Моя жизнь при советах и без

Константин Костерин

   Корректор Элла Константиновна Садикова

   © Константин Костерин, 2023

   ISBN 978-5-0059-7087-9
   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

МОЯ ЖИЗНЬ ПРИ СОВЕТАХ И БЕЗ

   В конце июня 1965 года я получил повестку из военкомата о призыве на военную службу. Для меня это было, как удар обухом по голове: до осеннего призыва оставалось почти полгода, да и 19 лет мне исполнялось только осенью. Но оказывается, были ещё летние призывы, которые официально назывались «спецпризывами», а в простонародье – несчастными. Призывались новобранцы летом, а демобилизовались вместе со всеми осенью, то есть приходилось служить три с половинной года. С ума можно было сойти от такой перспективы!
   Попал в танковую учебку в городе Бикин Хабаровского края. В ней учили на командиров танков и механиков—водителей. Я оказался в батальоне, где из нашего брата пытались сделать командиров. Порядки в этой учебке были серьёзные: мы должны были приветствовать не только офицеров, но и сержантов: за три метра до встречи перейти на строевой шаг и отдать честь.
   В нашем учебном батальоне был офицер—фронтовик. На всю жизнь я запомнил его – майор Якушев. Гонял он нас как сидоровых коз. Сердце уже останавливается, а он все «вперед, вперед». От него мы узнали, что на войне командира танка хватало на три атаки, а водители жили подольше. Я хотел спросить его: «А как Вы уцелели?», но постеснялся. Уже после экзаменов он нам говорил: «Вы, ребята, на меня не обижайтесь. Я же для вас старался, чтобы вас, в случае какой заварухи, не убили бы в первый же день».
   Экзамены я сдал хорошо и получил звание младшего сержанта и право быть командиром танка. Каждый день приезжали, как тогда говорили, покупатели и развозили нашего брата по танковым войскам всего Дальневосточного округа. А чтобы оставшиеся не скучали без дела, нас гоняли на всякие хозяйственные работы.
   Удивительно: для декабря было очень тепло и бесснежно. Наше отделение послали разгружать автомашины с военным обмундированием. Таскаем мы тюки на склад, и вдруг командир отделения говорит: «Вот эта да! Это же тонкие телогрейки, их офицеры, когда очень холодно, под шинель надевают. Стоящая вещь!» Мы это поняли как призыв к действию и несколько упаковок забросили в траву, благо, она была по пояс. После ужина пошли за добычей. Вокруг этого ангара кое-где горели тусклые фонари. Подлезли мы под забор и на полусогнутых подошли к тюкам с телогрейками. И вдруг видим, что на свет фонаря выходит часовой. Откуда? Днем мы не видели ни одного часового. Позже я узнал, что на такие объекты охрану выставляли только на ночь. Упали ничком на землю. Лежим. Часовой остановился. Лязгнул металл – передернул затвор. Конец! Сейчас посечет, как капусту. Часовой был скорее всего салага – из осеннего призыва. А у каждого салаги самая вожделенная мечта – хоть на денек оказаться дома. А если бы он уложил троих расхитителей военного имущества, то к отпуску приложился бы если не орден, то медаль точно. А здесь был дан такой шанс. Часовой, я думаю, был славянином. Его стали одолевать сомнения: а вдруг показалось, после стрельбы автомат замучаешься чистить, да и от старшины влетит. Был бы на его месте парень с Кавказа, тот однозначно нажал бы на курок. Лежим. Как будто ушел. Но не слышно, чтобы он разрядил автомат. Уже потом я узнал, что это довольно частый случай, когда патрон забывают в стволе, и автомат стреляет самопроизвольно в самых непредвиденных случаях. Наконец решились. Выползли с этими тюками за забор, притащили их в казарму. Набежали сержанты со всего батальона: «Вот это вещь! Молодцы, парни!» Взводный хохмач и тут остался верен себе. «Служим Советскому Союзу», – откозырял он.
   А мне было не до шуток. У меня уши набухли, как большие вареники, и стали красными, как свекла. Ведь были на волосок от смерти. Но больше всего меня убивала одна мысль: «Что было бы с отцом, получи он извещение о том, что его сын убит при попытке хищения социалистической собственности»? Уже четверть века, как умер отец, я стал стариком, но у меня до сих пор, когда вспоминаю этот случай, мурашки бегут по телу.
   Сержанты «на ура» разобрали все телогрейки, а нам и не нужно было ничего.
   Каждый день кто-нибудь из нас уезжал в линейную часть. Через несколько дней группа, в которую попал я, была отправлена в танковый полк, который стоял у села Троицкое на берегу озера Ханко. Всю ночь поездом Москва-Владивосток ехали на юг. Во время этой поездки мы обалдевали от забытой цивилизации. В Уссурийске пересели на другой поезд, который состоял из паровоза и одного вагона, и ближе к обеду высадились в снег, напротив небольшого сарайчика, на котором было начертано – Троицкое. А вокруг, куда ни посмотри, расстилалась снежная пустыня.
   Потоптавшись минут двадцать в снегу, сопровождающий нас капитан сказал: «Не дождемся мы машины, пошли пешком». Дорога была отсыпана крупным щебнем, брел я по ней и думал: «Здесь мне надо прожить три года». От этой мысли с ума можно было сойти. Наконец на горизонте замаячили какие-то строения, и где-то через полчаса мы подошли к КПП на территорию части. «Прямо, – показал капитан на большое трехэтажное здание, – казарма, налево – столовая, а за ней – клуб. А мы идем в штаб». В нем нас раскидали по ротам. Нашел я свою – седьмую, представился – так, мол, и так – и был назначен командиром танка Т-55 А за номером 576. Командир роты – капитан – был с Западной Украины. На все случаи жизни у него была одна поговорка: «Не надо крови!», которая произносилась с разной интонацией.
   В первое время было очень тоскливо, да и старики с фазанами подтрунивали над нами (фазан – это солдат второго года службы). Шуточки были типа: «Тебе еще три года это делать, лучше возьми веревку и повесься». Песни, которые распевали под гитару, в основном были унылые: «Минул уж третий год, а сердце старое ничто не ждет. О, как устали мы, о, как состарились! Нет больше юности в моей груди. Ты собирайся, на зарядку выходи, у вас еще три года впереди». Тоска! Ни к чему руки не лежали. Особенно было обидно, что мы уже отслужили полгода, столько уже пройдено и видано, а по сути срок службы только пошел.
   Но однажды я нечаянно услышал разговор обо мне: «Приехал сержантом, командиром танка, а ходит какой-то зачуханный». Это меня отрезвило. Все последующее время службы я всегда был отстиран, отглажен, каждый день пришивал чистый подворотничок, до блеска чистил сапоги и носил их немножко в гармошку, бляха всегда была отдраена асидолом. И понеслось: стрельбы днем, стрельбы ночью, вождение днем, вождение ночью, караульная служба, обслуживание техники, баня один раз в неделю, с заменой портянок и исподнего белья на чистое. И, конечно, любимое наше времяпрепровождение – политзанятия. Главное, сидишь в тепле. Тема на все годы и для всех одна. Нам втолковывали, что Москва – столица нашей родины, река Волга впадает в Каспийское море, и все остальное в этом же роде.
   В начале марта наш полк подняли по тревоге на дивизионные учения. Целую неделю мы бороздили сопки и пади Приморья. Там я впервые понял, насколько живуч человек. Весь день атакуешь, отступаешь, окружаешь – это все понятно. А вот где спать ночью – этот вопрос почему-то начальство не волновал. Кто-то спал внутри танка, прижавшись к котлу подогрева охлаждающей жидкости; другие на жалюзийной решетке над двигателем, натянув на себя сверху брезент. А в БТР бедолаг набивалось, как селедок в бочку. Хотя нас под роспись предупреждали, что этого делать нельзя, так как было много случаев отравления угарным газом от постоянно работающих бензиновых двигателей. В общем, кто во что горазд. Кстати, Т-55 А под броней имел стомиллиметровую противорадиационную защиту, которая состояла из смеси свинца и резины, поэтому он был более пригоден для ночлега, чем другие.
   К середине мая наш полк был полностью укомплектован новыми танками Т-62. Пушка была у него, как телеграфный столб. Новые танки заняли подобающие им места в ангарах, а старые выгнали в чистое поле, и они дожидались отправки, по слухам, на Сахалин. Эта временная стоянка усиленно охранялась. Караулы состояли из сержантов, в основном командиров танков.
   В тот день, когда мне выпало заступить в караул, стояла теплая майская погода. Около трёх часа ночи я принял пост. Походил немного вдоль строя машин, и что-то меня угораздило немного полежать. Запрыгнул на крышу моторного отсека, лег и уснул. И вдруг меня как током шарахнуло! Скатился на землю, вскочил и для очистки совести прокричал в темноту: «Стой! Кто идет?» Неожиданно из темноты донеслось: «Начальник караула с проверяющим и сменным часовым». Я совсем проснулся. «Начальник караула ко мне, остальным оставаться на месте», – заорал я во всю глотку. Подошел начальник караула, а дальше как положено: я сдал пост, новый часовой его принял. «Молодец! – сказал проверяющий. – Благодарю за службу». Я постеснялся ответить: «Служу Советскому Союзу». Еще пара минут – и они могли застать меня спящим, а еще хуже, если бы начали искать. В любом случае мне грозило десять суток гауптвахты и разжалование в рядовые. Но это были бы цветочки, а ягодки заключались в том, что этот случай направил бы мою жизнь совсем по другому руслу. Спасибо моему ангелу-хранителю.
   Ротные заместители по технической части знакомили нас с новыми машинами. У нового танка пушка была гладкоствольная, и tё было гораздо легче чистить, чем нарезную у Т-55.
   Возможно, я и прослужил бы все время в танковых войсках, если бы в начале лета 1966 года не произошло событие, предопределившее всю мою дальнейшую жизнь: я был переведен во вновь создаваемое подразделение. Не знаю, чем руководствовалось начальство, но нас повыдергивали со всей дивизии. Офицеры, которые принимали нас, были с погонами артиллеристов. Наконец нам объявили, что в войска стала поступать зенитно-самоходная установка «Шилка», стратегическая задача которой заключалась в сопровождении на марше танковой колонны.

Танк Т-55

Танк Т-62

Мои первые учения. Март 1966 г. Приморье.

Зенитно-самоходная установка «Шилка»

   «Экипаж машины боевой».
   Сидим: я – начальник РПК/оператор поиска. Справа: Рыскул Кадыров – механик-водитель. Стоит: Анатолий Хильченко – оператор дальности, парень с Западной Украины. Первые год – полтора ярый бендеровец. А при расставании мы с ним еле сдерживали слезы. «Москали такие же, как и мы», – говорил он. На снимке отсутствует командир установки ЗСУ «Шилка», лейтенант Богук – шахтер с Донбасса.

   Мы поехали в учебный центр недалеко от Бердянска, прошли курс обучения, получили технику и вернулись в наш полк. Я получил специальность начальника радиолокационного приборного комплекса, говоря по-простому, оператора поиска. В мои обязанности входило: управляя локатором, обнаружить цель и удерживать отметку от цели на экране до тех пор, пока оператор по дальности не произведет ее захват. После этого я должен был включить гидропривод наведения пушек и по команде нажать на гашетку. Дело, я вам доложу, довольно серьезное.
   Я умолчу о том, как мы полторы недели ехали пассажирским поездом, а потом пять месяцев валяли дурака в этом райском уголке под Бердянском. Там я впервые увидел море, виноградники от горизонта до горизонта, бахчи, сплошь усеянные дынями и арбузами. А какие сады… А какие девушки в приморских селах… В Благовещенске, где я вырос, кроме черемухи и ранеток, ничего и не росло.
   Закончили обучение, получили новенькую, прямо с завода, технику, привезли ее в родное Троицкое – и понеслось. Стала наша жизнь отличаться от жизни танкистов только тем, что по месяцу летом и зимой мы проводили на полигоне, где стреляли по низколетящим целям. Вначале стреляли по конусу, который на километровом тросе тащил ИЛ-28, а потом по зеркальному отвороту стреляли по истребителям.
   Так закончился год, прошел другой, а весной третьего года пришла сногсшибательная весть: принят закон о переходе на двухгодичный срок службы. Душа пела: до чего же мне осточертела эта служба! У нашего призыва появился шанс демобилизоваться летом и начинать с нуля взрослую гражданскую жизнь.
   Чтобы убить время, согласился поехать в Киргизию за призывниками. Туда добирались на самолете, а обратно, из Фрунзе, на поезде. И что интересно: «бледнолицых» призывников было около 80 процентов. Лейтенант, старший по вагону, перед отправкой новобранцев напился до чертиков. «Забери у меня пистолет, не дай Бог, потеряю», – сказал он мне, перед тем как впасть в забытье. Утром я проснулся оттого, что кто-то тряс меня за плечи. Открыл глаза: мой лейтенант: «Я потерял пистолет!» «Успокойтесь! Вы же отдали мне его на сохранение». Ни до, ни после более счастливого человека я не видел. На седьмые сутки мы прибыли во Владивосток, сдали «молодняк» каким-то военным.
   Поезд в часть отправлялся ночью, вечером пошли на сборный пункт попрощаться с нашими подопечными. Перед нами предстала толпа оборванцев. В мое время была традиция, когда вся более-менее приличная одежда и обувь перекочевывала к дембелям, а призывникам отдавалось взамен всякое тряпье: все равно не сегодня так завтра они получат солдатские робы.
   Во время службы к нам несколько раз приезжали регламентные бригады с завода-изготовителя. Я со всеми перезнакомился и получил приглашение работать на заводе, который располагался в Ульяновске.
   Помню, как уже в самом конце службы нас разбудил крик дневального: «Дивизион, подъем – тревога!» А мы от ребят, которые служили при штабе полка, заранее знали обо всех тревогах. Эта была так себе – инспекторская проверка. Вскочил, оделся, сунул голые ноги в сапоги и стал в строй. Наш командир доложил проверяющему полковнику что положено. Получил от него «вольно». Скомандовал нам «вольно». Подошел к полковнику, они о чем-то тихо переговорили. Повернулся к нам: «Смирно! Снять правый сапог. Правую ногу вперед. Вольно!» Снял сапог, вытянул ногу вперед. Подошел полковник: «Товарищ сержант, а если я прикажу вам пробежать три километра?» Я вытянулся, как положено: «Товарищ полковник! Можете приказать насыпать в мои сапоги песок, мне это безразлично». Полковник засмеялся: «Старик». «Так точно! – говорю. – Скоро домой». «Счастья тебе, солдат», – сказал он.
   Вещуном оказался товарищ полковник: напророчил он мне счастливую жизнь. Где-то в начале июня шестьдесят восьмого года нам, дембелям, объявили: «Как только приезжает замена, вас сразу уволят. Не волнуйтесь, ваша смена уже выехала». А учебка находилась на Украине, где конкретно, забыл. Проходит неделя, две, три, а замены нет. Мы уже начали думать, не дурачат ли нас. Протянут время и скажут: «Служите до декабря». Спасибо командиру дивизиона, выяснил, что нашу замену отправили вместо Ханко на Хасан. Командир полка отправил туда машину, и этих бедолаг привезли в нашу часть.
   И вот наступил день, которого я столько ждал. В 22.00 мой поезд. Трудно понять, для чего нас в мирное время оторвали от жизни на целых три года, постоянно пугали Китаем. Я вырос на границе с Китаем. На противоположном берегу Амура, напротив Благовещенска, располагался китайский город Хейхе. Большая деревня: убогие домишки, дымила одна труба, и одна автомашина ездила по улицам, а вдоль берега сновали джонки под парусами. Особенно нас веселила их пропаганда. Где только они достали такие мощные громкоговорители! На нашем берегу было отчетливо слышно: «Русские пограничники, переходите к нам, каждый день вы будете получать две чашки риса». Я до сих пор не воспринимаю китайцев всерьез. Как могла гигантская страна длительное время позволять карликовой Японии измываться над собой?!
   Вообще, многие из порядков в советской армии нельзя объяснить здравым смыслом: почему при наличии канализации уборная находилась в ста метрах в поле; чем руководствовались наши начальники, когда лишали солдат горячей воды, хотя в подвале казармы была кочегарка (всю ночь разгружаешь вагоны с углем, а утром лезешь под ледяную воду); почему не выдавался никакой материал для интимной гигиены и мы вынуждены были использовать в основном боевые листки из ленинской комнаты да письма из дома?
   Если бы меня спросили, что для меня было самым трудным во время службы, то я ответил бы – не выбирать кусок хлеба побольше. Мне и сейчас стыдно в этом сознаваться. Каждое утро на завтрак нам давали по куску белого хлеба. Он был еще теплым. Какой от него исходил аромат! А когда на него намажешь пайку масла и ешь с чаем вприкуску с куском сахара – вкуснотища неимоверная. Ничего вкуснее в своей жизни я не ел.
   Хлеборез не знал цену хлеба, он ел его, сколько влезет, намазывая на кусок сливочное масло в два пальца. Вот поэтому резал буханку не на десять равных частей, а как рука возьмет. Иногда самый большой кусок был в два раза больше самого маленького. Как трудно было заставить себя брать последний кусок!
   В день моего отбытия из нашего дивизиона уезжало несколько человек. Некоторым повезло: призывались осенью, а демобилизовались летом, то есть служили около двух с половиной лет. А я отслужил, без нескольких дней, три года.
   Для прощания с нами построили дивизион. Командир, подходя к каждому говорил: «Благодарю за службу». Подошел ко мне, протянул руку: «А вас особо благодарю!» Кажется, мелочь, но приятно. После этого мероприятия все офицеры ушли, предоставив нам полную свободу. Провожать нас пошла толпа сослуживцев. Я летел как на крыльях по той же щебеночной дороге, по которой угрюмо брел два с половиной года тому назад.
   Наконец-то я приехал домой. С родителями за время службы я виделся один раз десять минут на железнодорожном вокзале в городе Свободном. В мое время не было принято, чтобы родители приезжали на принятие присяги или просто повидаться. Объявил отцу с мамой, что дома побуду полторы – две недели, а потом поеду в Ульяновск работать на завод, где делали технику, на которой я служил. Успокоил их, сказав, что в этом городе есть политехнический институт. Они и мысли не допускали, что я не получу высшего образования.
   Родители купили мне одежду, билет на самолет – и стал я привыкать к гражданке. Как ни жалко этих трех лет, но должен честно сказать: только на третьем году службы мы стали более-менее стабильно захватывать локатором истребители, летящие на малой высоте.
   Первые дни было тоскливо: отвык от всего. А когда подошла пора улетать, до того обжился, что уже и позабыл, что меня не было три года. Так все было хорошо. В душе я даже искал веские причины, чтобы никуда не ехать. Но было стыдно перед родителями, и судьба изнутри нашептывала: «Давай, давай, собирайся!» Если бы родители стали меня отговаривать: «Сынок, куда ты едешь? Оставайся», – я, может быть, и согласился. Но они молчали. И полетел я в неизведанное.
   В рейсе Москва – Ульяновск сидел рядом с молодым москвичом, который закончил институт и получил направление в Ульяновск. Разговорились. «Я, – говорит, – не хочу жить в этом захолустье. Что-нибудь придумаю, чтобы от меня отказались». Очень уж он любил Москву. В аэропорту разбежались и неожиданно вновь встретились в гостинице, которая называлась «Волга».
   – Ну как? – спрашивает.
   – Никак. Мест нет, – ответил я.
   – А я, – говорит, – устроился.
   – Каким образом?
   – Десятку в паспорт положил.
   Как все просто! А у меня ума не хватило до этого додуматься. А в «России» – это была следующая гостиница – мне дали место в коридоре. Вечером пришел – получил раскладушку, переночевал. Утром сдал раскладушку – ушел. Нормально, что мне еще надо?
   Поехал на завод, нашел отдел кадров. Спрашиваю: «Где найти товарища Зварыкина?» «Зачем он тебе?» Подробно объяснил, что, когда он был у нас в воинской части, я получил от него приглашение работать регулировщиком. «Валерий (отчество забыл) в командировке. Сдавай документы и жди допуска». Дали номер телефона: «Позванивай, глядишь, к тому времени и он вернется».
   Два дня бродил по городу, купался в Волге. Конечно, Волгу не сравнить с Амуром. А тут пакость: в гостинице предупредили: «Ночуете последнюю ночь. Завтра принимаем иностранцев, не будут же они ночью шарахаться о ваши раскладушки? Должны понимать, что престиж страны превыше всего». Конечно, понимаем, спасибо, что еще эту ночь перекантуемся.
   На следующий день чемодан с пожитками сдал на железнодорожный вокзал в камеру хранения, а ночевать поехал в аэропорт. Еще по прилете я обратил внимание на большие кожаные диваны в зале ожидания – прекрасное спальное место. Я сдвинул несколько диванов и отлично устроился: спал до утра как убитый. Встал, растащил диваны по местам, перекусил в буфете.
   В этот день я планировал поехать в институт, сдать на вечернее отделение документы, разузнать, когда начнутся вступительные экзамены. Но припустил сильный дождь, и я решил никуда не ехать. И началось! Мои диваны оказались под громкоговорителем. Ночью я его ни разу не слышал, а днем каждые полчаса: «Прибыл самолет из Воронежа… объявляется посадка на рейс на Москву… самолет из Волгограда задерживается». Эти города более-менее близко, но Чимкент, Ташкент, Львов – и туда летали самолеты из провинциального города.
   Познакомился и с областью. В несколько населенных пунктов летали кукурузники, и свободных мест в них практически не было. А слева от нашего аэропорта виднелись хвосты больших самолетов, и было видно, как они беспрерывно взлетали и садились. «Это что?» – спросил я у одного мужика. «ШВЛП – школа высшей летной подготовки», – прояснил он меня. «Солидно!» – присвистнул я.
   На следующую ночь, от греха подальше, я устроил себе лежбище в другом конце зала. Стало туговато с деньжатами, и я пристроился в одну артель грузчиком. День работаешь – вечером расчет. Платили немного, но хватало. Получив деньги, я уходил по своим делам, а артель – пить. Они меня очень ценили – каждый вечер перед уходом я получал приглашение обязательно приходить на следующий день.
   Где-то на десятый день мне сказали: «Приезжайте, допуск на вас пришел». Кадровика, с кем первоначально имел дело, я не нашел, подошел к другому. Порылся он в бумагах и говорит: «У вас допуск положительный, можете устраиваться на наш завод». «Шутник. Это у меня-то может быть отрицательный допуск?» – подумал я. После первых же его слов я сразу понял, что это бывший политработник. «Нам регулировщики не нужны. Если хочешь, иди учеником токаря». Я ему объясняю, что меня пригласили на завод, что я служил на этой технике, что приехал сюда с другого конца света. Признаюсь, что, конечно, я лишнего погорячился. «Раз так, – сказал он, – пока я здесь, ты на этом заводе работать не будешь. Забирай документы и уходи». Я еле сдержался, чтобы не дать ему в морду. Но армия научила не распускать язык, а тем более руки. Сегодня обидел сослуживца, а завтра в карауле он тебя застрелит. За время моей службы нам несколько раз на плацу перед строем полка зачитывали информацию о подобных случаях. Да что там говорить, даже мой очень хороший знакомый парень из Пензы, чья кровать находилась в десятке метрах от моей, которому оставалось служить несколько месяцев, не найдя того, кого он решил убить, отобрал автоматы у разводящего и двух караульных. «Я вас, ребята, не хочу убивать». И со всем этим арсеналом ушел в сторону китайской границы. Нашли его, долго отстреливался. Командир полка сказал: «Я людьми рисковать не буду». Подогнали танк и расстреляли его из пулемета.
   Но мне делать нечего, забрал документы и ушел. Правда, каюсь: видно, бес меня попутал, в дверях повернулся и послал его матом.
   Сколько потом мне попадалось писулек, в которых наш брат (солдат) изображался как придурок, описывались ужасы дедовщины и т. д. Да, было такое, но эти войска мы называли «чмо». Это стройбат, всякие хозвзводы – в армии этого добра хватало. Но там, где через день имеешь дело с боевым оружием, все это было непозволительно. А в танковых войсках дедовщины вообще не было, в экипаже «салага» – это заряжающий, да разве экипаж позволит его кому-то обидеть?!
   Уже не помню, откуда узнал, что в Тольятти ведется строительство автозавода. Что ж, в Тольятти так в Тольятти! Поехал на речной вокзал, продал подешевке часы, встал в очередь на «Метеор». Протягиваю руку с деньгами в окошко кассы и боковым зрением вижу проходящего мимо человека, который приглашал меня на завод. Первая мысль была отвести от него глаза, но я не отвел. Все-таки есть в человеческом взгляде какой-то магнетизм. Подходит ко мне:
   – Ты что здесь делаешь?
   – Уезжаю, – говорю. – Надоело все это.
   – Как? Почему?
   Я ему вкратце все поведал. «Мудак! – охарактеризовал он незнакомого мне человека. – Я же поручил ему каждый день узнавать о тебе в отделе кадров. Все, поехали. С утра встречаемся у проходной». Я не стал ломаться, изображать из себя обиженного. Это судьба. «Деньги есть?» – спрашивает. «Да так, кое-что». Дал мне денег: «Не переживай, потом отдашь. Как с ночевкой?» «Все нормально», – говорю. Я ему не сказал про мою матерщину.
   На следующий день, до обеда, я был принят на завод регулировщиком по небывалому для новичка третьему разряду и уже вечером валялся на койке в общежитии. Видно, мой делоустроитель имел вес на заводе. На участке, на который я попал, из пятнадцати человек по штатному расписанию семеро были инженерами. Впрочем, так было и на других участках.
   В этом же году поступил на вечернее отделение политехнического института. В одну группу со мной попала молоденькая «выбражала», которую судьба невероятным образом забросила на вечернее отделение. Через три года эта «выбражала» стала моей женой.
   Я, на удивление быстро, подружился с инженерами нашего участка. Они были старше меня на шесть-десять лет, но все заканчивали дневные институты, а у меня за плечами была срочная служба.
   В первый год работы на заводе было плохо с комплектующими, и мы с начала месяца по неделе, а то и больше сидели без работы, правда, потом до конца месяца приходилось трудиться без выходных. С утра все приходили в цех, а потом отправлялись по Ленинским местам. Это было официально, а неофициально по пивнушкам. В то время в Ульяновске было несколько мест, где торговали разливным пивом из больших деревянных бочек. Там же стояли столики и продавалась копченая, вяленая и соленая рыба. В ходу были стеклянные пол-литровые кружки. Если посетителей было мало, то ты мог взять сразу две или три кружки и постепенно их выпивать, а если много, то после каждой выпитой кружки приходилось подходить к буфетчице и говорить: «Повторить». Вскоре начался ажиотаж, связанный со столетием со дня рождения Ленина, и пиво куда-то исчезло на десятилетия. Правда, можно было иногда перехватить пару-другую бутылок, но это в драку собаку.
   А в холодное время мы расслаблялись в квартирах инженеров, благо, жены их были на работе. По окончании «посиделок» мы тщательно маскировали следы нашего присутствия. Надо сказать, повезло выпускникам дневных институтов. Параллельно основной очереди на жилье существовала очередь молодых специалистов, которая давала возможность получать довольно быстро благоустроенные квартиры.
   Конечно, я взвалил на себя тяжелый груз: работал неделю в первую смену, неделю в третью – и так шесть лет. К шести вечера уходишь в институт, а после занятий, когда все нормальные люди ложатся спать, ты едешь на работу и крутишься, как заводной, до утра. И днем толком не спишь. Но, слава Богу, все пережил, одно слово – молодость.
   А родители писали о всех делах, которые происходили в Благовещенске, и жил я мечтой о первом отпуске, который, хочешь – не хочешь, давался через одиннадцать месяцев.
   Экзамены за первый курс я сдал на тройки, а по истории КПСС получил пятерку. У преподавателя я ходил в любимчиках. Еще в начале первого семестра она нас пытала: «В чем же ценность ленинской «Искры?» Ответы были всякие: «Ленин был очень умный», «Ленин лучше всех понимал теорию Маркса и Энгельса». «Да, все это правильно, но не совсем полно. Кто еще хочет высказаться?» Тут высунулся я и говорю: «Сколько людей, столько и мнений, а все должны были делать и действовать так, как написано в «Искре». «Молодец! – расцвела она. – Все правильно».
   Наконец подошел отпуск, и полетел я на Дальний Восток через Куйбышев. В планах было залететь на денек в Хабаровск к армейскому другу, а оттуда перебраться в Благовещенск. Летел на самолете ТУ-104. В то время говорили, что это ненадежный самолет. Действительно, когда видишь в иллюминатор, как у него вибрирует крыло, создается впечатление, что оно сейчас отвалится.
   Перед вылетом зашел в забегаловку перекусить. Стал в очередь за пожилым, в небольшом чине, офицером. И ни с того ни с чего три недоноска, сидящих за столом, стали над ним издеваться. На данный момент в этом заведении женщин не было, не считая буфетчицы, и я этим парням так миролюбиво и доброжелательно говорю: «Ребята, вы что, ё…..?» Слово за слово… «Ну подожди, ты у нас пожалеешь», – пугнули они меня. Пожалел я, что у меня нет кожаного, с бляхой, армейского ремня. Незаменимая вещь в таких ситуациях. Они ушли. Я перекусил, «экспроприировал» в этом заведении две стальные вилки (в то время вилки были такими мощными, что их можно было вместо штыка прикрепить к трехлинейке), сунул их в левый рукав пиджака и, придерживая пальцами, вышел. Вижу – стоят, ухмыляются. Двинулись ко мне. Беру одну вилку в левую руку, другую в правую и наглядно им показываю. Они завошкались и не подошли. Я решил в вокзал не заходить, обошел его стороной и сразу направился к самолету.
   Недалеко от здания вокзала стояла какая-то будка и рядом шлагбаум. Я поднырнул под него. «Ты куда?» – спросил вышедший из будки охранник. «Туда», – махнул я в сторону взлетной полосы. Больше вопросов он мне не задавал, и я пошел прямо к самолету. Думаю: «В случае чего, летчики помогут». А они в это время снизу осматривали самолет. Потолкался и я с умным видом рядом с ними. Сделал им замечание, что протектор на колесах изношен и что колеса надо менять, получил исчерпывающее разъяснение из десяти букв и продолжил осмотр.
   От аэропорта змейкой потянулись пассажиры. Началась посадка. Сел на свое место и я и, только когда закрылась входная дверь, вздохнул спокойно. Страха не было – досадно было: отпуск сорвется. У меня было два пути: или в милицию, или в больницу.
   День провел в Хабаровске, товарищ рассказал мне, как слаживается житье-бытье у некоторых наших сослуживцев. На следующий день на поезде я приехал в Благовещенск. Отпуск прошел на «ура». Все-таки как хорошо жить там, где ты вырос.
   Все лето я постоянно думал о «выбражале».
   В первый же учебный день побежал в нашу группу, а ее нет: перевелась на дневное отделение. Где теперь ее искать? Но нечаянно на следующий день встретились у института. Я проводил ее домой, а через несколько дней у моего приятеля была свадьба. Ее родители разрешили ей пойти со мной на свадьбу, так как считали меня глубоко порядочным человеком. А я там напился вдрызг. Как она ухитрилась дотащить меня до трамвая, а потом до общежития? Я больше ее в два раза. Ночью проснулся: «Свинья, что же ты наделал?!» А она такая, что «и коня на скаку остановит, и в горящую избу войдет». Жалко, что все разрушилось. Я ее за год немного изучил: не будет она водиться со мной. Долго я менжевался, идти к ней или не идти. «Ладно, пойду, – решил я. – Получу по мордасам и уйду». Я ее старался убедить, что это несчастный случай, что я нечаянно перепутал водку с минеральной водой. В общем, «поверила», по крайней мере, до свадьбы и приняла.
   У меня за нашу почти пятидесятилетнюю совместную жизнь еще несколько раз были подобные случаи, но, что интересно, я никогда не был виноватым. Всякий раз я находил себе оправдание: обстоятельства были выше меня.

   «Выбражала»

   Из инженеров особенно я подружился с Григорием, он был старше меня на восемь лет, хороший мужик, умный, но пил. Я иногда составлял ему компанию, и были случаи, когда я приходил к моей «выбражале» немного под хмельком. И нарвался. Из доброй милой девочки она превратилась в фурию. «Не смей, – кричала она, – приходить ко мне даже с запахом пива!» Топала ногами, махала руками, глаза сверкали, но меня успокаивало то, что кричала: «Не уходи совсем, а не приходи, если…» В общем, нагнала на меня страху на всю оставшуюся жизнь.
   Через пару месяцев сидели мы с Григорием в «штанах» – так называлась наша забегаловка. Хорошо поддали, и он мне говорит: «Завербуюсь радистом на Диксон, попробую там бросить пить, а на тебя перепишу свою комнату». Я не придал этому значения: по пьянке чего только не наговоришь! Какая могла быть переписка, когда в цехе очередь на жильё была порядка 270 человек, а в год давали 20—25 квартир. Многие мои товарищи жили на частных квартирах с печным отоплением и с удобствами во дворе. А он собирался переписать на меня свое жилье в доме гостиничного типа с жилой площадью восемь квадратных метров, с небольшой кухонькой и туалетом. Не знаю, как он уговорил профком отдать ее сопляку, но мне на нее дали ордер.
   Так я стал квартировладельцем. Купили мы Григорию теплую одежду, и уехал он радистом на Диксон. И вот уже 50 лет от него ни слуху ни духу.
   А время шло. Женился на «выбражале», родилась дочь. Отпраздновали победу над канадскими профессионалами. Воодушевились кинофильмом «Семнадцать мгновений весны». Свозили восьмимесячную дочь на Дальний Восток на показ родителям. И многое, многое другое.
   Перегородил я комнату ширмой, в одной половине спали мы с женой, а в другой дочь с котом. Правда, у Галиных родителей была трехкомнатная квартира, а она была их единственным ребенком. Родители ее любили, а меня терпели. Лично я был согласен постоянно жить у тещи, но молодой жене все время хотелось самостоятельности. Назревала жилищная проблема.
   В нашем городе, чтобы получить отдельную, по составу семьи, квартиру, необходимо было отработать пятнадцать – семнадцать лет. Правда, исключения были. Я был знаком с парнями чуть постарше меня: сыном начальника Главульяновскстроя, зятем районного прокурора, племянником заместителя директора завода, так они смолоду имели благоустроенные квартиры. У зятя прокурора я бывал в квартире, так у него был проведен даже телефон. Вот именно даже! Простые смертные стояли в очереди на установку аппарата кто двадцать лет, кто тридцать, а большинству и жизни не хватало. В нашем цехе высший разряд регулировщика был пятый, а у зятя прокурора – персональный шестой. А вообще он был хороший, компанейский, хваткий мужик. Царствие ему Небесное!
   Наконец пошли наши «Шилки» за рубеж, к друзьям в Европу и союзникам в Северную Африку. И поехали мои друзья-товарищи за границу. Доложу я вам – выгодное дело. Два-три месяца в Египте или Ливии – и если не «Волга», то «Москвич» обязательно. Критерий отбора был такой: инженер, член партии и «вась-вась» с начальством. Я тоже старался попасть под эту установку: шустрил в комсомоле, подмазывался к партии, получил высший рабочий разряд, министерское звание «Лучший по профессии», чтил начальство. Получил заверение, что по окончании института буду немедленно переведен инженером.
   Заметно прибавил мне энтузиазма один случай. Однажды раньше срока из командировки к арабам вернулся один из моих товарищей. Уехал он от них вроде бы со скандалом: американцы установили на «Фантом» оборудование, которое при обнаружении самолета локатором «Шилки» немедленно пускало по лучу локатора ракету, если не ошибаюсь, «Шрайк». Арабы об этом узнали, и, как только начинался боевой налет, все экипажи талдычили по рации: «Не вижу цели. Не вижу цели». Потом разобрались: они выключали высокое напряжение. В сердцах, что эти «вояки» дискредитируют нашу технику, наш человек сел на место оператора поиска – и сбил «Фантом». Как я уже говорил, оттуда его убрали с треском, а здесь наградили орденом. «Дела… – думал я. – Сугубо гражданский человек сбил самолет, а я, профессионал в этом деле, поеду, собью парочку „Фантомов“ и, вместо ордена, попрошу дать мне квартиру». Шучу. Была мысль купить на заработанные деньги кооперативную квартиру. Но душа протестовала против этого варианта: «Ты хочешь купить квартиру, а другие получают бесплатно!»
   По большому счету, вся дальнейшая жизнь убедила меня в том, что у нас в стране считается чуть ли не дурным тоном покупать то, что можно взять бесплатно на работе.
   А время шло. В начале лета семьдесят четвертого года я должен был защитить дипломный проект и в мыслях уже готовился к загранкомандировке. Но моя излишняя самонадеянность и наивность сыграли со мной злую шутку: окончательную регулировку «Шилок» для передачи ее военным мы делали на заводском полигоне, который располагался в десяти километрах от города. После окончания ночной смены мы не сразу уезжали домой, а ждали прибытия первой смены. Это всех очень возмущало. На профсоюзном собрании в декабре 1973 года я сдуру вышел на трибуну и раскритиковал за это начальника цеха. Я ожидал, что меня массово поддержат, но никто не подал голос, все промолчали. И все – стена: начальник цеха в упор не видит, профсоюз и партком тоже игнорируют. «А что ты хочешь? – сказали мне. – Профсоюзник – это его свояк, а парторг – друган». Даже сослуживцы, если рядом были прихлебатели начальника, воротили глаза в сторону. А как по-другому: на кону стояла заграничная командировка.
   Один Миша Куперман, вне зависимости от обстоятельств, был по-прежнему доброжелательно настроен ко мне. Мне кажется, он даже этим бравировал.
   Закончил институт, а о переводе на инженерную должность уже никто и не заикался. Все мои планы рухнули, полная «непрохонжа». Продолжал по инерции работать. И снова произошло событие, определившее мою дальнейшую жизнь.
   В мае тысяча девятьсот семьдесят пятого года в соседнем цехе был организован участок по изготовлению опытного образца зенитно-ракетного комплекса. Это был шанс. Глядишь, там и квартиру дадут. Написал я заявление на имя начальника того цеха, куда я хотел перейти, получил положительную визу, а получить «добро» от нашего начальника – не вопрос. Но здесь его снимают, новым начальником становится один из наших начальников участков. Через полтора десятка лет он станет директором завода. Подходит ко мне: «Извини, Костя, что так получилось. Переводим тебя инженером, и если хочешь, то отправим вместе с семьей на два года в ГДР». Но здесь меня заклинило. «Спасибо, Толя. Но у меня другие планы», – сказал я.
   Целый месяц я оформлял перевод: то нет одной подписи, то другой, то кто-то против. В общем, мура. Наконец все оформил и получил допуск в новый цех.
   На площадях этого цеха глухим четырехметровым металлическим забором выгородили приличную территорию, и стали мы изучать техническую документацию на это изделие. Перезнакомился со всеми. Нас оказалось несколько человек с жилищными проблемами, довольно часто мы обсуждали наши перспективы.
   Однажды один инженер, сын начальника Главульяновскстроя, под большим секретом поведал мне, что принято решение строить в Ульяновске Авиационно-промышленный комплекс, который заткнет за пояс «Боинг» и «Аэрбас», вместе взятые. Так и сказал – «вместе взятые». Стройка вот-вот должна начаться, и первым строителям в течение двух лет обещают дать квартиры. Загорелся я этой идеей и поставил перед собой задачу попасть в первые ряды строителей. Пошел к начальнику цеха, объяснил ему ситуацию:
   – Согласен безвылазно работать на стройке, на сельхозработах – в общем, хоть где, но я должен уволиться в один день, – сказал я ему.
   Понятливый оказался мужик.
   – Хорошо, – сказал он.
   Спасибо ему – не подвел. В середине июня послали меня в колхоз на сенокос. Название колхоза забыл, а деревня называлась Суходол. У председателя этого колхоза была фамилия редкой красоты – Краличкин. Обратил я внимание на большую груду трубчатых металлических конструкций.
   – Что это? – спросил я одного мужика. – А, голландские станки для свиноматок.
   Подошел к председателю колхоза.
   – Давай я их соберу.
   – А сможешь?
   – Попробую, – говорю.
   Договорились мы с ним о цене работы. Выделили мне телегу, лошадь, показали, как ее запрягать. И стал я подвозить на телеге железки к свинарнику и собирать в нем станки. Закончился срок моей командировки, поехал на завод.
   – Согласен отработать еще один срок, – обрадовал я начальство.
   – Молодец! – похвалили меня. – Давай продолжай.
   Рядом со свинарником бригада армян строила коровник. Если я работал без выходных от рассвета до заката, то они не особо переутруждались. И каждое воскресенье всей компанией ездили в город, в ресторан, – расслабляться.
   – Зачем связался с шабашниками? – спросил я председателя. – Что, не мог по округе своих мужиков найти?
   – Нельзя, – говорит. – Только армянам разрешается так работать.
   – Ну а государственные строительные организации? – пытал я его.
   – Да ну их, – отмахнулся он.
   Закончил я все дела, сдал председателю работу. Он поднял с пола обрывок газеты, оторвал кусочек и начертал: «Маша! Отдай ему пятьсот рублей». Поблагодарил я председателя, и навсегда мы расстались. Получил в колхозной кассе деньги, и вечером с дядей Сережей мы это дело отметили. Дядя Сережа был механизатором широкого профиля в колхозе, и я у него квартировался. Встал рано утром, чтобы успеть на утренний автобус.
   – Вставай, дядя Сережа, – начал теребить я его. – Сейчас парторг примчится.
   – Да, ну его в …….! – отмахивался он.
   Этот парторг был интересной личностью. Целый день в домашних тапочках, на босую ногу, на раздолбанном «Москвиче» мотался он по полям и фермам колхоза, воодушевляя колхозников на героический труд.
   Больше из города я никуда не уезжал и каждый день терзал своего информатора: «Ну когда же, когда?» И как-то утром он опередил меня новостью: «Там-то и там-то открылся отдел кадров». Лечу туда. Большая вывеска «Авиационно – промышленный комплекс, трест-площадка №2, Отдел кадров». Зашел в здание, спрашиваю, что и когда. «Да, прием будет. Но когда начнется, не знаем. Следите за объявлениями… Да, квартиры будут давать в течение двух лет». Голова кружилась от такой перспективы! Я каждый день ездил туда, так сказать, отслеживал обстановку. И вот свершилось! «Двадцать восьмого августа тысяча девятьсот семьдесят пятого года начинается прием строителей», – гласило объявление. В один день рассчитываюсь на заводе – и рано утром я у отдела кадров.
   Уже через полчаса там собралась приличная толпа соискателей, среди которых были токарь, железнодорожник, учитель труда, электромонтер и т. д. Ходили слухи, что отбор будет очень строгий, будут выяснять всю подноготную. Парень, который толкался рядом со мной, сильно нервничал. «Я же не виноват, что у меня брат сидит в тюрьме, я же не отвечаю за него», – исповедовался он мне. «Конечно, не отвечаешь!» – успокаивал я. Потом мы оказались с ним в одной учебной группе. Звали его Яша Альтман. Рано он умер – Царствие ему небесное.
   У меня тоже была проблема: военно-учетный стол моментально вписал мне в военный билет строку о получении высшего образования. Я опасался, что с таким «компроматом» меня не примут на ставку рабочего: какой из радиоконструктора строитель! Не знаю, откуда у меня появились повадки фокусника, но я крутил военный билет перед кадровичкой и так и этак, вырывал его из ее рук, объяснял ей, что я закончил службу сержантом, что в армии мне приходилось часто заниматься строительством. На ее лице можно было прочесть: «За что мне выпало работать с такими придурками!»

   Так всё начиналось…

   К счастью, «компрометирующую» меня запись она не заметила. «Пойдешь учиться на каменщика», – вынесла она свой вердикт. Вот так-то: в двадцать девять лет – ученик каменщика. «Большущее вам спасибо», – искренне поблагодарил я ее. Первый шаг к квартире был сделан.
   В учебном комбинате Главка нас немного теоретически и практически подучили, присвоили низшие разряды каменщиков и ввиду того, что в тресте не было достаточного объема работ, раскидали набираться ума по всему Главку.
   Ну, доложу вам, специальность аховая. Ладно, летом под солнцем плохо, но терпимо. А зимой на морозе, да еще с ветром, – это убийство. Особенно тяжело было новичкам. В обязанности опытного каменщика входило выложить наружный участок стены и завести угол. А наш брат должен был подать ему кирпич и раствор, выложить внутренний участок стены, сделать забутовку стены, расшить швы и многое другое. Многие, кто застревал на такой работе, к пятидесяти годам становились инвалидами. Основная проблема – спина. После работы я приходил домой никакой. Ужинал, плюхался в кресло, а ночью перебирался на кровать. Влип я в авантюру. Я бы, может быть, все бросил и ушел на завод, но было стыдно: уходил-то я с завода почти что «героем».
   Кто-то скажет: «Но ведь были же какие-то ограничения на работу в связи с погодными условиями». Были. Пожалуйста, не работай, но весь рабочий день сиди в прокуренной бытовке и получай тридцать семь с половиной процентов от тарифа. Это порядка двух рублей. А как кормить семью? Поэтому в мою бытность, когда я был каменщиком, не было дня, чтобы мы не работали.
   С лета семьдесят шестого года нас постепенно стали собирать в трест. И решил я перейти в бетонщики. Работать стало еще тяжелее, но хотя бы на земле, а не на стене. Пока не был построен свой завод, бетон везли издалека, и он до того уплотнялся, что, когда самосвал поднимал кузов, бетон из него не вываливался. Приходилось до посинения, стоя на раме автомобиля, стучать кувалдой по днищу кузова, чтобы бетон наконец скатился в бадью. Стучишь и думаешь: «Не дай Бог, если откажет гидравлика и кузов камнем пойдет вниз!» Потом бетон надо было раскидать лопатами внутри опалубки и уплотнить вибраторами. Так и хлюпали в резиновых сапогах по бетонной жиже целый день.
   Мало-помалу втянулся в эту жизнь. По крайней мере, физически меня она уже не тяготила. Назначили меня бригадиром плотников-бетонщиков. В строительном бардаке специализированные бригады сильно зависят от смежников и поставщиков материалов. Убедил я начальника управления на основе моей бригады создать комплексную бригаду. Взял несколько человек каменщиков, несколько монтажников железобетонных конструкций и трех электросварщиков, и стали мы строить объекты с нуля: устройство фундаментов, монтаж железобетонных и стальных конструкций, кирпичная кладка. Дела пошли гораздо лучше. И значительно возросли заработки. К нам стали приезжать корреспонденты, о нас стали писать газеты. В честь шестидесятилетия Великой Октябрьской социалистической революции я был признан победителем социалистического соревнования и награжден знаком «Победитель социалистического соревнования» в 1977 году. Уже через много-много лет эта «висюлька» дала мне право стать Ветераном труда государственного значения. Вот бестолковщина! Можно было всю жизнь долго и тяжело проработать, но, не имея какого-нибудь значка, не стать Ветераном труда. А можно было всю жизнь протирать штаны в какой-нибудь конторе, но иметь значок типа «Пятьдесят лет военному флоту», – и получить звание Ветеран труда.
   Прошло больше двух лет, а квартир нам не давали. «Ничего, – утешал я себя, – у нас все делается с опозданием». Мы с женой постарались и родили еще одного ребенка, на этот раз мальчика. Если при двух однополых детях за трехкомнатную квартиру приходилось вести войну, то при разнополых трехкомнатная квартира давалась однозначно.
   Окончание моей эпопеи было так близко! Получаю по ордеру квартиру и ухожу на завод – на «Шилку». Благо, мои товарищи уже поехали и в Южную Америку. «Мечты, мечты, где ваша сладость», – так что ли говорится?
   В начале каждого года в здании треста вывешивалась обновленная очередь на жилье. В январе тысяча девятьсот семьдесят восьмого года в очереди мы увидели несколько десятков новых фамилий перед нашими. «Что это такое?» – разъяренные, прибежали мы в постройком. «Это члены Коммунистической партии, которые призваны усилить нашу партийную организацию. И к тому же они передовики производства», – объяснили нам. «Почему же эти передовики до сих пор не имеют квартир?» – допытывались мы. «А вы хотите работать в нашем тресте?» – не отвечая на вопрос, спросили нас. «Конечно, хотим!» «Ну и работайте на здоровье», – вежливо «послали» нас. Теперь уже и самым тупым стало понятно: нас здорово надули.
   Но надо признать, что через пару месяцев стали массово давать малосемейки. Для справки: малосемейка – это квартира в квартире, в которой в каждую комнату, включая и проходные, заселялась отдельная семья. В апреле получил как бы под малосемейку отдельную двухкомнатную квартиру и я. Соответственно, без ордера, с временной пропиской, то есть пока работаешь – живешь. «Я тебе ее выбил за хорошую работу бригады», – сказал мне начальник управления. Конечно, это было не то, на что я рассчитывал, но хоть что-то.
   Через несколько дней я принес жене ключи, и она сразу заговорила о переезде. После рождения второго ребенка мы переехали жить к ее родителям. Я попытался ей втолковать, что живем в трехкомнатной квартире у любящих ее родителей, что у нас маленькие дети. Я считал, что нам надо повременить с переездом хотя бы до лета. «Нет, нет и еще раз нет! – отрезала жена. – Немедленно переезжаем!»
   Как любят женщины нашему брату создавать проблемы! Переехали. Поехал я искать по магазинам стиральную машину. Купил полуавтоматическую. Три режима: стирка, слив, отжим. Таймер пятнадцать минут – час. Называлась она «Эврика», изготовитель – Московский Прожекторный завод. Двадцать три года она отработала, потом простояла шестнадцать лет в гараже, а сейчас обстирывает нас на даче.
   Понемногу обжились. От нового места жительства мне стало гораздо ближе добираться до работы. Все складывалось хорошо, но было немного досадно: оказывается, в это же время стал набираться персонал на еще не существующий завод, парторгом на который был назначен бывший комсомольский вожак предприятия, где работал мой тесть, а они были в очень хороших отношениях.
   Тесть мой был замечательный человек, но у него была расстрельная должность. Он возглавлял цех по изготовлению нестандартизированного оборудования, и кто, кроме него, мог сделать печь в баню, бак из нержавеющей стали, какую-нибудь хитроумную лестницу? Опасность работы заключалась в том, что к нему с просьбами постоянно обращалось начальство, которому, как известно, отказать невозможно. В задачи тестя входил еще и вывоз сделанного заказа за пределы завода. И произошло то, что когда-нибудь должно было произойти. Кто-то из своих его заложил – и попал он под ОБХСС. Я думаю, что нервотрепка, которую он тогда пережил, и явилась одной из причин его ранней смерти. Ладно, хоть я не приставал к нему со своими просьбами.
   Дальнейшая жизнь показала, что заводчане получали квартиры гораздо быстрее, чем строители. Но я ни о чем не жалею, кто знает, что было бы со мной, если бы я пошел другой дорогой? Судьба! Нас хотя и обманули, но мы сами приняли решение остаться. Так и продолжали шустро работать. А как по-другому, если хочешь побольше приносить в семью? Одним словом, сдельщина: сколько сделал, столько и получил.
   Меня бесит, когда я слышу разглагольствования о причинах малой продолжительности жизни русских мужчин. Тяжелая физическая работа в экстремальных погодных условиях – вот главная причина. При нашем климате не то что работать зимой – жить иногда невыносимо. И то, что наши предки не смогли добиться более благоприятного места для проживания, наводит на некоторые размышления…
   Изредка выпивали, но только после работы. При бригадном методе труда пить во время работы было непозволительно. Логика простая: ты пьешь, а я за тебя должен вкалывать? Деньги ведь делились из общего котла. Мало того, по пьяни можно было не только себя угробить, но и других.
   Прочитавший мои причитания подумает – беспросвет. Однако неправда – светлого было много, в частности, общепит, проще говоря, – столовая. Мы очень сытно и вкусно ели. За полчаса до обеда отправляли двух заготовщиков в столовую. К приходу бригады на столах стоял обед: овощной салат, мясные щи или суп, на второе гарнир с куском мяса, бифштекс или гуляш, компот, граненый стакан сметаны и что-нибудь кондитерское – на любителя. Я всегда брал большую ромовую бабу. Платил я за все это изобилие около рубля.
   Мне приводилось питаться в разных столовых: заводских, деревенских, городских, даже в обкоме партии, – и по моим наблюдениям около восьмидесяти процентов мужчин на обед брали стакан сметаны, а порядка тридцати процентов женщин брали по сто граммов. Не знаю, почему они так скромничали?! Кроме того, всегда в изобилии были молоко и кефир.
   Я думаю, что для нашего климата сытно и калорийно питаться – первое дело. Мы и были очень сильным народом: наши парни в хоккее объезжали финнов на одной левой.
   А я мучился в раздумье: что делать дальше? До получения квартиры с ордером продолжать работать бригадиром или попытаться перейти на инженерную должность? Перехожу в инженеры – значительно теряю в деньгах, продолжаю работать рабочим – как бы это не аукнулось в будущем.
   Как всегда, жизнь все расставила по местам: с годами я стал ощущать какой-то надлом в своем здоровье, все-таки шесть лет вечернего института и три года стройки не прошли для меня даром. Хотя надо признать: мне стала нравиться работа бригадира. У меня была задумка постепенно расширять круг выполняемых бригадой работ: начать делать кровельные работы, отделочные, электрику, сантехнику. В общем, с нуля под ключ. Заманчиво было, но все-таки я принял решение уйти. Царствие вам Небесное, мои друзья – товарищи, с кем свела меня судьба на стройке века. Многих из вас давно уже нет в живых.

   Мы были первыми. 1976 год. Сентябрь. Трест №2, СМУ-53. Бригадиры.

   Подал я челобитную на начальника управления: имею высшее техническое образование и прошу изыскать возможность использовать меня на инженерной должности. Он принял эту новость без восторга: типа, инженеров и так пруд пруди – и ты туда же. Дошло до управляющего трестом. Грех не вспомнить о нем.
   Весной семьдесят седьмого года снимают человека, который стоял у истоков создания треста, и назначают нового. Ему еще не было сорока лет. Матрос, комсомольский вожак районного масштаба, штангист, крепкий, красивый, уверенный в себе мужик, холостяк. До этого возглавлял управление механизации нашего Главка.

   Максимов Вячеслав Викторович

   Участники войны были в восторге от него – так он о них заботился. Буквально в первые же дни работы он собрал всех бригадиров треста для знакомства. Сам говорил и нам разрешал говорить. Пару-тройку раз высовывался и я. «Ну ты даешь, – сказал он. – Тоже мне, конспиратор. Но ты попал в кон. Я создаю участок по монтажу оборудования, которое хранится на базе производственно-технологической комплектации, тебя назначаю начальником участка. Под штатное расписание набирай людей, бери любого, кто нужен тебе». Вот так решился мой вопрос. В то время у начальника участка оклад был двести двадцать рублей. Конечно, значительно меньше, чем я получал бригадиром. Но что делать?
   Вооруженный руководящими указаниями, я отправился на эту базу. Она представляла из себя несколько гектаров огороженной территории, на которой были проложены железнодорожные пути. Стоял башенный кран. Меня сопровождал начальник производственного отдела этого управления. Прошли мы по базе – и я был ошарашен увиденным. Вся территория была завалена ящиками и контейнерами разного размера, лежали груды металлических конструкций, горы алюминиевых профилей и многое другое. Мой экскурсовод просвещал меня: «Вот это, – показал он на гору металла, – три козловых крана: пять, десять и двадцать тонн. Вот это – кондуктор для монтажа колонн ноль—четвертой серии, вот это – оборудование компрессорной, вот это – оборудование для клещевой точечной сварки». И т. д. и т. п. Полный бардак! Все ящики были вскрыты, из некоторых вообще все вывернуто. Получил я какое-то представление об этой базе. Наш управляющий был такой человек, который на каждую проблему, озвученную ему, говорил: «Давай свои предложения». Детально разобрался я с положением дел на базе. Определился с последовательностью работ, которые собирался выполнить. Картина была удручающая. Все, что представляло какую-то ценность, из ящиков было украдено. Приготовился я к серьезному разговору. Пришел к управляющему: «Предлагаю сделать то-то, то-то, для этого многого не хватает, но оно имеется в таких-то организациях. Разрешите подготовить мне в их адрес письма от Вашего имени на предмет приобретения необходимых материалов». Управляющий рассмеялся: «Жизни ты не знаешь. Никто ничего тебе не даст. Так же, как и я, ничего никому не даю. Это фонды, наряды. Знаешь, какая за них идет война? Сегодня что-то отдал, а завтра это тебе втройне припомнят. Ищи другие пути».
   И нашел я путь. Узнавал, где имеется то, что необходимо мне для работы, находил людей, имеющих к этим материалам и оборудованию отношение, договаривался с ними о цене услуги. После этого брал у них заявление с просьбой о приеме на работу в наш трест. Приказом по тресту их зачисляли на работу в управление малой механизации, и они как бы начинали у нас работать. После этого моя задача заключалась в том, чтобы по звонку подогнать в определенное время автотранспорт в указанное место. Там эти люди грузили все, о чем мы договаривались, и я полученный груз увозил. В дальнейшем, в зависимости от договорной суммы, на этих людей выписывались «туфтовые» наряды о выполнении какой-либо работы, затем закрывались табеля рабочего времени, и в конце каждого месяца «мертвые души» получали начисленные им деньги. Иногда они же, конечно, за дополнительную оплату, выполняли некоторые работы, которые собственными силами мы сделать не могли.
   Особенно хлопотно было с монтажом козловых кранов. Во-первых, я ничего в этом не понимал, во-вторых, не было никакой оснастки, и, в-третьих, не хватало много мелких металлоконструкций, которые, как я догадывался, использовали на другие нужды. Пришлось принять на работу начальника производственного отдела управления «Нефтехиммонтаж». Он мне растолковал, что и как надо делать, и через него я как бы в аренду взял у них оснастку.
   Ситуация усугублялась тем, что весь стальной прокат, из которого изготовлялся кран, должен быть выполнен из металла спокойной плавки, который имелся в Ульяновске только на одном заводе. Приняли мы на работу двух человек, и они через дыру в заборе вытащили порядка двух тонн необходимого проката. При этом произошел инцидент, который должен был заставить меня задуматься, но на который по глупости я тогда не обратил внимания. Собрали мы эти краны, испытали их в работе. Но как ввести в эксплуатацию? Кто я такой для Гостехнадзора? Они и разговаривать со мной не стали бы. И вот здесь я понял, как далеко могут пойти люди из-за денег. Мне дали понять, что за определенную сумму «Нефтехиммонтаж» введет эти краны в эксплуатацию, как бы, смонтированные ими. Я доложил обо все это управляющему. «Выхода нет, – сказал управляющий. – Действуй».
   Вот так я и работал. Надо признать, сделали довольно много. И прошу поверить мне, говорю как на духу: ни от кого не взял себе ни копейки.
   В то время в наш трест на «химию» пришел бывший большой начальник с Авиационно – промышленного комплекса, который параллельно был членом правления гаражно-строительного кооператива. Этот кооператив строил хозяйственным способом первый в районе подземный гараж. На них наехал ОБХСС, вся их вина состояла в том, что они привезли с брошенного объекта полтора десятка покрытых мхом железобетонных плит перекрытия. За это он получил два года условно, а несколько человек сели в тюрьму. За такую мелочевку – такие сроки. Паршивое было состояние.
   Но тут произошел случай, который заметно улучшил мое настроение. При перевозке секций моста двадцатитонного крана мы порвали стопарный телефонный кабель и на два дня оставили стройку без связи. За меня вплотную взялся комитет народного контроля: дело могло дойти до серьёзного наказания. Пошел к управляющему. Он знал, конечно, об этом случае, но почему-то ничего не предпринимал. Доложил я ему: « Так, мол, и так». «Посиди», – сказал он. Нажал на клавишу: «Таня, соедини меня с таким-то». «Главный контролер, – догадался я.– Интересно, как он будет меня защищать?» Говорит в трубку: «Привет». Поговорили на отвлеченные темы, посмеялись, поерничали. Они выросли в этой области: оба верховодили в комсомоле. Они могли все. «Слушай, – сказал управляющий. – Мои здесь кабель порвали. Разберись, пожалуйста, с этим делом». Больше об этом кабеле никто не заикался.
   Конечно, я воспрял духом – такое прикрытие – и продолжал дальше свою деятельность. Довольно долго пребывал я в этой эйфории, пока мне на глаза не попалась статейка в «Ульяновской правде» «Из зала суда». Некто украл бензин на сто шестьдесят шесть рублей, суд приговорил обвиняемого к четырем годам лишения свободы с конфискацией автомашины «Волга», которую он использовал для хищений. И тут меня осенило! Управляющий прикрыл меня от разгильдяйства, а захочет ли он меня спасать, если я попадусь на махинациях, хоть и совершенных в интересах треста? Сколько веревочке не виться, а конец все равно найдется. Надо уходить. Но как? Сказать управляющему боюсь – стыдно, да он и не поймет этого. «Слюнтяй», – сказал бы он мне и никогда не простил бы этой слабости.
   Но одно происшествие поставило точку в моей деятельности. Мы монтировали установку для клещевой электроточечной сварки. Мне надо было забрать на домостроительном комбинате электронные блоки. В диспетчерской треста я взял автобус ЛАЗ. Подъезжаю к шлагбауму ДСК. «Куда?» – спросил вахтер. «Людей надо забрать», – бодро соврал я. Запустили нас. Подъехали к указанному месту, там мои «подельники» уложили на задние сидения автобуса эти блоки. Тронулись в обратный путь, подъехали к шлагбауму с обратной стороны, водитель открыл дверь, я высунулся в проем: «Людей не дали», и дал вахтеру отмашку рукой: «Мол, давай – открывай». «Посмотрим!» – сказал он и полез в автобус. У меня внутри все оборвалось. Допрыгался! И вдруг на крыльце КПП появляется женщина: «Вася, к телефону». Вася сломя голову бросился вон из автобуса. Видно, он ждал звонка. А другой дежурный поднял шлагбаум: «Проезжайте». Пока мы ехали обратно, у меня уши стали большими варениками, как когда-то в армии.
   Все-таки какую большую роль в нашей жизни может сыграть случай. Ведь у диспетчера запросто, вместо большого «Лаза», мог оказаться свободным маленький «Пазик», и вохровец однозначно увидел бы блоки.
   На следующее утро я был у управляющего. «Раз связался со стройкой, то хочу продолжить работу на чисто строительном поприще», – заявил я ему. Благо, к тому времени у меня уже был козырь: я поступил на заочное отделение по специальности «Промышленное и гражданское строительство». Учиться я не собирался: так, на всякий случай. «Ты что! Ты посмотри, сколько мы с тобой сделали!» «Нет. Вместо меня останется толковый мужик. Дело не пострадает», – с металлом в голосе отчеканил я.
   Думаю, управляющий понимал мои переживания. Ну и главное: по большому счету, все крупное было сделано. «Хорошо, – буркнул он. – Я подумаю». Через несколько дней вызывает: «Я решил создать участок по устройству фундамента на таком-то модуле. Назначаю тебя начальником. Ты же это дело хорошо знаешь!» Как не знать? Первые фундаменты делала моя бригада. Но в историю попал не я. Как бы первый бетон в присутствии большого количества начальников, корреспондентов, фотографов принимался позже, и принимал его бригадир, которого начальник управления, где я тогда работал, привел с собой с прежнего места их работы. «Приказ будет через несколько дней, а пока передавай дела Николаю», – подытожил он. Мне бы расспросить его, как, что, почему, но у меня, как говорится, «от радости в зобу дыханье сперло». Если бы я знал, что меня ожидает впереди, то меня на эту работу и на аркане не затащили бы.
   Вышел по тресту приказ: «Все рабочие на участке из числа военных строителей. Такому-то решить вопрос с начальником части о выделении такого-то количества военнослужащих, такому-то передать одного прораба, такому-то двух мастеров, такому-то шесть инструкторов из числа опытных рабочих. Начальником участка назначить Костерина. Контроль за исполнением приказа оставляю за собой». Когда я в первый раз увидел это «войско», у меня засосало под ложечкой. Молодежь, только приняли присягу, процентов двадцать узбеки и таджики, и что особо удивило – несколько грузин. Из своего армейского опыта знаю, что грузины всегда служили при медсанчастях, при столовых, при штабах – принеси, подай. Прораб более – менее опытный. Мастера-мальчишки, в этом году закончившие строительный техникум. Но главное, что меня расстроило, – это инструкторы: все, кроме одного, молодняк. Я к тому, кто по приказу должен был их передать: «Вы что делаете? Вообще не понимаете ситуацию?» Иду к управляющему. «Понимаешь, – скривился он. – План горит. Потерпи немного, все поправлю, никуда не ходи». Он и на самом деле был в подвешенном состоянии. Ну, я и дал слабину, за что впоследствии и поплатился. Кто-то может сказать: «И что это он ноет: стройбат его не устраивает, да стройбат Байконур построил!» Это верно! Но в стройбате весь инженерно-технический персонал – офицеры, а в военно-строительных отрядах командуют бывшие танкисты, артиллеристы, пехотинцы и т. д. С утра привезут бойцов, вытолкнут их из автобуса, так сказать, в наше распоряжение, и делай с ними, что хочешь. А в конце месяца канючат, чтобы им подороже закрыли наряды.
   Новый тысяча девятьсот восьмидесятый год встречали у наших друзей в новой, шикарной, трехкомнатной, кооперативной квартире. Ее владелец закончил педагогический институт, но недолго проработал на учительском поприще: ушел снабженцем на завод. У него все жизненные блага появлялись раньше, чем у других: квартира, цветной телевизор, видеомагнитофон, автомашина. Однако этот Новый год я запомнил по иной причине: я нашел ответ на вопрос, над которым иногда задумывался. Один из нашей компании служил в милиции опером, и он рассказал такой случай: «После окончания училища гуляю как-то с сыном в парке, подскакивают ко мне двое: «Ну ты, мент, не особенно шустри, а не то пожалеешь». Вскоре после ночной облавы выпили мы в управлении, и я рассказал про этот случай. Смотрю, никто и ухом не повел. Мне даже обидно стало. Через несколько дней подхожу к своему дому, подбегает один из тех: «Товарищ лейтенант, простите, выпимши мы были. Простите, пожалуйста». Рассказал об этом в отделе: «То угрожают, то прощения просят – не понять!» «А чего здесь понимать, – объяснили мне. – Просто им сказали, что если еще раз такое повторится, то их больше никто никогда не увидит».
   В начале года мы купили цветной телевизор. Наконец дожили: простой смертный может купить это чудо техники. Олимпийские игры не за горами: будем смотреть их в цвете.
   А мое «войско» становилось все разумнее. Научились и опалубку выставлять, и укладывать арматуру, и бетон внутрь опалубки принимать, и правильно вибрировать.
   …В тот день, двадцатого марта, все пошло не так. Вопреки своему правилу рабочий день начинать на объекте, в этот день я задержался в конторе – поработать с процентовками. И надо же – в это время на объект нагрянула комиссия по качеству. Мы чтили эту комиссию, потому что от ее оценки зависел процент премии по аккордно-премиальному наряду. «А почему в некоторых местах углы фундаментов немного открошены?» – задали они вопрос. «Виноваты, больше этого не повторится, – заверили мои орлы. – А чтобы углы не крошились, внутреннюю поверхность опалубки мы смазываем дизельным топливом, в простонародье – соляркой». Вообще для этого существует специальная смазка, но мы ее и в глаза не видели. И чтобы показать членам комиссии, как чтут ее указания, вновь выставленную опалубку обильно обмазали соляркой.
   Руководил этими работами главный инженер управления: сопровождать комиссию была его обязанность. Естественно, часть смазки со стенок скатилась на днище. Внутри опалубки было необходимо произвести небольшие сварочные работы, громко звучит – работы: три раза ткнуть электродом. Работу делали три инструктора. Почему-то они поленились опустить внутрь опалубки лестницу. Двое держали наверху веревку, а один по ней спустился, хотя не был электросварщиком. Произошло возгорание, и те двое, что остались наверху, вместо того, чтобы помочь товарищу, сбежали. Молодой парень, только пришел из армии, погиб.
   Начал я регулярно посещать следователя. При встрече управляющий сказал мне: «Ты особо не дрейфь, с главным судьей я уже переговорил. Дал команду в здании суда сделать ремонт. В общем, все будет нормально». «Э, брат, ты тоже не все понимаешь в этой жизни, – подумал я. – Разве в суде дело?» Как трудно находить слова при разговоре с матерью погибшего! Ее мужа звали так же, как сына, и он тоже погиб на стройке. А тех двух парней в течение долгого времени я часто встречал на улицах нашего района. Они уже заматерели, стали мужиками, и ни один из них ни разу не сказал: «Эх, как жалко, что погубили мы Петьку». Я тоже никогда не лез им в душу.
   Состоялся суд. Я получил год условно, мастер два года условно. Управляющий сказал: «Тебе сейчас нельзя нарываться, переходи в штаб стройки, будешь готовить мне к совещаниям материалы. Числиться будешь так же старшим прорабом, с тем же окладом». К чему такая щедрость? Он никогда не был замечен в сентиментальности. Уже позже мне поведали: «Сложилось такое мнение, что ты во время следствия и на суде вел себя достойно».
   Вот так стал я работать при штабе.
   На строительстве главного корпуса трудилось пять управлений нашего треста и порядка пятнадцати субподрядных организаций. В интересах дела я быстренько познакомился с начальниками участков, прорабами и мастерами, работающими в них. Хороший был народ. На этих должностях случайные люди не задерживались.
   Особо хочу выделить прораба СМУ-53 Михаила Шканова. Он сделал впечатляющую карьеру: в начале девяностых стал управляющим трестом. Я думаю, Шканов боготворил Максимова. Он старался во всем походить на него: перенял его манеру вести разговор, жестикуляцию, стиль управления. Мне кажется, он даже внешне стал походить на Максимова. Я ушел из треста и потому не могу их сравнивать по человеческим и деловым качествам. В начале двухтысячных Шканов стал первым заместителем Шаманова – губернатора нашей области. В 2004 г боролся за пост губернатора, но проиграл Морозову.
   Я думаю, реально он не мог выиграть. Во-первых, вовремя не отмежевался от Шаманова. Во-вторых, кто-то вложил в Морозова большие деньги. В-третьих, в период предвыборной кампании выходила в свет бесплатная еженедельная газета «Диктатура закона» тиражом 600000 экземпляров, в которой печатались негативные материалы на М. Шканова и С. Герасимова. И наконец, предвыборным штабом Морозова руководил очень умный и опытный человек. Не было столба, на котором бы не висела агитка за Морозова, и эти «писульки» били, как говорится, не в бровь, а в глаз: «Мороз придет – порядок наведет».
   Я сделал ставку на Ю. Горячева: при нем в квартирах было тепло и из кранов текла горячая вода, не было отключения света. Его предвыборный штаб располагался на улице 12 Сентября в двухкомнатной квартире обычного жилого дома. Когда я вошел в штаб, в нос мне ударил запах щей.
   В квартире хлопотали две женщины. «Можно мне переговорить с Юрием Горячевым?» – обратился я к ним. «Можно», – и указали, куда идти. До встречи я видел Горячева только по телевизору и представлял его этаким простачком-добрячком. Я был поражен, когда попал под жесткий, пронизывающий взгляд. Представился. «Хочу предложить Вам некоторые соображения, которые помогут выиграть выборы. Первое, объявите, что в случае победы введете звание Ветеран труда регионального значения для всех выходящих на пенсию, кто отработал в области 25—30 лет, вне зависимости от того, имеются ли какие-либо награды или нет. Второе, чтобы прекратить „беспредел“ ТЭЦ-2, постройте водогрейную котельную, люди устали зимой жить в холодных квартирах, а летом сидеть без горячей воды». Я предлагал ему под котельную использовать одно из зданий Приборостроительного завода.
   «Заманчиво, – сказал Горячев. – Я подумаю». «Штабистки» дали мне кипу агитационных материалов, и я подался восвояси.
   Мне оставалось дойти до входной двери около трех метров, когда в подъезд ввалились два парня. Один побежал к штабу, а другой прижал меня, как щенка, к стене тамбура. «Попал в ситуацию, – подумал я. – Наверно, пришли убивать Горячева, заодно прихлопнут и меня как свидетеля». А нет! Снова отворилась дверь, и в подъезд в сопровождении охранника вошел С. Герасимов.
   Горячев не воспользовался моими предложениями, а через несколько лет Морозов ввел звание «Ветеран труда Ульяновской области».
   Еженедельные совещания по строительству главного корпуса вел заместитель начальника главка – ехидный был мужик. Чтобы управляющий лучше владел ситуацией, связанной с работой субподрядных организаций, я часто ездил в технический отдел треста и работал там с проектной документацией. Делал выписки, эскизы, обосновывал некоторые предложения. Однажды в кабинет забегает секретарь парторга: «Все приглашаются на лекцию о международном положении. Читает лектор из Москвы».
   Его выступление меня ошарашило. Я думал, что ввод войск в Афганистан подобен чехословацкому варианту, так себе – баловство. А оказалось, что к сентябрю восьмидесятого года там погибло несколько тысяч наших военнослужащих. «Какое счастье, – подумал я, – что моему сыну всего три года. Наши быстренько накрутят хвоста афганцам – и снова будет тишь да благодать».
   Работая в очередной раз с технической документацией, я обнаружил, что на сдаточном модуле 1-Б в рядах 3—4 полностью меняются фундаменты под оборудование и, соответственно, силовые полы. Я лечу к управляющему. Ощущение такое, как будто я совершил небольшой подвиг: это надо же, сколько я сберегу материальных и трудовых ресурсов! «Какой же ты, Костерин, молодец!» – обрадуется управляющий. Захожу к нему. «Так, мол, и так, на модуль 1-Б пришла новая документация, надо приостанавливать работы». «Ты что, спятил?! – засмеялся управляющий. – Через три месяца государственная комиссия! Ты вообще-то знаешь, когда заказчик должен предоставлять документацию?» «Конечно, знаю», – бодро соврал я. «То-то, – сказал управляющий. – Забудь об этих бумагах, а с кем надо, я сам разберусь». И мы продолжали героически трудиться по старому проекту.
   В положенные сроки провели Государственную комиссию. А в начале января следующего года наш субподрядчик, трест «Строймеханизация», разрушил все, что мы сделали, и вывез на свалку как строительный мусор. Естественно, они на все выполненные ими работы составили сметную документацию и получили от заказчика оплату. По закону они часть денег перечислили нам.
   Для любознательных немного расскажу о Государственной комиссии. Решение о проведении этой комиссии утверждается «в верхах». И если решение о проведении принято, то объект принимался независимо от его состояния. На моей памяти, у одного из модулей не было наружной стены, так его тоже приняли. Нас, строителей, эта комиссия нисколько не волновала. Мы ничего от нее не имели: премию получал заказчик. А нам выплачивали премию по результатам рабочей комиссии, которая проводилась перед Государственной. И подписывали у заводчан мы акт этой комиссии три-шесть месяцев, а иногда и год. Премия у нас была три должностных оклада. Какие деньги огребали заказчики, я не знаю. Это была тайна.
   Внесу ясность о заводе, который должен был заткнуть за пояс «Боинг» и «Аэрбас», вместе взятые. На территории где-то полтора на один километр располагались блок главных корпусов, «Приборостроительный завод», агрегатный завод, комплекс вспомогательных цехов. Немного в стороне завод по производству авиационных двигателей, станкостроительный завод, завод «Ротор», завод «Аппарат». В двадцати километрах от заводов летно-испытательный комплекс со взлетной полосой, способной принимать даже «Бураны». Рядом с ЛИК располагался гигантский окрасочный комплекс. Наш трест занимался строительством главного корпуса, который состоял из блоков А и Б. Эти блоки представляли из себя модули размером двести двадцать метров на сто пятьдесят и высотой двадцать пять метров. Это далеко не полная картина, но даже она дает представление о том, какого «монстра» мы строили.
   «Руслан» был как бы промежуточным самолетом, а эти корпуса строились с расчетом на очередной гигант Антонова – «Мрию». Вдобавок к этим транспортным самолетам планировалось завалить весь мир самыми на то время совершенными пассажирскими самолетами ТУ-204.
   В этот период на работе сложилась ситуация, которая меня напрягала. Надо мной уже напрямую посмеивались: «Вот мужик устроился: носит за управляющим портфель и получает хорошие деньги». Это еще можно было терпеть – хуже было другое: где-то через два месяца после суда управляющий уволил начальника и главного инженера нашего управления. Пришли новые – и против меня начался прессинг. По тресту упорно ползли слухи: «Занимает строчку в штатном расписании, ничего полезного для управления не делает, на подотчете имеет много материалов и т.д.» Плюс к этому по совместительству в этом же управлении я подрабатывал электриком, так оно отказалось от моих услуг. Можно было не обращать на это внимания – управляющему виднее, но неприятно. И принял я решение уйти с этой работы.
   Долго я откладывал разговор с управляющим: неудобно было. Человек тебе сделал доброе дело, а ты досаждаешь ему со своими просьбами. Наконец созрел. Как-то после очередного совещания, когда он находился в расслабленном состоянии, я обратился к нему с просьбой перевести меня куда-нибудь.
   – Чего тебе не работается? – спросил он. – В тресте все я решаю.
   – Конечно, Вы, – поддакнул я. – Но все-таки переведите.
   Он внимательно посмотрел на меня. «Хорошо. Подумаю», – сказал он. Через несколько дней управляющий вызвал меня к себе. То, что он сказал, очень меня удивило. Я не ожидал от него такой щедрости. Конечно, я знал, что уходит заместитель начальника производственного отдела треста, но о том, что меня могут назначить на эту должность, и мысли не было. Кто я такой? «Я распорядился перевести тебя заместителем начальника ПРО, – сказал он, – но учти: ты потеряешь в деньгах». «Переживу», – ответил я. Благо, к тому времени сын пошел в детский садик, а жена устроилась на работу в Научно-производственное объединение «Марс».
   Легко сказать – «пошел в садик»! Для того, чтобы его зачислили, мои рабочие проложили наружный водопровод из стальных труб с установкой запорной арматуры по всей территории детского комбината. Проложили мы его из своих труб. Не из моих личных, а из государственных, которые числились у меня на подотчете. Эти материалы я благополучно списал на производство. Такой подарок мне сделали разработчики проектно-сметной документации: они завысили объемы стальных труб, необходимых для электромонтажных работ на козловых кранах. Обман, конечно, но что утешало: не для себя старался, а для блага детского учреждения.
   Стал я вживаться в новую работу. Начальник отдела был, как говорится, интеллигент до мозга костей. Вежливый, обходительный, неконфликтный. Если даже он кому-то что-то выговаривал, было видно, что смущается. И вот на втором месяце моей работы он делает кульбит. Не знаю, что его на это сподвигло, но он перешел работать начальником строительного управления. Конечно, при наших объемах работ быть начальником управления было почетно, но и тяжело. Они у нас менялись как перчатки.
   Вот так я стал исполняющим обязанности начальника отдела. Приходилось крутиться. Каждую пятницу в конце работы я набирал дорожную сумку проектной документации, чтобы поработать с ней дома. Месяц кручусь, два, пошел третий. Я иногда пытал начальника отдела кадров: «Когда появится начальник?» «Ищут», – отвечал он. И вот в конце третьего месяца он мне говорит: «Понимаешь, управляющий не против тебя назначить, но главный инженер Главка не согласен. Он сам из Братска и тянет своих. Да и наш главный дует в его дудку, говорит: «Над нами смеяться будут. Всего пять лет как на стройке, без строительного образования, а должность по сути – третий человек в тресте».
   Наконец приняли нового начальника. Очень хороший был человек. Как-то спросил его: «Почему уехали оттуда?» Для нас в то время Абакан, Тайшет, Братск были символами побед. «Дышать там нечем, – отвечает. – Одна химия». И понеслась моя новая жизнь. Начальник был чистый линейщик. Всю свою прошлую жизнь месил на объектах грязь. Я думаю, поэтому он и предложил мне разделить по пунктам наши обязанности. За мной остались расписание смет по исполнителям, работа с заказчиком по согласованию титульных списков и пусковых комплексов, командировки в московский институт «Гипропроектавиапром», в Воронеж на завод по производству алюминиевых конструкций, в Энгельс на завод стальных металлоконструкций. А на себя начальник взял оперативную работу: присутствие на всех совещаниях, ведение протоколов, контроль за выполнением заданий и кое-что другое. Ему приходилось часто задерживаться по вечерам и выходить по субботам на работу, а я в восемь пришел и в пять ушел. И никаких суббот!
   Немного расскажу о московском институте. Больше всего меня удивила демократия, царящая в нем. Все, вплоть до главного инженера, обращались друг к другу на «ты» и по именам. Если я попадал в дни, когда они получали продуктовые наборы, то и на мою долю выдавался набор. К моему приезду припасали они для меня апельсины и иногда торт «Прага». В Москве продуктовые наборы ввели, как тогда говорили, по просьбам трудящихся с начала восьмидесятых годов.
   А в семидесятые годы каждую пятницу вечером из Ульяновска в Москву отправлялся «экскурсионный» поезд. Может быть, кто-нибудь и ходил по экскурсиям, но все, кого я знал, ездили в столицу за продуктами и вещами. Помню, один раз я приволок из Москвы говяжью голову на пятнадцать килограммов.
   Если с заказчиками мы работали интеллигентно, то с субподрядчиками по принципу кто кого объегорит. Для меня здесь было главное – не остаться крайним. Ели мы не представляли субподрядчику «фронт работ» согласно титульному списку, они сразу бежали в арбитраж. «Акт сдачи под монтаж есть?» – задавал нам вопрос судья. «Нет», – отвечали мы и приводили кучу, на наш взгляд, объективных причин. Но судья их не принимал во внимание. «Штраф», – объявлял он. Иногда бывало и такое: работа копеечная, а штраф в несколько тысяч рублей.
   Как только я перестал быть исполняющим обязанности начальника производственного отдела, меня сразу же в добровольно-принудительном порядке назначили начальником штаба народной дружины треста. Дружиннику за каждые три дежурства полагался один дополнительный день к годовому отпуску, но всего не более трех дней. Я тоже получал три дня к отпуску. Выдача справок на дополнительный отпуск входила в мои обязанности, поэтому мне приходилось не пропускать ни одного дежурства, чтобы вести табель учета выхода каждого дружинника. Основным контингентом дружинников были женщины. И что интересно: за несколько лет моей работы не было ни одного случая, чтобы кто-нибудь не то что ударил дружинника, а даже выругался на него матом. Красная повязка на руке всех отрезвляла.
   В одной бытовой детали той жизни мне стыдно признаться, но что было, то было. По работе мне надо было заниматься разного рода писаниной – и тут меня осенило! Ведь газеты, которыми мы пользуемся в гигиенических целях, вредны для здоровья, так почему бы мне не использовать для этих целей писчую бумагу? На черновики нам выдавали бумагу, типа папиросной. Начал я таскать эту бумагу домой и очень был рад своей сообразительности! Как ни странно, о существовании туалетной бумаги мы тогда и не догадывались.
   Осенью восемьдесят первого года я открыл для себя Высоцкого. Почему-то раньше я не воспринимал его всерьез. В прессе про него писали «босоцкий», «безголосый», что исполняет глупые и пошлые песенки и многое другое в том же роде. Да я и слышал-то всего пару песенок – про жирафа да про бег на месте. Но однажды, возвращаясь с работы, услышал из какого-то окна девятиэтажки крик души: «Пусть попутные ветры ласкают вам спины…» Долго простоял я у этого дома. Придя домой, с порога сказал жене: «Галя, а ведь Высоцкий – это о… го… го!» «А где ребенок?» – опустила она меня на грешную землю. Как ошпаренный, я выскочил за дверь и побежал в детский садик. На скамеечке сидели воспитательница с моим сыном и горевали.
   Новый восемьдесят второй год встретили своей компанией. Ее базисом являлись пять школьных подруг жены, а надстройкой были мы – их мужья. Как я заметил, с каждым новым годом мы все больше пили и все меньше пели и плясали. Что-то уже не тянуло исполнять танец «маленьких лебедей».
   В середине февраля я встретил своего приятеля. Он работал начальником участка по изготовлению металлоконструкций и арматурных каркасов. «Слушай, – честно сказал я ему, – ты какой-то заморенный». «Устал вусмерть», – ответил он. Оказывается, он с начальником штаба нашей ударно-комсомольской стройки после работы ездил за пятьдесят километров в колхоз (забыл его название) и там работал на строящемся доме культуры: штукатурил, красил, белил. Водитель трудился вместе с ними. В то время эта деятельность называлась шабашкой. Тяжело, но все-таки так хотелось что-то дополнительно получить к своей основной зарплате. Я тоже подрядился от учебного комбината «Главульяновскстроя» по воскресным дням проводить занятия с военными строителями. Платили негусто, но кое-что перепадало.
   Весной в нашем здании управления установили чудо техники – светокопировальную машину. Размером она была, как большой комод. Наконец-то мы получили возможность самим множить проектную документацию, да и многое другое.
   Каждую неделю стал нас посещать сотрудник КГБ. Постепенно познакомились – молодой парень, капитан. Очень он любил гонять чаи с оператором этой машины – красивой, молодой, разведенной женщиной.
   В апреле восемьдесят второго года моя жена от НПО «Марс» получила участок в садовом товариществе, располагавшемся в тридцати пяти километрах от города. Распределяли участки по жребию, но что интересно: самую хорошую землю по качеству и расположению получили лица, приближенные к администрации, парткому, профкому и комсомолу. Моей жене достался низменный участок с плохой землей и высоким уровнем грунтовых вод. В весеннее половодье вода затопила участки, примыкающие к нашему. Но как бы там ни было, в этом же году я посадил кусты смородины и малины. Все-таки много в нас сидит крестьянского. Подумаешь: «Зачем все это нужно?» А вот хотелось возиться в земле.
   В начале июля на нашу стройку прибыл из Ленинграда студенческий отряд, Главк не поскупился выделить новые двухсекционные вагончики. Студенты расставили их по аналогии с улицами Ленинграда. Помню, был Невский проспект, остальные забыл. Каким-то образом работа этого отряда проскочила мимо меня. Я не знаю, чем они занимались, что успели сделать, но больше стройотряды к нам не приезжали.
   А мы мало-помалу набирали обороты: стали сдавать по два модуля в год, начала поступать документация на приборостроительный завод, на базу заказчика и т. д.
   Новый восемьдесят третий год встретили своей компанией, но без былого веселья: нашего опера уволили из органов. Уволили за чрезмерную ретивость в борьбе с уголовным миром. Он не верил, что с этой публикой можно общаться по-доброму. «Их надо только пи… ть, – говорил он. – Вот когда их пару раз от… шь, они начинают что-то понимать». Для нашего друга увольнение было трагедией.
   Весной удачно разрешился вопрос по садовому участку. Один из наших близких родственников был не последним человеком в профкоме НПО «Марс», другие близкие родственники провели с ним разъяснительно-воспитательную беседу – и нам дали новый участок на отличном месте и с хорошей землей. Так как наш участок был крайний, я набрался наглости и прикопал 2 сотки.
   В начале лета этого же года подошла моя очередь на получение квартиры по ордеру. Имея возможность ознакомиться со всеми предлагаемыми вариантами, я обошел все квартиры и выбрал ту, которая понравилась мне больше всех. Подошел к председателю профсоюзного комитета нашего треста: «Нельзя ли сделать так, чтобы именно эта квартира попала ко мне при распределении?» «Можно, – не задумываясь, ответил председатель. – Для нас ничего невозможного нет».
   Без двух месяцев восемь лет оттрубил я за эту квартиру. Слава Богу, что эта эпопея благополучно для меня закончилась. О возвращении на завод уже не могло быть и речи. Я уходил, когда были электронно-вакуумные лампы, вычислительные машины на вращающихся трансформаторах, а теперь появились транзисторы, тиристоры, компьютеры. Работать на этом оборудовании с моим-то вечерним образованием – смешно. Да и кому на заводе я был нужен? Впрочем, я и не желал никаких перемен. Я вжился в мою «теперешнюю» жизнь. У меня было все, что нужно человеку без особых претензий к жизни: семья, квартира, садовый участок, интересная работа и много-много друзей-товарищей. Идешь по району – и каждые несколько минут: «Костя. Константин. Евгеньевич». Я даже вывел для себя формулу счастья: утром хочется идти на работу, а вечером бежать домой.
   По получении ордера на новую квартиру я произвел косметический ремонт в своей двушке и выписался из нее. Переехали мы в новые хоромы и всей семьей прописались в них. Купили саратовский кухонный гарнитур, двуспальную кровать, холодильник «Бирюса» и кое-что другое по мелочевке. А с гостиной мебелью дела обстояли похуже. Мне не нравились ульяновские стенки, искал что-нибудь получше. И здесь помогла теща. Она работала на Ульяновском заводе тяжелых и уникальных станков в отделе снабжения. Иногда ездила на грузовой машине на иногородние заводы за комплектующими. И как-то приобрела в чувашском городе Шумерля «Рижский гарнитур». За новым диваном я поленился ехать – старый был еще не плох. Созрел в восемьдесят седьмом году, но в магазинах в свободной продаже мебели уже не было. Встал в очередь и благополучно простоял в ней до ее самоликвидации в девяносто первом году.
   Где-то через месяц после заселения в новую квартиру мы поехали всей семьей в дом отдыха «Дубки». Плыли туда на теплоходе. Чудесное место! Волга, лес, источники минеральных вод. Рядом с домом отдыха располагался стан рыбаков, и там я первый раз в жизни попробовал уху из стерляди. А вообще мы практически каждый год ездили в какой-нибудь дом отдыха.
   По работе у меня была обязанность, которую я не мог терпеть: статистическая отчетность. Я должен был представлять в конце первого полугодия и в конце года в статистическое управление. Прежний начальник отдела меня вразумил: «Ты особо не парься, так как каждый год мы прирастаем объемами строительно-монтажных работ в денежном выражении, соответственно, у нас растут и объемы используемых материалов. Поэтому ты аккуратненько по каждой из позиций прибавляй объемы. Понял?» « Понял», – ответил я. Иногда запутаешься в арифметике и сделаешь какой-нибудь ляп. Статисты так торжествовали: «А почему у вас уменьшился тоннаж арматуры?» Приходилось быстренько придумывать правдоподобное вранье: «Да-да, вы правы. Спасибо, что заметили. В последнее время мы, вместо арматуры класса А-2, стали использовать А-3, которая гораздо прочнее, поэтому и объем уменьшился». «Вот теперь мы понимаем», – с умным видом кивали статисты. Так и работали.
   Новый восемьдесят четвертый год наша компания встречала в нашей новой квартире. Заодно отметили и новоселье.
   А с весны я начал заготавливать материалы для строительства садового домика. Конечно, у приятелей-строителей я мог бы взять любые материалы, но здесь была опасность попасть под ОБХСС. Купить в магазине простому смертному можно было только цемент, а кирпич, пиломатериалы и все другое продавалось только участникам войны. Поэтому каждый добывал строительные материалы всеми возможными и невозможными способами.
   Я нашел свой способ: в капитальном строительстве параллельно с возведением основных объектов строились так называемые временные здания и сооружения, которые после сдачи в эксплуатацию капитальных ликвидировались. Создавалась комиссия, производившая уценку материалов, которые впоследствии продавались «своим людям» значительно дешевле, чем в магазине. Так я приобрел обрубки железобетонных свай, кирпич, пиломатериалы, железобетонные плиты перекрытия, линолеум и кое-что другое.
   Мой знакомый, бывший секретарь комитета комсомола нашего треста, работал в ОБХСС. По-моему, он был маньяк. Ему доставляло огромное удовольствие выследить кого-нибудь и посадить. Он мне с восторгом рассказывал о том, как прищучил одного заведующего гаражом. Тот приезжал на работу на личном «Москвиче» и переставлял на него детали с государственных машин. Я очень боялся на чем-нибудь погореть, и поэтому на каждый покупаемый мною стройматериал и на доставляющий его автотранспорт у меня был «оправдательные» документы: чеки, накладные, путевые листы, акты.
   Летний отпуск потратил на перевозку строительных материалов и непосредственно на строительство дачного домика. Успел сделать фундамент и поднять несколько рядов кирпичной кладки.
   При перевозке плит перекрытия едва не попал в пренеприятнейшую историю. Плиты были шириной три метра, т.е. негабаритные, и встречный автобус задел край плиты. Раздался скрежет раздираемого металла. Мы остановились, я выскочил из кабины, выбежал на дорогу: автобус продолжал движение, вскоре он скрылся из поля зрения. Приехали на участок, подошел автокран, разгрузились. Я все время смотрел на дорогу и ждал появления милиции. Ночь тоже прошла в ожидании звонка в дверь. День провел в томительном предчувствии. Только вечером успокоился. Видно, у водителя автобуса были веские причины не подымать шума. Повезло. Еще бы несколько сантиметров – и страшно подумать, что могло бы произойти!
   Поздней осенью снизили цены на некоторые марки автомашин, в частности на «Запорожцы» скинули на четверть. Взял беспроцентную ссуду в три тысячи рублей на десять лет как бы под строительство дачного домика и купил «ЗАЗ-968 М». Вот так: тебе уже под сорок – и первая машина.
   Кстати, об автомашинах. За два месяца до моей покупки в наш трест поступила «Волга» ГАЗ-24 для реализации достойнейшему из достойнейших работников треста. Желающих приобрести ее не нашлось. Машину купил начальник участка, чеченец по национальности, для брата, который в Чечне пас овец. Он так и говорил: «На деньги брата». Купил при одном условии: машина будет черного цвета.
   А мне машина сразу прибавила головной боли: куда ее ставить? В то время машины на ночь на улицах не оставляли. Дело было не в том, что их угоняли, снимали колеса, лобовые стекла и т. д. Краденое безнаказанно невозможно было продать: в момент вычислят и арестуют. Поэтому громили автомобили просто так, из вредности. Да и светильники на уличных фонарях били беспощадно. Власти их меняли раз, два, три, а потом плюнули на это безнадежное дело. Дворы освещались в основном лунным светом. Я связываю этот вандализм с тем, что в город из ближней и дальней округи массово приезжали деревенские, а они ни к порядку, ни к чистоте не приучены. Не случайно жители правобережья называли жителей нашего района «чуматарами».
   Возвращаюсь к автомобилям. Их ставили или в частном секторе, или в металлических гаражах, которые стайками ютились на окраинах города. Капитальные гаражи строились только во дворах домов в центре города, где проживали Герои войны и труда, депутаты и другой заслуженный люд.
   Первую ночь я провел в салоне своего автомобиля, а утром пошел на «дикую» автостоянку, где автовладельцы по очереди дежурили по ночам. Подходит твоя ночь дежурства, берешь с собой вязанку дров, всю ночь подбрасываешь их в буржуйку и периодически обходишь территорию. Вступил я в это общество автобедолаг и провел в нем больше трех лет, пока не построил гараж.
   Поступил учиться в автошколу. В то время обучение стоило дорого относительно уровня заработной платы. Но существовала лазейка: так называемому резерву на выдвижение по службе разрешалось учиться за счет организации. Я, конечно, не был резервом, но подошел к заместителю управляющего по экономике: «А нельзя ли за меня заплатить?» «Можно», – сказал он.
   Подумывал я и о вступлении в партию. Председатель парткома внушал мне: «Ты стал достоин».
   Может быть, и вступил бы, но тогда был такой порядок: инженерно-технический работник, желающий вступить в партию, должен был сагитировать вступить в нее троих рабочих. И, видя мытарства и унижение моих товарищей, энтузиазм у меня пропадал, да мне и не нужно было ничего от партии.
   Проработал я в должности заместителя начальника отдела четыре года. И каждый год управляющий на ноябрь и декабрь отправлял меня на сдаточный модуль. Конечно, главный инженер, который являлся нашим непосредственным начальником, должен был отбить меня от этой повинности, но он этого не делал и к тому же не снимал с меня моих прямых обязанностей.
   В тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году мы готовили к сдаче второй модуль окончательной сборки самолетов. Чистые полы на этом модуле делали финны из американских материалов и, соответственно, по американской технологии. Я был поражен, когда увидел их техническое оснащение. Маленький тракторишко, небольшой погрузчик, самоходная тележка, миксер и другое. А какая надежность! Финны работали только в первую смену. А во вторую смену солдаты гоняли на этой технике по всему модулю. Закончив работу, финны уехали. А всю эту технику оставили у нас.
   Однажды перед совещанием заместитель начальника Главка обходил модуль в сопровождении строительных начальников. К нему подошел «главный» финн и стал что-то говорить. Переводчик на ломаном русском объяснил суть дела. «Наши полы, – говорил финн, – требуют, чтобы поверхность подстилающего слоя была влажной, а ваши люди за этим не следят». Управляющий зыкнул на начальника управления, тот на командира роты, ротный, в свою очередь, дал команду своим бойцам. И те, покорно сняв с шапок строительные каски, гуськом подходили к бочке, черпали касками воду и выливали ее на полы. Даже суровый финн, наверно, первый раз в жизни хохотал до полусмерти.
   В конце декабря умер Дмитрий Федорович Устинов – вдохновитель и организатор всех наших побед. Дал же Бог голову человеку! Ему было чуть за тридцать, когда в начале войны возглавил наркомат вооружений и руководил им всю войну. С начала восемьдесят пятого года мы стали называться «Авиационно-промышленный комплекс имени Дмитрия Федоровича Устинова».
   Новый тысяча девятьсот восемьдесят пятый год встретили своей компанией, которая понесла досадную потерю: подруга жены развелась с опером. В то время он работал на заводе «Тяжелых и уникальных станков» слесарем-сборщиком и часто был в длительных командировках.
   Новый год обещал быть для треста напряженным: мы строили два модуля окончательной сборки самолетов, активно вели работы на приборостроительном заводе, развернулись на базе заказчика, установили первые колонны на корпусе проверки топливных баков самолетов на герметичность.
   А на житейском фронте, в начале года, мы лишились возможности приобретать отборное мясо по приемлемой цене. Покупали мы его у нашей родственницы, которая работала кладовщицей на мясокомбинате. Я поинтересовался у жены: «Как она ухитряется так много выносить? Явно, мы у нее не единственные клиенты». «А они прибинтовывают мясо к голому телу», – раскрыла секрет супруга. «А если они прикрепляют к нечистым частям тела?» – продолжал допытываться я. «А какая тебе разница, какое место! Ты что его сырым ешь?» – поставила точку жена. Как сокрушалась наша поставщица, что ее сдали свои. Ладно, не посадили, а только уволили. Всех же не пересажаешь.
   В середине февраля поехал в Энгельс – на завод металлоконструкций. Самолет на Саратов задерживали, и у меня было время побродить по аэропорту. Те же кресла, на которых я семнадцать лет назад коротал ночи, тот же буфет. Только теперь, если повторить все с начала, уснуть бы не удалось. Каждые десять минут репродуктор изрекал: «Совершил посадку… Рейс задерживается… Объявляется посадка», – и т. д. Я не поленился пересчитать все рейсы из Ульяновска. Оказалось, можно было улететь почти в пятьдесят городов. Встретил бывшего работника треста, в начале восьмидесятых его забрали инструктором в обком партии. «Буквально на днях я вернулся из Финляндии, куда возил группу туристов, привез разных тканей столько, что и внукам хватит», – поведал он мне. Сидящие на соседнем диване двое подвипивших мужиков вели ожесточенный спор, чьи самолеты лучше, наши или американские. «На американских, – говорил один, – двигатели под крылом, на пилонах, что гораздо экономичней, чем у наших, расположенных в хвосте». И то, что ответил его приятель, меня очень удивило. Я до сих пор не знаю, правда ли это? «Деревня! – сказал другой. – На наших двигатели ставят в хвосте для того, чтобы внутри самолета было тише». Такая постановка вопроса меня очень удивила. Неужели правда, что наши самолеты строились с учетом этих соображений? Я никогда не летал ни на Boeing, ни на Ил-62, так что сравнить не могу, но то, что в салоне Як– 40 тихо, – это точно.
   На заводе я решил свои дела и на поезде вернулся в Ульяновск. А через пару дней пошли на выборы в Верховный Совет. Пошли, можно сказать, по привычке. Мне уже ничего не надо было от властей. И поэтому я не переживал, зафиксируют ли, что я не пошел на выборы, или нет. Не то что в ранней молодости. Как-то я вспомнил уже поздно ночью, что забыл проголосовать. Как я тогда переживал! Вдруг на собеседовании в ЦК перед тем, как ехать в командировку за границу, мне припомнят: «А почему ты тогда-то не пошел на выборы?» Увы, совсем по другой причине я так и не попал в Центральный комитет.
   Во «Времени» на избирательном участке показали Черненко. Видно было, что очень «плохой». Через несколько лет началось высмеивание наших старых и больных Генеральных секретарей. Но какими бы они ни были, старыми и больными, маразматиками, впадающими в детство, со всеми их «сиськами – мисиськами», запущенный в свое время механизм продолжал исправно работать. Неоспоримый факт: по нашу сторону «железного занавеса» с каждым годом жизнь становилась все лучше и лучше. В семьдесят пятом году в городе был один домостроительный комбинат. В семьдесят восьмом заработал второй. В восемьдесят пятом интенсивно велось строительство третьего. В районе авиастроителей, который называли «Новым городом», жилые дома, школы, детские комбинаты росли как грибы. Широченные проспекты, бульвары придавали этому району особый шик. К восемьдесят пятому году было построено пятнадцать школ и порядка тридцати детских комбинатов. К имеющемуся у города туристическому теплоходу прибавился четырехпалубный красавец «Георгий Димитров». В магазинах на полках стояло около десяти марок холодильников и пятнадцати марок телевизоров. В продаже появились катушечные и кассетные магнитофоны. Свободно можно было купить ижевские «Москвичи» и «Запорожцы». Интенсивно строились лечебно-трудовые профилактории, куда на лечение и трудовое перевоспитание отправлялся всякий сброд, который отравлял жизнь нормальным людям.
   Скорее всего, я и проработал бы на этой должности до пенсии, если бы в середине марта этого же года не произошло событие, перенаправившее мою жизнь в другое русло. «Кремлевские старцы» допустили до вершин власти молодого Михаила Сергеевича Горбачева. Я ненадолго отступлю от повествования о своей жизни и уделю время чете Горбачевых, благо, об этой семье написано много мемуаров, книг, даже поставлен спектакль, поэтому мне не пришлось что-либо придумывать.

   Тысяча девятьсот восемьдесят пятый год, одиннадцатое марта. Около четырех часов дня. Подмосковная дача Горбачевых.
   Раиса Максимовна нервно меряет шагами комнату. «Успокойся, – уговаривает она себя, – что ты раскиселилась, как сопливая девчонка. Все же ясно. Председатель похоронной комиссии – это новый Генеральный секретарь. Как можно быть спокойной? Прошла ночь. А вдруг эти старые маразматики что-то переиграли? Не зря же Гришин на выборах разыграл спектакль. Он же что-то задумывал. Не Черненко же его на это сподвиг? Как нестерпимо ожидание! Что они тянут? Успокойся. Ты же сильная женщина. Миша для Громыко лучший вариант. Успокойся, успокойся. Все будет хорошо. По всем раскладам только Миша».
   Телефон зазвенел торжествующе. Она рванулась к трубке. «Я поняла!» – выдохнула Раиса Максимовна и рухнула в кресло. «Победа! Через два часа Пленум, на нём лишь оформляются решения Политбюро. Победа! Миша – Генеральный секретарь».
   Тридцать лет они боролись за этот миг. Курьерским поездом промчалась жизнь. Из самой глубины души рвались воспоминания. И в который раз привычно ударило в мозг: «Ну что, Зарецкие, – получили!!?» («Мама! – трагически восклицал Анатолий. – Я же тебе говорил, что Рая необыкновенная женщина. А ты…» «Прости, сынок. прости, – заламывала руки мать, – не оценила я ее. Прости». «Эх, мама!»)
   Разрыв с ним был для нее катастрофой. Он принадлежал к миру, попасть в который она так стремилась и который так отличался от мира строительных вагончиков, непролазной грязи, пьяных мужиков и ненавистных резиновых сапог. Казалось, вот – вот – и она войдет в его мир. Но эта избалованная, холеная женщина все перечеркнула. Конечно, и Толик поступил подло. Как ей было тяжело после его предательства! Потом ей оказывали знаки внимания и военные орденоносцы, и блестящие умы, и подающие большие надежды мальчишки. Но она выбрала Мишу Горбачева, так как понимала, что он может сделать блестящую карьеру в стране с такими порядками.

   Без сомнения, фундамент их победы заложила она. Как Миша не хотел уезжать из Москвы! Дело доходило до развода, но она добилась, чтобы он распределился в провинцию, и обязательно в Ставрополь. Все крупное начальство рано или поздно приезжает отдыхать и лечиться на курорты Кавказских минеральных вод. И надо было достичь определенного положения, чтобы иметь возможность напрямую общаться с ними. И для этого никаких прокуратур, никаких следственных комитетов, а только комсомол. Это была Мишина стихия. К счастью, у них с Мишей все получилось. Конечно, бывали и «черные» времена, когда опускались руки, но они выстояли. А ведь все могло закончиться печально, если бы она поддалась уговорам Миши уехать на Ставрополье вместе. Как правильно она решила, что он вначале должен поехать один! Она хранила письма того периода. Они были полны паники: «Меня угнетает местная ситуация: насколько отвратительно мое окружение, особенно образ жизни местных „шишек“. Все состоит из условностей, субординации, все предрешено заранее. Чиновники самоуверенны и бессовестны. Какой апломб, какая самоуверенность! Какой снисходительный, покровительствующий тон!»
   Она все это вкусила в полной мере позже. Долгие годы ей приходилось держать дистанцию перед женами вышестоящих начальников. Как ей действовали на нервы их поучающий тон, ощущение непререкаемой уверенности в своей непогрешимости. Так и хотелось сказать: «Дура!» Но это бы поставило крест на карьере мужа, поэтому приходилось терпеть. Она наверняка бы сорвалась, если бы не была подготовлена письмами Миши. Она, можно сказать, переломила свой характер и привычки. Но одна маленькая, противная мыслишка портила ей настроение. На эту тему с Мишей она уже не говорила несколько лет. А сколько у них было жарких баталий, но разве его переубедишь! В случае избрания его Генеральным секретарем он собирался в течение пяти лет перестроить страну. «Миша! – убеждала она его. – У тебя крепкое здоровье. С твоим умением поддерживать баланс интересов ты будешь Генеральным лет двадцать, а то и больше. Перестраивай все постепенно». Упрямый. Уперся: «Нет – и все тут!» Она дословно запомнила монолог Михаила: «Столько лет работал на Ставрополье, семь лет в Москве, а реализовать что-либо крупное, масштабное, назревшее – невозможно. Как будто стена. А жизнь требует – и давно. Так жить нельзя».
   Давным – давно… Она хорошо помнит тот пикник. Кулаков, под хмельком, сказал ей: «Твой Миша способен проломиться сквозь стену». Конечно, она сдалась. Разве можно спорить с мужем по принципиальным вопросам? А после ее капитуляции не было ни дня, чтобы они не обсуждали порядок действий по перестройке страны. Иногда споры носили ожесточенный характер, но в итоге они с Мишей всегда приходили к согласию.
   Тихонько зазвенел телефон, которым пользовались только они с мужем, дочь и зять. «Спасибо, доченька. Спасибо, нет. Отец сказал, что никаких торжеств, пока не похороним Черненко. Хорошо. Как он выедет, я вам позвоню. До свидания». «Вот я и первая леди», – усмехнулась она и вспомнила Маргарет Тетчер. Как была одета эта женщина, как вела разговор. Ее манеры производили на нее огромное впечатление. Раиса Максимовна знала себе цену, но при общении с Маргарет ощущала дискомфорт. Но Миша молодец, он выглядел очень достойно. Похоже, Маргарет «втюрилась» в него. Ничего – ничего, как говорится, за одного битого двух небитых дают. На следующих встречах она будет на голову выше своих собеседниц. Поездки в Канаду и Англию были спонтанными, она не успела к ним подготовиться, но теперь будет знать на ближайшие месяцы, куда они поедут и с кем будут встречаться. Она будет обязательно изучать историю той страны, которую они запланируют посетить, проводить большую историко-культурологическую работу. Но она этого не боялась, ей это доставляло удовольствие. И, конечно, одежда, прическа, макияж – это все тоже должно быть на уровне.
   Проснулась Раиса Максимовна от трели телефона. В кои-то веки она спала днем, тем более сидя?! Звонить мог только Михаил Сергеевич, а это значит, что она проспала Пленум. Раиса Максимовна сняла трубку: «Миша, поздравляю тебя с избранием Генеральным секретарем!» В трубке прозвучал звонкий Мишин смех, подобный которому она не слышала уже лет двадцать. «Я очень рада. Очень рада, Миша. Ксюша собирается тебя встречать. Если получится, приезжай пораньше… Хорошо… До свиданья!»
   Как хорошо на душе! Подобное она испытала, когда родилась Ксюша. Победа! До приезда дочери с внучкой оставалось меньше часа. «Встречу их у въездных ворот, – решила она. – Понежусь еще минут двадцать – и пойду собираться. Вот о чем надо обязательно переговорить с Мишей: дом на Ленинских горах, дачи в Крыму и на Кавказе оставим на будущее. Мише первое время будет не до этого. А по даче в Подмосковье надо решать немедленно. Черненко водил Мишу за нос: то дает участок в Барвихе, то не дает. А участок – чудо».
   Михаила Сергеевича встречали так, как испокон веков встречали победителей. Объятия, поцелуи, женские слезы радости. Гурьбой, шутя, смеясь, с надеждой на будущее Горбачевы и Виргинские вошли в коттедж. Через полчаса Раиса Максимовна и Михаил Сергеевич вышли на обязательную вечернюю прогулку:
   – Миша, расскажи, как прошло Политбюро?
   – Первым слово взял Громыко. Я был поражен произнесенной им речью. Ничего подобного не слышал. Она была необычной по форме, образной, с яркими эпитетами. Надо сказать, что он был мудрее и хитрее многих из нас: не зря двадцать семь лет фигурировал в большой политике. Все высказались, все выступили. Было полное единодушие. Я думаю, они понимали, что время для такого решения пришло. Эти люди были способны учитывать обстоятельства и время. На Пленуме с предложением от имени Политбюро тоже выступил Громыко. Выбрали меня единогласно. Я выступил на Пленуме с короткой речью.
   – А у меня ожидание отобрало полжизни. Я очень боялась, что этот хитрый лис выкинет какой-нибудь фортель. Жалко, что придется отдать Верховный Совет, – посетовала Раиса Максимовна.
   – Ничего тут не поделаешь. Но мне придется его огорчить. Внешнюю политику я ему не отдам. И ни одного из его замов на его место не назначу. Министром иностранных дел назначу Шеварнадзе.
   – Эдик очень умный и хитрый. Но он очень уж амбициозный, – сказала Раиса Максимовна.
   – Дипломатию я возьму на себя. А за МИДом оставлю функции оформления достигнутых мной договоренностей, так что Эдику не придется долго ломать голову.
   – Ты прав, Миша, внешняя политика – область, где можно и нужно добиться успехов прежде всего. Как у Ахромеева продвигается его программа?
   – Работает. К концу года обещает закончить. В конце года или в начале следующего выступлю с заявлением о полной ликвидации ядерного оружия в течение пятнадцати лет. Конечно, придется не мелочиться, не торговаться, а то никогда не придем к согласию. Паритет, паритет – зачем он нужен? Только чтобы ублажать свои амбиции.
   – Миша! Ты не передумал немедленно нанести удар по пьянству?
   – Ты что, Рая! В ближайшее время обсудим на Политбюро борьбу против алкоголизма. А Лигачеву и Соломенцеву, как наиболее ярым поборникам в борьбе за трезвость, поручу разработать конкретные меры, предусматривающие этапы борьбы на пятилетку 1985—1990 годов. Егор на меня наседает: он обещал Андропову перевести в Москву Ельцина.
   – Миша, что-то я про него слышала.
   – Что про него слышать? Первый секретарь Свердловского обкома. Я мало с ним контактировал, а Рыжков категорически не советует: «Наплачешься, – говорит, – ты с ним. Неуравновешенная личность».
   – Не бери. Ты теперь хозяин положения.
   – Егор обидится. Он очень много для меня сделал. Я решил: возьму его, поставлю вместо Гришина.
   Раиса Максимовна всплеснула руками:
   – Вспомнила! Только забыла фамилию того секретаря, кто был до Ельцина. Тот «волокитил» решение Политбюро о сносе дома, где расстреляли царскую семью, а Ельцин снес этот дом в одну ночь.
   – Вот тебе и характеристика на него, – подытожил Михаил Сергеевич.
   – Миша, как я понимаю, участок в Барвихе теперь наш. Распорядись, пожалуйста, чтобы на нем прекратили все работы, пока мы с тобой не определимся, что и как на нем делать. И мне кажется, надо наконец решить вопрос по садовым участкам для людей.
   – Обязательно решим, – сказал Михаил Сергеевич. – Дадим всем, кто пожелает. И не где-то у черта на куличках, а рядом с городами. Где необходимо, будем выделять земли, принадлежащие колхозам и совхозам, снимем все ограничения на создание садоводческих товариществ и строительство садовых домиков.
   – Когда ты планируешь обнародовать свои планы?
   – Я думаю, весной следующего года. Ко Дню Победы установим новые льготы участникам войны. В течение года повысим минимальные пенсии колхозникам, заработные платы учителям, социальным работникам, работникам культуры. А в следующем году увеличим оклады, тарифные ставки всем остальным. На это все потребуется гигантская сумма.
   – Миша, ты говорил с Фроловым?
   – Говорил. Я ему прямо сказал: «Иван, в интересах дела надо, чтобы ты возглавил «Коммунист». Задал он мне кое-какие вопросы и согласился. А в начале лета назначу Яковлева заведующим отделом Пропаганды. Пусть подталкивает прессу, телевидение, деятелей театра и кино, чтобы они не плелись в хвосте событий.
   – Миша, вспомнишь потом, что я говорила, – Раиса Максимовна рассмеялась. – Чуть, чуть отпустишь гайки – их не подталкивать, а останавливать надо будет. Представители творческих профессий обладают обостренным самолюбием, чувством собственной значимости. Они талантливы, умны, но их творческий гений подавляется диктаторским режимом. Раз уж ты завел этот разговор, то я давно хотела поговорить с тобой о Яковлеве. У него просматривается какое-то снисходительное отношение к тебе, превосходство.
   – Рая, успокойся. Я его взял как авторитетного составителя речей и докладов. Никакого самостоятельного дела я ему никогда не поручу, постоянно буду держать на коротком поводке. Вот еще! Разрешу нашей интеллигенции встречаться с иностранцами без предварительного согласования, а то жалуются, что все их зажимают: не дают раскрыться талантам.
   – Посмотрим, посмотрим, что из этого получится.
   – Прошлой ночью я принял окончательное решение по нашим друзьям-союзникам. Через месяц-полтора проведу Пленум, на котором объявлю, что я полон воли и решимости осуществить назревшие преобразования как внутри страны, так и за ее пределами. А через несколько дней после Пленума созову политических руководителей стран-участниц Варшавского договора. Ясно скажу им, что мы теперь будем делать действительно то, что уже давно декларируем: твердое следование принципу равенства и независимости, что включает также ответственность каждой партии за развитие своей страны. Это означает, что мы не допустим никакого вмешательства в их внутренние дела, что для меня основное значение имеет свобода выбора в каждой стране.
   – Я думаю, Миша, они не воспримут твои слова всерьез.
   – Я заставлю их! Понемногу начну прикрывать кормушку. Обнаглели вконец! Каждый день: дай, дай, дай, а не то народ нас не поймет. В прошлом году мы дали им товаров на 17 миллиардов валюты, а получили от них на четыре.
   – Миша, ты меня возьмешь в поездки по стране?
   – Обязательно. Будем ездить только вдвоем. Решу наболевшие вопросы и начнем знакомиться со страной.
   – А кого поставим вместо Тихонова?
   – Я думаю, что первые два-три года не особо принципиально, кого ставить. А вот дальше, когда заработают рыночные отношения, придется подумать. А сейчас я выберу или Воротникова, или Рыжкова. Больше мне нравится Воротников, но у меня есть опасения, что он будет встревать в политику. Рыжков же – чистый технократ. Подумаю.
   – Миша, помнишь, как высказался Андропов: «Мы еще не изучили в должной мере общество, в котором живем и трудимся». Чем все это закончится для нас? Славой или проклятием?
   – Рая, пошли отдыхать. У меня впереди три тяжелейших дня.

   25 декабря 1991 года в 19.00 М. С. Горбачев выступил с телеобращением. Привожу отрывки из его заявления об отставке: «Дорогие соотечественники! Сограждане! В силу сложившейся ситуации с образованием Содружества Независимых Государств, я прекращаю свою деятельность на посту Президента СССР. Принимаю это решение по принципиальным соображениям. Выступая перед вами последний раз в качестве Президента СССР, считаю нужным высказать свою оценку пройденного с 1985 года пути. Общество получило свободу, раскрепостилось политически и духовно – и это самое главное завоевание:
   – ликвидирована тоталитарная система;
   – реальными стали свободные выборы, свобода печати, многопартийность;
   – началось движение к многоукладной экономике.
   Я покидаю свой пост не только с тревогой, но и с надеждой и верой в вас, в вашу мудрость и силу духа. Желаю вам всего самого доброго».
   25 декабря в 19.38 над Кремлем спущен красный флаг и заменен российским трехцветным.

   ПРОЩАЙ, СССР

   Ну а теперь вновь перехожу к своей биографии. Несмотря на кардинальные перемены в «верхах», страна жила по-старому, а программа «Время» так же продолжала радовать трудовыми и боевыми победами нашего народа. И как приятно было видеть на экране молодого и энергичного Генерального секретаря. Но в начале лета этого же года через благодушие и спокойствие, льющиеся с экрана, стали пробиваться лучи «Прожектора перестройки». А я три дня в неделю ездил через весь город в автошколу Главульяновскстроя.
   В начале мая восемьдесят пятого года получил права и стал эксплуатировать свой «Запорожец» А 4501 УЛ. «Да у тебя блатной номер», – говорили мне. По закону подлости у меня в это же время сняли сигнал. Я быстро понял, как плохо без него ездить. Доходило до анекдота: подъезжаешь к одному человеку или группе стоящих на внутриквартальной дороге, опускаешь боковое стекло и ласково так кричишь: «Эй! Посторонись!» Бывали случаи, когда люди буквально шарахались от меня. Несколько месяцев я искал это изделие, наконец нашел, прикрепил на болты, а резьбу расклепал.
   Мне уже было под сорок и, сев впервые за руль, я почувствовал себя немного другим человеком. Движение, скорость, различные ситуации, возникающие на дороге, – все это повышало тонус и, кроме того, значительно улучшило качество жизни. Теперь можно было поехать семьей, куда хочешь и когда хочешь. Без проблем привезти пару-тройку мешков цемента, вывезти рассаду на садовый участок, осенью привезти урожай и многое другое.
   В этом же мае у меня произошло несколько инцидентов, связанных с машиной. Буквально в первый же день подъехал к своему дому, поднялся в квартиру. Спустившись через несколько часов к машине, обнаружил, что у меня сняли дворники и с мясом выломали боковое зеркало. «Чудак, – сказали мне. – Купи приставку со съемным зеркалом». Что интересно, на фоне дефицита на запасные части приставки и дворники можно было купить без проблем.
   Вот так и жили. Подъехал к дому, снял зеркало и дворники, пошел в квартиру. Вышел, поставил все на свое место, поехал.
   В середине мая в первый раз на автомобиле всей семьей поехали в Тольятти к моим родителям. Уже при выезде из города я обнаружил, что нет сумки с документами на машину. Не возвращаться же! «Авось пронесет!» – подумал я. До этого мы добирались до Тольятти или по Волге на «Метеоре», или на автобусе. Иногда возникали проблемы, а на своей машине – лафа. Едем. В салоне приподнятая атмосфера, жена и дети поют: «Папа отважно взял и обогнал велосипед…» Потом они решили перекусить, жена и мне протянула бутерброд. Я потянулся за ним и резко повернул руль влево, машина накренилась. Я руль вправо – она пошла вправо. Вот так и пошло: вправо – влево, от кювета до кювета. Бог миловал! Устояли на колесах, и встречная полоса была свободной. Мои и не поняли, что мы были на волоске от катастрофы. А для меня это была наука на всю оставшуюся жизнь.
   Приехали в Тольятти. Родители жили в Новом городе. Поднялись в квартиру, потом все вместе спустились, чтобы они воочию увидели наше приобретение. На ночь погнал машину на автостоянку. Подошел к окошку контрольно-пропускного пункта, спросил женщин-контролеров: «Нельзя ли у вас оставить до утра машину?» Хихикают: «Нельзя. Мест нет. Разве что через конфеты». Поехал искать конфеты. Один магазин, второй, третий. Не купишь же им «подушечек»?! Наконец нашел кое-что порядочное. Поставил машину с условием, что заберу до девяти утра.
   В воскресение, ближе к вечеру, отправились в обратный путь. На автозаправке, расположенной на выезде из города, бензина не было. Следующая была через сто километров при въезде в Димитровград. Бензина нет. А мне еще ехать девяносто километров. Знающие люди подсказали, что недалеко есть нефтебаза: «Попробуй там заправиться». Нашел эту нефтебазу. Вымолил пять литров бензина. И с тех пор постоянно возил с собой десятилитровую канистру с бензином.
   Вернулись домой, и оказалось, что я не забыл дома документы, а потерял их. Подхожу к квартире после поездки, а в дверях бумажка: «Твои документы у меня». И адрес. Лечу по указанному адресу, дверь открывает мужик. Спрашиваю: «Что тебе надо за находку?» «Тащи полбанки, разопьем». Я не стал откладывать дело в долгий ящик, побежал в магазин, купил пол-литра водки. Распили мы ее, и я приобрел еще одного приятеля.
   Осенью иногда возникали проблемы: в Тольятти едешь летом, а обратно – зимой. Иногда приходилось на выезде из города на задние колеса накручивать цепи.
   Проездил я на своем ЗАЗ – 968 М одиннадцать лет. На машине стоял сорокасильный двигатель воздушного охлаждения, располагался он сзади. Воздухоочиститель работал по принципу центрифуги.
   В то время станций технического обслуживания было мало и попасть на них простому смертному можно было только по блату или с «переплатой», поэтому приходилось делать все самому: менять резину, полуоси, тормозные колодки. Постоянно ставил новые вкладыши на шаровые опоры, приходилось часто ремонтировать тормозные цилиндры, даже двигатель перебирал. Впрочем, это был удел большинства автовладельцев.
   Особенно «донимали» аккумуляторы: очень мало они исправно служили. Новые аккумуляторы продавали по очереди. Но, чтобы купить новый, ты должен был сдать старый. Однако если старый накрылся, а очередь не подошла, это была проблема. Благо, «Запорожец» хорошо заводился кривым стартером, была бы только сила. А бывало, аккумулятор крутит хорошо, а очередь подошла – приходилось старый сдавать. Привез первый раз аккумулятор на обмен. «А ты слил из него электролит?» – спрашивает приемщик. «Нет, – отвечаю. – Я и не знал об этом». «Иди сливай!» Вышел на улицу и слил на асфальт. Сегодня, видя девчонок за рулем «Тайот», «BMV» и т.д., мысленно переношусь в те далекие времена и невольно ощущаю себя неандертальцем.
   А в конце мая на нашу стоянку пришли добры-молодцы и заявили: «Теперь мы будем охранять ваши машины. С вас по два червонца в месяц. Для начала», – добавили они. С одной стороны, нормально – сняли с нас обузу. А с другой – было обидно. Нет, чтобы спросить: «Ребята, вы не против, если мы будем охранять ваши машины? Если да, то давайте договоримся о цене. Но они не были расположены к поиску консенсуса. Знающие люди сказали: «С ними связываться – пустое дело. Ко Дню Победы была большая амнистия. Начнете артачиться – или побьют машины, или сожгут». Три года я платил дань, а в мае восемьдесят восьмого года перегнал машину в купленный мною капитальный гараж.
   В начале июля пошел в отпуск, и весь его «убил» на дачное строительство. Благо, ночевать теперь можно было в машине. Строил дачу, если так можно было назвать это сооружение, по максимуму, площадью тридцать шесть квадратных метров, высотой шесть метров, глубина погреба два метра, плоская крыша, на которой располагалась небольшая мансарда, бассейн и свободная площадка. Но я нарушил правило строения дачи: расположил дом внутри участка, так что веранда смотрела на юго-запад. Это было чревато. В товариществах, которые появились раньше нашего, были случаи, когда такие строения заставляли ломать.
   Многие в нашем товариществе заказали в «Межколхозстрое» маленькие домики три метра на два с небольшой верандой. Мое сооружение, по сравнению с их, казалось дворцом. И что интересно, соседи постоянно подсмеивались надо мной: «Зачем тебе нужен такой домище?»
   За отпуск подвел стены под перекрытие железобетонными плитами, выполнил перемычки над оконными проемами. Вымотался до предела. Кирпич-то был бывший в употреблении, то есть со старым раствором. Вначале его надо было сбить, потом намешать раствор, ведром поднять его на подмостки, на них же накидать кирпича. Ладно, заметил, что межколхозстроевцы часто выбрасывали раствор, который им с утра привозил самосвал. Подошел к ним: «Ребята, не выбрасывайте раствор, который остается, я у вас его буду забирать». «Бери. Нам этой грязи не жалко. Можешь приходить в любое время». Так что моя жизнь заметно облегчилась.
   В начале августа с радостью вышел на работу: наконец отдохну. Вышел – и сразу узнал новость: скоро мы будем называться не Главульяновскстроем, а Территориальным строительным объединением. Наш партком, который имел статус райкома, ликвидируется и становится рядовой партийной организацией района. Мне эта новость была по боку, а секретаря парткома было жалко: хороший был человек.
   Через неделю начальник отдела ушел в отпуск, и я стал исполнять его обязанности. Где-то к концу месяца отправился с управляющим на промплощадку на оперативное совещание, т.к. в мои обязанности начальника производственного отдела входило ведение протокола и контроль за его исполнением. Едем. С переднего сидения поворачивается ко мне управляющий. «Пойдешь главным инженером в СМУ-51!?» – то ли в виде вопроса, то ли в виде приказа обратился он ко мне. «К чему бы это?» – была моя первая мысль. Не член партии, без строительного образования: меня, когда получил должность, институт перестал интересовать. Судимость. Дачу не успел построить. Да и не хотелось снова месить грязь. Меня вполне устраивала моя теперешняя жизнь. «Может быть, попозже», – промямлил я. «Дачу что ли не успел достроить?» – поддел он меня. Я рассмеялся. Что – что, а в умении читать чужие мысли ему не откажешь. Да он меня и спросил так, для проформы. Если решил, то все.
   Закончилась моя вольготная жизнь: я уже забыл, что значит задерживаться после работы, выходить на работу по субботам, в резиновых сапогах месить грязь. Кстати, если рабочим за сверхурочные часы и за работу в выходные дни платили вдвойне, то мы работали бесплатно, так сказать, за идею. Управляющий говорил, что это указание Главка: сверхурочные инженерно-техническим работникам не платить. Конечно, для тех, кто добивался должности или ждал квартиру, такая практика была еще туда – сюда, а вот тем, кому ничего не надо, было досадно.
   И приступил я к своему инженерству. По большому счету, взял на себя большую ответственность. Дело в том, что главный инженер, согласно должностным обязанностям, отвечает за технику безопасности. А о какой безопасности можно было говорить, если для того, чтобы выполнить план, надо было делать все бегом. Надеялись на «авось пронесет». Слава Богу, что во время моей работы в этой должности не было тяжелых несчастных случаев. Были небольшие, но мы их никогда не оформляли как связанные с производством. Рабочие как бы получали травму либо по дороге на работу или с работы, либо как бытовые, либо производственная травма вообще не фиксировалась. Пострадавшему в табеле ставились восьмерки, и в конце месяца на него закрывался повышенный наряд, чтобы помалкивал. А по-другому нельзя было. Если указать производственную травму, то замучают комиссии. Эти комиссии не вдавались в подробности: почему и как это произошло. Что надо сделать, чтобы такого не случилось впредь, их не интересовало. Травма есть – получи свое. Правда, была опасность, что на первый взгляд несерьёзная травма могла привести к инвалидности. Это бы уже была катастрофа. Слава Богу, что все обошлось.
   По чину мне полагалась легковая автомашина с водителем. В моем и соседних домах жило много рабочих из нашего треста, из организаций «Минмонтажспецстроя», с которыми я был знаком. Мне неудобно было перед ними, что машина ждет меня у подъезда. Может быть, и не сказали, а подумали бы точно: «Тоже мне персона. Что это он выпендривается. Мы-то знаем, что попал из грязи в князи». Поэтому я просил водителя ждать меня за углом, чтобы не мозолить никому глаза.
   Возник еще один вопрос: как мне общаться теперь с подчиненными. Я звал всех на «ты» и по именам. И для них я был Костя, Константин, Евгеньевич. Я вообще-то об этом не особо заморачивался, но все же. К тем, кто был старше меня, я стал обращаться на «Вы» и по имени-отчеству. Ко всем остальным обращался по-разному, но старался всем «выкать». Но как-то сразу самые близкие товарищи стали обращаться ко мне «Евгеньич», а подавляющее большинство по имени – отчеству.
   По служебной автомашине я не сразу «врубился» в ситуацию. В иной день приходилось ездить много, в другой день мало. Иногда водитель отпрашивался на выходные дни съездить в деревню, иногда я куда-нибудь ездил по своим личным делам, но водитель никогда не ставил вопрос о нехватке бензина. Бензин выдавался ежедневно, исходя из пробега предыдущего дня, но не более десяти литров. Однако водитель ухитрялся, независимо от пробега, заправляться каждый день по максимуму. «Как же он исхитряется?» – думал я. А ларчик-то просто открывался: он к тросику спидометра подключал электромоторчик и накручивал или, наоборот, скручивал километры пробега.
   А вообще мы очень смышленый народ. В ту пору личный автотранспорт на автозаправках можно было заправлять как за наличные деньги, так и на талоны, невзирая на то, откуда они привезены – из Магадана или Калининграда. Все наше ульяновское родственное сообщество заправлялось на талоны, которые привозил с Севера один из родственников. Там он работал на строительстве газопровода.
   В августе отметили десятилетие нашего треста. За эти годы ничего кардинального по части производства работ не произошло. Бетон все так же везли в самосвалах. Все так же для его укладки использовались краны, лебедки, бадьи, носилки. Так вот и работали. А тридцатого октября с нашего аэродрома взлетел первый «Руслан», полностью изготовленный на нашем заводе.
   Постепенно втянулся в работу, но над моим начальником начали сгущаться тучи. За прошедшие десять лет он был уже пятым. Хороший был человек, веселый, юморной, добряк по натуре. В пределах нормы любил выпить. В общем, не «заклинивался» на проблемах. С рабочими был доброжелателен, особо не заставлял их напрягаться. У него было много друзей в отделе технического надзора, и поэтому для выполнения плана он мог без проблем взять недостающие объемы вперед или организовать какой-нибудь «туфтовый» акт на дополнительные работы. Как начальник он устраивал меня, так как я успевал кое-что предпринимать по созданию безопасных условий труда. Придет новый – каким он будет?
   В октябре на место уволившегося начальника участка нашего управления был принят начальник штаба ударной комсомольской стройки. «Все! – сказал он. – Ударным стройкам пришел конец». Он очень быстро освоился, через пару лет стал главным инженером, а в начале девяностых занялся бизнесом. Ворочал большими деньгами. Банкирами стали многие его соратники по комсомолу. «Я, – говорил он, – беру деньги под честное слово». Кажется, все было хорошо, но в середине девяностых годов плохо кончил.
   Встретили своей компанией новый 1986 год. Как оказалось, это был последний Новый год, который мы с женой отмечали вместе с друзьями. Подрастали дети, и хотелось проводить этот праздник в кругу семьи.
   В начале года я согласовал с начальником время моего летнего отпуска и заранее купил четырехместную каюту на экскурсионный теплоход до Ленинграда. Правда, не всегда теплоходы добирались до конечной цели. Если на Белом или Ладожском озерах был шторм, то доплыть до Ленинграда было невозможно. В случае продолжительного ненастья теплоходы поворачивали назад. Нам с погодой повезло. Что меня обрадовало: на борту перестали продавать спиртное, исчезла «пьянь» и, соответственно, матерщина.
   Меня всегда эти явления напрягали. Я терпеть не мог, чтобы кто-нибудь матерился в общественных местах, и тем более при жене и детях. Не один раз по этому поводу у меня возникали конфликтные ситуации. Два случая, произошедшие со мной в 1985 году, убедили меня, что уже не стоит особо «гоношиться».
   Первый связан с двумя парнями, которым я сделал замечание на улице. Они полезли в драку. Чувствую, одолевают меня, ничего не могу с ними сделать. Хорошо, что из проезжавшей милицейской машины нашу возню заметили и их забрали.
   Зимой призвал к порядку одного молодого человека – он лихо подсечкой сбил меня с ног. Скользко, я не могу подняться, а он вокруг кружит и все норовит ударить ногой в голову. Хорошо, водитель автобуса выскочил с отверткой. «Убью, – кричит ему, – сука!» В общем, дал мне подняться. Вот так и получилось – гонор остался, а сила ушла.
   Хочу отметить, что по сравнению с городами центральной России Ульяновск – хамоватый город. В нем никогда не существовала очередность при посадке в общественный транспорт. Кто сильнее и наглее, тот всегда в первых рядах. А сейчас «водилы» маршруток берут деньги за проезд исключительно во время движения, чтобы не терять драгоценных минут на остановках.
   В Ленинграде же «убивала» роскошь дворцов и их убранство. Сколько же надо было выжать пота и крови из крепостных «людишек», чтобы создать все это великолепие!
   На обратном пути на Белом озере повредили винт. Буксир дотащил нас до Горького. В течение дня заменили винт, и мы отправились в Ульяновск.
   Вышел на работу – и буквально через несколько дней начальник подал заявление на расчет. И стал я плюсом к своим обязанностям выполнять и его. То есть стал и.о.
   Каждое утро начальники Управлений докладывали управляющему о выполнении плана за предыдущий день. Я, по душевной простоте, старался все точно подсчитать и докладывал: «Выполнения за этот месяц нет, отрабатываем долги предыдущего». Управляющий сильно на меня гневался. Через некоторое время матерый начальник Управления, который держал ответ за мной и которому по инерции тоже доставалось, сказал мне: «Ты, что дурак?! Ты зачем с утра мужика злишь?! Тебе что, трудно сказать: «Пять – десять тысяч, выполнение есть». «Нетрудно, – ответил я. – Пожалуйста!»
   Неделя прошла, две, три, месяц, а новый начальник не появляется. То, что эта должность мне не светит, я был уверен на сто процентов. Большое генподрядное управление, а кто такой я? Поэтому и не умничал, не проявлял особой прыти, работал как прежде. И вот на втором месяце моего и.о. на очередном еженедельном оперативном совещании, которое проводил заместитель начальника Главка, управляющий трестом на меня распалился. И то я не так сделал, и то провалил, и там недоработал. Сидя, я сказал, растягивая слова: «Что..-…то… Вы… товарищ… управляющий… сегодня слиш… ком.. э.. мо.. ци… о …наль..ны». Тишина – и хохот, как могут ржать полсотни мужиков. Управляющий хохотал больше всех. «Посмотрите на него, – сказал замначальника Главка. – Мы ставим его начальником Управления, а он смеется над управляющим». «Да не я смеюсь, – возразил я. – Вы же смеетесь». Уже потом начальник Отдела кадров сказал мне: «Они сразу решили поставить тебя начальником Управления, просто решили посмотреть, как ты будешь крутиться».
   В первый же день ко мне нагрянула делегация женщин нашего Управления с призывом разрушить «осиное гнездо», центром которого была кладовщица. Скорее всего, ими двигала зависть. «Осиное гнездо» располагалось в пристройке к основному зданию. В помещении был сделан хороший ремонт, и у хозяйки всегда был коньяк, водка, вино и, естественно, деликатесная закуска. Начальник любил расслабляться от праведных трудов у приветливой хозяйки. Я думаю, что все это изобилие появлялось в результате того, что наша кладовщица реализовывала излишки материальных ценностей, которые появлялись на центральных складах Главка. Начальника и меня она одарила меховыми полушубками. Нам была положена спецодежда, но только ватная. «Подумаю», – ответил женщинам, а про себя понадеялся: «Может, отвяжутся». Я не собирался туда ходить.
   Главным инженером ко мне назначили очень жесткого человека, в свое время сделавшего мне небольшую пакость. Но это мелочи жизни. Где-то через неделю управляющий вызвал меня: «Нашему тресту выделяют контингент осужденных, и руководством объединения принято решение задействовать их на твоей „Базе заказчика“. Оргтехстрой документацию подготовил. Можете ее забирать».
   – Ни х…! – выразил я высшую степень удивления.
   – Ты где находишься? – вопросил управляющий. – Ты давай переделывайся, бросай свои бригадирские привычки!
   – Буду стараться, – заверил я его. – А все-таки с чем это связано? Мы же с зеками никогда не работали.
   – Девать их некуда, – с пессимистической интонацией в голосе произнес управляющий. – Задействовать мы должны их к Новому году.
   – Откуда они? – поинтересовался я.
   – Девятка, – ответил он и добавил. – Строгий режим.
   – Ни фига! – культурно отреагировал я. – Это что же, маньяки?
   – Не бойся, – засмеялся управляющий. – В основном шелуха. Украл – сел – вышел. Украл – сел – вышел.
   Действительно, невзрачных личностей было много. Но много было и таких, с кем не хотелось бы встретиться на узкой дорожке. И понеслась подготовка к приему подлежащих перевоспитанию. Надо признать, снабжение необходимыми материалами было отменное. Кто-то скажет: «Подумаешь – событие. Сколько по необъятной нашей стране таких строек». Увы! Не все так просто. Во-первых, вокруг объекта надо возвести сплошной четырехметровый деревянный забор, плюс два ограждения из колючей проволоки, по периметру наблюдательные вышки, тропа нарядов, площадка для досмотра, пищеблок, помещения для размещения осужденных и т. д.
   А в это время под руководством главного инженера весь умственный потенциал треста был брошен на подготовку документации о переходе с начала следующего года на коллективный подряд, согласно которому все управления треста должны были складывать всё заработанное в один котел, а потом на собрании трудового коллектива производить перераспределение денег. Соответственно, расчёт заработной платы тоже начислялся по-новому, с учетом коэффициента трудового участия каждого работника. В общем, полная муристика.
   Лично мне было не до этого. В конце каждого месяца – головная боль, как выполнить план. Большинство объектов моего управления находилось в стадии завершения, на которых, говоря по-простому, трудоемких работ было много – денег мало. И чтобы существовать, нам было необходимо постоянно начинать работу на новых объектах с нуля. На них мы выполняли план, а ранее начатые объекты готовили к сдаче.
   Моя должность, хотя я и не был членом партии, обязывала меня присутствовать на всех заседаниях парткома треста. Каково же было мое удивление, когда среди членов парткома я увидел человека, который когда-то работал у меня в бригаде. Татарин. Редкий трудяга! Правдолюб, острый на язык. Вот он давал на парткоме жару! Парторг морщился и кривился: «Как же мы тебя допустили в наш состав?»
   Между совещаниями у управляющего и заседаниями парткома было мало различий. В первом случае во главе стола сидел управляющий, а парторг, расположившись справа, смотрел тому в рот. А во втором – во главе стола сидел парторг и все так же смотрел в рот управляющему. Вопросы в основном рассматривались одинаковые: выполнение плана и ввод объектов в эксплуатацию. Однажды в начале осени на одном из совещаний парторг выступил с речью: «Партия решила выделить землю под садовый участок каждому желающему. И это, – с придыханием сказал он, – личная инициатива Михаила Сергеевича Горбачева». «Сколько еще появится новых бедолаг», – с небольшим злорадством подумал я, вспомнив, сколько положил сил на садовом участке моего тестя. Заводу «Тяжелых и уникальных станков» землю выделили буквально на горах. И чтобы, к примеру, посадить яблоню, нужно было в щебне вырубить яму полтора на полтора метра и засыпать ее привезенной откуда-нибудь землей.
   Приблизительно через неделю после парткома звонит секретарь управляющего: «Завтра к одиннадцати приглашаетесь к Вячеславу Викторовичу!» Приехал, зашел к нему. «Подожди десять минут, – говорит. – Поедем в Главк». По дороге поведал мне, что нас собирают по вопросу строительства дачных домиков. Зашли в здание Главка, в приемной и коридоре толпа, из кабинета вышла секретарь: «Проходите все в актовый зал». Зашли, расселись.
   Пишу «Главк», а ведь мы уже не были Главком, а по привычке говорили так. Начальник Главка начал с места в карьер: «Во исполнение решения Областного комитета партии о выделении каждому желающему земли под садовый участок, Главк обязали подключиться к строительству садовых домиков. Слушайте приказ». Встает клерк и начинает: «Во исполнение того-то – того-то… Приказываю…» Если коротко, то каждый трест в определенных садовых товариществах должен был построить определенное количество домиков. Нам в товариществах «Прогресс», «Рассвет» и «Белый ключ-2» в сумме надо было построить порядка ста тридцати дач. «Вникай, вникай, – сказал управляющий, – тебе строить». «Не совсем дурак, – ответил я. – Догадался». После заседания кавалькада машин отправилась на место будущего строительства. Там нас уже ждали председатели товариществ. Земельный массив располагался к югу от города. Если мне не изменяет память, на полях совхоза «Белый ключ». К товариществу подходила дорога с асфальтовым покрытием. В двух километрах располагалась конечная трамвайная остановка. «Повезло же людям», – с противной завистью подумал я.
   А через несколько дней началось самое интересное. Оказывается, уже была разработана проектно-сметная документация на три типа домиков. Все желающие выбрали, кому что понравилось, и уже заплатили деньги. Когда мы рассмотрели эту документацию, стало ясно – останемся без штанов. Ужасно безграмотные сметы: занижены объемы работ, не заложены затраты на перевозку материалов и их переработку и прочее. Такое ощущение, что их нарисовали в парткоме. Я к управляющему: «Сметы – галиматья!» «Знаю, – сказал он.– Но сделать ничего нельзя. Ты знаешь, что будет, если людей заставить доплачивать. Придется все списывать на себестоимость». В течение пяти дней мы выкопали все траншеи под фундаменты. Для этого ежедневно привозили на объект по сто пятьдесят военных строителей. Осень была довольно теплая, и мы успели забетонировать все фундаменты. Каменщики всю зиму вели кладку стен дачных домиков.
   А в это время все плотники управления работали на обустройстве зоны. К Новому году мы приняли спецконтингент. До сих пор помню речь, которую держал перед заключёнными. Я распинался изо всех сил, но, как видел по реакции аудитории, толком меня никто не слушал.
   На Новый год к нам приехали родители жены. А в начале года строителям значительно увеличили заработную плату. Это коснулось как должностных окладов инженерно-технических работников, так и тарифных ставок рабочих. К примеру, оклад у меня был двести пятьдесят рублей, а стал триста тридцать.
   Нелегкое испытание ждало меня на главном корпусе: в этом году очередной модуль подлежал сдаче в эксплуатацию. Конечно, большую часть рабочего дня я проводил на этом объекте. Кроме того, в этом же году надо было сдать тренировочный манеж и дымовую камеру для пожарных и, естественно, садовые домики.
   Половину января я большую часть времени провёл на «Базе заказчика», где принимали заключенных. Для их размещения мы установили большие бытовые помещения, так как бригады были около тридцати человек каждая. И в первый же день заключенные перегородили их на две части. В одной располагался бригадир и два-три человека так называемого актива, а в другой вся остальная бригада. Я было сдуру чуть не полез восстанавливать справедливость, но вовремя одумался: «Если это даже офицерам не надо, ты-то чего лезешь». Я сразу же собрал бригадиров, чтобы обсудить ситуацию: «Я вольный, а вы заключенные, но раз вас сюда прислали, значит, вы должны делать то, что от вас требуют мастера и прорабы». «А мы и не отказываемся. Но нам надо, чтобы зарплата была пять рублей, больше не надо». «А чего так?» – спрашиваю. Оказалось, что при зарплате 5 рублей осужденный получал право покупать продукты питания в ларьке, находившемся на территории колонии. Быстро мы нашли с ними общий язык. Авторитет бригадира зашкаливал.
   В конце января заметил, что с подмостей несколько человек ведут кирпичную кладку. Каждый кирпич обмазывают раствором, кладут его и десяток раз пристукивают ручкой кельмы. «Кто так кладёт? Кирпичи зачем облизываете?» – поддел я их. «А ты, может, покажешь, как надо? Много вас, учителей». Разозлился я. Кинул полушубок и папку прорабу. Вскочил на подмости, бросил на стену десяток совковых лопат раствора, кельмой в минуту выполнил постель, накидал один ряд кирпичей, другой. «Примерно так», – говорю. «Ну ты, начальник, даешь!» – пооткрывали они рты.
   А с начала января наш трест стал работать по коллективному подряду. Вначале совещания проводились в управлениях, где каждой бригаде выделялась зарплата согласно коэффициенту трудового участия, потом каждая бригада делила деньги между членами, тоже согласно коэффициенту трудового участия. В заключение было собрание представителей трудовых коллективов всего треста. Один за другим выходили ораторы на трибуну. Одного обделили деньгами, второму вовремя не выдали спецодежду, третий был недоволен плохой комплектацией материалами. Но все заканчивали одной просьбой: выделить из резервного фонда деньги на зарплату.
   Кроме нас, на этом балагане присутствовали представители «девятки» и военные строители. Они тоже толковали про свои болячки. Управляющий сидел, как грозовая туча. Чувствовалось, что у него нервы на пределе. И этот спектакль устраивался в конце каждого месяца.
   К началу весны стало окончательно ясно, что новых объектов в этом году не будет. Спецконтингент мало-помалу работал все лучше. Получил от них хороший урок. Оказывается, в их среде принято, что, если ты что-то пообещал, разбейся в лепешку, но выполни обещание, а если есть какие-то сомнения, то не обещай.
   В марте почти всех плотников сконцентрировал на строительстве дач. Делали крыши, где двускатные, где мансарды. Начали с «Рассвета». Заказчиками этих дач были инвалиды по зрению.
   Дорогой ценой давались нам эти дачи. От нашей базы до дачного массива двадцать километров по городу. Много материалов сразу не завезешь: за день не успеешь использовать – за ночь растащат. Поэтому с утра впереди едет автобус с людьми, сзади – машина с материалами.
   Где-то в начале мая приехал в контору, в приемной сидит человек, с которым я не был лично знаком, но знал, кто он такой. Он отсидел больше шести лет за ту давнюю историю с гаражным строительством. Узнал, что у меня уволился начальник производственного отдела. «Возьми, – говорит. – Куда ни ткнусь, нигде не берут». «Знаешь, – отвечаю, – переговорю с управляющим. Позвони завтра». Переговорил. Управляющий не советовал мне связываться с этим человеком, но где-то через час позвонил и сказал: «Можешь взять при условии, что все его подписи будешь подтверждать своими. Думай». Оказалось, что бывшим осужденным не разрешалось ставить подписи под документами, где фигурируют деньги и материальные ценности. Взял я его и на всех документах, которые он мне приносил, ставил свою подпись. В дальнейшем мы много раз неожиданно встречались, и он всегда с большим почтением относился ко мне.
   С начала лета начал подписывать с владельцами участков акты сдачи-приемки садовых домиков. Особых претензий к качеству не было. Похоже, люди поняли, что получают их за половину реальной стоимости.
   Небольшие загвоздки были в «Рассвете». В нем приемку осуществлял председатель правления общества слепых. Первое время он вел себя настороженно, видимо, считал, что я хочу его обмануть, но потом мы достигли взаимопонимания.
   В начале июня влип в неприятную историю: на совещании один из бригадиров стал свои мысли выражать матерщиной. Вспылил и говорю майору: «Что у вас за порядки? Почему он при мне ругается?» Майор ему с ходу выдал: «Десять суток карцера». Когда его выводили, он на меня зыркнул глазами. «Ну все. Нажил себе врага, – подумал я. – Чего полез? Тоже мне, «облико морале».
   До сих пор помню этого человека. Квадратного телосложения. Сидел по строгим статьям. Перед этим случаем у меня с ним был интересный разговор.
   – Тебе нравится, как вас кормят? – спрашиваю его.
   – А я не хожу в столовую.
   – Как так не ходишь?
   – Я одни пельмени ем.
   Вот так-то. После его отсидки встретились. «Смотри, – говорит, – чтобы тебе кирпич на голову не упал». На всякий случай стал я носить в кармане нож. Правда, через несколько дней при встрече сказал: «Погорячились. Забудем».
   На работе назревала еще одна проблема. Близилось к завершению строительство стопятидесятиквартирного собственного жилого дома. Поневоле вспомнишь поговорку: «Людей держит не квартира, а ожидание ее». Сто пятьдесят счастливчиков переедут из малосемеек в новые квартиры, их комнаты заселят соседи и тоже станут обладателями квартир. Эти несколько сот человек станут «свободными» людьми. Не знаю, как в других местах, но в моем управлении все держалось на трех-четырех десятках толковых мужиков. Как их теперь удержать?
   В начале июля объявили, что Государственную комиссию назначили к семидесятилетию Великой Октябрьской Социалистической революции. Как говорится, я сел на главный корпус. Набегами бывал на других объектах, а так с утра до ночи на сдаточном модуле. По сути дела, он заводчанам еще был не нужен. Но не будешь же комиссии показывать пустые площади. Чтобы пустить пыль в глаза, заставили модуль разным оборудованием. Там я впервые увидел евровагонку. Станки, которые поступили из Германии и Франции, были в ящиках, сделанных из этого материала. Отличный материал для дачного строительства. Начальство все это «богатство» оприходовало: ящики аккуратно разбирались, доски складировались, и около них круглосуточно дежурили заводчане, чтобы не растащили строители.
   Государственную комиссию провели на «ура». Устал вусмерть: с ранья ушел – ночью пришел, перекусил – и на боковую. И так несколько месяцев. А для меня это и была жизнь. Правильно написал Пушкин: «Есть упоение в бою». Приятное чувство охватывает, когда полтора десятка организаций, сотни человек крутятся, как механизм, и всем этим управляешь ты. Конечно, я командовал только своими людьми. А чтобы работали субподрядные организации, им нужно создать режим наибольшего благоприятствования, то есть у них должен быть постоянный фронт работ. Поверьте, это очень непростое дело. Комиссия комиссией, а делать план-то надо ежемесячно. Мне приходилось до трети выполнения брать вперед. А дело шло к тому, что скоро и брать вперед станет неоткуда: задела-то нет. Уже три года, как мы не начинали новых объектов.
   В середине ноября управляющий сказал, что на него наседает обком. Надо построить тридцать садовых домиков. В обкоме ведь работают не только шишки, но и обычные люди. Для них домики и предназначались.
   От обкома ответственным за строительство дач был назначен начальник хозяйственного отдела. В первый же мой приезд он повел меня в столовую, которая располагалась в цокольном этаже. «На втором этаже, – поведал он, – едят начальники отделов, а на третьем – секретари». Мне так захотелось посмотреть, как же питаются секретари. Но кто туда пустит меня? «Учти, – говорил он. – У нас все продукты экологически чистые». «А какие они еще могут быть?» – подумал я. В цокольной столовой было порядка двадцати наименований салатов и закусок. Но меня это изобилие не впечатлило. Эта еда больше для женщин, а для мужчин надо побольше мяса и сметаны, да сметаны такой, чтобы в стакане ложка стояла. А этого добра было полно в любой столовой авиакомплекса и на прилегающих к нему территориях.
   По большому счету, обкомовские дачи несильно волновали меня, главное – отхватить премию за сданный модуль под номером 3А. В приложении к акту рабочей комиссии эксплуатационные службы комплекса выставили нам порядка двухсот замечаний, и пока их не устранишь, ни о какой премии в три оклада и речи быть не могло. Но у меня раскатало губу: эти денежки раньше или позже я наверняка получу. А попробую-ка я «столкнуть» и тренировочный манеж с дымовой камерой. Глядишь, еще три оклада огребу.
   Но тут произошло событие, которое изменило все мои планы. Управляющий объявил, что он уходит. Мудрый был мужик. Раньше всех понял, куда мы катимся. Не захотел он замарать десять своих героических лет. Жалко было с ним расставаться. Помню нашу первую встречу: моя бригада работала на строительстве завода железобетонных изделий №4. В начале весны 1977 года я до начала работы обходил объект. Было очень слякотно. Смотрю: какой-то незнакомый мужик в резиновых сапогах ходит по стройке. Подошел я к нему: «Тебе что здесь надо?» «Максимов Вячеслав Викторович, – протянул он руку. – Управляющий». «А ручища у него, как лопата», – с уважением подумал я. За все прошедшие годы он сделал для меня много хорошего.
   Новым управляющим назначили одного из наших начальников управления. Я сразу решил, что при новом управляющем ни на какие приписки для выполнения плана не пойду, и решил уйти с этой должности. Уйти сразу – премию можно потерять. Скажут: «Раз ты сбежал, то шиш тебе, а не премия». И тогда поставил я перед собой цель: навалиться на акт, подписать его, получить премию – и после этого уйти.
   В приложении с замечаниями к акту рабочей комиссии были разные замечания, как трудно устранимые, так и более-менее легкие. И я снова принялся за старое: направо и налево принимал на стороне нужных мне специалистов. Но теперь я ничем не рисковал. В трех окладах было заинтересовано как трестовское, так и Главковское начальство. Все бумаги я отдавал заместителю управляющего по экономике, а он все решал в Главке. Моя же задача была – подготовка фронта работ и поставка материалов. И работа закрутилась.

Пятидесятилетний юбилей Вячеслава Викторовича Максимова. На снимке слева от В.В.Максимова сидит заместитель начальника Главульяновскстроя Михаил Ефимович Гончаренко – вдохновитель и организатор строительства главного корпуса. Я стою восьмым слева. Четвертый слева – Михаил Иванович Шканов. Орел! Сразу видно – далеко пойдет!

   Вид Главного корпуса сверху. Площадь корпуса более 50 футбольных полей – и все это построили МЫ!

   В середине декабря дочь и сын принесли в дневниках приглашение на общешкольное собрание с участием инспектора по делам несовершеннолетних. Я ходил только на такого рода собрания, а на все остальные – жена. Выступала женщина-майор, призывала нас, родителей, следить за детьми. Говорила, что в городе участились случаи, когда с женщин срывали меховые шапки и вырывали сумки. Но больше всего меня озадачили ее слова о том, что в разных районах города появились молодежные группировки, которые именовались «Центровые», «Сопля», «Связь», «Пески».
   Я вырос в Благовещенске, и в районе, где я жил, конфликтовали две банды: «Партизанские» и «Морозовские», – так что я имел представление о том, что нас ждет. Я подловил этого майора в коридоре. «Эта зараза пришла к нам из Татарии. И то, что у нас появились группировки, не связано ли с тем, что у нас много татар?» – спросил я. Она оглянулась по сторонам и тихо ответила: «Есть такое мнение».
   В самом конце декабря меня по рации нашла секретарь: «Звонили из медвытрезвителя: Вам нужно забрать такого-то рабочего». В то время действовал порядок, согласно которому забирать «клиента» из вытрезвителя должен был начальник. Этот парень несколько месяцев работал у нас, а до этого сидел в тюрьме. Злой был, колючий. Забрал я его. Едем. Спиной чувствую: нарывается на скандал.
   – Пил, – говорит, – и буду пить.
   – Пей. Сколько раз надо, столько и приеду. Не переломлюсь.
   Больше он не сказал ни слова. И что интересно, понемногу стал мягчеть.
   Новый год встретили семьей.
   А в первые дни нового года произошла в управлении большая неприятность: у нас забрали бетоносмесительный корпус и наклонную галерею и отдали их «Волгостальконструкции». А это несколько сот тонн металлоконструкций и полторы тысячи кубометров сборного железобетона! Я не форсировал его строительство, оставлял как заначку – и пролетел. Наши дела ухудшались, а заводские строители потирали руки. Они собственными силами строили пионерский лагерь, который назывался ульяновским «Артеком», а по документам проходил как «Лесная быль». Мое управление было для них генподрядным. И соответственно, чем меньше материалов брали мы, тем больше доставалось им.
   Как-то вечером в середине января, подходя к подъезду, услышал истошный крик женщины и увидел мчавшегося мимо меня парня. Я за ним. Да разве его догонишь! И тогда от бессилия я ему и выдал: «Мать – перемать. Да я тебе кое-что кое-куда натяну, да я тебе кое-что выверну наизнанку!» Видно, была еще начинающая сволочь, психологически не окрепшая. Бросил сумку и умчался. Подбежала женщина: «О..е…е.. У меня в ней документы». Бедная женщина, что она испытала, услышав мою тираду?! Первый раз в жизни я выругался в присутствии женщины. Впрочем, вру. Первый раз было в аэропорту Куйбышева.
   Подписание акта рабочей комиссии двигалось к завершению. Но у меня много времени отнимала борьба за план. Не выполнять его нельзя было – оставишь людей без заработной платы. Раз я собрался уходить, мне нельзя было брать вперед деньги по основным сметам, потому что я не был уверен, что мы их сможем отработать, поэтому приходилось выдумывать дополнительные работы, которые не были учтены сметами. Надо признать, мне здорово помог новый начальник производственного отдела. У него было много знакомых и в проектном управлении, и в УКСах. И вообще, он был ушлый мужик. Конечно, приходилось унижаться, выпрашивая на собраниях трудового коллектива денег на заработную плату из резервного фонда.
   К середине марта акт рабочей комиссии был почти готов к подписанию. И преподнесли мне заключенные подарок: пришел счет в несколько сот рублей на междугородние телефонные переговоры. Я был очень удивлен, что управляющий не потребовал от меня объяснений. На весь объект был один телефонный номер. Спаренные телефоны стояли в прорабке и в диспетчерской, подводка к ним шла проводом по столбам. К этим проводам невозможно было незаметно подключиться. Мне сразу стало ясно, что междугородние переговоры могли вести только сторожа. Конечно, это дело можно было раскрутить, но я не стал. Всё списали на себестоимость. Не хотелось «подставлять» сторожей: это были наши же рабочие, остававшиеся на ночное дежурство, а также на выходные и праздничные дни. Один из сторожей был мой давнишний знакомый. Подошел я к нему: «Давай рассказывай, что у вас здесь происходит?» «Только никому не говорите, – просит. – Иногда по ночам приезжают люди и делают закладки на территории. Нам тоже перепадает и деньгами, и продуктами». Вот оно что! Каждое утро подходят коломбины, из них выводят заключенных, и они минут пятнадцать мерзнут. А в это время опер осматривает территорию внутри зоны. Спрятанное для зеков, конечно, невозможно было найти. Я думаю, он забирал то, что было предназначено для него. Вернее сказать, не для него одного. «В общем так, Фёдор, – сказал я. – на первый раз прощаю, но передай другим, чтобы междугородних разговоров больше не было».
   В двадцатых числах марта подписал я акт рабочей комиссии. И на удивление быстро, где-то через две недели, получил свои три оклада. Все-таки как быстро решаются дела, когда начальство в них кровно заинтересовано.
   Управляющий лежал в больнице, и вместо него был его заместитель. Зашел я к нему: «Мол, так и так, надумал я уходить».
   – Ты что рехнулся? – спросил он. – Люди к этой должности идут всю жизнь. Через два года станешь управляющим. Чего тебе не хватает?
   – Устал, – говорю. – Не могу больше.
   Долго мы с ним говорили про жизнь.
   – Ну хорошо. А что я тебе могу предложить?
   – Мы же теперь хозяева, – сказал я ему. – Введи должность заместителя начальника управления по снабжению.
   – А сколько тебе надо?
   – Двести восемьдесят, – не стал наглеть я.
   Через пару дней звонит: «Зайди!» «Хорошо, – сказал он. – Вместо тебя поставим твоего главного инженера, Помогай ему». «Конечно», – заверил я его и почувствовал себя крысой, которая первой побежала с тонущего корабля.
   Каждое утро в мое распоряжение приезжал старенький ГАЗ-51, на котором работал старенький водитель. Кроме того, что он крутил баранку, у него была еще одна работа: он подбирал всю стеклотару, которая попадала в поле его зрения, аккуратно мыл ее и сдавал. «На эти деньги, – говорил он мне, – я содержу племянницу, которая учится в Москве». И ездил он с минимальной скоростью, чтобы сэкономить бензин и лишнюю копеечку положить себе в карман. Вот так и мотались мы по базам и магазинам.
   В свою бытность начальником я не успел достроить садовые домики для «простых смертных» обкома партии. И вот в середине апреля поехал я за необрезной доской на лесоторговую базу. Загрузили нам полный лесовоз. Машина уехала, и я стал рассчитываться наличными деньгами. Пересчитал завбазой деньги:
   – Здесь не хватает.
   – Все правильно, – говорю. – Я плачу с учетом коэффициента неплотности.
   Что здесь началось! Он орал, плевался.
   – Да ты знаешь, кто я такой. Да я тебя зарою!
   Мне стало жалко его. Думаю, хватит его сейчас кондрашка. «Ладно, – говорю. – Давай эту разницу поделим пополам». Я, грешным делом, думал, что он эти деньги бросит мне в физиономию: «Подавись!» Нет. Смолчал, удовлетворенный, и взял половину.
   Только в следующем году я понял, в какую историю мог влипнуть. Если бы подобный фокус я проделал на год позже, меня точно в этот же день где-нибудь закопали. А в восемьдесят восьмом году эта братва еще побаивалась Советской власти. Больше на эту базу я никогда не ездил.
   Весной около магазина, куда я ходил за продуктами, заметил, что у входа постоянно кучкуются люди. Любопытно стало. Подошел: на небольшом столике парень двигает три стаканчика, в одном из которых спрятан шарик. Желающие могут отгадать, в каком стаканчике шарик. «Детсад, – решил я. – Ты же видишь, куда его первоначально положили. Ну и следи за этой рукой. Дурью маются люди».
   Приближалось лето, отпуск, Олимпийские игры. Решили мы купить новый телевизор. В управлении работал электриком бывший телемастер. Подошел я к нему: «Давай съездим, выберем телевизор, а то у меня глаза разбегаются». «А с чего там разбегаться?» – хмыкнул он. Отстал я от жизни. На полках стояло всего пять моделей, вместо бывших когда-то двадцати. Выбрал он «Днепр». По сравнению с телевизором восьмидесятого года этот весил, как пушинка.
   В отпуск всей семьей поехали в Донбасс – мою родину. Конкретно в город Торез, родину моей мамы, в девичестве Кравченко.
   В Луганске вышел на перрон. Здесь я родился и прожил десять лет. Вспомнил, как старшие пацаны заставляли нас собирать на остановках трамвая бычки, постоянно стравливали дворовую мелкоту на борьбу или драку за звание самого сильного на дворе. Да и игры были жестокие. Играли в основном в войну: бросали друг в друга обломки кирпичей, булыжники. Мне один раз попали в лицо. Бог миловал – зубы остались целы. Также для воспитания храбрости мы прыгали с подножки трамвая на полном ходу, лазили по разбитым локомотивам на так называемом «кладбище паровозов» (там находились паровозы, которые немцы разбомбили в первый день войны). Вспомнил, как я почему-то боялся безногих мужчин на тележках, которые отталкивались от земли палочками. Вспомнил, как нас, нескольких пацанов, во время раздоров мальчишки дразнили «кацапами». До сих пор не пойму почему. Мой папа русский, но мама-то украинка. И обзывалка была очень ехидная: «Шел хохол – насрал на пол, шел кацап – зубами цап». Мы про хохлов тоже придумывали обзывалки, но не такие обидные, а какие именно, я уже и не помню.
   Небольшое отступление: в 1956 году наша семья переехала на Дальний Восток. Мне было десять лет. Летом следующего года мы поехали в Донбасс в гости к родным. Как-то уличной оравой мы пошли на озеро купаться. Переплыл я его и решил отдохнуть. Справа, метрах в пятнадцати, стояло с удочками несколько человек. Смотрю: в мою сторону направляется один из рыбаков. Когда он подошел ближе, я в уме отметил: «Молодой амбал». Стою. Поравнялся он со мной – и вдруг резко повернулся и справа ударил меня в челюсть. Я упал и отключился. В полуобморочном состоянии слышу: «Не бачишь, шо здесь рыбу ловлять?» Я отлежался и поковылял вокруг озера к одежде. Как меня ни пытали три моих дядьки, что же произошло, я отвечал: «Упал». Скажи я правду, было бы смертоубийство. Я так думаю. Всю жизнь прожил в России – и такого, чтобы мужик со всего маху ударил ребенка, невозможно представить.
   Возвращаюсь к 1988 году. В Торезе на улице Пригородной в ряд стояли дома с большими приусадебными участками братьев и сестер мамы. Зады участков выходили на небольшую речку. На этой речке когда-то стояла мельница их дедушки. А дальше в пятидесяти метрах начинался террикон шахты.
   Благодатные места! В гостях мы были две недели. Мне каждый день приходилось выпивать, составляя компанию моему дяде. Благо, винно-водочный кризис их не коснулся. Как помнил с детства, там пили только «продукт собственного производства». «Чемеркес» – так он у них назывался.
   По пути домой заехали в Таганрог. Планировали провести несколько дней на Азовском море. В первый же день были неприятно поражены: море представляло из себя большое болото, было зеленое и дурно пахло. На следующий день уехали в Ростов-на-Дону и на теплоходе поплыли домой.
   В речном порту Ростова-на-Дону меня поразила идеальная чистота общественного туалета. Гадюшниками, по сравнению с ним, выглядели посещаемые мною уборные на автобусных и железнодорожных вокзалах.
   На следующий по приезде день пошел к магазину, чтобы конкретно разобраться с игрой в наперстки. Сподвигло меня то, что я видел эту игру и в Луганске, и в Ростове-на-Дону. Пристроился вблизи и внимательно смотрю. В итоге я понял, что у парня, который двигает стаканчики, можно выиграть только для затравки. Иногда играли по-крупному. Если возникал конфликт, то к правдоискателю подходили крепкие парни, отводили его в сторону и проводили с ним разъяснительную беседу. Иногда с большим шумом подъезжала милиция, тогда организаторы исчезали. Милиция уезжала – все возобновлялось. Желающих сыграть не уменьшалось.
   Вышел на работу и сразу узнал новость: «Волгостальконструкция», которой мы передавали металл, бросила работу и ушла с объекта. Заказчик перестал оплачивать выполненные работы. Года через три неизвестными мне лицами было разобрано то, что было ранее сделано, и весь металл куда-то исчез. А наше управление с какой-то обреченностью продолжало работу на объекте.
   В начале осени, вечером, я поставил автомашину в гараж и возвращался домой. Тротуар был с обеих сторон засажен кустарником, который еще не успел вырасти, и было хорошо видно, как со стороны кинотеатра «Руслан» вышла большая группа молодых людей с кусками арматуры в руках, села в поджидавший их автобус, желтый «Лиаз», и куда-то укатила. Придя домой, набрал 02. «Так, мол, и так, большая группа молодежи с арматурой села в такой-то автобус и уехала в сторону Верхней террасы. Номер не запомнил». Потом мне перезванивали пять раз: «Вы точно видели? Вы не могли ошибиться?» «Нет, – решил я. – Больше звонить вам я никогда не буду. Точно подставите».
   А примерно через неделю в районе Верхней террасы произошла большая драка со стрельбой и поножовщиной. «Идиотизм какой-то, – думал я. – Милиция не может справиться с пацанами».
   А в декабре восемьдесят восьмого года произошло два знаковых события: тихо и мирно закончили свое существование военно-строительные отряды и наша зона строгого режима. В этом же году состоялся ввод в эксплуатацию последнего модуля главного корпуса. По большому счету, авиационное капитальное строительство приказало долго жить. На фоне всех этих неурядиц я заметил, что конторские стали относиться ко мне с неприязнью. Я даже не пошел на традиционную коллективную встречу Нового года.
   Новый тысяча девятьсот восемьдесят девятый год встретили семьей. Я знал на заводе многих начальников, и поэтому для меня не было секретом, что на заводе чуть ли не ежеквартально росла заработная плата, которая стремительно убегала от нашей. «Надо уходить», – решил я.
   В начале января поехал к начальнику строительного управления Авиационного комплекса, которого я хорошо знал, так как его управление было у нас на субподряде на строительстве пионерского лагеря. Бывший строитель, как многие энергичные люди, двинулся в партию, дослужился в ней до второго секретаря райкома, но как только в партии начались проблемы, снова ушел в строители. Жесткий был человек. Имел привычку в течение рабочего дня постоянно подогревать себя кофе. Объяснил я ему ситуацию. «Хорошо, – сказал он. – Но тебе придется месяц-полтора подождать. Я собираюсь уволить зама. Не тянет».
   Зам был еврей. Сразу же после взрыва в Чернобыле он с семьёй перебрался из Гомеля в Ульяновск. И я думаю, что отставка не особо опечалила его. Он собирал документы на эмиграцию в Соединенные Штаты, и этот факт еще раз подтвердил, что его притесняют.
   Через месяц я бесславно покинул трест. Спасибо управляющему: он подписал переводную, что давало мне право получать ежемесячное вознаграждение за выслугу лет наравне с коренными заводчанами.
   Вот я и приплыл к своему причалу, где и пришвартовался на тринадцать лет, вплоть до своего ухода на льготную, по второму списку, пенсию. Эти годы были мелкой суетой по сравнению с предыдущим периодом. На самом заводе мы практически не работали, так как там трудились остатки строителей, зачастую бесплатно, в надежде на то, что, может быть, еще что-то поправится.
   А наше управление работало на второй очереди пионерского лагеря подсобного хозяйства «Зенит», собственной базе и на отделке «под ключ» квартир в новостройках. В то время внутренняя отделка квартир делалась не по вкусу будущих жильцов, а из наличия материалов, которые имелись на данный момент у строителей.
   Особенно интенсивно мы нарастили объемы работ по пионерскому лагерю и штурмовали его вплоть до девяносто первого года включительно. Но до «верхов» наконец дошло: а для чего он нужен, когда и первая очередь полупустая? И бросили мы его строить, а через несколько лет закрылась и действующая часть этого пионерского лагеря.
   Как один из руководителей строительного управления, я получил допуск во все режимные цеха Авиационного комплекса. Прошелся по цехам: вот это сила! В цехах размещались различного размера стапели, как небольшие для разного рода мелочевки, так и крупные, на которых стыковались панели фюзеляжа и изготавливались крылья. А в корпусе окончательной сборки все это собиралось на стапеле размером с дом. Мне даже приятно стало: не зря мы грязь месили.
   И на строительстве собственной базы мы тоже развернулись, благо, материалов стало, как говорится, бери – не хочу. Я предложил начальству внести кое-какие изменения в проектную документацию по производственному корпусу, получил одобрение и провел вторую половину мая и начало июня в производственном отделе у кульмана. Поэтому волею судеб прослушал весь съезд народных депутатов от начала до конца. Что здесь можно сказать: испытал щенячий восторг. Вот это да! Особенно распутинское: «Если Вы обвиняете во всех своих бедах Россию, то, может быть, нам выйти из Союза. Как хотите, так и живите».
   А в конце июля мое бывшее управление прекратило строительство на «Базе заказчика» и полностью ушло с объекта. Все осталось брошенным. И народ стал с энтузиазмом разбирать деревянный забор, валить сторожевые вышки, сматывать колючую проволоку. Забирали все, что представляло хоть какую-либо ценность. К середине осени все было кончено. На этой базе здание управления и один из корпусов были готовы где-то на семьдесят процентов, и начальство приняло решение достроить их собственными силами.
   По иронии судьбы, меня назначили ответственным за сдачу этих двух объектов в эксплуатацию к Новому году.
   И внутри заводской территории, и вне ее осталось брошенными множество как производственных, так и бытовых корпусов различной степени готовности. Часть того, что было внутри, цивилизованно разобрали и вывезли, а другая часть постепенно разрушается на протяжении уже тридцати лет. А все, что за территорией, было варварски разрушено.
   Особенно печальной была судьба деревообрабатывающего комбината. У него была стопроцентная готовность. Уже начали устанавливать оборудование. Все там покрушили.
   А я впрягся в «Базу заказчика». С утра заскакивал в управление, а оттуда на целый день на объект.
   В августе получил уведомление, что подошла моя очередь на установку телефона. Купил я телефон, подключил его внутри квартиры, просверлил отверстие в наружной стене, вывел провод в коридор. Жду связистов. Наконец сообщили, что завтра появятся. Ради такого дела я отпросился с работы, чтобы присутствовать при этом историческом событии. Стучали они в коридоре, стучали, наконец, звонок в дверь. Открываю в радостном предвкушении: «Проверяйте», – скажут.
   – У вас забит канал между этажами, поэтому телефон подключить не можем.
   – Так пробейте, – с надеждой говорю. – У вас же есть специальные инструменты.
   – Мы этого не делаем. Обращайтесь к строителям.
   Целый месяц все свободное время, миллиметр за миллиметром, пробивал я канал. Наконец пробил и получил желанное подключение. Произошло это на сорок третьем году моей жизни.
   И еще одна проблема возникла у меня: почтовый ящик не вмещал все выписанные нашей семьёй периодические издания. Прежде я был подписан на «Огонек», «Комсомолку» и «Ульяновскую правду», а в этом году добавил «Новый мир», «Юность», «Науку и жизнь», «Роман-газету» и «Литературную газету». Сейчас мне подобное чтиво на дух не нужно, а тогда все прочитывалось от корки до корки.
   А «Ульяновская правда» с каждым новым выпуском все больше и больше нагоняла страх на подписчиков. Похоже, народ совсем обезумел: пьянство, грабежи, разбои, воровство, кражи, изнасилования. Вышло специальное обращение властей по поводу замены на дверях замков димитровградского производства, которые, как оказалось, легко открывались гвоздем.
   Приближалось «веселенькое» время, когда народ массово стал менять входные двери из древесно-волокнистых плит на металлические. При замене своей я обнаружил, что у меня вместо наружной двери стояла межкомнатная. Эту дверь можно было пробить ударом кулака. И я подозреваю, что такие двери стояли у многих. По внешнему виду их невозможно было отличить от входных, и поэтому строители не особо раздумывали: что было в наличии, то и ставили.
   В начале ноября в заводские цеха и, соответственно, к нам поступило обращение коллектива Научно-производственного объединения «Марс» к советским и партийным органам Ульяновской области: «Резко возросла преступность. Люди потеряли покой и дома, и на работе. Вы освободили по амнистии из тюрем массу заключенных, которые терроризируют город». И т. д. и т. п. Заканчивалось обращение призывом ко всем трудовым коллективам области сброситься по пять рублей на одного работающего для финансирования милиции на борьбу с преступностью. Конечно, все мы были за.
   В магазинах практически ничего уже не было. На многие продукты были введены талоны. И тут до меня дошло: «Ты же на случай голода не сделал никаких запасов». Картины блокадного Ленинграда всплывали в моей голове. Побежал по магазинам. Кроме гороха, перловки и пшена, на полках уже ничего не было. Купил я этого добра в общей сложности килограммов пятьдесят. Благо, голодать не пришлось, и все эти запасы в течение нескольких лет служили источником питания пищевой моли.
   А по «Базе заказчика» дело шло к провалу. Я попросил начальника управления перевести на объект еще одну бригаду штукатуров-маляров. В бригаде, которую мне перевели, бригадиром был грузин и одним из её членов дагестанец. Трудно сейчас представить, чтобы представители этих народов трудились на такой специальности. Правда, в следующем году на работу из отпусков они не вышли. Дагестанца я больше не видел, а грузина встречал. Года через два на улице кто-то сигналит и сигналит. Оглядываюсь – никого нет. Слышу: «Константин Евгеньевич! Константин Евгеньевич!» Присмотрелся: этот парень сидит за рулем большущего «Мерседеса». «Привет, – говорю. – Смотрю, не бедствуешь». «Крутимся», – отвечает.
   Провел я бригадира по объекту.
   – Все это надо сделать до двадцатого декабря!
   – Сделаем. Только достаньте мне талон на магнитофон.
   А в это время все на заводе только и жили разговорами о магнитофонах. Завод отправил в Германию металлические стеллажи и получил несколько сотен магнитофонов малазийской сборки. Подошел к начальнику управления: «Нельзя ли такому-то организовать магнитофон?» Он замахал руками и ногами: «Ты что! Их сам директор делит». Пошел к заместителю директора по строительству, он был инициатором работы на этом объекте.
   – Так, мол, и так, – объясняю. – Нужен магнитофон.
   – Нет-нет, – говорит. – Не могу ничем помочь.
   Я был уже в дверях, когда услышал: «Хорошо. Свой отдаю». Вышел со мной в приемную: «Маша, отдай ему талон на магнитофон». Грузин от счастья светился. Но, надо признать, работу выполнил на отлично.
   Худо-бедно сдали мы в срок эти объекты, и больше на этой базе я никогда не был.
   В начале 1990 года по заводу поползли слухи, что скоро грянут большие перемены. В это время на базе Управления оборудования авиационного комплекса мы прокладывали рельсовые пути под козловой кран. Конечно, масштабы далеко не те, что на базе строительного треста. Попадались вскрытые контейнеры, ящики, но порядка было гораздо больше.
   И вот здесь меня, как говорится, бес попутал. Как-то начальник участка говорит мне: «Константин Евгеньевич, я знаю, Вы баню строите. А здесь есть шаровые краны. Принести Вам?» И вместо того, чтобы отказаться, я сказал: «Принеси». И вот уже столько лет я, как увижу этот шаровый кран, вспоминаю свою слабость.
   Постепенно перезнакомился со всем руководством Управления оборудованием.
   – Что это у вас так много одинаковых ящиков? – спрашиваю одного.
   – Мы знаем слабые места оборудования и для того, чтобы в случае поломки каждый раз не ездить за ними на завод – изготовитель, заказываем лишние комплекты. Если на заводе что-нибудь ломается, то мы снимаем необходимую деталь и отдаем им.
   Однажды присутствовал при разговоре о командировках.
   – А не могу ли я поехать от вас на Дальний Восток? – спрашиваю.
   – Хоть в Америку. Лишь бы мы оттуда что-нибудь получали.
   – А из Благовещенска вы что-то получаете? – загорелся я.
   Порылся он в бумагах: «Нет. А впрочем, подожди. Недалеко от Благовещенска есть небольшой городок Новобурейск. Мы оттуда получаем кран – балки». Я этот разговор запомнил.
   А тут началась череда выборов, я был ошарашен их итогом. Во втором туре юрист из НПО «Марс» выиграла у директора знаменитого на всю страну оборонного предприятия. В уме не укладывалось: «До чего довели народ».
   В начале апреля на заводе появился новый директор. До этого он работал на Ташкентском авиационном заводе. И началась у нас перетрубация. А я в это время надумал съездить в Благовещенск. Получил от начальника управления согласие, что исчезну на недельку. Оформил в Управлении оборудования командировку, получил командировочные, купил билет через Москву на самолет. Его цена была приблизительно такой же, как и двадцать лет назад. «Какой мне привести отчет?» – спросил я начальника отдела подъемно-транспортного оборудования. Он подумал: «Привези узлы крепления кран-балок на железнодорожной платформе». На всякий случай в карман положил перочинный нож. Если на родине Ленина такой беспредел, то представляю, что творится в Благовещенске. Он всегда был «шебутным» городом.
   В аэропорту Ульяновска увидел незнакомый предмет – металлоискатель. Перед его проходом все металлические предметы кладешь на столик, а после забираешь. В Ульяновске на мой нож никто не обратил внимания. А в Москве парень, который стоял у этой конструкции, спросил: «А зачем вам нож?» «Ты че, не понимаешь, – сказал я. – Как же мужик без ножа? Бутылку открыть, закуску нарезать». «Ну да, правильно». Он, конечно, знал, что бутылку «Столичной» или «Пшеничной» без ножа не откроешь: они заделывались картонными пробками. Правда, видел спецов, которые их открывали зубами.
   В Благовещенск прилетел поздно вечером. В гостинице «Амур», которая в мою бытность была одна на город, мест не было. «Иди по набережной вдоль Амура, увидишь новую гостиницу», – посоветовали мне.
   У нас вся набережная сияла, а в Китае темнота, как будто там и жизни нет. Несколько раз попадались стайки пацанов: обрывки фраз, интонации – непонятно почему, но как-то напрягали.
   В новой гостинице мест тоже не было. Разрешили пересидеть ночь в кресле. Ночью решил прогуляться по городу. Амур был еще подо льдом, от него несло холодом, а я приехал одетый по-европейски. Не успел сделать и сотни шагов, как с противоположной стороны площади раздался истошный крик. Решил вернуться назад – от греха подальше – еще поймаю приключение.
   Утром пошел в район, где мы жили. Шел – и не узнавал город. На месте нашего двухквартирного дома стояла панельная пятиэтажка. А дом друга сохранился. Хозяин давно умер, его жена встретила меня очень приветливо. Оставил вещи и пошел бродить по своему району. Зашел на завод «Амурский металлист», где главным конструктором работал мой отец. Там я почувствовал себя звездой: ко мне подходили и подходили люди, расспрашивали об отце, желали ему здоровья. Об отце очень много говорили хорошего.
   Зашел в библиотеку медицинского института, где работала мама, передал ее сослуживцам от нее привет и наилучшие пожелания. Встретил знакомого. Я его замучил вопросами обо всем. Вдруг вижу: навстречу нам идет молодой парень, высокий, крепкий, как скала. Мой собеседник, как мне показалось, чуть присел. Подошел: «Костя?» Только по интонации и манере говорить узнал я его: «Шараборин!» Обнял он меня, по лицу слезы текут: «Костя, это ты!» Он был младше меня лет на десять. Бывает так в жизни: привязался он ко мне, ходил за мной, как собачонка. При расставании снова обнял меня. Когда он отошел, мой собеседник спросил: «Ты знаешь, кто он такой?» «Как не знать?» – удивился я и назвал его фамилию. «Он первый бандит, – вразумил меня собеседник. – А ты – Шараборин. Его уже тысячу лет так не зовут». И так бывает в жизни.
   Сарафанное радио быстро разнесло весть о моем приезде. Уже следующим вечером собрались у моего одноклассника, пришли школьные товарищи и дворовые приятели. Все было хорошо. Но быстро выпили все, что было, а купить что-то дополнительно было невозможно. Пришлось употреблять всякие самодельные алкогольные напитки. Никогда я не испытывал такой злости к борцам за трезвость: наказали нормальных людей, которые пьют редко и только по поводу. А синюшникам все эти запреты по боку: водки нет – пьют самогон; нет самогона – пьют денатурат; нет денатурата – пьют одеколон и т. д.
   Немного об одноклассниках. В год моего выпуска в нашей школе было два одиннадцатых класса. Один полностью состоял из девочек, а во втором было всего шесть парней. В нашем районе парням не принято было учиться. Кто не попадал в тюрьму, шел работать на завод «Амурский металлист», на спиртзавод, мельницу, в грузовой порт, на кондитерскую фабрику, судоремонтный завод. Я все жизнь благодарен учителям за то, что у них хватило терпения дотянуть меня до одиннадцатого класса. Поздно ночью возвращался в дом, где остановился, зашел в переулок. До калитки оставалось метров пятьдесят. Вижу: на лавочке сидят два парня. Подхожу к ним, пьяненький, благодушненький. «Ребята, вы чьих будете?» Молчание. Потом один амбал говорит: «Скажи „спасибо“, мужик, что мы не в кондиции. А то мы бы тебе точно глаз на жо… натянули». Вот это да! Мне угрожают в родном районе. Потом дошло: какой же он родной, я уехал отсюда двадцать пять лет назад. Утром еле встал: мутит, тошнит, в животе бурлит, а ехать надо. Проходя мимо злополучной лавочки, вспомнил: в мое время в этом доме жил жестокий бандит. Были эти парни связаны с этим домом или нет, кто знает?
   Доехал до автовокзала, купил билет до Новобурейска. Ехать больше двухсот километров. В пути понемногу оклемался.
   Пошел на механический завод, оформили мне пропуск. В приемной получил отметку в командировочной справке и пошел в конструкторский отдел. Захожу к начальнику: «Мол, так и так, приехал оттуда-то. Мне нужны узлы крепления кран-балок на железнодорожных платформах. Посмотрел он на меня, как на ненормального: «И ты из-за этого приехал?» «Понимаешь, – говорю, – я сам из Благовещенска. Приехал товарищей повидать. Была такая возможность». «А я тебя знаю, – удивил он меня. – Ты играл за Амурский «Металлист»?» Я тоже узнал его: он играл против меня защитника. Несколько раз здорово въезжал мне в ноги. Долго мы с ним говорили. Он мне рассказал, что происходило с футболом за эти четверть века, как сложилась судьба многих моих товарищей.
   Подготовили мне документацию. Пошли мы с ним в приемную директора отмечать командировку. «Константин, – сказал он мне, – тебе на сколько дней оформить пребывание у нас?» Меня и осенило: это же шанс съездить повидаться с армейским другом. «Если можно, давай на три дня». Оформили мне командировку. И простились мы с ним, понимая, что никогда больше не увидимся.
   При расставании он спросил меня: «А ты помнишь ту игру?» Разве ее забудешь! Именно она определила всю мою дальнейшую жизнь. Объясню почему. На следующий день после игры мне надо было с утра идти на призывную комиссию. Я не помню счет игры, но то ли с радости, то ли с горести, в ожидании поезда наша команда напилась вдрызг. Я не пил: отец отпускал меня под гарантию тренера, что я воздержусь от употребления спиртного. Команда всю ночь шаталась по вагону, возникали какие-то конфликты, разборки, ни о каком сне и речи не могло быть. С вокзала заскочил домой, переоделся – и на комиссию. Буквально за неделю до комиссии я сдал экзамены и был зачислен в Благовещенский филиал Хабаровского политехнического института. С учетом того, что мне до девятнадцати лет оставалось еще полгода, я был уверен на сто процентов, что получу отсрочку от армии. И я в состоянии возбуждения после бессонной ночи попер: «Вы зачем меня сюда пригласили?! До девятнадцати мне далеко. Я зачислен в институт. Не имеете права меня призывать!» И так далее в этом же роде. Закончил я свою речь словами: «Служить не пойду! Пусть служат медведи!» Я ощущал себя победителем. Бедненький, глупенький Буратино! «Ну это наглость», – сказал один из членов приемной комиссии, а сидящая немного в стороне пожилая женщина, похожая на серенькую маленькую мышку, вылила на меня ушат ледяной воды: «В прошлом году вы поступили в институт и оставили его, а отсрочка дается только один раз». Откуда она узнала? Я учился в Новосибирском инженерно-строительном институте. Но где Новосибирск и где Благовещенск? Недооценил я военкомат. Если бы я знал, что отсрочка дается один раз, я прикинулся бы овечкой: «Родненькие, дайте мне еще один шанс… Подвело здоровье… Как хочется учиться…» А вместо этого я предложил служить медведям.
   Конечно, все можно было переиграть. Достаточно было попросить отца, чтобы он переговорил со своим закадычным другом детства, директором завода «Амурский металлист», и тот бы решил этот вопрос вмиг. Но я не захотел ничего менять: что получилось, то и получилось. И никогда об этом не пожалел.
   Съездил в Константиновку к своему армейскому другу. Улетал из Благовещенска в день Ленинского коммунистического субботника. Был теплый, редкий для города безветренный день. В ожидании посадки я сидел на лавочке и наблюдал, как персонал аэропорта подметает прилегающую территорию. Помню, сколько эти субботники нервов отнимали, пока уговоришь рабочих выйти поработать.
   Прилетел домой, оформил отчет о командировке, работаю. А где-то через две недели начальник подал заявление на расчет. Я был уверен, что эту должность предложат мне, а мне так не хотелось, поэтому искал аргументы, чтобы убедительно отказаться. Но мне не предложили. Взяли со стороны начальника передвижной механизированной колонны треста «Сельхозстрой». Он оказался очень ценным для начальства человеком. Да и мне помог решить один животрепещущий вопрос. Уже потом на каком-то мероприятии мне по пьяни открыли глаза: «Такие, как Вы, Константин Евгеньевич, сейчас не нужны. Ушло Ваше время».
   В начале мая в ближайшем к моему дому продуктовом магазине №27 затеяли какую-то реконструкцию, которая, как на ладони, была видна с балкона. Пробили в стене отверстие, обрамили его металлическим уголком, установили металлический притвор, затащили внутрь несколько больших металлических баков. Для чего? Но вскоре все стало ясно. Пиво в массы. Каждое утро привозили цистерну пива и сливали ее в баки. А у притвора уже стояла приличная толпа. Я знал, что в моем народе много дураков, но их количество меня озадачило. Пиво продавалось навынос в любую тару. В основном использовались трехлитровые банки и металлические бидоны. Кто-то покупал пиво и уходил, а многие с этой банкой шли на территорию средней школы №17 и там, на травке, в тени тополей, по кругу опустошали ее. А куда еще было идти? Все приподъездные лавочки жильцы разбили еще до этого пивного беспредела: спать стало невозможно, на этих лавочках ночь-полночь гоготала молодежь.
   Вскоре процесс реализации пива взяли под контроль несколько парней спортивного вида. Хочешь купить банку без очереди – гони три рубля и спокойно покупай. Когда не было желающих отовариться без очереди, эти ребята позволяли продвигаться и основному потоку. Порой появлялись борцы за справедливость, но с ними разговор был короткий. Иногда с шумом и гамом подкатывала милиция – парни растворялись, уезжала – все становилось, как и прежде.
   А близлежащие к пивнушке подъезды превратились в отхожие места. Злость меня взяла. Ну, думаю: «Проучу». Хотел собрать схему с понижающим до двенадцати вольт трансформатором и через выпрямитель проводом подключить к батарее. Но одумался. Механизм действия тока при прикосновении рукой понятен. А какое действие окажет ток, когда он пойдет по струе мочи, – это вопрос. Еще убьешь кого-нибудь. И отказался я от этой затеи. Придумали другой способ.
   Поехали мы, человек пятнадцать жителей ближайших к пивнушке подъездов, к председателю райсовета. До этого он работал на заводе технологом – вал отрицания всего прежнего вынес его на руководство районом.
   – Уберите пивнушку, – заклинали мы. – Житья нет!
   – Не могу, – говорит. – У нас теперь свобода предпринимательства.
   – Ну хорошо, свобода, – так поставьте сортиры!
   – Переговорю с владельцем этого заведения, – заверил он.
   Конечно, никто ничего не построил. Еще полтора года длилась эта вакханалия. А меня атаковали мои друзья-товарищи: «Евгеньич, давай кооператив. Будем с нуля под ключ делать коттеджи». Действительно, людей можно было подобрать любых специальностей. Не просто людей, а надежных, хорошо знающих дело. Заманчиво было. Но подумал – подумал я своим умишком: «Кое в чем у тебя упертый характер. Не лезь ты в это дело!»
   В августе совершил первый полет ТУ-204, собранный на нашем заводе. А в сентябре была создана авиакомпания «Волга-Днепр». Сколько было шума, эмоций! Главная цель компании – получение валютного дохода для УАПК.
   Ввиду того, что строительные тресты стали брать гораздо меньше сборного железобетона, заводы стали массово изготавливать железобетонные панели для строительства индивидуальных гаражей. Землю под их строительство выделяли на окраинах Нового города. Любой желающий мог заказать гараж. Мы развернулись по полной. Никогда нам так легко не давалось выполнение плана.
   В середине января девяносто первого года встретил бывшего начальника управления. Он весь сиял. «Знаешь, Константин, – сказал он, – я сейчас имею возможность каждый день покупать на рынке парное мясо».
   А вслед за директором на завод валом повалили ташкентцы. Первые заняли все ключевые должности, а за ними потянулась и «простые смертные», но все они именовались высококвалифицированными специалистами. Это звание давало право на внеочередное получение квартиры. Предварительно новый директор продавил на конференции трудового коллектива поправку в коллективный договор, чтобы пятьдесят процентов распределяемого жилья отдавалось высококвалифицированным специалистам. Местные забеспокоились: уже чувствовалось, что бесплатному получению жилья приходит конец, а здесь эти пришельцы. Наши даже стали заселяться в недостроенные дома, лишь бы застолбить квартиру.
   Можно понять, почему авиастроительные должности достались ташкенцам, но даже руководящие строительные места тоже получили они. И заместителем по строительству, и начальником управления капитального строительства стали ташкентцы, заняли они и другие «тепленькие» места.
   Еще до приезда зама мы отделали ему шикарную трехкомнатную квартиру, а через несколько месяцев начали строить большую дачу в престижном садовом товариществе. Приехал он – бай и бай высокомерный. В общем, пуп земли. Откуда у него такие повадки?
   Директор же заставил себя уважать по-крупному. Ему выделили дом с земельным участком в заповедной зоне на улице Ленина, в трехстах метрах от дома, где жила семья Ульяновых. Мы этот дом перестроили и произвели по высшему классу отделку, соответствующую тому времени.
   А времена наступали интересные. Я бы охарактеризовал этот период как «растащиловка». Проводились совещания, ставились задачи, произносились речи, но во главу угла ставилась мысль, как бы что урвать: машину бетона туда, машину раствора сюда, поставить рабочих на какое-то собственное строительство, сварганить на дармовщинку гараж, дачку, отремонтировать квартиру.
   Ко всем этим делам меня не допускали. Ими вплотную занимались начальник управления и главный инженер, а я крутился на производственных объектах. Иногда доходил до бешенства: что-нибудь запланируешь – бах! – без предупреждения сняли рабочих, послали на какой-то спецобъект.
   Наше управление все больше и больше втягивалось в работу непосредственно на заводе. Мы были переименованы в управление «Реконструкции, технического перевооружения и капитального ремонта», и сулило это нам впереди большие проблемы.
   А директор вел борьбу за преобразование нашего государственного предприятия в акционерное общество. И победил. В конце ноября Борис Николаевич подписал постановление «О преобразовании государственного предприятия УАПК в акционерное общество «Авиастар».
   Все-таки люди с юга более поэтичные, чем мы. Разве можно сравнить название «Авиастар» с каким-то «Ульяновским авиационно-промышленным комплексом имени Устинова»?
   На заводе была группа людей, которая протестовала против акционирования. Они говорили, что эта процедура незаконна, криком кричали, что поспешное акционирование чревато для нас катастрофой. Но кто их слушал!
   Я не самолетостроитель и не знаю, почему так получилось. Я просто констатирую факты. От производства самолетов АН-124 отказались в девяносто втором году. Причина – не потянем. Ничего страшного. Завалим страну Ту-204. Машины будем передавать авиакомпаниям в лизинг. А здесь такая удача! Директор привез контракт с фирмой Роллс-Ройс. Установим на наш самолет английские двигатели и завоюем мир. Почему-то сорвалось. Подвернулась египетская фирма «Като-Ароматик». Ее хозяин – миллиардер Камаль – будет нас финансировать. Тоже не вышло. На очереди всплыл Китай с его необъятным рынком. И здесь не получилось. Семнадцать лет шла бодяга с этим самолетом! В конце концов он устарел и стал никому не нужен.
   А потом появился ИЛ– 476 «Д». И вот уже тринадцать лет носятся с этим самолетом, а толку нет. Для справки. Его протопип – ИЛ-76 – Ташкентский завод изготавливал по пятьдесят штук в год.
   За прошедшие тридцать лет в городе перестали существовать: «Завод тяжелых и уникальных станков», «Комета», «Искра», «Радиоламповый завод», «Электробытприбор», «Контактор», «Центр микроэлектроники». Были ликвидированы три высших военных училища: танковое, связи, техническое.
   Существует устойчивое мнение, что Москва специально «гнобила» Ульяновск. Ульяновы – это Ленин. А Владимира Ильича необходимо из памяти народной искоренить.
   У меня же возникла проблема: стало некуда девать деньги. С середины девяностого года я стал приносить домой по тысяче – тысяче двести рублей ежемесячно, а тратить их было не на что: полки магазинов были пусты. Кроме этого, я еще располагал «стеклянной» валютой. Ежемесячно каждый совершеннолетний мог приобрести бутылку водки: у меня на антресолях было больше полсотни бутылок этого добра.
   Для любознательных привожу стоимость поллитровки к рублю. Осенью девяносто первого года на садовом участке я делал колодец из железобетонных колец. Для того, чтобы опустить их в яму, мне потребовался автокран. Поехал в районный центр, который располагался в пятнадцати километрах от моего участка, поймал автокран. Крановщик уже отработал день и ехал в гараж. Он согласился поработать у меня за две поллитровки. Вспахать ли участок, привезти ли дров, навоз – расчет был только водкой: деньгами не брали.
   Летом 1991 года нашу пуританскую страну ошарашила книга «Эммануэль». Захоперщиком выступило агентство «Дайджест», одними из соучредителей которого были наши белорусские братья. В городе, даже в самом «затрапезном» киоске, продавалось это чтиво.
   И в июне этого же года произошло событие, которое меня озадачило. Как обычно, я отправился на очередной футбольный матч между командами «Старт» и «Терек» Грозный. Поведение зрителей произвело на меня удручающее впечатление, зрители как будто одновременно сошли с ума: со всех сторон звучал мат, молодежь хором скандировала непристойности в адрес игроков противостоящей нам команды, после игры то там, то там возникали потасовки. Но даже тогда нельзя было предугадать, что будет твориться через несколько лет. Некоторые из детей, с которыми мой сын учился, играл в хоккей или просто жил по соседству, стали рэкетирами, карточными шулерами, наркоманами, наркоторговцами. Однако хочется отметить, что они по-прежнему уважительно и доброжелательно относились ко мне: здоровались, обращались исключительно «дядя Костя». И все-таки с горечью признаю: как в наши головы радио и телевидение, кинофильмы и книги ни вбивали «разумное, доброе, вечное» – все оказалось лишь пшиком.
   Второго января девяносто второго года с утра я пошел в продуктовый магазин. В нем царила какая-то «придавленная» обстановка, вдоль прилавков стояли растерянные продавцы. Мне показалось, что из-за дверей кабинета заведующего слышались рыдания. Уходила эпоха… В этом походе я первый раз в жизни купил копченую колбасу и растворимый кофе. До этого копченую колбасу мы привозили из Тольятти. Отцу ее продавали как участнику войны.
   Вот жизнь началась! Никакого блата в магазинах больше не надо. Имей только деньги, а их к тому времени скопилось предостаточно. Правда, я никогда особо не заморачивался насчет дефицита. Не было копченой колбасы, кофе, джинсов, ну и ладно. Разве это важно?! Кстати, в горячо любимых в народе «Докторской» и «Любительской» колбасах доля мяса составляла девяносто пять процентов.
   В девяностом или девяносто первом году в Москве открылся первый «Макдональдс». Стыдно было смотреть на молодых москвичей, внуков победителей, которые как будто вчера послезали с деревьев.
   А девятого января, благодаря своему пропуску со звездой, я попал на встречу Бориса Николаевича с коллективом завода. Речь он держал со стапеля «Руслана», точно Понтий Пилат.
   – Хотите Горячева губернатором?
   – Хотим! – возопил народ.
   – Хорошо. Я подписываю указ прямо сейчас!
   – Ура! – разнеслось по цеху.
   Небольшая группа подняла транспарант «Отмените незаконное акционирование», но Борис Николаевич на это не отреагировал. В конце марта состоялось первое собрание доморощенных акционеров. Оно проходило с большой помпой. В перерыве нас, несколько сот человек, бесплатно накормили изысканным обедом. Вел собрание заместитель генерального по кадрам, в недалеком прошлом Первый секретарь райкома партии. Как живописно он описывал прелести акционирования! Как лихо оперировал терминами – акции, дивиденды! Напророчил нам такое счастливое будущее! Меня так и норовило спросить: во время обучения в советской партшколе параллельно заочно не учился ли он в ЦРУ? Да струхнул: выгонят же с работы. Но один герой нашелся. Вышел на трибуну и, обращаясь к директору, сказал: «Вы думаете, что, становясь независимым и полным хозяином на заводе, денежки все так же будете сосать от государства? Глубоко заблуждаетесь!» На это никто не обратил внимания.
   А в середине июня этого же года проштрафился главный инженер нашего управления и вынужден был уйти. Ташкентцев, желающих занять это место, не нашлось, и поэтому должность предложили мне. Прошел я собеседование у главного инженера «Авиастара» и был назначен главным инженером СМУ-745.
   И надо же было такому случиться, что в первую ночь моего инженерства на нашей базе погиб сторож. Во время дежурства он изготавливал гаражные ворота. Неправильно закрепил заготовку в токарном станке, и его убило. Утром приехала комиссия: прокуратура, милиция и наши, из отдела техники безопасности. Ко мне никаких претензий. За все отдувался начальник управления. Я стоял в сторонке и помалкивал, а на следующий день пошел к заместителю главного инженера по технике безопасности. Суровый он был человек, всю жизнь проработавший непосредственно на строительстве самолетов и по старости лет списанный на технику безопасности. Говорю ему: «Комиссия сделала неправильное заключение: все сварочные работы выполнены в нижнем положении, а он один не мог перекантовать ворота. С ним еще был кто-то». «Ты что, самый умный? Тебе что, больше всех надо? Ты хочешь здесь работать?» «Хочу», – заверил я его. «Вот иди работать и помалкивай!» «Понял». Человека все равно не вернешь, оправдывал я себя.
   А наше СМУ выполняло всё больше опасных работ. Эта мелочевка очень мало стоила в денежном выражении, и для того, чтобы выполнить план, надо было постоянно подгонять рабочих, что было чревато травмами. И здесь, надо признать, «бай» оказался вменяемым человеком. Мне удалось его убедить, что при такой структуре работ нашему управлению желательно выдавать месячные планы не в денежном выражении, а в нормо-часах под табельную численность. Я в основном напирал на то, что это в его интересах. И мне стало гораздо проще работать, так как накрутить нормо-часы значительно легче, чем деньги. Это позволяло тщательней подготавливаться к опасным работам и, не торопясь, выполнять их.
   Но это новшество вскоре проявилось в другой плоскости. Начальники участков быстро смекнули, что к чему, и стали хитрить. Например, ставится задача покрасить металлоконструкции на высоте тридцать метров, и составляется смета на сооружение трубчатых лесов на всю высоту. Это очень трудоемкая работа, а старший прораб заказывает автовышку и покраску делает за один день. А нормо-часы, естественно, берет как бы с использованием лесов. Я первое время попробовал было с этим бороться. А потом подумал: «Зачем?» В принципе, этот вариант меня устраивал.
   Постепенно возникла еще одна проблема. На авиационном заводе строители – люди третьего сорта. Руководители двух первых сортов постоянно предъявляли нам претензии. Претензии собирались и ставились на контроль специально созданным отделом. В случае срыва сроков устранения замечаний, инженерно-технические работники нашего управления лишались премии. Вот здесь приходилось крутиться! В то время премия была большим довеском к окладу. И в этом случае начальник нам помогал. Его можно было убедить все незакрытые талоны перенести на следующий месяц, что он и делал одним росчерком пера.
   Уже к началу лета улетучилась эйфория, что теперь все можно купить. Запасы денег закончились, а цены на продукты стремительно убегали от зарплаты. Но моя семья не бедствовала. Я нашел нишу, из которой можно было пополнять денежный запас. В конце весны частникам разрешили заниматься сбором и сдачей черных и цветных металлов. Первые три месяца расчет производился через сберкассу, а потом наличными. Сдал – и сразу же в приемном пункте получил деньги. Я занимался сбором только цветных металлов: меди, свинца, алюминия. По роду своей работы я хорошо представлял, что и где можно подобрать. Почти все свободное время посвящал этому занятию. Я так и говорил домашним: «Поехал на металл». Подъезжал на машине к какому-нибудь пустырю и обшаривал близлежащую территорию.
   Сначала металл принимал только один приемный пункт – бывший государственный «Вторцветмет». Но через несколько месяцев таких пунктов появилось немерено. Народ обезумел. В первые же месяцы со всех трубопроводов, которые шли от ТЭЦ к Новому городу, сняли верхние алюминиевые листы, так называемую «окожучку». Во время своих походов я находил кучи припрятанных листов, горы алюминиевых труб от поливочных агрегатов, которые летом использовались для полива колхозных полей. От таких находок я бежал сломя голову: если засекут – враз убьют как нежелательного свидетеля.
   А как досталось садовым товариществам! Те из них, которые поскупились на содержание сторожей, тщетно взывали к властям, чтобы их защитили от произвола. Через два-три года многие из них прекратили свое существование.
   Ну а верх безумства – это снятие чугунных крышек с канализационных и водопроводных колодцев. Снимали на территории школ, детских садов, пешеходных тротуаров. Власти, было, попробовали ставить новые, но их моментально снимали. Со временем все эти колодцы перекрыли бетонными блинами.
   Я в погоне за металлом, надо признать, обнаглел. Однажды близко подошел к забору зоны: завыла сирена. Бегут ко мне двое и овчарка с ними. Как говорится, повязали меня: один идет спереди, другой с собакой сзади. А я, грязный, в рабочей одежде, с рюкзаком на спине с «добычей».
   – Ребята, – говорю. – Я работал с «девяткой». Я хорошо знаю и называю по имени – отчеству начальника колонии и еще нескольких офицеров. Мне стыдно предстать перед ними в таком виде.
   – Ну ты, отец, даешь!
   Остановились.
   – А что делать? – говорю. – Жить-то надо.
   – Хорошо. Уходи. Только больше в охранной зоне не появляйся.
   – Спасибо, ребята. Больше ни ногой!
   Неожиданно открыл для себя «золотую жилу». Собирая металл вдоль заводского забора, я заметил, как в десяти метрах передо мной через забор перелетел какой-то предмет. Подошел, развернул вощеную бумагу, а там кусок красной меди. Так я стал наказывать воришек. Но приходилось держать ухо востро. Если засекут, то точно могли прибить.
   А на приемном пункте «Вторцветмета» я стал своим человеком. Заезжал на весы, мастер указывал место, где мне разгружаться. За мной не было никакого контроля. С некоторых пор приемщица, которая взвешивала автомашины по прибытии и после разгрузки, стала постоянно жаловаться мне на ее тяжелую жизнь, как у нее все плохо: у дочери жизнь не складывается, внуку скоро идти в армию. Я, конечно, поддакивал, сочувствовал. А как-то раз она говорит мне: «Можно я буду завышать вес привозимого металла и вы будете часть полученных денег отдавать мне?» Конечно, я согласился. Как не порадеть «родному человечку»! А где-то через пару месяцев подруливает ко мне главный инженер «Вторцветмета»:
   – Не желаете стать у нас уполномоченным по сдаче цветных металлов?
   – Как это понимать? – поинтересовался я.
   – По деревням мы будем собирать металл и оформлять его на вас. Не пожалеете.
   «Заманчиво, – прикинул я. – Но очень уж нагло».
   – Нет. Я не готов для такого дела.
   – Зря, зря, – попенял он мне. – Вы бы не пожалели.
   Постепенно я перетаскал медь и свинец и стал собирать алюминий и аккумуляторы. Аккумуляторы от больших тракторов весили больше пятидесяти килограммов. Наломаешься, пока его загрузишь в машину. Вот так я добывал деньги.
   По основной работе тоже приходилось крутиться. Надо признать, новый директор и многие приехавшие с ним оказались деятельными людьми. Директор приобрел американский клепательный комплекс «Дженкор», станок для обработки больших алюминиевых заготовок в трех плоскостях французской фирмы «Форест». Мы для них делали очень сложные фундаменты.
   Все везде рушилось, а мы в подсобном хозяйстве «Зенит» строили коровник, скотоубойный цех. Принимали активное участие в строительстве громадного корпуса окраски самолетов. Работали в цехах по производству товаров народного потребления – морозильных камер «Симбирск» и мебельного гарнитура «Гиацинт».
   При этом очень много времени занимала работа с бумагами. В начале квартала в каждой бригаде я проводил инструктаж по технике безопасности. Все рабочие должны были расписаться в специальном журнале. На каждую опасную работу необходимо было выдать наряд – допуск. При переводе рабочих с объекта на объект – снова инструктаж. И еще много – много чего. А по-другому нельзя: вдруг что-то случится, а у тебя упущения в оформлении бумаг. Ничего хорошего мне это не сулило.
   Летом девяносто четвертого года сын закончил среднюю школу. До призыва в армию оставался год. Я хорошо помнил, как был рад, что в восьмидесятом году сыну было три года. Крутили, крутили хвосты афганцам и, наконец, ушли оттуда. Все хорошо, но началась какая-то возня в Чечне, которая у меня вызывала определенные опасения. Мне надо было сделать все, чтобы сын поступил в институт в этом же году, но я видел его профессиональным хоккеистом, поэтому отправил в Пензу.
   В начале осени иду в гараж, навстречу бежит знакомый. Глаза, как оловянные. Пронесся мимо меня.
   – Привет, – в затылок окликнул я его.
   Остановился. Повернулся ко мне:
   – Привет.
   – Ты куда несешься? – поинтересовался я.
   – Проблема. Я сына устроил служить в нашу дивизию. Ходят слухи, что их отправят в Чечню. Хочу договориться перевести его куда-нибудь.
   Тогда многие устраивали своих детей в эту дивизию. Как – никак около дома. В декабре сын приехал на несколько дней домой. «Папа, – вразумил он меня. – Только те хоккеисты живут хорошо, кто достигает самых вершин». И решили мы с ним закончить с профессиональным хоккеем. На следующий год он поступил в институт.
   Никогда не смогу понять, как Ельцин мог допустить, что штурмовать Грозный послали мальчишек? Что этот солдатенок может сделать, когда стреляют в спину из подворотни?
   В начале двухтысячных в городе установили памятные доски погибшим в Афганистане и Чечне. По Афганистану ничего сказать не могу. А по погибшим в Чечне узнал о каждом, кто он и откуда родом. Подавляющее большинство мальчишек из сельской местности. С их образованием поступить в институт трудно, блата в верхах нет, хитрить не обучены – одна дорога в армию.
   А жить становилось все труднее. Задержка с выдачей зарплат была повсеместно. Некоторые учителя Ульяновска объявляли голодовку, правда, продолжали учить детей, а голодали в свободное от работы время.
   В марте на Новый город нагрянул десант молодых людей с мешками денег. Везде запестрели вывески «Купим акции «Авиастара». Что интересно, у этих ребят был реестр держателей акций. И обрадованный народ валом повалил чуть ли не задарма избавляться от этих бумажек. Пришел, показал паспорт, ребятки сверили с реестром – и моментальный расчет. Обобрали народ, как туземцев за стеклянные бусы.
   В девяносто пятом году дочь закончила Педагогический институт, по специальности «Учитель русского языка и литературы» и устроилась на работу. Помню, как в свое время мы переживали, что ей при поступлении не хватило баллов, чтобы учиться на юридическом. Кем бы она была? А хороший репетитор всегда имеет кусок хлеба, да еще с маслом.
   В октябре этого года два строительных управления и управление производственно-технологической комплектации слили в одно управление СМУ-745. Образовался большой избыток разного рода начальников. Меня перевели заместителем начальника по подготовке производства, а на мое место назначили одного из бывших начальников. «Хорошо бы на этой должности дотянуть до пенсии», – думал я. Но реально для меня мало что изменилось. Новый главный инженер не особо рвался перехватить у меня свою работу.
   В начале девяносто шестого года волею судеб я попал на собрание народно-патриотического фронта, где «закоперщиками» были члены КПРФ, и мало-помалу втянулся в избирательную команду Зюганова. Могу констатировать: агитационные кампании за Ельцина и Зюганова отличались, как небо от земли. У организаторов кампании за Ельцина чувствовалась бульдожья хватка. У них все было схвачено, все продумано до мелочей. Все почтовые ящики в подъездах были завалены агитационными писульками. Приведу некоторые из них: талоны на мясо, сливочное масло, спиртное, мыло, стиральные средства и т. д. Обращение к молодежи: «Ты получил возможность делать все, что хочешь. Ты оделся в кожу. Ты пьешь «Пепси» и «Кока-Колу». Голосуй за Ельцина, не то снова будешь пить «Буратино»! Обращение к комсомольцам и членам КПСС: «В случае победы Зюганова, всем срочно явиться в горкомы и райкомы и заплатить членские взносы за все годы». Кажется, глупость, а наш бухгалтер, солидная женщина, сокрушалась: «А вдруг это правда?» Партийная организация нашего управления в девяносто первом году развалилась. Как ее члены радовались, что они наконец избавились от обязанности платить членские взносы! И, конечно, вершина агитации – это газета «Не дай бог». Она была еженедельная, шестистраничная, большого формата, цветная печать, тираж десять миллионов. Распространялась во всех регионах России. Помню, когда ее читаешь, мурашки бегут по телу. Что же будет с нами, если победит Зюганов? Главный редактор – Леонид Милославский. Интересно: кто он, откуда и где сейчас? Отпечатано в ЕС. «Комсомолка» тоже подсуетилась. В последнем перед выборами номере выдала такой «Апокалипсис», что в жилах кровь стыла. Больше эту газетенку в руки я никогда не брал.
   А в стане народно – патриотических сил в основном велись пустопорожние разговоры. Самые активные умничали, предлагали бесконечные планы, а реально ничего не делалось.
   Задержки по зарплате продолжали расти. И народ закипел. Второго сентября 1995 года двадцатитысячная толпа работников «Авиастара» двинулась перекрывать мост через Волгу. Шли молча. Во всю ширину дороги. Иногда раздавался оглушительный рев: «Денег!», «Зарплату!» Милиция вначале было суетилась, а потом исчезла. Областные власти встретили колонну у входа на мост. Шесть часов народ стоял перед мостом. После этого события жить стало полегче: зарплату стали давать хоть и частями, но ежемесячно.
   В моей жизни тоже произошло изменение. В начале августа 1996 года главный инженер управления уволился, и мне предложили занять эту должность. Все вернулось на круги своя: я снова влез в этот хомут. Начальник управления был татарин из Средней Азии. Он хотя меня и недолюбливал, но терпел.
   В девяносто седьмом году, к восьмидесятилетию ВОСР, народно-патриотические силы жаждали взять реванш за поражение на выборах. И я начал активно участвовать в этом мероприятии.
   В начале марта на очередном собрании акционеров бывшие Первый секретарь райкома и секретарь парткома завода сместили в свое время пригревшего их директора и стали управлять АО «Авиастар» сами. Основное дело, которое они провернули, состояло в том, что самолетостроительное производство, которое входило в АО «Авиастар», было выделено в Закрытое акционерное общество – ЗАО «Авиастар – СП». Полтора десятка человек, которые попали в это общество, получили все, а все остальные, которые остались в АО «Авиастар», остались ни с чем.
   В начале августа сын перевелся в один из московских институтов и параллельно с учебой устроился на работу.
   Вторая половина года прошла в бесконечных собраниях, резолюциях, воззваниях: «Под суд Ельцина, Горбачева, Черномырдина, Чубайса! Готовьтесь к Всероссийской политической забастовке и походу на Москву! Красное знамя победы на Кремль!» и т. д.
   В начале сентября в наш город прибыл генерал Лев Яковлевич Рохлин. Вот кто спасет Россию! Но власть вместо того, чтобы испугаться, вконец обнаглела. Только в начале декабря было подано тепло в производственные корпуса и административные помещения ЗАО «Авиастар».
   В девяносто седьмом году на телевидении появилась программа «Евроньюз». Насмотревшись ее, я высунулся на очередном собрании: «А в Европе люди не пишут никаких обращений к властям, а массово выходят на улицы». Но эта тема не нашла понимания.
   В это время я активно посещал и собрания коммунистов. Осталось их порядка тридцати человек. Большинство были рабочие, несколько человек из низшего звена ИТР, двое учителей. На собраниях в основном велись пустопорожние разговоры. Когда в конце девяностых на заводе началось забастовочное движение, коммунисты отмежевались от забастовочного комитета. Поэтому я отошел от патриотических и коммунистических дел.
   Встретили девяносто восьмой год. На работе все было серо и буднично. Постепенно мы превращались в ремонтно-строительное управление. Многие помещения требовали ремонта. В инженерном корпусе отпала необходимость во многих лабораториях, и мы их переделывали под бытовые и офисные. И в производственных цехах многое рушилось.
   В этом году сын стал на ноги и перестал нуждаться в моей поддержке: я перестал заниматься сбором металлолома. Здорово он (металлолом) меня выручил! Сын через несколько лет купил квартиру и стал москвичом. Наконец-то рухнул столб идиотизма, когда простой смертный не мог претендовать на достойную жизнь в Москве.
   А я возомнил себе, что могу стать спасителем «Авиастара». На всех собраниях трудового коллектива, профсоюзных конференциях, собраниях акционеров я прорывался на трибуну, с которой произносил вдохновенные речи о том, что нас может спасти только процедура банкротства нашего градообразующего предприятия. Только признание нас банкротами даст возможность снова стать государственным предприятием, и тогда государство будет обязано обеспечивать нас заказами. Но увы! Я оказался неубедительным оратором, а на горизонте уже маячила моя льготная пенсия. Только бы дотянуть! Глядишь, не выгонят.
   К марту девяносто девятого года задержка по зарплате достигла семи месяцев. Победу Владимира Владимировича Путина я воспринял двояко. Как преемник Ельцина, он в экономическом плане ничего менять не будет – это ясно. С другой стороны, видно, что он жесткий мужик. Может, закончит войну в Чечне. Вот это его знаменитое: «Всех, кто с оружием по горным пещерам, – разгоним и уничтожим».
   Сын закончил институт.
   На губернаторских выборах мы здорово лопухнулись. Мы – инициативная группа – опубликовали обращение к избирателям Ульяновской области. Приведу основной абзац: «Всем должно быть ясно, что командующий 58 армией генерал-лейтенант Шаманов Владимир Анатольевич претендует на пост Главы администрации Ульяновской области с согласия, а скорее всего, и по совету Верховного главнокомандующего, которым по Конституции является Президент России В. В. Путин». Я так до сих пор и не понял, кто эту дурь нам вбил в головы. Впереди было четыре года кошмара. В начале две тысячи первого года рабочие производства окончательной сборки выступили с предложением к работникам завода начать забастовку. Они создали забастовочный комитет, в заседаниях которого я тоже принимал участие.

   Одна из прокламаций, которую написал этот парень. Если не ошибаюсь, его звали Валера.

   Я старался убедить комитетчиков не зацикливаться на «отдайте нам зарплату», а требовать банкротства. Когда мы вплотную стали заниматься подготовкой забастовки, выяснилось, что законно провести ее не так-то просто. Для ее объявления надо было пройти массу предусмотренных законом процедур. И главным организатором в этом деле стал парень, по профессии сборщик-клепальщик. Слушая его речи на митингах, все диву давались – так убедительно и вдохновенно он говорил.
   В начале апреля на многотысячном митинге была принята резолюция в адрес Путина В. В., Касьянова М. М., Селезнева Г. Н., Шаманова В. А. с требованием провести выездное заседание Правительства на территории предприятия под председательством Президента РФ.
   Но с настоящей забастовкой ничего не получилось. Митинговать внутри завода народ выходил, а чтобы полностью прекратить работу, выйти на улицы города, – на это массы не удалось сподвигнуть.
   В начале осени съездил на разведку в районный пенсионный фонд, там узнал, что при оформлении льготной пенсии часто возникают проблемы. И начал я собирать подтверждающие документы. А на работе претензии от цеховиков нарастали как снежные ком. Туда переводишь людей, сюда – все сумбурно. Очень боялся получить перед пенсией тяжелый несчастный случай на производстве.
   И вот наступил две тысячи второй год. Состояние души – как перед дембелем. На заводе справку о вредном стаже я получил довольно быстро, а для подтверждения вредности работы на стройке мне пришлось побегать. И когда в пенсионном фонде подбили все бабки, оказалось, что для выхода на пенсию в 2002 году мне не хватает пяти месяцев вредного стажа. Я стал перед дилеммой: продолжаю работать главным инженером и на пенсию ухожу в 2003 году или перехожу на работу по так называемому второму списку и, дорабатывая пять месяцев, ухожу в 2002 году. И принял я решение уйти с должности главного инженера: не хотелось дополнительно год отвечать за людей.
   Но все-таки главная причина моего ухода была связана с кровельными работами. На всех корпусах, как главного, так и вспомогательных, крыши были выполнены из рулонных материалов на битумной мастике, которая разогревалась в котлах, стоящих на земле, насосами подавалась на крышу и развозилась на ней мотороллерами. А с 2001 года мы стали использовать вместо рубероида рубемаст, который разогревался открытым огнем газовой горелки непосредственно на кровле. В этом случае после окончания работ на крыше должен был оставаться на семь часов дежурный со средствами пожаротушения и надежной телефонной связью с пожарной частью. Однако заводские начальники отказывались выставлять дежурных. Я вынужден был обратиться с кляузой к командиру пожарного отряда, в результате их заставили это делать.
   Но все равно было тревожно. Верхний слой кровли Главного корпуса должен был защищен слоем гравия. В свое время строители эту защиту не сделали, и тысячи квадратных метров кровли осталось без защиты. Если бы произошло возгорание, да еще при сильном ветре, – это была бы катастрофа.
   В конце апреля я подал заявление, и с первого мая 2002 года был переведен прорабом на участок кровельных работ нашего управления. Не работая ни дня, я ушел в очередной отпуск, по окончании которого пошел к начальнику.
   – Ты же понимаешь, что в моем возрасте опасно работать прорабом. Если что случится, зачем мне на старости лет по судам таскаться? Распорядись, чтобы в табель мне ставили восьмерки, а мою зарплату используй, как считаешь нужным.
   Не сразу нашли мы с ним взаимопонимание, но в конце концов я его убедил. Так и закончилась моя трудовая деятельность.

   Моя кляуза

   В конце октября я получил в первый раз пенсию, и составляла она одну тысячу восемьсот пятьдесят рублей. Иногда говорю сам себе: «Удачно получилось, что в свое время у тебя хватило ума на садовом участке построить большой дом, выкопать колодец, соорудить баню, построить бассейн, небольшую теплицу». Часть территории использовал под огород, а всю остальную засадил газонной травой. Места хватило всем: и нам с женой, и семье дочери, и семье сына, когда они приезжали из Москвы, и сестре из Тольятти. Занимался рыбной ловлей, с ружьем гонялся по болотам за утками, по посадкам собирал подберезовики, держал небольшую пасеку, выращивал помидорчики, огурчики.
   В две тысячи шестом году вместе с родной сестрой в последний раз съездил в Донбасс. В Торезе еще были живы многие родственники. Каждый день приходилось досыта выпивать. Я даже не ожидал от себя такой прыти.
   На один день съездил в Луганск. Нашел свой дом; в мое время его назвали «Домом специалистов». Во дворе встретил подружку детства. Она поведала о судьбе каждого из моих дворовых приятелей. Гордость Луганска – «Тепловозостроительный завод имени Великой Октябрьской революции» – приказал долго жить. Сам город очень грязный, запущенный, да и Торез тоже. А вот Донецк, наоборот, «цветет и пахнет».
   В две тысячи десятом году, опять же вместе с сестрой, слетал к друзьям в Благовещенск. Из уличных приятелей почти все умерли. Встретился со своими школьными товарищами. Девчонки все такие же. При расставании сказали: «Если еще надумаешь приехать, то в ближайшие 3—5 лет, а позже не надо».
   В две тысячи одиннадцатом году на 65-летие сын подарил мне «Рено-Логан». Я продал свою «четверку» за 60 тысяч и на эти деньги поставил коронки на верхний ряд зубов.
   В этом же году, не торгуясь, продали квартиру в Новом городе. Сын добавил денег, и мы купили просторную трехкомнатную квартиру в небольшом клубном доме с автономным отоплением недалеко от Волги. Основной причиной переезда было желание жить рядом с семьей дочери. Ну а две другие более прозаические. Первая: начиная с осени 2008 года ООО «Полигон» начало забирать бытовые отходы из мусороприемных камер подъездов около пяти часов утра – начало каждого дня превращалось в пытку, потому что от производимого грохота невозможно было спать. Вторая: наш дом был расположен близко от промзоны, и при юго-западном ветре впору было надевать противогаз: дышать было нечем.
   В ноябре две тысячи тринадцатого года я съездил в Симферополь к моему армейскому другу Рудику Акопяну на его 70-летний юбилей. На обратном пути в одном купе со мной ехало двое довольно молодых украинцев. Они между собой по-русски вели разговор о проблемах украинского языка. Когда они узнали, что я еду из Ульяновска, почувствовал неприкрытую враждебность по отношению к себе. Потом они стали поносить Азарова. «Ребята, – сказал я им, – недавно слушал выступление Азарова в Раде. Он говорил по-украински». И тут они взбесились: «Засунул бы он в задницу свой язык с таким украинским! Да он такой, да он сякой!» В общем, кацап! Мне стало страшно. Сошли они в Днепропетровске. «Слава Богу! – подумал я. – Точно бы ночью задушили».
   В две тысячи шестнадцатом году по квоте, бесплатно, сделал операцию по замене тазобедренного сустава. А шарнир-то этот стоит 300 тысяч рублей. Спасибо Владимиру Владимировичу за подарок!
   Я всегда боялся дня двадцатого марта – и, видимо, не зря. В это день в две тысячи двадцатом году я лёг в областную больницу с пневмонией. Свободных мест в отделении не было, но т.к. я попал туда по блату, мне определили место в коридоре, в аккурат напротив туалета. В нашем отделении лечилось порядка сорока человек, две трети из них составляли мужчины. И на всю эту ораву один унитаз. Женщины вечером сходили по своим надобностям – и притихли до утра. А мужчины всю ночь шастали. Вот когда я реально понял, что такое аденомы да простатиты. К утру я уже по шарканью ног узнавал, кто из какой палаты бредет. Через трое суток меня перевели в палату. Через 12 дней выписали с эпикризом, в котором было написано, что рентген показал незначительные улучшения в легком.
   А здесь началось: коронавирус, падение цен на нефть, доллар стал стоить восемьдесят рублей. Мне прибавили пенсию, и стала она пятнадцать тысяч пятьсот четыре рубля с копейками.
   Мы живем недалеко от центра города, рядом с пересечением улиц Кирова, Минаева и Железной дивизии. Через этот перекресток проходит почти весь пассажирский транспорт города. Я каждый день имею возможность наблюдать за происходящим. В основном весь поток пассажиров перевозят маршрутки, наполняемость трамваев мизерная. Меня поразило то, что в период пандемии, даже в самые напряженные дни, около половины пассажиров маршруток были без масок.

   Полвека вместе

   Все мои познания о Европе ограничились каналом «Евроньюз». А мне всегда хотелось побродить по европейским странам, пообщаться с простыми людьми, попробовать понять, какие они, прикинуть их уровень зарплат, цены на продукты питания и лекарства, узнать, сколько они платят за квартиру, сколько я буду у них стоить со своими двумястами долларами. Очень интересно было бы узнать об их отношении к взяткам. Из своего как прямого, так и косвенного опыта знаю, что у нас в стране за взятку можно решить любой вопрос.
   Все откладывал, откладывал, а сейчас уже боюсь ехать. Как бы не уподобиться «господину из Сан-Франциско».
   Будь неладен он, этот Covid 19! Перевернул всю жизнь! И очень туманным видится будущее. Но мы с женой стараемся не унывать, т.к. уповаем на милость Божию и надеемся на лучшее.

Ради детей и внуков и стоит жить

На этом и заканчиваю.

Моя жизнь при советах и без Константин Костерин

МОЯ ЖИЗНЬ ПРИ СОВЕТАХ И БЕЗ

Моя жизнь при советах и без

Константин Костерин