих людей, как и ри-ю, невысоки и тонкокостны, с более светлой кожей, чем уроженцы иных областей. Однако они гораздо спокойнее и более мирные, чем люди северных племен, измучивших север Тхай-Эт постоянными набегами. У них самые необычные сказки, и их гораздо больше, чем в других областях. Видимо, бывшие кочевники собирали сказания всех встреченных когда-то народов, и переплавили их в одном огромном котле.
   Синну приблизительно такого же роста, как и тхай, но с более крупными руками и ногами, более крупными чертами и широкими лицами. У них часто встречается рыжий оттенок волос. Их женщины высоки и сильны».

   Кисть роняет легкие знаки – Хали пишет заданное учителем. А после, другим почерком, на листах бумаги иного цвета – свое…
   «Мирэ недолго служила мне, но я успела привязаться к ней. Она была светлая и веселая. Чем-то похожая на Амарэ. Часто напевала себе под нос. Ее приняли в число моих «внутренних» дам и поселили в Желтом дворце только потому, что она красивая. Отец ее какой-то офицер в младшем чине. Сначала я была против навязанной мне девицы, но не говорила ничего. Однако к Мирэ сложно чувствовать неприязнь. Старшие дамы помыкали ею, как угодно, пока я не вмешалась.
   Она хорошо вышивала и ухаживала за моими птицами, словно простая служанка. Около полугода прошло. А пару дней назад мне донесли, что Мирэ верит в учение Той, пришедшее к нам от сууру, и не просто верит – это было бы еще полбеды – но весьма любит рассказывать о нем служанкам и младшим девушкам. А суть его такова, что, какую жизнь выберешь, от того и умрешь. Смелый – через смелость свою, щедрый – от щедрости, доброго обречет на смерть доброта. Как послушаешь – и впрямь жить не хочется.
   Я вызвала ее к себе. Она пришла – в ярко-зеленом, как бы оправдывая свое имя, радостная. Когда я начала спрашивать, она расплакалась. И что с ней было делать? Я не хотела ей зла, я бы просто удалила ее из дворца. Однако все дамы уже знали о ее рассказах, хотя она не успела обзавестись сочувствующими. Я спросила – когда она стала верить в Той. Она отвечала – ей давно казалось, что это правда, а после смерти сестры поверила окончательно. Я спросила – зачем она смущала моих женщин подобными настроениями. Мирэ снова расплакалась.
   Я с удовольствием выпроводила бы ее с Островка, не более того. Хотя я не люблю учение Той, поскольку оно внушает полную безнадежность – странно, что хохотушка Мирэ прониклась им.
   Ночью я смотрела на пробивающийся сквозь занавеси лунный свет. Что сделала бы моя мать? Ей всегда были безразличны верования тхай, хотя она и выказывала им уважение. Но я так не могу. Меня глубоко задевают многие вещи, оставлявшие равнодушной мою мать – она была сильной и знала, что ей делать. А посоветоваться мне не с кем. В детстве она, умершая, приходила ко мне, и я говорила с ней, пугая прислужниц. Потом начала только сниться. А теперь я не вижу ее даже во сне.
   Я встала и кругами бродила по комнате, в конце концов перепугала проснувшуюся девушку из младших, спавшую по ту сторону двери. Она робко постучала – ей почудилось, что в моей комнате призрак.
   В серебряном зеркале и впрямь отражалось какое-то странное существо – высокое, в светлых одеждах, с двумя длинными косами, очень просто заплетенными на ночь, и с огромными недобрыми глазами. Какая-то сова-оборотень. Неудивительно, что девушка испугалась.
   Я сама зажгла светильник, села и начала писать. Записки – хороший способ собрать мысли воедино. А ныне мои мысли – какой-то неряшливый букет из лопухов и крапивы. Было бы, что собирать.
   Если я всего лишь удалю от себя Мирэ, поднимется глупое, тщательно скрываемое кудахтанье среди старших женщин. Мне все равно. Однако отец будет мной недоволен. Я не имею права на это».
//-- * * * --//
   «Я сделала все. Мирэ будет выслана в место под названием Соленый Ключ, глухую деревушку на северной границе. Там живут уже несколько подобных ей женщин. За ними строго присматривают. Вряд ли ей суждено вернуться оттуда. Я разрешила ей взять с собой только двух служанок и немного денег. Если служанки умрут, других себе Мирэ там не найдет. Сегодня мои дамы восхваляли мою справедливость. Противно. Они-то невзлюбили Мирэ с самого начала.
   А Мирэ только сказала, что теперь окончательно уверилась в правильности учения Той. Пожалуйста… пусть рассказывает свою истину горным воронам на севере.
   Лучше бы я родилась в доме военного невысокого чина – говорят, они сильнее любят своих домочадцев. Тогда я писала бы стихи и новеллы, гуляла в синих летних сумерках в маленьком садике в сопровождении белой кошки и не знала забот».
   Мирэ увезли с Островка. Она была одета в зеленое и издалека выглядела ярким веселым камешком – кусочком малахита. Лица ее почти никто не видел.
   Юини, молодой офицер, получил от Хали пропуск и большой ящик из темного дерева – вместе с приказом следовать за теми, кто везет Мирэ. Хали не сомневалась – его не заметят, и он передаст порученное в руки Мирэ в глухой деревушке. Он с обожанием глядел на высокую девушку с холодным лицом – один из немногих, кто по-настоящему был предан ей – по велению сердца, не долга.
   Он не знал, что содержит большая посылка.
   А там были деньги – и украшения, которые можно продать. И любимая книга Мирэ, стихи древнего поэта, со старыми, но яркими рисунками. Бесценная книга.
   Об этом никто не узнает – кроме той, кому предназначена посылка.
   «Мать была бы довольна мной, – с грустью думает Хали, перебирая свои густые каштановые пряди. – Нельзя бросать тех, кто верен тебе. Даже если ты не одобряешь некоторых их поступков».

   «Когда ищешь огонь, находишь его вместе с дымом. Когда зачерпываешь воду из колодца, уносишь с собой луну».

3. Долг

//-- Сказка о Возрожденной --//

   Сложилось так – у старика и старухи не было детей. Зря молила добрая женщина духа – защитника деревни, – его статуя из красного дуба стояла в маленьком храме в роще высоких ясеней. Зря упрашивала других Бестелесных. Все они были глухи к ее слезным речам. «Неужели мы так и умрем – одинокие, не оставив никого после себя?!» – воскликнула женщина однажды и, плача, пошла из храма домой. Что-то блестело в пыли – женщина нагнулась и подняла золотое зерно. Принесла зерно домой, зачем-то смастерила колыбель из тростника, положила находку туда и заснула подле своего старика. Разбудил ее и мужа громкий плач. «Что за диво?!» – воскликнули старые люди, видя большую колыбель на столе, и в ней близнецов – мальчика и девочку, неотличимых лицами друг от друга, как зерна одного колоса. «Услышаны мои молитвы!» – воскликнула старуха. Назвали детей похожими именами. Росли они – загляденье. Нездешние – золотоволосые, золотоглазые. Все у них спорилось, быстро они взрослели. Нашли дела себе по душе – сын охотился, дочь вышивала так, что мастера диву давались – и безбедно зажили старики. Одна беда – приглянулась их дочь местному правителю, и пожелал он забрать девушку себе. Не захотел брат отдавать сестру, вступился за нее – и был убит. И хотел бы правитель исправить свершившееся, да то было не в его власти. Но он не отступился от девушки, и вновь послал за ней своих приближенных. Тем временем горе было в деревне. Положили на костер тело юноши, и только взвилось пламя, как окружили костер и собравшихся жителей воины правителя. Даже законы скорби нарушил он. Никуда не деться красавице… Побежала она – и в пламени скрылась. Надежно укрыл ее костер брата, вспыхнул так, что все небо среди дня полыхнуло. А люди все словно окаменели…
   А когда остыла зола, хотели люди собрать ее – и тут золотая птица взлетела из пепла. Птица-асаэ прозвали ее, Возрожденная. Не боится огня эта птица – даже сгорев дотла, возрождается вновь. Рождена она душами умерших, не отдавших свободы и гордости, и страха не знает, – значит, и бояться ей нечего. Говорят, красива та птица – золотом и огнем переливается ее оперенье…

   Северные дороги
   Вечером, когда караванщики отдыхали, приятели часто садились в стороне от общего круга и разговаривали. Когда говорил старший, Йири смеялся и не верил ему, когда заговаривал младший, Кенну хватался за голову и уверял, что Йири в детстве стукнула копытом лошадь – прямо по голове. Странные были у Йири вопросы.
   – Ты когда-нибудь видел море?
   – Нет. Море – не про меня. Что там? Большая соленая лужа. Там еще штормы, говорят, бывают – брррр. Волны до неба.
   – Говорят, голубые тэммоку прилетают оттуда. И ветер дует с Островов Лотоса. Если встать под этот ветер, станешь моложе.
   – Ну, мне пока незачем, – подмигивал Кенну. – Да и тебе – что, в колыбели давно не лежал?
   – Смешной ты, Кенну. Ты же сам веришь в это. А вслух не желаешь признаться.
   – Поживи с мое, повидай, сколько я, тоже станешь таким. Ты не смотри, что я молод. Я за свою жизнь, почитай, треть Тхай-Эт обошел.
   – А я и забыл, что ты у нас старичок, опытом умудренный… Или нет, ты – рыжий лис, притворившийся человеком. – Он легонько дергал его за пышный хвост на затылке.
   За зиму кожа Йири посветлела слегка, и была теперь золотистой. Он немного подрос, однако самоувереннее не стал, и в толпе был незаметен – молчаливый, то смотрящий вдумчиво, то опускающий ресницы, уходя глубоко в себя.
   – В тебе и вправду есть северная кровь. Ты похож на ри-ю, только ты лучше, – говорил Кенну.
   – Ты судишь по словам господина Хиранэ?
   – Да я и сам их видел, – парень хитро прищурился. – Невысокие, юркие такие, с виду – мелочь, плевком перешибешь. А поди ж ты – как лезут, так хуже мышей напасть.
   – Спасибо, – рассмеялся Йири, на камне углем рисуя забавно – свирепую рожицу.
   – Я говорю, кровь в тебе эта есть, – пояснил Кенну. – У них кость мелкая, лица острые. Да и глаза зеленые у всех, почитай. И много ее, этой крови, по Тхэннин гуляет…
   Йири завернулся в кэссу, поправил ее, сползшую с плеч. Кенну задумчиво продолжал.
   – А ты смотри, осторожнее. Такому-то…Много вокруг тебя объявится всяких… Ты хороший мальчишка. Только защищать себя совсем не умеешь.
   – Может, и сумею, Кенну, – усмехнулся подросток. – Там видно будет. Не вся ведь защита – кулаком по морде.
   – Это смотря где. Ну, да пока я с тобой, – полушутя, полусерьезно заметил Кенну, и голос его был много теплее, чем обычно.
   Крепко они сдружились. И чем дальше, тем больше хотелось Йири довериться рыжему караванщику, получить совет старшего.
   – Ты кого-нибудь любишь? – спросил он однажды. Кенну чуть не подавился похлебкой.
   – Вопросики у тебя! Себя, драгоценного – кого же еще?
   – И это все?
   – Слушай, мне девятнадцать лет. И я не собираюсь лишать себя радостей жизни из-за одного существа.
   – А… – Йири замолк, не договорив.
   – Понятно. Сколько тебе стукнуло, братишка?
   – Мне? Я родился в самом начале месяца Рыси. Вероятно, уже тринадцать. Хотя я не надевал белую тэй – я же ушел с караваном.
   – И уже угораздило? Бедный.
   – Нет. Так… полнее жизнь. Хотя… у тебя своя правда.
   Оба замолчали, слушая пробовавших голоса лесных сверчков.
   – Да не знаешь ты жизни, – неожиданно зло сказал Кенну. – Ты – ребенок еще. Сердце у тебя детское. Тебе нужно гораздо больше, чем придуманная тобой звезда на небе, кто бы это ни был. А по годам ведь почти уже взрослый. Не трать жизнь на эти бредни пьяного пересмешника, ну их…
   – Не знаю…
   – Зато знаю я. Я могу показать тебе многое. Ты даже в монастыре был, а в Алом квартале – ни разу. Неправильно это. Там танцы, музыка, смех, красивые лица. Ведь ты тоже хорош. А смотришь не на людей, а на реку с выражением статуи. Идем со мной! Мы скоро будем в городе – идем!
   – Да не знаю я, Кенну…
   – Ты… просто дикая лесная зверушка. Чего ты боишься? Жизни?
   – Я? Нет.
   – Тогда идем. Не бойся, я не брошу тебя в погоне за ашриини.
   – Ты хороший, – улыбнулся Йири. – И все же – пока я не знаю.
   …Он тихо напевал что-то, склонившись над лижущим хворост язычком пламени – новорожденным костром. Голос был – шелест ветра, едва различимый, но верный. Казалось, мелодия не хочет покидать губ, на которых возникла. Кенну прислушался – темные, мягкие звуки; такие песни поют малышам в деревнях, ласковые и печальные песни. В этой было что-то о конях, речном тростнике и ожидании. И Кенну, беспечный, порою развязный, не осмелился подойти ближе.
   Менялось что-то вокруг – или менялся он? Теперь караванщики вели себя с ним немного иначе – уважительней, что ли. Старший, Хиранэ, только улыбался краешком рта и чуть качал головой, глядя на Йири. Теперь даже Райху придерживал язык. Даже как-то наладился поговорить за душу. Странно это было. Рассказывал о мытарствах своих – вполне приличным человеком казался, хоть и с языком не в меру злым.
   И все же Кенну напрасно звал его в Алый квартал. Йири хотелось взглянуть на танцы и представления, он видел их только во время остановок в селениях – туда забредали циркачи и прочий веселый люд. Однако остальное привлекало и отталкивало одновременно. Он никак не мог проститься с тем, что чувствовал, поджидая появления Лин. Не только не мог – не хотел.
   Когда-то старый корзинщик рассказывал ему о человеке, потерявшем любимую и жившем на поросшей сосновым лесом горе. Тридцать лет он сочинял песни о пропавшей подруге, а на тридцать первом году встретил девушку, похожую на нее, как два гречишных семечка сходны между собой. Он пел ей вечер и ночь, а потом умер. А девушка, по слухам, появляется на склонах горы во время тумана…
   Йири знал, что жить мечтами и ожиданиями – не для него. У него есть семья. Он отвечает за тех, кто остался дома. Значит, нужно идти вперед, а не ждать на сосновой горе.
   – Ты еще очень молод – ребенок, – сказал ему Кенну. – Не пытайся себя убедить, что пережил встречу всей своей жизни. Плюнь и забудь. Или не забывай, но не делай из себя тень.
   Йири пристально посмотрел на него, повернув голову.
   – И так, и не так. Но считай, что ты меня убедил.
   Сорвал травинку, растер в пальцах до появления острого запаха сока.
   Ветер дует с разных сторон. Посмотрим, что мне сможешь показать ты.
   А на Севере становилось все неспокойней. Северо-восток всегда отличался трудным нравом, однако сейчас беспорядки затронули и области Северо-запада.
   Приходилось принимать жесткие меры. Много людей лишились всего. Нищих в Тхай-Эт не терпели – их отправляли на работы в соответствии со здоровьем, а ни к чему не пригодных принимало Небо, и по своим законам судило.
   В провинции Хэнэ довольно тихо было, жителям даже предоставили некоторые поблажки – слишком много бедных деревень насчитывалось там, взять с людей все равно было нечего.
   А диких пчел не стоит выводить из себя…
   Йири чинил уздечку, ласково отпихивая морду Сполоха. Тут, на пригорке, было тепло – нежно-зеленая трава, желтые цветы с кудрявыми лепестками. Часть караванщиков столпилась внизу – похоже, люди не могли о чем-то договориться.
   Разговор донесся до Йири, и тот не сумел удержаться – с таким азартом спорили люди. Он подошел, стал неподалеку, не выпуская порванной уздечки из рук. Кажется, его даже не заметили.
   – Не хочешь отдавать – не бери, – горячился один из караванщиков. Ему возразил Кенну, нарочито лениво, но с искорками смеха в голосе.
   – Да брось. Тот сам предложил помощь.
   – А такие, как ты, и рады кусок ухватить, лишь покажи!
   Йири застыл в нерешительности, не поняв, о чем речь, и собрался тихо вернуться на место.
   – А ты что скажешь, совесть нашего каравана? – громко спросил Райху, заметив мальчишку. И тут же громко хмыкнул, словно сказал смешное.
   – Я… не знаю. О чем? – все взгляды обратились к нему, и лицо Йири залила легкая краска.
   – А вот загадка, как раз для такого умника, – Райху присел перед ним на корточки, этим словно показывая, какой Йири взрослый и сколь весомо его слово.
   – Если один человек долго жаловался, а другому это надоело, и он помог, первый должен быть благодарным?
   – Должен.
   – А он знать его не хочет. Я не просил, говорит.
   Пара человек засмеялось – уж больно забавно это получилось у Райху.
   – Все так и было? Это правда? – недоверчиво спросил мальчишка.
   – Правда, правда, – подтвердил кто-то. – Только речь о деньгах и товаре шла.
   – Ну, как можно деньги и совесть равнять, – засмеялся рыжий приятель Йири.
   – Следует возвращать любой долг, – твердо сказал мальчишка. – И, даже если не просил помощи, следует быть благодарным.
   – Возвращать? Любой? – прищурился Райху. – А ты плавать умеешь? Может, столкнуть тебя в речку, а после вытащить?
   – А здесь мелко, – притворно сожалеющим тоном ответил за младшего друга Кенну. – Только в иле перемажешься. Ты же неповоротливый.
   Ночь выдалась необычная – седая. И звезды были подернуты сединой.
   – Скоро дожди начнутся, – сказал Хиранэ. – Недолгие, но сильные.
   У ночных костров сегодня особо не разговаривали. Сонные были все. Около полуночи волки завыли – сначала неподалеку, а потом за холмами отозвались.
   – Волки? – завертел головой Кенну. Хиранэ ответил:
   – Тут мало волков. И трусливые. Не нападут.
   – Мало, всего два, – Кенну фыркнул. – Один тут, другой за холмом. Сидят, друг друга боятся.
   Он протянул руку в темноту, нащупал ухо младшего приятеля, потянул.
   – Эй, а ты волчар не боишься?
   – А ему что бояться? Он оборотень, – тут же прилетело с другой стороны.
   Йири молчал, улыбаясь. Ему было хорошо.
   Идти было еще долго, долго…
//-- * * * --//
   Он рад был снова увидеть Орэн – река не изменилась ничуть, такая же ласковая. Только на сей раз караван сразу направился к горам. В предгорье Эйсен было куда красивей весной, нежели поздней осенью. Цвели сливы и вишни – нежной пеной, казалось, окутаны ветви; множество розовых, белых и желтых цветов покрывало крутые холмы. А степь между ними была – словно зеленые шелка разбросали.
   Вблизи гор леса начались, знаменитые северные, во многих стихах прославленные. С ветвей порою свисали длинные пряди мха; птичье многоголосье вплеталось в речь караванщиков.
   – Говорят, тут нечисти много, – осторожно роняли люди, в сумерки оглядывались по сторонам.
   Но день сменял день – и разве мелочь какую удавалось краем глаза увидеть; но та исчезала мгновенно.
   Засвистели стрелы, и двое охранников забились в судорогах на земле. Еще несколько караванщиков были ранены. Стрела ударилась о борт телеги возле уха Йири, пробила дерево. Он шарахнулся в сторону – и тут же качнулся обратно, не успев подняться на ноги. Из лесу с двух сторон выбежали люди с ярко-зелеными платками на лицах. Больше они не стреляли, набросились на караванщиков молча и с какой-то звериной яростью. Заговорило железо, и звук его был холодным и страшным.
   Йири замер на земле у телеги, огромными глазами глядя по сторонам и не зная, на что решиться. Поначалу он даже понять ничего не успел. Как, оказывается, мало времени надо, чтобы убить человека. Достаточно взмаха ножом…
   Его не заметили – или не сочли достойным внимания. Вероятно, Йири мог убежать – но он даже не подумал об этом. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот разорвется. Он должен был сделать хоть что-то, чтобы помешать… чтобы помочь… У мальчишки не было не то что оружия, под рукой не нашлось даже подходящего камня – но даже камень вряд ли помог бы. За всю жизнь Йири ни разу не ударил живое существо.
   Хиранэ… он один стоил половины охранников. А те, кому не досталась стрела, хоть и дрались отчаянно, полегли быстро. Долго держался Райху – склочный, противный Райху, который крикнул подростку «Беги, недоумок!»
   Быстро… так быстро…
   Один из бандитов прыгнул за спину Хиранэ и замахнулся ножом. Миг – и мальчишка повис на занесенной руке. Тот – высокий и широкоплечий – попытался избавиться от помехи, и не смог. У Йири были крепкие руки. Он сумел удержать нож до тех пор, покуда клинок Хиранэ не снес нападавшему голову. Кровь брызнула на Йири. Много крови, целая струя. Перед глазами все закружилось, Йири шагнул назад, словно в тумане, обернулся. Увидел тело Кенну, лежащего, раскинув руки, обнимающего небо. Вновь оглянувшись, увидел, как стоит на коленях Хиранэ, зажимая ладонями бок. Йири качнулся к нему – и в этот миг горло сдавила чья-то рука. Сделав судорожный вдох, подросток дернулся в сторону – и тут же перед глазами поплыли бурые пятна. Чужие руки подхватили его и бросили на жесткие корни.
   – Какая славная куколка! – услышал Йири сквозь звон в голове.
   Над ним склонились разбойничьи рожи, наполовину скрытые платками.
   – Неужто это мальчик? Наверное, переодетая девочка.
   – А вот сейчас и проверим, – хмыкнул другой, со сползшим платком, сжимая плечо Йири.
   Мальчишка рванулся из этих рук молча, с неожиданной силой, ударил по ухмыляющейся роже – улыбку с той просто снесло – но ответный удар под ребра почти лишил его дыхания.
   Воздух жег Йири горло, сердце словно хотело проломить ребра и вырваться наружу. Ругань. Смех, в котором еще не остыла жажда чужой крови. Корни, узловатые, перекрученные. Влажная глина. Его собственный крик.
   – Не верещи. Живым оставим, не бойся, – услышал он хриплый насмешливый голос. Перед глазами поплыли кровавые пятна…
   Он уже не кричал. Дыхания не хватало даже на стон.
   Он уже не понимал, что происходит. Почти ничего не видел.
   …Почувствовал, как в горло вливается обжигающе-едкая жидкость, едва не задохнулся. На миг в глазах прояснилось. Потом все опять потеряло цвет.
   Кажется, его куда-то везли. Он видел небо и листья, какие-то тряпки возле лица, но мало что сознавал. Кажется, кто-то из караванщиков обращался к нему… он слышал смех Кенну, тот рассказывал очередную байку. Мальчишка хотел обернуться, позвать приятеля, но не смог. Все тело горело, и в то же время казалось, что его бросили в ледяной поток и течение швыряет Йири о камни.
   Потом не стало ничего.
//-- * * * --//
   Столица
   – Привезли голубей, госпожа. Не хотите взглянуть?
   – Нет. – Хали зябко повела плечами, одетая чуть не по зимнему. Вот только цвет… Темно – желтая ткань, коричневые узоры – плохая гармония с яркими платьями прислужниц.
   – Вы только взгляните. Среди них есть очень красивые и редкие птицы. С венцами из перьев…
   Говорила молодая женщина с властным точеным лицом. Кору из дома Мийа, чей знак – Зимородок, Кьоро. О ней отзывались, как о весьма умной особе – всего за несколько месяцев она успела стать подле дочери Благословенного, оттеснив других дам.
   – А еще… она наклонилась к уху девушки, – Юини прислал пару строк. Заверяет вас в своей преданности…
   – Надеюсь, он в добром здравии.
   – Жаловаться не на что, кроме…вы же знаете эти западные провинции, госпожа.
   – Давно ли старший Дом проявляет интерес к полузасохшей младшей ветви? – довольно прохладно спросила Хали.
   – Мийа всегда стоят друг за друга, – в голосе Кору слышалась только искренность.
   Дама прошлась по комнате, сжала пальцы. Нескольких девушек низкого ранга она словно не замечала.
   – Ах, как подло поступили с нами Асано! Юини, честнейшая душа… он был так вам предан. Как они посмели обвинять вашего человека?
   – Он не был моим человеком. Он просто служил мне.
   Кору бросила косой взгляд из-под длинных ресниц.
   – Какая жалость, что он не смог оправдаться… Если даже вы оказались не в силах что-либо сделать…
   – Я должна была вмешиваться? – Хали заговорила еще холодней. Она заметила брошенный дамой взгляд. Да, Кору подозревала истину. Что ж… если сама Аину не вступилась за молодого человека, какой спрос с богатой и равнодушной родственницы, к тому же не кровной? Про Юини вспоминают, когда нужно бросить тень на злейших врагов, Асано Белых Лисов. А так – словно и не было человека.
   Четыре месяца прошло…
   …Как забыть сдержанно-самоуверенную улыбку Шену Асано, еще молодого, но уже опасного, словно яссин — змея? Его полные лицемерного сожаления слова о том, что отпрыск младшей ветви Дома Мийа позабыл, что такое высший указ, и уехал на север навестить некое сосланное туда семейство. Если бы не люди Шену, проследившие за молодым человеком, никто бы не заподозрил…
   Хали только взглянула в темные, таящие усмешку глаза. Поняла – он знает, что все сказанное им – ложь. Вступись Аину за офицера, обвинение было бы снято. И доказательств бы не потребовалось – правда, их нет у Хали, но никто не усомнится в слове ее. Но она вынуждена молчать, чтобы не поползли по стране слухи – дочь Благословенного поддерживает учение Той.
   И она молчала. Но из покоев выходила ровно столько, сколько необходимо. Улыбалась дамам своим. Когда Юини лишили звания и отправили служить куда-то в западную провинцию, попрощалась с ним скупо и холодно. Одно утешало – они поняли друг друга.
   Мийа отступились от своего – младшая ветвь, полузасохшая. И начинало казаться – нанесенный Лисом удар – не удар, а так, касание ветерка. И даже устроили так, что место вблизи Хали заняла молодая жена одного из Зимородков – Мийа.
   Впрочем, Шену и бил не сильно. Двум Домам уже не нужно было подбрасывать дров в костер – они и без того были врагами. И Лисы ныне стояли выше.
   Хали терпела все, как всегда. И дела свои почти добровольно отдала в руки Кору – какие там, впрочем, дела… А после привыкла.
   Только по вечерам удавалось ей увидеть отца – если он позволял. Не любила она приходить в его покои, тяжело было там, стены давили. И цвет – серебристый, синий, холодный. Или малиновый – словно к земле пригибали.
   Шла, будто по острому гравию босиком. Выслушает. Как всегда. И то, что и всегда, скажет.
   – Отец… Все было не так. Юини отправился на север по моей просьбе.
   – Зачем?
   Аину – как веточка невзрачная среди вышитых на занавесках цветов.
   – Я не могла бросить ту, что не сделала ничего дурного.
   – Ты думаешь? Хорошо. Теперь ты хочешь сказать слово в защиту другого человека, которого ты подставила под удар?
   – Я бы хотела сказать… Разве это возможно? – шепчет Хали. Ее глаза красны, но сухи. – Если бы я знала, что выбирать придется из этих двоих, я бы поступила иначе.
   – Прекрасно. Впредь думай.
   Он не отвернется, показывая, что разговор закончен. Никто не посмеет замешкаться хоть на миг, если его взгляд приказывает уйти.
   Слово ее отца – больше, чем закон. Он – наследник Солнечной птицы. Не найдется безумцев пойти против воли Благословенного. Он – все для страны.
   А она…
   Забыв про свой ранг, Хали сбежала по лестнице, пронеслась, постукивая невысокими каблучками, по золотистым плитам дворика. Тут не было никого, кто поглядел бы ей вслед удивленно – только стража невидимая, слишком хорошо вышколенная, чтобы замечать то, что им заметить не полагается.
   Амарэ перехватила бежавшую, усадила на каменную скамейку. Безмолвно поправила госпоже прическу, ожерелье, сбившуюся набок пелеринку.
   – Амарэ, если я должна поступать безупречно, почему я не родилась иной?! – вырвалось у девушки.
   – Зачем вам быть иной? Вы стоите так высоко.
   – Я должна была родиться красивой, и не полукровкой. Зачем требовать то, чего я не могу дать?!
   – Вы жалеете о помощи Мирэ? – прямо спросила Амарэ.
   – Ты знаешь? Откуда??
   – Я знаю вас, госпожа. Я бы сделала то же самое.
   – Ты не поймешь… Я теряю всех, кто мне верен. Отец… кто посмеет сказать ему слово против? Но я лучше была бы такой, какой меня хотела бы видеть мать.
   – Это невозможно, – голос Амарэ был ровным, в самую меру сочувствующим. Амарэ – жемчуг, и сама, как имя, спокойная, мягко светящаяся. Хали сама еще раз поправила ожерелье. Вечерний свет разбился о грани хризолитов и золотые цепочки.
   – У меня нет подруг. У меня никогда не будет ни подруг, ни друзей. Потому что в любой момент я смогу отступиться от них, если так будет надо.
//-- * * * --//
   Предгорье Эйсен
   Йири открыл глаза. Над ним был невысокий светлый потолок. Поднять голову и осмотреться не получилось. Он чувствовал себя так, словно долго-долго кружился на одном месте, пока не упал без сил.
   – Где я? – произнесли губы едва слышно.
   – Не беспокойся ни о чем, – тут же откликнулся голос, и его обладатель появился в поле зрения Йири. Был он весьма немолод, с почти уже белыми волосами и странным лицом – по-старчески сморщенным и в то же время лукаво-детским. Редкая борода придавала ему еще более странный вид – только некоторые старики в Тайё – Хээт носили бороду. У тхай и ри-ю она, почитай, не росла и украшением считалась сомнительным.
   – Где я? – повторил Йири, словно собственное эхо.
   – Меня зовут Сэнхэ. Говорю тебе, не беспокойся. Сказать по совести, я сомневался, выживешь ли ты. У тебя было не все в порядке с головой.
   – Другие… они…?
   Старик досадливо поморщился.
   – Если ты спрашиваешь о ком-то, кто был с тобой, полагаю, они все мертвы. И думать о них тебе не следует. О тебе же позаботились Бестелесные. Скажи мне, кто ты?
   Йири закрыл глаза. Словно темные волны качали его, и хотелось упасть на дно, чтобы не видеть этой огромной воды, чтобы не видеть вообще ничего…
   – Я из деревни недалеко от Эйке. Мое имя Йири. Я был помощником в караване Хиранэ…
   Вода сходилась над головой.
   – Эээ… Да ты все еще совсем плох. Выпей-ка это, – холодная горькая жидкость.
   – Спи.
   Назавтра Сэнхэ снова возник возле постели Йири, словно лесовик-ююо.
   – Ну как, получше? Ты достаточно крепок, хотя, похоже, причина твоему состоянию не только то, что ты испытал, но и то, что ты видел. Да… много крови было на этой дороге. Тебя я нашел в овраге.
   – У меня на шее был талисман, – Йири поднял руку к груди, и рука замерла, словно растерянная. Привычный жест – ныне бессмысленный.
   – Почем я знаю, где он? Может, забрали с собой, а может, просто сорвали, чтоб не мешал.
   – Почему они меня не убили?
   – А они убили тебя, малыш. Зачем было брать на себя лишнюю кровь, кровь мальчишки, если понятно и глупому – тебе не выжить? Поразвлеклись они от души, и кто бы пришел на помощь потом? Случай привел меня на эту дорогу, и он же дал услышать твой стон.
   – Другие все умерли, – слова давались с трудом. – Все. Почему Небо это допустило?
   – Поживешь с мое – перестанешь задавать такие вопросы, – скривил рот Сэнхэ, и спросил уже другим тоном: – Твоя семья бедна?
   – Да. Чтобы зарабатывать деньги, я ушел с караваном.
   – Обычное дело, – кивнул старичок. – Что ж … вероятно, кому-то просто не повезло. Или наоборот – как посмотреть.
   – Когда я смогу к ним вернуться…господин? – Йири не мог определить, к какому сословию принадлежал Сэнхэ, и как стоит обращаться к нему. Просторная одежда его была бело-серой с синей каймой. Странная одежда.
   – Сначала встань на ноги, – прищурился старичок. – А после…хм. Ладно. Посмотрим. Думаю, возвращаться тебе не стоит.
   – Почему?? – вскинул голову Йири.
   – Чего ты так испугался? Я вовсе не хочу сказать, что с твоими родными что-то случилось. Я их не знаю.
   – Тогда…
   – Ты был крестьянским мальчишкой, и в караване тобой всякий командовал – любой, кто погорластей, уже господин. Не хочешь попробовать начать иную жизнь?
   Йири тихо сказал:
   – Старая все равно не вернется. Я хочу только домой.
   – И что там? Тяжелый труд и голод?
   – Там моя семья.
   – Что ж, малыш… ты, видно, еще не пришел в себя, раз возражаешь старшим. Я не могу просто так отпустить тебя. Ты – настоящий дар кого-то из Бестелесных, и дар весьма дорогой.
   Йири резко сел, опираясь на руку. Перед глазами весело запрыгали разноцветные пятнышки.
   – Я не останусь здесь!
   – Твоя жизнь принадлежит мне, – откликнулся старичок. – Не любишь платить долги?
   – О, Иями! – вырвалось у него. – Но моя семья с голоду умрет без меня!
   – А у тебя есть выбор, малыш? – насмешливо улыбнулся Сэнхэ. – Кто-то из Бестелесных решил, что будет так. Может, твоей семье тоже повезет. Если доля тебе выпадет счастливая, так ты им поможешь вернее – если захочешь, конечно. И лучше ложись. А то опять потеряешь сознание.
   – Но что я могу? Зачем мне здесь оставаться? – он уже с трудом справлялся с собственным голосом, однако не мог не признать правоту старика. Сэнхэ выходил его – значит, жизнь Йири принадлежит ему.
   – Я пристрою тебя служить богатому человеку. Ты войдешь в сословие сиин. Это большая удача.
   – Но почему? – Сэнхэ показалось, что тот сейчас просто по детски расплачется. – Я совсем не то, что вам нужно…
   – Почему? Ты меня удивляешь. Ты когда-нибудь видел свое лицо? Я могу тебе показать. Конечно, сейчас ты выглядишь не лучшим образом… – Сэнхэ извлек откуда-то бронзовое зеркальце, поднес его к глазам Йири. Подросток отвернулся.
   – Напрасно. Есть, на что посмотреть… И в тебе хорошо не только лицо. Северная кровь… тут, на севере, часты подобные жемчужинки, их тут гораздо больше, чем возле моря. Когда станешь старше, поймешь, чем тебя наградила природа. Такие, как ты, обычно не теряют красоту вместе с юностью. Будь твоя родня поумнее, сами отдали бы тебя на обучение…еще лет пять назад. Да тебя, полагаю, половине учить не придется. Наверное, ты мало знаешь о них… их называют Несущими тень. Лучшие – своего рода драгоценности… никто не посмеет поднять на них руку – кроме господина, конечно.
   – Если мои все умрут… сестренки, тетка… не хочу жить.
   – Твоя жизнь нужна мне, – старик похлопал ладонью по тонкому одеялу, словно в знак примирения, и поднялся.
   – Я хочу отсюда уйти, – силы изменили Йири окончательно. Он упал на постель, неудачно вывернув руку.
   – Иди, – весело сказал Сэнхэ. – Сейчас я тебя отпускаю. Даю тебе два часа. Если сумеешь уйти достаточно далеко, чтобы тебя не нашли – ты свободен.
   – Я не смогу. И вы это знаете, – тихо ответил подросток. – А я – знаю о благодарности. Но не подобает так требовать платы за услугу, когда человек не мог от нее отказаться.
   Сэнхэ рассмеялся совсем молодо.
   – О, как умно ты говоришь! Ты умирал. Значит, ты не принял бы помощи? Тогда откажись от нее.
   Йири молчал.
   – Так как? Позволить тебе уйти в Нижний Дом? Под ладонь Сущего ты точно не попадешь, если поступишь так. Тоже не хочешь? Так разберись сначала с собой.
   Он точно не знал, сколько человек в доме. Ему не позволяли общаться с другими. Работу он выполнял в одиночестве, прислуживал или иное что делал, когда прочих слуг рядом не было. Кажется, в доме находились две женщины – но те вели себя тихо, как полагается обитательницам женской половины. В деревне Йири таких правил не держались – там и дома-то были крошечные. Здешние стены тоже не блистали богатством, однако постройки были добротными, циновки и ткани новыми. Но мальчишка по сторонам не смотрел.
   Йири понимал, что Сэнхэ имеет право требовать от него подчинения. Старик подобрал его полуживого, Йири бросили умирать. Конечно, если бы тогда Йири мог просить помощи, он сделал бы это.
   И все же он пытался говорить о своем – теряясь в словах, потому что правым себя не считал. Старик не принадлежал к сословию высшему – Йири надеялся, тот позволит такие слова, и поймет… И поначалу Сэнхэ ему отвечал – неохотно, со смесью добродушия и раздражения, поскольку давно все решил. Спустя несколько дней, – как только мальчишка встал на ноги, – он попросту запретил ему упоминать о семье, деревне и желании отсюда уйти.
   Йири не подозревал, что за ним следили, но бежать не пытался. Его же не цепью держали, а долгом жизни. И, принимая это, он оставался здесь – но словно задался целью добиться, чтобы Сэнхэ сам от него отказался. Да, Йири знал, что такое долг. Но все время смотрел в сторону дома, в каждой мысли, тем паче во сне. С момента, как понял, что старик не отступится, он чувствовал себя тряпочной куклой. На каждое слово отвечал хмурым взглядом, на каждое поручение – медлительностью чрезвычайной; в такое не поверили бы родня и соседи.
   Непросто было вести себя так. Йири словно надвое разрывало. Когда было время свободное, проводил его, сжимая ладони, прося Покровителей дать ему знак. Но те молчали – сердились, видимо, на то, что он смеет противиться начертанному. А он все пытался понять, в чем его судьба – уйти, нарушив законы долга, или остаться, бросив свою семью. Но разве та не в руке Сущего? Губы беззвучно шептали вопрос, но не было ответа.
   Он собирал щепки, которые остались после рубки дров. На глаза попался темный кусок дерева с острым, как шило, краем. Йири знал – это очень твердое дерево. Странно, что им решили кормить огонь. Подросток оглянулся по сторонам, сжал в ладони «добычу». Старик говорил про лицо. Если это причина… родным Йири без разницы, как он выглядит. Он приставил деревяшку острым краем к щеке. Слегка нажал. Так, если быстро – наверное, не больней, чем ножом.
   …Кто-то словно вздохнул за спиной. Йири оглянулся – никого. Но его кисть разжалась, и деревяшка упала на землю. Ему показалось – он узнал. Та, что смеялась в метель, когда Йири возвращался домой. Она – не хочет. Он нерешительно подобрал «нож». Неправильно… так нельзя. Это было бы трусостью. Та, что вздохнула, права. Йири бросил обломок в большую корзину.
   Сэнхэ все чаще чувствовал раздражение. Ему надоело упрямство лесного звереныша. Он привык, что домашние слушают его беспрекословно. Он же не только себе хотел выгоды, но был убежден, что так лучше для этого пустоголового мальчишки. Однако тот не только не изъявлял благодарности, но и просто вел себя недостойно. В конце концов Сэнхэ пригрозил отдать его в рудник – а там найдутся желающие развлечься, не осужденные, так смотрящие за ними. Мальчишка воспринял угрозу куда более серьезно, чем рассчитывал Сэнхэ, и открытое, хоть и тихое, сопротивление на время прекратил. Однако скоро снова взялся за старое, выполняя пустячные поручения с такой неохотой, что вконец разозлил старика.
   «Лесовик» поручил двум младшим хозяевам дома заняться воспитанием найденыша, а сам все чаще отлучался из дома – в город неподалеку. Что за дела там у него были, кажется, и домашним знать не полагалось.
   Двое эти являлись то ли сыновьями Сэнхэ, то ли какими-то младшими родственниками. Похожие, только глаза у одного обычные, а у другого навыкате. Старика слушались беспрекословно. Сам старик больше не обращал на Йири никакого внимания, кроме моментов, когда давал ему уроки – учил, как стоит держаться в приличных домах. А при виде тех двоих мальчишка чувствовал себя совершенно беспомощным, и в груди холодело. Они прекрасно владели искусством наказывать, и делали это за малейший просчет – даже там, где, казалось, все было исполнено безупречно. Тем более тогда, когда он не выдерживал и говорил что-то такое, о чем сам после жалел.
   Его язык нельзя было назвать острым – Йири никогда не был насмешником. Но сказанное им задевало этих людей за живое. А еще больше их раздражало, как он смотрел. Из-под ресниц, но упрямо.
   А ночами он метался во сне. Однажды приснилась река, заросшая острым узким тростником. Лодочка – плоскодонка. Он – в ней, неподалеку от берега. На берегу – вся его семья. Тетка всхлипывает, куда деть руки, не знает, дядя стоит, отвернувшись. Брат и сестренки… А лодочку уносит от берега вниз по течению.
   Вдруг младшая сестренка вскрикнула, от матери отскочила, побежала следом по берегу. Йири упал на одно колено, руку ей протянул. Почти соприкоснулись ладони. Но потом отвернулся он – и больше сестру не видел. Река понесла его.
   И тогда Йири не выдержал. Зимой, вблизи Эйке, он взял неприкосновенное. И сейчас решился поступить не так, как учили – но так, как считал единственно возможным. Следующей ночью, прошептав молитву Иями, отодвинул тяжелую незапертую дверь, змейкой скользнул за окно. Лес казался ближе, чем был. Круглые стебли тысячелистника, высокие, жесткие, мешали бежать, отбрасывали резкие тени, делая поле похожим на гигантскую черную паутину.
   А потом из этой паутины выступила фигура, опрокинула наземь, чуть не сломав ему запястье, подхватила и унесла. Кто из двоих это был – Йири не понял. Теперь мало что имело значение.
   …Крошечная ступенька, руки сильно растянуты в стороны, – их держат ремни. Стоять очень трудно, все мышцы, особенно руки, сводит боль, и нельзя издать ни звука – тогда наказание продлят…
   Один раз он не удержался на ступеньке, повис. На его крики пришли не сразу. Потом старик дал младшим серьезный нагоняй за такую небрежность – мальчишка повредил плечо и, сложись все немного иначе, мог остаться калекой.
   Понемногу он привыкал к боли и беззащитности, начиная воспринимать их как должное. Конечно, закон не одобрил бы действий Сэнхэ и этих двоих, но где был этот закон?
   С ночи, когда его вернули в дом, Йири понял, что так распорядилась судьба. И воля оставила его – теперь мальчишку несла река. Говорить он почти перестал. От него требовали не просто покорности – слуги должны улыбкой встречать приказ. Уголок рта не мог дрогнуть без позволения. И он понемногу учился этому. Он уже мог понимать порывы собственного лица и тела и гасить их, заставляя себя быть тем, кем его видеть хотели. Но он все еще пытался сделать из своего умения маску, которая прячет все, что внутри. Но потом маска разбилась.
   …В это утро он еле двигался, после того, как ночью несколько часов снова провел на ступеньке. Почему-то именно ему приказали прислуживать за завтраком. Мыслей не было – в голове мешались какие-то обрывки картинок и слов. Сначала он несколько раз оступился, и в довершение большая узорчатая миска выскользнула из рук и раскололась на несколько черепков. Йири опустился на колени и замер, не смея поднять глаза. Горло пересохло. Он даже дышать не мог. Тем более умолять о прощении, которого – он знал – не может, не должно быть.
   Услышал голос старика, как – будто немного удивленный.
   – Что-то ты совсем не в себе. Возвращайся на место.
   Йири с трудом поднялся, склонился и вышел. Он еще сумел добраться до своей каморки, но там просто сполз по стене и замер, прижавшись виском к шершавому дереву. Он даже думать не мог о том, что с ним сделают. Все тело болело, особенно руки. Хотелось стать частью стены, ни о чем не думать, не чувствовать, не испытывать страха – скулящей тягучей тошноты.
   Старик вошел в комнатку – Йири не хватило сил на приветствие. Он знал, что увеличивает размеры своего проступка, но не способен был шевелиться.
   – Да ты весь горячий, – сочувственно сказал старик, склоняясь над Йири. – Давай-ка ты ляжешь.
   Он помог ему встать и дойти до лежанки. Йири смотрел на него затуманенными глазами, полными мольбы и недоумения. Почему с ним говорят столь мягко? Старик достал какую-то бутылочку.
   – Вот что тебе нужно сейчас. Завтра будет легче.
   Он открыл крышку, вылил на ладонь немного чего-то белого и густого, с острым травяным запахом. Принялся осторожно втирать это в кожу Йири – и скоро боль начала стихать. Йири лежал тихо. По лицу мальчишки текли слезы. До этого старик никогда не видел его плачущим.
   – Ну, а насчет разбитой посуды…
   – Господин… я не хотел сделать этого, – губы едва шевелились, а глаза были совсем черные, полные отчаяния и тоски.
   – Считай, что тебя простили. Но будь аккуратней. А теперь спи.
   Старик еще раз взглянул ему в глаза, удовлетворенно улыбнулся и вышел.
   «Он мой, слава Сущему».
   Идя по узкому коридору, Сэнхэ снова улыбнулся, вспоминая глаза мальчишки. В них была благодарность.
   …В конце концов, что он – травинка, цветок придорожный; ладно, если сорвет человек, а то ведь и колесо телеги может проехать. А память… через нее можно переступить. Не переступить, – промчаться, как сквозь бурелом и липкую паутину, унося на себе отметины – несчетные царапины и клейкие нити. Даже домашние Сэнхэ порой удивлялись странному взгляду мальчишки – раньше он смотрел по – другому. Неподвижным стал взгляд, и вместе с тем пристальным, ждущим.
   Но стоило заговорить с Йири по-доброму, глаза того наполнялись немного безумным светом, словно он был благодарен даже за кроху тепла, видимости участия. Незаметно для себя старик начал побаиваться собственного воспитанника.
   Природа дала Йири мягкость голоса и движений – и хоть поздно учить его было многому – да и некому – в половине уроков он не нуждался. Так стремительно-гибкая ласка бежит красивей любой танцовщицы, хоть и не знает об этом.
   Сословие сиин стояло особняком среди прочих. Несущие тень – молодые украшения дома. Слуги в личных покоях. Хорошо, если они умели и развлекать. Как и все слуги, они теряли большую часть свободы – но приобретали удобную жизнь. До тех пор, пока были нужны. Почти все в этом сословии, как и многие обитатели Кварталов, выбирали недолгую жизнь. Не желали стареть. Однако обладающие теми или иными талантами ценились высоко – они в ином статусе оставались при господине, или заводили свое дело. Другие обладали чудесным голосом, были хорошими музыкантами – они могли стяжать себе славу, не ниже, чем у известных артистов.
   И оставались при них иные умения – однако тут ашриин были их конкурентами, и часто убивали соперников.
   Йири не думал обо всем этом.
   Больше его не загружали работой. Хотели, чтоб руки Йири стали ухоженными, как у девочки из богатого дома. Он был теперь образцом послушания.
   Оставаясь один, подолгу смотрел за окно. Теперь он жил в этой комнатке, и полной свободой пользовался – Сэнхэ больше не опасался, что он убежит. Окно было узким, уже, чем в богатых домах, но таким же, как в доме Йири. На зиму окна затягивали несколькими слоями полупрозрачной бумаги, и они пропускали в дом очень тусклый свет.
   Но сейчас была середина осени, трещала птаха с бурой грудкой – в деревне ее называли «проказник». Прохладный ветерок подхватывал запахи вялой травы и бросал, пропадая.
   Говорят, он видит души умерших и может разговаривать с ними.
   Души… Йири сам видел когда-то тень утонувшей женщины на реке. Тело ее так и не нашли, и она бродила по мелководью, почти неразличимая в лунном свете. А тени Хиранэ и остальных, наверное, останутся в предгорье Эйсен. Сколько душа непохороненного остается на земле, прежде чем ее забирает посыльный – айри? Долго. Очень долго… Иногда души собираются вместе и жгут костры, пытаясь привлечь внимание неба. Смертному нельзя подходить к такому костру.
   На севере большинство деревьев теряет листву, и перед тем, как опасть, она становится рыжей. Как волосы Кенну. Он не был красивым, этот веселый лис – рыжий цвет не любят в землях Тхай. Наверное, его тень будет просыпаться лишь осенью, среди деревьев цвета огня…

4. Отори

   Столица
   Комната была похожа на пион. Решетки из золотистого южного кедра – дерева драгоценного, бархатистая ткань теплых расцветок. Только в покоях, где останавливается Ханари, средний брат, – властный, вызывающе-красный цвет. Но у Ханари свой дом. Впрочем, у Асано вкусы похожи – Лисы умеют жить красиво и ценить красоту вещей. И в конюшнях у них стоят лучшие лошади, в основном вороные. Только Золотой Дом держит лошадей, которые не уступят этим скакунам.
   Когда-то Асано были влиятельней всех, сам правитель слушал их речи. Потом – десятилетья немилости. Лисы – животные плавают плохо. Но эти – животными не были, и на плаву удержались. А потом снова начали карабкаться на верхушку. Отец Шену и еще троих сыновей сумел занять хорошую должность. И начал окружать себя родней и верными людьми. Шену оказался достойным наследником. Ханари – тоже неплох, но слишком самонадеян и порывист. Неверный шаг – и Мийа, те, кого потеснили Лисы, с радостью свалят их.
   Шену не любил суеты. Отстранение от должности дурачка Юини было не просто камешком на поле соседей. Сама дочь Благословенного не посмела вмешаться.
   Подвязанные белым шнурком рукава домашнего одеяния чуть прикрывали бумагу, когда приближались слуги. Привычка – никто не должен видеть написанного, кроме тех, кому он позволит сам.
   Девочка – сиини сидела в уголке на низком сиденье. Она не была ничем занята – просто, темно-бронзовая, красиво смотрелась на фоне стен и решеток, сказочным существом смотрелась. Ей бы камни, похожие мерцаньем на угли – тогда картина будет казаться законченной. Но таких камней нет. А надоест обстановка – и девочки этой не будет. Появится кто-то другой.
   …Ему даже не доставляло удовольствия сталкивать неудобных с насиженных ими мест. Просто никто не должен мешать. Не помешают – пусть останутся, где положено. Но Асано будут стоять на вершине.
   Слуги отодвинули створку двери, откинули занавесь. Отец Шену вошел в комнату без приветствия – уже виделись. Напротив, он зашел попрощаться перед дальней дорогой – здоровье стало сдавать, лишь горячие источники у моря могли вернуть прежнюю силу. О младших спросил. Шену ответил:
   – Ханари здесь. Он и Тами уехали на новых конях. Наверное, снова затеют спор, чей быстрее. Тами просто бредит лошадьми.
   – Оберегай младшего, пока он не подрастет. А Ханари держи в узде… хоть он и не конь, – отец позволил себе улыбку. Он был человеком скорее даже веселым, только очень уж привык к осторожности.
   – Ты всегда говоришь о Тами, как о младшем. Но у тебя есть еще один сын.
   – Его я не пущу ко двору. Он слаб и не очень умен.
   Шену пожал плечами.
   – Его мать… такая же. Но она чем-то пришлась тебе по душе.
   – Она все же моя жена. Отзывайся о ней почтительней.
   – С чего бы? Моя мать была достойней и лучшего рода. Но, если хочешь, я больше не стану упоминать о той женщине.
   – Надеюсь, ты скоро подаришь мне внука, – отец не стал спорить. – Моя главная надежда и гордость – ты.
   – Может быть, скоро твое пожелание исполнится.
   Какое-то время оба молчали. Давно прошли времена, когда отец подолгу весело шутил со старшим сыном. Сейчас рядом был взрослый человек, помощник в нелегких и не всегда чистых делах.
   Бесшумно появились мальчишки – один принес чеканный кувшин и маленькие серебряные чашечки, другой – блестящие красные фрукты на золотистом круглом подносе. Тонкие, словно стебли, мальчишки, Несущие тень. Один был похож на смуглую змейку – медянку, другой, поменьше, с русыми волосами – на вечернего мотылька. Узкие браслеты были на руках у обоих, украшения, стоящие чуть меньше небольшого дома в провинции. Старший Лис вгляделся в лица, полюбовался на плавные сдержанные движения.
   – Что-то новенькое? Или память начинает меня подводить?
   – Нэннэ вновь порадовала меня. Ее ученики хороши. Они много умеют. Говорят, люди ее обшаривают все захолустья в поисках таких вот цветов. Конечно, она не остается внакладе – из глуши любой с радостью отправится сюда, а родителям или опекунам достаточно самой ничтожной платы.
   – Я хочу, чтобы один из них поехал со мной. Этот, пониже ростом.
   Шену рассмеялся непринужденно.
   – Родной отец грабит меня? Разве я смею перечить?
   Они посмеялись немного. Потом голос старшего Лиса стал очень серьезным.
   – И вновь повторю – присмотри за Ханари. Он достойный потомок Дома, но своенравен не в меру. Он может помочь укрепить Дом, а может разрушить все.
   – Не беспокойся, отец. … Ты не навестишь мать по дороге?
   – Нет. Она добровольно ушла от людей.
   – Я слышал, она все еще выглядит молодой.
   – Возможно, – сухо ответил старший мужчина.
   Ханари задержался у старшего брата. Его собственный дом стоял неподалеку – пересечь рощу; однако Тами пока был здесь, а этот «лисенок» был к братьям привязан. А Тами скоро возвращаться в Ай Ташина. Отец решил за него – он станет военным. Как и Ханари. Только у среднего Лиса душа лежит к избранному пути, а младшему пока хочется иной жизни.

   Сшитые листы лежат на столе.
   «…Ее прозвище было – Розовый Дождь. Девочка знатной дамы, невесты Благословенного. Потом невеста стала женой, а девочка – сиини заняла малые покои рядом с покоями повелителя. Пять лет продолжалось так. Говорят, она хорошо танцевала, вышивала и складывала забавные фигурки из разноцветной бумаги. И у нее были дети. Их отняли от матери и отправили с кормилицей куда-то на север. Там их настигли и убили по приказу Благословенной. А Розовый Дождь потеряла зрение – то ли от слез, то ли виной тому – люди.
   И камышовая хижина приютила ее и служанку на долгие годы…»
   Записано в год 210 от Великой Осады.

   Ханари поднимает взгляд от листа, чуть раздраженно отводит волосы за ухо. Зачем Тами, младший брат, читает эти хроники? Какое дело до мертвых игрушек и фаворитов?
   Что ж… и Ханари не чужды волнения души. Только направлены они на живых. Ханари и стих может написать не хуже, чем те, кого хвалят. Только несерьезно все это, забавы.
   И Ханари велит унести желто-зеленые листы, ценную рукопись. Лучше младшему брату читать другое. Ханари выберет сам.
//-- * * * --//
   Предгорье Эйсен
   Отори, человек с виду массивный, двигался вовсе не тяжело, хотя и лениво. Круглое лицо его было немного надменным, но все-таки добродушным. В этих местах, неподалеку от гор Эйсен, он считался довольно важной персоной – доверенный чиновник в штате ревизора провинции. У господина Отори был дом неподалеку от главного города этой провинции, дом, убранный по столичному. С мнением такого человека считался даже начальник, и тот был почти доволен собственным существованием.
   Отори возвращался от родственников, когда получил полное хвалебных слов послание Сэнхэ, и соизволил сделать небольшой крюк, заглянув на обратном пути жилью своего осведомителя.
   Он оказывал старику некоторое покровительство, и не удивился, когда тот в послании сообщил ему, что приготовил хороший подарок.
   Погода была холодной и ветреной. Тем не менее носилки господина Отори остановились у ограды обиталища Сэнхэ, сам он не пожелал войти внутрь. Ему не нравился Сэнхэ, хотя старичок вел себя очень учтиво и не раз был весьма полезен – мог узнать и разыскать что угодно.
   – Я не замечал за тобой склонности к живым подаркам, – не очень приветливо сказал Отори. – С чего тебе вообще взбрела в голову эта мысль? Мне хватает своих.
   – Я случайно подобрал этого мальчика… Он оказался настоящим сокровищем. Мне негоже держать его здесь.
   – А у меня своих предостаточно, – пожал плечами Отори. – Но хватит болтать. Где он?
   У калитки показалась фигурка в светло-серой куртке простого покроя, недлинные волосы трепал ветер. Мальчишка.
   – Асантэ, – сказал он тихо, склонился в почтительном приветствии – и замер, опустив глаза.
   – Иди сюда.
   Повинуясь приказу, мальчишка подошел к носилкам и поднял голову. Он выглядел безучастным, несмотря на легкую улыбку, которая дрожала возле уголков губ, едва касаясь их. Тонкое чистое лицо с чуть заостренным подбородком, довольно темные глаза – в тени опущенных ресниц цвет радужки только угадывался. В мальчишке не было ничего особенного, в богатых домах такие нередки. Только маленькая черная «метка» над губой как-то отличала его от таких же подростков обоего пола. Сокровище? Вряд ли.
   – Ладно, – равнодушно сказал Отори. – Поедет со мной. Там разберемся. И обратился к мальчишке: – Садись ко мне. Ты, вижу, почти ничего не весишь.
   Тот наклонил голову, потом повернулся к Сэнхэ и склонился перед ним в жесте прощания. Потом одним движением очутился в носилках. Отори не понравилось, что он всячески избегает его взгляда и старается не поднимать лица.
   – Как тебя зовут? – спросил он довольно резко, когда носилки тронулись.
   – Йири, господин, – в голосе звучало напряжение, не подходящее к спокойной мягкой улыбке. В полутьме носилок глаза мальчишки мерцали, как у ночного животного. Это тоже оказалось не слишком приятно.
   – Что ты умеешь?
   – Не знаю.
   Отори со свистом втянул в себя воздух.
   – Старик хвалил тебя. В каком доме ты был раньше?
   – Только у Сэнхэ.
   – Это не дом, а сарай… Откуда ты вообще? Из Квартала?
   – Из деревни в Хэнэ, господин.
   Отори чуть не застонал. Подарочек…
   – Да что же мне делать с тобой?
   – Не знаю, господин. Что будет угодно.
   – Нет смысла брать тебя в дом, – решил Отори. – Я оставлю тебя в какой-нибудь гостинице… будешь прислуживать там. Сэнхэ все равно не мог научить тебя ничему путному.
   Тот не ответил. Чуть вздрогнули губы – и все так же странно поблескивали глаза. И эти глаза притягивали, как колодец с ядовитой водой.
   – Ты меня понял?
   – Как вам будет угодно, господин, – голос был мягким, негромким, с отчетливым акцентом северян. Богатый оттенками голос, весьма приятный для слуха.
   «А он интересней, чем кажется с первого взгляда», – невольно отметил Отори.
   – Так что ты умеешь?
   – Меня научили немногому, – задумчиво и с каким-то странным сожалением проговорил Йири, вновь опуская ресницы.
   Больше Отори не задавал ему вопросов. Йири сидел неподвижно, опустив голову. Пушистая длинная челка падала на глаза. Отори коснулся его волос – он вздрогнул и поднял взгляд, полный растерянности, испуга и странной тоски. Прикосновение было почти незаметным, однако он чуть подался в сторону – и потянулся к руке, как растение в засуху – к капле воды. Он больше не казался ко всему безразличным.
   Отори, улыбнувшись, вновь дотронулся до его головы, провел пальцами по щеке.
   Поездка оказалась забавной.
   …Сейчас он получит полную свободу. Наверное. Если там снова не станут следить за каждым его шагом. Он вернется домой. Но сначала он должен увидеть тех, кто скажет ему, что дальше. А что они скажут? Что сделают? Где он сейчас вообще???
   …Носилки остановились.
   – Выходи.
   Йири послушно откинул занавеску – и оказался на земле. «Так могут двигаться змеи или дикие кошки», – подумал Отори.
   – Останешься здесь, – обратился он к Йири. – Я скажу хозяину гостиницы…
   Тот прикусил губу. Непроизвольно качнулся назад – рука сжала деревянную створку. Отори увидел, что он дрожит, и, кажется, до полусмерти испуган. Глаза его расширились и стали совсем черными.
   Люди – видимо слуги – во дворе уже заметили их, с поклонами устремились вперед.
   «Сын хромоногого лиса!» – выругался про себя Отори. – «Ну и подарочек мне подсунул Сэнхэ Мальчишка же сейчас закричит! Этого еще не хватало!»
   Он оторвал руку мальчишки от створки и сжал ее очень сильно, вывернул в кисти. Боль привела того в чувство, он умоляюще взглянул на Отори. Казалось, ему проще было умереть прямо тут, чем остаться в гостинице.
   – Залезай обратно! – Отори был зол на себя.
   – Спасибо, господин, – очень тихо сказал тот, очутившись на месте. Его все еще била дрожь.
   – Ты всегда такой своевольный?
   – Я делаю то, что мне говорят. Я не нарушал ваш приказ.
   Господин Отори рассмеялся.
   – Верно. Это я сам…Ты сумел меня заинтересовать. Может, я и оставлю тебя в своем доме. Только – не отправлять же тебя на конюшню, даже если ты ничего не умеешь. Но чего ты так испугался? – его мысли пошли в другом направлении. – А как ты попал к этому проходимцу? Что он тебе наобещал?
   – Ничего.
   – Ты его воспитанник? Давно у него?
   – С конца весны. Я не знаю, кем я был в его доме. И кем я буду теперь.
   – Странный ты, – негромко проговорил Отори.
   – Простите, господин. Я многого не знаю.
   – Вижу… Впрочем, это неважно. Сегодня я посмотрю, пригодишься ли ты в моем доме.
   Дом Отори был невысоким, с изгородью, крашенной в карминный цвет. Аккуратно подстриженные кусты и деревья окружали дом, толпились во внутреннем дворике. Занавеси из расписных деревянных пластин – нарисованные синим цветы померанца – скрывали окна. Покинувший носилки Йири стоял неподвижно, ветер тормошил густые черные волосы.
   Отори кликнул какую-то женщину в темной одежде. Обратился к подростку:
   – Иди с ней. Она передаст тебя, кому следует, там займутся тобой. Приведут в подобающий вид. Потом отдыхай. Потом я решу, пригоден ли ты к жизни в хорошем доме.
   – Да, господин… – его губы словно хотели произнести еще что-то.
   – Ну?
   – Если я окажусь ненужным… что со мной будет?
   – Да мне все равно, – с усмешкой сказал Отори. Его уже утомил этот разговор, и неприятно было находиться на холоде. – Вернешься в гостиницу. Или иди куда хочешь. Можешь попытать счастья в Алом квартале.
   Мальчишка вновь опустил глаза. Он показался Отори духом зимних гор – безучастный, в светлом и черном. Казалось странным, что еще полчаса назад он едва не кричал от ужаса.
   Спустя несколько часов Отори велел позвать его. Теперь тот был одет, как подобает. В шелковой лиловой одежде сиин с вышитым знаком их – треугольником с символом Исполнения, изящный, как статуэтка из кости, он казался игрушкой. Лиловая лента льнула к его горлу, скрепленная тем же значком из бронзы – центральная точка в нем была яшмовой. Яшма – единственный камень, разрешенный Несущим тень.
   Лиловый шел к светлой коже, еще хранящей следы былого загара. Не поднимая глаз, мальчишка опустился на колени у двери. Отори не мог не признать, что теперь он казался красивей – и совсем не походил на уроженца какой-то деревни.
   – Сними одежду. Я хочу взглянуть, как ты сложен.
   Тот повиновался мгновенно, гибким текучим движением избавился от того, что было на нем. Это движение было бы естественным для танцовщицы – или для лесного зверька. Ресницы его взлетели вверх, когда он искоса бросил взгляд на Отори, а на губах появилась странная тень улыбки – ласковой и самую малость тревожной. Пылинки, танцующие в луче света, создавали зыбкий ореол вокруг его тела.
   «Что за оборотня он мне подсунул?» – чуть не с испугом подумал Отори.
   – Ты лучше, чем мне показалось вначале, – задумчиво сказал он. И неторопливо продолжил:
   – Ты должен уметь прислуживать в личных покоях – за столом, помогать одеться, вымыться, подать то, что требуется… Нужно знать, где тебе позволено стать или опуститься на пол, как держаться, как отвечать. Без этих умений ты стоишь немного. Сэнхэ не мог научить тебя тому, что знают сиин в хороших домах. Мне же нет резона возиться с тобой.
   – Да, господин.
   – Но ты чем-то мне нравишься. Попробуй оказаться понятливым и ловким.
   Мальчишка склонил лицо ниже. Отори подошел к нему и взял за подбородок, приподнял ему голову. Выражение лица Йири не изменилось, однако по губам вновь скользнула тень странной улыбки – горькой и ласковой одновременно. Красивое существо. Но разве мало таких?
   – Давай попробуем выяснить, что ты умеешь, – сказал Отори, не отпуская его.
   Отори был довольно ленивым человеком, любившим покой и удобства. Необходимость проводить некоторое время в разъездах, связанных с делами, утомляла его – но только так он мог занимать не слишком большую, но хорошую должность. Он был холостым и не стремился заводить подруг или друзей, предпочитая стены дома, чтение и изящные вещи. Его домашним жилось хорошо; случавшиеся у господина приступы раздражения не имели серьезных последствий.
   Даже искать развлечений ему было лень. Но одно нашло его само.
//-- * * * --//
   Слуги поначалу встретили новичка добродушно – и с тем безразлично. Мальчишка не проявлял ни к чему интереса. На вопросы отвечал односложно. Если не звали, отведенного ему угла не покидал. Часами мог неподвижно сидеть на лежанке своей, завернувшись в тканое покрывало. Но исполнительным был, и не злым. Как-то гости приехали в дом Отори. Как раз праздник осенний пришел, повсюду огни золотые – красиво. Хозяин не пожалел денег, чтобы гостей удивить. После этого первый вопрос от мальчишки услышали:
   – Господин Отори очень богат?
   – Не то, чтоб очень, – отвечали ему.
   – Но он из тех, кто стоит наверху?
   – Нет, мальчик. До Тайо, Высоких, ему далеко, – собеседник бросил косой взгляд через плечо. – Ну, в этих краях он важная птица. А так – есть и куда пострашнее него.
   – Красивый дом, – обронил подросток, весьма удивив отвечавшего.
   – Наш господин весьма разборчив. Плохого не приобретет. А ты, выходит, видишь что-то, кроме своего носа?
   Шутливого тона мальчишка не принял. Однако с этого дня оттаял немного, уже не вздрагивал, когда к нему подходили. Как-то спросил:
   – Здесь еще будет так? Чтобы ночью – огни на ветвях, и ветви звенели?
   – Будет…
   – А нарисовать это… можно?
   – Ты, что ли, помнишь? Умеешь? – недоверчиво отозвались.
   – Не знаю… я помню…
   – Так у господина спроси.
   – Нет…
   – Да ты его испугался, никак? Напрасно. Хозяина добрее еще поискать надо.
   Мальчишка чуть улыбнулся, грустно немного – и отошел.
   – Да ты погоди…
   Отори любил живопись и знал работы многих художников. Однако мельком увиденный рисунок мальчишки его заинтересовал. Где он раздобыл краски? У слуг, вероятно. Совсем распустились… Отори посмотрел на листок раз, потом другой. В третий – разглядывал долго. Было что-то невероятно притягательное и вместе с тем неприятное в переплетении тонких линий, в слиянии холодных тонов.
   «Он ведь еще дитя, – подумал Отори, – но у него рисунок взрослого». Велел позвать Йири.
   – Тебе нравится рисовать? Я дам тебе такую возможность.
   …Серые птицы срывались с испуганной глади озера, падали листья, мешая птицам подняться… И тишина. Пугающе полно передана тишина в рисунке.
   – Что это такое?
   Ответа, естественно, нет.
   А вот еще один. Тоже листья, разных цветов. Паутина из листьев. Пламя из листьев. Бурые – мертвые, зеленые – недавно рожденные. Сизые – духи…
   – Ты мог бы, наверное, стать хорошим художником.
   – Не знаю… меня никогда не учили…
   – Однако… Это похоже на стиль Зимней Ветви… ты не мог видеть его работ. Он…
   – Что, господин?
   – Хм… сошел с ума. В одиночестве умер. И не оставил учеников. Он рисовал птиц. Ты же – не только… однако похоже.
   Когда ударяли морозы, а потом приходила временная оттепель, голова у Отори начинала сильно болеть. Это служило поводом для постоянного раздражения, там паче, что отвары пустырника или горной мяты, какие обычно советуют в подобных случаях, не помогали. Советчики разные ничего путного сказать не могли. А найти стоящего врача в этой глуши было не проще, чем луну в погребе. Новый мальчишка, узнав о подобной напасти, спросил у господина дозволения посмотреть запас сушеных трав – отобрал кое-что, после в саду и поле недалеко от ограды выкопал что-то еще, разгребая мелкий снег. Потом залил все это водой, долго держал на огне – получился некий настой, золотисто-коричневый, с горьким запахом.
   – Это еще что такое? И это поможет? – спросил Отори, глядя на жидкость в широкой чашке.
   – Аэ тэ хэтта, Травы говорят друг другу, – на протяжном диалекте Хэнэ отозвался мальчишка. Отори поморщился – он не любил северо – западный говор.
   Однако настой помог. Правда, пить его приходилось часто – но пара глотков возвращала ясность мыслям, и даже приносила чувство некой восторженной легкости.
   Мальчишка назвал это снадобье «кээ-ши ай», «глаз вороненка». На вопрос, почему, рассказал короткую прелестную историю о птенце, потерявшем мать, и сторожившим звезды на крыше Небесного дворца. Звезды поведали ему тайны трав…
   – Откуда ты все это знаешь? И сказки, и травы? – господин явно был удивлен. Мальчишка не улыбнулся – но его лицо просветлело. Он чуть склонил голову:
   – Травы я знаю плохо. А сказки… они везде.
   «Не одна душа живет в этом существе. Деревенский мальчишка, порою неловкий, правда, умеющий быстро учиться – это понятно. А зеленоглазый оборотень, он-то откуда взялся? В самую пору звать заклинателя, изгонять его из чужого тела».
   Однако в подобные байки Отори не верил, да и оборотень был хорош. Среди расписанных стен, синего, богатых оттенков, шелка и резных перегородок из светлого дерева он смотрелся великолепно, и впрямь – неким лесным существом. Двигался с бесшумной текучей упругостью, словно между стволами в чаще. Отзывался на любое проявление доброты со странной порывистостью, испуганной и нежной одновременно. Но господин заметил – тот все время боится чего-то, особенно – прикосновений. Вытягивать из Йири слова было делом тяжким, и толком Отори узнать ничего не сумел. На требование рассказать, как с ним обращались раньше, мальчишка отвечал односложно и голосом неживым, глухо звучащим. Лень было возиться с этим, да и не нужно. Скоро хозяин дома перестал обращать на это внимание. Однако дал мальчишке прозвище Раи – так на юге страны называли тамошних лесных существ, наполовину оборотней, наполовину духов. После уже и слуги не звали его иначе. А слуги его любили, хотя и опасались странного взгляда в упор, когда он будто сквозь них смотрел.
   Отори, долго проживший в столице, уроженец окрестностей Аэси, с трудом переносил диалект северян – и Раи учился говорить, как принято в Сиэ-Рэн. Впрочем, он вообще был молчаливым – однако….
   Он не просто делал то, что положено – он должен был делать это хорошо. А вкусы Отори сохранили много столичного блеска. В этом доме слуги одевались в одежду указанного господином цвета, разного днем и ночью, и в разное время года, и носили одинаковые прически. И в деревенском мальчишке, словно зерно весной, начинало расти то, о чем он и помыслить не мог раньше. Простые, грубоватые караванщики, и даже Кенну об этом и не задумывались. Разве что Хиранэ видел в маленьком работнике не просто большеглазого паренька из деревни, а нечто более тонкое.
   Раи подошел дому и господину, как подошел бы изумруд золотой оправе.
   Его обязали быть достойным оправы.
   Иногда Отори читал стихи вслух. Порою Раи находился рядом. Он слушал с закрытыми глазами – а может, и вовсе не слушал, мысленно улетая куда-то. Лицо становилось словно из воска сделанным. Но однажды он произнес фразу из одного такого стиха. Запомнил он только ее, или что-то еще – Отори не пожелал узнавать. Но даже такая мелочь ему польстила – уж если этого зверька проняло…
   Да, мальчишка бывал временами неловок, но это лишь вызывало снисходительную усмешку. Зато он умел рассказывать чудные, странные истории, порой страшные, порой чуть не заставляющие плакать. Откуда он брал их – неведомо.
   Почему Отори взялся учить его тонкостям этикета и различиям рангов, он и сам не смог бы сказать. Разве – зима, нечего делать. Гости бывали редко и одобряли игрушку – так почему бы не уделить ей чуть больше времени?
   Иногда господин брал его в город. Тогда, если настроение было хорошим, немного отдергивал занавеску носилок и обращал внимание подростка на это или на то.
   Что видел Раи во время редких прогулок – узоры, отличия кроя – то, возвратившись, переносил на бумагу и тогда уже запоминал намертво. Услышанное же запоминал сразу, хотя мог бы и записать – яну он знал.
   «Это – зимняя птица. Весной, когда все цветет, ее темное очарование только мешает, как мешает горький холодный запах сухого цветка чувствовать аромат первоцветов. И сказки она поет темные, странные – они хороши в осенние или зимние жуткие вечера, когда нечисть бредет по дорогам. Только «да», «нет», «не знаю» произносит та птица языком человека, остальное же – своим, глубоким горловым птичьим звуком, отчего оживают сказанные слова.
   По ночам она стоит у окна и перекликается с оборотнями – совами, и духами – свитой луны. Кажется, сутки может пробыть без движения, словно душа выходит из тела и отправляется путешествовать».
   Слуги с криками забегали по дому – нашли змею в покоях. Она забилась под циновку и раздраженно шипела. Серая в белую полоску, луговая гадюка – яд ее был не смертельным, но все же опасным весной, после змеиной зимовки. Змей местные боялись сильнее, чем следует – слуги пытались убить гадюку, но только ранили, при этом разозлив изрядно. Покинув укрытие, змея стремительно перетекла в угол, а потом – в стенную нишу, и бросалась на каждого, оказавшегося на расстоянии трех ни.
   Откуда взялся Раи, слуги, поднявшие излишне много шума, не заметили. А мальчишка буквально просочился между ними, – и ловко схватил змею за хвост, бросил в полотняный мешок, который держал в руке. Немного опешившие слуги хотели было забрать мешок с извивающейся шипящей пленницей, но натолкнулись на вопросительный взгляд.
   – Ее надо убить, – объяснил один.
   – Нет, – Раи поднял глаза – холодные.
   Вышел из дому. Слуги следовали за ним на некотором расстоянии. А тот, не замечая хлесткого ветра, в легкой одежде, дошел до ограды, присел у изгороди, смотрящей на луг. Выпустил змею – та вяло попробовала кинуться, но потом уползла за решетки. Сзади раздался голос Отори:
   – Зачем отпустил?
   – Она хотела тепла. Ее не за что убивать.
   – А если укусит?
   – Этот укус не смертелен.
   – Кому будет радость, если она вернется?
   – Не вернется, – Раи, откинув длинную челку, поднял глаза. Они потемнели. – Она умная.
   – А ты не очень, дружок, – Отори направился к дому. Раи остался стоять на ветру. Господин оглянулся:
   – Змее захотелось тепла. А тебе больше нравится тут?
   В лице мальчишки что-то дрогнуло, и он пошел к двери. Старшему из слуг, немало удивленному тем, как непочтительно мальчишка вдруг заговорил с господином, Раи в этот миг напомнил фигурку из воска.
   Да, слуги его любили – а после случая со змеей еще и побаивались. Таких же, как он, Раи сторонился, хотя заносчивости не было в нем. Говорил он мало, сам заговаривал редко – хотя господину рассказывал странные, красивые истории. Хоть под дверью подслушивай!
   Однажды спросил у старшего по дому слуги:
   – В провинции Хэнэ никаких новостей?
   Тот брови поднял:
   – Откуда мне знать? Не у меня спрашивать нужно. А Хэнэ – она большая. Если что, господин знает, наверное.
   Раи еле заметно качнул головой – нет, мол. То ли «не знает», то ли «не стану спрашивать». И отошел.
   – Погоди. Ты, что ли, оттуда?
   Мальчишка не ответил. Только руку к щеке приложил, постоял так немного. Потом словно ветром его сдуло.
   – Почему? – жаловалась одна из сиин старшему по дому потом. – Он вообще себе на уме, слова от него не дождешься, а всё ему достается. О нем только упомяни – сразу у всех лица меняются, словно хорошее что сказала.
   – Глупышка, – отозвался старший. Больше не произнес ничего.
   – Скажите, бывает так, что Бестелесные отвернулись от человека?
   – Разве злодей какой… И то – нет, тогда просто судьба накажет его. Я не силен в этом… – старший потер переносицу.
   – А если ему судьба – стать злодеем?
   – Совсем ты меня запутал. Случилось что?
   – Но у человека не может быть выбора? Если ему начертано что-то, оно все равно сбудется?
   Раи тревожно вгляделся в глаза собеседника и вдруг отступил назад, будто испуганный тем, что прочел там.
   …А с началом весны пришло время проверок, время оставить на месяцы дом и спокойную лень.
   Зверушку-оборотня с собой не возьмешь, слишком он странный. А запереть его в доме – не дело: Отори освободится не скоро, и после окончания дел не сразу вернется. Сестра ожидает первенца, не навестить нельзя.
   К тому же вещь хороша, когда ею пользуешься. Отдать кому из знакомых – чувство собственника восставало.
   Довольная улыбка скользит по лицу.
   Хорошие слуги стоят многого, и поступать с ними должно как можно лучше. Воспитанные люди иного себе не позволят. Мальчишка был хорошим слугой. Он заслуживает награды.
   Сиэ-Рэн – мечта провинциалов. Черный Соболь везет туда важные письма – пусть и мальчишку прихватит. Есть, кому его поручить. Когда-то она была очень красива… хоть и старше Отори. А Раи… уж вытерпит еще один раз.
   Позвал его – появился, как всегда, тихо. В доме прохладно – Отори любил свежий воздух – но мальчишка одет легко, и холода, похоже, не чувствует.
   Впервые в разговоре с Несущим тень испытав некоторое смущение, Отори сказал ему свое решение – и даже до подобия объяснений снизошел, видя, как стали пустыми глаза.
   – Господин! Не отсылайте меня! – шепотом произнес тот, и полным какого-то неживого отчаяния был его голос.
   – Ну, что ты? – удивленно и чуть испуганно даже откликнулся Отори. Прибавил ласково:
   – Дурачок, с чего ты взял, что тебе будет плохо? Я пристрою тебя в хорошее место.
   Тот не отозвался. Отори вспомнил, как он панически боялся остаться в гостинице. Чем вызван этот страх?
   – Скажи, чего ты боишься? Что с тобой поступят как-то не так? Или другого?
   Раи покачал головой.
   – Позвольте мне просто уйти.
   – Зачем? И куда?
   – У меня был дом.
   – Где?
   – На той стороне Орэн…
   – И как ты доберешься туда?
   – Доберусь.
   Отори задумался. Он знал, что мальчишка из деревенской семьи. Но он талантлив. И совсем не похож на грубых тупых крестьян. Его нельзя отпускать туда – кто ж отдает таскать воду и камни породистого жеребца, даже если больше не может ездить на нем?
   – Ты поедешь в столицу.
   Мальчишка прикусил губу. Потом отвернулся. Отори понял, что больше тот ничего не скажет. Так и случилось. Впрочем, Отори и не пытался особо с ним разговаривать, боялся, что передумает. Если бы мальчишка начал его умолять, он бы оставил его, наверное. Сцен и слез Отори тоже не выносил. А уж от слуг – тем более. Те должны исполнять, что сказали. И он был даже рад, что все так легко и быстро уладилось.
   Он постарался напоследок выказать мальчишке свое расположение, но тот словно этого не замечал – перед Отори снова было нечеловеческое существо, по сути, безразличное к тому, что происходит с его оболочкой – и при этом ласковое и покорное. Так что Отори даже вздохнул с некоторым облегчением, когда Раи покинул его дом. Слишком уж много сил и внимания на него уходило.
//-- * * * --//
   Черный Соболь безраздельно был предан господину Отори и приказов не обсуждал, хоть и странным ему казалось поручение господина. Не его то было занятие, доставлять вещи в столицу. Иной мог и обидеться за подобное поручение – но не Черный Соболь. К тому же и мальчишка оказался совсем не помехой.
   Раи – так называл его Отори, и другого имени Черный Соболь не знал – был существом на редкость послушным и незаметным, если надо. Сказано – он должен быть доставлен в столицу. Не исполнить повеление – позор для виновного. Значит, Раи должен попасть, куда велено, живым и здоровым. Если же вдруг он попробует покинуть Черного Соболя, чтобы поискать себе иной доли – к примеру увязаться за кем-то – то вернее будет убить его, но не дать выставить на посмешище Черного Соболя и господина Отори впридачу.
   Впрочем, он сам не верил, что его будущий подопечный способен муху отогнать без приказа. В простой темной одежде подросток казался младшим из слуг. Темный шарф из той же материи стягивал его голову, а во время дождя и сильного ветра он накидывал сверху еще и капюшон. И ничем бы не отличался он от людей Черного Соболя, если бы не почти полная неподвижность.
   Отори уверил своего посланника, что мальчишка вполне способен держаться в седле. Это было немного необычно для сиини – однако Черный Соболь скоро убедился в этом сам. Не то что бы Раи был очень хорошим наездником, но на лошади сидел так, словно привык ездить верхом – и, скорее всего, без седла. Лошадку для Раи подобрали смирную, серой масти. Повод ее скрепляли с поводом лошади Черного Соболя или одного из двух его слуг.
   Погода в начале весны стояла отвратительная. Грязь на дорогах, дождь, сменявшее его жаркое солнце – то холод, то сырая духота.
   Присоединились к небольшому обозу, идущему в Сиэ-Рэн. Попутчики попались хорошие. Пара чиновников, молодой студент, небогатый горожанин с сыном – Черный Соболь смотрел на них свысока, однако для долгой дороги спутники годились.
   Однако гладко все было лишь первые несколько дней. Слишком уж невзлюбили Раи и хозяева обоза, и присоединившиеся путники.
   Молчаливый, с опущенным взглядом, смотрящий на все безразлично, как через густой туман, он казался вырезанной из черного льда статуэткой. Сначала его не замечали. Потом сочли, что у него дурной глаз. Приметили родинку на лице – крошечную, ее тоже посчитали недобрым знаком. Тем более людям не пришлось по душе имя мальчишки – студент не преминул разъяснить, что на диалекте провинций юга «Раи» означает «оборотень». А погода была прескверная – чувствовали себя люди неважно, и дорога временами была совсем непроезжей. У одной лошади из обоза разболелось копыто.
   Черный Соболь хмурился, когда смотрел на мальчишку. Тот был ко всему безразличен, что верно, то верно, однако, стоило обратиться к нему, он поднимал голову – и взгляд становился внимательным, мягким как бархат. Это пугало.
   Первую неделю пути одолели.
   А начало второй недели отметила неожиданно ранняя гроза.
   Разразилась днем – но тучи так заполнили небо, что потемнело изрядно. Укрыться было негде – поля, только огромное мертвое дерево невдалеке. В него и ударила молния. Сухое, оно загорелось мгновенно, и чахлые кустики возле него загорелись. А дождя еще не было, зато гром оглушал.
   Крича о гневе Иями, одни кинулись к лошадям, другие врассыпную. Черный Соболь соскочил с коня. Раи замер на своей лошади – неподвижная темная фигура, смотрящая на огонь. Он выглядел частью стихии – спокойный и равнодушный, уголь в противовес огню.
   – Посмотрите на это! – закричал кто-то, указывая на него.
   – Он! От него все! – истошно завопил другой.
   Люди ощетинились, пошли вперед – кто робко, кто очень зло.
   Черный Соболь сдернул мальчишку наземь и загородил его от перепуганных попутчиков.
   – А ну, тихо! – рявкнул он. Выглядел посланник Отори свирепо.
   Белые молнии кромсали небо.
   – Кто только тронет… – люди притихли, особенно когда двое младших спутников Черного Соболя встали возле него.
   Гром ударил по ушам с небывалой силой, казалось, Иями сходит на землю. Сильный порыв ветра – и сразу после этого дождь. Он обрушился единой тяжелой массой, словно хотел сравнять с землей тех, кто посмел стоять на ногах. Люди больше не представляли угрозы. Им сейчас было не до того.
   Черный Соболь от души отвесил мальчишке затрещину.
   – Клянусь рогами демонов, ты просто придурок! Они бы убили тебя!
   – Ну и что, господин? – глухо прозвучало в ответ.
   – Я обязан доставить тебя в столицу, раздраженно проговорил Черный Соболь. – Если уж ты умрешь, то только по моему решению.
   – Нет. – Это слово он произнес впервые. Черный Соболь опешил. Он привык к молчаливой безвольной покорности Раи, словно к покорности вещи.
   (Дождь, похоже, всерьез решил смыть с земли все, что дышит. Струйки стекали по капюшону Раи, по его лицу. Но подростку было все равно)
   – Нет, господин. Воля человека не может отнять жизни. Только воля неба.
   – Хм… – Черный Соболь не нашелся с ответом. В словах мальчишки не было дерзости. В них вообще не было жизни.
   Стояла пора новолуния. Ночью на землю бросили деревянные складные щитки – на мокрой земле лучше не спать. Однако одеяла не пропускали холод ночи, холод ранней весны.
   Черный Соболь дремал вполглаза, наблюдая за Раи – ему что-то не нравилось, беспокоило – так беспокоит воздух перед грозой. Жалобно заржала одна из лошадей – та, что была больна и плелась через силу. Темная фигурка поднялась и устремилась к ней. Черный Соболь издал невнятное шипение – не один он мог видеть Раи, дозорные тоже не спали, хоть и вяло соображали после недавней передряги с дождем и молниями. Но никто не произнес ни звука.
   Мальчишка обвил руками шею лошади, что-то ей говорил тихо-тихо; животное успокоилось. Потом нагнулся к ее копытам, опустился на землю – что-то делал. После еще некоторое время крутился возле нее… наконец вернулся на место.
   – Сволочь, что же ты делаешь! – прошипел Черный Соболь, стараясь не разбудить попутчиков, – Зачем суешься, куда не просят? Какое тебе дело до этой клячи?
   Раи опустился на колени молча, с низко склоненной головой. Лица его посланник не видел.
   – Они свернут тебе шею, и я не смогу исполнить приказ господина Отори, – задумчиво сказал Черный Соболь. – Что ж… посмотрим, что будет завтра.
   Назавтра лошадь явно повеселела. Она все еще немного прихрамывала, но было ясно, что животное выздоравливает. Попутчики еще больше косились на мальчишку – видимо, дозорные его все-таки углядели. Но люди уже были напуганы, и выздоровление лошади сочли колдовством.
   Черный Соболь начал подумывать, что лучше отстать от других путешественников.
   Прибыли в окрестности озера Айсу, Серебряного. Оставалась неделя пути до столицы. Уже проглядывала поросль серебристого ковыля, который летом возле озера становился сплошным покровом.
   Пока Черный Соболь и его люди мрачно поглядывали на спутников, а те отвечали им не менее хмурыми взглядами, Раи вел себя, как обычно. Статуэтка была бы таким же попутчиком, разве что этот двигаться мог. Лицо полузакрытое, жизни в текучих движениях нет. И все же Черный Соболь сомневался, на самом ли деле Раи настолько послушен – или только притворяется для каких-то своих целей. Он сам понемногу начал подозрительно посматривать на подростка, правда, без малейшего страха, в отличие от спутников. Не сбежал бы тот, прибыв в Сиэ-Рэн.
   Впрочем, лишь бы передать его, куда велено, а там пускай хоть в огонь прыгает.
   В сумерках проехали мимо леса. Из-за деревьев раздался рыдающий хохот – он катился между ветвей, как камень с горы.
   – Кьонг. Пересмешник, – спокойно сказал мальчишка, заметив испуганные глаза людей Черного Соболя. Попутчики не слышали негромкого голоса, и не скрывали страха. И верно – мало кому по душе бы пришлось дикое, болезненное веселье невидимой птицы. Только фигурку в одежде без единого светлого пятна оно не тревожило. Снова пополз, прижимаясь к земле, человеческий ропот.
   На привале от прочих отделился едущий в столицу чиновник – еще молодой, он выглядел старше своих лет и держался уверенно и солидно.
   – Простит ли уважаемый, если я осмелюсь дать ему совет? – крайне вежливо, но категорично обратился он к Черному Соболю – без господина Отори они были равны.
   – Простит, – довольно жестко ответил посланник.
   – Люди… хм…простые стали вашими попутчиками. Они верят в то, что просвещенные зачастую отвергают слишком поспешно. Так уж сложилось…они напуганы. Ваш мальчик…говорят, что у него дурной глаз.
   – Он вылечил лошадь! – резко сказал Черный соболь.
   – Не спорю, – поспешно согласился чиновник. – Но для чего и, главное, как он это сделал? В караване есть опытные лошадники – а он почти что ребенок. И кроме того… Поверьте, вам лучше ехать отдельно. Будет жаль, если малыш пострадает. А до столицы осталось четыре дня. Никому не нужна ссора.
   – Дорога одна. Придется вам потерпеть, – сухо бросил Черный Соболь.
   – Позвольте… Скоро дорога раздваивается. Одна ее часть удобней для каравана, но несколько верховых, без сомнения, предпочтут ехать более коротким путем, – он поклонился и отошел.
   Черный Соболь выругался сквозь зубы.
   – Славно пошутил господин Отори, – пробормотал Черный Соболь, когда разрезавшая дорогу скала скрыла караван.
   – Раи…оборотень. Почему мой господин назвал его так? Тень демона…не больно удачно вышло.
   – Эй! – обратился он к подростку, который, кажется, и не заметил, что их осталось четверо.
   – Каково там твое настоящее имя?
   – У меня его нет, – без выражения отозвался мальчишка.
   – Ну, раньше-то как тебя называли?
   Мальчишка молчал некоторое время. «Господин сказал на прощание – теперь пусть тебя зовут так, как захотят…»
   – Не имеет значения, – прозвучало это не дерзко – устало. Странно, но Черный Соболь не рассердился. Даже усмехнулся краешком рта.
   – А ты способный малыш. Напугать целый караван. Да и мои люди на тебя косо поглядывать начали.
   Тени таяли, и напряжение последних дней начинало спадать. До столицы и впрямь было уже недалеко. А там… он оставит эту черную статуэтку, и будет свободен.
   …Туман тек по самому краю поля, переливающийся и матовый одновременно. Мальчик вскинул голову – ему почудилось движение в тумане: серебряный старик шел, статный, важный, вброд по бледно – молочной дымке.
   – Хранитель луны… – беззвучно позвал мальчик.
   Величавый старик оглянулся, будто услышал.
   – Очень прошу… расскажи обо мне дома.
   Не различить лица было, однако мальчику показалось, что тот улыбается и кивает согласно. Туман заклубился, поднялся выше, слился с высокой травой на краю поля. Хранитель луны исчез. Со вздохом мальчик заполз под одеяло, свернулся калачиком, положив голову на собственное плечо. Скоро заснул.
   У подножия сосновой горы примостился маленький каменный храм. Серый, рифлеными стенами похожий на морскую ракушку, невесть как занесенную в центр страны.
   Когда-то давно в этих местах жил старик, управлявший погодой, лечивший больных и заступавшийся за обездоленных. Потом в его честь и построили этот храм. Проехать мимо, не оказав уважение духу святого было недопустимо – оскорбленный, он мог весьма затруднить остаток дороги в столицу.
   – В давние времена здесь неподалеку было сражение… Кто-то из дальней родни правителя много возомнил о себе, и поднял мятеж. Его конница была остановлена здесь ураганом, и все люди погибли.
   – А лошади – нет? – Черному Соболю почудилась насмешка в негромком голосе.
   – О лошадях не сказано в летописи.
   – Я бы сказал, – непонятно было, серьезно он или смеет издеваться.
   – Не самое последнее дело на войне – конь, однако есть вещи и поважнее.
   – Те, кто начинают войну… Они отвечают за все. А другим остается совершать подвиги или безвестными умирать.
   – Ты хочешь совершить подвиг? – уголок рта Черного Соболя дрогнул.
   – Не хочу – на войне. Лучше работать в поле и тихо умереть, когда придет срок.
   Черный Соболь вошел первым, его люди за ним. Раи опустился на колени возле самого входа. Черный Соболь сделал ему знак рукой – «иди сюда»! Если мальчишка и вправду оборотень, ему трудно будет находиться в храме. Или он просто не сможет через порог переступить. Хотя… есть такие, которые могут.
   Раи подошел к нише – алтарю, не поднимая глаз. Ему нечего было положить туда – он опустил ладони на камень.
   – Можешь о чем-нибудь попросить, – тихонько посоветовал Черный Соболь.
   Тот покачал головой.
   – Небо знает и без меня…
   – Но ты чего-нибудь хочешь?
   Довольно долго молчал.
   – Я хотел бы остаться тут. Стать одним из камней этих стен… – похоже, и не заметил, что произнес слова вслух.
   – Пойдем, – посланник Отори попытался отогнать наваждение – темная фигурка растворяется в камне.
   «Не знаю, кто он, но он точно немного чокнутый», – подумал Черный Соболь.
   На выходе Раи оглянулся.
   – Ты чего забыл?
   – Я слышал про этот храм, – тихо откликнулся тот. – Но не думал, что увижу его… вот так.
   И добавил:
   – Тот, кто мне рассказал про Хранителя Пути, уже не здесь… – его лицо стало серым и измученным.
   «Все-таки оборотень, – отметил Черный Соболь. – Нехорошо ему стало в святых стенах».
//-- * * * --//
   Сиэ-Рэн, Ивовый Остров, был крупнейшим городом Тайё-Хээт. И красивейшим, надо сказать. Не в пример тем городам, что и вовсе о своей красоте не заботились. Что же до Островка – тем более его Сердца, резиденции Солнечного, то об этом шел разговор особый. Далеко не каждый житель квартала Аэси оказывался достоин просто попасть туда. Лучшие мастера были удостоены чести оставить там собственные творения, будь то малое изделие или целый дворец, выстроенный под их руководством. Много сотен лет насчитывала Столица.
   Здесь даже на окраинах располагались домики приличного вида – крошечные, но чистенькие; за этим следили. Сине-коричнево-белые крыши делали их похожими на изделия из сахара и глазури, какие подают к столу в богатых семьях. Почти возле каждого домика рос большой куст – или высилось деревце. По узким, выложенным плиткой канавкам бежала вода, поблескивали маленькие бассейны – все районы снабжались водой весьма хорошо.
   Издалека было видно огромную стену – и нежную весеннюю зелень, рощицы и высокую траву, как волны, разбивающиеся о каменную кладку. Стена, старая, невысокая, выглядела внушительно до сих пор.
   – Когда-то давно здесь стоял дворец – крепость кого-то из прежних Благословенных, – неожиданно заговорил Черный Соболь. – Он и был на месте нынешнего Островка. А ныне человеческие руки превратили Островок в настоящий остров. Говорят, сверху, со сторожевых башен, он похож на огромный глаз. Конечно, сейчас это не крепость. Однако стена вокруг столицы быть обязана.
   В небе парили большие хищные птицы. Черный Соболь счел это добрым знаком.
   – Ты не увидишь столицы, как увидел бы простой человек. Я отвезу тебя в Аэси – оттуда родом мой господин. Если тебя примут те, кому он хочет тебя поручить, там и останешься. Это удача для такого, как ты… да что там говорить, каждому хотелось бы жить там. Любой деревенщине лестно, если позволят хоть пыль подметать в Аэси.
   – Что там? – после долгого перерыва подал голос мальчишка. Черный Соболь аж вздрогнул от неожиданности.
   – Там находятся дома только уважаемых людей, многие из которых весьма высокого рода. Иные дома стоят в перешейках между пятью другими частями города, соединенных дорогами. Но части, подобной Аэси, нет.
   – Что я буду делать в столице? – неожиданно и чуть ли не требовательно это звучало после его молчания.
   – Разговорился… Что скажут, то и будешь. Не знаю. Видишь ли, мой долг – доставить тебя сюда. Господин Отори не приказывал всю жизнь возиться с тобой.
   Однако в мальчишку словно демон вселился.
   – Я обязан остаться там? Или нет?
   – Ты мне надоел.
   – Господин Отори относился ко мне хорошо. Я не могу ответить ему неблагодарностью. Но перед теми, кто там, впереди, у меня нет никаких обязательств.
   – Надо было убить тебя по дороге, – раздраженно выдохнул Черный Соболь. – Мне все равно. Только прежде чем выкидывать какие – либо штучки, подумай, как это отразится на репутации оказавшего тебе покровительство – даже при том, что ты, вероятно, больше не увидишь его.
   – Я хочу лишь понять, – тихо сказал Раи. – А идти отсюда мне некуда.
//-- * * * --//
   – Ну, покажи, что прислал господин Отори, – голос был женский, немолодой, но приятный. В комнату вплыла пожилая особа. Густые без седины волосы – явно накладные, – пышной прической обрамляли круглое лицо, на котором было на удивление мало морщин. Богатое платье переливалось красным и синим, походило на садовый цветок.
   Мальчишка поднялся, длинным движением снял темный шарф с головы – волосы были сколоты на затылке, лишь несколько прядей выбрались на свободу. Спокойное лицо казалось сделанным из золотистого снега – холодное в своей отрешенности и мягкое одновременно.
   – Неплохая зверушка, – улыбнулась женщина. – Он всегда любил все красивое. – И чуть озадаченно сдвинула брови, разглядев черную «метку»:
   – Метка? Ну-ну. Особенный, значит. Придется гадальщика звать, узнавать, к добру или к злу этот знак. Недобрый – нехорошо, придется избавляться от тебя. Впрочем, если к добру… – она призадумалась. Если верить изображению и легендам, у Лотос, девушки – героини, была такая же родинка.
   Черный Соболь вспомнил испуганных попутчиков, и уголок рта невольно пополз вверх.
   – Господин Отори не прислал бы в столицу то, что может быть злом.
   – Это не нам решать, – хладнокровно ответила та. – Что-то он у себя его не оставил. Может, судьба так распорядилась, а может, и нет. А в остальном… приспособлю я его куда-нибудь, если нет на нем тени. В столицу много таких из провинций привозят. И правильно. Красивое тут должно быть.
   Раи слушал их безо всякого выражения. Однако женщина вдруг обратилась к нему:
   – А ты, похоже, не рад очутиться в столице?
   – Не знаю. Я не видел ее.
   И глаза закрыл, словно и не желая видеть. Вдруг понял, что никогда не вернется в Хэнэ.

5. Аэси

   Утренний воздух прозрачен – девушка знала это. Она привыкла просыпаться, когда небо только подумывало стать светлее, когда птицы начинали пробовать голоса. Ей не хотелась тревожить других, и она лежала, открыв глаза, или садилась к столу и писала – на прозрачной бумаге итасси, какую выбирают поэты, или на более плотной, желто-зеленой хэйта, годной для личных заметок, или на ученической нисса. Перебирала другие листы, зеленоватые или нежно-голубые, шелестящее-хрупкие или гладкие, словно шелк. Только бумаги ниили, на которой пишут указы, не было у нее – и невесомой, словно с размытым рисунком внутри – шитека, Облако в Танце, которой доверяют послания сердца.
   Или девушка доставала шкатулки, стоящие в нише возле ее постели – темную, инкрустированную серебром, или другую, из кости, вырезанной так искусно, что шкатулка смотрелась плетеной из тонких нитей.
   В первой – лежали грубоватые, тяжелые украшения из бронзы и кожаных ремешков – Хали они казались очень красивыми, настоящими; несколько камешков и, в кожаном чехле – стебли степной сушеной травы. Ставшие невзрачными и бледными, когда – то розовые цветы. Девочка по имени Шафран привезла все это из восточной холмистой степи.
   Во второй – только детский браслет и кольцо с золотым лунным камнем. Мать подарила их Хали, когда та вышла из младенческого возраста. Тогда девочка только радовалась подарку, особенно кольцу, которое носить еще не могла. А лет с пяти – не снимала, до дня, когда стало мало.
   Сегодня Хали не стала следовать привычному течению утра. Она кликнула девушек, немилосердно разбудив их – и те, протиравшие глаза, помогли Хали одеться. Звать дам старших по рангу Хали не стала, а сами они не проснулись. Быстрыми шагами вышла во двор – там дожидались носилки. Усевшись, опустив занавеску с вышитыми рыбами и змеями моря, Хали задумалась – и не заметила, как одолели расстояние от Сердца Островка до Храма Иями и Сущего. Не больно-то велико расстояние – особенно по хорошей дороге. А дорога была хороша – золотисто – белые плиты, квадратные, одинаковые на всем отрезке пути.
   Носилки остановились не у главных ворот – в небольшом дворике. Каменное кружево стен и нефритовые изваяния, между ними – кустарники с глянцевой жесткой листвой. Никто не стал на пути Аину – напротив, троюродная сестра встретила ее на пороге, провела внутрь помещения.
   – Санэ, – улыбнулась девушка. Виделись они редко, но тепло между ними было. Только отец и Посвященная обходились без формальностей в разговорах с Аину. Только сюда за пределами Сердца Островка могла наведываться девушка, не спросив позволения. Прозванная за цвет глаз Соколицей, Посвященная выглядела моложе двадцати семи лет. Одета в темно – серую накидку – только во время обрядов одежда Соколицы была белоснежной, с оранжевым и золотым. И обстановка жилья – простая до изумления, хоть и не бедная. Девушки-шемэ, которые находились при Храме, жили еще проще. Когда-то Хали все это поразило неприятно. Теперь она завидовала.
   – Ах, Соколица, если бы я могла стать, как ты…
   – Невозможно.
   – Как часто я слышу это слово…а еще чаще произношу его сама для себя.
   – Твой отец правит. Ты не можешь стать Посвященной – сэрини. Благословенный здоров, храни Сущий его дни – и, даже если он не доживет до старости, тебя все равно успеют выдать замуж. Это важно для страны.
   – Да…
   – Глупенькая, – голос сестры стал ласковым. – Ты хотя бы получишь счастье иметь детей. А я отслужу свое здесь – и буду доживать дни в почете и одиночестве. А мое место займет другая.
   Хали подумала, спросила вскользь:
   – Как поживает моя вторая родственница – Посвященная?
   – Хорошо. Она обучает девушек – шемэ вышивать и складывать из бумаги фигурки – не впустую проводит время.
   – Разве такие занятия положены в Храме?
   – Не запрещены, – повела плечом Соколица. – Мы тоже можем испытывать скуку.
   Хали сидела молча, сцепив руки.
   – Что беспокоит тебя? – мягко спросила сестра.
   – Я боюсь. Мы и так лишены права выбора, я же – особенно. Слухов о моем предстоящем замужестве еще нет?
   – Я не покидаю Храм. Но тебя могу утешить – об этом еще не велись разговоры. Это я знаю.
   – Не знаю, кому меня отдадут. У сууру берут в дом по три жены. Это ужасно – я не смогу…
   – Можешь не беспокоиться о западных соседях. Ты же не полностью крови тхай.
   – Нет, нет… напротив. Здесь, в тихом месте, вы забыли о жизни. Напротив, они будут пытаться меня получить – ради союза с кочевниками.
   – Отец тебя не отдаст. Если ты понимаешь – неужто не догадается он?
   – Мало ли что может быть… Сууру сильны…
   – Отец твой не станет покупать мир такой спорной ценой. Соколица протянула руку, взяла Хали за подбородок.
   – Однако ты слишком много думаешь о том, о чем женщине не подобает. Как только тебе позволяют просто знать о таких вещах?
   Девушка вспыхнула, но быстро совладала с собой.
   – У моего отца нет сына. Я – не замена, и все же меня учили. Не знаю, зачем. Иногда я думаю – только затем, чтобы сейчас указывать мне на то, что я – женщина, и ни к чему не пригодна, даже обладая знаниями и умом.
   Соколица всмотрелась в лицо Хали. Медленно произнесла:
   – Надеюсь, такие речи ты ведешь только со мной?
   – Я могу что угодно сказать, – горько ответила девушка. – Разве кому-то не все равно?
   Соколица кивнула. Ее желто-коричневые в мелкую крапинку глаза словно дымка заволокла.
   – Ты можешь кричать об этом на площади. Но я бы не сделала шагу, чтобы это услышать – ради своей собственной жизни. Дитя… ты ведешь такие речи с тем, кому веришь, и заносишь отточенную лэ над их головой.
   – Меня на днях навестил мастер Весенний Ливень, – переменила тему Соколица. – Подарил мне свою миниатюру с цветущим деревом. Сетовал, что нет достойных учеников. Подражатели – самое большее. Боится, что канул в прошлое золотой век художников.
   Хали улыбнулась кончиком губ – улыбка бледноватая, однако настоящая.
   – Я люблю смотреть на его работы. От них на сердце светлее.
   Совсем скоро Хали собралась возвращаться. Никто ее не гнал и не ждал, и все же она не могла позволить себе подолгу находиться даже здесь.
   – Побудь еще, – пыталась уговорить ее Соколица. – Ты редко навещаешь меня. Скоро мы станем видеться только по храмовым праздникам.
   – Я стану смотреть на тебя снизу вверх, как на облаченную высшей властью, – на миг проглянула веселая девочка, и скрылась опять.
   Соколица помедлила, поглядев на троюродную сестру.
   – Остерегайся любых влияний. Два Дома сейчас – пауки в одной норке. Пока они еще терпят друг друга, и другие Дома не определились. Но у Лисов родня получает хорошие должности. Скоро… Оберегай тех, кто тебе дорог.
   – Ты сейчас говоришь о вещах, за которые упрекала меня.
   – Да. Я женщина, и я Посвященная. Но все же и во мне течет капля Золотой крови.
   Девушка встала, чуть поклонилась старшей сестре.
   – Я буду помнить, – и вышла во дворик, проследовала за каменную ограду. Соколица провожала Хали, держась на три шага позади.
   – Айэ, девочка, – беззвучно произнесли ее губы, когда девушка миновала ворота, направляясь к носилкам.
   Храмовая бумага хооли – золотая…
//-- * * * --//
   Квартал в Аэси
   – Ты правда сделал что-то необыкновенное со своими спутниками по дороге сюда?
   – А правда, что ты можешь превращаться в дикого зверя?
   – А ты в самом деле знаком с оборотнями и маки?
   – Нет, – с завидным терпением отвечал он. Потом перестал. Поводил плечом – пусть думают, как угодно. Но долго еще слышал разговоры у себя за спиной.
   Не сразу он в должной мере оценил, в какое место его привезли. Сюда нельзя было попасть с улицы – детей и подростков тщательно отбирали из лучших. Только слово Отори значило много для хозяйки этого Сада, и она приняла мальчишку.
   Здесь жили красиво и празднично. Алый Квартал в Аэси – самый дорогой и яркий плод среди растущих на том же древе. Все тут было по-своему. Внутренние дворики домов располагались не спереди, а сзади, и все словно состояли из укромных уголков. Тихо не бывало – вечно что-то звенело, наигрывало, пело, смеялось. Остаться одному надолго было еще сложнее, чем отыскать тишину.
   …Он смотрел в зеркала – бронзовые или серебряные – и не понимал, кого видит там. Собственное лицо казалось чужим, и от того неприятным. Тот, кто отражался в озерной или речной воде, куда больше был им. Этот – всегда был послушен, его часто хвалили – но похвалы обтекали его, как воздушные струйки – каменный выступ.
   Их обучали многому – навыкам слуг в личных покоях, красивым движениям, ритму, ставили голос и учили говорить правильно и почтительно, рассказывать истории и читать вслух стихи; необходимому этикету, искусству составления букетов, складывания писем и просто фигурок и цветов из бумаги, умению укладывать волосы, разбираться в напитках и ароматах, одеваться. Учили распознавать, что говорит узор и покрой одежды, язык цветов и драгоценных камней…
   Музыке, пению и танцам не учили особо – готовили не актеров, однако начальные навыки получали все, и более талантливые могли пользоваться ими, развивая самостоятельно.
   Все это было чуждо мальчишке из лесной деревни, однако скорее привлекало, нежели отталкивало.
   Настоящих друзей из себе подобных подросток здесь не нашел. Помогал, чем мог, расспрашивать опасался – мало ли что у кого в прошлом. А ему часто снился один и тот же сон: взлетающая лэ и кровь. Больше никто не выжил – понимал, когда просыпался. Не из-за него ли погибли все? Казалось, что и семьи уже нет.
   Рисовал фигурки караванщиков и родных – скупыми штрихами, на песке – веткой, на бумаге – углем. Порой надеялся, что фигурки оживут; одергивал сам себя. Не оживут ни фигурки, ни мертвые.
   Поначалу те, кто обучал воспитанников красивым движениям, разводили руками. Неторопливой отточенности сэ-эттэн новый мальчишка не соответствовал, но диковатая, текучая естественность жестов оказалась не хуже веками утвержденного канона. И голос был певучим, как тоо — но это вряд ли могло удивить Нэннэ. Она встречала многих уроженцев Тхэннин, и слышала этот говор, грудной, протяжный немного.
   Новичку поручено было ухаживать за птицами. Во «владениях» Нэннэ их водилось достаточно – одни создавали уют, других приносили и раздавали в качестве подарков. Было даже несколько весьма редких и дорогих птичек. Некоторые из них умели говорить, передразнивая человеческую речь, – а одна, белая с желтым хвостом, казалась почти разумной. Другие пели великолепно, вплетая в песню рулады ручья, звон стеклянных колокольчиков и голоса других птиц. Йири – теперь его снова называли по имени – нравилось возиться с пичугами. Он легко определял, какая птица поймана недавно, а какая родилась в клетке. Таких часто можно было брать в руки, и они лишь беззаботно щебетали, не пытаясь улететь. Никто не знал, были у него любимцы, или же нет. Со всеми он обходился ласково и спокойно, и, кажется, ни к кому не привязывался.
   Клетки с птицами стояли в саду, возле бассейна, выложенного зелеными плитами. Что уж нашло на мальчишку, но подоспевший старший слуга увидел птиц уже над ветвями садовых деревьев. Схватившись за сердце, он кинулся к виновнику этого безобразия – и остолбенел, увидев на лице того детски-счастливую улыбку.
   Конечно, Йири крепко досталось. Однако на все вопросы о том, почему он позволил себе столь странную дерзкую выходку подросток молчал, и на губах его была необычная усмешка. Словно он знал нечто, о чем другие и не догадывались. Подобное выражение лица продержалось недолго, он снова стал прежним – но хозяйка Сада призадумалась. И отныне с опаской поглядывала на него, внешне тишайшего из всех, послушного ученика.
   Он тоже умел задавать вопросы.
   – Кто такая Лотос? – спросил он однажды.
   Нэннэ заулыбалась.
   – Ты запомнил, что я сказала тогда? Или слышал где-то еще? Хорошо. Слушай – во многом из-за нее ты здесь. Лет двести прошло, а то и больше. Она была молоденькой придворной дамой, не из тех, кто стоят высоко. Двоюродный брат тогдашнего Тайё, Солнечного – в нем тоже была чистая кровь Золотого Дома – решил захватить власть. Лишь единицы поддержали его, – а он захотел добиться отречения. Жена Благословенного и двое маленьких сыновей были у моря; на обратной дороге, когда они отдыхали в дорожном домике, на них напали. Мать мальчиков была убита, а детей Лотос сумела спрятать, и позже покинула стены дома с ними вместе. Она переоделась крестьянкой, малыша укрыла в заплечной корзине, а старшего выдавала за своего сына. Она боялась послать весть в столицу – не к тем могла попасть эта весть. В уединенной пустой хижине отшельника жили они, пока их не разыскали люди Благословенного. Лотос первой из женщин причислили ко Второму кругу – а всего их было две за историю Тайё – Хээт. У Лотос была такая же метка, как у тебя – теперь ее считают счастливым знаком. А в старину таких при дворе не больно-то жаловали.
   – А вторая… та самая женщина-воин?
   – Ты кое-что знаешь, – удивленно подняла брови Нэннэ. – Впрочем, здесь, в Аэси, этим мало кого удивишь.
   Он впервые увидел по-настоящему высоких особ. Те приезжали на представления, в Хаатарэ – на улицах все склонялись, давая дорогу носилкам и лошадям; и после – вокруг них образовывалось пустое пространство, хотя ни они сами, ни слуги их не прилагали к тому усилий. Лица этих людей были спокойны – они никогда не смеялись, позволяя себе разве улыбку, хотя большинство тайо были молоды – старшие искали иных развлечений. Теперь Йири было немного неловко – те, кого он считал знатными господами раньше, к этим – не посмели бы подойти. Впрочем, нечасто Высокие удостаивали Квартал своим посещением.
   В Аэси Йири жилось свободнее, чем в доме Отори. Он даже мог бы временами ходить один – однако знал, что за всеми такими, как он, присматривают незаметно. Не того опасались, что они захотят покинуть Сад Нэннэ – кто же откажется от жизни такой и от будущего? Глупец разве что – да кому такой нужен? Скорее, охранять нужно было от тех, кто захочет похитить подобную драгоценность. Хоть строго с этим было в Аэси, сильны пороки людские, и демоны даже сюда пробирались. Поэтому чаще всего Нэннэ отпускала своих воспитанников по трое-четверо – и охранники незаметно шли сзади.
   Хоть и весьма относительной была подобная свобода – несколько улиц всего – подопечные Нэннэ радовались и такой воле.
   В ее Саду те, кто был достаточно взрослым, не задерживались подолгу – но Йири она отдавать в чей-то дом не спешила.
   Незаметно лето пришло.
//-- * * * --//
   Хаатарэ
   На этой большой, белыми плитами выложенной площадке выступали известные циркачи, музыканты и прочие приносящие радость. Сюда допускали только лучших артистов, и порою даже люди высокого рода смотрели на них – и кого-то потом приглашали в свои дома.
   Когда Йири в первый раз оказался там, вниманием всех владел человек с дрессированными ящерицами. Большие, зеленые с бурыми пятнами и воинственно торчащими гребнями на спине, животные крутили колеса, играли яркими шариками и пританцовывали. Публика смеялась и ахала.
   Потом настал черед плясуньи. Йири отвлекся, глядя вслед дрессировщику, запихивавшему ящериц в клетку из темно-коричневых глянцевых прутьев, и не сразу перевел взгляд обратно в круг. А там уже совершалось маленькое чудо.
   Пятнадцатилетняя, легкая, с нежным полудетским лицом, она взлетала в змеиной пляске, раскидывала руки, кружилась, и рассекали воздух бесчисленные косички танцовщицы, и звенели медные браслеты, украшенные чеканкой.
   – Ее зовут Ялен. Она родилась тут, в Аэси, ее знают не только в Алых кварталах Сиэ-Рэн, но и выше… Она еще совсем дитя, но уже одна из лучших танцовщиц Столицы. Ее мать была известной ашринэ.
   Плясунья смеялась, отдаваясь вихрю, который нес ее и крутил. Казалось, она не знала усталости. Посвистывали, подражая птицам, маленькие черные тан, и небольшой барабан рокотал, пытаясь поймать удары сердца плясуньи.
   Потом он один возвращался узкими переулками, слушая журчащую в канавке воду. Навстречу шла та, что танцевала, яркая, словно алая бабочка, окруженная девочками лет восьми – они без умолку чирикали и грызли сладкие стручки. Ялен прищурила глаза, разглядывая его. Потом небрежно сказала девочкам «кыш!», словно надоедливым птицам. Когда они разлетелись со смехом, сказала, все так же рассматривая:
   – Я видела тебя там.
   – Я смотрел на твой танец. Красиво очень, ты мастерица.
   – А ты какой? – она со смехом потянулась к нему. Он не отстранился, но не сделал ни одного движения, словно прикосновения Ялен были ему неприятны. Потом отвернулся, чуть склонив голову.
   – Не знала, что здесь могут быть недотроги, – недовольно заметила Ялен.
   – Прости.
   – Ты прав, – неожиданно сказала она. Имеют значения только те, у кого есть нужное тебе. Подчиняться же следует тем, кто в силах тебя заставить. А остальные – пыль…
   – Ты и вправду так думаешь?
   – И ты будешь думать так же, – Ялен уверенно вскинула голову, косички ее разлетелись по всей спине.
   – И все же… Ты считаешь, я хороша?
   – Очень.
   – Тогда идем! – она схватила его за руку. Йири последовал за ней.
   В укромном уголке чужого сада росли огромные бархатистые розы. Их запах был слишком сладким, от него скоро начинала болеть голова – однако цветы были невероятно красивы. Они сплетались стеблями и старались прижаться друг к другу и одновременно уколоть друг друга больнее.
   Танцовщица обхватила его за шею руками, тонкими, гибкими, словно змеи. Ее волосы пахли цветами – садовыми, пышными. На сей раз он отстранился не сразу…
   – Безумная. Нас обоих убьют, если узнают.
   Ялен рассмеялась беспечно:
   – Ты этого боишься?
   Он ответил не сразу:
   – Нет. Но ты…почему?
   – Лучше уйти молодой. Я хороша, но сколько у меня впереди? Десять, от силы двадцать лет. А потом? Умирать на улице, готовой на все? Стать женой бедняка? Я всего лишь танцовщица. Ради нас иногда умирают знатные люди, в старину, говорят, из-за одной девушки развязали войну три высоких рода – но что потом? Той девушке повезло – она умерла в расцвете своей красоты, и ее могилу до сих пор показывают приезжим. Но упаси Сущий дожить до старости… Поклонники превратятся в гонителей, вместо восторгов ты будешь вызывать отвращение. Я же не знатная дама, которая всю жизнь пользуется почетом.
   – Так что же, стремиться навстречу смерти?
   – Удача любит отчаянных, – беспечно сказала Ялен. – Ты что, не знаешь, сколько людей Алого квартала добровольно уходят, начав стареть?
   – И здесь, в Аэси?
   – Разве есть разница? – она дернула плечиком. – Здесь живут красивейшие и искуснейшие. Но сюда привозят и приводят новичков, они сменяют прежних.
   – Как можно обрывать собственную жизнь? Только в особых случаях…
   – Ты знаешь, кто мы? Цветы, которым Сущий повелел цвести и радовать глаз. Мы – и есть этот особый случай.
   – Но зачем тебе я? Я – никто.
   – Ты задаешь слишком много вопросов, – Ялен недовольно сдвинула брови. – Ты нравишься мне. Разве этого недостаточно, чтобы вместе провести время?
   – Не знаю. – Он поднял голову, прислушался. В кустах пеночка мелодично посвистывала, как бы подтверждая, что кроме Ялен и Йири в этом уголке сада нет никого.
   «Вам известно про них?» – Да. Пусть, – она улыбается. – Я позволю ему. Он хороший мальчишка, но немного странный. Ялен научит его жизни. Просто присматривай за ними. А то попадет в беду. Ялен – маленькая змейка, сумеет вывернуться, он – нет.
   Ялен нравилась роль учителя. Больше в ее окружении не было тех, кто готов был признать ее первенство в этом. А он слушал – и слушался. Конечно, если бы он еще смотрел на нее с безоговорочным обожанием – но этого Ялен все же хватало от других, куда более значимых. А подобные отношения были чем-то необычным и ласкали ее тщеславие, хоть и совсем иначе.
   В Саду Нэннэ не приходилось сидеть просто так. Люди хозяйки занялись Йири вплотную. А он только исполнял все, но мыслями был не здесь.
   Дни быстро летели.
   Теперь он знал многих в Квартале – но сошелся ближе, – не считая Ялен – пожалуй, только с двумя. Брат и сестра, юные музыканты. Девушка играла на тан и на ахи, юноша – на тоо и маленьких барабанчиках. Это был превосходный дуэт. Они изучили, почитай, все мелодии Тайё – Хээт, и мелодии сууру, и даже варварские напевы. Ялен частенько болтала с этой парой, а Йири больше нравилось слушать их игру.
   – А ты можешь петь? – спросила девушка однажды. Тот покачал головой.
   – Совсем не так, как здесь.
   – А как?
   – Для себя или для малышей. А тут все красиво, но для многих сразу.
   – А как же песни любви? Они тоже поются не для толпы.
   – Да. Только… я и здесь не слышу таких.
   – Они есть, – девушка закрутила на палец кончик косы. Показала в улыбке ровные зубы. Ялен ревниво нахмурилась.
   – Есть, – согласился Йири. – Но для тех, кому они предназначены, разве не так?
   – У тебя свой путь, – рассмеялась девушка. – Тебе, может, и не надо.
   – Ты лучше играй, – тихо попросил он.
   – И зачем она тебе сдалась? – поджав алую губку, говорила Ялен. – Ей, кстати, зимой будет семнадцать.
   – И что же?
   – А у нее даже покровителя нет.
   – А у тебя – много, – обронил он. И повторил: – И что же?
   – Да ну тебя, – надулась Ялен, то ли в шутку, то ли всерьез.
   Да, он мог пользоваться некоторой свободой. Но предпочитал находиться в Саду. Учителя на него нарадоваться не могли, Йири же уставал порой сильно. И Нэннэ – правдами и неправдами, а то и прямым приказом – отсылала его на улицу. А с тех пор, как появилась Ялен, никто лучше нее не справлялся с этой задачей. Она уводила его на берег Аянэ, и даже довольно близко к Каналу, показывая сияющие крыши над верхушками серебристо-зеленых ив.
   – Островок, – с благоговением говорила она. – Там живет Благословенный.
   В Алом квартале Аэси редко появлялись чужаки из других земель, не считая редкость для тхай – полукровок, отданных родителями сюда или попавших в Квартал иначе, однако Йири видел и шаваров, и сууру-лэ, и даже проезжавшее через соседний с Кварталом мост посольство каких-то северян. Ялен смотрела на пышную процессию и жмурилась, как довольная кошка. Какой-то мальчишка за плечом Йири бормотал что-то о желании посмотреть поближе. А Йири внезапно отвернулся от всадников. Ялен тронула его за локоть:
   – Скучно? Да, они далеко, плохо видно.
   В ярко-голубой воде под мостом рыбками играли блики и бликами – рыбки.
   Позже он видел двух чужеземцев с далекого Полуострова, у них были мощные торсы, огромные руки и бороды все в мелких черных колечках. Эти люди носили крупные золотые серьги, – украшения, не принятые у тхай. Вели себя с самоуверенной надменностью варваров. Чужаки не понравились Йири, они выглядели настоящими дикими быками, а их пышные бороды показались ужасным уродством.
   – Если бы мне приказали пойти в дом к такому, я лучше умер бы, – невольно вырвалось у него. Ялен рассмеялась.
   – Они никому не нравятся. А считают себя неотразимыми.
   Ялен хитро прищурилась:
   – А ты… Ну, попал бы к такому в дом. Пил бы траву киура – тогда все равно, чьи приказы исполнять. Так многие делают.
   – И ты?
   – Еще чего! – Она вскинула головку. – Я сама себе хозяйка. А тебе, может, и придется. Тогда осторожнее – в самом деле можешь и умереть, если часто использовать это зелье.
   Как-то еще шли мимо моста.
   Ялен смешно и злобно зашипела.
   – Ты что?
   – А ты разве не с гор? Или у меня плохо получилось?
   – Рысь? – неуверенно спросил он.
   – Ээ… нет. Хасса. Они охраняют сокровищницы Островка. Ты видел этих тварей?
   – Ни разу.
   – Я видела одну, в клетке. Длинная, пепельная… Бывают еще золотые. Лапы страшные, когти – во… – она широко развела руками. – Говорят, звери эти чуют вора аж за четверть ани. Лишь те, кто их кормит, могут их гладить, и то не все.
   – Я знаю, какие шрамы оставляет рысь.
   – Эти больше… Ррррр! С ними тяжело справиться. У Солнечного их шесть, – прибавила она с видом всезнайки.
   – Вряд ли он сам касается их, – Йири взглянул поверх головы Ялен, словно увидел подтверждение своим словам.
   В этот раз она прибежала возбужденная.
   – Там…одна женщина убила другую.
   Отдышавшись, она рассказала. Голос журчал.
   – Сумела найти, хотя та и пряталась, – медленно и с видимым наслаждением говорила Ялен. – Она встретила вторую утром, когда в переулке у пристани не было никого. Сходи, посмотри – там и сейчас кровь. Часть ее оставили да первого дождя.
   – Что между ними было? – нехотя спросил он, так как знал: не спросишь – надуется.
   – Подруги… Потом одна оставила другую нищей и без покровителя, а сама сбежала с кем-то из его слуг.
   – А тот, с кем она убежала?
   – Не знаю, – дернула плечиком Ялен. – Если господин не пожелал его искать, верно, это был никчемный человек, не стоящий даже гнева.
   Они укрывались от света в естественном шалашике из сплетения ветвей жимолости, и руки их тоже сплетались.
   – Ты еще не знаешь, куда тебя отдадут?
   – Нет. Может, оставят здесь?
   – Ооо… Глупо. Даже если не выгонят, будешь под началом старухи всю жизнь. А после – ее замены. Разве что свой Сад откроешь… но ты вряд ли способен на это.
   Она призадумалась.
   – Я могу кое-что сделать для тебя. Я знаю разных людей. И… они ценят меня. Может быть, ты уйдешь отсюда в хорошее место. И даже больше, если тебе повезет.
   – Мне все равно.
   – Дурачок, – она рассмеялась. – Никогда не надо отказываться от того, что само идет в руки. Иначе упустишь многое…
   – Может быть.
   – И все же я сделаю это для тебя… хоть ты и странный. Другой бы упрашивал… ты будешь никем, если не научишься жизни.
   – Жизнь разная.
   – Нет, она одинакова, – Ялен качнула головой. – Поверь мне, я знаю. Я выросла в Алом квартале. И моя мать…
   Ялен высоко ценили даже знатные господа, чем она пользовалась с естественностью котенка. Однако она вовсе не была безобидным зверьком – хитрая и во многом жестокая для своих пятнадцати лет. Она получала богатые подарки, одни из которых тут же продавала, а другие копила с упорством и жадностью горной острозубки. Однако она всегда возвращалась к Йири, и многие драгоценные вещицы обретали хозяина уже в его лице. Ему они были глубоко безразличны, однако спорить с Ялен стал бы не каждый. Йири не спорил. Он вообще никогда никому не перечил. Если Ялен нравилось вытаскивать его то на одно, то на другое зрелище, если это позволяла Нэннэ – он просто принимал все, как должное. Многих удивляло упрямое желание Ялен держать при себе мальчишку, который не мог дать ей ничего и, по совести, вовсе не был так уж ей восхищен, хоть и подчинялся ее прихотям в меру возможности.
   А лето в Алом квартале казалось особенно жарким. От жары немного спасал холодный кисловатый сок, разбавленный водой, и ледяные отвары трав с мятным вкусом. На всех углах продавались сладкие стручки, облитые чем-то розовым и тягучим, спелые плоды и леденцы со вкусом плодов – желтые и зеленые.
   Йири привык к постоянному шуму, к разноцветным фонарикам, которые переполняли сады и улочки по ночам, к музыке и улыбкам, за которыми часто пряталась страсть – ненависть или любовь, без разницы, тем более что часто одно переходило в другое.
//-- * * * --//
   Тот человек был весьма высокого рода, причем отличался отменно вежливым обращением даже с ничтожнейшими из слуг. Когда он изъявил желание забрать Йири в свой дом, Нэннэ ощутила радость и облегчение. Ее ученик получил должную огранку, и пора было ему начать иную жизнь. Бывшая красавица по-своему привязалась к мальчишке, и рада была пристроить его в хорошее место. Когда Нэннэ распорядилась, что он должен оставить Сад, он принял это без слов – как должно, и без улыбки. Не обрадовался, но и не огорчился вроде. На колено опустился, голову послушно склонил – а лицо медленно теряло краски. Нэннэ что-то заметила – но ей было не до того. Отпустила мальчишку, велела пока дожидаться. Йири вышел в коридор – и там остался, не двигаясь больше. Прислонился к стене и замер, глядя в одну точку. Казалось, что он рассматривает узор над аркой, ведущей в крытую галерею. Нэннэ случайно вышла следом за ним и увидела на его лице маску неживого спокойствия – того безумного ужаса, который превращает человека в лед – и бесполезно пытаться добиться чего-то. Человек не в силах будет сдвинуться с места – и так умрет скоро, сердце не выдержит. Или, напротив, помчится, сломя голову, пытаясь спастись от стоящих перед глазами картин – и может свернуть себе шею или разбить голову, не способный понять, куда он бежит.
   Нэннэ и не подозревала, что больше полугода назад, когда Отори хотел оставить Йири в гостинице, он видел мальчишку таким. Но обо всем остальном она знала – уж она-то умела выведывать все о человеке, в том числе и у самого человека. И поняла, что Йири не видит ее сейчас, что сейчас он снова там, в прошлом. И нужно быть осторожной, если она хочет не дать ему умереть.
   Пришлось приказывать нести Йири в комнату, говорить с ним, не переставая, лишь бы он слышал доброжелательный голос, и отпаивать горячими настоями, – а он, когда немного пришел в себя, был совершенно растерян. И не мог объяснить, что произошло.
   – Он так пугает тебя? Или ты чувствуешь отвращение? – допытывалась Нэннэ.
   – Нет…
   – Тогда в чем дело? Тебе неслыханно повезло.
   – Да…
   – Тогда почему ты чуть не свалился без сознания?
   – Не знаю…
   На пару минут женщине показалось, что Йири сейчас уткнется лицом в ее широкий рукав, и сам заговорит наконец больном, а то и заплачет. Ее воспитанники ничего в душе не держали.
   Нет.
   Он готов был исполнить распоряжение Нэннэ, покинуть Сад, – но, глядя на лицо Йири, она поняла, что это будет не самым разумным. Ему придется успокаиваться долго. Нэннэ не оставалось ничего другого, как сказать высокородному гостю, что Йири получил травму и в ближайшем времени не может быть ни к чему пригоден, даже не сможет оставить ее «владения».
   – Неумное ты существо, – если ты упустил собственную удачу… – больше она ничего не сказала. Довольно добрая, она была сильно раздражена. Однако мысль вышвырнуть Йири прочь не пришла ей в голову. В Алом квартале он был достаточно заметной штучкой, несмотря на замкнутость – милая птаха, не умеющая наживать врагов; многие отзывались о нем весьма одобрительно. Так что некуда было спешить – а если в дальнейшем хлопот с ним станет больше, чем пользы, – что ж… пусть отправляется хоть в Нижний дом, ей будет все равно. Со своими подопечными Нэннэ обращалась вполне хорошо, однако случалось их и наказывать, в чем Йири уже успел убедиться, выпустив птиц. Однако в этот раз Йири она не тронула.
   В молодости она многое повидала, была даже любимицей знатного человека – благодаря ему сумела подняться до нынешнего положения. Ей, в общем, везло, однако она знала прекрасно, какой след в душе оставляют страх и боль. Хоть она и не выделяла Йири, относилась к нему внешне прохладнее, чем ко многим, ему было позволено едва ли не больше, чем остальным, вместе взятым. Нэннэ хотела побыстрее вылечить мальчишку. И ее не раз ставило в тупик, что он думает иначе, нежели обитатели Алых кварталов. Тут она была бессильна.
//-- * * * --//
   На него указала Ялен. Уж какими хитростями эта ящерица добилась своего, Йири было неведомо. Не по его просьбе она делала это, и даже не по его желаниям. Просто рассчитывала на будущую оплату долга маленькая грациозная хищница.
   А ему было все равно.
   Тонкий, длинноногий, гибкий; еле заметная ломкость движений – единственный недостаток подростка – не столько недостаток, сколько интересное отличие от привычного канона сэ – эттэн, холодноватое, словно запах полынного стебля.
   «Может быть».
   Нэннэ даже рта не посмела раскрыть, когда ей приказали отдать именно этого. В маленькой комнатке, склонившись к нему, она шептала последние наставления, умоляла не беспокоиться, как надо, держаться – с нее же голову снимут, если мальчишка вновь выкинет фокус вроде недавнего.
   «Я не могу отказаться отдать тебя и на сей раз – моя репутация безупречна, и я хочу, чтобы оставалось так. Я никогда не просила воспитанников своих – я была в них уверена. Но ты… может быть, ты – мое наказание…»
   Йири слушал, прижав пальцы к губам. Одежда Нэннэ шелестела, и шелестел голос, все еще доброжелательно – властный, но вместе с этим испуганный – испуг пронизывал речь, как прожилки камень. Это было неправильно, тяжело, и он только согласно кивал, желая, чтобы кончилось все поскорее – и знал, что все только начнется.
   Ялен ошиблась. Теперь он не смог бы с ней расплатиться…
   Его «метка» вновь была сочтена счастливым знаком. Его привезли в окрестности Островка – через мост, в ивовою рощу, где располагалось несколько небольших павильонов. Там он провел три дня. Он не способен был думать ни о чем, чувствовать что-то, – все словно плавало в тумане. Может быть, поэтому он не совершил ни единой ошибки.
   Было страшно. Не меньше, чем два предыдущих раза – но он понимал, как его поставили высоко, и, вероятно, поэтому мог справляться с собой. Но от этого было не легче – он знал, что должен ни одним взмахом ресниц не выдать своего состояния. Это был беспричинный страх, острый, как боль от резаной раны – но все уже было решено. Конечно, если бы он сейчас сказал «нет», его бы не взяли ТУДА… вероятно, и наказание было бы весьма серьезным. Но он уже не умел кому-то противоречить.
   А потом он, одетый в светло-лиловое, ехал в закрытых носилках с темно – синими и золотыми птицами на занавеске. Ехал, крепко сжав пальцы – они начинали дрожать. Йири казалось, что его дрожь чувствуют носильщики. Страшнее этого беспричинного страха была мысль о том, что он не сдержится, не сумеет скрыть то, что с ним происходит. Он беззвучно шептал забавные песенки, слышанные в Алом Квартале, и прекращал тогда, когда понимал – еще миг, и звук вырвется криком. Он не мог прикусить губу – остался бы след. Нельзя.
   Он вышел из носилок в маленьком дворике, обнесенном высокой белой стеной, украшенной каменными узорами. Было начало осени, но пышные кусты с острыми серовато-зелеными листьями казались по-весеннему свежими. Цветы по сторонам дорожки походили на бледно-лиловые астры, небольшие, с холодным и сильным ароматом.
   Со стороны его движения казались безупречными. Спутники Йири не говорили с ним – он понимал все по направлению взглядов и кивкам головы.
   Вошли в павильон, отделанный белым и полосато-коричневым камнем – сардониксом, и направились дальше по галерее, в которой не было нижних окон – стена не доходила до потолка, и свет лился сверху. Йири видел только небо и иногда ветви. Но он не смог бы оглядываться по сторонам в любом случае, даже если бы его окружали невероятные чудеса. Смотрел прямо перед собой.
   Потом они оказались в овальном зале, словно созданном из опала и молока. В зале было две двери, одинаковых, только знаки на них начертаны были разные. Йири не знал этих знаков.
   Там его оставили одного – двое сопровождающих сразу же скрылись за дверью.
   Почти сразу вошел человек в черном – тонкая золотая вышивка украшала его одежду. Йири вздрогнул, увидев его – лицо было весьма неприветливым, и черный подчеркивал это.
   Йири опустился перед ним на колено, коснувшись рукой пола, склонив голову – человек с минуту пронзал его взглядом, потом приподнял пальцем его подбородок, долго вглядывался в глаза. Его словно не интересовало больше ничего, только то, что находится в глубине глаз подростка. Взгляд человека стал почти злым. Внезапно он приказал «Встань»! Повернулся и бросил через плечо: «следуй за мной!» – и направился к одной из двух дверей.
   За ней начинался еще один коридор – бесконечный.
   После была еще комната и еще люди. Потом ему велели раздеться, и его осмотрели тщательно – хоть уже делали это в павильоне, где был Йири до этого. Тело обтерли какими-то ароматными настоями. На волосы тоже брызнули ароматной водой. Дали другую одежду, похожую на ту, в которой он сюда пришел. В конце концов он почувствовал, что ноги его не держат, и едва не упал. Его поддержали, но не остановили неторопливый свой ритуал. Потом снова вели куда-то…
   В маленькой комнатке, где все было цвета темного и светлого меда с вкраплениями бледно-лилового, он остался один. Здесь пахло цветами – но не садовыми, а теми, что растут на горных лугах – легкий и солнечный запах. Темная занавеска заменяла дверь; что было за ней, он не помнил, хотя только что прошел там. Он вообще ничего не помнил сейчас. На маленьком низком столике в темной чашке поблескивала какая-то жидкость. Рядом стоял изящный узкогорлый кувшин. На нем не было узора, но те же оттенки меда перетекали друг в друга на его боках. Убрана комната была очень просто, но он уже научился понимать, насколько дорого стоит подобная простота. Он взял чашку, соединил обе ладони, замер. Потом медленно выпил ее содержимое. Это было что-то прохладное и свежее, как ветерок. Йири аккуратно поставил чашку на столик. Он принял то, что ему предложила судьба. Присел у столика – почувствовал, как голова закружилась. Понял, что очень устал. Слишком многое изменилось за последнее время. Теперь он просто не мог видеть, слышать, чувствовать новое. Тем более что с этого момента он не принадлежал себе даже в малой мере. Он заснул на мягкой кушетке, не раздеваясь, не думая уже ни о чем.
   – А мы думали, ты так и не выйдешь, – со смехом сказал мальчишка, с виду ровесник Йири или на год постарше, с насмешливыми черными глазами, продолговатыми, влажными, словно вишня без кожицы. Он лежал на кушетке, подогнув руку, опираясь на плотную маленькую подушку. У него был удивительно мелодичный голос, больше напоминающий музыку, а не речь.
   – Тебя все-таки послали сюда, не в Западное крыло? И где ты был раньше?
   Йири назвал имя.
   – Ах, это… Я знаю. Тебе повезло. Ее Сад не слишком хорош, хотя и не плох.
   – Сад?
   – Ты не в себе, да? – он усмехнулся. – Тот, где розочки цветут! Ну, не стой котенком на задних лапках, садись, – он небрежно повел рукой. – Ты словно не рад.
   – Я не знаю. Что мне нужно делать сейчас?
   Ответом был дружный смех черноглазого и еще троих – из них двое были юными девушками.
   – Какое чудо, – протянула одна. – Хиани, нам будет весело.
   Она змейкой скользнула к Йири и прошептала, глядя на него снизу вверх:
   – Ты поймешь все. Здесь самое лучшее место.

6. Островок

   Ни одного доброго слова не сказано о них. Только одна история есть – и мало кто ее знает. О человеке, который поздней осенью пришел к ночному костру. Там был другой, похожий на стебель черной осоки. Он позволил путнику согреться и указал, где дорога. Полночи они разговаривали, а утром ушли от костра вместе. И, когда четверо лихих людей преградили им путь, тот, безоружный, легко справился с ними. И глаза его были зелеными.
   «Ты и меня убьешь?» – спросил человек, поняв, кто шел с ним.
   «Нет», – ответил тот – и незаметно отстал в дороге. И не слышал путник о нем с тех пор.
   …Говорят, ииширо сами не разжигают огня. Но их привлекает огонь.
   Кто подарил жизнь тому костру, неизвестно.
//-- * * * --//
   – Знаешь ведь – тут мало кто остается подолгу. И правильно – тому, кто все для страны, не хочется видеть одни и те же лица. А иначе никак; слуги – пыль, да и те, кто намного выше…
   – А самые высшие – для дел государственных, – тихо откликнулся Йири.
   – Да, – усмехнулся Хиани. – Не для Малых покоев даже… Так что остались мы с Ланью. Заслужили, значит… Еще одну подарили кому-то – кажется, сууру ее увезли. Совсем небывалое дело… А ты, да и эти двое – новенькие.
   – Что нас ждет после? – спросил он, помедлив.
   – Остров такой есть – называется Белый. Туда отвезут, а обратно – никак.
   – Солнечный милосерден, – добавила вторая девушка. – Мы сможем даже говорить. А сто лет назад нас бы убили…
   Хиани усмехнулся краешком рта.
   – Молчи уже… Сто лет назад тебя бы сюда не взяли. Выращивали тех, кого сюда готовили, как орхидею из семечка – с колыбели. Не слишком надежно – и долго. А теперь – с нас прошлое снято… Мы – лучшие.
   Жизнь в Алом квартале напоминала фонтан – смех, ссоры, постоянные перемены. Яркая, стремительная и жестокая. Тут жизнь словно текла внутри дымчатого опала – ленивая, тягучая, неизменная. Важен был только сегодняшний день, как и для большинства юных; знали, что не долгое суждено счастье, но не думали о конце, как не верят в будущую смерть серьезно в эти года.
   Каждый шаг был предписан; любое действие, любой жест. Даже наедине друг с другом они вели себя согласно канону, который скрадывал все их различия.
   Сиин из Восточного крыла запрещалось общаться с другими Несущими тень, и слуги у них были свои. Но сплетни и новости все равно доходили.
   Одной из двух «старожилов» была девушка с удивительными сизо-каштановыми волосами – Йири никогда раньше не видел такого холодного цвета: ее пряди, казалось, подернуты инеем. А еще – у нее были невероятно огромные глаза, влажные, как у лани. Ее и прозвали – Лань. Девушка умела тенью скользить по комнате, шелком переливалась, не поднимала ресниц – но глаза улыбались. Ее руки были гибкими, как трава, шаги невесомее водомерки в пруду. Она выглядела тихой и незаметной, словно шелковая нить, однако была совсем не проста. И остальные в этом походили на нее – кроме Хиани. Все относились друг к другу ласково, однако истинная сущность каждого пряталась глубоко, как подводное течение. Каждый хотел не упасть – или хотя бы продержаться подольше. Хотя бы за счет других. Безупречные; не люди – произведения искусства. И тот, кто дольше всех находился в восточном крыле, посматривал на Йири с едва заметной усмешкой. Он ни разу не сказал обидного слова – все было ясно и так.
   О, над «ласточкой» хорошо поработали. Однако там, где другие действовали как дышали ему приходилось помнить. И тот, с черными насмешливыми глазами, ждал, когда же Йири споткнется на ровной дороге. Если ему повезет, его пинком отшвырнут прочь. Если не повезет…
   Да, канон пронизывал все. И центром, откуда расходились лучи, был человек с мелкими чертами лица и сухим, немного печальным ртом.
   В присутствии этого человека было страшно дышать. Если уж высокие советники старались лишний раз не поднимать взгляд, стоя подле него, что говорить о низших?
   Так и повелось.
   Дни были совсем одинаковы.
   Благословенный разве что Хиани с Ланью на лицо различал, не других.
   Лань и Хиани стояли ближе к лучам светила – остальным перепадали осколки в виде позволения видеть повелителя и прислуживать ему. Другие завидовали этим двоим, но не Йири.
   И неудивительно. Другие хоть как-то старались обратить на себя внимание, этот же хотел стать меньше, чем тенью – считал себя недостойным даже просто быть здесь. Его и не замечали.
   Хиани смеялся над ним.
   Те, что носили черное с золотом и походили на хищных охотничьих птиц, распоряжались, куда им идти и что делать. Лиц Йири не разбирал – словно их прикрывала маска, одна на всех.
   Стоило бы каждую минуту брать в ладонь, наслаждаться ею – ведь такое не повторяется, а длится недолго. Но ему, напротив, казалось, время стоит на месте.
   Постепенно привык.
   Скоро он знал их истории. Хиани еще ребенком совсем отдали за немалую плату родители – он был из Эйя и в столицу скоро попал. Мать Лани, «подопечная» некоего высокопоставленного лица, ни в чем не нуждалась, но сама избрала для дочери такую судьбу. Девочке и впрямь повезло. У одного только судьба сложилась иначе – его отец был из доверенных слуг другой важной персоны. Отец провинился серьезно, и отдал свою жизнь. Мальчишку пристроили, по мнению господина, неплохо. Что ж… и ему в конце концов повезло.
   А жизнь в Восточном крыле была особенная. Им многое позволялось – и много было запретного. Йири никак не мог привыкнуть к новым возможностям и запретам.
   Они были игривы, словно котята, и столь же ласковы и бессердечны. Они могли потребовать любую еду, весьма дорогую утварь – менять ее хоть каждый день. Но, как и многие другие сословия, не могли надевать ничего иного, кроме установленного традициями. Им не стоило слишком капризничать – но они вовсе не были безмолвными созданиями. Они не умели говорить «нет» вышестоящим, были счастливы, когда касались их тени – и ни во что не ставили слуг. А слуги боялись их.
   Йири плыл по течению – он не успевал понять и просто делал, что говорят. Для мальчишки из далекой провинции вознесение на вершину оказалось слишком щедрым подарком судьбы – сил не хватало принимать этот подарок. Йири не искал друзей, но и в стороне от других оставаться не мог.
   Ему снилась дымка, висящая над Восточным крылом – едва уловимая, нежная – как улыбка оборотня из страшных рассказов.
   Порою к ним заходил кот. Белоснежный, с длинной блестящей шерстью. Кошек было мало на Островке. Их любили, но предпочитали рассматривать как произведения искусства, которые лучше смотрятся по отдельности. Котята благодаря «заботе» людей были редкостью. Кот гулял по всему крылу. У него был надменный взгляд и привычка отпихиваться от слишком настойчивых рук. Больше всего он благоволил к Хиани. Мог целый час сидеть у него на коленях. Пронзительно – зеленые глаза кота порою становились непереносимо умны. С котом разговаривали, смеясь, называли его высокими званиями и расспрашивали его о жизни на Островке. Кот важно щурил глаза.
   И другие забавы придумывали….
   – Расскажи о себе!
   Молодым зверькам было скучно. Малейшая новость являлась событием. Нарушать запреты, покидая отведенные им места, сиин Восточного крыла даже не приходило в голову. И нарушители запрета были бы отвергнуты ими. Они с легкостью рассказывали о себе и о прежней жизни столь откровенно, что это удивляло Йири даже после Алого квартала. Но сам он молчал. И сейчас они нацелились на него, полные стремления выведать все. Этому напору было трудно противостоять.
   – Расскажи!
   – Ну, чего ты молчишь?
   – А может, мы недостойны?
   Смеющиеся глаза – и руки, тянущиеся к нему, словно к раненой птице, подпрыгивающей на дорожке. Он почувствовал, как горло перехватило – незримой петлей. С самого приезда сюда мягкое, ненавязчивое чувство страха не оставляло – и Йири перестал его замечать. А теперь снова почувствовал знакомый холод – но теперь он знал, что это такое.
   – Нет! – его крик показался тут неуместным. Неправильным. Йири сорвался с места и скрылся за занавеской в своей комнатке.
   Подростки переглянулись. Они не поняли. Только одна девушка встала и направилась следом. Вошла – он не услышал. Села на циновку возле него, неподвижно лежащего на постели лицом вниз.
   – У тебя было что-то страшное в прошлом?
   Тонкая рука нежно тормошила черные волосы.
   – Это ведь уже кончилось, разве не так? Теперь ты достиг всего. Неужели ты несчастлив?
   Он не отвечал.
   – Ну, мы же не причиним тебе зла?
   Молчание. Девушка просто не могла осознать, что он едва слышит ее. Но мало-помалу ласковые касания немного вернули его к реальности.
   – Спасибо. – Это получилось еще довольно-таки натянуто. Зашелестел занавес. Девушка подняла глаза.
   – Теперь моя очередь. Ты уже час тут с ним, пора дать возможность другим развлечься.
   Девушка сердито глянула на Хиани и вышла, намеренно не отвечая ему. Хиани уютно устроился на лежанке Йири в позе размышляющего мудреца.
   – Давай соображать, что к чему. Ты как-то сказал, что ты северянин. К нам ты попал через Сад старухи Нэннэ. Ты не рожден в Алом квартале на севере, даже и не пытайся врать. Тебя отправили или забрали туда. И не младенцем – маленьких обучают движениям; ты двигаешься хорошо, но не так. Думаю, не меньше десяти лет тебе было… а то и двенадцати… Интересно, из какой ты семьи?
   – Не надо.
   – Счастливым ты не выглядишь даже тут, не знаю, чего уж тебе еще хочется. Значит, каким-то образом ты попал в Сад против воли. Такое, наверное, бывает – хотя с какой радости ты там оставался тогда? Или так уж ценили, что не сбежать даже?
   – Зачем тебе это? – голос Йири стал уже умоляющим, но определенно живым.
   – Ты две недели тут, а мы ничего не знаем. Непорядок. От нас-то чего скрывать? Здесь ты никого не удивишь, если достанешь и покажешь собственное сердце – но молчание тебе друзей не прибавит. Ты уже связан с нами, не так ли? А расплачиваться не желаешь?
   Йири вскочил, словно Хиани внезапно стал ядовитой ящерицей. Шарахнулся от него – однако остался в комнатке.
   Тот невозмутимо продолжал.
   – Какое ты нежное существо! Мы тоже не всегда грелись в лучах солнца… теперь – да. Теперь мы выше всех, себе подобных. А ты хочешь стоять выше нас? – он усмехнулся краешком рта. – Не выйдет. Ты – совершенно такой же.
   – Мне… Я не могу об этом. Просто… Я не могу дышать тогда…
   Хиани потянул его за руку, усадил рядом с собой. Всмотрелся, словно в диковинную гусеницу, прикидывая, что за бабочку она породит со временем и не лучше ли не брать ее в руки.
   – Хочешь, спроси меня о чем угодно. Кроме как о повелителе. О чем угодно – даже о том, чего я не говорил тут.
   Йири недоверчиво прокачал головой.
   – Тебе будет приятно отвечать? Я не понимаю.
   – Значит, душу ты отдавать не хочешь?
   – Но искренность… она бывает при любви.
   – Или при ненависти.
   – А как же здесь? То или другое?
   – Здесь просто иначе нельзя. Странно, что ты не понял.
   – Но при этом – каждый сам за себя?
   – И в этом иначе нельзя, – у Хиани вновь дрогнул уголок рта. – Те, за дверью, уже готовы от тебя отступиться. Я – нет. Я всегда получаю ответы.
//-- * * * --//
   Ему казалось, что жизнь там стоит на месте, но, когда это произошло, жизнь словно понеслась вперед галопом – и снова застыла. Тот мальчишка был новичком, и поначалу выглядел таким, как и все. Но он оказался не в меру болтливым. И, впервые покинув Крыло и вернувшись, наговорил много лишнего – взахлеб, радостно – тогда Хиани необычно для себя резко поднялся и от души съездил ему по уху. Потом без слов вернулся на место.
   Мальчишка молчал весь вечер. Никто не обращал на него внимания. Но через несколько часов его забрали. Любому было понятно, что больше его не увидят.
   – Они слышат все, чтобы мы не говорили? – потрясенно спросила самая новенькая. Её звали Соэн.
   – Не все. Но многое, – небрежно и мягко сказал Хиани.
   – Но мы…
   – Нам и так позволено немало. И еще кое на что смотрят сквозь пальцы – тут уж как повезет. Но есть вещи, которые запрещены, какими бы безобидными они тебе не казались.
   – Ты не предупреждаешь новичков, – негромко проговорил Йири.
   – Выживут те, кто умнее, – усмехнулся Хиани. – Может быть, ты?
   – И что будет с ним?
   – С кем? – он лениво потянулся. – Завтра будет дождь.
   Никто из них в этот день и ночь не покидал Восточного крыла. Хиани был веселее остальных.
   Ночью Йири пришел к нему. Тот не спал.
   – Почему?
   – Не задавай слишком много вопросов. Ты создан для жизни здесь. Многие – нет, хоть и взяты из лучших. И хватит об этом. Не то мы окажемся там же.
   – Почему ты думаешь, что я подхожу для того, чтобы быть здесь? – совсем тихо спросил Йири.
   Тот рассмеялся беззвучно.
   – А ты сам подумай. Конечно, ты многого не знаешь… но ты осторожен и учишься быстро. Мне жаль будет расстаться с тобой. Я думал, ты уйдешь раньше.
   – А ты? Разве тебе есть на что надеяться? Тебе не подняться выше.
   – Я знаю. Меня щедро одарила судьба. И, если мне предоставят возможность решить самому… я не останусь внизу.
   Хиани резко притянул Йири к себе, заговорил едва слышно:
   – Я помню, ты не из Алого квартала. Мне все равно, кто ты, но ты не умеешь… У меня нет оружия, но я смогу достать его, если нужно. Я научу тебя, куда надо ударить, чтобы уйти очень быстро. Мы учимся этому с детства, а ты… Но ты сможешь.
   Спрашивать, почему Хиани вдруг взбрело в голову проявлять заботу о нем, Йири не стал. Хиани мог и передумать. Хотя… Йири все еще не мог привыкнуть к тому, как в Алых кварталах относятся к собственной жизни. Если бы он мог думать так тогда, в предгорье Эйсен, он давно был бы мертв. Но он отучился жалеть о чем бы то ни было в прошлом.
   Отведенный им маленький сад казался кусочком игрушечного или сказочного леса. Небольшой пруд, ручеек с выложенным золотистыми камешками руслом, похожий на ракушку в гроте фонтанчик… Несколько изваяний из зеленовато-белого камня – его названия Йири не знал. Кусты снежноягодника и чего-то похожего, но с золотистыми ягодами. Белая стена, сверху украшенная изящной резьбой по камню – невысока, но возле нее – колючий кустарник. Не заберешься… Да и не пытался никто – нужно быть совсем без ума, чтобы добровольно пытаться уйти отсюда или хотя бы нарушить запрет.
//-- * * * --//
   Выглядела она маленькой девочкой и, по чести сказать, хоть красива была, вроде цветка сливы, но слишком прозрачной какой-то, наивной до крайности и полушепотом говорила даже с другими такими же Несущими тень. Черные волосы свои единственная из девушек Восточного крыла заплетала в косы, и кожа ее имела явственный красноватый оттенок – с Юга она была, полукровка. Испуганная увиденным в первый же день, она тенью пристроилась к Йири – видно, он ей показался родной душой. А тот, хоть и не беседовал с ней особо, за девушкой приглядывал – и над ней шутить не решались.
   – Хороша парочка, – фыркал Хиани, – Южанка и северянин. Там, на Юге, Краснорукие до сих пор себя татуировками украшают. И ладони свои красят в ярко-рыжий цвет. Странно, что эта чистенькая…
   – Я не из Красноруких, – застенчиво говорила та. – У меня только бабушка из них была… А другая – шаварка…
   Вечерами она долго рассказывала Йири про свою, в сущности, крайне бедную событиями жизнь. Он не говорил ничего и вообще едва слушал. Однако и не прогонял – ни взглядом, ни жестом. А три дня спустя ее отправили вниз, в Западное крыло – Благословенный только взглянул на нее, и заметил, что она слишком похожа на девушек Шавы. Мало кто из жителей Тайё-Хээт хотел видеть чужеземцев в своих домах.
   – Правильно, тут она, как лопух в розах, – смеялся Хиани.
   – А ведь она будущее имеет, а мы – нет, – заметила одна из оставшихся девушек.
   – Зато настоящее у нас такое, что им разве приснится. Золотое яйцо… лучше прожить год здесь и умереть, чем пять там и выйти оттуда служанкой в чьем-нибудь доме…
   «Ты любишь звезды? Смотри, Рысь сейчас прыгнет… А вон Змея… Крылатая Змея. Спишь? Когда-то мне казалось – я слышу их голоса. Странно ведь – созвездия приходят на землю, и звезды приходят – но это совсем разные существа, словно одни состоят не из других. Послушай… Когда-то… они рассказывали мне сказки…»
   Он места себе не находил, все думал о ней. Соэн, как и сам Йири, была – дитя далеких селений, ветер полей еще помнил о ее волосах. Как она там? Она почти не плакала, уходя. Она тоже считала, что Золотая птица стряхнула ее со своего крыла.
   Он и не подозревал, что может быть так настойчив. Изо всех слуг, что бывали у них, нашел одного, кому смог доверить записку. В ней просил об одном – в поздний час, когда звезда-Око будет над самой высокой крышей, придти к стене сада Западного крыла. Со слов слуги Йири знал, как расположены стены. И знал, что Соэн, полевая птичка, схитрит, но найдет способ остаться одной.
   «Недоумок, – шептали стены. – Оба погибнете, если хоть что-то пойдет не так. И тот, кто отнес записку, пострадает тоже. Может, Соэн поумнее тебя, и не придет вовсе?»
   Йири обратился к Иями, глядя на зелено-голубую звезду. Страшно было. Но он достаточно знал нравы Дворца Лепестков и натуру Соэн, чтобы не сомневаться – она чувствует себя одинокой. А что такое одиночество, он знал тоже.
   Как он ухитрился просочиться сквозь кустарник, не разорвав одежду в клочья, он не помнил и сам. Перелезть через стену было легко для него, вспрыгивавшего на бегущую лошадь, забиравшегося на любые деревья в родном лесу. Руки еще были сильны. Легкую темную фигурку никто не заметил.
   По ту сторону стены никого не было; он ухитрился преодолеть такой же кустарник и добежать до увитой плющом беседки. Тут можно было вздохнуть. Расстояние оказалось больше, чем он представлял, но он добрался до живой изгороди, за которой должна была ждать Соэн.
   – Эй! – позвал он шепотом, почти безнадежно.
   – Йири? – откликнулся голос.
   – Не называй… нельзя… как ты? – ему почудились голоса. Но он заставил себя остаться на месте. Лучше замереть, пока не пройдет опасность; если бежать, можно попасться – к тому же все будет напрасно.
   – Я… – кажется, она плакала.
   – Что ты, не надо, – он очень боялся, что она не сдержится и разрыдается в голос. Но не хотел уходить.
   – Расскажи…
   Она шептала все свои обиды, кажется, забыв, что она не одна, что не самой себе она открывает душу. Он слушал.
   – Не надо, не плачь… Ты не упала с крыла – просто жизнь идет, как должна идти. Может быть, тебя ведут к счастью…
   Она сбивчиво шептала еще – и он разобрал самое важное.
   – Я понял тебя… Прости. Больше здесь нельзя оставаться. Если сможешь – не выдавай нас.
   Он хотел бы взять ее за руку, но мешали кусты.
   – Прощай… Я не смогу придти больше.
   – Эшара… – кажется, она прикусила кончик косы, чтобы не заплакать.
   Он черным мотыльком полетел обратно, едва не натолкнувшись на стражу.
   Руки были исцарапаны от плеч, одежда местами порвана.
   Пришлось опрокидывать лампу, чтобы одежда эта загорелась. Отговорился случайностью… А руки скрыли рукава лаа-ни. Только бы его не позвали сегодня… Он знал, что просить у слуг, чтобы составить целебную мазь. Но это все утром…
   Он упал на лежанку – долго не мог заснуть. Но потом все же провалился в ядовитый туман.
   Проснулся от прикосновения. Рядом сидел Хиани и смотрел на него; потом снова провел пальцем по свежим царапинам. Усмехнулся. Заметив, как Йири прикусил губу, улыбнулся непередаваемо ласково – и выскользнул прочь. Только занавеска шевельнулась.
   В этот день Йири не звали. Все было спокойно. Сегодня он жадно вглядывался в лица слуг: будь серьезные новости из Западного крыла, он бы понял. Если бы заметили одну Соэн ночью в той части сада, она была бы наказана не очень серьезно. А если бы услышали разговор, из нее по-любому бы вытрясли имя. Она не выглядела сильной, южная девочка. Даже если бы она молчала, узнав, что ее обвиняют, он бы рассказал все. Потому что виновным считал себя.
   А Хиани следил за ними своими черными продолговатыми глазами, и в них было знание.
   Йири пришел к нему под утро, когда не было опасности невольно поведать что-то посторонним ушам. Тот, как обычно, был ласков, словно дворцовый кот, и столь же непроницаем. Кутался в теплое покрывало – он не терпел холода.
   Йири долго смотрел на сидящего рядом, а после неторопливо и сухо рассказал все. Про стену, письмо, – все, кроме того, как там живется Соэн. Это Восточному крылу знать не надо.
   – А ты смелый, – усмехнулся Хиани. – Совсем ничего не боишься?
   – Ты не выдашь меня?
   Он скорчил забавную рожицу.
   – Да что тебе Соэн? Она не так уж красива.
   – Мне ее жаль.
   – Ты еще умеешь жалеть? – это был не вопрос, удивление. – Да… я сразу понял, что ты нечто весьма… занятное.
   Близко ладонь.
   – У тебя сердце колотится.
   – Теперь ты знаешь.
   – Кустарник оставил тебе хорошие метки. А на что годен жемчуг с царапинами?
   – Пройдет. Под рукавами не видно. А иначе у меня не бывает.
   – Кажется, ты произнес это с гордостью?!
   – Ты меня выдашь, – говорит он почти спокойно. – Но сначала наиграешься вволю. Я не полевка, Хиани. А ты не кот. И не ласка. Мы люди…
   – Что-то хочешь мне предложить за молчание?
   – Жизни не покупают.
   Хиани рассмеялся.
   – Неужто? Хорошо… посмотрим.
   И аккуратно оторвал один лепесток у стоящей в вазе хризантемы.
   Тогда Йири решился. Какая безумная звезда стояла над ним в тот день?
   – Вы позволите мне говорить?
   Солнечный прекрасно владеет своим лицом, но сейчас на нем читается удивление – подала голос ваза или занавеска? Так не бывает.
   – Говори.
   – Я сделал то, чего делать нельзя… – смотрит отчаянно – настолько испуган, что взгляд кажется вызовом.
   – Эта девушка была в Восточном крыле только три дня. Она не выходила оттуда. Вашим приказом ее спустили вниз. Ее имя Соэн.
   – И что же?
   – Мы… успели сдружиться. И я нашел способ увидеться с ней.
   Лицо Благословенного не меняется.
   – Продолжай, – того не интересуют детали.
   Становится очень холодно. Но он говорит, не останавливаясь – если прервется, больше не сможет. Не хватит духу.
   – Ей плохо там. Над ней… смеются. Говорят, что она упала, не взлетев.
   – Ты хочешь, чтобы я позволил ей уйти?
   – На остров Белый?! Нет, – вырывается у него. – Но неужели… никто…не заслужил такого подарка – девушку из Западного Крыла?
   – О чем вы еще говорили? Уж не назвала ли она имя того, к кому желает попасть?
   Голос спокойный, почти что приветливый. А Йири уже знает, что все, что он делал и говорил, было ошибкой. Такое тут не прощается. Он почти не пытается оправдаться. Голова опущена, и вздрагивают туго переплетенные пальцы.
   – И я, и она… знаем, о чем у нас нет права говорить.
   – В этом я не уверен. Как и в чьем-то праве здесь находиться.
   Йири закрывает глаза, понимая, что просить уже не о чем, и бесполезно. Да и сил говорить больше нет.
   – Тебя научили покорности, – слышит он голос Благословенного, сухой и холодный. – Но не научили знать свое место. Вы оба останетесь, где были. Но больше ни слова о чем-то подобном.
   Он возвращается – слышно, как падает на лежанку. Одно короткое, глухое рыдание. Хиани – пасмурней осеннего дня. В первый раз он не решается подойти.
   Их и вправду не тронули. Однако наказаны были не уследившие. Некоторые знали – что-то произошло. Только подробности некому было повторить. И не посмели бы.
   Но обитателям Восточного крыла рассказали. Теперь Йири было известно, сколько человек и как заплатили за его безумный поступок.
   – Я знаю, она не была тебе дорога. Почему ты решился на это? – только раз спросил Хиани, удивления не скрывая.
   – Это мое дело, – в первый раз Йири ответил ему так холодно и спокойно, почти как Благословенный при обещании все оставить, как было. И после несколько дней молчал.
//-- * * * --//
   – Если достигнешь вершины, нет смысла цепляться за нее. Достаточно знать, что ты – лучший. И уйти насовсем.
   – Почему?
   – Чтобы остаться лучшим.
   Йири серьезно смотрел на него.
   – Ты правда так думаешь? Но ведь это значит – один. Только о себе… Или не иметь никого рядом?
   – А никого по-настоящему рядом не будет. Лучшими восхищаются, их ценят, хотят держать при себе или, напротив, стоять возле них. И всё.
   – Это неправильно. Но тебе проще жить… а кому умирать проще – не знаю.
   Нечасто они так разговаривали. Каждый раз Йири казалось, что он начинает понимать, кем является Хиани на самом деле. Потом понимание уходило, а Хиани становился почти врагом. Медлительным, текучим, как темная бронза, ленивым – с беспощадно острым языком, не снисходящий даже до того, чтобы ужалить. Он был единственным, кто говорил неожиданное.
   Йири знал, что летом комнаты украшали огромными алыми маками. Так же одевались в безрукавки – тэй, шелковые штаны и лаа-ни, как и в доме Отори, и в Саду Нэннэ. И не было различия в покрое, словно одного пола все Несущие тень. Одежды были различных оттенков меда, почти без вышивок – тонкие золотые плети растений и змейки ползли по горловине. Зато ткань стоила больше, чем половина одежды господина Отори.
   Порою Йири казалось, что жить в крестьянской лачуге он бы теперь не смог. Ему давно не приходилось мерзнуть. Он привык, что вода для него будет горячей, как только он пожелает. О пище говорить просто не стоило – ее было вдоволь, причем лучшей, чем он когда-либо представлял, рассказывая сестренкам о сказочных пиршествах фей в золотых дворцах. В конце концов, ему просто было приятно смотреть на вещи, которые его окружали – они были необыкновенно изящны.
   А по ночам ему теперь не снилось ничего. Или он снов не помнил. Дни были странными – прозрачная паутина, которая непонятно, есть или нет, и одновременно – вата, мешающая видеть и слышать.
   Рисовал иногда – но мысли путались, и линии выходили неправильными. Он сплетал их, словно лозу или нити, не заполняя контуры цветом; цвет растекался по линиям, словно вода.
   Он любил бывать в купальне один, хоть это далеко не всегда получалось. Вода успокаивала и нашептывала странные сказки; о себе обитатели Восточного крыла чаще всего заботились сами, и слуги появлялись только по зову. Он никогда их не звал. Нравилось смотреть, как сверкают капельки воды на коже – они казались росой, или звездами, живущими своей, чуждой людям жизнью.
   Он привык к ароматам Восточного крыла – Благословенный любил легкие цветочные и фруктовые запахи, ненавязчивые и светлые.
   Одна из девушек – соседка Йири – напротив, с ума сходила по запаху роз, и, несмотря на установленные порядки, всеми правдами и неправдами добыла у слуг флакончик розового масла; держала его в шкатулке возле кровати.
   Йири порой удивлялся, как быстро такие же, как он приживаются на новом месте, и, оставаясь послушными, выбирают из отведенного им лишь приносящее радость. Он все еще чувствовал себя здесь чужим.
   Свои обязанности исполнял, не думая, – они не были трудными; но постоянное напряжение, боязнь ошибиться не отпускали. Кому когда и куда идти – указывали носившие черное, с золотой вышивкой на одежде. Больше они не говорили ничего. Всё необходимое словно появлялось само собой, слуг встречали нечасто – с ними зачастую не могли обменяться и парой фраз.
   Иногда Йири видел гостей Благословенного – но он и лиц их не запоминал. Образцовые Несущие тень смотрят только на хозяина – но помнят всех. Йири образцом не был.
   Но он исполнял все, что положено.
   Повелитель относился к ним, как к чему-то среднему между слугами, вещами и кошками.
   Длинными были дни.
   В это время жизнь шла разными тропами. Умер старый правитель сууру. Трон унаследовал его сын, избранный отцом среди других сыновей – таковы были традиции суру-лэ. Дополнительный набор в войско был объявлен в связи с этим – про характер молодого наследника лестного говорили мало. Из Дома Асано на Островке оставался Шену – и отпрыски младших ветвей. Ханари был отправлен следить, как продвигается обучение новобранцев из бедных семей.
   Прервался один из родов Тайо, Высоких – сыновей не осталось, одни дочери. А они мало что значили. В остальном тихо пока было в стране и на Островке.

7. Взлет

   Столица
   Человек сидел, склонившись над столиком, и что-то писал. Кисть летала над зеленоватым листом, над бумагой для личных заметок.
   «Осенняя ночь темна, как звук большой тан, сладка, как запах умирающих цветов. Кто знает, сколько нечисти бродит во тьме? В такие ночи вся нечисть тянется поближе к жилью, привлеченная светом и жаром огня. И в доме не укрыться от тягучей и хрупкой красоты осени, ее аромата.
   И брат мой там, на сырых дорогах, погоняет коня, и ветер смеется над ним.
   Когда-то он бросал камешки и ракушки в живую оплетку нашей беседки, желая привлечь внимание – меня, старшего, занятого разбором очередной книги. Его волосы блестели, как пена. А ныне ему уже двадцать лет. Позади беспечное детство и разговоры о жизни и красоте с младшими из Дома Асано, Белых Лис.
   Теперь меня тревожит стремление брата по-прежнему прислушиваться к их речам. Всем ведь известно, Асано – и впрямь хитрые лисы. Их род неотвратимо погружался в пучину немилости и забвения, однако они сумели подняться и прилагают много усилий, чтоб не упасть. И пытаются опрокинуть других. Однако Солнечный, несмотря на заметное благоволение к этому роду, усилить его не желает. Кажется, ему интересна эта игра, в которой только умнейший останется возле повелителя. Но мы не можем позволить, чтобы это оказались Асано.
   У них немного серьезных сторонников, однако те, что есть, достойны внимания.
   Двое старших в роду внешне надменны, в душе коварней ужа. Их сыновья тоже не упустят кусок – им бы торговцами быть. Разве что самый младший, еще не надевавший белую тэй-но он не живет в столице, да Тами – ему всего пятнадцать. Из него еще неясно, что вырастет. Когда-то он хвостиком бегал за моим братишкой. Теперь при встречах слишком вежлив и смотрит косо.
   Брат мой отправился к морю. Сам он знает другое, но истинной целью его пути станет – заронить еще больше нелюбви к Дому Асано в сердце того, кто живет там, второго после нашего повелителя. Ибо, если род Лисов станет по-настоящему сильным, слабыми окажутся многие. И брат мой Кими, с его попытками слушать всех, станет одной из жертв».
   Постучали по раме окна – то ли ветки, то ли тот самый шутник-маки, который повадился вечерами прилетать в сад и шалить. То служанку дернет за рукав, тот конюху подножку подставит. То резким криком и скрипом пугает, то нашептывает сомнительные песенки девушкам.
   Каэси Мийа глянул в сад, усмехнулся. Не видно проказника. Пару раз лишь позволил себя увидеть, и то мельком.
   С низкими поклонами появились служанки, завернутые в коконы шелка – за служанками следовала Кору. Жена. Как странно – их соединили старшие, молодые дальней родней приходились друг другу. И вот обрели каждый в супруге – союзника. Хотя Кору зря родилась женщиной – покорности в ней было меньше просяного зернышка. Это раздражало Каэси. Но Кору была умна – это радовало.
   – Что нового?
   – Ничего.
   – Ты зря тратишь время.
   – Что я могу? Госпожа Аину только юная девушка, и не много значит для Солнечного.
   – Много…только она считает иначе, – Каэси снисходительно посмотрел на жену. – Если бы кто дал ей совет, как стоит разговаривать с отцом, он мог бы получить всю ее силу.
   – Ты хочешь, чтобы советы давала я?
   – Разумеется.
   – Она слушает меня вполуха, когда речь заходит о чем-то, кроме ее дам и нарядов. Раньше она не была такой.
   – Придумай что-нибудь. У вас, женщин, свои дела. Неужто я стану вникать в них? Аину должна верить тебе и быть нашим голосом перед отцом, раз уж нет иного пути.
   – А его нет?
   – Мы все еще влиятельны при дворе, – с неохотой ответил он. – Но освободившиеся должности занимают младшие родственники и ставленники Лисов. Их уже слишком много, все приходится делать с оглядкой.
   – Достаточно подрубить ствол, и мелкие ветки упадут вместе с ним.
   – Этим стволом придавит и нас… Нет. Пока нет. И не так. Дома Тайо убивают отпрысков таких же Домов только в случае крайней нужды. Жаль, нет отца. Его братья – подмога не лучшая. Один осторожен, боится собственной тени, другой думает долго. Сыновья их неплохи, и все же хороши недостаточно. А мой собственный брат… он готов примириться и с Лисами.
   – Кими – всего лишь оружие, не воин, – произнесла Кору. – Но оружие великолепное.
   Дворцы Островка напоминали лабиринт внутри муравейника – только многие коридоры, галереи и залы были пусты. Двое встретились, не ожидая того. Обоим было около тридцати, и звезда одного начинала сиять непростительно ярко. Только выскочки могут позволить себе обмен колкостями, только низшие, лишенные воспитания, могут проявить грубость. Каэси и Шену были предельно учтивы – они поговорили немного о новостях, о сортах жемчуга и новой пьесе известного автора, и с вежливыми поклонами расстались. Варвары приняли бы этих двоих за лучших друзей.
//-- * * * --//
   Дом-на-реке
   Хали откинулась на невысокую спинку. Волосы дочери Благословенного были распущены, нижнее платье скрывала накидка цвета слоновой кости с золотой вышивкой. В пальцах девушка вертела цветок из полудрагоценных камней – многие девушки мастерили подобные из обточенных разноцветных шариков. Хали была в числе лучших в этом умении, но ей было скучно.
   Сидевшая на подушке у ее ног Кайсин пыталась сделать из разноцветного жемчуга бабочку, но золотая нить путалась, а жемчужины выскальзывали из рук.
   – Ах, до чего ты сегодня неловкая, – заметила Хали. – Лучше сыграй мне.
   Кайсин послушно потянулась за ахи – играла она пальцами, не используя плектр. Тихий голосок приятно журчал, убаюкивая.
   Качнулась занавеска над входом – с поклоном вошла Кору. Хали всегда удивляла ее уверенность – казалось, демоны с воплем убегут с пути главной дамы из «внутренних».
   – Ты сегодня хмурая, Кору. Луна что-то сказала тебе ночью?
   – Ах, госпожа Аину…пустяки, – она раздраженно махнула кистью руки, качнула головой – височные подвески зазвенели.
   – Твой муж? Что, эти девчонки – актрисы сумели слишком увлечь его?
   – К этим сестричкам я привыкла давно. Раскрашенные обезьянки. Уж лучше б мальчишки были – те хоть вести себя умеют… – на ее лице появилась гримаска показного равнодушия. – Он завел себе какую-то плясунью…
   – И что же тебя раздражает? – удивленно спросила Хали. Кору была единственной, кто разговаривал с ней настолько вольно: Аину сама даровала Кору эту привилегию.
   Так говорить мог бы еще отец, но он держался сухо и холодно.
   – Он вот-вот привезет ее на Островок.
   – Через неделю увезет обратно. Бывало и такое… У вас же свой дом.
   – Ах, эти Белые Лисы рады будут воспользоваться таким легкомыслием Дома Мийа.
   – Вот ты о чем, – рассмеялась Аину. – Не бойся. Такая мелочь…
   – Вы не помогаете нам, госпожа, – ревниво сказала Кору. Все это время она ходила по комнате, но теперь села, повинуясь знаку Аину. Пальцы ее, унизанные опаловыми перстнями, затеребили серо-золотую ткань покрывала.
   Хали с укоризной смотрела на это варварство.
   – Кору! Как можно! – и добавила: – Что ж., тебе обидно, моя старшая дама. Но я не стану сердить отца без нужды. Пусть он выказывает расположение Лисам – мне все равно.
   – А я?
   – А ты… пытаешься вертеть призраками. – Хали умолкла. Смирно сидевшая на подушке Кайсин встрепенулась.
   – Сыграть вам, госпожа? – она, до смешного обожавшая Хали, вела себя, как служанка, не как младшая дама из «внутренних». По ее волосам бежал солнечный зайчик.
   – С тобой и музыкантов не надо, – ласково сказала Хали.
   Кору все еще была недовольна, и тщательно пыталась это скрыть. Пока ей не удавалось втянуть Аину в борьбу между Домами. А какое та могла оказать покровительство!
   И Каэси опять останется недоволен.

   Дворец-Раковина
   Когда-то десятилетний Юкиро познакомился с Тооши, сыном Смотрящего за морем, подростком года на три постарше. Его, выросшего на юге, привезли в Сиэ-Рэн завершить образование – мальчики стали друзьями. Впрочем, со стороны наследника это было всего лишь расположение, со стороны Тооши – преданность подчиненного. Все время он был тенью Юкиро – и тогда, когда произошла странная смерть второго сына Благословенного, и когда старший сам взошел на престол, заменяя умершего отца.
   Тооши не стал одним из Тех, кто Справа или Слева, но все же оставался самым доверенным лицом, чем-то вроде старшего секретаря – не самая высшая должность, по правде сказать. Он не блистал острым умом, зато был на диво дотошным и исполнительным, имел превосходную память, к тому же умел угадывать с полуслова, что хочет сказать повелитель. И то, чего он сказать не хочет.
   Наряду со столь ценными качествами он обладал и некоторыми забавными чертами характера. Верил, что Островок наводняет всякая мелкая нечисть, безвредная, привлеченная блеском золота и камней. Эта вера у многих вызывала улыбки.
   Но он – как и лучший врач Сиэ-Рэн, Ёши – мог входить к Благословенному в любое время, когда было необходимо, и никто не смел задержать его.
   – Нам предстоят трудные времена. Задачи надо решать… непростые.
   – И что же ты считаешь трудной задачей?
   – Новый правитель сууру-лэ, мой повелитель. Он мальчишка еще, но и мы, и его подданные хлебнем с ним горя. Он несдержан, самолюбив, не желает слушать советы – но сам довольно умен. Он может вновь развязать войну.
   – Посмотрим. Пока он ничего не может.
   – Нам нужен союз с синну, мой повелитель. Прочный союз – сейчас он шатается.
   – Я знаю об этом. Что ж… Аину уже взрослая девушка. Можно начать разговоры о свадьбе.
   – Хотите отдать ее в дикие степи? – ужаснулся Тооши.
   – Нет. Мы достаточно отдавали. Ее мужем будет тот, кто воспитан здесь – и жить они будут здесь. Он не наследник, но близкий родственник их верховного вождя. Синну чтят родство – но этого мало. Пока он здесь, они ни в чем не пойдут против нас.
   – А Хали?
   Благословенный остро глянул ему в глаза.
   – О чем это ты? Она будет довольна. В конце концов, ее мать – полукровка.
//-- * * * --//
   Дом-на-реке был ее убежищем, ее личным, неприкосновенным. Там умерла ее мать – но все равно Аину любила это место. Конечно, то не дом был – крошечный дворец, построенный для Омиэ. Только три года Благословенная радовалась ему.
   Река Юн – приток Аянэ – разделялась там на несколько рукавов, омывала зеленые островки и крутые холмы – почти горы. Всего в трех ани от Островка, Дом-на-реке казался затерянным в далеких лесах. Конечно, опытная охрана стерегла узкие тропки, незамеченным не подошел бы никто, но почти все охранники скрывались от глаз, и о них не думали обитатели Дома-на-реке. Омиэ всегда была рада очутиться в этих стенах, только удавалось это нечасто – а дочь ее, как выросла, совсем редко стала навещать былое обиталище матери. Не по своей воле – прочно держали незримые цепи должного.
   Бледно-голубые стены трех воедино слитых павильонов напоминали соцветие колокольчиков. Тончайшей каменной резьбой были покрыты они, и казалось – дышат стены. Возле самого дома находилась маленькая пристань – изящные позолоченные столбики удерживали несколько лодок, большую и маленькие. Повсюду была темная зелень – деревья с широкими листьями, и серебристые ивы. И вода – сердитые водоворотики, блики и тени. Тут водились стремительные узкие рыбы. И огромные бронзово-зеленые стрекозы с сердитым гулом носились возле воды.
   Юкиро не любил, когда жена уезжала в Дом-на-реке, однако и не препятствовал ее развлечению. Для придворных Островка было лучше, когда Омиэ – полукровка покидала его пределы.
   Хали сидела прямо, задумчиво глядя на плывущие рядом листья. Хотелось опустить руку за борт – однако в большой лодке, кроме Амарэ и Кайсин, присутствовали другие люди. Даже при слугах нужно вести себя должным образом… особенно при слугах.
   Кайсин наигрывала на ахи – девочка и вправду хорошо владела инструментом. Черная прядка ее волос выбилась из прически и забавно вилась над ухом…
   Спутники Хали еле слышно беседовали, не осмеливаясь перебить ее мысли.
   Вода была теплой, несмотря на то, что осень подошла к середине.
   Другая лодка, меньше этой, перевернулась, когда в свои права вступала зима. Одному Творцу известно, как Благословенной в узком гэри удалось добраться до берега. Она была сильной… Ее сопровождали дамы – и лишь один мужчина, который управлялся с веслом. Он не сумел выбраться – дамы вцепились в него, как в последнее спасение. Омиэ смогла. Но прожила лишь неделю – вода была холодна…
   Хали плакала долго.
   Но любила Дом-на-реке все равно.
   «Отец всегда действовал умно. И всегда – как подобает. Я видела его ровно столько, сколько, по его мнению, послушная дочь должна видеть занятого делами государства отца. Я всегда имела все, кроме надежды когда-нибудь распоряжаться собственной жизнью. Дочь повелителя, даже и полукровка, должна быть образцом совершенства. Меня окружали лучшие учителя и воспитатели, мои дамы отчаянно пытались сделать меня красивой. Им это так и не удалось. Зато быть послушной дочерью я научилась. И выглядеть благодарной меня научили тоже.
   Мне позволялось многое – даже Янтарный дворец я смогла перестроить по своему вкусу, и поселиться в нем.
   И мужа мне выбрали подходящего. Я всегда знала, что меня отдадут как залог политического союза за самого выгодного претендента, но я недооценила отца. Мой жених, ко всему прочему, обладает привлекательной внешностью и молод. К тому же у него хороший характер. Я, наверное, была бы даже рада уехать вместе с ним к синну, хоть мне и внушали с детства, что восточные наши соседи не больше, чем варвары… Однако теперь мы оба – заложники мира, заключенные в Тхай-Эт.
   Огромную страну я вижу тюрьмой.
   И весною свадьба.
   Если бы отец ненавидел меня! Но он обращается со мной почти как с любимой дочерью. С одним лишь отличием – он меня вовсе не любит. И это знают все. Каждой дворцовой служанке это известно.
   Он даже гордится моей независимостью, ибо знает, что в любую секунду сможет поставить меня на место.
   А я… веду себя так, как должно для дочери Благословенного. Я ношу не красящую меня одежду с гордостью и даже пытаюсь казаться в ней привлекательной. Я выказываю презрение к дикарям синну, делая вид, что не помню, откуда родом была моя мать. Я держу возле себя положенных женщин высокого рода, потому что ими должна себя окружать дочь повелителя, ими, а не любящими людьми».
   Дом-на-реке…
//-- * * * --//
   У Юкиро болело плечо. То ли рукой неловко двинул, то ли иное что. По таким пустякам звать врача не любил. Однако в купальне плечо разболелось совсем. От горячего пара, что ли? Поморщился – только этого не хватало. Услышал робкий голос:
   – Мой господин… позвольте…
   Сначала не понял даже. Потом увидел – мальчишка указывает на его руку. Согласно кивнул – хуже не будет.
   Тот дотронулся неуверенно – а потом пальцы обрели ловкость опытного целителя. Словно сквозь кожу проходили они, снимая боль, пока не осталась – песчинка.
   – Хорошо, – удивление было в голосе Благословенного. – Тебя учили лечить?
   – Нет, мой господин, – не поднимая глаз говорил, руки сложив перед грудью. – Я сам… еще с детства.
   Юкиро мельком глянул на второго, в чьих руках переливалась шелковая одежда, взял, сам накинул ее, подождал, пока завяжут пояс, и, бросив короткий взгляд на того, кто снял боль, жестом велел:
   «Ты – останься».
   …Последнее, что заметил Йири, растерянно глядя вслед уходящему, – полный великолепной насмешки взгляд Хиани.
   В этих покоях он не часто бывал раньше – и всегда не один, и всегда чем-то занят был. А сейчас Благословенный велел ему ждать здесь – а сам задержался, проглядывая какую-то бумагу. И Йири осмелел немного, даже голову поднял, глянул на стены. Тут жила красота – и звала: «посмотри на меня»…
   …Он забыл, где находится… Узор, переливавшийся на занавеске, был довольно простым – по голубому фону – сиреневые первоцветы в золотых каплях росы. Узор, легкий, изысканный – и так похожий на тот, что он видел на платье Лин, когда она нарядилась в честь весеннего праздника и вышла на мостик…
   Юкиро наблюдал за ним уже минуту. Тот стоял, не сводя глаз с занавески, затем протянул руку, коснулся ее кончиками пальцев, словно присевшей на листок стрекозы.
   – Нравится?
   Мальчишка вздрогнул и обернулся – лицо его было растерянным и донельзя удивленным. Потом глаза стали огромными, темными и перепуганными. Он стремительно принял позу полной покорности.
   – О! Простите меня…
   Кажется, он был настолько испуган, что забыл, как надо обращаться к повелителю. Юкиро подошел к занавеске, вгляделся в рисунок.
   – Нравится?
   Мальчишка чуть приподнял голову.
   – Очень, – прошептал еле слышно.
   – А мне как-то не очень. Что-то не так.
   – Может быть… первоцветы?… Они выглядят слишком уверенно, словно уже середина лета – но ведь они первые…
   Юкиро смотрел на него. Улыбнулся.
   – Встань. Любишь цветы?
   Йири не был готов к разговору – поэтому отвечал, не раздумывая.
   – Да, мой господин.
   – И какие?
   – Лесные больше всего.
   – А те, что растут в моем саду? Неужели они хуже лесных?
   – Я… мало что видел. Но те, что я видел, не хуже. Просто они слишком горды и вряд ли захотят разговаривать даже с бабочками, не говоря о людях.
   – Подойди к окну и посмотри, – Юкиро давно не встречал такое занятное существо. Мальчишка еще не пришел в себя окончательно – Юкиро не собирался этого дожидаться. Будь у него иное настроение, он бы не обратил внимания, кто перед ним вообще. Но сейчас ему было интересно.
   – Что ты скажешь?
   Мальчишка стоял у окна. Он видел лишь маленький уголок сада, к тому же прикрытый сумерками, но этого было достаточно, чтобы не суметь отвести глаз. Сад был заметно тронут осенью, но это лишь придавало ему странную, потустороннюю красоту. Цветов было много: и утренних, и тех, что раскрываются к ночи. Большинство – красных и золотистых. Изваяния из бледно – желтого камня вставали, как стражи цветов. Темная листва блестела в свете заходящего солнца.
   – Достаточно. Ты так всю ночь простоишь.
   Он обернулся – и лицо его было совсем детским и восхищенным. И это наивное выражение медленно соскальзывало с лица.
   – Ты пробовал рисовать?
   – Да, мой господин, – тихо ответил тот.
   – Как тебя зовут?
   – Йири, мой господин.
   – Почти «ласточка»… Посмотри на меня. У тебя необычный взгляд – доверчивый и закрытый одновременно.
   Он только склонил голову.
   – Простите… Я был должен молчать.
   – Вовсе нет. Ты должен исполнять то, что я прикажу.
   – Да, мой господин.
   В комнате было прохладно, Юкиро часто оставлял приоткрытым окно вплоть до холодов. Угли в жаровнях потрескивали, легкий запах пряных трав плыл по комнате. Йири опустил ресницы, губы его вздрогнули. Юкиро внимательно следил за ним.
   – Тебе стало грустно? Почему?
   – Осень… Мне кажется осенью, что я вижу костры, вокруг которых собираются души. Сумерки… это время айри.
   – Ты думаешь об этом даже здесь, во дворце?
   – Это… всего лишь стены. Для них же нет преград.
   – Хватит, – негромко сказал Юкиро. – Идем со мной. Несмотря на странности в твоей голове, думаю, ты знаешь, что к чему.
   – Да… – он оглянулся на окно, как бы ловя слабый ветерок…
   – Я сказал, хватит. Опусти створку. И закрой занавеску.
   Хиани встретил его примерно таким же взглядом, как и проводил. А Йири хотелось остаться одному, не видеть этой откровенной насмешки. Среди медового цвета утвари и тканей казалось тепло и уютно. Он завернулся в шелковое покрывало. Ему нравился шелк – холодный и так быстро теплеющий, безразличный и ласковый. Это было единственное из роскоши, к чему привыкать не потребовалось.
   Хиани оказался потрясающе проницателен – он разогнал всех желающих поговорить с Йири и сам к нему не приближался.
//-- * * * --//
   Голова болела с утра. Тучи плыли по небу, все никак не решаясь пролиться дождем. И заботы как тучи. Мальчишка – правитель сууру-лэ, мечтающий о войне. Пока ему не дадут воли – но сколько такое продлится? И синну, требующие, чтобы Хали ушла жить к ним, в бескрайние пыльные степи. Он согласился лишь на краткий визит – и пока они присмирели. Сейчас любой ценой нужен мир с этими дикарями. Но если для тхай даже разговор с ними – великое одолжение, что уж говорить об уступках?
   Он вспомнил вчерашнее – забавное… Усмехнулся.
   – Пусть придет тот, со взглядом, как у олененка. У него еще имя – почти название птицы. Один.
   …Оказалось, он умеет рассказывать занятные вещи – и сам в них верит при этом. Наивная вера напомнила повелителю Тооши. Но этот был – сиини. И не только рассказывал… И прошла головная боль.
   – Теперь мне идти, господин?
   – Останься. Ты симпатичное существо. Твое общество действительно развлекает. Кстати, ты ведь северянин, верно?
   – Да, мой господин. Я…
   – Не смотри так испуганно. Север – такая же часть страны.
   – Но… откуда… – мальчишка осекся, опустил глаза.
   – Слышу. Северный говор трудно спутать с другими. Хотя у тебя он не слишком силен. Однако только уроженец Тхэннин называет луну белой рыбой. Чешуйки белой рыбы – лунные блики…
   – Простите.
   – Да перестань, – досадливо поморщился он. – Я понимаю тебя. Речь северян – это не тарабарщина Хиё.
   – Что мне нужно делать?
   – Можешь вволю наглядеться на занавески. Ты был так увлечен ими в прошлый раз… Не опускай голову. Я разрешаю тебе осмотреться здесь. Мне понравилось, как ты сказал тогда о рисунке на ткани.
   Он нерешительно подошел к стене, не рискуя поворачиваться спиной. Склонился над какой-то шкатулкой из кости.
   Необычное существо. Грациозное, красивое – но странное. Как он попал в Восточное крыло? Другие так хорошо обучены, что глаз за них не цепляется. Они идеальны, как мебель в его покоях. А этот все время боится ошибки.
   – Ты хочешь спуститься в сад?
   – Да, мой господин, – глаза его загорелись. И Юкиро, обронивший случайную фразу, чувствует себя почти что неловко.
   – В другой раз.
   Глаза гаснут. Он снова всего лишь ждет распоряжений.
   «А почему бы и нет?» Все слишком обыденно – можно позволить себе развлечение.
   – Замерзнешь ты в ней, – он кивает на легкую, янтарного цвета лаа-ни. Вдруг – глаза того улыбаются.
   – Нет, мой господин, – «нет» звучит чуть протяжно, не дерзко совсем. – Я не боюсь холода.
   – Совсем? Говорят, у вас на севере встречаются горные духи? Ты не из них?
   На этот раз в глазах – удивление. Кажется, сам не знает…
   Цепь фигурок из черного мрамора – не подпустят демонов к саду. Двое спускаются по широким ступеням, и фигурки, окруженные темной в сумерках зеленью, всматриваются в пришельцев. По воздушным дорогам сада уже гуляют светляки, вспыхивая то тут, то там.
   Йири низко склоняется перед молочно-белой фигуркой из кахолонга.
   – И что это значит?
   – Она… была покровителем нашей семьи, – сказать «нашей деревни» он не решился.
   – И хорошо она вас охраняла?
   – Наверное, да.
   «Этот не будет перечить Бестелесным…»
   Йири молча смотрел на скульптуру. Наверное, при дневном свете камень отливает голубым цветом. Сейчас этого не различишь.
   – Она красивая.
   – Хм…
   Работа резчика по камню действительно хороша. Однако сама Покровительница – большеглазая причудливая рыба с изогнутыми на манер рук плавниками.
   – Это лисса-кори. На севере, в деревнях, ее называют… кориса, – он замечает, что лицо мальчишки на миг обретает сходство с кахолонгом по цвету и неподвижности.
   – Все же ты странный. Ты точно не оборотень?
   – Меня уже называли так. И не раз.
   – И как же?
   – Нет, мой господин, – и, очень тихо: – Иначе меня бы здесь не было.
   Юкиро вскинул бровь. Однако… Он то ли глуп, то ли отчаянно смел, и пытается чего-то добиться.
   – Ты – вполне достойное украшение этого сада. Хотя, если бы ты все же был оборотнем, это могло быть куда интересней.
   – Не думаю, мой господин, – серьезно возразил он. – Добрые… бывают только в сказках. А со всем, что делают злые, прекрасно справляются люди.
   – Ты хорошо говоришь, словно тебя учили особо, – задумчиво произносит Юкиро. – Когда ты родился?
   – Под созвездием Рыси. В начале месяца.
   – Вот почему у тебя мерцают глаза…
   Возвращаются. Внезапно он спрашивает:
   – Я могу рассказать другим? Они ведь не были здесь?
   – Именно здесь? Кто-то был… кажется. Рассказывай. Только… Ты не боишься?
   – Чего мне бояться?
   – Зависти, северный ты ребенок.
   – Мне может что-то грозить от них?
   – Вряд ли. Не от них, от меня.
   «Демоны, не объяснять же ему, как можно выставить человека в самом невыгодном свете. Как можно попросту отравить ему жизнь при тесном общении. Снова – не понимает, или пытается заручиться большим? А ведь он не дурак».
   Хиани, как всегда, потягивается лениво, раскидывает руки, словно хочет узором растечься по янтарному шелковому покрывалу.
   – Думаю, ты давно уже понял, какое у тебя есть оружие. А не понял, так скоро поймешь. И вряд ли постесняешься им воспользоваться. Полагаю, у тебя хватит ума не упускать свои шансы.
   – Не знаю, о чем ты.
   – Может, пока и не знаешь. Но уже начинаешь понимать. И еще. Ты не жертва, и никогда ею не будешь, хоть тебя несложно принять за нее. Я тоже ошибся поначалу. Сам-то не ошибись.
   Больше Хиани не говорит ничего – и словно жалеет о произнесенных словах.
   Зима, показалось, прошла куда быстрее, чем осень. Йири почти перестал испытывать страх в присутствии повелителя. С глазу на глаз они разговаривали. При гостях, допущенных в личные покои Благословенного, Йири становился тенью – он только прислуживал, так, что, казалось, все происходит и вовсе без участия человека.
   Тооши он видел часто – тот его не замечал.
   А в этот вечер Благословенный обратился к мальчишке с вопросом.
   – Правда ли в нашем саду живет маки?
   – Не думаю, мой господин, – тихо, но без запинки откликнулся тот, не поднимая глаз. – Маки порой любят шум, но покидают свои убежища ненадолго. А на Островке где он мог бы укрыться, чтобы не слышать человеческих голосов?
   Брови у Тооши полезли вверх.
   – Повелитель? – и, с недоверием оглянувшись на Йири: – Он умеет думать и говорить столь складно?
   Благословенный с легкой иронией смотрел на обоих.
   – Умеет, когда я захочу, – и добавил: – Занятный он. И неглупый. Может рассказать странные вещи. И людей чувствует…
   – И что потом, повелитель? – удивленно спросил Тооши.
   – Я и сам не знаю пока.
   Йири, казалось, не слышал, что говорят о нем.
//-- * * * --//
   И настала весна.
   Свадьба Аину была такой, какую положено устроить невесте высокого рода. Наряженная в роскошное одеяние, расшитое белым, огненно-красным и золотым, девушка улыбалась, гордо глядя по сторонам, гордо – и вместе с тем скромно, как и подобает невесте. То, что она плакала всю ночь перед свадьбой, никто бы не мог подумать – с помощью льда и других ухищрений все следы слез были убраны. Янтарь – камень верности – украшал рыжеватые волосы, пышно уложенные. Жених Аину выглядел куда более растерянным и робким, ожившую куклу напоминал, вовлеченную в хоровод блестящих придворных. Он, как и Хали, не строил иллюзий на будущее – великолепный хоровод и дальше станет нести их обоих, отодвигая все дальше, и рано или поздно они станутся за границами круга.
   А Хали уже забыла про слезы. Впервые она рада была длинной церемонии – лишь в эти минуты девушка в центре внимания, это ее день, солнечный, как кровь Золотого Дома, первый и последний торжественный ее день…

   Восточная степь
   «Первый день месяца Угря, анна-и-Шаанэ. 333 год от Начала Великой Осады. Земли Солнечной птицы полны радости сегодня – светлая Аину, прозванная Хали, Желтым цветком, связала свою судьбу с достойным человеком ради общего мира.
   …Они снова пришли – с речами о мире. Их речи всегда учтивы и холодны, как подземные родники, и столько же неведомого в них. И сами – холодные, прямые и тонкие, словно копья. Хорошие воины, хоть и тонкая кость. Опасны. Говорят, те, что на западе, за их землями, воюют с помощью отравленной стали. Эти же – сами отрава.
   Вожди синну брали в жены их дочерей и сестер. А они брали лишь полукровок, словно зазорно влить в свою семью чистую кровь людей Огня, тех, кто может ходить по углям.
   А после приехали двое. Дочь моей Шафран – и мальчик, теперь ее муж, тоже не чужая кровь. Внучку я не видел не разу, а его в десять лет увезли эти надменные. Долго смотрел я на внучку. Ээээ… Разве это дочь Шафран? Дочь Шафран деда бы обняла. А эта и на ковриках узорных у священного очага сидела, и сладкое молоко пила, и в степную даль смотрела, где ковыли, а все холодная, совсем чужая.
   Подарки они богатые привезли, и мы им лучшее отдали – сбрую конскую дорогую, луки, женщинам – плетеные занавески, браслеты красивые. А потом они уезжали – и тут девочка эта так глянула, совсем маленькой показалась.
   Ох, как было мне жалко дочь – а внучку и того жальче стало. Обижают ее там, что ли? С виду не скажешь – вся такая нарядная, держатся с ней почтительно. А глаза тоскливые, темные…
   Так и уехали».

   Столица
   Тооши не был хорошим наездником, в седле держался с трудом, но упорно пытался передвигаться верхом. Родные уговаривали его избрать для себя паланкин – он упрямо отказывался, и даже во время быстрой езды пытался сопровождать повелителя. Получалось неважно. Но Тооши мог с кем угодно поделиться упорством, хоть ясно было уже – давно прошла юность, и нет смысла пытаться достичь невозможного.
   Первые дни весны не баловали теплом. На чахлой траве лежал иней, лужи и ручейки не спешили расстаться с толстой ледяной коркой. Случилось – лошадь Тооши поскользнулась на льду. Горе-всадник не удержался в седле. Смешно упал. И не встал.
   …Лицо было – удивленное.
   В доме повисла тишина, ощутимая, на губах оседающая неприятным сладковатым привкусом; и словно их всех закопали в землю живьем, и скорее чудился, нежели угадывался, запах черных свечей нээнэ-хэн. Йири кожей чувствовал смерть. Почудился смех караванщиков. И тогда испугался, так, как там, у телеги, во время нападения – еще немного и непоправимое произойдет.
   «Это я приношу несчастье…»
   Фигурка в углу. Слишком большие глаза. Лицо в тени кажется серым. Может, и вправду так – подросток до смерти перепуган.
   – Кто посмел впустить кого-то из вас?
   Ах, да… так положено. Как всегда…
   – Мой господин… – кажется, сейчас задохнется, настолько сдавленный голос.
   – Прочь! – повернулся спиной. А за открытым окном – солнце. Оно не спешит садиться. Впрочем, в случае смерти его самого солнце село бы раньше. И, наверное, пошел бы дождь.
   Шорох сзади. Он? Или все же – она? Все на одно лицо… поднялся на ноги… Смотрит. Смотрит, не отрываясь.
   – Я велел тебе уйти.
   – Позвольте… мне сейчас нельзя уходить. Пусть… я потеряю жизнь … потом.
   Благословенный почти растерян. Ему нечасто возражают даже родные.
   – Да ты что?!
   Того почти не различить, совсем белый, теряется на фоне бледной занавески. На лице ужас, будто яссин – змею перед ним держат, будто дышать осталось – минуту. Но он смотрит. Ах… это тот… какая-то история с девочкой… я простил его тогда… забавные у него сказки… Это воспоминание немного смягчило Благословенного.
   – Уходи. Ты не нужен здесь.
   – Нужен. – Прижался спиной к стене… а потом качнулся вперед – так бросаются на острие.
   – Ты считаешь, что знаешь лучше меня? – он чувствует уже только усталость. И пустоту. Звенит тишина, одинокой отчаявшейся пчелой кружится у виска. Но человек произносит слова – это немного оттягивает тяжелое, сосущее нечто. Молчать – значит упасть туда. И какая разница, кто с тобой говорит?
   – Лучше всех сумеешь обо мне позаботиться?
   – Не знаю. Но мне нельзя уходить. Он… был вам дорог.
   Словно холодной водой в лицо…
   – Да что ты понимаешь, ребенок?
   – Я знаю, каково это – терять…
   – Тихо! – И, немного позже, скорее, себе самому: – Ты думаешь, они слышат нас?
   – Нет.
   – Почему?
   – Мой господин… вы не слышите голоса тех, кто намного ниже. Вы стоите НАД ними. И они стоят выше нас. Слышат нас только айри…
   – Даже потомков Солнечной Птицы?
   – Простите… Для Творца есть ли резон нарушать законы жизни?
   – А ты смел… Равняешь меня с простолюдином?
   – В вопросах жизни и смерти – да, господин. У вершителей судеб своя судьба и огромная власть, но и они умирают.
   – Почему ты уверен, что умершим нет до нас дела?
   – Иначе они были бы слишком несчастны.
   – Но они хотя бы способны прощать. Так говорят…
   – Скорее, они просто не помнят обид…
   Мальчишка – Юкиро не помнил сейчас его имени – снова опустился на пол, повинуясь жесту – приказу. Он больше не решался в открытую поднимать взгляд, и смотрел сквозь упавшие пряди, но иногда вскидывал голову, и слова вырывались хриплые, по-северному протяжные – он был очень испуган, но забыл про свой страх. Так же, как Благословенный забыл его имя.
   Ничего утешительного он не сказал. И поэтому Юкиро слушал его. Холодная, прозрачная, горькая честность – нечего ждать. Ушедший – ушел. Но голос, высокий и мягкий, был словно питье для заблудившегося в пустыне. Пусть мало воды, пусть только иллюзия, что прибавляется сил – все равно. И вид капли дает надежду…
   Они говорили долго. А потом Благословенный спросил:
   – Ты думаешь, я оставлю свидетеля своей слабости?
   Тот, сидя в углу, провел ладонью над полом. Неуверенно двинул плечом.
   – А может быть, ты очень умен, и решил, что останешься в выигрыше?
   Глаза распахнулись – честное слово, в них был почти гнев. Он может и так?
   – Недостойно… использовать смерть человека…
   – Все живут за счет чужой смерти.
   Мальчишка резко выдохнул – и прикусил губу.
   – Не знаю… – это был почти шепот.
   Юкиро сделал три шага – склонился, сжал его плечо, заставляя подняться. Вгляделся в глаза. Как ни странно, не увидел там ничего. Мальчишка выглядел мертвой бумажной игрушкой. Даже не раскрашенной.
   – Прости…
   Задумчиво перебирая густые пряди, словно кошачий мех:
   – Я не думал, что такое возможно…
   И, много позже:
   – Лепестки опадают быстро… Не будешь постоянно держать при себе сорванный цветок. Обитатели Восточного крыла уходят на остров Белый. Но я мог бы изменить любой обычай. Все равно вы знаете все имена… Назови…
   – Я не знаю имен, – говорит он честно. – Я их забываю. Они далеко…
   – Как хочешь… Возможно, ты многое упускаешь.
   – Цветы не говорят, – звучит почти дерзко. Но смотрит он вниз.
   Йири не звали неделю. Он мучился неизвестностью – кажется, то было не по недосмотру тех, в черном и золотом. На то был приказ. А потом его стали присылать во Дворец-Раковину каждый день. Всегда отдельно от других. И главное – его теперь вызывали по имени…
   Жизнь во Дворце Лепестков стала – как струна тоо, прозрачно – звенящей. Натянутой до предела. Любимая игрушка. Неизвестно, завидовать ли ей, жалеть ли – торжество не бывает долгим.
   Однажды он сорвался. С утра ушел к зарослям снежноягодника и полдня просидел там, в зимней еще сырости, неподвижно, пока его не забрали оттуда. Он не заболел. Тело не стало изнеженным за два с половиной года жизни в роскоши – у Отори, у Нэннэ… и здесь.
//-- * * * --//
   – Я знаю, что Благословенный оказывает предпочтение одному из своих зверьков – даже в сад его выпускает, и подолгу с ним разговаривает.
   – Не искушай судьбу, брат, – лениво обронил Шену Белый Лис.
   – Я сегодня видел его. Он принес цветы и сливовую лээ. Сначала я не взглянул на него – потом по обращению Благословенного понял… Да я бы понял и так.
   – Помнится, ты смеялся над книгами о старине? Над теми, кто ставил все на кон ради прихоти?
   – Я смеялся над тем, что смешно.
   – Послушай… мне нет дела до бредней, Ханари.
   – Он – как солнечный блик… так и тянет коснуться, но рука остается пуста. Cловно дикая птица – шевельнешься, и она улетит. Жаль, что из Восточного крыла не уходят в другие дома. Я взял бы его.
   – Никто не смеет дотронуться до тех, кто был уже отмечен милостью Неба. Все справедливо.
   – Демон, мы все же Асано Белые Лисы. Я попытаюсь добиться этого – я этого хочу. Наш дом сейчас в милости. Почему бы и нет?
   – Да умолкни ты, наконец. Он не долго будет в милости, если ты начнешь позволять себе столь неуместные выходки. Они достойны дикарей – синну.
//-- * * * --//
   Теперь они стояли на одной доске, и эта доска качалась. Хиани наблюдал за ним молча, с улыбкой, но в черных глазах ясно читалось желание скинуть Йири с места, где раньше был он. Но он ничего не предпринимал. Так же заговаривал с подростком-северянином. Даже, кажется, предпочитал его общество всем другим – за исключением той, пепельноволосой, Лани. Так же щедро одаривал всем, чем мог – и получал такой же ответный дар.
   И тот, и другой понимали – сделай неосторожное движение, и упадут оба.
   Йири соперничества не хотел. Он вообще ничего не хотел – разве что дружбы. И жил, не гадая о будущем.
   К Хиани его тянуло – за небрежную грацию, острый язык, гордость, не предусмотренную каноном. И он чувствовал себя виноватым, не зная, в чем.
   А время шло.
//-- * * * --//
   – Если Белые Лисы будут так же ловить удачу, Шену скоро займет место второго из Тех, кто Справа.
   – На это же место метит Каэси из Дома Мийа.
   – Зимородки? Боюсь, это безнадежно. Асано сейчас – любимцы Благословенного; хоть и не все методы их чисты, он закрывает на это глаза. А они ненавидят Дом Мийа.
   – Зато многие не любят Белых Лис… они имели наглость упасть и подняться.
   – Тут не обошлось без помощи нечисти…
   – Бросьте. Последний раз самого завалящего маки видели вблизи Сиэ-Рэн лет двадцать назад. А мелочь – что она может? Всё куда проще. Золото – и умение ловить, куда ветер дует. Младшие Лисы весьма в этом преуспевают, не чета дедам. А вот Мийа демонов бы призвали, лишь бы свалить Асано. Только младший, Кими ко всему безразличен – и вряд ли чего добьется.
   В этот момент Лисы вели другой разговор, мало связанный с именем их врагов…
   – Если я владею драгоценностью, я не стану выбрасывать ее – никогда. Настроение повелителя меняется быстро… он не ценит свои сокровища!
   – Да ты просто помешанный.
   – Я не хочу, чтобы его увезли отсюда. Тень демона, это безумие – добровольно избавиться от такого! Я хочу, чтобы он ни на минуту не оставлял меня. Если его отошлют, я выкраду его с острова.
   Старший холодно проговорил:
   – И лишишься головы. Превосходно. Ради игрушки ты готов поставить Дом под удар. После столь вопиющей глупости выжившие Лисы навсегда потеряют возможность приблизиться к Эйя. – он помолчал и сказал тяжело:
   – Забудь, Ханари. Красивых много. А игрушки Солнечного – не для тебя.
   – Красивых – много, – эхом откликнулся Ханари. – Думаешь, он берет красотой? Плохо ты меня знаешь, брат. Если бы только… Он просто другой. Хочется взять – и не отпускать, как раковина – моллюска, и створки сомкнуть, чтобы никуда не смотрел, чтобы случайный луч не коснулся.
   Старший словно в молитве возвел глаза к небу.
//-- * * * --//
   Благословенный часто начал ловить себя на странной слабости. Порою казалось, что вот-вот поделится мыслями с этим, тихим, похожим на стебелек черного ковыля, как делился с Тооши. Смешно было бы их равнять, но мальчишка думать умел. И говорить не боялся, если позволяли слово произнести. Многое понимал, хотя не знал ничего: лицемерие видел и от честности отличал, неуверенность, страх ли – все, с чем приходили в покои Благословенного те, кого допускал повелитель. На Йири внимания не обращали – мало ли кто лээ принес или светильник зажег.
   …А после – сжимался комочком среди шелковых покрывал или замирал на циновке, и отвечал на вопросы, проницательностью порой пугая Юкиро. Уж он-то знал своих подданных… И чаще беседовал с Йири, порою жалея о произнесенных словах.
   Но за собственное сожаление платить Йири не заставлял.
//-- * * * --//
   – Брат просил передать это лично в руки, – Ханари низко склонился. Зал, где по делам принимали избранных, был светлым – цвета кленовой древесины. Украшений тут было мало – приходили не развлекаться.
   А Шену прислал и вовсе не сказку – донос на двух наместников северо – западной области, из Окаэры и Нара. В двух провинциях сразу творится беззаконие, взятки гребут – и прикрывают дырявой вуалью.
   …Пристально смотрит в глаза: Шену далеко не святой, может, стоит его проверить? Слишком уж много пороков находит он у тех, кто ему неугоден.
   Обошлось.
   – Подай мне прибор для письма, – требует, словно слуга перед ним, или сиини. А впрочем, тут не до мыслей о рангах. А вот рука среднего Лиса дрогнула – опрокинулась тушечница, большая черная капля испачкала серебро.
   – Другой, – велел повелитель, и тут только Ханари заметил, что за ажурной решеткой, оплетенной живыми растениями, тот, кому больше пристало выполнять порученное Асано. Тот скрылся за дверью – будто змейка скользнула.
   Благословенный глянул на среднего Лиса в упор и усмехнулся краешком губ. Огненный дождь не пролился. И на этот раз сочли Шену достойным доверия.
   С поклоном, не скрывающим облегчения, Ханари вышел из комнаты – и через два шага столкнулся с мальчишкой. Тот отпрянул испуганно. В руках его был поднос, на нем новый прибор для письма. Ханари решился – единственная возможность.
   – Когда надоешь Солнечному, проси, чтобы он отдал тебя мне. Иначе сильно пожалеешь – да ты, верно, знаешь и сам.
   …Он смотрел на молодого придворного, пытаясь вспомнить, как его имя. Он из тех, кто сейчас пользуется милостью повелителя.
   – Зачем мне просить об этом?
   – У меня тебе будет неплохо… Или думаешь найти себе место получше? Ты очень наивный, если думаешь так. На островке едят сырую рыбу – если не хотят умереть. Так расплачиваются за неслыханную милость судьбы – провести юность здесь.
   «Что с тобой? Ты какой-то грустный сегодня?» – он улыбается…
   Нельзя показывать грусть повелителю – нет, даже не так. В его присутствии нельзя испытывать ничего, кроме радости. Уж лицом-то своим Йири владеть научили.
   …Человек в черном, узоры на хаэне – золотые хищные птицы. Он видел его каждый день…и в тот день, когда только попал сюда.
   – Следуй за мной.
   Это – что-то другое. Так уходят совсем.
   Беспомощно оглянулся – заметил только Хиани. Смотрит с ненавистью и тоской…
   Он был слишком хорошо обучен, чтобы пытаться задавать вопросы. И с Хиани он прощается только взглядом.
   Благословенный хочет, чтобы было так.
   Йири снова идет по темному коридору. Впрочем, темным он кажется ему. Красиво мерцает камень – мелкие искорки.
   Его уводят из Дворца Лепестков.
   Три маленьких комнаты. Ничего не произошло – радуга не засияла, день остался таким же пасмурным. И на душе – тревожно и пусто как-то, и слова благодарности нелепыми кажутся. Всего-то дела – Малые покои впервые за правление Юкиро обрели жильца.
   – Зачем вам … я?
   – Хочу узнать, что ты на самом деле.

8. Знак

   – Жизнь коротка. Кто знает, повезет ли тебе родиться еще раз. Мир вокруг тебя – совершенен. Посмотри – снежинка, лепесток, облако – все безупречно. Стыдно человеку, смотря на дары Творца, оставаться никчемным и неуклюжим. Он не достигнет совершенства обыкновенного полевого цветка – но он способен, во славу Сущего, хотя бы пытаться достичь его. Иначе – не оскорбление ли Творцу существование подобного ленивого ничтожества?
   Каждый идет по пути совершенства по – своему. Гончар лепит посуду из глины – у мастера изделия звонкие, прочные, радуют глаз. Художник рисует – посмотри на эти картины. Они заставляют и думать, и чувствовать. Даже чиновник может стать безупречным в порученном ему деле.
   – А воин? Он радует Сущего, когда мастерски убивает?
   – Да. Это его путь.
   – Я понимаю.
   – Путь обозначен – каждый знает, к чему стремиться. И красота, и доблесть, и справедливость – обо всем нам даны понятия. Человек не выбирает свой путь – но он должен следовать по дороге назначенной. Следовать к самой вершине – зная даже, что дойти не успеет.
//-- * * * --//
   Столица
   Во Дворце-Раковине он жил теперь, в крошечных комнатах, еще кем-то их прежних правителей отведенных для тех, кого хочешь иметь под рукой – в Малых покоях. Уютными они были, но не для Йири. В Восточном крыле казалось спокойнее, хотя и там он не чувствовал себя, как дома.
   Он сейчас носил то, что и раньше, однако отличия были. В одежде преобладали тона лиловые, однако она была украшена совсем иной вышивкой, разных оттенков, богаче, – хоть и без самоцветных камней. И покрой лаа-ни, как и безрукавки – тэй, был немного иным. Но яшмовый знак ему снять не велели. И, как и раньше, одежду Йири не выбирал себе сам. Ей занимался человек, знающий вкусы Благословенного. Цвета занавесей и тканей обивки напоминали переливами своими весеннюю рощу, оттеняя одежду подростка.
   Тут, на Островке, люди ухитрялись добиться подлинной гармонии в сочетании внешности и жилья, парка и времени года, настроения и безупречной манеры держаться. Йири подмечал все больше оттенков таких сочетаний, и старался понять. Его привлекало красивое – и особенно неуловимая, непонятная красота, которая, по словам мудрецов, и была ближе всего к совершенству.
   Все было, как раньше, те же обязанности – только теперь он остался один. И слуги его окружали другие. Помимо прочего Благословенный уделял игрушке достаточно свободного времени – по его меркам. Но этого времени свободного было немного. Йири постоянно находился один. Он часами сидел в саду, или на галерее – тоже глядя в сад. Казалось, он каждый листик сумел бы нарисовать по памяти. Получал все, что необходимо – и развлечений не знал никаких. Кому бы пришло в голову, что Йири может чего-то недоставать? Даже у него самого не было таких мыслей.
   Слуги появлялись, только когда были нужны – они почти не открывали рта. Йири знал, что беседы со слугами могут не понравиться Благословенному. А те – не решались. Хотя взгляды любопытные скрыть не могли.
   Про Восточное крыло ничего не говорили ему.
   Проведя так недели три, он робко попросил позволения читать какие-либо книги – он знал и умел очень мало, и, может быть, для Солнечного оказалось бы занятным, если бы он сумел узнать побольше? Повелитель сказал, что Йири несет чушь, и умников на Островке хватает.
   Однако велел приносить все, что мальчишка попросит – и даже распорядился давать ему бумагу для рисования и краски, вспомнив, что тот говорил о давнем своем увлечении.
   Йири просил приносить ему и картины разных художников.
   Теперь он иногда удивлялся, что уже прошел день.
   Мальчишка не только рисовал и читал, он пытался освоить различную манеру письма. Он видел теперь, что все навыки, приобретенные в доме Отори и в Алом квартале, были ничтожными. Изящные стили письма – иссэн не давались ему, он их не понимал. От осознания неудач немного отвлекало чтение и рисование – он не только брал картины из головы, он пытался порою копировать работы мастеров, чтобы учиться у них.
   В остальном жизнь не менялась. Повелитель звал его часто, в худшем случае дня через два, и, похоже, относился к нему как милому ручному зверьку; когда они были вдвоем, Йири исполнял все, что и раньше, во время жизни в Восточном крыле. Своих прежних товарищей он не видел. И спросить не решался – знал, что не подобает вознесенному к солнцу вспоминать низших.
   Через слуг как-то сделал попытку узнать о них – особенно о Хиани – отвечали ему односложно. Опасались. И он не настаивал, не хотел никого под удар подставлять.
   Месяцев через семь Юкиро взглянул на рисунки Йири и его неуклюжие попытки освоить стили иссэн – и был весьма удивлен, обнаружив, что мальчик движется вверх быстро. С обычной своей скупой улыбкой он сказал ему: без учителей – бесполезно. Потратишь всю жизнь на то, чтобы освоить азы и открыть давно открытое. Заметив, как Йири сник, коротко рассмеялся – посмотрим…
   Через неделю примерно у него появился учитель. Еще довольно молодой, на удивление некрасивый, он обладал противоречивыми качествами – редким занудством и талантом объяснять.
   Жизнь стала разнообразнее. Йири был старательным учеником, ни в чем не перечил учителю, однако тот находил повод им возмущаться – это выражалось в длинных нотациях. Йири внимательно слушал, пока находил в них новое для себя. Потом словно бы вылетал из тела и возвращался всегда в нужный момент, когда красноречие наставника шло на спад. Урок продолжался.
   И все же он оставался затворником. Впрочем, сейчас это его почти не тяготило – заняться было чем, к тому же он просто привык. Он понимал, что взлетел так высоко, что даже о вдвое меньшем не мог и мечтать – но не умел, подобно Хиани, наслаждаться моментом, и просто принимал все, как есть, с благодарной покорностью.
   Поначалу он, хоть и вел себя замкнуто, душой тянулся к каждому, сказавшему доброе слово. Но понимал – показать это нельзя, держаться следует согласно правилам гласным и негласным.
   И слова добрые мало кто говорил.
   Повелитель научил его играть в йэллэ-хэ, иначе – Цветок дракона называлась эта игра. Йири быстро разобрался с ходами и разноцветными фигурками на доске, но игра не увлекала его. Он с готовностью подчинялся, когда Юкиро велел нести доску, но азарт игры был ему недоступен – и, похоже, так было бы, даже стань они равны. «Что я выигрываю, если побеждаю? – как-то спросил он, добавив: Не понимаю, зачем все это. Я часто видел детей, играющих в камешки… Интереснее рисовать или читать книги, чем двигать фигурки по доске в разные стороны».
   Юкиро только покачал головой. Подобная искренность до сих пор изумляла его. Мальчик редко высказывал свое мнение, но, если уж говорил, для него не существовало рангов. Как это сочеталось с полной покорностью, Творец бы не разобрался.
   Он не глуп и не дерзок – так почему?
   Зимой тут было тепло. Теплее, чем в доме господина Отори. Затянутые золотистым прозрачным шелком квадратики в оконной раме пропускали свет, но не давали войти зимнему ветру и стуже. Впрочем, для северянина зима в Эйя казалась скорее ранней весной или поздней осенью. Хозяин Дворца-Раковины даже в мороз любил держать окно в личных покоях приоткрытым – на горе слугам. Но Йири это пришлось скорее по душе. Тем более что угли горели жарко. Юкиро любил аромат горных фиалок – ненавязчивый, чуть сладковатый. Йири он казался бледно-сиреневым с легкими золотыми искрами, как и сами фиалки.
   Однажды пошел снег – крупными хлопьями, и Йири, давно не видевший снегопада, обрадовался по-детски. Он подставлял ладони под белые хлопья, любуясь снегом на листьях, а когда замерзал, одетый легко, убегал в свою спальню погреться – и снова оказывался во дворе. Он все же перестарался – вечером почувствовал себя неважно. И весь следующий день просидел, греясь возле углей, хотя окно слуги закрыли. А ночью закутался в два одеяла.
   Конечно, Благословенный узнал про неразумную выходку. Йири всегда вызывали – никогда повелитель не переступал порог Малых покоев. Вернее, так не поступал тот, кто занимал престол ныне. Дел у Юкиро хватало, отдыхать же он предпочитал у себя. Однако на сей раз решил не гонять мальчишку по коридору.
   Уже звезды взошли, начали описывать плавный свой круг.
   – Мой господин?!
   – Не вскакивай. Под снегом побыл – отогревайся теперь, – Он сел у окна. Занавеси были подняты. Лунный свет причудливо играл на решетке. – Мне что-то не спится.
   – Да, господин. Что мне сделать?
   – Ничего не надо. Что-нибудь расскажи… конечно, если ты не хочешь спать.
   – Нет… – он перевел дыхание, все же приподнялся на локте, не решаясь нарушить волю Благословенного – и не решаясь остаться на месте. – Мне… отвечать на вопросы или что-нибудь рассказать самому?
   Юкиро задумался. Сказал:
   – Можешь и сам спросить. Да – ты чего-нибудь хочешь еще?
   – Я не знаю, мой господин… – появление Благословенного ночью, да еще и такие вопросы – это было уж слишком для Йири.
   – Ты как дитя радовался снегу. Ты счастлив?
   – Может быть, вы скажете мне, что такое счастье? Тогда я смогу ответить, – искренность прозвучала в голосе. Юкиро усмехнулся:
   – Многие отдали бы все свои жизни за счастье быть здесь – хотя бы час.
   – Тогда мой ответ – «да», мой господин.
   – И это всё?
   – А разве… есть что-то еще? – тихо спросил Йири, уже сидя в позе храмовой статуэтки.
   Повелитель вновь усмехнулся.
   – Ты был недоволен своей жизнью здесь, выпросил себе учителя. Ты ведь неплохо рисуешь? Когда ты держишь кисть, тебе хорошо?
   – Может быть… Да, господин.
   – Не хочешь поучиться и этому? Придворные художники хвалят твои работы. Конечно, они льстецы, но ведь и я кое-что понимаю. У тебя хорошее чувство цвета… и другие достоинства.
   – Тогда… если вы позволите…
   – Отдать тебя в ученики Весеннему Ливню? Что ж, думаю, он не будет против.
   – Его мнение… имеет значение?
   – Я могу приказать. Но он не сделает из тебя ничего стоящего, если ты не способен. – И пристальный, оценивающий взгляд – способен ли? Не разочарует?
   – Только вам решать, стою ли я чего-то, мой господин, – голос ровный, с удивительно безупречными интонациями.
   Вновь отвечать так, как надо. Накатила усталость; так неприятно после радости, снега – из той, прежней жизни. Хотелось разбить тишину внутри и снаружи. Пусть при этом разобьется и ваза… оболочка, если она еще для чего-то годится, плохо склеенная. Но Юкиро улыбнулся.
   – Я никогда не удостою вниманием посредственность – по крайней мере, надолго.
   – Я помню, мой господин, – отозвался Йири тем же удивительно ровным голосом.
   …Художник по прозвищу Весенний Ливень – не старый, но сухой, как мертвая ветвь. Кисть его, однако, была на удивление молодой. Его рисунки будили в душе весну – он слыл одним из лучших мастеров тхай. И при дворе пользовался заслуженным почетом, хоть и не любил льстить вышестоящим, намеренно держался в тени.
   Йири он учить отказался.
   – Он талантлив, – помедлив, объяснил он Благословенному. – Поразительно тонкое чувство цвета, воображение, твердая рука… Но его рисунки холодны и немного безумны. Не мне быть ему учителем, а какому-нибудь существу с той стороны мира…
   …Причудливый узор – летящие листья, обрамляют танцующих журавлей. Линии легкие, прозрачные, словно осенний дождь на реке. Холодные, перетекающие друг в друга цвета.
   – Я могу только уничтожить этот особенный стиль. Мои ученики невольно перенимают мою манеру. Но ему надо учиться. Он может стать мастером – основателем собственной школы.
   Юкиро видел – Весенний Ливень честен. Художник такого уровня не станет хвалить бездарность даже для повелителя.
   – Отдайте его мастеру Ихоши, – советует он. – Это весьма хороший ремесленник в своем деле. Там Йири научится грамотно держать кисть и смешивать краски, – а до остального мальчик доберется самостоятельно.
   Пришла весна. Духи пели в листве. По берегам ручьев начали замечать маленьких робких водяных с сине – серыми волосами и прозрачными глазами навыкате.
   Девушки напевали весенние светлые песни, даже мелодичные голоса служанок плыли в воздухе, высоко-высоко, и никто не упрекал их за пение.
   С большой свитой повелитель уехал на озеро Айсу – на две недели оставил двор. Нечасто он выбирался из стен Островка, и пора было впервые за несколько лет навестить храмы Серебряного.
   Благословенный некоторое время подумывал взять Йири с собой, однако эта мысль показалась неудачной. Конечно, он был забавным и милым существом, однако воспринимался исключительно как приложение к его покоям во Дворце-Раковине. Он уехал, приказав учителям продолжать занятия.
//-- * * * --//
   Она подошла к Йири, когда тот стоял между колонн павильона Цветущей вишни. Йири удивленно вскинул глаза – эта женщина улыбалась, грустно и как-будто немного издалека. Ей было лет тридцать – еще молодая, красивая, но словно закутанная в пепельный кокон, и даже густые просто убранные волосы ее отливали пеплом. Одетая в бледно-сиреневое гэри с чуть более темной запашной накидкой сверху, она казалась живым воплощением зимы, и узор на ее накидке был зимний – серебристая вязь прозрачных листьев папоротника.
   – Значит, вот ты какой?
   – Госпожа? – Йири недоуменно смотрел на нее, даже забыв о традиционном приветствии – слишком уж неожиданно здесь появилась дама высокого ранга.
   – Мое имя Иримэ – из Дома Совы. Я – младшая управляющая в Желтом дворце.
   Йири стремительно склонился перед ней.
   – Что угодно вам, госпожа?
   – Расскажи о себе. Я хочу знать, кто ты и откуда.
   – Но зачем, госпожа? – вырвалось у него удивленно. Она улыбнулась.
   – Я просто хочу это знать.
   – Но… – он замолчал, растерянный, даже не зная, что ей ответить. Не отвечать тоже было нельзя, и он просто смотрел на нее распахнутыми глазами, полными недоумения. Иримэ неожиданно рассмеялась тихонько, став похожей на девочку.
   – Кажется, я понимаю, почему это оказался именно ты. Можешь быть спокоен. Я пришла не со злом. И, если угодно, я даже благодарна тебе.
   – Мне? Но за что?
   – За то, что ты есть, – она улыбнулась. – Загадочно звучит, верно? Однако я говорю правду. И вновь предлагаю тебе рассказать о том, кто ты есть. Я знаю, здесь никого не интересует твое прошлое – и даже настоящее вне связи с их желаниями. Наверное, тебе это кажется разумным и правильным, да? Тебя это устраивает?
   – Госпожа…
   – Ты можешь пойти со мной?
   – Мне этого не позволено.
   – Вспомни, был ли запрет на все. Не бойся – я не хочу тебе зла. Туда, куда на самом деле нельзя, не позову. Согласен? – и, видя, что он молчит, проговорила:
   – Если хочешь, не сейчас. Думай. Я пришлю за тобой свою девушку.
   Она повернулась, чтобы уйти.
   – Я надеюсь, у тебя хватит ума молчать? Ты только выиграешь, если послушаешь меня.
   Йири чувствовал себя странно. Он видел искренность этой женщины. Но он опасался людей Дворца. Однако госпожа младшая управляющая понравилась ему. В ней была простота. Госпожа Иримэ то казалась грустной, словно вдова, то вдруг становилась совсем молоденькой девчонкой.
   Он все же решился придти.
   Госпожа Иримэ сидела на невысокой кушетке у стены, над головой ее кудрявились плети вьюнка, бросая тени на лицо. Из-за этих теней было сложно разобрать выражение лица женщины. Кажется, она чуть улыбалась. На столике, инкрустированном перламутром, стояли чашки – не толще бумажного листа, белые с синим узором – «стрекозы над озером».
   – Сядь. Я рада видеть тебя.
   Он неуверенно присел на краешек небольшого сиденья напротив.
   – Ты беспокоишься. Чего ты боишься – моего общества или последствий визита ко мне?
   Он промолчал. Потом еле слышно произнес:
   – Вы хотели мне что-то сказать, госпожа… или спросить.
   – Ты все же надумал ответить?
   – Не знаю.
   – Не такие уж мы все страшные, – усмехнулась Иримэ и добавила: – но ты прав. Будь осторожен. Я хочу, чтобы ты доверял мне, и поэтому рассказывать буду я. А там – как захочешь.
   ….Я была самой юной из «внутренних» дам при Благословенной Омиэ. Мне едва исполнилось шестнадцать. Я была тогда застенчивой девочкой, но очень гордилась высокой должностью. Солнечная предпочитала, чтобы я укладывала ее волосы, у меня это получалось лучше, чем даже у специально взятых для этой цели служанок. А волосы у нее были роскошные, хотя коричнево-рыжий цвет не любят у нас. Омиэ… она была разной. Она так и не сумела полюбить наш народ, и поэтому казалась всегда ледяной. Но в душе она была – синну, которая ничего не боялась, которая могла держать огонь на ладони, потому что сама была из огня. И Хали она любила…
   Иримэ прервалась ненадолго, задумчиво отпила настоя из чашки. Продолжила, и глаза ее стали грустными.
   – В его присутствии я чувствовала себя перышком – куда ветер подует, туда и лети… Он мало изменился за эти годы. Странно, я никогда не думала, красив ли он. Его власть огромна, но и это было неважно. Сначала я даже не надеялась, что он заметит меня. Потом стала мечтать об этом. Но когда она умерла… я испугалась, что в чем-то я виновата, хотя никогда и помыслить не могла, чтобы пожелать ей смерти. Хали знает. Раньше я всегда была возле нее. Теперь у нее свои доверенные лица. Он… относится ко мне уважительно, ценит много больше, чем раньше. Но это совсем не то, о чем я мечтала. И надеяться мне не на что.
   Она замолчала. Йири слушал, чуть склонив голову, большие темные глаза были очень серьезны.
   – Госпожа… я не знаю достойной платы за ваше доверие.
   – Это моя плата тебе. Смерть Омиэ не была радостью для него, и Хали… но все в свое время. Он очень жесткий человек, но у него тоже есть сердце. Я бы с радостью отдала все ради его одного счастливого дня.
   – Но я…
   – Тооши Нихина был его другом. Из тех, о ком забывают, когда они рядом, которые всегда под рукой. Они вместе росли. Да… был единственным другом. Наверное, сам он понял это только сейчас. Я не могу назвать его добрым человеком.
   Йири сделал протестующий жест. Он был почти испуган ее словами. Так нельзя было говорить о Благословенном. Иримэ снова чуть улыбнулась.
   – Ах… ты чудное дитя. Я не откажусь от своих слов. А ты… сумел сделать так, что он стал почти прежним, и быстро… Как тебе это удалось? Впрочем, можешь не отвечать. Думаю, ты и сам не знаешь. Пожалуй, я не буду спрашивать тебя ни о чем. Ты всего лишь жемчужинка в горсти драгоценных камней и речных. Я хочу посмотреть, чем ты станешь. У меня лишь одна просьба к тебе – если в твоих руках будет что-то, могущее дать ему хотя бы малую радость, воспользуйся этим.
   Она поставила свою чашку и взяла другую, плеснула в нее чего-то темно-вишневого. Протянула ему – словно младшему брату.
   – Пей.
   Его рука дрогнула. Темно-вишневая поверхность влаги в чашке также качнулась.
   – Это… обещание. Но я… ничего не могу. Не больше, чем… бабочка, – он бросил короткий взгляд на пролетевшего светлого мотылька. – Но я… постараюсь.
   Прошла половина лета.
   Он знал, какие праздники проводились при дворе, и даже слышал немного, как они прошли на этот раз. Расспрашивать Благословенного ему и в голову не приходило, слуг как собеседников он не воспринимал, – да и те не проявляли желания поговорить. Оставались разговоры с учителями – а это было совсем немного, потому что ни он, ни они стремились не уклоняться от темы урока. Благословенный, раз уж позволил ему учиться, желал видеть его талантливым учеником.
   В комнате постоянно стояли высокие цветы в узких напольных вазах. Аромат масел в спальне был совсем легким и не заглушал ароматов сада. Окна до холодов не закрывали, однако в спальне по ночам завешивали тканью или опускали легкие жалюзи.
   Йири давно привык к теплому климату Эйя. Дожди тут шли чаще, холодов зимой почти не было. Летом подолгу стояла жара.
//-- * * * --//
   Вернувшись, Юкиро вдруг заметил, что Йири изменился. Не внешне – он продолжал оставаться мальчишкой со взглядом айри. Но глаза стали темнее – и старше. От его неловкости давно не осталось следа – сейчас Благословенный это понял. Йири менялся постепенно, и трудно было заметить это, видя его каждый день. Перед ним был уже не забавный зверек, а нечто иное. Поначалу сие не понравилось Благословенному. Он несколько дней звал Йири к себе, а потом перестал. Потом понемногу начал возвращать ему былое расположение свое, постепенно понимая, что перед ним – творение его пожеланий, изделие, уже достойное мастеров, но еще подлежащее огранке – и разве довести его до безупречности не подобало ценителям прекрасного?
   А сделать это можно было только одним способом.
   – Подойди, – Юкиро выглядел суше, чем обычно. Йири робко сделал несколько шагов и чуть склонил голову.
   – Голову подними.
   Он послушен – но глаза все же опущены. Он не чувствует вины за собой, но почему такой голос?
   Руки мужчины касаются его шеи. А потом – холодный ветерок лижет полоску кожи, оставшуюся без ленты – украшения сиини. Он испуганно закрывает горло рукой и смотрит прямо перед собой отчаянными глазами. Потом опускается на колени, не убирая ладони от горла – и не на благодарность это похоже, а на мольбу о пощаде.
   – Не бойся. Ты остаешься здесь. Ничего не изменится, – быстрее, чем обычно, произносит Юкиро, не желая пугать мальчишку. Ведь на что Йири может рассчитывать? На острове Белом найдется местечко.
   А тот, на полу, безмолвен, но видно – дрожит. И это не неприятно Благословенному. Он может потратить немного времени – и успокоить его.
//-- * * * --//
   Ему было холодно, несмотря на то, что был конец месяца Лани, на то, что солнечные лучи заливали комнату, холодно, и – страшно.
   Он привык уже носить лаа-ни – одежду Несущих тень. Она была лиловой, или здесь, на Островке – цвета меда и янтаря. Горло без прикосновения привычной шелковой ленты казалось беззащитным, словно по нему вот-вот полоснут ножом.
   Однако он улыбался – легко…
   На наго надели блузу – тэлета, белую, с едва заметным розовым отливом, с вышитым на рукавах темно-вишневым узором. Такая же вишневая безрукавка была расшита серебристыми нитями. На узкой части рукава сомкнулись браслеты из белого золота – в них были камни, гранаты.
   – Нет, – прошептал он едва слышно. – Я не хочу…
   На слова не обратили внимания.
   Ему хотелось кричать.
   Блестящие черные волосы Йири разделили на несколько прядей, свободно перевязали серебристыми нитями и скрепили драгоценной заколкой получившийся своеобразный «хвост».
   Теперь Йири выглядел юным придворным. Только лицо было цвета блузы.
   Улыбка оставалась ласковой и отстраненной.
   – Хорошо, – Благословенный положил руку ему на плечо. – Идем.
//-- * * * --//
   Ласточки летят по небу. Невесомые, серебристые – если сбоку смотреть. Быстрые. Они и через море летают. А потом – обратно, домой. Быть может, ему подарят радость – увидеть море. Когда-то он мечтал об этом. А теперь разучился мечтать.
   По ночам в саду горели разноцветные крошечные фонарики, похожие на замерших светляков, а днем летали огромные бабочки, и больше всего было странных, черно-зеленых.
   Деревья с огромными шершавыми листьями и туи с темными узкими веточками – всему находилось достойное место.
   Но особенно – цветы. Их сажали под каждый сезон – свои, каждым уголком сада можно было любоваться часами. Садовники отдыхали мало…
   Казалось, с какой стороны ни глянь, картина предстанет одна краше другой, и не было лишнего в них. Тхай любили воду – в саду были фонтанчики, похожие на ракушки, маленькие бассейны с водой и ручейки, бегущие по камешками выложенному руслу.
   Соседи тхай, сууру-лэ, подстригали кусты, делая их похожими на оленей, рысей и прочих зверей. Тхай не одобряли этого – они создавали живые изгороди, оплетали ажурные решетки и невесомые беседки вьющимися растениями. Беседки, похожие на парящих медуз и перевернутые венчики цветов.
   И красная туя росла в саду – три маленьких дерева. Больше не надо. Ее ветки кладут в огонь, провожая того, кто уже не вернется – и айри приходят за ним. А северяне в Тхэннин засыпают ветку землей. И айри приходят на зов. Если не сделать так, или не сжечь веточку красной туи после, коли уж сразу не оказалось – долго будет бродить душа…
   В саду он виделся с Иримэ. Йири знал, что она просила повелителя разрешить им беседовать иногда – и это было позволено.
   Незаметно для себя он почти привязался к этой всегда немного грустной женщине. Она часто посылала за ним – а как-то Йири решился сам окликнуть ее, увидя возле фонтана. На ней, как обычно, была серебристо-сиреневая накидка. Госпожа управляющая имела право на такие цвета. Йири знал уже – Иримэ – урожденная Первого круга, ее предки были родичами Золотого Дома. Выйдя замуж, она спустилась на ступень ниже – но все ее привилегии остались при ней, хоть и не могли быть переданы детям.
   Иримэ, как всегда, приветливо кивнула ему. Ее руки, маленькие, аккуратно сложенные у груди, украшены были браслетами и кольцами с камнем – слезой, горным хрусталем.
   – Иди сюда, мальчик.
   Ее голос, грудной, переливчатый, как у горлицы, становился еще более нежным, когда она обращалась к Йири.
   – Красиво тут, правда? Как ты, не покинешь нас следующей зимой? Лесные духи засыпают или возвращаются в иную страну на время холодов. А ты очень похож на такое нездешнее существо!
   Иримэ сказала это, желая чуть-чуть поддразнить Йири. Она не ожидала, что юноша ответит всерьез.
   – Меня так долго убеждали в том, что я не совсем человек, что я поверил. – Он положил ладони на резные перила. Солнце, оранжевое, просвечивало сквозь почти черное кружево листвы.
   – Значит, я буду таким. Тем, о которых я слышал и рассказывал сказки.
   – Добрые? Или, быть может, страшные? – с мягкой улыбкой спросила дама.
   – Неважно. Таким, каким нужно. Это место красиво, – продолжил он чуть погодя. – Пусть оно заберет мою тень.
   – А как же твой господин? – Иримэ завернулась в накидку, словно озябла.
   – Он хочет этого.
   Йири оторвал взгляд от вечернего солнца, чуть качнулся вперед, сжав крепче перила.
   – Слушайте, госпожа!
   Вечернее разноголосье цикад и сверчков заполняло сад. Йири продолжил:
   – Нет. Я не чувствую себя человеком. Только таким, как они…
   – Все никак не забудешь, что носил знак Исполнения?
   Разве это можно забыть? И – разве нужно? – подумал. Даже если я посмею забыть, мне напомнят. Глаза выдали мысль.
   – Мальчик… тебе может напомнить что-либо только один человек. А он сам возвысил тебя.
   – И кто же я здесь? – донеслось до ее слуха: слова прилетели такие тихие, будто остерегались сами себя.
   Иримэ призадумалась. Потом заговорила медленно, подбирая слова.
   – Сиин – только слуги в личных покоях, и украшения. К ним нет ревности. Если бы ты не вышел из Дворца Лепестков… даже будь ты сыном простого секретаря, двор страшно завидовал бы тебе.
   – Как же теперь? Я больше не ношу треугольник из яшмы.
   – Да. Но, хотя двор уже выучил твое имя, он еще не понял, кем считать тебя. И…господин наш, боюсь, не знает этого тоже. Не бойся. Верю, он поступит с тобой справедливо.
   Она сжала висок, отодвинув украшение – розетку.
   – Я не боюсь, госпожа.
   – Ты расскажешь мне о себе? Я жду этого уже долго. – Мягкий упрек в ее тоне послышался Йири.
   – Да, госпожа.
   Она увела Йири в беседку, похожую на окаменевшую розовую медузу. Села на маленькую подушку темного бархата, принесенную девочкой. Указала Йири место рядом с собой – и даже за руку его потянула, усаживая. От Иримэ пахло дождем и сливой, щека ее, гладкая, упругая, словно у десятилетней, оказалась совсем рядом со щекой Йири. В сумерках разговаривать было проще – но дама распорядилась зажечь маленькие светильники, сделанные по форме полураскрывшегося листа. Йири начал говорить – неуверенно, опасаясь, что эта красивая женщина, которая всегда вела себя, как друг, оскорбится и уйдет, услышав, откуда он. Но та лишь тихонько смеялась – звуки серебристые, как горный хрусталь в ее украшениях.
   – Ты невероятно удачлив, мальчик. Я поражена. Какая звезда стояла над твоей колыбелью?!
   Йири вздохнул прерывисто. Иримэ не отвернулась – но она думает лишь об удаче. А те, кто дал ему жизнь, кто растил его – пыль для управляющей Желтым Дворцом. Она искренне рада за Йири, не думая, сколько он потерял…
//-- * * * --//
   Он видел ее мельком, через изгородь, в Нижнем парке. В светло-голубом гэри, с русыми волосами. Он замер, и воздуха не хватило на вдох. Потом он осознал, что это – другая. Не Лин. Совсем не она. Ее заплетенные волосы украшали синие цветы, похожие на мохнатые ночные снежинки. К ней подошли еще девушки, и она совсем затерялась в смеющейся стайке. А потом позвали его.
   Скоро Йири знал, как ее зовут. По странной прихоти кого-то из Бестелесных имя оказалось похожим – Лаин. Лаин из семейства Тинэ, дочь чиновника-архивариуса невысокого ранга, лишь за высокую честность и знания удостоенного вызова в Сиэ-Рэн и поселенного на время выполнения порученного в маленьком павильоне недалеко от пустующего Жемчужного дворца.
   Конечно, девушки вряд ли сошли бы и за сестер. Круглолицая Лин – и Лаин с худым, немного острым лицом. Лин, дитя, лесной цветок, распускала русые волосы – а у Лаин они были убраны в косы.
   Лин улыбалась – Лаин опускала глаза. И все же…
   Что-то было в них общее. Вероятно, только для Йири. Но, видя ее, он странным образом видел и огромные ясени, озеро со светлой водой, журавлей-тэммоку, кричащих прощальную песнь. И не было в этих картинах боли, только блики от крыльев, листья и рябь на воде.
   Сначала он только следил за ней. Потом, одевшись так, чтобы Лаин не поняла, кто он, покинул разрешенную ему часть сада и оказался возле ее павильона, в маленьком дворике, образованном высокими кустами жасмина.
   – Госпожа…
   Лаин испуганно обернулась. Голос чужой. Здесь появлялись только подруги и слуги, знакомые отца подходили с другой стороны. А этот не был похож ни на слугу, ни на господина. В темно-зеленом и сером, волосы свободно подхвачены сзади – такую прическу любит молодежь разных рангов Двора… Он принес ей письмо?
   – Нет, госпожа Лаин, – он понял невысказанную мысль. – Я просто хотел видеть вас.
   – Кто вы?
   – Я… живу здесь, – неуверенно отозвался, явно не желая называть имени.
   – Но как я могу разговаривать с тем, о ком ничего не знаю? Это не подобает девушке при Дворе, даже при том, что отец мой не знатен, – холодно сказала Лаин.
   – Почему? Я не прошу у вас ничего, кроме слов.
   Девушка растерялась. Потом природная мягкость взяла верх.
   – Но…мне нечего сказать вам.
   – Жаль, если это правда, – он очень внимательно, чуть искоса посмотрел на нее, словно пытался найти в ее облике некие другие черты.
   – Почему? – невольно она заинтересовалась.
   – Вы… совсем другая. – Он перевел взгляд на клонящееся к закату солнце, кажется, испугавшись, что чересчур упорно смотрит на девочку.
   – Разве вы знаете меня? – удивилась Лаин.
   – Я видел вас раньше, здесь.
   – И что же? – спросила она, готовясь услышать лестную фразу. Судьба не слишком баловала ее такими подарками.
   – Вы похожи на голубую рыбку – плотвичку, пойманную в горной реке и выпущенную в золотое озеро дворца. Им не надо быть здесь, тут разводят совсем других рыб.
   – Как странно, – чуть смущенно улыбнулась Лаин. – Я никогда не была в горах, но… я и вправду среди здешних красавиц, как маленькая неяркая рыбка. Я плохо владею искусством письма, я почти не умею петь, и до сих пор не знаю, как надо вести беседу. Наверное, отец разочарован своей дочерью.
   – Вы так думаете? А мне кажется, он очень любит вас. Неужели человек выберет розу только за то, что она большая и красная, и не посмотрит на майник, потому что он белый, маленький и не сразу заметен?
   – Конечно же, нет, – Лаин вновь улыбнулась застенчиво, – майник всегда был символом нежности. Хотя он и мал…
   Розоватое облачко набежало на солнце.
   – Мне нужно идти, – сказал незнакомый юноша. – Вы позволите снова придти сюда?
   – А вы так и не назовете себя?
   – Это лишнее, правда… поверьте.
   Солнечный свет, прикрытый облаком, погрустнел немного…
   – Тогда… – Лаин помедлила. – Хорошо, только… я не могу рассказать отцу?
   – Это ваше право. Но я не смогу придти в этом случае.
   – Тогда я ничего не скажу.
   Солнце вновь показалось, краешком глянув на сад.
   Странным он показался Лаин. Не так уж много ей перепадало лестных, восторженных слов, но, если уж перепадали такие, были они вычурны и красочны, под стать молодым людям Двора. А этот – в открытую ведь сказал, что не красавица она и смотрится среди других девушек простенькой и неяркой. И смотрел на нее без тени восхищения, пожалуй, даже грустно.
   Лаин вернулась в дом. Задумалась. На желтой бумаге начала записывать смутные мысли, перемежая их строчками стихотворений. Букет поздних сиреневых васильков в нише пах слабо и холодно. Знаки из-под кисти падали робкие, похожие на спутанную осеннюю траву.
   Он снова пришел. И еще. Казалось, он скрывает что-то – но хитрости в нем видно не было. Сначала Лаин считала его слугой высокого господина. Потом просто перестала понимать, кто ее гость. Он произносил слова непривычно, с легким акцентом, от чего его речь казалась очаровательно мягкой, – и говорил он необычные вещи. Ни о поэзии, ни о дворцовых сплетнях он не хотел говорить, и только слушал слова девушки. Зато рассказывал странные истории, полные грусти и нежности, а порою щемящей тоски. Он смотрел на листья и облака так, словно это самые важные вещи на свете. Иногда девушка не понимала, слушает ли он ее ответы, или думает о чем-то своем. Он совсем не старался ее увлечь – ему, похоже, и впрямь ничего не было нужно. А сердце Лаин билось все более неровно, и строчки, выводимые по ночам на бумаге, обретали небывалую уверенность и изящество.
   У него были мягкие волосы. Он и Лаин теперь садились рядом, и один раз он притянул девушку к себе – и была в этом нежность, словно к сестре. И Лаин не отстранилась.
   А потом все кончилось. Незнакомый человек стоял и смотрел на нее. И тот встал, отпустил ее руку и ушел, не оглядываясь. И незнакомец – важный, в черной с золотыми значками одежде, – ранг и род занятий Лаин не сумела определить, все еще путалась в этом – тоже ушел, посмотрев на нее перед этим так пристально и так холодно.
   Лаин не могла понять, в чем она провинилась, но ей было очень тревожно.
   И холодной была ночь…
//-- * * * --//
   – Вы были близки с ней?
   – Нет.
   – Если это ложь… ответишь еще и за это.
   – Это не ложь, мой господин… Солнце… Она… даже не знала.
   – И я поверю тебе? Ты посмел покинуть разрешенную тебе часть дворца и придти туда, где ты не имел прав находиться. Ты делал это неоднократно, так?
   – Да, мой господин.
   – Ты помнишь, что уже позволял себе нечто подобное?
   – Да…
   Он помнил историю с Соэн. И легко представлял то, что лишь чудом с ним не случилось.
   – Ты и вправду считаешь, что теперь тебе дозволено все?
   – Нет…
   – Ты можешь что-то сказать… в свое оправдание? Почему ты поступил так?
   Повелитель слишком хорошо знал, что ответа не будет. Даже если бы тому было, что сказать.
   – Девушка тоже получит свое.
   Йири не поднимал головы и сам казался брошенным на дорогую циновку цветком. И Юкиро был почти растерян – он слишком хорошо знал, как поступить стоит, и не хотел делать этого. Этот мальчик, понявший, что значила для Благословенного смерть Тооши… и даже сумевший залечить эту рану – неужто сделать с ним то, что диктуют закон и традиция?
   Лесное растение… должно ли оно вообще быть в саду повелителя? Любая прихоть Благословенного должна быть исполнена, и все же даже Юкиро на способен заставить черепаху летать.
   Это красивое существо не было дерзким совсем – но совершало поступки, немыслимые по дерзости. Раньше Юкиро это развлекало. А сейчас вывело из себя. Йири заслужил суровое наказание уже неоднократно. Пора.
   Благословенный вообще не должен был сейчас говорить с ним – слишком большая честь для виновного. Только взмахнуть рукой – слуги поймут, какова его воля. И – не удержался. Но о чем говорить, если эта игрушка, эта дикая птаха терпеливо примет все, что с ней сделают, но так и не поймет – не сумеет понять – сердцем?
   И неприятная, даже грустная мысль мелькнула у человека, облаченного властью. Кто смеет иметь свое мнение в присутствии повелителя? Лишь единицы, и то не всегда. А этот…он даже защищаться не будет. Поднятый высоко. Не свободный больше любого слуги. Не выдержавший одиночества.
   Ожидали лишь его слова, не слова – знака.
   – Уведите, – он небрежно качнул головой. Еле слышно вздохнул. Задумчиво потер переносицу. Отдал приказ.
   Отец был таким маленьким и растерянным, когда ему пришел приказ покинуть Сиэ-Рэн и уехать в далекую провинцию. Он связывал столько надежд со столицей… с двором Благословенного – хоть пока он всего лишь скромно трудился в уединении. Однако не подчиниться приказу было немыслимо.
   – Ну почему, с чего вдруг такая немилость? – суетливо повторял он, и его простодушное лицо было растерянным, как у ребенка.
   В два дня покинуть Сиэ-Рэн.
   В эти два занятых печальными хлопотами дня Лаин даже не вспомнила о том, кто так и не назвал ей своего имени. И как близко прошла смерть – не поняла девушка.
   Ей жаль было отца. Жаль маленького дворика с бледной кудрявой зеленью, уголка, отведенного им в скромном павильоне, сиреневые душистые ликорисы. Она толком не завела подруг. Она не успела встретить кого-то единственного, чье присутствие неподалеку ощутила бы даже во сне. Хотя в последние дни Лаин начинало казаться, что вот-вот с ней произойдет нечто чудесное. Как в детстве – запахи леса, тени, которые шевелятся так, словно дышат деревья – присутствие в сказке. Но сказка эта будет осознана позже, когда ты вырос и ничего не вернуть. Ты будешь только помнить.
//-- * * * --//
   Шли медленно – ему показалось, что очень долго. Его привели в маленькую комнату – желтые сухие доски, невысокий потолок. Небольшое окошко. Пол – те же доски. Теплое на вид дерево. Впрочем, и на ощупь оно не холодное – все же еще почти лето. И ничего – ни циновки, ни даже соломы. Здесь было уютно по-своему – Йири привык спать и на земле, под дождем. А тут – сухо и довольно тепло. Под дверью – широкая щель.
   Низших держат в куда худших условиях – его удостоили милости.
   Плавно закрылась дверь.
   Ждать свершения воли повелителя оказалось очень страшно – куда страшнее, чем тогда, в доме Сэнхэ, ожидать наказания. Йири видел два раза, что делают с теми, кто заслужил – один раз на севере, и в Аэси. Видел и слышал. Думал про Лаин – и молитва не шла с губ. Знал: сам виноват. Просто, когда увидел ее, забыл обо всем.
   К нему не заходили – но еду приносили раз в день; для передачи служила щель, и воды было вдоволь. Только к воде он и прикасался.
   На смену страху пришла тоска, рвущая сердце. Потом – пустота. Уже и неотвратимого не ждал – все равно никуда не деться. Ему казалось, что за окном падают листья. Лиственный лес на севере зимой – ветви голые, и птиц не слышно, и вода в озерах спит. И нет никого. Несколько дней листопада – и настала глубокая осень…
   Потом дверь открылась.
   – Идем.
   Снова длинные коридоры – от них голова закружилась. А может, и не от них. Все коридоры были сделаны из желтых досок, и все пустые. И те, кто вел, были ненастоящими.
   Когда приоткрылась дверь в конце коридора, почувствовал запах водяного пара. Понял, куда поведут потом.
   Ничего не было сказано. Сама покорность. Как раньше.
   «Умница», – думал Юкиро, наблюдая за Йири. Тот великолепно держался на грани между «я понял все» и «ничего не было». На грани между красивым цветком и человеком, умеющим делать выводы. И он не рожден при дворе. Совершает чудовищные ошибки. Откуда же это потрясающее знание оттенков поведения – жестов, взглядов и слов?
   – Ты так и не спросишь меня о ней? – поинтересовался Юкиро много часов спустя.
   – Если мне нужно это знать, я хотел бы спросить.
   – Она и ее отец покинули Сиэ-Рэн. Где они, мне безразлично. Ее отцу найдут подобающую его честности должность…где-нибудь.
   «Жива. Но ее больше нет здесь».
   А чего же ты ждал? Все повторяется.
   Юкиро не понял, почему лицо Йири словно потеряло все краски. Оно не стало бледнее. Просто из человека словно вынули душу – так оборотень ииширо поступает со своими жертвами. Юкиро даже испугался на миг.
   – Ты любил ее? – спросил он, и в голосе впервые появились нотки сочувствия.
   – Нет.
   – Тогда… какое тебе дело до этой девочки?
   – Вы правы, мой господин. Никакого.
   Юкиро смотрел на него пристально в течение нескольких секунд, затем резко сказал:
   – Если хочешь, ты свободен. Поезжай за ней. Или куда угодно.
   Йири медленно отвел от щеки волосы, перевел взгляд за окно. Вверх. Там было небо и листья. Такая привычная картина. Потом посмотрел на шелковую обивку стен. Там змеились листья нарисованные.
   – Я могу остаться здесь?
   – Разумеется, – сухо сказал Юкиро. – Я же сказал – если хочешь.
   – Тогда я никуда не уйду.
   – Разумное решение, – с легкой иронией, и даже с некоторым удовольствием обронил повелитель. – Ее отцу ты не нужен совсем.
   – Мне безразличны чувства ее отца. Мне не нужна …Лаин. – он чуть запнулся, произнося имя. Словно хотел назвать другое. А на губах его уже была привычная полуулыбка – нежная, холодноватая, чуть отрешенная. И ни следа волнения. Словно и впрямь не было ничего.
   Благословенный покачал головой, недоумевая. Он сделал подарок этому существу, думая, что его понимает. Подарок отвергли. Небывалую милость. И не ясно было, как и что Йири думает вообще. Очередная шкатулка с секретом.
   Впрочем, в одном Юкиро уверен был твердо. Урок усвоен. Глупцы пусть считают, что любимой игрушке все сошло с рук. Пусть думают, что наказание должно нести тело.
   «Это ты, малыш, научил меня видеть душу там, где раньше я замечал только имя. – Юкиро даже про себя не хотел договаривать фразу. – И учишь меня тому, что можно делать с этой душой».
   Впервые он видел Хали – стоя в галерее, за бело-зеленой колонной. Она со своими девушками быстро спустилась по плоской лесенке в сад и пересекла его гораздо скорее, чем двигалось большинство знатных девушек Островка. Дочь повелителя была высокой и худощавой, с пышными темными волосами – Йири знал, что вблизи они явственно отливают рыжим. Бледно-золотое драгоценное платье, золотые жемчужины в высокой прическе. Он хорошо разглядел лицо – надменное, бледное, – черты его были крупноваты и резки.
   По-своему Хали была хороша, но тхай ценили иное. Больше половины девушек здесь превосходили ее.
   Однако она казалась величественной и гордой. Хмурое и умное лицо. Стайка прислужниц спешила за ней, словно бабочки за сорвавшимся с места большим полевым цветком. Они щебетали беспечно…
   На миг Йири стало жаль ее. Женщины синну – дикарки, но они укрощают коней и плавают в ледяных реках, стекающих с гор, реках стремительных и жестоких. Таких, как жизнь в Сиэ-Рэн.
//-- * * * --//
   Хассу только что привезли и еще не выпускали к сокровищнице. Йири смотрел на нее, метавшуюся за прутьями. Позолоченный пепел. Глаза цвета запекшейся крови. Длинные, текучие движения великолепного сильного тела. Она рычала.
   – Ты должна быть свободной. Ты создана убивать, – сказал Йири.
   Она и убила. Олененка загнали к ней. Клыки разорвали шею – тот крикнул всего один раз.
   Горло его и грудь были снежного цвета.
   Йири стоял и смотрел. Пальцы сжимались. Хасса отвернулась от жертвы, зарычала негромко. Олененок был – в двух шагах.
   …Залюбовался цветом – такого не встретишь в красках художников. Безукоризненно – чистый, как бы презрительный – алый. Он не мог оторвать взгляд от зрелища – алое на белом, и на упругие листья растений возле решетки тоже попали брызги. Воспроизвести этот цвет…
   Йири отвернулся резко. Впервые не захотел видеть красивое.
//-- * * * --//
   Говорят, Небес ровным счетом четыре. Верхнее занимает Сущий, и то Небо находится не только в нашем мире, а простирается повсюду. На третьем Небе живет Иями со свитой. Второе – ждет праведников, достигших блаженства. А первое населяют айри, оставленные присматривать за землей, духи, феи и души людей, ожидающих перерождения.
   Говорят, избранные и герои поднимались на третье Небо. Достигал ли кто из живших когда-то престола Сущего, не ведомо людям.
   «Все хороши на своем месте – и такие, как я. Разве не восхищались теми, кто был в Саду Нэннэ? Но кто считал воспитанников ее равными себе? Каждому – свое Небо. А если кого-то подняли выше… разве сущность его изменится? Разве не останется он тем, про кого говорят «этот – всего лишь…»? Судьба не спросит, чего хотел человек. Так заведено».
   Йири сполз на циновку, сжался комочком, словно пытался согреться. На циновке узор был – волны морские.
   «Жаль, что это не настоящее море…» Волны бы с головой накрыли – только прилива дождаться. Но море расступается, принимая в себя человека – а циновка останется жесткой.
   «Такие, как я…и еще вознесенные на высоту, о которой недозволенно и мечтать».
   Сейчас он пошел бы за любым, кто позвал. Только не звали. Время не подошло – а всему свой черед.
   …Когда кто-то из слуг склонился над ним, чтобы спящего на полу перенести на лежанку, мгновенно открыл глаза – и такой силы был взгляд, что отпрянул слуга: показалось, что ненавистью полыхнуло из этих глаз. Показалось.

9. Фея

   Наверное, похоже чувствует себя цветок, растущий один на склоне высоко в горах, там, где лежат снега. Он получает мало тепла и не может даже тянуться к солнцу, поскольку прикован к земле. Но он благодарен жизни за те слабые лучи, которые вскользь касаются его лепестков – солнцу нет дела до того, выживет ли он, у солнца много других забот.
   Ночью было немного проще – словно ладонь накрывала цветок, и он ничего не видел, но чувствовал тепло этой ладони, это было лучше, чем днем, и цветок не задумывался – а не причинит ли ему вред рука человека?
//-- * * * --//
   Столица
   Когда он освоил простые стили иссэн, перешли к сложным. Был ли то острый стиль «крыло», или «сухая ветвь», или даже «роза», которой чаще писали женщины, все давалось легко – он увлекся письмом, как и рисованием. Через несколько месяцев – невероятно быстро – начали «волну», которой владели немногие. Идеальная соразмерность, текучесть, изящество знаков давались особо талантливым – и вызвали зависть других. Скоро начало получаться.
   – Ты рисуешь, – говорил повелитель. – Я не удивлен.
   Благословенный воспринимал совершенство любимца, как должное. Йири отчаянно надеялся – и поделился как-то с Ёши, врачом Благословенного – что ему не придется, к примеру, учиться быть мастером клинка. Не лежала душа, и он был уверен, что проиграет любому. Зато из лука он уже мог сносно попадать в цель. Если и некоторые женщины владели этим оружием, и плохого не видели в том, Йири должен был научиться тем более.
   И еще кое-чему предстояло учиться…
   …Золотисто-рыжие лошади, они славились своей мастью – особенно такие, тело которых было оттенка огня, а грива – солнечно – золотая. Стоили такие лошади невероятно дорого, и секретом их разведения владели только в Шаве – и, конечно, секретом делиться шавары отказывались. Попытка разведения лошадей в Тайё-Хээт и Сууру-лэ закончилась неудачей – даже от двух золотых родителей жеребята рождались другой масти – просто рыжими или пегими.
   …Хорошо объезженная пятилетка, цвета золота и огня, большеглазая, с маленькой сухой головой, длинной шеей и крепкими ногами. Замечательно грациозное существо. Она игриво и как будто застенчиво, чуть искоса посмотрела на вошедших.
   Он не поверил, когда Юкиро сказал – это ему. Растерянные глаза были. Опустился на колени, благодаря – казалось, сейчас расплачется, как дитя, только коснись его. После обвил руками шею лошади, не стесняясь присутствия Благословенного.
   Легкий бег был у лошади – а у всадника взгляд был такой, словно крылья росли. Больно, и страшно немного, однако эту боль не променяешь на спокойную негу.
   Не просто заботе конюхов поручил свое сокровище, золотую ша-илэ. Долго разговаривал с ними, удивляя их знаниями, а сам ревниво поглядывал в сторону Феи – сразу дал имя.
   Юкиро считался отличным наездником; хотя в последнее время ему редко доводилось сидеть в седле, он ничего не забыл. В угодьях Островка и на южном берегу Аянэ, оставляя немногочисленных слуг далеко позади, он вновь чувствовал себя подростком, еще не принявшим огромную власть. Своего питомца он сам учил ездить верхом. Тот хорошо держался в седле, а теперь и посадка появилась безупречная, и умение добиться от лошади всего, чего пожелает, даже на полном скаку. Йири любил лошадей, и порой разговаривал с ними, когда считал, что никто их не видит. А к Фее он привязался необыкновенно. Он чуть ли не с ревностью смотрел на конюхов, которые уводили ее по возвращении во дворец. Лошадь словно стала для него центром мира. Это немного озадачивало Юкиро.
   Учеником Йири был превосходным – впрочем, Благословенный и не ожидал, что будет иначе. Он привык смотреть на него, как на произведение искусства, и был бы немало озадачен и раздосадован, если бы совершенство оказалось нарушенным. А Йири не боялся ничего – ни скорости, ни препятствий. Если и боялся, так только за лошадь. Он знал, что должен быть лучшим, чтобы им оставались довольны.
   Юкиро любовался им во время таких прогулок. Он изменялся – не сильно, не нарушая привычного хода вещей – но все-таки изменялся. Только тогда повелитель слышал его смех.
   Покидая дворец, он выглядел безупречным, и черные волосы были сколоты сзади, на них сидела шапочка – или. Только одна – две пряди выбивались из-под нее; нарочно так делали – это придавало облику изысканную завершенность. Но, оказавшись за стенами, Йири избавлялся от нее и заколки, и ветер играл с его волосами. Это было необычно и красиво, и выглядело очень уместным. Он казался одним целым с тонкими узкими травами, гнущимися под ветром, словно летящими.
   Но – если его окликал повелитель, мерцающие зеленые глаза становились другими – внимательно-ласковыми, покорными, непроницаемыми. Юкиро не понимал такой перемены. Она не была неприятна ему, но приводила в недоумение.
   А потом день наступил…
   Привычно склоняясь перед Благословенным, придворные не могли сдержаться и бросали любопытные взгляды в сторону тонкой фигуры в темно-вишневом, в белой ханне с вышитым на ней серым и вишневым узором.
   Конечно, все знали о нем, – правда, Благословенный никогда не показывал его столь большому собранию. Во время дальних поездок многие брали с собой и Несущих тень, однако в подобном обществе им было не место. Даже Солнечному не пришло бы в голову поступить так. Но всадник на золотой лошади больше не принадлежал к сословию сиин. А повелитель обращался с ним, как с юношей из знатной семьи, впервые попавшим «в свет». Йири держался спокойно – и даже уверенно, хотя, казалось, видел только своего господина. Покорная грация, сэ-эттэн, причудливо сочеталась с другим каноном, имени которому не было. Но Юкиро знал его хорошо, как знает мастер свое творение, и заметил черточку, которой не было раньше. В неуловимых жестах, в повороте головы Йири, даже в том, как он опускал ресницы, чтобы не показаться хоть сколько дерзким, появился – лед к окружающим, почти вызов – и это было непривычно и неприятно. Фея несла своего всадника словно сквозь плотный туман – тщательно замаскированные взгляды, норовящих сорваться с губ шепот, недоумения, показного доброжелательства.
   Юкиро впервые подумал, что, возможно, он совершает ошибку – но, так и не успев осознать, в чем же она, прогнал эту мысль, не вязавшуюся с его безраздельной властью.
   Йири хотелось стать льдом или камнем. Благословенный и сейчас постоянно пользовался его услугами, пренебрегая теми, кто прислуживать был предназначен; жесты и действия, которым Йири обучали, давно стали привычными, родными. Но он должен был держаться иначе – здесь, у всех на виду. Здесь он – один из гостей. Показать иное значило бы нарушить волю Юкиро, и объявить о том, что он может быть лишь игрушкой одной игры – всем собравшимся.
   Снова внутреннего надзора требовали не только движения – взгляды.
   – Ты держишься в седле все лучше. Ты просто рожден для верховой езды. Еще немного, и ты превзойдешь Тами из Белых Лисов. Знаешь его? Он считается лучшим наездником при дворе. Наверное, Бестелесные были бы рады взять его в свою свиту. А ведь он очень молод. Ты почти ровесник ему.
   – Я старше.
   Звучало это странно, однако Юкиро понял его. Если судить по беспечности, Тами был куда младше Йири. Подумав, сказал:
   – Я могу всегда брать тебя с собой. На охоту, к примеру. Порою меня развлекает – бывать там.
   Перед глазами Йири проплыли мертвые птицы, олень с окровавленной мордой…
   – Как прикажете, мой господин.
   – Может быть, тебе неприятны взгляды, которыми встречают тебя – когда думают, что я их не вижу? Из-за этого ты предпочитаешь сидеть взаперти?
   Йири равнодушно сказал:
   – Мне все равно. Им далеко до меня. Многие из них отдали бы жизнь, чтобы занять мое место.
   Юкиро рассмеялся – сухо и коротко.
   – А ты меняешься, малыш. Раньше бы ты не осмелился говорить так. Что же, Первый и Второй круг совсем ничего для тебя не значат?
   Йири промолчал, губы таили улыбку. Это лицо всегда обезоруживало Благословенного.
   – Что ж… думай сам. Но ты не должен все время проводить в запертом помещении или в уголке сада.
   «Почему? Я не живу во Дворце Лепестков, не ношу тех знаков, что раньше, но я – не более чем игрушка. И об этом все знают», – прочел по глазам, опустившимся недостаточно быстро.
   Юкиро поморщился.
   – Тебе это неприятно? Я вывел тебя из сословия сиин. Более чем. И хватит об этом.
   «Я не умею думать о чем-то еще, но именно об этом думать нельзя», – осознал мальчишка, и почувствовал страх. «Я схожу с ума?». А улыбка его по-прежнему была такой – словно Йири на цветок посмотрел.
   – Скажите мне, кто же я?
   Лицо Юкиро потемнело, брови сошлись.
   – Чего ты хочешь? Чего добиваешься?
   – Ничего, – прошелестел по-северному мягкий голос. Ничего, только велите мне замолчать.
   – Тогда к чему эти разговоры? Ты будешь появляться там, где скажу я.
   – И что меня ждет? Мне всегда была безразлична их неприязнь, или, напротив, слишком приветливые взгляды. Но это становится все труднее для всех.
   – Почему?
   – Многое изменилось. Не слишком ли много я имею для Несущего тень?
   – Ты? Это я решаю, чего я хочу. И прекрати себя так называть. Я уже начинаю жалеть, что поднял тебя повыше Дворца Лепестков.
   – Это правда, мой господин? Мне нет пути обратно, но я могу уйти навсегда. Это будет более чем справедливо. – Вырвалось, и пожалел, что это сказал. Разве его учили вызывать недовольство? Опустил голову.
   Благословенный задумчиво произнес:
   – Как тебе удается проявлять подобную наглость, говоря столь почтительно? Этого я не понимаю.
   «Это дорога, – хотел сказать Йири. – Когда я слышу слова, подобные свисту клинка над головой, я перестаю понимать. А вы говорите так, господин мой».
   Но промолчал.
   Слушали Гиацинт, певицу, известнейшую в столице. Ей было около двадцати лет, но выглядела она на четырнадцать. Ее матерью была актриса придворного театра, умевшая в свое время даже вызвать к себе уважение.
   Повелитель находился в плетеной беседке, увитый крупными цветами с пестрыми лепестками. Он отлично видел Гиацинт, оставаясь скрытым от глаз. Придворные, допущенные на это представление в саду, собрались у фонтана. Гиацинт сидела на нижней ступеньке, аккомпанируя себе на глуховато и трогательно звучащем ахи. Ее черное платье певицы – с красной отделкой – казалось тяжелым для почти болезненно – хрупкой фигурки девушки. Но невероятной силы голос, очень высокий и переливающийся, жаворонком порхал над парком, словно принадлежал не певице, а облакам.
   Йири был в беседке Благословенного. Против обыкновенного, лицо его казалось холодным и отстраненным.
   – Не нравится? – с легким удивлением спросил Юкиро.
   – Не знаю. Наверное, это красиво, – непонятно ответил тот.
   Юкиро приподнял бровь и отвернулся к фонтану.
   Гиацинт закончила петь, склонила головку, переводя дыхание.
   – Она хороша, – заметил Благословенный, – И заслужила награду.
   По его знаку слуги вручили девушке большую жемчужину, золотистую, словно лист чайной розы. Гиацинт застыла в низком поклоне, не смея глядеть в сторону беседки. Придворные одобрительно перешептывались, стараясь, чтобы ни звука не донеслось до слуха Юкиро. В свою очередь, они начали одаривать певицу, причем некоторые смотрели на нее весьма благосклонно. Однако девушка унаследовала характер своей матери.
   – Скажи хоть что-нибудь! – недовольно обронил Юкиро, обращаясь к Йири.
   – Мне нечего сказать. Она поет не хуже и не лучше, чем птицы. Голос у них одинаково чист.
   Повелитель сухо спросил:
   – Так тебе не по нраву то, что я и все остальные, и даже ее соперницы считают верхом искусства? На тебя тяжело угодить.
   – Она делает то, что умеет, мой господин. Почему она должна нравиться мне? Она то же, что розы в саду или кольцо на вашей руке.
   – Тебя так и тянет добавить: «или я», – прищурясь, заметил Юкиро, и прибавил: – Не раздражай меня снова. Лучше молчи о том, чего не способен понять.
   – Да, господин, – голос был грустным. И это непонятно почему еще больше раздосадовало Благословенного. – Она будет петь завтра вечером. Оставайся у себя, раз она тебе не по нраву.
   Сад опустел.
   «Мне следовать за вами, мой господин?»
   «Ты не на привязи. Мне не до тебя»
   Сухие листики шиповника качались у берега озерца. Рука Йири оборвала их, умерших на зеленом кусте, и бросила в воду…
//-- * * * --//
   – Повелитель… прошение.
   – От кого?
   – Ваш главный поставщик шелка. О помиловании.
   – Напомните это дело.
   – Он укрыл убийцу у себя в доме.
   – Припоминаю. Тогда о чем разговор?
   – Но укрывшийся – сын его лучшего друга.
   – Кто унаследует его торговлю?
   – Двоюродный брат осужденного.
   – Надеюсь, он будет умнее. И не беспокойте меня с подобными прошениями. Люди знают, на что идут, нарушая закон.
   Потом Солнечный, не оборачиваясь, подозвал Йири. Тот подошел, но скованно как-то.
   – Ты не в себе. Почему?
   – Никак не могу привыкнуть.
   – К чему? Да… Будь твоя воля, все преступники жили бы свободно и счастливо.
   – Если бы они жили счастливо, не совершали бы преступлений.
   – Ты возьмешься переделывать мир?
   – Нет, конечно. Но с вами – сила Неба, и, может быть…
   – Со мной – законы Неба. И сила дана не для того, чтобы их нарушать.
   Голос юноши звучит тихо, но спокойным его нельзя назвать.
   – А если я попрошу за кого-то?
   – Ты? Ты и так это делаешь постоянно – за себя. Только о том не догадываешься, – и, не желая больше скрытых упреков:
   – Если ты прав – тебя поведет судьба, и позволит судить самому. Тогда и посмотрим.
   Оба знают – слова эти не более чем шутка.
//-- * * * --//
   Сердце Островка – это дворцы и павильоны, обнесенные стенами. Однако за стенами этими – холмы и деревья, и даже луга. Не так уж мал Островок. Есть, где пустить лошадей галопом.
   И даже холмы небольшие были – и овраги.
   Юн – небольшой приток Аянэ – петляла между холмов.
   Внезапно Фея вскинулась и заржала, забила передними ногами – и, словно обезумев, помчалась вперед… У самого обрыва вновь взвилась на дыбы. У Юкиро непривычно захолодело сердце, он был довольно далеко – не успеть. Закричали охранники. Сейчас лошадь скинет всадника, или вместе с ним сорвется с обрыва. В этом месте неглубоко – и острые камни.
   А если юноша чудом выживет, будет калекой…
   …Только огромные глаза Йири, его лицо без кровинки: «Мой господин»… Движения резкие – он справился с лошадью, великолепный всадник, – но теперь его почти что трясет.
   «Вот. Смотрите…» – на ладони игла. – «Оттуда, наверное… с дерева… в лошадь. Игла не отравлена…»
   «Обыскать все!» – охрана срывается с мест, не дождавшись, пока прозвучат эти слова. Все так быстро – а, кажется, час прошел.
   «Ты отличный всадник, малыш».
   Йири стоит у обрыва, ханна цвета ягод вишни бьется по ветру. Смотрит вниз.
   «Не смотри», – рука на плечо. Голос суховатый, но теплый, как будто и не было напряжения, непонимания в последние дни.
   «Почему это сделали?»
   Произносит беззвучно:
   «Наверное, вам приготовили кого-то еще, и хотят освободить место».
   «Ты полагаешь? Место пока не свободно, и только мне решать, когда оно опустеет».
   Охрана вернулась, полная осознания вины. Тот, кто пустил иглу, не стал дожидаться развязки – он успел прервать свою жизнь.
   «Его хозяев найдут».
   «Не найдут», – голос тихий, но какой-то острый. «Я… не хочу смерти Феи. Больше я не покину дворец верхом».
   «Что за чушь!» – взрывается Солнечный. «Ты беспокоишься не о себе, а о лошади!»
   Хотелось встряхнуть этого мальчишку, чтобы он перестал нести ерунду. Но у Йири и без того дрожь сменилась какой-то лихорадочной веселостью, не присущей ему.
   «Ее жизнь дороже моей – моя вам досталась за меньшую плату, повелитель!» – Йири гладит рыжую морду лошади, шепчет ей что-то.
   Повелителю становится не по себе.
//-- * * * --//
   Эта зима выдалась теплой и неуверенной. Снег несколько раз подумывал лечь – и таял, торопливо, словно смущенно, оставляя мокрую землю. Все положенные праздники проводились, вызывая восторг молодежи – но в остальном жизнь напоминала глубокий сон. Для уроженца севера зима была радостью – но радостью призрачной. Здесь почти не бывало морозов, и часто вместо снега шел дождь. Но птичьи лапки оставляли следы на снегу – у птиц была своя яна…
   Родные, конечно, узнали бы Йири – хотя он изменился. Они в последний раз видели его мальчишкой, которому еще не исполнилось тринадцати. Сейчас ему было семнадцать. Он оставался тонким и гибким, как ветка ивы. Лицо еще хранило полудетские очертания; сам он стал выше, хоть и не был высокого роста, кожа – светлее из-за того, что он не бывал подолгу на солнце. В детстве у него были короткие волосы – теперь они падали на плечи. Черты стали тоньше; руки были идеально ухожены – тонкое запястье, золотистый шелк кожи, – трудно поверить, что они таскали корзины, отчищали грязь и выпалывали сорняки. Но главное – изменилось выражение лица и взгляд. Раньше взгляд был задумчивым, теперь – непроницаемым, но внимательным. Четко очерченные губы хранили намек на улыбку – ласковую, теплую – и отрешенную вместе с тем, как ледяное добро небожителей. Теперь одежда подчеркивала все, что нужно, тогда как раньше он носил старые и не всегда ладно сидящие вещи из самой дешевой ткани. Перемена сделала его намного более привлекательным – и недоступным одновременно. Раньше его можно было запросто потрепать по волосам, пошутить с ним – теперь, даже переоденься он в прежнее и покинь стены Островка, он бы не показался простым. Вряд ли даже младшая, весьма бойкая сестренка осмелилась бы, как в детстве, с визгом бросаться ему на шею.
   А что до прочего – было в нем то, что дороже самой яркой, самоуверенной красоты, холодноватое и трепетное, как тень. Такие не зажигают – они сводят с ума.
//-- * * * --//
   Оплетенная стебельками ракушка-лодочка казалась хрупким произведением искусства. Ловкие пальцы пробежали по ее бокам, в последний раз проверяя узелки.
   – Красиво. – Солнечный глянул сверху. – У тебя хорошо получается. Там, на севере, тоже делают такие?
   Тень улыбки.
   – Нет, господин. Там просто сплетают косички из разных стеблей.
   – Многие вельможи хвалятся искусно сделанными сэрэн, якобы творением их рук, а сами втайне заказывают их умельцам. Но твоя сэрэн будет самой красивой.
   Юноша чуть покачал головой.
   – Я не смогу поставить ее.
   – Почему?
   Йири отвел рукой упавшую на глаза прядь, задумчиво сказал:
   – Я не могу покинуть Ивовый Остров. А в Столице как мне появиться в храме? Среди придворных? Или среди народа?
   – Твоя странная манера отвечать вопросами, – поморщился Юкиро. – Видимо, только смерть отучит тебя от нее.
   – Смерть? – эхом откликнулся Йири. Слово почти родное, шелестит, горчит на губах.
   – Творец Сущего! Ты снова! Впрочем… – Юкиро чуть улыбнулся. – Мне уже все равно, как ты говоришь. Сэрэн приносят в храм в День Нового Лета…Ты очень давно не делал этого, так?
   – Разве это имеет значение, господин?
   – Не имеет, – отрезал Юкиро. – Но я хочу подарить тебе этот день.
   – Многие хотят чего-то другого, кроме того, что дано им… Но сам Благословенный – всегда ли может иметь, что пожелает, и делать, что хочет?
   – Когда-то ты казался мне дурачком, – задумчиво сказал Юкиро. – Это удивляло меня и спасало тебя от смерти. Ты говоришь то, что не произносят даже во сне, и не понимаешь, как дерзки твои слова. Почему ты этого не понимаешь? Иногда ты кажешься мне святым, иногда – сумасшедшим. Иногда – просто ребенком.
   – Я далеко не дитя, – тихо возразил Йири.
   – Иногда ты проходишь по самой кромке моего терпения. Ты не понимаешь, к чему ты проходишь так близко.
   – Моя жизнь не принадлежит мне, – ответил Йири.
   – А мне не принадлежит твоя почтительность, – усмехнулся Юкиро. – Ты можешь склоняться низко…но тебе все равно.
   Он вновь перевел взгляд на любимца.
   – Пора дать тебе возможность появиться в Храме. И кое-что показать.
   – Кому показать, господин?
   – Некоторым особо любопытным.
//-- * * * --//
   Солнце заливало Сиэ-Рэн расплавленным белым золотом, щедро, так, что больно было просто смотреть на свет, не стоя в тени. Ивовые листья казались позолоченными, а не серебристыми. Светлая одежда придворных лишь подчеркивала сияние дня.
   Дочь Благословенного выглядела хмурой. Драгоценное гэри с праздничной пелериной, как раз в цвет ивовых листьев, спрыснутых солнечным золотом, делало ее похожей на куклу из «парадного» набора игрушек. Высокая прическа Хали была украшена хризолитами, такие же камни переливались на плотных манжетах. Легкая прозрачная ткань прикрывала лицо от солнца – но ветер то и дело откидывал ее, открывая взглядам плотно сжатый рот и темные глаза. Когда-то ее огорчало, что она не может казаться красивой. Сейчас – безразлично. Муж ее остался в Доме-на-реке. Ради мира их связали друг с другом, и видеть его на Островке не хотят. И сама Хали теперь бывает здесь редко. Она тоже – теперь не нужна. Только появляться у всех на виду обязана в такие вот дни.
   Кайсин и Амарэ не отставали ни на шаг от своей госпожи с момента, как она вышла из паланкина. Госпожа Кору с мужем была среди придворных, но не сводила пристальных глаз и с Аину, и с окружающих. Ее острый ум подмечал все, могущее дать повод к размышлениям или к сплетне.
   Однако ей не пришлось довольствоваться мелочами. Прибыл повелитель с личной свитой. Многих доставили к месту в носилках. Те, кто были верхом, спешились, ступили на белые плиты двора Храма Иями. Один из них – даже Творцу не удалось бы убедить передвигаться иначе, нежели на золотой ша-илэ – мгновенно приковал к себе все взгляды. На нем была светло – серая, почти серебристая, блуза – тэлета и более темная ханна – и в ней явственно переливался, дышал тот же оттенок ивовых листьев, что был на Юкиро и Хали, менее заметный, но все же бесспорный. Без нарушения установленных положений, одежда Йири явно была вызовом. И этот вызов был делом рук повелителя – двор понимал, что без указания Солнечного подобная выходка означала бы смерть, и очень нелегкую. А так это говорило о том, что Юкиро решил показать – он ставит своего любимца заметно выше комнатной утвари.
   Музыка переливалась – легкая, как солнечный свет.
   Две женщины, в чьих жилах текла кровь Золотого Дома, были старшими над здешними служителями. Только рожденные с каплей крови Ай-Ти могли заниматься обрядами Храма Сущего и Иями – Внучки Творца. Одетые с пышностью, они замерли на ступенях. К ним двигались люди.
   Впереди шли девушки с кувшинам и зеркалами. Они пели. Монахи в желто-бурых одеждах шли вереницей, несли стебли растений – осоки и стрелолиста. В небо выпустили ручного журавля – тэммоку. Светло было на душе.
   Потом распахнулись двери.
   …Он низко склонил голову, – впервые заколка схватывала его волосы так; на лицо упала тень.
   Лодочка не вздрагивала в ладонях – он казался статуей в храме. Придворные не осмеливались перешептываться, однако у всех в голове вертелась одна мысль – если Благословенный позволил ему войти в храм среди знати, когда позволено будет ему поставить сэрэн со свечой на алтарь? После кого? Безумием было предположить, что повелитель, чтящий закон и обычаи, пропустит его раньше людей Первого и Второго Круга – но дальше? Какое место он отводит при дворе своему любимцу? Что он открыто покажет сегодня?
   …Слишком много глаз следят за ними сейчас. Нельзя сделать неверного шага. Плохо, если он оступится, или промедлит – любая неловкость испортит все. А дышать тяжело. Полно, дышит ли он вообще? Лицо ровное, ресницы опущены. Выдержки побольше, чем у иных потомков Солнечного дома. Только вот что дает ему эту выдержку?
   Алтарь ждет дара Юкиро. Он зажигает фитилек маленькой свечки – и, вполоборота развернувшись, принимает плетеную лодочку с горящей свечой из других рук, рук того, кто, склонившись, отступает в тень, не смея подойти к алтарю. Обе лодочки отправляются к порогу Сущего вместе.
   На обратном пути Йири приходилось ехать шагом, однако повелителю казалось, что самое большое желание у того – сорваться в галоп и умчаться подальше отсюда, куда-нибудь в дикую степь, хоть к ри-ю. Насколько вообще можно было читать по этому всегда спокойному лицу, сейчас его обладатель был немного не в себе. Впрочем, у многих придворных Юкиро видел похожее выражение, разве что более явное.
   Наконец добрались до Дворца-Раковины. Повелитель кивком головы отпустил Йири, и тот просто исчез, никто не успел даже посмотреть ему вслед.
   На сегодня – никаких дел.
   Юкиро кликнул слугу:
   – Пусть Йири придет.
   Он уже должен был успеть переодеться. Значит, появится незамедлительно. Что думает он о сегодняшнем дне? Пожалуй, Юкиро хотелось это услышать.
   С поклоном вошел Ёши. Еще не старый, он был почти совсем седым, а его лицо всегда имело странно смешливое выражение, не соответствующее спокойному и вдумчивому характеру. Не успел ни слова сказать – появился слуга. Он выглядел слегка испуганным.
   – Благословенный…Господин Йири просит позволения остаться у себя.
   Это было что-то новенькое. Он вообще никогда не проявлял желания уйти или остаться, тем более не позволял себе просто не явиться на зов. Юкиро даже растерялся на секунду. Потом брови его сдвинулись, он уже хотел отдать приказ слуге, но шепот коснулся его слуха:
   – Повелитель, выслушайте меня.
   Повелитель махнул рукой – слуга испарился.
   Ёши отвесил поклон и с неторопливой уверенностью, которая всегда отличала его манеру говорить, произнес:
   – Пожалейте мальчика, Благословенный. Ему сейчас трудно.
   – Трудно? С чего бы?
   Ёши покачал головой.
   – Он только что имел возможность наблюдать, как двор поделился на его врагов и тех, кто будет лицемерно пытаться стать его другом.
   – Ну и что? – голос Юкиро стал резким. – А кто здесь живет иначе?
   – Но он-то не рожден во дворце. Его не охраняет даже закон – только ваша воля. Это была всего лишь игра для вас, мой повелитель – а для Йири?
   – Что еще? Чего еще может желать мальчишка вроде него?
   – Всего, чего у него нет – и, я боюсь, никогда не будет.
//-- * * * --//
   Ёши вошел, не спросясь. Кроме Юкиро, он единственный мог себе это позволить. Йири лежал ничком на тахте; он быстро поднялся, и лицо его было совсем детским и очень несчастным. Он был не похож на себя прежнего. Привычным движением врача Ёши взял Йири за запястье, подержал его руку недолго, усадил на тахту. Посмотрел на юношу пристальным и по-стариковски мудрым взглядом.
   – Я ничего не знаю, – прошептал Йири. – Я… я просто не знаю, что мне делать и как себя чувствовать. Скажите мне, что и как, я вас умоляю…
   – Не я имею право сказать тебе все, что ты просишь, а тот, к кому ты идти отказался.
   – Я не хочу. Я уже не умею иначе, только подчиняться, но сейчас я боюсь слышать приказы.
   Ёши положил руку ему на плечо, привлек к себе. Тот закрыл глаза, у него было такое лицо, словно он в храме отчаянно просит о чем-то некое божество.
   – Просто попробуй ни о чем не думать. Я могу дать тебе средство, от которого ты сразу заснешь.
   – А потом? Мне ведь придется проснуться.
   Ёши не знал, как быть с этим внезапным доверием, этой искренностью, которую сам Йири навряд ли осознавал. Врач, он порою лечил не только тела, но и души – однако здесь чувствовал себя бессильным.
   – Верь, что Сущий не оставит тебя своей милостью, – наконец сказал он.

10. Яд

   Их называли Детьми Облаков, этих, взявшихся ниоткуда, с голубыми глазами. Они спускались на землю, когда демоны овладевали людьми, когда горели деревни, когда дождь шел красный и теплый, как кровь, посредине зимы. Они убивали нечисть и тех, у кого уже не осталось души. И не было гнева на лицах – чистоты первого снега. Потом они поднимались в горы, и одеяния цвета неба видны были на опасной тропе – долог путь наверх. Там, где прошли голубоглазые воины, вырастали белые и голубые цветы. Лишь смелые и удачливые могли коснуться стеблей тех цветов – звезд, растущих на скалах.

   Столица
   «О, Сущий, как странно устроена жизнь! Еще год назад я даже не думала, что в на Островке может что-то меняться, разве что несчастный случай произойдет с отцом, храни его Бестелесные. Однако теперь я сама себе удивляюсь – я чувствую гнев, когда при мне говорят об этой игрушке отца. Мне должно быть без разницы, есть он или же нет. А сейчас хочется запретить говорящим со мной упоминать и о его тени. Я не понимаю ничего. Повелитель, перед которым склоняются все, позволяет растению придорожному совсем уж немыслимое. То, что отец все время держит его при себе, понятно – многие питают слабость к красивым птицам, к примеру. Но то, что произошло недавно в Храме? Узнаю почерк отца. Он хочет что-то показать кому-то, и выбрал такой необычный ход.
   Я лишь посмеялась бы над тем, как двор всколыхнулся. Но он разрешает этому существу присутствовать при разговорах. Зачем? Отец ничего не делает просто так. Уж не затем ли, чтобы чему-то научить, как когда-то меня? Тот живет во Дворце-Раковине, и уже одно это, кажется, заставляет многих считать его довольно значимой личностью…
   Я не поверю, что кто-то сможет оказывать влияние на отца, как бы мне не пытались намекать на это.
   Неужели это обычная ревность? Странно открыть в себе это чувство. Но у мальчишки есть все, чего я лишена – кроме происхождения. А подобное имеет значение лишь для таких, как я – фигурок большой игры, в которую ему не войти».
//-- * * * --//
   День был серебряным, и вечер лишь усилил цвет серебра. Острые длинные листья садовой осоки казались темными, влажно блестели – недавно их сбрызгивали водой. Цикады заливались на разные голоса – мелодичное потрескивание, звон и самое настоящее пение заполняли траву и поднимались выше.
   Пальцы гладили чеканку драгоценного кубка – тоже из серебра, черненого, звонкого, как вечер. Чеканная, мчалась охота, и глаза зверей были рубином, а глаза коней – прозрачными, как роса.
   Йири любил сидеть вечерами здесь.
   Неподалеку шуршал фонтан. За высокой изгородью из кустов жасмина не было видно стен соседнего павильона – там могла бы играть музыка. Но Йири этого не хотел. Он больше любил слушать цикад.
   Здесь он мог быть один. Впрочем, он часто бывал один – и теперь этим не тяготился. Только мальчишка – прислужник тенью таился где-то; достаточно умен и выучен, чтобы не попадаться на глаза.
   Вино было холодным и легким… и странный, едва уловимый привкус ржавчины тонул в нем…

   Асаланта.
   Он понял. Он не успел испугаться – но пальцы разжались, и к звону цикад добавился новый звон…
   Инстинкт лесного зверька. Он не должен был догадаться, однако сумел – но, быть может, он догадался поздно.
   Он успел выпить всего глоток…
   – Позови господина Ёши! – крикнул он мальчишке, растерянным белым пятном возникшему слева – и сорвался с места.
   Может быть, не стоило этого делать. Когда он влетел к себе, время кончилось. Он закричал и упал на колени перед кроватью. Попробовал встать – но пальцы свело судорогой на шелке покрывала.
   Его не пожалели, он должен был умирать трудно.
   Ёши, опытный врач, понял все, как только увидел его. Нельзя было коснуться – он заходился в крике. Только своего помощника Аташи допустил туда – и закрыл двери перед остальными.
   – Тише… Пей, – горько: обжигает горло. Чьи-то руки держат за плечи. Ему кажется – он снова там, на дороге…
   – Тише…Теперь все хорошо.
   Как долго все… Он знает – боль легко прекратить. Но попросить об этом не может: горло перехвачено спазмом.
   – Вот так. Поверни ему голову.
   – Наставник, он справится?
   – Думаю, да – ведь он жив до сих пор. На остальное моего умения хватит.
   – А говорить он сможет? Он мог сорвать голос.
   – Аташи, ты дурак.
   – Но Солнечный ведь…
   – Ты дважды дурак. Вот он сейчас меня слышит. И наверняка согласен со мной…
   – Наставник…
   – О, Сущий, о чем ты думаешь? О жизни человека или о починке игрушки? И это мой ученик.
   – Но он…
   – Помолчи и не отвлекай меня…. Успокойся, дружок. Скоро будет легче…
   Повелитель был занят беседой с Хисорэ, начальником гвардии Островка. Увидев растерянные глаза посыльного, прервал разговор, сам вышел в соседнюю комнату. Выслушал.
   Ему не посмели сразу сказать, в чем дело – он понял только, что плохо его любимцу. Направился к Малым покоям – через полдворца, почитай – быстро шел, еле за ним поспевали. У входа в последний коридор сопровождающих отослал. А миг спустя занавеска отдернулась – появился Ёши, лучший врач Сиэ-Рэн. И сказал, не опуская глаз, о причине – и не дал войти. Тогда Юкиро распорядился найти виновных.
   Не сразу, но их нашли.
   А пока два человека стояли в узком коридоре возле тяжелой темной занавеси – двухслойного зеленого шелка. И низший по званию смотрел в глаза повелителю – как страж смотрит на пожелавшего пройти в запретное место.
   – Он не умрет, если сил организма хватит, – медленно говорил Ёши. – Он сделал только глоток. Он молод. И успели позвать меня. Может быть, выдержит. Сильная встряска… Но я верю – он будет жить.
   – Я хочу его видеть.
   – Не стоит, мой повелитель. Ни к чему это сейчас. И он даже не поймет, что вы рядом.
   – Все равно.
   – Как угодно, мой господин. – Он с поклоном отошел, давая пройти. Благословенному послышалось осуждение в его голосе. Ёши считал его виновным в том, что случилось? Быть может. Врач был привязан к мальчику.
   Лицо на плоской подушке совсем серое, неживое. Губа прокушена – ему было больно. Волосы разметались сорванными стеблями травы. Ёши не хотел, чтобы он видел Йири – таким? Юкиро склоняется к юноше и задумчиво трогает прядь его волос.
   Ёши видит, как повелитель что-то тихо говорит лежащему, и врачу кажется – это обещание.
//-- * * * --//
   Он поправлялся долго – почти неделю никто, кроме Ёши и помощников лекаря, к нему не входил. В сознании был полном – но лицо безучастное. Ёши брал его за руку, разговаривал с ним, гладил холодные пальцы. Йири молчал. Только сказал как-то непонятно:
   – Снова меня не взяли…
   В комнате было тепло и солнечно, блики бежали по голубому шелку – весенним занавесям, запах цветов долетал из сада. Окна все были открыты – и там, где лежал он, и в соседних покоях. И только Ёши и помощников его – Аташи и немолодую круглолицую Хээлин видел Йири.
   Хээлин, говорливая, с голосом девочки, окружила его трогательной заботой. Старалась вовсю – поправить что, принести, поддержать. Йири немного уставал от нее. Аташи, десятью годами старше Йири, напротив, казался хмурым и молчаливым, но сердце имел доброе.
   В этот раз было как-то особенно тихо. Он помедлил, открывая глаза – ему не хотелось возвращаться из полусна. До сих пор было трудно дышать. Йири понимал – все равно бы узнали, что он умер от яда, и не сочли нужным сделать его смерть легкой – или дать средство медленное, не заметное сразу. Асаланта – она редко позволяет себя обмануть. Обмануть тех, кто искал, хотели виновные. Йири знал, что они еще живы.
   Человек сидел у окна, смотрел какие-то записи. Обернулся неторопливо, словно почувствовал:
   – Как ты?
   В привычно сухом тоне впервые проскользнуло что-то близкое к нежности. Лицо было внимательным. Тяжело было выдержать взгляд.
   – Хорошо… – и эти слова едва дались ему. Он сделал движение встать – и понял, что зря. Кружилась голова, он почти не мог шевелиться – асаланта не отпускала, даже зная, что проиграла на сей раз.
   – Хорошо, да? – усмехнулся мужчина в малиновом хаэне. – А по тебе и не скажешь.
   – Простите меня…
   – За что, сердце мое? За то, что ты остался жив?
   Непривычное обращение, кажется, отняло последние силы. Он замер. А тот, напротив, продолжил:
   – Пожалуй, вина на мне. Не смог уберечь. Таковы дворцы, Йири.
   Он отвернулся к бумагам.
   Юноша перевел взгляд на небо. Он часто смотрел за окно – раньше. Золотистые облачка спешили куда-то, но не успевали – их догонял ветер, обращая в ничто. И лица коснулся тот ветерок.
   – Как хорошо жить! – вырвалось у Йири.
   – Я рад за тебя. Ты так сказал – значит, тебе есть, к чему возвращаться.
   Проговорил – и заметил с удивлением, как лицо Йири застыло. Из-под сомкнувшихся вмиг ресниц на щеку стекла прозрачная капля.
   – Что с тобой, мальчик? Ты плачешь? Посмотри на меня!
   Он подошел, склонился к кровати.
   Повинуясь приказу, Йири открыл глаза. Попробовал улыбнуться – на сей раз получилось плохо. Но слабость – это не то, что нужно Благословенному…
   – Не делай этого, слышишь? Я не хочу от тебя притворства, – потребовал Солнечный, и, уже мягче, добавил:
   – Ты мне дорог таким, какой есть.
   – Какой есть? – повторил едва слышно Йири, – Может, и так…
   У него не осталось сил говорить.
//-- * * * --//
   Повелитель назвал имена. Двое. Спросил:
   – Ты их знаешь?
   – Да.
   – Ты считал их врагами?
   – Я не обращаю внимания на тех, кто внизу, мой господин.
   – Напрасно…
   – Это не так. Они – просто глупцы, хоть и стоят высоко. Первый и Второй круг так бы не поступили.
   – Верно… Они добились высокого звания при дворе. Но остались трусами и глупцами. Хочешь видеть, что с ними будет?
   – Мне достаточно знать об этом. У меня хорошее воображение.
   Юкиро усмехнулся.
   – Теперь тебя вряд ли посмеют тронуть – во всяком случае, мелюзга побоится. А лучшие будут ждать и смотреть. Что ж… они не знали, сколь много стоит твоя жизнь.
   – Этого не знаю и я.
   – Узнаешь, – Благословенный прищурился. – У них есть семьи – и другая родня. Они тоже должны отвечать. Отдаю их тебе. Решай сам…
   – Я не могу… – голос вдруг отказал.
   – Назначь цену сам.
   – Иями! – вырвалось у него. Лицо стало бледнее, чем когда он лежал при смерти.
   – Если такова ваша воля…
   – Я хочу, чтобы решал ты. О твоем решении будут знать – и это не будет мое слово.
   – Хорошо, господин, – сказал он тихо – словно занавески задернулись с холодным шуршанием шелка. – Я знаю, что делать нужно.
   Повелитель внимательно посмотрел на него.
   – Кажется, ошибались те, кто считал тебя безобидной игрушкой.
   Он лежал ничком, спрятав лицо, стараясь вжаться в светлые покрывала. Пальцы то распрямлялись, то судорожно сжимались в кулаки. Когда появились, чтобы заняться им – причесать волосы, одеть и остальное – закричал, чтобы шли прочь. До этого он и голоса на слуг не повысил ни разу. Когда спросили о нем – те испуганно отвечали, что он не готов, что не желает их видеть. Повинуясь приказу, снова пришли – и на этот раз он терпел, отворачивая лицо, любые прикосновения словно боль причиняли.
   Тот, в темно-малиновом, не говорил ничего. Потому что уже сказал достаточно.
   «Я отдаю их тебе».
   А разве есть выбор? Кому – «тебе»? Не юноше, которому ничья кровь не нужна. А любимой игрушке, которую подняли высоко, одарив своей благосклонностью. Уже поздно говорить «нет».
   На рисунке был водопад – к нему слетались черные птицы. Странно блестела роса на их крыльях. Цвета пожухлой листвы – поздняя осень, краски севера. А вода – отчаянно-светлая, словно живая, падает с камня. Кисть летала, касаясь бумаги, замирая на миг…
   Все, кто родился мужского пола в семействах обоих виновных, были убиты. Любого возраста. Женщин увезли далеко, не позволив взять с собой ничего. Молчали на Островке – нечего было сказать, и отныне – боялись. Событие в Храме могло быть игрой. То, что случилось потом, игрой не было.
   Если и оставались вопросы, больше никто не осмелился бы их задать. За попытку взять жизнь кого-то из Золотого дома платят все. Но и за тех, кто отмечен Солнечным, нельзя брать малую плату. Нельзя.
   Ёши – врач избегал смотреть на Йири. Он не осуждал его – тот поступил честно. С собой и с другими, живущими на Островке. А юноша держался на редкость спокойно – и Ёши чувствовал себя неуверенно рядом с ним.
   – Я не из Золотого дома, – сказал врачу Йири. – Но, если Благословенный хочет, чтобы тень крыльев Ай-Ти тронула чью-то тень, должно быть так. И так будет. Не моя жизнь стоит дорого – его воля.
//-- * * * --//
   Он замерзал тогда под тощим одеялом в начале месяца Волка. И казалось, это не дрожь, а бег огромного зверя, бег, сотрясающий землю. Он хотел спать – но выбрался наружу и сел у погасшего круга костра. Караульный окликнул его, предложил что-то теплое… Йири хотел в тепло, однако боялся, что перестанет чувствовать бег лап в ночи. Он, как мог, объяснил это охраннику – и его вновь не поняли.
   Кенну потом смеялся над ним. Он всегда смеялся. То задорно, то зло. Тогда, давно, он казался Йири намного старше его самого. Теперь Йири считал себя старше, хотя Кенну было девятнадцать, когда он умер. Йири девятнадцати ждать еще долго.
   А здесь нет живой тени созвездий.
   И холодно по-другому.
   Несколько дней прошло. Благословенный был занят делами – почти не виделись. Иримэ направила посыльного – не решился идти к ней. Ёши без помощников заглядывал иногда – обязан был это делать, асаланта долго о себе напоминает. Заставал его у окна. Казалось, и не шевельнется. Даже ветер волосок не качнет. Однако обязаны были хоть несколько слов друг другу сказать.
   Ёши спрашивал, но смотрел в стенку. Все-таки Йири не выдержал:
   – Мне лучше было умереть?
   – Глупости не говори, – впервые за эти дни врач вернулся к прежнему тону. – Для них бы ничего не изменилось. Ты все делаешь правильно. Слишком правильно.
   – Мне нельзя по-другому.
   – Почему?
   – Потому что лишь этим я могу хоть как-то платить за оказанную честь.
   – Тогда скажи, – необычайно кротко спросил врач. – Что ты чувствуешь ко мне? Благодарность? Или же нет, и на меня можно смотреть равнодушно, поскольку не отпускать людей в смерть – мой долг?
   – И то, и другое.
   Ёши шагнул к нему.
   – А если я сейчас ударю тебя? Что сделаешь? Мне можно, промолчишь? Или поступишь как-то еще в соответствии с тем, что из тебя сотворили? Тебе же больно сейчас – от такого головой о стенки колотятся. Или ты даже боль себе чувствовать запретил?
   – Не знаю, – шепотом.
   – От тебя требуют совершенства. А если тебе умереть придется? Тоже постараешься быть безупречным во всем? Смерть некрасива, дружок. И над своим телом ты настолько не властен. Хоть это радует.
   Он повернулся и вышел – резче, нежели следует.
//-- * * * --//
   Светлые камешки дорожек – причудливые радостные узоры. Белые конюшни – по стенам плясали тени от широких листьев.
   Одна была, которую можно было обнять, спрятать лицо – и стоять так, пока не послышатся шаги конюха. А потом уйти – никто таким тебя видеть не должен.
   И вот – не успел. Встретили его так – казалось, сейчас в пыль превратятся и под ноги лягут. А она, рыжая, шерсть поблекшая сразу – или почудилось? – смотрела тусклым глазом. Смерть некрасива. Однако не это главное. Отними у лошади возможность догонять ветер – что же останется?
   Он наклонился над кормушкой. Два часа назад засыпали корм… Нет, не болезнь. Вспомнились рассказы Хиранэ…
   – Я знаю, какой это яд.
   Фея начала ржать и метаться – и через пять минут ее не было.
   – Ну, ее-то за что? – тихо и грустно спросил. Спокойно. А того, кто за лошадью это время смотрел, уже вперед вытолкнули. Стоял – цвета ивового листа, серо-зеленый.
   – Это ведь не ты сделал. Ты лошадей любишь. Кого ты впустил?
   – Никого…
   – Жаль… Может быть, попробуешь вспомнить?
   Видимо, что-то есть в голосе. Потому что память возвращается сразу:
   – Девочку… – язык едва слушается.
   – Почему?
   – Скучно… было… она хотела только взглянуть на лошадь – о ней по всему Островку говорят…
   – Глупо. Ты бы хоть смотрел, что она делает.
   – Ведьма… Глаза отвела… – обреченно выдавил конюх.
   – Ведьма? Да мне все равно.
   Он поворачивается и уходит. Коротко, через плечо:
   – Найдите ее. И приведите ко мне.
   На счастье или несчастье, повелитель не сильно занят сейчас. Прошения какие-то смотрит – при нем секретарь.
   – Что-то случилось? – а голос, хоть и невозмутимый, все же немного меняется. Не каждый день здесь без приглашения появляется Йири – мягко сказать, не каждый. Секретарь стоит, полуоткрыв рот – так и не дочитал письма. И растерян. Его отсылают небрежным поворотом кисти:
   – Закончим потом.
   И к Йири, не рассерженно, скорее, с любопытством:
   – Говори. Ты же не так просто сюда явился?
   Хмурится, узнав про Фею.
   – Это уже наглость.
   – Это ведь не случайность, мой господин.
   – Конечно же, нет. И что ты от меня хочешь?
   Тот опускается на колени:
   – Простите… Я должен был следить лучше.
   Так положено – склониться, просить прощения. Мыслями был не здесь. Думал – а лошади там, на дороге, погибли тоже?
   – Фея была – твоя. Хорошая лошадка… жаль, – и, подумав:
   – Не хуже найдем. Но это уж слишком. Кто-то никак не уймется.
   – Что же теперь?
   – Твоя потеря, ты и думай. Посмеют ли тебя не послушать? Или оставишь все как есть? Примешь, как с тобой обошлись?
   – Не со мной на этот раз. Я уже сказал найти девочку. Но я не хочу знать. Потому что простить не смогу.
   А потом глухо, чужим каким-то голосом:
   – Отпустите меня.
   – Вот как? И куда ты пойдешь, сокровище мое?
   – Вернусь к себе.
   – А ты откуда родом? – спрашивает с насмешкой.
   – Из деревни на севере, – в первый раз говорит это.
   – Про север я знаю. Деревня, значит? А если вся твоя родня уже умерла?
   – Еще куда-нибудь…
   – И чем займешься? Тяжелой работой… или более легкой?
   Не отвечает.
   – Просто чудесно. И ты хочешь так вот взять и уйти? Тут, наверху, тебе не понравилось? Надоело? Будешь вечерами рассказывать сказки обо мне деревенским детишкам?
   …И прекращает насмешки, поняв, что у Йири есть свой предел. Пока еще есть.
   – Я предлагал тебе уйти. Помнишь? Ты отказался. Теперь – нет.
   – А если я все же покину Островок? – голос неожиданно легкий, парящий какой-то.
   – А ты этого не сделаешь, – улыбается Благословенный. – Ты не из тех, кого можно запугать угрозой расправы. Ты просто не уйдешь, если я говорю «нет».
   …Он поднимается, плавно отводит волосы ото лба. Складывает руки в жесте полного подчинения. Спрашивает:
   – Докладывать ли вам, что я узнаю о виновных в гибели Феи?
   – Конечно. Сам справишься?
   – Да. Могу ли я сам решать, что делать с ними потом?
   – Разумеется. И выберешь себе новую лошадь.
   – Ваша воля, мой повелитель.
//-- * * * --//
   Сидел, сложив руки на коленях, спиной к окну – солнце светило сзади, и нельзя было толком разглядеть лица. Говорил негромко. По зеленому шелку плавали веселые блики и тени, такие же, как на широких листьях растений возле окна.
   Легче стало, когда увидел девчонку – не маленькая уже, пожалуй, четырнадцать будет. Дура… от таких слов отвык уже – а по другому не назвать. Сразу, с порога – в слезы:
   – Я ничего не знаю!
   Она похожа на Cоэн…
   – Не знаешь о чем?
   Девчонка совсем теряет голову и захлебывается плачем:
   – Пожалуйста, простите мою госпожу!
   – Не хотел бы я иметь таких слуг, – задумчиво говорит Йири. – Теперь уж говори все.
   А она только имя и знает, не причину. Хотя не госпожа – считай, старшая сестра для девчонки. Кто же так с сестрами поступает?
   Свет переливается на держащем рукав браслете. Другой – в тени.
   … Та, старшая, подругой была одного из сыновей осужденных… Глупо. Глупость человеческая петлю затягивает – и у него на горле. Сначала – те двое. В чем он провинился? А теперь эта женщина считает виновным его. Может, и так. Но за что – Фею? Ах, да. Она всего лишь животное. А для Благословенного, например, эта женщина – всего лишь стоящая внизу. А сам повелитель – для Неба.
   Все равно теперь.
   Сумерки уже. По листьям ползет туман. Живой, шевелится, сворачивает щупальца клубочками или обвивает ими кусты. Тихо. Влажный звук меди – отмерили время. И снова тихо.
   – Что ты считаешь справедливым взять за жизнь твоей лошади?
   – Ничего мне не надо. Но… простая вышивальщица, пусть мастерица. Каждому позволено свое. Моей воли нет – есть ваша. За пренебрежение – пусть она ответит одна.
   – А девчонка? И конюх? Они виновны не менее, хоть и по-другому.
   – Она – просто дурочка. Преданная – но за глупость платят все. И он – за свой недосмотр. И за попытку солгать. Но они могут жить.
   – Хочешь, чтобы их отпустили?
   – Нет.
   – Я не понимаю тебя.
   – Пусть решит воля Неба…
   – Разумно. Ты гораздо добрее с теми, кто внизу.
   – Я знаю, почему они выполняют приказы. И почему те, что наверху – их отдают.
   – Жалеешь таких, как ты когда-то?
   – Нет. Я теперь не умею жалеть.
   – Учишь меня справедливости? – усмехнулся Благословенный.
   – Разве у меня есть право на это?
   – Даже если и нет, кого ты спросишь об этом? Но шутки в сторону. Они по праву твои. Делай, что хочешь.
   Иногда предоставленным воле Неба давали задание, сложное, на которое не хотели терять хорошие рабочие руки – закрепить что-то на высоте, или другое. Но часто поступали иначе. Каждого из этих двоих опустили в яму, куда бросили недавно пойманных яссин – смертельно ядовитых змей. Йири дал сроку – час.
   Умерли оба.
   Девчонка начала визжать и метаться. Мужчина попробовал убить змею – она показалась ему ленивой и сонной. Яссин были весьма раздражительны…
   Наблюдатели доложили об этом. Йири кивком отослал их. Лицо его не изменилось.
   – Сердце мое, откуда в тебе это? – задумчиво спросил Юкиро. – Тебя не учили действовать, не обращая внимания на посмевших стать на пути.
   – Верно, – Йири отвел глаза от окна. – Но мне многому пришлось учиться самому.
   Он молчал некоторое время. Потом спросил, и всегда мелодичный голос стал будто рваным.
   – Мой господин… Вы хотите иного? Чтобы я был – иным?
   – Я же сказал – какой есть. Но ты и так будешь только тем, кем я захочу, – устало сказал Юкиро. – Пора бы понять.
   После тех дней на любимца Благословенного стали смотреть по-другому – все. А на что обращал внимание он, догадаться было нельзя.
   Пасмурно. Мелкая взвесь – не дождь, а водяная пыль. Человеческая фигура движется по пустому саду. Сад красив, только зелень кажется тусклой. Здесь почти нет цветов – лишь мелкие, иссиза – белые сариссы. И кусты снежноягодника. Узорчатая дорожка – черные и бежевые мелкие плитки, причудливо огибающие друг друга – мокрая.
   На тонких пальцах человека – три кольца. Одно маленькое, простой золотой ободок. Другое – золотая змейка, смотрящая на собственный хвост. Третье – с гранатом. Темно-красный камень, затаившаяся меж гранями жизнь – как духи садов осенью и зимой. Но те – в полудреме, которую трудно разрушить, а камень словно выглядывает сам из себя. Камень жизни.
   Человек подходит к пруду – и вдруг срывает с пальца гранатовое кольцо и бросает в воду.

Часть вторая
Ивовый Остров

1. Сестра

   Запад. Земли суру-лэ.
   Здесь любили золотой цвет. Правитель сууру был молод – он только достиг своего двадцатого года. Одежда его переливалась, словно свет в капле росы – огнями разных оттенков и изумительной яркости. Глазам было больно смотреть на подобное великолепие.
   Нрав молодого правителя внушал опасение приближенным – несдержанный, резкий, тот редко слушал советы, и часто – льстецов.
   Тронный зал был отделан бирюзовым, черным и золотым – диковинные звери с львиными головами и длинными, гибкими телами словно текли вдоль стен. Чем-то подобные существа походили на произведения тхай – но были массивнее; к тому же тхай не изображали зверей в тронных залах.
   Голос правителя, звучный, красивый, отражался от каменных плит.
   – Они закрывают нам торговые пути на восток!
   – А мы им – на запад, – старшего советника, знавшего молодого правителя с пеленок, раздражала эта чрезмерная категоричность. Тем более что за себя он не опасался ничуть.
   – Они прекрасно плавают на запад на шаварских судах, на которые нам нельзя нападать. Сами же не пускают нас в пролив Эш.
   – Вы предлагаете войну, государь. Но сейчас это бессмысленно. У них сильный правитель. Сейчас у них союз с синну.
   – Союз? Временное перемирие. Дикари ни в коем случае не придут к ним на помощь. Мне надоело плестись в тени тхай.
   – Сейчас с ними выгоднее торговать, нежели воевать.
   Молодой правитель поморщился.
   – Трусам всегда выгоднее торговля – они боятся протянуть руку и взять силой то, на что имеют права, предпочитая за это платить.
   – В войне платят обе стороны. Не забывайте об этом.
   Старший советник поднял обе руки, призывая прислушаться к его словам.
   – Поймите, государь, у нас сейчас нет сильных союзников. Северные дикари не в счет – нам никогда не призвать их к порядку, они, как стая ворон. Накинутся на нас, только мы дадим слабину.
   – Так не надо ее давать.
   – Мало вам южных пиратов? Война парализует торговлю полностью.
   По голубому бархату бежали узкие золотые львы, охотясь за солнечным светом.
   – Вы принесете беды стране, – старый советник давно не боялся говорить открыто. А уж молодого правителя знал с самого детства – и ничуть не опасался его тяжелого нрава. – Нам не выиграть эту войну.
   – Я не хочу ждать. Если они станут сильнее нас еще и на море, сууру останется только вспоминать о былом величии.
   – Войскам не пройти через горы. Там множество тайных троп – лазутчики проберутся, но любой отряд будет остановлен. Не забывайте – тхай знают свои горы лучше нас.
   – На юго-востоке есть два хороших пути.
   – Они охраняются гарнизоном.
   – Значит, нужно отвлечь внимание наших соседей. В северных областях неспокойно. Наши люди сумеют подогреть недовольство…а при удаче – помочь голытьбе поднять восстание. А дальше – мои войска перейдут границу и двинутся на столицу.
//-- * * * --//
   Север провинции Хэнэ
   Лето выдалось на редкость засушливым – еще хуже, чем два предыдущих. Это не мешало чиновникам требовать полного налога с крестьян. Некоторые семьи, не выдержав, бросали свои наделы и уходили. Не выплатив долга округу – нечем было платить. Скрыться удавалось только в горах, там, где невозможно обрабатывать землю. За беглецами посылали солдат, и те либо силой возвращали людей на место, либо отправляли заниматься тяжелой работой. А потом, когда начались мятежи, беглых убивали на месте. Семьи уходили с детьми – солдаты порой убивали и детей, порой забирали их с собой и отдавали в другие деревни.
   Огонь – это очень красиво. Мелкие веточки сгорают в один момент. С крупными потруднее – оранжевые языки обволакивают дерево, и оно кажется радостным, словно празднует свою скорую смерть. Мелкие веточки – деревушки. Ох, не все уцелели в огне, зажженном на северо – западе…
//-- * * * --//
   Странное у него было прозвище – Муравей. Неприметный совсем, быстроглазый, он в тридцать с лишним все еще был одинок. Зато друзей водилось много. Поговорить любил, да и помочь не отказывался. В деревнях его знали. Бродяга, а слова нижет складно – заслушаешься. Ни умом, ни смелостью не обижен. Ходил по дорогам Хэнэ, о жизни людей расспрашивал, а порою запретное говорил, пугающее и утешительное. О порядках, о зверствах чиновников – да мало ли, чем крестьянская доля трудна? А когда неспокойно стало, другие начали приходить – и вроде те же речи вели. А все же к ним душа не лежала. Чужаки – и есть чужаки, то ли дело человек, что в краях этих вырос. Однако была их правда – от набегов кто бы крестьян защитил, а налоги дерут. А уж когда власти стали к порядку народ призывать, сначала – словом, а после – силой, многие возмутились. Вожаки скоро нашлись. И за Муравьем пошли многие. Встал на дыбы север.
   Уходили те, у кого ничего не осталось. Другие – терпели, не понимая, как можно поднять голос против воли вышестоящих. «Мы защищаемся, – говорил Муравей. – Может, и нарушаем законы, данные Небом – но люди хотят жить и мирно трудиться, а не видеть, как умирают их дети».
   Такие речи пугали даже сторонников Муравья, но и привлекательными казались.
   Сильно удивился бы Муравей, если бы знал, что соседи-сууру к недовольству народному тоже причастны. Что ж… и впрямь тяжела крестьянская жизнь. Отчего ж не сыграть на этом?
   Старик подошел неслышно. Поговаривали, что в нем нечеловечья кровь – уж больно был он силен и здоров для таких-то лет. Муравей, подбрасывающий хворост в костер, вздрогнул, ощутив чужое присутствие. Длинные белые волосы старика в свете огня показались рыжими.
   – Уходить надо, – обронил Муравей. – Ничего мы в этом болоте не высидим.
   – Надо, – согласился старик. – А как их уведешь? Уговори-ка, родных без защиты оставить! Войска придут – несладко в деревнях будет.
   – Раньше бы думали, – буркнул Муравей, поправляя выкатившееся из костра поленце. – Я никого за собой силком не тянул.
   – Слушай! – старик предостерегающе поднял палец.
   Темные лохматые кусты шевелились. Раздался тоненький свист, потом стрекот.
   – Цикадка ночная да ветер.
   – Все вам, молодым, объяснять, – поджал губы старик. – Лесовик то. Предупреждает. Сейчас крыльями хлопать начнет.
   И верно – хлопанье крыльев послышалось, словно встрепенулась птица ночная.
   – Ладно, – Муравей поднялся. – Что тут говорить… Уведу я тех, кто пойдет.
   – А других что же, бросишь?
   – Некогда мне нянькой служить. Кто уговорами да хитростью за собой манит – а я никогда таким не был. Сами выбирали, кого слушать. А здесь останемся – всем худо будет.
   С хитрым прищуром старик посмотрел в лицо Муравью.
   – Мне-то помирать скоро, а вот ты, гляжу, далеко пойдешь.
   – Смотри, не накаркай.
   – Не я ворон. Других довольно. А вы, глупые, слушаете, уши развесив, – он подмигнул Муравью.
   – Без меня отправляйтесь. Пусть будут к вам милостивы Бестелесные. А я уж тут… с детишками своими побуду. Твое дело молодое – уводи людей. Утречком, по туману… тропку я тебе показал. Мы, почитай, возле нее сидим.
   Парнишка с неровно обрезанными до плеч волосами на удивление ловко орудовал иглой. Муравей подошел, присел рядом.
   – Вот… сумку чиню.
   Кто посторонний удивился бы очень, услышав слова Муравья:
   – Аюрин… Подумай все же, девочка. Зачем ты с нами идешь?
   – Шить умею – пригожусь, – стрельнула глазами та.
   – Почти все тут мальчишкой тебя считают.
   – И правильно, – она перекусила нитку, смешно вздернула острый носик. – А то вышибли бы отсюда к демонам рогатым.
   – Не ругайся, – строго сказал Муравей. – Привыкнешь – не женится никто.
   – Ой ли? – насмешливо покосилась. – Утопиться, что ли?
   – И все же лучше бы ты…
   – Некуда мне возвращаться. Сам знаешь. Нечего душу вытягивать.
   – Знаю. Потому и принял. Но добрые люди найдутся…
   – Ой! – она уколола палец, слизала капельку крови. – Придумал тоже – добрые люди. Где их искать-то сейчас?
   Сказала, задумчиво рассматривая только что уколотый палец:
   – Был у меня еще один брат. Старший; мать его моей матери родной сестрой приходилась. Все умел делать, без слов понимал, ласковый… И красивый – помню. Пропал он. Ушел с караваном – и кругов на воде не найти.
   Прибавила задумчиво:
   – Говорили, что погиб караван. Только ведь убитых никто не считал. Может, жив? В тот год мне один сон часто снился. Кукушка поет – к радости, роща такая светлая, солнечная. И он навстречу идет, словно бы чуть постарше стал. Нарядная рубаха на нем, и белая тэй – ему как раз бы тринадцать исполнилось. Смеется, руку протягивает…
   Муравей стер со щеки девчонки слезу. Поднялся.
   – Пора мне. Шей… Если жив – может, и встретитесь.
   Аюрин плохо спала по ночам. С того дня, как увидела мертвых родителей. В их деревушке укрылся десяток мятежников – и нашелся честный человек, выдал властям. Налетели конные, как шквальный порыв. Вроде как суд был… короткий такой. Двоих отпустили, чтобы другим рассказали. Аюрин сбежала, посчастливилось. Муравей ее подобрал. Она сперва все молчала. Потом отошла – и бойкая девчонка оказалась, разговорчивая.
   Про семью часто рассказывала.
   – Моя старшая сестра второго ждала…только она и я знали. Мужу не говорила пока. Она много старше меня смотрелась, хотя ей всего семнадцать исполнилось. А муж ее смеялся забавно – как камешки перекатывал.
   Она считала всерьез, что жениха себе не найдет – кому же нужна девчонка, которая с луком по лесам шлялась вместе с мужчинами? Муравей не разубеждал. Заботился, как о дочери. Рад был бы удерживать ее подальше от доли такой – но поди, переубеди Аюрин. Упрямая – кремешок. Чуть тронь – искру высекает. Стрелять научилась на диво быстро и метко. И тех, кому стрелы предназначались, совсем не жалела.
   Разговор с Муравьем о пропавшем брате даром для нее не прошел. Аюрин подошла, задумчивая.
   – Не ладится ничего. Не буду сегодня еду готовить – еще отравитесь. Я все о брате думаю. Если он не вернулся и не погиб – может, в люди вышел? А вдруг он среди тех, от кого мы по лесам прячемся?
   Муравей рассмеялся.
   – Нет, девочка. В войска берут после обучения.
   – Так ему тринадцать было. Самый возраст – начать.
   Муравей пристально вгляделся в сумрачную Аюрин.
   – А ты говорила, он и мухи бы не обидел. Пошел бы военному делу учиться?
   – Кто ж его знает… Я вот тоже невестой готовилась стать, а не лучницей. А если он там, а моя стрела его…
   – Чушь, – отрезал Муравей. – Это уж совсем сволочью надо быть, чтобы – на родные места…
   – Да ведь приказы не выбирают.
   – Не выбирают – да вот исполняют не все.
   На том и закончили разговор.
   Аюрин порой вспоминала прежние дни, рассказывала Муравью:
   – У меня была кукла из пеньки и соломы, любимая. Помню, когда наступал праздник Нового Года, мы с матерью и сестрой делали фигурки из теста – я всегда одну приносила ей. А летом ловила цикадок, говорила кукле: «Смотри, Ниу, такие маленькие – а живут долго-долго. И ты будешь жить долго-долго». А вышло – пеньковая кукла раньше меня умерла. Смешно…

   Муравей отдыхал душой, глядя на ту, кого приемной дочерью считал, на Аюрин. Та, хоть и почти невеста годами, все же много детского в себе сохранила. Щенка лесной собаки приручила – повсюду за девушкой бегал. В отряде посмеивались.
   – Война идет, а у тебя игрушки.
   – Какая же Цветок игрушка? – возмущенно спрашивала Аюрин. – Он живой. А за мной ходит, потому что любит. Я ему родных заменяю.
   – Да какая ж семья у такого зверя?
   – Крепкая. Только он потерялся, вот и доверился мне.
   – Ты дитя еще. Не наигралась, – говорил Муравей.
   – Вот теперь мои игрушки, – она потрогала лук. – Знаешь, если его в руках подержать, он теплеет – и будто поет и дышит. А самому луку-то нравится стрелы пускать?
   Не завершила фразу, наклонилась к Цветку, долго его под шейкой чесала. Он жмурился довольно и лез к девчонке на колени.
   Аюрин сплела для Цветка ошейник из гибких прутиков, красных и темно-коричневых. Но передумала надевать.
   – Он мой, и так это знает. Зачем же ошейник? Он свободен. А захочет уйти – может, в ошейнике его родные не примут?
   А однажды пропал звереныш. То, почитай, ни на шаг не отходил – а то сутки нет его. Аюрин Муравью сказала, что не бросит. Тот недоволен был – пора уходить отряду, но отлучиться Аюрин позволил.
   Юная девушка утомилась уже, разыскивая питомца своего.
   – Цветок… Цветок… – громко звать она не могла, и надеялась на чуткий слух зверька. Но щенок то ли попал в беду, то ли встретил сородичей и увлекся беседой с ними. Под ногой девушки хрустнула ветка; та охнула, отступила назад невольно. Серебристое сияние – сгусток тумана – качалось неподалеку. Силуэт в тумане почудился – худощавый старик, склонившийся над пеньком. Ночной гость приложил палец к губам и поманил к себе девушку. Даже с двух шагов она разглядела, что зеленоватые искры мерцают на мертвом пеньке – светляки. Старик указал на прозрачное, хоть и черное, небо, где холодно поблескивали такие же искры.
   – «Что он хочет этим сказать?» – подумала девушка, и подошла поближе. Страха старик не внушал. Она только открыла рот, и вопрос готов был сорваться с губ, а серебряный старец, не сводя с нее глаз, начал пятиться в сторону сухостоя. Девушка протянула руку – предостеречь, но человек туманом растаял между стволами.
   – Я его видела! Говорю, видела! – горячилась Аюрин.
   – Да брось. Старик остался там, за ущельем.
   – Это был он, и он растаял! – Аюрин даже топнула ногой, раздосадованная, что ей не верят.
   – Да тебе просто приснилось. Вечно тебе снится странное…
   – А! – она махнула рукой и зашагала подальше от недоверчивых. На ходу обернулась:
   – Если он предупреждал о чем…сами выбрали.
   – Ты и впрямь сны наяву видишь, – говорил Муравей, осторожно ступая, чтобы ветка не хрустнула – обходил лагерь, часовых проверял. А какие из крестьян часовые? Ладно, хоть не спят на посту.
   – Твои бы сны нам на пользу.
   – А мне война не снится, – Аюрин упрямо склонила голову – вот-вот бычок бодаться начнет. – Я хорошее вижу.
   – Девочка ты еще, – отчего-то вздохнул Муравей. И пошагал дальше.
   Аюрин опустилась на землю, в одеяло закуталась – хоть привыкла к жизни в лесу, так уютней казалось. Переносицу указательным пальцем потерла – детская привычка, смешная. Долго смотрела на небо. Созвездия покачивались, над землей низко – вот-вот спустятся.
   «Как бы Йири сейчас сказал про них? Я ведь и сказок его почти не помню. Все из памяти вышибло. А больше никто не рассказывал».
   Девочка подтянула колени к подбородку, поудобнее села.
   «Никого у меня не осталось. Даже Цветок бегает где-то. Пропал или родичей встретил, что ли…А там, над головой – все беспечные».
   И – глаза подняла:
   – Если вдруг жив…подарите счастье ему.
   Наутро услышала голоса. Сонная, потянулась под одеялом, словно котенок, один глаз приоткрыла. Травинки лицо щекотали. Туман низко висел – негустой, было видно поляну. Люди о чем-то спорили, переходили с места на место – а несколько фигур в центре застыли. Аюрин поднялась, потянулась еще раз – теперь уж всем телом, и пошла к Муравью, стоявшему к ней спиной.
   – Эй! – тихонько окликнула. Тот повернулся – лицо встревоженное, брови нахмурены. Рядом с вожаком – парнишка едва ли старше Аюрин, незнакомый. Весь исцарапан, даже лицо, одежда изодрана.
   – Плохо! Тех, кто по ту сторону ущелья остался, настигли. Прав был старик. Мальчик через колючий кустарник от них ушел.
   – Как бы за собой не привел, – не по-доброму откликнулся кто-то. – А те, оставшиеся – сами выбрали. Ты звал.
   Парнишка, что принес весть, глаза опустил – словно себя виноватым считал. Но сказал:
   – Не найдут вас. Я умею прятать следы. И по реке долго шел… там, где мелко.
   – Долго мы, как зайцы, будем от них по кустам прятаться?! – злой голос, немолодой.
   – Пока придется, – Муравей отвечал спокойно. – Сейчас выступим – ляжем все.
   – Пока мы тут петли меж рощами нарезаем, наши деревни сгорят!
   Аюрин стерпеть не смогла. Ох, сердился бы на нее отец – как смеет ребенок в разговоры взрослых встревать?!
   – Ну, так и возвращайтесь, сидите каждый в своей норе! Не больно-то родным поможете, если вернетесь! А если кто донесет, что среди нас были, хоронить будет некому! Не пожалеют!
   – Тише, тише, огонь летучий, – шепнул Муравей. Его глаза улыбались. Но – посерьезнели, когда к людям своим повернулся. Говорил, уговаривал. Аюрин же на парнишку уставилась – таких не видела. Неприметный совсем был бы он, если бы не одно – глаза разные. Левый карий, цвета густого меда, а правый темно-голубой.
   «Не иначе лесной дух, тери-тае», – решила девчонка, потянула Муравья за рукав:
   – Эй! Эй, оглох что ли?
   Мужчина раздосадовано повернулся на голос.
   – Чего тебе? Сама передумала, что ли?
   – Ты на его глаза посмотри! – страшным шепотом поведала свою догадку. Муравей расхохотался.
   – Такое бывает!
   Больше он не обращал на девчонку внимания. Какая забота – глаза разные увидела. А ему людей удержать надо. На него уже косо глядели – одиночка, ему-то что? А тут у каждого хоть и дальняя, но родня обязательно сыщется. Раньше власти крестьян в деревнях не трогали, но, как стали мятежники досаждать, пригрозили – у себя хоть одного спрячете, или припасами снабжать станете, плохо придется всем. И то – деревушки бедные, хоть три десятка с землей сравняй, в казне не убудет. После того, как новый указ вступил с силу, стало плохо и мятежникам, и крестьянам. С ними не церемонились. Если вина была на одной семье – уничтожали семью. Если виновного найти не могли, а знали – причастны, расправлялись со всей деревней.
   И ввели новый запрет – на оружие. Раньше крестьяне только мечи-лэ и копья не могли у себя в доме хранить, и то – бывшие воины, осевшие «на земле», ухитрялись этот указ обходить. Правда, таких было мало. А сейчас и за кинжал человек должен был отвечать по всей строгости, не говоря уж про боевой цеп или лук.
   «Хотите охотиться – ставьте силки», – отвечали охотникам-лучникам.
   Покинувшие отряд Муравья не дошли до родных деревень. Их перехватили воины местного гарнизона – вернее, одного из вспомогательных отрядов, срочно переброшенных в Хэнэ. Ветви кленов прогибались под тяжестью тел. Командиру было не до изысков – захваченных живыми убили быстро, павших присоединили к казненным. Вряд ли солдаты понесли хоть сколько-то серьезные потери.
   – Как младенцев, – пробормотал Муравей, медленно продвигаясь по страшной роще.
   – Я ненавижу их! – закричала Аюрин, бросилась наземь и застучала по земле кулаками, не обращая внимания на камни и комья сухой глины.
//-- * * * --//
   Столица
   В табуне этом были собраны лучшие кони, из тех, что дарят высоким гостям или продают по неимоверной цене. Они уступали шаварским коням по красоте, но не по скорости, и были выносливей. С изящными длинными шеями, говорящими о быстром беге, разной масти – все больше гнедые, вороные и крапчатые, чубарые – таких чаще дарят чужеземцам.
   Конюхи с поклонами подбежали, готовые подсказать – он повел рукой.
   – Я сам выберу лошадь.
   И пошел вперед, внимательно глядя по сторонам. Остановился подле небольшого рыжего коня, который с интересом потянулся к юноше.
   – Этот.
   – Он – йатта, иноходец; отца его звали Ветер. Вы, наверное, слышали, господин.
   – Да.
   – Коня зовут Рыжий. Это хороший выбор.
   Йири кивнул едва заметно, позволил увести коня. Тот вскинул голову, длинная шелковистая грива заструилась по ветру.
   – Оседлайте и приводите на поле. Я хочу знать, на что он способен.

   Повелитель спросил:
   – Почему ты взял рыжего коня? После золотой ша-илэ разумнее было бы подобрать скакуна другой масти.
   – Он и так другой. – Голову чуть склонил – ракушка с захлопнутой створкой, и только.
   – Как хочешь.
   …Его словно ветром подхлестнуло, когда увидел силуэт на краю поля. Подскакал, спрыгнул с Рыжего, и в этот миг забыл про коня, устремившись вперед – и замер.
   Ёши видит глаза – растерянные, почти умоляющие.
   – Ты ведь мальчишка еще, – говорит. – Глина в руках мастера. А он – из мастеров, каких мало. Разве ты мог противиться? Я был резок с тобой.
   Повернулся, пошел по краю поля. Йири почти бессознательно шагнул следом.
   – Расскажи о себе все. Кое-что мне известно. А теперь нужно все. Ему – лучше не знать, да и не интересно.
   По тому, с какой готовностью Йири заговорил, старший понял – мальчику отчаянно хочется не потерять его расположение. И то верно – одиночество – штука страшная. И вот – словно дождь, слова пролились. Сначала медленно, каплями, а после – с силой, изумившей врача.
   А когда про дорогу в предгорьях Эйсен рассказывал – замолчал, пальцы ко рту прижав. И смотрел в сторону.
   – Ты продолжай, – мягко и намеренно равнодушно, – Или стыдишься чего?
   – Нет. Теперь-то…Нет.
   Ёши помолчал немного, сказал:
   – Понятно, почему ты не любишь, когда к тебе прикасаются. Я ведь вижу. Трудно тебе?
   – Ничего… Бывает и хорошо.
   – Бестелесные заботятся о тебе. Оберегают…
   Йири неуверенно усмехнулся:
   – Защитники всегда находились. Только от них бы кто защитил…
   Кликнул иноходца. Когда тот подбежал, протянул руку, погладил морду коня.
   «Рыжего выбрал? Словно к огню тянется,» – подумал Ёши, глядя на спутника своего. «Да… Он еще в тех годах, когда нет серьезной разницы между мужчиной и женщиной, когда не поймешь, дитя или взрослый. Все в нем – и ничего нет. Вынужден чужой свет отражать».
//-- * * * --//
   Все внимание Островка сосредоточилось сейчас на Тхэннин. Трудно было подавить очаги недовольства, разве что выжечь половину области. Но в таком случае сууру ничто не мешало бы передвигаться по пустой территории.
   Отношения с восточными варварами тоже нельзя было назвать слишком дружескими. Брак Хали служил пока залогом мира – но среди синну всерьез начинали поговаривать о смене вождя. Дед Хали был уже стар, а достойных преемников в его роду не находилось. Оставался муж Хали как гарантия мирного сосуществования – но, сменись у кочевников правящий род, толку от пребывания молодого человека в Землях Солнечной птицы стало бы куда меньше. Поэтому так важно было подтвердить союз с Береговыми людьми. Они пропускали сухопутные караваны по своим дорогам, а кроме того, земли их граничили с землями синну. В случае войны можно было бы наносить удары с территории Береговых. Робкие, если они примут главенство тхай, потом не смогут противиться воле детей Солнечной Птицы.
   Северо-восточные провинции, весьма удаленные от Сиэ-Рэн, сейчас пользовались невероятно большой свободой – не до них было Столице. Окаэра, важнейшая среди них, единственный поставщик соли в стране, была постоянной головной болью повелителя; однако в настоящий момент на провинцию эту попросту сил не хватало. Лет десять назад Окаэра управлялась железной рукой, но, к сожалению, наместник тамошний решил поставить свой Дом слишком высоко – и создал маленькое государство, всеми правдами и неправдами добившись, что все его родственники оказались в Окаэре на важных постах. Но родственники, к сожалению, не отличались большим умом и слишком открыто задирали нос, чуть ли не в открытую игнорируя столичных ревизоров. Пришлось наводить порядок… В результате сменилось еще три наместника – первый, вполне разумный человек, но в годах, неожиданно умер – отказало сердце, толку от второго было – сколько молока от вороны, а третий, нынешний, отличался легкомыслием и жадностью. И чиновников своих распустил совершенно. Этот наместник панически боялся повелителя, что не мешало ему воровать.
   Юкиро махнул на него рукой – провинция худо-бедно приносила доход, а лучше безвольный вор, чем очередной умник, возомнивший себя хозяином.
   И оставил дела на северо-востоке, как были.
//-- * * * --//
   Повелитель призвал Ёши, хотя был здоров. Врач поспешил на зов, как всегда – гадая, о чем пойдет разговор. После выздоровления Йири Благословенный стал относиться к врачу с заметно большим расположением, по крайней мере, его мнения спрашивал.
   Повелитель смотрел со ступеней в сад, где качались над дорожками темно-красные огромные цветы с теплым горчащим ароматом. И одежда на Благословенном цветом была – остывающий уголь. Без предисловий Юкиро спросил:
   – Ты часто видишься с ним. Он тебе доверяет?
   – Конечно. Его жизнь была в моих руках, а во время выздоровления – и душа. – Не требовалось пояснений, чтобы понять, о ком речь.
   – Скажи, что ты думаешь, – потребовал Юкиро.
   – Что бы я ни сказал, решение принято. Я вижу – во взгляде, повелитель.
   – И все же?
   – Ему бы стоило получить хоть какую защиту. Пока он стоит в глазах всех немногим выше домашней кошки, хоть и очень опасной – за попытку наступить ей на хвост можно поплатиться головой.
   – Я подумаю.
   – Вы это обещали ему? – не надо бы так говорить, вспоминать совсем личное – но кто еще скажет слово за Йири?
   – Это.
   Кажется, Ёши колеблется.
   – Не всякая ноша ему по силам. Он же еще мальчик. И потом… Я хотел бы знать, что он обрел положение – но не потерял себя.
   – Себя? Какой же он есть? Тот ребенок с наивным взглядом, что появился здесь четыре года назад? Или тот, кто отнял жизнь у троих за смерть своей лошади?
   …Пара вышитых шелком подушек брошена на пол. Шелковая одежда – струящиеся лепестки, зеленый и белый цвета оттеняют друг друга. Волосы собраны нарочито небрежно, и весь облик его – охапка цветов полевых, сбрызнутая росой, упавшая на циновку. За ажурной решеткой из горного клена – играют на тоо. А в руках Йири – лист бумаги, закрепленный на тонкой широкой доске, и черная кисть. Заслышав шаги, он поднимает голову – и Ёши тут же отступает назад, опасаясь увидеть – и в самом деле понять, чья душа у юного художника теперь.
//-- * * * --//
   Мало кто знал про эту белую крепость, спрятанную среди гор и зелени. Ни один посторонний не мог войти туда. Мало кто из бывших воспитанников туда возвращался – своих опознавали по особым приметам, по тайным знакам, по меткам на подкладке рукава, – но не стремились увидеть на всякий случай в лицо. И женщины сюда приходили – на равных. Их всех называли – шин, «скользящие в тени». Огромной стране требовались люди, умеющие забраться в любую щель, подслушать и разузнать. Единицы лишь могли быть уверены, что шин не следят за ними, что не станет известным то, что отчаянно хочется скрыть.
   И другая крепость была – из серого в искорках камня. Не пряталась – люди ее сами стороной обходили.
   Хэата – на службе у повелителя. Обученные убивать. Особое ведомство, от Столицы. Лазутчики – другое совсем, эти обычно не отнимают жизни сами. Между двумя «школами» – уважение, но никто не вмешиваются в дела другого.
   Хисорэ, один из ближайших советников повелителя, стоит во главе дворцовой охраны – и посвященные знают, что и хэата его. А Зимородкам-Мийа принадлежит школа шин. И старший сын в роду занимает должность начальника над «скользящими в тени» уже четвертый год.
//-- * * * --//
   Суэ
   Ее имя, данное при рождении, никто не знал – только прямое начальство. Для всех она была – Суэ, Ручей. Ей исполнилось тридцать шесть. Лицо приятное – и вместе с тем неприметное. Тугой узел волос, маленькие загорелые кисти с загрубевшей кожей ладоней. Странница в блеклой одежде, беженка из разоренной деревни, вдова, потерявшая мужа – у нее была сотня обличий. И все скромные, сочувствие вызывающие. А могла и величавой казаться, только пользовалась этим редко.
   Но среди шин все слыхали о ней, хотя мало кто мог бы узнать в лицо. И точно уж не жалели – завидовали. Пятилетней девочкой попала она в белую крепость. Двенадцатилетней впервые покинула ее в одиночку. И, вернувшись через полгода, получила награду.
   Суэ не поднимает глаз – и без того ее удостоили чести великой, лично с господином говорить.
   Занавески серо-голубоватые задернуты – от яркого утреннего солнца спасают, и в тени лица обоих. А голос Высокого негромкий, отчетливый, как и все голоса придворных.
   – Отыщи его родных.
   – Да, господин.
   – Если живы они – приведи в надежное место – сама подберешь, куда. Там дождешься, пока заберут.
   – Поняла, господин.
   – Если мертвы – все равно все про них разузнай, как звали, какими были.
   – Будет исполнено, господин.
   Суэ удаляется, в полупоклоне, не осмеливаясь повернуться спиной, пока не доходит почти до самой двери. И лишь тогда выпрямляется.
   И словно просачивается через занавеску, не качнув складок.
   Кору сзади подходит. Ее волосы пахнут ягодами ежевики.
   – Мальчишка тебе зачем? Люди Шену троих лазутчиков – шин убили уже. А мы только молчать и можем.
   – Я всегда жду спокойно. Но, когда придет время, у меня должно быть оружие – все, какое смогу найти.
   – Эта женщина…думаешь, справится?
   – Ты сама женщина, – Каэси с улыбкой смотрит на жену. – И тоже на многое способна. Так что же в ней сомневаешься?
   – Я устала от наглости Лисов. У них под контролем чиновники половины провинций.
   – А у меня – шин.
   – Средний из братьев, Ханари, начинает значить немало среди военных.
   – Пусть пока возится с новобранцами. Не забудь, за ним следить – легче легкого, и его часто не бывает в столице – почти все свои дни проводит в лагерях и школах по подготовке бойцов. А там не до придворных интриг. К тому же он слишком порывист – он не станет серьезной помехой. А вот мальчик, Тами, может со временем… если дадим это время.
   – Так зачем тебе любимец повелителя? И даже не он, а его родня?
   – Родня – чтобы держать его крепко, а сам он… – улыбка вновь трогает тонкие губы. – Ты говорила о среднем Лисе?
//-- * * * --//
   Человек не отводит взгляда от багровой полосы на западном небе – закат, жестокие краски сегодня. И волосы стянуты повязкой цвета заката, золотом вышит знак дома Асано. А ткань и покрой одежды совсем простые, чуть ли не строгие. Человек этот не любит пышности. Да и сам он с виду – клинок, наполовину извлеченный из ножен. Даже когда смеется – клинок. А мог бы поэтом стать – порою такие строки слетают с кончика кисти, что ахнули бы придворные. Никому не покажет. Считает – не для воина такое занятие. А что – для воина?
   Неужто изматывающие поездки, тренировочные бои, команды, которые он отдает зеленым новичкам и тем, кто их обучает?? Нет. Все – шелуха. Одно только есть, один. Тот, для кого никто слов не подыщет.
   Тот, кто до безумия доведет сочетанием противоположностей, неправильностью – и совершенством.
   Не скажет никто, когда осознал Ханари – нет дороги назад. Когда встретил живую игрушку с глазами оленя? Когда понял, что и другие ценят то, что Лису приглянулось? Или – когда увидел того верхом на золотой лошади в свете заката – с отрешенным лицом, словно сошедшего с неба?
   Другие – тоже ценили. Может быть, это и накормило огонь – вспыхнул так, что не погасить.
   Старший брат понимал все. Но лишь о Доме заботился – а смотреть на чужое опасно. Пытался образумить, потом рукой махнул. Все равно не добьется желаемого. Жаль, если шею себе свернет.

2. Ханари

   Война с повстанцами затянулась. И войной-то назвать ее было сложно. Мятежники появлялись то тут, то там, и наносили удары. Искать их по лесам часто оказывалось занятием безнадежным. Подозревали, что вожаки у мятежников по большей части из cууру.
   Но все же единого предводителя не было, крестьяне раньше оружия в руках не держали, бывших воинов среди них насчитывались единицы. У многих оставалась та или иная родня, и даже лишенные всего, хоть и озлобились, воевать не умели.
   Так и тянулось бесконечное качание то в одну сторону, то в другую. И Столице это порядком поднадоело. К тому же шин приносили сведения о том, что cууру проходят через границу – с этих соседей станется и вожака народу подкинуть. Была уже пара попыток, да неудачных. В первый раз такой посланник не успел ничего сделать, как его убили в стычке с солдатами гарнизона, а во второй – не сумел добиться доверия. Не о том говорить начал. Так и тянулись недели, и вся Тхэннин мечтала о покое, или хоть передышке.
   Два года стояла засуха – поля были словно подернуты желто-бурой пылью. Чахлые посевы не могли дать сколько-нибудь хорошего урожая. Но высохшие злаки – картина привычная, а разоренные деревни и пепелища – куда более страшная. Хоть и не много встречалось подобных пеплом покрытых мест, Суэ полагала, что с нее достаточно. Но приказ требовал исполнения, и приходилось идти и идти, нашаривая в беседах призрачные нити, намеки, тени сведений нужных.
   Одинокая женщина во время бед вызывает меньше подозрения, чем одинокий мужчина. Это когда все спокойно, не станет одна бродить по дорогам – подозрения вызовет: может, беглая ссыльная? А если кругом беспорядки, понятно. Семьи лишилась или бежит в места поспокойнее. Котомка за спиной, одежда не новая, но добротная, волосы стянуты в узел, как носят и почтенные жены, и вдовы, если муж умер давно.
   Суэ прошла вдоль просяного поля, увидела женщину с большой плетеной корзиной. Приблизилась, заговорила – в меру уверенно, в меру робко:
   – Несколько лет назад мальчик из этих мест ушел с караваном. Говорят, что погибли все – и мальчик тоже. Я ищу его родственников.
   – Э! Не найдешь, милая! – оживилась женщина. – Я знаю, о ком ты. Как его звали… не помню. А вот в семье, его приютившей, дочка была младшая – мой сын ее в жены думал взять, как она подрастет. Уже сговариваться хотели. Только нет больше деревни той.
   – Нет?
   – Плохо стало совсем… – пожаловалась женщина. – Пришел отряд, всех убил, сжег дома. Кого-то они из мятежников спрятали…
   – Ох, какая новость, – вздохнула Суэ. – Детей жалко. И девочку ту…
   – Аюрин ее звали. Эх, огонь-девчонка была! Я сына отговорить пыталась – зачем ему бойкая такая? А сейчас вспоминаю – и плачу.
   – Огонь, говоришь? Красивая, верно?
   – Да, неплоха. Подвижная такая, невысокая. Носик остренький, – она живо пальцами показала такой нос. И вновь принялась жаловаться. Но Суэ уже не слушала.
   Она удалялась неторопливо, раздумывая. Задание выполнено, сказали бы многие. Но Суэ, пожалуй, поверила бы в смерть всех родных, только если бы они сами сказали ей об этом из иного мира. Женщина хотела разыскать повстанцев – то, что можно у них разузнать, лишним не будет.
   Так она шла мимо маленьких полей, засеянных злаками, мимо чахлых деревьев и покосившихся домиков. Все равно ей было, как живут бедняки – у Суэ другая жизнь.
   Так она шла по тропинке, и скоро тропинка свернула в лес. Суэ подтянула рукава дорожной кофты – жарко было, хоть и весна еще – и старалась держаться в тени. Мошкара летала, но не садилась на кожу, только гудела негромко. Женщина уставала – и садилась у дерева отдохнуть, потом вставала и неторопливо шагала дальше.
   К вечеру третьего дня дорогу преградил быстрый ручей. Неширокий, и камни через него вели – словно нарочно мостик устроили для случайного путника. Не хотелось Суэ мочить ноги, а то и одежду в ледяной воде, и она пошла по камням – скользким, покрытым темно-зеленым мхом. Шла осторожно; заметила движение на берегу – и повела себя так, будто мошка попала в глаз. Женщина не удержалась на камне. Неловко махнула руками и скатилась в ручей. Каменистое дно – ударилась, хотя и несильно, вынырнула – поняла, что вода по грудь. Холодная вода, а до берега еще долго идти по неровному дну.
   Суэ услышала смех. Оглянулась. Тонколицый парнишка со встрепанными волосами смотрел на нее, а по камням уже спешил на выручку мужчина в простой, но добротной одежде.
   – Давай руку.
   Суэ повиновалась, и ее мгновенно вытащили из воды, поставили на каменный «мостик», так предательски поведший себя с женщиной.
   – Ты цела?
   – Спасибо! Я вроде не утонула. Только немного намокла, – говорила она с улыбкой, уверенно и вместе с тем кротко.
   – Идем на берег, – мужчина крепко держал ее за руку, на случай, если она споткнется снова.
   – Кто ты? – уже на берегу спросил.
   – Я в городе жила. Решила родню деревенскую повидать…
   – А что же одна?
   – Где ж одинокая бедная женщина себе спутника найдет? – сердито спросила Суэ, вытащила шпильку, отжала волосы и за плечи себя обхватила – холодно все же стоять на ветру.
   Парнишка держался поодаль, косо смотрел. Суэ вгляделась попристальней – и не сдержала улыбки. Конечно, волосы неровно острижены, щека глиной измазана, а руки в закатанных до локтя рукавах покрыты синяками и царапинами, но как могла ошибиться?! Ведь девочка это.
   – Тебе обсушиться бы, – мужчина окинул ее внимательным взглядом.
   – Не помешает, – Суэ чуть громче застучала зубами, доводя до сведения нежданного помощника, что она нуждается в огне, сухой одежде и горячем питье.
   – Пойдем. Меня зовут… – он осекся, и как-то неловко плечами пожал. Имя говорить передумал.
   Пошел впереди, а девочка сзади, на манер конвоя. До лагеря близко было – запах дыма и просяной каши, голоса, стук топора – обычная жизнь. Словно в деревню попала, не в лагерь мятежников. Заметив Суэ, люди провожали ее взглядами и вновь брались за свои дела.
   – Муравей! – окликнули мужчину, вытащившего Суэ из воды, и тот поспешил на зов, поручив ее заботе хмурой девчонки. Та оказалась проворной на диво – нашла, во что неожиданную гостью переодеть, напоила горячим, и миску жидкой просяной каши дала.
   – Небогато живем, уж не обессудь! – с насмешливым вызовом обронила.
   – Кто же сейчас богато живет? – мягко ответила женщина, – Разве что там, наверху. Да их мало – крестьяне – по числу листья, знатные люди – всего-то ствол.
   – Да неужто не наоборот? – поджала губу девчонка, – Числом – не знаю, считать плохо обучена, а ствол и корни поважнее листвы будут! Листва облетает, а стволы веками стоят!
   Рука Муравья легла на плечо девчонки. Он посмотрел укоризненно – никак, она гостью обидеть пытается? Суэ улыбнулась – неужто обидны такие слова?
   – Обогрелась? – спросил Муравей.
   – Да. Спасибо тебе!
   – Дальше пойдешь?
   – Некуда мне идти. Деревня, куда я шла, сгорела.
   – Вот оно что… – Муравей сдвинул брови, задумчиво поглядел себе под ноги. – Что же теперь? С нами останешься – или иное что выберешь? С нами – не мед.
   – Я уж вижу – не сладко живете. – Поднялась, завернувшись в платок. – С вами останусь. Может, и от меня польза будет.
//-- * * * --//
   Аюрин отчаянно ревновала к этой, вытащенной из ручья, а Муравей теперь только на нее и смотрел. И ведь не красавица, и вообще старуха почти. А Суэ только диву давалась, как люди в упор не видят – не мальчишка среди них, а девчонка. Подсела еще в первый день к Аюрин.
   – Меня Суэ зовут.
   – Ручей! – та фыркнула, – Тебя как раз из ручья вынули.
   – Может, я фея?
   – Не похожа совсем. Феи – красивые.
   – Это ведьмы красивые, – улыбнулась женщина. – А феям – зачем?
   – Я Умэ, Перышко. Так меня кличут. – неохотно шевельнулись губы.
   «Ненастоящее, значит, имя?» – подумала Суэ, но вслух ничего не сказала.
   Быстро тайная шини всех в отряде к рукам прибрала, занимаясь хозяйством, всех по местам расставила. Находились охотники порассуждать, что должна женщина быть тихой и кроткой, но стоило Суэ с улыбкой взглянуть на них – тушевались. А Муравей прямо расцвел, словно юность вернулась. Только Аюрин бродила мрачная. А женщина к ней – «солнышко» да «малыш».
   Вот и сегодня. Сидела Суэ, каймой край платка обшивала. Кто-то напевал с края поляны:
   «Никто не знает, что семени снится,
   Дремлющему в холодной земле:
   Камень или живая кровь?»
   С серого неба звезда скатилась, пропала за деревьями.
   – Вот так бы – вспыхнуть, и все! – раздался за плечом хмурый юный голос.
   – У тебя, девочка, долгая жизнь впереди.
   – Долгая…скорей бы на чью стрелу нарваться.
   – Ревнуешь? Напрасно. Я скоро уйду. Не моя судьба – среди лесов жить.
   – Не уходи. Он мне, как отец. А ты ему иначе нужна.
   – А меня ты не любишь.
   – Я не верю тебе. Слишком ты гладкая…
   – Я?! – Суэ расхохоталась.
   Аюрин только отмахнулась досадливо.
   – Все у тебя ладится, а поглядишь – совсем неприметная. Только умная больно, и глаза быстрые.
   «Кого напоминает ей эта девочка? Брови узкие, губы четкие такие – одновременно готовые улыбнуться и строгие, тонкий нос…С кем она сходна? Словно картины две, нарисованные одним мастером…»
   И тут осенило Суэ. Картины! Конечно! Только тот – хорош, весь облик его, выучка безупречны – украшение любых покоев, а эта – девчонка миленькая, не больше. Выходит, нашла ту, кого искала. Осталось – проверить.
   – Не права ты, Аюрин, – сказала женщина ласково. – Дорог мне Муравей.
   – Да неужто? – она осеклась. Вспыхнули черные глаза растерянностью и страхом, вскочила и убежала девчонка.
   Вот и вызнала… За чем посылали, то и нашла. Само в руки легло. И дальше-то что?
   Сказать ей, что брат жив? Так ведь помчится в Столицу, не разбирая дороги. Не того ли надо Суэ? А потом? Что господин хочет с ее братом сделать, все равно женщине – хоть на части разрезать. А вот Муравей Суэ дорог. А девочка – Муравью.
   Суэ, шини, и помыслить не могла раньше, что над выполнением приказа раздумывать будет. Высокий ее доверием почтил…а она…
   И не решалась Суэ подойти, окончательно расспросить Аюрин – невольно время тянула.
   А потом договорилась с Муравьем, что в большое село сходит – торговый день там, много что купить для людей надо было. Двух помощников – охранников дал ей Муравей.
   Суэ заплела волосы в косу, сколола узлом на затылке, надела новую синюю юбку, полотняную, сшитую тут же, в лагере. Муравей засмотрелся на женщину – Суэ смотрелась по-своему величаво; не каждый осмелился заговорить бы с ней, доброжелательной, но полной достоинства.
   – Эх! Что за женщина! – пробормотал кто-то сзади. – Такая и дом поведет с умом, и в военное время подругой надежной станет.
   – Ей и младенца качать впору, и бешеного коня доверить не страшно – сладит, не силой, так лаской, – уверенно вторил другой.
   Отправились утром, по траве, покрытой обильной росой. Юбка тут же намокла, но Суэ не обращала внимания на то, как мокрая ткань липнет к ногам. Мысли поважней в голове крутились.
   Дошли спокойно. Суэ занялась покупками, как ни в чем не бывало. На женщину и спутников поглядывали – в торговый день мало ли народу; однако и про тех, кто прячется в лесах, помнили. Но Суэ настолько владела своим лицом, что, бросив на нее второй взгляд, любой уверился бы, что ошибся. Простая деревенская женщина из семьи с достатком, и все.
   А потом на краю площади с разложенными товарами Суэ заметила нищего.
   Нищий лепешку грыз, сосредоточенно, словно больше ничего в мире не существовало. Не любят нищих в Землях Солнечной птицы, увидят – отправят на работы, а не пригоден – убьют. Однако ж в глухих провинциях нищих было довольно. Этому лет сорок, хромой, грязные пряди на лицо свисают.
   – Вот, возьми, – Суэ протянула ему монетку в одну пятую ран. И письмо в его рукав перешло.
   Нищий повязку на лбу поправил, на миг в тайном знаке пальцы сложив.
   – Да благословит твой путь Небо, добрая госпожа.
   – Только тот, кто выше всех стоит, благодарности достоин, – обронила Суэ и отошла, уверенная – теперь письмо ее будет отдано прямо в руки господину. Все рассказала шини в письме – имя сестры, внешность, как другие родственники погибли. Одно оставалось – девочку в надежном месте спрятать, не отпускать, пока за ней не приедут. В отряде Муравья оставить нельзя – мятежники жизнью рискуют, и девочка может погибнуть. Господину она живая нужна.
   А для чего – не ведает Суэ. Да и не интересно.
   В одиночестве бродила она по лесу, верные слова для разговора подыскивая. Не доверяет девчонка – что же, и не таких вокруг пальца обводить приходилось. Что-то зашевелилось на ветке, и на Суэ глянули два сердитых желто – зеленых глаза. Рысенок… да не один, рядом второй примостился. Совсем малыши, а шипят. Серые в пятнышках, кисточки на ушах. Суэ не сдержалась, руку к ним протянула – и вскрикнула от боли. Когти взрослой рыси по спине прошлись. Пытаясь отодрать от себя разъяренную кошку, покатилась по земле. Не поняла даже, когда кто-то на помощь пришел. Только увидев убитую рысь, поняла – Муравей и тут нашел Суэ.
   – Ты следил за мной, что ли? – сердито спросила она.
   – Следил, – отозвался тот чуть смущенно. – Ты же совсем беззащитна… одна в лесу. Вот и … – смешавшись, указал на рысь. – Мог быть и волк…
   – Спасибо тебе! – Суэ с трудом поднялась и охнула.
   – Да ты вся в крови! Позволь, посмотрю.
   – Еще не хватало! До лагеря доберемся, а там…
   – А там – что?
   – Там девочка твоя мне поможет! – подняла голову Суэ. Не стеснялась она, конечно, ничуть, но уж больно удобный случай представился.
   – Ты знаешь? Откуда? – смешался Мураве.
   – Глупый… – ласково произнесла Суэ. – Неужто женщина женщину не признает?
   А про себя отметила – не сказала девчонка, что Суэ подлинное имя ее назвала. Значит, тоже не до конца верит. Или боится, что Суэ ему дороже?
   Рысят на ветке оставили, не убивать же. Хоть и так наверняка пропадут. Муравей и хотел убить, Суэ заступилась. Женская чувствительность проснулась неожиданно – как же это, детенышей убивать?
   Вся спина Суэ оказалась в глубоких царапинах. Серьезного ничего, но больно. Аюрин промыла царапины травяным отваром, смазала заживляющей зеленоватой мазью, пахнущей хвоей.
   – Сама собираешь травы? – спросила Суэ. Шин тоже учили травы и зелья распознавать, но мазь она узнать не смогла, и любопытство взыграло.
   – Сама… – неохотно отозвалась Аюрин.
   – Твоя мать лекаркой была?
   – Нет, работала в поле и дом держала. Так… научили соседи, и здесь кое-кто. А давно еще, в детстве, старший брат кое-что показывал… – она потемнела лицом, и чуть ли не язык прикусила.
   «А где он сейчас?» – совсем было собралась Суэ спросить, но передумала в последний момент. Незачем. И жестоко.
   Суэ родилась в семье кого-то из низших слуг дома Зимородков. Пятилетней ее отдали на обучение, и родни Суэ не помнила. Да и друзья как-то не находились. Какие друзья тому, чья жизнь – служение? Куда отправят, туда и пойдет, кем прикажут, тем и станет. И потому тепло, которое чувствовала в присутствии Муравья, пугало ее. Не девчонка, далеко не девчонка, а терялась, когда его видела неожиданно. Еще немного, и краснеть научилась бы. А Муравей не замечал ничего, старался помочь, рад был малейшую услугу ей оказать.
   Только преступницей себя чувствовала женщина – нельзя шини чувства испытывать, следует приказ выполнять. Значит, исполнит.
   – Не след тут девочке оставаться, – прошептала Суэ. Руки ее, за миг до того закинутые на шею Муравью, опустились.
   – Сам знаю. Так не уйдет никуда. Гнать, что ли, ее – сироту? Хорошая девочка. По сердцу она мне, Суэ.
   – Я ее уведу, в надежном месте укрою. Только ты помоги уговорить. Ведь вся жизнь у нее впереди – ребенок еще. Ей бы начать себе платье свадебное шить, а не стрелы пускать. И я вижу – глаза у нее, как у котенка голодного, одинокого. Не от любви к сражениям она здесь. От безысходности.
   – Хорошо говоришь. Верно. Только как уговорить-то ее? – с досадой сказал Муравей.
   – Уговорю. Ты только меня поддержи.
   Достаточно было сказать одну фразу: «Твой брат тебя ждет». И полетела бы Аюрин, как мотылек на огонь, и недоверчивые глаза ее по-детски бы распахнулись. Только Суэ молчала, небольшие ладони на коленях сложив. Муравей что-то командовал от костра, громкий голос и сюда доносился. Аюрин найденный гриб жевала, смотрела на Суэ. Чуяла – не так просто они наедине оказались, разговор будет. А не было разговора.
   – Ты…возвращайся, похоже, Муравей тебя кличет, – пробормотала женщина.
   – Да нет вроде.
   – Может, и показалось. Недалеко – проверь.
   Аюрин плечиком дернула, зашагала обратно.
   А Суэ в другую сторону поспешила, быстро, быстро, чтобы никто следов не нашел. Не для нее любовь, да еще к предводителю мятежников, не для нее. Шин – только тени, послушные, скользящие по любой поверхности неуловимо. Уши, глаза, язык – но не сердце.
   Поначалу женщина торопилась. Вдруг попробуют догнать? Все же Муравей и его люди в лесу живут, а она, хоть многому обученная, лес хуже знает. Но обошлось.
   Суэ шла несколько дней, ненадолго останавливаясь в деревушках. Деньги у нее были – заплатила за молоко, за лепешки, за другую снедь, отдохнула недолго – и дальше. Сторонилась людей, больше отмалчивалась. Ее не расспрашивали – всякий знал, что творится вокруг, а Суэ, почитай, из самого костра шла.
   А потом показалась река – гладь, покрытая жидкими чешуйками золота. Женщина шла по песку, у кромки воды песок был мокрым. Суэ сделала еще пару шагов вперед, наклонилась над живым зеркалом, чуть подернутым рябью. Лицо. Обыкновенное. Много таких. С такими лицами знают любовь, с такими лицами одинокими бродят по свету.
   Тугой узел на затылке вызывал головную боль. Суэ вытащила шпильку – волосы словно облегченно вздохнули, рассыпаясь. Бледные губы женщины чуть искривила улыбка. Ветер насвистывал что-то о нездешних долинах, редкими порывами проносясь над рекой.
   «Прости, господин мой – я не в силах выполнить твой приказ», – подумала женщина. Вода Орэн была холодна и спокойна.
//-- * * * --//
   Север – Столица
   …Память – листик сухой на быстрой воде. Брось его – и поплыл, не остановишь, и ты над его движеньем не волен. Так и мысли о прошлом. Начали с одного, пришли к другому, а там и третье – рукой подать. И чем печальнее прошлое, тем охотней к нему сворачивает сухой листок, и кружится в водоворотиках того, что было…
   Весна. Горы запада…
   Ханари был страшно зол. Переброшенный из Сэй отряд пришел к опустевшей стоянке. Мятежная шваль растворилась в лесах и наверняка вынырнет неожиданно. Сквозь пальцы утекли – как хочешь, так и оправдывайся старшим по званию. Ладно, хоть возиться с местным отребьем будет не он. Его дело – передать приказ и стадо новобранцев впридачу. А погода тут мерзкая – промозглая, холодная, по утрам сырая взвесь в воздухе. Кустарник мертвый, колючий – поди, проберись. Только демоновы отродья эти через кусты проскальзывать умеют. А тропинок словно и вовсе нет.
   Командующего здешними солдатами – охламонами Ханари сразу невзлюбил – к радости обоюдной, взаимно.
   Только и мечтал – вернуться в столицу. Чувствовал себя изумрудом в горке грязных булыжников.
   Скоро пришло время отправляться обратно, однако думалось – годы прошли.
   Всего семь человек сопровождало Ханари; путь он выбрал – кратчайший, но по самому бездорожью.
   Горы путь им пересекали; чтобы через ущелье проехать, нашли проводника, на диво проворного. Тот и пешком впереди лошади бежать мог, и еще над усталыми всадниками бы подсмеивался. Торопился Ханари. В Столицу, из которой в прежние времена рад был сбежать. К своему дому, к привычной роскоши, к слухам и сплетням – даже по врагам своим, Мийа, чуть не скучал. И еще к одному, о котором нечасто говорили на Островке – не осмеливались, остерегались…
   Показалось ущелье. Дикая слива цвела, – тут, ближе к северу, поздно – нежным снегом, пеной окутывала стены. Туман легкий стелился по низу ущелья. Узенький мост в вышине, чуть изогнутый – словно для небожителей создан.
   – Здесь священное место, – проводник с важностью поднял палец. – Тут решают, кто прав. Лет пять назад последний спор разрешали. Одна женщина выиграла у судьбы. В сумерках прошла по мосту, а ее обидчик – не смог. А ведь уверены были – правда на его стороне. Вот оттуда летел, – торжественно вскинул проводник уже руку, не палец.
   Ханари усмехнулся, но в сторону моста поглядел с уважением.
   Вечером разложили костры – для проводника со спутником, для немногочисленной свиты Ханари и для него самого – так пожелал. Одному хотелось побыть. Еще день пути через эти живописные глухие места, а потом – в три дня до столицы добраться можно. Медлить он не собирался. Пусть плетутся те, кому делать нечего, и те, у кого лошадей хороших нет.
   Ханари сел было – и тут же поднялся, принялся ходить кругами. Походная жизнь не то что бы стесняла его, но раздражала изрядно. Он к другому привык. К тому, что все по его вкусу устроено. А тут – никого даже не взял, чтобы дорогу туда и обратно скрасить. А в лагере тем более никого стоящего не оказалось.
   Движение померещилось на границе освещенного круга – словно тень скользнула. Остановилась. Сложены руки, чуть опущена голова – но смотрит прямо на Ханари, глаз не отводит. Легкий – по листьям кувшинок озеро перейдет.
   Ханари вздрогнул, подался вперед – даже рот приоткрыл, не осмеливаясь назвать. Тень головой покачала, опустила бессильно руки (распущенные волосы скрыли лицо) – и не двигалась больше.
   Ханари прыжком одолел разделявшие ни, и внезапно прозрел – светлая осинка мерцала в темноте. Осина, редкое дерево в этих краях.
   По коже пополз мороз. Померещилось? Или и впрямь приходил кто к нему, приняв дорогой облик? Или… случилось что там, в столице? Тогда – уж не за ним ли самим пришел ночной гость?
   Ханари чуть не отдал приказ немедленно трогаться в путь. После метнулся к лошадям – одному добираться. Все же сумел совладать с собой.
   До столицы – четыре дня.
   Чуяло сердце – нехорошее было. Понял вдруг, что с вопросом не к кому обратиться. Разве что к слугам? Те вечно шныряют везде, хоть бы и господа запрещали. Только брат старший сам об этом заговорил. Все рассказал. Ханари так и остался стоять, словно водой ледяной облитый. Мимо ушей пропустил, как поплатились преступники, одно услышал – тронуть посмели. Словно его законное. Он и не думал в эти минуты, что – не его вовсе.
   А старший только руками развел. Он-то надеялся образумить брата. Ушел, бросив попытки еще что сказать.
   Ох, и ветер был ночью сильный! А Ханари не спал всю ночь. И последующие толком не спал, все об одном думал. Верно, смеялись над ним такую судьбу начертавшие. Сжалились все же через неделю. Столкнули их в павильоне, где диковинки из далеких северных стран расположили – позволено было всем посмотреть. Йири туда привел Аташи, помощник врача; привел едва ли не за руку – развеяться, чтобы не думалось лишнего. Резное дерево, слоновая кость, причудливые вензеля обтекают колонны… Один из красивейших павильонов Островка, даром, что маленький.
   Там и встретились.
   Так увидеть хотел. Не сказать даже, что вспоминал – попросту не забывал. А ныне – вот он, в трех шагах. Одеяние в цвет лепестков аконита, сине-фиолетовое, серебряные брызги на ткани. Учтивый поклон – и уходит. Еле сдержался, чтоб не вернуть силой. И не оглянется ведь. Зачем такие рождаются? На всех ведь не хватит. Даже на всех сильных не хватит. А сцепятся двое сильных – и не заметят, как в схватке самое дорогое хрустнет под каблуком.
//-- * * * --//
   – Ты все же реши, как дальше. Мне скоро двадцать. Моя семья приходится Лисам родней – у нас тоже есть гордость. Да, я недостаточно блистательна для тебя, но ты дал слово моему отцу уже шесть лет назад.
   – Слово подумать.
   – Если тебе невыгоден брак со мной, скажи это. И я буду свободна.
   Бусы из черных шариков, пахнущие холодно и резко, обвивали ее шею. Множество тонких прядей, перевитых искусно, аккуратно дремали в высокой прическе.
   – Ты слишком смелая, Нису, – пренебрежительно голос звучит. – Ты приходишь ко мне, чтобы потребовать ответ? Ты, женщина?
   – Я женщина. Всего лишь. Но я готова на многое – быть безмолвной, терпеливой, нести все, что смогу поднять. Только не хочу, чтобы надо мной смеялись десять лет, а потом начали считать никому не нужной старухой. Я ведь красива, Ханари. Я пока еще хороша.
   – Разве?
   – Ты сам признавал это.
   – Возможно…
   – Я не прошу у тебя любви. Я даже не прошу тебя назвать меня женой. Просто скажи отцу, что все кончено.
   – Думаешь, твой отец так легко откажется от своей заветной мечты?
   – Ты не оставишь ему выбора.
   – Я не решил еще, Нису. Может, я так и поступлю.
   – А ты жесток…
   – Нет. Просто мне все равно.
   Она подняла пальцы к вискам.
   – Я буду говорить с отцом сама.
   – Он посчитает тебя дурочкой – если станет слушать.
   Ветерок взлетел, холодноватое шуршание парчи – Нису ушла.
//-- * * * --//
   Они были с Иримэ в этот раз. Как-то не шел разговор, и больше молчали. Женщина чуть улыбалась, думая о своем. Присутствие друг друга, даже молчаливое, не тяготило ни того, ни другую. Воздух, горный хрусталь, искрился, а края горизонта словно из опала были сделаны – скоро вечер.
   На изящном резном столике примостились чашечки из драгоценного черного фарфора, каждая – стоимости невероятной. Запах яблок доносил ветер – непонятно, ведь еще далеко до конца лета. Йири сидел, полузакрыв глаза. Хорошо… Неизменность. Все одинаково, все безупречно. Если и приносили перемены дни, не больше нового было в них, чем в змее, меняющей кожу. Вроде что-то сменилось, но суть остается прежней.
   – Ах, – вздохнула женщина. – Я люблю этот сад.
   Он остался равнодушен к словам, но краешки губ дрогнули по привычке – готовность к улыбке.
   – Я оставлю тебя, – она сделала последний глоток из чашечки, и поднялась. – Жаль, но мне все же приходится заниматься делами. Хотя я предпочла бы жить так, как ты.
   Он только повел плечом едва заметно – у всех свои желания.
   Иримэ ушла, легкими были шаги.
   Теперь тихо было – только стрекозы гудели, да зелень беседки шелестела под ветром. А потом он увидел напротив себя, на дорожке, человека, одетого по военному – и одежда его отливала темно-красным. И взгляд – тяжелый и жгучий – был так знаком.
   Ханари Асано приблизился на расстояние вытянутой руки – только тогда Йири склонил голову, приветствуя. Так и застыл.
   – Посмотри на меня, – голос, как золото – блестящий, но холодный.
   – Что вам угодно, господин?
   Тот шагнул еще ближе, всмотрелся в глаза. Выдохнул:
   – Небо… Есть ли предел? Ты был прекрасен тогда. Но сейчас…
   – Что вам угодно?
   – Кто ты? Человек, или иное существо?
   – Простите… – движение в сторону, выйти из беседки. Но рука Лиса перекрывает дорогу.
   – Отвечай мне.
   – Вы не должны быть здесь.
   – Неужто?
   Йири отходит назад, к столику. Стрекоза влетела в беседку и пролетает у рукава.
   – Даже солнце позволяет смотреть на себя всем. А ты – нет? Я приехал к тебе.
   Ханари снова подходит – и внезапно расстегивает заколку на его волосах. Только что собранные в свободный хвост за спиной, они рассыпаются.
   Йири не двигается.
   – Ты сам-то понимаешь, какой? О, ты понимаешь. Поэтому – лед. Со всеми, кроме него.
   Ханари перевел взгляд на чашку.
   – Смотри, они совсем маленькие, верно? Их так легко разбить. Но каждая стоит больше, чем удержишь золота в руках. А сами они – черные. Не самый добрый цвет. Беднякам не нужны подобные вещи, разве – продать. А такие, как я, хотят иметь лучшее, самое дорогое. Ради собственной прихоти не жаль ничего и никого. Ты понял меня?
   – Да. Теперь уходите.
   – Я уйду. Но такие, как я, могут пойти на многое даже ради минутного желания, красивой безделицы.
   – Вы сознаете, кому не придутся по вкусу такие слова?
   – Поступай, как знаешь. Я же сказал – не пожалею ничего.
   Он повернулся и вышел. Захрустел песок дорожки. Утка с недовольным кряканьем заплескалась в пруду.
//-- * * * --//
   …Не забыть день, когда впервые пришел в хранилище книг. Да сих пор книги приносили ему – свитки, разрезанные на части и скрепленные вместе, в кожаных или матерчатых футлярах. А теперь он сам видел бесчисленные темные полки, где свитки лежали, или штыри, на которые были надеты свитки неразрезанные.
   Хранители с поклонами подходили, спрашивали, готовые услужить. А ему стало страшно. В первый раз оценил пропасть между тем, что было и тем, что есть. До того, как в дом Отори попасть, он и книг толком не видел, хоть уже и читать умел. А сейчас – все сокровища перед ним, откровения мудрецов и поэтов, хроники и другое – сразу не перечислить. Бери, все доступно.
   Первым желанием было – убежать из этого невероятного места. Потом – пересилил себя, заговорил с хранителями, увлекся – и очнулся только, когда водяные часы увидел. Времени много прошло. Потом постоянно сюда приходил, хоть и не слишком это вязалось с обычаями. Сам разбирался, что где лежит, – не оторвать было. Про еду забывал. Когда звали – вскидывал голову, большие темные глаза удивленно смотрели, невидяще, не отсюда. Забирал с собой гору свитков.
   С головой зарылся в указы, свитки древних и современных историй, жадно изучал обряды, обычаи, верования и быт – все, что сопровождает человека с момента рождения до ухода в иные земли или же в пустоту. Он изучал свой народ и десятки других, и те, о которых десятком строчек упоминалось в летописях. Историю, веру и прочее, пытаясь понять, насколько разнятся люди между собой и что вообще есть люди.
   Время прошло – пореже стал появляться, знакомиться с книгами предпочитал у себя. Но все еще сжималось сердце, когда в хранилище книг входил. Тихо тут было, как тени, служители знания двигались – в темно-бордовом, и темно-красные кисти на занавесях покачивались, словно цветы полураскрытые, сонные.
   А теперь вот – пришло время всерьез заняться тем, о чем узнавал развлечения ради. Не стихи и история, своды законов и положения о деятельности чиновников нужны сейчас.
   «Ты и так знаешь большую часть моих секретов. Нет смысла скрывать от тебя остальное».
   За этими словами последовали три месяца, во время которых его то в жар, то в холод бросало. Наблюдая за работой канцелярии, разбирая бумаги, слушая указания, он попросту терял себя в этом потоке. Он пробовал говорить о том, что не справится, что даже мелкие чиновники из провинции больше подошли бы тут.
   «Чиновников и без того толпа, – следовал ответ. – А ты знаешь меня. И, главное, я знаю тебя – и доверяю».
   «Но я ничего не умею».
   «От тебя и не требуется ничего сверхъестественного».
   Человек, заменивший Тооши, был не менее педантичен и, как это ни странно, не пытался прыгнуть выше головы – достигнув столь значительной должности, он отныне лишь честно трудился. Появление новичка в его штате явилось новостью неприятной, но избежать этого события не представлялось возможным.
   К тому же этот новичок подчинялся ему лишь формально – это было понятно любому. Вдобавок, не делая ничего особенного, по сути он получил огромную власть – хоть самого старшего секретаря напрямую эта власть не касалась.
   Отныне в обязанности Йири входила сортировка прошений и докладов – наиболее важное он сразу передавал повелителю. С остальным разбирался мнимый начальник.
   «Здесь, как ты давно уже знаешь, ценят ранг человека. Хватит тебе быть чем-то неопределенным».
   На слабые попытки возразить последовала жесткая фраза:
   «Пока ты официально никто, две трети двора ставят тебя не выше комнатной птички. Можешь сколько угодно считать себя выше их – не поймут. А я не хочу разлада среди своих подданных».
   И, вскользь:
   «Жаль, что я не подумал об этом раньше».
   – По той же самой причине, – сорвалось прежде, чем он успел удержать слова.
   Ответа не последовало.
   Только попытка убить его показала Благословенному, что он и впрямь рискует лишиться игрушки. Да – в своем любимце повелитель видел только игрушку. И Йири был убежден – ничего не изменилось. Просто его не желали и в самом деле потерять… так бездарно. Только и всего. Только поэтому защитили, официально поставив достаточно высоко. Высоко? Но ему так и не присвоили никакого ранга. И бумаги, которые Йири держал в руках, он по сути не имел права даже видеть. И это значило – перейди власть к другому человеку, тот имел бы все основания жестоко наказать дерзкого, посмевшего взять дозволенное лишь высшим. И не послужило бы оправданием, что Йири не мог сказать «нет».
   Присвоив ранг, ему подарили бы кое-какие права. А этого не хотел повелитель. Ничего не изменилось. Всего раз, давно, Йири был задан вопрос – чего хочет он сам. И даже тогда ответ оказался неважен.
   Пока здоровье Йири еще не восстановилось окончательно, повелитель вел себя с юношей теплее, чем когда-либо. Но потом – появилась привычная сухость, даже больше, чем раньше. И то верно – обязав Йири заниматься делами, он потерял просто комнатную игрушку. А что приобрел, было пока непонятным. И Йири оставалось одно – снова доказывать, что и здесь он хорош.
   Задача казалась невыполнимой – принять на себя немалую ответственность и при этом остаться прежним. Беспечности в нем не было с момента появления здесь – но легкость была. И во что бы то ни стало следовало ее сохранить.
   Просто прибавилась еще одна грань, находясь на которой нельзя было ошибаться…
   В самый первый день повелитель, приняв исписанные листы, словно забыл о Йири. Самому себе предоставил. И у того сердце металось – что же не так? Что-то сделать забыл, или виноват в чем?
   Сняв заколку, распустил волосы, завернулся в теплый тяжелый хаэн – жарко стало, сбросил – мгновенно замерз. Это северянин в конце лета! Долго бродил по ночному саду, не находя себе места, пробовал слушать песни – но почти сразу отослал музыкантов, вернулся в свои покои, попробовал нарисовать хоть что-то – но даже цветочный бутон не сумел изобразить, рука дрогнула, и пятно краски упало на лепесток.
   Снова вернулся в сад, опустил кисти рук в холодную воду. Горели они, словно раскаленными углями писал сегодня. «Побудьте со мной», – хотел слуг попросить, но кивком головы привычно отправил их прочь. Ушли с поклонами – захочет лечь, позовет, или сам справится, не впервые. Потом вернулся один, подошел тихо – Йири аж вздрогнул, когда черный силуэт нарисовался на дорожке. Слуга опустил ему на колени громадного пушистого кота, мурлычущего и довольного. И на сей раз в самом деле ушел, и ни слова не произнес. Йири зарылся лицом в густую, днем – медового цвета – шерсть. Кот был счастлив – по кошачьей привычке он дарил своим расположением любого, кто погладит. Йири забрал его с собой в комнату. Всю ночь слушал громкое непрерывное мурлыканье. Грустно было и смешно: искать утешения у кота. И нашел ведь. Человеку тоже немного надо.
//-- * * * --//
   Плети вьющихся растений льнули к белому с желтыми искринками камню. Уэта, старший секретарь, мерял шагами комнату. Его помощники – в темно-коричневом, только у старшего золотое шитье украшало одежду – напоминали нахохлившихся под ветром полевых перепелок.
   – Еще печать бы ему отдали, не выдержал Уэта – но это было единственное проявление неудовольствия, сорвавшееся с его губ.
   За узорной деревянной решеткой, тоже оплетенной вьющимися цветами мелькнула тень. Уэта на миг зажмурил глаза, отвернулся и постарался смотреть только на желтоватую бумагу с черными знаками, которые возникали под его кистью.
   У всех чиновников была положенная постановлением о рангах одежда. Этот, за узорной перегородкой – носил другую. Яркой птицей прилетал он в сей павильон, и, хоть находился в соседней комнате, многочисленные ажурные решетки позволяли видеть его слишком часто. И не было возможности распоряжаться им – только сухие указания по делу и не менее сухие советы мог себе позволить Уэта – а ведь считался тут главным. Если не считать личной неприязни и неправильности подобного положения, все было в порядке. Мальчишка вел себя вежливо, нос не задирал и даже пропускал мимо ушей случайно долетавшие до него реплики, не ему предназначенные.
   За дело Уэта переживал еще больше чем за незыблемые традиции, однако эта сторона скоро начала беспокоить поменьше. Так или иначе, пока все шло хорошо. Возможно, в будущем многое всплыло бы – однако сейчас Благословенный был доволен. А у Йири заметны были темные круги под глазами – он беспокоился страшно, хоть и улыбка с губ не сходила. За беспокойство Уэта почти готов был его пожалеть – если бы мальчишка на самом деле признавал первенство старшего секретаря над собой.
   А это как раз и не представлялось возможным.
   Теперь день Йири был заполнен от зари до зари. Когда-то дни было нечем занять… давно это было, кажется, очень давно.
   Он просыпался, когда небо еще розовело румянцем раннего утра – и неважно, какой была ночь. Ему позволяли спать и подольше, но он сам не мог себе это позволить.
   Повелитель как-то заметил, что юноша напоминает бледную тень себя прежнего – и был недоволен этим. Тогда Йири почувствовал страх и тоску – беспокойство не прибавляло ему цветущего вида, но он обязан был оставаться по-прежнему безупречным. Ёши принялся отпаивать его травами и разными снадобьями, чтобы согнать тревогу с души и тени с лица.
   – Я похож на какое-то чудище, – сорвалось с языка Йири однажды, когда в очередной раз увидел собственное отражение, и Ёши ответил сурово:
   – Ты всегда был выше подобных глупостей. Не начинай становиться тем, что тебе несвойственно, – и прибавил пару нелестных и почти грубых сравнений. Неожиданная отповедь успокоила Йири, и это явно пошло на пользу ему.
   Утро Йири проводил среди книг, день – в павильоне, разбирая прошения и письма, а вечер принадлежал повелителю. Первая часть этого вечера – продолжение дневных трудов, и только вторая – отдых. И лишь тогда – не его отдых, а того, кому он служил.
   Зная вкусы своего господина, он велел музыкантам исполнять ту или иную мелодию, петь те или иные песни – и повеления отдавал незаметно, так, что искусство людей казалось естественным течением вечера и ночи.
   Скоро ему велели присутствовать на советах – он увидел сразу всех тех, кто после Благословенного вершил судьбы страны. Лица знакомые, и словно другие – теперь он слышал, как эти люди говорят о жизни и смерти, налогах, войсках, о строительстве и разрушении. И странны казались те речи; в Йири словно пробуждался крестьянский мальчишка, не веривший, что все это – не игра, а взаправду. Что именно так и управляют страной…
   Положение айги – особо доверенного лица – обязывало ко многому. На советах записывал самое важное – он находился справа от повелителя, другой, чиновник из подчиненных Уэты, а то и он сам – помещался слева.
   Обоих скрывали узорные решетки из дерева – нечего собравшимся на совет видеть, когда и какие слова сочтены достойными записи. Йири был рад прятаться за решеткой. Через ее ячейки жадно наблюдал за лицами, не пропуская ни одного выражения. Потом спохватывался, и начинал слушать. Ровные знаки на бумагу ложились, коричневые и черные.
   Но порой, когда совсем уж слова не соответствовали лицу говорящего, он откладывал кисть и умоляюще смотрел на повелителя. И часто тот еле заметным кивком головы давал ему понять, даже не глядя в сторону Йири – я все замечаю. И чуть сдвигал брови: «Не забывай, чем ты обязан заниматься здесь!»
   К присутствию на советах пришлось привыкать долго. Но Йири никто не спрашивал, оставалось – учиться.
   Когда все успокоилось понемногу, вошло в привычную колею – спросил позволения послать за Хиани. Повелитель был удивлен – и этого не скрывал. Однако дал разрешение, прибавив, что Йири все равно переворачивает все вверх дном, не имеет смысла отказывать в очередной неразумной просьбе.
   Узнали, что Хиани больше нет на земле. Не захотел покидать Островок, когда время пришло. И до последнего мига оставался острым и немного надменным. Где он анару достал – так и не поняли. Вероятно, кто-то еще здесь помог – положил в место, откуда Хиани взял.
   Йири, получив весть, качнул головой:
   – Да… Он так и хотел. Такие не ждут…
   И долго после был тихим совсем, даже против обычного.
   …Голос – нет, голосок, он детским казался – плыл в струящемся воздухе. Далеко было слышно – тихая ночь. Певичка – на ахи наигрывает, мелодия простая совсем.

   Листья на землю летят,
   Года как не бывало,
   Тихо, и дремлет земля
   В ожидании снега…

   Песня чем-то неуловимо напоминала те, что пели в Тхэннин. Может быть, тем, что о снеге в ней говорилось свободно, словно снег – самое обычное дело?
   – Эй! – позвал Йири из своей беседки. – Иди сюда.
   Певичка приблизилась робко, в черном, как полагается – с ночью сливалась.
   – А северные песни знаешь?
   – Нет, господин.
   – Выучи.
   Она растерялась:
   – Как скоро, господин?
   – Скоро…Не бойся, невозможного не потребую – но скоро. Наша жизнь может в любой миг оборваться – не стоит тянуть.
   Заметил, что она испугалась. Да…теперь каждое его слово может быть истолковано так.
   – Спой еще. Все равно что.
   Она снова взялась за ахи – и поначалу пальцы дрожали, но скоро девушка успокоилась.

   Лунная роща – птицы запели,
   С веток слетая,
   Крыльями плещут в ручье —
   Месяц на убыль идет…

   Голос посветлел, когда она запела следующую песню:

   Пусть одинока тропа —
   Слива цветет, как будто я дома,
   Солнце прищурило глаз —
   Облачко мимо прошло…

   …В тот вечер он больше всего хотел, чтобы его не тревожили. Но слуга – его ровесник – непонятно с чего двигался по комнате так, что статую вывел бы из себя. В довершение всего он с таким звоном поставил серебряный кувшин на столик, что Йири вздрогнул.
   – Да что с тобой?
   – Почему тебе повезло, а мне – нет? – голос казался ломким от злой обиды.
   – Я тоже надеялся на лучшее… а кончилось все вот этим! – он с вызовом снова поднял кувшин и еще раз припечатал его об стол. Йири невольно сжал висок – звон отдавался болью. – Если бы я хоть стал старшим слугой… если бы я попал хоть в Западное крыло Дворца Лепестков, когда был моложе! Чем ты лучше меня?! Таких, как ты, в любом Квартале… ах, тебе твердят, что ты лучший! Неужели сам в это веришь?!
   – Ты считаешь, мне повезло? – Йири говорил медленно и с места не двинулся. Хотя то, что происходило, было неслыханно.
   – Ты – мой ровесник, такой же, как я, но я обязан стелиться перед тобой, а меня могут убить по одному твоему слову! Ну, так скажи его!
   – Зачем?
   Голос звенел злыми слезами:
   – Чтобы никто не посмел говорить с тобой так, сказать тебе то же, что и я!
   – А что ты такого сказал? Ты прав.
   Тот проглотил изрядный кусок воздуха. Недоверчиво замер. Йири смотрел на него, опираясь на локоть. Потом отвернулся, погладил узор на подушке – голубые и белые длиннохвостые птицы. Слуга переминался на месте – боевой пыл слетел с него.
   – Да, мне повезло. Но поверь – не надо тебе такого. Завидовать просто. Трудно тебе здесь – уезжай. Я разрешаю тебе. Попробуй быть счастлив. И… не приходи ко мне больше, если останешься.
   Он жил, как жил, не позволяя интригам касаться тени своей. Тех, кто к нему приходил со словами дружбы, выслушивал холодно. Понимал: к мальчишке, не имевшему даже права на будущее, никто бы не подошел – и то было правильно. Однако сейчас – могли. Но хотели всего лишь пользы для себя. И, окажись он снова внизу – кто вспомнил бы его имя? Разве что те, кто опасались бы, что Йири утянет их за собой.
   Он по-прежнему рисовал. И все дальше отходил от принятых стилей – словно в противовес тому, что в остальном не мог и не хотел отойти от канона. Однажды на рисунке возникло лицо. Впервые – полностью. Обычно он если и рисовал людей, то со спины, или крошечные фигурки, прикрытые ветвями или затерянные в горах. Это лицо возникало из сплетения линий – зеленых и голубых, и принадлежало скорее оборотню, нежели человеку. Холодный взгляд глубоких и темных глаз не отрывался от глаз посмотревшего на рисунок.
   – Отвратительно, – сказал художник Весенний ливень. – Искусство живописи должно пробуждать светлое в душах.
   Один из придворных пожелал взять рисунок себе – Йири не возражал. Он вообще не дорожил тем, что вышло из-под его кисти. Странное лицо видели многие – после этого о Йири заговорили всерьез любители живописи. Кто-то в шутку сказал, что скоро он сможет заводить собственных учеников.
   Ответ показался неоправданно ледяным:
   – Чему же мне их учить? И как? Я знаю только один путь.
//-- * * * --//
   Ханари направлялся в Ай-Ташина, проведать брата и передать приказы и письма начальнику воинской школы. Поехать захотел сам – воздух Островка не давал дышать, лица придворных и слуг вызывали досаду и раздражение. Впрочем, досаду сейчас вызывало все, даже сама жизнь.
   Ночная стоянка была неотличимой от множества ей подобных. Костер, тканевые стены шатра походного, негромкие разговоры людей и крики ночных птиц – особенно пронзительные, когда хочется отдохнуть. Но утро отличалось от прочих. Для Ханари оно началось с встревоженного шепота за стеной шатра, с чьего-то отдаленного сердитого голоса. Еще сонный и поэтому сердитый уже, он вышел наружу. Розоватое небо – погода будет ясной.
   – Господин… – перед ним согнулись, чуть не земли головами касаясь.
   – В чем дело?
   Страшного не случилось – скорее, досадное. Двух коней увели – гнедого иноходца, йатта, и вороного, любимого коня Ханари. Воры, похоже, тут отряд поджидали – а в конях хорошо разбирались, взяли самых ценных, и ни один конь не заржал даже.
   – Отлично! – вырвалось у Ханари, наполовину гневное, наполовину восхищенное. Все же не мог он не оценить мастерство, хоть и воровское. А потом повернулся к виновному, которого уже приволокли – или сам пришел, думая хоть этим господина умилостивить? Да только с чего бы?
   Парнишка этот, за конями следивший, просто заснул. Воры этим немедля воспользовались. Парень провинившийся и слова толком сказать не мог – знал, что виноват. Жалкими оправдания выходили. Надеялся, что простят – вина, конечно, немалая, но и не самая страшная. Не уследил. Заснул по-дурацки – так ведь не воин на посту. Не воин. Тем паче нет в нем крови Высоких домов – та и в младенце скажется, не позволит забыть о достоинстве. А этот… Съежился на земле, словно меньше букашки хотел стать, в траве затеряться.
   Ханари толком его и не видел раньше – мало ли слуг. А теперь осознал, что – похож. Сложением, чертами – насколько вообще на того может походить кто-то. Сама мысль о подобном сходстве – оскорбление Неба, создавшего – совершенство.
   И этот…ничтожное, жалкое существо. Трясется, а сам на прощенье надеется.
   Тот бы не стал никого просить.
   Сдвинулись брови. Нож оказался в руке – вылетел из пальцев, в землю воткнулся с силой. Слов не понадобится – ясен приказ.
   Повернулся и ушел – короткий крик слышал, а вот лэ бесшумно взлетела.
   Не надо кривых отражений.
//-- * * * --//
   Столица
   Йири знал – он удостоился внимания еще одного человека. Светлая госпожа Аину призадумалась, все чаще слыша северное имя – а ныне оно звучало нередко. Замужество несколько отстранило Хали от двора, но она все еще оставалась весьма высокой особой.
   До этого дня они не встречались. Он появлялся там, где не бывала она, на ее территорию ему не было хода. И, кажется, он бессознательно избегал возможности столкнуться где-то случайно. Однако в этот раз она шла к отцу, и прошла мимо него, отступившего в тень галереи. Похоже, Аину обратила на него внимания не больше, чем на спящую осу на стене. Зато Кору смерила его весьма внимательным взглядом, и даже улыбнулась тепло. Он же по-настоящему приветствовал только пролетевшую мимо Хали, остальным досталось только небольшая порция обязательной и ледяной вежливости.
//-- * * * --//
   Игрушка – искусственный сад. Тонкие прутья окрашены были в белый – легкими касаниями кисти, так, словно тронуты инеем. Хрупкими казались, звенящими. Горное дерево – прочнее, темное, легко режется – в самый раз для таких поделок.
   И на траве лежал иней – шитье на зеленой ткани. Только мало травы во дворике храма Защитницы, все больше плитами выложенные дорожки.
   Соколица мало изменилась за эти годы. А вот сестра ее Хали – изменилась сильно. Выросла – и, как ни странно, стала меньше похожа на мать. Впрочем, и на отца походила не слишком.
   – Так и нет у меня детей.
   – Э! Не срок еще, не торопись огорчаться.
   – Не срок, – краешком рта усмехнулась Аину. – Сама знаю. Только – хоть радость была бы. А так – толком ни дочь, ни жена…
   – С мужем вроде бы лад у тебя?
   – Разве иное возможно? Он тут, словно пленник. Живу, как жила – песни да музыку слушаю, только не выхожу никуда.
   – Зря не выходишь.
   – Зря… – голос дымкой подернулся, словно закат серым стал – не поправить. Только ночь впереди.
   – Отец мне замену нашел…
   – Глупая, – а Соколицы голос, напротив, не соколиным – голубиным стал, нежным. – Сама себе огорченье придумала.
   – Глупая была бы, если б не знала… Я долго терпела, сестра. Надеялась, что он умрет или покинет двор. А он получил должность и остался подле отца. Но даже это могло быть неважно – с ним всего лишь хорошо расплатились. Но я его видела, Соколица. Его глаза. Хоть он опустил их тут же – без разницы. Так смотрят нужные.
   Старшая женщина вздохнула едва слышно.
   – Делать что думаешь?
   – Пока ничего. Или что посоветуешь?
   Соколица задумалась на минуту.
   – Жди.
//-- * * * --//
   «Слива в прошлом году, ива в нынешнем: их краски и ароматы все те же, что и в старину»

   Словно вернулась в детство. Снег лежит уже третий день, на земле и на листьях кустарника. Сколько еще продержится? Вряд ли больше недели. Я почти не покидаю покоев, кажется, про нас с мужем забыли, словно мы и не возвращались из Дома-на-реке. Кайсин и Амарэ всегда со мной. Сегодня они играли в снежки, словно девочки. Потом стали бросать их в мишень – в лоб маленькой статуе оленя. А потом – пишу, и щеки краснеют – и меня втянули в свои забавы, стараясь закинуть снежок подальше. Как приятно держать снег в руках. Чувствуешь его холод и жар собственных ладоней. Жаль, когда он тает в руках. Словно не сумела удержать, сама убила его.
   Сколько человек видели сегодня меня, бросающую снежки? Слуги наверняка видели. Когда мы поднимались по лесенке, глупышка Кайсин большими глазами поглядела на меня и удивленно так протянула: «Какая вы красивая, госпожа!»
   Да. С растрепанной косой и порозовевшим от игры и смеха лицом. Однако при несомненной преданности девочки, красивой она меня еще не называла… И никто, кажется, не называл… Может быть, снежная фея коснулась меня, вложив в сердце беспечность?
   …Хали заметно волновалась. Еще бы. В последний раз они виделись наедине полгода назад, когда Хали с мужем собирались в Дом-на-реке. И то, нельзя было счесть за разговор тот короткий обмен заранее известными словами. А сейчас она пришла совсем за другим. И была уверена, что отец удивлен, насколько он вообще умел удивляться. В пальцах ее непонятно как оказался цветок из драгоценных камней, и Хали крутила его в руках, не замечая того.
   – Отец, считаешь ли ты, что твой младший брат – или его сын – должен занять твое место, когда ты уйдешь? Я люблю их обоих, но ты мог бы оставить еще более достойного.
   – Интересно.
   – Если бы я перестала быть единственной дочерью…
   – О чем беспокоишься ты? Твоя судьба устроена. Разве тебе плохо?
   – Я благодарна…
   – Тогда что же толкнуло тебя на такой разговор?
   – Почему не забота о себе самой? Если мой родной брат будет править, я смогу стоять выше, чем при ком-то другом.
   – Ты уже похоронила меня? – Хали показалось, что отец смеется над ней.
   – Да будут с тобой Иями и Сущий! Но все же… ты мог бы воспитать наследника так, как нужно тебе, и оставить страну в надежных руках. Твой младший брат, мой дядя, слишком спокойный человек – он из тех, кто слушает советы желающих иметь больше власти.
   – А если наследник вырасти не успеет? Каково придется ему?
   – Тебя любит страна. И его будут любить уже поэтому. Многие желают этого.
   – Большинству подданных безразлично, кто наверху, – проговорил он негромко.
   – В любом случае. Ты умеешь делать людей такими, какими желаешь их видеть. Такими, какие нужны.
   – Наши дети часто единственное, что нам неподвластно.
   Хали прикусила губу и чуть не сломала игрушку – цветок.
   – Разве ты не называл меня умной? Не говорил, что гордился бы таким сыном, как я?
   – Ты – одна из умнейших женщин Тайё-Хээт, – согласился он. – Тобой можно гордиться.
   Лицо его изменилось, словно тень пробежала по комнате.
   – Раз ты пришла говорить открыто, и я отвечу тем же. У меня был сын.
   – Знаю. У моей матери…
   – Другой. Он никогда не стал бы наследником. Его матерью была одна из младших дам твоей матери. Он умер, дожив до четырех лет. И, поверь, он был мне куда дороже твоего старшего брата, который был просто младенцем, в котором текла моя кровь.
   – Моя мать умерла, когда тот… ребенок был еще жив?
   – Ты не ошиблась. Никто не знал, что это мой сын. Обычная детская болезнь унесла его. А женщина уехала в глухую провинцию. Я не удерживал.
   – Что ж… останься он жив, он мог быть только твоей радостью. Не больше.
   – Слишком часто мне нужно было именно большее. Тебе ли не знать. А радость… – он задумался.
   Хали прерывисто выдохнула:
   – Ты сам научил меня ничего не бояться. Коли так, скажи, долго ли проживет твой любимец, если именно его сочтут помехой твои преданные слуги? Он – всего лишь скорлупка, которую вода уже бросала на камни. Если еще и камни захотят ее уничтожить…
   – Я понял тебя, – сказал он невозмутимо. – Но все же пока он под моей защитой. А это значит немало.
   – А потом ты оставишь его, как надоевшую вещь, если он все-таки останется жив? Хорошо. Я желаю блага стране и счастья тебе, как послушная дочь.
   Она поднялась. Она ждала хотя бы одного слова – неважно какого. Пусть гневного.
   Ничего.
//-- * * * --//
   Две девочки и женщина средних лет суетились вокруг Ялен, а та сидела на маленьком квадратном сиденье без спинки и ждала, пока ей закончат прическу. Заплетенные по бокам головы косички соединялись с узлом волос на затылке коралловыми заколками, еще несколько прядей, переплетенных красными и золотыми нитями, спадали на спину. Женские прически были куда сложнее мужских, да и волосы женщины носили гораздо более длинные.
   Перед Ялен стояла чашка с розовым чаем и вазочка со сладостями – ореховой массой, разделенной на комочки и политой сахарным сиропом. На танцовщице нежным цветом переливалось узкое розовое платье с золотым шитьем на рукавах. Когда прическа была готова, на Ялен надели более темного оттенка гэри с вышитыми на нем длиннохвостыми птицами, застегнули на шее съемный высокий воротничок. На запястья надели чеканные широкие браслеты. На ногах стараниями служанок очутились темно-красные сапожки. В пальцах с натертыми красным порошком ноготками Ялен повертела серебряное зеркальце, задумчиво наморщила лоб. Собственное лицо казалось ей бледноватым. Однако лишь обитатели Алых кварталов в открытую пользовались краской. А Ялен сейчас выглядела почти дамой. Черной рисующей палочкой она аккуратно подвела глаза, так, что казалось – это лишь тень от невероятно длинных и густых ресниц. Чуть подкрасила губы. Дала знак надеть на себя зимнюю одежду, отороченную беличьим мехом – розовую с белым. Она намеревалась провести на холоде много времени.
   Носилки, которые должны были доставить ее на место, выглядели роскошно.
   Ялен улыбнулась мечтательно – непривычным казалось такое выражение на ее лице. Она была вполне довольна тем, что имела.
   Каэси Мийа давно уже не испытывал увлечения ею. Но Ялен оказалась весьма удобна и полезна на свой лад. И она умела удивлять. Поэтому она ни в чем не нуждалась и даже чувствовала уверенность в том, что ее будущее обеспечено. Нужно было всего лишь завязывать нужные знакомства с мошкарой, крутящейся вокруг Дома, и после использовать эту мошкару, как удобно Мийа. Ялен наслаждалась подобной игрой.
//-- * * * --//
   Небо зимой прозрачней, чем летом. С одной стороны небольшой каменной чаши располагались сиденья. Те, кто желал, могли остановиться с противоположной стороны и не выходить из носилок. Женщины помоложе и покрасивей не могли не показать себя собравшимся. Тем более Ялен. Конечно, она не осталась в носилках, и заняла хоть не самое удобное, но все же хорошее место. Видно было. И ее видели.
   Она бросала косые взгляды на Лисов, Асано. Ханари не было здесь. Зато присутствовали старший и двое других сыновей – и это не считая боковых веток, откуда народу собралось достаточно. Лисы отличались более широкими лицами, чем подобные темной осоке Мийа. В одежде Шену и брата его не было ничего особенно примечательного, но вот боковые ветви Дома подчеркнуто выбирали белые и красные тона. Так же, как боковые ветви Зимородков носили сине-зеленое. Главам Домов подчеркивать свою принадлежность сейчас было совсем ни к чему.
   Ялен усмехалась, поглядывая на «младшие ветви». Так же, как всяческие семейства суетятся вокруг них, сами они держатся поближе к «старшим». На нее тоже поглядывали косо многие дамочки из мелочевки. Ялен была одета куда богаче их и держалась намеренно вызывающе, при этом изящно – подобное сочетание забавляло Каэси.
   Снега выпало мало, но пока он не таял. Золотые хассы на белом смотрелись чудесно. Игры с дикими зверями и змеями тхай любили смотреть. Конечно, на снег змей не выпустишь. Поэтому сейчас были хассы. Тела людей, мелькающих между хищниками, были не менее грациозны. Подобные игры порой завершались смертью – человека. Зверя убить было нельзя. Разве что в случае угрозы зрителям. Но такое было лишь раз, давно. Обезумевший от ярости зверь прыгнул вверх… Больше не повторялось.
   Тех, кто был удачлив, ценили. Никого не принуждали к опасной забаве – смельчаки находились сами. Даже из Домов порой выходили желающие. Но большинство жили в Алых кварталах и занимались подобной игрой, как ремеслом. Лучшие – из тех, кто выживал – часто становились поздней укротителями и ухаживали за хищниками при сокровищницах.
   Ялен высматривала тех, с кем надо заговорить. Конечно, она не собиралась кидаться к ним первой. Удобный случай устроить было легко. Уже не один человек из людей и свиты Асано стал жертвой ее чар. Даже один мальчик из боковой ветви смотрит на нее восторженно. Жаль, может она не так много. Впрочем, и слуги, и стража – все разговаривают. И много интересного порой говорят. И пару раз даже создали мелкие неприятности своим господам всего лишь по просьбе Ялен. А если и не сделают ничего – так Мийа сами постараются, используя то, что узнает Ялен. Она застенчиво опустила ресницы, посылая взгляд троим одновременно.
   Что же – Каэси Мийа держал в руке школу шин. Обучить в нужной мере одну, пусть упрямую и не слишком-то умную, не составляло труда.
   Меньше недели прошло – и Островок всколыхнулся, словно земля, когда ей надоедает дремать на одном боку. Двое молодых слуг, верных двум младшим ветвям Дома Белых Лисов, схватились из-за танцовщицы, и пролилась кровь. Свара в Сердце Островка, да еще затеянная слугами Лисов… Такое не шло на пользу их господам, и Шену, хоть неприятность и не коснулась его напрямую, готов был своими руками придушить виновных. Даже обычная непроницаемая вежливость почти изменяла ему.
   Конечно, оба провинившихся должны были оставить сей мир. И тот, кто был ранен, и тот, кто остался цел. Ялен полагалось изгнать с Островка, а то и вовсе запретить ей появляться в Столице, но Каэси лишь разводил руками – неужто девушке нельзя родиться красивой? А жена его Кору сетовала на беспутных молодых слуг в присутствии Хали, и та испытала сочувствие. Ялен оставили на прежнем месте, и она, потягиваясь, валялась на мягких подушках целыми днями, или танцевала для развлечения – из покоев ей до времени выходить не велели. Зимородки Мийа не скрывали удовлетворения.
   Двое умерли на рассвете, молча – не хватало еще окончательно опозорить дом господ своих недостойным поведением в последние мгновения.
   Еще не поблекшая луна лениво окинула взором темные пятна крови на снегу. Люди… Уж ее белизны ничем не запачкать.
//-- * * * --//
   Стук каблучков за спиной. Позвякивание подвесок. Шуршание шелка. Женщина – молодая. Он догадывается, даже не видя, еще не слыша голоса. Конечно, он знал о ней. Неужто такая не засияет звездой везде, где появится?
   – Здравствуй, Йири. Неужто ты не узнал меня? Или ниже твоего достоинства меня замечать? А ведь ты здесь благодаря мне. Конечно, не стоит мне звать тебя по имени, теперь мы не ровня…
   – Ты тоже высоко поднялась, – сухо ответил он. – Если путь наш считать удачей.
   Ее лицо отобразило величайшее удивление.
   – О! Что же тогда тебе нужно? Может быть, небесный престол? Нет? Ну, раз так…скажи, я все так же красива?
   Он в упор посмотрел на нее. Обычно приветливый взгляд – но улыбка холодная. Мало кто видел его таким.
   – Ты стала еще лучше.
   Она и впрямь расцвела. От полудетского очарования не осталось ничего, она выглядела старше Йири. Однако в ее красоте появилась сладость отравы, сменившая былую полупрозрачную легкость. Мотылек стал ярко-алой розой с шипами, смазанными ядом. И волосы она теперь заплетала иначе, в сложную прическу, почти как у знатных дам. Золотые с аметистом подвески звенели, и звенели браслеты, украшенные чеканкой – а голос Ялен был высоким и сладким.
   – Признайся, я нравилась тебе тогда, в Алом квартале? Или нет?
   – Это неважно.
   – Вот, значит, как, – она прикусила губку.
   – Ты на что-то надеялась, Ялен?
   – О, я бы не посмела, – она склонилась перед ним, но Йири видел ее раздражение, даже злость. Видно было, что с ее губ прямо рвется фраза: «Ты в долгу передо мной». Однако она сумела сдержаться – видимо, даже ее Островок научил осторожности.
   «Теперь она будет считать себя оскорбленной».
   Вдвойне. Он просто переступил через нее, словно через упавшую ветку, не выказав ни благодарности, ни восхищения ее чарами, ее искусством – не говоря об оплате долга. Более того… Он открыто дал понять, что она всегда была ему безразлична.
   Ялен ворвалась в собственные покои, сорвала с руки золотой браслет и с размаху швырнула его о стену. За первым браслетом последовал второй. Служанка ойкнула и вжалась в стену. Ялен с шипением – точь-в-точь разъяренная хасса – повернулась на каблучках, увидела стоящую на столике вазу с фруктами и отправила ни в чем не повинных в полет к противоположной стене.

3. Скачки

   – Нравится он тебе? – Каэси спросил. – Не спрячешь луну в ладони.
   – Он был со мной раньше.
   – Вот как. Молчи об этом.
   С усмешкой, многозначной, как переливы перламутровой раковины:
   – А что, есть дело кому?
   Каэси прошелся по комнате. Свежий ветерок ворвался в окно, уже почти весенний.
   – Он ведь не хочет тебя знать.
   – Еще посмотрим. – Ялен недобро выгнула брови, встряхнула головой – зазвенели подвески.
   – Вот дурочка. У него большее есть, чтобы из-за тебя – терять.
   – Раньше не больно-то нос задирал.
   Каэси забавляла эта дикая кошка, от злости вздыбившая шерсть. Таких использовать хорошо – они сами в любую пропасть полезут, только намекни, что это им не под силу.
   – Так то раньше.
   Зрачки ее сузились. Вот-вот за дверь выскочит, ненужного натворит.
   – Погоди. Не кипи, словно гейзер горячий. Нам это прошлое на пользу пойдет.
   – Чем же, скажите?
   – Не знаю пока.
   Когда принесли известие о смерти Кими, младшего Зимородка, стояли теплые дни первого месяца лета. Каэси прочел письмо, гонца выслушал – и все на этом. Только в сердце защемило на миг. Что же, Кими хорошо выполнил свою задачу – младший брат Благословенного, его возможный наследник, испытывал самые теплые чувства к Дому Мийа и не любил Лисов. Эх, как не вовремя умер брат… Воздух морской не по нему оказался. И не виноват никто – кроме старшего, пожалуй, который Кими туда и отправил.
   А больше ничего не изменилось вокруг. В доме Каэси давно не было следов присутствия брата, словно и не жил никогда на свете, словно не задавал старшему вопросов об устройстве мира и о несправедливости.
   А Лисы времени зря не теряли. Тоже понимали – враги вряд ли проникнутся расположением к ним. Значит, нужно возводить крепости – не вечно будет тянуться мирное время. Самая сильная связь – семейные узы. У Мийа есть девушка, сестра самого главного противника Лисов. А у Асано – Тами. Не то чтобы мальчишка горел желанием породниться с заклятыми врагами своими, но его можно было уговорить. Конечно, пожертвовать кем-то из младшей ветви было бы предпочтительней, однако не слишком надежно.
   От предполагаемой невесты Тами был не в восторге, сказал только «Хорошенькая», при этом состроил такую мину, словно кислых яблок наелся. Отец и брат старший недолго его уговаривали – и сам соображал неплохо. А Ханари лишь наблюдал с усмешкой, сочувствуя Тами.
//-- * * * --//
   В комнате было трое. Каэси, дядя его и двоюродный брат. Младшая ветвь. Официально одетые, в сине-зеленом, чуть ли не со знаками Дома появились здесь сегодня. И разговор вели тихий – со стороны показалось бы, что просто беседует за обедом родня. Ведь, как известно, за столом не принято обсуждать дела. Но ради такого можно и пренебречь обычаями.
   Букеты в напольных вазах темные, узкие – не отвлекают неброской своей красотой от важного разговора.
   Голос Каэси, как будто немного усталый, был слышен отчетливо двум другим, но отойди на три шага – и не разберешь ничего. Из слуг только один – глухонемой, который настолько знает требования господина, что слышать и говорить ему и не нужно.
   – Жаль, что смерть унесла господина Кими, – это двоюродный брат. И не хватает ума не лезть с сожалениями!
   – В конце концов, он делал, что мог – а это могло не понадобиться. Нельзя ставить жизнь на игральную доску, если не уверен, кто играет с тобой.
   – Но Лисы ведут себя нагло! – гудит голос дяди.
   – Лисы ведут себя умно. Вернее, старший Асано – и Шену. Если они получат мою сестру, мы должны будем смириться с их карабканьем вверх, с тем, что Лисы стараются получить как можно больше должностей и устроить выгодные браки младшей родне. Ведь если нам удастся свалить их Дом, жизнь сестренки тоже покатится вниз. А она у меня осталась – единственная.
   Ненавязчиво так подчеркнул, что остальная родня не равняется в его глазах с сестрой единокровной. Дети – младенцы совсем. А про жену в этот миг и вообще забыл. Кору – не близкий человек, скорее, соратник в интригах.
   – Если повелитель прикажет, я не смогу пойти против его воли. Это будет еще глупее, чем просто отдать сестренку.
   – Тогда что же осталось? Смириться?
   – Нет. Сделать этот брак невозможным. Мы принадлежим к Высокому Дому, и имеем право отдавать своих женщин в подобные же Дома. Если Благословенный приказал бы отдать Кайтэ одной из низших ветвей Асано, мы могли бы протестовать – ведь повелитель все еще расположен к нам, и не станет без нужды так позорить Дом.
   Он говорил, и пренебрежение по отношению к второстепенным родственникам слышалось в его голосе – и молчали двое, стоявшие ниже.
   – А Тами?
   – Если смерть унесла моего младшего брата, – холодно проговорил Каэси, – то почему она не может сравнять счет и посетить Лисов? А Ханари нам не опасен – он скорее ускачет на край света, чем свяжет судьбу с моей сестрой.
   – Тами… – задумчиво протянул дядя. – Он единственный достоин теплых чувств среди Лисов. Не хотелось бы доводить до такого.
   – И я не хочу этого. Однако сейчас мы еще можем противостоять Асано. Я не хочу отказаться от последней возможности – и не хочу погубить все в жизни моей сестренки.
   – Нас обвинят в этом.
   – Не обвинят. Он недавно приобрел жеребца… к нему боятся подходить опытные конюхи. Если его убьет жеребец?
   – Неважно, что произойдет на самом деле? А раскроется?
   – Ни в коем случае.
   Больше ни слова об этом не произнесли. О новостях говорили, о достоинствах скакунов, о вернувшейся моде – заплетать им в гривы бубенчики. Потом простились, тепло, как положено любящим родственникам.
//-- * * * --//
   Тами предпочел бы оказаться где угодно, хоть посреди лунной долины, лишь бы не просить разрешения повелителя на этот брак. По обычаю, это должен был сделать старший в роду, однако отец Тами почувствовал себя плохо и вынужден был снова покинуть Столицу. А Шену рассудил так – Благословенный относится к младшему Лису с особой симпатией, по душе повелителю его нрав и умение держаться в седле. Значит, лучше всего слегка отойти от предписанного традициями и, снабдив младшего письменной просьбой отца, отправить добиваться желанного Домом и нежеланного самим Тами.
   В белом и красном – цветах Дома Лисов, одежда лишь самую малость украшена – зато дорогие ткани, во взгляде решимость и обреченность – Тами, увидев себя в зеркале, рассмеялся. Словно в логово дракона собрался идти… герой. Если бы не долг перед Домом, вскочил бы на любимого вороного, и – только видели. Нет же, нельзя. Оставалась надежда – откажется повелитель видеть его. Не отказался. Явиться велел сразу после полудня, и ждать.
   Теперь уж точно пути назад нет.
   Конечно, Лисенок не ожидал, что его примут сразу же – ведь не названо точное время. Но полагал, что ожидать будет в одиночестве. Не тут-то было. Занавеска шелохнулась едва, вспорхнули вышитые соловьи – и появился тот, о ком Тами совсем позабыл.
   Тами посмотрел на человека, который шагнул ему навстречу, и удивление сменилось досадой. Как ни мимолетны были эти чувства, Йири заметил и то, и другое. Поклонился учтиво.
   Тами приветствовал его крайне вежливо – слишком вежливо для искреннего расположения. Больше всего младшему Лису была неприятна мысль о том, что он обязан проявлять симпатию к этому человеку, поскольку Дом Асано все больше нуждается в поддержке Благословенного. Не тот что бы он питал к Йири неприязнь, но слишком многие пытались через него подступиться к Юкиро. Тами тошно становилось от мысли, что этот может подумать так и сейчас. Поэтому он был вежлив на грани с холодностью – умный бы понял.
   – Солнечный согласен говорить с вами через полчаса. Вам удобно ждать здесь?
   – Да.
   Тот позаботился обо всем – слуги принесли столик с напитками и спелыми фруктами, занавеси были опущены ровно настолько, чтобы комната оставалась светлой, но солнечные лучи не били в глаза.
   Тами надеялся, что он уйдет. Однако тот смотрел на него задумчивыми глазами и, наконец, произнес:
   – Могу и я поговорить с вами?
   – Конечно, – это получилось суше, чем надо, и Тами исправил ошибку. – Ведь это я пришел сюда… а не вы ко мне.
   – Это не мой дом. И вам не нужно думать, какой тон избрать для разговора со мной. Я знаю, зачем вы здесь.
   – Вот как?
   – Я знаю, что Дому нужна поддержка больше, чем раньше, теперь, когда почти разрешен брак между вами и сестрой Зимородков. Вы, Белые Лисы, очень хотите устроить его. Правду говорят, лиса – зверь самоуверенный.
   – Это уж слишком, – невольно вырвалось у Тами. Однако, через секунду он снова был молодым придворным, прекрасно владеющим собой.
   – Даже не буду спрашивать, почему вы говорите мне о собственных домыслах.
   – Это не домысел. Я не просто догадываюсь, каковы намерения Лис, но думаю, что знаю, какими средствами для этого располагает Дом. И что думают другие Дома.
   Тами поднялся и пристально посмотрел на него. Задумчиво кивнул.
   – Как я понимаю, это не просто самонадеянные заявления. Это было бы чересчур глупо. Вы хотите сказать что-то большее.
   – Да. Я никогда не даю советов. Но сейчас дам. Откажитесь от этого намерения, вообще не упоминайте об этом в разговоре с повелителем. Иначе он ответит согласием.
   – Предположим, совет имеет под собой основание, – осторожно и все так же холодно проговорил Тами. – Почему? Ведете какую-то игру? Я не друг вам и никогда им не буду.
   – Это так, – Йири чуть заметно качнул головой. – Но вы – слишком хороший всадник, возможно, лучший в столице. Это – единственная причина.
   Он поклонился и исчез, Тами же остался, глядя ему вслед расширенными глазами и гадая, издевается он, говорит ли правду и кто здесь в своем уме.
   …Мало ли на чьей стороне это странное существо с неопределенным доселе статусом? Однако Тами не мог и себе признаться – он был испуган. Нехороший, слишком прямой и темный какой-то был взгляд Йири.
//-- * * * --//
   Не в привычках Йири было задумываться над уже сделанным. Либо принял решение сознательно, тогда – смысл переживать все по новой? Либо судьба распорядилась, тогда тем более смысла нет. Но сейчас он был близок к тому, чтобы начать беспокоиться из-за собственных слов. Меньше всего хотелось ввязаться в бесконечные перетягивания каната между двумя Домами. Двумя? Но у каждого были свои сторонники. Тами, скорее всего, промолчит… а может, и нет. Ведь должен Лисенок отчитаться перед старшими за самовольное нарушение их планов?
   Йири больше не был наивным мальчиком и понимал, что Лисы, может, и будут ему благодарны… в душе. Но постараются убрать с доски некстати появившуюся фигурку. А может, сначала попробуют ее использовать в своих целях.
   Перечеркивая его мысли, раздался осторожный стук в дверь. Вошедший с поклоном слуга протянул письмо. Бумага – хэйта, для дневников и личных заметок. Брови Йири слегка поднялись – кто ж отправляет письмо, написанное на подобной бумаге? Что за невежда? Прочитав, рассмеялся.
   Ялен просила о встрече с ним. Как ей было непросто пойти на это! Если бы он отказал…она невольно сжимала карманный ножичек с золотой ручкой. Убить им можно было разве птаху какую, но все же это был нож! Однако Йири согласился с ней увидеться сразу.
   Девушка появилась в галерее блестящая, словно радуга. Йири выбрал тенистое место для встречи – Ялен, как нарочно, явилась, сверкая браслетами, золотым шитьем на платье и аметистами на головной повязке. Рукава ее шуршали и покачивались на ветру, казалось, взмахнет ими – и взлетит.
   Она улыбалась – хотела дружески, а получалось – вызывающе. Йири смотрел на девушку так, как не умел раньше там, у Нэннэ. Приветливо и спокойно встретил он Ялен, и ясно было – можно себе лоб расшибить об это спокойствие, но не сдвинутся узкие брови, не прильнет краска к лицу – неважно, смущения, гнева ли.
   – Что ты хотела?
   – Ах, брось, – сказала она раздраженно. – Не забудь, я помню тебя чуть менее заносчивым.
   Снова не удержалась, чтоб не напомнить. Однако Йири только кивнул – даже с улыбкой.
   – Хорошо.
   – Я пришла со словами дружбы. Я помню, откуда ты.
   – Какая честь, – обронил едва слышно.
   – Ты зря смеешься. Конечно, подслушивать нехорошо, но я слушала. Скоро запылает вся Хэнэ – пламя уже высоко. Не хочешь увезти оттуда родных?
   – Тебе что до них? – спокойно спросил, но Ялен видела – попала стрела.
   Плечиком пожала небрежно:
   – Может, твоей дружбы снова добиться хочу?
   – Или убить? – ответил в своей манере. – Меня не отпустят. А уехать без позволения – смерть.
   – Ну, и не возвращайся. А родных заберешь с собой, устроишь где-нибудь в спокойном месте. Искать тебя на севере – бесполезно. В том котле, который закипает там, и шин никого не отыщут – или, если боишься, уходите к соседям – граница близко. Будете жить…
   Йири почувствовал, как холодок пробежался по его коже. Больно уж подозрительно появление Ялен сразу после разговора с Лисенком. Неужто просто совпало, и девушка говорит то, что и впрямь думает?
   – О какой дружбе речь, если я покину Островок?
   – Ну, хоть теплым словом вспоминать меня будешь…
   Осталось, чтобы Йири престол предложили – тогда точно Небо с землей поменялись местами.
   – Ты с ума сошла, Ялен?
   – А что не так? – она вновь дернула плечиком. – Деньги – бери сколько хочешь. Или другое что, драгоценное. Нуждаться не будете…
   – Смеешься? Что тут есть моего?
   – А, прекрати! – недовольно-капризно. – Ты слишком скромен – или просто глуп. То, что я дарила тебе в Аэси…
   – Там и осталось.
   – Все это – твое, – она обвела рукой комнату.
   Он чуть качнул головой:
   – Тут и жизнь не моя, не то что это…
   – Не больно родные твои тебе дороги, – насмешливо протянула Ялен. Поднялась и ушла.
   Встряхнул головой, отгоняя вставшие перед глазами картины, виски сжал, – потом в ладони голову опустил.
   …Лето. Трава высокая – утонуть или заблудиться можно. Мелкие полевые цветы – белые, желтые; сестры смеются – уже девушки. Аюрин венок плетет, надевает себе на шею. И что-то напевает под нос. А братишка спорит о чем-то, захлебываясь, сердито, сжимая загорелые кулачки.
   Почувствовал запах свежих лепешек – такие при дворе не пекут. А в небе жаворонок поет, отчаянно, дерзко…
   Мысли уйти насовсем не возникло даже. И взять что-то…тоже. Но увезти своих – он уже думал об этом. И знал – невозможно. Нельзя.
   Уехать – а после вернуться… Две недели, а то и месяц жизни. А потом – не будет прощения. За оставленную без спроса должность. За тайный побег. За обманутое доверие. Не страшно…
   Он и не заметил, как сумерки наступили. Сова закричала.
//-- * * * --//
   – Ты просто дура! – бросил Каэси Мийа. – Если ты служишь мне, то делай, что я велю. Он нужен мне живым и здесь.
   Ялен чуть выпятила губу. Она видела, что играет с огнем, но упивалась собственной отчаянностью.
   – Я хорошо знаю его. Он уйдет и вернется. А там вы, господин мой, заступитесь за него.
   – Ты и впрямь дура, – Каэси махнул рукой в сердцах. – Если он будет убит, умрешь с ним в один день.
//-- * * * --//
   – Вот так, Рыжий… – Йири сидел на скамеечке подле коня. Тот фыркнул, потянулся к нему. Йири погладил шелковистую морду.
   – Фея бы меня поняла. А ты… тоже ведь слушаешь. Сказали бы – у меня голова не на месте, что с тобой говорю.
   Сумерки были снаружи. А тут – светло, на стенах лампы висели. Конюхи скрылись с глаз.
   – Если бы Хиани был жив… он не считал меня другом, но всегда говорил и делал то, что нужно. А я так часто хочу его увидеть, Рыжий…
   Конь снова фыркнул.
   – Понимаешь, мне нельзя уезжать. Хорошо, если живы они. Я надеюсь – Сущий о них позаботился. Если уеду – ведь я вернусь, Рыжий. Тогда… хороша благодарность. Вряд ли я много для него значу. Но ведь он верит мне. Наверное, мой повелитель простит – в душе. Но он не нарушит закон – ведь он сам и есть этот закон. Или все, чем я способен отблагодарить – это заслужить смертный приговор?
   Он порывисто обнял коня за шею.
   – Я не уеду, Рыжий. Останемся здесь.
   Сзади силуэт шевельнулся. Йири вскинул голову. Аташи в вечерней одежде стоял на пороге.
   – Меня впустили, несмотря на твой запрет. Но не вини их. Передо мной и Ёши двери открыты, хоть мне далеко до учителя.
   Подошел, постоял рядом. Коснулся плеча.
   – Идем. Там, снаружи, сыро, туман. Я принес тебе хаэн.
//-- * * * --//
   В это время Солнечный обычно отсылал всех и отдыхал в одиночестве, перечитывая рукописи или размышляя. Йири не нарушал этого уединения, однако ему было позволено входить к повелителю. Разрешением этим он воспользовался раз или два – и вот снова пришел.
   У входа, как обычно, опустился на колено, коснувшись рукой пола. Услышал:
   – Встань. И о чем ты пришел просить?
   – Мой господин… я хотел бы узнать, что ныне с моей семьей.
   Лицо Юкиро, в последние дни усталое и безразличное ко всему, осталось прежним, хотя Йири понимал – повелителю неприятно упоминание о подобной родне обитателя Малых покоев.
   – И что же ты хочешь?
   – Послать человека на север. Если будет позволено.
   Такие не поднимают ресниц – однако смотреть ухитряются прямо. Такие… кто же еще?
   – Как бы судьба не сложилась, – Благословенный говорит неохотно, – родных чаще всего стоит помнить. Хорошо. Я пришлю к тебе людей, дальнейшее расскажешь им сам. Но – только узнать.
   – В Хэнэ война, господин мой, – говорит очень тихо.
   – И что же? Тебя судьба увела оттуда. У них – своя судьба. Не тебе ее менять.
   – Я не могу ничего сделать для них?
   – Нет. И советую быть послушным. А теперь возвращайся к себе.
   Он и так сделал большой подарок.
//-- * * * --//
   – Ты хорошо знаешь его? – Каэси чуть не смеялся над Ялен. – Стоит женщине пару раз оказаться желанной, как она уже думает, что может вертеть мужчиной, как угодно?
   Ялен не понесла наказания – ей было довольно того, что она стала мишенью для насмешек. Теперь, стоило Мийа приподнять бровь, как девушка вспыхивала и норовила покинуть комнату. Если же он не позволял, то краснела, то бледнела, и отвечала невпопад.
   В этот вечер несколько всадников покинули Островок, устремились на северо-запад.
   Не только посланцы повелителя отправились на север – чуть раньше вылетел серый конь, всадник которого торопился на встречу с Суэ или с тем, кого она избрала следующим в цепи.
//-- * * * --//
   Эти двое за две недели не сказали друг другу ни слова, кроме приветствий. И оба знали, о чем один предупредил другого. Тами был благодарен любимцу Солнечного за форму, в какой это было преподнесено – ему не надо было платить долг жизни. Сам он переступил бы через родовую гордость – но его братья убили бы Йири, если бы знали, что младший в таком долгу перед стоящим внизу. Даже если бы он знал о мыслях Ханари, все равно не усомнился – тот позволил бы обрушиться Дому, но не допустил долга любимого брата перед неравным.
   Да, ни одного слова они друг другу не сказали больше. Но было неприятно, совестно как-то. Тами умел думать – стыдно, что Асано чуть не оказались в дураках. Но что он обязан жизнью человеку со столь странным статусом, почему-то позорным не казалось. А вот то, что он не может и тени благодарности выказать… Впрочем, разве для такого годятся подачки, даже и от Белого Лиса?
   Тами ходил взад и вперед по комнатам, большей частью обтянутым красным, и чуть что срывался на слуг. Те уже и приближаться к нему боялись.
   А Тами думал. Не ведет ли свою игру любимец Благословенного? Но какую, и, главное, – зачем? И с кем он играет? Ответа не находилось. Да и вообще, не с ума ли сошел Тами, если подозревает великолепную способность к интригам в этом растении? Впрочем, тут же себя одернул – не годятся подобные слова тут. Вовсе не как растение вел себя Йири.
   И как быть, если он все-таки правду сказал? И была лишь одна причина?
//-- * * * --//
   Молодая хасса бегала и огрызалась, а человек пытался навязать ей свою волю. Огромная золотисто-пепельная кошка уже признавала силу за ним. Йири стоял, прислонившись к холодной колонне. Тами подошел, остановился рядом. Короткий учтивый поклон – и ответ. Вместе смотрели на песок, где бегала хасса.
   Демон… и как говорить с ним, если при взгляде мельком кажется, что это – переодетая девушка? И если под мягко шуршащими складками одежды – сильное и легкое тело всадника, а душа вообще непонятна?
   – Мы равны, – негромко заговорил Тами, – в одном. – Хотите попробовать, вдруг кто окажется лучше?
   В первый раз Тами увидел, что тот улыбнулся по-настоящему – удивленно и немного растерянно. Словно малыш подошел к взрослому и предложил наперегонки побегать по крышам.
   – Господин Тами Асано, вы забываете, кто я. Не ко мне нужно обращаться с таким предложением. И странно оно звучит, по правде говоря…
   Тами смешался – но тут же упрямо продолжил:
   – Разумеется, я буду надеяться на согласие Благословенного. Но мне нужно ваше слово, – прибавил он быстро, почти испугавшись, не обидел ли. Вот это уж было бы некстати.
   Йири смотрел все так же удивленно и вполне дружелюбно.
   – Поймите, меня не интересует, кто сумеет доказать свое первенство. Но я и не против. Однако разве есть смысл устраивать представление для двора?
   – Никакого, – Тами согласно кивнул, проводя ладонью по белому камню перил. Хасса внизу рычала, молодая и злая.
   – Между нами – и те, кто не может не быть.
   – Если я получу позволение.
   – Не сомневаюсь.
   Нельзя сказать, что ему совсем уж было все безразлично. Подумалось: он не имеет права быть худшим. А если так выйдет? А если он вообще не справится с лошадью? Тогда об этом узнают все – и, главное, он обманет ожидания единственного, чье мнение имело значение. Может быть, тогда ему разрешат уйти?
   Вряд ли.
   Даже если он позорно свалится с лошади – вряд ли…
   Он разбирал рукописи, проглядывая наискосок не приглянувшиеся, откладывал в сторону те, что заинтересовали. Большинство листов пожелтели от времени, но как бережно обращались с ними – если бы не цвет и хрупкость бумаги, их можно было принять за новые. А ведь многие руки касались их. Листы почти не шуршали – гладкую, легкую бумагу делали мастера.
   Много ему дали. Он всегда пытался знать больше. И вот как оно сложилось. Наверное, ему и впрямь повезло.
   …Неужели он все еще хочет оставить эти стены? Он отложил листы, задумался. Так странно чего-то хотеть или не хотеть. Ему давно этого не позволялось. И сейчас – на самом ли деле у него есть какие-то желания?
   Ему некуда возвращаться. Солнечный прав. И он уже давно ничего не боится. Пока его место здесь. А раз так, он должен быть лучшим. Хотя трудно это – Феи нет. Ее он знал, как свою душу. А Рыжий… хороший, умный конь. Но нет с ним той особенной связи, которая делает из всадника и лошади одно целое.
   Он понимал Тами. Тот не мог выказать ему благодарность – и не мог молчать. Странный он выбрал способ – впрочем, изящный. И ведь постарается не проиграть.
   Знает ли он про Ханари?
   Склонил голову набок, тяжелые волосы перетекли на плечо. Задумчиво собрал их в ладонь – все не поместились, – скрутил в тугой жгут.
   Перед ним на столике лежали скрепленные листы, в которых была история Тхай-Эт.
   Как-то он пытался найти что-нибудь о себе подобных. Да, он не одинок на этой лестнице жизни. Были такие. Только утешительного встретилось мало. Один только всю жизнь стоял высоко, но то было в древности. Зато он и войска водил – вот уж чего не выпадет Йири. Других убивали – или они умирали сами. И женщины – все одно. Про одну долго думал – ее сослали на север, и там уже по приказу благословенной убили двоих ее малышей. А она потеряла зрение.
   Но разве здесь можно быть зрячим?
//-- * * * --//
   Рыжий и вороной летели голова в голову. Издалека всадники казались неотличимыми друг от друга. Один в темно-синем, другой в темно-вишневом – когда солнце било в глаза, цвета было не разобрать. А дорога перед ними была сумасшедшая – чтоб одолеть ее, лошадям стоило отрастить крылья. Да и всадникам неплохо было бы лететь рядом с лошадью…
   – А если оба сломают себе шею? – спросил Хисорэ.
   – Значит, к этому их вела жизнь.
   Рыжий и вороной перенеслись через овраг.
   – А Лисенок, похоже, был уверен в победе, – заметил кто-то.
   – Тут нужно уметь управлять конем, а не просто надеяться на его быстроту. Тами Асано это умеет.
   Солнце зашло за тучку – сразу стало прохладней.
   – Зачем Лисенку понадобились доказательства своего первенства?
   – Пусть. Молодым простительно многое…
   Лошади были уже близко. Наблюдающие увидели, как всадник на рыжем нагнулся, протянул руку и коснулся узды вороного, словно приветствуя – и рыжий резко ушел вперед. Последний прыжок – словно стрела с тетивы сорвалась. Йири осадил коня в нескольких ни от Благословенного, спрыгнул на землю. Тут же остановился вороной Тами, и младший Асано тоже оказался на земле, восхищенный и злой. Йири погладил рыжего по шее, и слуги забрали обоих коней.
   Йири опустился на колено перед Благословенным, рукой коснулся влажного мха. Тами застыл в глубоком поклоне. Сейчас оба походили друг на друга невероятно, только выражение лиц было разным. Однако через пару мгновений сходство исчезло. Йири выпрямился, убрал с глаз пару капризных прядей и отступил назад, словно исчезая в тени. На волосах Лиса, напротив, заиграло вновь проглянувшее солнце.
   Собравшиеся расступились, давая пройти в середину.
   Йири ни на кого не смотрел. И мимо Ханари скользнул такой же безмолвной тенью. Даже на недавнего соперника больше внимания не обращал. Слышал недовольные голоса, шепот, не предназначенный для Благословенного:
   – Видели, он сделал что-то с вороным.
   – Чушь. Он всего лишь оказался лучшим. Может быть, это вопрос везения.
   – Не скажите. Когда такие появляются возле правящих, часто можно говорить о колдовстве. Была же подруга деда Благословенного оборотнем – совой?
   – Повелитель не потерпит нечестной игры. Или осмелитесь назвать его недостаточно проницательным?
   Разноцветные одежды, подобранные строго в соответствии со статусом и настроением, драгоценные камни, причудливые, изысканные застежки и заколки. Растительные орнаменты, обитатели моря, змеи – много чего творили руки мастеров и выставляли напоказ придворные. Много чего было тут и сейчас.
   С улыбкой Солнечный подозвал его и защелкнул на запястье «браслет ветра», приз всадников – серебряный, с бледными синими и зелеными камнями, мерцающими вроде капель росы в ковылях.
   – Знаю, ты самоцветы не любишь… но это – твое.
   – Как мне любить их? Меня приучали к одному камню.
   Благословенный раздраженно отмахнулся от него.
   – Нашел время… Можно хоть раз обойтись без уточнений, кто ты и откуда. Изо льда, что ли, ты сделан? Тами и то более радостным выглядит.
   Сказано это было чуть слышно, чтобы никто не поймал слов, не ему предназначенных. Йири поднял глаза – явное недоумение было в них.
   Тами получил в награду великолепное, отделанное золотом седло – куда более ценная для всадника вещь, чем браслет, хоть и считается тот высшей наградой. Вернулись во дворец.
   Будь победителем Тами, он устроил бы в своем доме праздник. А так – все обыденно.
   Повелитель скуп на слова, на ласковые – тем более. Йири и не хочет, чтоб – по иному. Ведь, если слышит порой что-то теплое – сердце переворачивается.
   …Кожа – золотой шелк, волосы – черный, покрывала – малиновые. А ветер, который бил в лицо и ловил лошадей за копыта, цвета не имел. И цены не имел тоже – бесценный. Звонкий, как листовая медь – ее тоже вез караван по дорогам предгорья Эйсен, и шелковые ткани вез.
   Может, лет через десять забудется та дорога.
//-- * * * --//
   Хали мало интересовалась жизнью двора. Но могла связать воедино разные нити – особенно после досады, сквозящей в речах Кору. Лисы стараются устроить брак Тами с Кайтэ из Зимородков, чем доводят Мийа до бешенства. Потом вдруг меняют свое решение, и Тами настолько проникается благосклонностью к Йири, что вызывает его на состязание, чтобы решить, кто из них лучший. Известно, что Тами приходил к повелителю – и ни слова не сказал о намерении Лисов, словно и не было его. Тогда для чего эта встреча? Неужто до встречи с отцом юноше был дан совет? Единственный, кто мог его дать, кто находился там неотлучно, это мальчишка с севера. Если он позволяет себе открывать рот, значит, слишком много о себе возомнил. И все же – нелепа такая мысль. И все же – стоит ее проверить.
   Сидя за столиком, в легкой свободной одежде, с распущенными волосами, она писала письмо. Лист бумаги, золотисто – желтый, говорил о том, что это приказ. О том же говорили почерк и цвет туши. Медный закат осторожно касался широких глянцевых листьев.
   Да. Именно так. Отец будет занят до глубокой ночи, и она успеет.
   Повеление – прийти завтра с утра, в названный час, к павильону Летнего дождя.
   Хали передала письмо служанке и откинулась к стене. Потерла виски. Взяла флакончик с абрикосовой водой и нанесла несколько капель на волосы и запястья. Хорошо. Снимает головную боль. Дверь не была закрыта, и лишь занавеска отделяла комнату от смежной, где тихо наигрывала на ахи одна из девушек. Музыка, нежная, как весенний ветерок, не мешала.
   Сумерки все более властно заговаривали с садом.
   Музыка смолкла. Легкий стук по дверной раме, и шелковый голосок:
   – Госпожа… Я принесла ответ.
   Лицо Хали в этот момент было достойно кисти художника.
   – Ответ? Разве я велела тебе дожидаться ответа??
   Растерянная девушка не знала, что и сказать.
   – Ладно, – задумчиво произнесла Хали. – Давай.
   Другая девушка принесла светильник, похожий на сплетение лоз.
   …Бумага была серебристая – с еле заметным зеленым оттенком. И почерк – «волна», изящный, но не говорящий ни о чем, кроме мастерства писавшего.
   «Светлая госпожа Аину, почему вы приказываете мне? Только ваш отец может делать это».
   Кровь бросилась ей в лицо. Хорошо, что она отослала служанок – вероятно, те даже из-за спины поняли бы, что с ней неладно.
   «Но, раз вы желаете этого, я принимаю ваше желание, как его слово».
   – Самоуверенная дрянь, – прошептала Хали, кусая губы. – Считает себя неуязвимым… посмотрим.
   Она в испуге оглянулась – не хватало еще, чтобы ее слова достигли чужих ушей. Не настолько ей преданны тут, чтобы не разносить сплетни. В ком она уверена? И пяти не наберется.
//-- * * * --//
   Лицо Хали слегка прикрывала золотистая вуаль, прозрачная в утреннем свете. Она не хотела, чтобы тот, кого она вызвала сюда, видел ее глаза.
   Юноша ждал ее. Хали оставила Кайсин на скамеечке за поворотом – при желании Кайсин могла их увидеть, но вот услышать не могла – возле скамейки журчал звонкий фонтанчик.
   Бросив беглый взгляд на Йири, молодая женщина невольно отметила, что он неплохо понимает оттенки отношений и обращения. Или то была случайность? Одежда его – темно-серебристая, ни одного яркого пятна, тень – не являлась одеждой низшего. Ей почти понравилось спокойное знание собственной значимости, которое показал он – если бы она не была так по-ледяному рассержена. В ее одежде преобладали золотые тона. Кажется, он знал, что она выберет золото для себя…
   Он склонился перед Аину. Она даже не кивнула в ответ, села на белую скамью перед ним. Спросила без предисловий:
   – Не слишком ли ты высоко взлетел?
   – Вы не совсем верно понимаете суть, госпожа Аину, – голос был тихим и мелодичным. – Я – только то, что есть. И взлететь не могу.
   – Ты осмеливаешься говорить? – она сдвинула брови.
   – Разве не за этим я здесь? Если вы просто хотели указать мне мое место, достаточно было пары строчек в письме.
   – Если отец увидит ответ, который ты посмел мне прислать, ты думаешь, как он поступит?
   – Госпожа моя, вы не верите, что он поступил бы хоть как-то. Иначе Благословенный уже знал бы об этом.
   Хали подалась вперед, лицо ее порозовело – единственный признак гнева.
   – Отвечаешь вопросами на вопросы? Знаешь, почему ты поднялся так высоко?
   – Думаю, что знаю.
   – Прекрасно. Осилишь ли паутину дворца в попытке сплести свою нить?
   – Мне это не нужно. Я всего лишь говорю то, что думаю, сейчас и при вашем отце.
   – Ты чист, как горный ручей, – насмешливо сказала Хали. – И ты не знаешь, какие выбрать слова, чтобы они были услышаны?
   – Теперь знаю. Раз уж меня подняли высоко, у меня нет желания падать. – Йири посмотрел на нее, потом отвел взгляд. – Госпожа моя, вы родились во дворце. Я попал сюда не по собственной воле. У меня было только одно право – развлекать высших и прислуживать им. А потом мне подарили право жить. Неужели я не могу даже этого?
   – Пока еще можешь.
   – У меня нет выбора, госпожа. Мне никто не позволит покинуть дворец – только мертвым.
   – Тогда молчи и не пытайся стать выше, чем тебя поместили.
   – Поздно. Меня спрашивают – и я отвечаю. Поздно делать вид, что я не умею думать.
   Хали смотрела хмуро. Совсем не так она представляла этот разговор. Однако она все еще была ведущей в нем.
   – Ты можешь оставить Островок. Тебя не найдут. Я говорю тебе это.
   – Только если получу приказ от другого.
   – Или если расстанешься с этим миром. Вероятно и то, и другое, однако… ты можешь выбрать. Пока еще сам.
   – Вы знаете ответ, госпожа. – Йири чуть склонил голову.
   – В смелости тебе не откажешь, – Задумчиво произнесла Хали. – Так говорить со мной… Довольно.
   Она поднялась и чуть более резко, чем прочие женщины Островка устремилась прочь. Кайсин, пытаясь приноровиться к ее походке, последовала за Хали.
   Тогда он опустился на белую скамейку, и долго слушал говор фонтанчика.
//-- * * * --//
   – Что с тобой происходит?
   – Все хорошо, мой господин.
   – Я же знаю тебя. Что тебя беспокоит?
   – Поверьте, все хорошо.
   – Ты отводишь глаза. Не поздно ли учиться лжи?
   – Простите. Мне нечего сказать.
   – Упрямое существо! Я могу предположить одно… в свете одного разговора. Моя дочь?
   Все-таки он молчал. И это было ответом.
   – О чем же шла речь?
   – Вряд ли это стоит вашего внимания.
   – А вот это предоставь решать мне. Я знаю Хали.
   – Я и так сказал слишком много.
   – Не надоело пытаться идти против моей воли? Ты боишься ее?
   – Вашу дочь по-настоящему стоит бояться. Потому что все, что она может потерять, она совсем не ценит.
   – И это ответ?
   – Да.
   – А если она вернется в Дом-на-реке?
   – И что это изменит? Для меня не будет никакой разницы.
   «Вот до чего дошло» – ясно читалось на сухом лице Юкиро.
   – Она – ваша дочь. Это понятно любому.
   Новое прозвучало в голосе.
   – Ты… жалеешь ее??
//-- * * * --//
   Ялен сгорала в незримом жадном огне. Огне, пища которого – стыд и неудовлетворенная гордость. Месть – не только дело мужчин. Она жизнью готова была рискнуть ради мести, но и мысли не допускала, что пострадать может сама. Только не Ялен. Она – слишком красива, она – лучше всех. Таких любит судьба, и балует. Разве не свидетельство этому – вся ее жизнь?
   На Островке Ялен не знала никого, кто мог бы выполнить ее просьбу. Правдами и неправдами отпросилась она из дома господина в кварталы Аэси, где выросла. Завернувшись в темную шерстяную накидку – руки не видно, с волосами, заплетенными в две косы на манер деревенских девушек, она если и бросалась в глаза, так нарочитой простотою своей. Только туфельки сверкали золотым шитьем. Походка, летящая и с тем вкрадчивая, кошачья, выдавала танцовщицу, что само по себе не было редкостью здесь. Возле узенького канала отыскала домик старухи – он выглядел неприметным совсем, не знающий не нашел бы с первого раза – попросту не остановился бы взгляд. Хозяйка, крошечная, седая, с проворными пальцами, знала много скрытого от обычных людей. Все обитатели Алых Кварталов были наслышаны о ее талантах.
   Жалея, что нельзя было явиться сюда в носилках, и пришлось пачкать в пыли новые туфельки, Ялен приблизилась к калитке и постучала условным, памятным с детства стуком. Дверь отворилась, и седая голова высунулась наружу.
   – Ну, проходи!
   «Как она бедно живет», – подивилась Ялен, очутившись в полутемной маленькой комнате. Память играла с ней шутки – то, что ранее представлялось дорогим и важным, оказывалось куда менее приятным и значимым. Хозяйка – в полосатой одежде, ростом с восьмилетнюю девочку, неодобрительно смерила девушку взглядом. Ялен помнила ее разборчивость и суровый нрав. Да и старуха, похоже, признала Ялен – таких не забывают быстро, особенно, если те под боком росли.
   – Откуда явилась?
   – Оттуда, куда тебе ходу нет! – грубовато ответила Ялен, и смешалась – такими словами она ничего не добьется.
   – Однако ж ты прибежала сюда – видно, не нашлось никого подходящего, кому можно довериться?
   – Никого, – Ялен стала кроткой и ласковой, насмешив тем старуху.
   – Не подлизывайся, не кошка! Чего ты желаешь?
   – Немногого. Чтобы человек потерял голову от меня… ненадолго. Я не прошу привязать его ко мне навсегда.
   – Ты настолько влюбилась в этого человека, что тебе довольно и краткого мига?
   – Я не люблю его.
   – Тогда мимолетная привязанность бессмысленна. Это шалость, а не серьезное дело.
   – Серьезное. Если узнают, что он без ума от меня… если увидят…
   – Он высокого рода?
   – Нет… да… он стоит высоко, хоть сам из низов.
   – Ты надеешься получить выгоду? Или это что-то другое – месть, например?
   – Пожалуй, все сразу, – поджав губы, Ялен побарабанила пальцами по стене. На пальцах вспыхнули самоцветы.
   – Ты дашь мне такое зелье?
   – Скажи мне, кто он.
   – Э, нет! – нахмурилась Ялен. – Это лишнее.
   – И на кого мне готовить зелье? – усмехнулась старуха. – На случайного прохожего, да?
   – Хорошо, хорошо! – недовольным голосом произнесла девушка. – Ты могла видеть его здесь три или четыре года назад… северянин, на лице его была метка. Он ровесник мне или немного младше.
   – Вот оно как. И где он сейчас? До меня доходили разные слухи, но слухи бывают ложью.
   – Считай, как тебе угодно.
   – Чего ты хочешь от жизни, Ялен? – неожиданно звонким голосом спросила старуха. – Я помню тебя маленькой девочкой, которая училась танцевать с колокольчиками. Я помню, как ты покинула эти улочки… Чего же ты хочешь сейчас?
   – Я хочу, чтобы исполнялись мои желания.
   – Ты можешь призвать не того, кого следует.
   – Я никого не призываю. Я рассчитываю на себя.
   – Берегись. Демоны легко входят в такие сердца. Тем более всякая мелкая нечисть – не столь опасная, она тоже крутится рядом.
   Ялен задумалась. Беседа захватила ее. Девушка произнесла нараспев:
   – Я слышала: когда Забирающие души живут среди людей, то вызывают к себе любовь.
   – Правда.
   – И могут делать счастливыми тех, кто рядом?
   – И это верно. До тех пор, пока не откроются. Но тогда уже поздно.
   – Если бы жить так… Получать многое…
   – Безумная. Это еще хуже, чем попасть под власть демонов. Там твоя душа просто умрет – а, став жертвой ииширо, тень души будет вечно бродить, неприкаянная.
   – Зато они прекрасны – и имеют огромную силу. Я бы хотела стать одной из них.
   Старуха помолчала, а потом произнесла, усмехаясь:
   – Ты слишком жадная. Ты выдала бы себя скоро.
   – Ну и что?
   – Даже их убивают, хоть это непросто.
   – Все мы умрем. Разве тебе под силу превратить меня в подобное существо?
   – Не под силу, – согласилась старуха. Пристальный взгляд ее был почти молодым.
   – Разве не все у тебя есть? Чего ты еще желаешь?
   – Власти.
   – И все?
   – И преклонения. Не такого, какое видит уличная плясунья.
   Старуха отвернулась от девушки.
   – Я не стану тебе помогать. Ищи другого.
   – Почему? Я готова платить. Дам тебе золота столько, сколько ты не видела за всю жизнь!
   – Жизнь я прожила долгую. Но обрывать ее раньше срока совсем не хочу. А тот, для кого ты просишь зелье, может порвать любую нить, погасить любой огонь, только тронь его.
   – Сказки! – нетерпеливо промолвила Ялен. – Я ребенком знала его!
   – Знала ли?
   Старуха вздохнула, глянув на принесенное золото.
   – Много… Но к старости начинаешь ценить жизнь. Раньше я бы взяла, а сейчас вот боюсь.
   – Чего ты боишься, дура! – зло проговорила Ялен. – Я же не выдам тебя!
   – Надо быть скалой, чтобы противостоять удару меча. Мечу все равно, чья рука его держит, но он наносит удар, даже если и сам не хочет того. Я помню этого мальчика. Его тень всегда была слишком резкой… с режущей кромкой.
   – Что ты хочешь сказать?
   – Только то, что сказала.
//-- * * * --//
   Привычки Йири только ленивый не изучил бы, только умом обделенный не разобрался бы в них. Сейчас, когда заняты были дни, Йири спускался в сад вечерами, устраивался в одной из любимых беседок. На час, не более – потом его призывали обычно. Но и час – немалое время. И в этот вечер он стоял на дорожке в двух шагах от резной стены, и любовался мерцающими в траве светляками. Они вспыхивали и гасли то тут, то там, словно растения перемигивались и разговаривали золотисто-зелеными вспышками.
   Всколыхнулись тени, и голос окликнул его:
   – Эй!
   – Ялен! – изумленно откликнулся: этот голос узнал бы из сотен женских голосов. Только тогда она выступила из-за беседки, до глаз закутанная широкой накидкой. Неслышны движения – верно, и браслеты, и подвески сняла.
   – Что ты делаешь здесь?
   – Для меня запретно это место, я знаю, – она опустила руки, держащие складки, и те стекли наземь темной волной. – И все же я снова пришла.
   – Ох, безумная, – он подошел ближе. – Зачем? Ты могла иначе увидеть меня.
   – Как в прошлый раз? Просить тебя о встрече? Конечно, ты не откажешь! Но подумай обо мне. Каково мне все время просить тебя?
   – Иди сюда, – Йири не стал настаивать. Показалось, что и в самом деле понял ее. И то верно – сколько раз он уже ее оттолкнул или иначе задел болезненную гордость?
   – Садись, – указал место в беседке, скамью, на которую брошено было несколько бархатных тканей. – Я принял бы тебя, как гостью, но ты пришла ночью в запретное для тебя место. Поэтому единственное, что я могу сделать – это поговорить с тобой здесь.
   – А уйти со мною туда, где я могу находиться?
   – Нет. Ты забываешь – меня могут позвать в любой миг.
   Ялен подобрала стекшие складки накидки, вновь завернулась в нее.
   – Я пришла в последний раз. Не хочу, чтобы между нами что-то стояло.
   – И я не хочу. Но ты ошиблась – разве мы в ссоре?
   Стремительно-плавным жестом танцовщица поправила было подвеску возле щеки, но спохватилась, что сняла украшения.
   – Кем ты считаешь меня? Жадной и злой девчонкой, ставящей свои прихоти выше всего?
   – Ты бываешь такой.
   – А что остается мне? Если не поднимешь свою монетку, можешь умереть с голоду.
   – И танцоры, и музыканты бывают всякими… Но осуждать тебя я не стану. Не я.
   – Неужто даже осудить меня не по рангу твоей гордости? Я не стою и слова?
   – Ты большего стоишь – хоть я и не люблю так говорить, словно цену назначать за людей. Но ты еще там решала сама за себя, помнишь?
   – Помню! Я решила тогда – возьму все от жизни, и вспыхну костром до неба, если получится!
   Голос ее зазвенел – искренне говорила. Но и про Йири не забывала. Он сам облегчил ее задачу – смотрел с участием.
   – Там, в Аэси, – нерешительно заговорила танцовщица, – Ты нравился мне больше других. Хоть я видела разных. А ты… лесное дикое существо с испуганными глазами – ты чем-то тронул меня.
   Йири перевел взгляд в угол беседки. Сказал неохотно:
   – Я благодарен тебе за заботу. И знаю, что мне вряд ли представится случай достойно отблагодарить тебя. Ты всего достигла сама, и знаешь твердо, чего желаешь.
   – Знаю. А если пожелаю остаться другом твоим? – придвинулась ближе.
   – Только другом?
   – Только, если иначе никак.
   – Я буду рад этому.
   – И тому, что нельзя иначе, рад тоже?
   Захотелось вскочить, отстраниться – но так же нельзя. Получится, обиду нанес вместо выражения благодарности.
   – Ты мастерица строить вопрос – мне есть чему у тебя поучиться, – сухо вышла фраза, но уж как вышла. И больше он не знал, что сказать. А девушка протянула руку, коснулась его щеки. Не шевельнулся, но ей показалось, что его уже нет в беседке. Умчись он сейчас на край света, и тогда не очутился бы дальше.
   А за ажурной стеной вроде бы шорох раздался. Едва уловимый, словно летучей мыши писк. Но Йири этого достаточно было. Поднялся, шагнул к выходу.
   – Вот оно как. Зачем? Или тебе мало?
   Ялен осталась сидеть, глазами сверкая из темноты.
   – Что бы сделали? Донесли? Или на месте взяли? Глупая ты. Заплатили бы одинаково, разве тебе нужно такое?
   – Я не боюсь ничего, кроме старости! Говорила тебе – или забыл?
   – Помню. Прощай.
   Даже те, что следили за ним, не успели понять, когда он исчез. Тень в одной стороне мелькнула, движение почудилось в другой, и вот – только светлячок нелетающий ползет по дорожке, зеленоватым огоньком поблескивая. А человека нет.
//-- * * * --//
   Имя Ялен все громче звучало на Островке. Из-за нее готовы были передраться слуги разных семейств, даже люди, занимающие высокое положение, засматривались на танцовщицу. А та принимала поклонение и внимание как должное, и то холодны, то насмешливы были ее глаза. Однако, если приказывал господин, могла быть ласкова хоть со сборщиком мусора.
   И танцевала, звеня браслетами, окруженная облаком алого шелка.
   И в этот раз танцевала она в саду – праздник Третьего дня. То ли господин повелел, то ли сама захотела и испросила позволения. Она прогибалась, змеились руки ее, мелкими шажками передвигалась девушка по площадке – оживший цветок вьюнка, да и только. Тончайшая выразительность поз и жестов, неослабевающее напряжение зрителей – вот-вот взлетит девушка! И звенели, звенели яркие браслеты и подвески височные, и, казалось, веселое и страстное тело плясуньи звенело. Ах, какие взгляды бросали на Ялен!
   Но Йири, наблюдавший за весельем из беседки, стоящей выше площадки для танцев, видел иной взгляд. Хисорэ, начальник дворцовой стражи – он же глава хэата, убийц. Одного взгляда, мельком брошенного, темного было достаточно.
   А Ялен танцевала беспечно, гордая своей красотой и искусством.
   Йири откинулся назад, к стене, прикрыл веки. Слишком много шуму и пыли поднимает на Островке плясунья, слишком уж неразумно, хоть и верно служит она своему господину. Каэси не станет долго терпеть ее – она своевольна, а таких прощать не следует, прощенье они понимают, как слабость простившего. А Хисорэ… что ж, и он отвечает за порядок – ему не нужны неумело сплетенные, развешанные над каждой тропинкой золотые сети плясуньи.
   Йири не держал зла на танцовщицу. Что она сделать хотела, пусть будет на ее совести. Ведь и сама заплатила бы непомерную цену, удайся тот замысел. Предупредить Ялен, что ей угрожает опасность? Чтобы покинула она Островок? Она не сумела уговорить юношу оставить Столицу, неужто теперь Йири должен уговаривать ее сделать то же самое?
   Нет смысла. Такие не отказываются от блеска и до последнего верят, что судьба благосклонна к ним. А Ялен… она счастлива.
   Переодевшись после праздника, Ялен захотела спуститься в сад.
   В полумраке галереи серебряные украшения казались сделанными из кусочков луны. Ялен почти бежала – до того хорошо ей было. Когда тело поет, невозможно идти спокойно. И негромкий, похожий на мурлыканье напев рождался на губах.
   Услышала быстрые шаги за спиной, оглянулась – никого нет. И в этот миг петля горло захлестнула. Руки взметнулись – в последний раз. Краски вспыхнули – и померкли.
   Когда Йири узнал о смерти Ялен – а смерть подобной красавицы не прошла незамеченной – только кивнул.
   – Что же, так правильно. Она сама этого хотела.

4. Разговор

   Стрелы точно летели – стрелки расположились на ветках. Умело – так, что стрелявшим не мешала листва, а вот мятежников трудно было увидеть. И еще людям гарнизона солнце било в глаза – Муравей с умом выбрал место, словно всю жизнь воином был. Из двадцати всадников никто не ушел, а Муравей только двоих потерял, и двоих же ранили легко. Лошади разбежались, однако трех сумели поймать.
   Аюрин соскочила с дерева. Волосы связаны на затылке, в руке лук. Смешно повела острым носиком.
   – Глупые какие… Прямо на нас.
   – Разве жителей деревень – считают воинами? Вот и поплатились за опрометчивость.
   – Да это новобранцев отряд был, – усмехнулся огромного роста человек, выходя из-за ствола. Он не стрелял – лучником был никаким, да и не каждое дерево выдержало бы такого гиганта. Зато он мог взять пару быков за рога и оттащить, куда надо.
   Аюрин восхищенно взглянула на силача – вот это рост! Неделю человек этот был уже с ними, а девчонка никак не могла привыкнуть.
   – Стрелы подбирай, – приказал ему Муравей, и гигант присоединился к другим, уже искавшим стрелы в траве и снимавшим оружие с убитых.
   – И если ценное что найдете – не копайтесь, берите. Пригодится, – отдал распоряжение Муравей. Подобные действия недавние крестьяне совершали с тяжелым сердцем – мертвые неприкосновенны. Одно дело оружие, сумка с вещами, другое – одежда и ценности.
   Девушка вольно прислонилась к широкому шершавому стволу.
   – Скажи, Муравей, против кого мы? Против присланных в Тхэннин отрядов, или против сууру – они тоже сюда пришли, слышала, – или против других вожаков, вроде тебя? Вы ведь не объединяетесь, а трясетесь по кустам каждый за себя. Случай придется, так еще и в глотку друг другу вцепитесь!
   – Не знаю. Я тебе говорил – уходи. Ты все же девушка, хоть и отличная лучница.
   – А, прекрати. Я всех своих потеряла. Я простого счастья хочу, Муравей. Но пока нет его. Если поманит – уйду.
   Она пальцем оттянула тетиву, отпустила.
   – Вот так.
   – Тобой, Аюрин, лес поджечь можно. Если брат твой пропавший на тебя был похож – он вряд ли погиб.
//-- * * * --//
   Столица
   Голос тягучий, ленивый. Военачальник, генерал Ихатта, всегда говорит так. Но действует быстро.
   – Мы закрыли проходы – но они успели провести один отряд через ущелье. И теперь соединятся с повстанцами. Это будет длительная война, и с большими потерями – сууру умеют воевать, а мятежники знают родные леса и горы. Гонец прискакал час назад…
   – Где они сейчас?
   – У скал на юге Хэнэ. Уничтожить отряд невозможно – сууру заняли выгодную позицию. Мы положим вчетверо больше людей, и все равно упустим часть их. Но, если мы не ударим сейчас, они уйдут – мятежники покажут тайные тропы.
   Прерывистый вздох из-за решетки, словно человека посетила не просто мысль – озарение. Повернулся, увидел большущие глаза на застывшем вмиг лице, – только губы шевельнулись.
   – Что-то хочешь сказать?
   Он судорожно кивнул, пальцы стиснули кисть – вот-вот сломают.
   – Иди сюда.
   Отчаянно качнул головой – негоже появляться перед всеми на совете. Юкиро досадливо и заинтересованно вместе с тем произносит:
   – Хорошо. Слушаю.
   Йири стремительно встал. Тонкая кисточка все-таки хрустнула в пальцах. Он этого не заметил – выпрямился, напряженный стоял, кажется, даже дышать забыл. Голос зазвучал почти глухо – а потом вдруг зазвенел негромким бубенчиком. Непривычно взволнованно…
   – В тех краях последний месяц выпадали дожди?
   – Отвечайте ему, – велел Солнечный.
   С видимой неохотой генерал отозвался, не глядя на решетку:
   – Нет. Стоит сушь. Но это касается лишь земледельцев, я полагаю. Или, может быть, вы сумеете дать совет тем, кто посвятил жизнь военному делу?
   Повелитель чуть усмехнулся. Ихатта не заметил того, а Хисорэ глянул на повелителя – и, остро – на ажурную перегородку. Теперь он всерьез ждал ответа.
   – Я не знаю военного дела. Но я знаю тот край.
   – И что же?
   – Они стоят сейчас возле скал Су-Ми. Там высохшие болота, горящая земля. Если послать отряд мимо скал, сууру и прочие не выдержат, двинутся следом, чтобы ударить в спину – ведь они ничего не теряют. Они вряд ли смогут догадаться… что можно идти сзади и устроить низовой пожар. Пламя не пройдет дальше южных отрогов, там одни камни и глина, а с другой стороны – небольшая река, не пройдет тоже. Это время года – лучшее для такого пожара.
   – А тот отряд? Люди погибнут.
   – Да. Разве у вас нет плохих солдат, которых не жалко? А для воина – честь погибнуть на благо страны, не так?
   – Иди сюда, Йири, – сказал Юкиро очень сухо и с тем очень мягко. Тот выступил из-за перегородки, опустился на колено, коснулся циновки. Потом поднял голову, не вставая, на повелителя посмотрел.
   – Что скажете, Ихатта? – голос Благословенного.
   – Это неплохо придумано, – медленно проговорил тот. – Если отправить гонца прямо сейчас… Но он – предложил то, что обрекает на смерть моих воинов, пусть не лучших. Чем он ответит в случае неудачи?
   – Ответит, – так же непонятно произнес Благословенный. И обратился к Йири, который не смел подняться:
   – Больше тебе сказать нечего?
   – Нет, мой господин.
   – Хорошо. Ты свободен.
   «Но…» – он только взгляд бросил на перегородку, где оставалась незаконченная запись. Поднялся, плавный неглубокий поклон – и он исчезает за дверью. Створка двери беззвучно возвращается на место.
   Хисорэ смотрит на Благословенного. Но у того лицо неподвижное, и в тени, как обыкновенно.
//-- * * * --//
   Он вернулся к себе. Шел не быстрее, чем ползет полудохлая хиэ, змея. Рука судорожно, рывками скользила по стенам, перилам – шел, словно слепой. Оказавшись в собственных покоях, отпустил слуг, присел возле столика, положил руки на темную инкрустированную поверхность. Голову на руки уронил. Дернулся, как от укола шпилькой или ножом.
   …Один, на всякий случай стоявший за дверью, услышал звуки рыданий – сначала не понял, что слышит. Сухие звуки, больше похожие на заглушаемый крик, а он рвался наружу, и внутри, кажется, разрывал все. Вот тут слуге стало страшно.
   Наверное, так кровь рвется наружу; только постороннему кажется – слезы. Когда на плечо легла чья – то рука, повернулся резко, и, не разбирая, качнулся к стоящему рядом, потому что больше не мог это выносить.
   Ёши расстегнул заколку – волосы Йири, длиной до середины спины, рассыпались крупными прядями. Он все еще не поднимал лица, но слезы кончились, дыхание стало ровнее – только резкие вздрагивания остались. Ёши держал его руки в своих, не спрашивая ни о чем. Был уверен – раньше тот не мог говорить, а теперь просто не скажет. Как только обрел хоть какую-то власть над собой – не скажет.
   В комнате неуютно казалось, словно кто увел за собой все тепло. И золото украшений тусклым было, холодным, болезненным. Только Ёши выглядел настоящим, комната эта не подходила ему, как не подходят клочки паутины на крыльях сильному, разорвавшему ее шершню.
   – За мной прибежал один из твоих. Ты его здорово напугал. Кажется, бедняга решил, что снова…
   Йири вздохнул прерывисто.
   – Нет…
   – Поднимайся. Со мной пойдешь.
   – Куда? – голос все еще плавал.
   – Не дело тебе тут одному быть… в этой клетке. Сегодня я тебя забираю с собой. Найду, чем занять. И с Аташи поговоришь, все больше толку выйдет.
   Буднично так говорил, словно не падала между ними тень.
   – Но… меня могут позвать.
   – Обойдутся! – неожиданно зло сказал Ёши.
   – Так же нельзя, – прошептал он, качнув головой.
   – Ты мне еще рассказывай, – будто бы даже презрительно поджал губы Ёши. – Вставай и пошли.
   И протянул руку. Йири даже не понял, чего он послушался – более сильного, как всегда, или друга. Полно… Ёши давно перестал смотреть на него с теплотой.
   Темно было в коридорах – или в глазах все еще не прояснилось. Йири шел немного впереди – но так хотелось приостановиться, ощутить рукой ткань рукава другого, чтобы знать – не один. Но – только шаги ускорял.
   – И куда ты бежишь? – кротко поинтересовался старший. – Может, я тебе страх внушаю? Если нет, пожалей мои седины и не заставляй гоняться за тобой по всему дворцу.
   – Ты же совсем не старый, – смущенно сказал Йири, и остановился.
   – Так. Час от часу не легче. Теперь мы будем стоять, – Ёши возвел глаза к небу. А Йири наконец улыбнулся.
   Этот вечер был похож на другие – и совсем не похож. Вначале жестокий, теперь он был тихим и располагающим к откровенности. Ёши скоро отпустил учеников и помощников, разбиравших старинные трактаты по медицине, и позвал младшего товарища за собой. На плоскую половину крыши – на ней хорошо проводить теплые вечера и ночи.
   Светильник они взяли с собой, но потом погасили – достаточно было звезд и светляков, мелькающих между кустов и стеблей. Зеленые и желтые – а звезды белыми выглядели. Лохматыми. Близкими и очень холодными.
   На Йири только тэлета была, даже безрукавки он не надел. Зато движений ничто не стесняло. На одну руку опершись, он вспорхнул на перила. Ёши подался к нему – высоко было, но в тот же миг отвернулся и даже отошел немного.
   – Смотри – не свались только.
   Голову поднял.
   – Вот, слева, звезда-Сердце. Мимо чьей звезды она пройдет, того и отметит. Кого-то избегает, кого-то балует слишком.
   – Там есть и моя звезда?
   – Есть.
   – И что она говорит?
   – Тебе того знать не надо. И я не хочу – потому и не спрашивал.
   – Почему же – не надо? Мы всегда знали, что нас ждет.
   – И как? Сбылось то, что казалось неизбежным?
   – Нет. Но, может, еще сбудется? – он развел руки в стороны, подставил ладони небу, словно пытаясь поймать холодные отблески, чуть откинулся назад.
   – Да ты что?!
   Йири вернулся в прежнее положение. Ёши сказал недовольно:
   – Может, ты и легче обычного человека, но и тебе падать – на землю, а не на облака. Если с тобой что случится… – сам себя оборвал, словно не зная, продолжить обычной фразой про гнев повелителя – или иной.
   Капли медного гонга отмерили время. У Йири сердце захолодело: неужели так поздно? И… он ушел, никому ничего не сказав. Даже если Ёши послал своих слуг доложить… все равно.
   А Ёши непонятно смотрел – коли глаза такие, мог и скрыть ото всех, где сейчас Йири.
   – Очень прошу… он – знает? – умоляющий взгляд. Тут и камень растечется водой.
   – Да… знает, – нехотя так.
   – Почему за мной не пришли? – по-детски неуверенно спросил он.
   – Забудь.
   – Что я сделал не так?
   Ёши протянул руку и крепко взял его за рукав.
   – Если еще хоть слово об этом… скину с перил. И собирать потом из кусочков не стану.
   – Мне ведь нужно знать.
   – Если что вошло в твою башку… – весьма невежливо роняет старший, и добавляет совсем уже с неохотой:
   – Думаю, сейчас просто не до тебя. У него есть дела помимо твоей особы.
   – Сегодня – особенно… – Ёши насторожился. Словно по молчаливому сговору, они не касались в беседе сегодняшнего события. Неужели…?
   Йири внезапно рассмеялся. Прозрачно так, звонко.
   – Я даже не думал, что настолько трус. Теперь жалею, что сделал попытку узнать.
   – О чем?
   – О своих. Может, они все живые? Это было бы так просто – они все живы, а я совсем не вспоминаю о них, поскольку они – никто. …А по звездам ты можешь угадывать, кто уже умер, кто нет?
   – На случайного человека – нет, не могу.
   Вздохом, в ответ:
   – Хорошо… и мне сейчас хорошо…
   Он склонился вниз, рассматривая танцы светлячков. Ёши, хоть угрожал скинуть его с перил, снова заволновался, как бы тот сам не свалился.
   – Не беспокойся, – Йири угадал его мысли. – Я всегда был, как белка – высоты не боялся. И, знаешь… Если бы сообразил в детстве – попросил бы отдать меня в ученики лекарю. Хотя вряд ли – кто бы меня взял. Денег-то не было, даже если за меня не платить – я же не мог просто взять и уйти от своих.
   – А как же твои рисунки? Этому не хотелось учиться?
   – Об этом я и вовсе не думал.
   – Но можешь сейчас… ты ведь талантлив, малыш.
   Йири повернул голову. Чуть искоса поглядел.
   – Художник должен быть, как птица на воле. А мне что прикажут, то я и сделаю.
   – Не наговаривай на себя.
   – Ой ли? – он усмехнулся. – А то не помнишь уже? Скажешь, так было правильно?
   – Не скажу. – Ёши шагнул, стал совсем близко. – Правильно – то оно было и в самом деле. Только вот тебе мой совет, радость. Если тебя еще раз заставят поступить столь же правильно – или сам сочтешь, что иначе никак, – приходи ко мне. Я помогу.
   Йири спрыгнул с перил, повернулся к врачу. Голос Ёши был очень холодным и очень уверенным.
   – Видишь ли, мой драгоценный, ты пришелся мне по душе. А ты согласен своими руками себя уничтожить. Так лучше я помогу. Быстро.
   – Я не понял тебя…
   – Все хорошо в меру. Даже совершенство. Человеку не под силу его достичь, как уж тут ни старайся. А ты – человек, что бы там ни говорили по углам.
   – И что же?
   – Одни рождены проливать кровь – иногда мы зовем их героями. Другие – с нежной душой, предназначены только любить. Много путей… Как думаешь, что станет с орлом, который попытается взлететь к солнцу?
   – Он упадет.
   – Верно. А с недоумком, который попробует поднять гору?
   – У него не получится.
   – Ты забыл добавить – если будет слишком стараться, отправится прямо в Нижний дом – там дуракам рады. Все еще не понимаешь?
   – О чем ты? – голос был – как у ребенка, просящего заверить его, что он слышал всего лишь сказку, а на самом деле ночь добра и все любящие – рядом.
   – У меня тоже есть яды. Есть и такие, от которых спокойно заснешь навсегда. Там, на Небе – простят.
   – Иями… – Йири расширенными глазами поглядел, отступил, подняв ладонь – словно защититься пытаясь. – Не нужно этого, Ёши. Все хорошо у меня.
   – Боишься? Ты?
   – Нет… Просто – нельзя так.
   – Я предложил.
   Юноша покачал головой.
   – Нет. Я буду делать то, что должен – и так, как это должно быть.
   – Не надорвись.
   – Постараюсь.
   Молчание воцарилось – надолго.
   Звезда-Око прошла уже половину неба. Йири запрокинул голову, отыскивая ее.
   – Ты знаешь, бывает ночь, когда все созвездия сходят на землю. Не понимаю. Каждая звезда – это мир и одновременно – божество. А созвездие – другое существо, порожденное ими. Как это может быть?
   – Вспомни лес. Он включает в себя бессчетное множество живых. Но он – лес, единое целое.
   – Теперь понимаю… Даже если умирают одни, лес все равно тот же. На смену приходят другие.
   – Когда-нибудь ты вернешься, если захочешь, и на то будет воля Творца. Если оставишь незавершенное, или если дух твой настолько горяч, что Небо не сможет дать достаточно веток для твоего костра.
   – Чтобы вернуться ради чего-то, тоже нужны немалые силы. И страх – частый спутник любых возвращений: вдруг все окажется совсем не таким?
   Он долго прислушивался к ночным звукам. Потом перевел взгляд на руку – даже браслета на темном рукаве не было, и узор серебряный ночная темнота скрыла. Ни одного кольца на пальцах – узкая кисть и не нуждалась в украшениях, как цветок не нуждается в позолоте.
   – Я когда-то многое знать хотел. А теперь не хочу. Только поздно.
   – Что ж так?
   – Нельзя родиться весной и осенью одному человеку. Вот и понять не могу, что я. Сказали бы, что просто растение сада – не думал бы ни о чем.
   – А хочется?
   – Да. Я счастливей был раньше, только место свое никогда своим не считал.
   Вновь облокотился о перила, лицо опустил – волосы радостно перетекли на плечо.
   – Сколько…грязи в мире. Но все ведь совершенства по-своему ищут. Тогда почему? А мне…лучше бы и не знать.
   – Тебе-то что? Ты чист. А знать про грязь – не значит испачкаться.
   – Лучше бы не знать, – повторил он.
   Ночные цикады решили спеть песенку. Тонкий прохладный треск полетел по саду.
   – Позволь задать вопрос, позволенный только другу. Он все же сумел взять твое сердце?
   – Да. Только лучше бы – нет. Только тогда по-настоящему жив, когда можно замереть рядом, и то ли времени больше нет, то ли меня самого. А так нечасто бывает – может, лучше бы не было вовсе.
   – Понимаю, – в свой черед обронил Ёши. – И ты говоришь, что все хорошо? Что же, дело твое.
//-- * * * --//
   Север Хэнэ
   Отряд Муравья пробирался оврагами. Люди спотыкались, когда пласты глины ехали под ногами, изорвали одежду в колючих кустах. Порой ветер доносил запах гари – тогда кашляли, прикрывали ладонями перепачканные лица. Аюрин молчала. Упорно смотрела вперед, словно вела молчаливую беседу с духами леса. Пожар пощадил отряд Муравья – горстку людей. Неподалеку пламя прошло. Долго боялись – вернется, и тогда всем конец. Обошлось. Только ведь не одни они в тех местах были. Другие наверняка не выжили.
   – Лето жаркое, – вздыхали в отряде. – От торфяников надо уходить. Милостивы к нам Бестелесные – не дали сгореть живыми.
   – Торфяники! Лето! – не выдержал Муравей, и палкой-опорой, что была у него в руке, со всей силой ударил по пню. – Как малые дети, право! Поджог это был, и не сомневайтесь! Одних спалили, других заставили наглотаться дыма и разбрестись по лесам. Теперь всем вслепую друг друга искать. Да и нас войска ищут, можете не сомневаться! Только они-то знают, куда можно идти и куда нельзя!
   – Поджог, говоришь? – переспросил мужчина с косящим глазом, в прошлом пастух. – Да что ж за демоны на такую жестокость способны?
   – А что тем, наверху? Умно придумано, а у них все равно желание – с нами разделаться! – сплюнул другой. Муравей подозвал Аюрин:
   – Как ты, малыш?
   – Ничего… – слыша разговор, она совсем притихла – и не поверить, что недавно еще бойкой была, слово ей не скажи – найдет, чем ответить.
   – Ты у нас сны видишь – скажи, куда идти и чем все закончится, – невесело пошутил бывший пастух.
   – Не знаю, – Аюрин съежилась вся. – Мне давно ничего не снится. Одно только – что я не сплю. Будто лежу всю ночь с открытыми глазами, – но поутру меня будят.
   – Ничего, – Муравей положил ладонь ей на плечо, другой ладонью погладил по волосам. – Отойдешь, еще будут красивые сказки сниться.
   – Я не хочу – сказки! – упрямо вскинутый подбородок принадлежал прежней Аюрин. – Я взаправду хочу!
   – Взаправду, – задумался Муравей, – и, не найдя, что ответить, дал команду трогаться в путь. Мол, что застряли на месте, будто коряги лесные?
   Главное, из торфяников выбраться, к чистым озерам поближе. А мальчишка с разноцветными глазами вызвался проводником быть – на него и дым словно действовал меньше, чем на остальных. Аюрин не доверяла ему. Если не дух, тери-тае, значит, еще хуже, значит, намеренно прислан в отряд и ведет их всех к гибели.
   А больше всего ее злило, что вынуждены были топтаться по кругу – какая польза от того, что люди снялись с насиженных мест и многие погибли?
   – Говорят, скоро объявится человек, к которому стекутся все мятежники, – как-то сказал Разноглазый. – Будто бы сила ему дана будет немерянная… и удача. Только нарочно его не найдешь, нужно верить, и тогда тропа сама к нему выведет.
   – Сказки, – отмахнулся Муравей раздраженно. – Слыхал… Можешь поверить, никого подобного и не рождалось еще. Всегда в трудные годы, когда поднимался народ, вожаки находились, и про них байки рассказывали. А вывести тропа выведет… в мир иной, если по сторонам не смотреть.
   – А ты, Умэ, – обратился мальчишка к Аюрин, ибо настоящего ее имени не знал: – Ты хочешь попасть в его войско?
   – Нет, – крепко подумав, произнесла. – Постреляли, и хватит. Я дом свой хочу! Верно заведено – каждому свое место. Где у меня счастье было? Дома, в деревне. А тут, с луком в руках – одна ненависть.
   И подозрительно скосила глаза:
   – А ты не посланец его? С чего речь завел? И в проводники навязался…
   – Нет, – рассмеялся мальчишка. – Я сам по себе.
   В свою очередь на нее покосился:
   – А правда, что ты видишь вещие сны?
   – Даже не знаю.
   В ту ночь не до сна было – шли, глотая едкий дым, полуослепшие от слез – дым и глаза не щадил. К полуночи стало полегче, и ветер в другую сторону подул. Вроде выбрались. Самое время остановиться. Только вскрикнул кто-то, и все в его сторону повернулись.
   Не то озерцо, не то болотце, чистое, словно небо после дождя. Круглое, маленькое, даже уютное. Откуда взялось? Так и манит шагнуть вперед, набрать воды. Муравей нахмурился, а Аюрин с шипением пальцы подобрала, готовая наброситься на проводника. Но мальчишка и сам был растерян.
   – Ошиблись, бывает – сразу не рассмотрели, – поспешил успокоить людей Муравей. Только если в порядке все – самое время напиться, лицо освежить. А к воде подойти – страшно. Переливается, голубовато-серебряная, хоть луны на небе нет.
   – Так и будем стоять? – не выдержала Аюрин, и сделала шаг вперед, а мальчишка одновременно с ней шагнул.
   С поверхности озера крылатая тень слетела – пар, обернувшийся птицей. Сжав зубы, девчонка шагала вперед, а спутники молчали, словно время для них застыло. Только парнишка разноглазый шел рядом. Одновременно к воде склонились.
   Рябь прошла по озерцу, едва уловимая – призрачная птица на воду опустилась. Не то цапля небывалая, не то лебедь, о которых Аюрин только сказки слыхала. И смотрела птица, шею склонив, и опаловый глаз таил в глубине предостережение. А потом показалось – заговорила, не размыкая клюва:
   – Значит, не хочешь больше лук в руках держать? А если и впрямь явился бы такой человек, что всех недовольных вокруг себя собрать ухитрился?
   – Да что ты понимаешь, птица! – сказала Аюрин. – Сама-то, небось, бессмертная! Коли волшебная, сделай так, чтобы не было зла.
   – А сама таким человеком стать не хотела бы?
   – Нет!
   – Что, и ты не желаешь? – обратилась птица к парнишке.
   – И я…
   – А чего хочешь? – вновь обратилась к Аюрин.
   – То, что отняли у меня!
   – Ну, возьми, Умэ-Перышко, – и полупрозрачное перо упало к ней в руки. – Только пока оно не настоящее. Сумеешь удержать – настоящим станет. А ты… – обернулась к парнишке, – и сам разберешься.
   И без того не знающие, чего ожидать, люди перепугались изрядно, когда двое подростков кинулись к озерцу, да с такой скоростью, что в считанный миг возле воды оказались. А потом оба упали – головой в воду. Старшие кинулись было на выручку – двое, мокрые, вскинули головы и замахали руками:
   – Подходите, это просто вода! Холодная, настоящая!
   Просто вода – ледяная, чистая, прямо сладкая. И ни следа того, что недавно пугающим и непонятным казалось. Мало ли что почудится с больной головы?
//-- * * * --//
   Столица
   Это письмо принесла Амарэ. Бумага оттенка «лист ивы». Знаки яны, перетекающие друг в друга подобно волне.
   «Светлая госпожа Аину, позвольте мне говорить с вами». И подпись – имя. Без приставки-звания, данной отцом. Больше нет никого с таким именем здесь, наверху – а из низших ни у кого нет такого почерка и не достать им такую бумагу. Что это – вызов? Или, напротив, страх?
   «Он понял – я не стану терпеть. Чего хочет теперь?»
   Она хотела ответить молчанием. Но все же велела передать, что подойдет к тому же месту вечером. На этот раз Амарэ пошла с ней. Девушка понимала, что происходит, и ее спокойная доброжелательность бальзамом казалась.
   – Неужто вам есть что делить? – спросила она. Хали вздрогнула, но не оглянулась.
   В темно-зеленой тэй и остальной одежде в тон он казался духом сумеречного сада. Амарэ осталась дожидаться на скамейке неподалеку, как раньше Кайсин.
   В этот раз Хали даже ответила на его приветствие, хоть и весьма сухо.
   – Кажется, у тебя есть что сказать? Думаешь, после истории с твоим появлением на совете…
   – Если вы решите уничтожить меня, мне не на что надеяться.
   – Так высоко меня ставишь? С чего бы? – усмехнулась она.
   – Вы – единственная, кому Солнечный позволит стать между собой и своими желаниями.
   Это было так неожиданно. Хали спросила:
   – Тогда почему бы тебе не послушать меня?
   – Не могу.
   – Когда вещь стоит не на своем месте, ее переставляют или убирают совсем. Мне безразлична судьба северян, но ты вмешался не в свое дело. Я предупреждала тебя.
   – И что же?
   Он выглядел очень грустным.
   – Нравится наверху? Не хочется падать?
   – Падать больно всегда. Но вы ошибаетесь – я просил о встрече ради разговора совсем о другом.
   Небо розовело, облака же становились фиолетовыми, большими. Казалось, они разрастутся и станут единым пологом – ночным небом.
   – Говори.
   – Вы не любите отца. Но хотите той любви, какая бывает в хороших семьях. И, раз это недостижимо, появилось желание причинить ему боль. Ведь ясно, как это сделать.
   – Вот как ты говоришь… Кем ты считаешь себя?
   – Не обо мне речь. О вас двоих. Вы знаете, что ни одно мое слово, пришедшееся некстати, не будет услышано им.
   – Пожалуй, что будет, – удивленно и медленно проговорила Хали.
   – Я – не больше, чем зеркало, с которым советуется человек. Может быть, этим зеркалом дорожат сильнее, чем остальными. Но пока я могу принести радость. А вы можете ее дать – тому, кто небезразличен вам? Позвольте вашему отцу решить самому. Вам ли не знать, как тяжело без любви?
   Ее щеки заалели предательски. Неужто рожденная в Золотом Доме не в силах совладать с собственным лицом?!
   – Чего ты хочешь добиться?
   – Ничего, госпожа моя. Я хотел бы пожелать счастья вам, но знаю, что мое пожелание ничего не изменит.
   – Так что же – предлагаешь мне принять все, как есть? – в голосе наконец-то появилась уверенность. И даже насмешка. – Скажешь, ты же сумел принять то, что было не по душе?
   – Если вы думаете о том, что смириться с роскошью и властью легко, то вы правы. Но я не замечаю роскоши и у меня нет власти. А вчера я сказал слова, обрекающие на смерть многих людей. Вот с этим мне примириться сложно. Так что поступайте, как знаете, госпожа. Не мне учить жизни. Я всего лишь хочу, чтобы не было больно ни вам, ни ему.
   Подумал и добавил много тише:
   – Он одинок. И доверяет мне.
   Звучало немыслимым бредом, немыслимой дерзостью, за которую убивают на месте – но было правдой. Стоящий на самом верху и вправду доверял безоглядно одному из низших – и это было не то доверие, которое оказывают слугам или чиновникам. И не просто доверяет – нуждается в нем. Раньше Хали думала, что у стоящего перед ней есть все, что пожелает, и это – главная ценность для него. Но оказалось, у Йири есть большее.
   А еще – таких, как он, не привязывают богатством и даже властью. Только доверием.
   Ущербная луна разрезала небо. Хали чувствовала, что и душа ее так же разрезана. Гордость велела приложить все старания, чтобы этот мальчишка не увидел рассвета. А другая половина, скрытая в тени, требовала оставить его в покое – и даже тянулась к нему, к его грусти и смелости.
   – Я не стану другом тебе, – наконец медленно проговорила она. – Но и врагом не буду. Живи, как получится.
   И Хали ушла, медленно, шелестя полупрозрачной накидкой. Медленно, словно луна по дорожкам небесного сада, забыв про Амарэ, которая, кажется, слышала все.
   Она сама не заметила, что сказала «не буду врагом» – и лишь потом поняла. Врагом не может быть стоящий внизу. Только равный.
//-- * * * --//
   Ночь была гулкой – копыта коней стучали, как быстрые молоты по наковальне. По белым и желтым плитам – цвет не различить в темноте. Узкие высокие деревья – стражи оглядывали всадников свысока, будто решая, пропустить ли их в святая святых – Сердце Островка.
   Пусто было в галерее, куда направили двоих. И шаги отдавались гулким эхом.
   …Выбежал им навстречу – только у самого поворота остановился, пытаясь унять сердце. Распахнут шуршащий шелк, в лунном свете – серебряный. Склоненные головы вестников, и сами они преклонили колена.
   – Мы все исполнили, господин.
   Холодный, влажный запах мяты прилетает в галерею из сада. Змея в траве прошуршала – она давно поселилась тут, неядовитая.
   – Они живы?
   – Нет, господин. Деревню сожгли, и казнили всех жителей.
   – За что? – шелестящий голос, чуть не одними губами спросил.
   – Укрывали мятежников.
   – И детей – всех…? – осекается, вспомнив, какой приказ отдал год назад.
   – Мог ли спастись кто? Вы хорошо искали?
   Молчат посланники, в лунном свете вместе с пылинками белая бабочка вьется. Ночная.
   – Вы уверены, что нет никого??
   – Двоих отпустили, господин. Но это – не те.
   Прижимает ладонь к губам. Ему безразлично, что эти – поняли все, что могут пойти разговоры по Островку. Безразлично.
   – Ступайте. Награду получите.

5. Синичка

   Стояли теплые дни – а дожди шли часто. Несильные, проходили быстро, словно женские слезы. Известие всколыхнуло Столицу – брат Благословенного решил оставить на время свой дом на побережье и наведаться в гости.
   Про Нэито, младшего брата повелителя, говорили на Островке редко. И то правда – кем бы человек ни звался, что говорить, если единственное желание человека – жить в уединении, вдали от двора и шума? Конечно, и свой небольшой двор у него был, но не сравнить со столичным.
   Гостя встретили в меру торжественно – лишняя пышность была ни к чему человеку, стремящемуся оказаться подальше от суеты.
   Нэито оказался человеком невысокого роста, чуть полноватым. Жена его и дети остались на побережье.
   Йири смотрел – и поражался тому, как проступают в чертах другого лица знакомые. С первого взгляда ясно было – брат повелителя человек спокойный и незлобивый. Ему не хватало жесткой энергии старшего. Пожалуй, его домашние счастливы… но счастлива ли будет страна, если случится беда, и нынешний правитель покинет эту землю?
   Йири почувствовал холодок при такой мысли. Но в последние недели словно тень лежала на всем облике повелителя, словно пеплом подернута была вся его фигура. И глаза – всегда усталые, без былого огня.
//-- * * * --//
   Комнату украсили белыми каллами и огромными белыми колокольчиками. Йири знал, что на фоне занавесей цвета морской волны белые цветы будут лучше заметны, и сами цветы были словно сделаны из шелка.
   Напольные вазы, отделанные опалами и слоновой костью, точно такие же вазочки маленькие, и светильники с ножкой из лунного камня, похожие на полузакрытые раковины.
   Все было, как в прежние времена – гость в личных покоях Благословенного. И слугами, которые появлялись, руководил Йири, и сам находился в комнате неотлучно. И, хоть было ему уже восемнадцать, изменился он мало.
   Нэито поглядывал на него с благодушным интересом, поднося к губам чашечку с медово-яблочным настоем. Белая, отделанная кораллами одежда Йири подходила для начинавшихся сумерек – когда надо, он из тени выступал, когда надо – в тени скрывался.
   Младший брат повелителя даже заговорил с ним – вполне уважительно это звучало, не так, как в свое время к Йири обращался Тооши. Тот спрашивал у игрушки живой, весело изумляясь, что она отвечает. Нэито, напротив, спрашивал так, как обратился бы к Тами – или другому юноше Второго круга.
   Братья не виделись несколько лет, и вчерашняя встреча посвящена была делам государства. Сегодня отдыхали оба, неспешно беседуя. Йири понимал, какая честь присутствовать при этом – ведь он не мебелью был безмолвной, не одним из подобных тени слуг. И слышал все, что говорилось – хоть ничего важного сказано не было, но он много узнал о жизни на побережье, о семье второго человека в стране. И тоскливо сердце сжималось – с чего бы – такая милость? И чем расплачиваться?
   А разговоры тянулись неспешно, и, если вдруг спросят, нужно было отвечать незамедлительно, при этом настолько разумно и взвешенно, что и четверти часа не хватило бы на тщательное составление фразы.
   – Что ты о нем думаешь? – внезапно спросил старший брат младшего. Внутри у Йири все сжалось – хоть пора бы привыкнуть. Что о нем говорят, что о картине, или о коне чистокровном.
   – Думаю, что тебе подарили его Бестелесные, – улыбка в глазах. – Вам обоим преподнесли дар.
   Вечером больше молчал, отвечал односложно. Повелитель силой развернул его себе, заставил глядеть в глаза.
   – Что еще?
   – Спасибо за оказанную честь, мой господин, – в голосе больше обиды было, чем благодарности.
   – И дальше?
   – Я высоко ценю то, что мне позволили быть при вашей беседе и даже участвовать в ней.
   Повелитель встряхнул его за плечо и оттолкнул.
   – Ребенок!
   – Тяжело слышать обсуждение меня при мне, господин! – горечью вырвалось.
   – Слишком много чести – еще и под желания твои подстраиваться! Но ты понравился брату – это хорошо. Если внезапная смерть настигнет меня – он позаботится.
   – Незачем! Пусть меня лучше отпустят!
   – С какой надеждой ты это говоришь! Кажется, я подарил тебе новую мечту?
   Йири опустился на одно колено, голову низко склонил, и прядь волос закачалась над полом:
   – Простите… Если угодно, я не заговорю о свободе, даже если с неба спустится Иями и предложит это сама.
   Услышал смех.
   – Это прекрасно! Твои извинения могут свести с ума кого угодно! Только не вздумай просить прощения еще и за эту фразу – а то мне придется оставить тебя без головы за дерзость!
   Потом в голосе появилось тепло:
   – Свобода хороша, если есть что-то еще. Вот это «еще» у тебя и будет, надеюсь. Впрочем, я пока не собираюсь оставлять эту землю, и, полагаю, ты не слишком расстроен сим обстоятельством.
   – Нет, – прошептал, почти не разжимая губ. – Я говорил только о том, что, если такое случится, мне нечего делать здесь.
   Повелитель сегодня был в добром расположении духа. После небольшого раздумья сказал:
   – Не пойму, чего тебе не хватает все время. Ты по сравнению со многими стоящими высоко – вольная пташка. И еще. Ты художник – в своих картинах можешь воплощать какую угодно жизнь. Раз уж тебе не указ ни каноны, ни стили. Это – по-настоящему твои владения, если желаешь. Картины – единственное, где я не стану наказывать тебя за нарушение правил. Пожалуй, если хорошо выйдет, буду еще и гордиться тобой.
   – Как дрессированным зверем, умеющим выделывать разные штуки?
   – Разумеется. Ты хотел большего?
   – Но ведь искусство – живет само по себе и дает радость людям! Оно не предназначено лишь для развлечения высших, будь это хоть сам правитель страны!
   – Искусство – разумеется, нет. Но мы говорим о тебе. А теперь расскажи одну из своих историй – полагаю, тебе рассказывают их духи и феи, чувствуя в тебе родную кровь.
   Йири пристроился в уголке, в темноте, так, что лишь редкие блики светильника попадали на волосы и лицо, и заговорил.
   …В горах Эйсен есть озеро, из которого приходят напиться белые хассы…
//-- * * * --//
   В малом зале совета было светло – лампы, укрепленные на высоких подставках в виде цветочных стеблей, выявляли черты каждого лица, кроме лица повелителя. Но за стенами давно воцарились сумерки, и кусочек их прокрался и в эту светлую комнату, пристроился перед высоким сиденьем из темно-красного бархата с коротким ворсом. Тот, чье лицо на советах всегда было в тени, мог спокойно читать в лицах подданных.
   Брата Благословенного не было здесь – днем раньше он покинул Столицу, и проводы были пышными, с ноткой горечи, незаметной почти никому. Кто знает, доведется ли братьям встретиться снова – расстояния немалые, и возраст, хоть и не преклонные годы, но и не молодость.
   Лишь избранные, обладающие наибольшим влиянием, допускаются в малый зал, и нет с ними, особо доверенными советниками, собственных секретарей или помощников. И только двоим из чиновничьего сословия открыт сюда доступ. Уэта – старший над всеми секретарями, и Йири.
   Перед Йири лежали листы плотной бумаги, но они были пусты. Сегодня он не слушал, о чем идет разговор. Когда провожали гостей, танцевала девчушка, напомнившая о Ялен. Вспомнил о ней – и пошел разматываться клубочек. Гонец, принесший вести о смерти родных. Прошлое, давно присыпанное пеплом, давало ростки.
   На Йири был белый хаэн, атласный, украшенный тонкими белыми полосочками парчи. В свете ламп полоски парчи казались золотыми. Да и белый атлас переливался золотистыми бликами – свеча, горящая во время встречи любящих и для них. Листки плотной бумаги, кисти, черная и зеленоватая тушь – все это казалось чужим, случайно положенным. Не то что для Уэты – вот он был на своем месте, сплошное усердие. Повелитель если и замечал мысленное отсутствие Йири в зале совета, то не подавал виду.
   А речи говорились тяжелые. С отрядом сууру удалось разделаться, и часть мятежников перебили, только другую часть крестьяне укрыли в деревнях. Так, что и не узнаешь, свой это или бунтовщик из леса. Чтоб неповадно было, предложили не только деревни те сравнять с землей, но и соседние, для устрашения и предосторожности. Тем паче, мелкие северные деревушки не приносят в казну никакого дохода, жители их и сами еле перебиваются.
   – Непочтительные мысли возникают в головах северян, и необходимо преподать урок позабывшим свое место крестьянам, как делалось раньше, – лился голос тяжелой струей, и текли, смешиваясь с ним, другие голоса, хорошо модулированные, одинаковые…
   И то решение было признано верным и требующим исполнения. И повелитель сказал свое слово:
   – Да.
   – Не нужно!
   Опережая собственные слова, Йири вскочил, сделал несколько летящих шагов и застыл перед сиденьем повелителя. Выпрямившись, как молодое деревце, смотрел прямо в лицо, отчаянно говорил, никого больше не замечая.
   – Ведь они – люди! И нельзя всю Тхэннин держать только страхом! Проще уж вывезти оттуда людей, дать новое жилье – и будут рабочие руки, а границы севера удерживать войском, построив еще заставы! Неужто в казне не хватит на это средств? Вот этого у всех – мало? – стянул с кисти браслет, протянул повелителю. Вытянутая рука дрогнула. Похоже, только в этот миг опомнился, понял, где стоит и как говорит, и пальцы разжались, с невыносимым для ушей звоном браслет покатился по полу. Среди полной тишины.
   – А теперь вернись на место и закончи то, чем заниматься обязан.
   Ожидавшие, что потерявшего разум выволокут из зала застыли – слишком уж ровным и будничным был голос повелителя. Йири возвращается за перегородку. Сжимает в пальцах кисть. Знаки ложатся безукоризненные, взгляд – не на них, в одну точку. Словно не человек, а механизм, предназначенный годами выполнять одну и ту же задачу.
   Совет длился еще с полчаса.
   Многим показалось – неделю.
   По окончании совета повелитель отпустил всех легчайшим поворотом руки. Всех, кроме Йири, как и водилось чаще всего. Прошли в покои Благословенного. Ни слова не произнесли по дороге. Все настолько привычным было, что всю дорогу Йири казалось – каким-то чудом его поступок остался без внимания, и, если он сам не напомнит, все сделают вид, что совет прошел обыкновенно. В покоях Йири задернул тонкую занавеску, как и всегда вечером – окно открыто, а пыль не будет лететь. Зажег лампу с ароматическим маслом. Слуги появились, повелителю нужно переодеться после совета. Повелитель отослал их, едва заметив. Остался пока в тяжелой одежде темно-сливового бархата. Присел за стол возле окна, отодвинул в сторону оставленный раньше свиток в деревянном футляре – записки древнего полководца. Наконец обратил внимание на Йири.
   – Ты понимаешь, что натворил?
   – Понимаю.
   – Скажешь, опять ты был прав?
   – Нет. Не стоило об этом просить при всех. Я сделал невозможным исполнение моей просьбы.
   – Просьбы! Тебе так нравится заботиться о других, не о себе?
   – Этого я не знаю.
   – Когда ты предложил устроить низовой пожар, судьба людей тебя не больно-то беспокоила!
   – Там были солдаты. Захватчики. Даже если мятежники – они знали, на что идут. Они – воины.
   – А ты?
   – Я… в вашей воле, мой повелитель, – мягко опустился вниз, поднял лицо. В черных глазах было то, что он сказал Ёши в саду. Вопреки всем усилиям – было. И, понимая это, юноша отвернулся и смотрел на огонь.
   Повелитель писал что-то, свернул, кликнул слугу, передал бумагу. Тот с поклоном взял скатанный лист и исчез.
   – Помоги мне переодеться.
   Йири проводил взглядом слугу, постоял неподвижно, словно не слыша приказа. Он, не читая, догадывался, что было написано на листе.
   Решение, имеющий к виновному самое прямое отношение.
   Улыбнулся, когда взгляд повелителя упал на него. Привычным движением принял на руки сброшенный Благословенным тяжелый хаэн, передал его ждущему за порогом очередному слуге. Привычный ритуал переодевания – ни одного движения лишнего, и эта размеренность привычная успокаивает. Четверть часа прошло – и время само словно перетекало через руки Йири.
   – Иди к себе.
   Поклонился – исчез. И время с собой унес.
   Как обычно в последние дни, в дверном проеме возник Ёши – справиться о здоровье повелителя. Только сегодня он даже и не пытается изобразить равнодушие. Как же – до него любые слухи доходят. Но слов не произносит.
   – Что же так, молча?
   – Слова пусты, повелитель.
   – Или скажешь, подобное должно быть тут же прощено и забыто?
   Ёши молчит. Потом с трудом разжимает губы:
   – Что же теперь?
   – Он прекрасно все понимает.
   – Он понимает гораздо больше, мой господин.
//-- * * * --//
   В комнате – трое, лица повязаны темным. В руке одного – тяжелая плеть. Кинув мельком взгляд, Йири расстегнул застежку – белый хаэн с торопливым шуршанием сполз на пол. Ладонь скользнула и к высокому вороту блузы-тэлеты, но движение остановили:
   – Довольно. Шелк тонкий.
   Его крепко взяли за руки.
   Потом отпустили. Ушли, не сказав больше ни слова.
   Уткнулся лицом в покрывало – наверное, на щеке глубоко отпечатались складки. Багровые круги в воздухе плавали. Чувствовал – ткань тэлеты мокрая. На пороге возник Аташи с двумя флаконами. Виновато смотрел, словно он тут при чем. Так на пороге и стоял.
   – Сделай что-нибудь! Невозможно! – проговорил Йири через силу, не поднимая головы.
   Тот подошел, склонился. Открыл один из флаконов, поднес к его лицу. Перед глазами Йири прояснилось немного. Аташи осторожно коснулся тэлеты – там, где она изгибом отходила от кожи.
   – Я помогу снять.
   – Нет. Я не смогу поднять рук. Разрежь ее, и все.
   – Да… все равно никуда не годится теперь.
   Аташи аккуратно стер кровь, посмотрел, лицо осветилось:
   – Следов потом не останется. Разве что совсем чуть-чуть. Они знали, что делать.
   – Лучше бы остались.
   – Да ты что? – растерялся, возмутился даже.
   – Слишком много следов, которых не видно.
   – Да ты в уме? Ты не здесь сейчас должен был бы лежать, а находиться там, – сделал весьма выразительный жест в сторону подвалов для осужденных низкого ранга.
   – Раз я здесь, значит, должен быть здесь. А не там.
   Дерзкие слова сорвались с языка, хоть говорил с трудом:
   – Он знает, что, если отправит меня в подвалы, обратной дороги не будет. А этого не хочет пока.
   – Почему нет обратной дороги? Он мог бы простить, если бы понял, что ты усвоил урок…
   – Простить и забыть – мог бы? А я?
   От такого Аташи немеет, и занимается делом молча, не рискуя хоть что-то еще сказать. А то ведь можно поплатиться и за то, что слышал подобные речи. Но Йири никак не уймется.
   – Когда диких зверей приручают, их учат знать свое место; но ведь их не хотят убить, даже если с ними жестоки!
   – Да замолкни ты наконец! Совсем умом повредился?!
   – Всё… – Йири спрятал лицо в подушках и больше не издал ни звука. Руки молодого врача были бережны – иначе он не умел, но Аташи предпочел бы сейчас слышать крики боли, чем вот такое молчание.
   Эту историю не оглашали – не хотели пострадать из-за длинного языка. Но все, кто присутствовал в зале, ждали развязки. Когда Йири вновь увидели в галерее, были потрясены, и уверились окончательно в его особенном положении. Кто-то шептался о колдовстве, другие посмеивались – у этого колдовства есть иное название. Но порой и сами готовы были поверить в темные чары, потому что – разве есть на свете сила, способная тронуть сердце повелителя?
//-- * * * --//
   Фигурка в зеленовато-голубой одежде дворцовых слуг приближается, сгибается чуть ли не втрое.
   – Высокий…
   Это придворные не знали, как к нему обращаться при случайной встрече, а слуги теперь очень даже знали – и предпочитали перестараться, нежели наоборот. Йири смотрит равнодушно. Что ему лесть? Что ему поклоны прислуги?
   – Я слушаю тебя.
   – Господин… Я пришел с просьбой. Я пришел к вам, потому что никто больше не сможет и не захочет помочь.
   – Интересно.
   Пришедший стоит, толком не разогнувшись, ладони сведены, лица не поднимает. На одежде слабо поблескивает вышивка речным жемчугом – знак Дома, которому служит.
   – Высокий… Мой господин – из Хоу, Дома Стрижей, главного распорядителя праздников.
   – Я слышал о нем. – Фраза незначащая. Кто же не слышал?
   – Я служу там. Среди его людей есть мальчишка… Он тут недавно. Он – как огонь, смеющийся, яркий, – радость и свет. Никогда не встречал таких – здесь. Один из родственников господина назвал его нехорошо – мальчишка швырнул ему в голову вазу. Он будет жестоко наказан.
   – И справедливо. Ты не находишь?
   – Вы можете…
   – Мне есть до этого дело?
   – Высокий… Только вы можете помочь. Только вы.
   – Зачем?
   – Он хороший мальчишка. – Слуга говорит очень искренне. И верно – за плохого просить не придут. Особенно за провинившегося столь серьезно – себе дороже.
   Слуга переминается на месте, складывает руки в жесте отчаянной просьбы.
   – Ради милости Неба…
   – Возвращайся на место, – снова поклон, и слуга исчезает, бросив полный надежды взгляд.
   Йири прижимает к горлу холодные пальцы.
   Все они тут – лишь тени. Одна, другая – неважно, какая разница? Пора бы привыкнуть.
   Дорожка под ногами выложена маленькими белыми камешками. На них еще блестят капли дождя – в этот месяц выпало много дождей.
   К дому Хоу идти недолго – он расположен в сердце Островка, как дома многих самых знатных людей.
   …А мальчишка и вправду был – золотое пламя, раскосые рысьи глаза выдавали чужую кровь. Не синну. Не сууру. Другую какую-то. Встрепанные короткие волосы. Он сидел, съежившись, и, казалось, даже тень его щетинилась иглами. Ни капли смирения.

   Незнакомец не казался ему опасным, Аоки не было дела до остальных – сейчас. Он даже не разглядел пришедшего. Зато пришедший понял все сразу.
   Такие – слишком горячие, чтобы жить здесь. Даже будь он из высших, он недолго бы протянул. А в этом – кровь чужая; видно, ее голос. Странно, что он здесь. Хотя красивое ценят в землях тхай. Дальше ему не пройти. И путь его будет коротким – с такой-то душой.
   Йири понимает людей.
   – Я заберу его. Что вы хотите за это?
   – Позвольте… – Хоу хмурится. – У меня нет желания передавать его в другие руки.
   Йири смотрит спокойно, и Хоу теряется.
   – Вы убьете его. И не получите ничего. Разве что – радость от чужой смерти?
   – Он оскорбил моего родственника.
   Хоу Стриж упрям. Но он боится Йири. Вдруг слова его – слова повелителя?
   – У меня свой дом, – произносит он глухо. – Это не понравится Благословенному.
   – Ему все равно. Или мне говорить с ним?
   Хоу наконец сдается.
   – Пусть будет по-вашему. Но он недешево стоит.
   Слова лишь улыбку вызывают на лице Йири.
   – Разве я торговец? Что вы хотите за него?
   Хоу мерил его взглядом, тяжелым и бесконечным. Стоит высоко эта куколка, и в тоже время – куда ниже его самого. Что у мальчишки есть своего? Неужто подарки от повелителя? Или своим считает то, что лишь на время дали?
   Йири угадал его сомнения.
   – Мои люди принесут то, чем вы останетесь довольны. Золота много у вас, и нет смысла менять жизнь человека на безделушки.
   – Такая жизнь многого не стоит. Высокая цена – за оскорбление Дома.
   Улыбка – и легкий жест кистью руки: сверкнул золотой браслет.
   – Тем более. Честь Дома бесценна.
   – У вас есть бесценное сокровище? – голосом, полным яда и бессилия оттого, что не может не уступить, произносит Хоу Стриж.
   – Есть. Я повторю – вы останетесь довольны. А сейчас я заберу мальчика.
   Заметив изумленное выражение на лице Хоу, поправился:
   – Его заберут и проводят ко мне.
   У Йири было не так уж много вещей, которые он мог счесть своими. Повелитель мало что дарил ему. Его попросту окружала роскошь – чужая. Но книгу мудреца, жившего три века назад, переписанную его учеником – бесценную – Йири считал своей по праву. Повелитель подарил ее любимцу, находясь в удивительно благодушном расположении духа, и прибавил – можешь делать, что хочешь.
   С книгой Йири расстался без сожаления – жизнь человека дороже. Не любая, конечно – иная старой циновки не стоит. Но сейчас цена показалась не такой уж высокой.
   Хоу не стал возражать – сокровище ему отдавали взамен уже обреченного на смерть мальчишки. Лишь с досадой сказал Аоки:
   – Повезло тебе, недостойному. Надеюсь, новый твой господин не будет к тебе снисходителен, и найдет тебе занятие, подходящее для такого, как ты, вздорного ничтожества! Полагаю, имя его ты слышал.
   Тот еще пасмурней стал, губу закусил. Слышал, как же иначе… К нему – идти? В доме Хоу говорили, Аоки не упускал ничего. Все слова за чистую монету принимал. И ныне готов был утопиться с тоски – вот ведь судьба играет…
   Его привели, куда нужно. И тот, кому отныне служить – на скамейке в маленьком садике. Сидит, руки сложены аккуратно – статуэтка храмовая. Одежда цвета хвои, вышита серебром; черные гладкие волосы уложены просто. Аоки подходит, раз уж деваться некуда.
   – Ты будешь слушать меня.
   Мальчишка стоит, землю рассматривая. Э, нет, не землю – узорными плитками выложенную дорожку. Губу прикусил.
   – Я знаю, кто ты, – угрюмо сказал мальчишка.
   – Весь Островок знает. И дальше?
   – Думаешь, о тебе много лестного говорят?
   – Мне не все равно? – ответил он вопросом на вопрос.
   – Считаешь себя выше всех?
   – Тебя это волнует, малыш? – голос звучит почти по дружески, ровно, – и это особенно больно.
   – Зачем я тебе? Уж лучше было сдохнуть, чем служить такому, как ты.
   – Почему?
   – Не люблю тех, кто стелется перед высшими.
   – Язык у тебя все еще длинный, – заметил тот, и поднялся. – Перед высшими? А ты – нет? Или ты равен Небу?
   – Нет! Зато такие, как ты, лишнего слова не скажут – а вдалеке от господ себя невесть чем считают! А те рады держать возле себя кукол! Охх… – схватился за щеку. Не сильно ударил тот, но все же чувствительно, хлестко.
   – Сам? Надо же… проще было позвать кого! – он понял, что сейчас расплачется.
   – На первый раз хватит. О тех, кто выше – не говори. Думаю, этот урок ты усвоишь скоро. В остальном – зря стараешься, – спокойно сказал тот.
   – Ты принимаешь то, что я предлагаю тебе? Ты будешь служить мне?
   – Д-да… – с запинкой выдавливает мальчишка, и ненавистью к самому себе светятся его глаза. Но сказать «нет» – умереть. А жизнь хороша…
   У поворота показался слуга, за мальчишкой пришел.
   Аоки бегом кинулся к нему, не дожидаясь позволения уйти. А то и впрямь получит такое – это было бы слишком.
//-- * * * --//
   Иримэ кормила уток в пруду. Улыбалась, когда те принимались драться за очередной кусок лепешки.
   – Ты хорошо поступил. Хоу – жестокие люди. У тебя мальчику будет лучше.
   – Боюсь, у меня ему будет куда хуже, – выдохнул Йири чуть слышно.
   – Почему? – тонкие брови женщины поднялись удивленно. – Из таких, как он, каждый должен счесть за счастье служить тебе.
   – Не этот. Он другой. Потому я его и забрал… – он знал – Иримэ не поймет. Но объяснить попытался. – Таким, как тот мальчик, не место на Островке.
   – Сюда стремится любой низкорожденный…
   – Может быть, – Йири почувствовал сильную усталость. Он был привязан к Иримэ, словно к старшей сестре, но говорили они всегда о разном. Иримэ покачала головой – зазвенели подвески черненого серебра.
   – Тогда отпусти его. Пусть идет, куда хочет.
   – Я не могу нанести столь сильное оскорбление дому Хоу.
   – Да, ты прав… – она призадумалась. – Тебе придется несколько лет подержать его при себе, или дождаться какого-то случая…Иначе выйдет нехорошо.
   «Несколько лет». Йири усмехнулся про себя. Неужто Иримэ забыла? Что с того, что у Йири ныне высокая должность? Неужто повелитель привязан к нему?
   Вздохнул прерывисто. Хорошо, если так… Только верится слабо.
//-- * * * --//
   Аоки понемногу обживался на новом месте. Если «обживался» – подходящее слово. Он засыпал и просыпался с мыслью «опять придется видеть его»! Работу мальчишка выполнял совсем не тяжелую, и остальные слуги хорошо к нему относились. Если бы еще господина убрать, место стало бы прямо сказочным.
   Аоки знал, что вызывает в нем столь сильную неприязнь, почти ненависть к Йири. Такой же, как Аоки, рожденный внизу, тот, будучи не сильно старше годами, смотрел на людей взглядом высшего существа. Мальчишка прекрасно понимал, как подобный Йири может подняться наверх. Уж точно не гордостью. И строить из себя существо, недоступное смертным…
   Назвать его своим господином? Да ни за что. Язык не повернется. Проще проглотить жабу.
   И Аоки ощетинивался, когда слышал рядом легчайшее шуршание шелка, и шаги, столь же легкие.
   Кукла эта словно вообще не испытывала никаких чувств. С легкой беззлобной усмешкой, чуть печальной всегда:
   «Облик твой – птица – асаэ, Возрожденная. Я думал, ты и душой похож на нее. А ты… цыпленок, который только пытается клюнуть. Что ж… я ошибся».
   Аоки старался придерживать язык и о Высоких или повелителе не упоминал. Однако со своим господином вел себя дерзко не в меру. Даже Аоки в голову бы не пришло, что тот позволяет, поскольку боится. Нет. Он просто не слышал. Ему было все равно – и это разжигало злость мальчишки. Ведь даже Высокие, от рожденья имеющие право на власть, не ведут себя столь надменно. А этот…звезда небосклона.
   И все же иногда бывало иначе. Старший спрашивал, младший отвечал – пока вдруг, забывший, не начинал рассказывать сам – взахлеб, то с обидой, то с нескрываемой гордостью за собственные деяния.
   …Он родился в Алом квартале столицы, мать Аоки была танцовщицей или ашринэ – толком он и не знал. Мать оставила его еще младенцем. Кем был отец, он и вовсе не ведал – догадывался, что чужеземцем. Придумал сказку о наследнике трона или герое, не знавшем о сыне – и сам в нее верил. Мать видел и после – красивую женщину с длинными русыми волосами. Но ни разу не подошел к ней. А после она исчезла с улиц Сиэ-Рэн.
   Аоки рос цветком полевым, занимался грязной и тяжелой работой, огрызался, иногда воровал мелочевку, шлялся по бедным кварталам. Но его волосы цвета солнца сияли золотой новенькой ран.
   Потом «благодетели» продали его в один из Садов Квартала. Да он и не против был – смеялся над ними, зная, что теперь всегда будет сыт и одет хорошо. Он оказался не худшим учеником, но огненного нрава – и через год ушел оттуда, поссорившись с хозяином Сада. «Это несносное существо видеть не желаю!» в сердцах заявил человек. Мальчишка прибился к цирку, лучшему в Сиэ-Рэн. Там его и заметили и забрали на Островок. Аоки уже научился казаться паинькой – и ради такого высокого места постарался особо. Но как бы он ни был хорош, его репутацию нельзя было уже назвать безупречной, хоть и не было ничего зазорного во время его нахождения в цирке. И ему это припоминали.
   А там огонь взял свое…
   – Ты просто дитя, – говорил Йири. – Ты стремишься к тому, что называешь свободой, как одержимый, стоит только тебе подумать, что ее пытаются у тебя отобрать. Ты бьешься головой о прутья выдуманной тобой клетки – но, если ты вдруг решишь, что свободен, ты тут же кидаешься на поиски новой клетки. Зачем? Что ты хочешь доказать и кому?
   – Что ты можешь знать, – был обычный ответ. – Тебе нравится оставаться растением… а я намерен быть человеком.
   Как бы Аоки ни относился к новому господину, ему иногда нужно было высказаться, бросить именно ему в лицо все накопившееся на сердце. Другие, равные ему слуги, для этой цели подходили мало. Но его бесило, что этот всегда оставался спокойным. Пропускал мимо ушей самые сильные оскорбления, и они начинали казаться плачем грудного младенца. Но иногда он с тем же спокойным приветливым выражением говорил пару фраз… и Аоки потом он не мог заснуть, и мир казался то потоком, который размазывает его о камни, то мутной, стремительно засасывающей пустотой – и чувства эти были столь ярки, что он забывал о других.
   Он ненавидел это лицо, на котором не отражались чувства, солнечное и равнодушное, словно снег под ласковым зимним солнцем.
   И очень хотел получить хотя бы злобу в ответ.
   Сегодня Йири хотелось рисовать – и ничто не препятствовало этому пожеланию. Он задумчиво смотрел за окно, время от времени бросая взгляд на бумагу, и кисть взлетала над ней. Сосновые ветки над дорогой склонялись, льнули к скале, и текла меж камней змейка-медянка. Насмешливым вышел рисунок, словно говорил: «Человеку не постичь и той малости, что соснам и змеям ведома».
   Кликнул слугу – хмурый Аоки возник на пороге, принес небольшой серебряный таз и кувшин с теплой водой.
   Йири смыл несколько пятнышек туши – кисточка оказалась неудачной, жесткой; брызнул свежей водой на лицо. Аоки взглянул на его руки – безупречная лепка, опаловое кольцо. Кукла из фарфоровой мастерской… Картины у него получались хорошими, надо признать. Мальчишка не разбирался в живописи, но в рисунках Йири что-то его притягивало.
   Он вновь взглянул на руки. Именно они, умело держащие кисть, создающие в самом деле красивое – то, что даже против воли заставляло мальчишку замирать от восторга – вызвали ненависть до тошноты, представ в ином свете. Возможно, именно этими самыми руками его нынешний господин отсчитал за мальчишку сколько-то монет, или безделушку отдал какую – как не за человека вовсе.
   Где-то в глубине души Аоки понимал – чепуха. Такие не платят сами. Предоставляют слугам – когда речь идет о столь ничтожном предмете.
   – Лучше бы ты оставил меня в доме у Хоу! – вырвалось у мальчишки. Он даже пальцы стиснул так, что они побелели.
   – Почему ты так ненавидишь меня?
   – Не знаю. Я лучше бы умер. Хоть бы меня на куски разорвали!
   – Дурачок, – тот поднял глаза, даже чуть улыбнулся. – Думаешь, это легко? Ты хоть знаешь про боль?
   – Ты знаешь все! Считаешь всех ниже себя – кроме Благословенного.
   – Если и так, то что?
   – Да чем ты лучше других!? – возмущение в голосе.
   – Лучше тебя. Я вежлив с тобой.
   Хуже плети для Аоки – когда так вот поставят на место. Губы дрожат:
   – Что прикажете, господин? Я сделаю все.
   – «Всё» мне ни к чему. Ты можешь идти.
   Аоки съежился, как перед ударом, и хрипло проговорил:
   – Не удостоишь даже нахмуренной бровью? Настолько выше меня? А может быть, это ревность?
   Заметив удивленный взгляд Йири, продолжил смелее, насмешливо:
   – Чувствуешь, что я интересней тебя? И боишься этого? Вдруг кто-то заметит, и сочтет, что тебе пора бы и вниз, а мне, напротив, наверх?
   – Перестань, – тихо сказал Йири – и голос неожиданно оказался живым. Неправильным, дрогнувшим. Это лишь подстегнуло мальчишку.
   – А наш повелитель… у него не слишком хороший вкус. Метка на лице – разве такой годится для Благословенного? Или у тебя есть другие достоинства? Но в Кварталах всех одинаково учат. Значит, ты набрался опыта где-то еще? Предлагаешь повелителю необычные блюда?
   – Достаточно, мальчик. – Заледенело лицо, и Аоки становится страшно – впервые всерьез.
   – Тебя научат должному поведению.
   Йири протянул руку, ударил молоточком по медной пластине – мелодичный, но сильный звон. Тут же появились другие слуги, крепко сжали запястья. Не больно совсем – этим незачем быть жестокими. Воспитанием займутся другие.
   За собой потянули – велено отвести вниз.
   Хотелось кричать, умолять, но он лишь попробовал молча вырваться – бесполезно. На глазах были слезы, уже и не разобрать, от чего – от страха, ненависти или бессилия. Длинным ножом – анарой стал день, подвижным и резким, прямо в грудь острие вонзил.
   Как провели по дорожкам – не помнил. Туманными были они, широкие темные листья – и туман вокруг, вот и все, что заметил на безнадежном пути своем. Его пока никто не коснулся, всего лишь бросили в угол. Лампы горели неярко, но света было достаточно. В полумраке двигались тени. Мальчишка по сторонам не смотрел – только перед собой. Все равно ничего не видел. Не пытался подняться, свернувшись на пыльном каменном полу. Все равно – он беспомощен здесь.
   – Я сказал правду, – упрямо и тихо говорит он самому себе – но все тот же лед в горле. Любимец Солнечного сказал – научат. Значит, его оставят в живых. Лучше бы – нет.
   Холодное шуршание шелка – кто-то спускается по ступенькам. Тени склоняются низко. Йири остановился перед мальчишкой.
   Отрешенный, но с тем внимательный взгляд. Человек стоит – и не шевельнется. Сложены руки.
   – Сколько лет тебе, мальчик?
   – Четырнадцать.
   – В твои годы я был умнее.
   Аоки рад бы сказать колкость в ответ, да язык не слушается.
   – Я позволял тебе многое, – говорит тот; глаза его светятся, словно зрачки у кошки. Голос – мягкий, напевный, лишенный всего человеческого.
   – Но я предупреждал – не стоит говорить о тех, кто стоит высоко. Слова обо мне я прощаю тебе. Но не слова о моем повелителе.
   Он повернулся к двери. Пальцы поправили браслет и складки на рукаве. Так спокойно. В груди Аоки дернулось что-то – словно лед проломился под неосторожным, и полынья поглотила.
   – Не уходи!! – воплем вырвалось.
   Взгляд через плечо, короткий и равнодушный:
   – Тут мне нечего делать.
   Золотая синичка летит через море. Крылья маленькие, лететь тяжело. Темное небо, зимнее. Крылья слабеют, а ветер дует холодный. Все реже, все тяжелее взмахи маленьких крыльев. Вот она уже падает…
//-- * * * --//
   Ёши знал обо всем в Сердце Островка – разве что пересуды прислуги его не волновали. Про мальчишку он знал тоже. Однако не подавал виду, что это его заботит. Но с Йири стал держаться заметно суше. Тот, почувствовав холодок, и вовсе замкнулся в себе. Время прошло – не выдержал, сам пришел к одному из немногих, с кем мог тут говорить откровенно. Пришел – и молчал. Не оправдываться же ему. Ёши сам подыскал слова.
   – Все хорошо. Все правильно – помнишь, мы говорили об этом. Но ты взрослый совсем, и моя помощь отныне тебе не нужна.
   – Что же мне делать теперь?
   – Ты сам способен решить.
   Врач посмотрел в глаза – долго смотрел.
   – Тебя в самом деле не за что осуждать. У тебя хорошее сердце. Но ты – творение иного мастера, и видишь мир по-другому. Мои советы упадут в пустоту, а ты будешь мучиться, потому что не сможешь последовать им.
   Он подумал немного, затем прибавил:
   – Может быть, ты стоишь куда ближе к пониманию замыслов Сущего и к исполнению их. Ты меняешься сам и меняешь мир под себя одновременно. Мне это чуждо.
   – Хиани… сказал, что я останусь один, – почти беззвучно произнес Йири.
   – Хиани? Кто это?
   – Теперь неважно. Прости. Больше я не приду.
   Он почти выбежал из комнаты – только складки шелка взлетели.
   Аоки вернулся на прежнее место. Раньше он жил, не думая, естественно – как пламя горит. Теперь больше молчал, и был образцом послушания – только глаз не поднимал никогда. Порою огонь брал верх, и он готов был снова сказать что-нибудь резкое или там какую выходку сотворить. Но вспоминал урок – и словно в кулаке сердце сжимали. Он и впрямь усвоил преподанное Йири – только вот душа такому уроку противилась. И высыхала, пеплом подергивалась.
   А юный господин его ни словом не напоминал о недавнем. Даже как будто внимательней стал – назначил занятие, чтобы реже видеться с ним, словно поранить еще не хотел. Аоки больше не был с ним дерзок. Только однажды сказал:
   – Я не забуду.
   – Помни.

6. Болезнь

   Во сне Ханари видел цветок. Нежные лепестки, хрупкий стебель – трогательная беззащитная красота. И хотелось прикоснуться, ощутить на коже касание чистоты, укрыть от холода и злых взглядов. Однако, стоило цветку оказаться в руке, появилось неодолимое желание дотронуться губами до лепестков. И он исполнил это желание. И с ужасом понял, что не в силах остановиться, что сминает тонкие лепестки, что цветок беззвучно кричит от страха. Он хотел извиниться, пальцы, успокаивая, пробежали по стеблю – неожиданно их свела судорога, и стебель сломался, оставляя на пальцах зеленоватый сок, пахнущий летом.
   Узорная решетка из темного дерева, увитая крупными остролистым плющом, украшенная белыми хризантемами, почти перегораживала боковой коридор, оставляя маленький проход. Слуга возле него робко попытался сказать, что сначала доложит о госте. Ханари даже не сбавил шага – если бы слуга, и без того напуганный последними событиями, не отскочил, Ханари попросту прошел бы по нему. А дальше был полумрак, и аромат горных цветов, и светлая занавеска, за которой угадывалась отодвинутая наполовину дверь. Он не заботился о мелочи – ступать бесшумно; хоть шаги и не были тяжелы, знал: тот, что за дверью, эхом шагов предупрежден о визите.
   Йири был одет полностью – хоть в залу приемов идти. Белые складки шелка, и на белом – мелкая россыпь фиолетовых искр. Только волосы, не собранные в прическу, лежали свободно, и над ними порхали, едва касаясь, смуглые руки девочки-служанки. Как завороженный, гость застыл на пороге. Йири смотрел на него – но не встал. Только смотрел, серьезно, – когда хорошего ожидают, так не глядят. Тогда Ханари почувствовал злость. Шаг вперед сделал, другой – схватил за плечо девчонку, толкнул к дверному проему. Та оглянулась беспомощно, прямо съежилась вся – но господин спокойно кивнул: иди. Она поспешила скрыться, и слышно было, как побежала, легкая, страхом своим подгоняемая.
   Даже тогда он не поднялся. Это еще больше разозлило среднего Лиса.
   – Ты ведь знаешь меня?
   – Я знаю Дом Белых Лисов.
   – Помнишь беседку?
   – Помню.
   – Я ждал тебя долго. С того самого дня, когда впервые увидел. Ты помнишь, я предложил тебе свое покровительство?
   – Да.
   – Оно тебе не понадобилось – тогда. А сейчас снова может оказаться полезным.
   – Не знаю.
   – И что ты мне ответишь сейчас?
   – То же, что и тогда.
   Ханари схватил его за кисть и дернул к себе, заставляя подняться.
   – Не мешало бы тебе поубавить надменности.
   Тот не сделал ни одного движения, чтобы освободиться, только руки словно заледенели.
   – Не боишься? – хрипло спросил Ханари.
   – Вас – нет.
   – А зря. Я ждал долго.
   – Чужого?
   – Замолчи. Ты появился здесь не грудным младенцем. У тебя было прошлое. И учителя, которым ты обязан немалой частью своих умений.
   – Вы в своем уме? – тихо спросил Йири. – Разве это важно сейчас?
   Ханари, почувствовав, что слов подходящих нет, сжал его руки со всей силой, на которую был способен. Тот прикусил губу, но не шелохнулся, видя кривую, страдальческую усмешку Лиса.
   – Уходите. Все это может кончиться плохо.
   – Ты оттаешь когда-нибудь, или нет? – почти прошипел тот, не в силах справиться с собственным голосом. – Мы все внизу – но и ты скоро будешь там. А тогда…
   – Уходите, – он наконец не выдержал, сделал попытку освободиться. Ханари вынудил его отступить на несколько шагов назад и прижал к стене.
   – Мне надоело ждать. Надоело твое пренебрежение – ты еще смеешь смотреть мне в лицо? Хватит.
   Было трудно дышать – обоим. Одному от переполнявших чувств, другому – из-за сдавленных ребер.
   – Зачем? – прошептал Йири. – Зачем разжигать собственную злость? Подумайте. Ведь все это – безумие.
   Голос Ханари стал глуше.
   – А что ты можешь? Ну, останови это, попробуй. Ведь я знаю – ты не закричишь. Посмеешь ударить?
   А глаза совсем черными стали. Волна захлестывала с головой, но берег еще был виден. Йири исхитрился высвободить руку – белый шелк взлетел. Пальцы дотянулись до маленькой полочки, скользнули по ней, замерли на статуэтке святого – не больше половины ладони, полупрозрачная – из лунного камня. Йири с силой швырнул статуэтку вбок, на столик, где стоял серебряный кувшин. Пустой – он упал, зазвенев. И рука упала, бессильная.
   Звон заставил Ханари отпрянуть и обернуться. Шаги послышались в коридоре – кто-то из слуг спешил на зов. Йири прикрыл лицо ладонью, подошел к столику, подобрал статуэтку. Часть тонкой резьбы откололась.
   Ханари смотрел на него – склонившегося, не видно лица – только волосы и рука, держащая статуэтку – и, повернувшись резко, вышел, оттолкнув слугу на пороге.
   Йири перекатывал в пальцах мелкие каменные крошки – как непрочна красота. Снова он посягнул на святое. Тогда, в детстве, он этим спас себе жизнь. Сегодня… может, был и другой путь. Теперь придется платить. Чем заплатил он за ту, давнюю провинность? Или – расплачивается по сей день? К нему так милостива судьба. Только что означает подобная милость?
//-- * * * --//
   В одно утро повелитель не смог подняться с постели. Еще вечером был в относительно добром здравии, хоть и советовался с врачом. И вот – словно скала рухнула. Переполох начался. Ёши и другие врачи Островка не выходили из покоев Благословенного. А если и случалось им выйти, стороной обходили жаждущих новостей придворных.
   Однако слухи поползли все же – болезнь очень тяжелая. И неизвестно, сколько протянет глава Золотого Дома.
   В храмах монахи принялись за молитвы, дымки от сотен ароматических палочек полетели в небеса, привлекая внимание Бестелесных.
   Но день прошел, а потом еще день – состояние повелителя не улучшалось. Напротив, он перестал узнавать окружающих, а потом погрузился в забытье.
   Ёши был мрачней грозовой тучи, и это считали худшим предзнаменованием – он уважал и любил своего повелителя, и среди целителей не было лучшего.
   Когда прошло первое потрясение, придворные стали сплетать ленты дальнейших событий, и все они вели к одному – высшее место скоро займет другой. А значит, нужно получить наибольшую выгоду для себя.
   Слуги ничего не пытались делать. Не все ли равно, чью волю исполнять? Ведь обязанности их вряд ли изменятся.
   И ничего не пытался делать любимец повелителя. Даже слышать не хотел ничего, кроме вестей о здоровье Благословенного.
   Сначала он почти не выходил из покоев. Потом сердце стало стучать слишком сильно, мешая спать, не давая дышать. Он стал появляться у Иримэ. Больше видеть никого не хотел – кроме Ёши, но тот был занят. И ни за что Йири не стал бы отрывать его от исполнения долга – больше, чем долга, потому что Ёши любил своего повелителя.
   – Жди. Больше я ничего не могу, – грустно говорит Иримэ, поглаживая плитку из родонита с выбитыми на ней именами святых. На женщине, как всегда, гэри с зимним рисунком – она и летом верна себе. И накидка – сиреневая, зимняя. Иримэ грустнее обычного, пленница печали, кристалла дымчатого хрусталя.
   Йири тяжко было слышать такие слова – слишком часто ему приходилось только ждать, не зная, позволено ли надеяться. Он привык к своему бессилию – думал, что привык. Но даже дни, которые он провел взаперти, наказанный за встречи с Лаин, не были столь тяжелы. Йири не покидал дворца, не заступал за границу отведенных ему участков сада – и не мог появиться в Храме. Но там, где он мог находиться, стояла беседка-часовенка, с темной, поврежденной временем статуей Защитницы – работа еще тех времен, когда делались изображения ее. Иями, окруженная статуэтками святых в треть ее высоты, стояла на малахитовом постаменте. Древние молитвы были высечены на камне. Бесценная статуя – а для Йири вдвойне бесценная. Он, почитай, и жил здесь, подле беседки, не осмеливаясь слишком часто заходить внутрь – дабы не надоесть Защитнице, Матери Гроз, Исцеляющей. А когда не мог больше оставаться подле нее, уходил к пруду, из которого разбегались рукотворные ручейки. Вода успокаивала.
   Слуги приходили за ним, уводили в покои, переодевали ко сну – а он был не здесь. Засыпал не сразу, а просыпался мгновенно, всматривался в лица – нет ли плохих новостей? О хороших боялся и думать. Что давали ему съесть или выпить, то принимал, не думая, что это, не повторят ли попытку.
   Все равно – со смертью повелителя он теряет все. Становится меньше, чем был, когда его привезли сюда – тогда он хотя бы имел определенный статус. Теперь же у него – лишь знания, доверенные прихотью повелителя человеку, не имеющему вообще никакого ранга.
   Наверное, лишь один среди бесчисленного множества слуг был полон желания что-то менять.
   Аоки ненавидел даже воздух Островка и давно бы сбежал, мало ли какой там долг верности, раз появилась возможность. Долг в его случае – лишь слова, Аоки не выбирал господина – но за мальчишкой присматривали, ненавязчиво и постоянно.
   – Никто тебе не желает зла, – говорили ему, – но нам велено следить за тобой.
   «Телята пустоголовые!»
   – А если он прикажет вам пойти и утопиться?
   – Просто так – не прикажет. Если же вдруг господину понадобится наша смерть – что ж, мы его люди. И ты.
   – И я… – нехотя соглашался подросток. Вслух не решался произнести того, что раньше свободно слетало с языка. Помнил. И повторения не хотел.
   Простым слугам не так-то просто было покинуть Островок – он хорошо охранялся. А за слугами Йири присматривали особо. На всякий случай – вдруг недозволенное что передадут господину.
   Аоки так рассудил – следить-то следят, но больше тогда, когда один из них рядом с Йири оказывается, и старательно подобной чести избегал. А сам присматривался ко всему – глаза острые, память хорошая. Да и в бытность свою в доме Хоу успел приятелями обзавестись. Хоть и мало толку от этого было, но все же… И, пока остальные гадали, какой станет их жизнь и что будет с молодым господином, Аоки даже не вспоминал о нем.
   Сердце Островка было обнесено стенами. Поначалу он разведал, кто и когда покидает их. Гонцы не годились, собой гонца не подменишь; гости со свитой в тяжелые дни не наведывались. Оставались люди, привозящие продовольствие, и уборщики всякие. Стараясь не вызывать подозрений, Аоки свел знакомство со всеми, кого сумел встретить. Не мучаясь угрызениями совести, набрал золота и самоцветов, заглянув в покои господина, когда тот находился где-то еще. Спрятал за подкладку рукава. Воровство – хуже убийства, но все эти побрякушки принадлежат Йири примерно как домашней киске ленточка изукрашенная. Стоило подумать про домашних питомцев, как план созрел в голове, и мальчишка спать не мог, все ворочался, восторженно обдумывая детали. Ему рисовались картины небывалого торжества. О нет, он не вор! Он верный слуга.
   Расхохотался при мысли такой. Заворчали за тонкой занавесью, отделявшей его лежанку от соседней.
   – Да сплю я уже, сплю! – буркнул мальчишка, перекатился на живот и начал загибать пальцы, обдумывая подробности. Не упустить бы чего.
   А наутро, пока и не рассвело толком, помчался к одному из чернорабочих Островка. Высыпал перед ним на землю сокровища, ревниво глядя – не приближайся!
   – Видел? Ваше будет, если поможешь.
   Тот, к кому обратился Аоки, коренастый мужчина лет тридцати, при виде золота головную повязку снял и лицо ей утер. От такого богатства аж испарина выступила. Взгляда не сводил с обещанной награды, но спросил нерешительно:
   – Это же… целый дом купить можно. Да за такое, коли хватятся, не то что без головы оставят – я уж не знаю, что и придумают!
   Подросток губы скривил, потом рассмеялся:
   – Трусишь? Да не бойся, не хватятся! Еще и спасибо скажут, что взял! А ты донеси на меня, коли боишься! Останешься с медной монеткой в знак благодарности!
   – Ладно уж, – кивнул мужчина. – Я привезу одежду, только волосы спрячь под повязкой – других таких поискать, вмиг заметят. Мусорщик предупрежден, поможешь другим сгрести все в его телегу, и останься, когда остальные уйдут. Заберешься в мусор, никто тебя не увидит.
   Аоки скривился немного:
   – А поизящнее способа нет?
   – Почему нет? Есть. Но с этим к другим обращайся. Я, чем могу, помогаю.
   Сердце колотилось – не от страха, от восторга. Скоро он будет свободен! Но сейчас не только о предстоящем побеге думал мальчишка. Не только о себе помнил. Отдавать долги? Что ж, он готов.
//-- * * * --//
   …Тот – сидит в кружевной невесомой беседке, смотрит, как ласточки носятся нал прудом. Сумерки. Фиолетовый хаэн расшит белыми звездами снега. Лицо, как всегда, спокойно. Йири не удивлен, увидев рядом мальчишку.
   – Это ты?
   – Санэ, – насмешливо произносит Аоки. – Ты не ожидал, что я осмелюсь явиться без зова, мой господин? Позовешь слуг, чтобы они убрали меня отсюда?
   – Нет, – он чуть улыбается, и улыбка эта выводит Аоки из себя.
   – Если наш повелитель умрет, сколько ты проживешь, Ласточка? Говорят, у вас, северян, тела умерших скрывают в ямах? Ты себе уже приготовил?
   Тот смотрит на воду. И та же улыбка – легкая и тихая.
   – А я… я нашел способ отсюда выбраться, – выпаливает мальчишка на выдохе. – Тебе и в голову не приходило, что с Островка можно уйти?
   Аоки смеется.
   – У меня есть друзья. Не то, что у тебя. Я скоро буду свободен – не помешаешь! А ты… оставайся, растение этого сада!
   – Зачем ты пришел?
   – Я… – мальчишка опешил, но тут же начинает говорить с прежним напором.
   – Чтобы ты знал, что не все подвластно тебе!
   – Согласен. И что же?
   – Может быть, хочешь, чтобы и для тебя дверь открылась? – с издевкой спрашивает мальчишка. – Не больно ты волен уйти, господин мой. За тобой ой как смотрят…
   – Знаю.
   – У меня есть друзья! – с вызовом повторяет мальчишка. – Хочешь, сегодня ты покинешь Островок? Или предпочтешь умереть, застыв, как лягушка перед ужом?
   В глазах его ясно читается: согласись. Я хотел бы убить тебя – но ты спас мою жизнь, хоть и был жестоким потом. Я верну тебе долг, и наградой мне будет – страх на твоем лице, и слова, которые ты скажешь мне после.
   – Мне не нужна твоя помощь.
   И снова – этот намек на улыбку, лицо небесного посланника, стоящего выше смертных.
   Аоки немеет.
   – Тебе здесь не выжить! Разве что засунут тебя на какой-нибудь каменный остров – и никому ты ни слова не скажешь! Об этом уж позаботятся!
   Тот протягивает ладонь и касается золотистых волос. Гневное золото. Зеленый пожар под густыми ресницами. В раскосых глазах – ненависть, такая пламенная, безудержная, что становится прекрасной. Она тоже в своем роде – совершенство.
   – Трус! – шепчет Аоки и отбрасывает руку Йири, не в силах выносить этого спокойного взгляда, скользящего по нему, как по изысканному изделию.
   – Это лишь слово.
   – Ты знаешь, что с тобой будет? Хочешь сам отправиться в Нижний Дом? Это будет легче всего, – говорит он со злобой. Месть не удалась. – Или ты даже умереть от своей руки не способен? У тебя нет друзей. Ты… просто вещь, – бросает он, встряхивая золотой копной. – Будь у тебя воля и гордость…
   – Иди, мальчик. Даже если бы ты явился как друг, я не пошел бы с тобой.
   – Дурак… – шепчет Аоки. Почему-то ему хочется плакать. Его вновь заставили казаться ничтожеством. Глупым мальчишкой. Неудачником…
   – Пусть же они отплатят тебе за все! – в гневе выпаливает он, глядя на синий тяжелый шелк – занавес беседки.
//-- * * * --//
   В последние дни он старался, не покидая покоев, знать все, даже в любимый уголок сада не хотелось спускаться. Но – снова не выдержал. Навестил Иримэ. Не сказать, что легче стало – она смирилась с предстоящей потерей.
   Йири ушел.
   Деревянной резной галереей – драконы обвивают колонны, выползают из плюща и прячутся в нем. Йири не шел – почти скользил между колонн, быстро и мягко. Но это текучее движение грубо прервали.
   За руку – разворот к себе.
   – Благословенному недолго освещать наши дни. Теперь ты снизойдешь до простых смертных? Тебе не помешают друзья.
   – Как и Белым Лисам.
   Несколько секунд – глаза в глаза. Потом Ханари, вскрикнув, отдергивает руку. На ней – кровь.
   – Тварь!
   Йири поворачивается и исчезает. Весь Дворец-Раковина знает, что иногда он движется, словно призрак. К себе – бросает анару на циновку возле кровати. Опускается на колени, сцепив пальцы. Губы шепчут молитву, но лицо безмятежно, словно лик небожителя. Йири слишком привык, что оно должно быть таким.
//-- * * * --//
   Звездная метель охватила небо. Тысячи светящихся капель срывались в бездну – шальное безумие звезд, повторяющееся век от века.
   – Ты тратишь жизнь на мечты и бесполезную страсть. Я ожидал большего от тебя.
   – Не могу, – глухо. – Я помню, что надо семье, помню о чести Дома. Но из меня плохая подмога сейчас.
   – Чем дальше, тем хуже.
   – Да. – Голос – холодный металл.
   А старший неторопливо роняет слова, порою переводя взгляд на небо – то, что творится там, нечасто можно увидеть.
   – Лучше бы он умер тогда.
   – Тогда и меня бы не было.
   – Глупости всё.
   – Не глупости, Шену. Я понимаю – уже не ребенок давно. Это либо моя жизнь, либо моя погибель.
   Особо крупная звезда сорвалась, на янтарь цветом похожая.
   – А если исполнится желание – окажется он в твоем доме, что сделаешь?
   – Не знаю пока.
   – Это опасная игрушка, Ханари.
   – Не игрушка, брат. Он мое сердце держит.
   – Ты – как дикарь, не умеешь держать свои влечения в узде. Надо ждать. Этот мальчик не должен жить, но пока умереть ему рано. Он все же кое-что значит…хоть и немного. Я заберу его с Островка и увезу в «Приют Облаков», мои владения. Там он будет пока, и ты его не тронешь. Этого – не допущу. Если Благословенный поправится… посмотрим; вероятно, Йири все же придется проститься с этим миром. Если же болезнь унесет Благословенного… делай, что хочешь. Только недолго. Никто не должен узнать – или тем паче, перехватить твою Ласточку.
   В эту минуту Ханари ненавидел брата. Потом обрадовался. Потом ему совсем тяжело стало. Даже если и отдадут – потом вырвут из рук, или придется – своей рукой эту нить перерезать.
//-- * * * --//
   Спал Йири чутко, а в последние ночи просыпался даже от тени шороха. Но этим утром сон наконец одолел. Виделось – он куда-то летит по бесконечным черным коридорам, и не может понять, кто ждет его в конце пути. Голоса и шаги за дверью разбудили его – не сразу сообразил, что сырая хмарь за окном – осеннее утро, а сам он лежит в постели, и светильник стоит на полу, погасший.
   Вскочил, накинул свободное домашнее одеяние цвета топленого молока, подбежал к двери. Натолкнулся на высокого человека в форме дворцовой стражи. Испуганно вскинул глаза.
   – Что происходит?
   – Ничего, господин. С нынешнего утра у ваших дверей будет стоять охрана. Вам запрещено отлучаться из этих покоев.
   – Почему?
   – Таково повеление нашего господина.
   Взглянул на знаки, вышитые на форме, сообразил, кому подчиняется дворцовая стража. Если бы не спросонья, сообразил бы скорее.
   – Так. И что еще вам приказано?
   – Ничего. Только не пропускать никого – ни сюда, ни отсюда, за исключением нескольких ваших слуг.
   – А их, в свою очередь, тоже отрезали от остального мира, так? Только через людей господина Хисорэ, вашего начальника?
   Высокий человек посмотрел на него, коротко поклонился и шагнул назад. Значит, и разговаривать с Йири никто не собирается.
   Через пару мгновений испуганная девочка-служанка появилась в комнате.
   – Что происходит, господин мой? Кто эти люди?
   – Не спрашивай. Я и сам не пойму, хорошо это или плохо сейчас. Тебе разрешили приходить ко мне? Кому еще?
   Она назвала имя.
   – Так… Двое всего. Достаточно, впрочем.
   – Помочь вам одеться?
   – Для чего? – сорвалось с неожиданной злостью. – Если бычку недолго осталось жить, и его ждет нож мясника, такого бычка не украшают ленточками! А я и не знаю, ждет меня нож или что иное, где одежда не требуется!
   Девочка, бледная, стояла на коленях, опустив голову. Опомнился, подбежал к ней, опустился рядом, за руки взял.
   – Прости, я тебя пугать не хотел. Прости. А мне… помоги мне, хочу выглядеть хорошо – так надо. И пусть делают, что хотят – это их решение, не мое.
//-- * * * --//
   Ханари сто раз уже проклял себя за несдержанность, глупость и высокомерие. Он ведь помочь хотел. Что тут скрывать, рад был, что мальчишка без защиты остался – не сомневался, что сам защитить сможет. Наконец-то ломалась преграда, которая не пускала его к самому дорогому. Именно так – помочь, спрятать от всех, и от брата – и потом не сможет не оттаять снежная птица. И все станет, как должно. Невозможно же столько времени ждать, ночами не спать – и впустую? Ведь не может Сущий позволить такого! И знал Ханари – не допустит, чтобы кто-то ему вред причинил. Лучше своей рукой отправить в Небесный дом. А потом уйти следом. Только так, ежели защитить не сможет.
   И вот – все напрасно. Теперь его помощь не примут – разве поверит Йири теперь? Ханари сам бы – поверил?
   Зол он был сильно. Подумать только, посмел ударить!.. Тварью назвал. А потом – слова брата. И жестокость, и грязь, и надежда.
   А потом узнал, что Хисорэ выставил стражу. Теперь – все. Сейчас он – сильнейший.
   Так – из рук ускользает, болотный огонь. Только с ума сходить и остается.
//-- * * * --//
   Только в первое утро слуги видели Йири потерявшим самообладание, и то недолго. После – передвигались по коридорам с опаской, а к нему в покои входили, и облегченно вздыхали. Он не расспрашивал ни о чем, но взгляд теплым был, утешающим даже. Девочка-служанка немного играла на ахи, и порой он просил ее поиграть. Конечно, до музыкантов искусных девчонке было далеко, но незамысловатые, порой рвущиеся мелодии устраивали юного господина, и благодарность его была искренней, не равнодушно-высокомерными словами, произносимыми лишь ради осознания собственной важности. Но все же предпочитал сейчас быть в одиночестве. Думал.
   Он понимал – умные не будут спешить. Некуда. Если они захотят, чтобы Йири не жил – он жить не будет. За него некому сказать слово. Да если и будет кому… Найдут способ, не выдав себя – другой, медленный яд, или нечто иное. А те, что боятся Благословенного, спешить не станут тем более – вдруг смерть пройдет мимо Юкиро.
   А его долг обязывал оставаться здесь. Долг – и покорность судьбе. Она вознесла, пусть и решает теперь. Даже если… не один ведь Ханари. Вряд ли кто вступится – он не больше, чем пыль, если умрет Юкиро. Пыль, которая знает много. И успела нажить врагов – пусть не желая того.
   Потом Хисорэ поставил охрану, умно сделал. И защитят – пока, и сбежать наверняка не дадут.
   …Никто не знал, как пальцы сжимали флакончики с краской – и краска оставалась на них. И он, аккуратный до безупречности, не замечал ее.
   Стража сменилась четыре раза, когда Хисорэ пришел. Короткий кивок – приветствие высокомерное, но оно есть. Ответное приветствие было вежливым и спокойным – заметив, что Йири не собирается никак подчеркивать свое положение – ни страхом, ни ложной надменностью – Хисорэ усмехнулся. Так, краешком губ. Но заметно.
   Йири повел рукой, приглашая, – долг хозяина. Хотя трудно считать его хозяином даже этой маленькой комнаты. Однако Хисорэ принял предложенный тон. Значит, побудет гостем…
   «Да он же почти мальчишка», – подумал внезапно, взглянув на грустную складку рта, глаза, затененные, печально и прямо смотрящие.
   – Тебе доставляют вести о нем? – спросил сам для себя неожиданно. «Ты» получилось не оскорбительным, а почти дружеским. Сейчас с ним можно и не церемониться было – однако только варвары и деревенщина позволяют себе примитивную грубость.
   – Иногда.
   – Пока ему ни лучше, ни хуже. Но Сущий непостижим – любая радость может обернуться бедой, и напротив.
   – Я знаю.
   Хисорэ опустился на сиденье, обтянутое синим бархатом. Йири остался стоять – так, словно хотел быть у окна. Не зацепиться – не то низший, не то равный. Но не слуга.
   В лицо Йири он знал – видел его у Благословенного, и на совете, и в парке. Никогда не рассматривал – незачем было. А на совете тот и вовсе находился в тени за ажурной, обвитой зеленью перегородкой. Зато голос его хорошо изучил – теплый, по-северному певучий, негромкий. Тих, но отчетлив – шелест ветра в тростнике вечером.
   Хисорэ не питал к этому юноше недобрых чувств. Даже удивлялся порой, что тот умеет думать – а как-то и отчаянности его удивился. Не то что бы он считал своим долгом охранять Йири, пока не станет ясно, каким будет дальше путь Золотого дома. И выгоды себе не искал – здесь. Однако и поводья отпускать не хотел. Вот перед ним – то ли человек, то ли безупречная кукла. Игрушка. Аккуратно сложены руки – поза отточенная, свободная в меру, собранная, готовая измениться в любой момент. Уж язык тела Хисорэ – военный знал хорошо. Понимал – такое даже у избранных вряд ли с рождения есть, учиться этому надо, чтобы – так, когда и волос не качнется, выбиваясь из намеченного рисунка жестов, всегда уместного, всегда – лучшего.
   И в бешенство может привести такая гармония, когда подсознательно ждешь – вот он ошибется, а ошибки все нет.
   Хисорэ глянул ему в глаза. То, что под ресницами прячется, и есть истина. Остальное – мираж.
   – Делать что думаешь?
   – Ждать.
   – И не боишься… дождаться?
   – Какой в страхе смысл?
   Голос и вправду ровный.
   – Ты знаешь – тебе не позволят жить, если умрет он.
   – Знаю.
   – И не сделаешь ни шага к спасению?
   – Вы говорите мне это? Один из тех, для которых такой, как я – лишь помеха? И даже меньше того?
   – Этого я не говорил. Иначе не пришел бы сюда. Я не из тех, кого забавляет чужая боль.
   – Вы только делаете то, что нужно…
   – Ты не ответил на мой вопрос.
   Тот снова не отозвался. Опустил лицо. Потом тихо, непонятно засмеялся. Хисорэ понял, как ему плохо. Сказал с редкой в его голосе жалостью:
   – Стража – моя. Я пока еще имею много власти. Я заберу тебя в «Голубиную Гору» – это мое владение на берегу Аянэ. Вряд ли они потребуют выдать тебя – у меня.
   – Почему? – голос сорвался в шепот.
   – Ни почему, – довольно резко отозвался Хисорэ. – Лично мне ты не нужен. Но останешься жить. А если придется умереть – это будет легко. Здесь я тебе этого не обещаю.
   – Благодарю вас, – он поднял голову, и снова тень улыбки коснулась губ. Улыбки смертельно больного человека, жалеющего врача. – Но это лишнее.
   – Вот как. Может быть, ты надеешься…Что ж, наверное, у тебя найдутся заступники. А не обидно отдавать другим солнцем благословленное золото?
   Он склонил голову к плечу.
   – Этого не будет – по моей воле. Сделаю все, что смогу, чтобы этого вообще не было. Вы не правильно поняли меня, – ни капли укоризны или вины не слышалось в голосе.
   – Моя судьба нашла меня в предгорье Эйсен. Я не смог ей противостоять. Если бы я имел право выбора, меня не было бы на Островке. Никогда. А сейчас поздно что-то менять. Есть много иных обязательств. Если мне суждено умереть, я приму это. Но только это.
   Сейчас он уже не казался измученным юным существом. Статуэтка, вырезанная изо льда. У такого могли быть враги – они у него и были. Теперь Хисорэ не мог испытывать к нему жалости.
   Он медленно поднялся – и наклонил голову, почти как перед равным.
   – Удачи вам, айги.
//-- * * * --//
   Запрещено выходить. Но вреда ему не собираются причинять пока, так? Он всегда подчинялся, но – более сильному. А кто может быть сильнее человека, сейчас лежащего при смерти всего в сотне шагов дальше по коридору? Даже при одном упоминании его все остальные теряют свое значение.
   Камэты колыхнулись лениво: одна поднялась к подбородку, другая почти коснулась груди. Не угроза даже, намек на предосторожность. С прозрачной улыбкой Йири отвел острия одной рукой. Только в глаза смотрел – казалось, сразу обоим людям. Стражи в коричневом и золотом, словно выточенные из твердого корня, теряли величественность, глядя на юношу, в котором величия не было тоже – одна только легкость. Легкость серебряной паутины в темном сыром лесу.
   – Следуйте за мной, – негромко приказал он, и те не посмели ослушаться его – и нарушили повеление господина. Одно оправдание в собственных глазах – Йири все же не узником был, непонятно кем вовсе. Нехотя – подчинились. Глаз не спускали, и он кожей чувствовал – острия камэт близко. И руки темные близко – неверный шаг, и силой вернут на место.
   Всего 40 ни. Когда-то он не считал это расстоянием. У темного полога, из-за которого не проходит звук, останавливается. Дальше – нельзя. Внезапно пересыхает горло – он просит позвать Ёши. Тот появляется, смотрит недружелюбно – маска из такого же смуглого дерева, как и обличье стражей.
   – Тебе туда нельзя.
   Давно, в прежней… нет, три жизни назад Ёши был его другом. Слова падают каплями с паутины:
   – Прошу… пропустите меня. Быть может… в последний раз.
   Долго и пристально смотрит в глаза – и вдруг отступает. Почудилось – или промелькнуло былое тепло в запавших, обведенных кругами глазах? Стражникам говорит:
   – Ждите здесь. Сейчас он вернется.
   Отдернутый занавес – запах лекарств и смол.
   Йири не пускают дальше порога. Там с чем-то возится Хээлин, он видит спину Аташи. И другие врачи в отдалении. Возле занавеси стоит – и видит лицо. Издалека – толком не разглядеть, есть ли еще в нем жизнь. Его присутствие бесполезно.
   – Все. – Ёши дотрагивается до плеча, заставляя уйти.
   Снова – всего 40 ни. Стражи осматривают комнату, на всякий – невероятный – случай.
   И – снова один.
   Он с грустной усмешкой смотрел на анару. Узкий короткий клинок, почему-то кажется золотистым в сумерках. Да, отличная сталь…
   Это не сложно. Бояться он давно уже разучился. А в остальном – спасибо Хиани. Тот первым показал, что следует делать, чтобы совсем быстро было. Только бы не помешали.
   Хиани. Его уже нет. Он так и ушел. Если бы тогда больше власти было у Йири, взял бы его к себе. Хиани сказал, что не спустится ниже… но все же они были не чужими людьми. Наверное, даже друзьями, несмотря ни на что. И – он хотел жить. Возможно, он согласился бы – Йири знал, что такое чужая гордость. И не задел бы ее… Что теперь толку гадать?
   Спрятал анару в широкий рукав, манжет ее хорошо удерживал – не вывалится и не видно. И достать – дело одного мига. Вздрогнул, услышав шаги.
   Занавески качнулись – вошли трое. Подтянутые, совсем одинаковые. Военные – или стража. Да… Йири увидел эмблемы Хисорэ – серебряная рыба на темно-синем. Не воины Островка на сей раз, а люди из немногочисленной личной охраны.
   – Пойдете с нами. Готовьтесь к дороге.
   – Нет, – прерывисто выдохнул Йири. Лица пришедших остались неподвижны. И верно – все равно ведь пойдет. Или его заберут силой. Что же…
   Один из них шагнул к нему, вплотную – и протянул руку:
   – Отдайте ее. Не сейчас.
   Пальцы Йири скользнули по шелку, сжались на рукояти. Пристально смотрят – не успеть. Перехватят удар.
   – Не шевелитесь, – чужая рука ловко извлекла анару из складок. – Теперь вы пойдете с нами.
   – Куда? Зачем? – отчаяние было в голосе, и знал, что спрашивать бесполезно – однако пытался хоть как протянуть время, не осознавая того.
   – Если ответы будут, их даст наш господин.
   – Ему можно верить, – молвила тогда Иримэ, и Йири ответил:
   – Я не могу сейчас верить никому.
   Девочка в углу замерла с полуоткрытым ртом. Йири вспомнил о ней.
   – Я могу взять с собой хоть кого-то?
   – Об этом господин не сказал.
   – Значит – нет?
   Люди переглянулись немного растерянно, и Йири избавил их от напряженных раздумий.
   – Я поеду один. Все равно… – прибавил он едва слышно. И голос вновь обрел силу. – Пока оставьте меня.
   – Велено – без промедленья.
   – Хорошо. Но так – я не пойду. Я не задержу вас.
   Воины коротко поглядели – и шагнули к дверям. Оставили одного. Понимали – больше не будет попыток воспользоваться анарой или ядом, раз дал согласие следовать к их господину. Йири вздохнул – дурак. Сейчас бы самое время… но слова данного не воротишь, и хочется жить. Хочется.
   Девочка с плачем бросилась ему в ноги. Йири повел рукой:
   – Лучше помоги мне.
   Он не стал подбирать наверх волосы, просто заново скрепил их на уровне плеч в пышный тяжелый хвост. Свободно лежали волосы, обрамляя лицо. Принесли одежду всадника, серо – зеленую. От ханны он отказался. На запястьях сомкнулись браслеты черненого серебра. Ни одного камня.
   – Господин… вы вернетесь? – голос молящий – и громкий, словно уже наплевать, как положено разговаривать.
   Он не ответил. Вышел за дверь. Посланники оглядели одежду его.
   – Вы не должны ехать верхом.
   – Вот как? Тогда свяжите меня, и привезите, как вещь.
   Трое вновь переглянулись, и ближе стоящий к Йири проговорил:
   – Закройте лицо.
   Йири накинул на голову тонкий шелковый шарф без вышивки, перекинул один конец через плечо, потом укрепил другой. Теперь в сумерках сложно было сразу узнать, кто это – а всадники мелькнут и исчезнут.
   Час езды быстрой рысью – а то и дольше. Но лошадей не рысью пустили, а в галоп, едва миновали стражу, и первую, и вторую, и третью, – ту, что за мостом. Вся стража была предупреждена – или попросту не посмела задерживать, увидев серебряную рыбу на синем. Йири сжимал поводья, опустив голову – складки шелка закрывали почти все лицо. А потом – видимость воли. Он даже счастливым себя почувствовал на пару мгновений, – нет не на пару, дольше, когда неслись в сумерках, и упругое лошадиное тело слушалось малейших движений всадника. В эти минуты ему было все равно, куда.
   Шарф слетел с головы, трепетал за плечами. Ветра не было – но всадники рождали его, серый, пахнущий быстротой, и травы свивались с ветром в одно.
   Йири не оглянулся ни разу – да и вперед смотрели только глаза, не душа. Если бы мог, позволил бы ветру забрать себя, унести – или просто развеять над осенней травой.
   О его славе наездника не знал разве что глухой, и люди Хисорэ не сдерживали коней, напротив, подгоняли, почти не обращая внимания на пленника своего – знали, что здесь он, и не свернет никуда.
   «Голубиная Гора» – дом на вершине маленького холма, далеко с него видно. С одной стороны холма – обрыв, неподалеку, внизу – небольшая роща. С этой стороны подобраться к дому невозможно, скорее, шею свернешь. Да и с других – невозможно, все просматривается, как на ладони. Приехали. Йири спрыгнул с коня, и юношу провели в дом – вполне уважительно, только провожатые больно уж сурово смотрели.
   Комната маленькая, светлая – цветок речной лилии. Не понятно, для кого предназначена – для гостя ли, пленника? Его привели сюда и оставили ждать, слуги принесли легкой закуски – морских даров, фруктов, вина – ни до чего не дотронулся, только воды выпил, ледяной, из темно-бронзового кувшина налитой. И, не раздумывая, выбрал сиденье напротив двери, чуть сбоку – все видно ему, и тому, кто войдет. Замер в давно ставшей привычной позе – сложены руки, голова чуть наклонена; при неподвижности полной – иллюзия незаметного глазом движения, а по сути, лишь готовность к нему.
   Хозяин появился, когда ночные птицы кричали вовсю. На пороге не остановился, кивнул резко немного – привычка. Он и с повелителем так держался.
   – Асантэ.
   Йири ответил, медленнее, чем говорил обычно. Ни о чем не спросил. Тот подошел на расстояние вытянутой руки – и сам дал ответ.
   – Я предлагал тебе это укрытие. Ты отказался. Что ж… как угодно. Однако теперь я решил, что так будет лучше. Останешься здесь. В пределах дома ты – свободен. Тебе отведены комнаты. Получишь все, что нужно.
   – Почему? Что изменилось?
   – Ты умный парень, а тут подумать не хочешь. Еще немного – и тебя бы забрали другие. Мийа пока стали бы хранить твою жизнь, а вот у Лисов ты жил бы только, пока Благословенному не станет еще хоть немного лучше.
   – Это я понимаю. – Йири чуть вскинул голову: – А вы играете на чьем поле?
   – На своем. И тебе я не враг, и смерти твоей не желаю.
   – Пока.
   – Все мы живем «пока». Сейчас я предпочитаю тебя охранять. И еще… – теперь он помедлил, подбирая слова. – Думаю, ты заслуживаешь этой охраны.
//-- * * * --//
   Тами
   После памятных скачек – испытывал почти неприязнь. Потом сам себя убедил, что поддался, что всего лишь отплатил за спасение, позволив быть – первым. Вернулся в Ай-Ташина, и появились другие заботы. Новички. Мальчишки из хороших семей – других в эту школу не брали. Кто-то скромный, кто-то нос задирал. Но почти все – как водяные на суше, неуклюжие. Неужели и сам таким был? А ведь был, и недавно. До сих пор есть, чему учиться.
   Потом прилетело письмо от брата – о здоровье отца тот писал, и советовал не покидать Ай-Ташина. Мол, все в порядке пока, а Тами горячий, нечего ему делать в Столице, где ныне только по краешку и ходить. Про врагов-Зимородков не упоминал – мало ли в чьи руки письмо попадет, сейчас повсюду шпионы. Тами понял и так, что брат между строчек сказал. Пока он в Ай-Ташина, лучшей воинской школе, нет нужды гадать, что там происходит. А в случае чего у Тами и сторонники сыщутся, идти далеко не надо.
   Он и остался бы там, если бы не видение: рыжий конь пролетает мимо, словно на крыльях, и всадник выбрасывает руку в сторону – то ли коснулся коня вороного, то ли нет. И вот уже рыжий вперед вырывается…
   Пара фраз сорвалась с губ – в Ай-Ташина поняли бы подобную речь, но не при дворе. Там говорят иначе, изысканно. Крикнул слуге, чтобы седлал Вороного.
   Пронеслись по холмистой равнине как тени. Всего двое сопровождали Тами – невелика свита; однако стоило жителям мест, где всадники поили лошадей и останавливались ненадолго, увидеть вышивку на головной повязке Лисенка, бледнели и чуть не втрое сгибались. Тами их даже не замечал. Мыслями был в Столице.
   Кони у Дома Лисов – лучшие, но Тами казалось – бегут не быстрей старой клячи, и он не жалел их, загнал совершенно.
   Дома все было по-прежнему. Отец в отъезде, он теперь жил у целебных источников, Ханари целыми днями пропадал в казармах, Шену, как обычно, изысканный и неторопливый – занимался всем сразу, от украшения дома до интриг. Шену Лисенка и встретил, когда тот появился на пороге.
   – Ты все же примчался, – недовольно проговорил старший брат. – Для тебя не писаны просьбы и правила.
   – Я подчиняюсь приказам командования – или моего отца, – сухо отозвался Тами.
   – В трудные времена приятно мешать планам своей семьи, не так ли? – не менее сухо ответил Шену. – Что ж, отдыхай с дороги. Ты не гость – так что возиться с тобой не буду.
   Лисенок отмылся после нелегкого пути, поел, и вновь направился к старшему, немного жалея, что поздоровались не больно-то радостно. Разговор Тами собирался повести непростой, и лучше бы застать Шену в благосклонном расположении духа.
   Едва Тами появился на пороге, предварительно стукнув в дверь и тут же открыв ее, брат недовольно махнул рукой. Смуглая фигурка выбежала из комнаты, подхватив тяжелое текучее покрывало. Тами даже не разглядел, кто из домашних игрушек – или нечто новенькое?
   – Ты вечно являешься незваным гостем. В Ай-Ташина тебя и Ханари совершенно отучили от приличных манер.
   – Да брось, – с досадой произнес Тами. – Было бы важное что…
   – Зачем ты примчался на крыльях ветра? Если у меня еще были надежды, что просто скучал по дому, теперь, после такого бесцеремонного визита, они развеялись. Так что тебе нужно?
   Тами подбирал слова осторожно, однако все равно получилось нескладно. Шену понял вопрос еще раньше, чем тот был задан.
   – И ты туда же!
   – Не понял тебя? – Тами был слегка ошарашен.
   – Пустое…А тот…он исчез.
   – Исчез? И следов никаких?
   Старший брат внимательно посмотрел на младшего.
   – Не сомневаюсь, что забрал его начальник дворцовой стражи… господин хэата, убийц. Только лучше пускай считают, что он просто исчез.
   – А если была бы возможность его отыскать?
   – Ты всерьез веришь в это? – быстро спросил Шену. – У Хисорэ надежные люди. Ссориться с ним – потерять жизнь. Меня он не терпит. Впрочем, он расположен к тебе…
   – Хочешь смерти Йири?
   – Естественно, – старший брат посмотрел со спокойной улыбкой. – Непонятно ведь, какими сведениями он располагает. У нас и так достаточно сложностей.
   Тами порывисто вскинул голову:
   – Он же на год младше меня! Ты до сих пор считаешь меня мальчишкой, а его…
   – Слава Сущему, Йири мне не родня.
   – Но ты же не хочешь, чтобы я… если удастся увидеть его.
   – Я был бы рад, если бы ты смог. Но хоть Ай-Ташина и дала тебе многое, ты – воин, а не хэата, Предназначенный убивать. Вряд ли… Но хоть попробуй добиться его доверия. Эта снежная пташка не подпускала к себе никого, но я помню скачки… Это твой ключ.
   Тами и сам понимал, что ему проще добиться доверия. И со свойственным Асано якобы чистосердечием обратился к начальнику гвардии Островка: так, мол, и так, беспокоюсь, дошли слухи, если правдивы – прошу, позвольте увидеться. Лисам трудно было найти равных в умении выказать искреннюю озабоченность, о чем бы они на самом деле не помышляли. А в глазах Тами было и подлинное беспокойство, да и возраст его вызывал куда меньше подозрений. Хисорэ же рассудил так: все равно догадки скоро станут уверенностью, а сейчас он сильнее Лисов. Пусть встретятся.
   По дороге к «Голубиной горе» Тами волновался изрядно. Сам себя осаживал на протяжении всего пути – что такое, в самом деле! Словно мальчишка перед первым свиданием! Но издевки над самим собой помогали мало. И когда к воротам подъехал, назвался, и когда спрыгнул с коня, и даже на пороге комнаты того, к которому примчался из Ай-Ташина – все еще неловкость чувствовал и волнение. Но как рукой сняло нерешительность, едва встретился с удивленным взглядом «оленьего» разреза глаз, удивленным – и ничего больше. Ни радости, ни страха, ни враждебности.
   – День добрый! – с легким вызовом произнес. Ожидал поклона, как высшему – получил иное.
   – Здравствуй.
   Так, одним словом, тот убрал все границы, о которых много думал Лисенок. Низший? Может быть. Пленник, ожидающий решения своей участи? Вероятно. Однако – ровесник, и такой же лихой наездник – к чему остальное?
   Тами был поражен, как спокойно встретил его Йири. Почти по-дружески; удивление первое быстро прошло – и он вновь обрел безупречную легкую неторопливость, радушие хозяина при виде желанного гостя. И прорваться сквозь эту мягкую вежливость было не легче, чем бабочке разорвать паутину. Все попытки Лисенка прощупать подлинное настроение Йири заканчивались впустую, вопросы Тами, ведущие к цели, он обходил искусно. И Тами неожиданно рассмеялся.
   В удивленном ожидании поднятая бровь – вот и все, что получил в ответ. А Тами сам пояснил причину своего смеха:
   – Знак нашего Дома – Лис. Хитрый, значит. А кто тебя, скажи, научил лисиц за нос водить?
   – Говорят, слуги всегда хитрее хозяев, – поживи внизу, и научишься!
   Перед простотой устоять трудно, и стенка дала крупную трещину. И Лисенок заговорил торопливо, уже осознав, что не игра в искренность, а только искренность подлинная может сломать ее.
   – Я ведь не просто пришел. Если согласен, я гору эту сверну, но тебя заберу отсюда!
   – Незачем это. Пусть горы на месте стоят. Здесь я не по своей воле, но эта воля добра ко мне.
   – Пойми же – нет добра при дворе, когда умирает глава Золотого Дома! Каждый сам за себя.
   – Да. И все же… я никуда не хочу убегать.
   – Ты же пленник здесь! Даже свою жизнь оборвать ты не сможешь!
   – Мне тут хорошо.
   – Хорошо?! Неужто тебе ничего не нужно, кроме угла, где можно свернуться в тепле?
   Схватил его за руку, больно:
   – Ну почему ты всегда плывешь по течению? Надеешься, оно всегда будет милосердно к тебе? Можешь не выплыть!
   Йири отвел локоть в сторону, освободил руку – Тами, не соображая, мог повредить ее. Покачал головой.
   – Не по течению. Не забудь, выбираю я. Сейчас – я.
   – Какой выбор! Я предлагаю тебе свободу!
   – Мне часто предлагали ее те, кто дать ее не мог.
   – И мой брат? – резко спросил, не по-доброму.
   – И Ханари, – согласился тот.
   – Понятно, – голос зазвучал глуше. – Теперь кому ты поверишь из нас?
   – Тебе верю. Только ты не обо мне, о своей родне подумай.
   – Думаю. Знаешь, чего Шену хочет?
   – Смерти моей.
   – Знаешь – и со мной согласился остаться наедине?
   – Довольно, – Йири сказал это тихо, но Тами повиновался – замолчал. И лишь пару мгновений спустя осознал, чье повеленье исполнил.
   – Вот так, – проплыло по комнате шелестом ветра.
   Тами присел напротив, положил на колени руки.
   – Да… он многому научил тебя. Представить не мог… Ну, так я понимаю Шену.
   – Перестань, – попросил Йири, – Ты ведь не с тем пришел. У твоего старшего брата глаза хассы. А у тебя – прозрачные, будто вода чистого озера, когда каждую песчинку видно.
   «Я помогу ему», – думал Тами, покидая «Голубиную Гору», – галопом несся, с силой камешки из под копыт коня вылетали. – «Братья не того хотят – пусть!»
   Ворвался к себе, словно его убийцы преследовали, закрылся ото всех. Девочка – Несущая тень – робко вошла к господину, так чуть за дверь ее не вышвырнул, хотя раньше относился весьма благосклонно.
   Шену в доме не оказалось, зато Ханари приехал. И за всеми движениями брата следил внимательно, не приближаясь – так бабочек ловят или птиц, осторожно, чтоб не спугнуть, ближе подходят. И в Ханари текла «лисья» кровь… Со старшими ему было не тягаться по части интриг, а младшего пока еще мог обставить.
   Особенно, когда чувствовал – речь идет о том, что Ханари уже считал своим. Так просто не выпустит.
//-- * * * --//
   «Суэ так и не появилась. Может, погибла? Неудивительно – в Тхэннин проститься с жизнью недолго. Но про девчонку успела послать известие. Пожалуй, большего и не нужно. Имя, примерный возраст и внешность. Ему будет довольно».
   Угловатый стремительный почерк – сейчас Каэси нет нужды использовать вычурный стиль.
   «Ты пытался найти родных. Я знаю, какой ответ тебе принесли посланцы повелителя. Но они искали не так хорошо, как мои шин. Твоя сестра Аюрин жива. Если хочешь увидеть ее – я жду тебя».
   И приписка внизу:
   «Меня тебе нечего опасаться. Не стану скрывать – возможно, мне принесет пользу твое присутствие. Если же нет – уйдете живыми оба».
   Письмо обнаружил на столике, под кувшинчиком с мятным напитком. Кто принес – неизвестно. Любой из слуг мог… и никто не мог. Слишком большая ловкость требовалась – так положить, чтобы Йири, постоянно бывший настороже, не заметил. Не с неба же это письмо свалилось?!
   Прочел раз, другой. Глазам не поверил – и перечел в третий. Аюрин. Словно иголку в сердце вонзили. Разыскали-таки! Жива! Да не те разыскали, и не вовремя.
   Йири заметался по комнате. Никакого спокойствия не осталось, не следил ни за жестами своими, ни за лицом. Заметил, что за ним наблюдают. Человечек неприметный, зашел букеты поправить, пробормотал, не глядя на Йири:
   – Тами Лисенок еще навестит вас. Он предлагает побег – послушайтесь его. Мой господин заберет вас по дороге.
   – Твой господин?! Ты положил письмо?!
   – Я. Я служу Дому Мийа.
   – Ты из сословия шин?
   – Да, господин.
   – Откуда ты знаешь про побег – что Тами предлагал мне его? – Йири шагнул к нему, невольно сжав руку. Ударить не смог бы, наверное – даже ради спасения жизни своей.
   – Я просто умею слушать и думать. Не бойтесь – знаю только я. А я хочу, чтобы вы быстрее покинули этот дом.
   – Я не хочу навлечь беду на Тами! – воскликнул юноша. – Он от чистого сердца хочет помочь мне!
   – Тшш… – человечек прижал палец к губам, укоризненно покачал головой. – Зачем так кричать, господин?
   – Ты знаешь – это правда про мою сестру? – он напряженно ожидал ответа, не задумываясь, что для шин солгать – раз плюнуть.
   – У всех свои задания, – уклончиво отозвался тот. – Я исполняю порученное, и меня не ставят в известность обо всем остальном.
   – Твой господин… как я могу верить ему?
   – Вы же доверились тому, кто распоряжается хэата, «отнимающими жизнь».
   – У меня не было выбора.
   – Ну, а сейчас он есть. Не ошибитесь только. – Он улыбнулся, и морщинки появились у глаз. – И не надо так беспокоиться, господин. Все мы в руке Творца – и мы, и наши близкие. Все получим лишь то, что заслужили.
   – Ты служишь двум господам?
   Тот покачал головой:
   – Одному. Только одно служение имеет цену. Остальное – мираж.
   – Не боишься убийц?
   – После вашего исчезновения исчезну и я. А там… хэата обучены убивать, но чтобы найти шин, надо уметь отыскать песчинку в море.
   Этому человеку Йири поверил и ждал – Тами снова придет. А шин, затерявшиеся среди слуг Хисорэ, помогут бежать. Неловко было – бежать из дома человека, возможно, спасшего ему жизнь. Но стоило подумать о сестре, и все забывал. Два дня метался по комнате, словно пойманная хасса по клетке. А вечером тот человечек снова возник на пороге.
   – Надумали? – и улыбнулся.
   – Тами здесь? – ответил вопросом на вопрос. Тот без слов протянул письмо Лисенка – почти умоляющее, немыслимое для представителя Дома по отношению к такому, как Йири.
   – Он будет ждать вас. Если согласны…
   – И господина твоего слуги будут ждать по дороге, так?
   Человечек развел руками:
   – Ни за себя, ни за него опасаться не стоит.
   – Что стоит слово шин! – раздраженно бросил, но затем сказал: – Я готов. Передай ему мое согласие…
   Когда стемнело, человечек принес ему одежду всадника, подходящую для ночной поры. Переодеться было делом нескольких мгновений.
   – Охрана…
   – Они спят.
   – Ты подписываешь себе приговор!
   – Моя жизнь – это служение господину.
   – Довольно, – шепнул Йири, ступая в темный коридор. Человечек взял его за руку – он видел в темноте, словно кошка. Хоть юноша и сам мог неплохо видеть в ночи, доверился проводнику.
   – Скорее! – одними губами произнес человечек, помог Йири выбраться через окно. Над самым обрывом прошли по карнизу, спрыгнули наземь. Йири повернул голову, взглянул на путь, который только что одолели – и своим глазам не поверил. Невозможно ведь. Уж не заколдовал ли его этот странный человек? Тот улыбнулся скупой улыбкой, и указал на тени впереди. Тами – почти слился со стволом древнего каштана.
   – Бегите к нему. Прощайте. Как бы ни обернулись дела – больше мы не увидимся, – человечек притронулся к плечу Йири, чуть подтолкнул – и словно растворился в тенях.
   – Ты! – краска бросилась Йири в лицо при виде Лисенка – ведь он собирался воспользоваться дружбой этого юноши для собственных целей. А Тами не просто рискует – против семьи идет. Против любимой семьи. Стыдно… Но в темноте не было видно изменившегося цвета лица Йири.
   Тами прижал пальцы к губам и покачал головой.
   Двое скользнули между стволами – дальше от ограды, туда, где ждали люди Тами с лошадьми. Никто не окликнул, верно, человечек тот позаботился – и впрямь что-то в питье охранников подмешал. Лошади были приучены вести себя тихо – ни одна не заржала. С Тами было четверо – небольшая свита, но беглецам достаточно. «И достаточно, чтобы вещь поменяла хозяина, от Тами – к другому» – отдалось нерадостной мыслью.
   – Мы уедем в сторону озера Айсу, – торопливо говорил Тами, а Йири едва слушал его. Знал – отсюда всего две дороги, и на обеих будут ждать люди Зимородков. Не скоро… еще не сейчас. Еще можно испытывать радость от удачного побега. Еще не ушло из груди теплое чувство – у него появился друг. Друг, которого Йири сознательно предает… ради сестры, которой, возможно, уже нет в живых.
   Глухо постукивали копыта по сухой глине, да летучие мыши – те, что еще не заснули к зиме – вспарывали воздух стремительным неровным движением.
   Йири первым заметил силуэты всадников – наверное, потому что был напряженней готовой лопнуть струны. Вскинулся – почему здесь? Рано… много раньше условленного. Охранники поначалу собрались, как хасса перед прыжком, потом враз расслабились.
   – Это мой брат, – в голосе Тами спокойствия не было.
   – Ханари, – тихо отозвался спутник его. И этот… ведь за младшим братом следил. Теперь перехватит раньше. Как глупо все…
   – С ним больше людей. – Тами всмотрелся в ночь.
   – Что же вы, ради меня ссору затеете? – горечь была в голосе. Ханари подъехал близко. Его люди – их было десять – окружили встреченных – мягко так, незаметно. Однако в Ай-Ташина и Тами успели обучить. Он понял.
   – Здравствуй, брат.
   – Приветствую, младший. Дорога в холмах опасна в такое время. Сейчас – особенно. Нам по пути.
   Впервые посмотрел на Йири. Без улыбки, пристально – так смотрят на кубок, гадая, есть ли в нем яд. Капюшон был откинут, темная повязка волосы держала – открытым оставалось лицо Ханари.
   – Будешь гостем моим.
   – Нет. – Словно сталь прозвенела – Тами голову вскинул. – Ты знаешь, и я знаю. Я не позволю убить его.
   – Что ты, братишка. Его жизнь для меня священна.
   Йири прикусил губу, все в этих словах услышав. Люди Тами и среднего Лиса исподлобья друг на друга смотрели – ведь не враги, братья встретились. А, похоже, миром не обойтись. Ханари проговорил негромко:
   – Не стоит, Тами. У меня людей больше. Не хватало еще нам в Доме раздоров. А цель у нас общая – чтобы он жил, – кивнул в сторону Йири. – Чего хочет Шену, меня не касается.
   – Что он, что ты, – срывается с губ. Нехорошая тишина, звенящая. Тами – мальчишка еще. Вот-вот клинки зазвенят.
   – Поехали, – Йири тронул поводья.
   Ханари вскинулся удивленно, с облегчением рассмеялся – тихо, бесшумно почти. Словно камень свалился с души. Тами стиснул кулаки, склонил голову – бессилен.
   Ехали молча. Ханари справа, Тами слева.
   Чувствовал на себе взгляд.
   Ханари заговорил первым, неслышно почти:
   – Это не ложь, ты знаешь. Для твоей защиты я сделаю все.
   – Много у меня нынче защитников…
   – Не веришь?
   – Верю. А плата?
   Заметил, что Тами прислушивается, смолкает.
   Близко сукно рукава – узкая вышивка на манжете почти не видна, лишь иногда блеснет золотая нить в свете ущербной луны. Перестук копыт по сухой холодной земле.
   Вдруг лошадь Йири срывается с места – и мчится к оврагу, чернеющему вдали. Тами вскрикнул – неужто понесла лошадь? Немыслимо. Или всадник задумал сломать себе шею?! Только миг сомневался – потом поверил: Йири знает, что делать.
   – Помешайте остановить! – крикнул Тами своим людям.
   Те развернули своих коней и преградили путь свите Ханари – кому успели, четверо против десятерых. А конь Йири мчался, словно демоном подгоняемый, между ночных холмов. По прямой не уйти – юноша знал это, и сразу свернул к оврагу. Подскакав почти вплотную, направил коня вдоль обрыва – расстояние между ним и преследователями сразу сократилось, но не этого он боялся, а того, что не сможет справиться с конем. Если бы сам его обучал!
   – Пожалуйста, помоги мне! – сорвалось с губ – просьба, обращенная к Серому, коню, которого дал ему Тами.
   Погоня близко уже – и овраг почти сошел на нет. Почти – внизу ровная степь, нужно только спуститься.
   Он огибает холм, пускает коня шагом со склона – Серый чуть не сползает. Но Йири заставил его. Сердце. Гул в ушах. Внезапно поднявшийся ветер сухими травами шелестит.
   Ханари и Тами скачут бок о бок и одновременно видят фигурку внизу: близко, а не ухватишь. Пока спустишься с неудобного склона, уйдет. Двое лучников Ханари подъехали, смотрят вопросительно на господина. Подстрелить не так уж и трудно.
   – Нет, – хрипло выдохнул. – Темно…ветер. В лошадь…можно промазать. А вдруг в него…нет.
   Тихо было. Птицы не пели – по осени в холмистой степи мало птиц. Розовато-серая полоса неба у горизонта становилась все шире. Нехотя раскрывался веер рассвета – из прозрачной хрусткой бумаги, без украшений.
   Куда ему направиться? Не во дворец же, это верная смерть. Можно попробовать скрыться в предместьях – только вот незамеченным ему сложно будет остаться. В обычное время мог, наверное, затеряться среди крестьян или ремесленников, но не сейчас. Да Мийа всех шин поднимет, все окрестности перевернет. А такому, как Йири, спрятаться трудно. Да и не умеет он прятаться. Мысль умчаться куда глаза глядят не пришла в голову – пока жив тот, которому Йири отдал свою душу.
   Йири спрыгнул с коня, повел его в поводу. Высокая трава, скользкая от росы, мешала идти. Конь встряхнул гривой, заржал. Йири провел рукой по его гладкой шерсти, мерно поднимающемуся и опадающему боку.
   – Ты знаешь дорогу? Мы возвращаемся.
   Юноша не торопился. Утро, серое, сырое, холодное, принадлежало ему.
   «Я больше не буду игрушкой. Если Аюрин и вправду у них – лучше ей умереть, чем тоже стать куклой в руках сильных мира сего».
   – Э-сэнна. Прости.

7. Дорога на север

   Небеса благоволили к нему – побег с Островка прошел удачно. Никому не оказалось дела до встрепанного мальчишки, помогавшего выносить мусор, и после никто не обратил внимания на шуструю фигурку, обсыпанную соломой от куртки до головной повязки. Лениво шуганули – видно, кто-то из низших слуг, забрел, куда не положено.
   Аоки, выждав до темноты, пробежал до реки Юн и бросился в воду. По осени она была очень холодной, но мальчишка еще не успел позабыть годы жизни в бедных кварталах – а тогда приходилось и холод терпеть.
   Переплыть реку не составляло труда, и четверти ани ширины не было. Не умеющему на воде держаться и впятеро меньшего хватило бы, впрочем.
   Вылез на берег, измазавшись в глине. Восточный берег реки, на который и выбрался Аоки, был почти пологим – не то что западный. Костер разжигать не следовало – заметят. Так что побежал в мокрой одежде, быстро, надеясь, что бег не позволит простыть. И лишь оказавшись за склоном холма, развел костер из жесткого кустарника – благо, кремень и трут не намокли в медной, плотно закрытой коробочке.
   Отогрелся немного – и дальше пошел. Столицу Аоки знал хорошо, и стремился миновать как можно скорее, но не привлекая внимания ночных сторожей.
   Их желтые и оранжевые фонарики покачивались то тут, то там, словно призраки умерших ходили по земле.
   Утро Аоки встретил уже за стеной, в предместьях. Тут можно было и отдохнуть, но страх подгонял, не давал даже шага замедлить. Юность позволяла тратить силы щедро, неразумно – и не требовала платы потом.
   Так еще день прошел и другой – мальчишка почти не отдыхал. И запасов еды с собой не было – не подумал. Лишь горсть миндальных орехов, любимое лакомство, с собой взял. Теперь они кончились.
   Редкие рощицы, две трети которых составлял довольно колючий кустарник, сменились более солидным леском.
   Аоки устал настолько, что даже не заметил, что в пяти шагах от него на пеньке сидит человек – лет тридцати на вид, смуглый, с худым лицом, в черной одежде. Осознал присутствие незнакомца он лишь тогда, когда тот рассмеялся.
   – Эй, чудик!
   Аоки вскинул голову.
   – Есть хочешь?
   – Да. Только у тебя не возьму, даже если предложишь.
   Тот хмыкнул.
   – Надо же, осторожный. Да не бойся, бери – платы не потребую.
   Он кинул на колени Аоки лепешку. Подросток хмуро глянул на нее – аппетитную, с желтой корочкой – и откусил край.
   – Куда идешь?
   – Не знаю.
   – А откуда, не скажу? А может, я твой хранитель, а ты меня так встречаешь.
   – К демонам таких хранителей!
   – А ты нахал, – удовлетворенно заметил незнакомец. – Хоть бы спасибо сказал.
   – А ты что, добрые дела за спасибо делаешь? – ядовито спросил Аоки, доедая лепешку.
   Тот рассмеялся и встал, перекинул потрепанную котомку через плечо.
   – Пойдешь со мной?
   – Нет.
   – Ну и дурак, – беззлобно сказал человек. – В наших краях одиночке просто – сам не помрешь, так другие помогут.
   – Другие? Разбойники, что ли? Что, и ты тоже из них? – съехидничал мальчишка.
   – Конечно, – неожиданно жестко усмехнулся смуглолицый. Повернулся к Аоки спиной.
   Тот устало опустил голову на руки.
   – Ладно, идем. Там разберемся, – прозвучало над ухом.
   Аоки неожиданно ощутил прилив злости.
   «Пусть все катится в Нижний Дом!» – и резко поднялся.
   – Кто ты такой? – спросил Аоки около часа спустя, шагая позади незнакомца. Это были первые слова, произнесенные за время пути вдвоем. Под ногами чавкала глинистая земля, колючие ветви елей почти смыкались над тропинкой. Трещала сорока.
   – Меня называют Суори, Уж, – не сразу откликнулся человек.
   – Куда мы идем?
   – Прямо к ближайшему оврагу. Там я тебя убью, ограблю, а тело закидаю ветками.
   – Ну и пожалуйста, – Аоки споткнулся о корень. Нога болела, и усталость подступила совсем уж вплотную – не совладать.
   – Не спи на ходу.
   – Ты мне не указывай, – вяло огрызнулся мальчишка. Голос Суори отдалился и звучал теперь откуда-то сверху, наверное, из-под облаков.
   – Свалишься на тропе – я тебя дальше не потащу. Скоро дойдем до деревни, там отоспишься.
   Деревня была крошечной, и как ни странно, не бедной. Что тут жители на полях выращивали, деньги, что ли? Постоялого двора не было, конечно, однако некое подобие дома для путников все-таки содержала старая женщина свирепой наружности. Аоки в жизни к такой на ночлег бы не попросился. А Суори и дела не было до физиономии хозяйки. Он чуть не за шкирку втащил мальчишку в комнату и швырнул на жесткую лежанку.
   – Спи давай! Чтоб утром шел, а не плелся!
   Аоки собрался было нахамить в ответ, но уснул раньше, чем успел открыть рот.
   – Ну ты и здоров спать!
   Резкий, насмешливый голос мгновенно прогнал то, что осталось от сна. Аоки подскочил на лежанке.
   – Какого… – он запнулся. И улегся поудобней, всем видом показывая, что ему и тут хорошо. Натянул одеяло до ушей. Суори посмотрел на мальчишку, приподняв одну бровь.
   – Можешь валяться тут хоть до зимы. Только я ухожу.
   – Уходи. – Аоки мрачно глянул на Суори из-под упавшей челки.
   – Дурак. С чем ты останешься?
   – Без тебя жил?
   – Ну, смотри, – негромко произнес Суори. – Сам со мной пошел. Уже передумал? Оставайся, золотко мое. Мне-то ничего от тебя не надо. А вот ты, я смотрю, привык жить неплохо. Хорошо тебе будет зимой…
   – Зачем тебе я?
   – Видишь ли… Я не люблю людей, но порой они меня развлекают. А ты забавный. Рысенок… Хириши.
   – Не врешь?
   – Нет, – он усмехнулся краешком рта. – А ты поверь. А проверишь потом.
   – Ладно… Я с тобой пойду.
   Суори расхохотался в голос.
   – Какую честь мне изволили оказать! – и, заметив, что мальчишка вновь ощетинился, довольно заметил:
   – Привыкай. Я с тобой церемониться не буду.
   – Очень надо…
   Пока Аоки жевал лепешку, посверкивая неприветливыми глазищами, Суори с кем-то вполголоса разговаривал. Потом привычным жестом подхватил котомку и поманил пальцем Аоки.
   Потом была осенняя дорога. Шли на север – все больше попадалось деревьев с пожелтевшей листвой. Зарядили дожди. Аоки мерз – одежда мало годилась для осени. А за последние годы он позабыл про холод, тем паче, что в Сиэ-Рэн было гораздо теплее.
   – Куда мы идем? – спрашивал он у спутника, но тот лишь отшучивался.
   – Одевайся, – он где-то раздобыл теплую одежду.
   – Кого ограбил? – буркнул Аоки, натягивая бурые шерстяные штаны и заворачиваясь в такую же куртку. Добавил:
   – Я смахиваю на пугало.
   – Не оденешься – будешь смахивать на труп, – равнодушно заметил Суори.
   Они цапались с завидным упорством: Суори, кажется, получал удовольствие, сначала дразня мальчишку, а потом затыкая ему рот едкой репликой, не лишенной здравого смысла. Но и Аоки не оставался в долгу. Один раз Уж просто сгреб его за шиворот и пояснил, что не намерен спускать с рук дерзости оборванцам. Запугивать младшего спутника подобным образом было бессмысленно, и оба это знали. Однако раз за разом сталкивались, словно в попытке прояснить, кто чего стоит. Постепенно привыкли друг к другу – хотя вежливее не стали.
   Деньги у Суори были, и по дороге он словно пополнял их запас – Аоки не мог понять, за счет чего. Кажется, Суори и вправду был личностью сомнительной. Благо, мальчишка насмотрелся на многих в детстве. Но Суори не просто казался штучкой темной – он был опасен. Пожалуй, Аоки боялся его – и это питало хмурую дерзость мальчишки.
   Шли к горам Юсен – в конце концов Аоки это понял. Суори называл его только Рысенком, Хириши. И ни разу не спросил, как его настоящее имя, кто он и откуда. Хотя попутчиком мальчишка был необычным. И держался намеренно грубо – временами это получалось забавно и неуклюже. Суори в основном сторонился людей, не задерживался в деревнях дольше необходимого и разговоры мало с кем вел.
   С Ужом было спокойнее, чем одному – это Аоки не мог не признать. Суори превосходно знал местность, и, кажется, демона послал бы подальше, вздумай тот ему помешать.
   Суори торопился на север. Больших рек не переходили – а перебраться через мелкие речки, впадающие в озеро Айсу или реку Иэну, труда не составляло. В большинстве округов мосты и дамбы были в полном порядке – при нынешнем правителе за этим следили строго.
   Встречные, кто бы они ни были мало интересовались двумя путниками. Пару раз их пытались задержать для выяснения личности, но безуспешно – в первом случае Суори отговорился, а во втором они просто сбежали из-под стражи, благо, Аоки тоже был шустрым и бегать умел.
   Во время пути мальчишка часто ловил себя на мысли, что ему не хватает былых удобств, и сам на себя злился на это. В пути он и Уж не голодали, но и на роскошные пиры их трапезы не походили.
   Аоки поражался, насколько же большая страна – Земли Солнечной Птицы. И верно думают, что она – центр мира всего. Что там за границами? Неужто столь же огромные земли? Не верилось. Холмистая степь тянулась и тянулась, редкие рощицы понемногу начинали густеть – предвестье пышных лесов севера.
   А потом начались предгорья.
   – Ты прямо бежишь к горам, – съязвил как-то мальчишка. – Хочешь залезть на самую верхушку горной цепи? А потом что, на небо полезешь?
   – Может, и полезу. Будешь смирным – и тебя с собою возьму, а нет – сброшу с облака, – усмехнулся Суори.
   – Таким, как ты, на Небеса путь заказан!
   – Такие, как я, везде пролезут, – парировал Уж.
   Аоки устал препираться.
   – Что за провинция?
   – Окаэра. Она примыкает одним краем к горам Юсен, другим – к отрогам гор Эннэ. Здесь лежит высохшее соленое озеро Гэта – поставщик соли для всей страны. Слышал?
   – Это ты у нас ученый, – недовольно сказал мальчишка. – За горами Эннэ лежат земли ри-ю, это я знаю. Неужто ты к ним надумал податься?
   – Мне и в своей стране неплохо.
   – А что ты делал на юге? – этот вопрос Аоки задавал едва ли не каждый день. Наконец Суори не выдержал.
   – Я возвращал один долг. Ты понял?
   – Деньги, что ли, нес через всю страну?
   – Иной долг. – И, усмехнувшись, тронул рукой охотничий нож. – Из тех, что простить нельзя. Теперь мы в расчете, хотя пришлось много побегать за одним человеком…
   У мальчишки озноб по коже прошел, и теплая кэссу неожиданно показалась дырявой – так холодно стало. Выходит, и впрямь с убийцей он столько дорог прошел. Что же, его самого не тронули.
   Холмы становились все выше, сменяясь настоящими горными склонами, появились ущелья, заросшие можжевельником и тисовыми деревьями. Камни, когда-то упавшие с гор, устилали дно ущелий, и идти становилось все тяжелее. По утрам земля была белой от инея, а скоро начались снегопады. Хлопья снега лениво кружились над путниками, опускаясь на плечи и капюшоны, норовя попасть на нос или залепить глаза.
   В этот день снег не падал – видно, решил, что довольно с него.
   – Скоро придем, – сообщил Суори, взглянув на замерзшего юного спутника. Тот лишь мотнул головой – мол, мне уже все равно.
   У подножия камня, напоминающего соколиную голову, Суори остановился и трижды крикнул – звук получился странным, гортанным – птичий клекот. Почти сразу из-за камней появились люди в довольно крепкой темной одежде, угрюмого вида.
   Люди эти обступили мальчишку, и Аоки весь ощетинился. Услышал, как Суори смеется.
   – Не троньте – пальцы откусит.
   – Зачем ты его приволок? – недовольно спросил темнолицый, лет сорока, с глубоким шрамом на лбу.
   – Пусть будет. Шипеть он умеет. Остальному научим.
   – Да он, похоже, из богатого дома, – заметил другой, приглядываясь.
   – Ты что, из шин, все насквозь видишь? – хмуро спросил Аоки, запахивая куртку поплотнее. Да уж, из богатого дома… Волосы давно не мытые и нечесаные, одежда, хоть теплая, просит починки. И взгляд голодный наверняка…
   – Руки нежные, лицо обветрено, как с непривычки бывает… Что, малыш, отказалась от тебя удача?
   Смех этого сброда вернул Аоки былое нахальство.
   – Да пошли вы! – произнес откровенно. – Вам в богатых домах побывать не светит, вот и завидуете. А там такая сволочь, что даже вам далеко…
   Оторопев немного, люди захохотали.
   – Кончай балаган, – распорядился тот, со шрамом на лбу. – Суори, ты притащил, тебе и возиться. А ты, птенец, не зарывайся особо – мы острый язык ценим, но только если человек еще кое-чем обладает. Либо учись, либо закрой рот. Доходчиво объяснил?
   – Вполне, – Аоки мотнул головой, но в горле все-таки стало сухо. Рука Суори легла на взъерошенную макушку подростка.
   – Идти тебе некуда, так? Тогда обживайся. Ты смышленый, как я заметил, хоть и нахал. Вот и смотри, что можно и что нельзя. Ёро, Волк, тут всем заправляет. Ему поперек дороги не становись. Это первый урок.
   – А второй?
   – Не торопись. Как в морду получишь, вот и будет второй. С твоим языком это уже скоро…
   – И сколько уроков всего? По числу битых морд? Так она одна у меня!
   Суори рассмеялся довольно.
   – Пошли к огню. Накормят тебя… Было бы молоко, налил бы – ты, судя по речам, до иной пищи не дорос.
   Аоки привычно бросил хмурый взгляд на Ужа и зашагал следом.
   Костер не под открытым небом горел – в пещере.
   Суори дал мальчишке поесть и указал место в углу. Там была насыпана куча веток, покрытая волчьей шкурой. Мальчишка потрясенно погладил серый с бурым отливом мех.
   – Вот это зверюга была…
   – Да ты оглянись – таких шкур много.
   Аоки почувствовал себя неуютно.
   – То есть, такие твари свободно бродят тут?
   – Ну да, – Суори пожал плечами. – Это на юге волков нет, а те, что встречаются изредка, мелкие и трусливые. Тут волки бегают стаями. Чем дальше на север, тем больше волков. – и рассмеялся, – Да не съедят они тебя. Тоже не дураки – на одинокого путника не преминут напасть, когда голодные, а если много людей – зачем им лишний риск?
   Аоки закутался в шкуру и заснул, и спал долго. Возле него можно было бить в гонг – только замотал бы шкурой голову, и продолжил бы спать.
   Наконец вернувшись в реальный мир, сел, помотал головой – волосы растрепались совсем, и огляделся. Вчерашний сброд никуда не делся, и волков, которые снились Аоки, не было и в помине.
   – У вас тут вода есть? – обратился он к первому прошедшему мимо.
   – Ну? Пить, что ли, хочешь?
   – Хочу стать на человека похожим, а не на вас, – он поднял вверх две крупные пряди волос на манер рогов. Ему швырнули большой котел, и мальчишке пришлось повозиться, сначала набивая котел снегом, потом разжигая огонь – дрова издевались, а не горели. А места над общим огнем ему не предоставили – там варилась какая-то еда.
   Потом он долго отмывался прямо на холоде – не в пещере же воду лить. На него смотрели и хохотали почище, чем в дни памятного его пребывания в цирке. Наконец, чистый, мокрый, промерзший и злой до невозможности, он сидел у огня, переодевшись в принесенное Ужом и завернувшись в небольшую бурую шкуру – наверное, волчицы. Согреваясь, долго не замечал ничего вокруг, а потом услышал явно девичий голосок, и удивленно повернул голову.
   Девочка в теплой курточке, расшитой темной сушеной рябиной, смотрела на Аоки, не отрываясь. Взгляд был испуганным и восхищенным – словно показали камень самоцветный или еще что, столь же красивое и дорогое – и вот-вот скажут грубо: «Чего уставилась?!»
   Взъерошенные волосы Рысенка сейчас отливали золотом – редкость в Солнечных землях. Одежда с чужого плеча не могла все же скрыть ладной фигуры мальчишки. По сравнению с остальными он казался переодетым отпрыском знатного Дома – самое меньшее.
   – Хину, девочка, ты, никак, нашла своего героя? – почти пропел Уж. Вокруг засмеялись – а девочка по имени Хину вспыхнула, опустила лицо, протянула корзинку Аоки, и, только он взялся за ручку, повернулась спиной и убежала, легко перепрыгивая с камня на камень.
   – Чего я ей сделал? – буркнул подросток.
   – Понравился.
   – Ненормальная.
   – Пожалуй, – откликнулся Уж, и, нагнувшись к мальчишке, продолжил другим тоном:
   – Хину и дед ее нам помогают. Попробуй только обидеть девчонку. Она – дикий цветок, наивная. Если хоть слезинку из-за тебя обронит – башку сверну, понял?
   – Если ты образец благородства, что же с горной шайкой связался? – огрызнулся мальчишка.
   – Плевал я на благородство. Сказал же – они помогают нам. Не больно-то много таких.
   К жизни на новом месте привыкал долго. Раньше повсюду пользовался вниманием, а тут был никому не нужен. Только Суори оттачивал на нем свое остроумие. И Аоки прямо дымился от желания доказать, что он не шваль подзаборная, которая только хныкать умеет, и не белоручка из богатого дома – и стать своим. Он не чувствовал особой приязни к этим горным разбойникам, но все вскипало в душе при мысли – он здесь никто. Не бывать такому! Если уж и быть – то непременно первым. Все равно где.
   Только для одного существа он первым и был. Глаза, круглые и светлые, словно спелые лесные орехи, глядящие с обожанием, исцарапанные пальцы и походка горной козочки, диковатая, робкая и грациозная с тем – Хину. Не нужно было обладать тайным зрением, чтобы понять – каждым жестом, и румянцем темным, и неровным дыханием она говорит одно:
   «Ты – золотая птица из сказочных садов. Я боюсь тебя… нет, не тебя, а того, что закончится сказка. Твои глаза – словно листья, подсвеченные солнцем – когда смотришь снизу. Ты – человек?
   Как они могут смеяться с тобой или над тобой, касаться тебя – словно равные…
   Если ты позволишь просто смотреть – большего мне не надо».

8. Договор

   Оэни
   Восемь лет уже значился он казначеем Столицы – выше званием среди подобных был только тот, кто держал в руках ключи от сокровищниц Островка. Все люди подвержены слабостям, сей же человек исключением не был.
   Слабость эта звалась Оэни, Ирис – темного меда струя, две ночи, полные золотых искр, в обрамлении густейших ресниц, крупные завитки длинных волос. Уже год прошел с того дня, как заполучил его к себе из дома дальнего знакомого своего, бесценную шкатулку взамен отдал, творение старинного мастера – и не пожалел.
   Оэни, кроме красоты, ничего не имел – считай, взрослым был уже, и прямая дорога перед ним стелилась – в веселые дома Алого Квартала. А казначей Столицы даже к слугам своим его причислил, хотя всем было ясно – он только одно умел.
   Ну, да что тут такого? Многие так поступают. Даже Повелитель свою игрушку возвысил.
   Все люди совершают ошибки – и казначей совершил. Человеком он был, в общем, честным, – только, когда Благословенный при смерти лежал, и привычный порядок качался, допустил пару дел незаконных. Бумаги все в тайнике спрятал – неглупым он был человеком, если что, имел, чем себя оправдать, а напарников менее удачливых – утопить. А потом глянул – в тайнике пусто. Все бумаги исчезли, и те, без которых – никак.
   Кто знал о тайнике? Только один, перед которым никакой тайны не мог сохранить.
   А потом весть пришла – Повелитель будет здоров.
   Оэни врать не умел, да и не пытался – все правильно, так и должно. И жадным он не был, просто за будущее свое опасался. С ним хорошо расплатились – не пожалели монет.
   «Да разве ж я бы расстался с тобой?!» – не с обидой даже, с недоумением глубочайшим спросил.
   Змеи золотые пасти разевали, по белым занавесям ползая. Оэни на полу простерся, браслеты зазвенели – красиво. Умолял не убивать. Казначей склонился к нему, голову Оэни поднял, ладони его сжал в своих руках. Ласковые слова говорил. А сам незаметно подал глазами знак стоящему сзади Оэни – и петля горло цвета меда обхватила. Сам руки ему удерживал, пока не ушла из них сила, пока не упали они мертвыми стеблями.
   Встал, посмотрел печально, черные завитки Оэни поправил, чтобы ровно лежали, и вышел в соседнюю комнату. Покаянное письмо на серой бумаге писал; на прощение не надеялся. Распоряжения родне и слугам оставил.
   На другой день, закончив дела, следом ушел.
//-- * * * --//
   Повелитель выздоравливал быстро. На редкость быстро для человека средних лет, который едва удержался на этом свете. И только Ёши – да сам Юкиро знали, что болезнь не ушла совсем, что лишь затаилась.
   Жизнь Двора стояла вверх дном. Сделавшие ставку на скорый конец повелителя проиграли. А Благословенный интересовался делами лениво, как бы нехотя даже. Не сомневался никто – спешить ему некуда. Во всем разберется, и каждый по заслугам получит. И наиболее провинившиеся свивали ленты событий, желая выгородить себя или подставить других.
   В комнате, к которой было приковано незримое внимание всего Островка, стоял запах смол и лекарств – но окна открывали все чаще, и держали открытыми, несмотря на холод. Зато угли горели жарко в переносном очаге – медном, украшенном богатой чеканкой.
   Обо всем важном спросил повелитель, много имен упомянул. Кроме одного имени. Ёши, неотлучно находившийся при Благословенном, все ждал, думая, как ответить – и не дождался.
   В конце концов сам решился спросить.
   – Вы… не хотите узнать о Йири?
   – А что с ним? – недовольный голос. И Ёши теряется:
   – Все благополучно… Я подумал – не захотите ли увидеть его?
   – Для чего?
   – Хм… – сконфуженно отворачивается. И нечего сказать. Склянку в руках держит, покачивает. Не ожидал.
   Так и не произошло того, на что надеялся Ёши. Ни слова не было сказано о недавнем любимце и все последующие дни.
   Падал мелкий снег на северные равнины, а в Столице иней лежал на дорожках.
   Приближалась зима.
   До Йири не преминули донести слова Благословенного – уши и раньше во дворцах повсюду росли, а теперь и подавно. Он остался равнодушен к услышанному – немало озадачив «доброжелателей».
   Хисорэ привез его на Островок, и прежнюю свободу Йири вернули, хотя все еще присматривали незаметно. Кое-кто уже пытался слово против него составить – ясно же было, что один путь ему теперь – вниз. А если уж все равно вниз, проще совсем разделаться и не ждать – вдруг змейкой окажется и укусит.
   А он и не появлялся нигде, словно стража все еще стояла у дверей. Лицо похудело, и мало кто видел это – тем редким, что приходили, не давал возможности себя разглядывать. В тень отступал. Немного было теперь света в его покоях, занавеси задернутыми держал – словно яркое солнце глаза резало.
//-- * * * --//
   В комнате холодно – угли не горят, и окно открыто.
   У окна силуэт, голова склонена. Сам – в темно – фиолетовом, ни одного узора, ни одного светлого пятна. Сливается с сумерками. Кисть в руке, танцует над бумагой. Занят рисунком, несмотря на то, что день отступает, и света все меньше. Не слышит шагов за спиной – а раньше откликался на шорох крылышек комариных. Человек в хаэне, расшитом красными птицами, подходит ближе, склоняется над художником, опускает руку ему на плечо. Глядит на рисунок.
   – Неплохо.
   …Такого не ожидал. Йири несколько секунд неподвижен. Потом встает – и только тогда оборачивается. Низкий поклон – и отступает назад. Смотрит куда-то вниз. Лицо неподвижно.
   «Мой повелитель… Приветствую вас».
   И впервые за много лет замешательство овладевает Юкиро. Ледяная почтительность – наравне с вызовом. И перед ним тот, кто был – солнечный блик, маленькая птица в ладони?
   – Сядь, – говорит повелитель. Тот еле заметно качает головой – и остается со сложенными руками.
   – Расскажи, как ты тут… – сам он опускается на сиденье, небрежно поправляет неудачную складку на хаэне.
   – Трудно тебе пришлось?
   – Да, господин. Но я благодарен тем, кто хоть недолго был рядом.
   – Назови их.
   Секундная заминка – и звучат имена.
   – Они достойны награды.
   – А вы полагаете, они рассчитывали на нее? – голос певучий и льется струей холодной воды.
   – Не думаю. – И, пристально поглядев на все еще отводящего взгляд:
   – Что же теперь?
   – Я исполню любой ваш приказ.
   – А если я не стану приказывать тебе?
   – Так не бывает, – он наконец шевельнулся, опустил руки.
   – Даже если я люблю тебя?
   – Этого – не говорите! – голос наконец дрогнул – или показалось?
   – Почему?
   – Потому что – «если».
   …Скользнул вниз и вперед, волосы, словно черный шелковый ливень, а руки – две золотистые птицы вспорхнули. Лицо запрокинуто – и опущено. Вот он, у ног. Словно не дышит. А у другого дыхание замирает – но только запястье перехватывает и сжимает, сильнее, чем следует.
   – Ты неправильно все понимаешь, – голос нарочито сух. – Так уж вышло, что Бестелесные наделили тебя красотой. И другими дарами. Ты станешь отталкивать всех уже потому, что они потянулись к тебе? Подобное справедливо?
   – Нет…
   – Я и другое вижу в тебе. И благодарен за то, какой ты.
   – Я не заслужил благодарности, – Йири все еще неподвижен, – И она не нужна мне в любом случае.
   – А что тебе нужно?
   Поднята голова, и темнеют глаза:
   – Ничего.
   Юкиро указывает на расшитую подушечку, лежащую на полу по другую сторону его сиденья.
   – Иди сюда.
   Темно-фиолетовый атлас скрывает подушку – а руки Йири прячет в рукавах. Почти совсем стемнело, и ничто не нарушит общего тона.
   – Я зажгу светильник, если угодно.
   – Не угодно. Сиди. И подумай, стоило ли мне показывать, что я о тебе помню. Это значит – привлечь внимание. Если ты бесполезен, тебя не тронут – понадеются, что я сам уберу тебя с Островка. И они только выиграют – и не пострадают.
   Кивнул, и, когда Юкиро снова взял его руку, – она стала теплее. Долго молчали оба. Потом заговорил старший:
   – Когда ты появился в Восточном Крыле, я тебя не заметил. Но, когда рассмотрел, почувствовал нежность. Уже тогда… Долго не мог поверить, что ты и вправду мне нужен. Себе удивлялся. А что чувствовал ты?
   – Мне действительно отвечать? – что-то хрупкое было в этом голосе, горькое даже.
   – Я спросил.
   – Тогда… больше, чем честь… я понимал. Но лишь делал то, что положено. Разве я мог выбирать?
   – И все по-прежнему так?
   Молчал. Пальцы левой руки застыли, прижатые к циновке. Юкиро выпустил его правую руку.
   – Твоя честность просто немыслима. Мне казалось, я к ней привык.
   После этого поднялся, повернулся и вышел из комнаты – лишь занавеска качнулась. Потом дверь задвинулась с легким шумом.
   …Правая ладонь сжималась, ногти врезались в кожу, причиняя сильную боль, – и скоро короткая судорога свела кисть. Тогда он опомнился. С трудом распрямил пальцы, съежился на полу, приникнув лицом к расшитой подушечке, шелк одежд и волосы лепестками легли – словно цветок бросили посреди комнаты. Долго так пролежал, потом голову поднял – луна отливала красным, плыла над ветвями сливы. Вновь уронил голову и больше не шевелился.
   Холодно было в саду.
   …Много часов прошло…
   Потом его поднимают за плечи. Рассвет, еще сонный, пробирается в сад, путаясь в древесных ветвях. Юкиро осторожно поворачивает к себе еще не осознавшее прикосновения тело и пугается – слепы глаза.
   – Спокойно лежи.
   Он послушен, словно ребенок. Ладонь мужчины скользит по его щеке.
   – Все хорошо, – чувствует дрожь его, – тебе холодно? Я приказал закрыть окно. Скоро согреется комната. Ты северная пичуга, но это уж слишком.
   Йири не откликается. И вправду – что говорить? Зачем? Подтвердить покорность свою?
   – Ты молчишь. Хорошо. А станешь ли ты слушать?
   – Как прикажете.
   – Тогда слушай. Я знаю, что если ты не сказал «нет», будешь внимателен.
   – Говорят, сердечная пустота и холод похожи. Не стану спорить – я плохо знаком с морозами.
   Подумал и продолжал:
   – Может, меня и любили в детстве. Но с младенчества я был уже «тем, кто когда-нибудь станет править». Наверное, я даже гордился этим. Потом мне нашли жену. Мне было почти восемнадцать, ей – на год меньше. Болезненная, робкая девочка. Все знали, что она скоро умрет. Однако этот брак был важен для страны. Я очень жалел ее, но о большем не было даже речи. Мы прожили вместе год. В течение этого года я принял власть. Средний брат мой завидовал. Так вышло, что он погиб, считай, ребенком еще. Этим отмечен первый год моего правления. Я не причастен к его смерти – но, надо признать, это вышло удачно. А она, первая жена моя, просто угасла. Теперь мне даже лица ее не удается вспомнить, и кажется странным: неужто – была? Она на севере родилась, и ушла в землю, как захотела. Там, где она лежит, растет ежевика…
   Он встряхнул головой, словно прогоняя печальные мысли.
   – Может, я в чем-то виноват перед той девочкой. Хотя вряд ли. А потом – мне была нужна другая жена. Ей стала Омиэ, ты знаешь. Мать ее – уроженка нашей земли. Синну звали мою невесту – Шафран. Молчаливая, гордая, она была по-своему хороша – и дала жизнь Хали. Одного ребенка Омиэ потеряла – после этого я запретил ей скачки на лошадях. Еще один, мальчик, прожил полтора года. А Хали… девочка льнула к матери. Я же был занят делами страны и не стремился видеть собственную жену. Чужой она всем казалась – и мне. Потом она погибла. Вода холодна поздней осенью… Хали винила меня в смерти матери. Тогда мне все надоело. Я решил: если не дано оставить власть сыну, пусть будет так. И еще одна ниточка порвалась – но тебе не стоит этого знать.
   В утреннем свете профиль казался резким. Короткие волосы, подбородок опирается на руку. Из темного дерева вырезан человек – лишь голос звучит, неторопливые слова каплями падают.
   – Ты… совмещаешь все то, чего мне хотелось – в себе одном. Любовь к сыну; другая – к совершенно – прекрасному, и та любовь, которая – огонь. Ты был воском в моих руках, а я – мастером.
   – Не лучше бы – не воском, а человеком?
   – Драгоценный камень требует огранки.
   – Да… у меня были хорошие учителя… – Йири откинулся к стене, вытянулся. Застыл в напряжении, понимая, насколько остановленный миг движения притягательней тела расслабленного.
   – Я хочу видеть безукоризненное подле себя.
   – Понимаю.
   – Не только внешность.
   – Конечно.
   Ах, как Ёши хотел для него – иного. Но у каждого – свой путь, даже если другим он не по сердцу.
//-- * * * --//
   Долгое время он избегал появляться на людях. Когда все же пришлось, на празднике начала зимы – старался затеряться в тени, что отбрасывали колонны и вечнозеленые деревца в кадках. Ресницы опускал, смотрел только вниз – словно на яркое солнце попал. На вопросы отвечал тихо и невпопад.
   Серебряную пластину с указанием ранга ему пожаловали неделей раньше. Скромное именование, но вполне достойное – о таком мечтают тысячи вне стен Островка. А уж реальное его положение – о таком и мечтать не дозволено.
   А в зале было много народу, и женщины были – ступенью ниже, как водится. Серебристые лучи проходили сквозь круглые отверстия в потолке и падали на мозаичный пол. Первые дни зимы – в зале было весьма прохладно, хотя теплый воздух поднимался от стен. Женщины нарядились в цветные накидки, покроем напоминающие зимние одежды для улиц – новая мода. Йири, хоть и старался уйти в свою раковину, порой не мог удержаться, чтобы не осудить или не одобрить про себя тот или иной узор или сочетание красок.
   Одни люди заговаривали с другими, и веселый гомон стоял. Ненавязчивая легкая музыка текла отовсюду, и едва уловимые ароматы – можжевельник, южный кедр, лимонник – скользили по залу.
   И перемещался по залу взгляд, полный черной тоски – не скользил, скорее, летел отравленной стрелой, когда удавалось увидеть цель. Черный, как вырытая могила, безнадежный, как не успевший остыть пепел погребального костра.
   Йири сделал шаг назад – теперь лазуритовая колонна защищала от этого взгляда. Знал – ненадолго. И не было возможности покинуть зал. И он был тут один – можно подойти к тому или к этому, но разве имеет он право здесь заговаривать первым? Разве что с низшими. А те, пожалуй, испуганы будут, и растеряются, не зная, как отвечать.
   Черный взгляд снова нашел его – так и передвигались по залу, не ближе, не дальше.
   «Я этого не вынесу». И знал, что Ханари тоже не сумеет сдержаться. Теперь он может одно – убить. Как же иначе? Считай, из рук выпустил, а теперь смотри – не дотянешься. Надолго ли хватит его? Возможно, сталь сверкнет в серебристом воздухе уже скоро. Ох, как не хотелось оставлять этот мир…
   Если бы кто другой был, возможно, Йири попробовал бы подойти первым, порою открытость спасает. Но не от человека с глазами, как могильная земля.
   Услышал, как Иримэ окликает его, стоя внизу. Судорожно кивнул и, тут же забыв о ней, направился с растущим в кадках маленьким, в рост человека лиственницам. Если Ханари все же не сдержится, пострадает весь Дом. И дети, как и тогда. И Тами… сейчас его нет здесь. А то бы Йири давно оказался рядом, уговорил бы отвлечь или увести брата. Если такое кому-то под силу, конечно.
//-- * * * --//
   – Господин мой… об одном прошу вас.
   – О чем же на этот раз?
   – Пусть Ханари Лис покинет Столицу. У него ведь много дел – новобранцы, и раньше он часто проводил время не здесь.
   Цепкий взгляд, тяжело его выдержать.
   – С младшим вас связали кони. А что со средним?
   – Ничего.
   – И ты надеешься отмолчаться? Когда речь идет о представителе самого сильного Дома? Намерен вертеть людьми Второго круга и ограничиваться словом «ничего»?
   Йири неожиданно вскидывается, лицо розовеет:
   – Я уже знаю, как много влечет за собой неосторожное слово! А вы знаете меня, господин! Неужто я не могу хоть один раз попросить, не объясняя ничего? И не говорить, почему объяснять не желаю?
   А лицо повелителя задумчиво.
   – «Не желаю»? Я ведь многое доверил тебе. Пробуешь коготки, мой котенок?
   Словно косой по стеблю ударили – почти упал вниз, протянул руки. Складки легкого шелка вспорхнули, а на браслетах заиграли блики.
   – Нет! Нет же! Но поверьте же мне – я не могу!
   – Слишком много «не». Кажется, ты забыл все уроки…
   – Я помню! – прозвучало это столь горячо, что ясно стало, о каком уроке он вспомнил первым. Ненависть к себе сквозила в голосе, слишком мягком для гневных нот.
   – Значит, боишься повторения?
   Йири поднялся медленно, тело словно из гранита было сделано – и все же плавно, так вода движется, не камень. Поднялся – и метнулся за дверь, за полупрозрачную занавесь. Совсем уж неслыханно. А там, в трех шагах, и застыл, словно и вовсе в камень обратился. Невыносимо. Каждое слово не так истолковано, каждое слово приближает конец. Еще немного – и все поймет, и плохо придется «лисьему» Дому.
   – Может, вернешься? – голос из-за тончайшего полотна. – Это уже наглость чрезмерная, ты не находишь?
   – Да, – голос, лишенный опоры, просачивается сквозь шелк. – Да, мой господин.
   Сил не хватает уйти совсем, да и бессмысленно это. Но хватает сил оставаться по другую сторону занавеси.
   Тогда повелитель выходит сам – темно-красная молния. Йири зажмуривается, стоя, вжимается в стену. Чувствует неподвижный, изучающий взгляд на своем лице. Не сразу понимает, что рядом уже нет никого. Гроза пронеслась мимо – или уже разразилась, не знает. Может быть, молния уже сожгла его тело, скоро останется – пепел.
   Остаток дня провел в страшной тревоге, сам едва это замечая – слишком привык и к смертной скуке, и к щемящей тоске, и к страху привык. Но позвали его, как обычно, и ни слова не было сказано о недавнем. Когда осознал, что так и не услышит ответа, осмелился снова спросить, но попытка была пресечена сразу же, небрежно, почти ласково, и сил на третью попытку не осталось.
   А наутро узнал, что Ханари отправили на север Хэнэ – в самый очаг. Туда, где остатки мятежных отрядов скрывались по лесам, туда, где все еще чернела выжженная земля.
//-- * * * --//
   Северо-запад Хэнэ
   Аюрин лежала, дрожа от холода, завернувшись в сшитое наспех одеяние из шкур лесной собаки и росомахи. Парнишка, которого она звала Разноглазым, постоянно находился при ней. Молчаливый, тенью следовал. Она не гнала, хоть и едва замечала. Долго не доверяла ему, считала лесным духом, тери-тае, а то и похуже – больно уж не везло людям Муравья с тех пор, как мальчишка присоединился к отряду.
   Разноглазый не знал ее настоящего имени – да и прошлого ее не знал. Аюрин не была намерена откровенничать. Да в последнее время она и говорила-то с трудом. Каждое слово грозило обернуться слезами.
   Раньше она ненавидела, и рада была, что стрелы ее несут смерть убийцам семьи. А теперь таял отряд Муравья, многие погибли, кто-то ушел – и сейчас они сами поставлены были перед выбором, смерть медленная от голода и холода в зимних лесах, или же быстрая – в стычке.
   Разноглазый пытался делиться с ней последним куском, но Аюрин его руку отталкивала.
   Во сне и наяву дом мерещился, родные лица, детская забава – соломенная кукла, качели на лохматой веревке. Порой виделась свадьба сестры, ее смущенное и радостное лицо – Аюрин поправляла праздничную, расшитую красно-белым узором повязку на голове старшей, а та шептала что-то о своем счастье и о том, что скоро вырастет и Аюрин. А теперь какая из Аюрин невеста? Круги под глазами, волосы спутаны, губы потрескались. Над правой бровью небольшой шрам – неловко с дерева скатилась. Конечно, в деревнях не только красавиц в жены берут, да уж всяко не таких, которые год в мужском обществе в лесу пропадали.
   Потом Аюрин словно в ледяную воду падала – понимала, что какие тут мысли о свадьбах? Жить-то осталось всего ничего, да и вокруг вместо деревень – сплошной пепел или развалины.
//-- * * * --//
   Выискивать повстанцев в лесах являлось занятием безнадежным, и поначалу военные отряды старались отрезать их от деревень. Население было запугано – за оказанную мятежникам помощь уничтожали целую деревню. А у многих повстанцев родня оставалась – и они покидали вожаков и стремились увести семьи из опасных мест. Не тут-то было. Покинуть родные места мало кому удавалось – с женщинами и детьми не больно-то попробираешься оврагами, а дороги были перекрыты.
   Но окончательно одолеть мятежников не выходило, и тогда начали попросту уничтожать все деревни, мимо которых двигались. Исключения делали для крупных селений, приносящих доход. Но там оставляли стражу, и горе подозрительным личностям или сельчанам, заподозренным в связях с бунтовщиками.
   Скрывающимся в лесах нечего было есть и негде взять продовольствие – а на севере суровые зимы. Охота могла прокормить троих, пятерых – но не пятьдесят человек или больше.
   Ханари с отрядом попал в распоряжение генерала Алаты, командующего местным гарнизоном. Воинское звание Ханари было ниже, хотя по рождению Алату и Лиса нельзя было поставить рядом. Что ж… Рожденный в семье торговца и сумевший своими силами добиться важного звания достоин был уважения. Ханари и чувствовал бы это самое уважение, но не сейчас. То, что его выслали из Столицы под начало какого-то провинциального вояки, было оскорблением Дома. О, не прямым – такого даже Благословенный себе не позволяет без самых веских причин. И все же – оскорблением.
   Только ответить на него нельзя.
   В пальцах с хрустом ломались ветки. Одна за другой. Словно шеи тех, кто хоть раз становился поперек дороги. Но хоть месть – дело долга, который превыше всего, сейчас не может быть мести. Некому. О главе Золотого Дома никто не думает как об обычном человеке. А тот, другой… все еще дорог.
   Ханари ненавидел его за это.
   На форме Лиса было три знака. Знак столичных войск, знак Дома – сейчас не обязателен, но не хватало еще скрывать, откуда родом Ханари! – и знак звания на головной повязке, серебряный на темно-красном.
   Двоим ординарцам среднего Лиса нелегко приходилось. Господин постоянно испытывал гнев, и, что самое худшее – всех высокородных учили скрывать свои чувства. Разве что перед ближайшей родней или самыми низшими подобные вели себя откровенно. В противном случае можно было только догадываться, кто и чем прогневал господина и насколько серьезная кара обрушится на виновного, а то и на просто попавшего под руку. Поэтому они старались быть меньше, чем тени и эхо – тени хоть видно, а эхо слышно. Незаметные, ухитрялись исполнять свои прямые обязанности и понимали неоттданные приказы. Служить человеку Второго круга – большая честь. И опасная. Душевная кротость хороша только для слабых, не способных на подлинно яркие чувства. Ханари напоминал молнию. Когда молния сверкает на небе, ей не может быть равных.
   Но приходилось подчиняться сыну торговца. Впрочем, Алата особо не упивался своею властью. Мало ли, судьба переменчива. Дом Лисов-Асано пока еще в милости. Когда Ханари вернется в Столицу, он непременно сведет счеты с чересчур заносчивым временным командиром. И тогда вылавливание мятежного отребья в кустах и торфяниках покажется командиру гарнизона провинции Хэнэ сказочной жизнью.
   За своим оружием Ханари следил сам – он любовался тончайшим сиреневатым узором – паутинкой на лезвии лэ. Из такой же – лучшей стали, доори, – была сделана и анара, и хаисуру, клинок средней длины, чаще предназначенный для левой руки.
   Красоту клинка и коня в полной мере может оценить лишь воин. А Ханари умел ценить прекрасное. И – несущее смерть.
   Он давно не складывал вместе строки, не до того было. Но подлинную красоту и гармонию чувствовать не перестал. Тем и отличается высокородный от простого крестьянина, что никогда не махнет рукой на гармонию мира, хоть четырежды занятый будничными обязанностями, и не сочтет, что постиг все или может прожить и так.
   Люди генерала Алаты разделились – одна часть двинулась напрямую через местную речку, другие направились вдоль берега. Хотели взять в кольцо уцелевших мятежников. Идти бывшим крестьянам некуда было, а зимой в лесу прятаться трудно. Да и не сравнить сытых, хорошо одетых и вооруженных солдат с оборванцами, чья пища – случайно подстреленная ворона.
   Ханари отправился было с теми, кто шел вдоль реки, но генерал отослал его к основной части. Причины не было названо, попросту оба понимали, что с командиром «обходного» отряда Лису не ужиться – и не стоит подвергать воинскую дисциплину столь тяжкому испытанию.
   Всего день прошел с того часа, как разделились отряды, и Ханари легко догнал бы «речных» на быстром коне. С собой взял ординарцев обоих, и покинул ставку Алаты.
//-- * * * --//
   Муравей отправил Аюрин разузнать, цела ли деревушка неподалеку. Настрого наказал – не приближаться, даже если одни обгоревшие столбы увидит. В сопровождение выделил гиганта по прозвищу Лесник. Огромный, он двигался по лесу бесшумнее тени. Аюрин подхватила свой лук, несмотря на совет Муравья не брать оружия. В девчонку в последние дни словно демон вселился, столь явно она смерти искала. А в иной час сидела и слезы со щек утирала, с ненавистью глядя на лук или нож.
   Не успели отойти Аюрин с Лесником от стоянки, как их нагнал Разноглазый, и тоже с луком. Только у Лесника оружия не было, кроме ножа.
   – Трое – это уже толпа, а не разведчики! – возмутилась девчонка при виде Разноглазого, но тот лишь отвернулся и упрямо шагал по следам.
   – Меня Муравей направил сюда.
   – Врешь, сам навязался! – даже веткой в него швырнула. Лесник сгреб девчонку в охапку, через плечо перекинул и подмигнул Разноглазому: раз велено, иди, внимания не обращай!
   По лесу долго шагали, мокрыми ветками похрустывая, через упавшие стволы перебирались. Лесник скоро опустил Аюрин на землю, и девчонка старалась держаться от великана подальше. Но ветками не кидалась больше.
   А потом редколесье пошло, и дорогу увидели.
   – Если прямо по ней идти, как раз деревня и будет, – сообщил Лесник юным спутникам.
   – Так идем, а болтать нечего, – буркнула Аюрин, и шагнула вперед.
   Около часа шли, легко – после леса-то по дороге! А потом топот копыт услышали, и в первый миг растерялись. Кинулись за деревьями прятаться, только деревья – одно название. Особенно Лесника не укроют, с его ростом.
   Аюрин сжала зубы и приготовила лук – судя по стуку копыт, всадников трое. Если военные – им же хуже. Скоро коричневая форма между стволами мелькнула.
   Аюрин выстрелила раз и другой, и воин на рыжем коне со стоном скатился на землю. И другой – а лошадь его вскинулась и забила копытами. Потом Лесник охнул и осел на землю с тяжелым ножом в груди. И еще один нож сверкнул – Аюрин даже не вскрикнула, только держать лук почему-то не могла больше, а рукав становился темно-красным и мокрым. Тогда Аюрин побежала. Деревья довольно редко росли, в подобных местах засаду не устраивают. Да и не было ее, засады – случайная стычка.
   Конь – вороной, с белой проточиной на морде – нагонял ее. А всадник – судя по виду, персона важная, лениво потянул из ножен клинок – лэ.
   …Ханари не ожидал встречи с мятежным отродьем. Его ординарец и еще один солдат гарнизона погибли, однако сам он убил одного и ранил другого…другую. С женщинами не воюют. Но, если женщина, да еще и крестьянка, позабыла свое место у деревенского очага, она должна умереть.
   Девчонка споткнулась, и неловко упала, подвернув ногу. Встрепанная, перепачканная глиной – на такую смотреть противно. Сразу видно рожденную в крестьянской семье. И рот распахнула в ужасе, когда лэ взлетела над ее головой, а лицо белое-белое. А глаза оленьи, такие похожие – черные. Черные, а не зеленые – этому успел удивиться Ханари, уже поймав горлом стрелу.
   Парнишка, которого Аюрин упорно считала духом лесным, теритае, присел рядом с ней, отложил лук, обхватил девчонку за плечи.
   – Все… уже все… ты жива.
   Все таким же неправильным, широким и застывшим взглядом Аюрин обвела поляну. Сказала голосом деревянным:
   – Он удержал руку. Почему? Он не ударил.
   – Не знаю… Замешкался отчего-то. Может, соринка попала в глаз, или еще что.
   – Он так на меня посмотрел… удивленно. Знаешь, я и сама не думала, что время может застыть. Но так было… А у этого – лицо изменилось. Поначалу жестокое такое, холодное, а потом – удивленное. Даже губы шевельнулись, словно что-то спросить хотел. Или сказать. Ох… – сжалась в комочек, стараясь не смотреть в сторону человека со стрелой в горле. Не потому, что боялась мертвых – их-то она навидалась. А просто потому, что еле спаслась сама… и это было как-то неправильно.
   – Уходить надо, – сказал Разноглазый, с сожалением оглядываясь на стрелу. Подойти и выдернуть ее он почему-то не решился. – Сейчас другие появятся… – потом подошел все же, стрелы не тронул – а вот хаисуру в ножнах от пояса отстегнул. Вернулся к Аюрин.
   – У меня что-то с рукой… не шевелится.
   Разноглазый только сейчас заметил, что рукав ее весь в крови – уж больно ровно держалась девчонка. Осмотрел.
   – Ничего… Несерьезно. Мышца задета, и все. Скоро поправишься.
   Перевязал, как мог – матерчатым поясом. Кровь лениво текла, и скоро остановилась. А боль тупо пульсировала, и горячо. Только Аюрин позабыла о ране, увидев пустую стоянку.
   Разноглазый обошел ее кругом. Ясно было – люди покинули поляну наспех, даже костер не совсем потушили. Не опасно для леса, кругом костра земля, но угольки еще тлеют.
   – Наверное, те их спугнули… ведь не одни были.
   – Верно, так…
   – Может, по следам отыщем. Ты знаешь ведь, наши по лесам рассыпаются – ни один отряд не найдет всех. А мы можем. А мы… ты что?
   – Нам не следует искать Муравья, – сказала Аюрин чужим, взрослым голосом. – Он и сам не хотел бы нашего возвращения. Им недолго осталось жить.
   – Хочешь сказать, пусть они умирают, а мы спасемся бегством? – кипятком окатил голос Разноглазого, всегда такого спокойного.
   – Нет. Помочь и шерстинка мыши способна… только Муравей сказал – уходи. Он был добрым ко мне… как отец. Или добрее даже.
   Разноглазый водил тупым ребром хаисуру по собственному колену.
   – Ты… ты сама всегда в драку лезла.
   – Потому и говорю – надо уходить. И не смей хоть еще слово сказать! – неожиданно взвизгнула, и голос сорвался, и большая синица вспорхнула с ветки, испуганная.
   – Хорошо. Как скажешь, – отозвался, снял головную повязку, растрепал волосы зачем-то, и снова перевязал их черной полоской грязной ткани.
   Аюрин взглянула назад, и вдруг разревелась, совсем по-девчоночьи, вытирая слезы тыльной стороной ладони.
   – Да ты чего? – забеспокоился этот, разноглазый.
   – Ничего! – шмыгнула носом и отвернулась. Сейчас лицо будет все в красных пятнах, стыдно же.
   – А как тебя звать по-настоящему? – неожиданно, и очень застенчиво спросил парнишка.
   – Аюрин.
   А потом они долго шли по лесам, изорвав одежду колючим кустарником, по торфяникам, по высохшему наполовину болоту, то приближаясь к горам, то удаляясь от них. Разноглазый ставил силки, пытался подстрелить добычу из лука, и порой удача ему улыбалась. Аюрин все еще не владела рукой, но рана подживала быстро.
   Поначалу мальчишка тащил хаисуру с собой, хороший клинок: и дров нарубить, и от волков отбиться, ежели встретятся. Но Аюрин ссорами и разумными доводами добилась-таки своего: оружие запрятали под валежником. Встреть они солдат, те мигом бы углядели великолепный клинок. Хоть и не стояло на нем имени владельца, понятно, что у лесных бродяг своего такого не может быть. Начались бы расспросы, и, что ни скажи – не отпустят живыми.
   Разноглазый раз пять оглянулся на груду валежника, под которым оставил сокровище, Аюрин чуть не силой его за руку вперед потащила.
   Им везло – слышали волчий вой, но самих волков не встречали.
   По утрам на земле лежал иней, а потом повалил снег – и снегопад продолжался два дня. Только снег оставалось есть. Горстку найденных на кусте высушенных ягод Разноглазый пытался отдать девчонке. Та отказалась брать, и они ругались почти целый час, и даже согрелись оба.
   Потом снег перестал идти, и на белом появилось много птичьих и звериных следов. Мальчишка и девчонка снова стреляли птиц, и спали сидя у костра, прижавшись друг к другу. Зато о воде заботиться было не надо – ее заменял снег.
   Попадались им на пути сгоревшие или пустые деревни, и порой Аюрин жмурилась и вытирала слезы со щек, а порой пристально смотрела по сторонам злыми сухими глазами. А спутник ее молчал и не поднимал глаз.
   Им двоим повезло еще раз – они вышли-таки к деревне, нетронутой солдатами Благословенного, как раз когда ударил мороз. Пришельцев встретили весьма настороженно, не больно-то гостеприимно. Однако все же оттаяли. Мало кто мог представить, что эта оборванная промерзшая девчонка с запавшими глазами – лучница из отряда мятежников. Да Аюрин и не говорила правды, а Разноглазый и вовсе предпочитал отмалчиваться и не умел даже просить.
   Им пришлось отрабатывать за предоставленный кров, а руки их потрескались и болели. Впрочем, жителям деревеньки было немногим легче. Аюрин, растерявшей большую часть женских умений, было труднее. Конечно, и в отряде Муравья приходилось шить – но там довольствовались и грубой работой. Конечно, приходилось готовить – но на открытом огне, и кухонные премудрости Аюрин попросту позабыла, на домашнюю утварь смотрела недоверчиво.
   Поселились они у пожилой вдовы. А вскорости Разноглазый сказал, что хочет назвать Аюрин своей женой, и даже не понял, что принял это решение лишь тогда, когда его приняла сама Аюрин. Любви не было в ней, лишь симпатия и уважение. И – осознание весьма приятной для женщины вещи: уж у них в доме главной будет – она.
   – Если доживем до весны, будет свадьба, – сказала она вдове, женщине по имени Санэ, молчаливой, напоминающей изрезанный морщинами ствол скального дуба. Та кивнула, а потом подвела Аюрин к ветхому сундуку и достала оттуда свое свадебное платье, и нижнее, простого белого полотна с красной оторочкой, выцветшее от времени, и верхнее, более короткое и широкое, густо-красное, с вышитыми на подоле белыми уточками.
   – Если доживем до весны, – повторила Аюрин, с благодарностью принимая платья.
//-- * * * --//
   Столица
   Конечно, он узнавал вести одним из первых – ведь большинство писем и донесений, кроме самых секретных, проходили через его руки. И поэтому не удивился, когда Тами показался в противоположном конце галереи и быстрыми шагами направился к Йири. И лицо его было – убитое молнией дерево. Только на черных молчащих ветвях подрагивали язычки яростного огня.
   Чем ближе оказывался, тем медленней шел. Йири был готов и к тому, что тот позабудет про достоинство Дома и попросту ударит кулаком в лицо, как водится среди бедняков, не скованных рамками этикета. Или – что вероятнее – в руке вспыхнет сталь. Что ж, справедливо. А чья и в чем вина – разбирать поздно. Уж кто-кто, а Тами имеет право на месть… но жизнь Йири принадлежит не ему.
   И, когда Лисенок приблизился на достаточное расстояние, Йири заговорил, неторопливо, словно сам к себе обращался:
   – Знаешь, когда я остался один в степи, думал, стоит ли возвращаться. Ненадолго – на пару мгновений мне показалось разумным затеряться в предместьях, среди ремесленников. Потом понял – бессмысленно это, найдут. Может быть, и на кого-то беду навлеку…
   Ни тени волнения в голосе – словно озерная гладь в безветренную погоду, спокойный. И тенями от склоненных к воде деревьев – подлинная грусть. Губы Лисенка дрогнули зло:
   – Что же совсем не ушел? Было бы меньше беды!
   – Разве в Ай-Ташина верности не учат? – с укоризной спросил.
   – Не тебе меня учить! – бешенство в голосе, но сам слишком приучен был ставить достойное поведение выше страстей. И, пока собеседник не проявляет неучтивости или страха, бессилен был.
   – Не мне. Я и не стал бы пытаться. Каждый сам выбирает – ты помнишь?
   Обоим кажется – они говорят долго, потому что говорят – не словами. Сколько мыслей вмещается в один миг? Не счесть. И не только то, что может быть сказано – травы вечерние, скачка, когда то ли конь, то ли ветер несет тебя, и неясно, ты взлетишь или упадешь, так тонка грань. Так и жизнь у живущих наиболее полно – тоньше волоска граница между падением и взлетом, и стремителен бег.
   – Мне хотелось бы иметь свою семью, где – любовь между родственниками, – задумчиво говорит Йири, отводя взгляд от Лисенка. – Но это и тяжело, наверное – если пересечется долг перед семьей и перед кем-то иным…
   Все внимание отдано черной бабочке на стене, сухим пыльным крыльям. Он не боец. Он отводит в сторону взгляд и чужое намерение убить – как блоком отводят клинок. Чтобы убить, нужно приблизиться. А сделать этого не удается. И Тами, невольно принимая заданный тон, тоже следит за бабочкой.
   – Тебе никогда не узнать счастья, – наконец говорит тяжело. – Нет, это не проклятие мое… это правда. Подлинного – никогда.
   Поворачивается и уходит. И сталь тихонько и тоскливо напевает в ножнах, сетуя, что не увидела света.
   Никогда? Наверное, Йири был счастлив. Словно молчаливое соглашение заключили они с Благословенным: «будь таким, как мне надо, и получишь все». Мало что изменилось внешне, однако он понимал – с низшими договоров не заключают. Если рисунки способны отразить душу, то он ничего не скрывал. Бабочка порхала среди метели – такими были они. Рисовал много – и по его эскизам делались ткани и перестраивались покои. Но по прежнему не брал себе учеников.
   Зимой на Островке росли цветы – под открытым небом и в роскошных оранжереях, колыхались под ветром листья вечнозеленых растений. Одни темнели, другие словно покрывались сизым налетом – в тон инею, который постоянно лежал по утрам на дорожках. А снег выпадал редко. В искусственные цветники не ходил Йири. Напротив, цветы приносили туда, где был он. Ведь и он был – цветок орхидеи лесной. А Ёши, следившему издалека, казалось, что в фигура зеленом или фиолетовом – только тень. А слуги теперь боялись вызвать недовольство Йири – боялись до дрожи, до ощущения остановки сердца.
   Он не держал певчих птиц. Когда-то, в Аэси, он выпускал их на волю. Сейчас этого делать не стал бы. И не хотел видеть их в клетках.
   Кто-то сказал, что совершенная красота мертва. В этом боялся убедиться Ёши, и старался не заглядывать туда, где могло таиться чудовище.
   Йири представлялся врачу скорее картиной, нежели человеком, картиной великого мастера, – хотя отыскать тех, кто красивей, поначалу представлялось нетрудным. Однако чуть позже любой из них проиграл бы ему. А он даже не замечал игры. Его создавали, словно по волоску вымеряя жесты, интонации, слова – все в меру, максимально наполненное и вместе с тем невесомое. Живое воплощение идеала и кодекса тхай. – порою жестокого кодекса.
   Он больше не был игрушкой.
   К нему теперь приходили часто. Однако друзьями не звал никого. Многим было нужно от него слово перед Благословенным. Среди них встречались гости высокого ранга – их нельзя было не принять. Но те, кто умнее, сразу понимали, что тратят время впустую. Кто-то хотел иного – и тоже уходил ни с чем. Он был – как вода, как ветер между пальцев – чувствуешь, но его нет. Не понять было, о чем он думает.
   Некоторые просто смотрели с восхищением – таким он позволял находиться рядом.
   Но Тами Асано покинул столицу. И не нашлось смельчаков громко говорить об этой истории.
   – Тебе хорошо здесь? – спросил только раз Ёши. – Действительно – хорошо?
   – Зачем тебе это знать? – ответил он в обычной своей манере.
   – Я имею право спросить тебя. Знать мне нужно.
   Йири ответил почти сразу:
   – Все, что мне дать могли, теперь отдано. Да, мне хорошо. – И прибавил: – Гора, как бы ни была высока, все не достанет до неба – даже величайшая в мире. Но люди тянутся к небу, невзирая на это, и поднимаются в горы, порой находя там свою смерть. Небо лишь смотрит на них, но не протянет руки.
   И Ёши больше не спросил ничего.

9. Береговой народ

   Кору привела к госпоже своего старшего сына – пятилетнего мальчика в светло-красной одежде. Малыш вертел головой по сторонам, на Хали не смотрел, зато сразу подхватил котенка и прижал к себе. Так и не расставался с котенком.
   – А он у тебя избалованный, – улыбнулась Аину.
   – Детям надо многое позволять, – отозвалась дама немного нервно. Целый год ее не было при дворе, на целый год оторвал ее второй ребенок от жизни. И, хотя возились с ним няньки, она понимала – несвободна. А тут ее место заняла другая. Амарэ, светлый жемчуг, с ровным характером, далекая от интриг. И Хали была уже иной – все меньше видели в ней ту, что хоть сколько значит. «Если хочешь власти, не возвращайся ко мне», – читалось в ее глазах.
   Однако гора, где Хали стояла, все еще была высока.
   Кору подивилась небывалому убранству покоев.
   Комнаты просто тонули в озерных растениях – остролист и осока, касатики, лилии водяные. В узких чашах стояли они, и плавали в чашах широких. Серебряные зеркала, отражая, умножали зелень и воду. Занавеси прозрачные почти ничего не скрывали.
   – Дворец девы речной. Кто ж такое придумал?
   – Амарэ.
   Губы поджала, но рассыпалась в похвалах.
   Оглядела свою госпожу. Прическа – сложная сеть из распущенных и заплетенных волос, перевитых голубыми жемчужинами. Невесомое широкое платье, по цвету точь в точь озерная вода в тени листьев. Подвески височные и ожерелье – в тон, и металл – серебро.
   – Раз я из покоев не выхожу, надо выглядеть им под стать, – пошутила она, и серьезней добавила.
   – Мне Амарэ ведь маленькие владения создала, каких ни у кого нет. Раньше я все под себя перестраивала, только и меня саму делали, какой надо. Как ни глянь – все фальшиво. А ныне – никому не нужна, и никто не указывает. Всегда бы так жить.
   – Ах, госпожа, вы все же не из Бестелесных, – Кору велела служанкам забрать мальчика. Тот и котенка с собой утащил.
//-- * * * --//
   Дождь с утра не прекращался, травы потемнели от влаги, а дорожки из разноцветных камешков и плит переливались, и вода пузырилась на них. Йири смотрел на движение воды – оно было единственным, что постоянно менялось. Остальное день ото дня оставалось прежним, строгим и ослепительным, подчиненным внутреннему прихотливому ритму. Словно и не было рассветной степи два года назад, скачки среди холмов, ожидания, не свистнет ли стрела, не вонзится ли в тело.
   Он по прежнему стоял близко от повелителя, и привыкли уже, что многие важные бумаги проходят через руки Йири.
   Ранг его по-прежнему оставался невысоким, хоть и прибавилось привилегий. Иного не предлагали, иного и сам не хотел.
   Северо-Запад страны перестал беспокоить. Вот уже год как оттуда не приходило тревожных вестей, разве что мелкие костерки недовольства вспыхивали и гасли. Помнил север о преподанном уроке, да и вожаков более не было. Надолго ли? Небу известно.
   Йири порою задумывался о том, что творится и творилось на севере. Вожаки… Нескольких таких знали поименно, двоих даже поймали и доставили в Столицу. Он видел их смерть, нелегкую. А самый загадочный, по имени Муравей – пропал вместе со своим отрядом, из кольца облавы ускользнул, как сквозь землю провалился. И больше никто не слышал о нем. Теперь слухи ходят в народе, что Муравей со своими людьми затаились в горах, надежно камнем укрытые, и ждут подходящего часа. Какого? Неужто Небу угодно кровью залить страну?
   Положил руки на мокрые деревянные перила. Дерево, поначалу холодное, быстро согрелось, а кисти рук стали мокрыми – брызги капли дождя летели на них, попадали на расшитые темно-золотой нитью манжеты, и на точно такие же тонкие нити – прожилки в дереве перил.
   – Не надоело смотреть на воду? – послышалось сзади.
   – Такое не надоедает, – охотно откликнулся, обернувшись. На этот голос и мертвым бы отозвался. Улыбнулся – так серебряный луч пронизывает полный дождя воздух, луч неяркий – и заигравший в каждой капельке, которой коснулся.
   – Следуй за мной.
   Слишком много водяной пыли растворено было в воздухе, не для здоровья повелителя – разговаривать в такую погоду на открытой веранде. А в светлой комнате было сухо и тепло, дыхание сада доносилось издалека. Уютно по-своему… но словно из сказки вырвали его, из песни дождя, где он был не более, чем одной из капель.
   – На днях ты покинешь дворец.
   – Как? – голос дрогнул едва заметно. Вмиг позабыл, как хорошо было за стенами этой комнаты.
   – Отправишься к Береговым. Не мешает лишний раз показать им наше расположение.
   Горло пересохло внезапно. Теперь испугался по-настоящему. Что могут отослать прочь – знал, частью не верил, но все-таки был готов. Но посланником?
   – Почему я? – вырвалось. Повелитель бровь приподнял.
   – Ты снова намерен обсуждать мои приказы?
   – Но почему? – совсем уж отчаянно спросил, фигуркой из кости застыл посреди комнаты – только складки легкого шелка живые, покачиваются от ветерка.
   – Потому что я хочу… – и замолкает на полуслове. Произносит иное, сухо:
   – Не надоело в четырех стенах сидеть? Не ты ли так рвался в поля, еще когда первая твоя лошадь была жива?
   – Я…
   – Не ты ли умирал тут с тоски? Вот и развеешься.
   – Я больше не нужен здесь? – сам Йири не понимал, каким отчаянным в такие минуты становится. Но взор повелителя – словно магнит, и нет сил отвести глаз.
   – Пока еще нужен. Хорошо, объясню, несносное существо. Все привыкли уже, что ты есть, но все же ты находишься между двумя берегами.
   Йири отвел прядь волос от лица.
   – Меня столь долго учили знать свое место… Выходит, уроки были ошибкой?
   – Ты немного подрос, – с усмешкой отозвался Юкиро, – и не годишься на роль комнатной птички.
   – Так проще совсем отослать меня.
   – Поздновато. У тебя есть должность.
   – Отнять ее – дело одного мига.
   – Она слишком тяжела для тебя?
   После молчания:
   – Она – нет, господин… Но посольство – это мне не по силам.
   – К полудикому народу? Тебе, который сказал сумасшедшую речь на совете и сумел распоряжаться дворцовой охраной?
   – Они не пытались меня удержать.
   – Если бы ты показал страх, можешь не сомневаться, ты бы не вышел из комнаты. Кроме того, ты ухитряешься даже мне указывать, что и как делать…
   – Простите. Но я боюсь. Если не справлюсь…
   – Ты? Разве тебе позволено не справляться? – говорит шуткой, но за шутливым тоном – сталь. И правда.
   Йири подносит пальцы к губам на миг.
   – Я отправлюсь один?
   – Со свитой и с охраной, разумеется.
   – Я не о том. Не зная ничего, мне рассчитывать только на себя?
   – Нет, – говорит неохотно. – Будет тебе помощник. Он родился на побережье, отец его служил мне верно, и часто навещал Береговых в составе прежних посольств. Мальчишка был с ним. Теперь он старше тебя.
   – Кто он, мой господин?
   – Ты не знаешь его. Второй круг. Знак его дома – чайка.
   «У мужа Иримэ родня из этого Дома», – сделал в уме вычисления.
   – Ваша воля. Я отправлюсь на восток, – кисти рук, сложенные в ритуальном знаке подчинения, совсем холодные.
   Благословенный смотрит на него. Неожиданно говорит:
   – Сейчас я желаю тебе только добра.
   – А что такое добро?
   – Я не из мудрецов. Я не отвечу тебе.
   – То, что давали мне вы, господин, эти несколько лет – это было добром?
   – Нет. Это было тем, что хотелось мне.
   Юкиро посмотрел на юношу.
   – Иди за мной.
   Проследовали в соседнюю комнату. Там рука старшего сдвинула панель в углу, достала ящичек из дорогого черного дерева – на крышке птица из хризолита раскинула крылья.
   – Знаешь, что это? – Юкиро откинул крышку. Повернул ящичек – солнечный луч блеснул на лежащих внутри золотых пластинах.
   – Да, господин мой.
   – Возьми.
   Взгляд был – вопросом. «Почему? Это слишком много для меня. Это вообще слишком много для человека не Солнечной крови».
   – Может быть, тогда ты перестанешь задавать свои бессмысленные вопросы о жизни. Перестанешь вынуждать меня чувствовать вину или гнев.
   Йири протянул руку, и пальцы сомкнулись на холодном металле.
//-- * * * --//
   – Поручение сродни забаве, – прозвучали чьи-то слова. – Посланник…почета много, а делать ничего не придется.
   В словах была своя правда. Береговые люди, уреме, называемые также нур, слыли мирными и робкими. Они торговали с Землями Солнечной Птицы жемчугом и необычными кушаньями и приправами из даров моря, а также изготовленными из водорослей прочными канатами и странной красноватой тканью, по носкости превосходившей другие.
   Через их территорию беспрепятственно шли караваны тхай. Но плаванье возле тех берегов было опасным – уреме не имели своего флота, только рыбачьи лодки скользили по морю – и пираты хозяйничали в тех водах.
   Небольшие по меркам тхай поселения Береговых управлялись старейшинами, которые подчинялись нескольким наиболее уважаемым людям – верховным старейшинам. Но власть их почти не проявлялась на деле. И тхай считали уреме совсем примитивным народом, чуть не жалели их – неспособных управлять, не умеющих возводить города.
   – Дикари. Им достаточно пары дешевых подарков, которые не примут люди воспитанные, и уверений в дружбе.
   – Если эти дикари перестанут пропускать наши караваны, будет не слишком удобно, – заметил Йири.
   – В нашей воле заставить их. Уреме боятся собственной тени, что говорить о воинах? Им не с кем заключить союз – не синну же станут поддержкой. Те, словно ливень весной – налетели и тут же исчезли.
   – Не скажите, – казалось, Йири едва сдерживает усмешку. – Защитить уреме кочевники могут прекрасно. Земли Береговых – холмы и равнина, узкая полоса. Воинов Солнечной Птицы попросту скинут в море. А военные корабли не подойдут близко, – или подвергнутся атаке пиратов. Даже если наши воины победят, потери будут большими…
   Уэта промолчал. Его раздражала уверенность Йири – совсем молодого, мало что видевшего в жизни. Однако резон в словах его был.
   – Хорошо, – сдался Уэта наконец. – Нет смысла говорить о войне. Вы едете к уреме с миром.
//-- * * * --//
   Найи Лимаи совмещал в себе нечастые для тхай качества – был весьма дружелюбен даже к варварам, всегда благодушно настроен и совершенно лишен честолюбия. К Береговым людям он уже наведывался с визитом раньше, долго жил среди них, и теперь должен был помочь посланнику избежать возможных ошибок. Хотя он был выше рангом, чем Йири, все хоть сколько-то умеющие думать понимали – главным будет не он. Большинство было уверено – Найи станет только голосом. Все темы станет задавать другой. Немногие, хорошо знавшие Йири, молча усмехались, ибо знали, что говорить любимец повелителя тоже умеет. Только не всех удостаивает разговором.
   Они пришлись по сердцу друг другу – разница в летах была совсем незначительна. Один был разговорчив, но ненавязчив. Другой молчал и слушал. Отвыкнув от церемонной официальности двора тхай, Найи по-дружески потянулся к посланнику, разговаривая необычайно просто. Подобное обращение тронуло Йири, и скоро молодые люди отказались от формальностей между собой. Посланник всегда оставался сдержан – но и Найи не позволял себе фамильярностей.
   – Они понравятся тебе, – уверял он. – Конечно, это наполовину дикий народ, но добрые и гостеприимные. Они очень робки – и с радостью принимают покровительство Тайё – Хээт.
   – Разве у них есть выбор? – чуть улыбнулся Йири.
   Он снова был в пути, впервые после дороги в Столицу. И порою казалось Йири – он снова мальчишка, не ведающий о том, что ждет впереди, и Черный Соболь следит за каждым его движением. Но потом приходил в себя. Нет, теперь все иначе. За ним смотрят, конечно, но он – во главе небольшого отряда. К Береговым не отправляли пышного посольства, и подарков немного везли. Золото и драгоценные камни ни к чему Береговым людям – только рубины они ценили превыше всего, и была у послов шкатулка с огненными рубинами. Были красивые теплые ткани, мех горных волков – большая редкость для уреме, – и подтверждение разрешения закупать соль на границах. Своей соли у Береговых не было, до установления торговых отношений с соседями уреме коптили или сушили мясо и рыбу.
   Чем дальше продвигались к востоку, тем меньше было лесов. Их скоро совсем сменили степи с пологими красноватыми холмами. Ветрено было – крупной застежкой Йири скалывал воротник серой дорожной куртки у самого подбородка, серо-зеленый шарф с мелкой вышивкой по краям не снимал с головы – и без того волосы по вечерам еле расчешешь, настолько их путает ветер.
   Гнедой иноходец летел над стройной сухой травой, плавно покачиваясь. Поблескивал месяц, полнея ночь от ночи, щедро одаривая степь серебром, чтобы утром забрать дары – и плакали травы, каждое утро обильная роса клонила к земле их стебли.
   Путь показался недолгим, хоть и занял не одну неделю. Видно, Йири стосковался по свободе – придуманной, подлинной у него и не было никогда. Ребенком дальше деревни не уходил, в караване тоже – какая свобода? Только идти можно было, и видеть новое. Может, этого и не хватало?
   Впереди обрисовался главный поселок Береговых – плетеные из редкого прибрежного лозняка хижины, обмазанные для прочности глиной, приземистые, темные. Много дымков поднималось – сотни три людей жило здесь.
   Послов встречали – показалась процессия, и переводчик поглядывал то на нее, то на прибывших. Найи и сам неплохо знал язык береговых, но не положено вот так без посредника высоким гостям заговаривать с местными жителями. Йири тоже выучил немало фраз на языке уреме, хоть и странен ему казался этот язык – протяжный, со множеством шипящих звуков, которые скорей подошли бы змее.
   Старейшины поклонились торжественно. Всего трое мужчин в расцвете сил, остальные – преклонных лет. То ли Береговые люди дольше живут, то ли смотрятся старше, подумал Йири. Были они невысокие, коренастые, с лицами грубоватыми – а глаза казались странно раскосыми. Некрасивы совсем. Стоит ли удивляться, что никто из тхай не брал в жены их дочерей?
   Послов встретили с большим почтением. Простые обычаи уреме по сравнению с многослойным, отточенным этикетом тхай вызывали улыбку. Но Береговые даже значение этой улыбки понять не могли. Улыбается – значит, хорошо гостю.
   – Как дети, право, – шепнул Йири спутнику своему. В душе, словно нити в ковре, узором ложились пренебрежение и симпатия. Невозможно было считать уреме равными себе, но и смотреть свысока неуместным казалось – как дети они… не понимают, насколько незатейлив их быт, незамысловаты обычаи.
   Насчет обычаев Йири не успел додумать. После того, как послов встретили, угостили непонятными морскими блюдами – водоросли какие-то, ракушки – после всего этого подвели к двум стоящим рядом хижинам, отдохнуть. И девушки появились среди старейшин, нарядные, с перевязанными тесьмой волосами. Конечно, среди уреме женщины пользовались большой свободой, но не настолько же, чтобы девчонки могли в круг старейшин затесаться. Девушек подвели к гостям, смотрели выжидательно и радушно.
   Найи ощутил сильную неловкость, чуть оглянулся растерянно – в открытую отвернуться было бы оскорблением. От сердца отлегло, когда увидел, что улыбка появилась в уголках губ второго посланника – легкая, как паутинка осенняя. Он поблагодарил за оказанное уважение. Потом их оставили отдыхать.
   Найи облегченно вздохнул, когда старейшины скрылись с глаз. Спутник поглядел на него почти весело.
   – Не беспокойся. Меня не потрудились предупредить, но я догадался – достаточно прочел про их долг перед гостями. Лучше, если бы я был избавлен от такого почета. – Могли говорить свободно – девушки знали только местное наречие.
   Как и многие мужчины, в большинстве девушки Береговых были сивыми какими-то, пеньку напоминали их волосы. У этой оказались – черные. И лицо милое. Глаза узковаты, но это почти не портило девушку. Кажется, Найи повезло меньше.
   Она оказалась другой всем поведением своим. Там, где женщины Земель свободны, была застенчивой; там, где они робки – необыкновенно свободной. Она почти понравилась Йири. Но ее непохожесть отталкивала.
   Косы она прятала под платком; когда сняла его, двумя змеями те упали, длинные и тонкие. Йири безразлично было, по душе ли он ей. Женщин Береговые люди не принуждали ни к чему. Так встретить гостя – знак уважения. Остальное неважно.
   Она сказала потом:
   – Как-то давно Боги сердились на нас. Они послали нам снег зимой. Я помню поляну цветов, и белые хлопья сверху. Хотелось помочь как-нибудь, но мать сказала – ничего не получится. Я плакала сначала, а потом поняла, как это красиво. Тебе подобных я не видела раньше – но ты похож на ту поляну, где снег и цветы.
   В домиках с промазанными глиной стенами было неуютно. Он думал – вспомнится детство. Нет. Совсем не такое все. Или он столь сильно изменился? Бедность родной деревни казалась обыденной, здешняя бедность – неприятной и варварской. Послов принимали торжественно, а Йири с тоской думал, что лучше бы чувствовал себя у костра под открытым небом, вдали от немудреных ритуалов у очага, постоянно чинившихся рыбачьих сетей, глиняных фигурок, приносимых в жертву бесчисленным духам природы, особенно – моря.
   Следуя примеру Найи, он надевал самую простую одежду, темную, как одежды Береговых людей, отличавшуюся только покроем. Другие, в свите, подчеркивали свое отличие от варварского народа, свысока поглядывали на уреме, взирающих на изысканных чужестранцев с восторженным детским опасением. Йири все это было не нужно. Шнурком перехвачены волосы, браслеты, что держат рукав, из тисненой кожи – все просто. И удобно. Он не чувствовал приязни к Береговым, но появлялся с ними везде, чуть ли не сети чинить помогал, и скоро уреме признавали его своим, как и Найи.
   А та девушка не сводила с него пристального, слишком открытого даже для их женщин взгляда. Внимательного и непонятного Йири.
   «Чего она хочет? – гадал, не зная, что и подумать. – Чтобы я взял ее с собой? В Столицу? Неужто настолько наивна?» Непохожа она была на влюбленную дурочку, ой, не похожа. И, пожалуй, впервые женщина внушала ему желание скрыться от ее взора, или хоть внутренней стеной отгородиться. Только и стена такая не помогала, ее насквозь прожигал внимательный взгляд.
   Разбирала ли она раковины, или чинила снасти, или помогала ставить парус на лодке – невысокая, но сильная – все время казалось, что смотрит, и говорит что-то ему. И руки ее темные, обнаженные до локтя, говорили, и гибкая спина, и каждый неширокий уверенный шаг.
   Стоило заслышать ее шаги – хруст гальки, ни с чьими шагами не путал, и думал почти с тоской – почему здешним женщинам столь много позволено?
   Да что же позволено поправлял сам себя. Держать дом, выходить в море – тяжелый труд, ныряльщицам – собирать жемчуг. Сушить и измельчать длинные бурые водоросли с острым запахом соли… Что же позволено? Трудиться до изнеможения и быть старухой в тридцать пять лет?
   Только одно отвлекало от неприятных мыслей. Когда он смотрел на море и видел рыбачьи лодки уреме, думал о больших судах. Пару раз видел и их, проплывших вдалеке. В первом Найи опознал шаварское судно, во втором – пиратскую шхуну.
   Береговые люди боялись пиратов – тихим, привычным страхом. Богатств у Береговых не было, но в плохие времена пираты не брезговали и запасами береговых, забирали и соленую рыбу, и веревки, и полотна для парусов. Тем более жемчуг – селения, вблизи которых жемчужные «поля» были особенно богатыми, находились в состоянии покорного страха и день и ночь.
   И, когда непонятно чей парус мелькнул на горизонте, подозвал Найи и поделился своими сомнениями.
   Йири еще в Столице слышал имя Ши-Тау. Предводитель одной из крупнейших морских банд, человек этот отличался отчаянностью и везучестью. Он держал в кулаке отборных головорезов, которые являлись еще и отличными моряками. Пираты, как водится, часто грызлись между собой – за добычу, за корабли, за удобную бухту. А теперь Йири узнал, что Ши-Тау обосновался в заливе Хитэн, что лежит неподалеку отсюда.
   – Я хочу встретиться с ним, – закончил Йири, и пальцы его сплетали и расплетали волокна, завязывали причудливые узлы – словно совсем не следил за ними хозяин.
   – Ты просто безумен.
   – Наверное. Многие так говорили.
   – Тебя не за этим послали сюда, – терпеливо объяснял Найи. – Твоя миссия выполнена. Ты должен вернуться, а не забираться в пиратское логово.
   – Да, но… Ши-Тау так близко. И так удобно все складывается. Если потом будет поздно…
   – Никто тебя не обвинит.
   – А я сам?
   Найи, в черных штанах и куртке выглядевший похожим на помесь уреме с ремесленником тхай, раздраженно развел руками.
   – Тебе не терпится потерять это? – он провел пальцем по шее.
   Йири отбросил волокна и лег на тюленьими шкурами устланную кровать.
   – Завтра пошлю гонцов из Береговых к Ши-Тау. Посмотрим, что он ответит. Полагаю, хотя бы выслушает… к ним ведь не обращался никто из Тхай-Эт.
   – Выслушает… посмеется! – сердито проговорил Найи. – Вот уж точно, еще и в гости тебя пригласит, чтобы бесплатное развлечение устроить. Доверенное лицо самого повелителя Тайе-Хээт захотело взглянуть на его пиратскую шайку! Ну, что мне сделать, чтобы убедить тебя передумать?
   – Вернуться в Столицу и привести войско, – задумчиво откликнулся Йири. – Пожалуй, этого будет довольно…
   Найи зубами скрипнул, но промолчал. Надеялся, что утром выветрится дурь из головы посланника, а если не утром, то по-любому, достаточно времени.
   Ночью было много звезд – тяжелых, мохнатых. Йири протянул ладонь к одной, низко висящей. Услышал за спиной голос:
   – Так и будешь к звездам тянуться? Живые люди рядом с тобой.
   Чернокосая девушка стояла рядом, хмуро смотрела – ночь была ясной, лицо видно, почти как днем.
   – Люди… Ты?
   – Не я. Я свое исполнила и свое получила.
   – Тогда зачем ты пришла?
   Она приблизилась, под ногами галька шуршала. Длинная одежда, широкая.
   – Проститься.
   – Разве я уезжаю завтра?
   – Не ты. Я ухожу. В селенье к далекой родне.
   – Зачем? – спросил и сам пожалел, что слова сорвались. В самом деле, ему-то что.
   – Уйду я не одна. Хочу, чтобы ты знал.
   Сперва не понял. Потом руку к ней протянул, но она попятилась, потом повернулась резко и стремительно зашагала прочь, терпеливая, сильная, горькая – как морская волна.
   А он остался один.
   Назавтра от Найи не отставал, выспрашивал все, что тот знал о Ши-Тау. И уреме расспрашивал. В очередной раз услышал, что флот пирата невелик, но на редкость быстроходен – и маневренность его шхун – кита была получше, чем у судов тхай и cууру. Говорят, он привез откуда-то издалека корабельного мастера, и тот научил его людей секретам. Кроме невероятных кораблей, пиратов Ши-Тау отличала такая же невероятная храбрость и непредсказуемость. Но их было мало – до сих пор они успешно избегали ловушек, но в недавних стычках на море потеряли две шхуны. Йири надеялся, Ши-Тау и его люди понимают – если так пойдет и дальше, хозяйничать на море им осталось недолго.
   И, просчитав все, он написал письмо, запечатал и отправил с одним из уреме в залив Хитэн. Пришлось посулить гонцу щедрое вознаграждение – пиратов Береговые люди боялись, хоть соратники Ши-Тау не трогали их. Посланник вскочил на низкорослую лошадку и порысил по дороге, на дорогу мало похожей. Йири задумчиво смотрел ему вслед. Найи подошел сзади.
   – И в каком виде ты собираешься предстать перед этими головорезами? Не сомневаюсь, что они захотят посмотреть на чудо неслыханное – сумасшедшего тхайи из высших кругов.
   – Не такое уж чудо. Я навидался таких…
   – Так пиратом ведь не показываем, честь страны бережем.
   – Ты и сам понимаешь – заявиться в этом наряде, – Йири поднял руки, и широкие темные рукава собрались тусклыми складками, – неразумно. А если чересчур пышно одеться, это польстит им, конечно – только не затмит ли блеск сути речей? Да и лесть подобная недалека от оскорбления…
   Найи сокрушенно помотал головой.
   – Ты свихнулся совсем. Об этикете рассуждаешь, готовясь отправиться ко всякому сброду.
   – Уж не от тебя слышать такие речи! «Человек знатного рода всегда помнит о том, что простому и в голову не придет», разве не так говорите вы? Тонкость и вежливость не такие вещи, чтобы можно было пользоваться ими по желанию – сегодня достал, завтра спрятал в сундук.
   К вечеру другого дня вернулся гонец. Запыхавшись, доложил Йири, что Ши-Тау согласен увидеться с послом.
   – Честь какая! – фыркнул Найи. Гонец-уреме вопросительно округлил брови.
   – Получи свою плату, – мягко сказал Йири, и распорядился выдать гонцу условленное.
   Найи глядел, как молодой человек проверяет, не забыл ли он что-нибудь взять с собой, надевает светлую дорожную куртку и перевязывает волосы темной полоской дорогой ткани с вышивкой – летящей ласточкой, белой.
   – Ты не надейся отделаться от меня.
   – Найи! Твой долг оставаться здесь.
   – Это твой долг оставаться здесь, а мой – помогать тебе. И не помышляй даже хоть слово сказать поперек – если уж мы оба нарушаем предписанное, то тебе надлежит меня слушать. По рождению я выше тебя.
   – Хорошо, – неожиданно покладисто улыбнулся Йири. Найи, напротив, нахмурился. Соотечественник его хитрым не был, но больно уж подозрительна эта неожиданная сговорчивость и улыбка невинная.
   И весь путь, пока они ехали быстрой рысью к заливу Хитэн, Найи поглядывал на спутника с недоверием.
   Залив Хитэн отгораживали от постороннего взора высокие скалы, изъеденные ветром так, что они воротами казались. Не было красивым это творение природы, причудливая арка скорее беспокойство вызывала, нависая эдакими сцепленными когтистыми лапами над дорогой. Всадников уже поджидала группка людей. Судя по ярко-пестрым деталям одежды вперемешку с темными полотняными и кожаными, это были посланцы Ши-Тау. Пираты. Кто еще надел бы на голову повязку из разноцветного полосатого шелка? Циркачи разве.
   Страх липкой змейкой пополз по спине Найи. Только выучка не давала ему открыто продемонстрировать свое опасение. А Йири словно живой статуей стал – его приветливой и с тем высокомерной улыбке позавидовал бы не один придворный.
   Человек в пестрой повязке выехал вперед – по бокам его держались другие, с нарочито небрежным, вызывающим видом глядя на гостей.
   – Аист мое имя, – нехотя проговорил он, и его крупный рот изобразил иронию и недоверие.
   – Правая рука Ши-Тау, как я понимаю, – спокойно откликнулся Йири, собравший достаточно сведений. Тот взглянул на юношу полупрезрительно.
   – Ну, слушаю, господа послы.
   – Кажется, все, что я хотел сказать не самому вашему предводителю, я высказал в письме, – Йири явно готов был к тому, что к цели придется прорываться через некоторые препятствия. Аист в упор взглянул на самоуверенного мальчишку.
   – Значит, не все.
   – Я думал, Ши-Тау не держит возле себя глупцов.
   Лицо Аиста стало похожим на недобрую маску. Но он не успел и рта раскрыть. С тем же легким сожалением Йири продолжил:
   – Если мы разъедемся сейчас, то вы останетесь в проигрыше. Поверьте, Ши-Тау это поймет, и не поблагодарит своего помощника.
   Заметив, каким взглядом Аист окинул его людей – и своих, добавил:
   – А вот силу применять глупо. Мое же предложение рассчитано только на личностей незаурядных.
   Найи чуть не рассмеялся. Уж лести в адрес кого бы то ни было он от Йири раньше не слышал. Аист погладил ножны своего большого ножа – скорее привычный жест, чем демонстративный.
   – Слишком уж много вы на себя берете, ваша милость. Я вот вижу мальчишек перед собой. И чем докажете, что это не блажь, пришедшая в голову сынкам богатых семейств?
   – Докажу.
   Неуловимое движение кистью – и что-то желтое сверкнуло. Из браслета появилась, не иначе – на ладони Йири поблескивала золотая пластинка, полукруг со сглаженными краями. На чеканке – птица, несущая в лапах солнечный диск.
   Знак эмма – предъявитель сего имеет право говорить от лица Благословенного. Глаза Найи стали невозможно круглыми – не ожидал. Да и кто ожидал бы? Доверие наивысшее… почему?
   – Ну, хорошо, вам я поверю, – неохотно проговорил Аист. Он понял, что значит эмма. – А тот, кто дал этот знак – подтвердит ли ваши слова?
   – Да.
   Найи зажмурился в ужасе. Аист косо взглянул на него. Промолчал. Обратился к Йири:
   – Почему ваш правитель доверил такую власть мальчишке?
   – Я знаю – у вас есть сын – ему всего шестнадцать, – медленно произнес Йири. На «мальчишку» внимание не обратил – да и знал, что выглядит младше своих лет. – Он давно ходит с вами в море. Он был при захватах чужих кораблей – в морском бою?
   – Да, – сквозь зубы признал первый помощник.
   – Он был хорош в этом деле?
   – Да. Но он – мой сын!
   – Значит, если бы не это гордое звание, вы не признали бы умения за ним? Или только ваша кровь столь горяча?
   Аист раздраженно махнул рукой – словами играть – любимое занятие рожденных в богатых домах. Пусть разбирается Ши-Тау.
   – Я передам ваши слова, – вежливость давалась ему все с большим трудом.
//-- * * * --//
   В этих долинах узких, между холмами, жил ветер. Протяжный или порывистый, нрав ветра непостоянен. Распахнутыми настежь были эти места – не укрыться.
   На низком пологом холме появились всадники. Помчались, рассекая волны травы. Недалеко от Йири и Найи придержали коней, подъехали шагом.
   Йири в первую очередь коней оглядел. Низкорослые, мохнатые – красоты никакой, но, видимо, быстрые и выносливые. Да и всадники им под стать. Посадку не назовешь изящной, однако руки сильные, глаза цепкие. Вооружены хорошо. Одеты небрежно, похуже тех, что встречали у арки – намеренно, что ли?
   – Вас проводят к Ши-Тау.
   – Не нас. Меня одного…
   При этих словах Найи чуть не выпрыгнул из седла.
   – Позвольте нам обменяться наедине парой слов, – обратился он к Аисту.
   – Ну, позволяю! – буркнул тот.
   Йири и Найи отъехали в сторону.
   – Ты все же сошел с ума, – сквозь зубы пробормотал Найи. – Это же… сброд, головорезы. Ты не понимаешь?
   – Их предводитель – человек умный. Он не причинит мне вреда – не станет совершать глупость.
   – Небо… – почти простонал Найи. – Ты хочешь стать заложником у этих отродий? Их надо уничтожать, а не разговаривать с ними.
   – У нас мало сил. Запад почти закрыт для караванов и кораблей – а шаварские купцы берут много…Нам нужен этот союз.
   – С чего ты взял, что они отпустят меня?
   – Потому что я говорю с ними о дружбе. А такие разговоры не начинают с насилия.
   – Но мы раскрыли их убежище…
   – Брось. Не такая уж тайна. Но они стоят на чужой земле, да еще на границе с синну – напасть на Ши-Тау на берегу значит нарушить мирный договор с кочевниками и уреме.
   – Я поеду с тобой.
   – Ты останешься – иначе кто доложит повелителю о неудаче, если я все же ошибся?
   – Ну, знаешь! – позабыв про должное обращение, громко возмутился Найи. – У Береговых ты мог отдавать мне приказы, но я все же стою повыше тебя.
   Он замолк, вспомнив про эмма.
   Йири улыбнулся, коснулся его руки кончиками пальцев:
   – Но ведь я прав, Найи.
   – Прав, – неохотно признал тот. – Попробовать, может быть, стоит. Но что со мной сделает повелитель, если погибнешь ты? Лучше мне говорить с Ши-Тау.
   – И что же ты скажешь?
   – То, что и ты.
   Йири вновь улыбнулся.
   – А я и сам еще толком не знаю, Найи. Я должен увидеть его. Пойми… слова нельзя готовить заранее. Это не встреча послов, когда предписан каждый шаг.
   Он чуть прищурил глаза, всмотрелся вдаль – туда, где мерцала полоска залива.
   – Ты поймешь – ты знаешь два народа. А я видел разных людей – не только тех, что наверху. У меня больше опыта, Найи. Не беспокойся.
   Вдруг он слегка усмехнулся, голову наклонил – словно птица встопорщила перья:
   – А гнева повелителя не бойся. Он поймет – тебе меня не остановить.
   – Не думал, что он терпит столь своевольных, – вырвалось у Найи.
   – Я вернусь, Найи. – Спутник резко направил вперед коня – присланные сопровождать устремились за ним на своих приземистых пегих лошадках. Йири не оглянулся ни в сторону Найи, застывшего в седле, ни на пиратов – сопровождающих.
//-- * * * --//
   – Тхай и cууру находятся на грани войны – однако, неизвестно, будет ли перейдена эта грань. Война выгодна вам – хоть она будет вестись не на море, но на ваши корабли, грабящие кого угодно, обращать особого внимания не будут.
   – Верно, – хмыкнул Ши-Тау.
   – С другой стороны, вашим людям и кораблям в последнее время досталось. И, если между нами и нашими западными соседями установится временное перемирие, мы вас попросту уничтожим.
   – А вы самонадеянны, молодой человек.
   – Нет. Я просто разумно смотрю на вещи. Мир не стоит на месте. Тайна ваших кораблей уже доступна нашим мастерам – пусть не во всей полноте. Вы можете выгадать пару лет…
   – Если не будет войны.
   – Хотите рискнуть?
   Ши-Тау поднялся, оперся руками о стол.
   – Еще не решил.
   – Разумнее не вести войну на две стороны, а договориться – и вам, и нам одинаково выгодно.
   – Каков ваш ранг при дворе? – резко спросил Ши-Тау.
   – Невысок. Пятая ступень.
   – И вы имеете смелость и полномочия говорить со мной от лица повелителя, не предупредив его об этой встрече? Да еще возите с собой этот знак?
   – Да. – заметил, как округлились глаза собеседника, но прибавлять ничего не стал.
   – Кто вы, гром разрази?
   – Я вышел из Малых покоев дворца. Вам известны такие? – голос холодный. Ши-Тау засмеялся.
   – Вот оно как. И сейчас он все еще смотрит туда, где вы? Теперь понимаю.
   Нагнулся вперед:
   – А вы ценный заложник, ежели что.
   – Нет.
   – Нет?
   – Ради меня никто не станет менять русла рек. И за мою жизнь вы не получите ничего. Только месть – потом.
   Ши-Тау был не из тугодумов. В его взгляде промелькнуло нечто, близкое к жалости:
   – Я слышал о нравах двора. Но это мне чуждо. Того, кто мне дорог, я не отдам никому. Глотку перегрызу.
   – Вы понимаете – Благословенный поступит не так. Но все это лишнее, если мы сможем договориться. Слово он держит всегда.
   – И вы?
   Йири чуть улыбнулся:
   – Подумайте. Как мне ответить, если доверия нет?
   – Хорошо, – кивнул Ши-Тау. – А ваше слово, как я понимаю, сейчас равно слову правителя. Стало быть, я говорю с ним. Так что он может мне предложить?
   – У вас половина людей нашей крови. Все ли довольны, когда нападают на соотечественников?
   – Не все, – усмехнулся Ши-Тау. – Порой приходится усмирять недовольных.
   – Я предлагаю мир. Ваши корабли могут стать надежной стражей границ, в чем-то превосходящей нашу.
   – А выгода нам?
   – Со стороны повелителя – поддержку и милость. Не трогайте только шаварских купцов с птицей на парусе. Остальные все – ваши.
   – А вам приходилось видеть бой? – с усмешкой спросил Ши-Тау. – Как спокойно вы говорите – возьмите тех, оставьте этих! Приятно вершить судьбы других, сидя на берегу?
   – Мне нечего сказать. В море я не был.
   – Вы будете только помехой – но я не отказался бы прихватить с собой такого, как вы. Вам, птенчикам двора, полезно посмотреть на настоящую жизнь!
   – Мы отвлеклись, – с безупречной улыбкой напомнил Йири.
   – Вы все же слишком заняты соседями с запада.
   – Я повторю – наша вражда сейчас не касается моря. Если начнется война – придется плохо. Но пока ее нет – и повелителю выгоднее бросить все силы на то, чтобы уничтожить вас. Ради будущего спокойствия.
   – Флот Тайё – Хээт силен, – с неохотой признал Ши-Тау. – Пока и мы не слабы – но, если на нас начнется охота, нас могут обложить, как зверя в норе. И это на море! Тьфу!
   – У вас есть союзники – их немного. Мы не станем требовать охоты на них – но им лучше не трогать нас. А вам – наша поддержка и все остальные.
   – Не против достоинства – идти на сделку с пиратами?
   – Моего достоинства? – Йири спросил это так, что Ши-Тау счел за благо не переспрашивать. Мальчишка ему приглянулся – неглупый и держится хорошо. Сейчас он открыт, можно больно ударить – да незачем.
   – Пираты охотятся на пиратов…такое бывало. Согласен, – он треснул ручищей о стол. – Но пока вы останетесь здесь. Гостем, – он широко улыбнулся. – Если все как надо пойдет, слово даю – ненадолго.
//-- * * * --//
   За тонкой перегородкой запели грубые голоса. Йири прислушался, невольно насторожился – разудалая песня, такие обычно поют, когда хмель в голове и весело настолько, что разум спьяну готов поддержать любую безумную выходку.
   Ши-Тау заметил эту повышенную настороженность, повел рукой в широком жесте гостеприимства.
   – Не заботьтесь ни о чем, отдыхайте спокойно. Они, конечно, привычны головы отрывать, но моего гостя не тронут.
   Ши-Тау с сомнением оглядел Йири.
   – Двое слуг с вами. Достаточно? Больше и для меня некстати.
   – Достаточно, – улыбкой ответил Йири. – Я могу обойтись и без них.
   – Неужто? – на лице пирата отразилось большое сомнение. – Пусть эти будут.
   – Я говорю правду. Мне не то чтобы нужны слуги. Но лучше, чтобы кто-то из своих видел меня постоянно.
   – Ах, вот как! Слежка, значит? Неужто не доверяют – и это посланнику с эмма?
   – Доверяют. Вам не понять, – он вгляделся вдаль. – Какое большое море…
   Йири не очень представлял себе, что творится в Столице. Только догадывался, что поначалу была неслабая буря при дворе, а ныне письма летают от Найи в Сиэ-Рэн и обратно, что Найи видится с Ши-Тау, – а сам больше не занимался переговорами. Конечно, его держали в курсе событий, но он достаточно знал свой народ и нравы вершителей судеб, чтобы подозревать – ему говорят не все в приходящих изредка посланиях.
   Ши-Тау спросил его, почему не он сам займется переговорами. Йири ответил – не имеет права. Эмма, конечно, знак высочайшего доверия, но сам Йири не волен подписать ни одну бумагу.
   – То есть, вы зажгли этот костер, а другие должны подбрасывать дрова или, напротив, следить, чтобы не случилось пожара? – смеялся Ши-Тау.
   В заливе Хитэн море чаще бывало спокойным. За полтора месяца Йири лишь раз видел шторм, и позавидовал морякам, у которых хватает смелости носиться по волнам во время такого разгула стихий.
   С Ши-Тау они виделись часто. Пожалуй, чаще, чем было необходимо – обоим казалось интересным узнать, что за птица другой. Разговаривали. Несмотря на приверженность к грубым словам, предводитель пиратов оказался человеком умным и интересным. Охотно делился знаниями, без всякой рисовки рассказывал яркие случаи из собственной жизни, и без смущения вспоминал случаи смешные.
   Йири видел серых дельфинов, играющих среди волн, и коричневых птиц с длинными узкими крыльями – взмахи крыльев казались ломкими. Птицы охотно летели к тому, кто кидал им кусок лепешки или серебристую рыбку.
   Когда-то он думал о море, мечтал попасть на побережье. Сейчас видел бесконечную водную гладь каждый день, пусть краешек моря – глубокий и широкий залив. Но родным ему море не стало.
   – Сердце ваше не здесь, – заметил как-то и Ши-Тау.
   – Не здесь, – согласился Йири, следя за чайками и коричневыми птицами, играющими с волной.
   – А вы не понесете наказания за собственную смелость? Я знаю, у вас карают даже за победу, если человек нарушил приказ.
   – Я не нарушал ничьей воли.
   – Разве не велено вам было возвращаться в Столицу сразу же?
   – Нет, – после недолгого молчания произнес Йири.
   Ши-Тау смерил его внимательным взглядом.
   – Какого демона! Эти проклятые придворные куклы способны даже настоящего человека превратить в замороженную деревяшку! Идемте с нами! Если тот, кто остался там, настолько безразличен к вашей судьбе, что же цепляться за его милость, как за сокровище?!
   – И что же мне делать здесь? Убивать? Или подсчитывать награбленное?
   Предводитель пиратов не оскорбился.
   – Дело найдется.
   – Неужто примут? – Йири спрашивал с едва заметной насмешкой. Ши-Тау нахмурился.
   – Мои люди умны. И знают, кого нужно ценить! Явиться сюда было смелым поступком. Сказать мне то, что сказали вы, было умно. Поначалу я сомневался – с чьего голоса поет эта куколка? Теперь понимаю, что со своего собственного!
   Он треснул кулаком по борту шхуны.
   – И не вам опасаться моих ребят! Они понимают – я любому из них шею сверну, если что!
   Йири расправил складки у пояса, поправил браслет – намеренно неторопливо. Поглядел вдаль. Наконец отозвался:
   – Я ценю то, что вы предложили. Среди тех, кого я знаю, редко кто говорит от чистого сердца. Но моя судьба там, а не здесь.
   – Человек не знает своей судьбы!
   – Не в этом случае. Даже если я покину дворец, я – дитя лесов и полей, не моря.
   – Сколько вам лет?
   – Двадцать.
   – По виду – меньше. По словам – дал бы побольше. Что же, теперь он хочет от вас избавиться? Да еще выгоду для себя получить?
   – Это как – месть за отказ присоединиться к пиратам ваши слова? – поинтересовался Йири, не сводя глаз с появившегося у горизонта бледного серпа месяца. Всегда странным казалось. День еще – а светило ночное видно.
   – Да нет, – откликнулся Ши-Тау с досадой. – С души воротит, до того обидно!
   – Закончим на этом. Иначе скажем друг другу то, что произносить не следует. – Повернулся, лицо внимательным было.
   – Скажите, неужто среди ваших людей не существует обычая не трогать личное другого?
   – У нас люди простые, – махнул рукой Ши-Тау. – Чего там прятать-то? Ну, будь по-вашему. Я в этикетных делах не силен, так что буду молчать. В конце концов, вы мой гость.
   – Это верно, – Йири ответил коротким кивком, и уже улыбаясь, махнул рукой, подзывая чайку.
   А утром следующего дня появились посланцы из Столицы – переговоры сладились. Йири мог возвращаться.
   Возвращение оказалось быстрым – и очень тревожным. Понимал, что исполнил свой долг, что, наверное, даже повелитель доволен исходом затеянного Йири дела, и все же места себе не находил. Хотелось сорваться в галоп, и, если уж не в Сиэ-Рэн напрямую, так хоть в степи умчаться, отвести душу. Чтобы лишь ветер – и никаких мыслей. Невозможно. Медленно движется небольшая группа людей с немногочисленной, но лучшей охраной.
   Зато радостью было снова Найи увидеть. Тот встретил посланника на середине пути. Признался:
   – Я беспокоился. Не собирался в Столицу, а не удержался.
   Йири посмотрел с благодарностью. Почти приятной стала дорога.
   Пыль, копыта коней, дорожная одежда – неяркая, с простой вышивкой. Шарф, закрывающий волосы, капюшон от дождя. Холмы, ночью – темные, подозрительно встречающие чужаков, днем – шелковистые тонкие травы, растущие на склонах холмов; запах полыни, мяты и сотни других диких трав.
   Порою можно было заметить маленькую степную лисицу, с испуганным любопытством смотрящую на всадников. Порой огромная хищная птица пролетала, хватая когтями зазевавшегося зверька. Жизнь.
   А Йири возвращался в Столицу, где то же самое – но каждый шаг предписан или запрещен.

10. Назначение

   Земли cууру-лэ.
   – Будь прокляты эти дети солнечной курицы! – не сдержался молодой правитель. – Чтоб все демоны сожрали их вместе с пиратами!
   Советники старались не поднимать головы. Недавно сууру, казалось, шли к цели без помех – еще немного, и восточные границы откроются перед их войсками. Но их постигло разочарование – соседи по-прежнему удерживали даже пустующие земли, где трудно было пасти скот и собирать урожай.
   А после – договор с пиратской шайкой, самой сильной на море. И потери, потери… Разбить пиратов не получалось – их прикрывал флот Тхай-Эт. И шаварские купцы, которым тхай и союзные с ними пираты обещали защиту, ныне сильно задирали нос перед сууру, осмеливаясь диктовать условия и назначать немыслимые цены. А раньше – дрожали за свои корабли и готовы были отдавать товар чуть не за полцены.
   Отослав бесполезных советников, направился к покоям Аталимай – любимой двоюродной сестренки. Прелестная, как молодая серна, пугливая и веселая, она затмевала в его сердце всех жен. Но по закону правители сууру не имели права заключать браки между двоюродными.
   Аталимай нежно любила своего отца, его дядю, вызывая в душе правителя противоречивые чувства. Молодой человек считал дядю человеком слабым и бесполезным, однако терпел подле себя, не желая причинять боль сестренке. Для нее средоточием вселенной был отец, как для самого правителя – Аталимай.
   Девочка-подросток кормила ручную говорящую птицу, привезенную издалека. Птица ворковала, девочка улыбалась; позвякивали колокольчики в длинных косах, и веяло от этой картины – покоем и беспечностью ранней юности.
   Молодой человек стоял и смотрел. Cууру отдают дочерей замуж рано – уже невеста перед ним, хотя все бы отдал, чтобы еще пару лет она побыла ребенком… Может волей своей запретить ее брак с кем бы то ни было, но – разве такое решение явится для Аталимай счастьем? Разве расцвела ее красота, чтобы в женских покоях одинокой зачахнуть?
   Надменный, вспыльчивый, слушавший сначала себя и лишь потом, с неохотой – других, он не способен сделать что-то во вред этой девочке, всегда послушной, которая и сама не осознает своей беспримерной власти над ним.
//-- * * * --//
   Земли Солнечной птицы.
   Нельзя сказать, что на душе у него было спокойно. Он возвращался как победитель, однако действовал-то самовольно. Ему доверили эмма – но для того разве, чтобы Йири тут же начал использовать власть, не посоветовавшись, не послав гонцов в Столицу, дабы испросить разрешения?
   Он непрестанно думал, как его встретят, думал и днем и ночью, и поэтому лицо его при въезде в Столицу казалось очень холодным. А он попросту ничего не замечал вокруг. Встречу устроили праздничную – под ноги легли ковры, вспархивали в небо птицы с яркими крыльями. Наверняка были недовольные, однако умело скрывали недовольство свое, встречая Йири почти как героя. Его проводили в покои – отдохнуть. Но, когда направился было туда, где жить привык, почтительно подсказали – не сюда, господин. И указали дорогу в павильон – вблизи Дворца-Раковины, однако стоящий отдельно. С отделанными малахитом и змеевиком стенами, с серебряными орнаментами над входом, строгий и легкий. Павильон назывался – «Песня травы», и ранее пустовал, лишь изредка в нем останавливались гости Островка.
   – Вам подарили его, господин.
   – Вот как.
   Осмотрелся – роскошно не менее, чем прежнее жилье, и многое узнаваемо – его эскизы, сделанные для забавы и полузабытые. Видимо, перестроили павильон… Серебряный узор – летящая цапля, и стайка маленьких голубых уточек за ней следом. Сто лет и больше могут лететь – не догонят.
   Йири ополоснул лицо, переоделся в невесомое домашнее одеяние. Все же устал немного за три месяца – в седле, среди Береговых и у пиратов. Можно и отдохнуть. Дома. Значит, теперь у него появился дом. Заслужил такую награду. Изящно убрали былую забаву из Дворца, ничего не скажешь. Верно, давно к этому шло, только не замечал. Или не хотел замечать. А теперь и расспрашивать поздно.
//-- * * * --//
   – Вот дар от Ши-Тау, мой повелитель, – Йири с поклоном протянул Солнечному кинжал: по голубоватой стали клинка бежали темно-синие кораблики, рукоятка была украшена чеканными изображениями древних парусников. Работе этой лет триста, не меньше, если не все пятьсот. Взято из курганов Талы.
   – Пираты понимают в ценностях, – усмехнулся Юкиро. – Кстати, не предлагали тебе остаться?
   – Такое предложение было, – ровно откликнулся Йири, – Но вы же не думаете, что я мог согласиться, мой господин?
   – Конечно же, нет. У тебя были обязательства здесь. Я доволен тобой, – добавил немного спустя, как бы нехотя. – Тебе хорошо в «Песне травы»?
   – Да, мой господин.
   Когда тебе вручают награду, не следует проявлять истинных чувств.
//-- * * * --//
   Не было на этом море судна быстрее «Морского конька» Ши-Тау. Да и остальные его корабли едва уступали «Коньку» в скорости. А cууру плавали на суденышках-тихоходах, как презрительно говорил Ши-Тау. Поэтому неудивительно, что одно такое суденышко, плывущее домой после переговоров с шаварами, оказалось захвачено. Пираты сделали вид, что удивлены безмерно, обнаружив на корабле господина Ахдара, возглавлявшего посольство cууру-лэ. Ахдар – доверенное лицо по торговым делам, и, как-никак, дядя самого правителя.
   Тхай, в свою очередь, выказали величайшее изумление, и заставили пиратов выпустить из рук высокородного пленника. И, разумеется, пообещали ему полнейшую неприкосновенность, посетовав, что в ближайшее время не могут отправить его на родину. Обстоятельства… разбой на дорогах, а вдруг что случится? И принять послов от соседей могут лишь в самом малом числе, иначе получится оскорбление. Мы, мол, не можем гостю охрану достойную обеспечить, так милости просим, вы уж за нас постарайтесь!
   На Островке почти в открытую хохотали над cууру. Те попытались было обвинить тхай в сговоре с пиратами, так попробуй докажи, что действовали заодно! Подобные обвинения могут и к войне привести. Говорили, что Аталимай, младшая дочка Ахдара, заболела от переживаний, и умоляла своего двоюродного брата что угодно снести, лишь бы ее отец невредимым домой вернулся. Знали птенцы Золотого Дома, что сильна привязанность брата к сестре. Вот и выяснили бы, насколько.
   Намекнули, что Ахдар – почетный гость, Островку вовсе не в тягость, если и дочка сюда приедет, прямо благой век воцарится в стране.
   Молодой правитель вне себя от бешенства поначалу готов был тут же войну развязать, и камня на камне от Островка не оставить, но против того поднялись как один все советники – они боялись такой войны. И Аталимай, хоть и тихая, сказала, что станет невестой главы Золотого Дома. Так и от своего отца беду отведет, и мир принесет странам-соседям. Робкая, она загорелась желанием – быть полезной многим и многим. Мысль навсегда поселиться в землях тхай одновременно пугала и будила полудетское еще любопытство. И – там она будет Благословенной, а здесь стала бы всего лишь одной из жен какого-нибудь придворного.
//-- * * * --//
   Сиэ-Рэн. Несколько раньше.
   Юкиро прошелся по комнате.
   – Сядь.
   Йири остался стоять. Повелитель даже не взглянул на него.
   – Ты знаешь, что твоими стараниями произошло две недели назад?
   – Да, господин. Но почему – моими?
   – Твои пираты… Человек, которого они захватили, прибыл в Столицу. Близкий родственник их правителя, Ахдар.
   – Что вы собираетесь делать?
   – Оказать ему всяческое уважение, разумеется. Он ведь не виноват, что твоими стараниями честным людям нельзя стало плавать по морю!
   Вроде шутил – доволен был совершившимся. Но постоянный упрек чудился Йири. Словно он, проживший три месяца на стоянке Ши-Тау, теперь отмечен клеймом.
   – Ты не занимаешься дворцовыми церемониями, но и от бумаг я пока освобождаю тебя. Отдыхай, ты заслужил отдых.
   – Вы не хотите, чтобы я вникал во все тонкости вашего общения с высоким гостем – или уж пленником, как угодно? – прямо спросил.
   – Не хочу.
   – Ваша воля, мой господин. – И рвется с языка «почему?» Ведь несмышленым мальчишкой ему позволяли присутствовать при важных беседах, восемнадцатилетнему – доверили место айги, а сейчас – отстраняют. Пусть между ним и Благословенным легла холодная пустыня, умение думать и знания Йири никуда не исчезли. Так почему? Или же – так и проходит милость Золотого Дома, без внешних причин – и даже способные становятся не нужны?
   Истину Йири открыл один придворный, с которым толком и не разговаривали никогда. Мог бы и сам догадаться, конечно, однако порой не хочется замечать очевидного.
   – Как вы помните, у Ахдара трое дочерей, и младшая как раз достигла брачного возраста. Говорят, правитель сууру неравнодушен к своей двоюродной сестре – хотя среди их народа браки между подобными родственниками разрешены всем, кроме правящего дома…
   – Да… я совсем позабыл, – глухо откликнулся Йири, повернулся и скрылся в пустом зале для праздничных церемоний. Долго стоял, прислонившись к холодной колонне. Да, он совсем позабыл, что наследник все-таки нужен стране, и даже самый любящий брат предпочтет оставить престол сыну, а не брату или племяннику.
   А в голове звенели когда-то давно слышанные восторженные слова чужестранцев: «она красива, словно капля зари на цветке, шаги ее – пение колокольчика, а взгляд нежнее и сладостней розового масла»…
//-- * * * --//
   Скоро повелитель снова призвал его.
   – Я верю тебе, как никому в Тайё – Хээт.
   Он вздрогнул. Начало насторожило. Юкиро придвинул карту.
   – Посмотри на северо-восток. Ты знаешь, какой крови стоили нам западные границы. Теперь Окаэра… Высохшее соленое озеро Гэта. Соль. Единственное месторождение страны. Торговые караваны расходятся отсюда по всей стране. Обрастая пошлинами на каждом мосту и значимом перекрестке, цена товара становится очень высокой. Соль – товар необходимый, и если держать копи, можно если и не вершить судьбами мира, то уж непременно заставить с собой считаться соседей. И даже столицу. А главное – деньги, которые текут рекой к владельцу копей.
   – Владелец – столица.
   – Если бы! Наместник там, в Окаэре – полный кретин с замашками ростовщика. А наши северные соседи, обозленные, что не удалось поживиться в Тхэннин, все чаще обращают взоры туда. И беспорядки там могут начаться изрядные. Я хочу быть уверен, что это МОЯ провинция, а не своя собственная, управляемая ворами или трусами.
   – Неужто у вас, мой господин, мало преданных умных людей? – сдавленно произнес Йири.
   – Немало. Только и время сейчас непростое.
   Пристально поглядел:
   – Ты меня понял?
   – И вы поступите так со мной? – вырвалось, и он тут же исправил ошибку:
   – Я понял.
   Потом пристально глянул в глаза:
   – Двух зайцев убьете вы, так?
   – Каких еще зайцев?
   – Вам нужна Окаэра. И я слышал разговоры о той, что может стать женой – и наконец дать наследника вам. Вряд ли мое присутствие здесь будет приятно Благословенной.
   – Знал я, что ты отчаянный, но чтобы настолько… Не опасаешься так со мной разговаривать?
   Пальцы стиснули резную шкатулочку из слоновой кости:
   – Уже нет. – Гибкий, богатый оттенками голос становился все более резким – впервые. – И разве я говорю недозволенное? Ведь вы проявляете милость ко мне, даете законную власть…
   – Дурак, – хлестко сказал Юкиро. – Насчет женщины правда твоя. Но кем ты меня считаешь? Я хочу не просто защитить тебя – дать огромную власть. Или ты метишь выше? Куда же?
   Последний вопрос пропустил мимо ушей – понятно было, что не обязательно отвечать. А вот вопрос предыдущий…
   – Власть? Разве? Я знаю, как обстоят дела в Окаэре. Либо я справлюсь, либо погибну. И то и другое удобно, не так ли?
   – Ты все же мальчишка еще, – тяжело сказал повелитель. – Я могу и дальше наслаждаться твоим обществом. Но болезнь не ушла. Лет десять я протяну – самое большее. А если меньше? Если – намного меньше? Что будет с тобой? Кто поддержит тебя? А так… ты войдешь во Второй круг, моя радость.
   – Я не заслужил… – растерялся. С пятой ступени – и звание тайо? Протестующее качнул головой – неправильно, невоз можно!
   – Это уж я решу. Есть за что отметить тебя – а в остальном моя воля. Думаешь, не заслужил? Кто, как не ты, обеспечил нашим кораблям защиту на море и открыл торговые пути? Да и невесту мне косвенным образом обеспечил ты… не захвати Ши-Тау ее отца, о мире с западными соседями можно было только мечтать. А брак погасит войну.
   Голос смягчился.
   – Гордость в тебе немалая. И это похвально. А власть… приучает смотреть вдаль, и порою не замечаешь тех, кто рядом с тобой. Так и я. Я ведь бываю очень жестоким.
   – Да… Но… прошу вас, не надо. Я не посмею ослушаться, – но я не могу…
   – Что ж, считай это приказом, раз по-другому с тобою нельзя.
   – Правителю не нужны возражения, – с горькой усмешкой отозвался Йири. – Пусть будет так. Я давно согласен на всё. Как скоро я должен… – он не договорил, опустил голову.
   – Не сегодня. Кое-чему ты еще не обучен.
   Йири рассмеялся отрывисто. Юкиро невозмутимо продолжал:
   – Тебе все равно, что говорят за твоей спиной – это ценное качество. Таким сложно помешать делать то, что они сочтут нужным. А ты будешь делать то, что нужно на самом деле.
   – Да. То, что необходимо. И умру, если надо.
   …Обхватил себя руками за плечи, словно замерз. Усмехнулся – недобрым стало лицо, и вместе с тем ласковым оставалось. Несколько прядей упало на лоб, и он смотрел сквозь них, как будто неведомое существо следило за повелителем из густой высокой травы, – радужка цвета листьев аира, зрачок широкий.
   – Силы небесные! Ты настоящий оборотень! Немедленно прекрати, слышишь?
   Очнулся от оцепенения, текучим движением скользнул к ногам Юкиро.
   – Всему свой черед, – произнес повелитель, кладя руку на мягкие волосы Йири.
   За окном щебетали стрижи.
//-- * * * --//
   Пока тянулись недели – его учили всему, что еще не знал. Хотя со временем уроки и советы начинали вызывать раздражение. Законы он помнил получше любого другого, а как вести себя с тем или этим решают на месте.
   Намерение повелителя удостоить его высокого звания ни для кого не оставалось секретом; подобную честь приурочили к празднику первого дня весны. Йири было все равно. Когда-то он не смел поднять глаз в присутствии высших, робко отвечал, если спрашивали – а сейчас ценил принадлежность ко Второму кругу не выше звания деревенского старосты. И то, деревенское, пожалуй, почетнее будет.
   – Неужто все, достигшие вершины, не испытывают ни малейшей радости? – спросил у Ёши, с которым снова сблизились, зная о скором расставании. Врач только усмехнулся невесело:
   – А тебе есть, с чего радоваться? Так и не спрашивай.
   – Щедрая плата, нечего сказать… – Ёши никогда не видел младшего друга таким раздраженным. Внешне спокойный, ныне он хассу перед броском напоминал постоянно.
   – Плата? Заслуженная. Неужто полагаешь, что повелитель способен расплачиваться столь щедро с кем попало? Долг перед страной не позволит совершить такую глупость, что бы там ни испытывал к человеку.
   Окинул привередливым взором Йири, тихое бешенство которого даже выучка скрыть не могла, и удовлетворенно сказал:
   – А ведь и прав он. Не тебе в Окаэре трудно придется, а тем, кто на твоем пути станет.
   – Да ну?
   – В зеркало посмотрись. Хэата добрее глядят.
   Перед весенним праздником повелитель призвал Йири к себе. До этого они не виделись больше недели – много, по прежним-то меркам.
   – Сам выбери имя своего Дома.
   – Дома? Пока я один.
   – Не делай вид, что не понял меня. Ты один, но, полагаю, так будет не всегда. Любой основатель Дома был когда-то один, первый.
   – Я обязан завести семью?
   – Не обязан. Однако надеюсь, что ты это сделаешь. Многие недостойные оставляют имя свое бесчисленным детям, а твоя кровь более чем достойна течь в жилах далеких потомков.
   – Алайя. Аконит.
   Солнечный не удивился, услышав название цветка-убийцы.
   – Хорошо. Тебе подходит это слово. Оно – темные цветы и гибкие стебли. Но знаком твоим будет не цветок. Вот, возьми это.
   С теми же словами не столь давно повелитель вручил ему знак безраздельной власти, эмма. Но тогда Йири сам взял золотую пластинку из шкатулки. А сейчас Солнечный протянул ему не золотую, серебряную пластину, покрытую светло – синей эмалью. В синем легком небе летел малый журавль – хита, хозяин первого месяца осени, белым опереньем своим похожий на облачко, и серебряные вензеля по краю пластины не мешали полету.
   – Мне жаль, – после паузы произнес Юкиро, – Не знаю, как сложится дельнейший путь Золотого Дома, – но сейчас я не желал бы лучшего наследника, чем ты. Но это невозможно. И лучше тебе совсем не быть здесь – ведь многие понимают то, что я сказал тебе сейчас. А если я тебя отошлю так, сочтут это охлаждением – и платой.
   – У вас может быть сын… – единственное, что хоть как-то сойдет за ответ. А лучше было бы – не отвечать и забыть про услышанное. Потому что слова такие – минутная слабость, о которой повелитель потом пожалеет.
   – Вероятно. Но неизвестно, каким он вырастет – и почти наверняка мне не удастся дожить до его совершеннолетия. А ты – есть.
   – Э-сэнна, мой господин. Простите.
   И, помедлив, добавил:
   – Эшара.
   Подбирал себе свиту по ему одному известным приметам. Может, и не самых искусных брал, зато – любящих. Не принуждал никого. Просто верных долгу – оставлял на месте; тех, в глазах кого видел страх и тоску расставания, спрашивал, поедут ли с ним. Слуги терялись – никогда ведь не задают вопросов, хотят ли они сопровождать господина. Обязаны ведь! И ни один не ответил отказом. Семейных, впрочем, не спрашивал даже – тоже оставлял на местах. Тащить с собой лишних людей через полстраны бессмысленно, да и опасно.
   Перед отъездом он никого не хотел видеть. И Йири не трогали.
   Прощаться с Островком не намерен был. Но под вечер – золотистые облачка в небе таяли, словно сахарная вата – не выдержал. Спустился в сад, обошел все закоулки, и до конюшен прошелся, вспоминая, как Фея призывала его раскатистым звонким ржанием; и у пруда постоял, в который три года назад бросил кольцо с гранатом. Вспомнил старые сказки – если бросить в воду жемчуг и загадать на возвращение, жемчуг тебя назад притянет. Рука потянулась было к застежке, усыпанной речными жемчужинками, но остановилась на полпути. Нет уж. Пусть другой кто кидает. Например, слуги – если так уж вернуться хотят.
   Повернулся и прочь пошел от пруда. До полуночи бродил по саду, между беседками и растениями, не теряющими листьев зимой. Повинуясь порыву, отломил ветку от можжевельника, спрятал в рукав – с собой увезти.
   Ночью не спал, а утром потребовал, чтобы слуги сотворили с его обличьем лучшее, что можно было сделать вообще. Не удовлетворен был увиденным, пока живо не стал напоминать сошедшее с Неба воплощение кого-то из Бестелесных. Словно вызов бросал – хотите совершенства? Так получайте! И катитесь все к демонам!
   Он вышел в зал Расставаний – в фиолетово-золотом. Фиолетовый – более глубокий оттенок, чем он носил раньше, и золотой, тонкой нитью танцующий в прихотливом узоре – разрешенные отныне цвета. Припал на колено, как положено, голову не поднимал – все, как обычно. Только цвета одеяния… Волосы были сколоты по обычаю – и, когда Йири все же голову поднял, Юкиро показалось, что это лицо исказилось на миг – и снова стало спокойным. Только еще бледнее, чем все последние дни.
   Потом, когда закончилось все, переодевался с какой-то лихорадочной одержимостью в одежду всадника. Считалось, что Островок он уже покинул, а временная задержка – досадная необходимость. Переодевшись, обхватил левой рукой правый рукав над запястьем, проверяя, на месте ли вложенная туда веточка можжевельника. Постоянно касался ее, словно боясь потерять. Единственный признак волнения. А со стороны не заметно.
//-- * * * --//
   Путь предстоял долгий – сначала верхом до озера Айсу, а потом по воде. Против течения поднимутся путники по реке Иэну – прямо до Окаэры, до Гёру, ее главного города.
   Но это еще не скоро.
   Правая дорога была широкой и отменно приготовленной для путешественников; сам правитель, покидая Столицу, ехал по ней. Левая – неширокая, каменистая, как и все вокруг, залитая весенним утренним солнцем. Плети вьющихся цветов обвивали кустарник и прямые высокие стебли; цветочный аромат, несильный, но тонкий, плыл над дорогой. Пара ящерок, пестрых, как яшма, грелись на камнях, не обращая внимания на всадников.
   Йири не оглянулся, когда миновали последнюю стражу. Смотрел куда-то за горизонт. Тайкено, ехавшему слева от Йири, казалось – не человек рядом, а статуя из полупрозрачного кварца.
   – Господин мой, что с вами? – осторожно спросил он. Йири взглянул на него – тень улыбки тронула губы.
   – Поедем по левой дороге. Мимо храма, который там.
   – Но, господин… Есть дорога удобней. И избранный вами путь уведет в сторону… потом долго придется догонять остальных.
   – Ничего. Отбери нескольких людей – остальные пусть сворачивают на главную дорогу. Потом встретимся с ними.
   – Но… – командир личной охраны пребывал в недоумении.
   – Ты будешь спорить со мной? – спросил Йири с той же улыбкой.
   – Слушаюсь! – отчеканил Тайкено.
   Маленький храм с рифлеными серыми стенами… Оказалось, он помнит все – чуть ли не каждою трещинку в камне. Оказать почет древнему святому – дело хорошее. Никто и не усомнился, что молодой господин просит себе удачной дороги, когда он вошел в храм и опустился на колени перед алтарем. Положил ладони на камень, и замер. Долго не шевелился. Не нарушают покой в такие минуты, но слишком уж долгой была неподвижность Йири Алайя. Тайкено два раза негромко кашлянул от порога, пытаясь привлечь внимание. Бесполезно. Проще было бы заставить камень запеть. Чуть ли не час пробыл господин в этом храме – не шевелясь, думая о чем-то своем, словно сам камнем стал. Люди начали уже беспокоиться, не стряслось ли чего, но громко окликнуть, или, тем паче, подойти и дотронуться – немыслимо было.
   В конце концов Йири поднялся, немного неловко – тело уже привыкло к неподвижности на холодных каменных плитах.
   – Едем.
   Вышел наружу, не оглянулся. Вскочил на коня и пустил того вскачь по дороге, глядя – только вперед, и думая, кажется, только о том, что впереди – словно и не было храма.

Часть третья
Окаэра

1. Юхимэ

   Немолодая женщина покачивала на руках младенца и напевно рассказывала собравшимся вокруг детям:
   – На севере под корнями гор живут золотые и белые змеи. Когда туман ложится на землю утром, змеи покидают укрытия и пьют росу из цветочных венчиков. Человек, идущий через туман, может наступить на такую змею – если встретил он золотую, ему будет удача, а если белую – смерть. Много путников шло через туман, потому что не идти нельзя, если зовет долг и дорога.
   Дорога вела на север, мимо глухого озера, лежащего у отрогов гор Юсен. Мимо крошечной деревушки, притаившейся на другом берегу озера, к ущелью Тайро – и дальше, в Гёру, главный город провинции. А здесь – проходила граница.
   Но Йири едва заметил ее.
//-- * * * --//
   Дом, в котором предстояло отныне жить, оказался не таким уж большим, но удобным. По форме – вроде угловатой подковы, с парой пристроев, каменной оградой с изящной лепкой по верху стены. Да, стены надежные – и посты стражи можно расставить с толком. Тот, кто стоит у власти, вовсе не в безопасности – напротив, скорее всего найдутся охотники оборвать его жизнь. И не важно, никчемный правитель или великий.
   Дом одноэтажный, но кухня внизу, в полуподвале. Кухонный очаг соединен с дымоходами, которые проходят под полом главной комнаты – тепло поднимается к людям.
   Красивый сад – не сравнить с садами Столицы, и все же… Даже к лучшему, что совсем не похож, и другие растения. Только фонтанов нет. Надо распорядиться устроить – приятно слушать, как поет вода.
   Здешние дома щедро украшали мозаикой – не только бассейны и внутренние парадные помещения, но и стены снаружи. И узоры были дикарскими на взгляд Йири, смешно сочетавшиеся с отголосками столичных веяний.
   Рынки полны были плетеными изделиями, даже богатые люди охотно приобретали их.
   «А в Столице предпочитали чеканку…» – в очередной раз мелькнула у Йири мысль о несхожести.
   Высокие особы, переселяясь на новое место, брали с собой большую часть слуг – их преданность была проверена временем. Набирать же на месте могли мелочь, не имеющую ни малейшего доступа к господину и полностью подотчетную людям верным.
   Неразумно было бы отвергать опыт предшественников – Йири поступил так же. Почти. Нескольких людей, давно живших в доме и не уехавших с прежним наместником он оставил на прежней должности. В том числе управляющего домом – это был риск, но оправданный. Вряд ли кто-то прибывший из Столицы мог заменить уроженца Окаэры, долго прослужившего на этом месте и не покинувшего провинцию не столько по причине возраста, сколько благодаря верности родному краю.
   Управителя дома звали Те-Кири. Был он преклонных лет, с юношески живыми глазами, не по-возрасту подвижный.
   – Я вырос в этом доме, Высокий, – с благодарностью управитель склонился перед новым господином. – Я боялся, что вы прогоните меня – я ведь уже не молод. Моя благодарность не имеет пределов!
   – Пустое! Вы преданы дому и знаете все хозяйство, от иголки до листика. Кого пожелать лучшего?
   В доме были не только циновки, но дорогие шаварские ковры. Йири знал уже, что местные богачи хвалятся друг перед другом количеством и качеством этих баснословно дорогих изделий. Шелковые, с мягким ворсом и глубоких оттенков рисунком, ковры такие украшали и павильоны Столицы. Только вот повелитель их не слишком любил, и эта нелюбовь передалась Йири. Но он оставил все, как есть. Даже отведенные ему покои распорядился лишь немного подправить.
   А покои оказались уютными. Да, отдал распоряжения кое-что переделать, но основное – золотистым узорным бархатом обитые сиденья, довольно низкие арки в коридорах, бронзовые решетки – их прутья сплетались, образуя соцветия ирисов, крылатых драконов и волны – ему понравилoсь.
   Чем меньше здесь будет напоминать о Столице, тем лучше. А то ведь не удержится, сделает все, как там – а зачем? Главного не вернуть.
   Его предупреждали, что в горах Окаэры нечисть водится во множестве. Еще в Столице он слышал рассказы о горах Юсен. Странные смерти, пропавшие без вести люди, потерявшие разум кони – много рассказов.
   Теперь он смотрел на горы своими глазами – с легким любопытством и приязнью, словно на что-то родное. Почему, и сам не смог бы сказать. Вероятно, лишь потому, что горы эти отражались в спокойной воде Иэну, а про реку эту он слышал в далеком детстве.
   Этот север был похож и не похож на тот, где Йири родился. Правда, он уже стал забывать, как было там – слишком старательно его учили, что помнить не следует.
   Ломкие ветви кустарника с мелкими сизыми листьями подрагивали на ветру. Деревья казались не столь высокими, и стволы их часто были непонятным образом скручены, словно ветер или горные духи забавлялись.
   Воздух был чистым, туманным у горизонта – словно серебристая пыль клубилась. Горы в наступающих сумерках казались рядом совсем. Йири облокотился о деревянные резные перила, всмотрелся вдаль.
   – Красиво… В самом деле красиво.
   – Здесь нет таких чудес, как в Столице, – начал Те-Кири, и замолчал – наместник повернулся к нему, и глаза его смеялись.
   – Горы – разве не чудо? Покажите мастера, способного возвести подобное, да еще засадить их густыми лесами и наполнить всяким зверьем!
   Управляющий улыбнулся.
   – В осенние ночи слышно, как воют волки в горах – воздух прозрачен, звуки летят далеко.
   – Здесь много волков?
   – Водятся… Порой и на людей нападают.
   Йири кивнул.
   – Возле Столицы волков, считай, нет – только равнинные, мелкие. Но я видел и крупных. Огромных зверей…
   – Вы родились не в Столице, Высокий?
   – Нет. В Тхэннин.
   – Непрямой путь, – заметил Те-Кири. – С северо-востока к озеру Айсу, потом на северо-запад… Говорят, река Орэн, что течет по Тхэннин, сестра нашей Иэну.
   – Я в это верю. Они похожи. Берега здесь другие, повыше, но сама река совсем такая же…
//-- * * * --//
   Рослый молодой парень с чуть удлиненными, приподнятыми к вискам глазами, одетый в серое, переступил порог комнаты, склонился перед наместником.
   – Мое имя Шинори, господин. Я родом из окрестностей Гёру. Отец мой был воином. Он умер давно, а брат его служил прежнему наместнику. По просьбе дяди и меня взяли в дом. Но прослужил я недолго.
   – Почему ты остался, не последовал за тем, кому давал клятву?
   – Я просил разрешенья не покидать Окаэру. Здесь оставалась моя мать и мой брат. Меня освободили от службы. Мать умерла.
   – Теперь ты хочешь служить мне?
   – Да, господин. Я и Ниро, мой младший.
   – Где он?
   – Здесь, господин.
   – Позови.
   Шинори повиновался – в комнате возник подросток лет тринадцати, внешне с трудом отличимый от брата. Те же глаза, такая же тонкая кость; только пониже ростом и с еще нежным по-детски лицом. Он, как и брат, держался почтительно и просто.
   – Что вы умеете?
   – Я был среди доверенных слуг господина, мне доводилось и охранять его жизнь. Еще я владею тайнами точечной медицины, могу снимать боль и усталость.
   – Как же расстались с тобой?
   – Я служил ему честно, но моя душа не принадлежала ему. Он это знал.
   – Смело – пытаться получить место такими словами. А младший твой, он что умеет?
   – Все, что и я. Но он еще учится. Он ухаживал за матерью, поэтому раньше был привязан к нашему дому.
   – Почему вы пришли ко мне?
   – Мы способны принести пользу.
   – Те-Кири может за вас поручиться?
   – Да, господин.
   Спокойный взгляд Шинори и открытый – Ниро, кажется, понравились наместнику.
   – Я возьму вас к себе. Два месяца – срок, за который решу, подходите ли вы мне. Ступайте к Те-Кири.
   – Что, и слова с нас не возьмете? – прозвенел удивленный голос младшего.
   – Зачем оно мне сейчас?
   – Так положено.
   Рука у Шинори дернулась – словно хотел затрещину младшему отвесить. Сдержался, конечно.
   – Что положено, мальчик, решать мне. Данное слово тогда хорошо, когда оно лишним грузом не будет. Через два месяца.
   – Почему он так поступил? – спрашивал младший, но старший упорно отмалчивался. Наконец нехотя заговорил:
   – Не нравится мне все это. Служба ему могла бы дать нам многое… но я его не понимаю.
   – Откажешься?
   – Выставить себя идиотом и трусом, да еще и неблагодарным? Нет уж!
   – Тогда что задумал?
   – Ничего! Пусть будет, что будет.
   – Как он тебе?
   Шинори задумался.
   – Он… не такой. То ли неправильный, то ли наоборот. Мне было бы интересно понять. Но ты…
   – А я что? – возмущенно сбился с шага младший.
   – Ты еще ребенок. И не делай оскорбленную морду. Не хотелось бы тебя втравить в неприятности. В его доме нет игрушек с лентой – почему? А тебе нет четырнадцати.
   Младший расхохотался:
   – Такие, как я, нужны ему, навроде прошлогоднего снега. Я этим не вышел, – выразительно обвел пальцем круг перед собственной физиономией, и постучал пальцем по лбу, глядя на старшего.
   Ниро, бойкого и общительного, сразу приняли все, кроме управляющего, пожалуй. Тот считал, что мальчишке недостает почтительности. Ниро носился по дому, словно веселая пчела, и даже перед господином не опускал глаз. Шинори, напротив, казался закрытым и хмурым. Если бы не внешнее сходство, трудно было бы поверить в столь близкое родство этих двоих.
   Но господин доверял Шинори так же, как привезенным с собой из Столицы. Начальник его охраны как-то спросил, почему; тот ответил, что человек, который столь требовательно относится к себе, надежен.
//-- * * * --//
   Записки Юхимэ из дома Cаэ Второй день месяца Рыси.
   Уже сливы цветут – словно снег, даже летом украшающий горы далекого севера, слетел к нам в долину. Как хорошо! Ночью будут петь соловьи, особенно звонкие голоса у черногрудых. Я забываю обо всем на свете, когда слышу их нежное щелканье и щебетанье. Только две птицы могут соперничать с соловьем. Лесной жаворонок и коноплянка.
   Девушки нескольких домов Гёру собрались у меня. Тэйин, как всегда, жеманна, причесана слишком причудливо и одета по последней моде в желто-зеленое гэри с застежками и цветами из бирюзы. Мне никогда не нравилось, как она одевается – ей все не идет. Сэн – мы зовем ее Мышкой – так и не научилась выглядеть, как подобает девушке из богатого дома. Правда, отец ее раньше был чиновником низкого ранга, и лишь недавно добился высокого поста. Сэн и впрямь похожа на пегую мышку. А старшая сестра ее совсем некрасива. Больше всех мне понравился наряд Ясу – малиновый шелк, затканный бутонами горицвета. Ясу всегда горит, как пламя. Она красавица. Я даже не завидую ей, но, конечно, хотела бы, чтобы мое лицо было столь же тонким и гордым.
   Говорили о новом наместнике Окаэры. Он всего неделю здесь, и пока непонятно, что он за человек, но о нем уже говорят больше, чем о тех, что были до него. Мой отец видел его, и Ясу, и даже Мышка – правда, случайно. Нам с Тэйин пока не повезло. Счастливая Ясу, она принадлежит к более высокому дому, чем мой. И все новости узнает раньше нас.
   Говорят, у него весьма приятная внешность. И он молод. До него как-то был молодой… давно. Говорят, здесь он нашел себе жену. А потом его вместе с женой и приближенными перевели в какую-то захолустную провинцию. Окаэра большая. Отец порой забывает, что я женщина, и рассказывает о делах. Говорит, с делами нашей провинции справиться сложно. Говорит, у нас многие гребут под себя. А столица с этим мирилась, хотя не всегда. Один раз, давно, Окаэра была залита кровью, и все делали то, что скажут. Грустно.
   Но я отвлеклась. Не думаю, что изменится наша жизнь.
//-- * * * --//
   Округ Гэта
   В полутора десятках ани от главного города Окаэры находилось озеро Гэта. Там добывали соль для всей страны, и солью этой торговали со странами сопредельными.
   Озеро давно высохло, и добычу соли вели в копях. По большей части в копи отправляли осужденных – и мало кто из них выходил на свободу. Тех, чья вина была не велика, приставляли к легкой работе, а остальных не жалели, хоть и не стремились ускорить их смерть – соль убивала сама.
   Так зачем нянчиться с теми, чей век будет недолог? Впрочем, кормили людей хорошо – работники не должны падать от голода, теряя последние силы.
   Порой на работу в копи нанимались и бедняки ради своих семей. Таким вольнонаемным платили неплохо, но поблажек особо не допускали.
//-- * * * --//
   Самым примечательным в облике Со-Ину были две детали – острые мелкие зубы и необычного изгиба брови, придававшие лицу вечно обиженное выражение. Одевался он скромно и выглядел человеком смирным. Исправно отчитываясь перед бывшим наместником, он пользовался доверием и ухитрялся обводить вокруг пальца даже ревизоров Столицы. Неудивительно – расположенность к нему господина Окаэры прикрывала все мелкие промахи. А крупных Со-Ину не допускал.
   Теперь вот прислали нового хозяина.
   – Он еще мальчик, – говорил Со-Ину соратникам – чиновникам Гэта. – Поначалу будет проявлять неуместное рвение, потом начнет спотыкаться на ровной дороге. Все через это проходят. А ему всего двадцать лет.
   – А если не споткнется?
   – Тогда мы поможем, – сокрушенно разводил руками Со-Ину, и советовал: – Не суетитесь. Кое-какие мелочи он найдет и у нас. Возможно, придется отдать ему кое-кого, из ненужных.
   Короткие смешки послышались в комнате – каждый был уверен, что ненужные здесь не присутствуют, и все-таки опасались за свое место.
   Управители Гэта привыкли оставлять солидную часть доходов себе. Игнорировать прямые приказы у них не хватило бы дерзости, но зато они всячески тянули и изворачивались при бывшем наместнике, а Со-Ину мастерски ухитрялся использовать их поступки и выгодные ему оплошности.
   – Что этот мальчик сумеет? – удивленно и словно с сожалением произнес Со-Ину. – Впрочем, мы будем послушны ему первое время. Потом он либо устанет, либо сломает себе шею.
   – Либо ему помогут, – буркнули из угла.
   Со-Ину осуждающе покачал головой:
   – Как можно! – и тяжко вздохнул, словно нес на собственных плечах все недостатки этого несовершенного мира.
//-- * * * --//
   Гёру, главный город Окаэры
   Аоно был уроженцем юга, но еще подростком попал в Окаэру – отцу была предложена тут хорошая служба. Образование он получил в Столице, и долгое время помогал городскому судье Гёру, а потом удостоился чести быть помощником прежнего наместника.
   Йири долго думал, стоит ли ему доверять. К людям прежнего наместника тот не принадлежал и Окаэре был предан. Щепетильный до мелочей, он казался надежным.
   Впрочем, Йири еще в детстве слышал сказки о сотканных из тумана мостах, которые так и зовут путников перебраться через стремнину, и тают как раз над серединой реки.
   Но приходилось доверять, хоть и с оглядкой – выбора не было.
   – Чего вы хотите с делать в этой провинции? – спросил Аоно напрямик, рискуя показаться невежей.
   – То, что должен.
   Первым делом он распорядился привести в порядок дороги – по-настоящему хорошей была лишь одна, ведущая из Гёру в Столицу.
   – Простым людям тоже надо как-то добираться из одного места в другое. А осенью здесь идут сильные дожди. Так? – спросил он, словно могло последовать несогласие. Такая манера говорить изрядно сбивала с толку не одного Аоно.
   Дела здесь, по правде сказать, шли неважно. Привести дома в надлежащий вид и навести чистоту в городе – на полгода упорной работы как минимум. После сахарных домиков столицы хотелось зажмуриться, когда взгляд падал на покосившиеся стены или облупленную краску. Ну почему? Ладно бы в нищей деревне.
   – Бедняки из глухих районов и городские займутся всем этим – куда лучше, чем умирать с голоду. Разве нет?
   Аоно благоразумно промолчал. Идея призвать в города Окаэры всякую шваль не могла ему прийтись по душе. А местные… не хватает рабочих рук.
   – Прогнать людей мы всегда успеем, – Йири говорил словно для себя одного – а может, и впрямь для себя, кто его разберет. – Так поступают в других местах. Почему бы не здесь?
   …Слишком многое нужно было сделать. А опереться – не на кого.
   Вспомнил, как плели из лозы фигурки. Терпение нужно, и осторожность, чтобы не расщепить прут. Молодая лоза – гибкая, податливая. Но и о корнях дерева не следует забывать.
//-- * * * --//
   – Cколько человек насчитывает воинская часть Окаэры?
   – Семь тысяч.
   – Хорошо. Часть расположена у озера Гэта, часть вблизи северной границы. Остальные, те, что возле Гёру – чем они занимаются?
   – А что солдаты должны делать в мирное время? Пасти быков? – раздраженно проговорил генерал. – Свою службу мы несем исправно. Вооружение и укрепления в полном порядке. Можете убедиться, – Генерал Асахи чуть склонил голову, нехотя отдавая дань вежливости, и скорее распорядился, нежели спросил:
   – Теперь позвольте идти.
   – Идите…
   – В полном порядке. Не сомневаюсь! Все, что касается дел военных – его слабость! Но какая польза провинции – кормить тысячи человек и ничего не получать взамен?
   – В случае угрозы нападения или мятежа…
   – Ее нет, разве не так?
   – Она есть всегда.
   – Но ведь уже сделано все, что можно сделать заранее, правильно?
   Аоно нелегко приходилось. Молодого наместника он не понимал совершенно. Тот либо знал, чего хочет, но не подавал виду, либо не знал совершенно. Всегда выслушает, еще и сам спросит совета и мнения – а поступает больше по-своему.
   Хуже всего, когда лицемерно улыбаются. А когда смотрят зло и свысока – все в порядке. Когда с трудом произносят вежливые фразы, а с языка так и рвется ругательство – все хорошо.
   Генерала Асахи не терпят в Столице. Зато здесь он чувствует свою силу. Он поднялся до нынешнего звания сам, из низов. А теперь должен подчиняться мальчишке, столичной бабочке с полномочиями и отсутствием опыта и мозгов. И он с трудом сдерживает грубость:
   – Уж поверьте, я не первый год тут и знаю, как поступать!
   – Я понимаю.
   …Можно отдать приказ. И еще. И добиться повиновения, получив врага – явного. Генерал Асахи не из тех, что бьют в спину. Поэтому он – не опасен?
   – Часть гарнизона, стоящая возле Гёру, не занимается делом, я повторю. В предгорьях полно бандитов. Так и оставить, да? Жители деревень живут в постоянном страхе. А страх часто толкает к волнениям…
   – Не беспокойтесь – любое волнение будет подавлено!
   – Какой ценой? Зачем доводить до крайности, если можно предупредить?
   Йири напоминал человека, который готовится перепрыгнуть через стремнину.
   – Вы понимаете, так нельзя оставлять дела. А изменения могут повлечь за собой беспорядки. Этого нельзя допускать – лучше не дать заболеть человеку, чем потом отрезать руку.
   – Что же теперь, сунуть по паре солдат под каждый куст?! И постоянно отчитываться перед вами за любой их шаг?!
   Ревность – сильное чувство. Плевать на Окаэру – генерал не упустит ни толики власти над своими людьми. Приказать… можно.
   – Исполняйте, – наместник сворачивает указ трубочкой и протягивает генералу. – И докладывайте обо всем.
   Дергается щека со шрамом – генерал готов разразиться бранью. Но сдерживается – и без поклона широким шагом уходит. Занавеска отлетает к стене, едва не оторванная.
   Спустя несколько мгновений Йири осознает, что все еще стоит неподвижно, смотря в одну точку. И заставляет себя сдвинуться с места.
//-- * * * --//
   Проглядывая бумаги, выслушивая отчеты и разговаривая с местными уроженцами, Йири не мог понять, почему край, который мог быть по-настоящему богатым, находится в плачевном состоянии. В Столице ему говорили о продажности и лени предшественников, и это было правдой, но почему их оставляли на должности – и сместили только сейчас?
   Ответ пришел, как ночной кошмар, – неожиданно. Окаэру намеренно держали на положении бедного родственника. Важная провинция, тем более отдаленная от Столицы, могла бы легко диктовать свои условия всем остальным. Поэтому ей не позволяли подняться. Пытаясь исключить даже малейшую возможность неповиновения, невольно способствовали чуть не развалу всего.
   Осознав это, он растерялся. Теперь он уже не понимал, чего от него хотели, отправив сюда.

   Потом Йири почувствовал злость. Значит, он должен навести порядок и преподнести этот край Столице, которая сама превратила провинцию в болото… и потом позволить накинуть очередную узду на Окаэру?
   В очередной раз позволить пользоваться собой, как куклой. Только вот куклу эту могут убить, когда она станет действовать во благо Столицы… и даже сама Столица может это сделать, если он переступит дозволенные границы.
   Аоно застал его в глубоких раздумьях – молодой человек едва заметил вошедшего. Он смотрел на стоящие в вазе цветы, только лицо у него при этом было холодное – не такое, как бывает при созерцании красоты. Куда холодней обычного.
   Йири же вспоминал слова, сказанные Ёши незадолго до прощания:
   «Вода может быть ласковой и беспощадной, принимать любую форму, при этом оставаясь собой. Ты – вода. Поэтому так легко превратился в лед».
   А из Сиэ-Рэн приходили радостные вести. Золотой Дом принял в себя достойную – та, что стала женой повелителя.
//-- * * * --//
   Когда молодому наместнику показывали бумаги и рассказывали о делах, он все больше вежливо слушал, не пытаясь диктовать свою волю, и скоро многие были уверены – Столица прислала им существо безобидное. Он и впрямь больше смотрел, чем делал – по правде сказать, поначалу при нем старались соблюдать порядок чиновники – мало ли. Спешно были выправлены недостачи в бумагах, приведены отчеты, и первые пару месяцев жизнь катилась словно по смазанной маслом дороге.
   А наместник и не пытался придраться к замеченным мелким промахам, и постепенно чиновники успокоились, видя, что он больше занят общением с молодежью и некоторыми избранными им представителями влиятельных семей.
   Мало кто знал, что разносчик на рынке или подсобный рабочий в гостинице, или подобная им мелкая сошка умели слушать скрытое от посторонних ушей – и запоминали сказанное. Мало кто знал, что не только слуги видимые пришли с ним в Окаэру.
   – Он разрешает людям заняться тем, что им по душе, если сумеют получать с этого прибыль – почему бы и нет? – Заметил как-то один из старейшин города, весьма уважаемый человек, и главный судья, господин Исуру, согласно откликнулся:
   – Мне было бы любопытно посмотреть, что у него получится. Пожалуй, мы сможем говорить на одном языке.
   И еще несколько уважаемых людей города сказали так же.
   В неотведенных местах торговля была отныне запрещена, зато новые лавки и рыночки появились, удобные.
   Пытавшихся обойти этот указ и продавать товар в закрытых ныне местах или просто на улице ждало наказание весьма серьезное.
   – Жестко, надо сказать, – отмечали старейшины, но признавали – деньги таким способом получить куда проще.

   Напрасно несчастные нарушители пытались просить о снисхождении.
   – Указы были оглашены. Если кто-то счел возможным про них позабыть – что же, зря, – сказал Йири судьям, а те прекрасно исполняли все остальное.
//-- * * * --//
   Братья, Шинори и Ниро, скоро получили привилегию прислуживать собственно господину. Шинори, наблюдавший за ним, словно кошка за мышиной норой, не мог не заметить столь же пристального внимания к ним молодого наместника.
   – Мы высоко взлетели, – пробормотал старший после того, как ему выпала честь прикоснуться к Высокому – после целого дня в седле он позвал именно Шинори, чтобы тот убрал усталость.
   – Он правда настоящий? – жадно спросил младший. – Выглядит, словно из света и водных струй сделанный!
   – Он живой, – неохотно ответил Шинори.
   – Ты не больно хотел оставаться. А теперь – не жалеешь? – тут же спросил Ниро. Брат плечами пожал. За младшего все еще опасался, что скрывать. Но всерьез беспокоиться пока не с чего было, а жилось тут весьма хорошо. Ниро не унимался:
   – Два месяца истекли. Если господин решит нас оставить, ты согласишься?
   Не получив ответа, прибавил неожиданно по-взрослому:
   – Я хочу находиться тут. Кем бы он ни был, понимаешь? Нельзя бояться всего непонятного.
   Их позвали на следующий день – и оставили в доме.
//-- * * * --//
   – Зря опасались, – заявил один из помощников Со-Ину. – Он тихий, как девушка. Подумаешь, дорогами и лавками занялся! Проверки, тоже мне… всему верит!
   – А гарнизон? Оттяпать у Асахи часть солдат на личные нужды… не так-то просто, – засмеялся другой.
   – Это его право, – Со-Ину – примирительно поднял руки. Ему, по правде сказать, неприятно было – ошибся. Ожидал юношеского рвения от наместника, а того можно по шерстке гладить, как кошку. Перепугались, как дети в чужом саду… стыдно. Впрочем, так даже лучше.
   – Что гарнизон? Поссориться с генералом – большого ума не надо. Главное теперь делать все тихо, волнений не допускать, не то Асахи вынужден будет поступать заодно с наместником.
   Говорил Со-Ину, и вроде всем был доволен – но не давал покоя маленький червячок внутри. Наместник молодой оказался сущим подарком. То ли боялся чиновников Гэта, то ли верил всему – понять было трудно.
   Только одно смущало Со-Ину – его взгляд. Спокойный, почти ласковый, даже чуть ресницы опущены – только прочесть по глазам ничего нельзя. Простые люди смотрят иначе, а тем более власть имеющие.
   Но в остальном – и впрямь не опасней домашней кошки, если не мышки.
//-- * * * --//
   Записки Юхимэ Седьмой день месяца Рыси.
   Сегодня Ясу вновь навестила меня. Разбирали сухие травы. Мне очень нравится это занятие зимой, и оно же навевает грусть с приходом весны. Кажется, все в жизни так скоро становится только сухой травой. Если ее подберут заботливые руки, она может долго радовать сердце, если же нет – скоро исчезнет, станет землей. Говорят, есть области, где умерших людей дарят земле. Мне это кажется очень грустным. Гораздо приятнее думать о пламени. Оно так чисто и своенравно. Ясу похожа на пламя. Только на маленький огонек. И мне грустно, что огонек этот никогда не станет большим – и она, и я всего только женщины. Что-то я стала писать о грустном все время. Это нехорошо.
   Я была в гостях у Тэйин. У нее милый дом, чего не скажешь о хозяйке. Ах, как она любит, чтобы ей восхищались! Конечно, я хвалю ее прически и платья. Тэйин любит гостей, но лишь потому, что те хвалят ее. Девушки из самых лучших домов редко оказывают ей честь своим присутствием, дочери чиновников – управителей города – вообще у нее не бывают, зато девушки и молодые женщины из различных семейств мелких чиновников слетаются к ней, как мотыльки на ночной огонь. Молодые люди тоже бывают, но они смеются над ней. А Тэйин так хочет найти себе богатого мужа или покровителя. Теперь она влюблена в светлейшего господина Алайя, нового наместника. Он и знать-то ее не знает. Смешно. К тому же он – из Второго круга, такие и не посмотрят в сторону Тэйин. И теперь она упорно твердит, что он красивее всех в Окаэре. Досадно. Все его видели, кроме меня!
   Ясу обижена.
   – Инари не хуже ничуть. И Сэнко, и, пожалуй, Суро.
   – Только не Суро, – рассмеялась я. – Он вечно выглядит, как крестьянин с гор, по ошибке попавший в богатый дом. И лицо у него глуповатое.
   – А Сэнко еще восторженный жеребенок, – подхватила Тэйин. – С ним не о чем поговорить. А Инари слишком самоуверен. Подумаешь, занят только собой. Кружит головы тем, кто не очень умен.
   Этого Ясу стерпеть не могла.
   – Уж не хочешь ли ты сказать…
   – Ах, какой чудный запах, – перебила я ее, поднося к лицу голубые нарциссы. – Я предпочитаю его всем весенним цветам.
   Конечно, Тэйин ведет себя непристойно. Инари давно нравится Ясу. Он и вправду очень красив. Но у него есть один недостаток. В его предках течет кровь синну, и волосы Инари слегка рыжеватые. По мне, это совершенно неважно. Но сам он другого мнения.
   Тут вдруг подала голос Мышка, незаметно сидевшая в углу. Я удивляюсь, зачем она вообще ходит по гостям?
   – Вы считаете, что новый наместник лучше их всех?
   – Конечно, маленькая дурочка, – свысока отозвалась Тэйин. Ясу фыркнула, но промолчала.
   – А я его боюсь. Мне как-то нехорошо становится, когда он рядом.
   Мы расхохотались. Мышка, наверное, способна дерева испугаться.
   – У него… глаза нехорошие. Он смотрит не на людей.
   – Что за чушь, – недовольно проговорила Тэйин. Уж ей, конечно, кажется, что все смотрят только на нее.
   Но Мышка сегодня разговорилась. Это было так непривычно.
   – У него лицо не меняется. Я видела, к нему обратились возле храма Иями, сначала Май-Сээ, – она красавица. Он так приветливо посмотрел на нее – как на распускающийся бутон. А потом на чиновника одного взгляд перевел… самый страшный у нас в Окаэре, горбатый даже – и хоть бы ресницы вздрогнули. Потом вновь посмотрел на Май-Сээ – и ничего не переменилось. Это не лицо, это какая-то маска.
   – Восхитительно сделанная, – рассмеялась Ясу. Все же она признала его привлекательным.
   – Когда он один… Какой он? Что он делает? Если бы он захотел взять меня к себе, я лучше бы умерла. Он… кажется мне оборотнем, ииширо. У тех тоже черные волосы и зеленые глаза. И они тоже очень красивы…
   – Ох, ну и дурочка, – раздраженно произнесла Тэйин, но голос ее дрогнул. Давно не было слышно о Забирающих души, но еще бабушка моя рассказывала, как двое их в разное время появлялись в предгорье Юсен и деревнях вблизи Гёру. Тот, первый, долго жил в городе, выдавая себя за человека…
   – Что же, Благословенный прислал нам оборотня? – с нервным смехом спросила Ясу.
   Мы скоро засобирались домой. Даже ароматный настой со сладкими палочками не шел в горло. Конечно, мы с Ясу не из трусливых, но ииширо – это слишком страшно. Много раньше водилось существ, о которых мы теперь знаем только из свитков. Про этих же до сих пор опасаются говорить.
   Ночью луна была цвета крови, большая… Запел соловей – черногрудка, а я почти не обрадовалась. Глупая Мышка, зачем она нас напугала? Уж ей-то точно нечего опасаться, на нее даже оборотень не взглянет.
   У него красивое имя. Мне кажется, когда я его увижу, пойму, человек он или же нет.
//-- * * * --//
   Гарнизон оставался в стороне от гражданских дел, как и подобало ему – но словно границу провели между военной частью близ Гёру и собственно городом. Слишком уж сильно Йири потянул повод, показывая свою власть – разумеется, необходимое число людей ему выделили, но с Асахи отныне им было не по пути.
   В случае мятежа гарнизон его поддержал бы беспрекословно, однако разве безумец решился бы на открытое недовольство. А в остальном – ни тени поддержки.
   – Генерал и пальцем не пошевельнет, чтобы помочь мне иначе, – невесело сказал Йири помощнику. – А ведь мог бы. Его побаиваются… на его стороне не только сила закона, но и солдаты. И он многое знает… и то, куда могут нанести удар. Я – не знаю.

   Записки Юхимэ
   Я наконец смогла его мельком увидеть. Я проезжала в носилках по улице, и он с небольшой свитой двигался нам навстречу. Мышка просто глупа. А он… ох. Лучше написать о том, что было вечером.
   Мне стыдно думать об этом, но вряд ли я всегда веду себя подобающим для девушки образом. Я всегда была любимицей отца – он говорит, что мои черты один в один напоминают ему мою мать. К младшему брату, Найли, отец всегда был строже – насколько он вообще может быть строгим.
   К стыду своему признаюсь этим листам бумаги, что часто покидала женскую половину, когда у отца бывали гости, и подслушивала под дверью. У меня легкий шаг, и даже слуги не догадываются… правда, у нас из всего двое, и легко улучить момент, когда их нет поблизости.
   Девушке не следует интересоваться делами, но я умирала от любопытства. Ведь наверняка скажут о новом наместнике!
   Я прокралась к двери, за которой отец принимал гостей, и слушала около четверти часа. Они говорили, что сложно понять, сколько ему лет. Он кажется очень спокойным. Отец говорил, что он никогда не меняет приветливого, ровного тона, с кем бы ни разговаривал. Это необычно. Но какой он на самом деле, пока никто не может понять. Его отношения с чиновниками Окаэры напоминают плавное скольжение водных птиц по озеру, друг против друга, один против стаи. Он никому не позволяет приблизиться настолько, чтобы оказаться беззащитным, и в то же время не отходит слишком далеко, вынуждая их двигаться за собой.
   Это все интересно!
   Порой я жалею, что родилась женщиной. Конечно, мой брат, окажись он здесь, смеялся бы надо мной. Ну и пусть. В конце концов, я не глупее его, и в детстве мы даже дрались с ним иногда…
   Мне запали в душу слова одного из гостей: «Хотелось бы знать, чего он боится».
   А весна уже кончилась. Весь цвет с деревьев давно облетел…
//-- * * * --//
   День, когда проведена была настоящая проверка, запомнился чиновникам копей. Не только доступные бумаги были изъяты, но и тайные, для посторонних глаз не предназначенные. Откуда узнали о тайниках?
   А преступления государственных служителей наказывались строго.
   Со-Ину звериное чутье подсказало – грядет что-то неладное. Он поспешил к беседке в собственном саду, достал из-под пола несколько тугих свитков, поднял голову – и услышал:
   – Благодарим, что избавили нас от поисков. А теперь отдайте эти бумаги.
   У стоящих на пороге людей была нарукавная эмблема – белый журавлик-хита в синем круге.
//-- * * * --//
   Ему приходилось и раньше распоряжаться жизнями людей, но тогда это было прихотью повелителя… А сейчас была власть поступать по-своему…и обязанность поступать так, как должно.
   И, бросив взгляд на бумагу с вынесенным судом приговором – обычным, вполне справедливым, – он в первый раз приложил печать к подобному документу. И негромким, шелестящим был голос:
   – Закон есть закон.
//-- * * * --//
   Врачей города приглашал к себе. О каждом узнал – много ли у него умирают, много ли выздоравливают. Самым умелым оказали поддержку, а кое-кто и в новый дом переселился.
   – Вы будете получать деньги не только от пациентов, но из казны округа тоже, – сказал он двум лучшим врачам города. – Конечно, если больные ваши не начнут отправляться на небеса.
   Два человека в полосатой одежде почтительно поклонились.
   – Я надеюсь, вы сумеете воспитать достойных учеников, – отметил Йири между делом, вспоминая Ёши.
   – Мы не тратим время на обучение бездарностей, Высокий. – Слова были сочтены приказом, правда, удивившим и без того преданных своему делу людей.
   – Да… Хороших врачей смерть боится… А люди все равно не проживут дольше положенного. Делайте все, что можно.
   Когда люди в полосатой одежде скрылись за дверью, ощутил облегчение. Неужели у всех, кто держит в руках человеческое здоровье, такие похожие лица?
//-- * * * --//
   – У вас был срок – три недели на починку этой дороги. И вы согласились с ним.
   – Так дожди пошли, господин.
   – Вот как.
   Нет смысла напоминать, что дождь лил всего один день, и просохло все быстро, – а работа не возобновлялась еще несколько дней, и потом велась из рук вон плохо.
   Вполоборота к помощнику:
   – Почему их вообще впустили ко мне?
   – Они ведь не совершили никакого преступления, и настаивали, что обвинение несправедливо…
   – Может, и так. Переведите их в район восточного предгорья – там, в глуши, тоже много работы. Я думаю, она будет исполнена в срок.
   Запоздалых попыток оправдания слушать не стал. Провел кончиками пальцев по кромке деревянной напольной вазы – похоже, резьба занимала его куда больше коленопреклоненных людей. Резной рисунок – подлинное искусство… а оправдываться – недостойно.
   Больше всего пугало, что он ни с кем не спорил, не выходил из себя и не пытался навязывать свою волю. Он просто исполнял то, что положено по закону, не больше и не меньше, благо, наличествовали сила и власть поступать так.
   Многие лишились имущества, и оно пополнило казну Окаэры. Некоторые потеряли жизнь.
   ….Нет смысла спорить с камнем на дороге или преградившим путь деревом – их не должно здесь быть. Значит, не будет.
//-- * * * --//
   – А вы иной, чем мне показалось вначале, – чрезмерно почтительно произносит Аоно.
   Тот не откликается. Только смотрит большими темными глазами.
   Высших не обсуждают. Намеренная неловкость… тонко рассчитанная.
   – Быть может, вы тоже? – почти с улыбкой. И, задумчиво:
   – Так часто приходится разочаровываться в людях… хорошо, когда этого не происходит. Не так ли?
   После недолгого молчания Аоно склоняется перед высшим:
   – Простите.
   – Мышка показала клыки, – угрюмо пробормотал человек с причудливым ожогом на шее.
   – Мышки не живут долго, – успокаивающе сказал второй, в неумеренно пышной одежде.
//-- * * * --//
   Двоюродный брат Аоно, помощника Йири, пригласил господина в свой дом. Судейский чиновник, он еще не удостаивался этой чести, – и теперь, получив согласие, постарался быть безупречным хозяином.
   Половинка луны показалась на небе, когда Йири покинул его дом. Воздух последнего месяца лета был пряным и пьянящим, тяжелым, прозрачным и темным.
   Йири не обратил никакого внимания на уличного разносчика, который устало плелся в обнимку с плоской плетеной корзиной. И когда тот склонился в глубоком поклоне – лишь взглядом скользнул.
   Человек бросился под копыта его коня – испуганное животное взвилось на дыбы, и в этот миг тень мелькнула на невысокой крыше. Охранники заметили бы ее сразу, но отвлеклись на человека под копытами.
   Но не зря их отбирали особо – от взмаха руки одного нож отлетел в сторону, не успев коснуться плеча.
   – Подберите, – велел Йири. Спрыгнул на землю, прикусил губу и не двигался. Лишь несколько мгновений спустя, когда охрана убедилась, что человек на крыше был один, он вновь взлетел в седло и поехал дальше, ни слова не говоря.
   Да и что говорить? Те, кому положено, и так разузнают все. Незадачливого убийцу взяли живым. И человека с корзиной – тоже.
   Что лезвие отравлено, узнали быстро – метнувший клинок сказал сам.
   – Принесите мне нож, – велел наместник, и долго смотрел на синеватое лезвие с волнистым узором. Хороший клинок.
   – А еще была игла, – сказал тихо – но Шинори, который принес нож и которому пока не велели уйти, слышал. – Жизнь – это змея, свернувшая кольца, да? – обратился к нему господин.
   Тот, растерявшись, молчал. Наместник, с досадой взмахнув рукой, отослал его.
//-- * * * --//
   – Когда-то давно Энху, глава сильнейшего рода тхай, сумел заключить договор с правителями куда более мелкими, присоединив в результате их земли к своим. Тогда обошлись словами, не кровью. Ее не было.
   – Была. Но мало – недостаточно для внесения в хроники. Для того, чтобы обрушить мост, не нужно разбирать перила – достаточно покачнуть опору. Иногда это правильней сделать сразу, не ждать раздоров.
   Тушечница в форме головы сказочной птицы. Бронза – но сейчас, в лучах солнца, кажется золотом. Нельзя делать птиц из металла – они никогда не смогут взлететь. Аоно между тем говорит:
   – Вы знаете, это мой родственник. Наши семьи очень близки. – Помощник и не пытался скрыть тревогу в голосе. Конечно, закон есть закон… только страшно самому попасть под его сень.
   – Я помню.
   – Он – всего лишь орудие в чужих руках, его вины в заговоре нет. Не более чем приманка…
   – Это легко узнать, не так ли? – Молодой человек опускает ресницы – так бахрома занавески скрывает змею, подумалось Аоно. – Я спрошу его сам.
   – Вы так хорошо знаете людей? Или обладаете высшей властью? – срывается с губ совершенно уж непочтительное. Тот словно не замечает вызова, порожденного отчаянием.
   – Я знаю людей. Видел уже тех, кто хотел моей смерти.
   – Только добра я хочу Окаэре, – произносит наместник несколько часов спустя, приложив печать к приговору.
   В голосе этом слышна напевная мягкость северо-запада, странным образом сочетающийся с выговором столичным. Наместник всматривается в лицо Аоно, некрасивое, покрытое темными крапинками.
   – И вы будете со мной. Поскольку знаете, что я прав, – и любите свой город.
   – Я всегда чтил законы, – через силу отзывается Аоно. – Законы и волю вышестоящих…но с вами иначе. Вы правы, я люблю свой город, и желаю ему расцвести. Хотя предпочел бы не идти по головам близких – даже виновных.
   – Неправильно. Это они идут путем, приносящим вред Окаэре.
   Помощник прекрасно помнил закон – семья виновного лишается состояния, а как поступить собственно с людьми, решает обладающий высшей властью. В случае покушения на Благословенного смерти подлежала не только семья виновного, но и вся родня. А в случае покушения на человека Второго круга, ставленника Столицы… Родственников, не причастных к содеянному, могли выслать из города – но не тронули, и, судя по всему, Аоно даже оставался на прежней должности.
   Наверное, Аоно мог бы облегченно вздохнуть…
   – Вы позволяете женщинам его жить, как раньше. Но его сын… мальчику всего десять лет.
   – Пусть он живет. Но он никогда не покинет стен Хоуханэ – и ему не будет позволено хоть как-то общаться с остальным миром.
   – И даже известий о матери он не получит?
   – Нет.
   Хоуханэ. Крошечная горная крепость – зимой все подступы к ней заносит снегом. Кисть замерла над гладкой, с серебристо-зеленым отливом бумагой ниили.
   – Указ еще не подписан. Если хотите, мальчик останется в городе – его знаком станет лиловая лента.
   – У вас есть сердце? – спрашивает Аоно внезапно и сам теряется от подобной дерзости, не первой уже.
   – Есть. И есть долг, который я обязан исполнить. Вы со мной? – спрошено мягко, но требовательно. Не уйти от ответа и не солгать.
   – Да, Высокий.
   Молодая еще женщина в светло-красном и сиреневом громко кричала, пытаясь хоть пальцем коснуться сына. Ее оттеснили назад и задвинули защелку на двери.
   Мальчик, сумрачный, встрепанный, шел, куда вели, но вдруг вывернулся из-под локтя охранника, метнулся назад, к запертой двери.
   Успел только скользнуть пальцами по створке – его перехватили и повели прочь, на сей раз крепко держа за руку.
//-- * * * --//
   Холодно стало. Привык, что в Столице поздняя осень теплее, чем здешний месяц Журавля? Нет. Это от мыслей так неуютно… Как много о нем говорят. Для чего? Неужто от сплетен кому-то легче?
   …Если дать сплетникам чересчур много воли, своими домыслами они могут и Небо обрушить. Но заставить всех замолчать невозможно…
   Наверное, возможно. Только тогда его возненавидит вся Окаэра. Разве этого хотел отправивший его сюда?
   – Лучше я позабочусь о том, что им говорить….
   – Ты не больно-то рот разевай, – озираясь, пробормотал дорожный рабочий в компании приятелей – собутыльников, отдыхающих после длинного дня. – Вот мы сейчас пьем, а он все видит! Уж вы мне поверьте! И на работу выйдем – тоже все будет знать! Потому что нечисть. – И зажал себе рот испуганно.
   В народе поплыли слухи, что господин Окаэры узнает о малейшем промахе, стоит ему пожелать. Слухи эти распространяли его шин; по-правде сказать, новости они добывали успешно. Простой народ подхватил эти речи куда быстрее, чем ожидалось, и прибавил к ним иные страхи.
   – Хоть на тень его посмотрите, – угрюмо советовал пожилой каменщик. – Ну, человек ли?
   – А что тень?
   – Всегда четкая такая, резкая, верно очерченная, словно кто ходит за ним и рисует ее. А у нас у всех – как придется. Так-то вот…
//-- * * * --//
   – Зачем вам ездить по деревням лично? Разве мало известий от доверенных лиц? – удивлялся Аоно.
   – Если это моя земля, я хочу видеть свою землю, – с неизменной еле заметной улыбкой отозвался наместник. – Плох тот хозяин, что не знает собственного дома. Или не так?
   Оделся просто, в серо-зеленое – ни одного знака, только кольцо-печатка на руке. Даже волосы перехватил темно-зеленой повязкой – не понять, какой ранг у человека. С собой, кроме охраны и пары чиновников, взял Шинори. Тот был растерян неожиданной честью, и забавно было видеть растерянность на хмуром лице.
   – Ну и рожа! – без обиняков заявил младший, когда брат пришел с известием о скором отъезде. – Знаю, почему тебя взяли – на тебя же смотреть смешно!
   Шинори хотел дать ехидному созданию по шее, но сдержался, думая о предстоящем.
   Даже младшему он не открывал того, что с недавних пор не давало покоя. Практически незаметные следы на коже господина – словно умело залеченные шрамы от плети. Не понимал, откуда они взялись, и думать об этом боялся – мало ли что за семья была у Высокого… или не семья виновата? Страшно было гадать о таком. А спросить невозможно… да и знай наверняка, что ответит, не посмел бы.
   Почему Шинори доверили это знание? Потому что оно не являлось тайной? Может, и так. Но все равно – господин знает, что такое боль. И если Шинори вообще хоть что-то понимает в лечении – Йири Алайя когда-то пришлось очень несладко. И видно – не находит он удовольствия в наказаниях низших.
   Ниро первым заметил, как стал ощетиниваться старший брат, слыша худое слово в адрес наместника.
//-- * * * --//
   Йири опустился на колено, коснулся рукой земли – теплой, рыжеватой… дома была черная… неожиданно вспомнил цвет. Рассыпчатая сухая земля. Он взял немного ее, сжал в ладони. Задумался. Перевел взгляд на браслет золотой в виде змеи, обвившей запястье. Нет, этой руке не прикасаться к земле – не по рангу. Для нее, и другой, давно уже – подогретая вода с теплым ароматом цветов, нежное масло, которое впитывается мгновенно, делая кожу подобной шелку. Было ли прошлое?
   Его люди, удивленно наблюдавшие за господином, мгновенно забыли про удивление, когда он, отряхнув ладонь, направился к ним. Непозволительно таким, как они, испытывать удивление чем-либо, что сделает он.
   – Земля… хорошая. Только поля в ужасном состоянии. Почему?
   – Так налоги большие, – развел руками староста, – Не до тонкостей земледелия.
   – Если сможете нормально заняться землей, получите урожай раза в два больше. Вот и деньги. И на западе сколько угодно места. Почему бедноте не поселиться там? – спросил он уже не у старосты, а у себя самого.
   – Разве с тех полей что можно собрать?
   – Вполне. Я готов сделать меньшим налог – но буду требовать результата. Это возможно, я знаю.
   Он развернулся, не дожидаясь ответа или хотя бы поклона, и направился прочь.
   – Откуда он так хорошо знает землю, интересно мне! – пробормотал староста, глава нескольких деревушек.
   Тень скользнула по полю – пробежал заяц. Таким нелепым показался контраст ушастого бурого зайца и группы богато одетых людей, что Йири с трудом удержал улыбку, глядя ему вслед.
   Оглянулся на сопровождающих. Стоящий рядом с ним черноглазый молодой человек в форме офицера личной гвардии наместника тоже взглянул на местных уроженцев. Они все казались несколько сбитыми с толку.
   – Возвращаемся, – через миг Йири оказался в седле, тронул повод.
   Молодой человек по имени Химару ехал следом, не спуская внимательных глаз с окружения, и ухитрялся еще поглядывать по сторонам, не доверяя двум охранникам.
   Ему было спокойней среди полей и дорог. Две недели спокойствия. А вернулся – словно в липкий и тесный кокон добровольно.
   С трудом засыпал, и спал мало, откликаясь на малейший шорох. И настороже был, и попросту сон не шел. Страха перед новым возможным покушением Йири не испытывал – ему ли бояться за свою жизнь. Но позволить оборвать эту самую жизнь значило бы нарушить волю того, кто направил его сюда… кто по-прежнему был единственным не только согласно велению Неба.
   Несмотря ни на что.
   Бывало, целую ночь он проводил у окна, сидя на кушетке и бездумно глядя на деревья – и выше. Руки были сложены, как учили – а порою брал нанизанные на нитку шарики из зеленого с белыми прожилками камня, перебирал их в пальцах, как это делают монахи, отгоняющие злых духов и дурные мысли.
   Он знал, что порой жестокие игры ведутся людьми, обладающими властью. Сам никогда не играл в них… а теперь приходилось. Власть-то у него была, но только с одной ее помощью не сделаешь ничего. Не для того ли Второй круг стоит выше простых смертных, подотчетен лишь повелителю, чтобы легче было оправдывать свои действия перед совестью?
   В той давней игре, «Цветок дракона», более сильные и более удачливые фигуры уничтожают слабейшие – ради выигрыша. Это правильно и одобрено каноном.
   Йири никогда не увлекался этой игрой.
//-- * * * --//
   – Вы уже не в одном судебном деле принимаете участие самолично, – первый помощник уже данностью считал, что наместник следует в жизни каким-то своим правилам. – Почему? Неужто не доверяете судьям?
   – Не доверял бы – их место занял бы кто-то другой. Но порой все не просто… и мне нужны были те, обвиняемые. Закон справедлив и должен исполняться, но судьи – всего лишь люди, и не всегда способны понять, где истина… и как поступить с ней.
   – А вы? – неуютно было от таких, самим господином не осознаваемых слов.
   – Я… тоже, – словно очнулся. – Мы все не имеем права на ошибку. Особенно я.
   Аоно вспомнил последнее дело – историю одного охотника, который из ложного чувства дружбы взял на себя вину приятеля-убийцы. Йири освободил невиновного, именем Шу, и передал под команду одного из офицеров, занятых поимкой бандитов в горах.
   О чем Йири говорил с этим человеком, осталось для Аоно загадкой, только Шу теперь был готов сердце свое в огонь положить ради господина.
   – Вы спасли две жизни господин. Моя мать… я все сделаю ради нее. Но я – лишь разбитая скорлупа.
   – Ты хочешь служить мне?
   – Я..?! Такой чести… я недостоин!
   – Ты очень смел. Ты знаешь верность. У тебя хорошее сердце. Этого мне довольно.
   – Мой господин… вы надо мной смеетесь? Моя жизнь и моя душа и так ваши…
   – Согласен?
   – Клянусь своей посмертной судьбой… я всюду пойду за вами.
   – Мне не нужны клятвы. Но теперь…знаешь горы – можешь помочь с тайными тропами и укрытиями.
   Шу припал к подолу его хаэна, не решаясь коснуться руки.
   – Почему, Высокий? – Аоно потер переносицу в мелких оспинках. – Конечно, справедливость должна восторжествовать, но вы слишком близко к сердцу принимаете эти дела. Заниматься ими лично… Последнее, например.
   – Пустое! Этот парень отличный охотник и знает горы, и, кроме того, человек долга. Таких людей стоит принимать всерьез. В передрягах, подобных этой, выживает чаще мелочь и шваль. А это неправильно.
   Аоно смерил наместника внимательным взглядом. И как удается? Глядишь на него, и не покидает ощущение, что разговариваешь с картинкой, нарисованной тушью на шелке. Волны, блики перетекают, а линии все так же тонки и безупречны. А тот прошелся по комнате, кончиками пальцев ладони соединив.
   – Он мне еще послужит.
   – Вы умеете привлекать к себе людей, – чуть поклонился Аоно.
   – Только лести не нужно, – насмешливый холодноватый взор, и Йири присаживается на кушетку. – Я делаю то, что должен.
   – Значит, вам безразлична его судьба на самом деле?
   – Не совсем. Но почти. Если бы Шу не обладал качествами, нужными мне, я оставил бы все, как есть. Не маленький – сам выбрал свой путь.
   – А как же… ваши слова о неправильном, господин?
   – Слова! Может, я и хотел бы изменить мир. Может, еще изменю, – добавил с усмешкой.
   Когда пришло письмо из Столицы с перечислением, кто решился послать на него жалобу, Йири только чуть улыбнулся – в письме не было ни слова порицания ему. Только указания, что он волен поступить с жалобщиками, как захочет.
//-- * * * --//
   Записки Юхимэ Десятый день месяца Лани
   Сегодня совсем весеннее солнце. Это необычно – ведь уже середина лета. Но свет легкий – легкий, и зелень как будто слегка серебрится. А у меня все мысли мешаются. О чем я хотела писать? Ах, да. Сегодня ездили к источнику Аитэна. Если набрать воды из него в этот день, получишь благословение Хозяина Источника – он лечит болезни и помогает не уставать. Отец опять ворчал на меня – я не люблю передвигаться в носилках, как другие женщины. Кстати, некоторые из них неплохо умеют ездить верхом – только это не принято. В дальнем пути – пожалуйста. А я не могу ехать в носилках за городом, у меня голова кружится и к тому же мне сразу становится скучно. Я всегда одеваюсь на манер женщин – синну, когда сажусь на лошадь, только моя одежда изящней. Отец недоволен, но все считают меня выдумщицей и терпят мои выходки. Отец даже сам подарил мне белую кобылку, у нее очень спокойный нрав. Одежда моя была бирюзового цвета, сверху – темно-голубая безрукавка, расшитая разными птицами. Кажется, они вот – вот взлетят в небо. Мне хотелось быть очень красивой. Да… какие неровные знаки. Рука совсем непослушная. Нехорошо.
   Я знаю, о ком мне хочется написать. Но я почему-то боюсь, хотя никто не прочтет мои записки.
   Сегодня я в первый раз разговаривала с ним, а не просто обменялась приветствиями. И уже успела выставить себя полной дурочкой. Но что делать, если даже отец уже смирился с моим талантом говорить не к месту и не ко времени? А в присутствии светлейшего господина Алайя я, кажется, совсем перестаю соображать. Не хочу думать, с чего бы это.
   Его конь рыжий, очень красивый. На волосах – заколка в форме золотого кленового листа. Сам он похож на золотую тень, как ни странно такое звучит. Золотую тень в фиолетовых сумерках. Его многие не любят, многие опасаются, но даже они вьются возле него, как бабочки над цветком. Улыбка у него чудесная, мягкая, как теплый ветерок – нет, даже только намек на улыбку – и она словно предназначена и тебе, и тому, кто стоит за твоей спиной… Но, кажется, никто не видел, чтобы он рассмеялся.
   В седле он держится превосходно, но не любит охоту. Странно. Он не из тех, кто боится отнять жизнь. Это поняли уже все в Окаэре.
   Так получилось, что мы свернули на боковую тропинку, и все остальные, кроме моих и его охранников, проехали немного выше нас. Голоса остальных были слышны, но мне захотелось, чтобы они перестали доноситься до нас. Мы ни разу еще не оставались вдвоем. И сейчас я была немного растеряна и даже испугана, но сгорала от любопытства.
   Проехали мимо зарослей цикламенов. Лошадь наместника остановилась. Тропинка была полускрыта цветами. Кажется, он не хотел, чтобы лошадь наступала на их головки. Я спросила об этом. Он посмотрел на меня, и я поняла, что права. Я засмеялась, и сказала, что ему странно жалеть какие-то лесные цветы, когда он может взять все, что захочет здесь, в Окаэре. Он ответил, что и так берет все, что считает нужным – а цветы беззащитны, их может сорвать любой бедняк, раздавить любая лошадь. У них нет ничего, кроме недолгой красоты. Я спросила, жалеет ли он тех, кого обрекает на смерть. Он ответил, что нет, что они получают заслуженное. Странно было слышать такие холодные слова. Я…не удержалась, спросила, пытаясь преподнести это, как шутку, – неужели не нашлось никого в Окаэре, кто пришелся бы ему по душе? Такому, как он, странно быть одному. А он в ответ спросил, что я получу, если буду с ним?
   Я растерялась. Он тронул повод, мы поехали дальше и встретили остальных. Поездка отныне была мне не в радость. Я ругала себя за длинный язык – ну почему я не умею вести себя подобающим образом?
   И все же мне странно. Что он хотел этим сказать? Большинство будут счастливы просто находиться рядом с ним – и вовсе не только из-за его высокого положения. Он прекрасно осознает, насколько хорош. Он уже несколько месяцев здесь, и не выделяет никого – хотя многие из его свиты смотрят на него, как на младшее божество, и из женщин к нему пошла бы любая свободная – кроме, разве что, дурочки Мышки. Он же со всеми одинаково ровен и даже ласков, при этом, как солнце – оно к тебе прикасается, а ты тянись – не дотянешься.
//-- * * * --//
   Он знал, что мастерство его не покинуло, но не мог поднять кисть. Перед глазами стояла черная степь, словно после пожара… и каменные фигуры, мертвые. Он боялся, что, если коснется кистью бумаги, оживет именно это видение.
   Застежки и прочие мелочи рисовать было просто, не вкладывая душу. Он попросту переносил на бумагу ту или иную деталь растения, причудливо изгибая ее, асимметрично, согласно канону – а вспоминались ему чаще всего полевые травы, и те, что он видел у Береговых; порой нельзя было отличить, трава на рисунке или волна.
   А временами тянуло изобразить какой-нибудь виденный в лесу корень, подобный живому существу. Правда, в результате попыток этих на свет появлялось нечто недоброе.
   А слуги, видевшие оставленный на столе в досаде листок, шептались, что господин рисует лесных духов, да столь уверенно – не иначе, сам не раз видел их вблизи.
   Один из верных ему чиновников, уроженец предгорья Эйсен – когда Йири услышал, откуда тот родом, с трудом сдержал невольную дрожь – был печальным последние дни. Йири знал – тот недавно получил письмо. Преданных и умных людей стоит беречь – а вдруг сейчас нужна помощь? И он заговорил с чиновником, немного испугав его откровенным вопросом:
   – У вас что-то случилось в семье?
   – Не у меня. Мой брат только что потерял жену. Она была молода… жаль. Он любил ее.
   Чиновник некоторое время всматривался в розовую линию горизонта, потом грустно добавил:
   – Я долгое время считал, что он зря взял в жены девушку из совершенно незнатной семьи, чуть ли не из деревни. В конце концов, любовь вовсе не подразумевает брак. Но Лин была ему хорошей женой.
   Лин. Имя – ажурные тени от кленовых листьев, горбатый мостик – и платье, серебристое, словно клич улетающих журавлей…
   Наместник тоже некоторое время молчал, отдавая долг вежливости. Чиновнику показалось, что он хотел что-то спросить. Но тот лишь сказал:
   – Молодыми умирают многие. Стоит ли их жалеть, особенно если они были счастливы? Они не успели узнать горя. Если же успели – тем лучше для них уйти из этого мира.
   «Он и впрямь не теплее снега», – подумал чиновник.
//-- * * * --//
   Записки Юхимэ
   С утра прошел теплый ливень, земля и трава жадно пили блестящую влагу. Какими серебряными голосами запели птицы после дождя! Вот жаворонок полевой, смешная хохлатая птичка. Но, когда он поет, сердце радуется и становится легким, как солнечный луч. Творец щедро одарил его, словно спохватившись, что дал невзрачную внешность.
   Я выехала сегодня на любимице своей, Фиалке. Меня сопровождал старый слуга отца – это он учил меня ездить верхом. Я забываю о его присутствии, и мне кажется, что я одна. Как хорошо галопом нестись по полю! Никаких осуждающих взглядов, перешептываний о неподобающем девушке поведении. Хорошо! Все поле устилают золотые цветы, мелкие, словно солнечные слезинки – бывают ведь слезы смеха и радости.
   Я заметила троих всадников и остановилась. Один из них, я видела, сделал знак спутникам остановиться и подъехал ко мне. А мой провожатый тоже немного отстал, намеренно.
   Конечно, я растерялась. Не ожидала увидеть его… хотя лошадь его гнедую узнала издалека. Такой красивой больше нет в Окаэре. Он приветствовал меня, улыбаясь, и мы поехали рядом. Свита держалась позади.
   Его светло-зеленую ханну развевал ветерок, на рукаве переливалась серебристая вышивка – морской дракон, причудливо изогнувшийся.
   Я не знала, о чем говорят в таких случаях, и завела разговор о прекрасном виде, что расстилался перед нами. Он только слушал с легкой усмешкой. Я увлеклась цитированием своего любимого поэта, и спохватилась не сразу:
   – Простите…Может быть, я наскучила вам? Вы… не любите все это, да? У вас есть дела поважнее, чем читать просто красивые фразы.
   – Отчего же. Среди них есть воистину мудрые.
   – Но ведь здесь и вправду красиво… столько цветов, – смешалась я окончательно. – Ведь сказано было – «когда расцветают цветы, в них заключено многое»…так, кажется?
   – Не совсем. – Он взглянул на землю, усеянную золотыми солнечными слезами. – Помните, госпожа Юхимэ, мы уже говорили о чем-то подобном? О цветах и жалости, если не ошибаюсь?
   – Да… – я растерялась. Теперь он точно примет меня за дурочку.
   – Сказано было так: «Когда поднимается одна пылинка, в ней содержится вся земля. Когда распускается один цветок, раскрывается целый мир». Правильно, Юхи? – уменьшительное мое имя в его устах прозвучало так…мягко и даже привычно. А он улыбнулся. Сердце мое забилось – почему он назвал меня так? Но тут же все оборвалось в груди.
   – Мне пора в город, – он оглянулся на свиту.
   – Я хотела бы еще вот так встретиться с вами – там, где только поле и ветер, – сказала я, удивляясь, как язык мой решился произнести такие слова.
   – Я был бы рад снова стать вашим спутником, – откликнулся он с улыбкой.
   – В таком случае мне позавидуют все девушки Окаэры!
   – Почему бы и нет? – он простился со мной коротким кивком, и ускакал вместе со своими людьми. Я осталась в растерянности – он и в самом деле сказал, что думает? Или же это была обыкновенная учтивость? Лицо мое полыхало. Я сидела на Фиалке и теребила косичку, пока не расплела ее окончательно. Тут и вся моя прическа рассыпалась.
   Сегодня я, чтобы отвлечься, опять подслушивала под дверью. Интересно говорил один из гостей отца:
   – Закон и кодекс должного – это хорошо и правильно. Только если задуматься, сколько мы нарушаем мелочей день за днем. А если они перестанут прощаться нам?
   – Кто имеет право судить? Разве что Небо.
   – Или высшее существо.
   – Кто же? Тех, что избирают путь служения и безупречности и на самом деле следуют ему, не сыскать. Разве монахи? А остальные – увы. Даже если в голове сплошь долг и высокие идеалы, не могут быть все поступки человека безукоризненны.
   – А надо ли? Боюсь, такие, найдись такой, он больше не был бы человеком.
   Интересно, правда ли это.
   Вечером ко мне прибыла Ясу, как обычно, в розово-красных шелках. Интересный узор у нее на платье – цветы апельсина, а между ними – крылатые рыбки. Ее свадьба с Инари является делом решенным. Конечно, Инари красив, но слишком уж самовлюблен, гордится семейным богатством. Мне будет трудно гостьей входить в дом подруги. Впрочем, Ясу человек этот нравится, так что желаю им счастья.
   Я сочиняла письмо двоюродной сестре, и Ясу удивлено заметила, что кисть моя выписывает странные вензеля; и ехидно добавила, что, видимо, я влюбилась. Я чуть не поставила кистью кляксу ей на носу, но вместо этого сделала вид, что любуюсь тем, как солнечный луч играет на занавеси.
   Ясу насмешница, и очень умна, хотя в последнее время занята только собой.
   – Я привезла подарок, – сказала она и достала рукопись, украшенную изящными рисунками.
   – Это стихи древнего поэта о человеке, полюбившем девушку – оборотня. Ты же любишь красивые сказки.
   Мне захотелось возразить, что я не считаю подобные истории сказками, хотя трудно утверждать, будто они происходят с каждым встречным. Но как распознать, что находишься в сказке, и кто является истинным героем ее? Когда мы с Ясу росли, она представляла себя облачной девой, а я – героиней-воительницей прежних времен. Я сейчас я – всего лишь Юхи из дома Саэ, и призрачный меч мой направлен на себя самое.
//-- * * * --//
   Лесоруб пошевелил угли в костре, поглядывая на товарища.
   – Говорят, нечисти больше стало… Я и сам видел.
   – И я видел, – согласился товарищ. – А еще говорят… – Он склонился к самому уху лесоруба и прошептал несколько слов. Тот недоверчиво покачал головой.
   – Опасные ты речи ведешь. Да мало ли что болтают… Быть того не может, чтобы из Столицы оборотня прислали!
   – Прислали! – Фыркнул товарищ. – Да ты подумай. Трудно ли подменить настоящего? Может, и слуги его – не люди, а кто человек и знает, боится до безумия, вот и молчат?
   Первый лесоруб покачал головой.
   – Как бы там ни было, пусть их… живем в глуши, главное – помалкивать, и все обойдется.
   – Так подобные обычно в глуши и охотятся… чтобы следов не оставить.
   Огонь ни с того ни с сего начал потрескивать, гаснуть.
   – И как часто они… ну, эти… на охоту выходят? – опасливо спросил первый. Товарищ его только рот раскрыл, как с ближайшего дерева сорвалась небольшая черная птица и описала круг над поляной. Лесорубы с криками кинулись в разные стороны.

   Записки Юхимэ
   Только слепой не заметил бы, что он отличает меня. На меня поглядывали с завистью – я же чувствовала неуверенность. У меня никогда не было увлечений сердца, однако…мне казалось, что он держится вовсе не так, как держатся с девушкой, к которой чувствуешь склонность. Он ни разу не сказал мне лестного слова, кроме как об умении держаться в седле. Ни разу не прикоснулся ко мне.
   Что ж… я не ровня ему. Он мог бы взять меня в дом… от такой мысли кровь приливает к щекам – да, но женой мне ему не стать.
   Дурочка Мышка пришла и заговорила о том, что он опасен. Что он заберет мою душу… и души моих близких, если я не остерегусь.
   Он все же во многом отличается от молодежи высоких родов. Например, не любит драгоценные камни. Носит только кольцо с изумрудом – знак власти, и больше ни одного камня при нем нет. Странно. Почему так? Зато застежки или заколки, серебряные и золотые, делают по его рисункам. Он понимает красоту изящных изделий. Я знаю, лучшие ювелиры города чуть не из рук друг у друга вырывают его наброски подобных мелких вещиц. Он мог бы задавать тон в одежде и украшениях, ему подражают, – но он, кажется, не принимает это всерьез. И предпочитает живые цветы и ветви драгоценным поделкам.
   Как-то сказал мне:
   «Цветок – он скоро умрет. Можно сделать драгоценную копию цветка, но, как бы ни был искусен мастер, создавший подобный шедевр, такой цветок проживет очень долго и не требует особой нежности в обращении. Золотые лепестки гораздо менее уязвимы. А то, что не так легко потерять, меньше ценишь».
   А еще он лучший наездник Окаэры, в седле держится, будто рожден на лошади. Легкий, как перышко, – только вот взгляд тяжелым бывает. И не подступишься.

2. Власть

   Хэйтэни прибыл из Столицы недавно, годом раньше Йири.
   Йири долго приглядывался к нему – тот был довольно молод и неуловимо напоминал Тами – каким тот мог бы стать через несколько лет.
   Только был почти лишен честолюбия, хоть и носил звание старшего офицера. Не по своей воле он поступил в военную школу, но обязанности исполнял образцово. С нынешним командиром отношения у Хэйтэни сложились не лучшие – тот поднялся до нынешней должности совершенно самостоятельно, выходец из семьи мелкого торговца – способность сделать подобную карьеру внушала уважение, но не придавала знания тонкостей обращения. Генерал Асахи был груб и выказывал пренебрежение к утонченности, чрезмерное даже для военного. Поэтому и отправили его подальше от Столицы, в провинцию, где требовались умные люди, но не требовалось манер.
   Хэйтэни, напротив, был из очень хорошей семьи. Не настолько хорошей, однако, чтобы занять более удобное место. Впрочем, он надеялся отличиться и в этой глуши.
   На это и рассчитывал Йири.
//-- * * * --//
   Записки Юхимэ
   Сорочка, нижнее платье без рукавов, за ним еще одно, из тонкого голубого шелка, гэри-чехол, раскрытый от подола и до колена, темно-голубой, расшитый цветочными бутонами. Пелерина из плотного шелка, вышитая серебряной нитью. Чеканные серебряные браслеты с глазками бирюзы. На голову – серебристо-голубая повязка и круглые, звенящие височные подвески в два ряда. Синие бархатные сапожки.
   Когда служанка закончила меня одевать и укладывать мне волосы, я чувствовала себя такой уставшей. А она приговаривала, какая я хорошенькая.
   Наверное, она и в самом деле так думает – ведь она служила еще моей матери и любит меня. Но сейчас я и вправду почти красива… Может быть, в Столице посмеялись бы над чем-то не модным в моем наряде, не знаю. Я сейчас нравлюсь себе… только весь этот наряд – для того, чье удовольствие мне безразлично.
   Господин Ивара, главный смотритель рынков, покровитель и начальник отца, давно поглядывал на меня. У него нет жены – была раньше, но два года назад умерла. Он заговорил с отцом, что желает взять меня в дом – конечно, официального брака не будет, но и без того меня ждет почетное положение. Ох…я лучше пошла бы к другому… но даже думать так – слишком дерзко. Но все же… неужели он безразличен ко мне? Больше года уже, как он здесь…
   В доме Ивары был устроен праздник по случаю нового приобретения – фонтана из золотых и серебряных пластин, со сложными механизмами внутри. И меня с отцом пригласили на праздник. И наместник появился у Ивары ненадолго – он почти не притронулся к угощению, только самую малость – чтоб не обидеть хозяина. А тот старался устроить все с невероятной пышностью – что же, один из самых богатых людей Гёру.
   Потом все любовались чудом – фонтаном, в котором струи окрашены были в разные цвета, а сам фонтан похож был на цветок – и цветок то раскрывался, то смыкал лепестки.
   – Все это меркнет перед диковинками Столицы, Высокий? – с улыбкой поинтересовался хозяин у наместника. Тот отозвался вежливо – но, по-моему, фонтан ему не понравился. Слишком роскошный, нарочито. Я уже знаю, что он предпочитает – хоть и дерзко писать такое.
   …Дождь начался внезапно, капли тяжелые и холодные падали с силой – казалось, от подобных капель и синяки могут появиться. Такой ливень редко бывает в месяце ручейника-Йэн. Я забежала в беседку, а не то мое новое платье из тонкого шелка быстро превратилась бы в тряпку. Он – тоже укрылся там от дождя, и посмотрел на меня с ласковой своей улыбкой, на сей раз немного насмешливой.
   – Хрустальные нити падают с неба, а вы прячетесь от этого чуда.
   Я смущенно смеялась, не зная, что и сказать. От него исходило тепло – тепло тела и взгляда. Не знаю, что на меня нашло, но я вдруг повернулась и уткнулась носом ему в плечо, прижалась, словно ища защиты – от самой себя, вероятно. Почувствовала, что пальцы его коснулись моих волос, пробежали медленно и осторожно. Я в смущении отстранилась – его рука опустилась медленно-медленно.
   …У него был взгляд, как у птицы над морем – бесконечно оно, и птица не знает, сумеет ли долететь. Печальный немного, и устремленный куда-то вдаль, не на волны… Не на меня он смотрел.
   – Простите, – я выбежала под дождь. Только не знаю, почему капли, которые стекали по моему лицу, были солеными.
   Он прислал мне подарок – сухие темно-зеленые стебли вырастали из черного, причудливо изогнутого корня. Все вместе напоминало одновременно лук и колчан со стрелами. Творение искусного мастера… Неуловимо похожий на тот фонтан – только куда изящней. Я не ошиблась насчет его вкусов. Но что означал сей дар? Благосклонность? Или извинение?
   Вскорости послышался шум – носилки прибыли. Гостьей оказалась Ясу. Голосок ее зазвенел на весь дом, стоило Ясу узнать новости и увидеть подарок. Единственный недостаток моей подруги – она говорит слишком громко, особенно, когда стоило бы и помолчать.
   – Про ваш разговор наедине только и говорят! О чем, интересно?
   Я попробовала сослаться на головную боль, но от Ясу не спасешься так просто.
   – Он явно отличает тебя. Это знает весь город!
   – И что же?
   – Возможно, ты скоро войдешь в его дом. Не женой, конечно, – не удержалась острая на язык Ясу, – Но и это – тоже неплохо. Он может любить тебя… если вообще на такое способен. Ты помрачнела? Неужто не хочешь такой судьбы?
   – Не знаю, Ясу, – с трудом мне давались слова. С ее болтовней ко мне вернулась надежда… но появился страх.
   – Полно, подружка, – она протянула фразу с легким упреком. – Ты же не рассчитывала и впрямь стать для него звездой жизни? Конечно, это может случиться, но было бы чудом. Вы не равны.
   – Нет, я не об этом. Я боюсь.
   – Что? – весело удивилась она, – Ты носилась с ним по оврагам, рискуя сломать себе шею и не заботясь о том, что он подумает о твоем понимании приличий…
   Перед глазами встал его облик в той беседке – как черные цветы у светлой заводи – и чужое лицо.
   – Я… не понимаю его.
   – А тебе и не надо его понимать, – со смехом проговорила Ясу. – Вряд ли он потребует от тебя большего, чем от любой женщины. Или ты уж совсем оторвалась от жизни и тебе не надо ничего кроме скачек по полю?
   – Не знаю. – Ее шутки оставляли меня равнодушной. Так луч скользит по стене, не проходя вглубь.
   – Ну, дорогая моя, ты чересчур привередлива! – рассердилась она. – Ты сама добивалась его внимания. Может, он и не удостоит тебя чести завтра вспомнить твое имя! И поделом тебе будет!
   «Все же Ясу завидует мне», – пронеслось в моих мыслях, и я стала расправлять листья цветов в напольной вазе, притворяясь беспечной, как дитя.
   А когда Ясу меня покинула, пришел отец и завел речь о господине Ивара. Неловко ему разговаривать на подобные темы со взрослой дочерью, он с большой охотой передал бы подобное поручение моей матери. Но ее давно нет в живых. Впрочем, отец у меня замечательный – не каждый станет спрашивать согласия дочери, задумав отдать ее в чей-то дом.
   – Ты согласна, девочка моя?
   Конечно, никто не станет меня принуждать силой, но карьера отца… Я все же прошептала:
   – Отец…будет все, как ты скажешь, но я хотела бы знать…
   – Что, девочка моя?
   – Есть еще человек…может быть он…
   Залившись краской, я теребила манжету.
   – Кто же он, малышка?
   – Ты знаешь…это так глупо надеяться…но ведь он – единственную – отличает меня.
   На лице отца появилась озабоченность.
   – Об этом я не подумал. Ты права, девочка – ему может не понравится наша поспешность.
   А я сама не верила в то, что говорила. Но все же надеялась, глупая.
//-- * * * --//
   – Вы чувствуете расположение к моей дочери, Высокий? – смущенно произносит чиновник Хино Саэ.
   – Юхимэ – хорошая девушка.
   – Наше семейство насчитывает много поколений, и все они ничем не запятнаны…
   – Это отрадно слышать.
   – Я многое позволял свое дочери, но ведь она честна и горда, и никогда не совершит недостойных поступков.
   – Я не сомневался в этом.
   Чиновник перевел дыхание. Разговор оказался трудным…
   – Я хотел бы счастливо устроить ее жизнь.
   – Конечно. Это долг отца, и подобная дочь вполне заслуживает такого к себе отношения.
   Хино Саэ почти умоляюще поднял глаза на наместника – ну, хоть намеком одним покажи, каковы твои мысли на самом деле!
   – Я думал о доме, куда она могла бы войти… господин Ивара желает взять ее к себе на правах неофициальной жены, возможно, потом она станет законной…
   – А что говорит она?
   – Не думаю, чтобы она была против.
   – Конечно. Она ведь послушная дочь.
   Он в упор поглядел на маленького чиновника.
   – Вы уже говорили с ней?
   – Да.
   – Так она согласилась?
   – Да… – немного растерянно подтвердил Хино Саэ, и добавил некстати:
   – Не возражала совсем.
   – А если бы сказала – нет?
   – Но это имеет значение? Я люблю свою дочь, но глава дома я, а не она.
   – В таком случае я не вижу причин что-то менять.
   Маленький чиновник поклонился и отошел, пытаясь осознать, что произошло. Уж не испортил ли он все? Но ведь наместник тоже сказал, что желает Юхимэ счастья. Все спуталось в голове, и Хино побрел домой, начиная чувствовать тихую радость – ну вот, все и выяснилось, и теперь Юхи не станет задавать вопросов, а будет счастлива.
//-- * * * --//
   Впервые Те-Кири видел его таким – в тихом бешенстве. Не изменился почти – только пальцы сжаты, побелели совсем, и взгляд – не подходи близко!
   – Что-то случилось?
   – Ничего…Как же мне надоело! – вырвалось у него.
   – Простите…Мне вас покинуть, или же…
   – Останьтесь. – Он встряхнул головой, словно непрошенные мысли отгоняя.
   – Вы говорили с Хино Саэ?
   – Да….Я просто ошибся. Но об этом довольно.
   – Вы разгневаны. Но вспомните – он отец Юхимэ: может быть, это сдержит ваш гнев?
   Те-Кири давно забыл, что такое страх. Но сейчас он всерьез пожалел о своих словах, видя, как сузились зрачки, как вскинулась голова – еще немного, и сорвется лавина.
   – Можете не трудиться – их семье ничего не грозит.
   …Не сорвалась.
   Те-Кири направился было к двери, но его остановил непонятный вопрос:
   – Что, всем людям нравится быть вещами?
   – Вряд ли, Высокий, – осторожно промолвил пожилой человек.
   – Неужто они сами не могут решить, чего хотят? Даже если свободны, если долг не пригибает их к земле? Почему все подчиняются, боясь сказать слово?
   – Она женщина, – мягко заметил Те-Кири, поняв на конец.
   – Разницы нет. Я видел многих – и не видел свободных.
   – Ее воспитали так. И, вероятно, она была бы хорошей подругой любому…
   – Только не здесь! У меня достаточно собственности!
   Управляющий склонил голову, не понимая снова – и возразить не решаясь.
   – Вы отличали ее?
   – Мне нравилась ее независимость – или то, что я принимал за таковую.
   – А вы не боитесь ошибиться на сей раз?
   – Довольно с меня ошибок.
   Он вряд ли отдавал себе отчет в том, что и почему говорит. Понимал только одно – что совсем запутался. Его учили поступать правильно, только вот не все случаи упоминались в своде предписаний. Отойти от канона значило нарушить волю повелителя – и остаться без опоры. А если нет стержня, что такое Йири?

   Записки Юхимэ
   Я сказала отцу, что скорее умру, чем войду в дом Ивара. Отец накричал на меня, мы не разговаривали несколько дней, потом отец пытался меня убедить, чуть ли не умолял, твердя, что потеряет место. Мое изголовье по утрам было мокро от слез, но я упорно твердила – нет. Конечно, другой на месте моего отца попросту отвез бы меня в дом Ивара. Но в нашей семье невозможно такое. И отец нашел в себе смелость отказать своему начальнику и покровителю.
   Я знаю – я неблагодарная дочь.
//-- * * * --//
   Он целый день провел в седле – и теперь отдыхал. Шинори великолепно мог снимать любую усталость – и нажатием пальцев, и иглами.
   – Говорят, что вы забираете души – и даже те, кто хотел убить, становятся полностью вашими. Напротив, чем сильнее изначальная ненависть, тем прочнее будет цепь… – он смешался: – Простите меня.
   – Это не преступление – высказывать свои мысли, – Йири со вздохом поднялся, завернулся в длинное тонкое одеяние, полностью скрывающее фигуру – на белой ткани – бледно-зеленые листья. – А тебе я давно разрешил это… как и еще некоторым.
   Сел – складки легли ровно, словно специально уложенные. Чуть склонил голову, руки соединились в привычном жесте.
   – Иди.
   Шинори, подошедший было к двери, бесшумно вернулся на место, опустился на пол. Он знал, что сейчас может ослушаться слова своего господина. Потому что тому было грустно – а видеть это Шинори не мог.
   – Я могу хоть что-то сделать для вас?
   – Ты и так делаешь много.
   Шинори проследил взглядом за алыми бликами на стене – закат… И на лице Йири были алые блики, делающие это лицо совсем юным. По-прежнему отрешенное, оно казалось теплым и задумчивым.
   – Позволите мне спросить? – чуть хрипло проговорил Шинори. Вопрос этот давно мучил его.
   – Говори.
   – Я никогда не видел у вас ни одного оберега – или подобного… А ведь вам трудно приходится. Разве помешала бы помощь… защита?
   Тот быстро поднял руку к горлу – неосознанный жест. Потом медленно отвел руку.
   – Что же, и это могло бы послужить поводом для слухов.
   Шинори вскинулся:
   – Ни я, ни кто другой не скажет об этом! – и добавил потерянным тоном: – Я не хотел огорчить вас.
   – А сам-то не боишься всех этих слухов, что задаешь такие вопросы? – откликнулся Йири, и качнул головой, не давая Шинори произнести ни слова.
   – У меня был оберег. Не знаю, помог он мне или наоборот, но другого мне не нужно.
   – Я был дерзок. Простите…
   – Пустое. Ты свободен, Шинори.
   – Вы же не прогоните меня совсем? – по-прежнему хрипло произнес тот.
   – Нет. Если ты сам не уйдешь.
   – Я никогда не уйду. Я бы умер за вас, – сказал сам для себя неожиданно.
   – Сейчас это лишнее.
//-- * * * --//
   Через Иэну вели два моста, южный и северный. Выше северного можно было перейти реку вброд; ниже по течению лодочники переправляли с берега на берег людей и товары. Северные берега вздымались высоко – от моста до воды не меньше пятнадцати ни было. Крепи северного моста, из черного дуба, выглядели прочными – но древесные жучки давно прогрызли ходы в тяжелом дереве.
   Йири отдал приказ о починке моста.
   – В год водяного дракона нельзя чинить или строить мосты! – заговорили старые люди. – Река разгневается!
   – Может, и так, – выслушал со вниманием, но приказа не отменил.
   Большего подарка тем, кто его не переносил, он сделать не мог.
   Рабочих нашли без труда – деньги за работу платили хорошие. Все шло хорошо до тех пор, пока не обрушилась одна из балок, увлекая за собой троих мастеров.
   Одному удалось выплыть, другой был оглушен и захлебнулся; третьего вытащили, но и он отчего-то умер.
   Несчастные случаи на строительстве – дело нередкое. Но тут рабочие чуть не в голос заговорили – река разгневана!
   – А в год огненного зверя нельзя жечь костры, да? – спросил Йири. – Я тоже верю в приметы, но не в такие. Когда есть нужда, делают многое, не задумываясь.
   Мастера возобновили работу с видимой неохотой, и разговоры не прекращались.
   Вскорости погиб еще один человек, какой-то бедняк, поскользнувшийся вблизи разобранных перил на мосту.
   – Почему они все были столь неосторожны? Судя по вашим словам, этого можно было избежать. Особенно первые двое – опытные…
   Рабочие отмалчивались. Потом один сказал шепотом:
   – Накануне каждый из них видел дурной сон… нельзя было чинить мост в это время.
   Он согласно склонил голову, продолжил задумчиво:
   – Я тоже иногда вижу сны. Например, такие, что семьям ответственных за постройку угрожает опасность, если работы будут сорваны…
   Работы были завершены в срок.
//-- * * * --//
   После разговора с отцом Юхимэ не находил себе места. Неправильно. Все было неправильно. Сначала Лаин, потом другая… Он всего-то пытался быть откровенным хоть с кем-то. Разве пытался? И как же?
   Йири, занятый подобными мыслями, даже донесения слушал вполуха, и это не преминули отметить.
   А с окрестностей озера Гэта с каждой неделей приходили все более тревожные вести. Не все попали в расставленную сеть, не все… Да и заменить иных было просто некем.
   Нет, ему не противились в открытую. И подлогов больше не совершали. Понимали – опасно. Но выдумывать оправдания, не замечать мелкие и тем не менее досадные ошибки, тянуть время – умели превосходно. Его боялись. Но при всей своей власти он не мог справиться со всеми один. Проявлять беспощадность даже при малой вине – разве разумно? Его имя и так шепотом произносят в бедных кварталах и деревнях – и хватаются за амулеты.
   Йири чувствовал – еще немного, и он первым не выдержит. Допустит ту или иную неосторожность, и восстановит против себя очень многих. А еще лучше – Столица выразит недовольство им. Даже если оставить все так – все равно рано или поздно те, что в Сиэ-Рэн, сочтут, что он попросту не справляется.
   «А что же ты хотел, мальчик? – читалась в лице Аоно. – С точки зрения закона ты прав – но кто же отдаст честно присвоенное? Они испугались, когда полетели головы, но теперь осмелели».
   «И что мне теперь делать?» – хотел спросить, но вместо вопроса отвернулся. Говорят, волки выгоняют слабых из стаи или убивают их.
   В лице помощника читалось:
   «Нужно самому, первым обратиться в Столицу за помощью. И, поскольку внешне все мирно, это будет означать, что должность тебе не по силам».
   Йири вскинул голову.
   – Значит, волки? – неожиданно произнес, и зазвенел голос. Аоно не понял, чем вызвана перемена. А Йири, оставшись один, вызвал к себе доверенных шин и отдал приказ.
   Те-Кири занимался домом, и в дела управления лезть не пытался совсем – поэтому был весьма удивлен, когда в одно утро молодой господин велел оседлать коня и умчался куда-то почти без охраны.
   Темный шарф на волосах, белая дорожная пыль…
   Утро было сырое и холодное. Йири пробирала дрожь, несмотря на то, что одежда его из тончайшей шерсти не дала бы замерзнуть и среди снега.
   Он поднял в коня на галоп, и холодный ветер обрадовано понесся наперегонки. Спокойно было – все спало, казалось, только лесные птицы начинали пробовать голоса. Сизого оттенка сосны – словно инеем покрыты были их иглы – вскидывали лапы к солнцу, а к стволам сосен льнул темный высокий мох. Всаднику захотелось спрыгнуть с коня и остаться навечно среди сосен и мха, но желание это было бессмысленно – и всадник запретил себе думать о лесе и покое.
   Он остановил коня, огляделся – пусто и тихо.
   У щеки мелькнул черный лесной жучок, нацелился было сесть – Йири вскинул руку к лицу, отгоняя насекомое. И словно со стороны взглянул, как смотрелся бы этот жучок – маленькой темной меткой. Знак… Давным-давно Йири пророчили необычную судьбу – только так и не смог сказать никто, добро или зло несет этот знак.
   Зашевелились ежевичные кусты возле дороги. Прямо из них неведомо как появился человек в одежде крестьянина. Торопливый поклон:
   – Господин… – Потом сделал шаг вперед и что-то проговорил совсем тихо.
   – Прекрасно. Возвращайся к себе. Никто не должен видеть тебя.
   – Слушаюсь, господин! – человек вроде и не поворачивался, а успел раствориться в кустах, и ни одна ветка не хрустнула.
   По правде говоря, легкомыслием было пускаться в дорогу одному… Но подобные сожаления о поступках приходили не вовремя, и он их попросту прогонял. Сосредоточился на дороге; словно свыше его вели, не давали сбиться с пути. Карьером проскакал через небольшую деревню – кроме старухи крестьянки, с высокой соломенной корзиной за спиной, кругом не было видно ни души.
   Отдал Рыжего словно из воздуха появившимся «скользящим» в одежде крестьян, направился к неприметному домику.
//-- * * * --//
   Женщина смотрела со страхом, но, видимо, так она смотрела бы сейчас на любого. А что за человек к ней зашел, попросту не поняла. Ей было лет тридцать. Лицо приятное. Вдова… Детей нет.
   Нээле из семейства Асахи, младшая и единственная сестра генерала.
   – Что вам угодно?
   – Ничего.
   – Долго меня будут держать здесь? По какому праву – или по чьему распоряжению?
   – Вы здесь не задержитесь, – второй вопрос предпочел оставить без ответа, потому что устал повсюду доказывать свое право. Оно и без того есть.
   Женщина, чуть запинаясь, произнесла:
   – Мой брат – очень важная особа.
   – Я знаю. Не беспокойтесь.
//-- * * * --//
   Он не доверил бы подобное послание бумаге. Если и без того жалобы идут в Столицу – слишком опасно. На словах было передано – если генерал хочет видеть сестру живой, лучше попросить об отставке – или переводе в другое место. И кого просить в качестве преемника, намекнули.
   Хэйтэни не мог скрыть удовлетворенной улыбки. Его ценили. Ему намекнули, что он может быть полезен. Хэйтэни дураком не был – понимал, что без поддержки Столицы новый хозяин Окаэры продержался бы тут недолго, или, на крайность, не смог бы завершить успешно и постройку конюшни.
   Теперь он посмеивался над Асахи – генерал слишком уж не любил уступать.
//-- * * * --//
   – Вы очень сильно рискуете, прибегая к таким методам, – заметил Аоно. – В конце концов, она сестра генерала…
   – Разве сильно? Ее брат поднялся наверх своими силами, да, он заслуживает уважения! Но род их ничего собой не представляет.
   – Закон защищает всех.
   – Разве? – переспросил с откровенной издевкой, – пусть пробует! – метнулся из одного конца комнаты в другой, – меня многому научили. У кого сила, тот и прав, так?
   Сообразил с запозданием, что слишком много сказал, и закрылся наглухо.
   Две недели шел ответ из Столицы.
   Чиновники озера Гэта почти в открытую подсмеивались над ревизорами Йири. Пока не пришло согласие с просьбами генерала и наместника и подтверждение полномочий Хэйтэни.
//-- * * * --//
   – А ты редкостная мразь, – выплюнул генерал в лицо Йири Алайя.
   – Что-то еще? – в темно-зеленом, словно стебель осоки. И, кажется, улыбается.
   Генерал сжал руку в кулак – Тайкено с людьми были наготове. Асахи сгреб со стола плетеный футляр для письма, раздавил его в кулаке, невольное уважение вызывая силой своей. Швырнул испорченное произведение искусства в угол. Повернулся, шагнул вперед – но на пороге бросил через плечо:
   – Что ж, радуйся, пташка. Только перышки побереги!
   Вышел.
//-- * * * --//
   На что рассчитывали эти люди? Поднять за собой остальные отряды гарнизона? Они просчитались. Другие солдаты оказались послушны закону и новому командиру. Взять в заложники собственно Йири и потребовать возвращения генерала? Это могло получиться у них. Но личная гвардия и «скользящие» не дремали.
   – Сколько их?
   – Две сотни, Высокий.
   – Хорошо, – сцепил пальцы. – Другие… поддержат их?
   – Нет.
   Тайкено не решился бы утверждать, если бы не знал наверняка. Он не из тех, кто успокаивает домыслами и пустыми словами.
   – Делайте все, что нужно. Вы и Хэйтэни… Он пойдет против своих?
   – Это мятеж. Хэйтэни – на стороне закона.
   Йири кивает, и взгляд становится мягким.
   – Конечно. Ему так хочется отличиться…
   Последующие два дня напоминали пожар, когда и вечность укладывается в миг, и, напротив, время словно сгорает в огне. Особо упорные заняли оборону между трех высоких холмов, но продержались недолго.
   Когда ясно стало, что больше сопротивляться невозможно, отряду этому – уцелевшим людям – предложено было сдаться. Жизнь им не гарантировали. Сказали только – решение будет принято после.
   Все сложили оружие.
//-- * * * --//
   …Давно, в хранилище книг Островка мальчик Йири читал собрание лучших стихов древних поэтов – «Свитки семидесяти». Запомнил многое – на стихи всегда была хорошая память.
   Там отыскал строки давно умершего поэта Пересмешника – говорят, он родился в семье тайо и в двадцать лет добровольно ушел в отшельники. Спустя много лет разорвал обет, вернулся и принял участие в войне с северными варварами, где был убит.
   Стих был – про охотника, бегущего по следу белой лисы. Никак она не давалась охотнику, и под конец бедняга уже сам не знал, есть ли в жизни его иная цель, кроме погони. И с чем останется он, если стрела настигнет лису? Одно осталось тому человеку – вечно идти по следу.
   А куда идти ему самому?
   Аоно застал Высокого стоящим у окна и задумчиво разглядывающим изгибы алых цветов на занавеси. После того, как наместник вернулся в город, он все время напоминал хорошо наточенный клинок – и теперешняя созерцательная задумчивость удивила помощника. Ведь не кончилось еще ничего. Только предстоит суд.
   Аоно только рот открыл, чтобы задать вопрос о делах, как наместник заговорил сам:
   – Вы обращали внимание когда-нибудь, какого богатого цвета кровь? Пожалуй, ни одному из художников не удавалось передать ее цвет.
   Растерявшийся Аоно стоял и смотрел на молодого человека. А тот продолжал, медленно:
   – Я как-то давно увидел – и понял. Человеку никогда не стать вровень с природой, она всегда одержит верх. И в красоте, и в жестокости.
   – Вряд ли, – осторожно возразил Аоно. – Едва ли что-то из созданий природы превзойдет иных людей в жестокости… разве что нечисть. Ведь даже демонов порождают людские души…
   – Это все мелко… грязно порой. А жестокость, которая совершенство – лавина, сошедшая на деревню. Или хасса, убивающая дитя, чтобы жить.
   – К чему эти речи? – спросил помощник, хоть и мороз пробежал по коже.
   – Подобное совершенство недостижимо. Так какой смысл предлагать миру его бледное подобие? – резко спросил молодой человек.
   Не дождался ответа.
   Смерть осужденных могли видеть все. Нелегкую – людям связывали руки и за них подвешивали на столбах и деревьях.
   Крови не было.
   – Кровь – пища оборотней и демонов, – мрачно говорили в казармах и в городе. – Он не хочет пускать других в свои охотничьи угодья. А ему хватит надолго того, что уже взял…
   С предавшими его офицерами армии Окаэры он поступил милосерднее, – и распорядился предать тела огню сразу же. Не хотел вызывать недовольство среди военных – все же его власть над армией была делом недавним, и нужно было ее укреплять, а не расшатывать. Часть рядовых попросту отправил в копи – там всегда требуются рабочие руки.
   Аоно со свойственной ему прямотой заявил:
   – Так не годится, Высокий. У вас отныне – вся власть в Окаэре, даже войска, считай, ваши, не только личная гвардия. Столице не понравится подобное самоуправство. Она веками оберегала свою власть, не желая появления единоличных правителей в отдаленных провинциях. Те, что были в Окаэре до вас, творили, что хотели – но при этом оставались в рамках полного подчинения, под контролем Столицы.
   – Если я неугоден, мне сообщат, – беспечно отозвался наместник, расположившийся на узкой скамье, обтянутой тафтой с золотой нитью. Аоно видел, что тот рассержен – слишком небрежно он говорил. Отвесил глубокий поклон:
   – Простите дерзость… Но я рад видеть Окаэру такой, какой она становится понемногу, и не хотел бы все это потерять.
   – И что же мне – поджать хвост после победы и добровольно отдать ворам отнятое у них? Только чтобы доказать свою лояльность Столице? А без того мои действия ничего не значат?
   – Значат, и много. Вы вернули стране важную провинцию… но вот подлинное ли ее возвращение? Или вы на самом деле оставляете ее за собой?
   – Ну, хватит! – Он покачал головой. Сжал руки. – Паника никого до добра не доводила.
   – Но если вам прикажут отдать власть – вы подчинитесь?
   Йири взглянул на Аоно.
   – Вы в чем-то подозреваете меня?
   – Нет! Храни вас Небо!
   – Я скажу. Мне было приказано навести здесь порядок и сделать Окаэру гордостью страны. Я это делаю. И не позволю мне помешать.
   От этих слов холодные струйки побежали по спине помощника.
   – Вы хотите сказать… вплоть до неподчинения приказам Столицы?
   – Если приказы эти будут неумны и исполнение их принесет вред Окаэре – да.
   – Тогда нас просто раздавят всех.
   – Я знаю. Дураков много.
   – Высокий! – почти взмолился Аоно. – Кого вы называете так?
   – Тех, кто может захотеть помешать мне. И себя, наверное.
   Отвел глаза и проговорил неестественно-шелестящим тоном:
   – Они получат то, что мне поручили – слог в слог – и на это я никаких сил не пожалею!
   Примчался гонец из Столицы – радость. У Аталимай, Благословенной, родилась дочь. Когда эту новость услышал наместник – рассмеялся коротко и непонятно. Но только не весело. И все потекло, как было. Дочь – не наследница.

3. Химару

   Тиэху поднял ладони в знак открытости.
   – Мне нечем вас убедить… если не убеждает мнение всего народа Окаэры. Я расскажу вам легенду. Чуть меньше века назад – живы еще те, кто помнит – наместник нашей провинции подобрал на берегу лесного ручья мальчика-подростка. Его звали… впрочем, неважно. Тогдашнего господина Окаэры не интересовало, кем был этот мальчик… к слову, его родных так никто и не сумел отыскать. У него были зеленые глаза и черные волосы – ничего чересчур необычного, верно? И он был очень красив. Наместник взял подростка к себе… А потом начали умирать люди. Прошло несколько лет. Тень упала на город и его окрестности. Многие видели вылетавшую из дома господина черную птицу – только молчали. Ибо небезопасно было говорить… И ничего не желал слушать наместник, а любимец его только смеялся.
   – И дальше? – Химару подался вперед.
   – Он стал жертвой вспышки гнева своего господина… вспышки ревности. Мудрые люди говорили, что хотя бы голову от тела нужно отделить, чтобы не вернулся оборотень. Но Высокий не стал слушать тех, что внизу.
   Тиэху, в свою очередь, наклонился к Химару и сказал шепотом:
   – Одноглазый Лунь, древний старик, видел того, из леса – и видел нынешнего наместника. У них одно лицо…
   Мурашки побежали по коже, и Химару засмеялся нарочито громко.
   – Он из столицы, господин Тиэху. Он не уроженец здешних мест!
   – Много деревьев превратились в дым… откуда он взялся там? Вам известно о его роде?
   Химару был вынужден промолчать. Сказать «да» он не мог, а сказать «нет» не позволяло чувство долга по отношению к господину.
   Тиэху продолжил:
   – И он вернулся в родные места… Подумайте – разве его поведение похоже на поведение молодого человека, отправленного в глушь из Столицы? Разве похоже, что он хочет снова попасть туда?
   Тут возразить было нечего. Молодой воин почти ненавидел себя за то, что слушал такие речи. Но даже во сне не мог их забыть. Хотел разувериться, а потом признаться во всем – пусть накажет, как хочет.
   С тех пор Химару наблюдал за господином пристально – и это выглядело чрезмерным усердием в исполнении своего долга.
   …Сначала он и говорить с не хотел с Тиэху, одним из богатейших торговцев в городе. Да и потом чуть беседу не оборвал, когда сообразил, к чему собеседник клонит. Но удержаться не смог, и выслушал, проклиная себя – разве слуга имеет право обсуждать господина?
   Только вряд ли можно было найти среди охранников Йири человека, который больше остерегался всяческой нечисти. Химару не боялся людей, но десяток амулетов всегда имел при себе.
//-- * * * --//
   Рыжего, своего коня, Йири взял из Столицы – но одного скакуна было мало.
   Великолепную гнедую кобылу крови гиэли, крупную и резвую, выбрал среди многих других, и много часов проводил с ней – почитай, все время, когда не был занят. Скоро она слушалась его голоса и прикосновения, бесстрашно перемахивала через немыслимые овраги и барьеры, словно ведомая чужой волей.
   – Лошадям он больше доверяет, чем людям, – запали в память Химару слова одного из конюхов.
   …Гнедая кобыла взвилась в воздух на высоту больше человеческого роста, перелетела через завал. Отличная лошадь… И послушна лишь одному человеку. Только он способен заставить ее совершать безумные прыжки, от которых получает явное удовольствие. Пожалуй, больше никогда у него не бывает такого лица – почти счастливого.
   Солнечный луч разбился о золотое шитье седла. Химару не осмеливался поднять взгляд – боялся найти и подтверждение догадке Тиэху, и опровержение ей же.
   Ожеребилась одна из лошадей-йатта, необычной пегой масти. Жеребенок родился слабеньким, и на вторую неделю жизни повредил себе ногу о брошенный в конюшне железный крюк. Нерадивого конюха наказали жестоко, а жеребенка на первый взгляд признали безнадежным – поправится, но будет хромать.
   – Нет, – сказал господин, выслушав предложение оборвать маленькую жизнь. – Он начнет бегать, как ни в чем не бывало – и скоро.
   Химару видел, как господин подошел к жеребенку, о чем-то разговаривал с ним. Одолели сомнения: оборотня чуют лошади… Но, видя, как тянется к наместнику жеребенок, который шарахался ото всех, как доверчиво позволяет прикасаться к раненой ноге, снова почувствовал уверенность – тут что-то нечисто. Уж слишком велика его власть над лошадьми… и не только над ними.
//-- * * * --//
   – Ну, если ты такой ловкий, – с ухмылкой говорил юркий мальчик лет десяти, обращаясь к другому, русоголовому ровеснику, – То принеси листик с нефритового дерева. Или ты трус?
   – Я не трус! – Алони вздохнул, покосившись на сестренку насмешника. – Но если меня поймают, отцу плохо придется!
   – А как же твоя хваленая ловкость? – и, передразнивая, он пропел: – Меня и кошка не услышит!
   – Так заметят, что обломано!
   – Смешно. Там этих листьев сотня, наверное. Ты не самый видный ломай! А, только болтаешь!
   – Хорошо! – сквозь зубы сказал Алони. Трусом себя выставить… нет уж. – Сегодня и принесу! Ночью!
   Повернулся и зашагал прочь.
   Сад был хорош. В этой части росли темно-зеленые деревья, посаженные еще при прадеде Алони – высокие, с глянцевой широкой листвой, дающей отличную тень. Все предки мальчика были садовниками. И он не представлял себе жизни без сада, однако жучок любопытства сидел в нем, и часто подбивал высунуть нос за ограду или влезть, куда не прошено. Отец его, напротив, был человеком на редкость смирным и нелюбопытным. Он еле слышно ворчал на сына, когда тот пытался высмотреть какую – либо диковинку или подслушать очередную байку.
   Алони рос мальчиком добрым и сообразительным. Только вот на подначки поддавался легко.
   В доме господина детей прислуги было всего трое – Алони, сын садовника, да брат с сестрой, дети одного из старших слуг. И, если сестричка была созданием робким и части, отведенной служанкам, не покидала, то братец ее вечно нос задирал – как же, порой его поручением удостаивали, куда сбегать и что кому передать. И господина он видел куда чаще Алони – Алони, почитай, за время, прошедшее со дня приезда Высокого лишь несколько раз удостоился такой чести. И то, на него внимания обратили не больше, чем на сверчка в траве.
   Весь вечер Алони думал, и уже отказаться от спора хотел.
   Отец же ветви у кустарника подрезал и ни о чем плохом не догадывался. Ему посчастливилось – на прежнем месте оставили лишь горстку избранных, и садовника в их числе. Почему его не рассчитали – отец Алони не хотел даже думать. Он всегда честно трудился, и даже мысли не допускал, что его могут счесть неугодным. От расспросов сына он попросту отмахнулся. Разговоры о хозяевах только смущали его.
   Тем более что люди Йири Алайя оказались как на подбор преданными своему господину и весьма неразговорчивыми, когда речь заходила о нем. Они, похоже, любили его до безумия. А взятые здесь, в Гёру, очень быстро стали бояться, и потеряли охоту к сплетням. Новый наместник не был жесток со слугами, но и особой снисходительностью не отличался. Он никогда не выходил из себя, и голос его был мягким…
   – Правда, что наш господин – оборотень? – спросил как-то Алони у смешливой девушки, работавшей на кухне. Та в момент посуровела, прищурилась не по-доброму.
   – Иди-ка отсюда… И держи язык за зубами. А то я кое-кому намекну, что ты не слишком почтителен.
   А слухи о молодом наместнике ходили разные. Но – за пределами его дома.
//-- * * * --//
   Йири часто смотрел на свой дом – с легким удивлением, не в силах до конца осознать, что это – его. Не то что павильон в Сиэ-Рэн. Собственный, даже уютный. Слишком большой, наверное…
   Если бы цветок мог создавать себе искусственные условия, где расти, наверное, он создал бы нечто подобное этому дому. Только человеку приходилось постоянно покидать свое убежище, да и ветер туда залетал.
   Но дом был уютным, и, пока Йири не находился там – живым. Люди, населявшие дом – живые. А господину их больше подошло бы общество игрушек-сиин, рукотворных драгоценных камней. Они оттеняли бы его малейший жест, являясь достойным фоном для одного человека.
   Однако Несущие тень по-прежнему были не нужны – Йири слишком хорошо знал их выучку. От одного вида движений по канону сэ-эттэн накатывала непереносимая тоска.
   Слишком долго сам был среди тех, кому не позволено заговаривать первыми, кто не должен отвечать на вопросы любого, не принадлежащего к дому.
   Только он нарушал этот запрет – поздно занялись обучением.
   – Знает ли цену себе драгоценный камень? Или ему все равно? – спросил он однажды Те-Кири. Управляющий никак не мог привыкнуть к подобным вопросам, которые задавались неожиданно и на полном серьезе.
   – Не думаю, что ему все равно, – осторожно проговорил управляющий, боясь попасть впросак. – Говорят, особо ценные камни сами выбирают себе владельца, и могут погубить того неосторожного, что рискнет завладеть драгоценностью против ее воли.
   Йири поднял на него темные глаза:
   – Может, и так.
//-- * * * --//
   – Боюсь, вы были правы, – Химару положил на колени руки, сжатые в кулаки. – Я уверен теперь, что служу не человеку.
   – И как же вы это узнали? – Тиэху подался вперед.
   – Самый сильный мой амулет раскололся в моих руках, когда я подошел слишком близко. Он спросил, что я держу такое… он только спросил, и улыбнулся.
   Химару чуть побледнел: – Бедная Окаэра.
   – Моя провинция всякое пережила, – со вздохом сказал Тиэху. – И нечисти в горах не сосчитать… Скажите, пойдете ли вы против него теперь?
   – Я давал клятву верности человеку.
   Торговец побарабанил пальцами по столу.
   – Следовательно, вы согласны помочь Окаэре?
   – Согласен.
   Тиэху извлек из складок одежды маленькую нефритовую шкатулку.
   – Здесь камень со священной горы.
   Приоткрыл крышечку:
   – И запомнит ваши слова.
   Химару усмехнулся краешком рта:
   – Я держу свое слово.
   – Вы сможете остаться с ним один на один?
   – Могу, полагаю. Хотя это не так просто.
   – А ударить?
   – Да. Он не боец. Но с клинком против нечисти – бред. Разве что особый клинок с выгравированными молитвами.
   – Сойдет и обычный, древний… главное, отделить голову от тела, а дальше… мы позаботимся обо всем.
   – Хорошо, – просто сказал Химару.
   Тиэху поморщился:
   – Не хотелось бы, чтобы вдруг помешали. Тут нужно сонное зелье.
   – Для него? – мысль о таком убийстве была особенно неприятной. Конечно, тот должен быть беззащитен, иначе бессмысленна вся затея, но зелье – это уж чересчур.
   – Ни в коем случае, – нарушил его мысли голос Тиэху. – Что для оборотня какие-то травы? Заснуть должна его охрана.
   – Все будет в порядке, – сказал господин Тиэху своему другу, одному из судейских чиновников. – Этот парень сделает все, что нужно. Я был убедителен.
   И невольно поежился:
   – Только боюсь, не сказал ли я ему случайно чистую правду.
//-- * * * --//
   Алони был вовсе не хилым, напротив, довольно крепко сшитым, но при этом очень проворным. Двигался он, как ящерица. И наличие маленького окошка возле кухни, через которое можно было попасть в коридор, тайной для него не являлось. Сделано оно было для кошек жены одного из прежних наместников, для кошек оставлено – и немного расширено юными обитателями.
   Вот через это окошко и должен был он пробраться в дом, к перекрестью коридоров, где стояла диковинка – кружевное деревце из белого нефрита, отломить лист и принести в знак собственной ловкости. Что будет, если поймают, мальчик старался не думать. С ним-то ладно… а вот отец места лишится наверняка.
   В саду не было никого. У отверстия, скрытого плетями дикого винограда, Алони очутился без помех. Пролезть через окошко мог только ребенок; даже Алони разорвал одежду и чуть не застрял, пока лез. Отдышавшись, он осмотрелся – никого, только девичий смех доносится из-за стены. Впервые он в доме. Отец умер бы на месте, видя сына здесь. Страх подкатил – хоть обратно лезь. Алони помотал головой и пошел вперед на цыпочках. Приятель хорошо описал ему дом…
   Не дыша, мальчик пробрался в другой коридор, и оттуда заскользил к заветному дереву. Ему везло – дважды Алони почти увидели, причем один раз охрана. Спас его только рост – он спрятался за высоким стражником, и под прикрытием его спины миновал опасный участок. Сердце колошматило по ребрам – казалось, перебудит весь дом.
   До дерева Алони добрался довольно быстро, но мальчику казалось, что прошел год.
   Красиво тут было, уютно. Зеленые тона – словно в саду. На золотистой решетке извивался дракон в окружении морских змей, из напольной вазы поглядывали белые цветы – каллы.
   А как оказался на месте, попросту замер, любуясь на диковинку. Теплые отблески заката золотили камень – дерево словно дышало.
   А потом шаги раздались – из одного коридора вышел человек, по форме – один из охранников. Да к тому же кто-то из старших, кажется. Настороженно по сторонам посмотрел – Алони чуть не расплющился за мраморной кадкой, пытаясь стать тенью. Но человек не заметил его – как показалось мальчику, он был чем-то встревожен.
   Потом Алони услышал разговор.
   Человек заговорил с охранниками, рассмеялся негромко – неестественно, показалось Алони. Он понял – это, наверное, посты проверяют. Тот, проверявший, протянул им что-то. Те взяли, ответили шуткой, и замерли снова. Человек отодвинул дверь, вошел в комнату, пробыл там недолго совсем. Мальчик сообразил – осмотрел ее, пустую – на всякий случай, наверное.
   И ушел человек.
   А потом время потянулось. Мышцы затекли, неподвижно сидеть, и он боялся сдвинуться с места, чтобы не поднять шум. Тоскливо на душе было – ведь найдут его! И прогонят отца с должности.
   В коридоре было пусто. Однако, стоило мальчику приподняться, как назло раздавался шорох или чьи-то шаги неподалеку. В конце концов мальчишке начали мерещиться человеческие силуэты повсюду, и он едва решался дышать.
   Потом легкая фигура скользнула по коридору и скрылась в той самой комнате – Алони сумел заметить, как почтительно склонили головы охранники.

   Сердце выписывало внутри какие-то круги и зигзаги. Но ничего… обошлось.
   Алони почти заснул, скрючившись за кадкой. Пару раз пробежавшие слуги его не заметили – взрослый не мог спрятаться там.
   Потом Алони очнулся от оцепенения и бросил взгляд в коридор. Никого. На стене сзади горели две лампы. А впереди, напротив двери, куда вошел господин, лампа погасла.
   И часовые… сидели на полу, прислоняясь к стене.
   Мальчик помотал головой. Потом чуть не завопил от ужаса – показалось, что перед ним мертвые. Один из стражников шевельнулся и что-то бормотнул, не поднимая свесившейся на грудь головы.
   Алони вздохнул облегченно. Спят…
   Потом ему словно шило в спину воткнули – спят? Часовые? Что на них нашло-то такое?!
   Потом вспомнил фигуру, протянувшую стражникам что-то маленькое… они проглотили это.
   А раньше господина чуть не убили…
   В коридоре было пусто – и справа, и слева. Пусто и тихо.
   Мальчик уже хотел убежать – но вспомнил про слово, которое отец давал молодому наместнику. Сам Алони ничего не давал… ну и что?
   Страшнее всего было идти мимо спящих. А вдруг они все же мертвые, и сейчас схватят за ногу? Чуть не взвизгнув, он зажмурился, переступил через лежащую руку и потянул створку двери.
//-- * * * --//
   У окна располагались кушетка и маленький столик. Темно-золотой огонек свечи вздрагивал, покачивался, и в его свете знаки на листе бумаги, казалось, текут и шевелятся. Сидящий у окна о чем-то крепко задумался – он не заметил, что дверь отошла в сторону, и голова мальчика появилась в проеме.

   Стоять на пороге оказалось вдвойне страшно – непонятно, что за спиной, и вот-вот заметят его здесь. Мальчик съежился и просочился в комнату, по-привычке притворив дверь; скрючился у дверного косяка, не сводя взгляда с чуть освещенного свечой профиля.
   Осознал, что сам привел себя в ловушку. Полная неподвижность и золотистый отблеск на лице – сидящий у окна не был человеком. Стоило увидеть его таким – наполовину тенью, чтобы не осталось сомнений.
   Алони всхлипнул и прижал кулаки к лицу, пытаясь загнать обратно невольный звук.
   Йири обернулся резко – фигурка на корточках словно еще вдвое уменьшилась, постаралась вжаться в стену. Волосы растрепаны, одежда разорвана.
   – Хорошая у меня стража, – холодно проговорил Йири. – Кто ты?
   – Алони, мой господин. Сын садовника… я знаю дом… – он запнулся, не зная, как и что сказать, да и в горло словно паутины набили.
   – Пора бы узнать его и остальным моим людям. Встань. Говори. Что ты здесь делаешь?
   Алони поднялся на ватных ногах.
   – Я хотел… вот, – он показал отломанный листок, и запоздало сообразил, что уж об этом стоило промолчать.
   – Мы поспорили… – обреченно, шепотом он рассказал обо всем. И о виденном из-за кадки. Говорил невнятно и сбивчиво, а его все не прерывали. И удивился несказанно, когда господин отвернулся от него и шагнул к двери, рассматривая задвижку. Потом отодвинул створку – охранники спали сидя, прислоняясь к стене. Лампа сама погасла или ее погасили.
   Господин встряхнул одного и другого за плечо несколько раз – охранники не просыпались.
   – Задвижка сломана, – очень тихо проговорил господин. Тут Алони всем существом своим осознал, во что ввязался, и чуть не выскочил с воплем наружу. А господин продолжил тихо и напряженно, положив руку ему на плечо:
   – Нет, мальчик. Останься.
   Снова коснулся задвижки. Сломана – ее легко вытащить. А с виду все в полном порядке, дверь запрешь, и не заметишь. Чуть покачал головой. Усмехнулся краешком губ. Заметил, с какой отчаянной, перепуганной надеждой смотрит на него мальчик. Трясется, глаза огромные, как у совы. Но он смелый… очень смелый. Только сам не догадывается.
   – Уходите отсюда!
   – Нельзя… – сомнение было в голосе. – Нет. Сейчас у меня есть преимущество, понимаешь? Что же… помоги мне, раз тебя прислало сюда Небо.
   – Но… что я могу? – выдавил Алони.
   – Обманывать стражу – превосходно умеешь, – голос был совсем тихим – шелест ветра в опавших листьях. – Делай, что я скажу. Да успокойся же…
   – Он повернулся к окну, задумался на секунду. Шагнул к занавеске, потом повернулся к Алони:
   – Я буду здесь. А ты займешь мое место. Ты ниже меня, да, но в темноте этого сразу не разберешь. А сделать то, что можно принять за человека, не из чего. Ложись.
   Алони прикусил губу.
   – Меня… меня же…
   – Не спорь, – голос был мягким и очень холодным. Алони послушался мгновенно, испугавшись одного этого голоса больше, чем всех убийц, вместе взятых.
   – Хорошо, – наместник скользнул к стене, опустил перед собой тонкую ткань. Йири видел все в комнате. Его же заметить было нельзя.
   – Алони…
   Мальчишка вскинулся.
   – Если тебе не судьба умереть в эту ночь, ты не умрешь. Лежи тихо. Я знаю, что делать. Я поверил тебе. А ты мне веришь?
   – Да, мой господин.
   – Тихо, – еще раз повторил он. – Лежи и не двигайся. Иначе нам обоим плохо придется.
   Коснулся фитиля свечи – пламя погасло.
   Не было слышно ни звука. Прошло не больше двадцати минут. Потом дверь бесшумно отъехала в сторону. Фигура в синем – сейчас она казалась черной – скользнула мимо стены к кровати, на ходу доставая из-под одежды оружие.
   Рука взвилась в воздух – тогда из стены появилась тень.
   Химару опешил – а Йири очутился подле него.
   – Ты ошибся, Химару, – прошелестел мягкий холодный голос. – И я тоже … Но я не собираюсь умирать сегодня.
   Глаза молодого наместника мерцали, отражая слабый свет луны, проходящий сквозь пластины оконного занавеса. Свет падал на его лицо, и лейтенант явственно увидел знак «лапки» на лбу… или ему почудилось? Вскрикнув, он сделал выпад – но анара уже нашла его горло. Он забился на полу и замер, вцепившись в уже бесполезную лэ, – потерял всего пару секунд, испуганный игрой света ни лице Йири Алайя.
   Лежащий мальчик не шевелился – и не издал ни звука, даже когда светлая полоска метнулась к горлу вошедшего, даже когда тот с тихим хрипом упал, только раз вскрикнув – даже тогда Алони не пошевелился.
   Йири склонился над бывшим лейтенантом. Опустился на пол рядом, протянул руку, коснулся руки мертвого.
   – Химару… Спасибо. – И добавил бесцветно и глухо: – Мне еще многому надо учиться.
   Опустил голову и не двигался какое-то время.
   – Ты… – наконец повернулся к Алони, похоже, только что про него вспомнил. И лишь тогда мальчишка издал полузадушенный звук и сполз на циновку… А Йири продолжал неестественным, шелестящим голосом:
   – Меня уже пытались убить, и не один раз. Он не знал, что я умею обращаться с анарой. Мало кто знает.
   – Вы… что будет со мной, господин? – выдавил из себя Алони.
   Йири выглянул в коридор, громко кликнул слуг. Повернулся к мальчишке.
   – Ты молодец. Не дрожи так. О тебе позаботятся.
   Кто составил зелье, узнать было невозможно. Орехи гела – сильное средство. А двое, стоявшие на посту – они не хотели его крови. Но они оказались бы виновны в его смерти, случись все немного иначе. И были обречены. Один из них, средних лет, был полностью поглощен сознанием своей вины. Другой, совсем молодой, пытался как-то оправдаться. Он видел сожаление в глазах своего господина – но это ничего не меняло.
   А голос молодого наместника был негромким, и говорил он безукоризненно вежливо, мягко, словно и не с преступниками. Только совсем неживым был голос.
   Слугам и приближенным было бы проще, если бы их господин в гневе напоминал чудовище, дышащее огнем. А неестественность эта пугала сильно.
   Только Те-Кири не был испуган. Как бы ненароком коснувшись руки господина, он отметил, то пальцы того холодные и вздрагивают.
   – Прошу вас, мой господин, – Те-Кири склонился к нему. – Оставьте их сейчас. Выйдите со мной на пару минут.
   Тот глянул сквозь него и безразлично кивнул. Оказавшись в соседней, пустой комнате, Те-Кири позволил себе то, что еще ни разу не позволял. Он взял Йири за руку, заставляя сесть и откинуться на мягкую спинку. Лицо Йири сейчас казалось бледнее, чем в присутствии слуг, он смотрел мимо управляющего домом. Волосы рассыпались по плечам.
   – Я так устал, Те-Кири, – еле слышно произнес он. Слова прозвучали совершенно отстраненно – не жалоба. Просто слова.
   – Знаю, – управитель выглянул в коридор и распорядился:
   – Горячего вина с пряностями, да поживее!
   – Не надо.
   – Уж сегодня послушайте старого человека, – не менее властно сказал Те-Кири.
   Слуга возник словно из ниоткуда – с кубком в руке.
   – Брысь! – велел Те-Кири, забирая кубок, и вернулся к наместнику.
   – Пей, – почти приказал он, отбросив даже подобие этикета. Против ожидания, Йири даже чуть улыбнулся – и подчинился. Скоро на его лицо начала возвращаться краска.
   – Не сочтите за дерзость…Я не думал, что вы на такое способны, – с нескрываемым уважением произнес управитель.
   – На что? На убийство человека? Да.
   Те-Кири замялся. Он терял былую уверенность вместе с тем, как к наместнику возвращались силы.
   – Я должен закончить с этим. Что было, того нет, – Йири перевел дыхание, отвел волосы со лба. Еще пару секунд позволил себе посидеть, откинувшись назад. Потом встал.
   – Алони – тот мальчик – должен оставаться на месте. Пусть не спускают глаз. Я пришлю за ним.
   Управитель посмотрел на Высокого с глубоким сомнением. Все-таки Йири нужен хороший отдых. С самого приезда сюда – он один. А сегодня…
   – Мой господин… может быть, позже?
   – Сейчас. – Он повернулся и вышел из комнаты. Через минуту Те-Кири услышал его голос, отдающий распоряжения.
   Больше в доме виновников не нашлось. Химару действовал в одиночку.
   …На другую ночь загорелся дом одного крупного чиновника – хозяин задохнулся в дыму. Еще один человек, богатый торговец Тиэху, был найден утром у каменной лестницы, ведущей в Алый квартал. Видимо, он споткнулся и скатился по ступеням, и умер, ударившись головой о камень.
   Об этих новостях Алони не узнал.
   Весь этот день и последующий он словно качался в мутно-молочной дымке. Его не тревожили, только приносили еду – лучше, чем ему доводилось пробовать – но он не мог есть. Он видел перед собой лицо Химару, когда тот закричал. Чего тот испугался? Почему ударил не сразу? И слова наместника: «…не знал, что я умею обращаться с анарой. Мало кто знает…». Как светлейший господин Алайя хранит свои тайны, Алони догадывался. Мальчишка-садовник не должен владеть ни одной из них. Даже если он оказал невольную помощь… но люди Первого и Второго круга платят не так, как прочие – ими движет совсем иное. Никто из низших не осмелится потребовать у них платы.
   Один раз пищу принес парнишка года на четыре постарше Алони – его звали Ниро, и он состоял при господине. Хоть они почти не общались раньше – сын садовника мало кому был нужен, сейчас мальчику почудилось сочувствие в его взгляде. Но и Ниро ничего не сказал.
   Под кожей словно ледяные муравьи бегали… Все было бы не так страшно… если бы не слухи, которые ходили о нем. Если господин оборотень, и не какой-нибудь, а из тех, кого стараются не называть… Алони может быть уверен, что не задержится на этом свете. Он хорошо запомнил смерть Химару. Что увидел приближенный наместника в лице господина? Ииширо не всегда убивают быстро. Они могут и поиграть с человеком.
   Поздно вечером Алони позвали. Провели на конюшню – подле нее стояли оседланные лошади. Господин ждал его, одетый для верховой езды. Алони не подозревал, какую битву пришлось наместнику выдержать с командиром охраны и с Те-Кири, не желавших отпускать его в одиночку – да еще сразу после покушения.
   – Вот как раз «сразу» и можно, – устало возражал Йири. – А потом снова будет нельзя…
   Он настоял на своем. И теперь бросил взгляд на испуганного мальчишку:
   – В седле удержишься?
   – Да, господин…
   – Давай! – подкинул Алони в седло, и тот устроился не больно красиво, но довольно ловко.
   – Где научился?
   – Дружил с конюхом… прежним…
   – Ясно. – Взлетел в седло сам, направил лошадь к малым воротам неспешной рысью. Так, не торопясь, доехали до поворота реки – из дома его было видно. Наместнику, похоже, темнота не мешала – не взял с собой фонаря. У Алони вновь засосало под ребрами – страшно.
   – Боишься? – бросил тот, не оглядываясь.
   – Да… Простите меня…
   – Не за что. Кошки тоже видят в темноте. Или ты их тоже запишешь в нечисть?
   Он все понимал. И смеялся, кажется.
   – Приехали.
   Остановил лошадь, спрыгнул на землю – вернее, в густую душистую траву. Алони последовал его примеру. Направились к реке – она поблескивала в подобии света, дара ущербного месяца. Господин опустился в траву, смотрел на ночную реку. Страх Алони начал проходить понемногу.
   – Хорошо… Я почти благодарен Химару – если бы не эта история, меня так и не выпустили бы из дому одного.
   – Но сейчас…
   – А сейчас они растерялись, – голос наместника был определенно смеющимся, только особого веселья в этом смехе не чувствовалось – скорее, издевка над самим собой. – Я сказал чистую правду – сегодня не тронут. Если среди моих людей нет еще одного предателя. А в таком случае пусть убивает – такие неловкие, пропустившие нескольких, не заслуживают жизни.
   – Вы лично выбирали людей, господин?
   – Да… И мне помогали те, кому я полностью доверял. Опытные и умелые.
   Рыба плеснула. В кустах кто-то пробежал. Алони, привыкший ночевать за стенами дома, а не на воле, придвинулся ближе к старшему. Тот попросил – попросил, не приказал:
   – Расскажи о себе…
   Мальчишка неумело начал рассказывать. Короткая жизнь – ничего интересного. Но постепенно, подогреваемый искренним интересом, разговорился. И все мечты готов был выложить господину. Но тот спросил сам:
   – Чего ты хочешь, Алони? Тебе нравится работа в саду?
   – Я люблю сад, – мальчишка немного порозовел, но в темноте этого не было видно. – Но… он такой маленький. Я хотел бы увидеть больше.
   – И что же?
   – Не знаю… мир…или хотя бы немножко…
   – Я отправлю тебя в Сиэ-Рэн – с твоего согласия, конечно. Ты сможешь учиться. Когда-нибудь твоя мечта исполнится, – по голосу было ясно, что он улыбается.
   – Господин, – проговорил Алони одновременно обрадовано и растерянно, – Я очень хочу учиться… но еще… я хочу служить вам.
   – Будешь. Когда вернешься.
   – Я… не могу учиться здесь?
   – Можешь, конечно, – он то ли загрустил, то ли задумался. – Но разве стоит сравнивать Столицу и здешний край? В Сиэ-Рэн ты будешь жить в достатке… и в безопасности… даже если я уже не смогу ничего.
   – Почему не сможете?
   Тот помолчал, подбирая слова.
   – Ты выиграл у того, с кем спорил… верно?
   Мальчик кивнул. Господин продолжил:
   – Вот и я… тоже кое-что обязан выиграть. Свою жизнь хотя бы.
   Алони не сразу понял, что плачет – его, словно малолетнее дитя, пытались отправить в безопасное место. А ведь он…
   – Я хотел бы знать, что мой младший брат вырос похожим на тебя, – нарушил его обиду негромкий голос. – Отчаянный ты…
   – А вы… давно не виделись, господин?
   – Давно. Мне сказали, он умер – но я надеюсь все же, – совсем тихо добавил.
   Алони молчал. Обида была забыта.
   – Мой господин… айтэ иру эрэйна, – наконец произнес он, и сказанное было словами верности. Йири Алайя взглянул на него и чуть улыбнулся – грустно и немного отрешенно. Забирающий души… А ведь высказал то, что думал.
   Алони теперь принадлежал ему целиком.

4. Найли

   Записки Юхимэ
   Сегодня, в третий день месяца Рыси, вернулся мой брат. Я очень рада. Не видела его больше двух лет. Он мало изменился, все такой же отчаянный и задиристый. В детстве мы с ним часто устраивали потасовки, доводя до паники взрослых женщин. Вспоминаю – и улыбаюсь. Когда мы не ссорились, любили бродить по зарослям бересклета, куда почти не проникает свет. Я рассказывала брату страшные сказки, а он надо мной издевался и говорил, что застрелит любое чудище, появившееся в наших владениях. Он уже тогда великолепно стрелял из лука. А в монастыре стал настоящим мастером. Он, как всегда, немного задается и не сомневается, что главный приз соревнований достанется ему. Я поддразниваю Найли, а он злится. Какое же он дитя, хотя младше меня всего на год.
   В монастыре принята короткая стрижка, и он с ней такой забавный. У него круглое лицо – мы не очень похожи, разве что глазами. Но мы оба с ним непоседливы и постоянно ведем себя не так, как положено детям почтенной семьи. Только он куда более резкий, порывистый и все время бросается из крайности в крайность. По лицу всегда можно было прочесть все его чувства.
   Одеваться он начал проще, чем раньше. С немного показным пренебрежением говорит о моде. Но я знаю, он хочет нравиться. Он хочет с таким же небрежным видом рассказывать мне о своих сердечных победах. У нас никогда не было тайн друг от друга.
   Завтра праздник Девятого дня. Устроят соревнования по стрельбе и верховой езде. Жаль, я не могу участвовать. В седле я держусь не хуже многих. Конечно, и женщину могут допустить в число прочих, такое бывало – но мой отец этого не переживет. Ах… кого я обманываю. Я просто боюсь оказаться с ним лицом к лицу. Если бы он захотел стать участником состязаний на лошадях, он вышел бы победителем – в этом мало кто сомневается. Но он не хочет… Да и верно – зачем ему? Он не нуждается в подобных доказательствах.
   Я недавно писала, что у нас с братом нет тайн друг от друга. Я ошибалась. Я никогда ему не расскажу. А другие… они мало знают. К тому же делиться с Найли сплетнями насчет любимой сестры – дело рискованное.
   Братишка выглядел радостным, словно задиристый игривый котенок. Мраморная тэй шла ему – я сама настояла на такой одежде. Зато теперь брат вполне вписывался в изящную толпу молодых людей из лучших домов. На рукавах был вышит тонкий черный узор – повилика и летящие птицы. Птицы должны были помочь верно направить стрелу, а повилика – притянуть к нему удачу. Погода была чудесная – тепло, но облачно, дул совсем легкий ветерок. У Найли был красивый черный лук, а стрелы с синими перьями.
   Первыми проводились состязания лучников.
   Мы с Ясу заняли удобное место. Я с удовольствием села бы прямо на траву, она выглядела очень мягкой и нежной. Но это было невозможно. Я так волновалась, что едва не расплела закрепленную на виске косичку. Никак не справлюсь с этой детской привычкой.
   Мишеней было пять. Самая сложная и далекая изображала многоглазую птицу. Попасть следовало в каждый глаз.
   Очередь Найли подошла скоро. Он весело улыбался мне, выходя в центр. Брат прекрасно поймал ветер, и только одна стрела немного отклонилась от цели. Мне захотелось радостно запрыгать на месте и завизжать. Кажется, я и впрямь подпрыгнула… во всяком случае, Ясу ухватила меня за рукав.
   Лучше брата не оказалось никого. Хотя я волновалась, у него были два сильных соперника. Один из них немного замешкался, и допустил ошибку, а второй сделал все точь-в-точь как Найли, только стрела его отклонилась вправо, а не влево. Конечно, мне было немного обидно, что брат не станет единственным победителем. Но признаю, его противник тоже вполне достоин победы.
   Я подумала, что брат теперь будет задаваться примерно неделю. Но все равно я была за него очень рада. А он даже не подошел, помахал мне рукой и влился в компанию старых друзей на другом конце поля. Не очень приятно, хотя другого я и не ждала.
   А потом были состязания конников. Награды победителям должны были вручить под самый конец.
   Когда появились всадники, я почувствовала, что мне трудно усидеть на месте. Ясу опять предостерегающе вцепилась в меня. Она совсем меня не поняла. Я всего лишь хотела убежать. Потому что…
   Он обвел глазами всадников – и, честное слово, лицо его было радостным и оживленным. Потом увидел меня среди зрителей – и какая-то странная усмешка появилась на губах. Вряд ли кто это заметил, может быть, и мне показалось. Он глянул мне в глаза, прямо, как будто я стояла в двух шагах от него. И отвернулся.
   Я не сразу поняла, что произошло. А потом…
   Он хотел видеть меня среди участников. А я испугалась.
//-- * * * --//
   Потом награждали победителей. Победители в скачках и выездке получали великолепных коней, белого и вороного. Лучники, двое, которые оказались лучшими оба – драгоценные луки из темного дерева, с тонкой золотой насечкой: украшение не казалось лишним на отличном оружии.
   Наместник поднялся, приветствуя победителей, и вручил луки сам. С легкой улыбкой – обоим, но взгляд его задержался на брате Юхимэ чуть дольше.
   …В монастыре Найли видел изображения Детей Облаков. У них были такие же отрешенные лица, прямые взгляды, находящие нечисть даже под корнями гор. Они так же казались сделанными из света и небесной пены, а не из плоти. До этого момента Найли как-то не удосужился толком рассмотреть нового хозяина Окаэры – кого прислали, того и прислали, после двухлетней отлучки куда интереснее было поболтать со старыми друзьями. И, когда те взахлеб рассказывали о произошедших переменах, только морщился. Подумаешь…
   Теперь жалел, что не слушал их речи.
//-- * * * --//
   Записки Юхимэ
   – И что ты о нем думаешь? – скрывая собственные мысли, спросила я.
   На лице Найли появилось робкое выражение, порядком меня удивившее.
   – Я… видел такое лицо у статуэтки в монастыре. Я думал, таких не бывает в жизни.
   – Однако же он вполне себе есть, – со смехом сказала я, – и даже успел навести свои порядки.
   – Я знаю. Слышал, – коротко ответил брат, и продолжал думать о чем-то своем. Я снова затормошила его:
   – Приятно быть первым, не так ли, братец?
   – Я не был первым.
   Я просто остолбенела. Слышать такое от самолюбивого брата – это уж слишком. А он продолжал:
   – Я хотел бы стать самым лучшим…
   – Ты всегда этого хотел, – я повела плечами.
   – Теперь особенно.
   – Почему?
   Найли, казалось, меня не услышал. Обидно. Я попробовала зайти с другой стороны.
   – И чем ты займешься теперь, оказавшись дома, после того, как увидел всех? Будешь развлекаться? Или попробуешь добиться хорошего места? Или, может быть, в Гёру тебе станет скучно, и ты вернешься в свой монастырь упражняться в стрельбе? Зато лет через пять ты наверняка станешь самым искусным…
   – Я никуда не уеду, – кажется, он не понял, что я его поддразниваю – в голосе появились упрямые нотки. – Я знаю, чего я хочу.
   О, в этом я не сомневалась. Если Найли придет что-то в голову, оттуда этого не выбить даже осадным тараном. Только хочет он обычно малодостижимых вещей. Как и я, впрочем. В детстве я как-то увидела, как луна дрожит над отрогами гор Юсен. И захотела луну. Я ревела три дня подряд, меня никак не могли успокоить. Конечно, луну я не получила. А Найли однажды вознамерился приручить детеныша лесной собаки. Мы жили тогда у тетки, в глуши. Щенок искусал его, но Найли оказался упрямей. И вскоре тот позволял себя гладить…
//-- * * * --//
   Те из приближенных, что всегда находились рядом с господином, назывались Внутренней свитой. Внешней – те, что удостоились права просто бывать рядом. Людям из Внутренней доверены были разные поручения, порой требующие большого ума и преданности.
   Такие люди окружали любого наместника, и Йири Алайя исключением не был. В провинции не соблюдали четкого разделения Внешней и Внутренней свиты, он же больше всего доверия оказывал приехавшим из Столицы; но среди них были и уроженцы Окаэры. Вот только даже от «внутренних» он держался на некотором отдалении, не одарив никого своей дружбой.
   Молодежи было много в Окаэре – хотя большая часть ее рвалась покинуть родные места и попасть в Столицу. А сейчас оставшиеся стремились к Йири Алайя, словно пчелы к цветку-медоносу. Он будто частичку Столицы с собой привез, и тепло принимал молодежь, хоть сам оставался закрытым все время.
   Найли выделялся среди остальных мальчишеской порывистостью и непосредственностью. Он прямо-таки наизнанку выворачивался, чтобы показать себя достойным оказанной чести – награды. И многие из свиты скоро заметили, что он развлекает господина наместника, который относится к Найли весьма снисходительно и все чаще обращается к нему. До этого Высокий так не выделял никого из местных.

   Записки Юхимэ
   – Скажи, сестра, – голос нарочито небрежный; даже не скрывает фальшивого тона. – Он хотел взять тебя к себе в дом?
   – Если бы знать, – я вздохнула. – Отец говорил с ним… зря.
   – Ты жалеешь? Ты этого хотела?
   – Не знаю, – сказала я искренне. – Я не понимаю его. Загадка прекрасна, когда расстояние отделяет ее от тебя. Вблизи она скорее пугает.
   – Женщины, – с легким презрением отозвался Найли. – Сами не знаете, что вам нужно.
   – А ты, как я понимаю, знаешь теперь?
   – Да!
   Я повертела в пальцах прядку волос.
   – У меня нет ревности. Жаль, что я перестала быть интересной ему.
   – Говоришь так спокойно? Где же гордость твоя? – мне показалось, что брат насмехается надо мной. Нет. В нашей семье раздора не будет.
   – Я струсила дважды, если не больше. Все справедливо.
   – Знаешь цветок, который растет в горах? – резко спросил Найли. – Только сильные и отважные могут преодолеть снега и ущелья, чтобы хоть раз увидеть его.
   – И сколько их гибнет в дороге?
   – Я не боюсь смерти, – усмешка легла на его губы. – Те, кто дрожат, никогда не достигнут цели. Только лучшие достойны стоять рядом с ним – ну, так я буду лучшим. Я всегда этого хотел – теперь знаю, ради чего.
   – Ты отважный охотник, лучник великолепный, дерзкий огонь. Думаешь, этого хватит?
   – Не хватит – я буду большим.
   – Не станешь выше себя, – я только вздохнула. Как изменилось все. Словно я не на год был теперь старше – на десять лет. – Он – цветок изо льда, который не тает. Любоваться – можно, тронуть – нет. Замерзнешь, и руки порежешь.
   Брат лишь скривился презрительно, и повторил:
   – Женщины…
//-- * * * --//
   Белые птицы летели над озером. Не меньше десятка их было. Сюда нечасто залетали лебеди – и теперь свита Высокого и гости любовалась ими.
   – Позвольте мне выстрелить! – воскликнул Найли.
   – Хочется показать свое мастерство? Ценой жизни птиц? – непонятно, пришлись слова Найли по душе господину или нет. – Если тебе нужен этот выстрел…
   Найли просиял, вскинул лук – целился недолго, но птицы далеко улетели. Потом натянул тетиву, и сразу двое лебедей начали падать.
   – Жаль птиц. Но мне нужны хорошие стрелки, – сказал господин Алайя и позволил Найли отныне сопровождать себя вместе с другими избранными.

   Юхимэ радовалась за брата. О Йири Алайя она думала с грустью, считая, что сама виновата в совершенных ошибках и в чем-то, чего не способна понять. Но, видимо, судьбе так было угодно.
   А Найли двигался вверх медленно и упорно, выполнял различные поручения – сестра и подумать не могла, что он способен настолько гордиться службой кому-то, в сущности, службой пустячной – ему не доверяли серьезных дел.
   Одно не слишком нравилось Найли – слишком частые вопросы Высокого о сестре. И внимание, с каким он слушал ответы.
//-- * * * --//
   Проезжая по улице, услышали громкую пьяную песню. Человек не старше сорока лет, судя по одежде, из мастеровых, привалился к стене и орал бесконечный куплет, перемежая его ругательствами в адрес Йири.
   Двое горожан помоложе пытались привести пьяного в чувство – заметили всадников, и лица их стали оттенка молодой зелени. Едва уловимым жестом Йири дал понять охране – прогоните. Горожан словно сдуло с мостовой.
   Йири спрыгнул наземь и подошел к пьяному, остановился, разглядывая. Тот дружелюбно указал на него рукой:
   – А ты на него похож. Только он во… – непослушными пальцами изобразил подобие вскинутых звериных лап с выставленными когтями, и скроил страшную рожу, – А так похож…Глазищи жуть, прямо как у тебя. А по ночам кровью питается! Только я его не боюсь! – и захохотал во все горло.
   Охрана взялась было за него, чтобы привести в чувство, но Йири качнул головой:
   – Пусть… Он ведь сейчас совершенно счастлив. Посмотрите… этого так не хватает. Пусть будет. Только с улицы его уберите.
   Взлетел в седло, сказал, поворачивая коня:
   – Когда протрезвеет – в копи. Я не могу позволить говорить подобные вещи.
   И умчался, сопровождаемый остальной свитой.
//-- * * * --//
   …Скользит ладонь, то раскроется, то сожмется, играет со светом, играет с тенями. Скользят по ладам пальцы музыкантов. Переливается голос – не то речь, не то песня. Медного цвета кожа, упругая, как звук барабанов, свежая, словно роса. Смеются глаза – вскинуты руки, причудливый танец. И, словно оттенки на шелке, перетекают друг в друга движения.
   Айхо Инорэ, Алый цветок Окаэры.
   Ему еще не сравнялось пятнадцать. Талантлив – но более, чем игрой, знаменит он своей красотой, и дарит ее щедро, как воду – родник, и собирает, как дань, восхищение.
   Легко придти к нему в дом. И остаться легко. Алый цветок, весенняя птица – он часто смеется.
   И важного рода бывают у него гости – Айхо все принимает, как должное.
   Он, игрушка, играет с поклонниками своими.
   В театре онна актеры не носили масок. И, хоть пользовались гримом, не при всяких ролях он скрывал лица. В противовес театру гротеска – аэмара, и женскому театру киири, говорящем о мире привычных вещей, актеры онна воплощали на сцене легенды и мифы. Актеры эти обязаны были уметь многое – великолепно владеть своим телом и голосом, уметь перевоплощаться в зверя и птицу – лишь одним движением рук. Если же они умели играть и петь, да еще обладали приятной внешностью, перед ними преклонялись, как перед чудом. Что не мешало видеть в них лишь забаву. В театре онна не было женщин – разве что помощницы за кулисами. Очень редко это правило нарушалось – но даже тогда женщины старались скрывать свой истинный пол.
   В театре хозяина Рэита таких не было. У него был Айхо, который мог становиться кем угодно, хоть полуслепым стариком – однако лишь безумец стал бы использовать подобное существо ради таких ролей.
   Он играл не людей – героев легенд, посланников неба, персонажей мифов и сказок. Но сам был вполне человеком.
   Наверное, похвал ему доставалось несколько больше, чем он мог заслужить игрой – ему достаточно было взглянуть, качнуть головой, сделать пару шагов – и персонаж сливался с ним воедино, прекрасный до головокружения. Но этот был все тот же Айхо, не больше, не меньше. У него была счастливая внешность – но именно благодаря ей он не столько играл, сколько использовал собственное очарование.
   – Он хорош, – сказал как-то Йири, – но я видел лучших. Будь у него длинный нос, мальчишка не заставил бы плакать зрителей. Я видел таких, что могли – хотя были весьма некрасивы.
   И больше не вспоминал имени Айхо.
   Желая порадовать господина, один из недавно принятых во внешнюю свиту преподнес роскошный подарок – близнецов лет четырнадцати, мальчика и девочку, красоты редкостной. Даритель утверждал, что они всему обучены более чем отлично. Те-Кири, присутствовавший при разговоре, аж засиял – наконец-то правильным станет дом!
   Но господин отказался брать к себе близнецов, и вместо радости, похоже, испытывал недовольство.
   – Вы же украшаете дом редкими картинами, или произведениями искусства?! – пробовал Те-Кири подступиться иначе.
   – Такими, с лентой – не хочу, – был короткий ответ.
   – Это их предназначение! Служба, если угодно! Неужто ребенок из бедной семьи откажется от такого места?!
   – Я бы отказался, – произнес Йири необычайно для себя язвительно.
   Те-Кири только рукой махнул. У господина вкус безупречный, но почему он так Несущих тень, предназначенных для службы и украшения дома, не выносит? Ответа не находил.
//-- * * * --//
   Орлы-черноноги гнездились на северных скалах, и в предгорье Юсен появлялись нечасто. Поэтому, завидев парящего под розоватыми перистыми облаками орла, Найли вскрикнул и вытянул руку вверх:
   – Господин, смотрите!
   Вся свита наместника вскинула глаза, а орел, будто почуяв людское внимание, спустился ниже – черный, с белыми и бурыми полосками на хвосте.
   – Высматривает добычу…
   – Нет, не похоже, – орел кружился над всадниками.
   – Вестник?
   – Орлы слишком гордые птицы, чтобы нести малую весть. Если и впрямь он посланец Неба, то послание его серьезно.
   Розовые метелки-соцветия пахли сладко, и копыта коней приминали их – а орел не отставал от скачущих.
   – Вестник? И к кому же он прилетел?
   – К первому увидевшему, – засмеялся кто-то, а Найли довольно вскинул подбородок. Орел… высокая честь – получить знак от такого вестника.
//-- * * * --//
   Йири мельком взглянул на набросок – заколка в виде раскинувшей крылья птицы. Аоно просил – по этому рисунку хотел сделать подарок племяннице. Немного недобрая получилась птица, шею изогнула пренебрежительно – пожалуй, не подойдет для подарка.
   Йири привык уже – когда берет кисть, рука тяжестью наливается. Словно и то, что когда-то любил, отныне запретно. Сам себе запретил – вот тело и слушается. Оно всегда слушается, как инструмент хорошего музыканта.
   Но птица… не хорошо получилось. Девочка заслуживает лучшего.
   Йири поднес листок к зажженному светильнику, но стремительная рука заслонила огонь, касаясь пламени.
   – Нет!
   – Найли, ты что?! – схватил того за руку, отвел ладонь от огня. – Ожог будет!
   – Пусть! Рука… ерунда!
   – Сумасшедший. Ты же лучник – и калечить себя из-за такой мелочи, – отбросил листок на стол, и бумага, описав полукруг в воздухе, упала мягко.
   – Да что мне лампа, если от иного огня нет спасения?! – Найли бросил взгляд на рисунок, – Птица эта… неправильная! Нарисуйте орла, которого вчера видели!
   Йири глянул на юношу с удивлением:
   – Орел – девочке? Что с тобой, Найли?
   Тот преклонил колени – резким движением, словно упал. Йири вскинулся – поддержать. А Найли протянул вперед ладони – легкое безумие во взоре. Слова порывистые, даже дерзкие – из самого сердца:
   – Я не могу без вас. Позвольте быть рядом всегда. Возьмите мою жизнь, мою душу – все, что у меня есть. Иначе я не смогу.
   – Ох… Какой же я дурак… – отвернулся, прикрыл глаза на секунду. Кончиками пальцев коснулся плеча Найли.
   – Встань…
   Взгляд – надежда и пламя, теперь понятно, почему не боялся огня. Светильник – ерунда по сравнению с пожаром внутри.
   Целый миг, долгий, Найли испытывал ликование – потому что сказал наконец, и видел на лице господина не гнев, а… не сразу осознал, что именно видел.
   Растерянность. Ужас. Но только один миг… Потом лицо застыло, и то, что Найли счел отражением своего огня, ушло.
   Господин отвел руку и сделал шаг назад – мягко и плавно.
   – Ты дорог мне. Очень. Но не ко времени подобные разговоры.
   – Почему? Разве время отведено для всего, даже для биения сердца?
   – Пожалуй, что так… Возвращайся к людям внутренней свиты…
   – Вы хотите прогнать меня?
   – Нет… Я должен закончить обещанное, и есть другие дела.
   – Разве я вам мешаю?
   – Найли! – мерцающий голос прохладнее стал.
   – Без вас я умру, – шепчет Найли.
   – Не надо разговоров о смерти. Иди…я пришлю за тобой.
   – Как скоро?
   – Ты вынуждаешь меня отвечать так, как нужно тебе?
   Лицо Найли вмиг потеряло все краски, кроме одной – белой.
   – Простите.
   С поклоном – вышел. Стремительно. На пороге покачнулся. Не видел темного, встревоженного взгляда вслед.
   А потом вновь стал отрешенным взгляд наместника.
   Дни потянулись. Каждый такой день, словно пытка, не прекращался никак, проходил под пристальным, умоляющим взглядом – хоть слово скажи, посмотри в мою сторону! Поначалу и говорил, и смотрел – как и раньше, только самую малость расстояние увеличил. Потому что совсем, как раньше, нельзя – поощрение ложных надежд. Но и подобное обращение не помогло. Тогда суше стал говорить, реже оставлять подле себя, и с поручениями посылать – других.
   И сухие воспаленные глаза следили за ним все более обреченно. Пытался поговорить – поначалу Найли и сам был рад возможности таких разговоров, потом стал избегать их. Да и желания говорить уже не было. Только тяжесть на сердце.
   Те-Кири всегда чутко ловил ветер. И как этот неторопливый пожилой человек оказывался всегда в курсе событий?!
   – Вас не устраивает больше Найли Cаэ, Высокий?
   – Я хочу отослать его. Пусть вернется туда, где обучался – там остались друзья; или уезжает к родственникам в соседний город. Пусть выберет сам…
   – Он провинился в чем-то?
   Неугомонный старик! Почтительно держится, а любопытство прямо-таки светится во взоре.
   – Нет. Я всем доволен.
   – Подпишете приказ об его отъезде?
   – Ни в коем случае. Просто скажу…
   Старался не представлять себе этот разговор заранее. Не пьеса, где нужно заучивать слова. Завтра… если сумеет. И «если», пожалуй, излишне.
//-- * * * --//
   Он разбирал бумаги, как всегда по утрам. Шорох листов успокаивал. Да… Йири всегда казался спокойным, но постоянно был настороже – тут, в Окаэре. Отпил немного медового настоя из маленькой чашки – Те-Кири чуть ли не силой заставлял своего молодого господина пить и настой этот, и всякое разное зелье из трав – заботился о здоровье. Дай ему волю, командовал бы, словно малым ребенком… Йири улыбнулся, вспомнив ворчанье управляющего.
   Потом вышел в открытую галерею, долго смотрел на реку Иэну. По воде плыли осенние листья. В Сиэ-Рэн были совсем другие деревья.
   В столице он вспоминал дом. А сейчас – Ивовый остров. А дом…далеко.
   Йири вернулся в свои покои. Мальчишка возник рядом. Одним движением плеч Йири скинул хаэн ему на руки. Мальчишка испарился с поклоном. А Йири, хоть только что вернулся с открытого воздуха, стал у окна. Холодный горьковатый ветер метался по ветвям кленов и северных лип. Все предвещало дождь – но Йири знал, что дождя не будет. Пока. А скоро начнутся ливни. Осенью в предгорье Юсен не слишком уютно. Горы в дождь и туман – плачущие великаны…
   – Господин… позвольте, – послышалось из-за дверной занавески – наместник часто обходился лишь ей, оставляя саму дверь приоткрытой.
   – Что там еще? – он не любил, когда его беспокоили.
   – К вам госпожа Юхимэ…Позволите ей войти?
   – Хорошо. – Он был удивлен. И встревожен – девушка никогда не пришла бы к нему просто так.
   Занавеска откинулась, и девушка оказалась в комнате.
   – О, Иями, что случилось? – Йири стремительно шагнул к ней. Глаза Юхимэ были красными, губы дрожали, всегда безукоризненно уложенная прическа ныне держалась на честном слове.
   – Что ты сделал с ним?! – хрипло произнесла девушка. Розовые цветы на ее атласном гэри казались насмешкой над искаженным горем лицом.
   – Что ты сделал?!
   – С кем?!
   – Мой брат мертв.
   Йири застыл, прикусив губу. Медленно отвернулся.
   – Как?
   – Анарой по горлу… Почему, господин Окаэры?!
   Несколько мгновений он молчал, потом произнес:
   – Ты и сама можешь понять. Слова лишние.
   – Лишние? Меня это не касается, так? А кого касается то, что мой брат, полный жизни и сил, уходит в огонь?!
   – Ты обвиняешь в этом меня?
   – А кого мне еще обвинять? – голос почти уже не слушался ее. – Я видела, как он тенью ходил за тобой, как был счастлив исполнить малейшее поручение, как смотрел… А ты позволял это – и держал его подле себя. Ты же знал, какой он горячий и гордый! Я видела, как он замкнулся в себе, когда ты стал делать вид, что его не существует! Ты… теперь ты доволен?! Он отдал тебе свою кровь, оборотень! Если Найли сейчас смотрит на нас, он подтвердит, какая ты тварь!
   – Я этого не хотел, – Йири остался внешне спокойным. Но смотрел грустно.
   – А чего ты хотел?? Дальше мучить его??
   – Каждый делает выбор сам. Жаль, что он сделал такой. – Он посмотрел в глаза девушке. – Человек не должен никого подпускать к своему колодцу, да? Опасаясь, что потом у него потребуют всю воду вместе с домом? Так правильно, Юхи?
   – Ты… еще можешь говорить о «неправильном»???
   «Не помню, что я ему кричала. Силы изменили мне, ноги подкосились. Он подхватил меня, усадил на циновку, не отпуская. Что-то сказал. А я…ждала, не появится ли знак «лапка» на его лице. В комнате был полумрак…оборотень бы мог поменять облик. В любом случае, я скоро оставлю этот мир. Никто не может так вести себя с наместником Окаэры, и остаться безнаказанным. А он… тем более не позволит. Найли, ты слышишь меня?
   Права была Мышка…Такие не отпускают жертву.
   Я ничего не помню больше. Очнулась я дома. Только бы все это не коснулось отца…Ему и без того плохо сейчас. К телу брата меня не пускают. Так велит обычай. Я увижу его только завтра. Тогда он уйдет в огонь, огненная душа. Тот, из-за кого он умер, даст ли мне это время?»

5. Аоки

   …Его шаги легки, словно у танцора, и этой легкой походкой он идет по жизням тех, что имели несчастье попасться ему на пути. Черная птица перепархивает с ветки на ветку – не ласточка, нет. Иная птица. Тоже безобидная с виду… Забирающие Душу знают, какое обличье избирать для наивных глаз.
   Настоятель монастыря прогуливался по узенькой тропке, что пролегала между плотными зарослями шиповника. Желтой был просторная одежда монаха, желтыми были цветы шиповника, и желтые пчелы вились над ними. Солнечный цвет, цвет жизни.
   И стены монастыря Соами сложены из светло-желтого камня.
   Далекие мерные удары малого гонга далеко разносились в воздухе – привычные, мирные звуки.
   Только ночь выдалась далеко не привычной.
   Девочка прибежала, девчонка совсем, лет двенадцати. Хоть и запрещено здесь появляться женщинам, все-таки прибежала, не помня себя.
   Так в ворота стучала, что все руки разбила о деревянные створки. Открыли ей те, что при монастыре живут, временно, а обетов не принимали, отвели в маленькую крытую соломой хижину в углу двора, расспросили – а потом позвали настоятеля.
   Девчонка сидела, зареванная, ноги под себя поджав, глаз не поднимала, рассказывала сбивчиво.
   Настоятель вздохнул, покосился на пчел – больно уж им приглянулся цвет одежды его, не иначе как за цветок приняли.
   – Идите, идите, – пробормотал, и они, словно послушав, полетели прочь.
   Сестре той девчушке было пятнадцать. Из милости их приняли в богатый дом, не баловали, но и не обижали. Опекун их порядком натворил дел, по мелочам, а всего набежало – не расхлебаешь и легко не отделаешься. Вот он и решил подарок преподнести молодому наместнику – старшую из двух сестренок. А она хороша была, как сказала девочка, на цветок золотого мака похожа.
   Только старшая слухов, что про господина Окаэры ходили, не вынесла, и сама петлю на шею накинула. А младшая из дома сбежала.
   Монахам Соами не раз приходилось справляться с нечистью, отгонять ее от деревень, лежащих в предгорье. Только нечисть была мелкая. Против серьезного противника – что могут они?
   Журавли Иями украшают резные ворота, но не сойдут с них, чтобы отогнать страшную нечисть. И в монастыре всем не дашь приют.
   Настоятель усмехнулся невесело. Горожане могут быть спокойны, если начнут умирать люди, то в глухих деревнях. Дед его рассказывал – было такое, давно… только не наместником тогда был Забирающий души, а любимцем тамошнего наместника. Потом вроде убили его, только неправильно поступили, голову от тела не отделив.
   Может, он и вернулся – что для них мнимая смерть?
   – Я пойду в предгорье, – глухо и твердо говорил названный брат настоятеля. Тот молчал. Очень много лет назад они призвали в свидетели Небо скрепить из родство – а потом, год спустя, оба избрали жизнь в стенах Соами.
   – Тебе нельзя покидать остальных, – продолжал он, – А послать кого-то из младших… – не договорил. И так было ясно – на опасное дело идут самые сильные.
   Больше ни слова не произнесли об этом. Пили травяной настой из темно-коричневых чашек, разглядывали плывущие облака.
   Вечером простились.
//-- * * * --//
   Шу, человек, которого Йири избавил от ложного обвинения, оказался отличным следопытом. У него было нечеловеческое чутье – мало того, что он знал каждую тропку в горах, он еще предсказывал с поразительной точностью, куда двинутся те или иные люди.
   В поисках разбойничьих шаек он был незаменим, как вода для живущего. Он проводил отряды, посланные для облавы на разбойников узенькими тропами, ущельями, где на головы грозили сорваться камни – но все, кого он вел, оставались целы. И накрывали шайку за шайкой.
   На господина Шу разве только не молился. Благодаря ему мать Шу не просто жила в достатке – сын получал хорошую плату, – но и поправила свое здоровье. Наместник поручил ее заботам одного из лучших врачей города, и женщина словно даже помолодела.
   Конечно, следопытом он был не единственным – Йири нашел и других, нашел и чем их приманить. Но Шу среди них был лучшим.
   – Подойди. Помоги мне.
   Шу робел перед господином, хотя тот был неизменно приветлив. Кончиком кисти Йири провел по бумаге:
   – Здесь перевал Жаворонка, так?
   Охотник смотрел на разложенный лист подозрительно, узнавая и не узнавая родные места в легких изгибах – горы, ручьи, скупыми штрихами нарисованные деревья.
   Красиво… маленькие горы, едва намеченные – но как настоящие. Кисть движется над бумагой, не касаясь. Замерла… Потом едва уловимое движение – и на листе возникает кривая сосна. А ведь и впрямь, такая растет у развилки дорог.
   – Перевал? Да, господин.
   – Между ним и ущельем Тайро нет деревень. Ты думаешь, тут хорошо прятаться?
   – Если бы я был главарем шайки, я нашел бы себе убежище здесь, господин. Там есть пещеры – и мало троп. Зато со скал видно все, что внизу. Легко нападать на путников и караваны, легко уходить от облавы.
   – Но мы не можем оградить всю эту землю… – задумчиво описал кисточкой неровный круг. – Разве что гарнизон полностью бросить туда, чтобы ни один камень не остался на месте неперевернутым. Но так нельзя.
   – Чем я могу помочь, господин? – Шу подался вперед.
   – Кое-кого мы нашли. Остальные… похоже, и правда здесь. Если нельзя охотиться на них, как на волков, можно так, как на лис. Ничего нового, верно? Скажи, где лучше разместить приманку.
//-- * * * --//
   – Имеет ли смысл тратить силы на поиски мелких шаек в горах? – осторожно спросил Хэйтэни. Наместник, читавший письмо, стремительно повернулся:
   – Да! От одной крысы может начаться болезнь во всем городе. Если от набегов не страдают главные дороги, про всех остальных можно забыть, так?
   Он соблюдал закон безукоризненно. Но что при этом испытывал сам, оставалось неясным. Может, и ничего – подобное вряд ли кого удивило бы. Но в намерение очистить предгорья от разбойников он, похоже, вкладывал больше, чем простое «надо». Голос его едва уловимо менялся, когда речь заходила о нападениях на деревни или обозы. В эти моменты казалось, что он способен испытывать ненависть.
   – Вы знаете, что о вас говорят в народе? – спросил Тайкено, командир его личной гвардии.
   – Знаю. Мне это давно безразлично… – помедлил, – это ведь только слова…
//-- * * * --//
   Черное зеркальце – каменное, отполированный до зеркального блеска камень… Йири не видел таких, хоть в Столице было множество разных диковин. Древняя вещь…
   Когда монах чуть повернул зеркальце и скосил глаза, чтобы, не меняя почтительной позы, видеть отражение Йири, тот удивленно и заинтересованно глянул на предмет в руках монаха. Шагнул вперед, протянул руку.
   – Покажите его мне.
   Мягко прикрыл пальцами черную гладкую поверхность. Монах испугался на миг, но тут же отдернул руку с зеркалом. А наместник проговорил уже иным тоном, почти неприязненным:
   – Вот оно как…
   «Он коснулся зеркала, – пронеслось в голове монаха. – Теперь я увижу лишь то, что захочет он!»
   – Что же вы? – услышал гость, застывший в нелепой позе. – Что вы хотите?
   Монах низко склонился.
   – Благословенны дни ваши и ночи… Позволите удалиться?
   – У меня нет причин вам мешать…
   Монах проклинал себя за неосторожность, шагая по глинистой узкой тропинке. Он был готов и к тому, что живым не уйдет из дома наместника. Но тот поступил умнее. Позволил вернуться. И теперь – рассказывать братьям о своем позоре? О том, что был на волосок от разгадки, но так ничего и не узнал?
   Если хозяин Окаэры не человек – отныне он будет настороже.
   – Сегодня приходил монах с зеркалом, – сказал наместник Шинори. – Не надеялся уйти живым. Ты тоже меня боишься?
   – Не так, как они, – ответил парень, тщательно обдумав.
   – Порой мне и впрямь хочется перекинуться черной птицей… и делать все остальное, чего они так хотят.
   – Не нужно, – пробормотал Шинори, испытывая неловкость – в первую очередь за то, что страх все же гнездился в душе.
   – И без того много смертей, да?
   Шинори склонил голову и молчал. Разве смеют низшие отвечать на такие вопросы?
   – Хорошо, я понимаю, – в напевном голосе слышалось легкое раздражение. – Ты все делаешь правильно… Ступай, ты свободен.
//-- * * * --//
   Горы Юсен. Много раньше.
   Шайка Ёро отдыхала после удачного очередного набега. Собрались на поляне возле второй пещеры, смеялись, потягивали хмельное питье из фляжек. Протянули одну такую Аоки – тот в очередной раз отказался.
   – Почему бы и нет? – поинтересовался Уж.
   – Не хочу.
   – С чего так? Не девочка, вроде.
   – Иди ты… Никогда и не пробовал толком, – отмахнулся Аоки. – Мелкий был… потом, в цирке, делал пару – другую глотков – не понравилось. А на Островке кто бы позволил…
   – Сейчас-то позволено… За старые привычки держишься?
   – Просто не хочу.
   – Ты у нас еще малыш – сладкое любишь? – съязвил Суори. Рысенок только отмахнулся – привык к постоянному поддразниванию старшего приятеля. Сам мог ответить не хуже – всем в шайке Ёро так или иначе перепадало от его языка.
   – Слышали, у нас уже несколько месяцев новая власть! – лениво обронил кто-то.
   – Да что нам до них! – потянулся другой, зевнул. – В горах все равно свои законы.
   – Не скажи! Он всерьез вознамерился наводить собственные порядки…
   – Небось, еще молодой! – фыркнул кто-то. Рассмеялись и забыли на том.
   Через некоторое время иначе заговорили – было с чего. Пару шаек накрыли прямо в их логовах. Люди наместника не боялись появляться в горах – и вели их опытные проводники.
   – Занимался бы своими чиновниками! – раздраженно сказал Ёро, когда речь зашла о наместнике в очередной раз.
   – Новая метла считает себя главной в доме, – хохотнул Суори. – Неймется ему. Надолго ли хватит?
   – Ты больно не смейся, – резонно заметил рыжий рябой разбойник. – Когда про нового наместника услышали, так ни одна муха не почесалась, а сейчас он, поди, успел шороху навести. Если не приутихнет, трудно придется.
   – Куда уж труднее… На всех дорогах посты!
   – Ты уже испугался светлейшего господина Алайя? А знаешь, как его имя? Я как-то слыхал… Йири его зовут. Прям – таки пташка – ласточка… – прищурился Уж. Аоки чуть не подавился лепешкой, потом сплюнул с видом величайшего отвращения.
   – Ты чего это? – удивился Суори.
   – Да… Мне от этого имени тошно. Кто бы там ни был этот наместник, от души желаю ему провалиться в болото.
   – А я уж подумал, что вы знакомы, – протянул Уж, поигрывая ножом.
   – Еще чего, – огрызнулся Аоки. «Знал я одного», хотел прибавить он, однако и в этот раз промолчал. Эта ненависть принадлежала ему одному.
   Такие разговоры велись вначале. Но, чем дальше, тем меньше смеха вызывало имя молодого наместника.
//-- * * * --//
   Горы Юсен
   – А он не дурак, – Суори был непривычно задумчив. – Даром, что еще молод. Да, он, пожалуй, сумеет…если раньше его не убьют. Тамошние богачи не больно-то хотят иметь над собой сильную руку.
   – Раз еще не убили…
   – Да хватит о нем! – в последнее время Аоки становилось тревожно, едва он слышал о наместнике Окаэры. Да, по чести сказать, и повод для этого был. Словно умелые рыбаки, вылавливали его люди разбойничий сброд в предгорьях и горах Юсен. Шайка Ёро стайкой мальков ускользала от сети, но многие уже всерьез поговаривали о смене пристанища.
   А Рысенок все чаще гнал от себя весьма неприятную мысль. Пришедшая как-то во время бессонной ночи, она изводила не хуже зубной боли.
   «Это не может быть он. Если он не подох тогда во дворце, то он в Сиэ-Рэн. И за ее границы не сунется. Куда ему… да и не отпустит никто, а разве же он пойдет против воли того, кто посмел приказать?»
   Только редкие встречи с Хину отвлекали от постоянной неясной тревоги, похожей на озноб. Хину… рыжеватая горная птичка. Неправильное милое личико, робкая и вместе с тем быстрая. Она украшала себя цветами – даже дешевые самоцветные или стеклянные бусы были ей не по средствам. Зато лепешки она пекла – за богатым столом предложить не стыдно. И раны перевязывала умело. А на Аоки боялась поднять глаза. Он никогда не рассказывал ей о столице – не желал, чтобы она захотела стать похожей на тамошних женщин. Она даже пела не так, как там – тихим, немного ломким голоском, прозрачным, словно крылышко стрекозы. Ее руки всегда были исцарапаны колючим кустарником, которым тут кормили огонь.
   Аоки было с ней тепло и грустно. Он никогда не сказал при ней грубого слова, правда, и ласковых слов для нее не знал. Те, которые знал, не подходили.
   – Что сделал тебе человек с именем, как у наместника? – однажды спросил Суори. – Ты сам не свой, как про него упомянули. Прям злое заклятье какое-то, а не имя!
   Уж никогда не спрашивал Аоки о прошлом. Но видел – тот ныне как на иголках.
   – Я служил ему, – глухо отозвался Рысенок. – Он был… я не переносил его. Но, по чести сказать, он был справедлив.
   – Вот как.
   – Он спас мне жизнь, – еще более глухо закончил Аоки.
   – Я ожидал услышать иную историю. Ты меня удивил. Впрочем, спасенные частенько ненавидят спасителей.
   С высокого камня свистнули – по тропинке брели несколько лошадей, в богатой сбруе – вели их три человека. На спине одной закреплен был матерчатый короб.
   – Кому-то лошадок мало… Купил, или подарили.
   – А красивые!
   – Зачем вам лошади? – вмешался Суори. – По скалам скакать, на манер горных коз?
   – Да брось! – мигом откликнулись. – Они дорого стоят. И сбруя, и что в коробе этом – еще неизвестно.
   – Что они тут-то делают? – неспокойно было Ужу. Но Ёро дал добро – лошади и впрямь хороши, охраны нет никакой… И Суори никто не слушал.
   Погонщики, или как их назвать, неожиданно оказали сопротивление – и были убиты. Лошадей пригнали в укромное место, привязали. Сняли короб – увидели несколько свитков, довольно дорогие ткани.
   Остались довольны.
   Спустя некоторое время Суори подозвал Аоки:
   – Уходить надо.
   Замолчал. С перевала доносились сорочьи голоса – верно, птицы тоже чему-то радовались.
   – Да что стряслось-то?
   – Не знаю. Звери, когда неладное чуют, тоже сказать ничего не могут.
   – А они? – мотнул головой в сторону людей на полянке.
   – А! – с досадой отозвался Уж. – Ну, что можно им втолковать? Ёро и тот как ослеп. Лошадок они добыли! А где продать, скажи? Таких-то, породистых?
   Пока шли к пещере, остальные переговаривались, довольные. Только Суори смахивал на змею, которой хвост отдавили. А потом сороки трещать перестали.
   Сверху полетели сети – видно, велено было людей по возможности взять живыми. Но все в шайке Ёро знали: остаться в живых значит быть отправленными в копи. А умирать там не захочет никто. Уж лучше так, в драке, да побольше солдат прихватить с собой!
   Оружие держать люди Ёро умели, да только против них не птенчиков пушистых послали.
   Что до Аоки, то он драться мог неплохо – но в уличной свалке, а вот клинком махать всерьез не обучился. Крови не боялся, но и не любил. Предпочитал брать на испуг, а не убивать.
   Сети стесняли движение тех, на кого попали, и один из сотоварищей Аоки, поняв, что не выбраться, исхитрился высвободить руку и полоснул себя ножом по горлу.
   Аоки запутался в одной из сетей, увидел, как Суори споткнулся, повернулся неловко – и клинок солдата вошел в его плечо. Но Уж словно и не заметил этого – и не сейчас не ужом его стоило бы прозвать, а черной гадюкой. Аоки поклялся бы сейчас, что у Суори четыре руки – и противники Ужа отступали. А потом Суори пронзили несколько стрел – солдаты сочли за лучшее прикончить разбойника, а не пытаться взять живым.
   Аоки коротко вскрикнул, словно это его клюнула стрела в сердце, пытался выбраться из-под путаницы сплетенных веревок, – но за сеть дернули, и он не сумел даже подняться. Видел, как упавшего Суори ударили длинным клинком для верности… и Уж больше не шевелился. Аоки не мог сдержать слез – а лицо было в пыли, и слезы текли по пыли, превращая лицо в разукрашенную узорами маску.
   Потом его потащили куда-то. Он пробовал сопротивляться, но сильный удар на какое-то время лишал его возможности нормально владеть своим телом. Поняв, что не выберется, он начал вырываться, словно не человек, а самая настоящая рысь – надеялся, что убьют. Не убили. Затянули веревки потуже, так, что не просто шевелиться – дышать было больно.
   Из тех, кто возвращался с поляны, не больше половины взяли живыми, и целыми – никого. Все были ранены; пожалуй, Аоки отделался легче многих – он всего-то не мог шевельнуть рукой, и не уверен был, что смог бы хоть когда-то по-прежнему ею владеть.
   Тех, кто был ранен легко, отделили – на руку Аоки взглянули и оставили его вместе с пятью другими. Когда он сообразил, что это означает, закусил губу и дал себе слово – если уж не удастся сбежать, ни одного звука от него не услышат.
   Его и тех пятерых побросали во взятую в ближайшей деревне повозку, наскоро перевязав.
   Одного прикончили по дороге – он был ранен в живот. Все равно бы не довезли.
   Пути к городу Аоки не запомнил. Он и не ждал, что их привезут в город, думал – вздернут на ближайшем дереве. Нет же, народ должен видеть, что происходит с преступившими закон…
   О судьбе оставшихся в пещере Аоки не мог знать, но догадывался, что там тоже мало кто выжил. Выбить людей оттуда не так-то легко, зато не выпускать просто. Хоть запасы и есть, кончатся рано или поздно.
   Заметив, что веревки на нем затянуты слишком уж туго и кровь не может свободно двигаться, немного ослабили их. Впрочем, парню было уже почти все равно – он едва заметил разницу.
   Везли их долго – останавливались то в одном, то в другом селе, так все жители толпились вокруг – посмотреть. Ни у кого, похоже, и мысли помочь не мелькнуло – разбойники же, деревенским жителям хоть и мало от них доставалось, а все же… Ну, люди Ёро деревенских обычно не трогали, взять с них было нечего – так почем кто знает, какую шайку изловили на этот раз? Были среди горных разбойников и самые беспощадные убийцы.
   По щеке Аоки полз большой рыжий муравей. А согнать невозможно было, и даже голову толком не повернешь, чтобы освободиться от незваного гостя.
   Привезли их под вечер – бросили в каменный полуподвал. Дали напиться и связали по новой. Не так туго – можно было немного придти в себя.
   – Что с нами будет? – спросил Аоки приятелей, хоть ответ знал прекрасно.
   – Известно что…
   Слишком уж разошлись в горах и предгорьях разбойники. Горожане люто их ненавидели – и боялись. Да и деревенские едва ли относились лучше. Не до милостей было – народ должен знать, что виновные жестоко наказаны. Большую часть – здоровых, или легко раненых – увозили к озеру Гэта, в соляные копи. Там постоянно требовалась рабочая сила. А тех, кого лечить было дорого, казнили на площади – чтобы видели все. Если их не отправили с высохшему озеру и не прикончили по дороге – значит, скоро состоится представление с их участием.
   Кто знает – может, оно и лучше. В копях тоже верная смерть, только медленная.
//-- * * * --//
   По традиции тем, кого обвиняли, давали возможность высказаться или потребовать защиту. Только сказать его товарищи и сам он ничего не могли – напротив, нашелся свидетель, показавший, что именно эти люди напали на него в горном ущелье. Аоки помнил свидетеля этого – действительно, его отпустили живым, отобрав две телеги с добром. Зря отпустили…
   Солнце жгло. А он чувствовал себя листиком в водопаде. Страха не было. Конечно, он знал о возможности такого конца, но слишком нереальным все это казалось. Впервые ощущал себя маленьким и жалким. Это было непереносимо. Лучше было не думать ни о чем вообще. Приговор был ясен заранее, но кто-то еще надеялся. А потом все зашевелилось, и люди склонились низко. Человек в светло-зеленом, радостном, будто весенний росток, стал возле судьи.
   «Что?! – первая мысль растерянно споткнулась на одном месте. – Что он тут делает?!» И, даже когда услышал, как к нему обратились, прогнал эту мысль, как нелепость полную. И только потом осознал, что все увиденное и услышанное – правда. И больше не шевелился. Полное отупение… он уже ничего не хотел. Разве что сдохнуть побыстрее. «Не развязать узел…встретились. Вот оно, данное слово» Осознание это лишило Аоки воли к сопротивлению.
   А еще хуже, чем эта мысль, был взгляд – удивленный, растерянный даже, – и движение навстречу, едва заметное, словно тот, из Столицы, хотел подойти, что-то спросить… Не подошел. Значит, побоялся признать, что Аоки – его «имущество»… какое там побоялся, ему дела до бывшего слуги не больше, чем до куска глины на дороге.
   Их заперли на ночь – казни совершались с утра. Было темно, пахло камнем и сырым деревом. Строили на совесть – не удерешь, даже если руки чудом освободишь. Кто-то ругался, кто-то вздыхал. Кто-то пытался шутить. Аоки молчал. Его попытались расшевелить, потом решили оставить в покое – думали, ему трудно принять, что жить осталось всего ничего. А он только одно лицо и видел перед собой. Если бы тот пришел сейчас – позволил бы убить себя безропотно. Так долго гнал от себя мысль, что наместником Окаэры может быть он… даже зная его имя. Теперь все равно.
   «Он спас мою жизнь. Теперь он ее заберет».
//-- * * * --//
   Не только Ниро, мальчишка, замечал, что с господином что-то неладно. Но, кажется, только он не остерегался об этом думать.
   Про смерть Найли вспоминал… после нее на лице господина уже не появлялось радости.
   И со слугами тот почти перестал разговаривать. Его и домашние опасаться начали: и раньше-то отделенный от мира некой незримой чертой, ныне словно за ледяной стеной скрылся.
   А сегодня просто влетел к себе в комнату, словно за ним стая волков гналась. А потом появился снова – напротив, ни малейшей поспешности, и лицо неподвижно.
   – Поедешь со мной.
   Направился к дому Исуру, главного городского судьи. Ниро оставил дожидаться вместе с охраной. Мальчишка гадал – для чего он-то понадобился? Ждал.
//-- * * * --//
   – Он понесет отдельное наказание.
   Главный судья Окаэру не счел нужным скрыть свое недоумение. Хоть и раньше наместник, случалось, изменял приговоры, но не разбойникам же – напротив, их он, пожалуй, ненавидел.
   – Они все равно виновны, Высокий. И, раз уж их доставили в город, разумнее не делать исключений. Народ должен чувствовать себя защищенным.
   – Народ прекрасно осведомлен, что убивают не всех. Полагаю, я обеспечиваю достаточную защиту с помощью своих подчиненных.
   Судья сделал последнюю попытку:
   – Но его рана тяжела, и как рабочий он бесполезен. Нет смысла тратить время и силы, чтобы вылечить его руку.
   – С кем-то другим – да. Но этот – мой человек, его жизнь принадлежит мне полностью. Полагаю, я могу оплатить услуги врача.
   – Если он оставил вас – тогда, он заслуживает не снисхождения, а еще более жестокой кары.
   – Нет. Я не был против его ухода. И еще. Хоть он и состоял в банде, я знаю, он – не убийца.
   – Воля ваша, Высокий. Но как вы можете знать?
   – Я же помню его… и видел его глаза, – откликнулся тот задумчиво.
   Городской судья, будучи не из робких, все же невольно отвел взгляд. Мало ли что наместник в его собственных глазах прочитает!
   Но тот не интересовался лицом собеседника.
   – Вы не понимаете меня. Хорошо. Я не хочу нелепых домыслов. Он пытался помочь мне однажды, и не его вина, что затея не удалась. За попытку я благодарен ему. Но предпринята она была не с добрыми намерениями.
   Господин скользнул по Ниро взглядом, появившись на пороге. И во взгляде было отчетливое: «Ты здесь? Хорошо». И еще что-то мелькнуло – так радуются вовремя подвернувшейся под руку опоре, перебираясь через бурную реку. Опоре? Соломинке.
   Ниро приоткрыл рот, уши загорелись.
   – А у меня мышь ручная жила, – сказал совершенную глупость, ощущая потребность хоть что-то сказать.
   Чуть приподнялись узкой кистью нарисованные брови, взгляд удивленный – и выжидающий.
   – Я ее покрасил однажды. Золотой краской. Ведь Золотая мышь желания исполняет. Эх и досталось от матери… краска-то дорогущая.
   Господин чуть улыбнулся, отрицательно качнул головой и поехал вперед. Почему-то Ниро не чувствовал себя дураком или ослушником, хотя рта открывать ему никто не позволял.
//-- * * * --//
   Наместник редко присутствовал при казни. Однако сегодня он был. В одежде бледно-зеленого цвета, похожий на стебель травы – ковыля. Спокойное, как всегда, лицо. Он не сел – и другие сесть не осмелились.
   Аоки привели вместе с товарищами, поставили в стороне. Его шатало. Он смотрел на небо, и видел кровавые облака. Двигался, как тряпичная кукла. Товарищи держали себя по-разному. Кто-то кричал, прося о пощаде, кто-то плюнул в сторону судьи. Аоки попробовал обратиться к Творцу – язык не слушался.
   Видел пятна лиц – они все смешались. Товарищи, зрители, стража – одно размытое сплошное пятно. Так было до тех пор, пока не свистнула лэ. После он видел лишь одного человека, его приветливое лицо и мягкий спокойный взгляд.
   И клинок не свистел больше – был мокрым от крови, молча взлетал.
   «Так не бывает! – хотел закричать Аоки. – Ты не любил причинять другим боль – даже тогда ты ушел! Ты не можешь ТАК смотреть на приговоренных тобой!» – но, цепенея от этого странного взгляда, Аоки молчал.
   Слышал крики, слившиеся в один сплошной крик – но забыл про товарищей своих. Видел только лицо напротив.
   А стоявшие возле Йири чувствовали, как озноб пробегает по коже, и отодвигались невольно.
   Лицо человека – прекрасная маска, жуткая в ласковой неподвижности своей.
   Не шевелился, глядя на кровь. Просто смотрел. Долго.
   Тела отодвигали в сторону, чтобы не занимали места для нового осужденного.
   Крики оборвались. Аоки толкнули вперед. Бросили на колени. Тогда он увидел мертвых. Но подумать ни о чем не успел. Железо впечаталось в тело. Он захлебнулся болью. Его не отпускали, пока не прекратил вырываться. И, почти теряя сознание, Аоки вновь увидел его глаза – темные, ждущие, страшные. Там, за зрачками, была своя жизнь, словно билось об лед изнутри чудовище, грозящее уничтожить любого, кто прикоснется к нему.
   – Убей меня тоже!!! – воплем взвилось над площадью.
//-- * * * --//
   Дед убеждал Хину не плакать, поесть хоть немного – девчонка изводилась, вся почернела. Она знала – погибли все. И хотела сама – головою с обрыва. Оставалась надежда – Аоки жив. Ведь убивали не всех… Ведь не знали затерянные в горах, куда именно увезли пленников.
   И в одно утро дед застал ее сидящей на постели в одежде мальчика-подростка. Волосы, слишком длинные для мальчишки, она обрезала, оставив – длиной по плечи, и подвязала черной тесьмой.
   – Что же ты, внучка… – растерянно произнес дед.
   – Я в город пойду, – надломленный голосок, еле слышный. – Не могу больше так. Хоть узнаю… А если жив, постараюсь на рудники или в копи попасть… к нему…
   Дед чуть не задохнулся от ужаса. Девчонка – и в копи! Да там в два счета прознают, кто она, и все… Долго умолял ее не совершать глупости. Даже если жив – домой воротиться. В конце концов обещала. Поняла, что не вынесет дед ее смерти.
   До главного города, Гёру, добиралась дня два. Без остановок шла – раз уж решилась, не могла медлить.
   Город ее испугал. Большой, везде люди – и словно все на нее косятся. Тенью бродила Хину по улицам, наконец, в лавке возле главной площади посмела расспросить торговца – хозяина. Тот подтвердил – была казнь недавно. Хину чуть прямо перед лавкой чувств не лишилась. Хозяин оказался человеком добрым – водой ее отпоил, позволил отсидеться в лавке – вдали от любопытных глаз. Не больно ему глянулось, что девчонка на себя мужскую одежду напялила, не дело это! Но промолчал, лишних вопросов не задавал – а на ее отвечал по мере сил. Заодно вспомнил, что, вроде один остался в живых. На отчаянные расспросы лишь отмахнулся – не его это дело, разбойников помнить! И посоветовал Хину быть осторожнее – не теми людьми она интересуется!
   Но девушка, робкая, краснеющая, стоило ей к незнакомому подойти, разом переменилась, надежду обретя. Она, позабыв про достойное для женщины поведение, носилась по улицам, расспрашивая всех – и нашла-таки тех, кто подтвердил – жив остался Аоки. Конечно, имени его не знали – но человека с волосами, как солнце, не запомнить сложно. Такие редкость в стране.
   Сначала Хину Небо благодарила, а потом задумалась – как же помочь? Ведь погибнет он все равно. Раз молитвы ее достигли Неба, может, другая мольба тоже будет услышана?
   Она знала – лишь один человек в городе может отменить любой приговор. И направилась к этому человеку.
   Дом наместника ей показали – на излучине реки, среди богатых домов и зелени. Красивое место, и тихое. Сюда не долетает шум города… а долетают ли просьбы и крики боли?
   Хину бродила по ровным камням дороги недалеко от дома, поглядывая на каменную лепку ограды, пока не окликнула стража. Тогда девушка сказала, что хочет видеть господина наместника.
   – Пожалуйста, пустите меня к нему – выглядела Хину забавно в мужском, не по росту, наряде, одежда была старой, хоть и залатанной аккуратно.
   Стражники едва не рассмеялись – вот это просьба! Так прямо и пропустить в дом. Важные особы и те не часто без приглашения заявляются. Однако повеление господина было – докладывать обо всех. Поэтому не прогнали. Доложили Те-Кири, управляющему. Решили – тот сам разберется, стоит ли господина от дел отрывать.
   Управляющий домом лишь головой покачал – еще не хватало, чтобы толпы оборванцев сюда повадились! Девчонку распознал сразу.
   – Чего ты хочешь?
   Эта ряженая в чужой одежде не казалась ему той, что может сказать действительно важное. А просьбы… у всех тяжелая жизнь. У всех своя судьба. Только бы плакать не начала, как все женщины…
   – Пожалуйста, пустите меня к нему, – повторяет упрямо, в глазах слезы и решительный блеск. Те-Кири понял уже окончательно, что дело у нее не из тех, что действительно требуют внимания наместника.
   – Ты можешь поговорить со мной.
   – Мне нужен он, – упрямица!
   – Послушай, – терпеливо говорит управляющий. – Ты и меня отрываешь от дела. Если это и впрямь важно, я передам Высокому твои слова.
   – Только ему!
   – Так не пойдет. Либо ты говоришь, либо отправляешься прочь.
   Хину готовилась к встрече не с тем человеком – и она растерянно кусает губу.
   – Я… хотела просить за другого. Он…его отправили в копи, но он не виноват, он…
   Смешалась, покраснела неровно – словно лепестки мака к щекам приложили.
   – Понятно. А кто он тебе?
   – Просто…я его знаю.
   Могла бы и не уточнять. Ясно… Те-Кири на миг задумывается, не сказать ли этой девочке сразу, чтобы возвращалась, откуда пришла – но ее глаза блестят, от слез или от упрямства – пожалуй, она из тех, кто будет бродить вокруг дома, пока не увидит господина. А там устроит бурную сцену. Высокому совсем такое не нужно.
   – Жди здесь, – со вздохом, не скрывая раздражения говорит он. – Только наместник обычно не меняет решений суда. Как звали твоего…друга?
   – Это не суд…а его воля. Я слышала, что именно он вынес такой приговор Аоки, отменив решенье судьи.
   Час от часу не легче. Конечно, Те-Кири что-то такое слышал… но значения не придал. Мелочь какая-то. Господину и без того хватает забот. А дурочка эта – нет бы благодарить, что живого оставили, еще и большей милости просит.
   Хину все губы искусала, пока ждала, глядела на закрытые двери – так души из Нижнего дома глядят наверх, туда, куда им вряд ли доведется попасть, с тоской и надеждой, тоненькой и бессильной, словно струйка воды на раскаленном песке.
   Наконец появился Те-Кири. На лице досада и нежелание разговаривать.
   – Возвращайся, откуда пришла. Господин сказал – нет.
   …Так смотришь на мертвую бабочку в паутине – вот же она, совсем целая, тронь, и взлетит… сухая. Вот они, двери, шагни – и пройдешь, и вымолишь милость к нему – нет. Не пройти. Не тронуть холодное сердце – полно, есть ли оно вообще?
   – Пожалуйста, нет! Аоки… тот человек – он еще молод, совсем… он мог бы жить, как все люди – Позвольте, я…
   – Слова господина – он получил по заслугам. Иди, девочка. Господину не до тебя. Он сказал – нет. Перед ним бесполезно плакать.
   Не от одного человека поднимались к небу проклятия имени молодого наместника. Но лишь один засыпал и просыпался с проклятием, как иные – с молитвой. И луна обращала свой соляной лик к сухому озеру Гэта, и свет ее лился, как ядовитые слезы.

6. Айхо

   Вместо циновок тут был шаварский ковер – огромный, тяжелый. Такие считали слишком громоздкими для домов – но здешний хозяин любил показную пышность.
   Айхо растянулся на ковре, держа в руке горсть мелкого зеленого винограда. Одежда цвета песчаника, ничем не подхваченные длинные волосы – оживший рисунок из тех, которыми украшают изящные вазочки.
   – Ты ведь не сердишься на меня за ту маленькую шутку со змеей? – спрашивал хозяин. – Я знал, что ты поймешь – у нее вырваны зубы.
   Ясно было обоим – ложь. Если знаешь заранее, неинтересна игра.
   – Но ты все-таки взял ее в руки.
   – Конечно. Судьба хранит нас и играет нами. На сцене ли, здесь – все едино.
   Айхо смеялся, – так, чтобы и тень подлинного чувства не проявилась на лице – ни в изгибе ресниц, ни в токе крови под кожей.
   «Ты умалишенный!» – кричал на него тогда владелец театра. «Зачем? Разве он всерьез может тебя заставить?? Ты не его человек!»
   «У него сила».
   «Закон на твоей стороне!»
   «Если я начну просить помощи у закона, меня убьют раньше. Так хоть не наверняка. Он, и другие подобные не хотят моей смерти или увечий – они всего лишь играют».
   «Ты лучше откажешься от жизни, чем от тех, кто говорит тебе лестное!»
   С Айхо было невозможно поссориться. Не более возможно, чем с игривым котенком. Он царапнет тебя крошечным коготком, ты оттреплешь его за шкирку – но через час он снова будет подле тебя, мурлычущий и забывший про все.
//-- * * * --//
   Это была старинная пьеса – о трех влюбленных, которые так и не смогли развязать узел своей судьбы и погибли все. В театре онна не носили масок, и грим не скрывал лиц – лишь подчеркивал мимику персонажа. Фигурка в свете единственного фонаря казалась черной – Айхо пел, отложив смычок. Неподвижный, с чуть закинутой назад головой – и была в песне искренность, рвущая душу. Он словно сердце бросал в толпу – берите, делайте, что хотите! Открытость недопустимая – так ведут себя обреченные.
   Поднялся. Глаза – огромные, влажные, темно-карие, подведенные черным и фиолетовым – и веер длинных пушистых ресниц. Взгляд – умоляющий, тянущий за собой. Медного цвета кожа. А сам – текучий, протяжный – не тело, а песня.
   – Нельзя же так. Нельзя, – прошептал Йири.
   – Что говорите вы, господин? – склонился к нему Аоно.
   – Ничего.
   Айхо – нет, тот, кого он играл – склонился к цветку, в который обратилась умершая девушка. Не видел, что тени движутся за спиной. Крикнуть хотелось – беги, не оглядываясь! На месте останешься – смерть, и оглянешься – смерть! Но он лишь гладил нежные лепестки, едва прикасаясь к ним, и ясно было – он знает и ждет. Прядка выбилась из-под цепочки, что держала волосы. Живая, испуганная. А потом темно стало. Только тоо звучал – все тише.
   Аоно выдохнул шумно. Этот деятельный человек любил театр чуть ли не с юношеской увлеченностью. Перевел взгляд на Высокого – неужто вновь скажет слова, что много месяцев назад произнес? А тот глядел только на сцену, где зажегся свет и опять появился Айхо. Взгляд наместника – летящая в небо стрела, безучастно-спокойная. Но во взгляде – вопрос, из тех, на которые невозможно ответить – только развести руки:
   «Что же ты делаешь, мальчик? Что ты с собой делаешь? Почему и зачем?»
//-- * * * --//
   Наместник привычным жестом отложил в сторону бумаги, показывая, что на сегодня с него довольно. Он мог работать целые ночи и дни, и первый год так и поступал. Однако сейчас, когда дела в городе и округах шли хорошо, порой устраивал себе отдых – и не стоило пытаться прервать этот отдых. Себе дороже.
   Йири провел рукой по шелковому хаэну с вышитыми корабликами и прибрежной осокой, разгладил шелк, рассматривая узор. Творение двух лучших мастериц города, вышивка была безупречной.
   – Как вы считаете, ветер сменится скоро?
   – Не знаю, Высокий. Полагаю, пока до нас не дошли дожди, ветер будет дуть с востока.
   – Жаль. По Иэну трудно спуститься при таком ветре, и еще труднее подняться.
   – Вам приходилось видеть море. А шторм? – с любопытством спросил первый помощник.
   – Да. Пару раз. Наверное, даже рыбы в такую погоду просят Творца о милости, – с улыбкой предположил он. – А мне хотелось сбежать подальше в степь с побережья. Жаль, что Ши-Тау этого не знал – он повеселился бы от души.
   Внезапно проговорил, не меняя тона:
   – Я хочу знать об Айхо Инорэ…
   – Любимец всего города, – пожал плечами Аоно. – Что тут еще скажешь?
   – Откуда он родом?
   – Сын актера. Отец умер несколько лет назад. Был довольно известен…
   – Понятно.
   – Он – золотая монета редкой чеканки. Доступная всем, у кого хватит власти, богатства или наглости захотеть получить ее.
   – Да, я понимаю… Но мне бы хотелось знать больше.
   С поклоном:
   – Вы узнаете все.
   Раз Высокий изъявил желание узнать все о мальчишке, Аоно решил заняться этим самолично. Больно уж любил он театр, и не хотел терять такое приятное поручение, перекладывая его на других. Разумеется, для начала он выждал, когда появится свободное время. Но уж тогда, одевшись не пышно, чтобы не смутить хозяина театра, явился к нему с расспросами. Не отказался даже от угощения, с удовольствием прихлебывал горьковатый травяной настой, задавая бессмысленные вопросы об окрестностях города и погоде, словно вел беседу с равным. И лишь потом, отставив чашечку, заговорил о том, ради чего пришел.
   Рэита, никогда не бывший актером, и театр унаследовавший от отца, охотно отвечал на вопросы.
   – Ему нравится, когда его хвалят, когда им любуются – и при этом он неспособен кому-то сказать «нет». Даже если ему прикажут прыгнуть в огонь, он это исполнит. Боюсь, он не различает, когда им восхищаются как талантом и когда ему причиняют боль, для Айхо все это – внимание.
   – Понятно.
   – Но у него доброе сердце. И это печально. Однажды он доиграется – он провоцирует особо распущенных делать все, что угодно. Этот мальчик не проживет долго…хотя его искренне любят многие здесь.
   Немного помолчал:
   – Мне трудно его осуждать. Он – как надломленный стебель, вы понимаете, господин? Запах такого стебля острее – но он обречен.
   Хозяин театра походил немного по комнате.
   – У его брата был хороший голос, потрясающий талант подражания. Отец любил обоих сыновей, но сами братья не ладили. Айхо тянулся к старшему, а тот постоянно ставил преграды. А потом и вовсе бросил его… Он сказал – Айхо неподобающе вел себя в день похорон отца, это переполнило чашу. А мальчик попросту был не в себе. Если бы старший хотя бы прижал его покрепче и не отпускал – этого бы хватило. Но тот был поглощен своим горем… а после все высказал мальчику.
   – Однако другие актеры заботились о нем все это время.
   – Да, мы делали, что могли. Но чувство страшной вины проросло в нем. Он решил, что его жизнь ничего не стоит, а удел – развлекать…так думают многие актеры о своей судьбе, но для Айхо нет ничего другого.
   Рэита с шумом выдохнул воздух.
   – Не подумайте обо мне плохо. Я очень люблю этого мальчика, и он приносит мне огромный доход. Несмотря на это, я бы облегченно вздохнул, если бы его жизнь прервалась. Самое лучшее для него – если бы это произошло тогда же, когда отец его умер.
   – Почему? – изумленно спросил Аоно.
   – Ему было бы лучше.
   – Но ведь он радуется жизни и радует город…
   – У нас разные взгляды на радость.
   – И он талантлив…
   – Это серьезное возражение.
   Вьюрок стремительно шел по узенькому коридору, на ходу стягивая расшитую зелеными драконами безрукавку. При этом он что-то сжимал в кулаке. Локтем нажав на ручку и отодвинув дверь, Вьюрок вошел – ворвался в комнату, где Айхо приводил себя в порядок после спектакля.
   Айхо не обернулся на звук. Легкими движениями ватного кружочка он стирал грим. Грима было немного – в театрах онна никогда не рисовали маски вместо лиц, а уж Айхо сама судьба не велела прятать лицо.
   – Айхо! – Вьюрок присел рядом, отбросив безрукавку в угол.
   – Да? – откликнулся тот.
   – Я нашел у тебя это, – актер показал флакон из полупрозрачного зеленого камня. – Это смесь травы киура и черного корня, так?
   – С чего ты взял?
   – Брось. Цвет и запах…
   – Тогда не стану спорить, – он с улыбкой вскинул глаза, – Не бойся, Вьюрок, я не пью это перед тем, как выйти на сцену, – юноша вновь улыбнулся светло и радостно.
   – Зачем тебе эта дрянь вообще?
   – От нее видишь приятные сны наяву.
   – Тебе-то зачем?
   – Перестань. Я дарю людям то, что киура и черный корень дарят мне.
   – Не получишь обратно.
   Айхо улыбнулся, протянул открытую ладонь:
   – Да брось, Вьюрок. Я всегда знаю, где взять еще.
   – Будь ты бездарностью, я плюнул бы и сказал – делай, что хочешь. Но мы – актеры театра онна, лучшего в округе. Да на всем севере!
   – И что же?
   – Мы – не бабочки-однодневки! У нас есть будущее!
   – Я живу настоящим.
   – Твое настоящее хуже Нижнего Дома!
   – Если я его не приму, плохо придется театру. Есть сотни способов разломать человеку все, не нарушая закон. А Рэита заслуживает благодарности, а не бед.
   – Игра в благородство! Ты просто плывешь по течению, а не заботишься о других!
   – Как ты – обо мне? – лукаво сказал Айхо.
   Он закончил снимать грим, движением котенка присел на полу возле ног Вьюрка.
   – Ну, отдай! – со смехом сказал, откидывая волосы с глаз. – Ты ведь не скажешь Рэите, верно? Он только напрасно рассердится.
   – Не скажу. Но и не отдам.
   – За другой такой флакон мало ли что могут у меня попросить, – продолжил Айхо с улыбкой. – Ты ведь не хочешь этого, верно? Не бойся, я редко пользуюсь этим зельем.
   Его руки молниеносно обвились вокруг шеи Вьюрка – смуглые плети лозы. Зашептал на ухо старшему товарищу:
   – Не сердись! Не выдавай меня! Ты же не выдашь?
   – Уходи! – тот несильно оттолкнул Айхо, не скрывая досады. Мальчишка на миг прижался щекой к его руке и со смехом убежал прочь.
   У тэн, помещения для актеров, его уже ожидали. С веселой улыбкой он нырнул было в гудящий рой пришедших к нему, но прозвенел оклик – словно сталью о сталь.
   – Инорэ! – юноша оглянулся удивленно, испуганно чуть; тонкие брови поднялись. С чего бы таким тоном – к нему? Разве он провинился?
   – Иди сюда.
   Незнакомый человек в темно-синей одежде из хорошего сукна смотрел на юного актера. Дорогая и неброская одежда – посланник кого-то из вышестоящих. Хорошо. Не привыкать…
   Айхо, извиняясь улыбкой, отделился от роя и сделал несколько шагов вперед. Человек проследовал за угол коридора.
   – Пойдешь со мной.
   – Но я… – Айхо попробовал было сказать, что его ждут не самые ничтожные личности, и невежливо было бы просто покинуть их. Человек опередил все возражения. Неторопливо встряхнул рукавом – на ладонь легла вышитая на шелке эмблема: белый журавлик – хита на светло – синем.
   – Ой… – по-детски испуганно прошептал Айхо. – Я иду.
//-- * * * --//
   Занавеска была отдернута на треть, но Айхо не мог разглядеть лица; впрочем, он и думать не смел о том, чтобы всматриваться в полумрак внутри паланкина.
   – Год назад я видел тебя на сцене. Недавно увидел снова.
   Голос… Глаза Айхо расширились. Голоса придворных часто бывали звучными, но этот, негромкий, ровный, напоминал пение тоо.
   Наместник заговорил еще тише, но слова звучали отчетливо. Слушая их, Айхо то становился белым, как облако, то лицо казалось горячим от внезапно прилившей крови. Хозяин Окаэры кратко пересказал историю жизни Айхо, и об игре его выдал краткое и не слишком лестное суждение.
   – Я делаю, что могу, Высокий, – едва сумел произнести юноша.
   Тот, кажется, усмехнулся – если судить по чуть вздрогнувшему голосу.
   – За истекшее время ты все же многому научился. Я видел тебя в пьесе «Алая лента» – и сегодня. Это было… занятно. Посмотрим…
   Айхо приплелся в тэн, к себе, с черного хода – не желал видеть толпу. Ноги подгибались, и он сел на пол, спиной прислонившись к раскрытому сундуку, ощущая спиной острую металлическую грань.
   Высокий приказывал придти к нему. Нет, не к нему – в маленький домик недалеко от окраины города. Многие были бы счастливы, но Айхо испытывал только страх. Больно уж странные слухи ходили о молодом наместнике. Для чего ему Айхо? Обычных развлечений он чуждается, но говорят о нем разное. Если Айхо исчезнет навсегда… кто посмеет сказать хоть слово?
   – Вьюрок! – со стоном позвал он. Никто не откликнулся.
   Айхо поднял с пола черный изукрашенный узорами веер, беспомощно посмотрел на него. В недавней пьесе этот веер служил злой колдунье, которая взмахами его отнимала у людей волю. Юноша разглядывал веер, словно в первый раз видел – и вдруг начал смеяться неудержимо. Так что, когда на несмолкаемый этот смех прибежал Вьюрок, а с ним еще пара актеров, они нашли Айхо лежащего на полу, он хохотал, не в силах остановиться, и сжимал игрушку-веер в руке.
//-- * * * --//
   – Играй.
   Нет, в его голосе не было той непререкаемой надменности, которая присуща людям знатных Домов. Он говорил спокойно и просто – однако только безумный рискнул бы противиться. Потому что Йири Алайя, казалось, было совсем безразлично, кто стоит перед ним – и останется ли жив этот человек.
   Айхо тронул смычком струны. Он превосходно владел тоо, с равным мастерством касаясь струн и пальцами, и смычком. Голос его был негромким, но, словно радуга, заключал в себе все цвета, становился то страстью, то черной тоской, то солнечным светом.
   Играл он долго, а наместник смотрел поверх пламени лампы. И не шевелился. Айхо начало казаться, что он играет в храме перед статуей – изваянием в рост человека.
   – Довольно.
   Айхо опустил руки.
   – Что ты еще умеешь, цветок Окаэры?
   – Я играю на ахи, сангане…
   – Санган? Это инструмент с юго – востока? – Он помнил такой – ящик с натянутыми струнами, едва ли не сотней, играют на нем молоточками. – Кто тебя обучил?
   – Один чужеземный актер. Давно…
   – Хорошо. Многих ты знаешь, владеющих тоо лучше тебя?
   – Никого, – честно ответил юноша.
   – Я слышал многих. Не здесь.
   – Простите…
   – Пустое. Таким, как ты, часто говорят лестное.
   – Да, господин.
   – Веришь лести?
   – Не знаю…
   Лицо Высокого стало холодным.
   – Что-то не так, господин? – робко спросил Айхо.
   – У меня много дел. Но порой я хочу отдохнуть. Твоим талантам, кажется, нет числа – и я выбрал тебя.
   Мгновенно пересохшие губы:
   – Я… счастлив, господин…
   – Слова. За ними нет ничего. – Наместник протянул руку, кончиками пальцев коснулся подбородка Айхо, приподнимая тому голову.
   – Что ж, в твоей воле остаться или уйти. Я могу приказать – не хочу. Решай сам.
   Сказать, что юный актер был растерян, значило не сказать ничего. Так с ним еще не разговаривали. Слово наместника по-любому было приказом, даже если он и не хотел этого. А то, что он предоставил юноше решать самому, пугало больше, чем прямая угроза.
   – Я останусь, пока вы не велите уйти, господин, – он склонился, и пряди волос легли на циновку. Осмелился поднять глазa – и стало еще страшнее: наместник очень серьезно смотрел на него, потом перевел взгляд на огонь:
   – Забудь про свой домик. Жить будешь здесь – скажешь, если что нужно еще. Я приду, когда у меня будет время.
   Он только кивает, испуганно и покорно. Глаза большущие и черные – спелые черешни.
//-- * * * --//
   Домик был маленьким. Всего двое слуг – Кайки и Тара, первый моложе, второй постарше. Оба не больно-то разговорчивые, предпочитали работать руками, а не языком. На лбу Тары выделялся белый шрам – в детстве какой-то господин хлестнул плетью.
   Айхо они встретили с короткими поклонами, не подобострастно, хотя и вежливо. Провели по всем помещениям, рассказали, что как.
   Ничего лишнего – и в то же время не нарочитая простота, и уж, конечно, не бедность. Да, ничего лишнего – как в музыкальном инструменте, дающем самый чистый звук.
   В спальне были светло – синие занавески, темно-синее покрывало на ложе. Такие же спокойные цвета были и в других трех комнатах. Нет, не приказ, но…Айхо не мог сдержать улыбки, несмотря даже на страх. Он снял с волос алую ленту, спрятал ее, надел новую безрукавку, не украшенную яркой вышивкой – теперь одежда его цвета сливок подходила к обстановке, а не спорила с ней.
   Зачем его оставили здесь? Юный актер старался не думать. Он будет ждать, как велено. Сколько? И чего ждать? В голове вертелись все россказни, которые когда-либо слышал о наместнике…и прогнать их не было возможности.
   Устал сильно – и вместе с тем сон не шел, хотя давно спустилась на землю ночь.
   Под тонким теплым покрывалом ворочался, так, что дверь распахнулась, и на пороге возник Кайки, с вопросом, все ли в порядке и ним и не надо ли чего?
   – Нет, ничего, – испуганно пробормотал Айхо, и дверь затворилась вновь. А он вскочил и бесшумно перебежал в угол комнаты, достал из сумки зеленый флакон. Порошок, который был в нем, растворяли в воде – щепотки достаточно, чуть больше – опасно. Просить воды юноша не решился. Да и на сам флакон посмотрел с жадностью – и сомнением. Те, кого страшно назвать, обычно приходят ночью…
   Но так даже лучше. Тогда он будет спать, и ничего не почувствует…
   Айхо отогнал от себя неприятную мысль, и бросил щепотку порошка в рот. Горький…Зато сны от него сладкие. И спокойно…
   Ему привиделась птица, она несла Айхо в когтях над зеленым лесом, над полем. Полет был сказочно, головокружительно прекрасен, – а потом когти разжались, и он полетел вниз, ударился с силой о корни, и разбился, и умер.
   Бешеные глаза Кайки, приводящего юношу в чувство – и полные спокойной насмешки глаза наместника, когда Айхо наконец появился перед ним. Был уже полдень.
   – Я заехал взглянуть, как тебе здесь. Твой слуга переволновался зря – мог бы тебя не будить.
   По глазам было видно – все понимает прекрасно. А дальше-то что? Разгневан? Забавляется? Не понять.
   А он больше ничего не сказал – поднялся и ушел. И когда его ждать, не сказал.
   – Оххх…Что со мной будет теперь, – юноша уткнулся лбом в деревянную стену. Постояв так немного, сорвался с места, выбежал за ворота – дорога была пуста.
   – Ну, не дергайся так – похоже, господин не разгневался, – философски заметил Тара. – А если и накажет потом – не беда, не станет же он игрушку ломать, еще в руки не взяв.
   От таких утешений хотелось завыть. Но мальчишка привык и лицом своим владеть, не только смычком. Слуги наверняка следят за его поведением. И он сделал то, что мог – виновато и озорно улыбнулся.
   – Я оправдаю доверие. Я просто устал…
   Про флакон они знать не должны. Айхо вчера надежно спрятал его…еще до того, как сознание улетело в дали неведомые.
//-- * * * --//
   – Не прячь глаза. Про киуру и черный корень я знаю. Тебя пришлось долго будить. Ты немного перестарался – выпил зелья больше, чем нужно.
   – Тогда… – он сжался весь. – Ведь моя вина велика…
   – Не так уж и велика. Ты мог… – наместник не договорил. – Посмотри на меня. Ты ждешь наказания?
   – Да, господин.
   – И какого? Под плети тебя положить? Зачем?
   – Я заставил ждать вас.
   – Значит, после наказания тебе станет легче?
   – Тогда я знал бы, что прощен.
   – А может, попробуешь поверить так?
   Темный румянец вспыхивает, радостный – Айхо прижимается щекой к протянутой руке, не осмеливаясь встать. А господин произносит задумчиво:
   – Верно про тебя говорили. Ты не просто послушен, ты прямо желаешь, чтобы тебе причинили боль.
   – Нет…конечно же, нет!
   – Как звук барабана – чтобы инструмент запел, по нему надо ударить. Чем сильнее, тем ярче звук. Главное, не перестараться… – и задумчиво продолжает, кажется, лишь для себя: – Музыка разной бывает, дружок. Не тебе ли не знать. Что же… посмотрим.
   Браслеты на смуглых руках – яркие, один с колокольчиками. Звон очень тихий, приятный для слуха. Расставшись с нарядом актера, браслетов не снял – не подумал даже, они словно частью его были. Менять – сколько угодно, совсем без них никуда. А господин уже о другом речь завел:
   – Что видишь, когда над тобой – власть этого зелья?
   …Как можно спрашивать о таком? Как можно ответить? Кровь то прильет к лицу, то отхлынет.
   – Не бойся меня. Не хочешь – не отвечай.
   Вот такими словами его уж точно можно заставить сделать все, что угодно. Высокий говорит «если хочешь». А разве не на все – его воля?
   – По-разному, господин, – юноша опускает глаза. – Но всегда хорошо. Иногда я могу летать…и лечу куда-то. Вижу солнечных птиц – они играют вдали, машут крыльями…
   Лицо Айхо, все еще виноватое, вновь покрывается легким румянцем – и становится детски мечтательным. Сейчас день был, ясный – страх ушел, и мальчишка говорил свободно.
   – Я и наяву вижу такие сны, когда играю на тоо или стою на подмостках. А потом…не хочется, чтобы прерывалось видение.
   – Ты любишь людей, Айхо? – внезапно спрашивает наместник.
   – Да. Я отдаю им… всю душу.
   – А себя – любишь?
   Брови мальчишки поднялись удивленно.
   – Не знаю, Высокий. Я не думал. Зачем мне это?
   – Думать?
   – Нет…испытывать к себе любовь?
   Не нашел, что ответить.
//-- * * * --//
   Недолгое счастье от того, что простили, к вечеру сменилось прежним глухим ужасом. Айхо бродил по комнатам, вспоминая все страшное, что слышал о хозяине Окаэры. Два дня тот навещал юношу ненадолго – и даже не прикоснулся. Почему?
   Айхо приглядывался к малейшей тени огромными глазами. Прислушивался к малейшему шороху: ведь не обязательно оборотню принимать человеческий облик, чтобы появиться здесь…
   Миг был, когда он, всегда послушный, решился бежать отсюда – но то ли случайно, то ли намеренно на крыльце сидел Кайки.
   Айхо вернулся к себе, съежился в уголке и ждал.
   Но никто его не потревожил.
   Стук копыт во дворике раздался к вечеру следующего дня. Пасмурная погода – темнеть начало раньше обычного. Голоса во дворе… а в комнатке Айхо горела всего одна лампа. Он кинулся зажечь еще лампу или свечи, чтобы прогнать темноту – но зажечь огонь все не удавалось, а под конец он уронил и лампу, и свечи рассыпал.
   Дверь отошла в сторону, и мальчишка простерся на полу, еще не видя, но не сомневаясь, кто появится на пороге.
   – Здравствуй.
   Вошедший чуть повел в сторону Айхо рукой:
   – Встань.
   И, удивленно глядя на лежащую в углу лампу и свечи, политые маслом, спросил:
   – Что ты делал здесь?
   – Я пытался зажечь еще…
   На миг Айхо показалось, что тот сейчас рассмеется. Но господин лишь сказал:
   – Идем. Тара уберет все это… – И направился во вторую комнату. Юноша послушно последовал за ним.
   В коридоре и второй комнате было светло. И видно все.
   Он был таким же, как и в прошлый раз, и позапрошлый – но Айхо исподволь так пристально вглядывался в это лицо, что отметил едва уловимые тени. И это его испугало. Оборотню нужна очередная жертва – не этим ли вызваны признаки усталости на совершенном лице.
   Повинуясь знаку, Айхо вскинул смычок, и мелодия полилась – поначалу медленно, потом все быстрее и легче, словно крылатые кони летели в степи, едва приминая траву. Музыка увлекла его самого, как и всегда бывало, и Айхо почти позабыл, где находится. Пальцы, непослушные поначалу, обрели привычную гибкость. Широко распахнув глаза, он следил за невидимыми картинами, и вместе с ветром и конями летел над серебристой травой.
   Потом полет кончился, и Айхо замер, все еще прижимая струны к грифу, еще не поняв, мелодия ушла или вернется.
   – Довольно, – господин едва заметно качнул головой, и с непонятным сомнением глянул на Айхо. Очень пристально и очень задумчиво. Мальчишка почувствовал слабость, руки перестали слушаться, и смычок выпал из пальцев.
   Айхо встряхнул головой так, что волосы рассыпались черным шелком, в котором плясали золотые и синеватые нити, и непослушной рукой отчаянно потянул застежку у ворота – весь облик юноши говорил «Взгляни, живым я гораздо интереснее для тебя!»
   – Нет.
   Видя полные покорного ужаса глаза, черные, – мягко сказал:
   – Подними смычок. Не дело это, бросать инструменты. – И, подумав немного, продолжил:
   – Говорят, музыка – это земля и небо. «Тишина и звук сливаются в бесконечной песне, и на ней стоит мир…» Скажи, ты читал Одинокого?
   – Нет… – не удержался, несмотря на дрожь и холод во всем теле: – А что там?
   – «Пусть небо, свет, земля, вода, горы, растения и животные поют от своего сердца в твое. Если слушать с любовью и открытым сердцем, песня раскроется в нем, как раскрывается цветок. Слушай, возможно, это песня звучит для тебя одного – ты можешь разделить ее с другими, или с душой умирающего друга, запомнить навек или забыть через час. Ее источник неиссякаем, и ты всегда можешь вернуться, когда сердце ответит на зов».
//-- * * * --//
   При каждой встрече испытывал страх, но страха оставалось все меньше. И скоро начал думать – пусть будет, что будет. Даже если он всего только жертва, с которой забавляются до поры – пусть будет.
   Айхо и сам не заметил, как страх ожидания сменился нетерпением.
   Даже мысли не возникало – пойти навестить друзей. Ведь тот, кто подарил ему расположение свое, может появиться, когда угодно. Ждал. Но хозяин Окаэры появлялся только по вечерам – и не во всякий вечер.
   По распоряжению Йири в домик привезли книги. Поначалу это были старые пьесы, и Айхо зачитывался ими, разыгрывая целые представления в голове. Отдельные кусочки он исполнял вслух господину. Тот был не просто зрителем, но порой и советчиком, многое замечал. Верно, в Столице видел актеров хорошей школы.
   Потом начал знакомить мальчишку с сочинениями философов и поэтов. Тот знал очень мало, и хватался за знания с жадностью, стоило Айхо только понять нужность их.
   – Отец пытался учить меня, – смущенно оправдывался он, – Но я мало успел… А книги, которые у нас были, забрали другие, и брат что-то взял с собой.
   Йири появлялся, когда начинали поблескивать первые звезды, тусклые на розовом полотне заката. Сбрасывал ханну из тяжелого шелка, подзывал к себе Айхо. Читал ему вслух или давал прочесть самому. Потом говорили.
   Горели свечи, причудливые тени плясали на стенах.
   Уезжал ночью – в полной темноте и тишине, только копыта коней постукивали по дороге. Охрану брал с собой маленькую и почти незаметную для Айхо. Юноша знал, что и домик охраняется – но ни разу не видел и тени чужой. Только он сам, Кайки и Тара.
   Как-то наместник спросил:
   – По своим не скучаешь?
   – По-разному, господин, – откликнулся Айхо, глаза опустив. – Бывает… простите.
   – Не страшно. Хуже было бы, если бы ты позабыл все привязанности.
   Встает, одним жестом расправляя тяжелый шелк одеяния:
   – Тебя отвезут. Пока не хочу отпускать тебя бродить в одиночку по улицам.
   Айхо едва ушам своим верил. Кинулся благодарить – тот лишь рукой махнул.
   – Поднимись. Со своими побудешь – тебя доставят назад. Не задерживайся – не век же тебя носильщикам ждать.
   Когда из простых, но богатых носилок темного дерева выпорхнул Айхо, изумлению прислужников в театре не было предела – тут и актеры прибежали, все, кто был на репетиции. Наместник рассчитал время верно – почти все были в сборе.
   К Айхо кинулись, а он заливался смехом – словно бубенчики звенели серебряные. Повис на шее у каждого, вплоть до уборщика.
   – Три недели! Три недели не было тебя! И никаких вестей! – наперебой говорили нежданному гостю.
   – Ты наконец вернулся?
   – Нет, я… – он поискал глазами Вьюрка. Тот – единственный – стоял у стены, глядя во все глаза. Ждал.
   Айхо шагнул навстречу, неловкость испытывая – как же, лучшему другу – и ни одной весточки! А ведь мог бы, наверное. Не в заточении жил.
   – Вот я… – смущенно взглянул на Вьюрка.
   – Я знаю, не положено говорить, – шепнул тот, склонившись к Айхо, – Но все же – как тебе там?
   С тревогой смотрел, готовый по одному движению губ угадать правду.
   – Возьми, – юноша протянул ему памятный зеленый флакон. – Мне это совсем не нужно.
//-- * * * --//
   …Ему было двенадцать – но он уже успел узнать жизнь. И все же отец, как мог, оберегал его. Черная горячка длится недолго – человека не стало. Отец прожил тридцать восемь лет.
   …Серое небо, редкие снежинки слетают вниз, к оранжевым языкам пламени. А пламя – медленное, неохотно вздымается. Брат, старше шестью годами, рядом стоит – его лицо с рожденья обезображено странным пятном, и он всегда в маске на сцене. И нрав у него хмурый.
   Язычки пламени, словно капли оранжевой крови, по одному падали в небо. И, когда костер наконец разгорелся, Айхо ничком упал на землю, уже ничего не чувствуя и не понимая. И до сих пор не помнит, кто и куда увел его от костра и что было потом.
   А на другой день – встревоженные лица актеров его труппы. Расспросы – а он молчал. И брат, собирающий вещи. Его слова:
   – Отец умер, а ты, вместо того, чтобы как следует отдать ему последний долг, шляешься где-то… – кажется, он сдержался, чтобы не выразиться резче.
   – Не уходи…
   – Тут мне нечего делать. Я давно мечтал побродить по всему остальному миру.
   – Возьми меня с собой!
   – Незачем. Ты и без того найдешь себе покровителей.
   Айхо бросается на пол, обвивает руками его колени, прижимается щекой…
   – Возьми меня с собой… пожалуйста!
   Голос брата смягчается – и одновременно звучит, словно гонг, возвещающий о смерти.
   – Мне всего восемнадцать, и я вынужден закрывать лицо маской. А ты уже и сейчас красивей всех. Зачем мне подобный спутник?
   – Я же тебе… не чужая кровь, – шепчет едва слышно мальчик.
   – Не чужая, – соглашается брат. – Но я же не бросаю тебя на произвол судьбы. Тут тебя любят. Хотя бы в память об отце – позаботятся.
//-- * * * --//
   Йири смотрит на юного актера – так смотрят на рукопись, которую предстоит изучить.
   – Ты сам соглашаешься быть игрушкой, лишь бы не остаться одному.
   – Да…это так.
   – Ищешь тепло, которое у тебя отняли рано.
   – У меня оно было, по крайней мере. Отец…он любил меня.
   – И ты до сих пор ищешь отца?
   – Наверное. Или старшего брата…который покинул меня.
   – Без покровителя ты не можешь, – господин улыбается, – А я знал человека, который прыгнул бы в пропасть, лишь бы доказать, что он ни от кого не зависит.
   Айхо удивленно поднимает брови.
   – Зачем?
   – С ним было трудно, – задумчиво говорит Йири, и по его лицу скользит тень. – Вы даже внешне – как день и ночь. Но ты – роза, которая может уколоть лишь неумелую руку, и то вряд ли… Роза, созданная для того, чтобы ее любили, чтобы ей восхищались. А шипы, если и есть – не угроза, только игра – смотрите, меня нельзя безнаказанно тронуть. Можно. И роза сама хочет этого – не так ли, Айхо?
   – Так, мой господин…
   – Почему ты со мной соглашаешься? Ведь я говорю нелестные для тебя вещи.
   – Они – правда. Я могу солгать…но зачем мне делать это сейчас?
   – Из желания угодить. Из страха. Назвать другие причины?
   Айхо опускает глаза.
   – Не надо, мой господин. Мы оба знаем, что я такое.
//-- * * * --//
   После отъезда семьи Саэ пусто было на сердце. Брат и сестра оставили след в душе – словно окно зимой не закрыли, и метель задувает…
   Он даже позаботился о месте для отца Юхи. Знал, что они приобрели маленький дом в округе, где предстояло отныне жить, – уединенный и довольно уютный. И больше не хотел узнавать ничего. Если постоянно теребить скользящую петлю, можно нечаянно затянуть ее слишком туго.
   А мальчик этот… пусть будет.
   Алая луна отражалась в воде, и алая вода, казалось, будет соленой на вкус, если ее попробовать – словно кровь.
//-- * * * --//
   Айхо рассказывал о хитрой лисице, которая, чтобы добраться до меда, прикидывалась то старушкой, то облачком, и наконец, получив вожделенный кувшин, разбила его.
   Наместник рассмеялся, впервые при Айхо – и того поразило, насколько же он молод. Разница между Айхо и ним от силы лет восемь, не больше. Не настолько уж юный возраст – и младшие высокие должности занимали, а все же – он стал светлым таким, глаза – как у детей, запускающих пестрого воздушного змея в день прихода весны.
   Душа потянулась было к этому смеху – но уже в следующий миг захлопнулась створка, иным стал взгляд господина.
   «Безумный, – пронеслось в мыслях актера. – Я должен помнить. Неверное слово – и все. И раньше закону не было до меня дела, защитить, если что – а ведь он и есть этот самый закон. Как прикажет, так и поступят».
   И все же трудно уже было закрыться вновь. Если поток пробил стену, назад его не отправишь. Теперь мальчишка ловил добрые слова, взгляды, редкие прикосновения, и сохранял в себе – так жадный человек сосредоточенно ищет монету в каждой выбоине проезжей дороге, только и думая о том, как бы не упустить ее блеск. Так после он присоединяет найденную монету к тщательно спрятанному в потайном месте богатству – сокровищу, о котором не знает никто и которым вряд ли воспользуется и сам хозяин.
   Ночи были темные. Тьма лежала на листьях деревьев, скрывающих дом.
   Он давно не видел тех, кто раньше был рядом. Только к актерам труппы приходил иногда – на время, пока не пересыплется песок в маленьких часах, пока солнечные стрелки не сместятся чуть-чуть. Мог бы остаться на дольше – чувствовал, что нельзя. Внутренние запреты сильнее внешних.
   А кроме того – чувствовал, как сердце сжималось, когда слышал перестук копыт на дорожке, а после – легкие стремительные шаги.
   Раньше такого не испытывал никогда.
//-- * * * --//
   Молодой парень в одежде цветов наместника спрыгнул с коня.
   – Тебе.
   Небрежно сунул в руку свитки в кожаном чехле.
   – Ненужное, что прочел, заберу. Давай.
   – Конечно… – юноша был немного растерян, видя не просто пренебрежение – враждебность явную.
   Посланник последовал за ним, отстранил на пороге, вошел в дом. Огляделся, хмурым стало лицо. С усмешкой сказал:
   – Небогато.
   – Мне достаточно.
   – Еще бы.
   Забрал свитки, прочитанные Айхо. Выйти хотел. Тот преградил ему путь.
   – Кто ты? Почему так… со мной?
   – Я не люблю то, что переходит из рук в руки.
   – И деньги?
   – Что мне до них?
   – И книги?
   – Книги читают мудрые. Всякий сброд не касается их. Ты – досадное недоразумение!
   Парень прищурился:
   – Он возится с тобой из-за твоей способности пиликать на тоо и выделываться на подмостках – забавное развлечение. А ты возомнил невесть что, дурак. Что ж, и трава придорожная тянется к солнцу. Только не льсти себе. Солнце недостижимо.
   – Я знаю, – отозвался Инорэ тихо. Парень этот явно хотел добиться резкого слова от юноши – но Айхо молчал. Прав привезший свитки, что сказать…
   Вышли во двор. К коню подошли. Посыльный снова взглянул на Айхо.
   – Ты что-то печальный. Тебе бы благодарность испытывать, хоть за краткий миг, пока он в твою сторону смотрит.
   – Разве это твоя забота? – больно было, но ведь актеры – не то, что обычные люди. Хоть грима нет на лице, разве что глаза выдадут. А в глаза не станет смотреть.
   – Твое место не здесь – на подмостках!
   – Уйду, только если прогонит.
   – Ну, как же иначе… Что ж, радуйся, пока можно! – он вскочил в седло – только пыль взвилась, простучали копыта.
//-- * * * --//
   Господин Тоона, владелец нескольких кораблей, сборщик пошлин в порту, отправил своего человека в театр, к Рэите, проведав, что Айхо объявился там в очередной раз. Передал хозяину театра небольшой кошелек, вскользь упомянул о юном актере.
   – Давненько его не было. Господин желает видеть его, сейчас – пока он опять не сбежал.
   – Не стоит, – хозяин театра качает головой, разводит руками. – Даже звать его не буду, уж простите меня.
   – Что такое? – посланник настолько растерян, что даже не возмущен.
   – Разве ваш господин не знает? Айхо – любимчик его светлости господина наместника.
   Посланник нахмурился.
   – Да, конечно…но ведь это просто забава? Мало ли раньше…
   – Не знаю, забава или нет, но головой рисковать не хочу.
   – Это просто смешно. Позовите его.
   – Не пойдет. Он теперь смотрит только в одну сторону.
   – Еще бы! Такое везение! Но, если он разорвет все старые связи, он скоро пожалеет об этом – и весьма скоро. С такими, как он, не развлекаются подолгу.
   – Уже два месяца, – с усмешкой говорит Рэита. – Это много или мало при такой разнице положений?
   Посланник растерян.
   – Как странно…отказываться от лучшего, чтобы приблизить к себе…подобного? Не понимаю.
   – Айхо в своем роде – тоже самое лучшее. Не на происхождение же Высокому смотреть. А в остальном – вкус у него отменный, а прикосновение снимает любую грязь.
   – Да, но… – возвращаться с пустыми руками ох как не хотелось. Но разговор явно зашел в тупик.
   Человек господина Тоона решил все же дождаться Айхо. В его голове не укладывалось сказанное Рэитой. К тому же он обязан был исполнить приказ, мало ли что выдумал хозяин театра – может, выпил лишнего, вот и ум за разум заходит?
   Вскорости Айхо появился на улице. Не вышел – выпорхнул из-за угла, сияющий, словно обсыпанный золотой пылью.
   – Инорэ! Давно тебя не было видно! – с радушием показным шагнул к нему посланник. Айхо знал стоящего перед ним человека. Это его господин заставлял Айхо играть со змеей… и еще придумывал разное.
   – Да. Теперь у меня другая жизнь, – настороженно отозвался юный актер.
   – Конечно, мальчик. Мой господин прислал тебе приглашение – он давно не слышал твоей игры, не видел танца…
   – Я сожалею. Но мне пора совсем в другое место.
   Посланник покровительственно взял его за руку.
   – Конечно, тебе всегда будут рады. Но есть ли смысл совсем отказываться от жизни?
   – У меня сейчас – жизнь. И куда более настоящая, чем раньше, – тихо, но твердо ответил тот, высвободил руку, коротко поклонился и пошел вниз по улице, в сторону реки Иэну.
//-- * * * --//
   В домике было тихо, настолько тихо, что спать захотелось. Юноша потянулся и провел пальцем по солнечному пятну на стене.
   Заметил движение краем глаза – оглянулся и увидел, что по комнате течет темно-коричневая с красным узором струйка.
   – Яссин… – беззвучно двинулись губы. Юноша замер. Осторожно начал продвигаться к двери. Змея была явно озлоблена. И неудивительно: вероятно, ее в мешке долго несли сюда. Сытые и спокойные, яссин равнодушно смотрели на мир. Но голодные и раздраженные…
   Айхо не привыкать было к змеям – и он даже не сомневался, по чьему приказу змею принесли сюда. Тот, кто приказывал брать змею в руки – правда, с вырванными зубами, но тогда мальчишка об этом не знал. Тот, к кому он недавно отказался идти.
   Юноша дотянулся до дверной ручки, нажал, пытаясь отодвинуть дверь в сторону – и похолодел. Дверь была заперта. Окно? Тонкие, но прочные рейки, изящный узор…Айхо мог бы, наверное, сломать их, но движение привлекло бы внимание яссин. А яд ее…
   Он осторожно, по краю комнаты, добрался до лежанки, с ногами сел на нее. Сколько его намерены держать взаперти? Холод прошел по коже – обхватил плечи руками. Знают наверное, где находится господин наместник. Знают, сколько господин не появится здесь. А слуги…подкуплены наверняка. Или – может, кто-то один? Тогда другого наверняка отослали. А когда он вернется, другой сбежит…
   Кто из двоих? Или все-таки оба? Айхо смотрел на змею. Яссин ползала по полу. Но эти змеи могут взбираться и на деревья…может забраться сюда.
   Возникла мысль – сдернуть с ложа покрывало и набросить на ядовитую гостью. А потом обмотать змею им и надежно завязать.
   Юноша стянул шелковое покрывало и метко швырнул его к двери, где в этот миг находилась яссин. Подбежал и быстро ухватил ее ха хвост, но не рассчитал: шелк – скользкая ткань…Змеиное тело рванулось с силой, и юноша, не думая, перехватил его другой рукой.
   Вскрикнул, почувствовав боль. На запястье алела двойная ранка. Айхо с силой отчаяния ударил змеей о стену – и, кажется, прикончил ее. А ему оставалось…в лучшем случае часа три. Наверняка зубы змеи были полны яда – вряд ли ему подбросили то, что убьет не наверняка.
   Он кинулся к окну, дернул рейки – бесполезно. Руки были гибкими, на свой лад даже сильными – но не настолько. Тончайшая бумага давно порвалась, рейки резали ладони, но он упрямо пытался вырваться. Попробовал еще раз, еще – и деревянная решетка поддалась с треском.
   Он не выбрался – вывалился в окно, исцарапавшись, чувствуя сухость во рту, легкий жар и головокружение. Побежал, не разбирая дороги, – в конюшне одна лошадь, если не ускакал один из слуг, да и сам Айхо плохо ездил верхом, но вдруг? Отчаянное «вдруг» – единственное, что оставалось.
   – Выбрался, мальчик? Ты молодец. И что дальше? – послышалось рядом.
   Кайки стоял и смотрел на него – по безумному взгляду понял, что яссин укусила.
   – Второго я направил в порт, пришло судно с южными товарами. Он вернется не скоро. А я уезжаю. Конечно, это было хорошее место, и, что скрывать, очень приятно было находиться рядом с тобой. Но мне дали то, чего я не мог приобрести иначе.
   В его лице появилась жалость.
   – Прости, мальчик. Ты… – он не договорил, сказал другое. – Я не хочу поплатиться жизнью. Прощай.
   «Уедет… значит, есть лошадь – здесь».
   Юноша опустился на колени. Рука до плеча горела, боль пульсировала и разливалась.
   – Помоги мне. Я не выдам тебя. Клянусь душой, не скажу ни слова. Я не могу…мне нельзя умирать.
   В глазах-черешнях билось отчаяние, превосходящее силы разума. Слуга непроизвольно сделал отстраняющий жест, почувствовав испуг и жалость.
   – Я не могу.
   – За что?! За что меня… так? Ты ведь губишь и свою жизнь. Подумай, я знаю тебя – ты ночами не сможешь спать! Разве же ты убийца!?
   Он протянул руки вперед. Глаза, молящие, уже слепо смотрели – все было в радужных пятнах.
   – Позволь мне остаться с ним…Я не знал…раньше не знал, как хорошо жить. Не отнимай этого, пожалуйста…я только понял…
   Боль захватила шею…отдавалась в груди. Перед глазами качался мир. Айхо согнулся, прижал к себе руку, пытаясь унять боль. Растрепанные пряди волос, казалось, зажили своей жизнью – ветер покачивал их. А он все молил беззвучно, не осознавая, что его не слышат уже.
   Сильные руки подняли, понесли.
   Слуга перебросил мальчишку через спину лошади, вскочил в седло, резко ударил шпорами – лошадь заржала и понеслась в заранее открытые ворота. Человек прижимал к себе полубесчувственное тело, смотря только вперед. Его губы сжались в тонкую линию, глаза сузились. Успеть.
//-- * * * --//
   – Куда! – остановил было стражник. Другие молчали, смотрели пристально.
   – Наместник…
   – Его нет в городе.
   – Да плевать мне! – заорал всадник. – Зови кого угодно! Спасите мальчишку!
   – Какого… – тупиц на службе Йири не держал. И сообразил стражник быстро, крикнул во двор:
   – Господина управляющего сюда – позовите немедленно! Важно!
   – И врача! – заорал слуга. Он спешился, снял Айхо с седла. Тот был в сознании, слабо улыбнулся.
   Шепнул:
   – Я помню. Я не скажу…Теперь все хорошо, да?
   Дышал он прерывисто, лицо было влажным.
   – Все будет…
   – Не двигайся. Нельзя, – слуга склонился к нему. – Ты и так уже…
   «От яда яссин нет противоядия». То, что он привез мальчишку сюда, было безумием. Он только обрек себя на смерть.
   Айхо подняли и понесли, а слугу проводили в крыло дома. Конечно, пока на этого человека не пало и тени подозрения, но можно было не сомневаться – до прибытия наместника ему не покинуть дом. А потом… уже не покинуть. Слуга знал – господин Окаэры чувствует ложь, как никто из смертных.
   Ранку промыли, руку перевязали так, что Айхо не мог двинуть ей. Напоили чем-то горьким и вяжущим. Потом дали какой-то зеленоватый порошок – проглотить его было трудно из-за пересохшего горла. Боль в руке пульсировала бешено, – чудовище силилось разорвать кожу и выбраться наружу. Юноша оставался в сознании, хотя перед глазами все плавало, а голоса были словно обернуты ватой.
   – Когда господин вернется?
   – Сегодня к вечеру самое раннее. Завтра, скорее всего.
   – До завтра мне не дожить…
   – Я не пущу тебя! – Те-Кири нахмурился. – Не стоит отвлекать господина. Он вернется, когда закончит дела в округе Гэта.
   – Катитесь камнем с горки! – заорал Ниро на управляющего. – Смотрите за домом, самое дело! А я служу лично ему!!!
   Он вскочил в седло. Те-Кири понял, что отступить придется, иначе мальчишка проскачет прямо по нему.
   – Ты пожалеешь о своей наглости! – крикнул он вслед.
   Он встретил господина в пути. Отряд был в семнадцати aни, добрался бы ночью до Гёру. Охрана, заметив бешено мчавшегося коня, приготовилась, напряглась, но Шинори вскрикнул:
   – Ниро! – в черной точке узнав брата. – Что стряслось?!
   Наместник ждал молча. Ниро не препятствовали – он осадил коня возле лошади наместника.
   – Айхо укусила яссин. Ему оказали помощь, но…
   – Шинори. Со мной. Ниро – здесь. Твой конь уже ни на что не годится.
   – Господин…
   – Со мной ничего не случится в пути. Не медлите – я буду ждать всех вас.
   С этими словами гнедая лошадь наместника взвилась на миг – и почти полетела, словно не касаясь копытами ровной дороги, а порой срезая путь по бездорожью. Шинори еле поспевал за господином, хотя его конь тоже был необычайно хорош.
   Бешенство – и восхищение овладели Шинори. Ярость на этого мальчишку-актера, мастера привлекать к себе внимание господина, и на безумного братца, который примчался сюда из-за такой мелочи. А восхищение…Йири, казалось, слился с конем; когда тот перелетел через валун выше человеческого роста, не желая терять ни мига, Шинори воочию видел то, что видеть приходилось редко – всадника, отмеченного даром Бестелесных.
//-- * * * --//
   Боль была всюду – даже сердце болело, словно его огромной плитой придавили. Время от времени Айхо поили чем-то, остальное время он просто лежал, то впадая в забытье, то возвращаясь – и почти не замечал разницы. Везде была тяжесть; то сухость, то вкус крови во рту, цветные колеса, которые крутились над Айхо. Потом его позвали по имени – пеструю карусель разрезал серебряный луч.
   – Вы… здесь, – губы едва шевельнулись.
   Холодные пальцы касались горящей изнутри кожи. Одной рукой Йири сжал кисть здоровой руки мальчишки, вторую приложил ко лбу Айхо.
   От укуса яссин мало что помогает. В любом случае уже поздно.
   …Серебряный луч мерцал слабо, но этого хватало, чтобы приостановить бешеное вращение цветной карусели. «Иди ко мне», – звал этот луч, знакомый голос. «Просто иди ко мне…это лишь тени. Не бойся. Все можно исправить…даже смерть иногда».
   Идти было тяжело – куда проще казалось расслабиться, соскользнуть вниз, туда, где мягко, тепло и спокойно. Но голос требовал – и мальчишка, который привык подчиняться, не мог воспротивиться.
   Потом пришел сон – тяжелый, как камень, падающий на дно омута. Айхо спал.
//-- * * * --//
   – Он точно не человек, – говорили в стенах дома. – Мальчишка умирал. А господин просто пришел и побыл рядом с ним.
   – «Просто побыл»! Он сидел там всю ночь!
   – Откуда вы знаете, что он сделал?
   – От яда яссин спасения нет.
   – Не все умирают. Выживают, случается.
   – От укуса полной яда змеи?
   – Может, она была больной и слабой, а вовсе не полной яда?
   – Все не так. – Вступил кто-то, – Этот мальчишка – его. И господин не отдаст его никому. Если Айхо умрет, то лишь по его воле.
   – Его собственность? Скажешь, мальчика держит большее, нежели просто приказ?
   – Именно. И неважно, хочет ли этого Айхо.
   – Покровительство Забирающего Душу – страшная штука, – угрюмо усмехнулся кто-то. – Особенно для того, кому оно оказано…Но пока игрушка не надоест – ей не грозит ничего. Даже смерть оказалась бессильной…
   Еще день Айхо был недалеко от смерти, но люди знающие были уверены – обошлось. Теперь главное – позволить природе самой позаботиться о своем создании. А уход за мальчишкой был наилучшим.
//-- * * * --//
   – Откуда взялась змея?
   – Я не знаю.
   – Яссин водятся в горах. На равнину они не спускаются. И вряд ли яссин поползет в дом. Ей больше по душе коряги и ветви деревьев.
   – Не знаю.
   – В самом деле?
   – Господин…почему вы не верите мне?
   – Актер ты хороший. А лжец никакой. Хорошо. Я узнаю иначе.
   Он добавил:
   – Люди, служившие тебе, оба здесь. Никто из них не признался пока – но их и не спрашивали толком. Не до того было. Теперь их допросят по-настоящему.
   – Не надо! – отчаянно выдохнув, собрал силы и скатился на пол, простерся перед господином.
   – Нет…не виноват никто! Я не могу! Я не хочу чужой боли! Лучше меня!
   – Прекрати! – неожиданно вскрикнул Йири, – Не смей, молчи!
   Лицо исказила мука. С силой сжал пальцы в кулак:
   – Небо… Не смей!
   Потом опустился на пол рядом с мальчишкой. Айхо поднял глаза, полные слез.
   – Я не смогу… не хочу! Я всю жизнь дарил радость людям! Не надо – из-за меня…
   – Что же, простить?
   – Я обещал…
   – Ты? А я – нет. Тем более, не дай ты слова, ты бы погиб. Разве не так?
   – Не так! Он сначала решил мне помочь, а потом…
   – Опять ложь, – устало отозвался Йири. – Я не могу щадить преступников. Тем более тех, кто попробовал взять мое.
   – Я не ваш.
   – Вот как?
   – Все не так, – по лицу катились слезы, но глаза смотрели отчаянно прямо. – Я знаю, это месть лично мне. Только мне. Я знаю, кто. Но не скажу. Иначе и он…
   – Ему ты тоже пообещал защиту?
   – Нет. Но он… не виноват. Он просто не понял…
   Йири внезапно поднялся, заставляя встать и юношу; потом так же спокойным и властным движением уложил его на постель.
   – Все. Отдыхай. Хватит безумных вспышек. – Выпрямился, посмотрел сверху вниз. Айхо приподнялся, в напряжении тело:
   – Господин…Вы не тронете их!?
   – Не трону. – И, помолчав, добавил тихо: Я жалею не их – твою душу. А я не сумел в свое время…
   Айхо сделал движение к нему.
   – Лежи. Я ведь могу и передумать.
   – Про то, что я не ваш…я совсем другое хотел сказать!
   – Ты сказал достаточно. Не бойся, я понял тебя. Ты всего лишь неправильно выбрал слова.
   На ладони остался глубокий след – ногти впечатались глубоко. Но Айхо не видел этой ладони.
//-- * * * --//
   – Кто из вас двоих? Ты или другой?
   Слуга молчал. Потом хрипло сказал:
   – Я, господин.
   – Я и думал, что ты. Все слишком хорошо получилось – ведь на одной лошади ускакал тот, второй. А другая – зачем и от куда?
   – Вы правы, мой господин.
   – Ты поэтому не стал отпираться?
   – Нет. Я понял, что умру, когда повез мальчишку сюда.
   В голосе была искренность – он и в самом деле не мог рассчитывать на прощение. Слишком уж велика вина. Да и Айхо лишь чудом не оставил этот мир…
   – Чудом… – негромко повторил свою мысль наместник. – Скажи, почему ты помог ему?
   – Не знаю. Я могу сейчас найти сотню причин, но в самом деле не знаю. Это было безумие.
   – Или же чудо? – уголок рта дрогнул в улыбке – может быть, показалось?
   – Какая смерть меня ждет, могу ли узнать?
   – А надо знать непременно?
   – Нет…наверное, нет.
   – Я не скажу, – наместник поднялся. – Не скажу, потому что и сам не знаю. Ты свободен. Иди – только покинь город, как собирался.
   Кайки не верил своим ушам.
   – Как?! Вы прощаете меня?!
   – Я – нет. Но мальчик простил. Ему и так пришлось плохо, не надо делать еще больнее.
   – Он…обещал за меня заступиться… и повторил слова здесь, у ворот, когда я привез его…
   – Он не нарушил слова.
   Йири поднялся. На пороге обернулся и произнес:
   – Перед тем, как покинешь город, посоветуй тем, кто тебя подкупил, оставить мальчишку в покое. Я скоро буду знать, кто они, и при первой попытке…лучше им забыть имя Айхо.
   Дверь плавно отъехала в сторону и вернулась на место. Слуга подошел и открыл ее. Охранников не было.
   – Чья это вина, господин? – Те-Кири полон желания знать все в подробностях.
   Йири глянул через плечо.
   – Больше всего – пожалуй, моя.
   – Но змея… как можно??
   – Бывает всякое.
   – Но виновные… неужто никто не будет наказан?
   – Яссин уже мертва.
//-- * * * --//
   Они были ровесниками – родились с разницей в месяц. Ниро, когда не был занят, постоянно сидел в комнате неожиданного гостя. Тот был, как солнышко – веселый и легкий, не обременявший собой никого.
   К Айхо отнеслись с подлинной теплотой не только потому, что так желал господин. Только Шинори старался делать вид, что юного актера нет в доме.
   – Твой брат меня ненавидит, – печально сказал Айхо однажды.
   – Не обращай внимания. Что он тебе?
   – Он предан господину…а я разве враг?
   – Наоборот, – засмеялся Ниро. – Ты боишься Шинори?
   – Боюсь, – признался юноша. – Он, мне кажется, настолько ненавидит меня, что…
   – Что? На подлость он никогда не пойдет, уж поверь. Он врезал бы тебе от души, дай ты малейший повод – но ты сам сказал, он слишком предан господину. Тому не понравится, окажись ты в синяках, – весело говорил Ниро.
   – Синяки можно и не оставить. Да я не о том. Ударит – не страшно. Я чего-то другого боюсь, после чего господин станет смотреть на меня, как на грязь…
   – Шинори пошел бы искать то, что может тебя очернить…
   – Благо, ходить далеко не нужно.
   – Не перебивай! Только господин знает о тебе все. Ты разве не понял?
   – Понял. Но до сих пор сомневаюсь – а все ли? Иначе… зачем я ему такой?
   Ниро с улыбкой развел руками.
   Айхо продолжил задумчиво:
   – Он так добр со мной…Я узнал столько…Отец много рассказывал мне, но у него почти не было книг – только пьесы, да записки некоторых мудрецов о театре и музыке…Но о мире я почти ничего не знал.
   – Разве это мешало тебе жить в свое удовольствие? – фыркнул Ниро. – Я тоже не знаю многого.
   – А теперь я хочу знать.
   – И только поэтому ходишь за ним, как тень, если есть возможность? – лукаво прищурился Ниро. – Из тебя вышел бы отличный охранник – впрочем, ты не больно-то смотришь по сторонам. Только в одну сторону…
   – И еще я не смогу убить даже кошку, не то что отразить нападение, – смехом ответил Айхо.
   – Змею же убил.
   – Не уверен…не знаю. Сейчас мне ее жаль.
   – Вот глупый. – Ниро взглянул на актера. – Я бы хотел, чтобы тебя оставили в этом доме. Но не надейся – этого не случится. Здоровье твое уже в полном порядке – ты скоро покинешь нас.
   – Да…это я знаю.
   – И все же надеешься?
   – На то, что оставят? Нет. Я знаю свое место. Но, может быть, мне позволят хоть изредка появляться здесь…и даже не это самое важное, – почти беззвучно закончил он.
//-- * * * --//
   – Это же… как розовый куст у дороги – цветок сорвет любой, кто захочет! И всерьез его отличать…
   – А ведь он талантлив, – заметил младший брат.
   – Только те, кого он играет, не бежали исполнять любую прихоть первого, кто позвал! Любую! А он еще рад угодить!
   – Ты уверен? Только потому, что он часто смеялся?
   Шинори фыркнул.
   – Зря ты так, – возразил Ниро. – Не надо так про него говорить. К тому же…Ну, сам понимаешь. Ты судишь пристрастно.
   – Послушай – может и так, но: любой, не этот!
   – Они похожи.
   – Что?! – возмущенный вопль исказился на губах, вырвавшись хриплым и низким звуком.
   – Тише… Весь дом переполошишь. Я сказал правду, Шинори. Они – одна кровь.
   – Как…ты… можешь равнять… – еще миг, и он бы ударил брата – младшего, всегда заботливо опекаемого.
   – Они оба чисты. Так чисты, как бывают лишь единицы…и оба – Дарители красоты. И ее воплощения, отмеченные смертью. И, может быть, даже несущие ее… Наш господин – я не знаю, почему он такой. Это как сказка… но сказки не всегда бывают о счастье. А Инорэ… на свой лад он был счастлив, наверное. Я плохо знаю людей…
   – Тогда не берись судить, – зло оборвал Шинори.
   – Я плохо знаю людей, – спокойно продолжил младший, – но знаю своего господина, потому что он дорог мне. И поэтому я смотрел на того, кто им отмечен. Ты же не считаешь господина глупцом? Или подверженным мелким страстям?
//-- * * * --//
   Вечером пошел дождь. Ливень – струи стучали по крыше, словно стрелы, вот-вот пробьют. «Какой же будет зима?» – подумалось Йири.
   – Спой, – обратился он к юному актеру. – Одинокому на дороге сейчас несладко. А в домах – хорошо, если все свои рядом.
   Айхо облокотился на руку, чуть отвернувшись, и запел. Это была странная песня – ничего подобного Йири от него раньше не слышал. Она начиналась протяжно, и чем дальше, тем напряженнее становилась – словно готовая лопнуть струна, и бежали по ней язычки пламени. И ничего не было больше – струна и пламя, и неизвестность – струна раньше порвется или сгорит…
   Оборвалась неожиданно, словно ударив – такая простая и такая жестокая.
   – Таких, как мы, песня, – задумчиво произнес Йири, не двигаясь с места, не сводя глаз с узором украшенного светильника.
   – Чья? – растерялся Айхо.
   – Пустое… Забудь.

7. Возвращение

   Приближались дни мертвых, сооно торани. Живые старались не появляться без нужды на улицах в эти дни. Во всех домах жгли ароматные свечи и палочки, вспоминали тех, кого нет, называя иными именами, не теми, что умершие носили при жизни.
   Человек шел один среди ночи. Он серой тенью крался между каменными глыбами, хрустя осколками тонкого льда. Штаны на теплой подкладке – но рубаха летняя; от хлесткого ветра и холода начала зимы едва спасала драная куртка. Он выглядел больным, на стертых ногах была весьма потрепанная обувь, которую явно чинили наспех и чем придется… Он брел – в кромешной тьме, под низко нависшими тучами, грозившими разразиться снегом. В горах и предгорьях уже стояла настоящая зима. Человек упорно все шел и шел, уже не один день. Остановись он ненадолго, и, возможно, у него не хватило бы сил продолжать путь. Он не один день блуждал по лесам предгорья, делая подчас длинный крюк, чтобы обойти патрули и деревни, пробирался извилистыми расщелинами между высоких гор.
   На вид ему было около двадцати лет; он был высокого роста, легкого, но крепкого сложения. Движения упругие, хищные даже – ни крайняя усталость, ни полузажившие раны, ни болезнь не отняли сходства с дикой лесной кошкой. Из-под тряпки, скрывающей лицо, выбивалась золотистая прядь волос, и сверкали зеленые рысьи глаза, яркий и злой огонь которых не погасила даже усталость.
   Мертвых он не боялся. Живых – тем более.
   Взять у него было нечего – а судя по взгляду, он был опасен и сам. Он шел только по ночам, чтобы незамеченным добраться до знакомых мест, где мог надеяться – не выдадут. Что скажут там, куда он идет? Прогонят? Или сдадут властям? Все равно нет сил идти дальше, если прогонят…
   Зима обещала быть суровой; но зато как ранние морозы помогли беглецу! Да и кроме того, разве не любил он всегда зиму, несмотря на то, что душой был – огонь?
   Опасаясь, чтобы первые проблески зари не застали его на открытом пространстве у реки, человек сделал усилие и ускорил шаг. И вот часам к четырем часам утра каменные глыбы сменились чахлым леском. А потом парень заметил мерцание желтоватого огонька, прорезающего завесу утреннего тумана. Огонь мог принадлежать кому угодно – лесорубам, одинокому путнику, дозору… да мало ли? Мог принадлежать и неуспокоившимся, тем, кого не забрали посланники Неба с этой земли.
   Человек напряженно пытался понять, движется или нет тот огонь. Потом усмехнулся.
   «Попробуйте, поймайте!» – мелькнула злая мысль. Кто бы там ни был, хоть сами демоны!
   Он все же свернул в сторону, хотя лезть прямо по валунам и бурелому было совсем невозможно.
   Человек не сделал и полусотни шагов, как вдруг наступил на сухую ветвь, и справа от него раздался возглас: «Кто там?» Беглец и не подумал ответить на этот окрик. Он распластался на земле.
   Теперь те, что находились у костра, могли подумать, что во мраке и тумане им просто померещилась какая-то тень, а ветка хрустнула не по вине человека…
   Это были стражники одного из постов дорожного патруля, который медленно двигался то в одну, то в другую сторону каждый в своем районе.
   Лишь один из дозорных заметил мелькнувшую тень.
   – Ты уверен, что видел его? – спросил другой.
   – Да, – ответил первый. – Должно быть, какой-нибудь недобитый разбойник. – Голос его дрогнул. Солдаты дорожного патруля исправно несли службу, но отдали бы все свое жалованье, лишь бы в дни сооно торани находиться под крышей хоть нищего деревенского домика.
   – Конечно, разбойник, – поспешно согласился второй. – Он не первый и, наверно, не последний в этих горах.
   Люди вслушивались, но страх притупил чутье.
   А человек не дышал почти – скорее они могли бы услышать, как шевелятся тени. Едва лишь дозорные отвлеклись, беглец снова пустился в путь по направлению к берегу и еще до рассвета нашел убежище в пустующей, крытой соломой хижине, в одной ани к югу от костра дозорных.
   День провел в ней – а вечером вышел к притоку Иэну, речке Сай. Теперь, вместо того чтобы углубиться в лес из ольхи и кленов, раскинувшийся на берегу, парень счел для себя безопаснее идти прямо по реке, по выступающим камням на берегу.
   Плотно запахнутая куртка с трудом спасала от пронизывающего ветра. Человек шел, скользил по мокрым камням и по льду. К трем часам утра путник прошел около двух ани.
   С левого берега Сай донесся вой. В темноте трудно было определить, приближается или удаляется зверь. Если это был зверь – ведь в дни мертвых и нечисть гуляет привольно. Человек на мгновение остановился, прислушиваясь. Надо быть настороже, не дать застигнуть себя врасплох. Вой повторился еще несколько раз, все усиливаясь. Ему отвечали другие завывания. Стая волков бежала по берегу Сай и, вероятно, учуяла присутствие человека. В этих местах негде было укрыться от нападения…
   Парень поспешил к лесу – хоть спиной к дереву прислониться. Не успел.
   Прямо перед человеком стоял волк, седой, вздыбивший шерсть на загривке. Бежать парню некуда было… да и не смог бы он ни убежать, ни справиться с волком сейчас.
   Глаза хищника посверкивали желтым – это был зверь, не оборотень.
   – Тварь…
   Парень нагнулся и поднял первую попавшуюся под руку палку, короткую, но вроде крепкую.
   Двигался он неловко – и ненавидел себя за это, за беспомощность и усталость.
   Зверь прыгнул – промахнулся, вцепившись в рукав. Ударом по носу волка человеку удалось освободить руку. Невольно усмехнулся обветренными губами: вернуться туда, куда так сильно стремился – и не оставить там даже своих костей!..
   Дождь перестал лить, но вся окрестность была подернута туманом. Отступая, обороняясь с трудом, добрался до огромной кривой сосны – и вознес молитву Небесам, чего не делал уже очень давно.
   Уперся спиной в дерево. Силы появились на миг, и взлетел на ветви, словно не было болезни и усталости. Сук хрустнул, но выдержал. А с соседней ветви блеснули два зеленых глаза. Рысь. И огромная…
   Человек привалился к стволу, соображая, как бы удачней ударить дикую кошку, чтобы оглушить или хоть сбросить с дерева – но не успел.
   Ему показалось, что яркие глаза полыхнули яростью и насмешкой, и в следующий миг рысь спрыгнула с ветки на спину волка. Звери сцепились, забыв про человека.
   Парень тихо, как мог, спрыгнул на землю и побежал прочь.
   В голове вертелось – рыси не любят волков, но что заставило дикую кошку напасть? То, что волк покушался на ее добычу? Или какая-то давняя ненависть именно этой рыси к волкам? Или же… это не рысь была вовсе, а тери-тае, лесной хранитель?
   Не только нечисть свободно чувствует себя в эти дни. Теритае – добрые существа.
//-- * * * --//
   Девушка напевала нечто грустное и прозрачное, голосок ее подрагивал – так вода катится по камешкам, неровная и гибкая. Плела песню – и чинила корзину, задумчиво перетягивая прутья толстыми нитками.
   Возле крайнего валуна показалась человеческая фигура, покачнулась, оперлась на каменную глыбу. Человек вскинул голову, а потом опустил, смотрел исподлобья.
   – Ой, – обронила Хину, привстала было, но тут же опять села, не выпуская корзинки из рук. Ноги стали словно из горячего киселя сделанными.
   – Испугалась?
   – Нет… – корзинку поставила наконец, неуверенно поднялась, пошла вперед, не сводя глаз с Аоки.
   Дед Хину не слишком обрадовался гостю. Внучка убеждала, что беглеца никто не отыщет, не станут даже – неужто к помощи шин прибегнут, чтобы сбежавшего из копей найти? Не того полета птица.
   – Ты и сама в это веришь, не так ли? – мягко спросил Аоки. Девушка запнулась на полуслове. Вспомнила, что человек, который всего дороже – не просто бывший разбойник. Так что могут и захотеть найти. Помотала головой упрямо:
   – Все равно, в горах… не найдут!
   Больше не поднимали этого разговора – что будет, то будет. Однако и вправду никто не обнаружил убежища, словно забыли, или простили. Порой Хину казалось, что на всем свете их осталось трое – она, Аоки и дед.
   Поначалу она боялась спать по ночам, от придуманного ей же самой шороха вскакивала, стояла возле двери, прислушиваясь. Дверь открывать не решалась – только впусти холодный воздух, все перемерзнут к утру.
   Находила успокоение в домашних делах, а вот в деревеньку, что лежала внизу, по ту сторону перевала, наведывалась неохотно. Зимой-то по снегу не побегаешь, а как начали таять снега, пришлось отправляться. Продукты нужны были, Хину на продажу различные снадобья и коренья носила – платили неплохо, а порою просили приготовить на заказ то или это. От кашля, или масло против ожогов…
   Видеть Хину в деревушке всегда рады были, только девушка места себе не находила от беспокойства. И не здоровье деда ее беспокоило, а судьба столь желанного гостя, на чье возвращение Хину и надеяться почти перестала. Прибегала обратно, даром что дорога тяжелая – сама запыхавшаяся, в глазах полубезумный блеск, сердце колотится. Пока дверь не распахнет, не может ровно дышать.
   Но Судьба оставалась милостива – ни одного чужого следа Хину не видела возле дома.
   Аоки рассказывал им с дедом о копях – не сразу пустился откровенничать, сперва все отмалчивался, но потом назрела необходимость выговориться. Слова были скупыми – но жгучей ненависти, бившейся в них, хватало, чтобы понять.
   Рабочие вырубали массивные блоки каменной соли. Сперва две глубокие борозды рядом, а затем ударами тяжелого бревна откалывали большие глыбы, дробили их на более мелкие куски, выносили носилками наверх к весам и в склад, размельчали.
   В полостях, остававшиеся после добычи соли, стояли деревянные крепи, – но опоры нередко трескались под тяжестью пластов, и сверкающие глыбы погребали под собою рабочих… А порой загорался воздух. Особенный, такой был лишь под землей – вспыхивал от любой искры. Аоки повезло – при нем пожар был лишь один, и огонь потушили быстро. Соль в забоях рубили кирками, а выносили на поверхность в бочках или деревянных корытцах. В шахту всегда проникала вода, под землей собирались целые озера крепкого соляного раствора. Его выкачивали с помощью подъемника, называемого «четки».
   Ворот подъемника, который приходилось вращать дни и ночи – как беспрерывно перебираемые четки монаха…
   И быки тоже трудились здесь до изнеможения, таская тележки, вращая вороты подъемных машин.
   В копях долго не жили, заболевали и умирали. Соль недаром называют белой смертью, как бы ни была она ценна. Люди покрывались гноящимися язвами от нее. Лицо и руки трескались, соль разъедала раны и они быстро распространялись по всему телу. От этого не лечили – не было смысла.
   Обреченные на безнадежный труд пытались протестовать – тихо или бурно. Попытки бунта подавлялись мгновенно и жестоко.
   Его привезли туда раненым, и лечили, прежде чем приставить к работе. Хороший был врач – рука скоро двигаться начала, как и прежде.
   Аоки сносно приняли «старожилы» копей – его похожий на пламя характер пришелся по душе многим. Аоки не избегал ссор, но часто смеялся и чем мог, помогал слабым. Надсмотрщики его недолюбливали, но не трогали – молодой, хорошая рабочая сила. Надсмотрщики и работники кухни, другие, подобные им были свободными – впрочем, и некоторых сосланных порой приставляли к легкой работе.
   С помощью одного такого он и бежал. Немолодой, работал на кухне – и толком за ним не смотрели. Сил не хватит бежать. Он и не побежал сам – помог Аоки добыть все необходимое, а сам остался.
   – Что с тобой сделают!? – возмущенно протестовал младший.
   – Ничего. Если убьют – такова моя доля. Мне надоела жизнь. А если уйдем вместе, поймают мгновенно. Не вини себя за то, что уходишь один – вдвоем нам не выбраться. Да я и не хочу – не к кому возвращаться на воле.
   Аоки было, к кому и зачем возвращаться.
//-- * * * --//
   Предгорье Юсен
   Пожилая женщина в темной крестьянской одежде набирала воду. По щеке катилась слеза.
   – Как внучка? – окликнули сзади. Другая женщина смотрела сочувственно и со страхом. Первая не ответила, подхватила сосуд, и, сгорбившись, побрела к дому.
   – Урожай в том году еще лучше, чем в прошлый, а люди мрут, – говорили вполголоса в доме деревенского старосты.
   – Как он снизил налог и позволил пустую землю взять, все расти лучше стало…
   – Из соседней провинции, почитай, сотня семей пришла – а он всех принимает.
   – Еще бы… Засеянные поля – округам выгода.
   – А что дети начали умирать – тоже выгода? – со злостью стукнул чашкой о стол один из богатых крестьян, – Да пропади он пропадом, этот достаток! Моему сыну всего девять было!
   – А Сотэ – красавица, бедняжка. Летом собирались свадьбу сыграть…
   Человек, коренастый, плечистый, поднялся, опираясь о столешницу.
   – Да что мы молчим все, словно мыши полевые в норки забились! Не я один эту птицу видел!
   – Опомнись, – пытался угомонить его староста, опасливо косясь по сторонам. – Черный дрозд – велико диво! В наших краях встречаются.
   – И что, постоянно возле окон летают?! С тех пор, как он… – тут и разошедшийся крестьянин невольно голос понизил, почти шепотом довершил:
   – Дорого нам урожай на полях обходится!
//-- * * * --//
   – Что случилось? – Йири поднял глаза на помощника. Тот встревоженным выглядел и раздосадованным, и неровными шагами на месте кружил, к делу приступить не решаясь.
   – Говорите же.
   Тот повиновался.
   – Слухам крылья не обрежешь, – произнес Йири, выслушав, – Я знаю давно, как меня называют. И что же?
   – Но крестьяне чуть не убили ваших чиновников. Три деревни посмели произносить такое, за что их мало сравнять с землей.
   – Я могу это сделать, – соединил ладони и замер. – Это легко.
   Аоно поспешно кивнул:
   – И послужит другим уроком и предостережением…
   – Погодите. Эти деревни платили неплохой налог, так?
   – В последние пару лет там был хороший урожай. Вы и в самом деле знаете землю. Но они – не единственные. Если не станет тех деревень, ничего всерьез не изменится…
   – Я предпочитаю, чтобы в мои округа люди приходили, а не бежали отсюда. Я отдал им пустующие земли, и теперь там поля. Что же, сделать поля – пепелищем?
   – Можно и без огня обойтись, Высокий.
   – А потом на место, где умирали, призвать других – и заставлять строить дома? Каково же будет там в Дни мертвых?
   Аоно свел брови, начиная тяготиться этим бессмысленным разговором. Ведь крестьянские волнения – не шутка. Погасить костерок, пока маленький. Не говоря уж о том, что деревенщина посмела распускать сплетни и нанести увечья чиновникам. Аоно ждал, что Высокий сразу отдаст приказ расправиться с нарушителями спокойствия. Не впервые. Но тот медлил.
   – Знаете, как умирают дети и молодежь? Расскажите.
   – Знаю, Высокий. Болезнь неизвестная. Теряют силы, члены их становятся холодными – дети ложатся и не встают больше. Зимой ничего, с весной опять стало плохо.
   – И началось это около года назад…
   Долго стоял, переплетя пальцы, разглядывал узор на решетке. Аоно сам себе не решался признаться, как раздражала эта манера замолкать и думать непонятно о чем при полной неподвижности. Если бы горячился, выказывал гнев, хоть намеком давал понять, каковы его чувства и намерения! Нет – улетает мыслями куда-то за облака, а ты стой, как болван, и жди, что из этого последует.
   – Я поеду туда.
   Кликнул слугу:
   – Оседлайте Рыжего.
   – Что вы хотите делать?
   – Переселенцы пришли туда два года назад, и после тоже появились новые семьи. Они что-то принесли с собой… быть может, невольно. Почему все молчали об этих смертях?
   – Какие-то крестьяне… налог они платили исправно, и поля возделывались хорошо.
   – Это – главное, да?
   Он казался спокойным, но уголки губ чуть вздрагивали.
   – Будут ли распоряжения наказать виновных? Ваша воля нарушена…
   – Это – потом.
   Сделал шаг, оказался совсем рядом.
   – Я должен понять.
//-- * * * --//
   Жители деревни, мужчины и женщины, работавшие в поле и на огородах или занятые иными делами, упали наземь, в пыль опустив лицо, когда небольшой отряд на превосходных конях промчался по узким дорогам и остановился на площадке посреди.
   – Кто здесь главный?
   Староста, белее молока, выдвинулся навстречу.
   Человек, спрыгнувший с красивого рыжего коня, шагнул к нему. Волосы стянуты сзади; в и в самом деле чем-то на птицу похож.
   – Сейчас есть больные в деревне?
   – Двое, – пролепетал староста, – Их в одном доме положили… девчонка вот-вот помрет…
   – Проведи.
   На неверных ногах староста проследовал к домику на отшибе. Крестьяне все еще не осмеливались подняться – или хотя бы поднять взгляд.
   Высокий остановился на пороге, чуть прищурился. Староста побледнел еще сильнее и простился с этим светом, уповая только на милость Неба.
   Молодой человек скрылся в доме, и с ним зашли еще двое. Остальная его свита осталась на площади. Через четверть часа примерно вышел один из двоих, что сопровождали наместника, набрал воды и снова скрылся за дверью.
   Потом появились все трое.
   – Это вода, – господин стоял, положив руку на шею коня. – Кто-то из поселившихся здесь семей был болен, и вода в одном из колодцев мертвая. Выройте новые. Эти – засыпать.
   – А моя дочь, Высокий? – прозвенел срывающийся голос. Каково бедной женщине было видеть, что он входит к ее ребенку?
   – И наш сын??
   – Девочку спасти нельзя. Поздно. Но мальчик выживет.
   Наклонил голову:
   – Делайте, как я говорю.
   Вскочил в седло. Трясущимися губами староста спросил:
   – За то, что нарушена ваша воля… что будет с деревней, Высокий?
   – Вы уже заплатили. И заплатите куда больше, если снова проявите неповиновение.
   В клубах пыли всадники умчались в сторону следующей деревни.
   – Что он сделал с тобой? – спрашивала мальчика мать, и спрашивали двух девочек – совсем кроху и подростка в другой деревне, и схожими были ответы:
   – Он прикасался ко мне, что-то говорил тихо-тихо. Мне было спокойно…
   Колодцы вырыли новые. Смерти детей прекратились. Когда мимо окна пролетала черная птица, люди закрывали глаза и старались унять невольную дрожь.
   Если у кого-то и были сомнения, что молодой наместник не человек, ныне их не осталось.
//-- * * * --//
   Два месяца прошло, прежде чем Аоки стал походить на себя прежнего. Хину окружила его заботой, трудилась, словно пчела, похудела вконец, извелась – как бы кто не прознал, что скрывает беглого, и уже в деревне ее вид сочувствие вызывал, расспрашивали, что стряслось. Девушка врать плохо умела – да и что соврешь? Про здоровье деда разве, так подобным враньем можно и впрямь беду накликать. И вдруг помочь захотят, к перевалу поднимутся? Отговаривалась мелочами.
   С Аоки поначалу держала себя свободно – человеку здоровье вернуть надо, а не девичий стыд показывать. А потом, как поправился он и помощником деду стал, снова смущение чувствовала, если парень с ней заговаривал.
   Хину рассказала ему обо всем, о том, что в город ходила, пыталась о судьбе Аоки узнать; скрыла только одно – что пыталась пробиться к наместнику. Аоки поначалу был изумлен, потом рассердился на нее. Потом задумался. И день ото дня все мрачнее выглядел. Будто, напомнив про город, девушка произнесла запретное слово.
   Только и думал, что о друзьях по шайке, вспоминал Суори, который ради мести пересек полстраны.
   – Я… должен уйти.
   – Нет, – прошептала Хину, глядя в угол. – Я не хочу…не уходи.
   – Ты не понимаешь… я же вернусь.
   – Нет. Ты не вернешься. Я все понимаю. Ты остался в живых тогда… но больше он тебе не позволит.
   – Хину…
   – Ты хочешь убить его, – голос тихой, послушной Хину обретал силу – вот так в горах поднимается ветер, который скидывает с обрыва людей. – Оставь эти мысли. Я не могу потерять тебя снова.
   – Хину…
   – Я знаю тебя! Ты не успокоишься. За всех… за Суори… за соль эту проклятую!
   – Суори умер так, как сам и хотел – в схватке, – сухо ответил Аоки. – Да и за других… мы все заслужили, по правде сказать. Смерть я бы принял. Но он даже и в этом мне отказал… у меня свои причины, Хину, и о них тебе незачем знать. А за меня ты не бойся. Ты знаешь, сил у меня много. И ловкости, – глаза вспыхнули зелено-желтым огнем, словно у рыси, лицо побледнело. Он невольно двинул правой рукой, будто сжимая нож.
   Хину сквозь слезы смотрела на парня, качая головой.
   – Я его видела как-то… Я потеряю тебя, вот и все. У него стража…
   – Меня не смогли удержать в копях. Что мне какая-то стража?
   – Лучшая… Ты не уйдешь живым, если он увидит тебя. А ты ведь хочешь что-то сказать ему, не только ударить. Я понимаю.
   – Хину… Моя звезда счастливая. Мне всегда везло.
   – Везло? – она почти закричала, – Избави Творец от такого везения! Чем ты гордишься? Тем, что может быть, судьба позволит убить его? Я много думала, Аоки, я понимаю – на нем держится Окаэра. Он поднял ее из грязи. Пусть он жесток, пусть он оборотень – его смерть, как обвал, вызовет страшное. Я хочу жить спокойно, растить детей – а беспорядки начнутся, и нельзя будет знать, что ожидает в следующий миг. Даже в горах, Аоки! Меня защищали только люди Ёро.
   – Не говори лишнего. Я же сказал, вернусь. Мои дела не касаются женщин.
   – О, да! Я только женщина, а у тебя кровь горячая. Но я вижу и чувствую. Я не могу стать между вами. Но я далеко вижу. Я всегда любила тебя. Но ты снова оставишь меня…навсегда.
   Хину села – спина прямая, по лицу катятся слезы. Тяжело было это видеть ему, но дела Аоки и впрямь не касались женщин. Если не объяснить так, чтобы поняла – что же, уйдет без объяснений.
//-- * * * --//
   Аоки собирался неторопливо. Особенно тщательно скрыл волосы под широкой полосой серой ткани. Вряд ли помнят его, но все же… На умоляющие взгляды Хину внимания не обращал. Все уже выяснили, нечего снова душу друг из друга вынимать. Собравшись, повернулся спиной к хижине и зашагал к перевалу. Знал, что в огромном долгу перед теми двумя, глядевшими ему вслед. Но другой долг нужно было уплатить первым.
   На полдороге кольнуло что-то под сердцем – ведь бросает девчонку и старика. Может, стоило поначалу их жизнь обеспечить? Но горячая кровь текла в нем, и ждать не умел. Слово себе дал – если вернется, они не будут нуждаться ни в чем.
   В городе особо по сторонам не оглядывался, запретил себе чрезмерную осторожность. Если от каждой тени шарахаться, толку не будет. Все окна, дверные проемы и арки казались зрячими. Каждый камешек мостовой усмехался – «я все про тебя знаю»!
   «Ничего ты не знаешь», – думал Аоки, и косился по сторонам рысьими злыми глазами. В городе оживленно было – пришло сразу несколько торговых кораблей, из предместий стекались жители.
   Дом наместника отыскать труда не составило. Сумерек дождался, присмотрелся внимательней, – вечерняя дымка не мешала Рысенку охотиться за добычей. Хмурым стало лицо – охрана хорошая, просто так не проберешься в дом. Снова жизнь ему вызов бросала; дважды он победил – с Островка выбрался и сумел из копей бежать. Да неужто в третий раз не посчастливится?
   Однако пробраться в дом нечего было и думать. Тогда Аоки дошел до реки, нырнул в протоку. Там, где вода почти подходила к дому, стена была невысока. Дом строили так, чтобы не мешать хозяину любоваться с террасы рекой и горами. Аоки следил за домом из камышей. Скоро знакомую фигуру увидел – темная, она промелькнула по ступеням террасы – в дом. И весь последующий день Аоки почти не вылезал из реки. Вероятно, охрана даже видела легкое шевеление в камышах, но сочла это движением утки или выдры. Все, что нужно, парень сумел разглядеть. Понял – живым и впрямь не уйти. Единственное, где можно настичь свого врага, это в саду, а там охрана поблизости. Метательный нож был бы лучшим оружием, но Аоки бросать ножи не умел, и не хотел, чтобы так, удар неизвестного.
//-- * * * --//
   Господину Окаэры все еще не прискучила живая забава – мальчишка-актер. Всю зиму он держал Айхо в домике на окраине, лишь с началом весны отпустив – позволяя принимать участие в представлениях.
   В этот день он возвращался из театра после старинной пьесы, где Айхо играл женскую роль – круглолицая девушка-фея очаровательной вышла.
   Шин заметили силуэт на том берегу реки, как человек ни таился. Опасности пока не было – за человеком следили. Доложили господину, упомянув – у него светлые волосы. Вздрогнул – потом отдал приказ: пусть делает, что захочет. Не показывайтесь на глаза. Пусть…
   – Что с вами? – сбитый с толку управляющий чуть отшатнулся: темная летящая звезда, Йири промчался мимо, оглянулся – черты отображали радость, какое-то шальное веселье. «Мальчишка» – впервые подумалось управляющему, хотя не один год прошел – и не возникало подобной мысли.
   Сумерки опустились. Посмотрел на фигурку святого, стоящую среди можжевеловых палочек, прошептал короткую молитву Иями. Не страх – непонятное ему самому возбуждение, с которым никак не получалось совладать. Немного постоял у окна, потом направился в сад.
   Вечерние цветы раскрылись, их аромат был плотным и сладким.
   За углом беседки возник человек, скосил глаза на дорожку, подавая знак. Йири чуть покачал головой – не мешайте.
   А потом кусты раздвинулась – показалось, что из них выпрыгнула большая рысь.
   – Санэ!
   Он изменился. Тогда, на площади, Аоки не присматривался к нему. Не до того было. Но сейчас – разглядывал его жадно и зло. К сожалению, Йири хуже не стал. Но лицо было ныне острее, строже. Раньше в этом человеке чувствовалась мягкость. Теперь он казался просто холодным и спокойным. У него был усталый взгляд. С чего бы, при таком-то достатке?
   Аоки подумал – а сколько ему лет? Старше года на четыре, на пять? Он выглядел совсем молодым – и каким-то нездешним. Белый с золотом хаэн, под ним одежда темно-фиолетовая. Дух снега и ночи. Оборотень.
   – Здравствуй. Я рад, что ты пришел. – Сквозь усталость огоньки пробивались. Не удивился и не испугался.
   – Ты знаешь зачем?
   – Не затем, о чем ты сейчас думаешь. – Взгляд скользнул по рукаву куртки Аоки.
   «Он знает о ноже».
   Аоки понял – тянуть бессмысленно. Бить надо сейчас, пока тварь эта не успела кликнуть стражу. Но рука тяжелой была, свинцовой. Непросто выхватить нож, когда перед тобой стоит безоружный. И непонятно, то ли Йири настолько уверен в себе, то ли просто лишен чувства опасности…
   – Я многое перенес, – хрипло выдавил из себя Аоки. Только не дать остыть ярости своей…
   – Справедливо. Ты не считаешь? – и, не изменившимся тоном:
   – У тебя нож в рукаве. В самом деле хочешь ударить?
   В голове словно молния вспыхнула, мозг изнутри обожгла.
   – Хочу!
   Аоки качнулся вперед, взмахнул правой рукой – звук пощечины; сильно ударил, даже больно руке. Или не от удара больно?
   Тяжело дыша, посмотрел – враг его стоит спокойно, словно ничего не случилось. След от ладони горит – а на губах улыбка.
   – Зря. Ты и тогда заслужил. Впрочем, если тебе от этого легче…
   Тварь. Снова пытается с грязью смешать.
   – Ты совсем меня не боишься?
   – Но и ты не боишься меня. Сам пришел, и один.
   – Почему не зовешь своих?
   – Успокойся. Раз пришел – будешь моим гостем.
   – Нет! Я тебе не игрушка, – усмехается криво: – Ты ведь все еще мой господин.
   – Да. И наместник этой провинции. Чье слово ты хочешь услышать?
   Тени качнулись к ним – и замерли, повинуясь жесту-приказу Высокого. Йири смотрит на Аоки – пристально, долго. Потом разомкнулись губы – слова звучат тяжело.
   – Решай сам. Либо ты примешь мои условия – либо мне нет резона снова дарить тебе жизнь.
   – Жизнь? Такая, как в руднике?!
   – И там тоже надежда есть. Ты сейчас стоишь здесь – ты жив. Опусти руку. Я не боюсь твоего ножа.
   Аоки знает – это правда. Смерти он не боялся еще тогда, в Сиэ-Рэн. А сейчас – рядом охрана. Вряд ли убить успеет, раз упустил момент. Ранить? И дальше что?
   Никогда он не испытывал столь сильного унижения. Не сумел даже убить – и, хуже того, стоящий перед ним, похоже, и не сомневался в подобном исходе. Не считал Аоки достойным смерти, достойным хотя бы малейшего уважения. Заранее знал, что Аоки придет, что он здесь? Позволил, допустил бывшего слугу до своей высокой особы. Играл, как кошка с мышонком…
   Оставалось одно.
   Блестящее лезвие – это путь в Нижний Дом. Пускай. Неужто оборотень хочет именно этого? Не похоже. Он сказал «дарить тебе жизнь», считая, что все вершится по желанию его. Значит, есть возможность хоть тут противостоять его воле.
   Аоки улыбнулся – отчаянно, дерзко. Холоден и горек горный ветер, холоден, словно сталь. И ветер, и сталь давно уже друзья Аоки, Рысенка – хириши.
   Тот, напротив, смотрит пристально, чуть улыбается.
   – Тебя не сломали копи. Хорошо.
   – В том нет твоей заслуги.
   – Нет, – соглашается он. – И это хорошо, правда? Для тебя – хорошо?
   – Ты знаешь людей. Но не до конца.
   – Да, – легко соглашается. Поворачивается и бросает через плечо:
   – Пойдем со мной в дом. Нам ведь есть о чем поговорить.
   Зрачки Йири – большие, за ними – бесконечные черные реки, текущие среди скал, где нет ветра. Он больше не смотрит на незваного гостя, но говорит для него:
   – Когда-то на Островке я держал анару в руках. Те, что пришли за мной, сказали – еще не время. Теперь я повторю это тебе. Не время, Аоки. И ты… нужен не только мне.
   Аоки последовал за ним по ступеням, гадая, что из всего этого выйдет. Острая злость прошла, теперь он испытывал только удивление и настороженное любопытство. Человек, которого парень пришел убить, спокойно повернулся к нему спиной и шел впереди, даже нож отобрать не подумал. Задумай Аоки теперь ударить, охрана попросту не успела бы вмешаться.
   Йири провел его по длинному коридору мимо деревянных решеток с вырезанными оленями и лисами, мимо шелковых занавесей, прикрывающих арки.
   – Заходи, – откинул одну занавеску, чуть улыбнулся, взглянув на гостя.
   «Неужели он в самом деле рад мне?! – мысли Аоки мешались. – Но почему? Ведь я же пришел за его кровью! Он не боялся меня. О, Небо, он был мне рад! Неужто он так одинок? Но я – из его прежней жизни. Или он скучает по садам Сиэ-Рэн? Но что я для него? Память о том, как он был не один? Напоминание о хозяине… о господине? Вряд ли. Я слишком давно покинул дворец. И наша последняя встреча там…»
   Перед глазами встало спокойное лицо, еще совсем юное, взгляд в проем беседки, в сторону ласточек над прудом, снежинки на хаэне в цвет лепестков аконита…
   «Если быть честным, он хорошо управляет Окаэрой. Как может он, способный лишь подчиняться, сам приказывать людям – и добиваться повиновения? Или ему самому было приказано стать таким – но как можно такое исполнить?»
   В комнате было несколько мягких узких сидений, расставленных вдоль стен, теплых тонов ковры на полу, причудливо изогнутые корни словно выглядывали из углов, похожие на драконов, темные, отполированные.
   – Сядь.
   Аоки присел на кушетку, мрачно спросил:
   – Зачем ты меня сюда привел?
   Наместник вновь улыбнулся:
   – Становилось прохладно в саду. А ты в мокрой одежде, и наверняка просидел в реке много часов, обдумывая, как пробраться в дом.
   – Какого демона ты обо мне заботишься? – возмутился Аоки, чуть дар речи не потеряв.
   – А ты подумай. – И, видя перед собой все то же недоуменное лицо, пояснил:
   – Между нами стоит договор. Я забочусь обо всех своих людях.
   – Можешь подавиться своими благодеяниями!
   Йири с видимым трудом подавил усмешку:
   – Раз уж ты передумал меня убивать или умирать самому, нет смысла отвергать мое гостеприимство.
   – Как же, тебя всегда ведет долг, – издевательски протянул парень. – Но кроме долга ты не более чем пустое место, тень в человеческой оболочке.
   Тот не ответил, подождал, пока слуги, подобные проворным духам леса, не принесут гостю горячий напиток и закуску к нему, и лишь потом отозвался:
   – Долг постоянно ведет человека, неважно, осознает ли это сам человек. Мы сами накладываем на себя невидимые цепи, и нам не уйти дальше, чем позволят они.
   Странно могло показаться, что хозяин дома принимает как гостя того, кто едва не стал его же убийцей, беглого с копей да еще и собственного слугу впридачу. Но только на первый взгляд вся листва зеленая одинаково. У Аоки не хватило бы знания, чтобы словами выразить разницу, однако почувствовать эту самую разницу мог даже самый глупый крестьянин, сроду не видевший вышестоящих. Ибо в приветливом тоне была спокойная сила того, кто обязан заботиться о людях своих, поскольку они – всего лишь слуги. И ноты ровного голоса, плавные жесты и мягкая улыбка могли довести до бешенства, поскольку не таили в себе высокомерия. Высокомерие не к лицу тем, кто и вправду сильнее.
   «Я просто дурак, что подошел близко к нему! Надо было нож бросить…» – навязчиво крутилось в голове. А тот – смотрел понимающе, и не говорил ничего.
   – Да хватит! – не выдержал парень. – Считаешь меня идиотом, так и скажи прямо.
   – Нет, не считаю. Хотя сейчас ты ведешь себя не как умный. Ты сделал то, что считал обязательным – попытался сделать, вернее. Но правильно – ты не отказался сам от себя, не спрятался, как ящерица под камень.
   Еще и похвала от него! Чересчур много для одного вечера.
   – Как тебе удалось бежать?
   – Не скажу, не надейся!
   Кивнул. И не сомневался, видимо.
   – Не стану спрашивать. Значит, так было надо… – с непонятной насмешкой: – Пламя не удержишь в клетке, так?
   Аоки счел вопрос за издевку – пламя! То, что в душе горело, то, что вело – смеяться над этим?
   – Считаешь, все в твоей власти? Не только жизни, но и души людей?
   Йири оставил вопрос без ответа, но было видно – задумался.
   – Да, у тебя власть! Но ты делаешь все, что скажут те, кто стоит выше тебя! – запальчиво произносит Аоки, a Йири смеется.
   – Так устроена жизнь. Ты разве станешь дергать за хвост дикую хассу для того только, чтобы показать, что ты ее не боишься? Ах, ты – станешь! – смеется снова.
   И вспоминает, как отстранил от власти командира гарнизона Окаэры, став чуть ли не во главе армии. Дерзость неслыханная. Но ему позволили. Почему? Может быть, потому что верили – он делает что-то лишь на благо стране – и округу?
   Аоки видел задумчивость в глазах, и по-своему ее истолковывал.
   – Неужто тебе чего-то еще не хватает? Ты свободен делать все, что пожелаешь в Окаэре – и этого тебе мало?
   – Я никогда не буду свободным, даже так, как любой горожанин. Особенно теперь. Власть – это обязанность делать многое. Меня приучили подчиняться – и теперь это помогает мне управлять. Но свободы – нет.
   – Подчинение учит править?
   – Одно невозможно без другого.
   – Чушь! Я никому не подчиняюсь!
   – Неужто? И потом, кто идет за тобой? Назови их!
   Аоки молчал, кусая губы.
   – Слова, – наконец отзывается он. – О долге, о подчинении. Но есть и свобода, доступная любому смертному. Что же, не хочешь взять даже ее?
   – Не у кого. Это не кошелек с золотом, который доступен любому грабителю. Только у самого себя человек может взять такое… и дать, разрешить себе. А мои руки пусты – я давно отдал последние капли.
   Он поднялся неожиданно.
   – Довольно. Оставайся здесь, не стоит тебе ночью бродить по городу. Утром уйдешь, куда пожелаешь.
   – А если решу сбежать? – в голосе яд, но какой-то разбавленный, не способный убить.
   – Не сбежишь, раз я этого не хочу. Не пытайся лучше, иначе познакомишься с моей стражей всерьез. Подумай хоть раз головой, – и стремительно покидает комнату.
   Ночью Аоки не спал. Хотя, наверное, рад был бы заснуть, пусть даже видеть всю ночь кошмары. Потому что самый большой кошмар находился в этом же доме, отделенный от парня лишь несколькими стенами.
   Попробовал все же уйти – дверь оказалась открыта. И выбор ему оставили, надо же! И нож не отняли… Задвинул створку, сел на прежнее место, мрачно гадая, какое его действие придется больше по душе Йири, дабы поступить наоборот. Так ничего и не высчитав, махнул на бесплодные мысли рукой. Утром обнаружил, что дверь приоткрыта и за дверью никого нет, хотя готов был поклясться, что не слышал шагов.
   Аоки вышел на веранду, ступени которой плавно спускались в маленький сад. Зелень тут была темной, лохматой; серебристые, причудливой формы камни выныривали из зелени подобно сказочным животным. Сразу за садом находилась протока – открывался вид на горы Юсен.
   Йири стоял, облокотившись о перила, смотрел на протоку и горы. Невзирая на холод раннего утра, одежда его была совсем легкой, из тонкого шелка – в цвет молодой листвы; и сам он казался травинкой.
   Аоки подошел сзади, по-рысьи бесшумно. С усмешкой сказал:
   – Я помню, ты часто любил смотреть в окно на дали дальние… мой господин. Что, птичка все же хочет свободы?
   Тот даже не вздрогнул. Повернулся – Аоки поразило, насколько юным казалось его лицо. С улыбкой ответил:
   – Все богатые дома – клетки, дворцы тем более. Но лучше ли птице на воле?
   Аоки фыркнул:
   – Ненавижу все это! Хижина маленькой Хину гораздо уютнее.
   – Хину? И кто же это? – Аоки заметил, как вмиг изменился наместник: взгляд стал острее, движения – резче.
   – Какое дело? – грубо ответил парень. – Хочешь и ей жизнь искалечить?
   – Значит, пойдешь к ней? После копей познакомились, или она ждала тебя все это время? Неужто бывает второе?
   – Да ты… – словно ветка сосны, ощетинился весь. – Она ждала, надеялась, выходила меня, когда я пришел полумертвым…
   – Прекрасно. Может, ты знаешь еще людей, которые не чтут законы? Что полагается за укрывательство?
   – Какая же ты сволочь, – тихо сказал Аоки. – А я почти поверил тебе… – он отвернулся, сжал зубы.
   Йири рассмеялся тихонько.
   – Не беспокойся. Я знал, куда ты пошел после копей.
   – Так ты знал про нее? Откуда? – от удивления он не почувствовал ярости, хоть его провели, как мальчишку.
   – Эта девочка приходила сюда. Просила тебя освободить.
   Аоки замер.
   – А ты…?
   – Я не стал ее слушать, как видишь. Или ты не бежал?
   «Хину…маленькая Хину…» – Аоки почувствовал жалость, и нежность, и боль за то, что обижено было доверчивое юное существо. – «И ведь мне ничего не сказала потом. Смелая моя девочка…»
   – Почему ты прогнал ее?
   – Скажи, ты был бы мне благодарен, подпиши я приказ о помиловании? – впервые парень видел на лице Йири столь откровенную издевку.
   – Да ты в самом деле нечисть, – по коже прошел мороз. – Это уж слишком!
   – И мне так показалось, – кивнул молодой человек. – И что же дальше?
   – Дальше? – не понял тот.
   – Чего ты хочешь от жизни, Аоки?
   – Я и сам не знаю, – честно признался парень.
   – Почему ты выбрал такой путь?
   – А что мне было делать!? – слегка раздраженно отозвался Аоки. – Ты пробовал бродить голодным по дорогам зимой?? У тебя-то все есть!
   – У меня ничего нет.
   – Кто бы говорил! – пробормотал Аоки немного растерянно, а тот продолжил, как ни в чем не бывало:
   – Тебя любит хорошая девушка. Ты вернешься к ней?
   – Хину…Да, я останусь с ней. Она…заслужила счастье, хоть я и не лучшее, чего можно желать.
   – Да, ты и счастье – разные вещи, – безжалостно подтвердил Йири. – Не считаешь, что подобное «благодеяние» не слишком честно по отношению к ней?
   – Она и вправду мне дорога.
   – Как угодно.
   Молчание повисло, совсем как легкая дымка над протокой.
   – Я завидую вам.
   Словно хрупкая ваза разбилась – испуг, протянутая рука, и лишь потом понимание, что уже нет смысла собирать осколки. Аоки хотел ответить дерзостью, но не получилось.
   – Почему?
   – Вы – живые…
   Снова тишина прошла по террасе, прозрачно-серая, проводя по гладкому камню полами длинной одежды.
   – Я не стану отпускать тебя совсем, Аоки. Иди – желаю вам счастья. Но будет день, и я тебя позову. И ты придешь, даже если не будешь того хотеть. Придешь сам.
   – Это еще почему?
   – Потому что мы связаны… Судьба трижды сводила нас, и я не верю, что она успокоилась, – в голосе почудилось напряжение, словно говоривший и сам не понимал, к добру ли подобное будущее.
   Вода была спокойна. Тихонько покачивалась осока, словно в такт собственным мыслям.
   Аоки ощутил мгновенный порыв опуститься на колено перед ним, не зная иных способов выразить согласие и смутное понимание чужой души, едва ли не жалость – и восхищение. Других таких – не было. И хорошо, что не было.
   Но он сдержался и только сказал:
   – Да. Я приду.
//-- * * * --//
   – Я просто сбежал, – выдавил Аоки. Непривычно признаваться в трусости. – Похоже, он нуждался во мне…и отпустил.
   – Нуждался? Ты понадобился ему сразу, как бежал с копей? До этого был не нужен? Или, скажешь, это он устроил тебе побег? – она просто задыхалась от возмущения – она, маленькая бессловесная птичка.
   – Подумай, что он сделает, вернись ты к нему!
   – И что же?
   – Такую же тень из тебя, как все его люди! Они могут только следовать за ним, исполняя приказы. Ты – не такой, и он хочет получить и твою душу!
   – Да перестань, – он с досадой поморщился. – Эти сказки…
   – Сказки!? Ты уже наполовину его – и это после всего, что вынес! Почему, Аоки? Что он сделал? Что он сказал, когда ты пришел к нему?? Я не хотела… видит Небо, я пыталась тебя предупредить. О! Я боялась, что он просто убьет тебя, но он куда страшней, чем я думала! – Хину всхлипнула, силясь сдержать громкий плач, и побежала прочь.
   – Вот дурочка, – Аоки поднялся, начал ходить кругами. Позвал наконец:
   – Хину!
   Молчание.
   – Хину! Ну, и демон с тобой, – рассердился он наконец. – Все эти байки…ты меня слышишь ведь, я знаю – ты прячешься вон за тем камнем. Так вот – это байки для женщин. Я достаточно видел, чтобы смеяться над рассказами о Забирающих душу и прочими побрякушками.
   Девушка вышла из-за камня.
   – Пообещай, что не будешь думать о нем.
   – Опять за свое! Я его человек. Он имеет право призвать меня.
   – А ты имеешь право послать его далеко.
   – Ну, знаешь! – теперь Аоки не выдержал. – Это здесь, в горах, неведом долг между господином и тем, кто ему служит, а я все же в столице вырос.
   – Ты ли его ненавидел?
   – Я и сейчас…не слишком люблю. Но я ему кое-что должен.
   – Ты сейчас говоришь это! А раньше – хватался за нож! Что он сделал с тобой?!
   – Будешь моей женой? – спросил грубо, решив одним махом прервать неприятный обоим разговор. Хину глотнула воздуха, запнувшись на полуслове.

8. Игрушка

   Кукол найта делают из лучших материалов, одевают в шелк и парчу. Эти куклы дорого стоят – в бедных домах не сыскать их. Найта, забавные, яркие – символ благополучия. На празднике куклу вынимают из сундука и передают из рук в руки по кругу. Веселые добрые найта одарят благополучием каждого прикоснувшегося. Так верят люди, и обряд сей исполняют с особенным удовольствием – и дети, и взрослые.
   Праздник длится три дня, и полны радости эти дни.
   А еще во время праздника сури-ко человек, играющий Посланника Неба, ходит из дома в дом, принимая все приглашения. Его посещение – радость для хозяев и приглашенных гостей. И невозможно отказаться от приглашения. И, чем полнее одарит тебя Посланник, тем удачней будет твой год.
//-- * * * --//
   – Скоро день сури-ко. Я должен участвовать в представлении. – Глаза Айхо блестели, плескалось в них солнце.
   – Какова твоя роль?
   – Посланника. Готовиться к этому…неделю, не меньше. Обряды, вы помните?
   – Помню. Значит, будешь принимать приглашения?
   – Иначе нельзя, – немного растерянно говорит тот.
   – Конечно. И отказать в исполнении желаний нельзя, не так ли? – очень спокойно спрашивает.
   – Отказать? Зачем? – растерянно спрашивает актер. – Это же праздник…
   – Ты свободный человек. Ты можешь идти.
   Ни разу не слышал такого голоса. Холодный… неживой. Именно такой голос услышать боялся тогда, в самом начале… услышать, а потом увидеть проступающий знак. И сейчас испугался не менее, только иначе.
   – А потом… вы позволите мне вернуться? – язык немеет от дерзости произнесенного.
   – Зачем? Либо ты здесь, либо нет. Я не собираюсь делить свои игрушки с другими.
   Только охнул, – настолько больно стало, что даже не закричать. Склонил голову, руки упали. На пол опустился – поникший стебель. Ощутил смычок под рукой – словно живое в ладонь толкнулось. Не думая, поднял его.
   – Раз взял, играй.
   – Да, господин, – прошептал. Тихо – чтобы услышать, надо было к губам нагнуться. Не слышал.
   Так же тихо запел тоо – смычок словно боялся поранить струны. Айхо сидел на полу, неудобно играть – но не двигался. Только пальцы и кисть, в которой смычок, порхали над полом. Красная безрукавка казалась большим лепестком мака. А цветы, вышитые на ней, были белыми.
   – Я не держу тебя, – голос, как всегда, ровный, певучий. И равнодушный. – Нельзя запирать искусство. Ты сам согласился и хотел быть здесь.
   – Я не знал…
   – Теперь знаешь. Ты не нуждаешься в моей защите, я не нуждаюсь в кукле – найта. Больше разговоров не будет. Думай сейчас.
   Тоо замирает на миг – и снова плачет безнадежно и тихо. Он не возразит. А что тут сказать? Нельзя плыть по двум рекам сразу. Айхо вернется – вернутся и те, другие. Разве иное возможно? Он – всего лишь игрушка, из тех, которыми восхищаются на празднике кукол. Да…и после укуса змеи спасали всего лишь игрушку. А разве же он – настоящий? Актер, носящий чужие лица. Чужие…
   Сказать, что отныне никому не позволит коснуться? Да разве поверит? И если без защиты своей оставит, рано или поздно придется у других защиты искать. Так уж заведено для таких, как Айхо.
   Сцена… Темнота зала – и светильники, бросающие призрачные круги на деревянный настил подмостков. Неслышное дыхание зала… Когда Айхо стоит на шершавых досках, слышит биение сердца героя, который отдал ему все, лишь бы на короткое время стать живым. А он сам – кто? Неужто всего лишь красивая кукла? Но как неживое может дать жизнь?
   – Кто я, мой господин? – шепотом произносит, не опуская смычка.
   – Ты – это ты. А вот какой ты, реши сам.
   Это звучит сухо и безразлично. И неподвижно лицо, и взгляд свысока – так богатый всадник на лужу посмотрит, по которой породистый конь проскакал.
   И не выдерживает Айхо этого взгляда – тоо зазвенел, из рук выпущенный.
   – За что?! – простирается на полу, – так падает раненый, знающий, что умрет, тот, чья рука пытается зажать рану, не пустить кровь наружу – бесполезно. Не плачем, кровью захлебывается, позабыв про должное обращение:
   – Кем ты меня считаешь – куклой без души, без привязанностей? Найта, и только?! Если я ничего не значу, вели убить сейчас! Сделай, что хочешь – лишь благодарность услышишь! Только не так, безразлично! Я же поверил тебе!
   Приподнялся на локте, к шелку ханны Йири щекой прижался – фиолетовая прохлада, горные сумерки. А циновка, на которую упал до этого, узор свой на коже оставит надолго.
   – Ты – сердце мое, сцена – воздух. И без тебя не могу, и без театра, где вырос… А остальное… Я же не виноват, что другого узнать не успел! Убей…прикажи, это сделаю сам, если слугам не хочешь доверить…не могу больше…
   – Иди.
   Равнодушные сумерки, легкие. И голос им под стать.
   – Не навсегда?! Нет?!
   – Иди.
   …Теперь плачет – капли большие, тяжелые. Не напоказ, давно уже не напоказ – а сейчас и вовсе – один. Никого больше в комнате нет. Дорога пуста.
   Подмостки ждут Айхо Инорэ, сад зовет свой алый цветок. Свободен. Один.
   Два дня спустя был праздник сури-ко, радостный день.
//-- * * * --//
   …Куклы танцуют, в их руках – игрушечные музыкальные инструменты. Только почему-то в центре он постоянно видит себя с такой же игрушечной кисточкой – и печатью. Кукольный хоровод вертится вокруг него, и радость на искусно раскрашенных лицах.
   «Я пытался получить что-то иное. И дать иное. Смешно…»
   Единственный был – живым. Но он ушел – и правильно. Живому не место здесь. Правильно…
   Вспомнил, как Асахи сломал футляр и швырнул в угол. У Йири не хватит сил сжать футляр так, чтобы сломать. А бросить – смешная выходка. Нелепая.
   «Я схожу с ума…»
   В доме главного судьи ему всегда были рады. Еще когда хозяин дома считал тихим и безобидным молодого человека, прибывшего из Столицы, чтобы занять самый высокий пост.
   Совсем юная девушка с лентой принесла поздние цветы – огромные, белые. Склонилась при входе, выпрямилась, положила цветы в нишу. Так, без вазы – словно в саду.
   Красивая игрушка. Взгляд остановился на отточенных движениях ее рук и на гематитовых браслетах. Заметив интерес на лице гостя, господин Исуру еле заметным жестом дал девочке понять – замри на месте. Пусть он смотрит на тебя.
   Он и вправду смотрел. Разглядывал такое знакомое.
   «Я пытался забыть про вас. Но я – такой же, как вы. Вы должны быть моей свитой, и только вы… Но так не получится – значит, вы должны быть в моем доме. Так – правильно».
   Исуру понял, что гость не станет возражать против подарка.
   Ночью в саду пел къонг, пересмешник. Птица, которая издевалась над целым светом, и никто не властен был наказать ее, или хотя бы заставить прервать прихотливую песенку.
   – Возьми, – Йири протянул девочке золотую застежку – причудливое сплетение стеблей и бутонов горицвета, тончайшую работу ювелира. Сюда бы алые камни… но таким, как она, не пристало носить самоцветы, кроме одного. Заметил – она испугалась. – Что-то не так?
   – Господин мой… она же бесценна, – девочка говорила только когда велят. Хорошая выучка…
   – Пустое. Красивые изделия нуждаются в подобающем обрамлении.
   Он должен был почтить своим присутствием праздник. Заставить никто не мог – все равно должен. Быть среди смеющихся горожан столько, сколько необходимо. Среди? Нет, над ними. Кто же осмелится подойти близко? И кому он позволит подобную дерзость?
   Серебряный воздух, и высоко-высоко – летящие точки. Птиц держит небо, людей – земля.
   Волосы у девочки были словно шерстка котенка. А лицо не менялось с наступлением сумерек.
//-- * * * --//
   Не хотелось заниматься ничем. Раньше, даже когда просто стоял неподвижно и смотрел в окно, само существо его было занято созерцанием. Сейчас – ничего.
   Девочка эта, игрушка… ее можно убить, она постарается даже не вскрикнуть. А ему словно камень на шею… нет, все тело – камень.
   Он обернулся к лампе, но она не была зажжена – день в полном разгаре. Мертвая лампа. Бездумно протянул руку, открыл резную шкатулку с самоцветами, достал один – алый. Ограненный, он ярче горел, смеялся. В нем жил огонь.
   Поднял самоцвет выше, вглядываясь внутрь.
   Стенки каменные то ли оберегают огонь, то ли держат пленником. Или все это иллюзия, причудливая игра света, а никакого огня и в помине нет?
   Девочка не поднималась с ковра, не поднимала глаз. Красивая. Тело словно выточено из шелковистого смуглого дерева. Камень и то более живой, чем она.
   Куклы… и ему нужно быть среди них. Кукла, сотворенная из человека – лучшее, что можно увидеть. Просто люди не бывают настолько изящными, настолько безукоризненными.
   Прижал пальцы к виску.
   А еще есть актеры. Совсем другое, словно оборотная сторона вышивки.
   Он никогда не поймет этих детей подмостков, потому что он никогда не играет.
   Неискренние, непостижимые, неправильные. Но можно смотреть на них – и сознавать, что ты – по другую сторону? Легче смотреть на ложь, на изначально искусственное, чем видеть несовершенное настоящее – или совершенное, но уже неживое.
   И все же хотя бы один из них смеется, когда весело, и кричит, если больно…
   Йири приказал сопровождающим следовать за ним к театру Рэита.
//-- * * * --//
   На празднике Айхо улыбался отчаянно – серебряная краска на лице, подведенные фиолетовым и синим глаза. Совсем прежний, только немного испуганный. Чего бояться-то? Однако, стоило протянуть к нему руку или случайно коснуться, вздрагивал, и тут же вновь улыбался, словно ему грозило жестокое наказание, и улыбкой надеялся очаровать невидимого палача и тем если не спастись, так хоть отсрочить неминуемое. Потом был пир, и не в одном доме, во многих, и надо было заглянуть везде, откуда пришло приглашение. Он и заглядывал. Только потом, сопоставив, поняли, что везде вел себя одинаково – появлялся, словно серебристая звенящая дымка, весь в невесомые струящиеся складки завернутый, и на лице маска была. Снимал ее на миг, как положено, и исчезал вроде краску поправить. Только пока его ждали, оказывался уже в следующем доме. Так за долгую ночь обошел многих, и нигде не остался хотя бы на четверть часа. Многие были в гневе, однако сказать ничего не могли – появился, ни отказом, ни чем иным хозяев не оскорбил. А дальнейшее – дело желания. Не умеет сказать «нет», так и не говорил. Попросту исчезал.
   – Ну, ты себе нажил неприятностей, – хмуро пророчил Вьюрок на другое утро. – Мало было змеи? Теперь-то никто не защищает тебя. Смотри, подстерегут вечером, заберут в дом на окраине или вообще в какую деревню, и все.
   – Пусть.
   – Да ты в уме ли?
   – Да. Если заберут силой, моей вины в том не будет.
   – С чего это ты за прошлое вину начал чувствовать?
   – Не за прошлое. Не хочу – в настоящем.
   Вьюрок и еще двое по-очереди ходили за ним повсюду следующие два дня. Вроде как обошлось, или отложили расправу. Айхо же, не замечая следящих за ним друзей, бесстрашно порхал по улицам, хоть ночью один, хоть в самых опасных районах, словно нарочно искал чего на свою голову.
   А потом был спектакль, пьеса известного автора – «Серебряный свет и осока».
   Фигуры в белом, зеленом и черном – смерть, жизнь и тайна – цепочкой двигались по сцене, бесшумно, и серебряные светильники в их руках горели робким огнем. Айхо был один среди них – без маски, без капюшона. Алая повязка на лбу, колокольчики на запястьях. Беззащитный – один.
   Перед взором его все смешалось – и юноша не понимал уже, где игра, а где явь…

   Он шел по небу…среди неба…. порой забывая, кто он – и вдруг услышал детский голосок.
   – Айхо!
   Оглянулся на голос – неподалеку стояла девочка в белых одеждах, похожая на цветок озерной лилии…
   – Не правды ли ты ищешь?
   – Нет. Я ничего не ищу.
   – Тогда иди дальше…
   – Кто ты?
   – Я… правда… Но ты ищешь не меня… – она исчезла.
   Шел дальше, а по щекам текли слезы, смывая звездную пыль – серебряный грим.
   – Айхо! – послышался звонкий голос. – Айхо!
   Он оглянулся – скорее на голос, чем на имя. Не понимая, кого зовут. Девушка, юная и прекрасная…
   – Не надежды ли ты ищешь?
   – Что такое надежда? Ее нет у меня. И не надо…
   Она исчезла… Он сел прямо там, среди темноты, обхватив руками колени.
   И снова голос. Мужской на сей раз.
   – Айхо, Айхо! – его звал могучий воин, в сияющих бронзой доспехах и с оружием.
   Айхо посмотрел искоса, толком и головы не поднял.
   – Не мести ли врагам ты ищешь?
   – У меня нет врагов.
   Воин исчез. Юноша не двигался с места. И снова голос, тоже мужской, но старческий:
   – Айхо, Айхо! – на сей раз это был белобородый старец, с добрыми и мудрыми глазами. – Не милосердия ли ты ищешь, малыш?
   – К кому?
   – К себе и к миру.
   – У кого?
   – У себя и мира.
   – Я никогда не желал миру зла. Во мне не надо искать милосердия, оно было всегда. А миру нет дела до себя самого.
   – Значит, не меня ты искал. Что ж, у тебя один путь – к старухе с большим котлом. Она знает все и обо всем. Она знает и то, чего ты ищешь. Она позовет тебя по имени. Но помни – она та, чьего имени страшатся люди всех миров. Она потребует у тебя платы за познание. И если слишком высокой покажется тебе цена – в свой черед позови по имени ту, кого не встретил ты на небесном пути.
   И старец исчез.
   Он лег прямо там, раскинув руки, и глядя… вверх?
   Молчание, долгое как вечность.
   И вдруг…
   – Айхо! – голос старческий, дребезжащий. – Айхо!
   – А? – юноша обернулся, испытывая лишь безразличие. – Кто меня зовет??
   Он увидел старуху. Она шла с трудом, опираясь на клюку, волоча за собой пустой котел.
   – Помоги мне, Айхо. – проговорила.
   – Конечно, бабушка! – кинулся к ней, подхватил котел. – Куда нести?
   – Да здесь и поставь сынок… ох, умаялась… набери-ка звезд, да разведем огонь…
   – Звезд? – удивленно рассмеялся.
   – Звезд, звезд… звезды – лучшее топливо. вот тебе корзиночка да лопаточка – подала ему корзину и лопаточку – они были сделаны из чего то белого….кость.
   Айхо отправился набирать звезды… точнее, снимать их с неба. Перепачкал все руки серебряной пылью, но набрал полную корзинку – при касании лопаточки звезды высыхали… и падали в подставленную ладонь.
   Вернулся к старухе.
   – Вот, бабушка…
   – Высыпай их на землю сынок.
   Высыпал. Старуха сложила их горкой.
   – Теперь как бы нам воды добыть…возьми ведрышко, Айхо, зачерпни немного неба… – и ведро было из белой кости.
   Зачерпнул – и небо стало жидким. Старуха вылила его в котел.
   – А теперь огня бы… дай-ка руку, сынок.
   Как завороженный, он протянул руку.
   Она достала иглу из белой кости… уколола его ладонь, и кровь брызнула на сложенные звезды… и заплясал огонь…
   – Почему? – растерянно спросил Айхо, глядя на пламя.
   – Нет лучше огня, чем огонь из крови, сынок… Ну, готово, – старуха прищурилась: – Знаешь ли, кто я, малыш?
   Юноша качнул головой.
   – Меня люди Смертью зовут, – проговорила старуха.
   Айхо взглянул на нее – а ведь не страшно. Кивнул.
   – Я хочу взять твою жизнь, Айхо. Твою молодую жизнь. Для того и огонь разожгла.
   – Такова твоя плата за помощь?
   – Такова моя суть. Я – Смерть. Смерть возвращает память… память и боль. Но отбирает жизнь. Ты и так помнишь все. Значит, мне нечего дать тебе.
   – Я бы хотел только одно, – сказал он с тоской. – Я не встретил этого…
   И прозвенели в воздухе слова Милосердия.
   «Иди прямо – придешь к старухе с большим котлом. Она знает все и обо всем. Она знает и то, чего ты ищешь. Она позовет тебя по имени. Но помни – она та, кого страшатся люди всех миров. И если захочешь спастись от нее – позови по имени ту, кого не встретил ты на Небесном пути».
   И он позвал… громко… звенящим от напряжения голосом – ту, что так и не встретил…
   – Если ты есть – найди же меня!
//-- * * * --//
   Он исчез, дымом растворился в вечернем воздухе. Несмотря на то, что потрясла его игра зрителей, и многие жаждали хоть слово сказать ему. Знал – друзья и другие актеры будут обижены, и все же простят. Прощали всегда. Айхо покинул Квартал и пошел вдоль реки – круглые оранжевые фонарики горели над лодками. А вода была тихой, черной. Глубокой. Лодочники со смехом что-то говорили ему. Айхо присел у кромки воды, смочил пальцы, взял в руку ракушку с острыми створками. Долго вертел ее – бездумно, пока не порезался.
   Задумчиво поглядел на ладонь – кровь поблескивала в свете луны и фонариков. Юноша поднялся, побрел дальше, на окружную дорогу. Тут было совсем темно. Темноты он боялся, как и одиночества. Мало ли кто или что блуждает во тьме…
   Добрался до старого ильма – обнял широкий ствол, прижался к коре. В детстве все горести дереву-другу рассказывал, а сейчас – что расскажешь?
   Холодно было. Когда совсем замерз, медленно оторвался от древесного ствола, пошел дальше.
   Айхо плелся, не думая – уже глухая ночь наступила. Только чуть ли не носом в ограду уткнувшись, понял, где очутился. Пустым был маленький домик. Юный актер опасался пустых помещений, кроме разве что родного театра. Но во двор зашел, не раздумывая. Калитка не заперта. Мимо коновязи прошел, мимо кустов шиповника – те давно не цвели, осень. А последних ягод не видно было сейчас. Песок еле слышно под ногами поскрипывал, словно еще кто живой рядом шел.
   Юноша на ступени поднялся, на ручку двери нажал – дверь легко поддалась, отошла в сторону. Сам не понимая, как решился в пустой дом зайти, через порог перешагнул. Дом пустой и чужой… нет, не чужой. Родной. Поэтому и не страшно.
   Айхо добрался до комнаты, где жил недавно, бросил взгляд на решетку – да, ее починили. Не раз видел новую – а все кажется, застанет изломанную, через которую к жизни вырвался. Свернулся на постели калачиком. А вокруг тихо было, совсем тихо. Звуки порой доносились издалека, но дом их в себя не пускал. То ли гостя оберегал, то ли пленника сторожил. Не сразу понял Айхо, что слезы по лицу катятся – тоже тихо, безнадежно – не остановить. И не останавливал, и волосы с глаз не откинул. Только еще больше сжался в комочек.
   И так было долго.
   Не сразу увидел, что в дверном проеме кто-то стоит. Замер, сердце прямо к горлу скакнуло – ведь ни единого звука не донеслось… как?? И… кто??
   – Не бойся.
   Голос услышав, только вздохнул судорожно – сердце, миг назад в горле стоявшее, упало куда-то в пропасть.
   – Иди сюда.
   Словно в беспамятстве, качнулся вперед, упал на колени, вцепившись в край ханны – под пальцами шелк сминался, а с губ совершенно бессвязное срывалось, и неосознанно-дерзкое:
   – Не могу… не могу я так больше…пожалуйста…
   Йири поднимает мальчишку, в первый раз прижимает к себе. Крепко держит, пытаясь согреть, унять дрожь его.
   – Да успокойся же… хватит. Не с чего так…
   Хотел много сказать, но в горле пересохло, и единственная фраза удалась:
   – Почему – здесь?
   – За тобой следил мой человек. Близко не подходил. Слежку шини разве что осенние цикады выдать могли, да и те полусонные… Но и без него я знал, куда ты направишься, – улыбнулся: – Даже сейчас в городе не так безопасно, чтобы оставлять тебя одного.
   И легонько отстранил Айхо – словно выставил за границу некоего круга, куда впустил по ошибке. Вгляделся в расширенные глаза мальчишки:
   – Доволен ролью своей?
   – Не знаю…
   – А прошлым… праздничными днями?
   – Да, господин. – К чему оправдываться? Он не сделал ничего, достойного порицания… а Высокий либо знает об этом, либо не захотел знать. Тогда и оправдания бесполезны.
   Сказал – и вновь опустился на пол, глядя перед собой – далеко, на ту дорогу в черном небе. Услышал, что позвали по имени – как и там.
   – Айхо!
   Не осмелился отозваться.
   – Скажи, неужто нравится подобная жизнь?
   – Это было совсем неплохо… раньше.
   – С двенадцати лет? Ты и сейчас почти ребенок еще… слишком рано.
   Айхо ответил, и слова горькими были, словно мед диких пчел:
   – Те, что рождены наверху, имеют право оставаться детьми куда дольше. Простите, мой господин.
   Йири кивнул задумчиво:
   – Да, ты прав.
   – Я не говорю о вас, – поспешно добавил юноша. – Такие, как вы, верно, взрослые с самого детства.
   – Нет, Айхо. Но об этом не будем.
   – Простите, – он опускает лицо. Но не выдерживает:
   – Все мы – игрушки… Все, кто умеет развлечь. Так какой смысл в таланте? Стать тем, за что платят дороже?
   – Это не так, – голос медленный, словно говорящий всерьез думает над собственными словами – и преодолевает сопротивление их. – Можно стать большим. Трудно это…но можно. Тебе дано подлинное. Если удастся – ты проложишь дорогу, по которой пойдут другие.
   – Другие – кто? – кажется, он забыл, с кем говорит – неподдельная горечь в словах. – Те, у кого власть, у кого сила, ходят по своим тропам.
   – Нет, мальчик. У всех есть душа. Даже у тех, кто кажется тебе воплощением всемогущества. Душа, которая так же ранима и просит счастья, – и завершает на сей раз очень тихо: – Я знаю.
   – Я хотел бы стать одним из ваших людей. По-настоящему служить вам.
   – Ты делаешь больше.
   – Нет… я всего лишь исполняю повеление наместника, но не приказ моего господина, – он помедлил, – но… иначе ведь быть не может, правда?
   – Актеры могут быть на службе у кого-то, но это неправильно. Разве что они – тайные шин. В другом случае нельзя прятать то, что должно принадлежать людям.
   – Людям…всем, без разбору. А ведь они разные.
   – Ты совсем не о том. Чистое пламя нельзя прятать в колодец. А ты боишься, что я оставлю тебя?
   Он кивнул, избегая смотреть в глаза.
   – Клятва верности и господина обязывает заботиться о слуге. Но у тебя другая дорога.
   – Нет у меня дороги…
   – Ты уже стоишь на ней. Только боишься открыть глаза.
   – Да… Алый Цветок, – усмешка такая, словно ему больно. Однако лицо тут же становится беспечальным. – Мне есть, чем гордиться. Не каждого так назовут.
   – Как думаешь, какой цвет у сердца? Тебя зовут так, как надо. – Йири протягивает руку, касается его волос кончиками пальцев. – Смотри в глубину – там подлинная суть слов, а не то, что им приписали люди.
   Айхо помедлил, спросил неуверенно, не понимая, простили его или же нет:
   – Можно остаться?
   – Конечно. Тебя будут охранять всю ночь. Разожгут огонь… ты же замерзнешь иначе.
   – А вы меня покинете?
   – Я должен. Никто из нас себе не принадлежит.
   – Не бросайте меня, – шепчет беззвучно.
   – Я вернусь, как только смогу. Или не веришь?
   – Я люблю вас.
   – Я знаю, Айхо.
//-- * * * --//
   Зима пролетела, как не бывало. Теплая для северо-запада. Снегу выпало почти по колено, однако он не обжигал пальцев, а словно согревался в ладони. Дети играли в снежки, как-то и Ниро с детишками слуг затеял такую забаву.
   В округах все было спокойно, сонно даже. Впервые за долгие месяцы Йири мог отдохнуть. Но отдыхать он отвык, и понятия не имел, чем заняться. Пробовал обучить Айхо верховой езде – тот лошадей любил, но побаивался; однако актер оказался не слишком способным учеником. На прогулки Высокий брал его и Ниро, охрана держалась сзади. А мальчишки-ровесники, один в светло-синем – цвета Дома Хита, а другой в черном, в надвинутых на лоб капюшонах, следовали за ним – первый радостно и свободно, второй отчаянно сжимая поводья, чуть ли не вцепившись зубами в гриву.
   Разве что Ниро догадывался, почему господин порой останавливает коня и смотрит бездумно, словно рассчитывал встретить кого-то и вспомнил, что этого кого-то здесь нет. Догадывался – но лишь наполовину. И даже он не мог понять, почему господин держит при себе мальчишку-актера и редко всерьез обращет на него внимание.
   В театре Айхо часто бывал, играл на сцене, как прежде – больше его не трогали, разве что поглядывали издали.
   Зиму прожили. Вслед теплой зиме и весна пришла ранняя, только снег стаял – бронзово-зеленые жуки закружились в воздухе с грозным гудением, ящерицы позабирались на камни и грели спинки под солнечными лучами.
   Айхо, подобно девушкам, набрал первоцветов и украсил весь домик, даже конюшню не забыл. Лошади, и той цветы в гриву вплел. А второй венок ей на шею надел. Наместник увидел, и долго смеялся – как же иначе, при виде собственного скакуна, лучше которого не было на всем севере, убранного съеденным частично венком. Таким веселым, как этой весной, Йири еще не видел никто в Окаэре, никто и помыслить не мог, что он бывает таким.
   И люди шептались – с чего бы? И не сулит ли это решительных перемен в жизни провинции или города?
   А потом наступила весна настоящая – сады зацвели, гул темно-золотых пчел наполнял воздух.
   На невысокой каменной тумбе, на берегу реки стояла фигурка, держащая тоо в руках. Праздник весны – не дело запираться в домах, если деревья усыпаны белым и розовым снегом, если вода бежит, обновленная. Не дело запираться в домах, когда все вокруг радуется – и не след закрывать свои чувства на ключ, словно ставни зимой от мороза. Нельзя, но по-человечески! Как можно противиться миру, если мир предлагает разделить с ним полет и радость!? Если мир уничтожает старое, отжившее, словно ломается лед – и тает, словно сухая земля вскрывается, выпуская росток?
   Айхо стоял неподвижно – только рука со смычком летала. Обычно тоо держат сидя, но сейчас мелодия не позволяла этого. Фигурка в темно-красном на темном возвышении. Музыка радости – серебряный свет заливал все вокруг, смеясь и ликуя. Гневная музыка – скалы вздымались, проклиная тяжесть свою, кипящие реки взлетали в небо, и солнце сжигало само себя, не в силах более умирать каждую ночь.
   «Вот каким ты бываешь!» – успел подумать Йири, и больше не думал уже ни о чем. Перед глазами возникла огненно-золотая птица, она билась о клетку, разрывая ее, словно прочную паутину. Далеким насмешливым эхом звучал голос Аоки, ребенка огня, но его заглушала музыка.
   – Довольно! – горстью ледяных игл вырвался голос. Люди вскочили, оцепенев. Но музыка не подчинилась – всадники ветра неслись сквозь туман, как нож летит к сердцу. И рвался из сердца другой клинок – собственная душа.
   – Довольно, – едва шевельнулись губы, и музыка оборвалась. Но гнев ее все еще наполнял воздух.
   Движение руки – и люди спешат разойтись. А Йири подходит к тому, кто застыл на каменной тумбе. Руки Айхо дрожат, и слезы в глазах. Он совершенно обессиленным выглядит.
   – Ты что-то сделал сегодня, – говорит ему Йири. – Но пока я не знаю, что. Возможно, сделал ты это зря.
   И он тоже уходит.
   Долго сидел, опустив подбородок на сцепленные руки. За стенами шуршал ветер, а может, горные духи подобрались поближе к дому и шептались друг с другом. Когда-то он видел их – там, дома… в деревне. И в Сиэ-Рэн – тоже видел. А здесь – позабыл, что они живут на земле. Когда-то он умел рисовать их обманчивый облик, и люди с опаской смотрели на эти рисунки. Когда-то он рассказывал сказки, в которые люди верили. А теперь…
   Дарители. Оба. Но один отдает все до капли, не жалея себя, безрассудный, по-детски доверчивый даже к врагам. А он, Йири, построил высокие стены, и делает только то, что его обязали делать. Много, и пользу приносят его дела – но все же…
   И как называют его самого?
   А вокруг – игрушки и толпа чиновников, не видящих дальше собственного носа и тех бумаг, что лежат перед этим носом, чиновников, похожих на высушенных морских коньков. Потерять то, что еще не умерло… ох, как не хочется. С чего бы? Ведь недавно еще об этом не думал. Не до того было. Мало ли – пустота, зато дел по горло.
   А потом появился мальчишка, следующий за любым, боящийся темноты, пьющий киуру, не умеющий достойно распорядиться даром своим – и правый в самом главном. Или же нет? Но почему он тогда – настоящий, несмотря ни на что?
   Эту ночь Йири не спал. Закутавшись в темный шелк, стоял на ветру и смотрел на серебристую рябь реки. Холодно было. Музыка все еще звенела едва слышно – в шорохе листьев, в комарином гудении, в перекличке ночных птиц и случайно доносившихся окликах.
   Привычно пусто – но почему-то больно от этого. Словно не просто вылили воду из сосуда, но тщательно отчистили стенки изнутри и снаружи. А с рассветом он понял, чего так не хватает.
   Прошел в свою комнату, велел принести бумагу, краски и кисти.
   Он давно не рисовал. И теперь с некоторым удивлением держал в руках лист – будто недоумевая, почему не брался за любимое дело столь долго и получится ли хоть что-то теперь. Небо, розовое, по-утреннему застенчивое, распахивало просторы для птиц. Йири не смотрел на краски. Он слушал утренние голоса. А потом потянулся за кистью.
   …Розовые и серые горы, тропинка, на переднем плане – стебельки чабреца. На одном из них – паутинка, и роса, крошечная капелька, вот-вот сорвется с листа. Нежная дымка, полуразмытый рисунок. Спокойный и тихий, как сон ребенка возле матери.
   Йири смотрел на готовый рисунок. Столько покоя было в горном пейзаже, столько ласки и жизни. А солнце уже шествовало по небу уверено, и, всего в пол – ани отсюда, проснулся уже белый домик, украшенный каменной золотистой резьбой.
   – Айхо… – сорвалось с губ вслед за улыбкой. – Спасибо.

9. Печать

   – Позвольте взглянуть? – Айхо робко потянулся к руке. Перстень этот он видел неоднократно, и мельком оттиски, оставленные им, видел; однако рассмотреть как следует не удавалось. Господин с улыбкой протянул руку – на золотом круге печатки взмахивал крыльями журавль.
   – А для важных приказов – большая печать, – нараспев произнес юноша. – Там – такая же птица?
   – Почти.
   Айхо невольно покосился на занавеску – что в соседней комнате был тайник, где эта большая печать и лежала, он догадался. И стыдно было за собственную догадку – ведь не по рангу знать о подобном. Но что поделать, если господин не настолько таится от Айхо, чтобы умение наблюдать не сыграло шутку?
   Господин присел на низкую кушетку у стены, обтянутую шелком, привычно расправил складки хаэна текучим движением кисти. В окно были видны только кусты и далекие узкие тополя – словно не в городе находился дом.
   Тихо. Но здесь – теплая тишина, и движется по стене солнечный лучик.
   – Иди сюда.
   Айхо торопливо пересекает комнату и опускается на пол подле него.
   Такая знакомая поза…сам – долго…только этот – совсем другой. Этот – искренне рад. И не знает…
   – Сядь рядом, – Йири протянул руку, предлагая растерянному мальчишке равенство. Тот повиновался, но, кажется, был испуган немыслимой честью. А Йири продолжил:
   – Все правильно. Ты заставляешь людей смеяться и плакать, вспоминать, что они – люди… Тебе ли считать себя низшим?
   Накрыл смуглые тонкие пальцы ладонью, удерживая.
   – Но вы…всё же хотите меня оставить? – голос, только что солнечный, тускнеет и становится хрупким – крыло мертвой бабочки. Йири не отпускает руку.
   – Разве похоже? Нет, не хочу.
   – Небо свидетель, моя душа – ваша. Будьте посредником между землей и Небом для нее, – вырывается у мальчишки.
   Йири еле заметно склонил голову:
   – Я не стану давать обещаний. Но я хочу тебе только добра.
   Это большее, что он может сказать.
   А в комнате очень светло. И нет больше фигурки на полу, у ног другого. Айхо не поймет ничего, и все равно, правильно – так.
   Ливень прекратился, и запах влажного сада был в комнате.
   Далеко заполночь утекло время, не замечали его, разговаривая – но глаза юноши слипались, вместо свечи ему виделись хороводы светящихся бабочек. Голова стала тяжелой – он уронил ее на маленькую подушку. Ощутить холодный щелк под щекой было блаженством.
   Попытался подняться, опершись на руку, но сон пересиливал.
   – Спи.
   Зашелестели страницы – Йири склонился над книгой; свеча поймала его тень и принялась играть с ней, беспокойное пламя.
   – Спи…
   Юноша хотел еще что-то сказать, может быть, попросить извинения – но с облегчением понял, что можно ничего не говорить, что все хорошо. Просто устал – как любой человек. Темные волны качают – как хорошо…
   Поначалу ничего не снилось – ни тени образа, но потом беспокойный сон пришел к Айхо. Показалось, кто-то зовет.
   – Что? – вскинулся он, распахивая глаза.
   Йири смотрел в окно. Сад из окна казался заброшенным и одиноким – островок среди ночи, наполненный вспышками светляков.
   – Двенадцать лет…
   Утром, когда Айхо сидел у реки, проводя по струнам смычком, над зарослями осоки пролетел небольшой белый журавль. Айхо засмеялся-таки, увидев его – и вспомнил того, золотого. Нет. Этот – куда красивей. Он живой.
//-- * * * --//
   – Хуже некуда, – без выражения сказал один человек другому. – Провинция стоит перед ним на задних лапках, в деревнях и бедных кварталах боятся до потери рассудка. Такая власть у одного человека… она сопоставима только с властью Солнечного над всей страной. И почему только Благословенный допускает подобную дерзость?
   – Речи верного подданного – дело хорошее, только повторите их наместнику. Он оценит. Впрочем, награды вы ими не заслужите. Скажите лучше, стоит ли попытаться еще раз?
   – Я и думать об этом не стану, вскинулся первый. – У него превосходная стража… и шин. Только хэата могли бы добиться успеха, но они служат повелителю.
   – У меня есть лучший выход. – Второй потер переносицу. – Так мы не навлечем опасности на себя.
//-- * * * --//
   Ветки акации с мелкими желтыми цветками заглядывали в окно. Айхо сидел на подоконнике, прижавшись к раме.
   – Помоги! – чиновник, пожилой уже человек, склонился перед ним, делая шаг вперед.
   – Я не могу! – Айхо дернулся назад, совсем вжался в стену.
   – Ты же сам бывал беззащитным!
   – Я не нарушал закона, – неуверенно проговорил юноша.
   – А они – разве все виновны?
   Айхо прижал руки к груди, словно защищаясь. Безрукавка его, молочного цвета, оттеняла смуглые руки.
   – Но я не могу!
   – Как просто таким, как ты! Сказать «не могу» и нежиться подле сильных, позабыв, что в мире есть и страдания!
   Айхо не умел говорить «нет». Если и приходилось, то его хватало на одно, реже на два таких слова – и, если просящий не отступался, Айхо сдавался, не способный противостоять натиску. А уж противостоять напору, обращенному в форму мольбы… Больше всего актеру хотелось раствориться в стене, или сбежать на волю, куда угодно из этой комнаты. Мечтал – вот сейчас войдет кто-нибудь из актеров… Пытался рассматривать, как цветет акация, и не глядеть на человека напротив. Но не мог не слышать его.
   – Чем ты рискуешь?
   – Но ведь побег обнаружат. И узнают, как это было сделано…
   – Но лично тебе – что грозит? Даже если ты будешь наказан, неужто Высокий не смягчится, не пожалеет тебя, поняв, почему ты так поступил? Ведь есть же у него сердце?
   Айхо соскользнул с подоконника и сделал попытку проскользнуть мимо просителя. Тот ухватил юношу за кисть руки.
   – Я думал, тебе свойственна жалость. Ты можешь вызывать слезы своей игрой, а в груди твоей – камень!
   – Пустите же! – безнадежно дернул рукой, стремясь освободиться.
   – Хочешь, тебе заплатят за это? Сколько ты хочешь за спасение судеб? Больше или меньше, чем тебе платят за твое искусство?
   – Не надо! – взмолился он. Человек все еще удерживал за руку, понимая, однако, что цели достиг. Заговорил вкрадчиво, ласково:
   – Если угодно, ты можешь покинуть город… Тебе помогут…
   – Нет! – впервые слово это прозвучало по-настоящему твердо.
   У него требовали немногого, или, напротив, немыслимого – выкрасть печать наместника, дабы его могли приложить к подложному указу о помиловании. История всколыхнула успокоившийся было город. Крупный чиновник был уличен во взяточничестве и подстрекательстве к срыву работ. Теперь все его семейство надлежало отправить в ссылку с глухие районы. А доброжелатели пытались подложным указом воспользоваться и дать возможность виновным самим уехать из города, захватив с собой любое имущество.
   Тайник устроили хитро – кто посторонний не нашел бы секрета. А у мальчишки-актера времени было достаточно, и проследить за Йири он мог. Так что место хранения печати тайной для актера не являлось. Даже если бы и не знал он о тайнике, теперь-то пообещал разыскать.
   Всего сутки прошли, и печать оказалась в его руках.
   Тяжелая, с тем же знаком, что на кольце Йири, только больше. Спрятал печать под одежду; складки не выдали вора.
   То, что Айхо собрался в город, не вызвало вопросов. Сумерки… место безлюдное недалеко от дома; кругом густые кусты. Заметил стоящего человека, сбавил шаг. Захотелось назад повернуть… но за спиной раздалось чье-то дыхание.
   – А! – дернулся было, когда пальцы впились в предплечье.
   – Тихо! – чуть горло прижали, провели рукой по одежде, нашарили печать. Вытащили, отпустили его. Айхо видел, как из футляра извлекли свитки, приложили печать к нескольким.
   Айхо вскрикнул: – Не об этом просили! – и попробовал перехватить листы. Его отшвырнули.
   – Тихо!
   – Отдайте, – прошептал сдавленно, словно на горле была петля.
   – Не шуми! – прошипел человек, которого Айхо до сего дня не видел. – Ты не на базаре лепешку украл.
   – При чем тут…
   – Чем тише все пройдет, тем лучше тебе. Что сделаешь? С повинной кинешься? – человек искривил краешек рта. – Ну, иди. Тогда, может, изъявят милость – шкуру снимут сразу, а не по кусочкам.
   Едко говорил, но правду. Соучастник ведь.
   Слушая эту речь, мальчишка стоял и смотрел безнадежно. Больше ни о чем не просил.
   Печать вернули, хоть Айхо уже не надеялся на такое. Потом, оставшись один, сообразил – если положит печать на место, долго еще никто не заподозрит неладного.
   Шел к дому наместника, покачиваясь, словно пьяный, прижимал ладонь к боку, словно без этого печать могла ускользнуть. Мыслей не было. Виновен. Если признаться, умрет… такой смертью, что не пожелать и врагу. Если не признаваться… может, и не узнают ничего. Если повезет. Если дойдет до дома и положит печать на место. Всего-то час прошел, не больше.
   А что за бумаги там были… господин умнее мальчишки-актера, он все ловушки преодолел. И сейчас разберется… только Айхо даже намекнуть нельзя на какие-то непонятные письма. Вот как за все хорошее отплатил. А сказать… страшно. Шел, ноги заплетались. Долго шел.
   Наконец Айхо оказался подле ворот.
   И не видел, что за ним следом скользнула тень, проводила до самой террасы дома.
   К тайнику сумел пройти без помех – любимца Йири повсюду пропускали, даже в личные покои господина. И там, у стены, не выдержал – подкосились колени, Айхо съежился на полу. Показалось – шаги приближаются, легкие.
   Поднялся, спрятал печать – перед глазами пятна радужные плыли, и хотелось завыть: вот-вот, и не сдержится. Тогда стал на свечку в лампе смотреть – говорят, огонь отвлекает, заставляет думать лишь о себе. Не помогало. Чуть не молился уже – да приди же, скажи, что все знаешь – и отпираться не стану, признателен буду до конца дней за то, что избавил от этой ноши!
   Скоро и в самом деле наместник появился, удивленно воззрился на актера.
   – Что с тобой? Почему ты здесь и в таком виде?
   Айхо ему впервые солгал. И в глаза при этом смотрел.
   Йири поверил – а с чего бы не верить?
   И разрешил уйти.
   Этого приказа не отдавал господин – служившие наместнику сами себе приказали. У «скользящих в тени» и времени отчитываться, ждать распоряжений – не было.
   В тумане летел вороной конь. Наперерез ему из тумана выступили трое верховых. Дорога для гонца закончилась.
//-- * * * --//
   Шинори с коротким поклоном протянул господину запечатанный свиток. Взглянул вопросительно – остаться, уйти?
   – Останься.
   Йири сломал печать, развернул бумагу. Потом другую.
   Прочел с интересом. Сделано грамотно – жалобы, имена, подсчеты. Разбирательства хватит не на один месяц. Давление на чиновников, незаконно присвоенные доходы, сокрытие истинного положения дел от Столицы. И его знаком заверено.
   Талантливо, ничего не скажешь.
   – Таких бы людей – мне на службу! Знают работу свою. А приходится убирать их с пути. Жаль…
   Йири сложил письма – аккуратно, словно готовился отправить их. Только печать приложить – и готово. Повернулся к Шинори.
   – Знаешь, кто это сделал?
   – Айхо, – ни минуты не колеблясь, ответил Шинори. – Его и видели. Доигралась птичка.
   Йири вскинул глаза на него. Промолчал.
   Ниро, который, нарушая все мыслимые для верного слуги устои, подслушивал под дверью, охнул, прикрыл рот ладонью и скользнул по коридору к выходу. Совсем скоро из конюшни вылетела маленькая гнедая лошадка – для другого человека ее оседлали, да Ниро у него повод вырвал.
//-- * * * --//
   – Иди к нему! Сейчас же иди, не жди, пока приведут!
   Айхо мотнул головой, отчаянно и обреченно – пряди рассыпались, в беспорядке упали. Ниро встряхнул его за плечи.
   – Да ты что?!
   – Не могу.
   – Недоумок! Может быть, еще можно что-то исправить! Ты же знаешь, как он относился к тебе!
   – Знаю. Лучше, чем я заслуживаю.
   – Ты же просто ошибся. Он может простить тебя!
   – За ошибки расплачиваются. И за ложь. Чем я лучше других?
   У Ниро прямо руки опустились.
   – Ну, так же нельзя! – сказал он беспомощно.
   – Шинори был прав. Твой брат ведь не доверял мне с самого начала…
   Ниро выглянул в окно – отсюда был виден краешек дороги. Пока – никого.
   – Тогда я с тобой останусь.
   – Скоро за мной прискачут?
   – А я почем знаю? Но, думаю, скоро.
   Айхо вскочил – словно птица вспорхнула, обнял Ниро, уткнулся лбом в его плечо.
   – Уходи. Пожалуйста. – И чуть оттолкнул, и сам следом подался.
   – Да нет же! Я останусь с тобой! – Ниро попробовал сдвинуться с места, пройти вглубь комнаты, но руки актера-ровесника, легкие, слабые с виду, удерживали, не пускали.
   – Уходи. Чем ты будешь – защитой? От… от него, что ли?
   – Охх…
   Ниро потер виски.
   – Я просто буду с тобой.
   – Ни к чему. Я и вправду виновен.
   – Не столь уж сильно…
   – Сильно. Я обманул доверие. Страшнее и быть не может. Так что…
   Айхо держал его за руки, говорил, как мог, убеждая:
   – Ни ему, ни мне ты не поможешь. Только вред принесешь. Я же знаю…
   Юный актер казался сейчас ребенком, которому показали сказку и тут же отняли. И хотелось бы плачем вернуть все назад, да не перед кем плакать, вот он и пытается уговорить себя, что сказок нет. И чуть растерянно Айхо смотрел на Ниро, и подталкивал к двери.
   – Ну, уходи! – повторил в третий раз.
   – Я все равно буду просить за тебя!
   – А? Да… – Так же растерянно Айхо смотрел на него. Неуверенно и немного испуганно, и думал о чем-то другом.
   – Говоришь, скоро?
   – Что с тобой, Айхо?
   – Ничего, – быстро и немного протяжно проговорил. – Ты увидишь его… первым. Скажи, что я… сожалею о том, что… что… – запнулся, не стал продолжать. Обреченно закончил – выдохнул:
   – Вот.
   С трудом разжал руки, смотрел, как Ниро сделал шаг к двери, еще один… и еще… как остановился в проеме и с Айхо глаз не сводил.
   – Ну, пожалуйста! – совсем безнадежно выговорил тот, и Ниро повиновался.
   Айхо дождался, пока Ниро вскочит на лошадь и покинет двор, и сам выскользнул за ограду. Побежал, словно стая демонов гналась по пятам. Мимо реки, в лес, к заветному ильму. Не разбирая дороги, бежал по траве, спотыкаясь, только прижимал к боку кусок холстины, скрывавший предмет, который мальчишка с собой захватил. В конце концов, продравшись через кусты, упал на колени в траву. Прямо перед Айхо возвышался огромный ильм, пчелы гудели неподалеку. Один. Здесь Айхо никто не найдет.
   Обнял старый ствол, прижался к нему щекой.
   После данного слова…
   Уходить нужно достойно. Хоть что-то достойное совершить. И легче так, чем…
   «Как подобает» – слова красивые. Только преступники вроде Айхо, если попадут в руки служителей закона, умирают долго. Трудно. Один раз Айхо видел такую смерть, и хорошо запомнил подробности. И все же… чтобы хоть не совсем с презрением его вспоминали.
   Не глядя, протянул руку, нашарил в траве сверток. Так же, не глядя, развернул нож, в наивной бездумности стараясь не порезаться.
//-- * * * --//
   На золотом ободке плясали солнечные искры. Там, внутри, духи золота затеяли беспечную пляску. Йири смотрел на кольцо. Вспоминал. Айхо… Несколько лет назад, в Столице, во время болезни Благословенного, казначей Островка поплатился за доверие к такому вот существу. Йири даже имя запомнил – Оэни. Ирис. Потрясла его тогда эта история, хоть и самому трудно пришлось. Больно было представить, как – доверять, и видеть, что твое доверие обманули. А потом несколько слов – и все. Тот, казначей, позора не мог вынести, какой его ждал, или не перенес смерти предавшего его любимца? Не узнать. И все это в прошлом. Уж Йири точно умирать не намерен, да и письма подложные у него – опасности нет. А этот, с глазами – черешнями, понял ли, что натворил?
   Йири спустился в сад, пошел по дорожке. Шелест одежды сливался с шорохом ветра.
   Сам виноват. Оба виноваты, каждый по-своему – только, по счастью, платить одному.
   А Шинори – неужто был рад? Чему же? Тому, что обмануто доверие господина? Что плохо придется мальчишке, и без того знавшему больше сомнительных радостей, чем настоящих? Тому, что среди людей в очередной раз порезвилась подлость?
   Пройдя почти через весь сад, прислонился к старой яблоне – ее узловатый ствол казался мудрым, как иссеченное морщинами лицо старой женщины. Листья защищали глаза от солнца. Думал. Скоро вернутся посланцы, и что тогда?
   Послышался шорох: «И как ты поступишь?» – словно спросило старое дерево.
   – Все будет по справедливости, – тихо откликнулся. А как же иначе?
   «Иначе бывает у людей, далеких от совершенства».
   – Что мне до них?
   «Ты старался помочь ему – или все же хотел создать очередную куклу, только на свой манер? Забавную, которая умеет кричать и смеяться – не такую, как ты когда-то».
   Молодой человек с силой сжал в руке ветку – переломилась, и заболела ладонь.
   – Прости, – шепнул яблоне, посмотрев на зеленые листья, которые скоро умрут.
   Долго стоял под яблоней, потом вернулся к себе. В саду оставаться не мог – осуждение слышалось в шорохе листьев, виделось в качаньи теней над дорожкой.
   Уже из окна увидел, как на дорожку упали еще две тени – посланцы вернулись. С ними никого не было.
   – Где Айхо?
   – Господин…он исчез!
   – Разыщите. – Ровный голос, слишком уж ровный – даже для Йири.
   Взглянул в зеркало – и отвел взгляд. Нехорошее померещилось.
//-- * * * --//
   – Не умеешь – не берись, идиот! – Вьюрок впервые откровенно орал на него. Уже давно позади осталась полянка, и злополучный нож остался в траве, а Вьюрок никак не желал успокоиться. Айхо выслушал о себе много хорошего.
   – Идиот! Девчонка! Только глазки себе подрисовывать можешь!
   На боку изогнулась длинная царапина – раной ее назвать было сложно. Пустяк – не так-то просто решиться на один удар. Скоро про эту царапину можно будет не вспоминать.
   Забыть? Это навряд ли. Даже если этот пустоголовый сын театра забудет, старший приятель-актер – никогда.
   …Вьюрок часто наведывался к любимому дереву Айхо. Скучал без друга, так хоть дерево проведать – все-таки не единожды бывали тут вместе в детстве, да и потом, когда подросли. Вьюрка забавляла привязанность Айхо к старому ильму. Мальчишка пальцами по коре проводил, будто гладил, каждую трещинку знал. И верил – ильму он по душе тоже. Да и кто Айхо не любил?
   И вот… нашел приятеля. Хорошо хоть, не поздно.
   Город покинули ранним утром, еще по туману. Под ногами хлюпала грязь – Вьюрок нарочно выбрал самую плохую дорогу. Идти по ней трудновато, но и погоню задержит. Если, конечно, их не поджидают впереди люди Высокого.
   Айхо брел с видимым трудом, уставал быстро. Поклажи у них было – всего ничего, но юношу и налегке ветром качало. И оглядывался он каждые десять шагов, доводя Вьюрка до тихого бешенства.
   – Я просто так посмотрел, – оправдывался Айхо, отворачиваясь от товарища, и съеживался под его укоряющими словами.
   Эх, ребенок, думал Вьюрок. Не оставляют господа предательство безнаказанным, особенно со стороны низших. Что ему Айхо? Так, мошкара. Много таких возле светильников вертится. А пламени все равно.
   Может, и оставит в живых. Отправит в рудник, или под плети положит – конец все един. Вьюрок покосился на Айхо. Тот еле передвигал ноги, упорно рассматривая глинистую тропу под ногами. Старший актер вздохнул. Этот больше двадцати полновесных ударов не выдержит, а в руднике или копях недели не проживет. А то и меньше – найдутся охотники прибрать к рукам такую забаву. И верно – счастья красота не приносит.
   – Я устал, – подал голос Айхо, и остановился.
   – Предлагаешь сесть на дороге?
   – Почему бы и нет? Все равно мы теперь – бродяги. Будем жить соответственно. Разве не так?
   – Да ты в уме? – взвился Вьюрок. – Ты что, меня упрекаешь? Я о твоей судьбе думаю, которую ты сам загубил!
   – Я благодарил тебя за это. И не кричи – я же иду за тобой. Мне ничего не надо.
   – Кроме погони, которую ты все высматриваешь! – не сдержался старший актер. – О чем ты мечтаешь, дурак?!
   – Не кричи, – тихо повторил Айхо, и присел на траву. – Я и вправду устал.
   Вьюрок сжалился над ним.
   – Деревня близко. С час еще идти. Ну, давай, поднимайся. Там отдохнешь.
   – Где же?
   – Да разыщу тебе место.

   Шли еще около часа. По дороге встретили от силы троих. Один, в низко надвинутом капюшоне, подмигнул Вьюрку, и тот опешил – показалось, что не лицо у встречного, а острая мордочка маки.
   – Похоже, пора отдыхать и мне, – пробормотал Вьюрок, и с облегчением заметил дымки за пригорком – деревушка. Наконец-то дошли.
   Остановились в доме вдовца, одинокого, пожилого. Бедность из каждого угла смотрела, зато чисто было.
   В домике их не трогал никто, а за дверь выходил только Вьюрок. Его взгляд отбивал охоту соваться с ненужными вопросами. Айхо почти не поднимался с постели, бессмысленно разглядывал потолок. Вьюрок давал Айхо поесть – тот ел, не интересуясь вкусом, хоть из полыни и угля приготовь. Старший товарищи измучился с ним, и готов был слегка придушить, лишь бы выбить из мальчишки эту терпеливую безразличную покорность всему.
   Айхо ничего не просил, благодарил, когда Вьюрок приносил ему питье или еду. Больше лежал или сидел с закрытыми глазами, но, когда открывал, были они большими, испуганными и тоскливыми.
   – Как ты себя чувствуешь? – спрашивал старший актер, и Айхо отвечал всегда:
   – Хорошо…
   Вьюрок давал ему настойку черного корня, чтоб не думалось лишнего, и после он много спал, а когда просыпался, открывал глаза с выражением ужаса на лице.
   – Чего ты боишься? Я надежно спрятал тебя… – ой, надежно ли? Но успокоить-то надо.
   – Вернись в город, Вьюрок. Со мной все в порядке будет, – руки лежали покорно, словно и рукой шевельнуть боялся.
   – Ты уж меня за дурака не держи, – чуть ли не с отвращением промолвил Вьюрок. – Я про печать знаю…
   – От кого? – тот же вопрос прозвучал с другим смыслом.
   – От мальчишки тамошнего, Ниро. Он ко мне прибежал.
   – А! – юноша прикрыл глаза. – Тогда ты тем более должен оставить меня. Я же… тварь.
   – Поздновато. Я уже потратил кучу времени на возню с таким ненормальным, как ты.
   – Конечно… Спасибо, Вьюрок, – проговорил Айхо безжизненным голосом. Кажется, если бы Вьюрок сейчас начал резать его на кусочки, услышал бы ту же покорную благодарность. У старшего актера прямо ладонь зачесалась – отвесить полновесную пощечину за такое терпеливое безразличие. «Теперь и мне лучше не попадаться на глаза правосудию. Сколько еще удастся нам протянуть? А он и не понимает…» – тоскливо подумал старший.
   – Дружочек, ты вляпался в эту тину, теперь глазки не отводи! – сердито произнес он. – Я тебя не оставлю, но ты это брось со мной, ясно?
   – Мне ясно, Вьюрок. Я понимаю все. А еще…Знаешь, как с ним светло! Я хотел оказаться достойным… – и со вздохом закончил: – И не удалось.
   – Да ты что, недоумок?! – возмутился Вьюрок. – Жалеешь, что не простился с этим миром?
   – Я о другом жалею. Только поздно теперь. А еще… знаешь, когда я просто решил молчать – я предал его. И потом, когда взялся за нож. Ведь я сказал, что принадлежу ему. Оправдаться пытался – так, самому, правильней… нет.
   И, сцепив пальцы, спросил:
   – Хочешь, я расскажу тебе истории, которые слышал от него? Это красиво, Вьюрок. Может быть, никто больше их не услышит.
//-- * * * --//
   Вьюрок собирал вещи. Немного – в основном то, что нужно актеру. Краска, маски, веер, похожий на крыло или на хохолок пестрой птицы, разноцветные шарики для жонглирования, нож с уходящим вглубь острием. Повертев в пальцах нож, поморщился – бросил на самое дно дорожной холщовой сумки. Несколько амулетов – порой Вьюрок сомневался, есть ли от них прок, не обманули ли его, подсунув полное барахло. Только один, доставшийся по наследству, сомнений не вызывал – смешная фигурка из кости, помогает невзгоды переносить. Тоо в чехле – это Айхо принадлежит. Вьюрок намекал ему – вернусь в город, принесу тебе инструмент, но мальчишка смотрел тоскливо и не отвечал.
   Айхо ничего не сказал Вьюрку, когда тот собрался в город за пожитками. И то верно – ни денег, ни предметов, необходимых в ремесле актера. Жить надо. Опасно в город идти, но, если пока не выследили, может, и обойдется.
   Остерегался, шарахался от каждой тени, но никто вроде внимания на Вьюрка не обращал. Хотя кто знает…
   К Рэите заглянул – не дело бросать хозяина театра, ничего не сказав. Он хорошо обходился с актерами.
   В подробности не вдавался – просто сказал, что решили уйти.
   – Ты лишаешь меня всего, – горестно говорил хозяин. – Айхо… украшение города. И тебе зачем уходить?
   – Я буду с ним. А он хочет уйти. Скажите, положа руку на сердце – разве обойдется он без присмотра и заботы?
   – В семнадцать лет я обошел полстраны, – проворчал Рэита, но махнул рукой и смирился. Он был незлым человеком. А историю с Айхо до конца знали немногие – хозяин театра онна в их число не входил.
   Вьюрок шагал, глядя под ноги, сердито отбрасывая с дороги некстати попавшиеся камешки. Спроси его кто про Айхо сейчас, выругался бы длинно и непристойно. Устал уже уговаривать этого безмозглого мальчишку покинуть Окаэру – а тот не говорил ни «да», ни «нет». Как девица на первом свидании, не знает, чего хочет! А ведь нельзя ждать, каждый миг на счету! Скоро найдут их убежище, можно не сомневаться.
   Отшвырнув очередной камень, заметил всадника рядом. Видно, актер сильно задумался – даже стука копыт конских не слышал. Не думая, поклонился и направился дальше.
   – Вьюрок! – окликнул его всадник. Актер обернулся, вновь отвесил учтивый поклон, и некоторое время всматривался в молодого человека в темной одежде. Потом охнул, и упал на колени, опустив голову. Сообразил наконец, кто перед ним.
   Йири спрыгнул с коня. Выглядел он совсем не властно и очень молодо.
   – Встань.
   – Высокий… Я не узнал.
   – Встань же. Хватит собирать на себя дорожную пыль!
   Вьюрок поднялся, незаметно попробовал отряхнуться – и ждал, что ему скажет наместник. Верно, его люди неподалеку – не станет же он в одиночку ездить по городу.
   – Он у тебя? – спросил Йири.
   – Айхо? – посмотрев в лицо наместника, актер понял, что солгать не сумеет. Хотя собирался вначале призвать на выручку всю свою изворотливость. – Он у меня.
   – Где?
   – Не в моем доме. Если возможно, Высокий, я отвечу за сделанное им.
   Тот нетерпеливо качнул головой.
   – Не ты.
   Вьюрок снова опустился на колени, в пыль.
   – Не троньте его, Высокий. Ради милости Неба!
   – Это все лишнее. Он сам решил спрятаться у тебя?
   Вьюрок хмуро молчал, глядя на серо-желтую пыль дороги.
   – Я нашел его. Он хотел умереть.
   – Вот как.
   – А вы ожидали другого?! – почти со злостью вскинул глаза. – У него тоже есть гордость!
   – Или нет смелости?
   – Есть! Умения не хватило.
   – Я не о том. Смелости появиться передо мной.
   – Появиться перед вами – почти подвиг для такого, как он. А его не учили быть героем.
   – Учили только играть героев.
   Йири с едва заметной усмешкой взглянул на актера:
   – Возможно, он слишком увлекся красивой игрой! Или, поцарапав себя, рассчитывал получить мое прощение?
   – В таком не лгут, Высокий. По крайней мере, не Айхо.
   – Неужто? Умеющий предавать?
   Вьюрок осмелился встать, не дожидаясь позволения на сей раз. И похож был на птицу, что защищает птенца.
   – Он не предавал вас, Высокий. Он просто ошибся.
   – Как трогательно! – впервые в голосе наместника прозвучали недобрые нотки. Актера словно в снег бросили без одежды, и он заговорил сбивчиво, торопясь изложить все – пока не велели молчать.
   Йири выслушал. Повел плечом:
   – Где он?
   – Простите мою дерзость, Высокий…я не скажу.
   – Хочешь его вину разделить?
   – Я и так уже…
   Господин задумчиво произнес:
   – Если скажешь сейчас – ты свободен. Я не стану тебя преследовать.
   – Нет, – оказывается, так светло и легко бывает, когда нечего терять.
   Наместник улыбнулся – удивительно мягко, очень по-доброму.
   – Нетрудно будет его разыскать.
   – Я знаю, шин…Но сделаю все, чтобы Айхо не нашли. И если найдут – не отдам.
   – Что же ты сделаешь? – все так же мягко – и это не было насмешкой.
   – Я лучше сам…Все равно Айхо попробует вновь, если увидит вас. Сколько можно мучить его? Он создан для радости, а получал лишь игру в нее.
   – Каждый получает то, для чего создан.
   – Я не верю в эти слова! Почему человек, наделенный красотой и талантом, должен испытывать только боль – или же смириться и быть игрушкой!?
   Наместник молчал. Потом спросил непонятно:
   – Значит, не отдашь его мне?
   – Господин…если меня живым отпустят отсюда, не отдам!
   – Что же… Спешить некуда. Пусть поразмыслит. Только знай – я сомневался. Но после твоих слов… Ты сам не понял, что сейчас сказал – и в этом твое счастье.
//-- * * * --//
   Лежал, облокотившись на руку – царапина на боку еще немного мешала. Смотрел на щегла в узорной клетке, скачущего, чистящего яркие перышки.
   – Дай ему зерен!
   – Довольно. Перекормишь, и сдохнет.
   – Мы же не можем подарить ему иной радости – пусть хотя бы клюет вволю!
   Старший актер засмеялся.
   – Весь ты в этом. Даритель. Радости не бывает много, хоть утони в ней! Только я думаю иначе.
   – Угу, – откликнулся Айхо. – А моя жизнь полнее была. Мне подаренное отдарками возвращалось.
   – Такими, что лучше бы их и не надо!
   Айхо улегся на бок, положил голову на кулак, снизу вверх посмотрел на товарища.
   – Люди… Мне их жаль. Они почти все несчастны. Едят много – а все голодны, напиваются, чтобы забыться – а им только горше становится. Если бы я мог стать чем-то большим, просил бы Сущего – пусть сделает меня прозрачным камнем, в котором горит свет. И чтобы каждый, коснувшийся камня, становился хоть ненадолго счастливым…
   – И это все, что ты способен сказать? – прищурил глаза Вьюрок.
   – А что еще говорить? У меня нет волшебной силы, и я…
   – Ты соображаешь, что нам грозит, или совсем идиот?! – не выдержал Вьюрок.
   – Не знаю. Я боюсь. Всего – и уйти, и остаться. Почему нас еще не нашли?
   Вьюрок и сам боялся об этом думать. Играет, как кошка с мышью?
   Вспомнил слова наместника, спросил неуверенно:
   – Ты и в самом деле намеревался убить себя? Или же надеялся выжить?
   Айхо серьезно вскинул глаза. Не менее серьезно сказал:
   – Я не играл, Вьюрок. Но жить… хотел, конечно. Только сейчас я разве живу?
   Дождь лил второй день. Вьюрок отлучился поговорить с хозяином домика, а вернулся – Айхо уже не было.

10. Столица

   Шел очень долго и очень трудно. А его все не останавливали – вот уже и ступени дома, и коридор; поворот, и другой. На шелке змеятся золотом тканые стебли – а руки свободны. Только золотые цветы держат прочнее веревки.
   На пороге не споткнулся – вошел легко и мягко, словно так единственно возможно, и простерся на полу.
   – Хорошо, что ты пришел.
   Пришел сам.
   Айхо молчал и не двигался.
   – Если хочешь что-то сказать – говори.
   Ветер шевелил прядки волос, не схваченных лентой. У Айхо не было возможности привести себя в надлежащий вид. О чем говорить? Разве только о другом человеке… просить за него.
   – Вьюрок, он не виноват… он хотел, как лучше, – чуть шевельнулись губы актера.
   – Все мы хотим, как лучше, Айхо. Он знает, что ты здесь?
   – Нет, господин. Наверное, теперь думает, меня забрали. Почему… зачем вы позволили нам уйти?
   – Разве?
   Йири откинулся к стене, прикрыл глаза.
   – Так почему ты пришел? Устал бояться?
   – Потому что тогда сказал… это правда. – И чувствует неуместность этих слов. Будто прощение пытается вымолить.
   – И что мне делать с тобой?
   – То, что должно. Только… прямо сейчас, пожалуйста, чтобы не до утра, – добавляет отчаянно, и слышит негромкий, неестественный смех.
   – Должно – не твое слово!
   – Я принадлежу вам. Ваше – стало быть, и мое. Пусть я всего лишь кукла…
   – Замолчи, ты, ребенок! Убирайся отсюда. В Окаэре можешь остаться, но чтобы в городе тебя не было через час!
   Это милость или наоборот?! Поднимает голову, сжавшись, словно зверек, в которого бросили камень и он ждет второго.
   – А… потом?
   – Как угодно. Всё.
   Поднялся и отвернулся к окну.
   – Если вы дарите мне жизнь, то не отнимайте ее в тот же миг… лучше умереть, чем снова – одному! – Руки вздрагивают – какое там смычок, он сейчас и подушку бы не удержал.
   – Нет.
   Поднялся и вышел стремительно, словно боясь еще хоть немного быть здесь.
//-- * * * --//
   Шинори понимал, почему Айхо отпустили – хоть и неприятно было, что остался безнаказанным преступник. Вор. Сколько стараний господин приложил к тому, чтобы сделать из мальчишки хоть что-то достойное… и кому приятно, что все труды пошли прахом? Иные со злости разбивают неудачное творение. Но господин не какой-нибудь ремесленник, не умеющий владеть собой – он может позволить себе просто выбросить ни к чему не пригодный материал и не печалиться о неудаче.
   – Позвольте, я прослежу за тем, чтобы он покинул город?
   Господин чуть наклонил голову – да.
   Айхо стоял во дворе, щурясь от вечернего неяркого солнца – словно сто лет просидел в темноте, и даже неяркий свет теперь бил по глазам. Он пришел сюда умереть. И он умер. Только, оказывается, смерть – это не только безжизненное тело и костер.
   – Эй! – окликнул его человек со ступеней дома. – Иди на конюшню и жди там. И благодари Небо денно и нощно, что тебе повезло.
   Пошел, ступая осторожно, словно канатоходец над головой толпы. Главное не ошибиться, а то упадешь.
//-- * * * --//
   – Позвольте сказать, – голос Ниро прозвенел за плечом. Юноша сейчас казался гораздо старше.
   – Ну?
   – Вы помните Найли?
   Йири пошел вперед, не оглядываясь. Прекрасно знал, что этот не отстанет, коли решился. Много он позволяет мальчишке… Спросил сам:
   – Что же, и ты начнешь кричать и метаться, если я велю покинуть этот дом?
   – Нет, господин. Хотя я привязан к вам и рад быть среди ваших слуг. Но Айхо, Найли и прочие…
   – Они – куклы. Послушные сильному – или канону, какая разница.
   – А вы?! – сорвалось с языка; весь напрягся, словно его ударить могли.
   – И я. Доволен?
   Йири искоса взглянул на юношу. Услышанное того потрясло. Но идет, брови нахмурены, голова наклонена, словно упрямый бычок – не поверил. Нет бы прощенья просить – он еще говорить собрался!
   – Если – только игрушка, почему он жив, когда остальные расплачивались за меньшее?
   – Чего ты от меня хочешь? – не выдержал Йири.
   – Айхо – не кукла. И вы это знаете.
   – Но что он преступник, ты спорить не будешь?
   – Дурак он! – зло и отчаянно произнес Ниро. – А вы… что-то и от него, и от себя хотите. Только чего, сами не знаете. Ведь я понимаю – иначе он был бы наказан, как полагается.
   – Сейчас я хочу одного – угомонись и оставь меня в покое, – Йири положил руку на дверной косяк. – И не забывайся, мальчик.
   Ниро так же упрямо стоял со склоненной головой, губы кусал. Потом сорвался с места и убежал.
   Да, это не Столица, где слуги послушны и бессловесны, подумал Высокий. И чуть улыбнулся.

   Ниро примчался часа через два, бросил на мягкий шаварский ковер знакомый господину тоо – инструмент загудел жалобно.
   – Это еще что такое? – отодвинул тушечницу, отложил кисть.
   – Вот! И его, и рисунки ваши – в огонь, да? И тень свою, если бы можно было – в огонь? Оказывать милость – можно, а прощать? Несовершенных, неправильных? Или это слишком сложно для вас, господин?! – почти прокричал Ниро, и сел на ковер рядом с тоо, потому что ноги отказали.
   Йири задумчиво положил подбородок на руку.
   – Если покинешь меня, разыщи человека именем Аоки, с волосами цвета солнечного золота. Вы отлично поймете друг друга… он был разбойником.
   – Верните Айхо, – уже обессилено, но все еще упрямо пробормотал Ниро, глядя в пол. Господин не ответил, снова взялся за кисть. По прошествии времени, когда Ниро потерял уже всякую надежду и окончательно понял неуместность своего присутствия здесь, господин произнес:
   – Верну. Он твой друг, да? Хорошо, что ты заботишься о друге.
//-- * * * --//
   – Хотя бы так, Айхо, – тихо говорил юноша актеру, когда ехал с ним рядом, стараясь не смотреть в сторону брата, конь которого шел сзади. – Хотя бы так.
//-- * * * --//
   Хоровод палых листьев, ветер вздымает их над землей, и еле слышно гудят темные тан, а Йири идет сквозь вихри сухой листвы, среди тех, что шепчут каждый свое голосами когда-то живших. На плечи падают листья, путаются в волосах – ломкие, разучившиеся дышать.
   Опомнился – он и впрямь шел по саду, своему, не привидевшемуся. И листья вокруг были обычные, желтые – они молчали.
   По его указу восстановили храм вблизи города. Стены из розоватого камня, чудом сохранившаяся статуя Иями внутри – работе древнего мастера было, наверное, полтысячи лет.
   За восстановление святилища наместнику многие были благодарны – только сам он в храме ни разу не появился.
   Что ж, насильно никто никого не гнал на поклон к Бестелесным, а высших – тем более.
//-- * * * --//
   Листья вздымались и опадали под ногами. Айхо поправил ворот осенней куртки с вышитыми на рукавах знаками онна.
   Теперь жил в доме наместника. Тот не обращал на актера никакого внимания, но и не прогонял.
   – Это ведь ты упросил его оставить меня.
   – Ты в самом деле считаешь, что господина можно уговорить? – фыркнул Ниро, и разорвал большой желтый лист на две половинки. – Если бы только тебя дело касалось! Остался в живых – вот уже везение невероятное! Я бы тебя сам за пределы города вывез.
   Поддел ногой упавший с дуба сучок.
   – Я и не думал, что у него такие картины… До тебя он не рисовал – так, баловство одно. А еще… – покосился на половинки листа в руках, аккуратно положил их на землю. – Да ладно. Когда-нибудь сам поймешь. И Шинори поймет. И примет тебя.
//-- * * * --//
   На загнанной лошади, в темно-серой пропыленной одежде, гонец промчался через ворота, проскакал прямо по парку, выпрыгнул из седла, взбежал на террасу.
   Наместник обернулся стремительно, увидел – веточка красной туи пришита к головной повязке. Золотое кольцо ее держит. Каждый сразу увидит, вестник чего скачет – такого не остановят. А о чьей смерти весть принесли, понял сразу, еще не спросив.
   Упавший на колено гонец протянул плоский черный футляр, обернутый черно-белой тесьмой, хозяину Окаэры. А тот словно камнем стал – неподвижность мертвого тела, словно о нем – этот знак. Холодный ветерок с тонкой прядью играл. Остальные волосы – заколка держала, словно и волосы неживые.
   Стоял и смотрел. Руки не протянул. Шли минуты.
   – Ступайте, – Те-Кири принял футляр-хэйга, кивком головы подтвердил разрешение уйти. Наместник повернулся к нему. И голос был мертвый.
   – В городе должны знать. Во всей Окаэре. И займитесь домом – никаких знаков радости. Вы понимаете, что…
   – Будет исполнено, господин. Вам что-нибудь…
   – Ничего.
   К своим покоям направился. Впервые Те-Кири не видел легкости в его движения. Но – мог только в спину смотреть.
   Забыв про возраст, почти бегом пересек крыло сада, громко крикнул:
   – Ниро!
   Юноша в нарядной одежде выбежал на дорожку.
   – Где ты болтаешься? Куда собрался?
   – Господин отпустил меня в город. Утром пришел караван с дальнего севера…
   Ухватил мальчишку за плечо, подтолкнул в сторону террасы:
   – Живо – к нему!
   – А что… – Ниро умел понимать. – Иду.
   – Над нашей страной загорелось новое солнце.
   – Ох… – Ниро схватился за щеку. – А господин – он останется здесь? Или пришлют другого наместника?
   – Не знаю. Ему нет дела сейчас. Живо, к нему! Тебя он хоть не прогонит.
   Ниро помчался, будто не по дорожкам – над ними, на ходу скинул нарядную безрукавку, оставшись в рубашке. Уж лучше в таком виде явиться, чем одетым для праздника.
   Йири прошел к себе. Медленно створку двери задвинул – она показалась очень тяжелой. Опустился на колени перед нишей с фигуркой святого. Потянул заколку – рассыпались волосы. Столь же медленно протянул руку, зажег палочку смолистого кедра на полу возле ниши. Узкая струйка дыма зазмеилась по комнате и вокруг Йири. А он замер, склонив голову, сложив руки. Не стало времени.
   Робкий стук в дверь.
   – Да… – одними губами. Ниро, словно услышав, а на деле нарушив приказ – без позволения не входить, появился в комнате. Бесшумно подошел, опустился на колени чуть позади. Шепотом спросил:
   – Господин мой…что я могу? Что-нибудь нужно?
   Он очень боялся, что не дождется ответа. Но Йири скоро поднялся, провел рукой по его волосам.
   – Принеси нээнэ хэн, черные свечи.
   Лицо его враз осунулось, и, видя это, впервые за годы Ниро почувствовал, что вот-вот, и расплачется, словно дитя малое. Однако поспешил исполнить приказ. Скоро появился с узким ящичком, на крышке которого был темный узор. Не только цветом – темный самой сутью своей.
   Йири открыл его, достал черную тонкую свечку из тех, что горят долго. Укрепил в узком подсвечнике, поставил на стол.
   – Иди.
   – Зажечь ее, господин?
   – Нет. Я сам.
   Ниро шагнул за дверь, задвинул ее, и свернулся калачиком по ту сторону. Никто не войдет.
   И можно дать волю слезам.
   А там, за дверью, зажглась свеча. Огонек на черной палочке, тяжелый, пряный запах смолы.
   Весь вечер и ночь горели черные свечи. Умирала одна – ее сменяла другая. Ниро не уходил от двери. Движения не слышал внутри.
   Всех слуг прогонял. Только распорядился настой горьких трав принести, из тех, что усталость снимают. Не заботясь уже о том, позволено ли входить, принес узкогорлый кувшин, поставил на стол – и чашку с ним рядом. Наполнив ее питьем, вышел, отчаянно стараясь не взглянуть господину в лицо. Потому что не надо видеть.

   Утром, только стало светать, отодвинулась створка. Йири сверху смотрел на юношу, свернувшегося у двери.
   – Охраняешь меня?
   – Да, господин, – тело не слушалось, – быстро встать не удалось.
   – Спасибо. Иди. Шинори вернется скоро?
   – С рассветом, сказал.
   – Иди к брату.
   Ниро поднялся, качнувшись.
   – Не оставляйте нас, господин, если покинете Окаэру.
   – Что ты. Вы – мои люди.
   Легкие шаги – и его уже нет в коридоре. Ниро поплелся к себе.
   Там, далеко, за Серебряным озером, на Ивовом Острове, медленно плыли белые, как снег, носилки с черной резьбой. К белым воротам плыли, и несли их люди в свободных одеждах из небеленого холста. Ни украшений, ни поясов – и те, кто шли следом, были одеты также. Веточки красной туи брошены были перед воротами, а в храмах горели черные свечи с терпким смолистым запахом, и женщины надели покрывала, не давая свету упасть на лица.
   И в костер легла красная туя, и огонь взлетел к небу. Тот, кто носил имя Юкиро, оставил этот мир.
   Поздно вечером этого дня Йири увидел Айхо под дверью своей комнаты. В руке актера был тоо.
   – Будет легче, – проговорил еле слышно Айхо. – Позвольте… А потом я уйду.
   Йири кивнул: – Заходи. – И добавил тоже очень тихо:
   – Хорошо, что вы есть.
//-- * * * --//
   Йири ждал. Не секретом было, чего – письма или иного известия из Столицы. Вызовут ли туда? Оставят на месте? Или сместят, не желая видеть?
   Наконец появился посланник, доставил футляр с письмом. Наместнику Окаэры предписывалось на время покинуть свою провинцию и предстать перед повелителем. По крайней мере, пока Йири не сместили с должности. А дальше… видно будет.
   Услыхав про гонца из Столицы, Айхо занял наблюдательный пост в галерее на перилах, и попытки Шинори согнать его оттуда не увенчались успехом. Напротив, привлеченный звенящим голосом Айхо и хмурыми отрывистыми репликами брата, в галерее появился Ниро и пристроился рядом с актером. Когда наместник освободился наконец – отправил гонца передохнуть перед обратной дорогой и прочитал письмо, его встретили в галерее две пары весьма требовательных глаз.
   – Ниро, передай мои распоряжения кому следует – я собираюсь в Столицу. Тот поклонился и пропал. Айхо стоял, напряженный, словно натянутая струна, и чего-то ждал.
   – Что еще? О дальнейшем можешь не расспрашивать, я и сам не знаю.
   – Возьмите меня тоже, господин!
   – Ты чего-то боишься? Боишься остаться?
   – Нет, господин мой…Но я боюсь…не дождаться, – шепотом выговаривает он самое страшное для себя.
   – Кажется, я плохому научил тебя – ты перестал верить людям и жизни. Неважный из меня вышел наставник…
   Айхо метнулся вниз, как тогда; в домике, прижался щекой к шелку одежд.
   – Я ведь тоже… могу пригодиться.
   Почему-то это прикосновение не вызывает беспокойства или тяжести в сердце. Так редко бывает. Но Йири очень осторожно касается медного цвета рук, вынуждая их разомкнуть кольцо.
   – Наверное, да. Хорошо.
   Сборы заняли немного времени – Йири не намерен был поднимать шум вокруг своего путешествия, не собирался окружать свою персону ореолом нарочитой пышности. Подобное – слабость провинциалов, а он долго жил в Столице и думать научился, как столичные уроженцы.
   Ниро оставили в Окаэре, но Шинори был здесь. Спутник надежный – хоть и мрачноват, и слишком ревнив к своему господину, однако надежнее не придумаешь. И ненавязчивый. Его можно не замечать, но подставленное плечо или иная помощь окажутся как раз вовремя.
   Айхо старательно избегал Шинори, хотя делать это было почти невозможно – в пути все у всех на виду.
   Солидная часть пути прошла по большой воде. Иэну была широка – но иногда русло ее сужалось, и можно было разглядеть в деталях все, что происходит на берегу. Черный камыш сменялся зеленым, белые и голубые водяные цветы льнули к бортам, когда парусная лодка шла вдоль берега. Один раз олениха с двумя детенышами показалась между стволов. Айхо не отрывал глаз от берегов и реки всю дорогу, с жадным детским любопытством разглядывая все – и плавучие бревна вызывали его восторг, и стрекозы, гудящие над осокой, и облака. Он часто играл, и музыка, словно след на воде, казалась неотъемлемой частью пути. То под смычком струны пели, то звенела и шелестела ахи, то в руках юноши оказывался санган – инструмент далекого юга, с гортанным и темным голосом.
   А ближе к озеру Айсу над рекой закружились чайки – маленькие и юркие, редкие здесь. Айхо смеялся и бросал им кусочки лепешки – чайки ныряли стремительно, радуясь дару. А ему наградой была спокойная улыбка, сопровождавшая юного музыканта.
   – В Cтолице я не смогу брать тебя с собой, – как-то сказал ему Йири. – У меня будет достаточно дел. Надеюсь, ты не заставишь меня пожалеть о том, что я согласился исполнить твою просьбу.
//-- * * * --//
   Хали с детишками – близнецами не покидала Дом-на-реке, Аталимай – молодая вдова Юкиро – жила в Желтом дворце с малышкой-дочерью. С молодой женщиной обращались со всем почтением, хотя сама она была отныне никем. Зато дочка ее имела кое-какое значение, как-никак, племянница повелителя.
   – Я просила позволения уехать в степь. Мне не разрешили, – говорила она Амарэ, которая не оставила госпожу.
   – Неужто вы и вправду хотели бы жить с этими варварами?
   – Нет. Я просто хотела бы жить. А моя жизнь кончилась… порой мне кажется, что она и не начиналась.
   – Вы еще молоды… – Амарэ и сама понимала пустоту своих слов. Хали не ответила, только склонила голову. Теперь можно писать стихи, или вести дневник, не опасаясь, что его прочтут, или плавать по реке в маленькой лодке, не беря с собой никого. Все равно. Ее больше нет.
   – Только одно существо отец любил в этом мире. Я никогда не стала бы другом тому мальчику… но, может быть, если бы стала… грелась бы у чужого огня.
   Пока огонь не погас.
//-- * * * --//
   Новое солнце страны не обжигало – все придворные знали, что у Нэито мягкий характер. Но в нем текла кровь Золотого Дома, а это не давало придворным забыться и позволить себе опрометчивость.
   Новое солнце взошло – каждый стремился первым попасть под его лучи.
   Взять то, что принадлежало другим… пусть не себе, но родне. Особенно если это что-то влекло за собой деньги и власть.
   – Он добился многого: золота в Столицу поступает больше, чем раньше, в горах и предгорьях Юсен спокойно, копи поставляют соль бесперебойно. Теперь Окаэру стоит придерживать, как слишком горячую лошадь.
   – А еще улицы тамошних городов чисты, дороги удобны, окрестные поля зелены. Мой брат не зря доверял ему.
   Поклон:
   – Ваш брат был великим человеком. Но теперь вы решаете, что и как стоит сделать во благо страны. Разве вы оставите Йири Алайя на прежнем посту? Он исполнил свой долг… то, что хотели от него.
   – И что же теперь? Он не мешает мне. В конце концов… это все он сделал. Бесчестно отстранять его теперь. Я не хочу начинать правление с неблагодарности.
   – Благодарность? Это он должен чувствовать благодарность до конца дней своих. В Столице многие помнят, откуда он.
   – Это неважно. У него светлая голова – кем бы он ни был. Разве не следует повелителю, заботясь о благе государства, приближать к себе истинно талантливых, а не только отпрысков знатного рода?
   – У него огромная власть, повелитель. Давно не было столько власти в руках одного человека.
   – Те, что стоят на высших постах Столицы, имеют не меньше власти.
   – У них нет собственной армии, Солнечный. Даже хэата и шин подчинены не одному человеку – и они близ Сиэ-Рэн. Они подконтрольны. Ведь не секрет, что командир гарнизона Хэйтэни подчиняется наместнику Окаэры полностью.
   – На севере – чем он опасен? Там лишь варвары да крестьяне.
   – И соль. А еще пираты от него без ума. Ежели он пошлет гонца на побережье, Ши-Тау может и нарушить договор с Тайё-Хээт – ведь истинный договор он заключил с Йири Алайя.
   Новый повелитель хмурился. Ему не нравились такие слова. Но он обещал брату поддерживать Йири. К тому же не вязался в его представлении образ, который запомнил – юноши, похожего на цветок – с жестким и сильным правителем.
   – Я буду сам говорить с ним.
//-- * * * --//
   – Вы собираетесь подчиняться – или… или постараетесь делать то, что считаете нужным, хоть бы это и шло вразрез с волей повелителя? – Айхо был непривычно серьезным и строгим.
   – От меня ждут и того, и другого. Я не знаю пока.
   – Если все пойдет плохо… не отсылайте меня. Мое место только подле вас, господин.
   – Об этом мы уже говорили. Не бойся. И не сиди взаперти – ты хотел увидеть Столицу.
   Добавил с улыбкой:
   – Ты можешь немного помочь мне, сокровище Окаэры. Ежели ты завоюешь сердца здешних жителей, они и меня поддержат – ведь в случае моего падения пострадаешь и ты.
   – Разве актер может повлиять на решение Высших?
   – Не может, – усмехнулся Йири. – Но мнение людей, множества людей – серьезная сила. Новый повелитель заинтересован в том, чтобы его любили. Да он и сам неравнодушен к изящным искусствам, не способен противостоять сердцу – в отличие от старшего брата.
   Сказал – и отвернулся от Айхо. Тот лишь вздохнул.
   – Как пожелаете, господин. Я тоже хочу понять этот город и стать его другом…
   – Не переусердствуй только. Ты свободен, и все же помни, что не по душе мне.
   – У меня есть все, – при этих словах юноши Йири наконец посмотрел на него. Особенно посмотрел:
   – Я рад, если так.

   Их поселили не на Островке, а в роскошном доме вблизи квартала Аэси. Дом окружали каштаны и белые огромные тополя, неподалеку пролегал широкий канал, выложенный голубоватыми мраморными плитами. Убранство дома было несколько более пышным и менее изысканным, чем хотелось бы Йири, но выбирать не приходилось. Да и после дороги он с удовольствием отдохнул бы даже в захудалой гостинице, не говоря о подобных покоях. Несущие тень, которых прислали прислуживать ему – большеглазые, гибкие, – походили на ожившие статуэтки из темной бронзы. Йири не мог пренебрегать этими приложениями к дому – оскорбление тех, кто старался устроить его как можно удобнее. Зато когда сиин и Айхо встречались, воздух, казалось, начинал потрескивать и шипеть, словно масло на раскаленной сковороде. Юный актер, всегда приветливый и открытый, в такие моменты становился похожим на уличную взъерошенную кошку – и это забавляло Йири. Он давно научился понимать, на что стоит и не стоит обращать внимание – пусть же и Айхо учится.
   Айхо, предоставленный сам себе, вскорости свел знакомство с половиной актеров, музыкантов и циркачей столицы. Трудно было устоять перед его улыбкой – доверчивой и самую малость застенчивой, перед его искренней симпатией к любому, даже к тому, с кем еще парой слов не успел обменяться. Вскорости столичные искусники готовы были делиться с ним секретами своего мастерства, оправдывая себя тем, что Айхо – не конкурент, и самое большее через месяц навсегда покинет Сиэ-Рэн.
   Айхо умудрялся быть повсюду одновременно – его голос звенел то из одной компании, то из другой. Юноша был слишком доверчив и простодушен, однако, если бы не эти качества, ему – прямая дорога в школу шин; несмотря на возраст, приняли бы без рассуждений. Умение отворять сердца и входить, куда пожелает – эти ли не талант?
   Чувствовать любовь ко всему окружающему оказалось так просто… Айхо больше не испытывал вины и не боялся мира. Мир, и так благосклонный к нему, не замедлил откликнуться.
   Йири провел четыре дня в ожидании, пока его не изволят пригласить во дворец. Наконец пришло приглашение – как раз к празднику начала лета. Полно придворных будет, можно понаблюдать за каждым. Это его устраивало.
   Ухищрений в одежде изобретать не стал – никаких новомодных штучек; впрочем, наряд продуман тщательно, только с виду простой. Но ни у кого язык не повернется презрительно хмыкнуть насчет провинциалов. Из камней – только изумруд в кольце, знак высокого положения. И больше – ни одного ни камня, ни кольца. Словно намеренно подчеркивает не такое уж давнее прошлое. Разумеется, большинство о нем помнят. Расставались с мальчишкой, едва получившим неожиданно высокое звание, а встретят совсем другого человека. Который обращение к себе «Высокий» воспринимает с равнодушием – обыденность.
   В назначенный день его доставили ко Дворцу-Раковине, чьи стены переливались бледно-золотым, небесной лазурью и розовым перламутром.
   В бесчисленных тропках и поворотах Сердца Островка можно было запутаться. Павильоны, стоящие отдельно или соединенные галереями, и пять дворцов, среди которых Дворец-Раковина выступал, словно глава семейства в окружении детишек и домочадцев. Разве что слуги и строители всего этого великолепия с легкостью ориентировались в этом лабиринте. Бывали случаи, когда назначившие свидания не находили условленного места или ждали друг друга в разных концах сада.
   Зал для подобных приемов – поздравить друг друга с наступившим летним праздником – был огромным, трехъярусным, отделанным малахитом и змеевиком. Женщины, как обычно, находились в нижнем ярусе зала; что они, что мужчины старались перещеголять друг друга изысканностью наряда. Особенно модной была вышивка на морские темы – новый повелитель большую часть жизни провел у моря.
   – Надеюсь, Небо будет благосклонно к новому солнцу страны, – послышалось слева. Йири обернулся. Хисорэ в винно-красном хаэне, перехваченном поясом с тяжелой пряжкой в форме драконьей головы, смотрел на него. Судя по знакам на одежде и поясу, он не утратил прежнего положения. Да и то верно – кто же станет смещать главу хэата, которые, хоть и подчиняются трону, своему господину верны не менее?
   – Добрый день, господин Алайя. Рад встрече с вами. Мы оба остались на старых местах, и это радует.
   – Рад видеть вас, господин Хисорэ, – уголок рта Йири дрогнул – он не мог позволить себе улыбку сейчас, однако и в самом деле был рад.
   – Вы стали гораздо взрослее и строже, уж простите мне эту вольность. Держать Окаэру нелегко… Ваш взлет доставил мне истинное удовольствие.
   – Почему? – прямо спросил Йири, – Вы – представитель одного из знатнейших родов, а я…
   – Я не из тех, кто лопается от спеси. Я ценю ум и силу. Вы показали и то, и другое.
   Оба замолчали, оглядывая зал. Небольшие группки беседующих людей… кто-то присматривался и к ним двоим. У кого-то на лице тревога, у кого-то откровенная радость, которую не скрыть даже придворной привычкой не выказывать истинных чувств. У кого-то злорадство…
   Йири обменялся с несколькими придворными вежливыми короткими поклонами, но едва заметил, с кем. Думал совсем о другом. После его возвращения в загородный дом Хисорэ, в ту осень, Йири не услышал от хозяина дома ни слова упрека. Да и потом, когда Хисорэ вернул своего не то гостя, не то пленника во дворец, они так и не заговорили ни разу – о пережитом.
   Хисорэ и Йири одновременно обернулись друг к другу, взгляды скрестились. «Голубиную гору» вспомнили оба.
   – Почему вы хотели спасти меня тогда?
   – Причину я назвал в тот день. Истинную причину. Не больше, но и не меньше. Удачи вам, наместник Окаэры. И… счастья.
   Он отошел, кивнув на прощанье.
   Повелитель удостоил собравшихся собственного присутствия, но ненадолго. Выслушав их поздравления, обменявшись приветствиями, он покинул собравшихся. Тут же возле Йири возник слуга, пригласивший следовать за собой.
   «Значит, ждать не заставит», – подумал тот с некоторым удовлетворением. Не то чтобы ему было лестно подобное скорое приглашение, он думал совсем о другом. О том, что, если его пожелают оставить на прежнем посту, вероятно, скоро можно будет вернуться в Окаэру, а не проводить бессмысленно время в ожидании и пустых развлечениях.

   Приближаясь к заветному крылу, Йири ощутил что-то близкое к ужасу. Ему показалось, что сейчас он увидит умершего… что эти годы лишь приснились, а на самом деле Йири не покидал дворца. Но его, по-счастью, пригласили в другие покои – да и те были перестроены.
   Глубокий поклон при входе – и после непроницаемый взгляд, а выражение лица почтительное – и так откровенно «сделанное», что сие кажется чуть ли не дерзостью. А новый хозяин страны произносит ритуальную формулу приветствия… и нужно ответить так же. Йири был готов к обмену ритуальными фразами, лишь бы все это скорее кончилось и он остался при своем. Поэтому оказался не готов…
   – Заходи, отдохни от этой толпы. Полагаю, ты не любишь излишнего шума.
   Впервые за долгое время Йири растерялся. Дворец всегда был средоточием этикета, нарушить который – немыслимо. И его приучали к этому с четырнадцати лет.
   Нэито же оставил официальный тон без всяческих предисловий. Ему куда больше была свойственна простота обращения, нежели старшему брату. И, обращаясь к Йири без лишних церемоний, он вовсе не хотел как-то подчеркнуть его недавнее прошлое.
   – Брат просил не лишать тебя моей милости. Мог бы и не просить. Ты приглянулся мне еще тогда, давно… Мне нужны такие, как ты. Возвращайся в Столицу – тебе найдется хорошее дело.
   – Разве я не справляюсь со своей должностью? – Йири сумел одолеть замешательство, но не почувствовать себя свободно. Если разговор начался необычно, совершенно непонятно, что он принесет в итоге.
   – Напротив. Ты навел там порядок… Но ты же не хочешь всю жизнь провести в отдаленной провинции, пусть важной для страны? Ты еще молод.
   – Ваш брат намеренно отослал меня из Сиэ-Рэн. Он был прав. Если вы оставите меня на прежнем посту, большего не попрошу.
   – Отчего так? – удивление явственно проступило в мягких чертах Нэито. – Ты мог бы стать одним из моих приближенных.
   – В Окаэре спокойно теперь. Там хорошо. И мне нельзя подниматься выше.
   – Странный ты, – заметил Нэито. – Отказаться от возможности занять важный пост при дворе… Ты долго был в самом низу. Обычно подобные люди рвутся к власти.
   – Она есть у меня – в Окаэре.
   Лицо Нэито омрачилось слегка. Он помнил, что ему говорили про беспредельную власть молодого наместника в доверенной тому провинции. Но смотришь Йири в глаза – и не хочется в чем-то его подозревать. Однако он отказывается от поста при дворе, где у него не будет собственной армии. Не в этом ли причина?
   – Хорошо. Оставайся там.
   Тишина, почти осязаемая, повисла в воздухе.
   – Пока ты – один. Но я плохо позаботился бы о тебе, если бы позволил оставить все без изменений. Твоей женой станет девушка из Дома тайо. У тебя будет не только имя, но и родня.
   «Родня, которая всецело предана мне. И девушка, которой ты не захочешь причинить вред, так или иначе противясь моей воле».
   – Так надо? – Йири не сводил глаз с лица нового Благословенного. И Нэито, человек скорее покладистый и добродушный, чувствовал себя неуверенно. Неуверенно – под взглядом провинциального наместника… человека, воспитанного старшим братом Нэито.
   – Такова моя воля. – Это уж слишком – испытывать неловкость перед ним.
   – Хорошо. Я подчиняюсь воле повелителя, – на слове «повелитель» Солнечному почудилась насмешка. – И кто эта девушка?
   – Младшая дочь Найру, хранителя дворцовой печати.
   «Как?!» – чуть не вырвалось у Йири совершенно по-мальчишески, не по-дворцовому. Потом он подумал – и все стало на свои места. Найру – семейство сильное. Не слабее Лисов и Мийа, только держится в стороне от конфликтов – и безоговорочно предано трону. А за Йири снова пытаются решить всё…
   – Но ведь ей всего тринадцать. Не брачный возраст еще. Можно ли подождать с этим?
   – Ты снова пытаешься отказаться. Договор должен быть заключен сейчас. Но в твой дом она может войти через год-два.
   – Да, – он склонил голову, подчиняясь. Два года… отсрочка. И нет сомнений – за ним будут ой как следить.
   Прямо из покоев Нэито он направился к лучшему врачу Островка. Ёши по-прежнему оставался на своей должности, и не было никого, кто превзошел бы этого человека знаниями и умениями. Йири шел знакомыми коридорами, ощущая себя подростком, и уверенности не испытывал совершенно. Не больно-то тепло они с Ёши расстались… после истории с Аоки между ними словно стая ворон пролетела. Ёши не появлялся в зале среди прочих – положение позволяло ему, хоть врач и не имел высокого звания; однако Ёши не любил подобные сборища, как и Нэито, и Йири.
   Молодой человек поймал за плечо попавшегося на пути мальчишку-слугу и попросил его разузнать, захочет ли господин лекарь принять гостя. Тот скоро вернулся – Йири приглашали зайти. Вот тут он и вправду почувствовал себя прежним подростком – и, оказавшись у двери, застыл нерешительно. Сколько бы он простоял там, Небу известно, только дверь отворилась, отъехала в сторону, и молодой человек встретился взглядом с прежним знакомым своим, и тот улыбался.
   Врач не изменился – все такие же седые волосы и нестарое живое лицо, широкая черная с серым одежда из тонкой шерсти, отделанная сиреневой полосатой тесьмой. Он принял гостя со всем радушием – впервые за все время пребывания в Столице Йири вздохнул с облегчением. В этих покоях ему всегда было хорошо. Когда-то Ёши прогнал смерть от его постели, потом не один раз отгонял всевозможные страхи. И теперь предоставил то, о чем Йири и мечтать позабыл – понимающего надежного друга в своем лице.
   Они выпили принесенную слугами лээ из маленьких чашечек, и говорили обо всем. Даже о том, что вслух не произносят, взглядами говорили. И про Айхо упомянул врач – признался, не ожидал, что Йири привезет с собой нечто подобное.
   – Настоящее сердце оказалось возможным найти даже в глуши, в Окаэре?
   – Да.
   – От этого мальчика в восторге уже полстолицы – он просто чудо, – со смехом говорит Ёши. Йири прикрывает глаза на миг.
   – Этот мальчик мог быть уже мертвым. Скажи, почему так часто бывает – чем люди лучше, тем они беззащитней?
   – Ты не такой. Только не говори, что ты не из лучших.
   – Этого не скажу. Я то, что из меня сделали – но мне повезло. Мастер, работавший надо мной, хотел видеть меня сильным. А его…некому защитить, – прибавляет он немного погодя.
   – Есть ты.
   – Я…Что я могу – держать его при себе, как игрушку? Зачем это мне? А если отпущу – сразу накинется стая…
   – Я не понимаю ничего на этом свете, если ты не пытаешься по-своему воспитать мальчишку.
   – Боюсь этого, Ёши. Я не учитель. И переделывать душу…
   – Но ты – пытаешься это сделать? – настойчиво добивался чего-то. Ответа думал, и не дождется:
   – Уже нет.
   Не хотелось Йири говорить про мальчишку, ох, как не хотелось. И Ёши заговорил о другом.
   – Ты был прав тогда, заключив договор с пиратами. Я мало знаю о том, что творится на море, но слухи доходят и до меня. Ши-Тау с людьми не дает спуску прочим пиратам и гоняет сууру, как жеребцов на кругу. Те готовы уже пойти на любые уступки, лишь бы мы не закрывали им все пути на восток.
   – Хорошо, – Йири был доволен, но лишь уголки губ дрогнули, и лицо осветилось. – Но я не при чем. Повелитель доверил мне эмма, и позволил заключить договор.
   – Ты слишком уж скромен, – лукаво покосился на него врач. – Раньше ты тоже был тишайшим с виду, но делал многое. Что же ты будешь делать теперь, имея подлинную власть, подтвержденную повелителем?
   – Не знаю. Для меня повелителем был другой.
   – Все умирают, – сочувствие было в голосе Ёши.
   – Да. Но не все держат судьбы других на ладони.
   – Тебе придется теперь подчиняться другому.
   – Я хотел бы иного. Но мне остается лишь поступать так, как должно. Тому, чья воля была для меня всем, не понравилось бы, поступи я иначе.
   – Однако ты уже сказал новому повелителю «нет».
   – Это ничего не меняет. «Нет» я говорил и другому…
   – Меня всегда поражало, почему ты еще жив, и даже не был наказан ни разу всерьез, – брови врача чуть приподнялись и сдвинулись, словно он бился над неразрешимой задачей.
   – Этого я не знаю и сам. И не хочу ломать голову. Было так – этого довольно.
   – Ты знаешь, что натворил твой мальчишка? – неожиданно спросил Ёши.
   – Что? – почти испуганно отозвался молодой человек. От Айхо он уже ожидал чего угодно. Например, что тот ухитрился стащить главную государственную печать… в подарок ему.
   – Он привез из Окаэры футляр с твоими рисунками… их видело уже полстолицы. При дворе нет, конечно… разве что слуги… но дворцовые художники уже спрашивали меня о тебе, не решаясь заговорить напрямую. Они ведь помнят.
   Лицо Йири вспыхнуло на мгновение – растерянное, совсем детское. Потом улыбнулся, становясь прежним:
   – И не зарекся брать чужое без спросу! Неймется ему… мало досталось тогда… – заметив вспыхнувший любопытством взор врача, поведал эту историю.
   – Ну, ты же не станешь за это наказывать? От чистоты душевной он.
   – Надо бы… шкуру спустить, чтобы позабыл раз и навсегда совать нос, куда не просили.
   – Теперь о тебе говорят, как о наследнике мастеров древности… говорят, дух Зимней ветви нашел себе новое воплощение…
   – Пусть говорят что угодно. Мне это давно безразлично. А с Айхо я разберусь после…
   – Не скроешь пламя в ладони. И не пытайся. – строго сказал Ёши – таким тоном давно никто не говорил с молодым наместником. – Мальчишка умнее тебя оказался.
   Йири только рукой повел – вот, значит, зачем Айхо так рвался в Столицу… еще и за этим. Полугодом раньше он рассердился бы всерьез – и, пожалуй, на сей раз актеру не удалось бы легко отделаться. Однако сейчас скорее тянуло смеяться, а не сердиться. Душевная чистота… и такими вот чистыми наивными глазами смотрел на него Айхо, скрывая среди своих вещей пресловутый футляр. Неудивительно, что мальчишку считали лучшим актером северо-востока.
   Затем Йири заговорил о том, что его мучило. Предстоящий брак. Ёши кивнул:
   – С точки зрения повелителя все правильно. Ну, и для девушки это самое худшее… хотя и не лучшее.
   – А я?
   – И ты – не самое плохое, что могло ее ждать. На тебя хоть смотреть приятно.
   – Привязать меня к Дому Найру – чудесно!
   – И не самой худшей веревкой. Ты во многом свободен, тебе отдают красивую девушку из влиятельного дома. Не взбрыкивай, словно необъезженный жеребенок. Ты давно уже все понимаешь.
   – Но девочка…
   – Тебя она уже беспокоит, не так ли? На это и был расчет.
   – Как мне надоели игры двора! Я думал, хоть в Окаэре избавлюсь от них. – Он помолчал, и продолжил:
   – И еще я боюсь. Судьба была ко мне милостива… боюсь, что только ко мне, но не к тем, кто окажется рядом.
   – Может, наоборот? Тебя избрало Небо для основания нового Дома, который будет прославлен в веках? Тогда твои сомнения преступны почти. – Ёши притронулся к переносице, размышляя:
   – Дам тебе последний совет. Ты послушно принимал все – и взлетел высоко. Не торопить теперь поступать иначе.
   Молодой человек отозвался с коротким смешком:
   – Небо слишком много внимания уделяет моей судьбе. К добру ли?
   – Если не выбираешь ты, выбирают тебя. Все разумно.
   – Я хотел бы хоть раз в своей жизни выбрать сам. Или мне в этом отказано навсегда?
   Ёши пристально на него посмотрел:
   – Если есть та, что на самом деле имеет значение… в тебе достаточно сил поступить по-своему.
   Собеседник думал слишком долго – простым вопросам не уделяют столько внимания. И в конце концов отозвался:
   – Такой нет.
//-- * * * --//
   Конечно, Йири не видел ее – только женщины, служащие при дворе, при дворе появляются, в редких случаях – жены придворных, не обремененные должностью. А дочери незамужние – никогда. Не вспоминая уж о том, что на момент отъезда Йири в Окаэру ей исполнилось восемь лет. Про нее говорили – красивая, умная, чтит отца и одарена различными талантами. Чего еще пожелать? Он не мог бы найти лучшей невесты, отвергнув эту. Вспоминал Юхи… нет, все не так. Здесь – союз выгодный, между равными домами. И девочка эта предложена ему в законные жены. И от него требуется – лишь оказывать жене должное уважение, а любовь многие ищут на стороне. Но почему-то Йири не сомневался – она-то будет его любить. Ее так воспитывали – искренняя преданность данному в мужья обязательна. А уж тонкая душа, чуткая и послушная – не сможет иначе.
//-- * * * --//
   Как положено – визит в дом Найру.
   Два года еще можно ждать. Сейчас ей – тринадцать.
   Несмотря на умение понимать людей, Йири так и не смог узнать, как сам Найру относится к предстоящему браку дочери. Вероятно, потому, что тот испытывал противоречивые чувства.
   Дом понравился Йири – жилье говорит о хозяевах многое, и это сказало. Простое изящество: узкие неяркие картины на стенах и цветы в нишах – сухие синеголовники, бессмертники, похожие на потерявшие сияние звезды; причудливо изогнутые корни, напоминающие зверей. Богатства не видно особо, броскости нет, однако оно чувствуется – как и приязнь между членами семьи.
   Йири радушно встретили, поговорили ни о чем. Он не выразил желания увидеть девушку.
   – Все уже решено. Зачем ее беспокоить? Два года ждать по-любому.
   В Найру взыграла отцовская гордость.
   – Она красива, господин Алайя. Да, это воля повелителя, но моя дочь хороша и обладает всеми достоинствами, необходимыми женщине.
   Он лишь покачал головой.
   – Ни мига я не сомневался в этом.
   Впрямую отказывать – оскорбление, но и навязывать смотрины гостю – недопустимо. Отцу девушки пришлось проглотить отказ.
   Покидая дом, он прошел через сад – мостик над нешироким ручьем, обточенные водой и временем камешки, листья водоцвета покачиваются.
   Оглянулся – хрупкая девочка с черными косами стояла неподвижно возле ручья, смотрела. Сплетенье ветвей – лица толком не разглядеть, падают тени от листьев.
   Отец прислал – или сама решилась?
   Одежда на ней была сиренево – голубая, расшитая серой нитью. Оперение дикого голубя…
   Говорить с девочкой было незачем.
   Так она и стояла, смотрела вслед.
//-- * * * --//
   Вскорости Йири со свитой покинул Столицу.
   Три недели прошло, и Шену Асано собрался на северо-восток – должность обязывала его лично побывать в подотчетных провинциях. Смена человека на троне – не шутка, и не стоит все доверять чиновникам. Так можно попасть в нехорошую историю. А Благословенный Нэито недолюбливает Лисов, зато благоволит к их врагам – Мийа.
   Вечером того дня, когда Шену отбыл в северо-восточную область, Каэси Мийа с наиболее доверенным родственником беседовали в доме этого самого родственника. Способ нанести Лисам тяжкий удар прямо-таки просился к осуществлению. Достаточно одного подложного приказа – нетрудно понять, что любящий удобства Шену предпочтет не разъезжать по всей области, а устроится в городе Четырех Ключей близ знаменитого храмового комплекса, что расположен на одинаковом расстоянии от Окаэры и другой провинции, Эйто. Так поступал уже раньше. Конечно, заподозрив неладное, человек может ослушаться приказа… но вряд ли с ослушания стоит начинать, когда новый правитель только-только взошел на престол. Даже если и не поверит – послушается. И, хоть большая армия у него за спиной, с собой не возьмет – оскорбление такая демонстрация силы. Кто – Йири Алайя, конечно.
   – Шену ненавидит его давно, считая, что он поднялся наверх через смерть Ханари Асано. У каждого свои слабости… Лисы всегда были дружной семьей.
   Родственник Мийа поежился от этих слов – уж у Зимородков точно нет подобной привязанности. А Каэси улыбнулся ему так, как улыбнулась бы довольная яссин.
   Мягко сказал:
   – Я ждал больше десяти лет. Теперь – подошло время. Повелитель обещал ему покровительство. У нового повелителя доброе сердце, но он не простит того, кто так вот невольно заставит его нарушить данное слово. К тому же почти сразу, как оно было дано – и тогда, когда он всерьез доволен Йири Алайя.
   – Лучше бы оставить его в живых. Или хоть подождать…
   – Невозможно. Он взлетел высоко, но любой из нас скорее пожертвует им, чем по-настоящему равным. А он… нельзя ему позволять подняться еще выше. Дочь Найру… если свадьба успеет состояться, этот Дом станет серьезным препятствием.
   – Разумно.
   – Вполне в духе Лисов – уничтожить человека из мести, заманив в ловушку, – судя по улыбке Каэси, подобное было в духе как минимум и его Дома тоже. – Даже если повелитель и не поверит до конца, сомнения останутся. Шену Асано не выкрутиться… или же, если лисья хватка ему не изменила, он удержится кое-как – однако на вершине ему не быть.
   – И все-таки жаль Йири Алайя. Его рисунки подлинно талантливы.
   – Ему, полагаю, не больно-то до забав с кистью теперь. Впрочем, он спокоен, а в Окаэре порядок – почему бы и нет?
   Каэси прибавил – неясно, серьезно или же нет:
   – Ему самое время умереть сейчас – и стать легендой среди художников. Искра в ночи… Потом может быть поздно. Я оказываю ему большую услугу.
   И непонятно, тонко улыбнулся собственным мыслям.

11. Горы Юсен

   Тянется сказка, вьется, словно лента в руках танцовщицы. И тени вздымаются в воздух, отрываясь от земли – неправильно это, непривычно и неприятно, пожалуй – только вот люди смотрят за танцем, и не замечают ничего больше. Колокольчики заливаются, и гудят темные тан: танец – тоже история. Тоже сказка. Раз в полвека танцовщицы Неба сходят на землю, чтобы поведать людям иное знание – но люди только смотрят на танец, на красоту девушек с лентами и не задумываются о большем.

   Золотистые плети плюща поднимались по стенам. Золотистые в свете садового фонаря, но слепой была ночь – где-то затерялась луна.
   Ночь над землею текла, а тень ее – по земле. Медленная, тягучая, все различия сглаживала, все запреты снимала. Взгляд, следивший за Йири – тревожный.
   – Чего ты боишься? – спросил он, заметив неотрывный этот взгляд.
   – Хорошо не может быть долго, – и, сбивчиво, еле слышно: – Нет, у меня все… я не за себя…
   Глаза – черешни. Пламя свечи пляшет в них. Почему неспокойно пламя?
   – За меня бояться не стоит.
   Он зажигает другие свечи – руки движутся плавно, словно в священном танце: один неловкий жест, и будет шрам на теле Мироздания. Айхо смотрит, как завороженный. И голос – глубокий, ровный – и мягкий, словно касание:
   – Ты рожден с крыльями – большая птица. Земля тебя не удержит. Когда-нибудь ты поднимешься высоко – не так, как это понимают чиновники и придворные.
   Блики света ласково скользят по шелку волос, по складкам, бегущим из-под браслета, по лунным камням, оправленным в серебро – в последнее время он начал носить эти камни, знак созерцательного спокойствия.
   Только один взгляд бросив на юношу:
   – Помни, что ты обязан делать, раз награжден многим. Не растрать свой талант – и саму жизнь свою. Ты сумеешь, я знаю.
//-- * * * --//
   – Я далек от столичных интриг, но даже мне не нравится эта поездка, – Те-Кири словно враз постарел, когда послание пришло.
   – Мне тоже не нравится. Но нельзя проверить, отсиживаясь здесь.
   Йири вздохнул:
   – Это на самом деле может быть и ловушкой… только ловушку такую устроить могут несколько человек, и цель у каждого своя. Кое-кому пришлось бы по вкусу, задумай я отсидеться под защитой гарнизона Окаэры.
   – Ты можешь не вернуться в Гёру, если отправишься к Четырем ключам, – глухо сказал Те-Кири. Только сильные чувства заставляли его забывать про этикет и разницу положений и говорить с наместником, как с младшим.
   – Что же… если и не вернусь, весьма вероятно, останусь жив. А дорога моя какие только петли не делала. Я давно разучился бояться – и привык доверять судьбе.
   Те-Кири шагнул к нему, обнял. Постоял так, потом молча разжал руки и удалился.
   Костер горел на берегу реки: обряд прощания с теплыми днями. Скоро начнутся дожди…
   Завтра Йири собирался покинуть город, и рад был, что может перед дорогой исполнить этот простой обычай – положить в костер несколько стеблей цветов.
   Рыжие блики бежали по тонкому шелку. По рукавам, по груди, – но лицо оставалось в тени. Йири коснулся заколки – волосы рассыпались по плечам. Кьонг – пересмешник защелкал неподалеку. Странная птица – все равно ей, петь днем или ночью.
   – Господин мой… – Ниро тронул Йири за плечо. – Вам принести накидку теплую?
   – Не холодно. Лето же еще…почти. – Он улыбнулся. – Хорошо…Тихо…
   Голоса людей доносились, но будто издалека, еле слышно. Не хотели тревожить верные слуги. Йири опустился на колено, протянул руку к огню.
   – Я вырос в Тхэннин, Ниро. Там у нас холоднее зимы, чем здесь. А в этом году лето было холодным… Сегодня – как летом, хотя конец месяца Журавля. Мой месяц, – сказал с короткой усмешкой.
   Тонкий шелк, фиолетовый, казался черным. Там, где его не согревал огонь, он прохладой касался кожи.
   Перед внутренним взором Йири – храм. Тот, из юности – рифленые стены, морская ракушка. Храм далеко, и негде молиться об удачной дороге.
   Айхо не было с ними – в театре шло представление. Может быть, уже кончилось – но Йири советовал юноше побыть с друзьями-актерами, а не мчаться сюда. Осенний огонь – это грусть. Не стоит грусть допускать к Айхо.
   – Мой господин, вы ничего не говорите о Столице…
   …Смешной мальчишка Ниро. Разве он обязан отчитываться?
   – Неужто ничего не переменится?
   …Похоже, обязан.
   – Я остаюсь на своем месте, ты знаешь. Этого довольно?
   – И это все? Я читал, что восход нового Солнца всегда влечет за собой перемены…
   …И где научился выражаться так складно? Но что-то ответить придется.
   – Повелитель желает, чтобы в этом доме появилась хозяйка. Что же, разумно. Мой долг – повиноваться, – добавил с усмешкой – и заговорил про Айхо: – Хорошо, что вы дружите. Будь он один… не сделал бы ничего, или сделал гораздо меньше. Он находил поддержку в тебе… когда я пытался сделать из него то, что делать не следует.
   – Тогда почему…
   – Я привык быть ненастоящим… а он постоянно вырывался из рамок канона.
   – О чем вы?
   – Помнишь, я сказал тогда, что тоже кукла? Это правда. Я был… там, в Столице.
   Ниро кивнул, не сводя с него глаз.
   – Ты понял сам?
   – Нет, господин. Но теперь понимаю. Только вы неправы. Думаете, Айхо – тонкая веточка, которую так легко переломить? Он больше похож на ивовый прут.
   – Да, и когда согнутый, распрямится – может ударить больно. – Улыбнулся.
   – А там… – Ниро осекся, но все-таки решился продолжить: – Там было… как?
   – По-разному. Но этого давно нет. Ничего не осталось.
   – Поэтому теперь вы отдаете всего себя Окаэре?
   – Так сложилось. Но она много значит для меня.
   – И вся ваша жизнь – в ней?
   – Раньше так и было. Единственное… А сейчас все не так. Ты знаешь, и я не вижу смысла скрывать. Я бы рад жить по другому, теперь я бы смог – но, боюсь, мне уже не вырваться. Я пытался…
   Провел ладонью над язычками пламени.
   – Есть и еще один долг – перед самим собой. Проще спрятаться за слова и традиции, чем понять, что же ты должен на самом деле… Остаться на месте проще. Обычно звучит, но ведь истинно.
   – А Окаэра?
   – И это тоже. Хотя, возможно, этот свой долг я исполнил. – И произносит задумчиво: – Может быть, есть и другие…
   – А если человек не успел?
   – Тот, кто был моим другом, говорил так: «Когда-нибудь ты вернешься, если захочешь и на то будет воля Творца. Если оставишь незавершенное…» Он всегда говорил то, что знал и во что верил.
   – Новый путь бывает только у свободных. – Мальчишка уставился в костер. – Я много чего не понимаю, но это – правда.
   Те, кто не слишком-то близко стоял к Йири, удивлялись его веселости перед отъездом. Те-Кири и другие приближенные полагали, что подлинного веселья молодой человек не испытывал, попросту не хотел никого тревожить лишний раз. Но даже знавшие наместника хорошо не находили в его чертах беспокойства. Он словно и впрямь доверился судьбе, и готов был к любой перемене.
   На сей раз решительно и даже слишком резко отверг просьбу Айхо взять его с собой.
   – Это не Столица, где ты мог показать себя во всей красе. Мне и другим будет не до развлечений.
   Заметил, что Айхо потемнел от таких слов, но ничего не прибавил. Зато парой часов спустя призвал юношу к себе и отдал ему пару футляров с рисунками, заметив:
   – Раз ты ухитрился в Сиэ-Рэн подобное привезти, пусть живут у тебя.
   Не все отдал, только самое любимое, прочее оставил в доме.
   Столь же решительно отверг намерение Шинори сопровождать господина, чем удивил и обидел парня. На горячие заявления о том, что Шинори и как охранник весьма неплох, резонно заметил, что охрану и так с собой берет, и один человек ничего не прибавит.
   А Ниро, услыхав такой разговор, даже не заикнулся о своем желании принять участие в этой поездке. Понимал – и ему будет сказано то же.
   Поэтому просто дождался, пока процессия не выедет за ворота, и присоединился к свите наместника. Заметив Ниро верхом на пегой лошадке, сосредоточенного и совершенно уверенного в себе, Йири остановил коня и долго смотрел на юношу. Тот поймал взгляд и только плечом повел – приказа остаться не нарушал. Не было приказа. А сопровождать господина – прямая обязанность.
   Йири усмехнулся и поехал вперед. Такого попробуй заверни – себе обойдется дороже.
//-- * * * --//
   Хину ждала ребенка – трудно было ходить, и она почти не покидала хижины, занимаясь домашними делами. Дед кашлял, но в остальном на здоровье не жаловался. Тихо текла жизнь.
   Только Аоки не хватало чего-то. По вечерам он смотрел на горящий огонь, и словно взлетал вверх с каждой искрой – и возрождался в другой, когда предыдущая гасла.
   Он привык бороться за жизнь, отстаивать собственное достоинство, куда-то идти. А здесь было тихо.
   Порою хотелось вскинуть голову и долго выть в безмятежное темное небо на манер горных волков. Сам на себя злился, когда понимал – единственную надежду черпает в памятных словах:
   «Я позову тебя».
   Но месяцы шли, много – а зова все не было. Месяц Журавля сменился месяцем Лесной Куницы, анна-и-Харимэ.
   Аоки снилась ночь.
   …Он шел среди кустарников и деревьев и знал, что находится в горах Юсен, только севернее места, где жили они с Хину. Он шел за чем-то важным, за тем, что сам сейчас не мог понять и вспомнить.
   Долго шел. Часа два пролетело, а то и больше – но звезды не двигались, словно не собиралась ночь покидать землю.
   Шелест ветерка донесся до слуха, и парень различил слова, которые вспоминал часто:
   – Будет день, и я тебя позову. И ты придешь, даже если не будешь того хотеть. Придешь сам…
   Теперь Аоки знал, куда он идет.
   И не удивился, увидев очертания походных шатров, черные, смутные в темноте.
   Аоки продрался через кустарник, огляделся. Сейчас было нетрудно смотреть на мертвых – не видно лиц. Все одинаковые. Чуть металлический запах крови – она еще не успела высохнуть. Ветер поднялся – забился кусок полотна. Живой звук испугал куда сильнее зрелища смерти.
   – Вот и пришел, как тебе обещал… – пробормотал глухо. Боялся даже мысленно произнести имя. И без того знал, кого надо искать. Но не мог шевельнуться.
   Стоял – и вспомнил давнее детство. Как-то глиняную фигурку разбил, память о друге. Так же стоял столбом и не верил еще, что не собрать черепки воедино, что и вправду – разбилась. Только когда начал верить, что и вправду – все, и никого вокруг, двинулся вперед осторожно.
   Его нашел скоро. Постоял, потом опустился на землю рядом.
   – Вот видишь, как нас рассудили… – слова глотку царапнули неубедительностью и ненужностью.
   Огляделся по сторонам. На расстоянии локтя от него увидел юношу, почти мальчика. Понял – тот пытался закрыть собой человека, которому посвятил жизнь. Прошептал парнишке:
   – Дурачок…
   И, словно сейчас решившись – хотя решение-то давно в нем зрело – сказал другому:
   – Не надо тебе тут оставаться. Пойдем со мной, – и взял на руки бывшего врага своего – и господина, поднялся.
   А ночь была черной. Ее бы кострами развеять, но погасли костры. Бледный месяц висел над деревьями. Листва шелестела, испуганная. Скоро духи начнут слетаться на кровь. Может, они уже тут? Разве не их глаза вспыхивают между ветвей?
   Аоки шел, спотыкаясь о корни. Он чувствовал, где тропа, хоть и не видел ее.
   Духи – сэй-суру, осэи. Следят ли они за ним, человеком, ушедшим от места бойни, несущим мертвого в ночь?
   «Ты защитишь меня, Забирающий души», – подумал Аоки, взглянув на бледное лицо, почти неразличимое в темноте. Тело не казалось тяжелым – или работа в копях сделала руки такими сильными? Или… он побоялся додумать, и смотрел теперь только перед собой.
   Костер? Некогда, и трудно справиться одному. К тому же он помнил – северяне из Хэнэ оставляют тела земле. Во сне Аоки знал – в полутора ани есть место, расщелина…там.
   Сколько ни шел, была ночь – а добрался туда перед рассветом. Пока резал ветки, собирал стебли высокой упругой травы – начало светать. Дно расщелины было неровным – Аоки набросал туда веток и стеблей, выровнять ложе. Тот, рядом, казался спящим – особенно, когда Аоки стер ему кровь с лица. Длинные волосы чуть шевелились под утренним ветром.
   Аоки поднял его, положил осторожно на приготовленную постель. Укрыл своей курткой – потрепанной, старой.
   «Прости. Больше нет ничего». Не удержался – отогнул ткань, глянул в лицо – спокойное. Такое, как и всегда.
   Потом завершил то, что должно.
//-- * * * --//
   Проснувшись, Аоки долго глядел в потолок. Потом встал и выскользнул из хижины. Хину не пошевелилась даже, лежала, улыбаясь – ей снилось что-то хорошее.
   Он плохо запомнил путь, которым шел во сне, только уверен был, что все равно не собьется с дороги. Не к поляне он направлялся, а туда, куда пришел после.
   К вечеру Аоки вышел на небольшую полянку, над которой поздние шмели летали, собирая последние капли нектара с цветов.
   Скала напоминала формой крыло, приоткрытое немного. И прожилки зеленые были на ней, как во сне. А чуть сбоку была небольшая расщелина, и ее прикрывала сорванная, чуть увядшая трава вперемешку с ветками.
   Но что скрывали они, понять было невозможно, да и совсем близко подойти – страшно. Аоки долго стоял – темнело, а он с места не двигался, и лишь когда начало темнеть, поверил, что сон немыслимым образом оказался правдой.
   Непонятное чувство теперь овладевало им, пугающее, и трудно было противиться. Хотелось откинуть ветки и землю, чтобы снова увидеть лицо. Слишком причудливо переплелись сон и явь. Это место могло быть могилой. Могло и не быть. Но, если да, то… Вкрадчивый голосок шептал через плечо: «сейчас еще можно, а потом будет поздно. Давай! Или больше никогда не увидишь! И не узнаешь, сон ли тебе привиделся, или вправду Бестелесные направили сюда твою тень, чтобы ты мог исполнить свой долг!»
   Холодные струйки побежали по лбу. А голос уговаривал, и Аоки понимал – еще немного, и не удержится. Тогда он вскочил и опрометью кинулся по тропинке, дальше от скалы, куда-нибудь, только бы не сделать запретного.
   Словно испуганный кролик, мчался наугад сквозь лес, пока оставалась сила бежать. Потом усталость одолела, но он все-таки шел, к людям, чтобы отвлечься, чтобы далеко и поздно было – вернуться. Так он появился в предгорье. Там долго пробыл. Смеялся с деревенской молодежью и много пил – впервые в жизни, стараясь заглушить зов, плывущий оттуда, от ущелья Тайро.
   «Ты можешь еще…»
   Три дня спустя зов ослабел, и Аоки вздохнул с облегчением. Ненадолго – в деревеньку пришла весть, что отряд наместника погиб в ущелье, а его самого не нашли.
   Аоки возвращался домой, к женщине с рыжеватыми волосами – Хину ее звали, кажется. В мыслях один шум стоял – с похмелья, наверное.
   Шел по лесной тропинке. Сосны гудели, и в голове гудело не менее. Поглядев в сторону ущелья Тайро, громко сказал:
   – Знаешь, я ведь помню твои слова. «Я думал, ты птица-асаэ, Возрожденная, а ты просто цыпленок…». Они мне в душу запали, эти слова. Я и впрямь считал себя той сказочной птицей. Все моим крыльям по силам! Гордился – ведь я каждый раз восставал из пепла, из развалин собственной жизни. Но я ошибся. А вот ты…
   И прибавил, внезапно севшим голосом, заметив на ветви неподалеку черную птицу, с насмешкой склонившую голову:
   – Ты вернешься когда-нибудь…
//-- * * * --//
   Айхо не мог взять в рот ни кусочка – даже воду пить его заставляли товарищи. С того дня, как пришла весть о смерти отряда в ущелье Тайро, прошло больше недели. Тело наместника не нашли. У многих тлела надежда в душе, что его забрали живым. И у Айхо. Поэтому он пытался порою поесть – только горло сжималось.
   – Умрет мальчишка, – хмуро сказал Рэита. – Нет бы рассудок задействовать… если вернется Высокий, Айхо он уже не увидит.
   Большую часть времени Айхо проводил в своей комнатке, в полутьме – яркий свет резал глаза. Много спал – во сне боль не чувствовалась, а от кошмаров защищали, видимо, Бестелесные, жалевшие юного актера. Но порой он начинал метаться по комнатке пойманной хассой, и после выбегал на улицы и пропадал там, среди народа, жадно вглядываясь в лица. Уж и ноги почти не держали – а все же откуда-то хватало сил на безумные поиски.
   А Вьюрок тенью за ним следовал.
   …Чья-то тяжелая ладонь опустилась на плечо Айхо.
   – А? – он обернулся, медленнее, чем раньше, и покачнулся даже. Высокий светловолосый парень, несколькими годами старше Айхо, смотрел угрюмо.
   – Не жди. Не придет, – и повернулся идти прочь.
   – Постой! – взмолился Айхо, – Кто ты? Откуда знаешь? И… что знаешь?
   – Знаю то, что сказал! Не спрашивай. А про тебя услышал в здесь, городе. Не дело так – мучиться неизвестностью. Прощай, – и стремительными шагами он направился к повороту улочки – кинувшийся к двоим Вьюрок не успел даже его лица разглядеть. Зато увидел лицо Айхо – и перепугался, как никогда в жизни. Тот улыбался – так, как улыбаются при отпустившей невыносимой боли, зная, что отпустила она перед самым концом.
   – Ты… – друг боялся задать вопрос. Улыбка… следом уйдет. За тем, без кого жизни не мыслил.
   – Не бойся, Вьюрок. Я буду делать то, что нужно. Что должен. Он же в меня поверил…
//-- * * * --//
   Горы Юсен. Несколько лет спустя
   – Где ты был целые сутки? – Хину кинулась к малышу, подхватила его на руки.
   – Я гулял по горам.
   – Отчаянный, как отец, – пробормотала женщина, зарываясь лицом в волосы мальчика. Тот нетерпеливо стал вырываться.
   – И куда ты ходил? – послышался голос Аоки, и сам он возник на пороге, смеющийся.
   – Там… скала такая, с прожилками зелеными, похожая на крыло, подле нее расщелина и ручей. Шиповника много… А еще там пел черный дрозд.
   – Ох… – Хину прижала пальцы ко рту. Мальчик не понял, отчего родители так странно переглянулись.
   – Не ходи туда больше! – резким, каким-то чужим, неприятным голосом сказала мать.
   – Пусть, – возразил отец, и добавил совсем непонятное. – Он не сделает мальчику зла.
   – Ты…сам называл его тварью! Он оставил тебе знак на всю жизнь!
   – Как бы я не называл… он не тронет ребенка. Это я знаю. И дай Сущий моему сыну такого защитника! – сказал Аоки почти грубо, повернулся и скрылся в доме.
   Малыш испуганно смотрел, как плакала мать.
//-- * * * --//
   Наверняка были те, что знали, куда исчез Йири, – но молчали. А в горах и предгорье Юсен вскорости поползли слухи о новом отшельнике, закрывающем лицо белой тканью.
   Известно – знаменитый художник Кирата, ученик самого Весеннего Ливня, разыскивал этого человека. И другой художник, Кедровая Песнь, не раз появлялся в этих краях, преследуя ту же цель. Кем был тот отшельник, узнать не смогли.
   Слухи ползли, что бывший наместник Окаэры не пожелал вернуться в свои владения, которые он раньше так защищал. Странно сие, не в характере Йири Алайя.
   Однако считающих так было много – может, и не ошиблись они.

   Благодарю Кантарелль ака Лисец за неоценимую помощь и терпение:)

Светлана Дильдина Песня цветов аконита

Часть первая Избранный