Коллектив авторов
#торшерная_терапия 2. Человек на острие желания

Предисловие

   Иногда кажется: боль не превозмочь, и это конец. Пока через неё не открываются новые смыслы и возможности.
   Иногда кажется: всё идёт чётко по плану. Пока не оказываешься на краю – и планы летят в тартарары.
   А может, туда им и дорога?
   Иногда ищешь ответы на неверно заданные вопросы, и желания расходятся с реальностью. Или реальность с желаниями – с какой стороны посмотреть.
   Надежда, упорство, вера озаряют светом путь к исполнению задуманного. Ложь, уныние, обида пожирают тропу к мечте жарким пламенем.
   Примерьте на себя разные жизненные ситуации героев этой книги. Что выбирают они: ярко жить вопреки или украдкой сожалеть о несбывшейся жизни, сидя в кресле под старым торшером?
   Ответы вы найдёте на страницах книги-перевёртыша. Такой же, как и вся наша жизнь.

Что приводит к исполнению желаний?

Хорошенько подумай, чего ты хочешь, задай вопрос и открой на случайной странице. Ответом будет слово под знаком с названием рассказа.

Тина Баева. Фонтанка

   – Халфен! Халфе-е-ен!
   – Ты кого зовёшь?
   – Мам, нуты чего! Это великан, он придумал наш мир. У него есть борода, и живёт он в деревне, где много цветов. Там пахнет сладкими булками и конфетами.
   – Поняла. Интересно, он добрый или злой?
   Последний вопрос задаю уже сама себе. После разговора с дочерью мой мир освещается тонкой, но яркой полоской света из-под двери в зефирную реальность. Там по сахарным облакам скачут единороги, в каждом доме спит пушистая розовая лама, а все люди умеют друг с другом разговаривать.
   Пытаюсь вспомнить, когда эта дверь для меня закрылась. На щёку ледяной каплей плюёт дождь, как девять лет назад. Пытаюсь сдержать царапающий спину холод – воспоминания пришли без разрешения, как это обычно бывает…
   Я мчусь вдоль Фонтанки, отбивая каблуками ритм предновогоднего настроения. Нет, стучат каблуки кого-то другого. Я двигаюсь будто на воздушной подушке, которая наполнена не газом, а предвкушением. Скоро Новый год, и мы проведем его вместе. Банально, но для счастья так мало надо.
   – Привет, прости, что опоздала, заболталась с начальником. Ну что, к тебе? До Гостинки или до Московского пойдём? – перекатывается в голове звон колокольчиков.
   – Еся, слушай… – Это же надо было придумать такое странное сокращение для Елены, но приятнее я ничего в своей жизни не слышала.
   – Ага, – пытаюсь разглядеть в темноте, куда он смотрит.
   – Давай сегодня не поедем ко мне.
   Кажется, Фонтанка вышла из берегов и перелилась мне прямо за шиворот своим грязным колючим потоком.
   – Да, конечно. Тяжёлый день на работе или с Пухом договорился встретиться? – пытаюсь выбрать самую безопасную для себя причину.
   – Нет, давай ты сегодня к себе домой поедешь, а я к себе. Хочешь, провожу тебя до вокзала?
   – Сначала объясни. В чём дело. – Все колокольчики онемели, слышно только, как кровь приливает к вискам.
   – Понимаешь, я не чувствую к тебе то, что хотел бы чувствовать. Это неправильно. Ты очень хорошая. Я так не хочу.
   Фонтанка хлынула из глаз обжигающим ледяным водопадом, утащив меня на самое дно.
   – Ясно. Тогда не провожай, – пронзаю каблуками воздушную подушку.
   Вколачиваю подошву в гранит, как альпинист вбивает крюк в скалу, – только бы не сорваться вниз.
   Убегаю от этих глупо-виноватых глаз, посеребрённых сединой чёрных волос и бескрайнего чувства одиночества. В очередной раз ошиблась. Сдала свою душу в ломбард, чтобы выкупить её за «Ты очень хорошая».
   – Больше никогда! – стук захлопнувшейся двери.
   Потом была медленная реабилитация, будто бы после перелома, когда мышцы приходится заново приучать к ходьбе. Только я училась заново жить. Целых два года пыталась понять, что интересно именно мне. И какая она – Я.
   Потом ещё год училась себя любить, так же целеустремлённо, как того парня с сединой. А через месяц узнала, что такое любовь без жертвенности. Когда незачем растворяться в жизни другого человека, а можно просто обняться и сохранить своё течение, как грузинские реки Белая и Чёрная Арагви. Спустя год в этом потоке появился ещё один яркий и звонкий ручеёк со своим мощным течением.
   – Мам, ты чего зависла?
   – Всё хорошо, котик, задумалась. Можно взять тебя за руку?
   Смахнула льдинку со щеки, грею пальцы в крошечной ручке.
   Благодарю Фонтанку за то, что я смогла выплыть. Смогла начать путь в сторону двери к зефирной реальности, где можно просто жить.

Василиса Долина. Жизнь, или Чек-лист достижений

   Выписывать все дела на листочек и вычёркивать их по мере исполнения – этому Серёжу научила мама. Они жили вдвоём, она много работала, поэтому часто уходила, пока он спал. Но каждое утро его ждала обязательная записка:
   «Доброе утро, сынок.
   Включи чайник и иди умывайся.
   Потом налей кипяток в чашку на столе, там уже заварка и сахар.
   Яичница в сковороде – подогрей.
   В 7:45 выходи из дома, иди в школу.
   Когда вернёшься, подогрей борщ (он в маленькой кастрюле в холодильнике).
   Налей в тарелку, добавь сметану.
   Кушай и садись за уроки.
   Я приду вечером, приготовим ужин».
   Возвращаясь с работы, мама всегда целовала Серёжу и проверяла список: всё ли вычеркнуто. Скоро он и сам приучился все планы на день записывать в специальный блокнотик. Ему нравилось видеть, сколько всего проделано и сколько ещё предстоит.
   Уроки Серёжа иногда делал на спор сам с собой. Распишет, сколько минут должен потратить на математику, русский и другие предметы, ставит будильник – и вперёд. Так он быстро приучился ни на что не отвлекаться, когда занят делом. И полноценно отдыхать в свободное время, гуляя с друзьями или играя в приставку.
   Когда мама серьёзно заболела, она всё твердила:
   – Не переживай, сынуль. Я пока тебя оставить не могу. У меня ещё не все дела вычеркнуты.
   Ушла она спустя неделю после его восемнадцатилетия. Врачи удивлялись, как она так долго прожила, а Сергей знал. Не могла мама уйти, не сделав все дела. Вот и ему оставила чёткий план:
   «Серёженька!
   Когда меня не станет, ты сразу позвони соседке, тёте Любе. Потом в скорую и милицию. Они расскажут тебе, как дальше действовать. Запиши всё.
   Платье, косынку, тапочки я приготовила. Найдёшь в моём шкафу– левая створка, самый нижний ящик.
   Насчет поминок я уже договорилась, тётя Люба тебе всё расскажет, деньги я ей оставила.
   А теперь о главном.
   Не убивайся по мне сильно, поплачь немного и успокойся. Мне теперь не больно. Я в лучшем месте и ухожу с лёгким сердцем, потому что всему тебя научила. И дождалась твоего совершеннолетия – квартиру не отнимут, в приют не заберут. Правда, денег скопить много не вышло.
   Поэтому переведись в институте на вечернее отделение.
   Найди работу на утро.
   Если что, тётя Люба обещала помочь – к своему сыну курьером устроить.
   Ну, ты у меня мальчик сообразительный, справишься.
   Не стой на месте, расти, делай карьеру.
   Учись хорошо. Обязательно получи диплом.
   Найди жену. Красивую, умную, добрую. Чтоб любила тебя.
   Живите счастливо, и пусть у вас будут детки, доченька и сыночек.
   Как бы я хотела всё это увидеть… Прости меня, сынуля.
   Будь счастлив, мой дорогой. И помни, что я приглядываю за тобой и очень люблю. Мама».
//-- * * * --//
   «Не убиваться
   Перевестись
   Найти работу».
   Это было первое, что записал в свой блокнот Сергей после трёх дней сплошного тумана и слёз. Мама оставила ему план действий. Нужно ему следовать. Так он и поступит.
   Его быстро перевели на вечернее отделение.
   Тётя Люба помогла с работой. Но долго Сергей там не задержался, потому что блокнот пополнился новыми целями:
   «Карьера
   Машина
   Жена».
   Простые и чёткие задачи самому себе, которые он расписал для достижения больших целей, не давали скатиться в пучину отчаяния и дикого одиночества, разрывавших его изнутри.
   К моменту окончания университета он уже занимал немаленькую должность в крупном автосалоне. Очень этим гордился и понимал, что секрет прост: минимум эмоций и чёткое следование плану.
   Его не любили коллеги, но ценили руководители. Потому что, хотя Сергей не был командным игроком, он чётко знал, как добиться своего. Поэтому ему доверяли самые сложные сделки, которые приносили большие деньги компании.
   Единственное, с чем никак не выходило, – это цель «Жена». Мама писала, она должна быть красивая, умная и добрая. Пока Сергею не везло. Все красивые оказывались или глупыми, или стервами, добрые – часто недалёкими, а умные – совсем не симпатичными. Но на защите диплома он познакомился с девушкой из параллельной группы. На Юлю с обожанием смотрели все – и парни, и девушки, и даже преподаватели. Сергей понял, что поиски закончены, и перешёл в наступление.
   Он так красиво ухаживал, что Юля даже не догадывалась: она – просто очередное достижение из списка. Сама влюбилась без памяти и быстро согласилась выйти замуж. И только через месяц-два после свадьбы поняла, что никаких романтических чувств со стороны Сергея нет. Он не стал относиться хуже или пропадать где-то с друзьями. Нет. Оставался хорошим, заботливым мужем, вот только все его действия походили на автоматические. Как будто живёшь с внимательным роботом. А у робота есть чёткий список дел, который делает из него человека. И следующим пунктом этого списка значится дочка.
   У Юли не хватало сил уйти – уж очень любила и надеялась своим теплом и добротой разрушить неприступную крепость, которой он отгородился от всех. Когда Юля с замиранием сердца передавала Сергею на руки их Иришку, новоиспечённый папа посмотрел на дочь, кивнул, а потом произнёс:
   – Прекрасно. Теперь сын.
   Всю свою невостребованную любовь Юля перенесла на детей. Так и жили. Сергей превращал желания семьи в свои цели:

   • Купить новую кроватку
   • Поехать в отпуск
   • Найти хорошего логопеда для Ирины
   • Определить Илью в сад
   • Открыть второй офис
   • Купить Юле машину
   – и вычёркивал их по мере достижения. А Юля тихонько поддерживала видимость семьи.
//-- * * * --//
   – Папа, нам надо встретиться. Милане уже семь месяцев, а ты так и не видел её.
   – Ты же знаешь, я работаю.
   – Да-да, помню. У тебя великая цель – подарить внучке квартиру. Но ты даже не видел виновницу своих стараний!
   – Ирина, я обязательно приеду к вам, но позже.
   – Поздно! – рявкнула дочка в телефон. Дверь распахнулась, и в кабинет Сергея влетела Ира с малышкой на руках.
   Сергей вскочил со своего кресла, удивлённо глядя на дочь.
   – Вот, Милаша, познакомься. Это твой дедушка-достигатор Серёжа. – Ирина вручила крошечную девочку своему отцу.
   Сергей взял внучку, посмотрел на неё и вдруг замер. Огромные синие глазищи взирали на него спокойно и сосредоточенно. Девочка подняла пухлую ручку, тронула его за нос, потом за щёку и вдруг улыбнулась – широкой беззубой улыбкой, полной радости и счастья. И в этот момент Сергею показалось, что внутри у него что-то треснуло. Он невольно улыбнулся в ответ, хотя делал это редко. Только если того требовала Цель.
   Крошка подняла вторую ладошку, аккуратно дотронулась до лба деда и вдруг прижалась к нему. Сергей глубоко вздохнул и почувствовал её сладкий запах. Голова закружилась. Он плюхнулся в кресло, отодвинул рабочий ноутбук, посадил Милану прямо на стол и стал внимательно её разглядывать.
   Ирина тем временем отчитывалась:
   – Уже ест прикорм. Больше всего нравится чернослив. Перевернулась в три месяца, села недавно. Уже пытается вставать. Спит вот не очень хорошо…
   Сергей вполуха слушал дочь, не сводя взгляда с внучки. Что-то ужасно тёплое разливалось внутри, смешиваясь с панической мыслью: «Сколько всего я пропустил, слепо следуя своим спискам? Запах, улыбки, первые шаги, синяки, друзья, победы. Сколько мне? Уже пятьдесят два, а я не знаю, что такое счастье. Только цели. Только достижения. Которые даже радости не приносят…»
   Из задумчивости его вывела Ирина. Она долго копалась в сумке, потом с радостным возгласом вытащила блокнот. Бухнула его на стол. Перелистала страницы. Схватила первую попавшуюся ручку и что-то отметила. Сергей бросил взгляд на страницу и вздрогнул, прочитав:

   «• Познакомить Милашу с папой».

Татьяна Феденко. «Эх, были бы у меня ноги…»

   Она распахнула шкаф, сжирающий половину комнаты, чтобы протиснуть на забитую полку свежекупленные джинсы. Штаны пробивались с трудом – вредничали, но упёртая девушка упорно не сдавалась.
   – Оспаде, почему шкаф не резиновый? – фыркала под нос. – Не лезет!
   Полка обрушилась. На полу образовалась груда из десятка забытых портков, которые отличались друг от друга полутонами, сантиметрами покороче, моделями пошире. Куча разноцветных маек с похожими принтами беспорядочно повисла на голове и, накрыв плечи, недвусмысленно намекнула: «Не к добру».
   – Оспаде!
   Нет, её нельзя назвать искусствоведом, просто обновляла образы почти каждую неделю, так за пару лет оказалось, что некуда складывать брендовое барахло. Глубокий шкаф задыхался, между слоями одежды не осталось и молекулы воздуха, казалось, что хранитель вещей скрипел на хозяйку недобрыми словами. Ни разу не надетые, давно забытые тряпки сильно давили на стенки, натирали до оргалитовых мозолей. А каждое утро разочарованная девушка произносила:
   – Абсолютно нечего надеть.
   Что-то вышло из моды, что-то маловато, что-то отложено на потом. «Может, удастся вывести пятнышко». Жирная сельдь тогда предательски капнула на самое видное место. Безбашенная авантюристка учила подруг правильно закусывать водку. Так аппетитно показывала, что у зрителей слюни текли, а у демонстраторки способа «заправляться по-мужски» спускался вдоль позвоночника приятный жар.
   Сотрапезницы зарубили фокус с брутальным алкоголем. Они привычно лакомились дамским брютом и позорили симпатию к сорокаградусным: «Как вообще приличная девушка может заказать у наглаженного официанта водку? Срамота! Язык не повернётся в изысканном ресторане произнести это слово». Несмотря на разногласия, вечер всё равно прошёл весело – умела героиня сглаживать конфликт и переводить нелепые ситуации в шутку.
   Она берегла каждую шмотку, связанную с жизненной историей. Жалко выкидывать, вещи недешёвые и клёвые, на них уходило две трети зарплаты рядового админа.
   – Надеюсь, скоро клёши вернутся в моду, пусть полежат.
   Вчера подруга позвала на рок-концерт. Прикид для танцпола вышел в разы дороже билета. А ведь в её забытый богом городок в кои-то веки приехала столичная труппа с «Мастером и Маргаритой», да еще крутили в 3D «Аватар».
   Но на все эти прелести жизни денег не осталось. Что ж тут поделаешь, зарплата, как и шкаф, не резиновая. Везде не успеть, приходится выбирать: больше шмоток и меньше развлечений или посещать все премьеры, гонять по миру в одних трусах, ещё и без оборок.
   Из груди вырвался рык:
   – A-а, ну почему? Что я не так делаю? – Страдалица плюхнулась ничком в солёные горошины истерии. – Ну ладно, рок-концерт так рок-концерт. – Джинсы из последней коллекции и брендовая майка-алкоголичка с люминесцентно пугающим черепом во всю грудь отлично подходят под атмосферу жёсткого хеви-метала. Можно дико рычать, трясти длинными кудрями и, топая конверсами, растопыривать пальцы в танце. – Заодно и стресс сниму.
   – Милая, остановись! – казалось ей, именно так прокричал покалеченный шкаф. – Может, тебе реально свалить куда-нибудь, а я передохну? Возьми уже отпуск и кати на море.
   – А туфли для ресторана, а шляпа с широкими полями, а грубые ботинки в горы? Ты думаешь, я буду на каждый завтрак ходить в одном и том же?
   – Ну-у, с таким успехом тебе пляжный песок и жгучее солнце не увидеть никогда. Будешь отдыхать на булыжниках у бабушки в деревне и грызть кириешки вместо кокоса.
   – С чего ты взял, деревянный? – Обида отозвалась в сердце.
   Почему бы не выбрать объектом для стенаний родной шкаф? С ним-то легко можно поделиться сокровенной мечтой – своей мечтой, а не той эстетикой времени, что навязывают глянцевые журналы или федеральные каналы. Подруги засмеют, а придуманная дискуссия с неодушевлённым предметом точно останется в секрете.
   – Пойми, глупая, кому нужны твои наряды, кроме тебя? – снимая с локтей повисшие вещи и утирая ими слёзы, продолжала она озвучивать скрип шкафа. – Торчишь дома, как таракан, охраняя своё богатство, да эти мерзкие насекомые хотя бы из квартиры в квартиру перебираются. Что ты вообще видела, кроме витрин и бутиков? Вот как тебя вытравить подальше?
   – Ха! Мне ещё старый шкаф будет указывать, где счастье искать! – Воображаемая перепалка с мебелью бабушкиных времён стала раздуваться конкретно, но раз дала спектаклю волю, актрису уже не остановить.
   – Верно, деточка, говоришь, я стар, теперь ещё и инвалид без полки. Помню, мамка твоя обо мне получше заботилась. Приедет из отпуска, держа ручную кладь, как выигрышный билет «Спортлото», загорелая такая, глаза счастьем пылают, – и давай красочные фотографии рассматривать, улыбаться, в ящик их аккуратно складывать. У неё и была-то всего одна пара обуви, одна пара брюк, пара носков. Всё! Не стыдилась в люди выходить в одном и том же, считала, что главное – чисто и опрятно выглядеть.
   Призадумалась кудрявая:
   – А как же духи и помады, как же лоферы, мокасины, слипоны, худи, свитшоты, бомберы… Сейчас время другое, посыпятся упрёки со стороны ровесников. Не хватит мне на путешествия и развлечения. За всем не угонишься, приходится выбирать.
   – Очнись, модница. Ты можешь заменить меня на комнату-гардероб, а через несколько лет так забьёшь её, что придётся в дом через окно забираться. Сколько ты будешь радоваться новым джинсам? Сходила на концерт и забыла. – В придуманном разговоре со шкафом стала прослеживаться логика.
   – Та-ак, ну давай расшифруй, к чему ты ведёшь, умник?
   – Твои портки стоят дороже, чем «Мастер и Маргарита» с «Аватаром» в 3D, на сдачу ещё можно в аквапарк сходить. Эмоции остаются надолго, а возможно, запомнишь их на всю жизнь. Вон, на плечиках, восемь платьев висят в печали. Они бы и рады пройтись по набережной, поиграть волнами подола, выгореть на лучистом солнце. Иначе для чего сшиты? Лучше бы их выбрали восемь других девчонок.
   – Я не понимаю, ты обиделся, что я тебе полку сломала? Починю. – Хроническая правда укусила за живое, скупщица топовых коллекций давно мысленно отмахивалась от диагноза «шопоголик».
   – Что обижаться, я в своей жизни многое повидал. На мои полки складывали привезённые с моря ракушки. Они нашёптывали волнительные истории и показывали на сияющей глазури диафильмы с разноцветными рыбами, а сувениры из разных концов света раскрывали традиции древних народов.
   – Хм-м, интересно, – вовлеклась в раз говор-игру девушка. – Может быть, ты и прав, но не уверена, что самой обязательно гоняться за впечатлениями. Чем плохо, если ты мне всё и расскажешь? Вон по телеку могу на море посмотреть, передачи всякие есть с рыбами, животными и даже про космос. Не в космос же мне теперь лететь – там тоже можно словить впечатлений, что на всю жизнь запомнятся. Вот джинсы останутся со мной навсегда, а полёт закончится.
   – Вот упрямая! Я тебе о полноценной жизни твержу, а ты про тряпки опять. Да, модные вещи покупать можно, но разве тебе нужны все? Новые коллекции в бутики завозят каждую неделю, возьми базовые вещи, которые хотя бы год или два будут актуальны, сочетай их с красивыми аксессуарами – и всегда будешь на коне. Ты на лошади вообще каталась когда-нибудь? А слонов видела вживую? А с черепахами играла в догонялки? Они, кстати, быстро носятся. Эх, были бы у меня ноги…
   – Да откуда ты знаешь, пустоголовый?
   – Та полка, которая на тебя свалилась, раньше была книжной. Оттуда и знаю, что грецкие орехи на самом деле в зелёной кожуре растут, а не сморщенной коричневой скорлупой покрыты, как те, что на прилавках «Пятёрочек» выложены. Книги и путешествия вообще развивают кругозор, насыщают жизнь, заполняют энергией, удивляют. Просто набивать меня до краёв тряпьём – не очень рационально. Вот не поверю, что тебя могут завлекать только одни наряды. Читай книги, ходи на мастер-классы, музеи и выставки посещай.
   – Ты меня прямо совсем пристыдил. Я в школе книги читала, окончила институт – вышка вообще-то. Откровенно говоря, не очень нравилось учиться.
   – И на этом всё? Баста? Некуда больше стремиться? В школе ты не выбирала – какие уроки дадут, такие и учишь. А как же самой выбрать, что интересно, то и читать? Ты же на танцы ходила, вязала, вышивала, макраме плела, на публике в микрофон без фанеры пела и не скромничала. Где твоя гитара? Помнишь, как в детстве всегда весело было?
   – Помню. Когда мне на эти мастер-классы ходить? Я же работаю. Да они ещё и платные. Откуда деньги брать?
   – Ты работаешь, с зарплаты и бери, не бесплатным же барахлом меня сломала. А ходить на секции в обычные выходные можно или вечером, для длительных путешествий подгадай отпуск. Иначе получается работа-дом-шмотки, дом-работа-новые шмотки?
   – Ладно, уговорил. Но я не потяну кругосветки и острова, виллы и круизы.
   – Разве рядом с виллами нет красивых мест? А как же горящие туры, распродажи авиабилетов? Можно не в сезон забронировать – продлить лето, взять тур осенью, зимой или в сезон дождей, так на порядок дешевле выходит. Там знаешь какие дожди? Пусть и одни кеды у тебя, зато вымочишь их в другом климате, поймёшь, что такое горы и холмы, ощутишь масштаб полей, поорёшь от души, побегаешь не по делам, а в удовольствие, заведёшь новые знакомства. Эх, были бы у меня ноги…
   – Шкаф, я не пойму: ты хочешь сказать, что четверть века я проживала корявую жизнь без крохотной возможности быть счастливой?
   – Новая побрякушка, майка и сандалии сделают тебя счастливой? Да. До нового тренда. Наденешь раз, два, больше не захочешь – они уже старые. Надоели. А эмоции человек проживает. Чувство восторга и ощущение куража не лежат в доступном шкафу, не скомканы в углу полки, не ждут своего счастливого часа, не чахнут. Даже мысль о том, что ты побывала в необычном месте, заставляет мечтать побывать в других местах. И этих мест со своей историей и уникальностью несметное множество.
   Она плюхнулась на колени, обняла свои мягкие хлопковые накопления и ощутила пустоту. Пыталась вспомнить, куда надевала эту майку, водолазку, джоггеры. В мыслях возникали картинки знакомого до каждой потёртости на лавочках парка за соседней панелькой. Здесь в компании пафосных подруг и друзей она прикалывалась над прохожими в бермудах, натянутых практически до ушей. Вспомнилось и то, как они дружно высмеивали безвкусный местный стиль – серые гольфы, заправленные в синие сланцы.
   Ещё представила ту разбитую дорогу в районный супермаркет, стандартный набор: хлеб, молоко, бумажные на вкус сосиски и пельмени по акции. Никаких красных бананов и сочного манго никогда не было в продуктовой корзине.
   Радость оттого, что успела на новую коллекцию любимого бренда, улетучилась в момент. Буквально месяц назад бережно обнимала бежевый крафтовый пакет, торопилась примерить трендовый тренч со штанами-пилотами. Уже тогда не смогла найти свободную вешалку. Уже тогда нужно было задуматься, это и был первый крик: «Остановись, бери пухан из прошлой коллекции и отправляйся на каток!» Но нет же, она заказала дополнительные плечики, да такие, чтобы не только тренч повесить, но и прищипнуть брюки, со стрелками и без.
   Все воспоминания родные, но обыденные. Стандартные грязные сугробы зимой за тротуарами менялись на стандартную зелёную траву в милых одуванчиках летом. Год от года, день за днём, под стать времени менялась картинка, но не менялась девушка в модных джинсах. Забила шкаф до потолка, и ничего увлекательного не происходило.
   На телефоне пропищало уведомление о новом поступлении товара. Палец уверенно смахнул сообщение влево – «удалено» – и нажал на самый нижний номер в списке исходящих:
   – Мамуль, привет. У меня тут внезапно возникло острое желание попутешествовать. Когда у тебя отпуск?

Жанна Зырянова. Утро добрым бывает

   Навязчивый голос пробился сквозь сон: «Да проснись ты уже. Сколько можно спать. Он же уйдёт. И вы опять не встретитесь».
   Я перевернулась на бок, потянулась за телефоном, чтобы посмотреть время. Через десять минут прозвенит будильник. Дочь пойдёт в школу. Раньше неё я выйти не смогу при всём желании.
   Голос в голове снова заворчал: «Раньше и не надо. Выходите вместе. Иди в Сбер, как будто снимать деньги. Он будет там».
   Тихо посмеиваясь и не веря, начинаю одеваться. Выхожу из дома. Иду медленно. Всё происходящее кажется нелепым. Желание повернуть обратно всё растёт. «Я те поверну. Иди давай», – в голосе появились угрожающие нотки.
   Всю дорогу не покидает мысль, что я сошла с ума. Как говорят: если ты разговариваешь с Богом – это нормально. А вот если он с тобой, то это психическое отклонение.
   Дошла. Толкаю дверь. Захожу внутрь. Чувствую себя безмозглой курицей. Пусто. Кроме меня здесь только ветер. Делаю вид, что хочу снять деньги. Вставляю карту. За спиной слышу шаги. Боюсь оглянуться. В голове всплывает имя – Дима. Проносится мысль, что у детей будет красивое отчество. Сразу же одёргиваю себя, напоминаю, что фату повесила в шкаф.
   – Девушка, не поможете?
   Поворачиваю голову и утыкаюсь в дублёнку. Смотрю вверх. Мимоходом отмечаю: чтобы поцеловаться, придётся вставать на цыпочки. Он щёлкает пальцами перед глазами, чтобы привлечь внимание. Золотой ободок вспыхивает на свету. На среднем пальце.
   – Аушки? Что случилось?
   – Девушка, милая, выручайте. Пятьдесят рублей не дадите? – Он нагло разглядывает меня, жадно ощупывая глазами. Снова и снова лапает взглядом.
   – Щас, – захлёбываясь смехом, не могу закончить фразу. «Вот ведь ангел-хранитель у человека. Это же надо – отправил меня денежку ему принести».
   Выходим с новым знакомым из банка. У крыльца новенький «Мерседес» весело мигает фарами. С водительского сиденья подрывается мужчина со словами: «Дмитрий Сергеевич, это она, наша благодетельница?»
   Я перевожу взгляд с одного на другого. Теперь они начинают переглядываться и ржать. Наконец Дима произносит:
   – За стоянку надо заплатить пятьдесят рублей. Они только наличкой берут. А в банкомате купюры по пятьсот, других нет.
   Роюсь в сумочке, пытаюсь найти кошелёк. Выуживаю случайно оказавшийся там полтинник.
   – Я не знаю, как вас благодарить. – Дима берёт мою руку в свою и целует кончики пальцев.
   Я отдёргиваю руку. Его поцелуи обжигают.
   – Сегодня в 19:00 я заеду за вами. Поужинаем?
   Моя рука снова оказывается в плену его лап. Пока я нахожусь под гипнозом его поглаживаний, он успевает выведать и записать мой номер.
   – Ну всё, до вечера. – Он мимолетно целует меня в щёку.
   Уже двенадцать лет мы рассказываем эту историю каждому, кто интересуется: «А как вы познакомились?»

Юлия Башинская. Тёткин шифоньер

   Сентябрь выдался холодным, всё время шли дожди, а отопление не включали. Люба простудилась и сидела дома на больничном. Свою неделю отлучения от работы она проводила в обнимку с коробкой конфет перед телевизором.
   Телевизор и кровать были единственными современными предметами в старой, уютной тёткиной квартире. Всё остальное убранство состояло из громоздкого шифоньера с резьбой, серванта с хрусталём и дивана. Картину дополняли кресло, торшер и часы с маятником.
   Квартира располагалась в старом доме, построенном ещё до войны. В окна единственной комнаты были видны сквер и проезжая часть.
   Люба переселилась в это ветхое жилище полгода назад, почти сразу после смерти тётки, и обосновалась в нем, как будто прожила тут всю жизнь. Немногочисленные тёткины родственники попытались было вмешаться в дело наследования, но она предусмотрительно оформила завещание.
   Родня вынуждена была утереться и успокоиться.
   Иногда приезжали пожить на время экзаменов дальние родственницы-студентки. Люба не могла отказать родне. Ей не жалко, а вместе веселее. Но прагматичным студенткам не нравились размеры жилплощади и присутствие Любы, поэтому они быстро исчезали. Понятное дело, хозяйка ни разу об этом не пожалела.
   Тётя была старшей сестрой покойной матери Любы и совершенно удивительной особой. Женщина элегантная, лёгкая на подъём, острая на язык, с несуразной и захватывающей личной жизнью. Она даже поваром – коком – на корабле плавала несколько раз. Точнее, ходила. Тётку всегда раздражало, когда говорили «плавает».
   – Плавает, Любаша, только кое-что на букву «г», – повторяла она при случае и смеялась.
   Пока тётя была жива, Люба с удовольствием навещала её. У той всегда были наготове пироги, воспоминания и разные причудливые истории для племянницы. На три жизни хватило бы! Если, конечно, это была правда. Любаша сильно в этом сомневалась, но любила тётку и её россказни.
   Ещё у Любы была сводная сестра. После смерти мамы отец быстро женился. В новой ячейке общества практически тут же родилась ещё одна девочка. Назвали ее Вероника. Домашние упростили имя и стали называть девочку Вера. Отец ещё всё шутил, что до комплекта не хватает Надежды.
   Вероника пользовалась всеми привилегиями младшей дочери, тем более что мачеха, как в сказке, не жаловала Любашу. Нет, не подумайте, у девочки всегда было всё необходимое. Но стоило ей получить подарок, как тут же сестрёнка закатывала истерику, а мачеха выразительно смотрела в сторону девочек.
   Тогда отец начинал долго говорить про то, что нужно делиться. Люба терпеливо делилась. Сначала книжками, карандашами и конфетами, а потом – деньгами, которые иногда получала от тётки.
   Девочки повзрослели, а отец умер. Получалось, что Люба была кругом сирота, а Вера только наполовину. Даже больше: у Веры были муж Вадик, дети и мать, а у Любы только Вера и возраст. Тёткина квартира уравновешивала эту жизненную несправедливость.
   Люба уже лежала в постели. Согревшись под одеялом, она сонно думала о своей жизни и о жизни других людей. Сравнение было явно не в пользу Любы. Работа у неё самая обычная – медсестра в детской хирургии, зарплата средняя, рост средний, вес и возраст тоже. Личная жизнь не складывалась, так как Люба попросту не умела её сложить. Шестилетний настырный Ромка из пятой палаты накануне сообщил, что Люба красивая и очень похожа на курочку-гриль, поэтому он, Ромка, женится на ней, когда вырастет. Других претендентов на руку и сердце у Любаши вроде не было. Тех граждан, которые периодически возникали в жизни племянницы, тётка называла «галантерейным отделом» – очевидно, по причине их незначительности и взаимозаменяемости. Выходило как с перчатками: хорошо, если они есть, а если нет, то и обойтись можно. Исключение составлял Костик, друг детства и бывший Любин одноклассник, инженер, увлечённый коллекционированием всякой старины. Тётка его любила за редкую теперь эрудицию, вежливость и деликатность. Она советовала племяннице присмотреться к кандидату, но та и слушать не хотела.
   Свет фар проезжающей машины выхватил на несколько секунд блёклые обои, старинные часы и тёткин шифоньер. Кровать, на которой уже дремала Любаша, несуразным островом современности располагалась в стороне от всего этого истрёпанного советского антуража. Огни улицы отразились в хрустале серванта и вызолотили полуночный циферблат часов с латунным маятником.
   Раздался натужный скрип. Часы собрались по старой памяти пробить полночь, но стихли, и слышно было только уютное тиканье. Любаша завернулась в одеяло, зевнула и всё-таки провалилась в сон. Блаженный покой накрыл комнату.
   Утро ворвалось кавалерийским горном будильника – Люба забыла его отключить накануне. На часах было шесть. Сквер за окном желтел, утопая в тумане. Люба потянулась за халатом и, ловко закутавшись в него прямо под одеялом, стала нашаривать тапки под кроватью.
   Раз уж пришлось подняться так рано, необходимо закрепить эффект. Люба поплелась на кухню. Там она немедленно зажгла все конфорки и поставила чайник на газ.
   В огромной красной кружке дымился горячий кофе с молоком, а в кухне наконец-то стало совсем тепло. Любаша уселась поближе к столу, водрузив ноги на соседнюю табуретку. На столе под стеклянным колпаком лежали остатки вчерашнего пирога с яблоками. Завтрак.
   Совсем скоро утреннее оцепенение покинуло её. Люба, прихватив последний кусок пирога, вернулась в комнату. Включила телевизор и поймала своё отражение в зеркале. Трёхстворчатое трюмо явило миру всё Любино великолепие: халат, торчащие волосы, крутые бока и круглые щёки.
   Любаша нашарила пульт и не глядя нажала кнопку.
   – Любое ваше желание может исполниться! Главное – окружить себя предметами, которые поддержат вашу энергетику! – вещала по одному из каналов красивая ухоженная дама с гладкой причёской, в шёлковом костюме.
   «Энергетика – это ж отрасль промышленности такая…» – подумала Любаша и поднесла ко рту кусок пирога.
   – Старые предметы забирают успех и возможность реализации! – не унималась холёная дама. – Ваши вибрации тонут в вибрациях чужих и старых вещей.
   Люба огляделась вокруг. То, что она жила в окружении старых вещей, её совсем не смущало. Ну, старое и старое. Придет время, заменим при необходимости. В том смысле, что вот она – Люба, а вот он – тёткин шифоньер. Все существуют параллельно.
   – Ваша личная жизнь тоже напрямую зависит от того, какие вещи вас окружают! – Дама резким жестом отсекла сказанное. – На моем марафоне я рекомендую в первую очередь избавиться от хлама! У девочек даже вес лишний уходит!
   – Как интересно! – Журналистка в студии закивала в ответ.
   – Поймите, я делюсь этими знаниями исключительно для баланса энергии во Вселенной! Если бы вы знали…
   Но Люба уже не слушала её. Она изучала своё отражение в трюмо. Теперь всё стало понятно. Чтобы сдвинуть дело с мёртвой точки, нужно повыбрасывать почти всё теткино барахло. Люба закашлялась, подавившись крошками, и посмотрела на фотографию покойной родственницы. С портрета улыбалась худощавая элегантная женщина в седых локонах и с густо накрашенными ресницами.
   «Энергетика, говоришь… Ладно, посмотрим».
   Люба принялась осматриваться. Если сейчас не начать, то не видать ей личной жизни, успехов в карьере и богатства. Приходится признать, что ни один наследный принц ей ещё не попался, а значит, придётся все делать самой. Люба вздохнула.
   Работа предстояла серьёзная. Первые полчаса Люба потратила на альбом с фотографиями. Спохватившись, начала вынимать все вещи из серванта и складывать в кучу.
   Мотиваторша настоятельно рекомендовала разговаривать с каждым предметом и слушать его ответ сердцем. Люба взяла хрустальную сахарницу и спросила:
   – Ну, что делать будем?
   Сахарница не отвечала. По версии дамы из телевизора гранёный анахронизм нужно было незамедлительно отправить на помойку, раз ответа не последовало.
   – А, ладно. Протру всё и соседке отдам. Она давно намекала, – пробормотала Люба.
   С сервантом покончила быстро. Хрусталь стряхнул немного пыли, а книги из небольшой библиотеки выстроились плотными рядами на полке.
   Настал черёд шифоньера. От большей части старых тёткиных пальто, кофточек и остального скарба Люба избавилась практически сразу после похорон. Дальше дело не шло. Как-то и так было хорошо. Теперь придётся довести дело до конца.
   Шкаф был старый, советский, довоенный ещё. Три створки, помутневшее зеркало, множество полок с шуфлядками. Люба провела по нему ладонью. На некоторых деталях виднелись мелкие пропилы жучка-древоточца. Она со скрипом открыла дверцу.
   В нос ударил запах нафталина и духов «Красный мак». Казалось, шкаф сейчас вздохнёт и осядет – так ему надоело стоять столько лет.
   Зазвонил телефон. Люба с облегчением отвлеклась на звонок. Это была сестра.
   – Я зайду, ты же дома всё равно, – по голосу Веры было понятно, что она будет делиться наболевшим.
   – Я уборку делаю.
   Попытка спастись от предстоящей беседы не удалась.
   – Что там у тебя убирать, – буркнула Вера. – Жди, короче.
   Она возникла на пороге через полчаса, и размеренность утра слетела с Любы, как шелуха. Младшая сестра пришла жаловаться. Это был ритуал, в котором Люба играла роль канализационного стока: в следующие час-полтора в нее будут методично сливать проблемы: садик со сбором денег, сверхурочные часы на работе, давка в автобусе и обязательно Вадик.
   – Он опять кредит взял, представляешь? – со злобным задором выдохнула Вера.
   – Зачем? – обречённо спросила Любаша.
   – Я так его и спросила! – продолжала распаляться сестра. – И знаешь, что этот гад ответил? – Вера выдержала театральную паузу: – «Надо!» Так и заявил. Надо, понимаешь, ему!
   Подобные разговоры случались часто, Люба привыкла к ним и научилась терпеть. Главное было вовремя спровадить сестру.
   – Слушай, я ненадолго. Мне скоро мелкого в поликлинику вести. Я хочу у тебя денег одолжить. Дашь? – Вера сморщила нос, она так всегда делала, когда что-нибудь просила у сестры.
   – Откуда? – Люба завозилась с посудой, встала из-за стола и подошла к мойке. – Я их не печатаю. Кстати, я сейчас сама ухожу.
   – Проводишь меня, – заявила Вера и направилась в прихожую.
   Любаша стала быстро собираться. Ей и в самом деле захотелось немного пройтись, заглянуть для приличия в аптеку, а заодно отделаться от сестры.
   Сёстры дошли до перекрестка. Всю дорогу Вера не утихала, продолжая возмущаться. Люба понимала, что придётся выслушать, зато потом будет легче. До следующего возмущения. Она любила сестру, но ту безнадежно испортили проценты по кредиту. Вскоре они с облегчением расстались. Люба получила порцию Вериных проблем, а Вера избавилась от эмоций, которые её переполняли. На короткий срок система пришла в относительное равновесие.
   День был солнечный, светящийся от жёлтой листвы. Любаша быстро оправилась от монолога сестры. Была у нее такая сверхспособность – забывать неприятное, просто отряхнув с себя ощущение от события.
   Сейчас Люба медленно прогуливалась по проспекту, разглядывала людей. Ей было приятно, что жизнь вокруг наполнена суетой. Она свернула в парк и решила, что окружающая природа обязательно вытянет осадок от процентов по кредиту и жалоб на Вадика.
   На дорожки падала листва, скамейки были ещё мокрые. Люба решила заглянуть в летнее кафе. Терраса все ещё была открыта, но в будний день посетителей оказалось мало.
   Люба заказала кофе и стала ждать. За соседним столиком сидели две дамы, похожие друг на друга. Присмотревшись, Люба поняла, что это сёстры-близнецы. Они тихо переговаривались, комментируя телевизионную передачу: на огромном экране шла новостная хроника в причудливой нарезке.
   – Он плохо выглядит. Это о многом говорит. – Одна из сестер наклонилась к тарелке с блинчиками. В руке у неё раскачивался крошечный остроконечный маятник.
   – Не думаю, – отрезала другая сестра.
   – Они показывают хронику! Это знак! – с этими словами близнецы синхронно повернулись к Любе. – Не переживайте, всё будет хорошо!
   Люба пожала плечами и с вызовом ответила:
   – А я и не переживаю!
   – Смотрите, как раскачивается маятник, это к переменам. – Сёстры попеременно закивали. В этот момент они походили на двух видавших виды кукол.
   Что имели в виду кукольные близнецы, осталось непонятно. Люба была уверена, что всё имеет смысл и кругом тайные знаки. Кофе остыл, поднялся ветер, и на террасе стало неуютно. Люба вспомнила про разгром в квартире и, расплатившись, пошла к выходу. За ней, вынырнув неизвестно откуда, увязался невысокий гражданин лет сорока пяти с хвостиком. Он бодро поравнялся с Любой и произнёс:
   – Девушка, хороший вечер сегодня!
   – Хороший. – Любаша внутренне подобралась.
   – А как вас зовут? – наседал гражданин с хвостиком.
   – Извините, я на улице не знакомлюсь, – оборонялась она.
   – Ну, так старой девой и помрёшь! – злорадно выдал настойчивый гражданин и оскалился. Люба отпрянула и ускорила шаг. От обиды хотелось плакать.
   Она прошла дальше по аллее, где дворник в оранжевом жилете сгребал листья. Грабли размеренно шваркали по асфальту, листья скапливались в равномерные кучи по обе стороны от дорожки.
   – Всё. Последняя неделя! – отчётливо произнес оранжевый дворник и уставился на Любу.
   – Что вы имеете в виду? Вы тут все специально всякую ерунду говорите?! – воскликнула она, но дворник уже отвернулся и задумчиво продолжил шваркать.
   Люба шла и думала о сегодняшнем странном дне. Если Вселенная подаёт ей знаки – то вот они! Сестра, странные близнецы, дворник с его пророчествами и напористый ухажёр – все вместе они что-то значат! А времени у неё неделя, как выяснилось. Не иначе, наследный принц уже на пути к тому, чтобы украсить собой её быт.
   Она почти подошла к дому, когда обнаружила, что потеряла перчатки – дорогие, итальянские. Возвращаться нет сил, да и где их искать? Тут она неожиданно вспомнила, что у тётки где-то в шкафу лежала пара из нежной лайковой кожи, с перламутровыми пуговками на запястье, с рельефными швами вдоль кисти.
   Люба поднялась в квартиру. Не разуваясь, направилась к шифоньеру. Вытащила верхнюю шуфлядку, потом ещё одну. В самом низу, под шарфами, обнаружила потёртую продолговатую коробочку из белого картона с тиснением на крышке. От золотых букв остались малозаметные следы. Когда-то это была дорогая вещь.
   Люба плюхнулась на стул и стала изучать коробку, в которой лежали те самые перчатки. Нежная кожа, тонкая работа – красота, да и только. Тётка любила такие аксессуары и постоянно сокрушалась, что не может позволить себе менять их чаще.
   – Я предпочитаю менять перчатки, нежели поклонников, – говорила она. – Поклонники у меня стали непредсказуемые. Только начинаешь встречаться, а они помирают по очереди.
   Люба попробовала натянуть перчатки. Коробка полетела на пол, а руки очутились в нежных и плотных объятиях дорогой кожи. Пальцы у Любы были коротенькие, и перчатки ей оказались велики. Не беда, можно укоротить. Это французские дамские перчатки, пусть и старинные, зато дорогие.
   Она нагнулась за коробкой, чтобы положить всё обратно в шкаф. Коробка развалилась. Из-под атласной подложки выглянул плотный конверт Люба немедленно проверила содержимое. В конверте были деньги. Люба тут же пересчитала – тысяча долларов. Двадцать бумажек по пятьдесят «зелёных». «Любочке на свадьбу» – гласила надпись.
   Люба заплакала. Ей стало жалко тётку с её перчатками и этим конвертом, жалко свою нелепую жизнь.
   – А кто мне говорил, что лучше быть одной, чем вместе с кем попало? А сама на свадьбу копила! – укорила Люба портрет. Но тётка в ответ только хитро смотрела накрашенными глазами и улыбалась.
   Любе вдруг стало нестерпимо жарко. Вернув коробку с перчатками на дно шуфлядки, она сняла пальто и разулась. Нужно было срочно с кем-нибудь поделиться. Неожиданные и чудесно обретённые деньги давили, возбуждение распирало изнутри, требовало соучастия.
   На плите пыхтел чайник. В большой кружке болтался хвостик чайного пакета в ожидании кипятка. Любаша не знала, что ей делать. С одной стороны, свадьбы никакой не предвидится, с другой – есть и другие статьи расходов, не менее важные.
   Люба решительно набрала номер сестры.
   – Да, – резко отозвалась Вера.
   – А мне тётя денег оставила, – тихо сказала Люба.
   – Какие ещё деньги и как оставила? Полгода прошло, если не больше.
   – Я в коробке нашла, – стала оправдываться Люба.
   – Я приеду, – прервала разговор сестра.
   Меньше чем через час они сидели на кухне. Вера изучала коробку и конверт, перчатки лежали рядом.
   – Может, они фальшивые? – небрежно спросила она.
   – Я не думаю. Мне кажется, тётя их долго собирала.
   – Ты не думай, ты проверь. – Вера сноровисто пересчитала купюры.
   Любаше вдруг стало тревожно. Она пожалела, что обо всем рассказала Вере. Протянув руку за конвертом, Люба вдруг поймала себя на мысли, что сестра не отдаст деньги. Как тогда, в детстве. Но конверт благополучно перекочевал в ладонь законной владелицы. Люба положила его в коробку, а коробку в шуфлядку.
   В дверь неожиданно позвонили. Люба пошла открывать. На пороге стоял, переминаясь, соседский Стасик.
   – Тёть Люб, вы опять потеряли! – сказал он ломающимся баском. – Ваши?
   Мальчишка протянул Любаше сырые скомканные перчатки из итальянской кожи «наппа».
   – Где ты их нашёл? – растерянно спросила Люба.
   – Возле почтовых ящиков! Берите! – Довольный Стасик развернулся и стал вприпрыжку спускаться по лестнице.
   – Спасибо большое, – пробормотала Люба. Она закрыла дверь и вернулась в комнату.
   – Ну, рассказывай, на что тратить будешь. – Сестра приготовилась слушать.
   – Я не решила ещё. Я десять лет толком в отпуске не была, – стала перебирать Любаша. – Ремонт нужно тоже.
   – Это правильно, были бы деньги, а куда потратить – найдёшь, – заявила Вера. – Ладно, я ж только на минутку, мне пора. Ты давай аккуратнее с деньгами.
   – Конечно. Буду аккуратно. – Люба направилась в прихожую проводить сестру.
   За окном темнел осенний вечер. Люба почувствовала давящую усталость. День выдался просто на удивление сумасшедшим. Она расстелила постель и забралась под одеяло.
   «Завтра что-то нужно будет сделать с деньгами», – успела подумать Люба и заснула.
   Пропажа обнаружилась не сразу.
   Люба успела позавтракать, навести порядок в квартире и немного прогуляться.
   Дома ей вдруг захотелось проверить, подходят ли перчатки к пальто. Открыв коробку, Люба поддела атласную подложку. Денег не было. В отупении Люба обшарила всю шуфлядку, соседние полочки и коробку ещё раз. Безрезультатно.
   «Вера. Больше некому. Вот же дрянь!»
   В отчаянии Люба проверила ящики ещё раз. Потом взяла из сумочки телефон.
   – Отдай. – Люба вложила в это слово всю решимость, на какую только была способна.
   Секунду Вера молчала, а потом с людоедской уверенностью заявила:
   – Зачем они тебе? А я бы кредит почти закрыла.
   – При чём тут кредит? Это же вы с мужем денег набрали, я тут каким боком? Деньги мне оставили!
   – Так. Давай по порядку. Какие деньги? – Слова Веры звучали как реплики в плохом сериале.
   Люба бессильно и обречённо повесила трубку.
   «Дрянь. Воровка. Как обидно…» Люба поревела минут пятнадцать – и решила действовать. Необходимо было заставить сестру вернуть деньги. Она скривилась, представив всю тщетность попытки. Опять стало жалко себя до слёз.
   Чтобы как-то отвлечься, Люба включила телевизор. Показывали повтор интервью со вчерашней холёной мотиваторшей.
   – Вещи сохраняют ауру прежних владельцев. – Дама еле заметно презрительно шевельнула губами. – От старья нужно избавляться!
   Люба упёрла руки в бока и замерла.
   – Резко выбросив из жизни хлам, вы удивитесь, сколько счастливых событий придёт в вашу реальность! – Дама откинулась в кресле. – Действуйте решительно.
   Люба разозлилась:
   – Я тебе сейчас покажу решительно! Ишь ты, раскомандовалась!
   Если бы сестра видела её сейчас, то, скорее всего, деньги удивительным образом вернулись бы на место. Но сестры рядом нет, злость вымещать не на ком.
   С размаху Люба саданула по приоткрытой дверце шифоньера, чтобы закрыть её. Дверь с сухим стуком впечаталась в шкаф, зеркало разбилось и осыпалось острыми краями на пол.
   – Да что же это за жизнь! – взвыла Люба. – Вон на помойку всё!
   Осколки отразили потолок и красные щёки Любаши. Осторожно, стараясь не порезать пальцы, она стала складывать куски стекла на полотенце. Под длинными, как сабли, осколками лежало пять золотых монет.
   С удивлением Люба взяла одну, чтобы рассмотреть.
   Увесистая монета больше походила на небольшую медаль. На одной стороне был выбит профиль, а на другой буквы: «Имперiалъ. Десять рублей золотомъ. 1896».
   Люба осторожно извлекла монеты из осколков. Жёлтые кругляши приятно тяжелили ладонь. Подумав немного, она взяла телефон и сфотографировала монеты с двух сторон. Потом задумчиво посмотрела на изувеченный шифоньер, на трюмо и сервант. Усмехнулась:
   – Старьё, говоришь…
   Люба спрятала монеты в шкатулку, впихнула её в ящик серванта и закрыла на ключ. Потом суетливо осмотрелась и сунула ключ в хрустальную сахарницу. «Обойдется соседка». Люба взяла телефон. Ей овладело непривычное чувство уверенности.
   – Привет, Костик, – быстро проговорила она, боясь, что решимость исчезнет. – Нужна твоя помощь!
   – Здравствуй, Люба! – Костя не скрывал радости. – Здорово, что ты позвонила! Что-то случилось?
   – Ты в монетах старинных разбираешься? – Люба волновалась. Гнев на сестру ещё не прошёл.
   Костик стал подробно и нудно рассказывать о типе чеканки, датах и прочих непонятных деталях.
   – Это могут быть очень дорогие экземпляры, Люба. Необходима осторожность, – закончил он. – Если нужно, я могу посмотреть и проконсультировать владельца.
   Ей вдруг понравилась его мягкость и ненавязчивость, которая уже не казалась нерешительностью. Люба с теплом в голосе спросила:
   – Как у тебя дела? Как поживаешь?
   – Всё по-старому. Тебя жду!
   Люба почувствовала, как Костик улыбнулся. Они ещё немного поболтали о пустяках, и Люба положила трубку. Пора было наводить порядок. Она смела в урну осколки, прикрыла дверцу шифоньера, завесив палантином место, где было зеркало.
   Если Костя прав, то теперь у неё на руках серьёзная сумма. Интересно, как монеты оказались в тайнике и знала ли тётка о них? А может быть, золотые десятки засунули в дверцу ещё до её рождения? От вопросов разболелась голова, и Любаша задремала.
   Разбудил её звонок телефона. Это была Вера.
   – Слушай, Люб, прости меня, – голос сестры был тихим. – Я всё тебе верну. Обязательно.
   Люба слушала, не зная, что ответить. Первый раз в жизни Вера просила прощения. А сестра всхлипнула протяжно и, глубоко вздохнув, произнесла:
   – Вадик ушёл. У нас уже давно всё плохо, я просто притворялась. А сегодня помогла собрать вещи. Ну и фиг с ним. Ну что ты молчишь?! Давай, скажи, что я гадина последняя! – закричала сестра и разревелась.
   – Я просто не знаю, что нужно говорить, – растерялась Люба. Вера тяжело молчала и давилась слезами. Потом отдышалась и произнесла:
   – А я знаю. Прости меня, пожалуйста.

Наталия Николаева. Дом и все, кто в нём

   – Принимай, Пална!
   Длинная картонная коробка еле уместилась на директорском столе.
//-- * * * --//
   – Ксения Павловна, тут подпишите.
   – Да, в бухгалтерию отправили.
   – Контракт выгружен.
   Ксюша выключила компьютер и подошла к окну. Двор укрывало тонкое пуховое одеяло. У запасного выхода курила Ленка – и Ксюша, не выносившая табачного запаха, впервые вдруг остро ей позавидовала.
   Ленка показала на крышу, подняла большой палец. Ксюша нервно улыбнулась: кровлю успели доделать за неделю до Нового года.
   Детский центр «Юность», бывший Дом пионеров, для всех них – просто Дом, готовился встретить Год культуры. Год своего столетнего юбилея.
   Холл распевался на сто голосов. Стекла звенели от перестука каблучков: Ленкины дошкольники репетировали кадриль.
   Проплыла белым сугробом Зоя Петровна, «зам по быту» – Снегурочка Ксюшиного детства. Словно корону Российской империи, несла на вытянутых руках кружевной кокошник. Нынче в роли Снегурочки дебютирует юная Ирочка, и всё должно быть идеально.
   В музейной комнате молодые педагоги раскладывали цветную бумагу. Опытный методист Ольга Ивановна осуществляла двойной контроль за их работой – лично и с чёрно-белой фотографии на стенде: традиционной Мастерской Деда Мороза она руководила четверть века.
   Рядом, в разделе «Педагогические династии», – бабушкин красный галстук, мамин знак «Заслуженный учитель», школьная газета с её, Ксюшиными, стихами.
   – Я же не хозяйственник. Я переводчик, – напомнила она Дому. И попросила устало:
   – Отпусти меня.
   Дом вздыхал, что-то бормотал в настраиваемые микрофоны, скрипел стульями в актовом зале. Ксюша махнула было рукой, на полпути передумала и постучала в соседнюю дверь с табличкой «Психолог».
   – Чайку, Ксения Павловна?
   – Нет, спасибо, Алён, сразу план Б.
   Глубоко вдохнула, выдохнула и из веера метафорических карт выбрала одну…
   Над директорским столом склонились четверо.
   – Скальпель? – пошутила Ксюша.
   – Зажим, – скомандовал вахтёр дядь Женя.
   Ирочка ловко закрепила стяжки в местах, на которые указал вооружённый инструкцией программист Ваня.
   И перед ними во весь свой рост метр пятнадцать гордо выпрямился изящный красавец «олень белый светодиодный». Благородный зверь, глянувший на Ксюшу с метафорической карты с надписью «Сияй».
   А потом он взлетел над гулкой мостовой… то есть над притихшей парадной лестницей. И приземлился на свежеотремонтированный подоконник зимнего сада.
   Дядь Женя тщательно проверил устойчивость. Ваня поколдовал с пультом.
   – У оленя Дом большой,
   Он глядит в свое окно. – Снегурочка Ира произнесла волшебные слова и коснулась его ушка.
   Олень медленно повернул голову. Увидел за окном сказочный кремль, пряничную фабрику. Спешащих к Дому детей с балетками, гитарами, папками для акварели, концертными костюмами в плотных чехлах.
   Увидел – и засиял от радости.
   И побежали по фасаду огоньки гирлянд, затанцевали бумажные балерины, закружились сполохи диско-шаров по вычищенному до асфальта тротуару.
   – Мам, смотри, Серебряное Копытце! – Мальчишка лет пяти восхищённо дёрнул за рукав очарованную юную маму. Ксюша узнала её: Лиза, первый выпуск их «Развивайки».
   Олень, дирижёр новогодней симфонии, замер и поклонился. Ксюша зааплодировала.
   – Прощаешься? – Муж неслышно подошёл сзади. Обнял, поправил сбившийся капюшон.
   – Приветствую.
//-- * * * --//
   – Принимай, Пална!
   Длинный белый конверт был адресован «мадам Ксении Плотниковой».
   Оргкомитет международного фестиваля детских театров в Сен-Мало сообщал: спектакль «Sabot d’argent» [1 - Серебряное копытце (фр.).] включён в основную программу.

Василиса Долина. (Не) в булках счастье

   Катя вошла в кабинет и замерла на пороге. Её коллега и подруга Даша сидела за компьютером. Она внимательно смотрела в монитор и сосредоточенно накручивала на локон карандаш. Из её кудрявой шевелюры, одуванчиком обрамлявшей голову, уже торчало четыре штуки.
   – Всё хорошо у тебя? – спросила Катя так резко, что Даша аж подскочила от неожиданности, выронив карандаш.
   – Ты что так пугаешь? – вскрикнула подруга и полезла за ним под стол.
   Катя молча подошла и стала доставать карандаши из Дашиной прически. Та только ойкала и тихонько приговаривала: «Они как-то сами, я ни при чём».
   – Ну, сама расскажешь, что случилось, или пытать тебя?
   Дарья глубоко вздохнула и хмуро кивнула на монитор. Там была открыта программа какого-то марафона похудения.
   Большие мигающие буквы гласили:
   «Устали оттого, что диеты не помогают?
   Вам кажется, что вы перепробовали всё, но вес только растёт вместо того, чтобы сбежать вместе с вашей неуверенностью в себе?
   Расстраиваетесь, что мужчина мечты видит в вас только коллегу или подругу?
   Я, Никита Ахмурин, знаю, как вам помочь. Мой новый инновационный подход к похудению поможет навсегда забыть о лишних килограммах. Без жестоких диет и походов в спортзал».
   – Что значит «забыть» о килограммах? – удивлённо спросила Катя.
   – Откуда я знаю? Но видишь – «новый инновационный подход». Как будто про меня всё написано.
   – Дашка, разве можно быть такой наивной? Ты же сама работаешь в отделе рекламы и в курсе, как пишутся эти тексты. Главное – выявить боль человека и зацепить, чтоб клюнули.
   – Знаю. Вот и клюнула. Степашкин мой опять только улыбнулся и мимо прошёл, даже «привет» не сказал… – Даша горестно вздохнула и снова стала наматывать волосы на карандаш.
   Катя закатила глаза. Степашкин, он же Степан Андреевич – новый начальник юридического отдела – пришел к ним в компанию пару месяцев назад. Не сказать, что писаный красавец, но в Дашку как будто Купидон вселился. Она не могла им налюбоваться и вечно твердила:
   – Да ты посмотри, посмотри, какая у него мягкая улыбка. Какая классная причёска. А волосы! Цвета кофе с молоком. Я таких ещё ни у кого не видела. А чёрные глазищи! Ох, ничего ты в мужиках не понимаешь.
   Катя, которая уже три года была замужем, лишь пожимала плечами, действительно не понимая, что подруга нашла в Степашкине. Даша же вбила себе в голову, что должна непременно с ним познакомиться и влюбить его в себя, поэтому разработала нехитрый план. В лучших традициях романтических комедий она врезалась в мужчину своей мечты с кипой бумаг. Вот только не рассчитала и вместо того, чтобы уронить бумаги или упасть самой, сбила Степашкина с ног. При всем юридическом отделе. Так ещё и попыталась поднять, не выпуская злосчастных бумаг.
   Надо сказать, что Даша не была миниатюрной крошкой. Среднего роста, полноватая, ужасно обаятельная, она производила впечатление сильной и уверенной в себе девушки, хотя такой не была. Когда Даша улыбалась, на левой щеке появлялась ямочка, которая делала её похожей на Джулию Робертс, только пухленькую. Сходства добавляла копна медных волос. Но Даша была из тех, кто не видит своей красоты и вечно худеет, отмечая каждый сброшенный килограмм тортиком.
   В общем, когда из знакомства, которое должно было стать романтичным началом крепких отношений, вышло полное безобразие, Даша совсем приуныла. Она искала новый способ привлечь внимание Степашкина. Но тот её теперь избегал, видимо, так и не забыв первую встречу.
   – Короче, я записываюсь. Перед марафоном этот Никита Ахмурин проводит бесплатную консультацию, чтобы понять, насколько всё запущено.
   – Господи, фамилия-то какая. Ты в интернете проверяла? Может, развод какой?
   – Сама подумай: зачем человеку тратить столько времени на эти интервью, чтобы потом разводить?
   – Даш, ты как будто с Луны упала, и сразу в бассейн с розовыми очками. Неужели не слышала, на что только не идут, чтобы побольше денег срубить?
   – Но тут-то бесплатно! Я ничего не потеряю!
   – Ну, как знаешь. Я тебе уже сто раз говорила: успокойся! Ты прекрасно выглядишь. Ну, есть чуть лишнего, но тебя это совершенно не портит. Наоборот.
   – Ты просто ко мне привыкла, поэтому так говоришь. А Степашкин вон даже не смотрит.
   – Зато другие смотрят!
   – Ой, да кто? Что ты выдумываешь!
   – Да я не выдумываю, балдушка! Алексей из отдела безопасности сегодня лифт две минуты держал, когда увидел, что ты подходишь к офису. На него орать стали, а он говорит: «Ничего, успеете, сейчас Дарью подождём и поедем».
   Дашка только фыркнула и нажала на кнопку «Записаться». Через секунду на телефон пришло СМС-сообщение с подтверждением даты и времени.
   – Всё, – довольно промурлыкала Даша, – сегодня в восемь у нас видеосозвон. Скоро я забуду про свои лишние килограммы.
   – Ага, осталось выяснить, каким способом, – хихикнула Катя и юркнула за дверь, уворачиваясь от полетевшего в неё карандаша.
   К видеовстрече Даша подготовилась основательно. Сбежала с работы на полчаса пораньше, чтобы помыть голову, уложиться. Погладила блузку и юбку: а вдруг придётся показывать свои «телеса»? Приготовила блокнот, ручку и в 19:55, довольная своим видом, уселась перед ноутбуком.
   В 20:05, когда Даша уже с отчаянием думала: «Это был мой последний шанс похудеть», включилась трансляция. Никита был очень загорелым – вот первое, что бросилось в глаза Даше. «В солярий, что ли, ходит?» – мельком подумала она: за окном был март. Смазливенький, худенький, в белой, до половины расстегнутой рубашке, он мило улыбнулся, поправил свои вьющиеся чёрные волосы и произнёс:
   – Приветствую, драгоценная.
   Даша немного растерялась от такого приветствия и промямлила:
   – Здрасте.
   – Давай знакомиться. Меня зовут Никита Ахмурин. Я знаток тонкой душевной материи, телесной оболочки и трансформационных явлений.
   Никита склонил голову и проникновенно посмотрел на Дарью, всем своим видом показывая, какой он необыкновенный и исключительный.
   – Простите, каких явлений? – уточнила Даша, которая вовсю шуровала ручкой в блокноте, стараясь не упустить ни слова.
   – Трансформационных. Я несколько лет уже живу на Бали и отсюда помогаю меняться драгоценным барышням, которые запутались в дебрях непроходимых лесов сомнений, лишнего веса и нелюбви к себе.
   Даша уже не особо вникала в то, что говорит знаток тонких душевных материй, а просто слушала его мягкий, обволакивающий голос. Говорил Никита много, и всё про себя. Кто он, каким толстым был сам, скольким людям помог, почему выбрал жизнь на Бали. Даша чётко поняла только одно: Никита нереально крут, и он единственный, кто может ей помочь. Наконец он попросил Дашу рассказать о себе, и она неожиданно разрыдалась. Она плакала и рассказывала ему всё. Как поправилась, как в старших классах её стали называть Дашушка-пампушка, как не ладилось ни с одним мужчиной. И, конечно, рассказала, как безответно влюблена в Степашкина.
   Никита был прекрасным слушателем: кивал, поддерживал, ахал в самых страшных моментах, негодовал вместе с ней. Когда душещипательные истории закончились, а слёзы высохли, Даша посмотрела в монитор и улыбнулась:
   – Извините, пожалуйста, не знаю, почему меня так прорвало.
   – Всё правильно, драгоценная, слёзы – первый шаг к трансформационному забвению, которое скоро начнёт происходить в твоей жизни и позволит забыть о лишних килограммах, старых обидах и других проблемах. А сейчас расскажи мне подробно о своей работе. Мне важно знать всё, вплоть до твоей зарплаты и других источников дохода, чтобы я смог выстроить систему похудения согласно твоим возможностям.
   Дашу эта просьба ничуть не удивила, а, наоборот, порадовала. Вот какой специалист, даже это учитывает! Конечно, ведь разница между гречкой и, например, бататом существенная. Она рассказала всё: какой доход, когда дни зарплаты. Даже на радостях выболтала про свой тайник, куда откладывает деньги на машину, чтобы к родителям не на поезде кататься.
   Никита всё внимательно послушал, даже записал. В конце уточнил адрес, чтобы отправить подарок за консультацию – какие-то волшебные травы, которые есть только у него на Бали. А ещё сказал, что рассказ Дарьи настолько запал ему в душу, что он хочет прописать для неё личную программу по цене марафона. Поэтому сейчас ему нужно соединиться с телесной и душевной материей, переработать всю информацию внутри и подготовить план. Обещал, что через неделю в это же время будет повторный созвон, чтобы он смог рассказать всё о программе трансформационного забвения.
   Утром Даша просто летела на работу, радуясь, что скоро забудет про надоевшие килограммы. Лифт опять ждал, его держал Алексей, заместитель начальника отдела безопасности. Крепкий, плечистый, с ёжиком коротко стриженных волос, он галантно предложил Дарье войти, как будто открыл перед ней дверь минимум лимузина. Она хихикнула.
   – Привет, Дашик, ты сегодня прямо светишься! – пробасил Алексей.
   – Привет, Лёшик, – в тон ему ответила девушка, – Ага, давно не была в таком хорошем настроении.
   – А что способствовало, расскажешь?
   Даша смутилась: не говорить же, что радует её то, что она надеется похудеть и влюбить в себя Степашкина. Поэтому решила перевести всё в шутку:
   – Диету новую нашла, где можно булки есть.
   – Зачем тебе диета? – удивился Алексей.
   – Как это зачем? – оторопела девушка и вдруг заметила, что все в лифте сосредоточенно за ними наблюдают.
   Тут замялся уже Алексей. Но ответить не успел: двери открылись, и народ ломанулся по кабинетам.
   Дашу уже поджидала Катя с двумя кружками в руках.
   – Ваш зелёный чай, мэм. Без сахара, без соли, с ложечкой коньячка. Всё, как ты любишь! – Подруга вручила ей кружку и прыснула.
   – Хулиганка, – улыбнулась Дарья и затараторила: – Ой, что я тебе сейчас расскажу!
   По мере рассказа улыбка сползала с лица Катерины, и девушка становилась всё мрачнее и мрачнее. Даша непонимающе уставилась на подругу:
   – Ты чего?
   – Даш, ты что, правда сказала ему свой адрес и сколько денег дома припрятано?
   – Да… Он же на Бали, чего бояться?
   Катя хлопнула себя по лбу:
   – Я, конечно, знала, что ты у меня доверчивая и наивная, но не думала, что настолько. Ты хоть понимаешь, что он мог сидеть в соседней квартире и втирать тебе, что он на Бали? Ты вообще подумала о разнице во времени?
   – Какой разнице? – недоумённо переспросила Даша.
   – У нас с Бали разница сколько? Четыре или пять часов! То есть у него там глубокая ночь была. Кто назначает созвоны на ночь? И даже если так, пусть он на Бали, а вдруг у него в разных городах сообщники? И вот прямо сейчас его дружбан взламывает дверь твоей квартиры и идет к надёжно припрятанной коробочке, где лежит уже половина твоей будущей машины!
   Даша побледнела, не в силах возразить. В дверь постучали. Заглянул Алексей и не успел и рта раскрыть, как Катя подлетела к нему и, указывая на Дашу пальцем, выпалила:
   – Ты вовремя! Скажи ей, что она дурнина!
   – Я… я не могу, – Алексей растерянно улыбнулся, перевёл взгляд с раскрасневшейся Кати на бледную испуганную Дашу, и улыбка сползла с его лица.
   – Что случилось?!
   Даша уже совсем не радостно рассказала Алексею о видеосозвоне. Судя по его хмурому лицу, Алексей пришел к тому же выводу, что и Катя.
   – Это подстава. Два вопроса, Даш. Дома кто-нибудь есть?
   – Нет, – пролепетала Дарья.
   – Соседи знакомые есть?
   – Нет, – ещё тише ответила девушка и схватилась за голову. – Ой, что же делать-то?
   – Звони начальнику, отпрашивайся. Скажи, срочно нужно домой. Потом объяснишь причину. Я пошёл за машиной и ребятами. Спускайся. Может, ещё успеем.
   Но они не успели. Когда через сорок минут Даша и трое молчаливых мужчин взлетели на лестничную площадку второго этажа, они увидели раскуроченный замок и сиротливо приоткрытую дверь. Даша рухнула на колени прямо перед ней, не в силах войти. Мужчины осторожно заглянули внутрь. Там всё было вверх дном.
   Алексей вернулся к девушке, присел рядом на корточки и мягко сказал:
   – Дашунь, тебе надо зайти… Проверить, чего нет. И будем вызывать полицию.
   Даша понуро поднялась. Первое, что бросилось в глаза: нет норковой шапки, которую не успела убрать после зимы. Она шла по квартире и грустно перечисляла:
   – Шапка. Её мама подарила. Чайник – бабуля. Тостер – Катька. А фен-то ему зачем? И выпрямитель?
   Даша подошла к шкафу, где хранилась заветная коробочка с деньгами. Глубоко вздохнула. Открыла дверцу – и снова рухнула на пол. Упавшим голосом произнесла:
   – Двести семьдесят одна тысяча… Год собирала…
   И вот тут она всё-таки разрыдалась. Подошёл Алексей, погладил по голове, потом легко поднял и усадил в кресло. Даша даже на секунду перестала рыдать от неожиданности. А потом принялась снова. Услышала, как он провожает коллег, вызывает полицию. Она сидела с ногами в кресле, смотрела в окно, а по лицу ручьями текли слёзы. Вместо того, чтобы постараться успокоиться, Даша мысленно ругала себя: «Наивная дура! Какже можно быть такой доверчивой! “Новый инновационный подход”! “Трансформационное забвение”! Божечки, это даже звучит нелепо! Но теперь понятно, почему он так давил на то, что я забуду о килограммах. Теперь точно не до них. Есть о чем ещё подумать. Ох, дурнина я, дурнина!» И слёзы побежали новым потоком от осознания глупости и доверчивости.
   Вернулся Алексей, протянул ей чашку горячего чая:
   – Дашунь, попей, успокойся.
   – А как ты… без чайника? – пробормотала девушка.
   – А я изобретательный, ковшик нашел! – широко улыбнулся Лёша. – И мяту, кстати, тоже. Так что пей и успокаивайся.
   – Мяту?
   – Ага, на верхней полке, в баночке сушёные зелёные листья.
   – А, это крапива, – безучастно сказала Даша и сделала несколько глотков.
   Алексей испуганно замер, глядя на неё во все глаза. Даша скривилась, посмотрела сначала на кружку, потом на коллегу – и неожиданно расхохоталась:
   – Чай с крапивой я ещё не пила. И тебе не советую.
   Алексей выдохнул и тоже рассмеялся:
   – Ну вот, так гораздо лучше. А то я уже не знал, куда деваться, пока ты тихо рыдала.
   Даша грустно вздохнула, покрутила чашку.
   – Сама виновата. Но не убиваться же теперь вечно. В конце концов, как говорит моя бабушка, это лучше, чем попасть под трамвай.
   – Бабушка дело говорит, – кивнул Алексей и, не удержавшись, тоже хлебнул чаю. – Ой, ну и вкус. Зачем тебе крапива?
   – Бабушка считает, она полезная, – наставительно сказала Даша, и тут в дверь позвонили.
   Сотрудники полиции пробыли в Дашиной квартире около часа. Приняли заявление, записали, что похищено, и откланялись. Лёша принялся наводить порядок. Даша посмотрела удивлённо:
   – Ты что творишь?
   – Помогаю тебе, – так же удивлённо ответил он.
   – А как же работа?
   – А я уже позвонил, отпросился на весь день. Так что я весь твой. – Он вдруг покраснел. – Ну, то есть я хотел сказать, что могу побыть с тобой. Помочь.
   Он махнул на раскиданные вещи. Даша улыбнулась и вдруг спросила:
   – А что ты больше любишь, вино или виски?
   – Вообще-то коньяк…
   – Ага, значит, виски.
   Даша ушла на кухню. И вернулась с двумя бокалами, бутылкой виски и закуской в виде сыра и яблока.
   – Давай отметим начало моего трансформационного забвения.
   – Чего-чего? – переспросил Алексей.
   Даша махнула рукой и протянула ему бокал. Алексей задумчиво взял его и вдруг сказал:
   – Да-а-а, не так я представлял наше первое свидание.
   – А как? – на автомате спросила Даша, а потом вдруг поняла смысл сказанного. – Первое свидание??
   Алексей улыбнулся:
   – Может, устроим его прямо сейчас? Тогда и покажу, что придумал.
   Даша оглядела бардак, посмотрела в глаза Лёше и вдруг заметила, какие они красивые. Глубокие, пронзительные, цвета кофе с молоком. Никогда раньше таких не видела…

Ольга Полякова. Любовь к себе

//-- Ялта --//
   Небо затягивается тучами, и в окна заходит противная серость. Море уже не такое синее и чудесное. А моя внешность изрядно потрепалась. Зеркало в золотой раме отражает шрам над правой бровью, в то время как левая бровь удивлённо приподнята. Белый брючный костюм подчёркивает свежий загар. В ушах золотые серьги. В зеркале видны напольный торшер, кресло и чашка чая на столе.
   Стены кабинета сливаются цветом с серым небом. Четверг после Дня независимости – мой первый день в качестве психолога-консультанта. Ялта – любимый город. Вешаю на стену в своём новом, ещё пахнущем краской кабинете репродукцию любимой картины Айвазовского «Лунная ночь на море». Блеск масляных красок на лунной дорожке уносит меня в воспоминания…
//-- Билет в мечту --//
   Аккуратно подстриженные седые волосы. Из-под манжет выглядывают ухоженные руки с аккуратными ногтями. Синяя рубашка подобрана к брюкам, даже голубые носки сочетаются с коричневыми ботинками. Он медленно стряхивает пепел, тушит сигарету и «плывёт», как довольный кот, в мою сторону. Чувствую шлейф то ли амбры, толи мускуса. «Надеюсь, ты мимо, папаша», – говорит внутренний голос.
   Стильный и на тридцать лет старше. Помню, написала смс сестре: «Познакомилась с потрясающим мужчиной и влюбилась в его запах».
   В течение многих лет визуализирую Париж. Рисую Эйфелеву башню в эскизах с платьями, изучаю работы французских дизайнеров, смотрю фильмы и слушаю французскую речь. Мой сказочный герой в коричневых ботинках исполняет, словно джинн из бутылки, давнюю мечту. Никогда не летала на самолёте. Это шанс. Билет в мечту!
   Дореволюционный отель в Париже. Высокие потолки. Это восторг! Красные ковры на полу, огромная ванная комната, скрипучий дубовый шкаф. Всё дышит романтикой. Фуа-гра в ресторане, виноградные улитки, утка под апельсинами. Прелюдия, кажется, длится вечно.
   Эмоции так захлёстывают, что я готова на всё, лишь бы посмотреть на Сену с высоты птичьего полёта. Увидеть, как улицы разбегаются лучами в разные стороны. Вдохнуть Париж и умереть! Умереть от восторга.
   Франция, Италия, Чехия… У моих ног шуба, квартира, украшения и даже развод с женой. Романтическое предложение руки и сердца в итальянском ресторане, аккурат на мой день рождения, – всё как во сне или красивом французском кино.
   Отличие реальности от сказки в скором времени даёт о себе знать. Сказка длиною в два года заканчивается. Мечта исполняется – правда, как это часто бывает, пришлось заплатить. Бессонными ночами, страхом и болью. Голова ударяется о плитку кухонного фартука, ещё удар – и я слышу внутренний вопль: «Беги, Же-е-еня, беги-и-и!» Отношения превращаются в невротические с добавлением пьяных вечеров. Страшно. Страшно рядом с человеком. Страшно за жизнь и здоровье. Не сплю, теряю душевный покой и боюсь его. Но разве хочется возвращаться в родительский дом?
   «А как же любовь, семья, счастье? Где это всё?» – крутится постоянно в голове.
   Ночую в подъезде, в норковой шубе, сидя на ступеньках, – до того омерзительно в одной квартире и постели с алкашом. Несколько раз собираю чемодан и уезжаю к маме, больше некуда идти. Стыдно, жутко и жалко себя.
   Понимаю, что здесь что-то не так. Не те отношения, о которых мечтаю. Жизнь превращается в ужастик. В «трезвый» день я решаюсь на разговор:
   – Что вообще происходит и что нам делать? Давай сходим вдвоём к психологу!
   – Тебе надо, ты и иди! – слышу в ответ…
//-- Жанна --//
   В кабинете повисает тревожное настроение, как туча над Ай-Петри. Гроза в Ялте смещается к морю. Стены кабинета и намокшие окна впервые видят такое. Сначала много молний в разных местах, а потом гром издалека. Полная чернота, и когда сверкает молния, то выделяется одна туча, затем другая. Видно скалу – и опять чернота. Словно спектакль в театре, где сцена – это море.
   В белом брючном костюме, положив ногу на ногу и закрыв шраму брови правой рукой, я слушаю клиентку.
   – Когда шла сюда, ощутила свои окоченевшие ладони. А кончик носа похож на клубнику из холодильника, такой же красный и ледяной. Я пошла быстрее, чтобы согреться. А мысли о горячем глинтвейне. И совсем забыла, зачем записалась на прием, – рассказывает Жанна.
   Она теребит между озябшими пальцами сигарету. Я жду. Знаю, как тяжело бывает начать. Жанна делает вдох и вместо слов выпускает ещё порцию тревожного воздуха. Закуривает. Повисает пауза…
   Наблюдая сигаретный дым, вспоминаю, что не каждому клиенту позволяю курить на сессии. Смотрю на часы и нарушаю тишину первая:
   – Так что вас беспокоит?
   – Меня трясёт при мысли, что может быть секс. Точно знаю: после секса возненавижу его! Что за хрень? – вдруг произносит Жанна.
   – Сложно с ним переспать, потому что осознаете, какие чувства всплывут. За временным удовольствием придут вина и стыд. А потом злость, на которой вы начнёте действовать, – отвечаю я, облокотившись одной рукой на кресло. – Итог: вам нужна злость, чтобы что-то сделать. Так, может, как-то иначе её вызвать? Вы не секс себе запрещаете, а вину, стыд и злость. Не разрешаете себе злиться, – повторяю. – Понимаете, проблема не в мужчинах. Она в вашей голове. Выбираете таких мужчин, которые вызывают негативные чувства.
   – Не понимаю, – бормочет Жанна, закрыв лицо руками.
   – Секс – как инструмент, через который вы притягиваете негативные чувства. В мозгу закрепилось, что так можно разозлиться. Мужчина после этого не нужен. Всё! Вали на все четыре стороны! Ты уже подарил злость, вину и стыд. Спасибо. Благодарю. Адьёс!
   Настенные часы показывают девять вечера.
   – Жанна, к сожалению, время закончилось. Подумайте дома: что вам дают вина, стыд и злость? Сконцентрируйтесь на чувствах. Продолжим на следующем сеансе, – говорю тихим голосом.
   На стеклянном столике вибрация. Экран телефона внезапно включается и показывает карту дождя. Тёмно-серая масса, нависающая над электронной водой. Над морем бушует светозвуковое представление. Молнии сверкают из разных туч. Толстая молния разделяется на несколько ветвей, как будто в небе – огненное дерево. Перевёрнутое, как пять лет назад на 360 градусов перевернулась моя жизнь…
//-- Любовь к себе --//
   Март. Ещё холодно. Страх и тревога. Внутри словно всё умерло. Я сильно худею, гемоглобин к черту. Чувствую, что со мной далеко не всё в порядке. Жму кнопку. Голос в домофоне обшарпанного дома:
   – Поднимайтесь в пятьдесят вторую квартиру.
   Запах Индии слышен из коридора. Загадочная женщина – Олеся. Чёрные длинные волосы и карие глаза. «Ведьма», – думаю я. Сижу в комнате на коврике в позе лотоса и рассказываю страшную историю:
   – Хочу выйти из зависимых отношений и быть счастливой.
   Душевная боль знакомит с Олесей:
   – Твоё тело зажато. Много обид на маму. И в мужчинах ты ищешь отца.
   Она рассказывает обычные вещи, а для меня это удивление и шок. Полюбить себя. Что? Что за бред? Получается, что 33 года ищу счастье не там! Влюбляю в себя подходящего человека, делаю удобным. Кажется, что семейное счастье зависит от мужчины.
   А оказывается, всё наоборот. Полюби себя – и рядом будет твой мужчина. Нет, не идеальный, а твой. Так и только так. В голове переворачивается мир, моя модель семьи рушится.
   Олеся перенаправляет моё внимание внутрь:
   – Возьми ответственность за свою жизнь. Стань зрелой личностью. Когда ты любишь себя, то встречаешь людей, которые любят тебя.
   Как же я далека от истины! И даже не понимаю, что живу из позиции жертвы. И сама позволяю мужчинам так со мной обходиться. На занятиях йогой в мыслях крутится новая программа. «Полюбить себя». И я смогу выйти из невротических отношений и не влезу в новые созависимые.
   Горит аромапалочка, играет мантра. В воздухе струится обалденный запах пачулей.
   – Мы, женщины, всё стараемся понять умом. На самом деле у женщин более чувствительно тело, и многие вопросы проще решить через него. Дыхание, двигательные упражнения, снятие телесных блоков, – рассказывает тренер.
   Постепенно, по капелькам меняется моя жизнь. Съезжаю от мужчины-алкоголика обратно к родителям. Снова в мамину комнату. Кошмар. Чувствую себя на дне! Паршиво и одиноко…
   Спустя месяц. Забросив в сумку привычные кроссы, чёрные легинсы и белую рубашку, приезжаю потанцевать. Музыка, мужчины, красивые платья. Наслаждаюсь энергетикой, которая всегда царит в большом танцевальном зале.
   Два года воздержания от танцев. Я вырываюсь из очередных невротических отношений – и бегом на свободу. Бегу к новой себе, к новым ощущениям. Всё заново и всё сначала. Нет, я не хочу новых отношений и даже не думаю о них этим апрельским вечером.
   «Странно. Где я могла его раньше видеть?» – размышляю, глядя на высокого симпатяжку.
   Брюнет. Не русский. Хм. И всё равно что-то в нём есть, что-то притягательное.
   Наши глаза встречаются. Через минуту мы уже в танце, в самом центре зала.
   – Как тебя зовут? – спрашивают карие глаза.
   – Евгения, а тебя? – улыбаюсь и робею.
   – Ибрагим…
//-- Полина --//
   Слышу шум в коридоре. Мгновение спустя крупная взъерошенная женщина с сумочкой под мышкой вваливается в мой кабинет. Волосы небрежно собраны в хвост. Потёртые джинсы и видавшая виды майка. Типичный образ женщины-жертвы. Она настолько возбуждена, что я сомневаюсь, смогу ли ей вообще как-либо помочь.
   Полина – одна из тех женщин, которые обязательно кого-то обвиняют или на кого-то злятся. Как правило, у таких клиенток нездоровые отношения с родителями. Насколько люди с низким достатком и бедным мышлением похожи друг на друга! Похожи их выражения и рассуждения. Все они думают, что им нужно много денег. Машина, одежда, квартира… И проблем не будет. Буду худая, красивая, при детях и муже. Это реально у них в голове.
   – В чём ваш запрос? – уточняю у клиентки.
   Воодушевлённая моей явной заинтересованностью, Палина принимается рассказывать о том, насколько напуганной и растерянной она себя чувствует.
   – Мне страшно. Я чувствую тревогу и плохо сплю. Все бегут из города. Что мне делать? Только и слышу разговоры о войне.
   Клиентка говорит много и торопливо. Мне еле удаётся вставить слово. Жертвы не замечают простых вещей, которые не купишь за деньги. Они не понимают, что работать надо над благодарностью. Прорабатывать чувства вины, обиды и злости – все негативные чувства, с которыми мы выросли и живём. Люди живут в них, а причину ищут в отсутствии денег.
   Капля дождя сползает по стеклу к полу, будто вот-вот затечёт в кабинет. В комнате холодно и неуютно. Каждый приходит сюда пожаловаться, поныть, и никто не хочет взять ответственность за свою жизнь. Все им что-то должны. Даже стены холодного кабинета, кресло и торшер должны дать клиентам тепло, внимание и заботу.
   – Это вы так слышите и реагируете на диалоги. Негативите, оставляете в себе, носите внутри. А реагируете потому, что сами хотите уехать. Это ваш личный триггер, болячка. И более ничего. Если бы вы хотели родить ребёнка, вас триггерили бы беременные женщины, – рассказываю и убираю волосы, которые упали на шрам у правой брови и щекочут его. – Когда у нас что-то не получается, а мы очень хотим, когда есть эмоции на ситуацию, то нас это будет триггерить. Это закон. Когда не разрешаем себе, но одновременно жаждем этого, – тоже будет триггерить. Задевать, обижать, раздражать. И, кстати, туда уходит энергия – на проживание сильных негативных эмоций. Именно от этого усталость и появляется. Это точно так же, как жить с абьюзером.
   Полина слушает и смотрит на свои ладони. Видно, как напрягается тело, сжимаются губы. Глаза сверлят дырку в полу. Кажется, что её мысли, как паутина, залепляют мозг. Она поднимает плечи, силясь сделать вдох, и торопливо произносит:
   – Но я не могу об этом не думать. Это сводит с ума! Я злюсь!
   – Вы можете изменить отношение к работе, стране, людям, себе. Это вы можете. Возможно, вам нужны злость и раздражение для чего-то большего. Некие двигатели. Поэтому нужен триггер, – продолжаю я. – Триггер в данном случае – двигатель, чтобы на энергии злости вы пошли выше. А на эйфории и релаксе далеко не уйдёшь. Ваша схема привычна, чтобы вызывать сильные эмоции. Жить в условиях, где будет недовольство. Но именно оно даёт силы. Вы так «питаетесь». Общаетесь с агрессорами, взрываетесь – и дальше нужно выстрелить. Но не в себя («какая я никчёмная»), а вовне, в мир «выстрелить».
   – Евгения, я, кажется, понимаю, – неуверенно отвечает клиентка.
   – Так вы себе помогаете. «Включаете» себя. Механизм, привычный с детства, – поддерживаю Палину.
   Сеанс близится к завершению, я делаю то, что обычно делают врачи: сосредотачиваюсь на той части истории Палины, которая мне наиболее понятна. Ночные кошмары.
   В кошмарах я хоть немного да разбираюсь. Назначаю повторный приём через неделю и рекомендую ей психологическую технику, ведь сама с энтузиазмом верю в то, что осознанная медитация способна творить чудеса и делать нашу жизнь лучше. Было бы желание жить.
   Меня вдруг выдёргивает из размеренной жизни. Вспоминаю больницу – место, где нет гарантий и даже плана…
//-- Перерождение --//
   Четыре утра. Лежу в палате без рюкзака, телефона и документов. Только ветровка, легинсы, аккуратно снятые и засунутые в тумбочку. И платье, которое оставили на мне.
   Сквозь боль от ушибленных рёбер, сквозь неприятно тянущие ощущения от шва над правой бровью подбадриваю себя: «Я смогу, это пройдёт, хочу жить!!!» Иногда очень тяжело и физически, и на душе. Вытаскивает только цель: «Я буду психологом!»
   На следующий день после аварии приезжают родные. Вижу рюкзак, мобильник и связываюсь с Ибрагимом. «Как ты, милая? Еду к тебе» – вижу смс от него.
   Спустя несколько дней больничного лежания открываю приложение в телефоне. Ночь. Не спится. Перед глазами три вступительных экзамена – русский, биология и английский. Отвечаю на тесты и поступаю! Лёжа на больничной койке! Вот это силища, вот это желание! Вдруг всё происходит в потоке. Вмиг. Когда не ждёшь. Сдать экзамены? Пф-ф-ф. Конечно, я уже не надеюсь. Так просто, от скуки решила поотвечать на вопросики теста, приравненного к программе ЕГЭ. Отпускаю, не циклюсь. Не знаю, что будет завтра. Я в моменте. Не спешу отсюда выйти – и, бац, слышу:
   – Завтра мы вас выписываем. – Врач на утреннем обходе говорит голосом актёра Ливанова, нашего Шерлока Холмса. – А швы со шрама сегодня снимут. Не переживайте…

Любовь Котова. Выбор

   Нож вошёл в мякоть помидора, сок брызнул Сергею на живот, оставив на рубашке пятно.
   – Ба-алин! Ну ничего. Сейчас огурчики достану, грудинка уже порезана, и можно наконец расслабиться. – Сергей поставил на стол банку маринованных огурцов. – Открывай. Мамулька делала. У неё это волшебно получается.
   Игорь сидел молча, обхватив голову руками. Сергей достал из морозилки бутылку «Распутина». Плеснул в запотевшие рюмки тягучую водку.
   – Ну, будем, – сказал Сергей и чокнулся с Игорем.
   – Пошла, как сплетня по деревне.
   – Давай быстренько ещё, как говорится: «Между первой и второй чтобы пуля не просвистела». – Сергей наполнил рюмки ещё раз.
   Закусывали и продолжали пить молча. Когда в бутылке оставалось совсем немного, Сергей достал ещё одну и заговорил:
   – Игорёк, ну не мог ты видеть Светку. Понимаешь, не мог! Она умерла. Я сам читал статью в газете про гибель их экспедиции, видел некролог в институте.
   – А ты можешь понять, что я вчера её видел? Это точно была Светка.
   – Перестань говорить глупости с такой уверенностью. Просто был расстроен проблемами на работе, опять погрузился в воспоминания, в конце концов, просто устал. Вот и померещилось. И вообще, сколько можно тосковать? Прошло семь лет, у тебя красавица жена, прекрасный сын, отличный бизнес. Что ещё нужно, чтобы встретить старость? – Сергей открыл вторую бутылку.
   – Да пойми, Серёж, я все эти годы Светку не забывал ни на минуту. Всё так нелепо случилось. Какое-то жуткое стечение обстоятельств. Если бы я тогда был рядом, ничего бы не произошло. Я даже похоронить её не смог.
   – А как бы ты это сделал? Тело ведь не нашли. Тогда погибли все члены экспедиции. «Всех смыл в бездонное ущелье небывалой силы селевой поток», как написали в газете.
   Слёзы скатились по щекам и повисли на подбородке.
   – Давай помянем их, Серёж. – Игорь поднял рюмку, смахнув слёзы. – Не чокаясь.
   – Игорёк, ты не молчи только. Расскажи что-нибудь, повспоминай Светку свою, как познакомились. Давай, может, тебя это согреет. А то ты что-то совсем раскис.
   Игорь погрузился в воспоминания.
   – Я отоваривался в универсаме рядом с офисом. Оплатил покупку, двинулся к выходу. А тут толстая тётка толкнула девушку плечом и даже не заметила. Девчонка в сторону отлетела, ручка у пакета оторвалась, и продукты на пол посыпались. Я помог всё собрать и проводил до дома. Так мы познакомились со Светой.
   Это была любовь с первого взгляда. Казалось, что мы знакомы всю жизнь. Я тогда уже закончил институт и работал у отца, а Светка училась в геологоразведочном.
   Эх, Серёга, как мы были влюблены… Встречались каждый день, хоть на минутку. Гуляли в осеннем парке, шуршали опавшими листьями, и нас не пугал ни дождь, ни холод. Когда удавалось урвать ключ от квартиры, мчались на другой конец города, чтобы побыть наедине.
   Позже у меня появилась тачка – синяя «девятка», она была для нас и стол, и дом. Мама не хотела, чтобы я женился. Говорила, что, мол, рано, надо на ноги встать, укрепить бизнес. Но я знал, что на самом деле ей не нравилась Светка. Простая девочка из бедной семьи. Выросла без отца. Жила в однушке вдвоём с мамой.
   А мы мечтали, что поженимся и уедем жить в деревню. Сначала у бабушки перекантуемся. Займёмся фермерством, построим своё жильё. Ты ж знаешь, как я люблю деревню. А тогда из каждого утюга не только «Белые розы» звучали, но и призывы поднимать сельское хозяйство, развивать фермерство.
   Мама у Светки больная была, на инвалидности. Её пришлось бы взять с собой. Ничего. Это не помеха. На свежем воздухе да с моей бабулей она бы быстро на ноги встала. Скажу тебе, что с бабулей договорились обо всём…
   Свет в квартире вдруг погас. Сергей посмотрел в окно.
   – Опять в районе электричество вырубили. Ничего, сейчас всё устроим.
   Он на ощупь открыл полку, достал бутылку, в которую была вставлена свеча, чиркнул зажигалкой. Потом появилась ещё пара свечек, тоже в бутылках, сильно облепленных воском, – видно было, что ими часто пользовались. Из приоткрытого окна задувал ветерок и качал пламя. На стенах прыгали замысловатые тени, шевелились, как диковинные растения в заколдованном лесу.
   Сергей открыл пачку «Мальборо» и закурил.
   – Ну, давай, Игорёк, продолжай.
   – Через год я сделал Свете предложение, и она согласилась стать моей женой. Как сейчас помню этот день. Я заказал столик в «Белом тигре». Светка в шёлковом платье с ромашками, такая хорошенькая, как бабочка. Волосы собраны в пучок. Настроение приподнятое.
   В фойе ресторана в огромном аквариуме плавали диковинные рыбы. Повсюду экзотические растения, лианы, искусственные скалы с небольшим водопадом, а внизу заводь с пресноводными черепахами. Нас фотографировали с большим синим попугаем. Моя Светка вся светилась от восторга.
   Потом мы ели всякие вкусности, пили шампанское, веселились.
   – Свет, закрой глаза.
   – Зачем? – засмеялась она.
   – Ну пожалуйста, закрой.
   – Ладно.
   – Теперь открывай.
   Она открыла глаза, а я открыл перед ней коробочку, а в ней серьги с сапфирами. Колечко лежало у меня в кармане.
   Светкины глаза вспыхнули радостью, но в то же мгновение будто лёгкая тучка пробежала по её лицу. Голубые глаза вдруг стали глубокого серого цвета. Улыбка не могла скрыть, что она еле сдерживает слёзы.
   «Какая же я сволочь. Она ждёт колечко, а я серьги подсунул. Дурак», – пронеслось у меня в голове. Быстро встал на колено, взял её руку и надел на палец колечко.
   – Света, любимая моя! Будь моей женой!
   Она заплакала, засмеялась и прошептала: «Я согласна».
   На следующий день мы подали заявление. В тот момент было плевать, кто что скажет, кто за, а кто против. Я пришёл домой и сказал, что 12 сентября я женюсь на Свете. Мама пила сердечные капли, папа курил, но с моим решением им пришлось смириться.
   Родители начали готовиться к свадьбе. Я понимал, что будет пир на весь мир, будут приглашены нужные и полезные люди. Но тут я был бессилен. Пришлось уступить.
   Через две недели отец срочно отправил меня в командировку в Индию для решения проблем, связанных с поставками риса. И надо было случиться такому совпадению: в моё отсутствие Светка отправилась в экспедицию. Даже речи ведь не было об этом. Зачем она согласилась? Не понимаю. И ведь все погибли. Всех смыл этот чёртов сель. Бедная моя девочка. Светочка моя, что ты наделала? Зачем, зачем ты отправилась туда?
   Дали свет, но свечи продолжали гореть. Мужчины молчали.
//-- * * * --//
   Время шло. Казалось, что Игорь успокоился, но в душе всё было окутано сумраком. Словно гигантский спрут запускал свои щупальца в самые дальние и потаённые уголки и не давал покоя. Пунктиром мелькала мысль: жива, жива, жива.
   Игорь отпускал водителя, садился за руль, мотался по всему городу и смотрел по сторонам в надежде увидеть Свету.
   И увидел. Её лицо промелькнуло в такси, ехавшем навстречу.
   Устроить погоню не удалось из-за недавно установленного отбойника.
   Сомнения ушли в небытие. Игорь был уверен: Светка жива и находится в городе. Но почему она исчезла, бросила его, предала? Что произошло? Обида, словно ржавчина, разъедала душу и сердце. Внутри полыхал настоящий пожар, уничтожающий всё доброе и хорошее на своём пути.
//-- * * * --//
   Игорь позвонил, хотя обычно пользовался своим ключом. Алина открыла через секунду, будто стояла у двери.
   – Алин, ты любишь меня? – Игорь буквально сгрёб жену в объятия.
   – Конечно люблю. Да что с тобой? Задушишь меня сейчас, – пыталась высвободиться Алина. – Ты не пил?
   – Не пил, не пил! Просто соскучился и хочу вечер провести с тобой. Не уходи сегодня в свой женский клуб. Ты так мне нужна.
   – Меня будут ждать. Я обязательно должна идти. – Жена накинула плащ.
   – Я не так часто прошу тебя. Не ходи. – Игорь держал Алину за плечи и смотрел в глаза.
   – Ну что за истерика? Говорю же, что мне необходимо сегодня быть на встрече. И пожалуйста, не раскисай. У Вовки температура, я попросила Иру остаться на ночь. Слушай, что с тобой сегодня, что-то на работе? Неприятности?
   – Забей. Все нормально.
   Ветер ударил в лицо хлёсткими пощёчинами и так дёрнул дверь машины, что показалось: оторвёт ее. Игорь окинул разочарованным взглядом свой коттедж и выехал из ворот.
   «Поеду к бабушке. У нее нет людей нужных или ненужных. Она добрая и любит меня просто так. Приеду и всё расскажу. Уж она-то поймет и подскажет, как мне быть».
   Старенький аккуратный домик смотрел на улицу жёлтыми окнами-глазами. Бабушка дремала в кресле перед телевизором.
   Игорь постучал в окошко.
   – Кого ещё несёт на ночь глядя?
   Послышались шаркающие шаги, брякнул засов, дверь пронзительно скрипнула.
   – Матерь Божья! Игорёк! Что случилось, мой хороший?
   – Здравствуй, бабулечка-красотулечка, любименькая моя! Ничего не случилось, просто соскучился и захотел побыть с тобой. – Игорь обнял бабулю и расцеловал.
   – Давай проходи, сынок.
   После ужина и расспросов про семью пили чай. Любимый. Такой был только у бабули. Сердце щемило от тёплых воспоминаний детства. Всё такое родное и милое: звуки, запахи, мурлыканье кота. Кот только другой, но тоже Барсик.
   – Ба, а помнишь, как мы пошли на горку с ребятами и я провалился в ручей? Мокрый весь пришёл, а мороз тогда был крепкий. И ведь не заболел. Ты меня малиной отпаивала, дед самогоном ноги растирал.
   – Конечно помню. Разве забудешь такое?
   – А помнишь, как мы с Серёгой купили портвейн, выпили и пришли пьяные? А ты нас покрывала, родителям закладывать не стала. Но мораль утром читала приличную.
   – Я-то помню. Вот только ты мне зубы не заговаривай. Не вспоминать ты приехал в поздноту такую. Рассказывай давай, что стряслось.
   – Пойдём на кухню, подымим и всё обсудим.
   Игорь рассказал бабушке, как видел Свету.
   – Да, дела! Сердце не обманешь, но иногда и оно ошибается. А ведь действительно, Свету твою мёртвой никто не видел. Но тогда почему она не появилась? Вы ведь так любили друг друга. Семь лет – это не шутка.
   – В том-то и дело, бабуль. Мы мечтали о домике в деревне. Собирались стать фермерами. А дети! Мы же хотели троих детей. Трое наших детей не родились из-за Светкиного предательства. Бабушка, умоляю, подскажи, что мне делать.
   – Думаю, прежде всего надо успокоиться. С горячей головой дела не делаются. И помни: если человек врёт, значит, у него есть острая необходимость в этом. Зачем тебе разыскивать Светку? У тебя семья, сын растёт, в сентябре в школу пойдёт. Красивая жена, дом, недвижимость в Испании, крепкий бизнес. Чего ты добьёшься, если её встретишь? Через столько лет вам и говорить-то не о чем будет.
   Бабушка взяла папиросу, продула и закурила. С шумом выдохнув дым, продолжила:
   – Только не говори мне, что ты готов всё разрушить. С тех пор жизнь изменилась. Сам подумай: ведь не ты исчез, а Светка. Ты не предавал любовь. Хотя мне очень интересно узнать, как ты так быстро женился. Практически сразу. Для меня это было неожиданно. Может, расскажешь?
   – А почему бы не рассказать. Дело прошлое. Я вернулся из Индии и узнал о том, что Света погибла. Отец дал мне газету, где говорилось, как селевой поток смыл всех членов экспедиции. В живых никого не осталось. И некролог с перечислением имён погибших.
   Сразу помчался к Светкиной маме. Но она исчезла. Продала квартиру и уехала, говорили, в Германию. Через отца пытался узнать в ментовке, но и там ничего внятного. Дали несуществующий заграничный адрес.
   Папа меня тогда поддерживал, загружал работой по полной, подарил новую машину. Но всё было не в кайф.
   Однажды в фирме был корпоратив. Я надрался как свинья. Ничего не помнил. Утром проснулся, а рядом со мной девушка. Откуда она взялась, почему я с ней? Весь вечер она возле меня крутилась, ну, потанцевали, ну, выпили. Я даже имя её с трудом вспомнил: Алина.
   Через три недели папа вызвал меня на разговор. Алина забеременела. Это просто бред какой-то – один раз по пьяни переспали, и залёт.
   – Игорь, ты должен на ней жениться.
   – Ничего я никому не должен. И жениться на ней не собираюсь.
   – Послушай, её отец – Родя Север. Понимаешь, что будет, если ты попытаешься увильнуть? Бизнес отожмут – это полбеды. Нас всех на ремни порежут. Он суперкрутой авторитет в крае, к «самому» дверь с ноги открывает. И, кстати, крышует наш бизнес.
   – Пап, а при чём здесь ты? Меня пусть и режет. Теперь уже всё равно. Хоть Север, хоть Юг.
   – А ты подумал о маме, что с ней будет? А обо мне ты подумал? Я же баллотируюсь на пост губернатора. Всё будет кончено. Посмотри: Алина девка красивая, образованная. Да тебе повезло, что ты её обрюхатил. Такие горизонты перед тобой откроются! Не будь дурнем.
   Ба, ну как я мог после таких слов думать? Конечно, я согласился. Нет, не ради себя, не подумай. Ради отца.
   С Алиной мы договорились, что брак будет фиктивным. Мы только для вида будем изображать любовь, счастье, а на деле даже спать вместе не будем. Ребёнок родится, а через годик-полтора разбежимся.
   У Алины отрицательный резус, поэтому она боялась прерывать беременность. Ну, раз уж так случилось, ничего не поделаешь.
   Про свадьбу я рассказывать не буду, ты помнишь этот спектакль. Родиона Аркадьевича с женой, у которой только в носу не висело золотое кольцо с брюликами, и охрану с автоматами, и подарок папочки – коттедж, в котором мы живём.
   Мы с Алиной держали слово. Изображали влюблённую парочку, но спали в разных спальнях. Беременность протекала тяжело. Роды тоже.
   Вовка родился недоношенным и очень слабым. Сердце сжималось, когда я глядел на него. Маленький, сморщенный, синюшный – и это мой сын.
   Вот тут я начал себя терзать: это из-за меня, пьяное зачатие, патология беременности и теперь такой ребенок. Алинку жалко. Она бледная, худая, прямо светится вся. Старался поддерживать как мог. А она спокойная, выдержанная. Сидит, бывало, как изваяние над младенцем. Мадонна.
   Время шло, Вовка перерос свои младенческие проблемы. 19 августа 1991 года я мчался к Белому дому в ополчение и попал в аварию. Тесть врачей из столицы выписал, операция прошла успешно. И жена от меня не отходила. Дежурила и днём, и ночью, кормила с ложечки, держала за руку всё время.
   Я ж не каменный. И понеслось. Конфетно-букетный период. Поездка на Канары, в Таиланд. Оттуда Алина вернулась беременной, но девочку не удалось выносить.
   Этот период пролетел довольно быстро. Промелькнул, как падающая звезда. А дальше всё пошло по накатанной, по инерции. Страсть прошла, а любви, похоже, не было.
   Тесть подарил дочурке салон красоты, она организовала там женский клуб и всю жизнь подчинила этой игрушке.
   А Светку свою я не забывал никогда. Вот, бабуль, такая история.
   – Ох, Игорёк! Мне теперь многое понятно и ещё больше непонятно. Если бы Вовка не был так похож на тебя, я бы задумалась, твой ли это ребёнок.
   Игорь, встал, прошёлся взад-вперёд, открыл форточку. Дым сизой вуалью потянулся вон из кухни.
   – Сынок, а не провести ли тебе расследование?
   – Какое, бабуль?
   – Деньги у тебя есть. Займись этим сам. Никому не говори, что будешь распутывать тот клубок. Главное, пусть отец ничего не знает. Начни с библиотек. Там хранятся подшивки газет. Сходи и попроси за то число газеты. Поищи. Смотри не только в «Вестнике перестройки», но и в других. Найди ту, что хранится у тебя. Если где какая заминка – денег давай, не бойся. Возьмут.
   Потом иди в ЖЭК, по Светкиному адресу. Пусть поднимут домовые книги, куда выписались, кто купил квартиру.
   – А если деньги брать не будут?
   – Да ты с ума сошёл! Когда это у нас не брали взятки? Не возьмут – значит, дай столько, сколько стыдно не принять.
   – А если и это не возьмут? – засмеялся Игорь.
   – Скажи, что тогда дешевле их убить. Э-эх, не мне тебя учить, милый.
//-- * * * --//
   После разговора с бабушкой Игорь решил действовать.
   Первым делом он пытался найти ту самую газету с некрологом от 12 июля 1989 года, но её нигде не было.
   – Серёг, помнишь, говорили с тобой про газету, ну, где о гибели экспедиции написано. Понимаешь, всё перерыл в доме. Не могу найти, – прозвучал взволнованный голос Игоря в телефонной трубке.
   – Здравствуй, дружище!
   – Ой, извини, привет!
   – Помню, конечно. У меня она есть. А тебе зачем, позволь спросить?
   – Встречаемся через час у Центральной библиотеки. Газету захвати с собой. Там всё расскажу.
   Каково же было изумление друзей, когда в библиотечной подшивке оказалась совершенно другая газета! Вернее, та же, но статья в ней отсутствовала. Игорь и Сергей сравнивали, крутили, перелистывали, но не нашли ни слова о гибели научной экспедиции в горах. Тогда они запросили сводку погоды за те дни и обнаружили, что не было никакого селевого потока. Совсем.
   Посещение ЖЭКа не дало результатов. Из домовой книги была вырвана страница с данными о Светкиной квартире.
   Следствие зашло в тупик.
//-- * * * --//
   Дома Игоря ждал неприятный сюрприз. К Вовке в гости приходили друзья, и каким-то волшебным образом маленький Оранж, померанский шпиц, вляпался в жвачку. Боком и спиной. Никто не знал, как он это сделал.
   Няня Ира рыдала:
   – Алина Родионовна уволит меня. У вас же выставка скоро. Игорь Владимирович, пожалуйста, спасите, придумайте что-нибудь.
   – Не истери, Ира. Покажи, что случилось. – Игорь взял у неё собаку и, увидев запутавшуюся в шерсти жвачку, изменился в лице.
   Через несколько минут Оранж ехал с хозяином в «гелике» в грумерский салон, всем своим видом показывая, что чертовски доволен – обратил на себя внимание.
   В салоне «Белый Бим» было уютно. У стойки молоденькая девушка играла в тетрис.
   – Добрый день! Вы по записи? – заискивающе спросила она.
   – Нет, у нас срочная вынужденная стрижка. – Игорь поставил на стойку Орика. – А Танечка сегодня работает?
   – Татьяна в отпуске. Сегодня работают Лана и Женя, но сейчас обе заняты. Вам придётся подождать. Присаживайтесь. Чай, кофе?
   – Виски с содовой. Шутка. Дайте воды.
   Прошло минут сорок. Игорь четвёртый раз смотрел, как президент Российской кинологической федерации Иерусалимский вручает медаль победителю бест ин шоу выставки пуделю Мартину.
   Наконец из комнаты вышли счастливые обладатели стриженого чёрного кота. Оранж зашёлся лаем.
   – Проходите, пожалуйста. Вами займётся Лана.
   Минуя шипяще-гудящего кота, Игорь с собакой вошёл в комнату. Девушка убирала шерсть. Когда она подняла голову, мужчина обомлел. Светка. Это была его Светка!
   – Ты. Ты! – Игорь хватал воздух, как рыба, выброшенная безумной волной на берег далеко от воды.
   – Да, Игорь, это я.
   Несколько секунд они молчали, а потом бросились друг другу в объятия.
   Уже через час Игорь со Светой сидели в загородном ресторане и разговаривали о том, что с ними произошло.
   Оказывается, семь лет назад, когда Игорь уехал в командировку, его отец вызвал Светлану к себе и попросил исчезнуть из города. Он оплатил Светиной маме операцию в Германии, билеты, пребывание в клинике, сиделку, а девушке купил в Климовске хорошую квартиру, документы на имя Ланы Силютиной и рабочее место. Света согласилась ради спасения матери. Всё остальное отец Игоря устроил сам: историю с экспедицией, статью в газете, некролог в институте.
   Когда Света уехала в Климовск, она узнала, что беременна. Но менять что-либо было поздно. Она уже заключила сделку и, если честно, просто боялась.
   Сына Света назвала Иваном. Через год вышла замуж. Муж Андрей старше на восемнадцать лет, очень хороший человек. Он признал Ивана и стал его законным отцом. А потом Андрею предложили возглавить фирму в родном городе Светы. Она не хотела возвращаться, но сопротивление было бесполезным. Тут Света ничего не могла изменить.
//-- * * * --//
   Игорь купил квартиру, и они со Светой стали встречаться. Их любовь разгорелась с новой силой. Страсть, словно языки пламени, извивалась, утихала, а потом, взбесившись, поднималась вновь в безумном танце. Не видеться каждый день было невозможно – иначе сердца разорвутся.
   Отцу Игорь решил ничего не рассказывать – пусть думает, что Светлана исчезла навсегда, – хотя внутри кипело, хотелось всё высказать, поссориться, бросить всё и уехать подальше от этого места. Но не теперь. Надо немного подождать.
   Прошел год.
   Алина привыкла, что Игорь и раньше уходил в загулы, и не задавала провоцирующих вопросов. Она слишком была занята собой и своими делами.
   Игорь сделал Свете предложение и сказал, что будет ждать её столько, сколько она скажет. Но она никак не могла решиться подать на развод – не от страстной любви к Андрею, а из чувства благодарности. Говорят же, что для мужчины главное, чтобы он любил. А для женщины – чтобы любили её. Света будто застряла в узком проходе и никак не могла протиснуться. Нужно было сделать выбор: остаться или пропихнуть себя и идти в новую жизнь, вперёд к мечте.
   А Игорь подал на развод. И события стали сменять друг друга с безумной скоростью.
   Как водится, всё тайное становится явным. Возвращение Светы перестало быть секретом, и на Андрея наехали бандиты. Главное требование – уехать из города вместе с семьёй и не появляться здесь никогда. И Андрей бросил всё и исчез вместе с женой и сыном. Он был так напуган, что Света решила не рисковать. Она не стала ставить в известность Игоря, а просто опять сбежала.
   Игорь метался, как раненый зверь. Он не понимал, куда исчезла любимая женщина. Через два дня, измученный поисками, он приехал в их гнёздышко. Ещё с улицы увидел свет в окнах. Задыхаясь от радости, он распахнул дверь, вбежал в комнату – и упал без сознания.
   «Гипертонический криз» – поставил диагноз врач скорой помощи. От госпитализации Игорь отказался, хотя Алина настаивала.
   – Откуда ты здесь взялась? – спросил Игорь.
   – А ты думал, я тебя не вычислю? Хорошо ты тут устроился. Жизнь на две семьи. Молодец.
   – Я подал на развод и вручил тебе повестку. Зачем нужен весь этот цирк?
   – Развод ты не получишь. У нас ребёнок маленький. И делить всё замучишься.
   – Ничего, и с двумя детьми разводят, и с тремя.
   – Попробуй. Ребёнка ты не увидишь, фирму закроют, тебя закопают, а папочку твоего посадят.
   – Да не пугай! На всякую крутую жопу найдется сама знаешь что. Родя Север сильно сдает позиции. Сегодня город держит Филин. Так что зря пальцы распушила. И давай проваливай отсюда со своими угрозами.
   Алина в ярости швырнула стакан в зеркало и ушла. Зеркало треснуло и стало выглядеть как гигантский паук со множеством мерзких лап. Казалось, что он раскинет липкую паутину повсюду и выбраться из неё будет невозможно.
   Игорь разыскивал Свету через частное детективное агентство. Он думал, что Алина не могла провернуть это всё самостоятельно, и подозревал отца. Но всё никак не мог поговорить с ним: работы навалилось много, да и отец был постоянно в разъездах. Подходил к концу 1997 год. Казалось, он будет самым стабильным и спокойным из всех девяностых. Не было ни дефолтов, ни забастовок, ни путчей. И вот 27 октября произошло падение рынка акций на всех основных торговых площадках мира. Это стало предвестником бури для всей российской экономики и бизнеса.
   Но Игоря это всё мало заботило. Он пытался разрулить события личной жизни, которая бурлила, как каша в сказочном горшочке. И хотелось крикнуть: «Горшочек, не вари!»
   В первый день каникул Вовка с классом пошёл на экскурсию в музей сказок, потом в парк. А в полдень раздался телефонный звонок – Игорю показалось, что слишком тревожный.
   – Игорь Владимирович! Скорее приезжайте в центральную больницу. С Вовкой всё плохо, – рыдала в трубку Ира.
   – Что? Что случилось?
   – В парке аттракционов… Карусели… Вовка упал и разбился. Большая потеря крови. Скорее… Нужно переливание крови.
   Алина была уже в больнице, кому-то звонила по мобильному. Лицо распухло от слёз.
   – Володя, пожалуйста, скорее, нужна твоя кровь, – надрывно говорила она.
   – Не понял, с кем ты? Что вообще происходит? Что с Вовкой? – спросил Игорь.
   Алина бросилась к нему и разрыдалась.
   – Игорь прости меня, прости. – Жена упала на колени.
   – Ты что, Лина, вставай! Успокойся. Я же здесь. Всё будет хорошо. Давай соберёмся. Вовка выкарабкается.
   В приемный покой влетел Владимир Андреевич.
   – Алина, где врач? Я приехал. Скорее! Я недавно проходил обследование, со мной всё в порядке, – тараторил отец Игоря.
   – Пап, ты-то хоть успокойся. Я приехал. У меня уже взяли кровь для проверки на совместимость.
   – Да при чём тут ты? Вовка – мой сын. Это я приехал, чтобы сдать свою кровь.
   Обалдевший Игорь рухнул на стул. Отца увели в процедурный кабинет. Алина, как затравленный зверёк, сидела в углу, плакала и кусала до крови губы. Узнав о критической ситуации, она позвонила биологическому отцу ребёнка. В тот момент она не думала о последствиях. Её волновала только жизнь сына.
   Игорь с отцом сидели в машине. Игорь закурил, его била дрожь.
   – Я не прошу прощения. Знаю, что это невозможно. Умоляю, выслушай меня, – обратился Владимир Андреевич к сыну. – Алина была моей любовницей. Я от неё сходил с ума. Любил больше всего на свете. Она отвечала взаимностью. Она – моя последняя любовь, лебединая песня. Я даже хотел на ней жениться. Но мне предложили баллотироваться на пост губернатора края. Решил тогда, что женюсь после выборов.
   Но Алиночка забеременела. Боже! Что делать? Моя репутация должна быть безупречной. Развод – недопустим. Да ещё и по возрасту она мне как дочь. Я провалю выборы. Аборт делать было нельзя, ты знаешь, что у неё этот чёртов резус. Вот тут я и подумал, что можно выдать Алину за тебя. Ну не мог я отпустить её далеко. Так она всегда будет при мне, на глазах, в надёжных руках, и ребёнок тоже. Знал, что ты их не обидишь. Тут ещё и папашка Алинин, Родя Север. Сам понимаешь, что могло случиться.
   Мне удалось уговорить Лину. А Свету твою я не обидел. И мать её устроил, и квартиру купил. Она недолго тосковала: сын-то у неё ровесник Вовке.
   – Ты Свету не трожь. Это мой сын.
   – Ох, сколько событий за один день. У меня, оказывается, внук есть.
   – Пап, скажи: а вы продолжали быть любовниками? Неужели ты…
   – Нет, сынок. Ни одного дня. Я очень тосковал, скажу честно. Но спать с женой сына! Ты же помнишь, что беременность она тяжело ходила, потом малыш болел, а потом всё как-то стабилизировалось. А дальше у вас у самих любовь случилась. Я даже ревновал немного.
   – Абсурд.
   – Но так уж получилось.
   – Пап, скажи: а Светочку мою ты из города опять выставил? Алина не смогла бы сама провернуть всё это.
   – Это не я. Лина к отцу обратилась, сказала, что вернулась твоя старая любовь и ты с ней таскаешься.
   – Зашибись ситуация. Ну ничего. Надеюсь, ты мне поможешь её вернуть.
   Позвонил врач и сказал, что состояние Вовки стабильно тяжёлое, но шанс есть. Владимир Андреевич заплакал, а Игоря продолжал бить озноб.
   Через неделю мальчика перевели из реанимации. Дело пошло на поправку. Развод был отложен на неопределённое время. А после возвращения Вовки из больницы Игорю пришлось вернуться домой. Алину он возненавидел. Она напоминала ему чертополох. Красивый лиловый цветок, а захочешь дотронуться – страшная колючка. Этими колючками можно изранить себя в кровь, изодрать так, что шрамы останутся на всю жизнь.
//-- * * * --//
   В кабинете отца после совета директоров было душно. Бизнес катился под откос. Секретарь открыла окно и принесла кофе.
   – Ну как, Игорёк, всё устаканивается понемногу? – спросил Владимир Андреевич.
   – Я пришёл спросить, что слышно о Свете. Ты узнал что-нибудь?
   – Далась тебе эта Света. Прямо проклятие нашей семьи.
   – Далась. Я развожусь с Алиной и ухожу к Свете.
   – Дурак ты, сынок. Что тебе это даст? Алина против развода. Она сделает всё, чтобы оставить тебя с голым задом и разрушить тебе жизнь. Представляешь, что начнётся? Мама твоя свалится с сердцем и, скорее всего, умрёт. А Вовка? Как объяснить эту ситуацию мальчику? Пусть страдает, да? И вырастет психом или маньяком?
   Алина – красотка, умница, помощница в твоих делах. С ней приятно выходить в люди. Она ведь все эти годы была предана тебе. Давай, брось её, если хочешь привести её в ярость. Она пожалуется отцу, и он превратит твою жизнь в помойку. И жизнь твоей Светы тоже, и вашего общего сына.
   Ты хочешь жить в деревне? Я знаю о твоей детской мечте. Ну да. Променять итальянскую сантехнику на очко в сарае. Навоз выгребать за коровами. Да ты даже близко не представляешь, что это такое. А бизнес? Бизнес твой накроется половым органом. И вообще вся жизнь накроется. Недвижимости у тебя нет, это всё Линочкино.
   А Света… Она нормально жила все эти годы. Хорошая квартира, отличный муж, который усыновил ребёнка. Что будет с ними со всеми? Всем будет плохо. Из-за того, что ты эгоист и думаешь только о себе.
   – А ты, бл**ь, хороший парень. Не эгоист.
   Игорь вышел из кабинета, хлопнув дверью. Услышал вслед:
   – Подумай, сынок. С горячей головой такие дела не делаются.
   Машина встала в пробке. По радио Мурат Насыров пел, что мальчик хочет в Тамбов, но туда не ходят поезда.
   «Чушь какая! И чего они туда не ходят?» – подумал Игорь и переключил на другую радиостанцию. «Алмаз этих бесценных глаз, как музыка в стиле джаз» – зазвучал нежный голос.
   «Как же задолбали эти пробки. “Подумай, сынок. Подумай, сынок. Подумай, сынок”», – крутилось в голове.
   «Скоро Новый год. Ёлку поставим. Надо новых игрушек купить. Завтра к бабуле поеду. А может, и правда всё как есть оставить? Светка меня второй раз предала. В деревню что-то не хочется ехать. Надо на Новый год бабушку забрать к себе. Насовсем не согласится».
   Игорь подъехал к коттеджу. Весь дом сиял огоньками, как в американском кино. Они свисали с крыши сосульками, рассыпались жёлтыми искрами по деревьям. Казалось, что из-за ёлки вот-вот выйдет Дед Мороз и исполнит заветное желание.
   «Это желание отдам Линке, а она загадает, чтобы Вовка выздоровел».
   В доме вкусно пахло корицей. Из комнаты показался Вовка в инвалидной коляске. Он подъехал к Игорю и радостно закричал:
   – Пап, пап, ты видел, как у нас красиво? Это мы с мамой придумали. А ещё мы испекли имбирное печенье. Поедем в гости к бабуле в деревню и отвезем ей.
   Глаза мальчика светились от счастья. Подошла Алина в фартуке.
   – Привет.
   – Привет, – сказал Игорь, поцеловал жену и подумал: «Вот оно, счастье»…
//-- * * * --//
   Два года спустя.
   Петух орал так, будто ему вырывали хвост по одному пёрышку. Он уже охрип, и «кукареку» получалось ржавым дверным скрипом.
   Солнечный луч пытался проникнуть в избу сквозь тонкие занавески. Светлана открыла глаза. Над ней склонился Игорь, поцеловал в щёку.
   – Доброе утро, любимый, – прошептала Света.
   – Доброе утро! Поспи ещё. Я за досками смотаюсь быстренько. Надо детскую доделать. А то наша доченька родится, а комната не готова.

   Леопард никогда не меняет своих пятен.

Татьяна Бакаева. Жена-невидимка

   Дождь косыми стрелами рисовал на лужах осенние узоры.
   – Когда же он утихнет? – сетовала баба Вера, уперевшись локтями в подоконник.
   В темноте она заметила, как две фигуры просочились в подъезд.
   – Соседи возвращаются с работы, значит, сейчас начнется сериал.
   Прихватив чашку с чаем, баба Вера поспешила в комнату. Проходя по коридору, услышала мужской голос.
   – Опять он ей что-то внушает. Как она его выдерживает? Вот я бы давно попросила его хоть минутку помолчать. Лучше б лампочку вкрутил. – В подъезде было темно, но все уже привыкли и не обращали внимания.
   Секунду назад в замочную скважину влетела муха, а сейчас в ней зашевелился ключ. Мухи были частыми и единственными гостями в этой квартире, но казалось, что хозяев это не тревожит.
   По углам прихожей были распиханы удочки, на крючках навешана только мужская одежда: куртки охотника, рыболова, немолодого хипстера, офисного сотрудника и даже сумасшедшего профессора. Ниже, на полке, как попало валялась обувь: резиновые калоши, в которых кто-то недавно бродил вдоль болота; кроссовки, о белизне которых напоминали только смятые язычки; резиновые сапоги, подходящие по размеру великану, и туфли, обжитые паучками. На зеркале красовалось фото румяного мужчины в самом расцвете лет – Николая.
   Как только он вошёл в квартиру и щёлкнул выключателем, свет вырубился на всём этаже. Опять барахлила проводка. Баба Вера издала такой вопль, что все соседи осознали степень её негодования.
   – Да что ж такое? Есть мужики в этом доме? Мало того, что в подъезде хоть глаз выколи, теперь ещё и сериал не посмотришь. Пойду к Николаю.
   Баба Вера не стала церемониться и просто дёрнула дверь соседской квартиры – она же видела, как Николай с женой вошли в подъезд.
   – Эй, Николай! Глянь щиток, чё там?
   – Да, да, – бодро ответил тот и в три шага оказался в подъезде.
   Баба Вера осталась у него в квартире. Её распирало любопытство. Она всегда считала эту парочку как минимум странной, а сейчас у неё появилась возможность или убедиться в этом, или поменять своё мнение.
   Баба Вера пошла прямиком на кухню. Она ожидала, что Колина жена, скорее всего, разбирает пакеты с едой. Там было не так темно, как в прихожей. Баба Вера ахнула: нет, на кухне никого нет. Не было там ни штор, ни цветов, никакого другого женского следа. Зато весь подоконник был уставлен какими-то жестяными банками с разными крючками, гвоздями и болтами.
   – Наверное, Люба права. Пора мне к врачу. Кто там лечит старческое слабоумие? Неужели я придумала, что Николай женат? Как же так? Ведь я видела, что он пришел не один.
   Она полезла в шкаф посмотреть посуду, ведь у каждой уважающей себя хозяйки обязательно есть сервиз или хотя бы фарфоровая чашечка. Баба Вера открыла рот от удивления. На полках стояли три тарелки, два бокала с физиономией Николая и стакан для виски.
   Вдруг включился свет. Баба Вера резко закрыла шкафчик, ещё раз окинула взглядом холостяцкую кухню и выскочила за дверь, чуть не споткнувшись о пакет с едой.
   – Ага, всё-таки еда была. Вот и думай, что почудилось, а что нет. Буду караулить утром. Хочу убедиться, их двое или он один.
   В эту ночь она почти не спала, размышляя, что за чертовщина творится. Перебирала в памяти все моменты, которые казались странными. К шести утра она успокоилась, сделав вывод: нет у неё никакой деменции или слабоумия.
   С семи утра баба Вера заняла пост у двери, потом несколько раз бегала к окну посмотреть, кто выходит из подъезда. Ровно в восемь Николай хлопнул дверью. Баба Вера пулей метнулась к окну и увидела, как сосед выходит из подъезда, а за его рукав держится неприметная тёмная фигура. Явно женская.
   Баба Вера смотрела во все глаза и даже пару раз ущипнула себя, чтобы убедиться, что точно не спит.
   – Всё-таки она существует.
   Через пару часов она набрала номер Любы, старушки, которая жила над Николаем, – посплетничать о нём.
   – Да они уж года три как живут вместе, но я что-то не припомню, как её зовут. А слышно только Николая, всё бу-бу-бу, бу-бу-бу, а уж как петь начнёт – хоть плачь. Я не видела, чтоб она без него куда-то выходила.
   – Всё время вместе, значит? Это любовь такая? Люб, хочу с ней познакомиться. Как это сделать?
   – Сходи к ней за солью.
   – Думаешь? Этот ведь дверь откроет и сам мне соль всучит.
   – А ты скажи, что к ней пришла.
   – Скажет, что её дома нет.
   – Ну да. А попробуй сходить к ней, когда он на рыбалку уедет.
   – Точно! Надеюсь, она с ним не таскается.
   В субботу рано утром Николай в полном обмундировании вышел из подъезда. Баба Вера напекла блинов – и бегом к его жене. Звонила-звонила, но ей не открыли, как будто дома никого не было.
   В понедельник утром из квартиры вышли двое.
   – Подстерегу их вечером. Я должна её увидеть.
   Баба Вера решила вечером гулять у подъезда: там и свет хороший, можно лицо рассмотреть, и мимо никто не проскочит.
   – Есть. Идут. О, Николай, добрый вечер!
   – Здравствуйте, Вера Степановна! Как жизнь молодая?
   – У меня всё пучком. А у вас как? Что-то женушка твоя всё молчит. Ты её не обижаешь?
   – Ну что вы такое говорите? Мы с работы, устали, торопимся отдыхать, кино, домино, все дела, – загоготал он, а баба Вера заметила Любкин силуэт в окне.
   – Ну что ж, пойду и я смотреть свой сериальчик. А вы что смотрите? – обратилась она к жене Николая. Та молча посмотрела на мужа.
   – Да разное, – лаконично ответил он.
   Когда сериал закончился, баба Вера решила заглянуть к странной парочке, занести пирогов к чаю.
   Николай открыл, и его румянец осветил подъезд лучше всякой лампочки.
   – Ну чего ты, баб Вер?
   – А давайте чаю попьём? Попроси жену чайник поставить. – Она уже сунула свой нос на кухню, но там никого не было. В ванной темно, в комнате пусто.
   Николай не понимал, что пытается рассмотреть соседка. Ему с трудом удалось её выпроводить.
   – Нужен план. Как мне её застать одну? Она вообще существует или это моё воображение так играет? Но ведь Люба тоже тогда вечером видела девушку. Куда же она исчезает, как только переступает порог квартиры?
   Баба Вера почти всю зиму пыталась улучить подходящий момент, но никак не получалось. Девушка никогда не появлялась на улице одна, заходила и выходила только с мужем, а оказавшись в квартире, просто растворялась.
   Старушка выучила все передвижения супругов почти наизусть, знала, где и во сколько они бывают. И вот однажды она решила за ними проследить. Конечно, баба Вера переживала, что её заметят, что она не угонится за парочкой, но всё же любопытство взяло верх.
   Утро выдалось на удивление солнечное. Местные воробьи кричали так, что разбудили всех. Баба Вера с пяти утра была на ногах.
   – Как бы их не упустить, – приговаривала она, прикидывая, что бы надеть, чтобы слиться с кустами.
   Через несколько минут в подъезде кто-то зашуршал. Вышли двое. Баба Вера тихонько открыла дверь. Убедившись, что никого нет, она выскочила, захлопнула дверь и поспешила вниз.
   – Зачем себе такое приключение нашла? – Ей было немного стыдно за своё поведение. – Верочка, тебе бы поменьше телевизор смотреть, – корила она себя, в глубине души понимая, что «Битва экстрасенсов» и «Пусть говорят» до добра не доведут.
   – Вдруг он абузер, или как там говорят? Вдруг девчонку спасать надо от этого громогласного Николая? Сам вон щёки отъел, а жёнушка почти прозрачная, вечно в чёрном и постоянно молчит. Это признаки глубочайшей депрессии, – не унималась баба Вера и одновременно вспоминала, где слышала об этом.
   Николай походкой довольного жизнью человека уверенно шёл в сторону остановки. Рядом с ним практически бежала, сгорбившись, женщина.
   – Ну и парочка, – отметила баба Вера. – Ей точно нужна помощь. В чём только душа держится.
   Николай притормозил у остановки. Девушка врезалась в него, он взял её за руку. Она шевелила губами. Подъехал автобус. Николай поцеловал жену в лоб. Она хотела помахать ему, но он уже не смотрел, с кем-то общаясь.
   – Ага, интересно, куда она сейчас пойдёт и как мне к ней подойти? – С ещё большим азартом баба Вера подбиралась всё ближе.
   Как только автобус скрылся из виду, девушка присела на лавку.
   – У неё туберкулёз, что ли? Бледнючая, как тень. Все соки, небось, высосал этот Николай.
   Бабе Вере было жаль девушку. По своему опыту она знала, как сложно жить с человеком, который привык быть в центре внимания. Ей самой приходилось забывать о своих желаниях в угоду мужу. Семья может растворить человека, а это опасно. Это когда ты уже не выбираешь, а только соглашаешься с тем, что предложат тебе муж или родные. Это когда ты уже не чувствуешь или не знаешь, чего просит твоя душа. Ведь похоронить свои мечты проще, чем пытаться оспорить чьё-то решение.
   Проще и безопаснее жить жизнью других людей: отдыхать там, где скажет муж; получать в подарок то, что нравится маме; ехать в отпуск, когда скажет начальник; покупать платье, которое посоветовала подруга; доедать то, что оставил ребёнок. Женщина может заглушить голос своей души, но тело не обманешь. Тело выдаст страдания и переживания болезнями. Интересно, неужели девушка попала в эту ловушку? Что должно произойти, чтобы она очнулась? Господи, помоги ей вернуться к себе!
   Пока баба Вера размышляла, сама не заметила, как очутилась на соседней лавочке. Бледная молодая женщина пустыми глазами смотрела в никуда. Казалось, она сейчас упадёт в обморок.
   Видимо, так казалось не только бабе Вере. Молодой человек в ярко-синей куртке, с рюкзаком за спиной не смог равнодушно пройти мимо.
   – Девушка, что с вами? Могу вам помочь?
   «Что? Это он мне? Неужели меня кто-то заметил?» – Девушка очнулась.
   – Вам, кажется, нехорошо? Вы такая красивая, но такая бледная.
   Девушка подняла на него свои голубые глаза, всё ещё не веря, что парень обращается к ней.
   «Что он сказал? Я красивая?» – Она попыталась вспомнить, когда в последний раз смотрелась в зеркало, но помнила только фото Николая.
   – Почему вы молчите?
   Бабу Веру тоже мучил этот вопрос, но она решила не вмешиваться, а лишь молча наблюдать, что будет дальше.
   «Надо спасать девочку, – вертелось у неё в голове, – а этот парень может справиться. Боже, пусть чудо произойдёт!»
   Парень тем временем снял рюкзак со спины и достал термос внушительных размеров.
   – Вот тут чай с малиной. – Он налил его в крышку термоса.
   Ароматный парок не мог никого оставить равнодушным. Баба Вера тоже захотела чаю, тем более что она уже успокоилась.
   – Пойду-ка и я за малинкой, заварю чайку да Любашу приглашу. – И она исчезла.
   Девушка вздохнула и прошептала:
   – Как у бабушки, – а потом чуть громче добавила: – Спасибо большое. – И улыбка коснулась уголков её губ.
   Парень засиял. Он уже и не надеялся, что она заговорит с ним. Щёки девушки зарумянились от волшебного чая – и не только от него.
   – Куда вы идёте? На работу? – робко спросил парень.
   – Я чувствую, что пора мне устроить выходной, – улыбнулась девушка, глядя ему в глаза.
   – Какое совпадение! У меня сегодня тоже выходной. Может, прогуляемся в парке?
   Когда она последний раз была в парке? Куда она ещё ходила, кроме магазина и работы? Никуда, всё только Коля, Коленька, Николай. С ним, кроме рыбалки и футбола, ей ничего не светило. Почему? Почему этот вопрос она не задавала себе раньше?
   Этот день стал днём её рождения – настоящего, не по паспорту. Сегодня она снова почувствовала себя маленькой девочкой, беззаботно катающейся на лодочке в парке. Она смеялась и слышала свой смех, как будто впервые в жизни, а молодой человек не мог ею налюбоваться. Немного замёрзнув, они пошли в кино смотреть комедию, накупили попкорна, посмеялись от души. Потом отправились в кафе пообедать, а по дороге он купил ей цветы.
   «Парк, качели, кино, попкорн, кафе, цветы! Не много ли для одного дня? – Её глаза сияли, а через секунду в них промелькнула грусть. – Почему у меня не было этого все эти годы? Чем я жила? Почему выбирала чужие желания?»
   Часы показывали, что скоро закончится рабочий день и ей нужно поспешить встретить мужа.
   – Тебе пора? – Он заметил, как она взглянула на часы и загрустила.
   – Да, пожалуй, на сегодня хватит. Спасибо тебе за этот день!
   – Это тебе спасибо! У меня никогда не было такого выходного! Теперь я и не хочу по-другому.
   – Если честно, я столько всего пропустила, что надо брать отпуск, чтобы начать навёрстывать! – засмеялась она. От той блёклой женщины, которую он встретил утром, не осталось и следа. Она вся светилась, а голубые глаза искрились радостью.
   Она достала свой телефон.
   – Ого, вот это старичок. – Он не смог сдержать удивления.
   – Да, я давно ничего себе не покупала. Пальто отдала сестра, сапоги – мама, сумку подарила тётя, а помада не подошла подруге.
   – Тогда завтра шопинг?
   – Ух, чувствую, разгуляюсь.
   – Скажи, как тебя зовут? Мы ведь так и не познакомились.
   – Надя.
   Надежда. Надежда на счастье, свободу, любовь, жизнь, в конце концов. Только сейчас она поняла, сколько смысла заложено в её имени.
   – Надюша, – прошептала она и улыбнулась.
   – Надюша, завтра увидимся? – Он смотрел в её голубые глаза, видел своё отражение и боялся только одного – что Надя исчезнет.
   Она не знала, что ответить. Ей предстоит возвратиться домой – то ещё испытание. Вдруг она снова исчезнет, переступив порог?
   – Давай я сама тебе позвоню.
   – Ты только не пропади.
   – Обещаю! Буду слушать своё сердце. Обещаю.
   Подойдя к подъезду, Надя взглянула на окошко бабы Веры. Та была дома.
   – Не хочу идти домой, – подумала Надя и позвонила в соседскую дверь.
   Баба Вера открыла не сразу: она долго глядела в глазок и не могла понять, кто к ней пожаловал.
   – Баба Вера, добрый вечер! Может, сериал вместе посмотрим?
   – Ну наконец-то я услышала твой голос. Николая ведь не перекричишь.
   – Да я и не пыталась. Пусть смотрит свои рыболовные истории.
   – Может, сказать ему, что ты здесь?
   – Вряд ли он заметит, что меня нет.
   – Проверим.
   Как две закадычные подруги, они уютно устроились перед телевизором с чаем и пирожками. Давно Надюша не смотрела телевизор, не ела пирожков и не чувствовала себя так спокойно. А баба Вера поглядывала на неё и радовалась, что Надя улыбается.
   – Я верю, дочка, что теперь у тебя всё будет хорошо. Больше ты ни в ком не растворишься.

Наталия Фадеева. Сила Веры

Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит.
Любовь никогда не перестаёт.
Апостол Павел. Первое послание к Коринфянам

   Зажатая в искорёженной машине, она совершенно не чувствовала ног. Всё произошло молниеносно. Фары, удар, темнота. Спустя несколько минут, будто у оживающего робота, стала настраиваться чёткость. Затрещало противно в голове, процессор задёргался и запустился. Мозг пришёл в себя и выдал бегущую строку: «Мне нельзя, я танцую!»
   Снаружи работали спецы в оранжево-синих костюмах. Словно скульпторы, вырезали её и водителя такси из этой металлической глыбы. Позже врачи скажут, что это чудо. Что она уцелела явно благодаря высшим силам. Потому что для парня рядом эта поездка оказалась заключительным эпизодом его жизни.
   Вот бы они удивились, если бы узнали, что она осталась жить из-за спектакля. Не сыгранного, но обещанного одному важному человеку. Именно за это она уцепилась, перед тем как открыть глаза. Чтобы остаться здесь. В ней нуждались. Она знала это наверняка.
//-- * * * --//
   Мысль о маленькой семилетней сестре носилась по кругу в Вериной голове, как счётчик электроэнергии при максимальном потреблении. У Надюшки, её роднульки, скоро новогоднее представление в школе. Спектакль, где они вместе выступают. Должны выступать.
   «Только конец сентября». Вера лежала в палате одной из московских больниц, рассматривала причудливое пятнышко на потолке и прикидывала, когда сможет встать на ноги. Пока было велено с кровати не подниматься.
   Этим вопросом девушка уже неделю мучила своего доктора. Но травматолог в сотый раз тыкал ей в ступни и икры какими-то иголками, а потом настойчиво предлагал: «Ты отдыхай пока, книжку вон почитай». А ей вообще-то нужно не чтением тут развлекаться, а на репетиции ходить. Потому что Новый год уже сани запрягает. И так залежалась.
   Вера обожала сестрёнку. Называла её Малявкой. Не для того, чтобы старшинство своё подчеркнуть, а ласково так, любя. В этом году Малявка пошла в первый класс. На первом же собрании счастливых родителей заранее поставили в известность о том, что к концу декабря нужно подготовить новогодний спектакль.
   «Ну, желательно волшебства побольше, добрый, и чтобы концовка светлая, радостная, – сверяясь со своим конспектом, попросила Нина Ивановна, учительница Нади. – У кого есть таланты какие, озвучивайте. И пожалуйста, родители, поактивнее. Будем решать».
   С виду она казалась особой суровой. Крупная, с высокой старомодной укладкой из пепельных волос и низким голосом. «Прямо Раневская в предложенных обстоятельствах», – поделилась мама с улыбкой, вернувшись домой после собрания.
   Нина Ивановна когда-то вошла в образ классического учителя и по сей день носила уютные, но немного допотопные костюмы. На взгляд современной молодежи, естественно. Но вся эта внешняя несуразность не мешала ей самозабвенно любить детей и отлично справляться с ролью детского вожака и современными гаджетами. Малыши её обожали. А она терпеливо ими управляла.
   В общем, ещё на собрании все единодушно пришли к выводу, что в спектакле непременно должны быть феечки или принцессы, раз волшебство. И пошли по домам активно думать и скидывать в родительский чат предложения по сюжету, постановке и воплощению.
   После непрерывной недельной переписки персонажи были утверждены. Пригодились шесть лет балетной школы Веры. Потому что «партию Снежной Феи хорошо бы станцевать по-взаправдашнему, то есть на пуантах. Ради сюрприза и многочисленных сердечек в сетях».
   Основной заказчик – Нина Ивановна – одобрительно согласовала выгодное во всех смыслах предложение, прилетевшее в общий чат класса от креативных мамочек, и пометила в своём чудо-блокноте: «Главная Фея – сестра Нади, заключительный вальс с маленькими снежинками».
   Репетировали в школе. Вере, учитывая её балетный опыт, поручили подготовить финальный бал. И она бежала после пар в художественном училище, чтобы помочь мелюзге вжиться в образы и одолеть танцевальные па. Задавала тон, слаживала. А озорные подопечные внимали и разучивали.
   С Надюшкой продолжали дома. Кружились в гостиной, взявшись за руки, и звонко смеялись. Как же младшая гордилась своей СТАРШЕЙ сестрой!
   Рисунок танца был завершён, оставалось только отработать. «Это будет волшебно! – пританцовывала Вера. – Платье Надюхе сделаем улётное!»
//-- * * * --//
   В тот день занудно моросил дождь. Мелкий и бесконечный. Серое небо с облаками в тон давило на ватную голову. Ноги, такие же ватные, тупо валялись на матрасе.
   В палату вошёл лечащий врач. Нехорошо как-то глянул, виновато-безвыходно.
   – Вер, я сказать… чёрт… проблема у нас… Мы перепробовали всё. Чувствительность не возвращается. – Медик, мужчина лет тридцати пяти с отменным чувством юмора и неиссякаемым оптимизмом в обычные дни, сейчас был готов провалиться сквозь землю.
   – В смысле не возвращается? – Она даже не испугалась. – Виктор Андреич, у меня спектакль! Мне нужно. Я сестре обещала. Она ждёт меня репетировать…
   Из больницы её забирали всей семьей. Мать не хотела брать младшую, но Надя так настырно упрашивала, что пришлось.
   Веру погрузили во взятое напрокат кресло с огромными колёсами – «так, на первое время». Не хотелось думать, что это временное может стать постояннее некуда.
   Маленькая сестра на удивление спокойно участвовала в происходящем и крепко держала её за руку, как в глубоком детстве.
   – Мы тебе шарлотку испекли. Знаешь, как пахнет! А ещё у меня три пятёрки по рисованию. Сразу!
   «Малышка моя боевая. Всё ведь понимает, но виду не показывает, отвлекает. – Вера сжала руку Надюшки. – Теперь, похоже, её черёд быть “старшей”».
//-- * * * --//
   Этот день. Он всё-таки настал. И они с Малявкой стоят на сцене, среди других нарядных девчушек из Надиного класса. Две сестры в свете ярких софитов. Две родных кровинки. Спектакль окончен. Общий поклон.
   На секунду яркий свет заставляет Веру вздрогнуть. Будто призрак, из ниоткуда возникает воспоминание о том вечере несколько месяцев назад. Подходит на цыпочках, с ухмылкой заглядывает в глаза и исчезает в кулисах, мерзко хихикнув напоследок. Вечере, начавшемся так обычно и так неправильно закончившемся.
   Вера инстинктивно зажмуривается, пытаясь силой мысли отодвинуть то безжалостное ближайшее будущее в воспоминании. Которое через пару секунд неизбежно накроет её волной и разведёт по разным берегам две её лодки.
   Парадный крейсер, уверенно рассекающий воды, и утлое судёнышко перед лицом девятого вала.
   Но сейчас это всего лишь осветительный прибор, направленный на сцену. Да, она больше не может ходить, но жизнь идёт по построенному маршруту дальше, вопреки всем выкрутасам Случая. И у неё два варианта. Или хватать её, жизнь, за руку и поспевать, или та вприпрыжку убежит дальше, но без неё.
   Малявка снова сжимает её руку. Крепко-крепко. С самого рождения так делала.
   Она всегда вцеплялась в старшую сестру так самозабвенно и так доверительно, что не оправдать детское доверие было просто невозможно.
   И Вера неистово оправдывала.
   Оправдывала, когда мама принесла разноцветный пищащий кулёк из роддома, и нужно было срочно вживаться в роль старшей.
   Оправдывала, когда Малявка тяжело заболела и они с мамой по очереди дежурили несколько ночей у кроватки их белобрысого сокровища.
   Оправдывала, когда малышка утыкалась ей в ноги, рыдая утром в детском саду, а она терпеливо уговаривала пойти на завтрак и обещала забрать пораньше.
   Сёстры появились на свет с разницей в двенадцать лет. И после рождения второй единственный мужчина в семье решил, что прежде уютное гнёздышко стало слишком шумным. Поэтому, сложив с себя полномочия «надёжной опоры» в этом доме, полетел обнадеживать новое семейство в другом. Так мама осталась без мужа, а девочки – без отца.
   Но это не поставило их жизнь на паузу. И уж точно никак не отразилось на отношении мамы к дочерям. Они обе были любимыми и желанными. И отсутствие «сильного плеча» рядом, спасовавшего перед обычными бытовыми трудностями, любовь эту никак не уменьшало.
   С тех пор так они и жили. Став друг для друга «каменной стеной». Три такие разные, но удивительно сильные. Девочка, девушка, женщина.
   Мать не злилась на судьбу, а просто много работала и растила их как могла. Очень даже хорошо растила. С благодарностью Богу за всё.
   «Девочки, вы есть другу друга, хорошие мои. Помните это всегда. В любых ситуациях вы есть друг у друга», – не раз напоминала мама за чаем с лимонными вафлями и мятными пряниками.
//-- * * * --//
   В зале повисла тишина. Все смотрели на удивительных артисток. Ждали. Растерянно и потрясённо.
   Самая старшая из всех девочек сидела в инвалидном кресле. Задрапированном, скрывающем ноги, отказавшиеся слушаться хозяйку.
   От захлестнувших эмоций Вера инстинктивно сделала попытку подняться. Отшвырнуть подальше в сторону этот дурацкий аксессуар на колёсах. Так ей не шедший. Не гармонирующий с её характером и платьем. А вдруг?..
   Но чуда не случилось. Произошло другое: встал зал. Молча, не сговариваясь. Родители и учителя, пришедшие на спектакль, встали сами, покорённые силой духа этой хрупкой девушки. У кого-то текли слёзы, кто-то размашисто хлопал. Кто-то снимал на смартфон, а кто-то просто стоял, не в силах осознать, как возможно ТАК танцевать сидя.
   Нина Ивановна улыбалась и хлопала громче всех. Вера благодарно кивнула ей со сцены. Ведь если бы не она тогда…
//-- * * * --//
   – Надюш, ты что? – Нина Ивановна потрясла ученицу за плечи. Надя стояла у окна после уроков, сжав кулаки.
   – Нина Ивановна, Вера наша… Ноги у неё… Как же спектакль?
   – Да скажи толком, что случилось-то?
   – Авария. Она в больнице. Мы с мамой надеялись. Но вчера врач сказал… ходить не будет.
   – А я смотрю, репетиции прекратились. Вот оно что, оказывается.
   – Как же теперь? Вы теперь другую возьмёте, да? А лучше неё никто не сможет! Нина Ивановна!
   – Ты, Надюш, иди домой. Я маме вечером позвоню. Будем решать.
   Немолодая женщина устало проверяла тетрадки при свете зелёной настольной лампы. К вечеру от строгой Нины Ивановны не оставалось и следа. Она сняла очки и потёрла глаза. Мыслями вернулась к Вере, сестре Надюши: «Если сейчас сломается, потом ей не подняться».
   Нашла в смартфоне группу «1 Б» и нажала на нужный номер.
   – София Сергеевна, добрый вечер.
   Потом будут три месяца любви и поддержки. Они вместе отсмотрят не одно видео с конкурсов бальных танцев для инвалидов в колясках. Поймут, как адаптировать танец и возобновить репетиции.
   Раздобудут всем миром специальное оборудование для танцев на креслах. Такое используют на соревнованиях люди с ограниченными возможностями, но с безграничной волей к победе.
   Чудо-механизм с колесами под определенным углом для оптимальной манёвренности. С фиксирующим ремнем, как крепление сноуборда, и антиопрокидывателем. «Да с таким спутником хоть танго, хоть вальс!» – смеялись девчонки с мамой.
//-- * * * --//
   «Дать шанс Вере, чтобы вера в себя её не покинула», – приняла тогда решение Нина Ивановна.
   Но Вера, как оказалось, была бойцом. Собралась, как пружина. Сжалась, сосредоточилась. Ради сестрёнки, ради мамы. И наплевав на то, что скажут вокруг, просто тренировалась выписывать пируэты на колёсах. Чтобы в положенный вечер «распрямиться» на предельной скорости.
   Три месяца спустя Снежная Фея кружилась в вихре малюток-снежинок. Её руки грациозно порхали в воздухе. В какой-то момент кудесница крутанула магические колёса своей колесницы и закружилась в умопомрачительном фуэте. Длинный серебристый шарф едва поспевал совершать обороты вместе с ней. Откуда-то с небес падали сверкающие блёстки, малышки восторженно вальсировали вокруг своей повелительницы, а Надюшка сияла, как рождественская звёздочка.
   Чарующая музыка проникала во все клеточки тела. На какое-то время зал погрузился в новогоднюю сказку, которая обещала, что впереди – только хорошее. И это было волшебно!
   Вера перевела глаза на третий ряд. Там, с краю, стояла женщина небольшого роста. Прямая, как струна. Слёзы робко текли по щеке – будто опасались, что не спросили разрешения у хозяйки. Слёзы не жалости – гордости за Веру, её старшенькую. Слёзы радости за Надю, её младшенькую.
   Она так любила своих девочек. И эту безусловную и безграничную Любовь друг к другу, перед которой отступает даже смерть, взрастила и передала дочерям. Навсегда. Мудрая их мама по имени София. Она смотрела на дочерей, и ей слышался бархатный голос:
   «А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь, но любовь из них больше». Будто сам Апостол Любви украдкой зашёл посмотреть на обыкновенное земное чудо.

Что мешает исполнению желаний?

Степан Исаченко. Будь со мной

   Странная штука эта жизнь, никогда не знаешь, чего она тебе преподнесёт, никогда не знаешь, чего от неё ожидать в любую секунду. Ты выключаешь утром будильник, идёшь в ванную, спокойно сбриваешь щетину и даже не догадываешься, что спустя всего несколько часов у тебя на глазах окровавленный оперативник, не стесняясь в выражениях, в присутствии журналиста будет избивать человека, обмотанного килограммами взрывчатки. Ты включаешь чайник и не знаешь о том, что сегодня увидишь, как пуля снайпера снесёт голову незнакомца, который за одну минуту сломал тебе жизнь. Ты поправляешь стрелки на брюках перед выходом, даже не подозревая, что ближе к вечеру твоя жизнь изменится абсолютно. Если бы ты знал всё это заранее, всё было бы намного проще. А многого и не было бы вообще. Странная штука эта жизнь…
//-- * * * --//
   Никогда не верил в гороскопы. Там всегда пишут какую-нибудь ерунду вроде того, что «сегодня вашему знаку предстоит интересная встреча», в то время как другому знаку «не рекомендуется сегодня перебарщивать с алкоголем». Почему там никогда не скажут, что сегодня у тебя на глазах погибнет твой лучший друг? Почему ни один предсказатель не предупредит, что сегодня по твоей глупости человека заразят смертельной болезнью? Почему ни один пророк не сообщит, что сегодня ты увидишь, как выстрел из дробовика рвёт на куски связанного человека? Может быть, если бы всё это можно было прочитать в гороскопе, то к этому можно было бы приготовиться, это можно было бы предотвратить? А так получается, что гороскопы – лишь развлечение для наивных дурачков, ждущих, что всё само собой изменится в лучшую сторону. Потому что так «сказали звёзды». Никогда не верил в гороскопы…
//-- * * * --//
   Есть ли на самом деле такая вещь, как судьба? Вроде бы тебя, журналиста, человека прагматичного, ко многому привыкшего, такой вопрос не должен заботить. Скорее, ты поверишь в цепь случайностей, но не во вмешательство высших сил. Ведь так часто кажется, что ты знаешь, как устроен этот мир. Но вот к тебе подходит человек со взрывчаткой на теле, и ты уже начинаешь думать, почему это произошло. Ты задаёшь себе вопрос, почему цепь случайностей не привела к поломке машины – и тогда тебе не пришлось бы смотреть, как один-единственный псих ломает жизни всем вокруг. Ты спрашиваешь себя, почему цепь случайностей не подсунула тебе вчера некачественные продукты в магазине – и тогда сегодня ты не увидел бы, как рушится жизнь ничего не подозревавшего до этого дня человека. Ты пытаешься понять, какая цепь случайностей могла сделать так, что именно ты оказываешься втянутым в ситуацию, которой место может быть разве что только в кино. И вот тогда ты, большой прагматик и приверженец холодной логики, задаёшь себе вопрос, на который раньше ответил бы строго отрицательно: «Есть ли на самом деле такая вещь, как судьба?..»

Часть 1. Человек со взрывчаткой

   – Вы, наверное, шутите? – сказал я им. – Наверняка кто-то из наших решил меня разыграть, так?
   А что ещё я мог сказать этим двоим, смотрящим на меня с озадаченным видом? Вот только представьте, что к вам на работу с самого утра заявляются два взрослых мужика, показывают полицейские удостоверения и говорят, что вам надо проехать с ними. Естественно, вы ничего такого не совершали. Естественно, свидетелем чего-либо вы тоже не являетесь. Естественно, вы спрашиваете их:
   – А в чём, собственно, дело?
   На что эти двое, переглянувшись, сообщают вам, что буквально час назад в редакцию местной газеты пришёл некто, обмотанный двадцатью килограммами взрывчатки, и требует, чтобы вы немедленно приехали к нему на встречу. Кроме того, имя это человека вам вообще ничего не говорит. Ну вот что можно сказать в ответ на это?
   – Вы, наверное, шутите? – сказал я им.
   – Хотелось бы, чтобы это было так, – ответил тот, что постарше. Капитан Борисов, если не ошибаюсь. – Но этот… м-м-м… чудила сейчас сидит там один на один с журналистом Петровским, держит в руке взрыватель и настойчиво требует, чтобы мы с вами, гражданин Тимофеев, до половины десятого были в той же комнате, что и он.
   – И кто же он, этот ваш доморощенный террорист, позвольте узнать? – спросил я, подозревая, что дуболомы мне попались ещё те. С юмором не ахти, так ещё и упёртые до ужаса. – Кто такой это ваш Алексей Самойлов, о котором я до вашего прихода и слыхом не слыхивал? И зачем это я ему понадобился, а?
   В ответ эти полицейские, если они таковыми и были, молчали.
   – Знаете, не смешной это розыгрыш, серьёзно, довольно уже. – Я оглядел офис, непонимающие лица коллег. – Ну и кто это решил так подшутить надо мной? Конечно, приятно получить подарок к празднику, но не такой дурацкий.
   – Праздник, похоже, откладывается, – ответил мне Борисов. – И этот человек с бомбой явно не намерен отступать. – Он достал телефон, сделал вызов и, дождавшись ответа, сказал в трубку: – Ну что там? Он всё там же?
//-- * * * --//
   – Да, сидит с журналистом в комнате, – ответила мне Надя, стажёрка, оставленная мною в редакции. – Уже пару раз спрашивал, где вы оба ходите. То есть вы оба с Тимофеевым, а не с Красавчиком, – поправилась она.
   – Это я понял! Мы скоро, – ответил я и убрал трубку.
   Тимофеев всё так же смотрел на меня со стула, и на лице у него уже угадывались признаки раздражения. Красавчик, стоявший рядом, только сопел, видимо, подбирая аргумент поубедительней, чтобы в один момент оторвать задницу Тимофеева от сиденья и утащить его за собой в редакцию.
   – Вы не понимаете, – сказал я. – То, что мы вам говорим, – абсолютная правда. Самойлов действительно велел, чтобы мы с вами приехали к нему к назначенному времени. Точно так же он велел мне приехать в редакцию получасом раньше.
   – Велел? – Тимофеев приподнял бровь, словно в насмешку надо мной. В какой-то момент мне захотелось размахнуться и ударом кулака сбить эту ухмылочку с его лица, после чего волоком оттащить его к машине. Однако пришлось себя сдержать. Есть такое слово «надо», и порой от него никуда не убежать.
   Велел ли Самойлов приехать к нему? Даже и не знаю, как правильно тут выразиться. Когда я полчаса назад ехал на работу, мне позвонил Михалыч из регистратуры и сказал, что на линии у него редактор газеты, Антон Любомирский, требует срочно связаться со мной. С редактором мы как-то пару раз виделись по работе. Вот он-то и сказал мне, что к ним с утра нагрянул Самойлов, показал всем свой обмотанный взрывчаткой торс и потребовал, чтобы срочно нашли меня. Не просто потребовал. «Велел» – именно так выразился Любомирский. В какой-то момент я тоже подумал, что это шутка. Да вот только редактор на шутника не похож абсолютно, мужик серьёзный. В общем, я позвонил Красавчику, сказал, чтобы он подъезжал к редакции, и сам направился туда же. Затем перезвонил Михалычу, уточнил, кого ещё послать на место происшествия.
   В редакции меня встретили Любомирский и Надя. Следом подъехал Красавчик. Редактор провёл меня к кабинету в дальнем углу. Вокруг нас было многолюдно, сотрудники редакции тряслись от страха и не сводили с нас глаз.
   – Почему вы не эвакуировали людей? – спросил я Любомирского.
   – Он так велел, – сказал тот. Снова это слово.
   Редактор постучал, и мы открыли дверь. Внутри поперёк комнаты без окон стоял широкий стол. С одной его стороны сидел Евгений Петровский, довольно известный в городе журналист и, насколько помню, большой любитель добраться до правды. Рядом с ним стояли ещё четыре пустых стула. Напротив журналиста сидел Самойлов. Обычный человек без особых примет, просто один из миллионов таких же. Обычный человек в линялой футболке и неприметных джинсах. Разве что волосы грязные и огромные круги под глазами. Поверх футболки – жилетка, к которой аккуратно примотаны одинаковые, похожие на пластилин бруски пластида. В руке он держал взрыватель, большой палец рядом с кнопкой, словно готовый в любой момент сделать одно движение, которое отправит нас всех в преисподнюю. Но Самойлов держался уверенно. Он спокойно посмотрел на нас, мельком взглянул на лежащий на столе смартфон, потом снова на нас.
   – Хорошо, что вы, Павел Дмитриевич, пришли вовремя, как и было назначено. – Он говорил спокойно, неторопливо, словно диктовал секретарю свои заметки.
   – Мы знакомы? – спросил я Самойлова.
   – Вы со мной – нет, – улыбнулся он. – А вот я о вас знаю предостаточно, Павел Дмитриевич. Присаживайтесь, мне есть что сказать вам обоим. – Он кивнул в сторону Петровского.
//-- * * * --//
   – Евгений, верно? – спросил он меня.
   – Одну минутку, – кивнул я и переложил телефонную трубку к другому уху. – Да, сегодня подъеду, часика через два. – На том конце была моя Юля. Вечером она собиралась устроить небольшой «романтик», вот и просила купить и привезти продуктов, чтобы было что приготовить повкуснее.
   Пока я заканчивал разговор, человек, стоящий возле моего стола, опустил сумку на пол и начал неторопливо расстёгивать пуговицы на пиджаке.
   – Да, конечно, обязательно куплю, – сказал я. Юля в очередной раз напомнила про свой любимый ликёр. Она с радостью съест что угодно, но при одном условии: в руке у неё обязательно должен быть бокал с ароматным кофейным ликёром. – Всё, Юльчик, ко мне тут человек подошёл. Надо работать. Всё, через пару часов, да. Целую. – Я положил трубку и поднял глаза на своего гостя. – Здравствуйте. Слушаю вас.
   – Меня зовут Алексей Самойлов, – представился он. – И у меня к вам очень важное дело. – Сказав это, он одним движением сбросил с себя пиджак.
   Буквально доли секунды хватило мне, чтобы понять, что именно я видел перед собой. Инстинкт самосохранения срабатывает в таких случаях быстрее, чем мысли о том, что подумают о тебе окружающие. Я в ужасе отшатнулся на стуле назад и едва не упал. А как ещё можно отреагировать, когда у тебя под носом человек показывает закреплённую у него на теле бомбу? Поверх его красной футболки был надет увешанный проводами и взрывчаткой жилет. Он поднял повыше то, что я определил как взрыватель.
   – Вы правы, Евгений, это – бомба, – спокойно сказал он. – И она готова к взрыву. Но не бойтесь, раньше положенного она не взорвётся. – Он снисходительно улыбнулся. – А теперь позовите сюда главного редактора, будьте так любезны. – Он говорил так, словно мы с ним сидели в шикарном ресторане за бокалом хорошего вина и при этом обменивались предусмотренными социальным этикетом любезностями.
   Пробыв несколько мгновений в состоянии прострации, я медленно потянулся к телефону. Сняв трубку, я начал набирать номер Любомирского, но пальцы от волнения попадали в какие угодно кнопки, кроме нужных. С третьей попытки мне удалось набрать нужную комбинацию, и я услышал гудки в трубке.
   – Любомирский, – раздался голос.
   – Антон Иванович, это Петровский, – сказал я ему. – Вы можете подойти к моему столу? Это срочно. Очень срочно!
   – Жень, мне сейчас малость некогда, – ответил шеф. – Загляни ко мне сам.
   – Антон Иванович, это не может ждать, – настаивал я. – Здесь форс-мажор у нас.
   В трубке раздался тяжёлый вздох, после чего Любомирский помолчал пару секунд.
   – Сейчас подойду, – сказал он.
   – Он идёт, – сообщил я Самойлову.
   – Это хорошо, – улыбнулся тот.
   Тем временем сотрудники редакции стали замечать, что возле моего стола происходит что-то неладное. По глазам некоторых было видно, что они испуганы и даже собираются убежать, но страх сковал их мышцы, не давая пошевелиться. Сидящая неподалёку Лена Ермолкина из рекламного отдела так и застыла на месте, поднеся к губам помаду.
   Из-за угла коридора появился Любомирский. Как обычно, он был в голубой сорочке, обтягивающей его приличных размеров живот. Не знаю, почему я обратил на это внимание, если учесть, что в двух метрах от меня стоит человек с бомбой. Видимо, журналист всегда остаётся журналистом.
   – Ну и что тут у тебя? – недовольно спросил на ходу шеф, после чего мельком взглянул на Самойлова и тут же стремительно прильнул к стене. – Ох ты ж, мать тв…
   – Не пугайтесь, Антон Иванович, – всё так же спокойно сказал ему Самойлов. – Не бойтесь и слушайте меня внимательно. – Он подошёл к нему поближе, и мне на миг показалось, что мой шеф сейчас попытается прорыть себе ногтями лаз в стене. – Мне нужна комната.
   – К-к-комната? – переспросил Любомирский.
   – Да, комната. Помещение, – кивнул Самойлов. – Мне нужна комната без окон и без вентиляционных люков.
   Шеф испуганно посмотрел на него, потом сообразил, что от него хотят, и кивнул.
   – Комната. П-п-понял. – Он глянул на остальных, наблюдавших со стороны. – Светлана Яковлевна?
   Наш завхоз стояла в дальнем углу и боялась пошевелиться.
   – Светлана Яковлевна, подойдите сюда, – спокойным тоном обратился к ней Самойлов.
   Она неуверенно двинулась в нашу сторону.
   – Нужно срочно освободить нашу запасную кондейку, – сказал Любомирский. – Скажите Геннадьичу, чтобы срочно вытащил оттуда всё барахло.
   Завхоз кивнула, обошла нас по большой дуге и, оглядываясь, проследовала в сторону нашего небольшого склада.
   – И не вздумайте бежать, Светлана Яковлевна, – сказал ей вслед Самойлов. После этого он повернулся к Любомирскому и продолжил, но уже без этого своего любезного тона: – Антон Иванович, запомните: никто не должен покидать это здание без моего ведома, ни через центральный, ни через чёрный вход, ни через окна или балконы. Если что-то подобное случится, я сразу же об этом узнаю, а после этого нажму на кнопку, и всё здание превратится в груду камней. Запомните: я не блефую, и терять мне нечего. Если здание окружит полиция, я сразу же взорву бомбу. Если вдруг заревёт пожарная сигнализация, я взорву бомбу. Если сотовая связь пропадёт хотя бы на минуту, я взорву бомбу. Вы меня ясно поняли?
   Любомирский, помешкав, кивнул.
   – Скажите вслух, – потребовал Самойлов.
   – Да, я всё понял, – промямлил мой шеф.
   – Чётче!
   – Да, я всё понял, – уже громче сказал Любомирский.
   – Вот и хорошо, – ухмыльнулся Самойлов. – Теперь слушайте дальше: когда комнату освободят, вы должны установить там стол и шесть стульев. Один – для меня, пять остальных – с другой стороны. Вы всё запомнили?
   – Да, – достаточно громко произнёс Любомирский.
   – Хорошо. И последнее моё требование на данный момент: вызовите сюда капитана Борисова из городского отдела внутренних дел. Если он не будет здесь в течение часа, я нажму на кнопку…

Часть 2. Список из восьми имён

   Самойлов посмотрел мне в глаза и произнёс:
   – Павел Дмитриевич, помогите мне. – Он кивнул в сторону сумки, стоящей на столе.
   Я привстал, а журналист и Тимофеев, как по команде, затаили дыхание, ожидая развития событий.
   – Там ничего страшного, – спокойно сказал Самойлов, на лице его мелькнула еле заметная улыбка. Но палец его был в миллиметрах от кнопки, и нас это не успокаивало.
   Тем временем я медленно расстегнул замок. Внутри ноутбук, папка с бумагами и небольшая холодильная сумка.
   – Ноут включите и поставьте слева от меня, – сказал Самойлов. – Папку и содержимое сумки положите передо мной.
   Положив папку, я включил ноутбук, расположив его в указанном месте. Открыл сумку, и оттуда по столу растёкся морозный пар. Внутри лежал шприц с густой тёмно-красной жидкостью. Кровь? Наркотик? Что мог налить туда этот неадекват?
   – Положите передо мной, – повторил Самойлов более повелительным тоном.
   Положив шприц рядом с его смартфоном и папкой, я сел обратно на стул.
   Самойлов, держа на виду взрыватель, левой рукой стал стучать по кнопкам ноутбука, почти не отводя от нас глаз.
   Я же судорожно перебирал в уме варианты, как обездвижить его максимально быстро, чтобы избежать взрыва. Но он не оставлял мне никаких шансов – палец почти на кнопке, а взгляд не отрывается от нас. Кроме того, Самойлов неспроста потребовал именно это помещение. Здесь не было окон, через которые его мог снять снайпер. Не было и вентиляции, по которой могли пустить газ. Не знаю, сколько времени мы должны были здесь просидеть, но уже становилось душно.
   Закончив настройки, Самойлов отодвинул ноутбук в сторону и поставил его вполоборота, чтобы видеть экран могли и мы, и он.
   – Как вы можете заметить, я контролирую всю обстановку вокруг здания, – сказал Самойлов.
   На экране мы увидели восемь изображений-квадратов. В пяти из них – видеонаблюдение за зданием редакции с разных углов. Вход крупным планом, парковка, вид с высоты (видимо, снималось откуда-то с ближайшей многоэтажки) и оба торца здания. Три остальных квадрата не показывали ничего.
   – Скажем спасибо техническому прогрессу, – довольно произнёс Самойлов, кивая в сторону ноутбука. – Вай-фай-камеры миниатюрного размера – просто находка для моего плана. Напоминаю, что н кто не должен покинуть это здание без моего ведома – это я сразу увижу. Кто-то войдёт – я это увижу. Подъедет лишняя машина – я это увижу. Засядет спецназ за углом – я это увижу. Любое нарушение – и я жму на кнопку. Погаснет одна из камер – нажму на кнопку. Всё ясно?
   Мы втроём нервно кивнули.
   – Павел Дмитриевич, сейчас вы выйдете за дверь, передадите мои слова редактору и вернётесь назад. Ах да, позвоните своему руководству и сообщите им, чтобы не вздумали дурить. – Он наклонился вперёд и по слогам произнёс:
   – Ни од-но-го лиш-не-го че-ло-ве-ка!
//-- * * * --//
   Когда опер вышел, этот чудила с бомбой обратился ко мне:
   – Ну что, Игорь, начнём, пожалуй?
   – Начнём что?
   – Сейчас я расскажу вам историю. – Он взглянул на экран смартфона. – Историю о восьми людях. И кому-то из этих людей не суждено дожить до сегодняшнего вечера. Ибо я их покараю.
   Журналист шумно сглотнул.
   – И какое отношение это имеет ко мне? – спросил я Самойлова.
   – Всему своё время. Не торопите события, – улыбнулся он в ответ.
   – Не проще тебе уже нажать на кнопку и закончить с твоими пафосными загадками? – вспылил я, и журналист тут же положил руку мне на плечо.
   – Не надо, – сказал он негромко. – Не забывайте, тут почти тридцать человек, помимо нас.
   Я откинулся на стуле, скрестил руки на груди и молча уставился на Самойлова.
   В этот момент вернулся опер.
   – Итак, когда мы снова вместе, я расскажу вам свой план. – Самойлов обвёл нас взглядом. – По мере моего рассказа я буду называть вам имена разных людей. Задача Павла Дмитриевича – найти этих людей и, при необходимости, привезти их сюда. Евгений Сергеевич будет записывать всё, что я расскажу, чтобы потом поведать об этом в статье. Так хорошо и беспристрастно, как вы это умеете, Евгений Сергеевич. – (Журналист слегка кивнул.) – Ваша задача, Игорь, просто слушать. Пока что.
   Не знаю почему, но ко мне он по отчеству не обращался, хотя все мы вчетвером были примерно одного возраста.
   Журналист показал пальцем на карман своего пиджака:
   – Я достану блокнот?
//-- * * * --//
   – Да, конечно, – ответил мне Самойлов.
   Я щелкнул ручкой, приготовившись писать. Не знаю, что у него в голове, но лучше ему не перечить без повода. Хватит и провокаций Тимофеева.
   Самойлов взял со стола смартфон, мельком глянул на ноутбук, как бы удостоверять, что всё под контролем.
   – Люди, о которых я вам расскажу, они… м-м-м… скажем так, они вели себя неподобающим образом.
   – И за это вы их покараете? – спросил я, делая пометки в блокноте.
   – Да, всё верно. – Самойлов довольно улыбнулся. В голове тут же возникли образы десятков киношных злодеев и психопатов, которых объединяло одно – самодовольство. Все они упивались тем, какие они гении и как хорошо всё провернули. Но, в отличие от кино, нас не спасал герой в маске или храбрый полицейский с бесконечным боезапасом. Самодовольный, увешанный взрывчаткой псих сидел прямо перед моим носом, а единственный поблизости оперативник молчал, поджав хвост, и послушно исполнял команды.
   Самойлов положил смартфон на стол и подвинул его к Борисову:
   – Первые два имени – Владислав Жуков и Юрий Воробьёв. Их адреса здесь. Отправьте за ними людей.

Часть 3. Ловелас и альфонс

   Когда я вышел из комнаты, Красавчик ждал меня у двери.
   – Ну что там? – спросил он.
   – Тяжёлый случай, Кость, – выдохнул я и приложил к уху телефон.
   Елисеев, мой начальник, ответил молниеносно:
   – Да, Паш, как там у тебя?
   – Денис Романович, этот козлина… – Я запнулся, оглянулся на дверь, надеясь, что Самойлов ничего не услышал. – Он назвал два имени и адреса. Туда надо направить наряды. Передадите дежурному?
   – Да, говори, записываю.
   Я сообщил данные начальнику.
   – Слушай, Паш, погоди, – сказал он, когда я уже собирался положить трубку. – Со мной тут уже ФСБ связалась. Я им передал всё, что ты описал, про камеры и углы обзора. Они там всё прикинули, проанализировали. В общем, требуют, чтобы ты под любым предлогом вытащил этого урода на улицу.
   – Ага, а как? Он специально выбрал эту комнату. Он хоть и псих, но не дурак.
   – Надо придумать, Паша. – Елисеев вздохнул. – Мы тут тоже пока придумываем, как его вытащить. Давай, до связи, держитесь там!
   – Ну, что дальше? – спросил Красавчик, когда я положил трубку.
   – Сейчас наряды по адресам поедут, оба недалеко. Потом этих двоих доставят сюда, как и велел… м-м-м… как хочет Самойлов. Так, а где Надя? – огляделся я.
   – Я тут, – раздался сзади звонкий голос.
   – Так, слушайте, – я перешёл на шёпот, и Красавчик со стажёркой наклонились ко мне, – ФСБшники хотят, чтобы мы вытащили его на улицу. Видимо, где-то снайпера посадили или ещё чего. Вы пока подумайте, как нам его вытянуть, сам он точно не выйдет.
   В этот момент у меня зазвонил телефон. Это был Елисеев.
   – Да, Денис Романович, – ответил я. – Погодите, что?
//-- * * * --//
   Оперативник вернулся с озадаченным лицом.
   – Что вы сделали? – спросил он у Самойлова.
   – А, я так понимаю, наряды уже доехали, – улыбнулся тот. – Оперативно. – После этих слов он нажал пару кнопок на клавиатуре ноутбука и повернул его к нам.
   Мы с Тимофеевым уставились на экран, где появилась трансляция с ещё двух камер.
   – Записывайте, Евгений Сергеевич, всё, что видите, – сказал мне Самойлов.
   Обе камеры показывали квартиры. Видимо, жильё тех двоих, чьи имена назвал Самойлов.
   Он ткнул пальцем в экран:
   – Это – Жуков, а тут – Воробьёв.
   Оба лежали неподвижно посреди кадра, вокруг каждого суетились полицейские. Изображения были мелкими, потому видимость происходящего была не очень. Но тёмная лужа вокруг одного из них явно давала понять, что оба человека мертвы.
   – Вам подробно всё рассказали? – спросил Самойлов у оперативника.
   – А? Да, всё как есть, – ответил тот, садясь на своё место. – Тогда вы дополните мой рассказ при случае. – Самойлов повернулся ко мне. – Записывайте.
   Я заставил себя оторваться от монитора, наклонился к блокноту.
   – Итак, номер один – Владислав Жуков. Обычный офисный клерк, который ничем не выделяется… не выделялся из серой массы миллионов таких же. – Самойлов остановился и легко улыбнулся своей оговорке. – Но была у него одна черта – неисправимый романтик. Такой, знаете, – цветы, подарки, стихи при Луне. Прямо уникум в наши дни, скажу вам.
   – В чём же он тогда провинился… перед вами?
   – Увы, романтизма его надолго не хватало, – развёл руками Самойлов.
   – И он тебя бросил? – съязвил Тимофеев, который так и сидел, сложив руки на груди. Краем глаза я заметил, как оперативник ткнул его локтем в бок.
   – Несмешная шутка, – спокойно ответил Самойлов. – Жуков бросал всех своих девушек через десять-двенадцать дней. Просто обрывал все контакты и находил себе новую игрушку.
   – И за это вы его… покарали? – спросил я.
   Самойлов перевёл взгляд на оперативника:
   – Павел Дмитриевич, не поделитесь с нами?
   – Жукова задушили… м-м-м… обмотав вокруг шеи длинные стебли роз. – Оперативник сделал несколько круговых движений руками, как бы показывая, как это совершили. – И набили полную глотку розовых лепестков.
   – Очень романтично, – подал голос Тимофеев.
   – Буквально пару часов назад, – продолжил оперативник. – Он сделал это прямо перед приходом в редакцию.
   Самойлов подождал, пока я всё запишу.
   – Номер два – Юрий Воробьёв. Любитель тусовок, ночных клубов, красивой жизни, – продолжил он диктовать мне. – В отличие от предшественника, далеко не романтик. Надо признать, язык у него был подвешен хорошо, чем он и пользовался. Воробьёв не брезговал разводить женщин на деньги и жить за их счёт. Пока была возможность, он вытягивал из жертвы все сбережения, а потом, когда наступал кризис, поступал как Жуков – просто исчезал из их жизни.
   – И никто из этих женщин не подал на него заявления? – спросил я.
   – Не припомню такого, – сказал оперативник.
   – Всё верно, никто, – ответил Самойлов. – Как я уже говорил, язык у человека подвешен хорошо. Ни одна из них не чувствовала себя обманутой. Ну, или же осознание приходило слишком поздно.
   – Надо понимать, его уже тоже нет в живых? – Я указал ручкой на экран ноутбука.
   – Павел Дмитриевич? – Самойлов снова не стал отвечать сам.
   – Его забили молотком, попутно вколотив в горло толстую скрутку купюр и выбив половину зубов, – сухо ответил оперативник.
   Пока я записывал, мысленно сказал спасибо за то, что изображение на ноутбуке было мелким и не показывало всех подробностей.
   Тем более что на экране оставалось место для ещё одного потенциального преступления.

Часть 4. Ловушка

   Самойлов подвинул ко мне смартфон с новым адресом:
   – Номер три – Владимир Зуев. И в этот раз вы поедете сами.
   – Чтобы найти очередной труп? – спросил я.
   – О нет, он жив, не переживайте, – улыбнулся Самойлов. – И обязательно возьмите с собой напарника, его помощь не помешает. С вами же сегодня Константин Орлов, верно?
   – Похоже, Самойлов действительно знал обо мне всё. – Только поспешите, пожалуйста. И не забывайте, у меня там тоже есть камера. Увижу ещё кого-то, кроме вас с Орловым…
   – Взорвёте всё, я знаю.
   – Именно.
   Мельком глянув на оставшихся, я покинул помещение. Красавчик ждал у двери.
   – Кость, погнали на адрес, – поволок я его за собой. – Надя, ты сразу же звони, если что.
   Стажёрка кивнула в ответ, и мы помчались к машине. На улице рядом со зданием никого не было. Через пару кварталов я увидел оцепление. Наши действительно грамотно сработали, перекрыв все дороги к редакции.
   Мы выехали по адресу, но около оцепления нас тут же затормозили.
   – Паша, – на кордоне стоял мой знакомый из автоинспекции, – тут тебя ждут.
   К машине подошли двое, похожие друг на друга, как братья: оба с квадратными лицами и полным отсутствием эмоций на лице. Ещё до того, как они показали корочки, я уже понял, кто это.
   – Вы уже придумали, как его выманить? – спросили они абсолютно безэмоционально.
   – Пока нет, он на шаг впереди, – честно ответил я.
   – Нас это не волнует, – отрезали они. – Дело взято на контроль на самом верху, вы оба тут под микроскопом. У нас четыре снайпера на позициях, ждут, когда он выйдет на порог. В ваших интересах вытащить его как можно быстрее.
   – Сделаем, если не будем тратить время на ненужные разговоры, – ответил я, завёл машину и тронулся в путь.
//-- * * * --//
   Когда опер ушёл, этот чудила снова полез в ноутбук, что-то понажимал. Журналист в это время писал в блокноте, что-то зачёркивал, переписывал. Полную тишину дополняла наступавшая духота, воздуха в помещении не хватало.
   – Может, дверь хотя бы откроем? – спросил я.
   – Нет, – ответил Самойлов, не поднимая глаз.
   – А если я поссать захочу?
   – Придётся потерпеть, осталось недолго.
   – Ну на хрен! – Я поднялся и направился к двери.
   – Стоять! – рявкнул чудила.
   Я обернулся, посмотрел, как он встал, вытянул руку с взрывателем вперёд, и палец его почти лёг на кнопку.
   – Игорь, сядьте, ради бога, – сказал журналист.
   Где-то с полминуты мы молчали. Я слышал, как тикает секундная стрелка на часах Самойлова да негромко шумят вентиляторы ноутбука.
   – Хрен с вами. – Я махнул рукой и сел на место.
   Самойлов глянул на экран, улыбнулся.
   – Что ж, номер три. Зуев. Очень интересная личность. Настоящий «мачо» – брутальный, накачанный, вечная щетина, дорогой парфюм, шикарные шмотки. Но есть один нюанс: с некоторых пор он ненавидит женщин. После разрыва с девушкой помыкался немного, но со временем начал в соцсетях вести активную политику мужского шовинизма.
   – Но почему он оказался в вашем списке? – спросил журналист.
   – Потому что я так решил. – Самойлов повернул к нам ноутбук, где появилась последняя трансляция.
//-- * * * --//
   Мы с Красавчиком подошли к двери Зуева, позвонили. Ответа не было. Постучали. Нет ответа. Красавчик постучал сильнее, от чего дверь приоткрылась.
   – Так я и знал, – сказал я.
   Мы достали пистолеты, медленно вошли в квартиру. Широкий коридор, чуть дальше – двустворчатые двери со стёклами.
   – Паша! – показал пальцем Красавчик.
   За стеклянной дверью мы увидели Зуева. Он был подвешен за руки к крюку на потолке. Вокруг головы намотан толстый канат, закрывавший ему рот. Увидев нас, Зуев задёргался, глухо замычал. Это был на удивление здоровый мужик.
   Не знаю, как тщедушный Самойлов с ним справился. Может, усыпил или опоил чем-то?
   – Быстрее. – Красавчик бросился к двери. В этом был весь Костя – он всегда и во всём стремился помочь любому, кто нуждался в помощи.
   – Костя, стой! – крикнул я, но было уже поздно.
   Он потянул на себя дверь, и тут же раздался оглушительный грохот. Простейшая ловушка – один конец лески привязан к дверной ручке, второй – к спусковому крючку дробовика, закреплённого напротив поясницы Зуева. Заряд дроби в упор в мгновение ока превратил всё, что ниже пояса, в кровавое месиво. Зуев издал глухой предсмертный крик и тут же затих, безжизненно повиснув на крюке.
   – Твою ж мать! – Красавчик бросился вперёд.
   – Костя! – протянул я к нему руку, и всё тут же озарила вспышка света. Вторая ловушка. Растяжка в дверном косяке. Лишь на миг я увидел, как Костин силуэт растворяется в растущем пламени взрыва, после чего меня волной отбросило на стену и выбило из меня сознание.

Часть 5. Шприц

   После вспышки света трансляция прервалась, и Самойлов повернул ноутбук к себе.
   – А это был номер четыре – Константин Орлов, напарник нашего Павла Дмитриевича. Все называли его Красавчик, и неспроста. Мужчина с внешностью и фигурой древнегреческого бога, живая мечта во плоти.
   Картинка двух последовательных смертей стояла у меня перед глазами. Тимофеев тоже весь позеленел. Поборов рвотные позывы, я потянулся к блокноту, начал поспешно записывать.
   – Естественно, с такими данными у Орлова просто не было отбоя у женщин, чем он, само собой, и пользовался. Активно и часто.
   Делая пометки, я подумал, что Самойловым, возможно, движет зависть. Он методично убрал несколько человек, которые пользовались успехом у женщин. Зуев, конечно, не подходил – хотя у него был образ «мачо», женщин он ненавидел.
   – Орлов при всех своих положительных качествах – умный, отзывчивый, добрый – пользовался женщинами, как вещью. Одна ночь – и вещь выбрасывалась, как ненужный мусор.
   А может, Самойлов – ярый феминист, раз он так рьяно борется с мужиками, которые не лучшим образом обходились с женщинами? Тогда зачем ему бомба? Хочет быть услышанным, не портя картины в музеях и не приковывая себя к деревьям?
   – Что случилось с опером? – спросил Тимофеев, указывая на ноутбук.
   – С Борисовым? – Самойлов пожал плечами. – Надеюсь, что остался жив. Убивать его мне без надобности. Если нет, нам понадобится другой оперативник, список-то я ещё не закончил.
   На какое-то время мы замолчали. Тимофеев изучал свои ногти, я делал пометки. Самойлов бросил взгляд на часы, потянулся к шприцу, поднял его, потряс, внимательно рассмотрел.
   Полистав папку, он мельком глянул на ноутбук и удивлённо произнёс:
   – О, живой!
   Спустя несколько мгновений открылась дверь, и на пороге появился Борисов. Весь в брызгах крови, в одежде куча мелких дырок.
   – Му**к! – крикнул он, бросаясь к Самойлову. Одним мощным ударом в челюсть сбил его со стула. Самойлов упал в угол, прикрыл одной рукой голову, а другую, со взрывателем, отставил в сторону. Борисов насел на него сверху, продолжая беспорядочно наносить удары и беспрестанно матерясь.
   Я обратил внимание, что Самойлов крепко сжал взрыватель, убрав большой палец подальше от кнопки. Надо отдать ему должное: даже будучи избиваемым, он нас не взорвал. Это не входило в его план.
   Тимофеев застыл на месте, глядя на это «избиение младенца», хотя я ожидал, что он сорвётся со стула и убежит. Но он продолжал зачарованно смотреть.
   Нанеся ещё несколько ударов, Борисов сполз на пол и тяжело задышал.
   – Скотина, – прохрипел он. – Ты убил моего лучшего друга! Ты за просто так убил хорошего пацана!
   Самойлов приподнялся на локте, смахнул текущую из носа кровь, сплюнул выбитый зуб и, кряхтя, произнёс:
   – Не просто так.
   Он сел, откинулся на стену, вытянул вперёд руку со взрывателем. Борисов замахнулся, но одумался.
   – Собирайтесь, Павел Дмитриевич, – сказал Самойлов, прижимая руку к лицу. – Вам надо привезти сюда номер пять.
   – Иди на хрен со своими играми, – отмахнулся оперативник.
   Самойлов потряс рукой со взрывателем:
   – Хотите, чтобы ещё пара десятков человек взорвались из-за вашего упрямства?
   – Хрен с тобой. – Борисов встал и бросил Самойлову его смартфон.
   – Номер пять – Данила Акимов.
   – Тот самый Акимов? – переспросил я. – Коуч с афиш?
   – Да, – кивнул Самойлов и показал оперативнику адрес. – Он сейчас в гостинице, минут за десять обернётесь.
   Борисов вытер руки об одежду, оставив новые кровавые разводы.
   – Умойтесь и переоденьтесь, – добавил Самойлов. – Вам незачем пугать людей своим видом. Даю вам час на всё. Если опоздаете, то…
   – Да знаю я!
//-- * * * --//
   Опер вернулся где-то через полчаса. За это время журналист кое-что уточнял, постоянно что-то писал. Не знаю, что он там хотел написать в своей статье, но я бы предпочёл просто забыть этот день.
   Вместе с опером в кабинет вошёл прилично одетый человек в костюме. Идеальная укладка, гладко выбритое лицо. И лицо знакомое. Журналист сказал, что видел его на афишах, видимо, я заприметил его там же. Данила Акимов, бизнес-коуч, проездом в нашем городе с несколькими выступлениями.
   Человек оглядел нас, вздрогнул при виде взрывчатки на теле Самойлова. – Что здесь происходит? – спросил он, присаживаясь на указанный стул. Чудила с бомбой не отреагировал на его вопрос, а завёл свою шарманку:
   – Номер пять – Данила Акимов. С недавних пор – мегапопулярный блогер, коуч и гуру экономики. А всего четыре года назад – разносчик хламидиоза и мелкий никчёмный человек.
   – Что? – У Акимова глаза полезли на лоб. – Да откуда ты… да как ты уз…
   – Не удивляйтесь, – спокойно ответил опер. – Это урод знает всё о людях в этой комнате. – Он ткнул пальцем в папку перед Самойловым. – Наверняка там целое досье на всех нас.
   Акимов застыл, не зная, что сказать.
   – Я ведь прав, Данила? – спросил его Самойлов. Тоже без отчества.
   Тот в ответ лишь потупил глаза и притих.
   – Четыре года назад наш номер пять, ожидая приёма у венеролога, рассматривал очередь из таких же бедолаг, как он сам, и, судя по всему, решил резко изменить свою жизнь. Набрал кредитов, уехал в Москву, там раскрутился через соцсети как умелый бизнес-коуч и теперь ездит по городам, вдохновляет людей. Всё так?
   Акимов лишь вздохнул и слегка кивнул.
   – А что стало со всеми теми женщинами, которых вы заразили?
   – Но я никого не заражал. – Акимов даже отодвинулся на стуле подальше. – Да я тебя засужу за клевету…
   – Ой ли? – Самойлов снова потряс взрывателем. Затем он перевёл взгляд на меня. – Игорь, сейчас вы возьмёте шприц и вколете содержимое Даниле.
   – Что? – воскликнули мы с Акимовым.
   – Всё просто, – спокойно продолжил Самойлов. – Возьмёте шприц, снимете колпачок, воткнете в руку Даниле.
   – Да что ты за псих? – не унимался Акимов.
   – Я не буду этого делать! – сказал я.
   – Подумайте, Игорь: или он один, или мы все. Вам решать. – Он повернулся к оперу. – Павел Дмитриевич, подержите Данилу, чтобы он не сопротивлялся.
   – Нет, – отозвался опер.
   Самойлов приподнял бровь и молча посмотрел на него. Опер вздохнул, привстал и резким движением заломил руку Акимову, уложив его лицом в стол.
   Я взял шприц, покрутил его в руке.
   – Что внутри? – спросил я.
   – Конечно, это было трудно достать. – Самойлов улыбнулся. – Но тут кровь умирающего от СПИДа человека.
   – Э-э-э! – Акимов попытался вырваться из захвата. – Да вы тут все с ума сошли!
   Помявшись, я осторожно снял колпачок, подошёл ближе, поднёс шприц к руке Акимова. Все напряженно молчали, наблюдая, как игла приближается к коже. Один Акимов продолжал вопить.
   – Нет. – Я кинул шприц на стол. – Я не могу. Он ничего мне не сделал.
   – Хорошо, – кивнул Самойлов. – Павел Дмитриевич, отпустите его. И привезите сюда Дарью Тимофееву.

Часть 6. Номера шесть, семь и восемь

   Надо отдать Тимофееву должное – умеет он женщин выбирать! Когда оперативник привёл его жену, у меня сердце ёкнуло. Такую красотку ещё поискать.
   Она оглядела нас, прищурив глаза.
   – Игорь, что тут происходит? – спросила она. Потом присмотрелась: – Даня? – Перевела взгляд на Самойлова. – Лёша?
   Выйдя из оцепенения, я начал понимать, что к чему. Сейчас мне предстоит много записывать. Я взглянул на Самойлова… и не узнал его. Глаза его засияли, он стал чаще дышать, палец над кнопкой задрожал.
   – Лёша, что ты устраиваешь? – спросила Тимофеева, садясь рядом с мужем.
   – Даша… – выдохнул Самойлов. Затем встрепенулся, шмыгнул носом и вернулся к своему прежнему состоянию. – А вот теперь я расскажу вам всю историю.
   Он открыл папку, начал раскладывать перед нами листы с фотографиями и текстом.
   – Я расскажу всю историю и попрошу меня не перебивать. Если кто-то скажет лишнее слово, я нажму на кнопку. Это ясно?
   Тимофеева открыла рот, хотела что-то сказать, но муж её одёрнул. Остальные молча кивнули. Самойлов ткнул пальцем в первый лист с фотографией.
   – Номер один, Владислав Жуков. Даша… м-м… бросила меня, уйдя к этому ублюдку. Как я уже говорил, его хватило на неполных две недели. Он просто исчез из её жизни. Но я его из виду, как вы понимаете, не терял. – Самойлов показал на следующий лист. – Номер два, Юрий Воробьёв. Встретил Дашу вскоре после разрыва с Жуковым, воспользовался её слабостью, втёрся в доверие. Три месяца тянул с неё деньги. Уговорил оформить кредит на её имя. – Самойлов глянул на Тимофеева. – Если не ошибаюсь, вы ещё год выплачивали тот кредит?
   Супруги переглянулись. На лице мужа была целая гамма эмоций.
   – Номер три. – Самойлов ткнул в новое фото. – Владимир Зуев. Даша переживала где-то с месяц, а потом встретила его. Настоящий «мачо», как я уже говорил. Но через пару недель она бросила его сама. Вот тогда настал его черёд переживать. К чему это привело – вы уже знаете. Через какое-то время Даша встретила в ночном клубе номер четыре. – Самойлов указал на очередной лист. – Красавчик Константин Орлов.
   Было слышно, как оперативник заелозил на стуле.
   – Орлов бросил её на следующее утро, как обычно и поступал. И тогда Даша нашла утешение в руках номера пять. – Самойлов посмотрел на Акимова, указывая на лист с его фотографией. – Как мы знаем, Акимов на тот момент уже был переносчиком хламидий. Естественно, он заразил и Дашу.
   Бросив Акимова, она долго лечилась. – Самойлов посмотрел на Тимофеевых, вздохнул. – Но болезнь не прошла бесследно – Даша стала бесплодной. Что она вам сказала, Игорь? Наследственное заболевание?
   Багровеющий Тимофеев взревел, схватил со стола шприц и воткнул его в руку Акимова. Пара мгновений – и шприц опустел.
   – Пи**р! – завопил Акимов, но тут же получил от Тимофеева удар в челюсть и упал со стула.
   – Урод! – плюнул в него Тимофеев.
   Данила отполз в сторону, раздались всхлипывания и тихий мат. Он скинул пиджак, задрал рукав рубашки и попытался отсосать кровь, словно яд.
   Самойлов довольно улыбнулся и продолжил:
   – Вылечившись, Даша встретила номер шесть. – Он указал на Тимофеева, попутно ткнув в новый лист. – И даже вышла за него замуж, но это вы и так знаете.
   После этого он замолчал примерно на полминуты, уставившись на Тимофееву.
   – Какой сегодня день, Даша?
   – А? Вторник?
   – Точнее?
   – Двадцать седьмое сентября?
   – Именно! – кивнул Самойлов. – Что произошло двадцать седьмого сентября?
   – А? Мы с Игорем поженились. Сегодня ровно три года.
   – А что произошло ровно пять лет назад? – Голос Самойлова дрогнул.
   Тимофеева пожала плечами:
   – Не знаю.
   – «Не знаю». – Самойлов цыкнул языком. – Ровно пять лет назад ты меня бросила. – Его начало слегка трясти. – Ты вышла замуж ровно через два года после нашего расставания! Ты специально выбрала именно этот день?
   – Лёш…
   – Не «лёкшай» мне тут! – Он стукнул кулаком по столу. – Ты не в том положении сейчас.
   Самойлов снова шмыгнул носом и достал новый лист с фото.
   – Номер семь – Руслан Ширяев. Залётный вахтовик, приехавший на пару недель в наш город. Даша познакомилась с ним в клубе, провела пару ночей. Игорь, хотите знать, сколько месяцев назад это было? – Самойлов сверлил Тимофеева взглядом.
   Тот же смотрел на жену, громко сопя. Та сидела, опустив глаза.
   – Семь месяцев назад, – сказал Самойлов. – Поскольку он был проездом, пришлось разобраться с ним чуть раньше. Вы ведь помните это имя, Павел Дмитриевич?
   Оперативник задумался.
   – Его нашли чуть позже, в лесополосе у города. При нём был паспорт, где на каждой странице была написана семёрка, – подсказал Самойлов.
   Борисов кивнул.
   – Поздравляю с закрытым «глухарём», – сказал Самойлов, доставая последний лист. – То же самое, кстати, произошло и с номером восемь – Михаилом Мартыненко. Студент-заочник. Тоже проездом, тоже ночной клуб. Два месяца назад.
   – Он снова уставился на Тимофеева, потом на Борисова. – Тело найдено на заброшенной стройке. Восьмёрки в паспорте.
   Закончив говорить, Самойлов откинул папку в сторону и разложил поровнее листки с фотографиями, как бы приглашая нас всех оценить масштаб его работы.
   – Откуда вам всё известно в таких подробностях? – нарушил я наступившую тишину.
   – Я всегда был поблизости, – спокойно ответил Самойлов. – Следил, слушал, изучал. Просто взгляните на меня – сколько, по-вашему, часов я сплю?

Часть 7. Будь со мной

   – Что будет дальше? – спросил я этого самодовольного урода.
   Он взглянул на журналиста, на Тимофеева, потом на меня:
   – Дальше всё будет согласно плана. Игорь, само собой, бросит изменившую ему жену. Евгений Сергеевич придёт домой и напишет прекрасную статью, где подробно расскажет эту историю. Вы же мне больше не нужны. А эта скотина, – он указал на сидящего в углу Акимова, – просто сдохнет. И, надеюсь, весьма мучительно.
   – Пошёл ты! – негромко раздалось в ответ.
   – А что будет с тобой? – спросил я Самойлова. – Просто встанешь и уйдёшь? Спокойно ляжешь спать, зная, что сломал жизнь куче людей?
   Он помолчал, переведя взгляд на Тимофееву. И снова размяк, как в тот момент, когда я привёл её сюда.
   – Мы с Дашей уйдём вместе.
   – Что? – спросила она ошарашено.
   – Чего? – отозвался её муж.
   – Даша теперь снова будет со мной, – улыбнулся Самойлов. – Спустя пять лет ожиданий, стольких моих страданий и стараний мы снова будем вместе!
   – Лёша, успокойся, – сказала Тимофеева.
   – Даша. – Он встал, наклонился над столом и взял её за руку. – Просто будь со мной.
   – Лёша, нет… Ты же знаешь…
   «Вот он, этот шанс!» – подумалось мне.
   – Дарья, – сказал я. – Сделайте, как он говорит. От вас сейчас зависит множество жизней. Просто идите с ним.
   Она удивлённо смотрела на меня, пока я незаметно не подмигнул ей.
   – А… Хорошо, Лёша! – произнесла она.
   – Что? – Её мужа затрясло.
   – Да? – обрадовался Самойлов. – Ты будешь со мной?
   – Да, я буду с тобой.
   Он тут же кинулся к ней, обнял её одной рукой. Другую, со взрывателем, он держал у нас на виду.
   – В сторону все, – сказал он повелительным тоном, уводя Дарью за собой.
   Мы с Тимофеевым и журналистом медленно двинулись следом. Пара шла по коридору, и Самойлов крутил головой во все стороны.
   – Прочь! Прочь! – повторял он каждому, кого видел.
   Они дошли до выхода. Мы – на десять шагов позади. Когда Самойлов и Тимофеева скрылись за дверью, мы бросили следом.
   Они стояли на крыльце. Она испуганно озиралась по сторонам, он же просто сиял от счастья.
   – Пойдём, любимая! – прочитал я по его губам.
   В следующий миг его голова превратилась в фонтан красно-серых брызг. Пуля влетела в стену рядом с дверным косяком, ветер донёс звук выстрела. Залитая кровью Тимофеева завопила во весь голос.
   Тело Самойлова подалось вперёд, ноги его подкосились. Медленно осев на колени, он замер. Руки его раскрылись, и мы с замиранием сердца наблюдали, как падает взрыватель. Никто не бросился бежать или прятаться. Все стояли как вкопанные.
   Взрыватель упал на край ступеньки, отскочил вперёд и, вращаясь, полетел вниз. Оборот, другой, третий. Казалось, что кусок пластика при падении издаёт звуки чугунного колокола. Сделав ещё пару оборотов, он упал на бок.
   Все облегчённо вздохнули, и лишь Тимофеева продолжала истошно вопить.
//-- * * * --//
   Выпросив у какого-то парня сигарету, я вышел на крыльцо, неспешно затянулся, выпустил ноздрями дым.
   Вокруг суетились люди. Опер подобрал взрыватель и тут же начал материть двух подошедших здоровенных мужиков с квадратными лицами. Журналюга блевал за колонной. Подъехали две скорые. В одну засунули рыдающего Акимова, из второй достали каталку. Врачи, показывая на стоящее на коленях тело, долго спорили с опером и мордоворотами.
   Постепенно из здания вышла куча народа. Кто-то звонил родным и говорил, что у него сегодня второй день рождения. Кто-то украдкой фотографировал тело на крыльце. Многие молча курили.
   Дашка, вся в крови и мозгах, сидела у стены и рыдала.
   Дашка… Никогда её так не называл. Что теперь будет с нами? Да и будет ли оно, это «мы»?
   Номер семь.
   Номер восемь.
   Её враньё про бесплодие. Наследственное заболевание, говорила она. Может, проблема в тебе, говорила она. Надо просто подождать, говорила она.
   Через дорогу я увидел бар. Уже должен быть открыт.
//-- * * * --//
   Когда скорые уехали, а народ потихоньку успокоился и разошёлся по местам, ко мне подошёл Любомирский.
   – Как ты, Жень? – спросил он.
   – Жить буду.
   – Ага. – Он кивнул, достал сигарету. – Ты знаешь, возьми, наверное, пару выходных, отдохни, а? За зарплату не переживай, всё зачтём. Иди домой, хорошо?
   Пожав ему руку, я перешёл через дорогу и решил ненадолго заглянуть в бар. Внутри были лишь двое. Борисов у стойки, с рюмкой водки и сигаретой. Тимофеев за столиком в углу, с парой бутылок пива. Заказав стакан виски, я кивнул оперу и сел за дальний столик.
   Не представляю, что сейчас на душе у этих двоих. Из-за одного урода первый потерял друга, а второй – жену. Шесть трупов, и ещё непонятно, что будет с Акимовым.
   Из-за чего всё это? Из-за любви? На что способен человек, который любит?
   Самойлов пять лет денно и нощно следил за каждым шагом Тимофеевой, видел всю её жизнь как на ладони. Убивал, угрожал, готов был покончить с собой и десятками невинных людей. Он делал всё ради желания быть с любимой женщиной.
   Дверь бара открылась. Вошла Тимофеева, в крови и потёках косметики. Она оглядела помещение и направилась к мужу.
   – Игорь, я…
   Тимофеев тут же встал, бросил деньги на барную стойку и ушёл прочь. Его теперь уже бывшая жена села на пол и беззвучно зарыдала. Борисов мельком глянул на неё, снова закурил и попросил бармена повторить.
   Минут через десять Тимофеева ушла, чуть позже ушёл и оперативник.
   Оставшись один, я всё думал о сегодняшнем дне. Что же это всё-таки было? Судьба? Или же человек на острие желания?
   Судьба ли убила стольких людей и испортила жизнь ещё нескольким? Нет, это был человек. Возможно, больной, но любящий. Он всем сердцем хотел получить возможность быть рядом с любимой женщиной. И несколько последних секунд своей жизни он был счастлив.

Татьяна Феденко. Луна упала

   Я наблюдаю, как падает звезда. Сравниваю её с крохотной душой в глобальной вселенной. Она летит медленно, если смотреть с Земли, а если взглянуть из космоса, скорость её искромётна, как будто закинутый с разбега мяч разбивается вдребезги о ворота – и его уже нет. Проткнулся, сдулся, исчез.
   Я пытаюсь вглядеться в след. Что-то же должно остаться? Молекулы, запах, ветер. Щурю глаз, раздуваю ноздри, провожу белоснежной хлопковой перчаткой, чтобы найти останки этого существа. Безвозвратно пропала, даже опытный патологоанатом не сможет разглядеть этот путь. Дело – глухарь. Была звезда – нет звезды, была душа – и аут.
   Говорят, что после смерти душа не болит, бродит. Возможно, ещё сорок дней, возможно, вечность, а возможно, сразу вселяется в тело младенца. Тот растёт, воспитывается как-то, входит в социум, что-то делает там по жизни – и дальше по кругу.
   Досадно осознавать это всё, боязно размышлять, но безумно интересно: что дальше? Такие разные пути у судеб – со своими завихрениями, над которыми властны души и звёзды.
   Известно, что у всего живого есть начало и есть конец. То, что начало мы не выбираем, – это факт, но конец-то, конец-то выбрать у нас право есть? Должно быть, обязано быть это право. И если на то пошло, то и середина тоже наша. Главное – не проехать эту середину событий собственной жизни.
   Я лежу на ночной траве. При солнечном свете она зелёная, свежая, а в кромешной тьме из-под корней влага чернозёма пронизывает мою спину холодом. Такие разные они – тёмный извилистый корень и гладкие листья, как и разные переживания человека за внешние, не зависящие от него, перемены. Дрожу. Постепенно замерзают пальцы, каменеют стопы, немеет рот. Глаза стеклянные, но они же открыты, значит, пока жива.
   Я думаю, что жизнь была сносной. Не делала зла, не творила существенное добро, помогала, конечно, людям, но не страдала жертвенностью. Жила как жила, аморфно. Так многие живут, топчут землю, мусорят, но зато быстро за собой убирают, а часто даже за другими.
   И что? Где она – мечта человеческая? Где эта загадочная, таинственная, сокровенная, острая? Как найти? На столько вопросов не смогла отыскать ответы, честно искала – по-те-ря-лась.
   Я засыпаю не в тёплой постели. Мне всё равно, где я. Без разницы, встанет ли солнце, появится ли луна. Хотя – да, вот только что появилась. Сегодня, кстати, – полная, может, повезло.
   – Привет, подруга!
   Как же молчаливо и величаво она заходит на ночную службу. Красиво.
   – Ты потеряла одну звезду, слышишь? – кричу ей.
   Тёмные кратеры разворачиваются ко мне глубинной широтой: явно рот улыбается, явно глаза смотрят и лоб морщится. Мудрая луна. Интересно, как там, у тебя, оказаться? Также непонятно, как жить дальше.
   Меня сводят с ума вопросы. К обществу, к высшим силам, к самой себе.
   – Вы чего? Очнётесь, может, а? Ау-у-у! Луна, хотя бы ты-то меня слышишь? Упала моя звезда, это не россказни, я сама видела, как она летела, летела – и всё. Вернее, кто-то уронил её небрежно, и она издохла. Жестоко. Что ж теперь поделать? Видимо, так кому-то было надо.
   Реабилитация или смирение? Душевная боль заполонила плоть, она вскрывает вены, раздирает ребристым ключом мозг и пронизывает череп небрежным всхлипыванием – за-ды-ха-юсь.
   Мимо по небу пролетела птица, мах крыла её настолько грациозен, что пробуждает от размышлений моё неподвижное лицо. Глаза зеркальны, широко открыты, в них отражаются падающие души и звёзды. Шевелятся нейроны, родненькие мои ищут связи – находят, к сожалению. По-моему, душа сломалась. Требует перезагрузки, требует перемен, требует остановить время. Ой, нет, наоборот – перекрутить циферблат назад. Но слишком молчалива моя истерика.
   Я в оцепенении. Нет целей, нет желаний, нет известности. Остался страх, разочарование и тусклая частичка надежды, которая также, как эта птица, – мимо промчалась. А может, как упавшая звезда, – далека, но опытный сыщик продолжает вести следствие.
   В эту секунду я ждун, я тот противный мемный ждун, который думает, что всё фантастически разрешится само.
   – Нет! Алё, так не бывает! Встань и иди! – говорю сама себе, поддерживаю. Где-то прочитала, что боль нас только закаляет. Аможно без боли? Можно без смерти и без этого всего дерьма, простите? Нет? А когда можно будет? Когда уже мы перестанем друг друга бояться и станем друг друга просто любить? Добрыми быть просто.
   Ладно, хорош страдать, встала и пошла походкой от бедра в новую явь, какую есть. Уж лучше так, чем рассуждать, что выбрать: правду горькую или эту сладкую, выбирайте сами.
   Я пойду луну свою подниму, припудрю ей носик, марафет наведу, успокою. Удачи вам со своей луной, своей зазнобой. Встретимся там наяву и поговорим по душам и по совести.
   Люди, вы ведь очнётесь – когда луна упала.
   Скоро.

Ольга Валль. Перелетающие через реку

   Самое яркое воспоминание детства – это вечер, когда родители повезли меня знакомиться с дедом. Я хорошо помню старый дом, где скрипела каждая половица, очень тёмный, с притаившимися по углям тенями, пугавшими меня, тогда ещё совсем маленького. Я шёл по комнатам и старался не натыкаться на расставленные столы и кровати – мебель там наверняка была и другая, но на моём детском пути всегда становились именно эти предметы. Сколько себя помню – и до сих пор, стоит мне прийти к кому-нибудь в гости, навстречу вырастают эти углы и ножки. Но теперь я уже стреляный зверь и сразу по приходе бросаюсь на балкон со словами: «Какой у вас вид!»
   Бесконечная мебельная атака напоминает мне перегон метро перед станцией «Киевская» Арбатско-Покровской линии, когда из чёрного тоннеля поезд вылетает на поверхность. И, кажется, до другого берега рукой подать, а стоит вагону въехать на мост – и Москва-река становится бесконечной.
   Такой же бесконечной мне кажется сама Москва, с её нескончаемыми легендами, мифами, историей и возможностями столкнуть тебя с брошенной любовницей или бывшим коллегой по работе, с которой тебя уволили в прошлом апреле. Постоянно несущаяся на большой скорости, даже когда в дождливую погоду она превращается в сплошную автомобильную пробку, Москва представляется мне огромным вертолётом, который не может остановить раскручивание своего винта и поэтому повис в воздухе, не опускаясь на землю до конца и не имея сил вырваться в небо.
   За запоздавшим ужином мне становится ещё более не по себе, чем когда я шёл по огромному дому. Дед словно бы и не смотрит на меня, общается с отцом и с дядей, одобрительно кивает, когда кузен – старше меня на десять лет – декламирует на латыни Горация, и прямая дедовская спина, зажатая в пиджаке английского сукна, выражает ко мне ласковое презрение.
   Я пытаюсь не робеть и всё отчётливее понимаю, что знаю, как зовут деда на самом деле: это Имрир из скандинавских легенд, с орлиным носом, белоснежными волосами и горящими глазами на старчески-пергаментном лице. Ледяной великан никогда не носил пиджаков, но моему детскому восприятию это совершенно не мешает.
   Он будит меня рано утром и ведёт на набережную Москвы-реки. Его красивая, как лапа хищной птицы, окольцованная рубинами рука властно ложится на парапет. «Слушай, – говорит он мне. – Сейчас всё равно ничего не поймёшь, но, может быть, потом вспомнишь». Он всматривается в металлическую поверхность реки, словно силясь разглядеть за водой что-то большее, и начинает говорить о том, почему он никогда не уезжал из родного города, о том, как тяжело дойти до середины и как страшно понять, что пройдена точка невозврата.
   – Если сможешь стать птицей, когда долетишь до середины – не смотри вниз.
   Тогда, шестилетним ребёнком, я не понял его, но сейчас точно знаю: дед был той самой редкой птицей, которую в книгах называют «долетевшей до середины Днепра». А такие птицы не летают стаями – только в одиночку.
   Через полвека я снова приеду в этот дом и заберу портреты моих деда и бабки, чтобы повесить у себя в кабинете. Когда мне станет тяжело на душе, я буду подходить к портрету – и с него на меня глянут строгие глаза великана Имрира, в которых я прочту вопрос: долетел? И я согнусь в приступе мучительной боли, когда сквозь несуществующую кровь будут падать на ковер воображаемые перья из моих невыросших крыльев.
   Мой бунт против родителей начался в положенный срок и выразился в твёрдом желании поступить в педагогический институт. После месяца уговоров отказаться от этой дурацкой затеи родители махнули на меня рукой, решив, видимо, что через год мне надоест и раскаявшееся чадо вернётся в лоно семьи и продолжит врачебную династию. Но, как ни странно, всё вышло иначе.
   Меня вытянули на вступительных экзаменах, и первого сентября я пришёл в земной рай, филологический факультет педагогического университета: передо мной лежали неохваченными пять курсов всех видов жоп, грудей и расцветок волос. Для полного сходства с шейхом я окончательно порвал с родителями и переехал жить в общагу.
   Амалия Александровна, преподавательница по праиндоевропейскому языку, была воплощённым колесом Сансары. На её огромном туловище с неясными очертаниями вечно что-то происходило: расстёгивалась пуговица, развязывался бантик, раскачивались серьги – в одном ухе их было четыре, – звенели браслеты. Мы даже высказывали предположения, что у неё шевелятся волосы, а над всем этим вечно движущимся хозяйством сияли умудрённые перерождениями глаза доброй феи.
   На каждом занятии она садилась перед аудиторией на стол, подгребала к себе пластиковый стаканчик с кофе, закуривала и начинала лекцию с сального анекдота. В этот момент у неё начинала раскачиваться нога, с которой в итоге падала незастёгнутая босоножка. Наверное, это был единственный предмет, которым я занимался, хотя и страдал от табачного дыма. Амалия бесподобно рассказывала, но из-за её сигарет я был вынужден всегда сидеть на задней парте и нещадно прогуливать семинары. Мёртвые языки я учил хорошо. Во-первых, мне было интересно, а во-вторых, мой внутренний голос подсказывал, что пригодится.
   Был у меня дружок по прозвищу Туфель. Работал он танцором в ночном клубе и отличался любовью к дракам, алкоголю и противоположном полу. Причём к последнему – в особенности. Прогулки с Туфлем заканчивались всегда одинаково: как харизматичная личность, он успевал за ночь познакомиться с парой-тройкой девиц, отчаянно косящих под проституток, которых приводил ко мне в общагу, и мы устраивали сложносочинённый секс. Однажды, проснувшись отвратительным утром, я обнаружил, что на полу возле моей кровати валяется Туфель с трусами в одной руке и предметом вожделения – в другой, а рядом со мной сидит обдолбанная дура, размазывающая слёзы и рассказывающая о каких-то папиных ценностях. Я дал ей пару раз по щекам для внятности речи, и, когда смог разобрать, о чём она курлыкает, её история показалась мне занятной. Выхлебав остатки портвейна, я дотянулся до тетрадки и ручки и велел ей рисовать то, что было написано на её якобы проданных за дозу раритетах. К моменту, когда она закончила каракули, портвейн уже сделал своё доброе дело – в голове прояснилось, и я едва не подпрыгнул от удовольствия: её каракули были мне известны. Хотя и не по урокам «Колеса Сансары». Книгу про мёртвые языки я нашёл у деда. И хотя прочитать я ничего не смог, но написание запомнил.
   Одурманенная ночной оргией и утренним портвейном голова не нашла ничего лучше, чем позвонить отцу и предложить выкупить раритеты у наркоманов. Подняв трубку в семь утра и выслушав мою не слишком чёткую речь, отец посоветовал мне меньше пить и больше думать: он у нас очень воспитанный.
   Когда я представил его, сидящего за столом из красного дерева, и осмотрел мою комнату, превращённую за ночь в бордель, мне стало стыдно, и я молча повесил трубку.
   Уже днём, опаздывая на лекцию, я проходил мимо одной из наших огромных аудиторий и слышал, как родное сопрано «Колеса Сансары» вещает очередному потоку свой анекдот: «Вы боитесь гомосексуалистов и сифилитиков? Не бойтесь, Вася!..»
   Мне двадцать три года, и три месяца назад я начал пить. С места в карьер – без удовольствия, без желания, без цели. Коньяк, водка, шампанское, пиво – ночью. Пульсирующая боль в голове утром, днём и вечером.
   Я себя наказываю за то, что не хватило смелости признать, что этот подростковый бунт, этот институт, был ошибкой и надо было идти учиться в другой – любой, – но не сюда. И вот именно этого, что недоставало сил признаться и уйти, я себе простить не смогу. И долго ещё не буду позволять себе проигрывать – хоть в мелочи, – сколько бы ни стоила эта победа. Но пока я об этом не знаю. Пока я просто пью, и буду пить ещё год, пока однажды не приедет кузен, который уже забыл Горация, чтобы всю ночь молча гулять со мной по старой Москве.
   Я правильно пойму эту тишину и, проводив его на вокзал на поезд до Смоленска, вернусь в съёмную квартиру и выкину все бутылки. Потом, через год. А сейчас я ещё живу в общаге и пытаюсь открыть дверь к себе в комнату, не попадая ключом в замочную скважину, хотя дверь на самом деле открыта и мне просто нужно толкнуть её плечом.
   Наконец надо мной сжаливаются высшие силы, и дверь открывается изнутри. На пороге стоит Людмила.
   Она была похожа на Ким Бессинджер, на которую втихаря дрочил мой сосед по комнате, но намного более классического типа. А главное – она была натуральной блондинкой. Ровное, отливающее металлом полотно волос струилось по точёной спине, и когда она выходила с томиком Гёте, засранная кухня общаги превращалась в кинокадры работы Лени Рифеншталь.
   Мне же Людмила нравилась умением ловко изображать дуру. Она была из той породы женщин, которые сожрут с галстуком и тапками, да так искусно, что жертва поймёт, что произошло, уже разлагаясь в желудочном соке.
   Людмила молча берёт меня за грудки, вволакивает в комнату и роняет ближе к кровати. Она всё правильно понимает, эта сучная девочка: как только я протрезвею, я сам переползу на кровать, а пока мне всё равно, где спать. И я закрываю глаза и благодарно шепчу: «Выходи за меня замуж», – понимая, что никогда не сделаю ей предложения. Она слегка ударяет меня по попе носком туфли и отвечает что-то непотребное.
   Но я уже не помню. Я сплю и счастлив.
   Если тебя не устраивает ситуация – измени её или изменись сам. Если ни то, ни другое невозможно – выйди из неё. Просто выйди.
   Поэтому я прогуливаю последнюю пару и бегу до метро, чтобы поехать домой к отцу. У станции «Юго-Западная» я сажусь в такси и закрываю глаза: по Киевскому шоссе меня везут ещё тридцать километров.
   Отец не каждый день возвращается с работы домой, но дверь мне по-прежнему открывает улыбающаяся Маша. Она появилась почти сразу же после смерти мамы: тихая, приветливая и очень солнечная. Злиться на неё не получалось. Маша сразу подхватила хозяйство и ведет его до сих пор так же солнечно и с улыбкой. И я тоже люблю Машу, несмотря на то, что многие из наших жизненных ценностей нигде не пересекаются. Я просто люблю её и отца, который расправил плечи и начал меньше лечиться, – просто так, по ленивому сходству звуков и запахов. А может быть, по неуловимому сродству судьбы. Более сильному, чем кровное родство. Маша ходит по дому, извиваясь швом длинной юбки; она всегда одета в узкое, обтягивающее и поэтому особенно непристойное. Я стараюсь слушать, что она говорит, и не думать о линии её тела, идущей параллельно шву юбки, загибающейся вниз и внутрь.
   Уставший от себя, я засыпаю в одежде на диване в гостиной, разморённый горячим Машиным чаем и пледом из верблюжьей шерсти. Мне снится, как меня грызут чёрные белки, и я просыпаюсь.
   По мне топчется, недовольно сощурив глаза, Робеспьер, чёрный отцовский кот. Я занял его место. Встаю, иду на кухню за чашкой кофе, в дверях меня настигает бой напольных часов, стоящих в зале: четверть второго.
   Маша сидит за столом и пишет кому-то письмо: она любит рукописные тексты, говорит, что в них передаётся тепло написавшей руки. Она восемь лет рядом с отцом и не верит в магию. Но письма от неё действительно теплее, чем е-мейлы и смс. Такая вот бытовая ведьма.
   – Что не спится? – спрашивает она как-то мягко и ненастойчиво. Не ответить можно, но уже не хочется.
   – Планы на завтра, – безбожно вру я и неожиданно понимаю, что говорю правду. Словно не на вечеринку собираюсь, а визит к стоматологу обдумываю.
   Маша улыбается:
   – Неудивительно. Тебе уже двадцать пять, и то, что решали за тебя, теперь решаешь ты.
   Она припечатывает меня своей бабьей мудростью, взятой напрокат из очередного Паланика или Брехта, и я, как бабочка на булавке, дёргаюсь и понимаю, что это трепыхание – последнее. Повзрослев, я возвращаюсь обратно в семью и, не сомневаясь ни секунды, отправляю свое резюме в корпорацию отца с просьбой зачислить меня в отдел маркетинга его госпиталя. Ситуация настолько абсурдна, что вызывает у меня приступ хохота, и я звоню кузену с предложением выпить по этому поводу. Франц приезжает с ящиком водки, и мы нажираемся вместе до потери сознания.
   Боль была полупульсирующей, ультразвуковой вопль в висках шёл на стремительное крещендо и обрывался. Крещендо – и на разрыв. И ещё. И ещё. Если бы мне кто-то сказал в тот момент, что у меня из ушей идёт кровь, – я бы не удивился.
   Я ненавижу январскую грязь. Я ненавижу спальные районы Москвы. Шприцы в подворотнях с остатками «снов о чём-то большем». Жидкие деревья в парках, где валяются осколки от пивных бутылок и использованные гондоны. Одинаковые блочные прямоугольники, разрезанные проспектами, политыми ядовитой дрянью и закапанными машинным маслом.
   В них не меняется ничего.
   В спальных районах хорошо стоять на крыше, взломав дверь на чердак: с восемнадцатого этажа хочется летать.
   А в полёте, как известно, главное – выбрать правильный вектор. Однажды я увидел сгустки крови на грязном асфальте, и с тех пор спальные районы вызывают у меня острое желание выплюнуть растущую пустоту внутри.
   Этот город ест своих жителей, и никто меня в этом не переубедит.
   Виктор, Морис, Оля и я были крепко сбитой детской компанией, которая сначала копошилась в одной песочнице, а потом – в другой, которую у подростков принято называть «взрослой жизнью». Всем нам было около пятнадцати.
   Оля была похожа на Одри Хепбёрн и Клеопатру одновременно, имела тонкую талию и жопу «сердечком». Виктор стремился быть похожим на виконта из наполеоновской армии и всегда носил белые перчатки, а Морис, раньше всех нас заматеревший, был просто большой кусок мышц, в чём ему завидовали мы оба. Особенно я, телосложением уродившийся в худого и жилистого отца.
   Наша дружба завершилась после ночи на смотровой площадке Воробьёвых гор, когда мы поклялись друг другу в вечной дружбе.
   После того как мы произнесли эти слова, я почувствовал, что всё, что мы могли сказать друг другу в этой жизни, мы уже сказали, и, дождавшись, когда запустят метро, ушёл не попрощавшись.
   Взрослая жизнь подтвердила мои слова, сделав за нас то, в чём мы побоялись признаться друг другу.
   Виктор пошел в спецназ, дослужился до старлея и через полгода был убит на границе.
   Оля вышла замуж, родила троих детей, растолстела. Но образцово ведет хозяйство и делает вид, что кроме дома её ничего не интересует. Является примером для подражания. По утрам тональным кремом замазывает синяки.
   Морис увлекся паранормальными явлениями и за последние десять лет уже пять раз побывал на Алтае. Теперь собирает донаты, чтобы купить оборудование и исследовать Патомский кратер.
   Я тоже не особо.
   Наш квадрат превратился в крест: одна точка и четыре разнонаправленных линии.
   Я не обращал внимания на свою память много лет, как не замечаешь привычку дышать и ходить до тех пор, пока не приходится осознавать ожидание мучительного вздоха сломанных рёбер.
   Рёбра памяти хрустят резко, резонируя особенно, когда бросаешь первую горсть земли на гроб того, кто недавно был твоим другом. После этого я понял внезапно и сразу, что отныне каждая мелочь моей жизни будет чётко зафиксирована мною. Это и есть единственно правильная история: моя, моего рода, моего города и моей планеты.
   И я ещё надеюсь стать той птицей, которая долетит до середины Днепра.

Таисия Солопова. «Что, милая, больно?»

   – Что, милая, больно? Ничего. Всё пройдёт. Или ты её, или она тебя. Боль надо уметь пережить, чтобы остаться живой.
   Бабуля ведёт меня по пустынным улочкам, и мне становится слегка жутковато. Странная заброшенная деревня. Вижу, как за мной следят из-за занавесок, выглядывают из тёмных глазниц окон, прячутся за ветхими сараями. Люди снуют, словно тени. Тени? Бр-р-р… Просто каждый приехал сюда, чтобы скрыться.
   Задерживаю взгляд на женщине в соседнем доме. Но всё, что могу разглядеть, – это серая мохеровая кофта. Скрыться от боли. Делаю тяжёлый вдох, и в глазах предательски щиплет. Нет, всё плохое осталось там, далеко. «Всего на неделю», – мысленно убеждаю себя и вспоминаю мерцающий экран монитора.
   Объявление всплыло передо мной в самый подходящий момент – когда жизнь с треском развалилась на части. Жизни до уже не могло быть. А как жить после, я ещё не понимала.
   «Тебе больно? Не знаешь, что делать? Не можешь ни видеть, ни слышать, ни чувствовать? У нас есть решение. Неделя в деревенской глуши в условиях экспериментальной психотерапии – и боль уйдет навсегда. Решайся. Ты ничего не теряешь».
   Поднимаю глаза и в буквальном смысле зависаю. Ни видеть, ни слышать, ни чувствовать. Бинго! В один клик бронирую дом.
   Деревня, куда я попала, оказалась простым захолустьем в российской глубинке. Бабушка знакомит меня с окружением. Говорит вкрадчиво, держа дистанцию, всё время оборачиваясь полубоком.
   Пытаюсь разглядеть её. Не удаётся. Вечереет, и старушка прячет глаза под лохматыми седыми бровями. Морщины съезжают со лба, съедая половину лица. Я так устала и так разбита, что страх отступает и единственным желанием остаётся сон.
   Выспаться не удаётся, тревога не покидает, я верчусь в бреду, переваривая события последних месяцев. А когда проваливаюсь в забытьё, снова вижу бабулю.
   – Что за экспериментальная психотерапия? – продолжаю наш разговор.
   – Ты всё сама поймёшь. – Бабка поворачивается, и от ужаса я застываю. На её лице нет глаз. Она вертит головой из стороны в сторону, как щенок, пытается увидеть мою реакцию, но ей нечем. И тогда она подходит ко мне ближе, надеясь что-то рассмотреть своими чёрными пустыми глазницами.
   Прихожу в себя оттого, что отчаянно колочу кулаками в соседскую дверь.
   – Я видела вас вчера, знаю, что вы там. Откройте! Надо отсюда выбираться.
   Вздрагиваю и просыпаюсь. Чушь какая.
   День давно вступил в свои права, и в животе жалобно урчит. Позавтракать бы. Ищу спички, чтобы зажечь ржавую конфорку, но их нет.
   «Женщина в соседнем доме», – вспоминаю я. Ёжусь, но выхожу.
   Серые доски покосившейся избы при свете дня выглядят ещё более зловеще. Женщина ковыряется у поленницы, её серая потрёпанная кофта елозит по земле.
   – Добрый день. Не дадите спичек?
   Женщина продолжает набивать чурбаками таз.
   – Добрый день! – говорю я чуть громче. – Спичек не дадите?
   Реакции нет, но мне нужны спички, и я решаюсь на тактильный контакт. Делаю шаг и вижу, как женщина шарит руками по дереву. «Странная», – думаю я, но вслух громко произношу:
   – Извините, – слегка касаясь рукой её плеча.
   От неожиданности женщина вскакивает, таз в её руках переворачивается, и сухие поленья разлетаются в стороны. Продолжая шарить рукой в воздухе, она пытается, как акробат в цирке, поймать деревяшки, но теряет равновесие и с глухим тяжёлым звуком падает на землю. Серая замусоленная кофта раскрывает палы, обнажая грязную старую рубаху.
   Я не чувствую брезгливости, только леденящий душу ужас: на её сером лице нет ничего. Ни глаз, ни носа. Дряблая тонкая кожа покрывает участки того, что некогда было ртом, я отчётливо вижу, как под ней шевелятся губы, вижу, как они распахиваются в отчаянном крике. С ужасом пячусь назад, делаю несколько шагов, с облегчением нащупываю тяжёлый крючок замка и пускаюсь наутёк.
   «Прочь отсюда!» – пульсом стучит в висках. Бегу настолько быстро, насколько позволяют силы, но не слышу даже своего бешеного дыхания. Звенящая, раздирающая нутро тишина. Тиш-ш-ши-на. Как это возможно? Ведь я истошно ору! Страшная догадка пронизывает изнутри. Я трогаю уши, они покрыты чем-то сухим и холодным.
   Ничего не видеть, ничего не слышать, ничего не чувствовать.
   Мощный импульс пробегает по всему нутру, словно ток, который встряхивает и возвращает утраченное сознание. Вскрикиваю от боли и просыпаюсь. Шаря рукой по стене, пытаюсь по памяти нащупать выключатель. Тусклый жёлтый свет озаряет затхлое жилище. Я дома. Просто мой дом, как и я, остался без жизни. Трогаю давно не мытые волосы и чувствую острое желание принять душ.
   «Или ты её, или она тебя. Боль надо уметь пережить, чтобы остаться живой». Я вдруг понимаю смысл этих слов.
   Чтобы остаться живой.

Галина Титарева. Экзамен

   Будильник прогремел угрожающе. Первое слово, которое принесло сознание, – «бл**ь». Вместо «доброе утро». После кодового слова в голове открывались створки шлюза, и бурный мутный поток проблем врывался в её сознание.
   Каждое утро одно и тоже. В голове раскалённые осколки металла, в теле – натянутые, как толстые ремни, ноющие от боли мышцы. А день рабочий.
   «Жить невозможно, перестать жить – страшно, – пронеслось в голове. – Если всё плохо, но стабильно, значит – всё хорошо».
   Несмотря на то, что в чёрной полосе жизни пропали и последние белые точки, Наташа считала себя оптимисткой.
   В детстве она хотела стать певицей, а мама говорила, что Алла Пугачёва в стране уже есть. Талант не каждому даётся, да и звёздные болезни – не приведи Господь. Престижная профессия, по мнению мамы, – экономист, как тётя Маша и ещё какие-то успешные с маминой точки зрения тёти.
   Наташа всё-таки стала известной в городе. Её приглашали на телевидение, статьи о ней публиковали в газетах и журналах. Она встречалась со студентами, выступала на общественных и благотворительных мероприятиях. Красивая, умная, успешная, уважаемая Наталья Борисовна!
   Наташина жизнь – как глянцевый журнал. На обложке – её тюнингованный портрет. Дальше – интервью с ней, финансовым директором ведущей корпорации региона. Страница её гордости – о правильном воспитании детей. А что? Алина-то у неё – яблочко от яблоньки! Ещё – рассказы о Наташе-жене: бывали и семейные периоды в её жизни. Самые пёстрые страницы – про города и страны. И весь журнал соответствовал статусу успешной женщины.
   Вот только последняя страница всё портила. Здесь она с возлюбленным. Его Величество Коньяк! У них роман, многолетний, выдержанный, как и сам напиток. Роман Наташа скрывала, хотя изредка случались проколы с дочкой. Единичные, они списывались на одноразовый флирт Его Величества. Дочь верила, как думала Наташа.
   Встречались они в основном по вечерам.
   Какой там модный слоган? «Будьте здесь и сейчас!» И вот она, совершенно обессиленная после дневной круговерти. Она здесь.
   Сейчас появится Его Величество. И первый их поцелуй – страстно желанный, но жёсткий. Наташа слабо сопротивляется: «Может быть, хватит?» Но он тянет, манит её, завлекает в свои объятья. И вот второй поцелуй, третий. И чугунные доспехи успешной женщины сползают с неё, обнажая хрупкие плечи. Створки шлюза захлопываются, и в голове разливается опьяняющая пустота. Блаженная магия Его Величества растворяет нывшую весь день поясницу.
   Норма – полбутылки. Наташа знала, как называется женщина, которая пьёт когда хочет, и когда не хочет – тоже пьёт. Женщина пьёт, между прочим, потому что она не поёт, как Алла Пугачёва.
   Половина бутылки от горлышка до середины закончилась, но есть же ещё вторая – до донышка. А что, нельзя? Зато здесь и сейчас ни-ко-му ни-че-го не дол-жна…
   «Наталка-всем списать давалка» – так называла её классручка, когда в очередной раз ловила при передаче шпаргалок на контрольной по алгебре. Наташа решала контрольные за пол-урока, а оставшееся время строчила шпоры для подружек.
   Один раз Наташа неправильно поставила запятую в десятичной дроби. Записки с ошибкой полетели по всему классу. Конечно, учительница догадалась, по чьей вине весь класс получил двойки за контрольную.
   А Наташа плакала, ведь она подвела своих одноклассников. Почему она десять раз не проверила злосчастное задание? А ведь должна была.
   «Так и есть, я во всём и для всех была и есть Наталка-давалка, – думала она. – Всех спасаю, выручаю, работаю за семерых. Видно, я такая уродилась. Должна всем – и точка».
   На работе вообще обнаглели: дополнительно к финансам Наташа уже два года тянула новые проекты. Недавно принятый проектный директор, Игорь Николаевич, ещё только вникал в дела. Как-то незаметно их совместные рабочие будни перешли в дружеские ужины и прогулки по вечерам.
   Игорь – рыцарь, герой из любовного романа. Он дарил цветы, заваливал её сообщениями с изысканными комплиментами. Очень много у них оказалось точек соприкосновения. Наташа удивлялась, как могут две души тянуться друг к другу. Её жизнь замедлилась и наполнилась забытым чувством.
   В Наташину жизнь вошёл Игорь.
   Что будет дальше, Наташа не знала, но, по слухам, рыцарь был разведён. И она начала мечтать… Алинку познакомила с Игорем. А вечерние посиделки с Его Величеством прекратились.
   Наташа вспомнила, как проснулась, но за окном было темно. По звукам редко проезжающих за окном машин она поняла, что сейчас глубокая ночь. Она проснулась в одежде, накрытая пледом. Встала и пошла, придерживаясь за стены, на кухню. Проходя мимо гостиной, увидела там Алину. Дочь спала на диване, укрывшись своей курткой. Наташа замерла от неожиданности. И вдруг все события последних дней, как оглавление в книге, проявились в её памяти.
   Наташа очень тяжело перенесла несложную операцию, но сказались два часа под наркозом. Вместо того чтобы сразу выйти на работу, Наташа третью неделю приходила в себя. Не было сил. Не спасали и лекарства.
   И тут после многолетнего перерыва телефонным звонком в её жизни появился отец. Наташа завидовала людям, которые называют отцов папами. И мечтала – вот сотрутся в памяти все обиды, и она скажет: «Здравствуй, папа…»
   Сестра Таня, «младшенькая», как звали её родители, придумала историю про Наташу и Алину, вместе с которой продавала женское бельё в маленьком магазинчике. По версии сестры, Алина, инициатор бизнеса и бухгалтер, забирала основную часть прибыли себе. Получалось, что Алина – воровка! А при чём тут Наташа? Ну так яблочко от яблоньки…
   А как могли родители не поверить Тане? В детстве сестра забавы ради кусала Наташу за руки и за ноги до кровавых синяков. Мама говорила: она же младшенькая, что с ней сделаешь. Может, Наташа сама упала на физкультуре, а на сестру наговаривает.
   Что может произойти, чтобы близкие перестали быть единым целым? Оказалось, достаточно лжи. Родители поверили. И отреклись. Так бывает, теперь Наташа знала. Младшенькой захотелось получить больше родительской любви и не делить её с Наташей.
   Наташа осиротела и окончательно сошлась с Его Величеством. Она так нуждалась в анастезии тела и души!
   – Мама в больнице.
   Голос отца она не слышала лет пять. Почему, ну почему, когда кому-то из окружающих нужна помощь, первым человеком, на которого можно свалить проблемы, всегда оказывается она, Наташа?
   Мама попала в реанимацию с сердечным приступом. Она умирала, Наташа сразу это почувствовала. На несколько дней и ночей она стала колл-центром для родственников и скорой психологической помощью для отца. И тогда, несмотря на то, что пила таблетки для восстановления после операции, Наташа звала в гости Его Величество. По чуть-чуть. А то сердца на всё не хватит.
   Придя домой после похорон матери, она обзвонила подруг и под бессчетные поцелуи Его Величества заплакала. Тихо, беззвучно. Льются градом пьяные слёзы и льются.
   В телефоне пиликнуло сообщение. Какая-то женщина утверждала, будто бы она – жена Игоря. И если Наташа не оставит их семью в покое…
   Наташа переслала сообщение дочери. Алина позвонила не сразу. Пьяная Наташа только всхлипывала в трубку. Уже через пару часов врач скорой наркологички вместе с дочерью уложили её на кровать. А потом она уснула.
   Много лет подряд ей снился один и тот же сон. Она – выпускница школы. Скоро начнутся экзамены. А она не готова.
   В последний раз во сне Наташа решила срочно нанять репетиторов, посчитала, что зарплаты финансового директора хватит. Смешно. А во сне было страшно.
   Финал сегодняшнего сценария потряс её. Она должна сдать экзамены, иначе не станет успешной женщиной. Это было ужасно! Она что, не станет глянцевым журналом?
   Наташа проснулась. Опять должна. Кому на этот раз? Да когда это прекратится?! Или закончить самой?
   «Эй, вы, там, наверху, – пропела бы Наташа, если бы была Аллой Пугачёвой, – у вас совесть есть? Я же баба. Я же не железная. У меня нет больше сил быть Наталкой-давалкой…»
   Позвонила Алина. Сказала, что Наташа в паре с Его Величеством представляют опасность для внуков. Всё. Занавес…
   Когда она поняла, что в любой момент её жизнь может закончиться? Может, в то утро, когда обнаружила на затылке запёкшуюся кровь? Она не помнила, как закончился её вчерашний вечер с Его Величеством. Но поняла, что упала и ударилась о высокий порожек балкона. И ведь предупреждала всегда гостей и внуков, просила быть осторожными. А грохнулась башкой сама!
   Вот так и умерла бы, будь удар посильнее. И даже лента жизни не успела бы промелькнуть в её замутнённом сознании в последние секунды.
   Наташе стало жалко себя. Так явственно она представила своё неподвижное тело в луже крови напополам с коньяком. Интересно, а через сколько дней её найдут? И тогда все узнают, что она напилась и… Несчастный случай!
   А какой случай, кроме несчастного, может произойти с несчастной женщиной? Но разве она несчастная? А как же глянцевый журнал?
   Все узнают… Кто эти все? И вдруг Наташа поняла: в её жизни есть все, кроме неё самой.
   «Я так больше не могу! Я так не хочу, в конце концов!
   Никто не виноват в том, что моя жизнь такая. Меня научили жить для всех, я ведь давно это поняла. А качусь по инерции по ржавым рельсам долженствований. Живу как на последней странице журнала. Его Величество – Его Абьюзерство. Спасает и губит одновременно! Сама позволила ему. Сама!»
   Вот про что сон! Она должна для себя, своей жизни порвать с Его Величеством. Вопреки статистике, через «невозможно» и «не могу».
   «Смогу! Для всех всю жизнь всё могу, а для себя?»
   «Ах, как хочется жить! Просто жить под луною!» – пропела в её голове Алла Пугачёва.
   Господи, как же хочется просто жить! И Наташа мысленно с силой выдрала из журнала последнюю страницу…
   Спустя какое-то время объявилась Младшенькая. Они обнимались, и говорили, и спорили, кто больше любит. Конечно, Наташа любила сильнее, она ведь старшая сестра. И Алина обнимала их обеих по очереди. Внуки звонко щебетали, каждый своё. И улыбались, потому что все взрослые вокруг улыбались.
   «Я сдала свой главный в жизни экзамен», – подумала Наташа и положила голову на плечо Игоря. Кстати, жена оказалась бывшая. Увидела фото Игоря с Наташей и… Да фиг с ней.
   Сегодня утром Наташа встречала день своей новой жизни другими словами, ласковыми и нежными. И эти слова она говорила себе… про себя…
   А потом зазвонил телефон. Наташа улыбнулась и ответила:
   – Здравствуй, папа.

Евгения Капица. «У собачки заболи…»

     Укрылся я в лесах, чтоб жизнь прожить не зря,
     Чтоб высосать из жизни костный мозг,
     Искоренить всё, что не жизнь,
     Чтоб не понять на смертном ложе, что я не жил.

Генри Дэвид Торо

   «У собачки заболи, у кошечки заболи…»
   Она лежит в палисаднике на цветочках, которые вышла полить. Ждёт доченьку. Слабое тело обмякло, июньские сумерки укутали тёплым саваном. Лежит между шиповником и тигровой лилией. Ветер колышет ветки яблони, те пляшут странные танцы. Влево. Вправо. Она смотрит заворожённо, как кобра на дудочку. Так спокойно. Тихо.
   Город замер, загнал жителей в комнатушки, разлил пенного. А ей не встать, острая всепроникающая боль резанула тело при падении. Соседка Шурка, чтоб крест у неё на могилке покосился. Упала, дык лежала, пока в день пенсии внук не забежал. А Надюшка придёт. Обещала полы вымыть. Придёт. К вечеру точно забежит.
   «У лисички заболи, у волчонка заболи…» Она гладит ногу. Боль пульсирует, разливается вниз, к коленке. Прозрачная кожа на правой руке покраснела и вздулась. Щиплет. Надо подуть, как в детстве Наденьке. Вспоминает про голову, трогает рукой: не дай боже сотрясение. Память отшибёт. Перебирает мысли, бормочет еле слышно. А грыжа межпозвонковая… Ежели спину сломала, худо станет. Кто цветы поливать будет, засохнут, бедные.
   Холодные мурашки разбежались по спине. Дряхлое тело заколотило прохладой. Запахивает ситцевый халатик. Мокро. Нет, не могла она, кто угодно, только не она.
   В густом июньском сумраке зашуршало и зачавкало. Маленькими лапками перебирают по земле ёжики. И вот ей уже чудится, что ёж подкрался и вцепился в дряхлый бок. Сердце птицей в клетке бьётся, вторя ударам в висках. Сожрут. Всю за ночь сожрут.
   Глаза защипало, и скупые слёзы собрались хлынуть бурным потоком. Зажмурилась. Почудилось, что дверь в баню скрипнула. Дочка весело плескается, приговаривает: «С гуся вода, с Наденьки вся худоба».
   Не разбрызгивай воду, ополоснуться не хватит. Тащишь, как лошадь, флягу, потом вёдра. А ты устроила фонтан.
   Ну что возишься, пошибче давай. У меня делов валом. Беги домой быстрей. Не зевай, а то простынешь опять. Помнишь, с ангиной лежала? Пробки гнойные тебе ковыряла да напевала: «У собачки заболи, а у Наденьки заживи и жирочком заплыви». И мамка так пела мне и брату. Только вот ему не помогло, помер. Царствие небесное, совсем малютка был. Потом гладила щёчки твои нежные, а ты фыркала, руки, дескать, шершавые. Где же они гладкими будут, ежели кормят нас. Худо-бедно, с голоду не пухнем, и слава богу.
   Июньская ночь растеклась вишнёвым киселём. Рассыпала жемчужные бусины на чёрной шали. Помнишь, порвала мои единственные, подарок от отца твоего непутёвого? Ползала по полу и причитала: «Мамка, только не бей. Я найду. Все, все бусинки найду, на ниточку соберу. Не бей». А как не бить. Приползёшь со смены. Жрать наскребёшь по сусекам. Злая, уставшая, мочи нет. Вот и сорвалась. Под руку попала голуба моя ненаглядная.
   А звёзды-то так ярко светят, и дышится сладко. Как хочется подольше лежать. Смотреть. Смотреть. Пронеслась по жизни галопом в поту и работе. Жизни и не заметила.
   Дождя, чай, не будет, раз звёзды искрятся. А то худо. Промокну и околею раньше времени. Дождь до костей тебя промочил – с кладбища бежали, помнишь? Деду годину отмечали, нам-то что, мы навеселе. Тебе, кровиночке, досталось. Грех наш себе забрала душа твоя чистая.
   Домой добежали, пельменей наварили, кагор достала, тебе для согрева глоток дала. Сморщилась, не стала. Спать ушла. А потом застонала из конурки своей. Бледная, ножки поджавши, лежишь. Смотришь на меня глазищами: «Больно, мамка. Животик болит». Я спела и подула, не помогло. Думала, помрёшь, как брат мой помер. Скорая-то быстро приехала. Уж не люблю больницы, поэтому тётка с тобой и поехала. Успели ведь, а врач говорил: разорвётся, не довезём. А зашили неаккуратно. Правый бок тебе пометили, на всю жизнь память.
   В небе разлились розовые краски. Она лежит так же на спине, тело затекло, набухло. На цветочках роса переливается. Под её тяжёлым телом сырая земля. Влажный халатик прилип к телу, щиплет раздражённую кожу. Хочется скинуть ситцевый позор, сжечь в бане. А тело натереть кусачей мочалкой до боли.
   Петух закукарекал. Зарубить бы, тощий, но для бульона пойдёт. Наденьке гостинец будет. Лапшу накатаю, супец наварит.
   Пришла как-то – лицо серое, глаза сердце рвут. Синяки на руке. Молчит. Терпи, говорю, все так живут. Я сколько натерпелась, сколько клопов перевела, пока пыталась папашу твоего от бутылки отвернуть. Всю душу мне вывернул, треклятый. Какой-никакой, всё не разведёнкой ходить, да и дитю отец нужен. Родной-то, даже ежели всыплет, всё какая ни есть родная душа. Терпи. Борща с салом да чесночком наготовь, дурман сытый его и раздобрит. Да и сама на рожон не лезь. Терпи, голуба. Бабки наши терпели и нам велели.
   Сколь лежу вот так. Ног не чувствую. И за что мне страдания такие? Где согрешила? Жила по правилам, как надо прожила. После школы в училище надо. Отучилась. На работу надо – пожалуйста. В девках засидеться боялась: что ж люди-то скажут? Опять же, дабы люди пальцем не тыкали, и ляльку сразу народили. В декрете толком не была, в два месяца Надьку в ясли сунула, в цех вернулась. Потому что надо. Потому что все так живут. Велели нам терпеть, значит, будем. Господи, а кому надо-то? Кому?
   Тень от яблони медленно сползала с беззащитного тела. Голова, принявшая солнечные объятия, гудела. Жирные зелёные мухи запели монотонную песню. Ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж. Окаянные, слетелись на пир. А жить-то хочется, и пить хочется. «Водичка, водичка, умой моё личико». Она размякла, растеклась по цветочкам, которые вышла полить. «Чтобы щечки краснели, чтобы глазки блестели».
   Задремала. Привиделось иль взаправду: гладит по щеке кто-то, да рука холодом обжигает. Голос змеёй подколодной душу скручивает:
   «Лежишь. Не меня ли ждёшь? Зачем ждать? Без приглашения приду. Прислушиваешься? Напрасно. Шагов моих ты не услышишь. Следов не увидишь, всматриваться в даль нет смысла. Иду за тобою след в след. Обо мне не думай, и гадать не стоит, неподвластна раскладу. Чёрная кошка увидеть способна. Точнее, учуять. Ведь страх я несу, а он разит за версту.
   Я боль. Имя не произносят моё. Не принято говорить обо мне. Лишь стоны и слёзы расскажут о том, что я есть. Здесь.
   В путь вышла в день твоего рождения. Поверь, радости не испытала от первого крика младенца, что миру воспел о жизни новой. Пусты глазницы, увы. Чернота лишь в них.
   Услышишь сирену помощи скорой – знай: это я. Приходила к старой соседке.
   А новости слышала? Взрывы. Огонь. Война. Крест не поможет. Возьму своё, коли время пришло.
   Глупо бежать. Догоню. Руки тяну уж к тебе. Что? Сердце забилось сильней? Открывай. Я у дверей. Говоришь, жить хочешь? А что ж не жила? Не за жизнь так хватаешься страстно. Умереть ты боишься. Смерть для тебя – конец, а для многих – начало».
   – Мамка! Мамка! – Наденька гладила холодной ладонью сморщенную щеку старушки. – Что с ней? Жива?
   – Пульс слабый. Вы будете сопровождать?
   – Позже приеду. Вещи соберу и приеду. – Проводила взглядом носилки. – Терпеть не могу больницы.
//-- * * * --//
   Надежда поднялась по скрипучим ступенькам в дом, открыла рыжую деревянную дверь. Прелый запах воспоминаний защекотал ноздри. Шмыгая и часто моргая, прошла в комнату матери. Обшарпанный пол, у кровати полосатая, обесцвеченная временем дорожка. На гвозде над кроватью фотография: огромный белый бант, словно облачко, приземлился на макушку курносой девочки. Тонкие ручонки сжимают букетик астр. Так крепко, что листики пожухли. А на белой блузке осталось зеленое пятно. Но разве это так страшно? Маленькое пятнышко черной кляксой прилипнет в памяти. Первый раз в первый класс. Мать, натирая блузку хозяйственным мылом, орала: «Дура безрукая!» Раздавленная, стояла в углу и слушала её крики. Она как лучше хотела. Человека бережного хотела воспитать. Чтобы вещи берёг. Вещи берёг. Вещи…
   Села на кровать, прислонилась лбом к железной спинке. Только не плакать.
   Терпеть.

Таисия Солопова. Пылесос сломался

   Пылесос сломался. Знаете, как?
   Хрясь. Я дёрнула пылесос. Беспроводной. Шнур от зарядки потянулся вместе с вилкой, которая из-за крайней моей психованности осталась в розетке. Навсегда.
   «Тихая истерика» – отозвался мозг. В общем-то это объяснимо. Трудно не истерить, когда от новостей не страшно только моей двухлетке и её изрядно потрёпанному коричневому медведю.
   Муж стерпел. Посмотрел на розетку, на меня, на пылесос и снова на меня. Пару секунд в его глазах читался внутренний монолог, в котором меня, дуру, разобрали на эпитеты. Но, передумав озвучивать мысли, муж развернулся и удалился, размеренно покачивая рельефом.
   Бог дал мне такого, чтобы наверняка. Со стойким иммунитетом к женской придури. А меня-то ему за что? Хотя Богу виднее.
   – Чё хотела?
   Муж повернул дверку зеркального шкафа. Из зеркала на меня посмотрела злая лохматая тётка. Волосы выбились из пучка на макушке. Если бы не потуги косметолога, который изо всех сил старался, чтобы мне в магазинах спиртное не продавали, видок был бы совсем удручающий. «Так и не сняла ночнушку», – подумала я, но вслух произнесла:
   – Пропылесосить.
   – Ну, считай, пропылесосила.
   Через полчаса он зашёл в спальню и тихонько потянул мою ногу за палец.
   – Ты чего тут лежишь? Я тебе пылесос починил. Осталось кое-что прикрутить, пошли вино пить.
   Оценочным взглядом баб-Клавы с лавки у подъезда всматриваюсь в мужчину, с которым долгие годы делю жизнь. Какой-то могучий и непробиваемый. На его пути много мужского из стали и крови. Чечня, спецназ, теперь снова война.
   – Чуток ещё поработаю, пока ты крутишь, – отвечаю ему так, будто всё это время не тону в тяжёлых мыслях, а пишу эссе о розовых единорогах.
   Но этот сильный духом и телом человек вдруг произносит:
   – Ты просто посиди со мной. Сядь за стол и поработай рядом.
   Потолок падает мне на голову вместе с мыслями и единорогами. «Держу» лицо, молча встаю с кровати, чтобы переместиться в гостиную. Проходя мимо, чмокаю его в спину.
   Два десятка лет вместе. Всё было: наш кораблик било и качало. Но если надо ему, чтобы я тихонько залипала в ноутбуке рядом, чтобы мы могли просто сидеть и молчать вместе, – значит, всё переживём.
   Только не забирай его, Господи.

   Хотя Богу виднее.

Екатерина Сединкина «Ты же знаешь, зачем я здесь…»

   По расчетам навигатора время прибытия 13:00. Опаздываю на час. Сейчас наберу воздуха, позвоню и скажу, сколько мне ехать, а она ответит, что не успеем и у неё уже следующий клиент. И я такая – бац, фу-у-ух и «Ну ладно, давай опять в другой раз». Пути сопротивления неисповедимы, а я по праву могу занять место сопротивленца № 1 на планете Земля!
   Воздуха хватает только на голосовое сообщение.
   «Санти, мне ещё час. Еду почти три. Собрала все пробки», – вру не моргнув глазом и мысленно ставлю плачущий смайлик.
   «Не переживай. Я знаю :) суп варю и чувствую, что получится дорога дольше. Всё складывается и течёт так, как надо», – моментально бздынькает в ответ.
   Напряжение отпускает, еду дальше.
   Почему неизведанное и непонятное всегда так пугает? Уже пять месяцев я нахожусь в полном отупении, которое сопровождается вспышками ярости, битьём посуды или же, наоборот, полным бессилием и лежанием в кровати на подушке, мокрой от несбывшихся надежд. Надо вылезать. Хватит. Пора. Интересно, отчего для пути наверх я выбрала лестницу с надписью «Потомственная шаманка, таролог», а не соседнюю с табличкой «Психотерапевт»? Да потому, что хочу сразу, побыстрее, чик – и всё, а не копаться в себе и всякое такое. Больно. С другой стороны, читала, что ходить к гадалкам выбирают незрелые личности, не желающие брать ответственность и верящие, что по мановению волшебной палочки их жизнь может превратиться в сказку с принцами, деньгами, счастьем и прочими сопутствующими атрибутами, красиво навязанными обществом.
   Звоню в дверь. Тишина. Стучу в дверь. Тишина. Топчусь с ноги на ногу, чувствую непреодолимое желание познакомиться сначала не с хозяйкой, а с удобствами внутри квартиры. Назову это «помыть руки». Соседняя мысль: «Вали отседа, пока не открыли дверь».
   Поздно. Дверь плавно открывается. На пороге – красивая высокая девушка с длинными почти чёрными волосами и тёмно-карими глазами, излучающими тепло и спокойствие. Я с удивлением смотрю на неё, потому что жду увидеть вульгарную тётку неопределённого возраста с крючковатым носом, в немыслимом платке, повязанном поверх растрёпанной пергидрольной гривы, и с маникюром вырви глаз. Ах да, забыла про шар с молниями под мышкой.
   По идеальному лицу Санти пробегает еле заметная волна удивления. Ха! Она не ожидала увидеть двоих.
   «А как же суперспособности?» – мелькает злорадная мысль, но тут же успокаивается, разбиваясь о мягкий, почти материнский взгляд.
   Смотрю на тонкую струйку пара, поднимающуюся к потолку из большой чашки с ароматным имбирным чаем, щедро приправленным янтарным мёдом. Мы начинаем.
   Потомственная шаманка переоделась в зелёное прямое платье с причудливыми узорами и надела оберег на шею. Теперь она больше походит на человека, близкого к оккультизму.
   Вообще-то её зовут простым русским именем Ольга, а имя Санти дал шаман, обучавший её. Еще на стадии знакомства в ватсапе она предложила обращаться к ней так, как удобно мне. Дабы навести волшебного флёра, я выбрала более заковыристый вариант.
   – Включай диктофон, потом будешь прослушивать. Не вся информация дойдёт сразу, некоторых догоняет через год, – улыбается она бездонными глазами. Затем достаёт колоду таро и, подержав определённым образом, начинает расклад.
   – У тебя психика эксперта, тебе важно знать всё самой. Ты про лидерство и глубокую потребность владеть очень многими инструментами. Это твоя гарантия безопасности. Отсюда недоверие. Я буду говорить, а ты слушай отклик в теле.
   Я киваю, хоть и сижу с улыбочкой, периодически подхихикивая. Человеку, знакомому с психологией, было бы очевидно, что я выставила защитные колючки. Мой проводник, Ольга, – психолог с высшим техническим образованием энергетика. Довольно долго она работала на Хакасской ГРЭС.
   – Ты не можешь выбраться из рутины, как будто бесконечно полощешь бельё. Скрытая война с близкими… Мне идёт фраза «грызёшься за собственную свободу». А муж тебя не понимает и не принимает. У вас спарринг. То, с чем ты пришла, – состояние ступора, «что делать-то дальше?». Ты очень устала. Идёт: «Только не трогайте меня». Слишком много зациклено на тебе. Ты постоянно обременена ношей. Такое ощущение, что ты замуж не хотела, семью, детей не хотела. Это та часть тебя, где ты карьеристка, эгоистка. Ей важна свобода, признание.
   Я сижу ровно, намеренно ничего не комментируя, не подтверждая и не опровергая. Наблюдаю, слушаю. Резкий переход. Смена тональности – голос становится глухим, вырывает из мыслей:
   – Кого ты потеряла и о ком горюешь? Потеряла давно.
   – Мне надо ответить сейчас? – спрашиваю по инерции. На самом деле я ждала возможности рассказать ей свою историю, которую гордо несу, как знамя сильной женщины трудной судьбы.
   – Полтора года назад мы разошлись с мужем, прожив тринадцать лет. Причина была во мне. Я завела роман на курорте, кардинально изменила свою жизнь, внешность, начала наслаждаться свободой, жить для себя, бунтовать. Забила на родителей, сына…
   Когда я подхожу к апогею своей истории, где обычно слышу «АХ!», Санти меня прерывает:
   – Нет, моя хорошая, это не то. Это на уровне души что-то…
   Ну конечно. С первых её слов о потере я понимаю, о ком речь. Но это дела давно ушедшие, все проработано и запечатано. Сколько прошло, лет пятнадцать? Не хочу вспоминать. Да и потом – я здесь за советом, как жить дальше. Зачем отвлекаться? Вслух же нехотя произношу:
   – Была у меня любовь всей жизни. Артём. Нет его. Мы тогда уже не вместе были…
   – Во-от! Молодец. У меня пошли мурашки. Здесь ты переживаешь!
   – Да нет, проехала уже, – недоверчиво отвечаю ей.
   – Иногда психика не идёт туда, где больно, где непонятно, где «А что с этим делать?». Сколько вам было лет?
   – Мне двадцать – двадцать один, он на пять лет старше. Короче, я хотела замуж, мы… я его любила. Он позволял себя любить. Я была у его ног.
   Чёртовы слова застревают в горле, путаются и мешают, оставляя на языке привкус горечи с пряной примесью утраты.
//-- * * * --//
   Бегу по песку и со всей дури ныряю в тёплое солёное море. Брызги радужным салютом взмывают вверх. Он не спеша идет сзади, высоченный и надежный, мягко улыбаясь лучиками голубых глаз. Через минуту я уже на берегу, повизгивая и постанывая. Рассматриваю руку, пытаюсь понять причину адского жжения и боли. А через десять минут, в баре, он держит на моей руке огромную половину спелого помидора, а я качаю ногами, не доставая ими до земли, улыбаюсь и потягиваю виски-колу из запотевшего стакана. Тунис. Июль. Нашествие медуз-невидимок. Мне двадцать три.
//-- * * * --//
   – Это как что-то несбывшееся, что-то упущенное. Тебя это ранило. Что там? Предательство? Измена? Отвержение?
   – Там было всё, – хрипло выдавливаю я.
   – Ты прожила с ним жизнь пороховых бочек. Вы как лед и пламень, вы как страсть и безумие, ненависть и любовь одновременно. Всё развивалось так стремительно…
   – Да, это было похоже на безумие. Страшное и трагичное – и в то же время нереально желанное, насыщенное событиями, страстями и самое прекрасное за всю мою жизнь. Никто не смог переплюнуть Артёма. Я жила на острие желаний.
//-- * * * --//
   Сижу в машине на широкой улице и наблюдаю за выходом из клуба «Ночных волков», выслеживаю, когда он выйдет и с кем. Злость. Стыд. Я что, на помойке себя нашла? Завожу машину и с визгом рву с места.
   Смена картинки. Смотрю на фотографию во ВКонтакте: довольный он, а рядом мелкая «соска», полная моя противоположность – тёмные волосы, огромный лоб, карие глаза. Босиком. Сидят на аттракционах, готовясь взлететь. Сердце ухает вниз от знакомой боли.
   В целом «соска» была бы ничего, если бы не имела отношения к нему. «Тебе сколько, детка? Семнадцать с полосатым хвостиком»? – задаю вопрос, глядя в экран. «Педофил», – цежу сквозь зубы. Мне двадцать семь.
//-- * * * --//
   – Сюда ты никого не пускаешь, потому что не получилось. После этого ты запретила себе любить.
   – Ну, не то чтобы запретила, просто больше так близко не подпускаю…
   – Слушай, – перебивает она, – вы так любили друг друга! Почему не получилось? – Она адресует вопрос картам: – Что с ним? Идёт что-то родовое.
   – У него было двое детей. Получилось, что я увела его из семьи и долгие годы не могла простить себе это, – с готовностью к очередному «АХ!» выпаливаю я.
   – Ты знаешь, он хотел быть с тобой. Душой. Но я слышу какой-то его раздрай, что-то родовое, когда есть определенный сценарий, который уводит человека от его замысла и желаемого проживания. Когда хочешь по-другому, но не можешь. Слышно, что он хочет и он бы рад, но что-то его «дерёт» так сильно…
   Всё. Я больше ничего не слышу. В ушах словно вата. Знала бы ты, Санти, как важно то, что ты сейчас сказала. Было важно. Когда-то.
//-- * * * --//
   Рассвет. Пять утра. Кажется, лето или поздняя весна. На улице ни души. Розовые блики прыгают по окнам домов. Природа просыпается. Зевает с широко открытым ртом и сладко потягивается. Зеваем и мы. Никак не можем распрощаться. Я, мой гражданский муж Даня и его лучший друг Артём. Они смеются, о чем-то нехотя спорят. Я сонно улыбаюсь и тру глаза. Решаем наконец-то разойтись. Артёма ждут дома. Подруга и двое их совместных детей.
   Он протягивает мне руку. Я, устало улыбаясь, пытаюсь пожать её крепко. Пальцы не слушаются. Поднимаю взгляд. Наши глаза встречаются, улыбки летят вниз и падают, вдребезги разбиваясь об асфальт. Взрыв. Всё вокруг разваливается на молекулы, рушится, разлетается от взрывной волны. Даню отбрасывает на несколько метров. Я перестаю дышать. Свет становится тусклым, каким-то серым. Есть только мы. Артём, я, моя рука в его ладони. И взгляд, который не сможет разрубить самое острое мачете в мире.
   «Э-э-э, хорош!» – пьяно кричит Даня, стуча ребром ладони по нашим рукам. Он смотрит на нас с плохо скрываемым удивлением. Моментально прощаясь, мы сразу же расходимся. Я пошатываюсь. Ноги не слушаются. Сердце стучит, не давая нормально вздохнуть.
   – Что это было? – холодно и сухо спрашивает Даня.
   «Да, что это было?» – мысленно повторяю я.
   – Где? – пожав плечами, отвечаю вопросом на вопрос, украдкой оборачиваюсь, тут же краснею. Артём смотрит мне вслед. На асфальте огромная воронка. Где-то в ней осталось мое сердце. Мы знаем друг друга уже лет пять, и ничто не предвещало. Мне двадцать.
//-- * * * --//
   – Как давно он умер? Что произошло?
   – Семь или восемь лет назад. Воспаление лёгких. Был очень слаб, не успели спасти. Мы уже не были вместе. Но я позванивала раз в пару месяцев, узнать, как дела, и убедиться, что жив и почти здоров. Он не умел останавливаться, его жизнь стремительно летела вниз. Как раз тогда я выпустила его из поля зрения. Не смогла дозвониться на день рождения. А через три месяца узнала, что Артёма нет. Случайно узнала, от общего знакомого. Он как-то ещё сказал нелепо, перечисляя общих ушедших знакомых: «Тихона нет». По фамилии. Помню, тупо переспросила: «В каком смысле НЕТ?»
   На похоронах были все: мать его детей, Даня с женой, лобастая «соска». А мне не дали… попрощаться. Суки. Ненавижу его мать и каблука-отца. До сих пор не простила. Им было плевать на него, махнули рукой, вычеркнули… Зато могилка ухоженная. Ни травинки лишней.
   – Ты знаешь, где он лежит?
   – Да, знаю. Нашла с трудом, родственники долго не говорили. Спрашивала, выпытывала год, наверное. Потом тётку его встретила в магазине случайно. Ходила за ней незаметно, подбирала слова, хотела что-то объяснить. Я же не знала, что там у неё в голове… А она послушала минуту, посмотрела на меня и выдаёт: «Да поезжай, попрощайся, тебе надо».
   – А как у него было с деньгами? Мне идёт, что вы потратили большую сумму.
   – С деньгами? По-разному. Он такой был, что получалось абсолютно всё, за что ни возьмется.
   Санти замолкает. Минуты тянутся, словно мягкая карамель. За окном падают листья, прилипая к стеклу. Время останавливается.
   – У вас сильнейшая связь. И сейчас…
   На спине поднялись невидимые волоски.
   – Есть у тебя чувство вины. А ведь он для тебя не как похороненный! Эти отношения лежат нераспутанной связкой. Вас важно распутать, раз делить. Ещё тебе надо вернуть какие-то деньги. Мне так идет сейчас. Пусть это тебя не пугает… Взять монетки, положить в белую тряпочку и у него на могиле закопать. Это как долг отдать. Дальше берешь сырое мясо…
   Да вообще не вопрос – взять и на могилке закопать! Чего уж там, рядовая такая ерунда. Как за хлебом сходить. Санти много говорит, про мой и его род, кармическую связь, уважение. Отдать дань. Ещё какие-то сложносочинённые названия. Реагирую я однообразно: либо литературным словом, обозначающим продажную женщину, с активным округлением глаз, либо отменным таким, раскатистым смехом. Суть сводится к тому, что мне надо совершить обряд. Ритуал. Я соглашаюсь: да, надо.
   Возвращаюсь домой окрылённая: вот что много лет происходило в моей жизни! Картина сложилась. Пришло понимание, откуда растут ноги, почему уходят деньги и всё идёт как-то сложно, с надрывом.
   А на следующий день меня накрывает. Я – человек с высшим образованием и степенью МВА, хоть и не законченной, уважаю себя, прохожу тренинги, прокачиваю мозги психологией. Да я ржу в лицо обрядам! Где я – и где они? И что теперь? Послать всё к фигам, забить, забыть, перемотать вчерашний день назад? Или все-таки попробовать – а вдруг сработает? Но тут же прокручиваю картинки ритуала, и меня хорошенько подбрасывает. А ещё эти чувства волнения, опасности, страха и как будто меня нае… обманули.
   Как же хорошо, что есть подруга Саша, по совместительству психолог. Правда, не мой. На совместном совете, повздыхав и поохав, решаем, что лучше сделать, чем нет. Не попробуешь – не узнаешь.
   Пять дней на подготовку – всё должно произойти в новолуние. Главная задача: найти место, где продают железные яйца для придания уверенности хрупким девочкам, которых колбасит при словах «обряд», «кладбище», «зарыть», «мясо» и т. п. В списке обязательных предметов этого не было, но для себя решила искать.
   День X. Надо ли говорить, что все пошло не по плану. Я так и не смогла заснуть, потом, соответственно, вовремя встать. Накануне разозлённый муж забрал машину, а ехать надо в глубокое Подмосковье, причём одно из условий – быть не одной, для защиты.
   Мысленно перебрав знакомых, я так и не нашла человека, которого можно притащить на погост к бывшему. Да и потом – я не одна, нас почти двое. Но порошка храбрости или железных крутых окружностей найти так и не удалось.
   День плавно переползает во вторую половину. Выглянуло мягкое солнце, накрапывает грибной дождь. Я обнаруживаю себя за рулем кашеринга, на приличной скорости мчащего в сторону области. На заднем сиденье весело болтается пакет с необходимым скарбом.
   Мозг, отказывающийся верить в происходящее, вопит: «Куда тебя несёт, дура?! Одумайся! Одна, за город, беременная. Леса, кладбища, ножи, свечи, пироги! Ты ещё на открытом мозге погадай, чокнутая!»
   Не видя отклика, хитрый меняет тактику и начинает увещевать маслянистым спокойным голосом, вкрадчиво и почти нежно: «Как можно верить во всю эту пургу? Ты же умница. Давай лучше заедем в “Шоколадницу”, выпьем наш любимый миндальный фраппе, а? Давай? Через час уже сумерки, а нам только туда еще пятьдесят минут!» И снова визжит: «Разворачивайся! Немедленно! Слышишь?!»
   Я улыбаюсь – ну а что еще делать? Года два назад мне рассказали про одно классное средство борьбы с истеричным серым веществом. Выслушиваешь скандалиста – и резко прерываешь самой ёмкой народной фразой: «Пошел на йух!» Главное, резко и без сантиментов. Пока оскорблённый «серый» с вытаращенными глазами соображает, что это сейчас было, спокойно продолжаешь делать свои дела. Повторять по мере необходимости нужное количество раз.
//-- * * * --//
   Кронштадт. Паром, курсирующий между фортом Александр, где была тусовка, и сушей, плавно причаливает к берегу. Я щурюсь, нервно покусывая губу. Так много людей. Где он? Как найти? Взгляд останавливается на высоком ухоженном блондине, одетом в моднющую чёрную футболку с V-образным вырезом, выгодно подчёркивающую широкую грудь и тёмные джинсы. Залюбовалась. Одёргиваю себя.
   Он смотрит на меня и улыбается лучиками глаз. Артём?! Мы не виделись три дня, как возможно такое преображение? Часто неряшливо, безвкусно одетый в невнятные вещи не по размеру, сейчас он неотразим. Стрижка, стать, запах, сверкающий взгляд. Хищник на охоте.
   Артем прилетел в Питер на несколько часов, чтобы побыть со мной и вернуться обратно к семье. Безумие. Страсть. Мы хватаем каждую секунду, чтобы побыть вместе. На причале при посадке начинается давка. Тёма ловко перескакивает через перила, дотрагивается до руки, притягивает к себе – и снова темнота. Меня разрывает на атомы.
   Ту ночь не забыть: танцы до упаду, гостиница, рваный сон. Два мужика в нашем номере, один лезет через балкон, другой его подсаживает… Парни были с ресепшена, они просто откликнулись на просьбу во что бы то ни стало разбудить нас. Не знаю почему, но Артём так действовал на людей. Ему хотелось угодить, вызвать одобрение, расположить к себе.
//-- * * * --//
   Чёртов лес. Вообще я обожаю лес, но только не сегодня. Дорога уверенно петляет между деревьев, словно запутывая следы. Въезда нет, заходов тоже. Сплошное жёлто-красное море листьев и тёмных стволов, мелькающих за окном моего временного коня. Солнце начинает предательски скатываться за горизонт. Сыро и промозгло.
   Наконец-то тропинка. Что за места? Здесь за грибами не ходят? Выпрыгнув из машины и перебежав дорогу, ныряю в незнакомое пространство, попутно переслушивая последнее голосовое от Санти: «Ты большая молодец. Если поедешь одна, повяжи красную нитку и не снимай три дня. “В полях” уже вовсю идут процессы. На тонком кипит работа. Как же здорово, что ты решилась! Умничка!»
   Если верить, что лес живой, пристроить туда процессы на тонком уровне, обитателей того самого уровня, и спросить, что ощущает хрупкая невысокая блондинка с уже приличных размеров рюкзачком спереди, ответ будет: волосы дыбом даже в носу.
   Меня ждут. Со всех сторон смотрят невидимые глаза. Ноги подкашиваются, ветки стегают по лицу, ноги путаются в высокой сырой траве и буреломе. Не самая дружелюбная встреча, но опасности точно нет. Увидев огромный зелёный меховой пень, располагаюсь там. Раскладываю мясо, насыпаю соль, зажигаю свечи, достаю нож, пирог, завязываю нитку, произношу слова. Непоколебимо режу, рассыпаю, раскладываю, благодарю – и бегом в машину. Не хочу больше такое ощущать. Нам, мнительным психичкам, такое нельзя.
   Смеркается. Остаётся самое сложное. Время 17:50. Кладбище работает до 18:00.
   Подъезжаю к уже знакомому месту. Сердце привычно ухает вниз. Мозг приходится послать еще раз пять. Отдышавшись, делаю несколько успокоительных глотков воздуха и решительной грацией преступаю границу царства усопших. На кладбище никого. Правда, странно, учитывая, что оно закрылось? На мое везение, здесь нет секции забора. «Хорошо, что не пришлось лезть через забор», – хохотнула внутри себя. Спасибо генам, родовому сообществу и чему-то там ещё за юмор, который всегда со мной.
   Я уверенно иду туда, где была несколько лет назад. Место оказалось не то. Так, не сдаваться, в другую сторону. Опять мимо. Бродя среди могил, памятников, свежих венков, ищу глазами знакомое лицо и ругаю себя, что не взяла очки, слепая курица. Нет. Не курица. Овечка. Так он меня ласково называл – my sheep.
   Почувствовав подкатившее отчаяние, панику, что не найду, мысленно прошу: «Помоги, подскажи где». И он помогает. Увидела почти сразу. Подхожу – и не верю глазам.
   Невозможно, чтобы сходство с человеком, так передавали на камне. На меня смотрит Артём, привычно улыбаясь своими тёплыми лучиками глаз. Невозможно видеть его здесь. Не верю! Не хочу!
   Меня прорвало. Рыдаю, горюю, не в силах остановиться и оторвать от него взгляд. Как много слёз. Слишком много. Или слишком мало. Бывает ли слишком, когда теряешь так?
//-- * * * --//
   Мы лежим на кровати в его съёмной квартире. Я крайне нетрезва. Внизу спасительный таз. Я что-то лопочу, пытаюсь объяснить, что все кончено, я люблю другого, но он пропал, а ты со мной просто теряешь время, и что-то там опять про «другому отдана». Переключаюсь на тазик.
   Он улыбается, смотрит, как кот на сметану, придерживает мои волосы, чтобы не мешали важному делу. Испанский стыд. Ему снова удалось вернуть меня, в который раз. И это уже совсем не смешно. Просто я не понимаю.
   Вдруг, словно фокусник, он достаёт красную бархатную коробочку. Внутри тонкое кольцо из двух золотых половинок разного цвета с маленьким алмазом сбоку. «Я всегда хочу быть с тобой». А я… Я ждала других слов, желая выйти за него замуж и завладеть им целиком. Наивная. Такие птицы в клетках не живут. Мне двадцать четыре.
//-- * * * --//
   – Ты же знаешь, зачем я здесь.
   Показалось, что внимательный взгляд погрустнел. Конечно, он знает. Там же, на тонком, целый день кипела работа. Послушно продолжая ритуал, делаю всё, как говорила моя шаманка. Остаётся развязать узел на белой нитке, который символизирует нашу прочную связь. Помедлив, ещё раз смотрю в его красивое лицо. Слова приходят сами:
   – Отныне я разрешаю себе думать о тебе с благоговением и благодарностью, как о душе. Я разрешаю себе отпустить тебя, любимый, а ты отпусти меня.
   И, искренне поблагодарив за всё, что у нас было, нежно, едва касаясь шерстяной нитки, аккуратно развязываю узелок.
   – Прощай! Спи спокойно.
   Не помню, как добралась до дома. Остаётся последнее действо: разделить огромный вишневый пирог с друзьями и съесть его, как будто поедаю своего врага, – жадно и с аппетитом. Какое счастье, что пирог был со мной только в лесу и нигде больше. Зайдя в гости к семейной паре и освободив сладкое от оков пластика, торжественно несу его к столу.
   Одно неосторожное движение – и, как в замедленной съемке, пирог летит на пол. Естественно, начинкой вниз. Немая сцена. Ребята смотрят на меня, я – на вишнёвого ублюдка, огромная лохматая овчарка Рекс смотрит на всех по очереди.
   Компот из чувств, слов и мыслей мне вряд ли забыть. В тот момент пожалела, что не писатель. Оглянувшись назад, на весь день, отчётливо понимаю, что уже абсолютно одножанрово, как я буду выглядеть в глазах недавних друзей. Я сожру этот долбаный пирог даже с пола, на пару с Рексом.
   P.S. Съели мы его все вместе, отряхнув от шерсти, обрезав и поделившись с прожорливыми птицами за окном. На следующий день из ниоткуда пришли деньги, а ещё через день я получила предложение руки и сердца – откуда и представить раньше не могла.

   Жаль, что я не писатель. Эта была бы следующая история.

Таисия Солопова. Сорок этажей души

   Сколько мне? Сорок? Значит, сороковой. Как символично.
   Карабкаюсь по ступеням небоскрёба на сороковой этаж. Пешком. Зачем люди строят такие высокие дома? Неужели им уютно в отрыве от земли, без корней? А может, они стремятся к небу? О чём я думаю… Бред.
   Мысли взбираются одна на другую, как этажи в доме из стекла и бетона. Разные, чужие и холодные. Среди них одна удивляет. Мысль о том, что меня не будет.
   Всё просто и сложно.
   Без всяких прелюдий делаю шаг в пустоту.
   Говорят, перед смертью вся жизнь проносится перед глазами. А передо мною летят этажи. Иду на снижение со своих сорока. В ноль.
   39. Думал, будет страшнее. А жизнь… жизнь не жалко, потому что это не жизнь. Сколько ещё химий? Лежать и ждать? Смотреть пустыми глазами в потолок? Нет. Не хочу.
   37. Вот войду в ремиссию и заживу, как раньше. Как раньше. Злюсь на свою глупую надежду. Потому что дерьмо это всё.
   36. Врач прячет глаза. Молодой, не научился ещё. Жалею врача, а не себя. Сейчас прозвучат слова, которые разделят мою жизнь на до и после. Я не готов их услышать. Но никто не спросит. Четыре года они будут ядом проникать внутрь и растекаться по венам.
   34. Пытаюсь заработать все деньги мира. Нет, я не жадный. Просто меняю деньги на эмоции близких. Люблю дарить солёные брызги моря, тёплый ветер и восторг новых ощущений. Кайфую, когда они радуются.
   31. Мишка. Такой маленький сморщенный старичок. Я держу тебя на руках, и в носу предательски щиплет. Моя плоть и кровь. Я всегда буду рядом… Да уж. Прости, сынок. Подвёл тебя папка.
   30. День нашей свадьбы. Ленка визжит, шампанское стекает с пузатого бока пышной юбки – Макс неудачно открыл бутылку. Раздаётся заливистый хохот. Люблю её смех. Я так давно его не слышал.
   28. «Welco-o-ome to the Hotel California-a-a…» Звонит телефон. В динамике наша с Ленкой музыка. Что? Что мне сделать в ответ?
   – Замёрзла? – убираю сбившийся локон с её мокрого лица. Дождь застал нас врасплох.
   – Не-а. – Врушка. Чувствую, как она дрожит, но тоже не хочу расставаться и поглубже натягиваю на её плечи куртку.
   – Ты всегда будешь рядом? Всегда-всегда? Никогда меня не предашь? – Она смотрит на меня своими большими детскими глазами.
   Я молчу. Дурак. И вместо главных слов включаю Eagles, закрывая её глаза ладонями. Мы десять лет в браке, «Отель Калифорния» – гимн нашей семьи. Удивительно, я снова чувствую музыку, где-то внутри меня разливается приятное тепло.
   Вспоминаю, как Ленка благодарит Бога за каждый прожитый мною день. Так и говорит: «Господи, я не прошу исцеления. Подари нам ещё один день». Просит каждое утро. И, видимо, её там слышат.
   Вижу её лицо. Хочу закрыть глаза ладонями, как тогда. И вдруг она улыбается. Это самое странное, что может быть. Её улыбка действует на меня, как дефибриллятор в 5000 вольт.
   Разряд! Пульс! Разряд!
   Откуда-то из глубины слышу свой крик:
   – Не отпускай меня, слышишь? Я решил, что не будет меня, но не был готов, что не будет тебя!
   Пространство сворачивается в бешеный калейдоскоп, я почти на нуле, зажмуриваюсь, вздрагиваю от удара и просыпаюсь. Сквозь темноту ночи вижу знакомый локон, слышу ровное дыхание. Моя рука крепко сжимает тёплую ладонь.
   Я буду бороться. Я не предам тебя, родная. Я постараюсь.

Наталия Фадеева. Дворник Галя

//-- 1 --//
   Тупо смотрю на листок в клеточку, криво, будто наспех, пришпиленный на информационный стенд в нашем подъезде: «4 августа умерла наш дворник Галя. Кто хочет сдать деньги на похороны, обращаться в кв. 60».
   Перечитываю ещё раз, потом ещё. Так вот как её звали. Галя.
   Неизменный платок, завязанный сзади, из-под которого выбиваются любопытные серо-пепельные прядки. Слегка заметные усики над верхней губой. Низкий голос, и такое родное «Добрый день!». И кроссовки. «Адидас». Классика. С тремя полосками.
   Худощавая, невысокая, без определённого возраста. Курит. Много. Метёт двор, потом останавливается и закуривает. Стоит и пыхает сильными едкими сигаретами. Как мужик.
   А ещё она этих самых мужиков строит на раз. И когда несознательные граждане выкидывают громоздкие предметы куда не положено, свистит своим дружбанам на районе. Они уважают «огненную воду» и Галю. Послушной троицей так за ней и ходят. И делают всё, что скажет: то старый диван несут в грузовой контейнер, то доски. А она, в «адидасах» своих, ими командует. Трогательно до ужаса.
   А вот Галя на лавочке отдыхает, в руках газета. Странно почему-то. Она – и газета. Наверное, потому, что во времена моего советского детства говорили: будешь плохо учиться – пойдёшь в дворники.
   Но это не про Галю. Она может провести политинформацию наравне с профессиональным журналистом. Там, в глубине, много всего навалено: опыт, начитанность, интеллигентность. Говорит складно. Со знанием дела вступает в дискуссию. Интересно с ней болтать. Точно старше меня. Совет может подкинуть по делу.
   Галя не всегда дворником служила. Это слышалось, когда мы беседовали. Хотя это ведь очень нужная профессия. До нашего двора она была звездой в соседнем. Грамоту «Лучший дворник района» имела. И не заморачивалась, кто что скажет. Просто добросовестно делала свою работу. Очень. И двор тот идеальным был. А потом таким же и наш стал.
   Зимой – с лопатой, осенью – с метлой и граблями. Два раза в день, как скорый поезд по расписанию. Утром и вечером.
   С ней было спокойно, уютно и чисто. Она была своя.
   «Почему я не спросила её имени раньше? Теперь что уж… Да что случилось-то?!»
   Проверив содержимое кошелька, я шагаю в лифт и нажимаю кнопку.
//-- 2 --//
   Лифт глухо захлопывает двери и начинает тягостное восхождение на предпоследний этаж. По номеру квартиры я понимаю, чья инициатива. Нашей подъездной активистки Наташи, она же Наталья Сергеевна. На заслуженном отдыхе, но суперактивность не даёт покоя. Знает все явки, пароли и телефон участкового. Под Новый год у неё хватает энтузиазма просить лишние ёлочные игрушки у жильцов. А потом «самым сознательным» приходится своим же добром ещё и подъезд украшать. Бонус такой. Я один раз согласилась, и теперь она меня уважает, всё время здоровается и рассказывает о личном, как родной.
   Перед дверью сжимаюсь, как пружина. Звонок противно взвизгивает, приближая момент истины. Не хочу до конца верить.
   – Наташа, я это… Деньги вам?
   – Да-да, благодарю. Вот ведь как… Вчера её видела.
   – А что случилось? Она ж не болела вроде.
   – Говорят, нашли в постели в собственной квартире.
   – Кто нашёл? Она не одна разве жила?
   – Сын.
   Придя домой, не перестаю думать о Гале.
   Она производила впечатление одинокой. Такая стойкая одиночка. А оказывается, когда-то была женой и мамой. Может, жили и неплохо. А потом? Муж бросил? Запил? Одна с ребёнком осталась. Как-то ведь вырастила.
   Похоже, доконали девяностые. Многие тогда из профессии уходили. Работали где могли, за любые деньги. Чтобы выжить. Может, и она так же?
   Затем, небось, обиды, упрёки. И разбежались мать с сыном. Самые родные не смогли договориться. Она точно переживала. Но надо было идти дальше. Отплакалась на кухне и пошла. Зная Галю, другого варианта не представляю. Слава богу, не спилась. Хотя иногда я видела её в нашем магазинчике с поллитрой на кассе. А дружки-помощнички мать-добытчицу у выхода поджидали. Мимо них как сквозь строй проходить приходилось.
   Работала ведь на совесть. Ответственная. Всегда бодрая. А когда в пустую квартиру возвращалась, что там было? Надо ли теперь старых демонов тревожить?..
   К вечеру, так и не переварив новость, выхожу за молоком, а то кофе утром не зайдёт. Дурацкая привычка: хлопнуть утром чашку растворимой бурды, но исключительно с молоком. Никак не могу от неё отделаться.
   Иду через двор, где в первый раз увидела Галю, ещё до нас. В смысле до нашего двора. На слабо освещённой детской площадке сидят верные Галины оруженосцы. На бортике песочницы – стаканчики и какая-то еда. То ли ужинают, то ли поминают. Потерянные и будто пришибленные. «Кто теперь будет за ними присматривать? Как малыши в детском садике, которые вдруг остались без любимой воспитательницы». От жалобной картины начинает колотить.
   Скоропостижно осиротели все: и мы, и они, и наши дворы.
//-- 3 --//
   Неожиданно для себя направляюсь к ним.
   – Простите. Вот узнала сегодня про Галю, дворника. Видела, вы ей помогали. Я с соседней улицы.
   Один вскидывает глаза. Красные – заплаканные, наверное.
   – Галюша наша, – бормочет второй. В руке тлеет зажжённая сигарета.
   – Вы все тут живёте? Что с ней случилось, не знаете?
   – Вон окно горит на первом. Галюшино. Видать, сын там ещё.
   – Он с ней жил? Я думала, она одна…
   – Не, приехал вот и нашел её. А так да, одна была. Говорила как-то, что сын есть, взрослый. Не знались они. А чё лезть-то? Личное это. А тут днями сказала, что помирились. Счастливая ходила. Проставиться даже хотела. Только не успели они повидаться-то.
   Подъезд нараспашку. Вот нужная дверь. Открывает высокий мужчина, хорошо одетый. Полный диссонанс с местом событий.
   – Вам кого?
   – Простите. Я маму вашу знала. Она наш двор убирала. Часто беседовали с ней. Меня Маша зовут.
   – А, да-да. Мама…
   Он осекается. И вдруг начинает рыдать, как плачет ребёнок от страха, что мама ушла и не придёт. Никогда больше.
//-- 4 --//
   Мы с Галиным сыном стоим друг против друга. Хочется зареветь ему в унисон, так его жалко. Перед глазами носятся обрывки возможных сцен и диалогов. Рождённая моим воображением раскадровка последних дней Галиной жизни. Да, печальный выходит сценарий…
   «Наверное, сделать первый шаг было трудно. Ждали оба. Но теперь всё! Договорились на выходные: “Сына обниму. И помирать не страшно”.
   Третьего августа прибралась. “Пироге капустой надо. Владик любит”.
   Вечером, в постели, поблагодарила Господа: “Всё управил. Сыну здоровья”.
   Закрыла усталые глаза. Чтобы на рассвете, улыбаясь, мирно уйти в вечность».
//-- 5 --//
   На кухоньке моргает лампочка Ильича.
   – Понимаете, мы с ней много лет не общались. Давным-давно ключ мне дала. Вдруг форс-мажор. Вот и пригодился.
   Я ведь стеснялся её. У всех матери на нормальных работах. А моя – дворник. По профессии историк ведь. Вся была в науке. Потом бардак в стране. В выпускном классе был, когда она дворником устроилась.
   Крикнул однажды: «Вот у людей матери, а ты – никто!». Она даже не наорала на меня. Плевать ей было, кто что подумает. Главное – меня в жизнь выпустить.
   Пару дней назад вдруг позвонила. Без разборок. Запросто. Вчера приехал, с ключом этим. Она пирог испекла. Вошёл – пахнет, как раньше. А мы даже не обнялись. Знаете, мне теперь с этим жить. Только как – непонятно.
   В голове вдруг проносится: «А и правда – как?»
   Может, так, как жила сама Галя, приняв вызов от жизни? Балансировала на острие желания, порой невыносимого.
   Желания поднять сына вопреки всем обстоятельствам и косым взглядам.
   Желания заглушить боль обиды на самого родного.
   Желания найти силы простить.
   Было ли ей страшно? Скорее всего. Но она смотрела сквозь то, что вставало на пути этих её желаний. Просто жила, не сдавая назад. Служила дворником людям и матерью – сыну.
//-- 6 --//
   Воскресенье. Утро. Простое такое утро. Кидаю ложку растворимой радости в кружку. Эх, снова с молоком облом. Так и не могу побороть странную тягу к утреннему рефлексу.
   Лениво спускаюсь на лифте. Открываю дверь. Не может быть: Галин сын сидит на лавочке у нашего подъезда. Сколько прошло с той нашей встречи? Года два?
   – Здравствуйте! Вы как здесь? Вы меня помните?
   – Да, конечно. Я вас как раз жду. Узнал, в каком дворе ещё мама работала перед… ну, вы поняли. Тогда ни до чего было, телефон ваш не взял. Вот…
   Он что-то протягивает мне, неловко, по-детски.
   – Спасибо вам за тот вечер. Что выслушали меня тогда. Пойду я.
   Сажусь на ту же лавочку. Мы с Галей часто на ней сидели-беседовали. Открываю свёрток. В нём – книга, только что из типографии. На первом развороте посвящение:
   Моей героической МАМЕ.
   Пытаюсь смахнуть слёзы, чтобы не залить новенькие странички. Сквозь пелену проступает начало первой главы:
   «Галя бойко орудовала метлой. Остановилась на перекур.
   Двор был проходной. Мальчик лет шести горько сетовал маме на проблемы в садике:
   – Меня сегодня лучший друг предал. Миха.
   – А что он сделал, родной?
   – Говорил, что мой лучший друг навсегда-навсегда. А сам с Катькой чипсы ел. Сказал, что теперь ОНА его лучший друг. Предатель!
   Галя замерла. Как наяву, вдруг услышала голос сына: “Мамочка! Ты мой самый лучший друг навсегда! Я тебя никогда не предам”.
   Давно это было. Они с маленьким сыном – не разлей вода. Потом переходный возраст. Тот день, когда он прошёл с приятелями мимо, сделав вид, что не знает её, Галя запомнила на всю жизнь. Подростки, чего уж там. Но предательство сына больно ранило душу. Сильнее, чем предательство лучшей институтской подруги, когда та оклеветала её, спасаясь от отчисления.
   Он поступил в Литинститут. Переехал в общежитие. Заезжал редко. Затем вовсе перестал. Мать-дворник оказалась ему не нужна.
   Они не виделись уже несколько лет. Позвонить первым не хотел никто – мешала гордыня.
   Так и жила с этими ноющими застарелыми рубцами: один от подруги, другой – от сына. Свыклась. Да и он не маленький. Разберётся.
   Сегодняшний мальчуган выдвинул тайный ящик души. Галя вдруг поняла, сколько времени безвозвратно потеряно. Потонули они во взаимных обидах. Поговорить даже и не пытались.
   Она медленно достала телефон из кармана и нашла нужный номер:
   – Владик, это я. Как ты, сынок?
   – Мама?..»
   Чтение прерывает чей-то оклик:
   – Галюша, ну идём же скорее. Нам ещё Павлика забирать из бассейна.
   Поднимаю глаза. Рядом стоит малышка. Мячик укатился под мою лавку, и девочка не решается подойти. Нагибаюсь, выуживаю озорника из укрытия, улыбаюсь:
   – Ты Галя? Не бойся, вот мячик твой.
   Она тревожно смотрит через двор на удаляющуюся женщину – бабушку, а может, няню. Нужно догонять. И мячик нужен. Быстро подбегает, протягивает пухлую ручку. Я присаживаюсь на корточки и протягиваю яркий мячик.
   Взгляд падает на девочкины кроссовки. «Адидасы», с тремя полосками! Как у дворника Гали. Только детские, на липучках.
   Маленькая Галя бежит догонять не то бабулю, не то няню. А я так и сижу на корточках, пытаясь понять, что это было сейчас: то ли привет с небес, то ли простое совпадение?
   В совпадения я давно не верю. Поэтому предпочитаю думать, что наша Галя, героическая трудяга, смотрит сейчас сверху на книгу своего сына, лежащую на лавочке, и сердце её материнское спокойно.
   Теперь уже точно.

Коллектив авторов #торшерная_терапия 2. Человек на острие желания