   Т. В. Дробышева
   Психология экономической социализации личности
   Основные формы и детерминанты

   Все права защищены. Любое использование материалов данной книги полностью или частично без разрешения правообладателя запрещается
   Рекомендовано к печати Редакционно-издательским советом Института психологии РАН
   Рецензенты:
   Сергиенко Е. А., доктор психологических наук, профессор;
   Гайдар К. М., доктор психологических наук, доцент

   © ФГБУН «Институт психологии РАН», 2023
//-- * * * --//

Предисловие

   Главная тема книги – экономическая социализация личности на протяжении всей ее жизни – одна из наиболее сложных областей исследования экономической психологии человека, актуальность которой резко возрастает в периоды интенсивных социальных, политических и экономических изменений в обществе. Многообразие линий развития личности как экономического субъекта, многофакторная обусловленность данного процесса в разные периоды экономической жизни человека потребовали разработки нового теоретического подхода. Его изложению и посвящена данная монография – результат многолетнего научного труда ее автора, раскрывающего закономерности и детерминацию развития личности как субъекта экономических отношений и деятельности в разные исторические периоды развития российского общества, в разных условиях экономической жизни человека и на разных этапах его развития.
   Отличительные особенности книги заключаются, с одной стороны, в новизне подхода, суть которого состоит в изучении смены форм экономической социализации, с другой – в исторической приверженности в целом научной школе Института психологии РАН и, в частности, социально-психологической научной школе, сформировавшейся в лаборатории социальной и экономической психологии. Особое внимание уделяется системной детерминации процесса экономической социализации личности, определяющей вариативность ее развития как экономического субъекта. Обнаруженные автором факты подтверждают теоретические положения концепции Б. Ф. Ломова о системной детерминации психики и поведения, наполняя их новым содержанием. Вопросы разных путей формирования личности в процессе социализации, поставленные в работах К. К. Платонова, и социально-психологического понимания личности, сформулированные Е. В. Шороховой, получили развитие в теоретико-эмпирическом исследовании форм экономической социализации личности.
   В настоящее время можно с уверенностью сказать, что разработанное Т. В. Дробышевой научное направление исследования форм первичной, переходной, вторичной экономической социализации, экономической ресоциализации личности, закономерностей и механизмов их смены, а также развития психики и поведения в разные периоды экономической жизни человека является важным научным вкладом в междисциплинарную область исследований, образованную на пересечении предметных полей социальной и экономической психологии, психологии личности и развития. Актуальность, многоаспектность и перспективность изучения форм экономической социализации отражены не только в тех эмпирических работах автора, которые представлены в данной монографии, но и в тех, которые опубликованы в других научных изданиях и не были включены автором в книгу.
   Важным вкладом в развитие проблематики экономической социализации является разработанная автором монографии концепция экономико-психологической зрелости личности. В научный тезаурус введено соответствующее понятие и выполнена его операционализация, описаны проявления признаков экономико-психологической зрелости в разных формах экономической социализации, обоснованы функции экономико-психологической зрелости личности в процессе ее развития как экономического субъекта. Проведенная работа существенно расширяет границы исследовательской области и позволяет говорить о зарождении нового, перспективного научного направления в социальной и экономической психологии.
   В целом монография Т. В. Дробышевой отражает современный уровень экономической психологии, гармонично сочетает в себе теоретические, методические и эмпирические разработки, из результатов ее исследований вытекают полезные внедрения в практический процесс экономической социализации личности.

А. Л. Журавлев,

академик РАН,
научный руководитель ИП РАН

Введение

   В быстро изменяющихся социально-экономических условиях общественной жизни изучение закономерностей и детерминант развития личности как субъекта экономических отношений, экономической деятельности становится особенно актуальным в связи с потребностью в осмыслении (оценке, анализе) взаимозависимости процессов индивидуального и общественного развития.
   Так, с середины 1980-х годов, с начала политических и экономических преобразований в нашей стране, характерной чертой состояния российского общества стала неустойчивость и динамичность процессов его экономического развития, высокая степень неопределенности, трудности прогнозирования будущего. Предшествующие экономическим кризисам политические события в условиях глобализации мирового хозяйства способствовали усилению частоты и продолжительности периодов финансовых и экономических кризисов не только в нашей стране, но и во всем мире. Сложившаяся ситуация повлияла на характер, направленность и содержание процессов экономической социализации, актуализировав проблему изучения системы ее детерминант – общих и специальных предпосылок, «внешних» и «внутренних» факторов, опосредствующих звеньев и т. п.
   Фокусируя внимание на закономерностях экономической социализации, мы не отделяем ее от общего процесса социализации, благодаря которому, по мнению Б. Ф. Ломова, личность включается в систему общественных отношений, овладевает общественным опытом, присваивает его, делает своим достоянием и, приобщаясь к различным сферам жизни общества, вместе с тем приобретает все большую самостоятельность и относительную автономность (Ломов, 1984). В данном случае показателем (или признаком) индивидуализации является уникальный образ жизни личности и ее собственный, внутренний мир, а индивидуальность рассматривается не как предпосылка социализации, а как ее результат. В таком контексте «экономическая социализация» (далее будем использовать сокращение – ЭС) определяется нами как процесс и результат включения личности в систему экономических отношений, в ходе которых она присваивает социально-экономический опыт (овладевает им), элементы экономической культуры (нормы экономического поведения, ценности, традиции и т. п.) и, активно преобразуя их, становится субъектом экономических отношений, экономической деятельности (т. е. экономическим субъектом). Безусловно, в процессе ЭС не только присваивается общественный опыт (знания об экономическом мире, о способах выполнения экономической деятельности, ценностное отношение к экономическим явлениям и объектам и т. п.), но и вырабатывается собственный социально-экономический опыт в процессе взаимодействия с окружающими людьми и социальными институтами.
   Следует уточнить, что в рамках нашей работы понятие «экономический субъект» трактуется с психологической точки зрения [1 - В экономике и менеджменте экономический субъект (экономический агент) часто рассматривается как субъект (домохозяйство, предприятия и государство и правительственные институты) общественно-хозяйственных отношений, участвующий в производстве, потреблении, распределении и обмене продукта совокупного производства (Линский, 2019).]: это личность или группа лиц (групповой, коллективный субъект), обладающая свойствами субъектности, которые она проявляет в направлении саморазвития и преобразования социально-экономической реальности в условиях объективно складывающихся отношений между людьми при производстве, распределении, обмене, потреблении материальных и нематериальных благ. Такая трактовка согласуется с представлениями о соотношении категорий «личность» и «субъект», их взаимосвязанности и взаимозависимости, функциональной спецификации в других психологических подходах (Ломов, 1984; Сергиенко, 2021; Шамионов, 2013).
   На разных этапах социально-экономического развития проявление личностью ее качеств субъекта определяет успешность решения ею задач повседневной экономической жизни. Актуализация тех или иных субъектных качеств зависит от конкретной ситуации экономической жизни человека и от цели его экономической социализации. По нашему мнению, именно цель ЭС является ее системообразующим фактором. Выполненный автором книги теоретический анализ многолетних исследований данного феномена (они представлены в первом и втором разделах данной монографии) позволил сформулировать предположение о существовании разных форм ЭС – первичной, переходной, вторичной и ресоциализации – как устойчивых характеристик целостного образования. Каждая из этих форм отличается направленностью цели на решение конкретных задач, связанных с включением личности в мир экономических отношений общества как субъекта этих отношений. Вместе с тем все частные цели подчинены общей. Так, цель первичной ЭС связана с приобщением личности к экономической культуре общества, с присвоением ею социально-экономического опыта, с конструированием картины экономического мира и т. п.; цель переходной ЭС – с подготовкой к началу самостоятельной экономической жизни, направленной в том числе на самообеспечение и обеспечение своей семьи. Критерием успешности решения поставленных задач в форме переходной ЭС является психологическая готовность личности, содержательно описываемая разными авторами в терминах социально-экономической, экономико-психологической, психологической, профессиональной и других компетентностей (знания, умения, навыки и т. п.). По нашему мнению, она выполняет функцию ресурса, однако его реализация зависит от экономико-психологической зрелости личности, т. е. от способности реализовать этот ресурс, что указывает на субъектную позицию личности в процессе ЭС. С обретением экономической самостоятельности, финансовой автономности в границах переходной ЭС происходит смена цели. В форме вторичной ЭС цель определяется задачами финансового и материального самообеспечения и обеспечения своей семьи, поддержания достойного уровня и качества жизни, совладания с трудными жизненными ситуациями (например, с потерей работы), с подготовкой к завершению экономической активности или, наоборот, с ее возрастанием. Здесь личность выступает как субъект экономических отношений и экономической деятельности. Содержание же формы вторичной ЭС описывается процессами интернализации нового и (или) перестройкой (частичной трансформацией) ранее присвоенного экономического опыта, элементов экономической культуры и т. п. с целью эффективного решения поставленных задач. В ситуациях, когда кардинальные изменения социально-экономической среды вызывают затруднения в адаптации к ним, происходит смена вторичной ЭС на экономическую ресоциализацию с целью достижения согласования между требованиями среды и возможностями личности.
   Таким образом, достижение цели в границах актуальной формы ЭС свидетельствует о том, что развитие содержания уже не соответствует ей. Следовательно, необходима смена старой формы на новую.
   Ключевым механизмом ЭС является сложная система воздействий социально-экономической среды на психику и поведение, опосредствованная (преломляемая) внутренней организацией элементов экономического сознания и поведения личности. В течение всей жизни человека эта система претерпевает изменения, тем самым обеспечивая развитие личности как экономического субъекта. В понимании данного механизма методологически мы опирались на представления коллег, изложенные в системном, системно-субъектном и других подходах (Ломов, 1984; Сергиенко, 2021).
   Наши эмпирические исследования ЭС, в том числе представленные в третьем разделе книги, показывают, что отношения двух подсистем («внешней» и «внутренней») детерминант характеризуются взаимовлиянием, взаимосвязанностью, взаимодополнением, доминированием и подчинением. При этом в границах разных форм ЭС мера соотношения внешнего и внутреннего зависит от условий экономической жизни человека, от конкретных жизненных ситуаций, что проявляется в вариативности траекторий развития экономического субъекта.
   В условиях первичной ЭС развитие системы детерминант неравномерно. На разных стадиях становления личности как экономического субъекта наблюдается то доминирование внешнего воздействия (условий) на экономическое сознание и поведение, то его нивелирование (сглаживание) системой внутренних детерминант. В границах переходной ЭС противоречие между двумя подсистемами достигает баланса. Система детерминант вторичной ЭС отличается тем, что личность, опираясь на свои ценности и нормы, систему представлений об экономическом мире и отношение к нему, а также свою социальную и экономическую идентичность, не только активно приобщается к миру экономических отношений, но и включается в процессы его преобразования.
   В данной монографии изложены результаты теоретического и эмпирических исследований автора, содержательно раскрывающие ранее высказанные предположения и суждения. Книга включает три раздела.
   Первый раздел посвящен анализу современных исследований в области ЭС личности как предпосылок последующего теоретического обоснования и эмпирического изучения разных форм ЭС. В первой главе феномен «экономическая социализация» рассматривается как объект социально-психологического исследования. Специфика его изучения определяется посредством сопоставления с другими дисциплинарными подходами, а терминологическая проблема раскрывается в сравнительном анализе понятия «экономическая социализация» с близкими по смыслу понятиями «экономико-психологическая адаптация» и «экономическое самоопределение». Показано, что особенностью социально-психологического подхода в изучении ЭС являются его методологические и методические возможности анализа факторов и механизмов социально-экономического развития личности как единой целостной системы детерминант. В одном из параграфов данной главы рассмотрены разные подходы к трактовке понятия «экономическая социализация»: выполненный анализ показал, что авторы не ограничивают его только приобщением к экономической культуре и присвоением экономического опыта детей и подростков, включая в его содержание указание на активность личности как субъекта экономической деятельности. Делается вывод о расширении содержания изучаемого феномена в анализируемых работах.
   Данное суждение получило подтверждение в теоретическом исследовании во второй главе работы. Она посвящена поиску методологического основания для дифференциации процессов первичной и вторичной ЭС, экономической ресоциализации, выделению критериев их дифференциации, описанию границ. Особое внимание уделяется проблемам предметного поля вторичной ЭС и экономической ресоциализации. Показано, что кроме междисциплинарности и традиций изучения процессов ЭС на возрастных группах детей, подростков, учащейся молодежи, а также кроме парадигмальных различий в методологических подходах существует проблема выявления когерентности процессов первичной и вторичной ЭС, их связанности, описания ЭС как целостного процесса социально-экономического развития личности, который длится в течение всей жизни человека. Последующий теоретический анализ позволил выделить период перехода от первичной к вторичной ЭС как «буферную зону», которая представляет собой продолжение первичной ЭС и начало вторичной ЭС, но не принадлежит ни той, ни другой. Аутентичность этого периода определяется автором посредством анализа цели и функции переходной ЭС. Рассмотрены факторы успешного и неуспешного завершения перехода. Приводятся результаты исследований, указывающие на признаки экономической ресоциализации при кардинальном изменении условий первичной ЭС и вторичной ЭС, анализируются связь этих процессов и функция экономической ресоциализации в решении задач первичной и вторичной ЭС. Выполненный теоретический анализ подготавливает к обоснованию выделения разных форм ЭС.
   Решению этой задачи посвящен второй раздел монографии. В частности, в ее третьей главе раскрываются концептуальные представления автора. В ней обосновывается применение философских категорий «форма» и «содержание» в экономико-психологическом исследовании, выделяются разные подходы к изучению базовых и парциальных форм ЭС, аргументируется смена базовых форм ЭС в течение всей экономической жизни человека. В четвертой главе содержание ЭС в разных ее формах раскрывается посредством анализа феноменов экономического сознания и поведения, их структурной организации. Пятая глава построена на анализе эмпирических исследований факторов и механизмов ЭС как процессуальных характеристик в условиях первичной, вторичной, переходной ЭС и экономической ресоциализации. В ней рассматривается вопрос о механизме ЭС через анализ изменения отношений между разными подсистемами детерминант внутри системы, анализируется проявление личностью субъектных качеств, указывающих на ее зрелость как предпосылку успешной ЭС. В последнем параграфе главы представлен анализ исследований, отвечающий на вопрос о критериях, показателях и признаках экономической социализированности личности, акцентируется внимание на функции зрелости личности в реализации социально-экономических, экономико-психологических и других компетенций.
   Особый интерес представляет шестая глава монографии, посвященная разработке нового феномена – «экономико-психологическая зрелость». В ней обосновывается социально-психологический подход к его изучению, описывается психологическая природа и формулируется его определение с последующей операционализацией. Глава завершается изложением основных положений авторской концепции экономико-психологической зрелости личности в структуре ЭС.
   Третий раздел книги объединил оригинальные эмпирические исследования автора, выполненные в области первичной, переходной и вторичной ЭС. В седьмой главе изложены результаты изучения представлений детей (проживающих в разных условиях мегаполиса) о бедности и богатстве, системы их детерминант. Показано, что на ранней стадии первичной ЭС формируются базовые элементы экономического сознания и самосознания личности. Дети 5–6-летнего возраста не только понимают различия в категориях «бедность» и «богатство», но и демонстрируют первые признаки самодетерминации, включая в этот процесс некоторые показатели экономической идентичности. При этом влияние родителей, условий жизни семьи определяет особенности восприятия ребенком явлений экономического мира и себя как части этого мира.
   Восьмая глава монографии включает результаты серии исследований, продолжающих тему восприятия и понимания экономических явлений. Использованный в работе методический инструментарий позволил выполнить сравнительный анализ данных, полученных в группах младших школьников и подростков, а также сопоставить их с результатами исследования дошкольников. Обнаружено, что развитие экономического сознания в условиях первичной ЭС характеризуется чередованием периодов позитивной/негативной динамики и стагнации; оно проявляется в расширении/редукции содержания, изменении структуры, модальности элементов экономического сознания и самосознания – экономических представлений, экономической идентичности, экономических притязаний и т. п. Показано, что в процессе первичной ЭС в сознании детей формируются функциональные различия явлений бедности и богатства, исполняющих роль мотиватора или защиты. По мере социально-экономического развития личности как субъекта экономических отношений усиливается влияние системы «внутренних факторов» в их взаимосвязи с «внешними факторами».
   В девятой главе приводятся результаты исследований экономического сознания и поведения учащейся молодежи: представлений о бедности и богатстве, чувств к значимым социальным и экономическим феноменам, отношения к электронным деньгам, потребительских предпочтений. Они позволили выявить несколько тенденций в понимании поведения системы детерминант ЭС в условиях перехода от первичной к вторичной ЭС. В частности, описана роль социально-экономических условий и личного опыта молодых людей в конструировании представлений о бедности и богатстве, в выражении отношения к криптовалюте, в совладании с переживаниями негативных чувств к явлениям экономической и социальной жизни, в потребительских предпочтениях. Раскрываются механизм «ценностного контроля», роль экономической и социальной идентичности, самооценок экономического статуса. Сделаны выводы о достижении баланса подсистем внешних и внутренних детерминант.
   Десятая глава монографии включает результаты исследований экономико-психологической зрелости личности в условиях переходной ЭС. Приводятся данные, свидетельствующие о том, что в рамках одной и той же формы ЭС у молодых людей наблюдается разная выраженность признаков экономико-психологической зрелости – экономической толерантности (толерантность к представителям других экономических групп), экономической ответственности, экономической мобильности, экономической независимости. Умеренно толерантные молодые люди в большей степени, чем их интолерантные или слишком толерантные сверстники, склонны к планированию своего будущего, к выбору стратегий сберегательного поведения для поддержания финансовой устойчивости. Экономически мобильные молодые люди по сравнению с немобильными отличаются принятием интернальной ответственности за экономическое благосостояние свое и своих близких. Причина выявленных различий объясняется разной обусловленностью изучаемых феноменов системой внутренних и внешних факторов. Показано, что вторичная занятость молодых людей в процессе получения высшего образования способствует их готовности к обретению экономической независимости, финансовой автономности от родителей в ближайшем будущем. Психологическим предиктором этой готовности является жизненная позиция молодежи, основанная на значимости ценностей профессиональной самореализации и интернальном локус-контроле в области достижений и неудач.
   Последние две главы работы посвящены проблемам вторичной ЭС, в частности, вопросам прогнозирования экономическим субъектом своего благосостояния, его способности, проявляя умеренный оптимизм, искать оптимальные способы повышения уровня достатка, а также способности преодолевать потенциальную угрозу бедности посредством активизации своих внутренних ресурсов или продолжения активной трудовой деятельности в пенсионном возрасте. В одиннадцатой главе приводятся результаты исследований конструирования образа благосостояния и представлений о бедности в обыденном сознании работающих и неработающих людей. Важная роль в анализе полученных данных отводится психологическим ресурсам совладания с угрозой снижения социально-экономического статуса, факторам повышения успешности решения задач по самообеспечению и обеспечению своей семьи в изменяющихся социально-экономических условиях.
   В двенадцатой главе книги рассматриваются факторы вторичной ЭС личности в трудной жизненной ситуации. Описываются стратегии ментального совладания с ситуацией потери работы в группе безработных разного возраста. Показано, что введение пенсионной реформы, ее обсуждение в СМИ и общественном дискурсе изменяют соотношение рационального и эмоционального модуса в представлениях о совладании с безработицей, усиливая выраженность негативных переживаний. В данной ситуации опора на систему ценностей, вера безработных, что предпринятая ими активность в поиске работы не будет напрасна, способствуют конструктивному решению этой проблемы.
   Вопросы, рассмотренные в монографии, не исчерпывают всех проблем экономической социализации личности как непрерывного целостного процесса, который длится всю жизнь. Попытка автора описать некоторые закономерности этого процесса в разных формах ЭС, с одной стороны, дает представление о его целостности, с другой – о его специфичности (вариативности) на разных этапах развития личности как субъекта экономических отношений.
   Перспективность направления исследований ЭС на современном этапе развития общества связана с прогностическими возможностями данных о системе детерминант ЭС личности в быстро изменяющихся условиях социально-экономической среды. Понимание механизма ЭС как сложной системы воздействий социально-экономической среды на психику и поведение, опосредованной (преломляемой) внутренней организацией элементов экономического сознания и поведения личности, акцентирует внимание на проявлении личностью ее субъектных качеств. В этом контексте разработка феномена «экономико-психологическая зрелость личности» в структуре экономической социализации рассматривается как актуальная задача, релевантная современному этапу развития психологической науки в целом, в том числе социально-экономической психологии.
   Теоретические и эмпирические исследования, приведенные в книге, могут представлять интерес для специалистов разных областей психологии – социальной, психологии личности, психологии развития, психологии труда. Междисциплинарный характер проблемы исследования процессов экономической социализации, а также экономико-психологической зрелости как предпосылки успешности функционирования экономического субъекта указывает на важность изучения данной проблемы в других областях общественных наук.
   Автор благодарен своим коллегам – сотрудникам лаборатории социальной и экономической психологии Института психологии РАН, а также других подразделений института, – принимавшим участие в обсуждении теоретического конструкта и результатов выполненного исследования на разных его стадиях, а также в проведении эмпирических исследований: прежде всего – А. Л. Журавлеву, научному консультанту данной работы, за его поддержку и ценные советы по реализации проекта; Т. П. Емельяновой, соратнику по научной работе и соавтору эмпирических исследований, представленных в одиннадцатой и двенадцатой главах монографии, а также моим ученикам – дипломникам, принимавшим непосредственное участие в сборе данных в разные годы их обучения в Московском институте открытого образования и Государственном академическом университете гуманитарных наук.
   Данная монография не рассматривается автором как конечный итог многолетних исследований в области экономической социализации. Это всего лишь промежуточный этап в научном творчестве. Однако ее появление было бы невозможным без всесторонней поддержки моей семьи. Отдельная благодарность моему мужу, маме и детям за внимание и терпение, которое они проявляли все эти годы.

Раздел I
Теоретические и методологические предпосылки исследования экономической социализации в разных ее формах

Глава 1
Феномен экономической социализации как объект социально-психологического исследования

1.1. Экономическая социализация как вид социализации. Специфика социально-психологического подхода к ее исследованию

   Феномен «социализации», начало изучению которого положили работы социологов (Ф. Г. Гиддингс, Э. Дюркгейм, Р. Мэлвин, Т. Парсонс, Г. Тард и др.), а также русских философов (П. Л. Лавров, Н. К. Михайловский, Н. И. Кареев, В. С. Соловьев и др.), впоследствии стал объектом изучения не только в области социологии и смежных с ней областей знания – социальной психологии, социальной философии, социальной экономики, отдельных отраслей психологии (психологии развития, психологии труда, педагогической, политической, этнической психологии и т. п.) и педагогики (возрастной, социальной и т. п.), а также истории, культурологии, антропологии, правоведения, но и в области междисциплинарных исследований. Несмотря на длительный, более чем столетний, период изучения, интерес специалистов к проблематике социализации не ослабевает до сих пор (Белинская, Тихомандрицкая, 2020; Голованова, 2004; Добреньков, 2005; Марцинковская, 2015; Мудрик, 2012; Розум, 2007; Щеглов, 2009). Только в отечественной науке за последние 15–20 лет число работ, посвященных психологическим, социальным, философским, педагогическим, экономическим, политическим и другим проблемам социализации, исчисляется не одной сотней диссертационных исследований.
   В чем же причина такого пристального внимания к явлению социализации как объекту научного исследования? Ответ весьма прост: взаимоотношения (связи) человека (индивида, личности) и общества – явление многоаспектное и динамичное. Вариативность, изменчивость как общества, так и личности на каждой стадии развития не могут быть описаны в рамках одного дисциплинарного подхода.
   Анализируя литературу в области социально ориентированных отраслей отечественной науки, можно отметить, что существовавшие в 1960–1970-е годы монодисциплинарные (социологический, философский, психологический, педагогический и т. п.) подходы к проблемам социализации уже тогда испытывали потребность в расширении своих границ (Человек и общество, 1971), и вскоре феномен социализации стал предметом междисциплинарных исследований (Шапиева, 1997; Касьянов, 1999; Ловецкий, 2001; Воробьев, 2014; и др.).
   Такая тенденция в целом отражает актуальную ситуацию в развитии современной науки, связанную с объединением разных научных отраслей, со снятием острых парадигмальных противоречий в психологических подходах, концепциях и т. п. В проблемном поле социализации данная тенденция в первую очередь проявляется в попытке не просто интегрировать знания о содержании, процессах, факторах, механизмах социализации личности и группы из разных отраслей науки, а сформировать новый, междисциплинарный понятийный, методологический и методический аппарат. Во вторую очередь она проявляется в решении проблемы двух-трехфакторной обусловленности развития личности в процессе социализации в направлении поиска исследователями системы факторов и детерминант.
   Несмотря на то, что ряд исследователей, занимающихся изучением проблем социализации, считают нецелесообразным выделение ее различных видов, число работ в этом направлении неуклонно растет (Голубева, 2012; Грасс, Петрищев, 2017; Грязнов, 2008; Данилова, 2009; Дементьева, 2006; Щеглов, 2009; Щербаков, 2006; и др.). Можно выделить несколько оснований для их дифференциации: условия макросоциальной и природной среды (политическая, экономическая, этническая, экологическая социализация); сфера социальных отношений (религиозная, культурная, духовная, правовая, гражданская, идеологическая, нравственная, информационная социализация); условия взаимодействия в микросоциальной среде (в группе сверстников, референтной группе, рабочем коллективе, интернет-сетях, семье); в сфере деятельности (профессиональная, трудовая, пост-трудовая, учебная, игровая социализация); в сфере межличностных отношений (гендерная социализация) [2 - Приведены не все, но наиболее часто встречающиеся в научных источниках виды социализации. Их отнесение к той или иной группе условно, так как некоторые из перечисленных видов пересекаются.].
   Кроме того, специалистами изучаются и области интеграции разных видов социализации: к примеру, этническая экономическая, экономико-политическая, экономическая трудовая социализация и др. (Е. Е. Грановская, О. С. Дейнека, А. Д. Карнышев, Н. Н. Помуран, Л. В. Шибаева и др.). Подобное разнообразие видов социализации наглядно демонстрирует спецификацию их процессуальных и содержательных характеристик.
   Иными словами, видовое разнообразие социализации является результатом процесса дифференциации, который наряду с интеграцией характеризует развитие современной науки, в том числе и социально-экономической психологии. Так, содержательные компоненты социализации личности в условиях экономических отношений в обществе определяются не только психологическими, но и экономическими, социальными, политическими законами, которые не могут быть рассмотрены в рамках только общей теории социализации. Наоборот, полученные в исследовании знания об особенностях экономической, профессиональной и других видов социализации, взаимодополняя друг друга, могут внести определенный вклад и в развитие общей теории социализации.
   Изучаемые в социологии, политологии, культурологии, педагогике, экономике и других областях науки и практики разные виды социализации неизменно вызывают интерес и у специалистов общей, социальной, юридической, политической, этнической, экологической психологии. Причем если в одних работах данные виды социализации – независимые феномены, то в других они неразрывно связаны между собой, что требует иного осмысления общности и специфичности содержания феномена. Кроме того, один и тот же вид социализации часто становится объектом изучения смежных дисциплин. Так, феномен ЭС представляет интерес не только для специалистов экономической или социальной психологии, но и поведенческой экономики, экономической социологии, педагогики и др. (Андреева, 2000; Грасс, 2008; Стельмашук, 2015; Leahy, 1983; McLoyd, 1989; Mistry et al., 2016; Moreno et al., 2018; Norviliti et al., 2006). В перспективе развития проблематики ЭС заметим, что закономерности ее протекания на стадии трудовой и посттрудовой деятельности могут стать предметом исследования психологов труда, а факторы экономической дезадаптации, финансовой депривации могут представлять интерес для специалистов клинической психологии, нейроэкономики и т. п.
   Таким образом, выделение того или иного вида социализации (в нашем случае экономической социализации) с целью изучения его специфики и общих закономерностей является важной задачей в развитии общей теории социализации. Независимо от дисциплинарного подхода, исследование ЭС, с одной стороны, базируется на данных, полученных в смежных областях научного знания, отраслей психологии, социальных практик, с другой – восполняет существующие «белые пятна» в области экономической и социальной психологии, психологии труда, психологии личности, психологии развития и т. п.
   Рассмотрение ЭС в качестве объекта социально-психологического исследования требует определения дисциплинарной специфики. В этом случае следует сопоставить социально-психологический подход с близкими ему, – к примеру, с социологическим подходом (Верховин, 2006; Стельмашук, 2015; Тараданов и др., 2022; Шапиро, 2018; Woods et al., 2005; и др.). Число таких работ в области бедности и богатства, экономической стратификации, потребительского и сберегательного, обменного и долгового поведения и т. п., которые содержательно включены в проблематику ЭС, превышает возможности их перечисления в одном параграфе. В связи с этим стоит заметить, что для социологических исследований ЭС характерны обращение к групповому уровню анализа, акцентирование внимания на социально-исторических, социально-экономических и других факторах (условиях) в их сравнении с процессами самодетерминации; в некоторых работах активной стороной ЭС признается не человек, а общество в целом.
   Предметом педагогических исследований ЭС становятся методы, способы, технологии обучения и воспитания как средства ЭС личности (Амиров, Шайдуллина, 2014; Грасс, 2008; Грасс, Петрищев, 2017; Землянская, 2003; и мн. др.). Сам процесс ЭС в этих работах часто понимается широко, как экономическое воспитание личности, или рассматривается как процесс формирования соответствующих компетенций.
   В исследованиях, выполненных в области психологии развития, за основной фактор ЭС принимается «возраст». Ракурс таких работ связан с анализом стадий развития, объясняющих понимание детьми и подростками явлений экономического мира: учитываются пол, возраст, уровень развития психики в целом или когнитивных способностей (Голубева, Истратова, 2013; Козлова, 2004; Emler, Dickinson, 1985; Flanagan et al., 2014; Jovchelovitch et al., 2013). В психолого-педагогических работах в этот ряд включается еще и воспитание в семье, в связи с чем средства воспитания дополняют систему внешних факторов (Тарарухина, 1999; Lucey et al., 2006).
   В целом анализ только отечественных диссертационных исследований и монографий в области ЭС, выполненных в XXI в., показал, что число социально-психологических работ в данной области (Вяткин, 2010; Грановская, 2013; Дробышева, 2002, 2013; Журавлева, 2002, 2006, 2013; Евдокимова, 2014; Ермакова, 2008, 2009; Купрейченко, 2002, 2010; Миронова, 2013; Помуран, 2004; Посыпанова, 2012; Самойлова, 2008; Хащенко, 2012; Цветков, 2011, 2012; Шайдакова, 2014) в несколько раз превышает число психологических и психолого-педагогических исследований (Голубева, 2012; Жилина, 2005; Сергиенко и др., 2013 и др.). Причина этого заключается, с одной стороны, в самом явлении социализации, которое в социальной психологии прочно укрепилось как ключевой феномен предметного поля науки. С другой стороны, отечественная экономическая психология рассматривается многими ведущими специалистами (Л. Верт, О. С. Дейнека, А. Л. Журавлев, В. П. Позняков, В. А. Хащенко и др.) как социально-экономическая, т. е. основанная на социально-психологическом подходе в изучении ее основных феноменов (Верт, 2013; Журавлев, Позняков, 2004).
   Анализ социально-психологических исследований в области ЭС показал, что независимо от предмета исследования специфика социально-психологического подхода в ее изучении связана с поиском определенным образом организованной системы социальных, социально-психологических, индивидуально-психологических и других факторов, обусловливающей взаимодействие личности (или группы) и социально-экономической среды. Это взаимодействие проявляется в том, каким образом и посредством чего личность (или группа, ее представители) становится субъектом экономических отношений в обществе или как функционирует в разных экономических ролях, как приспосабливается к изменившимся социально-экономическим условиям жизнедеятельности и т. п.
   Итак, для социально-психологического подхода по сравнению с другими дисциплинарными подходами характерно более глубокое и всестороннее объяснение процесса экономической социализации, его структуры и функций; механизмов интернализации личностью (или группой) экономических знаний, опыта, ценностей и норм, благодаря которым она и становится субъектом экономических отношений или, поддерживая достигнутый уровень, успешно функционирует в разных экономических ролях. Поэтому сторонники социально-психологического подхода в своих исследованиях фокусируют внимание на разных факторах ЭС (условиях, механизмах, детерминантах), образующих взаимосвязанную разноуровневую систему.

1.2. Соотношение понятий «экономическая социализация», «экономико-психологическая адаптация», «экономическая адаптация», «экономическое самоопределение»

   Термин «экономическая адаптация» наиболее часто используется в социологии, экономике и смежных областях исследований. В широком смысле – это процесс освоения новых социально-экономических норм и принципов экономических отношений, т. е. речь идет об адаптации человека или социальных групп, организаций к новым (или изменяющимся) экономическим условиям (Л. Гордон, М. Горшков, Л. В. Корель, Н. М. Римашевская, Н. Е. Тихонова и др.). Причем, как отмечают экономисты, вопросы вынужденного «приспособления» организаций к непрерывно изменяющимся условиям разрабатывались еще А. Смитом, Д. Рикардо, К. Марксом и др. (Шевченко, 2016). В более узком смысле экономическая адаптация понимается как приспособление человека (или группы) к системе экономических условий его трудовой деятельности. В данном контексте изучается адаптация работников организации к изменившемуся (или новому для них) уровню зарплаты и способам ее получения, к системе экономических условий, действующих в организации (Шейн, 2009).
   Иными словами, спектр проблем, разрабатываемых в русле экономической адаптации, имеет двухуровневую организацию: на макросоциальном уровне речь идет об адаптации больших групп населения к изменяющимся экономическим условиям (к примеру, безработных, малоимущих и т. п.), на микросоциальном уровне – об адаптации работников предприятий, сферы обслуживания и т. п., занятых в малом и среднем бизнесе, к изменяющимся экономическим условиям их труда. Другой подход в изучении феномена связан с выделением не уровней, а содержательных аспектов экономической адаптации, к примеру, институциональных (на рынке труда, в сфере общественного производства) и неинституциональных (в рамках домашнего хозяйства) (Проблемы экономической психологии, 2004, с. 460–481).
   Опуская вопрос о дисциплинарной специфике, следует обратить внимание на сходстве и различии двух явлений – экономической адаптации и экономической социализации. Сходство проявляется в том, что экономическая социализация так же, как и экономическая адаптация может иметь две формы: «институциональную» [3 - В экономике институционализм – научная неортодоксальная школа, в рамках которой признается доминирующая роль институтов (норм и правил взаимодействий людей в различных сферах их жизни) в развитии экономики и общества. Институциональная экономика отчасти близка к поведенческой экономике, которую часто рассматривают как близкую к экономической психологии отрасль научного знания. В нашем случае термины «институциональная» и «неинституциональная» формы ЭС используются только для того, чтобы развести содержательно специфику процессов ЭС.] (путь целенаправленного, организованного, опосредованного социальными институтами формирования или развития личности в процессе ее ЭС) и «неинституциональную» (стихийная, нецеленаправленная, опосредованная значимыми другими – агентами социализации или процессами самоформирования). В широком смысле результатом ЭС и экономической адаптации является согласованность внешнего, т. е. требований социально-экономической среды, и внутреннего, т. е. проявлений психики как реакции на изменяющиеся требования среды. Различия же заключаются в том, что показателями ЭС и экономической адаптации выступают разные проявления психики и поведения человека или группы. Термин «экономическая адаптация» чаще применяется относительно адаптации группы и проявляется в условиях вторичной ЭС.
   Понятие «социально-экономическая адаптация» наиболее часто встречается в работах социологов и экономистов. Причем авторы рассматривают его как аналог экономической адаптации» (Проблемы экономической психологии, 2004, с. 460–481) или как самостоятельный феномен. К примеру, в трактовке М. М. Гладковой социально-экономическая адаптация – это процесс и результат активного приспособления индивида к условиям социальной среды (Гладкова, 2010). В работе Е. М. Авраамовой социально-экономическая адаптация определяется как вид взаимодействия личности или группы с социальной средой, в ходе которого согласовываются взаимные требования и ожидания его участников (Авраамова, 1998). В последней концепции адаптационного поведения населения конечный результат экономической адаптации предполагает формирование новых моделей социально-экономического поведения, включение в старые стереотипы поведения новых элементов, сохранение старых моделей социально-экономического поведения. Заметим, что выделенные в данном подходе результативные характеристики могут быть приняты и как показатели результата ЭС личности (или группы), причем в разных ее формах – первичной и вторичной социализации, экономической ресоциализации.
   В рамках другого подхода социально-экономическая адаптация изучается в связи с психологической адаптацией личности в условиях ее профессионального становления и понимается как «процесс приспособления личности к изменяющимся условиям среды, в значительной степени связанный с экономическими и социальными мотивами деятельности» (Экономическая психология, 2009, с. 141). Авторы этих исследований рассматривают социально-экономическую адаптацию как ответ на те динамичные изменения в экономической среде, которые оказывают влияние на ценностные ориентации, социальные стереотипы, нормы, конкурентоспособность личности или группы. С этой позиции понимание термина «социально-экономическая адаптация» по смыслу очень близко к трактовке понятия «экономико-психологическая адаптация». Такая же ситуация складывается и при рассмотрении другими исследователями социально-психологической адаптации к социально-экономическим условиям, которая определяется как один из видов адаптации, «включающий совместное изменение личности и среды в целях оптимального соответствия между ними» (Липатова, 2005, с. 6).
   Сравнительный анализ феноменов «экономическая социализация» и «экономико-психологическая адаптация» показал, что оба они рассматриваются исследователями соответстственно «социализации» и социальной адаптации. Так, по мнению О. С. Дейнека, «экономико-психологическая адаптация» – часть адаптации человека как субъекта хозяйствования к рынку (производителя и потребителя, участника обмена и распределения, объекта экономической политики)» (Дейнека, 2000, с. 115), т. е. автор рассматривает экономико-психологическую адаптацию как психологическое приспособление человека к экономическим условиям развития общества. Показателями ее успешности являются наряду с объективными (уровень экономического статуса, качество жизни) и субъективные (отношение к экономическим реформам, явлениям бедности и богатства, деньгам, собственности и т. п.) характеристики (см. там же). Также показателем успешности экономико-психологической адаптации личности может выступать комплекс взаимосвязанных характеристик: уровень ее субъективного экономического благополучия или отдельные его элементы (уровень субъективного экономического статуса, выраженность финансовой депривированности и т. п.) (Хащенко, 2012).
   По нашему мнению, экономико-психологическая адаптация в трактовках исследователей ближе по содержанию к явлению ЭС, чем, к примеру, экономическая адаптация. Экономико-психологическая адаптация, по сути, является одной из сторон ЭС личности. Содержание ЭС шире и не исчерпывается экономико-психологической адаптацией, включает аспекты присвоения личностью или группой экономического опыта, знаний, элементов экономической культуры. Она отражает самые разные стороны взаимосвязи личности (группы) и экономических отношений в обществе в процессе ее становления или развития как субъекта этих отношений. В этом заключается основная функция ЭС. Соответствие экономического поведения и деятельности человека задаваемым извне требованиям общества достигается в процессе экономико-психологической адаптации. Если говорить о результате экономической социализации, то фактически он обеспечивается экономико-психологической адаптацией, поэтому последняя может быть рассмотрена с позиции взаимодействия экономического субъекта и экономической среды, в процессе которого субъект пытается найти или создать оптимальный баланс между собой и этой средой. Экономическая адаптация в данном случае может быть и показателем, и условием успешности экономико-психологической адаптации субъектов.
   Феномены «экономическая социализация» и «экономическое самоопределение» рассматриваются исследователями как частично пересекающиеся (А. Л. Журавлев, А. Б. Купрейченко и др.), взаимосвязанные (Л. В. Шибаева, Т. Г. Хащенко и др.), но не идентичные. Так, А. Б. Купрейченко характеризует экономическое самоопределение как поиск личностью способа функционирования и развития в экономической среде с целью достижения оптимальной позиции в системе экономических отношений (Купрейченко, 2014). Автор подчеркивает, что социализация может быть рассмотрена как одна из форм или одно из направлений самоопределения и, наоборот, самоопределение – как специфическая форма социализации, но только в тех случаях, когда цели самоопределения субъекта на данном этапе жизни хотя бы частично совпадают с целями адаптации, социализации и т. п. По нашему мнению, вышеприведенная трактовка экономического самоопределения содержательно противоречит заявленной же позиции автора. Более того, она указывает на обратное: экономическое самоопределение имманентно включено в ЭС и актуализируется личностью тогда, когда возникает некоторое рассогласование или противоречие в условиях его ЭС.
   Косвенное подтверждение этому мы находим в подходах других исследователей, акцентирующих внимание на интеграции разных видов самоопределения молодежи. К примеру, Л. В. Шибаева, О. О. Бричковская, Л. Ю. Меренкова, О. П. Солодовникова и Т. С. Сандлер, изучая экономическое самоопределение в условиях профессионализации личности, определяют его как важнейшую составляющую процесса успешной социализации, а профессионализацию – как составляющую экономической социализации, ее конкретизацию. По их мнению, интеграция нравственной и экономической составляющих самоопределения на этапе профессионализации в вузе приводит к более успешной экономической социализации учащейся молодежи в ситуации целенаправленного, специально организованного обучения с применением проблемно-ориентированных задач (Бричковская, Шибаева, 2016; Солодовникова, Шибаева, 2015, 2016).
   С нашей точки зрения, принципиальным отличием экономического самоопределения от экономической социализации является не столько факт создания условий среды, сколько его целенаправленный, осознанный характер. Экономическая социализация же может носить как осознанный, так и неосознанный характер в плане присвоения того, что предлагается социумом индивиду. Однако мы не можем дифференцировать ЭС и экономическое самоопределение по критерию «активность», как считают некоторые исследователи (Купрейченко, 2014). Аргументируя свою позицию, заметим, что сторонники разных парадигмальных подходов к исследованию процессов социализации проявляют единство взглядов на проблему активности субъекта в процессе его социализации. Так, с позиции социального конструкционизма активный характер социализации проявляется уже в том, что личность конструирует картину мира (Марцинковская и др., 2017; Экономическая психология…, 2000). Она включает в том числе образы экономических объектов и явлений, экономических отношений и т. п. В рамках системного, системно-субъектного, системно-диахронического подхода сам факт выделения ребенком себя из окружающего мира на ранней стадии социализации рассматривается как проявление им активности (Ломов, 1984; Сергиенко, 2021; Шамионов, 2013).
   В целом большинство отечественных исследователей ЭС – А. П. Вяткин, Р. М. Шамионов, Т. Ю. Миронова; Т. А. Терехова, А. С. Евдокимова; С. А. Цветков и мн. др. – рассматривают активность личности, направленную на достижение баланса между ее представлениями, установками, ценностями, нормами и т. п. и требованиями социально-экономической среды, как проявление ее субъектности. Приведенные выше взгляды содержательно раскрывают субъект-субъектный подход к анализу отношений личности (группы) и социально-экономической среды.
   Итак, сравнительный анализ экономической социализации, экономической адаптации, социально-экономической адаптации, экономико-психологической адаптации, экономического самоопределения показал следующее. Феномен ЭС личности трактуется более широко, чем тот или иной вид адаптации или экономическое самоопределение. Содержательно экономико-психологическая адаптация личности может быть рассмотрена как одна из сторон (аспектов) ЭС, так как показателями ее успешности являются изменения (новообразования) психики и поведения личности, обеспечивающие ей достижение соответствия требованиям изменяющейся социально-экономической среды. Данный аспект ЭС присутствует как в первичной, так и во вторичной ЭС. Показатели социально-экономической и экономической адаптации обнаруживаются при анализе вторичной ЭС, причем не только на уровне личности, но и группы (трудовые коллективы, группы безработных, малоимущих и т. п.).
   Экономическое самоопределение, по нашему мнению, содержательно более узкое понятие, чем ЭС. Экономическая социализация начинается с рождения человека, однако первые годы носит неосознанный характер. Уровень материального благосостояния семьи, ее возможности определяют условия ЭС ребенка. Пассивно он участвует в процессах обмена, сбережения, инвестирования, потребления, в которые включена его семья. Картина экономического мира конструируется им постепенно, по мере того как ребенок начинает идентифицировать себя в качестве субъекта экономических отношений. Экономическое самоопределение личности как целенаправленный и осознанный поиск способа функционирования и развития в социально-экономической среде, который позволяет достичь оптимальной позиции в системе экономических отношений, требует сформированности не только экономического сознания, но и экономического самосознания. Следует согласиться, что актуализация экономического самоопределения связана с возникновением противоречия (или рассогласования) в условиях ЭС, которое активизирует человека на поиск новых или более оптимальных способов функционирования. В связи с этим экономическое самоопределение рассматривается в нашем подходе как взаимосвязанное с ЭС явление, но более узкое.

1.3. Подходы к трактовке понятия «экономическая социализация личности»

   Термин «экономическая социализация» в тезаурусах экономической психологии и близкой к ней поведенческой экономики появился не так давно, в то время как собственно явление ЭС личности исторически возникло вместе с разделением труда и нарастающей в процессе филогенеза экономической стратификацией общества. Так, описывая исторические формы социализации индивида с позиции социологического подхода, Л. И. Спиридонов рассматривал в качестве ключевого признака социализации отношение к средствам производства, а механизма социализации – наделение индивида общественными (социальными) свойствами (Спиридонов, 1971). По его мнению, в первобытном обществе социальные свойства индивида появляются с фактом рождения, поскольку производственные и кровные отношения совпадают; в эпоху рабовладения механизм социализации включает человека в общество только частично, так как орудия труда не являются собственностью всех членов общества. Придание институту частной собственности политической формы обусловило, по мнению автора, специфику феодальной социализации; в буржуазном обществе, собственность на средства производства определяет место человека в системе социальных отношений; в социалистическом обществе государственная собственность на средства производства уравнивает права всех членов общества, следовательно, каждый индивид получает равные возможности в плане наделения его общественными свойствами. Приведенный выше пример наглядно иллюстрирует тот факт, что явление экономической социализации латентно присутствовало с момента зарождения общества и изменялось в контексте развития взаимоотношений человека и общества.
   Анализируя современные подходы к исследованию ЭС, нельзя не отметить факт, что как в отечественной, так и в зарубежной социальной психологии ключевые проблемы социализации в целом связаны с представлениями об активности/пассивности личности в этом процессе, о проявлении ею субъектных качеств, о соотношении процессов индивидуализации и социализации, о социальной и личностной детерминации и т. п. (Белинская, Тихомандрицкая. 2020; Марцинковская, 2015; Мудрик, 2011; Сергиенко, 2021; Штомпка, 2005; Corsaro, 2011; Perez-Felkner, 2013). Несмотря на множество трактовок социализации, большинство из них описывает ее как двусторонний процесс, который включает усвоение (присвоение) индивидом социального опыта и последующее активное воспроизводство системы социальных связей посредством активной деятельности, в процессе общения, познания.
   Подчеркивая важность самодетерминации, сторонники субъект-субъектного подхода трактуют социализацию как развитие и самоизменение человека в процессе усвоения и воспроизводства культуры во взаимодействии человека с окружающим его социальным миром, причем на всех возрастных этапах и в разных условиях его жизни (Мудрик, 2011). В системном подходе Б. Ф. Ломова социализация рассматривается во взаимосвязи с индивидуализацией как две стороны одного и того же процесса: «благодаря социализации личность включается в систему общественных отношений; …ее связи с людьми и разными сферами жизни общества расширяются и углубляются; и только благодаря этому она овладевает общественным опытом, присваивает его, делает своим достоянием… С другой стороны, приобщаясь к различным сферам жизни общества, личность вместе с тем приобретает и все большую самостоятельность, относительную автономность» (курсив мой. – Т. Д.) (Ломов, 1984, с. 307–308). В его трактовке показателем (или признаком) индивидуализации является уникальный образ жизни личности и ее собственный внутренний мир. В таком контексте справедливым является суждение И. С. Кона, что «индивидуальность – не предпосылка социализации, а ее результат» (Кон, 1967, с. 94).
   Понимание ЭС личности в психологических подходах конгруэнтно определению социализации. Опуская междисциплинарные различия (в экономике, социологии, педагогике и социальной психологии взгляды на феномен ЭС, безусловно, отличаются), остановимся лишь на том спектре ее понятий, который базируется в области социальной и экономической психологии, а также близких к ним отраслей знания.
   В ранних работах зарубежных исследователей (Berti, Bombi, 1988; Furnham, Lewis, 1986; Roland-Levy, 1999; Webley, Lea, 1993; Warneryd K-E., 1988) ЭС определялась через описание процессов восприятия и понимания детьми экономических объектов и явлений, усвоения ими экономических знаний, элементов экономической культуры, соответствующего опыта, приобретения навыков и последующей реализации усвоенного в экономическом поведении (планировать бюджет, занимать в долг, принимать решения о сбережении, покупках, инвестировании и т. п.). Такое толкование ЭС разделяют и современные зарубежные авторы, считающие, что она направлена на то, чтобы вооружить детей знаниями и навыками, необходимыми для эффективного управления своими финансовыми ресурсами в будущем или для их успешного функционирования в качестве экономических субъектов в глобальном экономическом мире и т. п. (Bessa et al., 2014; Kołodziej et al., 2014; Rinaldi, Bonanomi, 2011; Zaeri, 2018).
   Аналогичных взглядов в понимании ЭС придерживается большинство отечественных исследователей, изучающих особенности ЭС в детстве, подростковом и раннем юношеском возрасте (Евдокимова, 2014; Козлова, 1998; Миронова, 2013; Стельмашук, 2003). Близкие по содержанию трактовки феномена встречаются и в публикациях других авторов (А. Н. Самсонова, И. В. Ермакова, О. Н. Ефимова, З. Г. Ханова, О. С. Посыпанова, Н. В. Азаренок и др.).
   Сторонники другого подхода подчеркивают, что суть ЭС заключается в конструировании детьми и подростками «картины экономического мира», которая не является подобием картины мира, конструируемой взрослыми. Ее содержание обусловлено теми социокультурными, социоэкономическими условиями общества, в которых происходит становление детей и подростков как субъектов экономических отношений (Berti, Bombi, 1988; Meier, Kirchler, 1998). В данном подходе знания детей не рассматриваются в качестве раннего прототипа знаний для взрослых с акцентом на том, насколько хорошо дети могут отображать когнитивные представления, характерные для мира взрослых (Jovchelovitch et al., 2013; Ribeiro, Ciampone, 2001). Наоборот, дети признаются субъектами, конструирующими автономную от взрослых картину экономического мира. Социально-экономические и другие явления, которые характеризуют условия жизнедеятельности в обществе, определяются сторонниками данного подхода как ресурсы социально-познавательного развития детей, формирующие их отношения с обществом. Заметим, что, акцентируя внимание на специфике ЭС детей (первичной ЭС), исследователи косвенно указывают на особенности конструирования представлений о мире экономических отношений взрослыми.
   Независимо от подхода все вышеприведенные трактовки ЭС включают указание на приобретение (усвоение) знаний, навыков, моделей поведения и установок относительно мира экономики, на понимание ЭС как процесса освоения (усвоения) экономических ролей, норм и ценностей экономической культуры или рассматривают ее как процесс формирования (т. е. целенаправленного воздействия), развития экономического сознания, мышления, экономического поведения или конструирования экономической картины мира детей, не аналогичной картине экономического мира взрослых. В любом случае исследователи подчеркивают: все, что присваивается, понимается, конструируется относительно мира экономических отношений в обществе, реализуется в экономическом поведении детей или будет реализовываться детьми в процессе управления собственными финансовыми и материальными ресурсами в будущем. Все вышеизложенное указывает на специфичность первичной ЭС, тем самым отграничивая ее от вторичной ЭС.
   Еще один вариант трактовки ЭС, обнаруженный в работах отечественных исследователей, сложился в рамках компетентностного подхода; он отражает специфику ЭС в процессе подготовки к самостоятельной экономической жизни (Амиров, Шайдуллина, 2014; Бегинин, 2018; Константиновский и др., 2010; Черепанов, 2014). По мнению авторов, ЭС способствует приобретению молодыми людьми полезных для социальной и экономической адаптации знаний о реальной жизни, развитию соответствующих ценностей, овладению экономическим мышлением и нормативными навыками хозяйственной деятельности; это процесс «формирования экономически компетентной личности, способной к эффективной экономической деятельности, позволяющей ей успешно интегрироваться в динамичную рыночную среду» (Шайдуллина, 2018, с. 65). Заметим, такое описание содержания ЭС молодежи указывает на формируемые в процессе обучения компетенции как специальные и общие предпосылки успешного перехода личности от первичной к вторичной ЭС.
   Иными словами, показателем готовности личности к началу самостоятельной экономической жизни является сформированность тех качеств, профессиональных знаний и навыков, которые свидетельствуют о компетентности личности, ее способности выполнять функции по финансово-экономическому обеспечению себя и своих близких. Такой взгляд на ЭС дает возможность не только обозначить границу перехода от первичной к вторичной ЭС, но и поставить вопрос о выделении переходной стадии (этапа, периода) в процессе ЭС.
   Конечно, в исследованиях разных видов социализации границы между первичной и вторичной ЭС, а следовательно, и протяженность переходной стадии ЭС, различаются. Так, некоторые специалисты в области профессиональной социализации относят процессы первичной социализации к периоду обучения в вузе (Л. В. Мурзагалина и др.). Исследователи политической, гражданской, правовой социализации рассматривают этот же период жизни как условие вторичной социализации (П. Б. Савинов, Т. В. Якушенок и др.). В таком же контексте он трактуется некоторыми авторами как этап вторичной ЭС (Стельмашук, 2013; Васильева, Гуляихин, 2014). Дифференцируя первичную и вторичную ЭС, специалисты отмечают, что признаком завершения первичной ЭС является институциализация общественных ценностей и знаний, составляющих базу экономической картины мира молодежи. Переход на стадию вторичной ЭС они связывают с получением молодыми людьми персонального хозяйственного опыта (Васильева, Гуляихин, 2014). Подчеркивается, что различия первичной и вторичной ЭС обусловлены характером протекания процессов ЭС: целенаправленный, опосредованный родителями, родственниками, учителями, сверстниками – первичная ЭС; стихийный – вторичная ЭС. Если с первым суждением можно согласиться, то указание на стихийный характер вторичной социализации весьма спорно. По нашему мнению, черты стихийного, целенаправленного, контролируемого или частично контролируемого характера протекания процессов ЭС свойственны и первичной, и вторичной ЭС. По всей видимости, здесь следует говорить о преимущественно стихийном или преимущественно контролируемом и т. п. характере ЭС на разных ее стадиях.
   В последние годы в отечественной экономической психологии появились трактовки экономической социализации, косвенно указывающие на попытку рассмотрения этого процесса как целостного, продолжающегося в течение всей жизни личности как субъекта экономических отношений. Так, ЭС определяется «как специфическая часть общего двустороннего социализационного процесса, включающая в себя, с одной стороны, усвоение человеком социально-экономического опыта благодаря вхождению в систему экономических связей и отношений, а с другой – воспроизводство им системы этих связей и отношений за счет активной деятельности (экономической активности [4 - Экономическая активность – конкретная форма участия человека в общественном производстве и способ получения им финансовых средств для обеспечения жизнедеятельности.], профессионально-трудовой деятельности)» (Дубовская, Кораблинов, 2012, с. 6). Иными словами, личность как субъект проявляет активность как в процессе присвоения экономического опыта, так и в процессе экономической активности, т. е. в данном случае понятие ЭС интегрирует цели (и функции) первичной и вторичной ЭС.
   Другой пример. Конкретизируя определение ЭС как процесса «усвоения и воспроизводства индивидом системы экономических связей и отношений в обществе, становления и развития форм экономического сознания и поведения личности» (Цветков, 2014, с. 30), автор уточняет, что под экономическим поведением он понимает «активность хозяйствующего субъекта [5 - Хозяйствующий субъект – коммерческая/некоммерческая организация, осуществляющая деятельность, приносящую ей доход, индивидуальный предприниматель, иное физическое лицо, не зарегистрированное в качестве индивидуального предпринимателя, но осуществляющее профессиональную деятельность, приносящую доход, в соответствии с федеральными законами на основании государственной регистрации и/или лицензии, а также в силу членства в саморегулируемой организации (см. Федеральный закон «О защите конкуренции» от 26.07.2006).], проявляющуюся в сфере производства, воспроизводства, обмена и потребления благ» (там же, с. 31–32). Еще одно близкое к предыдущим по смыслу понятие определяет ЭС как присвоение личностью социального опыта, его преобразование и воспроизводство в экономической деятельности [6 - Экономическая деятельность – это любая деятельность субъектов экономики, направленная на получение экономической выгоды. Экономическая (хозяйственная) деятельность направлена на обеспечение жизнедеятельности отдельного человека, общества.]как вхождение в экономическую среду (Вяткин, 2010).
   Таким образом, специфика содержания вторичной ЭС в приведенных выше трактовках присутствует в контексте уточнения функций субъекта экономических отношений, которые он реализует в процессе профессионально-трудовой деятельности (экономической активности, хозяйственной деятельности, и т. п.), и этим косвенно признается важность изучения ЭС как процесса становления и развития экономического субъекта в течение всей его жизни.
   Итак, в контексте первичной ЭС основной акцент в определении ее содержания исследователями ставится на принятии (усвоении, присвоении и т. п.) социально-экономического опыта, знаний, норм и стратегий экономического поведения, элементов экономической культуры и т. п. и последующем их воспроизведении (реализации) в экономическом поведении (но не экономической или хозяйственной деятельности). Окончание первичной ЭС характеризуется психологической готовностью к переходу к вторичной ЭС, к началу самостоятельной экономической жизни. Одним из критериев этой готовности, по мнению специалистов, является высокий уровень социально-экономической компетентности личности.
   Возвращаясь к трактовке изучаемого феномена, следует отметить, что ранее в рамках разрабатываемого нами подхода ЭС понималась как процесс и результат включения личности в систему экономических отношений общества. Отмечалось, что, присваивая социально-экономический опыт (овладевая им), элементы экономической культуры (нормы, ценности, традиции и т. п.), преобразуя их, личность становится субъектом экономических отношений данного общества (Дробышева, 2013; Журавлев, Дробышева, 2011а, б). Добавим, в процессе ЭС личность не только присваивает объективированный опыт (знания об экономическом мире, о способах выполнения экономической деятельности, ценностное отношение к экономическим явлениям и объектам и т. п.), но и, взаимодействуя с окружающими людьми и социальными институтами, получает собственный социально-экономический опыт. Воспроизводство присвоенного проявляется посредством активности. Уточним, что речь идет не только об экономической активности, так как в контексте первичной ЭС предполагается рассмотрение личности как субъекта не экономической деятельности, а экономического поведения, т. е. как субъекта, характеризуемого проявлением активности в ситуациях распоряжения ограниченными ресурсами и включенного в экономические отношения потребления, обмена, сбережения. Вышеприведенная трактовка, как и описания многих других авторов, претендует на универсальность объяснения ЭС личности независимо от стадии развития.
   Однако заметим, что содержание и характер процессов ЭС личности в период активного присвоения системы экономических ценностей, норм, ролей, образцов поведения, обусловливающих восприятие и понимание явлений экономического мира (первичная ЭС), и в период их избирательного принятия (вторичная ЭС) не аналогичны. Данный факт позволяет нам говорить о существовании разных процессов ЭС, о чем подробнее будет сказано в следующей главе.

Глава 2
Первичная и вторичная экономическая социализация, экономическая ресоциализация: дифференциация, когерентность и проблемы исследования

2.1. Проблемы исследования экономической социализации личности

   Анализ проблемы, связанной с выделением границ разных стадий (этапов) ЭС, а также поиском специфики содержания каждой из них, показал, что, в отличие от исследований первичной ЭС личности, широко представленных как в отечественной, так и в зарубежной экономической психологии, проблема выявления и описания предметного поля вторичной ЭС, а также экономической ресоциализации обусловлена рядом обстоятельств, осложняющих данный процесс.
   Первое из них определяется гетерохронностью процессов ЭС, особенно когда речь идет о вторичной ЭС. К примеру, ситуация, когда первичная социализация у одних субъектов успешно завершена и они перешли к вторичной ЭС, а у их сверстников она еще продолжается, осложняет выделение не столько критериев перехода к вторичной ЭС, сколько изучения ее процессуальных характеристик. В таких случаях показатели экономической социализированности, механизмы и факторы ЭС будут существенно отличаться у экономических субъектов одного и того же возраста. Таким образом, линия возрастного развития и линия ЭС расходятся.
   Второе обстоятельство также в большей степени связано с размытостью границ предметного поля вторичной ЭС. Результаты изучения экономического сознания и поведения взрослых людей исследователи относят к другим разделам экономической психологии или поведенческой экономики (психологии денег, потребления, занятости и безработицы и т. п.), в то время как многие из полученных ими данных могут представлять интерес для анализа процесса вторичной ЭС. Это обстоятельство порождает проблему, связанную с выделением из множества исследований в других областях экономической психологии (психологии денег, занятости и т. п.) только того спектра работ, который относится к области вторичной ЭС. Такая же проблема осложняет и процесс изучения экономической ресоциализации, поскольку в настоящее время отсутствуют какие-то четкие критерии отнесения предмета исследования к предметной области вторичной ЭС или экономической ресоциализации. Причем эта проблема усиливается тем, что одни и те же жизненные обстоятельства запускают для одних людей механизмы ресоциализации, в то время как для других вызывают временные трудности на пути вторичной ЭС.
   Третье обстоятельство плавно перетекает в формулировку второй проблемы. Оно связано с изучением ЭС индивидуального и группового субъекта, различающимся на всех трех уровнях методологии исследования.
   Вторая проблема исследования имеет исторические корни. В ее основе лежит парадигмальный конфликт исследовательских традиций, взглядов на предмет и объект изучения и т. п., характерных для двух ветвей социальной психологии – социологической и психологической. Несмотря на то, что на современном этапе развития социальной психологии граница между двумя парадигмальными подходами постепенно стирается, большинство сторонников как гуманитарного, так и естественно-научного подходов в отечественной социальной психологии [7 - Напомним, что экономическая психология в концепции отечественных специалистов базируется на социальной психологии.] продолжают придерживаться своих традиций в выборе методологических принципов и методов изучения индивида (личности) и группы. В связи с этим область исследований первичной ЭС группы в отечественной науке представлена работами, построенными на принципах «индивидуализма», в то время как исследования вторичной ЭС группы, а также экономической ресоциализации группы объединяют разные исследовательские подходы (гуманитарный, естественно-научный), основанные на принципах «индивидуализма» и «холизма». Сложившаяся ситуация объясняется тем, что исторически на первых этапах своего оформления как научного направления отечественная социальная психология развивалась в традициях американской социальной психологии [8 - Об истории становления отечественной социальной психологии см.: Свенцицкий и др., 2018; Семенов и др., 2017; и др.]. Данный подход доминировал и в исследованиях отечественных экономических психологов, обратившихся к феномену первичной ЭС в начале 1990-х годов: работы в области экономического сознания и поведения детей и подростков были построены на групповых оценках индивидуальных показателей, а основной акцент ставился на изучении ЭС личности.
   В целом, проблема поиска методологического единства в изучении ЭС отмечалась и зарубежными исследователями (Lunt, 1996; Roland-Levy, 1999).
   Третья проблема исследования разных стадий ЭС связана с междисциплинарным характером самой отрасли научного знания – экономической (или социально-экономической) психологии. Взгляды психологов и экономистов на природу феномена «экономическая социализация», его структуру, критерии дифференциации, признаки успешности, факторы и механизмы и даже методы сбора, обработки и интерпретации данных существенно отличаются. Все это, с одной стороны, осложняет работу по выделению монодисциплинарных подходов в изучении вторичной ЭС, соразмерных друг другу, с другой – тормозит процесс формирования междисциплинарной области исследования с общими взглядами на процессы ЭС.
   Четвертая проблема связана с поиском универсальной системы детерминант ЭС. Процессы ЭС обусловлены как объективными условиями изменения жизнедеятельности человека, так и субъективными факторами, в роли которых, к примеру, могут выступать элементы ценностно-мотивационной сферы личности. В данном случае поиск универсальных детерминант может завести исследователя в тупик. В отличие от первичной ЭС, классификация всего многообразия субъективных факторов вторичной ЭС, так же как и экономической ресоциализации, требует длительного периода накопления и осмысления фактологического материала.
   Пятая проблема исследования первичной, вторичной ЭС и экономической ресоциализации обусловлена тем, что процесс их дифференциации, направленный на поиск специфики каждой из стадий изучаемого явления, требует теоретического осмысления их взаимосвязей и взаимозависимостей. Если характер отношений первичной и вторичной ЭС, определяемый временно́й последовательностью их протекания, зависимостью вторичной ЭС от успешности завершения первичной ЭС и т. п., может быть включен в концептуальную схему исследования того или иного феномена, то остается неясным вопрос о характере взаимозависимости первичной ЭС и экономической ресоциализации, а также вторичной ЭС и экономической ресоциализации. Можно только догадываться, что проблемы, возникающие на стадии первичной или вторичной ЭС, запускают механизмы экономической ресоциализации, а успешность завершения ресоциализации «возвращает» индивида к условиям первичной или вторичной ЭС. Причем чередование процессов первичной или вторичной ЭС и экономической ресоциализации в течение жизненного пути человека зависит от многих обстоятельств и носит нелинейный характер. По всей видимости, разные обстоятельства, связанные с изменением экономического статуса, экономической идентичности субъекта экономических отношений (индивидуального или группового), и определяют вариативность (многообразие) проявлений как первичной, так и вторичной ЭС.
   В продолжение вышеизложенного следует добавить, что проблема изучения когерентности процессов первичной и вторичной ЭС ранее в исследованиях ЭС не поднималась. При этом речь идет не только (и не столько) об их связи и согласованности (как в естественно-научных исследованиях), сколько о связи и повторяемости сценариев ЭС на разных ее стадиях. Также можно выделить ряд проблем ЭС, который обусловлен поиском функций первичной или вторичной ЭС и экономической ресоциализации, разнообразием структур исследуемых явлений и т. п.
   В последующих параграфах будет проведен анализ работ, направленных на решение поставленных вопросов.

2.2. Подход к дифференциации процессов экономической социализации: границы и критерии

   Впервые подробное описание первичной, вторичной социализации и ресоциализации было дано П. Бергером и Т. Лукманом в работе «Социальное конструирование реальности: трактат по социологии знания» (Berger, Luckmann, 1966). Обосновывая подход к дифференциации первичной и вторичной ЭС как разных форм одного и того же процесса, мы в данной публикации во многом опирались на характеристики рассматриваемых феноменов, предложенные этими авторами. Так, по их мнению, благодаря первичной социализации человек становится членом общества, вторичная же социализация позволяет уже социализированному индивиду входить в новые сектора объективного мира. В качестве основных критериев дифференциации этих двух форм рассматриваются следующие: приоритет первичной социализации; ведущая роль значимых Других, выступающих в качестве посредников между ребенком и объективным социальным миром, в который он вступает и который конструируется значимыми Другими; неустойчивость реальности, интернализируемой [9 - В трактовке интернализации П. Бергером и Т. Лукманом подчеркивается субъективная значимость того, что интернализуется индивидом и становится впоследствии основой его самоидентификации, поведения и т. п. Именно эта значимость присваиваемой социальной реальности, конструируемой значимыми Другими, по нашему мнению, является ключевым дифференцирующим признаком процессов интернализации в концепции данных авторов, по сравнению с интериоризацией. В последнем случае разными исследователями акцент делается на усвоении знаний, опыта, элементов культуры в процессе социального развития личности.] индивидом в процессе вторичной социализации, по сравнению с устойчивостью «базисного мира», присвоенного в детстве. Граница между первичной и вторичной социализацией определяется тем, сформирован или нет в сознании индивида обобщенный образ Другого и всего, что его сопровождает.
   Несмотря на то, что первичная социализация описывается Бергером и Лукманом в первую очередь как период детства, они не проводят жесткую границу по возрастному критерию, делая акцент на его качественном содержании. Мы считаем данное замечание существенным для дальнейшего понимания хотя и относительно условных, но границ между первичной и вторичной ЭС.
   В разрабатываемом нами подходе в качестве критериев дифференциации форм первичной и вторичной ЭС принимаются следующие: 1) ведущая роль значимых Других и 2) устойчивость конструируемой картины мира экономических отношений в процессе вторичной ЭС по сравнению с первичной ЭС. При этом мы считаем, что в концепции Бергера и Лукмана роль посредников первичной социализации («значимых Других») явно завышена. С нашей точки зрения, сохраняя высокую важность последних, следует говорить об их приоритете как посредников, но не об абсолютном доминировании, принимая при этом возможность проявления самим субъектом первичной ЭС активности, самостоятельности в процессе интернализации [10 - Используя термин «интернализация», заметим, что в его понимании мы в большей степени разделяем взгляды А. В. Серого, который считает, что интернализация – это не только сознательное и активное восприятие социальных явлений и объектов, но и активное воспроизводство в своей деятельности принятых на определенном смысловом уровне норм и ценностей (см.: Серый, 2002). С нашей точки зрения, интернализация предполагает не только и не столько восприятие, сколько присвоение воспринимаемой социальной реальности.] им экономических знаний, норм, ценностей, моделей поведения и т. п.
   Вторичная социализация в концепции вышеупомянутых авторов представляет собой интернализацию институциональных и институционально обоснованных «подмиров», которые представляют собой частичные реальности, характеризующиеся нормативными, эмоциональными и когнитивными компонентами (Berger, Luckmann, 1966). По их мнению, всё, что присвоено в процессе первичной социализации, выступает основой вторичной социализации и придает ей специфичный характер и направленность. Данная мысль отражена и в системном подходе, в рамках которого качества, свойства личности, сформированные на одной стадии социализации, становятся детерминантами на следующей стадии (Ломов, 1984). Аналогичные взгляды высказывают и современные исследователи ЭС (Миронова, 2013; Тараданов и др., 2022; Perez-Felkner, 2013; Preves, Mortimer, 2013).
   Таким образом, выделяя вторичную ЭС, согласимся с тем, что присвоенное на этапе первичной ЭС является основой для вторичной ЭС, а многообразие вариантов вторичной ЭС в большинстве своем обусловлено наличием разных вариантов первичной ЭС.
   Отметим, что, разделяя представления о дифференциации и взаимосвязи процессов первичной и вторичной социализации, специалисты в области политической социализации (Е. Б. Шестопал, Л. Я. Гозман, Ю. А. Левада и др.) также отмечают специфику каждого из двух процессов, которая не позволяет им делать перенос выявленных закономерностей о факторах, механизмах, содержании первичной политической социализации на функционирование вторичной политической социализации.
   Характерными признаками вторичной социализации в концепции Бергера и Лукмана являются следующие: 1) снижение роли биологических факторов в процессе ее детерминации и возрастании роли самодетерминации; 2) социально-историческое многообразие представлений, содержательно ее наполняющих; 3) более высокий эмоциональный контроль (самоконтроль); 4) невысокая степень идентификации со значимым Другим, понимание отсутствия неизбежности в интернализации того или иного знания, опыта; 5) критичность, избирательность по отношению к тому, что интернализируется (Berger, Luckmann, 1966).
   Социализация в сфере экономических отношений также предполагает выделение совокупности критериев дифференциации первичной и вторичной ЭС. Речь идет 1) о доминирующем факторе экономического сознания и поведения личности, 2) о характере интернализации экономических знаний, опыта, ценностей, норм и образцов экономического поведения (сплошной/выборочный), 3) о степени опосредствования процесса ЭС (высокая/низкая) и о роли посредников (значимого Другого), 4) о критериях экономической социализированности, 5) о механизмах и факторах ЭС, 6) о степени устойчивости конструируемой картины экономического мира.
   Можно сказать, что спецификой вторичной ЭС является интернализация нового экономического опыта (знания, отношения, модели поведения и т. п.), элементов экономической культуры (ценностей, норм, традиций и т. п.) и, посредством присвоенного, последующая экономико-психологическая (или социально-экономическая) адаптация личности к изменившимся социально-экономическим условиям в развитии общества либо к изменившимся экономическим условиям жизнедеятельности человека. При этом его субъектные качества проявляются не только в активности, направленной на достижение баланса между объективным и субъективным миром экономических отношений, но и в том, как он делает выбор, принимает решение в пользу того или иного нового знания, опыта, элементов культуры и т. п., какие способы совладания с изменяющимися экономическими условиями жизнедеятельности он предпочитает. Потребность личности в интернализации нового экономического знания обусловлена как объективными условиями изменения жизнедеятельности человека, так и субъективными факторами, связанными с особенностями его отношения к окружающей действительности.
   Уточняя вышесказанное, в процессе вторичной ЭС, во-первых, происходит интернализация нового экономического знания, опыта, норм, ценностей, образцов поведения и т. п., необходимых для эффективного функционирования личности как субъекта экономических отношений в обществе; во-вторых, осуществляется перестройка (подгонка) ранее интернализированного на стадии первичной социализации к новым жизненным обстоятельствам, в первую очередь связанным с тем, что человек начинает самостоятельную экономическую жизнь.
   Возникает вопрос о разграничении процессов вторичной ЭС и экономической ресоциализации.
   В концепции Бергера и Лукмана в ресоциализации «прошлое перетолковывается для того, чтобы оно соответствовало нынешней реальности», в то время как «во вторичной социализации настоящее интерпретируется так, чтобы оно находилось в последовательном взаимоотношении с прошлым» (Бергер, Лукман, 1995, с. 263). Иными словами, в трактовке авторов основанием ресоциализации является настоящее, а вторичной социализации – прошлое. Принципиальное различие двух процессов Бергер и Лукман видят в уровне интенсивности изменений субъективной реальности. Т. е., если требуется «перенастройка» отдельных секторов этой реальности и нет потребности в кардинальном изменении того, что было интернализировано в условиях первичной социализации, то речь идет о вторичной социализации. Если же трансформация носит «тотальный» характер, то запускаются механизмы ресоциализации. В концепции авторов она напоминает первичную социализацию, поскольку интернализируются не только новое знание, опыт, нормы, ценности, роли и т. п., – по сути, заново формируются элементы сознания и поведения, возрастает роль идентификации со значимыми Другими (там же, c. 176–177). Однако, в отличие от первичной социализации, ресоциализация начинается не «с чистого листа». По всей видимости, «фундамент», на котором строится «новое здание», остается.
   Анализируя границы вторичной ЭС и экономической ресоциализации, заметим, что в качестве критериев их дифференциации может быть принят критерий кардинальной трансформации элементов экономического сознания, поведения, экономической культуры в кризисной ситуации, связанной с изменением социально-экономических условий личности и группы. Применительно к процессам вторичной ЭС можно сказать, что ее специфика заключается в интернализации нового (экономических представлений, установок, норм экономического поведения, ценностей и т. п.) и встраивании этого нового экономического знания, опыта и т. п. в уже существующую схему (картину) экономического мира, что не требует полной трансформации ранее присвоенного на стадии первичной ЭС.
   Ситуация, когда многим россиянам на стадии вторичной ЭС требовалось отказаться от интернализированного на стадии первичной ЭС с целью достижения успешной экономической социализации в настоящем, в полной мере может быть рассмотрена как пример экономической ресоциализации. В качестве иллюстрации содержания экономической ресоциализации россиян могут быть приведены данные исследований феноменов экономического сознания и поведения, проводимых в 1990-е годы в лаборатории социальной и экономической психологии Института психологии РАН, в вузах и научно-исследовательских центрах Москвы, Иркутска, Санкт-Петербурга, Калуги, Саратова, Твери и др. В этот период исследователями активно изучалась динамика элементов экономического сознания и самосознания личности, экономического поведения личности и представителей социальных и экономических групп (Журавлев, Позняков, 2018; Социально-психологическая динамика…, 1998).
   Ряд работ этого периода, выполненных с целью изучения восприятия и понимания россиянами новых экономических явлений, с которыми они не сталкивались на стадии своей первичной ЭС (ваучеризация, девальвация, предпринимательство, реклама и т. п.), могут служить яркой иллюстрацией содержания вторичной ЭС (Социальная психология экономического поведения, 1999). Заметим, что в зарубежной экономической психологии факт объединения Европы спровоцировал поток исследований представлений, установок, отношения населения к новой валюте евро (Meier, Kirchler, 1998; Muller-Peters et al., 1998; Mussweiler, Englich, 2003). Эти и другие работы были включены специалистами в раздел экономической психологии – психологии денег, в то время как полученный авторами фактологический материал дает возможность проанализировать процесс экономико-психологической адаптации населения разных стран к эффектам глобализации в области международной геополитики, что содержательно наполняет предметное поле вторичной ЭС.
   Вторичная ЭС личности протекает не только в стабильных, но и в кризисных условиях социально-экономического развития общества («социальные кризисы»), а также в стабильных и кризисных условиях жизнедеятельности самого субъекта («личностные кризисы»). Чем более выражено переживание кризиса, тем большим изменениям подвергаются феномены экономического сознания, самосознания и поведения личности и тем ближе становится граница между вторичной ЭС и экономической ресоциализацией. Можно сказать, что степень трансформации интернализированного – ключевой, но не единственный критерий дифференциации этих процессов.
   Вопросы соотношения вторичной ЭС и экономической ресоциализации в разной степени затрагивались и в работах отечественных психологов (Алова, 2002; Козлова, 2004; Стельмашук, 2003, 2015; Цветков, 2011). Общим для всех авторов явилось понимание того, что экономическая ресоциализация связана с изменением актуальной ситуации жизнедеятельности, при которой успешное функционирование субъекта экономических отношений и деятельности требует адаптации к новым ценностям и нормам, регулирующим его экономическое поведение, взаимоотношения с другими субъектами, т. е. речь идет о глубоком изменении ситуации социально-экономического развития личности как условии запуска механизмов ресоциализации.
   Продолжая поиск критериев дифференциации двух стадий ЭС, заметим, что временна́я протяженность вторичной ЭС и экономической ресоциализации различаются. Так, вторичная ЭС длится с момента начала самостоятельной экономической жизни и не заканчивается после ее завершения. Характер вторичной ЭС будет отличаться от характера экономической ресоциализации степенью интенсивности происходящих изменений (в стабильных условиях менее интенсивно, в кризисных – более интенсивно). После завершения трудовой деятельности, по всей видимости, должно измениться содержание вторичной ЭС. Экономическая ресоциализация характеризуется более коротким временным периодом и более интенсивной динамикой происходящих в экономическом сознании и поведении изменений. Таким образом, можно сказать, что дифференцирующими критериями вторичной ЭС и экономической ресоциализации могут быть их временная протяженность, интенсивность (темп) изменений, глубина изменений (кардинальная трансформация/частичные изменения).
   Итак, анализ показал, что экономическая социализация сопровождает весь жизненный путь человека, его становление и функционирование как субъекта экономических отношений. Выделенные нами критерии дифференциации первичной и вторичной ЭС позволяют различать содержание этих стадий (этапов, периодов), описывать роль посредников, характер протекания процессов, специфику факторов и механизмов и т. п. Ключевым дифференцирующим признаком первичной и вторичной ЭС можно считать не только характер интернализации личностью элементов экономического опыта, культуры и т. п. (сплошной или выборочный, т. е. только новое), но и реализацию присвоенного в экономическом поведении. Своеобразным «водоразделом» первичной и вторичной ЭС становится факт начала самостоятельной экономической жизни (совпадает с началом трудовой деятельности), когда личность выступает уже как субъект экономической деятельности. Выделяемый период «перехода» от первичной к вторичной ЭС, по всей видимости, может быть рассмотрен как самостоятельная стадия. Специфика содержания этого периода указывает на его относительную автономность от содержания первичной и вторичной ЭС.
   В отличие от первичной и вторичной ЭС, различение вторичной ЭС и экономической ресоциализации осложнено тем, что вторичная ЭС может происходить как в кризисные, так и в стабильные периоды. В кризисных условиях характер изменений (трансформации) ранее интернализируемых экономических знаний, установок, норм, ценностей и т. п. трудно отличить от аналогичных процессов экономической ресоциализации. Однако включение еще двух критериев – временно́го [11 - Речь идет не о темпоральном критерии, а именно о временной протяженности.] и характера динамики (темп, глубина изменений) – позволит точнее описать содержательные характеристики этих двух процессов. Данные критерии могут быть применены и к сравнительному анализу первичной и вторичной ЭС, однако не с целью поиска различий, а, наоборот, их сходства.

2.3. Связь первичной и вторичной экономической социализации: факторы успешности и неуспешности перехода от одной формы к другой

   Выявляя специфику первичной и вторичной ЭС, мы обращали внимание на их взаимосвязь, в которой вторичная ЭС есть продолжение первичной. Как отмечали П. Бергер и Т. Лукман, при удачных обстоятельствах перехода от первичной к вторичной социализации между ними не должно быть резких разрывов (Berger, Luckmann, 1966). Согласованность процессов первичной и вторичной социализации обеспечивается успешностью протекания и завершения первичной. В качестве причин «неуспешности» первичной социализации авторы рассматривали следующие: отклонения в физическом и психическом развитии человека; антагонистический характер влияния значимых Других (например, мамы и няни) на формирование личности; противоречие между реальностями первичной и вторичной социализации. Последнее, по нашему мнению, во многом характеризует стадию перехода от первичной к вторичной социализации. Именно на этом отрезке жизненного пути проблема рассогласования реальностей первичной и вторичной социализации становится особенно острой.
   Проблема успешности первичной социализации, в том числе политической, экономической и других ее видов, как условия перехода на стадию вторичной социализации, является чаще всего предметом педагогических исследований (Грасс, 2007, 2018; Землянская, 2006; Шайдуллина, 2018). В предыдущих параграфах работы уже упоминалось о том, что в качестве успешности завершения первичной ЭС исследователи рассматривают сформированность у молодых людей в процессе профессионального обучения личностных качеств (ответственности, целеустремленности), профессиональных компетенций (знаний, умений, навыков), ценностно-мотивационного потенциала, инновационного мышления, опыта трудовой деятельности и т. п., которые являются компонентами (в некоторых подходах – элементами) их психологической готовности к переходу на стадию вторичной ЭС, связанной с началом трудовой деятельности (Стельмашук, 2015; Амиров, Шайдуллина, 2014). Выраженность показателей каждого из компонентов готовности позволяет молодым людям быть конкурентоспособными субъектами на рынке труда. Различия в выраженности этой готовности определяются множественностью факторов, начиная от экономического воспитания в семье и заканчивая состоянием развития экономики.
   В последние годы в качестве показателя успешности перехода на стадию вторичной социализации исследователи рассматривают финансовую независимость молодых людей от родителей (Васильева, Гуляихин, 2014; Otto, Serido, 2018; Lee, Mortimer, 2009; Kendig et al., 2014). Так, по мнению американских коллег Дж. Ли и Дж. Т. Мортимера, психологическим предиктором финансовой независимости старших подростков и юношей является их экономическая самоэффективность (economic self-efficacy) как одно из измерений Я-концепции личности. Модель экономической самоэффективности включает оценки двух переменных: уверенности в себе и уверенности в экономической системе (Lee, Mortimer, 2009). В процессе лонгитюдного исследования авторы обнаружили, что более высокие показатели 14–15-летних подростков по этим двум параметрам оценки экономической самоэффективности проявились через шесть лет у тех респондентов, в процессе воспитания которых родители формировали соответствующие установки на трудовую занятость, вкладывали деньги в их образование, стимулировали к получению раннего опыта зарабатывания денег. Данные респонденты впоследствии быстрее других обрели финансовую независимость от родителей.
   В исследовании А. Отто и Дж. Серидо показано, что молодые люди из бедных семей раньше, чем их сверстники из более обеспеченных семей, обретают финансовую независимость (Otto, Serido, 2018; и др.). Они вносят свой вклад в семейный доход уже в подростковом возрасте, рано начинают осознавать ответственность за свои финансы. В лонгитюдном исследовании С. Шим, Дж. Серидо и Ч. Тана, проведенном в период финансового кризиса 2008–2009 гг. в одном из американских университетов, было обнаружено, что не собственно сбережение средств обеспечивает высокий уровень позитивного восприятия студентами своего финансового благополучия в будущем (измеряли уровень счастья по С. Любомирской), а их активность, проявляемая в предпочтении молодыми людьми разных стратегий (инвестирования, обучения финансовому поведению, сбережения) (Shim et al., 2012). Авторы обнаружили, что экономическая (финансовая) активность группы студентов, выбравших не одну, а сразу несколько стратегий, впоследствии обеспечила молодым людям чувство финансовой безопасности.
   Подобного рода исследования в зарубежной экономической и социальной психологии проводятся ежегодно и насчитывают сотни работ (Angulo-Ruiz, Pergelova, 2015; Despard, Chowa, 2014; Van Campenhout, 2015; и др.). Все они направлены на выявление условий, факторов, механизмов формирования финансовой независимости молодежи, а также профилактических мер в решении этой проблемы посредством повышения их финансовой грамотности. Значимыми посредниками в данных работах рассматриваются финансовое воспитание в семье и введение новых обучающих программ в школах. По сути, авторы ищут ответ на вопрос: какая система факторов обеспечивает успешность перехода от первичной к вторичной ЭС? Почему одни молодые люди становятся экономически независимыми и самостоятельными, быстро достигают успеха сразу после получения профессионального образования, а другие пополняют ряды безработных, длительное время не могут «найти себя» в профессии, не могут (или не желают) сепарироваться от родителей?
   Предикторы «неуспешности» перехода от первичной к вторичной ЭС частично раскрываются в исследованиях, проведенных на группах безработной молодежи (Грановская, 2013; Демин и др., 2018; Стельмашук, 2015; Чуйкова и др., 2012). Наряду со структурными причинами безработицы, связанными с экономической ситуацией в стране, состоянием рынка труда, реформами в системе среднего и высшего профессионального образования, отсутствием института распределения выпускников вузов и т. п., специалисты отмечают и психологические. Так, ориентация молодежи на быстрый карьерный рост, легкое получение высоких заработков, престижность места работы и т. п. наряду с их гедонистическими и патерналистическими установками осложняют переход к началу трудовой деятельности, тем самым изменяя направленность и характер процессов вторичной ЭС. В условиях высокой степени неопределенности будущего учащаяся молодежь переживает кризис занятости, который А. Н. Демин определяет как «нормативный латентный» (Демин и др., 2018). Одной из форм проявления данного вида кризиса является протестное поведение современной европейской молодежи в ответ на изменения правительством условий их трудоустройства после окончания вуза (см. там же) [12 - Следует отметить, что ситуация отмены института распределения выпускников вузов и в нашей стране рассматривается как одна из причин молодежной безработицы. Намеченные правительством в марте 2022 г. меры по поддержке организаций, принимающих молодежь до 30 лет на работу, возможно, изменят эту ситуацию в перспективе.]. Предвосхищая сложности перехода от первичной к вторичной ЭС, молодые люди демонстрируют опережающие стратегии совладания с собственными страхами и тревогами относительно их будущего финансового и материального благосостояния. Иными словами, на стадии перехода от первичной к вторичной ЭС у данных представителей студенческой молодежи наблюдаются признаки негативной антиципации, связанной с предвосхищением тех ситуаций, которые потенциально могут изменить характер вторичной ЭС в направлении снижения качества жизни. Каковы же ее причины?
   Трудности перехода молодых людей к взрослой жизни европейские психологи связывают с процессами депривации, маргинализации, социальной изоляции, переживания бедности. Так, в серии исследований проблем молодежной безработицы, проведенных в десяти европейских странах, авторы обнаружили, насколько сложным для людей в возрасте от 18 до 24 лет (общий объем выборки 17000 человек) является этот переход (Youth Unemployment…, 2003). Те из них, которые испытали финансовую депривацию, имеют высокий риск маргинализации в разных областях социальной жизни. Несмотря на это период безработицы от момента завершения обучения и до начала работы на полную ставку многие современные исследователи рассматривают «нормальным» проявлением социализационных процессов современного общества (Furlong, Cartmel, 2003; Rutter, Rutter, 1993). По мнению многих авторов, психологическими факторами молодежной безработицы являются следующие: неуверенность в себе, своей востребованности на рынке труда как профессионала; установка на поиск престижной и высокооплачиваемой работы, приносящей удовольствие, вместо установки на занятость и самореализацию; низкий уровень ответственности за материальное и финансовое благополучие близких, ориентация на себя, свои интересы и т. п. (Грановская, 2013; Демин и др., 2018; Нестерова, 2011; Чуйкова и др., 2012).
   Все вышеперечисленные исследования наглядно иллюстрируют тот факт, что переход от первичной к вторичной ЭС, раскрывающий связь этих двух стадий, носит гетерохронный и нелинейный характер. Его успешность зависит от множества факторов, но не предполагает какого-либо одного варианта пути развития субъекта экономических отношений. Реализация возможности выбора молодыми людьми способа перехода на стадию вторичной ЭС в конечном счете приводит к достижению ими финансовой независимости, профессиональной самореализации, конкурентоспособности на рынке труда и т. п.

2.4. Экономическая ресоциализация в процессе становления субъекта экономических отношений

   В отличие от предыдущего направления исследований, раскрывающего содержание перехода от первичной к вторичной ЭС, работы, ориентированные на изучение перехода первичной или вторичной ЭС к экономической ресоциализации, не столь многочисленны. Данное обстоятельство связано с самим феноменом ресоциализации, проявление которого жестко детерминировано ситуациями, требующими трансформации ранее сформированных, интернализированных или конструируемых (в зависимости от методологии исследования) феноменов экономического сознания, самосознания и поведения. В связи с этим проблемы ресоциализации наиболее широко представлены в исследованиях, предметом которых становятся вопросы изменения сознания и поведения разных категорий дезадаптантов (заключенных, мигрантов, инвалидов, сектантов, военнослужащих, представителей маргинальных групп), их адаптации к кардинально изменившимся социальным, культурным, политическим, экономическим условиям жизни (Грасс, Петрищев, 2017; Константинов, 2009; Мацукевич, 2014). Для перечисленных выше категорий людей проблемы экономической социализации не являются ключевыми, хотя и остаются весьма значимыми. Например, некоторые исследования, посвященные проблемам адаптации детей-мигрантов к новым социокультурным условиям жизнедеятельности, включают и те аспекты, которые косвенно раскрывают специфику первичной ЭС данной категории детей в процессе социокультурной ресоциализации их семей. Так, описывая особенности ресоциализации в России детей из семей трудовых мигрантов Кавказского региона, а также из стран ближнего зарубежья Азиатского региона, исследователи отмечают трудности их успешной интеграции в связи с тем, что дети-мигранты часто не посещают занятия в школе, не участвуют в мероприятиях, которые направлены на социализацию детей и подростков. При этом, сохраняя культурные традиции своей семьи, они активно включены в экономическую деятельность родителей, помогая им зарабатывать деньги (Грасс, Петрищев, 2017). Принимая во внимание, что речь идет о семьях трудовых мигрантов, мотивирующих переезд в другую страну или регион тем, что у них появится возможность повысить уровень экономического благосостояния семьи, становится очевидным, что данные примеры иллюстрируют ситуацию выбора детьми-мигрантами новой экономической идентичности в противовес новой социокультурной идентичности. Данное утверждение справедливо, если семья переживает ситуацию социально-экономической элевации, но возможен и другой вариант развития событий. Включенность детей в бизнес родителей-мигрантов в новой социокультурной среде может быть связана и с сохранением культурных традиций, характерных для стран Кавказского и Азиатского регионов. Известно, в их экономической культуре принято приучать детей к труду с раннего возраста (к торговле на рынке, к кустарному производству, к участию в сельскохозяйственных работах и т. п.). В таком случае предпочтение своей экономической идентичности, а не новой социокультурной, может быть рассмотрено как механизм совладания с трудной жизненной ситуацией, связанной с изменившимися условиями жизнедеятельности.
   В любом случае ранняя трудовая занятость детей не может быть рассмотрена как условие их перехода на стадию вторичной ЭС, поскольку они остаются экономически (финансово и материально) зависимыми от родителей. В то же время родители-мигранты в условиях изменения социальных и культурных условий жизнедеятельности семьи могут переживать период экономической ресоциализации. Таким образом, в процессе ЭС одной семьи трудовых мигрантов могут параллельно функционировать как процессы первичной ЭС детей, так и процессы экономической ресоциализации их родителей. Конечно, получение детьми-мигрантами раннего опыта экономической деятельности (продажа, обмен, производство) не может не оказывать влияния на их экономическую зрелость, понимаемую как способность к обеспечению семьи и самообеспечению (Журавлев, 2007). Однако это не предусматривает их психологической зрелости. Можно только предположить, что рассогласование двух аспектов зрелости придаст новое направление и особый характер процессам становления детей-мигрантов как субъектов экономических отношений в новых социокультурных условиях.
   Примеры разрыва первичной и вторичной ЭС, требующие включения механизмов экономической ресоциализации, можно обнаружить в исследованиях, посвященных ЭС воспитанников учреждений интернатского типа и семей с приемными детьми. По мнению специалистов, одним из факторов (условий) неуспешности перехода от первичной к вторичной ЭС выпускников школ-интернатов является система экономического воспитания в этих учреждениях, формирующая специфичные представления о материальной собственности (не о личной, а только об общественной), об экономических объектах и явлениях (о цене, спросе, деньгах, прибыли, финансовых учреждениях и т. п.). Отмечается, что данная категория молодых людей не имеет навыков и опыта управления своим бюджетом, у них отсутствуют долгосрочные перспективы при планировании своих доходов (Митросенко и др., 2017; Радина, 2006; Слуцкий, 2000; Golubeva, Golubeva, 2015). В связи с этим период начала трудовой деятельности у выпускников интернатов осложнен. Как правило, начиная трудовую деятельность, они часто меняют места работы, стараются жить за счет ренты жилья, полученного от государства, и т. п.
   Проблемы финансовой и материальной зависимости молодых людей как условия их неуспешного перехода к вторичной ЭС, с точки зрения исследователей, связаны с деперсонифицированной финансовой поддержкой государства, которая, по сравнению с персонифицированной финансовой поддержкой родителей в семье, не предполагает заключения какого-либо соглашения между финансирующими (в семье – родители, в интернате – государство) и получающими финансовую помощь (детьми и подростками) (Радина, 2006). В данном случае речь идет о заключении соглашения по поводу статей расходов «карманных денег», которые получают дети и подростки в семье. Обычно родители оговаривают с детьми, что мелкие ежедневные расходы они должны оплачивать сами (проезд в транспорте, питание вне дома, покупка предметов коллекционирования и т. п.). Такая практика экономического воспитания в российских семьях была заимствована из зарубежного опыта и начиная с 1990-х годов получила широкое распространение в нашей стране (Бояринцева, 1994; Щедрина, 1991; и др.). Она является частью экономического воспитания в современных российских и зарубежных семьях и ориентирована на формирование личностных качеств ребенка (экономности, бережливости, старательности, усердия, инициативности, самостоятельности и т. п.), его финансовой компетентности, экономической самостоятельности (Голубева, 2013; Friedline, 2012; Kelley et al., 2021). К примеру, в лонгитюдном исследовании Льюиса и Скотта 16–18-летние подростки, получавшие с раннего возраста карманные деньги, продемонстрировали более высокий уровень финансовой компетентности, чем их сверстники, не имевшие в детстве такого опыта (Lewis, Scott, 2000).
   Отечественные специалисты отмечают, что в учреждениях интернатного типа подобная практика не поддерживается (Бобылева, 2007; Радина, 2006; Савин, 2017). Воспитанник интерната получает от государства помощь, но при этом не имеет возможности получить опыт ведения своего бюджета, так как распределением поступающих на него средств занимаются государственные структуры, обеспечивающие его всем необходимым. К тому же сам факт гарантированности финансового обеспечения, по мнению исследователей, может стимулировать формирование иждивенческой позиции у социальных сирот, а отсутствие экономического воспитания в интернате – способствовать «деформации экономического сознания» (Golubeva, Golubeva, 2015). В последнем случае критерием «деформированности» признаются неразвитость системы экономических понятий у подростков, воспитывающихся в интернате, низкая степень их осведомленности относительно явлений экономического мира, доконвенциональный уровень развития нравственного сознания (ориентация на наказание и послушание), преобладание мотива индивидуализма в ситуациях социального взаимодействия (в игре-дилемме «Ультиматум»). Несмотря на некоторую спорность вышеприведенного вывода о деформации (по нашему мнению, корректнее было бы говорить об особенностях) экономического сознания, все же следует отметить, что выявленные авторами особенности экономического сознания и предповедения подростков из интерната косвенно указывают на проблемы перехода от первичной к вторичной ЭС, решение которых требует включения механизмов экономической ресоциализации. Это может проявляться не в абсолютном «реформировании» ранее сконструированной картины экономического мира, но в изменении системы представлений, отношений к тем или иным экономическим явлениям (например, к собственности), отказу от старых норм экономического поведения и смене экономической идентичности.
   Интересно, что близкие результаты были получены группой авторов, изучавших ЭС подростков-сирот из приемных семей (Митросенко и др., 2017). Несмотря на то, что респонденты в период проведения исследования проживали в семьях, они продемонстрировали недостаточную осведомленность относительно экономических ролей, которые выполняют взрослые, имели нечеткие представления о предназначении денег в быту, затруднялись с прогнозами своего дохода в будущем. По мнению исследователей, причиной тому явился факт отсутствия экономического воспитания в приемных семьях, ориентированного на формирование экономических компетенций (знаний, умений, навыков) у воспитанников, способствующего становлению их экономической самостоятельности. Авторы высказали предположение, что приемные родители не заинтересованы в финансовом просвещении детей. Заметим, что в одном из наших исследований, проведенных совместно с А. А. Алдашевой [13 - К сожалению, результаты этой работы не были опубликованы.], также было выявлено, что кандидаты в приемные родители (выборка включала 252 человека) были согласны с тем, что приемного ребенка нужно учить не только самообслуживанию, но и умению вести домашнее хозяйство (92 % выборки). Однако процент респондентов, считающих, что приемного ребенка необходимо приобщать к планированию семейного бюджета, был значительно меньше (до 70 %). Допускаем, что скорее всего реальный процент согласившихся был еще ниже в связи с социальной желательностью ответа на поставленный вопрос и менталитетом россиян, табуирующих тему обсуждения своего бюджета. Однако 12 % приемных родителей, принимавших участие в исследовании, косвенно указали на свое несогласие («возможно, но в более старшем возрасте»), а 6 % отметили, что «кроме этого много других проблем».
   Несмотря на различия в условиях проживания участников исследований (село и город, разные регионы), единодушие во взглядах приемных родителей относительно воспитания финансовой и материальной независимости детей может объясняться их социальной и психологической дистанцированностью, нежеланием глубоко включаться в процесс формирования личности, строить временну́ю перспективу ее жизненного пути, а также стремлением ограничивать свои функциональные обязанности официально предписанными целями и задачами.
   Все вышеизложенные примеры иллюстрируют не только рассогласованность реальностей первичной и вторичной ЭС у социальных сирот, но и когерентность этих процессов. Она определяется пролонгированностью эффектов неуспешности первичной ЭС на стадии вторичной ЭС, повторением некоторых жизненных ситуаций, конкретных сценариев как в условиях первичной, так и вторичной ЭС. В ряде исследований отмечается, что выпускники интернатов испытывают трудности в обустройстве своего быта, распределении бюджета, при самостоятельном поиске работы и т. п. Они боятся нести ответственность за свое материальное и финансовое благосостояние, за экономическое благополучие других, что усложняет процесс создания своей семьи. Даже получив работу, большинство из них остается неудовлетворенным уровнем зарплаты, содержанием профессиональной деятельности, формой занятости и т. п. Следствиями этого являются постоянная смена работы, попытка жить на ренту, сдавая в аренду жилье, предоставляемое государством (Бобылева, 2007; Лаврович, Веселовская, 2007; Павлычева, 2010; Радина, 2006; Савин, 2017; Golybeva, Golybeva, 2015). По всей видимости, процессы негативной антиципации ЭС социальных сирот связаны с низким уровнем их экономической активности, финансовой и материальной самостоятельности, высоким уровнем финансовой тревожности, отсутствием долгосрочных прогнозов своего экономического благосостояния, неготовностью принимать ответственность за экономическое благополучие других, редуцированным пониманием материальной собственности.
   По мнению специалистов, успешность перехода социальных сирот к вторичной ЭС зависит от психолого-педагогического и социального сопровождения. Для реализации поставленной задачи предлагаются разные формы мероприятий, направленных на их социально-психологическую и экономико-психологическую адаптацию к изменившимся условиям экономической социализации (Бобылева, 2007; Савин, 2007; Солодовникова, Шибаева, 2015, 2016). Данные средства могут быть приняты как меры профилактики экономической ресоциализации.
   К сожалению, нами не обнаружено данных о том, что процесс экономической ресоциализации многие дети-сироты переживают дважды: в первый раз – когда приходят из семьи, адаптируясь к требованиям воспитательно-образовательного учреждения, и усваивают представления о том, что нет личной собственности, а есть только общественная (или групповая) собственность, все равны, нет ни бедных, ни богатых и т. п.; во второй раз – когда после получения образования начинают самостоятельную жизнь. Успешное завершение для них экономической ресоциализации и возврат к первичной ЭС (в стенах образовательного учреждения) или переход к вторичной ЭС (после завершения профессионального образования), по всей видимости, связаны с наличием/отсутствием личностного ресурса, выраженного в готовности материально и финансово обеспечивать себя.
   В любом случае в вышеприведенных примерах переход от первичной ЭС к экономической ресоциализации определяется потребностью личности соответствовать требованиям внешней среды. Благодаря этому происходит либо полная перестройка экономического сознания и поведения (ресоциализация), либо частичное присвоение нового знания и опыта в области экономических отношений (вторичная ЭС).

2.5. Вторичная экономическая социализация и экономическая ресоциализация субъекта экономической деятельности: сравнительный анализ

   Среди «кризисных» ситуаций макроэкономической жизни общества, запускающих процессы вторичной ЭС и экономической ресоциализации субъектов экономической деятельности с целью адаптации к изменяющимся условиям, выделяются экономические реформы, смена модели экономического развития общества, объединение (например, Европы) или распад (например, СССР) экономического пространства и т. п. Данные явления экономической и политической жизни общества определяются исследователями как «социально-экономические эксперименты» (Социально-психологическая динамика…, 1998). Они имманентно присутствуют в экономической жизни любого сообщества как условие потенциальных изменений в его развитии, а в современных условиях глобализации экономического рынка характеризуются широким размахом и разнообразием форм (Нестик, Журавлев, 2018). Их социальные последствия отражаются на рынке труда, в частности, на повышении роста массовой безработицы, трудовой миграции и т. п. Психологические эффекты данных экспериментов – предмет исследований экономических и социальных психологов, психологов труда, занимающихся социально-психологической, экономико-психологической динамикой в изменяющемся обществе (Власов, Киселева, 2019; Журавлев, Позняков, 2018; Cinnirella, 1996, 1997; Economic Transformation…, 1996; Grunert, Beckmann, 1993; Halvorsen, 2016; Muller-Peters et al., 1998; Mussweiler, Englich, 2003; Routh, Burgoyne, 1998; The Psychology of the European Monetary Union…, 1998; Tyszka, Sokolowska, 1999). Классификация «социально-экономических экспериментов» может быть построена на критериях глубины переживаемых последствий населением и характере предполагаемых изменений.
   Так, по данным специалистов, «естественные экономические эксперименты» 1960–1980-х годов в нашей стране были ориентированы на поиск путей преобразования плановой экономики, новых стимулов и рычагов ее развития (Милюков, 2018; Упущенный шанс, 2017), но не предполагали кардинальных изменений в экономическом сознании и поведении населения, поскольку были направлены на организационно-управленческие (структурные) реформы, способствующие снижению падения темпов развития экономики. Речь шла о повышении резервов человеческого фактора в экономике (Китов, 1987), росте экономических показателей и уровня жизни населения (Economic reform…, 1990). Исследователи отмечали, что в эти периоды в стране было активно развернуто экономическое обучение: ведущие специалисты (А. И. Китов, А. И. Милюков, В. Д. Попов и др.) проводили занятия с трудящимися на предприятиях, среди руководителей в регионах, со студентами и т. п. Целью обучения стало повышение мотивации работников предприятий, их заинтересованности в осуществлении реформ. Передавая новое знание в области технологий совершенствования народного хозяйства, методов работы, норм экономического поведения и т. п., специалисты старались в доступной форме донести информацию о содержании экономических новаций.
   Несмотря на очевидные различия, приведенный выше пример согласуется с современной ситуацией развития общества в условиях глобализации экономики. В частности, в последние годы в мировом сообществе особенно актуальной стала задача повышения финансовой грамотности населения (Скляр, Михеева, 2019; Соколова, Гончарова и др., 2019; Financial Education and Capability…, 2013; Gudmunson, Danes, 2011; International Handbook…, 2016; Jorgensen et al., 2017; Lusardi et al., 2014). Внедряемые в разных государствах программы финансового обучения, рассчитанные на разные слои и возрастные категории населения, призваны повысить информированность граждан относительно управления своими финансами (сбережение, инвестирование, потребление) в нестабильных условиях социально-экономического развития, усилить финансовые возможности. Большинство исследователей, занимающихся изучением влияния данных программ на экономическое сознание и поведение людей (В. И. Бегинин, О. С. Дейнека, T. Friedline, M. Rauktis, T. A. Lucey, M. M. Grant, D. M. Giannangelo, J. A. Heath, J. M. Hawkins, J. E. C. Lee, J. T. Mortimer), сходятся во мнении, что финансово грамотные люди имеют больше шансов успешно адаптироваться к новым требованиям экономической среды, так как владеют знаниями и навыками управления своими финансами.
   Масштабные исследования отношения европейцев к евро, массовой трудовой миграции, безработице и т. п. также указывают на процессы вторичной ЭС. Конечно, объединение Европы по-разному воспринималось населением экономически благополучных государств и стран бывшего социалистического лагеря (Muller-Peters et al., 1998 Mussweiler, Englich, 2003; The Psychology of the European Monetary Union…, 1998). Однако и в экономически развитых странах адаптация к новой форме экономического сотрудничества и евровалюте как символу объединенной Европы отличалась в зависимости от типа привязанности к нации, модели национальной идентичности населения (Burgoyne, Routh, 1998; Cinnirella, 1996, 1997). Так, в Великобритании негативные настроения по отношению к евро у большей части населения определялись сильным влиянием культурной привязанности, в то время как инструментальная привязанность меньшей части населения (прагматическая, построенная на личном интересе, понимании экономической выгоды) больше способствовала позитивному отношению к ситуации введения евро (Burgoyne, Routh, 1998; Routh, Burgoyne, 1998). Важными факторами адаптации к евро в Германии, по мнению исследователей, явились принятие населением факта неизбежности введения новой валюты и оценка «экономической выгоды» от ее введения (Jonas et al., 2002; Mussweiler, Englich, 2003; и др.). По данным немецких коллег, негативному отношению к ситуации введения евро в Германии способствовала тревожность населения относительно ожидаемого повышения цен. В процессе экспериментального исследования обнаружили, что когнитивный диссонанс в сознании противников евро был разрешен в пользу новой валюты благодаря сформированному убеждению, что переход к ней будет обязательно осуществлен. Респондентам ничего не оставалось делать, как найти преимущества новой валюты, что, впрочем, не снизило в сознании людей важность немецких марок (Jonas, Frey, 2006).
   Общность приведенных выше макроэкономических ситуаций описывается характером и глубиной изменений в экономическом сознании и поведении личности, указывающих на процессы вторичной ЭС. В таких ситуациях личность сознательно воспринимает новое знание о тех или иных экономических явлениях и объектах, встраивает его в существующую картину экономического мира либо «корректирует» в соответствии с ранее присвоенным. Здесь изменение отношения к явлениям и объектам экономического мира является одним из показателей экономико-психологической адаптации личности или группы к изменившимся требованиям экономической среды. Однако вышеописанные ситуации кардинально не изменяют сформированные на этапе первичной ЭС элементы экономической культуры – нормы экономического поведения, ценности, традиции и т. п.
   Смена модели экономического и политического развития общества в 1990-е годы в нашей стране стимулировала процессы экономической ресоциализации, результатом которых стала трансформация экономического сознания и поведения людей (Журавлев, Позняков, 2018; Журавлева, 2013; Проблемы экономической психологии, 2004, 2005; Социально-психологическая динамика…, 1998). В частности, исследователи отмечали кардинальные изменения ценностной системы в направлении повышения значимости материальных ценностей и ориентации на индивидуализм, динамику отношения к собственности, бедности и богатству, деньгам, переход к предпринимательской деятельности и т. п. В этот период формировались новые представления о явлениях «рыночной экономики» – инфляции, безработице, конкуренции на рынке труда и т. п. (Демин и др., 2018). В повседневный общественный дискурс вводились понятия, ранее неизвестные большей части населения страны: маркетинг, биржа (брокер, дилер, маклер), бартер, акции, ваучер и т. п. Резко возрос процент россиян, осуществивших переход от наемного труда к предпринимательской деятельности (Китова, 2005; Позняков, 2002; Позняков, Журавлев, 2012; Филинкова, 2007; Чирикова, 1999; Шорохова, 1999). Появился новый вид предпринимательской деятельности в области малого бизнеса – «челночный бизнес», новая социальная группа – «челноки» (мелкие торговцы, занимающиеся перепродажей товаров, пользующихся повышенным спросом у населения).
   Так, серия социологических исследований начала первой декады 2000-х годов, посвященная «челнокам» и их деятельности, выявила наличие ценностно-нормативного конфликта в сознании многих людей, принимавших в 1990-е годы решение о начале данного вида бизнеса (Деньги вчера и сегодня, 2000; Климова, 2006; Ядова, 2009). Наиболее выраженным это противоречие было в сознании людей, чьи профессии до развала СССР считались «почетными», социально значимыми, но были малооплачиваемыми. Речь идет о работниках сферы образования, медицины, культуры и т. п. Оставшиеся в профессии выживали за счет внутренних ресурсов, подсобного хозяйства и социальных связей (поддержка близких и друзей). По сравнению с ними «челноки» в обыденном сознании населения воспринимались как «успешные адаптанты» к рыночной экономике. По данным исследователей, «спекулянты» и «рвачи» – атрибуты советских идеологем о малом бизнесе – в нулевые годы в массовом сознании россиян получили позитивную оценку: в них видели целеустремленных, трудолюбивых, активных, способных к риску людей. Однако само явление массовой челночной торговли как элемент «смутной эпохи» характеризовалось весьма негативно (Климова, 2006).
   Схожие результаты были получены Е. В. Шороховой, изучавшей социально-психологическую динамику в период НЭПа в России 1920-х годов (Социально-психологическая динамика…, 1998, с. 37–106). Автор отметила, что в этот период изменялись психологические характеристики ранее существовавших больших и малых групп, проявлялись новые качества у вновь возникающих слоев, прослоек и групп, видоизменялись межгрупповые отношения. В частности, неоднозначное отношение формировалось у крестьян и рабочих к маргинальным группам. С одной стороны, они «уважали предприимчивость, хозяйственную хватку „новых помещиков“. Вместе с тем отрицательно к ним относились как к реальным и потенциальным эксплуататорам менее обеспеченных крестьян» (там же, с. 102). Такие же амбивалентные чувства у представителей титульных групп (рабочие и крестьяне) вызывали так называемые «специалисты» («спецы») и даже коммунисты (политическая группа, отождествлявшаяся крестьянами с аппаратом государства).
   Близкая по глубине изменений экономического сознания и поведения ситуация характеризовала состояние восточноевропейского общества в 1990-е годы. В частности, в период распада «социалистического блока» в Восточной Европе отмечались изменения в структуре общественного мнения (Economic Transformationin, 1996; Tyszka, 1994; Tyszka, Sokolowska, 1992, 1999). К примеру, сразу после преобразования польской экономики из государственной в рыночную исследователи провели несколько опросов населения с целью выявления его социально-экономических предпочтений. Обнаружив слабую поддержку рыночной экономики в обыденном сознании населения, они сделали вывод, что бо́льшая часть населения не понимает (и не принимает) ее достоинств. По мнению исследователей, недостатки «социалистической системы» были быстро забыты поляками, а переживаемые нововведения «рыночной экономики» были столь яркими и болезненными, что негативно сказались на отношении к ней. В тот период поддержку рыночной экономике продемонстрировала лишь экономически активная часть населения – молодежь, предприниматели и т. п. (Tyszka, Sokołowska, 1999). В процессе смены «коммунистического» строя на «капиталистический» польские менеджеры среднего возраста, имевшие опыт работы в крупных государственных компаниях, в результате рефлексии происходящих в обществе глубоких и необратимых изменений активно пополнили ряды предпринимателей (Tyszka, Cieślik et al., 2011). Как и в России, процесс социальной и экономической трансформации общества большей частью польского населения переживался весьма болезненно. Происходила ломка представлений и отношения к рыночной экономике, вырос процент населения, занятого в негосударственном секторе экономики.
   Другой пример, иллюстрирующий состояние восточноевропейского общества, приводится в публикации немецких психологов, проводивших исследование потребительских предпочтений на территории Восточной и Западной Германии сразу после развала «восточного блока» (Grunert, Grunert, 1993). Они обнаружили, что причина разных потребительских предпочтений в двух германских сообществах была связана с разной направленностью ценностной системы восточных и западных немцев: первые были ориентированы на коллективистические ценности, вторые – на индивидуалистические. Авторы исследования составили план работы по нивелированию этих различий в потребительских предпочтениях, включавший в себя разные формы воздействия на потребительское поведение восточных немцев. Предполагалось, что это поможет изменить отношение их к товарам одной из датских компаний, оплатившей исследование. Интересно, что в работе не шла речь о взаимной адаптации двух немецких сообществ. На фоне благоприятной, с позиции авторов, ситуации экономического развития в Западной Германии потребности восточных немцев рассматривались как несоответствующие требованиям изменившейся экономической среды. Однако, указывая на ценностный механизм потребительских предпочтений, исследователи не предлагали воздействовать на систему ценностей восточных немцев, по всей видимости, осознавая сложность такой задачи и высокую временну́ю протяженность периода, который потребовался бы для ее решения.
   Анализ приведенных выше исследований проиллюстрировал ранее высказанное предположение, что по сравнению с вторичной ЭС процессы экономической ресоциализации характеризуются глубинными изменениями в экономическом сознании субъекта экономической деятельности (индивидуального или группового). Очевидно, это происходит за счет конфликта между «новым» и «старым» экономическим знанием, опытом и т. п. В результате его разрешения присваиваются новые нормы экономического поведения, изменяются ценностные приоритеты, отношение к материальным ценностям, собственности, справедливости в распределении доходов и т. п.
   В качестве социальных последствий экономической ресоциализации в российском обществе можно принять процесс образования новых социальных групп – бизнесменов и предпринимателей. В восточноевропейских государствах это привело к усилению развития частного сектора в экономике.
   Иными словами, в условиях социально-экономических и других изменений процессы вторичной ЭС не активизируют полную перестройку сознания и поведения личности. Однако, когда «коррекция» элементов экономического сознания не достигает поставленной цели в связи с масштабными изменениями внешней среды, запускаются процессы экономической ресоциализации. И даже в этом случае, несмотря на глубину и размах изменений, опора на базовые ценности позволяет экономическому субъекту сохранить свою личностную идентичность (Журавлева, 2013; Социально-экономическая динамика…, 1998). Тем самым достигается баланс между процессами индивидуализации и социализации.

Раздел II
Концепция экономической социализации в разных ее формах

Глава 3
Формы экономической социализации личности

3.1. Обоснование социально-психологического подхода к исследованию форм экономической социализации

   Выполненный в предыдущей главе анализ дифференциации и когерентности процессов ЭС в периоды интенсивного становления личности как субъекта экономических отношений и ее активного функционирования как субъекта экономической деятельности был направлен на обоснование необходимости выделения нового подхода к изучению ЭС. Опираясь на данный анализ, можно обозначить некоторые противоречия в развитии проблематики ЭС, сложившиеся к настоящему времени.
   Во-первых, становится очевидным, что накопленный за прошедшие четыре десятилетия фактологический материал раскрывает содержание процессов и механизмов ЭС личности в период ее интенсивного формирования, становления как субъекта экономических отношений, т. е. первичной ЭС. Этот материал представлен в монографиях, специальных выпусках журналов, отдельных статьях и состоит из нескольких сотен работ (обзор см.: Дробышева, 2011, 2018). При этом показано, что выявленные закономерности первичной ЭС не могут быть перенесены на вторичную ЭС, так как их цели и функции различаются.
   Во-вторых, длительное время исследования ЭС проводились на детях, подростках и учащейся молодежи, в то время как сами исследователи соглашались с тем, что социализация – целостный непрерывный процесс развития от рождения и до ухода из жизни. Сформировавшаяся в последние годы тенденция к рассмотрению процессов ЭС не только детей, но и взрослых прослеживается (как это было показано в предыдущей главе) в формулировках понятий ЭС, косвенно указывающих на ее пролонгированный характер, в выводах исследователей о зависимости успешной ЭС в период активной экономической жизни от сформированных в детстве экономических представлений, установок на экономическую элевацию, личностных свойств, социально-экономических компетенций и т. п. Кроме того, акцентируя внимание на взаимосвязи разных факторов в общей системе детерминант, определяющей успешность завершения первичной ЭС с целью оптимального функционирования экономического агента на стадии вторичной ЭС, прогнозирование факторов перехода от процессов экономической ресоциализации к решению задач повседневной экономической жизни, исследователи отмечают континуальный характер ЭС, ее временную протяженность в течение всей жизни человека.
   В-третьих, подчеркивая специфику содержания (структурные и функциональные характеристики) процессов ЭС молодежи в период получения профессионального образования, специалисты указывают на качественные изменения, которые принципиально отличают данную стадию (период) ЭС от первичной ЭС. При этом одни из них рассматривают ее как продолжение первичной ЭС, другие – как начало вторичной ЭС. Третья точка зрения предполагает рассмотрение аутентичности «переходной» стадии (периода) ЭС молодежи.
   В поддержку последней позиции высказываются специалисты в других областях психологии. Так, Дж. Дж. Арнетт выделил «период зарождающейся зрелости» как «переходный» между юношеским возрастом (он связан с завершением общего среднего образования) и началом взрослой жизни, когда человек вступает в брачные отношения, строит карьеру по профессиональной линии и т. п. (Arnett, 1998, 2000). По его мнению, выделенный период отличается непрерывным ролевым экспериментированием, вариативностью линий развития личности, высокой степенью разнообразия и нестабильности. Важным признаком завершения этого периода автор считает не только объективные факторы – создание своей семьи, наличие стабильной работы, ориентация на профессиональный рост и т. п., но и субъективные: снижение активности в направлении поиска себя, достижение идентичности, изменение вектора от ответственности за себя к ответственности за других (своих будущих детей, своей семьи). С его точки зрения, молодежь переходного периода отличается выраженным оптимизмом относительно достижения своих целей, верой в себя и свои возможности.
   Таким образом, совокупность устойчивых характеристик переходной стадии в процессе ЭС личности, ее выраженная функциональная направленность на подготовку молодежи к началу самостоятельной экономической жизни указывают на ее автономность и аутентичность в структуре ЭС.
   Все вышеизложенное косвенно свидетельствует о том, что на современном этапе развития представлений об ЭС назрела потребность в переходе от локального изучения ее закономерностей и механизмов к ее целостному анализу. В таком случае наиболее актуальной становится проблема разработки концепции ЭС как непрерывного целостного процесса становления и развития экономического субъекта, который длится в течение всей жизни человека и характеризуется сменой разных форм ЭС.
   Один из подходов к решению этой проблемы был предпринят коллективом британских экономических психологов (Webley et al., 2001). Однако в их концепции речь шла не об экономической социализации, а о «повседневной экономической жизни» экономического агента, построенной на периодизации его жизненного пути с последовательной сменой стадий и экономических задач, соответствующих тому или иному периоду жизни. Первичная и вторичная ЭС в рамках данного подхода рассматривались в контексте роли значимого Другого, социального окружения. Так, первичная ЭС определялась авторами посредством анализа воздействия факторов «primary group», вторичная – СМИ, сверстников и т. п. Сама концепция ЭС в рамках данной работы была ограничена периодом интенсивного становления субъекта экономических отношений (детство, отрочество, ранняя юность). По нашему мнению, такой подход носит противоречивый характер: с одной стороны, авторы признают факт становления и развития экономического субъекта с рождения и до конца жизни, с другой – ограничивают процессы ЭС периодом детства и ранней юности.
   С нашей точки зрения, анализ содержательных различий процессов первичной, вторичной, переходной ЭС, экономической ресоциализации показал, что их аутентичный характер, а также устойчивость маркировочных признаков свидетельствуют о возможности изучения данных процессов как разных взаимосвязанных и взаимозависимых форм ЭС.

3.2. Концептуальные представления об экономической социализации в разных ее формах

   Введение понятий «форма» и «содержание» современными отечественными философами в научный тезаурус базируется на анализе работ Аристотеля, Канта, Гегеля, заложивших основания для последующего развития системы представлений об этих категориях. Так, в одном из первых философских словарей, выпущенных в начале XX в. Э. Радловым, понятие «форма» трактуется как совокупность отношений, определяющих известный объект; она «противополагается» материи, содержанию и неразрывно связана с ним (Радлов, 1913, с. 642).
   Наиболее полно содержание анализируемых категорий изложено в статьях В. И. Кураева, опубликованных в разных изданиях «Философского словаря» Института философии РАН (Философский словарь, 2009, 2021), а также в его диссертационном исследовании, посвященном проблемам формального и содержательного в познании (Кураев, 1977). В его изложении категории «форма» и «содержание» отражают взаимосвязь двух сторон природной и социальной реальности: содержание – определенным образом упорядоченная совокупность элементов и процессов, образующих предмет или явление; форма – способ существования и выражения этого содержания, его различных модификаций. Включение в диаду «форма – содержание» понятия «структура» не случайно. Структура – необходимый компонент содержания, поскольку само содержание объекта и его свойства меняются с ее изменением. Форма же, фиксируя многообразные модификации содержания, способы его существования и проявления, тоже обладает определенной структурой (Философский словарь, 2021).
   Обобщая представления об отношениях этих двух категорий, В. И. Кураев акцентирует внимание на их взаимовлиянии. Содержание – ведущая сторона объекта, оно динамично и зависит от внешних и внутренних воздействий. Изменение содержания влечет за собой изменение формы. Влияние формы на содержание выражено в двух направлениях: форма, соответствующая содержанию, ускоряет, а форма, переставшая соответствовать содержанию, тормозит его развитие. По мнению автора, это особенно актуально, когда речь идет о явлениях и объектах, представляющих собой интегративные, комплексные образования – системы, имеющие сложную, иерархическую организацию. Элементы внутри таких систем взаимозависимы, поэтому внешние и внутренние воздействия на систему опосредуются, преломляются внутренней упорядоченностью, организованностью самой системы, которая и служит формообразующим фактором, изменяющим все входящие в состав объекта компоненты (Кураев, 1977).
   Вышеизложенное чрезвычайно важно для нашей работы, поскольку изучаемый феномен – экономическая социализация как процесс и результат включенности в систему экономических отношений общества – сопровождается развитием личности как субъекта экономических отношений. Этот процесс обусловлен сложной системой воздействий социальной и экономической среды на психику и поведение человека, опосредствованной внутренней организацией элементов его экономического сознания и поведения. Такой подход согласуется с представлениями Б. Г. Ананьева, С. Л. Рубинштейна, Б. Ф. Ломова, Л. И. Анцыферовой, А. В. Брушлинского и многих современных психологов, акцентирующих внимание на соотношении процессов детерминации и самодетерминации личности в процессе ее развития.
   Более чем три десятка лет назад мысль о методологическом потенциале философской концепции, раскрывающей диалектику отношений категорий «форма» и «содержание» в применении к психологическому исследованию, была высказана В. Г. Асеевым (Асеев, 1988). Следуя логике воззрений философов, автор изложил свою версию ее применения для психологических исследований.
   С позиций же социально-психологического подхода к исследованию процессов взаимодействия макро– и микросоциальной, макро– и микроэкономической среды, с одной стороны, и личности (группы) – с другой, концептуальные представления философов, изложенные В. И. Кураевым, воспринимаются как релевантные изучаемому нами феномену экономической социализации личности (потенциально и группы) в быстро изменяющемся мире.
   Итак, анализируя процесс ЭС личности, можно обнаружить, что переход от первичной к вторичной ЭС характеризуется накоплением изменений в психике и поведении экономического субъекта, которые и определяют последующее качественное изменение формы ЭС (см. рисунок 1). Этот процесс опосредствован функциональными различиями первичной и вторичной ЭС, теми задачами, которые требуют от личности выполнения разных социальных и экономических ролей.

   Рис. 1. Модель экономической социализации в разных ее формах

   В процессе первичной ЭС по мере созревания субъекта экономических отношений происходят изменения в его экономическом сознании, поведении; они включают совокупность разных элементов: экономических представлений, отношений, ожиданий, установок, образов, ценностей, норм и стратегий экономического поведения и т. п., которые формируются и развиваются в течение длительного периода времени параллельно с личностными качествами человека (волевыми, интеллектуальными, нравственными, социальными и т. п.). При этом форма первичной ЭС длительное время не меняется. В качестве механизмов ее поддержания выступают факторы, создающие устойчивую систему детерминации. Речь идет об экономическом воспитании в семье, в некоторых случаях – о раннем экономическом образовании. Немаловажную роль здесь играет личный опыт взаимодействия субъекта с явлениями и объектами экономического мира (например, рекламой, деньгами, финансовыми организациями и т. п.), представителями разных экономических групп (бедными, малообеспеченными, состоятельными людьми), сверстниками как партнерами по взаимодействию (обменные и долговые отношения детей и подростков и т. п.). Благодаря устойчивости этой системы детерминант реализуется функция первичной ЭС, связанная с постепенным включением субъекта в систему экономических отношений общества, в котором он живет. Развитие содержания первичной ЭС приводит к смене формы. В отсутствии сильных внешних воздействий, кардинально изменяющих экономические условия жизни (например, потеря кормильца в семье и ранняя трудовая занятость обусловливают скачкообразный переход к вторичной ЭС), смена формы происходит постепенно. Диалектически этот процесс описывается законом перехода количественных изменений в качественные. Сформированные системы экономического сознания и поведения требуют изменения формы ЭС, так как кардинально изменяются задачи экономической жизни (они играют роль внешних факторов). Теперь они связаны с приобретением профессиональных знаний или опыта работы с целью в ближайшем будущем обрести экономическую самостоятельность, создать свою семью и выполнять обязанности по ее финансовому и материальному обеспечению.
   В ситуации возникающего противоречия между формой и содержанием первичной ЭС переход к вторичной ЭС не произойдет, если личность не созрела для выполнения новых экономических ролей. В данном случае речь идет не только о психологической или социальной зрелости субъекта, но и о зрелости юридической. Примеры, иллюстрирующие данную ситуацию, приводились в предыдущей главе. В частности, отмечалось, что при кардинальном изменении социально-экономических условий жизни детей, подростков, связанных с переездом ребенка из семьи в детский дом, с миграцией семьи в другие регионы и страны, содержание первичной ЭС претерпевало коррекцию, но смены формы не происходило.
   Преждевременная смена формы первичной ЭС в период, когда личность еще не созрела, когда человек по многим обстоятельствам (в том числе юридическим, социальным, психологическим и т. п.) не может выполнять новые экономические роли, но вынужденно становится «кормильцем» всей семьи, предполагает конфликтность отношений формы и содержания. В философии такая ситуация описывается тем, что новая форма (в нашем случае вторичная ЭС), предоставляет развитию содержания широкие возможности, но само содержание еще не способно в достаточной мере их реализовать. В этом случае противоречие между содержанием и формой разрешается путем «переделки», обогащения содержания в направлении, обеспечивающем ему реализацию всех тех возможностей, которые предоставляет ему эта новая форма. Иными словами, новая форма усиливает процесс развития содержания, тем самым достигается баланс (соответствие) между формой и содержанием. Иллюстрации этого случая обнаруживаются в исследованиях, наглядно демонстрирующих быстрое созревание детей и подростков, оказавшихся в неблагоприятных социально-экономических условиях, вследствие которых они начинают выполнять задачи, специфичные для формы вторичной ЭС (Проблемы экономической психологии, 2005, с. 146–177).
   В изложении своих представлений о «форме» и «содержании» в психологическом исследовании В. Г. Асеев обратил внимание на выделение другими психологами «пограничной» («буферной») зоны в отношениях формы и содержания, контролирующей внутренние и внешние воздействия, которые могут привести к разрушению актуальной формы (Асеев, 1988).
   В нашей концепции «пограничная зона» присутствует в виде «переходной» зоны от первичной к вторичной ЭС. Она не принадлежит ни к форме первичной, ни к форме вторичной ЭС. При этом, с одной стороны, она является продолжением первичной ЭС, «вырастает» из нее, с другой – может быть рассмотрена как условие возникновения формы вторичной ЭС.
   Функция переходной формы определяется тем, что все ранее присвоенное в условиях первичной ЭС трансформируется в компетенции, необходимые для выполнения новых экономических ролей, решения новых задач экономической жизни. Переходная форма ЭС совпадает с периодом получения субъектом профессионального образования либо базового профессионального опыта как необходимого условия для начала экономической деятельности. В ее границах достигается согласованность экономического сознания и поведения личности принятым в обществе представлениям, нормам, ценностям и т. п.
   Переход к вторичной ЭС будет осложнен, если личность не созрела для выполнения новых экономических задач. В данном случае речь идет не только о психологической, социальной или юридической зрелости субъекта, но и о экономико-психологической зрелости как предпосылке (возможно, предикторе) успешности этого перехода. Так, анализ исследований молодежной безработицы (выполненных на европейских и российских выборках), а также исследований групп молодежи, не желающих экономически сепарироваться от родителей, создать свою семью, показывает, что наряду с социальными и экономическими факторами (структурная безработица, экономические кризисы и т. п.) выделяются и психологические, которые указывают на признаки экономико-психологической незрелости либо низкого уровня экономико-психологической зрелости молодых людей (Otto, Serido, 2018; Lee, Mortimer, 2009).
   Содержание вторичной ЭС характеризуется интериоризацией новых экономических знаний, установок, норм экономического поведения и т. п. или коррекцией ранее интернализированного, необходимых для решения поставленных задач по самообеспечению, обеспечению семьи, поддержанию актуального уровня благосостояния и совладанию с ситуациями его снижения. По мере смены задач экономической жизни человека как субъекта экономической деятельности содержание вторичной ЭС изменяется, а форма – нет (конечно, при условии, что задачи актуального периода экономической жизни соответствуют возможностям экономического субъекта и он готов их выполнять).
   По нашему мнению, роль механизмов поддержания устойчивости этой формы выполняют внешние факторы, обусловливающие разные ситуации экономической жизни субъекта: начало трудовой (экономической) деятельности, создание собственной семьи, рождение детей, карьерный рост, переход на другую работу, завершение трудовой деятельности, экономическая сепарация взрослых детей и т. п. При этом влияние внутренних факторов – свойств самого экономического субъекта (ментальных, волевых, социальных, нравственных и др.) – может усиливать либо ослаблять изменение содержания, не противоречащего данной форме. В качестве такого внутреннего фактора, обеспечивающего устойчивость формы, можно также рассматривать и экономико-психологическую зрелость личности.
   Кардинальное изменение формы вторичной ЭС происходит лишь в ситуации макроэкономических, макросоциальных либо микроэкономических, микросоциальных, но существенных для субъекта воздействий, приводящих к отказу от актуальной формы в силу несоответствия возможностей экономического субъекта требованиям социально-экономической среды. Механизмом кардинальных изменений выступают процессы экономической ресоциализаци (например, в ситуации развала Восточного блока и СССР; смены модели плановой экономики на рыночную; образования нового экономического и политического союза – Евросоюза и т. п.). В таком случае механизмом, приводящим к изменению актуальной формы вторичной ЭС, становится противоречие между новым вариантом формы и старым содержанием. Тогда новая форма стимулирует развитие содержания. В предыдущей главе книги приводились примеры перехода к рыночной экономике в период 1990-х годов в России и Восточной Европе, который стимулировал работающих взрослых получать новые знания и опыт в области прикладной экономики, предпринимательства и т. п. В ситуациях, значимых для субъекта (потеря работы), или в условиях макроэкономических, макросоциальных изменений (распад СССР) предпосылкой успешности функционирования и перехода от одной формы к другой является зрелость личности; она указывает на субъектную позицию в решении поставленных задач, в поиске оптимальных способов совладания с жизненными трудностями.
   Взгляд на процесс социально-экономического развития личности как смену форм ЭС порождает вопрос, на котором следует остановиться подробнее. Так, развитие содержания первичной ЭС в конечном счете всегда приводит к изменению этой формы на переходную или вторичную ЭС. Аналогичная ситуация характеризует динамику переходной формы ЭС: ее смена на вторичную предопределена самим ходом развития. Ситуации, когда это не происходит, могут быть рассмотрены как частные случаи, указывающие на проблемы в развитии личности.
   Однако развитие содержания вторичной ЭС не всегда приводит к изменению ее формы. Ответ на вопрос о дальнейшем развитии последней предполагает, во-первых, существование ее разных парциальных форм, во-вторых, понимание постепенного «затухания» процессов социально-экономического развития. Например, в работах А. Л. Журавлева, посвященных развитию трудового коллектива, высказывалась идея постепенного «свертывания» актуальной формы его развития вплоть до ее полного исчезновения (Журавлев, 1988).
   Резюмируя вышеизложенное, допустимо предположить, что процесс экономической социализации может определяться многообразием его форм, различающихся по своему содержанию (структуре и функциям). Изменение содержания ЭС на каждой ее стадии приводит к изменению форм ЭС.
   Таким образом, целью последующего анализа является решение задачи по выявлению многообразия форм ЭС, характера отношений между ними. Их существование является предпосылкой к выделению нового подхода в изучении процесса ЭС.

3.3. Базовые и парциальные формы экономической социализации

   Идея о существовании разных форм социализации имманентно присутствовала в концепциях как зарубежных, так и отечественных специалистов. Так, рассматривая специфику процессов социализации, А. В. Мудрик выделяет стихийную, относительно направляемую и относительно социально контролируемую социализацию, определяя их как составляющие процесса в целом (Мудрик, 2010). Все они в подходе автора, по сути, представляют собой области взаимодействия человека и социализирующих агентов (от друзей, семьи и родителей до школы, государства, властных структур и т. п.) и характеризуются временными параметрами: стихийная, к примеру, осуществляется в течение всей жизни человека, две другие – парциально, в разные периоды его жизни.
   Близкое по смыслу понимание процессов социализации обнаружено нами и в работах К. К. Платонова, который определял три пути формирования личности в процессе ее социализации – стихийный, целенаправленный и самоформирование (Платонов, 1986). По мнению автора, роль целенаправленного внешнего воздействия, осуществляемого с помощью обучения и воспитания, а также роль самоформирования (самовоспитание, самообразование, включая саморегуляцию поведения) заключается в «регуляции стихийных воздействий (сверстников, улицы, референтных групп, СМИ и т. п.) на личность в нужном направлении» (там же, с. 234). Продолжая эту мысль, можно предположить, что в формах первичной, переходной и вторичной ЭС присвоение экономического опыта, элементов экономической культуры реализуется в процессе как стихийного, так и целенаправленного внешнего воздействия, а также в процессе самоформирования. Однако их соотношение в первичной и вторичной ЭС будет различаться.
   Очевидно, что в условиях переходной ЭС возрастает удельный вес процессов самоформирования во взаимосвязи с целенаправленным внешним воздействием (получение новых знаний, формирование новых навыков, стиля поведения, позволяющих адаптироваться к изменившимся социально-экономическим условиям жизни). В условиях вторичной ЭС данные процессы занимают доминирующее положение. Говоря о форме экономической ресоциализации, можно предположить, что здесь будет наблюдаться практически равное влияние всех трех процессов.
   Таким образом, стихийные и контролируемые процессы ЭС, а также процесс самоформирования могут быть рассмотрены как динамичные характеристики ЭС. Их соотношение в пространстве первичной, переходной, вторичной форм ЭС и экономической ресоциализации различается.
   Опираясь на сформулированные К. К. Платоновым аспекты социализации, Е. В. Козлова и С. А. Цветков определяют «базовые формы социализации»: стихийную – «процесс социализации, имеющий ситуативный характер (через общение в семье, в различных неплановых социальных группах, через СМИ)», целевую – «плановый процесс социализации, реализуемый через различные социальные институты», саморазвитие – «самоорганизация личности на основе имеющегося опыта и значимых ориентиров развития» (Козлова, 2004; Цветков, 2014, с. 33–34). Несмотря на то, что авторы не раскрывают оснований, по которым строят предположение о выделении данных форм, сам факт введения термина «базовые формы социализации» представляет интерес для нашего исследования. К примеру, в рамках разрабатываемого нами подхода можно говорить о таких базовых формах ЭС, как первичная, вторичная, переходная ЭС и экономическая ресоциализация.
   Также в вышеупомянутых работах декларируется существование «вариантов социализации» (там же) – добровольной и вынужденной, которые, с нашей точки зрения, имеют больше шансов на их определение как парциальных форм ЭС. К примеру, вторичная ЭС может протекать и в добровольной, и в вынужденной форме, ее содержание будет различаться по объективным и субъективным основаниям. Форма добровольной вторичной ЭС может проявляться в ситуациях изменения социально-экономического статуса, смены экономических ролей, изменения уровня экономической активности в связи с добровольным уходом с работы, переходом на другое место работы, досрочным выходом на пенсию и т. п. Роль процессов самоформирования в таком случае будет возрастать. Вынужденная форма вторичной ЭС определяется ситуациями иного характера (например, потеря работы в связи с сокращением штата, реорганизация компании, фирмы; уход на пенсию; потеря бизнеса; переход на другое место работы с понижением статуса и т. п.). Можно предположить, что в приведенном примере будут преобладать частично контролируемые процессы ЭС. Таким образом, характер процессов ЭС в разных ее формах обусловлен влиянием факторов, «которые обладают свойством создавать относительно устойчивую сферу детерминации, в пределах которой под влиянием формообразующего фактора развертываются содержательные процессы» (Асеев, 1988, с. 139).
   В работах зарубежных исследователей затрагивались разные аспекты ресоциализации. В частности, по данным М. Кона и его коллег (концепция социальной мобильности), изменение классовой принадлежности одного поколения в семье, например, родителей ребенка (первое предшествующее поколение), по отношению к предыдущему поколению (бабушка, дедушка ребенка – второе предшествующее поколение) приводит к тому, что поколение родителей, включаясь в субкультуру другого класса, ресоциализируется (Kohn, 1969). В то же время поколение самих детей не переживает процессов ресоциализации, оно органично включается в новую субкультуру своей семьи. Пример отечественных исследований детей мигрантов подтверждает эти выводы (Грасс, Петрищев, 2017). Таким образом, в качестве факторов экономической ресоциализации могут выступать не только макросоциальные или макроэкономические изменения (как в приведенных ранее примерах социально-экономических реформ 1990-х годов), а установки представителей одного из поколений семьи на повышение своего экономического статуса. Следовательно, в условиях жизнедеятельности одной семьи ее разные поколения могут функционировать в разных формах ЭС.
   Данное направление исследований представляет для нас интерес в связи с выделением еще одной парциальной формы ЭС – предвосхищающей ЭС. П. Штомпка, описывая предвосхищающую социализацию (аnticipating socialization), имел в виду, что она может быть реализована в ситуации, когда тот или иной человек еще не включен в ту социальную (в нашем случае социально-экономическую) группу, членом которой хочет быть (Штомпка, 2005). По этой причине он начинает заранее готовиться к тому, чтобы стать ее членом. Применительно к ЭС такая форма социализации представляется весьма распространенной. К примеру, человек, который хочет принадлежать к группе богатых людей, начинает подражать стилю и образу их жизни, внешнему оформлению их социального облика, стремится к тем же формам досуга и времяпрепровождения.
   «Предвосхищающая» ЭС имела массовый характер в России в период социально-экономической трансформации. Примерно с середины 1990-х годов благодаря развитию «челночного бизнеса» прилавки российских рынков и магазинов стали заполняться дешевыми подделками товаров дорогих европейских торговых марок. Обладатели «брендовых» подделок переживали все признаки проявления предвосхищающей ЭС, приведенные выше. Припоминается даже случай, когда на одной из линий московского метро длительный период времени пассажиры наблюдали неопрятно одетую женщину без определенного места жительства с сумкой известного и дорогого бренда.
   Однако «НЭП 90-х годов» определил всего лишь размах, широту распространения такой формы ЭС. Исторически она присутствовала всегда. Например, затрагивая вопросы экономического воспитания в семье, отражающие менталитет советских родителей, А. И. Китов еще в середине 1980-х годов ставил следующий вопрос: «Откуда бы это в государстве трудящихся взяться привычке изображать из себя более „богатого“, чем есть на самом деле, стремление демонстративно сорить деньгами?..» (Китов, 1987, с. 80).
   В настоящее время изучение «предвосхищающей» ЭС в отечественной экономической психологии осуществляется в направлении исследования потребительского поведения молодежи, ориентированного на престижность товаров и услуг (феномен «престижное потребление») (Ким, 2015; Посыпанова, 2012; Радина и др., 2013; Харитонов и др., 2017). По мнению авторов, престижное (демонстративное) потребление весьма распространено в группах молодых людей, которые заканчивают обучение в школе или уже получают профессиональное образование. Таким образом, в работах данных исследователей установлено, что престижное потребление базируется в психологическом пространстве переходной и отчасти первичной форм ЭС.
   Несмотря на негативный оттенок «предвосхищающей» ЭС в приведенных выше примерах, по нашему мнению, возможна и ее позитивная реализация. Существенную роль здесь будут играть процессы самоформирования. В таком случае средством достижения высокого экономического статуса в процессе «предвосхищающей» ЭС станет не социально-экономическая мимикрия личности (или группы), а получение дополнительного образования, процесс самообразования, проявление экономической и трудовой активности.
   Следуя логике М. Кона, П. Штомпки и других авторов, можно предположить, что если «предвосхищающая» ЭС включена в пространство вторичной ЭС, то следующим шагом должна стать экономическая ресоциализация субъекта, описанная в работах этих исследователей. Если же указанная форма ЭС проявляется в процессе первичной ЭС, то она может существенно изменить направление развития экономического субъекта в условиях переходной формы ЭС.
   Еще одна форма социализации, описанная П. Штомпкой, – «обратная социализация» (Штомпка, 2005). Она построена в контексте концепции Маргарет Мид о префигуративной культуре (Мид, 1988). По мнению Штомпки, современное общество характеризуется высокой степенью неопределенности, быстротой и интенсивностью изменений, в связи с чем «новые культурные влияния… распространяемые главным образом с помощью средств массовой информации… проникают в молодежную среду, захватывают молодое поколение, минуя родителей и учителей, а порой даже вопреки их установкам и советам» (Штомпка, 2005, с. 421). В результате меняется вектор социализации. В случае «обратной» ЭС можно сказать, что не родители являются носителями нового экономического знания, а дети транслируют элементы новых знаний и опыта родителям. В условиях переходной и вторичной ЭС такая форма социализации может быть успешно реализована в направлении приобщения современных родителей к новой форме электронных денег (криптовалюте). Их принятие молодежью в условиях переходной ЭС внутренне менее конфликтно, в то время как старшее поколение пока отвергает даже саму возможность их применения.
   Если есть «обратная» форма, то должна быть и форма «прямой» ЭС, о которой П. Штомпка не пишет. По всей видимости, она будет характерна для общества с пост– и кофигуративной культурой (по М. Мид). Она может оставаться значимой формой ЭС для транзитивного общества (общества переходного периода). Здесь в разной степени сохраняется передача экономических знаний, опыта, элементов экономической культуры от старшего поколения к младшему. В то же время роль сверстников как источника нового экономического знания в транзитивном обществе возрастает.
   Выделение базовых форм ЭС (первичная, вторичная, переходная) основывается на устойчивой закономерности их существования в процессе развития и функционирования субъекта экономических отношений. В этом ряду экономическая ресоциализация занимает особое место. Закономерность ее существования в условиях глобализации современного общества воспринимается как очевидный факт, хотя не все предшествующие поколения и не во всех странах переживали события, подобные тем, которые в российских СМИ часто называют «лихие девяностые». Однако современная ситуация экономического развития российского общества (она связана с пандемией ковида, отношениями со странами Запада и т. п.), характеризующаяся снижением уровня дохода людей, резкими изменениями в развитии малого бизнеса, снижением жизнеспособности бюджетных отраслей – культуры и науки и т. п., указывает на то, что в настоящее время наблюдается период экономической десоциализации – распада ранее выработанных способов экономической жизни населения, который через какое-то время запустит процессы экономической ресоциализации. Кроме того, на микросоциальном и микроэкономическом уровнях анализа, предполагающих рассмотрение повседневной экономической жизни человека, процессы экономической ресоциализации могут, пусть и в меньшем масштабе, характеризовать ситуации потери работы, вынужденной смены форм занятости (например, массовый переход на «удаленку» в период пандемии) и т. п.
   Итак, закономерность существования базовых форм ЭС предопределена самим ходом развития экономического субъекта. По сравнению с ними, парциальные формы ЭС (например, предвосхищающая, прямая или обратная, вынужденная или добровольная) могут возникать в пространстве базовых форм, уточняя, дополняя их содержание новыми элементами или придавая новый смысл связям элементов в структуре той или иной формы. Функции этих форм ЭС не ограничиваются приведенными примерами. Их изучение может стать новым направлением в исследовании экономической социализации.

Глава 4
Содержание экономической социализации в разных ее формах

4.1. Анализ подходов к исследованию структуры экономической социализации личности

   Используя в настоящей работе понятие «форма экономической социализации», мы тем самым акцентируем внимание на структуре феномена, раскрывающей внутреннюю организацию системы элементов ЭС (она выступает как единство взаимосвязей между элементами), а также на функциях разных форм ЭС. При этом, понимая ЭС как процесс и результат развития личности как субъекта экономических отношений, в контексте анализа условий, факторов, обусловливающих содержание той или иной формы ЭС, мы будем использовать и понятие «стадии ЭС».
   Итак, категория «структура» трактуется как связь элементов системы, совокупность отношений между ними. Структура обеспечивает целостность и относительную устойчивость объекта в ситуациях сильных внешних воздействий за счет внутренней организацией системы, при этом она сохраняет его относительную подвижность.
   В экономической, точнее, социально-экономической, психологии основные элементы ЭС соотносятся с базовыми категориями социальной психологии, поэтому предметом исследований ЭС выступают представления (репрезентации, образы, социальные представления как феномены больших социальных групп), ожидания, воспоминания, мнения, суждения, оценки, отношения, установки, нормы, ценности, мотивы, стратегии и цели поведения и т. п., порождаемые взаимодействием личности и группы с явлениями и объектами социально-экономической среды. Их предметный анализ представлен в монографиях и отдельных разделах монографий зарубежных и отечественных специалистов (Дробышева, 2013; Козлова, 2004; Ким, 2015; Посыпанова, 2012; Проблемы экономической психологии, 2005; Сергиенко и др., 2013; Стельмашук, 2003, 2015; Фенько, 2005; Economic Socialization, 1996; Furhnam, Argyle, 1998; Furnham, Lewis, 1986; Lewis et al., 1995; Otto, Serido, 2018; Rinaldi, 2007; и др.), в специальных выпусках профильных журналов (Journal of Economic Psycholigy, 1996, 2006), в статьях в научных журналах, не говоря уже о публикациях в сборниках научных работ и материалах конференций, а потому не требует дополнительного изложения.
   В частности, в наших ранних публикациях и монографии были выделены и проанализированы три направления исследований ЭС в экономической психологии, условно названных нами «когнитивным», «поведенческим» и «факторным»; проведен сравнительный анализ отечественных и зарубежных подходов, их теоретико-методологических оснований; выделены сложившиеся к тому времени (т. е. с 1990-х годов по 2011 г.) отечественные дисциплинарные подходы – «психологический», «социально-психологический» и «этнопсихологический»; обозначены тематические предпочтения отечественных и зарубежных исследователей; выделены предметные области вторичной ЭС (см.: Дробышева, 2011, 2013; Проблемы экономической психологии, 2004, с. 412–444). На основании проведенной работы были сделаны выводы о предметном поле экономической социализации, включающем как отдельные феномены экономического сознания и поведения личности, представителей разных социальных групп (экономические представления, экономические установки, стратегии и мотивы экономического поведения и т. п.), так и интегрированные образования («экономическая Я-концепция», «социально-экономическая мобильность», «экономическая идентичность», «субъективный экономический статус», «экономическая толерантность», «экономическая ответственность» и т. п.), каждое из которых имеет собственную структуру из определенным образом связанных между собой элементов.
   По мере накопления знания об ЭС отечественные исследователи обратились к проблеме структурного анализа изучаемого феномена. В частности, обобщая сложившиеся к настоящему времени взгляды специалистов, можно заметить, что большинство из них выделяет трех-четырехкомпонентную структуру ЭС, которая включает когнитивную (либо познавательную), аффективную (либо эмоциональную, ценностно-аффективную), ценностно-нормативную и поведенческую (либо конативную) составляющие (Алова, 2002; Анкудинова, 2009; Вяткин, 2010; Дробышева, 2002; Евдокимова, 2014; Козлова, 2004; Миронова, 2013; Цветков, 2014; Честюнина, Забелина, 2019). В основу такого подхода легли представления о трехкомпонентной структуре социально-психологических феноменов, расширенной за счет включения других компонентов, представляющих интерес для конкретного исследователя: например, когнитивный, деятельностный, ценностный, адаптационный (Амиров, Шайдуллина, 2014); аффективный, рефлексивный, перцептивный, когнитивный (Грановская, 2013), познавательный, ценностный, аффективный, конативный (Дробышева, 2013; Дробышева, Журавлев, 2016; Журавлев, Дробышева, 2011а), когнитивный, ценностный, аффективный, поведенческий (Честюнина, Забелина, 2019) и т. п. Иной подход связан с включением в структуру ЭС разных ее видов – трудовой, потребительской, сберегательной и т. п. (Стельмашук, 2003) или с выделением конкретных возрастных периодов в процессе ЭС (Алова, 2002; Козлова, 2004). В основе последнего лежат функциональные и возрастные различия в трактовке структуры ЭС.
   Содержание каждого из компонентов ЭС в разных исследованиях имеет схожие и различные элементы. К примеру, в одном подходе когнитивный (или познавательный) компонент включает знание специальных социально-экономических понятий, нормы, ценности, отношение к труду (Алова, 2002); в других работах этот же компонент определяется как экономическое сознание в целом (Евдокимова, 2014) или как совокупность экономических представлений (Посыпанова, 2012; Стельмашук, 2003; Уэбли, 2005; Furnham, Argyle, 1988; Leiser, 1983). Общность трактовки содержания этого компонента ЭС связана с упоминанием как феноменов обыденного сознания – представлений, суждений, мнений, ожиданий, когнитивных оценок экономических явлений (имплицитный уровень экономического сознания), так и экономических понятий и тезаурусов (эксплицитный уровень экономического сознания).
   Заметим, что современные исследователи вышли за рамки теории возрастного когнитивного развития и нашли другие переменные, которые играют важную роль. К примеру, в повышении потребительских компетенций детей «Theory of mind» («теория психического» в отечественной версии) предсказывает способность понимать смысл продаж, символику брендов и т. п. (Сергиенко и др., 2013, 2020; Уэбли, 2005). Дети дошкольного возраста с развитой «теорией психического» лучше подготовлены к выявлению убедительных намерений. Исследователи считают, что исполнительное функционирование (т. е. форма когнитивного развития, которая объясняет импульсный контроль, запланированное поведение и навыки категоризации) связано со способностью детей обрабатывать сообщения бренда (Сергиенко и др., 2013, 2020).
   В любом случае содержание данного компонента раскрывается посредством анализа познания объектов и явлений экономического мира в процессе ЭС. Речь идет о понимании детьми разного возраста экономических явлений и объектов, о конструировании ими базовой картины экономического мира, о включении в эту картину новых образов в процессе вторичной ЭС или экономической ресоциализации взрослых людей и т. п.
   Восприятие и понимание экономического мира связано с формированием у субъекта познания какого-либо отношения к объектам и явлениям этого мира. Категорию «отношение» («психологические отношения», «attitude») чаще относят к аффективному компоненту ЭС, поскольку эмоциональная составляющая в структуре самого феномена играет ведущую роль. К примеру, в 1980–2000-е годы зарубежными коллегами (M. Bonn, H. Dittmar, A. Furnham, D. Earle, E. Jonas, S. E. G. Lea, R. L. Leahy, Е. Rinaldi, A. J. Scott, P. Webley) было проведено много исследований, раскрывающих отношение детей, подростков, учащейся молодежи, работающих взрослых и безработных к деньгам (особенно к новой валюте евро), собственности, банкам, бедности и богатству. Чуть позже, начиная с 1990-х годов, аналогичные работы выполнялись и отечественными специалистами (Е. В. Голубева, О. С. Дейнека, С. Т. Джанерьян, Е. Д. Короткина, А. Б. Купрейченко, Е. А. Махрина, Е. А. Макарова, Т. Ю. Миронова, П. А. Муравьева, А. А. Письменова, М. Ю. Семенов, Е. Б. Фенько, Е. Б. Филинкова). В них эмоциональные переживания респондентов, иллюстрирующие модальность отношения к деньгам, определялись не только как показатель аффективной составляющей изучаемого отношения, но и рассматривались как предиктор направленности монетарного, сберегающего, потребительского и других видов экономического поведения.
   Собственно эмоциональные переживания (эмоции, чувства, аффекты), порождаемые теми или иными явлениями социально-экономической среды, активно изучались в рамках вторичной ЭС, экономической ресоциализации. К примеру, исследователи обращались к вопросам финансовой или экономической тревожности, финансовой депривации экономического субъекта, к эмоциональным переживаниям, вызванным конкретной ситуацией потери работы или очередным экономическим кризисом в обществе (Кожевникова, 2006; Klontz et al., 2011; Lay, Furnham, 2019; Shapiro, Burchell, 2012). Показано, что глубина и устойчивость переживаний свидетельствуют о субъективной значимости экономических явлений и объектов в сознании человека (группы), а их характер определяет последующий выбор им стратегии совладания. Например, негативные переживания в связи с потерей работы могут одних безработных стимулировать к поиску нового места работы, формы занятости и т. п., в то время как другие лишь фиксируют внимание на своем новом статусе, погружаясь в депрессию (Willemse, 2015). Различия в таком отношении к своему статусу безработного исследователи объясняют рядом факторов, среди которых как объективные: временно́й фактор (как давно человек находится без работы), уровень дохода семьи и т. п., так и субъективные: субъективный экономический статус, экономическая идентичность, ценностные ориентации и т. п. (Бендюков, 2010; Готовцев, 2020; Демин и др., 2018; Лукина, Новикова, 2016; Чуйкова и др., 2012; Шуванов, Петунова, 2004; Falakahla, 2018; Youth Unemployment, 2003; Warr, 1984).
   В последние годы специалисты обращали особое внимание на выраженную зависимость людей от денег, связанную с их «финансовыми расстройствами» – навязчивым накоплением, неразумным риском, патологической склонностью к ониомании, компульсивным тратам, долговому поведению (Валиуллина, 2021; Гагарина, 2021; Стельмашук, 2009; Blaszczynski, Nower, 2010; Dittmar, 2004, 2005; Duroy et al., 2018; Klontz et al., 2015; Engelberg, Sjöberg, 2007; Shapiro, Burchell, 2012). Исследователи отмечают, что при высоком уровне финансовой тревожности снижается уровень самоконтроля личности, что способствует ее компульсивным тратам (Lejoyeux et al., 2011). Влияние очень высокого или очень низкого уровня тревожности приводит к искажениям в процессе принятия решений, в том числе связанным с управлением своими финансами (Miu et al., 2008; Heo et al., 2014). Однако ее умеренный уровень носит конструктивный характер, способствует поиску источников угрозы (Mcneill, Dunlop, 2015). В его основе – адекватная самооценка финансового положения, взвешенное рациональное отношение к деньгам, что позволяет человеку контролировать свое поведение – отказываться от компульсивных трат, финансовых вложений в сомнительные проекты, принятия невыгодных долговых обязательств по банковским кредитам и т. п. (Hughes, 2019; Khare, 2014; Gasiorowska, 2014).
   Иными словами, тревожность (волнения, беспокойства) экономического субъекта относительно снижения своего финансового и материального благосостояния несет как деструктивный, так и конструктивный характер, выполняя функцию его адаптации к изменившимся условиям экономической жизни, направляя его внимание на поиск угрозы финансовому и материальному благополучию.
   Следует уточнить, что нами не обнаружены исследования, предметом которых становились бы собственно эмоциональные переживания (чувства, эмоции) детей относительно тех или иных экономических явлений. Как правило, они имманентно включены в общую канву анализа отношения или оценок экономических явлений, экономических представлений и т. п. Примером тому являются работы, выполненные с целью анализа влияния рекламы на детей и подростков (Авдеева, Фоминых, 2002; Сергиенко и др., 2013; Вannon, Schwartz, 2006; Boland et al., 2012; Buijzen, Valkenburg, 2003; Harris, 2014; Lapierre et al., 2017; Opree et al., 2014, 2016; и др.), так как она в первую очередь ориентирована на аффективную составляющую экономического сознания, актуализирующую их потребность (или желание) в приобретении того или иного товара (детские игрушки, кондитерские изделия и т. п.).
   В исследованиях рекламы наглядно представлена связь познавательного, аффективного и конативного компонентов ЭС. В частности, специалисты отмечают, что уже в дошкольном возрасте дети не только понимают телевизионную рекламу, но и выражают пусть некритичное, но свое отношение к ней (в категориях «нравится – не нравится») (Сергиенко и др., 2013). По мере взросления доверие к рекламе начинает носить избирательный характер (Авдеева, Фоминых, 2002). Несмотря на то, что отношение детей и подростков к телевизионной рекламе часто не определяет их потребительское поведение, исследователи отмечают, что доверие (отношение) к ней может стимулировать у них склонность к материализму, проявляться в принятии стандарта физического облика («худой идеал женского образа»), в повышенном интересе к «вредным» с точки зрения детских врачей продуктам питания и т. п. (Вannon, Schwartz, 2006; Buijzen, Valkenburg, 2003; Harris, 2014).
   Конечно, большинство специалистов связывают отношение детей и подростков к рекламе с ее негативными последствиями, и все же некоторые из них считают, что существует связь между рекламным воздействием и психологическим благополучием подростков. Она выражается в том, что реклама может стимулировать у детей и подростков чувство контроля над своим окружением, открытость новым впечатлениям, целенаправленность в жизни, чувство самообладания (Opree et al., 2014, 2016). Иными словами, элементы аффективного компонента ЭС могут выступать если не регуляторами поведения, то мотиваторами предповедения, и они тесно связаны с восприятием окружающего экономического мира.
   Содержание ценностного компонента ЭС было подробно изложено в нашей ранней монографии в связи с разрабатываемым автором аксиологическим (ценностным) подходом (Дробышева, 2013). В ней приведены результаты исследований, образующих два вектора анализа. Первый из них раскрывает условия формирования ценностной системы личности, включающей в том числе ориентации на экономические и социальные ценности, а также их изменчивость в зависимости от внешних и внутренних факторов; второй – функции самих ценностных ориентаций как «внутреннего» фактора экономического сознания и поведения личности. Несмотря на то, что выбранный нами ракурс анализа был выполнен в контексте первичной ЭС, полученные в работе данные согласуются с общей моделью ЭС. Так, отечественные исследования ценностной динамики личности представителей разных социальных и экономических групп в условиях социально-экономических трансформаций 1990-х годов свидетельствуют о силе воздействия социальной среды на субъекта экономических отношений (Журавлев, Журавлева, 2001; Журавлева, 2013; Социально-психологическая динамика, 1998; Хащенко, 1999). В работах отмечается устойчивость базовых элементов ценностной структуры, позволяющих личности сохранять свою идентичность даже в условиях экономической десоциализации общества.
   Ценностный компонент ЭС не ограничивается изучением системы ценностных ориентаций личности. Безусловно, он шире по своему содержанию и включает разные аксиологические аспекты. Субъективную ценность для личности (группы) могут представлять явления и объекты экономического мира, репрезентации которых и отношение к которым свидетельствуют об их очень высокой значимости в сознании человека. Примеры этому можно обнаружить в исследованиях феноменов материализма (Хащенко, 2016; Belk, 1985; Furnham, Valgeirsson, 2007), престижного (демонстративного) потребления (Ким, 2015; Посыпанова, 2012; Харитонов и др., 2019) в группах людей разного возраста и экономического статуса, у представителей разных социальных групп. Они наглядно иллюстрируют связь между элементами конативного и ценностного компонентов.
   Элементы конативного (поведенческого) компонента ЭС, т. е. стратегии, мотивы, цели экономического поведения, намерения, выраженные в установках, определяющих готовность совершить то или иное действие, или предпочтениях конкретных стратегий экономического поведения, изучаются как в контексте реального экономического поведения (Аянян, 2015; Иванова, Совалева, 2015; Ким, 2015; Радина и др., 2013; Ребзуев, Савельева, 2006; Уэбли, 2005), так и в условиях экономических игр (Charness et al., 2016; Sutter et al., 2013, 2019; Trzcińska, Sekścińska, 2016). Каждое из направлений исследований ориентировано на выполнение своих задач: выявить общие (универсальные) закономерности в принятии решений, в выборе стратегий экономического поведения для достижения поставленной цели; изучить особенности реального поведения, обусловленного контекстом ситуации взаимодействия экономического субъекта с экономическими явлениями, объектами и другими экономическими субъектами. Связь данного компонента с другими в структуре ЭС прослеживается практически во всех исследованиях экономического поведения, раскрывающих особенности функционирования и адаптации субъекта экономических отношений, экономической деятельности к изменяющимся условиям экономической жизни.
   Итак, независимо от подхода, описывая структуру ЭС личности, исследователи строят модели посредством установления соотношений каждого из заданных в структуре компонентов с другими. В частности, анализируя вышеперечисленные и другие работы, можно выстроить несколько линий таких связей между элементами разных компонентов ЭС:
   – экономические представления (репрезентации) определяют отношение личности к тому или иному экономическому явлению, что впоследствии проявляется в ее экономическом поведении;
   – сформированные экономические ценности, Я-концепция (образ экономического Я), личностные качества и т. п. обусловливают специфику конструирования личностью экономических представлений, предпочтение ею тех или иных стратегий (стилей, моделей) экономического поведения;
   – представления (репрезентации) экономических явлений и объектов, отношение к ним содержательно раскрывают картину экономического мира в сознании субъекта; в зависимости от отношения к этому миру и осознания себя в нем личность стремится реализовать себя как экономического субъекта, выбирая те или иные стратегии, модели экономического поведения.

   Приведенные выше линии анализа носят обобщенный характер, но прослеживаются в конкретных исследованиях. Как можно заметить, они пересекаются, дополняют, в некоторой степени даже дублируют друг друга. При этом очевидной становится взаимозависимость (отношения, дополнения, влияния, связи и т. п.) компонентов ЭС, позволяющая рассматривать данный феномен как единое целое образование, в котором одни элементы ЭС выступают в качестве факторов других.
   Такие подходы к описанию структуры всего явления ЭС, к поиску системы связей между компонентами ЭС в отечественной экономической психологии сформировались в конце 1990-х – начале 2000-х годов. Предпосылкой этого, по нашему мнению, стали факты развития системного подхода в его приложении к анализу социально-экономических явлений (Проблемы экономической психологии, 2004, 2005; Социально-психологическая динамика…, 1998; Социальная психология экономического поведения, 1999), а также выделение на базе системного новых методологических подходов (системно-субъектного, системно-диахронического и т. п.) (см.: Сергиенко, 2011; Шамионов, 2013), акцентирующих внимание на системе факторов экономического сознания и поведения.
   Описанные выше подходы к структуре ЭС эмпирически изучались преимущественно в области первичной ЭС и в условиях перехода от первичной к вторичной ЭС. Структура вторичной ЭС, как было упомянуто ранее, кардинально не отличается от структуры первичной ЭС. Ее трех-, четырехкомпонентный состав включает те же элементы – представления (репрезентации, образы), установки, отношения, намерения, ценности и т. п., однако их содержание различается, поскольку функционально данные формы ЭС имеют разную направленность.
   В данном параграфе, анализируя структуру ЭС в исследованиях специалистов, мы основывались на представлении о ее трех-, четырехкомпонентной организации [14 - Ранее отмечалось, что наиболее распространенные представления о структуре ЭС включают три (когнитивный (познавательный), аффективный (ценностно-аффективный) и конативный (поведенческий)) либо четыре (когнитивный (познавательный), ценностный, аффективный и конативный (или поведенческий)) компонента.], наиболее распространенном в социальной психологии. Однако наши представления о структуре ЭС как внутренней организации элементов системы, совокупности отношений между ними, не ограничиваются этим. Рассмотрение ЭС как целостного процесса, который длится с рождения и до конца жизни, предполагает выделение форм ЭС как ее структурных компонентов. По нашему мнению, взаимосвязь и взаимозависимость разных форм обеспечивают целостность и относительную устойчивость всей системе ЭС в ситуациях внешних воздействий благодаря гибкости отношений между разными формами. При этом функциональная спецификация каждой из форм определяет их аутентичный характер как структурных элементов системы.

4.2. Функции первичной и переходной экономической социализации в становлении экономического субъекта

   Анализ исследований первичной ЭС с позиции поиска ее функциональной специфики показал, что большинство специалистов соглашаются с тем, что в этот период формируются (либо конструируются) базовые представления детей и подростков об экономических явлениях и объектах (деньги, бедность и богатство, реклама, работа, социально-экономическое неравенство, собственность, оплата труда, банк и т. п.), отношение к ним, а также присваиваются (вырабатываются) нормы экономического поведения, формируется система ценностей и т. п. (Дробышева, 2011, 2018; Стельмашук, 2003, 2015; Berti, Bombi, 1988; Journal of Economic Psychology, 1996, 2006; Gianinno, Crittenden, 2005; Pınar et al., 2007; Rinaldi, Bonanomi, 2011; Roland-Levy, 1990). Конструируя или присваивая элементы экономического сознания и поведения, дети и подростки опираются на принятые в ближайшем окружении мнения, оценки, представления. Посредством этого они постепенно включаются в систему экономических отношений общества. К примеру, анализ 25-летней истории исследований потребительской социализации, выполненный Д. Джон, позволил ей сделать вывод о том, что дети являются активными потребителями с очень раннего возраста (John, 1999). По мнению автора, именно в детстве развиваются знания, навыки и ценности, которые используются при совершении покупок в ближайшем и отдаленном будущем.
   Роль карманных денег в экономической (потребительской) социализации детей активно изучалась как зарубежными, так и отечественными исследователями (Гусева, 2005; Фенько, 2000; Фоломеева, Шурыгина, 2013; Abramovitch et al., 1991; Barnet-Verzat, François-Charles, 2008; Feather, 1991; Furnham, 2001; Furnham, Milner, 2017; Furnham, Thomas, 1998; Lewis, Scott, 2000, 2003; Mortimer et al., 1994; Otto, 2009). Отмечалось, что уже в дошкольном возрасте наличие карманных денег и практический опыт их применения формируют у детей стиль потребительского поведения и стремление к самостоятельному принятию решений (Гусева, 2005). Полученные в детстве навыки обращения с деньгами способствуют финансовому благополучию личности в более старшем возрасте (Drever et al., 2015; Utkarsh, et al., 2020; Vhalery et al., 2018), причем в подростковом возрасте образовательная роль карманных денег имеет большее значение, чем в детстве (Economic socialization…, 1996, с. 130–148). Лонгитюдные исследования показали, что юноши и девушки, которые регулярно получали карманные деньги в детстве, в возрасте 16–18 лет экономически были более компетентными, чем их сверстники, не имевшие подобного опыта (Lewis, Scott, 2000).
   Внедрение Программы всеобщей финансовой грамотности населения в разных странах усилило тенденцию изучения эффектов экономического (финансового) обучения детей, подростков, учащейся молодежи (Жданова и др., 2020; Соколова и др., 2019; Agnew, Cameron-Agnew, 2015; Brown et al., 2016; Camisо́n-Haba et al., 2018; Dal Magro et al., 2018; Despard, Chowa, 2014; Drever et al., 2014; Grohmann et al., 2015; Jorgensen, Savla, 2010; Kim, Chatterjee, 2013; Pandey et al., 2020; Rinaldi, Todesco, 2012; Van Campenhout, 2015). В исследованиях подчеркивалась важность сформированности в них финансовых компетенций для перехода к взрослой экономической жизни, сопоставлялась роль финансового обучения в семье и в условиях образовательного учреждения.
   Показано, что уже в дошкольном возрасте дети способны экономить деньги (Despard, Chowa, 2014; Friedline, 2015; Otto et al., 2006, 2018). Отмечается, что их сберегательный опыт имеет важное значение для формирования личностных качеств ребенка, таких как самоконтроль, терпеливость, ответственность. По данным специалистов, практика экономии средств в подростковом и раннем юношеском возрасте приводит к формированию финансовой автономности, экономической самостоятельности, которые определяют успешность ЭС на следующем этапе развития экономического субъекта. В частности, обнаружено, что опыт сбережения в возрасте от 11 до 20 лет стимулирует подростков и молодых людей к построению временно́й перспективы своего экономического будущего (Otto, 2012; Webley, Nyhus, 2006, 2013). Данное предположение подтвердилось в лонгитюдном исследовании британских психологов, которые сделали вывод о том, что сберегательное поведение 34-летних молодых людей непосредственно связано с их опытом сберегательного поведения в подростковом возрасте (Ashby et al., 2011).
   Тема детского бартера в экономической психологии недостаточно изучена, хотя именно бартерные отношения и коллекционирование, по мнению исследователей, раскрывают независимый от взрослых «автономный мир» экономических отношений детей (Уэбли, 2005). В качестве аргумента в пользу данного мнения можно привести одно из наших исследований игры в «сотки» (по содержанию аналогичная британской «marbles»), в которой 10–11-летние дети, выступая в ролях «работодателя» и «наемного работника», демонстрируют инвестиционные, долговые, обменные и иные экономические отношения (Дробышева, 2013). В работе других исследователей показано, что дети достаточно рано понимают справедливость взаимообмена, демонстрируют склонность к альтруизму в бартерных отношениях (Gianinno, Crittenden, 2005; Lucas et al., 2008).
   Экономическая идентичность начинает формироваться с детства. Исследования показывают, что даже маленькие дети имеют общее представление об экономическом статусе своей семьи, хотя и не могут его объективно оценить (Elenbaas, 2019; Hazelbaker et al., 2018). Однако сформированные оценки своего социально-экономического статуса (один из показателей экономической идентичности) уже в этом возрасте играют важную роль в формировании отношения детей к социальным и экономическим группам (Shutts et al., 2016). Так, по данным специалистов, в дошкольном возрасте дети дифференцируют бедных и богатых людей (Дробышева, 2016а; Brusdal, 1990; Leahy, 1990; Sigelman, 2013). Причем 4–5-летние дети, как и подростки, отдают предпочтение богатым, основываясь на представлениях об их успешности и общей компетентности. Более того, дошкольники из состоятельных семей демонстрируют внутригрупповой фаворитизм в атрибуции богатства, что косвенно указывает на признаки их экономической идентичности (Horwitz et al., 2014; Shutts et al., 2016; Sigelman, 2012). К концу подросткового возраста экономическая идентичность в целом сформирована. В процессе самокатегоризации подростки опираются на экономический статус своей семьи, оценку ее финансовых и материальных возможностей, сопоставляя себя с экономической аут-группой и идентифицируя с референтной группой.
   Анализируя работы в области понимания детьми и подростками экономического неравенства, исследователи отмечают мотивирующую роль восприятия детьми богатых (Миронова, 2013; Flanagan et al., 2014; Leahy, 1990; Sigelman, 2013; и др.). Атрибуция богатства в их сознании включает компетентность, образованность, целеустремленность финансово состоятельных людей. Это поддерживает веру подростков в эффективность собственных усилий с целью изменения экономического статуса в будущем, стимулирует к достижению успеха в обучении, определяет направленность на продолжение образования в колледже или университете (Bullock, Limbert, 2003; Dalbert, 2001; Flanagan et al., 2014).
   Итак, в форме первичной ЭС в период от детства до раннего юношеского возраста изменяется позиция личности как субъекта экономических отношений от наблюдателя (например, за покупкой товаров родителями, проведением ими денежных операций и т. п.) – к активному участнику экономических отношений (потребительских, инвестиционных, обменных и т. п.). В этот период важную роль играет опыт взаимодействия личности с объектами и субъектами экономического мира, который зависит от социально-экономического статуса семьи. Значимость последнего в процессе формирования феноменов экономического сознания и самосознания личности (экономической идентичности, образа экономического Я и т. п.) остается достаточно высокой (Aries, Seider, 2007; Bonn et al., 1999; Bradley, Corwyn, 2002; Dickinson, 1990; Leahy, 1981, 1983).
   В условиях первичной ЭС по мере расширения социального окружения, изменения потребностей появляется опыт планирования своего бюджета, самостоятельного зарабатывания денег. Опираясь на данные исследователей, можно сказать, что важной задачей первичной ЭС является формирование общей направленности на экономическую автономность, независимость в ближайшем будущем, способность нести ответственность за свое финансовое состояние (Otto, Serido, 2018). В частности, показано, что уже в подростковом и раннем юношеском возрасте молодые люди могут соотносить расходы со своими доходами (карманные деньги, родительские пособия), зарабатывать на карманные расходы, планировать траты, контролировать компульсивные покупки, принимать решение о сбережении (Ashby et al., 2011; Elliot et al., 2011; Otto, 2012). Так, молодые люди со сформированным самоконтролем поведения в детстве впоследствии имеют более высокий доход, социально-экономический статус, лучше владеют навыками финансового планирования (Moffitt et al., 2011). Способность к самоконтролю в перспективе способствует успешному выходу молодежи на рынок труда, сохранению рабочих мест, особенно в периоды экономической неопределенности (Daly et al., 2015; Economic psychology, 2018).
   Резюмируя вышеизложенное, следует отметить выявленную тенденцию в работах современных исследователей, указывающую на функциональную особенность первичной ЭС в периоды детства, подросткового и раннего юношеского возраста. Она определяется решением ряда задач: формирование базовых феноменов экономического сознания (представлений о явлениях экономического мира, отношения к ним); присвоение норм и ценностей своей экономической группы, определение экономической идентичности; получение опыта управления своим бюджетом (карманные деньги), навыков сберегательного поведения и т. п. Успешное завершение первичной ЭС исследователи связывают с установками на получение профессионального образования после окончания школы и опыта работы в процессе обучения. По их мнению, важную роль здесь играют сформированные к этому периоду личностные качества и свойства подростков и юношей (активность, самоконтроль, интернальный локус контроля, уверенность в себе, своих способностях и т. п.). Данный факт указывает на связь процессов первичной и переходной ЭС.
   Основная проблема, которая поднимается в исследованиях ЭС учащейся молодежи, связана с поиском путей успешного перехода личности от субъекта экономических отношений к субъекту экономической деятельности или, как пишут британские коллеги, «от экономического ребенка к экономическому взрослому» (Webley et al., 2001, p. 73).
   Акцентируя внимание на достижении к концу этого периода экономической, финансовой автономности молодежи, зарубежные исследователи выделяют несколько вариантов реализации поставленной цели: продолжение получения образования (повышение его уровня), поиск и начало работы сразу после школы, обращение к государственной поддержке (социальные пособия), занятие предпринимательской деятельностью и т. п. (Egan, 2016; Otto, Serido, 2018; Shim et al., 2012; Webley et al., 2001; Xiao et al., 2019). По мнению авторов, наиболее продуктивным считается вариант перехода посредством получения профессионального образования, что дает возможность молодым людям в перспективе иметь более высокие уровень заработка и социально-экономическое положение в обществе (Seeber, 2016). Такого же мнения придерживаются и отечественные исследователи (Амиров, Шайдуллина, 2014; Борисова, 2016; Стельмашук, 2015). C их точки зрения, в этот период жизни линии экономического и профессионального становления личности тесно связаны между собой. Поэтому предиктором успешного завершения перехода к самостоятельной экономической жизни выступает сформированность экономических и профессиональных компетенций, включающих не только знания и умения, но и личностные качества молодых людей (целеустремленность, самоконтроль, ответственность, настойчивость и т. п.), мотивацию к поиску работы.
   По мнению Д. Серидо, С. Шим и их коллег, обучение в колледже после школы представляет собой пролонгированный постепенный (и более безопасный) процесс перехода к взрослым экономическим ролям (Serido et al., 2020; Shim et al., 2010, 2012). В этот период молодые люди, оставаясь зависимыми от финансовой поддержки родителей, тем не менее стремятся к личной и финансовой самостоятельности (Джанерьян, Письменова, 2008; Жданова и др., 2020; Fingerman et al., 2009, 2016; Shim et al., 2012; Xiao et al., 2019), в первую очередь обучаясь управлению своими финансами у родителей (Bucciol, Veronesi, 2014; Egan, 2016; Furnham, Milner, 2017; Kim et al., 2011; Webley, Nyhus, 2006) или посредством участия в программах всеобщей финансовой грамотности (Земцов, Осипова, 2017; Соколова и др., 2020; Brown et al., 2016). Иными словами, по мнению исследователей, готовность к обретению полной финансовой автономности – это важное «новообразование» переходной ЭС наряду со способностью принимать независимые решения, планировать свое экономическое будущее, принимать ответственность за свое экономическое благосостояние. При этом передача финансовой ответственности родителями детям также происходит постепенно. Считается, что учащаяся молодежь, которая сепарировалась и живет отдельно от родителей, в финансовом плане более автономна, чем молодые люди, проживающие вместе с родителями. Более выраженные признаки финансовой автономности демонстрируют и студенты, самостоятельно зарабатывающие во время учебы на свои карманные расходы (Вознесенская и др., 2010; Serido et al., 2020).
   Отличительной чертой переходной ЭС является построение молодыми людьми карьерных планов, актуализация установок на экономическую мобильность в процессе получения профессионального образования и взаимодействия с родителями. Считается, что это важные предикторы успешного перехода к взрослой экономической жизни (Ращупкина, 2015; Филинкова, 2009, 2010; Egan, 2016; The Transition from Youth into Adulthood…, 2015; Webley et al., 2001).
   Анализ многолетних исследований «карьерной зрелости», выполненный Э. Найду, показал, что не возраст или социально-экономический статус семьи, а именно уровень образования определяет уровень этой зрелости (Naidoo, 1998). Готовность принимать решение о карьере, строить карьерные планы, искать соответствующую информацию исследователи связывают с влиянием организационно-образовательной среды в период получения профессионального образования и в процессе обсуждения карьерных планов с родителями (Egan, 2016; Naidoo, 1998; Sarahet al., 2011).
   Итак, функция переходной ЭС связана с формированием психологической (экономико-психологической) готовности личности к самостоятельной экономической жизни. Она предполагает наличие соответствующих компетенций; направленность на экономическую (финансовую) сепарацию от родителей, построение жизненных и карьерных планов, способность принимать на себя ответственность за материальное благосостояние своей семьи, планировать свое экономическое будущее, самоконтроль финансового и потребительского поведения. Все вышеперечисленное указывает на показатели экономико-психологической зрелости молодежи как предпосылки перехода к самостоятельной экономической жизни.

4.3. Роль вторичной экономической социализации и экономической ресоциализации в развитии экономического субъекта

   Проблемы вторичной ЭС в развитии экономического субъекта связаны с его оптимальным функционированием. Решая задачи по финансовому и материальному самообеспечению и обеспечению своей семьи, поддержанию стабильного дохода и росту экономического статуса, экономический субъект на протяжении длительного периода жизни включен в разные ситуации повседневной экономической жизни. Напомним, что речь идет об экономической сепарации от родителей и начале самостоятельной экономической жизни; о создании собственной семьи и увеличении семейных расходов на детей; о карьерном росте или, наоборот, снижении статуса; о полном завершении трудовой деятельности в связи с выходом на пенсию или с последующей частичной занятостью в других сферах производства или услуг; о ситуациях полного «затухания» экономической активности и т. п. Ранее упоминалось, что экономисты и социологи рассматривают данные ситуации как закономерные циклы развития семейной экономики, фазы экономической жизни семьи (Жеребин и др., 2010; Римашевская, 1994; Lansing, Kish, 1957; Loomis, 1936; Murphy, Staples, 1979; Wagner, Hanna, 1983; Wells, Gubar, 1966), экономические психологи сопоставляют их со стадиями (периодами) повседневной экономической жизни человека, периодами становления и развития экономического агента (Шапиро, 2018; Shanahan, 2000; Webley et al., 2001). Их чередование и повторение зависит как от объективных, так и от субъективных факторов: экономических кризисов и подъемов в экономическом развитии общества, надежности/ ненадежности работы, соответствия карьерных ожиданий экономической реальности, ценности работы и денег или ценности финансовой автономности и т. п. К примеру, восприятие работы как ненадежной или не соответствующей финансовым ожиданиям может приводить к стрессам и депривации личности и, как следствие, изменять привычный ход экономической жизни (Готлиб, 2001; Демин и др., 2018; Дробышева и др., 2017; Кожевникова, 2006; Цветков, 2014). Ценность финансовой автономности для людей позднего возраста может стимулировать экономическую активность пенсионеров, определяя их психологическое благополучие (Вушкан, 2009; Зеер и др., 2017; Тараданов и др., 2022; Щербаков, 2006; Topa et al., 2009).
   Периоды жизненных кризисов личности сменяются периодами относительной стабильности. Однако, как уже отмечалось ранее, наиболее остро потребность в интернализации нового знания, экономического опыта, элементов культуры и/или перестройка (частичная трансформация) ранее присвоенного возникают в ситуациях назревших противоречий, рассогласований между изменившимися условиями жизни и необходимостью поддерживать достигнутый уровень экономической жизни или решать новые задачи, связанные с обеспечением себя и своей семьи. Кроме кризисов экономической жизни субъекта, связанных с нормативной сменой социальных и экономических ситуаций (например, карьерный рост и повышение уровня дохода; изменение состава семьи и последующий рост расходов; снижение уровня материального и финансового благосостояния в связи с выходом на пенсию и т. п.), выделяется спектр ситуаций ненормативного характера. Они не планировались самим субъектом экономической деятельности, поэтому в большинстве случаев воспринимаются как стрессовые. Примером тому служат кризисы занятости, вызванные экономическими кризисами в стране и последующей безработицей, реформированием отраслей народного хозяйства, реструктуризацией предприятий. В таких ситуациях экономический субъект ориентирован на поиск стратегий совладания и принятие решений о выборе наиболее оптимальной модели поведения с целью поддержания своего экономического статуса, совладания с негативными эмоциональными переживаниями (Балабанова, 2002; Бендюков, 2010; Готлиб, 2001; Дробышева и др., 2017; Willemse, 2015).
   Поиск нового места работы определяется не только решением проблем, связанных с финансовым и материальным благополучием семьи. Согласно проведенным исследованиям, сам факт занятости (наличие места работы, статуса занятого и т. п.) имеет не менее важное значение для безработного, чем его финансовая и материальная независимость, как результат успешного решения задачи по самообеспечению (см. там же). В такой ситуации психологическая поддержка близких является важным социальным ресурсом безработного, его уверенности в себе, в своих возможностях разрешать возникающие проблемы. Однако более эффективный ресурс преодоления – это активность самого безработного, свидетельствующая о его выраженной субъектной позиции. Так, сопоставляя образы успешных и неуспешных респондентов, потерявших работу, исследователи обнаружили, что первые из них потенциально более мобильны и социально активны, менее притязательны в выборе нового места работы, более оптимистично настроены на решение проблемы трудоустройства (Демин и др., 2018). Они склонны к анализу своих возможностей и осознанно планируют свои действия по поиску работы, в то время как менее успешные безработные хаотично ищут работу, во многом зависят от социальной поддержки, для них характерна установка на получение социальной помощи, так как они менее уверены в своих силах.
   Проблема потери работы в ситуации длительного затягивания выхода из безработицы связана с запуском механизмов экономической десоциализации. Они сопровождаются трансформацией экономической идентичности, резким сокращением временно́й перспективы планирования, изменением содержания и структуры образа своего экономического будущего (вплоть до диффузного), предпочтением пассивных форм адаптации, формированием экономической зависимости и т. п. К примеру, по данным исследования Е. С. Балабановой, экономически «зависимые» люди в трудных жизненных ситуациях сами неспособны обеспечить себе минимально приемлемый уровень жизни, используя для этого свои внутренние ресурсы (Балабанова, 2002). Многие из них – приверженцы постоянного места и условий работы, негибкие в плане выбора новых форм занятости или смены деятельности, поэтому испытывают трудности с поиском нового места работы. Среди экономически зависимых есть и «социальные иждивенцы», ориентированные на постоянную помощь со стороны близких и делегирующие ответственность за решение своих проблем другим людям. В отличие от них экономически «независимые» воспринимают трудную жизненную ситуацию как «вызов», который запускает конструктивные стратегии совладания – поиск любых видов подработки, создание своего бизнеса, повышение квалификации, овладение новыми профессиями и т. п. (там же). Можно лишь предположить, что успешные адаптанты и экономически независимые люди, будучи субъектами своей жизни, более успешно преодолевают возникшие трудности, не допуская запуска механизмов экономической десоциализации (как первого этапа процессов экономической ресоциализации).
   Как отмечалось выше, успешное решение субъектом задач экономической жизни нормативного характера зависит от многих факторов. В данном контексте стремление личности к присвоению нового экономического знания, умений управлять своими финансами рассматривается как необходимое условие повышения уровня ее экономико-психологической компетентности – одного из ресурсов успешной ЭС.
   Вопросы вторичного и дополнительного образования взрослых экономически самостоятельных людей упоминались во второй главе данной публикации. Речь шла об обучении новым формам хозяйствования в России в 1970–1980-е годы в связи с реформами в области плановой экономики (Милюков, 2018; Социально-психологическая динамика…, 1998; Упущенный шанс…, 2017). В настоящее время благодаря внедрению программ финансовой грамотности разных слоев населения сформировалось отдельное направление междисциплинарных исследований, ориентированное на изучение эффектов этого обучения (Кузина, 2010; Соколова и др., 2019; Kimiyaghalam, Safari, 2015; Le Baron, Kelley, 2020). Разработчики данных программ ставили целью формирование (или коррекцию) не только навыков и умений управления своими финансами (финансовых компетенций), но и самоконтроля, механизмов саморегуляции экономического поведения субъектов экономической деятельности. Отмечалось, что повышение финансовой грамотности позитивно отражается не только на сберегательном, инвестиционном, потребительском и других видах экономического поведения работающих взрослых, но и на построении ими пенсионных планов (Ellen et al., 2012; Hershey et al., 2000, 2007; Kiso, Hershey, 2016; Koposko et al., 2016; Lusardi, Mitchell, 2005, 2014; Palací et al., 2017; Seidl et al., 2021). Несмотря на различия в выраженности психологических эффектов обучения финансовой грамотности и отсутствие прямой зависимости между уровнем грамотности и способностью управлять своими финансами в реальной жизни большинство исследователей все же соглашается с тем, что это новое знание способствует адаптации личности к новым требованиям глобализирующегося общества.
   Одной из функций вторичной ЭС является подготовка экономического субъекта к завершению трудовой деятельности, снижению экономической активности, изменению экономического статуса. Финансовые знания, финансовая толерантность к риску, финансовое планирование и самоэффективность рассматриваются как надежные психологические предикторы установок на пенсионные сбережения в молодом и предпенсионном возрасте. Обнаружено, что молодые и среднего возраста работающие взрослые, которые рассчитывают прожить дольше на пенсии, в большей степени склонны к сберегательному поведению, чем те, которые не заглядывают далеко в будущее. Это свидетельствует об их рациональном подходе к принятию решений по управлению риском долголетия, при котором ожидания относительно количества лет, которые человек может прожить, определяют его финансовые накопления в предпенсионный период (Koposko et al., 2016). Ориентированные на будущее экономят больше, чем привязанные к настоящему (Ellen et al., 2012). Следовательно, их «подушка безопасности» в период завершения трудовой деятельности или перехода к экономически менее активной деятельности будет более надежной, чем у тех, кто живет «сегодняшним днем».
   В работах разных авторов отмечено, что психологическая готовность работающих взрослых к выходу на пенсию основывается на их реальных знаниях о финансовом планировании, степени включенности в эту проблему, удаленности временной перспективы жизненного плана, в частности, финансового будущего, опыта сберегательной и инвестиционной активности в период экономической деятельности (Hershey et al., 2000, 2007; Hira et al., 2009). Успешность вторичной ЭС в ситуациях подготовки к завершению экономической активности во многом зависит от проявления личностью ее субъектных качеств, которые выполняют функцию ее внутреннего ресурса.
   Выделенные исследователями обобщенные типы респондентов с субъектной и объектной направленностью жизненных ценностей (Корокошко, 2011) обладают признаками финансово зависимых и финансово независимых людей, ранее описанными другими авторами (Балабанова, 2002, 2006), а также успешных и неуспешных адаптантов (Готлиб, 2001; Демин и др., 2018). Так, носители «субъектного» типа жизненных ценностей отличаются оптимистичными прогнозами своего финансового и материального будущего, готовностью к активным преобразованиям социально-экономической среды с целью самореализации и повышения уровня материального и финансового благосостояния. Они описываются как внутренне свободные люди, готовые к риску, конкуренции в экономической деятельности, имеющие высокий уровень самоэффективности. Напротив, представители типа объектной ориентации демонстрируют противоречия между высокой субъективной оценкой значимости денег, убеждением, что «ради денег стоит жить», и низкими оценками собственных возможностей в повышении материальных доходов и психологической готовности к конкуренции. Показано, что такая позиция характерна для людей, направленных на приспособление с изменяющимся условиям с минимальным риском (Корокошко, 2011). Иными словами, степень выраженности субъектности личности в значительной мере определяет и степень ее готовности к эффективной экономической деятельности. Такого же мнения придерживаются и другие исследователи (Китова, 2005; Миронова, 2013; Филинкова, 2009).
   Резюмируя вышесказанное, следует отметить, что вторичная ЭС охватывает более длительный период жизни экономического субъекта, чем первичная ЭС. Актуализация ее механизмов связана с потребностью личности в поддержании баланса между постоянно изменяющимися условиями экономической жизни и возможностями субъекта в решении поставленных задач. При этом важную роль исследователи отводят субъектным качествам личности – ее активности в направлении саморазвития, в поиске оптимальных способов совладания с трудными жизненными ситуациями, в подготовке к периоду завершения трудовой деятельности и последующему снижению уровня материального и финансового благосостояния, поддержанию уровня субъективного благополучия.
   В предыдущих главах работы были описаны границы и характерные особенности вторичной ЭС и экономической ресоциализации. Показано, что механизмы экономической ресоциализации запускаются в сложных ситуациях социально-экономического развития общества, связанных с преобразованиями самой среды. В такие моменты (ранее мы уже упоминали трансформации 1990-х годов в России, 1980–1990-х годов в Восточной Европе и т. п.) происходит размывание границ между разными экономическими группами, изменение представлений о бедности и богатстве, собственности, экономическом неравенстве, отношения к бедным и богатым, а социальные связи перестают выполнять функцию ресурса, направленного на поддержание ранее сформированной экономической идентичности. Можно привести много примеров из «лихих девяностых», когда в связи с массовым обнищанием населения ранее достигнутая экономическая идентичность изменялась до состояния диффузной идентичности. Непонимание происходящих экономических трансформаций, финансовая тревожность и страх, вызванные неизвестностью экономического будущего, невозможность конструировать образ своего экономического будущего – это и многое другое отражалось на амбивалентном восприятии себя как представителя той или иной социально-экономической группы. Учителя и врачи, имевшие в советское время стабильный доход и высокий уровень образования, идентифицирующие себя как людей с доходом выше среднего, в результате реформ оказались на пороге бедности. В процессе экономической ресоциализации происходило постепенное обретение «новой» экономической идентичности личности (группы) посредством поиска своего «экономического Я», что позволило осознать свои возможности в реализации функции финансового и материального самообеспечения и обеспечения своей семьи, в выполнении экономических ролей (Журавлев, Позняков, 2018; Климова, 2006; Социально-психологическая динамика…, 1998; Социальная психология…, 1999; Цветков, 2014; Ядова, 2009).
   Экономически зрелые люди (обеспечивающие себя и свою семью) сталкивались с проблемой не только формирования (присвоения, конструирования) новой экономической культуры или нового знания, но и с болезненной процедурой отказа от ранее сформированного (присвоенного, сконструированного) экономического знания, опыта, ценностей, норм экономического поведения (Burgoyne, Routh. 1998; Cinnirella, 1996, 1997; Grunert, Grunert, 1993; Jonas et al., 2002, 2006; Luna-Arocas et al., 2001; Meier, Kirchler, 1998; Muller-Peters et al., 1998; Mussweiler, Englich, 2003; The Psychology of the European Monetary Union, 1998; Tyszka, 1994, 1999). Степень экономической десоциализации во многом зависела от готовности личности к преобразованиям, устойчивости ее ценностно-нормативной системы как регулятора экономического поведения.
   Исследования показали, что процессы десоциализации не затрагивали глубинных, в первую очередь, ценностных оснований личности (Grunert, Grunert, 1993; и др.). Смена приоритетов была представлена в направлении роста значимости материальных ценностей, ценностей достижения, социальной активности и т. п. (Дробышева, 2002; Журавлева, 2013; Хащенко, 1998). Можно предположить, что устойчивость базовых, смысложизненных ценностей, включенных в «ядро» ценностной структуры, определяет степень разрушения неактуального в новых условиях экономического знания, пересмотра норм экономического поведения. В условиях экономической ресоциализации система ценностей выступает своеобразным «фильтром» в процессе присвоения извне или конструирования новых элементов экономического сознания, экономической культуры, придавая им значимость (ценность) (Емельянова, Дробышева, 2015).
   Таким образом, функция экономической ресоциализации связана с реконструкцией элементов экономического сознания, экономического поведения, с накоплением нового опыта, со сменой экономической деятельности и т. д. Всё это способствует осознанию личностью себя как субъекта экономических отношений. По нашему мнению, зрелая в экономико-психологическом плане личность в процессе десоциализации способна контролировать степень разрушения (отказа от ранее сформированного) неактуальных в новых условиях элементов экономического сознания и поведения. Важную роль при этом играют ее личностные качества: сформированные ранее самоконтроль, целеустремленность, оптимизм, а также устойчивость базовых ценностей. Успешным завершением экономической ресоциализации личности является ее возврат как минимум к ранее достигнутому уровню своего экономического благосостояния, к выполнению своих функций по обеспечению семьи, поддержанию качества ее жизни и т. п.
   В предыдущем разделе данной работы обсуждался вопрос о том, что процессы первичной и переходной ЭС могут переживаться не только детьми дошкольного возраста или школьниками, но и взрослыми людьми. Примеры таких ситуаций ранее уже приводились. В частности, отмечалось, что в период кардинальной смены экономической модели развития общества в России и некоторых восточноевропейских странах многие взрослые люди были вынуждены полностью отказаться от экономических представлений в области плановой экономики и конструировать новые, соответствующие рыночной модели (Журавлев, Позняков, 2018; Климова, 2006; Ядова, 2009; Tyszka, 1994, 1990; Tyszka, Sokolowska, 1992, 1999). Такая ситуация иллюстрировала процесс экономической ресоциализации, первая ступень которой (экономическая десоциализация) была связана с практически полным разрушением старой системы экономического сознания и поведения личности, со сменой ценностных приоритетов, а вторая – собственно ресоциализация – с конструированием новой. В этом случае процессы экономической ресоциализации функционально соотносятся с теми, которые характеризуют первичную или переходную ЭС. Однако в отличие от них собственно экономическая ресоциализация носит не сплошной, а выборочный характер. Речь идет о формировании новой системы представлений и взглядов на экономические явления, нового отношения к ним, но не нового типа личности в целом, в то время как процессы первичной и переходной ЭС направлены в первую очередь на формирование базовых элементов экономического сознания, поведения личности как субъекта экономических отношений.

Глава 5
Процессуальные и результативные характеристики экономической социализации в разных ее формах

5.1. Факторы и механизмы первичной и переходной экономической социализации

   Раскрывая содержание экономической социализации, следует остановиться на ее процессуальных и результативных характеристиках.
   Основываясь на теоретических представлениях Б. Г. Ананьева, С. Л. Рубинштейна, Б. Ф. Ломова и других теоретиков психологии, отечественные исследователи выделяют «внешние» и «внутренние» факторы ЭС. К примеру, в работах, посвященных ЭС детей и школьников разного возраста (С. Ю. Буренина, Е. В. Голубева, Т. В. Гусева, Ж. А. Жилина, Т. В. Дробышева А. С. Евдокимова, И. В. Ермакова, Е. В. Козлова, Т. Ю. Миронова, В. В. Орлова, Н. Н. Помуран, М. Ю. Семенов), в качестве «внутренних» факторов (детерминант) чаще всего изучались индивидуально-психологические (пол, возраст, уровень интеллекта, экспрессивность и т. п.) и социально-психологические характеристики (ценностные ориентации, нравственные установки экономического поведения, некоторые личностные качества, локус контроля, мотивация обучения, экономическая самооценка, экономическая идентичность, опыт взаимодействия с экономическими объектами и явлениями и отношение к ним (деньгам, бедности и богатству, справедливости, собственности и т. п.)). Внешние факторы в таких работах были представлены социальными (состав и размер семьи, ее социально-экономический статус, этнос, регион или место проживания и т. п.), а также социально-психологическими факторами. В качестве последних выступали следующие: взаимодействие в референтной группе сверстников, воспитание в семье и замещающих семью организациях, обучение в школе и других образовательных учреждениях, информационное влияние СМИ и Интернета.
   Анализ системы факторов чаще всего был направлен на поиск вклада факторов разного уровня (личностный, групповой, социетальный) в модель успешной ЭС личности (детей и подростков). Отношения этих факторов характеризовались как взаимодополняющие, сопутствующие или взаимосвязанные, усиливающие/ослабляющие действие друг друга. Пользуясь терминологией концепции системной детерминации (Ломов, 1984), можно сказать, что одни факторы определялись исследователями как условия или причины изменений в экономическом сознании и поведении личности, другие – как личностные предикторы, предпосылки изучаемых эффектов ЭС, третьи – как механизмы, трансформирующие (преобразующие) элементы экономического сознания и самосознания личности, или опосредствующие факторы.
   Например, известно, что степень осведомленности маленьких детей об экономических явлениях и объектах в большей степени зависит от возраста, наличия опыта их участия в экономической жизни (прежде всего потребительского) и ближайшего социального окружения (родителей). Та же осведомленность в подростковом возрасте определяется степенью свободы в обращении с карманными деньгами, характером взаимодействия со сверстниками и родителями (подробнее об этом см. работы А. Н. Аянян, Ж. А. Жилиной, Е. В. Голубевой, Т. В. Гусевой, И. В. Ермаковой, С. Barnet-Verzat, А. François-Charles, А. Otto, M. Sutter, J. Serido, P. Webley и др.). Исследования показывают, что сформированность самоконтроля (как внутреннего фактора) у детей и подростков является важным предиктором их потребительского поведения в будущем, а практика экономии средств в подростковом и юношеском возрасте приводит к формированию финансовой автономности, экономической самостоятельности, которая определяет успешность ЭС на следующем этапе развития экономического субъекта (Bucciol, Veronesi, 2014; Otto, Serido, 2018; Sutter et al., 2013).
   Независимо от подхода [15 - Анализы подходов изложены в публикациях автора (Дробышева, 2011; 2013, 2016а, 2018).], в исследованиях первичной ЭС в качестве внешних факторов чаще всего анализируются: социально-экономический статус семьи и ее социально-культурные особенности, непосредственное взаимодействие детей с родителями и значимыми Другими, влияние процессов воспитания и образования, а также СМИ и Интернета как информационных источников, конструирующих общественное мнение (Авдеева, Фоминых, 2002; Голубева, 2013; Ермакова, 2008; Помуран, 2004; Ребзуев, Савельева, 2006; Bradley, Corwyn, 2002; Buijzen, Valkenburg, 2003; Carlson et al., 2005; Dickinson, 1990; Durante, Fiske, 2017; Emler, Dickinson, 2005; Friedline, 2012; Kołodziej, 2014). Отмечается, что новые медиаплатформы более успешно влияют на доверие подростков к рекламируемой продукции, чем телевидение или наружная реклама (Lapierre et al., 2017).
   Эффекты влияния внешних факторов (психологические и социально-психологические последствия) имеют разный характер. К примеру, обучение детей и подростков финансовой грамотности, в частности, навыкам планирования карманных расходов, в целом позитивно оценивается исследователями (Bessa et al., 2014; Utkarsh et al., 2020). При этом выделяется ведущая роль родителей (Furnham, Milner, 2017; Jorgensen, Savla, 2010; Van Campenhout, 2015). Так, в лонгитюдном исследовании А. Фернэма и Р. Милнер показано, что более самостоятельными в финансовом плане стали те молодые люди, которые еще в подростковом возрасте имели опыт работы, в том числе домашней (выполняли некоторые обязанности по ведению домашнего хозяйства), а их родители (и они сами посредством кредитов на обучение) вкладывали средства на получение более высокого уровня образования, рассматривая его как ресурс успешности в будущем (Furnham, Milner, 2017). В этих семьях родители в процессе экономического воспитания формировали установки на раннюю финансовую независимость, обсуждая с детьми самые разные вопросы относительно их будущей работы.
   Однако целенаправленные действия взрослых, активизирующие инструментальную и символическую функции денег в деятельности и взаимодействии маленьких детей с другими, могут иметь обратный эффект – снижать их направленность на просоциальное поведение и способствовать формированию у дошкольников эгоистических предпочтений (Gasiorowska et al., 2012; Trzcińska, Sekścińska, 2016). Последний вывод согласуется с результатами и наших исследований прагматического воздействия раннего экономического образования на ценностную структуру и систему экономических понятий младших школьников (Дробышева, 2013; Журавлев, Дробышева, 2011; Социальная психология…, 1999, с. 213–224). Возможно, в таком возрасте целенаправленно формируемая взрослыми у детей ориентация на экономический (финансовый) успех может иметь скрытые психологические эффекты, выраженные в смене целевых приоритетов ребенка в будущем. Выявленный факт косвенно свидетельствует о необходимости учета взрослыми соотношения разных линий становления личности (нравственной, социальной, экономической и т. п.) в процессе ее развития.
   Роли экономического воспитания в семье в процессе первичной ЭС посвящены сотни работ, доказывающих доминирующее значение этого фактора. Практика карманных денег, обучение навыкам ведения бюджета, беседы о будущей профессии и работе, карьерные ожидания родителей, личный пример успешной экономической жизни или потеря работы, установки родителей на продолжение обучения после школы, амбиции родителей как фактор конкурентоспособности детей – эти и многие другие аспекты влияния родителей на ЭС детей способствуют их подготовке к успешному переходу к взрослой экономической жизни (Голубева; 2013; Дробышева, 2002; Ермакова, 2008; Angelini et al., 2015; Bessa et al., 2014; Bucciol, Veronesi, 2014; Dal Magro et al., 2018; Furnham, Milner, 2017; Gudmunson, Danes, 2011; Jorgensen et al., 2017; Kelley et al., 2021; Khadjavia, Nicklischc, 2018; Shim et al., 2012; Otto, Serido, 2018).
   Серия исследований, посвященных изучению фактора социально-экономического статуса (далее – СЭС) семьи [16 - Современные исследователи отмечают, что он включает не только оценки дохода, уровня образования, престижа профессии (объективные показатели), но и субъективного восприятия социального статуса и социального класса. Социально-экономический статус может включать характеристики качества жизни, а также возможности и привилегии, предоставляемые людям в обществе.] в условиях первичной ЭС, раскрывает зависимость от СЭС семьи установок детей и подростков на получение образования, построение карьерных планов и т. п. (см. там же). Так, потеря отцом работы и снижение СЭС может как негативно (невротизм, заниженная самооценка, сниженные показатели самоэффективности), так и позитивно (мотивация к социально-экономической мобильности) влиять на личностные качества детей и подростков, необходимые им для построения карьерных планов, продолжения обучения в колледже и вузе (Kajonius, Carlander, 2017; McLoyd, 1989) и т. п. Изменение СЭС семьи в связи с ее миграцией также может сопровождаться стрессом для детей (Kunz, 1968; Rinaldy, 2007). По всей видимости, в таких условиях получение образования становится «подушкой безопасности» молодых людей в будущем.
   Интересно, что не только российские родители в разных ситуациях, связанных со снижением экономического статуса семьи, стараются оградить детей от переживаний (Журавлев, Дробышева, 2010). В работах зарубежных коллег также обнаружено, что матери, пытаясь защитить детей от финансовой депривации, интегрируют все свои ресурсы (дополнительная работа, помощь родственников и друзей и т. п.), чтобы поддерживать уровень субъективного благополучия ребенка посредством покупки новых игрушек, подарков, походов в кино (Mistry et al., 2006, 2008).
   Личный опыт детей и подростков как фактор конкурирует в исследованиях с влиянием родителей как условием их успешной ЭС (Furnham, Milner, 2017; Оtto, 2012; Webley, Nyhus, 2006). Эта проблема решается посредством выявления соотношения влияния родителей на формирование личности, экономического сознания и поведения детей и личного опыта самих детей. Таким образом, косвенно ставится вопрос о проявлении субъектных качеств самого ребенка в процессе его социально-экономического развития (Дробышева, 2013; Миронова, 2013; Сергиенко и др., 2013, 2020; Glachan, Ney, 2007; Gianinno, Crittenden, 2005; James, 2004; Palan et al., 2010; Wray-Lake et al., 2010). Несмотря на важность роли родителей как агентов социализации, дети и подростки конструируют свои собственные представления о явлениях и объектах мира экономики (Дробышева, 2014; Jovchelovitch, 2013; Webley, 1996). К моменту завершения школы они не только понимают сложные явления в области экономики, но и идентифицируют себя как субъектов экономических отношений.
   В качестве «внутренних» факторов чаще всего рассматривают сформированные на предыдущем этапе развития свойства и качества личности, ценностные и когнитивные элементы ее экономического самосознания, когнитивные способности и т. п. (Евдокимова, 2014; Egan, 2016; Kajonius, Carlander, 2017). Причем они выступают в роли факторов как успешной, так и неуспешной ЭС, проявляющейся в девиациях экономического поведения (к примеру, воровство, вымогательство, шантаж, рэкет подростков). В последнем случае отмечается наличие в структуре деловых и личностных качеств подростков негативных образований: слабой мотивации к обучению, низкой самооценки, внешнего локуса контроля, невысокого уровня социальной зрелости, неуверенности в себе (низкой самоэффективности), агрессивности и т. п. (Ермакова, 2008).
   В перечне значимых «внутренних» факторов первичной ЭС находятся не только личностные и социально-психологические характеристики; одну из ключевых позиций занимают индивидуально-психологические, прежде всего «возраст» (Алова, 2002; Голубева, Истратова, 2013; Козлова, 1998; Фоломеева, Шурыгина, 2013). Длительное время именно этот фактор и связанные с ним стадии когнитивного развития детей и подростков определялись как доминирующие в процессе первичной ЭС (Danziger, 1958; Furth, 1978; Jahoda, France, 1979; Kirchler, Praher, 1990; Lassarre, 1996). В настоящее время, как уже упоминалось ранее, возрастные различия учитываются исследователями, но наряду с другими индивидуально-психологическими и социально-психологическими особенностями (Евдокимова, 2014; Миронова, 2013; Chan, McNeal, 2006; Hakovirta, Kallio, 2016).
   Характер связи «внешних» и «внутренних» факторов в процессе первичной ЭС определяет ситуацию перехода к новой форме ЭС. К примеру, готовность продолжать обучение (в колледже или вузе) с целью повышения своего образовательного уровня (предиктор экономической успешности в будущем) основывается на согласованности внешних (воспитание родителей, их пример, образовательные программы в школе) и внутренних факторов (мотивация к обучению, целеустремленность, внутренний локус контроля, потребность в финансовой автономности и т. п.) (Brown et al., 2011; Egan, 2016).
   Среди внешних факторов в исследованиях перехода от первичной к вторичной ЭС (переходная форма ЭС) доминируют те, которые связаны с получением профессионального образования, начиная от факта принятия решения продолжать учебу или приступать к работе и заканчивая методами и формами работы со студентами (они выступают как средства ЭС) (Амиров, Шайдуллина, 2014; Васильева, Гуляихин, 2014). При этом исследователи подчеркивают значимость родителей в построении молодыми людьми карьерных планов, выборе ими стратегий экономической элевации, формировании образа экономического будущего, повышении финансовой грамотности (Angulo-Ruiz, Pergelova, 2015; Tang, 2015; Vhalery et al., 2015). К примеру, сопоставляя внешние и внутренние факторы финансового поведения студентов, канадские коллеги доказали, что кроме собственно финансовых знаний важную роль играют их личностные характеристики (например, локус контроля, самоэффективность), а также финансовое обучение и финансовое поведение родителей (Angulo-Ruiz, Pergelova, 2015). Обнаружено, что в модели изучаемых факторов (применяли метод моделирования структурных уравнений) внешний локус контроля оказывает наибольшее влияние на изучаемое поведение молодых людей, за ним по силе воздействия следуют влияние и мотивация родителей.
   Близкие по смыслу выводы были сделаны в исследовании факторов, влияющих на умение студентов распоряжаться карманными деньгами (Vhalery et al., 2015). Планирование расходов, контроль доходов и расходов рассматриваются авторами как способы избегания компульсивного потребительского поведения. C одной стороны, навыки распоряжаться карманными деньгами связаны с уровнем самоконтроля молодых людей, который опосредует их отношения с семьей, друзьями; с другой – семейное окружение и сверстники формируют у студентов самоконтроль, который полезен для управления карманными деньгами (Banks, 2010; Bamforth et al., 2017; De Clercq, 2009; Khare, 2016; и др.). Этот процесс влияния включает обмен информацией, опытом и знаниями о том, как управлять своим бюджетом. Данный пример наглядно демонстрирует двустороннюю связь «внешних» и «внутренних» факторов в условиях переходной формы ЭС.
   Проблема соотношения силы влияния разных уровней «внутренних» факторов не менее актуальна для исследований процессов ЭС. Так, в ряде работ анализируется вклад «когнитивных» и «некогнитивных» характеристик, формируемых в детстве и юности, на успешность экономической жизни в будущем (Daly et al., 2015; Egan, 2016; O’Connell, Sheikh, 2007). Показано, что «некогнитивные», т. е. самоконтроль, локус контроля, самоэффективность (уверенность в себе, своих способностях в достижении поставленных целей), а также социально-эмоциональные навыки (способность понимать эмоции и управлять ими, ставить и достигать цель, чувствовать и проявлять сочувствие к другим, поддерживать позитивные отношения и ответственные решения) и внутренняя мотивация не менее значимы, чем собственно когнитивные навыки (способность рассуждать, планировать, решать проблемы, абстрактно мыслить, понимать сложные идеи, быстро учиться и извлекать уроки из опыта) для успешного начала самостоятельной экономической деятельности, в первую очередь потому, что данные качества востребованы у потенциальных работодателей (Daly et al., 2015; Egan, 2016).
   Принадлежность к тому или иному классу (социально-экономической группе) как фактор влияет на экономическую идентичность студентов колледжей (Aries, Seider, 2007). Молодые люди из семей с высоким уровнем дохода считают свою социально-экономическую группу более важным основанием для идентичности, чем их сверстники из малообеспеченных семей и обучающиеся в менее престижных колледжах. При этом студенты из престижного колледжа, не имеющие высокого дохода семьи, рационализируют свою принадлежность к малообеспеченной группе. В целом, многие исследователи отмечают связь между экономической идентичностью и мотивацией получения образования, которое студенты рассматривают как средство финансового успеха в будущем (Aries, Seider, 2007; Rice et al., 2017).
   Резюмируя, следует обратить внимание на смену доминирующих факторов в системе детерминант. По данным исследователей, в первичной ЭС ведущая роль принадлежит значимым Другим (прежде всего родителям) и опыту взаимодействия с явлениями и объектами экономического мира. Личностные качества, когнитивные способности самого субъекта экономических отношений в условиях первичной ЭС выполняют функцию дополнения, усиления, а иногда – противодействия влиянию извне, т. е. могут выполнять роль опосредующих звеньев, внутренних факторов, предпосылок (в терминах концепции системной детерминации). В условиях перехода от первичной к вторичной ЭС значимость «внутренней» детерминации резко возрастает. Личностные качества субъекта экономических отношений, необходимые для начала трудовой деятельности, конкурируют по силе влияния с его когнитивными навыками. В этот период воздействие родителей, по сравнению с процессами самодетерминации, снижается.
   Среди механизмов первичной и переходной форм ЭС выделяются универсальные социально-психологические механизмы импринтинга, подражания личностью моделям экономического поведения родителей и значимых Других; присвоения норм, ценностей, взглядов, характерных для своей социально-экономической группы (опосредованно через семью); категоризации и идентификации со своей экономической группой, а также механизмы конструирования экономических представлений, формирования отношения к явлениям и объектам экономического мира. К переходной форме ЭС уже сформированы механизмы рефлексии, самоконтроля экономического поведения, межличностного взаимодействия, ценностного контроля, экономической сепарации и т. п., определяющие готовность личности к выполнению своих функций по обеспечению себя и семьи.

5.2. Особенности функционирования и развития личности в формах вторичной экономической социализации и экономической ресоциализации. Факторы и механизмы

   Проблема анализа системы факторов и детерминант вторичной ЭС и экономической ресоциализации связана с неопределенностью границ данных областей исследований, о чем уже упоминалось ранее. Напомним, что большинство разделов экономической психологии, раскрывающих содержание экономической жизни субъекта экономической деятельности (например, психология денег, собственности, богатства и бедности, занятости и безработицы, принятия экономических решений и т. п.), в разной степени затрагивают вопросы не только процессов функционирования и адаптации к изменяющимся условиям жизни, но и факторов, их обусловливающих. Процессы вторичной ЭС или экономической ресоциализации личности запускаются в разные периоды повседневной экономической жизни субъекта, в том числе кризисные (как в личной, так и в социально-экономической жизни общества).
   В предыдущих главах работы был выполнен анализ макросоциальных и макроэкономических факторов экономической ресоциализации и вторичной ЭС личности как субъекта экономической деятельности. Речь шла о способах организации экономической жизни общества (типы экономических систем: рыночная, смешанная, традиционная и т. п.), конкретных явлениях в области экономики и геополитики (финансовые и экономические кризисы, экономическое объединение Европы и введение новой валюты, распад Восточного блока соцлагеря, массовая безработица) (Балабанова, 2002; Социально-психологическая динамика… 1998; Социальная психология…, 1999; Экономическая этнопсихология, 2006; Danzer, Dietz, 2018; Jonas, 2003; Luna-Arocas et al., 2001; Meier, Kirchler, 1998; Mussweiler, Englich, 2003; van Giesen, Pieters, 2019). Их воздействие объяснялось в процессе анализа адаптации личности к изменившимся условиям экономической жизни посредством выявления внутренней детерминации: выбором личности между национальной и европейской идентичностью, ее приверженностью к нормам и традициям, менталитетом населения, ценностными приоритетами, готовностью к изменениям и т. п. Показано, что взаимодействие внешних и внутренних факторов обеспечивает успешность завершения процессов экономической ресоциализации и возврат к функционированию вторичной ЭС или коррекции вторичной ЭС в ситуациях, не требующих глубоких изменений психики и поведения экономического субъекта.
   В данном параграфе будет сделан акцент на разных типах факторов, изучаемых специалистами. Так, социокультурные и территориальные факторы ЭС субъектов экономической деятельности анализируются в исследованиях, посвященных адаптации трудовых мигрантов, переселенцев (например, из города в деревню или, наоборот, из деревни в город) в новых условиях их жизнедеятельности (Иванова, Совалева, 2015; Константинов, 2009; Cai, Wang, 2018; Danzer, Dietz, 2018). Различия в образе экономической жизни горожан и сельских жителей (территориальный фактор) определяют качество этой жизни. Речь идет об особенностях предметно-пространственной, природной, социальной среды города и сельской местности как факторах ЭС жителей. Удовлетворенность условиями жизни в городе или селе исследователи связывают с устойчивостью и позитивной модальностью территориальной идентичности, с менталитетом жителей (Иванова, Совалева, 2015). Отмечается, что СЭС горожан выше, чем сельских жителей. Но не он, а его субъективное восприятие определяет удовлетворенность условиями экономической жизни респондентов из поселений разного типа (Cai, Wang, 2018).
   СЭС как критерий принадлежности к той или иной экономической группе относят к категории экономических факторов, так как в большинстве работ он определяется сочетанием годового дохода, уровня образования и престижа профессии (Hout, 2008). Его включение в анализ процессов ЭС часто связывают с исследованием социально-экономического неравенства как фактора, снижающего удовлетворенность жизнью в целом, в том числе в финансовом и материальном планах (Kraus et al., 2017; Wilkinson, Pickett, 2011). Экономическое неравенство формирует психологический опыт личности (Бегинин, 2018). Это повседневный процесс сравнения собственного экономического положения с положением других. В процессе взаимодействия группа (класс) передает своим членам информацию о доходе, образовании, статусе профессии, на основании которых и строится идентичность с этой экономической группой. Однако СЭС стереотипизирован в общественном сознании (Durante, Fiske, 2017). Его субъективное восприятие личностью (как более высокого или более низкого) имеет бо́льшее влияние на социальное и экономическое поведение людей, чем собственно статус (Хащенко, 2012; Johnson et al., 2011). К примеру, субъективно низко оцениваемый социально-экономический статус провоцирует агрессию, финансовую депривацию, снижает мотивацию к достижению финансового успеха (Greitemeyer, Sagioglou, 2016; Laurin, Engstrom, 2020), тем самым определяя направленность жизненного пути личности как экономического субъекта.
   В кросс-культурных исследованиях вторичной ЭС строятся гипотезы о роли культуры этноса (нации), способствующей или, наоборот, осложняющей адаптацию субъекта экономической деятельности к изменяющимся условиям экономической жизни (Goszczynska et al., 1991; Halvorsen, 2016; и др.). К примеру, в работах, посвященных финансовой социализации мигрантов, важная роль отводится социальным институтам (общественные организации, банки, социальные программы), чья деятельность направлена на адаптацию мигрантов. Так, специалисты, изучающие отношения мигрантов с банковской системой принимающей страны, отмечают, что данный процесс адаптации выгоден как для мигрантов (с точки зрения их включения в новую экономическую культуру), так и для кредитной системы самой страны: мигранты являются ценным ресурсом как носители новых практик, принадлежащих другим финансовым культурам (Financial education…, 2013; Handbook of consumer…, 2008; Lazzer, 2014). По их мнению, взаимодействие разных культур предполагает не подавление одной культурой другой, но взаимную коррекцию. Подстраивая финансовую культуру мигрантов к новым требованиям социально-экономической среды, банки применяют разные практики воздействия (средства ЭС) – от повышения финансовой грамотности до конкретных действий по поддержанию мигрантских сообществ. В этом контексте успешность адаптации к новой экономической реальности во многом зависит от личностных свойств самих мигрантов (гибкости, лабильности, целеустремленности, уверенности в себе и т. п.), их мотивации адаптироваться в новой среде, устойчивости их экономической и этнической идентичности. Упомянутые выше психологические и социально-психологические характеристики выступают предикторами, «внутренними» факторами или опосредствующими звеньями взаимодействия личности и окружающей социально-экономической среды.
   Функционирование личности как субъекта экономических отношений, экономической деятельности сопряжено с решением повседневных задач обеспечения себя и своей семьи, достижения более высокого уровня финансового и материального благополучия (социально-экономическая мобильность), поддержания экономического статуса, совладания с трудными жизненными ситуациями, связанными со снижением финансового и материального благосостояния. Независимо от конкретной ситуации (рождение детей и возрастание расходов, уход на пенсию или потеря работы) неспособность конструктивно преодолевать жизненные трудности (в том числе личные финансовые кризисы) исследователи связывают с явлением социально-экономической зависимости личности (Балабанова, 2002). Оно выражается в приоритете ориентаций на ценности стабильности, защищенности в противовес ценностям независимости и достижений, в диффузии ответственности за решение своих проблем, в переносе ответственности за свой уровень жизни на государство, в экстернальном локусе контроля, в заниженном уровне притязаний и в ориентации на выживание в условиях экономической депривации («культура бедности»).
   В качестве предикторов успешного разрешения проблем и готовности к деловой активности выступают высокий уровень самоэффективности (вера в себя и свои возможности), активность (выбор активных стратегий преодоления), эмоциональный самоконтроль (связан с низким уровнем финансовой депривированности), интернальный локус контроля, ориентации на ценности активной жизни, интересной работы, установка на экономическую мобильность и т. п. (Балабанова, 2006; Демин, 2018; Корокошко, 2011). Все вышеизложенное косвенно указывает на показатели психологической зрелости личности как предиктора (фактора, предпосылки) успешного функционирования экономического субъекта.
   В более позднем возрасте важную роль в процессе ЭС играют социальные связи, прежде всего с близкими людьми. Именно этот «внешний» фактор воспринимается как социальный ресурс личности в условиях «свертывания» экономической активности. Его значимость существенно возрастает по сравнению с психологическим ресурсом пожилых (когнитивными способностями, личностными качествами) (Зеер и др., 2013; Тараданов и др., 2022; Palaci et al., 2017).
   Иными словами, не стоит переносить акцент в детерминации ЭС только на «внутренние» факторы, приписывая им абсолютное значение и снижая роль «внешних». К примеру, исследования М. О’Коннела и Х. Шейха, изучавших факторы успеха и неудачи в карьере людей, показали, что черты личности, связанные с достижениями (настойчивость, лидерство), играют важную роль прежде всего в выборе карьеры, но после выбора своего пути структурные и социальные факторы принимают на себя ключевую роль в росте заработка экономического субъекта (O’Connell, Sheikh, 2007).
   Следовательно, как и в случае с формами первичной и переходной ЭС, именно взаимодействие «внешних» и «внутренних» факторов определяет характер детерминации вторичной ЭС и экономической ресоциализации. Процессы детерминации и самодетерминации ЭС составляют общую систему. Она характеризуется динамичной взаимодополняемостью, способностью к саморазвитию, когда сформированные на одном этапе развития качества личности становятся предикторами, «внутренними факторами» на другом.
   Анализ механизмов ЭС, упоминаемых в исследованиях разных авторов, показывает, что в условиях вторичной ЭС личность активизирует все ранее сформированные психологические и социально-психологические механизмы, начиная с механизмов сравнения, категоризации, адаптации, совладания, ценностного обусловливания и т. п. и заканчивая механизмами переноса, защиты, поиска угрозы, компенсации и т. п.

5.3. Критерии и показатели социализированности в разных формах экономической социализации

   Еще в начале 1990-х годов, определяя феномен ЭС, К. Ролан-Леви отметила, что остается открытым важнейший вопрос, что является результатом экономической социализации: знания, установки или модели поведения (Roland-Levy, 1990). Прошло три десятка лет, но единого мнения по этому вопросу так и не сложилось, а сама постановка проблемы потеряла свою актуальность.
   Опираясь на выполненный в предыдущих главах анализ исследований в области первичной, переходной и вторичной ЭС, в данном параграфе кратко сформулируем показатели экономической социализированности личности.
   Длительный период времени, когда все исследования ЭС проводились на детях, подростках и учащейся молодежи, в качестве таких показателей принимались сформированность системы представлений об экономических объектах и явлениях, модальность отношения к ним, степень (уровень) понимания данных явлений; наличие навыков и умений распоряжаться карманными деньгами, планировать свой бюджет и т. п. Впоследствии акцент сместился с феноменов экономического сознания и поведения на сформированность личностных качеств детей и подростков, необходимых им в будущем как субъектам экономических отношений. Не менее важным результатом ЭС к окончанию школьного обучения специалисты считали выраженность у подростков психологической готовности продолжать обучение в колледже или вузе с целью повысить свой шанс на получение в перспективе высокооплачиваемой работы, а также построение карьерных планов на будущее.
   В процессе перехода от первичной к вторичной ЭС в качестве результата экономической социализированности специалисты чаще всего указывали на показатели социально-экономической компетентности личности, которая не ограничивается соответствующими знаниями, навыками и умениями, но предполагает также возможность их применения на практике в разных ситуациях экономической жизни. Анализ работ в этой области ЭС показал, что важными признаками экономической социализированности являются готовность к экономической (финансовой, материальной) автономности, наличие карьерных ожиданий; сформированность личностных качеств, ценных для потенциальных работодателей, а также самоконтроля поведения; интернальный локус контроля; уверенность в себе и своих возможностях (самоэффективность); выраженность ответственности за свое финансовое и материальное благополучие и т. п.
   Обобщая данные исследований в области вторичной ЭС, можно сделать вывод, что показатели социализированности экономического субъекта определяются тем, насколько успешно решаются им актуальные задачи экономической жизни, связанные с его функционированием как субъекта экономических отношений и экономической деятельности. Как показатели успешности вторичной ЭС также рассматриваются феномены экономического сознания, самосознания и поведения, которые обеспечивают экономическому субъекту достижение оптимального баланса между его возможностями и требованиями изменяющейся социально-экономической среды. Речь идет о выраженной способности прогнозировать свое экономическое (финансовое, материальное) будущее (образ экономического будущего) и позитивном отношениии к нему, о владении разными стратегиями экономического поведения, о гибкости в их выборе в разных ситуациях экономической жизни, об умении принимать решения и нести ответственность за полученный результат, о показателях экономико-психологической адаптированности (в зависимости от авторской модели изучаемого феномена), об устойчивости экономической идентичности, о признаках субъективного экономического благополучия, об уровне социально-экономической компетентности и т. п.
   Выраженность некоторых из вышеперечисленных характеристик рассматривается авторами и как показатель экономической ресоциализации личности. Однако в последнем случае чаще всего речь идет об изменении отношения к экономическим явлениям и объектам, о выраженной динамике ценностей, стратегий экономического поведения, которые позволяют личности (группе) продолжить успешно функционировать как субъекту экономических отношений и экономической деятельности.
   Если говорить о частных феноменах, то следует отметить концепцию «финансовой автономности» личности на протяжении всей ее экономической жизни, которая в последние годы активно изучается зарубежными коллегами (Moffitt et al., 2011; Otto, Serido, 2018; Palan, 2010; Wray-Lake et al., 2010; Xiao et al., 2019). В рамках данной концепции функция первичной ЭС определяется в терминах подготовки личностных качеств, когнитивных способностей к обретению финансовой автономности в будущем, а функция переходной ЭС связана с получением первого опыта финансовой автономии («частичная сепарация от родителей») и профессиональных знаний для ее успешного достижения в ближайшем будущем. В таком подходе сформированность вышеперечисленных качеств и свойств рассматривается как предиктор, а выраженность признаков финансовой (и материальной) автономности – как результат ЭС. В контексте этой концепции вторичная ЭС направлена на поддержание уже обретенной финансовой автономности, а экономическая ресоциализация – на ее повторное обретение.
   В рамках ценностного подхода психологическим показателем экономической социализированности считалась динамика ценностных ориентаций личности, уровень значимости (ценность) экономических явлений и объектов, отраженных в ее экономическом сознании. К примеру, автором данной работы была обнаружена динамика социальных, волевых и других ценностных ориентаций школьников как результат сложной детерминации в условиях целенаправленного воздействия раннего экономического образования (Дробышева, 2002, 2013). Изменчивость ценностной структуры в период смены модели экономического развития российского общества в направлении усиления значимости прагматических ценностных ориентаций, ценностей индивидуализма в противовес ценностям коллективизма показана в работах отечественных и некоторых восточноевропейских психологов (Журавлева, 2013; Хащенко, 1998; Grunert, Grunert, 1993; Tyszka, 1999). Возросший интерес населения к явлениям рыночной экономики (их значимость для социально-экономической и экономико-психологической адаптации) в странах Восточной Европы и на территории постсоветского пространства определил характер изменений в экономическом сознании и поведении субъектов (Журавлев, Позняков, 2018; Социально-психологическая динамика…, 1998; Tyszka et al., 1992, 1999, 2011).
   Предваряя дальнейший анализ, заметим, что в качестве результативной характеристики переходной ЭС личности можно рассмотреть и ее экономико-психологическую зрелость. Как показывают исследования первичной ЭС, первые ее признаки наблюдаются уже в дошкольном возрасте, аккумулируясь к периоду окончания школы. В условиях вторичной ЭС и экономической ресоциализации экономико-психологическая зрелость выступает уже в роли предпосылки (предиктора, внутреннего фактора) успешного решения задач или разрешения проблем экономической жизни. Причем речь идет не только об интегрированном феномене, но и о его отдельных проявлениях – в области отношений с другими, в плане проявления экономической автономности и самостоятельности, в направлении самообеспечения и обеспечения своих близких.
   Одни и те же психологические и социально-психологические критерии могут применяться к анализу различных результативных характеристик ЭС личности. Например, динамика социальных и экономических ценностей определяется как психологический критерий экономической социализированности и в то же время может быть предпосылкой и условием приобщения к новой экономической культуре. Другой пример: экономическая адаптированность в одних работах рассматривается как автономный интегрированный критерий экономической социализированности, в других – как один из критериев экономической компетентности. Устойчивость экономической идентичности может быть самостоятельным показателем, а может включаться в интегрированный показатель в структуре субъективного экономического благополучия.
   Таким образом, показателями экономической социализированности личности можно считать выраженность (степень, уровень и т. п.) конкретных феноменов экономического сознания, самосознания и поведения, указывающих на их соответствие внешним требованиям среды, или комплексов таких феноменов, интегрирующих совокупность показателей экономической социализации.

Глава 6
Экономико-психологическая зрелость личности в процессе ее экономической социализации

6.1. Экономико-психологическая зрелость личности: обоснование подхода

   Как в отечественной, так и в зарубежной науке проблемы зрелости личности чаще всего являются предметом исследований психологии личности и психологии развития. Существующие подходы к трактовке понятия «зрелость», его феноменологическому наполнению, сформировались благодаря множеству теоретических и эмпирических работ, которые базируются на идеях психоанализа, символического интеракционизма, гештальт-терапии, диспозиционной и культурно-исторической теорий, деятельностного, субъектно-деятельностного, системного, комплексного и других подходов. Кажется, что глубокая и всесторонняя разработанность конструкта «зрелость личности» должна свести на нет поиск исследователями новых теоретических подходов, ракурсов или аспектов его изучения. Однако анализ современных работ в этой области свидетельствует об обратном. Ежегодно как у нас в стране, так и за рубежом публикуются новые статьи, выпускаются монографии, защищаются кандидатские и докторские диссертации, посвященные проблемам психологической, личностной, нравственной, социально-психологической, социальной, финансовой, гражданской, политической и другим видам зрелости личности и группы (Дерманова, Манукян, 2010; Доценко, 2020; Леонов, Главатских, 2014; Психологическая зрелость личности, 2014; Сухобская, 2002; Феномен и категория зрелости… 2007; Arnett, 1998, 2000; Greenberger et al., 1971, 1974, 1975; Khatibi, Sheikholeslami, 2016). Данный факт указывает на релевантность феномена современной ситуации развития общества, характеризующейся высоким уровнем неопределенности социальной, экономической и политической обстановки, тенденциями нарастающей глобализации, с одной стороны, и поиска национальной идентичности – с другой.
   Все вышеизложенное свидетельствует о закономерном процессе развития научных представлений о зрелости личности в направлении изучения ее функций как субъекта экономических отношений, экономической деятельности.
   Введение понятия экономико-психологической зрелости личности в тезаурус современной экономической психологии обосновано развитием представлений о феномене ЭС в отечественной и зарубежной науке. В первую очередь речь идет о накопленном с конца 1950-х годов знании о гетерохронности и нелинейности развития личности как субъекта экономических отношений на ранних стадиях ЭС. На протяжении длительного времени осуществлялся поиск внешних и внутренних факторов, объясняющих различия в экономическом сознании и поведении детей и подростков одного и того же возраста, на одной и той же стадии ЭС; анализировались данные о рассогласовании линий развития личности в ситуации, когда еще незрелые в психологическом плане дети выполняли функцию финансового и материального обеспечения своей семьи вместо родителей [17 - Анализ состояния исследований в области первичной ЭС представлен в первом разделе данной работы.].
   Особую важность данная проблема приобрела в связи с изучением ЭС учащейся молодежи. К примеру, поиск исследователями психологических причин молодежной безработицы стимулировал изучение каузальных связей между общими и парциальными компетенциями, сформированными в вузе, и успешностью перехода молодых людей к трудовой деятельности сразу после завершения профессионального образования (Falakahla, 2018; Isengard, 2002). Напомним, что в качестве психологических предикторов готовности молодежи стать субъектами экономической деятельности разными исследователями рассматривались не только знания и умения молодых людей, но и их личностные качества (инициативность, целеустремленность, ответственность и т. п.), склонность к предпринимательству, ценностно-мотивационный потенциал, особенности отношения к деньгам, финансовая грамотность, наличие опыта работы и т. п. (Амиров, Шайдуллина, 2014; Земцов, Осипова, 2017; Китова, 2005; Стельмашук, 2015; Филинкова, 2009; Moreno et al., 2018). Однако поиск интегративного феномена, объясняющего успешность перехода, чаще сводился к анализу экономической, финансовой и другим видам компетентностей учащейся молодежи (Черепанов, 2014; Camisо́n-Haba, Almendros, Guerra, 2018; Seeber, 2016).
   По нашему мнению, ответ на вопрос, почему одни молодые люди начинают трудовую деятельность сразу после завершения профессионального образования, стараются получить опыт работы еще в период обучения в школе или вузе, а другие оттягивают переход к экономически независимой жизни, не исчерпывается констатацией различий в уровне их социально-экономических компетенций. Реализация этого ресурса должна быть обеспечена зрелой личностью. Близкое суждение высказывают и другие авторы, утверждающие, что студенты с низким уровнем психосоциальной зрелости мало ориентированы на получение хорошего образования (Greenberger, 1982), в то время как высокий уровень психосоциальной зрелости не только влияет на академическую успеваемость молодых людей, но и стимулирует их ставить перед собой более высокие жизненные цели, в том числе с ориентацией на работу (Khatibi, Sheikholeslami, 2016).
   Еще одним аргументом в пользу разработки нового понятия стали теоретические представления автора о существовании форм ЭС (первичной, вторичной и переходной), об их смене на разных стадиях развития личности как субъекта экономических отношений, экономической деятельности; о взаимозависимости, дифференцированности, когерентности процессов первичной и вторичной ЭС. В частности, ранее экономико-психологическая зрелость личности определялась нами сначала как критерий дифференциации первичной и вторичной ЭС (Дробышева, 2016б), затем как критерий успешного перехода учащейся молодежи от первичной к вторичной ЭС (Дробышева, 2019а – б; и др.). Последующий теоретический анализ собственных исследований в области первичной и вторичной ЭС, а также исследований коллег позволил расширить представления о созревании личности как субъекта экономических отношений в разные периоды его экономической жизни, на разных стадиях развития.
   Третьим обоснованием можно принять нарастающую в мировой науке тенденцию к проведению исследований в области финансовой грамотности разных слоев населения как ответ на глобализацию экономики, сопровождающуюся мировыми финансовыми кризисами. Специалистами разных областей научного знания и прикладных отраслей науки (экономистами, экономическими социологами, маркетологами, экономическими психологами, педагогами и т. п.) проводятся масштабные исследования в направлении поиска внешних и внутренних детерминант финансового поведения представителей разных социальных и возрастных групп, а также оценки технологий и образовательных программ, ориентированных на повышение их финансовой грамотности (Кузина, 2015; Скляр, Михеева, 2019; Berry et al., 2018; Friedline, 2012; International Handbook…, 2016; Kim, Chatterjee, 2013; Lusardi et al., 2014).
   Считается, что потребители, инвестирующие в финансовое образование, будут лучше управлять своим бюджетом, чем финансово неграмотные (Lusardi, Mitchell, 2014). Показано, что финансовое образование не только повышает уровень знаний потребителей, но и придает им уверенность в своих финансовых способностях (финансовая самоэффективность), направленных на достижение соответствующих целей (Xiao, O’Neill, 2016). В данном контексте финансовая самоэффективность рассматривается как один из показателей финансовых возможностей человека, определяющих позитивный образ его будущего материального благосостояния, что характеризует его как психологически зрелого экономического субъекта.
   Однако, оценивая связь финансовой грамотности с долговым поведением людей разного возраста (Brown et al., 2016; Davies, Lea, 1995), специалисты отмечают, что бо́льшее влияние на него имеет самоконтроль как сдерживающий фактор (Gathergood, 2012). Последнее косвенно указывает на проявление личностью субъектных качеств в долговом поведении, что также свидетельствует о ее зрелости. Более того, некоторые трактовки финансовой грамотности как способности делать обоснованные суждения и принимать эффективные решения в управлении своими финансами непосредственно указывают на реализацию полученных знаний зрелой личностью (Kimiyaghalam, Safari, 2015).
   Таким образом, экономико-психологическая зрелость личности может выполнять функцию предиктора, обеспечивающего успешное усвоение нового знания в области управления своими финансами, функцию мотиватора, стимулирующего поиск новых способов решения финансовых проблем, в том числе поддержания уровня своего дохода. Данный факт еще раз подтверждает актуальность разработки и последующего глубокого изучения данного феномена в разных формах ЭС.

6.2. Социально-психологическая природа экономико-психологической зрелости

   Определяя теоретические основы разрабатываемого нами феномена, в первую очередь следует отметить, что мы разделяем взгляды коллег, трактующих категорию зрелости как процесс, способность, а не результат достижения определенного уровня развития (Л. И. Анцыферова, Е. А. Сергиенко, А. Л. Журавлев, Н. Е. Харламенкова, С. К. Нартова-Бочавер, Н. И. Леонов и др.).
   Также важными для разработки наших представлений об экономико-психологической зрелости личности, ее развитии на разных стадиях ЭС являются эволюционный подход, в рамках которого рассматривается постепенное развитие человека как субъекта, начиная с дошкольного возраста (А. В. Брушлинский, Е. А. Сергиенко, А. Л. Журавлев и др.); системно-субъектный подход, в частности, представления Е. А. Сергиенко о психологической зрелости как континууме согласования задач личности и интегративных возможностей субъекта (Сергиенко и др., 2020, 2021).
   Общим посылом к разработке подхода к исследованию экономико-психологической зрелости стали представления автора о социально-психологической природе данного феномена. Так же, как и социально-психологическая зрелость, проявляющаяся в процессе взаимодействия с другими людьми, в сфере межличностных, межгрупповых отношений, экономико-психологическая зрелость порождается и проявляется в условиях производственных, обменных, потребительских и других отношений, в основе которых лежит взаимодействие личности с другими и с социально-экономической средой в целом. Таким образом, выделенные в работах разных авторов признаки и показатели социально-психологической зрелости личности могут быть уточнены в нашем подходе с учетом специфики задач экономической жизни субъекта.
   Анализ немногочисленных отечественных работ в области социально-психологической зрелости и зарубежных исследований психосоциальной зрелости [18 - Эти термины рассматриваются как неаналогичные.] выявил методологическое разнообразие в подходах к трактовке таких видов зрелости, к выделению ее признаков и показателей. Общим для всех подходов является понимание соотношения процессов индивидуализации и социализации личности в определении ее зрелости.
   Так, два критериальных признака психосоциальной зрелости, которые еще в 1970–1980-е годы Э. Гринбергер считала ключевыми (Greenberger, 1982, 1984; Greenberger et al., 1971, 1973, 1974), обнаруживаются и в современных исследованиях как психосоциальной, так и социально-психологической зрелости (Леонов, Главатских, 2014: Papazova, Antonova, 2013; и др.). Речь идет об автономии (независимости) личности как способности самостоятельно принимать решения в ситуациях межличностного взаимодействия, независимо от внешних воздействий (ситуаций, мнений других людей), и о социальной ответственности как ответственности за благосостояние общества, реализуемой в содействии социально значимым целям.
   Отталкиваясь от модели Э. Гринбергер и ее коллег, индийские исследователи М. Хатиби и Р. Шейхолеслами акцентируют внимание на согласованности таких показателей психосоциальной зрелости, как 1) самоконтроль социального поведения и 2) способность, принимая решение, учитывать мнение других людей и долгосрочные последствия своих действий (Khatibi, Sheikholeslami, 2016). При этом ответственность они трактуют как личностную, как принятие на себя ответственности за свое поведение, что согласуется с трактовками ответственности другими авторами, занимающимися проблемами психологической и личностной зрелости (Дерманова, Манукян, 2010; Леонов, Главатских, 2014; Camps, Morales-Vives, 2013; Steinberg, et al., 2015).
   В своей модели психосоциальной зрелости вышеупомянутые авторы (М. Хатиби и Р. Шейхолеслами) выделяют три ключевых компонента: ориентацию на работу как готовность человека выполнять свои обязанности (причем в их понимании даже школьник, выполняющий домашнее задание без контроля со стороны, проявляет признаки этой зрелости (показатель произвольности); уверенность в себе как готовность принимать инициативу, не позволяя другим проявлять чрезмерный контроль (показатель самостоятельности); личностную идентичность. Заметим, что данная модель в большей степени соотносится с показателями личностной, а не психосоциальной зрелости. Тем не менее важной для нас является точка зрения авторов о постепенном созревании и проявлении признаков данного вида зрелости, достижение которой они относят к старшему подростковому возрасту и периоду ранней взрослости.
   В контексте субъектно-деятельностного подхода к исследованию социально-психологической зрелости Н. И. Леонов и М. М. Главатских определяют развитие зрелости личности как процесс развития ее субъектности, а зрелость личности – как «субъектность, порождаемую в процессе интеграции социальных и индивидуальных компонентов зрелости» (Леонов, Главатских, 2014, с. 58). Выделенный ими уровень интегративных субъектных качеств зрелой в социально-психологическом плане личности включает в себя прежде всего следующие компоненты: активную жизненную позицию; сформированную идентичность; принятие на себя ответственности за свои действия и их последствия; адекватную самооценку; реалистичный уровень притязаний; оптимистичное отношение к жизни. Следует принять, что рассмотренные выше субъектные качества зрелой личности также в большей степени указывают на признаки «личностной зрелости» субъекта социальных отношений, чем социально-психологической зрелости. Однако подход к социально-психологической зрелости через соотношение развития личности и развития субъекта совпадает с нашими представлениями.
   В рамках акмеологического подхода наряду с индивидуально-психологическими критериями зрелости личности исследователи выделяют и следующие критерии ее социально-психологической зрелости (вместе они образуют критерии «личностной зрелости»): уровень толерантности, нравственного сознания; ориентация на гуманистические ценности; способность устанавливать позитивные межличностные отношения (Дерманова, Манукян, 2010; Сухобская, 2002). Признаками социально-психологической зрелости выступают проявления терпимости (толерантности) личности по отношению к другим, готовность понять и принять поведение другого; направленность на других во взаимодействии с ними; ориентация на социально значимые цели; умение выстраивать доброжелательные межличностные отношения; ценностная, гуманистически направленная регуляция социального поведения и т. п. Достижение социально-психологической зрелости эти исследователи, как и вышеупомянутые зарубежные коллеги, относят к периоду взрослости.
   Е. Л. Доценко рассматривает социально-психологическую зрелость с позиции культурно-исторического и деятельностного подходов как высшую психическую функцию, которая «проходит этапы своего формирования – интериоризации межсубъектных процессов, субъективного их присвоения в межличностном общении и социальном взаимодействии» (Доценко, 2020, с. 8). В его трактовке социально-психологическая зрелость – это «качество социального субъекта (человека или группы), выражающееся в необходимости и готовности к самореализации путем преобразования социальной действительности в отношениях и взаимодействиях с людьми, группами и социальной средой, сообразуясь с культурно-историческими условиями» (курсив мой. – Т. Д.) (там же, с. 10). Обобщая совокупность рассмотренных автором феноменов, содержательно наполняющих понятие, можно предположить, что ключевым показателем социально-психологической зрелости в данном подходе является социально-психологическая компетентность личности как способность эффективно взаимодействовать с окружающими людьми в системе межличностных отношений.
   В концепции Э. Гринбергер расхождение линий психологической и социальной зрелости приводит к «псевдозрелости» (Greenberger, Steinberg, 1986). Ее поведенческие проявления могут вызывать трудности в социальной адаптации детей-мигрантов (Грасс, Петрищев, 2017; Papazova, Antonova, 2013) или выражаться в девиантном поведении подростков (Galambos, Tilton-Weaver, 2000). По мнению исследователей, согласованность линий в психосоциальной зрелости способствует успешному переходу молодежи во взрослую жизнь. Данный период Дж. Дж. Арнетт определяет как «наступающая зрелость» и относит к конкретному возрастному периоду – от 18 до 25 лет (Arnett, 2000).
   Несмотря на различия в методологических взглядах на проблемы определения социально-психологической зрелости, трактовок линий развития личности и субъекта и т. п., отметим некоторые общие тенденции. Во-первых, говоря о социально-психологической зрелости, исследователи чаще все же обходят стороной вопросы социально-психологической зрелости группы, исследуя данный феномен только по отношению к личности или давая ему общую характеристику. Данный факт косвенно указывает на то, что наша задача описания экономико-психолоогической зрелости группы, отношений и т. п. должна решаться отдельно. Примером тому служит самостоятельное направление работ, выполненных А. С. Чернышевым и его учениками, изучавших социально-психологическую зрелость группового субъекта (Экспериментальное исследование…, 2004). Во-вторых, анализируя представления разных авторов, следует отметить общность в понимании ими ряда признаков психосоциальной и социально-психологической зрелости, которые могут быть впоследствии рассмотрены в контексте связей личности как субъекта экономических отношений. Речь идет о самостоятельности (независимости) зрелой личности в отношениях с другими, ее способности самостоятельно (не под влиянием других) принимать решения в разных ситуациях межличностного взаимодействия, о толерантности к действиям и поступкам других людей, об ответственности за свои поступки и их последствия, об активной социальной позиции, направленной на саморазвитие и преобразование социальной действительности.
   В модели социально-психологической зрелости А. Л. Журавлева данные признаки рассматриваются как общие признаки зрелости: относительная автономность (самодостаточность) и независимость, социальная ответственность, способность к самостоятельному принятию решений, активная социальная позиция и овладение социальными ролями, в целом социальной средой, при условии их позитивной направленности по отношению к другим людям, социальным группам и обществу в целом (Журавлев, 2007). Специфические признаки социально-психологической зрелости определяются автором как различные процессы и состояния соотнесения субъектом себя с другими людьми, ближайшим социальным окружением, малыми и большими группами. По его мнению, основными показателями социально-психологической зрелости, в зависимости от изучаемых процессов – социализации, становления идентичности, сознания и самосознания и т. п., являются уровень (или степень) социализированности, уровень достигнутой идентичности, сформированности Я-концепции, системы отношений, сознания и самосознания личности.
   В разрабатываемом подходе мы будем опираться на вышеизложенные представления о признаках и показателях социально-психологической зрелости.
   Дискуссия о рациональности поведения «экономического человека», нравственной регуляции поведения и отношений в бизнесе и т. п., развернувшаяся в отечественной психологии в 1990-е годы и в последующий период «рефлексии экономических перемен», не затрагивала вопросов нравственной зрелости личности как субъекта экономического поведения. Однако мы можем с уверенностью сказать, что в исследованиях ценностной детерминации категории отношения к соблюдению нравственных норм представителями профессиональных групп (предпринимателей, менеджеров), к деловым партнерам, к явлениям экономической жизни (рекламе, собственности, бедности и богатству) (Т. С. Вавакина, А. Е. Воробьева, А. Л. Журавлев, Н. А. Журавлева, А. Б. Купрейченко, В. П. Позняков, В. А. Хащенко, Е. Б. Филинкова и др.) проблема нравственной зрелости личности пусть неявно, но присутствует.
   В целом тема взаимообусловленности нравственной и социальной зрелости была особенно актуальной в исследованиях «советского периода» (Л. И. Анцыферовой, Б. С. Братуся, Л. П. Буевой, С. Н. Иконниковой, И. С. Кона, А. В. Мудрика и др.). Однако и в современных отечественных концепциях социальной, социально-психологической, личностной и других видов зрелости (см. работы А. О. Кошелевой, А. С. Вершкова, И. В. Родных, А. А. Реана, В. И. Слободчикова и Е. С. Исаева, Г. С. Сухобской и др.) сформированность нравственных качеств личности, определяющих ее отношение к миру, другим, самому себе, рассматривается как один из ключевых показателей ее зрелости в целом. В частности, в некоторых подходах таким нравственным качеством социально зрелой личности является ответственность, которая связана с ее автономностью, свободой принятия решений относительно самого себя (Реан, 2013). В целом большинство исследователей сходятся во мнении, что зрелая личность – это та, для которой моральные и нравственные принципы становятся мотивами ее социального поведения (Субъект и социальная компетентность…, 1995).
   В то же время рассогласование признаков социальной и нравственной зрелости личности рассматривается как условие ее социальной незрелости, предпосылка деструктивного поведения (Сухобская, 2002; Papazova, Antonova, 2017). Так, психологи, приводя пример незрелого подростка, часто отмечают, что он усвоил нравственные нормы социального поведения и даже применяет их к оценке поведения других, но допускает нарушение этих норм в своем поведении, если ему это «выгодно».
   По нашему мнению, зрелая в экономико-психологическом плане личность обладает способностью находить компромисс между своими материальными, финансовыми, социальными потребностями и возможностями их удовлетворения, не нарушая нравственные нормы, т. е. для зрелой личности недостаточно достигнуть уровня «автономной морали» (по Л. Колбергу) – важно, стремясь к достижению более высокого социального или экономического статуса, осознанно отвергать те способы их достижения, которые противоречат ее моральным и нравственным принципам, системе ценностей.

6.3. Зрелость экономического агента и экономическая зрелость личности: соотношение понятий

   Предваряя последующий анализ признаков экономической зрелости, заметим, что попытки рассмотреть показатели личностной зрелости как фактор экономического сознания уже предпринимались отечественными социальными психологами (Корокошко, 2011; Семенов, 2004). Так, М. Ю. Семенов, выделив из общей выборки (возраст от 40 до 60 лет) группу личностно зрелых людей (n=60) (в основе дифференциации – две базовые шкалы САТ (Самоактуализационого теста) и экспертные оценки), определил остальных респондентов (n=122) как «обычных» людей, «личностно незрелых» (Семенов, 2004). Такой подход к дифференциации зрелости и незрелости носит дискуссионный характер. В частности, полученные автором данные не объясняют те ситуации реальной жизни, когда человек, зрелый в личностном плане, не проявляет признаков экономической зрелости, демонстрируя разные виды зависимости: финансовую, материальную, экономическую (склонность к долговым отношениям, компульсивные траты, престижное потребление, материализм и т. п.). Однако сам факт обращения автора к проблеме изучения зрелости личности как фактора (предпосылки, условия и т. п.) экономического сознания является важным с точки зрения накопления фактологического материала в области детерминации ЭС личности и группы.
   Пожалуй, наиболее близко к данной проблеме подошли исследователи Л. Н. Тарасова и И. О. Корокошко, обнаружившие различия в феноменах экономического сознания и самосознания в зависимости от субъект-объектной направленности личности (Корокошко, 2011). Принимая во внимание, что зрелая личность является носителем признаков субъектности, полученные в данной работе результаты в полной мере могут быть интерпретированы в контексте личностной зрелости как фактора экономического сознания и самосознания. В частности, в работе обнаружено, что респондентов с «субъектной» жизненной позицией отличает от респондентов с «объектной» позицией более высокая оценка субъективного экономического статуса, удовлетворенности им, а также собственных возможностей в повышении материальных доходов и достижении экономических целей. Данная категория респондентов характеризуется оптимистичными ожиданиями изменений в материальном уровне жизни своей семьи, демонстрируя и более высокий уровень (степень) психологической готовности к экономической деятельности. Выделенные коллегами особенности экономического сознания и самосознания, конативные феномены в группах с субъектной позицией могут быть рассмотрены и как показатели экономико-психологический зрелости личности.
   Вышеизложенное вполне согласуется и с представлениями зарубежных коллег о зрелости «экономического агента». Впервые этой проблемой заинтересовались маркетологи, выделившие последовательно сменяющиеся циклы экономической жизни семьи (Breuer et al., 2014; Consumer Behavior, 1955; Loomis, 1936; Lansing, Kish, 1957; Murphy, Staples, 1979; Wagner, Hanna, 1983; Wells, Gubar, 1966). В рамках этого подхода смена циклов (периодов, стадий) объяснялась изменениями в жизни экономических агентов (уход из семьи взрослых детей, создание собственной семьи, начало и завершение трудовой деятельности, временная потеря работы, получение более высокооплачиваемого места работы и т. п.), а период зрелости рассматривался как один из циклов экономической жизни домохозяйства.
   В предыдущей главе уже упоминалось, что, опираясь на данный подход, экономические психологи сформулировали концепции финансовой и потребительской социализации, которая длится в течение всей жизни (Шапиро, 2018; Gudmunson, Danes, 2011; Moschis, 1987; Sherraden, 2013; Stacey, 1987), непрерывности повседневной экономической жизни человека (Otto, Serido, 2018; Webley et al., 2001). Выделив стадию зрелости «экономического агента» как «период консолидации экономического поведения» (Webly et al., 2001, p. 99), П. Уэбли и его коллеги определили последний как период экономической жизни, когда уже выработаны стратегии экономического поведения, навыки принятия экономических решений, определены векторы экономической активности и т. п.
   Можно сказать, что развитие экономического агента (индивидуального) на стадии зрелости его экономической жизни определялось британскими коллегами как высшая ступень в развитии его экономического сознания, самосознания, реализуемого через зрелые формы экономического поведения. Косвенно данный подход указывает на акмеологический контекст трактовки зрелости в развитии человека как субъекта экономических отношений. Однако в рамках этого подхода исследователи близко подошли к понятию «экономическая зрелость» личности и группы, которое позже было сформулировано отечественными психологами.
   Рассуждая о зрелом экономическом агенте, сторонники ранее упоминаемой концепции акцентировали внимание на осознанном, рациональном и оптимальном, с точки зрения поставленных задач (планирование бюджета, поддержание актуального уровня дохода и т. п.), экономическом поведении агента. В качестве критерия зрелости П. Уэбли и его коллеги указывали готовность экономического агента к самостоятельному ведению домашнего хозяйства или его реальное экономическое поведение с целью материального и финансового обеспечения себя и своей семьи. Отмечалось, что зрелый экономический агент имеет устойчивый доход; для него характерны потребительский оптимизм (позитивные потребительские ожидания), навыки и умение прогнозировать свое будущее экономическое благосостояние, планировать бюджет, принимать оптимальные решения в разных ситуациях сберегательного, инвестиционного, финансового, потребительского поведения. В качестве показателей зрелости экономического агента, проявляющейся в разных ситуациях его повседневной экономической жизни, исследователи выделяли как объективные (устойчивый доход), так и субъективные признаки (сформированные знания, умения, навыки, качества, необходимые для решения задач экономической жизни семьи). Конечно, в данном контексте речь идет не об экономической зрелости личности, а о компетенциях экономического агента в период его зрелости как условиях успешной реализации поставленных перед ним задач по финансовому и материальному обеспечению себя и своих близких, поддержанию уровня и качества жизни и т. п.
   Тем не менее для нашей работы некоторые из данных воззрений представляют интерес с позиции поиска специфики разрабатываемого конструкта. Это представления о непрерывности экономической жизни человека от рождения до смерти, о субъективных и объективных признаках зрелости экономического агента, о показателях перехода от одного периода экономической жизни к другому, о его успешности при условии решения поставленных экономических задач в предыдущий период жизни и т. п.
   В русле данного подхода социолог М. Г. Шапиро рассмотрел последовательно меняющиеся стадии потребительской социализации, начиная с детства и заканчивая уходом на пенсию (Шапиро, 2018). Согласно результатам его исследования, каждая стадия экономической жизни потребителя связана с решением конкретных задач, и успешность их решения напрямую зависит от сформированности компетенций, необходимых для выполнения роли потребителя. Так, отмечается, что понимание структуры товаров, феноменов «деньги» и «цена» начинается с детства; с началом трудовой деятельности у человека окончательно формируются навыки разных видов экономического поведения, происходит понимание ценовой политики, принципов поддержания бюджета. На этапе увеличения зарплаты переход в другую доходно-потребительскую группу обусловливает пересмотр структуры трат и покупок. Образование семьи и рождение детей приводит к изменению структуры и стратегий экономического поведения экономических субъектов, начало трудовой деятельности и экономическая сепарация взрослых детей от родителей – к изменению структуры потребления семьи. Этап завершения экономическим субъектом трудовой деятельности ставит перед ним задачу адаптации к новому образу жизни, новому бюджету и, как следствие, приводит к изменению экономического (в том числе потребительского) поведения.
   В рамках вышеприведенных исследований основным двигателем развития экономического агента считались новые задачи по обеспечению своей семьи, сохранению или увеличению уровня дохода, его поддержанию и т. п., которые появляются на каждом следующем этапе его экономической жизни. Авторы прямо не высказывали своей позиции относительно проявления экономическим агентом признаков субъектности как психологического критерия его зрелости. Тем не менее, в их отдельных суждениях, выводах, завершающих описание каждого периода экономической жизни человека, прослеживается мысль об активности экономического агента, его экономической независимости, способности анализировать свои ошибки и делать из этого выводы при планировании своего экономического поведения.
   Психологическое понимание экономической (социально-экономической) зрелости личности и группы впервые было представлено в работе А. Л. Журавлева (Журавлев, 2007). Феномен экономической зрелости был рассмотрен как процессуальная характеристика – способность к материальному, экономическому, финансовому обеспечению себя, своей семьи, которая реализуется посредством трудовой деятельности человека (группы), одним из мотивов которой выступает материальное и финансовое самообеспечение и обеспечение других. Намечая основные линии разработки феномена, автор различает экономическую зрелость личности и экономическую зрелость группы. Последняя, по его мнению, может быть рассмотрена на примере семьи, трудового коллектива, организации и т. п. при условии выделения признаков группового субъекта в условиях решения группой задач экономического порядка.
   Следует отметить, что в экономике и менеджменте давно и успешно используются понятия «экономическая зрелость организации», «экономическая зрелость государства» и т. п. Однако специфика их дефиниций связана с узкодисциплинарным подходом и соответствующими критериями анализа (Коваль, 2019; Chaloupek, 1994), что не позволяет использовать разработанные критерии, к примеру, в социально-психологическом анализе экономической зрелости группы.
   Поскольку ранее психологический феномен «экономическая зрелость» в полной мере не изучался ни в отечественной, ни в зарубежной психологии, понятие и представления о его содержании, предложенные А. Л. Журавлевым, послужили основанием для разработки подхода к исследованию экономико-психологической зрелости.
   В данном случае логичным становится вопрос, почему вводится в тезаурус экономической психологии новое понятие, а не операционализируется ранее сформулированное – «экономическая зрелость». По нашему мнению, содержательно понятие «экономическая зрелость» шире, чем понятие «экономико-психологическая зрелость». Оно включает не только психологические, социально-психологические, но и собственно экономические, социологические признаки, а сам феномен экономической зрелости может выступать предметом комплексного изучения в разных областях общественных наук и их практических отраслях. Кроме того, в вышеприведенной трактовке экономическая зрелость ограничена периодом трудовой деятельности, т. е. экономическая (или социально-экономическая) зрелость как способность проявляется в свойствах личности, обеспечивающих ей успешное выполнение трудовой деятельности. В таком случае понятие «экономическая зрелость» в полной мере не может быть применено к описанию процессов ЭС детей и подростков, учащейся молодежи, поскольку в этот период закладываются базовые элементы экономического сознания и поведения личности, которые необходимы для понимания мира экономики, конструирования картины экономического мира, осознания себя как части этого мира; вырабатываются нормы, регулирующие взаимодействие личности с другими субъектами экономических отношений и т. п. В большинстве случаев ребенок – это экономически несамостоятельный человек. Преимущественно он рассматривается как пассивный участник экономических отношений (в первую очередь потребления), а не полноценный субъект этих отношений, тем более экономической деятельности (экономической активности, деловой активности – в зависимости от подхода). Однако известно много примеров, когда психологически незрелый ребенок проявляет признаки экономической зрелости, обеспечивая свою семью. Поэтому более уместно говорить о его экономико-психологической зрелости как предпосылке готовности в будущем выполнять функции, связанные с материальным и финансовым обеспечением себя и своей семьи, с поддержанием оптимального уровня дохода, экономического статуса, с совладанием с ситуациями, угрожающими снижению этого уровня, и т. п.
   Резюмируя вышеизложенное, подчеркнем, что зрелая в экономико-психологическом плане личность проявляет свои субъектные свойства в экономическом поведении, экономической деятельности, тем самым обеспечивая успешную реализацию своих личностных, социальных, экономических ресурсов, необходимых для решения возникающих перед ней задач экономической жизни. Поскольку эти задачи меняются в течение всей жизни человека, мы полагаем, что именно зрелая в экономико-психологическом плане личность будет не только лучше адаптироваться к постоянно изменяющимся условиям экономической жизни, но и успешнее решать задачи по финансовому, материальному, экономическому самообеспечению и обеспечению своей семьи в разных условиях экономической социализации.

6.4. Концепция экономико-психологической зрелости: понятие, содержание, признаки

   Сложность разработки феномена «экономико-психологическая зрелость» определяется, во-первых, фактом признания категории «зрелость» как многоаспектной, но неделимой на отдельные составляющие. С нашей точки зрения, этот феномен представляет собой частный аспект зрелости, характеризующийся как общими, универсальными признаками, так и частными, специфичными, отражающими суть связей личности (группы) и социально-экономической среды. Во-вторых, следует признать трудность выделения и описания признаков экономико-психологической зрелости личности на разных стадиях ее ЭС, в первую очередь в связи с функциональными различиями первичной, вторичной и переходной форм ЭС.
   Экономико-психологическая зрелость характеризует процессы взаимодействия и отношений личности и группы с другими людьми и другими социально-экономическими группами – участниками процессов производства, распределения, обмена и потребления, а также с социально-экономической средой в целом. Следуя представлениям А. Л. Журавлева о видовом и типологическом разнообразии социально-психологической зрелости (Журавлев, 2007), отметим, что экономико-психологическая зрелость личности и экономико-психологическая зрелость группы имеют общие и специфические признаки: в отличие от первой, задача выделения признаков второй более сложная, в первую очередь в связи с парадигмальными различиями в подходах социальной психологии к исследованию группы, со спецификой методологических подходов в исследовании больших групп. Изучение экономико-психологическая зрелости больших и малых групп, а именно семьи, группы сотрудников организации или фирмы, представителей социально-экономических (бедных, богатых, малоимущих и т. п.), социальных (безработных и работающих; работающих и учащихся и т. п.), профессиональных (предприниматели, менеджеры, фрилансеры и т. п.), социально-психологических (экономические оптимисты и пессимисты и т. п.) групп, внутри– и межгрупповое взаимодействие которых связано с решением экономических задач, представляется новым, перспективным и масштабным направлением работы. Можно предположить, что сложность определения «экономико-психологическая зрелости группы», поиска ее признаков и показателей будет связана с уже существующим тезаурусом «экономической зрелости» (организации, государства, фирмы) в других общественных науках, их прикладных отраслях. Данная работа воспринимается нами как самостоятельная задача, в связи с чем остановимся на разработке более общего понятия «экономико-психологическая зрелость» и его уточнении применительно к зрелости личности.
   Предваряя изложение авторских представлений, напомним, что в теоретических и прикладных экономических дисциплинах экономический агент (экономический субъект, участник экономической системы) в обобщенном виде трактуется как субъект экономических отношений, т. е. непосредственный активный участник процессов производства, распределения, обмена и потребления материальных и нематериальных благ. В его роли выступают домохозяйство (человек и его семья), фирма, государственные учреждения, иностранный сектор. Мы определяем субъект экономических отношений следующим образом: это личность или группа (групповой, коллективный субъект), обладающая свойствами субъектности, которые она проявляет в направлении саморазвития и преобразования социально-экономической реальности в условиях объективно складывающихся отношений между людьми при производстве, распределении, обмене, потреблении материальных и нематериальных благ. Зрелая в экономико-психологическом плане личность (группа) обнаруживает свои субъектные свойства в экономическом поведении, экономической деятельности, тем самым обеспечивая успешную реализацию своих личностных и социальных ресурсов, необходимых для решения задач экономической жизни.
   Экономико-психологическая зрелость личности проявляется через ее внутреннюю и внешнюю активность, связанную с поиском и реализацией оптимальных стратегий и способов решения различных задач: финансового и материального самообеспечения и обеспечения других; поддержания и/или повышения уровня (своего, своей семьи) экономического благосостояния; совладания с депривирующими ситуациями, изменяющими экономический статус (например, бедностью в связи с потерей работы) и т. п. Данный вид зрелости не сводится к высокому уровню экономического сознания и самосознания; ее ключевым критерием является способность личности ставить перед собой и решать вышеперечисленные задачи экономической жизни, регулируя свое экономическое поведение нравственными нормами, принимая на себя ответственность за результат и последствия принятого решения, за экономическое благополучие свое и своих близких.
   Важным критерием экономико-психологической зрелости является способность личности к саморазвитию в сфере ее экономической жизни. Специалисты, занимающиеся изучением влияния программ финансовой грамотности, отмечают, что знания в области управления своими финансами снижают склонность молодых людей к долговому поведению (Brown et al., 2016). При этом наличие сберегательных счетов в банках (как результат финансового обучения) у молодых людей, экономически зависимых от родителей, не обязательно будет являться предиктором их сберегательного поведения в более старшем возрасте, когда они станут финансово независимыми (Elliott et al., 2011). Можно лишь предположить, что более зрелая в экономико-психологическом плане личность, характеризующаяся ответственностью за благополучие своей семьи, экономической самостоятельностью, высоким уровнем финансовой самоэффективности и т. п., имеет больше шансов активизировать свои знания в области управления финансами.
   Итак, экономико-психологическая зрелость личности будет пониматься как ее способность и готовность к финансовому, материальному (экономическому) самообеспечению и обеспечению своей семьи, к решению задач по поддержанию (позитивному изменению) уровня материального благосостояния, совладанию с ситуациями финансовой депривации, (например, при потере работы) и т. п.: это комплексное, интегративное образование, включающее феномены зрелости в системе отношений с другими людьми, в области самообеспечения и обеспечения своей семьи, а также личностной зрелости (см. таблицу 1). Показателем экономико-психологической зрелости личности является ее готовность к выполнению вышеперечисленных задач экономической жизни, а ее детерминантами выступают социально-психологические и личностные характеристики, сформированные к актуальному этапу развития: локус контроля, система ценностных ориентаций, финансовая личностная тревожность.
   Зрелая в экономико-психологическом плане личность отличается готовностью к обретению или поддержанию финансовой и материальной самостоятельности, независимости в разных ситуациях экономической жизни (экономическая автономность); адекватным уровнем экономических притязаний и соблюдением нравственных норм в достижении более высокого экономического статуса (экономическая мобильность); высоким уровнем интернальной ответственности за свое экономическое благосостояние. Для нее характерно проявление умеренной толерантности к представителям других (прежде всего контрастных) экономических групп при условии идентификации себя как представителя конкретной экономической группы.

   Таблица 1
   Компоненты экономико-психологической зрелости личности и ее эмпирические показатели

   В данной работе проблема выявления признаков экономико-психологической зрелости в отношениях с другими решается посредством измерения достигнутого ею уровня экономической толерантности личности, модальности ее отношения к другим, сформированности показателей экономической идентичности.
   Анализ существующих взглядов на толерантность личности как социально-психологический феномен (Г. Л. Бардиер, С. Л. Братченко, Е. Ю. Клепцова, Г. С. Кожухарь и др.) показал, что толерантность в целом может быть рассмотрена как способность человека понимать и принимать (но не обязательно разделять) взгляды, идеи, ценности, нормы, образ жизни других людей, отличающихся по данным позициям от него самого, в ситуациях межличностного (межгруппового) взаимодействия, когда рассогласование между «своим» и «чужим» является значимым для субъекта толерантности, подчас угрожающим его социальной идентичности. Данная способность проявляется в отношении к другим людям, в том числе к представителям других экономических групп (высокообеспеченным, богатым людям, малообеспеченным, бедным), т. е. как «экономическая толерантность к другим». В ее основе лежат механизмы социальной категоризации людей, принципиально отличающихся по уровню дохода, сопоставления себя с ними, идентификации с той или иной экономической группой. Выраженные проявления экономической толерантности связаны с позитивным отношением к другим людям (представителям экономических групп) и с показателями экономической идентичности.
   Зрелость в области материального, финансового самообеспечения и обеспечения своих близких основывается на показателях готовности личности к обретению (подростками, студентами, безработными и т. п.) или поддержанию ранее достигнутой (работающими взрослыми) экономической (финансовой, материальной) самостоятельности («социально-экономическая автономность»). В качестве эмпирических показателей выступают установки на экономическую сепарацию от родителей, других родственников; показатели экономической компетентности – навыки долгосрочного планирования бюджета; предпочитаемые стратегии поддержания финансовой стабильности. Уровень экономической самостоятельности связан с экономическими притязаниями личности. По нашему мнению, феномены экономической самостоятельности (автономности) и социально-экономической зависимости не могут быть рассмотрены как два полюса одной шкалы. Следовательно, низкий уровень (степень) выраженности признаков экономической самостоятельности не указывает на высокий уровень выраженности признаков «социально-экономической зависимости».
   Показателем личностной зрелости в модели экономико-психологической зрелости является интернальная направленность ответственности личности за финансовое и материальное благосостояние свое и своих близких, ее готовность к соблюдению нравственных норм в достижении поставленной цели. Иными словами, личность как субъект экономических отношений, экономической деятельности осознает и принимает на себя ответственность не только за актуальный уровень материального благосостояния, но и за последствия своих действий в будущем, направленные на повышение или поддержание этого уровня. Здесь важным показателем ответственности личности является ее способность реализовать поставленные цели по достижению более высокого экономического статуса, не нарушая при этом нравственных норм.
   Кратко изложим свои представления о развитии экономико-психологической зрелости личности как субъекта экономических отношений в разных формах ЭС.
   Опираясь на ранее выполненные анализы исследований, представленных в настоящей работе, можно утверждать, что первые признаки экономико-психологической зрелости личности проявляются в условиях первичной ЭС. Так, например, в наших исследованиях было показано, что уже в дошкольном возрасте проявляются парциальные признаки зрелости в системе отношений с другими. Речь идет о способности 5–6-летних детей различать людей как носителей признаков бедности и богатства, проявлять эмпатию и сопереживание по отношению к бедным, идентифицировать себя как бедного или богатого и т. п. В наших исследованиях наблюдались отдельные случаи, когда шестилетние дети, по всей видимости, неудовлетворенные актуальным экономическим статусом своей семьи, демонстрировали установки на его изменение в будущем («когда вырасту, буду богатой»). Данный факт косвенно свидетельствует о первых этапах формирования экономических притязаний личности. Установки на сберегательное поведение, опыт обращения с карманными деньгами и т. п. также начинают формироваться уже в дошкольном возрасте.
   С младшего школьного возраста закладываются установки на экономическую самостоятельность (в работах зарубежных авторов – экономическую автономность) личности, а детские оценки экономического статуса семьи, ценностные ориентации начинают выполнять функцию «внутреннего фактора» их экономических представлений, экономического поведения. Признаки толерантности к представителям иных (не своей) экономических групп обнаруживались в работах, направленных на изучение явлений бедности и богатства в сознании детей разного возраста. В частности, основываясь на своей экономической идентичности, дети и подростки объясняли способы достижения богатства.
   Исследования, проведенные на младших и старших подростках, показывают, что к этому периоду жизни уже сформированы базовые элементы экономического сознания и самосознания. Молодые люди уверенно демонстрируют стратегии экономического поведения, направленные на обретение в перспективе финансовой самостоятельности. Они умеют планировать свой бюджет, могут откладывать «карманные деньги» на будущие большие покупки, отказываясь от менее важных покупок в настоящем, участвуют в обменных операциях, демонстрируют навыки сбережения, т. е. речь идет о признаках зрелости не только в области отношений с другими, но и в области финансовой самостоятельности.
   В старшем подростковом и раннем юношеском возрасте появляется первый опыт трудовых отношений, формируются позитивные ожидания своей финансовой успешности, установки на карьерный рост, проявляются признаки экономической самоэффективности (ее показатели – позитивные ожидания финансового успеха в будущем, уверенность в себе как потенциальном экономическом субъекте).
   Основываясь на результатах ранее выполненных многочисленных исследований ЭС учащейся и работающей молодежи, специалисты отмечают значимость как социально-экономических компетенций (знания, умения, навыки), так и когнитивных способностей, личностных качеств молодых людей для их успешного перехода к вторичной ЭС. Данные феномены могут быть рассмотрены как элементы экономико-психологической зрелости учащейся молодежи.
   В рамках формы переходной ЭС экономико-психологическая зрелость выступает как условие психологической готовности личности к самообеспечению, достижению экономической самостоятельности, автономности, определяющей успешное завершение перехода. Уровень готовности характеризуется выраженностью признаков экономико-психологической зрелости: установки на экономическую сепарацию от родителей, обретения финансовой и материальной самостоятельности; способности принимать ответственность за свое экономическое благосостояние, планировать рост уровня своего материального благосостояния, не нарушая нравственных норм, и т. п.
   В условиях вторичной ЭС происходит перестройка системы связей личности и социально-экономической среды, поскольку меняются задачи этого периода экономической жизни. Они связаны с сохранением/повышением актуального уровня своего материального благосостояния и экономического статуса, с адаптацией к изменяющимся социально-экономическим условиям жизни и т. п.
   В разных условиях (кризисных и стабильных) вторичной ЭС зрелая в экономико-психологическом плане личность направляет свои ресурсы на адаптацию к изменяющимся условиям экономической жизни. Это проявляется в поиске ею конструктивных способов совладания с ситуацией потери работы, в саморазвитии (повышении компетентности в области финансовой грамотности), в выборе разных форм активности, направленных на преодоление угрозы бедности, в конструировании позитивного образа будущего экономического благосостояния, в самоконтроле финансового поведения и т. п.
   Важными признаками экономико-психологической зрелости личности в разных условиях вторичной ЭС, обеспечивающими ей успешность разрешения проблем экономической жизни и указывающими на ее готовность к выполнению функции материального и финансового самообеспечения, к сохранению актуального уровня экономического благосостояния, выступают следующие: интернальная ответственность личности за материальное благосостояние свое и своей семьи, за восстановление экономической активности; потребность в финансовой независимости, самостоятельности как условии сохранения самоуважения и самооценки личности в сложных жизненных ситуациях, ее альтруистической направленности; высокий уровень экономических притязаний во взаимосвязи с ориентацией на ценность работы (для адаптации в кризисных для личности условиях); умеренный оптимизм в предсказаниях уровня будущего благосостояния своего и своей семьи; установки личности на среднее и долгосрочное планирование бюджета; выраженная толерантность к представителям групп с низким экономическим статусом; адекватные оценки отдельных показателей экономической идентичности.
   Таким образом, развитие личности как субъекта экономических отношений характеризуется в том числе созреванием ее способностей, необходимых для выполнения задач экономической жизни на разных стадиях ее экономической социализации.

Раздел III
Эмпирические исследования базовых форм экономической социализации и ее системной детерминации

Глава 7
Факторы и механизмы ранней экономической социализации

   Социализация детей в большом городе, по данным исследователей, характеризуется высокой зависимостью от взрослых и низким уровнем их автономности, предполагающей свободу передвижения в пространстве городской среды (Jans, 2004; Tonucci, 2020; и мн. др.). Тем не менее условия жизни в мегаполисе представляют маленьким детям широкий спектр возможностей получения опыта взаимодействия с экономическими явлениями и объектами, с представителями разных экономических групп. Они сталкиваются с нищими в переходах метро и вдоль городских дорог; с более состоятельными людьми – в дорогих кафе и ресторанах, на отдыхе с родителями; с представителями «среднего класса» – в поликлинике, в детском саду, в магазинах и т. п. Данный опыт играет важную роль в процессе конструирования ими экономических представлений о бедных и богатых людях.
   В разных условиях проживания детей в мегаполисе их опыт взаимодействия с бедными и богатыми людьми различается. К примеру, дети из микрорайонов «элитного жилья» чаще наблюдают жизнь более состоятельной прослойки людей, чем их сверстники, проживающие в старых спальных районах с девятиэтажными домами типовой застройки 1980-х годов и пятиэтажками «под снос». Именно в мегаполисе высокие заборы, отгораживающие «элитное жилье» с ухоженными газонами, цветниками и подземными паркингами, соседствуют с дворами «ветхого жилья», в которых отсутствуют места для игр, и девятиэтажками с детскими площадками, заставленными автомашинами жителей. Эти и многие другие характеристики предметно-пространственной среды мегаполиса создают особые условия и для ЭС детей.
   Казалось бы, очевидным является предположение о том, что существует связь между условиями проживания детей в мегаполисе и различиями в их представлениях о людях с разным экономическим статусом. Однако возникают вопросы, насколько эта связь обусловлена влиянием социально-экономического, образовательного статуса родителей, их установок экономического воспитания и т. п. и в какой степени можно говорить о «внутренней» детерминации экономического сознания личности в условиях первичной ЭС. Данные вопросы послужили основанием для постановки проблемы исследования, связанной с выявлением системы «внешних» и «внутренних» факторов экономического сознания детей дошкольного возраста, проживающих в разных условиях мегаполиса.
   Большинство работ, раскрывающих особенности понимания детьми экономической стратификации общества (бедные и богатые), социально-экономического неравенства и справедливости, явлений бедности и богатства включают анализ различий в представлениях детей, обусловленных их индивидуально-психологическими (возраст, пол) характеристиками, социально-экономическим статусом их семьи, содержанием экономического воспитания, ожиданиями родителей и т. п. (Dickinson, 1990; Glachan, Ney, 2007; Hakovirta, Kallio, 2016; Kim, Gewirtz, 2019; Stacey, Singer, 1985; Woods, 2005; и др.). При этом СЭС ребенка выявляется с помощью опроса родителей, экспертных оценок других людей, занятых с детьми (воспитатели, педагоги, няни). В работе А. С. Бомби и Э. Каннони, изучавших представления детей о бедных и богатых, проживающих в разных районах города, социально-экономический статус семьи соотносился с конкретным районом проживания – элитным, предназначенным для среднего класса или для малоимущих слоев населения (Bombi, Cannoni, 2008). Подход итальянских коллег, а также их методические приемы (рисуночный тест, экспертные оценки) мы использовали для организации плана и программы исследования. В настоящей работе социально-экономический статус семьи определялся нами по двум позициям: экспертным оценкам педагогов, работающих с семьями дошкольников, и жилищным условиям, району проживания детей в городе.
   Как показал анализ исследований экономических представлений детей, выполненный в предыдущих главах книги, в качестве внутренних факторов, влияющих на эти представления, авторы рассматривают феномены экономического самосознания, прежде всего самооценки детей по шкале «бедный – богатый» (структурный элемент экономического Я), их представления об экономическом статусе своей семьи, а также индивидуально-психологические характеристики: пол, возраст, и т. п. В связи с этим в своей программе исследования образов бедности и богатства в обыденном сознании детей данные характеристики включены в систему факторов наряду с характеристиками семьи и родителей.
   Вторая задача, поставленная в данной работе, была связана с выявлением признаков экономико-психологической зрелости детей – проявлений ими автономности в процессе конструирования экономических представлений, толерантности в оценках бедного и богатого, их экономической идентичности.

7.1. Программа эмпирического исследования ранней экономической социализации [19 - Автор выражает благодарность своим дипломникам и коллегам Ю. И. Туркиной и О. С. Ефименко, принимавшим участие в данном исследовании.]

   Все вышеизложенное послужило основанием для проведения эмпирического исследования, целью которого стало выявление различия в представлениях детей о бедном и богатом человеке в зависимости от условий их проживания в мегаполисе. Предположили, что образы бедного и богатого человека в представлениях детей отличаются по периферическим характеристикам (внешний вид, имущественные и финансовые возможности и т. п.) и зависят от условий проживания семьи в том или ином районе мегаполиса, а также от социально-демографических и социально-психологических характеристик родителей и самих исследованных дошкольников. В качестве объекта исследования выступили экономические представления о бедном и богатом человеке у детей дошкольного возраста. Предметом исследования стали различия в содержании этих представлений у детей, проживающих в разных условиях мегаполиса, а также факторы, их обусловливающие.
   В исследовании принимали участие 96 детей в возрасте от 5,5 до 6,5 лет, проживающие в Западном, Юго-Западном, Восточном и Северо-Восточном административных округах города Москвы. Поскольку одной из характеристик мегаполиса является точечная застройка старых и новых районов города, в результате которой рядом с элитным жильем могут соседствовать и дома «под снос», то в каждом из округов выделяли районы с тремя типами условий проживания семьи: «ветхое жилье», «элитное жилье», «стандартный жилой фонд». В дальнейшем все дети были разделены на группы по этим условиям проживания. В целом выборка была примерно уравнена по полу (54 % девочек и 46 % мальчиков) и по условиям проживания – по 32 человека в каждой из трех групп. В каждую из них были отнесены дети, проживающие в четырех административных округах Москвы, в районах «Сокольники», «Перово», «Гагаринский», «Черемушки», «Тропарево-Никулино», «Отрадное», которые входят в состав вышеуказанных округов. Экспертами выступили родители этих дошкольников (96 человек), а также их воспитатели (5 человек).
   В качестве основного метода исследования был выбран «проективный рисуночный тест», который, по мнению итальянских исследователей, успешно применявших его в своей работе, позволяет наиболее точно подчеркнуть особенности представлений детей о богатстве и бедности из различных социальных сред (Bombi, Cannoni, 2008; и др.). Детям предлагали нарисовать бедного и богатого человека. Выбор материалов и цветовой гаммы (рисовать на одном листе или на нескольких и т. п.) исследователем не ограничивался. При анализе рисунков выборочно использовали критерии оценки тестов «Нарисуй человека» Гудинаф-Харриса (см.: Рогов, 1999, с. 99–110) и Д. Дилео (Дилео, 2001), а также критерии анализа рисунков А. С. Бомби и ее коллег (Bombi et al., 2007), метод экспертных оценок. На их основе была построена матрица контент-анализа рисуночного теста. В качестве единиц анализа выступили детали рисунков, указывающие на понимание детьми социальной дистанции между бедными и богатыми, взаимодействия между ними (категория А «Социальные миры бедного и богатого»); референтности (значимости) бедных и богатых, принятия/отвержения их, понимания различий в их социальном статусе и т. п. (категория Б «Богатый и бедный как объекты социального познания»). Результаты интервью с детьми по их рисункам также обрабатывали с помощью контент-анализа (матрицу контент-анализа см. в кн.: Социально-психологические исследования города, 2016, с. 227–228). Его основные категории включали вопросы: признаки бедности и богатства, способы достижения экономического статуса и т. п. Полученные данные обрабатывались с помощью частотного анализа.
   Уровень материального благосостояния семьи определяли по экспертным оценкам (пятибалльная шкала) и по данным об условиях жизни семьи в мегаполисе. Анкетирование родителей позволило выявить уровень их образовательного статуса, сферу деятельности матери и отца, размер и состав семьи, а также время проживания семьи в мегаполисе. Для выявления самооценки детей по экономическому признаку применяли модифицированный вариант методики «Лесенка» (Щур, 1982). Все данные заносились в матрицу, которая обрабатывалась с помощью программы SPSS. 22.00. Выбор статистических методов соответствовал поставленным эмпирическим задачам.
   Сбор данных осуществлялся индивидуально с каждым ребенком в режиме «лицом к лицу» в течение нескольких встреч (время каждой встречи регулировалось возрастными требованиями к продолжительности занятия и не превышало 20 минут). На участие каждого ребенка в исследовании было получено согласие его родителей.
   К первой группе (условное название «элитное жилье») были отнесены дети, проживающие в улучшенных условиях по сравнению со своими сверстниками: многоэтажные монолитные дома, построенные по индивидуальному проекту, а также несколько шестиэтажных и девятиэтажных кирпичных домов, построенных в довоенное время, так называемые «сталинки». Следует отметить, что улучшенные условия включают и особенности предметно-пространственной среды районов проживания: газоны, цветники, деревья. Современные здания отгорожены от других заборами. Детские площадки оснащены хорошим оборудованием и т. п. Подъезды таких домов отличаются чистотой; наличием круглосуточной охраны, высоким качеством ремонта и т. п. В данную группу вошли 32 ребенка, проживающие в районах Юго-Западного (районы: «Гагаринский», «Тропарево-Никулино», «Черемушки»), Восточного (районы «Сокольники» и «Перово»), а также Северо-Восточного (район «Отрадное») административных округов города Москвы. Почти все мамы (95 %) данных дошкольников отметили, что имеют высшее образование, пап с высшим образованием было чуть меньше – 70 %. Однако большая часть отцов в этой группе была занята коммерческой деятельностью, состояла на госслужбе или работала в офисах крупных компаний и т. п. Половина мам – домохозяйки, среди работающих мам 32 % заняты в коммерческой сфере. По экспертным оценкам, 53 % семей в этой группе имели высокий уровень материального благосостояния, 25 % – выше среднего, 15 % – средний уровень дохода. По критерию «продолжительность проживания в мегаполисе» оценки распределились следующим образом: 59 % семей – «коренные москвичи»; 7 % – «москвичи первого поколения», остальные семьи относятся к категории «региональных мигрантов», «северян» (сотрудники нефте– и газодобывающих компаний) и т. п. (34 %). Следует отметить, что дети данной группы в основном проживали в полных семьях, в которых один (50 %) или два (14.3 %) ребенка.
   Вторая группа (условное название «стандартный жилой фонд») включала детей, семьи которых проживают в исторически сложившихся спальных районах (стандартный жилой фонд) Восточного (район «Перово»), Северо-Восточного («Отрадное») и Юго-Западного («Тропарево-Никулино», «Гагаринский») административных округов города Москвы. Большая часть домов, в которых проживают респонденты, представляют собой девятиэтажные одно– и многоподъездные здания (типичная архитектура «советского периода» 1970–1980-х годов); дворовые территории оснащены оборудованием для игр (как новые, так и старые карусели, песочницы, горки). Некоторые из детей отмечали, что в подъездах их домов чисто («ремонтируют все время»), но большая их часть указывала на исписанные граффити лифты и грязные подъезды. Данная категория детей гуляет во дворе с одним из родителей или старшими братьями и сестрами. Часть домов соседствует с элитным жильем (район «Тропарево-Никулино», «Гагаринский»). Выборка включала 32 ребенка, поровну мальчиков и девочек. Большая часть родителей данных детей имела высшее образование. Число пап, работающих в бюджетной и коммерческой сферах, примерно одинаково, мамы больше заняты в бюджетной сфере. Важно отметить, что уровень материального благосостояния в данных семьях в основном средний (53 %), выше среднего только у 28 % семей. Больше половины семей – это «коренные москвичи», меньшая часть из них относилась к категории «москвичи первого поколения» и небольшой процент – семьи «региональных мигрантов». 19 % дошкольников проживали в полных семьях из трех человек (мама, папа и ребенок), 25 % – в расширенных семьях (три поколения живут в одной квартире), остальные – с родителями и сиблингами (брат или сестра).
   Третья группа респондентов (условное название «ветхий жилой фонд») включала 32 ребенка в возрасте от 5.5 до 6.5 лет (поровну мальчиков и девочек), семьи которых проживали в ветхом жилом фонде, в домах, запланированных под снос. Это в основном панельные и кирпичные пятиэтажки (дома серий 1–511 и 1–447), которые находились в Восточном (район «Перово»), Северо-Восточном («Отрадное») и Юго-Западном («Тропарево-Никулино») административных округах города Москвы. Статус жилья указывает на качество предметно-пространственной среды зон проживания этих детей. В некоторых районах такие дома потерялись среди многоэтажек элитного жилья, дворы ограничены стоянками машин и строительными площадками. Подъезды давно не ремонтировались, лифтовые кабины и стены зданий исписаны. Среди родителей данных дошкольников высшее образование имели преимущественно мамы (70 % мам и 48 % пап); 43 % отцов получили среднее специальное образование. Половина отцов занята в коммерческой, другая – в бюджетной сфере деятельности. Среди мам 40 % составляют домохозяйки, остальные работают в коммерции (43,7 %) и бюджетной сфере (15,7 %). Данные семьи не имели оценок как высокого, так и низкого уровня материального благосостояния (62,5 % – средний, 25 % – выше среднего, 12,5 % – ниже среднего уровня). Половина детей из семей «коренных москвичей» (56 %); 12,5 % респондентов из семей «трудовых мигрантов из стран ближнего зарубежья», остальные воспитывались в семьях «региональных мигрантов». Особенность данной группы респондентов заключается в том, что большинство из них воспитывается в полных семьях, где есть двое и более детей. Многодетные семьи представлены 16 % выборки. В 22 % семей проживает три поколения (включая бабушек и дедушек) родственников.
   Ниже описаны различия в представлениях о бедности и богатстве в трех группах детей, проживающих в разных условиях мегаполиса.

7.2. Образы бедности и богатства в обыденном сознании детей, проживающих в разных условиях мегаполиса

   Изображения бедного и богатого человека детьми из группы «элитное жилье» различались по следующим признакам: цветовая гамма; атрибуты богатства и бедности, позволяющие идентифицировать персонажей; эмоциональное состояние бедного и богатого. Богатый на рисунках всегда ярко одет, рядом с ним – деньги, мешки с золотом. Суждения детей дополняли образ: «сорит деньгами; купается в золоте; мешки с золотом; сундуки с драгоценностями; дворцы; замки; богатые дома; дорогие автомобили; богатая одежда» (32 единицы анализа (ед. а.)). Изображение богатого включало весь цветовой спектр, а контур рисунка обязательно обводился простым карандашом. Рисуя бедного, дети чаще использовали монохромную гамму, комментируя свои рисунки: «ничего нет; мало денег; бедная одежда; бедный дом; нет денег; нет банковской карты; неопрятная внешность» (24 ед. а.). Оба персонажа на рисунках большинства из них находились в одном социальном пространстве (75 %), однако сюжетного объединения, указывающего на их взаимодействие, в данной группе не было обнаружено. Только часть дошкольников из группы «элитное жилье» делила пространство листа полосой (25 %). При этом никто из них не рисовал на двух отдельных листах бумаги фигуры богатого и бедного человека (удаленная дистанция). По всей видимости, эти люди в сознании детей живут в одном мире, но не общаются между собой.
   Часть детей (43 %) точно осознавала, что статус богатого в обществе выше, чем у бедного. Они изображали на листе фигуру богатого большей по размеру (или выше по уровню), чем фигуру бедного. Другая часть респондентов уравнивала статусы этих людей, рисуя обе фигуры одного размера или высоты (57 %). Однако никто из них не изобразил бедного большим по размеру или выше богатого.
   Интересно, что в данной группе дошкольников идентификация половой принадлежности бедного и богатого человека встречалась чаще, чем в других группах. Так, 40 % детей воспринимали богатого как мужчину, 35 % из них рисовали женщину (причем и мальчики, и девочки), остальные (25 %) не идентифицировали богатого как человека определенного пола. Такая же картина складывалась при анализе рисунка бедного: 39 % дошкольников рисовали мужчину, 32 % – женщину.
   Различия в образах бедного и богатого в представлениях респондентов были связаны с восприятием их эмоционального состояния. Так, 79 % детей изображали богатого веселым, радостным, счастливым человеком. Аналогичные позитивные эмоции бедный человек испытывал на их рисунках только в 32 % случаях. И наоборот, 18 % дошкольников приписывали негативные эмоции богатому, а 60 % – бедному. Интересно, что в этой группе и бедный, и богатый пусть редко (по 3 % в каждой группе), но наделялись признаками агрессии (на рисунках у персонажей прорисованы зубы, сжатые кулаки и т. п.).
   Высказывания детей в процессе интервью отражали психологические характеристики образа богатого человека, причем в большей степени позитивной модальности: «умеет зарабатывать; много работает; помогает другим людям; хорошо учился и учится; хранит деньги; делится деньгами; нашел клад; сделал изобретение» (15 ед. а.). Негативных характеристик у богатого в два раза меньше (7 ед. а.): «не дает деньги; отбирает деньги; не работает». Описывая же образ бедного человека, дети отмечали: «ничего не делает; не работает; просит деньги; ищет деньги; в мусоре копается; не учится» (14 ед. а.). Позитивные характеристики ограничивались тем, что он «работает» (3 ед. а.). Среди способов достижения статуса бедного дети отмечали: «таким родился» и «плохая работа» (фатализм). Таким образом, положительные качества личности богатого в сознании детей превалировали над его недостатками. Бедный же, наоборот, воспринимался ими в первую очередь как отрицательный персонаж.
   Таким образом, мы можем заключить, что дети 5–6-летнего возраста, проживающие в «элитных» условиях, демонстрировали понимание разных способов зарабатывания денег и, как следствие, достижения статуса богатого человека: кладоискательство, изобретательство, сбережение и др. Интересно, что эти же способы зарабатывания денег упоминал и В. Зомбарт (Зомбарт, 1994). Возможно, маленькие респонденты уже присвоили установки родителей относительно жизненной стратегии достижения высокого статуса: «хорошо учиться и много работать потом». В сознании этих дошкольников благотворительное поведение богатого – неотъемлемая часть его статуса. По всей видимости, данное представление есть результат влияния общественного дискурса, транслируемого родителями.
   Основные критерии дифференциации образов бедного/богатого человека в представлениях детей из группы «стандартный жилой фонд» так же, как и в предыдущей группе, были связаны с атрибутами их бедности и богатства. На рисунках детей образ богатого обязательно дополнялся золотыми монетами, денежными купюрами, мешками с золотом, сундуками с драгоценностями. Высказывания детей относительно признаков богатства по содержанию совпадали с ответами детей из группы «элитное жилье»: «у богатых много денег и золота; дворцы; замки; автомобили; хорошая одежда» и др. (26 ед. а.). Психологические характеристики богатого в представлениях этих детей так же, как и у их сверстников, проживающих в улучшенных условиях, в большей степени имели позитивную направленность: «много работает; умеет зарабатывать; делится деньгами; занимается спортом; хранит деньги; покупает золото; нашел/ищет клад» (15 ед. а.). Негативные характеристики богатого были не столь многочисленны: «не дает деньги; ему не дают деньги; отбирает деньги; не работает» (5 ед. а.). Изображение же бедного намного реже включало периферийные признаки бедности. Так, 44 % детей не рисовали их совсем. В остальных случаях респонденты указывали на небольшие дома (по сравнению с жильем богатого), мусорные баки и мусор (банки, бумажки и т. п.), копилки в руках («копит деньги на еду и т. п.»), заплатки на одежде. Данные контент-анализа детских суждений дополнили психологический портрет бедного: «у бедного ничего нет; нет еды; мало денег; бедная одежда; бедный дом» (20 ед. а.); «он не работает; деньги просит и еду на улицах и в метро; он ничего не делает; в мусоре копается; преступник» (14 ед. а.). Среди позитивных психологических характеристик бедного – «мало работает и мало зарабатывает; занимается творчеством» (3 ед. а.).
   Заметим, что психологические характеристики бедного в представлениях детей из группы «элитное жилье» имели в большей степени позитивную модальность, представления же в группе «стандартный жилой фонд» – негативную. Содержательно детские представления о бедных и способах достижения бедности во многом согласуются с общественным мнением (Бедность и неравенства…, 2013; Бондаренко, 2011; Горшков, Тихонова, 2004; Holman, 1978; и др.). Более половины детей из этой группы (63 %) рисовали костюм и бедному, и богатому, однако детализация костюма отличалась. Богатый на рисунке изображался в красивой яркой одежде, мужчины – со шляпой на голове, а женщины – с короной или красивым головным убором. Костюм бедного был украшен заплатками. Важно отметить, что, по сравнению с детьми из группы «элитное жилье», данные респонденты в качестве атрибуции богатства чаще рисовали движимое имущество (машины). По их мнению, сам факт наличия в семье машины указывал на высокий уровень ее материального благосостояния.
   Интересно, что половина этих дошкольников (50 %) уравнивала статус бедного и богатого, изображая фигуры одного размера. Только 38 % из них признавали, что статус богатого в обществе выше, а 12 % отмечали более высокий статус бедного. Напомним, что в группе респондентов, проживающих в улучшенных условиях, не обнаружено рисунков, на которых фигура бедного была бы выше (или большей по размеру).
   Дети из группы «стандартный жилой фонд» чаще, чем их сверстники из группы «элитное жилье», использовали только простой карандаш для изображения богатого и бедного (по 35 %), тем самым уравнивая их в эмоциональном плане. В целом можно сказать, что по цветовой гамме бедный и богатый персонажи на рисунках были приближены друг к другу.
   Вышеприведенный факт согласуется с тем, что 66 % дошкольников этой группы не разделяли жизненное пространство персонажей рисунка, демонстрируя тем самым достаточно близкую социальную дистанцию. Только небольшая часть респондентов из стандартного жилого фонда устанавливали дистанцию между бедным и богатым, проводя черту между ними на одном листе или изображая их на разных сторонах одного листа (13 %), на двух листах бумаги (21 %). Сюжет, указывающий на взаимодействие бедного и богатого, присутствовал на рисунках 38 % детей. В интервью дети отмечали: «богатый дружит с бедным; жалеет его; гуляет с ним; они вместе что-то делают; они соседи и т. п.» (17 ед. а.); наряду с этим: «богатый обманывает, не жалеет бедного» (4 ед. а.).
   Если же говорить об эмоциональном состоянии персонажей, то богатый в сознании дошкольников из этой группы – счастливый человек (84 %), а его негативные эмоции не имеют признаков агрессии. Бедному же в большинстве случаев приписывались негативные эмоциональные состояния (66 %), включая элементы агрессии (зубы, сжатые кулаки и т. п.) (3 %). Значительная часть дошкольников, проживающая в стандартном жилом фонде, не идентифицировала пол богатого (44 %). Другая часть детей отмечала, что богатый – это мужчина (34 %) или женщина (22 %). Итак, в сознании детей из группы «стандартный жилой фонд» эмоциональное состояние бедного и богатого соответствует их психологическим портретам.
   Атрибуты богатства на рисунках более половины детей из группы «ветхое жилье» (67 %) аналогичны двум предыдущим группам: деньги (монеты, купюры), мешки с золотом и т. п. Рассуждения дошкольников подтвердили значимость внешней атрибуции для идентификации богатого: «много денег и золота; драгоценности; есть замок или дворец; машина; есть стража; есть друзья; у них все есть» и т. п. (46 ед. а). Аналогичные периферийные признаки, но в меньшем количестве, присутствовали в высказываниях детей из двух других групп. В отличие от них респонденты, проживающие в домах «под снос», обязательно наполняли предметно-пространственную среду богатого человека элементами природного мира (цветы, деревья, солнце, облака). При этом на их рисунках очень редко встречалось изображение движимого и недвижимого имущества, хотя в высказываниях они обращали на это внимание. Данный факт может быть объяснен тем, что дети из данной группы в качестве признака экономического благосостояния богатого воспринимали и особые условия его проживания в мегаполисе. По этой причине не удивительно, что 88 % из них считали богатого счастливым и веселым человеком. Его психологический портрет включал следующие суждения: «много работает и много зарабатывает; любит путешествовать; он тратит много денег; дает деньги; делится деньгами; хранит деньги; нашел клад; занимается спортом» (24 ед. а.). Среди негативных характеристик респонденты отмечали: «тратит; грабит/отбирает деньги; не дает деньги другим» (12 ед. а.). Таким образом, дети, проживающие в худших по сравнению со сверстниками условиях, приписывали богатому разные виды экономического поведения (инвестиционное, потребительское, сберегательное, благотворительное), однако среди способов получения денег (кладоискательство, много работать) отмечали и криминальный вариант – грабеж.
   Только 37 % данных респондентов считали, что статус богатого в обществе выше, чем статус бедного, а 44 % детей уравнивали на листе фигуры и того, и другого по размеру или высоте, остальные 19 % рисовали бедного большим по размеру, чем богатого. Так же, как и в предыдущей группе, 40 % респондентов не указывали пол богатого, 37 % из них рисовали мужчину и 22 % детей – женщину.
   Бедный человек на рисунках детей из группы «ветхое жилье» отличался от богатого не только монохромной гаммой изображения (темные однотонные цвета, рисунки часто выполнены только простым карандашом), но и детализацией образа. Так, почти половина респондентов (44 %) не изображала какие-либо внешние атрибуты бедности, указывающие на статус человека. Только 28 % из них включали в образ персонажа внешние признаки бедности (чаще – соответствующий костюм). Данный факт объясняется тем, что для этой категории детей «бедный человек» – не столько экономическая, сколько социальная категория людей. Описывая бедного, они уточняли, что бедный – это «раненый; инвалид; бомж; старушка» и т. п. (11 ед. а.), т. е. образ бедного в сознании данных респондентов приближен к трактовкам представителей конкретных групп бедных людей (нищих, малообеспеченных и т. п.). Возможно, особенности восприятия бедности здесь обусловлены личным опытом детей. Дошкольники указывали не только на отсутствие у бедных людей признаков экономического и материального достатка: «мало денег или нет их; бедная одежда; карманы пустые; нет денег и банковской карты; бедный дом» и т. п. (28 ед. а.), но и на их социальные отношения: «нет друзей». Они так же, как и их сверстники из группы «стандартный жилой фонд», больше выделяли негативные, чем позитивные характеристики в портрете бедного: «не работает; в мусоре копается; не учится, прогуливает; ищет деньги; просит деньги; не делится деньгами; плохой; грубит» (16 ед. а.). Среди способов достижения статуса бедного дети отмечали: «потерял деньги; потратил деньги; не хочет работать» (6 ед. а.). Позитивные же характеристики бедного были ограничены следующим: «мало зарабатывает; помогает другим; добрый; занимается спортом» (5 ед. а.). Указание на нравственные качества личности бедного, т. е. его доброжелательность, милосердие ранее мы обнаруживали и в представлениях о бедном и богатом человеке у младших школьников и подростков, а также взрослых людей (Дробышева, 2012б; Емельянова, Дробышева, 2015; и др.). Негативные эмоции без признаков агрессии приписывали бедному 75 % детей («ему грустно, плачет, не улыбается» и т. п.), а 19 % из них отмечали его позитивное эмоциональное состояние («улыбается»). Признаки половой принадлежности бедно. го присутствовали на рисунках 62 % респондентов из ветхого жилья, причем в 34 % случаев это был мужчина, а в 28 % женщина. Остальные дети не определяли половую идентичность бедного.
   Наконец, половина (53 %) всех рисунков дошкольников из группы «ветхое жилье» включала общую сюжетную линию, указывающую на отношения бедного и богатого. Другая же половина детей не изображала общий сюжет. Важно, что 78 % респондентов не разделяло жизненное пространство бедного и богатого на листе. Только 22 % данной группы детей указывало на социальную дистанцию бедных и богатых в обществе. В своих интервью они много высказывались о взаимоотношениях бедных и богатых. Так, по их мнению, «богатый и бедный дружат, гуляют вместе; богатый приглашает бедного в гости, угощает его; жалеет бедного; познакомил бедного с друзьями» (26 ед. а.); «иногда богатый выгоняет бедного; смеется над бедным, не жалеет его» (9 ед. а.).
   Выявленные различия в представлениях о бедных и богатых показали, что феномены бедности и богатства по-разному атрибутируются в группах детей с разными условиями проживания в мегаполисе. Так, образ богатого в сознании детей с улучшенными условиями проживания включал больше позитивных характеристик (атрибуты богатства; позитивные эмоции; способы достижения статуса; более высокий статус; и т. п.), чем негативных, в то время как образ бедного, наоборот, в большей степени характеризовался негативными признаками. Поскольку аналогичная тенденция прослеживалась во всех исследованиях (отечественных и зарубежных) бедности и богатства, причем выполняемых на разных возрастных группах, то можно утверждать, что в 5–6-летнем возрасте дети присваивают общественные стереотипы, транслируемые им родителями. Данный факт исследователи объясняют вытеснением неприглядного образа бедности из общественного сознания (Weinger, 1998; et al.). Кроме того, общность взглядов на образ богатого как носителя признаков материального и финансового благополучия связывают с процессами социализации, в то время как образ бедного – с процессами индивидуализации. По этой причине содержательно образ бедного более разнообразен, чем образ богатого.
   Респонденты из семей с более высоким СЭС, проживающие в «элитном жилье», более других осведомлены в способах достижения статуса богатого, в то время как образ бедности в их сознании носит стереотипный характер, поскольку собственный опыт взаимодействия ограничен наблюдениями за бедными на улицах города. По этой же причине их экономическая толерантность к другим носит диффузный характер (бедные и богатые живут вместе, но не взаимодействуют).
   Экономическая социализация дошкольников, проживающих в «стандартном жилом фонде», из семей с разным уровнем СЭС, характеризуется более выраженной стратификацией бедных и богатых. С одной стороны, у детей наблюдается выраженная тенденция восприятия бедности только как экономической категории и редуцирования образа бедности. С другой стороны, они пытаются уравнять социальный статус бедного и богатого. Выявленные особенности указывают на механизм вытеснения образа бедности и механизм защиты своей экономической идентичности.
   Дети, проживающие в менее благополучных городских условиях, из семей с более низким СЭС, описывая образ богатого, демонстрировали «эффект ореола». Идеализируя образ богатого, его возможности, они акцентировали внимание на просоциальном поведении, благотворительности богатого. В то же время образ бедного в их сознании не был ограничен экономическими критериями: для них бедный – носитель признаков в том числе социальной и медицинской бедности. Осознавая различия в статусе бедного и богатого, дети не выстраивали между ними удаленную дистанцию, но, наоборот, подчеркивали, что богатые могут быть терпимы и дружелюбны по отношению к бедным.

7.3. Факторы экономической социализации детей из семей с разными условиями проживания в мегаполисе

   В каждой из выделенных групп (условно – «элитное жилье», «стандартный жилой фонд», «ветхое жилье») был проведен регрессионный анализ с целью выявления предикторов образов бедности и богатства. В роли зависимой переменной по очереди выступили те характеристики образов бедного и богатого, которые обнаружили статистически значимые различия в трех группах на этапе первичной обработки данных (социальная дистанция, эмоциональное состояние, цветовая гамма и т. п.), в качестве независимых переменных – характеристики семьи (размер, состав, экономический статус), социально-демографические характеристики родителей (сфера занятости матери/ отца и уровень их образования), собственные характеристики детей (индивидуально-психологические: пол, возраст; экономико-психологическая: самооценка по шкале «бедный – богатый»).
   Предварительно мы провели сравнительный анализ самооценок детей и их предикторов. Предваряя его результаты, заметим, что самооценка детей в трех группах различалась.
   В группе 1 («элитное жилье») 71,8 % респондентов отнесли себя к категории богатых людей (высокий уровень), 16 % отметили, что они «скорее богатые, чем бедные» (выше среднего), остальные сказали, что они «ни бедные, ни богатые». Ни один ребенок из данной группы не оценил свой статус ниже среднего уровня. По данным регрессионного анализа (КМК=0,778; КМД=0,603; F=14,191; p=0,000), экономическая самооценка (зависимая переменная) детей из этой группы зависела от экономического статуса семьи (β=0,801; t=6,249; p=0,000), сферы деятельности мамы (β=0,510; t=3,433; p=0,002) и времени проживания семьи в мегаполисе (β= –0,37; t= –2,429; p=0,022). Наиболее высоко по экономическому критерию оценивали себя дети из семей «региональных мигрантов», «северян» и т. п. с высоким уровнем материального благосостояния, чьи мамы домохозяйки. По всей видимости, система экономического воспитания мам была ориентирована на формирование соответствующей самооценки детей. Возможно, они переносили свои ожидания финансового благополучия на детей.
   В группе 2 («стандартный жилой фонд») самооценки детей оказались достаточно высокими: 70 % оценили себя как очень богатых людей, по 12,5 % из них отнесли себя к категориям «скорее богатый, чем бедный» и «ни бедный, ни богатый». Результаты регрессионного анализа (КМК=0,83; КМД=0,69; F=32,22; р=0,000) показали, что самооценка детей (как зависимая переменная) напрямую зависит от экономического статуса семьи (β=0,674; t=6,206; p=0,000) и уровня образования мамы (β=0,32; t=2,944; p=0,006). Наиболее высоко оценивали себя дети из группы «стандартный жилой фонд», чьи мамы имели высшее образование, а оценки уровня материального благосостояния семьи варьировались от низкого до ниже среднего. Данные результаты косвенно указывают на функцию компенсации, которую выполняет экономическая самооценка в сознании детей из этой группы. Можно только предположить, что именно эти дошкольники в перспективе будут стремиться к достижению более высокого экономического статуса.
   Самооценки детей из группы 3 («ветхое жилье») имели следующие показатели: высокий уровень – 42 % выборки, выше среднего – 32 % детей, средний – 22,5 %. Интересно, что никто из них не оценил свой экономический статус как «скорее бедный, чем богатый» (т. е. ниже среднего), при этом низкий уровень («бедный») отметили 3,5 % детей. Регрессионный анализ влияния характеристик родителей на самооценку детей по шкале «бедный – богатый» в данной группе (КМК=0,75; КМД=0,562; F=11,971; р=0,000) показал, что на зависимую переменную влияет совокупность независимых переменных: экономический статус семьи (β=0,581; t=4,627; p=0,000), пол детей (β= –0,355; t= –2,784; p=0,010) и образование отца (β=0,336; t=2,644; p=0,013), т. е. 56 % дисперсии зависимой переменной (экономическая самооценка) объяснялось влиянием вышеперечисленных характеристик. Причем более высокие оценки экономического статуса (выше среднего) продемонстрировали девочки из семей с низким уровнем материального благосостояния, в которых папы имеют высшее образование. Возможно, неудовлетворенность отцов с высоким уровнем образования своим экономическим статусом и определяет содержание экономического воспитания девочек, что проявляется в их защите детей от финансовой депривации. Напомним, что ранее приводились данные исследований, в которых родители, переживающие финансовую депривацию, стараются защитить своих детей от аналогичных переживаний (Mistry et al., 2006, 2008).
   Таким образом, можно сделать промежуточный вывод. В условиях ранней ЭС базовая экономическая самооценка личности сформирована, но она не адекватна реальному уровню СЭС семьи. В группах детей из семей со средним СЭС семьи тенденция к завышению уровня самооценки более выражена, чем у детей с высоким и низким уровнем СЭС. Причем неадекватные самооценки у детей из группы «стандартный жилой фонд» воспринимаются как способ защиты своего экономического Я. По данным исследователей, уже в дошкольном возрасте дети воспринимают и понимают то, как общество относится к бедным (подчас пренебрежительно, снисходительно), и им трудно придерживаться позитивного мнения о себе, если они категоризуют себя как финансово менее успешных (Weinger, 1998).
   Последующий регрессионный анализ влияния совокупности независимых переменных на зависимую в группе «элитное жилье» включал выявление связи между показателями социальной дистанции (зависимая переменная), которую выстраивают дети в своем сознании между бедным и богатым человеком, и совокупностью характеристик семьи, родителей и самих детей (КМК=0,723; КМД=0,54; F=16,76; p=0,000). В принятую модель независимой переменной вошли состав семьи (β= –0,733; t= –5,67; p=0,000) и самооценка детей по шкале «бедный – богатый» (β=0,31; t=2,36; p=0,0025), т. е. 54 % дисперсии независимой переменной (расстояние между бедным и богатым) объясняется влиянием двух независимых (состав семьи и самооценка детей). Иными словами, дети, проживающие в условиях элитного жилья и воспитывающиеся в полной семье, имеющие брата или сестру, а также тесно взаимодействующие с представителями второго предшествующего поколения (бабушка/дедушка), чаще всего не разделяют социальное пространство между бедным и богатым человеком. Наоборот, дошкольники, оценивающие себя как «ни бедный, ни богатый» и не имеющие брата или сестру, больше склонялись к разделению социального пространства бедного и богатого.
   Одним из отличительных признаков образа богатого в сравнении с образом бедного в сознании детей данной группы явился признак его структурированности, четкости, яркости (далее – зависимая переменная). Напомним также, что именно эти дети указывали на широкий спектр социально одобряемых способов достижения статуса богатого человека, большинство из которых определялось его личными характеристиками («хорошо учится», «много работает», «хранит деньги», «изобретательство», «дает другим»). На их рисунках фигура богатого обязательно рисовалась простым карандашом, затем закрашивалась цветными карандашами (использовалось несколько цветов). Все это прямо или косвенно свидетельствует о степени их информированности относительно представителей данной категории людей. Регрессионный анализ (КМК=0,696; КМД=0,485; F=28,26; р=0,000) показал, что данная характеристика образа богатого в большей степени зависит от сферы деятельности отца (β=0,69; t=5,316; p=0,000), т. е. занятость отца в коммерческой сфере (в данной группе – топ-менеджеры нефтедобывающих, производственных, торговых компаний, сотрудники банков, госслужащие и т. п.) влияет на четкость, структурированность, насыщенность образа богатого человека. Здесь усматривается непосредственное воздействие агента социализации, в роли которого выступают отцы исследованных дошкольников.
   Для изображения образа бедного дети из этой группы использовали простой карандаш. Их комментарии к рисункам бедняка – «ничего нет; мало денег; бедная одежда; бедный дом; нет денег; нет банковской карты; неопрятная внешность» и т. п. – указывали на осознанность отказа от цвета в рисунке. Анализ показал, что эта характеристика образа бедного зависит от совокупности переменных (КМК=0,74; КМД=0,55; F=8,26; р=0,000): «сфера деятельности отца» (β=0,78; t=3,226; p=0,003), «время проживания семьи в мегаполисе» (β= –1.28; t= –4,114; p=0,000), «образование мамы» (β=0,87; t=3,325; p=0,003), «экономический статус семьи» (β=0,326; t=2,293; p=0,03), т. е. 55 % дисперсии независимой переменной (отсутствие цвета в рисунке бедного) объясняется влиянием вышеперечисленных характеристик. Следовательно, отказ от цвета в изображении бедного наиболее характерен для детей из семей с высоким СЭС. Эти семьи относятся к категории «региональных мигрантов», «северян», чьи отцы заняты в коммерческой сфере или на госслужбе, а мамы имеют высшее образование. По всей видимости, родители достигли своего статуса упорным трудом и для них бедный – это именно экономическая категория людей. Данную установку они транслируют и своим детям.
   Регрессионный анализ влияния независимых переменных на зависимую («социальная дистанция между бедным и богатым») в группе «стандартный жилой фонд» показал (КМК=0,590; КМД=0,348; F=16,031; р=0,000), что 35 % дисперсии независимой переменной зависит от времени проживания семьи в мегаполисе (β= –0,059; t= –4,044; p=0,000). Наиболее близкая социальная дистанция между бедным и богатым была обнаружена в сознании детей из семей региональных и трудовых мигрантов из ближнего зарубежья, дошкольники же из семей «коренных москвичей» разделяли социальный мир бедных и богатых. Именно в данной подгруппе удаленность дистанции между бедными и богатыми воспринималась как «пропасть» между их мирами. Однако небольшой процент дисперсии указывал на то, что ряд факторов, обусловливающих понимание детьми этой пропасти, в нашей работе не изучался.
   Интересно, что в группе «ветхое жилье» мы выявили наибольшее влияние характеристик семьи и родителей на образы бедного и богатого, причем больше на образ бедного. Результаты регрессионного анализа (КМК=0,59; КМД=0,36; F=16,573; р=0,000) показали, что 36 % дисперсии независимой переменной (выбор цвета при изображении богатого) зависит от образования отца (β=0,597; t=4,071; p=0,010). Чем ниже образовательный уровень у отца, тем вероятнее, что дети этой группы будут использовать для изображения богатого весь набор цветных карандашей. Удаленность социальной дистанции, которую устанавливал ребенок в своем сознании между бедным и богатым человеком (КМК=0,675; КМД=0,455; F=25,041; р=0,000), в данной группе зависела от состава семьи (β= –0,675; t= –5,004; p=0,000). По всей видимости, опыт общения с представителями разных поколений семьи, а также разнообразие контактов самой семьи в социуме влияет на восприятие детьми степени близости социальной дистанции между бедными и богатыми людьми в обществе.
   Предваряя выводы, отметим, что нижеприведенные умозаключения основаны не только на результатах конкретного исследования, но и на анализе данных других авторов, изложенных в двух предыдущих разделах данной работы.
//-- * * * --//
   Подведем итоги выполненного исследования.
   1. Экономическая социализация детей дошкольного возраста характеризуется формированием базовых элементов экономической картины мира. В первую очередь, речь идет о способности в 5–6 лет не только различать экономические категории «бедность» и «богатство», но и приписывать их признаки конкретным людям. Понимание данных экономических явлений не ограничивается периферийными признаками (наличие денег и материальных ценностей). Обнаружено, что в этом возрасте дети уже осознают причинно-следственные связи между экономическим статусом и психологическим благополучием человека (в частности, его эмоциональным состоянием). Приписывая признаки богатства и бедности в большей степени мужчинам, чем женщинам, они наглядно демонстрируют присвоенные гендерные стереотипы экономических ролей в семье, характерные для российского менталитета. Более того, понимание детьми различий в способах достижения статусов бедного и богатого указывает на интериоризацию установок родителей, которые впоследствии будут выступать для детей в качестве ориентиров построения «дорожных карт» их взрослой экономической жизни.
   2. В работе показано, что система детерминант экономического сознания личности в условиях ранней экономической социализации представляет собой сложно организованное целое, в котором доминируют внешние факторы. В частности, обнаружено, что понимание детьми социальной дистанции между бедными и богатыми, а также конструирование образа бедного зависят от СЭС семьи, ее состава, образовательного статуса родителей, их сферы занятости, времени проживания семьи в мегаполисе.
   3. Различия в условиях проживания в мегаполисе (предметно-пространственная, социальная среда города) способствуют получению разного опыта взаимодействия с бедными и богатыми людьми, что отражается на экономическом сознании и самосознании детей. Дети, имеющие больше опыта взаимодействия с обеспеченными людьми, чем их сверстники, более информированы о разнообразии стратегий достижения высокого экономического статуса, а образ бедного в их сознании, наоборот, во многом стереотипен и редуцирован. Формирующаяся экономическая толерантность к другим в этой группе респондентов носит диффузный характер. Их сверстники из менее обеспеченных семей (средний уровень дохода родителей) демонстрируют первые признаки интолерантности. Подчеркнуто удаленная дистанция между разными экономическими категориями людей, а также выраженная негативная модальность образа бедности в сознании дошкольников из группы «стандартный жилой фонд» косвенно свидетельствует о механизме защиты их экономической идентичности. Наконец, дети, проживающие в наименее благоприятных условиях мегаполиса, в семьях с не очень высоким уровнем дохода, идеализируют образ богатого. В то же время бедность воспринимается ими не столько как экономическая, сколько как социальная категория. По всей видимости, родители, стараясь защитить детей от переживаний по поводу низкого экономического статуса семьи, стараются преодолеть общественные стереотипы экономической бедности, расширив ее границы в сознании детей. Толерантность данных детей проявляется не по отношению к бедным, а по отношению к богатым. По их мнению, богатые демонстрируют снисходительность к малообеспеченным людям и могут демонстрировать дружеские отношения.

   Все вышеприведенные факты свидетельствует о нелинейности развития субъекта экономических отношений в условиях ранней экономической социализации.
   Результаты исследования также показали, что в условиях первичной ЭС формируются элементы экономического самосознания. В частности, речь идет об экономической самооценке как элементе экономической идентичности. Обнаружено, что дети 5–6-летнего возраста, принимавшие участие в исследовании, способны категоризовать себя по шкале «бедный – богатый». Респонденты, проживающие в улучшенных условиях, в семьях с высоким СЭС, отличались большей адекватностью экономических самооценок, чем их сверстники из двух других групп. Дошкольники из группы «стандартный жилой фонд» характеризовались стремлением неадекватно завысить экономическую самооценку, что может трактоваться и как механизм защиты своего экономического Я, и как мотивационный механизм экономической элевации.
   Ведущим фактором формирования экономической самооценки исследованных детей явился социально-экономический статус семьи, определяющий качество их жизни в мегаполисе. Сфера занятости и уровень образования мам, которые больше времени проводят с дошкольниками, чем папы, определяет содержание экономического воспитания в семьях с улучшенными и стандартными условиями проживания в городе. В более обеспеченных семьях вклад фактора «время проживания в мегаполисе» в формирование экономической самооценки ребенка связан с установками родителей на достижение успеха, построение карьеры, адаптацию в мегаполисе.
   Итак, можно сделать еще один вывод о том, что в возрасте 5–6 лет проявляются первые признаки экономико-психологической зрелости личности. Она выражается в способности детей различать явления бедности и богатства, устанавливать причинно-следственные связи между поведением бедных и богатых и их экономическим статусом, выражать свое отношение к этим людям. Обнаружено, что некоторые дети в этом возрасте уже способны проявлять терпимость к представителям других экономических групп, сглаживая их негативные качества, что свидетельствует о признаках их экономической толерантности к другим. Выстраивая близкую или удаленную дистанцию между разными экономическими категориями людей, дети тем самым демонстрируют понимание их взаимоотношений, выражают свое отношение к данным явлениям.
   Полученные в работе результаты указывают и на сформированность отдельных показателей экономической идентичности детей, которую они укрепляют посредством конструирования разных образов бедности и богатства.
   Все вышеизложенное свидетельствует о проявлении личностью ее субъектных качеств уже в условиях ранней первичной ЭС.

Глава 8
Развитие экономического сознания личности в разных условиях первичной экономической социализации: факторы, механизмы, признаки экономико-психологической зрелости

   В ряду проблем экономического неравенства в обществе явления бедности и богатства чаще всего сопоставляются между собой в направлении поиска специфики их социальной и психологической природы, способов преодоления бедности, достижения статуса богатого, границ «буферной зоны», функций бедности и богатства, а также роли СМИ в общественном дискурсе о данных явлениях (Н. Бондаренко, Л. Гордон, М. К. Горшков, З. Т. Голенкова, Т. Н. Заславская, Н. М. Римашевская Н. Е. Тихонова, М. З. Ярмиев и мн. др.). Работы социальных психологов (О. С. Дейнека, Т. В. Дробышева, А. Л. Журавлев, Т. П. Емельянова, Н. В. Мироманова, Е. Л. Сучкова, В. А. Хащенко, R. Brusdal, A. Furnham, J. A. Chafel, C. Neitzel и др.) показывают, что существуют различия в восприятии бедности и богатства, которые проявляются в содержании, структуре представлений о них, а также в функциях данных представлений. Последние обусловлены процессами социализации и индивидуализации в развитии экономического субъекта.
   Экономические представления как феномены экономического сознания личности начинают формироваться с раннего детства в процессе взаимодействия со значимыми Другими, прежде всего родителями. Современные исследователи накопили немало эмпирических данных, которые позволили им сформировать два подхода в изучении развития экономических представлений – стадиальный и континуальный (Furnham, Argyle, 1998). Исследования, построенные на стадиальном подходе, изучают фиксированную последовательность развития от стадии к стадии, конечное состояние, к которому стремится личность в развитии своих представлений; выделение набора универсальных признаков, позволяющих отнести развитие представлений к той или иной стадии (Berti, Bombi, 1988; Danziger, 1998; Jahoda, France, 1979; и др.). В континуальном подходе отсутствует финальная стадия в развитии представлений (это непрерывный процесс), акцент ставится на средовом воздействии, а само развитие рассматривается как скачкообразный процесс, причем индивид может длительное время находиться на какой-то одной или нескольких стадиях (Диттмар, 1997; Emler, Dickinson, 2005; и др.). Заметим, что все исследователи (независимо от подхода) ищут доминирующий (внешний или внутренний) фактор развития экономических представлений, но не отвечают на вопрос об их взаимосвязи, взаимозависимости в процессе этого развития.
   Развитие экономических представлений – сложный процесс качественно-количественного изменения их содержания, структуры, обусловленный многоуровневой системой разных типов детерминант («внешних» и «внутренних» факторов, «предпосылок», «опосредствующих звеньев» и т. п.). Характер и направленность изменений в экономическом сознании детей и подростков зависит не только от их индивидуально-психологических характеристик (возраст, пол), условий жизнедеятельности, родителей и сверстников как основных агентов экономической социализации и т. п. Уже в раннем возрасте ребенок выступает как субъект (Сергиенко и др., 2013, 2020, 2021). Внутренняя детерминация ЭС здесь проявляется уже в том, что сформированные на предыдущем этапе развития характеристики на следующем этапе выступают в качестве «внутренних факторов» (механизмов) изменения экономических представлений.
   Все вышеизложенное послужило основанием для формулировки цели и организации программы серии исследований, результаты которых представлены ниже.

8.1. Программа исследования развития экономического сознания на разных стадиях первичной экономической социализации [20 - Автор выражает благодарность своим дипломникам и коллегам И. А. Ивановой, Е. В. Коломенчук и О. В. Крашенинниковой, принимавшим участие в проведении исследований.]

   В рамках данной работы развитие базовых компонентов экономического сознания изучалось на примере представлений о бедности и богатстве.
   Цель исследования – выявление особенностей представлений личности о богатстве и бедности на разных стадиях ее первичной социализации. Цель определила постановку эмпирических задач: 1) выполнить анализ изменений в содержании представлений о бедности и богатстве у детей – представителей трех возрастных групп; 2) выявить и описать различия в содержании представлений о бедности и богатстве у детей из семей с разным экономическим статусом; 3) сопоставить представления детей о бедности и богатстве и аналогичные представления в общественном дискурсе; 4) выявить связь изучаемых представлений и социальных, социально-психологических, экономико-психологических характеристик детей как факторов этих представлений; 5) описать факторы и механизмы конструирования экономических представлений детьми разного возраста; 6) проанализировать динамику детерминант экономических представлений на разных стадиях первичной экономической социализации.
   Предметом исследования выступили различия в представлениях о бедности и богатстве на разных стадиях первичной экономической социализации личности и факторы, их обусловливающие. Объектом исследования стали представления личности о бедности и богатстве как компоненте экономического сознания.
   Были выдвинуты следующие гипотезы:
   1) существуют различия в представлениях о бедности и богатстве, обусловленные соотношением внешних и внутренних факторов, взаимодействие которых на каждой стадии становления экономического сознания личности будет определять изменение в содержании исследуемых представлений;
   2) развитие представлений о бедности и богатстве носит неравномерный характер; представления о богатом человеке в разных возрастных группах имеют больше сходства, чем представления о бедном, что связано с социальной релевантностью феномена «бедность»;
   3) изменения в содержании экономических представлений на каждой следующей стадии первичной ЭС характеризуются усилением роли «внутренних» факторов в их взаимосвязи с «внешними».

   Инвариантные и динамичные признаки бедности и богатства в экономических представлениях респондентов выявляли с помощью сравнительного анализа данных в трех возрастных группах. Признаки бедности и богатства включали следующие характеристики: имущественные и финансовые признаки бедности и богатства; способы достижения статуса бедного и богатого; отношение общества к бедным и богатым людям; социальные и психологические последствия бедности и богатства в обществе; удовлетворенность жизнью бедного и богатого (как признак его психологического благополучия); установки богатого на вложение денежных средств; личностные качества бедного и богатого; социальная дистанция между бедным и богатым; отношение бедного к богатому и наоборот.
   Всего в исследовании принимали участие 385 респондентов, проживающие в Москве, из них 96 человек в возрасте от 5,5 до 6,5 лет, 118 человек в возрасте 9–10 лет и 171 человек в возрасте 13–15 лет. Группы были примерно выравнены по полу (девочек чуть больше в группе подростков).
   Программы исследований строились с учетом возрастных особенностей и включали следующие методики и методические приемы: в группе дошкольников – проективный рисуночный тест «бедный и богатый человек»; рассказы детей о бедном и богатом; стандартизированное интервью, построенное на опроснике Р. Брусдал «Бедность и богатство» (Brusdal, 1990); анкету, направленную на изучение социально-демографических характеристик детей и родителей, самооценки детей по шкале «бедный – богатый». В работе с младшими школьниками и подростками также применяли опросник-анкету Р. Брусдал «Бедность и богатство». Дополнительно программа включала: метод семантического дифференциала для оценки личностных качеств бедного и богатого (20 биполярных шкал, включающих интеллектуальные, нравственные, деловые, эмоциональные и другие характеристики) (Дробышева, 2013), мини-сочинения (в группе младших школьников), фокус-группы (в группе подростков).
   С целью изучения ценностного механизма экономических представлений применяли осовремененный вариант методики ценностных ориентаций Н. А. Волковой (64 ценностные ориентации, разделенные на 8 типов: нравственные, интеллектуальные, эстетические, социальные, материальные, культурные, соматические, эмоциональные) (см.: Журавлев, Дробышева, 2010) и модифицированный вариант методики ценностных ориентаций С. С. Бубновой (Дробышева, 2013). В работе проводился сравнительный анализ полученных данных с результатами исследования представлений о бедности и богатстве, проведенного сотрудниками Института социологии РАН (Горшков, Тихонова, 2004).
   Социально-экономический статус семьи определяли на основе экспертных оценок (педагогов, работающих с детьми) и самооценок родителей.
   Статистические методы анализа соответствовали эмпирическим задачам и включали в себя контент-анализ рисунков, рассказов, мини-сочинений; описательные методы статистики; критерии Краскела – Уоллиса, Манна – Уитни, Спирмена (при р<0,05); регрессионный (линейный) и факторный (метод главных компонент, варимакс-вращения с нормализацией Кайзера) анализы. Также в работе использовали качественные методы анализа данных.
   Все данные, представленные в данной и предыдущей главах работы, собирались индивидуально с каждым респондентом по принципу опроса «лицом к лицу», временные рамки каждой сессии определялись возрастными особенностями участников исследования.

8.2. Динамичные и инвариантные признаки бедности и богатства в представлениях детей, младших школьников и подростков

   Выявление динамичных признаков бедности и богатства на разных стадиях развития экономического сознания в условиях первичной ЭС основывалось на двух видах анализов: количественного сравнения данных в группах младших школьников и подростков (при р<0,05) и сопоставления содержания представлений в трех возрастных группах респондентов (см. таблицу 2).
   Обнаружили, что основные различия в группах связаны с психологическими признаками бедности и богатства – личностными качествами, лежащими в основе категоризации бедного и богатого человека (см. таблицу 3), с оценкой психологических и социальных последствий бедности в обществе и со способами достижения статуса бедного и богатого.

   Таблица 2
   Динамичные признаки бедности и богатства в представлениях респондентов разного возраста

   Результаты исследований, проведенных на младших школьниках, показали, что на данной стадии развития экономического сознания происходит конкретизация, коррекция и расширение объема содержания представлений о бедном и богатом, сформированных ранее. Так, на этапе ранней экономической социализации только в одной группе («стандартный жилой фонд») были выявлены все признаки абсолютной бедности, связанные с низким качеством жизни бедных людей. Также только в одной группе («ветхое жилье») были обнаружены высказывания об отсутствии друзей у бедного, а признаки бедности приписывались больным, пожилым и «бомжам». В группе младших школьников все вышеперечисленные характеристики, включая имущественные и финансовые признаки бедности, стали значимыми в процессе дифференциации бедного («у него нет денег, нечем питаться, нет семьи; не имеет дома или живет в плохом доме на копейки» и т. п.). Маленькие дети приписывали бедному больше негативных («плохой», «грубит» и т. п.), чем позитивных характеристик («добрый»; «хороший тоже»). В целом эта тенденция в группах младших школьников и подростков только усилилась. Однако содержательно личностные качества бедного в представлениях школьников и дошкольников имели различия.
   Так, если все дошкольники акцентировали внимание на нежелании бедного работать (ленивый), на его эмоциональных характеристиках (грустный), иногда социальных (не хочет общаться или наоборот), то на следующей стадии развития экономического сознания произошло расширение спектра личностных качеств бедного: для младших школьников бедные – представители разных социальных групп: «бомжи», старые люди, инвалиды. В обыденном сознании подростков бедность – это не только экономическая категория, но и нравственная (бедность чувств), интеллектуальная (необразованность, бедность знаний). Причем необразованность и бедность чувств респонденты приписывали и бедному человеку (как носителю признаков финансовой и имущественной бедности), однако ключевыми элементами конструируемых представлений о бедном оставались экономические признаки.
   Еще один аспект развития экономических представлений на разных стадиях первичной ЭС связан с тем, что идентификация бедного по полу в представлениях дошкольников – значимый критерий, а в сознании младших школьников и подростков он отсутствует (возможно, незначимый). Данный факт косвенно указывает на стагнацию в развитии некоторых аспектов содержания экономических представлений. Дошкольники же, наоборот, не осознают социальные и психологические последствия бедности (исключение составляют дети из группы «ветхое жилье», которые указали, что у бедных нет друзей, нет семьи). Все младшие школьники выделяют негативные психологические последствия бедности, которые направлены на самих бедных («плохо самим бедным»), но не осознают социальные последствия. Подростки, кроме позитивных («стимулирует активность бедного») и негативных («другим неприятно видеть бедных» и т. п.) психологических последствий, отмечали и негативные социальные последствия бедности («бедные плохо влияют на других людей», «бедные мешают людям жить. Они роются на помойках, попрошайничают, пристают»). Их представления о бедности содержательно были более полными.
   Элементы представлений о бедном, связанные с его личностными качествами, также обнаружили изменения в сознании респондентов разного возраста. Маленькие дети приписывали бедному больше негативных («плохой», «грубит» и т. п.), чем позитивных характеристик («добрый»; «хороший тоже»). Данная тенденция с возрастом только усилилась. Если все дошкольники акцентировали внимание на нежелании бедного работать (ленивый), на его эмоциональных характеристиках (грустный), иногда социальных (не хочет общаться или наоборот), то на следующей стадии произошло расширение спектра личностных качеств. В сознании младших школьников факторная структура личностных качеств бедного (она была построена на основе семантического дифференциала, см. таблицу 3) включала сначала его эмоциональные характеристики (1-й фактор), затем то, как он воспринимается другими людьми (2-й фактор), потом оценивалось его отношение к деятельности (3-й фактор) и, наконец, к другим людям (4-й фактор). Именно в последнем факторе аккумулировались позитивные качества бедного в представлениях этих респондентов (честный, отзывчивый). Заметим, что эмоциональные характеристики личности бедного (без чувства юмора, невеселый) у младших школьников, как и у дошкольников, остались высоко значимыми.
   В группе подростков аналогичная структура личных качеств бедного имела другую последовательность. Сначала они отмечали отношение бедного к деятельности (1-й фактор), затем его эмоциональность (2-й фактор), отношение к другим (3-й фактор) и, в последнюю очередь, то, как он воспринимается другими людьми (4-й фактор), т. е. для подростков были важнее деловые качества бедного как представителя экономической группы, чем его отношение к другим.

   Таблица 3
   Образ бедного и богатого в представлениях младших школьников и подростков

   Изменилась и модальность данного элемента экономических представлений о бедности. Исчезли позитивные оценки личностных качеств бедного. По всей видимости, в процессе общения и взаимодействия со сверстниками (ведущая деятельность в подростковом возрасте), в связи с расширением опыта взаимодействия с бедными в сознании подростков произошла стигматизация образа бедного. Категоричность подростков в оценках других людей, включенность механизмов группового сравнения, группового фаворитизма («мы – не они»), их желание достичь более высокий уровень материального благосостояния привело к мономодальным оценкам в понимании личности бедного. Усвоенные в младшем школьном возрасте представления о честности, отзывчивости, доброте бедного (они совпадают с мнением взрослого населения, см.: Горшков, Тихонова, 2004) оказались редуцированы в сознании подростков. В поисках объяснения данного факта были проанализированы экономические самооценки подростков и обнаружено рассогласование между самооценками уровня материального благосостояния семьи и удовлетворенности им. Данное противоречие может выполнять роль психологического механизма в процессе стигматизации образа бедного в обыденном сознании подростков.
   Проследим линию развития представлений о богатом. К финансовым и имущественным (материальным) признакам богатства, на которые указывали дети-дошкольники, на стадии младшего школьного и подросткового возраста добавился признак власти, что отразилось на приписывании респондентами высокого статуса богатому. Резко изменилась модальность личных качеств богатого в сознании младших школьников по сравнению с детьми. Если в представлениях дошкольников богатый – это в большей степени позитивный, чем негативный персонаж, то младшие школьники приписывали ему только негативные черты. При этом они понимали существование вариативности людей с высоким экономическим статусом («богатые бывают разные: плохие и хорошие. Хорошие помогают другим, плохие – злые и беспощадные»). В представлениях младших школьников спектр личностных качеств богатого существенно увеличился (см. таблицу 3). Они оценивали: отношение богатого к другим (1-й фактор), отношение к деятельности (2-й фактор), образ богатого в восприятии других (3-й фактор), эмоциональность (4-й фактор), активность (5-й фактор). В сознании подростков приоритеты изменились. Для них наиболее важным стало отношение богатого к деятельности (1-й фактор), чем его эмоциональность (2-й фактор), образ у других (3-й фактор), отношение к другим (4-й фактор), внешний облик (5-й фактор). В представлениях подростков позитивные характеристики были включены только в фактор образа богатого у других (3-й фактор), что в большей степени связано с развитием механизмов социального познания (эмпатии, идентификации, рефлексии), которые позволяют подростку увидеть богатого как бы глазами другого.
   Представление об отношении богатого к другим, которое позитивно воспринималось большинством детей дошкольного возраста («дружит с бедным», «жалеет его»), в представлениях младших школьников кардинально изменилось по содержанию и модальности. По их мнению, отношение богатого к другим имело выраженный негативный характер («неблагодарный; жадный; лживый; хвастливый»). Данная тенденция усилилась в группе подростков.
   В сознании детей дошкольного возраста носители признаков богатства воспринимались как психологически благополучные люди, бедные – как менее благополучные. Данный факт подтверждался тем, что на большей части рисунков всех детей бедный человек имел грустное выражение лица, в то время как богатый – веселое; в суждениях также присутствовали высказывания о психологическом благополучии богатого (позитивное эмоциональное состояние рассматривается как один из признаков благополучия). Заметим, что дети младшего школьного и подросткового возраста не считают, что богатство приносит счастье и что все богатые – психологически благополучные люди. Подчеркивание старшими дошкольниками эмоционального состояния бедного и богатого во многом связано с тем, что способность к распознаванию и пониманию эмоционального состояния другого человека сформирована на предыдущей стадии развития, а на данной стадии она выступает в качестве «опосредствующего звена» (в терминах концепции системной детерминации), усиливающего влияние «внутреннего фактора» («возраст») на обнаруженные нами эффекты – возрастные различия в восприятии и понимании бедности и богатства.
   Полученный результат согласуется с данными других исследователей, обнаруживших позитивную динамику (от 5 к 6 годам) способности детей к дифференциации эмоций при восприятии персонажей рекламы (Сергиенко и др., 2013, 2020). В нашем случае дети не только понимали эмоциональные состояния разной модальности, но и приписывали их бедному и богатому, т. е. в сознании 5–6-летних детей устойчивые эмоциональные состояния являются сопутствующим признаком экономического статуса бедного и богатого, в то время как на следующих стадиях развития связь между благополучием и экономическим статусом не воспринимается как очевидная, более того, подчас она отвергается.
   Изменение в понимании способа достижения бедности в период от дошкольного к подростковому возрасту происходит только на стадии подросткового возраста. Если дошкольники и младшие школьники чаще всего отмечали лень и отсутствие работы, то подростки добавили и другие причины: неверно принятое решение, которое приводит к потере средств; отсутствие образования у бедного; его криминальное поведение (проиграл в карты и т. п.). Динамика представлений о способах достижения богатства более существенна. Так, все дошкольники упоминали, что «нужно много работать», «копить деньги» (сберегательное поведение) и заниматься кладоискательством. Младшие школьники не отмечали кладоискательство, но подчеркивали важность школьных знаний для достижения высокого экономического статуса, а также полагали, что для этого «надо родиться в богатой семье» (мотив фатализма). Подростки наряду с этим указали на роль позитивно направленной волевой, а также позитивно и негативно направленной деловой активности самого богатого. Они считали возможными и такие способы, как удачно выйти замуж/жениться или выиграть деньги (вера в случай). То есть на стадии подросткового возраста, с одной стороны, происходит расширение знаний о способах достижения статуса богатого, с другой стороны – для них становятся незначимыми знания о тех способах, которые были важны на более раннем этапе формирования представлений (кладоискательство, сбережение).
   Таким образом, в целом можно говорить о кумулятивном характере развития представлений о способах достижения высокого экономического статуса.
   Еще один динамичный аспект представлений о бедности и богатстве связан с пониманием респондентами психологических и социальных последствий бедности. В дошкольном возрасте только некоторые дети (в нашем исследовании это были дети из семей с низким уровнем социально-экономического статуса) упоминали о социально-психологических последствиях бедности, считая, что у бедных нет друзей, с ними никто не хочет дружить и т. п. Остальные дошкольники не высказывали аналогичных суждений. Однако тот факт, что часть детей продемонстрировала понимание психологических последствий бедности, все же свидетельствует о том, что данный аспект представлений о бедности закладывается на стадии ранней экономической социализации (дошкольный возраст).
   На следующей возрастной стадии мы обнаружили стагнацию, отсутствие изменений в понимании последствий бедности в сознании младших школьников. Только на стадии подросткового возраста проявилась динамика: респонденты осознавали как негативные, так и позитивные психологические последствия бедности. Причем подростки понимали эти последствия иначе, чем дети. Младшие школьники и часть дошкольников рассматривали их с точки зрения негативной направленности на самого бедного («это у него нет друзей», «это с ним не хотят дружить»), подростки же оценивали негативное влияние бедности на окружающих людей («окружающим неприятно видеть бедных, общаться с ними» и т. п.), а позитивное влияние – на самого бедного («бедность стимулирует активность человека в изменении своего статуса»).
   Социальные последствия бедности дети дошкольного возраста не осознавали. В представлениях же подростков бедность негативно влияет на общество («чем больше бедных, тем беднее общество»). Как можно заметить, изменения в экономических представлениях о богатстве связаны с нарастанием социализирующих и снижением индивидуализирующих процессов.
   Обратимся к анализу инвариантных признаков бедности и богатства в представлениях респондентов разного возраста. Наименее динамичными оказались финансовые и материальные (имущественные) признаки богатства в представлениях детей. Речь идет о наличии денег, драгоценностей, недвижимого и движимого имущества. Заметим, что они выделяются не только детьми и подростками, но и взрослыми людьми (Бондаренко, 2011; Горшков, Тихонова, 2004; Дробышева, 2015; Проблемы экономической психологии, 2005, с. 476–510; и др.).
   Также практически не изменились в период от дошкольного к подростковому возрасту представления об экономическом поведении богатого, конкретно, об управлении им финансовыми средствами в процессе сбережения, потребления, благотворительности, инвестировании. Если в дошкольном возрасте наиболее разнообразные знания продемонстрировали дети из семей с высоким уровнем экономического статуса, то в обыденном сознании респондентов младшего школьного и подросткового возраста независимо от экономического статуса семьи присутствовало знание о всех вышеперечисленных способах. Причем суждения о благотворительности, которой должен заниматься богатый человек, высказывались всеми участниками исследования.
   Достаточно устойчивыми в сознании младших школьников и подростков оказались позитивные оценки социальных последствий богатства («общество становится богаче», «всем хорошо будет»); они начинают осознаваться только с младшего школьного возраста; негативные оценки («раздражают других людей», «вызывают зависть») локально присутствовали даже в представлениях дошкольников.
   Наименьшую изменчивость продемонстрировали представления о взаимодействии и отношениях бедных и богатых. Так, если дошкольники считали, что они дружат, но в то же время «богатый может выгнать и обидеть бедного», то младшие школьники и подростки были единодушны в том, что «богатые пренебрежительно относятся к бедным, а бедные завидуют им».
   В целом, при сопоставлении объема высказываний (в единицах анализа) о личностных качествах бедных и богатых, о способах достижения ими этого статуса и о других характеристиках мы обнаружили, что все респонденты независимо от возраста о бедности говорили намного меньше, чем о богатстве. Данный факт косвенно указывает на восприятие детьми и подростками бедности как социально неодобряемого явления (такое мнение распространено в обществе), на его латентную стигматизацию. По мнению исследователей, идеология личной ответственности за бедность необходима власти (группам богатых людей) для оправдания существующего положения вещей в социальной структуре общества. Поэтому посредством СМИ в общественном дискурсе конструируется мнение о том, что уровень благосостояния человека целиком и полностью зависит от его способностей, ответственности и усердного труда (Holman, 1978). Дети, как показало наше исследование, очень рано начинают присваивать эти установки. В подростковом возрасте они уже полностью разделяют общественные взгляды на бедность и бедных.
   Выявленные межгрупповые различия в изучаемых представлениях во многом объяснялись влиянием фактора возраст. Принимая во внимание его доминирующую роль в системе детерминант развития экономического сознания в условиях первичной ЭС, встала задача рассмотреть влияние других характеристик, выступающих в роли внешних и внутренних факторов, условий, предпосылок и т. п. С этой целью был проведен сравнительный анализ представлений о явлениях бедности и богатства в общественном дискурсе и в обыденном сознании детей и подростков.

8.3. Экономические представления о бедности и богатстве в общественном дискурсе и обыденном сознании школьников разного возраста: сравнительный анализ

   В изучении системы факторов, обусловливающей экономические представления, наиболее сложно учитывать стихийные влияния, особенно если речь идет о детерминантах экономического сознания детей и подростков. Тем не менее, сопоставив результаты исследования представлений о бедности и богатстве в разных социальных группах взрослого населения страны (Бедность и неравенства…, 2013; Бондаренко, 2011; Горшков, Тихонова, 2004; Муздыбаев, 1998; и др.) и результаты нашего исследования, мы обнаружили следующие различия.
   Во-первых, можно отметить несовпадение образов бедного. Так, по данным специалистов, для большинства людей «бедные – это люди в основном добрые, терпеливые, совестливые, законопослушные и трудолюбивые» (Горшков, Тихонова, 2004, с. 17). Авторы указывали, что доминирующим отношением россиян к бедности является сочувствие и жалость к данной категории людей, что частично совпадает с представлениями дошкольников и младших школьников, но не согласуется с представлениями подростков, негативно оценивающими качества личности бедных.
   Одним из основных критериев бедности для детей и подростков в нашем исследовании явился «доход» человека (наличие/отсутствие денег, недвижимости и т. п.), в то время как взрослое население было больше ориентировано на уровень и образ жизни человека (признак относительной бедности) в определении его принадлежности к той или иной экономической категории людей. По нашему мнению, различия в этом случае определялись не только возрастом, но и уровнем развития «модели психического» (Сергиенко и др., 2020).
   Нарастающая тенденция стигматизации личностных качеств бедного от дошкольного к подростковому возрасту также была согласована с распространенным мнением взрослых (Горшков, Тихонова, 2004). Однако понимание всеми школьниками причин достижения людьми уровня бедности совпадало с общественными представлениями. Напомним, большинство из них считало, что бедные «ленятся работать», «у них заканчиваются деньги», они «разоряются», «теряют работу», «не имеют образования»; к бедности ведет неправильный образ жизни – увлечение наркотиками, алкоголем, азартными играми. Взрослое население среди наиболее значимых причин бедности также указывало на структурные причины – невыплату зарплат, задержку пенсий; безработицу; недостаточность государственных пособий по соцобеспечению, а также социальные причины – алкоголизм и наркоманию; инвалидность и болезни; плохое образование и низкую квалификацию и т. п. (Бондаренко, 2011; Горшков, Тихонова, 2004), т. е. понимание школьниками способов достижения границ бедности опиралось на общественные представления.
   Богатые в массовом сознании россиян – «это стремящиеся к власти, энергичные и инициативные люди, довольно жадные к деньгам, безразличные к судьбе своей страны и не слишком порядочные, но при этом образованные, отличающиеся профессионализмом и трудолюбием» (Горшков, Тихонова, 2004, с. 17). Как можно заметить, противоречивость образа богатого человека в общественном сознании в большей степени соответствует противоречивости данного образа в представлениях дошкольников и подростков, чем младших школьников. По всей видимости, в первом случае речь идет о присваивании общественных установок, транслируемых родителями, во втором случае – о принятии данных установок подростками в процессе непосредственного взаимодействия с другими людьми. Причем если модальность оценок личностных качеств богатого совпадала с мнением взрослых, то оценки социальных последствий богатства у детей, подростков и взрослых различались, что свидетельствует о постепенном развитии понимания ими социально-экономических явлений.
   Интересно, что исследователи выделяли зависимость оценок причин благополучия богатых людей от экономического статуса самих респондентов (Бондаренко, 2011; Горшков, Тихонова, 2004; и др.). По их данным, если «бедные» люди делали акцент на социальных возможностях богатых по достижению высокого статуса (возможность брать взятки, связь с криминалом, непорядочность и т. п.), не указывая на их личностный потенциал (работоспособность, активность и т. п.), то «богатые» россияне акцентировали внимание именно на личностных качествах человека, способствующих росту его благополучия (деловая хватка, умение использовать все шансы, готовность работать без оглядки на время и здоровье, наличие высокой квалификации), что свидетельствует о действии механизма группового фаворитизма в больших социально-экономических группах.
   Школьники, указывая на способы достижения статуса богатого человека, так же, как и взрослые, отмечали не только проявление работоспособности, трудолюбия, образованности, волевых усилий, предприимчивости, целеустремленности, но и на потенциальную (либо реализованную) возможность украсть или выиграть большие деньги в азартные игры. Суждения дошкольников и школьников о том, что можно стать богатым, если «выйти замуж/жениться на богатом/богатой» или «родиться в богатой семье», соответствовали суждениям взрослых, которые подчеркивали «наличие связей», «умение использовать шансы» как на значимые ресурсы, источники благополучия богатых.
   В группе младших школьников представления о бедном человеке в большей степени, чем о богатом, были согласованы с представлениями взрослого населения (категории людей, личностные качества, отношение к ним респондентов). В группе подростков, наоборот, представления о богатом (признаки богатства, способы достижения богатства, черты личности) имели больше сходства с общественными, чем представления о бедном. Данный факт наглядно демонстрирует не только различия в источниках и способах получения информации о бедном/богатом человеке, на которые указывали школьники в нашем исследовании, но и иллюстрирует взаимодействие разных факторов в процессе конструирования экономических представлений.
   Таким образом, можно сделать вывод о том, что в условиях первичной экономической социализации по мере развития экономического сознания происходит усиление конгруэнтности исследованных представлений о бедном и богатом распространенному в обществе мнению. В данном процессе значимые микрогруппы (семья, сверстники) посредством групповых ценностей и норм задают общую направленность развития экономических представлений. Личность же, конструируя представление, избирательно относится к транслируемому знанию об экономических явлениях и объектах, их отношениях и т. п., тем самым проявляя свои субъектные качества.

8.4. Различия в представлениях о бедности и богатстве у младших школьников и подростков из семей с разным социально-экономическим статусом

   Как упоминалось ранее, СЭС семьи определяли на основе экспертных оценок школьных педагогов (оценивались финансовые и материальные возможности семьи по проведению досуга, оплате дополнительного образования, качество жилья, в котором проживала семья, профессия и место работы родителей и т. п.) и самооценок родителей (по шкалам уровня материального благосостояния семьи и удовлетворенности им). Согласованность экспертных оценок рассчитывалась по χ -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   На этом основании были выделены три группы детей: из семей с высоким (32,5 % выборки), средним (55 %) и низким (12,5 %) уровнем СЭС.
   Значимых различий (по критерию Краскела – Уоллиса) в представлениях у детей из семей с высоким и средним уровнями статуса обнаружено не было. Возможно, это связано с тем, что различия в материальном доходе данных семей не носят кардинальный характер, что, в свою очередь, отражается на отношении семей к бедным и богатым.
   В то же время школьники из семей со средним и низким уровнем СЭС имели значимые различия в представлениях о том, как богатые люди относятся к бедным (р=0,014). Так, дети из малообеспеченных семей считали, что богатые люди плохо относятся к бедным. Возможно, в аргументах они отражали свой жизненный опыт общения со сверстниками (подростки) или повторяли оценки родителей (младшие школьники): «Они не помогают бедным»; «Унижают их. Презирают»; «В основном жестоко»; «Они ведут себя так, что бедный человек – это ничто. Но это ведь нечестно!»; «Не хотят дружить с бедными». Напомним, что дошкольники из семей с низким уровнем СЭС были более толерантны, предполагая, что богатые могут дружить с бедными и даже помогать им.
   Суждения младших школьников и подростков из малообеспеченных семей были более эмоциональны, чем у их сверстников из семей со средним уровнем благосостояния. Последние воздерживались от оценок по критерию «плохо/хорошо». Они пытались связать отношение к бедным с личностными характеристиками богатого человека, делая на него перенос ответственности за эти отношения («смотря кто»; «кто как»). Тем не менее, все школьники были единодушны в вопросах о том, что может сделать человек с «лишними» деньгами и хорошо ли для общества быть богатым человеком: богатым быть хорошо, а «лишние» деньги можно отдать бедным, построить дома и т. п.
   Взгляды детей из семей с высоким и низким СЭС различались по вопросам: могут ли бедные быть счастливыми (р=0,0536) и как богатые люди относятся к бедным (р=0,00028). Мнения школьников из состоятельных семей разделились. Одни из них считали, что бедные не могут быть счастливы: «Уних нет ничего, и поэтому они не могут быть счастливыми»; «Это только в сказках. К сожалению, в наше время это невозможно». Другие, наоборот, не связывали счастье с материальным достатком: «Деньги не главное. Важны дети, любовь, семья»; «Укаждого свое счастье». Представляется интересным тот факт, что вторая позиция была характерна для респондентов, чьи родители имели более высокий уровень удовлетворенности своим материальным благосостоянием и социальным статусом. Взгляды школьников из малообеспеченных семей также не были однозначными: «Не очень, если пьют»; «Ведь деньги не главное. Главное здоровье, семья, много друзей».
   Оценка отношения богатых людей к бедным в группе респондентов с высоким уровнем материального благосостояния была более эмоциональна, чем у их сверстников из семей со средним достатком: «Некоторые с жалостью, с брезгливостью, большинству наплевать»; «Я думаю, не очень, потому что богат»; «Свысока»; «С недоверием. Плохо». Только незначительная часть детей этой подгруппы ответила так же, как и дети из семей со средним уровнем дохода: «Смотря какие люди».
   Как показало исследование, СЭС семьи как фактор влияет на различия не только в экономических представлениях школьников, но и в уровне их удовлетворенности наличием карманных денег, которые они получают от родителей. Несмотря на то, что эта сумма у респондентов из средне– и малообеспеченных семей мало различалась, уровень удовлетворенностью ею был разным. Первые часто отвечали «достаточно» либо «когда как, по-разному», вторые – однозначно «нет», «хотел бы иметь больше». Выяснилось, что дети из обеспеченных семей не все и не всегда получали больше денег на карманные расходы, чем их сверстники из менее обеспеченных семей, но чаще, чем они, высказывали удовлетворенность суммой денег.
   Итак, наибольшие различия обнаружены в экономических представлениях детей из семей со средним и низким, а также низким и высоким уровнями СЭС семьи. Последние однозначно негативно оценивали отношение богатых к бедным, однако источники этих оценок были различны: школьники из малообеспеченных семей идентифицировали себя с бедными, а дети из обеспеченных семей – с богатыми, поэтому большинство более обеспеченных школьников не согласны с тем, что бедные могут быть счастливыми, а большая часть малообеспеченных сверстников, наоборот, согласна. Респонденты из семей со средним уровнем дохода идентифицировали себя с группой более состоятельных людей, что отразилось в сходстве их представлений о бедности и богатстве с представлениями сверстников из более обеспеченных семей.

8.5. Система детерминант экономических представлений младших школьников

   С целью выявления совокупности факторов изучаемых экономических представлений в группе младших школьников мы выполнили анализы связей между выделенными факторами представлений о бедности и богатстве и социально-психологическими, экономико-психологическими характеристиками респондентов.
   Факторная структура представлений младших школьников о бедности и богатстве включала четыре фактора (суммарный % – 67,02). Первый фактор (вес фактора 19,87 %) объединил представления о влиянии общества на бедных/богатых и богатых/бедных на общество, а также на других людей. Второй фактор (17,87 %) содержал указания на атрибуты богатства и взаимоотношения бедных и богатых. Такое объединение представлений в общий фактор указывало на их взаимосвязь в сознании детей. Речь идет о том, что отношения богатых к бедным и наоборот являются такими же атрибутами богатства, как и имущественные. Третий фактор (16,46 %) был ограничен имущественными признаками бедности и способами ее достижения. Четвертый фактор (12,80 %) включал представления школьников о том, могут ли бедные и богатые быть счастливы.
   Как можно заметить, структура представлений о бедности и богатстве у 9-летних детей носила диффузный характер. Она значимо отличалась от теоретической модели. Однако первый фактор характеризовался более высокой значимостью (ценностью) представлений о том, что общество по-разному относится к бедным и богатым, что эти категории людей также оказывают влияние на других людей и общество в целом. Корреляционный анализ подтвердил это предположение. Обнаружили связь этого фактора и, с одной стороны, уровня образования родителей (r=0,216; p=0,030 и r=0,199; p=0,045), с другой – системы ценностных ориентаций самих детей: соматических (r=0,218; p=0,35), эмоциональных (r=0,240; р=0,021), материальных (r= –0,242; p=0,019), культурных (r=0,229; p=0,027). Т. е. в семьях детей, чьи родители имеют высшее образование, в процессе конструирования представлений о социальных эффектах бедности и богатства школьники опирались не только на мнение родителей, но на свои ценности, которые сформированы в семье к актуальному этапу развития. Заметим, что в этой выборке респондентов соматические (ценность здоровья, хорошо выглядеть и т. д.) и эмоциональные ценностные ориентации более высоко значимы в ценностной структуре, чем материальные.
   Корреляционный анализ всех элементов факторной структуры личностных качеств бедного и богатого в представлениях школьников показал, что образ бедного в целом имеет большее количество связей с ценностными ориентациями респондентов (59 связей), чем образ богатого (27 связей).
   В нашей предыдущей работе был подробно описан ценностный механизм конструирования детьми представлений о бедном и богатом сказочных персонажах (Дробышева, 2013). Он основывался на анализе связей ценностной системы и образов бедного и богатого. В частности, было обнаружено, что чем больше связей образует представление с ценностными ориентациями, тем выше контроль ценностной системы за включением в его содержание тех или иных элементов (суждений). Принимая во внимание, что в качестве основного источника конструирования представлений о бедных и богатых респонденты выделяли родителей (1 ранг), сверстников (2 ранг), СМИ (3 ранг), других людей (4 ранг), мы сделали вывод о том, что, присваивая представления родителей, дети тем не менее подвергают информацию контролю («фильтрации») со стороны своей ценностной системы.
   Данное предположение подтвердилось и в настоящем исследовании. Несмотря на то, что факторная структура психологических характеристик богатого (см. таблицу 3) в сознании школьников больше по объему, чем аналогичная структура образа бедного, количество связей, которые образуют ценностные ориентации респондентов с характеристиками бедного, больше, чем с характеристиками богатого. Причем первый фактор в представлениях о личностных качествах и бедного (21 связь), и богатого (11 связей) человека имеет больше связей с ценностными ориентациями, чем другие факторы структуры. Это также указывает на проявление ценностного механизма в процессе построения иерархической структуры представлений.
   Последующий регрессионный анализ выявил соотношение между вкладом совокупности независимых переменных – социальных (образование родителей, состав и размер семьи), социально-психологических (ценностные ориентации), экономико-психологических (экономическая самооценка), индивидуально-психологических (пол, возраст) – и зависимой переменной (первый фактор в факторной структуре образов богатого и бедного (см. таблицу 3). Так, отношение богатого к другим людям в представлениях школьников (1 фактор) (R=0,651; R -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

=0,424; F=4,475; p=0,000) зависел как от размера семьи и уровня образования мамы (социальные предикторы), так и значимости социальных («соблюдать правила приличия», «быть на хорошем счету у учителей» и т. п.) и волевых («решительность», «инициативность») ценностных ориентаций (социально-психологические предикторы). Вклад экономико-психологических предикторов в эту модель был меньше других. По всей видимости, именно мамы с более высоким образовательным статусом транслируют детям представления о том, как богатые относятся к бедным. В семьях с двумя и более детьми младшие школьники получают информацию об отношении богатых людей к другим в том числе и от старших сиблингов. Однако ценностные ориентации детей и их самооценка выполняют здесь роль внутренних факторов, усиливая, нивелируя или снижая влияние установок родителей и других агентов социализации.
   Поскольку значимость регрессионных моделей других факторов структуры (личностные качества богатого) была невысокой, то их обсуждение в данной работе не представляется важной задачей.
   В факторной структуре образа бедного первый фактор (R=0,764; R -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

=0,584; F=3,977; p=0,000) включал указание на его эмоциональные характеристики, свидетельствующие о негативных переживаниях бедными своего статуса. Их значимость определялась влиянием не социальных, а социально– и экономико-психологических характеристик, в роли которых выступили эмоциональные, социальные и нравственные ценностные ориентации, а также экономическая самооценка школьников по шкале «бедный – богатый». Данный факт косвенно подтверждает ранее высказанное суждение о том, что образ бедности в экономическом сознании детей индивидуализирован. Внутренние факторы, по сути, нивелировали влияние внешних. Конструируя образ бедности, девятилетние дети рефлексировали переживания бедными своего статуса, опираясь на механизм самокатегоризации и «ценностный механизм» контроля.

8.6. Социально-психологические и экономико-психологические факторы экономических представлений подростков

   Одной из задач исследования экономических представлений подростков стало выявление вклада предикторов (социальных, социально-психологических, экономико-психологических, индивидуально-психологических) в регрессионные модели изучаемых представлений.
   Анализировали, во-первых, предикторы представлений о бедном и богатом человеке (см. таблицу 4); в качестве зависимых выступили личностные характеристики бедного и богатого (они рассматривались как психологические характеристики представлений о бедности и богатстве), объединенные в факторные структуры (см. таблицу 3), в роли независимых – социальные характеристики семьи (состав, размер, образовательный и профессиональный статус родителей), индивидуально-психологические (принадлежность респондентов к тому или иному полу, возраст), социально-психологические (ценностные ориентации), экономико-психологические (экономическая самооценка, рефлексивная самооценка, установки на экономическую мобильность) характеристики респондентов. Во-вторых, исследовались предикторы представлений о бедности и богатстве. Здесь зависимой переменной выступили характеристики бедности и богатства в представлениях респондентов, так же, как и в предыдущем случае, объединенные в факторы. В качестве независимых переменных выступили ранее перечисленные социальные, индивидуально-психологические, социально-психологические и экономико-психологические характеристики школьников.
   Регрессионный анализ (см. таблицу 4) образов (личностных качеств) бедного и богатого в представлениях школьников показал, что их конструирование в сознании респондентов обусловлено многоуровневой системой факторов. В результирующую модель анализа вошли: размер семьи, образовательный и профессиональный статусы родителей, ценностные ориентации школьников, их экономическая самооценка и рефлексивная самооценка, установки на экономическую мобильность (установка повысить в будущем свой экономический статус), а также индивидуально-психологические характеристики.
   Как можно заметить из данных таблицы 4, из пяти факторов модели личностных качеств богатого только три объяснялись совокупностью упомянутых характеристик, коэффициент множественной корреляции двух других факторов был недостаточно высоким. По всей видимости, представления об отношении богатого человека к другим людям и оценки его внешнего вида (факторы 4–5) либо присваиваются извне (общественный дискурс) без внутреннего контроля со стороны самого респондента (его системы ценностей, феноменов самосознания), либо при участии других характеристик респондентов, не рассматриваемых в нашей работе.

   Таблица 4
   Предикторы личностных качеств бедного и богатого в представлениях подростков

   Мы обнаружили, что конструирование представлений о личностных качествах бедного в большей степени, чем богатого, зависит от системы ценностей подростков. Для построения образов богатого и бедного важную роль играют экономико-психологические предикторы: установка на экономическую мобильность, экономическая самооценка и особенно – рефлексивная самооценка (восприятие подростками того, как категоризуют их по экономическому критерию сверстники и значимые другие). Функция социальных предикторов в данном случае ограничивалась созданием условий экономического воспитания в семье, установками родителей на экономическую мобильность детей, на построение ими карьеры в будущем, на ими получение образования и т. п. С целью выявления структуры представлений о бедности и богатстве как явлениях был осуществлен эксплораторный факторный анализ (критерий Кайзера). Факторная модель включала четыре фактора (суммарный процент – 66,8), факторные нагрузки: первый фактор – 19,83 %, второй фактор – 19 %, третий фактор – 16,68 %, четвертый фактор – 11,26 %. В таблице 5 приведены названия факторов и показатели регрессионного анализа.
   Сопоставляя факторные структуры представлений о бедности и богатстве подростков и младших школьников, мы заметили, что данные представления в группе подростков более структурированы. Содержательно каждый фактор раскрывал один из аспектов явлений бедности и богатства, предложенных в теоретической модели.
   Последующий регрессионный анализ предикторов (см. таблицу 5) показал, что в процессе конструирования подростками экономических представлений принимает участие вся многоуровневая система факторов, т. е. социальные, социально-психологические, экономико-психологические и индивидуально-психологические характеристики респондентов. Однако среди экономико-психологических факторов выделилась только экономическая самооценка. Рефлексивная оценка и установки на экономическую мобильность не вошли в модель предикторов, – возможно, потому что большая часть респондентов была из семей со средним уровнем СЭС. В то же время, сопоставляя с данными младших школьников, мы обратили внимание на то, что система ценностных ориентаций сохранила свою доминирующую роль в системе предикторов. Различия в предикторах представлений о бедном/богатом и о бедности/ богатстве связаны с тем, что первые – конкретные, а вторые – абстрактные.

   Таблица 5
   Предикторы представлений о бедности и богатстве в группе подростков

Сравнительный анализ динамики предикторов представлений детей, младших школьников и подростков о бедности и богатстве, бедных и богатых людях позволил выявить тенденцию небольшого снижения влияния социальных факторов и увеличения влияния социально-психологических, в роли которых выступили ценностные ориентации (представления о явлениях). Данный факт объясняется возрастными особенностями, так как к 15 годам система ценностных ориентаций личности в целом сформирована и может выполнять новые функции.
Кроме того, сама система детерминант пополнилась установками на экономическую мобильность (предиктор представлений о бедном и богатом человеке). Аналогичные установки на повышение в будущем своего экономического статуса в группе младших школьников присутствовали номинально и не были включены в систему предикторов. В группе дошкольников подобные высказывания носили единичный характер («когда вырасту, буду богатой»).

8.7. Признаки экономико-психологической зрелости личности на разных стадиях первичной экономической социализации

   Выполненные исследования, результаты которых были представлены в предыдущих параграфах, не ограничивались изучением феноменов экономического сознания. Программы включали вопросы, направленные на выявление феноменов экономического самосознания, экономического поведения школьников, а также их факторов, указывающих на признаки экономико-психологической зрелости личности. Качественный анализ полученных данных позволил описать проявления подобной зрелости респондентами.
   Так, обнаружено, что 95 % подростков и 65 % младших школьников, принимавших участие в работе, имели «карманные деньги», но получали их чаще всего по мере необходимости, а не фиксированно – раз в неделю или раз в месяц. Старшие школьники больше, чем младшие, тратили деньги на развлечения (35 %), общение с друзьями (10 %), покупку книг, журналов (15 %), музыкальных дисков (15 %) и т. п. Почти 20 % подростков и 10 % младших школьников отмечали, что склонны к сбережению карманных денег с целью приобретения более дорогих вещей или услуг в будущем, тем самым демонстрируя способность долгосрочного планирования своего бюджета, умение контролировать свое экономическое поведение (отказ от компульсивных покупок). Данные школьники в своих высказываниях демонстрировали желание не зависеть от родителей в принятии решения об этих покупках.
   Однако большая часть респондентов все же предпочитала тратить деньги в течение того периода (неделя, месяц), на который они выдавались. Выявленные различия в потребительском поведении младших и старших школьников, безусловно, могут объясняться влиянием фактора возраста. С другой стороны, независимо от возраста в поведении той части школьников, которая демонстрировала самоконтроль своего покупательского поведения, наблюдалась позиция, свидетельствующая об их экономико-психологической зрелости, что согласуется с данными других исследователей (Sutter et al., 2013; и др.).
   Установки на экономическую мобильность в разной степени выраженности демонстрировали все участники исследований. Однако в группе подростков данная установка была более выражена. Младшие школьники и подростки из семей со средним уровнем СЭС чаще, чем их сверстники из семей с более высоким или более низким СЭС, высказывали готовность в будущем повысить уровень своего экономического статуса. При этом отношение данных респондентов к бедным и богатым характеризовалось внутренней противоречивостью. С одной стороны, они проявили готовность к повышению своего актуального СЭС в перспективе, желание стать богатыми, с другой – связывали негативное отношение богатых к бедным с личностными качествами богатых. Дистанцируясь от бедных, данная категория школьников демонстрировала умеренную толерантность к ним.
   Выполненные исследования показали, что проявление толерантности к богатым дошкольниками из семей с низким СЭС сменилось к подростковому возрасту более выраженными негативными установками. Позитивное отношение к богатым было связано лишь с одобряемыми способами достижения высокого статуса – много трудиться, хорошо учиться, проявить волевые качества. Отношение к бедным в группе старших и младших школьников из семей с высоким уровнем СЭС также не отличалась терпимостью. Присвоенные стратегии личностной атрибуции бедности демонстрировали в ходе исследования как младшие школьники, так и подростки.
   Результаты исследования ранней экономической социализации (см. главу 7) позволили нам утверждать, что даже в дошкольном возрасте выраженность признаков экономико-психологической зрелости различается. Это проявлялось в понимании детьми размера социальной и психологической дистанции между бедными и богатыми, в их попытке продемонстрировать толерантность к представителям аут-группы, опираясь на экономическую самооценку. Ее неадекватный уровень объяснялся не только возрастными особенностями респондентов, но и механизмом защиты ими своего экономического Я. Причем сама защита проявилась по-разному. В группе детей с более низким СЭС семьи механизм защиты был выражен в расширении спектра бедности: говорилось не только об экономической, но и о социальной (неработающие, бомжи), о медицинской (больные люди) бедности. В группе респондентов со средним СЭС семьи – в удлинении социальной дистанции между бедными и богатыми, в подчеркивании невозможности близких отношений между разными экономическими категориями людей, в завышении экономической самооценки. Напомним, что, по данным исследователей (Weinger, 1998), даже маленьким детям трудно придерживаться позитивного мнения о себе, если они категоризуют себя как финансово и материально менее успешных, так как они уже понимают негативное, пренебрежительное отношение общества к бедности.
   Сопоставляя результаты нашего исследования в целом с работами других авторов, можно отметить их общность в трактовках возрастных различий представлений о бедности и богатстве, в выраженном «эффекте ореола» в восприятии богатства детьми по сравнению с подростками, более реалистично воспринимающими экономическую стратификацию в обществе, в приписывании богатым власти, более высокого статуса (Woods et al., 2005), в представлениях о способах достижения статуса богатого (Stacey, Singer, 1985).
//-- * * * --//
   Итак, в работе наглядно продемонстрирован факт, что развитие экономического сознания и самосознания личности в условиях первичной ЭС носит нелинейный и гетерохронный характер. Показано, что данный процесс характеризуется чередованием периодов позитивной и негативной динамики, стагнации. Динамика проявляется в расширении/редукции содержания, изменении структуры, модальности элементов сознания и самосознания: экономических представлений, отношения к явлениям экономической жизни, установок на экономическое поведение, экономической самооценки, уровня экономических притязаний, установок на экономическую мобильность, толерантность и т. п.
   Выявлено, что процессы первичной ЭС обусловлены воздействием разного типа детерминант (внешних и внутренних факторов, предпосылок, опосредствующих звеньев), взаимодействие которых определяет изменения в содержании и структуре элементов. Обнаруженные нами изменения в содержании изучавшихся экономических представлений на каждой следующей возрастной стадии первичной экономической социализации характеризовались усилением роли внутренних факторов в их взаимосвязи с внешними.
   В ходе работы были эмпирически подтверждены предположения, построенные на принципах непрерывности психического развития и антиципации. В частности, показано, что сформированные на предыдущей стадии развития элементы экономического сознания и самосознания могут выступать условиями, предпосылками, внутренними факторами изменений на следующей стадии. При этом сохраняется кумулятивная связь между базовыми (более ранними) образованиями – элементами экономического сознания и самосознания и их модификацией на следующей возрастной стадии первичной экономической социализации.
   Способность к дифференциации явлений бедности и богатства, их личностной атрибуции проявляется уже на стадии ранней экономической социализации. Представляется, что процессы формирования экономического сознания и самосознания взаимосвязаны и во многом когерентны друг другу. В частности, в исследовании показано, что уже в дошкольном возрасте отношение детей к явлениям бедности и богатства не ограничивалось интернализацией соответствующих установок родителей. Маленькие дети проявляли признаки субъектности, опираясь на экономическую самооценку в процессе конструирования экономических представлений или демонстрируя толерантность к представителям другой экономической группы. Впоследствии эта тенденция усиливалась. В младшем школьном и подростковом возрасте репрезентации бедности и богатства, включенные в общую картину экономического мира, были тесным образом связаны с ценностной системой и элементами экономического самосознания, выступающими в качестве детерминант разного типа.
   Явление бедности стигматизируется в обыденном сознании детей начиная с дошкольного возраста при непосредственном участии родителей. В дальнейшем (в младшем школьном, подростковом возрастах) влияние внешних факторов (экономическое воспитание в семье, общение со сверстниками и значимыми Другими) усиливается/снижается/нивелируется влиянием внутренних – ценностных ориентаций, экономических самооценок, установок на экономическую элевацию и т. п. В то время как восприятие богатства в условиях первичной экономической социализации характеризуется общностью взглядов детей и подростков относительно атрибуции, функций, психологических последствий данного явления, а также негативной модальности оценок отношения богатых к малоимущим и т. п. Противоречивое отношение исследованных детей и подростков к богатым как носителям признаков успешности, власти, финансовой и материальной обеспеченности выполняет роль мотиватора их экономической мобильности, построения карьерных планов в будущем.
   Важным фактом, полученным в исследовании, стало понимание, что в условиях первичной экономической социализации признаки экономико-психологической зрелости наблюдаются уже в дошкольном возрасте. По мере развития экономического субъекта выраженность этих признаков усиливается. Они связаны с разными проявлениями субъектности: на ментальном уровне – в процессе конструирования экономических представлений, выражения своего отношения к явлениям экономической жизни, в рефлексировании своего экономического статуса; на уровне предповедения – в самоконтроле экономического поведения, в установках на экономическую мобильность и т. п. Все эти характеристики в дальнейшем выступают в качестве предпосылок готовности личности к выполнению задач по финансовому и материальному обеспечению себя и своих близких.

Глава 9
Переход к вторичной экономической социализации: специфика, факторы и механизмы

   В продолжении исследования феноменов экономического сознания в условиях перехода от первичной к вторичной ЭС была проведена серия эмпирических исследований. Общей целью выполненных работ стало выявление когнитивных (экономические представления о бедности и богатстве), аффективных (коллективные чувства) и конативных (потребительские предпочтения) феноменов в группах учащейся молодежи в ситуации перехода к вторичной ЭС, а также факторов и механизмов их адаптации к изменяющимся условиям социально-экономической среды, предикторов готовности к началу трудовой деятельности. Предположили, что в форме переходной ЭС возрастает роль внутренних факторов (системы ценностей, идентичности, установок, мировоззрения) личности, позволяющих контролировать воздействие внешней среды – кризисных и посткризисных ситуаций в социально-экономическом развитии общества, новых условий жизнедеятельности и т. п.
   В данной главе будут представлены результаты серии исследований, в которых приняли участие представители учащейся молодежи (специалитет, бакалавриат, магистратура). Общий объем выборки составил 834 человека (средний возраст 20–21 год).
   Сбор данных проводился «лицом к лицу». Программы и результаты исследований будут более подробно изложены в каждом из параграфов данной главы.

9.1. Факторы и механизмы экономических представлений учащейся молодежи в изменяющихся социально-экономических условиях

   Первая серия исследований была посвящена изучению факторов экономических представлений о бедности и богатстве. Гипотезы основывались на предположении о различии в содержании и структуре представлений молодежи о бедности и богатстве, их обусловленности системой внутренних и внешних факторов. В качестве внешних факторов анализировались изменения в социально-экономическом развитии общества (срезы 2011 и 2018 гг.) (исторический фактор), различия в социально-экономических условиях жизнедеятельности (региональный фактор) (срез 2011 г.).
   Предположение об устойчивости и динамичности содержания изучаемых представлений основывалось на их сравнительном анализе у молодежи, у подростков, у детей. В качестве внутренних факторов изучались ценностные ориентации респондентов (социально-психологические факторы), разные показатели их экономической идентичности (экономико-психологические факторы). В исследовании приняли участие 266 учащихся вузов (специалитет) в возрасте от 17 до 23 лет.
   На первом этапе работы были выявлены различия в содержании представлений учащейся молодежи о бедности и богатстве в зависимости от региона проживания (N=120). Участниками исследования стали учащиеся вузов – жители Центрального (г. Москва) и Сибирского (г. Иркутск) федеральных округов. Анализировали влияние регионального и личностных факторов, обусловливающих выявленные различия. Исследование проводилось в 2011 г.
   На втором этапе в работе приняли участие 146 студентов, все – жители Москвы и Подмосковья. Временной срез – 2018 г. Решались следующие задачи: 1) выявить особенности развития представлений о бедности и богатстве в условиях перехода от первичной к вторичной ЭС, 2) определить траектории развития экономических представлений на разных возрастных этапах, 3) осуществить анализ системы факторов представлений о бедности и богатстве в группе учащейся молодежи.
   Наконец, на третьем этапе был выполнен анализ различий в изучаемых представлениях по двум вышеуказанным историческим срезам (две посткризисные ситуации развития общества).
   Применялись следующие методы и методики исследования: ассоциативный тест, семантический дифференциал (опросник включал набор биполярных семибалльных шкал, отражающий 22 личностные характеристики бедного и богатого), опросник «Представления о бедности и богатстве» Р. Брусдал. Оба опросника ранее применялись в исследованиях на младших школьниках и подростках. Программа также включала методику ценностных ориентаций Е. Б. Фанталовой, включающую 12 ориентаций, которые надо было оценить по 10-балльной шкале по степени значимости; методику ценностных ориентаций М. Рокича (терминальные и инструментальные ценностные ориентации) в модификации В. А. Хащенко, а также шкалы самооценок уровня своего материального благосостояния и удовлетворенности им, самокатегоризацию и категоризацию его другими (рефлексивные оценки) по шкале «бедный – богатый», оценки уровня дохода семьи, анкетирование (социально-демографические характеристики) (Фанталова, 2001; Хащенко, 1999).
   Полученные данные обрабатывались с применением количественных и качественных методов. Использовали частотный метод, описательную статистику, для выявления различий – критерий Манна – Уитни, корреляционный анализ (по критерию Спирмена); сравнительный анализ.

   Сравнительный анализ представлений о бедности и богатстве в группах учащейся молодежи из разных регионов
   Целью первого из проведенных исследований стало выявление различий в представлениях о бедности и богатстве, а также факторов, их обусловливающих, в группах учащейся молодежи, проживающей в разных регионах. В исследовании приняли участие студенты старших курсов (N=120) (специалитет) гуманитарных факультетов двух вузов – московского (далее – группа «столичные студенты») и иркутского (далее – группа «региональные студенты») в возрасте от 20 до 22 лет. Распределение по полу в каждой из групп было ассиметричным (2/3 девушки), что объяснялось профилем обучения.
   Исследование проводилось в 2011 г. Данный период характеризовался как «восстановительный» после мирового финансового кризиса 2008–2010 гг. По официальным данным, некоторые показатели экономического развития достигли докризисных значений благодаря высокой цене на нефть, однако уровень социально-экономического развития регионов России значимо отличался (Тенденции российской экономики, 2012). В частности, в соответствующем рейтинге, составленном Аналитическим центром при Правительстве РФ, по разным показателям Москва занимала лидирующие позиции, а Сибирский федеральный округ (СФО) – нижние (Проблема сдвигов…, 2013). Кроме различий в уровне жизни, специалистами отмечался приток трудовых мигрантов в столицу и отток населения из разных районов СФО.
   Следовательно, опыт взаимодействия с бедными и богатыми людьми у студентов двух вузов различался. Этому способствовала более жесткая стратификация населения столицы по экономическому критерию, большое количество очень богатых и очень бедных людей по сравнению с региональным городом. Мы предположили, что представления о бедности и богатстве в обыденном сознании молодых людей из разных регионов должны различаться как по содержанию, так и по структуре, причем представления о бедности – больше, чем представления о богатстве. Поскольку СЭС семей респондентов, проживающих в этих двух регионах, различался, мы предположили, что обнаруженные различия будут связаны в том числе и с этим фактором.
   Предваряя результаты, отметим, что уровень дохода семей студентов из двух регионов различался: семьи столичных учащихся имели выше уровень дохода, чем семьи региональных студентов (р=0,021).
   Представим социально-психологический портрет групп. Группы не различались по статьям доходов (карманные деньги родителей, стипендия, подработка) и расходов (одежда, подарки близким, развлечения и т. п.). По сравнению с московской выборкой, в группе иркутских студентов было немного больше тех, кто дополнительно зарабатывал сам, возможно, потому что уровень зарплат родителей в регионе был ниже, чем в столице.
   Самооценки уровня материального благосостояния в двух группах респондентов различались (при p<0,05). Столичные студенты в целом указали средний (70 % выборки) и выше среднего уровень (20 %), региональные студенты – средний (57 %) и ниже среднего (16 %). Степень удовлетворенности им в первой группе был выше, чем во второй (57 % и 43 %). Степень удовлетворенности (68,6 % столичных и 60 % региональных) и неудовлетворенности (31,4 % и 40 %) размером «карманных денег» также различалась (при р<0,05). Большинство всех студентов указало (73 % столичных и 80 % региональных), что окружающие считают их людьми среднего достатка; 23 % москвичей и 16 % иркутян ответили, что окружающие оценивают их как богатых людей; остальные считают, что их воспринимают скорее как бедных, чем богатых. Заметим, что между самооценками и рефлексивными оценками экономической идентичности в обеих группах присутствовали различия. Они были более выражены у региональной выборки.
   Были выявлены различия в представлениях о бедности и богатстве в группах учащейся молодежи из двух регионов. Представления о признаках бедности и богатства содержательно мало чем различались в двух группах (p=0,34). Респонденты упоминали финансовые и материальные признаки (их избыток или недостаток), психологические признаки (личностные качества, в том числе нравственные), медицинские и социальные признаки (больной, пенсионер, бюджетные работники). Содержательные отличия определялись тем, какое значение придавали им молодые люди. Например, региональные студенты акцентировали внимание на духовной бедности (категория бедных людей) и финансовой независимости богатых (признак богатства); столичные – на экономической и социальной бедности (категории бедных людей) и власти (признак богатства).
   Были обнаружены статистически значимые различия в двух группах относительно способов достижения статуса бедного (p=0,02). Региональная специфика проявилась в том, что иркутские студенты акцентировали внимание на алкоголизме и наркомании бедных (субкультурная атрибуция), тогда как их московские сверстники – на структурных (экономический кризис) и ситуационных (инвалидность, ограбление, природные катаклизмы) факторах.
   Общность взглядов молодежи (р=0,33) из двух регионов на способы достижения богатыми своего статуса проявилась в том, что на первое место они поставили «счастливую случайность» (фаталистическая атрибуция), затем – криминальные способы и только на третье место – упорный труд, активность, предприимчивость, образованность.
   В оценках социальных (р=0,21) и психологических (р=0,09) последствий богатства в двух региональных группах также не было обнаружено статистически значимых различий. Все молодые люди позитивно оценивали социальные («оказывают спонсорскую помощь, открывают благотворительные фонды»; «материально обеспеченные люди могут думать о более высоких вещах: науке, творчестве, духовном развитии»), но амбивалентно – психологические последствия богатства («богатые вызывают зависть, порождают недовольство бедных», «они становятся примером для других», «стимулируют других не опускаться»). По мнению молодежи, богатые люди, с одной стороны, активизируют общество, являются вдохновителями, указывая другим людям цель, к достижению которой они должны стремиться, дают толчок к развитию, с другой – вызывают негативные чувства: зависть, презрение, агрессию, раздражение тем образом жизни, который они ведут.
   Немного иная картина сложилась относительно оценок социальных (р=0,047) и психологических (р=0,039) последствий бедности. С одной стороны, все студенты акцентировали внимание на негативном влиянии бедности на общество («растет уровень преступлений, наркомания, алкоголизм», «чем меньше в стране бедных – тем больше счастливых семей» и др.). С другой стороны, в группе столичных учащихся чаще, чем в группе региональных студентов встречались суждения позитивной направленности («бедный не сможет заплатить за учебу – это минус, но его жизнь заставит работать на черной работе – это плюс для государства» и др.). Оценивая психологические последствия, региональная молодежь в первую очередь отметила, что «бедные стимулируют других людей не повторять их ошибок, стремиться к лучшему, чтобы не опуститься до их уровня», и т. п.; затем, что они «вызывают сочувствие, чувство жалости» и т. п.; в последнюю очередь, бедные «вызывают неприязнь, отвращение, раздражение, что человек слаб и бездеятелен», и т. п. Столичные студенты указали на переживание амбивалентных чувств. С одной стороны, бедные «вызывают жалость и сочувствие», с другой – «вызывают отвращение»; «глядя на бедных, появляется чувство вины, неуверенности и страха»; «они угнетают, начинаешь размышлять о своем заработке, своем здоровье и об уровне преступности». В данной группе реже других звучали высказывания о том, что «появляется желание сделать все возможное, чтобы не оказаться на их месте».
   Следовательно, региональные различия в экономическом сознании респондентов определялись функциональной направленностью восприятия явления бедности: для региональных студентов представления выполняли роль копинга, антиципационную функцию, для столичных – роль укрепления своей идентичности.
   Все респонденты были согласны (р=0,22) с тем, что отношение бедных и богатых друг к другу часто зависит от самих людей. Одни богатые проявляют к бедным «равнодушие, высокомерие, недоверие, игнорируют их», «относятся пренебрежительно, с презрением» и т. п., другие способны «проявлять жалость к бедным», «помогать материально, относиться снисходительно». Такое же отношение характеризует поведение бедных по отношению к более состоятельным людям: с завистью, презрением, недоброжелательно, редко – с восхищением и уважением, т. е. негативная модальность отношения бедных к богатым более выражена.
   Представления о влиянии общества на бедных/богатых людей статистически в двух группах не различались (р=0,34; р=0,22). Большинство респондентов утверждало, что, с одной стороны, «общество стимулирует богатых к увеличению своих доходов», «стимулирует к росту, помогает продвигаться по карьере», с другой – «общество делает все, чтобы богатых стало меньше и всячески преследует их», «навязывает им чувство ответственности», «делает преграды, стимулирует тратить деньги». Небольшая часть участников исследования высказало мнение о том, что «богатыми нельзя управлять и повлиять на них тоже».
   Следует отметить, что значительная часть студентов затруднилась ответить на вопрос о том, как общество влияет на бедных. Заметим, что спустя несколько лет этот вопрос у той же категории респондентов не вызвал особых затруднений. В целом мнение учащихся имело негативный контекст: с их точки зрения, общество, с одной стороны, порицает бедность, не поддерживает бедных, с другой – сочувствует им, жалеет, оказывает очень незначительную поддержку.
   Итак, представления о бедности и богатстве в группах учащихся, проживающих в разных регионах, имели больше сходства, чем различий. В частности, речь идет о материальных и финансовых признаках бедности и богатства, о способах достижения богатства, о взаимодействии общества и данных категорий людей, о психологических и социальных последствиях богатства, об отношениях бедных и богатых.
   Выявлены различия в представлениях о способах достижения статуса бедного, о социальных и психологических последствиях бедности. Как показало исследование, в обыденном сознании столичных и региональных студентов бедность выполняет разные функции: одних стимулирует к экономической мобильности, другим помогает поддерживать свою экономическую идентичность. Т. е. наше предположение о том, что бедность, в отличие от богатства, индивидуализирована, снова подтвердилось.
   Были обнаружены различия в факторных структурах образов бедного и богатого в представлениях столичной и региональной молодежи. Кратко представим данные результаты (см. таблицу 6).
   Как можно заметить, образ бедного и богатого (их личностных качеств) в представлениях респондентов, проживающих в разных регионах, различался по структуре и содержанию. Так, в группе московских студентов образ бедного и богатого содержал равное количество факторов. В восприятии бедного респонденты в первую очередь ориентировались на те личностные качества, благодаря которым человек и становится бедным. Важным для молодых людей явилось отношение бедного к другим, а также то, как его воспринимают окружающие, наименее важным – эмоциональное состояние бедного. В то же время в образе богатого наиболее значимым стало то, каким его видят другие люди (т. е. стереотипный образ богатого). Отношение богатого к другим, его эмоциональная сфера также были включены в этот образ. Удивительно, но характеристики богатого, раскрывающие его отношение к деятельности, в структуре образа были отнесены к последнему фактору.
   Содержание образов бедного и богатого, их структура косвенно свидетельствуют об опыте взаимодействия столичных студентов с разными категориями бедных и богатых. С одной стороны, после кризиса 2009 г. население столицы пополнилось трудовыми мигрантами из экономически бедных регионов, стран ближнего зарубежья, с другой стороны, увеличилась доля населения с высоким уровнем дохода за счет притока топ-менеджеров нефтяных компаний, новых «звезд шоу-бизнеса», политиков, «звездной молодежи» и т. п., демонстрирующих свой статус. По всей видимости, по этой причине негативные оценки отношения к деятельности богатого в сознании столичной молодежи – это указание на конкретные типы людей, которые добиваются высокого положения не трудом, а родственными и другими социальными связями.

   Таблица 6
   Различия в факторных структурах образов бедного и богатого в двух группах респондентов

   В группе региональных студентов образ бедного включал четыре фактора, в то время как образ богатого – только три. Можно предположить, что более развернутая структура образа бедного, включение в его содержание позитивных личностных качеств в представлениях региональных студентов связано с их экономической идентичностью. Напомним, что в данной группе респондентов явление бедности выполняло антиципационную функцию, мотивируя молодых людей к экономической мобильности. Редуцированная структура образа богатого, наделенного только негативными качествами, свидетельствует и о том, что такой богатый в сознании молодых людей – представитель экономической аут-группы.
   Далее рассмотрим связь образов бедного и богатого и социально-психологических, экономико-психологических характеристик личности респондентов, проживающих в разных регионах, основываясь на данных корреляционного анализа (по критерию Спирмена, при р<0,05) (см. таблицы 7–8).
   Как можно заметить, в группе столичных респондентов образ бедного образовал большее количество связей с их ценностными ориентациями, чем образ богатого. Данные результаты согласуются с ранее высказанным в этой же работе (см. главу 8) предположением о роли ценностной системы в процессе конструирования экономических представлений. В данном случае большинство связей образует фактор «Отношение к другим», причем как в образе бедного, так и образе богатого, т. е., приписывая негативные оценки личностных качеств представителям разных экономических категорий людей, респонденты опираются на свою систему ценностей. Интересно, что наибольшую «активность» (большее количество связей) проявили инструментальные ценностные ориентации, такие как независимость, исполнительность, терпимость, самостоятельность (категория волевых ценностных ориентаций) и др., а также честность, ответственность, воспитанность (категория нравственных ценностных ориентаций) и др.
   Аналогичный анализ, выполненный в группе региональных студентов (см. таблицу 8), показал, что в их сознании наибольшую значимость (ценность) в образах бедного и богатого представляет отношение данных людей к деятельности: данный фактор образует максимальное количество связей с ценностными ориентациями. Причем если негативные личностные качества в образе бедного в большей степени связаны с ориентациями самих респондентов на волевые ценности – терпимость, самоконтроль, способность к денежному сбережению, исполнительность, смелость в отстаивании своих взглядов, то негативные качества богатого, характеризующего его отношение к деятельности, связаны с ценностными ориентациями экономического характера – богатство, эффективность в делах, способность к сбережению и др.

   Таблица 7
   Количество связей между факторами образов бедного и богатого и ценностными ориентациями столичной молодежи

Таблица 8
Количество связей между факторами образов бедного и богатого и ценностных ориентаций региональных студентов

   В концепции М. Рокича (автора методики, использованной в работе) различия в активности инструментальных ценностных ориентаций по сравнению с терминальными ценностными ориентациями в процессе конструирования образов бедного и богатого объяснялись их функциональной направленностью как средств достижения. Нами обнаружено, что, активизируясь в процессе восприятия и переработки информации о бедности и богатстве, ценностные ориентации служат внутриличностным «фильтром», определяя те элементы знания, которые будут включены в содержание представлений.
   Анализ связей образов бедного и богатого и экономико-психологических характеристик респондентов основывался на данных корреляционного анализа (по критерию Спирмена, при р<0,05).
   Результаты исследования показали, что в группе столичной молодежи личностные качества бедного, включенные в первый фактор «Отношение к деятельности», обратно пропорционально связаны с оценками респондентами уровня своего материального благосостояния (р=0,03) и удовлетворенности им (р=0,04), т. е. чем выше самооценки экономического статуса, тем более склонны респонденты включать в структуру образа бедного негативные личностные качества, характеризующие его отношение к деятельности. Аналогичных связей экономической самооценки с образом богатого в этой группе обнаружено не было. В то время как в группе региональной молодежи личностные качества богатого, характеризующие его отношение к другим, были обратно пропорционально связаны с самооценками уровня материального благосостояния (р=0,02), а личностные качества, указывающие на его эмоциональную сферу и отношение к деятельности, образовывали связи с показателями удовлетворенности респондентов уровнем своего материального благосостояния (р=0,01 и р=0,04). Получалось, что чем выше у региональных респондентов удовлетворенность своим экономическим статусом, тем выше вероятность приписывания ими богатому негативных личностных черт. Также была выявлена прямо пропорциональная связь личностных качеств в образе бедного, позитивной модальности, характеризующей его отношение к другим, и самооценок удовлетворенности респондента уровнем своего материального благосостояния: чем выше удовлетворенность, тем более вероятно включение им в образ именно позитивных личностных качеств бедного.
   Резюмируя все вышеизложенное, можно сделать следующие выводы.
   Во-первых, подтверждено предположение о соотношении внешних (условия проживания в разных регионах) и внутренних (ценностные ориентации, показатели экономической идентичности) факторов в формировании экономических представлений учащейся молодежи. В частности, в работе выявлена обусловленность представлений о бедности и богатстве фактором проживания (в столице и в региональном городе). Причем установлено, что выявленные различия в представлениях региональных и столичных студентов в большей степени связаны с восприятием бедности, чем богатства, раскрывают преимущественно психологические и социальные последствия бедности.
   Во-вторых, были обнаружены различия в представлениях о личностных качествах бедного и богатого в группе учащейся молодежи из разных регионов: образ бедного человека в сознании региональных студентов был наделен в том числе позитивными характеристиками, указывающими на его доброжелательное отношение к другим людям, в то время как у столичных студентов образ бедного имел выраженный негативный характер. Наиболее значимыми характеристиками личности бедного и богатого в представлениях студентов регионального вуза явились те из них, которые характеризуют отношение данных категорий людей к деятельности, в сознании учащихся столичного вуза – отношение их к другим людям.
   В-третьих, в исследовании показано, что конкретные представления респондентов о личностных качествах бедного и богатого, включенные в одноименные факторы, в процессе своего конструирования подвержены контролю со стороны ценностной системы личности респондентов.
   В-четвертых, нами выявлена роль экономической идентичности в процессе оценивания личностных качеств бедного и богатого: она определялась потребностью молодых людей в поиске своего сходства/отличий с данными категориями людей.

   Особенности представлений учащейся молодежи о бедности и богатстве
   Участниками данного исследования стала группа студентов московских вузов (N=146) в возрасте от 18 до 23 лет (примерно поровну юноши и девушки). Программа работы отличалась от программы вышеописанного исследования. В ней отсутствовал семантический дифференциал (образ бедного и богатого, их личностных качеств), вместо методики ценностных ориентаций М. Рокича применялась методика ценностных ориентаций Е. Б. Фанталовой (Фанталова, 2001). Остальные элементы программ совпадали в обоих исследованиях. Период сбора данных – 2018 и 2019 гг.
   Предваряя результаты, опишем социально-психологический портрет группы, принявшей участие в исследовании. Анализ оценок уровня материального благосостояния респондентов и удовлетворенности им показал, что все оценки варьируются в пределах среднего уровня (38 % выборки), выше (21 %) и ниже (25 %) среднего уровня. При этом большинство респондентов категоризовало себя как «ни бедного, ни богатого». Окружающие, по их мнению, так же воспринимают их. Анализ удовлетворенности размером «карманных денег» поровну разделил группу, однако желание повысить размер своего дохода высказало большинство участников исследования (80 %). Выбор учащимися стратегий повышения своего материального положения в перспективе различался: 65 % выборки указало на поиск высокооплачиваемой работы и упорный труд; веру в хорошее образование и карьерный рост отметили 10 % учащихся; стремление любыми способами достичь поставленной цели высказали 11 % студентов; остальные посчитали более эффективным получение наследства, удачное замужество или женитьбу. На вопрос о том, что можно делать с «лишними» деньгами, 40 % респондентов выбрали стратегии потребления и сбережения, 30 % продемонстрировали готовность инвестировать средства в бизнес, недвижимость, ценные бумаги, 28 % отметили важность благотворительности и предложили передать эти деньги нуждающимся.
   Структура ценностных ориентаций у этих респондентов характеризовалась типичным для данного возраста приоритетом жизненных ценностей здоровья, уверенности в себе, верных друзей, свободы и независимости – в противовес ценностям социальной жизни (интересная работа, счастливая семейная жизнь, познание, любовь, материальная обеспеченность, активная деятельная жизнь). Такая ценностная структура свидетельствует о направленности личности на свои интересы и неготовности активно включаться в общественную жизнь.
   В качестве достоверных источников информации о бедности и богатстве молодые люди отметили следующие: личный опыт взаимодействия с представителями разных экономических групп (в транспорте, других общественных местах) (52 %); социальные сети (22 %); интернет-пространство (кроме соц. сетей) (24 %); общение в семье (20 %); общение с друзьями (21 %); телепередачи (23 %); журналы (27 %); газеты (22 %). Заметим, что аналогичный опрос, к примеру, в группах младших школьников показал, что приоритетным источником такой информации является общение в семье; для подростков же это группа друзей, сверстников, а также мнение, распространенное в обществе и транслируемое посредством СМИ и Интернета (см.: Дробышева, 2016б). Таким образом, можно предположить, что в процессе перехода от первичной к вторичной ЭС изменяется направленность доверия к источникам информации о явлениях бедности и богатства: доверие себе, своему опыту становится доминирующим.
   Возрастные особенности представлений учащейся молодежи о бедности и богатстве выявляли путем сопоставления с аналогичными представлениями детей и подростков (см. главы 7–8). Так, анализ ассоциативного теста признаков бедности и богатства в представлениях студентов показал, что, по сравнению с подростками и детьми, бедность воспринималась ими как категория относительная, а не абсолютная, т. е. акцент в причинах бедности респонденты ставили не столько на отсутствии финансовых и материальных средств (27 % выборки), сколько на более низком уровне жизни по сравнению с окружающими (37 %). Часть студентов (26,3 %) соотносила бедность с низким уровнем духовного развития. Определяя категорию «богатство», молодые люди указывали прежде всего на способы достижения высокого экономического статуса посредством труда, на проявление богатыми целеустремленности (38,7 %) или получение ими наследства (34 %). На духовное богатство указали 13 % опрошенных, и лишь 5 % выборки отметили, что ассоциируют богатство с властью.
   В целом, определяя границы бедности и богатства, большинство студентов (65 % выборки) отмечало не размер дохода, а его возможности для удовлетворения потребностей человека, поддержания достойного уровня и качества жизни.
   Интересно, что в трактовках способов достижения статуса бедного в представлениях студенческой молодежи, по сравнению с подростками и детьми, усилилась тенденция личностной и субкультурной атрибуции (57 % из них указывали на лень, глупость, неумение и нежелание распоряжаться своими ресурсами, на привычный образ жизни), а также структурной (ситуационной) атрибуции (43 % студентов отмечали банкротство, долги, отсутствие или потерю работы, разорение). В то же время в объяснении способов достижения высокого экономического статуса студенты (76 % выборки) опирались в большей степени на механизм личностной атрибуции (упорная работа, целеустремленность – 46 %; криминальное поведение, обман, воровство и т. п. – 30 %) и в меньшей – фаталистической (получение наследства, 14 %). Богатство духовного развития отметили только 9 % участников исследования. Склонность людей разного возраста к личностной атрибуции бедности и ситуативной – богатства прослеживается в работах разных авторов (Бондаренко, 2011; Горшков, Тихонова, 2004; Дробышева, 2012, 2016б; Муздыбаев, 2001; Тапилина, 1997; и др.). Анализ наших работ показывает, что спектр атрибутивных стратегий с возрастом расширяется. Напомним, что если маленькие дети были склонны отмечать личностные причины и фатализм в атрибуции бедности, если младшие школьники включали механизм структурной атрибуции (потеря работы), то подростки наряду с этим выделяли и субкультурные причины (образ жизни), на которые указывали и студенты. В атрибуции богатства личностные факторы (хорошо учиться, хорошо работать) и фатализм отмечались и детьми, и учащейся молодежью. В условиях переходной формы ЭС изменился лишь спектр атрибутивных стратегий, используемых студентами для объяснения бедности и богатства.
   Оценки социальных последствий бедности и богатства в сознании респондентов были согласованы: 56,6 % из них негативно оценивали влияние бедности на общество и 76 % выборки отмечали позитивное влияние богатства на общество. Анализ оценок психологических последствий бедности и богатства в группе студентов показал, что в их представлениях бедные вызывают жалость и негативные эмоции у окружающих (42 % выборки) или мотивируют других людей к поиску способов преодоления (недопущения) бедности (31 %), в то время как богатые не только мотивируют окружающих к достижению их статуса (62 %), но и могут подавлять, унижать, притеснять бедных (22 %).
   Сопоставляя полученные результаты с данными наших исследований, выполненных на младших школьниках и подростках, можно сделать вывод, что понимание социальных последствий бедности и богатства начинает проявляться только с подросткового возраста, в то время как понимание психологических – с младшего школьного. Напомним, младшие школьники однозначно трактовали психологические последствия бедности как негативные, а богатства – как позитивные, но не для общества, а для самих представителей данных категорий людей. Представления же подростков о негативных последствиях бедности и позитивных – богатства по содержанию были близки к тем, которые выявили в группе учащейся молодежи, и к тем, которые бытуют в массовом сознании.
   Понимание молодыми людьми взаимоотношений общества с бедными и богатыми не изменилось в модальности оценок (по сравнению с младшими школьниками и подростками), но конкретизировалось в содержании. По их мнению, богатых людей общество заставляет стремиться к еще большим результатам (34 % выборки), оно контролирует, регулирует их поведение, может ограничивать их желание подняться выше (34 %), а может и не влиять на них (31 %). Влияние же общества на бедных оценивается в большей степени негативно (их ущемляют, унижают, относятся пренебрежительно (49 %). Часть опрошенных студентов уверена, что общество старается помочь бедным различными способами (28 %), другая же утверждает, что оно вовсе не влияет на них (22 %).
   Анализ представлений студентов о взаимоотношениях бедных и богатых показал, что половина из них (от 49 % до 53 % выборки) считает его негативным: богатые высокомерно относятся к бедным, бедные завидуют богатым, не доверяют им, осуждают их. Часть респондентов (25 % выборки) отмечала нейтральный характер отношений, меньшая часть отмечала, что отношение богатых и бедных друг к другу зависит не от их экономического статуса, а от самих людей (19 %). Сопоставляя с данными, полученными на детях, младших школьниках и подростках, можно с уверенностью сказать, что понимание существования различных миров бедных и богатых в обществе начинается с детства. Дети, воспитывающиеся в семьях с разным уровнем дохода, приписывают богатым снисходительно-доброжелательное отношение к бедным, при этом практически никак не комментируя отношение бедных к богатым. В младшем школьном и подростковом возрасте, стигматизируя бедность, респонденты акцентируют внимание на негативном отношении бедных к богатым, а вот учащаяся молодежь оценивает именно взаимоотношения богатых и бедных. Способность дистанцироваться от экономического статуса людей, оценивая эти отношения, проявилась лишь в одной из подгрупп исследованных студентов, что свидетельствует об их более высоком уровне зрелости.
   Подводя итоги выполненного исследования, отметим следующее. Бедность и богатство в представлениях учащейся молодежи являются относительными категориями. Определяя границы бедности и богатства, молодые люди ориентируются на уровень жизни других людей, их возможности или отсутствие таковых. В их восприятии последствия бедности носят преимущественно негативный характер, последствия богатства – позитивный. По их мнению, бедность не только вызывает жалость у окружающих: предвосхищая ситуацию снижения уровня дохода, угроза бедности заставляет личность противостоять потенциально неблагоприятным условиям экономической жизни (атиципационная функция бедности и функция совладания). Богатство же выступает неким ориентиром для молодых людей, выполняя мотивационную функцию и функцию целеполагания.
   В представлениях молодежи отношение общества к бедности и богатству различается: бедность стигматизируется, а богатство как явление не только стимулируется, но и контролируется обществом.
   Представления о взаимоотношениях бедных и богатых в обществе стереотипизированы в сознании респондентов: бедные ненавидят богатых, богатые презирают бедных. Выявленные в работе показатели субкультурной атрибуции бедности (бедность как образ жизни, субкультура бедности) свидетельствуют о нарастающей по мере развития экономического сознания тенденции к стереотипизации явления бедности в обыденном сознании.
   Сопоставляя полученные данные о развитии конкретных экономических представлений в двух разных формах ЭС – первичной и переходной, еще раз заметим, что этот процесс описывается законами гетерохронии и нелинейности развития. В разные периоды развития экономического субъекта изменения в понимании им бедности и богатства не когерентны друг другу. Пожалуй, наиболее устойчивой характеристикой развития экономических представлений остается модальность отношения респондентов к бедности и богатству в целом. Опираясь на данные выполненных нами исследований, можно сказать, что характер динамики представлений о бедности и богатстве различается. Если бедность в сознании младших школьников и подростков редуцирована, то в представлениях учащейся молодежи она выполняет антиципационную функцию, предупреждая о возможных последствиях. Тем самым бедность одних людей стимулирует к поиску стратегий совладания, других – к саморазвитию, поиску ресурсов в достижении более высокого, чем актуальный, экономического статуса. Сам характер динамики представлений о бедности описывается как периодами расширения их объема и содержания – прогресса (например, у дошкольников и студентов), так и их редукции (регресса), как это было обнаружено в группах младших школьников и подростков.
   Характер динамики в развитии представлений о богатстве иной. Можно сказать, что он отличается поступательным наполнением содержания и объема представлений от одного периода развития к другому. Эмоциональный модус образа богатства постепенно наполняется не только позитивными, но и негативными, противоречивыми характеристиками. При этом инвариантный характер носят представления о личностных качествах бедного и богатого, их взаимоотношениях. Менее устойчивыми являются представления о способах достижения бедности и богатства, их психологических последствиях. Напомним, что если первые признаки понимания психологических последствий бедности были обнаружены в группе детей дошкольного возраста, то первые признаки социальных последствий бедности в сознании респондентов выявили только в группах подростков. Данный факт указывает на сложность понимания макроэкономических явлений и развивающуюся способность личности к абстрактному мышлению.
   Задача по выявлению связи представлений молодежи о бедности и богатстве с их социально-психологическими и экономико-психологическими характеристиками решалась посредством корреляционного анализа экономических представлений, с одной стороны, и ценностных ориентаций, экономической идентичности – с другой.
   Анализ связи между экономическими представлениями и ценностными ориентациями респондентов был направлен на поиск различий в ценностном механизме конструирования данных представлений. Результаты исследования показали, что бо́льшее число таких связей образуют представления о бедности, чем о богатстве, что согласуется с данными, описанными в предыдущем параграфе. В частности, мы обнаружили связи между представлениями о социальных последствиях бедности и ориентацией на материальные ценности (r= –0,198; p=0,021), между представлениями о психологических последствиях бедности и ценностями свободы (r= –0,190; p=0,027) и познания (r= –0,169; p=0,049), между представлениями о влиянии общества на бедных и ориентацией на счастливую семейную жизнь (r=0,193; p=0,024), между представлениями об отношении бедных к богатым и ценностью дружеских отношений (r= –0,188; p=0,029), между представлениями о психологическом благополучии бедных и значимостью познания (r= –0,208; р=0,015). Причем все, кроме одной связи, обратно пропорциональные, т. е. чем менее значимы были для респондентов материальные ценности (а в ценностной структуре данной группы они малозначимы), тем была более выражена их склонность к негативной оценке социальных последствий бедности (ее разделяет большинство); чем выше была значимость свободы как независимости и познания, тем сложнее респондентам было оценить психологические последствия бедности (в данной группе позитивные и негативные оценки разделились пополам). Высокая значимость дружеских отношений (одна из наиболее значимых для данных респондентов ценностей) определяла уверенность в том, что бедные плохо относятся к богатым, завидуют им. Чем выше была значимость ценности познания в сознании респондентов, тем в меньшей степени они были склонны считать, что бедный человек психологически благополучен (удовлетворен своей жизнью). Наконец, чем выше была значимость для молодых людей ценности счастливой семейной жизни, тем бо́льшую уверенность они выражали относительно того, что общество ущемляет права бедных, унижает их и т. п. (именно такие представления были наиболее выражены в данной группе).
   Формулируя промежуточный вывод, отметим следующее. Ценностно обусловлены только те представления о бедности, которые раскрывают отношения общества и бедности как социального явления, бедных как носителей признаков бедности, а также взаимоотношения бедных и богатых людей. Принимая во внимание значимость самих ценностных ориентаций в ценностной структуре участников исследования, а также выраженность тех или иных экономических представлений в группе (по данным частотного анализа), можно с уверенностью сказать, что содержание этих представлений формируется под контролем ценностной системы респондентов.
   Аналогичный анализ связей ценностных ориентаций и представлений о богатстве показал, что конструирование этих представлений в конкретной группе респондентов в меньшей степени подвержено контролю со стороны ценностной системы. В частности, нами обнаружены связи между представлениями о признаках богатства и ценностью свободы как независимости (r= –0,180; p=0,036), между представлениями о социальных последствиях богатства и ценностью счастливой семейной жизни (r=0,185; p=0,031), между представлениями о границах богатства и ценностью дружеских отношений (r= –0,218; p=0,011), между представлениями о влиянии общества на богатых и ценностью активной, деятельной жизни (r=0,169; p=0,049). Учитывая направленность связей (прямая или обратная), полученные данные можно интерпретировать следующим образом. Чем выше ценность свободы (она высокозначима в ценностной структуре респондентов), тем в большей степени респонденты склоняются к мнению, что признак богатства – это власть. Чем выше ценность счастливой семейной жизни, тем больше выражена уверенность в том, что богатые мотивируют других к социально-экономической элевации. Высокая значимость дружеских отношений связана с представлением о том, что богатство исчисляется не размером суммы денег, а уровнем удовлетворенности своей жизнью. Наконец, ценность активной деятельной жизни определяет уверенность респондентов в том, что общество стимулирует богатых стремиться вверх по социальной лестнице.
   Полученные данные, раскрывающие механизм ценностного контроля в процессе конструирования экономических представлений, совпадают с результатами наших более ранних работ, выполненных на младших школьниках (Дробышева, 2013). В них было показано, что представления о бедности в сознании респондентов образуют большее число связей с системой ценностных ориентаций, чем представления о богатстве. Более того, структура этих представлений (речь идет о факторной структуре образа бедного, личностных качествах, приписываемых ему) включала меньшее количество факторов, чем структура представлений о богатом. Было высказано предположение, что, во-первых, представления о бедности внутренне конфликты, они в большей степени индивидуализированы, чем представления о богатстве: напомним, что даже в представлениях дошкольников бедный – не универсальная категория: в зависимости от личного опыта взаимодействия с бедными, от транслируемых родителями представлений дети называли разные категории людей как носителей признаков бедности. Во-вторых, в процессе конструирования представлений о бедности система ценностей играет роль «фильтра», включая в содержание представления лишь те элементы, которые наиболее значимы (ценны) для образа бедности в сознании респондентов. Данные результаты получили эмпирическое подтверждение в исследованиях школьников разного возраста (см. главу 8) и в двух исследованиях экономических представлений молодежи, изложенных в предыдущем и настоящем параграфах этой главы.
   Результаты корреляционного анализа между изучаемыми представлениями и разными показателями экономической идентичности (самооценками уровня благосостояния своего и своей семьи, удовлетворенностью своим уровнем благосостояния, показателями экономической самокатегоризации и рефлексивными оценками по этой шкале) позволили сделать вывод, что представления о богатстве и бедности по-разному связаны с экономической идентичностью. В частности, конструируя представления о бедности, респонденты акцентировали внимание на негативном отношении общества к бедности и бедным (данное представление коррелировало с рефлексивными самооценками респондентов по шкале «бедный – богатый» (r= –0,169; p=0,049)), а также на психологическом благополучии бедных (амбивалентное представление, связанное с показателем экономической самокатегоризации (r= –0,229; p=0,007)). В то же время в представлениях о богатстве респонденты акцентировали внимание на способах достижения богатыми своего статуса (связь с экономической идентичностью (r= –0,187; p=0,029)), на психологических последствиях богатства (связь с самооценкой материального благосостояния семьи (r= –0,218; p=0,011)), а также на отношении богатых к бедным (связь с самооценкой материального благосостояния семьи (r= –0,219; p=0,011)). Принимая во внимание знаки корреляции и содержание представлений в исследованной группе студентов, можно сказать, что, конструируя представления о негативном отношении общества к бедным, о переживании бедными состояния неудовлетворенности своей жизнью, а также о способах достижения статуса богатого, о негативном отношении богатых к бедным и другим людям, респонденты опираются в том числе на идентичность со своей экономической группой («ни бедные, ни богатые»).
   Попытка выявить роль экономической идентичности в процессе восприятия явлений бедности и богатства учащейся молодежью, конкретно – приписывания бедным и богатым личностных качеств, характеризующих их как представителей конкретных экономических групп, уже предпринималась в предыдущем параграфе работы. В данном случае можно предположить, что экономическая идентичность (ее отдельные показатели) в процессе восприятия и понимания явлений бедности и богатства выполняет определенную функцию. Позиционируя себя как ни бедных, ни богатых (позиция неопределенности), молодые люди пытались выявить границы той экономической группы, с которой они идентифицируют себя, чьи ценности, нормы, взгляды они разделяют. В связи с этим, конструируя представления о бедности и богатстве, они выбирали те характеристики явлений, которые придают смысл, определенность (возможно, устойчивость) их экономической идентичности (ее элементам). Можно только предположить, что, разделяя представления о негативном отношении общества к бедным, об их неудовлетворенности своей жизнью, а также представления о богатых, которые, достигая своего статуса не только трудом, но и криминальными способами, не уважают других людей (особенно тех, кто находится намного ниже их по экономическому критерию), молодые люди тем самым укрепляли границы своей собственной идентичности.

   Динамика экономических представлений молодежи о бедности и богатстве в разные периоды социально-экономического развития общества
   В работе была поставлена задача сопоставить полученные в двух исследованиях – 2011 и 2018 г. – данные с целью проанализировать динамику представлений о бедности и богатстве в группах учащейся молодежи в разные периоды социально-экономического развития общества. Поскольку в раннем исследовании были выявлены различия в представлениях о бедности у респондентов, проживающих в разных регионах, то впоследствии сопоставляли представления только московских студентов (срез 2011 и срез 2018 г.). Программа двух исследований совпадала по набору основных методик: опросник «Представления о бедности и богатстве» Р. Брусдал, анкетирование, шкалирование разных показателей экономической идентичности, методика ценностных ориентаций Е. Б. Фанталовой (Фанталова, 2001; Brusdal, 1990).
   Период 2008–2010 гг. определяется специалистами как мировой финансовый кризис. Среди его последствий – сокращение рабочих мест в связи с закрытием предприятий, мелких фирм, задолженность по заработной плате, снижение курса рубля, недоверие банковской системе со стороны населения и т. п. (Финансовый кризис…, 2019). По мнению чиновников, российская экономика успешно пережила этот кризис, так как был сформирован пакет финансового стимулирования для поддержки экономики и социальной сферы (Кудрин, 2018). С их слов, страна не только избежала дефолта, но и массового банкротства предприятий и банков, сохранила все вклады населения. Однако удачный выход из этого кризиса укрепил зависимость экономики от «нефтяной иглы», что отразилось на последующем снижении (начиная с 2012 г.) производительных расходов бюджета – образования, здравоохранения, инфраструктуры, ограничивающем потенциал будущего роста (там же). Преодоление последствий кризиса 2008–2010 гг. продолжалось вплоть до нового экономического (валютного) кризиса 2014 г., который спровоцировал рост инфляции, снижение потребительского спроса. Как отмечали специалисты, мировой кризис 2014 г. только усилил тенденцию к расслоению населения по доходам, а его психологические последствия были связаны с возросшим недоверием к российской валюте, с резким снижением уровня жизни (Петухова, 2018; и др.).
   Исследуемые нами 2011 и 2018 гг. характеризовались специалистами как посткризисные, отличающиеся от предыдущих (кризисных) общей позитивной динамикой (Изряднова, 2019; О социально-экономической ситуации…, 2012; Райская и др., 2012; Тенденции российской экономики…, 2012). Однако экономические итоги этих лет имели противоречивый характер. Так, по официальным данным, в 2011 г. наблюдалось ускорение темпов экономического роста, улучшилась ситуация на рынке труда, уровень заработной платы превысил докризисный. С другой стороны, качество жизни населения в этот период мало изменилось по сравнению с предыдущим. В 2018 г., напротив, несмотря на высокий темп роста заработных плат, реальные доходы населения снизились, усилилась дифференциация населения по уровню дохода, продолжилось сокращение численности экономически активного населения (там же). По мнению некоторых исследователей, в 2018 г. снизился удельный вес среднего класса в общей численности населения страны (Урунов, 2019). Следовательно, можно предположить, что, по сравнению с 2011 г., в 2018 г. увеличился процент обеспеченного (богатых) и малообеспеченного (бедных) населения. Такая ситуация не могла не отразиться на восприятии явлений бедности и богатства в сознании молодежи.
   Сравнительный анализ показал следующее (см. таблицу 9): в 2018 г., по сравнению с 2011 г., в сознании респондентов изменились приоритеты в трактовках способов достижения бедности. Переживая последствия мирового финансового кризиса 2011 г., молодые люди в первую очередь видели причины бедности в самом кризисе, в то время как после кризиса 2014–2015 гг. (в 2018 г.) – в неумении бедных распоряжаться своими ресурсами, их лени, пассивности, склонности к привычному образу жизни. Иными словами, в атрибуции причин бедности произошла смена стратегий от структурной к личностной. Кроме того, звучали высказывания, свидетельствующие в том числе и об оценках не абсолютной, а относительной бедности.
   В восприятии бедности изменения частично коснулись представлений о ее социальных последствиях. Можно сказать, что они стали чуть более категоричными, исчез тот небольшой процент позитивных оценок, который присутствовал ранее. Данные результаты, по нашему мнению, связаны с характером посткризисной ситуации. По данным специалистов, в 2018 г., после президентских выборов, у россиян снизились показатель удовлетворенности жизнью, индекс социального оптимизма, вера в позитивное изменение экономической ситуации в стране (Петухова, 2018). Подобные общественные настроения передались и молодым людям. Понимая негативные последствия снижения уровня жизни, роста числа бедного населения, они стигматизировали образ бедности, тем самым сохраняя свою позицию «среднего класса».
   Наиболее инвариантными во времени оказались представления о психологических последствиях бедности, о влиянии общества на бедных и об отношении бедных и богатых друг к другу. По всей видимости, они не связаны с конкретной ситуацией экономического развития общества.

   Таблица 9
   Представления учащейся молодежи о бедности и богатстве в разные периоды социально-экономического развития общества

   В системе представлений о богатстве наибольшую динамику продемонстрировали представления о признаках богатства и способах его достижения. Так, по сравнению с 2011 г., в ответах респондентов 2018 г. признаки экономического богатства были дополнены суждениями о достойном уровне жизни, о качестве жизни людей. Здесь не последнюю роль сыграл тот факт, что кризис 2014 г. многие экономисты рассматривали как продолжение предыдущего. «Привыкание» к ситуации неопределенности, трудности планирования своего экономического будущего способствовали выбору респондентами такой стратегии социально-экономической адаптации.
   Кроме того, в 2018 г. в сознании участников исследования произошла рокировка стратегий атрибуции достижения высокого экономического статуса. Вместо фатализма (внешняя атрибуция) акцент переместился на внутренние ресурсы самих богатых: их целеустремленность, активность, упорный труд, образованность. Данный факт можно объяснить как желанием молодых людей субъективно «удержаться» в границах «среднего класса» (поддержка своей идентичности), так и готовностью к экономической мобильности. Напомним, что именно эта проблема – общее обеднение населения в данный период – создала объективную угрозу перехода «среднего класса» в категорию «бедных» (малоимущих). В связи с этим можно предположить, что выявленная нами динамика в представлениях свидетельствует о готовности молодых людей к совладанию (на ментальном уровне) с посткризисной ситуацией 2018 г.
   В том году изменения не коснулись представлений о социальных и психологических последствиях богатства, о влиянии общества на богатых, об их отношениях с бедными. Данные представления, как было ранее сказано, начинают формироваться в раннем детстве, во многом отражают мнение, распространенное в обществе. По всей видимости, они придают устойчивость всей системе представлений о бедности и богатстве.
   Резюмируя, во-первых, можно сказать, что развитие представлений о бедности и богатстве обусловлено не только возрастным фактором, но и особенностями экономической жизни, опытом взаимодействия с явлениями бедности и богатства (региональный фактор). Последнее в большей степени определяет вариативность содержания явления бедности, чем богатства в представлениях учащейся молодежи.
   Во-вторых, изучаемые экономические представления преимущественно устойчивы в изменяющихся условиях экономического развития общества. Выявленный факт можно интерпретировать с позиции адаптации респондентов к актуальной ситуации социально-экономического развития, характеризующейся частотой экономических кризисов, их пролонгированным характером, высоким уровнем неопределенности. Также можно предположить, что устойчивость исследованных экономических представлений связана с поддержанием стабильности воспринимаемых явлений (функция стабилизатора), с приданием им определенности. Интегрирующая функция данных представлений проявляется в приобщении молодежи к общественно-экономическим отношениям.
   В-третьих, наибольшую изменчивость в разных условиях социально-экономического развития общества обнаруживают представления о способах достижения бедности и богатства. Гибкость данных представлений косвенно свидетельствует об адаптации респондентов в конкретной социально-экономической ситуации, о совладании молодыми людьми с угрозой снижения своего субъективного экономического статуса.

9.2. Динамика чувств молодежи по отношению к значимым социальным и экономическим явлениям на разных стадиях экономического кризиса: факторы и механизмы [21 - Исследование проводилось совместно с Т. П. Емельяновой в рамках гранта РФФИ.]

   Социально-психологическая динамика в условиях социально-экономических изменений активно изучалась отечественными исследователями начиная с 1990-х годов (Проблемы экономической психологии, 2004, 2005; Социально-психологическая динамика…, 1998; Социальная психология…, 1999; и др.). В последние годы в области макросоциальной психологии наблюдался повышенный интерес специалистов к изучению феноменов коллективного сознания, связанных с эмоциональным переживанием разными группами населения экономических, социальных, политических явлений и событий, происходящих в обществе (Т. П. Емельянова и Т. В. Дробышева, С. А. Липатов и Т. Г. Стефаненко, Т. А. Нестик, С. В. Тихомирова и др.). Данный факт объяснялся потребностью в понимании происходящего, в выработке отношения к данным явлениям, в поиске способов адаптации к изменяющимся условиям жизни.
   Важнейшими функциями коллективных эмоциональных состояний, по мнению специалистов, являются следующие: прогностическая, которая позволяет предсказывать изменения в поведении людей в условиях совместного переживания ими значимых событий; побудительная – мобилизующая, способствующая повышению активности, причем как просоциальной, так и асоциальной направленности; функция «выпуска пара», снижающая эмоциональный накал, стимулирующая к поиску и последующему анализу источников переживаний, и т. п. (А. Н. Лутошкин, Б. Д. Парыгин и др.).
   Коллективные чувства рассматривались в работе как устойчивые, разделяемые членами группы аффективные переживания. Они связаны с относительно стабильными экономическими, политическими и другими условиями жизни людей и выполняют функции побуждения, мобилизации, стимуляции активности, символической защиты от неблагоприятных воздействий, компенсации материальных и моральных потерь, участвуют в прогнозировании будущего и создают базу для межгрупповых отношений (Дробышева, Емельянова, 2015; Емельянова, Дробышева, 2018; и др.).
   В связи с этим актуальной проблемой нашего исследования стало выявление механизмов и факторов коллективных чувств учащейся молодежи, их функций в построении жизненных стратегий молодыми людьми, в планировании будущего. Не менее актуальной явилась проблема динамики чувств, их зависимости от изменяющихся условий социально-экономической жизни.
   Все вышеизложенное послужило основанием для формулировки целей и задач исследования.
   Целью первого этапа работы стало выявление содержания и модальности коллективных чувств молодежи в отношении значимых социальных и экономических объектов, а также факторов, эти чувства обусловливающих. Содержательные характеристики включали рейтинг интенсивности чувств, их «кристаллизацию» (образование) на определенных социальных и экономических объектах. В качестве социально-психологических факторов чувств рассматривались ценностные ориентации и социальная идентичность респондентов.
   Целью второго этапа работы стал сравнительный анализ коллективных чувств молодежи на разных этапах экономического кризиса 2014–2016 гг.
   Гипотеза первого этапа исследования включала предположение, что в группах учащейся молодежи наиболее выражены коллективные чувства негативной модальности (страх, беспокойство, разочарование и сожаление, чувство несправедливости) и в меньшей степени – позитивной, а также предположение об их обусловленности «внутренними» факторами – ценностными ориентациями и социальной идентичностью респондентов.
   Гипотеза второго этапа исследования основывалась на предположении, что события и явления, указывающие на усиление экономического кризиса в стране в период с февраля – марта 2015 г. по февраль – март 2016 г. (два пика падения курса рубля и роста курса валюты, резкое снижение заработной платы, рост безработицы, снижение расходов в общественном секторе и т. п.), в обыденном сознании учащейся молодежи будут переживаться более интенсивно в конце обозначенного периода.
   Применялись следующие методы и методики: на поисковом этапе исследования – стандартизированная форма опроса с целью сбора данных о значимых социальных и экономических явлениях как источниках чувств респондентов, вызванных ими; на основном этапе исследования – опросник коллективных чувств к значимым социальным объектам Т. П. Емельяновой и Т. В. Дробышевой, сформулированный на основании результатов поискового этапа работы (Емельянова, Дробышева, 2018); методический прием «незаконченных предложений» («Когда я не удовлетворен происходящим в обществе, я обычно…», «Когда меня беспокоит то, что происходит в стране или городе, я чаще всего…», «Если происходящее в обществе задевает мои чувства, мне хочется…» и др., методику ценностных ориентаций личности Е. Б. Фанталовой, опросник «Социальная идентичность» Н. И. Даудрих, «Шкалу счастья» С. Любомирской, а также авторскую анкету, ориентированную на изучение социально-демографических характеристик респондентов, их оценок уровня материального благосостояния и удовлетворенности этим уровнем, объективного экономического статуса семьи (там же).
   Методы статистического анализа соответствовали поставленным в работе задачам: дескриптивная статистика, частотный анализ, корреляционный анализ (критерий Спирмена, при р<0,050). Различия выявляли по критерию Манна – Уитни.
   Выборку исследования составили 235 учащихся вузов гуманитарных специальностей в возрасте от 18 до 21 года, на первом этапе исследования – 126 человек, на втором – 109 человек, из них 47 % юношей и 49 % девушек. Распределение респондентов по уровню материального благосостояния семьи было следующим: 13,5 % всех респондентов имели среднемесячный доход на каждого члена семьи менее 10 тысяч рублей; 26 % выборки указали доход от 10 тысяч до 20 тысяч рублей; 22,9 % – от 20 до 30 тысяч рублей; 14,6 % – от 30 до 40 тысяч рублей, а 22,9 % всех участников отметили доход более 40 тысяч рублей в месяц на каждого члена семьи.

   Источники и факторы коллективных чувств учащейся молодежи
   В ходе исследования посредством частотного анализа была выявлена выраженность коллективных чувств к значимым социальным и экономическим явлениями (событиям). Обнаружено, что у молодежи более выражены чувства негативной модальности (беспокойство, разочарование, страх, несправедливость, унижение), чем позитивной (надежда, радость).
   Как можно заметить, источниками данных чувств выступали в первую очередь явления экономической жизни общества (см. таблицу 10). Чуть меньше переживались молодыми людьми проблемы снижения нравственных норм в обществе, экологические проблемы, рост коррупции и преступности. Они не вызывали никаких позитивных чувств у респондентов. Амбивалентные чувства переживались участниками исследования относительно внешней политики государства, реформ в общественном секторе экономики. Развитие технологий порождало в сознании респондентов чувство надежды.
   Анализ интенсивности переживаемых чувств показал, что наиболее сильные негативные чувства респонденты испытывали по отношению к социально-экономической ситуации в стране. Это было связано с падением курса рубля в России, с повышением цен на товары, со снижением заработной платы и товарооборота с другими странами. Данные явления имели динамичный характер, в связи с чем и сами чувства, вызванные ими, отличались неустойчивостью.

   Таблица 10
   Значимые социальные и экономические явления общественной жизни как источники коллективных чувств молодежи

   Это позволило предположить, что при повторном обследовании данной группы респондентов (спустя полгода или год) интенсивность переживания чувств к вышеуказанным явлениям экономической жизни изменится, так как изменится экономическая ситуация в стране и мире (к примеру, произойдет снятие торговых санкций).
   Интересно, что более устойчивые (во времени) социальные явления и события в обществе – проблемы его нравственного состояния, реформирования общественного сектора и т. п. – вызывали у респондентов устойчиво выраженные негативные чувства. Данный факт согласуется с мнением исследователей, отмечающих как возрастную особенность молодых людей их способность переживать те явления социальной жизни, которые у взрослых людей уже вызывают привыкание (Аrnett, 2000; и др.). Кроме того, респонденты уже сделали свой личный выбор в пользу социономических профессий, ориентированных на оказание психологической и другой поддержки населению. По всей видимости, это еще одна из причин объяснения факта, что устойчивые во времени явления (социальные проблемы) вызывали у респондентов столь острые негативные переживания – чувства страха, беспокойства и разочарования.
   Заметим, что в данной группе молодежи чувства, порождаемые внешней политикой государства и связанным с ней усилением военно-промышленного комплекса, характеризовались амбивалентностью. С одной стороны, респонденты разделяли чувство радости и надежды на изменения, с другой – демонстрировали страх и беспокойство. Данная ситуация, по нашему мнению, объяснялась тем, что одни «политические шаги» (к примеру, присоединение Крыма) были одобряемы участниками исследования, другие (информационная война с Западом, война в Сирии) – нет, т. е. модальность переживаемых чувств зависела от содержания самих политических действий, предпринимаемых государством.
   Обнаружено, что молодые люди менее трагично, по сравнению с другими явлениями, воспринимают такие, как развал в сельском хозяйстве или внедрение новых технологий в общественную жизнь. Эти явления вызывали у респондентов в большей степени чувство надежды на то, что сельское хозяйство возродится, а всеобщая компьютеризация и цифровизация не нанесет вреда физическому и психическому здоровью населения. Можно предположить, что в ближайшей перспективе эти чувства не изменятся. Такие явления общественной жизни, как работа СМИ, состояние экологии, работа городских коммунальных служб отличались устойчивостью негативных чувств, переживаемых разными слоями населения (Дробышева, Емельянова, 2015; и др.).
   Все вышеизложенное подтвердило общую гипотезу исследования о преобладании в обыденном сознании молодых людей чувств негативной модальности (страх, беспокойство, разочарование и сожаление, чувство несправедливости), о связи модальности чувств с теми явлениями, которые их порождают. Однако частная гипотеза о том, что более устойчивые явления общественной жизни вызывают у респондентов преимущественно чувства позитивной модальности (надежду, радость), а менее устойчивые – чувства негативной модальности, не подтвердилась. Мы не обнаружили эффект «привыкания» молодых людей к таким проблемам, которые длительное время существуют в российском обществе: снижению нравственных норм, росту преступности. По всей видимости, такое «привыкание» возникает по мере взросления людей. Возможно, в сознании молодых людей еще присутствует вера в то, что можно что-то изменить.
   Предваряя анализ связи наиболее выраженных чувств к значимым экономическим явлениям и социально-психологических характеристик респондентов, кратко опишем структуру ценностных ориентаций и выраженность социальной идентичности молодых людей, принимавших участие в исследовании. Наиболее значимыми для них явились ценности личной жизни (семейная жизнь, интересная работа, здоровье, друзья – по порядку 1, 2, 3 и 4 ранги), наименее значимыми – эстетические ценности («красота природы и искусства», «творчество» – 11 и 12 ранги). Такая структура объясняется актуальной ситуацией развития молодых людей (завершение высшего образования, построение карьерных планов, создание семьи). Данные респонденты идентифицировали себя (с этой целью применяли методику Н. И. Даудрих) в большей степени с семьей, друзьями, сверстниками и в меньшей степени – с представителями религиозных, национальных групп, «советскими людьми».
   В этом исследовании ценностные ориентации выступали в качестве «внутреннего фактора», обусловливающего переживание молодыми людьми чувств той или иной модальности. Предположили, что именно они актуализируют чувства, которые вызывают наиболее динамичные явления социальной жизни (см. рисунок 2). Чем выше степень (выраженность) переживания чувства, тем больше связей образует данное чувство с ценностными ориентациями.

   Рис. 2. Связь чувств, вызванных экономическими и политическими проблемами в обществе, и ценностных ориентаций молодежи

   Основываясь на характере связей (прямые, обратные) (по критерию Спирмена, при р<0,05), можно заметить следующее. Чем интенсивнее были переживания страха, беспокойства, разочарования в связи с ростом цен, тем ниже была значимость для молодых людей базовых ценностей – здоровья, наличия друзей, интересной работы. По всей видимости, те, кто менее подвержен данным чувствам, больше ценят здоровье, друзей и интересную работу, и наоборот. Повышение курса валют, снижение курса рубля вызывали страх или унижение у тех респондентов, для которых ценности личной свободы, любви, дружеских связей не высокозначимы. Чувства страха, беспокойства относительно снижения заработной платы были менее выражены у тех респондентов, которые высоко ценили ценности личной жизни (здоровье, друзей, работу, семью). Надежда на то, что экономический кризис не отразится на зарплатах населения, интенсивно переживалась респондентами, ориентированными на активную, деятельную жизнь. Те молодые люди, для которых данная ценность была, наоборот, незначима, сокращение товарооборота с другими странами вызывало чувство страха.
   Итак, анализ связей ценностных ориентаций и коллективных чувств относительно значимых социальных явлений показал следующее. Выявлены группы ценностей, которые образуют связи с теми или иными чувствами в зависимости от степени переживания явлений, вызывающих эти чувства. Так, наибольший отклик в эмоциональной сфере молодых людей породили те социальные явления, которые определяли качество их жизни – падение нравственных и культурных норм, рост преступности, снижение курса рубля и оплаты труда. Именно эти явления вызвали преимущественно негативные чувства – страх, беспокойство, разочарование, сожаление, чувство несправедливости. Связанные с ними комплексы ценностей личной жизни (счастливая семейная жизнь, любовь, наличие хороших друзей, здоровье), а также комплекс ценностей социальной жизни (познание, активная, деятельная жизнь, интересная работа, уверенность в себе) играли роль внутренней опоры, поддерживая, защищая от негативных переживаний. Чем выше была их значимость в сознании молодых людей, тем в меньшей степени была выражена интенсивность переживания негативных чувств относительно нарастающих экономических (нестабильный курс рубля, снижение заработной платы) и социальных (преступность, безнравственность) угроз в обществе.
   Выполнен корреляционный анализ связей (по критерию Спирмена, при р<0,05) между показателями социальной идентичности респондентов и переживаниями ими явлений экономической жизни. Напомним, что повышение цен, нестабильность рубля, угроза снижения заработной платы у большей части респондентов вызывали гамму чувств негативной модальности, в то время как развал экономики, сельского хозяйства, снижение товарооборота между нашей страной и другими странами у небольшой части респондентов вызывали даже чувство надежды.
   Результаты корреляционного анализа показали, что, переживая чувство беспокойства в связи с ростом цен, респонденты чаще всего идентифицировали себя с соседями (r= –0,23; p=0,02), с друзьями (r= –0,214; p=0,036). Надежду, что цены будут «заморожены», они разделяли с россиянами (r= –0,230; p=0,024), людьми той же религии (r= –0,211; p=0,039), национальности (r= –0,209; p=0,041). В данном случае модальность переживаемых чувств активизировала в сознании респондентов значимость социальных ресурсов, необходимых для совладания с этими чувствами, т. е. чем более выражена была у молодых людей макросоциальная идентичность, тем меньше они испытывали беспокойство и надежду относительно роста цен.
   Выявлена связь чувства унижения, вызванного повышением курса иностранных валют и снижением курса рубля, и групповой идентичности с россиянами (r= –0,226; p=0,027), с людьми той же религии (r= –0,220; p=0,031), с человечеством в целом (r= –0,217; p=0,033). Чувство унижения, не столь выраженное в группе участников исследования, как другие (беспокойство, разочарование, страх и т. п.), по всей видимости, имеет сакральное значение для молодых людей. Оно объединяет их с россиянами, представителями той же религии, человечеством. Чувство унижения связывают с потерей чувства собственного достоинства в своих глазах и в глазах других людей. Можно только предположить, что резкое снижение курса рубля воспринималось молодыми людьми не только как финансовая проблема, но и как потеря достоинства одного из «символов» страны (как флаг, герб и т. п.), а также унижения самих респондентов как россиян.
   Угроза снижения оплаты труда интенсивно переживалась участниками исследования в виде 1) страха и 2) унижения. В первом случае респонденты идентифицировали себя с людьми той же религии (r= –0,214; p=0,037), с соседями (r= –0,204; p=0,047), во втором случае – с семьей (r= –0,231; p=0,023). Переживание чувства несправедливости в связи со снижением оплаты труда разделялось с семьей (r= –0,242; p=0,017), с коллегами (r= –0,209; p=0,041), со сверстниками (r= –0,202; p=0,048). Поскольку половина респондентов – студенты, обучавшиеся на коммерческой основе, то можно предположить, что угроза снижения дохода семьи воспринималась ими в том числе как угроза их обучению в вузе. Иными словами, чем больше осознавалась молодыми людьми общность со значимыми для них людьми – родственниками, друзьями, коллегами, тем менее выражены были эти чувства у респондентов.
   Такое явление макроэкономической политики государства, как сокращение товарооборота с другими странами, порождало у респондентов чувство беспокойства, несправедливости и даже радости (в последнем случае обратно пропорциональная связь). Чем более интенсивно переживались чувства беспокойства (r= –0,218; p=0,032), несправедливости (r= –0,20; p=0,048) или радости (r=0,204; p=0,046), тем более выражена была идентичность молодых людей с человечеством. Проявление беспокойства также коррелировало с национальной (r= –0,217; p=0,034) и религиозной (r= –0,210; p=0,040) идентичностью.
   Развал сельского хозяйства в России – проблема не одного десятилетия. В период кризиса 2014 г., по данным исследователей, отечественное сельское хозяйство получило возможность реабилитироваться (Оголихина, Стрельников, 2017; Эпштейн, 2016; и др.). Казалось бы, данная ситуация должна позитивно переживаться молодыми людьми. Однако исследование показало, что, во-первых, она вызывала спектр негативных чувств, свидетельствующих об остроте наболевшей проблемы, ее устойчивом характере, понимании о невозможности ее разрешения с помощью парциальных вливаний в бюджет отрасли. Во-вторых, переживание этих чувств коррелировало с социальной идентичностью разного уровня – микро-групповой, макрогруппповой и даже надгрупповой (человечество). Так, переживая страх, молодые люди опирались на идентичность с коллегами (r= –0,202; p=0,049), беспокойство – со своими друзьями (r= –0,261; p=0,010), единомышленниками (r= –0,236; p=0,021), людьми той же религии (r= –0,231; p=0,023), профессии (r= –0,224; p=0028), национальности (r= –0,214; p=0,036). Переживая чувство унижения, они идентифицировали себя с единомышленниками (r= –0,237; p=0,020), людьми их национальности (r= –0,221; p=0,030), религии (r= –0,204; p=0,046), а чувство разочарования – с друзьями (r= –0,217; p=0,034). При этом радость делили с людьми своего возраста (r= –0,226; p=0,027), с человечеством в целом (r= –0,208; p=0,042). По всей видимости, столь разнообразные и амбивалентные чувства связаны с присвоенными в семье представлениями об «умирании» сельского хозяйства в России, окончательный распад которого пришелся на период детства респондентов.
   Итак, нами обнаружена следующая тенденция. Переживая чувство унижения относительно самых разных социальных явлений экономической жизни общества, молодые люди чаще всего идентифицировали себя с представителями макросоциальных групп – людьми их религии, россиянами, с теми, кто имеет те же проблемы, а также с человечеством в целом. Аналогичная картина складывалась и в случае переживания респондентами чувства радости и надежды. Чувство несправедливости они разделяли с представителями своей национальности и с человечеством в целом, а разочарования – с теми, кто имеет такой же достаток. Переживая страх и беспокойство, молодые люди опирались больше на микросоциальную идентичность (коллеги, соседи, семья), чем на макросоциальную.
   В целом, связь показателей социальной идентичности респондентов и исследуемых коллективных чувств негативной модальности свидетельствовала о поиске ими социальных ресурсов совладания с неблагоприятными явлениями и ситуациями. Точнее, переживание подобных чувств мобилизовало молодых людей на поиск этих ресурсов. Аналогичная связь социальной идентичности и коллективных чувств позитивной модальности, с нашей точки зрения, была обусловлена реализацией интегративной функции изучаемых чувств.
   Далее была изучена связь коллективных переживаний респондентов и предпочитаемых ими стратегий совладания. Установлено, что в ситуациях, когда происходящие в стране события задевают чувства молодых людей, 22 % из них готовы занять активную позицию, направленную на решение проблемы («изменить это», «исправить», «разрешить ситуацию», «добиться справедливости», «вмешаться в происходящее», «занять оппозицию» и т. п.). Социальную поддержку у близких ищут около 15 % молодых людей («высказываю свою точку зрения», «просто поговорить», «обсудить происходящее», «высказать свой гнев» и т. п.), что согласуется с вышеописанными данными о связи негативных чувств с микросоциальной идентичностью (семья, друзья, сверстники). Процент респондентов, ориентированных на избегание, был также высокий (24 %): «ничего не делаю», «закрыться от всего в себе», «хочу справедливости или сбежать», «уехать куда-нибудь», «курю», «стараюсь обо всем забыть», «меня не волнует это» и т. п. Сделать попытку разобраться в себе, понять происходящее готовы были только 5 % респондентов, принимавших участие в исследовании, к агрессивным же действиям склонялись всего 3 % участников исследования. Таким образом, зрелая, активная позиция, выраженная в попытке понять и предпринять какие-то действия, наблюдалась только у 27 % респондентов.
   Корреляционный анализ (по критерию Спирмена, при р<0,05) показал положительную связь между предпочтением молодыми людьми стратегий на избегание и переживанием ими чувства унижения относительно повышения цен в стране (r=0,26; р=0,009). Также была обнаружена обратно пропорциональная связь между избеганием и переживанием чувства страха (r= –0,21; р=0,04) и унижения (r= –0,20; р=0,04) относительно изменения курса валют, чувства страха (r= –0,27; р=0,007) и унижения (r= –0,22; р=0,028) в связи с сокращением товарооборота с другими странами. Совладание с чувствами разочарования и унижения, вызванными повышением цен, проявилось в уходе от этих проблем («стараюсь не слушать новостей», «ничего не делаю, молчу», «а что тут можно сделать?» и т. п.), возможно, потому что сами чувства были не столь выражены у участников исследования. В то же время чувства страха и унижения относительно финансовой политики государства, а именно падения курса рубля, роста курса иностранной валюты, снижения товарооборота с европейскими странами, осознавались молодыми людьми как угрожающие их благополучию, в связи с чем респонденты занимали более активную позицию, стараясь как-то повлиять на ситуацию (оппозиция, митинги, участие в молодежных движениях, изложение своей позиции на интернет-форумах, в блогах и т. п.) или искали поддержку в кругу близких людей, обсуждая эти проблемы и высказывая свое недовольство ими.

   Динамика чувств к значимым социальным и экономическим явлениям на разных стадиях экономического кризиса 2014–2016 гг.
   Анализ исследований коллективных эмоциональных переживаний в изменяющихся условиях социально-экономической среды (Коллективные переживания…, 2015; Шорохова, 1999; и др.), показал, что в ситуациях экономических кризисов их интенсивность и модальность может существенно варьироваться в зависимости от того, как воспринимается личностью или группой то или иное социальное явление, событие.
   Предположили, что события и явления, указывающие на усиление экономического кризиса в стране в период с февраля – марта 2015 г. по февраль – март 2016 г. (два пика падения курса рубля и роста курса валюты, резкого снижения заработной платы, роста безработицы, снижения расходов в общественном секторе и т. п.), в обыденном сознании учащейся молодежи будут переживаться более интенсивно на втором пике кризиса.
   Целью исследования стало выявление изменений в коллективных чувствах к значимым экономическим явлениям в группе учащейся молодежи на разных стадиях экономического кризиса 2014–2016 гг.
   Были проведены два среза (две серии исследования): весной 2015 г. и весной 2016 г. В исследовании приняли участие студенты гуманитарных специальностей московских вузов: 96 человек в 2015 г. и 109 человек в 2016 г.). Все данные собирались методом опроса «лицом к лицу», без применения интернет-опросов.
   Валидность исследования социально-психологической динамики обеспечивалась подбором респондентов из одних и тех же вузов, обучающихся по одной и той же специальности (3–4 курс) и проживающих в одном городе (Москва). Также контролировался выбор периода проведения каждой из серий исследования (с марта по май месяц 2015 и 2016 гг.).
   Результаты показали, что весной 2015 г. респонденты наиболее интенсивно переживали следующие чувства: беспокойство (1 ранг) относительно преступности и коррупции (45 % выборки), снижения морально-нравственных и культурных норм поведения (38 %), повышения цен (39 %), снижения оплаты труда (36 %), повышения курса валют (30 %), экологической ситуации в стране (34 %); чувство несправедливости (2 ранг), вызванное ростом преступности и коррупции (41 % выборки), снижением оплаты труда (36 %), повышением цен (32 %); чувство разочарования (3 ранг) в связи с реформами в системе образования, науки и медицины (38 %), в связи со снижением оплаты труда (34 %) и морально-нравственных, культурных норм поведения (34 %); чувство страха относительно роста преступности и коррупции (31 %). Как можно заметить, данные чувства у респондентов вызвали не только явления и события финансово-экономической политики государства, которые характеризуются динамичностью, – обнаружена высокая интенсивность переживания чувств и к более стабильным явлениям социальной жизни.
   На следующем этапе исследования (весна 2016 г.) интенсивность переживания молодыми людьми чувств изменилась. На первое место по степени переживания выдвинулось чувство несправедливости, бессилия относительно роста преступности (41 % выборки), реформ в области образования, науки и медицины (35 %), социальной политики государства (31 %), снижения оплаты труда (34 %). Также интенсивно переживалось респондентами чувство разочарования, сожаления, огорчения (2 ранг) в связи с преступностью (39 %), снижением нравственных норм (36 %), социальной политикой (33 %), реформами (38 %). Эти же явления вызвали у молодых людей чувство беспокойства (3 ранг). Усилилось за истекший период и чувство страха в связи с ростом преступности, коррупции в стране и снижением оплаты труда (33 %). Весной 2016 г. спектр чувств молодых людей расширился за счет чувств позитивной модальности – гордости, воодушевления, а также чувства значимости, сопричастности своей стране и народу. Однако степень интенсивности их переживания респондентами была не столь велика, как в случае переживания негативных чувств.
   Экономисты, рассматривая кризис 2014–2016 гг. как финансовый (валютный), отмечали некоторую стабилизацию в курсе валюты, но резкий спад реальных доходов населения и потребительского спроса в начале 2016 года (Итоги…, 2016). Однако весной 2016 г. в обыденном сознании молодых людей наиболее интенсивно переживаемые чувства были связаны не столько с явлениями в области финансовой политики государства, сколько с пролонгированными эффектами социальной политики, реформами образования, ростом преступности, снижением морально-нравственных норм. Данный факт снижения интенсивности переживаний чувств к экономическим явлениям указывает на адаптацию молодежи к финансовому кризису в 2016 г. Другими показателями адаптации могут считаться расширение спектра чувств за счет зоны позитивной модальности и смещение акцентов с чувства беспокойства и опасения на чувство несправедливости, разочарования, сожаления.

9.3. Опыт экономической деятельности как фактор экономической социализации молодежи [22 - Данное исследование проводилось совместно с Т. А. Нестиком и М. А. Гагариной.]

   Проблема настоящего исследования была связана с изучением опыта финансового поведения как фактора экономико-психологической адаптации молодежи к эффектам глобальных экономических процессов. Она решалась в ходе выявления различий в отношении к криптовалюте в двух группах молодежи с разным опытом финансового поведения. Под финансовым поведением понимались различные действия, связанные с использованием криптовалют, – например, покупка, продажа, майнинг. В данной работе изучение феномена психологических отношений основывалось на работах В. Н. Мясищева (Мясищев, 1960), выделившего его трехкомпонентную структуру (когнитивный, аффективный и конативный компоненты), и В. П. Познякова, включившего в эту структуру ценностный компонент (Позняков, 2013).
   Предположили, что молодые люди, непосредственно взаимодействовавшие с криптовалютой, отличались от тех, кто не имел такого опыта, в большей степени по содержанию конативного, чем когнитивного компонентов отношения. Соответственно, целью исследования стало выявление различий в отношении к криптовалюте у молодежи с разным опытом финансового поведения. В нем приняли участие представители групп учащейся молодежи – студенты разных вузов г. Москвы (N=263; 45 % юношей и 55 % девушек) в возрасте от 17 до 30 лет (средний возраст 23,3 лет, стандартное отклонение 6,5). В связи с тем, что количество респондентов, имеющих и не имеющих опыт обращения с криптовалютой, различалось, для выравнивания двух групп по количественному составу применяли метод стратифицированной рандомизации. В результате из общей выборки были отобраны две группы – имеющих подобный опыт (далее – группа 1, N=42) и не имеющих этого опыта (далее – группа 2, N=56).
   Первый этап исследования включал решение задачи по выявлению семантического поля понятия «биткоин». С этой целью применяли ассоциативный тест. Каждому респонденту предлагалось написать несколько ассоциаций, расположив их в определенной последовательности от 1 до 3. В качестве слова-стимула предъявляли «биткоин». На данном этапе в работе принимали участие 263 респондента.
   Второй этап исследования включал сравнение двух групп респондентов по выраженности их отношения к криптовалютам. Нами использовался опросник «Отношение к криптовалютам» Т. А. Нестика и Т. В. Дробышевой, включающий суждения, сгруппированные в соответствии с трехкомпонентной структурой отношения (Gagarina, Nestik, Drobysheva, 2019). Проведенный посредством структурного моделирования в программе SPSS Amos v. 20 конфирматорный факторный анализ подтвердил сформированность трехфакторной структуры опросника (там же).
   Методы статистического анализа, используемые в работе, соответствовали поставленным задачам: применяли контент-анализ, частотный анализ, дескриптивную статистику; различия выявляли по критерию Манна – Уитни.
   Анализ ассоциаций «биткоина» в представлениях респондентов был направлен на выявление семантического поля представлений (коннотации понятия) о биткоине в обыденном сознании молодых людей; поиск ответа на вопрос, как воспринимают данную криптовалюту респонденты: как деньги (функция платежа), как новое экономическое явление (возможность заработка, повышения экономического статуса) или новую технологию?
   В ходе анализа массива свободных ассоциаций были выделены шесть категорий: 1) случайные ассоциации, содержательно не связанные с понятием «биткоин» как видом криптовалюты (например, «шар под водой», «каша», «дичь», «мем»); 2) символ, ассоциации, связанные с физической репрезентацией (ассоциации, характеризующие внешний вид: «монетка», «код», «образ», «пароль»); 3) ассоциации, выражающие негативное отношение, сомнение, опасность («обман», «развод», «пузырь», «риск»); 4) ассоциации, описывающие перспективы использования криптовалют и возможность заработка («богатство», «инновация», «удобство», «выручка»); 5) ассоциации, обозначающие функции денег («платеж», «транзакция», «перевод», «трейдинг»); 6) ассоциации, связанные с оценкой свойств криптовалют как глобальной системы («интернет», «технологии», «майнинг»).
   В ходе сравнительного анализа отношения молодежи к криптовалюте в зависимости от наличия/отсутствия опыта финансового поведения было установлено, что все три компонента (определяли по агрегированным шкалам) изучаемого отношения значимо различаются (критерий Манна – Уитни, при р<0,001). Медианные значения когнитивного (4 vs 3) и конативного (4,5 vs 2) компонентов отношения достоверно выше, а аффективного (1 vs 3) – достоверно ниже у респондентов группы 1 (имевших опыт обращения с криптовалютой), чем у группы 2 (не имевших опыта). С целью выявления содержательных различий по каждому из компонентов провели частотный анализ выраженности суждений.
   Анализ суждений, отнесенных к когнитивному компоненту отношения, показал, что наиболее выраженные различия характеризовали взгляды молодых людей по поводу мнения о том, что «развитие криптовалют так же неизбежно, как и научно-технический прогресс» (76.2 % позитивных ответов в группе 1 и 28,8 % – в группе 2). Утверждение о том, что «через 10 лет криптовалюты будут выпускаться государством и заменят деньги», напротив, не нашло поддержки у большинства респондентов из каждой групп (19 % у группы 1 и 3,8 % у группы 2). Такая же ситуация сложилась относительно суждения «Через 5 лет большинство магазинов, в которых я делаю покупки, будут принимать платежи в биткоинах» (28,6 % у группы 1 и 7,7 % у группы 2).
   Анализируя выраженность двух последних суждений в двух группах с разным опытом финансового поведения, можно заметить следующее: те, кто не имел опыта обращения с криптовалютами, в большей степени затруднялись с ответом: (максимальный процент согласия соответствовал оценке «не знаю» (27 % и 28 %). В группе имевших опыт максимальный процент согласия соответствовал оценкам «скорее согласен, чем нет» (33 % и 38 % подвыборки).
   При анализе суждений, отнесенных к аффективному компоненту изучаемого отношения, обратили внимание, что 71,4 % респондентов, имевших опыт покупки криптовалют, выразили крайнюю степень несогласия с утверждением «меня беспокоит, что биткоин и другие криптовалюты выгоднее всего криминалу и террористам, так как позволяют отмывать деньги и уходить от налогов», и только 27.5 % респондентов без подобного опыта поддержали их в этом. Такая же ситуация сложилась в отношении переживаний молодых людей, что «криптовалюта открывает безграничные возможности для финансовых махинаций» (61,9 % в группе 1 и 9,6 % в группе 2) и что «криптовалюты ничем не обеспечены, кроме алчности людей» (61,9 % в группе 1 и 26,9 % в группе 2). При этом нельзя сказать, что респондентов без опыта обращения с криптовалютой слишком тревожила перспектива криминализации капитала с помощью криптовалюты. Только 17 % из них выражали сильное беспокойство в связи с ее применением криминальными структурами, 13 % данной выборки тревожились по поводу финансовых махинаций, 17 % волновались относительно алчности людей, занимающихся майнингом. Заметим, что в группе с опытом майнинга такие переживания не разделялись совсем.
   Конативный компонент отношения различал участников исследования по степени согласия с суждениями «Я бы купил криптовалюту, если бы у меня были на это средства» (76,2 % в группе 1 и 35,5 % в группе 2), «Я слежу за новостями о стоимости биткоина и развитии криптовалют» (66,7 % в группе 1 и 9,6 % в группе 2), «Я ловил себя на мысли о том, чтобы заняться майнингом криптовалюты» (57,1 % в группе 1 и 9,6 % в группе 2). Как можно заметить, опыт финансового поведения по-разному отразился на установках респондентов из первой группы. Не все из них продолжали следить за информацией о стоимости биткоина, чуть больше половины были готовы продолжить покупки криптовалюты или занятие майнингом. Однако при наличии денег уже три четверти из них продолжили бы покупки.
   В целом в исследовании прослеживалась общая тенденция: респонденты, имеющие опыт покупки криптовалют, были склонны выбирать крайние варианты ответов (абсолютное согласие либо отвержение суждения), в то время как для респондентов без опыта было характерно более равномерное распределение разных степеней согласия/несогласия.
   Итак, результаты частотного анализа ассоциаций показали, что респонденты ассоциировали биткоин с возможностью заработка и обогащения, а также со страхами и опасениями. Кроме того, можно предположить, что в общественном дискурсе явление криптовалюты не имеет четких границ; на неоднозначность понятия и несформированность отношения к нему указывает и большое количество случайных ассоциаций, высказанных респондентами. При этом молодые люди, имеющие опыт обращения с криптовалютами, видели в ее применении потенциальные возможности как источника дохода, ресурса для повышения своего экономического статуса, а те, кто не имели такого опыта, связывали с криптовалютами страхи и опасения. Опыт финансового поведения (покупки криптовалюты, майнинга и т. п.) принципиально разделил взгляды респондентов относительно перспективы развития криптовалют. Большинство имевших такой опыт не сомневалось в неизбежности развития новых финансовых технологий. Их абсолютно не волновали перспективы криминализации электронных денег. Однако пережитый опыт взаимодействия с криптовалютой по-разному отразился на готовности молодых людей к использованию данной технологии. Не все из них продолжали следить за информацией о стоимости биткоина, чуть больше половины были готовы продолжить занятие майнингом или покупку валюты без каких-то условий. Однако при наличии денег большинство вернулось бы к этому занятию. Несмотря на то, что в период проведения исследования криптовалюта не представляла для молодых людей особой ценности, все же ее значимость в будущем осознавалась ими. Иными словами, те, кто имели опыт, характеризовались большей убежденностью в перспективности данного инструмента, отсутствием переживаний по поводу негативных аспектов внедрения криптовалют и готовностью к ее использованию.
   На их фоне отношение к криптовалюте молодых людей, не имевших опыта взаимодействия с ней, отличалось повышенной осторожностью. По всей видимости, отсутствие опыта компенсировалось информацией, представляемой СМИ и конструируемой в общественном дискурсе. В результате в группе не было выработано какого-то общего мнения относительно перспектив развития криптовалюты, часть респондентов переживала волнение и беспокойство в связи с ее криминализацией. Испытуемые данной группы не следили за информацией о курсе криптовалют, отмечали, что никогда не ловили себя на мысли заняться майнингом. Однако почти треть из них при условии наличия свободных денег были готовы рискнуть. Так же, как и молодые люди с опытом финансового поведения, данные респонденты осознавали значимость криптовалюты как одной из возможностей решения своих финансовых проблем.
   В целом выявленные различия в изучаемом отношении к криптовалюте в зависимости от опыта финансового поведения косвенно свидетельствовали о разных стадиях (возможно, формах) ЭС участников исследования. Отношение к криптовалюте у молодых людей с опытом данного вида финансового поведения указывало на эксплицитный уровень их экономического сознания. Их отношение к новому экономическому явлению характеризовалось широтой охвата проблем, релевантностью самому явлению. Данные респонденты в меньшей степени были склонны доверять мнению окружающих, опираясь на свой опыт. В группе молодых людей без опыта обращения с криптовалютой знание о самом явлении основывалось на информации извне, мнении других людей. Это имплицитный уровень экономического сознания. Отношение к криптовалюте данных респондентов базировалось на ограниченном знании о самом явлении, почерпнутом из СМИ и общественного дискурса. Это знание стереотипно, но оно позволяло им увидеть самое главное в данном явлении: криптовалюта – это не деньги. Это форма платежей, цифровая технология. Ее природа связана с научно-техническим прогрессом, который невозможно остановить.
   Независимо от отношения к криптовалюте позитивное восприятие молодыми людьми перспективности развития новых технологий было связано с пониманием ими нарастающей глобализации, что согласуется с данными других исследователей (Журавлев, Юревич, Мироненко, 2018; Нестик, Журавлев, 2018; Психологические исследования…, 2018).
   Различие в их отношении к новой технологии в области экономики указывает на разные механизмы экономико-психологической адаптации молодых людей с разным опытом обращения с криптовалютой. В одном случае отношение к криптовалюте выполняет защитную функцию, в другом – функцию рационализации. Выявленный факт указывает на важность опыта взаимодействия с объектами и явлениями экономической среды в процессе ЭС.

9.4. Предикторы потребительских предпочтений молодых жителей мегаполиса (на примере смартфонов)

   В исследовании феноменов конативного компонента ЭС учащейся молодежи изучались потребительские предпочтения смартфонов. Исследование затрагивало актуальную для современной молодежи проблему престижного потребления (Ким, 2015; Посыпанова, 2013; Радина и др., 2013; Hammerl, Kradischnig, 2018). В качестве респондентов выступили молодые люди, проживающие в мегаполисе. Георг Зиммель (Simmel, 1950), описывая специфику жизни в мегаполисе, охарактеризовал как одну из его характерных черт состояние «блазированности» – пресыщенности теми возможностями, которые предлагает город своим жителям (cм.: Drobysheva, Larionov, 2019). По его мнению, на потребительское поведение горожан оказывают влияние особенности пространственной и социальной среды города, большой выбор магазинов, а также товаров и услуг как предметов потребления. Среди престижных товаров дорогие марки смартфонов являются особенно важными объектами потребления городской молодежи. Данное обстоятельство послужило основанием для выбора их как предмета потребительских предпочтений.
   В исследованиях специалистов склонность к престижному потреблению чаще всего объясняется личностными факторами (Ким, 2015; Кравченко, 2001; Посыпанова, 2013; и др.), потребностью в идентификации с группой людей, имеющих высокий экономический статус (Кравченко 2001; Маркер 2016; и др.). Последнее указывает на процессы предвосхищающей ЭС, о которой писал П. Штомпка (Штомпка, 2005). Однако восприятие молодыми горожанами условий жизни в мегаполисе с точки зрения удовлетворенности их социальных и материальных потребностей также может обусловливать их потребительские предпочтения.
   Целью исследования, направленного на изучение данной проблемы, стало выявление и последующий анализ предикторов потребительских предпочтений молодежи, проживающей в мегаполисе. Предположили, что потребительские предпочтения конкретных марок телефонов в группе учащейся молодежи обусловлены не только социально-психологическими и экономико-психологическими характеристиками респондентов, но и восприятием условий их проживания в мегаполисе.
   В исследовании применялись следующие методы и методики: для изучения потребительских предпочтений использовали авторскую анкету, построенную по типу закрытых вопросов. В ее основу положены суждения респондентов, полученные в процессе фокус-группового исследования; с целью выявления структуры ценностных ориентаций мы использовали методику Е. Б. Фанталовой (вариант 12-балльной шкалы) (Фанталова, 2001); экономико-психологические характеристики респондентов изучали с помощью шкалирования, социально-демографические – с помощью анкетирования; с целью выявления источников пресыщенности в мегаполисе применяли авторский опросник, построенный по типу шкалы Лайкерта (см.: Дробышева, Ларионов, 2018). Были использованы описательные статистики, частотный и регрессионный анализы.
   Выборку исследования составили учащиеся московских вузов разного профиля подготовки – гуманитарного и технического (бакалавриат и магистратура) (N=70) в возрасте от 18 до 28 лет. Выборка была уравнена по полу (50 % юношей и 50 % девушек). Большая часть респондентов (64 %) приехала в Москву для получения профессионального образования, значительная часть участников исследования (86 %) проживала в мегаполисе от 2 до 10 лет. Две трети из них совмещали учебную деятельность и работу. Большинство респондентов не состояло в браке и материально еще зависело от родителей. Оценки уровня дохода семьи молодых людей указывают на средний уровень их достатка (от 20 до 40 тысяч рублей на одного человека в месяц) (74 % выборки). Выборка не включала молодых людей из очень состоятельных семей, а также малоимущих.
   Социально-психологический портрет молодежи, принимавшей участие в исследовании, основывался на анализе экономико-психологических (показатели экономической идентичности) и социально-психологических (ценностные ориентации, представления об источниках пресыщенности условиями проживания в мегаполисе) характеристик респондентов. Результаты анализа показали, что, позиционируя себя как представителей среднего (в экономическом плане) класса, респонденты остаются не удовлетворены актуальным уровнем материального благосостояния своей семьи. Возможно, именно этот факт заставляет их проявлять экономическую активность – большинство не только учится, но и подрабатывает. Принимая во внимание, что подавляющая часть (86 %) участников исследования приехала из других регионов в мегаполис, чтобы получить образование, сделать карьеру и создать здесь семью, то вполне объяснимы данные о базовых (наиболее важных) ценностных ориентаций респондентов: это здоровье, семья, познание и работа. Ценность дружеских отношений, характерная для данного возраста, занимает невысокий ранг (9 из 12) в ценностной структуре, а ориентация на материальные ценности (12 ранг из 12) и вовсе отнесена к отвергаемым.
   Полученные результаты указывают на актуализацию механизмов защиты в связи с неудовлетворенностью экономическим статусом.
   Поскольку молодые люди не так давно проживали в мегаполисе, то те явления городской жизни, которые часто вызывают состояние пресыщенности у коренных жителей города (см.: Дробышева, Ларионов, 2018; и др.), не воспринимались ими как источники раздражения или апатии. Наоборот, вынужденные контакты с большим числом людей, высокий темп жизни и разнообразные проявления моды позитивно воспринимались более чем половиной выборки (от 53 % до 60 %). Особенно радовало респондентов обилие альтернатив: свободного времяпрепровождения, информации, товаров и услуг (78 % выборки). Пожалуй, только однообразие ритма городской жизни («каждый день одно и то же: события, новости, социальные сети и т. п.»), особенности погоды («постоянно плохая погода, мало солнца» и т. п.) и навязанная реклама вызывали негативные переживания респондентов, но только у 20 % из них.
   Содержательный анализ потребительских предпочтений учащейся молодежи, касающихся средств мобильной связи, включал следующие элементы: предметы потребления (марки и модели смартфонов), мотивы потребления и отношение к потребляемым товарам (наиболее предпочитаемым маркам телефонов), отношение к мобильным телефонам как развивающимся технологиям. Результаты частотного анализа показали, что наиболее предпочитаемые марки смартфонов в данной группе респондентов – это Apple (53 % выборки) и Samsung (30 %). Цены на смартфоны молодых людей варьировались в период проведения исследования (2019 г.) от 15000 и до 40000, в то время как уровень дохода большинства семей – от 20000 до 40000 рублей на человека. Респонденты отметили (70 % выборки), что их друзья также пользуются продукцией этих марок. По всей видимости, СМИ и маркетологи успешно конструируют представления о престижности упоминаемых марок смартфонов, а последующий дискурс в молодежной среде закрепляет маркетинговые установки. Так, молодые люди отметили, что, наряду с личным опытом (40 % выборки), важными источниками информации, повлиявшей на выбор марки смартфона, явились имидж бренда (30 %) и советы окружающих (СМИ, друзья, знакомые) (30 %). В качестве основного мотива выбора средства связи они указали на расширенные функции своего смартфона (72 %). Для данной группы молодежи дорогой телефон – это прежде всего «новое техническое устройство» (45 % выборки), в котором много нужных функций (43 %). Среди них наиболее востребованы две: Интернет, социальные сети, электронная почта (45 %) и связь (45 %). Мотивы демонстрации превосходства и подражания богатым были менее выражены (10 %). Большая часть из них ответила, что относятся к смартфонам не как к аксессуарам, а как к части самого себя (61 %), средству общения (20 %), помощнику в жизни и учебе (14 %), и только 5 % указали, что смартфон – часть их имиджа. Т. е. молодые люди рассматривали смартфоны как необходимый элемент своей повседневной жизни. Было установлено, что участники исследования не склонны к постоянной смене гаджетов на более новые, совершенные или дорогие аппараты. Степень востребованности смартфона (частота звонков от 10 и больше в день; разговоры в основном с друзьями и родными) и привязанность к нему (меняют раз в 2–3 года 34 %, раз в 5 лет – 51 %) на момент исследования была очень высокая.
   Итак, несмотря на то, что молодые люди предпочитали пользоваться дорогими марками средства связи, делать однозначные выводы о случае проявления престижного потребления нельзя, поскольку выбор марки смартфона респонденты объясняли технологическими возможностями дорогих телефонов и своей коммуникационной активностью.
   На следующем этапе работы была поставлена задача выявить вклад социально-психологических и экономико-психологических предикторов в регрессионную модель предпочтений дорогих марок смартфонов. С этой целью мы провели регрессионный анализ факторов потребительских предпочтений. В качестве зависимых переменных выступили предпочитаемые марки телефонов и мотивы предпочтений. Совокупность независимых переменных включала ценностные ориентации респондентов, показатели экономической идентичности, а также ряд явлений, которые характеризуют условия их проживания в мегаполисе. Результаты показали, что предикторами предпочтений дорогих марок смартфонов (Apple и Samsung) выступают (КМК=0,667; КМД=0,445; F=4,738; p=0,000) следующие переменные: ориентации на ценности здоровья (β=0,24; t=2,32; р=0,024), любви (β=0,40; t=3,25; р=0,002), познания (β=0,43; t=3,73; р=0,000), семейной жизни (β=0,37; t=3,02; р=0,004); удовлетворенность уровнем материального благосостояния семьи (β=0,24; t=2,19; р=0,032) и такой фактор городской жизни, как плотные вынужденные контакты с большим числом людей – источник пресыщенности условиями проживания в мегаполисе (β= –0,28; t= –2,71; р=0,009). Интерпретируя, заметим, что чем больше выражены ориентации на ценности личной жизни, чем больше удовлетворенность уровнем материального благосостояния семьи и чем меньше выражены переживания от навязанных контактов в большом городе, тем в большей степени респонденты склонны к потреблению дорогих марок смартфонов.
   Предикторами (КМК=0,642; КМД=0,412; F=4,668; p=0,000) мотивации выбора смартфона стали следующие переменные: ценностные ориентации «уверенность в себе» (β=0,311; t=2,791; р=0,007) и «счастливая семейная жизнь» (β=0,238; t=2,181; р=0,03), оценка удовлетворенности уровнем материального благосостояния семьи (β=0,316; t=2,755; р=0,008), рефлексивные самооценки по шкале «бедный – богатый» (β= –0,269; t=1,958; р=0,055). В модель также вошли оценки явлений городской жизни (реклама в городе β=0,361; t=3,454; р=0,001 и однообразие условий жизни в городе β=0,29; t=2,72; р=0,006), которые вызывают состояние пресыщенности. Таким образом, было установлено, что в группе респондентов мотив покупки дорогого смартфона не как предмета роскоши, а как нового технического устройства, обладающего множеством нужных для жизни функций, зависел от значимости ценностей личной жизни и удовлетворенности уровнем материального благосостояния семьи, а также от того, как воспринимают опрашиваемого значимые другие – как более или как менее обеспеченного человека. Причем важным явился тот факт, что городская реклама и однообразие жизни (дом – учеба – работа – дом) заставляют молодых людей «закрываться» в собственном мире, и здесь технические возможности дорогих смартфонов выполняют компенсаторную функцию: с одной стороны, они связывают с окружающим миром, с другой – помогают не замечать длительных поездок в метро, повсеместно навязываемой рекламы.
   Возвращаясь к концепции Г. Зиммеля о влиянии условий жизни в большом городе на потребительское поведение его жителей, заметим, что в проведенном нами исследовании были обнаружены некоторые тенденции, указывающие на правомерность его суждений. Действительно, обилие наружной рекламы на улицах, в общественном транспорте, дома (при просмотре телепрограмм), ее навязанный характер вызывает у многих людей состояние раздражения и беспокойства. По данным наших исследований, наиболее выраженное состояние пресыщенности у молодежи переживается как апатия (Дробышева, Ларионов, 2018; и др.). Оно может проявляться и в потере интереса к покупке рекламируемых (точнее, навязываемых рекламой) товаров. По этой причине наиболее значимыми источниками информации о дорогих марках смартфонов становятся личный опыт и советы друзей. Однако имидж брендов, как оказалось, также имеет для них значение, – возможно, по причине зависимости от мнения окружающих о своем экономическом статусе или в связи с неудовлетворенностью актуальным уровнем материального благосостояния.
   По нашему мнению, в изучаемом случае речь идет не о «престижном (демонстративном) потреблении». Большая часть респондентов, покупая дорогие смартфоны известных марок, рассматривала их как долгосрочное вложение средств в техническую новинку, которая обеспечит им связь с близкими и окружающим миром. Ценностные ориентации, определяющие потребительские предпочтения участников исследований, отразили их актуальную жизненную позицию: получить хорошее образование, опыт работы, впоследствии успешно трудоустроиться. В связи с этим можно рассматривать потребительские предпочтения дорогих марок смартфонов как показатели «антиципационной» (в терминах П. Штомпки), т. е. предвосхищающей ЭС молодых людей, принимавших участие в исследовании.
//-- * * * --//
   Завершая данную главу, следует отметить, что выполненные исследования феноменов экономического сознания учащейся молодежи – их представлений о бедности и богатстве, чувств, испытываемых по отношению к значимым социальным и экономическим феноменам, их отношения к электронным деньгам, их потребительских предпочтений – позволили выявить несколько тенденций в понимании закономерностей, факторов и механизмов экономической социализации личности в условиях перехода от первичной к вторичной ЭС.
   В частности, было обнаружено, что развитие представлений о бедности и богатстве в условиях перехода к вторичной ЭС характеризуется меньшей изменчивостью, чем в условиях первичной ЭС. Данный факт подтверждается в том числе выраженной инвариантностью большей части изучаемых представлений в разные периоды социально-экономического развития общества. Выявленные особенности содержания этих представлений связаны преимущественно с их конкретизацией, стереотипизацией, согласованностью с распространенными в обществе, что объясняется функциями изучаемых представлений в процессе ЭС молодых людей.
   Выявили, что представления о бедности и богатстве в группе учащейся молодежи имеют разную функциональную направленность. Так, осознание потенциальной угрозы бедности заставляет молодых людей противостоять неблагоприятным условиям экономической жизни, стимулирует их к экономической элевации (повышению своего экономического статуса в перспективе), «укреплению границ» своей экономической идентичности. Богатство же выполняет в сознании респондентов мотивационную функцию и функцию целеполагания, направляя их ресурсы на достижение более высокого экономического, социального (образовательного) статуса, на планирование карьеры и т. п.
   На примере исследований динамики экономических представлений показано, что развитие экономического сознания в переходной ЭС подчиняется закону гетерохронии. Выявленные различия в экономических представлениях в группах учащейся молодежи связаны с атрибуцией причин бедности, способов достижения статуса бедного, психологических признаков бедности и богатства. Они зависят от личного опыта взаимодействия молодых людей с представителями очень обеспеченных или, наоборот, бедных слоев общества, от социально-экономических условий их жизни. По сравнению с первичной, в условиях переходной ЭС изменяется направленность доверия личности к источникам информации о явлениях бедности и богатства. Доверие себе, своему опыту становится доминирующим.
   Важным результатом исследования стало выявление взаимосвязанности внешних и внутренних факторов в конструировании молодыми людьми представлений о бедности и богатстве, указывающей на характер отношений исследованных факторов. Выявленные различия в представлениях о бедности в большей степени, чем различия в представлениях о богатстве, были связаны с ценностной системой личности как внутренним фактором. Показано, что ценностные ориентации активизируются в процессе восприятия и переработки информации о бедности и богатстве и, выполняя роль «внутреннего фильтра», «отбирают» («связывают») те элементы, которые будут включены в содержание представлений. Тем самым осуществляется «ценностный контроль» за конструированием представлений о бедности и богатстве.
   Обнаружено, что связь экономических представлений и экономической идентичности (ее отдельных показателей) имеет двустороннюю направленность. С одной стороны, экономические представления могут способствовать укреплению границ идентичности со своей экономической группой, тем самым выполняя «защитную функцию». С другой стороны, позиционируя себя как представителя конкретной экономической группы, разделяя ее ценности, нормы экономического поведения и т. п., личность трактует явления бедности и богатства в контексте разделяемой группой системы представлений.
   Среди спектра социальных, политических и экономических проблем последние наиболее интенсивно переживаются респондентами. Модальность чувств (беспокойство, страх, раздражение, унижение и т. п.), вызванных явлениями экономической жизни (падение курса валют, нестабильность рубля, угроза снижения заработной платы и т. п.), носит преимущественно негативный характер. Выбор молодыми людьми стратегий совладания с негативными переживаниями (активные действия или уход от проблем) определялся субъективным восприятием размера угрозы их благополучию. В процессе совладания с переживаниями относительно значимых экономических явлений молодые люди, принимавшие участие в исследовании, в большей степени опирались на свою идентичность с разными социальными группами, чем на систему ценностей. Связь чувств негативной модальности и показателей социальной идентичности респондентов указывала на поиск ими социальных ресурсов совладания с неблагоприятными ситуациями (семья, друзья, единомышленники и т. п.). Аналогичная взаимосвязь социальной идентичности и коллективных чувств позитивной модальности, с нашей точки зрения, выполняла функцию интегратора, подчеркивая общность переживаний с социальной группой (человечество, россияне).
   В процессе исследования определена функция коллективных чувств молодежи в процессе адаптации к кризисным условиям жизни в обществе. Она связана с «выпуском пара», снижением интенсивности негативных переживаний посредством переноса акцентов с явлений экономической жизни общества на социальные и нравственные проблемы. Другими показателями адаптации могут считаться расширение спектра переживаемых чувств за счет зоны позитивной модальности, смещение акцентов с чувства беспокойства и опасения на чувство несправедливости, разочарования, сожаления.
   Роль опыта взаимодействия с новыми явлениями экономического мира – электронными деньгами – изучалась на примере исследования отношения к криптовалюте. Молодые люди, имевшие опыт обращения с криптовалютой, видели в ее применении потенциальные возможности как источника дохода, ресурса для повышения своего экономического статуса. Не имевшие такого опыта связывали с криптовалютами страхи и опасения, вызванные информацией в СМИ и общественным дискурсом. Выявленное различие в отношении к новой технологии в области экономики указывало на разные механизмы экономико-психологической адаптации молодых людей: в первом случае отношение к криптовалюте выполняло защитную функцию, во втором – функцию рационализации.
   Экономико-психологическая адаптация учащейся молодежи в новых для них условиях жизнедеятельности (переезд в мегаполис) может выражаться и посредством реализации своих потребительских предпочтений. Респонденты, приехавшие из других городов в мегаполис, выбирали дорогие для бюджета их семьи марки смартфонов в большей степени в связи с их техническими возможностями и в меньшей – по причине престижности данных марок в значимой для них группе сверстников. В качестве предикторов потребительских предпочтений молодых людей выступили их ориентации на ценности личной жизни, удовлетворенность уровнем материального благополучия семьи, а также низкий уровень выраженности переживаний по поводу навязанных контактов в мегаполисе.

Глава 10
Экономико-психологическая зрелость личности как показатель ее экономической социализации [23 - Автор выражает благодарность своим коллегам Г. Н. Лариной, Ю. С. Мурзиной, С. В. Сарычеву, А. Г. Оболенской, Н. И. Хохловой, принимавшим участие в сборе данных.]

   Актуальность исследования экономико-психологической зрелости личности связана с изучением проблем ЭС молодежи на стадии перехода от профессионального обучения к началу самостоятельной жизни. Одной из трудностей данного периода специалисты считают его пролонгированный характер, затрагивающий разные сферы жизни молодых людей: занятость, создание своей семьи и, как следствие, сепарацию от родителей, включенность в политические, гражданские и другие социальные процессы (Амиров, Шайдуллина, 2014; Емельянова, 2016а; Стельмашук, 2015; Филинкова, 2009; и др.). Проблема перехода молодежи к взрослой жизни в условиях глобализации характерна не только для российского общества. Так, результаты многолетних исследований коллег из Люксембургского университета, посвященные проблемам интеграции молодежи в общество как экономически самостоятельных субъектов, показали, что в современных условиях модель жизненных планов «поколения отцов» – получить образование, потом стабильную работу, создать свою семью и снять свое жилье – нежизнеспособна с точки зрения ее реализации «поколением детей» (The Transition…, 2015). В качестве барьеров выполнения этой программы исследователи отмечали проблемы рынка труда, снижающие возможность долгосрочной перспективы занятости и стабильного дохода молодых людей, высокие цены на рынке недвижимости и т. п. По их мнению, отсутствие стабильного заработка и своего жилья не позволяет современной молодежи раньше создать семью (там же). Несмотря на то, что данная ситуация описывает проблему европейской молодежи, она согласуется и с картиной жизни молодых россиян (см.: Емельянова, Шмидт, 2019).
   В разных подходах в качестве условий успешного перехода молодых людей от первичной к вторичной ЭС исследователи рассматривают знания, умения, навыки, которые они получают в процессе профессионального обучения (Амиров, Шайдуллина, 2014; Стельмашук, 2015; и др.); опыт вторичной занятости (Вознесенская и др., 2001; Заплаткин и др., 2016; Короткова, 2016; и др.); финансовую грамотность (Бегинин, 2018; Васильева, Гуляихин, 2014; и др.); сформированность когнитивных и некогнитивных навыков (Daly et al., 2015; Egan, 2016; O’Connell, Sheikh, 2007; и др.); согласованность линий социальной и психологической зрелости (Papazova, Antonova, 2013; и др.) и т. п.
   В рамках разрабатываемого нами подхода к исследованию экономической социализации личности в разных ее формах одним из условий успешности перехода молодежи к взрослой жизни является экономико-психологическая зрелость личности молодых людей, включающая в себя признаки зрелости в области отношений с другими, в области самообеспечения, личностной зрелости (см. подробнее главу 6). Однако выраженность показателей экономико-психологической зрелости в одной сфере ее проявления не означает зрелость в другой. Формулируя цель работы, мы опирались на представления о существовании разных траекторий ЭС личности и обусловленности этого процесса внешними и внутренними факторами.
   Целью исследований, выполненных в направлении изучения экономико-психологической зрелости, стало выявление различий в ее признаках в разных группах учащейся молодежи.
   В исследовании приняли участие студенты старших курсов (бакалавры) и магистры – учащиеся вузов г. Арзамаса, Екатеринбурга, Курска, Москвы, Сургута, Тюмени в возрасте от 18 до 22–23 лет. Общий объем выборки составил 562 человека, примерно 70 % девушек и 30 % юношей; среди них 32 % гуманитариев (педагоги, психологи), 26 % будущих специалистов социально-экономического профиля (юристы, экономисты), 23 % – специалистов в области IT, 19 % медиков. Бо́льшая часть респондентов (85 %) не состояли в официальном браке. Примерно половина (51 %) отметили, что только учатся, другая половина – учатся и работают. Распределение выборки по экономическому статусу семьи показало следующее: 29.7 % респондентов указали уровень дохода семьи свыше 40 тысяч рублей на человека в месяц, 24.7 % – от 10 до 20 тысяч рублей, 22 % – от 20 до 30 тысяч, 12 % – от 30 до 40 тысяч. Студенты из семей с доходом менее 10 тысяч рублей на человека составили 4 % выборки. В целом по выборке самооценки и рефлексивные оценки как показатели экономической идентичности совпадали и соответствовали средним значениям по пятибалльной шкале («ни бедный, ни богатый»), в то время как оценки уровня материального благополучия семьи (средний уровень) превышали оценки удовлетворенности им (ниже среднего уровня).
   Включение в выборку респондентов из разных регионов преследовало цель найти общие (универсальные) и парциальные признаки экономико-психологической зрелости личности. Поиск универсальных признаков позволил за счет включения в выборку учащейся молодежи из разных городов нивелировать различия по следующим критериям: уровень дохода семьи (в регионах заработная плата ниже, чем в столице); условия проживания в большом/малом городе (опыт взаимодействия с бедными и богатыми отличается); регион проживания (экономическая жизнь в регионах отличается) и др. Напомним, что исследования представлений о бедности и богатстве в двух регионах выявили ограниченный спектр различий. Они касались стратегий достижения статуса бедного, личностных характеристик бедных и богатых людей. Общность взглядов на проблемы бедности и богатства объяснялись задачей «переходного» периода в развитии экономического субъекта – приобщением молодых людей к экономической культуре общества.
   В работе применялись следующие методы и методики: фокус-группы, интервью, опросник Р. Брусдал «Представления о бедности и богатстве» (Brusdal, 1990); авторские опросники, построенные по типу шкал: «стратегии поддержания стабильности своего финансового положения», «установки на экономическую сепарацию», «навыки планирования бюджета», «временная перспектива планирования бюджета», «экономическая толерантность (толерантность к представителям других экономических групп)», «экономическая ответственность (ответственность за экономическое благополучие свое и своей семьи», «нравственная регуляция экономических притязаний». В программу исследования был включен опросник А. Л. Журавлева «Цели экономических притязаний» (Журавлев, Журавлева, 2002) в модификации Т. В. Дробышевой, тест-опросник «Шкала личностной финансовой тревожности» (Дробышева, Садов, 2021). Дополнительно применяли опросник «Уровень субъективного контроля Дж. Роттера в адаптации Е. Ф. Бажина, С. А. Голыкиной и А. М. Эткинда (Лучшие психологические тесты, 1992), «Методику ценностных ориентаций» Е. Б. Фанталовой (Фанталова, 2001); анкетирование и шкалирование. Весь диагностический материал был разделен на блоки с целью выявления признаков экономико-психологической зрелости в системе отношений с другими, в области самообеспечения и личностной зрелости.
   Применялись частотный анализ, описательные статистики, факторный и кластерный анализы. Различия выявляли по критерию Манна – Уитни (p<0,05), корреляционный анализ проводился с опорой на критерий Спирмена (при р<0,05).

10.1. Экономическая толерантность к другим как показатель экономико-психологической зрелости личности

   Согласно социально-психологическим исследованиям явления «толерантность» (Г. Л. Бардиер, С. Л. Братченко, Г. С. Кожухарь, Н. М. Лебедева, З. В. Машарский, Е. В. Полынская, Г. У. Солдатова, Т. Г. Стефаненко, А. Н. Татарко, О. А. Сычев и др.), феноменологически экономическую толерантность можно описать как мировоззренческую и нравственно-психологическую установку личности, ее осознанное отношение к явлениям и объектам экономического мира, в том числе к другим людям как представителям социально-экономических групп, основанное на экономической идентичности личности. В работах Г. Л. Бардиер выделялись два ее аспекта – толерантность к явлениям и объектам экономического мира (банки, кризисы и т. п.) и толерантность к экономическому неравенству и другим людям, отличающимся по экономическому благосостоянию (Бардиер, 2002, с. 32–36).
   В нашей работе феномен экономической толерантности личности рассматривался только в аспекте отношения к другим людям. Она трактовалась как способность личности непредвзято относиться к существующим различиям между представителями разных экономических групп. В основе такого вида толерантности личности лежит не только право иметь о людях, отличающихся по экономическому критерию, собственное мнение, не совпадающее с мнением большинства или с навязанным извне стереотипом, но и принятие права других на собственное мнение и отношение.
   В модели экономико-психологической зрелости личности ее экономическая толерантность к другим выступает одним из ключевых элементов, демонстрирующих зрелую позицию личности в отношениях с представителями других экономических групп. Данное суждение основывалось на работах других авторов, указывающих на проявление толерантной личностью ее субъектных качеств – самоконтроля, активности, эмпатии, которые определялись специалистами как общие признаки личностной, психологической, социально-психологической, социальной зрелости личности (см.: Журавлев, 2007; Психологическая зрелость, 2014; Реан, 2013; Сухобская, 2002; и др.).
   В основе экономической толерантности к другим лежат механизмы социальной категоризации и социальной идентификации, сравнения себя с представителями своей или другой социально-экономической группы. Она базируется на представлениях о бедности и богатстве, о других людях как носителях признаков бедности и богатства, их отношениях с обществом, на экономической идентичности личности. Если представления раскрывают психологическую природу толерантности, то показатели экономической идентичности, сформированные к актуальному периоду ее развития (самооценка экономического статуса и удовлетворенность им, самооценка и рефлексивная оценка по шкале «бедный – богатый»), выполняют функцию психологического механизма, определяющего переживание своей тождественности с объектом идентификации.
   В качестве «внутреннего» фактора экономической толерантности к другим в модель исследования включили показатель финансовой личностной тревожности, в качестве «внешнего» – уровень дохода семьи как показатель ее экономического статуса.
   Опираясь на вышеизложенное, предположили, что уровень толерантности к бедным и богатым людям в группе учащейся молодежи будет различаться в зависимости от представлений о бедных и богатых людях. Чем выше уровень толерантности, тем в меньшей степени в представлениях молодых людей будет присутствовать указание на экономический статус как причину различий в поведении и отношениях представителей разных экономических групп. Чем ниже уровень толерантности, тем более вероятно, что представления молодых людей о бедности и богатстве носят стереотипный характер. Конкретизируя гипотезу, уровень толерантности личности обусловлен в большей степени показателями субъективного экономического статуса, экономической идентичности, финансовой тревоги, чем уровнем дохода семьи.
   Целью исследования стало выявление различий в толерантности к бедным и богатым людям и факторов, их обусловливающих.
   Для выявления уровня толерантности к представителям экономических групп (бедным/богатым) мы применяли авторский опросник «Экономическая толерантность к другим», построенный по типу шкалы Лайкерта (Дробышева, Ларина и др., 2019). Он включал формулировки установок респондентов, указывающих на проявление ими терпимости по отношению к бедным и богатым людям. Утверждения, включенные в опросник, выявляли на этапе поискового исследования с применением фокус-группы (25 человек). В итоговом варианте опросника респондентам предлагалось оценить степень согласия с суждениями: от «абсолютно не согласен» до «полностью согласен». Шкала включала утверждения: «Я не стал бы заключать брак с очень богатым или очень бедным человеком. Неравный брак – это не мой случай», «Я готов принять в круг своих друзей как очень богатых, так и очень бедных», «Очень бедных людей надо изолировать от общества» и т. п. (α=0,7; ср. зн. 33.15; ст. откл. 4.93). Для выявления представлений о бедности и богатстве применяли опросник Р. Брусдал (Brusdal, 1990). На его основе были выделены следующие смысловые блоки: признаки бедности и богатства; способы достижения экономического статуса; взаимоотношения бедных и богатых; психологические и социальные последствия бедности и богатства; отношение общества к бедным и богатым. В работе также использовался тест-опросник «Шкала финансовой тревожности личности» (Дробышева, Садов, 2021).
   Экономико-психологические характеристики респондентов изучались с помощью шкалирования самооценок уровня материального благосостояния семьи и удовлетворенности им, а также самооценок и рефлексивных оценок молодых людей по шкале «бедный – богатый». Дополнительно применяли анкету, ориентированную на выявление социально-демографических характеристик и уровня дохода семьи.
   В качестве методов математической статистики применялись факторный анализ (метод варимакс-вращения с нормализацией Кайзера), для анализа связей – корреляционный анализ (по критерию Спирмена), а также частотный анализ.

   Анализ различий в группах учащейся молодежи с разным уровнем толерантности к представителям экономических групп
   С целью выявления групп респондентов с разным уровнем толерантности был проведен факторный анализ суждений опросника. Он позволил выделить смысловые блоки, содержательно различающие проявление толерантности к другим. В результате выделили три фактора (общая дисперсия 66,78 %; χ -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

=4,201; р=0,122). К каждому из факторов были отнесены суждения с максимальной нагрузкой.
   Так, первый фактор (31,49 % от общей дисперсии) включал суждения «Я готов принять в качестве члена своей семьи человека любого достатка (как очень богатого, так и очень бедного)» (вес 0,845), «Я готов принять в круг своих друзей как очень богатых, так и очень бедных людей» (0,818), «Бедные люди должны иметь те же права, что и богатые» (0,790), «Если меня что-то раздражает в человеке, то это никак не связано с тем, что он намного превосходит меня по уровню своего дохода» (0,704). Данные установки разделяли больше половины респондентов (57 %). Они отличались отсутствием предвзятого отношения к людям с более высоким и более низким уровнем дохода, чем они сами. Данный факт указывал на их достаточно высокий уровень толерантности. Следует заметить, что психологическая дистанция, которая лежит в основе измерения толерантности, в данной подгруппе респондентов отличалась размытостью границ.
   Корреляционный анализ показал, что такая позиция респондентов основывалась на их представлениях о взаимоотношениях бедных и богатых людей, о том, как влияют богатые на других людей, и о способах достижения статуса богатого человека. В частности, была обнаружена связь установок на толерантность с суждениями о том, что бедные нейтрально относятся к богатым, не испытывают к ним вражды (r=0,120; р=0,005), что богатые влияют на других людей, но то, какое они оказывают воздействие, зависит от самих людей, а не от их статуса (r=0,111; р=0,009), что богатые добиваются своего статуса чаще всего криминальным способом (воровство, коррупция, превышение должностных полномочий) (r= –0,113; р=0,007).
   Ко второму фактору (22,56 % дисперсии) были отнесены суждения, указывающие на удлиненную психологическую дистанцию, которую выстраивают молодые люди между собой и очень богатыми либо очень бедными людьми. Речь идет о следующих установках: «Я не стану дружить с людьми, которые во многом превосходят меня по уровню своего достатка или, наоборот, отличаются слишком низким уровнем дохода» (вес 0,835), «К богатым людям трудно хорошо относиться» (0,733), «Очень бедных людей надо изолировать от общества» (0,727). Как можно заметить, в данном случае наблюдалось общее негативное отношение примерно 10 % выборки к представителям других категорий, свидетельствующее в целом о низком уровне толерантности. Однако если к богатым участники исследования проявляли хоть какую-то терпимость, ограничивая лишь дружеские контакты, то по отношению к бедным людям наблюдалась выраженная стигматизация. Предположили, что такая нетерпимость к бедности, возможно, связана с экономическими самооценками молодых людей.
   Проведенный корреляционный анализ между установками на толерантность, отнесенными ко второму фактору, и экономическими представлениями респондентов выявил следующее. Низкий уровень терпимости молодых людей был связан с их представлениями негативной модальности о последствиях бедности для общества (r= –0,125; р=0,000), об отношении богатых к бедным людям (r= –0,121; р=0,004) и бедных к богатым (r= –0,115; р=0,006). Респондентами отвергалась мысль о том, что отношения бедных и богатых зависят от контекста ситуации взаимодействия или от самих людей. Они выражали согласие с тем, что стать богатым можно с помощью криминальных способов (r=0,105; р=0,013), что богатые негативно влияют на других людей (r=0,084; р=0,047), а бедные завидуют им, обижаются, игнорируют богатых (r=0,098; р=0,021), поскольку становятся бедными во многом благодаря своей глупости и лени (r=0,090; р=0,034). По их мнению, влияние общества на богатых выражается в контроле и регуляции их поведения и деятельности (r=0,092; р=0,029).
   Интерпретируя полученные результаты, можно утверждать, что представления о бедных и богатых, определяющие низкий уровень толерантности молодых людей, принимавших участие в исследовании, носят стереотипный характер. По всей видимости, они усваиваются в детстве, в семье или являются результатом жизненного (возможно, травмирующего) опыта отношений с бедными и богатыми людьми.
   Наконец, третий фактор (12,72 % дисперсии) включал суждение с максимальной нагрузкой, указывающее на среднюю дистанцированность с бедными и богатыми людьми: «Я не стал бы заключать брак с очень богатым или очень бедным человеком. Неравный брак – это не мой случай» (с макс. весом 0,953). Категория респондентов, разделяющая такую позицию (20 % выборки), с одной стороны, проявляла терпимость по отношению к людям более высокого или более низкого экономического статуса, с другой стороны, ограничивала психологическую дистанцию, не включая их в ближний круг (т. е. в семью). Данный факт не отрицает существования дружеских отношений молодых людей с представителями других экономических групп и не предполагает какого-либо отвержения или сегрегации людей по экономическому признаку.
   Результаты корреляционного анализа между установкой на толерантность, отнесенной к третьему фактору, и представлениями о бедности и богатстве респондентов из этой подгруппы позволили прояснить позицию молодых людей. Так, выявлена связь вышеприведенной установки на толерантность с представлением респондентов о том, что бедные – это люди, которые потеряли источник дохода – работу, бизнес (r=0,084; р=0,047), следовательно, не могут содержать семью. Данные респонденты принимали во внимание и тот факт, что на снижение статуса бедных повлияли финансовый кризис или какие-то иные ситуации, связанные с экономическим развитием страны (r=0,100; р=0,018). Они в меньшей степени, чем другие, рассматривали богатых людей как наследников большого состояния (r= –0,089; р=0,036), признавая иные способы достижения высокого статуса (например, личностные качества). Оценивая влияние богатых на общество, данные респонденты отмечали, что оно зависит от самих людей или от конкретной ситуации (r=0,101; р=0,018). Такие же взвешенные оценки молодые люди высказывали по поводу того, как относятся богатые люди к бедным («все зависит от человека») (r=0,087; р=0,039) и как бедные относятся к богатым («нейтрально», «нормально») (r=0,090; р=0,034).
   Обобщая вышеперечисленное, заметим, что в третьей группе установка респондентов на неготовность создавать семью с людьми, которые существенно отличаются по экономическому статусу, в большей степени относилась к категории бедных, чем богатых. Осознавая факт, что произошедшие в стране экономические кризисы и реформы снизили уровень дохода населения, спровоцировали сокращение штатов в компаниях и организациях, данные участники исследования ограничивали степень близости с бедными людьми, полагаясь на «здравый смысл». Они не проявили склонности к драматизации отношений бедных и богатых людей, как их сверстники из второй группы, а также не выдвигали жестких суждений о негативном влиянии богатых людей на общество в целом.
   На следующем этапе работы участники исследования рассматривались как представители трех групп с разной выраженностью установок на толерантность.

   Анализ связи установок на толерантность и экономико-психологических характеристик в разных группах молодежи
   Как можно увидеть из данных таблицы 11, в первой группе респондентов (с условно высоким уровнем толерантности) наблюдалась зависимость показателей толерантности от внешних оценок окружающих их людей, т. е. чем более состоятельными воспринимали молодых людей другие люди (в представлениях самих респондентов), тем более близкую дистанцию они выстраивали между собой и очень бедными/богатыми людьми и тем выше был уровень их толерантности. Не менее важными факторами в данной группе явились удовлетворенность респондентов актуальным уровнем материального благосостояния семьи и уровень дохода семьи. Иными словами, описанная выше позиция выраженной терпимости к бедным и богатым была характерна для молодых людей, отличающихся более высоким уровнем дохода, удовлетворенных уровнем материального благосостояния семьи, для которых важным являлось не то, к какой экономической группе они относят себя сами, а то, как их воспринимают другие. Можно только предположить, что чрезмерно высокая толерантность данной группы участников исследования была связана с их желанием соответствовать общественному мнению о важности в отношениях между людьми не статуса человека (в том числе экономического), а его личностных качеств. Возможно, для некоторых молодых людей с подобной позицией такое проявление толерантности было не чем иным, как частью их образа, который они пытались создать в представлениях окружающих.

   Таблица 11
   Взаимосвязь установок на толерантность и экономико-психологических характеристик в разных группах молодежи

   В группе 2 (условно низкий уровень толерантности) выраженность толерантности к бедным и богатым людям определялась процессами экономической самокатегоризации молодых людей, их низкой удовлетворенностью актуальным уровнем материального благосостояния семьи, повышенным уровнем финансовой тревожности. Причем уровень финансовой тревожности респондентов контрастировал с оценками их экономической идентичности. В некоторой степени данный факт объясняет их нетерпимость к бедности, основанной на представлениях об экономическом неравенстве людей, их взаимном неприятии друг друга.
   Умеренная выраженность толерантности респондентов группы 3 была связана со всеми показателями экономической идентичности. Эта группа включала молодых людей с разным уровнем дохода. Их отличало отсутствие внутренних противоречий между разными показателями экономической идентичности. По сути, только вступление в брак ограничивало отношения молодых людей с представителями других экономических групп.
   Анализ связи показателей толерантности респондентов с их установками на экономическую самостоятельность (по критерию Спирмена, при р<0,05) показал, что респонденты, демонстрирующие умеренно толерантную позицию, предпочитали поддерживать стабильность своего бюджета («карманные деньги») посредством сбережения финансовых средств (r=0,102; p=0,020) и долгосрочного планирования (r=0,088; p=0,046). Молодые люди с наиболее выраженной толерантностью, наоборот, даже не задумывались о долгосрочном планировании своего бюджета (r= –0,112; p=0,011). При этом они считали, что вложение средств в повышение финансовой грамотности – наименее эффективный способ поддержания стабильности бюджета (r= –0,128; p=0,016). Они решали проблему перерасхода «карманных денег», обратившись за финансовой помощью к родителям (r= –0,121; p=0,026). Наконец, респонденты, склонные к стигматизации бедных, не обнаруживали способности к сберегательному поведению как способу поддержания стабильности своего бюджета (r= –0,109; p=0,012), однако и в ситуации перерасхода «карманных денег» старались не обращаться к родителям, а просто ждали следующих выплат (r=0,127; p=0,017).
   Итак, в ходе исследования были выявлены три группы респондентов, различающихся по выраженности толерантности к представителям других экономических групп. Обнаружили, что наиболее выраженная экономическая толерантность к другим, в основе которой лежит близкая психологическая дистанция, характерна для молодых людей с высоким уровнем дохода семьи, удовлетворенных им, но зависимых от мнения окружающих относительно их экономического статуса. Выявленный факт косвенно указывал на социальную желательность ответов респондентов. С одной стороны, такая позиция молодых людей могла быть навязана их желанием соответствовать декларируемому в обществе мнению о «равных правах всех людей». Не факт, что, изучая их реальное поведение, мы не столкнулись бы с «эффектом Лапьера», обнаруженным еще в начале прошлого века и объясняющим социальное поведение рассогласованием между установками на ситуацию и на объект (LaPiere, 1934). С другой стороны, такая позиция могла быть сформирована в семье, в процессе экономического воспитания. Она проявилась в представлениях молодых людей о «нейтральных» отношениях бедных и богатых в обществе, о незначимости экономического статуса и важности личностных качеств бедных и богатых для поддержания доброжелательных отношений с ними. Заметим, что такая позиция разделялась большей частью респондентов. Данные респонденты проявили признаки экономической несамостоятельности, так как не планировали на длительное время свои расходы и обращались в ситуациях перерасхода за помощью к родителям.
   Низкий уровень толерантности наименьшей части респондентов в первую очередь характеризовал их отношения с бедными людьми. По всей видимости, склонность к стигматизации бедности в сознании молодых людей была вызвана не столько их самооценками экономического статуса или экономической идентичности, сколько рассогласованием между этими самооценками и высоким уровнем финансовой тревожности. Она проявляется в зависимости человека от денег, в болезненном восприятии им ситуаций финансового неравенства по сравнению с другими людьми, в его обеспокоенности потенциальной угрозой потери финансовых средств (Engelberg, Sjöberg, 2007; Shapiro, Burchell, 2012). Финансовая тревожность представляет собой устойчивую склонность личности к повышению состояния тревоги в ситуациях взаимодействия с другими людьми, опосредованных монетарными отношениями (Дробышева, Садов, 2021). Возможно, именно финансовая тревожность, контрастирующая с оценками экономической идентичности, способствовала усилению стигматизации бедности в сознании респондентов. При этом молодежь, разделяющая такое мнение, не была склонна к сберегательному поведению как способу поддержания своего бюджета. Однако в ситуации перерасхода средств эти респонденты не обращались за помощью к родителям, предпочитая терпеливо ждать очередных выплат «карманных денег».
   Группа, характеризующаяся умеренным проявлением толерантности относительно представителей контрастных экономических групп, по нашему мнению, отличалась взвешенными суждениями о бедности и богатстве. Их психологическая дистанция с другими людьми (в первую очередь очень бедными) ограничивалась только отказом вступления в брак, поскольку создание семьи требует финансовой стабильности, наличия постоянной работы, которую люди потеряли в условиях финансового кризиса, социальных реформ и т. п. Такая позиция молодых людей была связана с перспективным планированием ими своего бюджета, со склонностью к сбережению финансовых средств как наиболее эффективному способу профилактики их перерасхода.
   Проведенное исследование показало, что экономико-психологическая зрелость в системе отношений с другими людьми (в нашем случае с представителями контрастных экономических групп) проявляется не столько в отсутствии психологической дистанции, которую выстраивают респонденты между собой и другими, сколько в ее осознанном ограничении, основывающемся на прогнозировании роли финансовых и материальных ресурсов для построения своей будущей семьи. По всей видимости, группа респондентов с интолерантной позицией, отвергая отличающихся от них по экономическому признаку людей, тем самым укрепляла свою экономическую идентичность. «Безграничное» проявление толерантности значительной части участников исследования было связано с их зависимостью от мнения окружающих и стереотипным характером восприятия бедности и богатства, а проявление ими экономической несамостоятельности свидетельствовало о типичной ситуации пролонгированной экономической гиперопеки, столь характерной для отечественной системы семейного экономического воспитания.

10.2. Экономическая социализация учащейся молодежи с разным уровнем экономической мобильности

   Успешность перехода молодых людей от получения образования к началу трудовой деятельности связана с их социально-экономической мобильностью, т. е. с установками на получение высшего образования, построение карьерных планов, повышение своего социального и экономического статуса в перспективе. По мнению исследователей, ориентация на экономическую мобильность учащейся молодежи в период, предшествующий началу их самостоятельной трудовой деятельности, может выполнять мотивационную функцию в регуляции экономического поведения, стимулировать активность личности в направлении реализации целей ее экономических притязаний (Browman et al., 2019; Hanna, 2016; Hardaway, McLoyd, 2009; McGue et al., 2020; и др.). В поисках наиболее значимых факторов, влияющих на социально-экономическую мобильность молодежи, зарубежные авторы в большей степени акцентируют внимание на воспитании в семье, влиянии школы и сверстников и мотивации молодых людей продолжить обучение после школы (там же).
   По нашему мнению, ориентация молодых людей на повышение своего экономического статуса зависит от «внутренних» факторов – целей, поставленных ими в направлении самообеспечения и обеспечения своей семьи и указывающих на уровень их экономических притязаний, а также от их удовлетворенности актуальным уровнем материального благосостояния семьи. Цели по достижению уровня материального статуса варьировались от «обеспечить нормальный уровень благосостояния, как у большинства людей», «обеспечить себя и свою семью всем необходимым», «полностью обеспечить свое будущее» до «полностью обеспечить будущее своих детей и внуков» или «разбогатеть так, чтобы всей семье полноценно жить на дивиденды».
   Гипотеза: предположили, что уровень экономической мобильности в группе учащейся молодежи будет различаться в зависимости от уровня экономических притязаний. Чем выше уровень притязаний, тем выше уровень экономической мобильности. Частная гипотеза: уровень экономической мобильности личности обусловлен в большей степени показателями экономической идентичности, чем уровнем дохода семьи.
   Целью исследования стало выявление различий в уровне экономической мобильности личности в ее взаимосвязи с целями экономических притязаний, с показателями дохода семьи.
   Для изучения экономической мобильности мы использовали авторский опросник «Шкала экономической мобильности», построенный по типу шкалы Лайкерта и включающий формулировки установок респондентов на изменение уровня своего материального благосостояния по сравнению с актуальным уровнем благосостояния родителей. Данные утверждения были выделены на этапе поискового исследования с применением фокус-группы (студенты вуза, 25 человек). В итоговом варианте опросника респондентам предлагалось оценить степень согласия с суждениями (от «абсолютно не согласен» до «полностью согласен»). В инструкции формулировался вопрос о готовности респондентов изменить уровень материального благосостояния семьи в будущем. Шкала включала утверждения «Меня все устраивает», «Сложно сказать, пока не задумывался, но все возможно», «Если получится, то почему бы и нет», «Да, я уже думал об этом», «Несомненно, в будущем я хотел бы быть финансово и материально более состоятельным, чем мои родители» (α=0,702). Для выявления целей экономических притязаний применяли тот же модифицированный Т. В. Дробышевой вариант опросника А. Л. Журавлева (Журавлев, Журавлева, 2002). По сравнению с первоначальным вариантом опросника, инструкция включала уточнение о том, какие из целей обеспечения себя и своей семьи будут приоритетными для респондентов после завершения обучения. Изменилась структура опросника (вместо номинальных – порядковые шкалы, проверка надежности – α=0,706). В работе также применяли авторский опросник, ориентированный на выявление ответственности респондентов за финансовое и материальное благополучие свое и других людей. Экономико-психологические характеристики респондентов изучались с помощью семибалльных шкал самооценок уровня материального благосостояния семьи и удовлетворенности им (показатели субъективного экономического статуса), а также самооценки респондентов по шкале «бедный – богатый» и их рефлексивных оценок по этой же шкале («как тебя категоризуют другие»), которые рассматривались в работе как показатели экономической идентичности. Дополнительно применяли анкету, ориентированную на выявление социально-демографических данных.
   С целью выявления разных уровней экономической мобильности в группах учащейся молодежи был проведен факторный анализ установок, который позволил выделить содержательные отличия в позициях респондентов относительно изменения своего экономического статуса в будущем (общая дисперсия 79,76 %). Так, первый фактор (31 % от общей дисперсии) объединил установки респондентов (с максимальной нагрузкой), указывающие на их готовность изменить свой экономический статус в будущем: «Да, я уже думал об этом» (нагрузка 0,84) и «Несомненно, в будущем я хотел бы быть финансово и материально более состоятельным, чем мои родители» (0,89). Такую позицию разделяли 29 % респондентов (условное название группы – «экономически мобильные»). Второй фактор (27 % общей дисперсии) включал установки с максимальной нагрузкой «Меня все устраивает» (0,90) и «Сложно сказать, пока не задумывался, но все возможно» (0,71). Данная позиция указывала на низкий уровень экономической мобильности молодых людей (26 % выборки) (условное название «экономически немобильные»). Последний, третий фактор (21 % общей дисперсии) был представлен установкой с максимальной нагрузкой «Если получится, то почему бы и нет» (0,96). Респонденты, разделяющие такую установку на экономическую мобильность, по всей видимости, надеялись на какие-то внешние силы, судьбу, которая им в будущем предоставит такую возможность (условное название группы – «фаталисты», 24 % всей выборки).
   Корреляционный анализ связи (по критерию Спирмена, при р< 0,05) между позициями респондентов относительно изменения своего экономического статуса в будущем и целями их экономических притязаний показал, что наиболее мобильные респонденты хотят обеспечить себе в будущем «нормальный уровень благосостояния, как у большинства людей» (r=0,121; p=0,007), «обеспечить себя и свою семью всем необходимым» (r=0,178; p=0,000), «полностью обеспечить свое будущее» (r=0,296; p=0,000), «будущее своих детей и внуков» (r=0,240; p=0,000), «разбогатеть так, чтобы всей семьей полноценно жить на дивиденды» (r=0,253; p=0,000). Представители второй группы – «экономически немобильные» – посчитали достаточным обеспечить себе «нормальный уровень благосостояния, как у всех людей» (r=0,196; p=0,000), который в их трактовке предполагает возможность «полностью обеспечить свое будущее» (r=0,129; p=0,004) и «будущее своих детей и внуков» (r=0,102; p=0,023). Данные респонденты не ограничивали себя «необходимым» уровнем достатка, но и не строили планов разбогатеть так, чтобы жить на дивиденды. «Фаталисты» также не строили планов разбогатеть, однако предполагали «обеспечить нормальный уровень благосостояния, как у большинства людей» (r=0,266; p=0,000), «обеспечить себя и свою семью всем необходимым» (r=0,203; p=0,000), по возможности «полностью обеспечить свое будущее» (r=0,138; p=0,002) и «будущее своих детей и внуков» (r=0,101; p=0,023).
   Интерпретируя данные результаты, заметим, что высокие цели по обеспечению семьи продемонстрировали те респонденты, которые рассчитывали в будущем стать финансово и материально более состоятельными, чем их родители. Молодые люди с менее активной («меня все устраивает») позицией относительно перспектив изменения своего экономического статуса в своих экономических притязаниях ориентировались на цель полного обеспечения себя и своих потомков. Таким образом, возможно, на экономическую мобильность молодых людей влияют различия уровня дохода семьи, уровня экономической самооценки, степени удовлетворенности актуальным материальным благосостоянием. С целью подтверждения либо опровержения этого предположения был проведен корреляционный анализ (по критерию Спирмена, при р<0,05).
   Далее были выявлены и проанализированы связи показателей экономической мобильности респондентов и их экономико-психологических характеристик: ответственности за финансовое и материальное благополучие и экономической идентичности (по критерию Спирмена). Обнаружено, что в группе респондентов, характеризуемых нами как «экономически мобильные», их позиция относительно изменения экономического статуса не связана с уровнем дохода семьи, а также с самооценкой уровня материального благосостояния семьи. Сравнительный анализ по критерию Краскела – Уоллиса (при р<0,05) показал, что в этой группе респондентов присутствуют студенты из семей с разным уровнем дохода (р=0,010). В то же время была выявлена связь между установками респондентов и их самооценкой (r=0,101; p=0,024) и рефлексивной оценкой (r=0,130; p=0,004) по шкале «бедный – богатый», которые рассматриваются исследователями как показатели экономической идентичности личности (Хащенко, 2005, 2012), а также между установками респондентов и уровнем удовлетворенности материальным благосостоянием семьи (r= –0,105; p=0,019). Оказалось, что чем выше готовность молодых людей к изменению своего статуса в будущем, тем выше уровень их самооценки и рефлексивных оценок по шкале «бедный – богатый» и ниже уровень удовлетворенности материальным благосостоянием семьи. Интерпретируя, заметим следующее. По всей видимости, психологическим механизмом готовности молодых людей из этой группы к изменению своего экономического статуса в будущем является их неудовлетворенность актуальным экономическим статусом семьи, стремление идентифицировать себя с категорией людей, имеющих более высокий уровень дохода. В данном случае можно только предположить, что высокие цели экономических притязаний молодых людей из этой группы, связанные с самообеспечением («разбогатеть так, чтобы жить на дивиденды»), выполняют функцию совладания с состоянием неудовлетворенности актуальным уровнем материального благосостояния семьи. В любом случае, выявленные результаты согласуются с представлениями исследователей, предлагающими разные программы повышения уровня социально-экономической мобильности посредством работы с экономической самооценкой молодых людей (Browman et al., 2019; Hanna, 2016; Hardaway, McLoyd, 2009).
   Аналогичный корреляционный анализ в группе «экономически немобильных» студентов показал следующее. Выявлена связь установки молодых людей на изменение экономического статуса («меня всё устраивает»; «пока не задумывался об этом») с оценкой ими уровня материального благосостояния своей семьи (r=0,356; p=0,000) и удовлетворенностью им (r=0,353; p=0,000), а также с уровнем дохода семьи (r=0,199; p=0,000). Чем больше убежденность респондентов в том, что их все устраивает (а потому они даже не задумываются об изменении своего статуса в будущем), тем выше их оценки уровня материального благосостояния семьи и удовлетворенности им и показателями дохода семьи. Таким образом, низкий уровень готовности к изменению своего экономического статуса в будущем в данной группе связан с удовлетворенностью молодых людей актуальным состоянием материального положения своей семьи. В этой группе, так же, как и в предыдущей, были обнаружены различия между студентами по уровню дохода семьи (р=0,000), но распределение оценок дохода было асимметрично (в сторону его более высокого уровня). Данный факт позволил нам в ином свете посмотреть на цели экономических притязаний молодых людей с низким уровнем экономической мобильности. Напомним, что они планировали в будущем полностью обеспечить себя и свое потомство, но не задумывались о том, чтобы разбогатеть, и не ограничивали себя лишь необходимым. По всей видимости, такая позиция респондентов усвоена в их семьях, взявших на себя полное обеспечение молодых людей до момента их вступления во взрослую жизнь. По мнению исследователей, занимающихся изучением межпоколенческой экономической мобильности, среди всех «лифтов» социальной мобильности семья и школа имеют доминирующее значение (Byrne et al., 2018; Empirical trends…, 2015; Ministry of Education…, 2015; и др.). Анализ связи показателей экономической мобильности и экономико-психологических характеристик респондентов в группе «фаталистов» показал, что готовность изменить свой экономический статус связана только с удовлетворенностью уровнем актуального материального благосостояния семьи (r=0,095; p=0,034). Чем выше удовлетворенность, тем в меньшей степени респонденты готовы затрачивать усилия на изменение своего экономического статуса в будущем и будут надеяться на случай, который позволит им повлиять на ситуацию. Цели их притязаний по обеспечению семьи ограничены «нормальным» (когда есть все необходимое) уровнем достатка, который они себе, своей актуальной семье и своим потомкам смогут обеспечить. Складывается впечатление, что, по их мнению, все остальное зависит не от них. Заметим, что анализ распределения респондентов из этой группы по уровню дохода показал, что группа гомогенна (p=0,357) и включает молодых людей из семей со средним уровнем дохода. Можно только предположить, что в данном случае высокий уровень удовлетворенности молодых людей материальным благосостоянием семьи препятствует («тормозит») проявлению их активности, направленной на повышение экономического статуса в будущем.
   Последующий анализ связей показателей экономической мобильности и ответственности респондентов за экономическое благополучие свое и своей семьи показал следующее. «Экономически немобильные» респонденты не разделяли мнение о том, что каждый человек сам несет ответственность за свое экономическое благополучие (r= –0,153; p=0,001). «Экономически мобильные», наоборот, согласились с ним (r=0,95; p=0,036). Кроме того, они считали, что «дети обязаны заботиться о родителях, в том числе обеспечить им безбедную старость» (r=0,132; p=0,004), а «перекладывать ответственность за свое экономическое благополучие на других – удел слабых людей» (r=0,113; p=0,013). Молодые люди, полагающиеся на случай в ситуации планирования своего экономического будущего, были склонны разделить ответственность со всеми членами семьи («считаю, что ответственность за финансовое и материальное благополучие семьи лежит на всех ее членах» (r=0,115; p=0,011)), особенно – с родителями («родители всегда несут ответственность за материальное и финансовое благополучие своих детей») (r=0,111; p=0,014)).
   Итак, выявленные различия в установке респондентов на изменение своего экономического статуса в будущем указывали на разные варианты развития их экономической мобильности на стадии перехода от первичной ко вторичной ЭС. Показано, что уровень экономической мобильности определяется тем, какие цели по самообеспечению и обеспечению своей семьи ставят перед собой молодые люди, т. е. чем выше уровень экономических притязаний (обеспечить не только себя, но и детей, внуков, разбогатеть), тем выше уровень экономической мобильности.
   Важными факторами экономической мобильности в группах респондентов с ее разным уровнем выступили показатели их ответственности за экономическое благосостояние и показатели экономической идентичности. Так, «экономически мобильные» студенты принимали ответственность за свое экономическое благополучие в будущем на себя (интернальная ответственность), поэтому внутренний конфликт между их актуальным низким уровнем удовлетворенности материальным благосостоянием семьи и адекватной самооценкой по шкале «экономическая самокатегоризация» разрешался с помощью выстраивания молодыми людьми жизненной перспективы с достижением высоких целей в области экономического благосостояния. Иными словами, выявленный нами диссонанс между показателями экономической идентичности выступал в качестве психологического механизма высокого уровня экономической мобильности молодых людей, принимавших участие в исследовании.
   В группе «экономически немобильных» студентов низкий уровень экономической мобильности (их все устраивает и они даже не задумываются об изменении уровня экономического благосостояния семьи в перспективе) определялся, с одной стороны, их нежеланием нести ответственность за свое экономическое будущее, с другой – согласованностью оценок субъективного экономического статуса семьи и уровня ее дохода. Возможно, именно удовлетворенность текущим состоянием дел, а также установка не брать на себя ответственность за свое будущее, способствовали нежеланию респондентов изменить что-либо в своей жизни в будущем.
   Уровень экономической мобильности «фаталистов» был связан со степенью их удовлетворенности актуальным уровнем материального и финансового благосостояния семьи и экстернальной направленностью ответственности. По всей видимости, именно установка на перенос ответственности за свое будущее экономическое благосостояние на семью и родителей и определяла их нежелание планировать изменение своего экономического статуса в будущем, жить сегодняшним днем.
   Из всех трех групп респондентов наиболее зрелую позицию занимали экономически мобильные студенты, проявившие готовность к выполнению в будущем задач по самообеспечению и обеспечению своей семьи.

10.3. Экономическая самостоятельность молодежи как условие перехода к вторичной экономической социализации

   Ранее уже упоминалось, что одной из проблем ЭС современной молодежи, осложняющей ее переход от профессионального обучения к началу трудовой деятельности, является финансовая ее несамостоятельность. Она проявляется в ее отношении к деньгам, в неумении планировать свой бюджет на длительный период времени, в отсутствии желания принимать на себя ответственность за свое экономическое благополучие и т. п. Ее психологическим механизмом выступает задержка в функциональном отделении (сепарации) молодых людей от родителей в области финансовых и материальных отношений, характерная для менталитета российских семей (Е. В. Голубева, Т. П. Грасс, Н. К. Радина и др.). Зарубежные исследователи также отмечают, что семья является наиболее значимым фактором формирования финансовой самостоятельности молодежи (Angulo-Ruiz, Pergelova, 2015; Despard, Chowa, 2014; Lee, Mortimer, 2009; Moreno et al., 2018; Otto, Serido, 2017; и др.). Установки родителей из семей с разным экономическим статусом различаются. Так, по данным А. Отто и Дж. Серидо (Otto, Serido, 2018), подростки и юноши из менее обеспеченных семей начинают работать уже с подросткового возраста и вносят свой вклад в семейный доход. Они раньше, чем их сверстники из более обеспеченных семей, обретают финансовую самостоятельность.
   Специалисты отмечают, что бюджет современных студентов состоит в большей степени из финансовых «родительских пособий» (Вознесенская и др., 2001; Заплаткин и др., 2016; Короткова, 2016; и мн. др.). Поэтому учащиеся, которые получают не только знания, но и опыт работы во время учебы, в первую очередь ориентированы на экономическую независимость от своих родителей, причем большинство таких студентов – из семей со средним и выше среднего уровнями дохода. Не менее важным мотивом для учащихся с вторичной занятостью является и факт установления социальных связей, необходимых для последующего поиска работы, построения карьеры, ЭС в студенческой среде. Работающие студенты значительную часть своего бюджета тратят на поддержание образа «успешного человека». Обнаружено, что не работают и не желают работать студенты из очень высокообеспеченных семей, чьи родители имеют высокий социальный статус (Вознесенская и др., 2001).
   Итак, исследования показывают, что предпосылками успешной ЭС учащейся молодежи являются наличие опыта работы еще в период обучения в вузе и СЭС семьи. С нашей точки зрения, данные характеристики выступают в качестве «внешних факторов» (в терминах Б. Ф. Ломова), в то время как уровень локуса контроля и ценностные ориентации выполняют роль «внутренних факторов» психологической готовности личности к финансовой самостоятельности, определяя направленность личности на сепарацию от родителей в сфере финансовых отношений.
   В данном исследовании в качестве показателей психологической готовности выступили установки молодых людей на сепарацию от родителей в сфере финансовых отношений, направленность на самостоятельное решение собственных финансовых проблем, способность к долгосрочному планированию своих расходов, наличие предпочитаемых стратегий поддержания финансовой стабильности. Все вышеизложенное послужило основанием для проведения пилотного исследования, целью которого стало выявление факторов психологической готовности к финансовой самостоятельности в группе учащейся молодежи с последующим их анализом.
   В работе применяли следующие методики: авторский опросник финансовой самостоятельности, ориентированный на выявление статей дохода студентов, наличия/отсутствия навыков планирования бюджета, временно́го периода планирования расходов, предпочитаемых стратегий решения финансовых проблем, предпочитаемых стратегий поддержания стабильности финансового положения, временно́го периода долгосрочного планирования расходов, психологической сепарации в сфере финансовых отношений. Также в работе применяли методику ценностных ориентаций Е. Б. Фанталовой (Фанталова, 2001), тест-опросник субъективного контроля (УСК) Дж. Роттера в адаптации Е. Ф. Бажина, С. А. Голыкиной и А. М. Эткинда (Лучшие психологические тесты, 1992), шкалы оценок СЭС респондентов, самооценки и рефлексивные оценки по шкале «бедный – богатый», оценки объективного экономического статуса семей, тест-опросник «Шкала финансовой личностной тревожности» (Дробышева, Садов, 2021).
   На первом этапе работы с помощью дескриптивной статистики выявляли выраженность показателей психологической готовности респондентов к финансовой самостоятельности. Обнаружили, что основными статьями дохода для 39.6 % студентов являются карманные деньги, которые им выдают родители или дарят родственники, в то время как 42 % участников исследования указали, что кроме «родительских денег» их бюджет включает и те финансовые средства, которые они сами зарабатывают в свободное от учебы время. Альтернативной статьей дохода для небольшого числа респондентов явилась зарплата партнера по браку (8 %). Выявили, что примерно половина респондентов (45.5 %) всегда планирует свои текущие расходы; 25 % участников исследования делают это в зависимости от ситуации; 19 % отметили, что иногда планируют (но не всегда); никогда не планируют расходы только 3 % выборки. Большая часть молодых людей (41 %), принимавших участие в исследовании, отметила, что планирует свои расходы на месяц вперед; 33 % выборки составляют планы только на неделю; 15 % – на следующий день. При долгосрочном планировании своих расходов 40 % респондентов отметили период от нескольких месяцев до полугода, 29 % указали, что готовы планировать свои расходы до года вперед, однако 14 % участников даже не задумывались над этим вопросом. Среди всех респондентов было небольшое число молодых людей (8 %), которые планируют свои расходы на пять лет вперед. Все они не только учатся, но и подрабатывают в свободное от учебы время. Способность к долгосрочному планированию своего бюджета рассматривается нами как один из показателей финансовой самостоятельности.
   Последующий анализ сопряженности переменных (критерий Пирсона) показал, что существует связь между занятостью студентов (учеба либо учеба и работа) и статьями их дохода (χ -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

=0,61; р=0/000), временным периодом планирования расходов (χ -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

=0,30; р=0,000). Студенты, которые не только учатся, но и работают в свободное от учебы время, не только имеют собственные деньги (кроме родительских выплат), но и владеют навыками долгосрочного планирования своих расходов.
   Важным показателем финансовой самостоятельности личности является ее способность самостоятельно решать финансовые проблемы. В группе участников исследования наиболее предпочитаемыми стратегиями пополнения финансовых средств в ситуации, когда расходы превышают сумму карманных денег, явились следующие: обратиться к родителям или супругу с просьбой восполнить преждевременно потраченные средства (30 % респондентов), взять их в долг у друзей (24 %), «затянуть пояс» и ожидать следующей выплаты карманных денег родителями или зарплаты (12 %). Кроме того, большинство респондентов отметили, что наряду с поиском источников пополнения финансовых средств в данной ситуации они стараются экономить оставшиеся деньги (72 %) и сокращают свои расходы (16 %). Также выявили связь между занятостью молодых людей и предпочитаемыми ими стратегиями решения финансовой проблемы (χ -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

=0,23; р=0,007). Те респонденты, которые учились и параллельно работали, в ситуации досрочного расхода финансовых средств ждали следующей зарплаты или «родительских пособий», но не просили у родителей и не занимали в долг у друзей. Многие из них отмечали, что с ними таких ситуаций и не бывает. Студенты, которые только учились, признавались, что часто просили у родителей на карманные расходы или вступали в долговые отношения с друзьями.
   Таким образом, полученные нами данные позволили сделать предположение, что такой фактор, как вторичная занятость учащейся молодежи, сопряжен с их направленностью на перспективное планирование расходов и с наличием предпочитаемых стратегий решения финансовых проблем.
   Анализируя предпочитаемые молодыми людьми стратегии поддержания стабильности своего финансового положения, мы выявили, что 76,5 % из них ориентированы на сберегательное поведение (сбережение части финансовых средств, получаемых ежемесячно, на случай непредвиденных ситуаций в будущем); 32,6 % выборки склонны к инвестированию в валюту и ценные бумаги (покупка и продажа валюты, ценных бумаг, криптовалюты); 30,3 % – к инвестированию в финансовое образование (вложение средств в обучение с целью ликвидировать финансовую неграмотность). Последнее значимо различает (по критерию Краскела – Уоллиса, р=0,004) две выделенные группы студентов. Совмещающие учебу и работу в большей степени были склонны к вложению средств в финансовую грамотность, чем молодые люди, ограничивающие свою деятельность учебной.
   Заметим, что аналогичные результаты были получены в лонгитюдном исследовании С. Шим, Дж. Серидо и Ч. Тана (Shim et al., 2012), проведенном в период финансового кризиса 2008–2009 гг. в одном из американских университетов. Исследователями было обнаружено, что высокий уровень позитивного восприятия студентами своего финансового благополучия в будущем (авторы измеряли уровень счастья по опроснику С. Любомирской) обеспечивает не собственно сбережение средств, а активность, проявляемая ими в предпочтении разных стратегий: инвестирования, обучения финансовому поведению, сбережения. Вышеупомянутые авторы выявили, что активность группы студентов, выбравших не одну, а сразу несколько разных стратегий, впоследствии обеспечила молодым людям чувство финансовой безопасности. В нашей работе только третья часть респондентов была ориентирована на использование разных способов поддержания стабильности своего финансового положения. Большинство таких респондентов не ограничивали свою занятость только учебой, подрабатывая в свободное время. Данный факт указывает на значимость трудового опыта как фактора финансовой самостоятельности учащейся молодежи.
   Частотный анализ установок респондентов, связанных с обретением ими финансовой самостоятельности в будущем, показал, что подрабатывающие студенты (48 % всей выборки) чаще соглашались с мнением, что можно стать материально и финансово самостоятельными уже после завершения обучения в школе, так как есть возможность совмещать обучение и работу (18 % респондентов из подгруппы с опытом работы и 10 % подгруппы без опыта работы), что «материальная и финансовая самостоятельность может быть обретена в любое время, так как это зависит не от каких-то внешних условий, а от самого человека» (35 % с опытом работы и 10 % без опыта работы). Примерно равное количество респондентов считало, что станут независимыми от родителей после получения диплома о высшем образовании (26 % с опытом работы и 25 % без опыта работы). Молодежь без опыта работы (52 % всей выборки) в большей степени (24 % из них), чем те, кто учится и работает (9 %), связывала финансовую самостоятельность с тем периодом, когда они создадут свою семью и у них появятся дети. Они считали, что такая перспектива возможна только при условии получения «доходного места» (21 % подгруппы без опыта работы по сравнению с 12 % подгруппы с опытом работы). Небольшая часть (9 %) подвыборки без опыта работы отметила, что «финансовая независимость от родителей – это утопия. В наше время молодые выживают только при поддержке родителей».
   Приведенные выше установки респондентов указывают на разную степень их психологической готовности к финансовой самостоятельности. Те респонденты, которые связывали ее обретение с внешними условиями (стабильная работа, «доходное место», создание своей семьи) или были совсем не готовы к тому, чтобы функционально сепарироваться от родителей («финансовая независимость – это утопия…»), по сути, проявляли признаки низкого уровня готовности к обретению финансовой самостоятельности. В противовес им молодые люди, считающие, что все зависит только от них, в большей степени демонстрировали готовность к тому, чтобы стать финансово самостоятельными людьми.
   Корреляционный анализ показал, что существует связь между установкой молодых людей стать финансово самостоятельными независимо от каких-либо обстоятельств и другими показателями их психологической готовности. В частности, чем выше была убежденность респондентов в том, что финансовая самостоятельность зависит от человека, а не от обстоятельств, тем в большей степени в ситуации финансовых затруднений они рассчитывали только на себя (r=0,156; p=0,011), планировали текущие расходы (r=0,122; p=0,047), а для поддержания финансовой стабильности предпочитали сбережение средств (r=0,126; p=0,041) или их инвестирование в повышение финансовой грамотности (r=0,234; p=0,000).
   Регрессионный анализ позволил выявить совокупность социально– и экономико-психологических характеристик, которые могут быть рассмотрены в работе как факторы психологической готовности респондентов к финансовой самостоятельности. В качестве зависимой переменной в работе выступила установка участников исследования, указывающая на их высокую степень психологической готовности к обретению финансовой самостоятельности, без опоры на какие-либо внешние обстоятельства («… это зависит от меня, а не от каких– то внешних условий»). В роли независимых переменных выступили ценностные ориентации респондентов, показатели их уровня субъективного контроля (УСК), показатели субъективного экономического статуса, финансовой тревожности, а также форма занятости (учеба или учеба и работа), постоянный/временный характер работы, условия проживания (с родителями или раздельно).
   Регрессионный анализ показал следующее. Установка респондентов стать финансово самостоятельными обусловлена совокупностью таких переменных (КМК=0,558; КМД=0,346; F=6,339; р=0,000), как ориентации на ценности интересной работы (β=0,241; t=2,725; р=0,007), уверенности в себе (β=0,154; t=1,725; р=0,082), свободы как независимости (β=0,176; t=1,907; р=0,059). В регрессионную модель также вошли шкалы интернальности в области достижений (β=0,427; t=2,649; р=0,009) и в области неудач (β=0,178; t=2,117; р=0,036), оценки уровня материального благосостояния семьи (β=0,180; t=2,238; р=0,021) и три социальных фактора: форма занятости (учеба или учеба и работа) (β= –0,220; t= –1,907; р=0, 059), условия проживания (в семье с родителями или самостоятельно – в общежитии, в съемном жилье и т. п.) (β=0,250; t=3,314; р=0,001) и характер работы (постоянная/временная) (β=0,315; t=2,763; р=0,007). Наибольший вклад в регрессионную модель внесли оценки интернальности по шкале достижений и постоянный/временный характер работы.
   Связь независимых переменных в модели позволила описать позицию респондентов с признаками готовности к финансовой и материальной самостоятельности. Для данной категории учащихся высокая значимость интересной работы, уверенности в себе, независимости связана с их убежденностью в том, что они способны контролировать не только ситуации достижения успеха в жизни, но даже неприятные моменты, которые могут происходить с ними. Такая жизненная позиция влияет на их установку стать финансово самостоятельными вне связи с внешними обстоятельствами, стимулирует к поиску постоянной работы в свободное от учебы время, к принятию решения о самостоятельном проживании (жить отдельно от родителей, снимать жилье).
   Итак, показателями психологической готовности к финансовой самостоятельности у учащейся молодежи являются их действия, связанные с планированием расходов, направленность на самостоятельное решение своих финансовых проблем, предпочтение сберегательного и инвестиционного поведения как средств поддержания финансовой стабильности. Все они коррелируют с установкой на обретение финансовой самостоятельности молодыми людьми вне связи с внешними обстоятельствами (после окончания школы или вуза или после того, как устроятся на работу). В качестве системообразующего фактора психологической готовности к финансовой самостоятельности выступила жизненная позиция респондентов, основывающаяся на значимости для них группы активных ценностей, связанных с профессиональной самореализацией, а также на внутреннем локусе контроля в области достижений и в области неудач. Такая позиция, по всей видимости, формируется в процессе получения опыта работы и проявляется в конкретных установках молодых людей на самостоятельность, причем не только в сфере финансового поведения, но и связанную с условиями проживания.
//-- * * * --//
   Подводя итоги выполненного исследования, можно сделать несколько выводов.
   Так, в работе показано, что экономико-психологическая зрелость личности в условиях перехода от первичной к вторичной экономической социализации является результатом длительного действия системы факторов и механизмов, обеспечивающих готовность субъекта к выполнению задач экономической жизни в ближайшем будущем. Поскольку развитие экономического субъекта подчиняется общим законам развития, то в рамках одной и той же формы экономической социализации у молодых людей наблюдается разная выраженность признаков экономико-психологической зрелости.
   Ключевым показателем экономико-психологической зрелости в системе отношений с другими людьми явилась толерантность личности к представителям других экономических групп. Ее умеренный уровень как признак экономико-психологической зрелости проявился в осознанном ограничении молодыми людьми психологической дистанции между собой и бедными/богатыми людьми при опоре на свою позитивную экономическую идентичность. В основе умеренной толерантности – взвешенное отношение к бедности и богатству, учет позитивных личностных качеств богатых в достижении высокого статуса и отсылка к кризисам в объяснении бедности, что указывает на ее гуманистическую направленность. Обнаружили: умеренно толерантные молодые люди в большей степени, чем интолерантные или слишком толерантные сверстники, были склонны к планированию своего будущего, выбору стратегий сберегательного поведения для поддержания финансовой устойчивости, что указывает на признаки их экономико-психологической зрелости.
   Функция экономической толерантности в группе респондентов с ее низкой выраженностью направлена на укрепление экономической идентичности со своей группой («не бедные, не богатые»). Однако это не означает, что, желая укрепить свою идентичность, данные молодые люди будут стремиться повысить свой уровень дохода в перспективе. С одной стороны, они старались быть экономически самостоятельными: отмечали, что не берут в долг у друзей, не просят о помощи родителей, когда раньше времени заканчиваются карманные деньги. С другой стороны, они не считали нужным экономить средства, чтобы всегда иметь подушку финансовой безопасности. Безграничное проявление толерантности значительной части участников исследования было связано с их зависимостью от мнения окружающих и стереотипным характером восприятия бедности и богатства, а проявление ими экономической несамостоятельности выражалось в нежелании экономически сепарироваться от своих родителей.
   В целом выявленные факты указывали на слабо выраженную готовность молодых людей с нетолерантной (возможно, интолерантной) и сверхтолерантной позицией к выполнению в ближайшем будущем новых экономических задач по обеспечению себя и своих близких.
   В исследовании экономической самостоятельности респондентов выявили, что одним из ее показателей является активность молодых людей, направленная на экономическую элевацию. В исследованной группе студентов готовность в перспективе повысить свой уровень экономического благосостояния была связана с целями экономических притязаний молодежи, указывающими на уровень их экономических притязаний. Выявленные различия в выраженности установок на экономическую мобильность в исследованной группе учащейся молодежи объяснялись действием психологических механизмов: рассогласованием между разными показателями экономической идентичности, между позитивной идентичностью и выраженной финансовой личностной тревожностью.
   В работе показано, что готовность молодежи достичь более высокого уровня экономического благосостояния связана с направленностью их ответственности. Экономически мобильные молодые люди были склонны к принятию интернальной ответственности за экономическое благосостояние свое и своих близких; экономически немобильные респонденты, а также те из них, которые больше надеялись на судьбу, прогнозируя будущее, перекладывали ответственность на других, прежде всего своих родителей и семью в целом. Такая позиция указывала на низкий уровень их экономико-психологической зрелости.
   Важным показателем экономико-психологической зрелости личности является установка молодых людей на экономическую независимость (автономность) от родителей. Она формируется в процессе экономического воспитания в семье, однако не менее значимым фактором ее формирования является опыт работы, который получают студенты в процессе получения высшего образования. Те из них, которые имели хотя бы частичную вторичную занятость, отличались от учащейся молодежи без опыта работы удлиненной перспективой планирования своего бюджета, самостоятельным решением финансовых проблем, готовностью не только к сберегательному поведению как способу поддержания финансовой стабильности, но и к инвестициям в свое финансовое образование. Причем более зрелая позиция была выражена у респондентов, которые не связывали обретение экономической автономности с какими-то внешними условиями. Например, с окончанием школы или вуза, или после того, как устроятся на работу, или когда получат «доходное место». В качестве предиктора психологической готовности к финансовой самостоятельности выступила жизненная позиция молодых людей, основанная на значимости для них группы ценностей, связанных с профессиональной самореализацией, а также на интернальной направленности локуса контроля в области достижений и в области неудач.

Глава 11
Прогнозирование экономического благосостояния и совладание с бедностью в условиях вторичной экономической социализации

   Вторичная ЭС охватывает длительный период жизни экономического субъекта, включающий чередование кризисных и относительно стабильных ситуаций его экономической жизни. Независимо от этого задача достижения и поддержания баланса между изменяющимися требованиями социально-экономической среды и возможностями субъекта остается актуальной до конца жизни.
   В предыдущем разделе работы, включающем анализы исследований вторичной ЭС, отмечалось, что успешность решения задач по самообеспечению и обеспечению близких, поддержанию (или росту) своего социально-экономического статуса, совладанию с ситуациями нормативных и ненормативных кризисов экономической жизни (потеря работы, снижение экономической активности в связи с выходом на пенсию) и т. п. связана с проявлением личностью следующих способностей: ставить перед собой цели (например, повысить уровень экономического благополучия) и проявлять активность в их достижении; принимать решения в разных ситуациях экономической жизни и нести за них ответственность; осуществлять самоконтроль финансового поведения (например, отказ от компульсивных трат, долговых отношений); конструировать позитивный образ экономического будущего; проявлять разные формы активности по преодолению факторов, угрожающих экономическому благополучию семьи, и т. п.
   Все вышеизложенное косвенно указывает на признаки экономико-психологической зрелости личности, аккумулирующей и направляющей свои психологические и социальные ресурсы на решение поставленных задач.
   В данной главе будут представлены результаты нескольких исследований (2011–2021 гг.), содержательно раскрывающих факторы и механизмы вторичной ЭС в период активной трудовой деятельности и в период ее завершения.
   Одним из теоретических оснований нашей работы стала концепция социальных представлений С. Московиси, развиваемая в работах его учеников и коллег (C. Herzlich, J.-P. Codol, D. Jodelet, J.-C. Abric, W. Doise, R. Farr, H. Himmelweit, P. Moliner и др.), зарубежных и отечественных исследователей, подробно изложивших в своих публикациях ее основные положения и варианты развития (см.: Емельянова, 2006, 2013; Бовина, 2010, 2011; Höijer, 2017; Wagner, 2020; и др.). В представленных ниже исследованиях анализ данных осуществлялся с опорой на «структурный подход» Ж.-К. Абрика, развиваемый Т. П. Емельяновой (Емельянова, 2006, 2016). Согласно данному подходу, структура социального представления включает два основных компонента – центральный (ядро) и периферический. Ядро – более устойчивая часть представления, связанная с коллективной памятью, ценностями и нормами группы. Периферия отличается неустойчивостью и конкретизирует значение ядра. По сути, это связующее звено между ядром и той конкретной ситуацией, в которой вырабатывается и действует представление (там же).
   Другим методологическим основанием выступили теоретические представления об отношении группы к времени, – в частности, о том, что позитивные эмоциональные переживания настоящего и прошлого определяют положительный образ будущего, глубину его временно́й перспективы (отдаленность предвидения) (Нестик, 201 1).
   Выборка респондентов, принимавших участие в работе, включала представителей группы работающих и неработающих (пенсионеры) взрослых (N=300). Распределение про полу в группе работающих респондентов было примерно поровну, в группе неработающих процент мужчин был существенно ниже. Все респонденты – жители московского региона (Москва и ближнее Подмосковье), преимущественно работники бюджетных организаций и компаний (70 % и 75 %, соответственно).
   Методы и методики, использованные в работе, будут подробно изложены в соответствующих параграфах этой главы.

11.1. Образ благосостояния в сознании работающих взрослых с разными прогнозами будущего [24 - Исследование проводилось совместно с Т. П. Емельяновой. В разработке программы исследования принимал участие Т. А. Нестик.]

   Целью данного исследования стало изучение феноменов прогнозирования будущего благосостояния в обыденном сознании работающих взрослых, в их связи с социально-психологическими факторами. Предметом исследования выступил образ будущего благосостояния в группах респондентов с оптимистичными и пессимистичными прогнозами будущего во взаимосвязи с их социально-психологическими характеристиками.
   Теоретически образ будущего благосостояния рассматривался как комплексный феномен, содержащий когнитивный (социальные представления), эмоциональный (переживания) и поведенческий (предпочитаемые стратегии повышения уровня благосостояния) компоненты. Поскольку ожидания будущего конструируются на основе обыденных интерпретаций, переживаний и оценок событий прошлого и настоящего, предположили, что образ будущего благосостояния в сознании пессимистично и оптимистично настроенных респондентов будет различаться как по содержанию его компонентов, так и по связям с социально-психологическими факторами. В роли данных факторов выступили социальная идентичность и социально-демографические характеристики респондентов.
   Выборка респондентов включала 95 человек, из них 50 мужчин и 45 женщин в возрасте от 30 до 60 лет. Большинство участников исследования – работники бюджетных организаций (74 % выборки), остальные – сотрудники коммерческих организаций (сфера услуг). Чуть более половины респондентов состояли в браке (54 %). Уровень дохода семей участников исследования в среднем по выборке составлял от 20 до 30 тысяч рублей на человека в месяц. Групповая идентичность участников исследования определялась кругом единомышленников (67,3 %), друзей (61 %), коллег (50,6 %), людей той же профессии (59 %), чьи взгляды были наиболее близки им. Часть из них (в среднем 22 %) продемонстрировала макрогрупповую социальную идентичность («советские люди», «россияне», «люди той же религии»).
   Программа исследования включала следующие методики и методические приемы: «Социальные представления о благосостоянии», «Способы улучшения экономического благосостояния» Т. П. Емельяновой и «Оценка перспектив экономического благосостояния», «Макроэкономические источники тревоги» Т. В. Дробышевой (Емельянова, Дробышева, 2013), «Выявление социальной группы респондентов» и опросник «Эмоциональное восприятие принадлежности к своей социальной группе» Т. А. Нестика (Нестик, 2011) «Ценностные ориентации» Ш. Шварца (Магун, Руднев, 2008), «Социальная идентичность» Н. И. Даудрих (Даудрих, 2000), методы семантического дифференциала, анкетирования, шкалирования. Все данные собирались методом опроса «лицом к лицу» и были обработаны с помощью методов статистического анализа с использованием программ SPSS v. 20.0 и MS Excel. При обработке использовались коэффициент позитивных ответов Ж.-К. Абрика, коэффициент ранговой корреляции Спирмена, H-критерий Краскела – Уоллиса, частотный анализ; принятый уровень значимости р<0,05.
   С помощью приема шкалирования выявляли («Оценка перспектив экономического благосостояния») были выявлены прогнозы респондентов относительно будущего экономического благосостояния трех групп, с которыми они себя идентифицируют (семья, социальная группа, страна), на два пятилетия: ближайшее (2011–2015 гг.) и отдаленное (2016–2020 гг.). На основании оценок группа была разделена на две подгруппы – «социальных оптимистов» и «социальных пессимистов». Структура социальных представлений о будущем благосостоянии рассчитывалась на основании коэффициента позитивных ответов Ж.-К. Абрика (см.: Емельянова, 2013).
   Результаты исследования включали три блока данных. Первый из них характеризовал когнитивные и эмоциональные компоненты в структуре образа будущего благополучия работающих взрослых, идентифицирующих себя со своими коллегами и людьми той же профессии. Здесь же анализировали связь элементов когнитивного (представления о благосостоянии) и конативного (предпочитаемые способы улучшения экономического благосостояния) компонентов. Второй блок данных позволил раскрыть эмоциональные переживания образа будущего, вызванные разными явлениями социально-экономической среды, а также факторы, их обусловливающие. Наконец, третий блок включал результаты, раскрывающие динамику когнитивного компонента образа будущего благосостояния и факторы его конструирования в условиях до и после проведения выборов.
   Предварительный анализ данных показал, что наиболее оптимистичные прогнозы респондентов были связаны с будущим своей семьи, наименее позитивно они оценивали будущее своей страны, оценки перспектив своей социальной группы занимали промежуточное положение. При этом ближайшее пятилетие воспринималось участниками исследования более пессимистично, чем следующее. В результате анализа полученных данных в качестве дифференцирующего критерия приняли оценки перспектив относительно экономического благосостояния своей социальной группы на ближайшее пятилетие (с 2011 по 2015 г.). Группа респондентов с пессимистическими прогнозами будущего своей социальной группы составляла большую часть выборки (77 %). Обнаружили, что наиболее оптимистично оценивали будущее своей социальной группы участники исследования до 35 лет, имеющие ежемесячный доход на каждого члена семьи от 20 тысяч рублей и выше. Более пессимистичные прогнозы были выявлены у респондентов от 41 до 60 лет с ежемесячным доходом на каждого члена семьи менее 20 тысяч рублей (30 % подвыборки) и от 20 тысяч до 30 тысяч рублей (31 % подвыборки).
   Также заметим, что период проведения исследования (2011 г.) определялся как «посткризисный» (после кризиса 2008–2009 гг.). По официальным данным (Экономические итоги…, 2012), он отличался стабильным снижением общего уровня безработицы (по сравнению с 2009 г.), волновой динамикой с тенденцией к позитивному росту уровня денежных доходов и сбережений населения к 3 и 4 кварталам, ростом номинальной заработной платы населения. Однако заработная плата в системе здравоохранения и образования (в этой сфере была занята большая часть респондентов) не сократила разрыв с оплатой труда в топливно-энергетическом комплексе и финансовой сфере. Более того, в 2011 г. были запущены региональные программы модернизации здравоохранения и образования, которые воспринимались специалистами и населением как факторы, угрожающие их экономическому благополучию (Климова, Чернышева, 2016; Шульгина, 2015; и др.). Возможно, именно эти обстоятельства объясняли факт преобладания пессимистично настроенных людей в исследованной группе респондентов.
   Далее были проанализированы структура и содержание представления о благосостоянии в группах «социальных оптимистов» и «социальных пессимистов». Выяснилось, что центральные элементы изучаемого представления в группах по содержанию не различаются (см. таблицу 12). Из 14 утверждений, оцениваемых респондентами по степени значимости, центральными явились 11 в группе «оптимистов» и 12 в группе «пессимистов». Данный факт указывал на высокую значимость представления о благосостоянии в сознании работающего населения в возрасте от 30 до 60 лет. Речь идет о понимании благосостояния как высокого, стабильного уровня дохода, достойных условий для жизни и труда, уверенности в завтрашнем дне, гарантированного трудоустройства, достойного социального пакета, возможности приобрести собственность, создать и обеспечить семью, помогать близким. Оно подразумевает и наличие хорошего здоровья, а также ощущения счастья (удовлетворенность качеством жизни) и собственной свободы. Наряду с этим пессимистично настроенные участники исследования указали на наличие сбережений, накоплений в различных фондах и банках как на значимый элемент благосостояния в будущем.

   Таблица 12
   Центральные элементы представления о благосостоянии в группах «социальных оптимистов» и «социальных пессимистов»

   Важно отметить, что возможность открыть собственное дело (бизнес) или вкладывать материальные средства в экономику страны (данные суждения были отнесены к периферии представления) все респонденты не связывали с пониманием благосостояния своей социальной группы.
   Анализ центральных элементов представления в группах «социальных оптимистов» и «социальных пессимистов» позволил обнаружить их связь с разными способами улучшения экономического благосостояния (* – при р<0,05; ** – р<0,001). Так, уверенность оптимистично настроенных респондентов связывалась с их верой в собственные силы (r=0,60*), а обеспечение достойных условий для жизни и труда – со здоровым образом жизни (r=0,76**) и возможностью создания семьи (r=0,62*). Опора на банковский кредит, по мнению оптимистов, позволила бы им решить проблему гарантированного дохода (r=0,61*) и снизила бы переживание угрозы безработицы (r=0,55*). При этом помощь близким людям (родителям, детям, друзьям) оптимисты связывали с работой за границей (r=0,64*) (напомним, что возраст значительной части данных респондентов варьировал от 30 до 35 лет). В данной группе респондентов занятие бизнесом рассматривалось как фактор угрозы здоровью (r= –0,58*), поскольку оно требует много сил. По-видимому, позитивные эмоции оптимистов относительно будущего благосостояния определялись запасом их ресурсов (возраст, здоровье, еще работающие родители, получение второго высшего образования, удачное замужество/женитьба и т. п.), позволяющим планировать и позитивно переживать будущее.
   Пессимистично настроенные участники исследования (старшая часть данной выборки) осознавали, что организация своего дела требует физических и материальных ресурсов (r=0,27*), запас которых после 40–45 лет становится все меньше. Данный факт снижал их уверенность в завтрашнем дне (r= –0,22*), а также удовлетворенность качеством жизни (ощущение счастья) (r=0,24*). В то же время осознание необходимости помогать пожилым родителям, взрослым, но еще не полностью самостоятельным детям (студенты, старшеклассники, молодые семьи), заставляло социальных «пессимистов» мобилизовать свои внутренние ресурсы, вести здоровый образ жизни (r=0,27*). Это поддерживало их уверенность в гарантированной государством работе и, соответственно, пусть небольшом, но постоянном доходе (r=0,26*). Данная категория респондентов была уверена в том, что достойный социальный пакет может предложить только государство, и не связывала это с собственными усилиями и знаниями (r= –0,28). Для «пессимистов» отъезд за границу определялся наличием сбережений в банках, которые можно потратить (r=0,23*). При этом они указывали, что не стали бы рисковать уровнем своего актуального благосостояния в поисках за рубежом работы (r= –0,24*) или партнера по браку. По-видимому, пессимистичные настроения данной группы участников исследования явились результатом их жизненного опыта. Они были наиболее выражены у работников бюджетных организаций в возрасте от 40–45 лет и старше с невысоким уровнем дохода, среди которых много мужчин, в чьи обязанности входит обеспечение достойного уровня жизни своей семье. Уверенность в завтрашнем дне более молодой подгруппы «пессимистов», работающих не только в сфере образования (учителя, психологи) и культуры (артисты хора), но и в коммерческих организациях (менеджеры низшего звена), была связана с помощью родителей (r=0,26*).
   Итак, социальный «оптимизм» и «пессимизм» респондентов зависел от степени долгосрочности прогноза ими благополучия своей группы. Причем благополучие семьи в будущем воспринималось более позитивно, чем благополучие своей социальной группы или страны. В то же время отсутствие различий в содержании образа будущего благосостояния в обыденном сознании пессимистично и оптимистично настроенных людей свидетельствовало, с одной стороны, о высокой значимости проблем благосостояния в целом, с другой – о независимости прогнозов благополучия своей социальной группы от степени их долгосрочности. Однако ресурсы повышения уровня благосостояния в будущем различались у оптимистично и пессимистично воспринимающих будущее благосостояние своей группы.
   Далее была проанализирована связь представлений о будущем благополучии и переживаний явлений социально-экономической жизни в двух группах респондентов. В качестве источников негативных эмоциональных переживаний (тревоги) в группах респондентов с оптимистичными и пессимистичными прогнозами выделялись разные макроэкономические явления. Так, если в группе «социальных оптимистов» вызывала беспокойство информация «об отсутствии роста заработной платы и повышении цен на товары и услуги общественного потребления» (это снижало их уверенность в завтрашнем дне и осложняло осуществление помощи близким людям), то пессимизм взглядов на будущее другой подгруппы респондентов был связан с осознанием ими более широкого спектра макроэкономических факторов. По мнению «пессимистов», среди явлений, угрожающих их благосостоянию в будущем, немаловажное место занимают следующие: снижение темпов развития российской экономики; рост безработицы, а также рост цен на товары и услуги в общественном секторе; неустойчивость фондовой биржи; невозможность увеличения заработной платы; сокращение товарооборота со странами ближнего и дальнего зарубежья. В данной группе вызывала тревогу неизвестность относительно политического лидерства в стране (срез данных до президентских выборов), что напрямую связывалось респондентами с удовлетворенностью качеством жизни (переживанием счастья).
   Последующий корреляционный анализ (по Спирмену, * – при р<0,05; ** – p<0,001) элементов ядра представлений о будущем благополучии и переживаний, вызванных явлениями социально-экономической жизни, в двух группах респондентов показал следующее. В группе «оптимистов» высокий уровень тревожности относительно возможного роста цен на товары и услуги снижал их уверенность в завтрашнем дне (r= –0,559*). Переживание тревоги в связи с отсутствием перспектив роста заработной платы в их отрасли (r=0,63*) снижало их уверенность в том, что благополучие – это когда ты можешь помогать своим близким (забота о родителях в старости, возможность обеспечить ребенка, возможность одолжить крупную сумму денег другу и т. п.).
   Аналогичный анализ связей в группе «социальных пессимистов» выявил, что переживаемая ими тревога относительно прогнозируемого повышения цен на товары и услуги общественного потребления (r= –0,268*), а также в связи с сокращением товарооборота со странами ближнего и дальнего зарубежья (r= –0,333**), снижала уровень их уверенности в высоком и стабильном уровне дохода как признаке благополучия в ближайшем будущем; повышенная тревожность в связи с тем, что темпы развития российской экономики замедляются (r= –0,251*), а государство не может увеличить зарплату работникам бюджетных отраслей (r= –0,334), уменьшала их уверенность в завтрашнем дне в целом, а также веру в возможность иметь гарантированный социальный пакет (r= –0,243*), быть трудоустроенным (r= –0,264), помогать близким (r= –0,334**). Беспокойство, вызванное неустойчивостью фондовой биржи (r= –0,234*) и снижением товарооборота с другими странами (r= –0,240*), снижало уверенность в том, что наличие сбережений и накоплений в различных фондах и банках помогут поддержать уровень благополучия в ближайшие пять лет.
   Таким образом, переживания, вызванные явлениями социальной и экономической жизни страны, в сознании респондентов были связаны с их представлениями о благосостоянии как достойном образе жизни, качестве жизни, обеспеченном высоким доходом. Наиболее выражена эта связь в группе «социальных пессимистов».
   В целях изучения динамики образа будущего у взрослых россиян в условиях до и после президентских выборов была проведена третья серия исследования (весна 2012 г.), в которой принимала участие половина выборки респондентов 2011 г. Программа исследования включала тот же набор методик.
   Итак, в период с марта – апреля 2011 г. по март – апрель 2012 г. обнаружены изменения в структуре представлений респондентов о благосостоянии своей социальной группы, а также в восприятии ими макроэкономических событий как факторов, вызывающих состояние тревоги. В частности, значительная часть высказываний, принадлежавших к центральной части исследованного представления в 2011 г., переместилась в его периферическую часть в 2012 г. (по критерию Вилкоксона при р<0,0001). Весной 2011 г. центральная часть изучаемого представления о благосостоянии (независимо от пессимистичности/оптимистичности прогнозов) включала половину всех суждений респондентов («высокий, стабильный уровень дохода», «достойные условия для жизни и труда», «уверенность в завтрашнем дне» и т. п.), периферическая часть содержала элементы, отнесенные к категории близких к центру («гарантированное трудоустройство», «ощущение счастья», «возможность открыть собственное дело» и т. п.), и собственно периферические («возможность вкладывать материальные средства в экономику страны»). Весной 2012 г. в центральной части представления остались только суждения о «высоком стабильном уровне дохода» и «достойных условиях для жизни и труда». Бо́льшая часть элементов представления о благосостоянии переместилась в его периферическую часть: «уверенность в завтрашнем дне» снизилась с 73,5 % до 39 %, «гарантированное трудоустройство, низкая безработица» – с 64,5 % до 37,5 %, «достойный социальный пакет» – с 59 % до 39 %, «возможность приобретения собственности» – с 80,5 % до 35 %, «наличие сбережений, накоплений в различных фондах и банках» – с 49 % до 30 %. Выявленная динамика свидетельствует о том, что стабильное, интегрированное и устойчивое ядро представления о благосостоянии в значительной степени было разрушено. То, что было общим смыслом, разделяемым членами социальной группы бюджетных работников, и, возможно, воспринималось ими ранее как достижимые цели в сфере благосостояния, утратило статус общепринятого.
   Данные выводы согласуются с выявленными изменениями в оценках респондентами макроэкономических факторов как источников тревоги. Так, весной 2011 г. наибольшее беспокойство вызывали такие явления, как рост безработицы, повышение цен на товары и услуги, сокращение рабочих мест в той отрасли народного хозяйства, в которой работают респонденты, и невозможность увеличения заработной платы работникам бюджетной и внебюджетной сферы. Все они были непосредственно связаны с пониманием респондентами экономического благосостояния своей семьи и профессиональной группы. На «срезе» 2012 г. была обнаружена тенденция роста числа явлений, которые вызывали состояние тревоги у респондентов. В этот период участники исследования оценивали как тревожную и ту информацию, которая еще год назад не вызывала у них сильного беспокойства. Речь идет об изменении мировых цен на нефть, о вступлении России в ВТО, о темпах развития российской экономики и т. п. Обнаруженные факты указывали на рост тревоги в обществе, связанной с экономической и политической деятельностью государства. Заметим, что эта обеспокоенность имела веские основания – 2012 г. стал предвестником нового финансового кризиса.
   По сравнению с предвыборным периодом, весной 2012 г. были выявлены изменения в чувствах, которые испытывают респонденты в связи с их идентификацией со своей социальной группой. К примеру, весной 2011 г. наиболее распространенными вариантами ответов были «спокойная уверенность» и «никаких чувств». Весной 2012 г. значительно увеличилось число респондентов, которые испытывали, с одной стороны, гордость от принадлежности к своей социальной группе, с другой – обиду, неудовлетворенность, униженность. Следует принять во внимание, что основную часть выборки составляли работники бюджетной сферы в возрасте от 30 до 60 лет, а их групповая идентичность была связана с принадлежностью к группам коллег, друзей, а также с теми, кто разделяет их вероисповедание и чье становление пришлось на советский период. Эти данные объясняли факт влияния общественных событий, которые произошли в период с весны 2011 г. по весну 2012 г. (предвыборные программы, выступления «несогласных», проекты реформ в системе образования и медицины и т. п.), на амбивалентность чувств респондентов относительно их групповой идентичности. Иными словами, усилившиеся тревожные ожидания провоцировали поиски способов улучшения ситуации в сфере собственного благосостояния, а оценка положения дел вызывала у респондентов чувство разочарования, неоправдавшихся надежд. При этом возможно, что посредством механизма поддержания позитивной социальной идентичности проявлялось усиление внутригрупповых тенденций, выражающееся в возрастании гордости за свою социальную группу.
   Резюмируя вышеизложенное, можно сказать, что прогнозирование экономического благосостояния своей социальной группы связано с восприятием и пониманием проблем экономической социализации людей такой же профессии и такого же уровня дохода. Разделяя их, участники исследования выбирали разные стратегии экономического поведения, направленные на поддержание и повышение своего экономического благосостояния. Оптимистично воспринимающие будущее кроме своих ресурсов ориентировались на поддержку своих родителей и семьи в целом. Преимущественно это были молодые люди до 35 лет, имевшие более высокий уровень дохода. Менее оптимистичные прогнозы высказывались людьми более старшего возраста, особенно предпенсионного, чьи социальные ресурсы были связаны с поддержкой государства.
   В поствыборный период образ будущего благополучия в сознании респондентов изменился, его центральная часть была редуцирована и включала только суждения о важности стабильного дохода и достойных условий для жизни. При этом усилились негативные эмоциональные переживания явлений экономической жизни общества, связанные с макроэкономической политикой государства. Амбивалентные чувства переживали респонденты относительно принадлежности к своей социальной группе (коллеги, единомышленники, друзья), чье благополучие после выборов изменилось: с одной стороны, гордость, с другой – обиду и униженность.

11.2. Факторы и функции представлений о бедности в обыденном сознании работающих взрослых [25 - Исследование выполнялось совместно с Т. П. Емельяновой в рамках гранта РФФИ.]

   Ранее мы уже упоминали о том, что репрезентации богатства и бедности в обыденном сознании человека выполняют разные функции. Если богатство чаще всего мотивирует к экономической элевации, к повышению уровня благосостояния, то бедность всегда воспринимается как источник угрозы благополучию. Поэтому в первом случае личностью актуализируются стратегии поддержания актуального благосостояния или его повышения, во втором – более разнообразные стратегии совладания, недопущения, предупреждения ситуации снижения актуального уровня экономического благосостояния. Однако совладание с угрозой бедности по-разному выражено в разных группах россиян. В частности, исследователи акцентируют внимание на социальных, экономических (Бедность и неравенство…, 2013; Бондаренко, 2011; Ржаницына, 2018; Мареева, Тихонова, 2016; и др.), социально-психологических (Полуэктова и др., 2015; Проблемы экономической психологии, 2005, с. 476–510; и др.) факторах преодоления угрозы бедности, снижения уровня экономического благосостояния.
   Конструируя представления о бедности, субъект выстраивает психологическую дистанцию между собой и бедным, опираясь при этом на свою экономическую идентичность или ее отдельные показатели. Предположили, что содержание и структура представлений о бедности функционально связаны с такими социально-психологическими характеристиками личности, как 1) психологическая дистанция, которую она выстраивают между собой и бедными людьми, 2) удовлетворенность своим материальным положением и 3) самоощущение как счастливого или несчастливого человека.
   Цель исследования – провести структурно-функциональный анализ социальных представлений о бедности у работников бюджетной сферы.
   В исследовании были использованы следующие методики: шкалы для выявления содержания и структуры социальных представлений (20 утверждений, составленных на основе поискового этапа исследования, которые нужно было оценить по 5-балльной шкале Р. Лайкерта), модифицированный вариант методики «Психологическая дистанция» Д. Фелдеса (модификация Т. В. Дробышевой и Т. П. Емельяновой) (Емельянова, Дробышева, 2013), «Методика ценностных ориентаций» Е. Б. Фанталовой (Фанталова, 2001) и «Субъективная шкала счастья» С. Любомирской (Любомирская, 2014) С помощью анкеты выявляли социально-демографические характеристики респондентов, уровень их материального благосостояния, удовлетворенность им, уровень дохода семьи. Метод сбора данных – «лицом к лицу» без применения онлайн опросов.
   Полученные в ходе исследования результаты были обработаны с помощью методов статистического анализа с использованием программы SPSS v. 22.0. При обработке использовались частотный анализ, коэффициент позитивных ответов Ж.-К. Абрика, коэффициент ранговой корреляции Спирмена, критерий Краскела – Уоллиса (принятый уровень значимости p<0,05).
   В исследовании участвовали работающие взрослые в возрасте от 30 до 60 лет в количестве 199 человек. Все респонденты – москвичи, работники бюджетной сферы (образование, культура, медицина); 58 % респондентов состояли в браке, остальные были разведены либо не состояли в браке; 39 % из них не имели детей (либо дети взрослые и проживают отдельно), 29,6 % воспитывали одного ребенка, 27,6 % – двух детей, остальные имели трех детей. Свыше 68 % респондентов проживали в полных семьях и воспитывали от одного до трех детей, остальные жили в неполных семьях (мать и ребенок). Примечательно, что 25 % респондентов проживали со своими родителями. Средний доход семьи на человека составил 30 тысяч рублей.
   Из данных таблицы 13 видно, что ядро социального представления о бедности в группе работающих взрослых включало только четыре элемента, указывающих на понимание бедности как относительной категории, свидетельствующей о качестве жизни человека. Значения коэффициента Ж.-К. Абрика показали невысокую степень значимости данных суждений в сознании респондентов (см.: Емельянова, 2006). Интересно, что содержание данного компонента представления не включало эмоционально окрашенных элементов. При этом все элементы ядра были связаны между собой на уровне достоверности 10 % (по критерию Спирмена).

   Таблица 13
   Структура социального представления о бедности у работающих взрослых

   Элементы, вошедшие в периферию, близкую к ядру социальных представлений, отражали собственно эмоциональные переживания бедности респондентами. Их положение в структуре социальных представлений указывает на более низкий уровень эмоционального переживания проблемы бедности нашими респондентами. В частности, «страшно жить», «убогость души», «унижение», «испытания, которые нужно терпеть и переживать» и т. п. – ключевые темы эмоционального компонента репрезентаций бедности в сознании респондентов. Все элементы также связаны между собой на уровне достоверности 5 %.
   Интересно, что суждения о личностной атрибуции бедности были вытеснены на периферию представления. Это его наиболее динамичная часть, позволяющая на индивидуальном уровне адаптироваться к ситуации угрозы бедности.
   Далее была проанализирована связь представления о бедности и психологической дистанции с бедным человеком. Обнаружили, что большинство респондентов, выстраивая психологическую дистанцию, демонстрировали высокий уровень толерантности («не провожу различий между бедным и богатым», 35,7 % респондентов). Другие отмечали, что только могут пригласить к себе в гости бедного человека (31,7 %) или провести с ним свободное время (21,6 %). В любом случае почти 90 % всех респондентов продемонстрировали достаточно близкую дистанцию с бедным. Для них бедные – это не аут-группа. Если среди элементов, вошедших в ядро социальных представлений, только один элемент «бедность – не порок» был положительно связан с составляющими психологической дистанции «я не провожу различий между ним и обеспеченными людьми» (r=0,27; р=0,000) и «я бы мог пригласить его к себе в гости» (r=0,26; р=0,000), то элементы периферии социальных представлений имели большее число связей с психологической дистанцией (см. таблицу 14).
   Интерпретируя столь близкую дистанцию с бедными, можно предположить, что факт занятости (наличие работы) снижал остроту переживаний проблемы бедности в сознании респондентов, придавал им уверенности в завтрашнем дне. Однако личностная атрибуция статуса бедного была обусловлена не только наличием работы, но и близостью психологической дистанции, которую они выстраивали с ним. По всей видимости, в представлениях участников исследования именно желание и возможность обеспечить себя и свою семью защищают человека от статуса бедного.

   Таблица 14
   Взаимосвязь элементов периферийного компонента социальных представлений о бедности и психологической дистанции

   Одна из частных гипотез включала предположение, что социальные представления о бедности связаны с показателями субъективного экономического статуса и с удовлетворенностью жизнью. Результаты показали, что среди элементов ядра социальных представлений связь с оценками уровня материального благосостояния (но не удовлетворенностью им) образовали следующие элементы представления: «бедность – это дискомфорт» (r=0,24; р=0,001) и «бедность – это невозможность комфортно жить в обществе» (r=0,18; р=0,013). Характерно, что элементы периферии, близкой к ядру, которые во многом характеризовали эмоциональные переживания проблемы бедности, коррелировали как с оценками уровня материального благосостояния семьи, так и с оценками удовлетворенности этим уровнем. К примеру, суждение о том, что «бедность – это убогость души», было связано с оценками уровня благосостояния (r=0,18; р=0,012) и удовлетворенности им (r=0,26; р=0,000). С этими же самооценками были связаны суждения, что «бедность – это когда появляется много испытаний, которые нужно терпеть и преодолевать» (r=0,14; р=0,04; r=0,17; р=0,014), что «если человек ленивый, то он неизбежно придет к бедности» (r=0,14; р=0,004). Чем были выше оценки уровня материального благосостояния и удовлетворенности им, тем выше была уверенность респондентов в том, что совладать с бедностью нужно посредством психологических ресурсов самого человека (терпеть, преодолевать, не лениться).
   Подобное понимание пути самостоятельного преодоления бедности прослеживалось и в содержании периферического компонента социальных представлений о бедности. Здесь была обнаружена связь между удовлетворенностью уровнем материального благосостояния и пониманием того, что «бедность – это отсутствие забот, стремлений, полное спокойствие» (r=0,21; р=0,004), «бедность – это жизненная позиция» (r=0,20; р=0,004), а также между самооценками уровня материального благосостояния и уверенностью в том, что «бедность – это положение, в которое попадает человек по своей вине» (r=0,15; р=0,04).
   Элементы ядра социальных представлений «если человек ленивый, то он неизбежно придет к бедности» (r=0,14; р=0,004), «бедность – это не порок» (r=0,22; р=0,002) и «бедность – это отсутствие денег» (r= –0,14; р=0,04) коррелировали с самооценками удовлетворенности жизнью по «шкале счастья» С. Любомирской: чем выше были самооценки, тем более выражена была уверенность респондентов в том, что бедность – не порок и она связана не с отсутствием денег, а с личностными качествами самого человека. По данным социологов, такое мнение разделяет значительная часть населения нашей страны (Бондаренко, 2011; Мареева, Тихонова, 2016; и др.). Несмотря на то, что выборка респондентов включала только бюджетных работников со средним уровнем дохода, сам факт наличия работы выполнял функцию поддержания стабильности эмоционального состояния участников исследования. Данный вывод подтвердился в ходе анализа корреляционных связей элементов периферии, близкой к ядру социальных представлений (суждений), с самооценками респондентов по шкале счастья: «бедность – это унижение» (r= –0,15; р=0,03); «бедность – это убогость души» (r= –0,14; р=0,04); «бедность – это неспособность жить по средствам» (r= –0,21; р=0,003): чем выше были оценки удовлетворенностью жизнью, тем в меньшей степени респонденты разделяли негативные эмоциональные переживания относительно бедности. Эти результаты косвенно указывали на проявление бюджетными работниками оптимизма в восприятии угрозы бедности. В нашем случае преобладание у респондентов в целом оптимистичного настроя снижало их негативные переживания относительно бедности, выполняя тем самым функцию копинга.
   Обратимся к анализу связей представления о бедности и ценностных ориентаций респондентов. В предыдущих главах и разделах данной работы были выявлены и описаны факты ценностной детерминации экономических представлений. В частности, обнаружено, что в процессе конструирования экономических представлений в качестве «внутренних факторов» участвуют как более, так и менее значимые ценностные ориентации. Причем наибольшее число связей с ценностными ориентациями образовывали те из них, которые имели наиболее высокую значимость в сознании респондентов. В настоящем исследовании были подтверждены выявленные тенденции. Так, элемент ядра социальных представлений «бедность – не порок», имеющий самый большой коэффициент позитивных ответов (высокая значимость в сознании респондентов), имел максимальное в данной группе число связей с ценностными ориентациями (пять связей). В целом в сознании бюджетных работников 12 из 20 элементов социальных представлений о бедности образовали связи с 10 из 12 ценностных ориентаций, т. е. практически вся система ценностей была связана с элементами представления о бедности. Динамика снижения числа связей от ядра до периферии выглядела следующим образом: все четыре элемента ядра социальных представлений образовали девять связей с семью ценностными ориентациями; шесть из десяти элементов периферии, близкой к ядру социальных представлений, образовали семь связей с шестью ценностными ориентациями; три из шести элементов периферии образовали три связи с двумя ценностными ориентациями. Примечательно, что наибольшую активность в процессе конструирования представления о бедности обнаружили ценности «счастливая семейная жизнь» и «творчество» (по четыре связи), а также «интересная работа» и «познание» (по три связи), которые имеют различную степень важности в ценностной структуре респондентов.
   Итак, содержание ядерной части исследованных представлений обусловлено близостью психологической дистанции с бедными людьми в сознании респондентов. Также важным фактором конструирования проблемы бедности в обыденном сознании наших респондентов явилась их самооценка удовлетворенностью жизнью в целом, в том числе уровнем материального благосостояния. Обнаружили, что значимость суждений, отнесенных к ядру социальных представлений, имеет ценностную обусловленность.
   Анализ элементов ядра социальных представлений позволил раскрыть смысл бедности в сознании респондентов. Опираясь на механизм социального сравнения, они трактовали бедность с точки зрения психологического дискомфорта. При этом почти все эмоционально нагруженные суждения о бедности были отнесены (по значению коэффициента Абрика) к периферии, близкой к ядру. Содержание данного компонента отразилось в негативном переживании проблемы бедности и в ориентации на ее самостоятельное преодоление. Можно предположить, что в ситуации возрастания угрозы бедности (например, в случае потери работы или ее завершения после выхода на пенсию) данные суждения перейдут в ядерную часть представления о бедности, выполняя тем самым функцию ресурса. Поскольку суждения об атрибуции ответственности за бедность были включены в периферическую часть представления, то личностную атрибуцию бедности можно трактовать как индивидуальную, слабо разделяемую группой.
   Формулируя выводы, заметим, что представления о бедности в сознании респондентов выполняли функцию защиты и самоподтверждения, выражающуюся посредством их уверенности в том, что они сами не относятся к категории бедных и обездоленных благодаря своей профессиональной занятости, старанию и трудолюбию (бедность – это удел ленивых, не способных жить по средствам). Однако короткая психологическая дистанция, которую выстроили в своем сознании респонденты относительно бедных, указывала на то, что они не пытались вытеснить из сознания саму возможность оказаться в данной категории, наоборот, искали внутренние ресурсы для преодоления угрозы бедности, ориентируясь на свои ценностные ориентации.

11.3. Образ бедности в группах работающих и неработающих пенсионеров [26 - Программа исследования была разработана в рамках изучения социальных представлений о бедности совместно с Т. П. Емельяновой.]

   Изменение образа жизни человека в связи с завершением трудовой деятельности психологически начинает им переживаться еще до наступления самого периода. Подготавливаясь к этим переменам, он ищет способы совладания с ситуацией, старается продлить переход из одного состояния в другое. Так, в экономическом поведении психологическая готовность к такому переходу проявляется в приоритетах сберегательного и инвестиционного поведения по сравнению с долговым.
   Окончание трудовой деятельности приводит к изменению социального и экономического статусов человека, соответствующих им ролей, вследствие чего снижается уровень его экономической самооценки, удовлетворенности материальным благосостоянием, субъективного благополучия в целом и т. п. По мнению специалистов, основными деформирующими факторами на этапе посттрудовой социализации являются депривация, отчуждение, негативная стереотипизация образа пожилых в профессионально-деловой сфере и т. п. (Л. И. Анциферова, А. В. Дмитриев, Т. З. Козлова, А. В. Писарев, Т. В. Семенова, И. М. Щербаков и др.). Исследователи отмечают, что отношение к пожилому человеку как к «коллеге по работе», «руководителю», «подчиненному» в группе респондентов от 16 до 55 лет преимущественно негативное (Семенова, 2008). Пожилой возраст работника, особенно если это руководитель, считается неблагоприятным фактором, тормозящим развитие организации (там же).
   Конечно, после завершения трудовой деятельности изменения затрагивают жизненно важные показатели пенсионеров, среди которых на первом месте – материальное положение, медицинское обслуживание, уровень социокультурных связей. Активные же способы посттрудовой социализации, с позиции исследователей, тесно связаны с трудовой и социальной активностью в предпенсионный период жизни (Щербаков, 2006; Hershey et al., 2000, 2007; Hira, Rock, Loibl, 2009; и др.). Иными словами, предпосылкой экономической посттрудовой социализации личности может выступать ее экономическая активность как социально-психологическое свойство, проявляемое ею на предыдущем этапе социализации, т. е. в период трудовой деятельности.
   Начиная с 1990-х годов и до настоящего времени частое чередование периодов подъема и снижения темпов развития экономики привело к тому, что ожидаемое улучшение материального положения пожилых людей так и не наступило. Как отмечают экономисты, в таких условиях продолжить работу после выхода на пенсию для многих пенсионеров – не вопрос желания, а жизненная необходимость (Вушкан, 2009; и др.). В данном контексте экономическая активность человека после завершения им трудовой деятельности во многом носит вынужденный характер. Возникает вопрос, влияет ли в таком случае продолжение трудовой деятельности на экономическое сознание и поведение личности? И если да, то каковы механизмы экономической социализации человека после официального завершения им трудовой деятельности или в ситуации ее продолжения независимо от наступления пенсионного возраста? Какую роль здесь играет удовлетворенность пенсионера уровнем своего материального и финансового благосостояния?
   Завершение трудовой деятельности не означает того, что человек перестает быть субъектом экономических отношений потребления, производства, распределения, обмена. Однако проявление им активности (социальной, трудовой, экономической, политической, гражданской и т. п.) как субъектного свойства на новом этапе экономической социализации будет отличаться от предыдущего. Данная ситуация связана с изменением образа жизни человека после выхода на пенсию, следствием чего является изменение системы взаимодействия с окружающими, отношения к себе и другим. Можно предположить, что в контексте ЭС личности изменяется экономическая идентичность личности, ее представления о таких явлениях, как бедность, богатство, экономическое неравенство, справедливость распределения материальных благ и т. п. и отношение к ним.
   Проблема изучения вторичной ЭС людей пенсионного возраста связана с выявлением не столько состояния, сколько изменения элементов их экономического сознания и экономического поведения в зависимости от разделяемых ими настроений в обществе, оценок экономических преобразований в макросоциальной среде или представлений о своем экономическом статусе, о самом себе как субъекте экономических отношений, экономического поведения и т. п.
   Предположили, что в обыденном сознании людей пенсионного возраста содержание экономических представлений может отличаться в зависимости от того, продолжают они работать или нет. Активная трудовая деятельность позволяет личности поддерживать свой экономический статус, стимулирует соответствующие способы совладания с изменениями образа жизни, в первую очередь, на когнитивном уровне, т. е. на уровне представлений, мнений, суждений, оценок, понятий. Сформированная к этому периоду жизни система ценностных ориентаций личности, ее удовлетворенность уровнем материального благосостояния, экономическая самооценка и т. п. выступают в качестве «внутренних» факторов представлений об экономических явлениях и объектах.
   Все вышеизложенное послужило основанием для формулирования цели исследования, которой стало выявление различий в представлениях о бедности в группах работающих и неработающих пенсионеров, а также внешних и внутренних факторов, обусловливающих эти различия.
   В исследовании принимали участие пенсионеры (N=86) в возрасте от 57 до 75 лет (средний возраст 65 лет), разделенные по критерию «работающие/неработающие» на две группы, из них 84 % женщин и 16 % мужчин. Первая группа (условное название «работающие пенсионеры») включала 44 человека, преимущественно женщин, занятых в сфере образования и медицины, а также в сфере услуг или коммерции. Третья часть респондентов из этой группы состояла в браке, две трети были разведены или овдовели. Чуть больше половины из них проживали совместно с супругом (супругой) или с родственниками, остальные – самостоятельно, в отдельной квартире. Уровень персонального дохода (сюда включали пенсию, пособия, помощь близких и т. п.) работающих пенсионеров средний и выше среднего. В группу «неработающие пенсионеры» вошло 42 человека, также преимущественно женщины, 42 % из них состояли в браке. В данной группе был ниже процент людей, проживающих самостоятельно в отдельной квартире. Уровень месячного дохода пенсионеров данной группы был ниже среднего (из расчета, что средний уровень – это 35 тысяч рублей на человека в месяц). В этой группе 4.8 % респондентов имели доход ниже прожиточного минимума (т. е. меньше 10 тысяч рублей в месяц).
   Применяли следующие методы и методики исследования: опросник социальных представлений о бедности, содержательно дополненный (по сравнению с опросником, применявшимся на группах работающих взрослых) суждениями, выделенными в процессе фокус-группового исследования в группах пожилых людей; методику ценностных ориентаций Е. Б. Фанталовой (Фанталова, 2001); опросник «Макроэкономические факторы тревоги» Т. В. Дробышевой (см.: Емельянова, Дробышева, 2013); анкету, выявляющую социально-демографические характеристики респондентов, уровень материального благополучия и удовлетворенности им.
   Опросник представлений о бедности включал 22 утверждения, степень согласия/несогласия с которыми определялась по 5-балльной шкале. Так же, как и в случае с работающими взрослыми, для выявления структуры социальных представлений был использован коэффициент позитивных ответов, предложенный Ж.-К. Абриком. Процедура оценки и обработки данных подробно изложена Т. П. Емельяновой (Емельянова, 2006, 2016). На основе полученных результатов выявлялось содержание социальных представлений о бедности (элементы, составляющие ядро и периферию). Все данные собирались методом опроса «лицом к лицу».
   Анализ социальных представлений о бедности в группах работающих и неработающих пенсионеров показал следующее (см. таблицу 13). Ядро представления о бедности в сознании респондентов-представителей двух групп включало одинаковое количество элементов – девять суждений, однако содержание этого ядра было различным. Так, в группе неработающих бедность – это (в порядке снижения значения коэффициента) «невозможность купить, заплатить за все, что нужно», «дискомфорт», «отсутствие денег», «невозможность вести здоровый образ жизни», «отсутствие собственной жилплощади, квартиры», «не порок», «страх перед будущим», «невозможность комфортно жить в обществе, нехватка общения». Респонденты также считали, что «если человек ленивый, то он неизбежно придет к бедности». Иными словами, в сознании неработающих пожилых людей, большинство из которых – одинокие женщины с низким и ниже среднего уровнем материального достатка, бедность понималась не как состояние, граничащее с физическим выживанием (абсолютная бедность), а как ограниченная возможность удовлетворения потребностей личности в поддержании здорового образа жизни, в общении (показатели относительной бедности). Основным показателем бедности они считали недостаток денежных средств, который приводит к ограниченному удовлетворению материальных потребностей, отсутствию жилплощади, что создает психологический дискомфорт и порождает страх перед будущим. Психологической природой бедности, в понимании данных респондентов, явилось такое качество личности, как «лень», которое приводит человека к статусу бедного, что указывает на согласованность данного мнения с распространенным в российском обществе (см. работы С. А. Баркова, Н. Н. Бондаренко, М. К. Горшкова, М. Д. Красильниковой, К. Муздыбаева, Н. Е. Тихоновой и мн. др.).
   Аналогичное представление о бедности в обыденном сознании работающих пенсионеров включало элементы, совпадающие с содержанием ядра в группе неработающих (см. таблицу 15): что бедность – это «не порок», «невозможность купить, заплатить за всё, что нужно», «дискомфорт», «отсутствие денег», а «если человек ленивый, то он неизбежно придет к бедности». Можно только предположить, что общность суждений связана с их обусловленностью возрастом и социальной ролью пенсионера. Наряду с вышеупомянутыми суждениями, в группе работающих респондентов ядерный компонент социальных представлений о бедности включал и элементы, содержательно наполняющие понятие «бедность» иным смыслом. Для данной группы людей бедность не только страх, это еще и унижение. В их понимании бедность – это положение, в которое попадает человек из-за неблагоприятной ситуации. Включение в ядро представлений работающих взрослых данного суждения позволило нам понять предпочитаемый ими способ атрибуции бедности. Восприятие бедности как испытания, которое нужно терпеть и преодолевать, косвенно указывало и на мотивацию работающих пенсионеров продолжать трудовую деятельность в преклонном возрасте.

   Таблица 15
   Различия в содержании центральных элементов социальных представлений о бедности в группах работающих и неработающих пенсионеров

   По всей видимости, на предыдущем этапе экономической социализации личности респондентов в условиях финансовых и экономических кризисов, кардинальных преобразований в стране и т. п., которые пришлись на период их активной трудовой деятельности, в процессе общественного дискурса сформировались центральные (наиболее устойчивые) элементы социальных представлений о бедности как экономическом явлении (недостаточно денег, ограничены возможности удовлетворения материальных потребностей), которое порождает психологический дискомфорт и чувство страха относительно будущего. Представители данного поколения, принимавшие участие в работе, были уверены в том, что «бедность – это не порок» и что это удел ленивых людей. Здесь прослеживается культурное единство респондентов, обусловленное влиянием на их сознание той идеологической парадигмы, которая доминировала в советское время. Однако различия в конкретной ситуации их ЭС (работающие и неработающие) определили групповую спецификацию изучаемого представления о бедности. Так, работающие пожилые люди фиксировали внимание на ситуационной атрибуции бедности, считая ее унижением для человека, которое он должен терпеть и преодолевать, неработающие же в большей степени были фиксированы на последствиях бедности – нет квартиры, дискомфорт, нет возможности вести здоровый образ жизни.
   Анализ связей элементов ядра социальных представлений о бедности и оценок макроэкономических факторов опирался на критерий Спирмена (при р<0,05). В группе неработающих пенсионеров выявили связь между суждениями о бедности и оценками макроэкономических факторов. Результаты показали, что ядерный элемент представления «бедность – это невозможность купить, заплатить за все, что нужно» связан с субъективной значимостью следующих экономических явлений в сознании респондентов: «сокращение товарооборота со странами ближнего и дальнего зарубежья» (r=0,39; p=0,011), «сокращение рабочих мест в отрасли, в которой вы работаете» (r=0,37; p=0,015), «процентные ставки на кредиты в банках в ближайшее время могут подняться» (r=0,32; p=0,037), «фондовая биржа становится неустойчивой» (r=0,43; p=0,004), «цены на нефть на мировом рынке резко упали» (r=0,37; p=0,015), «цены на товары и услуги общественного потребления могут подняться» (r=0,49; p=0,001). Выявленные связи указывают, что источником конструирования вышеприведенного суждения о бедности является информация об изменениях в тех явлениях экономической жизни страны, которые связаны с ценообразованием.
   Среди других элементов ядра социальных представлений неработающих пенсионеров обнаружена связь между суждением «бедность – не порок» и оценками значимости экономических явлений в стране: «Россия вступила в ВТО» (r=0,44; p=0,003), «сокращение товарооборота со странами ближнего и дальнего зарубежья» (r=0,35; p=0,022), т. е. источниками конструирования данного представления стала информация о внешнеэкономических событиях в стране. Выявили связь между суждениями «бедность – это отсутствие денег», «бедность – это страх перед будущим» и значимостью информации о сокращении товарооборота с другими странами (r=0,32; p=0,039), (r=0,36; p=0,018), а также связь между суждением «бедность – это невозможность комфортно жить в обществе, нехватка общения» и информацией о том, что в стране растет безработица (r=0,38; p=0,012) и Россия вступила в ВТО (r=0,39; p=0,011).
   Обобщая вышеизложенное, отметим, что не все ядерные элементы социальных представлений о бедности в группе неработающих пенсионеров конструируются с опорой на информацию о происходящих в стране экономических и политических явлениях и событиях. И наоборот, не любая информация о происходящих социально-экономических явлениях в стране влияет на значимость тех или иных элементов представлений о бедности в их обыденном сознании. Также заметим, что только один центральный элемент социальных представлений из трех, которые отличают представления о бедности в группе неработающих пенсионеров от аналогичных представлений в группе работающих, конструируется в процессе обсуждения событий и экономических процессов в обществе.
   Анализ корреляций между суждениями о бедности и оценками макроэкономических явлений в группе работающих пенсионеров показал, что большая часть ядерных элементов их социальных представлений о бедности не связана с информацией о макроэкономических явлениях и событиях в жизни страны. Только два суждения, а именно «бедность – не порок» (r=0,39; p=0,008) и «бедность – это положение, в которое попадает человек из-за неблагоприятной ситуации» (r=0,36; p=0,016), коррелировали со значимостью информации о росте ставок на кредиты в банках. Последнее суждение образовало связи и с информацией о вступлении России в ВТО (r=0,35; p=0,019), а также о сокращении товарооборота со странами ближнего и дальнего зарубежья (r=0,33; p=0,030).
   Сопоставляя полученные связи в двух группах, можно сделать вывод о том, что в группе работающих пенсионеров зависимость исследуемых представлений от значимости информации о макроэкономических явлениях и событиях в стране существенно ниже, чем в группе неработающих. Иными словами, несмотря на частичное сходство изучаемых представлений, источники их конструирования у людей с разным уровнем трудовой активности на этапе пост-трудовой экономической социализации различаются.
   В качестве внутренних факторов конструирования социальных представлений о бедности рассматривались ценностные ориентации личности респондентов. Опережая последующий анализ, отметим, что структура ценностных ориентаций личности в двух группах отличалась по ряду показателей. Как и следовало ожидать, базовые ценности совпадали: речь идет о здоровье (1 ранг), счастливой семейной жизни (2 ранг) и наличии друзей (3 ранг). Это ценности личной жизни, и они достаточно устойчивы по отношению к внешним условиям, в том числе к воздействию макросоциальной среды, что совпадает с данными других исследователей (Журавлева, 2013). Выраженность ориентаций респондентов на ценности интересной работы, материально обеспеченной жизни, творчества, свободы и др. значимо различала ценностные структуры у представителей двух групп. Если работающие пенсионеры, по сравнению с неработающими, более высоко оценивали интересную работу, познание, творчество, то неработающие считали более значимыми ориентации на эстетические ценности, материально обеспеченную жизнь, свободу и независимость в поступках и действиях.
   Анализ связей ценностных ориентаций и элементов ядра исследованных представлений о бедности показал, что в группе неработающих пенсионеров только два суждения образовали вышеупомянутые связи. Так, суждение «бедность – это невозможность купить, заплатить за все, что нужно» коррелировало с ценностью интересной работы (r= –0,47; р=0,002), а суждение «бедность – это отсутствие собственной жилплощади, квартиры» было связано с ценностью материально обеспеченной жизни (r=0,31; р=0,046). Причем в обоих случаях связи были прямо пропорциональные: чем выше для респондентов была ценность интересной работы, тем чаще они соглашались с тем, что бедность связана с ограничением удовлетворения материальных потребностей. Второй элемент ядра (отсутствие собственной жилплощади) отличал социальные представления о бедности в группе неработающих пенсионеров от аналогичных представлений в группе работающих причем чем выше оценивали респонденты этой группы материальные ценности, тем более значимым для них показателем бедности становился факт отсутствия собственной жилплощади. Таким образом, в сознании неработающих пожилых людей ценностный контроль за конструированием ядерного компонента представлений о бедности был минимальным. Напомним, что в этой группе респондентов такую роль исполняла информация о макроэкономических явлениях и событиях в стране, которая образовывала большее число связей с элементами ядра социальных представлений, чем в группе работающих пенсионеров. Данная информация конструируется СМИ и, по всей видимости, вызывает доверие в группе неработающих пенсионеров. Следуя ранее разрабатываемому нами ценностному подходу в изучении ЭС личности (Дробышева, 2013), заметим, что двойная корреляция элементов изучаемых представлений (т. е. с ценностными ориентациями и с информацией о макроэкономических явлениях) позволяет рассмотреть механизм ценностного контроля в процессе интернализации информации об экономической политике ценообразования в стране. Данная информация доминирует как в СМИ, так и в общественном дискурсе. Опираясь на нее, респонденты конструируют социальные представления о том, что «бедность – это невозможность купить, заплатить за все, что нужно»: данное суждение имеет самый высокий коэффициент значимости в сознании неработающих пенсионеров и больше других опирается на информацию об изменениях в экономике. В данном случае присвоение этой информации, поступающей из общественного дискурса, контролируется в сознании респондентов ориентацией на ценность интересной работы.
   Аналогичный анализ связей ценностных ориентаций и элементов ядра социальных представлений о бедности в группе работающих пенсионеров показал следующее. Число достоверных связей в данной группе существенно выше. Так, суждение «бедность – это не порок» коррелировало с ценностью наличия хороших и верных друзей (r=0,31; р=0,046) и счастливой семейной жизни (r=0,31; р=0,041); утверждение «бедность – это страх перед будущим» – с ориентацией на ценность активной, деятельной жизни (r=0,34; р=0,024). Суждение о том, что «бедность – это унижение» (оно различало представления о бедности в двух группах), коррелировало с ценностью активной, деятельной жизни (r=0,35; р=0,019) и наличием социальных связей (r=0,37; р=0,014). Наконец, еще одно суждение, различающее представления в двух группах (оно включено в ядро социальных представлений только в сознании работающих пенсионеров) – «бедность – это положение, в которое попадает человек из-за неблагоприятной ситуации» – коррелировало с ориентацией на ценность творчества (r=0,35; р=0,019). Напомним, что в данной группе была выявлена связь с информацией об изменениях в области экономики только с двумя вышеупомянутыми элементами ядра (суждениями).
   Таким образом, конструирование представлений о бедности в группе работающих пенсионеров, в отличие от неработающих, происходит с опорой на информацию, обсуждаемую в обществе, при непосредственном внутреннем контроле со стороны ценностной системы.
   Итак, изменения в жизни человека, в том числе связанные с завершением им трудовой деятельности, в первую очередь отражаются на его экономическом и профессиональном сознании, самосознании и поведении. Проведенное исследование показало, что в группах работающих и неработающих пенсионеров адаптация к изменившимся условиям жизни отличается как на уровне представлений о бедности, так и на уровне ценностной системы. Так, работающие пожилые люди фиксировали внимание на ситуационной атрибуции бедности, считая бедность унижением для человека, которое он должен терпеть и преодолевать, что косвенно указывает на их мотивацию продолжения трудовой деятельности. Приоритеты работающих пенсионеров были отражены и в ценностной структуре. Данные респонденты выше, чем неработающие, оценивали интересную работу, познание и творчество. Неработающие пенсионеры в большей степени были фиксированы на последствиях бедности: нет квартиры, есть проблемы с общением, нет возможности вести здоровый образ жизни. По сравнению с работающими, они более высоко оценивали ориентации на материальные ценности, свободу и независимость, что согласуется с их пониманием бедности как ограничения возможности удовлетворения материальных и социальных потребностей человека.
   Обнаружено, что психологические механизмы посттрудовой ЭС личности также различаются в зависимости от трудовой активности респондентов. Неработающие пенсионеры, конструируя представления о бедности, больше, чем работающие, доверяют информации, поступающей из СМИ или общественного дискурса, их ценностный контроль в процессе принятия этой информации существенно снижен. Работающие же респонденты в меньшей степени, чем неработающие, доверяют информации о макроэкономических явлениях как источнику своих представлений о бедности, у них активизируется «ценностный» контроль поступающей извне информации.
//-- * * * --//
   В условиях вторичной экономической социализации личность аккумулирует и направляет свои ресурсы на решение задач экономической жизни, связанных прежде всего с материальным и финансовым обеспечением себя и своих близких, с поддержанием достойного образа жизни. Успешность их решения зависит от способности прогнозировать личностью свое благосостояние в будущем, проявляя умеренный оптимизм, искать оптимальные способы повышения его уровня, а также от способности преодолевать угрозу бедности посредством активизации своих внутренних ресурсов или продолжения активной трудовой деятельности в пенсионном возрасте.
   В сознании работающих взрослых, принимавших участие в исследовании, образ будущего благосостояния своей семьи и своей социальной группы был менее оптимистичен, чем аналогичный образ благосостояния страны, что объяснялось степенью психологической близости социальных групп, с которыми идентифицировали себя респонденты. Обнаружено, что чем более удаленной была временная перспектива прогноза в оценках участников исследования, тем более оптимистичнее воспринимался ими образ будущего благосостояния своей семьи и социальной группы, что указывает на ментальное совладание респондентов с ситуацией неопределенности в условиях частой смены стабильных и кризисных периодов в развитии общества.
   Исследование показало, что способность работающей молодежи строить позитивные прогнозы относительно своего благосостояния основывалась на их уверенности в своих ресурсах: хорошее здоровье, поддержка еще работающих родителей, возможность получить второе образование или работу заграницей, удачное замужество/женитьба. Несмотря на то, что их представления о благосостоянии в целом мало чем отличались от представлений пессимистично настроенных респондентов более старшего возраста, негативные переживания «оптимистов» по поводу отсутствия уверенности в завтрашнем дне и необходимости обеспечивать близких (ответственность за их благосостояние) были вызваны всего лишь проблемами стагнации заработной платы в отраслях, в которых работают участники исследования, и потенциального роста цен на товары и услуги в стране.
   Более пессимистичный (и в то же время реалистичный) образ благосостояния в будущем в сознании наибольшей части работающих взрослых старшего возраста отличался выраженностью негативных переживаний, вызванных спектром макроэкономических явлений – от повышения цен на товары и услуги, стагнации заработной платы в стране до сокращения товарооборота с другими странами, снижения темпов развития экономики, неустойчивости фондовой биржи. Более глубокий и всесторонний взгляд на состояние экономики в сознании «социальных пессимистов» снижал их уверенность в завтрашнем дне в целом, в частности – в высоком и стабильном уровне дохода, в возможности иметь гарантированные государством рабочие места и социальный пакет, в том, что их «финансовая подушка» – банковские сбережения и накопления в фондах – поможет поддержать достойный уровень жизни в последующие пять лет. Выбор способов повышения (поддержания) уровня своего благосостояния данными участниками исследования основывался на их жизненном опыте, способности соотносить свои ресурсы (например, вести здоровый образ жизни, пополнять счет в банке) с необходимостью обеспечивать своих еще несамостоятельных детей и пожилых родителей. Их способы повышения уровня благосостояния исключали удачный брак или работу заграницей. В то же время их отличала вера в поддержку государства как гаранта стабильности дохода в будущем. Такая позиция была наиболее выражена в группе бюджетных работников более старшего возраста (от 40–45 лет и старше) с невысоким уровнем заработной платы, имеющих семью и детей и несущих ответственность за их благосостояние.
   События политической жизни страны в период с весны 2011 по весну 2012 г. негативно отразились на прогнозировании респондентами своего благосостояния. Те его признаки, которые до выборов 2012 г. воспринимались как значимые, после выборов были редуцированы, а негативные эмоциональные переживания макроэкономических явлений в жизни общества обострились. Психологическим механизмом совладания с этой ситуацией явился внутренний конфликт, выраженный, с одной стороны, в усилении позитивной социальной идентичности (возрастание гордости за свою социальную группу), с другой – в переживании унижения и обиды за нереализованные ожидания.
   Способность личности активизировать психологические механизмы совладания с угрозой бедности рассматривалась в исследовании как один из показателей успешности процессов вторичной ЭС. В ходе работы мы обнаружили, что в сознании работающих взрослых представления о бедности как ограничении комфортных условий жизни выполняли функцию защиты и подтверждения их собственной экономической идентичности: факт стабильной занятости придавал уверенности респондентам, что отразилось на построении ими близкой психологической дистанции с бедными, косвенно указывающей на высокий и умеренный уровень толерантности участников исследования. Выявленная связь разных элементов представления о бедности с психологической дистанцией свидетельствовала о том, что, с одной стороны, работающие взрослые осознают возможность оказаться в категории бедных, к примеру, в ситуации потери работы или финансового кризиса, с другой – что они надеются благодаря работоспособности и ответственности сохранить свой экономический статус. Удовлетворенность работающих взрослых своим экономическим статусом придавала им уверенности в том, что совладать с бедностью нужно посредством актуализации своих психологических ресурсов (терпеть, преодолевать, не лениться), а оптимистичный настрой снижал эмоциональные переживания угрозы бедности, выполняя тем самым функцию ментального копинга.
   Роль ценностного фактора в конструировании представления о бедности в обыденном сознании работающих взрослых определялась приданием значимости (ценности) центральным элементам представления посредством образования системы связей с ними. В работе был подтвержден ранее обнаруженный и описанный факт, что чем выше значимость элементов экономических представлений, тем больше связей они образуют с ценностной системой и тем выше контроль за их включением в представление.
   Исследование показало, что в период завершения экономической активности в связи с выходом на пенсию экономико-психологическая адаптация личности к изменившимся условиям жизни проявляется на уровне содержания представлений о бедности и на уровне ценностных приоритетов. Выявленные различия обусловлены формой активности пенсионеров. В сознании работающих пенсионеров усиливается тенденция к ситуационной атрибуции бедности, сместившей акценты с личностных качеств бедных на переживание бедности как унижения, зависимости, что косвенно указывает на мотивацию продолжения ими трудовой деятельности. В представлениях неработающих пенсионеров бедность понимается иначе – как ограничение возможности удовлетворения их материальных и социальных потребностей. Если ценностные приоритеты работающих пенсионеров отражены в значимости для них интересной работы, познания, творчества, то неработающие более высоко ценят материальные ценности и свободу как независимость.
   Неработающие пенсионеры, конструируя представления о бедности, больше, чем работающие, доверяют информации, поступающей из СМИ; их ценностный контроль в процессе принятия этой информации существенно снижен. Работающие пенсионеры, напротив, меньше доверяют информации СМИ, включая в процессе конструирования представлений о бедности внутренний «ценностный контроль» за поступающей извне информацией.

Глава 12
Вторичная экономическая социализация личности в трудной жизненной ситуации: факторы и механизмы совладания [27 - Исследование проводилось совместно с Т. П. Емельяновой в рамках гранта РГНФ.]

   В рамках данной главы будут представлены результаты нескольких исследований, посвященных особенностям вторичной экономической социализации безработных. Все они были направлены на решение проблемы выявления внешних и внутренних факторов активности личности в ситуации потери работы.
   Проблемы занятости и безработицы являются предметом исследований в разных отраслях психологии и смежных с ней дисциплин: экономической психологии и социологии, поведенческой экономики, институциональной экономики, психологии труда, социальной, клинической психологии и т. п. По сравнению с экономистами и социологами, акцентирующими внимание на самом явлении (его социальной природе, динамике, формах и видах безработицы и т. п.), психологи (И. А. Волошина, А. С. Готлиб, А. Голдсмит, С. А. Гусев, А. Н. Демин, О. В. Дивеева, Дж. Джаретт, П. Келвин, Т. В. Кузьминова, А. А. Нестерова, Ю. М. Плюснин, С. А. Петунова, М. В. Тарасов, А. К. Осницкий, Д. Фраер, Т. С. Чуйкова, M. Яхода и др.) в большей степени ориентированы на изучение социальных и психологических причин, последствий и способов совладания человека с фактом потери работы. В изучении стратегий совладания исследователи чаще всего обращаются к концепции Р. Лазаруса (Lazarus, 1991). Теоретическим основанием нашей работы стала концепция «коллективного символического копинга», сформулированная В. Вагнером и развиваемая в отечественной социальной психологии Т. П. Емельяновой (Емельянова, 2009; Wagner, 1998, 2002). По мнению авторов, «коллективный символический копинг» выступает важнейшим механизмом стабилизации социального поведения в сложных ситуациях, в экстремальных условиях, при столкновении группы с реальными проблемами. Коммуникативное знание, порожденное копингом, состоит из ряда убеждений, образов и метафор, конструирующих социальные представления о какой-либо проблеме. Оно выступает ментальным следствием коллективного символического копинга (там же).
   Потеря работы и последующее изменение экономического статуса стимулируют безработных к овладению ситуацией на ментальном уровне и выработке конкретных шагов по адаптации к ней. Иными словами, успешная адаптация предполагает принятие трудной жизненной ситуации и дальнейшую выработку способов ее преодоления. В данном случае речь идет о механизмах ЭС, к которым относятся не только собственно поведенческие стратегии копинга, но и его ментальный уровень – коллективный символический копинг. В исследовании, результаты которого будут представлены в данной главе, коллективный символический копинг изучался как один из механизмов вторичной экономической социализации личности и группы в условиях потери работы. В качестве объективных и субъективных факторов выступили время пребывания в статусе безработного, показатели экономической идентичности, ценностные ориентации, уровень финансовой личностной тревожности, возраст и пол.
   Важную роль в конструировании социальных представлений о способах совладания с ситуацией потери работы играют СМИ и общественный дискурс. По мнению Вагнера, будучи вовлеченными в сеть коммуникаций, люди как индивиды и как члены социальных групп оценивают и реагируют на тот вызов, который бросает им новый объект или событие их частной жизни и функционированию их сообществ (Wagner, 2002). В нашем исследовании ответной реакцией на ситуации политических (например, выборы президента), социальных (например, пенсионная реформа) изменений, ситуации экономической нестабильности (неустойчивость курса российской валюты, рост цен и т. п.) в обществе должны быть изменения в содержании символического копинга наиболее уязвимых в экономическом плане групп населения – безработных, переживающих жизненные трудности. К таким значимым событиям 2018 г. относили обсуждение в СМИ и общественном дискурсе, а затем и принятие законопроекта о пенсионной реформе. Результаты исследования динамики стратегий ментального совладания безработных с трудной жизненной ситуацией в ситуации принятия пенсионной реформы будут изложены в последнем параграфе данной главы.
   В работе были использованы следующие методы и методики: авторский опросник Т. П. Емельяновой и Т. В. Дробышевой, включающий разные способы совладания с ситуацией потери работы, построенный по типу 5-балльных шкал Лайкерта (все 35 утверждений были внесены в опросник по результатам, полученным в процессе нетнографического анализа материалов профильных интернет-сайтов) (Емельянова, Дробышева, 2019); «Шкала финансовой личностной тревожности» (Дробышева, Садов, 2021); две шкалы опросника «Социальные аксиомы» М. Бонда и К. Леунга (Татарко, Лебедева, 2008); методика «Ценностные ориентации» Е. Б. Фанталовой (Фанталова, 2001); модифицированный вариант приема «незавершенных предложений», выявляющий копинг-стратегии совладания с ситуацией потери работы и поведенческую готовность; показатели экономической идентичности (шкала оценок уровня экономического благосостояния семьи; шкала удовлетворенности этим уровнем; самооценки и рефлексивные оценки по шкале «бедный – богатый»); шкала оценок дохода семьи; анкетирование (социально-демографические характеристики, включая стаж работы, стаж безработицы, причины увольнения, сфера занятости и т. п.).
   На разных этапах работы в ней принимали участие безработные (N=510), проживающие в Центральном (Москва, Московская и Калужская области) и Нижегородском (Нижний Новгород, Нижегородская область) регионах, представители социономических профессий (по Климову, тип «человек – человек»).
   Выбор группы респондентов объяснялся тем, что финансовый кризис 2014 г. отразился в первую очередь на работниках бюджетной сферы – сотрудниках организаций и предприятий. Кроме того, предшествующее реформирование бюджетных отраслей – образования и медицины – способствовало изменению ситуации на рынке труда, сокращению рабочих мест в отрасли.

12.1. Факторы и механизмы ментального совладания безработных с трудной жизненной ситуацией

   Кроме ранее упомянутых теоретических оснований, мы опирались на «витаминную модель» П. Уорра, в рамках которой выделяется система факторов, детерминирующая психическое и физическое здоровье безработного, а также на отечественные и зарубежные исследования, раскрывающие динамику состояния безработных в зависимости от стажа безработицы (Новикова, Шуванов, 2016; Kirchler, 1985; Worr, 1984; и др.).
   В качестве объективного фактора принимались оценки времени пребывания безработных в этом статусе; субъективный фактор включал разные показатели экономической идентичности респондентов.
   Целью работы стало выявление и последующий анализ направленности коллективного символического копинга во взаимосвязи с его объективными и субъективными факторами. Предположили, что в условиях социально-экономической, политической нестабильности, неопределенности будущего конструктивная либо деструктивная направленность коллективного символического копинга будет по-разному связана с объективным (стаж пребывания в статусе безработного) и субъективным (показатели экономической идентичности) факторами.
   Сбор данных проводился в предвыборный период (выборы президента в 2018 г.), характеризуемый, с одной стороны, позитивным дискурсом в СМИ и относительной стабильностью в области экономического развития, с другой стороны – сложной внешнеполитической ситуацией, усиливающей состояние неопределенности, нестабильности в группе людей, потерявших работу.
   В исследовании принимали участие респонденты, проживающие в Нижегородском регионе (N=393) в возрасте от 25 до 60 лет, из них 53 % женщин и 47 % мужчин. Распределение по возрастным группам было примерно равное: 42 % безработных от 46 лет и старше, 30 % – от 36 до 45 лет, остальные – от 25 до 35 лет. В связи с поставленной целью группа не была разделена по критериям «сфера деятельности» или «добровольно/вынужденно уволенные». Большая часть безработных (почти 70 %) пребывала в этом статусе до года. Как показывают исследования, именно в этот период респонденты наиболее оптимистично рассматривают свой статус и находятся в активном поиске нового места работы (Психическое совладание…, 2011; Тарасов, 2011; и др.). Субъективный экономический статус респондентов включал средние оценки уровня материального благосостояния своей семьи и удовлетворенности им. Экономическая самооценка и рефлексивная самооценка, т. е. отнесение себя к какой-либо категории людей по шкале «бедный – богатый» и оценка того, к какой категории тебя приписывают близкие, также были выражены на уровне средних значений («ни бедный, ни богатый»). В то же время 53 % безработных отметили ежемесячный доход семьи от 10 до 20 тысяч рублей на человека, а 40 % – от 20 до 30 тысяч рублей.
   На первом этапе исследования, с опорой на коэффициент позитивных ответов Ж-К. Абрика, выполнили анализ структуры и содержания социальных представлений о совладании с ситуацией потери работы в группе безработных. В результате к центральному компоненту социальных представлений (ядру) были отнесены суждения, чей коэффициент позитивных ответов в группе превышал 50 %. На основании анализа смысловой нагрузки суждений, отнесенных к ядру, были выделены два способа ментального совладания с ситуацией потери работы: активный («стараюсь найти хоть что-то близкое моему образованию и опыту» (80 %), «настроен(а) на упорные поиски работы» (79 %), «не раскисаю, не унываю, глаза боятся – руки делают» (76 %), «ищу разные варианты работы, хожу по организациям, поднимаю на ноги всех знакомых» (64 %), «обращусь к бывшим коллегам за рекомендациями» (62 %), «встану на биржу труда» (57 %), «целый день изучаю предложения и вакансии на всех сайтах по поиску работы, рассылаю резюме» (51 %)) и пассивный, связанный с принятием ситуации как неизбежной («стараюсь жить более экономно, сокращаю свои расходы» (65 %), «все хорошие места уже заняты, работы в период кризиса мало» (55 %), «в моем возрасте найти работу становится всё сложнее» (53 %), «все хорошие должности можно занять только по блату» (53 %)).
   Корреляционный анализ связи суждений, отнесенных к ядру представления (по Спирмену, при р<0,05), показал, что те из них, которые характеризуют активный способ совладания, были обратно пропорционально связаны с суждениями, раскрывающими пассивный способ совладания, т. е. чем более выражена была направленность на активное совладание в сознании респондентов, тем в меньшей степени они были склонны к фатализму. Однако сам факт включения в ядро разнонаправленных элементов указывал на внутреннюю противоречивость содержания символического копинга респондентов.
   Элементы периферии представления, близкой к ядру (по коэффициенту Абрика) имели от 20 % до 50 % позитивных ответов. Здесь выделились три способа совладания. Первый из них был связан с эмоциональными переживаниями безработных относительно их ненужности, невостребованности как профессионалов («испытываю страх и беспокойство в отношении будущего» (43 %), «боюсь собеседований, мне не хватает уверенности, чтобы презентовать себя» (24 %), «мне стыдно, что я не работаю» (37 %), «обидно, что не берут на работу, чувствую себя человеком второго сорта» (31 %), «возникает ощущение замкнутого круга» (26 %), «с моим опытом работы я никому не нужен/на» (22 %), «чувствую злость на работодателей. Кадровики замучили меня тупыми вопросами» (21 %). Второй способ включал стратегии, указывающие на психологическую готовность респондентов осваивать новые сферы деятельности и, как следствие, отказ от претензии на продолжение той профессиональной деятельности, которой занимались до увольнения и в которой они уже достигли какого-то результата («прохожу/планирую пройти курсы повышения квалификации или освоить другую профессию» (46 %), «согласен/на на любую работу, даже если будут мало платить, параллельно буду искать лучший вариант» (25 %); «ищу работу на дому. Могу оказывать людям любые услуги» (23 %); «считаю позором молодым людям стоять в службе занятости» (23 %)). Наконец, третий способ совладания определялся стратегиями ухода от ситуации («лучше сидеть дома, чем соглашаться работать за копейки» (27 %), «откладываю поиски работы, хотя понимаю, что не должен/на этого делать» (24 %), «пусть муж обеспечивает» (23 %), «надеюсь на помощь государства» (29 %) и т. п.). Все они значимо коррелировали между собой (по Спирмену, при р<0,05).
   Периферия социальных представлений включала суждения с минимальной степенью согласия (коэффициент позитивных ответов меньше 20 %). В данном компоненте выделились два способа совладания. Первый из них коррелировал с переживанием респондентами состояния депривации в связи с потерей работы («у меня бывают истерики, подавленное, депрессивное настроение» (16,5 %), «нахожусь в отчаянии, не знаю, что делать дальше» (14 %), «чувствую апатию, безразличие, теряю аппетит» (13 %)), второй – с поиском способов совладания, которые требуют дополнительных внешних ресурсов («перееду в другой город, где больше возможностей» (18 %), «открою собственное дело, займусь бизнесом» (13 %), «буду сдавать квартиру или комнату» (9 %), «буду искать работу за границей» (6 %)). Последние стратегии были выражены у очень небольшой части респондентов, а потому носили характер частных случаев.
   На втором этапе исследования выявляли связь между элементами представления, раскрывающими суть коллективного символического копинга, и разными показателями экономической идентичности, а также стажем безработного.
   Был произведен анализ связи представлений респондентов о совладании с ситуацией потери работы и продолжительности их стажа безработицы. Корреляционный анализ суждений (по Спирмену, при р<0,05), отнесенных к ядру социальных представлений, и показателей стажа безработицы респондентов выявил, что существует связь между выбором активных способов совладания и длительностью пребывания в статусе безработного. Так, чем меньше времени прошло с момента потери работы, тем больше респонденты были настроены на упорные ее поиски (r= –0,105; p=0,037), старались не раскисать, не унывать («глаза боятся – руки делают») (r=– 0,114; p=0,024), были готовы «искать разные варианты работы, ходить по организациям, поднимать на ноги всех знакомых» (r= –0,135; p=0,007), осознавая при этом, что чем они старше по возрасту, тем сложнее будет найти работу (r=0,112; p=0,026).
   Среди всех суждений, отнесенных к периферии, близкой к ядру, только одно образовало связь со стажем безработицы респондентов: «надеюсь на помощь государства» (r=0,12; p=0,018). Таким образом, мы можем заключить, что чем дольше респонденты не могли найти работу, тем более выражена была их готовность к совладанию с опорой на внешние, а не на внутренние ресурсы. Наконец, представления собственно периферии коррелировали со стажем безработицы респондентов: «я потерял(а) квалификацию, и шансы устроиться на работу тают» (r=0,112; p=0,026); «с моим дипломом специалиста на простую, неквалифицированную работу уже не возьмут» (r=0,126; p=0,012); «буду искать работу за границей» (r=0,105; p=0,038). В данном случае, чем дольше длилось время пребывания в статусе безработного, тем более выражено было переживание депривации с опорой на неконструктивный способ совладания – поиск работы за границей в ситуации отсутствия «финансовой подушки».
   Выполненный анализ позволил сделать вывод, что по мере увеличения стажа безработицы ядро представления, включающее наиболее устойчивые элементы – суждения респондентов о конструктивных способах совладания с ситуацией потери работы, – будет расширяться, вбирая в себя элементы периферии, близкой к ядру. Следовательно, опору на внутренние ресурсы (активность в поиске работы), возможно, сменит опора на внешние (помощь государства). Поскольку периферия социальных представлений является наиболее динамичным образованием, быстро реагирующим на изменения внешней ситуации, то можно предположить, что с удлинением периода безработицы респонденты будут готовы согласиться выполнять любую, даже неквалифицированную работу, пополнив ряды трудовых мигрантов.
   Следующим этапом исследования стал анализ связи экономико-психологических характеристик респондентов и элементов их представления о совладании с ситуацией потери работы.
   Совладание с травмирующей жизненной ситуацией, связанной с потерей работы, включает поиск способов адаптации и к изменившемуся экономическому статусу. В нашем случае в качестве «внутреннего фактора» выступали показатели экономической идентичности, в частности, субъективного экономического статуса и экономической самокатегоризации. Результаты исследования показали, что элементы ядра представления, свидетельствующие об активных способах совладания респондентов, связаны с временной протяженностью их пребывания в статусе безработных; аналогичные элементы социальных представлений фаталистической направленности («все хорошие места в период кризиса уже заняты», «в моем возрасте найти работу становится сложнее», «все хорошие должности можно занять только по блату», «стараюсь жить более экономно, сокращаю свои расходы») коррелировали с экономико-психологическими характеристиками респондентов (см. таблицу 16). Так, чем ниже были оценки уровня материального благосостояния семьи и удовлетворенности им, тем более выражена была в сознании респондентов убежденность, что найти квалифицированную работу невозможно, необходимо экономить на всем. Аналогичная связь была обнаружена между этими же суждениями и показателями самокатегоризации респондентов по шкале «бедный – богатый»: чем ниже респонденты оценивали себя по этой шкале, тем в большей степени они были согласны с вышеприведенными утверждениями. Поскольку ядро социальных представлений – наименее динамичная часть репрезентаций, можно сделать вывод о том, что низкий уровень самооценок разных показателей экономической идентичности в данной группе безработных обусловливал выбор стратегии фатализма, принятие ими ситуации как неизбежной.

   Таблица 16
   Связь ядерных элементов представления и экономико-психологических характеристик безработных

   Аналогичный анализ связи суждений, отнесенных к периферии, близкой к ядру, и показателей экономической идентичности (см. таблицу 17) выявил, что чем ниже экономические самооценки, тем более выражены переживания страха, беспокойства в отношении будущего, чувства обиды, злости на работодателей, ощущение собственной ненужности, тем в меньшей степени выражена готовность респондентов осваивать новые сферы деятельности. В последнем случае исключение составляет установка на прохождение курсов или освоение новой профессии. Она коррелировала с оценкой уровня материального благосостояния семьи: чем выше она была, тем выше убежденность в том, что надо осваивать новую профессию, т. е. в данном случае самооценка может быть рассмотрена как механизм совладания, запускающий поисковую активность.
   Интересно, что выбор стратегии ухода от ситуации потери работы («лучше сидеть дома, чем соглашаться работать за копейки», «откладываю поиски работы, хотя понимаю, что не должен/на этого делать», «пусть муж обеспечивает», «надеюсь на помощь государства») как элемент периферии, близкой к ядру, никак не связан с экономическими самооценками респондентов. По всей видимости, здесь речь идет о личностной детерминации выбора такой стратегии.

   Таблица 17
   Связь элементов близкой к ядру периферии представления и экономико-психологических характеристик безработных

   Наконец, собственно периферия включала два способа совладания: переживание депривации и поиск таких стратегий совладания с ситуацией, которые требуют дополнительных материальных или финансовых ресурсов (бизнес, переезд за границу, сдача квартиры).
   Корреляционный анализ показал, что состояние депривации безработных в большей степени связано с таким показателем экономической идентичности, как самооценка по шкале «бедный – богатый», и в меньшей степени – с другими экономическими самооценками (см. таблицу 18). Поскольку этот параметр экономической идентичности в группе респондентов варьировался в средних значениях (большая часть респондентов оценила себя как «ни бедный, ни богатый»), в то время как оценки удовлетворенности уровнем материального благосостояния были достаточно низкие, можно сказать, что экономическая самокатегоризация выступает механизмом сохранения состояния эмоциональной стабильности в этой группе.

   Таблица 18
   Связь элементов периферии представления и экономико-психологических характеристик безработных

   Итак, проведенное исследование показало, что субъективный и объективный факторы по-разному запускают механизм коллективного символического копинга. Протяженность времени пребывания респондентов в статусе безработного связана с их опорой на активные способы совладания, с уходом от решения проблем, с переживанием депривации, с поиском внешних ресурсов совладания. Низкие оценки субъективного экономического статуса безработных, их самооценки экономической идентичности обусловливают принятие ими ситуации потери работы как неизбежной, актуализируют эмоциональные переживания ненужности, невостребованности, сопутствуют переживанию депрессивных состояний с опорой на неконструктивные способы совладания с ними.
   В условиях финансового кризиса факт потери работы приводит к резкому снижению показателей субъективного экономического статуса безработного. В нашем исследовании более половины респондентов отметили низкие значения уровня дохода своей семьи, однако обобщенные показатели их субъективного экономического статуса варьировались в средних значениях. Можно только предположить, что вытеснение безработными в своем сознании факта снижения экономического статуса на ментальном уровне выполняет «функцию защиты».
   В целом группу безработных, принимавших участие в данном исследовании, можно охарактеризовать как группу «успешных адаптантов», так как центральный (ядерный) компонент их представления о совладании с потерей работы включал способы активного ее поиска. Для данных респондентов было важно, чтобы на новом месте были востребованы их профессионализм, образование и опыт. Специалисты считают, что наиболее сильное негативное влияние на психологическое здоровье, снижающее успешность адаптации к изменяющейся жизненной ситуации, оказывает именно стаж безработицы (Колобкова, 1999; Warr, 1984). В нашей работе показано, что для исследованной группы безработных, снижение субъективного экономического статуса и самооценок экономической идентичности имеет более выраженный неконструктивный эффект адаптации к трудной жизненной ситуации.

12.2. Представления безработных разного возраста о совладании с ситуацией потери работы

   Опираясь на структурный подход Ж-К. Абрика, описанный в предыдущих главах работы, мы выполнили анализ содержания социальных представлений через структуру их ядер. Предположили, что характер внутренних связей элементов в ядрах позволит обнаружить различия в содержании коллективного символического копинга между возрастными когортами респондентов, потерявших работу. Целью данного исследования стало выявление и анализ структуры и содержания социальных представлений о ситуации потери работы в трех возрастных группах безработных. Цель работы конкретизировали в задачах: составить социально-психологический портрет трех возрастных групп безработных социономических профессий; выявить внутренние связи между ядерными элементами их социальных представлений о ситуации потери работы; обнаружить узловые элементы, организующие структуру ядра социальных представлений в трех возрастных группах безработных и тем самым определить содержание символического копинга; раскрыть связь символического копинга с поведенческой готовностью безработных при поиске ресурсов для решения проблемы.
   Описание выборки. В исследовании принимали участие три группы безработных (общий объем выборки 445 человек), проживающих в Центральном (Москва и Московская область) и Поволжском (Нижний Новгород и Нижегородская область) регионах страны. Выборка содержала только вынужденных безработных социономических профессий, сфера деятельности которых включала оказание услуг, образование и медицину. Проверка значимости различий (критерий χ -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, при р<0,001) по социально-демографическим характеристикам показала, что группы значимо различаются между собой по ряду параметров.
   Так, группу 1 составили респонденты (134 человека) от 25 до 35 лет (58 % женщин и 42 % мужчин), преимущественно (95 %) с высшим образованием. Половина респондентов (50 %) состояла в браке, 8 % из них – в гражданском. 62 % имели стаж безработицы до полугода, 10 % – от полугода до года, 9 % – от года до трех лет, остальные 19 % – свыше трех лет. 45 % участников исследования имели одного-двух маленьких детей. Большинство респондентов в качестве причины увольнения указали сокращение штата, остальные респонденты указали другие причины (конфликт с руководством, семейные обстоятельства и т. п.). Удовлетворенность работой, которую потеряли работники, была достаточно высокой (57,3 % – выше среднего и высокий уровень).
   Группа 2 (131 человек) включала безработных в возрасте от 36 до 45 лет (53 % женщин и 47 % мужчин). Образовательный статус членов группы отличался от предыдущей: 44 % имели высшее образование, 43 % – среднее специальное, остальные – среднее. Эта группа по сфере профессиональной деятельности не отличалась от первой. 74 % безработных из данной группы состояли в браке, из них 10 % – в гражданском, 67 % респондентов этой группы воспитывали одного-двух детей. Стаж безработицы: 59 % респондентов пребывали в статусе безработного до полугода, 19 % – до года, 14 % – до трех лет включительно, 8 % – свыше трех лет, т. е. процент безработных, переживающих затяжной период безработицы, в данной группе был ниже, чем в предыдущей. Причины увольнения во второй группе значимо не отличались от первой (сокращение штата – 53 %). Удовлетворенность работой была чуть выше, чем в предыдущей группе (62 % – выше среднего и высокая).
   Группа 3 (180 человек) состояла из безработных в возрасте от 46 до 60 лет, по половому составу не отличалась от двух других групп (53 % женщин и 47 % мужчин), а по образовательному статусу имела сходство со второй группой (48 % – высшее образование, 38,5 % – среднее специальное, остальные – среднее). Состоящих в браке здесь было 79,5 %, из них в гражданском только 4 %. Стаж затяжной безработицы в данной группе был выше, чем в первых группах: до полугода – 58 %, до года – 23 %, до трех лет – 11 %, а свыше трех лет – 20 % респондентов. Основная причина увольнения так же, как и в предыдущих группах, была в основном связана с сокращением штата (63 %). Степень удовлетворенности работой до увольнения в этой группе была выше, чем в других: 68,7 % – выше среднего и высокая. 93 % безработных этого возраста имели детей, однако возраст детей указывал на их экономическую независимость от родителей.
   Социально-психологический портрет возрастных групп составлялся на основе анализа выраженности аксиологических (ценностная структура личности респондентов, приоритетные социальные аксиомы) и экономико-психологических характеристик (оценки субъективного экономического статуса, самокатегоризация по шкале «бедный – богатый» и показатели финансовой тревоги).
   При сравнении в трех возрастных группах иерархических структур ценностных ориентаций, построенных по приписанным рангам, было обнаружено следующее. Для всех групп безработных характерными явились ориентация на наиболее значимые ценности личной жизни (здоровье и счастливая семейная жизнь) и низкая значимость эстетических ценностей, ценности творчества и ценности познания. Выявленный в работе факт повышенной значимости для респондентов материальных ценностей при сниженной значимости ценности активной деятельной жизни объяснялся ситуацией временного отсутствия работы.
   Были выявлены некоторые различия в ранговых позициях ценностей безработных трех возрастных групп. Так, отмечалось постепенное снижение с возрастом значимости материальных ценностей при постепенном росте значимости наличия хороших и верных друзей. Обнаружено, что ценность свободы как независимости была более важна для безработных в возрасте от 25 до 35, и это значимо отличало данную группу от двух других (по критерию Краскела – Уоллиса, при р<0,05). Более высокая значимость любви и более низкая значимость интересной работы были характерны для респондентов от 46 до 60 лет (р=0,026), по сравнению с более молодыми безработными, у которых интересная работа ценилась выше, чем любовь (р=0,05).
   Сравнительный анализ (по критерию Краскела – Уоллиса, при р< 0,05) выраженности социальных аксиом показал, что респонденты значимо различаются по шкале «социальная сложность» (р=0,043), которая включает убеждения относительно того, что существует множество разных способов достижения результата (Татарко, Лебедева, 2008). В частности, молодые безработные в возрасте от 25 до 35 лет в большей степени (значимость различий р=0,003), чем более старшие респонденты, были убеждены в том, что «тот, кто не умеет планировать свое будущее, обязательно потерпит неудачу» (44 % респондентов из первой группы, по сравнению с 26 % из второй группы и 36 % из третьей). Наоборот, более старшие по возрасту участники исследования чаще соглашались с тем (р=0,004), что именно «скромный человек производит хорошее впечатление» (55 % из третьей группы, 54 % – из второй и 40 % – из первой).
   Сравнительный анализ (по критерию Краскела – Уоллиса, при р< 0,05) выраженности экономико-психологических характеристик респондентов из трех возрастных групп показал, что существуют статистически значимые различия в самооценках респондентов по шкале «богатый – бедный» (р=0,037) и в их рефлексивных оценках (р=0,024) по этой же шкале. Данные самооценки рассматривались как показатели экономической идентичности. Причем в группах более молодых безработных (25–35 лет и 36–45 лет) была выражена тенденция оценивать себя как ни бедного, ни богатого, в то время как другие, по их мнению, считают их скорее богатыми, чем бедными. В самой старшей группе (46–60 лет) в целом самооценки были существенно ниже («скорее бедный, чем богатый»), в то время как рефлексивные оценки, наоборот, выше: они считали, что другие люди, несмотря на их трудную жизненную ситуацию, более высоко оценивают уровень их материального благосостояния. По мнению респондентов, благодаря длительному периоду занятости в сознании окружающих сформировался их имидж как людей со средним достатком. К тому же, большинство данных участников исследования проживали в семьях, состояли в браке, имели финансовую поддержку со стороны близких, а взрослые дети были финансово независимы, т. е. сами несли ответственность за свое благосостояние. Возможно, по этой причине уровень финансовой личностной тревожности в этой группе был ниже, чем у более молодых безработных.
   Далее были проанализированы структура и содержание ядерного компонента социального представления о ситуации потери работы и символический копинг. В результате подсчета процента позитивных ответов выяснилось, что ядра социальных представлений включают элементы-суждения с коэффициентом от 59 % и выше (см.: Емельянова, 2006, 2016). Обнаружили, что центральные компоненты социальных представлений респондентов всех трех групп содержат единый набор элементов, свидетельствующий об общих тенденциях в ментальном овладении ими ситуацией потери работы (см. таблицу 19). Они включали установки на активные действия по поиску работы, в том числе использование социальных связей, и установки на экономию финансовых ресурсов. Выявленные различия объяснялись фактором «возраст». В частности, для старшей возрастной группы (46–60 лет) высокий, по сравнению с более молодыми респондентами, коэффициент получило утверждение «В моем возрасте найти работу становится все сложнее». Освоить другую профессию выразили готовность самые молодые безработные (25–35 лет). Они же, в отличие от старших респондентов, в меньшей степени видели решение проблемы в постановке на учет на бирже труда. Характерную особенность содержанию символического копинга безработных в возрасте от 36 до 45 лет придала готовность рассматривать разные варианты работы, а также вариативность способов поиска нового места работы: собеседования в организациях, обращение к знакомым и бывшим коллегам.
   Одной из задач исследования стало выявление внутренней согласованности ядерных элементов и поиск ключевых элементов социальных представлений, определяющих содержание коллективного символического копинга. С этой целью был применен корреляционный анализ по критерию Спирмена (при р<0,05). С его помощью выявлялась связь элементов внутри ядра социальных представлений в каждой возрастной группе безработных.

   Таблица 19
   Содержание ядра социального представления о ситуации потери работы в трех возрастных группах безработных

   Результаты анализа показали, что в ядерных элементах социальных представлений во всех трех группах выделяется несколько «узловых» элементов (или один элемент), которые связывают другие элементы ядра в единую сеть. Мы исходили из того, что именно эта сеть тесно связанных между собой элементов социальных представлений и определяет содержание коллективного копинга в каждой из возрастных групп безработных.
   Так, структура ядра социального представления младшей группы безработных (25–35 лет) включала два элемента, выполняющих системообразующую функцию: «настроен на упорные поиски работы» и «обращусь к коллегам за рекомендациями». Данные суждения были связаны между собой на высоком уровне достоверности (р=0,000) и образовали связи со всеми другими элементами ядра социальных представлений (при р=0,05): «не раскисаю, не унываю, глаза боятся – руки делают», «стараюсь найти хоть что-то близкое к моему образованию, опыту», «стараюсь жить более экономно, сокращаю свои расходы», «прохожу / планирую пройти курсы повышения квалификации или освоить другую профессию».
   Структура ядра представления о ситуации потери работы в группе респондентов 36–45 лет отличалась от структуры ядра в более старшей группе. В данном случае «узловой» элемент был представлен одним суждением – «настроен на упорные поиски работы». Он образовал связь (при р<0,05) со всеми другими элементами ядра: «не раскисаю, не унываю, глаза боятся – руки делают», «обращусь к бывшим коллегам за рекомендациями, «стараюсь жить более экономно, сокращаю свои расходы», «стараюсь найти хоть что-то близкое к моему образованию, опыту», «встану на биржу труда», а также с элементом, содержательно отличающим символический копинг в этой группе от предыдущей – «ищу разные варианты работы, хожу по организациям, поднимаю на ноги всех знакомых», который был связан не только с «узловым» элементом ядра, но и другими на уровне значимости р<0,001.
   В самой старшей группе (46–60 лет) безработных три элемента ядра представления образовали между собой связь на высоком уровне значимости (все связи при р=0,000). Речь идет о суждениях «стараюсь жить более экономно, сокращаю свои расходы», «стараюсь найти хоть что-то близкое моему образованию, опыту» и «встану на биржу труда». Все они образовали сеть связей с другими элементами ядра (при р<0,001): «в моем возрасте найти работу становится все сложнее», «не раскисаю, не унываю, глаза боятся – руки делают», «обращусь к бывшим коллегам за рекомендациями», «настроен на упорные поиски работы». Причем три элемента из четырех вышеперечисленных образовали связи (при р<0,05) и между собой, а один из них («в моем возрасте найти работу становится все сложнее») был включен в сеть смысловых связей ядра только благодаря «узловым» элементам. По содержанию он не был согласован с другими элементами ядра, выражающими конструктивные намерения респондентов по выходу из сложной ситуации.
   На следующем этапе исследования выявлялась связь элементов изучаемых представлений с готовностью респондентов к поведенческим реакциям в сложных жизненных ситуациях, требующих их преодоления. Для решения этой задачи был выполнен контент-анализ ответов по тесту «Незаконченные предложения»: «В сложной жизненной ситуации я обычно опираюсь на…», «Когда мне трудно, я…», «Решение любых жизненных проблем возможно, если…». Затем выявлялись корреляционные связи наиболее частотных тем ответов (поведенческая готовность респондентов) по критерию Спирмена (при р<0,05) и ядерных элементов социальных представлений о ситуации потери работы (символический копинг).
   У безработных 25–35 лет узловыми элементами ядра выступили «настроен(а) на упорные поиски работы» и «обращусь к коллегам за рекомендациями». Первый из них положительно коррелировал (r=0,280; p=0,001) с темой готовности преодолевать трудные ситуации с опорой на близких (родных, друзей) и отрицательно (r= –0,285; p=0,001) – с негативными эмоциональными реакциями («плачу», «впадаю в депрессивное состояние» и т. п.). Второй узловой элемент представления прямо пропорционально коррелировал (r=0,022; p=0,009) с верой в высшие силы («когда мне трудно, я молюсь») и с опорой на свой психологический ресурс (вера в себя, целеустремленность и т. п.) (r=0,202; р=0,019). В данной группе элемент представления «стараюсь жить более экономно, сокращаю свои расходы» образовал обратно пропорциональную связь (r= –0,229; р=0,008) с эмоциональными реакциями («ною», «плачу», «впадаю в депрессию» и т. п.) и прямо пропорциональную (r=0,186; р=0,032) – с самоконтролем («стараюсь отвлечься», «жду, надеюсь на помощь», «убеждаю себя, что все будет хорошо»). Элемент представления «стараюсь найти хоть что-то близкое моему образованию» был обратно пропорционально связан (r= –0,174; р=0,004) с готовностью в сложной жизненной ситуации обращаться к вере в высшие силы. Элемент представления «не раскисаю, не унываю, глаза боятся – руки делают» коррелировал (r=0,194; p=0,024) с готовностью общаться с близкими (посоветоваться, обсудить и т. п.), использовать приемы самоконтроля («стараюсь отвлечься от проблем», «жду, успокаиваю себя»), убеждать себя в том, что все будет хорошо (r=0,182; р=0,035), а также был обратно пропорционально связан (r= –0,262; р=0,002) с готовностью к эмоциональным переживаниям («плачу», «волнуюсь» и т. п.) и верой в Бога («когда мне трудно, я молюсь») (r=0,220; р=0,010). Примечательно, что респонденты именно этой группы наиболее действенными способами в решении проблем считали проявление активности, обращение к близким и друзьям, а также опору на собственные силы, т. е. символический копинг в этой группе стимулировал не переживания ситуации потери работы, а готовность молодых людей к поиску внутренних ресурсов совладания.
   Период жизни в возрасте 36–45 лет обычно связывают с этапом профессиональной самореализации, а также с высоким уровнем ответственности за обеспечение еще несамостоятельных в финансовом плане детей и часто уже несамостоятельных в этом плане пожилых родителей. По всей видимости, эта жизненная ситуация отразилась и на способах ментального совладания с ситуацией потери работы. Как показал анализ, ключевым элементом символического копинга в данной группе стало утверждение «настроен (-а) на упорные поиски работы», которое положительно коррелировало как с готовностью к общению с близкими в трудную минуту («советуюсь», «обращаюсь за помощью») (r=0,173; р=0,048), так и с отказом от неконструктивных эмоциональных поведенческих реакций («плачу», «ною», «волнуюсь», «впадаю в депрессивное состояние») (r= –0,20; р=0,022). Другой элемент ядра представления – «ищу разные варианты работы, хожу по организациям, поднимаю всех на ноги» – обратно пропорционально коррелировал с неконструктивными стратегиями («плачу», «ною», «теряюсь», «впадаю в депрессию») (r= –0,179; р=0,041). При этом данный элемент был положительно связан с готовностью к общению с близкими как способом выхода из создавшейся ситуации (r=0,173; р=0,049). Элемент «стараюсь найти хоть что-то близкое моему образованию и опыту» образовал обратную связь с эмоциональными переживаниями («плачу», «ною», «впадаю в депрессию» и т. п.) (r= –0,188; p=0,032). Интересно, что в данной группе три элемента ядра – «обращусь к бывшим коллегам за рекомендациями», «не раскисаю, не унываю, глаза боятся – руки делают» и «встать на учет на биржу труда» – не были связаны с какими-либо поведенческими стратегиями. Таким образом, обращение за поддержкой к близким оказывается наиболее выраженным следствием символического копинга в данной группе.
   В самой старшей группе участников исследования (46–60 лет) анализ показал, что как «узловые», так и все остальные элементы ядра были связаны с декларируемой респондентами поведенческой готовностью. Так, элемент «стараюсь жить более экономно, сокращаю свои расходы» коррелировал с опорой на близких в трудной жизненной ситуации (r=0,22; p=0,003); «стараюсь найти хоть что-то близкое моему образованию, опыту» – с убежденностью в том, что решение любых жизненных проблем возможно, если не надеяться на везение, деньги, удачу и т. п. (r= –0,16; p=0,036); «встать на учет на биржу труда» был связан с опорой на близких (r=0,223; p=0,003) и обратно пропорционально – с верой во внешние обстоятельства при решении жизненных проблем. Также были обнаружены связи элементов ядра, не являющихся узловыми, с поведенческой готовностью. В частности, суждение «обращусь к бывшим коллегам за рекомендациями» коррелировало с выбором общения с близкими как способа совладания с трудной ситуацией (r=0153; p=0,040); «не раскисаю, не унываю, глаза боятся – руки делают» – с верой в Бога («когда мне трудно, я молюсь») (r=0,148; p=0,005) и отказом от надежды на удачу (r= –0,207; p=0,005). Наконец, элемент «настроен на упорные поиски работы» коррелировал с опорой на близких в трудной жизненной ситуации (r=0,168; p=0,024) и с обращением к Богу («когда мне трудно, я молюсь») (r=0,181; p=0,015). Примечательно, что вышеперечисленные элементы ядра социального представления о совладании с ситуацией потери работы у респондентов третьей группы были связаны в основном с готовностью опереться на близких и с обращением к высшим силам.
   Итак, совладание с переживанием утраты профессионального занятия, имеющего высокую личностную значимость для представителей социономических профессий, а также самого факта занятости происходит на разных уровнях психической организации. Осмысливая ситуацию, респонденты конструировали представления, содержащие интерпретации случившегося и основанные на них намерениях, а также вариантах возможных действий. Намерения, проявляющиеся через символический копинг, порождали, в свою очередь, готовность к поведению.
   Так, у представителей младшей группы безработных (25–35 лет) совладание с ситуацией потери работы было связано с саморазвитием. Они отличались от безработных более старшего возраста выраженностью установок на получение новых знаний, профессии, повышение квалификации, пониманием гибкости приспособления к ситуации посредством смены стратегий. В то же время молодые респонденты в меньшей степени, чем старшие, были готовы к решению проблемы трудоустройства посредством биржи труда. Иными словами, особенностью совладания с потерей работы в данной возрастной группе явилась установка респондентов на актуализацию своих внутренних ресурсов. Возможно, что такое поведение основывалось не только на оценке своих сил (здоровье, образование), но и на поддержке работающих родителей.
   Совладание с трудной жизненной ситуацией в группе безработных от 36 до 45 лет характеризовалось готовностью активно искать любую работу, даже если она будет кардинально отличаться от предыдущей. В этот период экономической жизни задача обеспечения несамостоятельных детей и пожилых родителей особенно актуальна, ее решение внутренне конфликтно: с одной стороны, факт поиска любой работы – «удар» по профессиональному самолюбию опытных работников, с другой стороны, снижение социально-экономического статуса отражается на качестве жизни всей семьи и самоуважении самих безработных. В попытке разрешить данный конфликт они все же стараются искать хоть что-то близкое к их образованию и опыту, вытесняя намерение поменять профессию. Их основной ресурс – опыт и социальные связи, знакомые и коллеги, которые могут помочь найти новую работу. Однако представители данной возрастной группы, по сравнению с молодыми безработными, демонстрируют меньшую гибкость в понимании необходимости смены стратегий в зависимости от ситуации.
   Специфика совладания с трудной жизненной ситуацией в старшей возрастной группе респондентов была выражена в их установках на экономию средств, на поиск такого же места работы или вида деятельности, в случае неудачи – в установке обратиться за помощью на биржу труда. Такой символический копинг может быть объяснен не только возрастом респондентов, но и фактом их более длительного пребывания в статусе безработного. В качестве личностных факторов такой позиции могут быть рассмотрены более высокий уровень финансовой личностной тревожности респондентов, а также низкая значимость их ориентаций на интересную работу и познание. Можно только предположить, что потеря работы воспринимается людьми предпенсионного возраста, имеющими огромный опыт работы, понимающими ее высокую социальную значимость (помогающие профессии), не только и не столько в фокусе изменения своего экономического статуса, сколько осознания своей личной ненужности, невостребованности в обществе.

12.3. Динамика представлений безработных предпенсионного возраста о совладании с ситуацией потери работы в условиях до и после пенсионной реформы

   Пенсионная реформа, по мнению специалистов ВЦИОМ, ФОМ, «Левада-центра», «Форбс» и др., стала одним из ключевых событий 2018 г., активно обсуждаемых как в общественном дискурсе, так и в СМИ (Дунец, 2018; Соловьева, 2019). Летом и осенью 2018 г. накал негативных эмоций в обществе относительно причин и последствий изменений в пенсионном законе ретушировался активно навязываемой СМИ позитивной информацией о чемпионате мира по футболу. Развернувшаяся на фоне «Мундиаля» полемика «за» и «против» пенсионной реформы не изменила в целом негативного мнения россиян относительно увеличения возраста выхода на пенсию. Как показали исследования, от 75 % до 90 % участвовавших в опросах респондентов в период обсуждения реформы выражали недоверие надвигающимся изменениям в пенсионном законе (Отношение россиян…, 2018). В частности, по данным исследования ФОМ, наиболее часто упоминаемыми аргументами «против» в ходе проведения опроса (24 июня и 9 сентября 2018 г.) стали суждения россиян о том, что при повышении пенсионного возраста многие не доживут до пенсии и пенсионные накопления пропадут (33 % респондентов), что пожилым трудно найти работу (7 %), что с возрастом ухудшается здоровье (7 %) и т. п. В то же время сторонники реформы утверждали, что «это вынужденная мера, у государства не хватает денег» (4 %); «люди в пожилом возрасте трудоспособны, работать – это естественно» (2 %); «будут выше пенсии, повысится уровень жизни» (1 %) и т. п. (там же).
   Целью нашего исследования стало выявление различий в содержании социальных представлений безработных предпенсионного возраста о способах совладания с ситуацией потери работы в периоды до (весна 2018 г.) и после (весна 2019 г.) принятия пенсионной реформы и их связей с социально-психологическими и экономико-психологическими факторами.
   Выбор периода проведения двух срезов исследования определялся следующим. Предположили, что за год (весна 2018 г. – весна 2019 г.) с момента начала активного обсуждения проекта пенсионной реформы (весна 2018 г.) и последующего уточнения и принятия закона (3 октября 2018 г.) повышенный эмоциональный фон, характерный для первой фазы обсуждения реформы, снизится, в обществе будет выработано более взвешенное мнение относительно тех изменений, которые были внесены в закон о назначениях и выплатах пенсий, что отразится в содержании представлений о совладании с ситуацией потери работы.
   Участниками исследования стали безработные предпенсионного возраста от 46 до 55–60 лет, все – вынужденно уволенные работники социономических профессий (сфера услуг, производственные предприятия), проживающие в Москве, Нижнем Новгороде, Московской и Нижегородской областях. В группу респондентов, принимавших участие в исследовании весной 2018 г., из общей выборки данного возраста в процессе рандомизации были отобраны 100 человек (53 % мужчин и 47 % женщин). Большинство респондентов (80 %) имели среднее специальное и высшее образование; стаж безработицы до полугода (56 %), от полугода до года (11 %), от года до трех лет (10 %), остальные 23 % – свыше трех лет. Основными причинами увольнения в данной группе явились сокращение штата или ликвидация/реорганизация предприятия, организации, фирмы. Подвыборка безработных, принимавших участие в исследовании весной 2019 г., включала 96 человек (примерно поровну мужчин и женщин) преимущественно со средним специальным и высшим образованием (82 %). Распределение стажа безработицы: до полугода – 40 %, от полугода до года – 12 %, от года до трех лет – 16 %, остальные 32 % – свыше трех лет. Большинство респондентов в обеих подвыборках состояли в браке и имели взрослых детей.
   Анализировались различия в содержании социальных представлений безработных о совладании с ситуацией потери работы в два обозначенных периода. В ходе сравнительного анализа данных, полученных в марте – апреле 2018 г. и в марте – апреле 2019 г. (см. таблицу 20), сопоставлялись центральные (ядерные) элементы социальных представлений о совладании с ситуацией потери работы, выделенные на основе расчета коэффициента позитивных ответов Ж.-К. Абрика (учитывались значения свыше 60).
   Исследование показало, что пенсионная реформа 2018 г. воспринималась безработными респондентами предпенсионного возраста как травмирующее событие. Весной 2018 г., на стадии порождения общественного дискурса о предполагаемых изменениях в законе, социальные представления безработных включали суждения о разных способах совладания – от экономии средств до активного поиска работы. В это время ментальное овладение ситуацией потери работы активизировало в обыденном сознании респондентов ранее известные пути решения проблемы: встать на биржу труда и экономить на всем.

   Таблица 20
   Различия в содержании ядерной части представлений безработных о совладании с ситуацией потери работы в марте – апреле 2018 и 2019 гг.

   Однако по мере нарастания эмоционального напряжения в обществе, вызванного принятием пенсионного закона, его активное обсуждение в общественном дискурсе и СМИ запустило механизм коллективного символического копинга, связанного с выработкой отношения группы к новому явлению (реформе). К весне 2019 г. в обыденном сознании безработных респондентов от 46 лет и старше содержание символического копинга наполнилось эмоциональными переживаниями страха, беспокойства за свое будущее, актуального состояния безысходности. В этот период безработные активизировали иные способы защиты: «хорошие места уже заняты», «хорошие места только по блату», «в моем возрасте надеяться не на что». По всей видимости, негативная эмоциональная реакция участников исследования повлияла на отказ от прежних способов решения проблемы. Постановка на учет на бирже труда и ограничение расходов весной 2019 г. уже не воспринимались безработными как оптимальные способы решения проблемы. Для ментального овладения ситуацией требовалось искать новые пути. Произошло «расщепление» коллективного копинга, вызванного пенсионной реформой, за счет изменения содержания социальных представлений о совладании с ситуацией потери работы. Наряду с эмоциональными переживаниями, указывающими на снижение значимости рациональных способов решения проблемы в обыденном сознании безработных, представление включало и поиск конструктивных способов совладания: «настроиться на упорные поиски работы»; «не унывать, а что-то делать»; «искать работу, близкую по опыту и образованию»; «обратиться к коллегам».
   Обратимся к анализу социально-психологических и экономико-психологических факторов конструирования представлений безработных о совладании с потерей работы после принятия пенсионной реформы. Несмотря на то, что структура и содержание ядра социальных представлений о совладании с ситуацией потери работы за анализируемых периодов изменились, в обыденном сознании респондентов после принятия реформы остались значимыми такие суждения: «не раскисаю, не унываю, глаза боятся – руки делают», «настроен(а) на упорные поиски работы», «стараюсь найти хоть что-то близкое моему образованию и опыту» и т. п. Их высокая значимость в сознании респондентов указывала на существование психологических ресурсов, которые позволяют безработным на ментальном уровне поддерживать внутреннюю уверенность в позитивном разрешении трудной жизненной проблемы. Можно предположить, что устойчивость данных элементов социальных представлений обусловлена «внутренними» факторами, в роли которых выступали их социально-психологические (ценностные ориентации, социальные аксиомы) и экономико-психологические характеристики: уровень финансовой личностной тревожности и показатели субъективного экономического статуса (самооценки уровня материального благосостояния семьи и удовлетворенности им).
   Результаты корреляционного анализа (по критерию Спирмена, при р<0,05) показали, что переживание респондентами тревоги и беспокойства за будущее было связано с уровнем финансовой тревожности (r= –0,39; p=0,002), с самооценками уровня материального благосостояния семьи (r= –0,35; р=0,005), удовлетворенностью им (r= –0,40; р=0,002) и ориентацией на ценность здоровья (r=0,294; p=0,024), а переживание безработицы как безысходной ситуации – только с экономико-психологическими характеристиками: уровнем финансовой тревожности (r= –0,35; p=0,006), оценками материального благосостояния (r= –0,43; р=0,001) и удовлетворенности им (r= –0,41; р=0,007). Иными словами, чем ниже был уровень финансовой тревожности респондентов, самооценок субъективного экономического статуса и чем выше ценность здоровья, тем более выражены были в группе безработных состояние беспокойства за будущее, ощущение ими «замкнутого круга», безысходности. Полученные данные косвенно указывали на значимость финансовой тревожности личности: при умеренном уровне выраженности она носит конструктивный характер, а при очень высоком или очень низком – деструктивный (Дробышева, Садов, 2021).
   Обнаружили, что суждение «все хорошие места уже заняты, работы в период кризиса мало» коррелировало с показателями шкал «социальная сложность» (r=0,204; p=0,027), «награда за усилие» (r=0,346; p=0,000), с самооценками уровня материального благосостояния семьи (r= –0,307; p=0,007), финансовой тревожности (r= –0,355; p=0,000). Утверждение «в моем возрасте найти работу становится все сложнее» образовало связь с уровнем материального благополучия (r= –0,407; p=0,001) и удовлетворенности им (r= –0,294; p=0,024), с уровнем финансовой тревожности (r=0,234; p=0,011), а суждение «все хорошие должности можно занять только по блату» – с уровнем финансовой тревожности (r= –0,279; p=0,002). Интерпретируя полученные результаты, заметим, что пессимизм безработных, выраженный в их суждениях «все хорошие места уже заняты», «в старшем возрасте найти работу очень сложно», «все хорошие должности можно занять только по блату», обусловлен экономико-психологическими факторами (уровнем финансовой личностной тревожности и субъективного экономического статуса), а также верой респондентов в то, что даже в этот период они все же могут контролировать трудную жизненную ситуацию, а причины, вызвавшие потерю работы, не могут предсказать развитие этой ситуации на следующем этапе их жизненного пути.
   Обнаружили, что инвариантная часть представлений безработных, ориентированная на поиск конструктивных способов решения проблемы, была связана с ценностными ориентациями респондентов, с их верой в решение проблем (социальные аксиомы), но не с их экономико-психологическими характеристиками. Так, суждение «не раскисаю, не унываю, глаза боятся – руки делают» коррелировало с ориентациями на ценности любви (r=0,20; p=0,021), уверенности в себе (r=0,264; p=0,004), познания (r=0,238; p=0,009), счастливой семейной жизни (r=0,204; p=0,026). Чем более значимы были данные ценности в сознании респондентов, тем выше была степень их согласия с вышеприведенным представлением. Суждение «настроен (-а) на упорные поиски работы» было связано с ориентациями на ценности «активная, деятельная жизнь» (r=0,234; p=0,011), «здоровье» (r=0,198; p=0,031), «интересная работа» (r=0,319; p=0,000), «любовь» (r=0,221; p=0,016), «наличие хороших и верных друзей» (r=0,329; p=0,000), «уверенность в себе» (r=0,324; p=0,000), «свобода как независимость» (r=0,386; p=0,000), «счастливая семейная жизнь» (r=0,369; p=0,000), – а также с двумя шкалами социальных аксиом: «социальная сложность» (r=0,215; p=0,020) и «награда за усилие» (r=0,251; p=0,006). Как можно заметить по сравнению с предыдущим суждением-метафорой, данное суждение об активном поиске работы конструируется в ядре социальных представлений с помощью аксиологической системы – ценностей и верований.
   Еще одно утверждение – «стараюсь найти хоть что-то близкое моему образованию и опыту» – коррелировало с ориентациями на ценности «познание» (r=0,258; р=0,005), «свобода как независимость в поступках и действиях» (r=0,395; р=0,000), «интересная работа» (r=0,211; p=0,022), «любовь» (r=0,193; p=0,037), «счастливая семейная жизнь» (r=0,238; p=0,000), а также со шкалами «социальная сложность» (r=0,319; p=0,000) и «награда за усилие» (r=0,382; p=0,000). Так же, как и в предыдущем случае, в процессе конструирования данного суждения в обыденном сознании респондентов присутствовал ценностный контроль. Аналогичная ситуация проявилась и в случае с утверждением «стараюсь жить экономно, сокращаю свои расходы», которое образовало связи с ориентациями на ценности «интересная работа» (r=0,236; p=0,010), «уверенность в себе» (r=0,235; p=0,011), «свобода как независимость» (r=0,293; p=0,010), «счастливая семейная жизнь» (r=0,235; p=0,010). Суждение «встану на биржу труда», как было ранее сказано, потеряло после принятия реформы свои позиции системообразующего элемента структуры ядра социальных представлений и коррелировало только с одной ценностью – «интересная работа» (r=0,240; p=0,009).
   Итак, в ядре социальных представлений безработных о совладании с трудной жизненной ситуацией выделяются инвариантные элементы (суждения), ориентированные на проявление респондентами разных форм активности в поиске нового места работы, которые указывают на конструктивный характер коллективного символического копинга. В условиях негативного эмоционального обсуждения пенсионной реформы в общественном дискурсе и СМИ конструирование данных суждений в обыденном сознании респондентов требует включения системы ценностей. Данный факт свидетельствует о глубинном характере коллективного символического копинга, ориентированного на поиск решения проблемы. По всей видимости, усилия респондентов, направленные на ментальное совладание с трудной жизненной ситуацией, требуют включения ценностного ресурса. Причем чем выше «ценностный контроль» за включением того или иного суждения в ядро социальных представлений, тем большее число связей он образует с ценностной системой. В связи с этим можно сказать, что весной 2019 г. наиболее сложным для безработных было оставаться настроенными на упорные поиски работы, не унывать, «не киснуть», искать работу, близкую своему опыту и образованию.
   Суждения, свидетельствующие о неконструктивной направленности коллективного символического копинга («испытываю страх и беспокойство в отношении будущего», «возникает ощущение замкнутого круга», «все хорошие должности можно занять только по блату» и т. п.), в меньшей степени были связаны с ценностями и верованиями и в большей степени – с оценками субъективного экономического статуса, финансовой тревожности как личностной характеристики, а некоторые из них – с верованиями в то, что ситуация может измениться в лучшую сторону. Таким образом, можно сделать вывод, что суждения, отражающие негативные эмоциональные переживания респондентов относительно последствий принятия пенсионной реформы, порождаются общественным дискурсом, они не подвержены ценностному контролю, а принимаются извне «на веру». По всей видимости, здесь важную роль играют массовые настроения в обществе относительно реформ, многократно усиленные СМИ.
   Удержание в представлениях безработных конструктивных способов совладания с ситуацией принятия пенсионной реформы указывает на их актуализированный психологический ресурс. Выявленный факт обусловлен системой их ценностных ориентаций, а также верой, что приложенные усилия не будут бесполезны, что решение проблемы включает разные способы, что не существует единственно правильного решения и т. п.
   Изменившееся после принятия реформы содержание представлений безработных в сторону эмоционального переживания факта ее принятия, тем не менее, выполняет позитивную функцию переключения внимания группы с проблемы безработицы на поиск новых способов решения трудной жизненной ситуации.
//-- * * * --//
   Изменение жизненной ситуации экономического субъекта, связанное с потерей работы и последующим снижением его благосостояния и экономического статуса, стимулирует поиск им разных способов решения проблемы. Овладение безработными ситуацией на ментальном уровне (репрезентации о сложившейся ситуации) выражается в выборе ими конструктивных (продуктивных) способов совладания и в проявлении поведенческой готовности (установки, интенции, предваряющей конкретные поведенческие действия) к решению проблемы; сам переход от ментального уровня совладания к поведенческой готовности может быть рассмотрен как психологический механизм ЭС личности и группы в трудной жизненной ситуации.
   Для успешной вторичной ЭС в ситуации потери работы безработным требуется опора на «внутренние» или «внешние» ресурсы, способствующие преодолению ими трудной жизненной ситуации. В качестве таких ресурсов могут выступать система ценностей безработных; их убеждения о самом человеке, социальном и физическом или духовном мире, их верования; социальные связи (поддержка близких и т. п.); государственная поддержка (биржа труда, социальные гарантии людям предпенсионного возраста); личностные качества безработных (социальная активность, оптимизм); образовательный статус и т. п.
   Продуктивный символический копинг безработных опирается на механизм ценностного контроля посредством отбора и включения в ядро представления тех стратегий и способов совладания, которые воспринимаются ими как наиболее эффективные в данной ситуации. Важная роль при этом отводится ценностным убеждениям о себе и окружающем мире. Негативные эмоциональные переживания безработными трудной ситуации и выбор ими стратегий ухода от решения проблемы свидетельствуют о ее неконструктивном способе решения. Он связан с низкой самооценкой экономического статуса и с повышенным уровнем финансовой тревожности.
   Обнаружено, что чем дольше длится время пребывания в статусе безработного, тем выше вероятность замены в символическом копинге продуктивных способов решения проблемы уходом в эмоциональные переживания, вплоть до депрессии. Это может приводить к переходу на стадию экономической ресоциализации, предполагающей кардинальные глубинные изменения в его экономическом сознании на уровне ценностной системы и норм экономического поведения.
   В процессе исследования выявлены возрастные различия в предпочитаемых способах совладания с ситуацией потери работы как на ментальном, так и на поведенческом уровне. Они свидетельствуют о различиях в механизмах ЭС безработных. Более молодые безработные в процессе совладания с трудной жизненной ситуацией проявляют готовность к саморазвитию (новые знания, повышение квалификации, смена профессии), опираясь при этом не только на свои внутренние ресурсы (возраст, здоровье, образование), но и на поддержку работающих родителей.
   Представители группы безработных среднего возраста (от 36 до 45 лет) выразили готовность искать любую работу, даже если она будет отличаться от предыдущей, но не были склонны менять профессию. Их ресурсы – это прежде всего социальные связи с коллегами и друзьями, на помощь которых они надеются. Напряженность выбора стратегий совладания в данной группе объясняется внутренним противоречием в сознании респондентов между необходимостью обеспечивать еще несамостоятельных детей и финансово зависимых пожилых родителей, с одной стороны, и потребностью в сохранении уважения к себе как к профессионалу – с другой.
   Особенность совладания с ситуацией потери работы в старшей возрастной группе была выражена в установках респондентов на экономию финансовых средств, на поиск такого же места работы или вида деятельности, на ожидание помощи от государства (биржа труда). Для людей предпенсионного возраста потеря работы – это не столько экономическая, сколько социальная проблема, порождающая переживания их невостребованности, ненужности как профессионалов.
   Направленность копинга безработных изменялась в связи с происходящими в стране социальными реформами. Так, бурное обсуждение пенсионной реформы в общественном дискурсе и СМИ в период лета-осени 2018 г. повысило уровень негативных эмоциональных переживаний безработных предпенсионного возраста, вытесняя в их сознании рациональные способы совладания с кризисной ситуацией. Однако факт «удержания» конструктивных способов совладания в ядре представлений указывает на актуализированный психологический ресурс безработных. Он связан с системой их ценностных ориентаций, с верой, что приложенные ими усилия не будут бесполезны, что решение проблемы включает разные способы и не существует единственного правильного решения и т. п.
   Повышенный уровень финансовой личностной тревожности безработных стимулирует их к выбору неэффективных способов совладания с ситуацией потери работы, в то время как умеренно выраженный уровень финансовой тревожности может выполнять конструктивную функцию настораживающего сигнала, предупреждающего о надвигающейся опасности и заставляющего человека принять меры по ее предотвращению (функция «мобилизации сил»).

Заключение

   В настоящей книге сделана попытка рассмотреть некоторые стороны экономической социализации (ЭС) – непрерывного целостного процесса становления и развития личности как субъекта экономических отношений и экономической деятельности, который длится в течение всей жизни и характеризуется сменой разных ее форм.
   Напомним, что с позиций разрабатываемого нами социально-психологического подхода феномен ЭС представляет собой сложную систему воздействий социально-экономической среды на психику и поведение, опосредованных (преломляемых) внутренней организацией элементов экономического сознания и поведения личности. В течение всей жизни данная система претерпевает изменения, тем самым обеспечивая развитие личности как экономического субъекта. Преемственность развития на разных стадиях (этапах, фазах и т. п.) экономической жизни объясняется принципами непрерывности и антиципации, указывающими не только на их взаимосвязанность, взаимозависимость, но и на подготовленность каждой следующей стадии предшествующей. В то же время неравномерность и гетерохронность процессов экономической социализации позволяют выделить разные траектории развития, объясняющие успешность или неуспешность функционирования экономического субъекта в рамках той или иной формы.
   Центральная задача, которая стояла перед автором монографии, была связана с обоснованием и выделением разных форм ЭС, характера отношений между ними. Сложность ее решения определялась тем, что, с одной стороны, социально-экономическое развитие личности включает разные стадии и подчиняется общим законам развития психики и поведения, с другой – в процессе экономической социализации выделяются ее разные формы, каждая из которых представляет собой относительно устойчивую характеристику ее как целостного образования. Речь идет прежде всего о базовых формах – первичной, вторичной, переходной ЭС, экономической ресоциализации, каждая из которых, как показали наши теоретические и эмпирические исследования, может быть содержательно раскрыта посредством выявления особенностей процессов формирования и развития экономического сознания и поведения личности, факторов и механизмов, их обусловливающих.
   Системообразующим фактором каждой формы выступает ее цель, достижение которой в границах одной формы ЭС свидетельствует о том, что развитие ее содержания уже не соответствует актуальной форме и что, следовательно, необходима ее смена новой формой. Так, целью первичной ЭС выступает приобщение личности к экономической культуре общества посредством присвоения знаний, ценностей, норм экономического поведения, социально-экономического опыта. Активно присваивая их, она становится субъектом экономических отношений. В условиях формы переходной ЭС цель определяется через становление личности как субъекта не только экономических отношений, но и экономической деятельности; она связана с ее подготовкой к экономически самостоятельной жизни. Вторичная ЭС направлена на эффективное функционирование субъекта экономической деятельности, на решение им множества задач повседневной экономической жизни. Для достижения этой цели личность присваивает новое либо перестраивает (частично трансформирует) ранее интернализированные экономическое знание, опыт, элементы экономической культуры (например, ценности, нормы, традиции) и т. п. Относительно стабильные условия вторичной ЭС предполагают постепенную смену задач экономической жизни субъекта, среди которых не только обеспечение себя и близких, поддержание качества жизни, актуального социально-экономического статуса либо его элевация, но и подготовка к завершению трудовой деятельности. В ситуациях жизненных трудностей или кардинальных преобразований в социально-экономических условиях жизни общества личность вынуждена адаптироваться к изменившимся условиям экономической жизни, используя при этом разные механизмы совладания.
   Следует заметить, что формы ЭС строго не соотносятся с возрастными периодами или стадиями жизненного пути. Тем не менее естественный ход развития экономического субъекта предполагает сменяемость форм в последовательности от первичной через переходную к вторичной ЭС. В таком случае первичная ЭС соотносится с детством, началом юношеского возраста, формально – с завершением общего образования; переходная – с юношеским возрастом, с периодом получения профессионального образования, с обретением юридической и социальной самостоятельности и т. п.; вторичная – с молодостью, зрелостью, старением, с периодом экономической активности и ее последующим снижением.
   Теоретический анализ исследований в области ЭС показал, что такой порядок смены форм не является строго обязательным. Так, раннее включение в трудовую деятельность может редуцировать либо «свернуть» форму переходной ЭС, так как ее цель – подготовить личность к экономически активной деятельности – была решена в границах первичной ЭС. Или, например, результатом успешной экономической ресоциализации может стать возврат не к вторичной ЭС, а к первичной ЭС (сплошной характер присвоения экономических знаний, опыта, элементов экономической культуры и т. п.). Наконец, преодоление трудных жизненных обстоятельств или новые требования социально-экономической среды в условиях вторичной ЭС могут привести к возврату к форме переходной ЭС, – например, если есть потребность получить новую профессию, новые экономические знания, опыт, благодаря которым субъект может более эффективно решать задачи экономической жизни. Таким образом, смена форм ЭС в течении всей жизни экономического субъекта сопровождается сменой функциональной направленности ЭС – от активного познания субъектом экономической реальности до активного ее преобразования.
   Результаты проведенных эмпирических исследований подтвердили наше предположение о том, что социально-экономическое развитие личности как субъекта экономических отношений, экономической деятельности в разных формах экономической социализации обусловлено (детерминировано) многоуровневой системой факторов, определяющей направленность и характер этого процесса.
   В работе показано, что развитие экономического сознания личности в разных формах ЭС проявляется в расширении/редукции содержания экономических представлений, в изменении структуры и модальности отношений (переживаний) к явлениям экономической жизни, установок на экономическое поведение, экономических самооценок. Темп и направленность развития экономического сознания и самосознания личности обусловлены соотношением разного типа детерминант (внешних и внутренних факторов, предпосылок, опосредствующих звеньев), взаимодействие которых определяет изменения в его содержании и структуре. Причем в динамике изучавшихся феноменов экономического сознания выявлена тенденция постепенного усиления роли «внутренних» факторов в их взаимосвязи с «внешними», начиная уже с первичной ЭС. При этом в разных формах ЭС сохраняется кумулятивная связь между базовыми (более ранними) образованиями – элементами экономического сознания и самосознания – и их последующей модификацией.
   Приобщение к миру экономических отношений начинается с детского возраста и продолжается в течение всей жизни. Наши исследования подтвердили, что этот процесс носит неравномерный и гетерохронный характер. К примеру, анализируя динамику представлений о бедности и богатстве в условиях первичной и переходной ЭС, мы обратили внимание на различия в изменении содержания представлений. Так, если динамика представлений о богатстве характеризовалась преимущественно прогрессивной направленностью (расширение содержания, образование новых элементов) и последующей стагнацией, то динамика представлений о бедности включала и периоды регресса (редукция элементов ранее сформированных представлений, усиление мономодальности). Причем наибольшая динамика в содержании изучаемых феноменов отмечалась в процессе первичной ЭС, в то время как в условиях переходной ЭС интенсивность изменений резко снизилась: в этот период происходили конкретизация, стереотипизация, согласование экономических представлений с распространенными в обществе, что объяснялось их функциями (мотивация к экономической мобильности, защита экономической идентичности, интеграция со своей экономической группой и т. п.) в контексте решения задачи успешного перехода к вторичной ЭС.
   Результаты, полученные эмпирическим путем, показывают, что в условиях первичной ЭС наблюдается относительное доминирование «внешних» факторов – социально-экономических условий жизни в семье (социально-экономический статус семьи, установки родителей, их отношение к явлениям экономического мира и экономическим ценностям, транслируемые детям, и т. п.) с последующей балансировкой их соотношения с «внутренними» (экономические самооценки, система ценностей, сформированная к актуальному периоду развития) факторов. В форме переходной ЭС отношения между разными системами детерминант достигают уровня взаимосвязанности, усиливается доверие себе как источнику информации о происходящем в экономическом мире. Показано, что важную роль в процессе первичной ЭС и переходной ЭС играет личный опыт взаимодействия с объектами и явлениями экономического мира, а также опыт взаимодействия с другими людьми, представителями других экономических групп, так как именно он определяет выбор механизмов адаптации к изменениям в социально-экономической среде.
   Обнаружено, что в условиях вторичной ЭС спектр феноменов, выполняющих роль «внутренних факторов», «общих и специфичных предпосылок», «опосредствующих звеньев» (см. концепцию системной детерминации – Ломов, 1984) расширяется и включает наряду с ценностными ориентациями и экономическими самооценками мировоззренческие установки, верования, показатели социальной идентичности и т. п. Показано, что для успешного решения задач повседневной экономической жизни важную функцию выполняет социальная идентичность личности как субъекта экономической деятельности. Разделяя с членами значимых социальных групп (коллеги, друзья, единомышленники) представления, установки, ценности и нормы, ориентируясь на их отношение к другим экономическим группам, личность более успешно адаптируется к изменившимся условиям, активизирует свои внутренние ресурсы на решение актуальных задач экономической жизни.
   Способность и готовность личности к финансовому, материальному (экономическому) самообеспечению и обеспечению своей семьи, к решению задач по поддержанию (позитивному изменению) уровня материального благосостояния, к совладанию с ситуациями финансовой депривации (например, в случае потери работы) и т. п. определялась нами в терминах экономико-психологической зрелости личности.
   Результаты теоретического анализа позволили выделить спектр характеристик, на основании которых нами была построена модель экономико-психологической зрелости личности, включающая ее показатели и признаки в сфере самообеспечения, в отношениях с другими людьми и в нравственной регуляции экономического поведения. Предположили, что экономико-психологическая зрелость личности в структуре ЭС выполняет функцию предпосылки успешного решения задач экономической жизни и перехода от одной формы ЭС к другой. Ее ключевым показателем является психологическая готовность экономического субъекта к выполнению задач по самообеспечению и обеспечению своей семьи.
   В процессе наших исследований было обнаружено, что даже маленькие дети демонстрируют признаки экономико-психологической зрелости, свидетельствующие о проявлении ими субъектных качеств. Это выражалось в понимании ими различий в явлениях экономической жизни и в выражении своего отношения к ним, в конструировании экономических представлений, в рефлексировании своего экономического статуса, в самоконтроле экономического поведения, в выражении установок на экономическую мобильность, в активизации механизмов защиты своей экономической идентичности и т. п. Впоследствии некоторые из этих характеристик уже в условиях переходной ЭС выступили в качестве предпосылок психологической готовности личности к выполнению своих задач по финансовому и материальному самообеспечению и обеспечению своих близких.
   В границах формы переходной ЭС происходит изменение в статусе экономического субъекта. К моменту завершения перехода и с началом самостоятельной экономической жизни личность становится не только субъектом экономических отношений, но и экономической деятельности. Эмпирически доказано, что более высокий уровень экономико-психологической зрелости имеют молодые люди с позитивной экономической идентичностью, выражающие умеренную толерантность в отношении представителей других экономических групп. Они предпочитают планировать свой бюджет на длительный период времени и выбирают стратегии сберегательного поведения для поддержания его устойчивости в ситуациях ограничения финансовых поступлений. Как показало исследование, готовность молодых людей в будущем повысить уровень своего экономического благосостояния связана с целями их экономических притязаний, причем более мобильные в экономическом плане люди склонны к принятию интернальной ответственности за свое экономическое благосостояние и своих близких.
   Как уже отмечалось ранее, важную роль в созревании экономического субъекта в условиях перехода к вторичной ЭС играет опыт его работы, взаимодействия с другими. В одном из наших исследований было показано, что те студенты, которые имели вторичную занятость, отличались от учащейся молодежи, не имевшей работы, удлиненной перспективой планирования своего бюджета, самостоятельным решением финансовых проблем, готовностью не только к сберегательному поведению как способу поддержания финансовой стабильности, но и к инвестициям в свое образование. В качестве предиктора их психологической готовности к финансовой самостоятельности выступила их жизненная позиция, основывающаяся на значимости для них группы ценностей, связанных с профессиональной самореализацией, а также с интернальной направленностью локуса контроля в области достижений и в области неудач.
   Теоретической гипотезой наших исследований факторов и механизмов вторичной ЭС стало предположение, что успешность функционирования личности как экономического субъекта в разных условиях жизнедеятельности зависит от ее способности прогнозировать свое благосостояние, проявляя умеренный оптимизм и пытаясь найти оптимальные способы повышения его уровня, а также от способности преодолевать угрозу бедности посредством активизации своих внутренних ресурсов, что указывает на признаки экономико-психологической зрелости личности.
   В процессе исследования было обнаружено, что что прогнозирование работающими взрослыми разного возраста своего будущего благосостояния основывалось на их уверенности в себе, в своих силах (показатели самоэффективности), в поддержке близких, на вере в помощь государственных структур, способности оценивать и соотносить свои ресурсы с поставленными задачами по обеспечению качества и уровня жизни семьи. Причем в сознании большинства из них выраженные негативные эмоциональные переживания явлений социальной и экономической жизни общества были связаны с более короткой дистанцией планирования экономического будущего, выполняя тем самым сдерживающую роль. «Пессимизм» участников исследования относительно будущего благосостояния их ближайшего окружения (близких, коллег, друзей, единомышленников и т. п.) в большей степени носил характер умеренно выраженного оптимизма, чем собственно пессимизма. Такая ситуация объяснялась их жизненным опытом, способностью более глубоко анализировать ситуации внешней и внутренней экономической политики и строить на этом прогнозы своего будущего благосостояния. Выявленный факт умеренного оптимизма указывал на более зрелую позицию так называемых «пессимистов» относительно их прогнозов будущего благосостояния.
   События политической жизни страны (в нашем исследовании они были связаны с ситуацией выборов Президента) отразились на репрезентациях благосостояния участниками исследования, которые ограничились стабильным доходом, обеспечивающим достойный образ жизни. В то же время в исследованной группе респондентов резко усилились негативные эмоциональные переживания относительно макроэкономической политики государства. Психологическим механизмом совладания с этой ситуацией явился внутренний конфликт, выраженный, с одной стороны, в усилении позитивной социальной идентичности, в возрастании гордости за свою социальную группу (коллеги, единомышленники, друзья), с другой стороны – в переживании унижения и обиды за нереализованные ожидания после выборов.
   Обнаружено, что представления о бедности как ограничении комфортных условий жизни в сознании работающих взрослых выполняли функцию защиты и самоподтверждения их экономической идентичности. Это не значит, что они недооценивали возможность оказаться в категории бедных. Их ресурсами совладания с угрозой бедности стали, с одной стороны, факт стабильной занятости, с другой – вера в то, что благодаря своей работоспособности и ответственности они смогут сохранить актуальный экономический статус. Косвенно это отразилось на выраженности толерантности участников исследования к бедным, с которыми они построили достаточно близкую дистанцию. Показано, что важную роль поддержания уверенности респондентов в том, что они управляют ситуацией, сыграла их удовлетворенность уровнем своего материального благосостояния. Она придала им уверенности в собственных силах как внутреннем ресурсе, а оптимистичный настрой снижал эмоциональные переживания угрозы бедности, выполняя тем самым функцию ментального копинга.
   В период завершения экономической активности в связи с выходом на пенсию экономико-психологическая адаптация личности к изменившимся условиям жизни проявляется в изменении функций представлений о бедности в сознании пенсионеров, их ценностных приоритетов. Причем характер изменений связан с формой активности пенсионеров. Ценностно-мотивационным механизмом продолжения трудовой деятельности у работающих пенсионеров становятся ориентации на интересную работу, познание и творчество, осознание бедности как унижения и зависимости личности, в то время как неработающие пенсионеры, трактуя угрозу бедности, опасаются невозможности удовлетворять свои потребности в деньгах и социальных контактах, ориентируясь при этом на ценность материального благополучия и свободы как независимости. Различия в субъектной позиции пенсионеров с разной выраженностью экономической активности проявились и в системе детерминант экономических представлений. В понимании бедности неработающие пенсионеры в большей степени, чем работающие, доверяли информации, поступающей из СМИ, а их «ценностный» контроль в процессе ее восприятия был существенно снижен; работающие пенсионеры оказывали ей меньшее доверие, включая в процессе конструирования представлений о бедности «ценностный» контроль за поступающей извне информацией.
   В условиях вторичной ЭС такая трудная жизненная ситуация, как потеря работы, связанная со снижением уровня благосостояния и экономического статуса, стимулирует экономического субъекта к поиску разных способов решения проблемы. Овладение безработными ситуацией на ментальном уровне (репрезентации о сложившейся ситуации) выражается в выборе ими конструктивных (продуктивных) способов совладания, связанных с активным поиском работы, и в проявлении ими готовности к решению проблемы. Такая позиция основана на их системе ценностей, верований, убеждений, выполняющей функцию внутреннего ресурса, в то время как неконструктивный копинг безработных – уход в негативные эмоциональные переживания – связан с низкими самооценками экономического статуса, с выраженным уровнем финансовой личностной тревожности. Направленность копинга безработных зависит от их возраста и от стажа безработицы. Чем моложе возраст, тем была более выражена уверенность участников исследования в собственные силы и поддержку родителей. Для безработных среднего возраста ключевым мотивационным механизмом поиска работы выступала их ответственность за еще несамостоятельных в экономическом плане детей и престарелых родителей; немаловажное значение в поиске ими работы играли и социальные связи (коллеги, друзья). В предпенсионном возрасте совладание с ситуацией потери работы выражено в осознанном самоограничении финансовых расходов и вере в поддержку государства. Негативное влияние длительности времени безработицы на копинг людей, потерявших работу, проявляется в смещении акцентов с активного поиска работы на уход в эмоциональные переживания, вплоть до депрессии. Последствием затяжной безработицы может стать переход от вторичной ЭС к экономической ресоциализации, предполагающей кардинальные глубинные изменения в экономическом сознании и поведении.
   Совладание личности с ситуацией безработицы не ограничивается принятием ее как факта трудной ситуации в конкретный период жизни. Быстро изменяющаяся среда вносит свои коррективы. Так, обнаружено, что направленность копинга безработных предпенсионного возраста изменилась в ответ на происходящее в стране обсуждение и принятие пенсионной реформы: усилившиеся негативные эмоциональные переживания частично вытеснили рациональные способы совладания с кризисной ситуацией. В качестве «внутреннего фактора» поддержки конструктивного копинга данных безработных выступила система их ценностных ориентаций, веры в то, что приложенные ими усилия не будут бесполезны, что решение проблемы включает разные способы и не существует единственно правильного ее решения и т. п.
   В ходе работы было обнаружено, что психологические механизмы экономической социализации личности начинают формироваться в рамках первичной ЭС. Впоследствии актуализируются те из них, которые в тот или иной период экономической жизни способствуют поддержанию баланса между требованиями внешней среды и возможностями личности как субъекта экономических отношений и экономической деятельности решать поставленные задачи. Речь идет не только об универсальных механизмах – идентификации, рефлексии, интериоризации и т. п., но и о специфичных механизмах защиты экономической идентичности, ментального совладания, ценностного контроля, групповой интеграции, мотивации экономической элевации и т. п.
   Подводя итоги выполненной работы, отметим, что решение проблемы построения концепции экономической социализации как целостного непрерывного процесса, который длится с рождения и до конца жизни и связан со сменой ее форм, не завершено. Представленные в данной монографии некоторые из проведенных исследований не могут в полной мере иллюстрировать все аспекты рассматриваемой проблемы. Однако затронутые автором вопросы экономико-психологической зрелости, свидетельствующие о проявлении личностью ее субъектных качеств в разных условиях экономической социализации, а также представления о детерминантах смены форм экономической социализации, о факторах становления и развития экономического субъекта могут стать основанием для развития нового научного направления в области социальной и экономической психологии.

Литература

   Авдеева Н. Н., Фоминых Н. А. Психологическое воздействие телерекламы на детей // Психологическая наука и образование. 2002. № 4. С. 53–62.
   Авраамова Е. М. Социально-экономическая адаптация населения к переменам в российском обществе 90-х годов: Дис. … д-ра экон. наук. М., 1998.
   Алова Г. Н. Экономическая социализация детей и молодежи: Учеб. пособие. СПб.: СПбГУКИ, 2002.
   Амиров А. Ф., Шайдуллина Р. М. Экономическая и трудовая социализация студентов в образовательном процессе технического вуза. Уфа, 2014.
   Андреева Г. М. Психология социального познания. М.: Аспект-Пресс, 2000.
   Анкудинова Е. В. Определение сущности экономической социализации // Вестник Челябинского государственного педагогического университета. 2009. № 9. С. 5–15.
   Анцыферова Л. И. Личность с позиций динамического подхода // Психология личности в социалистическом обществе: личность и ее жизненный путь. М.: Наука, 1990. С. 7–17.
   Анцыферова Л. И. Личность в трудных жизненных условиях: переосмысливание ситуаций и психологическая защита // Психологический журнал. 1994. Т. 15. № 1. С. 1–18.
   Асеев В. Г. Категории формы и содержания в психологии // Категории материалистической диалектики в психологии / Отв. ред. Л. И. Анцыферова. М.: Наука, 1988. С. 138–153.
   Аянян А. Н. Особенности потребительской социализации детей старшего дошкольного возраста (сравнительный анализ данных 2009 и 2014 гг.) // Мир психологии. 2015. № 1. С. 122–132.
   Балабанова Е. С. Социально-экономическая зависимость как феномен сознания и стратегий поведения населения современной России: Дис. … д-ра социол. наук. Нижний Новогород, 2006.
   Балабанова Е. С. Стратегии совладания с жизненными трудностями: самостоятельность или зависимость? // Экономическая социология. 2002. Т. 3. № 3. С. 59–78.
   Бардиер Г. Л. Проблемы толерантности и девиантного поведения в бизнесе // Экономическая психология: современные проблемы и перспективы развития. СПб.: СПбГУЭФ, 2002. С. 32–36.
   Бардиер Л. Г. Социальная психология толерантности: Дис. … д-ра психол. наук. СПб., 2007.
   Барков С. А., Гавриленко О. В., Маркеева А. В., Свердликова Е. А. Бедность и богатство: восприятие российских интернет-пользователей // ЭКО. 2018. № 3. С. 82–100.
   Бегинин В. И. Экономическая социализация российской молодежи в ракурсе социального неравенства // Социальное неравенство современности: новая реальность научного осмысления: Материалы VI Международной научной конференции (Саратов, 13 апреля 2018 г.). Саратов: Саратовский источник, 2018. С. 40–44.
   Бедность и неравенства в современной России: 10 лет спустя. Аналитический доклад. Подготовлен в сотрудничестве с Представительством Фонда имени Фридриха Эберта в Российской Федерации. М.: Институт социологии РАН, 2013. URL: http://www. isras.ru/analytical_report_bednost_i_neravenstva.html (дата обращения: 12.12.2022).
   Белинская Е. П., Тихомандрицкая О. А. Проблемы социализации: история и современность: Учеб. пособие для вузов. 2-е изд. М.: Юрайт, 2020.
   Бендюков М. А. Психология профессионального кризиса у безработных: Дис. … д-ра психол. наук. СПб., 2010.
   Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М.: Медиум, 1995.
   Бобылева И. А. Социальная адаптация выпускников интернатных учреждений: Учеб. пособие. М.: Национальный фонд защиты детей от жестокого обращения, 2007.
   Бовина И. Б. Теория социальных представлений: история и современное развитие // Социологический журнал. 2010. № 3. С. 5–20.
   Бондаренко Н. Е. Россияне о бедности и богатстве, доходной и социальной дифференциации (по материалам российских опросов и сравнений с другими странами) // Вестник общественного мнения. 2011. № 2 (108). С. 53–65.
   Борисова А. А. Регулирование конкурентноспособности и профильной занятости выпускников вузов: Дис. … д-ра эконом. наук. Иркутск, 2016.
   Борисова Л. Г., Солодова Г. С., Фадеева О. П., Харченко И. И. Неформальный сектор: экономическое поведение детей и взрослых. Новосибирск: Новосибирский ун-т, 2001.
   Бояринцева А. В. Психологические проблемы экономической социализации // Педагогика. 1994. № 4. С. 12–18.
   Бричковская О. О., Шибаева Л. В. Преодоление диффузности нравственно-экономической идентификации в юношеских группах как направление развивающих программ // Северный регион: наука, образование, культура. 2016. № 2 (34). С. 156–161.
   Валиуллина Е. В. Аддиктивные формы поведения: ониомания // Вестник общественных и гуманитарных наук. 2021. Т. 2. № 4. С. 71–74.
   Васильева Е. Н., Гуляихин В. Н. Экономическая социализация учащейся молодежи: опыт регионального исследования // Социологические исследования. 2014. № 8 (364). С. 115–119.
   Власов П. К., Киселева А. А. Метод реконструкции смысла // Институт психологии Российской академии наук. Организационная психология и психология труда. 2019. Т. 4. № 3. С. 38–57.
   Вознесенская Е. Д., Константиновский Д. Л., Чередниченко Г. А. «Кончить курс и место достать»: исследование вторичной занятости студентов // Социологический журнал. 2001. № 3. С. 101–120.
   Воробьев В. П. Формирование исторической идентичности российской молодежи в процессе социализации: ключевые проблемы // Известия вузов. Поволжский регион. Общественные науки. 2014. № 1 (29). С. 127–133.
   Воспитанник И. В., Королёва Н. И. Формирование экономического сознания и финансовой грамотности студентов как условия их психологической зрелости в современной ситуации // Ученые записки университета имени П. Ф. Лесгафта. 2019. № 7 (173). С. 35–42.
   Вушкан А. В. Статистическое моделирование выбора и длительности трудовой деятельности после выхода на пенсию: Дис. … канд. эконом. наук. Ростов-на-Дону, 2009.
   Вяткин А. П. Психология экономической социализации личности: субъектно-ролевой подход: монография. Иркутск: Иркутский государственный университет, 2010.
   Гладкова М. М. Социально-экономическая адаптация пожилых россиян к рыночным отношениям (региональный аспект): монография. Балашов: Николаев, 2010.
   Голубева Е. В. Влияние различных типов семейного воспитания на формирование мотивационно-ценностного компонента экономического сознания младших школьников // Современные проблемы науки и образования. 2013. № 5. URL: http://www.science-education.ru/111-10064 (дата обращения: 27.10.2013).
   Голубева Е. В., Истратова О. Н. Возрастные закономерности формирования экономического сознания у детей и подростков // Известия Южного федерального университета. 2013. № 10. С. 184–194.
   Горбачева Н. Б. Экономическая социализация как социальная зрелость молодого поколения // Культура и образование: от теории к практике. 2015. Т. 1. № 1. С. 247–251.
   Горшков М. К., Тихонова Н. Е. Богатство и бедность в представлениях россиян // Социс. 2004. № 3 (239). С. 16–22.
   Готлиб А. С. Социально-экономическая адаптация россиян: факторы успешности и неуспешности // Социс. 2001. № 7. С. 51–57.
   Грановская Е. Е. Социально-психологические факторы экономической социализации безработной молодежи: Дис. … канд. психол. наук. М., 2013.
   Грасс Т. П. Экономическая социализация подрастающих поколений в Великобритании и в Новой Зеландии: Дис. … канд. пед. наук. Красноярск, 2008.
   Грасс Т. П., Петрищев В. И. Кросс-культурная ресоциализация школьников-мигрантов в России и англоязычных странах: монография. Красноярск: КГПУ им. В. П. Астафьева, 2017.
   Грязнов А. Н. Терциарная социализация личности больных алкоголизмом и наркоманией: Дис. … д-ра психол. наук. Ярославль, 2008.
   Гусева Т. В. Потребительское поведение детей старшего дошкольного возраста в процессе социализации: Дис. … канд. психол. наук. Ярославль, 2005.
   Данилова М. А. Интернет-социализация студенческой молодежи: специфика мотивации сетевого поведения: Дис. … канд. социол. наук. Саратов, 2009.
   Дейнека О. С. Экономическая психология: учеб. пособие. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2000.
   Демин А. Н., Ожигова Л. Н., Киреева О. В., Педанова Е. Ю. Трудные жизненные ситуации и кризисы. Краснодар: КГУ, 2018.
   Деньги: вчера и сегодня // Доминанты. Поле мнений. 2000. № 33 (583). URL: http://www.fom.ru (дата обращения: 02.01.2022).
   Дерманова И. Б., Манукян В. Р. Личностная зрелость: к определению психологического содержания // Вестник Санкт-Петербургского университета. 2010. Сер. 12. Вып. 4. С. 68–73.
   Джанерьян С. Т., Махрина Е. А. Содержание и характеристики ценностно-смысловых отношений к деньгам у студентов и работающих в социономических профессиях // Северо-кавказский психологический вестник. 2005. № 3. С. 20–27.
   Джанерьян С. Т., Письменова А. А. Особенности монетарного поведения студентов-психологов в связи с их экономическим статусом // Северо-Кавказский вестник. 2008. № 1. С. 83–87.
   Дилео Дж. Детский рисунок: диагностика и интерпретация. М.: Апрель-Пресс – Эксмо, 2001.
   Диттмар Х. Экономические представления подростков // Иностранная психология. 1997. № 9. С. 25–36.
   Доценко Е. Л. Социально-психологическая зрелость – формирование понятия // Вестник Омского университета. Сер. «Психология». 2020. № 3. С. 4–12.
   Дробышева Т. В. Динамика ценностных ориентаций личности в условиях раннего экономического образования. Дис. … канд. психол. наук. М., 2002.
   Дробышева Т. В. Современное состояние и проблемы исследования экономической социализации в отечественной науке // Психология в экономике и управлении. 2011. № 1. С. 55–61.
   Дробышева Т. В. К вопросу об «автономном экономическом мире» детей: особенности экономического поведения школьников в игре // Психология в экономике и управлении. 2012а. № 2. С. 18–29.
   Дробышева Т. В. Представления о бедном и богатом человеке: сравнительный анализ в разных возрастных группах // Психологические проблемы современного российского общества / Отв. ред. А. Л. Журавлев, А. В. Юревич. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2012б. С. 385–408.
   Дробышева Т. В. Экономическая социализация личности: ценностный подход. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2013.
   Дробышева Т. В. Факторы формирования экономических представлений у детей в условиях мегаполиса: различия в образах бедного и богатого человека // Весник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. Сер. «Социальные науки». 2014. № 4 (36) С. 98–109.
   Дробышева Т. В. Факторы и механизмы экономической социализации личности в группах работающих и неработающих пенсионеров // Наука. Культура. Общество. 2015. № 4. С. 115–129.
   Дробышева Т. В. Детерминанты экономического сознания личности на этапе первичной экономической социализации: состояние проблемы исследования // Вестник МГОУ. Сер. «Психологические науки». 2016а. № 2. С. 54–61.
   Дробышева Т. В. Представления о бедности и богатстве на разных стадиях первичной экономической социализации: содержание и факторы развития // Вестник московского государственного областного университета. Сер. «Психологические науки». 2016б. № 3. С. 49–61.
   Дробышева Т. В. Вторичная экономическая социализация личности и группы: понятие и основные направления исследования // Известия Саратовского ун-та. Новая сер. «Акмеология образования. Психология развития». 2017а. Т. 6. Вып. 4 (24). С. 312–317.
   Дробышева Т. В. Динамика коллективных чувств молодежи на разных стадиях экономического кризиса // Эффективность личности, группы и организации: проблемы, достижения и перспективы. Материалы Всероссийской научно-практической конференции. 2017б. С. 250–253.
   Дробышева Т. В. Экономическая социализация личности. Анализ отечественных подходов к пониманию феномена // Вестник Московского государственного областного университета. Сер. «Психологические науки». 2018. № 1. С. 29–39.
   Дробышева Т. В. Формы экономической социализации личности: обоснование подхода // Изв. Сарат. ун-та Нов. сер. «Акмеология образования. Психология развития». 2019. Т. 8. № 2. С. 132–137.
   Дробышева Т. В. Экономико-психологическая зрелость личности в разных условиях вторичной экономической социализации: разработка проблемы и результаты исследований // Психологический журнал. 2021. Т. 42. № 4. С. 40–49.
   Дробышева Т. В., Гагарина М. А., Нестик Т. А. Отношение к криптовалютам у молодежи с разным опытом финансового поведения // Вестник Московского государственного областного университета. Сер. «Психологические науки». 2021. № 1. С. 84–96.
   Дробышева Т. В., Емельянова Т. П. Коллективные чувства представителей разных групп общества в отношении значимых социальных явлений // Информационный гуманитарный портал «Знание. Понимание. Умение». 2015. № 4. С. 52–65.
   Дробышева Т. В., Емельянова Т. П., Тихонова Э. В. Совладание с ситуацией потери работы: региональные отличия // Инновационный ресурсы социальной психологии: теории, методы, практики. Сб. науч. тр. М.: МГУ им. М. В. Ломоносова, 2017. С. 208–214.
   Дробышева Т. В., Журавлев А. Л. Система факторов экономического сознания в условиях вторичной экономической социализации личности и группы // Институт психологии РАН. Социальная и экономическая психология. 2016. Т. 1. № 2. С. 207–232.
   Дробышева Т. В., Журавлев А. Л. Понятие вторичной экономической социализации в развитии современной экономической психологии: попытка концептуализации // Разработка понятий в современной психологии / Отв. ред. А. Л. Журавлев, Е. А. Сергиенко, Г. А. Виленская. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2019. С. 491–507.
   Дробышева Т. В., Ларина Г. Н., Оболенская А. Г., Каблова Л. В. Экономико-психологическая зрелость личности в системе отношений с другими людьми: различия в толерантности к бедным и богатым в группе учащейся молодежи // Вестник Московского государственного областного университета. Сер. «Психологические науки». 2019. № 4. С. 16–27.
   Дробышева Т. В., Ларионов И. В. Пресыщенность молодежи условиями проживания в мегаполисе: результаты эмпирического исследования // Институт психологии Российской академии наук. Социальная и экономическая психология. 2018. Т. 3. № 3 (11). С. 112–129.
   Дробышева Т. В., Садов В. А. Разработка тест-опросника «Шкала финансовой тревожности личности» (на основе методики Р. Лихи) // Институт психологии Российской академии наук. Социальная и экономическая психология. 2021. Т. 6. № 2 (22). С. 296–321.
   Дробышева Т. В., Сарычев С. В., Мурзина Ю. С., Хохлова Н. И. Экономическая социализация учащейся молодежи с разным уровнем экономической мобильности: факторы и механизмы // Известия Саратовского университета. Новая сер. «Акмеология образования. Психология развития». 2019. Т. 8. № 4. С. 341–347. doi: 10.18500/ 2304-9790-2019-8-4-341-347
   Дубовская Е. М., Кораблинов Р. А. Экономическая социализация в транзитивном обществе. Введение в проблему // Социальная психология и общество. 2013. № 4. С. 5–22.
   Дунец Н. Пенсионная реформа усилит безработицу и обострит обстановку на рынке труда? 2018. URL: https://promdevelop.ru/rabota/ pensionnaya-reforma-usilit-bezrabotitsu-i-obostrit-obstanovku-na-rynke-truda (дата обращения: 03.05.2019);
   Евдокимова А. С. Социально-психологические факторы экономической социализации личности: Дис. … канд. психол. наук. СПб., 2014.
   Емельянова Т. П. Конструирование социальных представлений в условиях трансформации российского общества. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2006.
   Емельянова Т. П. Социальные представления и символический коупинг в условиях культурной травмы // Макропсихология современного российского общества / отв. ред. А. Л. Журавлев, А. В. Юревич. М., 2009. С. 85–136.
   Емельянова Т. П. Городская среда в представлениях молодых москвичей: рациональное и чувственное // Социально-психологические исследования города. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2016а. С. 105–124.
   Емельянова Т. П. Социальные представления: история, теория и эмпирические исследования. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2016б.
   Емельянова Т. П. Коллективная память о событиях отечественной истории: социально-психологический подход. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2019.
   Емельянова Т. П., Дробышева Т. В. Образ будущего благосостояния в обыденном сознании россиян // Психологический журнал. 2013. Т. 34. № 5. С. 16–32.
   Емельянова Т. П., Дробышева Т. В. Структурно-функциональный подход к анализу социальных представлений о бедности (на примере работников бюджетной сферы) // Знание. Понимание. Умение. 2015. № 3. С. 250–262.
   Емельянова Т. П., Дробышева Т. В. Комплексное исследование коллективных переживаний социальных проблем: количественные и качественно-количественные методы // Социальная психология и общество. 2018. Т. 9. № 3. С. 166–175.
   Емельянова Т. П., Дробышева Т. В. Структура социальных представлений у лиц разного возраста, потерявших работу // Вопросы психологии. 2019. № 4. С. 124–134.
   Емельянова Т. П., Шмидт Д. А. Романтические отношения и брак в социальных представлениях поколений миллениалов и бэби-бумеров // Вестник Московского государственного областного университета. Сер. «Психологические науки». 2019. № 1. С. 29–43.
   Ермакова И. В. Социально-психологические факторы экономической социализации старших подростков: Дис. … канд. психол. наук. Ярославль, 2008.
   Жданова Н. Е., Воробьева И. В., Кривощекова М. С., Велкова С. И. Детско-родительские взаимоотношения как предиктор финансовой активности молодежи // Образование и наука. 2020. Т. 22. № 7. С. 33–51.
   Жеребин В. М., Ермакова Н. А., Белоусов О. А. Ресурсный потенциал жизненного цикла семьи. М.: Наука, 2010.
   Журавлев А. Л. Роль системного подхода в исследовании психологии трудового коллектива // Психологический журнал. 1988. Т. 9. № 6. С. 53–65.
   Журавлев А. Л. «Социально-психологическая зрелость»: попытка обосновать понятие / Феномен и категория зрелости в психологии. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2007. С. 198–222.
   Журавлев А. Л., Дробышева Т. В. Ценностные ориентации формирующейся личности в разные периоды развития российского общества // Психологический журнал. 2010. Т. 31. № 5. С. 5–16.
   Журавлев А. Л., Дробышева Т. В. Экономическая социализация формирующейся личности: теоретическая модель и экспериментальное исследование (на примере ценностных ориентаций личности) // Психологический журнал. 2011а. Т. 32. № 2. С. 59–81.
   Журавлев А. Л., Дробышева Т. В. Представления о бедном и богатом человеке как феномен экономического сознания формирующейся личности // Психологический журнал. 2011б. Т. 32. № 5. С. 46–68.
   Журавлев А. Л., Дробышева Т. В. Вторичная экономическая социализация: постановка проблемы и перспективы исследования // Психологический. журнал. 2018. Т. 39. № 4. С. 61–71.
   Журавлев А. Л., Журавлева Н. А. Программа социально-психологического исследования экономического сознания личности // Современная психология: состояние и перспективы исследований. Ч. 5: Программы и методики психологического исследования личности и группы: Материалы юбилейной научной конференции ИП РАН (28–29 января 2002 г.). М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2002. С. 11–41.
   Журавлев А. Л., Позняков В. П. Экономическая психология: теоретические проблемы и направления эмпирических исследований // Психология. Журнал ВШЭ. 2004. Т. 1. № 3. С. 46–64.
   Журавлев А. Л., Позняков В. П. Социальная психология и экономические реформы в России // Психологический журнал. 2018. Т. 39. № 1. С. 15–25.
   Журавлев А. Л., Юревич А. В., Мироненко И. А. Психологическая наука в глобальном мире: вызовы и перспективы // Психологический журнал. 2018. Т. 39. № 2. С. 58–71.
   Журавлева Н. А. Психология социальных изменений: ценностный подход. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2013.
   Журавлева Н. А., Журавлев А. Л. Ценностные ориентации личности с различным субъективно-экономическим статусом // Ежегодник Российского психологического общества. 2001. Т. 7. С. 78–91.
   Заплаткин М. В., Королев А. В., Пантюхина А. О., Рыжова Н. Е. Совмещение учебы и работы в студенческой среде: социологические заметки // Вестник НГТУ им. Р. Е. Алексеева. Сер. «Управление в социальных системах. Коммуникативные технологии». 2016. № 4. С. 33–41.
   Зеер Э. Ф., Сыманюк Э. Э., Борисов Г. И. Психологические факторы жизнеспособности человека позднего возраста // Известия российской академии образования. 2017. № 1 (41). С. 86–97.
   Землянская Е. Н. Социализация младших школьников в процессе экономической подготовки. М.: МПГУ, 2006.
   Земцов А. А., Осипова Т. Ю. Финансовая социализация в рамках предметной социализации студентов // Проблемы учета и финансов. 2017. № 26. С. 26–27.
   Зиммель Г. Большие города и духовная жизнь // Логос. 2002. № 3–4.
   Зомбарт В. Буржуа. Этюды по истории духовного развития современного экономического человека. М.: Наука, 1994.
   Иванова Т. H., Совалева Д. А. Сравнительный анализ монетарного поведения городских и сельских жителей (эмпирический опыт) // АНИ: экономика и управление. 2015. № 3 (12). С. 21–25.
   Изряднова О. И. Российская экономика в 2018 г.: структурные особенности роста // Экономическое развитие России. 2019. Т. 26. № 4. С. 3–10.
   Интегративная психология жизненного пути / Отв. ред. Е. Ю. Коржова. СПб.: Стикс, 2016.
   Итоги 2016 года: Российская экономика – сюрпляс, местами переходящий в цейтнот. URL: https://www.interfax.ru/business/543640 (дата обращения: 20.12.2021).
   Капустин А. А. Отношение различных социальных групп к деньгам: на основе комплексного социально-психологического исследования: Дис. … канд. психол. наук. Ярославль, 2001.
   Касьянов В. В. Политическая социализация молодежи в современной России. Дис. … д-ра социол. наук. Росто-на-Дону, 1999.
   Ким (Шайдакова) Н. В. Социально-психологические аспекты демонстративного потребления старшеклассников и студентов. Нижний Новгород: Изд-во НГПУ, 2015.
   Китов А. И. Экономическая психология. М.: Экономика, 1987.
   Китова Д. А. Материальное самообеспечение личности как предмет психологического исследования // Проблемы экономической психологии. 2005. Т. 2. С. 577–601.
   Климова Е. К., Чернышева Т. Е. Реформирование системы российского профессионального образования: социологический и социально-психологический анализ // Международный журнал прикладных и фундаментальных исследований. 2016. № 8 (5). С. 813–817.
   Климова С. Г. Челноки: бегство от нужды или погоня за шансом // Социальная реальность. 2006. № 2. С. 26–41.
   Коваль О. В. Искусство жить экономически: проблемы экономического взросления // Экономические стратегии. 2019. № 5. С. 82–89.
   Кожевникова Е. Ю. Личностные ресурсы преодоления ситуации социально-экономической депривации: Дис. … канд. психол. наук. Краснодар, 2006.
   Козлова Е. В. Психологические особенности экономической социализации на разных этапах детства: Дис. … канд. психол. наук. М., 1998.
   Козлова Е. В. Психологические основы экономической социализации: Учеб. пособие. Великий Новгород: НовГУ, 2004.
   Коллективные переживания социальных проблем: Коллективная монография / Под ред. Т. Г. Стефаненко, С. А. Липатова. М.: Смысл, 2015.
   Колобкова А. И. Особенности самооценки в связи с критическим событием – потерей и отсутствием работы (на материале работающих и безработных граждан Германии): Дис. … д-ра психол. наук. Пермь, 1999.
   Кон И. С. Социология личности. М.: Политиздат, 1967.
   Константинов В. В. Исследование особенностей экономико-психологической адаптации этнических мигрантов // Известия Саратовского университета. Сер. «Философия. Психология. Педагогика». 2009. № 3. Т. 9. С. 59–63.
   Константиновский Д. Л., Вознесенская Е. Д., Чередниченко Г. А., Хохлушкина Ф. А. Жизненные траектории молодежи: 10 лет спустя. Социологическое исследование. М.: Институт социологии РАН, 2010.
   Корокошко И. О. Особенности экономического сознания у лиц с разными жизненными ориентациями: Дис. … канд. психол. наук. Саранск, 2011.
   Короткова М. С. Социальный портрет работающего студента // Научные труды Московского гуманитарного университета. 2016. № 5. С. 6.
   Кравченко А. С. Мотивация демонстративного поведения: Дис. … канд. психол. наук. М., 2001.
   Кудрин А. Как российская экономика пережила кризис 2008 года // Газета РБК. 2018. 18 сентября. № 159 (2883) (1809). URL: https://www.rbc.ru/newspaper/2018/09/18/5b9f6cca9a794709e69e13c5? ysclid=lcpz5foro621280574 (дата обращения: 12.01.2023).
   Кузина О. Е. Финансовая грамотность и финансовая компетентность: определение, методики измерения и результаты анализа в России // Вопросы экономики. 2015. № 8. С. 129–148.
   Кузнецов Ю. В., Кравцов В. А., Кибиткин А. И. Социально-философские концепции социализации личности (Э. Дюркгейм, Ж. Пиаже) // Вестник МГТУ. 2012. Т. 15. № 1. С. 118–121.
   Купрейченко А. Б. Нравственная детерминация экономического самоопределения. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2014.
   Кураев В. И. Диалектика содержательного и формального в научном познании. М.: Наука, 1977.
   Лаврович А. П., Веселовская Т. С. Проблемы экономического воспитания детей, лишенных родительского попечения // Экономическая психология в России и Беларуси. Минск: Экономпресс, 2007. С. 141–154.
   Леонов Н. И., Главатских М. М. Социально-психологическая зрелость личности: интегративный подход // Известия Саратовского государственного университета. Сер. «Философия. Психология. Педагогика». 2014. Т. 14. № 1. С. 55–60.
   Линский Д. В. Конкретизация категории «Экономический агент» // Вестник академии знаний. 2019. Т. 34 (5). С. 136–146.
   Липатова Л. Г. Влияние мотивов социального поведения на адаптацию личности к социально-экономическим условиям: Дис. … канд. психол. наук. Курск, 2005.
   Ловецкий Г. И. Социализация: Структурно-компонентный анализ. Дис. … д-ра филос. наук. М., 2001.
   Ломов Б. Ф. Методологические и теоретические проблемы психологии. М.: Наука, 1984.
   Лукина В. С., Готовцев Е. А. Особенности локуса контроля безработных граждан // Вестник Северо-восточного федерального университета им. М. К. Аммосова. Сер. «Педагогика. Психология. Философия». 2020. № 4 (20). С. 107–112.
   Лутошкин А. Н. Эмоциональные потенциалы коллектива. М.: Педагогика, 1988.
   Лучшие психологические тесты для профотбора и профориентации: описание и руководство к использованию / Отв. ред. А. Ф. Кудряшов. Петрозаводск: Петроком, 1992.
   Макаров А. Я. Социокультурная адаптация детей-мигрантов в образовательной среде (на примере московского мегаполиса): Дис. … д-ра пед. наук. М., 2010.
   Макогонова Н. В. Экономические кризисы в условиях глобализации: Дис. … канд. экон. наук. М., 2003.
   Максимцев И. А., Локшина Э. Х. К вопросу социально-экономической адаптации молодежи в условиях кризиса // Экономическая психология: актуальные теоретические и практические проблемы: Материалы 10-й юбилейной международной научно-практической конференции. Иркутск: Изд-во БГУЭП, 2009. С. 139–146.
   Мареева С. В., Тихонова Н. Е. Бедность и социальные неравенства в России в общественном сознании // Мир России. Т. 25. № 2. С. 37–67.
   Марцинковская Т. Д. Проблема социализации в историко-генетической парадигме. М.: Смысл, 2015.
   Марцинковская Т. Д., Голубева Н. А., Юрченко Н. И. Картина мира, образ мира, представления о мире: константы и трансформации понятия и содержания // Мир психологии. 2017. № 2 (90). С. 20–33.
   Махрина Е. А. Виды и характеристики ценностно-смысловых отношений к деньгам у представителей социономических профессий: Дис. … канд. психол. наук. Ростов-на-Дону, 2006.
   Мацукевич О. Ю. Теоретико-методологические основы социально-культурной ресоциализации личности дезадаптантов. Дис. … д-ра пед. наук. М., 2014.
   Мид М. Культура и мир детства. М.: Наука, 1988.
   Милюков А. И. Опыт и уроки экономических реформ в СССР в 60– 80-е годы // Гуманитарные науки. Вестник Финансового университета. 2018. № 2. С. 17–24.
   Мироманова Н. В. Изучение представлений о богатстве и бедности у работающего населения и студенческой молодежи // Психология в экономике и управлении. 2013. № 2. С. 18–22.
   Миронова Т. Ю. Социально-психологические особенности экономической социализации подростков и юношей: Дис. … канд. психол. наук. Курск, 2013.
   Митросенко С. В. Современное состояние исследования экономической социализации дошкольников // Теоретические и практические аспекты психологии и педагогики: Коллективная монография. Уфа, 2015. С. 248–264.
   Митросенко С. В., Лобанова О. Б., Колокольникова З. У., Пильчук М. Д., Махняева М. Ю., Цыганкова А. С. Проблемы экономической социализации приемных детей-сирот в условиях села // Современные проблемы науки и образования. 2017. № 4. С. 105.
   Мудрик А. В. Социализация человека: Учеб. пособие. М.: МПСИ; Воронеж: НПО «Модэк», 2010.
   Мудрик А. В. Социальная педагогика. М.: ИЦ «Академия», 2013.
   Мудрик А. В. Социально-педагогические проблемы социализации: Монография. М.: Изд-во «Московский педагогический государственный университет (МПГУ)», 2016.
   Муздыбаев К. Стратегия совладания с жизненными трудностями: теоретический анализ // Журнал социологии и социальной антропологии. 1998. Т. 1. № 2. С. 102–112.
   Муравьева П. А. Особенности отношения личности к деньгам в зависимости от выполняемых экономических ролей: Дис. … канд. психол. наук. Ярославль, 2012.
   Мясищев В. Н. Основные проблемы и современное состояние психологии отношений человека // Психологическая наука в СССР. М.: Изд-во АПН РСФСР, 1960. Т. 2. С. 110–125.
   Нестерова А. А. Социально-психологическая концепция жизнеспособности молодежи в ситуации потери работы. Дис. … д-ра психол. наук. М., 2011.
   Нестик Т. А. Отношение к времени в малых группах и организациях. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2011.
   Нестик Т. А., Журавлев А. Л. Психология глобальных рисков. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2018.
   Новикова С. С., Шуванов И. Б. Стратегии копинг-поведения и жизнестойкость безработных в зависимости от стажа безработицы // GESJ: Education Science and Psychology. 2016. № 3 (40). С. 3–7.
   Оголихина С. Д., Стрельников Е. В. Развитие сельского хозяйства России в условиях современного экономического кризиса // Аэкономика: экономика и сельское хозяйство, 2017. № 5 (17). С. 1.
   Орлова В. В. Старшеклассники 90-х: особенности экономической социализации / В. В. Орлова, И. И. Осинский. Улан-Удэ: Изд-во БГУ, 2005.
   О социально-экономической ситуации в России. Итоги 2011 года // Информационно-аналитические материалы Государственной думы. МИ 2012 г., январь, 32 (87). URL: http://iam.duma.gov.ru/ node/8/4908/19789 (дата обращения: 12.12.2021).
   Отношение россиян к повышению пенсионного возраста. Аргументы противников и сторонников повышения возраста выхода на пенсию // ФОМ. 14 сентября 2018 г. URL: https://fom.ru/ Ekonomika/14104 (дата обращения: 05.12.2022).
   Павлычева Т. Н. Социально-психологические аспекты адаптированности выпускников интернатных сиротских учреждений в открытом социуме: Дис. … канд. психол. наук. М., 2010.
   Петунова С. А. Социально-психологические особенности адаптации безработных к современным требованиям рынка труда: Дис. … канд. психол. наук. Чебоксары, 2004.
   Петухова Л. Недовольство россиян жизнью выросло до максимума с кризиса 2014 года // Forbes. 2018. 16 ноября. URL: https:// www. forbes. ru/finansy-i-investicii/369261-nedovolstvo-rossiyan-zhiznyu-vyroslo-do-maksimuma-s-krizisa-2014-goda (дата обращения: 04.12.2022).
   Платонов К. К. Структура и развитие личности. М.: Наука, 1986.
   Позняков В. П. Психологические отношения субъектов экономической деятельности. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2000.
   Позняков В. П. Психологические отношения субъектов экономической деятельности // Знание. Понимание. Умение. 2013. № 1. С. 167–174.
   Позняков В. П., Журавлев А. Л. Социальная психология российского предпринимательства: концепция психологических отношений. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2012.
   Полуэктова О. В., Ефремова М. В., Патоша О. И. Индивидуально-психологические характеристики людей, пребывающих в бедности // Психология и экономика. 2015. № 3. С. 11–22.
   Помуран Н. Н. Этнопсихологические особенности экономической социализации старшеклассников в современных условиях: Дис. … канд. психол. наук. Иркутск, 2004.
   Посыпанова О. С. Экономическая психология: психологические аспекты поведения потребителей: Монография. Калуга: Изд-во КГУ им. К. Э. Циолковского, 2012.
   Посыпанова О. С. Особенности мотивации демонстративного потребления провинциальной молодежи // Социальная психология и общество. 2013. № 3. С. 113–129.
   Проблема сдвигов в региональной структуре экономики России: Аналитический доклад. 2013. URL: https://ac.gov.ru/files/publica-tion/a/1197.pdf (дата обращения: 02.12.2022).
   Проблемы экономической психологии. Т. 1 / Отв. ред. А. Л. Журавлев, А. Б. Купрейченко. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2004.
   Проблемы экономической психологии. Т. 2 / Отв. ред. А. Л. Журавлев, А. Б. Купрейченко. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2005.
   Психологическая зрелость личности / Под общ. ред. Л. А. Головей. СПб.: Скифия-принт; СПбГУ, 2014.
   Психологические исследования глобальных процессов: предпосылки, тенденции, перспективы: Коллективная монография. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2018.
   Радина Н. К. Экономическая социализация воспитанников учреждений для детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей // Психологическая наука – образованию. 2006. № 4. С. 98–106.
   Радина Н. К., Шайдакова Н. В., Мохнаткина И. Н. Демонстративное потребление современных подростков: социально-психологические особенности // Социальная психология и общество. 2013. № 1. С. 52–66.
   Радлов Э. Л. Философский словарь. Логика, психология, этика, эстетика и история философии. Иваново: Роща Акад., 2013.
   Райская Н., Сергиенко Я., Френкель А. Экономическое развитие России в 2011–2013 годах // Вестник Института экономики Российской академии наук. 2012. № 6. С. 7–17.
   Ращупкина Ю. Л. Особенности жизненных выборов у личностно зрелых и личностно незрелых молодых людей: Дис. … канд. психол. наук. Ростов-на-Дону, 2015.
   Реан А. А. Психология личности. СПб.: Питер, 2013.
   Ребзуев Б. Г., Савельева А. А. Потребительское поведение подростков // Вопросы психологии. 2006. № 2. С. 138–147.
   Ржаницына Л. С. Бедные в Москве: способы измерения, меры социальной политики // Социологические исследования. 2018. № 10 (414). С. 77–89.
   Римашевская Н. М. Жизненный цикл семьи. Бедность: взгляд ученых на проблему. М.: ИСЭПН РАН, 1994.
   Рогов Е. И. Настольная книга практического психолога: Учеб. пособие: В 2 кн. 2-е изд., перераб. и доп. Кн. 1: Система работы психолога с детьми разного возраста. М.: Гуманит. изд. центр «Владос», 1999.
   Розум С. И. Психология социализации и социальной адаптации человека. М.: Речь, 2007.
   Савин С. М. Теория и практика социализации выпускников учреждений интернатного типа. Чебоксары: ИД «Среда», 2017.
   Свенцицкий А. Л., Журавлев А. Л., Дробышева Т. В. История и опыт социально-психологической школы факультета психологии Санкт-Петербургского (Ленинградского) государственного университета (Интервью с А. Л. Свенцицким) // ИП РАН. Социальная и экономическая психология. 2018. Т. 3. № 1 (9). С. 93–122.
   Семенов В. Е., Журавлев А. Л., Дробышева Т. В. История и опыт социально-психологической школы НИИКСИ Санкт-Петербургского (Ленинградского) государственного университета (Интервью с В. Е. Семеновым в связи с 75-летием со дня рождения) // ИП РАН. Социальная и экономическая психология. 2017. Т. 2. № 2 (6). С. 197–229.
   Семенов М. Ю. Особенности отношения к деньгам людей с разным уровнем личностной зрелости: Дис. … канд. психол. наук. Ярославль, 2004.
   Семенова Т. В. Пожилые люди: стереотипный образ и социальная дистанция // Социальные исследования. 2008. № 8. С. 49–55.
   Сергиенко Е. А. Психическое развитие с позиций системно-субъектного подхода. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2021.
   Сергиенко Е. А., Таланова Н. Н., Лебедева Е. И. Телевизионная реклама и дети. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2013.
   Сергиенко Е. А., Уланова А. Ю., Лебедева Е. И. Модель психического: структура и динамика. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2020.
   Серый А. В. Психологические механизмы функционирования системы личностных смыслов. Кемерово: Кузбассвузиздат, 2002.
   Симонян Р. Х. Реакция населения на экономические реформы 1990-х годов: социально-психологический аспект // Психологический журнал. 2019. Т. 40. № 1. С. 94–103.
   Скляр М. А., Михеева С. А. Финансовая грамотность в России: результаты исследований последнего десятилетия // Финансы и бизнес. 2019. Т. 15. № 3. URL: http://finbiz.spb.ru (дата обращения: 02.02.2022).
   Слуцкий В. И. Феномен общественной собственности и его влияние на формирование личности воспитанников детских домов // Вопросы психологии. 2000. № 5. С. 132–136.
   Соколова Е. В., Гончарова Т. М., Пильчук М. Д., Мальцева М. В., Карпечина Е. Н., Безруких А. Д. Финансовая грамотность как фактор экономической социализации школьников // Российский экономический интернет-журнал. 2019. № 2. С. 78.
   Соловьева О. Повышение пенсионного возраста увеличивает бедность в стране. Отчеты об исполнении майского указа могут подпортить предпенсионеры // Независимая газета. 2019. 13 февраля. URL: http://www.ng.ru/economics/2019-02-13/1_7506_poverty.html (дата обращения: 05.12.2022).
   Солодовникова О. П., Шибаева Л. В. Особенности нравственно-экономического самоопределения старшеклассников из семей и детского дома // Северный регион: наука, образование, культура. 2015. № 2 (32). С. 115–119.
   Солодовникова О. П., Шибаева Л. В. Характеристика «зоны ближайшего развития» нравственно-экономического самоопределения старшеклассников из семей и детского дома как основание программ преодоления дизонтогенеза // Северный регион: наука, образование, культура. 2016. № 1 (33). С. 70–75.
   Социальная психология экономического поведения / Отв. ред. А. Л. Журавлев, Е. В. Шорохова. М.: Наука, 1999.
   Социально-психологическая динамика в условиях экономических изменений / Отв. ред. А. Л. Журавлев, Е. В. Шорохова. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 1998.
   Социально-психологические исследования города / Отв. ред. Т. В. Дробышева, А. Л. Журавлев. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2016.
   Спиридонов Л. И. Социализация индивида как функция общества // Человек и общество. Проблемы социализации индивида / Под общ. ред. Б. Г. Ананьева. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1971. С. 3–43.
   Стельмашук М. Н. Методология и методика изучения экономической социализации в детстве. Тюмень: Вектор-Бук, 2003.
   Стельмашук М. Н. Исследование студенческого долга // Психология в экономике и управлении. 2009. № 2. С. 87–90.
   Стельмашук М. Н. Экономическая социализация: Монография. Тюмень: ТГНГУ, 2015.
   Степанова А. В. Ориентация на потребление как элемент ценностной структуры личности: Дис. … канд. психол. наук. М., 2005.
   Субъект и социальная компетентность личности / Под ред. А. В. Брушлинского. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 1995.
   Сухобская Г. С. Понятие «зрелость социально-психологического развития человека» в контексте андрагогики // Новые знания. 2002. № 4. С. 17–20.
   Тапилина В. С. Представления о причинах бедности и богатства // Социологические исследования. 1997. № 3. С. 92–123.
   Тараданов А. А., Честюнина Ю. В., Пахомова Я. Н., Лисичкина А. Г. Региональные особенности поздней экономической социализации // Вестник Южно-Уральского государственного университета. Сер. «Социально-гуманитарные науки». 2022. Т. 22. № 1. С. 86–92.
   Тарарухина Н. Н. Взаимосвязь экономического и нравственного воспитания в социально-экономической подготовке школьников в современных условиях: Дис. … канд. пед. наук. М., 2000.
   Тарасов М. В. Психическое совладание с фактом потери работы: когнитивно-волевые особенности выхода из трудной жизненной ситуации. М.: Изд-во РГСУ, 2011.
   Татарко А. Н., Лебедева Н. М. Исследование социальных аксиом: структура и взаимосвязи с социально-экономическими установками россиян // Психология. Журнал Высшей школы экономики. 2008. Т. 5. № 4. С. 135–143.
   Тенденции российской экономики. Итоги 2011 г.: Аналитический бюллетень. М.: РИА-Аналитика – Центр экономических исследований, 2012. URL: http://vid1.rian.ru/ig/ratings/macro_13.pdf (дата обращения: 12.12.2021).
   Упущенный шанс или последний клапан? (к 50-летию косыгинских реформ 1965 г.): Монография / Под науч. ред. Р. М. Нуреева. М.: Кнорус, 2017.
   Урунов А. А. Стратификация современного российского общества: методика, анализ и тенденция // Вестник университета. 2019. № 6. С. 184–190. doi: 10.26425/1816-4277-2019-6-184-190
   Уэбли П. Понимание детьми экономических явлений. В 2 т. Т. 1 // Проблемы экономической психологии / Пер. и ред. Т. В. Дробышевой. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2004. С. 146–180.
   Феномен и категория зрелости в психологии / Отв. ред. А. Л. Журавлев, Е. А. Сергиенко. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2007.
   Фенько А. Б. Люди и деньги: очерки психологии потребления. М.: Независимая фирма «Класс», 2005.
   Фернам А., Аргайл М. Деньги: Секреты психологии денег и финансового поведения. СПб.: Прайм-Еврознак, 2006.
   Филинкова Е. Б. Психология российского предпринимательства. М.: Ректор, 2007.
   Филинкова Е. Б. Предпочтения старшеклассников в выборе вида экономической деятельности // Вестник МГОУ. Сер. «Психологические науки». 2009. № 4. С. 99–113.
   Филинкова Е. Б. Отношение старшеклассников к деньгам и способам их зарабатывания // Социальная психология и общество. 2010. № 1. С. 152–172.
   Философский словарь. /Под ред. М. М. Розенталя. Изд-е 3-е. М.: Изд-во Политической литературы, 1972.
   Философский словарь / Сост. П. П. Апрышко, А. П. Поляков, Ю. Н. Солодухин; под ред. И. Т. Фролова. М.: Республика – Современник, 2009.
   Философский словарь / Науч. ред. – сост. П. П. Апрышко, А. П. Поляков; под ред. А. А. Гусейнова и Ю. Н. Солодухина. М.: Мир философии – Алгоритм, 2021.
   Финансовый кризис 2008 года: причины и последствия для России, США и других стран мира // Promdevelop. 2019. 10 сентября. URL: https://promdevelop.com/economy/financial-crisis-2008 (дата обращения 20.01.2023).
   Фоломеева Т. В., Шурыгина Ю. С. Потребительская социализация в детском и подростковом возрасте // Российский научный журнал. 2013. № 4 (35). С. 155–160.
   Харитонов Е. М., Тарасенко Л. В., Чернобровкин И. П., Ковалев В. В. Демонстративное потребление в условиях российских реалий: специфика и риски проявления в молодежной среде // Социально-гуманитарные знания. 2019. № 7. С. 53–62.
   Хащенко В. А. Ценностные ориентации различных социальных групп в условиях разных форм собственности // Социальная психология экономического поведения. М.: Наука, 1999. С. 56–67.
   Хащенко В. А. Социально-психологические детерминанты экономической идентичности личности // Проблемы экономической психологии: Т. 2. / Отв. ред. А. Л. Журавлев, А. Б. Купрейченко. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2005. С. 513–556.
   Хащенко В. А. Психология экономического благополучия. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2012.
   Хащенко В. А. Личность и группа в экономических и управленческих отношениях. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2016.
   Цветков С. А. Психологические проблемы экономической социализации и ресоциализации незанятого населения в России конца XX – начала XXI в.: Монография. Владимир: Владимирский филиал РАНХиГС, 2014.
   Человек и общество / Под общ. ред. Б. Г. Ананьева, Л. И. Спиридонова // Ученые записки ЛГУ им. А. А. Жданова; НИИ комплексных социал. исслед. Вып. 9. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1971.
   Черепанов М. С. Социально-экономическая компетентность школьника: вопросы содержания и структуры // Пермский педагогический журнал. 2014. № 5. С. 5–11.
   Честюнина Ю. В., Забелина Е. В. Теоретическая модель вторичной экономической социализации // Психология. Историко-критические обзоры и современные исследования. 2019. Т. 8. № 4 (1). С. 144–157.
   Чирикова А. Е. Личностные предпосылки успешности деятельности российских предпринимателей // Психологический журнал. Т. 20. 1999. № 3. С. 81–92.
   Чуйкова Т. С., Куруков В. В., Куликова Л. В. Психологическая помощь безработным: теория и технологии практической работы. Уфа: Изд-во БГПУ, 2012.
   Шайдуллина Р. М. Экономическая социализация студенческой молодежи в свете компетентностного подхода // Профессиональное образование в России и за рубежом. 2018. Т. 3. № 31. С. 64–70.
   Шамионов Р. М. Социализация личности: системно-диахронический подход // Психологические исследования. 2013. Т. 6. № 27. С. 8.
   Шапиро М. Г. Схема процесса экономической социализации // Социальные исследования. 2018. № 2. С. 27–35.
   Шевченко В. В. К вопросу о сущности экономической адаптации // Вестник Института экономических исследований. 2016. № 1. С. 20–39.
   Шейн Э. Организационная культура и лидерство. СПб.: Питер, 2009.
   Шорохова Е. В. Психологические особенности российского предпринимательства: исторический аспект // Социально-психологические исследования руководства и предпринимательства. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 1999. С. 17–43.
   Штомпка П. Социология. Анализ современного общества. М.: Логос, 2005.
   Шульгина С. В. Отношение различных социально-демографических групп к реформам системы здравоохранения // Проблемы стандартизации в здравоохранении. 2015. № 5–6. С. 36–39.
   Щедрина Е. В. Исследования экономических представлений у детей // Вопросы психологии. 1991. № 2. С. 157–163.
   Щербаков И. М. Посттрудовая социализация пожилых людей в современной России: Дис. … канд. социол. наук. Нижний Новгород, 2006.
   Щур В. Г. Методика изучения представлений ребенка об отношениях к нему других людей // Психология личности: теория и эксперимент. М.: Академия, 1982. С. 108–114.
   Экономическая психология: социокультурный подход / Под ред. И. В. Андреевой. СПб: Питер, 2000.
   Экономическая этнопсихология: от теории к практике: Сб. науч. тр. / Под науч. ред. д-ра психол. наук, проф. А. Д. Карнышева. Иркутск: Изд-во БГУЭП, 2006.
   Экспериментальное исследование социально-психологической зрелости молодежных групп: из опыта работы Курской школы социально-педагогической психологии, 1964–2004 гг. / Под ред. A. C. Чернышева. Курск: Изд-во КГУ, 2004.
   Эпштейн Д. Б. Экономические итоги 2014–2016 гг. и необходимая стратегия для роста // Экономика сельского хозяйства России. 2016. № 12. С. 7–17.
   Ядова Е. Н. Челночество как социальный ресурс трансформационного периода: Дис. … канд. социол. наук. М., 2009.
   Abramovitch R., Freedman J. L., Pliner P. Children and money: Getting an allowance, credit versus cash, and knowledge of pricing // Journal of Economic Psychology. 1991. V. 12. P. 27–45.
   Achtziger A., Hubert M., Kenning P., Raab G., Reisch L. Debt out of control: The links between self-control, compulsive buying and real debts // Journal of Economic Psychology. 2015. V. 47. P. 141–149. doi: 10.1016/ j.joep.2015.04.003
   Agnew St., Cameron-Agnew T. The influence of consumer socialization in the home on gender differences in financial literacy // International Journal of Consumer Studies. 2015. V. 39 (6). P. 630–638.
   Angelini V., Bertoni M., Corazzini L. The causal effect of paternal unemployment on children’s personality // SOEP Paper № 795. 2015. doi: 10.2139/ssrn.2687036
   Angulo-Ruiz F., Pergelova A. An empowerment model of youth financial behavior // The Journal of Consumer Affairs. 2015. V. 49 (3). P. 550–573.
   Aries E., Seider M. The role of social class in the formation of identity: A study of public and elite private college students // The Journal of Social Psychology. 2007. V. 147 (2). P. 137–157.
   Arnett J. J. Learning to stand alone: The contemporary American transition to adulthood in cultural and historical context // Human development report. 1998. P. 295–315.
   Arnett J. J. Emerging adulthood. A theory of development from the late teens through the twenties // American Psychologist. 2000. V. 55 (5). P. 469–480.
   Arnett J. J. Life Stage concepts across history and cultures: Proposal for a new field on indigenous life stages // Human Development. 2016. V. 59 (5). P. 290–316.
   Ashby J. S., Schoon I., Webley P. Save now, save later? Linkages between saving behavior in adolescence and adulthood // European Psychologist. 2011. V. 16 (3). P. 227–237.
   Bamforth J., Geursen G. M. Categorising the money management behaviour of young consumers // Young Consumers. 2017. V. 18 (3). P. 205–222.
   Banks J. Cognitive function, financial literacy and financial outcomes at older ages: Introduction // The Economic Journal. 2010. V. 120 (548). P. 357–362.
   Вannon K., Schwartz M. B. Impact of nutrition messages on children’s food choice: pilot study // Appetite. 2006. V. 46 (2). P. 124–129.
   Barnet-Verzat C., François-Charles W. Pocket money and child effort at school // Economics Bulletin. 2008. V. 9. № 13. P. 1–10.
   Belk R. W. Materialism: Trait aspects of living in the material world // Journal of Consumer Research. 1985. V. 12. P. 265–280.
   Berger P. L., Luckmann T. The social construction of reality: A treatise in the sociology of knowledge. Garden City, N. Y.: Anchor Books, 1966.
   Berti A. E., Bombi A. S. The child’s construction of economics. Cambridge: Cambridge University Press, 1988.
   Bessa S., Fermiano M. B., Coria M. D. Student’s economic comprehension between 10 and 15 years old // Psicologia and Sociedade. 2014. V. 26 (2). P. 410–419.
   Blaszczynski A., Nower L. Instrumental tool or drug: Relationship between attitudes to money and problem gambling // Addiction Research and Theory. 2010. V. 18 (6). P. 681–691.
   Boland W. A., Connell P. M., Erickson L.-M. Children’s response to sales promotions and their impact on purchase behavior // Journal of Consumer Psychology. 2012. V. 22. P. 272–279.
   Bombi A. S., Cannoni E. La rappresentazione della ricchezza e della poverta // Sozializazzione economica tra generi e generazione. Milano: Franco Angeli, 2008.
   Bonn M., Earle D., Lea S., Webley P. South African children’s views of wealth, unemployment, poverty and inequality // Journal of Economic Psychology. 1999. V. 20 (5). P. 593–612.
   Botha F., Broadway B., de New J. P., Wong C. Financial autonomy among emerging adults in Australia // Melbourne Institute: Applied Economic and Social Research. 2020. Working Paper № 30/20. URL: https://melbourneinstitute.unimelb.edu.au/publications/working-papers/search/ result?paper=3574267 (дата обращения: 11.12.2022).
   Bradley R. H., Corwyn R. F. Socioeconomic status and child development // Annual Reviews of Psychology. 2002. V. 53 (1). P. 371–399.
   Browman A. S., Destin M., Kearney M. S., Levine P. B. How economic inequality shapes mobility expectations and behaviour in disadvantaged youth // Nature Human Behavior. 2019. V. 3 (3). P. 214–220. doi: 10.1038/ s41562-018-0523 -0
   Brown M., Grigsby J., van der Klaauw W., Wen J., Zafar B. Financial education and the debt behavior of the young // The Review of Financial Studies. 2016. V. 29 (9). P. 2490–2522.
   Brown S., Sessions J., Taylor K. What will I be when I grow up? An analysis of childhood expectations and career outcomes // Economics of Education Review. 2011. V. 30 (3). P. 493–506.
   Brusdal R. Norwegian children’s descriptions of the consequences of poverty and wealth // Journal of Economic Psychology. 1990. V. 11. P. 545–556.
   Bucciol A., Veronesi M. Teaching children to save: What is the best strategy for lifetime savings? // Journal of Economic Psychology. 2014. V. 45. P. 1–17.
   Buijzen M., Valkenburg P. M. The effects of television advertising on materialism, parent-child conflict and unhappiness: A review of research // Applied Developmental Psychology. 2003. V. 24. P. 437–456.
   Bullock H. E., Limbert W. M. Scaling the socioeconomic ladder: Low-income women’s perceptions of class status and opportunity // Journal of Social Issues. 2003. V. 59. P. 693–709.
   Burgoyne C. B., Routh D. A. The psychology of the European Monetary Union in the UK: “No S. E. C. please, we’re British” // The Psychology of the European Monetary Union: A cross-national study of attitudes to the euro University of Cologne / Eds A. Müller-Peters, R. Pepermans, G. Kiell. Free University of Brussels, 1998. P. 325–348.
   Byrne A., Chandola T., Shlomo N. How does parental social mobility during childhood affect socioeconomic status over the life course? // Research in Social Stratification and Mobility. 2018. V. 58. P. 69–79.
   Cai S., Wang J. Less advantaged, more optimistic? Subjective well-being among rural, migrant and urban populations in contemporary China // China Economic Review. 2018. V. 52 (C). P. 95–110.
   Camisо́n-Haba S., Almendros J. A. C., Guerra M. I. B. Financial literacy and level of financial competence in pre-university students: A comparison by academic, personal and family profile // European Journal of Economics and Business Studies. 2018. V. 4 (2). P. 171–186. doi: 10.2478/ ejes-2018-0050
   Camps E., Morales-Vives F. The contributions of psychological maturity and personality in the prediction of adolescent academic achievement // International Journal of Environment and Pollution. 2013. V. 2 (3). P. 246–271.
   Carlson L., Lacznlak R. N., Wabb A. Socializing children about television: An intergenerational study // Consumer Socialization: childhood, children and families / Ed. M. K. Hogg. London: ECIY ISP, 2005. P. 40–60.
   Chafel J. A., Neitzel C. Young children’s ideas about the nature, causes, justification, and alleviation of poverty // Early Childhood Research Quarterly. 2005. V. 20. P. 433–450.
   Chaloupek G. The concept of maturity and the transformation of economic systems // Review of Political Economy. 1994. V. 6 (4). P. 430–440. doi: 10.1080/09538259400000021
   Chan K., McNeal J. U. Chinese children’s understanding of commercial communications: A comparison of cognitive development and social learning models // Journal of Economic Psychology. 2006. V. 27 (1). P. 36–56.
   Charness G., Rigotti L., Rustichini A. Social surplus determines cooperation rates in the one-shot Prisoner’s dilemma // Games and Economic Behavior. 2016. V. 100 (C). P. 113–124. doi: 10.1016/j.geb.2016.08.010
   Chen X., Li D., Xu X., Liu J., Liu Sh. School adjustment of children from rural migrant families in urban China // Journal of School Psychology. 2019. V. 72. P. 14–28.
   Cinnirella M. A. Social identity perspective on European integration // Changing European identities. Social psychological analyses of social change / Eds. G. M. Breakwell, E. Lyons. Oxford: Butterworth-Heineman, 1996. P. 253–274.
   Cinnirella M. А. Towards a European identity? Interactions between the national and European social identities manifested by university students in Britain and Italy // British Journal of Social Psychology. 1997. V. 36. P. 19–31.
   Corsaro W. A. The sociology of childhood. Thousand Oaks: Pine Forge Press, 2011.
   Dal Magro C. B., Gorla M. C., da Silva T. P., Hein N. O efeito da família no comportamento financeiro de adolescentes em escolas públicas // Revista de Contabilidade e Organizações. 2018. V. 12. doi: 10.11606/ issn.1982–6486.rco.2018. 142534
   Dalbert C. The justice motive as a personal resource: Dealing with challenges and critical life events. N. Y.: Plenum Press, 2001. doi: 10.1007/ 978-1-4757-3383 -9
   Daly M., Delaney L., Egan M., Baumeister R. Childhood self-control and unemployment throughout the life span: Evidence from two British cohort studies // Psychological Science. 2015. V. 26. P. 709–723. doi: 10. 1 177/0956797615569001
   Danzer A. M., Dietz B. Migrants’ well-being during the global financial crisis: Economic and social predictors // Journal of Comparative Economics. 2018. V. 46 (3). P. 770–787.
   Danziger K. Children’s earliest conception of economic relationships // Journal of Social Psychology. 1958. V. 47. P. 231–240.
   Davies E., Lea S. E. G. Students were found to be a relatively low-income, high-debt group with relatively // Journal of Economic Psychology. 1995. V. 16. P. 663–679.
   De Clercq B. Do our children know anything about money? An exploratory study // Meditari Accountancy Research. 2009. V. 17 (1). P. 1–13.
   DeLeire T., Lopoo L. M. Family structure and the economic mobility of children. 2010. URL: https://search.issuelab.org/resource/family-structure-and-the-economic-mobility-of-children.html (дата обращения: 02.02.2022).
   Despard M. R., Chowa G. A. N. Testing a measurement model of financial capability among youth in Ghana // Journal of Consumer Affairs. 2014. V. 48 (2). P. 301–322.
   Dickinson J. Adolescent representations of socio-economic status // British Journal of Development Psychology. 1990. V. 8 (4). P. 351–371.
   Dikčius V., Armenakyan A., Urbonavičius S., Jonynienė G., Gineikienė J. The influence of children on family purchasing in Lithuania and Azerbaijan // Organizations and Markets in Emerging Economies. 2014. V. 5. № 2 (10). P. 79–96.
   Dittmar H. Understanding and diagnosing compulsive buying // Handbook of addictive disorders: A practical guide to diagnosis and treatment. 2004. V. 42 (4). P. 411–450.
   Dittmar H. Compulsive buying – A growing concern? An examination of gender, age and endorsement of materialistic values as predictors // British Journal of Psychology. 2005. V. 96. P. 467–491.
   Douvan E. A. M., Adelson J. The adolescent experience. N. Y.: Wiley, 1966.
   Drever A. I., Odders-White E., Kalish C. W., Else-Quest N. M., Hoagland E. M., Nelms E. N. Foundations of financial well-being: Insights into the role of executive function, financial socialization and experience-based learning in childhood and youth // Journal of Consumer Affairs. 2015. V. 49 (1). P. 13–38.
   Drobysheva Т., Larionov I. Social-psychological satiety: Empirical study of a new phenomenon // Behavioral Sciences. 2018. V. 9. P. 138.
   Durante F., Fiske S. T. How social-class stereotypes maintain inequality // Current Opinion in Psychology. 2017. V. 18. P. 43–48.
   Duroy D., Sabbagh O., Baudel A., Lejoyeux M. Compulsive buying in Paris psychology students: Assessment of DSM-5 personality trait domains // Psychiatry Research. 2018. V. 267. Р. 182–186.
   Dwyer R. E. Making a habit of it positional consumption, conventional action and the standard of living // Journal of Consumer Culture. 2009. V. 9. P. 328–347. doi: 10.1177/1469540509341773
   Dzokoto V. A., Wallace D., Mensah E. C. Conceptions of poverty and wealth of Ghana // International Journal of Business and Social Science. 2013. V. 4 (9). P. 18–28.
   Economic reform: The search for solutions: Materials All-Union scientific-practical conf. on the problems of radic. econ. reforms. 1989. November 13–15. Moscow: Politizdat, 1990. P. 6.
   Economic socialization: The economic beliefs and behaviours of young people / Eds P. Lunt, A. Furnham. Cheltenham: Edward Elgar, 1996.
   Economic transformation in Eastern Europe and East Asia: A challenge for Japan and Germany / Eds H. Hax, W. Klenner, W. Kraus, T. Matsuda, T. Nakamura. Berlin – Heidelberg: Springer-Verlag, 1996.
   Egan M. Childhood psychological predictors of unemployment: Evidence from four cohort studies. Thesis submitted in fulfilment of the requirements for the degree of Doctor of Philosophy in behavioral economics. Science University of Stirling, Department of Economics, 2016.
   Elenbaas L. Perceived access to resources and young children’s fairness judgments // Journal of Experimental Child Psychology. 2019. V. 188. P. 104667.
   Ellen P. S., Wiener J. L., Fitzgerald M. P. Encouraging people to save for their future: Augmenting current efforts with positive visions of the future // Journal of Public Policy and Marketing. 2012. V. 31. P. 58–72.
   Elliot W., Webley P., Friedline T. Two accounts for why adolescent savings is predictive of young adult savings: An economic socialization perspective and an institutional perspective. 2011. CSD Working Paper № 11–34. St Louis, MO: Washington University, Center for Social Development. doi: 10.7936/K7JH3KRD
   Emler N., Dickinson J. Children’s representations of economic inequalities: The effects of social class // British Journal of Developmental Psychology. 1985. V. 3. P. 191–198.
   Emler N., Dickinson J. Children’s understanding of social class and occupational groupings // Children’s understanding of society / Eds M. Barrett, E. Buchanan-Barrow. East Sussex, England: Psychology Press, 2005. P. 169–197.
   Engelberg E., Sjöberg L. Money obsession, social adjustment and economic risk perception // Journal of Socio-Economics. 2007. V. 36 (5). P. 686–697.
   Ergin E. A. Compulsive buying behavior tendencies: The case of Turkish consumers // African Journal of Business Management. 2010. V. 4 (3). P. 333–338.
   Falakahla L. The causality between youth unemployment, education attainment and labour force participation: Evidence from South Africa // Munich Personal RePEc Archive. 2018. 30 November. URL: https://mpra. ub.uni-muenchen.de/92562 (дата обращения: 02.12.2022).
   Farr R. Waxing and waning of interest in societal psychology: A historical perspective // Societal Psychology. London: Sage, 1990. P. 46–65.
   Feather N. T. Variables relating to the allocation of pocket money to children // British Journal of Social Psychology. 1991. V. 30. P. 221–234.
   Financial education and capability: Research, education, policy and practice / Eds J. Birkenmaier, J. Curley, M. Sherraden. Oxford: Oxford University Press, 2013.
   Fingerman K. L., Cheng Y. P., Fung H. H. Parental Involvement with college students in Germany, Hong Kong, Korea and the United States // Journal of Family Issues. 2016. V. 37 (10). 1384–1411.
   Fingerman K. L., Miller L., Birditt K., Zarit S. Giving to the good and the needy: Parental support of grown children // Journal of Marriage and Family. 2009. V. 71 (5). P. 1220–1233.
   Flanagan C. A., Kim T., Pykett A., Finlay A., Gallay E., Pancer M. Adolescents’ theories about economic inequality: Why are some people poor while others are rich? // Developmental Psychology. 2014. V. 50 (11). P. 2512–2525.
   Friedline T. А. Predicting children’s savings: The role of parents’ savings for transferring financial advantage and opportunities for financial inclusion // Children and Youth Services Review. 2012. V. 34. P. 144–154.
   Friedline T. A. Developmental perspective on children’s economic agency // The Journal of Consumer Affairs. 2015. V. 49 (1). P. 39–68.
   Furlong A., Cartmel F. Unemployment, integration and marginalisation: a comparative perspective on 18– to 24-year-olds in Finland, Sweden, Scotland and Spain // Youth unemployment and social exclusion: A comparative study. Bristol: The Policy Press, 2003. P. 29–44.
   Furnham A. Parental attitudes to pocket money: Allowances for children // Journal of Economic Psychology. 2001. V. 22. P. 397–422.
   Furnham A., Argyle M. The psychology of money. London – N. Y.: Routledge, Taylor and Frances, 1998.
   Furnham A., Lewis A. The economic mind: The social psychology of economic behavior. London: Wheatsheaf, 1986.
   Furnham A., Milner R. Parent’s beliefs and behaviours about the economic socialisation, through allowances/pocket money, of their children // Psychology. 2017. V. 8. P. 1216–1228.
   Furnham A., Thomas P. Pocket money: A study of economic education // British Journal of Developmental Psychology. 1984. V. 2. P. 205–212.
   Furnham A., Valgeirsson H. The effect of life values and materialism on buying counterfeit products // Journal of Socio-Economics. 2007. V. 36 (5). P. 677–685.
   Gagarina M., Nestik T., Drobysheva T. Social and psychological predictors of youths’ attitudes to cryptocurrency // Behavioral Sciences. 2019. V. 9. P. 118.
   Galambos N. L., Costigan C. L. Emotional and personality development in adolescence // Handbook of Psychology: Developmental psychology. 2003. V. 6. P. 351–372. doi: 10.1002/0471264385.wei0614
   Galambos N. L., Tilton-Weaver L. C. Adolescents’ psychosocial maturity, problem behavior and subjective age: In search of the adulthood // Applied Developmental Science. 2000. V. 4 (4). P. 178–192.
   Gasiorowska A. The relationship between objective and subjective wealth is moderated by financial control and mediated by money anxiety // Journal of Economic Psychology. 2014. V. 43. P. 64–74.
   Gasiorowska A., Zaleskiewicz T., Wygrab S. Would you do something for me? The effects of money activation on social preferences and social behavior in young children // Journal of Economic Psychology. 2012. V. 33. P. 603–608.
   Gathergood J. Self-control, financial literacy and consumer over-indebtedness// Journal of Economic Psychology. 2012. V. 33. P. 590–602.
   Gianinno L., Crittenden V. L. Assessing shared understanding of economic exchange among children and adults // Psychology and Marketing. 2005. V. 22 (7). P. 551–576.
   Glachan M., Ney J. Children’s understanding of employment, unemployment and pay // Children and Society. 2007. V. 6 (1). P. 12–24.
   Goldstein B., Oldham J. Children and work: A study of socialization. New Brunswick, NJ: Transaction Books, 1979.
   Golubeva E. V., Golubeva I. V. Deformations in economic consciousness of children raised in orphanages // Sage Open. 2015. V. 5 (3). doi: 10. 1 177/2158244015604191
   Goszczynska M., Tyszka T., Slovlc P. Risk perception in Poland: A comparison with three other countries // Journal of Behavioral Decision Making. 1991. V. 4 (3). P. 179–193.
   Greenberger E. Education and the acquisition of psychosocial maturity // The Development of Social Maturity / Ed. D. McClelland. N. Y.: Irvington, 1982. P. 155–189.
   Greenberger E. Defining psychosocial maturity in adolescence // Advances in child behavioral analysis and therapy. 1984. V. 3. P. 1–37.
   Greenberger E., Campbell P., Sørensen A. B., O’Connor J. Toward the measurement of psychosocial maturity. Baltimore, Maryland: Center for the study of social organization of schools, Johns Hopkins University, 1971.
   Greenberger E., Josselson R., Knerr C., Knelt B. The measurement and structure of psychosocial maturity // Journal of Youth and Adolescence. 1975. V. 4 (2). P. 127–143.
   Greenberger E., Sørensen A. B. Educating children for adulthood: A concept of psychosocial maturity // Center for Social Organization of Schools. 1973. 1 September. doi: 10.1037/e460562004-001
   Greenberger E., Sørensen A. B. Toward a concept of psychosocial maturity // Journal of Youth and Adolescence. 1974. V. 3 (4). P. 329–334.
   Greenberger E., Steinberg L. When teenagers work. The psychological and social costs of adolescent employment. N. Y.: Basic Books, 1986.
   Greitemeyer T., Sagioglou C. Subjective socioeconomic status causes aggression: A test of the theory of social deprivation // Journal of Personality and Social Psychology. 2016. V. 111. P. 178–194.
   Grohmann A., Kouwenberg R., MenkhoffL. Childhood roots of financial literacy // Journal of Economic Psychology. 2015. V. 51. P. 114–133.
   Grunert K. G., Grunert S. C. A comparative analysis of the influence of economic culture on East and West German consumers’ subjective product meanings // MAPP working paper № 14. December 1993. URL: https:// pure. au. dk/portal/files/62/wp14.pdf (дата обращения: 02.12.2022).
   Gudmunson C. G., Danes S. M. Family financial socialization: Theory and critical review // Journal of Family and Economic Issues. 2011. V. 32. P. 644–667.
   Hakovirta M., Kallio J. Children’s perceptions of poverty // Child Indicators Research. 2016. V. 9. P. 317–334.
   Halvorsen K. Economic, financial, and political crisis and well-being in the PIGS-countries // Sage Open. 2016. V. 6 (4). P. 1–13.
   Hammerl M., Kradischnig C. Conspicuous consumption (marketing and economics) // Encyclopedia of Evolutionary Psychological Science. 2018. P. 1–4. doi: 10.1007/978-3-319-16999-6_3786-1
   Handbook of consumer finance research / Ed. J. J. Xiao. N. Y.: Springer, 2008.
   Hanna A. L. Socio-economic mobility of youth: Factors, obstacles, and potential solutions // Journal of Youth Development. 2016. V. 10 (1). Р. 72–84.
   Hardaway C. R., McLoyd V. C. Escaping poverty and securing middle class status: How race and socioeconomic status shape mobility prospects for African Americans during the transition to adulthood // Journal Youth Adolescence. 2009. V. 38 (2). P. 242–256.
   Harris J. L. Demonstrating the harmful effects of food advertising to children and adolescents // Media and the Well-Being of Children and Adolescents / Eds A. B. Jordan, D. Romer. N. Y.: Oxford University Press, 2014. P. 44–51.
   Hazelbaker T., Griffin K. M., Nenadal L., Mistry R. S. Early elementary school children’s conceptions of neighborhood social stratification and fairness // Translational Issues in Psychological Science. 2018. V. 4. P. 153–164.
   Heo W., Rabbani A. G., Grable J. Testing the association between client stress and financial help-seeking behavior // Applied Psychophysiology and Biofeedback. 2014. V. 39 (3–4). P. 302–303.
   Hershey D. A., Jacobs-Lawson J. M., McArdle J. J., Hamagam F. Psychological foundations of financial planning for retirement // Journal of Adult Development. 2007. V. 14. P. 26–36.
   Hershey D. A., Mowen J. C. Psychological determinants of financial preparedness for retirement // The Gerontologist. 2000. V. 40. P. 687–697.
   Hira T. K., Rock W. L., Loibl C. Determinants of retirement planning behavior and differences by age // International Journal of Consumer Studies. 2009. V. 33 (3). P. 293–301.
   Höijer B. Social representations theory // Nordicom Review. 2017. V. 32 (2). Р. 3–16.
   Holman R. Poverty: Explanations of social deprivation. London: Martin Robertson and Company Ltd, 1978.
   Horwitz S. R., Shutts K., Olson K. R. Social class differences produce social group preferences // Developmental Science. 2014. V. 17 (6). P. 991– 1002.
   Hout M. How class works: Objective and subjective aspects of class since the 1970s // Social class: How does it work? / Eds A. Lareau, D. Conley. N. Y.: Russell Sage Foundation, 2008. P. 25–64.
   Hughes C. R. The impact of credit-worthiness on financial well-being, anxiety, depression and hopelessness // Journal of Accounting and Finance. 2021. V. 21 (3). P. 143–160.
   International handbook of financial literacy / Eds C. Aprea, E. Wuttke, K. Breuer. Singapore: Springer, 2016.
   Isengard B. Youth unemployment: Individual risk factors and institutional determinants: A case study of Germany and the United Kingdom // Journal of Youth Studies. 2002. V. 6 (4). P. 357–374.
   Jahoda G., France A. The construction of economic reality by some Glaswegian children // European Journal of Social Psychology. 1979. V. 9 (2). P. 115–127.
   James A. Understanding childhood from an interdisciplinary perspective: Problems and potentials // Rethinking childhood / Eds P. B. Pufall, R. P. Unsworth. New Brunswick, N. J.: Rutgers University Press, 2004. P. 25–37.
   Jans M. Children as citizens: Towards a contemporary notion of child participation // Childhood. 2004. V. 11 (1). P. 27–44.
   John D. R. Consumer socialization of children: A retrospective look at twenty-five years of research // Journal of Consumer Research. 1999. V. 26 (3). P. 183–213.
   Johnson S. E., Richeson J. A., Finkel E. J. Middle class and marginal? Socioeconomic status, stigma and self-regulation at an elite university // Journal of Personality and Social Psychology. 2011. V. 100 (5) P. 838–852.
   Jonas E., Frey D. Searching for information about financial decisions in euro vs. dm // European Psychologist. 2006. V. 8 (2). P. 92–96.
   Jonas E., Greitemeyer T., Frey D., Schulz-Hardt S. Psychological effects of the Euro: Experimental research on the perception of salaries and price estimations // European Journal of Social Psychology. 2002. V. 32. P. 147–169.
   Jorgensen B. L., Rappleyea D. L., Schweichler J. T., Fang X., Moran M. E. The financial behavior of emerging adults: A family financial socialization approach // Journal of Family and Economic Issues. 2017. V. 38. P. 57–69.
   Jorgensen B. L., Savla J. Financial literacy of young adults: The importance of parental socialization // Family Relations. 2010. V. 59. P. 465–478.
   Jovchelovitch S., Priego-Hernández J., Glăveanu V.-P. Constructing public worlds: Сulture and socio-economic context in the development of children’s representations of the public sphere // Culture and Psychology. 2013. V. 19 (3). P. 323–347.
   Kajonius P. J., Carlander A. Who gets ahead in life? Personality traits and childhood background in economic success // Journal of Economic Psychology. 2017. V. 59. P. 164–170.
   Kelley H. H., LeBaron A. B., Hill E. J. Family matters: Decade review from Journal of Family and Economic Issues // Journal of Family and Economic Issues. 2021. V. 42. P. 20–33.
   Kendig S. M., Mattingly M. J., Bianchi S. M. Childhood poverty and the transition to adulthood // Family Relations. 2014. V. 63 (2). P. 271–286.
   Khadjavi M., Nicklisch A. Parents’ ambitions and children’s competitiveness // Journal of Economic Psychology. 2018. V. 67. P. 87–102.
   Khare A. Money attitudes, materialism, and compulsiveness: Scale development and validation // Journal of Global Marketing. 2014. V. 27 (1). P. 30–45.
   Khare A. Money attitudes, credit card and compulsive buying behavior: A study on Indian consumers // International Journal of Business Competition and Growth. 2016. V. 5. P. 49–71.
   Khatibi M., Sheikholeslami R. Greenberger psychosocial maturity model: A brief review // Journal of Educational and Management Studies. 2016. V. 6 (2). P. 57–61.
   Kholmatova J., Jugindar S., Suppramaniam A., Subaashnii S. Determinants of debt behavior. A quantitative study among generation “Y” individuals in Tashkent, Uzbekistan // Test Engineering and Management. 2020. V. 82. P. 891–904.
   Kim Ch.-Y., Gewirtz Sh. “It’s not something I can change…”: Children’s perceptions of inequality and their agency in relation to their occupational choices // Child Indicators Research. 2019. V. 12. P. 2013–2034.
   Kim J., Chatterjee S. Childhood financial socialization and young adults’ financial management // Journal of Financial Counseling and Planning. 2013. V. 24. Р. 61–79.
   Kim J., LaTaillade J., Kim H. Family processes and adolescents’ financial behaviors // Journal of Family and Economic Issues. 2011. V. 32. P. 668–679.
   Kimiyaghalam F., Safari M. Review papers on definition of financial literacy and its measurement // SEGi Review. 2015. V. 8. P. 81–94.
   Kirchler E. Job loss and mood // Journal of Economic Psychology. 1985. V. 6 (1). P. 9–25.
   Kiso H., Hershey D. A. Working adults’ metacognitions regarding financial planning for retirement // Work, Aging and Retirement. 2016. V. 3. P. 77–88.
   Klontz B., Britt S. L., Mentzer J., Klontz T. Money beliefs and financial behaviors: Development of the Klontz money script inventory // The Journal of Financial Therapy. 2011. V. 2 (1). P. 1–22.
   Klontz B. T, Britt S. L., Archuleta K. L. Financial therapy: Theory, research and practice. N. Y.: Springer, 2015.
   Knabe A., Rätzel S., Schöb R., Weimann J. Dissatisfied with life, but having a good day: Time-use and well-being of the unemployed // FEMM Working Paper № 11. 2009. URL: https://fww.ovgu.de/fww_media/femm/ femm_2009/2009_11.pdf (дата обращения: 02.12.2022).
   Kohn M. L. Class and conformity: A study in values. Homewood, Il.: Dorsey Press, 1969.
   Kołodziej S., Lato K, Szymańska M. The role of parental in fluences on the economic socialization of children // Problems of Education in the 21 -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Century. 2014. V. 58. P. 99–107.
   Koposko J. L., Hershey D. A. Parental and early influences on expectations of financial planning for retirement // Journal of Personal Finance. 2014. V. 13. P. 17–27.
   Koposko J. L., Kiso H., Hershey D. A., Gerrans P. Perceptions of retirement savings relative to peers // Work Aging Retire. 2016. V. 2. P. 65–72.
   Kraus M. W., Park J. W., Tan J. J. X. Signs of social class: The experience of economic inequality in everyday life // Journal Indexing and Metrics. 2017. V. 12 (3). P. 422–435.
   Kunz Ph. R. Immigrants and socialisation: A new look // The Sociological Review. 1968. V. 16 (3). P. 363–375.
   Lansing J. B., Kish L. Family life cycle as an independent variable // American Sociological Review. 1957. V. 22 (5). P. 512–519.
   LaPiere R. T. Attitudes vs actions // Social Forces. 1934. V. 13 (2). P. 230–237. doi: 10.2307/2570339
   Lapierre M. A., Fleming-Milici F., Rozendaal E., McAlister A. R., Castonguay J. The effect of advertising on children and adolescents // Pediatrics. 2017. V. 140 (2). P. 152–156.
   Lassarre D. Consumer education in French families and schools // Economic socialization: The economic beliefs and behaviors of young people / Eds P. Lunt, A. Furnham. Cheltenham, UK: Edward Elgar, 1996. P. 130–148.
   Laurin K., Engstrom H. R. The context of low socioeconomic status can undermine people’s motivation for financial success // Current Opinion in Psychology. 2020. V. 33. Р. 105–109. doi: 10.1016/j.copsyc.2019.07.016
   Lay A., Furnham A. A. New money attitudes questionnaire // European Journal of Psychological Assessment. 2019. V. 35 (6). P. 813–822.
   Lazarus R. S. Emotion and Adaptation. N. Y.: Oxford University Press, 1991.
   Lazzer G. P. Immigrants’ monetary bank practices. A socialization trajectory // Italian Journal of Sociology of Education. 2014. V. 6 (3). P. 153–183.
   Leahy R. L. The development of the conception of economic inequality: I. Descriptions and comparisons of rich and poor people // Child Development. 1981. V. 52. P. 523–532.
   Leahy R. L. Development of the conception of economic inequality: II. Explanations, justifications and concepts of social mobility and change // Developmental Psychology. 1983. V. 19. P. 111–125.
   Leahy R. L. The development of concepts of economic and social inequality // New Directions for Child and Adolescent Development. 1990. V. 46. P. 107–120.
   Leahy R. L. The worry cure: Seven steps to stop worry from stopping you. N. Y.: Harmony Books, 2005.
   LeBaron A. B., Kelley H. H. Financial socialization: A decade in review // Journal of Family and Economic. 2021. V. 42. P. 195–206.
   Lee J. C., Mortimer J. T. Family socialization, economic self-efficacy and the attainment of financial independence in early adulthood // Longitudinal and Life Course Studies. 2009. V. 1 (1). P. 45–62.
   Leiser D. Children’s conceptions of economics: The constitution of a cognitive domain // Journal of Economic Psychology. 1983. V. 4. P. 297–317.
   Lejoyeux M., Richoux-Benhaim Ch., Betizeau A., Lequen V., Lohnhardt H. Money attitude, self-esteem and compulsive buying in a population of medical students // Frontiers Psychiatry. 2011. V. 2 (13). P. 1–5.
   Lewis A., Scott A. J. The economic awareness, knowledge and pocket money practices of a sample of UK adolescents: A study of economic socialisation and economic psychology // Children’s Social and Economics Education. 2000. V. 4 (1). P. 34–46.
   Lewis A., Scott A. J. A study of economic socialisation: Financial practices in the home and the preferred role of schools among parents with children under 16 // Citizenship, Social and Economic Education. 2003. V. 5. P. 138–147.
   Lewis A., Webley P., Furnham A. The New Economic Mind: The social psychology of economic behaviour. London: Harvester Wheatsheaf, 1995.
   Livingstone S. M., Lunt P. K. Predicting personal debt and debt repayment: Psychological, social and economic determinants // Journal of Economic Psychology. 1992. V. 13 (1). P. 111–134. doi: 10.1016/0167-4870(92)90055-C
   Loomis Ch. P. Study of the life cycle of families // Rural Sociology. 1936. V. 1. P. 180–199.
   Lucas M. M., Wagner L., Chow C. Fair game: The intuitive economics of resource exchange in four-year olds // Journal of Social, Evolutionary and Cultural Psychology. 2008. V. 2 (3). P. 74–88.
   Lucey T. A., Grant M. M., Giannangelo D. M., Heath J. A., Hawkins J. M. Influences interpreting a technology component to financial education for grades K-4: Another dimension of the digital divide // Citizenship, Social and Economics Education. 2006. V. 7 (1). P. 42–55.
   Luna-Arocas R., Guzmán G., Quintanilla I., Farhangmehr M. The euro and European identity: The Spanish and Portuguese case // Journal of Economic Psychology. 2001. V. 22 (4). P. 441–460.
   Lunt P. K. Introduction: Social aspects of young people’s understanding of the economy // Economic socialisation / Eds P. K. Lunt, A. Fumham. Cheltenham: Edward Elgar, 1996.
   Lusardi A., Michaud P.-C., Mitchell O. S. Optimal financial knowledge and wealth inequality // Global Financial Literacy Excellence. Center Working Paper № 2014-3. URL: https://ssrn.com/abstract=2585222 (дата обращения: 12.12.2022).
   Lusardi A., Mitchell O. S. The economic importance of financial literacy: Theory and evidence // Journal of Economic Literature. 2014. V. 52 (1). P. 5–44.
   Lyons A. C., ScherpfE., Roberts H. Financial education and communication between parents and children // The Journal of Consumer Education. 2006. V. 23. P. 64–76.
   Mawi N., Perveen A., Hamzah H. Mobile usage, shopping behavior and study habit as contributing factors of depression, anxiety and stress among university students // International Journal of Education, Psychology and Counseling. 2019. V. 4 (31). P. 394–408.
   McGue M., Willoughby E. A., Rustichini A., Johnson W., Iacono W. G., Lee J. J. The contribution of cognitive and noncognitive skills to intergenerational social mobility // Psychological Science. 2020. V. 31 (7). P. 835–847.
   McLoyd V. C. Socialization and development in a changing economy: The effects of paternal job and income loss on children // American Psychologist. 1989. V. 44 (2). P. 293–302. doi: 10.1037/0003-066X. 44.2.293
   Mcneill I., Dunlop P. Development and preliminary validation of the constructive and unconstructive worry questionnaire: A measure of individual differences in constructive versus unconstructive worry // Psychological Assessment. 2015. V. 28 (11). P. 1368–1378.
   Meier K., Kirchler E. Social representations of the euro in Austria // Journal of Economic Psychology. 1998. V. 19 (6). P. 755–774.
   Mistry R. S., Benner A. D., Tan C. S., Kim S. Y. Family economic stress and academic well-being among Chinese-American youth: the influence of adolescents’ perceptions of economic strain // Journal of Family Psychology. 2009. V. 23. P. 279–290.
   Mistry R. S., Biesanz J. C., Taylor L. C., Burchinal M., Cox M. J. Family income and its relation to preschool children’s adjustment for families in the NICHD study of early child care // Developmental Psychology. 2004. V. 40. P. 727–745.
   Mistry R. S., Elenbaas L. All in the family: Parents’ economic worries and youth’s perceptions of financial stress and educational outcomes // Journal Youth Adolescence. 2021. V. 50. P. 724–738.
   Mistry R. S., Lowe E. What earnings and income buy: The “basics” plus “a little extra”: Implications for family and child well-being // Making it work: low-wage employment, family life and child development / Eds H. Yoshikawa, T. S. Weisner, E. D. Lowe. N. Y.: Russell Sage Foundation. 2006. P. 173–205.
   Mistry R. S., Lowe E. D., Benner A. D., Chien N. Expanding the family economic stress model: Insights from a mixed-methods approach // Journal of Marriage and Family. 2008. V. 70. P. 196–209.
   Mistry R. S., Nenadal L., Griffin K. M., Zimmerman F. J., Cochran H. A., Thomas C.-A., Wilson Ch. Children’s reasoning about poverty, economic mobility and helping behavior: Results of a curriculum intervention in the early school years // Social Issues. 2016. V. 72 (4). P. 760–788. doi: 10.1111/josi.12193
   Miu A. C., Heilman R. M., Houser D. Anxiety impairs decision-making: Psychophysiological evidence from an Iowa gambling task // Biological psychology. 2008. V. 77. № 3. P. 353–358.
   Moffitt T., Arseneault L., Belsky D., Dickson N., Hancox R., Harrington H., Houts R., Poulton R., Roberts B. W., Ross S., Sears M. R., Thomson W. M., Caspiet A. A gradient of childhood self-control predicts health, wealth and public safety // Proceedings of the National Academy of Sciences of the United States of America. 2011. V. 108. P. 2693–2698.
   Moreno С. P., Salcedo M., Rebellо́n M. F., Anzelin I. An approach to the economic socialization of university students: The origin, uses and meaning of money // International Education Studies. 2018. V. 11 (7). P. 92–105.
   Mortimer J., Dennehy K., Lee C., Finch M. Economic socialization in the American family: The prevalence, distribution and consequences of allowance arrangements // Family Relations. 1994. V. 43 (1). P. 23–29.
   Mueller C. W., Parcel T. L. Measures of socioeconomic status: Alternatives and recommendations // Child Development. 1981. V. 52 (1). P. 13–30.
   Muller-Peters A., Pepermans R., Kiell G., Battaglia N., Beckmann S., Burgoyne C., van Everdingen Y. M., Farhangmehr M., Gusman G., Kirchler E., Koenen C., Kokkinaki F., Lambkin J., Ortona G., Quintanilla I., van Raaij F. W., Routh D., Scacciati F., Uusitalo L., Wahlund R. Explaining attitudes towards the euro: Design of a cross-national study // Journal of Economic Psychology. 1998. V. 19 (6). P. 663–680.
   Murphy P. E., Staples W. A. A modernized family life cycle // Journal of Consumer Research. 1979. V. 6 (1). P. 12–22.
   Mussweiler Th., Englich B. Adapting to the euro: Evidence from bias reduction // Journal of Economic Psychology. 2003. V. 24 (3). P. 285–292.
   Naidoo A. V. Career maturity: A review of four decades of research // University of the Western Cape Bellville. South Africa. 1998. 6 June. URL: https://www.researchgate.net/publication/234581603_Career_Matu-rity_A_Review_of_Four_Decades_of_Research (дата обращения: 06. 12.2022).
   Neuner M., Raab G., Reisch L. A. Compulsive buying in maturing consumer societies: An empirical reinquiry // Journal of Economic Psychology. 2005. V. 26 (4). P. 509–522.
   Norviliti M. J., Merwin M. M., Roehling V. P., Young P., Kamas M. M. Personality factors, money attitudes, financial knowledge and credit-card debt in college students // Journal of Applied Social Psychology. 2006. V. 36 (6). P. 1395–1413.
   O’Connell M., Sheikh H. Growth in career earnings and the role of achievement-related traits // Journal of Economic Psychology. 2007. V. 28 (5). P. 590–605.
   Opree S. J., Buijzen M., van Reijmersdal E. A. The impact of advertising on children’s psychological wellbeing and life satisfaction // European Journal of Marketing. 2016. V. 50 (11). P. 1975–1992.
   Opree S. J., Buijzen M., van Reijmersdal E. A., Valkenburg P. M. Children’s advertising exposure, advertised product desire, and materialism: A longitudinal study // Communication Research. 2014. V. 41 (5). P. 717–735.
   Orozco M. Economic status and remittance behavior among Latin American and Caribbean migrants in the post-recession period // Immigrant Vulnerability and Resilience. 2015. V. 11. P. 207–234.
   Otto A. The economic psychology of adolescent saving: Insights from developmental psychology: CSD Working Papers № 12–20. Washington University in St Louis, 2012.
   Otto A., Schots P. A. M., Westerman J. A. J., Webley P. Children’s use of saving strategies: An experimental approach // Journal of Economic Psychology. 2006. V. 27. P. 57–72.
   Otto A., Serido J. Economic socialization: Childhood, adolescence and early adulthood // Economic Psychology / Ed. R. Ranyard. N. Y.: John Wileyand Sons, 2018. P. 319–336.
   Palací F. J., Jimenez I., Topa G. Economic cognitions among older adults: Parental socialization predicts financial planning for retirement // Frontiers in Aging Neuroscience. 2017. V. 9. P. 376. doi: 10.3389/fnagi.2017.00376
   Palan K. M., Gentina E., Muratore I. Adolescent consumption autonomy: A cross-cultural examination // Journal of Business Research. 2010. V. 63. P. 1342–1348.
   Pandey U. A., Ashta A., Spiegelman E., Sutan A. Catch them young: Impact of financial socialization, financial literacy and attitude towards money on financial well-being of young adults // International Journal of Consumer Studies. 2020. V. 44. P. 531–541.
   Papazova E., Antonova R. Psychosocial maturity statuses and social environment in adolescence // Cognition, Brain, Behavior. An Interdisciplinary Journal. 2013. V. 17. P. 201–214.
   Perez-Felkner L. Socialization in childhood and adolescence // Handbook of Social Psychology. 2 -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

chapter / Eds J. DeLamater, A. Ward. Springer Publishing, 2013. P. 119–149. doi: 10.1007/978-94-007-6772-0_5
   Pınar B., Arzu Y., Bahar K. K. The study of children’s understanding of economic causation according to age differences // Eğitim ve Bilim. 2007. V. 32. P. 3–12.
   Preves S., Mortimer J. Socialization for primary, intimate and work relationships in the adult life course // Handbook of Social Psychology. 2 -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

chapter / Eds J. DeLamater, A. Ward. Springer, 2013. P. 151–187. doi: 10. 1007/978-94-007-6772-0_6.
   Ribeiro M. О., Ciampone M. H. T. Homeless children: The lives of a group of Brazilian street children // Journal of Advanced Nursing. 2001. V. 35 (1). P. 42–49.
   Rice A. J., Colbow A. J., Gibbons Sh., Cederberg Ch., Sahker E., Liu W. M., Wurster K. The social class worldviews of first-generation college students // Counselling Psychology Quarterly. 2017. V. 30 (4). P. 415–440.
   Rinaldi E. Giovani e denaro: percorsi di socializzazione economica. Milano: Edizioni Unicopli, 2007.
   Rinaldi E., Bonanomi A. Adolescents and money: Values and tools to handle the future // Italian Journal of Sociology of Education. 2011. V. 3. P. 86–121.
   Rinaldi E., Todesco R. Financial literacy and money attitudes: Do boys and girls really differ? A study among Italian preadolescents // Italian Journal of Sociology of Education. 2012. V. 4 (2). P. 144–165.
   Roland-Levy C. Economic socialization: Basis for international comparisons // Journal of Economic Psychology. 1990. V. 11 (4). P. 469–482.
   Roland-Levy C. Еconomic socialization // The Elgar companion to consumer research and economic psychology / Eds. P. E. Earl, S. Kemp. Cheltenham: Edward Elgar Publishing Limited, 1999.
   Routh D. A., Burgoyne C. B. Being in two minds about a single currency: A UK perspective on the euro // Journal of Economic Psychology. 1998. V. 19. P. 741–754.
   Rutter M., Rutter M. Developing minds: Challenge and continuity across the lifespan. London: Penguin Books; N. Y.: Basic Books, 1993.
   Sarah B., Taylor K., Sessions J. G. What will I be when I grow up? An analysis of childhood expectations and career outcomes // Economics of Education Review. 2011. V. 30 (3). P. 493–506.
   Seeber S. Economic competencies and situation-specific commercial competencies: Reflections on conceptualization and measurement // Citizenship, Social and Economics Education. 2016. V. 15 (3). P. 162–182. doi: 10.1177/2047173417695275
   Seidl J., Neiva E. R., Noone J. H., Topa G. Process of retirement planning scale: Psychometric properties of the complete and short spanish versions // Work, Aging and Retirement. 2021. V. 7 (2). P. 154–165.
   Serido J., LeBaron A. B., Li L., Parrott E., Shim S. The lengthening transition to adulthood: Financial parenting and recentering during the college-to-career transition // Journal of Family Issues. 2020. V. 41 (9). P. 1626–1648.
   Shanahan M. J. Pathways to adulthood in changing societies: Variability and mechanisms in life course perspective // Annual Review of Sociology. 2000. V. 26. P. 667–692.
   Shapiro G. K., Burchell B. J. Measuring financial anxiety // Journal of Neuroscience, Psychology, and Economics. 2012. V. 5 (2). P. 92–103.
   Shim S., Barber B. L., Card N. A., Xiao J. J., Serido J. Financial socialization of first-year college students: The roles of parents, work and education // Journal of Youth and Adolescence. 2010. V. 39. P. 1457–1470.
   Shim S., Serido J., Tang Ch. The ant and the grasshopper revisited: The present psychological benefits of saving and future oriented financial behaviors // Journal of Economic Psychology. 2012. V. 33 (1). P. 155–165.
   Shutts K., Brey E. L., Dornbusch L. A., Slywotzky N., Olson K. R. Children use wealth cues to evaluate others // PLoS One. 2016. V. 11 (3). Article e0149360. doi: 10.1371/journal.pone.0149360
   Sigelman C. K. Rich man, poor man: developmental differences in attributions and perceptions // Journal of Experimental Child Psychology. 2012. V. 113 (3). P. 415–429.
   Sigelman C. K. Age differences in perceptions of rich and poor people: Is it skill or luck? // Review of Social Development. 2013. V. 22 (1). P. 1–18.
   Simmel G. Metropolis and mental life. Ad. by D. Weinstein from Kurt Wolff (Transl.) // The Sociology of Georg Simmel. N. Y.: Free Press, 1950. P. 409–424. URL: https://www.gsz.hu-berlin.de/en/zentrum-en/ georg-simmel/georg_simmel-the_metropolis_and_mental_life-1.pdf (дата обращения: 13.12.2022).
   Stacey B. G., Singer M. S. The perception of poverty and wealth among teenagers // Journal of Adolescence. 1985. V. 8 (3). P. 231–241.
   Steinberg L., Cauffman E., Monahan K. C. Prevention, psychosocial maturity and desistance from crime in a sample of serious juvenile offenders // U. S. Department of Justice Office of Justice Programs Office of Juvenile Justice and Delinquency. 2016. URL: https://ojjdp.ojp.gov/library/ publications/psychosocial-maturity-and-desistance-crime-sample-serious-juvenile-offenders (дата обращения: 02.02.2022).
   Sutter M., Kocher M. G., Rützler D., Trautmann S. T. Impatience and uncertainty: Experimental decisions predict adolescents’ field behavior // American Economic Review. 2013. V. 103 (1). P. 510–531.
   Sutter M., Zollera C., Glätzle-Rützler D. Economic behavior of children and adolescents – A first survey of experimental economics results // Journal of Economic Psychology. 2019. V. 111. P. 98–121.
   Tang N., Baker A., Peter P. C. Investigating the disconnect between financial knowledge and behavior: The role of parental influence and psychological characteristics in responsible financial behaviors among young adults // The Journal of Consumer Affairs. 2015. V. 49 (2). P. 376–406.
   The handbook of economic psychology / Eds W. F. van Raaij, G. M. van Veld-hoven, K. E. Warneryd. Dordrecht: Kluwer Academic Publishers, 1988.
   The psychology of the European Monetary Union: A cross-national study of attitudes towards the euro / Eds A. Muller-Peters, R. Pepermans, G. Kiell. Report to EC. University of Cologne, Free University of Brussels, 1998.
   The transition from youth into adulthood: Summary of the national report on the situation of young people in Luxembourg. Luxembourg: Ministry of Education, Children and Youth – University of Luxembourg, 2015. URL: https://ec.europa.eu/eurostat/cros/system/files/132-2014-2-you-threport-luxembourg2015_summary.pdf (дата обращения: 12.12.2022).
   Tonucci F. City of Children. Wilmington, DE: Vernon Press, 2020.
   Topa G., Depolo M., Moriano J., Domínguez J. Empleo puente y bienestar personal de los jubilados. Un modelo de ecuaciones estructurales con una muestra europea probabilística // Psicothema. 2009. V. 21 (2). P. 280–287.
   Trzcińska A., Sekścińska K. The effects of activating the money concept on perseverance and the preference for delayed gratification in children // Frontiers in Psychology. 2016. V. 7 (609). doi: 10.3389/fpsyg.2016.00609
   Tyszka T. How do people perceive economic activities? // Journal of Economic Psychology. 1994. V. 15 (4). P. 651–668.
   Tyszka T. Transformation in Eastern Europe // The Elgar companion to consumer research and economic psychology / Eds P. Earl, S. Kemp. Cheltenham – Northampton, MA, USA: Edward Elgar, 1999. P. 570–575.
   Tyszka T., Cieślik J., Domurat A., Macko A. Motivation, self-efficacy and risk attitudes among entrepreneurs during transition to a market economy // The Journal of Socio-Economics. 2011. V. 40 (2). P. 124–131.
   Tyszka T., Sokołowska J. Perception and judgments of the economic system // Journal of Economic Psychology. 1992. V. 13 (3). P. 421–448.
   Tyszka T., Sokołowska J. Changes in Poles’ socioeconomic preferences in the period of system transformation // Applied Psychology. 1999. V. 48. P. 313–328. doi: 10.1111/j.1464–0597.1999.tb00004
   Utkarsh P. A., Ashta A., Spiegelman E., Sutan A. Catch them young: Impact of financial socialization, financial literacy and attitude towards money on financial well-being of young adults // International Journal of Consumer Studies. 2020. V. 44 (6). P. 531–541.
   van Campenhout G. Revaluing the role of parents as financial socialization agents in youth financial literacy programs // The Journal of Consumer Affairs. 2015. V. 49 (1). P. 186–222.
   van Giesen R. I., Pieters R. Climbing out of an economic crisis: A cycle of consumer sentiment and personal stress // Journal of Economic Psychology. 2019. V. 70. P. 109–124.
   Vhalery R., Aimon H., Yulhendri Y. The management of student’s pocket money // International Journal of Scientific and Research Publications. 2018. V. 8 (1). P. 10–15. doi: 10.31227/osf.io/sepv4
   Wagner W. Social representations and beyond: Brute facts, symbolic coping and domesticated worlds // Culture and Psychology. 1998. V. 3 (4). P. 297–329.
   Wagner W. Social representation theory: An historical outline // Oxford Research Encyclopedia of Psychology, Social Psychology, History and Systems of Psychology. 2020. July. doi: 10.1093/acrefore/ 9780190236557.013.606
   Wagner J., Hanna S. The effectiveness of family life cycle variables in consumer expenditure research // Journal of Consumer Research. 1983. V. 10 (3). P. 281–291.
   Wagner W., Kronberger N, Seifert F. Collective symbolic coping with new technology: Knowledge, images and public discourse // British Journal of Social Psychology. 2002. V. 41. Р. 323–343.
   Warr P. Work and unemployment // Handbook of Work and Organizational Psychology / Eds P. J. D. Drenth, H. Thierry, P. J. Willems, C. J. de Wolff. Chichester: Wiley, 1984. Р. 413–443.
   Warton P. M., Goodnow J. J. The nature of responsibility: Children’s understanding of “your job” // Child Development. 1991. V. 62. P. 156–165.
   Warton P. M., Goodnow J. J. Money and children’s household jobs: Parents’ views of their interconnections // International Journal of Behavioral Development. 1995. V. 18. P. 335–350.
   Webley P. Playing the market: The autonomous economic world of children // Economic Socialization: The economic beliefs and behaviors of young children / Eds P. Lunt, A. F. Furnham. UK: Edward Elgar, 1996. P. 149–161.
   Webley P. Children’s understanding of economics // Children’s Understanding of Society / Eds M. Barrett, E. Buchanan-Barrow. Psychology Press Editors, 2004. P. 43–67.
   Webley P., Burgoyne C. B., Lea S. E. G., Young B. The economic psychology of everyday life / Ed. W. P. Robinson. Hove, East Sussex: Psychology Press Ltd, 2001.
   Webley P., Lea S. E. G. Towards a more realistic psychology of economic socialization // Journal of Economic Psychology. 1993. V. 14 (3). P. 461–472.
   Webley P., Nyhus E. K. Parents’ influence on children’s future orientation and saving // Journal of Economic Psychology. 2006. V. 27 (1). P. 140–164.
   Webley P., Nyhus E. Economic socialization, saving and assets in European young adults // April Economics of Education Review. 2013. V. 33. P. 19–30. doi: 10.1016/j.econedurev.2012.09.001
   Weinger S. Poor children “know their place”: Perceptions of poverty, class and public messages // The Journal of Sociology and Social Welfare. 1998. V. 25 (2). Article 6. P. 100–118.
   Wells W. D., Gubar G. Life cycle concept in marketing research // Journal of Historical Research in Marketing. 2012. V. 4 (1). P. 68–96.
   Willemse R. Ph. The perceived impact of unemployment on psychological well-being among unemployed young people in Worcester: Thesis for the degree of Master Psychology. University of South Africa, 2015.
   Woods T. A., Kurtz-Costes B., Rowley S. J. The development of stereotypes about the rich and poor: Age, race and family income differences in beliefs // Journal of Youth and Adolescence. 2005. V. 34 (5). P. 437–445.
   Wray-Lake L., Crouter A. C., McHale S. M. Developmental patterns in decision-making autonomy across middle childhood and adolescence: European American parents’ perspectives// Child Development. 2010. V. 81. P. 636–651.
   Xiao J. J., Chatterjee S., Kim J. Factors associated with financial independence of young adults // Consumer Studies. 2019. V. 38 (4). P. 394–403. doi: 10.1111/ijcs.12106
   Youth unemployment and social exclusion: A comparative study / Ed. T. Hammer. Bristol: The Policy Press, 2003.
   Zaeri M. What is economic socialization: Sociability in a neo-functional perspective? URL: https://ssrn.com/abstract=2938657 (дата обращения: 12. 12.2022).
   Zelizer V. A. The social meaning of money: Special monies // American Journal of Sociology. 1989. V. 95 (2). P. 342–377.

Т. В. Дробышева Психология экономической социализации личности Основные формы и детерминанты